«Том 4 и 5. Верная Рука (роман в трёх частях) »

Том 4 и 5. Верная Рука (роман в трёх частях) (fb2) - Том 4 и 5. Верная Рука (роман в трёх частях) 7113K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Карл Фридрих Май

Карл Май

― ВЕРНАЯ РУКА ―[1]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I ОЛД УОББЛ

В путешествиях, подолгу общаясь с представителями самых разных племен и народов (европейцы считают их дикими или — в лучшем случае — полудикими), мне довелось встретить немало людей, которых я и поныне вспоминаю с глубоким уважением и благодарностью. Но никто из них не стал мне близок более, чем Виннету, прославленный вождь апачей. Моим читателям уже знакомо имя этого благороднейшего из краснокожих. О том, как завязалось наше знакомство, я рассказывал в другой книге. Моя привязанность к нему неизменно росла, и где бы я ни находился, меня всегда влекло в эту величественную страну, к бескрайним прериям и лесам на склонах Скалистых гор. И я возвращался туда, твердо зная, что скоро увижусь с Виннету, хотя по понятным причинам никак не мог известить его о своем приезде. Иногда я отправлялся на Рио-Пекос, где жил клан Виннету, и получал необходимые сведения у родственников вождя, а чаще просто расспрашивал о нем всех встречных подряд — белых и индейцев. Молва о подвигах Виннету разносилась быстро, и стоило ему появиться где-нибудь хоть на один день, как об этом узнавали во всей округе.

Но чаще бывало так, что мы, расставаясь, уславливались о будущей встрече. Виннету, конечно, не пользовался часами, а определял время суток по Солнцу, Луне и звездам. Но он всегда поспевал к сроку и ждал меня в назначенном месте минута в минуту.

Мы разминулись лишь однажды, но и тут вождю не изменила его обычная пунктуальность.

В тот раз, прощаясь возле скалы Куто [2], мы договорились, что увидимся через четыре месяца в Сьерра-Мадре.

— Мой брат помнит ручей, который бледнолицые называют Клир-Брук? — спросил Виннету.

— Да.

— Мы когда-то охотились в тех краях. Ты помнишь большой дуб возле нашего лагеря?

— Да, отлично помню.

— Вершина его засохла, и вверх он уже не растет. Этот дуб укажет нам место и время встречи. Виннету придет туда через четыре луны, в полдень, когда тень от дерева будет в пять раз больше, чем рост моего брата. Хуг!

Я был на месте в назначенный день, но не увидел ни Виннету, ни каких-либо следов его пребывания. Тень от дуба достигла тридцатифутовой длины, а кругом по-прежнему было тихо. Прошло несколько часов, и мое удивление сменилось беспокойством. Для индейца немыслимо нарушить данное слово, и отсутствие Виннету означало, что стряслась беда. Я терялся в догадках, одна страшнее другой, но потом решил проверить, не побывал ли он здесь до меня. Возможно, его планы нарушились вследствие каких-то непредвиденных обстоятельств; в таком случае Виннету непременно должен был оставить знак, который укажет, где он и что мне теперь следует делать.

Внимательно оглядев дуб, я заметил маленькую сосновую веточку, воткнутую в трещину коры на высоте человеческого роста. Это не могло быть случайностью. Хвоя на ветке оказалась совсем сухой — значит, она сломлена не меньше недели назад. Я осторожно вытащил ветку и увидел сложенный в несколько раз клочок бумаги, зажатый в ее расщепленном конце. Развернув записку, я прочел следующее:

«Пусть мой брат поспешит к Кровавому Лису [3]. Команчи [4] охотятся за ним, и Виннету поехал предупредить его об угрозе».

Как помнят мои читатели, Виннету легко обучился чтению и письму. Он быстро оценил удобство этого изобретения бледнолицых, и с тех пор в его походной сумке всегда находилось место для бумаги и письменных принадлежностей.

Но все же весть была не из приятных, хоть я и знал, что моего друга никогда никакая опасность не застигнет врасплох. А вот Кровавому Лису не позавидуешь. Скорее всего, он уже мертв, если только Виннету не удалось опередить команчей. Впрочем, мое положение немногим лучше. Дом Кровавого Лиса находится в небольшом оазисе, а на десятки миль вокруг — ровная, как стол, высохшая прерия. Путь к оазису проходит через земли команчей. Отношения с этим свирепым и воинственным племенем всегда были весьма напряженными, а теперь команчи «выкопали топор войны». Они уже совершили несколько кровопролитных набегов на своих соседей, и, если я живым попаду в их руки, меня ждет столб пыток.

В таких обстоятельствах, конечно, разумнее всего было бы позаботиться о собственной безопасности, однако я не мог пренебречь зовом друга. Виннету, не колеблясь, отправился выручать нашего приятеля, и мне остается только последовать за ним. Записка показывала, что он рассчитывает на мою помощь. Смогу ли я потом посмотреть ему в глаза, если сегодня струшу?

Правда, я один, но оружие у меня есть, патронов вдоволь, и подо мной отличный конь, резвый и послушный. К тому же я неплохо знаю местность, по которой предстоит проехать. И даже к лучшему, что я один: будь со мной кто-нибудь еще, это только осложнило бы все предприятие. Как только начинает пахнуть жареным, всегда лучше действовать в одиночку, чем в случайной компании, где не знаешь, на кого ты можешь положиться, а на кого — нет. Впрочем, все это не столь важно. Главное то, что Кровавый Лис в опасности и его надо выручать. Я вскочил в седло и стеганул поводьями по шее лошади.

Пока меня окружали утесы и заросли Сьерра-Мадре, беспокоиться было не о чем — здесь имелось достаточно мест для укрытия. Надо только соблюдать осторожность, а спрятаться от врагов я всегда успею. Но дальше простиралось голое, изрезанное ущельями плато, все растительное богатство которого составляли чахлые алоэ и редкие кактусы. Всаднику там укрыться негде, и он виден издалека. Если же в одном из каньонов я наткнусь на отряд команчей, то спасти меня смогут лишь резвость и выносливость моей лошади.

Самым опасным участком был каньон Мистэйк [5] — по нему проходила известная всем местным племенам тропа с гор на равнину. Говорили, будто странным названием ущелье обязано когда-то разыгравшейся здесь нелепой и трагической истории: некий белый охотник застрелил своего лучшего друга, индейца племени апачей — застрелил по ошибке, приняв его впопыхах за одного из разбойников-команчей. Легенда это или быль, я не знал, и мне никак не удавалось выяснить имена участников драмы. Однако название укоренилось. Ходили слухи, что разгневанная душа убитого индейца осталась в этих краях и навлекает гибель на каждого бледнолицего, посмевшего войти в ущелье. Золотоискатели и охотники старались не появляться в Мистэйке.

Но меня заботил не дух, а возможность встречи с вполне материальными врагами. И действительно, еще задолго до входа в каньон я увидел многочисленные следы конских копыт. Мустанги здесь не водились, следовательно, к Мистэйку двигался отряд всадников. Они проехали незадолго до меня, направляясь в ту же сторону. Их лошади были подкованы — значит, всадники принадлежали к белой расе. Кто это и что им тут надо?

Через несколько сотен ярдов [6] один из них спешился (видимо, подтянуть подпругу), а остальные продолжали свой путь. Тут я тоже слез с лошади и тщательно изучил следы. В красноватой пыли виднелись отпечатки сапог, а рядом, чуть левее — четкие, прямые борозды. Что ж, теперь что-то проясняется. Борозды могли быть оставлены только концом ножен. А раз на поясе у этого человека висит длинная кавалерийская сабля, то передо мной — правительственные войска. Скорее всего, солдаты посланы в карательную экспедицию против команчей.

Я пустил лошадь галопом. Следов становилось все больше; видимо, конные патрули постепенно присоединялись к основным силам. Скоро вдали показалась кактусовая «роща». Там, укрытые меж ребристых зеленых стволов, белели палатки лагеря.

Место было выбрано очень удачно: колючие заросли защищали отряд от внезапного нападения с флангов или с тыла, а равнина впереди хорошо просматривалась. Но в остальном солдаты проявляли удивительную беспечность, и мое приближение осталось незамеченным. Конечно, они не ждали, что кто-нибудь подъедет к лагерю с запада, но выставить часовых тем не менее было бы делом совсем не лишним. Расседланные лошади щипали скудную траву у входа в каньон. Наличие растительности указывало на близость источника.

Солдаты, спасаясь от жары, растянули свои шейные платки на колючках огромных кактусов — в пустыне даже малый клочок тени приобретает жизненную ценность. Большая палатка в центре лагеря предназначалась, видимо, для офицеров. Рядом были сложены мешки с продовольствием, и тут же расположилась на отдых группа людей — человек восемь или десять. Они давно не имели отношения к регулярной армии, и я понял, что это путешественники, решившие переночевать под защитой солдат. Меня тоже устраивал такой вариант. В противном случае пришлось бы провести бессонную ночь у костра, дабы не проснуться оскальпированным [7].

Я слез с лошади, сержант проводил меня к офицерской палатке и вызвал начальника отряда.

— Откуда едете, сэр? — спросил командир, после того как мы обменялись приветствиями.

— С гор Сьерра-Мадре.

— И куда направляетесь?

— В долину Рио-Пекос.

— Вряд ли вы туда доберетесь, пока мы не усмирим проклятых команчей. Вы не заметили каких-нибудь следов этих негодяев?

— Нет.

— Хм! Видно, перекочевали дальше на юг. Мы сидим тут уже две недели, но так и не видели ни одного краснокожего.

Мне стоило немалого труда удержать вертевшееся на языке слово «осел». Если хочешь увидеть индейцев — надо их искать, а не ждать, пока они сами пожалуют к солдатам. Капитан полагал, что коль скоро ему неизвестно местонахождение команчей, то и они не знают, где он. Но я мог бы присягнуть, что их лазутчики появляются здесь каждую ночь и, наверное, уже изучили лагерь не хуже, чем собственные вигвамы.

Словно прочитав мои мысли, капитан продолжал:

— Мне чертовски не хватает опытного проводника и разведчика. Такого, на которого я мог бы положиться. Прежде в этих краях частенько охотился некто Олд Уоббл [8]. Вот кто бы мне пригодился! Однажды он переночевал в лагере у моих людей, но, видно, что-то заподозрил и назвался Каттером. В лицо никто из нас его не знает, и дело разъяснилось только после отъезда бедняги. Потом патрульные встретили его приятеля, апача Виннету — он тоже мог быть нам очень полезен, но предпочел улизнуть. Так-то. А как ваше имя, сэр?

— Чарли, — скромно ответил я, поскольку считал совершенно излишним объяснять этому бравому вояке, что перед ним стоит не кто иной, как Олд Шеттерхэнд собственной персоной. У меня не было ни времени, ни желания поступать на службу в качестве шпиона, но и ссориться с военными без особой нужды не хотелось. Кинув быстрый взгляд на группу штатских, я с облегчением убедился, что среди них нет ни одного знакомого лица. Правда, меня могли выдать другие признаки. Всем старожилам Запада был отлично известен и мой вороной жеребец — подарок Виннету, и мои ружья (карабин для охоты на медведей — так называемый «медвежий бой» и штуцер мастера Генри). Но, очевидно, командир отряда не позаботился о том, чтобы собрать сведения о наружности Виннету, Олд Уоббла или Олд Шеттерхэнда. Узнав, что меня зовут Чарли, он не стал уточнять, имя это или фамилия, хмыкнул и вновь скрылся в палатке.

Однако кто-нибудь из солдат мог оказаться повнимательнее своего начальника — уж они-то наверняка были опытными вестменами [9]. Поэтому я незаметно засунул штуцер в кожаный чехол у седла, чтобы скрыть от любопытных глаз необычный затвор моего любимого оружия. «Медвежий бой» я оставил на виду, расседлал коня и пустил его пастись. Травы поблизости уже не осталось — ее успели потравить лошади кавалеристов, но зато в изобилии росли небольшие дынные кактусы. Мясистые, сочные и почти без колючек, они веками кормили и поили всех травоядных обитателей пустыни. Моя скотинка выросла в индейском табуне, и дынные кактусы были ей не в диковину.

Я подошел к отдыхавшим людям и попросил разрешения присоединиться к обществу.

— Добро пожаловать, сэр, — ответил один из мужчин, — присаживайтесь, где вам понравится. Меня зовут Сэм Паркер, и я всегда рад угостить любого смелого парня, которого повстречаю в пути. Перекусить желаете?

— Не мешало бы.

— Ну, так не стесняйтесь, отрезайте кусок по своему аппетиту. — И он протянул мне копченый окорок фунтов на восемь — десять.

— Мы тут все с Запада, сэр. А вы откуда будете?

Я отрезал себе кусок мяса и сказал:

— Мне, конечно, доводилось бывать по эту сторону Миссисипи, но не знаю, есть ли у меня право считать себя настоящим вестменом. Очень уж многих навыков и заслуг требует такое звание.

Мой собеседник одобрительно ухмыльнулся.

— Верно, сэр, истинная правда. Нынче не часто встретишь такого скромного человека, как вы. Чаще бывает, что парень начинает воображать себя чуть ли не президентом Соединенных Штатов, если сумел устроиться ночным сторожем. Ну что ж, ваше имя мы уже слышали — очень приятно познакомиться с вами, мистер Чарли. А чем вы занимаетесь в наших краях? Охотитесь, собираете мед или еще что-нибудь делаете?

— Я ищу могилы, мистер Паркер.

Мой собеседник вытаращил глаза.

— Что? Я не ослышался — вы ищете могилы? — он произнес каждое слово раздельно и по слогам.

— Да.

— Шутник вы, как я погляжу. Хотите нас одурачить?

— Поверьте, мне бы это и в голову не пришло.

— В таком случае, будьте любезны, объясните все толком, пока я не пощекотал вас ножом между ребер. Я не позволю какому-то новичку издеваться надо мной.

— Никто над вами не издевается, мистер Паркер. Просто я хочу побольше узнать о происхождении нынешних индейцев. Вы, наверное, слышали, что вещи, найденные в древних курганах, могут рассказать о жизни людей далекого прошлого.

— Хм! Помнится, я и вправду читал в одной книжке про чудаков, которые раскапывают могилы и, забравшись туда, изучают историю. Дурацкое занятие! Так вы тоже из числа этих недоумков?

— Ну да.

— Стало быть, вы ученый?

— Да.

— Что ж, Бог в помощь, сэр! Но будьте поосторожней — а то, глядишь, разроете какую-нибудь могилу, да и останетесь там на веки вечные. Уж если вам так интересны покойники, подыскали бы лучше местность, где вашей собственной жизни не грозит каждую минуту опасность. А здесь кругом команчи, того и гляди получишь в спину пулю или томагавк [10]. Стрелять умеете?

— Немножко.

— Хм, надо думать! Я тоже однажды решил было, что умею стрелять. Как-нибудь расскажу вам о том случае. Я вижу, у вас старая винтовка под патроны с дымным порохом, а это говорит о многом. Из такой штуки можно стену пробить! Ну а там, в чехле — ружье для воскресной охоты, верно?

— Не знаю, что вам и ответить, мистер Паркер. Я не очень-то разбираюсь в оружии.

— Ну, конечно! Говорю вам, сэр, здесь очень опасный край. Держите ухо востро, а если уж вам так хочется пошарить в индейских могилах, поезжайте с нами. Это надежнее, чем путешествовать в одиночку.

— Вы очень любезны, мистер Паркер. А куда вы направляетесь?

— В долину Рио-Пекос, как и вы. Мы слышали отсюда ваш разговор с капитаном.

Бросив на меня добродушно-насмешливый взгляд, он продолжал:

— Вы вроде бы неплохой человек, но опыта у вас не больше, чем у свежевылупившегося птенца. Так не годится, уважаемый сэр. Поэтому я еще раз предлагаю — присоединяйтесь к нам. Тогда у вас будет надежная защита, а одному вам не сносить головы. Ездить верхом вы умеете прилично, по крайней мере, для уроженца восточных штатов. Лошадка-то ваша прежде ходила в оглобле, так?

— Очень может быть, мистер Паркер, — добродушно ответил я, с трудом сдерживая смех. Не верилось, что можно принять за гужевую скотину чистокровного индейского жеребца, с которым мог сравниться только конь самого Виннету. Но вообще-то этот веселый болтун мне понравился, и я решил не пренебрегать его обществом. А в каньоне Мистэйк попутчики не помешают… Тем временем Сэм Паркер продолжал прохаживаться насчет моего коня:

— Ну, конечно, в оглоблях. И выглядит эта лошадка так же чинно и благопристойно, как и ее хозяин. Ей-Богу, кажется, что она тоже мечтает заглянуть в какую-нибудь допотопную гробницу! Но шутки в сторону, сэр, — решайте, едете вы с нами или нет. Мы отправляемся завтра, как только рассветет.

— С благодарностью принимаю ваше великодушное предложение, мистер Паркер, и надеюсь на вашу защиту и покровительство, — «прочувствованно» сказал я.

— Что ж, вы получите и то и другое. Полагаю, они вам весьма пригодятся. Честно говоря, я буду рад убраться из этого лагеря, пока капитан не надумал задержать меня или кого-нибудь из наших в качестве проводника. А ты как полагаешь, Джош, старина?

Последний вопрос был обращен к пожилому человеку довольно приятной наружности, но с удивительно сумрачным выражением лица. Казалось, его гнетет какое-то давнее, уже ставшее привычным горе. Звали его, как я узнал впоследствии, Джош Холи. Услышав замечание Паркера, он кивнул.

— Ты прав, и я того же мнения. Не хватало еще нам таскать из огня каштаны для этих барабанных шкур. Им бы следовало подрядить Олд Уоббла — вот кому такая работенка подошла бы. Жду не дождусь, когда мы покинем лагерь и уберемся из каньона Мистэйк.

— Это почему? Боишься духа убитого индейца?

— Бояться не боюсь, но и забыть о нем не могу. В Мистэйке я пережил такое, что выпадает не каждому, да еще и золото отыскал.

— Золото? В Мистэйке?

— Ага.

— Чепуха, приятель. Там его нет и отродясь не бывало.

— Видать, все-таки бывало, раз мы нашли его.

— Нет, ты серьезно? Значит, вы случайно наткнулись там на золотишко — верно, старина?

— Ошибаешься, Сэм. Просто один индеец показал нам, где оно.

— Рассказывай это кому-нибудь другому. Ни за что не поверю, будто краснокожий оказал такую услугу белому, хотя бы это и был его лучший друг.

— Бывают исключения, Сэм. Я говорю о том самом индейце, которого позднее убили ни за что ни про что в каньоне Мистэйк. Может, завтра я расскажу вам всю эту историю, когда мы проедем каньон. А сейчас лучше помолчу, да и перекусить пора. Передайте-ка мне мясо, Сэм. Оно недурно на вкус, хоть это всего лишь вилорог [11]. Но разве его сравнишь с куском бизоньего горба или лосиным филеем?

— Лосятина? О, да! — воскликнул Паркер, прищелкнув языком в неподдельном восторге. — Это поистине вкуснейшее жаркое, какого только можно пожелать. Когда разговор касается лосей, я всегда вспоминаю одного старожила. Собственно, он-то и сделал меня настоящим охотником.

— Кто же этот достойный человек? — поинтересовался я.

— Его имя упоминалось тут совсем недавно — Олд Уоббл.

— Как, сам старина Уоббл? Так ты знаком с ним? — удивился Холи.

— Знаком ли я с ним? Вот так вопрос! Рядом с Уобблом я пережил мое первое приключение на Диком Западе, то самое… эх, ладно, рассказу все по порядку, хоть вы и будете потом смеяться надо мной. Это ведь как раз история про моего первого лося [12].

Он откашлялся, сел поудобнее и, придав лицу многозначительное выражение, начал рассказ:

— Вообще-то его зовут Фред Каттер, но из-за своей качающейся походки он получил подходящее к ней прозвище. В молодости он был ковбоем в Техасе и так привык к тамошней одежде, что продолжает носит ее и здесь, на севере. Вижу его как сейчас: длинный, худой, прямой, как жердь, в потертой кожаной куртке и таких же штанах. Рубашка, давным-давно потерявшая всякий цвет, распахнута на выдубленной ветрами и солнцем груди; голова под широкополой шляпой повязана платком, концы которого спадают на плечи. Охотничий нож на поясе, тяжелые серебряные серьги в ушах и неизменная сигара в костистой, загорелой ручище дополняли его облик, так хорошо знакомый всем жителям Запада.

Но, конечно, самым примечательным было его лицо — гладко выбритое, морщинистое, с толстыми, насмешливо изогнутыми губами и острым, длинным носом. Проницательные серые глаза подмечали все вокруг, и взгляд их неизменно выражал чувство спокойного превосходства. Тому имелись вполне достаточные основания — ведь при всей своей худобе и неуклюжей походке Олд Уоббл был непревзойденным стрелком, великолепным наездником, не знал конкурентов в метании лассо и не терял хладнокровия ни при каких обстоятельствах. «Что ж, this is clear» [13] — говаривал, бывало, он, когда обстановка накалялась, и безмятежная интонация, с которой он это произносил, лучше любых свидетелей убеждала, что этот человек бывал и не в таких переделках.

В то время я заработал немного деньжат на строительных подрядах в Принстоне и решил осуществить мою давнюю мечту — отправиться в штат Айдахо на поиски золота. А чтобы ожидаемое богатство не пришлось делить на много частей, я взял лишь одного компаньона — звали его Бен Нидлер. Оба мы были желторотыми новичками среди диггеров [14] и только понаслышке знали о жизни на Западе. Но это нас ничуть не смущало. Закупив снаряжение, мы сели в поезд и тронулись в путь.

Конечным пунктом была станция Игл-Рок, дальше надо было идти пешком. И вот мы поплелись, нагруженные, как вьючная скотина, — ведь лошадей у нас не было. Не хватало и провизии, а охотиться мы тогда еще не умели. Наш скарб включал великое множество вещей и предметов, но все эти новехонькие, блестящие, добротно сделанные штучки обладали одним общим свойством — полной непригодностью для путешествия. Через неделю, уже на подходе к Пейетт-Форку, мы выглядели настоящими бродягами — грязные, в истрепанной одежде, с голодным блеском в глазах. Почти все, кроме оружия да еще некоторых инструментов, мы побросали в пути. Добравшись до реки, мы напились и с наслаждением окунули в холодную воду наши израненные ноги. В мыслях у обоих была только еда, и разговор вертелся вокруг всевозможных деликатесов — оленьего окорока, медвежьего филея, копченого бизоньего языка и, конечно, жаркого из лосятины. В этой местности наверняка водились лоси, и фантазия моего компаньона, подогреваемая волчьим аппетитом, разыгралась не на шутку.

— Эх, если бы Нам посчастливилось встретить одного из этих скотов! — приговаривал Бен, плотоядно облизываясь. — Первым делом влеплю ему пару зарядов между рогов, а потом…

— А потом ваша песенка будет спета! — внезапно произнес насмешливый голос, он доносился откуда-то сзади. — Лось быстро превратит вас в кашу своими копытами. Стрелять такому зверю меж рогов — бесполезное занятие, да и рогов-то у него чаще всего нет… А вы, джентльмены, судя по всему, были первыми учениками в какой-нибудь нью-йоркской школе или просто с неба свалились?

Мы оба вскочили и в изумлении уставились на нежданного собеседника, который вышел из-за кустов. Олд Уоббл стоял перед нами и с прищуром смотрел на нас.

Задав нам несколько вопросов, незнакомец (а тогда мы еще не знали, как его зовут) окончательно уяснил ситуацию и предложил следовать за ним. Тон его не допускал возражений, и мы покорно собрались в путь.

Примерно в миле от реки, на зеленом лугу, окруженном лесом, стояла бревенчатая хижина, или, как называл ее Олд Уоббл, «ранчо». За домом, почти вплотную к нему, располагались конюшня и коровник. Бывший ковбой стал независимым скотоводом, чем немало гордился. Вести хозяйство ему помогали белый объездчик Билл Литтон и несколько пастухов — вакерос, индейцев из племени снейк (змея [15]). Все они души не чаяли в своем патроне и были готовы идти за ним и в огонь, и в воду. Мы застали их за загрузкой большого фургона с брезентовым верхом.

— Вы, кажется, мечтали подстрелить лося, — заметил старик, когда мы подошли к ранчо. — Я как раз собираюсь на охоту в горы и, пожалуй, возьму вас с собой, погляжу, чего вы стоите. Если вы толковые ребята, то сможете остаться у меня. Но сперва зайдем в дом и перекусим, от голодного стрелка, ясное дело, проку не жди.

Сами понимаете, уговаривать нас не пришлось. Мы усердно работали челюстями, но, как только насытились, Уоббл объявил, что пора выезжать — мол, задерживаться из-за нас он не намерен. Нам предоставили хороших лошадей, и мы начали свою первую охотничью вылазку на Диком Западе.

Старик возглавлял кавалькаду; мне он велел держаться рядом с ним. По другую сторону от нашего предводителя шагал вьючный мул, недоуздок которого был привязан к седлу Олд Уоббла. За нами ехали Бен и Билл, а позади — фургон, запряженный четверкой лошадей. Правил ими один из индейцев с ранчо, по имени Пак-Му-И, то есть Кровавая Рука. Впрочем, несмотря на такое устрашающее имя, выглядел он совсем не кровожадно. Другие его соплеменники остались присматривать за домом и скотом, что свидетельствовало о полном доверии хозяина к своим краснокожим слугам.

Перейдя реку, мы миновали небольшую светлую рощу и очутились в широкой прерии, над морем волнующейся под ветром травы. Через несколько часов езды пошли холмы. Солнце уже клонилось к западу, и Олд Уоббл подал сигнал к остановке.

Лошадей распрягли, из фургона была извлечена просторная палатка, перед которой разложили костер. В этом месте наш предводитель рассчитывал задержаться на день-другой, поохотиться на вилорогов. Попадались и бизоны — в пути мы не раз видели их скелеты, а неподалеку от нашего лагеря валялся огромный, выбеленный дождями и солнцем, бизоний череп. Решено было, что назавтра мы — четверо белых — заберемся на заболоченное, покрытое кустарником плато и попробуем отыскать лосей, а Кровавая Рука будет охранять лагерь, не упуская возможности подстрелить антилопу, одинокого бизона или еще какую-нибудь иную дичь, если она окажется поблизости.

К удивлению, ни в этот, ни в следующий день нам так и не подвернулась никакая добыча. Олд Уоббл свирепел с каждый часом, а я втихомолку даже радовался такому невезению. Дело в том, что меня очень смущала предстоящая необходимость показать свое искусство в стрельбе. В колокольню с тридцати шагов я попадал достаточно уверенно, а вот если придется стрелять по какому-нибудь быстроногому животному, конфуза не избежать. Но меня не спасло даже отсутствие дичи. Уобблу взбрело на ум проверить наши способности еще до охоты, и он предложил мне и Бену пострелять в стервятников — эти чертовы птицы сидели рядком на дочиста обглоданном бизоньем скелете, шагах в семидесяти от нас. Мне выпало стрелять первым, и могу сказать одно: им не пришлось испытать чувство досады на меня. Я сделал четыре выстрела, и стервятников только прибавилось — они начали слетаться со всей округи. Эти твари знают, что ни один охотник в здравом уме не станет тратить заряды, а потому, заслышав пальбу, всегда воспринимают ее как приглашение к очередному пиршеству. Бен показал лучший результат: он подшиб одного уже третьим выстрелом. Остальные мигом разлетелись.

— Неподражаемо! — заявил Олд Уоббл, трясясь от смеха. — Вы оба, джентльмены, прямо-таки созданы для жизни на Западе, и беспокоиться о вашей участи незачем: такие лихие парни, как вы, не пропадут нигде. Даже обидно, честное слово. Вы уже все знаете и умеете, так что больше вам учиться нечему, this is clear!

Бен вынес насмешки старика со стоическим хладнокровием, но я рассердился и даже попытался дать ему отпор, что только усугубило мне положение.

— Помолчите, сэр, — грубовато оборвал меня старый охотник. Всю его веселость как рукой сняло. — Ваш приятель хоть с третьего раза умудрился попасть в грифа, а вам, похоже, надеяться вообще не на что. Вы не годитесь для наших краев, да и со мной вряд ли уживетесь. Послушайтесь доброго совета и поскорее возвращайтесь на Восток, откуда приехали.

Я почувствовал себя глубоко уязвленным. В конце концов, думал я, все дело здесь в тренировке. Не боги горшки обжигают, а мне за всю мою предыдущую жизнь довелось истратить пока не больше фунта пороха. И я решил во что бы то ни стало завоевать уважение ехидного старика.

На следующее утро мы начали подъем на горный кряж вблизи реки Соломон. Провизию, посуду, одеяла и прочие вещи погрузили на мула. Палатку и фургон, разумеется, оставили в лагере. Ну, вы сами знаете, каково ездить по тамошним горам: справа — отвесная скала, слева — пропасть, а между ними каменистая тропа фута в полтора-два шириной. Солнце жарит вовсю, и на небе ни облачка. Особенно опасным было то место, где каньон Снейк изгибается под острым углом. Вот где мы с Беном натерпелись страху! Слава Богу, что наши лошади привыкли к любым дорогам, а я не склонен к головокружениям.

Вскоре после того, как мы благополучно миновали трудный участок, нам встретилась опасность другого рода — сам я встретил ее тогда как щекочущее нервную систему, но вполне безобидное приключение. На повороте тропы мы столкнулись с группой индейцев. Восемь меднокожих всадников (четверо из них носили роскошные уборы из орлиных перьев, что свидетельствовало об их высоком статусе), казалось, не были ни испуганы, ни удивлены нашим внезапным появлением. Они безмолвно проехали мимо, ни разу не обернувшись и не изменив бесстрастного выражения лиц, столь свойственного индейцам. Их предводитель — он скакал впереди, и мне запомнился его прекрасный белый конь — держал в левой руке какой-то продолговатый, также украшенный перьями предмет непонятного мне предназначения. Все индейцы были безоружными.

Меня глубоко взволновала встреча с этими истинными хозяевами Америки. Их торжественная отчужденность ни на миг не вызвала у меня ощущения скрытой угрозы. Но совсем иначе отреагировал на случившееся Олд Уоббл. Едва индейцы скрылись за ближайшим холмом, как он натянул поводья и, оглянувшись, со злостью произнес:

— Черт возьми! Что здесь надо этим негодяям? Это паначи [16], а они враждуют с племенем снейк, к которому принадлежат мои воины. Хотел бы я знать, куда они едут; сдается мне, что прямиком к моему ранчо. А меня там нет, и это совсем некстати!

— Но ведь они безоружны! — заметил я. Но старик удостоил меня лишь презрительного взгляда и продолжил: — Охоту придется отложить, по крайней мере, на ближайшие два дня. Надо побыстрее вернуться в лагерь, а оттуда — домой. Мы должны их опередить. Хорошо еще, что здесь неподалеку есть удобная тропинка, которая позволит нам сократить путь. Лошади там не пройдут, но мы успеем обогнать апачей и пешком, если поторопимся. Вперед, ребята! Я не успокоюсь, пока не смогу взять на мушку этих парней!

Он пустил лошадь в галоп, и через пять минут бешеной скачки мы очутились в небольшой долине, со всех сторон окруженной отвесными громадами скал. Здесь было сумрачно, тихо и влажно, по каменным выступам стекали бесчисленные ручейки. В середине долины расстилался заболоченный луг, а по краям росли высокие ели.

— Там начинается тропа, — произнес Олд Уоббл, махнув рукой куда-то вперед. — Идя по ней, мы спустимся к лагерю до появления краснокожих. Но кто-нибудь должен остаться здесь с лошадьми, и я полагаю, что для этого дела как нельзя лучше подходит наш друг Сэм. А то, если произойдет заварушка, он, того и гляди, подстрелит вместо индейца одного из нас!

Под «нашим другом Сэмом» подразумевался, конечно, я, — Сэмюель Паркер, бывший подрядчик из Принстона. Не обращая внимания на мои протесты, старый охотник повторил приказ — охранять лошадей и ни под каким видом не покидать долину до его возвращения. Затем все трое взяли ружья и побежали по тропе. Через минуту они уже скрылись из виду.

Я дрожал от возмущения и гнева. Дело было не только в насмешливой грубости старика — меня изводила мысль, что он собирается перебить ни в чем не повинных индейцев. Неужели я допущу хладнокровное убийство восьми человек? Как видите, я был тогда очень глуп и ни черта не смыслил в порядках Дикого Запада.

Итак, решено! Привязав к дереву трех лошадей и мула, я вскочил на своего конька и помчался обратно, вслед за индейцами, по уже знакомой дороге. Расскажу им о замысле злобного старика, а потом вернусь в долину и буду ждать дальнейшего развития событий.

Я догнал индейцев у входа в каньон Снейк. Видимо, стук копыт заранее известил их о моем приближении — они повернули коней и ждали, застыли в седлах, как медные изваяния. Теперь, увидев их, я вспомнил, что не знаю индейского языка. Но отступать было поздно, и я, набравшись духу, спросил, говорит ли кто-нибудь из них по-английски. Мне ответил высокий воин на белой лошади:

— Я То-Ок-Уи, Быстрая Стрела, вождь шошонов Мой белый брат приехал, чтобы передать нам слова старого человека, чьи стада пасут люди племени снейк?

— Так ты его знаешь? — с удивлением спросил я. — Он считает вас врагами и сейчас готовится перестрелять из засады тебя и твоих людей. Но я — христианин, и долг велит мне предупредить вас об опасности.

Казалось, черные глаза индейца прожигают меня насквозь; он смотрел мне в лицо несколько секунд, потом спросил:

— Где вы оставили лошадей?

— В зеленой долине по ту сторону горы, — ответил я. Вождь обменялся короткими фразами со своими спутниками и снова задал вопрос:

— Мой брат недавно в этой стране?

— Со вчерашнего дня.

— Какая нужда привела бледнолицых в горы?

— Мы хотели поохотиться на лосей.

— Мой брат — великий охотник?

Я покачал головой и объяснил, что совсем не умею стрелять. Тут на его лице впервые промелькнула тень улыбки. Подробно расспросив меня о нашем путешествии и узнав мое имя, индеец произнес:

— Сэмюель Паркер звучит непривычно для уха краснокожего. Мы будем называть тебя Ат-Пуи, Доброе Сердце. Со временем, когда поживешь здесь подольше, ты станешь осторожнее — ведь сегодня твоя доброта могла принести тебе гибель. Радуйся, что мы не идем по тропе войны. Видишь этот вампум? [17] — и он показал на тот самый продолговатый предмет в кожаном чехле, который привлек мое внимание еще при первой встрече. — Здесь — мирное послание вождей племени шошонов. Мы везем его на ранчо старого охотника, к нашим братьям из племени снейк; они передадут послание дальше. Нам некого бояться, и мы пришли без оружия, как и положено вестникам мира. Тем больше наша благодарность тебе. Сегодня ты спас меня и моих воинов от верной смерти. Если тебе вдруг понадобятся друзья, приходи к нам. Ат-Пуи, Доброе Сердце, всегда будет желанным гостем. Я сказал. Хуг!

Он подал мне руку, как европеец, и ускакал со своими людьми. Помню, я еще был настолько глуп, что выкрикнул ему вслед просьбу не выдавать меня старику. Несмотря на удовлетворение от сделанного, я чувствовал себя набедокурившим школьником.

Вернувшись на свой пост в зеленой долине, ваш покорный слуга Ат-Пуи принялся раздумывать, как бы скоротать оставшееся время. Мула и лошадей я расседлал и пустил подкормиться на сочной траве. В конце концов мне пришло в голову, что разумнее всего будет потренироваться в стрельбе. У меня имелся полный рог пороха, да еще в запасе целая жестянка в одной из вьючных сум и достаточное количество пуль. Думаю, с самого сотворения мира этот тихий уголок не знал такой канонады. Зато к тому моменту, когда рог опустел, я уже мог утверждать с чистой совестью, что попаду в колокольню даже с двухсот шагов.

К вечеру вернулись Олд Уоббл, Билл Литтон и Бен. Они застали индейцев уже в лагере, но, к своему удивлению, убедились в отсутствии у краснокожих каких-либо враждебных намерений. Кровавая Рука с благоговением принял священный вампум и обязался передать его дальше. Таким образом, миссия посланцев была исполнена, и они уехали домой.

Эту ночь мы провели у костра, под сенью вековых елей, а наутро сели на лошадей и снова двинулись в путь. Цель нашей экспедиции оказалась неподалеку — обширная долина неправильных очертаний, три-четыре мили в длину и столько же в ширину. К центру долина понижалась, и там поблескивало небольшое озерцо с узкими берегами, а вокруг него шли густые заросли кустарника, постепенно переходившие в настоящий лес. Голые, изрезанные трещинами скалы замыкали этот естественный «лосиный питомник» со всех сторон.

Расседлав мула, мы быстро оборудовали лагерь. Как и накануне, мне было велено оставаться при лошадях, а мои спутники тут же отправились на охоту. Около полудня издалека донеслось несколько выстрелов. Через час появился смущенный и раздосадованный Бен. Он навлек на себя гнев старика тем, что слишком рано выпалил по самке лося. Конечно, лосиха удрала, и Олд Уоббл прогнал моего друга с глаз долой, приказав «безмозглому новичку» возвращаться в лагерь и не распугивать дичь.

Охотники пришли к вечеру, но с пустыми руками и не в самом лучшем настроении.

— Следов-то мы видели достаточно, — рассуждал Уоббл, сидя у костра. Он обращался к Литтону, нарочито не замечая ни меня, ни Бена. — Но следы не только звериные — везде полно отпечатков мокасин. Ясное дело, краснокожие были здесь совсем недавно и перебили всю дичь. Наверное, ее здесь совсем не осталось, кроме той коровы, которую мы могли бы подстрелить, если бы не этот несчастный Ниддер… Вот что бывает, когда связываешься с новичками! Но я не привык бросать начатое дело, и мы не уйдем отсюда до тех пор, пока не добудем настоящего матерого лося!

Рано утром Олд Уоббл и Билл Литтон снова отправились на охоту; с нами старик по-прежнему не разговаривал. Что ж, это было его право, но и мы, если уж на то пошло, не нанимались к нему на службу и могли действовать, как пожелаем. Ночью мы с Беном уже обсудили один план, а сейчас приступили к его осуществлению. Мы не собирались сидеть в лагере и ждать новых насмешек, а задумали самостоятельную охотничью вылазку, чтобы еще до прихода старика вернуться с какой-нибудь добычей. Коль скоро индейцы разогнали всю дичь в этой котловине, значит, надо поискать ее в окрестных горах. Поход обещал быть довольно продолжительным, и мы решили взять с собой мула на случай, если удастся подстрелить лося или оленя.

Дойдя до перевала, мы осторожно огляделись, стараясь оставаться под прикрытием скал и кустов. В соседней впадине не было ни озер, ни болот, но зато мы не видели и признаков дикого зверья, не считая белок. Но зато здесь, по-видимому, находились какие-то люди; в двух сотнях ярдов от нас, на склоне горы, мирно пощипывал травку обыкновенный осел. Меня удивило, что на нем нет ни седла, ни уздечки. Может быть, он удрал от своих хозяев? Во всяком случае, его следовало поймать, и Бен взял на себя это трудоемкое дело. Он начал спускаться вниз, а я, держа под уздцы нашего мула, внимательно осматривал местность, надеясь заметить неведомых путешественников.

Бен одолел только половину расстояния, когда потянул легкий ветерок. Почуяв человека, осел задрал голову, всхрапнул и кинулся наутек. Меня в этот момент загораживал мул, и длинноухий беглец, заметив своего сородича, поспешил к нему. Аллюр его показался мне каким-то странным. Скоро нас разделяло не более пятидесяти шагов, и тут я внезапно понял, что это совсем не осел, а какое-то другое, дикое, животное. Опустившись для верности на колено, я быстро прицелился и выстрелил. Животное сделало еще два-три скачка, рухнуло в траву и больше не пошевелилось.

Осмотрев добычу, мы с Беном определили ее как «самку оленя», хотя, сказать по правде, и сами были не очень в этом уверены, наши зоологические познания были в то время, увы, невелики. Но это не имело значения.

Гордые и счастливые, мы взвалили тушу на мула и двинулись на поиски новой дичи.

Через полчаса, никого не встретив, мы пересекли впадину. Справа и слева высились отвесные скалы, а прямо впереди — довольно крутая гора с двумя вершинами. После краткого совещания решено было взобраться туда и посмотреть, нет ли с той стороны чего-нибудь интересного.

Мул, по-видимому, привык к подобным восхождениям. Несмотря на тяжелый груз, он ни разу не оступился, а мы с Беном в конце пути едва могли перевести дух, хотя несли только ружья. Впрочем, наши усилия оказались не напрасными — здесь и впрямь творилось нечто необычайное. Издали доносился невообразимый шум, в котором можно было различить человеческие голоса. Но деревья мешали обзору, и что именно там происходит, мы не видели — для этого требовалось подняться еще выше. Прыгая с камня на камень, нам удалось вскарабкаться на скалистый гребень слева от седловины. Тут я остановил моего друга — его светлая одежда слишком выделялась на фоне бурой скалы, — а сам полез дальше.

Наконец передо мной открылась панорама всей долины. Первое, что бросилось мне в глаза, это семеро краснокожих всадников. Они развернулись цепью и медленно ехали в нашу сторону, крича во всю глотку, хлопая в ладоши и вообще стараясь производить как можно больше шума. Их вопли звучали столь устрашающе, были исполнены такой ярости, что вселили тревогу даже в сердце невозмутимого мула: он насторожил уши и беспокойно помахивал хвостом. Опасаясь, как бы он не удрал, я окликнул Бена и попросил его спуститься вниз и успокоить нашу скотинку.

Продолжая осматриваться, я случайно глянул на противоположный склон седловины. К моему великому удивлению, я увидел там человека, и это был не кто иной, как вождь То-Ок-Уи, Быстрая Стрела. Нас разделяло не более сорока ярдов по прямой. Индеец сидел на каменном выступе, а когда я уставился на него улыбнулся и приложил палец к губам. Все это меня сильно озадачило. Почему я должен молчать? Что он тут делает и не за ним ли устроена погоня? Правда, два дня тому назад индейцы обоих племен действовали заодно, но мало ли из-за чего могли поссориться эти дикари. Смущала меня и новая деталь в экипировке Быстрой Стрелы: во время нашей первой встречи он был безоружен, а сейчас у него на коленях лежало ружье.

Пока я размышлял о причинах, которые привели индейца на выступ скалы, сзади послышался громкий шорок и стук камней. Кто-то, пыхтя, взбирался по крутому склону. Я оглянулся. Боже, что за ужасный зверь предстал передо мной! Очевидно, его-то и гнали краснокожие охотники. Свирепо фыркая, чудовище выскочило на седловину холма, оставив преследователей далеко внизу. Ни в каком кошмарном сне не могло бы мне привидеться столь пугающе-безобразное существо: огромное, больше двух ярдов в холке, с массивным кургузым туловищем и непропорционально длинными ногами. Глаза зверя горели яростью, дыхание со свистом вырывалось из широких ноздрей. В придачу ко всему у него была длинная всклокоченная борода, а на голове — что-то вроде двух костяных лопат.

Бен, внезапно очутившийся в нескольких шагах от этой невообразимой твари, издал пронзительный вопль, отшвырнул винтовку и кинулся прочь. Мул тоже не был обрадован неожиданным соседством: сделав гигантский скачок, он сумел приземлиться на все четыре копыта и помчался вслед за моим другом. Как тогда никто из них не свернул себе шею, улепетывая по острым камням, — это я не понимаю и сегодня.

Чудовище, напуганное возникшей суматохой, повернуло в мою сторону. Оно взбиралось по круче длинными, мощными прыжками, и времени на раздумье у меня не оставалось. Бежать! У меня даже и мысли не возникло воспользоваться ружьем, все, чего я хотел в тот миг, — это оказаться как можно дальше от страшного животного. Путь вниз был отрезан, и я с невероятной прытью рванул вверх по склону. На мое счастье, поблизости оказалась глубокая расщелина в скале, нечто вроде пещеры, и могу поклясться, что никогда ни прежде, ни потом и ни в одну дыру я не пролезал быстрее, чеем в ту дыру в тот день. Через минуту свет в моем убежище померк — страшилище просунуло туда свою огромную голову, пытаясь протиснуться вслед за мной. Но вход был слишком узок для его громоздкого тела, и животное, фыркнув, отскочило назад и побежало дальше. Сообразив, наконец, что оно испугано ничуть не меньше меня, я выглянул наружу — и как раз в этот момент индеец, по-прежнему сидевший на противоположном уступе, вскинул ружье. Грянул выстрел, и лось (вы, конечно, уже поняли, что страшилище было обыкновенным лосем, а я до тех пор видел их только на картинках) рухнул наземь так, словно ему в один миг подрубили все четыре ноги.

Быстрая Стрела спрыгнул со скалы и, стоя над убитым зверем, помахал мне рукой.

— Мой брат может спускаться! Этот пи-ир [18] пал от твоей пули и принадлежит тебе.

— От моей пули? — ошарашенно переспросил я, с опаской приближаясь к огромной туше.

— Да, — подтвердил кивком вождь. — Ты — Доброе Сердце, Ат-Пуи; ты старался спасти нас, когда мы были в опасности. За это ты должен получить среди твоих соплеменников славу великого охотника. Два дня назад, передав по назначению вампум, мы вернулись в долину, где было спрятано наше оружие. Дичи здесь осталось уже немного, и неудивительно, что вам удалось добыть лишь того детеныша, которого я видел недалеко от перевала. Ты, Доброе Сердце, честно признался, что не умеешь стрелять, но я хотел, чтобы почтение других бледнолицых к моему брату было не меньшим, чем моя любовь к нему. Поэтому воины-шошоны выследили старого пи-ира и погнали его вам навстречу, а я сидел здесь на скале и ждал. Запомни: старый бык — твоя добыча, и никто не посмеет сказать, будто это не так. Твой друг убежал, но скоро вернется, и я ухожу, пока он не увидел меня. Я буду рад, если наши дороги сойдутся вновь. Я сказал. Хуг!

С этими словами индеец сжал мою руку, затем повернулся и исчез в кустах по ту сторону перевала. Итак, благородный дикарь отблагодарил меня, подарив глупому новичку свой охотничий трофей и свою славу. Отказаться от этого щедрого дара было выше моих сил. Не забывайте, что я был тогда молод, и мне чертовски хотелось добиться признания в глазах Олд Уоббла, изводившего меня постоянными насмешками.

Дойдя до тропы, я заглянул вниз. Бен Нидлер и мул, оба целые и невредимые, ждали развязки событий на почтительном расстоянии, в тени высокой скалы. Увидев меня, они двинулись обратно, и вы можете представить изумление и зависть Бена, когда я небрежным тоном пригласил его полюбоваться результатом моего выстрела!

Но уже очень скоро я почувствовал угрызения совести, сообразив, что теперь на долю Бена выпадет двойная порция ехидных замечаний Олд Уоббла. Поэтому я предложил ему считать своей добычей лосенка, который стал нашей первой жертвой в тот знаменательный день. Мой друг чуть не пустился в пляс от радости и даже обнял меня от избытка чувств. Решено было, что я останусь возле туши, охранять ее от хищников, а Бен отправится назад, в заболоченную долину, и приведет сюда старика и Билла Литтона. Следовало позаботиться и о вьючных лошадях для перевозки мяса.

Вечером наступил час моего торжества. Оказывается, оба охотника вновь без толку потеряли день — они упорно бродили по зарослям, но так и не встретили никакой живности. При виде лося Уоббл утратил дар речи, и его обычное пошатывание сменилось чем-то вроде пляски святого Витта [19].

— Что ж, сэр, — наконец произнес он, — готов признать, вы поставили меня на место. Должно быть, вы здорово позабавились, притворяясь, будто не умеете стрелять. Я не обижаюсь на шутку, ясное дело, но все же надеюсь, что вы больше не будете водить меня за нос, если хотите сохранить мою дружбу.

С тех пор прошло много лет, и мы с Фредом Каттером — Олд Уобблом совершили вместе не одну охотничью вылазку. Но вот что удивительнее всего: вместе с подарком вождя мне словно передалась частица его сноровки в обращении с оружием. Конечно, его я не превзошел, но все же обычно попадал не слишком далеко от места, в которое метил, а промахивался не чаще, чем любой средний охотник. Старик так ничего и не заподозрил. Великодушный индеец сдержал слово, и до нынешнего дня ни одна живая душа, кроме нас двоих, не догадывалась о том, что на самом деле тогда произошло. Такова история о моем первом лосе, джентльмены. Я сказал. Хуг!

Он умолк, и все начали оживленно обсуждать услышанное. Я не вступал в разговор. Каждый житель Дикого Запада неминуемо проходит стадию ученичества — и чем раньше это происходит, тем лучше. Мне повезло, и у меня в свое время было даже два наставника: сперва — Сэм Хокинс, маленький человечек, незнакомый с унынием, а потом — Виннету, лучший следопыт и лучший воин из всех, кто когда-либо вдевал ногу в стремя.

Что же до Олд Уоббла, то слышал я о нем давно и много разного, но пути наши еще ни разу не пересеклись. Он еще смолоду сделался какой-то полумифической фигурой. Везде рассказывались бесчисленные истории о его подвигах и проделках; никто никогда не знал, где именно он в данный момент находится и чем он занят. Время от времени Олд Уоббл объявлялся то здесь, то там, ввязывался в какую-нибудь невероятную передрягу, счастливо выбирался из нее и опять исчезал, давая охотникам и золотоискателям материал для новой легенды. По всем расчетам, бывшему королю ковбоев уже перевалило за девяносто лет. Он поседел задолго до того, как поселился в наших краях. Когда Олд Уоббл на своем вороном коне мчался по прерии, его длинные волосы, выбиваясь из-под шляпы, развевались на ветру, подобно белоснежной гриве. Но возраст ничуть не остепенил Олд Уоббла, и многие молодые люди могли бы позавидовать ловкости и энергии этого лихого старца, а может, наоборот, великовозрастного юноши, никто не оспаривал мнения, что мистер Каттер — весьма оригинальная личность, и мне очень хотелось познакомиться с ним. Но, похоже, я опять упустил такую возможность. Раз драгуны видели где-то неподалеку недавно оставленный лагерь Уоббла, значит, сам он сейчас находится уже за много миль отсюда. И ничего с этим не поделаешь.

Слушая Паркера, мы и не заметили, как наступил вечер. Опасаясь привлечь внимание команчей, мы не стали разводить костер, а наскоро поужинали и легли спать. Наутро, едва все собрались в дорогу, как нас вызвал командир правительственного отряда. Опасения Паркера подтвердились: капитан начал уговаривать кого-нибудь из старожилов остаться в лагере в качестве разведчика и проводника. Конечно, никто из них не согласился, и каждый привел не меньше полудюжины причин, по которым он должен выехать именно сегодня. У капитана хватило ума понять, что проводник, взятый на службу против воли, будет скорее вреден, чем полезен, и он не пытался настаивать. Но вид у бравого вояки был такой огорченный, что я не мог отказать себе в маленьком развлечении и предложил собственную кандидатуру. Он вытаращил глаза, потом махнул рукой и с досадой проворчал:

— Езжайте своей дорогой, мистер Чарли. Сомневаюсь, чтобы человек вашей профессии мог пригодиться в качестве разведчика. Ройтесь, если вам так хочется, в индейских могилах и не надоедайте людям, у которых и без вас забот по горло.

Ну что ж, отлично. Раз капитану уже сообщили о целях моего появления на Западе, значит, в дальнейшем моя персона не вызовет у него ни малейшего интереса. Такой вариант меня вполне устраивал. Мои спутники также видели во мне всего лишь безобидного новичка, и я постарался закрепить это впечатление: ссутулился, беспомощно болтал ногами, — в общем, постарался создать впечатление, что вот-вот вывалюсь из седла.

От лагеря драгун до каньона Мистэйк было около четырех часов езды. Этот отрезок пути мы проделали без всяких приключений. Все молчали — в такую жару даже у Сэма Паркера пропала охота разговаривать, и тишину пустыни нарушал только однообразный стук копыт по каменистой земле. По мере того, как наш отряд приближался к ущелью, лицо Джошуа Холи становилось все мрачнее и мрачнее. Впрочем, когда Паркер осведомился, собирается ли он выполнить свое вчерашнее обещание, Холи подтвердил, что сдержит слово и скоро расскажет нам об «ошибке», давшей имя каньону. Я уже догадывался о том, какова была роль самого Холи в той давнишней драме.

Наш путь лежал по скалистому плоскогорью, постепенно понижавшемуся к юго-востоку. Наконец тропа пошла круто вниз, и впереди замаячил вход в каньон. За долгие годы странствий мне довелось повидать немало ущелий, но ни одно из них не производило столь зловещего впечатления, как Мистэйк. Гранитный массив был здесь словно разрублен ударом исполинского топора. Гладкие отвесные стены вздымались вверх на сотни футов, и лишь на самом дне поблескивала темная лента ручья. Огромные кактусы казались сейчас заколдованными воинами, часовыми, охранявшими подступы к этому страшному месту. Но при всей своей гнетущей атмосфере каньон Мистэйк был для нас благодатным местом: там были тень и вода. Умные лошади, не дожидаясь понуканий, сами перешли на галоп, и через несколько минут мы ощутили столь желанную и благодатную прохладу. Мы остановились на берегу ручья. Джош Холи огляделся по сторонам, слез с коня, зачерпнул воды и, сделав пару глотков, произнес:

— Здесь я выполню свое обещание. Спешивайтесь, джентльмены. Выслушайте меня, если хотите узнать правду о духе каньона Мистэйк.

— О духе? Вот еще! — фыркнул Паркер. — Ты, кажется, вздумал потчевать нас сказками, Джош. В духов и призраков верят одни дураки, ну а историю об этом каньоне все мы помним не хуже тебя: белый охотник, обознавшись, нечаянно подстрелил своего приятеля-индейца. Ничего тут нет таинственного, странно только, почему никто не знает имени того охотника или каких-нибудь иных подробностей этой истории.

— Я знаю все подробности, знаю — ты слышишь, Сэм! — Холи провел рукой по лицу, словно пытаясь отогнать от себя тяжелые воспоминания. — Знаю, хотя, видит Бог, предпочел бы забыть их навсегда…

— Вот как? — удивился Паркер. — Стало быть, ты встречался с этим бедолагой, и он рассказал тебе о своей «ошибке»?

— Ох, если бы все было так, как ты говоришь! — Холи шагнул к большому гладкому валуну и, тяжело опустившись на него, продолжил:

— Я сам сделал тот проклятый выстрел, сделал его с этого самого камня, на котором сейчас сижу. Тогда, тридцать лет назад, я не жаловался на зрение, но как же подвели меня глаза в тот злосчастный день!

У меня был друг — настоящий, верный, преданный друг. Он принадлежал к племени апачей, и звали его Тхлиш-Липа, Гремучая Змея. Как-то раз я спас ему жизнь, и он обещал показать мне место, где есть золото, много золота. Я подобрал четверых надежных парней — работать вдвоем было бы слишком опасно. Наш прииск находился на земле команчей, и требовалось соблюдать предельную осторожность. Мы — пятеро белых — решили обойтись без лошадей, но Тхлиш-Липа не захотел расставаться со своим мустангом. В общем, он провел нас сюда, в верховья каньона. Сейчас здесь осталось лишь несколько кактусов, а в то время их было гораздо больше, целый лес; там мы построили маленькую хижину. Работали мы внизу, у ручья, на дне которого скрывалась золотая россыпь. Попадались нам и крупные самородки.

Индеец сказал правду — золота хватило на всех. Уже самая первая пробная промывка превзошла наши ожидания. Мы решили чередоваться в таком порядке, чтобы каждый день четыре человека мыли золото, один готовил еду и еще один охотился, добывая на всех свежее мясо. Охота в этих краях была рискованным занятием. Вождь команчей, Большой Бизон, частенько наведывался сюда; он славился своей жестокостью, а также умением оказываться именно в том месте, где его никак не ждали. И потому мы ни днем, ни ночью не расставались с оружием, будь то в хижине или на берегу ручья.

Прошло три недели. Мы работали как одержимые, и кожаные мешочки с золотым песком становились все тяжелей. В день, когда случилась беда, я с тремя другими парнями промывал песок в каньоне; мой друг — апач был в хижине, а наш шестой компаньон, Длинный Уинтерс, отправился на охоту.

Солнце пекло немилосердно, и Тхлиш-Липа решил немного вздремнуть. Он снял свою новую, расшитую узорами замшевую куртку, а чтобы не докучали слепни, натерся медвежьим жиром, как это делают все индейцы. Вдруг сзади раздался шорох. Он обернулся и увидел воина в боевой раскраске, который уже занес над ним приклад своего ружья. Увернуться Тхлиш-Липа не успел, но шапка из меха лисицы смягчила страшный удар команча. Оглушенный, мой друг без звука свалился на земляной пол хижины.

Ават-Кутс, Большой Бизон, огляделся по сторонам. Он быстро нашел наши мешки с золотом, и они тут же перекочевали к нему за пояс. Потом его внимание привлекла куртка убитого — как он думал — апача и злодеи облачился в нее, сбросив свою старую рубашку. Лисья шапка тоже приглянулась команчу, и он нахлобучил ее себе на голову.

Теперь можно было подумать об отступлении, и Большой Бизон тихо свистнул, подзывая коня. Осталось только оскальпировать врага. Схватив Тхлиш-Липу за волосы, он одним взмахом ножа сделал круговой надрез на коже и потянул ее вместе с волосами, сдирая кожу с темени. Придя в сознание от страшной боли, апач из последних сил попытался удержать руку мучителя. Они начали бороться, но предугадать исход поединка было нетрудно: Тхлиш-Липа, ослабевший от удара, раны и потери крови, не мог оказать серьезного сопротивления самому свирепому головорезу племени команчей. Но неожиданно где-то рядом прогремел выстрел, и пуля врезалась в стену хижины.

Возвращаясь с охоты, Длинный Уинтерс наткнулся на следы незнакомых мокасин. Он осторожно обогнул кактусовые заросли и увидел обоих индейцев, сцепившихся в смертельной схватке на пороге нашего жилья. Не было нужды разбираться, где друг, а где враг — любой из нас узнал бы одежду Тхлиш-Липы и за сотню ярдов. Поэтому Уинтерс метил в залитого кровью, полуголого незнакомца, но второпях промахнулся, а второго выстрела не потребовалось. Дальше все происходило очень быстро. При виде нового противника Большой Бизон бросил несчастного апача и кинулся к лошадям, и не подумав поднять с земли свое ружье. Ближе всего оказался мустанг Тхлиш-Липы. Команч взлетел в седло и помчался прочь. Путь назад ему был отрезан — там стоял Уинтерс, но Большой Бизон знал о существовании тропы, начинавшейся у верхнего края каньона. Эта тропа идет по узкому каменному карнизу и постепенно спускается до самого дна. Он и не подозревал, что в каньоне работают четверо бледнолицых, и спешил удрать, пока Уинтерс не влепит ему пулю между лопаток. А Тхлиш-Липа, почти обезумевший от боли и ярости, был готов умереть, но не упустить врага. Он вскочил на лошадь команча и поскакал вслед за ним, раскручивая над головой лассо.

Вы видите этот карниз — вот он, незаметный выступ на отвесной стене, по ту сторону ручья. Такая тропа опасна и для пешехода, а о том, чтобы во весь опор мчаться по ней на лошади, даже подумать страшно. Поэтому мы были просто поражены, услышав стук копыт по карнизу. Отсюда, снизу, мы могли разглядеть только головы и плечи всадников, но этого было вполне достаточно. Впереди на своем мустанге мчался наш друг Тхлиш-Липа, которого пытается догнать какой-то жуткого вида окровавленный индеец. До нас донесся крик: «Убейте его! Стреляйте!» Кто из двоих кричал, разобрать было трудно, да и зачем — все казалось яснее ясного! Я вскинул винтовку и приготовился. Первый всадник достиг дна ущелья и, не оглядываясь, поскакал дальше Появился второй. На карнизе не так-то просто размахнуться, чтобы метнуть лассо, и он уже отводил руку для броска довольно медленно. Тут я и выстрелил.

Он закачался в седле, потерял стремена и упал на землю. Мы подбежали к нему. Как описать наш ужас, когда мы увидели его лицо и поняли, в чем дело! «Эта собака — Ават-Кутс», — только и смог произнести настоящий индеец, он до последней минуты думал о мести врагу. Потом глаза Тхлиш-Липы остановились, а изо рта побежала струйка крови…

Холи замолчал. Его невидящий взор был прикован к месту трагедии. После долгой паузы он заговорил вновь:

— Тхлиш-Липа подарил нам золото, а в благодарность получил пулю. Мы похоронили нашего друга и дали каньону имя Мистэйк, что еще нам оставалось делать? Так это место все называют и поныне. Много раз в моем присутствии люди пересказывали эту историю, и никто не догадывался, что речь идет обо мне. Я молчал почти тридцать лет, но сегодня, вернувшись сюда, хочу наконец избавиться от этого груза. А теперь, когда все вы знаете, скажите мне: заслуживаю ли я названия убийцы?

— Нет, нет! Ты невиновен, Джош! — с жаром запротестовали слушатели. — Но что сталось с команчем? Ему удалось удрать?

— Нет. Мы нашли его неподалеку от каньона. Мустанг Тхлиш-Липы споткнулся на каменистой осыпи, и Большой Бизон не удержался в седле. Разговор с ним, сами понимаете, был короткий. Жизнь за жизнь — таков закон Запада.

— А золото, Джош? По твоим словам, ручей оказался настоящим Эльдорадо. Вы все должны были уйти отсюда богачами. Не так ли?

— Нет, не так. С того дня добыча пошла на убыль, и очень скоро в наших промывочных лотках уже не попадалось ни крупицы металла. Мы поработали еще с неделю, а потом бросили. Словно дух места увел россыпь обратно под землю. А того, что мы успели добыть, хватило очень ненадолго. Карты, выпивка — сами знаете, как это бывает. Лишь одно приобретение так и осталось со мной навсегда — память о том, как моя пуля сбрасывает с седла окровавленного индейца, лучшего друга, какой у меня когда-либо был. Картина эта стоит передо мной днем и ночью, а в ушах звучит его предсмертный крик. Но довольно, поедем отсюда. Мне не следует слишком долго задерживаться в ущелье Мистэйк.

Холи поднялся с камня, на котором сидел, встряхнул головой и направился к своей лошади. Он уже взялся за повод, когда я удержал его руку со словами:

— Мистер Холи, ваши друзья вынесли единодушный вердикт — «невиновен». Я полностью согласен с их мнением, однако хотел бы, если позволите, добавить кое-что от себя.

— Добавить? — переспросил Холи, и в тоне его явственно послышалось презрение старожила к новичку, который настолько бестактен, что лезет с непрошеными утешениями.

— Да, мне хочется рассказать вам одну правдивую историю — она связана с событием, происшедшим в маленьком городе у меня на родине, в Германии.

— Какое мне дело до ваших немецких историй?

— Вы узнаете, какое дело, если выслушаете меня. Минутку внимания! Однажды магистрат решил заменить флюгеры на городской колокольне. За эту трудную и ответственную работу взялись два кровельщика — отец и сын. Отец, опытный верхолаз, мог бы взобраться на колокольню и с завязанными глазами, а вот сын овладел семейным ремеслом недавно и чувствовал себя на ней не очень уверенно. Но хорошие заработки позволяли ему кормить жену и четырех детей, так что о смене профессии он и не задумывался.

Мастера заранее укрепили лестницы от верхнего окна звонницы и дальше, к самому шпилю. В назначенный день они начали опасный подъем. Двигались медленно, подниматься быстрее мешал тяжелый медный флажок, который каждый из них держал в левой руке. Флажки нужно было установить вместо прежнего флюгера. Первым лез отец. Внизу собралась большая толпа любопытных.

Вдруг с крыши донесся крик ужаса — это кричал молодой кровельщик. Никто не мог понять, что его так напугало. Затем послышался спокойный голос отца. Разобрать отдельные слова не удалось, но, судя по интонациям, он уговаривал или успокаивал сына. Парень завопил вновь, бросил флюгер и протянул руку к следующей перекладине, пытаясь ухватиться за отцовский сапог. И тут толпа дружно ахнула: резким ударом ноги старый кровельщик сбросил сына с лестницы. Падение, глухой удар о каменные плиты паперти — и отец четырех детей превратился в груду мяса и переломанных костей.

— Ни за что не поверю, что такое возможно! Убить своего родного сына на глазах у всего города! — возмутился Холи.

— Не торопитесь, сэр; слушайте дальше. Через несколько минут, осознав случившееся, толпа забурлила от ярости. А старик, как ни в чем не бывало, лез дальше, добрался до шпиля и, выпрямившись во весь рост ловко и аккуратно заменил проржавевший флюгер на новый. Потом он тронулся в обратный путь. Казалось, он ничуть не взволнован, и это бесчеловечное хладнокровие было страшнее всего. Старый кровельщик благополучно спустился по шатким перекладинам лестницы и шагнул в слуховое окно, откуда он вылез вместе с сыном каких-нибудь полчаса тому назад. На площади, перед дверями, его ждали сотни разъяренных сограждан, охваченных единым желанием растерзать убийцу, как только он появится на ступенях. Но преступник почему-то не выходил. Его начали искать и скоро нашли в звоннице — старик лежал там на полу, без сознания, со всеми признаками нервной лихорадки. Видимо, он свалился, едва успев войти внутрь. Это зрелище отрезвило народ, и кровельщика отнесли домой. Около месяца он пролежал в беспамятстве, и врачи уже сочли его состояние безнадежным. Но кризис миновал, к старику вернулось сознание, и он начал поправляться. Как только мастер почувствовал, что может встать с постели и держаться на ногах, он сам явился в городской суд. Теперь скажите мне, мистер Холи: каким, по вашему мнению, должен был быть вынесенный ему приговор?

— Каким должен быть приговор? О чем тут толковать! Конечно, смертная казнь за убийство сына, — ответил заинтригованный Холи.

— Вы в самом деле так считаете, сэр?

— Конечно. Здесь все ясно, и не может быть никаких сомнений.

— Вы в этом уверены?

— Еще бы! Ваш кровельщик преднамеренно нанес удар, ставший причиной гибели парня.

— А особые обстоятельства дела — разве вы не приняли бы их во внимание, будь вы на месте судьи?

— Обстоятельства необычные, не спорю. Но неужели они исключают ответственность за убийство?

— Может быть, и нет. Но на суде дело обернулось совсем другой стороной.

— Это как же?

— Процесс над стариком привлек внимание всего города и даже попал в газеты. Большинство считало, что он будет осужден и не избежит встречи с палачом; другие добавляли, что, возможно, его — после осуждения — помилует король, заменив смертную казнь каторгой или тюремным заключением. Но о каком-либо сочувствии к подсудимому не было и речи — до тех пор, пока старый кровельщик не дал свои показания, одинаково неожиданные для публики и судей.

Что же произошло на куполе собора? Оказывается, у сына внезапно закружилась голова. Он потерял самообладание и закричал от страха. «Закрой глаза и подожди, — приказал отец. — Приступ сейчас пройдет, и все будет в порядке». Он хорошо знал, что в подобной ситуации спасти человека могут только выдержка и спокойствие. Но сын не слушал, его уже захлестнула паника. «Я не могу держаться… ничего не чувствую!» — завопил он, выпустил из рук медный флажок и попытался схватиться за ногу отца. Тот прекрасно понимал, чем это должно кончиться. В подобных случаях человек может рассчитывать только на себя. Если же он потерял голову, то попытка спасти его обернется смертью и для него, и для спасателя. Старый кровельщик знал много таких примеров.

Положение оказалось безвыходным. Правой рукой он держался за лестницу, в левой — тяжелый флюгер. На ноге повис безумный сын. Будь отец снизу, он еще попытался бы помочь парню, но сейчас такой возможности не было. Речь шла лишь о том, сколько жизней унесет внезапный приступ головокружения — две или одну. И он оттолкнул сына — оттолкнул от себя, но этого оказалось достаточно. Несчастный сорвался с лестницы и полетел с крыши.

Отец услышал глухой удар и тысячеустый вздох ужаса на площади, но не оглянулся. Глаза его застилала пелена, сердце разрывалось от горя и жалости, но он заставил себя забыть обо всем, двинулся вперед и закончил работу. Спокойная уверенность, так ужасавшая зрителей, объяснялась не равнодушием к судьбе сына, а сверхчеловеческим напряжением воли. И только когда он ощутил под ногами каменный пол, силы покинули его, и старый мастер потерял сознание. А теперь ответьте мне, мистер Холи, считаете ли вы по-прежнему, что этот человек заслуживал смертной казни?

— Хм! То, что вы сейчас рассказали, и впрямь показывает все дело в ином свете.

— Вот именно. Такое же впечатление сложилось и у судей, да и вообще у всех горожан. Были заслушаны показания множества людей — врачей и законников, строителей, ремесленников и даже трубочистов. Суд выслушал каждого, кто мог сказать со знанием дела что-нибудь о головокружениях на высоте и о том, как следует вести себя человеку, оказавшемуся в такой ситуации. Все без исключения подтвердили, что старик невиновен в убийстве и что он при всем желании, даже ценой собственной жизни, не мог бы спасти своего сына — парень был обречен с того момента, как выпустил из рук лестницу и начал цепляться за отца. Короче говоря, старика оправдали и освободили из-под стражи. Те самые люди, которые недавно собирались его линчевать, встретили мастера у дверей суда почтительным молчанием; они стояли перед ним, не смея поднять глаза. Кровельщик прожил еще много лет, заботясь о вдове сына и осиротевших внучатах. Он пользовался всеобщим уважением, и ему предоставляли самые почетные и выгодные заказы. Но уже никто и никогда не слышал его смеха, и улыбка ни разу не смягчила выражение его лица. Он не мог простить себя, хотя был безоговорочно оправдан и законом, и людским мнением. Ну, сэр, что вы об этом скажете?

— Скажу, что с ним поступили по справедливости, — ответил Джош. — Но какая связь между вашим кровельщиком и моим выстрелом в тот злополучный день?

— Неужели вы даже не догадываетесь об этой связи?

— Нет.

— Но это так очевидно. Вас мучает вопрос — являетесь ли вы убийцей? Я рассказал вам историю о человеке, который сознательно, отдавая себе полный отчет в своих действиях, лишил жизни родного сына — точно так же, как вы сознательно нажали на спусковой крючок тридцать лет назад. Герой моего рассказа был оправдан. Вот и подумайте, какой вердикт вынес был суд присяжных, доведись ему разбирать ваше дело.

Холи задумался, глядя в землю. Наконец его мрачное лицо просветлело, он протянул мне руку и произнес:

— Теперь я вас понял, мистер Чарли. Я слишком давно таскаю на душе этот груз, чтобы можно было так сразу взять и сбросить его. Но все равно — спасибо вам, сэр. Мне надо хорошенько подумать над услышанным. Кажется, вы не зря потратили время, растолковывая мне, что к чему. А теперь давайте поскорее уберемся из этого проклятого места!

Мы сели на лошадей и поехали дальше. Каньон был таким длинным, что только через час быстрой езды тропа вывела нас на открытое пространство. И здесь возвышались зеленые колонны огромных кактусов, многие из них были увешаны крупными, мясистыми плодами. Это зрелище натолкнуло Паркера на мысль об очередной забаве, и он обратился к своим друзьям со следующей речью:

— Согласитесь, джентльмены, что всегда полезно узнать заранее, чего стоит человек, который едет рядом с тобой. Мистер Чарли присоединился к нашему отряду и, надо полагать, покинет нас не очень скоро. А дорога опасна, в любую минуту могут появиться команчи, и нам придется отстреливаться. Не думаете ли вы, что мистеру Чарли следовало бы сделать несколько пробных выстрелов?

— Да, да! Верно, пусть покажет, на что способен! — послышались одобрительные возгласы; всех привлекла идея — посрамить самоуверенного новичка. Только Холи не произнес ни слова.

— Вы слышите, мистер Чарли? — теперь Паркер обращался непосредственно ко мне. — Надеюсь, вы не станете возражать против небольшого испытания вашей меткости?

— О нет, — ответил я, — но при условии, что буду не единственным участником.

— А кто вам нужен для компании?

— Конечно, вы.

— Я?

— Да, вы и все остальные джентльмены из нашего отряда. Уж если устраивается состязание в стрельбе, то само собой разумеется, что каждый покажет свое искусство.

— Не вижу надобности в этом. Разговор-то идет только о вас. Может статься, вы стреляете не лучше, чем я в те дни, когда впервые встретился с Олд Уобблом, и тогда нам следует иметь это в виду на случай какой-нибудь заварушки. Я хотел устроить такое испытание еще вчера, но решил не позорить вас перед солдатами. А здесь мы все свои, и смеяться над вами никто не будет, уж поверьте.

— Ну что ж! А какую мишень вы мне предложите, мистер Паркер?

— Видите вон те кактусы? До них примерно полторы сотни шагов. Неплохо будет, если вы сумеете сбить одно из «кактусовых яблок». Они легко отрываются, стоит только попасть.

— А вы сами можете отсюда попасть в такое яблочко, мистер Паркер?

— Дьявольщина! Вы что, сомневаетесь в этом? — вознегодовал Сэм Паркер.

— Неужели для вас так важно, сомневаюсь я или нет? — спросил я с самым невинным видом.

— Ну-ну! Нахальства у вас хоть отбавляй. Впрочем, ведь вы приезжий. Запомните, мистер Чарли: разговаривая с кем-нибудь на Западе, не вздумайте выражать сомнение в том, что он хороший стрелок, если не хотите оскорбить собеседника. Ни один старожил никогда не позволит себе подобной бестактности.

— В таком случае, — радостно заявил я, — вы тоже из новичков!

Этот спор доставлял мне живейшее удовольствие, которое хотелось продлить. Давно уже Олд Шеттерхэнду никто не предлагал продемонстрировать, умеет ли он стрелять, или нет. Между тем Паркер чуть не задохнулся от возмущения.

— Что? Я новичок? Это как понимать?

— Но вы же сами сказали, что ни один старожил не позволит себе такой бестактности. Тем не менее вы ее себе позволили и еще настаиваете на испытании моей меткости.

— О, это совсем другое дело. Мы-то все люди бывалые и можем доверять друг другу. Ну а вы, хоть и немолоды, здесь новичок. Тащитесь на своей извозчичьей лошаденке раскапывать всякие древности. Откуда нам знать, можете ли вы постоять за себя в случае опасности?

— Как вам угодно, — невозмутимо ответил я. — По-моему, мы с вами в равном положении. Вы не знаете меня, а я не знаю вас. Значит, я также имею право требовать проверки ваших возможностей. Да, я согласен пострелять, но лишь в том случае, если и вы покажете, чему научились за эти годы.

Он посмотрел на меня с неописуемым изумлением, потом расхохотался и воскликнул, обращаясь к остальным:

— Чему мы научились! Вот это здорово! Не правда ли, джентльмены? Сэм Паркер должен показать, чему он научился!

— А что здесь особенного? — возразил я. — Вы же сами вчера рассказывали, как развлекали своей стрельбой стервятников во время первой охоты с Олд Уобблом.

— Когда это было! С тех пор утекло много воды, и Сэмми Паркеру нет нужды экзаменоваться, словно прилежному ученику в воскресной школе. Ну, да ладно, будь по-вашему! Настоящий мужчина никогда не отказывается от испытания, и мы принимаем ваше условие, хоть оно и не лезет ни в какие ворота. Согласны, джентльмены?

Все охотно выразили готовность участвовать в состязании, и мы сошли с лошадей. Разумеется, я собирался показать именно такой результат, какого от меня ожидали. Не исключено, что вскоре нам придется вступить в бой с более опасными врагами, чем «кактусовые яблоки», тогда и поглядим, кто будет смеяться последним. А пока пускай потешаются над безобидным любителем старины. Я не мог понять только одного: пусть эти люди принимают меня за простодушного новичка, но неужели они совсем не разбираются в лошадях? Как они могут называть моего бесценного коня то «клячей», то «извозчичьей лошаденкой»? Мозгов у них, конечно, не сказать, чтобы много, но ведь глаза-то есть! Итак, мы взялись за ружья, и началась грандиозная трата пороха и зарядов. Паркер и Холи стреляли в общем неплохо, остальные оказались просто никудышными стрелками. Я добросовестно всадил три пули в скалу, совсем недалеко от кактуса, и это возбудило дружный смех присутствующих. Паркер торжествовал. Повернувшись ко мне, он произнес нравоучительным тоном:

— Так я и думал! Надо быть круглым дураком, чтобы вызвать на состязание Сэма Паркера, если сам не можешь послать пулю ближе, чем на двадцать шагов от цели. Не хочу вас обидеть, сэр, но, говоря напрямик, на такую стрельбу даже смотреть тошно! Ни в дичь, ни в индейца вам никогда не попасть, так что благодарите судьбу за нашу встречу. Вы мне все-таки нравитесь, и никто из нас не будет возражать против вашего общества. А оставить вас одного в этих краях было бы равносильно убийству!

Мы сели на лошадей и поехали дальше. Я уже привык к свойственной Паркеру манере выражаться и, конечно, нисколько не обижался на него — напротив, был очень доволен тем, что так удачно подтвердил его мнение обо мне.

Наш путь теперь проходил по плоскогорью, изрезанному глубокими ущельями. Оно постепенно понижалось к северу, и завтра, ближе к вечеру, можно было надеяться достигнуть долины Пекос. Кое-где уже попадались участки, покрытые настоящей травой, иногда одинокие чахлые кустики с переплетенными стеблями вьюнков ветками. После полудня мы увидели ручей, вдоль которого тянулись густые заросли кустарника. Ручей тек как раз в том направлении, которое нам было нужно, и мы поехали вдоль него. Здесь нетрудно было найти удобное место для лагеря, а наличие воды и корма для лошадей окончательно определило наш выбор.

Едва село солнце, мы остановились на ночлег. Паркер, по общему молчаливому соглашению считавшийся предводителем отряда, высмотрел уютную зеленую лужайку, с трех сторон окруженную кустами, с четвертой — граничащую с ручьем. Тут было достаточно просторно, вдоволь травы, и в то же время не приходилось опасаться, что лошади уйдут и потеряются в пустыне. Набрав сухого валежника, мы развели костер, а оба ветерана — Сэм и Джош — решили использовать последние минуты угасающего дня для охоты. Они углубились в береговые заросли и скоро вернулись с добычей — дюжиной куропаток, составивших нам великолепный ужин. Съев свою долю, я отошел от огня и прилег на землю недалеко от лошадей. Разговоры моих спутников не содержали для меня ничего нового, и я предпочитал побыть в одиночестве. Ну а они считали ниже своего достоинства вовлекать в беседу никчемного новичка, к тому же только что так опозорившегося. Один только Джош проявлял ко мне признаки дружеского внимания. Днем он не раз по нескольку минут ехал рядом со мной, иногда обращаясь ко мне с каким-нибудь незначительным замечанием; и слова его, и голос звучали при этом куда теплее обычного. Сейчас он сидел у костра, изредка вставляя в разговор короткие фразы. Видно было, что его занимает некая мысль, и я догадался, какая именно. Наконец Джош встал, тихонько подошел ко мне и, присев рядом, спросил:

— Не возражаете, если я составлю вам компанию, сэр? Или мне лучше уйти?

— Что вы, мистер Холи! Оставайтесь, я буду только рад.

— Вот и отлично. Вы кажетесь мне довольно молчаливым человеком, я тоже не болтун. Не хотелось бы произносить пустые слова, но сказать вам «спасибо» я просто обязан.

— За что?

— За ваш сегодняшний рассказ. Я думал над ним весь день, да и сейчас еще не во всем разобрался, но уже вижу, что он принесет мне облегчение. Ах, сэр, как это ужасно — столько лет чувствовать себя убийцей друга!

— Такое определение неприменимо к вам, мистер Холи. Если помните, я сказал это в самом начале, а потом постарался доказать на примере того кровельщика.

— Пусть так! В любом случае я перед вами в долгу и буду очень рад, если мы станем друзьями. Может, вы и не слишком важная птица у нас на Западе, но есть в вас что-то привлекательное. Не знаю, как это объяснить… Посмотришь вам в глаза — и на душе становится легче. И мне было чертовски досадно за вас из-за того дурацкого состязания, которое затеял Сэм. Вы тогда сильно огорчились?

— Нисколько.

— Да? Удивительно! Все-таки невелика честь так плохо стрелять.

— Но в этом нет и ничего позорного.

— Ну, знаете ли…

— У разных людей — разные таланты, мистер Холи. Самый плохой стрелок может оказаться мастером в каком-нибудь другом полезном деле.

— Наверное, вы правы; вопрос лишь в том, пригодится ли ему это мастерство здесь, на Западе. Но мне совсем неважно, что вы умеете, а чего не умеете. Я хочу сказать только одно: вы мне по сердцу и в случае какой-нибудь нужды можете на меня рассчитывать. Вот и все, а теперь давайте-ка помолчим.

Он растянулся не земле, немного повозился, чтобы устроиться поудобнее, и скоро задремал.

Сидевшие у огня продолжали беседовать. Они разговаривали гораздо громче, чем это было уместно в нынешней обстановке, но утихомирить их я не мог. Считая меня зеленым новичком, «ветераны», конечно, с презрением отвергли бы любой совет с моей стороны. А между тем они знали, что поблизости может оказаться отряд команчей; я же, прочитав записку Виннету, знал это наверняка.

Угрозу представляла не только их беззаботная болтовня, но и костер, отблески которого проникали сквозь кустарник. Выдавал нас даже невидимый ночью дым — обоняние индейца способно уловить запах горящих сучьев за сотню шагов, а то и больше. Призвать моих спутников к бдительности я не мог, мне не оставалось ничего другого, как самому постоянно быть начеку.

Я лежал в позе спящего, прижавшись одним ухом к земле (что позволяло еще издалека услышать стук копыт), а другим напряженно вслушивался в ночные звуки. В то же время я не переставал внимательно наблюдать за темной массой кустов. Прошло полчаса, и вдруг мой конь перестал щипать траву и насторожился: подняв голову, втянул ноздрями воздух и тихонько фыркнул, всматриваясь куда-то во тьму. Это означало, что оттуда к нам приближается человек, и этот человек — белый, а не индеец. Как я уже упоминал, моя животинка прошла полный курс индейской дрессировки.

— Иш-хош! — вполголоса проговорил я. Услышав эту команду, умный мой конь тотчас опустился на землю. Он выполнил свою задачу — предупредил хозяина об опасности, и теперь должен был вести себя смирно, чтобы чужак, наблюдая за лошадьми, ничего не заподозрил и действовал без опаски.

Скорее всего, незваный гость был один — какой-то отважный путник, заметивший наш огонь. То, что он старался остаться незамеченным, еще не свидетельствовало о его враждебных намерениях. Увидев костер, он отправился на разведку, а затем, выяснив, с кем имеет дело, он, надо полагать, подзовет свою лошадь и присоединится к нам. Для нас же увеличение численности отряда будет только кстати.

Тем не менее следовало соблюдать осторожность. Чуть повернувшись, я стал напряженно вглядываться в заросли, из-под полуопущенных век методично отмечал любое движение листвы, озаряемой отблесками костра. Вскоре я заметил очень медленное, еле уловимое, но произведенное явно человеком движение в гуще кустарника — чуть шевельнулась одна из ветвей. Пришелец подкрался так тихо, что я не сумел расслышать его шаги, хотя усердно напрягал слух. Теперь он стоял у края кустарника, пытаясь рассмотреть лица людей, сидящих у огня. Но ветки и листва создавали труднопреодолимую преграду даже для самого острого зрения, а отодвинуть их в сторону без явственного шороха было едва ли возможно. Значит, нашему гостю придется пустить в дело нож и срезать несколько побегов.

Не успел я прийти к такому выводу, как в сплошном покрове листвы образовался небольшой просвет. Способность видеть в темноте — природный дар, который у меня был развит к тому же многими годами тренировки. Сейчас, присматриваясь, я различил во мраке две блестящие точки — глаза ночного пришельца. Верхнюю часть его лица затеняли поля шляпы, а вокруг его головы замечалось что-то вроде легкого серебристого мерцания. Этот человек был, вне сомнения, стар, и свет звезд отражался от его длинных, белых как снег волос.

Прошло несколько секунд томительного ожидания, и вдруг тишину ночи прорезал громкий боевой клич. Покинув свое укрытие, пришелец бросился вперед и в два прыжка очутился у костра.

— Сэм Паркер! — радостно заорал он. — Сэмми, старый дружище! Раз ты здесь, мне больше незачем прятаться!

Люди у огня в испуге вскочили на ноги, поднялся и спавший рядом со мной Джош Холи. Я остался лежать.

— Олд Уоббл! — воскликнул Паркер. Осознав свою ошибку, он тут же поправился. — Я хотел сказать — Фред Каттер! Простите мне эту оговорку, мистер Каттер, но я прямо ошалел от неожиданности…

Итак, вот он — знаменитый Олд Уоббл, герой бесчисленных рассказов, передававшихся из уст в уста на Диком Западе, о котором мы говорили не далее, как вчера! Стоит, озаренный светом костра, раскачиваясь и дрожа, как лист на ветру, да еще и посмеивается. Выглядит он в точности так, как его описывали: огромные шпоры на сапогах, кожаные штаны, по виду не моложе своего владельца, рубашка распахнута на груди, на худых плечах болтается замшевая куртка. Узкое лицо изборождено морщинами, в ушах тяжелые серебряные серьги, широкополая шляпа надвинута на лоб. У пояса большой охотничий нож, в руке винтовка. Но, конечно, самым примечательным во внешности старого «короля ковбоев», как еще его называли повсюду, были его волосы — длинная белая грива, крупными волнами ниспадавшая ему на спину.

— Ха! Не извиняйся, Сэм, — ответил старик, окинув цепким взглядом всю поляну. — Я давно знаю, что все, и ты в том числе, зовут меня этой кличкой, и не обижаюсь, this is clear! Но должен сказать вам, ребята, что вы чертовски неосторожны, да. Разожгли костер, который виден за двадцать миль, и галдите так, что слышно за десять! Будь на моем месте полдюжины краснокожих, они прикончили бы вас всех за минуту, this is clear! Иные люди, сколько ни проживут, так никогда и не поумнеют. Ну, да ладно. Куда вы направляетесь, ребята?

— На Рио-Пекос, сэр, — ответил Паркер.

— Отлично. Нам по пути, и возможно, для вас найдется работенка. Вы видели военный лагерь в нескольких часах езды от каньона Мистэйк?

— Мы переночевали там, сэр.

— Солдаты еще там?

— Да.

— Хорошо, отлично! Мне надо спешить к ним. Всего несколько дней назад я был неподалеку от лагеря, но не думал, что придется возвращаться.

— Они видели ваши следы, — вставил Сэм.

— Так вот, у меня есть одна просьба ко всем присутствующим. Нужна помощь. Я все объясню, но сперва схожу за лошадью; я привязал ее за холмом, когда начал выслеживать вас. Обождите минуту.

С этими словами он перепрыгнул через ручей и скрылся в темноте. Люди у костра еще не вполне оправились от изумления, но быстро пришли в себя и заговорили все разом. Я сохранил роль зрителя и ограничился тем, что позволил встать моему коньку. Услыхав знакомую команду «Ши-ши!», он вскочил и снова начал спокойно щипать траву.

Вскоре вернулся Олд Уоббл, ведя в поводу свою лошадь. Он пустил ее пастись, подсел к огню и сказал:

— Костер слишком велик, this is clear, но теперь, раз уже я нашел вас и заодно убедился, что вокруг спокойно и команчей поблизости нет, можно оставить его как есть. Как долго вы собираетесь тут задержаться?

— Только на одну ночь.

— А если я предложу вам пробыть здесь завтрашний день и еще одну ночь?

— Трудновато!

— Еще бы! И все же дело стоит того. Однако прежде всего я должен выяснить, кто передо мной. Сэма я знаю не первый год, а что собой представляют остальные джентльмены?

Паркер назвал имена присутствующих и в заключение, кивнув в мою сторону, добавил:

— А там лежит мистер Чарли, немецкий ученый, он разыскивает старые индейские могилы.

— Индейские могилы? Странное увлечение! Но человек он надежный?

— Он новичок, — ответил Паркер, явно не собиравшийся щадить мое самолюбие. — Стрелять совсем не умеет, мажет на двадцать шагов.

— Хм, понятно. Однажды несколько подобных субъектов побывали у нас в прерии, чтобы изучить языки краснокожих племен. Я работал у них проводником и бывало чуть не лопался от злости. Ни один из этих буквоедов не знал, за какой конец надо брать нож или винтовку! Ученость только портит человека, this is clear. Ну а теперь скажите мне, ребята: как вы насчет того, чтобы добыть дюжину-другую индейских скальпов?

— Почему бы и нет? — храбро ответил за всех Сэм Паркер. — Но какого племени?

— Команчей.

— Было бы неплохо. Но вы уверены, что это дело выгорит наверняка, мистер Каттер?

— Не скрою, дело нелегкое, и надо будет рискнуть собственной шкурой. Ты боишься?

— Нет, но я хочу знать свои карты, прежде чем начинать игру. Думаю, вам следует рассказать без утайки, что именно нам предстоит и ради чего.

— Хорошо. Вы слышали когда-нибудь имя Олд Шурхэнда — Верной Руки? — Тут все оживились, а Паркер быстро спросил:

— Шурхэнд? Он попал в беду?

— Да. Так вы его знаете?

— Нет, лично никто из нас с этим человеком не знаком, но слышали о нем все. Это же лучший стрелок Дикого Запада.

— Ну, не преувеличивай. Стрелок он не из последних не спорю, и прозвище свое получил не зря, но вождь апачей Виннету или, например, Олд Шеттерхэнд — Разящая Рука стреляет ничуть не хуже. Но в любом случае Верная Рука заслуживает всяческого уважения, и мы с ним крепко подружились. Несколько дней назад мы расстались — мне надо было ехать в Форт-Стентон, а он собирался проведать апачей-мескалерос, чтобы узнать у них, где сейчас может быть Виннету. А вскоре прошел слух, что команчи выкопали топор войны. Шурхэнд об этом не знал, а путь его лежал через страну команчей. Я повернул назад и помчался за ним. Все складывалось очень удачно: я успел догнать и предупредить его, но на этом наше везенье кончилось. Мы не пробыли вместе и четверти часа, как столкнулись с целой оравой этих дьяволов-команчей.

— Гром и молния! И много их было?

— Больше сотни.

— А вас только двое?

— Да.

— И все же вам удалось ускользнуть! — восхитился Сэм.

— Только мне, но не ему, — ответил Олд Уоббл, и морщины на его лице обозначились еще резче.

— Вы бросили Шурхэнда одного?

— Да.

— Что за черт! Как вы могли так поступить?!

Старик выпрямился и внушительно произнес:

— Ты, кажется, хочешь упрекнуть меня в недостойном поведении — меня, Фреда Каттера по прозванию Олд Уоббл? Так вот, во-первых, читать мне мораль — не твоя забота. Запомни это, Сэмми, мой мальчик. А во-вторых, одна унция смекалки часто бывает куда полезнее, чем двадцать фунтов пороха. Да, я удрал. Почему бы и нет? Принимать бой с сотней врагов было бессмысленно, это понимал и Шурхэнд, и он сдался, не пытаясь оказать сопротивление. По-твоему, было бы лучше, если бы индейцы перестреляли нас, как кроликов? Или если бы мы оба попали в плен? Исход один — казнь у столба пыток, и лишь через много дней стало бы известно, что команчи отправили в Страну Вечной Охоты еще парочку бледнолицых. Нет уж, спасибо! Олд Уоббл не играет в такие игры. Я предпочел удрать. Их пули так и свистели вокруг меня, но ни одна не задела, и даже куртка моя осталась цела. В результате я жив, свободен и могу вызволить Шурхэнда из лап краснокожих. Разве это не лучше, чем быть убитым или попасться вместе с ним?

— Так-то оно так, мистер Каттер, но теперь люди будут говорить, что Олд Уоббл убежал, испугавшись команчей. Вряд ли такие разговоры придутся вам по душе, сэр.

— Заподозрить меня в трусости способен разве что законченный дурак. Но бывалый и опытный вестмен не попрекнет меня ни единым словом. Что легче: сдаться или пробиться сквозь сотню индейцев? Отвечай!

— Конечно, проще сдаться.

— То-то же. Но мы теряем время на болтовню, а надо скорее спасать Олд Шурхэнда.

— Ваша правда, мистер Каттер. Однако это чертовски опасное предприятие.

— Сам знаю, но нельзя же бросить друга в беде! Я сразу вспомнил о драгунах за каньоном Мистэйк и решил обратиться к ним за помощью.

— Думаете, капитан согласится дать вам своих людей?

— Едва ли он пойдет на это с большой охотой. Их интересует совсем другой клан племени команчей. Но я буду упрашивать и угрожать, пока не добьюсь своего.

— Жаль только, что времени в запасе маловато…

— Да, нужно поторапливаться. Краснокожие напали на нас вчера на рассвете. Я побуду с вами до утра, чтобы моя лошадь успела подкормиться и отдохнуть, и поскачу дальше. Значит, завтра к вечеру я достигну лагеря. Даже если они сразу же согласятся участвовать в этом деле, пройдет не меньше двух суток, прежде чем мы вернемся к месту стычки. Команчи, надо думать, не станут нас дожидаться, и неизвестно, сколько времени займет погоня. Дня два, пожалуй, а может, и больше. А с Шурхэнда в любую минуту могут снять скальп. В общем, положение невеселое, но как выручить его быстрее — ума не приложу. И я рассчитываю на тебя, Сэм, и на вас, джентльмены.

— А что мы можем сделать? — спросил Паркер, очевидно, уже позабыв о своем намерении обзавестись дюжиной индейских скальпов.

— Капитан, this is clear, выделит мне лишь несколько человек из отряда. Так вот, я прошу вас всех остаться тут еще на сутки и поехать со мной, когда я послезавтра вернусь с солдатами. Вас тут десяток, а десять вестменов с десятью винтовками — серьезная сила.

— Конечно, я не откажусь присоединиться к вам, сэр; думаю, не откажется и ни один из этих джентльменов. Боюсь только, как бы нам не опоздать. Может, попробуем обойтись без помощи военных, своими силами? Так мы сумеем выиграть двое, а то и трое суток. Подумайте об этом, сэр!

Олд Уоббл окинул оценивающим взором людей, сидевших вокруг костра. Видимо, результаты осмотра показались ему не очень утешительными, потому что в голосе его зазвучало сомнение:

— Сэм, твое предложение делает тебе честь, но не забывай, что речь идет об очень опасном деле. Ты уверен, что все твои спутники готовы рисковать жизнью ради незнакомого человека, пусть даже это будет знаменитый Шурхэнд?

— Хм! Спросите их сами, мистер Каттер!

Старик так и сделал — он поочередно задал присутствующим (всем, кроме меня) этот вопрос, получив десять утвердительных ответов. Но решимость чувствовалась лишь в словах Паркера и Холи. По тону остальных можно было понять, что они предпочли бы какое-нибудь менее опасное приключение.

— Ладно, — произнес Олд Уоббл, — теперь все стало достаточно ясно. Похоже, без солдат тут не обойтись. Ведь, скажем, от этого любителя древностей, — и он кивнул в мою сторону, — не дождешься вообще никакого толку! Эх, будь у меня сейчас хоть несколько бывалых парней! Дело-то не такое уж трудное. Я слыхал, что Виннету с Шеттерхэндом не раз выбирались невредимыми из куда более опасных переплетов. Да, Виннету… Поначалу у меня была мысль разыскать его и попросить о помощи, но клан мескалерос стоит где-то на Рио-Пекос, и я не знаю…

Тут он смолк на полуслове и вытаращил глаза. Ночную тишину разорвали яростный конский визг и ржание. Все объяснялось очень просто: лошадь мистера Каттера имела неосторожность устроиться пастись рядом с моим вороным, который не терпел непрошеного соседства. Оскалив зубы, он набросился на чужака.

— Чья это наглая скотина уродует там мою лошадь?! — заорал старик. Он вскочил, подбежал к сцепившимся животным и схватился за повод моего жеребца, собираясь оттащить его прочь. Но тот знал, как действовать в подобных ситуациях. Он взвился на дыбы и резко мотнул головой. Олд Уоббл полетел, как камень из пращи, и шлепнулся на траву в двух ярдах от меня. Но тут же поднялся, изрыгая проклятия, и уже хотел повторить попытку. Дело грозило кончиться бедой, и я предостерег его:

— Лучше заберите свою лошадь, мистер Каттер, и оставьте в покое мою. Она слушается только меня и вполне способна размозжить вам голову.

И правда, мой жеребец уже приготовился дать отпор любому посягательству на свою свободу: он повернулся задом и, изогнув гибкую шею, внимательно следил за каждым движением Уоббла, чтобы вовремя встретить врага сокрушительным ударом копыта. Напряженная поза коня подчеркивала его силу и изящество. В эту минуту, освещенный пламенем костра, он казался удивительным изваянием и не мог не вызвать восторга у знатока лошадей.

Ярость на выдубленном ветрами прерии лице короля ковбоев постепенно сменилась изумлением, а затем восхищением.

— Тысяча чертей, вот это зверюга! Ее надо как следует рассмотреть, — пробормотал он и, оставаясь на почтительном расстоянии от коня, обошел вокруг него.

— Такую лошадку встретишь не часто, this is clear! Эту породу выводят только у мескалерос. Я слышал лишь о двух таких жеребцах, на которых ездят…

Не договорив, он повернулся ко мне. Я все еще лежал на прежнем месте. Подойдя ближе, старый охотник пристально посмотрел мне в лицо, нагнулся, поднял мой «медвежий бой», оглядел его, хмыкнул и положил обратно. Затем между нами произошел следующий диалог:

— Это ваш конь, сэр?

Я кивнул.

— Вы купили его?

— Нет.

— Получили в подарок?

— Да.

Тут все его морщины сложились в неописуемо хитрую улыбку, а в глазах засветилась радость. Кивнув головой, старик снова принял серьезный вид и продолжал допрос:

— Позвольте узнать: ваша охотничья куртка — тоже подарок?

— Вы угадали.

— И вы действительно интересуетесь старыми индейскими могилами?

— Иногда.

— И вас зовут Чарли?

— Конечно.

— Ну еще бы! Должен сказать вам, сэр, что я немало слышал об одном белом, который носит это же имя. Чарли его называет побратим, некий индеец из племени апачей… Что ж, теперь мне остается только пожелать вам успеха в ваших изысканиях, this is clear! Извините, если я был немножко груб с вашей лошадкой. Больше это не повторится, будьте уверены.

И Олд Уоббл возвратился на свое место у костра. Он, конечно, раскусил меня, но дал понять, что сохранит мое инкогнито. Сэм и все прочие были несколько озадачены поведением старика и время от времени поглядывали на него недоуменно. Но Уоббл, казалось, уже забыл о моем существовании, и его лицо приняло свое обычное равнодушно-насмешливое выражение. Через минуту инцидент с лошадьми был забыт, и беседа вернулась в прежнее русло.

Убедившись, что никто не обращает на меня ни малейшего внимания, я встал, неторопливо пересек поляну и со скучающим видом вышел за полосу кустов, окаймлявших лагерь. Мне хотелось провести небольшую вылазку в разведывательных целях. Я уже смирился с возмутительной беспечностью моих спутников, но не мог понять, почему ту же самую ошибку допускает и Фред Каттер — опытнейший и хитрейший старожил Дикого Запада. Похоже, он и не помышляет об опасности. Но ведь не подлежит сомнению, что команчи отправили за ним погоню. Поступить иначе они попросту не могли. Тот из двоих, кому удалось ускользнуть, постарается как можно скорее освободить своего товарища, и нет нужды быть краснокожим воином, чтобы догадаться о столь очевидной вещи. Значит, Уоббла должны преследовать. Он имел преимущество во времени, но в погоню наверняка были отправлены лучшие наездники на самых резвых лошадях. За день скачки они сократили разрыв и сейчас могут находиться где-нибудь неподалеку. Остается только выяснить, ошибаюсь я или нет. Впрочем, в любом случае разведка — дело совсем нелишнее.

Перепрыгнув через ручей, я направился вниз. Глаза быстро привыкли к темноте, и ориентироваться было совсем нетрудно. Я старался придерживаться такого маршрута, который должен был избрать всадник — ведь индейцы, если они где-то поблизости, идут по следам Каттера. На случай внезапного нападения я достал свой охотничий нож и держал его наготове.

Продвигался я медленно, соблюдая полную тишину. Прежде чем сделать очередной шаг, всякий раз нужно было убедиться, что впереди не затаился враг. Дойдя до места, где уже не ощущался запах дыма от костра, я остановился и прислушался, потом сел на землю. Теперь следовало подождать. Если наши противники также устроились на ночлег, то встреча с ними может произойти только завтра утром. Если же они продолжают поиски, то у меня есть шанс узнать что-нибудь интересное.

Просидев больше часа и не заметив ничего подозрительного, я решил возвращаться в лагерь. Я встал и уже было повернулся, чтобы идти, когда до моих ушей донесся слабый, неясный шорох. Через минуту шорох повторился, но уже в другом месте. Сомнений не было: кто-то приближался, и этот кто-то старался производить как можно меньше шума. Я замер за кустом, весь обратившись в слух.

Теперь уже ясно слышались глухие удары лошадиных копыт по мягкой земле. Лошади шли шагом. Я увидел двух всадников — их лица четко вырисовывались на фоне ночного неба. Это были два воина-команча. Они проехали мимо меня, и я только начал прикидывать, последовать ли за ними, или спешить в лагерь, когда тот, что был впереди, натянул поводья, понюхал воздух и произнес:

— Уфф! Кажется, потянуло дымом.

— Мой брат не ошибся, — подтвердил второй, также принюхавшись.

— Бледнолицый пес забыл об осторожности и развел костер…

— Если это так, то лгут те, кто называет его великим воином. Такой ошибки не сделал бы и малый ребенок.

— Он никогда не был великим воином, и завладеть его скальпом будет нетрудно.

— Хорошо, что вождь послал за ним только нас двоих. И еще хорошо, что мы не остановились после захода солнца. Я был прав, когда уговорил моего брата поехать дальше! Мы быстро снимем скальп с бледнолицего и вернемся к Голубой воде. Но сейчас нам следует спешиться.

— Моему брату незачем напоминать мне об этом. Я знаю, что верхом на лошади к врагу не подкрадешься.

Оба индейца спрыгнули на землю и привязали своих лошадей к кустам. Они бесшумно направились к лагерю, а следом за ними двинулся и я. От того, который шел вторым, меня отделяло не более восьми шагов. Вопрос был в том, напасть ли на них прямо здесь, или дождаться, пока они войдут в кусты вокруг нашей поляны. Немного поразмыслив, я отверг второй вариант.

Убрав нож, я достал из кобуры мой тяжелый кольт. Три-четыре прыжка, и рукоятка револьвера обрушилась на голову индейца. Он упал, даже не охнув.

Первый обернулся и шепотом произнес:

— Что такое? Или мой брат?..

Я не дал ему договорить, разделавшись и с ним точно таким же образом. У одного из индейцев очень кстати нашлось при себе лассо. Я оттащил два бесчувственных тела в сторонку и связал по рукам и ногам, а напоследок еще прикрутил их друг к другу, спиной к спине. А чтобы у пленников не возникло соблазна скатиться по склону холма, я обвязал конец лассо вокруг небольшого деревца. Теперь индейцы не улизнут, даже придя в сознание, и я могу со спокойной душой возвращаться в лагерь.

Перескочив через ручей, я добрался до своего места и лег. Олд Уоббл пытливо взглянул на меня, но ничего не спросил; остальные не проявили никакого интереса по поводу моей прогулки. Спустя минуту старик обратился ко мне:

— Пока вас тут не было, сэр, мы еще раз обсудили все дело. И я хочу сказать вам, что раздумал связываться с солдатами.

— Вероятно, вас посетила более удачная мысль, мистер Каттер? — учтиво осведомился я. — Вы разработали новый план?

— Да. Я чуть не забыл того, о чем следовало вспомнить в первую очередь. Вы когда-нибудь слышали об Олд Шеттерхэнде?

— Конечно.

— Этот знаменитый охотник находится сейчас где-то неподалеку от Рио-Пекос, и я решил отыскать его и попросить о помощи. Как вы полагаете, он откликнется на такую просьбу?

— Я в этом совершенно уверен.

— Ха! — насмешливо воскликнул Паркер. — Интересно, откуда это мистер Чарли знает, на что согласится или не согласится такой человек, как старина Шеттерхэнд? И почему он так уверен, что Шеттерхэнд в одиночку способен освободить пленника из рук команчей?

— Вы переоцениваете мое невежество, мистер Паркер, — сказал я, решив немного сбить спесь с нашего предводителя. — Может, по сравнению с вами я и новичок, но все-таки сумел бы избежать тех ошибок, которые уже допустили вы и ваши товарищи.

— Что? Вы считаете, мы допустили ошибки?

— Именно так.

— Интересно знать, какие?

— Например, вы позволили мистеру Каттеру застигнуть вас врасплох и не заметили его приближения.

— Можно подумать, вы что-нибудь заметили!

— Вы правы.

— Не морочьте нам голову, мистер Чарли!

— Я могу доказать это.

— Так докажите, будьте любезны!

— Охотно. Мистер Каттер, скажите: срезали ли вы небольшую веточку, когда стояли в кустах, разглядывая наш лагерь?

— Да, верно, — подтвердил Олд Уоббл. — Срезал, чтобы лучше видеть. И заметить это можно было только в тот самый момент, но уж никак не после него, this is clear!

— Вот так штука! — протянул Паркер. — Но почему же вы никого не предупредили?

— Меня никто не спрашивал.

— Ха! А если бы там спрятался краснокожий?

— Я знал, что человек в кустах принадлежит к белой расе.

— Чепуха! Как можно это узнать, не видя самого человека?

— И вы считаете себя опытным вестменом, не умея определить, кто подошел к вам ночью — белый или индеец?

— Не вам меня учить!

— Это было бы невредно, поскольку вы, мистер Паркер, допустили и другую оплошность — такую, которая могла бы стоить всем нам жизни.

— Тысяча чертей! Объясните толком, что вы имеете в виду.

— Охотно. Ответьте мне, что, по вашему мнению, делают команчи, когда бледнолицый, которого они выслеживали, сумел вырваться и ускользнуть?

— Ну, это проще простого. Они скачут вслед за ним и стараются его поймать. Это всем известно.

— Похоже, всем, кроме вас, мистер Паркер.

— Что? Вы хотите оскорбить меня, сэр?

— Не оскорбить, а предостеречь. Вспомните: мистер Каттер улизнул от целого отряда команчей. Вы полагаете, что они не послали часть воинов в погоню?

— Черт возьми! Об этом я и не подумал!

— А подумать стоило бы. Индейцы должны были начать преследование хотя бы для того, чтобы бледнолицые не узнали о судьбе Шурхэнда.

— Тысяча чертей! — воскликнул Олд Уоббл, хлопнув себя по лбу. — Правда, сэр, истинная правда! Не понимаю, как я мог упустить из виду такую важную вещь! Конечно, меня наверняка преследуют, и эти негодяи пойдут на все, чтобы заполучить мой скальп!

— Ну вот. А мы беседуем здесь, не выставив часового.

— Будет сделано, и сию же минуту! — Олд Уоббл вскочил на ноги.

— Но этого недостаточно… — продолжал я.

— Что еще, сэр? Говорите скорее, и я сделаю все, что вы находите нужным!

Я получал истинное наслаждение, глядя на ошеломленные физиономии моих спутников. Они таращились то на меня, то на старика, не в силах постигнуть, с какой это стати Фред Каттер, легендарный Уоббл, вдруг начал слушаться какого-то безвестного новичка.

Первым не выдержал Сэм Паркер:

— Сэр, неужели вы действительно думаете, будто мистер Чарли способен дать нам дельный совет?

— Вот именно, думаю! — рявкнул старик. — Ты мог бы уже заметить, что он заботится о нашей безопасности куда лучше, чем мы. Итак, мистер Чарли?

Я сказал:

— Костер не виден за стеной кустов, но преследователи могут обнаружить нас по запаху дыма. Не исключено, что они уже где-нибудь поблизости. Неплохо было бы выслать лазутчиков, которые осмотрят окрестности лагеря хотя бы до той границы, где еще ощущается дым…

— Хорошо, отлично! — подхватил Уоббл. — Сделаем это не откладывая. Сэм, выбери двух-трех надежных ребят и отправь их на разведку. Пускай они смотрят во все глаза и держат ухо востро. Ты сам увидишь — это не пустая затея.

— Ладно, — проговорил обиженный Паркер. — Конечно, нам следовало предусмотреть такую возможность. Не понимаю, как я мог так оплошать! А теперь вот приходится выслушивать поучения от какого-то новичка, свихнувшегося на древних могилах. Но разведчиков мы сейчас отправим, и я сам пойду вместе с ними.

Он быстро отобрал четырех парней, и все они, взяв ружья, тут же скрылись во мраке. Беседа у костра прекратилась — те, кто остался, напряженно прислушивались к ночным звукам, пытаясь угадать, какие опасности могут подстерегать отважных следопытов. Я снова улегся в стороне под кустом, от души надеясь, что они не пройдут мимо двух моих пленников.

Миновал час, и из темноты донеслись шаги и голоса. Наши герои вернулись. Впереди с винтовкой наперевес гордо выступал Сэм; за ним двое его товарищей вели индейских лошадей, а еще двое — связанных команчей.

— Мистер Каттер! — закричал Паркер. — Полюбуйтесь-ка на наш улов!

Уоббл встал, заслоняя глаза от света костра, всмотрелся в темноту и, ахнув, воскликнул:

— Черт побери, два команча в боевой раскраске! Как вам удалось захватить их?

— Мы их нашли!

— Что? Нашли? Ну, это ты брось. Индеец не золотой самородок, чтобы лежать на месте и ждать, пока его найдут.

— Я и сам всегда так думал, сэр, ну, а сегодня засомневался. Мы действительно нашли их! Лежат себе рядышком, оба связаны, да еще и прикручены к дереву, а рядом стоят их лошади.

— Трудновато такое представить, — заметил Уоббл.

— Уж это точно. Но когда видишь это собственными глазами — приходится верить. Кто их мог так обработать, ума не приложу. Наверное, где-то поблизости находятся другие белые, не заметившие нашего лагеря.

Тут старик покосился на меня, кивнул и произнес:

— Да, ты прав; только не белые, а всего лишь один белый.

— Один?

— Да.

— Почему вы так решили?

— Скажи мне: индейцы ранены?

— Нет, даже ни единой царапины не получили, насколько я мог заметить.

— Значит, схватки не было. Нападавший оглушил обоих команчей прежде, чем они успели что-либо сообразить. Такое по силам только одному человеку, и я предоставляю тебе самому угадать, кто это.

— Гром и молния! Вы имеете в виду Шеттерхэнда?

— Верно, Сэмми.

— Он их подкараулил, сбил с ног и связал, как котят?

— Похоже, что так.

— Выходит, он где-то совсем рядом!

— Я так просто убежден в этом, — усмехнулся Олд Уоббл.

— Но почему же он скрывается от нас? — с недоумением спросил Паркер.

— О, у него могут быть на этот счет свои соображения. Говорят, что Шеттерхэнд никогда и ничего не делает без причины.

— А ведь вы еще раньше догадались, что он недалеко, и говорили об этом! — вспомнил Паркер. — Но надо же скорее отыскать его!

— Отыскать Шеттерхэнда? Но зачем?

— Как зачем? Ведь мы хотим выступить завтра утром и должны еще уговорить его присоединиться к нам.

— И все же искать его нет никакой необходимости. Вне всякого сомнения, ему отлично известно, что мы здесь и нуждаемся в его помощи. Будь уверен, когда этого потребуют обстоятельства, он объявится.

— Вы говорите так, будто он всевидящий. О Шеттерхэнде и впрямь рассказывают самые невероятные истории, но все-таки он человек, а не дух и знает лишь то, что сам увидел или услышал.

— Да, он человек, но могу держать пари: он знает о каждом вашем шаге и каждом слове за последние два дня.

— Ну уж!

— Подожди немного и убедишься сам.

— Не хочу спорить с вами, сэр. Лучше скажите, что нам делать с пленниками?

— Пока ничего, — отрезал Олд Уоббл. — Надо ждать появления Шеттерхэнда.

— Это слишком неопределенно, сэр, — запротестовал Паркер. — Так нельзя. Когда он придет, неизвестно, да и придет ли вообще? Я в этом совсем не уверен. А нам необходимо решить, как поступить с этими двумя. Не можем же мы взять их с собой! И лишние хлопоты, и постоянная опасность.

— Хм! Об этом я не подумал, — признался старик.

— А отпустить их тоже нельзя…

— Ясное дело!

— Стало быть, каждому по пуле в голову — вот весь разговор, — заключил Сэм. — Они это заслужили, и нечего с ними церемониться.

— Не торопись, Сэм! Ты ведь, наверное, слышал — Олд Шеттерхэнд убивает индейца лишь в самом крайнем случае и только обороняясь.

— Это меня не касается, — заявил Сэм. — Ваш Шеттерхэнд прячется неведомо где, и у нас есть все основания считать обоих краснокожих нашими пленниками. Мы вправе распорядиться их судьбой по законам Запада.

— Ладно, делай, что хочешь, — буркнул Олд Уоббл.

— Желаете ли вы быть одним из присяжных, сэр?

— Нет. Судите их сами, если угодно.

— Вспомните, они ведь гнались именно за вами!

— Может, оно и так, но до сих пор ни один из них не сделал мне ничего плохого.

— Ну, знаете ли, если бы они успели добраться до вас, мы бы с вами сейчас не беседовали. Так вы отказываетесь судить этих разбойников?

— Отказываюсь, но зато охотно возьму на себя роль зрителя.

— Как вам угодно, мистер Каттер. Итак, джентльмены, приступим!

Суд был недолгим и занял не больше двух минут. Любопытно, что никто не удосужился выяснить, понимает ли кто-нибудь из пленников английскую речь. Большинством голосов команчей приговорили к смерти; против этого решения высказался только Джош Холи. Казнь должна была состояться немедленно, и расторопный Паркер тут же сформировал расстрельную команду из трех человек. Я почувствовал, что настал момент вмешаться.

— Стоп, мистер Паркер! Подождите минуточку!

— Ну, в чем дело? — осведомился наш предводитель.

— Допущена судебная ошибка, которая делает приговор недействительным даже по закону Запада.

— Да что вы понимаете в законе Запада!

— Видимо, понимаю больше вас, если замечаю ваши промахи.

— Ого! Так в чем же я ошибся?

— Собственно говоря, ошибок несколько. Во-первых, проголосовали не все, имевшие на это право.

— Мистер Каттер отказался участвовать — вы что, не слышали?

— Я говорю не о нем.

— Тогда о ком же, черт возьми?

— О себе.

— Ах, о себе! Замечательно! Только не забывайте, что вы еще не заслужили права называться вестменом.

— Вестмен я или нет, не имеет значения. Я такой же член отряда, как и остальные джентльмены, а потому имею право высказаться при обсуждении столь важного вопроса.

— Вы так думаете? — ухмыльнулся Паркер. — Вы заблуждаетесь, уважаемый сэр. Никакой вы не «член нашего отряда», а новичок, взятый под защиту. А без нашего покровительства ваша жизнь не будет стоить и ломаного гроша.

— Мне не хотелось бы спорить по этому поводу. Допустим, что так, и оставим в стороне мою персону. Но есть и другая ошибка: вы не предоставили слова обвиняемым! Нельзя же приговаривать людей к смерти, даже не выслушав их!

— Выслушивать этих типов? Вот еще!

— Но в чем заключается их преступление?

— Дурацкий вопрос! Они хотели прикончить Олд Уоббла! — выпалил Сэм.

— У вас есть доказательства? Или обвиняемые признались? Можете ли вы вообще утверждать, что это команчи и что они преследовали мистера Каттера?

— Да разве вы не замечаете боевой раскраски на их физиономиях?

— Это не доказательство. Даже я, при всей моей неопытности, понимаю такую простую вещь.

— Ничего вы не понимаете и ничего не знаете!

— Ну почему же? К примеру, я знаю, что пленник и его жизнь принадлежат победителю, и никому другому. Кто из присутствующих станет утверждать, будто он одолел и связал этих индейцев?

— Хватит болтать чепуху! Оба краснокожих негодяя принадлежат нам, если только вы не потрудитесь сказать, куда подевался их таинственный победитель.

— С удовольствием сообщу вам это, мистер Паркер. Тот, о ком вы говорите, не прячется, и его легко увидеть.

— Где же?

— Здесь.

— Ну так покажите его, черт возьми! — потребовал Сэм.

— Он перед вами. Я к вашим услугам, мистер Паркер.

— Вы? Гром и молния! Вы утверждаете, будто сами, то есть собственноручно, справились с двумя команчами?

— Да.

— Но это же просто смехотворно! Такой выдумкой вам их не спасти. Пусть всякий назовет меня в глаза желторотым новичком, если вы сумеете побороть кого-нибудь из них.

— Ох, не зарекайтесь, мистер Паркер!

— Да вы хоть представляете, о чем говорите? Скрутить здоровенного команча — такое по силам разве что Олд Шеттерхэнду! И вы еще хотите в чем-то меня убедить?

— Не убедить, а показать. Смотрите! — Я встал и, схватив Паркера за пояс одной рукой, поднял его высоко в воздух. Держа нашего предводителя на весу, я крутанул его несколько раз, отчего он испуганно охнул, а затем осторожно поставил на землю.

— Теперь вы удовлетворены, мистер Паркер? Или надо еще показать, какое действие оказывает мой кулак, придя в соприкосновение с чьим-нибудь черепом, например, с вашим?

Сэм только беззвучно разевал рот и явно затруднялся с ответом. Но как раз в эту минуту один из команчей воскликнул на неплохом английском:

— Шеттерхэнд! Это Олд Шеттерхэнд! Так я и думал! — Очевидно, он разглядел мое лицо, когда я вышел из тени к костру.

Я повернулся к индейцу:

— Пленный воин знает меня?

— Да.

— Где ты меня видел раньше:

— В лагере вождя То-Кей-Хуна, у команчей-ракурроев. Жизнь сына великого вождя была в твоих руках, но ты не стал его убивать.

— Все правильно. Ты хорошо говоришь на языке бледнолицых, а значит, понял те слова, которые были произнесены здесь?

— Да.

— Ты слышал, что вас обоих приговорили к смерти?

— Да, мы это слышали. И мы слышали, как Олд Шеттерхэнд старался сохранить нам жизнь.

— Он делает это всегда. Я друг всех краснокожих племен и потому скорблю, узнав, что кем-то из них вновь вырыт топор войны. Вы можете победить бледнолицых раз или два, но это лишь ускорит вашу окончательную гибель. А я не хочу, чтобы умирали индейцы.

— Мы воины и не боимся смерти.

— Мне известна храбрость команчей, но все же жизнь лучше, чем смерть. Да и для вас будет мало чести, если племя узнает, что два воина были захвачены бледнолицыми в плен без боя, а потом расстреляны. От твоих ответов зависит, смогу ли я подарить вам жизнь. Как зовут вашего вождя?

— Вупа-Умуги (Большой Гром), никто и никогда не победил его.

— Где стоят палатки вашего лагеря?

— Этого я не скажу.

— Ваши воины вышли на тропу войны?

— Да.

— Сколько их?

— Не скажу.

— Где они теперь?

— Не знаю.

— На кого вы собираетесь напасть?

— Не скажу.

— На карту поставлена твоя жизнь, но ты предпочитаешь смерть предательству. Это не может не понравиться любому смелому человеку, в том числе и мне. Ты настоящий воин. Возвращайтесь домой и скажите своим вождям и всем воинам-команчам, что Олд Шеттерхэнд умеет ценить преданность и храбрость.

Я разрезал ремни, связывавшие обоих пленников. Тот, с кем я разговаривал, спросил:

— Олд Шеттерхэнд сказал, что нам надо уходить. Значит, мы свободны?

— Да.

— Мы можем идти, куда захотим?

— Да.

— А что будет с нашим оружием и лошадьми?

— Вы получите их обратно. Я не вор и не захватчик чужого добра.

— Так! Будете ли вы преследовать нас, чтобы узнать, куда мы направляемся?

— Нет, не будем. Порукой в том мое слово.

— Я знаю, что Олд Шеттерхэнд никогда не нарушает своего слова. Он самый благородный из бледнолицых, и мы расскажем об этом всем, когда вернемся к нашим вигвамам.

— Есть множество бледнолицых, которые думают и поступают так же, как я. Вот ваше оружие, а вон там стоят ваши лошади. Уезжайте! Но знайте, что мы будем охранять этот лагерь. Если вы останетесь поблизости или попробуете вернуться и выслеживать нас, вас встретят пули.

— Мы поедем вперед, не оглядываясь. Хуг!

Во время нашего диалога ни один из белых не проронил ни слова. Но тут Сэм Паркер не выдержал и подал голос:

— Вы это серьезно, сэр? — спросил он у меня.

— Конечно.

— Вы действительно хотите отпустить их?

— Ну да.

— Ради Бога, поймите меня правильно, сэр, но это будет ошибкой, такой ошибкой, которая…

Я постарался напустить на себя строгий вид и прервал его:

— Мистер Паркер, вы, кажется, поняли наконец, кто я такой?

— О, да! — благоговейно произнес Сэм.

— Не нужно еще раз доказать вам, что я не тот идиот, каким вы считали мистера Чарли?

— Нет, сэр, что вы!

— Тогда и не указывайте мне, Что следует делать, а чего не следует. Даже много лет назад вы не годились бы мне в советчики. Может, вы и обладаете немалым опытом но человек, который принимает за извозчичью клячу моего Хататитлу [20], не способен подсказать ничего дельного. Хватит!

И я отвернулся от пристыженного Паркера. Разумеется, я устроил ему эту выволочку не потому, что во мне взыграло уязвленное самолюбие, а в чисто практических целях. Нам еще предстоял совместный долгий путь и, возможно, нелегкие испытания. А я уже изучил характер Сэма Паркера и понимал, что его бахвальство и самоуверенность могут довести нас до беды. Поэтому я решил воспользоваться случаем и сбить с него спесь.

Команчи взлетели в седла, кивнули мне на прощанье и ускакали прочь. Это было слишком даже для Олд Уоббла, до сих пор молчавшего, хотя он, вне всякого сомнения, не слишком-то одобрял мои действия.

— Негодяи! — проворчал старик, поглядывая вслед исчезнувшим врагам. — Попались бы вы мне в руки! Не думаете ли вы, мистер Шеттерхэнд, что обошлись с ними чересчур мягко?

— Нет, мистер Каттер, не думаю.

— Не стану спорить; вы, конечно, понимаете, что делаете и почему. Но все-таки вам не следовало давать им никаких обещаний, а выследить эту парочку просто необходимо. Если мы хотим освободить Шурхэнда, надо же нам узнать, где он!

— А я уже знаю это, мистер Каттер. Я подслушал разговор индейцев за минуту до того, как напал на них. Шурхэнда увезли к Голубой воде, Саскуан-куи.

— Отлично, но мне это название ничего не говорит. Вы знаете, где это?

— Да, я был там два раза.

— Но ведь, вернувшись, они доложат обо всем своему вождю, и нас будет поджидать целое племя!

— О нет! Разве я тогда отпустил бы их! Нет, сэр, я не настолько глуп. Вспомните: я ни разу не упомянул имени Шурхэнда — наоборот, спросил у них, с кем они воюют. У индейцев нет никаких оснований полагать, что я знаю об истории с Шурхэндом, а стало быть, им нечего и тревожиться. Верьте слову, мистер Каттер, ошибки здесь не было. А отпустить их все равно следовало так или иначе. Пользы нам от пленных никакой, а хлопот с ними много. Но и одобрить их казнь я тоже не мог.

— Да, сэр, вы правы, this is clear. Но уверены ли вы, что они не вернутся и не попробуют подобраться к нам вновь?

— Эти двое не вернутся, мистер Каттер. Но могут появиться другие, и осторожность не повредит. Хорошо бы нам, не откладывая, потушить костер и перенести лагерь.

Так мы и сделали. Костер быстро закидали землей, затем все сели на коней и проехали несколько сотен ярдов вдоль ручья. Найдя подходящее место, мы без лишнего шума устроились на ночлег и улеглись, не забыв выставить двух часовых. Лежа в темноте, я еще долго слышал, как перешептываются мои спутники, обсуждая удивительное превращение недотепы мистера Чарли в легендарного Олд Шеттерхэнда. Кто мог быть доволен, так это Олд Уоббл: он нашел союзника, а также подтвердил свою репутацию самого хитрого и проницательного из вестменов, сразу же распознав меня по приметам.

Наутро прежде всего надо было выяснить, кто желает принять участие в задуманном предприятии, а кто нет. Оказалось, что желают все без исключения. Теперь, когда они признали во мне Шеттерхэнда, никто не сомневался, что наш поход к Саскуан-куи станет увлекательной прогулкой, которая, возможно, не обойдется без приключений, но завершится вполне благополучно. Даже Сэм Паркер не таил на меня зла и разделял общий энтузиазм. А Холи, улучив момент, шепнул:

— Кто бы мог подумать, сэр, что вы и есть Олд Шеттерхэнд! А вспоминая наш разговор, я радуюсь вдвойне. Я простой человек, сэр, но поставьте меня там, где будет трудно, и вы увидите, что я не посрамлю вашего доверия!

Наутро мы поехали по течению ручья. Русло его, постепенно расширяясь, перешло в неглубокую лощину, которая поворачивала на юг. В этом месте были заметны следы привала, и Олд Уоббл слез с коня, чтобы изучить их.

— Может, вы оставите это занятие, мистер Каттер? — попросил я. — Во-первых, пустая трата времени, а во-вторых, нам запрещены такие приемы…

— Запрещены? — удивился старик. — Кто может запретить мне рассматривать следы?

— Прошу прощенья, но я дал тем команчам слово, что мы не будем их выслеживать.

— Так вы думаете, это они?

— Конечно.

— Хм! Сомневаюсь.

— Почему же?

— Будь оно так, как вы говорите, мы бы еще раньше увидели отпечатки копыт, поскольку едем тем же путем.

— Нет, мистер Каттер. Индейцы проскакали ночью, за несколько часов до нас, и трава успели распрямиться. А здесь они отдыхали. Выехали, как и мы, на рассвете, не больше часа тому назад. Поэтому и след такой отчетливый.

— Звучит убедительно, не спорю. Странно только, что они рискнули устроиться на ночлег так близко от нашего лагеря. Их едва не расстреляли, а они как ни в чем не бывало укладываются спать! Им бы, не останавливаясь, мчаться к своим, подальше от опасности.

Сэм Паркер и все остальные поддержали старика, находя его версию вполне разумной. Мне пришлось пуститься в объяснения:

— Поставьте себя на место наших пленников, джентльмены. Они изрядно намаялись за вчерашний день, пытаясь изловить мистера Каттера, и вдобавок не самым лучшим образом провели первую половину ночи. А чтобы добраться до Саскуан-куи за один переход, им и сегодня придется ехать от восхода до заката. Выносливость человека, как и выносливость лошади, имеет свой предел. Им было просто необходимо поспать и дать отдых лошадям.

— Но все-таки почему так близко от нас? — упорствовал Уоббл.

— А почему бы и нет? Я отпустил их и обещал не преследовать, а индейцы знают, что Олд Шеттерхэнд держит слово. Есть и еще одно соображение: днем можно ехать быстрее, чем ночью, и меньше опасности сбиться с пути. Разумный человек не забывает об этом, а у меня нет оснований считать команчей глупцами. Проскакав пару миль, они решили дождаться дня и поступили совершенно правильно. А рано утром двинулись дальше, и это видно по следам — там, справа, вдоль берега. Следы совсем свежие, и ошибки тут быть не может.

— Давайте-ка изучим их поподробнее, — предложил Паркер.

— Нет, я дал обещание и сдержу его. К тому же я прекрасно различаю следы и отсюда. Там прошли две неподкованные лошади, а значит, здесь действительно ночевали наши команчи.

Сэм умолк, а Олд Уоббл ухмыльнулся и заметил:

— Хоть вы и дали им слово, мистер Шеттерхэнд, сдержать его на этот раз вам все равно не удастся.

— Почему?

— Черт возьми, неужели вы не понимаете? Мы едем той же дорогой и волей-неволей будем смотреть на следы. Или вы предложите нам всем зажмурить глаза?

— Разумеется, нет, мистер Каттер. Но кто сказал, что мы должны непременно ехать той же дорогой? Мы можем выбрать и другую.

— Только из-за вашего обещания?

— Это было бы глупостью. Есть более важная причина. Индейцы следуют вдоль ручья, чтобы не удаляться от водопоев. Ручей в конце концов впадает в Пекос, но делает большой крюк. Мы не станем плестись в хвосте у наших краснокожих друзей, а двинемся прямиком через пустыню на восток и прибудем к Голубой воде раньше, чем они. Не мне объяснять вам, как важен сейчас даже небольшой выигрыш во времени.

Саркастическое выражение на лице старого вестмена сменилось виноватой улыбкой. Он почесал в затылке и сказал:

— Да, мистер Шеттерхэнд, вы опять правы. А я-то считал себя умнее всех! Вы дадите мне сто очков вперед, ясное дело. У меня остается только один вопрос: насколько трудна та дорога, которой вы хотите нас повести?

— О, в ней нет ничего особенного, мистер Каттер. Местами пески, местами прерия. Но на всем протяжении — пологая равнина, ни ущелий, ни скал. Правда, есть и одно неудобство: путь безводный, так что всем — и людям, и лошадям — придется потерпеть до Рио-Пекос.

— На берегу которой нас встретят команчи. Вы учли это, сэр? Как мы доберемся до воды, если у самой реки расположен индейский лагерь?

— Не беспокойтесь, мистер Каттер. Я знаю, что такое Саскуан-куи, Голубая вода, и выведу наш отряд в другое место, где нам никто не помешает.

— Тогда мне больше нечего возразить. Да и вообще, с моей стороны глупо было спорить и сомневаться — я ведь достаточно наслышан о вас, мистер Шеттерхэнд. И если уж на то пошло, то я скажу вам одну вещь, которая вас обрадует, да, сэр, весьма обрадует.

— Вы изъясняетесь загадками, мистер Каттер. Какую же приятную новость вы принесли для меня?

— Я много-много старше вас, — торжественно произнес старик. — Согласно всем обычаям Запада, именно мне надлежало бы вести отряд и отдавать распоряжения. И все-таки я хочу сказать, — тут он прокашлялся, — хочу вам сказать… кхм! Да, так вот… гм, гм… я хочу…

Он пыхтел и отдувался, потирал руки, двигал плечами, раскачивался и подергивался всем своим тощим телом. Старый ковбой был гордым человеком, и задуманное признание давалось ему нелегко. Наконец, преодолев себя, он выпалил:

— Я хочу сказать, что готов подчиняться вам, как нашему законному командиру. Такого Олд Уоббл не говорил еще никому, this is clear! Ну как, сэр, вы довольны?

Одержав победу над собственным самолюбием, Уоббл явно надеялся, что я с удовольствием и благодарностью приму предложенную мне почетную роль. Но я жестоко разочаровал его, заявив:

— Так дело не пойдет, мистер Каттер. Мы свободные люди, а не солдаты, и нам не нужен капрал. О командире в армейском смысле не может быть и речи. Каждый из нас имеет равные со всеми остальными права и обязанности.

— Но не думаете же вы, что по любому вопросу у всех будет одно и то же мнение?

— Конечно, нет.

— Ну вот. А если возникнут разногласия и ссоры?

— Ссоры? Какие могут быть ссоры между разумными и порядочными людьми? Что до разногласий, то их всегда можно спокойно обсудить.

— Ну, допустим, обсудим мы их. Что дальше?

— Дальше действуем в соответствии с тем предложением, которое окажется правильным.

— А если другие считают его как раз неправильным, что тогда?

— Значит, они просто глупы, а с глупцами мне говорить не о чем.

— Как? Что-о? — протянул пораженный Олд Уоббл. Его изумление было столь велико, что он даже забыл обидеться. Хитрое, лисье лицо старого ковбоя приобрело в этот миг совсем несвойственное ему выражение овцы, которая собирается заблеять. Но постепенно возмущение взяло верх.

Он задергался вдвое сильнее обычного и, приплясывая от негодования, продолжал:

— Стало быть, глупцы, а с глупцами вы никаких дел иметь не желаете! Значит, по-вашему, от нас от всех ничего, кроме дурацких выходок, ждать не приходится?

— Мистер Каттер, я первый и с величайшей охотой поддержу любое дельное предложение, выдвинутое вами или кем-либо из этих джентльменов.

— Так, так! Ну а если мы будем упорно отказываться признать вашу правоту и настаивать на своем ошибочном мнении, как вы поступите?

— Тогда я предоставлю всей честной компании действовать, как заблагорассудится, и двинусь к Голубой воде, не дожидаясь окончания споров.

— Один?

— Разумеется.

— Но в одиночку даже вам едва ли удастся осуществить нашу затею!

— Я все-таки попытаюсь, если сделать это необходимо. Вы же сами знаете, мистер Каттер: человек с головой на плечах даже в одиночку добивается большего успеха, чем с дюжиной помощников, которые только путаются под ногами и мешают на каждом шагу.

— Можно выразиться и покороче: Олд Шеттерхэнд никогда не ошибается, он будет делать все, что сочтет нужным, а если мы с чем-нибудь не согласимся, бросит нас и пойдет своей дорогой. Так?

— Приблизительно.

— Но ведь получается, что вы добиваетесь именно права командира, со всеми вытекающими отсюда правами!

— Вовсе нет. Посудите сами: никто не обязан повиноваться мне, каждый может свободно высказывать и отстаивать свое мнение по любому вопросу. А что касается лично вас, мистер Каттер, то я уверен — мы с вами не разойдемся во взглядах и в критическом положении спорить нам будет не о чем.

Эта незатейливая лесть пролилась бальзамом на сердце старого ковбоя. Заметно повеселев, он воскликнул:

— Вот это хорошо сказано, сэр! Теперь все понятно. Начальников нет, но все действуют заодно. Если же нас с вами не послушают, то мы оставим их и завершим дело сами, вдвоем. Отлично, мистер Шеттерхэнд! Что ж, тогда в путь!

Мы поехали вверх по долине, не забыв напоить лошадей, прежде чем удаляться от ручья. Местность становилась все более пологой, и, выбравшись на равнину, мы пустили лошадей галопом, Уоббл держался рядом со мной, во главе кавалькады, и время от времени завистливо поглядывал на моего вороного, которому эта бешеная скачка доставляла видимое удовольствие.

Несмотря на более чем почтенный возраст, старик был превосходным наездником — он сидел в седле по-юношески прямо, чуть откинувшись назад, а за ним трепетала на ветру его длинная серебряная грива. Точно так же, бывало, развевались черные, как вороново крыло, волосы Виннету, когда мой друг мчался по прерии навстречу новым подвигам. Должен признаться, Олд Уоббл мне импонировал. Правда, в ходе наших ночных приключений с команчами он не выказал той проницательности, какой следовало бы ждать от столь бывалого человека. Однако, поразмыслив, я решил, что это объясняется непривычной обстановкой: король ковбоев привык к бескрайним просторам прерии, а в гористой местности, среди скал и ущелий, чувствовал себя не очень уверенно.

Больше часа мы ехали, не проронив ни слова, пока наконец я не выразил удивление по поводу затянувшегося молчания. Уоббл ответил:

— Вообще-то я люблю поговорить, но думаю, что вам едва ли придется по вкусу праздная болтовня.

— Вот как? Интересно.

— Насколько я знаю, вы из тех людей, кто предпочитает действовать, а язык держать за зубами. Мне рассказывали, что вам случалось, охотясь вместе с Виннету, не произносить ни слова по целым дням; только оказавшись в опасности, вы позволяли себе перекинуться одной-двумя короткими фразами, но чаще обходились взглядом или кивком. Вот я и молчу, чтобы вы не сочли меня болтуном.

Сдержав улыбку, я сказал:

— Виннету действительно не любит тратить много слов. К тому же мы с ним прекрасно знаем друг друга, и нам просто незачем пускаться в долгие объяснения по любому поводу. Но я буду очень рад, если и с вами, мистер Каттер, мы достигнем такого же взаимопонимания.

— Об этом не беспокойтесь! — заверил Олд Уоббл. — Я кое-что повидал на своем веку, и вы скоро сами убедитесь, что Фред Каттер — не какой-нибудь желторотый новичок и с ним можно иметь дело.

Местность, по которой мы теперь ехали, была такой, как я говорил, — каменистая равнина, иногда перемежавшаяся участками песчаной пустыни. Но к полудню впереди показалась полоса зелени — мы приближались к одному из притоков Рио-Пекос. Мы поехали вдоль этой безымянной речушки и через пару часов достигли места ее впадения в Пекос.

До захода солнца оставалось еще достаточно времени, чтобы успеть засветло добраться до Саскуан-куи.

Голубая вода представляла собой небольшое озеро, питавшееся подземными источниками и соединенное с рекой узкой протокой. Берега озера густо заросли ивняком, а дальше начинался подлесок, на фоне которого выделялись отдельные деревья. Вода в озере была и впрямь необычного ярко-голубого цвета, чем объяснялось его название. Теперь нам предстояло переправиться через протоку. Я знал, что в четверти мили от нас есть брод, но воспользоваться им мы не могли — ведь тогда двое команчей, которых мы сегодня обогнали, увидят наши следы и предупредят своих соплеменников. Значит, надо пускаться вплавь. Впрочем, возможность искупаться после жаркого дня была на самом деле вовсе не затруднением, а желанной наградой.

Очутившись на другом берегу, мы осмотрелись и с облегчением убедились, что никаких следов поблизости нет. Осторожно, шагом, мы поехали дальше, стараясь все время держаться вблизи деревьев. До озера было уже совсем близко, когда я слез с лошади, привязал ее к кустам и лег в траву. Олд Уоббл, не произнеся ни слова, последовал моему примеру; он, по-видимому, решил не отступать от своего решения — быть молчаливым, как Виннету, чтобы я не счел его болтуном. Но остальные не давали таких зароков и не видели смысла в моих действиях, а потому остались сидеть в седлах. После минутной паузы Сэм не выдержал:

— Зачем нам спешиваться? Ведь еще светло!

— Да, еще светло, но нам лучше остановиться здесь.

— Разве мы не поедем прямо к Голубой воде?

— Нет.

— Так вы хотите дождаться темноты?

— Да.

— Но ведь днем мы могли бы осмотреть следы на берегу, не правда ли, сэр?

— Могли бы, но при этом наверняка были бы замечены противником.

— А по-моему, если осторожно…

— Прекрати споры, Сэм, — прервал его Олд Уоббл, возмущенный строптивостью своего «крестника». — И не реви, как верблюд с дюжиной колючек в шкуре. Я молчу, и ты тоже помолчи. Мистер Шеттерхэнд знает, что делает. Если хотите подарить команчам свои скальпы — поезжайте вперед, никто вас не держит. А я остаюсь здесь.

Услышав такую отповедь, наши спутники уже без всяких колебаний сошли с коней. То же самое сделал и Сэм, пробурчав себе под нос:

— Полегче, полегче, мистер Каттер! Джентльмен вроде меня не станет терпеть, чтобы ему валили на голову целую кучу верблюдов!

— Джентльмен умеет держать язык за зубами, и это прежде всего! — отрезал Олд Уоббл. — Ты, конечно, многому научился со времен своей первой охоты на лося, но в присутствии мистера Шеттерхэнда веди себя поскромнее, даже если тебе что-нибудь не по нраву. Помалкивай и не спорь, иначе мы с мистером Шеттерхэндом просто уйдем и оставим вас тут — делайте тогда, что хотите, но я вам не стану завидовать.

Ну вот, подумал я, началось. Одергивая Паркера, Уоббл явно давал понять всем остальным, что мы с ним составляем как бы единое целое. А раз так, то он недолго выдержит свой добровольный обет молчания и скоро сам начнет приставать ко мне с вопросами, советами и соображениями. Досадно, но ничего не поделаешь.

Когда начало смеркаться, я встал и сказал:

— Сейчас самое время разведать обстановку. Я пойду, погляжу, где команчи. Ружье я оставляю здесь и прошу вас, джентльмены, ни в коем случае не покидать этого места. Краснокожие могут быть где-то поблизости.

— Верно, — поддержал меня Олд Уоббл. — Думаю, те два команча, которых мы отпустили, уже прибыли или вот-вот появятся.

— Они появятся не здесь, мистер Каттер. Они переправятся на другой берег ниже по реке — там есть брод.

— Вы уверены?

— Да. Именно поэтому я решил передохнуть здесь, а не возле озера. Меньше риска, что нас заметят.

— Ладно. Итак, вы собираетесь на разведку. Могу я составить вам компанию?

— Честно говоря, я предпочел бы идти один.

— Вы считаете меня настолько беспомощным и неуклюжим?..

— Вовсе нет, мистер Каттер. Зачем же так резко?

— Можно и помягче, но все равно получится в том же роде. А я говорю вам, сэр, что умею подкрадываться и выслеживать врага не хуже любого другого. И я доказал это не далее, как вчера!

— Но я-то ведь заметил вас, мистер Каттер!

— Не меня, а ветку, срезанную мной для обзора.

— Да, но, кроме шелохнувшейся ветки, и несколько раньше, я заметил ваши глаза.

— Мои глаза? Разве они светятся в темноте, как у койота?

— Не светятся, а блестят, как у каждого человека. Этот блеск нетрудно заметить, если обладаешь достаточно острым зрением. А вы к тому же держали их широко раскрытыми.

— Ну а как же иначе! Нельзя же зажмуриваться, когда хочешь что-нибудь рассмотреть.

— Вы полагаете? Наоборот, можно и нужно. Опытный, осторожный лазутчик, действуя ночью, обязательно прищуривается, чтобы его не выдал предательский блеск глаз. Я, например, в подобных случаях закрываю их совсем — конечно, после того, как увижу все, что требуется, — и целиком полагаюсь на слух. Как вы знаете, слух при закрытых глазах становится гораздо острее.

— Ох, а ведь правда! Да, у вас можно многому научиться, сэр!

— Коль скоро вы признаете это, упомяну еще одну деталь. Вас выдают не только глаза, но и волосы.

— Как это?

— А что тут удивительного? Ваши белоснежные седины прямо-таки сияют в темноте. Я рекомендовал бы вам на будущее, если уж возникнет необходимость кого-то выслеживать, повязать волосы хотя бы шейным платком. Иначе можете потерять их вместе с головой.

— Обязательно воспользуюсь вашим советом, мистер Шеттерхэнд. И мне кажется, именно сегодня подходящий случай, чтобы сделать это. Не так ли?

— Потому что я должен взять вас с собой?

— Вы догадливы.

— Но я повторяю, что предпочел бы идти один.

— Возможно, вы правы. Но все-таки вы тоже человек из плоти и крови и можете попасть в беду, получить рану или угодить в засаду. А мы будем ждать, не зная, где вы и как вам помочь.

— Все верно, мистер Каттер, и я был бы только рад вашему обществу, не будь нынешнее дело таким опасным. Малейшая ошибка может стоить жизни.

— Ну так я даю вам слово, что не сделаю даже этой малейшей ошибки!

— Даете слово? Хм! Тогда мне остается только поверить вам — и надеяться, что сдержать его окажется в ваших силах.

— Премного благодарен! Сейчас выполню ваше указание по части маскировки, и двинемся в путь.

Он быстро скрутил свои волосы в жгут, уложил его и повязал сверху платком. Когда эта процедура была закончена, Олд Уоббл спросил:

— Вы хорошо знаете местность? Я имею в виду, мы не наткнемся на команчей?

— Не беспокойтесь, мистер Каттер. Если бы мне не был знаком каждый куст на берегах Голубой воды, я не лежал бы здесь, а употребил дневные часы на разведку. Вы могли бы сами догадаться об этом.

— Браво! — воскликнул восхищенный Паркер.

Олд Уоббл повернулся к нему:

— Интересно, с чего это ты так разорался?

— Я крикнул «браво», — невозмутимо отвечал Сэм. За истекшие сутки он успел утратить значительную долю своего преклонения перед Олд Уобблом.

— Это я слышал, я ведь пока еще не оглох, — язвительно заметил старик. — Но мне хочется знать, что именно тебя так обрадовало?

— А то, что вы получили такой красивый щелчок по носу! — объяснил Сэм.

— Щелчок по носу? Ты о чем?

— Когда я позволил себе задать вслух очень важный вопрос, вы накинулись на меня, велели молчать и обозвали верблюдом — уж не помню, сколько у него на шкуре было колючек. А теперь сами обращаетесь к Олд Шеттерхэнду по каждому пустяку, и ему приходится учить вас, словно малого ребенка. «Вы могли бы сами догадаться об этом!» Смех, да и только! Вот я и кричу — браво!

— Заткнитесь, почтеннейший! Все мои вопросы были совершенно необходимы.

— Мои также.

— Это ты так думаешь. И вообще, только сумасшедший может орать во всю глотку «браво!», находясь вблизи лагеря команчей. Пойдемте, мистер Шеттерхэнд; ну его, этого типа!

— Оставим его тут навсегда? — спросил я, невольно улыбнувшись.

— Нет, всего лишь до нашего возвращения, — с достоинством ответил Олд Уоббл.

Я вручил Сэму мои ружья, и мы со стариком отправились на разведку.

Полоса зарослей вдоль протоки была довольно узкой. За ней начиналась широкая луговина, на которой также имелось достаточно кустов, среди которых мы в любой момент могли найти надежное укрытие. Скоро совсем стемнело, и я перестал тревожиться.

К моему огорчению, Олд Уоббл быстро позабыл урок, преподанный ему Паркером, и собственное решение — молчать, как Виннету. Оглядевшись по сторонам, он обратился ко мне — разумеется, шепотом:

— А что собой представляет Голубая вода?

— Нечто вроде круглого озера — или, скорее, пруда; озером обычно называют водоем больших размеров.

— И насколько велик этот пруд?

— Мне требуется двадцать минут, чтобы пересечь его вплавь в любом направлении.

— Я слышал, вы отличный пловец, а значит, пруд не очень-то маленький. Кстати, это правда, будто вы однажды вплавь спаслись от индейцев сиу? [21]

— Правда. И не один раз.

— И еще рассказывают, что вас не могли догнать лучшие пловцы племени… Это тоже правда?

— Ну, конечно. Иначе бы мы с вами сейчас не беседовали. А вы умеете плавать, мистер Каттер?

— Как рыба!

— Точно?

— Еще бы! Вы что, не верите мне?

— Я должен верить, раз вы это говорите. Но как рыба — это, пожалуй, слишком сильно сказано. Я, например, не решился бы утверждать, что плаваю как рыба. Но если серьезно, вы выглядите довольно-таки худым для пловца.

— О да! Что у меня есть? Кости да дубленая шкура, больше ничего. Вы считаете это помехой для плавания?

— Во. всяком случае, чаще всего бывает именно так.

— Ха! Кто так думает, тот ничего не смыслит в плавании. Толстяк будет хорошо держаться на воде, но затратит массу лишних сил, раздвигая ее своей тушей; я же, при моем телосложении, разрезаю воду, не встречая ни малейшего сопротивления. Ну, понимаете, как стрела: чем она длиннее и тоньше, тем глубже вонзается в мясо, this is clear!

Я не стал спорить, хотя мне это дело не казалось таким уж ясным, несмотря на темпераментные уверения Уоббла. Впрочем, я допускал и надеялся, что плавать он умеет неплохо, пусть даже и не «как рыба». Как ни крути, ковбой — существо сухопутное и его родная стихия — прерия, а не вода. А насколько прихвастнул неугомонный старик, скоро выяснится.

— Там есть острова? — поинтересовался Олд Уоббл после минутной паузы.

— Да, но только один, он в северной части озера, довольно близко от берега.

— Если краснокожие не разожгут огня, нам будет нелегко отыскать их в такой темноте…

— Вообще-то хватило бы и света звезд, но я думаю, команчи разведут костры. Бояться им тут некого, нападения врагов они не ждут, так с какой стати сидеть впотьмах?

— А откуда мы начнем поиски?

— На озере, как раз напротив острова, есть одно местечко, как нельзя более удобное для лагеря. Когда-то я провел там несколько ночей. Думаю, что и индейцы выбрали его. Это ровная площадка, а вокруг нее — густой кустарник, перемежающийся высокими деревьями.

— Плохо. Пробраться незамеченными сквозь кусты будет довольно трудно. Как вы полагаете, мистер Шеттерхэнд?

— К сожалению, тут вы правы, и все-таки нам придется это сделать. Надо учесть еще одно обстоятельство, которое может осложнить нашу задачу.

— Какое обстоятельство?

— На берегу, у воды, мало корма для лошадей, и скорее всего их отвели пастись по ту сторону зарослей, на луг.

— Хей-хо! Раз лошадей отогнали, значит, при них обязательно есть сторожа!

— Вот именно. Когда мы приблизимся, положение станет таким: перед нами — индейский лагерь, а сзади — табун и те, кто присматривает за ним. Потребуется удвоенная осторожность. Не забудьте, что индейские лошади так же чутки, как их хозяева. Ну а теперь давайте прекратим разговоры и постараемся быть повнимательнее.

Мы проделали уже половину пути. Чем ближе мы подходили к озеру, тем чаще останавливались и прислушивались, боясь наткнуться на индейцев. Но, к счастью, нам удалось избежать нежелательных встреч, и мы дошли до места, где протока соединялась с Голубой водой.

Полоса зарослей, изгибаясь, тянулась дальше — в широкую, заросшую травой низменность. Мы уже хотели спуститься туда, когда услышали голоса команчей. Невидимые собеседники перекликались где-то неподалеку.

— Па-Ку! — кричал один. — Па-Ку, где ты?

— Я здесь! — донесся ответ.

— Иди сюда! — позвал первый.

— Не могу, я занят, — ответил Па-Ку.

Затем снова наступила тишина. Я шепнул моему спутнику:

— Это диалект команчей-ракурроев, значит, мы нашли тех, кого искали. Вам он, вероятно, знаком?

— Да.

— Вы разобрали слова?

— Конечно. Один крикнул другому, что занят и у него нет времени.

— Верно. Очень хорошо, что вы владеете их языком. Ну что же, предположение подтвердилось — перед нами табун и те, кто сторожит его. Теперь идите за мной, только, ради Бога, ни одного лишнего звука!

Согнувшись в три погибели, мы быстро перебежали открытое пространство и добрались до края леса. Отсюда был виден костер, горевший на лугу примерно в полумиле от нас. Вокруг огня сидело несколько индейцев, а невдалеке паслись лошади.

— Действительно, все так, как вы говорили, — признался Олд Уоббл. — Здесь только табун и коноводы. Стало быть, там, за кустами, — Голубая вода и остальные индейцы.

— Да, и устроились они в том самом месте, где я и предполагал… Но пригнитесь пониже, мистер Каттер, а не то нас заметят.

Мы прокрались вдоль опушки еще на две или три сотни ярдов и остановились. Дальнейшее продвижение вперед было бы рискованно. С нашей новой позиции видна была узкая прогалина, нечто вроде естественной просеки, соединяющей пастбище с главным лагерем. Тут имелась тропа — очень удобная, но, к сожалению, воспользоваться ею мы не могли, поскольку по ней то и дело проходили команчи. Мы двинулись направо, параллельно тропе. Кустарник был очень густ, а самый незначительный шум — треснувший под ногой сучок или вспугнутая птица — грозил нам обнаружением и гибелью. Поэтому прошло немало времени, пока мы добрались до края зарослей и увидели лагерь.

Сразу же бросалось в глаза, что лагерь этот — военный, а не охотничий, о чем свидетельствовало отсутствие палаток. По всем признакам, индейцы находились тут не первый день и чувствовали себя в безопасности. Горело целых восемь костров, и при их свете мы насчитали полторы сотни воинов. Сейчас в лагере полным ходом шла заготовка продовольствия: у огня вялилось нарезанное длинными, тонкими ломтями бизонье мясо. Следовательно, отряду предстоит далекий поход, во время которого не будет возможности поохотиться. А из этого, в свою очередь, нетрудно заключить, что команчи направляются в какой-то пустынный район, где нет ни бизонов, ни другой крупной дичи. Я знал такую местность — раскаленные, выжженные солнцем пески Льяно-Эстакадо, посреди которых, в крохотном оазисе, скрывалось ранчо Кровавого Лиса.

Большая часть индейцев была занята разделкой убитых бизонов. Одни разрубали туши на части и отделяли мясо и жир от костей, другие разрезали его на ломти и развешивали для просушки. Несколько человек готовили ужин; рядом с ними уже вздымались груды жареного мяса. А поодаль, у двух небольших костров, сидели те, кто не снисходит до будничной работы — старейшины и вожди. Они тихо беседовали и курили длинные трубки. Меня очень огорчило то обстоятельство, что они сидели не вместе, а разделившись на две группы — значит, теперь и нам с Уобблом придется действовать порознь. Я твердо решил не отступать, пока мне не удастся подслушать разговор этих важных персон.

Остров, о котором я упоминал, смутно чернел над зеркальной гладью озера. Заметить его помогало слабое красноватое зарево — отблеск зажженного там костра, озарявшего вершины деревьев. Естественно, возникал вопрос: почему эта часть индейцев ночует на острове, а не в лагере вместе со всеми? Ответ напрашивался сам собой, и, чтобы удостовериться, что он верен, я еще раз внимательно оглядел лагерь. Так и есть — здесь одни краснокожие, белого пленника среди них нет.

Мы лежали за раскидистым кустом дикого хлопчатника, ветви которого давали надежную защиту даже от зорких глаз команчей. Олд Уоббл беззвучно шевелил губами, потом тихонько чертыхнулся и прошептал:

— Я еще раз пересчитал этих каналий. Сто пятьдесят четыре, будь они прокляты, но Шурхэнда среди них не видать. Неужели его прикончили?

— Нет.

— Нет? Откуда вы знаете?

— Он там. — Я кивком показал в сторону озера.

— Где?

— Там, на острове.

— Почему вы так в этом уверены?

— Потому, что больше ему быть негде.

— Это радует, хоть я и не понимаю, почему бы им не держать пленника в лагере.

— Остров — более надежное место.

— Не нахожу. Здесь за Шурхэндом следили бы три сотни глаз, а там его охраняют один-два человека, не больше.

— И все-таки, мистер Каттер, остров есть остров. Когда со всех сторон вода, бежать труднее, даже если к тебе приставлены всего один или два стража.

— Ну, из лагеря команчей улизнуть тоже нелегко. К тому же он наверняка связан.

— Да, конечно. Но индейцы должны были предусмотреть и всякие неожиданности — например, что кто-нибудь случайно обнаружит их лагерь, увидит пленника и попытается его спасти.

— Если вы правы, то хорошего в этом мало.

— Почему?

— Мы же хотим освободить Олд Шурхэнда, не так ли? А теперь выходит, что команчи все предвидели и специально упрятали его на остров. Надо пробраться туда, а как это сделать, если они уже начеку?

— О, только не горюйте раньше времени. То, что он на острове, а не в самом лагере, облегчает нашу задачу, и вы скоро убедитесь в этом. Но прежде всего надо подкрасться поближе к индейцам.

— Хотите послушать, о чем они говорят?

— Да.

— По-моему, это значит подвергать себя ненужному риску. Вы знаете, мистер Шеттерхэнд, я не трус и не покину вас, как бы ни сложилось дело. Но сейчас я просто не понимаю — зачем? Ничего важного мы там все равно не выведаем, поверьте!

— Важное или нет, а я все-таки попробую. Я делал так уже не раз, и почти всегда, подкравшись к врагам, узнавал что-нибудь полезное. Могу еще добавить, что успехи и победы Виннету во многом объясняются именно его умением скрытно пробраться в лагерь противников и заранее разведать их замыслы. Он-то и обучил меня этого искусству. Вы спрашиваете, что мы там сможем услышать? Да, конечно же, то, о чем говорят команчи. А о чем они могут говорить, кроме как о своих делах, войне с бледнолицыми, предстоящих набегах, а также, вероятно, о своем пленнике. Но риск велик, и, хотя я охотно верю в ваше мужество, скажу вам честно, что предпочел бы идти туда один.

— Это почему же?

— Я не знаю, хватит ли у вас сил и ловкости для такой затеи…

— Ого! Разве я показал себя беспомощным новичком? Или допустил какие-то промахи?

— Пока что нет, но до сих пор мы и не сталкивались с особыми трудностями. А сейчас очень ответственный момент.

— Ничего, я справлюсь.

— Вы уверены? Что же, не буду спорить. Видите вон те два маленьких костра, вокруг которых сидят по несколько человек? Это вожди, они-то нас и интересуют. Вы постараетесь подползти к тому костру, что ближе к нам. Кустарник подходит к нему почти вплотную, и у вас будет надежное прикрытие. А моя цель — дальний костер, тот, что у воды. Вы согласны?

— Согласен-то согласен, но для меня не много чести в таком распределении ролей. Ваша задача гораздо труднее и опаснее, это же очевидно.

— А хоть бы и так, для вас тут нет ничего зазорного. Но слушайте дальше. Мы встретимся здесь, на этом самом месте. Тот, кто вернется первым, подаст условный сигнал, который, разумеется, не должен привлечь внимания индейцев. Слышите, как кричат жерлянки? [22] Вы сможете воспроизвести их кваканье?

— Думаю, да.

— Вот и отлично. Такой звук не вызовет подозрений даже у краснокожих. Вернувшись, квакните четыре раза, но во второй и третий разы — с меньшим промежутком, чуть-чуть быстрее. Вы поняли?

— Да. Это чтобы вы могли отличить мой сигнал от кваканья настоящих лягушек.

— Верно. Если я вернусь первым, сделаю так же. Ну а если вас обнаружат, то…

— Обнаружат? — возмутился Олд Уоббл. — Уж я постараюсь не высовываться, будьте покойны!

— Не зарекайтесь, мистер Каттер. Даже лучший следопыт не застрахован от невезения. Итак, если вас обнаружат, бегите без оглядки и не беспокойтесь за меня. Бегите к нашей стоянке, туда, где Сэм Паркер и все остальные. Я приду следом за вами.

— Ну, а если, наоборот, заметят вас?

— Тогда я тоже пущусь наутек, а вы последуете за мной. Еще вопросы есть?

— Нет. Задание я получил, и теперь его надо выполнить, this is clear!

— Удачи вам! Ну, вперед!

— Вперед! Вы будете мной довольны. Сейчас вы увидите, умеет Фред Каттер подкрадываться к врагам или нет.

С этими словами Олд Уоббл беззвучно ввинтил свое тощее тело в кусты и через мгновение скрылся из вида.

Мне же, как правильно заметил старик, предстояла более трудная задача. Костер, к которому предстояло подобраться, горел у самого берега, и между ним и мной не было ничего, что давало бы возможность скрытного передвижения — ни кустика, ни деревца. Что же делать? А приблизиться к индейцам нужно обязательно. В головном уборе одного из них я разглядел белое орлиное перо, из чего заключил, что это и есть Вупа-Умуги, знаменитый вождь команчей.

Оставался единственный путь — по воде. Вариант возможный, но очень рискованный, и применять его мне еще не приходилось. Впрочем, все необходимые средства были под рукой. Берега заросли высоким тростником, который, как я надеялся, сослужит мне хорошую службу. Теперь надо было раздеться, и притом в каком-нибудь укромном уголке, чтобы зоркие глаза команчей не заметили в темноте мою белую кожу. Я высмотрел место, где кусты спускались почти к самой воде, и прокрался туда. Достав из кармана пару тонких ремней, я нарезал ножом охапку тростника и связал его в большой сноп. Затем быстро разделся и спрятал одежду в кустарнике, а тростниковую вязанку водрузил себе на плечи, так что моя голова оказалась внутри. Раздвинув стебли, я устроил себе щели для обзора и вошел в воду.

Я то шел по дну, то пускался вплавь. Двигался я по необходимости очень медленно, все время следя за тем, чтобы сооружение у меня на голове не колыхалось и оставалось на одной и той же высоте, вровень с прибрежным тростником. Костер на берегу служил прекрасным ориентиром, и я знал, что распознать мой трюк, да еще в темноте, будет нелегко даже индейцам. Ну а если меня все-таки обнаружат, что совсем не исключено, я брошу вязанку и поплыву напрямик через озеро. В воде им меня не догнать, а на том берегу я вылезу и вернусь за своей одеждой.

Вначале, пока вода была мелкой, мне приходилось идти согнувшись; ноги вязли в черном иле, а кругом вздымались высокие стебли с острыми, как бритва, листьями. Любое неосторожное движение грозило весьма болезненным порезом. Наконец тростники кончились, дно стало тверже, и я вздохнул с облегчением. Скоро вода дошла до горла, и можно было пуститься вплавь. Весь путь составлял не более семидесяти ярдов, но за полчаса я не преодолел и половины. Ничего не поделаешь — ремесло лазутчика требует неторопливости. Возможно, пройдет не один час, прежде чем мы с Олд Уобблом встретимся и обменяемся впечатлениями.

Мне помог случай. На берегу раздались громкие возгласы, и я, всмотревшись, увидел двух индейцев, которые шли к костру. Это были мои знакомые — те команчи, которые охотились за Олд Уобблом. Естественно, их появление вызвало в лагере всеобщий интерес; даже вожди прервали беседу и повернулись к ним. Обернулся и главный вождь Вупа-Умуги. Воспользовавшись тем, что внимание индейцев отвлечено, я рванулся вперед и за считанные минуты достиг намеченного еще раньше места у края воды. Здесь тоже росли камыши; возле них я и устроился. Все тело я вымазал илом и грязью, лег, а подбородок положил на руки. Моя вязанка, неотличимая от других пучков тростника, скрывала голову. Теперь оставалось только смотреть и слушать.

Едва я успел принять описанное положение, как оба воина подошли к костру. Вождь встретил их словами:

— На ваших поясах не видно скальпа того бледнолицего, которого вы должны были убить. Вы ослепли и потеряли след? Или ваши лошади сбили ноги, и поэтому вам не удалось догнать его?

Один из команчей смотрел в землю, не смея поднять глаза, но другой, не смущаясь, ответил, глядя прямо в лицо своему грозному предводителю:

— Наше зрение остро, как прежде, и наши лошади здоровы.

— А где скальп?

— Он — на той голове, с которой мы должны были его снять.

— Значит, бледнолицый не умер?

— Он жив.

— Вы упустили его? — Глаза вождя блеснули гневом.

— Он ушел, — запинаясь, проговорил второй.

— Тогда вы — хромые собаки, неспособные изловить даже крота! Я пошлю вас обоих назад, в вигвамы, сидеть со старухами. Там для вас самое подходящее место!

— Вупа-Умуги — великий вождь племени команчей, — произнес первый воин. — Его слово — закон, и мы выполняем приказы. Но если приказ невыполним, то не за что ругать тех, кто ради него не жалел сил и рисковал жизнью. Мы не собаки, а опытные и храбрые воины; будь иначе, ты не отправил бы нас в погоню за этим бледнолицым. Ты не вправе оскорблять нас, не выслушав, по каким причинам мы не принесли тебе скальп бледнолицего.

Это было очень смело сказано, и я подивился мужеству говорившего. Вождь команчей славился своей жестокостью, причем проявлял ее по отношению к соплеменникам не менее рьяно, чем к врагам. Его уважали как великого воина, но не любили — он был слишком свиреп даже для команча. В пылу гнева он терял всякое благоразумие, и дерзкая речь могла стоить жизни любому из его воинов. И все-таки, хотя вождь племени является абсолютным владыкой, власть он получает только после того, как его выбирают, а не по наследству. Он остается вождем, покуда на деле доказывает свой опыт, ум и храбрость. Но если он потерял доверие племени, совет старейшин смещает его и выбирает нового вождя. Вупа-Умуги, конечно, всегда помнил об этом, как и о том, сколь незавидной бывает участь низложенного повелителя. Его рука уже метнулась к ножу, но он сумел подавить свою ярость, сел и произнес почти спокойным тоном:

— Хау, рассказывай. Я выслушаю тебя и решу, достоин ли ты по-прежнему звания воина-команча.

Индеец начал излагать по порядку все события, происшедшие с ними во время погони за Олд Уобблом. Старейшины слушали внимательно, не перебивая. Наконец он дошел до критического момента:

— И тут на наши головы обрушился внезапный удар, и мы упали и умерли [23]. Очнувшись, мы увидели, что скручены по рукам и ногам и привязаны к дереву.

— Скручены и привязаны к дереву? — вскипел вождь. — И даже не попытались драться?

— А сумел бы вождь ракурроев драться с врагом, который невидим?

— Нет. Но я вовремя замечу любого врага, который осмелится напасть на меня.

— Этого врага не успел бы заметить даже вождь.

— Этого? Так ты знаешь, кто вас победил?

— Да.

— Назови его имя!

— Олд Шеттерхэнд.

— Уфф! — с шумом выдохнул вождь и привстал от волнения. Этот возглас у индейцев соответствует нашему «ах!».

— Уфф, уфф, уфф, уфф, — подхватили его советники.

— Олд Шеттерхэнд! — яростно воскликнул Вупа-Умуги. — Эта белая собака, так часто ускользавшая из рук наших воинов! О, если бы я был на твоем месте!

— С тобой случилось бы то же самое.

— Ну нет! Ему не удалось бы безнаказанно подкрасться ко мне.

— Мы ведь сами в то время выслеживали бледнолицего, который удрал. Могли ли мы знать, что он встретит в пустыне друга? И что этим другом окажется непобедимый Шеттерхэнд?

— Знать вы не могли, но все равно должны были быть осторожнее.

— Мы старались. Заметив костер, мы слезли с лошадей и бесшумно двинулись вперед, чтобы увидеть лица сидящих у огня. Никто из них не заподозрил бы о нашем присутствии — никто, кроме Олд Шеттерхэнда, который знает все. Он догадался, что мы станем преследовать того бледнолицего, и заранее вышел нам навстречу. Он сидел и слушал. Ночь была очень темной, и увидеть его мы не могли — так же, как не смог бы и ты, о вождь. А когда мы поравнялись с ним, он вскочил и свалил нас обоих двумя ударами. Мои братья слышали о силе его руки?

Все подтвердили, что им это известно.

— Думаете ли вы, что кто-нибудь другой, окажись он на нашем месте, смог бы вовремя заметить Олд Шеттерхэнда или уклониться от его нападения?

Ответом ему было дружное «нет!».

Меня восхищало самообладание этого воина. Он защищался настолько умно, что привлек на свою сторону всех старейшин, и гнев вспыльчивого вождя теперь не мог иметь большой поддержки. Почувствовав это, он спокойно продолжал свой рассказ, и никто не перебивал его до самого конца. В заключение он произнес:

— Вот как поступил Олд Шеттерхэнд, которого команчи называют своим врагом. Но известно ли кому-нибудь из вас имя другого бледнолицего, чей скальп мы должны были принести?

Никто не ответил.

— А между тем мы все часто слыхали о нем.

— Я видел его в тот миг, когда он промчался сквозь ряды наших воинов, избежав каким-то чудом смерти или хотя бы раны. Но имени его я не знаю, — заметил Вупа-Умуги.

— У него очень длинные волосы, белые, как снег на вершинах гор. Вождь помнит об этом?

— Да.

— Более девяноста зим избороздили морщинами его лицо. На свете есть только один бледнолицый, который прожил столько лет, у которого такие волосы и который так владеет конем, что может уйти невредимым даже от нескольких сотен вражеских всадников.

— Уфф! — воскликнул пораженный вождь. — Мой брат говорит об Олд Уоббле?

— Да, я говорю о нем.

— Значит, это был он?

— Да.

— Верно, верно! Милостивые духи покинули племя команчей, иначе старику не удалось бы ускользнуть в то утро. Ни один из живущих ныне бледнолицых не пролил столько крови наших братьев, как эта беловолосая собака. Будь он убит, радость пришла бы в вигвамы всех команчей. Но удрал он в последний раз. Скоро мы опять увидим его — и больше не упустим! Быть может, это произойдет уже завтра.

— Вождь хочет послать за ним других воинов?

— Нет!

— Но что тогда?

На этот дерзкий вопрос вождь ответил еще в достаточно дружелюбном тоне, сопроводив свои слова пренебрежительным жестом:

— Мой брат, простой воин, желает знать, что задумал великий вождь ракурроев? Тебе не пристало спрашивать меня, но я отвечу, ибо хочу показать, что простил вам вашу неудачу. Так вот: мы не станем преследовать Олд Уоббла, он сам явится к нам!

— Он не придет, — твердо заявил воин.

— А я говорю — придет! — убежденно воскликнул Вупа-Умуги. — Он искал подмогу, чтобы освободить своего друга, который сейчас лежит, связанный, на острове. И нашел десятерых бледнолицых с Олд Шеттерхэндом во главе. Они придут сюда!

— Но они потеряли рассудок, если думают победить нас таким числом своих воинов!

— С ними Олд Шеттерхэнд. Под его руководством бледнолицые отважатся на что угодно.

— Но им неизвестно, где наш лагерь!

— О, это они легко узнают.

— Как? Кто может выдать нас?

— Ваши следы.

— Олд Шеттерхэнд обещал, что не будет нас выслеживать.

— И все-таки он это сделает.

— Нет, он не лжец. Никто не слышал, чтобы он хоть однажды нарушил свое слово.

В глазах вождя вспыхнули огоньки злости, и он произнес:

— Думаю, моему юному брату было бы полезно помолчать и не спорить с вождем в присутствии старших воинов.

Это была неприкрытая угроза, но, как я уже говорил, Вупа-Умуги, несмотря на свою храбрость и силу, не пользовался особой любовью племени. Поэтому сейчас, ощутив безмолвную поддержку во взглядах остальных команчей, воин смело продолжал:

— Я знаю, что молод и не могу сравниться мудростью с теми, кто сидит у этого костра. Но вчера ни один из них не был со мной и не говорил с Олд Шеттерхэндом. Поэтому пусть мне будет позволено передать то, что я сам пережил и услышал.

Ему ответил седовласый воин, сидевший рядом с вождем. Он сказал:

— Мой юный брат может говорить, ничего не опасаясь. Когда вырыт топор войны, нельзя упускать ни одной мелочи, неважной в дни мира. А встреча с Олд Шеттерхэндом — не мелочь. К тому же неподалеку от него всегда оказывается вождь апачей — Виннету.

— На этот раз он тоже был там? — спросил вождь.

— Нет, Виннету там не было, — уверенно ответил воин.

— Но, может быть, он был где-нибудь поблизости?

— Мы не замечали ни одного признака, который говорил бы об этом.

— Скажи, какие слова употребил Олд Шеттерхэнд, когда давал свое обещание? — поинтересовался старик. Воин подумал, припоминая, и медленно проговорил:

— Я спросил у него: будете ли вы выслеживать нас, чтобы узнать, куда мы поедем? Он ответил мне: «Нет, я даю тебе слово». Вот что было произнесено, не больше и не меньше.

— Раз Олд Шеттерхэнд так сказал, то это столь же надежно, как если бы ты выкурил с ним трубку клятвы. Он сдержит слово и не поедет по вашим следам. Хау! Мои молодые братья могут удалиться. Теперь мы знаем все, что хотели узнать.

Оба моих знакомых отошли от костра, а вместе с ними и все любопытствующие, давно уже теснившиеся вокруг. Я забыл сказать, что еще раньше сюда перебрались воины и из той группы, за которой должен был вести наблюдение Олд Уоббл. Таким образом, мой напарник остался без дела и, скорее всего, предпочел вернуться, наскучив бесцельным лежанием в темноте. Моя догадка тут же подтвердилась — издалека донеслось четырехкратное кваканье.

Не пора ли и мне подумать об отступлении? Момент был подходящий, поскольку индейцы, оживленно беседуя, расходились по местам, и вряд ли кто из них обратил бы внимание на чуть шевельнувшийся пучок камышей. Но мне не хотелось покидать столь выгодную позицию, и к тому же сейчас должен последовать обмен мнениями между вождем и его приближенными. Я решил остаться, рассудив, что смогу улучить удобную минуту и позже. В лагере еще не ужинали, и это внушало мне определенные надежды. При раздаче мяса не обойдется без шума и суеты, все будут заняты мыслью о еде — тут я и ускользну. А пока можно возобновить наблюдение.

Вождь, видимо, был немало раздражен тем, что старик вмешался в его беседу с молодым воином, и сейчас обратился к нему с такими словами:

— Мой брат, наверное, не подумал о том, как страдает достоинство вождя, если кто-то осмеливается спорить с ним, да еще получает в этом споре поддержку?

— Достоинство вождя может пострадать только от действий самого вождя, — спокойно ответил седоволосый индеец. — Все мы убеждены, что Олд Шеттерхэнд всегда остается верен своему слову, и лишь ты уверяешь, будто это не так.

— Просто я знаю эту белую собаку.

— Но ведь и мы его знаем. На его языке еще никогда не жила ложь.

— Да, но этот язык умеет говорить так хитро, как ни один другой. Он честнее прочих бледнолицых, но когда ему нужно кого-нибудь перехитрить, он становится изворотливее любой лисы. Слова его подобны утренней заре, за которой может последовать и солнечный, и пасмурный день. Он не лжет, это верно; он держит свои обещания; но на свой лад — как желательно ему, а не его противникам. Слова, сказанные им для вражеских ушей, все равно что пороховые зерна, — их надо взвесить, прежде чем высыпать в ствол ружья.

— Значит, вождь Вупа-Умуги думает, что обещание не преследовать наших воинов может иметь и какое-то другое толкование, понятное только Олд Шеттерхэнду?

— Нет. Он не пойдет по их следам. Но он не дал бы такого обещания, если бы не знал другой дороги.

— Но ее не существует!

— Так думает мой старший брат; я же думаю иначе, хотя также не видел ее. Вспомни, что говорят об Олд Шеттерхэнде: ему известно все, что он хочет знать. Или ему и вправду помогают злые духи? Я уверен: существование нашего лагеря у Саскуан-куи для него не тайна.

— Невозможно! Кто мог бы рассказать ему об этом? Но даже если бы он каким-то образом узнал о нашем лагере — разве это достаточная причина, чтобы он стремился сюда попасть?

— Он хочет освободить пленника.

— Разве они знакомы?

— Не знаю.

— Неужели они столь близкие друзья, что Олд Шеттерхэнд готов ради него рисковать собственной жизнью?

— Он готов идти на выручку любому бледнолицему.

— Даже имея при себе лишь одиннадцать человек против ста пятидесяти воинов?

— Олд Шеттерхэнд никогда не считает своих врагов. Да и зачем ему это? У него волшебное ружье, стреляющее без остановки. И все же он часто уклоняется от боя — не из страха, а потому, что не любит проливать кровь. Но тогда он идет на хитрость, а это еще опаснее, чем пули его волшебного ружья. Он скоро появится здесь — не затем, чтобы сражаться с нами, а чтобы с помощью какой-нибудь уловки выкрасть нашего пленника.

Старик задумался; уверенность вождя смутила его. Наконец он покачал головой и произнес:

— Слова доблестного Вупа-Умуги не изменили моих мыслей. Но когда вырыт топор войны, надо предвидеть любой поворот дела, как хороший, так и плохой, и как следует обдумать каждый из них. Я говорю, что Олд Шеттерхэнд не придет, ты же утверждаешь, что он придет обязательно. Так согласимся с твоим мнением и примем меры предосторожности. Если они окажутся излишними — тем лучше.

— Тем лучше? Неужто мой старший брат боится этой собаки? Я страстно желаю его прихода и надеюсь на него. Мы схватим Олд Шеттерхэнда и поставим у столба пыток, где он и умрет вместе с Олд Уобблом.

— Можешь ли ты схватить ветер, даже если пальцы твоей руки чувствуют его дуновение?

— Олд Шеттерхэнд — не ветер. Или ты забыл, что он уже не раз бывал в плену у команчей?

— Твои слова справедливы, но разве он всякий раз не ускользал от нас, подобно бесплотному духу?

— От меня он не ускользнет!

— Так будь наготове, когда он появится, и не упусти его.

— О, мне даже известно время его прихода.

— Когда же ты его ждешь?

— Завтра. Наши воины ускакали от него ночью, а сам он, конечно, выступил на рассвете. Значит, они опередили его на несколько часов. Сегодня вечером они приехали в лагерь, следовательно, он доберется сюда к завтрашнему утру.

— Прямо сюда?

— Нет, я позабочусь о том, чтобы перехватить его еще на Рио-Пекос.

— Ты знаешь место, где он будет переправляться через реку?

— Да. Там есть только один брод, и он наверняка известен Олд Шеттерхэнду. А если неизвестен, он все равно быстро его найдет.

— Олд Шеттерхэнду не нужны броды — он непревзойденный пловец.

— Я подумал и об этом. Наши воины займут участок берега по обе стороны от брода. Он не уйдет. Будь здесь Нале Масиуф со своими людьми, цепь получилась бы длиннее, но они вернутся только через три дня.

В этот момент кто-то произнес:

— Еда готова!

Все поспешили к кострам, у которых жарилось мясо. Вождь поднялся неторопливо, сообразно с достоинством человека, облеченного властью, и направился к огню, где ему предстояло выбрать лучший кусок жаркого. Ну а для меня как раз наступило время уйти, не прощаясь. На всякий случай я быстро окинул взглядом весь лагерь — и убедился, что никто из индейцев даже не смотрит в сторону берега. Тогда я покинул мое тинистое ложе, скользнул в глубокую воду и поплыл, не особенно заботясь о маскировке. Через несколько минут я выбрался на сушу в том самом месте, где полтора часа назад покинул ее.

Натянув одежду, я пошел разыскивать Олд Уоббла. Двигался я очень тихо, и старик заметил меня, только когда я коснулся его плеча. Он вздрогнул и вскочил.

— Черт подери! Это вы, сэр, или какой-нибудь краснокожий?

Пришлось сказать, что это именно я.

— Ну и ну! А я уж собрался всадить в вас нож! Думал, тут один из команчей.

— Будь это так, мистер Каттер, вам не пришлось бы воспользоваться ножом.

— Почему?

— Просто потому, что вражеский нож уже торчал бы у вас в спине.

— Ха!

— Поверьте! Ваш слух в порядке, как вы считаете?

— Уши у меня первый сорт, патентованные, this is clear!

— В таком случае жаль отличного патента, ибо они вам не пригодились! Судите сами: лежали вы тихо, вокруг — ни шороха, ни ветерка, и все-таки я подхожу к вам вплотную, оставшись незамеченным. А если бы то был не я, а команч?

— Тогда я непременно услышал бы его, — заявил Уоббл. — Невозможно, чтобы на свете жил еще один человек, способный передвигаться так же бесшумно. Но скажите мне, сэр, удачной ли оказалась ваша вылазка?

— Я доволен ее результатами.

— Я тоже, — гордо заметил Олд Уоббл.

— Что вам удалось выяснить?

— Вроде бы и немного, но нечто очень важное. Например, что Олд Шурхэнда стерегут только двое индейцев.

— Где же они его стерегут?

— Ах, так вам хочется это знать?

— Разумеется!

— То-то же. Не будь меня, кто бы вам это открыл?

— Ну, вообще-то я знаю это не хуже вас.

— Да? Так где он?

— На острове.

— Вы и раньше так думали, но это только предположения.

— Не предположения, а факт. Я ведь сейчас подслушивал разговоры вождя Вупа-Умуги.

— И он болтал об этом?

— Да.

— Экий осел! А я-то надеялся порадовать вас, подтвердить, что вы были правы.

— Не огорчайтесь из-за таких пустяков, сэр! Что у вас еще?

— Ничего, — уныло сказал Олд Уоббл. — Думал я принести вам важные вести, а вы, оказывается, уже сами все выяснили. Значит, грош цена моим успехам. Проклятье! Мне, может, удалось бы узнать и побольше, но тут вернулись вчерашние команчи, и все перебрались от моего костра к вашему. Ну а у вас, я думаю, улов побогаче?

— Да, но об этом позже. Здесь неподходящее место для беседы. Нам следует возвращаться, не теряя времени. Пойдем той же дорогой, какой пришли.

— Значит, опять ползти через эту чащобу! Вот что зовется «дорогой» у Олд Шеттерхэнда…

Обратный путь мы проделали с теми же предосторожностями, что и раньше, и, никем не увиденные и не услышанные, покинули окрестности индейского лагеря. Ночь была уже глубокая, и звезды светили ярко, что облегчало путь.

— Похоже, вы направляетесь прямо к нашей стоянке? — осведомился Уоббл, когда мы выбрались из зарослей.

— Конечно. А куда же еще?

— Хм! Сейчас вы будете смеяться, но я-то поначалу думал, что мы сразу провернем все дело и вернемся уже с мистером Шурхэндом.

— Это смелый замысел, мистер Каттер.

— При других обстоятельствах он был бы вполне осуществим. Скажем, если бы Шурхэнд находился не на острове, а на берегу озера, все было бы просто. Раз-два — и готово.

— Не понимаю.

— Хорошо, могу выразиться яснее. Мы подкрадываемся; перерезаем веревки; убегаем втроем; индейцы ничего не заметили; мы пробираемся к нашему отряду; вскакиваем на лошадей — и мчимся прочь!

— Действительно, звучит очень просто. А вам доводилось когда-нибудь совершать все это не на словах, а на деле?

— Мне-то нет, но говорят, что вам подобные номера удавались, и не единожды.

— Это еще не означает, что их можно повторять с прежним успехом. Всегда надо действовать, сообразуясь с обстановкой, а она всякий раз меняется.

— Жаль! Скажу вам откровенно: перед нашими спутниками — а ведь ни одного из них, согласитесь, не назовешь настоящим бойцом — мне хотелось бы появиться уже с готовой победой.

— Иными словами, вам хотелось бы погреться в лучах славы и пустить нашим друзьям пыль в глаза…

— Называйте это как хотите. Но ведь оно и впрямь почетно: спасти несчастного от пыток и смерти, освободив его — вдвоем! — из рук целой оравы команчей.

— Дело почетное, не спорю.

— Ну вот! А теперь все мои надежды пошли прахом.

— Почему?

— Да потому, что нам, видимо, будут помогать Паркер, Холи и все остальные.

— Зря вы так сокрушаетесь. С их стороны большого участия не потребуется. Они прикроют наш тыл — только и всего.

— Правда?

— Ну конечно. Освобождением Олд Шурхэнда займемся мы с вами, и никто другой.

— Ох, до чего приятно это слышать! Такая игра по мне!

— Но при условии, что плаваете вы действительно настолько хорошо, как уверяли меня…

— Как рыба, говорю вам, как рыба. Стало быть, нам придется поплавать?

— Да, если мы хотим попасть на остров.

— Верно, верно! Челноков тут нигде нет.

— Да если бы и были, все равно мы не смогли бы ими воспользоваться. Лодка на воде слишком заметна. Итак, оцените свои силы и скажите: сумеете ли вы доплыть с этого берега до острова и обратно?

— Что за вопрос! Да я доплыву хоть до Луны, лишь бы воды хватило!

— Отлично. Тогда наша задача упрощается. Мы плывем на остров, обезвреживаем часовых, освобождаем Олд Шурхэнда и тем же путем возвращаемся вместе с ними.

— Что? Как? — старик бы так изумлен, что остановился и схватил меня за руку. — Послушать вас, так это так же легко и быстро, как испечь лепешку!

— Несколько минут назад у вас тоже все было легко и быстро: раз-два — и готово!

— Да, но я говорил о действиях на суше, а не на воде. И еще вопрос: умеет ли плавать Шурхэнд?

— Ну, это вам виднее. Вы с ним знакомы, а я нет.

— Знаком, но в воде я его ни разу не видел.

— Да? Впрочем, думаю, это не так уж важно. Вестмен вроде Олд Шурхэнда непременно должен быть хорошим пловцом.

— Не забывайте, что он связан уже много часов. Руки и ноги у него затекли; сможет ли он сразу переплыть озеро?

— Я очень надеюсь на это. К тому же говорят, что Шурхэнд необычайно силен и вынослив.

— Это так; да, это так. Ладно, решено: он поплывет вместе с нами. Но звезды, звезды!

— Чем вам не угодили звезды?

— Они разгораются все ярче, и все до одной отражаются в озере, а это очень плохо.

— Только что вы собирались плыть до самой Луны. Почему же звезды вызывают у вас такую неприязнь?

— Вам бы все шутить! Вы прекрасно понимаете, о чем я толкую. Нас выдаст отражение звездного неба в воде.

— Кому же оно нас выдаст?

— Часовым на острове, this is clear!

— Я так не думаю.

— Да вы представьте: перед ними — зеркальная гладь. Но чуть только мы войдем в воду и поплывем, как по озеру пойдут волны и рябь. Звездные блики запляшут и замигают. Часовые обязательно заметят это и, конечно, насторожатся.

— А чем это нам повредит?

Мы пошли было дальше, но тут он вновь остановился и поглядел на меня с безмерным удивлением.

— Что-о? Чем это нам повредит? И это спрашивает не кто иной, как Олд Шеттерхэнд! Ну и ну! Такой вопрос странно было бы услышать даже от зеленого новичка! Чем повредит! Да просто часовые позовут себе подмогу, все остальные команчи тут же попрыгают в озеро и устремятся к нам. Тогда мы пропали, хоть и умеем плавать. Если собак много, от них не удерет и самый шустрый заяц.

— А может, они не станут звать на помощь, — предположил я, опять увлекая его вперед.

— Как это не станут? Обязательно станут! Они же увидят, что к ним приближаются двое белых, двое врагов! Да если даже они сразу и не завопят, то уж точно постараются всадить нам по нескольку пуль в голову!

— И этого они тоже не сделают.

— Я не понимаю вас, сэр!

— Они нас вообще не увидят.

— Не… что? Не увидят, хотя мы и взбаламутим все озеро?

— Рябь на воде они, конечно, заметят, а нас — нет. Мы должны замаскироваться.

— Замаскироваться? Час от часу не легче! Интересно, под кого? Вы будете Коломбиной, а я — Арлекино, так, что ли? Спасибо за такой маскарад!

— Вы меня неправильно поняли, мистер Каттер. Я хочу сказать, что нам следует спрятаться.

— Еще лучше! Куда же вы спрячетесь на воде?

— Под кучу тростника.

— Он не растет посреди озера. Только вдоль берегов.

— А мы прихватим его с собой.

— Чепуха! Индейца такой уловкой не проведешь.

— Я берусь доказать обратное. Используя этот способ, я сегодня подобрался к ним почти вплотную.

И я рассказал Уобблу о моем путешествии в камышовой «корзине». Он выслушал меня, поскреб в затылке и заметил:

— Что ж, может, оно и не так глупо, как мне показалось. Но один движущийся куст — это еще куда ни шло. Но два — совсем другое дело. Мы ведь не сможем плыть с абсолютно одинаковой скоростью; значит, обе вязанки будут то сближаться, то расходиться, то обгонять друг друга. Такая странность слишком бросается в глаза и обязательно вызовет подозрения.

— Вы совершенно правы, но нам и незачем делать две вязанки. Мы соорудим одну большую — этакий плавучий тростниковый островок, спрячемся под ним оба.

— Хм, недурно.

— Сперва поплывем побыстрее, а потом, когда окажемся в зоне видимости — медленно, словно нас несет течением.

— Да, но наша светлая кожа! Чтобы плыть рядом, не мешая друг другу, нужно не меньше семи футов свободного пространства. Не станем же мы делать такую махину. А белый цвет в темноте очень заметен.

— Поплывем одетыми, вот и все.

На его лице отразилось сомнение. Старик явно заколебался.

— Я вижу, такой вариант вас не очень привлекает, мистер Каттер. Одежда помешает вам держаться на воде?

— Ничуть! Но остается еще один вопрос: даже если все пройдет удачно, допустят ли часовые, чтобы наш куст или плот пристал вплотную к острову?

— А это и не требуется.

— Как же? Непонятно! Нам ведь надо на остров, так?

— Сейчас поймете. Вы умеете нырять?

— Не хуже лягушки, this is clear! На любую глубину, в любую сторону, сколько угодно!

— Очень хорошо. Смотрите: мы приближаемся к острову, часовые видят наше тростниковое укрытие и спускаются к воде — поглядеть, что это.

— Очень может быть. Но вряд ли им понравится, если оно вдруг полезет на сушу.

— Нет-нет. Оно медленно плывет мимо. Но в момент наибольшего сближения с берегом мы с вами ныряем и под водой плывем к острову, делая при этом большой крюк. Ступив на берег, мы окажемся за спиной у часовых, между ними и пленником. Я кидаюсь вперед и оглушаю обоих. Пары ударов, думаю, хватит.

— Превосходно, мистер Шеттерхэнд. Ну а я?

— Вы займетесь пленником. Надо будет тотчас же перерезать его путы и объяснить положение. Не исключено, что всем нам придется плыть обратно, не медля ни секунды, — в том случае, если один из часовых успеет разинуть рот и крикнуть.

— Это было бы нежелательно.

— Да. Теперь вы видите, мистер Каттер, что дело не такое простое, как казалось сначала, и увенчается успехом только при полной слаженности наших действий. Поэтому не обижайтесь, если я вновь спрошу — твердо ли вы уверены в своей способности выполнить все, что от нас требуется?

— Способен ли я? Я сделаю это с легкостью, сэр! С величайшей легкостью!

— Прошу вас, не торопитесь с ответом. Тут нельзя допускать легкомыслия. Я откровенно говорю вам, что считаю наше предприятие трудным и рискованным. Я знаю свои силы и верю в победу — если только не возникнут какие-то непредвиденные помехи. Но, повторяю, дело очень трудное и опасное.

— Сэр! Не говорите мне о легкомыслии! Вы видели когда-нибудь, как плавает Олд Уоббл?

— Нет.

— Или как он ныряет?

— Тем более.

— Тогда ни слова больше, и после того, как все закончится, вы сами признаете, что не могли бы найти лучшего помощника, чем я!

— Что ж, очень рад это слышать, ибо риск велик, как никогда раньше.

Но меня по-прежнему терзали сомнения — я не знал, в какой мере соответствуют действительности заверения Уоббла. Слишком уж они отдавали хвастовством, да и худоба такая, как у него, не способствует уверенному поведению человека на воде. С другой стороны, он был храбр и опытен, в этом сомневаться не приходилось. Высказывать ему, после стольких клятв, открытое недоверие — значило бы кровно обидеть самолюбивого старика. Мы уже почти дошли до места стоянки, и я решил прекратить обсуждение. Скоро все разъяснится само собой.

Наши спутники были в сильной тревоге, не зная, где мы и что с нами стряслось. Я вкратце рассказал им обо всем увиденном и услышанном, а затем изложил план спасательной операции. Паркер и Холи явно огорчились, увидев, что им по этому плану не досталось сколько-нибудь активной роли; остальные, похоже, испытали только чувство облегчения. Мы все сели на лошадей и рысью двинулись к противоположной (от лагеря команчей) стороне озера.

Берег и здесь окаймляла полоса кустарника, а у кромки воды в изобилии рос тростник. Вдали за спокойной гладью озера виднелись костры индейцев.

Спешившись и привязав лошадей, мы начали резать тростник. Несколько толстых сухих стеблей образовали раму, некое подобие плота. Там имелись два широких просвета, куда можно было просунуть голову и плечи, а по краям — ременные петли для рук. Сверху мы приладили целую копну камышей, сделав ее достаточно редкой, чтобы она не препятствовала обзору. В законченном виде, покачиваясь на воде, наше сооружение выглядело очень естественно и, пожалуй, даже могло считаться шедевром искусства маскировки.

Мы опустошили свои карманы, а из оружия оставили только ножи. Пора было начинать экспедицию, и тут ко мне подошел Сэм Паркер. Помявшись, он спросил:

— Так мы действительно не понадобимся вам, мистер Шеттерхэнд?

— Там — нет, — ответил я, кивнув в сторону озера. — Но ваше присутствие здесь совсем нелишне, и возможно, скоро потребуется ваша помощь.

— В чем?

— Если нас будут преследовать, то только по воде. Мы поплывем сюда по прямой линии от острова. Ваша задача — остановить погоню.

— Стрельбой?

— Да.

— В такой темноте! У плывущего человека на поверхности только голова. Но и днем-то не всегда отличишь белого от индейца. Как бы не задеть кого-нибудь из вас!

— Стреляйте лишь тогда, когда сможете разглядеть, в кого целитесь. Кроме того, мы окликнем вас из воды. Но если кто-то из нас еще в воде вступит в бой с одним из индейцев, не вздумайте стрелять, пусть даже это будет совсем близко от берега. Мы сумеем постоять за себя в единоборстве — и я, и мистер Каттер.

— Еще бы, this is clear! — жизнерадостно отозвался Олд Уоббл.

— За себя я ручаюсь. Насчет вас предполагаю, — ответил я, чтобы немного остудить его пыл. — И поэтому спрашиваю снова: по силам ли вам наше предприятие?

— Вы опять за свое? Сэр, за кого вы меня принимаете? Я, по-вашему, похож на хвастуна?

— Нет. Итак, вперед!

— Да, да, вперед! Через полчаса мы вернемся с победой, джентльмены!

И с этими словами старик отважно бултыхнулся в воду. Я последовал за ним, но с меньшим шумом и плеском.

Залезть под плот нам предстояло уже вблизи от острова, где нас могли бы заметить часовые. Пока что мы плыли свободно, толкая наше творение перед собой. Время от времени я поглядывал на Олд Уоббла, и поначалу он как будто оправдывал свою самооценку — плыл быстро и ровно, без видимых усилий. Но вскоре плот стал ощутимо крениться набок, и мой край слегка приподнялся из воды.

— Вы слишком налегаете на плот, мистер Каттер, — заметил я. — Вы не устали?

— Устал? Ничего подобного! — возмутился Уоббл. — Все дело в этих проклятых подтяжках, которые жмут мне грудь и сковывают движения.

— Зачем носить подтяжки, когда есть пояс!

— Э, вы этого не понимаете. Пояс — вещь необходимая сама по себе. А подтяжки нужны, чтобы не свалились штаны. При моем-то телосложении одним поясом не обойдешься, this is clear!

По части штанов он был, возможно, и прав: его феноменальная худоба создавала определенные трудности при пользовании этим предметом. Но я не мог понять, почему подтяжки должны мешать плаванью. Край плота погружался все сильнее, и я не выдержал:

— Прошу вас, мистер Каттер, возвращайтесь обратно! Время еще есть. Кажется, вы сегодня не в лучшей форме.

— Чепуха, сэр! Или вы не видите — я плыву легко, словно карась!

— Конечно, легко, потому что я толкаю вперед и плот, за который вы уцепились, и вас вместе с ним!

— Глупости! Ах, эти подтяжки! Погодите, я должен их снять, и тогда все пойдет как по маслу.

Держась одной рукой за край плота, он не без труда отстегнул подтяжки и спрятал их в карман. Похоже было, что это и впрямь принесло ему некоторое облегчение. Плот перестал заваливаться набок, и минут пять мы плыли вровень друг с другом, не произнеся ни слова. Но потом старик начал усиленно пыхтеть, да и в воду он теперь погрузился как-то неестественно глубоко. Я спросил:

— Вы не отяжелели, сэр?

— А что в этом удивительного? Одежда намокла, ясное дело, ну и… Тысячи чертей, этого еще не хватало!

Он ухватился за плот и, повернувшись, принялся ловить что-то в воде позади себя.

— Что вы там ищете, мистер Каттер?

— Ищу? Я… кхм… слушайте, мистер Шеттерхэнд, мне непременно нужно снова пристегнуть эти чертовы подтяжки!

— Зачем?

— А затем, что без них я теряю штаны. Они уже наполовину сползли с меня и теперь плывут почти отдельно. Не могли бы вы немного помочь мне, сэр?

Совместными усилиями мы водворили его штаны обратно, и путешествие продолжалось. Но мне уже было окончательно ясно, что хотя плавать Олд Уоббл и умеет, однако совсем не так хорошо, как думает. В этом не могло быть никаких сомнений: теперь мне приходилось толкать и плот, и повиснувшего на нем старика. Это ставило под угрозу весь план.

— Давайте вернемся, мистер Каттер, — предложил я, не видя другого выхода. — Вы уже устали, а самое трудное еще впереди. Подумайте об опасностях, которые ждут нас на острове!

— А я уже подумал, — бодро ответил мой спутник. — Именно поэтому я стараюсь не перенапрягаться, чтобы быть в форме в самый ответственный момент. Вернуться! Придет же такое в голову! Это же позор!

Позорить его мне совсем не хотелось, но как быть дальше — вот вопрос. Следует ли настаивать на возвращении, или все-таки рискнуть и понадеяться на него? Вполне возможно, что он действительно не устал, а просто экономит силы. К тому же мы успели проделать больше половины пути, и будет обидно, если это окажется впустую. И я решился плыть вперед — была не была! Но мои заботы от этого не уменьшились. Прошло еще несколько минут, и меня осенила одна идея:

— Устраивайтесь-ка вы на плоту, мистер Каттер. Ложитесь грудью на раму и отдыхайте. Плыть будем с прежней скоростью, а вы побережете силы.

— Хорошая мысль, — отозвался старик. — Но не будет ли вам слишком тяжело?

— О, не беспокойтесь. Только сделайте, о чем я прошу.

Он последовал моему совету и перебрался, если можно так выразиться, в «первый класс» нашего корабля. Когда мы поплыли дальше, он заговорил:

— Знаете, сэр, что я думаю? Часовые догадаются о нашем присутствии, даже если и не заметят нас самих.

— Каким образом?

— Они наверняка зададутся вопросом, с чего это куча тростника движется по спокойному озеру. Ведь здесь нет ни ветра, ни течения.

— Насчет ветра вы правы, а в остальном ошибаетесь. Со дна бьют ключи, и озеро соединено протокой с Рио-Пекос. Так что течение тут есть, хотя и медленное, и команчи об этом прекрасно знают. Плывущий куст их не удивит, проблема в другом.

— В чем?

— В вас.

— Ха! Сколько раз повторять, что напрасно вы тревожитесь. Когда дойдет до настоящего дела, я не подведу.

— Хм! О плавании как таковом я сейчас говорить не буду; к этому вопросу мы еще вернемся, прежде чем пускаться в обратный путь. В настоящий момент меня беспокоит ныряние. Если вы и с ним не справитесь, нам крышка.

— Помолчите, сэр! — непреклонно заявил Уоббл. — От меня требуются сущие пустяки: нырнуть поглубже, когда вы подадите сигнал, и вынырнуть через несколько десятков ярдов. Такое сумел бы и ребенок. А человеку моей комплекции, у которого на костях и мяса-то почти не осталось, нетрудно быть мастером ныряния!

Тут он был прав. Его непоколебимая самоуверенность вновь заставила меня прекратить спор, хоть я и понимал, насколько лучше было бы взяться за дело одному.

Мы приближались к цели, и я слегка отклонил плот, чтобы он двигался к острову не напрямик, а по касательной. Отсюда уже отчетливо виделись не только костры индейского лагеря, но и небольшой огонек, разложенный часовыми. Звездное небо отражалось в спокойной воде, и я греб плавно и медленно, стараясь лишний раз не плеснуть и не вызвать предательской ряби. Убедившись, что все идет как надо, я обратился к моему спутнику:

— Мистер Каттер, нам пора менять позицию.

— Ладно, сейчас будет сделано, — отозвался старик.

— Одну минуту. Хочу вас предупредить: с того момента, как мы спрячемся под тростником, разговаривать надо поменьше, и только шепотом!

— Само собой!

— Грести надо будет еле-еле, лишь слегка помогая течению. Предоставьте это мне.

— С удовольствием. Вы только скажите, когда настанет пора нырять.

— Вы действительно сумеете сделать это?

— Довольно шуток, мистер Шеттерхэнд. Не бойтесь за меня. Я даю вам слово, что со мной у вас трудностей больше не будет.

Тон у старика был гораздо серьезнее, чем прежде, и я немного воспрянул духом. Может, он и вправду неплохой ныряльщик?

Мы бесшумно поднырнули под плот, просунув головы в предназначенные для этого отверстия, а руки — в кожаные петли. Теперь каждый из нас висел в воде, словно гимнаст на кольцах. Плот по инерции увлекал нас вперед, и управлять им сейчас было очень легко — стоило лишь чуть шевельнуть рукой или ногой. В соответствии с планом оставалось ждать, пока нас заметят. Время тянулось томительно медленно.

— Увеселительная прогулка на яхте! — шепнул старик. — Вам хорошо все видно, сэр?

— Достаточно хорошо.

— Мне тоже. Теперь должна появиться голодная щука, которая примется обкусывать нам ноги и вообще… Как хорошо, что тут не водятся подобные твари — или, скажем, аллигаторы! Э, смотрите-ка!

— Я его вижу.

— А он видит нас. Ну-ка, что он станет делать?

До острова в этот миг было шагов шестьдесят. Сквозь разрыв в стене кустарника мы могли наблюдать костер, а на фоне его — темную фигуру индейца. Он спустился зачерпнуть воды и сейчас стоял, рассматривая наше «судно». Поглядев несколько секунд на неподвижную кучу тростника, команч повернулся и неторопливо пошел назад.

— Молодец этот парень! — восхитился Олд Уоббл. — И знать о нас ничего не хочет.

— Хорошо, если так; но лучше подождем еще немного. Может, они все-таки забеспокоятся.

Минута тянулась за минутой, остров надвигался, но никто из стражей больше не показывался. Сорок шагов… тридцать… двадцать… десять… Мы тихо скользили вперед.

— Мистер Каттер, — зашептал я, — пора! Я ныряю налево, вы направо, и плывем вдоль берега в разные стороны, чтобы не столкнуться под водой. Выбравшись наверх, мы окажемся у них в тылу. Но прошу вас, приложите все старания! Действовать надо быстро и тихо. Ваши руки еще в петлях?

— Нет.

— Вы готовы?

— Да. Могу нырять, this is clear!

— Тогда прочь от плота!

Набрав полную грудь воздуха, я нырнул и поплыл, огибая остров. Через несколько десятков ярдов я всплыл на поверхность, в два взмаха добрался до берега и прислушался. Ничто не нарушало ночной тишины. Олд Уоббла я отсюда видеть не мог, но был уверен, что и он благополучно достиг острова с другой стороны. Теперь следовало думать не о нем, а о часовых, и я, припав к земле, пополз меж кустов. Скоро я увидел обоих индейцев: они спокойно сидели у костра, один — спиной ко мне, другой — повернувшись в профиль. Чуть поодаль, под деревом, лежал пленник. Лицо его оставалось в густой тени, и огонь освещал только связанные ноги. Мне пора было приниматься за работу.

Очень медленно, чтобы не задеть ни ветки, ни травинки, я выпрямился и прикинул расстояние: в самый раз. Три быстрых прыжка, удар кулаком в висок одному, такой же удар другому — и оба команча, не никнув, мешками повалились на землю. Я оглядел их: они были живы, но надежно оглушены.

— Боги, да это белый! — удивленно воскликнул пленник. — Вы пришли, чтобы…

— Да, да, — торопливо прервал я его. — Мы побеседуем позднее, а сейчас нам надо спешить. Давайте сперва освободимся от этих украшений.

Я опустился на колени и вынул нож, собираясь перерезать ремни, которыми он был связан. В этот миг позади нас раздался шорох.

— Это вы, мистер Каттер? — спросил я, не оборачиваясь, поскольку никого, кроме Олд Уоббла, здесь быть не могло.

— Уфф! Уфф! — ответили два незнакомых голоса. Я вскочил и увидел двух мокрых индейцев, остолбенело глядевших то на меня, то на своих недвижимых товарищей. Впоследствии Олд Шурхэнд объяснил мне, что стражу на острове сменяли каждые три часа, очередная пара часовых прибыла вплавь, а прежние тем же путем возвращались в лагерь. Произошло непредвиденное — наш визит совпал с моментом смены караула.

Мое замешательство длилось не больше секунды. Бросившись к ближайшему индейцу, я схватил его за горло и опрокинул на землю ударом кулака. Но в тот миг, когда я повернулся ко второму команчу, он пришел в себя, отпрянул и пустился наутек, отчаянно вопя, словно за ним гнались черти. С разбега кинувшись в озеро, он поплыл к лагерю, даже в воде не переставая громко звать на помощь.

Нельзя было терять ни секунды. Подскочив к Шурхэнду, я поспешно разрезал его путы. Оказывается, он был не только связан по рукам и ногам, но и растянут между двумя толстыми кольями, вкопанными в землю.

— Вы можете двигаться, сэр? — спросил я, пока он осторожно поднимался на ноги. — Говорите скорее, прошу вас!

Я видел его впервые, но сейчас не было времени разглядывать нового знакомого. Он потянулся всем своим могучим телом, потом нагнулся, взял нож у одного из оглушенных индейцев, и ответил так спокойно, как будто мы с ним беседовали, сидя где-нибудь у горящего камина, в уюте и безопасности:

— Я смогу все, что вы потребуете от меня, сэр.

— И плыть тоже?

— Конечно. Куда?

— На тот берег озера. Там нас ждут мои спутники.

— Годится. Но давайте не будем откладывать это дело. Индейцы нагрянут сюда с минуты на минуту.

И правда, в лагере команчей уже поднялся дикий шум. Невозможно даже описать ту невероятную смесь воинственных криков, злобного рева и растерянных возгласов, которая доносилась до наших ушей. Вскоре эта какофония сменилась громким плеском — команчи прыгали в воду и плыли к острову, чтобы расправиться с врагами. Надо немедленно удирать. Но куда делся Олд Уоббл?

— Мистер Каттер! — позвал я, с трудом перекрикивая вопли разгневанных индейцев. — Мистер Каттер, где вы?

Шурхэнд уже стоял на берегу, поглядывая на приближающихся противников. На мои выкрики он обернулся и спросил:

— Каттер? Вы имеете в виду Олд Уоббла?

— Да. Мы приплыли сюда вместе, чтобы спасти вас, но потом он куда-то исчез.

— А другие белые с вами были?

— Нет.

— Ну, тогда не тревожьтесь. Я знаю старика; он всегда делает все по-своему.

— Но он погибнет!

— Не волнуйтесь! Этот старый пройдоха перехитрит самого дьявола. Будьте уверены — сейчас он в большей безопасности, чем мы с вами. Давайте-ка убираться отсюда. Все индейцы уже в воде, а плавают они хорошо. Живее, нам нельзя мешкать!

Он схватил меня за руку и потащил с поляны, к линии прибрежных кустов. Действительно, картина открывалась впечатляющая. Все пространство между островом и ближним берегом озера было усеяно блестящими от воды черноволосыми головами, а воздух звенел от устрашающих воплей из десятков глоток. Тех, кто вырвался вперед, отделяло от нас меньше пятидесяти ярдов, и раздумывать было уже некогда.

— Вы правы, — сказал я. — В воду! Следуйте за мной, и как можно быстрее.

Мы бросились в озеро и поплыли, стараясь делать сравнительно редкие, но мощные толчки — так поступает каждый умелый пловец, когда ему нужно поберечь силы. Индейцы нас заметили, и многоголосый вой усилился. Началось состязание — кто первым догонит добычу.

За себя я не волновался, зная, что могу дать сто очков вперед любому из них. Но Шурхэнд! Вестмен и знаменитый охотник, он был великолепным пловцом — в этом я уже успел убедиться. Однако дни, проведенные в плену, в вынужденной неподвижности, да еще с перетянутыми щиколотками и запястьями, не могли не сказаться на его состоянии. Пока что он держался отлично — плыл ровно и быстро, умело распределяя нагрузку на руки и на ноги. Я было уже успокоился, но вдруг заметил, что его движения потеряли прежнюю уверенность.

— Вы устали, сэр? — спросил я, отфыркиваясь.

— Нет, — ответил Шурхэнд, — но у меня, кажется, начинают неметь конечности. Все тело словно чужое.

— Понятно. Это из-за веревок. До берега дотянете?

— Надеюсь. Будь я в хорошей форме, меня не догнал бы ни один индеец, но когда так долго лежишь зашнурованным, кровь застаивается в жилах и утверждать наверняка, что дотяну, не берусь.

Вскоре у него начало сводить мышцы рук. Судорога — самый коварный враг пловца, а в нашем положении она означала бы верную гибель.

— Ложитесь на спину, — предложил я. — Дайте отдых рукам, двигайте только ногами.

Шурхэнд последовал моему совету. Это принесло ему некоторое облегчение, но скорость наша тут же упала вдвое. Я тоже перевернулся на спину, чтобы видеть преследователей. Все они были хорошо видны, хотя и растянулись на большое расстояние, так что половина озера прямо-таки кишмя кишела разъяренными команчами. Самый проворный вырвался далеко вперед, и от нас его отделяло метров семьдесят.

Шурхэнд поглядел в их сторону и сказал:

— Так не пойдет, нам нужно прибавить ходу. Ну-ка, попробую снова…

Он поплыл своим обычным стилем, но через минуту признался:

— Не могу, руки отказывают. Плывите дальше, сэр, а я остаюсь.

— Как это остаетесь? — опешил я. — И не думайте! Хотите пустить насмарку все мои труды? Ложитесь поперек, мне на спину, и я вас отлично довезу.

— Но я тяжел!

— Только не для меня.

— Бросьте. Получится слишком медленно, и команчи схватят нас обоих.

— Нет уж, придется им потерпеть. Прошу вас!

Но уговорить Олд Шурхэнда оказалось не так-то просто. В конце концов, после просьб и уговоров, он уступил и позволил мне взять его на буксир. Плавание возобновилось, но, конечно, плыли мы теперь гораздо медленнее, чем было необходимо в такой ситуации. А индеец все приближался, не выказывая ни малейших признаков утомления, и было ясно, что он скоро нас догонит. Время от времени, на фоне далеких лагерных огней, я видел его силуэт над темной гладью озера. Глазам этого индейца можно было позавидовать — он ни разу не потерял нас из виду в кромешном мраке. Но ведь его товарищи остались далеко позади.

Мы проделали уже три четверти пути, когда отважный команч, находившийся в тот момент метрах в двадцати, издал громкий боевой клич.

— Он догоняет! — заметил Олд Шурхэнд. — Это все из-за меня. Вы замечательный пловец, но тащить на себе такой груз было бы не под силу и великану.

— Чепуха! Несет вас вода — точнее говоря, нас обоих. Что же до индейца, то его я нисколько не опасаюсь.

— Я тоже, — отозвался Олд Шурхэнд. — Если он нападет, ему не поздоровится. У меня нож, и к рукам понемногу возвращается чувствительность.

— О нет. Предоставьте его мне. Все-таки я не был связан последние сутки.

— Хотите убить его? Честно говоря, я предпочел бы не проливать кровь, если в этом не будет суровой необходимости.

— Совершенно с вами согласен. Но я имею в виду совсем не кровопролитие. Я просто тресну его по голове и прихвачу с собой на берег в качестве трофея.

— А вы справитесь с ним? Мне известен лишь один человек, способный на такое дело, — вестмен по имени Олд Шеттерхэнд. Я, например, не сумею оглушить индейца первым же ударом, хоть на силу и не жалуюсь.

— Тут нужна не только сила, но и умение. Ну как, сможете вы пару минут продержаться на плаву?

— О да, конечно! Вероятно, смогу даже плыть!

— Вероятно! И собирались вступить в схватку со здоровенным индейцем? Да, Шурхэнд остается Шурхэндом.

— Я вижу, сэр, вам хорошо знакомо мое имя. Позволено ли мне узнать ваше?

— А я сейчас покажу вам, как меня зовут. Но сначала попробуйте поплыть.

Опыт удался — руки уже его слушались, кровообращение восстановилось. Это было, наверное, очень занятное зрелище: двое белых людей преспокойно беседуют посреди озера, ночью, под звездным небом, не обращая внимания на толпу завывающих команчей, которые изо всех сил стараются их догнать. Последние минуты, разговаривая, мы почти не двигались с места, и наш преследователь быстро сокращал разрыв. Мы вновь услышали пронзительный боевой клич.

— Итак, сэр, доверьте его моим заботам. Отдыхайте и наблюдайте, если угодно, — сказал я и, повернувшись, поплыл навстречу индейцу.

Увидев, что враг переходит в контратаку, он на мгновение остановился и крикнул:

— Я — Вупа-Умуги, вождь команчей. Мой нож напьется кровью двух белых собак! — И над водой блеснуло длинное лезвие.

Ах, вот кто это! Какая удача. До сих пор темнота не давала мне разглядеть его черты.

— Я — Олд Шеттерхэнд, — отозвался я. — Тот самый, который от тебя не уйдет. Поймай меня, попробуй!

— Олд Шеттерхэнд! — Шурхэнд и команч выкрикнули эти слова в одну и ту же секунду с одинаковым изумлением. Впрочем, индеец тут же прибавил:

— Сейчас ты сдохнешь, шелудивый койот!

И он нырнул. Расчет вождя был ясен, но я не собирался ждать, пока он приблизится и, неожиданно всплыв сзади или сбоку, нанесет мне смертельный удар ножом. Поэтому я поступил точно так же — нырнул, причем постарался уйти на большую глубину, чем мой противник. Чистая вода, подобно бриллианту, обладает свойством захватывать и сохранять дневной свет, что позволяет опытному ныряльщику, находясь у самого дна, видеть предметы столь же отчетливо, как на воздухе. Этот эффект особенно заметен вечером или ночью. Итак, я опустился на пять-шесть ярдов и глянул вверх. Ага, вот и вождь. Он плыл недалеко от поверхности, заранее отведя руку с ножом для мгновенного удара. Меня он не разглядел, и я рванулся вперед, так что вынырнули мы одновременно. Я находился чуть позади, и мой кулак тут же обрушился на его голову. Вождь обмяк, выронив нож, и я схватил его за волосы, чтобы он не утонул.

— Действительно, Шеттерхэнд! Доказательство вполне убедительное! [24] — смеясь, выкрикнул Олд Шурхэнд, когда я поплыл к нему, таща за собой оглушенного индейца.

— Да, сэр, это я. Извините, что представляюсь вам в необычайной обстановке и не совсем так, как принято в порядочном обществе.

— Ну, эта оплошность допущена с обеих сторон, — с улыбкой промолвил Шурхэнд. — Но вы не поверите, сэр, до чего я рад и…

— И так далее и тому подобное, — прервал я его, наперекор всем правилам хорошего тона. — Простите, сэр, но сейчас нам не до обмена любезностями. Поболтаем утром. А пока мне было бы приятнее всего узнать, что вы уже можете владеть руками.

— Кажется, еще не совсем.

— А вы попробуйте понемножку! Сами видите — вождь что-то разленился, и мне придется везти его на себе. Ну, поплыли!

И произошла удивительная вещь — Шурхэнд сумел двигаться без посторонней помощи! Сейчас, когда уже не требовалось чрезмерное напряжение, мускулы больше не отказывались служить телу, кровообращение в конечностях бывшего пленника восстановилось, и судороги не повторялись. Мы плыли не спеша и без приключений достигли берега. Здесь вождь — он все еще не пришел в сознание — был незамедлительно связан. Нас окружили друзья.

Предприятие вполне удалось — я освободил Олд Шурхэнда и взял в плен предводителя команчей. Но радость моя была омрачена потерей Олд Уоббла. Где он, что с ним?

Шурхэнд наотрез отказывался верить в его смерть.

Он говорил:

— Вам следовало бы получше узнать старика, джентльмены, прежде чем начинать его оплакивать. Такого проныру не погубят ни огонь, ни вода, и пуля для него еще не отлита. Держу пари, он сидит сейчас где-нибудь в укромном месте и посмеивается над нашими страхами. Свет не видывал другого подобного хитреца; он уцелеет и среди извержения вулкана, да при этом еще бифштекс себе на ужин поджарит! Ничуть не удивлюсь, если он сейчас объявится, и не один, а с какой-нибудь добычей.

— Если только он сам не стал ею, — резко ответил я. Равнодушие Олд Шурхэнда к судьбе старика удивляло и раздражало меня.

— Ну, если он попал в плен, проблемы не будет. Обменяем его на вождя.

— Так вы не собираетесь казнить индейца? — осведомился я, вспомнив эпизод с Паркером.

— Боже упаси! Изображать палача — не мое хобби. Лично мне благодарить его не за что, но если со стариком не случилось ничего плохого, то и вождя, думаю, следует отпустить.

— Совершенно согласен с вами, сэр. Но смотрите, сюда спешат наши краснокожие друзья!

Большинство команчей давно прекратило преследование и вернулось в своей лагерь, но некоторые, самые упорные, решили плыть до конца. Сейчас они были уже недалеко от берега, и на черном зеркале озера отчетливо вырисовывались их головы. Но теперь положение изменилось, и убедить в этом индейцев оказалось совсем нетрудно. После пары предупредительных залпов им не осталось ничего другого, как лечь на обратный курс. Враг был отбит, и спутники наперебой начали осаждать меня вопросами о приключениях на острове и во время обратного пути. Пришлось рассказывать, хотя на душе у меня было скверно.

Но прежде, чем я добрался до конца, наше внимание привлек громкий шорох и топот в зарослях. Казалось, там пробирается какое-то крупное животное или даже несколько. Мы замерли, прислушиваясь, и тут в предрассветном сумраке раздался знакомый насмешливый голос:

— Пригнись-ка пониже, краснокожий, а то ветки оставят тебя без носа, ясное дело!

— Ну вот и Олд Уоббл, — спокойно заметил Олд Шурхэнд. — Видите, джентльмены, я был прав. Посмотрим, сбылось ли мое пророчество полностью.

Мы вскочили на ноги. Кусты раздвинулись, и появился живой и невредимый Уоббл, ведущий под уздцы лошадь с сидящим на ней связанным индейцем. Еще две лошади шли следом, тяжело нагруженные объемистыми мешками и вьюками. Целый караван!

— Вот я и вернулся! — приветствовал нас Уоббл. — Да заодно и прихватил кое-что, для нас нелишнее. О, вы уже здесь, мистер Шурхэнд! Сердечно рад вас видеть. Я так и думал, что мистер Шеттерхэнд сумеет освободить вас и без моей помощи.

— Где вы пропадали, мистер Каттер? — спросил я, стараясь говорить строгим тоном. — Мы так беспокоились о вас!

— Беспокоились? Обо мне? Желал бы я знать, какая беда может случиться с Фредом Каттером! Слава Богу, я сам могу позаботиться о себе, да и не только о себе, как вы сейчас увидите.

— Но на острове вас не было!

— Конечно, нет. Я и думать забыл про остров.

— Это почему же?

— Честно говоря, мистер Шеттерхэнд, я был просто ослом. Думал, что чудо как хорошо плаваю и ныряю; но как поглядел на вас, то понял, что ошибался. Дорогу в один конец я с грехом пополам выдержал, но плыть обратно! Снова терять штаны, да еще когда тебя настигают индейцы! Нет, решил я, это не по мне. Уж если тонуть, так хоть с целой шкурой. В общем, когда вы нырнули, я остался висеть под плотом, предоставив события их естественному ходу. Вскоре поднялся невероятный крик, и команчи с того берега посыпались в озеро, как желуди с дуба, так что плот закачало на волнах. Лагерь мигом опустел; в погоне за вами приняли участие даже табунщики. Но за лошадьми надо присматривать, иначе они разбегутся. Это дело поручили вон тому парню. Я тихонько подгреб к берегу, выполз из-под моего плавучего шалаша, подкрался к бедолаге-краснокожему и треснул его по макушке. Он сразу «прилег отдохнуть», даже не спросив у меня разрешения. Я связал его, а потом вспомнил, что нам не мешало бы запастись провиантом, раз мы с вами хотим отправиться — ах да, молчу, молчу… В общем, сбегал я на пастбище, изловил трех крепких лошадок — одну для пленника, двух для поклажи. Кстати и седла рядом нашлись. Я торопился и даже побаивался, что не успею закончить дело до возвращения хозяев, но все обошлось. Набил вьюки сушеным мясом, и в путь! Когда участники неудачной погони за мистером Шеттерхэндом начали вылезать на берег, мы были уже далеко. И вот я опять вместе с вами, джентльмены. Как распорядиться добытым мясом, я знаю и даже могу поделиться своими мыслями. Ну а что до этого парня, то о его дальнейшей судьбе пусть поломает голову кто-нибудь другой; я — пас.

— Отпустим его завтра на все четыре стороны, — предложил Олд Шурхэнд.

— Ничего не имею против. Сюда он приехал верхом, но обратно пусть добирается на своих двоих! О, да вот и его доблестный вождь! А он здесь как очутился?

— Его взял в плен мистер Шеттерхэнд, — ответил Сэм Паркер.

— На острове?

— Нет, на озере, прямо в воде.

— Итак, морская битва. Потом расскажете мне, как происходило это сражение. Его вы тоже собираетесь отпустить, мистер Шеттерхэнд?

— Да.

— Жаль! Ему куда больше пристало бы висеть на суку, чем ходить по земле. Во всяком случае, освобождайте его не прежде, чем команчи вернут оружие мистера Шурхэнда и все прочие вещи, которые успели у него отобрать. Так-то, сэр! Я никогда не был другом индейцев. По мне, так ни один краснокожий не годится ни на что путное. А когда относишься к ним по-хорошему, они считают это признаком слабости. Если бы этот команч потонул в озере вместе с сотней своих головорезов, то все остальное человечество только выиграло бы, this is clear!

Глава II В ОАЗИСЕ

Эта пустыня раскинулась между Индейской территорией [25] и штатами американского Юго-Запада — Техасом, Аризоной и Нью-Мексико. Со всех сторон ее замыкают горные системы: Сьерра-Мадре, Сьерра-Гвадалупе, Озарк и Гуальпе. Где-то там, высоко в горах, берут начало большие реки — Рио-Пекос, Колорадо, Ред-Ривер, Брасос и Тринидад, но их воды обходят стороной огромную песчаную чащу, прозванную «Сахарой Соединенных Штатов».

Бескрайние равнины раскаленного песка чередуются здесь с нагромождениями голых скал, на которых не в силах укорениться даже самые выносливые и неприхотливые растения. Нигде — ни деревца, ни былинки, лишь камень да песок. Испепеляющий дневной зной резко, почти без сумерек, сменяется холодной ночью. Пейзаж не разнообразят ни барханы, ни русла высохших рек, и ни один колодец не манит путника живительной влагой. Всюду, куда ни кинь взгляд, однообразная, выжженная равнина, и единственный признак жизни, словно ненароком забытый природой в этом царстве смерти, — редкие, усеянные колючками пучки бизоньей травы, в которых и не сразу распознаешь живое растение. Недвижные, серые, без намека на листву, они не радуют глаз. Иногда в самых неожиданных местах попадаются кактусы — поодиночке или целыми группами. Выглядят они более привлекательно, но горе лошади, чей всадник будет столь неосторожен, что в поисках тени направит ее в эти заросли! Почти невидимые острые иглы, тонкие, как волос, и твердые, как сталь, уже через несколько минут изранят ноги несчастного животного так, что после этого владельцу останется только пристрелить внезапно охромевшую лошадь или бросить ее умирать от жажды под палящими лучами солнца.

Но все же находились и находятся люди, которые осмеливаются пересекать эти наводящие ужас места. Здесь не встретишь никаких дорог — ни на север, к Санта-Фе и Форт-Юниону, ни через горы к Эль-Пасо или вниз, на юг, к прериям и лесам Техаса. Впрочем, «дорога» в этой пустыне означает совсем не то, что привык понимать под этим словом европеец или уроженец восточных штатов. Это просто тропа, проложенная в песках безвестными путниками — золотоискателями, охотниками, индейцами. Временами она раздваивается, петляет, становится то уже, то шире; иногда на ней заметны следы колес — значит, здесь проезжали фургоны переселенцев или какого-нибудь отважного торговца, не побоявшегося рискнуть своими товарами (рисковать собственной жизнью — дело на Западе слишком обычное, чтобы о нем стоило говорить). В зависимости от конечной цели путешествия каждый волен уклониться от основного пути, ориентируясь по каким-то известным лишь ему признакам и приметам. А чтобы сделать тот или иной удобный маршрут всеобщим достоянием, было принято негласное правило — обозначать его колышками, вбитыми через определенные промежутки в твердую, как камень, землю.

Но все же пустыня собирает богатый урожай жертв. Число их, в пересчете на квадратную милю, намного превышает соответствующие показатели для африканской Сахары или великих азиатских пустынь — Гоби и Такла-Макан. Выбеленные солнцем скелеты людей и животных, остатки фургонов, упряжи и прочего снаряжения раскиданы вдоль дорог, являя собой наглядную летопись разыгравшихся здесь трагедий. А в бездонной синеве неба парят стервятники. За много десятков миль замечают они любое движение на земле и терпеливо следуют за каждым живым существом в твердой уверенности, что рано или поздно оно непременно станет их добычей.

Эту пустыню именуют по-разному, но наиболее употребительны два названия — английское Стэйкед-Плейнз и испанское Льяно-Эстакадо. Оба они обязаны своим возникновением тем самым колышкам, которые указывают человеку путь среди бескрайних песчаных просторов [26].

Примерно так писал я в одной из моих прежних книг, задавшись целью показать суровый нрав пустыни Льяно-Эстакадо. Но оказалось, что я ошибся, утверждая, будто вся эта пустыня состоит лишь сплошь из камня и песка. В самом центре ее имелся небольшой оазис, находившийся в единоличном владении Кровавого Лиса — человека, о котором сообщалось в найденной мною записке Виннету.

Кровавый Лис… Само имя — свидетельство необычной судьбы. Он был еще ребенком, когда очутился в пустыне вместе с караваном переселенцев. Вскоре на караван напали бандиты, они перебили всех, в том числе и родителей нашего героя. Через несколько часов к месту побоища подъехал некий скотовод по имени Хельмерс — проследив за поведением грифов, он заподозрил неладное. Среди множества трупов ему попался на глаза окровавленный мальчик. На голове у него была глубокая рана, но он еще подавал признаки жизни. Хельмерс, как умел, перевязал раненого и отвез его на свое ранчо.

Хороший уход спас ребенка, но пережитое потрясение не прошло для него бесследно. Мальчик начисто забыл все, что знал до момента нападения. Даже собственное имя изгладилось из его памяти. Но в первые дни, когда к нему еще не вернулось сознание, он часто в бреду произносил слово «Фокс». Хельмерс решил, что несчастный ребенок зовет своих погибших родителей, а Фокс [27] — его фамилия. Так малыша стали звать. А обстоятельства их встречи закрепили за найденышем кличку «Кровавый». Скоро эти два слова соединились в одно прозвище — «Кровавый Лис».

Мальчик постепенно окреп и начал быстро развиваться, хотя вся его прошлая жизнь оставалась для него тайной за семью печатями. Однако он хорошо помнил момент нападения бандитов, помнил и человека, нанесшего ему роковой удар, и мог точно описать его внешность. Но вспомнить какое-нибудь более раннее событие или объяснить, откуда он знает фамилию Фокс, сирота не мог, сколько ни старался. Впрочем, Хельмерс и не прилагал особых усилий к тому, чтобы выяснить, каково происхождение своего питомца. Куда больше забот ему доставлял упрямый нрав мальчика. Его так и не удалось приучить к оседлой жизни. Ранчо Хельмерса располагалось у северной границы Льяно-Эстакадо, и с того дня, как маленький Фокс научился держаться в седле, он начал совершать вылазки в пустыню, каждый раз забираясь все дальше и дальше. Фермерское хозяйство его нисколько не интересовало, и никакие уговоры не действовали. Однажды, когда мальчик вернулся с очередной чересчур затянувшейся экскурсии, приемный отец рассердился не на шутку. Но его гнев нисколько не испугал Кровавого Лиса: глядя прямо в глаза Хельмерсу, он произнес:

— Всех моих родных убили «стервятники Льяно», и я должен отомстить им. Я истреблю их всех, до последнего, а для этого мне нужно знать пустыню.

В голосе подростка звучала такая решимость, что Хельмерс не нашел слов для возражения. Подумав, он рассудил за благо не препятствовать желанию «лисенка», а воспитать из него мужчину, действительно способного постоять за себя и внушать уважение к себе даже «стервятникам». С этих пор Кровавый Лис получил полную свободу действий, мог уходить, куда ему вздумается, и приходить, когда захочет. Его искусство в обращении с конем и оружием возрастало день ото дня и со временем достигло таких высот, что он удостоился похвалы самого Виннету (об их знакомстве я еще расскажу). Говорил Лис мало, поскольку из-за потери памяти был вынужден заново осваивать обыкновенную речь. Это вызывало удивление, однако немецкий язык давался ему даже легче, чем английский. Хельмерс, уроженец Германии, сразу отметил эту особенность, проливавшую некоторый свет на происхождение мальчика.

Но кто такие «стервятники Льяно-Эстакадо»? Гораздо чаще этот сброд определяли другим, более прозаическим словом «стрелочники». Как я уже говорил, дороги в пустыне издавна отмечались небольшими колышками — благодаря им даже неопытный путник мог определить верное направление и, по крайней мере, избегал опасности заблудиться в безводных песках. Но по дорогам ездят разные люди, в том числе и те, кто не в ладу с законом. Личности подобного сорта давно облюбовали эти края, поскольку здесь можно было не опасаться встречи с представителями власти. Немало осужденных преступников бежало сюда и из восточных штатов. Терять им было нечего, единственным средством существования для них становился обыкновенный разбой. Пустыня предоставляла для этого все возможности. Оборудовав себе тайные убежища на подступах к Льяно-Эстакадо, бандиты следили за дорогами и всегда могли рассчитывать на легкую добычу в виде путников, отважившихся пересечь пески. Грабили, как правило, уже убитых.

Нередко, чтобы гарантировать успех, один из негодяев нанимался к ничего не подозревающим путешественникам в качестве проводника. При этом он заранее размечал «ложную дорогу» — вбивал в землю несколько новых колышков. Взяв неверное направление, несчастные путешественники вскоре попадали в засаду или просто погибали от жажды, заблудившись в пустыне. В обоих случаях все их имущество доставалось бандитам. Этот нехитрый прием стоил жизни сотням людей, а «стервятники Льяно» получили благодаря ему новое прозвище — «стрелочники».

Истребление каравана, в котором находились родители Кровавого Лиса, также было делом рук «стрелочников». А поскольку память мальчика сохранила картины последних страшных минут, когда один за другим были перебиты все его родные и друзья, легко понять ту неугасимую ненависть к убийцам, которая завладела им и определяла отныне ход его жизни.

Изо дня в день рыскал он по пустыне, изучив ее вдоль и поперек. Ему был знаком каждый камень, он знал наперечет все опасности, подстерегающие человека в этих суровых краях. Но главным достижением Лиса стало открытие оазиса в самом сердце Льяно-Эстакадо. Этот маленький островок зелени среди безводных песков был для юноши куда более ценным приобретением, чем сотня вооруженных союзников.

Он сохранил свою находку в тайне, не сказав ни слова даже Хельмерсу. Со временем Кровавый Лис построил в оазисе, возле ручья, небольшую хижину. Уже через полгода стены ее сплошь заплели вьюнки, укрыв от случайных взглядов жилье сироты. Он ловил мустангов, приручал их и объезжал здесь же, на своем «ранчо». А поскольку вокруг расстилалась пустыня, можно было не бояться, что табун разбежится в отсутствие хозяина. Теперь у Лиса всегда имелась возможность, проскакав несколько десятков миль среди раскаленных песков, пересесть на свежую лошадь. Оазис дал ему такие возможности, о каких никто другой не мог и мечтать. В хижине хранились патроны, продовольствие, седла, упряжь и всякое иное снаряжение, которое может понадобиться в дальней дороге или в бою. В конце концов Фокс все же решил, что не годится надолго оставлять дом и лошадей без присмотра, и начал искать кого-нибудь, кто согласился бы ему помогать и кому он сам мог бы без опасений доверить свою тайну.

Его выбор пал на одну старую негритянку. Они знали друг друга уже давно. Санна хорошо помнила тот день, когда Хельмерс привез из пустыни окровавленного ребенка.

Впоследствии она очень привязалась к сироте, а жизнь в полном одиночестве была ей не в диковинку. Выслушав Лиса, Санна без колебаний переселилась в оазис — вести хозяйство своего любимца. Глядя на него, она вспоминала собственного сына, с которым ее разлучили много лет назад.

В молодости Санна, одна из тысяч чернокожих рабынь, гнула спину на хлопковых плантациях в штате Теннесси. Рядом с нею был и ее маленький Боб. Но бессердечный хозяин продал парнишку какому-то заезжему работорговцу, а спустя несколько лет такая же участь постигла и мать. Пережив много тяжелого и страшного, Санна уже под старость получила свободу. Но мысль о сыне не покидала ее ни днем, ни ночью, и она поклялась, что не умрет, пока не увидит его.

Небо услышало ее молитвы. Когда мы прибыли к окраинам Льяно-Эстакадо, в нашей компании находился один человек, которого всюду сопровождал преданный слуга — молодой негр по имени Боб. Прежде он был рабом, но, даже став свободным, не захотел покидать своего хозяина. И вот, ко всеобщему изумлению, оказалось, что этот высоченный парень и есть ее дорогой малыш, разлуку с которым Санна оплакивала столько лет. С этого момента они уже не расставались.

Но вернемся к Кровавому Лису. Поселив негритянку в оазисе среди песков, он смог приступить к осуществлению своего давнего плана. Теперь юноша все реже появлялся в доме Хельмерса. Когда же он приезжал на ранчо, приемный отец неизменно сообщал ему очередную новость о смерти одного из «стрелочников». С некоторых пор в округе то тут, то там начали находить трупы людей, не принадлежавших к числу местных жителей. А содержимое их карманов неопровержимо доказывало, что убитые промышляли грабежом. Человеческих следов поблизости, как правило, не было, но смерть, настигавшая бандитов, являлась к ним всегда в одном и том же обличье. Пулевое отверстие точно посреди лба стало как бы визитной карточкой таинственного истребителя «стрелочников», и по этой метке можно было, не вдаваясь в дальнейшие изыскания, определить род занятий покойника. Но кто этот неумолимый и неуловимый мститель, откуда он взялся и где скрывается — не знала ни одна живая душа. Как ни странно, не догадывался об этом и Хельмерс.

А слухи все множились. Уже появились люди, которым довелось видеть неведомого снайпера — правда, лишь издали. К примеру, сегодня какой-нибудь бродячий торговец замечал одинокого всадника у южной границы Льяно-Эстакадо. Промелькнув с быстротой молнии, он исчезал среди песчаных холмов, а часом позже, двигаясь в том же направлении, торговец натыкался на труп бандита с аккуратной дырочкой во лбу. Назавтра треск винтовочного выстрела слышала группа путешественников на восточной окраине пустыни. И снова одинокий всадник, на миг показавшись на горизонте, таял в знойном мареве подобно призраку, оставив по себе зримый след в виде очередного мертвого «стрелочника». А однажды двое работников с ранчо Хельмерса заблудились и были вынуждены заночевать в пустыне. Среди ночи их разбудил стук копыт, и в свете луны показался всадник. Он пронесся мимо лагеря, словно не замечая его, и скрылся во мраке. Все эти истории, наслаиваясь одна на другую, наполняли сердца суеверным страхом. Поговаривали, что неуловимый стрелок — вообще не человек, а карающий ангел или сам дух мести, обыкновенному смертному было бы не под силу появляться почти одновременно в разных концах пустыни, безошибочно отличать бандитов от честных людей и с легкостью расправляться с ними.

Для «стрелочников» наступили поистине черные дни. Они уже не отваживались показываться в одиночку и если все-таки покидали свои притоны, то лишь целыми отрядами, человек по двадцать, а то и больше. У них возникала некоторая иллюзия безопасности. Ну, а на практике… Чаще всего было так: шайка рыцарей большой дороги останавливалась где-нибудь в тени скалы — может быть, собираясь устроить засаду, а может, отдохнуть или просто переговорить друг с другом. Кругом — ни души, лишь высоко в небе кружат стервятники. Вдруг тишину пустыни разрывают два выстрела, и двое разбойников, выронив поводья, валятся наземь с простреленными головами. Удаляющийся стук копыт за далеким холмом — и невидимый стрелок скрылся, предоставив уцелевшим бандитам посылать во все стороны одинаково бесполезные пули и проклятия.

Так вот обстояли дела к тому моменту, когда мы, одиннадцать человек, прибыли на окраину Льяно и расположились передохнуть на ранчо Хельмерса. Он сообщил, что незадолго до нас здесь прошел караван переселенцев; часть из них отстала, а теперь собирается догонять своих товарищей. Но люди, на которых указал Хельмерс, показались мне довольно подозрительными личностями. Незаметно изучив следы, я убедился, что пришельцы лгут — они пришли сюда не вместе с караваном. Похоже, новичкам грозит беда: их преследуют «стрелочники», один из которых уже нанялся в караван в качестве проводника. Я в нескольких словах обрисовал положение моим друзьям, и мы немедленно двинулись в путь, чтобы предотвратить нападение.

А в это же время на другом конце пустыни мой приятель Виннету повстречался с отрядом команчей. Недавно племена заключили мир — так бывало уже не раз, но, как правило, мир воцарялся ненадолго. Воины рассказали ему, что едут навстречу своему вождю, которому угрожает опасность быть перехваченным и убитым бледнолицыми собаками — «стрелочниками». Виннету не сомневался, что я прочитал его записку и спешу на помощь Кровавому Лису, следовательно, мой путь идет через пески Льяно-Эстакадо, где я могу столкнуться с бандитами. Виннету забеспокоился и решил не ждать, а присоединиться к команчам, надеясь найти меня до того, как я углублюсь в пустыню. Те очень обрадовались его предложению, присутствие в отряде вождя и лучшего воина племени апачей было совсем нелишним, учитывая возможность стычки с бандой «стервятников Льяно».

Давно уже пустыня не знала такого скопления людей — ведь в глубь песков практически одновременно двигались четыре группы всадников. Первыми ехали переселенцы с предателем-проводником, они держали путь на юг. За ними, но по разным дорогам, спешили и друзья, и враги — наш отряд и шайка «стрелочников». А с запада мчались команчи и Виннету. Впрочем, сразу упомяну, что индейцы опоздали. Как выяснилось впоследствии, их вождь к тому времени был уже мертв.

Разумеется, Кровавый Лис не захотел остаться в стороне от назревающих событий. Мы находились примерно в десятке миль от его оазиса (о существовании которого и не подозревали), когда увидели молодого человека на взмыленном коне. Там и состоялось наше знакомство. Природная сметка и талант следопыта помогли юноше разобраться, что за гости останавливались на ранчо его приемного отца, и он, как и мы, помчался за караваном, желая предостеречь путешественников. Но он сбился с пути и едва не попал в лапы к «стрелочникам». На этот раз в роли дичи оказался сам Кровавый Лис, и его спасла только резвость и выносливость коня. Уходя от погони, он наткнулся на нас и, конечно, присоединился к нашему отряду. Дальше мы поехали вместе, но, как ни спешили, догнали переселенцев лишь через три часа бешеной скачки, когда уж совсем стемнело.

Мы успели вовремя. Проводник тайком пробуравил все бочонки с водой и сбежал, и люди, и животные изнемогали от жажды. Не в силах продолжать путь, переселенцы составили свои фургоны четырехугольником и остановились на ночлег. Настроение у всех было отвратительное.

Тем временем Виннету сумел подобраться вплотную к лагерю «стрелочников». Те, конечно, соблюдали все меры предосторожности и даже не разводили огня, но где им было тягаться с моим другом, лучшим следопытом на свете! Апач подкрался к ним как раз в тот момент, когда бандиты слушали рассказ своего сообщника — того, который изображал проводника. Узнав, что к каравану присоединились еще люди, «стрелочники» только обрадовались — чем больше жертв, тем богаче добыча. Они решили напасть рано утром, с первыми проблесками зари.

Собрав необходимые сведения, Виннету возвратился к команчам и без особого труда уговорил их временно объединиться с бледнолицыми для отпора общему врагу. В итоге еще до полуночи к лагерю переселенцев подъехал отряд меднокожих воинов, что увеличило наши силы почти вдвое. Но как описать мою радость при виде Виннету! Во-первых, я был к нему очень привязан, а во-вторых, понимал, что он один стоит сотни человек, будь то белые или индейцы.

Перед рассветом мы уже лежали за фургонами, заняв круговую оборону. Скоро появились «стрелочники». Их было тридцать пять человек — целый отряд. Впрочем, меньшей компанией они нигде и не появлялись из страха перед «духом мести Льяно-Эстакадо». Но сейчас они рассчитывали на легкую поживу, и наш первый залп, сделанный с дистанции в полсотни шагов, произвел на них ошеломляющее действие. Банда головорезов вмиг превратилась в жалкую кучку вопящих, обезумевших от ужаса трусов. Убитые и тяжелораненые повалились на землю. Лошади ржали, становясь на дыбы, а те, что остались без седоков, носились галопом взад-вперед, увеличивая сумятицу. Но вот пыль рассеялась, и мы увидели, что, нахлестывая лошадей, уцелевшие бандиты стремглав помчались на юг. Итак, враг даже не принял боя и позорно капитулировал. Через мгновение мы уже сидели в седлах, и началась погоня. Никому из «стрелочников» не удалось уйти от возмездия, все они, один за другим, пали под нашими пулями. Последний разбойник нашел свою смерть после довольно долгого преследования, это был главарь шайки, и ему принадлежала самая резвая лошадь. Волею случая он поскакал в сторону оазиса и даже успел достигнуть его. Там, среди деревьев, лошадь споткнулась и упала вместе с всадником. Он сломал шею, а мы, подъехав поближе, узнали в мертвеце знаменитого преступника по прозвищу Проныра-Лис. Глянув ему в лицо, Кровавый Лис пришел в неописуемое волнение — перед ним лежал тот самый человек, который когда-то убил его родителей и нанес ему самому рану, едва не ставшую причиной смерти, черты убийцы навсегда запечатлелись в детской памяти, заслонив все предыдущие воспоминания. Старый Хельмерс ошибся — мальчик, лежа в бреду, не призывал своих близких, а твердил прозвище того, кого он ненавидел и боялся больше всех на свете.

Следующим удивительным событием стала встреча Боба (молодой негр вместе со своим хозяином принимал участие в погоне за бандитами) и старой Санны. Но главное, чем был отмечен этот знаменательный день для нас, конечно, сам оазис — зеленый островок среди моря песка. Просто чудо! Впрочем, я вспомнил, что и раньше некоторые охотники рассказывали, будто в глубине Льяно-Эстакадо есть вода и растительность, но им никто не верил. Я тоже всегда считал выдумками эти истории о цветах и деревьях в середине пустыни, а теперь видел все это собственными глазами.

Убедившись, что оазис — не миф, я понял, как он возник. Известно, что под песками Сахары, над слоем непроницаемых скальных пород, скрываются большие запасы воды, целые подземные озера. Точно так же обстоит дело и здесь, в Америке. Пустыня отделена от Рио-Пекос горной цепью, которую во многих местах перерезают глубокие ущелья. По большинству из них бегут ручьи, но все они исчезают, достигнув сыпучих песков. Исчезают — не значит высыхают, они просто просачиваются вглубь, до самого каменного ложа Льяно-Эстакадо. Скальное основание пустыни не плоское, а имеет небольшой уклон к центру, наподобие гигантской чаши, там и скапливается вода, профильтрованная десятками тонн песка и ставшая после этого кристально чистой. Небольшой ключ, питающийся от этого подземного резервуара, выбивался на поверхность, давая жизнь оазису.

Теперь столь тщательно хранимая тайна Кровавого Лиса была раскрыта, что нисколько его не радовало. Впрочем, он быстро смирился с неизбежным и просил нас только об одном: никому не рассказывать об оазисе. Разумеется, все мы охотно дали такое обещание, хотя подобная мера предосторожности теперь уже не казалась столь необходимой, как прежде. Со «стрелочниками» было покончено, и «дух мести», карающий ангел Льяно-Эстакадо, мог отдохнуть от своей кровавой работы. А если где-то на окраинах пустыни еще и затаилось несколько разбойников, не участвовавших в нападении на караван, то они не скоро решатся высунуть носы из своих нор — в этом я не сомневался.

Путешественники провели в оазисе два дня и, отдохнув и пополнив запасы воды, двинулись дальше. Мы сопровождали их до самой Пекос. Отсюда они направились к равнинам Аризоны, а наш отряд повернул обратно, к Льяно. Станут ли переселенцы рассказывать об оазисе и поверит ли кто-нибудь их словам — предугадать было трудно, оставалось лишь положиться на сдержанность и порядочность этих людей. Ни один из моих спутников не страдал излишней болтливостью. На этот счет я был спокоен.

Но совсем иначе обстояло дело с команчами. Теперь они тоже знали тайну Кровавого Лиса, правда, они вместе с белыми поклялись молчать. Однако сдержат ли индейцы свое обещание? Вот в этом-то я сильно сомневался, понимая, насколько важен оазис для всего племени команчей.

Здесь требуется небольшое пояснение.

Примерно в полусотне миль от места, где мы находились, по ту сторону Пекос, начиналась область, считавшаяся самым опасным районом Дикого Запада. Это была спорная территория, на которую претендовали извечные противники — племена апачей и команчей. Как я уже говорил, состояние войны было для них вполне обычным, дети, едва научившиеся ходить, воспитывались в ненависти к старинному врагу. Время от времени вождям удавалось договориться о мире, но довольно было малейшего предлога, чтобы томагавк войны вновь являлся на свет, и набеги то с той, то с другой стороны продолжались с прежним ожесточением. А отыскать предлог было проще простого: владения обоих племен не имели четких границ, а то и вклинивались друг в друга. Вторжение в чужие охотничьи угодья, будь оно случайным или преднамеренным, считалось вполне достаточным поводом для войны. Имелись, конечно, и сотни иных причин, главной из которых было обоюдное желание перебить врагов до последнего человека. Среди белых поселенцев эта приграничная зона получила прозвание «ножницы», и точнее не скажешь. Здесь постоянно рыскали военные отряды обоих племен, границы то сдвигались, то расходились, подобно невидимым лезвиям, и путник, которого угораздило очутиться между ними, благодарил Бога, если ему удавалось выбраться оттуда живым.

Военные действия, вспыхнув в районе «ножниц», распространялись все дальше, за Пекос, и затихали лишь в Льяно-Эстакадо, куда обыкновенно устремлялись те, кто потерпел неудачу. В этих условиях стратегическая ценность оазиса была очевидной — то племя, которое первым приберет его к рукам, получало великолепную, хорошо укрытую от любопытных взоров базу. Там могли собираться отряды, готовясь к очередному набегу, и туда же можно было отступить в случае поражения, в то время как преследователи повернут обратно, будучи в уверенности, что разбитый враг погибнет от жажды в страшной пустыне. Смогут ли команчи пренебречь такими выгодами ради данного слова? Я в этом сильно сомневался, а потому сообщил о своих подозрениях Кровавому Лису. Он ответил, что доверять команчам было бы глупостью, и добавил:

— Вы правы, сэр, но я сам виноват в случившемся. Мне следовало еще вчера описать вам здешние места, и тогда для вас, наверное, не составило бы труда погнать «стервятников» в другом направлении.

Я согласился, что это было бы самым разумным.

— Поступи я так, про мой оазис узнали бы только вы и больше ни одна живая душа. А теперь гости ко мне могут нагрянуть аж с трех сторон.

— Думаю, вам надо опасаться только команчей.

— И еще апачей!

— Нет. Единственный апач, знающий вашу тайну, — это Виннету.

— Ну и что? Вы полагаете, он будет молчать?

— Конечно, если вы его об этом попросите.

— Попрошу обязательно. А что вы думаете насчет белых?

— Они не выдадут вас. Мои спутники не из болтливых, поверьте.

— Допустим, болтать они не станут. Но все-таки теперь им известно, где находится мой дом, и они могут появиться здесь в любое время. Мне это совсем не нравится.

— Однако вы не слишком гостеприимны!

— Поймите меня правильно, мистер Шеттерхэнд. Я ничего не имею против ваших друзей. Но гостя или его следы может заметить враг. Если ко мне будет приезжать каждый, кому вздумается, тайну не сохранить.

— Да, конечно. Что же, попросим их не только молчать про оазис, но и не обременять вас визитами.

— Пожалуй, так это прозвучит слишком жестоко. Как знать — может, кто-нибудь из ваших друзей однажды снова поедет через пустыню и попадет в трудное положение, например, у него кончится вода. При такой крайности — пусть приезжает, но только в порядке исключения. Вы возьметесь изложить им эти условия, сэр?

— Охотно.

— Ну а что касается лично вас и Виннету, тут другое дело. Заглядывайте ко мне, когда пожелаете, и чем чаще, тем лучше. Ни его, ни вас выследить невозможно, в этом я уверен.

— Благодарю, мы непременно воспользуемся вашей любезностью. Но скажите, что вы станете делать, если нападут команчи?

— Ничего. Не могу же я превратить мою хижину в крепость…

— Да, это было бы трудновато.

— Или нанять десяток-другой вооруженных парней и поселить тут в качестве гарнизона…

— Тоже нереально.

— Значит, остается только одно — предоставить событиям развиваться. Правда, теперь здесь останется Боб. Он поживет с матерью, и ей уже не будет так одиноко, когда я в отъезде. Да и мне не помешал бы помощник. Как вы думаете, сэр, можно ли на него положиться?

— На мой взгляд, вам не сделать лучшего выбора. Боб — преданный, неглупый и достаточно храбрый человек. Он был с нами во время небольшой переделки с сиу, и, хотя его не назовешь первоклассным бойцом, держался он неплохо. А что до обороны оазиса… В общем, вы правы — заранее тут ничего не предпримешь. Будьте поосмотрительней с команчами, вот пока и все. Возможно, они еще не разобрались в результатах нашей битвы со «стрелочниками» и полагают, что была уничтожена только часть бандитов. Если так, то без крайней нужды индейцы предпочтут не появляться в пустыне — по крайней мере, в ближайшие месяцы.

Кровавый Лис кивнул.

— Я и сам надеюсь на это, сэр. Хочется верить, что мы с вами не ошибаемся.

Потом я еще несколько раз наведывался в оазис и убедился, что команчи не доставляют Лису никаких хлопот. Белые — те, кто был посвящен в тайну, — также не нарушали его уединения, и все шло по-старому. Правда, за одним исключением: теперь на дорогах уже не хозяйничали шайки «стервятников Льяно». Некоторое время спустя какой-то осмелевший бандит решил возобновить грабежи, но успел обчистить только двух-трех путешественников. Лис очень скоро выследил его и разделался с ним точно так же, как и с его собратьями по ремеслу. Интересно, что окрестные жители так и остались в неведении относительно «духа мести Льяно-Эстакадо»: бывая в разных компаниях, я не раз слышал о нем самые фантастические истории. А это означало, что мои друзья, да и прочие участники битвы со «стрелочниками», не нарушили слова и сохранили тайну.

Следующие несколько лет я провел вдали от Америки, но частенько вспоминал отважного юношу. Первым моим делом по возвращении в Штаты было разыскать Виннету. От него я узнал, в частности, то, что Кровавый Лис здоров, а команчи за все эти годы даже не появлялись вблизи оазиса. Поохотившись в холмах Блэк-Хилс, мы с Виннету расстались, условившись встретиться через четыре месяца в Сьерра-Мадре. Там, как, наверное, помнят мои читатели, я обнаружил записку вождя, извещавшую, что он отправился предупредить Лиса о грозящем нападении команчей. Разумеется, я очень встревожился.

Что побудило индейцев вспомнить о зеленом островке среди песков и его молодом владельце? Почему они внезапно решились совершить набег после долгого и, казалось бы, ничем не омраченного мира? Исходила ли инициатива от самих команчей, или Кровавый Лис каким-то необдуманным поступком навлек на себя их гнев? Ответов на эти вопросы я не знал, да они мне и не требовались. Гораздо важнее было выяснить, поехал ли Виннету сразу в Льяно-Эстакадо или нет. Судя по записке, он не собирался где-либо задерживаться. Однако, хорошо зная своего друга, я был уверен — в его планы входит не только предупредить Лиса, но и обеспечить ему по возможности надежную защиту. А для этого нужно привести в оазис отряд воинов-апачей. Все зависело от того, каким резервом времени располагает Виннету. Если у него есть в запасе день или два, он использует их, чтобы доехать до лагеря апачей и собрать необходимое количество людей, если же команчи уже выступили в поход, он, скорее всего, поскакал прямо к Лису.

Но прежде чем выбрать тот или иной вариант действий, Виннету должен был узнать ближайшие планы противника. Я не сомневался, что ему известен лагерь команчей у Голубой воды. Непревзойденный следопыт, он читал окружающий мир, словно открытую книгу, и видел совершенно ясное указание там, где тысячи людей прошли бы, ничего не заметив. Даже если Виннету не смог (или не захотел) подслушивать разговоры команчей, он наверняка знает, что они ждут подкрепления — сотню воинов под командованием вождя Нале Масиуфа, и не выступят до их прихода. Следовательно, время еще есть, и мой друг, скорее всего, повернул коня к палаткам своих соплеменников, апачей-мескалерос.

Возможно, ему даже не пришлось ехать самому, чтобы вызвать подмогу, — он мог воспользоваться услугами гонца. Ведь с тех пор, как команчи откопали топор войны, племя апачей разослало лазутчиков во все концы, чтобы не быть захваченным врасплох. Встретив одного из них, Виннету, конечно, пошлет его обратно с приказом к совету племени, а сам поспешит в оазис.

Зная осмотрительность Виннету, я мог продолжить эту цепь умозаключений. День моего прибытия в Сьерра-Мадре был ему известен заранее, он понимал, что я найду его записку и последую за ним. Но еще нужно позаботиться о том, чтобы кто-то привел его воинов к ранчо Кровавого Лиса — ведь дорога знакома только нам двоим. Естественно, роль проводника отведена мне — больше ее доверить просто некому. Тогда, если мои предположения верны, люди Виннету уже ждут меня в каком-нибудь укромном месте на пути к Льяно.

Но это в будущем, а пока что я вместе с моими спутниками все еще находился возле Саскуан-куи. Когда наступит утро, нам предстоит меновая торговля с команчами — они возвращают оружие и прочие вещи Шурхэнда, а мы отпускаем их вождя Вупа-Умуги.

Памятуя об осторожности, мы предпочли покинуть берег озера, где густой подлесок позволил бы индейцам подобраться к нам почти вплотную, и перенесли стоянку на полмили назад, в прерию. Здесь мы были в относительной безопасности и улеглись спать, не забыв, разумеется, определить порядок дежурства и выставить часовых.

Я очень обрадовался возможности немного вздремнуть, поскольку завтрашний день мог оказаться довольно утомительным. Вместе с тем, мне не терпелось разглядеть при солнечном свете моего нового знакомого. Впоследствии Шурхэнд признался мне, что и он испытывал точно такие же чувства — одновременно усталость, возбуждение и любопытство. К тому же нам было о чем поговорить, ведь мы годами слышали самые невероятные истории друг о друге. Но сейчас я решил ограничиться только одним вопросом, от ответа на который частично зависели мои дальнейшие планы. Когда мы улеглись и все вокруг затихло, я обратился к Шурхэнду:

— Прежде чем вы уснете, сэр, мне хотелось бы спросить — какая нужда привела вас в эти края? Что-нибудь определенное или просто собирались пострелять бизонов?

— С удовольствием отвечу вам, мистер Шеттерхэнд, — отозвался Шурхэнд. — Я ехал в лагерь апачей-мескалерос, чтобы познакомиться с их вождем Виннету, а затем с его помощью — и с вами. Это ведь просто стыд и срам: уже столько лет я охочусь в лесах и прериях Запада, а с двумя самыми известными людьми, лучшими стрелками и следопытами, до сих пор не увиделся!

— Вот и мы, бывало, рассуждали о вас примерно так же. Ну, вторая часть вашего желания уже исполнилась, а что до первой, то можно осуществить и ее, причем даже без визита к мескалерос. Я ведь, собственно говоря, как раз направляюсь на встречу с Виннету.

— А куда? Где он сейчас?

— В Льяно-Эстакадо.

— Черт возьми, вот здорово! Не возьмете ли вы и меня с собой, мистер Шеттерхэнд?

— Конечно, и с величайшей охотой. Более того — я рассчитываю на вашу помощь, сэр. В чем именно, я объясню утром, а сейчас, полагаю, нам обоим не помешает немного вздремнуть — надо восстановить силы. Скажу только, что в Льяно придется иметь дело с команчами.

— Со здешними или с каким-то другим отрядом?

— И со здешними, и с другими, которые присоединятся к ним через пару дней. Но я думаю, вы уже в курсе их замыслов. Находясь в плену, вы должны были слышать, о чем беседуют ваши охранники.

— Говорить-то они говорили, но очень тихо, и я не мог разобрать ни слова. Однако после того, что вы сейчас сказали, я просто обязан поехать с вами в Льяно. Ради Бога, не отказывайте мне, сэр! Вы себе и представить не можете, как важно для меня поскорее расквитаться с команчами. Скрутили меня, словно щенка! Это же позор! Сколько лет мечтал с вами познакомиться, а теперь, когда это наконец произошло, я сгораю от стыда за обстоятельства, которыми ознаменовалась наша встреча.

— Право, не стоит так сокрушаться по этому поводу, мистер Шурхэнд. О стыде тут и речи быть не может. Меня, например, индейцы ловили много раз, да и Виннету тоже. И я счастлив, что благодаря этому случаю смог оказать вам маленькую услугу.

— Маленькую услугу! Желал бы я знать, что вы назовете большой. Дорого бы я дал, чтобы когда-нибудь оказать вам такую же.

— Ничего не имею против, мистер Шурхэнд. Я учту ваше пожелание и постараюсь попасть в плен к команчам, как только представится такая возможность. А теперь давайте поспим. Доброй ночи, сэр!

— Доброй ночи, мистер Шеттерхэнд! Полагаю, сегодня я высплюсь лучше, чем на том проклятом острове, который мне предстояло покинуть только для казни.

Ночь выдалась холодная, а моя одежда еще не высохла, но уснул я сразу и спал очень крепко, пока не пришел мой черед караулить. Небо на востоке уже побледнело, и к концу моей вахты было достаточно светло, чтобы я мог, наконец, рассмотреть нового знакомого.

Это был человек богатырского сложения, с длинными, как у Олд Уоббла, каштановыми волнистыми волосами. Костюм его состоял из замшевой куртки, распахнутой на могучей загорелой груди, и замшевых штанов. Даже во сне его лицо хранило отпечаток той неукротимой энергии, которая отличает всех истинных сынов Дикого Запада. Именно таким я его себе и представлял по многочисленным рассказам. Сейчас он казался мне почти нереальным существом — настолько полно выразились в его облике все отличительные качества первопроходца, привыкшего к жизни в прериях. Столь совершенное воплощение лучших черт вестмена встретишь не часто. До встречи с Олд Шурхэндом я знал лишь одного человека, несущего эти черты в той же степени, — Олд Файерхэнда. Внешность, увы, часто бывает обманчива: сплошь и рядом в могучем теле скрывается слабая, робкая душа, едва дело доходит до драки, великан пасует, в то время как какой-нибудь замухрышка с виду скорее даст разорвать себя на куски, чем обратится в бегство. Но, конечно, правилом это считать нельзя, хоть мне и доводилось видеть немало подобных примеров.

Настало время будить спящих. Шурхэнд встал, потягиваясь, и я вновь залюбовался его телосложением.

— Доброе утро, сэр! — произнес он, оглядывая меня с не меньшим интересом. — Наконец-то я вижу вас воочию. Вчера было слишком темно, и мы, можно сказать, познакомились на слух. Ну, еще раз спасибо вам за все, что вы для меня сделали. Вот моя рука!

— Я также очень рад нашей встрече, мистер Шурхэнд, — ответил я, пожимая протянутую руку. — И мне хотелось бы, чтобы отныне мы держались вместе и действовали заодно, если, конечно, это соответствует вашим намерениям.

— Как нельзя более. Надеюсь, наши пути уже не разойдутся, по крайней мере, я приложу к этому все старания. Могу сообщить, что выспался я отлично, а руки и ноги действуют нормально. Со мной полный порядок. С чего мы сегодня начнем?

— Думаю, объявим вождю наши требования и отправим в лагерь команчей того парня, которого взял в плен мистер Каттер.

— А в ожидании его возвращения как следует позавтракаем, — вставил Уоббл. Он тоже проснулся и поспешил присоединиться к разговору. — Зря, что ли, я притащил столько мяса? Имея еду, надо есть, this is clear! Или кто-нибудь не согласен со мною?

Возражений ни у кого не нашлось. Но прежде чем приступать к завтраку, мы договорились обо всем с Вупа-Умуги. Вождь охотно принял наши условия — он, видимо, не ждал, что так легко отделается, попав в руки бледнолицых. Затем я развязал молодого команча, и тот, выслушав приказ своего предводителя, быстро удалился в сторону озера.

Часа через два к нам пожаловали несколько индейцев. Они вели лошадь Шурхэнда, к седлу ее было приторочено ружье и все остальные вещи нашего друга а также его широкополая шляпа, которую мы второпях забыли на острове. Шурхэнд удостоверился, что все цело, и только после этого вождь получил свободу. Вначале мы собирались включить в условия его освобождения требование мира или хотя бы перемирия с племенем команчей, но потом отвергли эту идею. Команчи никогда не отличались верностью клятвам, и мы не выиграли бы ничего, а лишь затянули переговоры. Поэтому я ограничился заявлением о том, что мы не питаем враждебных намерений к индейцам. Вупа-Умуги уже направился было к своим воинам, но на полпути остановился и, обернувшись, спросил у меня:

— Сколько времени будет продолжаться мир, о котором говорят бледнолицые?

— Сколько ты захочешь, — ответил я. — Это зависит только от вас.

— У слов Шеттерхэнда два смысла. Почему ты не называешь определенный срок?

— Только лишь потому, что и сам не знаю его. Мы не желаем зла твоему племени и были бы рады всегда жить в мире и дружбе с индейцами. Однако нам известно, что не все воины и вожди думают так же, как мы. На них и лежит ответственность за поддержание мира. Если на нас не нападут, топор войны останется лежать в земле.

— Уфф! А сколько еще дней белые люди хотят пробыть здесь, у Голубой воды?

— Мы сейчас уезжаем.

— Куда? — выпалил вождь.

— Охотник подобен ветру, не знающему, где он будет завтра или через день. Может, тут, может, там…

— Шеттерхэнд уклоняется от ответа! — заявил Вупа-Умуги.

Разубеждать его я, конечно, не стал, а только заметил:

— Ты на моем месте отвечал бы точно так же.

— Нет, — упорствовал индеец, — я бы сказал тебе правду.

— В самом деле? — заинтересовался я. — Ну-ка, давай проверим. Скажи, сколько времени проведут твои воины возле Голубой воды?

— Еще несколько дней. Мы пришли сюда, чтобы наловить рыбы, и уйдем, как только закончим ловлю [28].

— А куда вы направляетесь?

— В свои вигвамы, к нашим женам и детям.

— Ты утверждаешь, что все сказанное тобой — правда?

— Да, — твердо ответил Вупа-Умуги.

Продолжать эту беседу не имело смысла. Я сказал:

— Будь же мудр и исполни твои собственные слова! И помни, что всякая ложь подобна ореху, ядро которого — неотвратимое наказание. Ты говорил, что не боишься Шеттерхзнда, и бояться тебе действительно нечего — если только ты сам не вынудишь меня свести с тобой счеты. Я сказал. Хуг!

Вождь ничего не ответил. Сделав жест, выражающий презрение, он повернулся, вскочил на коня и уехал вместе со своими людьми. Мои спутники принялись на все лады обсуждать беспримерную наглость команча, но я прервал их, объяснив:

— Джентльмены, мы сможем поговорить об этом немного позже. Сейчас нам надо убираться отсюда, да поживее.

— Что, неужели дело настолько серьезное? — недоверчиво спросил Сэм Паркер.

— Да.

— Простите, сэр, но мне так не кажется. Мы преподали краснокожим хороший урок, и они теперь дважды подумают, прежде чем сунутся к нам.

— Неплохо сказано, мистер Паркер. Но вспомните, что нас всего лишь двенадцать человек, а их — полторы сотни.

— Верно, но среди этих двенадцати — Олд Шеттерхэнд, Олд Шурхэнд и Олд Уоббл. Одни эти имена чего-нибудь да стоят, даже если не упоминать о других. Команчи уже не посмеют надоедать нам, сэр!

— А я, напротив, уверен, что сейчас они думают только о мести. И пускай даже наши имена внушают им определенное почтение, соотношение сил — двенадцать их воинов на одного белого — известно команчам не хуже, чем нам. Они потеряли своего знаменитого пленника и вдобавок чувствуют себя оскорбленными. Нет сомнений, что теперь они постараются наверстать упущенное и заполучить не только его, но и всех нас. Здесь, в прерии, нам не найти ни малейшего прикрытия. В случае нападения команчей мы, конечно, успеем перестрелять десяток-другой, но затем все-таки неминуемо погибнем. Нет, нам надо уезжать.

Но Сэм уперся.

— Уж если они решили напасть, то отъезд нам не поможет. Команчи поскачут следом и догонят нас!

— Догонят, но к тому времени мы займем более удобную позицию для обороны, чем эта, — объяснил я. — А преследовать нас они будут в любом случае, чтобы узнать, куда мы направляемся. Но от своего лагеря индейцы удаляться не станут, им ведь еще предстоит поход в Льяно.

Шурхэнд и Олд Уоббл энергично поддержали меня, а Джош Холи и подавно посчитал бы кощунством высказать какое-либо мнение, отличное от моего. Остальные наши спутники также высказались за немедленный отъезд, и ясно было, что они охвачены единодушным желанием проложить как можно большее количество миль между собой и лагерем команчей. Это были обычные люди, не очень храброго десятка, и вся приносимая ими польза определялась только их численностью. Их присутствие отдавало в мое распоряжение несколько дополнительных винтовок, но зато прибавляло мне хлопот по обеспечению безопасности и лишало меня свободы маневра. Ни один из них не мог действовать самостоятельно — для этого они были слишком неопытны, и при нынешних обстоятельствах их дальнейшее пребывания в отряде могло принести только вред. Имелось и другое соображение — тайна оазиса. Могу ли я доверить ее случайным попутчикам, о которых знаю лишь то, что они не производят впечатления надежных людей? Значит, от них нужно поскорее отделаться. Но каким образом — вот вопрос. Не могу же я просто объявить, что меня перестало устраивать их общество! Поразмыслив, я решил повести дело так, чтобы спасительная мысль об уходе зародилась в их собственных головах. Задача не очень трудная, если учесть, что никто из них не блистал ни отчаянной отвагой, ни особой сообразительностью.

Итак, мы двинулись в путь, прихватив с собой всю добытую Олд Уобблом провизию. Я повел отряд прямо к броду и, не задерживаясь, направил лошадь в реку. Все потянулись за мной, не задавая никаких вопросов. Когда мы очутились на другом берегу, я слез, привязал лошадь к дереву и уселся на землю. Шурхэнд и Олд Уоббл последовали моему примеру, но Паркер остался в седле, глядя на меня с искренним изумлением. Наконец он произнес:

— В чем дело, сэр? Вы, я вижу, спешились и, кажется, хотите задержаться здесь надолго?

Отвечать мне не пришлось, потому что в разговор немедленно вступил Олд Уоббл.

— Да, Сэм, мы решили здесь задержаться. Тебя это немного удивляет, верно?

— Конечно!

— И ты не можешь понять, с какой стати мы опять двинулись на запад, когда нам нужно на восток?

— Зря вы считаете меня дураком, мистер Каттер. Мы повернули на запад, чтобы отвести глаза краснокожим, иначе они поймут, куда мы едем и зачем. Но для меня загадка, почему мы останавливаемся, не проехав и мили!

— Да для тебя все загадки! А как подумаешь, сколько их еще впереди, так прямо страх берет! Сначала ты никак не соглашаешься отъехать от озера, хотя там мы ежеминутно подвергались величайшей опасности, а здесь, где мы отделены от команчей широкой рекой и в придачу можем спрятаться за кустами, ты почему-то решил прилипнуть к седлу!

— Так вы хотите здесь дожидаться краснокожих? — удивился Сэм.

— Да, черт побери!

— Но какой в этом смысл? Нам придется отбиваться от них, и неизвестно, чем все это кончится. А если мы поедем дальше, не останавливаясь, то вообще избежим всякого нападения!

— Ты уверен? Индейцы помчатся по нашим следам и атакуют нас вечером или ночью, когда не видно ни зги. Ох, что за бестолковый тип! Слезай с лошади, кому говорю!

Паркер подчинился, недовольно бурча себе под нос, чем вызвал у старика новый приступ раздражения.

— Что вы там бурчите, уважаемый сэр? — ядовито осведомился Уоббл. — Может быть, вам тут не нравится? Тогда отправляйтесь куда пожелаете. Никто не станет удерживать вас, уж на этот счет будьте покойны!

— А я и не прошу, чтобы меня удерживали! — огрызнулся Сэм.

— Так прекрати бурчать! Твоя воркотня оскорбляет мистера Шеттерхэнда! Она ведь означает, что ты с ним не согласен и считаешь его глупее себя…

— Но я не имел в виду ничего подобного!

— А по-моему, очень даже имел! Подстрелив своего первого лося, ты вбил себе в голову, будто попадаешь в яблочко всегда и во всем; но поверь — это глубокое заблуждение! Лучше взгляни на меня: мне перевалило за девяносто, я пережил и повидал на своем веку такое, что другим и во сне не приснится! Однако я не позволяю себе критиковать мистера Шеттерхэнда, хотя по возрасту он годится мне во внуки. Когда он делает что-то, чего я не понимаю, я не ворчу, а задаю ему вопрос.

— Ну, это тоже не лучший выход, — заметил Сэм. — Мистеру Шеттерхэнду едва ли доставляет удовольствие праздная болтовня!

— Фред Каттер никогда зря не болтает, и уж кому-кому, а тебе это должно быть хорошо известно. Я спрашиваю лишь о том, что важно для всех присутствующих, и любой мой вопрос имеет целью научить вас чему-нибудь полезному. Ты сомневаешься? Тогда смотри и слушай. — И старик с напыщенным видом обратился ко мне: — Сэр, вчера вечером кое-что осталось для меня непонятным. Могу ли я попросить вас о небольшом разъяснении?

— Конечно, мистер Каттер.

— Вернувшись после подслушивания команчей, вы прихватили с собой некий предмет. Если не ошибаюсь, вы донесли его до нашей стоянки, где и спрятали в кустах. Скажите, что это было?

— Связка тростника, которую я надевал на голову для маскировки.

— Представьте, я так и думал! Но почему вы не выбросили эту вязанку сразу же, как только надобность в ней миновала?

— Чтобы ее не нашли индейцы.

— Так, так. А у вас были причины опасаться такого оборота дела?

— Разумеется. На все есть свои причины.

— Ну, не скажите. Я знавал немало людей, которые действовали без всякого толку. Да и теперь среди нас, если поискать, найдутся такие джентльмены. Но все же, почему нельзя было допустить, чтобы индейцы обнаружили тростник?

— Увидев его, они поняли бы, что кто-то подслушивал их разговоры.

— Вы хотите сказать, что для такого вывода им хватило бы брошенного пучка камышей?

— Вне всякого сомнения. Поставьте себя на место команчей, мистер Каттер. Кто срезал этот тростник? Какой-то чужак. Зачем? Они обшаривают береговые заросли, находят место, где я резал стебли для вязанки, и видят двойной след в направлении кустов, где мы с вами прятались…

— Но мы к тому времени были бы уже далеко, — вставил Уоббл.

— Конечно, только вот освободить мистера Шурхэнда нам бы, вероятно, не удалось. Убедившись, что поблизости враг, индейцы в первую очередь усилили бы охрану острова, да и те, кто остался в лагере, вели бы себя не столь беспечно.

— Верно, верно! Вот теперь мне понятно, какую причину вы имели в виду.

— Не только эту. Кроме нашей ближайшей цели — освобождения мистера Шурхэнда — мне нужно было позаботиться и о будущем.

— То есть?

— Подслушав вождя, я получил сведения, имеющие для нас немалую ценность. Но если бы индейцы догадались о моей осведомленности, добытые сведения разом потеряли бы всякое значение.

— Неужели вы думаете, будто они могли догадаться об этом, увидев брошенный тростник?

— Могли бы, и притом очень легко.

— Мистер Шеттерхэнд, я стар и, полагаю, довольно-таки опытен. И скажу вам одно: будь я на месте команчей, я не сообразил бы ничего, кроме того, что здесь был чужак, который, конечно, заметил лагерь на берегу озера. Но не более того!

— По-моему, вы сильно преуменьшаете свою догадливость, сэр. Вы стали бы рассуждать, не так ли?

— Допустим. Но к каким выводам я смог бы прийти?

— К правильным, мистер Каттер; лично я в этом убежден. А если бы даже в чем-то и ошиблись ночью, то днем, сопоставив события и еще разок осмотрев следы, без труда разобрались бы во всем. Итак, каким вопросом команчи зададутся в первую очередь?

— Кто на них напал, ясное дело!

— Это они уже знают. Им известно, что бледнолицые обнаружили их лагерь и следили за ним какое-то время. Не смогли ли мы подслушать их разговоры? Для них, как и для нас, это совсем небезразлично. И вот они начинают искать. Находят срезанный тростник, потом место, откуда он был взят, и видят, что мои следы уходят в воду. Зачем бледнолицый полез в озеро, нарезав перед этим целую охапку камышей? Конечно же, он хотел замаскироваться, иного ответа тут быть просто не может. Индейцы сами часто используют такой прием, и нам с вами далеко до их мастерства. Ну а коль скоро лазутчик использовал вязанку тростника, естественно, он намерен спрятаться в тростниковых зарослях, то есть где-то на берегу озера. Где именно? Конечно, напротив того костра, который разложен у самой воды. Это костер вождя. Поискав еще немного, они обнаруживают отпечаток моего тела на глинистом дне — вода в озере прозрачная, так что это нетрудно. Оттуда можно расслышать каждое слово, произнесенное возле костра. Итак, подозрение подтвердилось: враг не только наблюдал, но и подслушивал. Остается выяснить, когда он здесь был и что успел услышать.

— Ну, уж этого им нипочем не узнать! — уверенно заявил Олд Уоббл.

— Дело не очень легкое, согласен, но вполне осуществимое. Они могли бы прикинуть, сколько времени мне потребовалось, чтобы доплыть обратно, вернуться к нашей стоянке и затем, снова вплавь, добраться до острова. А там, как вы помните, уже через несколько минут поднялась тревога. Взяв этот момент за отправную точку, очень просто вычислить время моего визита в лагерь. Память у вождя, я думаю, неплохая, и он сумеет вспомнить, что и когда говорил в прошлую ночь. Как видите, мистер Каттер, не так уж все это сложно. Но можно решить задачу и другим путем. Свет от костра достигал моего наблюдательного пункта; значит, я мог занять и покинуть его лишь в те мгновения, когда внимание всех присутствующих чем-то отвлечено. А таких моментов было только три: во-первых, когда в лагере появились двое отпущенных нами воинов, во-вторых, когда они, закончив свой рассказ, отошли от костра вождя, и в-третьих, когда изжарилось мясо и все накинулись на еду. И как раз в промежутках между этими моментами вождь обсуждал самые важные дела. Следовательно, если враг подслушивал, то он наверняка узнал все, что могло его интересовать. Вот к каким выводам пришли бы индейцы, обнаружив срезанный тростник. Теперь вы понимаете, сэр, что у меня были веские основания унести вязанку подальше и хорошенько спрятать ее?

— Да, теперь понимаю, — медленно проговорил Уоббл. — Ну и хитрец же вы, мистер Шеттерхэнд! Не хотел бы я быть вашим врагом. Сдается мне, для вас вообще нет ничего невозможного, а каждый свой шаг вы рассчитываете так основательно, что не оставляете никаких шансов тягаться с вами. Ему, бедняге, остается лишь сразу задрать лапки кверху, ясное дело!

— Вынужден отклонить ваши похвалы, мистер Каттер. Я и сам очень часто допускаю промахи и, бывало, садился в лужу так крепко, что выбирался просто чудом.

— Но все-таки выбирались, иначе бы мы с вами сейчас не беседовали. Будем надеяться, что мы счастливо минуем и то болото, которое грозит нам на этот раз.

— Поясните, пожалуйста, вашу мысль, мистер Каттер. В какое болото нам предстоит угодить?

— Хм, согласен, сравнение не самое удачное. Пески Льяно и впрямь не слишком напоминают болото, а я имел в виду предстоящую прогулку в пустыню.

— Вы боитесь, мистер Каттер?

— Боюсь? Вы, наверное, шутите, мистер Шеттерхэнд. Желал бы я знать, чего может испугаться Олд Уоббл — разве что себя самого! Но я думаю, вы сами понимаете разницу между покойным креслом и раскаленной печью?

Я заверил его, что воображение у меня богатое и мне по силам постичь всю степень несходства названных предметов.

— Вот я и говорю, — продолжал старик, — у кого есть возможность понежиться в кресле, где-нибудь в прохладной комнате, тот не полезет в горячую печь и не захочет поджариваться, истекая соком, словно спелая слива. Ну, а треклятая пустыня Стейкед-Плейнз — та же печь, особенно по сравнению с лесом или даже прериями. И надо быть последним дураком, чтобы соваться туда по доброй воле!

— Отлично сказано, мистер Каттер! Но, если не ошибаюсь, вы как раз собираетесь исполнить подобную дурацкую роль, не так ли?

— Ни за что бы не поехал, не будь тут вас, мистер Шеттерхэнд! — проворчал старый охотник. — Ну да ладно. Кто из вас, джентльмены, уже бывал в Льяно-Эстакадо?

С этим вопросом он обратился к нашим спутникам, и вскоре выяснилось, что все они знают о пустыне только понаслышке. Олд Уоббл горестно покачал головой и пустился в воспоминания, рассказывая истории одна страшнее другой о нападениях бандитов, несчастных случаях, гибели от жажды и тому подобном. Всех пробрала дрожь, а я помалкивал, ведь мне был только на руку такой оборот дела. Чем сильнее Олд Уоббл напугает остальных, тем легче будет распрощаться с теми из них, от кого все равно нет никакого прока.

Наша теперешняя стоянка располагалась не у самой воды, а выше, среди прибрежных зарослей. Мы с Шурхэндом устроили себе удобную позицию под прикрытием двух раскидистых кустов, откуда хорошо просматривался весь брод. Олд Уоббл как раз начал очередную драматическую повесть, в которой среди других действующих лиц упоминался один мой знакомый. Слушая старика, я отвлекся и даже перестал следить за рекой. К счастью, Шурхэнд не повторил моей ошибки; в самый напряженный момент рассказа он тронул меня за плечо и произнес:

— Гляньте-ка, сэр. Вот и они.

Уоббл отвлекся на полуслове, и мы замерли, вглядываясь сквозь кустарник. На противоположном берегу показались команчи — примерно три десятка всадников с боевой раскраской на лицах. Их предводитель спешился, осмотрел следы и, убедившись, что мы перешли реку, снова сел в седло и направил своего коня в воду. За ним гуськом потянулись и остальные.

— Эти парни чертовски неосторожны! — вполголоса заметил Олд Уоббл.

— Почему, мистер Каттер? — поинтересовался Сэм.

— Потому, что сразу полезли в воду всей толпой, вместо того, чтобы выслать вперед разведчика и убедиться, ушли мы отсюда или нет. А теперь, как видишь, они у нас на мушке и деваться им некуда. Ну что ж, я к вашим услугам, ребята! — и с этими словами Уоббл взвел курок. Я поспешил вмешаться:

— Не стреляйте, сэр. Я ждал здесь индейцев совсем не затем, чтобы устраивать бойню. Уговорить команчей повернуть назад для нас целесообразнее, чем перестрелять их, иначе племя будет нам мстить. Как только первый из них подъедет поближе, я потолкую с ним. Вы тем временем держите индейцев на прицеле, но стреляйте только после меня, не иначе.

— Как вам угодно, — обиженно буркнул Олд Уоббл. — Куда лучше было бы перебить этих краснокожих псов без долгих разговоров.

Дождавшись, чтобы предводитель отряда приблизился к нам примерно на двадцать ярдов, мы встали и разом выступили из кустарника; стволы наших винтовок были направлены на команчей. Те сбились в кучу, сдерживая лошадей, и до нас донеслись возгласы изумления и испуга. Я крикнул на их языке:

— Кто сделает шаг вперед или поднимет оружие, будет убит!

— Уфф! — воскликнул предводитель. — Мы думали, Шеттерхэнд поехал дальше. Зачем он прячется здесь, в кустах?

— Ах, вы думали, что я уехал? Вы считали, я не настолько умен, чтобы догадаться! о погоне?

— Мы не гонимся за Шеттерхэндом.

— Да? За кем же тогда вы гонитесь?

— Ни за кем.

— А куда вы едете?

— На охоту.

— Я полагал, вы пришли на озеро, чтобы наловить рыбы. Так сказал мне ваш вождь.

— Одни ловят рыбу, другие охотятся. Нам нужно запастись мясом для наших вигвамов.

— Ответь мне, почему вы решили охотиться по эту сторону реки?

— Здесь больше дичи.

— Разумеется, и эта дичь — мы.

— Нет, Шеттерхэнд ошибается. Наша дичь — бизоны и вилороги в прериях.

— Пусть будет так. Но с каких это пор у воинов-команчей вошло в обычай покрывать лицо боевой раскраской, отправляясь на охоту?

— С каких пор… — растерянно повторил мой собеседник. Он не ожидал столь коварного вопроса. И вдруг снова вспомнил что-то, глаза его загорелись гневом, и он крикнул: — А с каких пор воины-команчи должны давать отчет в своих действиях какому-то следопыту?

— С тех пор, как Шеттерхэнд требует такого ответа! — в тон ему ответил я. — Твой вождь, Вупа-Умуги, слышал мои слова: я друг индейцев, но тот, кто осмелится на нас напасть, пусть не рассчитывает на снисхождение!

— Мы не собираемся на него нападать, — заявил команч.

— Тогда поворачивайте обратно!

— Этого мы не сделаем. Мы проедем мимо вас и отправимся на охоту.

— Попробуйте! Не пройдет и часа, как река вынесет на берег ваши трупы.

— Уфф! Кто распоряжается на этой земле — Шеттерхэнд или команчи?

— Шеттерхэнд. Взгляни: на вас направлены наши ружья. Стоит мне захотеть — и они заговорят, в том числе и мое волшебное ружье. Я даю тебе срок, называемый у бледнолицых «пять минут». Если по истечении этого времени вы не повернете лошадей, ни один из вас уже никогда не увидит свои вигвамы. Я сказал!

Штуцер был у меня в руке. Закончив речь, я, не поднимая его к плечу, направил дуло в грудь индейцу, чтобы он не сомневался в серьезности моих намерений. Предводитель отряда повернулся в седле и обменялся несколькими словами с ближайшими к нему воинами. Затем, обратившись ко мне, спросил:

— Надолго ли Шеттерхэнд собирается задержаться здесь, у реки?

— Пока не удостоверюсь, что племя команчей не замышляет против нас ничего плохого.

— Ты уже сейчас можешь убедиться в этом.

— О нет. Теперь выслушай меня: мы — я и мои друзья — разойдемся вверх и вниз по течению реки, так, чтобы занять как можно больший участок берега. Это позволит нам увидеть всякого, кто попробует переправиться на нашу сторону. При малейшем признаке опасности мы вновь объединимся и встретим нападающих свинцом. Если до завтрашнего вечера ваши воины не сделают попытки напасть на нас, мы поверим, что команчи действительно хотят мира, а не войны. Тогда мы покинем эту местность, куда пришли лишь затем, чтобы освободить нашего друга Шурхэнда.

— Уфф! — протестующе воскликнул индеец. — До завтрашнего вечера — это слишком долго.

— А для нас не слишком, — ответил я. — Нам спешить некуда.

— Но потом вы вправду уйдете отсюда?

— Да, и вы нас больше не увидите. Ты знаешь, я всегда держу свое слово.

Мгновение поколебавшись, предводитель спросил:

— Значит, ты пришел к Саскуан-куи только затем, чтобы выручить Шурхэнда?

— Да.

— И никакой иной цели у тебя не было? — допытывался команч. Видимо, его все еще терзали сомнения.

— Нет, не было. Я говорю правду.

Утверждая это, я не грешил против истины. Путь мой лежал в Льяно-Эстакадо, на ранчо Лиса, а эпизод с Шурхэндом заставил меня уклониться от намеченного маршрута.

Мой собеседник вновь посовещался со своими товарищами и решил сделать еще одну попытку перехитрить меня:

— Шеттерхэнд угрожает, ибо не доверяет нам. Но я знаю — он все-таки не станет стрелять, даже если мы двинемся вперед и переедем через реку…

— Я буду стрелять и даю тебе слово, что ты первый получишь пулю из моего ружья. А если не веришь мне — попробуй, ничего не имею против. В любом случае, ждать тебе осталось недолго, потому что пять минут уже истекли.

— Уфф! Мы поворачиваем назад. Но горе Шеттерхэнду и его бледнолицым, если до завтрашнего вечера кто-нибудь из них дерзнет приблизиться к Голубой воде. Мы тоже займем берег и будем убивать каждого, кого увидим на нашей стороне реки. Хуг! Я сказал!

Индейцы повернули лошадей и, проскакав по воде, один за другим скрылись в кустах на том берегу. Дав им удалиться, я обратился к Олд Уобблу.

— Ну, что скажете, мистер Каттер? Разве это не блистательный успех?

— Блистательный? — фыркнул Уоббл. — Я вообще не вижу никакого успеха.

— Но ведь они уехали!

— Уехали, чтобы вскоре вернуться.

— Сомневаюсь, что у них сразу возникнет такое намерение.

— Говорю вам, они вернутся, — настаивал Уоббл. — Просто переплывут реку в другом месте.

— Рискуя, что при переправе их всех перестреляют, как кроликов?

Старик поглядел на меня с изумлением.

— Вы что, и впрямь хотите, чтобы мы растянулись цепью и обороняли весь берег?

— Конечно, нет — это было бы опасно для нас.

— Ну вот. Значит, краснокожие смогут беспрепятственно перебраться через реку.

— Уверяю вас, они этого не сделают. Они приняли все за чистую монету.

— Если так, то они изрядные дураки!

— Дураки или умные, не в этом дело, глазное, что они останутся сидеть на том берегу. Кстати говоря, это можно понять и из прощальной угрозы их главаря.

— Какой угрозы?

— Да насчет того, что они тоже блокируют свой берег. Кроме того, они полагают, будто у нас не было и нет другой цели, помимо освобождения мистера Шурхэнда, и, следовательно, мы не торопимся. О наших планах индейцы не подозревают, и это дает нам немалое преимущество перед ними.

— Пусть так. Но с той стороны реки они мигом заметят, что наш берег пуст и никем не охраняется, перейдут брод и кинутся за нами, this is clear!

— Заметить-то заметят, но совсем не так быстро, как вы думаете. Сейчас они вынуждены действовать с большой осторожностью, а это несовместимо со спешкой. Что они могут предпринять? Переплывать реку слишком опасно — того и гляди, угодишь под пулю. Наблюдать за нами издали — тоже не выход. Далеко, да и всякому понятно, что мы не станем располагать наши посты на виду. Значит, остается только третий вариант. Не желаете ли отгадать его, сэр?

— Я? Ну нет, вряд ли, — отозвался Уоббл. — Разве что мистер Шурхэнд попробует.

Хитрость старика была понятна — ему хотелось испытать Шурхэнда на сообразительность. Ловушка была вполне очевидной, но, к моему удивлению, великий охотник даже не сделал попытки увернуться от расставленных сетей. Он лишь хлопнул старика по плечу и с улыбкой заметил:

— Что, задумали проэкзаменовать меня, мистер Каттер? Давайте, я не против. Это даже забавно.

— Очень рад, что вы не обижены моим предложением, — ответил Олд Уоббл, немного смущенный столь быстрым раскрытием своего замысла. — А то знаете, как послушаешь мистера Шеттерхэнда, начинает казаться, будто он ясновидец; вот мне и стало любопытно — есть ли на свете еще один такой же всезнайка.

— Ладно, доставлю вам это удовольствие. Я хоть и не всезнайка, но тоже кое-что соображаю.

— Что, например? — с невинным видом поинтересовался Уоббл.

— Да насчет той самой третьей возможности, о которой толкует мистер Шеттерхэнд. Все очень просто. Краснокожим нужно выяснить, действительно ли мы заняли этот участок берега или нет. Разглядеть с той стороны они ничего не могут, а переплывать реку здесь побоятся. Значит, им остается только одно: отмахать порядочный кусок вверх или вниз по течению и переправиться там, где нас заведомо нет, а затем тщательно прочесать берег.

— Ну и что они подумают, увидев, что здесь никого нет?

— Они поймут, что мы провели их и благополучно улизнули.

— Как раз об этом я и говорил: команчи поскачут следом за нами и нападут ночью!

— Да, этого сюрприза следует ожидать, — поддержал его Шурхэнд.

Согласиться с подобным выводом я никак не мог и потому возразил:

— Нет, мистер Шурхэнд, ночное нападение нам не грозит. Нынешним вечером погони не будет.

— Да? Раз вы это говорите, так и должно быть.

— Иначе просто не получится. Посудите сами. Солнце показывает, что сейчас как раз девять часов утра. Еще час пройдет, пока отбитый нами отряд доберется до Саскуан-куи. Им предстоит отчитаться перед вождем, ответить на вопросы, выслушать насмешки и упреки. Затем начнется совещание, которое также займет немалое время.

— Верно, сэр. Теперь я вас наконец понял. Значит, кладем еще пару часов на совещание и выработку нового плана.

— Хорошо. Итак, уже двенадцать часов. Команчи возвращаются к реке — еще час — и расставляют часовых на своем берегу — еще час, итого два пополудни. Потом вверх или вниз по долине отправляется небольшая группа лазутчиков.

— Найти безопасное место для переправы. Сколько времени им потребуется, чтобы скрытно пройти одну-две мили? Думаю, опять-таки не меньше часа. Переплыв реку, они приступают к прочесыванию берега, причем действуют в высшей степени осторожно — они же не знают, где мы попрятались. А осторожность несовместима со спешкой. Как вы полагаете, насколько быстро они сумеют обшарить все заросли и убедиться, что нас тут уже нет?

— Часа за три, не раньше.

— Допустим, только за два, все равно мы имеем уже пять пополудни. Следует новое совещание, и вождь посылает своих людей разведать обстановку в прерии и выяснить, в какую сторону мы поехали. Это дело им опять-таки придется выполнять не торопясь, очень осторожно — на случай, если мы сделали круг и вернулись на прежнее место, чтобы застать их врасплох и внезапно атаковать; индейцы обязательно учтут такую возможность. Думаю, пройдет по меньшей мере еще один час, пока команчи удостоверятся, что мы действительно покинули долину Пекос. Значит, преследование может начаться не ранее шести вечера, и мы выигрываем время до девяти часов — при условии нашего немедленного отъезда. Смогут ли они нас догнать, как вы полагаете, мистер Шурхэнд?

— Да ни за что на свете! — выпалил обрадованный гигант.

— Самое большее, в чем они преуспеют — это на протяжении нескольких миль полюбуются на наши следы. Потом станет слишком темно, и им придется поворачивать. А за ночь трава распрямится, так что возобновить погоню с рассветом они тоже не смогут. Если мы сейчас двинемся на запад, команчи волей-неволей придут к убеждению, что мы убрались туда, откуда пришли. К тому же они думают, что нашей единственной целью было освобождение мистера Шурхэнда, теперь эта цель достигнута, и, стало быть, уже ничто не задерживает нас в этих краях. Разве я не прав, джентльмены?

Шурхэнд кивнул.

— Ваши расчеты правильны, и мне нечего возразить, если только наше внезапное исчезновение не натолкнет их на верную мысль.

— На какую?

— Я хочу сказать — когда команчи увидят, что мы не стали охранять берег, то поймут, что бледнолицые их надули.

— Это они, разумеется, поймут, но ошибутся относительно цели такого надувательства. Им станет ясно, что мы пошли на хитрость, желая выиграть время. Но вот как мы собираемся использовать свой выигрыш, куда направляемся — об этом они не догадаются.

— Да, надо думать. Вы правы, мистер Шеттерхэнд. Если мы тронемся, не теряя ни минуты, то уже через пару часов можно будет поворачивать к Льяно. Команчи не дознаются ни о чем.

— То-то же. К сожалению, сейчас нам не удастся напоить лошадей — наши противники, скорее всего, еще не ушли от брода. Если они увидят, что мы привели коней к реке, то живо сообразят, о чем это свидетельствует. Но мы поедем отсюда не прежним путем, а направимся к тому ручью, вдоль которого ехали двое вчерашних команчей, там и устроим водопой. А теперь, когда мы все обсудили, нам пора.

Мы сели на лошадей и рысью тронулись вниз по реке, стараясь придерживаться мест, где густой кустарник скрывал нас от глаз наблюдателей с противоположного берега. Спустя час мы достигли устья безымянной речушки, и наши животные наконец получили возможность напиться. Повернув, мы поехали вверх по течению, то есть на запад. Пустыня Льяно-Эстакадо лежала к востоку от нас.

До сих пор у меня не было случая побеседовать с Шурхэндом; приходилось уделять много внимания и всем остальным моим спутникам. Впрочем, я чувствовал, что компания наша скоро поредеет: на многих произвели сильное впечатление рассказы Олд Уоббла.

Не довольствуясь произведенным эффектом, старик, едва мы отъехали от брода, возобновил свою бесконечную повесть об ужасах пустыни. Я вскользь обронил несколько замечаний на эту тему и был вознагражден общей просьбой — поведать о моих собственных приключениях в Льяно-Эстакадо. Разумеется, я не отказался, и по обилию леденящих кровь подробностей мой рассказ ничуть не уступал историям Уоббла. Это возымело действие: мои попутчики призадумались, и выражение меланхолии все явственнее проступало на их лицах. Можно было ручаться, что наша затея окончательно потеряла для них всякую привлекательность, они втихомолку обменивались взглядами, которые говорили об этом красноречивее слов.

Самый подходящий момент для расставания должен был наступить, по моим расчетам, часа через два, когда нам уже можно будет поворачивать к Льяно. Я постарался употребить это время с пользой и окончательно запугал наших друзей, а потом отъехал немного в сторону, чтобы дать им возможность посоветоваться без помех. Мой маневр удался: они сбились в тесную кучку и принялись оживленно беседовать — я без труда догадался, о чем.

Мы уже почти добрались до известного мне небольшого ручья, впадавшего в речку. Он тек в направлении, устраивающем нас, был неглубок и позволял скрыть следы, двигаясь вдоль русла, прямо по воде. Я натянул поводья и обратился к моим спутникам:

— Джентльмены, думаю, нам нет необходимости углубляться еще дальше на запад. Можно поворачивать. Вы согласны?

Шурхэнд, Олд Уоббл, Паркер и Холи единодушно поддержали меня, но остальные не выразили ни малейшего энтузиазма. Они мялись, переглядывались и наконец стали обмениваться молчаливыми тычками, побуждая друг друга объявить их общее решение. Весомость этих «аргументов», по мере того как они пробегали по цепочке, все возрастала, и самый крайний получил от соседа такого тумака, что едва удержался в седле. Но зато он сумел набраться решимости и приступил к переговорам, начав с деловитого вопроса:

— Скажите, сэр, вам доводилось бывать в Эль-Пасо?

— Несколько раз, — ответил я.

— А сколько времени потребуется, чтобы попасть туда? Я имею в виду — отсюда, где мы находимся…

— На хорошей лошади и зная дорогу — пять-шесть дней езды. Но почему вы спрашиваете об этом, мистер Рен?

Мой собеседник поглядел куда-то вбок и ответил:

— Я бы с радостью объяснил вам все, сэр, да боюсь, что вы подумаете о нас слишком уж худо…

— Плохо подумаю о вас? Но с какой стати? Сомневаюсь, чтобы за время нашего знакомства вы или ваши друзья успели запятнать себя каким-нибудь неблаговидным поступком.

— О нет, сэр, ничего подобного. Смею думать, мы еще не проштрафились, но вот сейчас задумали одно дело… в нем тоже нет ничего плохого, но я опасаюсь, что оно вам не очень-то понравится.

— Так объяснитесь, прошу вас. Как только я узнаю, о чем речь, будет ясно, одобряю я ваш замысел или нет.

— Да, пожалуй, лучше сказать все как есть. Так вот, дело в том — кхм! В общем… кхм, кхм!

Он несколько раз прокашлялся, потом яростно поскреб щетину на подбородке, слова явно не шли у него с языка. После минутной заминки Рен решил избрать окольный путь:

— Вы, наверное, помните, сэр, что прежде мы все собирались в Техас, но недавно мы посоветовались и переменили свое решение.

— Вот как!

— Да! Мы обсудили все вчера вечером, пока вы с мистером Каттером выслеживали команчей. Очутиться в Эль-Пасо для нас будет куда выгоднее, чем ехать в Техас. Или вы так не считаете?

— Мое мнение сейчас неважно, мистер Рен. Разговор лишь о том, что думаете делать вы и ваши друзья.

— Верно, верно, мистер Шеттерхэнд! Вот мы и думаем — не лучше ли нам податься в Эль-Пасо или вообще махнуть куда-нибудь за Рио-дель-Норте?

— И это — то самое дело, о котором вы стеснялись мне сообщить?

— Ну да. Ведь мы должны были вместе с вами отправиться в Льяно-Эстакадо.

— Должны? — подчеркнуто изумился я. — Я думал, вы хотите этого.

— Мы хотели, сэр. Хотели, ну а потом поняли, что малость погорячились. Но я надеюсь, вы не подумаете, будто нас испугала мысль о поездке в Льяно?

— А с чего мне так думать? Только из-за того, что вы переменили свое решение? Вы свободные люди и можете поступать, как вам угодно.

— Не могу выразить, сэр, как меня радуют эти ваши слова. Всем нам было бы очень горько, если бы вы, мистер Шеттерхэнд, заподозрили нас в недостатке смелости. Значит, вы не возражаете против того, чтобы мы отделились и поехали своей дорогой?

— Ничуть, ни в коей мере. Но позвольте узнать, когда вы намерены выполнить свое решение?

— Да прямо сейчас, — признался Рен.

— Как, уже сейчас?

— Ага.

— Но почему так внезапно?

— Видите ли, сэр, если мы промедлим, то потом нам придется сделать огромный крюк, да еще по незнакомой местности. Вы же хотите отсюда повернуть на восток?

— Да, вы правы. И как это я сразу не сообразил? Разумеется, чтобы попасть к Рио-дель-Норте, вам следует ехать в прежнем направлении.

— А поэтому, — подхватил Рен, — мы, как ни крути, должны расстаться именно здесь. Это решение далось нам нелегко, мистер Шеттерхэнд, и очень хотелось бы думать, что вы не в обиде на нас, сэр.

— В обиде? Да мне бы и в голову не пришло обижаться на вас. Сделать свободный выбор и поступать в соответствии с ним — право и обязанность каждого человека.

Это заявление окончательно успокоило моего собеседника, но закончить прощание на столь дружеской ноте ему все же не удалось. Правда, Олд Уоббл сидел в седле с непроницаемым видом, не выказывая ни малейшего желания вступить в разговор, а Шурхэнд, отъехав в сторону, разглядывал какие-то следы на берегу, зато Паркер и Холи кипели от негодования. Едва я умолк, Сэм воскликнул:

— Право и обязанность? И вы так спокойно говорите об этом, сэр? Они обещали ехать с нами в Льяно, и их долг — держать свое слово, а наше право — требовать от них выполнения обещанного. И не принимайте всерьез эту болтовню насчет Эль-Пасо, они туда вовсе не собираются. Просто им неохота рисковать своей шкурой, вот что!

— Ничего подобного, — заявил Рен. — О страхе и речи быть не может!

Я молчал, кляня про себя ретивость Паркера, который того и гляди сорвет весь мой план, а он продолжал гневно обличать отступников:

— Ах, не может? И у вас еще хватает наглости утверждать, будто вчера вы все обсудили и решили ехать в Эль-Пасо вместо Техаса? Что-то я не припомню ни словечка из этого разговора, хоть и ни на минуту не отлучался из лагеря.

Его поддержал Джош Холи, и дело грозило перерасти в нешуточную ссору. Мне пришлось вмешаться. Подмигнув как можно выразительнее и тому и другому, я непререкаемым тоном объявил:

— Каждый из нас волен действовать по собственному разумению, и мы не вправе препятствовать этим джентльменам, коль скоро им вздумалось отправиться по своим делам. Напротив, при расставании мы обязаны оказать им посильную помощь.

— Ах, еще помогать им! — фыркнул Сэм. — Могу ли я узнать, в чем должна состоять эта самая помощь?

— В том, что мы снабдим их провиантом на дорогу, — твердо ответил я.

Сэм даже задохнулся от возмущения.

— Ну, это уже было бы верхом глупости! Да я ни за что…

Тут Уоббл решил, что пора и ему сказать свое слово.

— Глупости, вот как? И кто же здесь глупее других? — грозно вопросил он. — Надо полагать, тот, кто не догадался позаботиться о провизии. А кто о ней позаботился? Я, черт побери! И я говорю тебе — эти люди получат ровно столько сушеного мяса, сколько мы сможем им дать. Мне плевать, по каким причинам они решили отделиться от нас — из страха или почему-нибудь еще. Они получат еду, потому что человеку, да еще в дороге, надо есть, this is clear! Но хватит болтать, давайте поскорее разберемся, кто с кем едет, и в путь!

Речь Уоббла немного остудила спорщиков. Как я и предполагал, поход в Льяно нам предстояло совершить впятером; восемь наших попутчиков выбывали из отряда. Паркер и Холи в один голос заявили, что отныне им стыдно даже вспоминать о своей дружбе с такими трусами, и прощание получилось не вполне дружеским. Впрочем, никто из них не отказался взять запас вяленого мяса, после чего они ускакали, ни разу не оглянувшись.

Холи молчал, но Паркер, хмуря брови, продолжал бормотать себе под нос что-то нелестное про наших бывших товарищей. Я обратился к нему:

— Мистер Паркер, вы заметили, как я подмигнул вам несколько минут назад?

— Да, заметил, — буркнул Сэм.

— И поняли меня правильно?

— Да.

— Что я хотел этим сказать, как вы считаете?

— Чтобы я не спорил с теми типами, а дал им спокойно убраться на все четыре стороны.

— Почему же вы не послушались, да и сейчас не перестаете ворчать?

— Очень уж я на них разозлился, — простодушно объяснил Сэм.

— Ваш гнев неуместен, мистер Паркер. Мы все только рады тому, что избавились от этой публики. Впереди у нас отнюдь не увеселительная прогулка, и наш отряд должен состоять из настоящих мужчин, а не из трусов. Возможно, трусы — слишком сильное выражение, но все же это были явно совсем не те люди, на которых можно полагаться в трудную минуту.

Паркер заметно повеселел и сказал:

— Когда я положил лося…

— Детеныша? — язвительно спросил Уоббл.

— Детеныша… детеныша… Тысяча дьяволов, что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что ты соврал. Тебе и в голову не приходило стрелять по лосю; ты удирал от него во все лопатки!

— Я? У-ди-рал?!

— Да, именно удирал! — подтвердил безжалостный Уоббл.

— Да это оскорбление, — забормотал Сэм, затравленно озираясь по сторонам. — Такое оскорбление, такое, такое…

— Ну, что дальше? Какое такое? Или, может быть, ты не протискивался в дыру, куда следом за тобой сунул морду ужасный зверь, который так страшно фыркнул, что ты от страха чуть не хлопнулся в обморок?

— Дыру? В какую еще дыру?

— Да ту, в скале, куда ты юркнул так стремительно, как не пролезал ни в одну другую дырку на своем веку!

Паркер судорожно вздохнул и произнес, слегка заикаясь от волнения:

— Мистер Каттер, я не понимаю, чего вы хотите от меня. Ведь вы собственными глазами видели убитого мною лося!

— Да, видел собственными глазами — но лося, убитого вождем паначей!

— Паначей? Да пусть меня унесут черти, если я…

— Способен подстрелить матерого лося! — закончил Уоббл, не дав ему договорить. — Я и сам так думаю, Сэмми, более того — я в этом просто убежден. В благодарность за то, что ты спас его от меня, вождь подарил тебе свою добычу и разрешил хвастаться, будто это и в самом деле твой охотничий трофей. Так или нет, мистер Паркер?

— Если… а… а… но… — забормотал Сэм, окончательно припертый к стенке. Он готов был провалиться сквозь землю, но старик не унимался.

— Отвечайте мне, как положено, уважаемый сэр, без всяких «если»!

— Я отвечаю как положено! — взвыл Сэм. — Вам, видать, наплели каких-то сказок!

— Ах вот как, сказок. Это и впрямь походит на сказку — увидеть огромного лося, а потом выслушать, как ты его подстрелил. Слыханное ли дело — чтобы желторотый новичок управился с этаким зверем! И я, старый дурак, все-таки поверил, потому что потом тебе везло несколько раз подряд, и ты попадал в цель. Но уж теперь-то я не буду таким легковерным, нет!

— Это я убил лося! Кто тот мерзавец, который оболгал меня?

— Мерзавец? Да еще и оболгал? Ты суров, Сэм, но сказано верно. Этот мерзавец — ты сам, и никто другой.

— Я? Да вы понимаете, что вы несете?

— Представь себе, понимаю! Или ты будешь отрицать, что сам рассказывал эту историю?

— Я рассказывал? Кому, где?

— Да кому же, как не тем парням, которые ускакали десять минут назад. Ты спрашиваешь, где? В лагере драгун, за каньоном Мистэйк.

— Так вот в чем дело! Какая жалость, что они уехали! Я вбил бы им обратно в глотки эту гнусную ложь и заставил ответить за нее. Кто из них наговорил вам все это?

— Рен, храбрый Рен, который так беспокоился, чтобы его не заподозрили в трусости.

— А когда?

— Нынче ночью, пока мы караулили лагерь и коротали время, рассказывая всякие истории.

— Вы хотите сказать — небылицы!

— Ха! Думаешь, тебе удастся вывернуться, раз часть свидетелей уехала? Но ведь остались другие, и они здесь!

— О ком это вы?

— О мистере Шеттерхэнде и о Джоше Холи, которые слушали тебя вместе со всеми. Правда это или нет, Джош?

Обращаться за поддержкой ко мне Олд Уоббл не рискнул, зная, что я не захочу добивать и без того несчастного Паркера и отделаюсь какой-нибудь шуткой, А честный Джош вздохнул и серьезно ответил:

— Верно, сэр, он рассказывал нам это. Что было, то было.

— Заткнись, баранья голова! — в отчаянье взревел Паркер. — Тебе-то откуда знать, подстрелил я того лося или нет?

— Но ты же сам говорил… — защищался Джош.

— Чепуха! Мало ли что я говорил? Разве все, что я кому-то говорю, обязательно должно быть правдой?

— Я думаю, что да, — ответил Джош.

— Нечего тут думать. Ты что, мальчик наивный, никогда не слышал, что иной раз люди болтают всякое, чего и не было на самом деле?

— Но зачем им это, не пойму.

— Иногда просто не знают, как оно все было на самом деле, а иногда потому, что хотят пошутить. Вот и я — решил подшутить над вами, только и всего.

— Хватит! — заявил Олд Уоббл. — Ни один охотник не станет рассказывать, будто он промазал по зверю, если на самом деле уложил его наповал. Да еще и приплетать сюда какого-то краснокожего. Нет, Сэм, тебе уже поздно отрекаться от своих слов. И что я знаю, то знаю. Ну а теперь займемся более важными вещами. Итак, мистер Шеттерхэнд, мы поворачиваем?

— Не здесь, — сказал я. — Надо проехать еще немного, до ручья.

— Это зачем же?

— Вода скроет отпечатки копыт, и, если индейцы все-таки появятся здесь до вечера, они окончательно потеряют след.

— Хм! Толково, не спорю. Команчи увидят лишь следы наших восьмерых приятелей. Да, это хорошая мысль, сэр, настолько хорошая, что хоть в книжке ее печатай.

Минут через десять мы добрались до ручья и, въехав в него, пустили лошадей по воде. Тут старик снова обратился ко мне:

— Сдается мне, мистер Шеттерхэнд, что я разгадал одну из ваших хитростей.

— Какую же? — осведомился я.

— Да с этими типами, которых вы отправили восвояси. Вы ведь неспроста сделали это там, а не здесь, не правда ли?

— Почему вы так думаете, мистер Каттер?

— Когда команчи поскачут по нашим следам, они заметят, что мы остановились, слезут и начнут осматривать землю, чтобы выяснить причину задержки. Верно?

— Верно.

— Ну вот. Если бы наш отрад разделился у ручья, то после внимательного изучения следов индейцы увидели бы, что путь на запад продолжают только восемь из тринадцати. Теперь же это менее вероятно, поскольку мы тоже двигались по следам тех парней вплоть до самой воды.

— Да, вы правы, мистер Каттер. Именно такой ход событий я и имел в виду. Надеюсь, что мы с вами и впредь будем столь же хорошо понимать друг друга.

Течение в ручье было сильным, а глубина и ширина русла все время менялись, так что нашим лошадям приходилось нелегко. Но лишь через час я направил коня на берег, выбрав место, где каменные уступы спускались к самой воде. Копыта лошадей простучали по ним, не оставляя отпечатков, и теперь мы были надежно застрахованы от погони и обнаружения. Ручей увел нас к югу. Оказавшись на суше, мы, наконец, свернули на восток, обратно к Пекос. По моим расчетам, отряд должен был выйти к реке примерно в двух часах езды от брода, где нам вряд ли мог встретиться хоть один команч.

Обе речные долины, по которым лежал наш путь, были весьма извилистыми, и мы, двигаясь вверх по течению, следовали всем этим изгибам. Но теперь, оторвавшись от возможной погони, мы поехали напрямик, сберегая время и силы лошадей. Около половины второго перед нами опять блеснула серебряная лента Пекос. Найдя участок со спокойным течением и отлогими берегами, мы переправились на ту сторону и, уже не скрываясь, галопом понеслись по прерии, простиравшейся от реки до цепи далеких холмов на горизонте. Все молчали, тишину нарушал лишь глухой стук двух десятков копыт по твердой земле. Жаркий ветер бил в лицо, вздымая снежно-белые седины Олд Уоббла и столь же длинные темно-каштановые волосы Шурхэнда. Его могучий рыжий конь мексиканских кровей был под стать всаднику, он шутя справлялся с этой достаточно долгой скачкой, хотя и не был таким же неутомимым, как мой жеребец.

На моей стороне Шурхэнд и Олд Уоббл — двое лучших наездников и стрелков Запада! Эта мысль так воодушевила меня, что я закричал от радости и, подбросив вверх шляпу, опять поймал ее на скаку.

— Кажется, вы в хорошем расположении духа, мистер Шеттерхэнд? — с улыбкой заметил Шурхэнд.

— О да, — ответил я. — И оно станет еще лучше, когда к нам присоединится Виннету. Хочу, чтобы вокруг меня развевались три гривы трех разных цветов.

— А когда мы встретим обладателя черной?

— Точно сказать не могу, но думаю, еще сегодня мы наткнемся на кого-нибудь из его людей.

— Где? Место определено заранее?

— Не место, а направление, так я полагаю. Виннету знает, что я поеду от каньона Мистэйк прямо к оазису, и если он отправил мне навстречу гонца, тот будет ждать где-нибудь на этой линии.

— А мы уже вышли на нее?

— Еще нет. Мне ведь пришлось отклониться к Голубой воде, чтобы пригласить вас принять участие в поездке. Но мы быстро приближаемся к этой линии и достигнем ее примерно через час. Можно бы и поскорее, но тогда за нами не поспеют Паркер и Холи. К вечеру мы доберемся до одного укромного уголка; апачи называют его Альчезе-чи. Это самое подходящее место для разведчика, вынужденного долго ожидать кого-то, и я не удивлюсь, если человек Виннету прячется именно там.

— А в этом укромном уголке есть кусты и деревья? — осведомился Шурхэнд.

— Да, есть.

— Так я и думал, — пробормотал вестмен.

— Позвольте полюбопытствовать — почему вы так думали?

— Очень просто — на языке апачей эти два слова обозначают «Маленький лес».

— Так вы владеете их языком?

— Более или менее.

— Очень рад это слышать. А я-то думал, что вам еще не приходилось бывать на земле апачей!

— Вы угадали. Я охотился по большей части на севере, но среди моих тамошних знакомых были люди, свободно говорившие на разных диалектах апачей. Я у них кое-чему научился, так что смогу беседовать с Виннету на его родном языке. А ему известно мое имя?

— Известно, и очень хорошо. Могу добавить, что он о вас очень высокого мнения.

— Благодарю вас, сэр.

— В наших странствиях мы с Виннету иногда забирались далеко на север, вплоть до канадской границы. Можно только удивляться, как это нам ни разу не удалось встретиться с вами.

— А по-моему, ничего странного в этом нет. Да вы и сами увидите, что удивляться тут нечему, если когда-нибудь получше узнаете мой образ жизни.

— Если узнаю? Разве это тайна?

— И да и нет, как посмотреть. Но я предпочел бы не говорить об этом, да и вообще я не принадлежу к людям, получающим удовольствие от долгой болтовни.

Шурхэнд отвернулся, но я успел заметить, что по лицу его как будто тень пробежала. Мы замолчали. Мой спутник в прошлом, без сомнения, пережил какую-то драму, одно лишь воспоминание о которой причиняло ему боль. Этому человеку, столь незаурядному по своим физическим и душевным качествам, досталась и незаурядная судьба. Впрочем, найдется ли хоть один старожил Запада, чей жизненный путь походил бы на ровную, прямую колею и чью судьбу можно назвать «обычной».

Прошел час, и зеленая долина Пекос осталась позади. Теперь мы мчались по сухой, выжженной солнцем прерии, плоской, как стол. На мили кругом не было ничего, за что мог бы зацепиться взгляд, и все-таки я твердо знал — мы уже вышли на ту прямую, на которой нас ждет посланец Виннету. Такая уверенность не поддается рациональному объяснению, она сродни инстинкту перелетных птиц и, подобно ему, никогда не подводит опытного путешественника. Человек, не обладающий этим шестым чувством, никогда не сможет стать выдающимся охотником или первопроходцем.

Было уже около трех часов пополудни. Если бы кто-нибудь сказал мне, что команчи, несмотря на все принятые мной меры предосторожности, все же сумеют отыскать наши следы и начнут погоню — я рассмеялся бы ему в лицо. По моим расчетам, в данный момент индейцы едва успели переправиться на правый берег Пекос и сейчас обшаривали его в тщетной надежде обнаружить наши посты.

Шурхэнд, казалось, был по-прежнему погружен в какие-то невеселые воспоминания. Он скакал впереди, не произнося ни слова и опустив голову. Но внезапно он натянул поводья, слез с коня и принялся рассматривать землю. Подъехав поближе и проследив за его взглядом, я увидел узкую дорожку следов, уходящую вдаль.

Олд Уоббл проворно спрыгнул с седла, несколько минут изучал выгоревшую траву, а потом объявил:

— Джентльмены, тут проехали рысью шесть всадников. Лошади индейские. Эти прохвосты старались держаться друг за другом, в затылок, но мои старые глаза меня не обманывают — их было шестеро. Они проехали за два часа до нас, с запада на восток.

Мы с Шурхэндом переглянулись, пораженные зоркостью и проницательностью старика. К сказанному им никто из нас не мог бы добавить ни слова. Здесь, в прерии, король ковбоев очутился, наконец-то, в родной стихии и сразу показал себя во всей красе. Не заметив взглядов, которыми мы обменялись, старик спросил у меня:

— Вы придерживаетесь иного мнения, сэр?

— Нет-нет, — поспешно ответил я. — Вы совершенно правы.

— В том, что касается чтения следов, я вряд ли ошибаюсь, — скромно согласился Уоббл. — Но в остальном решать придется вам. Я здесь прежде не бывал и не знаю ни местности, ни племен, обитающих в этой округе.

— Речь может идти только об апачах или команчах.

— Ну, и к которому из уважаемых на Западе племен принадлежат наши попутчики?

— Вы так спрашиваете, мистер Каттер, словно у меня есть готовый ответ!

— Я полагал, что Шеттерхэнд не спасует ни перед каким вопросом, потому и спрашиваю.

— Спасибо за комплимент, но все-таки мне надо подумать. Значит, так: команчи уже выступили в поход и находятся где-то неподалеку, в нескольких милях за нами. Апачи знают, что их враги вышли на тропу войны, и разослали разведчиков…

— Все верно, но это не проясняет дела.

— Погодите, я еще не закончил. Следы ведут на восток, в Льяно-Эстакадо. Какое из двух племен проявляет особый интерес к этой пустыне?

— Команчи, this is clear!

— Вот именно. И я уверен, что о планах команчей, связанных с оазисом, знает только один апач — сам Виннету. Он, конечно, уже вызвал на помощь своих воинов-мескалерос, но добраться сюда так быстро они никоим образом не могли. А посылать дозорных в сторону Льяно апачам незачем, да если бы они их и послали, то поехали бы другой дорогой, ведь селения клана мескалерос лежат к югу отсюда…

— Вы хотите сказать, что сейчас мы имеем дело с команчами?

— Думаю, да.

— Ну что ж, отлично. Раз мы это выяснили…

— Стоп, — прервал я Уоббла. — Все сказанное мной — только предположения, а нам нужна полная ясность. Это настолько важно, что мы можем пойти даже на небольшую потерю времени. Мистер Каттер, сумеете ли вы удержать эти следы в поле зрения, находясь в седле, при быстром галопе?

— Я пока еще не совсем ослеп, — обиделся Олд Уоббл.

— Тогда прошу вас, садитесь на лошадь и пустите ее вскачь по следам в обратную сторону. Пяти минут, наверное, хватит. Нам надо поточнее определить направление их пути, а также установить, едут ли они прямо или постепенно заворачивают.

— Хорошо!

Старик птицей взлетел в седло и понесся прочь по тропе, оставленной шестью всадниками. Его силуэт быстро уменьшался, превращаясь постепенно в темную точку на горизонте бурой равнины, и вскоре и совсем исчез из вида. Прошло несколько минут, и он снова появился на горизонте, доскакал до нас и осадил разгоряченного коня.

— Ну как? — спросил я.

— След прямой, как стрела, — заверил Олд Уоббл.

— Это решает вопрос. Догадываетесь, куда мы упремся, если проведем отсюда прямую линию?

— В Голубую воду, this is clear!

— Точно. Значит, этих людей послал не кто иной, как вождь Вупа-Умуги. Мы должны поспешить за ними.

— Зачем? Надеетесь их перехватить?

— Да.

— Это будет ошибкой, уверяю вас. Большой ошибкой, сэр!

— Почему вы так считаете?

— Мистер Шеттерхэнд, вы же противник убийства индейцев!

— Конечно.

— И все-таки стремитесь их догнать. Неужели вы сами не видите, что одно противоречит другому?

— В чем же тут противоречие?

— В том, что, догнав их, мы будем вынуждены истребить всех шестерых. Если хоть один из них ускользнет, команчи узнают о нашем местонахождении, и все пойдет прахом. Нам выгодно укрепить Вупа-Умуги в его убеждении, что мы ушли на запад — так зачем же нам гнаться за этими команчами?

— Вы правы лишь отчасти, мистер Каттер, — ответил я. — Все зависит от того, увидят они нас или нет. В зависимости от обстоятельств мы выберем тот или иной вариант действий. Они едут к Альчезе-чи — Маленькому лесу, где, скорее всего, меня ждет посланец Виннету. Если они проедут мимо, не заметив его — прекрасно, но если им на глаза попадется апач или просто какой-нибудь признак его присутствия, они устроят за ним настоящую охоту. Один против шестерых — сами понимаете, чем это может кончиться. Они убьют его или захватят живым. В этом случае мы обязаны спасти его, хотя бы для того, чтобы рассчитывать в дальнейшем на дружбу апачей. Кроме того, мне необходимо знать, что сообщает Виннету. И если для этого мне придется пожертвовать жизнями шестерых команчей, я заплачу и такую цену. А теперь — вперед, джентльмены!

Мы прыгнули в седла и помчались на восток. Индейцы имели преимущество во времени, но ехали медленнее, чем мы, судя по характеру следов. Значит, можно было надеяться догнать их еще до Альчезе-чи, если только они не прибавят ходу.

Вдруг возникло неожиданное и досадное затруднение: вскоре лошади Паркера и Холи начали отставать, не выдержав взятый нами темп. Тогда, чтобы не задерживать движение всего отряда, решено было разделиться — мы втроем продолжим погоню, а Сэм и Джош поедут по нашим следам на предельной для их лошадей скорости. После этого я, Шурхэнд и Олд Уоббл пустили коней во весь опор, лишь изредка поглядывая на тропу, оставленную нашими противниками. К моему разочарованию, через пару миль выяснилось, что они также перешли с рыси на галоп. До сих пор у меня теплилась надежда остановить их или попросту обойти, сделав круговой объезд, но теперь с ней пришлось проститься.

Миновал час, за ним второй, и лошади начали уставать. Мы поехали медленнее, и вот на исходе третьего часа на горизонте появилось темное пятнышко. Я показал на него моим спутникам и произнес:

— Вот он, тот самый Маленький лес — цель нашего броска. Если мы поскачем, никуда не сворачивая, то доберемся туда минут за пятнадцать…

— Но делать этого не следует, — вставил Олд Уоббл.

— Конечно, поскольку команчи, вероятно, уже расположились там на отдых.

— И все-таки нам нужно проникнуть в этот лес! Что будем делать?

— К счастью, я неплохо знаю здешние края. Давайте-ка свернем вправо, дадим небольшой крюк и попробуем приблизиться к роще с юга.

— Вы полагаете, что так нам удастся подъехать незамеченными? — недоверчиво спросил Уоббл, пока мы выполняли этот маневр.

— Да, все дело в том, что Маленький лес имеет разную густоту с разных сторон. Он вырос вокруг озерца — совсем маленького, шагов пятьдесят в поперечнике. Вода дает жизнь деревьям, а они, в свою очередь, затеняют водоем, предохраняя его от высыхания. Не знаю почему, но с востока и с запада растительность гораздо реже, чем в северной и особенно в южной части этой рощи. С юга деревья стоят так плотно, что там нелегко пробраться даже индейцу. Таким был этот Альчезе-чи три года назад, когда я проезжал тут в последний раз.

— За три года многое могло измениться, — проворчал старик. — Сейчас речь идет о нашей жизни, и не худо бы поточнее разузнать обстановку.

— Ну а что здесь могло измениться? — возразил я. — Разве что лес стал погуще, но это нам только на руку. Подъедем с юга, с той стороны, где заросли непроходимые. Устроить лагерь в такой чаще невозможно, а прерия сквозь нее не просматривается. Я, по крайней мере, не вижу другого способа проникнуть в Альчезе-чи, если мы не собираемся дожидаться ночи.

— Ладно, пожалуй, вы правы. Ох, чует мое сердце, что заработаем мы с вами по доброй порции свинца, пока доскачем до этой рощи! Но ничего не поделаешь — кто хочет чего-нибудь добиться, должен рисковать, this is clear!

Шурхэнд по-прежнему молчал, но на лице его читалась уже не задумчивость, а непреклонная решимость, я это понял так, что не существует для него сейчас опасности, которая заставила бы его отступить. Этот человек явно предпочитал поступки словам — черта, роднившая его с Виннету. Впоследствии я еще не раз убеждался в удивительном сходстве их характеров.

Итак, мы описали полукруг, не приближаясь к видневшемуся вдали лесу, и остановились на том же расстоянии, точно к югу от него. Я достал из седельной сумки мою подзорную трубу, верно служившую мне во всех странствиях, и внимательно оглядел границы зарослей. Ничего подозрительного я не заметил.

— Что-нибудь видите, сэр? — спросил Олд Уоббл.

— Нет, все спокойно, ни людей, ни животных.

— А нас оттуда можно рассмотреть?

— Странный вопрос, сэр! Вы сами смогли бы увидеть отсюда находящегося там человека?

— Пожалуй, нет.

— Точно так же и нас с вами нельзя различить невооруженным глазом. Мы здесь невидимы, если только у команчей нет подзорных труб.

— Да ни одному краснокожему и в голову не придет оснаститься подобной штукой!

— Вы ошибаетесь. У Виннету, например, она всегда при себе, и притом превосходного качества. Ну что ж, думаю, нам пора совершить рывок вперед. Возражений нет?

— Раз уж вам ничего другого не приходит в голову, поехали. Но все-таки это чертовски рискованно!

Тут Шурхэнд внезапно прервал свое затянувшееся молчание.

— Да бросьте вы осторожничать, перестраховщик несчастный! — нетерпеливо воскликнул он. — Чтобы научиться плавать, надо сначала прыгнуть в воду. Если боитесь, оставайтесь здесь, пока мы будем брать штурмом этот лесок. Вперед, мистер Шеттерхэнд, вперед!

И он хлестнул поводьями по шее коня. Я последовал за ним. Разумеется, Олд Уоббл не отстал от нас ни на шаг, он скакал рядом, ворчливо приговаривая:

— Перестраховщик! И чего только не вообразят эти мальчишки! Да я никогда в жизни ничего не боялся — ни в материнской утробе, ни потом, родившись на свет. До чего нелепыми идеями одержима нынешняя молодежь — просто диву даешься!

— Это мы-то с Шурхэндом — мальчишки! — Я не смог удержаться от смеха, несмотря на всю серьезность нашего положения. Старик заметил это и рассвирепел еще больше:

— Я желал бы знать, сэр, что это вас так развеселило! Смейтесь на здоровье, когда мы с целой шкурой доберемся до леса, а не теперь!

В запальчивости он слишком повысил голос, и мне пришлось одернуть его:

— Прошу вас, мистер Каттер, замолчите. А то команчи, даже ничего не видя, услышат, как вы нас браните, и приготовятся к бою.

— Ладно, молчу, — буркнул Уоббл. — Но моя смерть будет на вашей совести. То-то вы намучаетесь, когда вам придется тащить обратно мой хладный труп!

Мы так гнали лошадей, что казалось, будто Маленький лес летит нам навстречу. Травяной покров приглушал стук копыт, так что слух едва ли мог известить команчей о нашем приближении. Мы изо всех сил напрягали зрение, вглядываясь в край леса, чтобы вовремя обнаружить любую опасность, но впереди царили тишина и спокойствие. Достигнув первых деревьев, мы спрыгнули с лошадей и прислушались, держа ружья на изготовку. Нигде поблизости не замечалось ничего подозрительного, а проникнуть взглядом сквозь зеленую стену кустарников нам не удавалось. Шурхэнд осмотрелся по сторонам и шепнул:

— Подержите мою лошадь! Я сейчас вернусь.

— Куда вы?

— Поискать следы. Не беспокойтесь, я знаю толк в этом деле.

Я понимал, что удерживать его или предлагать мое сопровождение значило бы оскорбить самолюбие вестмена, поэтому я предоставил ему свободу действий. Потянулись бесконечно долгие минуты ожидания. Наконец Шурхэнд вынырнул из кустов и сообщил:

— Нам чертовски повезло, что мы остались незамеченными. Команчи здесь, в лесу.

— Вы видели их?

— Нет. Но я не видел и следов, ведущих наружу, в прерию, а что индейцы приехали сюда — это мы уже знаем. Они где-то там, в чаще.

— Верно, — кивнул Олд Уоббл. — Но подобраться поближе к ним смогут только двое из нас. Кому-нибудь надо остаться при лошадях. Кто будет сторожить их, мистер Шеттерхэнд?

— Вы, — отрезал Шурхэнд, хотя вопрос был обращен ко мне.

— А меня это не устраивает! — вскипел старик. — Я собираюсь отправиться в лес, чтобы вы не воображали, будто я трусливее вас!

— Мы это отлично знаем, мистер Каттер, — поспешно сказал я, видя, что Уоббл уже готов ввязаться в очередную перепалку. — Никто не сомневается в вашей храбрости, и новые доказательства здесь просто излишни. Думаю, мне незачем говорить, как я вас ценю и уважаю, и надеюсь, вы не рассердитесь, если я напомню, что действия в густом лесу — не самое сильное из ваших умений, в то время как в открытой прерии у вас нет и не может быть соперников. Ну а сейчас я прошу вас остаться постеречь лошадей.

— Ладно, как хотите, — сердито ответил Уоббл, нетерпеливо передернув плечами. — Здесь не место и не время для споров, и я подчиняюсь. Сами будете виноваты, если вернетесь с изрешеченными шкурами!

После этого напутствия он взял поводья и отошел в сторону. Шурхэнд вопросительно посмотрел на меня, и я сказал:

— Полагаю, разделяться нам не стоит. Еще светло, и команчи легко могут заметить любого из нас, на этот случай надо предусмотреть, как мы сможем быстро прийти друг другу на помощь.

— Верно, мистер Шеттерхэнд. Ну, а куда мы пойдем?

— Скажите, когда вы осматривали следы, не нашли ли вы в зарослях какого-нибудь просвета, позволяющего без особого шума углубиться в лес?

— Вроде бы есть тут одно такое местечко. Идемте!

Мы пошли вдоль края леса и скоро заметили нечто вроде узкого извилистого коридора между кустами, где ветви переплетались не так густо. Я лег на землю и пополз вперед, Шурхэнд последовал за мной. Ружья мы оставили под надзором Олд Уоббла, но при мне были оба револьвера и охотничий нож, и я надеялся, что этого хватит при любом развитии событий.

Дневной свет осложнял нашу задачу, поскольку любое движение ветвей могло привлечь внимание индейцев. Ползти приходилось очень медленно, за полчаса мы одолели не больше одной трети расстояния до водоема в середине леса (именно там я ожидал увидеть команчей). Но потом кусты поредели, и дело пошло лучше. Еще через четверть часа до моего слуха донеслось лошадиное фырканье — верный признак того, что наша цель не за горами. Оставалось лишь гадать, фыркнуло ли животное случайно, или же по обычаю индейских лошадей предупреждало своего хозяина о близкой опасности? Если так, нам надо действовать с удвоенной осторожностью.

Шурхэнд также услышал этот звук и тронул меня за плечо, безмолвно призывая к бдительности; к этому времени он уже обогнал меня и полз впереди, чуть сбоку. Я поглядывал на него с изумлением — ни у одного белого мне еще не приходилось видеть такой выдержки, ловкости и выносливости. Он использовал каждую лазейку, легко преодолевал любое препятствие. Иногда при необходимости Шурхэнд пускал в дело нож и удалял какую-нибудь нависшую ветку или острый сучок, но столь плавно и аккуратно, что никто, кроме меня, не заметил бы ничего. Я испытывал истинную радость, наблюдая за ним.

Мы продвинулись еще на десяток-другой ярдов и услышали голоса. Разобрать слова мы не могли, но зато взяли точное направление. Прижимаясь к земле, мы подкрадывались к собеседникам, пока наконец не увидели их. Собственно говоря, зрелище, которое открылось нашим глазам, нельзя было назвать беседой: мы очутились в положении зрителей на заседании «трибунала прерий».

Сквозь кусты, за которыми мы теперь притаились, поблескивала гладь пруда. Направо, привязанные к деревьям, стояли шесть команчских лошадей, а левее — стреноженный конь их врага — апача. Но из шестерых всадников, по чьим следам мы ехали последние два часа, в живых осталось только трое; окровавленные тела их товарищей лежали здесь же, на поляне. Уцелевшие команчи сидели в ряд, вполоборота к нам, лицами к высокой сосне. К ее стволу был накрепко прикручен ремнями пленный апач, по-видимому, раненый, у его ног растеклась кровавая лужица. Однако потеря крови не лишила этого человека ни сил, ни присутствия духа, а голос его звучал твердо. Он говорил:

— Собаки-команчи убьют меня, но цели своей все равно не достигнут. Длинный Нож смеется над ними. Их было шестеро, но осталось лишь трое, прежде чем они смогли осилить его. Теперь он умрет спокойно, не моргнув, с песней смерти на губах, и души убитых врагов будут служить ему в Стране Вечной Охоты.

Длинный Нож! Я отлично знал этого человека — знаменитого воина клана мескалерос, опытного и удачливого предводителя военных отрядов. Кроме того, он славился как превосходный разведчик, и совет вождей часто поручал ему дела, требовавшие в равной мере сообразительности и мужества. Значит, вот на кого пал выбор Виннету!

Один из. команчей, сопроводив свои слова жестом, выражающим презрение, произнес:

— Длинный Нож смердит, словно кусок протухшего мяса. Его душа будет извергнута из этого мира, но в Стране Вечной Охоты у нее не будет ни одного раба, потому что он потеряет свой скальп, прежде чем в муках расстанется с жизнью. Ему удалось убить трех наших воинов, потому что он трусливо спрятался, завидев нас. В открытом бою он испустил бы дух, не успев пролить и капли крови команчей.

— О да, команчи отважились бы на открытый бой, лишь имея двенадцать рук против двух моих. А будь их меньше, я расшвырял бы их, словно койотов, которые могут тявкать, но боятся напасть. Страна Вечной Охоты — только для храбрых, и я встречу там моих братьев-апачей, но ни одного команча, ибо все они трусы. Я покажу вам, кто вы такие на самом деле. Смотри на меня, собака!

И он трижды плюнул в их сторону. Но команч даже бровью не повел и продолжал тем же тоном:

— Это относится не к нам, а к тебе. Ты бросаешься громкими словами, чтобы скрыть свою трусость, но страх все равно написан у тебя на лице. Ты знаешь, что легкой смерти не получишь, твоя кожа будет содрана с тела маленькими кусочками, и потому пытаешься заносчивыми, но пустыми словами заглушить дрожь ужаса, которая пробирает тебя до костей. Но мы готовы позволить тебе умереть быстро и без мучений, если ты правдиво ответишь на мои вопросы.

Длинный Нож помедлил секунду, потом вскинул голову и произнес:

— Пусть команч спрашивает.

— Ваши воины выступили в поход против нашего племени? — прозвучал первый вопрос.

— Нет.

— Это правда?

— Да.

— Я не верю тебе.

— Можешь проверить. Горному ягуару не придет на ум готовиться к бою с больной крысой.

— Уфф! Не жди снисхождения, если будешь по-прежнему оскорблять нас. Где сейчас апачи-мескалерос?

— Дома, в своих вигвамах.

— А их вождь Виннету?

— Далеко на севере, с людьми племени снейк.

Апач явно водил их за нос.

— И снова ложь! Виннету здесь, — команча оказалось не так легко провести.

— Нет, — упорствовал апач, — Виннету на севере.

— Мы видели Олд Шеттерхэнда, а Виннету всегда держится где-нибудь поблизости от него.

Тут я заметил, что Длинный Нож с заметным усилием подавил радостный возглас. К счастью, Off вовремя овладел собой и произнес непререкаемым тоном:

— Команч лжет, он хочет обмануть меня. Олд Шеттерхэнда нет ни в долинах, ни в прерии, ни в горах. Он уехал к себе на родину, за Великую воду, и вернется не раньше, чем через две или три зимы. Таковы были его собственные слова.

Команч обиделся.

— Я не лгу, — заявил он.

— Нет, лжешь! Я тебе не верю.

— И все-таки, я говорю правду! — вышел из себя команч. — Мы сами видели его, своими глазами!

— Где!

— В нашем лагере. Он явился туда, чтобы выслеживать нас, но был схвачен и скоро умрет у столба пыток.

— Шеттерхэнд умрет у столба? — насмешливо переспросил Длинный Нож. — Да все ваши воины, вместе взятые, не смогут отнять жизнь у этого бледнолицего охотника. Даже если команчам и удалось бы схватить его, он вырвется на свободу. Или ты думаешь, что десяти тысячам воробьев будет под силу удержать в плену одного-единственного орла?

Расчет его был ясен — он хотел разозлить своих палачей и тем самым заставить их проговориться. И Длинный Нож достиг поставленной цели, потому что команч гневно возразил:

— Он у нас в руках! Воины команчей — не воробьи, а орлы, разрывающие и пожирающие воробьев вроде тебя или Шеттерхэнда! Я говорю чистую правду, а ты лжешь. Кого ты хочешь провести, когда говоришь, будто ваши люди спокойно сидят в своих вигвамах! Они уже в пути, иначе не стали бы высылать разведчиков.

— А разве они это сделали? — невозмутимо осведомился апач.

— Да, сделали.

— Но когда же?

— Недавно!

— Ха! Да известно ли вам хоть об одном лазутчике нашего племени?

— Известно. Ты — один из них.

— Я? Но кто сказал вам, что Длинный Нож приехал в Альчезе-чи на разведку?

— Никто не говорил, но тем не менее это так.

— Или вы ослепли? Разве на моем лице боевая раскраска?

— У тебя хватило хитрости не наносить ее! — рявкнул команч.

— Тогда вспомни, — продолжал пленник, — где живет твое племя и где мое. Команчи — на севере, апачи — на юге. А я приехал на восток. Зачем мне было забираться так далеко в сторону, если я послан выслеживать врагов, живущих к северу от нас?

— Ваши вожди хотели узнать, куда мы направились!

— Уфф! Ты даже не замечаешь, как выдаешь себя? Выходит, команчи выползли из своих нор не ради войны с апачами; нет, они спешат на восток! А куда и зачем, об этом я сам могу догадаться.

Команч понял, что пленник перехитрил его, и пришел в ярость.

— Молчи, собака! — завопил он, сверкая глазами. — Я могу повторить то, что сказал. Могу, ибо знаю — тебе уже не удастся разболтать ни слова из услышанного. Мы прихватим тебя с собой, и ты сдохнешь у столба пыток рядом с Шеттерхэндом.

— В таком случае, — заметил Длинный Нож, — я проживу еще очень долго, ведь все твои россказни, будто Шеттерхэнд в плену, — явная ложь.

— Он у нас, и это правда.

— Хау!

— И не только он, но и другие бледнолицые, которых ждет такая же смерть.

— Назови их! — потребовал апач.

— Во-первых, Олд Уоббл, свирепый убийца наших братьев, враг всех племен в прериях!

— Уфф!

— Потом — Олд Шурхэнд, бледнолицый огромного роста…

— Уфф, уфф! Дальше!

— Дальше? Тебе этого мало?

— О нет, вполне достаточно. Если вы действительно поймали этих великих охотников и я присоединюсь к ним в вашем лагере, то никто из нас не умрет. Мы сумеем найти дорогу к свободе. Мы пройдем сквозь толпы команчей, подобно тому как могучие бизоны прорываются сквозь стаю волков. Еще никто не побеждал Шеттерхэнда; но…

— Мы ловили его уже много раз! — перебил пленника команч.

— Ловили, но потом он почему-то всегда оказывался на свободе. А Шурхэнд может разом придушить шестерых команчей, по трое на каждую руку. Для него…

— Помолчи об этой собаке! — сердито крикнул один из сидящих. — Еще не было случая, чтобы он победил воина из нашего племени!

— Не было, потому что вы ему пока не попадались. Ну, а Олд Уоббл, самый хитрый и ловкий из бледнолицых, неуловимый и не знающий жалости к врагу, — он…

— Он умрет! А если и не умрет, то лишь потому, что это дряхлый бледнолицый — не более чем злобная дворняжка, которую прогоняют пинками, чтобы не тратить на него пули. Этот трус…

Тут говоривший внезапно умолк, но помешал ему не апач, а новое действующее лицо. В продолжение всей сцены мы с Шурхэндом смотрели на команча и теперь, когда он прервал свою речь и с ужасом воззрился куда-то в сторону, пытались понять, что его так напугало. Но наше замешательство было недолгим, ибо мы услышали хорошо знакомый голос:

— Так кто я? Трус, дворняжка? Ах ты краснокожая тварь! Вот сейчас мы узнаем, трус я или нет. Руки вверх! А кто попробует схватить оружие или хотя бы пошевелиться, тут же получит пулю в лоб.

Это был, конечно же, Олд Уоббл. Он не стал продираться сквозь сплошной кустарник, как мы, а пошел в обход и без всяких затруднений вышел к пруду с запада, редколесьем. До него этим же путем воспользовались и команчи. Держа ружье навскидку, с пальцем на спусковом крючке, старик неторопливыми шагами приблизился к индейцам.

— Руки вверх! — повторил он, видя, что ошеломленные команчи замешкались с выполнением его приказа. Те беспрекословно повиновались, и морщинистое лицо Уоббла расплылось в довольной улыбке.

— Вот вы и попались, негодяи, — продолжал он. — Стойте смирно, а кто попробует опустить руки, мигом получит пулю, я не шучу. Стало быть, говорите, я трус! Так, так. И вы уже изловили меня, а заодно и Олд Шеттерхэнда с Олд Шурхэндом. Это ведь твои слова, бездельник?

Но команч не удостоил его ответом.

— Ага! У тебя, кажется, даже дух перехватило! Погоди, сейчас мы приведем тебя в чувство. Хочу показать вам моих друзей — оба они знаменитые вестмены, и вы будете рады-радешеньки увидеть их целыми и невредимыми. Только вот куда же они запропастились?

Последняя реплика Уоббла относилась, вне всякого сомнения, к нам. Произнося эти слова, старик пристально вглядывался в заросли и в то же время держал на прицеле индейцев. Впрочем, они были так поражены его внезапным появлением, что и не думали обороняться. Один только вид Уоббла мог внушить страх кому угодно: он ощетинился винтовками, словно дикобраз иглами. Одну, как уже сказано, он держал в руках, а за плечами у него торчали еще три — весь наш арсенал.

Надо было признать, что со своей задачей Олд Уоббл справился вполне успешно, и все-таки меня немало раздосадовала его выходка. Я решил при первом же удобном случае поговорить с самолюбивым стариком, чтобы исключить подобные сюрпризы в будущем. Ну а сейчас оставалось только поддержать его игру. Я кивнул Шурхэнду, мы поднялись с земли и вышли на поляну.

Увидев нас, Олд Уоббл обратился к индейцам:

— Вот те люди, которых я хотел вам показать. Вы их как будто знаете?

— Олд Шеттерхэнд! — ликующе воскликнул Длинный Нож.

— Олд Шурхэнд! — охнул команч.

Я повернулся к нему.

— Да, это мы, ваши пленники, ожидающие казни… Мистер Каттер, возьмите-ка их оружие!

Достав револьвер, я направил его на команчей и приглядывал за ними, пока Уоббл собирал ружья и томагавки и складывал их под кустом.

— А теперь, мистер Каттер, я попрошу вас развязать апача.

Но едва старик сделал то, о чем я его попросил, как произошло непредвиденное. Почувствовав себя свободным, Длинный Нож бросился вперед, поднял ближайший томагавк, взмахнул им раз, другой — и двое команчей, не пикнув, опрокинулись навзничь с разрубленными головами. Я схватил его за руку и крикнул:

— Что делаешь, брат мой! Я хочу говорить с этим воином, он…

Но Длинный Нож не слушал меня. Вырвавшись, он обрушил такой же страшный удар на последнего из своих врагов. Лишь после этого, отбросив томагавк, апач как ни в чем не бывало обратился ко мне:

— Да простит мне мой прославленный белый брат, если я поступил наперекор его желанию. Но я знаю, что мой брат не любит проливать кровь, и решил сделать это за него.

— Гораздо лучше было бы вообще обойтись без кровопролития, — с горечью ответил я.

Индеец указал на глубокую рану у себя на груди:

— А моя кровь разве ничего не стоит? Когда вырыт топор войны, за кровь платят кровью, за жизнь — жизнью.

— Тогда уж убивай тех, кого сам победил, — возразил я. — Ну а эти трое принадлежали не тебе, а нам. С каких пор воины племени апачей настолько утратили гордость, что казнят врагов, взятых в плен кем-то другим? Может быть, за время моего отсутствия у вас вошло в обычай приписывать себе чужие подвиги?

Пристыженный апач поник головой и начал оправдываться:

— Один из этих трех ранил меня. Мог ли я оставить его в живых? Да и что стал бы делать Шеттерхэнд с этими собаками, будь они еще живы? Брать их с собой — только лишняя обуза. Или Шеттерхэнд намеревался отпустить команчей? Тогда они ускакали бы к своим и обо всем рассказали.

Его аргументы были довольно вескими, и я решил сменить тактику.

— Ты говоришь разумно, — произнес я, — но не забыл ли ты, что Шеттерхэнд уже много зим является одним из вождей племени апачей? Может ли воин тотчас исполнять все, что взбредет ему в голову, не узнав мнения своего вождя? Зачем тогда вожди, если даже в их присутствии каждый волен делать, что захочет? И что скажет великий вождь апачей Виннету, выслушав мой рассказ о сегодняшнем деле?

Эти слова не пропали впустую — гордый индеец смиренно склонился передо мной и заговорил тоном глубокого раскаяния:

— Я был не прав и признаю, что поступил дурно. Простит ли Шеттерхэнд мою поспешность?

— Что было, — ответил я, — того не изменить. И я тебя прощаю, хотя твои действия причинили нам немалый вред.

— О каком вреде говорит мой белый брат? — удивился апач.

— Я собирался потолковать с этими людьми и кое-что выяснить у них.

— Но они бы тебе все равно ничего не сказали!

— Сказали бы. Или мой брат считает меня столь неразумным, что думает, будто я стал бы открывать команчам мои истинные цели? Разве мой брат не знает, что речи и вопросы хитрого человека — это раскинутая сеть, в которой запутываются его противники?

— Я знаю об этом, но Шеттерхэнду не придется расспрашивать собак-команчей.

— Конечно, не придется, поскольку они мертвы!

— Не пришлось бы, и будь они в живых. Я знаю все, что знали они.

— От кого?

— От них.

— Ты говорил с ними?

— Нет.

— Значит, подслушивал?

— Олд Шеттерхэнд не ошибается.

— Ладно, скоро увидим, сможешь ли ты удовлетворить мое любопытство. А теперь покажи-ка свою рану. Она глубокая?

— Не знаю, — равнодушно ответил индеец. — Но смертельной она быть не может.

Он оказался прав — ранение было нетяжелым. Нож скользнул по ребру и разрезал мышцы на правой стороне груди, для любого краснокожего это почти царапина. Все же ее следовало поскорее обработать, дабы избежать воспаления и лихорадки. Пока я промывал и перевязывал рану, из зарослей появился «второй эшелон» нашего отряда — Сэм Паркер и Джош Холи. Оба они, конечно, были поражены открывшимся зрелищем. Олд Уоббл немедля обратился к новоприбывшим.

— Как видите, джентльмены, я быстро управился с этими негодяями, — и он небрежным жестом указал на убитых команчей. — Жаль, к моему приходу их оставалось лишь трое, но и с шестерыми я бы разделался точно так же… Видели бы вы, как здорово они умеют тянуть руки вверх!

— И как легко они могли бы угробить вас, мистер Каттер! — добавил я.

— Угробить? — удивленно спросил Уоббл.

— Да, да, угробить.

— Это как же?

— Очень просто. Скажите, что бы вы делали, если бы команчи не подняли руки вверх?

— Перестрелял бы их, как кроликов!

— А скольких, позвольте узнать?

— Всех троих, this is clear!

— Одного — пожалуй, да, ну а двое других быстренько спровадили бы вас в Страну Вечной Охоты.

— Пусть бы только попробовали! — возмутился Уоббл.

— А почему бы и нет? Та винтовка, что у вас в руках, была бы уже разряжена, правда, оставалось еще три, но они за спиной, и требовалось бы несколько секунд, чтобы снять хоть одну, взвести курок и прицелиться. Не будь команчи так ошарашены вашим появлением, их разговор с вами получился бы очень коротким.

— Постойте, постойте… — запротестовал Уоббл.

— А если бы индейцев было не трое, а шестеро — что тогда?

— Дайте же мне сказать! Я ведь не сразу вышел на поляну — сперва хорошенько рассмотрел из-за кустов, что тут происходит, и был наготове. И поступил бы точно так же, будь здесь шесть команчей.

— И тогда вас изрубили бы на кусочки.

— Хау! Я не ребенок. Припомните лучше свои похождения, мистер Шеттерхэнд. Вам доводилось принимать бой и с большим числом краснокожих.

— Доводилось, не спорю, но при других обстоятельствах, когда уже не оставалось иного выхода. К тому же индейцы считают мою винтовку «волшебным ружьем», один вид ее парализует их.

— Хм, это верно. И все-таки, мистер Шеттерхэнд, я не сделал никакой ошибки, подойдя к команчам. На самом деле я находился в полной безопасности.

— Уж не потому ли, что где-то рядом были мы с мистером Шурхэндом?

— Разумеется!

— И опять вы не правы. Если бы команчи не так перепугались и решили драться, ваша участь была бы плачевной. Раньше, чем кто-нибудь из нас успел бы прийти к вам на помощь, нож уже торчал бы у вас в груди. Но дело даже не в этом. Вы виноваты хотя бы потому, что, нарушив уговор, явились сюда, вместо того чтобы стеречь лошадей.

— Очень уж медленно тянулось время, — по-мальчишески беззаботно заявил Уоббл.

— Это не основание для подобных дурацких выходок!

— Дурацких? Я попрошу вас выбирать выражения, мистер Шеттерхэнд! Делать глупости — не занятие для Фреда Каттера!

— Вы были обязаны оставаться на посту, — продолжал я, демонстративно не реагируя на негодующий возглас Уоббла. — К чему мы придем, если каждый из нас в любой момент будет бросать порученное дело и удирать, потому что ему, видите ли, стало скучно? А ведь вы знаете, что мы ввязались в опасное дело, и у нас ничего не выйдет, если мы не сможем полагаться друг на друга. Если вам на это наплевать — оставайтесь здесь, а я поеду дальше.

Сэм Паркер слушал, как я отчитываю его обидчика и притеснителя, с блаженным видом, как только я закончил, он громко крикнул «браво!». Старик накинулся на него:

— А ты-то чего так распелся? Кажется, я уже однажды просил избавить меня от подобных воплей!

— Да уж конечно! — отвечал Сэм. — Мне вы то и дело грозите «оставлением здесь», а сами не желаете выслушивать замечаний, так ведь, мистер Каттер? Что вы тут успели натворить, пока нас не было?

— Ничего! Но если ты не заткнешься сию же минуту, то натворю, и не с кем-нибудь, а с тобой!

И разгневанный Олд Уоббл, гордо держа свою седую голову, отвернулся.

Теперь следовало позаботиться о нашей безопасности, и я велел привести всех лошадей на поляну и выставить возле них часового. Джош вызвался караулить первым; ему было поручено патрулировать рощу и наблюдать за обстановкой в прерии. Затем мы осмотрели команчей и, убедившись, что все они мертвы, оттащили их подальше в сторону. Покончив с этим неприятным делом, мы присели, чтобы обсудить положение. Близился вечер, но разжечь костер было нельзя — не из-за отблесков пламени (Маленький лес надежно скрыл бы их от постороннего взгляда), а потому, что скоро сюда придут команчи, и они не должны заметить никаких следов нашего лагеря.

Мне хотелось поскорее услышать рассказ Длинного Ножа, и я спросил, виделся ли он с Виннету. Индеец кивнул:

— Да. Когда команчи вышли на тропу войны, воины-апачи послали разведчиков, чтобы узнать, на кого готовится нападение. Я был в их числе, и один из младших воинов пошел вместе со мной. Мы добрались до Пекос и обнаружили лагерь наших врагов возле Саскуан-куи, Голубой воды, которую апачи называют Доклис-то. Но ни подкрасться к ним вплотную, ни тем более подслушать их нам не удалось — команчи решили запастись мясом в дорогу и все время рыскали по окрестностям.

— Но ведь к ночи все охотничьи отряды возвращаются в лагерь?

— Олд Шеттерхэнд прав. И мы рассуждали так же. Мы отъехали назад, спрятали лошадей в укромном месте, а когда стемнело, вернулись к Голубой воде.

— Ну и как? Смогли что-нибудь выяснить?

— Нет. Мы очень старались, но нам не везло. Пусть мой белый брат не сомневается — мы приложили все наше умение и не жалели сил, но удача повернулась к нам спиной. Такое бывает и с самыми храбрыми и опытными воинами.

— Конечно. Мне и в голову не приходило подозревать или упрекать тебя. А где ты встретил Виннету?

— Там, у Голубой воды. На второй вечер мы опять пошли к лагерю команчей, но на полпути столкнулись с Виннету, великий вождь ждал нас. Он приказал нам прекратить слежку и идти за ним.

— О, значит, Виннету провел там время не зря!

— Да, он узнал новость, которая изумит даже моего белого брата. В самом сердце огромной пустыни — той, что на языке бледнолицых зовется Льяно-Эстакадо, — есть маленький зеленый остров, где вдоволь чистой воды, растет сочная трава и есть даже деревья. Там стоит хижина, и в ней живут трое — чернокожий мужчина, чернокожая женщина, его мать, и белый охотник по имени Кровавый Лис. Он — хозяин этого места. Виннету виделся и говорил с ним, и они выкурили трубку дружбы.

— Я тоже знаком с этим человеком.

— Уфф! — воскликнул удивленный апач. — Шеттерхэнд знает его?

— Да.

— И знает про ручей в пустыне, про хижину и ее обитателей?

— Мой брат не ошибся.

— Но в таком случае моему белому вождю, наверное, известна и дорога туда.

— Разумеется, я бывал там, и не однажды. Но разве Виннету не сказал тебе, как туда ехать.

— Нет. Великий вождь Виннету не любит длинных разговоров и не произносит ни слова сверх необходимого. Так Шеттерхэнд знает дорогу к зеленому острову в пустыне! Вот, оказывается, почему Виннету велел мне дожидаться тебя!

Оправившись от изумления, индеец продолжал свой рассказ.

— Как я понял со слов великого вождя, команчи тоже когда-то видели дом Кровавого Лиса…

— Конечно. Они были там вместе с Виннету и со мной. В тот день ими предводительствовал молодой вождь Большой Шиба.

— Память Шеттерхэнда верна, как всегда. Именно Большой Шиба должен теперь возглавить военный отряд, направляющийся в глубь пустыни.

— А не знаешь ли ты, что побудило команчей начать войну с Кровавым Лисом?

— Дело было так: как-то раз, охотясь, Кровавый Лис случайно встретился с несколькими команчами, и они напали на него. Он защищался; его пули попадают без промаха точно в середину лба, и большинство нападавших погибло в этом бою.

— Но кто-то из уцелевших узнал его…

— Да, один из тех, кто был тогда с вами в пустыне.

— Удалось ли команчам ранить Кровавого Лиса?

— Ни пуля, ни нож даже не коснулись его.

— Слава Богу! Ну а теперь они решили отомстить?

— Да. Они хотят убить его, сжечь его дом и срубить деревья, чтобы пустыня навсегда поглотила это место. Так сказал мне великий вождь Виннету, который слышал разговоры собак-команчей.

— Когда же он это успел? Во всяком случае, не у Голубой воды. Я получил от него весть о походе команчей еще несколько дней назад, в горах Сьерра-Мадре.

— Он повстречал там двух охотников-команчей, — ответил Длинный Нож. — Они приняли его за человека племени айова и без всякой опаски обсуждали при нем все свои дела.

— Видно, разум совсем покинул их головы. Неужели Виннету можно с кем-то спутать? Но пусть мой брат продолжает.

— Виннету тотчас же отправился предупредить Кровавого Лиса. По дороге он увидел следы команчей и поехал по ним до Голубой воды, до их лагеря. Он дождался темноты, подкрался к лагерю и послушал, о чем говорят враги, а затем пополз обратно. Тут он заметил нас. Виннету очень обрадовался этой встрече, потому что теперь он мог передать новые приказы. Моего товарища он послал домой, велев, чтобы триста воинов, хорошо вооруженных и с запасами продовольствия, выступили к Нарголете-циль [29] и, придя, ждали там Шеттерхэнда. А мы с Виннету приехали сюда, в Маленький лес, и здесь расстались. Великий вождь поскакал дальше, поручив мне передать тебе его слова. Теперь Шеттерхэнд должен поспешить к горе Дождей, возглавить отряд наших воинов и повести их в пустыню Льяно, вслед за Виннету.

— Отлично, так я и думал. Это все, что ты должен был передать мне?

— Да, все.

— Итак, к горе Дождей. Место мне знакомо, к тому же оно недалеко отсюда — до него полдня хорошей езды, не больше. Там может спрятаться и тысяча человек, да так, что их не заметит никакой враг. Эх, как жаль, что мой брат убил этих троих команчей! Будь они живы, мне бы наверняка удалось выпытать у них кое-какие нужные нам сведения.

— Что именно желает узнать Шеттерхэнд?

— Ну, например, кто возглавит команчей.

— Я же сказал — вождь Большой Шиба, или Железное Сердце, как его еще называют. Или мой брат забыл?

— Я не забыл, но сомневаюсь, что это произойдет. Железное Сердце слишком молод. В лагере у Голубой воды приказы отдает только вождь Вупа-Умуги, и вряд ли он легко согласится признать главенство воина намного моложе себя. А скоро прибудет и Нале Масиуф со своими людьми — он, я думаю, тоже слишком горд, чтобы подчиняться Железному Сердцу.

— Нале Масиуф? Это тот, у которого лишь но четыре пальца на каждой руке? Мой брат говорит о нем?

— Да, о нем. Он приведет еще сотню человек.

— Но откуда это стало известно Олд Шеттерхэнду?

— Я подслушивал команчей возле Голубой воды.

— Уфф, уфф! Шеттерхэнд уже был там, и ему удалось проникнуть в лагерь этих собак? Да, на такое способны только двое — мой белый брат и великий вождь Виннету.

— О нет, прости, но я должен отклонить твою похвалу. Белые воины, которых ты здесь видишь, были там вместе со мной.

— Да уж, были! — не выдержал Шурхэнд. — Были в качестве…

— Тихо! — прервал я его. — Лучше будет, если все, что мы видели и пережили, останется между нами. Вернемся к делу. Итак, для нас важно узнать, кто в действительности поведет команчей. От Вупа-Умуги и Нале Масиуфа ничего хорошего ждать не приходится, но с Большим Шибай все обстоит иначе. Он обязан мне, в тот раз мы спасли ему жизнь и провели через пустыню. Железное Сердце молод, но он — сын великого вождя Тевуа-Шое, Огненной Звезды, командовавшего объединенными отрядами всех кланов племени команчей. Не исключено, что отблеск отцовской славы дал сыну определенные преимущества в борьбе за власть. Удалось ли ему взять верх над двумя другими вождями? Если бы наши сегодняшние пленники остались в живых, я уже знал бы точный ответ на этот вопрос.

Длинный Нож, очевидно, воспринял мои слова как завуалированный упрек, потому что произнес, не поднимая глаз:

— Шеттерхэнд сказал, что прощает меня. Могу ли я говорить об этих шести убитых команчах?

— Да, сделай это. Расскажи все по порядку — кто нападал, кто оборонялся.

— Я увидел их первым. Я знал, что команчи могут приехать в Альчезе-чи в любую минуту, и был очень осторожен, пока ждал Шеттерхэнда. Мою лошадь я привязал в густом кустарнике и очень старался не оставлять следов. Но время от времени надо было выходить к краю леса и осматривать прерию, а позднее потребовалось отвести лошадь на водопой. Это и явилось причиной моего обнаружения. Я оставил лошадь у пруда, вышел на опушку и, оглядевшись, увидел этих шестерых собак, они были уже совсем близко. Я едва успел увести лошадь, но уже не смог вернуться и заровнять отпечатки копыт. Команчи пошли по следу, а бежать мне было некуда. Первого из них я застрелил, второго и третьего — заколол ножом, но остальные навалились на меня, обезоружили и привязали к дереву. А потом пришли вы, я получил свободу и тут же расквитался с врагами. Шеттерхэнд не спросит их уже ни о чем, но я могу рассказать ему то, что успел здесь услышать.

— Я слушаю тебя.

— Они собирались ехать в пустыню, к дому Кровавого Лиса, чтобы захватить в плен его самого и старую женщину с черной кожей. Пленников они собирались отвезти в селение команчей, и здесь прозвучало название этого места.

— Очень важное известие. Где же их селение?

— Где оно, я не знаю, ибо прежде никогда не слыхал о таком. Они назвали его Каам-Кулано.

— Мой брат ошибается, он прекрасно знает это место. Апачи зовут его Качо-настла, Заячья долина.

— Заячья долина? Конечно, я знаю ее! Она к северу отсюда, и до нее всего день хорошей езды. Вот в ней-то команчи и хотели казнить Кровавого Лиса и старуху. А чернокожий мужчина уже там.

— Что? — испугался я. — Какой чернокожий?

— Ну, сын этой женщины, — объяснил апач. — Тот, который жил вместе с ней в доме Кровавого Лиса.

— Ох! Вот так новость! Столь же важная, сколь и плохая! Но не ошибается ли мой брат, верно ли он понял слова команчей?

— Мои уши еще никогда не обманывали меня.

— Может быть, речь шла о каком-нибудь другом негре?

— Нет, об этом. В пустыне нет других чернокожих, кроме него. И к тому же команчи называли имя пленника.

— Как его зовут? Говори быстро!

— Имя очень странное, и я забыл его, — смущенно ответил Длинный Нож.

— Не Боб?

— Да, да, Боб. Это самое странное слово произносили собаки-команчи, — подтвердил мой собеседник.

— Как же он попал к ним в руки? Или об этом они не говорили?

— Говорили. Он был на охоте вместе с Кровавым Лисом в тот день, когда команчи решили на них напасть. Как помнит мой брат, Лис убил в перестрелке много их воинов и ускакал, а черного человека взяли в плен и увезли в Заячью долину. Его не казнят, пока не поймают остальных — старую женщину и бледнолицего охотника. Тогда все трое умрут у столба пыток.

— Ну, до столба пыток не дойдет, об этом я позабочусь. Надо немедленно ехать туда!

И я вскочил в сильном волнении, хотя обычно вывести меня из равновесия совсем нелегко. Такая бурная реакция очень озадачила моих спутников, включая и индейца — ведь краснокожие презирают негров даже сильнее, чем белых. Однако Длинный Нож промолчал. Но Олд Уоббл, для которого понятия «негр» и «собака» были практически равнозначны, не собирался довольствоваться ролью молчаливого наблюдателя.

— Что с вами, сэр? — поинтересовался король ковбоев. — Можно подумать, вы не в себе из-за этого Боба.

— Не из-за него самого, а из-за того, что он в плену и может погибнуть! — резко ответил я.

— Ну и что! Какой-то черномазый, ниггер!

— Ниггер? Вы, вероятно, хотите сказать — негр, мистер Каттер!

— Что я хотел сказать, то и сказал. Ниггер есть ниггер, и я ни разу в жизни не назвал никого из них как-то иначе.

— Очень жаль! Похоже, вы вообще отказываете неграм в принадлежности к человеческому роду?

— Если слушать всяких там ученых, то их, может, и следует считать за людей, но, Бог мой, какие это люди?

— Ничуть не хуже всех прочих, просто с иным цветом кожи.

— Бросьте! Ни один ниггер не стоит того, чтобы вообще говорить о нем.

— Вы действительно так думаете?

— Да!

— Мне очень прискорбно слышать это, мистер Каттер. Ваше утверждение доказывает, что по своему развитию вы ниже любого негра.

— Тысяча дьяволов! Не советую вам, сэр, так шутить!

— Я говорю вполне серьезно.

— Тогда вы обидели меня еще больше, чем я вас. Как вы можете принимать цветных за настоящих людей, коли сам Господь пометил их черным цветом?

— Но ведь негр с еще большим правом мог бы сказать: белые — недочеловеки, раз у Бога не хватило на них краски. Я повидал много стран, мистер Каттер, и среди черных, коричневых, красных и желтых народов мне встречалось по меньшей мере столько же хороших, достойных людей, как и среди белых. Я подчеркиваю — по меньшей мере! Вы понимаете меня, сэр?

— Плевать мне на то, что вы там видели, — отрезал Уоббл. — Скажу одно — мне еще никогда не попадался такой ниггер, рядом с которым я согласился бы присесть!

— Ничего удивительного. Встретив чернокожего, вы с первой же минуты ведете себя так, что он никак не может испытывать к вам дружеские чувства. Поэтому в данном случае ваш опыт — не доказательство. А что касается Боба, то он — честный, храбрый парень; если бы вы вместе с ним попали в какую-нибудь переделку, то очень возможно, что сначала я поспешил бы на помощь к нему и лишь потом — к вам!

— Ну и комплимент, разрази меня гром! Вы иногда бываете исключительно вежливы, мистер Шеттерхэнд, чертовски вежливы и почтительны, сэр!

— Не хочу вас обманывать, мистер Каттер — у меня нет никакого желания быть вежливым с теми, кто презирает других людей из-за цвета их кожи. Когда вашу персону в один прекрасный день зароют в землю, вы сгниете и истлеете точно так же, как любой негр, но, может быть, у вас есть перед ними какие-нибудь иные природные преимущества? Тогда потрудитесь их назвать! Все мы, все люди — творения Божьи и дети Его. Если же вы считаете, будто изготовлены из какого-то особого, сверхценного материала и являетесь поэтому любимчиком самого Творца, то вы пребываете в заблуждении, сэр, и столь глубоком, что я не могу постичь, как вообще могла в вашей голове зародиться подобная мысль. Я был очень рад познакомиться с вами, мистер Каттер, и буду, поверьте, очень огорчен, если нашей дружбе придет конец.

Уже смеркалось, и я не мог разглядеть выражение на морщинистом лице Уоббла, но, очевидно, мои слова не пропали даром. Старый король ковбоев понурил свою седую голову и тихонько проворчал:

— Черт возьми, как жаль, что вы предпочли сделаться охотником на Диком Западе, а не проповедником. Это занятие удавалось бы вам куда лучше, this is clear!

— Ну, охотником я стал случайно. Прежде всего я — человек, и если вижу, что могу помочь другому человеку, попавшему в беду, то не спрашиваю, какого цвета у него кожа — белая, зеленая или голубая. И этого Боба я у команчей не оставлю!

— Конечно, конечно! — поспешно сказал старик. — Я не собираюсь вам мешать и охотно помогу, но теперь у нас просто нет для этого времени.

— И тем не менее мы должны заняться этим прямо сейчас.

— Как так? Уже сейчас?

— Да.

— Но ведь нам нужно ехать к горе Дождей на встречу с вашими друзьями — апачами!

— Это не столь срочно.

— Сэр, я отказываюсь вас понимать! — рассердился Олд Уоббл.

— Вы умеете считать, мистер Каттер? Полагаете, апачи уже ждут нас?

— Это вам виднее. Я думаю не столько о них, сколько о команчах, которых нам следует опередить.

— И здесь тоже нет нужды в особой спешке. Нале Масиуф приведет свою сотню воинов к Голубой воде только послезавтра вечером. Как, по-вашему, выступят ли они сразу же в новый поход?

— Разумеется, нет. И людям, и лошадям необходим отдых.

— Причем основательный — не только ночью, но и в течение всего следующего дня. Значит, в запасе у нас не меньше трех суток, а чтобы вызволить Боба, мне хватит и двух.

Старик хотел было что-то возразить, но его перебил Олд Шурхэнд, обратившийся ко мне с вопросом:

— Мистер Шеттерхэнд, я слыхал о вашей стычке с индейцами-сиу — там, на севере, в национальном парке. Говорят, с вами было несколько храбрых парней и среди них один негр по имени Боб. Я не ошибаюсь?

— Нет, все верно.

— Это тот самый Боб?

— Да.

— О, в таком случае вы поступаете совершенно правильно! Его нужно выручать, и поскорее!

— Хотите отправиться со мной?

— Конечно, само собой. Когда мы выезжаем?

— С рассветом.

— А не поздно будет?

— Нет. Правда, отсюда до Каам-Кулано не меньше дня быстрой скачки, но лошади у нас отличные, и дорогу я знаю. Мы доберемся туда ближе к вечеру, в самое подходящее время.

— Да, предвечерний час, пожалуй, удобнее всего. Успеем осмотреть местность и сообразим, как лучше действовать. Тут как раз стемнеет, и можно будет приниматься за дело. Превосходно! А сколько их там живет, вы не знаете?

— Не имею понятия. Но это — селение вождя Вупа-Умуги, и я полагаю, что сейчас там осталось не так уж много взрослых мужчин.

— Ах вот как! Значит, нам предстоит сражаться с женщинами и стариками?

— Вряд ли, так что не огорчайтесь раньше времени. При всяком походе часть воинов остается дома — защищать лагерь от возможных набегов или в данном случае для охраны пленника. С ними-то нам и придется иметь дело.

— Одно меня тревожит: выдержат ли наши лошади такой бросок?

— А скольких лошадей вы имеете в виду?

— Всех, какие у нас есть, — с недоумением ответил Шурхэнд.

— То есть двух, — уточнил я.

— Как? Почему двух?

— Очень просто — я считал только вашего коня и моего вороного.

— Хау! Так в этой вылазке участвуем только мы?

— Конечно, мы. Кто же еще?

— Я-то думал, что мы поедем все вместе.

— Вы же знаете, что только наши кони могут проскакать без остановки целый день, поэтому об участии мистера Паркера и мистера Холи даже говорить не стоит. Их лошади уже утомлены и падут на половине дороги.

Сэм промолчал, зная, что я ничуть не преувеличиваю, но Джош, привязавшийся ко мне всем сердцем, сдался не так легко.

— А может, я все-таки поеду, сэр? — попросил он. — Не хотелось бы опять расставаться с вами.

— Как мне ни жаль, но это невозможно, мистер Холи. Вы загоните своего коня.

— Мистер Каттер одолжит мне своего ради такого случая.

— Это кто тебе сказал? — вскипел Олд Уоббл. — Я сам поеду с ними!

— Вы? — удивился я. На этот раз мое удивление было непритворным.

— Да, я!

— Но мне кажется, вам лучше остаться здесь.

— Почему, хотел бы я знать? Мой коняга не хуже ваших. Или вы думаете, он не выдержит долгого пути?

— Выдержать-то он выдержит, но наверняка заупрямится и не захочет вести вас туда, куда мы едем.

— Заупрямится? Что за чепуха! Да на всем белом свете не сыщешь лошади, которая посмела бы упираться под Фредом Каттером!

— А на этот раз все-таки упрется. Ведь мы едем спасать какого-то нигтера!

— Ха, вот вы о чем! — ухмыльнулся старик. — Ну, тут можно было бы опасаться скорее того, что упрусь я.

— Или я, мистер Каттер! Не хочу обременять вас заботами о черномазом.

— Вы меня нисколько этим не обремените, — нетерпеливо произнес Уоббл. — Напротив, я сделаю это с большой охотой.

— Но совсем недавно вы были настроены по-другому.

— Недавно… кхм, да. Я могу быть с вами откровенным, мистер Шеттерхэнд?

— Конечно. Итак?

— С вашей стороны было чертовски бестактно рассуждать о том, как я буду гнить в земле, но все же в ваших словах много справедливого, и они запали мне в душу. Поэтому я хочу исправить свою прежнюю глупость и выручить вашего Боба. Ну как, теперь возьмете меня с собой?

— Хм, такой разговор меняет дело. Я взял бы вас с радостью, но есть еще одно препятствие.

— Какое?

— На вас нельзя надеяться, мистер Каттер.

— Ну, знаете ли! Этаких заявлений я не слышал еще ни от кого!

— Значит, я буду первым. И не далее, как сегодня, вы сами доказали мою правоту. Вы хоть понимаете, что за дело нам предстоит? Мы собираемся выкрасть пленника из стойбища команчей — уже этого было бы вполне достаточно. Но в придачу ко всему мы стеснены во времени, и у нас не будет возможности выжидать удобного и безопасного момента. Риск удваивается, один неверный шаг — и мы пропали.

— Я сам это знаю…

— А раз знаете, то должны согласиться со мной — ехать вам нельзя.

— Думаете, я боюсь смерти?

— Нет, этого я не думаю. Но я опасаюсь, что вы, сами того не желая, сделаетесь причиной нашей гибели. Не бояться смерти и погибнуть по неосторожности — совершенно разные вещи. А полагаться на вас я уже не могу.

— Из-за того, что я не остался тогда при лошадях? Сэр, поверьте мне, это больше не повторится!

Уоббл говорил так кротко, а тон его был столь искренним, что сердце мое дрогнуло. Мог ли я после таких слов не поверить старому, знаменитому на Западе человеку, сухо отказать ему, словно какому-нибудь неопытному новичку? Я протянул руку и сказал:

— Ладно, едем. Надеюсь, что доводы рассудка одержат верх над вашей склонностью к мальчишеским выходкам.

— Ну вот и чудесно! — воскликнул старик. — Вы будете довольны мной, вот увидите. Но что станут делать остальные? Подождут нас здесь?

— Нет, они тоже отправятся в путь.

— Куда?

— К горе Дождей, где нам следует встретиться с апачами. Длинный Нож знает дорогу туда?

— Знаю, — отозвался индеец, услышав мой вопрос. — Когда нам выезжать?

— Рано утром, сразу же после нас.

— Оставим ли мы здесь на виду мертвых собак-команчей?

— Нет-нет, они должны бесследно исчезнуть. Но хоронить их здесь тоже нельзя — по дороге в пустыню команчи завернут в эту рощу и увидят могилы.

— Может ли простой воин предложить Шеттерхэнду свой совет?

— Конечно, говори.

— Мы навьючим их тела на их же лошадей, отвезем к горе Дождей и там закопаем.

— Да, это самое разумное решение. Возьмите команчей с собой.

— Кому принадлежат теперь их лошади и все другие вещи?

— Тебе. Нам ничего не нужно, разве что мои друзья, мистер Паркер и мистер Холи, пожелают обменять своих лошадей на индейских. Тогда пусть выберут двух, какие им понравятся.

— Хау! Я согласен. И еще я сниму с убитых скальпы; будь я на их месте, они сделали бы то же самое со мной.

На том и порешили. Закончив совещание, мы поели и улеглись спать. Паркер, Холи и Длинный Нож вызвались посменно караулить до самого рассвета, поскольку нам троим предстоял завтра трудный день. Мы, естественно, не возражали.

Заяц американского Запада отличается от своего европейского сородича — он крупнее, с более длинными ушами. В те времена в Штатах, и особенно в Техасе, их водилось несметное множество, ведь все внимание охотников было обращено на крупную дичь вроде бизонов, и никто не стал бы тратить пулю на какого-то зайчишку. Но нигде их не встречалось больше, чем в верховьях Буффало-Спринг, на одном из ее притоков. Эта речушка брала начало в огромной скалистой котловине, и здесь длинноухие грызуны прямо-таки кишмя кишели — причина, по которой вся прилегающая местность получила среди белых охотников название Хэй-Пэн, то есть Заячье Корыто. В этой долине почти круглый год сохранялась густая, сочная трава, а ее крутые склоны сплошь заросли колючим кустарником — одним словом, это было райское место, с точки зрения любого зайца. Такова была Каам-Кулано, Заячья долина, где сейчас поставили свои палатки команчи из клана Вупа-Умуги.

На следующий день, часа за два до заката, мы уже прибыли к истокам Буффало-Спринг. Кругом простиралась ровная, побуревшая от солнца прерия, и во избежание нежелательных встреч нам требовалось поскорее отыскать какое-нибудь укрытие. Спрятаться мы могли только в кустах, а ближайшие кусты росли по берегам той самой речки, которая вытекала из каменного «корыта». Мы поехали вдоль нее и почти сразу увидели местечко, как нельзя более подходившее для наших целей. Здесь можно было наконец спешиться, напоить лошадей, а затем, когда усталые животные начали пастись на свежей траве, и самим впервые за день немного перекусить вяленым мясом.

От нашей стоянки до котловины было не больше четверти часа ходьбы, что заключало в себе немалый риск. День еще не кончился, и нас могли заметить. Но выбирать не приходилось. Время поджимало, а до наступления темноты следовало разведать обстановку и выработать план действия.

Ни один из моих спутников прежде не бывал в этих местах. Я поручил им сидеть тихо и ни под каким видом не покидать нашего убежища, а сам отправился на рекогносцировку.

Там, где из долины вытекал ручей, склоны ее раздавались в стороны и поднимались довольно полого. Сверху донизу их покрывал густой кустарник — обстоятельство, весьма благоприятное для моих целей. Однако трудность состояла в том, что мне нельзя было оставлять следов или оставлять только такие, по которым не разберешь — отпечаток ли это мокасина или сапога. Если меня выследят и начнут преследовать, дело обернется плохо — ведь кругом расстилается ровная прерия, и спрятаться там будет негде. Занятый этими мыслями, я осторожно продвигался вперед, не забывая внимательно поглядывать по сторонам. К моей радости, людей поблизости не замечалось — ни мужчин, ни женщин, ни детей. Видимо, уже наступил тот вечерний час, когда все население поселка собирается возле вигвамов, чтобы поужинать и отойти ко сну. Если воины ушли в поход, то их семьям безопаснее не слишком удаляться от своего жилья — таково незыблемое, проверенное веками правило, соблюдаемое во всех индейских племенах.

Достигнув входа в долину, я взял немного правее и полез по склону наверх. Интересно, нет ли тут часовых? Но беглый осмотр убедил меня, что тревога напрасна. Заячья долина имела около мили в длину, и можно было думать, что сам лагерь расположен в ее средней, самой широкой части, а позади него, в замкнутом отвесными скалами тупике — выгон для лошадей. Я пошел дальше, по-прежнему не встречая ни индейцев, ни даже их свежих следов.

Вскоре в самом низу долины показались первые палатки, а еще через несколько шагов я уже мог охватить взглядом весь лагерь. Вигвамы были летние, то есть полотняные (покрытия для зимних вигвамов шьются из бизоньих шкур). Пересчитывать их все до одного у меня не было времени, а на первый взгляд я оценил количество палаток в сто — сто пятьдесят. Кое-где меж ними играла детвора, ходили женщины, те немногие мужчины, которые попадались мне на глаза, выглядели довольно пожилыми. Неужели Вупа-Умуги увел к Голубой воде всех своих воинов, оставив селение без всякой защиты? Трудно поверить, чтобы опытный вождь проявил такую беспечность.

Я перебрался на другое место, дававшее лучший обзор. Отсюда можно было видеть не только поселок, но и пастбище — как я и думал, оно располагалось в глухом конце долины, и там пасся табун лошадей. Теперь следовало определить, в какой из палаток команчи держат своего чернокожего пленника. Рассуждал я, следуя простой логике: где узник, там и стража. И действительно, скоро я заметил двух воинов, лежавших на траве перед входом в одну из палаток. Чуть поодаль от нее возвышалась другая палатка, намного больше прочих; возле нее торчали два врытых в землю столба, на которых висели какие-то странные, причудливой формы предметы. Скорее всего, это — палатка вождя, а в таком случае вещицы на столбах должны быть его родовыми амулетами. Подобный амулет есть у каждого индейца, и его утрата означает страшное несчастье и позор. Если вернуть потерю почему-либо невозможно, воин обязан добыть себе новый амулет, например, сняв его с убитого врага. Когда владелец амулетов умирает, все принадлежавшие ему священные предметы хоронят вместе с ним. Но такой обычай практикуется не у всех племен — в некоторых, напротив, амулеты переходят по наследству от отца к сыну, становясь с годами все более ценными и почитаемыми. Они связывают мир живых с духами великих предков, и нет для индейца большей беды, чем лишиться своей семейной реликвии. Это влечет за собой, если искать аналогии в европейских понятиях, что-то вроде гражданской смерти — человек теряет уважение соплеменников и становится бесправным изгоем.

Но если я прав и там, внизу, действительно развешаны родовые амулеты вождя Вупа-Умуги, то это — обстоятельство огромной важности. Я должен непременно завладеть ими; упустить такой козырь было бы непростительно.

Увлеченный открывающимися перспективами, я прошел еще немного вперед и тут увидел на земле отпечаток босой ноги — судя по его размеру, женской или детской. След казался совсем свежим. Быть преждевременно обнаруженным не входило в мои планы, и я повернулся, собираясь тихо удалиться тем же путем, каким пришел. Но в этот миг в кустах послышался шорох и передо мной возникло удивительное существо.

Это была женщина, старая женщина. Я уже протянул руку, чтобы схватить ее за горло и оглушить — в сложившейся обстановке не приходилось думать о рыцарском обращении с дамой. Но странное выражение ее глаз удержало меня, и мы застыли, напряженно разглядывая друг друга.

Высокая, худая, плечистая, она была одета в мешковатое и выцветшее синее платье; с непокрытой головы свисали спутанные космы серых волос. Несмотря на густой загар, черты ее лица показались мне не вполне индейскими, а скорее соответствовали бы представительнице кавказской расы [30]. Встретив эту женщину где-нибудь в иных краях, я бы, вероятно, и не подумал, что она может принадлежать к какому-либо из краснокожих племен. Более того, она явно напоминала мне кого-то, кого я видел совсем недавно! Это изможденное, испуганное лицо… А глаза, что за глаза! Мне был хорошо знаком такой взгляд — настойчивый, горящий, одновременно дикий и несчастный, я не раз наблюдал его в больницах для умалишенных. Да, передо мной стояла сумасшедшая, в этом не было никаких сомнений.

Прошло несколько томительных секунд. Наконец выражение ее лица смягчилось, и на бледных губах мелькнуло подобие улыбки. Бронзового оттенка палец, тощий, как у скелета, согнулся и поманил меня; я услышал тихий голос:

— Иди сюда, иди скорее! Мне надо спросить тебя.

Она говорила на языке команчей. Я подошел к ней вплотную.

— Ты бледнолицый?

— Да, — ответил я. — А кто ты?

— Я Тибо-вете-Элен, — шепнула безумная.

«Вете» на языке команчей означает женщина; но что такое «Тибо» и «Элен», я не представлял даже приблизительно. Эти слова не встречались ни в одном из известных мне индейских диалектов.

— У тебя есть муж? — спросил я.

— Да. Его зовут Тибо-така.

Опять это непонятное «Тибо»! «Така» значит просто «мужчина».

— А где он сейчас? — продолжал я, видя, что она отвечает охотно и как будто не боится меня.

Тут женщина приблизила губы к моему уху и еле слышно произнесла:

— Он ловит Кровавого Лиса там, в пустыне. Он — шаман нашего племени.

Проговорив это — а ни одна индеанка в здравом уме не стала бы сообщать такие сведения какому-то неведомому бледнолицему, — она вцепилась в мой рукав и, пытливо глядя мае в глаза, спросила:

— Ты знаешь моего брата Деррика?

О Господи, что еще за Деррик? Имя, конечно, искажено, но все же оно явно европейского происхождения. Но почему брат этой несчастной, индеец, зовется христианским именем? Нет, видимо, «Деррик» — не имя, а какое-то неизвестное мне понятие.

Я покачал головой.

— Нет, я его не знаю.

— Ты — бледнолицый, а ничего не знаешь о нем? — изумилась женщина. — Ну вспомни же! Ты должен его знать! О, вспомни, вспомни! Смотри…

Сломив тонкую веточку с куста, она свернула ее, переплетя концы; получился маленький обруч, который она возложила себе на голову со словами:

— Это мой myrtle wreath! [31] Он нравится тебе? Скажи, он тебе нравится?

Ну, уж это не лезло решительно ни в какие ворота! С чего бы женщине из племени команчей употреблять английские выражения? И откуда ей знать о свадебных миртовых веночках? Я схватил ее за руку и спросил:

— Может быть, ты белая? Ответь!

Женщина захихикала, и в этом смехе неописуемым образом сочетались отчаяние и самодовольство.

— Ты принимаешь меня за белую, потому что я так прекрасна? — бормотала она. — О да, я прекрасна и ношу на голове чудесный венок. Но не смотри мне в глаза, а то тебя сожжет тоска, сжигающая меня. Ты знаешь моего брата Деррика? А хочешь, я покажу тебе вигвам, где я живу?

— Да, покажи мне его, — с трудом выговорил я.

— Идем, но держись у края долины. Если кто-нибудь увидит тебя, ты умрешь. Наши воины убивают всех бледнолицых. Но я рада, что встретила тебя, я не скажу никому ни слова, потому что ты сделаешь то, о чем я прошу.

— Конечно, сделаю. Чего ты хочешь?

Она сняла с головы свернутый кольцом прутик, протянула его мне и потребовала:

— Когда встретишь моего брата Деррика, отдай ему этот myrtle wreath. Ты запомнишь?

— Запомню и сделаю, — ответил я, принимая «миртовый венок». — Но где он, твой брат?

— Да… кажется, он в… я не знаю… я забыла. Но ты найдешь его, правда?

— Найду, — заверил я, надеясь хоть немного порадовать эту несчастную. — А что мне ему сказать?

— Ты скажешь ему… скажешь, что… Нет, говорить ничего не надо. Когда он увидит myrtle wreath, он сам все поймет. А теперь гляди. Видишь — вон там, во втором ряду — вигвам, расписанный знаками шаманского могущества?

— Да, вижу.

— В этой палатке живет Тибо-така. А я его жена, и меня зовут Тибо-вете-Элен. Не забудь!

— Я не забуду. А кто живет в большой палатке со столбами перед входом?

— Наш вождь Вупа-Умуги.

— Но ведь он в отъезде. Кто же сейчас там, внутри?

— Его жена и дочери, больше никого.

— А почему вон ту палатку, самую дальнюю, охраняют два воина?

— Там живет чернокожий, — объяснила женщина. — Его убьют, когда поймают его господина, Кровавого Лиса.

— О, вот как! Ну а пока стерегут, чтобы он не сбежал?

— Да, да! — с важностью подтвердила Тибо-вете-Элен. — Стерегут воины… днем и ночью.

— И много здесь таких воинов? — словно невзначай поинтересовался я.

— Нет, сейчас только эти двое. Большой отряд ушел в пустыню вместе с вождем, а другие поехали на охоту в прерию. Они вернутся завтра, а может быть, через день. Но ты не потеряешь мой myrtle wreath, ты будешь бережно обращаться с ним?

— Не беспокойся, я держу его крепко и не потеряю.

— И отдашь его Деррику, да?

— Как только найду твоего брата.

— Ты обязательно найдешь его… — Она запнулась и опустила глаза, словно отыскивая что-то в своей больной памяти, потом продолжала: — И передай ему… передай ему еще одну вещь, ладно?

— Конечно, передам… — начал я, но тут женщина внезапно обвила руками мою шею и поцеловала меня так стремительно, что я не успел бы ее оттолкнуть, даже если бы и решился на подобную жестокость.

— А теперь мне надо идти, — произнесла она, отпрянув. — Иди и ты, но смотри, не рассказывай никому о нашей встрече. И не бойся — от меня никто ни о чем не узнает.

— Ты будешь молчать?

— Да, я клянусь! А ты?

— Буду, если ты действительно этого хочешь, — ответил я.

— Не говори никому, ни одному человеку, кроме моего Вава-Деррика! [32] Только он должен знать, и никто другой. Обещай мне и дай на том руку!

Я протянул руку; простившись со мной порывистым рукопожатием, женщина повернулась и побежала вниз, но через несколько шагов оглянулась и, приложив палец к губам, повторила:

— Помни — ни одному человеку! И не потеряй мой myrtle wreath!

Она исчезла в кустах, а я, позабыв об осторожности, еще целую минуту стоял на открытом склоне. Мысли кружились в голове беспорядочным вихрем. Кто эта женщина — индеанка или белая? Но как она может быть белой? Конечно, она безумна, и все же ее слова, да и весь облик произвели на меня глубокое впечатление; я чувствовал, что здесь кроется какая-то трагедия. Однако решать загадку у меня не было времени, да и сомнительно, чтобы я сейчас сумел это сделать.

Слишком много здесь неясного. Во всяком случае, Вава-Деррик, похоже, существует не только в ее воображении. Но где его искать и кто он? Индеец, команч? Об этом как будто свидетельствует слово «вава», но почему Деррик? А при чем здесь миртовый венок? Неужели он был на ней в ту самую минуту, когда она потеряла разум? Если так, то это действительно белая женщина.

Я двинулся в обратный путь, утешая себя надеждой, что во время ночного визита в лагерь мне удастся еще раз увидеться с Тибо-вете-Элен и получить более вразумительные сведения о ее прошлом. По дороге я раздумывал, как мне вести себя с моими спутниками — промолчать или рассказать об удивительной встрече? Можно ли считать обязательством слово, которое я дал сумасшедшей? С житейской точки зрения — нельзя, и не будет большого греха его нарушить. Но я всегда сдерживал свои обещания и к тому же, проведя столько лет среди индейцев, во многом перенял их правила поведения и взгляды. А они уверены, что душевная болезнь сродни святости. Значит, безумие этой женщины не снимает, а усиливает мою ответственность перед ней. Придя к такому выводу, я укрепился в мысли сохранить тайну и не нарушать обещания.

Встреча с Тибо-вете-Элен задержала меня, и уже смеркалось, когда я, никем не замеченный, добрался до места нашей стоянки. Олд Шурхэнд ничего не сказал, только поднял на меня вопросительный взгляд, а Олд Уоббл явно обрадовался.

— Наконец-то, наконец-то! — говорил он, дергаясь от возбуждения. — А я уже начал беспокоиться о вас, сэр!

— Для беспокойства нет никаких причин, — ответил я, садясь на землю.

— Стало быть, все спокойно. И ниггер там?

— Негр, хотите вы сказать? Да, там.

— Но, конечно, под надзором?

— На сегодня во всем лагере осталось лишь двое взрослых мужчин, которые стерегут его, не отходя ни на шаг. Все прочие уехали за мясом. К ночи внимание сторожей ослабеет, и мы сможем легко осуществить наш замысел.

— Так, так! С чего же мы начнем?

— Дайте мне немного подумать, мистер Каттер.

На самом деле у меня уже имелся готовый план действий, но разговаривать не хотелось, а объяснять ему причину моей задумчивости я не собирался. Из головы никак не шла загадочная индеанка. В эту минуту мой взгляд случайно упал на Шурхэнда — он сидел прямо передо мной, и багровый свет заката озарял его красивое, мужественное лицо, из-за необычного освещения оно казалось еще печальнее и строже. И вдруг я понял — так вот на кого была похожа безумная индеанка, Тибо-вете-Элен! Но не мерещится ли это мне? Всматриваясь в лицо Шурхэнда, я словно видел те же самые черты: такой же лоб, глаза, губы — но конечно, в мужском и более молодом варианте. Мне до сих пор еще никогда не приходилось испытывать такого потрясения; я сидел, боясь пошелохнуться. Но в следующий миг ко мне вернулось мое обычное хладнокровие, и я решил, что заблуждаюсь или обманут случайным сходством.

Закат погас, и все окружающее потонуло во мраке. Теперь, уже не видя лица Шурхэнда, я окончательно успокоился и был рад, что не поддался минутному порыву и не рассказал о своей встрече с индеанкой. А ведь сделай я тогда это — и в ту же ночь один человек мог бы освободиться от груза, многие годы лежавшего у него на душе, а другой — вырваться из тьмы безумия. Но нам не дано знать наперед, что выходит из наших поступков.

Довольно долго мы просидели в молчании. Наконец терпение старика истощилось, и он заговорил:

— Что-то затянулись ваши размышления, сэр. Могу ли я предложить свою скромную помощь?

— Не утруждайте себя, Олд Уоббл, — заметил Шурхэнд, относившийся к королю ковбоев с явной, хотя и сдержанной иронией. — Мистер Шеттерхэнд справится и без вашей помощи.

— Справится, но когда! Вечер проходит, а нам нельзя терять времени.

Я повернулся к Уобблу.

— Потерпите еще немного, мистер Каттер. Пускай индейцы заснут.

— Они уснут, а что потом? Как мы будем действовать?

— Очень просто: я знаю палатку, в которой они держат Боба; мы подкрадемся к ней, обезвредим часовых…

— То есть прикончим их? — деловито уточнил дотошный старик.

— Зачем же? Вполне достаточно оглушить их.

— Ну, этим вы занимайтесь сами! Такие номера не по моей части. Послушать вас, так все проще некуда: подкрались, оглушили…

— И забрали пленника! — закончил я.

— И это все?

— Нет, еще сделать кое-что. Сходить к палатке вождя Вупа-Умуги и стащить его амулеты. Они висят там перед входом, на столбах.

Олд Уоббл вытаращил на меня глаза.

— Да-да. Не удивляйтесь. Это необходимо.

— Тысяча чертей! Вот взбесится он, когда об этом узнает! Да для краснокожего такое — все равно что заживо помереть!

— Не взбесится, — коротко ответил я.

— Вы что, собираетесь их вернуть?

— Да.

— Сэр, что за бессмыслица!

— Никакой бессмыслицы, мистер Каттер.

— Ну-ну! Чем возвращать амулеты, лучше оставить их спокойно висеть, где висели.

Мне пришлось сознаться, что на амулетах вождя я строю определенный план, и Уоббл очень заинтересовался:

— Какое же применение вы нашли для этих штуковин?

— Хочу остановить кровопролитие.

— Дикарскими амулетами? Вы большой оригинал, мистер Шеттерхэнд! Может, объясните мне все толком?

— Скажите, мистер Каттер, — начал я, — что произойдет, когда вождь узнает о пропаже?

— Он придет в ужас, this is clear!

— И пойдет на все, лишь бы снова завладеть ими. Так?

— Само собой. Ради этого он будет готов на любые жертвы.

— Вот именно. А потребуется от него совсем немного — без промедления заключить мир с апачами и оставить в покое Кровавого Лиса.

— Мистер Шеттерхэнд, — восхищенно заявил старик, — вы большой чудак, но вместе с тем чертовски хитрый парень. Это я вам говорю! Он, как пить дать, согласится на ваши условия.

— Вот и я так думаю.

— Да, согласится; как ни жаль, а он вынужден будет это сделать.

— Почему жаль?

— Потому что я лишаюсь удовольствия — огромного, ни с чем не сравнимого удовольствия, сэр.

— О чем вы, мистер Каттер?

— О возможности преподать краснокожим хороший урок. Знаю, вы относитесь к ним по-другому, ну, а я повторяю: это мерзкие твари, вредители, и они должны исчезнуть с лица земли!

— В вас опять заговорил не привыкший рассуждать ковбой, мистер Каттер, — заметил я. — И в том самом тоне, который раздражает меня, как вы уже могли заметить.

— Оставьте свое раздражение при себе! — огрызнулся старик. — Будь вы ковбоем, так узнали бы, что всякий индеец — прирожденный конокрад. Ох, сколько я намучился с этими негодяями!

— Похоже, не так уж сильно они вам навредили, вы благополучно дожили до глубокой старости.

— Да, мучения пошли мне впрок, — скорбно подтвердил Олд Уоббл. — Тут я не спорю. И все-таки я ненавижу этих краснокожих ублюдков и радуюсь, когда мне удается истребить хоть нескольких из них — чем больше, тем лучше. Но не могу не признать, что ваша идея великолепна, хотя лично я жду от нее только неприятностей. Впрочем, одна маленькая надежда у меня еще осталась.

— Какая надежда? — забеспокоился я. — Признайтесь, на что это вы надеетесь, мистер Каттер?

— На то, что другие вожди команчей не пойдут на соглашение.

— Да, они могут и заартачиться, особенно Нале Масиуф.

— Этот тоже. Но я имел в виду молодого вождя Железное Сердце, или Большого Шибу.

— Интересно, почему именно его?

— Как раз из-за возраста. Его отец был верховным вождем племени, и теперь сын хочет занять такое же положение, но с ним соперничают другие вожди. А потеря Вупа-Умуги амулетов даст ему прекрасный повод вывести его из игры.

— Ваши рассуждения логичны, но в данном случае вас ждет разочарование. Я ведь уже говорил, что Большой Шиба мне многим обязан, если потолковать с ним серьезно, по душам, он, я думаю, пойдет мне навстречу.

— Потолковать серьезно? Вы хотите припугнуть его?

— Если потребуется, то да.

— Чем же?

— Ну, во-первых, нашими апачами.

— Этим его не проймешь. Команчи и так воюют с апачами.

— Тогда я выставлю аргументы морального порядка.

— Да вы что? Неужели вы и вправду думаете, будто слово «мораль» хоть что-нибудь значит для краснокожего?

— Уверен в этом.

— Вы здорово ошибаетесь!

— Как-никак, я выкурил с ним не только трубку мира, но и трубку дружбы. Вы полагаете, это не стоит принимать в расчет?

— Трубку дружбы? Это меняет дело. Да, да. По их дикарским понятиям, теперь вы — братья и уже никогда не должны сражаться друг против друга.

— Ну вот, видите. Если Большой Шиба мне откажет, все будут знать, что он нарушил древний обычай, преступил клятву; об этом станут говорить в каждом вигваме, у каждого лагерного костра. Сами понимаете, какие последствия ждут тогда молодого вождя.

— Хм, пожалуй. Его заклеймят позором, как клятвопреступника, и уже никто, ни белый, ни индеец, не захочет курить его табак.

— Совершенно верно. Поэтому я убежден, что он откажется от борьбы с нами — если не из добрых чувств, то хотя бы вняв голосу рассудка. Не так ли, мистер Каттер?

— Похоже, что так. Значит, все мои надежды окончательно идут прахом… Хотя нет — у меня есть еще один шанс: а вдруг вам не удастся стащить эти чертовы амулеты!

— На это лучше не надейтесь. Так или иначе, я их заполучу.

— Не будьте так самоуверенны, сэр! Заранее никогда не знаешь, на каком месте споткнется твоя лошадь.

— Здесь никаких неожиданностей не предвидится, да и обстановку я изучил. Имеется только одно препятствие, которое способно помешать мне добыть амулеты, только одно, о многоуважаемый мистер Каттер!

Старик опешил.

— Что это вам вздумалось так ко мне обращаться?

— Просто вы и есть то самое препятствие, сэр. Если вам опять придет на ум какая-нибудь затея вроде вчерашней, мы наверняка потерпим неудачу. Ну а если нет — все будет в порядке.

— На этот счет не беспокойтесь, — обиженно сказал Уоббл. — Я буду делать то, что вы велите.

— Вы уверены, мистер Каттер? Я спрашиваю еще раз: вы действительно в этом уверены?

— Да, черт подери! А то вы потом опять начнете читать мне мораль перед всеми ребятами, а я этого совсем не хочу, this is clear!

— Вы меня чрезвычайно обяжете, если сделаете, как сказали. Тогда я смогу быть спокоен за судьбу нашего предприятия.

— Ладно, ладно. Но вот послушайте-ка, мистер Шеттерхэнд — вы такой хитрец и всезнайка, а позабыли об одном очень важном пункте, от которого зависит успех.

— Но вы-то вспомнили о нем, сэр?

— Вспомнил, хотя, к сожалению, только сейчас.

— Что же это за пункт, мистер Каттер?

— Лошадь! — выпалил старик.

— Лошадь? Какая лошадь?

— Та, которая повезет вашего ниггера… то есть негра. На чем ему ехать отсюда? Или он побежит рядом с вами, держась за стремя?

— Ах, вот вы о чем. Да, забыть о такой вещи мог бы только самый зеленый новичок.

— Нам надо было взять еще одну лошадь! — торжествующе заявил Олд Уоббл.

— Нет, сэр. Все остальные, кроме тех, на которых мы приехали, недостаточно выносливы. Ни одна из них не выдержала бы дороги в оба конца, а отдыхать нам некогда! Мы возьмем лошадь здесь.

— У краснокожих?

— Конечно. Ведь манежей в прерии нет, и получить коня напрокат тут негде.

— Хм! Занятная идея! Украсть лошадь у индейцев! Но это очень рискованно, мистер Шеттерхэнд. А что, если она тоже окажется не слишком резвой?

— Не беспокойтесь, мистер Каттер. Я уже присмотрел одну, и она нам вполне подойдет.

— О, вы даже успели выбрать подходящую?

— Да, и это великолепное животное. Она привязана отдельно от табуна, рядом с палаткой Вупа-Умуги. Думаю, обычно на ней ездит сам вождь. Лошадь очень хороша, и ему, наверно, не хотелось рисковать ею в долгом и опасном походе в Льяно. Поэтому он оставил ее дома.

— Так негр поедет на ней?

— Нет, на ней поеду я, а он на моей.

— Well, но тогда возникает еще одно затруднение.

— Как, опять?

— Да, на этот раз последнее. Допустим, все у нас прошло удачно: вы оглушили часовых, мы вытаскиваем из вигвама негра, забираем амулеты вождя, и все это так незаметно, что ни одна живая душа ничего не заподозрила. Но с лошадью дело без шума не обойдется. Это я знаю наверняка.

— Я тоже это знаю.

— Индейская скотина, никогда не носившая на себе белого человека, и близко вас к себе не подпустит.

— Подпустит.

— А если вы все-таки изловчитесь и заберетесь на нее, она не будет вас слушаться.

— Будет.

— Ого! Вы так уверены в своих силах? В таком случае вас можно сравнить лишь с одним наездником, лучшим в мире.

— Кто же этот джентльмен?

— Это… это… Не сочтите за хвастовство, но это не кто иной, как Олд Уоббл, он же король ковбоев.

Я улыбнулся.

— Да! — продолжал старик. — Это я! Вам кажется, хватил лишку? Но тем не менее это так. Известно вам, что значит получить прозвище короля ковбоев? Да то, что нет такой лошади, от которой я не добился бы всего, чего захочу! Можете ли вы сказать о себе то же самое?

— К чему это, мистер Каттер? Слова немногого стоят.

— Что ж, вы правы. За мужчину должны говорить его дела. Я давно уже слышал, да и видел, что вы неплохой наездник, ну, а теперь…

— Охотно верю, что вы это слышали, но видеть пока не могли, — вставил я.

— Как это не мог видеть? За последние дни у меня было достаточно возможностей посмотреть на вас в седле.

— Тогда я правил своим собственным конем, а сегодня сяду на чужого.

— Пошли вам Бог удачу! Надеюсь, что этот конь не увезет вас, а заодно и нас прямиком в пекло!

— Не тревожьтесь, мистер Каттер. В тот миг, когда я окажусь на нем, вы уже будете далеко.

— Где именно? О чем это вы?

— Часовых мы оглушим, но через какое-то время они придут в себя, — объяснил я. — Да и поймать лошадь вряд ли можно совсем бесшумно. В общем, не исключено, что в лагере поднимется тревога и за нами устроят погоню. Преследователями будут юноши и подростки, но оружие-то у них все-таки есть. А шальная пуля разит не хуже прицельной. Поэтому нам не стоит тут задерживаться после того, как сделаем все, что наметили.

— Конечно, и я так думаю.

— Значит, поступим следующим образом: как только выручим пленника и завладеем амулетами, вы трое должны быстро покинуть долину. Вы, мистер Каттер, поведете негра, чтобы он не оступился в темноте, а мистер Шурхэнд понесет амулеты. Возвращайтесь сюда, садитесь на коней и уезжайте.

— Боб на вашем жеребце?

— Да.

— А парень сумеет удержаться в седле? Насколько я помню, ваш конь никого чужого и близко не подпустит.

— Они с Бобом старые знакомые.

— Ладно, пускай так. Ну а вы?

— Я подожду, пока вы не окажетесь в безопасности, потом изловлю лошадь Вупа-Умуги и поскачу следом.

— О Господи! Мистер Шеттерхэнд, я предупреждаю вас в последний раз: одумайтесь! Взгляните на вещи здраво: вы остаетесь посреди вражеского лагеря. Лошадь вождя постарается удрать от вас; придется ее ловить, а когда вы запрыгнете ей на спину, она начнет вертеть задом, лягаться и брыкаться, чтобы вас скинуть. Прикиньте время, которое потребуется на укрощение этой зверюги, и кутерьму, которая поднимется в лагере! Все индейские мальчишки проснутся, выбегут из вигвамов и откроют пальбу. Да вас изрешетят, прежде чем вы повернете ее мордой к выходу из долины!

— Я повторяю, мистер Каттер: эта лошадь повезет меня.

— О да, повезет, вот только куда и как? Она будет скакать взад-вперед, потом забежит в табун, и все другие лошади тут же начнут лягаться и кусаться, потом станет носиться между палатками, наконец повалится на землю и будет кататься по ней, пока не сломает вам шею и сама не покалечится, и тогда…

— Хватит, сэр, довольно! — перебил я. — Даю вам слово, что из всех столь ярко описанных вами событий не произойдет ни одного. Вы слышите — ни одного!

— Что ж, прекрасно, — проговорил Уоббл, глубоко уязвленный моим равнодушием к его аргументам. — Хотите поступать по-своему — поступайте, но вы наживете беду, я это предчувствую. В лучшем случае вы отделаетесь переломами ног и ребер, да еще парочкой вывихов. Кто не слушает добрых советов, тому нельзя помочь, this is clear!

— Помощь мне не нужна. Единственное, о чем я вас попрошу, это возвращаться той же дорогой, по какой мы сюда приехали. Иначе я могу потерять вас в темноте.

Тут в разговор вступил молчавший до сей поры Олд Шурхэнд.

— Я почему-то совершенно не беспокоюсь за вас, мистер Шеттерхэнд, — заметил он. — Дело, конечно, очень опасное, но я знаю, что вы не взялись бы за него, если бы не были уверены в успехе. Так что, думаю, все пройдет как надо. Но мне хотелось бы, если вы не против, внести одно предложение.

— Буду вам только признателен, — ответил я.

— Скажите, какой длины вся долина?

— За полчаса быстрой ходьбы ее можно пересечь.

— А сколько времени нужно, чтобы дойти отсюда до ее начала?

— Еще четверть часа.

— Лошади, наверное, находятся в дальнем конце ее, в тупике?

— Да.

— Значит, исполнив все, что следует, нам придется еще почти час добираться до наших лошадей. Не слишком ли много времени потребует это от нас?

— Хм. Можно сберечь время, если подвести их к самому устью долины.

— Вот это я и хотел предложить вам, сэр.

— Благодарю и безоговорочно соглашаюсь. Ну а теперь, джентльмены, нам пора. Одиннадцатый час, и население лагеря, вероятно, уже отправилось на покой. Возражений нет? Тогда вперед!

Мы забросили за спины ружья, взяли лошадей под уздцы и двинулись к вигвамам команчей. Перед входом в долину я остановил моих спутников, а сам прошел еще несколько десятков шагов и, поднявшись по склону, огляделся и прислушался. Но поблизости все было тихо, в лагере команчей ни звука, ни огонька. Убедившись, что индейцы действительно спят, я вернулся к моим друзьям. Мы привязали конец к дереву и тихо проскользнули в долину, навстречу предприятию, которое лично для меня должно было, по мнению Олд Уоббла, завершиться бесславным и горестным стратегическим поражением.

Звезды давали как раз столько света, сколько нам требовалось, ни больше и ни меньше. Мы держались левой стороны долины, днем, идя по правому склону, я успел изучить ее во всех подробностях. Да и кустарник здесь был гуще и доходил почти до вигвамов, что позволяло нам избежать немедленного обнаружения — в том случае, если кто-нибудь из команчей еще не заснул. Очутившись на одной линии с вигвамами, мы легли на землю и поползли к тому из них, где находился Боб. Движение наше было очень медленным, его вдобавок сильно затрудняли винтовки. Но они могли понадобиться для обороны, и оставлять их снаружи, при лошадях, было бы рискованно. Если в лагере начнется тревога, то одними револьверами не обойтись.

Шурхэнд полз впереди. Когда нас отделяло от цели всего лишь несколько шагов, он замер на месте, дожидаясь меня, и шепнул:

— Вы видите часовых? Вон они, лежат у входа и дрыхнут. Вам помочь? Хотя, думаю, ваши кулаки более привычны к драке, чем мои.

— Я справлюсь. Побудьте здесь, а как услышите два глухих удара, можете идти к палатке.

Тихонько подкравшись вплотную, я увидел обоих команчей — они крепко спали. Схватив одного за глотку, я стукнул его в висок; он даже глаз не открыл, только дернулся и обмяк у меня в руках. Так же гладко получилось все и со вторым. Через минуту рядом со мной стояли Шурхэнд и Олд Уоббл.

— Посидите с ними, джентльмены, — попросил я. — И посматривайте, чтобы ни тот, ни другой не вздумал шуметь, пока я буду в вигваме.

— Шуметь? — удивился старик. — Они же оглушены!

— Да, но надолго ли? Я боялся проломить им черепа и потому бил несильно. Если кто-то из них очнется, пригрозите ему ножом.

С этими словами я откинул входной полог и шагнул в вигвам. Внутри было темно, и слышалось только глубокое дыхание спящего человека.

— Боб! — позвал я.

Никакого ответа. Я нащупал в кромешном мраке чью-то ногу и подергал за нее.

— Эй, Боб! — на этот раз спящий заворочался.

— Боб, это ты?

— Кто?.. Что?.. Где?.. — пробормотал сонный голос. Но говорил он по-английски, значит, я не ошибся адресом.

— Боб, проснись скорее и слушай меня! Ты один?

— Да, Боб один, совсем один. А кто это?

Тут я вспомнил, что этот славный парень всегда изъясняется о себе в третьем лице — «массер Боб»; к тем же, кого считал выше себя, он обращался «масса», как это принято среди негров американского Юга.

— Говори как можно тише. Я пришел освободить тебя.

— О-ох! Освободить Боба! Массер Боб станет свободным, взаправду свободным?

— Да, взаправду, — прошептал я.

— Но кто вы?

— Ты знаешь меня и будешь рад услышать мое имя. Но смотри, не завопи на радостях, не то нам конец.

— Боб будет вести себя тихо, так тихо, что никто не проснется. Это вы, масса Лие?

— Нет, не угадал.

— Тогда… тогда масса Шеттерхэнд!

— Верно, это я.

— У-у-ух! — трудно описать всю ту богатую гамму чувств, которую негр ухитрился вложить в этот долгий стон облегчения. Он сжал зубы, но от возбуждения так взбрыкнул ногами, что я еле успел отодвинуться в сторону. Боб был очень сильным парнем, и его пинок мог сравниться с ударом лошадиного копыта.

— Уймись! — велел я. — Радоваться будешь, когда мы выберемся отсюда. Твои ступни связаны, это я уже понял. А как по части всего остального?

— Они привязали руки Боба к шестам своего дома, — шепотом сообщил негр. — И еще обвязали ремень вокруг тела.

— Как с тобой обращались?

— Плохо, масса. Очень плохо. Боб получил много тумаков.

— Но хотя бы кормили?

— Боб все время голодал.

— Ладно, полежи минутку спокойно, пока я развяжу тебя. Ремни нам понадобятся.

— А их здесь еще много, — ответил Боб. — Они висят тут рядом, наверху.

— Well! Они пригодятся для твоих сторожей. Скажи мне, сумеешь ли ты сладить с моим конем? Он стоит неподалеку, чтобы увезти тебя отсюда.

— Жеребец Хататитла? О, мы с ним друзья! — с энтузиазмом отозвался Боб.

— Вот и прекрасно. А теперь хватит разговоров, нужно спешить. Как ты попал в плен, расскажешь потом.

Я перерезал его путы. Он поднялся, потянулся всем своим сильным телом и снова тихонько застонал — то ли от боли в онемевших членах, то ли от радости.

— Где ремни, о которых ты говорил? Давай их сюда.

Боб протянул мне пучок тонких сыромятных ремней, и мы вдвоем вынырнули из палатки. Он, по-видимому, сразу же сообразил, что Олд Шурхэнд и Олд Уоббл прибыли вместе со мной и бояться их не надо. Но, разглядев в темноте оглушенных команчей, Боб произнес:

— А, вот они, эти индейские собаки, которые все время били массера Боба и пинали его ногами! Масса Шеттерхэнд накажет их?

— Да. А пока мы их свяжем.

— О, о! Боб хочет сделать это сам! Да так, что ремни дойдут им до костей!

И негр, набросившись на своих мучителей, мгновенно скрутил их ремнями, да с таким усердием, что от боли оба индейца пришли в себя. Но это было уже неважно. Мы запихнули им во рты кляпы (на которые употребили куски их собственных рубашек), затащили в вигвам и бросили там, удостоверившись, что они не смогут ни позвать на помощь, ни освободиться своими силами.

Первая часть нашего предприятия завершилась вполне успешно, теперь нужно было завладеть амулетами. Велев Бобу и старику ждать, мы с Шурхэндом прокрались к вигваму вождя. Здесь все было спокойно, и мы без помех вывернули из земли оба шеста с реликвиями предков Вупа-Умуги. Вернувшись с этой добычей к нашим товарищам, мы сняли амулеты с шестов и нанизали их на ремень, чтобы было удобней нести.

— У нас все готово, — проговорил Олд Уоббл. — Ну а вам, мистер Шеттерхэнд, остается самая трудная задача. Поверьте, мне действительно не по себе. Далеко отсюда лошадь вождя?

— Нет. Я сейчас видел ее — она лежит в траве за его вигвамом.

— А можно нам взглянуть на нее?

— Хотите узнать, как она себя поведет, заметив чужих?

— Да.

— Хорошо, пошли. Думаю, это ничем нам не грозит. Только не подходите слишком близко, а то будет много шума.

Мы беззвучно двинулись вперед. Когда между нами и лошадью осталось всего около двадцати шагов, она подняла голову и фыркнула; еще три шага — и вскочила, отбежала в сторону, натянув лассо, и угрожающе взбрыкнула задними ногами.

— Отойдите назад, сэр, — прошептал я. — Видите, она уже готова заржать. Это животное вышколено на совесть.

— Вышколено! — пробормотал Уоббл. — Черт бы побрал такую школу, где коней учат ломать кости всякому белому человеку. И вы хотите попытать счастья с этой бестией?

— Да.

— Да еще в такой темноте!

— Вы полагаете, что мне следует дождаться дня?

— Бросьте шутить, дело очень серьезное. Я чертовски боюсь за вас. Послушайтесь доброго совета: вам лучше…

Тут Олд Шурхэнд прервал старика, не дав ему закончить очередное, заведомо бесполезное поучение:

— Довольно разговоров, сэр. Нам нужно уходить. Возьмите за руку Боба и ведите его, а я понесу амулеты. Скорее, вперед!

— Ладно, ладно, — отозвался Олд Уоббл. — Уже иду и веду негра… Но хотелось бы мне посмотреть, чем тут все кончится! Как бы то ни было, я сделал все, что мог, а теперь умываю руки!

Они скрылись в ночи, и я мог приступать к исполнению задуманного. Конечно, мне и в голову не приходило действовать так, как предполагал Олд Уоббл — это значило бы попусту рисковать жизнью. Лошадь была выдрессирована на индейский манер, то есть привыкла шарахаться от каждого белого. Если бы я, не зная об этом, все-таки сумел каким-нибудь чудом вспрыгнуть на нее, животное действительно принялось бы яростно обороняться, ржать, кататься по земле — словом, проделывать то, о чем со знанием дела предупреждал меня старик. В придачу ко всему на ней не было ни седла, ни уздечки — вообще никакой сбруи, только лассо, привязывавшее ее к вбитому в землю колышку. Значит, я мог бы рассчитывать только на силу собственных ног, стараясь, как говорят кавалеристы, удержать лошадь в шенкелях [33]. Но какой в этом смысл, если я все равно не сумею заставить ее скакать в нужном направлении? Укрощение коня требует времени, и весь лагерь всполошится задолго до того, как я добьюсь хоть малейшего успеха.

Здесь был необходим особый подход, и я, к счастью, знал, какой именно. Виннету научил меня обращению с индейскими лошадьми. Для того, чтобы справиться с ней без лишнего шума, мне следовало временно превратиться в индейца — по крайней мере, с лошадиной точки зрения. А средства для такого превращения я высмотрел еще днем, возвращаясь после разговора с сумасшедшей. Это была, во-первых, полынь, густые заросли которой покрывали оба склона долины, и, во-вторых, несколько индейских одеял, расстеленных на траве за палаткой вождя — вероятно, чтобы посушить и проветрить, как это принято во всех племенах, живущих в прерии.

Я начал с того, что лег и хорошенько вывалялся в свежей полыни, затем сорвал несколько растений и намазал их резко пахнущим соком кисти рук и лицо. Теперь можно было больше не бояться, что запах выдаст во мне чужака. Потом я взял одно из одеял и завернулся в него на индейский лад — в холодную или дождливую погоду одеяло всегда служит индейцу плащом. В довершение маскарада я снял шляпу и спрятал ее под куртку. Теперь можно было приближаться к лошади.

Заметив человека, она перестала жевать траву, с любопытством поглядела на меня и потянула ноздрями воздух. Я ждал. Лошадь не вскочила — она по-прежнему лежит, значит, приняла меня за индейца! Я медленно подошел к ней вплотную.

— Оми энок, оми энок! — Будь хорошей, будь хорошей! — тихонько проговорил я, садясь рядом и поглаживая ее. Благородное животное приняло мою ласку благосклонно, не проявляя никаких признаков тревоги. Так прошло около получаса, мои спутники, вероятно, уже вскочили в седла и помчались прочь, и мне пора догонять их. Я отвязал лассо, разрезал его на несколько кусков и сделал нечто вроде уздечки с поводьями. Лошадь спокойно позволила взнуздать себя. Теперь все приготовления были закончены. Я выпрямился, переступил через лошадиную спину, так что ее туловище оказалось между моими ногами, и произнес:

— Наба, наба! — Вставай, вставай!

Она послушно поднялась, и вот я уже сижу верхом, правда, без седла, но вполне надежно. Несколько пробных движений поводьями показали, что я могу управлять ею даже без помощи ног.

Я пустил лошадь иноходью по краю долины, подальше от палаток, чтобы чье-нибудь ухо не уловило удары копыт по мягкой земле. Скоро показалось место нашей стоянки — здесь уже никого не было. Заячья долина осталась позади, и я, больше не таясь, испустил тот пронзительный вопль, которым краснокожие наездники посылают своих лошадей в галоп. Мы понеслись в прерию.

Да, лошадь была великолепна. После получасовой скачки я не замечал в ней ни малейших признаков усталости; ее дыхание оставалось ровным и почти неслышным. Но где же мои друзья? Едва я успел об этом подумать, как неподалеку раздался протяжный крик. Я ответил и, двинувшись в том направлении, увидел неясные силуэты трех всадников.

— Это команч! — заорал Олд Уоббл, заметив меня. — Он гонится за Шеттерхэндом, да, видать, слегка заблудился! Ну, сейчас мы его как следует угостим.

И старик сдернул с плеча винтовку.

— Не стреляйте, сэр! — закричал я. — Мне хотелось бы еще немного пожить!

— Что за дьявольщина! — ахнул Уоббл. — Голос Шеттерхэнда!

— Вы не ошиблись, — отозвался я. — Только голос мне не удалось изменить.

— Он, он, действительно он! Сэр, вы видите, что я совершенно окоченел?

— Вам холодно, мистер Каттер?

— Я окоченел от изумления!

— Что же вас так удивило, сэр?

— То, что вы как ни в чем не бывало догоняете нас на этом скакуне и едете на нем так уверенно, словно уже съели вместе с ним не один пуд соли. Признайтесь: это какая-то другая лошадь, а не та, которую вы хотели увести у вождя?

— Та самая… Посмотрите!

— Хм, да! Клянусь душой, это она и есть! Просто чудо какое-то — укротить лошадь в считанные минуты!

— Никакого укрощения не потребовалось.

— Как? Неужели совсем никакого?

— Да, она не оказала мне никакого сопротивления.

— Но это же невозможно! Не пытайтесь надуть меня, сэр; что-что, а лошадей я знаю.

— У меня такого и в мыслях нет. Но если бы я ее объездил, она выглядела бы совсем иначе, чем сейчас, да и вела бы себя по-другому.

— Темно, ничего не разглядишь, — проворчал Уоббл, и в его тоне ясно слышалось недоверие. — Хм, кажется, она даже не взмокла…

— Нет, ничего подобного.

— Колдовство, да и только! Что-то здесь не так; я хотел прикоснуться к крупу вашей лошади, но она дико фыркнула и сделала резкий скачок вперед.

— Оставьте ее в покое, сэр, — попросил я. — Это же индейская лошадь, она не переносит общества белых людей.

— А разве вы не один из них?

— Конечно, я белый, но она считает меня индейцем.

— Ах, вот в чем дело! Вот зачем этот маскарад с одеялом! Хитро, очень хитро; у вас можно многому научиться. Да, но запах! Ведь любой краснокожий воняет грязью и дикостью, в то время как белый человек пахнет… пахнет…

— Цивилизацией? — со смехом подсказал я.

— Да, именно цивилизацией! И на какие бы уловки вы ни пускались, лошадь должна была бы почуять, что вы не индеец.

— А я изменил свой запах.

— Чепуха!

— Нет, не чепуха. Для этого есть проверенное средство, позволяющее обмануть даже животное.

— Что же это такое?

— Мой секрет.

— И вы его не раскроете?

— Нет, не раскрою, по крайней мере, сейчас. Но не исключено, что я сообщу его вам когда-нибудь потом. Впрочем, ничего мудреного в нем нет, и до него легко додумается каждый, кто даст себе труд немного поразмыслить.

— И вы сами открыли это средство?

— Никто мне об этом не говорил, я сам вспомнил; это мое собственное открытие.

— Стало быть, вы его только что сделали?

— Нет, уже давно. И не впервые я так обманываю индейскую лошадь. Через несколько часов этот запах исчезнет, а когда потом я сниму одеяло и надену шляпу, лошадь догадается об обмане и начнет всячески проявлять свой норов. Вот тогда и начнется настоящее ее укрощение.

— Мне бы хотелось посмотреть на то, как вы станете это делать.

— Пожалуйста. Мне нужно только место, всего лишь чуточку свободного пространства. Но сейчас не до разговоров, нам надо скорее ехать. Пропустите-ка меня вперед, чтобы моя кобылка не пугалась ваших!

Чтобы вырваться вперед, мне надо было проехать мимо них, и тогда Боб сказал:

— Почему масса Шеттерхэнд не хочет говорить со своим Бобом? Массер Боб хочет выразить ему благодарность!

— Не надо этого, милый Боб.

— Но я хочу рассказать, как краснокожие пленили массера Боба.

— Главное, чтобы ты поладил с моим вороным.

— О… о… о! Вороной — очень хорошая лошадь, а Боб хороший наездник. Мы оба хорошо знаем друг друга и помчимся вперед, словно молния над прерией!

Да, бравый Боб держался теперь значительно лучше, чем в тот день, когда он впервые сел в седло. Тогда он обеими руками уцепился за шею и гриву лошади, но тем не менее постоянно сползал назад и наконец соскользнул с хвоста. Это принесло ему прозвище Скользящий Боб. Позднее он подучился верховой езде, а у Кровавого Лиса прошел даже очень хорошую школу. И теперь скакал, нисколько не отставая от нас, что было больше заслугой жеребца, чем всадника.

С того момента, когда я оставил Заячью долину, нам нечего уже было опасаться, потому что наши лошади не позволили бы себя догнать, а возможные преследователи были еще молоды и не могли тягаться с нами в искусстве верховой езды. Тем не менее мы непрерывно скакали в течение нескольких часов вперед и остановились только потому, что такая скачка не могла быть очень долгой. С того места, где мы остановились, нам оставался еще полный день езды до горы Дождей, где мы должны были встретиться с апачами.

Мы привязали лошадей к колышкам, но за такие длинные поводки, чтобы позволить им свободно пастись. Свою лошадь я должен был отвести в сторону, потому что она не хотела оставаться рядом с остальными; она старалась лягнуть их и укусить.

Как только мы наконец сели у костра, Боб спросил:

— Ну, теперь время есть, значит, массер Боб может рассказать, как его пленили индейцы?

— Да, расскажи, — ответил я, потому что он все равно не оставил бы нас в покое. — Меня только очень удивляет, что Кровавый Лис бросил тебя на произвол судьбы.

— Разве Лис меня бросил?

— Конечно!

— И масса Шеттерхэнд этому удивляется?

— И даже очень!

— Массер Боб не удивляется.

— Ты просто не понимаешь. Вы поехали на охоту?

— Да, на охоту.

— Значит, были вдвоем?

— Вдвоем, — кивнул он.

— Тебя взяли в плен, а он вывернулся?

— Да.

— Тогда он должен был преследовать краснокожих и сделать все, чтобы спасти тебя. Пытался ли он это сделать?

— Нет.

— Вот и доказательство, что он за вами не последовал. Сколько краснокожих на тебя напало?

— Десять, и еще десять, и еще один раз десять. Может быть, даже больше. Боб не считал хорошенько.

— Стало быть, около тридцати. Насколько я знаю Кровавого Лиса, это не тот человек, который испугается трех десятков индейцев. Он, безусловно, попытался бы узнать, что они собираются с тобой сделать.

— Может быть, масса Лис так и поступил!

— Нет. Он изучил науку подкрадывания, и если бы ему нельзя было тебя освободить, он каким-нибудь образом дал бы тебе знак. Видел ты нечто подобное? Или, может быть, слышал?

— Массер Боб ничего не видел и не слышал.

— Значит, он тебя бросил в беде, и вот это-то меня как раз и удивляет… В таком случае, можно предположить, что он вообще не знает, что тебя взяли в плен.

— Масса Лис, может быть, и не знает.

— Нет? Он не видел этого?

— Нет.

— Но вы же были вместе!

— Когда пришли краснокожие, его не было с массером Бобом, а меня не было с массой Лисом.

— О, это же совсем другое дело! Значит, вы расстались?

— Да. Мы уехали из дома, потому что у нас кончалось мясо. Матушка Санна осталась одна. Мы долго не находили дичи, пока не добрались до самой горы Дождей.

— И там вы охотились?

— Да, мы убили двух бизонов. Мяса было много. Мы разрезали его на куски и подвесили к ремням, которые прихватили с собой. У нас была и вьючная лошадь, чтобы увезти мясо. Когда мы управились, то решили отыскать новые бизоньи следы. Масса Лис был слева, а массер Боб справа.

— Вы поступили неумно. Либо вам вообще не стоило разделяться, либо один из вас, скорее всего ты, должен был оставаться с лошадьми, с мясом.

— Может быть, и так. Масса Шеттерхэнд понимает в этом гораздо лучше Кровавого Лиса и значительно лучше массера Боба. Боб ушел далеко, очень далеко, но не нашел следов бизонов, наконец он повернул, потому что пошел дождь. Тут появились команчи и окружили его. Он защищался, но они все же взяли массера Боба в плен. Они спрашивали его, что он здесь делает, что ему надо. Он ничего не сказал. Тогда они стали бить массера Боба, но он молчал. И они поехали по его следу к горе Дождей и выслали вперед разведчиков. Те вернулись и очень тихо рассказали о том, что они видели у горы. Потом они поскакали, и очень быстро. Трое ехали помедленней вместе с массером Бобом. Как только мы добрались до горы Дождей, массер Боб услышал выстрелы. Потом команчи приехали в лагерь массы Лиса, к его мясу, но самого его не было. На земле лежали только мертвые индейцы, убитые Лисом.

— Так вот, значит, как все случилось! Он вернулся раньше тебя, и они на него напали. Он убил нескольких из них и скрылся.

— Да, он ушел, совсем ушел. Индейцы пошли за ним, но потом вернулись, а его не нашли.

— Что стали делать краснокожие потом?

— Они привязали массера Боба к лошади, погрузили мясо на другую лошадь и уехали.

— Куда?

— Мы ехали почти два дня, пока Боб не оказался в шалаше. Они сказали ему, что хотят поймать Кровавого Лиса, а когда доставят его сюда, то масса Лис и массер Боб должны умереть у столба пыток.

— Хм! А дождь был сильный?

— Очень. Дождь достал массера Боба до кожи.

— Теперь мне все понятно. В какое время дня это случилось, Боб?

— Когда массер Боб обернулся, наступал вечер. А когда мы с индейцами подошли к горе Дождей, стало уже очень темно.

— Конечно, Лис вернулся, но не осмелился подойти к самому лагерю. А когда отважился и, значит, заметил, что они уехали, то все же не поспешил за ними, потому что в темноте не мог различить их следы. А на следующий день, уже утром, следы исчезли, потому что примятая трава после дождя снова выпрямилась. Он не знал о том, что индейцы встретили и взяли в плен тебя, думал, что ты заблудился, и искал тебя. Может быть, он целый день ждал твоего возвращения. А когда ты не пришел, он подумал, что ты, возможно, заметил краснокожих.

— Да, пожалуй, он так и подумал.

— Ведь ты же мог вернуться как раз в тот момент, когда на него напали. Тебя они не заметили. Ты увидел, что он скрылся, и тоже ускакал.

— Да, домой к матушке Санне!

— Такое могло случиться, а поскольку индейцев он преследовать не мог, потому что не знал, куда они направились, ему не оставалось ничего другого, как вернуться домой, чтобы убедиться, добрался ли ты туда.

— Но когда масса Кровавый Лис увидит, что массера Боба нет с матушкой Санной?

— Скорее всего, тогда он снова уедет разыскивать тебя. Кто знает, где и сколько времени он будет скитаться, не находя тебя!

— Но теперь он меня увидит. О… о… о! Ведь масса Шеттерхэнд отвезет массера Боба назад к матушке Санне и массе Лису, да?

— Хорошо, мы отвезем тебя туда. Краснокожие выступили в поход, чтобы напасть на ваш дом, поймать и убить Кровавого Лиса.

— На такое они не отважатся! Массер Боб всех постреляет! Всех! Никто из них не должен остаться в живых, ни одного человека!

Он заскрежетал зубами, а это кое о чем говорило, потому что его челюсть могла бы сделать честь и пантере. Он продолжил:

— Да, все они, все должны умереть, потому что они били массера Боба и ничего не давали ему есть. Он был очень голодный, а они над этим только смеялись.

— Ну, теперь время у нас есть, чтобы исправить это. В моих седельных сумках хватит для тебя мяса. Пойди и возьми столько, сколько сможешь съесть!

— Да, массер Боб возьмет. Он как раз был очень голоден, когда в шалаш зашел масса Шеттерхэнд и освободил его.

— Ну, я этого не заметил. Я еще должен был разбудить тебя, потому что ты крепко спал.

— О… о… о! Массер Боб был страшно голоден, хотя и спал. Он даже сон видел о голоде!

Он достал кусок мяса и съел его, потом еще кусок, он ел… ел… ел, пока мяса совсем не осталось. Но подобную порцию, и я знал это, он еще никогда в жизни не заглатывал!

При этом он успевал рассказывать нам какие-то подробности своего пленения в Заячьей долине, но для нас в них не содержалось ничего важного. Мы спросили его, не заметил ли он чего интересного, но опять не получили полезных сведений. Он был добрый и верный парень, добродушный и по-своему умный, но, конечно, вести наблюдение, как вестмен, не умел.

Когда занялся день, мы встали, чтобы продолжить путь.

— Теперь мне интересно, что скажет ваша лошадь, — заявил Олд Уоббл. — Ведь с маскарадом теперь, пожалуй, покончено?

— Да, и не хотите ли взять мою индейскую попону на свою лошадь, мистер Каттер?

— Да, давайте ее сюда!

— Еще не сейчас, сначала я должен сесть ей на спину.

— Хорошо! А то она еще вас сбросит!

— Возможно, во всяком случае, я потерял бы время, а это совсем некстати; я брошу ее вам.

Я подошел к лошади, чтобы приласкать ее. Она держалась недоверчиво, выказывая очевидное беспокойство: грива ее топорщилась; лошадь фыркала и рвалась с привязи. Запах полыни испарился, и теперь животное вводило в заблуждение только индейское одеяло. Я выдернул колышек из травы и положил его в седельную сумку, отвязал лассо от шеи лошади и свернул его в моток. Остальные с интересом наблюдали за моими действиями, оставаясь, однако, на безопасном расстоянии, чтобы не быть задетыми лошадью, если вдруг она вырвется. А животное как-то по-особому подрагивало. Я узнал такое подрагивание — это было предвкушение близкой борьбы. В один момент я сорвал одеяло и швырнул его Олд Уобблу, столь же быстро перебросил лассо себе на плечи, потом одной рукой схватился за импровизированную уздечку, а другой вытащил из-под полы шляпу и надел ее на голову поглубже. Тут лошадь резко повернула голову, на один короткий миг увидела меня, потом громко и гневно заржала и рванулась вперед. Я ухватился за узду обеими руками и изо всех сил дал ей шенкелей. Она чуть было не опрокинулась; я послал ее вперед, но при этом с такой силой рванул повод в сторону, что кобыла обернулась вокруг собственной оси. Потом она попыталась наклониться вперед, взбрыкнуть задом — все напрасно. Она заупрямилась, выгнула спину и на всех четырех ногах подпрыгнула, потом резко замерла, чтобы обмануть меня, и вдруг внезапно скакнула в сторону на негнущихся ногах, причем я должен был слететь в другую — и снова напрасно! Она пускалась на всякие причуды, каким только можно выучить лошадь, но я крепко держался.

— Браво, браво, сэр! — закричал старик Уоббл. — У вас прекрасная посадка, должен вам сказать. Плутовка изматывает вас, в ней просто дьявол сидит!

— О, пока-то еще ничего, — ответил я. — То ли еще будет — подождите!

Тут лошадь, словно расслышав мои слова, бросилась на землю и принялась кататься по ней, стараясь при этом задеть меня ногами. Я — и это было моим единственным спасением — встал на землю и, по мере того, как она перекатывалась, прыгал то вправо, то влево, так что животное постоянно оставалось между моих широко расставленных ног. Это было не так-то просто, требовалось напрячь глазомер, да и надо было уметь предугадать, куда повернется лошадь в следующую секунду, а при этом еще смотреть, чтобы она не заехала тебе копытом. Еще труднее бывает догадаться, когда она захочет снова вскочить на ноги, иначе она рванется в сторону — и все пропало.

Вот она вскочила, подняв на себе и меня; я снова схватился за поводок, который вынужден был отпустить, пока она каталась по земле.

— Браво, браво! — все кричал старик. — Гром и молния! Вот это скотинка! Никто не сможет с вами сравниться, кроме Олд Уоббла!

— Самое трудное еще впереди, сэр! — ответил я. — Сначала я ее утомлю, а потом разрешу побегать. Садитесь в седло, чтобы побыстрей поехать за мной!

Когда я сказал эти слова, лошадь решила повторить еще разок уже описанные хитрости; и на землю она снова бросилась, и опять резко вскочила. До сих пор человеческий разум боролся с волей животного — теперь должно было последовать силовое единоборство, что мне всегда удавалось и в чем со мной никто не мог сравниться. Я покрепче натянул повод, наклонился глубже вперед и изо всех своих сил зажал бока лошади шенкелями. Она застыла. Я вслушивался. Раздастся ли тот звук, которого я ожидал, или нет? Да, вот он. Это был долгий, тихий, болезненный стон, вырвавшийся из тесно сжатой груди, верный признак победы, которая достанется мне, если только у меня хватит сил довести дело до конца. Животное хотело было взвиться вверх, броситься вперед, назад, подпрыгнуть на всех четырех ногах сразу, но не смогло. После каждого тщетного усилия лошадь громко стонала, с трудом переводя дыхание. Так длилось минут пять или чуть больше; пот струился изо всех лошадиных пор; показалась пена, ее белые клочья летели во все стороны.

— Замечательно, замечательно! — восторженно кричал Олд Уоббл. — Ничего подобного я еще не видывал!

Да уж, «великолепно»! Хорошо ему говорить. Сел бы он на мое место! Легкие у меня разрывались, я обливался потом, но не сдавался. Тут лошадь хотела, видно, опять шлепнуться на землю и покататься, да не смогла; еще одно долгое нажатие шенкелем, из последних сил… Человеческие мускулы и желание победили — лошадь сдалась.

— Грандиозно, грандиозно! — восхищался старик. — Я бы тут не справился. Видимо, сэр, вы действительно всадник получше меня.

Олд Шурхэнд стоял тихо и ничего не говорил, но глаза его сияли.

— Хорошо, хорошо, о, как хорошо! — кричал Боб. — Масса Шеттерхэнд часто выделывал такое с чужими и дикими лошадьми. Массер Боб был при этом и видел все!

— Я еще не все сделал, — ответил я. — Смотрите продолжение!

Я встал на спину лошади, широко расставив ноги, нагнувшись вперед и взяв повод в руки. Лошадь отдохнула, поднялась и вместе с собой вскинула вверх и меня. Какое-то мгновение она стояла неподвижно, потом рванулась, словно вытолкнутая какой-то мощной пружиной. Я прочно сидел у нее на хребте, позволив ей мчаться и заботясь только о том, чтобы она выбирала нужное нам направление. Трое других поспешали за мной. Но через какое-то время лошадь внезапно остановилась; прыжки и катания начались заново. Она вскочила и снова понеслась, но опять остановилась и делала все, чтобы меня скинуть. Я дал ей волю, пока не посчитал, что хватит. Тогда я опять зажал ее шенкелями, как прежде. Она стояла неподвижно, а я истекал потом. Она стонала, потела, плевалась пеной, пока не рухнула во второй раз. Теперь я знал, что новых попыток не будет, никакое сопротивление больше невозможно, и спокойно стоял возле нее, пока ко мне не подъехали мои спутники. Они осадили своих лошадей, и Олд Уоббл спросил:

— Вы выпустили повод из рук и позволяете ей лежать свободной? А если она убежит, сэр?

— Она останется, она побеждена, она моя! — ответил я.

— Не верьте плутовке! Было бы жаль, чертовски жаль, если бы после такого гигантского напряжения всех ваших сил она от вас убежала!

— Она не убежит!

— Ого!

— Посмотрим! Я знаю толк в дрессировке!

Я положил лошади руку на голову и сказал:

— Наба, наба!

Она вскочила. Я медленно отошел и приказал:

— Эта, эта! [34]

Она пошла за мной направо и налево, вперед и назад, пока я не остановился, тогда и она остановилась.

— Великолепно, действительно великолепно! — воскликнул Уоббл. — Если бы я не видел это собственными глазами, я бы не поверил, что такое возможно.

— Значит, вы согласны, что я укротил ее?

— Да, да!

— И при этом не сломал ни руку, ни ногу, ни даже шею!

— Не говорите об этом, сэр! Не мог же я знать, что в верховой езде вы превосходите даже старика Уоббла!

— Даже! Вы, кажется, считаете себя лучшим наездником на всем земном шаре! Я превосхожу вас, это я и сам скажу, но не из самолюбия или высокомерия, потому что сейчас же добавлю: встречал я и всадников, куда более искусных, чем я.

— Тысяча чертей! А мог бы я посмотреть на такого парня?

— Я сидел на лошадях, стоивших пятьдесят тысяч долларов, а то и больше, если их вообще можно было купить. Так судите, каков мог быть всадник! Попытались бы вы сесть на объезженную киргизскую лошадь, на курдского боевого жеребца или хотя бы на персидскую кобылу, выдрессированную по древнепарфянскому способу! По здешним понятиям, вы можете быть великолепным наездником, но там вас высмеют!

— Киргизский, курдский, древнепарфянский?.. Пусть меня повесят, если я знаю, что это такое! И вы сидели на таких лошадях?

— Да, а наш Боб на моем месте сказал бы: «Мы хорошо едем один на другом».

— О… о… о! — смутился негр. — Массер Боб не сказал бы так, потому что он при этом не присутствовал!

— Хм, хм, хм! — пробурчал старик. — Живешь-живешь, считаешь себя парнем хоть куда, а на самом-то деле ты, оказывается, никто!

— Пожалуйста, не говорите так, мистер Каттер. Вы очень хороший наездник, особенно — в ковбойской манере. Краснокожие ездят по-другому, согласитесь!

— Да.

— Эту кобылку я смог укротить только потому, что овладел в совершенстве индейской школой воспитания лошадей. Но не думаю, чтобы вам удалось такое.

— Нет, я бы не справился, с этим я согласен.

— Правильно! Ну, а теперь подумайте, что есть ведь множество сдружившихся с лошадьми народов: арабы, бедуины, туареги, персы, туркмены, киргизы, монголы и так далее. И у каждого из этих народов — своя школа верховой езды. И некто, овладевший одной из таких школ и считающий себя лучшим всадником вообще, внезапно встречает наездника поискуснее себя. Может ли он в таком случае сказать о другом: «Он лучше меня»?

— Нет, сэр! Я слышу, вы опять пустились в проповеди, потому что я согласен со всем, что вы тут сказали. Все это верно, да вот только направлено против меня одного. Это могло выглядеть проще, например, так: «Не хвастай, старик Уоббл!»

— Рад, что вы почувствовали укол.

— Значит, действительно был укол! А почему вы задели меня?

— Совсем не потому, что я больше знаю и умею, а для того, чтобы немного сдержать вас. Скажу вам откровенно, это из-за напрасного ожидания. Там, в Каам-Кулано, вы захотели дать мне хороший урок, но очень некстати — в такое время и в таких обстоятельствах, когда вы все могли погубить. Я стерпел ваши «фокусы», потому что не мог тогда доказать ненужность такой попытки. Теперь я привел это доказательство, мы опять вместе, и я был бы очень рад, если бы вы потрудились оказывать мне впредь чуть больше доверия. Недостаток его в нашем предприятии может иметь роковые последствия!

— Ладно, вы правы, мистер Шеттерхэнд, — согласился он. — Я был старым упрямцем, потому что мне еще не приходилось встречать такого учителя. Вы дали мне урок — на словах, а еще больше на деле — и я его учту. Делайте, что хотите; я не стану вмешиваться. И если вам захочется закатить пощечину Луне, она получит такую же от меня, только по другой щеке; потому что все возможное для вас возможно и для меня.

— Это вы хорошо сказали! — согласился Олд Шурхэнд. — Я не привык быть многословным, но все, что потребует от меня мистер Шеттерхэнд, я сделаю, даже если не пойму смысла этого. Искусство, с каким он укротил лошадь, достойно удивления, однако есть по меньшей мере еще один человек, который управился бы с ней точно так же. Я имею в виду Виннету. Кроме него, с Олд Шеттерхэндом никто, абсолютно никто, не сравнится, лошадь, которую он хочет подчинить себе, стонет, брызжет слюной и пеной, а в итоге валится, как подкошенная! Я и повыше его и посильнее, но, если бы я стал утверждать, что смогу подобным образом укротить лошадь, это было бы ложью, чудовищной ложью! А как лошадь повинуется ему! Словно бы он уже много лет был ее хозяином!

— Да, вы увидите, что теперь она будет относиться ко мне, как верная и покорная собака, — сказал я. — Но не надо подобным образом говорить обо мне, мистер Шурхэнд. Каждый делает, что может: один умеет лучше то, а другой — совсем иное, и если каждый сделает свое, то все закончится хорошо. А теперь поехали дальше!

— Сначала к Альчезе-чи, откуда мы вчера утром выехали? — спросил Олд Уоббл.

— Нет, к Маленькому лесу мы больше не поедем.

— Почему? Если мы хотим попасть к горе Дождей, то этот лесочек окажется как раз у нас на пути.

— Подумайте о разведчиках, убитых там! Они не вернулись. Это вызвало подозрение у команчей. Убежден, что Вупа-Умуги послал туда нескольких воинов. Могут они напасть на наш след?

— Нет, потому что тогда они проследуют за нами до самой горы Дождей и все выведают. Но Паркер, Холи и Длинный Нож также оставили следы, ведущие туда!

— Это было вчера, значит, теперь эти следы незаметны.

— И следовательно, нам надо сделать крюк. Вот только в какую сторону?

— Разве это не ясно?

— Хм! Пожалуй, между Маленьким лесом и Голубой водой? Нет, это не пойдет, потому что в этом случае наши следы раскроют еще раньше.

— Мы должны отклониться еще дальше вправо.

— Стало быть, перебраться через Рио-Пекос?

— Да.

— Но это какая же петля! Не слишком ли это далеко, сэр?

Тогда Олд Шурхэнд, покачав головой, сказал:

— Вы неисправимы, Олд Уоббл! Только что вы соглашались влепить пощечину Луне, если мистер Шеттерхэнд посчитает это нужным, а теперь вы снова не соглашаетесь с тем, что он задумал.

— Хорошо, я не скажу больше ни слова, ни единого словечка!

— Я полностью согласен с мистером Шеттерхэндом. Велик или нет этот объезд, но мы должны на него согласиться. И разве вы не заметили, что таким образом мистер Шеттерхэнд хочет одним ударом убить двух зайцев?

— Двух зайцев? Какой же будет первым?

— Наши следы никто не увидит.

— Хорошо! А второй заяц?

— Нале Масиуф.

— Нале Масиуф? Он должен стать зайцем? Почему это?

— Сегодня же третий день!

— А, верно! Сегодня как раз третий день с того вечера у Голубой воды, когда должен прибыть со своей сотней краснокожих Нале Масиуф! Мы будем его искать?

— Да, — ответил я. — Нам выгодно узнать, там он уже или еще не подошел.

— Почему это, сэр?

— Потому что я могу предположить, что вскоре после прибытия сюда краснокожие должны выступить в Льяно-Эстакадо. Мы бы могли отправиться туда за ними. Теперь, начиная с этого места, мы должны все больше и больше забирать вправо. Поехали, нам пора, джентльмены!

— «Джентльмены»! — повторил негр. — Масса Шеттерхэнд думал и про массера Боба?

— Разумеется, да.

— Значит, массер Боб тоже «джентльмен»?

— Само собой разумеется, милый Боб!

— О… о… о! Боб тоже «джентльмен»! Черный Боб — такой же джентльмен, как и белые господа! Он очень рад этому и теперь покажет, что он столь же отважный и смелый, как и белые охотники. К сожалению, у него нет ружья, чтобы убивать краснокожих!

— Ты что-нибудь получишь. В Маленьком лесу у нас много добычи. Какой-нибудь трофей я для тебя выберу. Еще тебе не хватает ножа, и я тоже тебе подберу подходящий.

Когда я теперь ласкал свою лошадь, она переносила это спокойно, без явных признаков недовольства. Я проверил ее копыта, и при этом она вела себя так мирно, словно была обычной крестьянской лошадью, давно сжившейся со своим хозяином. Когда я вскочил на нее, она осталась неподвижной; короче, вела себя так, как это положено лошади, характеризуемой известным выражением «к военной службе годна». Она признала меня своим повелителем. Олд Уоббл в удивлении покачал головой, но ничего не сказал.

Поскольку теперь лошадь больше не пугалась других животных и их всадников, и у меня не было причины держаться в стороне; мы съехались вместе, и то один из нас, то другой рассказывал забавные случаи из своей жизни. Кое-что из своих приключений рассказал и Олд Шурхэнд. При этом у него был особый, сжатый стиль разговора, когда слова исходили только по нашей просьбе, но ничуть не раньше. Это были скорее официальные сообщения, чем рассказы. При этом Олд Уоббл не раз находил возможность задать такой вопрос, ответ на который затрагивал детали о происхождении и родственных связях рассказчика, что и было наверняка целью старика. Впрочем, Олд Шурхэнд умел очень ловко выворачиваться, я понял это и заметил ему, что не в его интересах отделываться одними намеками. О своей жизни на Диком Западе и о своих приключениях он говорил, но больше старик ничего не узнал. Я, со своей стороны, постеснялся задавать вопросы, которые выставили бы меня слишком любопытным.

Так прошло у нас все утро и большая часть послеполуденного времени; уже под вечер мы добрались до Рио-Пекос, примерно в миле от Голубой воды. Мы переплыли через реку, а потом обогнули Голубую воду по противоположному, правому, берегу Рио-Пекос.

Там мы натолкнулись на следы, шедшие поблизости от реки, вниз по течению.

— Привет! — сказал Олд Уоббл. — Нале Масиуф со своими краснокожими уже прошел здесь.

Олд Шурхэнд, бросив мельком взгляд на следы, возразил:

— Это не он.

— Не он? Почему это?

— Сколько краснокожих он должен был привести с собой?

— Сотню.

— И разве это следы сотни всадников?

— Я это вижу. Но если это не так, то хотел бы я знать, кто… Хм! Должно быть, их тут проехала целая толпа, и мне кажется, они двигались рысью.

— Вполне возможно.

— Но кто-то другой может обнаружить потом наши следы здесь. Давайте посоветуемся, что делать дальше.

— Это пусть решает мистер Шеттерхэнд.

Я соскочил с коня, чтобы получше осмотреть следы, и, сделав это, сказал:

— Здесь проехало около двадцати всадников, причем они чувствовали себя абсолютно спокойно, потому что ни разу не переходили на галоп. Но уже смеркается, они должны расположиться лагерем где-то неподалеку. Нам надо бы найти их и познакомиться с ними получше.

Мы двинулись дальше по следам и скоро обнаружили место, где неизвестные всадники ссаживались с лошадей, это было на берегу речки, пробивавшей неширокий коридор в густых зарослях кустарника.

— И здесь оставили следы примерно двадцать человек, — повторил я свою версию о численности отряда всадников, — но дальше следов не разглядеть.

— И шли они рысью?

— Я предпочел бы в этом усомниться.

— Почему?

— Потому что мне непонятно, с какой это стати Нале Масиуф разделил свой отряд, да еще и выслал вперед авангард. Так поступают обычно перед боем или в каких-то других сложных обстоятельствах.

Вряд ли здесь можно думать о бое, если я правильно понимаю этих людей, а я надеюсь, что это все-таки так. Если бы они собирались вступить в бой, они должны были скакать совершенно по-другому. Мы проделали тот же путь, не пуская лошадей рысью, а люди Нале Масиуфа почему-то сделали это.

— Хм! Я думаю сейчас о молодом вожде Большом Шибе, или, как его еще зовут, Железном Сердце, который тоже должен стремиться к Голубой воде, если хочет быть вместе с Вупа-Умуги. Это может быть он.

— Вполне вероятно. Но что нам-то теперь делать? Продолжать ехать по их следам?

— Это было бы полезно, но одновременно и опасно для нас.

— Чем же опасно?

— Если индейцы, идущие по нашим следам, догонят нас еще до наступления темноты, они прочитают по ним все, что их интересует.

— Если мы будем вести себя беспечно, то да, прочитают, конечно. Но мы должны остановиться там, где наши следы будут совершенно незаметны.

— Где же это?

— Здесь.

— Здесь?

— Да, именно здесь. Вам не кажется, что этот коридор в зарослях предоставляет нам прекрасную возможность для того, чтобы скрыть следы? Посмотрите: у самой воды кустарник совсем невысокий, наши лошади запросто перемахнут через него. Нам нужно въехать в кусты не медленно, а, наоборот, пустить лошадей вскачь, не так-то просто обнаружить последовательность следов, если они отстоят довольно далеко друг от друга, да еще среди кустарника.

— Well, это здорово придумано. Кто поскачет первым?

— Я. Скачите прямо за мной и делайте все то же самое, что и я.

Я поднял своею лошадь на дыбы, и мы с ней длинным прыжком перенеслись через кусты, правда, не совсем на то место, куда я предполагал попасть вначале. Остальные мои спутники успешно повторили этот маневр, и скоро мы собрались все вместе на открытой поляне. А потом поехали уже одной, непрерывной цепью вдоль речки. Следуя по ее течению, мы снова вышли к Пекос. Темнело, и надо было принять какие-то меры предосторожности. Мы слезли с лошадей и дальше пошли пешком.

И скоро убедились, что эта предосторожность излишней не была. Как только мы остановились, тут же ощутили всем нам хорошо известный специфический запах. Где-то недалеко горел костер. Мы с Олд Шурхэндом, оставив оружие, поползли на запах. Он становился все сильнее, и вскоре мы увидели огонь. Он горел у самого берега, отражаясь в воде. А вот кто сидел у него, я не смог разглядеть, лица людей заслоняли кусты.

Мы продвинулись еще немного вперед, и кусты раздвинулись. У костра сидели два индейца, строго друг против друга, к нам в профиль. Это были команчи. Что им нужно было здесь, возле брода? Зачем они разожгли костер?

Олд Шурхэнд прошептал мне на ухо:

— Нале Масиуфа здесь еще нет. Вы были правы, сэр.

— Нам надо дождаться его здесь обязательно.

— Но почему именно здесь?

— Это же просто. Нале Масиуф принадлежит совсем к другому клану, чем Вупа-Умуги, здешних мест он не знает. И эти двое дожидаются его здесь специально для того, чтобы показать ему брод. Огонь, который они развели, означает, что они ничего не остерегаются, к тому же, взгляните, всегда осторожные, эти индейцы совсем не озираются, а посматривают лишь в одну сторону. Да уж, могли бы быть поосторожнее, зная, что мы находимся где-то поблизости. Недалекие парни — эти двое!

— Подождем, пока они заговорят?

— Да, только так мы и сможем хоть что-то узнать. Кстати, тот, что справа от нас, — знаменитый воин.

— Вы знаете его?

— Когда мы были у Голубой воды в прошлый раз, он сидел рядом с вождем и принимал участие в разговоре наряду со старейшинами. Но тихо, кажется, он собирается что-то сказать.

Краснокожий, о котором мы только что говорили, произнес какое-то слово, но быстро и невнятно, я его не расслышал. Другой что-то ответил ему, но мы этого опять не поняли. Они замолчали, а мы приложили уши к земле, чтобы, когда им захочется еще что-нибудь сказать, мы уже все расслышали.

И тут Олд Шурхэнд толкнул меня локтем. Он дал мне понять то, что я уже и сам успел заметить: послышался стук копыт, причем по характеру звука можно было не сомневаться, что лошади были не подкованы.

— Не наши ли это лошади? — спросил Олд Шурхэнд.

— Нет, звуки доносятся с противоположной стороны.

— Тогда, наверное, это индейцы.

— Наверное.

— И скорее всего команчи.

— Это команчи, но они не знают, что здесь их ждут соплеменники.

— Но разве они не видят огня?

— Представьте себе, нет. Звук доходит к нам с расстояния самое малое в восемьдесят шагов, а там очень густые заросли, сквозь которые огонь не просматривается.

— Но они могут ощутить запах горящих ветвей.

— Тоже нет, потому что ветер дует как раз с той стороны, откуда они едут.

— Очень любопытно, кто же это все-таки.

— Я тоже сгораю от нетерпения. Ну приготовьтесь слушать и наблюдать: как только они заметят костер, сойдут на землю и пройдут мимо нас.

Мы стали ждать. Характерный стук копыт приближался, Но оба команча у костра ничего не слышали, оно и понятно, они ведь не прижимали своих ушей к земле, как мы. И вдруг все стихло. Прошло несколько минут, и появились пришельцы, подползавшие к костру. Что-то зашумело в близлежащих кустах, и послышалось громкое «Хи-и-и-и-!». Оба индейца у костра вскочили с перепуганными лицами.

Из кустов донеслось: «Вупа, Вупа?»

Один из индейцев ответил: «Умуги, Умуги!»

Это был пароль. Мы вздохнули с облегчением.

Два всадника выехали из зарослей, сошли с лошадей и подошли к костру, не произнеся ни слова, но в этом нет ничего удивительного — так уж принято у индейцев. И только после того, как в молчании прошло минут пять, заговорил тот индеец, что завоевал свой авторитет у соплеменников в сражениях:

— Мои краснокожие братья уже заждались. Вупа-Умуги полон нетерпения.

— Воин тоже выражает нам свое нетерпение?

— Я — нет, а вождь охвачен им. Но разве я сказал вам, что он его как-то проявляет?

— Этого мой брат не говорил.

— Мы ждем вас с полудня. Наконец прибыл ваш авангард. А когда прибудет сам Нале Масиуф?

— Сегодня не прибудет.

— Уфф!

— Мы не авангард, а его послы. Где Вупа-Умуги, с которым мы должны разговаривать?

— Его лагерь у Голубой воды.

— Отведите нас к нему!

— Нет, мы подождем делать это. Неужели мои братья не знают, что я пользуюсь полным доверием вождя? Если вы не хотите, чтобы он встретил вас с гневом, вы должны сказать мне, с чем вы прибыли, и я подготовлю вождя к вашей встрече.

Оба посла выглядели озадаченными. Наконец один из них произнес:

— Да, мы знаем, что ты — глаза и рот вождя Вупа-Умуги, поэтому ты должен разъяснить нам, чего ты хочешь от нас, несмотря на то, что у нас поручение говорить только с вождем. Сегодня вам не следует ждать Нале Масиуфа с его сотней воинов.

— Уфф! Почему?

— Потому что его удерживают бледнолицые.

— Бледнолицые где-то близко?

— Нет, близко их нет. Но по ту сторону каньона Мистэйк стоит много солдат бледнолицых, которые преследуют нас. Нас и так было значительно меньше, чем их, да еще когда мы уходили от них, многие были убиты или ранены. К вечеру у вождя останется не больше пятидесяти воинов.

— Уфф, уфф, уфф! Что скажет об этом Вупа-Умуги? Не сможет ли Нале Масиуф посчитаться с бледнолицыми?

— Он не может сделать этого и послал нас передать это Вупа-Умуги. Бледнолицые не вестмены, а обученные солдаты. Чтобы с ними посчитаться, нужно уничтожить их всех до единого.

— У Нале Масиуфа есть план, как это сделать?

— Да.

— Ты знаком с ним?

— Да, и я послан сюда для того, чтобы позвать Вупа-Умуги на помощь.

— Могу я узнать, в чем состоит этот план?

— Вы все должны его узнать, почему я должен говорить о нем только с тобой?

— Потому что мои уши уже открыты для того, чтобы выслушать тебя.

— Ну так слушай: надо загнать солдат бледнолицых в пустыню, чтобы они умерли там от жары.

— Уфф, уфф, уфф! Нашему вождю этот план понравится. Эти белые собаки полягут там все, никто из них не вернется и не расскажет, как все было на самом деле.

— Мой краснокожий брат прав. Но надо подумать вот о чем: раз мы хотим загнать бледнолицых в пустыню, но сами при этом не погибнуть от жажды, то должны запастись водой, которая есть в оазисе у Кровавого Лиса. Молодой вождь Большой Шиба, знает дорогу к воде и сможет предоставить Вупа-Умуги столько воинов, сколько необходимо, чтобы добраться туда и разыскать Кровавого Лиса. А Вупа-Умуги за это время может дождаться здесь Нале Масиуфа.

— Хорошо, а что потом?

— Когда мы соберемся все вместе, сотню воинов надо выделить для тайного преследования бледнолицых до тех пор, пока они не окажутся в пустыне. Через день после этого мы нападем на них, а потом вернемся к Голубой воде, где будут находиться несколько наших воинов и ваших сто пятьдесят воинов. И тут сто воинов, которых пошлет Нале Масиуф, со свежими силами добьют бледнолицых в пустыне.

— Уфф, уфф! План хорош, очень хорош!

— А мой краснокожий брат может поручиться за то, что Вупа-Умуги согласится с этим планом?

— Да, я могу за это поручиться. И вождь, и совет старейшин поддержат его.

— Тогда мы должны как можно скорее увидеться с вождем, чтобы я смог отвезти его ответ Нале Масиуфу.

— Мой брат должен набраться еще немного терпения. План хорош, но в нем все же есть одно уязвимое место.

— Какое же?

— Большой Шиба поедет во главе большого отряда в оазис Кровавого Лиса. А как мы попадем туда?

— Он вернется и покажет нам дорогу.

— А у него будет время для этого?

— И это Нале Масиуф предусмотрел. Когда трое вождей обсуждали план, Большой Шиба сказал, что возле последнего холма перед границей пустыни есть такое место, Сто деревьев называется, где он видел небольшое озеро. Многие из воинов команчей тоже знают это место.

— Я бывал там.

— Вот и хорошо. Возле Ста деревьев много кустов и молодых деревьев. Из них мы наделаем кольев, которые укажут вам дорогу в оазис через пустыню.

— Уфф! А если ими воспользуются бледнолицые?

— Слышал ли мой брат о тех, кого называют «стрелочниками»?

— Да.

— А знает он, что делают эти бледнолицые, чтобы погубить путешественников?

— Они переставляют колья в неверном направлении.

— А разве краснокожие воины не могут повторить то, что делают бледнолицые?

— Уфф! Могут.

— У моего брата есть еще вопросы?

— Нет.

— Это все, что мы хотели сказать вождю Вупа-Умуги.

— Он сделает все, что предложил ему вождь Нале Масиуф. Я сказал! Хуг!

— Мы здесь больше не задержимся. Нале Масиуф ждет нас.

— А мы погасим костер. Мы жгли его потому, что ждали ваших воинов, чтобы перевести их через брод.

И они разошлись в разные стороны. Когда индейцы были уже довольно далеко, я и Шурхэнд внимательно посмотрели друг на друга, хотя в темноте это не имело никакого смысла, выражения лиц уловить было невозможно. Получилось смешно, но нам было не до смеха: то, что мы только что услышали, имело для нас огромное значение.

— Индеец сейчас обязательно произнес бы «Уфф, уфф, уфф!», — сказал Олд Шурхэнд.

— Но я бы этого на его месте не сказал, — возразил я.

— Да что вы? Такой план!

— Я был в лагере драгун, и скажу, что Нале Масиуф просто не представляет, кого он хочет обвести вокруг пальца. И вообще он мне не особенно нравится. Этот парень заносчив и заслуживает того, чтобы его проучили. Скорее всего, именно так и получится: то, что собираются сделать краснокожие с его подачи, вряд ли удастся.

— Вы встречались когда-нибудь раньше с ним?

— Приходилось.

— А он знает, кто вы?

— Нет.

— Вы не назвали себя ему?

— Мне это и в голову не приходило.

— Значит, и план его вам, как я понял, не нравится?

— Толковым его никак не назовешь.

— Что ж, тогда примите во внимание мое замечание. Драгунский капитан — не вестмен, не забывайте это, мне кажется, индейцам не составит большого труда заманить его в Льяно-Эстакадо.

— А я даже убежден в этом. И отозвался неодобрительно о его плане вовсе не потому, что план никуда не годится. Просто мы с вами придумали бы все гораздо лучше. Однако драгуны как миленькие попадутся в приготовленную для них ловушку.

— Потому-то Вупа-Умуги согласился с Нале Масиуфом! А вам не кажется, что нам сейчас же надо тоже отправиться к Голубой воде, чтобы понаблюдать за тем, что там будет происходить?

— В других обстоятельствах это нужно было бы сделать обязательно.

— Какие же обстоятельства препятствуют нам в данном случае?

— Их два. Во-первых, мы можем не сомневаться, что, если от имени Вупа-Умуги сказано, что он поддерживает план Нале Масиуфа, значит, так оно и будет, то есть ничего нового мы там не узнаем. Во-вторых, мы просто-напросто не располагаем временем для того, чтобы ехать туда. Я убежден, что Большой Шиба завтра утром или даже еще сегодня ночью отправится к Ста деревьям, и если мы хотим оказаться там раньше его, нам надо спешить, чтобы убедиться в том, есть там апачи или нет. Если да, то к утру мы должны быть в Льяно.

— А вам знакомо это место, которое команчи называют «Сто деревьев»?

— Очень хорошо знакомо. Я всегда останавливаюсь там, когда еду к Кровавому Лису или от него. Интересно, что и на языке апачей это место зовется тоже Сто деревьев.

— Значит, там растет лес?

— Леса в обычном значении этого слова там, конечно, нет, если же учесть близость пустыни, то, пожалуй, тамошнюю поросль можно назвать леском, хотя настоящих деревьев там очень мало, но растет довольно высокий и густой кустарник, из толстых ветвей которого Большой Шиба и собирается наделать кольев. А сейчас нам нужно вернуться к нашим спутникам и перевести их через брод, благо теперь путь свободен. Поехали!

Когда мы снова оказались рядом, Олд Уоббл сказал:

— Если бы ваше отсутствие продлилось еще хоть немного, я бы последовал за вами.

— Ну да, и впутали бы нас в какую-нибудь новую историю, — ответил я. — Это как раз то, чего я больше всего опасаюсь и от чего вас предостерегал. Мне не дает покоя предчувствие, что ваша ошибка будет иметь еще какие-нибудь печальные последствия.

— Олд Уоббл — и печальные последствия? Такого быть не может!

Он был совершенно искренен, этот седовласый авантюрист, невзирая на свой возраст, сохранивший юношеское легкомыслие и ковбойский кураж. Если бы он тогда мне поверил! Мое предчувствие, увы, сбылось.

Мы перешли брод и медленно поехали вдоль берега. Звезды светили достаточно ярко, путь был виден хорошо, и до горы Дождей мы добрались даже скорее, чем рассчитывали. Ближе к полуночи перед нами всплыли две невзрачные вершины этой самой горы.

Подножие горы заросло кустарником. Поднявшись, мы услышали возглас на языке апачей:

— Ти арку? [35]

— Олд Шеттерхэнд, — ответил я.

— Ован устах архунда! [36]

Мы проехали немного. К нам вышел краснокожий и, подойдя почти вплотную, принялся бесцеремонно разглядывать меня.

— Да, это Олд Шеттерхэнд, великий вождь апачей, — наконец констатировал он. — Ожидая вас, мы расставили на разных склонах горы свои посты.

— Воины апачей уже здесь?

— Да, их три раза по сто.

— С провиантом?

— Мяса и муки у них на несколько недель.

— А кто их ведет?

— Энчар-Ро, Большой Олень, друг Виннету, как известно моему другу Олд Шеттерхэнду.

— А не встречался ли вам здесь Длинный Нож с двумя бледнолицыми?

— Они здесь и уже рассказали о делах Олд Шеттерхэнда. Мои братья могут следовать за мной.

Он провел нас по узкой низине, вьющейся между гор, и вскоре мы оказались в лагере апачей.

Энчар-Ро был не только другом Виннету, но и моим давним приятелем. Мы оба искренне были рады встрече, и он объяснил мне, что весь его отряд переходит под мое командование. Тут подошли и Паркер с Холи. Мы в нескольких фразах рассказали о том, как нам удалось освободить Боба, и они порадовались вместе с нами.

Подробное обсуждение наших планов даже не понадобилось. Я ввел Энчар-Ро в курс дела и попросил его отдать соответствующее распоряжение своим воинам — выступить в Льяно рано утром.

Когда взошло солнце, мы были уже далеко от горы Дождей и наш караван все быстрее и быстрее продвигался по долине к уже упоминавшемуся высокогорному проходу, откуда можно было спускаться в Льяно. На восточных его склонах текли ручьи, вскоре исчезающие в песке, потом, наверное, впадающие в озеро, на берегу которого Кровавый Лис построил свое засекреченное жилище.

Олд Шурхэнд не мог нарадоваться на наших апачей. Он заметил, что они практически все прошли военную выучку. Таким опытом по запасению провианта не обладало ни одно индейское племя, и когда я рассказал, сколько усилий затратил Виннету, чтобы сделать из простых индейцев образцовый воинский отряд, все прониклись к нему еще большим уважением. Ведь у них имелись даже мешочки с водой из кожи вилорога, чтобы не страдать от жажды в дальних походах в безводной местности.

После полудня мы перевалили те самые высоты. Я вел отряд в одну, только мне известную, долину, в которой мы расположились на отдых — возле небольшого прохладного ручейка, текшего затем в Льяно-Эстакадо, к беловато-желтым пескам. Долина лежала в нескольких часах пути к югу от Ста деревьев, куда собирались подойти команчи.

Когда солнце зашло, мы сделали в пустыне привал. Она лежала вокруг нас, не нарушаемая ничем песчаная равнина, горизонт которой образовывал выписанную, как по циркулю, дугу, — огромный, посыпанный манной крупой и сахаром кухонный противень. По-моему, очень удачное сравнение, когда речь идет о пышущей, как печка, Льяно-Эстакадо!

Мы выставили часовых, хотя опасаться нам было нечего, и улеглись спать, дав лошадям воды и кукурузных початков, которых у нас с собой было великое множество. Прохладная ночь дала нам возможность хорошо выспаться, наутро мы были бодры и готовы к дальнейшему маршу.

Дорога привела нас в густые заросли кактусов, где пришлось во все глаза следить за нашими лошадьми, чтобы те не поранили ноги. Кактусы росли так тесно, что порой между ними просто невозможно было протиснуться. Тот, кто не знаком с их природой, не знает, как они растут, в каком порядке обычно располагаются, может запросто заблудиться среди этих колючих великанов и погибнуть без пищи и воды.

После полудня зной стал совершенно невыносимым. Дул обжигающий ветер, наполнявший воздух плотным мелким песком. Моя задача была самой сложной, потому как я нес ответственность за все происходящее, и прежде всего за людей. Сквозь пыльный горячий воздух невозможно было ничего разглядеть, но по отдельным признакам мне все же удавалось ориентироваться. Со мной, правда, был негр, он уже пересекал пустыню вместе с Кровавым Лисом, но тогда все решения принимал Лис, и Боб не мог мне ничем помочь. К тому же, с тех пор, как это было, какие-то кактусовые заросли исчезли, новые появились. Полагаться на компас мне не хотелось: чутье вестмена часто оказывается куда надежнее, чем прыгающая стрелка магнитного прибора.

Нам обязательно нужно было попасть туда, где между двух массивов кактусов начиналась тропа к источнику, но этого места я не нашел. Наверное, просто обознался, это и немудрено в такой темени. Я снова обратился к Бобу, и после нескольких наводящих вопросов он наконец сказал мне все, что должен был сказать раньше.

Кровавый Лис приложил максимум усилий, чтобы засадить кактусами все возможные пути к его убежищу. Каналы с водой он расположил таким образом, что кактусовая ограда вокруг его дома стала практически непреодолимой. Естественно, Лис оставил какие-то проходы в зарослях для себя и своих слуг, но отыскать их несведущему человеку было практически невозможно. Кроме того, проходы были такие узкие и шли такими зигзагами, что чужак, даже найдя их, тут же запутался бы в них.

Повторяю, все это стало возможным исключительно благодаря искусно спланированной сети ирригационных каналов. Теперь я знал, как мне добраться до дома Кровавого Лиса. Апачей брать с собой было нельзя, местоположение своего дома он скрывал даже от них. Апачи расположились лагерем. Я оставил с ними и всех белых и взял с собой только негра, чтобы он смог увидеть свою мать и Кровавого Лиса. Мы галопом обогнули обширные колючие заросли и скоро оказались на их восточной стороне. Это заняло примерно около часа. Мы нашли проход, и теперь ехали уже медленнее, уклоняясь от основного направления то вправо, то влево, как вели нас причудливые повороты. Наконец я заметил зеленые кроны деревьев, правда, все же слегка припорошенные песком, а потом, в их тени, и сам дом. Перед ним что-то делала чернокожая женщина. Увидев ее, Боб остановил лошадь и закричал:

— О! Матушка, Санна! Санна! Твой Боб возвращается. Боб здесь, снова здесь!

Она повернулась, увидела его и раскрыла объятия. Так она и стояла, не в силах проронить ни слова от радости. Сын подъехал к ней, спрыгнул с лошади и обнял Санну. На шум вышел тот, для кого возвращение негра представлялось загадкой. Но лицо этого человека оставалось бесстрастно.

Он неподвижно стоял в дверях, не сводя темных глаз с матери и сына. Его длинные, густые, иссиня-черные волосы были связаны в некое подобие пучка на затылке, прядь из которого свисала сзади ему на плечи. Ни одно перо, ни один знак отличия не украшал эту простую индейскую прическу. Любой человек, бросив на него хотя бы беглый взгляд, сразу понял бы, что перед ним необычный человек. Одет он был в кожу, как и я. На груди у него висели вышитые бисером мешочки, трубка и тройная нитка когтей и зубов гризли, которых он убил. Черты его по-мужски красивого лица можно было назвать римскими, правда, на нем немного выдавались скулы. Цвет его кожи был матовым, светло-коричневым, с бронзовым оттенком. Это был мой большой друг Виннету, вождь апачей, самый красивый и мужественный из всех индейцев, каких я знал за всю свою жизнь. Это славное имя на Диком Западе было в те времена известно каждому. Справедливый, верный и умный, мужественный до самоотверженности, друг и защитник всех обездоленных, какого бы они ни были цвета кожи, и в то же время противник любой несправедливости — таким его знали индейцы и вестмены, фермеры и путешественники, солдаты и золотоискатели. Какое счастье быть другом этого человека!

Боб продолжал обниматься с матерью, я же тем временем подошел ближе, и Виннету, узнав поступь моего коня, повернулся и посмотрел на меня, но по-прежнему ни одна мышца не дрогнула на его красивом лице. Я слез с лошади, он дотронулся до моих рук, потом сделал полшага назад, посмотрел на меня сверху вниз и произнес:

— Мой белый брат Шеттерхэнд приходит как роса к цветку, сохнущему в пустыне, и как орел охраняет гнездо своих птенцов. Ты нашел там, наверху в горах Сьерра-Мадре, мое послание?

Я ответил:

— Брат Виннету всегда в моем сердце, как солнечный луч у постели больного, и верен моей душе, как сын матери, которая его родила. Прошло много лун с тех пор, как я видел тебя в последний раз. Там, наверху, в Сьерре, я прочитал под елью твои знаки. Я пришел с тремя сотнями апачей, которых ведет храбрый Энчар-Ро, чтобы передать их под твое командование. Кровавого Лиса здесь нет?

— Он выезжает несколько раз за день, чтобы встретить тебя. Сейчас его тоже нет, и…

Он прервался на полуслове и поглядел в другую сторону. Показались всадники — Олд Шурхэнд, Олд Уоббл, Холи и Энчар-Ро. А впереди всех ехал Кровавый Лис, одетый, как мексиканский вакеро на карнавале: его одежда была украшена бахромой, широкая красная лента заменяла ему пояс и свешивалась длинным концом с левого бока. На этой ленте висел нож-боуи [37] и два инкрустированных серебром револьвера. На голове красовалось широкополое сомбреро. Были на нем и двойные, до колен, штаны, какие носят в Кентукки, кожаные щитки на ногах защищали их от стрел и возможных ударов копьями. Ему было двадцать пять лет. Над верхней губой пробивались усики. Довольно массивная нижняя челюсть свидетельствовала о твердой воле, глаза его блестели и смотрели на мир открыто и миролюбиво, как у ребенка, впервые открывшего для себя червячка или бабочку и не желающего причинять им боль. И тем не менее этот молодой человек оставался призраком, чья верная рука посылала пулю прямо в лоб любому «стервятнику» Льяно-Эстакадо!

Он спрыгнул с лошади и протянул мне руку. После нашего рукопожатия он обратился к Виннету:

— Я вижу, здесь не только воины апачей. Знает ли Виннету, что за важных людей привел с собой Олд Шеттерхэнд?

Вождь ответил ему едва заметным кивком головы.

Кровавый Лис представил их всех.

— Вот стоит Олд Шурхэнд, известнейший из белых охотников. Он шел на юг, чтобы познакомиться с вождем апачей, и по дороге встретил Олд Шеттерхэнда.

Виннету пожал Шурхэнду руку и сказал:

— Любой, кого приведет с собой Олд Шеттерхэнд, будет доброжелательно принят здесь. Я много слышал о тебе, теперь дела займут место слов, как сегодня человек встал на место легенд о нем.

Я понял, что Шурхэнду понравились его слова — Виннету произвел на него большое впечатление.

— А это, — продолжал Кровавый Лис, — Олд Уоббл, которого еще называют королем ковбоев. Он помогал Олд Шурхэнду и Олд Шеттерхэнду освобождать Боба.

По лицу Виннету мелькнула странная, я бы сказал, лукавая улыбка, когда он подавал старику руку со словами:

— Олд Уоббл известен вождю апачей, он хитер, как лис, скачет, как черт, и охотно курит сигареты [38].

Лицо старика было засветилось от радости, но при упоминании о сигаретах черты его вновь омрачились, и он закричал:

— Дьявольщина, а ведь это так и есть! Но я уже несколько месяцев ни одной не держал во рту. Где их взять в этой Богом проклятой стране? Если так и дальше пойдет, перейду на сигары, this is clear!

Этот заядлый курильщик без сигареты не мог прожить и часа.

Кровавый Лис представил Виннету Паркера и Холи, которым также было сказано несколько добрых слов. Вождь апачей сделал большой крюк, чтобы взглянуть на меня и апачей.

Сколько нам, Виннету, Лису и мне, нужно было всего порассказать друг другу! Но для этого совершенно не было времени. Боб и Санна должны были отвести наших лошадей на водопой, и мы расположились перед домом, чтобы посоветоваться. Тут стоял грубо сколоченный стол и две лавки. За ним мы и устроились.

Лис пошел в дом, чтобы принести нам что-нибудь поесть. Внимание же остальных было приковано к той необычной обстановке, которая их окружала. Они с удивлением озирались. Это был островок настоящего рая в горячей, как печь, пустыне! Тут располагался природный водоем почти круглой формы, диаметром около восьмидесяти шагов, до краев наполненный светлой драгоценной влагой, поверхность которой искрилась на солнце. Над ней сновали стрекозы. На берегу лошади с удовольствием щипали свежую травку. Низкорослые пальмы отражались в воде. Над ними образовывали густую крону стройные сосны и сикоморы. За домом лежало кукурузное поле, где на золотистых початках паслась целая стая карликовых попугаев.

Сам домик был невелик, но одному Кровавому Лису его вполне хватало. Совершенно неясно было, из какого материала он сделан, все его стены заросли ползучими растениями и побегами с яркими белыми и красными цветками. Кое-где уже поспели пестрые плоды. Там, где плодов не было, над цветками зависали, как изумруды, яркие колибри, нашедшие сюда дорогу. Сикоморы, кипарисы и сосны у воды все были старыми деревьями, семена которых доставили сюда птицы, когда человек еще понятия не имел об этом оазисе в пустыне. Кроме того, здесь росли каштаны, миндальные, апельсиновые и лавровые деревья. Последние Кровавый Лис посадил давным-давно, так же как и стелющиеся по грунту и воде быстрорастущие кустарники, призванные сдерживать песок. Лис провел от пруда во все стороны небольшие канальцы, чтобы обводнить как можно больше безжизненного пространства.

Этот затерянный в песках мир напоминал джунгли Бразилии или Боливии.

Насладившись этим зрелищем, мы прошли в дом. Открыв дверь, обрамленную плющом, мы увидели, что все его внутреннее пространство состоит из одной комнаты, стены которой отделаны тростником, скрепленным нежной глиной, взятой из пруда. Потолок тоже покрывали длинные стебли тростника. В трех стенах были прорублены окна. Напротив двери располагался вылепленный из глины очаг, а над ним — дымоход. Над очагом висел также железный котел.

Пол был выложен выдубленными шкурами. На местах лежанок были натянуты на деревянные каркасы медвежьи шкуры. Под потолком висело сушеное мясо, а на стенах — всевозможное оружие, какое только можно было приобрести на Западе. Несколько ящиков служили комодами и шкафами. Имелся также самодельный стол со стульями.

Особым украшением комнаты являлась белая шкура бизона с черепом. Это был особый наряд Лиса — «духа Льяно-Эстакадо», в него он обряжался, когда выезжал карать «стрелочников». По обе стороны шкуры в стену было воткнуто множество ножей — мрачная летопись его встреч со «стрелочниками», у которых он забирал эти ножи, сразив хозяев метким выстрелом в лоб. Недалеко от дома Кровавого Лиса было выложенное изнутри шкурами углубление в песке, где в свинцовом ящике хранилась амуниция «стрелочников».

На северной стене дома, куда не доходило солнце, висело множество кожаных мешочков для хранения воды. Их содержимым Лис спас от смерти не одного затерявшегося в песках Льяно путешественника.

Таким был этот остров в пустыне, и таким был дом на этом острове.

Потом все мы сели и с аппетитом пообедали. Лис пошел в дом и вернулся с картонной коробкой, вручил ее Олд Уобблу и заявил:

— Это, мистер Каттер, для вас, я желал бы, чтобы мои гости чувствовали себя у меня как дома.

Олд Уоббл взял картонку, подержал ее в руках и произнес с сомнением:

— Хорошо себя чувствовали? Вы полагаете, что у вас есть что-то такое, что обрадует меня?

— Я просто убежден в этом.

— А что же это такое?

— Откройте и увидите.

— Хм!

Он открыл коробку, снял бумажку и испустил крик радости:

— Боже, сигареты! Это сигареты! Целых пятьдесят штук! И это все мне?

— Все — вам.

— Вы благородный юноша. Дайте, я вас расцелую.

Он притянул Лиса к себе и влепил ему в щеку смачный поцелуй. Потом он закурил и с наслаждением выпустил дым, каждой черточкой своего лица изображая полнейшее блаженство.

По лицу Виннету опять промелькнула лишь тень улыбки. У него не было никаких страстей и привязанностей, и ему было совершенно непонятно, почему это сам король ковбоев приходит в неописуемый восторг от такой чепухи, как сигареты.

Глава III ЛОВУШКА ИЗ КАКТУСОВ

Горячий ветер пустыни наконец стих, и солнце достигло последней восьмушки своей дневной дуги: воздух очистился от летучей песчаной пыли, и мы смогли без помех полюбоваться закатом. Какие сцены его лучи будут освещать здесь завтра в это же время дня? Этот вопрос большинство из нас наверняка задавали себе, отдыхая возле дома Кровавого Лиса и твердо зная, что особенно бояться команчей у нас нет причин, хотя самые точные и осторожные предположения людей из-за какой-нибудь совершенно неожиданной случайности могут легко привести к позорному поражению.

Я рассказал Виннету прежде всего, конечно, о том, что произошло на встрече в горах Сьерра-Мадре с момента моего появления здесь. А поскольку ему об этом уже кое-что было известно по сообщениям моих спутников, апач не задавал никаких вопросов. Когда я замолчал, он сделал такой вывод:

— Мы теперь будем думать только о том, что случится здесь, где мы находимся; все остальное можем обсудить и после. Значит, Вупа-Умуги имеет при себе сто пятьдесят воинов у Саскуан-куи?

— Сто пятьдесят четыре. Шесть команчей мы ранили у Альчезе-чи.

— Еще Нале-Масиуф хотел присоединиться к нему с сотней своих людей?

— Из них в схватке с правительственными войсками многие были убиты или выведены из строя; но он успел сообщить своим, чтобы ему прислали еще сто человек.

— А сколько воинов привел Большой Шиба?

— Двадцать.

— Значит, против нас будет примерно триста воинов неприятеля. Мой брат получит как раз столько же апачей перед кактусовой рощей; мы справимся с команчами.

— Справимся? Только и всего? — вмешался тут Олд Уоббл. — Я даже думаю, что нас хватит на большее! Я видел воинов апачей, знаю, как хорошо они вооружены и дисциплинированны. Двести апачей вполне могут победить триста команчей. А кроме того, мы-то тоже что-то можем. Виннету, Олд Шеттерхэнд и Олд Шурхзнд возьмут всю эту ораву врагов на себя. Ну а обо мне, Форе, Паркере и Холи я вообще не говорю. Если эти парни окажутся в нужный момент здесь, все будет сделано! Я даю слово, что никто из команчей не вернется в свой вигвам!

Виннету строго посмотрел на него и ответил:

— Мой старший брат, как я знаю, непримиримый враг всех краснокожих, он их считает ворами, разбойниками и убийцами, не задумываясь о том, что они берутся за оружие только затем, чтобы защитить свое добро или отомстить за обиды и насилие. Олд Уоббл еще никогда не пощадил ни одного краснокожего, попавшего ему в руки: он на все прерии известен как истребитель индейцев; но если он вместе с Олд Шеттерхэндом и Виннету, то должен менять свои убеждения, потому что иначе ему придется уйти от нас. Мы — друзья всех краснокожих и бледнолицых, и если перед нами враг, то, будь он краснокожим или белым, мы его постараемся победить, не пролив ни капли крови. Олд Уоббл называет себя христианином; он считает Виннету язычником; но как же так получается, что этот христианин стремится к пролитию крови, а язычник старается избежать этого?

Раз обычно не слишком словоохотливый апач пустился в многословные рассуждения, следовательно, этот старик был ему симпатичен более, чем можно было предположить по его выступлению. Олд Уоббл опустил голову, потом взглянул на апача и произнес в свою защиту:

— Краснокожие, с которыми мне до сих пор пришлось иметь дело, все были мошенниками.

— Я не сомневаюсь в этом. Но кто же сделал их мошенниками?

— Не я!

— Не ты?

— Нет.

— Из-за бледнолицых они стали такими. А разве Олд Уоббл не белый?

— Да, я белый. Но я, однако, думаю, что мне лучше не показываться им на глаза!

— А Виннету думает, что было бы лучше, чтобы краснокожие, о которых ты говоришь, тебя вообще не видели! Ты ведь говорил, что всех команчей надо перестрелять; а я говорю тебе, что мы, по возможности, постараемся не убить ни одного. Мой брат Олд Шеттерхэнд со мной согласен?

— Полностью, — ответил я ему. — Ты же знаешь, что меня об этом и спрашивать не надо.

Олд Уоббл очень смутился, но все же попытался защищаться:

— Но они же хотят напасть на Кровавого Лиса, которому мы должны помочь! Нам надо и его и себя защищать, а это возможно только при сильном сопротивлении.

— Сопротивляться можно по-разному, мистер Каттер, — возразил я. — Если бы вы позволили Виннету говорить, тогда бы услышали, что мы надеемся не только на свои ружья. Есть и другие средства.

— Знаю, знаю, наслышан о ваших хитростях.

Он сказал это таким тоном, который я не мог одобрить; мне не пришлось ему возражать, поскольку Паркер, не удержавшись, сказал:

— Не лучше ли будет, если вы помолчите, Олд Уоббл? Вы же видите, что я тоже молчу. Если мистер Шеттерхэнд и Виннету говорят друг с другом, то совсем не обязательно, чтобы другие, не спросясь, высказывали свое мнение, вмешиваясь в их беседу. Вы же уже не меньше десяти раз обещали делать только то, что предложит мистер Шеттерхэнд. Если вы не будете выполнять своего обещания, то мы сделаем то, что много раз вам обещали: мы уйдем, а вас оставим сидеть здесь!

Это «оставим сидеть», сказанное мной только один раз, стало постоянным возбудителем злости Олд Уоббла. Он и на этот раз не удержался:

— Заткнитесь! Кого интересует ваше мнение? Если мне нельзя говорить, то уж вам и подавно следует помолчать! Как вы можете упрекать меня в упрямстве? Посмотрите сначала на себя! Я еще никому не позволял насмехаться надо мной и отвечал на все насмешки меткими выстрелами.

— А я никогда не заводил серьезных разговоров, чтобы, потом, плюя на всю их серьезность, делать глупости, например, как вы у Саскуан-куи, где…

— Тише! — вмешался я. — У нас есть дела поважнее, чем выслушивание такой бессмысленной словесной дуэли. Мы прервались как раз на том, что у нас столько же воинов, сколько у команчей, и значит, мы стоим друг друга. Мне приятно, что Олд Уоббл верит в то, что, хотя наши силы равны, мы должны непременно победить их. Я не согласен, правда, с ним в том, что мы великие и непобедимые герои, по сравнению с которыми краснокожий воин ничего не стоит. Причина в большей мере состоит в том, что мы имеем своих триста апачей всех вместе, в то время как команчи подойдут разрозненными отрядами и к тому же против них будет еще белая кавалерия.

— Мой брат, как всегда, прав, — согласился Виннету. — Первым подойдет Большой Шиба с отрядом, чтобы уничтожить этот дом и его жителей и по пути установить свои колья в пустыне. А после него подойдет Вупа-Умуги, чтобы переставить эти шесты в неверном направлении, по которому потом должны будут ехать солдаты бледнолицых. Они будут обречены погибнуть мучительной смертью в песках. За этими всадниками последует вождь Нале Масиуф со своими людьми, чтобы отрезать бледнолицым возможности для отступления и полностью их окружить. Это три различных отряда, на которые мы по отдельности должны будем напасть и, может быть, без кровопролития их победить. Олд Шеттерхэнд со мной согласен.

— Конечно, — ответил я. — Я не думаю, что Большой Шиба, который подойдет первым, возьмет с собой больше пятидесяти воинов. Когда они будут окружены со всех сторон нашими воинами, то поймут, что им лучше сразу и без сопротивления сдаться нам в плен.

Олд Уоббл, несмотря на данное им обещание, не смог смолчать и опять стал возражать:

— Откуда вы это взяли, что с ним будет только пятьдесят воинов?

— Вы забываете, что команчи даже не подозревают о том, что мы здесь Они думают, что им придется иметь дело только с жителями оазиса.

— Хм, пожалуй, в этом вы правы. Однако окружить их не так просто, как кажется.

— Во всяком случае, это наверняка не очень сложно. Мы только должны будем прижать их к кактусовой роще, тогда они не пройдут. Поэтому нам не надо будет полностью их окружать. Получится так, что за спиной у них непроходимые кактусовые заросли, а впереди триста врагов, эти пятьдесят все же не сумасшедшие чтобы, бросившись на нас, рисковать своей шкурой.

— А если они все-таки рискнут?

— Тогда я с ними поговорю.

— Поговорите? Хм! Но будут ли они вас слушать?

— Что же тут такого? Я уверен, что среди них обязательно найдется один, который захочет меня выслушать.

— Кто же это, сэр?

— Сам Большой Шиба, молодой вождь. Он обязан вам своей жизнью. Он однажды был здесь гостем нашего Лиса и тогда дал слово, что не выдаст местонахождение оазиса. Этого вполне достаточно, чтобы привлечь его внимание к моим словам.

— Очень любопытно, но не обманываетесь ли вы? Вы же знаете, как он умеет держать свое слово. Обещал не нападать на оазис и привел сюда триста команчей. Думаю, что нам долго еще придется ждать его появления.

— Он будет здесь уже завтра вечером.

— Здесь, у оазиса?

— Да. Я не думаю, что это предположение неверно.

— И тогда мы их окружим?

— Да.

— Ночью?

— Может быть, даже днем. Чем раньше он придет, тем раньше будет окружен.

— Но мы все же должны знать, когда он придет; значит, надо отправить ему навстречу нашего разведчика.

— Это было бы большой ошибкой.

— Почему?

— Потому что он наверняка заметит следы этого лазутчика и станет вдвойне осторожен.

— Хм! Значит, никакой разведки! Как же мы узнаем, когда и где эти?..

— Мой брат может быть уверен, что Олд Шеттерхэнд знает, что говорит и делает, — прервал нашу полемику Виннету. — Команчи заметят следы разведчика; поэтому мы не должны никого посылать. Большой Шиба здесь уже был и отсюда поехал прямо в Гутеснонтин-кай, где он сейчас и находится, чтобы нарезать шесты. И по этой же дороге он вернется обратно. Мы должны выехать ему навстречу, но не по дороге, а чуть в стороне от нее, и тогда мы увидим его первыми, а не он нас. Когда он проедет мимо нас, мы сможем поехать за ним пока он не упрется в кактусовое поле, через которое со своим отрядом проехать не сможет; тут-то мы его и возьмем. Я думаю, что мой брат Олд Шеттерхэнд хотел сказать именно это.

— Да, ты угадал, у меня были такие намерения и планы, — ответил я своему проницательному другу.

Тут взял слово до сих пор молчавший Кровавый Лис, хотя все это его интересовало больше всех:

— Не смог бы мой славный брат Виннету ответить мне на один вопрос? Большой Шиба будет очень осторожен, и вряд ли что-нибудь укроется от его глаз. Мы никак не сможем подъехать к нему незамеченными. Значит, мы должны будет держаться в стороне от того пути, по которому он поедет. Но тогда разве не может получиться так, что мы не заметим ни его, ни его команчей?

— Нет.

— То, что сказал Виннету, великий вождь апачей, не может подвергаться сомнению; но в пустыне нет дороги, которую можно увидеть; здесь может быть только направление, от которого легко отклониться и вправо и влево. Но не кажется ли моему брату, что Большой Шиба тоже может отклониться от своего направления и наткнуться на нас?

— Нет. Мой брат Кровавый Лис может узнать у Олд Шеттерхэнда, почему я говорю «нет»!

Лис вопросительно посмотрел на меня, все остальные с не меньшим нетерпением ждали от меня разъяснений.

— Вестмен, — отвечал я, — может отклониться от избранного направления, но индеец никогда. Краснокожий обладает безошибочным интуитивным чувством места, присущим птицам, которые преодолевают огромные расстояния и летят прямо к своему родному гнезду, хотя в воздухе, так же как и здесь, в песках пустыни, нет никаких заметных указателей пути. Скорее всего передовой отряд команчей имеет задачу обозначить кольями-вехами дорогу к оазису. Установка кольев, а в некоторых местах шестов — такое дело, которое провести тайно никак не удастся: и о прибытии Большого Шибы мы узнаем в любом случае. Он попадет прямо к нам в руки. К тому же мы не должны пропустить его и его людей сюда, нельзя допустить, чтобы они узнали новую дорогу сюда через кактусы. Они должны быть захвачены в пустыне и оставаться под охраной, пока все не кончится.

— А что будет с шестами? Не стоит ли заранее вытащить их и повтыкать в землю в неправильном направлении?

— Это мы обязательно сделаем, чтобы направить Вупа-Умуги по неправильному пути.

— Но куда?

— Хм! Куда-нибудь, где мы их легко можем окружить и захватить. Заросли кактусов с тех пор, как я был здесь в последний раз, так изменились, что я не могу пока ничего сказать.

— Можно мне сделать предложение?

— Конечно. Почему же нет?

— На юго-востоке, в дне езды отсюда, есть довольно обширные заросли кактусов, в которых я знаю постепенно сужающиеся проходы.

— Как глубоко они заходят в заросли?

— Если ехать не спеша, то часа за два можно доехать до конца такого прохода.

— А кактусы там старые или молодые?

— Есть и те и другие, но очень массивные.

— Для наших целей лучше места не придумаешь. Мой брат Виннету со мной согласен?

Вождь апачей кивнул головой и сказал в своей обычной невозмутимо-безапелляционной манере:

— Мы и загоним команчей в эти кактусы.

— Так, значит, с этим все ясно, ну, а остальное будет видно по ходу событий. Солнце уже подошло к горизонту; людям и животным нужно дать возможность отдохнуть: завтра они должны быть сильными и выносливыми.

Все согласились со мной. Мы задали корм лошадям, и Виннету отправился к своим апачам, чтобы сообщить им о положении дел и показать дорогу через кактусы в оазис, к тому же им еще надо было напоить лошадей с запастись водой самим; после этого мы с удовольствием улеглись на ложе из маисовой соломы, которую вдоволь натаскала для нас матушка Санна.

Но большинство из нас не смогло сразу уснуть. Я лежал возле Виннету и слушал его тихий рассказ о том, что с ним произошло с того момента, как мы расстались. При этом я слышал, что Олд Уоббл и Паркер еще довольно долго спорили приглушенными голосами. Через открытое окно доносились тихие голоса негра и его матушки, которые были очень счастливы, снова встретившись друг с другом; от воды еще долго слышались шаги апачей и перестук копыт лошадей. Этот лагерный вечер казался совсем обычным, потому что только немногие знали или предчувствовали приближение каких-то событий.

Когда я проснулся утром, Виннету уже стоял на берегу озера, умываясь до пояса и наполняя водой большую тыкву. Санна потихоньку хлопотала, бегая взад и вперед, чтобы приготовить своим гостям сытный завтрак. Все остальные еще спали, но вскоре проснулись и они. В это время опять появились апачи со своими лошадьми, сытыми и напоенными на целый день. Легкий дымок, который виднелся вдалеке перед кактусовой рощей, подсказал нам, что краснокожие разожгли костры из сухих кактусов. После завтрака мы поскакали к ним: они тоже уже успели перекусить и были готовы к выступлению. Один их отряд, при котором остался Кровавый Лис, был оставлен в оазисе для его защиты; после напутственных слов мы двинулись прочь.

Вчера мы появились здесь с юго-запада, а сегодня двинулись прямо на запад; в этом направлении располагался Гутеснонтин-кай. Мы должны были, естественно, все время помнить о воображаемой линии, на которой следует ожидать команчей; мы старались держаться параллельно их пути на расстоянии примерно одной мили от них. Враги были еще, наверное, довольно далеко; позже, однако, мы должны были из осторожности отъехать от них подальше, ибо воздух был очень чистым и прозрачным. Видно было хорошо на большое расстояние. Но мы все-таки оказались в более выгодном положении, чем команчи, потому что у меня ведь была подзорная труба, а у Виннету — вторая.

Однако тот, кто думает, что мы двигались плотной группой, ошибается. Это было бы большой ошибкой с нашей стороны, большей, чем даже можно себе представить. Воображаемая линия шла севернее, стало быть, справа от нас. Вчерашнее утверждение Олд Уоббла о том, что команчи могут случайно отклониться от этой линии, было отчасти справедливым, поэтому мы должны были держаться южнее в первой половине дня. Только некоторые, наиболее опытные из нас могли двигаться правее. Ближе всех к этой линии были Виннету, Олд Шурхэнд и я; да и мы тоже передвигались друг от друга на максимально возможном расстоянии — чтобы только было слышно голос соседа. Это позволяло надеяться, что команчи нас не заметят, если, конечно, не произойдет какая-нибудь нелепая случайность или если они очень уж сильно отклонятся на юг от своего пути. Однако даже в этом случае мы могли надеяться их окружить и ни одного не выпустить. Последнее было важнее всего, ибо, если кому-нибудь из них удастся от нас вырваться, то, естественно, он постарается в первую очередь предупредить Вупа-Умуги о вашем появлении.

Уже приближался полдень, а мы еще ничего не заметили. Но вот, когда было уже почти около часу пополудни, Виннету, поднеся свою подзорную трубу к глазам, громко воскликнул и подал знак подъехать Олд Шурхэнду и мне. Когда мы к нему подъехали, он указал рукой на север и сказал:

— Там, почти на горизонте, появился одинокий всадник, которого невозможно разглядеть невооруженным глазом.

— Он индеец? — спросил Олд Шурхэнд.

— Этого невозможно разобрать отсюда. Мой брат может взять трубу и посмотреть в ту сторону.

Он указал, куда следует смотреть, и я тоже направил туда свою трубу.

— Да, это всадник, — подтвердил Олд Шурхэнд, — но узнать, краснокожий это или белый, пока невозможно.

— Это краснокожий, — вмешался я.

— Вы уверены, сэр? Значит, ваша труба значительно сильнее, чем у Виннету.

— Этого я не знаю; но тем не менее могу утверждать, что это команч.

— Уфф! — воскликнул Виннету удивленно, когда опять завладел своей трубой и посмотрел туда же.

— И, наверное, команч из отряда Большого Шибы; возможно, это даже он сам.

— Уфф! Уфф! Почему мой брат так думает?

— Я даже уверен в этом, и он не один. Мой брат Виннету может направить свою трубу туда, откуда этот всадник появился, немножко левее. Там видно еще больше всадников и возле них точки поменьше, наверное, это воины, соскочившие со своих коней.

— Уфф, уфф, правильно! Я вижу тоже точки побольше, это всадники; точки поменьше, двигающиеся туда и сюда, — это люди на своих ногах.

— А знает ли мой краснокожий брат, почему эти маленькие точки перемещаются взад и вперед?

— Я знаю то, о чем спросил меня мой брат Шеттерхэнд. Эти люди устанавливают колья, а для этого им пришлось спешиться.

— Совершенно верно! Вы понимаете, мистер Шурхэнд, что среди этих команчей есть только один, который знает дорогу?

— Да, и именно Большой Шиба, — отвечал он.

— Следовательно, он не только предводитель, но еще и проводник. Где же, однако, должен находиться предводитель, сэр, спереди или сзади?

— Естественно, всегда впереди.

— Well! Поэтому я предполагаю, что тот первый всадник, которого мы заметили и который держался во главе других, и есть молодой вождь Большой Шиба. Он скачет вперед и время от времени останавливается, пока не установят шест, находясь все время во главе колонны. Смотрите! Виннету может через трубу видеть, что воины опять вскочили на своих лошадей. Кол установлен, и индейцы поехали дальше.

Это совпадало с тем, что сказал я; мы увидели, что команчи с того места, где они были, удалялись теперь галопом. Они становились все меньше и меньше, пока мы их совсем не потеряли из виду; они исчезли как раз в направлении оазиса.

— Вы их не сосчитали, сэр? — спросил меня Олд Шурхэнд.

— Не точно, но думаю, что вчера я был прав; их не больше пятидесяти.

— Что мы будем делать?

— Мы проедем для надежности еще немного дальше в том же направлении, что и прежде; потом повернем на север, чтобы выйти на их след. Когда мы это сделаем, то окажемся у них за спиной и будем следовать за ними до тех пор, пока не найдем подходящего места для их окружения.

Так и было сделано. Мы объединились с нашим отрядом, рассказали, что видели тех, кого искали, и проехали еще несколько минут в прежнем направлении; потом повернули направо и через десять минут оказались на тропе команчей. Следы были очень ясными и хорошо заметными; только слепой мог их не заметить, хотя, вероятно, мог почувствовать. Это были не только отпечатки копыт лошадей и человеческих ног, но еще и полосы, глубоко прорезавшие песок. Такой след оставляют колья, притороченные одним концом к седлу всадников. Таким способом индейцы обычно перетаскивают жерди своих вигвамов с одного места на другое. По оставленным на песке бороздам невозможно было определить число кольев, однако было видно, что индейцы тащили их с собой довольно много.

Мы ехали по следу до тех пор, пока не разглядели в подзорную трубу удалявшихся команчей; тогда мы умерили ход своих коней, чтобы самим не попасться на глаза индейцам. Пока мы оставались от них на неизменном расстоянии, нам было легко заметить, как они торопились вперед, чтобы быстрее достичь оазиса. Интервалы между воткнутыми в землю кольями были примерно с километр, и, если краснокожие будут продолжать свою работу по-прежнему, то, вероятно, до вечера они своей цели не смогут достичь. Очень вероятно, что Большой Шиба вознамерится напасть на жителей оазиса ночью. Однако возможность встречи с Кровавым Лисом еще днем он должен был учитывать; но это не могло сильно беспокоить вождя, поскольку он наверняка думал, что один бледнолицый сможет противостоять пятидесяти краснокожим воинам.

Пока мы ехали по следу, я был все время между Виннету и Олд Шурхэндом; оба они молчали. Тем громче звучал разговор, шедший у нас за спиной. Олд Уоббл ехал между Паркером и Холи. Старый ковбой не мог, конечно, в таком положении оставаться спокойным. Он высказывал свои предположения, которые его спутники сурово критиковали, и ему не оставалось ничего иного, как скрепя сердце принимать их довольно обоснованные возражения.

— Вы можете говорить, что вам угодно, — слышал я сзади, — однако я думаю, что мы негодяев скорее всего не поймаем, если не станем поступать умнее, чем до сих пор.

— Почему же, Олд Уоббл? — спрашивал Паркер. — Я думаю, что те трое впереди нас очень хорошо представляют себе, что делают.

— Вы думаете? Действительно? Почему же мы тогда так медленно плетемся за этими краснокожими, не нападая на них?

— Потому что джентльмены, вполне вероятно, ожидают, пока не наступит вечер.

— Ну, это уже лучше, значительно лучше! Сейчас индейцы нас не видят, а вечером мы их не сможем разглядеть. И уж тогда наше присутствие наверняка будет обнаружено ими.

— Послушайте, мистер Уоббл, наши предводители не дети, а мужчины, и хорошо знающие, что делают!

— О! Хм! Если бы я скакал впереди как предводитель и хотел бы что-нибудь сказать, я придумал бы кое-что получше.

— Что именно, позвольте узнать.

— Я бы сделал все гораздо быстрее.

— Как это?

— Я бы приказал отпустить поводья и просто-напросто напасть на краснокожих.

— О, Олд Уоббл, это было бы глупее всего, что вы только могли придумать.

— Почему вы так решили?

— Потому, что команчи наверняка услышат и увидят нас заранее и, несомненно, успеют удрать.

— Что ж тут такого? Мы бы их обязательно догнали и захватили.

— Это легко сказать. А если они будут от нас убегать в разные стороны, кто-нибудь из них сможет легко удрать. А этого ни в коем случае допустить нельзя. Разве я не прав, мистер Шеттерхэнд?

Я повернулся к ним и ответил:

— Да. Не мешайте мистеру Каттеру говорить! Он не знает намерений Виннету, и нельзя поэтому его мнение считать глупым.

Старик вопросительно посмотрел на меня. Он хорошо понял, что я думаю, но тем не менее вознамерился спрашивать дальше; поэтому я разъяснил ему:

— Виннету хорошо знает, что в часе езды отсюда находится ложбина, через которую идет прямая дорога к оазису Кровавого Лиса. Она довольно глубокая и длинная, так что находящийся в ней не сможет разглядеть, что делается наверху, на ровной поверхности пустыни. Вот мы и хотим подождать, пока команчи не втянутся в эту ложбину, только и всего.

Тогда вмешался апач:

— Мой брат хочет наделить меня чужой славой. Этот план не мой. Он сам уже вчера вечером, перед тем как мы уснули, говорил об этом.

— Нет, это была твоя идея, — возразил я.

— Я только хотел сказать об этом, но ты успел высказаться раньше.

— Ну вот, опять произошло так, как всегда. Мой брат Виннету думает точно так же, как и я.

— Да, мои мысли совпадают с твоими, а твои с моими, потому что мы как-то раз смешали капли нашей крови и выпили их вместе, и сейчас у нас не два сердца, а одно, общее. И получается, что мы думаем оба об одном и том же и всегда одновременно догадываемся о том, что должно произойти. Вот через час мы захватим команчей в низине, в песках.

— Чтобы никто из них не смог бы ничего никому рассказать?

Как только я произнес последнюю фразу, Виннету вопросительно посмотрел на меня, но только одно мгновение, а потом спросил:

— Мой брат хочет поговорить с молодым вождем?

— Да.

— Ты думаешь, он скажет тебе все, что ты захочешь у него узнать?

— Да.

— Большой Шиба, хотя и молодой, но достаточно сообразительный. Я знаю, что Олд Шеттерхэнд умеет поставить такие вопросы, произнести такие слова, что даже очень хитрого человека сможет заставить сказать то, что ему надо. Ну, а Большой Шиба тоже это знает и потому будет молчать.

— Он заговорит, потому что поверит, что я пришел к нему не как враг, а его встретил случайно. Поэтому я поеду не вслед за ним, а отделюсь от вас и сделаю небольшой крюк по пустыне, как будто я подъехал к ложбине с противоположной стороны. И он решит, что я приехал от Кровавого Лиса, из оазиса. Поэтому он будет думать, что след его я не видел и ничего не знаю о его намерениях. Он поверит, что меня будет легко подловить, что я для него совсем не опасен, а поэтому не только станет со мной разговаривать, но даже не очень внимательно будет следить за своими словами, и я услышу, что мне нужно. Теперь тебе все понятно, мой краснокожий брат?

— Я понял, однако зачем тебе рисковать, чтобы сегодня узнать вещи, которые завтра ты сможешь выяснить безо всякого риска?

— Потому что я надеюсь, что мне это даст больше выгоды сегодня, чем завтра. Ну, а опасность? Виннету знает, что прежде чем со мной что-нибудь произойдет, я сумею это узнать.

— Уфф! Однако ты подумал о том, что команчи, как только тебя увидят, посчитают заложником?

— Я и об этом подумал, однако у меня существует щит, с помощью которого я сумею отвести любой выстрел и удар кинжалом.

— Что же это за щит?

— Большой Шиба.

— Уфф, уфф! Я понял, что мне нет нужды предупреждать моего белокожего брата; он вполне может сделать то, что задумал.

— Поэтому мне остается только сказать еще, как я хотел бы увидеть ваше приближение к ложбине. Она простирается в песках с запада на восток. Вы разделитесь на четыре группы, как только увидите, что команчи проехали в нее. С четвертой частью своих воинов ты поскачешь галопом на восток, к выходу из ложбины; Олд Шурхэнд поскачет с другой четвертью на юг, а Энчар-Ро с третьей четвертью — на север. Олд Уоббл с остальными продолжит свой путь и остановится у входа в ложбину, где в это время будут находиться враги, и те окажутся окруженными со всех сторон. Но, конечно, все это надо проделать так, чтобы вас никто из них не смог увидеть или услышать. Я знаю, что выстрел из моего ружья «медвежий бой» прогремит по всей долине и будет вами услышан. Как только я выстрелю, нападайте со всех сторон, и я убежден, что ни один команч от нас не уйдет. Одобряет ли этот план мой краснокожий брат?

— Да, конечно, — ответил он коротко.

У Олд Шурхэнда, однако, были кое-какие сомнения на этот счет, и он сказал:

— По чести, план хороший, сэр, но мне кажется, однако, что он чересчур смел!

— Совсем нет!

— Подумайте: что тут сможет сделать даже очень опытный вестмен, когда в него будут стрелять?

— Уклоняться от пуль.

— Сэр, это легче сказать, чем сделать. Поймите, я вам полностью доверяю; однако я вас так люблю и не знаю, что…

Но тут в разговор вмешался апач:

— Виннету еще больше его любит и, однако, согласен отпустить; мой брат Шурхэнд может поэтому не беспокоиться; есть четыре острых глаза, которые зорко будут следить за Олд Шеттерхэндом, — это твои и мои глаза.

— И мои тоже! — присовокупил Олд Уоббл, ударив себя в грудь. — Он доверил мне командование и может быть уверен, что ничуть не ошибся. Горе краснокожим мошенникам, если с его головы упадет хоть один волосок; моя пуля не пролетит мимо! This is clear!

Такое темпераментное заверение надо было как-то смягчить! И я попытался его немного успокоить:

— Не горячитесь, мистер Каттер! Я оказал вам доверие, чтобы убедиться в том, что вы не всегда поступаете своевольно, а в состоянии точно выполнить договоренность. Если это не так, то будьте уверены, что я вам уже никогда ничего не поручу. Сейчас не спеша отправляйтесь со своей группой вперед, пока не достигнете входа в ложбину, где и оставайтесь в засаде, ничего не предпринимая, пока не услышите выстрел из моего ружья. И как только прозвучит выстрел, галопом скачите вперед, пока не приблизитесь к команчам. Это все, что от вас требуется, все.

— Well! Все вполне ясно! Я сделаю все в точности так, как вы приказали. Не хочу повторяться, что Олд Уоббл не мальчик, чтобы совершать глупости.

— Хорошо! А теперь я должен от вас уехать, чтобы вовремя быть у противоположного конца ложбины. Удачи! Особенно в том, что касается задуманного нами.

Это относилось главным образом к Олд Уобблу; подобное напоминание трем остальным было бы излишним. Я свернул направо и поскакал галопом по кривой, держась подальше от следов, по которым мы ехали, чтобы команчи меня не заметили. Когда я примерно через полчаса опять свернул в сторону, то увидел восточный конец ложбины перед собой; теперь я двинулся в противоположном направлении, на запад, а команчи и за ними апачи должны будут двигаться мне навстречу с востока.

Я не скажу, чтобы меня что-нибудь особенно беспокоило; единственное, в чем я не был уверен, так это в том, как поведет себя Большой Шиба при моем появлении. Выходило, что время рассчитано верно, потому что, когда я проскакал уже примерно половину ложбины, то увидел краснокожих. Она оказалась вообще не очень глубокой, и окраинные ее уступы были достаточно пологими, однако, несмотря на это, рассмотреть оттуда равнину, где я находился, было невозможно.

Краснокожие не считали нужным ставить колья в ложбине. Им, следовательно, не нужно было останавливаться, и они быстрой рысью приближались ко мне. Как только они заметили меня, то остановились как вкопанные. Я, естественно, тоже придержал своего коня, как будто эта встреча была для меня совершенно неожиданна, и взял в руку свой штуцер. Они тоже схватились за оружие и сделали попытку меня окружить. Тогда я поднял ружье и угрожающе воскликнул:

— Стойте! Кто захочет меня объехать, получит пулю. Что это за краснокожие воины здесь появились?..

Но тут я прервал свою речь на полуслове и согласно разыгрываемой мною роли удивленно уставился на вождя.

— Уфф, уфф! Олд Шеттерхэнд! — воскликнул он вдруг, осадив свою лошадь.

— Возможно ли? — отвечал я. — Большой Шиба, молодой, отважный вождь команчей.

— Да, это я, — сказал он, — Олд Шеттерхэнд, наверно, с помощью духов прерии пролетел по воздуху в эту местность? Воины команчей считали, что он далеко отсюда, на западе.

Я посмотрел на него. Казалось, что он никак не мог решить, каким тоном со мной разговаривать. Вообще-то мы были друзьями; я имел все основания ожидать от него еще сегодня дружеского расположения, однако он, кажется, пытается теперь представиться моим врагом.

— Это кто же моему молодому краснокожему брату сказал, что я на западе? — возразил я.

Он уже было открыл рот, чтобы ответить, что он об этом узнал от Вупа-Умуги, как, немного подумав, решил сказать:

— Один белый охотник сказал, что хотел встретиться с Олд Шеттерхэндом как раз перед заходом солнца.

Это была ложь. Взгляды его воинов, направленные на меня, были мрачными и враждебными. Я притворился, что совсем этого не замечаю и никого из них не видел у Голубой воды, спокойно соскочил со своего коня, присел на землю и сказал:

— Я выкурил трубку мира с Большим Шибой, молодым вождем команчей, мое сердце очень радо встретить его столь неожиданно, спустя такое долгое время; когда друзья и братья встречаются, они друг друга приветствуют по обычаю, от которого не может уклониться ни один воин. Мой молодой брат, наверное, может соскочить со своего коня и присесть возле меня, чтобы я мог с ним поговорить!

Взгляды его людей стали угрожающими; они были готовы напасть на меня, но он повелительным жестом остановил их. Я внимательно посмотрел на него, пытаясь разгадать его намерения. Я сказал, что мне хочется с ним поговорить. И он охотно согласился на разговор. Видимо, наши желания на этот раз совпали абсолютно.

— Олд Шеттерхэнд прав, — проговорил он. — Вожди должны приветствовать друг друга, как это делают все славные воины.

С этими словами он соскочил с коня и сел на землю напротив меня. Когда же его люди увидели это, они тоже оставили своих лошадей, чтобы расположиться вокруг нас. При этом некоторые из них оказались бы у меня за спиной. Опасаясь этого, я во всеуслышание сказал:

— Разве среди сыновей команчей есть трусы, боящиеся взглянуть в лицо Олд Шеттерхэнду? Я не собираюсь и, более того, не хочу показать себя невежливым: сидеть, повернувшись спиной к храбрым воинам.

Это подействовало; они уселись так, что все оказались у меня перед глазами. Они считали, что вполне успеют меня схватить, поскольку деться мне абсолютно некуда. Я снял трубку мира, висевшую на шнуре у меня на шее, сделал вид, что хочу ее набить, и сказал:

— Не выкурит ли мой молодой брат Большой Шиба трубку мира калюме [39], чтобы узнать, что Олд Шеттерхэнд, как и прежде, остается его другом?

Он поднял руку, как бы отклоняя мною сказанное, и ответил:

— Большой Шиба когда-то гордился, что имеет такого славного брата, но сейчас он очень хотел бы знать, остается ли Олд Шеттерхэнд еще его другом?

— Ты что же, в этом сомневаешься? — спросил я, прикидываясь удивленным.

— Я сомневаюсь.

— Почему же?

— Потому что я узнал, что Олд Шеттерхэнд стал врагом команчей.

— Кто это тебе сказал, тот или обманщик, или сам ошибается!

— Тот, кто это сказал, имел доказательства, которым я не мог не поверить!

— Не сообщит ли мне мой молодой брат, что это за доказательства?

— Я это сделаю. Разве Олд Шеттерхэнд не был у воды, которую называют Саскуан-куи?

— Да, был.

— Что тебе там было нужно?

— Ничего. Мой путь проходил по тем местам. Я там ночевал, а утром двинулся дальше.

— Ты там ничего не сделал?

— Я увидел там краснокожих, которые схватили белого воина; а я ему помог освободиться.

— А из какого племени были эти краснокожие?

— Я потом узнал от бледнолицых, что это были команчи племени найини.

— Какое же ты имел право освобождать этого бледнолицего?

— Потому что он ничего не сделал плохого команчам. Я однажды так же освободил одного команча, когда тот невиновным попал в руки бледнолицых. Олд Шеттерхэнд — друг всех справедливых и добрых людей и враг всех несправедливых и злых, и он никогда не спрашивает, какого цвета кожа у пострадавшего.

— Однако ты этим вызвал враждебность и чувство мести у команчей по отношению к себе!

— Совсем нет.

— Да.

— Нет, поскольку на следующее утро я разговаривал с вашим вождем Вупа-Умуги и заключил с ним союз. Он был моим пленником, и я его отпустил.

— А знаешь ли ты, что нужно было там, у Саскуан-куи, команчам?

— Откуда же мне это знать? Я их не спрашивал. Наверно, они хотели наловить там рыбы.

— Знаешь ли ты, где они сейчас?

— Догадываюсь.

— Где же?

— Они отправились на запад, в Мистэйк, чтобы присоединиться к тамошним команчам, которым, как я слышал, угрожали бледнолицые всадники.

— Уфф! — воскликнул он, изобразив на лице ироническую усмешку. Его люди посмотрели так, что мне стало ясно, что я в этот момент не могу полагаться на свое счастье. Но он продолжал:

— А с тобой кто-нибудь еще был?

— Несколько бледнолицых.

— А куда вы поехали от Саскуан-куи?

— На запад.

— А оказался теперь так далеко на востоке от Голубой воды! Как это могло получиться?

— Я слышал о вражде между белыми солдатами и воинами команчей. Я должен был помочь солдатам, потому что я ведь тоже белый; но, поскольку я также друг краснокожих, я попытался выйти из этого сложного для меня положения, уехав в восточном направлении.

— Опять к Голубой воде?

Для него, естественно, было очень важно знать, был ли я там еще раз. Я отвечал:

— Зачем мне было туда возвращаться? Я отправился в Льяно, чтобы навестить своего молодого друга Кровавого Лиса, ты же знаешь его, ты же был когда-то его гостем и выкурил с ним трубку мира!

— А тех бледнолицых, которые были с тобой, ты с собой туда не взял?

— Ты об этом спрашиваешь, хотя знаешь, что мы с Кровавым Лисом договорились не выдавать нашу тайну? Мог ли я привести с собой чужих людей?

— Где они сейчас?

— Когда я с ними расстался, они собирались ехать к Рио-Гранде и Эль-Пасо.

— Кровавого Лиса ты встречал?

— Да.

— А где он сейчас?

— Наверное, в своем доме.

— Что-то быстро ты от него уехал. Разве он не хотел оставить у себя подольше в гостях своего знаменитого брата Олд Шеттерхэнда?

— Хотел, конечно. Вот почему я и возвращаюсь к нему.

— А почему же ты уехал сегодня от него и куда ты едешь сейчас?

— Стоит ли тебе об этом рассказывать? Ты ведь знаешь, что он старается освободить Льяно от разбойников.

— И ты ему будешь помогать?

— Да, сегодня так же точно, как и тогда, когда ты был у нас. Однако я на все твои вопросы ответил, и ты получил то, что хотел знать; давай теперь выкурим трубку мира, пусть говорит калумет.

— Подожди пока!

Я дал ему расспросить меня, как маленького мальчика; при этом он, видимо, был очень горд, что сумел меня так «искусно» допросить; я заметил его победительные взгляды, которые он время от времени бросал на своих спутников. В эти минуты он, вероятно, верил, что может разговаривать со мной, как говорится, на равных, поскольку его слова «Подожди пока!» звучала необычно повелительно, и тон, которым он продолжал наш разговор дальше, показался мне даже забавным:

— Прошло уже много солнц и лун с тех пор, как мы с тобой тогда расстались, и за такое долгое время люди сильно изменяются; умные становятся малыми детьми, а дети мужают и умнеют. Олд Шеттерхэнд, похоже, тоже стал ребенком.

— Я? С чего ты это взял?

— Ты дал мне себя допросить, как мальчишку, у которого еще пустая голова, или как старую женщину, мозг которой давно высох. Твои глаза ослепли, а уши оглохли. Ты совсем не понимаешь, кто мы такие и чего мы хотим.

— Уфф, уфф! Разве это речь молодого человека, с которым я однажды выкурил трубку мира?

— Это речь молодого человека, который стал большим и знаменитым воином. Калюме уже больше не действует, потому что ты мне больше не друг, а враг, которого я должен убить.

— Докажи, что я твой враг!

— Ты освободил нашего пленника!

— Разве он был твой?

— Да.

— Неправда, Я освободил его из рук команчей-найини; ты же принадлежишь к другому племени.

— Но найини мои братья; их враг — мой враг. Ты разве не узнаешь тех, кто сидит перед тобой?

— Разве эти воины принадлежат не к твоему племени?

— Только двадцать из них. Все остальные из племени найини, которых ты видел у Голубой воды. Мы вырыли топор войны против всех бледнолицых, а ты ведь тоже бледнолицый. Ты знаешь, что тебя ждет?

— Я это знаю.

— Так скажи что!

— Я, наверно, оседлаю свою лошадь опять и спокойно поеду дальше.

— Уфф! Действительно, Олд Шеттерхэнд стал малым ребенком. Ты будешь нашим пленником и умрешь на столбе пыток.

— Я не буду вашим пленником и не умру, потому что этого еще не хочет великий Маниту.

Спокойствие и наивность, с которыми я это произнес, ему и его людям были совершенно не понятны. Я не двигался и не делал вообще ни одного движения, говорящего о намерении убежать или защититься. Они опустили свои ружья. К счастью, они не замечали, что я каждого из них держал в поле своего зрения.

С презрительной и безжалостной усмешкой вождь спросил меня:

— Ты что, надеешься нас снова обмануть?

— Да, я думаю, что это у меня получится.

— Уфф! Ты действительно совсем ничего не можешь понять. Ты не видишь разве, что против тебя пять раз по десять храбрых воинов?

— А ты разве не знаешь, что Олд Шеттерхэнд никогда не считает своих противников?

— Ты что, надеешься на свое волшебное ружье?

В мгновение ока в моих руках оказался мой штуцер, я вскочил и занял позицию за моим вороным, прикрывавшим мое тело, и воскликнул:

— Да, я на него надеюсь. Кто из вас схватится за оружие, получит тотчас же пулю! Вы знаете, что я из этого ружья бью без промаха!

Все произошло так неожиданно, что они, как только я произнес эти слова, продолжали сидеть, не двигаясь, на своих местах. Один потянулся назад за своим ружьем, но, увидев ствол моего штуцера, направленный на него, опустил руку. Страх перед моим «волшебным ружьем», оказалось, у них не прошел. Я знал, что теперь-то и может произойти нападение, обязательно сопровождаемое словами. Это я предполагал и при этом очень надеялся узнать то, что мне было нужно. Но никто не отважился первым коснуться рукой своего оружия; поэтому им показалось предпочтительнее запугать меня словами и угрозами, а потом заставить сдаться.

Не подумайте, что в моем образе действий было слитком много отваги. Я хорошо знал краснокожих и их ужас перед моим штуцером и, кроме того, естественно, незаметно для них, поглядывал на расположенный напротив меня выход из ложбины, возле которого должен был находиться Олд Шурхэнд со своими апачами. Оттуда угрожающе поглядывали вниз более семидесяти ружейных стволов, заметные только мне, поскольку я об этом знал. Владельцы этих стволов были скрыты естественным песчаным бруствером и была совершенно невидимы. На высотке за мной также лежала группа Энчар-Ро, готовая к действиям; слева, немного позади, был Виннету, а справа должен был появиться Олд Уоббл при первом моем выстреле. Поэтому было совсем не трудно быть таким уверенным, как я казался в этой ситуации.

Что я ожидал, то и произошло: молодой вождь решил начать с переговоров.

— Хау! — прокричал он с усмешкой, выглядевшей, правда, несколько принужденной. — Мы знаем, что твое ружье стреляет без промаха, но пятьдесят раз сразу ты выстрелить не сможешь. Ты заденешь двух, или трех, или четырех; а тогда мы тебя схватим!

— Попробуйте-ка!

— Но нам этого делать не надо. Мы гораздо сильнее, и нас больше, чем ты думаешь.

— Хау! — усмехнулся я с иронией, чтобы подтолкнуть его сообщить то, что мне было нужно. — Я знаю, что вас пятьдесят, но я вас не боюсь: налетайте!

— Мы можем ждать; но если ты начнешь стрелять, то мы с тобой расправимся, защищаясь.

Ага, теперь уже речь не идет о нападении, а только о защите!

— Если я попытаюсь уйти и буду стрелять по каждому, кто бросится за мной, никто не сможет меня схватить!

— Но, несмотря на это, ты не уйдешь. Мы ведь не одни, мы только передовой отряд целого войска.

— Хау! Вранье!

— Это не вранье, а правда! — яростно сопротивлялся он. — Куда ты побежишь?

— К Кровавому Лису.

— Как раз на него мы хотим напасть; и ты приедешь прямо к нам в руки!

— Тогда поеду на запад!

— А туда только одна дорога. Ты должен будешь бежать в Сукс-малестави.

— Так и сделаю.

— И наткнешься на Вупа-Умуги, который уже отправился туда.

— Ну, так я это знаю; но он придет туда только через три дня.

— Ничего ты не знаешь! Он будет там уже завтра вечером.

— О, тогда будет темно, и мне будет легко пробраться незамеченным.

— Тогда тебя поймает Нале Масиуф, который придет только на полдня позже.

— Хау!

— Не смейся! Со всех сторон пустыня — неоглядная равнина, на которой тебя будет видно везде. Как сможешь ты убежать от стольких воинов? Если твой здравый смысл не пропал совсем, то ты сдашься нам.

— Олд Шеттерхэнд? Сдастся? Кому? Какому-то мальчишке? Ты ведь совсем мальчик. Впрочем, ты даже больше похож на маленькую, дрожащую от страха девочку, которая прячется за спиной своей матери, но не на взрослого мужчину, которого можно назвать воином!

Конечно, для индейца очень оскорбительно сравнение со старой женщиной; но самое обидное для него, если его называют маленькой девочкой. Большой Шиба в ярости вскочил со своего места и закричал на меня, к счастью, не хватаясь ни за свое ружье, ни за нож:

— Собака, тебя надо убить! Мне достаточно сказать только одно слово, и пятьдесят воинов нападут на тебя!

— А мне достаточно подать только знак, и вы все за две минуты поляжете здесь, если не сдадитесь мне!

При этих словах я приподнял ствол своего ружья.

— Ну, и подай этот знак! — с издевкой выкрикнул Большой Шиба.

— Только попробуй скажи это второй раз, и я действительно подам знак!

— Ну, сделай это! Мы посмотрим, кто придет к тебе на помощь!

— Сейчас увидишь!

Я выстрелил. И с близлежащих высоток выскочили с воинственным криком более семидесяти апачей, оставив своих лошадей наверху. Позади меня тоже раздался клич; слева выскочил Виннету со своей группой, а справа со своими появился Олд Уоббл. Команчи опешили и не двигались с места от страха.

— Разоружить их и связать! — закричал Виннету.

Команчи оказались на земле, прежде чем успели подумать о сопротивлении, под навалившимися на каждого из них пятью-шестью апачами. Меньше, чем через две минуты после последнего издевательского предложения Большого Шибы, все были связаны, и ни один из апачей не получил даже малой царапины. Команчи неистовствовали, пытаясь освободиться от прочных ременных пут, но все было напрасно.

— Так я, сэр, хорошо выполнил свою задачу? — спросил, подходя ко мне, Олд Уоббл.

— Да, — отвечал я. — Но особо заноситься все же не следует, ведь это же была просто детская забава.

— Конечно, когда дело проходит гладко, это похоже на забаву. — И он отвернулся, похоже, смутившись.

Ложбина теперь была запружена лошадьми и людьми; лошади были на привязи, а люди расположились на земле. Пленников собрали в одно место, и они теперь лежали вплотную друг к другу. Однако их молодого вождя я оставил в некотором отдалении от остальных, чтобы его люди не слышали, о чем мы с ним будем говорить. Это было сделано из уважения к нему, я нисколько не хотел унижать его. Если бы оскорбления, которые ему предстоит выслушать, достигли бы их ушей, то ему пришлось бы навсегда отказаться от своего положения вождя. Я слишком хорошо знал, что его сегодняшнее поражение уже само по себе будет иметь достаточно неприятные последствия, даже если мы ничего плохого ему больше не сделаем.

Согласно джентльменским правилам Запада, было бы недостойным делом подвергать его еще дополнительным унижениям; мне можно было бы об этом не говорить; но сейчас дело было совсем в другом. Мне хотелось повлиять на молодого, полного надежд индейца таким образом, чтобы он стал хоть немногим лучше других вождей — к сожалению, слишком часто людей довольно грубых и кровожадных. Я присел возле него и жестом попросил других оставить нас наедине, поскольку я считал, что в данной ситуации будет лучше, если больше никто не будет нас слышать. Он отвернулся от меня и закрыл глаза.

— Ну как, — спросил я его, — мой молодой брат все еще будет утверждать, что он знаменитый, великий вождь?

Он ничего не отвечал, однако, почувствовав мягкость моего тона, несколько изменил выражение своего лица, оно перестало быть мрачным.

— Или Большой Шиба все еще считает, что Олд Шеттерхэнда можно сравнивать со старой женщиной? — продолжил я.

Он по-прежнему молчал, оставаясь неподвижным. А я повел разговор дальше:

— Отца моего молодого друга звали Тевуа Шохе, что значит Огненная Звезда; я был его другом и братом, и он был единственным воином команчей, которого я любил.

Он приоткрыл глаза и бросил изучающий взгляд на мое лицо, но и только, слов у него не нашлось.

— Огненная Звезда погиб от руки белого убийцы, и мое сердце очень болело, когда я об этом услышал. Мы отомстили его убийце, а моя любовь к нему перешла на его сына.

Он открыл глаза, повернул голову в мою сторону и посмотрел на меня, продолжая упорно молчать. Я же продолжал:

— Когда имя Олд Шеттерхэнда звучало у многих лагерных костров, Большой Шиба был тогда еще мальчиком и его никто не знал. Но вот он собрал своих людей и подумал, что молодой сын команчей может быть мужчиной, как его отец, с добрым и преданным сердцем, со светлым и ясным умом и к тому же с крепкими кулаками. Я как-то был твоим проводником в еще тогда необитаемом Льяно-Эстакадо; я помогал тебе сражаться против твоих врагов; я привел тебя в жилище Кровавого Лиса и был твоим учителем все время, пока мы там жили. Когда я к тебе обращался, мой голос звучал для тебя так же, как голос твоего умершего отца; когда я брал твои руки в свои, на твоем лице разливалось блаженство, как будто мои руки — это руки твоей матери. Тогда ты меня любил.

— Уфф, уфф! — произнес он тихо, и глаза его увлажнились.

— Тогда я набил свою калюме и выкурил с тобой трубку мира и братства; я был старшим, а ты младшим братом, потому что мы оба имели одного отца, доброго Маниту, о котором я тебе рассказывал. Ты всегда был в моем сердце и в моих мыслях, и я верил, что выращу всходы маиса из каждого зернышка, и будет богатый урожай, твое сердце казалось мне плодородной почвой, которая оправдает мои усилия и даст тысячекратные результаты.

— Уфф, уфф, уфф! — повторил он несколько раз тихо и приглушенно, как будто он с трудом сдерживал подступавшие слезы.

— Что же выросло из моих маисовых зерен? Они, бедные, совсем высохли и пропали без влаги и солнца.

— Нет, нет! — отважился от наконец заговорить, от стыда и угрызений совести отворачивая от меня лицо.

— Да, да, горе, горе, — продолжал я, — к сожалению, это так, а не иначе. Что получилось из моего юного друга и брата? Неблагодарный враг, издевавшийся надо мной и грозивший лишить меня жизни. Это печально, очень печально услышать от молодого воина, знающего только строгие законы прерии; еще более печально услышать такое от юноши, крепко подружившегося с христианином, познакомившим его с великим и добрым Маниту [40]. Когда ты только что издевался над Олд Шеттерхэндом, ты не мог меня оскорбить; но ты сделал очень больно моему сердцу из-за того, что забыл все мои добрые уроки и стал таким, кому я никогда не могу протянуть своей руки. Кто же в этом виноват?

— Нале Масиуф и другие вожди, — отвечал он, повернувшись опять ко мне. — Я им все рассказал, что от тебя услышал; а они надо мной посмеялись и сказали, что Олд Шеттерхэнд совсем потерял разум и стал жрецом.

— Мой молодой брат, я был бы рад быть жрецом, но все-таки оставаться вместе с тобой! Ты что же, значит, стыдился своей дружбы с Олд Шеттерхэндом?

— Горе, горе, да, да, — кивнул он.

— А я теперь должен стыдиться тебя; однако мне не стыдно, но очень горько за тебя. Другие ваши вожди, знахари и все, кто живет уже по законам великого, доброго Маниту, узнают о ваших делах и отрекутся от вас. А что же вы со мной сделали, если бы я попал к вам в руки?

— Мы привязали бы тебя к столбу пыток.

— Но ведь я вам не сделал ничего плохого. А вы даже хотели лишить меня жизни. Что же, ты думаешь, мы сделаем теперь с вами, захватив вас в плен?

Он покрутился в своих путах, повернулся ко мне, внимательно посмотрел на меня и торопливо спросил:

— Скажи сам, как вы нам отомстите?

— Отомстим? Христианин не мстит никогда в своей жизни, потому что он знает, что великий и справедливый Маниту все дела всех людей оценит по справедливости. Ты будешь несколько дней нашим пленником, а потом мы тебя отпустим на свободу.

— И вы меня не убьете и не будете мучить?

— Нет.

— Ни пытать, ни бить?

— Нет. Мы тебя прощаем.

Он поник головой с тяжелым вздохом, но тут же торопливо, блестя глазами, спросил:

— Ты, Олд Шеттерхэнд, думаешь, что я от страха тебя об этом спрашиваю?

— Нет. Я знаю, что ты не боишься мучений и боли для своего тела. Тебе гораздо страшнее боль душевная, которая тебя будет мучить. Не правда ли?

— Олд Шеттерхэнд прав.

— И еще кое-что я хочу поведать своему молодому другу; к сожалению, я не знаю, хорошо ли ты меня понял. Ты только что думал, что очень хитро и умно меня допросил; но, видишь ли, я уже знал про вас все, потому что еще раньше сумел подслушать воинов найини у Голубой воды и краснокожего вождя Нале Масиуфа, и в моих ответах, которые я тебе давал, скрывались незаметно для тебя мои вопросы, на которые ты, не задумываясь, мне ответил. И получилось, что не ты меня допрашивал, а я тебя. Ты был так горд и уверен в себе, но тем не менее ты сообщил мне, что Вупа-Умуги завтра вечером, а Нале Масиуф на полдня позднее будут в Сукс-малестави. Как ты это объяснишь?

— Я не хотел никого выдавать.

— Я знаю это. Хотя ты и хотел пристыдить Олд Шеттерхэнда и его учение взял под сомнение, однако и я и мое учение еще живут в твоем сердце независимо от твоих настроений. Когда я недавно стоял перед тобой, по твоему мнению, как побежденный, а на самом деле как победитель, то твое сердце противилось тебе самому и заставило тебя сказать о том, о чем ты должен был молчать. Понимаешь теперь?

— Не все, но я буду думать об этом. Что же со мной будет, если другие вожди узнают, что я их выдал?

— Ты не выдавал ничего и никого, я это все знал раньше. Ведь я лежал возле костра совета, когда Вупа-Умуги со старейшими воинами обсуждали план нападения на Кровавого Лиса, и я был там в то время, когда прибыли два гонца от Нале Масиуфа, и часовые принимали их сообщение. Кроме того, я подслушал лазутчика, которого Вупа-Умуги посылал в Маленький лес. Да к тому же и Виннету давно знал, что вы готовите нападение на Кровавого Лиса, и побыстрее поехал в Льяно, чтобы заступиться за него.

— Уфф, уфф, Виннету! Поэтому-то он здесь с большой ватагой своих апачей!

— И, чтобы ты никого не упрекал, хочу тебя также предупредить, что мы знаем и то, что вы хотели завлечь белых солдат в пустыню Льяно и по шестам, которые вы сегодня воткнули, довести их до смерти от жажды и жары в пустыне. Ты эти столбы устанавливал; потом прибудет Вупа-Умуги со своими ста пятьюдесятью воинами; затем по их следам пройдут солдаты, и, наконец, должен будет появиться Нале Масиуф, которому из его вигвамов послали еще сто воинов.

— Уфф, уфф! Наверное, вы все же значительно умнее, чем мы, или Маниту любит вас больше, чем нас, и идет вместе с вами против нас!

— Маниту любит одинаково всех людей, как краснокожих, так и белокожих; но кто его слушается и поступает по его воле, того он оберегает от всех опасностей и наделяет пониманием и мудростью, чтобы он смог побороть всех своих врагов. Вот почему мы и возьмем в плен всех воинов команчей.

— Я в это верю; я верю; я слушаюсь тебя!

— Но мы постараемся уговорить их на добро, а потом отпустим.

— Несмотря на то, что они ваши враги?

— Христианин может иметь врагов, это неизбежно, но сам никогда не станет врагом. Его месть состоит только в прощении.

Он покачивал головой от внутренних, душевных переживаний и старался сообразить, тяжело и глубоко вздыхая, а потом сказал:

— Так могут поступать только бледнолицые; индейцы, краснокожие воины, так сделать не смогут!

— Ты ошибаешься. Как раз один из самых храбрых и известных краснокожих воинов поступает совсем так же, как я тебе рассказал.

— Кого это ты имеешь в виду?

— Кого же, как не Виннету?

— Вождя наших злейших врагов, апачей!

— А почему вы их считаете врагами? Разве они на вас нападали, или они те, кто выкопал топор войны? Вы почти всегда нападали первыми, и все-таки Виннету еще вчера вечером говорил, что надо стараться по возможности не проливать кровь команчей! Краснокожие народы погибнут, если не прекратят сами друг друга терзать; ваш Маниту является Маниту крови и мести и хочет для вас не мирной счастливой жизни, а вечных сражений и войн без конца. А наш Маниту дал нам заповеди, в которых говорит, что все, кто в него верит, будут уже на земле счастливы, а после смерти получат вечное блаженство.

— Не скажет ли Олд Шеттерхэнд мне хотя бы одну такую заповедь?

— Мы должны верить только в него единственного и любить всех людей, как самих себя, друзья они нам или враги.

— И своих врагов? — спросил он, посмотрев на меня широко раскрытыми удивленными глазами.

— Да, и врагов.

— Как самих себя?

— Как самих себя.

— Значит, я должен любить какого-нибудь апача, который стремится лишить меня жизни, любить так же, как своего отца и самого себя?

— Да. Есть только одна большая, настоящая любовь, которую нельзя делить на большие и маленькие части.

— Такую любовь могут иметь только бледнолицые; для краснокожего воина немыслимо любить своего врага.

— Вспомни Виннету! Мы с ним были смертельными врагами, а стали братьями, всегда готовыми отдать свою жизнь друг за друга. Вы ведь его враги, а он вас прощает, несмотря на то, что вы хотите лишить его и его воинов жизни. Он отпускает вас, своих безжалостных врагов, на свободу, хотя и знает, что вы будете его за это ничуть не меньше ненавидеть. Как часто мне доводилось присутствовать при его победах над врагами, стремившимися его убить; их жизни были в его руках; но он дарил им жизнь, хотя мог лишить их ее. Поэтому он в почете и знаменит везде, где знают его имя, и поэтому я могу утверждать, что краснокожему воину совсем не так уж трудно прощать своих врагов, доказывая этим свое благородство. Я думаю, что мой молодой брат тоже сможет быть таким же, как Виннету!

Он долгое время молчал, прижав свои сплетенные ладони ко лбу, а потом предложил мне:

— Пусть Олд Шеттерхэнд уйдет и оставит меня одного! Я хочу поговорить сам с собой; я хочу спросить себя, смогу ли я быть таким, как Виннету — великий вождь апачей.

Я выполнил его просьбу и отошел, хорошо представляя себе, какие душевные муки ему предстоят. Почему я сослался только на Виннету? Разве нет более ярких примеров? Почему я не упомянул о самых великих и назидательных случаях из Священной истории? Да потому, что вообще все, что излагалось достаточно пространно, казалось ему непонятным и неубедительным. Другое дело пример Виннету. Его авторитет среди индейцев многих племен был непререкаемым.

Кроме того, с людьми малопросвещенными вообще надо быть осторожным в беседах на отвлеченные темы. Во всяком случае, мне удалось извлечь поврежденное «маисовое зерно» из закоулков его души, а будущее покажет, пустит ли оно вновь ростки.

Я увидел Виннету беседующим с Энчар-Ро и белым, и подошел к нему. При этом я с удовольствием заметил, что Виннету замолчал, потому что, видимо, когда я к нему приблизился, он, не желая похваляться своими взаимоотношениями с другими людьми, решил проявить скромность.

— Хорошо, что вы подошли к нам, мистер Шеттерхэнд, — произнес Олд Уоббл. — Мы должны решить, что делать дальше.

— Разве вы уже это не обсудили, сэр? — спросил я.

— Мы, к сожалению, много говорили, но не смогли прийти к единому мнению.

— Это довольно странно! После всего, что мы теперь знаем, не может быть никаких сомнений, что нам делать.

— Ах так! Удивительно, как это у вас не возникает никаких сомнений. А Виннету с вами согласен?

И тут апач пояснил в своей обычной манере:

— План моего брата Шеттерхэнда хорош. Мы его будем выполнять.

— Well! Но сначала мы должны его выслушать, потому что чего не знаешь, того не знаешь, this is clear! Поэтому прошу вас рассказать о нем подробнее, мистер Шеттерхэнд! Когда мы выступаем?

— Сейчас, — отвечал я.

— Куда? В оазис?

— Да, но не все; мы разделимся.

— Ах вот что! Почему?

— Нужно только что установленные фальшивые вехи-колья как можно быстрее удалить и установить в направлении на то место в песках, о котором говорил Кровавый Лис.

— Кто это будет делать? Я могу пойти с ними.

— Нет, так не получится; это должны сделать только индейцы.

— Почему? Я не вижу никаких оснований для этого.

— Да это и не нужно, сэр, потому что только я один знаю этот путь. Те, кто будут выполнять это задание, оставят после себя следы, и эти следы должны быть индейскими, чтобы Вупа-Умуги принял их за следы команчей, если он по ним будет ехать.

— Это здорово придумано!

— Людей должно быть не больше и не меньше, чем команчей, которых мы здесь захватили. Поэтому Виннету с полестней апачей сразу отправится отсюда в Гутеснонтин-кай, захватив с собой оставшиеся еще в запасе шесты, чтобы закончить работу по их установке.

Как только я это сказал, вождь поднялся и спросил меня:

— У меня одно пожелание: поскольку ты не знаешь кактусового поля, в которое мы хотим заманить команчей, колья ставь в юго-восточном направлении. Я пошлю к тебе Кровавого Лиса, он поможет тебе выбрать правильное направление. Вот и все, что я хотел сказать.

Уже через пять минут Виннету со своими апачами галопом мчался из ложбины в направлении Ста деревьев.

— Вот это человек! — удивился Уоббл. — Ему не нужно было многочасового инструктажа, чтобы усвоить, что следует сделать! Какие указания последуют нам, мистер Шеттерхэнд?

— Никаких. Мы сейчас же поскачем прямо в оазис.

— А потом?

— Потом вы останетесь там для охраны пленников, и я скажу вам, что надо делать дальше.

— Значит, вы там не останетесь?

— Нет. Я должен буду отправиться к Ста деревьям, чтобы проследить там за прибытием команчей.

— Один?

— С мистером Шурхэндом.

— А мне нельзя с вами? Я обещаю вам, что не совершу ни одной ошибки.

Мне не очень-то хотелось брать его с собой — слишком хорошо я знал его суетливость и нетерпеливость, — однако он так настойчиво меня уговаривал, что в конце концов уговорил.

— Хорошо, поедете с нами! Но если совершите еще хоть один промах, между нами все кончено. А что, между прочим, вы будете делать со своими мексиканскими шпорами?

— С моими шпорами? Мне что, снять их, может быть?

— Это было бы неплохо.

— Почему?

— Потому что мы должны пришпоривать коней по-индейски, чтобы не возбудить подозрений команчей! Поэтому мы переобуемся в мокасины.

— А где их взять?

— Отберем у пленников, вернее, они уступят нам их добровольно.

— Хм! Это будет нелегко! Конечно, вам с вашими паркетными ногами обуться в мокасины ничего не стоит, а посмотрите-ка на мои подпорки!

Да уж, его нижние конечности вполне соответствовали его очень худой и высокой фигуре, о которой обычно говорят «дядя, достань воробышка», а его одежда и обувь были в полном соответствии с ней.

Пора было выступать. Я распорядился привязать пленных команчей ремнями к седлам их лошадей; они без всякого сопротивления подчинились этому требованию, хорошо понимая, что сопротивляться было бы глупо. С их молодым вождем я не хотел поступать так же, поэтому, обращаясь к нему, сказал:

— Я подарил свое сердце своему краснокожему брату Большому Шибе, и мне было бы неприятно привязывать его к седлу так же, как прочих его воинов. Поэтому я хотел бы знать: если я позволю ему скакать свободно вместе с нами, не попытается ли он убежать?

— Я в твоих руках, — ответил он.

— Это не ответ. Я совсем не этого ждал.

— Но я же сказал, что я в твоих руках!

— Конечно. То, что ты мой пленник, это я и без всяких разъяснений понимаю. Я хочу, однако, знать, не сбежишь ли ты, если я тебя не буду привязывать.

— На этот вопрос очень трудно ответить!

— Я понимаю.

— Вы хотите захватить всех команчей, но, если мне удастся убежать и предупредить их, ни один из них не попал бы к вам в руки.

— Это ты так думаешь, я же думаю иначе.

— Но мой долг хотя бы попытаться бежать.

— Твои слова доказывают, что ты не только отважный воин, но и откровенный и честный человек. Но тем не менее я не буду мучить тебя этими ремнями.

— Уфф! — воскликнул он удивленно.

— Да, я не хочу, чтобы тебя привязывали.

— Но тогда я убегу!

— Хау! Даже если бы мы были вдвоем, ты не смог бы убежать; а сейчас ты видишь, сколько у меня всадников? Раз ты со мной откровенен, то и я скажу тебе прямо: я знаю средство, которое удержит тебя при нас крепче любых веревок.

— Какое же?

— Твой амулет. Я заберу его у тебя.

— Уфф, уфф! — воскликнул он.

— Да, я это сделаю. При первой попытке убежать все ружья будут направлены на тебя, и, если даже ни одна пуля тебя не заденет, что совершенно невероятно, уже в следующее мгновение за тобой понесутся двести преследователей. И если, предположим, тебя ни один из них не поймает, что также совершенно немыслимо, то я уничтожу твой амулет и с ним твою душу.

Большой Шиба опустил голову и покорно произнес слово «уфф» и не сделал ни одного движения, чтобы мне помешать, когда я забрал у него амулет и повесил к себе на шею. Чувствовалось, что он с трудом сдерживался. На какое-то одно мгновение в его глазах промелькнул луч надежды на что-то, который мне показал, что он пойдет на все и даже на потерю своего амулета, чтобы получить свободу. Поэтому я имел все основания распорядиться, чтобы его привязали, как всех; но делать я этого все-таки не стал, потому что мне прежде хотелось узнать, почему он вопреки всем индейским обычаям ценит свободу выше амулета. Неужели мои поучения смогли так глубоко в него проникнуть, что даже пошатнули его языческую веру в Страну Вечной Охоты? Ведь если амулет теряет силу, то ему не на что будет надеяться после смерти — в это все индейцы верят абсолютно свято. Поэтому я решил попробовать не привязывать его, следя, однако, внимательно за тем, чтобы убежать он все-таки не мог.

Лучший способ избежать чьего-нибудь нежелательного действия — предупредить его. Следовательно, я должен сделать так, чтобы юный вождь не терял надежды совершить побег. Если он поддастся на эту уловку, я легко смогу его схватить, точно так же, как кошка, играющая с мышкой.

Когда мы тронулись в путь, я ехал сначала позади один, чтобы Большой Шиба не заметил, что мое лассо держится наготове за спиной и достаточно только одного быстрого движения, чтобы оно оказалось в руках. Потом, когда я ехал впереди, подозвал его к себе. Я вел себя с ним так, как будто не обращаю на него особого внимания, и, когда стало темнеть, все больше и больше замедлял ход своего вороного, пока мы вместе с Большим Шибой не оказались позади колонны. Темнота сгущалась быстро. Большой Шиба ехал от меня по правую сторону. Сделав вид, что у меня что-то произошло с подпругой, я придержал лошадь и наклонился в левую сторону. Мы были в колонне последними; я повернулся к нему спиной; если он не попытается бежать теперь, то, значит, он вовсе отказался от этого намерения. Я все же схватил правой рукой лассо. И вовремя! Скрипнул песок под копытами лошади, это бывает, когда она встает на дыбы, чтобы круто повернуться. Я мгновенно выпрямился в седле и оглянулся: Большой Шиба на бешеной скорости удирал от меня. Но в тот же момент я повернул своего коня и пустился за ним. Мой вороной получил свое имя не без оснований. Он наверняка легко мог обогнать лошадь Большого Шибы. Не прошло и минуты, как я оказался совсем близко от беглеца, и мое лассо свободно могло бы его догнать.

— Стой! — закричал я.

— Уфф, уфф! — отвечал он пронзительным фальцетом. Это неспроста, промелькнуло у меня в сознании.

И тут мое лассо метнулось вперед; петля упала точно на него и захватила его руки, прижав их к телу. Я остановил моего вороного, и внезапный толчок от натянувшегося лассо скинул индейца с лошади. Быстро соскочив на землю, я наклонился над ним. Он лежал не двигаясь.

— Мой молодой брат еще жив? — спросил я. Подобные падения часто заканчивались переломами шейных позвонков.

Он не отвечал.

— Если Большой Шиба будет молчать, придется привязать его к лошади, как мертвеца. Если у него от этого заболят какие-нибудь члены его бренного тела, то пусть он пеняет на себя, — предупредил я.

— Я живой, — все-таки ответил он.

— Ушибся?

— Нет.

— Тогда подзови свою лошадь!

После того, как ее хозяин был сброшен с седла, она ускакала далеко вперед. Он свистнул, и лошадь быстро вернулась.

— Ну а теперь я своему юному брату свяжу руки; он сам виноват в том, что я вынужден это сделать.

Он продолжал лежать на земле. Петля лассо крепко держала его руки прижатыми к телу. Я сначала помог ему подняться, потом связал руки и велел взобраться на лошадь. Как только он оказался в седле, я ремнем под брюхом лошади связал ему ноги, а поводья его лошади привязал к своим. Благодаря этому его лошадь оказалась полностью в моей власти, и соскочить с нее Шиба уже никак не мог. После этого я свернул лассо в кольцо, повесил его за спину, вскочил в седло и галопом пустился вдогонку за нашим отрядом.

А отряд, заметив, что нас нет, остановился. Олд Шурхэнд, Уоббл, Паркер, Холи и Энчар-Ро ехали нам навстречу.

— Слава Богу, вот и вы! — воскликнул, заметив нас, старый король ковбоев. — Где это вы застряли, мистер Шеттерхэнд?

— Мы предприняли маленькую экскурсию в прерию, — отвечал я.

— Что, краснокожий, наверное, хотел удрать?

— Да.

— И вы его поймали! А разве я не говорил вам, что этот парень способен на все? С таким нельзя общаться в перчатках и деликатничать, как вы иногда любите делать. Надеюсь, теперь-то он связан?

— В точном соответствии с вашим желанием, мистер Каттер.

— Зачем вы иронизируете, сэр?

— Да потому, что он и до этого был связан.

— Это что-то новое. Я этого не заметил.

— Видите-ли, находиться под моим наблюдением — то же самое, что быть связанным ремнем.

— Вот как! Ну, если ваши глаза заменяют ремень, не держите их долго закрытыми; лошадь может их выбить копытом, this is clear!

Мне вообще-то хотелось бы спокойно ехать позади всех, потому что повторение побега теперь полностью исключалось; однако мне пришлось ехать опять во главе отряда, поскольку без меня, наверное, мы поехали бы не туда, куда следует. Даже Большой Шиба, если бы он не угодил к нам в плен, не смог бы попасть в оазис, ибо он не нашел бы прохода черев кактусы. Он знал только старую тропу, но ее, как я уже говорил, Кровавый Лис занял посадками.

Через шесть часов стало уже совсем темно. А потом, спустя примерно полтора часа, мы добрались до лагеря апачей, у которых был и Лис. Он, естественно, очень обрадовался, узнав о нашем успехе, присовокупил, однако, вопрос, на который сам же и ответил:

— Уфф! Я вижу, что и никакой разведки не нужно. Вы же такую большую ораву команчей привели с собой. Значит, повстречавшись с ними, уговорили их поехать вместе с вами. А Большой Шиба с ними?

— Да, — ответил Олд Уоббл. — Нельзя же привести краснокожих без вождя!

— Кого-нибудь убили или ранили? Они сильно сопротивлялись?

— Нет, ничего такого, к счастью, не произошло. Никто не получил ни одной дырочки. Все прошло очень спокойно, как в начальной школе для мальчиков, когда никто не делает чернильных клякс. Можем рассказать, если вам интересно. Но прежде хотелось бы добраться до воды, чтобы напоить лошадей. Это сейчас самое важное.

Он был прав. Я соскочил с коня и развязал Большого Шибу.

— Если мой краснокожий брат думает, что он смог бы напасть на Кровавого Лиса, то он очень сильно заблуждается; местность-то здорово изменилась по сравнению с тем, что когда-то было. А если ты думаешь все-таки сбежать, то тебе нельзя видеть правильной дороги.

Я стащил его с коня, завязал ему глаза и взял за руку, чтобы провести его через кактусы к хижине. Белые люди и Энчар-Ро последовали за нами. Пленники в это время были переданы под надзор апачей; их лошадей мы забрали с собой, чтобы напоить вместе с нашими.

Вообще-то я не хотел открывать проход внутрь оазиса, но из-за того, что нужно было напоить лошадей, пришлось сделать это.

Добравшись до хижины, все расположились за столом, я же отвел Большого Шибу в дом и снова связал его.

— Мой брат сам виноват, что мне приходится так делать, — произнес я. — Если бы он мне дал честное слово, что не станет пытаться бежать, то мог бы теперь здесь походить.

— Этого слова я не могу дать, — отвечал он, — я же вождь команчей, и, когда наши воины в беде, я должен бежать, как только появится хоть малейшая возможность к этому.

— Такой возможности не будет!

— А раньше была!

— Нет!

— Если бы лошадь моего белого брата не скакала быстрее, чем моя, я ушел бы.

— Ты в это действительно веришь?

— Да.

— А я думал, что ты умнее. Мы сначала ехали с тобой впереди. Почему же мы, как ты думаешь, с тобой потом отстали?

— Потому, что ты надеялся на меня.

— Нет, совсем наоборот, потому что я знал, что ты хочешь убежать. И приостановился, чтобы посмотреть, крепко ли держится седло.

— Ну да, но там что-то порвалось или растянулось.

— Да только затем, чтобы дать тебе возможность попытаться бежать.

— Уфф! — удивился Шиба. — Олд Шеттерхэнд принял меры, чтобы я не убежал, и в то же время предоставил мне возможность для бегства!

— Ты действительно не понимаешь? Как можно преследовать сразу две противоположные цели, чтобы, в конечном итоге, добиться чего-то главного?

— Кто же сможет это понять?

— Любой человек, если как следует подумает над этим. Хорошо, давай рассуждать вместе. Если бы ты побежал неожиданно для меня, то в темноте, даже на вороном, я бы тебя никогда не догнал, следовательно, чтобы раз и навсегда отбить у тебя желание бежать, я должен был сам предоставить тебе эту попытку, и, естественно, я тебя не упустил.

— Уфф, уфф!

— Понял теперь?

— Я понял, что правда то, о чем говорят все краснокожие и белокожие воины: Олд Шеттерхэнд выглядит не слишком хитрым, но перехитрит любого.

— Хм, перехитрить тебя сейчас не составляет никакого труда. Ты вождь, хотя и почти совсем мальчишка; если ты хочешь быть, по крайней мере, храбрее, то это уже достоинство. Будь доволен, что моя лошадь была быстрее твоей, и поэтому я использовал только лассо! Если бы не смог тебя так быстро догнать, я был бы вынужден тебя застрелить.

— Большой Шиба не боится смерти!

— Это я знаю; но твой побег имел только одну цель — предупредить команчей. Смог бы ты это сделать, если бы был застрелен?

— Уфф, нет!

— Так пойми, что ты и в этом случае действовал, не подумав. И потом, как ты мог забыть, что твой амулет у меня?

— Я этого не забывал.

— И все-таки хотел удрать? Удивительно! Смог бы ты убежать или нет, все равно твоя душа была бы загублена навсегда.

— Нет!

— Нет так! Кто теряет свой амулет, тот, чтобы спасти свою душу, должен найти другой. Ну, а тот, кто позволит свой амулет отобрать и уничтожить, никогда не попадет в Страну Вечной Охоты.

— Олд Шеттерхэнд говорит о том, во что сам не верит!

Несмотря на слабый свет от горящей в каморке сальной свечки, я разглядел, что его лицо приняло самоуверенное, я мог бы даже сказать, горделивое выражение. Про то, о чем он сейчас думал, один немец как-то высказался таким образом: «Теперь Олд Шеттерхэнд у меня в кульке!» Подумав об этом, я сказал:

— Верю я в это или нет, это отдельная тема, но ты-то, я знаю, в это веришь. Если краснокожий воин отберет у своего врага амулет и будет его хранить, то душа того в Стране Вечной Охоты должна будет ему служить, пока сообразительность или Великий Дух не подскажет ему, как раздобыть и завоевать новый амулет. Но, если амулет не будет сохранен, а уничтожен, то душа его пропала на вечные времена. Это же ваша вера!

— Но не моя!

— Нет? — спросил я, притворяясь пораженным.

— Нет. Я тоже в это верил, но только до тех пор, пока мой большой брат Олд Шеттерхэнд не рассказал мне про великого Маниту, который сотворил всех людей, любит всех одинаково и к которому вернутся все души. Никто не может ни у кого отобрать душу. А после смерти не может быть ни господина, ни прислужника и ни победителя, ни побежденного. Перед престолом великого, доброго Маниту все души одинаковы; там господствует вечная любовь и мир и нет никакой ни войны, ни охоты, ни кровопролития. Где же тогда Страна Вечной Охоты, про которую говорят наши жрецы и шаманы?

Он говорил с воодушевлением, которое усиливалось с каждым его словом. Я очень обрадовался этому. Семя, которое я когда-то вложил в его сердце, не только взошло, но и дало под жесткой корой крепкие корни.

— Да, если ты так думаешь, то для тебя никакой амулет не имеет значения, — произнес я, как бы без всякой задней мысли.

— Это знак того, что я только воин, и никто больше.

— Тогда совершенно бессмысленно сохранять твой амулет. На, бери его назад.

Я снял его со своей шеи и отдал ему. Он водворил его на свою шею и ответил мне:

— Он не может ничего сделать с моей душой, но он является знаком моего воинского звания, и поэтому я благодарю тебя за то, что ты его мне вернул!

— А ты с другими воинами уже говорил о том, что душа и амулет совсем не связаны друг с другом?

— Нет.

— Почему же нет?

— Потому что они этому не поверят.

— Но ты же мне поверил!

— Мой рот ведь не твой рот, и, если я скажу даже в точности то же самое, что говорил мне ты, то это будет не одно и то же. А Олд Шеттерхэнд останется сегодня здесь?

Я не мог сообщить ему никаких сведений о наших делах и ушел от ответа, сказав:

— Буду я здесь или нет, это тебя не касается. Поскольку ты все еще норовишь удрать, я должен считать тебя своим противником; однако в этих четырех стенах ты можешь двигаться совершенно свободно.

— Так ты хочешь меня развязать?

— Негр Боб попозже сделает это.

— Негр? Разве я позволю какому-то негру прикоснуться к себе? Ты что, не знаешь, что ни один краснокожий воин не может иметь дела ни с одним негром?

— А ты разве не знаешь, что великий Маниту сотворил всех людей и любит всех одинаково, независимо от цвета их кожи?

Он в раздумье смотрел перед собой на пол.

— И что ты вообще имеешь против нашего Боба? — продолжал я. — Он был с нами, когда мы тебя спасали. Ты должен быть ему благодарен так же, как и всем нам. Он гораздо лучше, чем ты думаешь о нем. Он, между прочим, никогда не предавал дружбы ни с одним человеком; а ты обязан своей жизнью Кровавому Лису, выкурил с ним трубку мира, и, несмотря на это, теперь появился здесь, чтобы выгнать его из его дома и убить. Скажи мне беспристрастно и честно, кто из вас лучше: он или ты?

Он молчал.

— Ты молчишь, но это тоже ответ. Задумайся о своих делах! А чтобы ты мог это без помех сделать, я уйду.

Мои слова, наверное, звучали жестковато; однако я все хорошо обдумал и надеялся, что они произведут должное впечатление. Я вышел и подозвал к себе негра. Я его хорошо знал и мог не сомневаться, что он выполнит все, как надо; мне надо было все ему как следует объяснить.

— Подойди сюда, Боб, — позвал я его. — Я хочу тебе кое-что сказать.

— Хорошо! Масса Шеттерхэнд Бобу что-то сообщит?

— Это очень важно!

— Важно! Ох, ох! Массер Боб хороший джентльмен, если у него важные дела.

И он стал вращать глазами от гордости. Выглядело это довольно потешно.

— Я знаю, что ты очень сильный и храбрый человек. Не так ли, старина Боб?

— О, да, да! Боб очень сильный и храбрый!

— Но и хитрый?

— Очень хитрый, очень! Хитрый как… как… как…

Он так и не вспомнил, как кто, ему казалось, что нет достаточно яркого аналога его хитрости; но тут же ударил в ладони от радости, что-то вспомнив, и продолжил:

— Хитрый, как муха, точно, как муха!

— Муха? Ты считаешь муху необыкновенно хитрым существом?

— Да! Ох, ох, муха очень хитрая, очень! Садится всегда только на кончик носа…

— И это, по-твоему, хитрость?

— Очень большая хитрость, потому что с кончика носа мухе очень легко взлететь.

— Хорошо, такое сравнение мне нравится. Так вот: мне нужны твои сила, храбрость и мужество. Ты видел, что я отвел Большого Шибу в каморку?

— Да, Боб подслушивал у двери и видел, что молодой вождь лежал на полу и был крепко связан ремнями.

— Правильно! Он хотел убежать; поэтому за ним надо строго присматривать. Ты должен это сделать.

— Well! Боб сидел с ним целый ночь и целый день и не спускал с него глаз!

— Это как раз не очень нужно. Ты его развяжешь, как только я уйду; он может ходить по каморке; но выходить ему нельзя.

— О, но выходить нельзя! А если он захочет выйти, Боб ударит его.

— А вот это излишне. Избиение для краснокожего воина самое большое оскорбление.

Тут он почесал за ухом и спросил:

— Ох, хм, ох! Это трудно! Боб не должен ere выпускать и не должен ударять! Развязать и все же держать крепко!

— Да, — улыбнулся я, — это очень сложная задача; однако ты именно тот человек, кто сможет с этим справиться. Ты хитрее лисицы, хитер, как муха на кончике носа, и не ошибаешься в своих действиях. Я только тебе доверяю этого важного пленника. Он будет развязан, и ему дадут поесть и попить, из двери выходить и подходить к окну он не должен, но бить его не надо.

— И стрелять в него тоже не надо?

— Это уж совсем ни к чему! Ты должен будешь использовать тут все свое непревзойденное лукавство.

Он подумал и сказал в ответ на эти шутки с усмешкой:

— Да, Боб хитрый! И знает, что надо сделать. Рассказать?

— Нет, я не хочу сейчас об этом знать; но я уверен, что буду тобой доволен, когда вернусь.

— Доволен, очень доволен! У Боба есть задумка, очень хитрая, очень. Большого Шибу надо засадить в каморке, развязать, но не позволять выходить.

— Хорошо, дорогой Боб. Я буду очень рад, если, возвратившись, смогу тебя похвалить.

Я не случайно решил поручить именно ему надзор за этим пленником; никому из апачей доверить такое дело было невозможно; но мне не хотелось вникать в суть его «задумки», это означало бы разделять ответственность, что, по мнению бледнолицых, мало что может дать, но, по понятиям индейцев, имеет очень большое значение. Таким образом, если негр без моего одобрения сделает с пленником что-нибудь, что заденет чувство собственного достоинства Большого Шибы, то вождь может не придать этому такого значения, как в том случае, если бы это было сделано с моего ведома или, тем более, по моему поручению.

После этого я сразу же пошел к Кровавому Лису, чтобы поговорить с ним о его части задачи. Он стоял с Олд Шурхэндом и встретил меня такими словами:

— Я слышал, что мне надо провести Виннету с его апачами по правильному пути?

— Да, уже сегодня вечером и как можно быстрее.

— И где я их встречу?

— Этого точно сказать нельзя, однако можно примерно прикинуть. Он идет назад по следу Большого Шибы, то есть почти точно на запад до Ста деревьев. Ему надо будет снимать колья, обозначившие путь сюда, и тащить их с собой, он будет двигаться довольно медленно…

— Но он может эту работу делать отчасти и ночью, потому что очень скоро выйдет луна, — прервал он меня.

— Я думаю, что он будет у Ста деревьев около полудня.

— Там он сможет напоить лошадей и хоть немного отдохнуть.

— Правильно, но очень долго он там задерживаться станет, я его знаю. Главное, чтобы животные были напоены; что же касается их усталости, то с этим он будет считаться меньше всего, потому что знает, что в дороге можно иногда и скачку замедлить по своему усмотрению, и, может быть, даже остановиться в подходящем месте ненадолго. Я ему сказал, что от Ста деревьев надо держаться точно на юго-восток. Имейте также в виду, что он на каждом километре должен будет останавливаться для установки кольев и поэтому быстро ехать не сможет, так что можно без особого труда рассчитать, в каком месте, начиная отсюда, можно будет с ним встретиться.

— Well! Теперь я знаю, когда надо выезжать. У вас есть еще какие-нибудь замечания, мистер Шеттерхэнд?

— Да. Вупа-Умуги придет туда после него, и поэтому следы должны быть только индейские.

— Значит, мне надо будет переобуться в мокасины. У меня здесь есть небольшой их запас — несколько пар.

— А мне вы не дадите одну пару?

— И мне тоже, — поспешил присоединиться к моей просьбе Олд Шурхэнд. — А не то нам придется разувать пленных команчей.

— Я, наверное, смогу вам помочь, потому что у меня мокасины нескольких размеров, Боб их тоже иногда носит. Подождите минутку, сейчас принесу.

Он вошел в дом и принес индейскую обувку, так что для Олд Шурхэнда и меня нашлось по подходящей паре. Мы натянули мокасины и оставили на хранение Бобу свои сапоги до нашего возвращения.

Хуже обстояло дело с Олд Уобблом, для огромных ступней которого у Лиса ничего не нашлось. Поэтому мы направили его с Энчар-Ро к команчам; может быть, среди них найдется хоть один, имеющий такие же из ряда вон выходящие орудия ходьбы.

— Говоря с Виннету, не забыть бы о главном: у него должна быть вода, — продолжил я прерванную беседу. — к счастью, бурдюки здесь есть.

— Да, — кивнул Лис. — Я сейчас их наполню. Но один я их не протащу; можно мне взять нескольких апачей в помощь?

— Конечно! Но не очень много, иначе Вупа-Умуги заметит, что всадников больше, чем было до этого с Большим Шибой. У меня в связи с этим есть идея, которая может нас уберечь от ошибок или облегчить нам захват команчей. Я хотел сначала ехать только с вами, мистер Шурхэнд, и с Олд Уобблом. Думаю, что будет, однако, лучше, если мы возьмем с собой апачей пятьдесят-шестьдесят.

— Это на разведку? — удивился Олд Шурхэнд. — Зачем столько людей в разведке?

— Незачем, совершенно верно, эту разведывательную операцию можно на ходу преобразовать в нечто совсем иное. Поскольку мы знаем теперь планы команчей, можно предположить, что у Ста деревьев прежде всего появится отряд Вупа-Умуги. Как я слышал, это произойдет завтра вечером. Там он пробудет всю ночь и потом двинется дальше вдоль шестов-вех. Он должен заманить за собой белую кавалерию. Когда именно это произойдет, неизвестно, однако, как я выведал у Большого Шибы, Нале Масиуф прибудет на полдня позже Вупа-Умуги, а белых следует ожидать перед Нале Масиуфом, поставившим перед собой цель заманивать их дальше.

— Солдаты, стало быть, будут, здесь послезавтра до полудня.

— Я тоже так думаю. Эти белые поедут потом дальше, за ними Вупа-Умуги, а если появится Нале Масиуф, то двинется тоже по их следам. До сих пор мы собирались пропустить все эти группы и замкнуть…

— И это самое лучшее, да к тому же и единственное, что мы можем сделать, — вмешался Кровавый Лис.

— К сожалению, нет. Я очень удивляюсь тому, что никому из нас до сих пор не пришло в голову, какую большую ошибку мы при этом совершаем.

— Ошибку?

— Подумайте о том, что эти два индейских отряда принадлежат к различным племенам, а мы хотим загнать их в кактусы!

— Ну и что? Нам-то что до этого?

— А то, что белые окажутся ведь между ними.

— Ах! Хм!

— Поняли теперь, о чем я думаю?

— Well, это действительно так! — воскликнул Олд Шурхэнд. — Это ошибка в наших планах, и я никак не могу понять, как она могла произойти!

— Значит, мы окружим белых вместе с краснокожими!

— И проиграем игру!

— Это совсем не обязательно, мистер Шурхэнд, но выиграть ее в этом случае будет значительно труднее. Команчи могли бы захватить кавалерию и получить благодаря этому козырь, который будет нелегко выбить у них. Поэтому поедем не втроем, а с отрядом апачей. Целью будет захват одного из отрядов.

— Как просто! Вы имеете в виду отряд Нале Масиуфа?

— Да. Нам не надо даже пускать его в западню, мы захватим его уже возле Ста деревьев.

— Превосходная мысль, сэр!

— Да, превосходная, сверхотличная, если, правда, не чересчур смелая, — заметил Кровавый Лис.

— Что значит «чересчур»? — спросил я.

— Но разве не вы говорили о том, что надо взять с собой пятьдесят-шестьдесят апачей?

— Да, говорил.

— Хватит ли их?

— Я надеюсь.

— А я в этом сомневаюсь. Извините, что я решился об этом говорить!

— Хау! Так и надо, очень важно, чтобы каждый высказал свое мнение.

— Тогда я позволю себе напомнить вам, что у Нале Масиуфа будет, вероятно, более ста пятидесяти воинов.

— Это, конечно, надо учитывать.

— И вы хотите захватить их с помощью втрое меньшего числа людей! Не безрассудство ли это?

— Нет. Конечно, было бы наивно и полагать, что при этом можно рассчитывать на успех. У меня будет значительно больше людей.

— Откуда же они возьмутся?

— Однако Лис, Лис! Неужели так трудно это сообразить?

— Хм! Помогите мне, сэр. Я действительно не понимаю, откуда появится у вас подкрепление!

— А кавалерия?

Он обескураженно посмотрел мне в лицо, ударил себя по лбу и воскликнул:

— Вот осел! Я совсем ослеп! Конечно, вам помогут белые всадники, это же естественно! Таким дураком, как сейчас, я еще никогда не был!

— У вас, если хотите, есть утешение, что я тоже только что пришел к этой мысли, лежавшей так близко, что любой ребенок мог ее коснуться. Я скажу Энчар-Ро, что… Ах, вот и он, очень кстати!

Второй вождь апачей возвратился с Олд Уобблом; я отправил его опять, чтобы отобрать воинов для нашего сопровождения. Старый король ковбоев стоял перед нами в настолько странной позе, что я его не мог не спросить:

— Что с вами, сэр? Вам не по себе?

— Да, очень, чрезвычайно не по себе! — И он кивнул головой.

— А где болит?

— Вот там! — ответил он, показывая на свои ноги.

— Ах, ноги!

— Да!

— Мокасины?..

— Черт бы их побрал! — выпалил он с горечью.

— Нашли что-нибудь подходящее?

— Еще какие!

— Достаточно большие?

— Еще какие большие! Такие большие, что их даже надевать стыдно! У краснокожего, который носил их до меня, не человеческие ступни, а просто медвежьи лапы!

— Ну, и что же?

— Что? Вы еще спрашиваете?

— Естественно!

— Ничего в этом нет естественного! Само собой понятно, что я взбешен!

— Почему же взбешены?

— Thunder storm [41], вы действительно ничего не замечаете? Я просто выхожу из себя, потому что даже эти огромные сапоги мне, оказывается, малы!

— Это, конечно, очень досадно!

— Но не для вас, а для меня, сэр! — зло бросил он мне.

— Я не сомневаюсь в этом, мистер Каттер, — рассмеялся я.

— Да, смейтесь! Но вы не стали бы смеяться, если бы у вас было сейчас такое же противное чувство, как у меня!

— В самом деле? Вы полны чувства?

— Еще как! Вы что, не замечаете, что я просто вне себя? Мои пальцы на ногах загнулись в какие-то крючки.

— Так выпрямите их!

— Но я же вам уже объяснил: мокасины слишком малы. Может быть, вам известно какое-нибудь средство против моих мучений?

— Да.

— Какое? Я же не могу сделать эти проклятые сапоги на два-три размера больше!

— Не можете, но дырки-то прорезать можете?

— Ах… Дырки?..

— Конечно.

— Превосходная идея, блестящая! Олд Шеттерхэнд имеет самую хитрую голову, когда-либо сидевшую на плечах у человека! Дырки прорезать! Это я сейчас сделаю, мигом. Правда, пальцы будут немного выглядывать, но это вовсе не беда; я завидую даже радости пальцев хоть раз увидеть дневной свет.

Он вытащил нож и сел на землю, чтобы мгновенно произвести предложенную операцию.

Когда мы попрощались с Лисом, Паркером и Холи и вышли, ведя лошадей в поводу, к апачам, шестьдесят из них уже стояли со своими конями, готовые нас сопровождать.

— Мой белый брат, может быть, хочет приказать еще что-нибудь? — спросил меня Энчар-Ро.

— Ты проследи за тем, чтобы на дороге, ведущей к оазису, постоянно были дозорные. Большого Шибу я поручил негру Бобу, чтобы он не выпускал того из дома. Он все думает о побеге, но негр с него не спустит глаз, да к тому же молодой вождь ни в коем случае не проскочит через кактусовую чащобу; а выбрав дорогу, ведущую через нее, обязательно налетит на дозорных.

— А что делать, если он появится?

— Схватить его. А будет очень сопротивляться, употребить, не раздумывая, силу. Я хотел бы, насколько это возможно, его пощадить, но уйти он не должен ни в коем случае. Если это не удастся, его придется пристрелить. Кроме того, надо очень строго проследить за тем, чтобы ни один из команчей не удрал.

Все было сказано, и мы тронулись в путь, как только из-за горизонта появился серп месяца.

Ночная поездка по бескрайней, расстилающейся от горизонта до горизонта под лунным светом пустыне! Я от души желаю моим дорогим читателям испытать волнующие ощущения, связанные с подобной поездкой! Только для того, чтобы это удалось, душа и сердце должны быть свободны от всех забот и переживаний, которые могут угнетать и стеснять мысли и чувства.

Временами мне казалось, что я лечу по воздуху; тело было на месте, но как будто потеряло свои объем и вес, и в то же время в нем появилась какая-то новая душевная сила, действующая во всех направлениях беспредельно и без каких-либо помех. Я словно парил над Землей, перелетая от одной планеты к другой, от звезды к звезде, из одной бесконечности в другую, находясь в состоянии непередаваемого блаженства. Это было не блаженство гордости за то, что я тот, кто покорил пространство, но спокойное, полное внутренней гармонии блаженство, в состоянии которого меня все дальше и дальше несла моя всеобъемлющая любовь. Потом как бы после пробуждения я летел еще некоторое время с закрытыми глазами, чтобы медленно приходить в себя и наконец понять, что это был не только сон, а я — всего-навсего бессильный раб времени и пространства.

Вот каковы твои ощущения, когда летишь через пустыню на быстроногом коне или дромадере [42]. Нет никаких помех, ничто не мешает, лишь земля, уходящая назад и служащая больше опорой, чем каким-то препятствием, все время с тобой. Глаз не останавливается на дороге, он видит только горизонт, который ведет себя, как видимая, но не ощущаемая вечность. Посмотришь вверх, где между блистающими небесными светилами зажигается все больше и больше новых сверкающих звезд, пока взгляд перестает вовсе различать их по отдельности. А когда зрительный нерв устанет от этой изначальности и беспредельности и поднятые от восхищения веки наконец опустятся, то оказываешься в своей собственной внутренней бесконечности, и явятся к тебе удивительные мысли и идеи: возникнут предчувствия, не объяснимые словами, проносятся перед мысленным взором ощущения, которые в отдельности воспринять невозможно, поскольку они создают бесконечные, единые волны, с которыми вместе паришь все дальше и дальше, все глубже и глубже в изумительные, счастливые мечты о неуловимой, но вездесущей любви, о которой человек, несмотря на обилие слов всех сущих языков и говоров, может сказать, только бессильно запинаясь… Бог… Бог… Бог!..

Кто бы мог дать мне волшебное перо, из которого можно извлечь самые точные и выразительные слова для описания проникающих в человеческую душу впечатлений от предпринятой нами ночной поездки по пустыне. От сверкающих звезд небосвода к душе и сознанию нисходит одобрение: да, ты избрал единственно правильную долю, и ее у тебя никому не отобрать! Однако утерявший своего Бога едет только через пески и пески и опять по пескам; он не замечает ничего, кроме песка; он слышит часами его шуршание под копытами своей лошади, и перед ним все вновь и вновь расстилается печальная пустынная глушь, в которой нет ничего, кроме песка. Вот так же точно и в пустой глубине его существа царствует суровая пустыня, безнадежный, мертвый песок, не дающий прорасти ни стебельку, ни корешку жизни. Такому несчастному ничего не остается делать, ничего другого, кроме как молиться Богу.

Неужели это правда? И ему остается только молиться?

Я не заметил, что давно уже скачу впереди своего отряда, опустив поводья и тихо, безмолвно обращаясь в молитвах к Богу. Внезапно голос Олд Уоббла вернул меня к реальности:

— Сэр, что с вами? Неужели вы молитесь?

Слова его прозвучали иронично, и я не ответил на этот вызов.

— Возьмите поводья! — продолжал он. — Если при таком галопе ваша лошадь остановится, вы рискуете сломать себе шею!

У меня появилось такое чувство, как будто после долгой жажды у меня вырывают только что полученную чашу с водой, чтобы налить туда горчайшего сока алоэ.

— Что вам до моей шеи! — ответил я сердито.

— Вообще-то ничего, это верно; но, поскольку мы все здесь зависим друг от друга, мне совсем не безразлично, что вы в любое мгновение можете сломать себе шею.

— Не беспокойтесь обо мне; я ее не сломаю!

— Это вполне могло случиться. При таком лихом и быстром галопе поводья обычно не кладут на шею лошади!

— Уж не хотите ли вы поучить меня верховой езде?

— Нисколько, я знаю, что вы не нуждаетесь в учителе. Но я никогда еще не видел, что всадник скачет, сложив руки, как будто под ним не конь, а стул, на котором молятся или жалуются. Вот что было с вами, мистер Шеттерхэнд.

— Стул, на котором молятся или жалуются? Как вы пришли к такому обобщению?

— Таково мое мнение, сэр.

— Так, значит, молитва и жалоба для вас одно и то же?

— Да!

— Послушайте, шутка не слишком вам удалась.

— Шутка? Что вы, я серьезно говорю.

— Не может быть! Разве найдется на свете человек, который не может не отличить молитву от жалобы и причитания?

— Я — такой человек!

Тогда я резко повернулся к нему и спросил:

— А вы что, часто и подолгу молитесь?

— Нет.

— Ну хотя бы иногда вы делали это?

— Тоже нет.

— Вообще никогда?

— Никогда! — И он с гордостью кивнул головой.

— О Боже, не верю!

— Мне все равно, верите вы или нет, но я еще никогда не молился.

— Но в молодости, когда были ребенком?

— Тоже нет.

— Разве у вас не было отца, который рассказывал вам о Боге?

— Нет.

— И матери не было, которая складывала бы вам руки для молитвы?

— Не было.

— Сестры тоже не было, которая бы научила вас хотя бы коротенькой детской молитве?

— Не было.

— Очень печально, бесконечно горько! На Божьей земле, оказывается, есть человек, который прожил более девяноста лет и за столь долгое время ни одного разу не помолился! Тысячи людей могли бы меня уверять в этом, но я бы никогда им не поверил. Нет, я не могу в это поверить, сэр.

— Ну, если я вам говорю об этом, можете не сомневаться в верности моих слов.

— Я не могу не сомневаться!

— Но я-то, как видите, спокоен. Не понимаю, зачем вам так волноваться из-за того, что по существу, не имеет никакого значения?

— Не имеет значения? Неужели для вас это действительно так, мистер Каттер?

— Абсолютно!

— Ужасно!

— Хау! Не думал я, что вы такой святоша!

— Святоша? Я вовсе не святоша, если вы имеете в виду то, что под этим словом понимают неверующие.

— Я подразумеваю как раз то самое. А разве я неверующий? Хм!

— Именно. Вы ведь считаете себя независимым от воли Бога!

— Послушайте, не сердитесь так, мистер Шеттерхэнд! Я же джентльмен. И я всегда делаю то, что считаю правильным, а кроме того, не хочу, чтобы меня считали безбожником!

— Но мне так кажется!

— Значит, вы действительно не шутите?

— Нет. Вы всегда делали только то, что сами считали правильным. Значит, вы всегда были своим собственным законодателем и судьей. А разве нет таких законов, которые стояли бы над вашим своеволием?

— Хм! Пожалуй, законы Соединенных Штатов, по которым я живу.

— И больше никаких?

— Нет.

— А разве нет этических, религиозных, божеских законов?

— Для меня нет. Я родился — это факт. И таким, какой я есть, — это второй факт. Другим я быть не могу — это третий факт. Значит, я совершенно не виноват в том, каков я есть и что я делаю, — это главный факт. Все прочее — вздор и нелепость.

— Послушайте, мистер Каттер, ваша логика хромает на обе ноги!

— Пусть она хромает, сэр! Я вошел в жизнь, не спросив разрешения, и, черт меня возьми, если я с этого света стал бы спрашивать у кого-нибудь на это разрешения! Мне для этого не нужны ни религия, ни Бог.

При этих его словах у меня возникло такое чувство, как будто кто-то водит по моей спине куском льда. За несколько минут до этого я думал о путешествии через пустыню неверующего человека, и вот теперь вижу это наяву! Этот старик, стоящий, быть может, в двух шагах от своей могилы, богохульствует, как молодой вертопрах.

— Так вы, значит, не верите в Бога? — спросил я его почти дрожащим голосом.

— Нет.

— В Спасителя?

— Нет.

— В загробную жизнь?

— Нет.

— В высшее счастье, в проклятие, которое вечно?

— Не приходит на ум! Чем мне может помочь такая вера?

Что мне было делать, слушая эти слова: печалиться или возмущаться? Я не знал, но вдруг какая-то сверхъестественная сила заставила меня прямо с моей лошади положить ему на плечо руку и сказать:

— Послушайте, мистер Каттер, я должен выразить вам свое сочувствие, которое проявляю я по отношению далеко не к каждому человеку; мне страшно за вас! Однако я попробую вам доказать, что вы находитесь на ложном пути.

— Что это значит? Неужели вы хотите меня учить?

— Да.

— Тому, что вы называете религией?

— Именно.

— Спасибо, большое спасибо! Увольте! Даже одна попытка этого меня оскорбляет. Вы же только что слышали, что и как я думаю. С такими словами а, тем более, поучениями ко мне лучше не обращаться, потому что я слишком стар и достаточно умен для этого. Я привел вам несколько фактов. Красноречие на меня не действует. Единственным доказательством для меня является факт, и больше ничего.

— Вам претит даже беседа о религии?

— Ну, почему же, побеседовать я не против.

— Но разве вы можете иметь какое-либо суждение о…

— Вот только не надо никаких рассуждений, приведите мне какой-нибудь факт! — перебил он меня.

— Послушайте меня только несколько минут, мистер Каттер! Я уверен, что вы мои слова…

— Никаких слов не надо! Только одни факты! — перебил он меня опять.

— Я не буду многословен, я только задам вам один вопрос, который…

— Бессмысленно! Вопрос — не факт!

Ну тут я уже вышел из себя; резко остановив своего вороного, я вцепился в поводья лошади своего собеседника с такой силой, что он тоже вынужден был остановиться и дал волю своему гневу, уже полностью потеряв самообладание.

— Факт, факт и только факт! Вы уже представили мне несколько фактов и чуть не лопнули от гордости за свою фальшивую логику, с которой вы их связали. Вы сказали, что вам не нужно ни Бога, ни веры; а я вам говорю и прошу вас мои слова хорошо запомнить: вам будет тяжело, как говорит Святое писание, противиться искушению, и я предвижу, что Господь Бог как-нибудь предъявит вам факт, о который вы разобьетесь, как узкое каноэ о скалы, когда уже ничего, кроме молитвы, для спасения не останется. Но будет ли тогда тот, в которого вы не верите и к которому никогда не обращали свои молитвы, к вам милосердным и благосклонным!

Только теперь я с испугом ощутил, как резонировали звуки моего голоса в этом пустынном месте. Здесь, в этой бесконечной равнине, не было эха; но мне казалось, что оно с оглушительной силой возвращало мои слова к нам, настолько я был возбужден от досады. А он, коротко усмехнувшись, ответил:

— У вас необычайные способности пастыря, пасущего своих овечек, сэр. Но я прошу вас не принимать меня за овцу! Олд Уоббл никогда не станет кротким ягненком, this is clear!

Как часто до сих нор это «this is clear» казалось мне просто забавной присказкой, теперь же оно настолько раздражало меня, что даже сам Олд Уоббл стал мне несимпатичен. Я холодно произнес:

— Дело не в том, ягненок вы или волчонок, но я не хотел бы, чтобы в какое-то мгновение вы увидела себя совсем пропащим и беспомощным и на коленях стали просить меня быть вашим пастырем!

— И тогда вы будете выслушивать мои молитвы а поведете меня на зеленый лужок, мой набожный сэр?

— Да, буду, даже если за это надо будет отдать свою жизнь. А теперь закончим этот бессмысленный разговор, поскачем дальше!

Олд Шурхэнд, а за ним и апачи тоже остановились. Мы пустили своих лошадей вскачь, Олд Уоббл держался позади меня, а Олд Шурхэнд молча скакал на своем обычном месте возле меня.

Я был глубоко, глубоко… как бы назвать это? Расстроен? Нет, честное слово, нет. Я был обескуражен и опечален, как никогда прежде, я испытывал бесконечное сочувствие к старику, несмотря на насмешки и иронию, которыми он меня наградил. Ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры! Никаких добрых советов он никогда не получал, ни одного раза не молился! И это был знаменитый король ковбоев! Моя угроза совершенно случайно сорвалась с языка; хотя именно так, а не иначе я и должен был сказать. Неужели я был орудием какой-то высшей силы? Когда позже эта угроза исполнилась почти буквально, мне показалось, что это я накликал страшную гибель старика. И чувство вины за это еще долго не покидало меня.

Итак, Олд Шурхэнд скакал бок о бок со мной, не произнося ни слова. Он все слышал и, я думаю, имел свое мнение относительно случившегося. Но в конце концов он прервал свое молчание, задав мне вопрос:

— Можно вас побеспокоить, сэр? Я вижу, вы глубоко задумались.

— Буду признателен, если вы отвлечете меня от моих мыслей.

— Вы знаете, наверное, что о вас много говорят и при этом всегда подчеркивают, что вы весьма набожны.

— Вы хотите сказать, что меня считают лицемерным ханжой?

— Нет, это совсем не так.

— Ну и что, здорово потешаются люди над этой так называемой набожностью?

— Нет, потому что свои взгляды на религию вы подтверждаете своими поступками. И это очень импонирует многим и лично мне тоже. Я нахожу вас именно таким Ведь вы со мной не обменялись еще ни одним словом о религии.

— Так в этом, наверное, просто нет нужды!

— Вряд ли в этом дело.

— Почему вы так думаете?

— Потому что… хм! Скажите, сэр, ваша жизнь вам нравится? Я имею в виду вашу духовную жизнь. Всегда ли она спокойно и ровно идет? Вы, вероятно, в детстве слышали, что есть Бог, и поверили в него; эта вера никогда не нарушалась и живет в вашем сердце, как красивая детская сказка. Я так думаю и, мне кажется, не ошибаюсь.

— Ошибаетесь.

— Неужели?

— Да, вы ошибаетесь. Ведь не бывает победы, если не было борьбы. Моя внутренняя жизнь полна событиями не меньше, чем внешняя, видимая всем. Течение жизни души не всегда проходит ровно между определенными берегами; в нем бывают свои штормы и волнения, свои подводные рифы и мели, засухи и половодья.

— Так вам, значит, тоже пришлось бороться?

— Да, и часто с напряжением всех своих сил! Но в этой борьбе я всегда обретал какую-то священную уверенность в своей правоте и убежденность. Очень много людей идут по жизни, не стремясь к ясности; есть Бог или нет, им все равно; подобное поведение ввергает меня в отчаяние. Единственной и высшей целью моего существования стало познание. Мне повезло: у меня были глубоко верующие родители. Меня нежно любила моя бабушка, умершая в возрасте девяноста шести лет; она жила в Боге, привела и меня к нему и крепко при нем держала. Детская вера, полная любви и доверия — вообще нечто совершенно особенное и необыкновенное. Я, когда был еще ребенком, каждое утро и вечер, да и много раз в течение дня приносил любимому Богу свои маленькие просьбы и мечты. Я вспоминаю, что однажды у сестренки сильно болел зуб и ничто ей не помогало; и я, сопереживая ей, сказал: «Паулиночка, я сейчас пойду в спальню и попрошу у Бога, чтобы он помог, и все пройдет!» Вы можете смеяться надо мной, сэр, но боль действительно прошла!

— И не подумаю! Только тот, кто враг самому себе, может над этим смеяться!

— Я бы мог вам многое рассказать про удивительные желания и просьбы, которые я обращал к Богу в детстве; у него, наверное, есть ангелы, которым он может поручить выполнение таких просьб. Позже, уже школьником, я об этом часто задумывался. Но вот в школе появился неверующий учитель, возведший свое неверие в принцип. Я в то время изучал древневрейский, арамейский, древнегреческий, чтобы читать Священное писание в оригинале. Моя детская вера растворилась, сомнения появились, как только началось ученое буквоедство; неверие росло день ото дня, из ночи в ночь, потому что я посвящал свои ночи фривольным похождениям, надеясь обрести истину только с помощью своего собственного разумения. Какая самоуверенность! Однако Бог был милосерден ко мне и мою самоуверенность путем учения привел к пониманию того, что вера, вошедшая в сердце с детства, — истинна. Мои путешествия помогли мне узнать все разновидности форм религии. Я постигал не только христианство, считающееся выше всех вероучений; я штудировал Коран, веды, Заратустру и Конфуция. Эти учения, однако, не поколебали моей веры, как ранее это сделали труды наших «великих философов», которые еще и сейчас «украшают» мою библиотеку. Я их очень берегу, хотя в руки никогда не беру. Таким образом, моя детская вера подвергалась многим испытаниям; и она выдержала их все, оставшись нерушимой в моем сердце.

— Надеетесь оставаться ей верным и дальше?

— До самой смерти и после нее!

Тон, в котором он вел разговор, говорил о том, что эти мысли волнуют его очень глубоко и серьезно. Мне показалось, что знаменитый охотник в глубине души охотится… за истиной в высшем ее значении. Тут он протянул мне руку и предложил:

— Дайте мне вашу руку, сэр, и обещайте мне вашим вечным блаженством и памятью вашей старой бабушки, которая дорога вам поныне, отвечать мне так, как вы на самом деле думаете!

— Вот моя рука; я обещаю вам это. Излишне было при этом упоминание о моем вечном блаженстве и старой, любимой бабушке, которую я надеюсь когда-нибудь вновь увидеть.

— Скажите, есть… существует… есть ли Бог?

Он произнес эти несколько слов с большими интервалами, подчеркивая интонацией значение каждого. Да, это было для него очень важно, действительно важно. Он видимо, искренне боролся с собственными сомнениями, но еще не сумел достичь окончательной победы в этой борьбе.

— Да, — ответил я с той же интонацией.

— Вы верите, что увидите опять свою бабашку, и, значит, считаете, что есть жизнь после смерти?

— Да!

— Докажите!

— Я докажу вам, но прежде я предоставлю слово двум корифеям, компетенция которых вне всяких сомнений.

— Кто же они?

— Один очень, очень высокостоящий, а второй самый обыкновенный человек.

— Но кто же они?

— Сам Бог и я.

Он опустил голову и долго молчал.

— Вас что, как-то задело упоминание о высшем существе наряду с обычным смертным, который едет бок о бок с вами? — спросил я наконец, потому что он продолжал молчать.

— Нет, я понимаю, почему вы так сказали. Значит, Бог есть?

— Да. И он говорит нам: кто держит глаза и уши свои открытыми, тот поймет то, что я теперь говорю.

— А вы?

— Это голос моего сердца.

— Вы говорите это так спокойно и просто, а в то же время голос ваш звучит как музыка… Ах, если бы Бог помог и моему сердцу так же заговорить!

— Молите об этом Бога, и он отзовется!

— Раньше он был как-то ближе и живее для меня; а потом он умер в моей душе!

Это прозвучало очень грустно.

— Вы когда-то тоже были верующим, мистер Шурхэнд?

— Да.

— А потом утеряли веру?

— Полностью. Но кто сможет мне ее вернуть?!

— Кто-нибудь, кто считает сердечные порывы такими же целительными, как источник ключевой целебной воды, и тот, кто скажет: «Я — дорога, истина и жизнь!» Вы жаждете и ищете эту истину, сэр; ни размышления, ни учение не помогут вам; однако не теряйте надежды, однажды она совсем неожиданно, но обязательно войдет в вашу душу, как однажды в одной южной стране небесная звезда показала путь в Вифлеем [43]. Ваш Вифлеем находится совсем недалеко отсюда, во всяком случае, я на это надеюсь!

Он протянул мне опять руку и попросил:

— Помогите мне в этом, мистер Шеттерхэнд!

— Я слишком слаб для этого; истинную помощь может дать только Бог. Какие-то темные силы отобрали у вас то высокое и святое, что есть у каждого человека.

— Да, в моей жизни были события, которые лишили меня всего, даже веры. Бог, который и есть любовь, добро, справедливость, не мог сделать этого; это произошло, вероятно, не по его воле.

— Это ложное заключение.

— Нет!

— Однако! Вы говорите только о добре, любви и справедливости. Я не знаю, что произошло, и не хочу об этом спрашивать; однако скажите мне только, мистер Шурхэнд: вы, случайно, не мните себя Богом?

— Нет.

— Но мне показалось, что вы так думаете!

— Почему же?

— Потому что вы, по-моему, пытаетесь спорить с Богом и поправлять его; такое могут делать только равные ему.

— Уфф! — произнес он еле слышно. Похоже, моя логика убеждала его.

— Да, — продолжил я, — я обвиняю вас в грехе гордыни, Господа Бога вы подвели под свой суд, вы, всего лишь горсточка праха! Подумайте только: какая-то букашка смеет тащить в свою жалкую норку орла из поднебесья, чтобы судить его! Это сравнение еще слабо показывает дистанцию между Богом и вами. Вы беретесь критиковать книги Священного писания, а пытались ли вы когда-нибудь постичь их смысл? Разве вы не можете по вашей воле превращать в благо то, что вас удручает? Разве не мог Он то происшествие, которое вашим слабым, близоруким глазам показалось несчастьем, привести к такому концу, при котором вы превратились бы в прах? Может ли ребенок, получив порку от своего отца, сказать: «Ну-ка иди сюда и оправдайся теперь передо мной»?

— Я… не заслужил… это наказание, — отвечал он нерешительно, как будто не договаривая что-то.

— Не заслужили! Разве вы можете об этом судить? Разве миллионы людей не страдали во много раз больше, чем вы? Неужели вы думаете, что мои небеса были всегда чистыми? Что значит «не заслужил»? Я. родился больным и слабым ребенком, до шести лет падал на пол, если меня не держали за руку, не говоря уж о том, чтобы ходить или бегать. Разве я это заслужил? Посмотрите на Олд Шеттерхэнда! Можно ли в нем узнать того ребенка? Разве я — не живой пример действия той истины, которую вы отвергаете? Я был трижды слеп, и трижды меня оперировали. Разве я это заслужил? А кто, кроме Виннету, может похвалиться более зоркими глазами, чем у Олд Шеттерхэнда? Я никогда не ворчал и не брюзжал, как вы, уповая на моего Господа Бога, и как он, все сделал основательно. Будучи бедным школьником, а потом студентом, имел неделями только хлеб и соль, у меня не было ни единого близкого человека, который мог бы мне помочь, а чувство собственного достоинства не позволяло мне попрошайничать. Я подрабатывал частными уроками, в то время как другие студенты транжирили деньги своих родителей, не думая о своем будущем. Иногда зимой я заканчивал свои занятия при лунном свете, держа свою книгу поближе к чердачному окну моей каморки, потому что у меня не было денег даже на освещение. Разве я это заслужил? И однако я никому никогда не был должен ни одного пфеннига, и было у меня только два кредитора — это Бог, который одарил меня способностью к учебе и совершенствованию, и я сам, ставивший перед собой строгие и серьезные задачи и требования и не проводивший ни одного часа своей жизни впустую без того, чтобы не мочь сказать самому себе, что время использовано с пользой, приносящей свои плоды. Бог был добр со мной, но я никогда не имел более строгого наставника, чем я сам. И потом, позже, в течение многих лет моих путешествий, я часто попадал в такие положения, что вполне мог задать судьбе все тот же сакраментальный вопрос: разве я это заслужил? Однако почти всегда все испытания и переделки заканчивались счастливо для меня, и я мог сказать: «Нет, я этого не заслужил!»

Я сделал небольшую паузу. Олд Шурхэнд смотрел куда-то в пространство перед собой и не произносил ни слова. И я с воодушевлением продолжал:

— Вы удивляетесь, должно быть, что я говорю с таким жаром; но если я с кем-нибудь говорю о таких понятиях, как «заслужил» и «не заслужил», и слышу ворчанье на свою судьбу, это вынуждает меня спросить его, что он о себе думает, сказать, что я сам о нем думаю: я не получал от Бога никаких особых прав и привилегий, только долг и обязанности, но я благодарен ему за то, что он меня сотворил, чтобы в этой земной жизни готовить себя к высшей.

— Я тоже! — выдохнул он. — Вы пришли к победе над собой в борьбе с превратностями судьбы и поэтому окрепли внутренне. Мне, однако, никогда не удавалось их преодолеть; и я потерял свой внутренний, удерживающий человека якорь, лишился родины и потому не нахожу себе покоя.

— Покой вы найдете там, где будете его искать; священник Августин в Тагасте мог бы вам указать на это место, он говорит: сердце у людей до тех пор не находит покоя, пока не обретет Бога! И еще о Спасителе хорошо говорит один прекрасный псалом:

Как мне хорошо, о, друг дорогой, В любви к тебе обретать покой! Уходит грусть, только счастья свет Меня озаряет, как твой завет!

Только в Боге вы обретете покой. И если старый грешник Олд Уоббл говорил только что, что он не нуждается ни в том, ни в другом до самой смерти, то я надеюсь, что для вас он не может быть образцом духовного поведения, а только пугающим примером безбожия!

— Не беспокойтесь, мистер Шеттерхэнд! Я не предам Бога, но я его потерял и стремлюсь обрести вновь.

— Он выйдет к вам навстречу, я убежден.

— Я всем сердцем надеюсь на это. Ну, а теперь оставим эту тему, пожалуй, для меня будет уже сказанного и так много для одного раза. Вы были со мной довольно строги, когда я рассказал о своих сомнениях; но я вам только благодарен за это. Я чувствую желание поцеловать вам руку, потому что вот уже почти четверть часа, как ощущаю тепло в своем сердце, и мне начинает казаться, что то, на что я надеюсь, исполнится. Вы засветили тот огонек, который забрезжил для меня вдали; но сейчас я чувствую, что он больше не погаснет: я чувствую, как ко мне приходит уверенность, что он будет ко мне все ближе и ближе!

Эти слова меня очень порадовали. Как же мне действительно не быть счастливым, если чья-то душа благодаря моим советам выходит на правильный путь? Тем более душа такого человека, как Олд Шурхэнд! Вероятно, существовали в его жизни очень серьезные причины, разрушившие его веру. Он о них ничего не говорит, сохраняя это в тайне, но я думаю, что это не было все-таки выражением недоверия мне; он, вероятно, просто не хотел касаться своей душевной раны, которая до сих пор продолжает кровоточить. И все же он сделал попытку рассказать об этом. И я был очень доволен, что, не зная ни о чем таком, а только догадываясь, я смог облегчить его сердце и вывести на путь, который он, видимо, долго искал.

Вокруг нас все было спокойно. Незадолго до рассвета мы остановились, чтобы дать лошадям отдохнуть, а перед полуднем увидели слева от нас первый кол и пустились по следу Виннету и его апачей, с которыми уже наверняка повстречался Кровавый Лис. Примерно через километр от этого места попался и второй кол, следуя по ним, мы очень скоро достигли цели своего путешествия.

Это место, как уже говорилось, апачи называли Гутеснонтинкай, а команчи Сукс-малестави, то есть Сто деревьев, и лежало у края пустыни и представляло собой вот что: граница между Льяно и зеленой долиной, простирающейся на запад, не проходит по прямой линии; она была создана самой природой, но нередко почти незаметной, и образовывала цепь непрерывных больших и малых изгибов, в одном из которых и располагались Сто деревьев. Это место в плане напоминало подкову, довольно высокое ребро которой переходило в постепенно снижающийся склон. В глубине подковы виднелся ручей, стекающий в небольшой водоем примерно двадцати футов диаметром, из которого вода вытекала в восточном направлении в пески пустыни. Здесь вся местность была покрыта сочной травой, которой наши лошади отдали должное. Эта подкова как бы несколько возвышалась над окружающей местностью, благодаря тому, что весь склон до самого верха зарос довольно густым кустарником, из которого почти по всей площади торчали тонкие жердины молодых деревьев. Они-то и были использованы отрядом Большого Шибы в качестве кольев для обозначения дороги в оазис Льяно для следующих за ними команчей. Было очень хорошо заметно, где они срубали деревья; кругом были разбросаны срезанные ножами ветки и сучья.

Мы спешились у источника, чтобы сначала напиться самим, а потом напоить и своих лошадей; после водопоя, пустив лошадей попастись, расположились у воды; я послал нескольких апачей на высотку подковы для наблюдения, чтобы нас не застало врасплох приближение Вупа-Умуги.

К сожалению, в этом благословенном уголке мы не могли оставаться слишком долго. Мы еще раз напоили лошадей, вскочили в седла, чтобы проехать к тому месту, где намеревались провести ночь.

Нам надо было проскакать примерно две мили на север от Ста деревьев, там, в центре равнины, была впадина наподобие Долины песков, в которой мы когда-то захватили Большого Шибу с его людьми.

Здесь был сплошной песок, ни единой травинки, и только поэтому команчам никак не могло прийти в голову, что кому-то захотелось бы провести тут всю ночь, а может быть, и больше времени. Кроме того, эта впадина была надежным укрытием еще и потому, что враг, подойдя лишь к самому ее краю, мог заметить нас. А вообще-то у нас не было никаких оснований предполагать, что кто-нибудь из команчей захочет сюда подъехать. Забравшись в низину, мы стреножили лошадей и улеглись на белый теплый песок, выставив, естественно, часового наверху, чтобы вовремя заметить Вупа-Умуги с его отрядом.

Как я ранее узнал от Большого Шибы, краснокожих можно было ожидать сегодня вечером. Мне очень хотелось, чтобы они не опоздали, поскольку пребывание в нашем, лишенном воды, песчаном лагере никак нельзя было назвать приятным.

К счастью, это мое пожелание исполнилось еще раньше, чем я думал. Солнце еще далеко не достигло горизонта, когда часовой сверху прокричал:

— Уфф! Команчи на подходе!

Я захватил свою подзорную трубу и взобрался вместе с Олд Шурхэндом наверх. Несмотря на большое расстояние, с которого нас заметить было невозможно, мы проводили свои наблюдения только лежа. Да, они подходили и чувствовали себя, судя по их движениям, очень уверенно. Скакали они не своим обычным строем, так называемым гусиным маршем, особенно когда они находятся на тропе войны, а совершенно свободно, поодиночке и группами, как кому хотелось.

— Они совершенно точно знают, что путь свободен, и полностью уверены, что перед ними ни одной вражеской души нет. Они даже дозора не послали вперед, — сказал Олд Шурхэнд. — Это с их стороны очень неосторожно.

— Я тоже так думаю, — заметил я. — Я бы на месте Вупа-Умуги выслал вперед лазутчиков, чтобы как следует разведать Сто деревьев и их окрестности.

— Хорошо, что он этого не сделал, разведчики, возможно, обнаружили бы наши следы.

— Конечно! Я тоже изменил своей обычной осторожности, иначе мы бы прямо сюда не поехали.

— Отсюда, правда, не очень хорошо видно, но мне кажется, что они едут прямо к Ста деревьям. Им совсем немного надо отклониться от северного направления, чтобы обнаружить нас здесь.

— Этого они точно не будут делать!

— Но это все же возможно.

— Вряд ли!

— Вы думаете, что след Большого Шибы еще не пропал и они следуют по нему?

— Нет. Они уже на горизонте, наверное, уже заметили кустарники. И даже, если это не совсем то, что им надо, они доверились своим лошадям, которые влажный воздух Ста деревьев чуют издалека и наверняка приведут их туда.

Краснокожие всадники, казавшиеся издалека не больше собаки, двигались совершенно точно на восток и становились все меньше и меньше, пока совсем не исчезли из поля нашего зрения.

Теперь перед нами встал очень важный вопрос: обнаружат ли они наши следы? Они их в любом случае заметят, но обратят ли на них внимание? Я предположил, что наши следы они могут принять за следы Большого Шибы; как раз поэтому мы сменили свои сапоги на индейские мокасины.

Если же у них возникнет подозрение на наш счет, то они обязательно прискачут сюда. Поэтому мы напряженно всматривались в южную сторону, откуда они в этом случае должны бы были появиться; но прошел час и еще какое-то время, а никого не были видно. Мы успокоились, только когда солнце начало свой спуск за горизонт и наступили короткие сумерки. С края впадины мы сошли к своим спутникам, где Олд Уоббл встретил нас словами:

— Итак, они здесь. Можно было бы сыграть с ними неплохую шутку: напасть на них ночью и всех перестрелять.

— И это вы называете шуткой?

— Почему бы и нет? Вы что, огорчаетесь, когда уничтожаете своих врагов?

— Нет, но тем не менее я не считаю шуткой уничтожение полутора сотен человек. Мы им позволим, как было договорено, спокойно следовать дальше, а позже окружим их. Все обойдется без кровопролития, и они будут в наших руках.

— Но если они не сделают этого завтра рано утром, то нам придется сидеть здесь целый день. А откуда у вас, позвольте узнать, возьмется вода для нас самих и лошадей?

— Они не задержатся. Им совсем не захочется терять целый день. И даже если им безразлично, теряют они время или нет, они должны уже рано утром уйти из Ста деревьев, чтобы оставить место для белых военных.

— Если те здесь появятся?..

— Это мы очень скоро узнаем.

— От кого?

— От команчей.

— Вы что, хотите подслушать их разговор?

— Да.

— Прекрасно! Я иду с вами!

— Но этого не требуется!

— Даже если не требуется, я все же пойду!

— Но в нашем положении следует делать лишь необходимое. Иначе может сложиться скверная для нас ситуация.

— А разве не опасно подслушивать?

— При определенных условиях большой опасности не будет.

— Наверное, все-таки лучше кого-нибудь взять с собой, чтобы вам помочь?

— Помочь? Хм. Вы хотите мне чем-то помочь?

— Да.

— Спасибо! Я рассчитываю более на себя, чем на вас, мистер Каттер.

— Так вы, значит, действительно хотите идти один?

— Нет. Меня будет сопровождать мистер Шурхэнд.

— А почему не я?

— Потому что я так хочу. На этом закончим разговор.

— Значит, вы ему доверяете больше, чем мне?

— Это в данном случае не имеет никакого значения, я беру с собой его, а вы останетесь здесь!

Я внимательно взглянул на него. Он был в ярости. Однако огромным усилием воли он сдержался.

Я предположил, что команчи отправятся дальше рано утром, сегодня вечером, вероятнее всего, они будут отдыхать. Значит, мне надо было поспешить, если я хочу что-нибудь от них услышать. Поэтому, когда совсем стемнело, мы с Шурхэндом двинулись в путь. Позднее, когда взойдет луна, будет труднее остаться незамеченными.

Мы шли по собственным следам и, подойдя к «Ста деревьям», прежде всего свернули на высотку подковообразного изгиба, чтобы оттуда как следует всмотреться в то, что делается вокруг, и узнать, не выставлены ли часовые. Прошло довольно много времени, пока мы не обошли весь полукруг подковы, не встретив ни единого команча. Вупа-Умуги здесь постов, наверное, не поставил; значит, он очень уверен в себе.

Внизу, у воды, горели многочисленные маленькие костры, поддерживаемые срезанными сучьями и ветками, которые мы заметили раньше. Возле озерца сидел, видимо, сам вождь со своими ближайшими советниками, остальные расположились по обе стороны ручья. Лошадей мы не заметили; было еще слишком темно. Вероятно, ниже, в сторону к Льяно, были выставлены часовые, этого мы не могли видеть, но нам это было безразлично: на ту сторону мы не собирались.

Нашей задачей было подкрасться как можно ближе к вождю, чтобы, если удастся, подслушать его разговоры. Мы спустились в заросли и потихоньку стали красться вниз по склону. Это было не очень легко; из-под наших ног каждое мгновение мог выскочить камешек или комок земли и покатиться вниз, выдав наше присутствие. Индейцы сидели внизу так тихо, что даже этот незначительный шорох обязательно был бы услышан. Поэтому я останавливался на каждом шагу, осторожно ставя ногу при следующем шаге. Мы крались очень медленно. Пока спустились вниз, прошел, наверное, целый час. Наконец мы оказались у водоема, лежа за густым кустарником, росшим у самой воды, так что могли бы хорошо слышать расположившихся рядом краснокожих… если, конечно, они вообще заговорят.

А они молчали. Сидели совсем тихо и неподвижно и глядели на тлеющие угли маленького костра, на котором жарилось мясо, судя по доносящемуся до нас запаху. Мы прождали целых полчаса; было по-прежнему тихо, можно было подумать, что мы наблюдаем за бутафорскими фигурами, ни один индеец даже не двинул рукой, чтобы подложить веток в костер. Еле ощутимое прикосновение Олд Шурхэнда беззвучно сказало мне о возможной безуспешности нашей вылазки, как вдруг где-то в стороне от индейского лагеря раздался крик, за которым последовало еще несколько возгласов. Там, значит, стояли дозорные, которые заметили, видимо, что-то очень необычное, потому что крики продолжались и становились такими настойчивыми, что всполошили весь лагерь. Вупа-Умуги и сидевшие рядом с ним вскочили. Крики раздавались все чаще и звучали все громче. Впечатление было такое, что началась охота на кого-то.

— Что бы это могло быть? — спросил меня тихо Олд Шурхэнд.

— Похоже, они преследуют какого-то человека, — прошептал я в ответ.

— Да, кого-то ловят; я не ошибаюсь, это слышно по возгласам. Кто бы это мог быть? Может?..

— Что вы хотели сказать? — спросил я.

— Ничего, сэр. Это было бы действительно слишком глупо с его стороны!

— С чьей?

— С… но нет это невозможно!

— Это возможно. Я знаю, о ком вы думаете.

— О ком?

— Об Олд Уоббле.

— Да, он вообще-то любитель появляться там, где его не ждут. И он же очень хотел с нами… Тихо!

Опять прозвучал крик, а слева послышалось:

— Сус така… какой-то человек!

И тут же раздался возглас справа, с другой стороны кустарника:

— Сус кава… лошадь!

Потом все стихло, но ненадолго, где-то рядом шла возня, судя по характерным шорохам. То слева, то справа кто-то или что-то появлялось и исчезало. Кто или что это могло быть?

Чтобы это выяснить, не надо было долго ждать. Наши опасения, к сожалению, подтвердились реальностью. Несколько команчей вели… Олд Уоббла; он был обезоружен и крепко связан ремнями. Через пару минут привели и его лошадь. Он, стало быть, следовал сразу за нами и, увы, верхом. Какая глупость! Что ему такое может прийти в голову, следовало предположить, но я никак не мог подумать, что он предпримет эту операцию, прокрадываясь сюда с лошадью.

Этой выходкой он поставил в опасное положение всех нас. Команчи наверняка могут подумать, что он здесь не один, а с кем-нибудь еще. Собственно говоря, самым правильным для нас было бы немедленное отступление; но можем ли мы это сделать? Не важнее ли остаться здесь, чтобы узнать, что же произойдет дальше? Этот старик был не только беспечным, но еще и очень лукавым, неискренним человеком; оставалось надеяться, что хоть это его качество нам пригодится: может быть, он придумает что-нибудь, благодаря чему подозрения краснокожих развеются.

— Уфф, Олд Уоббл! — воскликнул Вупа-Умуги, когда увидел старика. — Где вы его схватили?

Краснокожий, к которому относился этот вопрос, отвечал:

— Он лежал на брюхе в траве и полз, как койот, собравшийся на охоту. Наши лошади забеспокоились, потому что почуяли его лошадь, которую он привязал недалеко от наших постов.

— Он сопротивлялся?

— Хау! Он пытался бежать, а мы охотились за ним, как за шелудивой собакой; но, когда мы его схватили, он не сопротивлялся.

— Вы видели еще кого-нибудь?

— Нет.

— Тогда идите и поищите следы. Этот старый бледнолицый не мог быть здесь, на окраине Льяно-Эстакадо, один.

Воин ушел, а вождь и его люди по-прежнему были абсолютно спокойны, как будто ничего особенного не случилось. Он угрожающе посмотрел на Олд Уоббла, стоявшего перед ним, вытащил свои нож, воткнул его перед собой в землю и сказал пойманному:

— Это нож допроса. Тебя можно убить, а можно оставить живым. Все в твоих руках. Если скажешь правду, то спасешь себя.

Король ковбоев кинул быстрый взгляд за кустарник; он, вероятно, надеялся увидеть нас, но, к счастью, никто ничего не заметил. Если бы в этих обстоятельствах он не владел собой, то легко бы нас выдал.

— Где твои спутники? — спросил его вождь.

— У меня их нет, — ответил старик.

— Ты один?

— Да.

— Мы их поищем и, я думаю, найдем.

— Вы никого не найдете.

— Если выяснится, что ты врешь, то умрешь страшной смертью.

— Пошли скорее своих воинов!

— Тогда скажи мне, что ты здесь, на краю Льяно-Эстакадо, делаешь? Не станешь же ты утверждать, что пришел сюда на охоту!

— Нет, Олд Уоббл не настолько глуп. И все-таки это действительно так.

— На кого же ты хотел здесь поохотиться? Здесь же нет зверей.

— Нет, есть, и даже, к сожалению, слишком много.

— Какие же это? — засмеялся Вупа-Умуги презрительно.

— Индейцы. Я пришел сюда, чтобы на них охотиться.

Это была просто наглость. Может быть, он надеялся на нас? Ему наверняка казалось, что мы прячемся где-то поблизости и слышим его. И, весьма вероятно, Уоббл считал само собой разумеющимся, что мы его не оставим в трудном положении. Да, старик, как говорится, «влип» и должен сам сообразить, насколько это серьезно; а нам надо прежде всего подумать о самих себе. Глупо было ради его освобождения рисковать своими жизнями и легкомысленно лишиться шансов на исполнение хорошо задуманного плана.

Дерзкие ответы старика озадачили и удивили вождя, который посмотрел на пойманного, мрачно сдвинул брови и угрожающе проговорил:

— Олд Уоббл, остерегайся потревожить мой гнев!

— Зачем угрожать? Ты же хотел, чтобы я говорил правду!

— Да, но ты же не говоришь правду!

— Докажи!

— Собака, как ты можешь, будучи нашим пленником, требовать от меня доказательств! Твои собственные слова тебя изобличают. Ты сказал, что пришел, чтобы охотиться на нас. Может ли один человек охотиться на краснокожих воинов, которых десять раз по пятнадцать?

— Нет.

— Но ты же утверждаешь, что ты здесь один!

— Это тоже правда; я же здесь только как разведчик; другие придут следом. И я предупреждаю вас! Если вы мне что-нибудь сделаете, они вам отомстят за меня.

— Хау! Кто эти люди, на которых ты рассчитываешь?

— Они наступают вам на пятки, но я все же открою вам немного глаза. Ваше сопротивление им будет бессмысленно.

И он постарался придать своему морщинистому лицу выражение триумфатора, а потом продолжил:

— Ты знаешь вождя Нале Масиуфа?

— Конечно, знаю.

— Он решился напасть на белых всадников, но потерпел поражение.

— Уфф! — только и ответил Вупа-Умуги.

— После этого он был настолько неосторожен, что послал к вам своего гонца. А солдаты обнаружили его следы и последовали за ним.

— Уфф!

— Следы привели солдат к Голубой воде, где на берегу был лагерь, но индейцы его уже оставили; тогда солдаты последовали за вами, а меня послали вперед, чтобы разведать, где вы сегодня сделаете привал. Поэтому, хотя вы меня и поймали, вам придется меня отпустить, потому что они придут следом за мной и всех вас до единого уничтожат!

«Слава Богу!»… — воскликнул я в душе. Это была самая лучшая, единственно возможная отговорка, какую он мог придумать. Только так возможно было отвести их подозрение от нас и убедить в том, что он здесь действительно один. Да, он и вправду чрезвычайно хитер, но это, однако, ни чуточки не уменьшило моего гнева на него.

Вупа-Умуги жестом дал понять, что он ему не верит, и сказал:

— Олд Уоббл слишком рано радуется. Его прозвали «Убийцей индейцев», и все знают, что немало краснокожих воинов пало от его пули или ножа. Мы очень рады, что поймали его, и сделаем все, чтобы он не убежал; он наконец поплатится за все и умрет от страшной боли на столбе пыток, чтобы искупить все те убийства, в которых повинен!

— Говори-говори, но все будет совсем не так, — возразил Каттер тоном превосходства.

— Собака, не будь таким дерзким! — рассердился вождь. — Ты что, действительно хочешь нам сказать что-то новое? Мы давно знаем, что у белых солдат была стычка с Нале Масиуфом. Они победили, но пройдет совсем немного времени, и к нему присоединятся еще сто воинов, за которыми он послал гонца к своим вигвамам.

— Ах, вот оно что! — воскликнул Олд Уоббл, притворяясь изумленным.

— Да, — подтвердил вождь, в свою очередь демонстрируя свое превосходство. — Кроме того, мы точно знаем, что эти белые собаки следуют за нами. Мы сами захотели заманить их и уничтожить.

— Держи карман шире! Ты так говоришь только затем, чтобы нагнать на нас страху, но у тебя это плохо получается.

— Замолчи! То, что я сказал, правда! Они хотели нас истребить, но погибнут они сами, все, до последнего солдата!

— Хау!

— Замолчи! Я говорю тебе, что мы их поставили в безвыходное положение.

— Да, возможно, если мы будем такими дураками, что сами попадемся.

— Ты уже попался; ты уже в ловушке!

— Тем внимательнее и осторожнее будут белые солдаты.

— Они тоже попадутся: у них не будет иного выхода.

— Ох! Напугал!

Недоверие еще больше разозлило вождя, и он добавил:

— Если ты еще раз такое скажешь, я прикажу заткнуть тебе рот. Мы приехали от Голубой воды сюда только потому, чтобы солдаты бросились за нами в погоню. И этот лагерь мы тоже оставим, чтобы завлечь их в пустыню, где все они погибнут в муках.

— Погибнут? Они будут сражаться и победят вас!

— Никакого сражения не будет. Мы заманим их далеко в пески, где нет воды; там они и помрут от жары и жажды, и оружие им не поможет.

— Они и в этом случае сумеют не попасть впросак.

— Нет, им от нас не уйти. Ты думаешь, что у нас нет тайных глаз и ушей? Солдаты в эту ночь остановятся на привал в нескольких часах езды позади нас и через некоторое время днем появятся здесь. Но нас уже здесь не будет, и солдаты опять последуют за нами. А за ними идет Нале Масиуф со своими воинами, которых у него немного больше ста человек. Вот твои белые солдаты и окажутся между ним и нами, между голодом, жаждой и нашими ружьями. И погибнут они в страшных мучениях.

— Дьявольщина! — воскликнул Олд Уоббл, прикинувшись испуганным.

— Да, да, вот когда ты оцепенеешь от ужаса! — рассмеялся, издеваясь, вождь. — Ты должен увидеть, как они погибнут. Однако мне нужно с тобой еще кое о чем поговорить. Где те бледнолицые, которые были с тобой у Голубой воды?

— Бледнолицые? О ком это ты говоришь?

— Об Олд Шеттерхэнде.

— Ах, о нем!

— Да. И еще меня интересует, где Олд Шурхэнд, который увел их от нас, и все прочие.

— Где они, я не знаю.

— Не ври!

— Я не вру. Ну откуда я могу знать, где они?

— Они же были с тобой!

— Да, но только в тот день; потом мы разошлись.

— Я тебе не верю. Ты стараешься от меня скрыть то, что они вместе с белыми солдатами!

— С белыми солдатами? Вряд ли. Олд Шеттерхэнд не тот человек, чтобы лишиться ради этого своей независимости. Или ты думаешь, что он опустится до того, чтобы стать правительственным шпионом?

— Олд Шеттерхэнд гордый, — добавил вождь.

— Дело не только в этом. Он друг как белых, так и краснокожих. Захочет ли он вмешиваться в распри между ними?

— Уфф, это правда.

— И разве у Голубой воды он не заключил с тобой мир?

— И это правда. Но где же он сейчас?

— Он, наверное, едет вниз по Рио-Пекос, чтобы встретиться с Виннету в вигвамах апачей-мескалерос.

— Разве он скачет один?

— Нет, с ним все остальные.

— А что же ты не с ними?

— Потому что я захотел к солдатам, я теперь их разведчик.

— Не может быть, чтобы ты был действительно один. Я не верю. Особенно после твоих слов о том, что ты не захотел быть с ними. Олд Шеттерхэнд где-то рядом!

— Хау, я считал Вупа-Умуги умнее. Разве он не понимает, что, подозревая меня, тем самым обнаруживает свою слабость?

— Ты врешь!

— Я это утверждаю. Разве Олд Шеттерхэнд один не стоит на тропе войны более сотни воинов? А Олд Шурхэнд разве уступает ему в этом? Если бы такие знаменитые воины были с нами, разве я тебе не сказал бы об этом, чтобы напугать тебя и чтобы ты перестал приставать ко мне?

— Уфф! — кивнул вождь головой, соглашаясь.

— Для меня было бы выгодно, если бы я мог тебе угрожать вместе с этими двумя бледнолицыми. Если я этого не делаю, следовательно, их действительно здесь нет.

— Уфф! — прозвучало второй раз в знак согласия.

— Стало быть, если мне хотелось бы соврать, я бы сказал, что они должны сюда прийти, чтобы помочь мне. Если Вупа-Умуги этого не понимает, то, значит, с его головой не все в порядке.

— Далась тебе моя голова, собака! Я теперь знаю, что делать. Начнем с того, что мои воины сейчас обыскивают все вокруг. Может быть, они найдут кого-нибудь из твоих спутников. Но даже если не найдут, дело твое плохо. Не думай, что мы тебя просто расстреляем! Это была бы для убийцы индейцев слишком легкая кара. Мы возьмем тебя с собой, чтобы весь наш народ мог видеть твою гибель и радоваться твоим мучениям. А до этого ты увидишь своими глазами гибель бледнолицых солдат в пустыне, может, тогда поймешь, что я говорил правду. Ну, что ты можешь рассказать?

Последний вопрос относился к краснокожему, подъехавшему верхом на коне и только что спешившемуся. Он отвечал:

— Мы объехали всю округу и все обыскали, но никого не нашли. Значит, этот бледнолицый отважился в одиночку приехать к нам.

— Он заплатит за эту отвагу жизнью. Свяжите ему теперь и ноги, да покрепче, чтобы он не мог и шевельнуться! Пятеро из нас будут его стеречь и ответят своими головами, если он удерет. И еще. Надо поставить часовых и наверху, прямо за нашим лагерем.

Вождь отдал разумный приказ, но весьма запоздалый. Однако нам надо было как можно быстрее ретироваться, не дожидаясь, пока наверху появятся часовые. И мы тут же полезли на уступ, к счастью, теперь это можно было сделать значительно быстрее, чем тогда, когда мы спускались вниз.

Закончив подъем, мы не передохнули даже минуты — надо было как можно быстрее уйти подальше. И только когда лагерь индейцев остался далеко позади, мы снизили темп ходьбы.

— Что вы можете, сэр, сказать обо всем этом? — спросил меня, немного отдышавшись, Олд Шурхэнд.

— Досадно, даже больше, чем досадно! — отозвался я. — Старик опять сыграл с нами шутку, на этот раз очень злую. Но он еще убедится, что гораздо больше он навредит самому себе.

— Да. Похоже, он не умеет делать никаких выводов из того, что с ним случается.

— Очень, очень жаль его! Вообще-то он очень хороший, порядочный парень, и, если бы не эта его привычка действовать очертя голову, с ним было бы спокойно. С ним нужно было быть постоянно начеку, как с каким-нибудь желторотым юнцом. Он человек, которому лучше быть одному, любое общество, в какое он попадет, должно его остерегаться.

— Но он, вероятно, все же очень надеялся на нашу помощь.

— Несомненно. И мы должны вызволить его из беды.

— А получится ли это?

— Должно получиться. Мы же не может его бросить на произвол судьбы.

— Вы что, хотите этой ночью освободить его?

— Ну, это вряд ли возможно.

— Хм! А я подумал, что для вас и это не очень сложно.

— Благодарю за высокую оценку моих способностей! Я сказал о возможности, но не имел в виду самого освобождения. Я думаю, мы должны раньше закончить другие дела. Мы могли бы рискнуть жизнью, я даже уверен, что нам бы удалось освободить его. Но ведь краснокожие тогда узнают, что мы здесь, а этого они ни в коем случае знать не должны. Глупо рисковать выполнением прекрасного, хорошо обдуманного плана из-за одного человека, не понимающего, что он поступает неразумно.

— Разумеется, это было бы глупо.

— Ему, конечно, несладко придется; однако он должен пенять на самого себя, и только на себя, и принять это как заслуженное наказание. Краснокожие хотят взять его с собой; мы этому помешать не сможем. Позже, когда они попадут в ловушку, то будут вынуждены его освободить.

— Если не станут его считать заложником.

— Хау! На это мы, конечно, не пойдем.

— Я никак не пойму, почему такой старый человек решился на подобную выходку.

— Он, к сожалению, не в ладах со здравым смыслом.

— Последовать за нами, чтобы тоже пробраться туда! И с лошадью! Это похоже на сумасшествие!

— Согласен с вами; но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Мы должны быть очень довольны, что при нем оказалась лошадь.

— Почему?

— Потому что команчи наверняка искали следы лошадей, нашли следы его лошади и успокоились, тем более, что следы шли от нас.

— Ну да! А иначе они бы нас обнаружили!

— Конечно. Вождь, безусловно, теперь успокоится и больше никого на розыски посылать не будет.

— Хм! Хотелось бы надеяться!

— Я уверен в этом. Даже если сомнения опять вернутся к нему, у него просто не будет времени на дальнейшие поиски. Мы-то с вами знаем, что кавалерия появится здесь вовремя. И ему придется поскорее уносить отсюда ноги.

— Что же, по крайней мере, мы выполнили обе наши задачи. Когда появился Олд Уоббл, у вождя развязался язык. Следовательно, мы даже должны быть благодарны Каттеру за то, что нам удалось все-таки кое-что подслушать. Мы можем считать это смягчающим обстоятельством для оправдания его поступка.

— Спасибо! Я его уже много раз прощал, хватит. Здесь нет никаких смягчающих обстоятельств. Когда дело идет о свободе и жизни, было бы чистым самоубийством не осуждать подобные выходки. А самое правильное — исключить возможность повторения таких «сюрпризов».

— Но как?

— Надо отделаться от Олд Уоббла. Мне очень не по себе в его обществе. Как только он обретет свободу, может отправляться на все четыре стороны. Сначала он казался мне даже симпатичным человеком, но теперь я так не думаю. Мне надоели его глупости и он сам. Я предпочту иметь дело с каким-нибудь неопытным новичком, который послушно следует советам мудрого, знающего вестмена, хорошо понимая недостаточность своего опыта; а этот старый упрямец, гордый тем, что его когда-то назвали «королем ковбоев», считает ниже своего достоинства подчиняться требованиям другого человека, даже если они абсолютно справедливы. А хороший ковбой — это прежде всего опытный пастух и наездник и еще, может быть, достаточно меткий стрелок, что, вообще-то говоря, больше, значительно больше, относится к отважному вестмену!

Я закусил удила и готов был возражать дальше, если бы мы в это время не подошли к нашему лагерю.

Когда апачи узнали, что Олд Уоббл захвачен команчами, один из старейшин высказал общее мнение:

— Старый бледнолицый уехал, ни о чем никого не спросив. Могли ли мы его задержать?

— Нет, — ответил я. — Он бы вас ни за что не послушался. А почему он сел на лошадь, вместо того, чтобы идти пешком, не знаете?

— Он нам сказал почему. Ему хотелось быть у команчей как можно раньше, а вернуться еще до вашего прихода.

— Чтобы потом хвалиться перед нами! И тогда у него были бы все основания раззвонить повсюду о своем очередном подвиге. Дозорным надо удвоить внимание. А мы ляжем спать, надо как следует выспаться, потому что завтра у нас будет трудный день.

Но выспаться мне не удалось: перед глазами долго мелькал Олд Уоббл, и меня не оставляло чувство досады. Утром я чувствовал себя вялым.

Однако некогда было думать о самочувствии — надо было проследить за отъездом команчей. Мы внимательно разглядывали южную часть горизонта и видели только темную полосу кустарников Ста деревьев, самих же команчей различить не могли. Тогда я достал подзорную трубу и с Олд Шурхэндом пошел чуть-чуть поближе к объекту обозрения. Мы стали ждать.

Прошло немного времени, и силуэты индейцев появились на фоне кустарников. Они уезжали точно таким же способом, как и прибыли сюда, то есть не цепочкой, а разрозненными группами и в одиночку. Они, видимо, делали это умышленно, чтобы оставить достаточно широкий, хорошо заметный след для облегчения их преследования отряду белых всадников. Направление движения им указывали колья, которые, как они считали, установлены Большим Шибой; они совершенно не замечали, что в их порядке кое-что поменялось.

Когда команчи исчезли из поля нашего зрения в юго-восточном направлении, мы еще, наверно, целый час в сильном напряжении прождали прихода солдат. И вот наконец на западе появились шесть всадников, двигавшихся явно в сторону Ста деревьев.

— Это драгуны, — предположил Олд Шурхэнд.

— Да, — согласился я. — Это передовой разъезд, который, наверное, выслал капитан, чтобы проследить за команчами.

— Значит, он осторожнее, чем Вупа-Умуги, который приехал сразу со всем своим отрядом, без предварительной разведки.

— Вождь был так уверен в себе, а командир белых не знает, здесь ли еще команчи, или ушли. Разведка — элементарное требование военной науки. Не удивительно, что офицер выполнил его, а индеец — нет. Все-таки цивилизация учит предусмотрительности.

— Что же нам теперь делать? Мы поедем туда?

— Нет.

— Почему нет? Разве не нужно предупредить головней разъезд, что краснокожие уже ушли?

— Вы правы; но я хочу немного пошутить.

— Как это?

— Командир как-то посчитал меня за новичка в этих местах, это было когда мы с ним повстречались в каньоне Мистэйк.

— Вот дурак!

— Хм! Он и не мог подумать иначе, потому что я выдавал себя тогда за археолога — искателя могил древних индейцев.

— Искателя могил? Забавно! И он вам поверил?

— Да, я представился исследователем индейцев, для которого большое значение имеют археологические раскопки, в особенности древних захоронений.

— И он вам поверил?

— Поверил. Но не только он. Сэм Паркер и его люди поверили в это.

— Но это же невероятно! Достаточно просто повнимательнее взглянуть на вас, чтобы понять, что вы истинный…

— Вестмен? — прервал я его.

— Именно.

— Я тогда в некотором роде актерствовал и был одет совсем иначе, чем теперь. И был действительно похож на желторотого новичка. Мне это показалось очень забавным, а теперь я хотел бы посмотреть на выражение лица командира, когда он опять встретит меня здесь, в глухом, пустынном Льяно-Эстакадо.

— Значит, мы устроим для них маленький спектакль?

— Вы угадали.

— Так вы хотите встретиться с ним без наших апачей?

— Да.

— И без меня?

— Нет, вместе с вами.

— Согласен! Хотите знать, что он скажет, когда узнает, что мнимый археолог не кто иной, как Олд Шеттерхэнд? Представляю, какое у него будет выражение лица!

Мы видели в подзорную трубу, что шестеро всадников рассредоточились при подъезде к Ста деревьям; это было с их стороны очень правильно, они ведь еще не знали, что команчей там уже нет.

Они скрылись в кустарнике. Прошло минут десять, и мы увидели снова одного из них, скачущего галопом назад, чтобы уведомить командира, что Сто деревьев враги оставили и, значит, путь свободен. Спустя час мы увидели подъезжающих драгун и вернулись в свой лагерь, чтобы взять наших лошадей и предупредить апачей, что они примерно через час могут последовать за нами.

Мы скакали сначала быстро, а потом, когда нас уже могли видеть из Ста деревьев, помедленнее, подобно людям, никуда не спешащим и путешествующим без каких-либо особых целей. Когда мы приблизились к кустарнику примерно на тысячу шагов, то заметили часовых. Весь отряд мы видеть пока не могли; они расположились за изгибом зарослей. Часовые нас тоже заметили и сообщили о нашем приближении; из-за кустов выскочили солдаты, видно, им не терпелось посмотреть на редких здесь случайных путников, тем более белых.

— Стой! — крикнул часовой. — Вы откуда?

— Оттуда, — отвечал я, показывая оттопыренным большим пальцем назад.

— Куда?

— Туда.

При этом я указал на лагерь.

— Что вам там нужно?

— Отдохнуть.

— Кто вы такие?

— Это вас не касается, я отвечу только вашим офицерам!

— Ого! Да вы наглец! Я вас спрашиваю, и вы должны отвечать мне!

— Если нам захочется, может быть, и ответим; но пока нам этого не хочется, и мы отвечать не будем.

— Тогда я буду стрелять!

— Попробуйте! Но учтите: раньше, чем вы возьмете свою стреляющую палку на изготовку, вы рискуете быть убитым!

При этих словах я приподнял свой штуцер и продолжил:

— Мы здесь имеем такие же права на отдых, как и вы. Мы можем вас тоже спросить: «Кто вы такие? Откуда явились? Что вам здесь нужно? И кто ваш командир?»

— Что? Вы смеете угрожать оружием часовому?

— Именно так. Вы не ошиблись.

— Я имею право застрелить вас. Понятно?

— Глупости! Наши пули поражают не хуже ваших. Ну, а теперь пропустите нас. Нам надо к воде.

Мы обогнули кустарник и направились к офицерской палатке. Часовой нам не препятствовал, однако другие солдаты поспешили предупредить командира, что в лагерь пожаловали какие-то наглые упрямцы. Капитан, стоявший перед палаткой, выслушал их доклад и, наморщив лоб, угрожающе посмотрел на нас. Когда же мы подошли ближе, он, узнав меня, воскликнул:

— Good luk! [44] Это же исследователь могил! Он вполне способен на такие глупости. Что он может знать о военном положении и об обязанностях часового, особенно если тому отказываются подчиняться!

За время этой его тирады мы подъехали к палатке и соскочили с лошадей.

— Good morning [45], сэр! — непринужденно приветствовал я его. — Вы разрешите тут расположиться? Нам нужна вода.

Он громко рассмеялся и повернулся к поддержавшим его смех офицерам:

— Посмотрите на этого сумасшедшего! Вы его, наверное, еще не знаете. Он большой оригинал и со странностями, таких больше не найдете. Понятно, что он не знает ничего о том, что наши часовые, собственно говоря, должны были его пристрелить. При такой глупости и сам Бог не смог бы ему помочь. Ладно, подарим ему немного жизни. Он нашел себе приятеля, похоже, такого же, как и он сам. Ничего, такие чудаки для нас не опасны.

И повернувшись опять к нам, сказал:

— Да, вы можете здесь оставаться и пить столько воды, сколько вам хочется, я уверен, что вам это необходимо, ваш мозг, наверное, состоит из одной воды.

Мы разнуздали своих лошадей и уселись возле озерка. Я отцепил с пояса кожаную фляжку для питьевой воды, медленно наполнил ее, спокойно, не торопясь, напился и только тогда ответил:

— Вода в мозгу? Хм! Вы уже тоже напились, сэр?

— Конечно. Что вы хотите этим сказать?

— Что вам тоже нужна вода.

— И?..

— И значит, ваш мозг, можно считать таким же, как и наш.

— All thunders! [46] Вы хотите меня оскорбить?

— Нет.

— Но это же оскорбление!

— Не знаю! Я просто хочу отвечать вам в вашем же стиле.

— Вот это да! Человек совершенно не понимает того, что говорит. Он таскается по стране, чтобы, раскапывать старые могилы и отыскивать полусгнившие кости. Ясно, что на его слова не следует особенно обращать внимания.

Он покрутил кончиком указательного пальца у виска, спросив:

— Много ли вы нашли таких могил, сэр?

— Ни единой, — отвечал я.

— Можно было догадаться об этом. Кто хочет найти индейские могилы, тому совсем не следует тащиться сюда, в дикое Льяно-Эстакадо!

— Льяно-Эстакадо? — спросил я, притворяясь удивленным.

— Да!

— Где же оно?

— Разве вы не знаете?

— Я знаю только, что это должна быть очень печальная местность.

— О, saneta simplicitas! [47] Так вы даже не знаете, где вы находитесь?

— В прериях, возле этой чудесной воды.

— А куда вы хотите отсюда поехать?

— Туда, — я показал на восток.

— Туда? Так вы попадете в Эстакаде!

— Как?.. Что?..

— Да, в Эстакадо! — засмеялся он опять.

— Правда?

— Да. Благодарите Бога, что повстречались здесь с нами. Вы находитесь на краю пустыни. И, если поедете дальше, то погибнете в мучениях!

— Тогда мы повернем обратно.

— Да, это будет правильно, сэр, иначе вас сожрут коршуны.

— Наверное, в Льяно нам тоже могилы не попадутся?

— По крайней мере такие, какие вы ищете, не попадутся. Но как же вы, ученый, до сих пор не поняли, что все ваши исследования не имеют никакого смысла!

— Не имеют смысла? Почему?

— Вы же говорили, что раскапываете древние останки, чтобы узнать, откуда произошли краснокожие.

— Вот именно.

— Поэтому вам нужны только старые, очень древние могилы?

— Да.

— А вы путешествуете в прериях и вообще на Диком Западе, где нет подобных могил!

— Хм! — промычал я в задумчивости.

— Вы должны заниматься раскопками там, где жили индейские племена, которых давно уже нет. Разве не так?

— Вы правы, это так.

— Так уезжайте из западных штатов! Могилы, которые вы ищете, находятся на восток от Миссисипи. Я вам даю хороший совет. Вам нужно что-то делать с вашей ученостью, подумайте сами, ведь вам впервые указали правильный путь.

— Well! Так нам надо будет опять переправляться через Миссисипи?

— Да, я именно так вам советую поступить. Там и опасностей поменьше, а здесь вы можете встретить их на каждом шагу.

— Опасностей? Что-то я не слышал до сих пор об этом!

— Как? И никто ни о чем вас не предупреждал?

— О чем нас надо было предупредить?

— Не о чем, а о ком! Об индейцах.

— О, они мне ничего не сделают!

— Ничего? Какое легкомыслие! Или скорее невежество! Вы, оказывается, не знаете, что как раз сейчас команчи выкопали топор войны. Они убивают всех своих врагов, и краснокожих и белых!

— Но меня они не тронут!

— Почему же?

— Потому что я им ничего плохого не сделал.

— Послушайте, вы беспредельно наивны! Краснокожие не щадят ни одного человека, стоящего им поперек дороги, ни единого.

Я покачал с недоверием головой. А он грубо и зло набросился на меня:

— Мое терпение иссякает, но вы должны помнить, что я вас предупредил. Куда вы, собственно, поехали, после того как оставили наш лагерь наверху?

— На восток.

— А потом?

— Потом к озеру, которое индейцы называют Голубой водой.

— К Голубой воде? — воскликнул он удивленно, почти испугавшись. — Но ведь как раз там располагается очень большой отряд команчей!

— Ну и что? — спросил я как можно более равнодушно.

— Как «ну и что»?.. О! — воскликнул он, подражая моему голосу. — И они вас не заметили и не поймали?

— Заметили? Возможно! Поймали? Нет! Мы даже немного поплавали в озере.

— И вас не обнаружили?

— Нет. Если бы это было так, я думаю, мы сейчас не сидели бы здесь с вами.

Он рассмеялся, а потом сказал:

— А вот это верно, совершенно верно! Они бы вас прикончили и сняли с вас скальпы!

— Сэр, это не так легко сделать, как вы думаете!

— Почему?

— Мы вооружены.

— И смогли бы сопротивляться ста пятидесяти краснокожим?

— Да.

— С вашими воскресными ружьями?

— Да.

Я сказал это так серьезно и уверенно, что опять раздался затихший было смех. Олд Шурхэнд прикладывал все усилия, чтобы сохранять серьезное выражение лица; но я, однако, видел, как в душе он веселится. Когда хохот стих, командир продолжил:

— Господи, как же вы глупы. Значит, вам кажется, вы вооружены?

— Конечно!

— Так я вам скажу, что эта уверенность — чистое безумие. Столкнувшись с команчами, вы в одну секунду были бы продырявлены не менее, чем полутораста пулями.

— Хм! Хм!

— Хотите верьте, хотите нет. Я знаю, что говорю. А долго вы пробыли у Голубой воды?

— Один день!

— А потом куда вы поехали?

— Опять прямо на восток.

— Значит, через равнину?

— Да.

— Прямо сюда?

— Да.

— Это действительно чудо, черт возьми! Однако я вижу, что вы на самом деле без какого-либо вреда для себя прибыли сюда целыми и невредимыми!

— Да, мы вполне здоровы. Что с нами могло случиться?

— Что с вами могло случиться? Это замечательно, поистине великолепно сказано! Ведь команчи прискакали от Голубой воды именно сюда.

— Правда?

— Да, правда! — ответил он, уже сильно разозленный моей непонятливостью. — Значит, эти негодяи вас не заметили?

— Этого я не знаю, но они, наверное, могли бы вам ответить на этот вопрос.

— Да уж, — мрачно произнес он. — Они вас наверняка просто не видели, а то вы бы уже были мертвы. Но в это очень трудно поверить. Как же так? Вы ехали все время туда, где были команчи, по той же дороге, были у них все время на глазах и все-таки вас не схватили? С вестменом или солдатом этого не произошло бы, конечно, но с вами! Поистине удача слепа, а дуракам везет.

— Послушайте, сэр, не называйте нас дураками. На моей родине есть хорошая поговорка, которая говорит об том же, но по-другому.

— Как же?

— А вот как: самые глупые крестьяне выращивают самый хороший урожай картофеля.

Как только я, спокойно улыбаясь, это произнес, он посмотрел на меня наконец несколько внимательней, задумался на несколько секунд, а потом сказал:

— Послушайте, хватит изображать из себя супермена!

— О, вы ошибаетесь, сэр! У нас совсем нет намерений сооружать между вами и нами непроходимый горный кряж. Это было бы глупостью.

— Конечно! — кивнул он с облегчением, правда, не совсем поняв смысл моих слов. — Я не считал нужным быть с вами откровенным; но из-за вашей глупости мне стало так жалко вас, что я хочу вам сказать, какова обстановка здесь. Мы напали на команчей и победили их. Они ушли от нас к Голубой воде, а мы их преследовали. Оттуда они опять ушли сюда, и мы их теперь преследуем и гоним в Льяно-Эстакадо, где они погибнут либо от жажды, либо от наших пуль, если нам не сдадутся. Это то, что я вам хотел сообщить и о чем вы, видимо, ничего не знали.

— Ничего не знали? Вы что, действительно думаете, что мы совсем ничего об этом и не знаем? — спросил я его совсем другим тоном.

— Ну что вы можете знать! — ответил он пренебрежительным тоном.

— Прежде всего мы знаем, что вы, если все пойдет точно по вашему плану, команчей захватить ни в коем случае не сможете.

— Ах вот что! — сыронизировал он.

— Да! Я сразу добавлю, что не команчам, а вам придется мучиться в пустыне Льяно.

— Правда? Как вы внезапно поумнели! А почему, интересно знать, мы будем мучиться?

— Вы знаете, что в пустыне воды нет?

— Знаю.

— А у вас фляжки есть?

— Нет.

— Так можете ли вы взять с собой запас воды?

— Черт возьми, нет! Не задавайте глупых вопросов! Я же вас предупредил, что мое терпение кончается!

— Мои вопросы совсем не глупые! В пустыне нужен запас воды, а того небольшого количества воды, которое, как вы только что говорили, имеется в мозгу, не хватит для спасения всадника и лошади от мучений. Знаете, как далеко вы должны пройти в пустыню, чтобы настичь команчей? Предполагаете хотя бы, как долго вашим лошадям придется испытывать жажду в знойной Льяно?

— Мы знаем, что далеко в пустыню заходить нам нет нужды, у краснокожих ведь тоже нет воды.

— Вы это точно знаете?

— Абсолютно точно!

— Теперь мне в свою очередь придется пожалеть вас. Команчи очень хорошо знают в Льяно-Эстакадо место, где имеется достаточно много воды.

— Не может быть!

— Почему? Вам разве не известно, что в пустынях есть оазисы?

— Но не в Льяно-Эстакадо.

— А между тем там есть вода, которой хватит и на тысячу лошадей!

— Безумие! Вы и не догадываетесь, что сейчас находитесь на самом краю Льяно; что вы можете знать о той воде!

— Мы знаем то, что вы чудовищно заблуждаетесь, и это будет способствовать вашей неизбежной гибели, если только не найдутся люди, которые возьмутся вас спасти.

— Нашей неизбежной гибели? Что за чушь! И кто же эти славные люди, сэр?

— Их трое, а именно Виннету, Олд Шурхэнд и Олд Шеттерхзнд.

Он удивился и спросил:

— Виннету, вождь апачей?

— Да.

— Олд Шеттерхэнд, его друг, белый охотник?

— Да.

— И Олд Шурхэнд, знаменитый на весь Запад?

— Да, они.

— И они согласны это сделать?

— Они это сделают, ибо не могут быть спокойны, зная, что вы идете в ловушку, расставленную команчами.

— Ловушка? Нам расставленная? Вы в своем уме?

— У меня с головой все в порядке, сэр.

— А вот я все больше и больше склоняюсь к мысли, что вы страдаете галлюцинациями.

— Если кто-нибудь и охвачен ложными предчувствиями, то это не мы, а вы. Знаете ли вы предводителя команчей, с которыми вам придется воевать?

— Мы не знаем, как его зовут. У нас нет разведчиков, которые могли бы это узнать.

— Этого вождя зовут Нале Масиуф, что означает Четыре Пальца. А как зовут вождя тех команчей, которые были у Голубой воды?

— Это, наверно, был опять тот же самый Нале Масиуф, если я правильно назвал его имя.

— Нет, там был Вупа-Умуги, что значит Великий Гром.

— Значит, это другой вождь?

— Да.

— Нет, это не мог быть другой вождь, мы преследовали его вплоть до самой Голубой воды, сэр.

— Вы так думаете? Это не что иное, как галлюцинации. Вы были так любезны, объясняя мне только что положение дел. Теперь наша очередь объяснить вам ситуацию, как представляется она нам, хотя, может быть, вам это и покажется ненужным. Нале Масиуф объединился именно с Вупа-Умуги, чтобы вас уничтожить. Он не к Голубой воде, а в расположение своего племени послал гонца с тем, чтобы ему быстро прислали на помощь еще сто воинов. В то время как вы считали, что преследуете его, он находился у вас за спиной и догонял вас. Потом вас заманили к Голубой воде, где Вупа-Умуги вас уже ожидал, и как только вы туда прибыли, он вам сразу уступил место. Вупа-Умуги, вождь найини, повернул сюда, на это место, где мы сейчас находимся и которое на языке команчей называется Сукс-малестави — Сто деревьев. Вчера вечером он пришел сюда. Вы шли следом за ним, и он до того, как вы его смогли увидеть, отправился в пустыню, чтобы увлечь вас за собой. В то время как вы были уверены, что преследуете его, чтобы уничтожить, он заманивал вас в западню. Так вот, сейчас он со своими найини впереди вас, а за вами следует Нале Масиуф с более чем сотней воинов. Вы находитесь между ними, этими двумя вражескими отрядами. Вот так обстоят дела, сэр. Именно так, и не иначе.

Его офицеры вопросительно смотрели то на меня, то на него. Сам он тоже удивленно смотрел на меня так, как будто увидел чудо, наконец спросил:

— Сознайтесь, что это всего лишь ваша фантазия, сэр.

— Моя фантазия здесь ни при чем, я говорю о реальных вещах.

— Вы называете имена индейских вождей. Откуда вы их знаете?

— Я говорю на языке команчей.

— Это вы-то, исследователь могил?

— Исследователь могил? Хау! Неужели вы до сих пор еще не поняли, что в отношении меня заблуждаетесь?

— Заблуждаюсь? Значит, вы не тот, за кого я вас принимаю, сэр?

— Слава Богу, наконец-то окончательно выяснится, у кого в мозгу вода — у вас или у меня. Неужели вы действительно считали возможным, что ученый, а стало быть, образованный человек, как дурак пустится в дикую пустыню только для того, чтобы раскопать там какие-то могилы?

— All devils! [48]

— И что он путается под ногами индейцев, оставаясь не замеченным ими?

— Я был удивлен этим, сэр!

— Удивляться надо вашему поведению, а не моему! Я только что назвал вам имена трех человек, про которых вы, наверное, нередко слышали. Может быть, вам случайно известно, на какой лошади обычно едет Виннету?

— На вороном жеребце по кличке Ветер.

— Да, Ветер. На языке апачей это Ильчи. А о лошади Олд Шеттерхэнда ничего не слышали?

— Слышал, у него тоже вороной жеребец по кличке Молния.

— Правильно! На языке апачей Хататитла. Ну, а теперь посмотрите на мою лошадь!

Мой вороной пасся примерно в семидесяти шагах от нас. Я повернулся к нему и произнес: «Хататитла», и он тут же подбежал ко мне и мордой нежно потерся о мое плечо.

— Zounds! [49] — воскликнул командир. — Неужели…

— Да, представьте! Вы кавалерист и однажды видели этого жеребца, но почему-то приняли его за водовозную клячу. Посмотрите на него теперь внимательнее! Вы когда-нибудь встречали такого благородного коня? Может ли какой-то искатель могил иметь такое несравнимое ни с чем животное?

Он пытался выдавить из себя хоть слово, но от смущения долго не мог ничего сказать, пока наконец не воскликнул:

— Где были мои глаза?!

— Да, где они были, и не только в отношении лошади, но и в отношении всадника! Слышали вы об оружии Виннету?

— Да, о его знаменитом серебряном ружье.

— А что за оружие у Олд Шеттерхэнда?

— У него «медвежий бой» и штуцер мастера Генри.

— Но разве вы уже однажды в вашем лагере по ту сторону каньона Мистэйк не видели, что у меня два ружья?

— Да, но они были, наверное, в одном чехле, и казалось, что ружье только одно.

— Ну, а теперь они не зачехлены. Взгляните на них!

Я протянул их ему. Офицеры тоже с большим любопытством стали разглядывать мои ружья.

— Черт возьми, сэр, — хлопнул он себя по ляжкам, — неужели это грубое, тяжелое ружье и есть «медвежий бой?»

— Это оно.

— И это ружье с необыкновенным замком?..

— Штуцер Генри!

— Так вы, значит… вы…

Он замолчал в смущении.

— Олд Шеттерхэнд? — докончил за него я. — Это, конечно, я.

— А ваш спутник?

— Его имя Олд Шурхэнд.

Пораженные офицеры на все лады повторяли наши имена, весть быстро разнеслась по всему лагерю. Командир вскочил на ноги, посмотрел с удивлением на меня и на Шурхэнда, а потом произнес голосом человека, только что очнувшегося от беспамятства:

— Олд Шеттерхэнд и Олд Шурхэнд! Возможно ли это?

— Вы думаете это невозможно? — спросил я.

— Я так не думаю, но… но…

Его прервали громкие крики часовых:

— Индейцы идут, индейцы!

— Откуда? — спросил командир.

— С севера, — прозвучал ответ, и часовые показали в том направлении, откуда мы приехали. Офицер уже был готов объявить тревогу, но я успел его вразумить:

— Спокойно, сэр! Это ничего не значит. Поскольку вы еще не совсем уверены, что мы те, за кого себя выдаем, то теперь подходят свидетели, которые подтвердят, что все, что мы здесь только что рассказали, является правдой.

— Вы имеете в виду краснокожих?

— Да.

— Но это же враги! Я должен сейчас же…

— Не надо спешить с выводами… Это друзья, к тому же ваши спасители. Это апачи, которых я привел сюда, чтобы помочь вам в схватке с команчами.

— Апачи? Тогда объясните мне, сэр, в чем именно я заблуждаюсь, ведь краснокожие — это краснокожие; никому из них нельзя верить, да к тому же я еще не уверен, что вы действительно Олд Шеттерхэнд.

— Well, тогда принимайте меры, какие вы считаете необходимыми; только, ради Бога, воздержитесь от враждебных действий. Я вам потом все объясню, но прежде подам апачам знак не приближаться к лагерю на расстояние выстрела до тех пор, пока вы не обретете к нам доверие.

— Я пойду и скажу им все, — предложил Олд Шурхэнд.

— Да, пожалуйста, сэр! Скажите им также, чтобы на высотке у кустов поставили часового!

— На высотке? Зачем? — спросил командир все еще с недоверием. — Зачем посты у меня в тылу?

— Чтобы следить за подходом Нале Масиуфа. Я же вам уже сказал, что он близко и может оказаться здесь каждую минуту.

— Но я же могу поставить часовыми своих людей!

— У моих апачей глаза более зоркие.

— Черт возьми! Если вы… если вы!..

— Вы хотите сказать: если вы враги и обманщики?

— Да, — согласился он.

— Вы что же, думаете, что двое белых могут быть смелыми и в то же время подлыми?

— Хм! Я же не имею никаких доказательств, что идущие сюда краснокожие действительно апачи.

— Так вы не можете отличить апачей от команчей?

— Нет.

— И, несмотря на это, ведете войну с индейцами? Вы совершаете величайшую ошибку! Впрочем, что говорить, смотрите, вон они подходят! Их пятьдесят человек. У вас, как мне кажется, около сотни хорошо обученных кавалеристов. Вам ли бояться краснокожих?

— Нет. Я вам верю, сэр. Только пусть индейцы остановятся подальше от лагеря, пока я не разрешу им приближаться. Поймите, я только выполняю свой долг.

— Я понимаю. Но теперь вы можете убедиться, что не стоит беспокоиться. Мистер Шурхэнд уже подъехал к ним; они остановились и спешились. Только трое из них поскакали на высотку; это часовые, которые обеспечат нам безопасность.

— Прекрасно! Я доволен, сэр. Однако я не должен забывать, что надо делать для нашей защиты.

Он отдал несколько приказов, по которым его отряд с ружьями наготове занял такие позиции, чтобы легко отразить атаку апачей, в случае если они захотят напасть на солдат.

— Это не должно вас сердить, — оправдывался он.

— Мне и в голову не приходит упрекать вас! — ответил я. — Если бы вы дослушали меня до конца, то доверились бы мне. Возвращается мистер Шурхэнд. Присядем-ка ненадолго! Мне хочется вам кое-что рассказать в доказательство того, что я вам все время говорил правду и что вы без нас пропали бы.

Мы опять расположились у воды, и я о многом рассказал ему. Правда, в наших интересах некоторые обстоятельства я опустил, тем более, что для солдат они не имели особого значения. Мой рассказ произвел очень сильное впечатление на капитана и его офицеров. Его лицо становилось все более серьезным и сосредоточенным, и, когда я закончил, он оставался еще некоторое время неподвижным и задумавшимся, не произнося ни одного слова. Офицеры теперь были абсолютно убеждены, что они без нашего вмешательства попали бы в очень сложную ситуацию. Наконец он посмотрел мне прямо в лицо и сказал:

— Прежде всего разрешите один вопрос, мистер Шеттерхэнд: можете ли вы меня извинить, что я так… так… был против вас?

— Охотно! Значит, вы теперь верите, что я Олд Шеттерхэнд?

— Я был бы большим идиотом, если бы не поверил в это!

— Вы также можете быть уверены, что ваше положение именно таково, как я его вам описал, сэр.

— Как вестмен, вы превосходите даже самого блестящего офицера! При всем нашем желании, при всей хитрости и храбрости мы ничего не смогли бы сделать, поскольку среди нас не было руководителя, который знал бы прекрасно не только окружающую местность, но и самих краснокожих, их язык и обычаи. Вы смогли подслушать команчей и узнали все их коварные планы. Мы этого сделать не сумели и попали бы, ничего не замечая, в такую передрягу, что живым из нее скорее всего никто бы не вышел. За это собаки-команчи должны заплатить кровью. От нашего перекрестного огня ни один из них не убежит!

— Постойте, сэр! Это как раз тот пункт, по которому мы должны найти согласие, прежде чем твердо договоримся о поддержке, которую я вам обещал.

— Что такое?

— Я не убийца!

— Я тоже!

— Но сейчас здесь вы ведь хотите убивать!

— Убивать? Нет. Я призван воевать против индейцев, пока не добьюсь победы или пока они не сдадутся.

— А если они сдадутся без борьбы?

— И в этом случае они должны быть наказаны.

— Как вы себе это представляете?

— Я прикажу расстрелять каждого десятого или двадцатого, ну, может быть, тридцатого из них.

— Сомневаюсь, удастся ли вам такое! Но на нашу помощь, во всяком случае, не надейтесь!

— Что это вы надумали? Я совсем в вас не нуждаюсь, сначала, правда, вы будете мне нужны!

— Я тоже так думаю, и поэтому судьба краснокожих не в ваших, а в наших руках.

— Только в ваших?

— Да.

— Этого не может быть, мистер Шеттерхэнд.

— И тем не менее!

— Нет. Я, конечно, должен очень высоко ценить все, что вы сделали и хотите сделать еще, но могу потребовать, чтобы вы, в свою очередь, признали те права, которыми обладаю я.

— Абсолютно верно, если, конечно, вы их имеете. Однако давайте уточним, какими именно правами вы обладаете!

— Вы и я — союзники в борьбе против команчей; если мы победим, то оба должны решить, что делать с краснокожими. Вы, однако, должны согласиться, что без наказания здесь обойтись невозможно!

— Нет, на это я согласия не дам.

— Значит, у нас по этому вопросу разные мнения; но я надеюсь, что мы в конце концов придем к согласию. Если вы чуть-чуть уступите, уступлю немного и я, а в золотой середине мы объединимся, и каждый тогда сможет сказать, что его пожелания выполняются с той и другой стороны поровну.

— Для меня в этом не может быть середины. Если команчи будут сопротивляться, мы, конечно, применим свое оружие; если же они сдадутся, ни с кем не должно произойти ничего плохого. Это мое мнение, от которого я не откажусь ни в коем случае.

— Но, сэр, без наказания обойтись никак невозможно!

— За что вы собираетесь их наказывать?

— За то, что они бунтовали.

— Что вы называете бунтом? Если человек защищает свои права? Если индеец протестует против насильственного вытеснения его с мест исконного жительства? Если он требует от правительства соблюдения договоренностей, с помощью которых его, обведя вокруг пальца, обделили?

— Хм! Я убеждаюсь, что то, что о вас говорят, правда, мистер Шеттерхэнд.

— Что именно вы имеете в виду на этот раз?

— Что вы гораздо больше поддерживаете краснокожих, чем белых.

— Я в хороших отношениях с каждым добрым, честным человеком и в плохих отношениях с людьми, недостойными уважения.

— Но ведь краснокожие его недостойны!

— Хау! Не будем об этом спорить! Вы янки и к тому же офицер; я не стану обращать вас в мою веру. Я понял, что вы не просто в военной тактике ошибаетесь, а в гораздо более важных вещах.

— Но какие у вас доказательства этого?

— Вы их не получите, потому что не будете победителем.

— Нет? А кто же, позвольте узнать, им будет?

— Мы.

— Гром и молния! Что-то я вас не понимаю.

— Но это же так понятно. Хорошо, я объясню вам все еще раз. Вы признали, что чуть не попали в ужасную западню, так?

— Я и сейчас это подтверждаю.

— А также то, что мы вас спасли?

— Да!

— Well! Мы вас спасли от гибели, и вы должны быть нам за это благодарны.

— Должны благодарить… Черт возьми, да! Однако и команчей наказать мы тоже должны!

— А вот это — не ваше дело.

— Что вы себе позволяете? Не хотите ли вы объясниться?

— Объяснения не требуется. Мы, небольшая группа белых охотников, решили помериться силами с целым отрядом команчей. У нас триста апачей, которые много лучше вооружены и более дисциплинированны, чем команчи. Кроме того, особенности окружающей местности нам на руку, а о других преимуществах и не будем говорить. Вы верите, что мы победим команчей?

— Да.

— Без вашей помощи?

— Но, хм… хм!..

Он повращал головой, о чем-то раздумывая.

— Уверенно можно сказать, да! Мы действительно в вас совсем не нуждаемся. Я даю вам свое слово, что от нас не уйдет ни один команч, даже если мы совсем откажемся от вашей помощи. Поэтому я считаю, что судьба побежденных будет зависеть только от нас, а вовсе не от вас.

— Вы, наверное, хотите этим сказать, что мы вам не нужны?

— Я это уже сказал.

— Thunder! Это сказано чересчур откровенно, сэр!

— Откровенность — добродетель, которой должен придерживаться всякий, кто считает себя джентльменом.

— Значит, вы нам даете отставку? Отсылаете нас прочь?

— Нет. Я только говорю, что мы в вас не нуждаемся. И добавлю, что выполнение наших планов будет существенно облегчено, если мы сможем рассчитывать на вашу помощь.

— Хорошо; но кто помогает, тот имеет право и вместе судить!

— Тогда мы откажемся от вашей помощи! Если вы нам помогаете, то из чувства благодарности, а не из желания устроить никому не нужное кровопролитие. У нас нет времени, команчи каждую минуту могут появиться здесь. Решайтесь! Или да, или нет!

— Ну, а что будет, если да?

— Тогда мы пойдем обратно, дадим возможность команчам прийти и окружим их здесь, как только они станут на привал.

— И вы думаете, они сдадутся вам просто так?

— Да.

— Без сопротивления?

— Да.

— Но это невозможно!

— Пусть это останется моей заботой! Мы возьмем их в плен и последуем тогда за Вупа-Умуги, чтобы у него в тылу устроить ему западню.

— Well! А что будет, если я скажу нет?

— Тогда я попрошу вас быстро отсюда удалиться, пока не подошел Нале Масиуф и не уехал вслед за Вупа-Умуги.

— А тогда мы сможем опять прийти сюда?

— Да.

— И останемся с носом?

— Не более того.

— Послушайте, мистер Шеттерхэнд, вы, право же, странный человек. Ставите свои условия так жестко, ясно и определенно, что чувствуешь себя перед вами школьником, у которого нет своего мнения и воли!

— У меня, во всяком случае, нет причин быть более многословным. Мы спасли вас от гибели и собираемся схватить триста команчей. Мы это сделаем без какой-либо поддержки: если вы хотите из чувства благодарности оказать нам в этом помощь, мы это принимаем, но с условием, что вы не будете выдвигать никаких требований.

— Но как же наш долг? Мы обязаны наказать мятежных команчей!

— Можете делать это впредь, если уж вам так хочется, но не в этом случае! Эти команчи наши, а не ваши. А вы бы попали в плен к ним, если нас не оказалось!

— Однако что же я скажу своему начальству, если буду вам помогать их взять в плен, а потом отпущу без наказания?

— С точки зрения принципов гуманности мне ответить не трудно, а другие принципы меня не интересуют. Впрочем, с ваших голов здесь не упал пока ни один волос, и я уверен, что ваше начальство не станет от вас требовать какой-нибудь кровавой расправы. Итак, решайтесь!

— Хм! Действительно, вам ничего не возразишь. Дайте мне пять минут времени, мне надо переговорить с моими офицерами!

— Пожалуйста, но не больше. Из-за ваших колебаний возрастет риск.

Я встал и отошел на пять минут. Когда я вернулся, он сообщил о своем решении:

— Ничего не поделаешь, сэр, все будет так, как вы хотите. С нашей стороны было бы подло уехать от вас, оставив без нашей поддержки. Вы спасли нас, и мы останемся здесь, чтобы помочь вам.

— И судьба команчей дело наше?

— Да.

— Значит, мы теперь единодушны, и я рад этому, потому что обрел в вас отважного и гуманного союзника.

— Well! Теперь скажите нам, что надо делать?

— Дайте своим лошадям как следует напиться и снимайте свои палатки! Затем уезжайте вслед за Вупа-Умуги. Шесты укажут вам дорогу.

— Вы остаетесь здесь?

— Только до тех пор, пока не увидим команчей.

— И как далеко нам ехать?

— Не дальше, чем на расстояние видимости лица. Когда эти заросли кустарников трудно будет различить, останавливайтесь. Мы вскоре будем там же.

— А почему вы с нами не уходите?

— Потому что хочу посмотреть на прибытие сюда Нале Масиуфа, и, кроме того, нашим апачам нужна тоже вода, прежде чем они опять ощутят песок пустыни под копытами своих лошадей.

— Well, теперь расходимся!

Он отдал нужные приказания и примерно через полчаса ускакал со своими драгунами. Теперь наши апачи могли подъехать сюда, чтобы напоить своих лошадей и наполнить свои так называемые фляжки. После этого я взобрался на склон, чтобы с помощью моей подзорной трубы понаблюдать за нашими врагами. Поскольку они должны прийти по следам драгун, я очень точно знал точку горизонта, в которой они должны были появиться. Я был уверен, что не придется долго ждать, они скорее всего думают, что солдаты в Ста деревьях долго оставаться не будут, чтобы быстрее пуститься вдогонку за команчами Вупа-Умуги.

Так и получилось. Мы с Олд Шурхэндом пробыли на своем наблюдательном посту совсем недолго, когда далеко на западной стороне горизонта появилась темная точка, которая, казалось, очень медленно приближалась к нам.

— Они идут, — сказал я Олд Шурхэнду.

— Уже?

— А вы ждали их позднее?

— Нет, дело не в этом. Дайте мне, пожалуйста, вашу трубу.

Я протянул ему ее. Он посмотрел в трубу и через несколько секунд спросил:

— Вы имеете в виду темную точку прямо на западе от нас?

— Да.

— Она теперь разделяется.

— Вот как?

— Да. Теперь стало шесть, восемь маленьких точек, которые все больше и больше полукругом отделяются друг от друга.

— Это разведчики.

— Точно! Они, естественно, не хотят ехать прямо сюда, чтобы их не заметил отряд, если он находится еще здесь. Как вы думаете?

— Вы правы. Краснокожие рассредотачиваются.

— Да, четверо скачут направо, а другая четверка — налево.

— Они объезжают Сто деревьев, чтобы подъехать сюда с двух сторон, обследовав местность вокруг кустарников. Это, пожалуй, единственный способ, не опасаясь быть обнаруженными, выяснить, здесь ли еще драгуны. Дайте-ка мне оптику!

Когда я посмотрел в трубу еще раз, то увидел обе группы разведчиков; они действительно хотели сделать то, что я предположил, но были еще так далеко, что разглядеть их можно было только через подзорную трубу. Мы не должны подпустить их ближе видимости невооруженным глазом, иначе они будут видеть нас точно так же, как мы их. Мы быстро спустились к воде, и я приказал апачам быстро уходить отсюда. Через несколько минут мы уже скакали по широкому следу, который вел на юго-восток вдоль шестов. Спустя не более десяти минут мы догнали драгун, которые отдыхали возле своих лошадей, ожидая нас.

С места, на котором мы теперь находились, Сто деревьев различить невооруженным глазом было невозможно.

Долго ждать не пришлось, я увидел в трубу разведчиков, осторожно и не торопясь приближавшихся с двух сторон к опушке зарослей кустарников. Когда же они убедились, что там никого нет, ускорили свои действия, затем прочесали кустарник и, поняв, что врагов там нет, семеро из них расположились поблизости от воды, а восьмой поскакал обратно с известием о том, что в Ста деревьях никого нет.

Спустя целый час я заметил, что лагерная стоянка в кустарниках у воды опять ожила. Пришли команчи. Когда я сообщил об этом Шурхэнду, он сказал:

— Теперь начнется первый акт задуманного нами представления — взятие в плен Нале Масиуфа. Думаю, нам не надо долго тянуть с этим. А ваше мнение?

— Согласен. Во всяком случае, они пробудут там столько времени, чтобы успеть самим утолить жажду, запастись водой и напоить лошадей. Поэтому вперед!

— Все сразу?

— Нет. Сначала мы их окружим издали, чтобы они нас не заметили. А потом внезапно и быстро замкнем круг. Поэтому те из нас, кто будет в дальней стороне окружения, должны выезжать отсюда раньше, чем все остальные.

— Кто пойдет впереди?

— Вы и апачи, которых я ставлю под ваше командование, мистер Шурхэнд.

— Это мне очень приятно, спасибо, сэр!

— Вы поедете за пределами видимости вокруг Ста деревьев и заберетесь на склон на краю кустарников, образуя своими пятьюдесятью апачами полукольцо всего окружения. Ваши люди должны будут спешиться и залечь в кустарнике так, чтобы иметь возможность держать на прицеле своих ружей весь лагерь команчей у воды.

— Нам надо будет стрелять?

— Только в случае, если команчи будут сопротивляться или все бросятся на вашу линию, стараясь прорваться через нее. Как вы думаете, сколько вам потребуется времени, чтобы оказаться у них в тылу?

— Вы хотите знать это, чтобы рассчитать время? — УТОЧНИЛ Шурхэнд.

— Конечно.

— Я думаю, что вы, начиная с этого момента, уже через полчаса можете быть там.

— Будут ли еще какие-нибудь указания?

— Надеюсь на вашу проницательность и хочу договориться только об одном: вы будете применять оружие только в случае крайней необходимости. Я с драгунами образую дугу, которая своими концами должна будет тесно соединиться с вашим полукольцом. Команчи окажутся в кольце. Вначале они увидят только нас и, чтобы удрать, бросятся назад, где будете вы. И чтобы показать им, что они зажаты и с той стороны, прикажите апачам кричать свой боевой клич, как только мы с вами сомкнемся.

— А потом ждать?

— Да.

— До каких пор?

— Пока не закончатся мои переговоры с Нале Масиуфом.

— Вот как! Вы хотите с ним вести переговоры?

— Конечно! Каким другим способом я смогу их довести до добровольной сдачи в плен?

— Это очень рискованно, сэр!

— Не беспокойтесь за меня!

— Нале Масиуф известен как очень хитрый и лукавый человек. Не очень-то доверяйте ему, мистер Шеттерхэнд!

— Своим лукавством он у меня ничего не добьется, а навредит только себе, уверяю вас.

— Прекрасно! Итак, начинаем. Всего хорошего!

Он пошел к апачам, дал им какие-то короткие указания и ускакал с ними. Я повернулся к командиру и спросил его:

— Кто будет командовать вашими людьми, сэр? Пляска начинается.

— Конечно, я!

— Хорошо, но будьте хладнокровны и осмотрительны!

— Неужели я позволю краснокожим себя одурачить?

— Тогда послушайте, что я вам скажу! Мы сейчас поскачем галопом к Ста деревьям, образуя прямо отсюда полукруг, концы которого подойдут снаружи к зарослям кустарника.

— Понимаю. А по другую сторону кустарников засели апачи?

— Да. Ваши люди с правой и левой сторон должны будут тесно сомкнуться с ними.

— А когда мы это сделаем, что тогда?

— Ближайшая наша задача состоит только в том, чтобы окружить команчей. От их реакции на окружение зависит, что будет дальше. Если они начнут стрелять, мы ответим им. Если же они будут выжидать, и мы оставим в покое наши ружья. В последнем случае я попробую вступить в переговоры с их вождем, от результатов которых будет зависеть все остальное.

— Я смогу присутствовать при этих переговорах?

— Нет.

— Почему же?

— Потому что в этом нет необходимости.

— По-моему, необходимости достаточно! В качестве командира находящегося здесь отряда я являюсь лицом, которого Нале Масиуф должен слушать прежде всего.

— Он вас совсем не будет слушать.

— А кого же он будет слушать?

— Меня.

— Хм! Я знаю, что вы дельный и авторитетный на Западе человек, мистер Шеттерхэнд, но не ошибаетесь ли вы в данном случае?

— Нет.

— А вы понимаете разницу?

— Между чем и чем?

— У вас всего только пятьдесят апачей, а у меня сто драгун!

— Ну, в сражениях с индейцами пятьдесят апачей равны по крайней мере сотне солдат.

— Раз вы это говорите, может быть, оно и так, но при таких переговорах важно прежде всего произвести впечатление!

— Безусловно!

— Так вот, вы только вестмен, а я командир отряда, мистер Шеттерхэнд!

— Ах, вот оно что! — рассмеялся я ему в лицо.

— Да. Мой мундир уже произведет впечатление!

— Вот как? А еще что?

— Тон, которым мы привыкли разговаривать с индейцами.

— Значит, вы и говорить хотите с Нале Масиуфом?

— Да.

— А вы знаете язык команчей?

— Нет.

— Как же вы сможете говорить так, чтобы вас поняли?

— Я надеюсь, вы поможете мне как переводчик.

— Так! Значит, вы командир, который все решает, а я только ваш инструмент, ваш переводчик! Послушайте, уважаемый, так вы, оказывается, совсем Олд Шеттерхэнда не поняли. Если я всего лишь как переводчик должен буду говорить с Нале Масиуфом, то для чего тогда мне вы? Чем поможет ваш «тон», если я буду переводить только слова? А ваш мундир? Я уверяю вас, что у Нале Масиуфа моя кожаная охотничья куртка, а вместе с ней и мой штуцер вызывают значительно больше уважения, чем ваш мундир и ваша сабля. Давайте не будем спорить в различии рангов! Я скажу вам, что надо делать, а вы в соответствии с этим командуйте своими подчиненными; я же вам не подчиняюсь. Вы подумали об опасности, которая может возникнуть, если вы будете принимать участие в переговорах с команчами?

— Опасности?

— Да.

— Какая же может быть тут опасность? Персона участника переговоров, парламентера, неприкосновенна!

— У этого индейца такого понятия нет. Он очень вероломный человек.

— Значит, надо быть предусмотрительнее!

— Что вы имеете в виду?

— Хм! Ну хорошо: выходит он, выходите вы, оба без оружия, усаживаетесь друг против друга и начинаете переговоры. Но вот внезапно этот плохой человек вытаскивает припрятанный нож и убивает вас.

— Но этого же нельзя делать.

— Будет он спрашивать у вас, что можно, что нельзя! Он просто захочет убить предводителя, чтобы напасть на его растерявшихся из-за этого воинов.

— Ну, спасибо, что растолковали что к чему.

— У вас еще не пропало желание вести переговоры с Нале Масиуфом, сэр?

— Нет, не пропало, но я не хочу вас опережать. Вы правы. Поскольку я не знаю языка, мое участие только затруднит ведение переговоров. Я полностью уступаю их вам.

— Договорились! Итак, поехали.

— Подождите еще немного, мне нужно ввести в курс дела моих офицеров.

Командир действительно верил, что он импонировал бы команчам в своем мундире. И даже его «тон»! Он, оказывается, не имел никакого понятия о том, каким тоном надо разговаривать с индейцами. Того, кто во время таких важных переговоров с таким вождем, как Нале Масиуф, будет повышать свой «тон», можно считать обреченным. К счастью, мой намек на коварство краснокожих он понял.

Было уже пора выезжать отсюда; Олд Шурхэнд со своими апачами скрылся из поля нашего зрения. Драгуны сформировали линию, которая во время движения должна будет преобразоваться в полукруг; я встал в центре ее, и мы галопом поскакали по широкому следу назад, к Ста деревьям.

Нужно было делать все очень быстро, чтобы у полностью обескураженных краснокожих не осталось времени для размышлений. Мы почти бесшумно летели, подобно ветру, по песчаной равнине; был слышен только приглушенный топот лошадиных копыт. Наша линия начала изгибаться, оба конца дуги неслись несколько быстрее, чем середина, мы стремительно приближались к лагерю. Там нас уже заметили, не поняв сначала, кто мы такие; когда же команчи разглядели, что это бледнолицые, они с пронзительными криками схватились за оружие и бросились к лошадям… Слишком поздно, ибо полукольцо нашего окружения как раз в это мгновение сомкнулось. Тогда они повернули назад, но с той стороны раздался далеко слышный за пределами лагеря боевой клич апачей. Он звучал как резкий продолжительный крик на высокой ноте, который тремолировал от быстрых колебаний руки у рта кричащих. Услышав этот клич, команчи мгновенно выскочили из кустов обратно, теперь им стало ясно, что они окружены со всех сторон.

Мы держались от них на расстоянии выстрела и видели, какое замешательство охватило их. Они носились взад и вперед, издавая громкие вопли: но постепенно, видя, что никто на них пока не нападает, становились спокойнее и тише, стараясь собраться в одну группу у самой воды. Тут я соскочил с коня и стал медленно приближаться к их лагерю. Увидев меня издалека, они, конечно, захотели узнать, что же я задумал. Остановившись от них примерно на расстоянии двухсот шагов, я крикнул им:

— Воины команчей, выслушайте меня! Перед вами Олд Шеттерхэнд, белый охотник, который хочет говорить с Нале Масиуфом. Если вождь команчей не потерял свою смелость, пусть он покажется мне!

По их толпе пронеслось какое-то быстрое движение, и, несмотря на расстояние и приглушенность их разговора, мне показалось, что я слышу испуганный возглас. Спустя некоторое время из толпы команчей вышел вперед один воин, в головном уборе которого было очень много перьев. Угрожая мне томагавком, он прокричал:

— Перед тобой Нале Масиуф, вождь команчей. Если Олд Шеттерхэнд хочет отдать мне свой скальп, пусть подходит; я его у него возьму!

— Разве такими должны быть слова неустрашимого вождя? — ответил я. — Неужели Нале Масиуф так труслив, что если он хочет иметь скальп, то ему должны его принести? Кто отважен, тот добывает скальпы сам!

— Так подходи, Олд Шеттерхэнд, чтобы попробовать добыть мой!

— Олд Шеттерхэнд пришел не за скальпами; он друг краснокожих и хочет спасти их от гибели. Воины команчей окружены со всех сторон; их жизнь подобна пуху на дикой лозе, который сдувает любой легкий порыв ветра; но Олд Шеттерхэнд хочет вас спасти. Нале Масиуф, может быть, подошел бы ко мне, чтобы со мной поговорить.

— У Нале Масиуфа нет времени! — возразил он в ответ.

— Ну, если у него нет времени для переговоров, то у него появится достаточно времени, чтобы умереть. Я даю ему пять минут; если и тогда он ничего не сможет сказать, то заговорят наши ружья. Хуг!

Этим индейским словом я подкрепил непреклонность своего намерения исполнить свои угрозы. Вождь вернулся к своим воинам и заговорил с ними. Спустя ровно пять минут я крикнул им:

— Пять минут прошли. Что решил Нале Масиуф?

Он вышел на несколько шагов вперед и спросил:

— У Олд Шеттерхэнда честные намерения в переговорах?

— Олд Шеттерхэнд действует всегда только честно!

— Где будем говорить?

— Ровно посередине между нами и вами.

— Кто примет в них участие?

— Только ты и я.

— И каждый свободно вернется к своим?

— Да.

— До нашего возвращения воины ни одной из сторон не будут предпринимать никаких враждебных действий?

— Это само собой разумеется.

— И оба мы не должны иметь оружия?

— Никакого!

— Так пусть Олд Шеттерхэнд пойдет и оставит все свое оружие; а я сейчас иду.

Я вернулся к нашей линии и возле своей лошади сложил все, что можно было считать оружием. Когда я после этого оглянулся, то увидел, что Нале Масиуф уже шел, не спеша, но широкими шагами, сохраняя медлительность и достоинство, свойственные, по его мнению, вождям. Это меня несколько удивило, тем более, что было видно его старание быть на месте раньше меня. Почему? Безусловно, для этого были какие-то причины. Подходя к месту встречи примерно такими же шагами, я внимательно наблюдал за ним. На месте, которое можно было считать серединой, он остановился и сел, как-то неестественно держа правую руку за спиной. В чем же дело? Может быть, он что-то положил позади себя, чего я не должен был видеть? Это вполне может быть и оружие.

Я подошел и остановился от него в трех шагах. Сделать или нет еще три шага, чтобы все же узнать, что у него там за спиной? Нет, это было бы не к лицу Олд Шеттерхэнду. Я медленно сел. Наши взгляды, казалось, просвечивали друг друга насквозь, и оба мы старались правильно оценить своего противника.

Нале Масиуф был длинным, худощавым, но, видимо, сильным и крепким человеком примерно лет пятидесяти от роду. Выступающие скулы, острый орлиный нос, тонкие, плотно сжатые губы, маленькие, лишенные ресниц, но пристально смотрящие глаза свидетельствовали о его сильной воле, большой внутренней энергии, хитрости и скрытности. Он медленно рассматривал меня с головы до ног, потом расстегнул свой пояс и охотничью рубашку и сказал:

— Олд Шеттерхэнд может оглядеть Нале Масиуфа!

— Зачем? — спросил я.

— Чтобы убедиться, что у меня нет оружия.

Вот теперь я был полностью убежден, что у него за спиной лежит или воткнут в землю нож или что-нибудь ему подобное.

— Почему Нале Масиуф произносит эти слова? — проговорил я. — Они излишни.

— Нет. Ты должен видеть, что я честен.

— Нале Масиуф — вождь команчей, а Олд Шеттерхэнд не только белый охотник, но также вождь апачей-мескалерос. Слово вождей как клятва. Я обещал прийти безоружным, и у меня нет никакого оружия; поэтому не надо ничего показывать или чем-то подтверждать.

Говоря это, я согнул правую ногу так, чтобы иметь возможность мгновенно вскочить на ноги. Он этого не заметил. Но, видно, почувствовал, куда я метил, и ответил так:

— Олд Шеттерхэнд говорит очень гордо. Но он еще смирится!

— Когда же это будет?

— Когда мы его захватим в плен.

— Тогда Нале Масиуфу придется ждать, пока он не умрет. Ты можешь стать моим пленником, но я твоим пленником не буду.

— Уфф! Разве Нале Масиуфа кто-нибудь сможет поймать?

— Ты уже пойман!

— Сейчас?

— Да.

— Олд Шеттерхэнд говорит то, что не сможет подтвердить!

— Подтверждение перед твоими глазами. Посмотри вокруг!

— Хау! Я вижу бледнолицых! — сказал он, сопровождая свои слова бесконечно презрительным жестом.

— Эти бледнолицые — хорошо обученные солдаты, которым твои воины противостоять не смогут!

— Они собаки, которые не смогут постоять за себя. Ни один такой бледнолицый не справится ни с одним краснокожим воином.

— Имей в виду, что позади вашего лагеря стоят апачи.

— Олд Шеттерхэнд врет!

— Я никогда не вру, и ты прекрасно знаешь, что я и теперь говорю правду. Или ты будешь утверждать, что не слышал боевой клич апачей? Ты разве глухой?

— А сколько их?

— Их достаточно, чтобы всех вас уничтожить.

— Пусть покажутся!

— О, ты их увидишь, как только мне захочется этого.

— А они из какого племени?

— Из племени мескалерос, к которому принадлежу я и Виннету.

При этом имени он быстро поднял голову и спросил:

— А где Виннету?

— В Льяно-Эстакадо.

— Хотел бы я его видеть!

— Ты его еще увидишь. Он сейчас с полсотней апачей как раз подъезжает туда впереди отряда Вупа-Умуги.

— Уфф, уфф?

— Он переставляет колья, установленные Большим Шибой, чтобы заманить команчей в западню.

— Уфф, уфф! — воскликнул он опять.

— А молодой вождь Большой Шиба захвачен нами в плен. И теперь Виннету своими кольями вводит команчей в заблуждение тем же способом, каким Большой Шиба хотел обречь белых всадников на мучительную смерть от жажды и жары.

Каждое слово, произносимое мной, было ударом для Нале Масиуфа. Он пытался овладеть собой, но не смог побороть захлестнувшего его возбуждения. Его голос дрожал, когда нарочито спокойно он сказал:

— Я не понимаю, что говорит Олд Шеттерхэнд, нельзя ли выражаться пояснее?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!

— Нет.

— Не ври. Ты думаешь обмануть Олд Шеттерхэнда? Это тебе не удастся, даже если бы в твоей голове был заключен разум всех вождей команчей, что, вообще говоря, не так уж и много! Ведь это ты придумал план, который вы хотели здесь привести в исполнение.

— Какой план?

— Ввести в заблуждение и привести к гибели белых всадников с помощью неверно установленных в пустыне кольев.

— Мне кажется, что Олд Шеттерхэнд видит сон!

— Не увиливай! Ты врешь; я же говорю с тобой вполне откровенно. Когда тебя разбили, ты послал еще за сотней воинов. Причем послал сразу двух гонцов к Голубой воде, к Вупа-Умуги, которые должны были пересказать ему твой план. Я их подслушал еще до того, как они перешли через Рио-Пекос.

— Уфф! Я этих воинов выгоню из племени!

— Правильно! Такие неосторожные и болтливые люди не годятся в воины. Я и самого Вупа-Умуги подслушал и узнал все подробности.

На это он ничего не сказал. Но его взгляд пронзил меня насквозь; при этом зрачки его глаз заметно подрагивали, выдавая его страх. А я продолжал:

— Кроме того, я подслушал шестерых разведчиков, которых Вупа-Умуги послал на восток. Они погибли в Альчезе-чи.

— Уфф! Они не вернулись, и из-за этого мы их не встретили здесь!

— На самом деле все обстояло немного иначе. Виннету сразу спешно поскакал в Льяно-Эстакадо, чтобы предупредить Кровавого Лиса, но прежде собрал столько воинов апачей, сколько было нужно, чтобы отразить ваше нападение. С этими апачами я успел схватить Большого Шибу с его пятьюдесятью воинами, когда они устанавливали колья, по которым за ним должен был следовать Вупа-Умуги.

— Ты говоришь правду? — еле слышно произнес он, прервав меня.

— Да, это так. Потом мы для вас переставили колья в ложном направлении так, как это вы хотели сделать для белых всадников. Этим занимался Виннету с пятьюдесятью апачами, следы которых Вупа-Умуги должен был принять за следы команчей во главе с Большим Шибой.

— Уфф! Это вам злой Маниту насоветовал!

— Нет, справедливый и добрый Маниту. Злой — другой советник, только не наш. Сейчас Вупа-Умуги скачет вслед за апачами в уверенности, что перед ним Большой Шиба. Таким образом, он окажется в безводной пустыне, где растут одни кактусы, и ему придется сдаться в плен, если он не захочет погибнуть.

— Олд Шеттерхэнд самый злой и самый подлый из всех бледнолицых! — прошипел он мне в ярости.

— Ты сам в это не веришь. Тебе же хорошо известно, что я состою в самых добрых отношениях со всеми краснокожими. И теперь мне хочется, чтобы все кончилось по-хорошему и вы помирились со своими врагами.

— Мы не хотим мира!

— Тогда вы прольете кровь! Когда сюда пришли сегодня белые, я их предупредил и сказал им, что ты со своими воинами следуешь за ними. Тогда они объединились с моими апачами и решили дождаться вас здесь. Вы теперь зажаты со всех сторон, и никто из вас уйти не сможет!

— А мы будем драться!

— Попробуйте только!

— Зачем нам пробовать, мы уверены, что так и будет!

— Xay! Сто ружей бледнолицых, которых ты видишь здесь; к этому еще мои заколдованные флинты и ружье Олд Шурхэнда, который никогда не делает промахов!

— Олд Шурхэнд здесь?

— Да.

— Где?

— Он там, наверху, с апачами, пули которых тоже будут вас метко бить. Совершенно немыслимо, чтобы вы смогли от нас уйти!

— Ты обманываешь меня, чтобы склонить к сдаче в плен!

— Я говорю правду.

— Большой Шиба не может быть в плену.

— Он в плену; и подтверждаю тебе это, говоря, что У него было тридцать найини и двадцать команчей из его племени.

— И Вупа-Умуги невозможно обмануть!

— Нет, он как раз на пути в ловушку, в которой мы его тоже возьмем в плен. Я могу сказать даже и то, что, когда он стоял лагерем у Голубой воды, я поехал в Каам-Кулано, где живет его племя. Оттуда я забрал все его амулеты.

— Уфф! Ты их украл?

— Я их снял с дротиков, воткнутых в землю перед его вигвамом.

— Значит, он пропал, совсем пропал!

— Это с ним, конечно, может случиться, если он не заключит мир. И он заключит его, чтобы получить обратно все свои амулеты, потому что не захочет умирать от жажды и жары.

Нале Масиуф, опустив голову, молчал.

— Ты теперь должен понять, — продолжал я, — что ты не можешь рассчитывать ни на Большого Шибу, ни на Вупа-Умуги. И тебе ничего не остается, как сдаться в плен.

Он долго молчал. О чем он думал? Что происходило в его душе? Выражение его лица было очень удрученным; но как раз поэтому я ему и не доверял. Наконец он поднял голову и спросил:

— А что будет с Большим Шибой и его людьми?

— Мы их освободим, если не прольется ничья кровь.

— А что вы сделаете с Вупа-Умуги?

— Он тоже со своими воинами будет освобожден, если окажется достаточно разумным, чтобы не сопротивляться.

— А чего мне с моими воинами ожидать, если мы сдадимся?

— Тоже освобождения.

— Когда?

— Сразу, как договоримся об этом.

— А трофеи?

— Нам, белым, трофеи не нужны, однако апачи, конечно, потребуют ваших лошадей в качестве трофеев.

— Ты им отдашь их?

— Да.

— Но они же принадлежат нам!

— Вы вышли на тропу войны и должны принять последствия этого. Справедливость требует возмещения убытков тем, кого вы захватили и хотели убить. Вы должны быть довольны, что уйдете отсюда живыми!

— Но ведь нам самим нужны наши лошади!

— Для разбойничьих набегов, да. Если у вас их не будет, вы будете сохранять покой.

— Мы всегда были и будем друзьями покоя и мира!

— Не смеши меня! Всегда находились команчи, которые поддерживали вражду и были зачинщиками войн. Ты это знаешь так же хорошо, как и я.

— Но оружие-то вы нам оставите? — спросил он.

— Этого я пока не знаю.

— Ты должен это знать!

При этих словах его глаза на мгновение блеснули, а правая рука потихоньку переместилась за спину. Я понял, что сейчас он ударит, но отвечал, несмотря на это, совершенно спокойно:

— Я сейчас не могу этого знать, потому что об этом я должен поговорить с Виннету и Олд Шурхэндом.

— Что ты будешь им предлагать: чтобы мы отдали оружие или остались с ним?

— Стрелы, луки и ножи, ну и, конечно, томагавки можно вам оставить. Они вам нужны для охоты, чтобы добывать себе еду.

— А ружья?

— Их мы у вас заберем, потому что без них вы не сможете опять начать войну. Если у вас не будет ружей, то вы будете вынуждены сохранять мир.

Я хотел ответить иначе и дать ему обещание, которого он ждал от меня, может быть, тогда он отказался бы от нападения на меня. Но мне отчасти претило делать этому человеку хотя бы малюсенькую поблажку, и, кроме того, я думал, что из-за его коварного нападения, если оно произойдет, я легче и быстрей завладею его волей.

— Сохранять мир? — переспросил он. — А мы этого не хотим, мы хотим драться. На тебе, получи!

Его глаза сверкнули; он метнулся ко мне, а в его правой руке блеснул нож. Удивительно! Нож! Все происходило именно так, как я говорил, предостерегая командира! Не успел он подскочить ко мне, как я сам бросился к нему и схватил своей левой рукой его правую руку с ножом, а своей правой нанес ему два таких сильных удара в висок, что он свалился на землю, как безжизненное чучело.

С ножом в руке я вскочил на ноги и громко воскликнул, обращаясь главным образом к наблюдавшим за нами команчам:

— Это предательство. Нале Масиуф хотел меня заколоть. Вот вам его нож!

И я отшвырнул его далеко в их сторону; потом схватил находящегося в беспамятстве вождя за шиворот, приподнял, взвалил себе на спину и направился в наше расположение.

Какой дикий крик и вопли поднялись позади меня! Команчи вскочили и бросились вслед за мной. Но в это время сверху раздались несколько неприцельных выстрелов. Олд Шурхэнд дал команду открыть огонь, чтобы утихомирить команчей. И цель была достигнута; они прекратили погоню за мной, однако вопли и угрозы не стихали.

Вождя связали; после чего я взял свой штуцер и опять подошел к озеру. Когда расстояние до команчей стало достаточным, чтобы меня услышали, я сделал им знак замолчать; они послушались, и я громко произнес:

— Пусть воины команчей внимательно послушают, что им скажет Олд Шеттерхэнд! Вы знаете, что ваш вождь взял с собой на переговоры нож, хотя мы договорились идти без оружия. Нале Масиуф хотел меня зарезать, после чего его люди напали бы на нас. Я был готов к этому, и кулак Олд Шеттерхэнда отбил ему память так, что он свалился на землю; но он не умер, только потерял сознание. Как только он придет в себя, я продолжу разговор с ним. До тех пор с вами ничего не произойдет, если вы будете вести себя спокойно. Если же попытаетесь убежать или хотя бы один из вас выстрелит, то все вы получите пули. Я сказал. Хуг!

Эта угроза возымела действие. Команчи, жестикулируя, сбились в тесную толпу, но вели себя в общем тихо. Когда я вернулся и опустился возле Нале Масиуфа на корточки, чтобы его осмотреть, командир сказал мне:

— Он действительно хотел вас зарезать?

— Да.

— А вы доверяли ему!

— Нет, я с самого начала видел, что он спрятал за спиной нож.

— Как хорошо, что не я был на вашем месте!

— Я тоже так думаю.

— У меня не такие зоркие и внимательные глаза. Он бы меня, вполне вероятно, зарезал.

— Хм! Кто знает, может быть, он и не стал бы ради этого трудиться, сэр.

— Не стал бы трудиться? Что же, это значит, что я не стою удара ножом или выстрела?

— Нет, дело не в этом. Я хотел сказать только то, что краснокожий только тогда идет на это, когда считает необходимым убрать со своего пути особенно ему ненавистного и опасного человека.

— Ах так! Что же теперь будем делать с этим предателем и негодяем? Я предлагаю… хм, хм!

— Что?

— Повесить его. Человек, попытавшийся на переговорах убить своего собеседника, должен болтаться в петле на веревке!

— Я накажу его, но по-другому: проделаю сейчас с ним небольшую операцию. Хорошо, что свои амулеты он не оставил в лагере.

— Почему?

— Скоро поймете. Подождем, пока он не очнется. Он должен прийти в себя.

— Хм! Тогда я, пока суд да дело, задам вам один вопрос.

— Какой?

— Пока вы с ним беседовали, я как следует подумал обо всем, о чем мы с вами говорили.

— И осмыслили несколько иначе?

— Да.

— В какой мере?

— Одержать победу над краснокожими оборванцами и после этого оставить их без всякого наказания невозможно, это противоречит всем военным традициям и обычаям. Вы действительно надеетесь справиться без нас с команчами?

— Да, вы нам для этого не нужны.

— Значит, лучше мне с вами в Льяно не ездить. Сколько времени нужно, чтобы туда добраться?

— Два достаточно долгих дневных перехода.

— Черт возьми! Это же далеко. У нас не так много провианта с собой. Не поймите меня неправильно, если…

Он, однако, в какой-то мере стеснялся говорить прямо о своих намерениях. Мне же, откровенно говоря, было совершенно безразлично, уйдет он с отрядом или нет. Что им делать в оазисе и других глухих местах! Поэтому я с готовностью отвечал:

— Если вы повернете обратно? О, я ничего против этого не имею.

— Правда?

— Конечно.

— Этим вы меня очень обяжете. Сюда, в Льяно, заманить себя я же допустил. Собственно, мои задачи сконцентрированы там на равнине, выше, по ту сторону каньона Мистэйк. С этим Нале Масиуфом я связался потому, что он мне попался на дороге. Я поверну обратно, а здесь побуду до тех пор, пока вы не покончите с этими команчами.

— Значит, вы повернете обратно без всякой выгоды для себя.

— Что вы хотите сказать?

— Вам полагается иметь трофей. Что мне делать с этими краснокожими? Неужели мне по всему Льяно таскать их за собой, снабжать водой и провиантом, охранять, как пленных? Можно сделать все гораздо проще. Я их передам вам.

— Мне?

— Да. Только вы должны мне обещать, что оставите им жизнь.

— Я даю вам мое слово, и вы можете об этом не беспокоиться.

— Вашу руку.

— Да. Вот моя рука. Договорились!

— Well! Итак, вы забираете этих людей с собой до низовьев Рио-Пекос, чтобы они не смогли сюда быстро вернуться и снова творить здесь какие-нибудь глупости. А там вы у них отберите лошадей и ружья и пусть идут, куда хотят.

— А то, что мы у них отберем, надо будет сохранить, сэр?

— Естественно.

— Тогда я их не отпущу, пока не отойдем от этих мест еще дальше, чтобы они не смогли вас побеспокоить. Они же живут в самых верховьях реки. Не так ли?

— Да. Итак, мы договорились?

— Полностью. Вот вам еще раз моя рука в качестве гарантии в том, что я вас больше ничем не побеспокою, пока я жив. Вы довольны?

— Вполне.

— Я тоже очень рад. Но, смотрите, он ожил! Открыл глаза. Да, это был такой удар, какой способен нанести, наверное, только Олд Шеттерхэнд.

Да, вождь пришел в себя. Он, казалось, сначала никак не мог понять, что же с ним приключилось; наконец, видимо, вспомнил все.

— Ну как, ты убедился, что я свое слово держу? — спросил я его. — Ты мой пленник.

При этих словах я снял с его шеи амулеты и вытащил из кармана спички. Он в испуге воскликнул:

— Что ты хочешь делать с моими амулетами?

— Я сожгу их.

— Уфф, уфф! Значит, моя душа погибнет?

— Да, но ты заслужил это. Ты захотел нарушить данное мне слово и убить меня. Поэтому тебя накажут трехкратно: ты будешь повешен, я сниму с твоей головы скальп и сожгу твои амулеты.

Повешение для индейца — самый позорный вид смерти. Он согласится лучше на самую мучительную, медленную, но при этом более почетную кончину. Остальные мои угрозы тоже были страшны для него. Потеря скальпа и сожжение амулетов означает гибель души в этой и потусторонней жизни на вечные времена! Он попытался разорвать свои путы и воскликнул срывающимся от ужаса голосом:

— Ты этого не сделаешь; ты не станешь этого делать!

— Что же мне помешает?

Я чиркнул спичкой и поднес ее маленькое пламя к мешочку с амулетами, который тут же задымился.

— Подожди, подожди! — вопил он. — Спаси меня! Убей меня, оставь мне только душу! Скажи, что я должен сделать? Что мне надо делать, чтобы ты исполнил мою просьбу?

Я погасил спичку и ответил:

— Для того, чтобы спасти свою душу и себя самого, у тебя есть только один путь.

— Какой? Говори быстрее!

Его глаза были широко раскрыты и, казалось, готовы вылезти из орбит, потому что я вытащил вторую спичку.

— Прикажи своим людям, чтобы они сдались в плен и отдали свое оружие!

— Этого я не могу сделать!

— Тогда умри и пропади пропадом!

Спичка зажглась, и мешочек опять начал дымиться. Вождь завопил во всю силу своих легких так, что его было слышно, наверное, очень далеко.

— Остановись, остановись же! Я готов это сделать! Я прикажу сейчас!

— Хорошо! Но смотри, не пытайся выиграть время или обмануть меня! Я даю тебе твердое, нерушимое слово, что, если ты только на одно мгновение заколеблешься, никакие твои просьбы уже не помогут и я сожгу твои амулеты. Я сказал, и помни мои слова!

— Я все сделаю, будь уверен. Пусть все племя будет в плену; но мои амулеты надо обязательно выручить. Что вы решили сделать с пленниками?

— Мы их всех отпустим и тебя тоже.

— И вы оставите нам наши амулеты?

— Да.

— Тогда пусть придет Сенанда-Хази — Медный Змей, наш второй вождь! Я ему отдам приказ, и он сделает все, что надо.

— Это точно?

— Да, он послушается.

Я подошел опять на расстояние слышимости к лагерю команчей и закричал, обращаясь к ним:

— Вождь Нале Масиуф хочет, чтобы второй вождь, Медный Змей, пришел к нему. Но пусть Медный Змей поторопится!

Я вернулся, и, когда названный вождь вышел из толпы команчей и вскоре появился возле нас, командир сказал:

— Какой властью вы обладаете над людьми, сэр! Мне бы и в голову не пришло пригрозить сожжением амулетов.

— Это как раз то, о чем я вам говорил: надо очень хорошо знать нравы и обычаи краснокожих; только так можно избежать тех неприятностей, которым нередко подвергается тот, кто их не знает.

Сенанда-Хази — Медный Змей, не глядя на нас, подошел к вождю и сел рядом с ним. Разговор проходил тихо, но видно было, что он напряженный. Потом второй вождь встал, повернулся ко мне и сказал:

— Олд Шеттерхэнд на этот раз победил нас одним ударом своего кулака и хитростью; но придут лучшие для нас времена, когда великий Маниту отнесется к нам благожелательнее, чем сейчас. Мы готовы сдаться в плен и отдать вам свое оружие. Куда его складывать?

— Пусть подходят по десять человек и складывают здесь, возле вождя, свое оружие и боеприпасы. Но имей в виду: кто утаит какое-нибудь оружие, будет расстрелян!

Он ушел, и вскоре стали подходить команчи группами по десять человек и с мрачным выражением лица складывать свои ружья, ножи, томагавки, стрелы, луки, дротики, порох и пули. Когда эта операция закончилась, я сказал командиру:

— Я передал вам пленников. Ваше дело теперь следить за тем, чтобы все было в порядке. Не упустите ни одного!

— Не беспокойтесь, сэр! Очень рад, что они сдались нам в плен. Мы окружим команчей со всех сторон и свяжем их собственными ремнями.

Когда он с помощью своих солдат привел все это в исполнение, я отошел от них несколько в сторону, сложил около рта ладони рупором и прокричал Олд Шурхэнду:

— Сис интех пенихил! [50]

Мой призыв был услышан, и через несколько минут во главе апачей он галопом подъехал к нам. Я подошел к нему. Он соскочил с лошади и спросил:

— Мы видели, как вождь хотел вас зарезать; вы ему, однако, здорово дали по голове. А что же теперь? Ого, все оружие уже лежит здесь, и индейцев окружают драгуны! Они были вынуждены сдаться?

— Да.

— Как это вам удалось, сэр?

— Я пригрозил, что сожгу амулеты Нале Масиуфа.

— Понятно! Вот суеверные глупцы! Что мы с ними, однако, будем делать? Ведь тащить их с собой так хлопотно. Да и об оазисе они узнают.

— Нет. Командир пришел к мысли, что ему лучше с нами не ехать, а повернуть обратно. Вот ему я их всех и передал. Он получит за это их лошадей и все оружие, а на свободу отпустит только по ту сторону Рио-Пекос.

— Well! Это лучшее решение, какое только можно было найти. Значит, мы теперь поскачем за Вупа-Умуги без драгун?

— Да.

— А когда?

— Нам здесь больше делать нечего. Наши лошади напоены и фляжки наполнены. Можем отправляться немедленно.

— Тогда не будем медлить. Чем быстрее мы начнем наступать на пятки найини-команчам, тем лучше.

— Да. Но прежде устроим сердечные проводы дорогому командиру!

Я вскочил на лошадь и поскакал с Шурхэндом к нему.

— Уже готовы в путь, сэр? — спросил он. — Мне очень жаль, что мы не можем быть подольше вместе с вами.

— Нам тоже, — ответил я. — Мы с удовольствием предоставили бы вам еще много поводов для знакомства с недотепами — искателями могил.

— Ох… Ну, не стоит!.. — протянул он смущенно.

— Я надеюсь, вы поняли теперь, какое значение иногда имеет одежда — охотничья куртка вестмена или мундир драгунского офицера. Не забывайте нас, и всего вам хорошего!

— Всего… хорошего! — повторил он, еще больше смутившись.

Мы встали во главе наших апачей и поскакали прочь. Уже через несколько минут, оглядываясь назад, мы не могли разглядеть Сто деревьев. Мы скакали от кола к колу, следуя по широкому следу найини-команчей. Чем дальше мы были, тем надежнее должна была захлопнуться ловушка, предназначенная для команчей.

Глава IV ГЕНЕРАЛ

Сопоставив час, когда Вупа-Умуги покинул Сто деревьев, с тем моментом, когда мы туда прискакали, и приняв во внимание, что он не мог слишком сильно гнать своих лошадей из-за дневной жары, мы легко могли прикинуть, какое именно преимущество в пройденном расстоянии было у него по сравнению с нами. Мы двигались довольно быстро и думали поэтому, что часам к двум пополудни сумеем догнать его команчей.

Однако этого не случилось. Когда, судя по положению солнца, было уже больше трех часов, никаких краснокожих мы еще не видели, хотя след, оставленный копытами их лошадей, был настолько свежим, что стало ясно — они побывали здесь не более чем три часа назад. Мы перешли на галоп, и вскоре в подзорную трубу я увидел в юго-восточной части горизонта небольшую группу всадников, которая направлялась явно к поставленным шестам. При этом было очевидно, что они держались того же направления, что и мы.

— Похоже, это найини? — с сомнением в голосе спросил Олд Шурхэнд.

— Наверняка, — ответил я.

— Хм, однако клясться, что это именно они, я бы не стал!

— Почему? Вы думаете, что, кроме нас, найдется еще кто-то, кто отправится с ними в Льяно?

— А разве это невозможно?

— Возможно; однако они явно держат курс на колья.

— Это еще ничего не доказывает.

— Как раз наоборот! Они скачут на юго-восток, следовательно, пришли с северо-запада, то есть оттуда же, откуда и мы, но осталось ждать совсем немного: скоро мы их увидим совсем близко.

— Может быть, они пришли с севера и повернули уже за кольями?

— Нет, это команчи.

— Но их не больше полутора сотен.

— Ну и что! Это их арьергард.

— Вы верите в то, что Вупа-Умуги выставил арьергард между собой и нами?

— Да.

— Для чего?

— Они должны ждать нас тут и сообщить ему о нашем приближении. Когда я говорю «нашем», то имею в виду, конечно, не нас, а драгун, ведь он думает, что их преследуют именно они. О нас и наших апачах он не подозревает.

— Подобное объяснение не лишено оснований.

— Оно не только не лишено оснований, но само является единственно возможным и, вне всякого сомнения, правильным основанием для дальнейших наших действий. В этом вы убедитесь сразу же, как только мы подъедем к ним на расстояние, с которого они нас смогут видеть невооруженным глазом.

— Well, попробуем.

Мы пришпорили лошадей, и вскоре стало ясно, что я был прав: как только мы подъехали к ним достаточно близко, они на несколько мгновений приостановились, посмотрели на нас, после чего пустили коней галопом и быстро исчезли из виду. Очевидно, они хотели предупредить Вупа-Умуги, что пришли драгуны. На таком расстоянии они не смогли ни хорошенько разглядеть, ни сосчитать нас, и поэтому приняли за драгун.

Но нам в данном случае такая оплошность была только на руку: в результате еще до наступления ночи мы смогли достичь того пункта нашего маршрута, который лежал ближе всего к оазису.

Дальше ехать не следовало, было ясно, что команчи уже встали лагерем на ночь, а встречаться с ними сейчас не входило в наши намерения. Отсюда до кактусовых зарослей, где мы надеялись их нагнать, было не больше одного дня хорошей скачки. Я выставил пост из пяти апачей и поскакал с остальными к оазису. Через час мы были там.

Как и следовало ожидать, ни Виннету со своими апачами, ни Кровавый Лис здесь еще не появлялись. Паркер и Холи были не слишком довольны тем, что я заставил их так долго лежать, но мне удалось их утешить, пообещав, что утром они к нам присоединятся. Увидев, что с нами нет Олд Уоббла, Паркер спросил:

— А где этот старый ковбой? Почему не показывается?

— К сожалению, с нами его нет, — ответил я.

— Вы его оставили с дозорными?

— Нет. Он сейчас у Вупа-Умуги и его найини-команчей.

— У этих проходимцев? Он что, поскакал на разведку?

— Нет. Он среди них.

— Среди них? Как это понимать?

— Вы сразу это поймете, когда я скажу, что он их пленник.

— Их пленник? Тысяча чертей! Это правда?

— Да, к сожалению.

— Он что, опять выкинул какую-нибудь глупость?

— Да, и еще какую! Он чуть не испортил нам все дело. И не его заслуга в том, что нам все же удалось осуществить наш план.

— Именно, именно так! Вы абсолютно правы, мистер Шеттерхэнд!

— Не понял! Кажется, вы даже рады, что Олд Уоббл теперь не с нами?

— Конечно. Мне его жаль, но в то же время я рад, что мы освободились от его присутствия. Зря вы взяли его с собой! Вы настолько влюблены в этого старого авантюриста, что позволяете ему совершать одну глупость за другой, а он на самом деле заслуживает только одного.

— Чего же?

— Чтобы его прогнали ко всем чертям.

— Теперь-то уж я непременно это сделаю.

— В этом нет больше необходимости.

— Почему?

— Он сам себя поставил вне нашего общества.

— Но он вернется.

— Вы хотите его освободить?

— Само собой разумеется.

— Хм, да! Оставить его в беде мы, конечно, не можем, но прошу вас, примите со всей серьезностью, на мой взгляд, хороший совет — прогнать его сразу же, как только мы его вызволим из плена, он приносит нам одни только несчастья, с которыми мы никак не можем справиться. Вы слишком ему доверяли. Он все время крутился около вас, и вы не имели ничего против этого, хотя вы не могли не знать, что полагаться на него нельзя. А меня и Джоша Холи вы отстранили от всех дел. Нам пришлось пропадать тут от скуки, пока вы переживали интересные приключения. А ведь с нами можно и в огонь и в воду. Мы, конечно, ребята понадежнее, чем этот ваш Уоббл!

— Ну, ну… Мистер Паркер!

— Если вы хотите спросить меня, не злюсь ли я на вас, то я могу ответить, что вы правильно меня поняли, а чего вы еще хотели бы? Мы здесь, на Диком Западе, не для того, чтобы ловить мух и охотиться на дождевых червей. Однако нас до сих пор постоянно затирали. Согласитесь, что я прав!

— Но мне казалось, что я не имею морального права предлагать вам участвовать в таких делах, которые могут стоить жизни!

— Ах, наши жизни! Они что, более ценны, чем ваша? Или вы принимаете нас за трусов? Но мы докажем, что это не так!

Он бы еще долго брюзжал, но в этот момент появился негр Боб. Увидев нас, он радостно вскрикнул:

— О! А! Масса Шеттерхэнд и масса Шурхэнд снова здесь! Боб знает, что делать: тащить сапоги.

— Да, сделай это, мы снимем мокасины.

Он убежал и вернулся с сапогами, и мы переобулись. Я спросил Боба:

— Как дела с Большим Шибой? Надеюсь, он тут?

Боб скорчил невообразимую гримасу и сказал:

— Его здесь нет.

— Как нет?

— Нет. Большой Шиба сейчас далеко.

При этом он громко расхохотался и так широко раскрыл рот, что, казалось, заглянув между двумя рядами великолепных зубов, можно было увидеть его желудок. Он хотел немножко пошутить. Я решил ему подыграть и спросил, изобразив легкий испуг:

— Далеко? Надеюсь, он не сбежал?

— Да, сбежал.

— Послушай, Боб, это будет стоить тебе жизни! Я тебя застрелю, если он действительно сбежал. Ты ответишь за него головой!

— Значит, масса Шеттерхэнд застрелит Боба. Большой Шиба очень далеко отсюда. Масса Шеттерхэнд может пойти и сам посмотреть, где он!

— Да, я обязательно посмотрю. Вот, здесь пуля, которая окажется у тебя в башке, если его нет в комнате.

Я вытащил револьвер и направил дулом к нему. Потом мы пошли к дому. Он открыл дверь и сказал, показав внутрь:

— Поглядите сюда. Никого!

И тут я увидел картину, чуть было не заставившую меня рассмеяться. Юный вождь стоял, прислонясь к стене и уставившись на нас полным гнева взглядом. Но если выражаться совершенно точно, то сказать, что он прислонился к стене, в общем-то было нельзя: между стеной и его телом находилось еще кое-что. Это была конструкция из восьми жердей, которые негр, сложив наподобие звезды, привязал ремнями к спине краснокожего. Звезда была столь велика, что нижние ее луча упирались в пол, верхние — сходились над его головой, а боковые простирались далеко в стороны. Что и говорить, с такой штукой за плечами Большой Шиба никак не мог пролезть в дверь ни ползком, ни еще как-нибудь, в любом случае он непременно застрял бы намертво в самом неудачном положении.

— Ну вот же он, Большой Шиба, а ты мне что говорил? — сказал я Бобу с удивлением.

— Ох, ох! Я хотел только развеселить вас! Разве Боб даст убежать индейцу, если он должен за ним следить?

— Но что это ты ему взгромоздил на спину?

— Но масса Шеттерхэнд видит это сам! Индейца нельзя зарубить, заколоть или застрелить, но Боб все равно не даст ему убежать. Боб — умный и хитрый негр и привязал ему к спине восемь длинных стволов.

— Хм! И как он это стерпел?

— Он сперва не хотел, но Боб сказал, что побьет его, и тогда он спокойно позволил мне все сделать. Ну разве Боб быть не такой же хитрый и умный, как муха на носу?

Я не успел ответить на его вопрос, потому что Большой Шиба гневно воскликнул:

— Уфф! Белый брат мог бы освободить меня от этих бревен! Разве такая пытка достойна вождя?

— Здесь ты не вождь, а пленник.

— Я не могу ни сесть ни лечь.

— Значит, тебе придется стоять.

— Я не знал, что Олд Шеттерхэнд обращается с друзьями так, будто они его враги!

— Я твой друг. А эти жерди, что у тебя сейчас на спине, ничего не меняют.

— Хау! Я страдаю не от боли. Почему ты приказал негру сделать со мной это?

— Я ему этого не приказывал.

— Значит, он сделал это по собственной воле?

— Да.

— Тогда я убью его, как только снова стану свободным!

— Ты этого не сделаешь!

— Я сделаю это!

— В таком случае ты никогда не получишь свободу! Я ему велел развязать тебя и хорошо с тобой обращаться. Ты испытывал голод?

— Нет.

— А жажду?

— Нет.

— Значит, у тебя было все, в чем ты имел нужду. На что ты можешь жаловаться?

— На то, что он привязал к моей спине эти столбы. Нельзя так обращаться с вождем команчей!

— Где это написано или кто это сказал? Об этом рассказывают старики или предания команчей? Нет! То, что так бывает, ты узнал на собственной шкуре. И кто виноват в том, что так случилось? Только ты сам!

— Нет, я не виноват.

— Ты сказал, что убежишь, как только представится такая возможность. Негр обязан был тебя охранять и с помощью жердей эту свою обязанность выполнил. Ты должен понять, что он просто исполнил свой долг.

— Но он выставил меня на посмешище! Я предпочел бы терпеть сильную боль, чем таскать на себе эти жерди!

— Ему действительно не в чем себя упрекнуть, он нашел очень хорошее средство, чтобы тебя удержать. Но если ты дашь мне слово, что не убежишь, то я отвяжу тебя от этой, хм… распорки и ты сможешь получить почести, положенные вождю.

— Такого слова я не могу дать!

— Можешь!

— Нет!

— Подумай: если ты будешь тянуть время, это не принесет тебе ровным счетом никакой пользы.

— Я разыщу наших воинов и предупрежу их!

— Тебе их не найти!

— Я их найду!

— Нет. Ты же не знаешь, где они находятся.

— Я это знаю!

— Ты ошибаешься. За сегодня многое изменилось.

— А можно мне узнать, что случилось?

— Откровенно говоря, нет, но кое-что я все же считаю нужным тебе сообщить, чтобы ты понял, что у нас все идет как надо и твой побег не имеет никакого смысла.

— Говори!

— Прежде всего, ответь мне: ты догадываешься, что мы разгадали ваш план?

— Я знаю, что он вам известен.

— Вы хотели обмануть белых всадников и, воспользовавшись ситуацией, захватить оазис. Ты поскакал вперед, чтобы указать Вупа-Умуги путь сюда. Потом вы хотели переставить колья в другом направлении, чтобы заманить бледнолицых в пустыню. За Вупа-Умуги должен был следовать Нале Масиуф, чтобы отрезать им путь назад. Это так?

— Мой белый брат угадал.

— Не угадал, а узнал все это совершенно точно, иначе ты бы здесь сейчас не оказался. Ну, ты сам знаешь лучше всех, что мы тебя взяли прежде, чем ты сумел показать Вупа-Умуги путь сюда.

— Я знаю это.

— Ты также видел, что Виннету с пятьюдесятью апачами ускакал отсюда, чтобы повернуть колья в нужном нам направлении.

— Я это видел.

— Well. Потом мы уехали, чтобы наблюдать за воинами команчей. Когда мы оказались у Ста деревьев, то увидели, что Виннету очень хорошо сделал свое дело. Колья шли в том направлении, следуя которому Вупа-Умуги со своими людьми попадет в пустыню, где вообще нет воды.

— Уфф!

— К этому я хочу добавить, что мы приготовили ему еще одну ловушку, более опасную, чем ты можешь себе представить. Колья приведут его завтра к огромным и почти непроходимым кактусовым зарослям, откуда он не сможет выбраться просто потому, что не найдет обратной дороги.

— Уфф!

— Он проскачет больше часа, прежде чем достигнет середины этих зарослей. Считая, что вехи выставил ты, он без оглядки последует в направлении, которое они покажут, и понадеется на то, что этот путь выведет его из зарослей кактусов. Но проход внезапно оборвется и ваши воины не смогут никуда двигаться: ни вперед, ни в сторону. Им останется только повернуть коней назад. Но как только они это сделают, то тотчас же увидят нас, а с нами три сотни апачей. Мы перекроем тропу и не выпустим их.

— Уфф!

В третий раз подряд произнес он это восклицание. Он был, видимо, настолько потрясен тем, что я ему сообщил, что не мог выдавить из себя ничего другого.

— Скажи мне теперь, что станут делать ваши воины? — продолжал я.

— Драться.

— И как это будет выглядеть?

— Они будут стрелять в вас.

— Ты в это действительно веришь?

— Да. Это храбрые воины, и они не захотят сдаться без боя.

— Ты говоришь так, думаю, только потому, что плохо представляешь себе, как реально выглядит путь, ведущий в кактусы. Так вот, поверь мне, он очень узок, в одном ряду там могут разместиться всего лишь несколько всадников. Когда ваши воины развернутся, чтобы начать стрельбу, они не смогут выстроиться фронтом против нас, их строй образует длинную тонкую линию. Только те, что окажутся впереди, смогут в нас стрелять. Но ни одна их пуля не причинит нам никакого вреда.

— Ты думаешь, они такие плохие стрелки?

— Нет. Но наши ружья, как тебе известно, бьют гораздо дальше, чем те, что у них. Поэтому мы сможем держаться довольно далеко от них, не опасаясь, что они нас достанут.

— Уфф!

— Таким образом, они застрянут в кактусах и не смогут причинить нам никакого вреда.

— А вы? Что вы предпримете?

— Мы подождем, пока они не сдадутся. У нас есть вода, у них — нет.

— А если они не сдадутся?

— Тем хуже для них. Нам придется их уничтожить.

Вдруг на его лице мелькнуло некое подобие улыбки, и он сказал:

— Олд Шеттерхэнд умный человек, но и он не может предусмотреть все!

— Ты так думаешь? Может быть, ты знаешь путь, воспользовавшись которым команчи могут уйти из западни?

— Да.

— И этот путь мне неизвестен?

— Если бы ты о нем что-нибудь знал, ты бы сейчас говорил по-другому. Хуг!

На его лице появилось выражение лукавой безмятежности. Без сомнения, его осенила идея, каким именно образом команчи могут ускользнуть от нас. И эта идея, вероятно, казалась ему просто-таки блестящей, о чем можно было догадаться по восклицанию «хуг!» — в том, с какой интонацией он его произнес, угадывалось явное облегчение.

— Значит, ты уверен в том, что я его не знаю?

— Да.

— Но скажи мне: какой путь ты имеешь в виду?

— Олд Шеттерхэнд, неужели ты считаешь меня настолько глупым, что ждешь от меня рассказа о нем?

— Нет, глупым я тебя не считаю. Ты можешь мне ничего не говорить, это излишне, я и так уже все знаю. Но послушай: если ты думаешь, что Олд Шеттерхэнд предусмотрел не все, то ты ошибаешься и вообще плохо меня знаешь.

— Ну так скажи, о чем я сейчас подумал.

— Подожди немного! Даже если ты и нашел путь спасения для твоих воинов, я бы на твоем месте спросил себя: а придет ли и им в голову та мысль, которая кажется тебе такой удачной?

— Они наверняка до этого додумаются!

— Отлично! В таком случае, мы выставим своих часовых на обоих концах пути.

— Уфф!

На этот раз в его возгласе звучал испуг.

— Ну? — спросил я, смеясь. — Ты все еще думаешь, что Олд Шеттерхэнд предусмотрел не все?

— Я… не знаю… этого, — гневно ответил он.

— Зато я это знаю; мне известен настоящий путь к спасению, а тот, о котором говоришь ты, к сожалению, существует только в твоем воображении. Ты рассуждал вот как, я думаю: когда команчи окажутся запертыми в кактусах, они все же не должны терять надежды, у них еще есть ножи, и, воспользовавшись ими, они сумеют выбраться из западни. Прав я или нет?

— Уфф, уфф! — ответил он на этот раз обескураженно.

— Представляю, какое воодушевление ты испытал, когда эта идея только пришла тебе в голову, но, к сожалению, должен тебя разочаровать: при ближайшем рассмотрении она не так уж хороша. Тропа будет очень узкой, и одновременно работать на ней смогут лишь несколько человек. Потребуются не часы, а дни! К тому же ты должен понимать, что мы при всем этом, разумеется, не будем сидеть сложа руки.

Он молчал. И я продолжил:

— Часть наших людей я пошлю на противоположную сторону кактусового поля, чтобы таким образом зажать ваших воинов в клещи. Впрочем, мы можем поступить еще проще и уничтожить всех команчей за несколько минут без единого выстрела.

— Как?

— Мы подожжем кактусы.

— Уфф! Но тогда все наши воины сгорят!

— Конечно!

— Олд Шеттерхэнд на такое не способен!

— Зря ты так уж рассчитываешь на мою доброту!

— Нет, нет, он этого не сделает!

— Может быть! Я просто хотел тебе показать, что для твоих воинов нет спасения, от нас они не уйдут.

— Да, я понимаю: если они окажутся в мешке, то им придется сдаться, но у вас это все равно не получится.

— Вот как?

— Вам придется убраться оттуда.

— Почему?

— Ты совсем забыл про Нале Масиуфа! Он придет.

— Нет, я про него вовсе не забыл.

— Тогда ты знаешь, что он следует за вами. Он появится у вас за спиной, а впереди вас будет ждать Вупа-Умуги; вы застрянете между ними и сами окажетесь как раз в том дурацком положении, в которое хотите поставить Вупа-Умуги. Олд Шеттерхэнд должен признать, что я прав.

Его лицо снова приняло уверенное выражение. Я ответил:

— К сожалению, я лишен возможности доставить тебе удовольствие, признав твою правоту. За последнее время произошло кое-что, о чем ты еще не успел узнать. Но даже если бы дела обстояли именно таким образом, как ты думаешь, даже и в этом случае ты бы все равно просчитался, потому что Нале Масиуф никогда на появится у нас в тылу.

— Появится!

— Нет. Перед ним скачут белые всадники, ты совсем об этом забыл.

— Уфф! — в его голосе прозвучало явное разочарование.

— Ну, теперь ты видишь, что все твои домыслы не стоят гроша ломаного, тогда как Олд Шеттерхэнд и на этот раз все продумал и просчитал заранее. Даже если бы сегодня и совершенно ничего не произошло, мы могли бы спокойно заниматься Вупа-Умуги, не боясь, что нам в тыл ударит Нале Масиуф, этого он никак не смог бы сделать, потому что его взяли бы на себя драгуны.

— Уфф, уфф!

— Однако, надеюсь, до этого дело все же не дойдет. Но вернемся к моему рассказу. Мой юный брат прервал меня, помнится, когда я говорил о Ста деревьях. Итак, мы спрятались недалеко от них и видели, как пришел Вупа-Умуги. Он не подозревал о нашем присутствии и не счел нужным предпринять даже минимальные меры предосторожности. Поэтому мы с Олд Шурхэндом сумели довольно легко проникнуть в его лагерь и кое-что подслушать. Когда мы услышали достаточно, нам удалось выскользнуть оттуда незамеченными. Утром Вупа-Умуги снял свой лагерь и ушел со своими команчами туда, куда указывали колья, поставленные Виннету.

— В каком направлении?

— Мой юный брат очень хитро поставил вопрос, но Олд Шеттерхэнд не глупее его, и поэтому он не ответит.

— Олд Шеттерхэнд может не отвечать. Это уже не имеет никакого значения!

— Как же! Если бы тебе удалось совершить побег сегодня, ты бы знал, где следует искать твоих воинов. Вот почему я предпочитаю оставить тебя в неведении относительно этого. Между прочим, я очень рад, что, несмотря на всю безнадежность твоего положения, ты попытался использовать весь свой ум, чтобы меня перехитрить. Так вот, я продолжаю: когда Вупа-Умуги отбыл к Ста деревьям, пришли белые солдаты. И как ты думаешь, что я сделал?

— Ты поговорил с ними?

— Да!

— И предупредил их?

— Конечно!

— Уфф!

— Я не только предупредил их, но и присоединился к ним с моими апачами, чтобы поймать Нале Масиуфа.

— Уфф! Ты сразился с ним?

— Нет.

— Он не пришел? Он выслал вперед разведчиков, которые вас заметили?

— Правильно, он выслал вперед разведчиков, но толку что? Они нас не заметили, потому что мы вовремя спрятались. Тогда появился он вместе со всем отрядом и встал лагерем около воды. Он увидел следы белых всадников и решил, что они ушли, преследуя Вупа-Умуги. Поэтому он не стал осторожничать, и нам без труда удалось его окружить.

— Уфф, уфф! Он был окружен. И все же ты говоришь, что он с вами не сражался!

— Он струсил и согласился на переговоры со мной. Я сидел с ним рядом, причем мы договорились прийти без оружия, но в этом он оказался настолько же подлым, насколько прежде был труслив. Идя на переговоры, он припрятал за спиной нож, намереваясь меня заколоть, и даже посмел вытащить его.

— Уфф! Не могу поверить, что он и в самом деле так поступил!

— Да.

— Это недостойно воина.

— Особенно если этот воин — вождь!

— Он тебя ранил?

— Нет. Он сильно во мне ошибся, потому что я за ним внимательно наблюдал и все время был настороже. Как только он поднял руку с ножом, я его оглушил.

— Рукой?

— Чем же еще? Я же был без оружия.

— Уфф, уфф! Рукой! Он умер?

— Нет, я не хотел его убивать. Я быстро взвалил его себе на плечи и отнес туда, где стояли мои апачи и белые воины.

— И команчи тебе не помешали?

— Они не могли этого сделать, все произошло очень быстро. А потом: у них не было возможности приблизиться к нам, потому что тогда мы убили бы их вождя. Когда он очнулся, я начал ему угрожать, сказал, что сниму с него скальп, сожгу его амулеты, а потом повешу его самого.

— Ты хотел убить его душу?

— Да.

— Самое страшное для него — сжигание амулетов. Я, правда, в это не верю, но он, как и большинство краснокожих, считает, что в этом случае душа воина гибнет.

— Интересно, что бы он предпринял, если бы в мои намерения действительно входило поступить так, как я сказал?

— Он предпочел бы сдаться в плен.

— Он один?

— Он один… Уфф, уфф! Значит, вы думали, что все его воины должны сдаться вместе с ним?

— Да, все!

— А разве вам не хватило бы его одного?

— Нет, мне нужны были они все, ты скоро поймешь почему.

— И ты всех их заполучил?

— Да.

Он опустил голову и с отчаянием в голосе сказал:

— Увы, все мои надежды погибли! Даже если бы мне и удалось отсюда бежать, я не смог бы спасти Вупа-Умуги и его воинов.

— Да, это так. Во-первых, ты не знаешь, где его искать, а во-вторых, Нале Масиуф помочь тебе ничем не сможет.

— Как вы поступили с ним и его воинами?

— Я, конечно, мог бы тебя обмануть, потому что никакой необходимости в том, чтобы я тебе это говорил, нет. Однако я не стану от тебя это утаивать. Они вернулись к своим вигвамам.

— Уфф! Так ты был настолько добр, что вернул им свободу?

— Нет, до такой степени добрым я не был. Признайся, что подобная доброта была бы самой большой глупостью, которую я мог бы совершить.

— Почему?

— Я бы взял с этих людей обещание тотчас же повернуть своих лошадей и ехать домой.

— Они бы его дали.

— Но не сдержали бы!

— Ты им не веришь?

— Я не верю ни одному команчу!

— И мне тоже?

— Пожалуй, только к тебе я могу испытывать хотя бы какое-то подобие доверия, потому что ты знаешь о добром большом Маниту и веришь, что он наказывает за неправду и предательство.

— Как же так — ты не дал им свободу, но говоришь, что они вернулись домой?

— Как пленные!

— Чьи?

— Белых драгун. Они отправились обратно и взяли команчей с собой.

— Связанных?

— Да.

— Но они их убьют!

— Нет. Их капитан дал мне слово сохранить команчам жизнь.

— Он его сдержит?

— Да, и я в этом нисколько не сомневаюсь.

— Но их, по крайней мере, ограбят!

— Ограбят? Но что ты понимаешь под этим словом? Разве не вправе победитель распоряжаться по своему усмотрению имуществом побежденного?

— Даже у христиан?

— Даже у нас, потому что вы нас вынудили поступать с вами так же, как вы поступаете с нами. Вы, как коршуны, лишаете нас не только всего имущества, но и жизни. И если мы вам дарим жизнь, то вы должны знать, что это столь великая милость, что большего вы от нас требовать просто не имеете права.

— Так, значит, белые солдаты заберут у команчей все, что у них есть?

— Не знаю, все ли, но оружие и лошадей точно.

— И как же команчи будут обходиться без лошадей и оружия?

— Это уже их забота. Вы сами выкопали топор войны; ничего подобного не произошло бы, если бы у вас не было коней и оружия. Конфискуя их у вас, мы не совершаем никакого грабежа, потому что это наша законная добыча, и одновременно мы заботимся о том, чтобы вы не были в состоянии тотчас же снова нарушить мир.

— Значит, Вупа-Умуги и его воинов вы тоже лишите лошадей и оружия?

— Вполне возможно.

— Уфф! Это плохо!

— Да, для вас это плохо, но вы ничего иного и не заслужили. Подумай о себе! Тот, кто курил с тобой трубку мира и обещал тебе не приходить в твой вигвам с оружием в руках, а потом вдруг является в него с большой шайкой, чтобы отобрать у тебя вигвам, а заодно и жизнь, заслуживает гораздо большего, чем просто лишение его мустанга и оружия. Я думаю, ты согласишься с этим.

Тяжело вздохнув, он согласился:

— Тогда ты возьмешь мое ружье и моего коня!

— Нет, вот этого я как раз и не сделаю. Ты мне симпатичен. Вот почему, несмотря на всю твою сегодняшнюю враждебность ко мне, я не перестану считать тебя своим другом. Ты сохранишь то, что имеешь. И в отношении Вупа-Умуги и его индейцев я постараюсь сделать так, чтобы с ними тоже обошлись хорошо. Но в конце концов это будет зависеть прежде всего от того, как они сами поведут себя по отношению к нам.

— А как они должны себя повести? Они воины и будут защищаться.

— Как раз это было бы крайне нежелательно. Как только с нашей стороны прольется кровь, чего мы, естественно, не хотим, они уже не смогут больше рассчитывать на дружеское к себе отношение. Я все же надеюсь, что мне удастся убедить вождя в том, что сопротивление бессмысленно. Надеюсь, что он с большим пониманием отнесется к моим аргументам, чем ты.

— Чем я? — уязвленно переспросил он.

— Да. Я хотел максимально облегчить твое пребывание в плену, взамен потребовав от тебя лишь обещания, что ты не сбежишь. Ты отказал мне в этом, потому что не понял, что твое бегство в лучшем случае будет для вас бесполезно, а скорее всего принесет прямой вред. То есть ты сам вынудил меня быть с тобой суровым.

— Я не дал обещания, потому что я еще не знал тогда того, что знаю теперь.

— Значит, ты понял, что вашим воинам никто не в силах помочь?

— Да.

— Выходит, еще есть время дать обещание.

— И я его даю.

— Хорошо! Однако подумай также о том, что своим поведением ты можешь принести пользу или навредить не только себе, но и всем людям своего племени. Все, что ты совершишь — плохое или хорошее, — зачтется также и всем им. Если ты не сдержишь своего слова, наказанию будешь подвергнут не только ты, но и твои соплеменники!

— Я его не нарушу!

— Но что будет порукой твоему слову?

Он посмотрел на меня вопросительно, и тогда я пояснил:

— Я могу положиться на слово, данное христианином, но на обещание краснокожего — нет.

— Но ты же веришь Виннету?

— Да, во всем, но он — исключение, к тому же я знаю, что в душе он чувствует себя христианином.

— Если ты возьмешь у краснокожего воина в качестве залога его амулет, то он должен будет сдержать данное им слово.

— Не забывай, что я тебя знаю очень хорошо, и мне известно, что ты не веришь в силу амулетов.

— Тогда я выкурю с тобой трубку клятвы!

— Нет, и это не может для меня служить гарантией верности твоих слов. Ты уже курил трубку со мной и Кровавым Лисом, но это отнюдь не помешало тебе нарушить собственную клятву.

Тут он опустил глаза и сказал еле слышно, с горечью:

— Наказание, которое наложил на меня Олд Шеттерхэнд, очень тяжело: оно не столь сильно язвит мое тело, но наполняет болью мою душу.

Я внимательно посмотрел на него. Искренне говорит молодой вождь или опять лукавит? И то и другое вероятно в равной степени. Но я решил дать ему аванс доверия.

— Если я тебя правильно понял, несмотря на все случившееся, я все еще могу считать тебя своим другом и братом. Поэтому я решил отступить от своих обычных правил, предписывающих мне быть осторожным с индейцами, и оказать тебе доверие. Но я хочу, чтобы ты знал: в моем сердце поселится очень, я подчеркиваю, очень большая печаль, если мне и на этот раз придется признать, что я обманулся в тебе. Спрашиваю тебя поэтому еще раз: ты не убежишь, если я тебя освобожу?

— Нет!

— Не покинешь оазис без моего разрешения?

— Нет.

— Я не хочу допустить также и того, чтобы ты пытался пробраться через кактусы к своим команчам, чтобы поговорить с ними.

— Я не сделаю этого. Даже если они придут сюда, я буду молчать, пока не получу твоего разрешения.

— Тогда дай мне руку, как это делают настоящие мужчины и благородные воины, которые презирают выгоду, получаемую от лжи.

— Вот моя рука! Ты можешь мне верить. Если я протягиваю тебе свою руку, значит, отдаю под твою власть всего себя!

При этом он посмотрел мне прямо в глаза, и взгляд его был таков, что я уже не сомневался: на этот раз он меня не обманет. Но чтобы на всякий случай отвести его месть от негра, спросил:

— Ты зол на Боба?

— Очень.

— И будешь мстить?

— Нет. Слишком много чести для черного, если ему будет мстить краснокожий воин. Этот негр не ведал, что творит. Он не имел понятия, что посягает на достоинство вождя, когда взваливал мне на спину эти колья.

— Сейчас я тебя от них избавлю.

И я сделал это. Он размял свои затекшие ноги и руки и вышел со мной вместе из дома. Во дворе поили лошадей на ночь. Мамаша Санна принесла нам поесть. Поужинав, мы сразу же легли спать. На следующий день нам предстояло подняться с первыми лучами солнца. Большой Шиба улегся между мной и Верной Рукой, хотя мы ему этого и не предлагали. Он хотел быть на виду и таким образом доказать, что держит свое слово.

Поднявшись рано утром, мы наполнили водой все имевшиеся у нас бурдюки, погрузили на лошадей запасы провианта, я попрощался с Большим Шибой, и мы тронулись в путь. На обочине дороги стоял Боб, спросивший меня:

— Масса Шеттерхэнд хочет, чтобы я охранял Большого Шибу?

— Нет. В этом нет надобности.

— Может быть, привязывать ему опять на спину шесты?

— Ни в коем случае. Он обещал не убегать и сдержит данное слово.

Я был вполне уверен в том, что это действительно так, однако интуиция и опыт настойчиво заставляли меня принять все же некоторые меры предосторожности. И я счел за лучшее их послушаться. За границей кактусовых зарослей оставалось еще довольно много апачей, которым было поручено сторожить пятьдесят пленных. Я отдал их предводителю приказ не сводить глаз также и с Большого Шибы.

И вот настал момент, когда мы, двести мужчин, пришпорили коней. Нас было более чем достаточно, чтобы покончить с команчами. На этот раз мы, конечно, взяли с собой Паркера и Холи.

Прежде всего мы нашли то место, где вчера оставили в дозоре пятерых апачей. Они оказались настолько смышлеными, что, как только рассвело, начали высматривать команчей и, порыскав по округе, обнаружили их лагерь. Однако к тому моменту, когда подъехали мы, найини уже снялись с места, они и на этот раз тоже очень спешили. Мы быстро последовали за ними, так что время от времени я мог наблюдать их в подзорную трубу, хотя мы все время держались от них на таком расстоянии, чтобы они не могли определить, кто их преследует — белые или краснокожие. Наиболее предпочтительным вариантом для нас был бы тот, если бы они приняли нас за драгун.

Весь день прошел без достойных упоминания происшествий, как вдруг, ближе к вечеру, поднялся сильный ветер, из тех, что нередки в Льяно-Эстакадо. Он пришел с севера, но при этом пересек изрядный кусок пустыни и поэтому был очень горячим. В основном он дул нам в спины, однако причинял немало беспокойства, причем не столько по причине усилившейся жары, сколько из-за поднятых им туч песка и пыли, которые лезли в рот и нос, забивались в глаза и уши.

— Идиотский ветер! — недовольно ворчал Паркер. — Какого черта он взялся дуть именно сейчас, не мог подождать, когда мы снова окажемся около воды. Так недолго задохнуться, а заодно и ослепнуть!

— Кончайте брюзжать, мистер Паркер! — откликнулся я. — Мне он, наоборот, весьма по душе.

— По душе? Вам он по душе? И у вас есть для этого какие-то основания?

— Да, я как раз подумал о Виннету.

— О Виннету? Не вижу связи.

— Но разве вы не замечаете, что этот ветер, поднявший в воздух столько песка, засыпает следы команчей? Мы не смогли бы идти по их следу, если бы не шесты.

— Да, колья я, конечно, вижу, но при чем здесь Виннету?

— А при том, что скоро его следы исчезнут по той же причине.

— Хм! А нам это не все ли равно?

— Нет, никоим образом. Виннету должен выставить колья вплоть до ловушки, так?

— Так.

— Он должен, следовательно, довольно далеко углубиться в кактусовые заросли. Но оставаться там ему нельзя, поэтому он должен будет выбраться наружу, иначе говоря, вернуться.

— Это очевидно, потому что если он так не сделает, то его самого поймают. Пока что я все понимаю, сэр.

— Однако возможные последствия того, что происходит, вам, похоже, не ясны.

— Какие последствия?

— Краснокожие, как только увидят его следы, тут же поймут, что он вернулся. И это покажется им подозрительным.

— Возможно!

— Не только возможно, но, я уверен, именно так и произойдет. Эти краснокожие — ребята бывалые, но и вы не новичок на Диком Западе и, если подумаете, легко сможете угадать ход их мыслей.

— Да уж, что-что, а это я могу угадать! Они примут следы Виннету и его апачей за следы команчей Большого Шибы. Эти следы ведут в заросли кактусов, потом выходят из них, а дальше сворачивают в сторону. Они, конечно, подумают, что Большой Шиба ошибся и путь пролегает вовсе не через кактусы, а совсем в другом направлении, по которому он теперь пошел. Правильно я рассуждаю, мистер Шеттерхэнд?

— Правильно.

— Делаем вывод: в кактусы они не сунутся. Как видите, не такой уж я тугодум.

— Я на твоем месте не стал бы так уж задаваться, старина Сэм, — встрял в разговор Джош Холи.

— Это еще почему?

— Потому что ты не сам до этого додумался. Мистер Шеттерхэнд тебе все подсказал.

— Может быть. Однако из этого вовсе не следует, что тебе нужно срочно все бросить, чтобы записаться ко мне в учителя, а заодно и в домашние проповедники.

— Я только хотел предостеречь тебя от зазнайства!

— Ты вполне мог сэкономить на словах, потому что ты сам…

— Хватит вам спорить, парни! — воскликнул я. — Верная догадка всем нам на пользу, а кому первому она пришла в голову — мистеру Паркеру или мне не имеет большого значения. И вообще сейчас не время определять заслуги, надо рассуждать дальше. Итак, команчи пошли по новому следу Виннету. И куда он их приведет, как вы думаете, мистер Паркер?

— Естественно, к нам, — ответил тот.

— Вы абсолютно правы. Виннету там, конечно, не останется, он будет искать нас. Сначала он уйдет в сторону, а потом вернется к кольям. Они это обнаружат, когда последуют за ним. Если они что-то заподозрят, весь наш план окажется под угрозой. Очень кстати сейчас для нас этот ветер, заметающий все следы. Виннету, я думаю, рад этому не меньше, чем я.

— Хм, да! — снова проворчал Паркер. Я почти физически ощутил, как напряженно работал его мозг в поисках довода, который, на его взгляд, доказал бы, что он способен и без моей помощи придумать что-то дельное. Наконец его осенило. — То, что вы сказали, конечно, прекрасно, мистер Шеттерхэнд, но лишь при условии, если Виннету добрался до кактусовых зарослей прежде, чем поднялся ветер.

— Но именно это и произошло.

— Вот как?

— Да. Полагаю, что он уже давно покончил с кольями и вскоре присоединится к нам.

— Если сумеет нас найти!

— Не беспокойтесь! Для вождя апачей это не такая уж сложная задача. Очень маловероятно, что он с нами разминется, хотя никаких случайностей исключать, конечно же, не стоит. Между прочим, я бы назвал наполовину чудом то, что команчи не испытывали никаких сомнений, следуя за ним. Нам, окажись мы на месте Вупа-Умуги, все это давно бы уже начало казаться в высшей степени подозрительным. Разве не так, мистер Паркер?

— Отчего же подозрительным, сэр?

— Большой Шиба хорошо знает дорогу от Ста деревьев до оазиса Кровавого Лиса и наверняка сказал Вупа-Умуги, какое расстояние между ними. И вот они едут и едут, а оазиса все нет как нет. Они должны были добраться до него уже вчера вечером, но, проскакав сегодня целый день, так и не достигли цели! Если это не вызывает у них подозрений, то я не знаю тогда, существует ли на свете что-нибудь такое, что может их вызвать.

— Все верно. Им давно бы уже надо остановиться и обсудить, куда двигаться дальше и вообще что делать. Вероятно, они считают, что Большой Шиба ошибся, когда говорил о расстоянии, или что они его неправильно поняли.

— Может быть, именно так и обстоит дело, но существует еще одна причина, по которой они забираются в заросли все дальше и дальше, а именно жажда. Со вчерашнего утра у них нет воды ни для них самих, ни для их лошадей. А поверни они назад, им понадобится не меньше, чем целых два дня, чтобы найти ее у Ста деревьев. Они скорее всего предпочтут продолжать двигаться вперед — ведь колья-то все равно ведут, по их мнению, к оазису, который вот-вот должен появиться. Вот почему они так спешат.

— Да, они скачут быстро и…

Замолчав на полуслове, он придержал свою лошадь и, вытянув руку вперед, прокричал:

— Они возвращаются! Значит, они все-таки что-то заподозрили и повернули обратно! Вот они!

Действительно, на горизонте появились какие-то люди. Двигались они или нет, невооруженным глазом распознать было невозможно. Я направил на них подзорную трубу и уже через несколько мгновений смог успокоить своих спутников:

— Это не команчи, а Виннету. Я страшно рад, что не ошибся, когда говорил, что скоро он к нам присоединится.

— Вы можете узнать его среди других даже с такого расстояния, сэр? — спросил меня Олд Шурхэнд.

— Пока нет.

— Тогда мы должны быть осторожны!

— В этом нет необходимости. Поехали!

— Но если всадники на горизонте — отставшие от своих команчи?

— Тогда они бы двигались, а эти люди стоят.

— Разве враги не могут сделать то же самое?

— Да, могут, но Виннету дает мне понять, что это он.

— Каким образом?

— Сейчас у вас появилась возможность в очередной раз удивиться проницательности и осмотрительности вождя апачей. Он обогнул команчей по широкой дуге и теперь, оказавшись у них в тылу, спокойно поджидает нас. Естественно, он предусмотрел тот случай, если мы примем его людей за найини, поэтому он построил свой отряд таким образом, что мы совершенно точно можем определить, что это именно он. Возьмите мою трубу и взгляните на них, мистер Шурхэнд!

Посмотрев в окуляр, он с восхищением в голосе заметил:

— И в самом деле толково, и даже очень! Они выстроились так, что образовали контур стрелы.

— И куда указывает ее острие?

— Не на нас, а на юго-восток, то есть от нас.

— Стрела указывает направление, в котором нам следует двигаться. Виннету сообщает нам также, что мы можем спокойно, ничего и никого не опасаясь, ехать дальше. Скажите, но только откровенно, мистер Шурхэнд, смогли бы вы на его месте передать всю эту информацию?

— Думаю, едва ли. А вы, мистер Шеттерхэнд?

— Если и не точно так же, то каким-нибудь похожим способом наверняка смог бы. Ясно, что нужен был какой-то знак, разъясняющий нам ситуацию. И Виннету нашел как нельзя более удачный. Это оригинальное построение апачей говорит не только о том, что перед нами друзья, но дает также понять, что все обстоит для нас наилучшим образом.

— Я тоже так думаю. Виннету не стал бы спокойно стоять на месте и ждать нас, если бы произошло нечто, идущее вразрез с нашими намерениями. Значит, все в порядке. Кстати, мне в голову пришла одна мысль, которой я охотно бы с вами поделился, если бы у меня была уверенность, что вы не будете на меня в обиде.

— В обиде? Вот уж это никогда не приходило мне в голову! Поскольку мы друзья, то я считаю, что каждый из нас имеет право и даже в некотором роде долг высказать свое мнение прямо, без всяких там дурацких церемоний. И я буду вам только благодарен, если вы укажете мне на какое-то мое упущение или ошибку, которую я совершил.

— Мою мысль можно выразить одним словом: вода! Позвольте, я поясню?

— В этом нет необходимости, я отлично понимаю, что вы имеете в виду. Если мы хотим вынудить команчей сдаться, заставив их страдать от жажды, то мы должны позаботиться о том, чтобы нам самим ее не испытывать.

— Все верно. Так вот, на сегодня у нас воды достаточно; но может пройти еще один день, прежде чем мы покончим с Вупа-Умуги, и тогда нам понадобится еще один день, чтобы добраться до оазиса. К сожалению, на два дня у нас воды не хватит. К тому же команчам в том случае, конечно, если они сдадутся, тоже нужна будет вода, и побольше, чем нам.

— Да, такого количества воды у нас с собой нет. Но могу вас, тем не менее, успокоить — страдать от жажды мы не будем.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Разумеется, более того, я думаю, что нам с вами пришла в голову одна и та же мысль.

— Да что вы говорите?

— О, конечно! Я был бы последним безумцем, заведя триста всадников в Льяно-Эстакадо и при этом не позаботившись о надежных способах доставки питьевой воды.

— Но воду можно найти только в оазисе.

— Совершенно верно. Именно оттуда мы ее и доставим.

— Но каким образом? До оазиса целый день пути верхом, и это только туда…

— Вы ошибаетесь. Этим людям нужна всего лишь ночь, чтобы добраться до оазиса, завтра к вечеру они снова будут здесь!

— Но их лошади не выдержат такой гонки!

— Лошадям нет необходимости возвращаться.

— Хм! В таком случае совпадение наших мыслей на этом заканчивается, я не понимаю, каким образом вы собираетесь все это осуществить.

— Очень просто, сэр: мы организуем эстафету.

— О! В самом деле, проще и лучше не придумаешь. Почему я сам до этого не додумался?

— У наших апачей есть с собой множество бурдюков, к ним можно добавить те, что принадлежат Кровавому Лису. Мы их отправим в оазис, причем для этого нужны в основном лошади, людей потребуется совсем немного. Эти люди встанут на определенном расстоянии друг от друга на протяжении всего пути, и, таким образом, мы получим нечто вроде постов почтовой связи, ведущей отсюда к оазису.

— Я должен выразить вам свое восхищение, сэр — вы предусмотрели буквально все. Скажите, а вы уже обсуждали это с Виннету?

— Нет, конкретно об этой ситуации мы с ним не говорили. Но мы настолько хорошо знаем друг друга, что каждый из нас двоих может до мелочей просчитать все, что будет делать другой в том или ином случае.

И вдруг меня словно током ударило. За разговором мы подъехали ближе и стало видно — Боже мой! — апачи были без лошадей! Верхом один только Виннету. Их прежний порядок распался, они больше не образовывали фигуру стрелы, а стояли в одну линию, глядя прямо на нас. Но мой испуг растворился так же внезапно, как возник: я понял, что все это означало.

— Виннету оказался даже прозорливее, чем я предполагал, — сказал я Олд Шурхэнду.

— Вы полагаете, он уже отправил в оазис своих лошадей и бурдюки?

— Да. Вы видите, при нем осталось лишь около тридцати человек и, кроме того, с ним нет Кровавого Лиса. Наверняка он в числе остальных отправился в оазис за водой.

— Было бы все же очень странно, если бы Виннету пришла в голову точно такая же мысль, что и вам.

— Уверяю вас, именно это и произошло.

Когда через несколько минут мы настигли Виннету и его апачей, он подошел ко мне и сказал:

— Мой брат Чарли понял меня, когда увидел, как мы построились. Я хотел ему сказать, что мы не команчи.

— Как далеко они от нас сейчас? — спросил я.

— Они скачут быстро, потому что хотят пить, но скоро вынуждены будут остановиться — солнце у горизонта.

— Да, через четверть часа будет темно. Сколько времени нужно, чтобы доскакать до кактусовых зарослей?

— Два часа.

— Сегодня они туда не доберутся, и это на руку нам, потому что в ловушку они попадут завтра утром, а не сегодня вечером. У воинов моего брата Виннету нет при себе лошадей. Виннету послал их за водой в оазис?

— Кровавый Лис, который знает самую короткую дорогу, привел туда, к счастью, людей. Он разместит их вдоль пути и выставит колья, которые у нас еще остались. Но тех бурдюков, что они взяли с собой, недостаточно.

— Мы пошлем наши после того, как разобьем лагерь. Ты рассчитывал на это?

— Да. Ветер стер мои следы, и наш план удался. Сейчас нам надо двигаться дальше, держась как можно ближе к команчам, чтобы завтра, когда они достигнут западни и въедут в кактусы, мы смогли бы быстро отрезать им путь к отступлению, если вдруг у них возникнет подозрение и они попытаются ускользнуть.

Он сел на коня, и мы поскакали дальше. Его людям пришлось бежать, я было испугался, что они скоро выбьются из сил, но они оказались очень выносливыми, и все вместе мы смогли двигаться довольно быстро. Мы продолжали двигаться от кола к колу даже после того, как стемнело, пока не поняли, что пора остановиться, если мы не хотим столкнуться с врагом.

Ветер между тем ослабел, а потом и совсем стих. Некоторое время было темно, пока на небе не появился узкий серп луны, немного рассеявший сгустившийся мрак. К этому времени все пустые бурдюки были погружены на лошадей, и, когда стало светло, часть апачей тронулась в путь. Виннету поехал с ними, чтобы показать дорогу до ближайшего пункта эстафеты — его люди не знали, где он находится. Казалось, все необходимое было сделано, и мы смогли, наконец, лечь спать. Когда возвратился Виннету, то не стал меня тревожить, а молча улегся рядом. Другой на его месте, конечно, разбудил бы меня, чтобы поделиться важными, на его взгляд, наблюдениями, проясняющими общую обстановку, но Виннету знал, что при нашем с ним взаимопонимании в этом нет необходимости.

Он лег спать последним, но утром выглядел более свежим, чем все остальные. Мы не стали тратить время на завтрак: поесть можно было и в седле. Утолив собственную жажду, мы напоили лошадей, которые, однако, не напились: когда вода кончилась, они стали недовольно фыркать. В результате опустело еще некоторое количество бурдюков, и Виннету тотчас же послал с ними по эстафете нескольких апачей. На этот раз ему не было нужды ехать с ними самому — уже рассвело, и он ограничился тем, что подробно объяснил своим воинам дорогу.

Мы снова снялись с места и пустили лошадей вскачь, пешие на этот раз вынуждены были отстать; их задачей стало, двигаясь по нашим следам, догнать нас, когда мы замедлим темп или сделаем привал. Я не отрываясь смотрел в трубу и вскоре убедился в том, что накануне мы почти вплотную приблизились к команчам: уже через четверть часа мы оказались на месте их ночного привала и убедились в том, что они покинули его незадолго до нашего появления.

Очень скоро я увидел и их самих. Виннету также взял в руки свою трубу. Рассмотрев команчей как следует, он обрадованно сказал:

— Они движутся очень медленно. Мой брат видит это?

— Их лошади сильно утомлены двухдневной скачкой без воды.

— Люди тоже страдают от жажды. Однако я думаю, они еще долго будут тянуть время, прежде чем решат сдаться окончательно.

— Ну, что касается самого Вупа-Умуги, то существует гораздо более сильное средство заставить его сдаться, нежели жажда.

— Мой брат имеет в виду амулеты вождя команчей. Очень кстати для нас он прихватил их собой. Олд Шеттерхэнд уже половину нашей победы обеспечил, когда взял в плен команчей Нале Масиуфа и передал их драгунам.

Знаете, что больше всего удивило меня в его словах? То, что до сих пор я не сказал ему ни слова ни про Нале Масиуфа, ни про драгунов, но он говорил так, как будто был полностью в курсе дела. В который раз блестяще проявила себя его интуиция. И у меня появился повод рассказать ему, каким образом Нале Масиуф попал к нам в руки и как мы потом от него избавились. В конце моего рассказа он произнес обрадованное «Уфф!», после чего добавил:

— Мой брат действовал совершенно правильно. Эти краснокожие были бы для нас обузой, и белые всадники тоже, потому что, чтобы поймать Вупа-Умуги, мы в них вовсе не нуждаемся. Нале Масиуф. уже достаточно наказан потерей своих лошадей и тем, что его воины лишились оружия. Виннету узнает, сдержал ли капитан драгун свое слово сохранить им жизнь. Если он его нарушил, поплатится собственной. Хуг!

На этом наш разговор закончился. Терять время на обсуждение последней фразы Виннету не стоило, я знал, что слово его твердо, и если бы впоследствии выяснилось, что капитан драгун не сдержал данного им обещания, Виннету наверняка бы привел в исполнение свою угрозу.

Расстояние до кактусовых зарослей, которые должны были стать ловушкой для команчей, как считал Виннету, нам надо было покрыть за два часа езды, однако понадобилось три — из-за того, что лошади найини шли уже на пределе своих сил. Мы все время двигались таким образом, что они нас не могли заметить, зато мы их хорошо видели в наши окуляры. Никакого строя они не соблюдали, а ехали кому как в голову взбредет, разойдясь довольно далеко в разные стороны от основного направления движения. Но вдруг, на исходе третьего часа пути, всадники начали сближаться и вскоре образовали тонкую непрерывную линию.

— Ну что ж, наступает решающий момент, — сказал я Виннету, — они совсем не останавливаются, судя по всему, они ни о чем не догадываются.

— Да, — ответил он, — они подошли к тому месту, где начинается тропа через кактусовые заросли. Они не могут окинуть одним взглядом это пространство и думают, что оно простирается не особенно далеко, потому что Большой Шиба якобы его пересек. Кроме того, их гонит вперед жажда. Они не сомневаются: там, где растет кактус, есть влага, и потому где-то недалеко от поля должен быть оазис. А ведь вода, которую пьют эти растения, находится глубоко под землей, и к тому же им нужно ее совсем чуть-чуть.

Очень скоро мы тоже увидели кактусовые заросли.

Это было величественное зрелище. Колючки на мясистых стеблях маячили до самого горизонта, глазам казалось, что где-то на определенном расстоянии они начинают сплетаться в своеобразное гигантское кружевное полотно, накинутое чьей-то властной рукой на эту безрадостную землю словно бы в утешение ей. В глубь поля вел неширокий проход — некое подобие дороги. И как раз там, где эта дорога начиналась, Виннету вбил очередной шест, чтобы команчи не сомневались: именно здесь надо войти в кактусы.

И они это сделали, изумив нас в очередной раз тем, что как будто напрочь утратили свойственное им чувство осторожности. Должно быть, жара на них так действовала… Когда мы были у края зарослей, они углубились в него уже довольно далеко. Мы остановились и спешились. Лошадей отвели на расстояние, превышающее длину полета пули, и заняли положение, которое позволяло нам полностью контролировать проход на значительном удалении от его начала и лишало команчей возможности как-то пробиться через наши ряды или обойти нас.

Этот проход был в своем начале шириной около двадцати шагов, но еще в пределах досягаемости наших ружей становился настолько узким, что в ряд в нем могло встать не больше четырех или пяти всадников. Если бы команчи обезумели настолько, что стали сопротивляться, то глубина их строя составила бы примерно тридцать всадников при ширине не более пяти, и нам бы вполне хватило пятой или шестой части наших людей, чтобы отразить нападение. Нужно было только сразу положить передних, и тогда их тела образовали бы вал, который не смогли бы преодолеть остальные нападавшие, в то время как кактусы не позволили бы им повернуть направо или налево.

Враг оказался в надежной ловушке. Чтобы выйти из нее, команчи могли сделать только одно — повернуть назад, вернувшись к месту начала прохода.

Мы прождали час, два — команчи не появлялись.

Видимо, они, сообразив наконец-то, что зашли в тупик, не повернули сразу, а задержались и начали совещаться. Но не вернуться они никак не могли, в этом у нас не было ни малейшего сомнения.

Итак, мы напряженно вглядывались в то место, откуда они должны были появиться.

— Уфф! — наконец воскликнул Виннету, показав рукой вперед.

Его зоркие глаза обнаружили врагов раньше, чем мои. Команчи приближались медленно, уставшие и разочарованные. Нас они пока не видели, потому что мы лежали на земле, а наши лошади стояли довольно далеко от этого места. Но вскоре они остановились — заметили нас, и мы встали во весь рост.

Если они и были до сих пор того мнения, что их преследуют драгуны, то теперь им пришлось убедиться, что они ошибаются.

— Какой страх они, должно быть, сейчас испытывают! — сказал стоявший рядом со мной Олд Шурхэнд.

— Нет-нет. Пока еще не страх, а только удивление.

— Почему?

— Они могут принять нас за команчей Нале Масиуфа.

— Вполне вероятно.

— Но даже если это так, все равно наше присутствие должно их озадачить, потому что они убеждены, что перед Нале Масиуфом скачут драгуны.

— Верно! Однако любопытно, что они будут делать.

— Что они сделают, я знаю. Вышлют вперед одного или двух воинов, чтобы разузнать поточнее, кто мы такие. А вот и они!

Мы увидели, как двое индейцев-команчей, оставив лошадей, отделились от основной группы и начали медленно приближаться к нам.

— Не хочет ли мой брат выйти со мной к ним навстречу? — спросил я Виннету.

— Да, надо сделать это, — ответил он.

Так же медленно, как и команчи, мы зашагали навстречу им к кактусам. Увидев, что один из нас краснокожий, а другой белый, те остановились в замешательстве. Мы сделали знак, показывающий, что продолжаем движение, и пошли дальше. Еще немного помедлив, они сделали несколько шагов, но вскоре снова остановились.

— Мой брат Шеттерхэнд может говорить! — сказал Виннету.

В подобных ситуациях он всегда отдавал мне право вести разговор. Я крикнул обоим найини:

— Воины команчей могут спокойно приблизиться к нам! Мы хотим поговорить с ними и не станем им угрожать если они не попытаются применить против нас оружие.

Они подходили все ближе к нам. Я отошел еще немного назад и жестом пригласил их следовать за мной, это было необходимо, иначе мы бы оказались на расстоянии полета пули со стороны команчей. Наконец мы сошлись. Парламентеры команчей не захотели, несмотря на все мои знаки, подходить к нам вплотную.

— Вупа-Умуги, вождь найини-команчей, послал вас для того, чтобы узнать, кто мы такие, — сказал я. — Меня вы знаете?

— Нет, — ответил тот, что был постарше, не сводя удивленно-испуганного взгляда с Виннету, впрочем, так же как и его младший собрат.

— А краснокожий воин, стоящий рядом со мной, вам тоже не знаком?

— Уфф! Это Виннету, вождь апачей!

— А я — Олд Шеттерхэнд, его белый друг и брат.

— Уфф, уфф! — воскликнули одновременно оба и внимательно посмотрели на меня. Узнав апача, они смутились и испугались, но, услышав мое имя, испытали просто ужас, хотя и постарались это скрыть.

— Вы думаете, что вас преследуют белые всадники? — продолжил я.

Ответа не получил.

— А за ними скачет Нале Масиуф?

— Откуда Олд Шеттерхэнд это знает? — спросил старший.

— Я знаю гораздо больше, чем. вы можете себе представить, да, я знаю все о ваших намерениях. Вы хотели заманить белых всадников в ловушку, но угодили в нее сами. Посмотрите вперед! Там стоят три сотни воинов апачей-мескалерос, которые держат наготове оружие, и не сомневайтесь: они пустят его в ход, если вы вздумаете сопротивляться.

— Уфф, уфф!

— Поймите, назад для вас пути нет, опрокинуть нас и пройти вперед вам тоже не удастся. Вам не остается ничего другого, как сдаться. Если же вы этого не сделаете, то либо будете застрелены, либо погибнете в этих кактусовых зарослях, откуда нет выхода!

Команчи посмотрели друг на друга. Хотя они и прилагали все усилия, чтобы скрыть то впечатление, которое произвели на них мои слова, тем не менее скрыть, что они совершенно растеряны, им не удалось. Затем опять-таки старший из них спросил:

— Где белые всадники?

— Ты, я думаю, и сам не веришь, что я тебе это скажу!

— Тогда где сейчас Нале Масиуф?

— Этого мы тоже не скажем. В свою очередь, я тебя хочу спросить, где Большой Шиба с его пятьюдесятью команчами?

— Уфф! Большой Шиба! Этого мы не знаем!

— Зато я знаю.

— Где?

— Во всяком случае, довольно далеко отсюда. Вы думали, что следуете за ним, однако это было не так.

— Но как это получилось?

— Вы рядовые воины, а мы — вожди, которые говорят только с вождями. Нам не подобает отвечать на ваши вопросы, однако я все же расскажу вам кое-что для того, чтобы вы передали это Вупа-Умуги.

— Мы ему это скажем.

— Два дня вы шли по кольям, которые, как вы думали, ставил Большой Шиба, указывая вам дорогу. Но это не он, а Виннету воткнул их в песок, чтобы обмануть вас.

— Уфф! Это правда?

— Олд Шеттерхэнд всегда говорит правду. Большой Шиба никак не мог указывать вам путь, потому что был в плену у нас. И Нале Масиуф попал в плен со всеми своими воинами. А потом мы передали их белым всадникам, которых предупредили об опасности, грозившей им также с вашей стороны. Это все, что вы должны сказать Вупа-Умуги.

Он с ужасом посмотрел на меня и воскликнул:

— Вупа-Умуги не поверит этому!

— Поверит или нет, не имеет никакого значения, потому что это правда.

— Мы знаем, что Олд Шеттерхэнд всегда говорит правду, но то, что он сейчас сказал, не для наших ушей. Может быть, он сам скажет все это нашему вождю?

— Я готов сделать это.

— Тогда мы вернемся к Вупа-Умуги и передадим ему это.

— Хорошо! Мы останемся здесь и будем ждать, пока он придет.

Они ушли, а мы сели на землю. Когда они добрались до своих товарищей, то по возникшему переполоху мы поняли, какое впечатление произвели сведения, принесенные их делегацией на переговорах. Все всадники соскочили со своих лошадей. Спустя немного времени один из них направился к нам, но это был не Вупа-Умуги, а снова тот, кто вел с нами переговоры. Подойдя к нам, он произнес:

— Вождь команчей услышал ваши слова, но не хочет в них верить. Он хотел бы услышать их от вас самих.

— Он их услышит. Почему он не пришел?

— Олд Шеттерхэнд и Виннету, вождь апачей, пришли вместе. Вупа-Умуги не хочет быть один против двоих.

— Хорошо, пусть будет двое на двое. Он может взять кого-нибудь с собой.

— С ним будет Апаначка, второй вождь найини.

— Не имеем ничего против.

— Олд Шеттерхэнд и Виннету имеют при себе оружие. Вупа-Умуги и Апаначка могут тоже взять оружие?

— Согласны.

— Следует ли им чего-нибудь опасаться?

— Нет.

— Они смогут вернуться к своим воинам после того, как поговорят с вами?

— Разумеется.

— Мы поверим в это, если Виннету и Олд Шеттерхэнд дадут нам слово.

— Я обещаю это. Хуг! — ответил Виннету.

— А я уже давал такое обещание и не считаю нужным его повторять, — объяснил я. — Запомните: если Олд Шеттерхэнд пообещал что-то, это равносильно клятве. Так что зря Вупа-Умуги и Апаначка испугались!

— Храбрее и мужественнее их нет воинов в племени команчей! Почему Олд Шеттерхэнд обижает их?

— Потому, что ты спросил, смогут ли они вернуться назад.

— Но этот вопрос задают всегда, когда вражеские воины встречаются перед готовыми к бою отрядами для переговоров.

— Мы задали этот вопрос?

— Нет.

— Оглянись назад и посмотри перед собой. Там стоят команчи, здесь — апачи, мы находимся точно посередине. Значит, никто из встретившихся тут сторон не имеет преимущества перед другой. В том случае, если Вупа-Умуги и Апаначка замыслили какую-то каверзу по отношению к Олд Шурхэнду и мне, они должны отдавать себе отчет в том, что подвергают себя точно такой же опасности, которая грозила бы нам, если бы мы захотели их обмануть. Поэтому мы и не стали задавать вам вопросов относительно нашей безопасности. Ты же потребовал от нас обещания, что вы сможете вернуться обратно. Так кто из нас мужчина и кто трус? Вупа-Умуги приказал тебе спросить нас об условии возвращения?

— Да.

— Тогда скажи ему, чтобы он приходил! Мы сдержим данное слово, кроме того, мы считаем ниже своего достоинства нападать на команча, который, задавая такие вопросы, выказывает отсутствие мужества.

Он ушел.

— Мой брат говорил очень хорошо, — похвалил меня Виннету.

Меня очень интересовал Апаначка, второй вождь найини-команчей, он, судя по имени, которое означает «удачливый человек», должен быть личностью незаурядной.

И они явились. Оба держались так, словно нисколько не сомневались в прочности своего положения. Я догадался, что это показное: они хотели произвести на нас впечатление людей, которые не привыкли просить и вообще как-либо от кого-либо зависеть. Не говоря ни слова, они сели напротив нас, положив на колени ружья, и уставились в пространство неподвижными холодными глазами. Эти «бесстрастные» маски вместо лиц, несмотря на всю серьезность ситуации, смешили меня. Я представлял себе Апаначку более зрелым человеком, но он был еще очень юн, и, должен признаться, если исключить Виннету, который был просто выше всевозможных сравнений, мне до сих пор не приходилось видеть более красивого индейца.

Он был невысок, но тем не менее казался стройным, потому что был сложен пропорционально и мускулист. В чертах его лица отсутствовали, как ни странно, характерные признаки расы: у него не было ни косо посаженных глаз, ни выдающихся скул. Длинные темные волосы, как часто у индейцев, были связаны в пучок на макушке, но мне показалось, что некогда эти волосы можно было назвать кудрями, а свой нынешний вид они приобрели лишь в результате долгого и тщательного специального ухода. Несмотря на смуглый цвет его лица, мне показалось, что кожа на щеках, подбородке и над верхней губой имеет тот специфический оттенок, который можно заметить у бреющихся темноволосых людей. Неужели у Апаначки в отличие от остальных индейцев росла столь густая борода, что он был вынужден ее брить? И откуда у него бритва? Краснокожие ею не пользуются, редкую растительность, которая появляется иногда у них на лице, они предпочитают выдергивать до тех пор, пока она не перестает пасти. Этот индеец вызывал у меня расположение к себе. Мне вдруг показалось, что его лицо как будто напоминает мне кого-то. Может быть, я встречал его где-нибудь раньше? Маловероятно. Но, видимо, среди множества лиц моих теперешних и прежних знакомых имелось какое-то одно, чрезвычайно на него похожее. С быстротой молнии промелькнули перед моим мысленном взором сотни и сотни лиц известных мне людей, однако никого, похожего на Апаначку, я так и не смог вспомнить.

Когда враждующие вожди встречаются для переговоров, брать слово первым — не самое приятное занятие. Тот, кто считает себя по положению выше других, молчит дольше всех. Как правило, начинает всегда говорить человек, имеющий повод сказать какие-то хорошие слова. Вупа-Умуги, казалось, намеревается вести себя так, будто у него нет никакой необходимости во взаимопонимании с нами: он упорно молчал с непроницаемым выражением лица. Впрочем, меня это вполне устраивало — времени в запасе у нас имелось достаточно, гораздо больше, чем у него.

Я посмотрел на Виннету, и его короткий ответный взгляд сказал мне, что он тоже не горит желанием начинать переговоры. Тогда я, немного подождав, растянулся на земле, положив руку под голову, как человек, который хочет хорошенько отдохнуть, а может, даже и соснуть. Маневр возымел действие, хотя, честно говоря, только наполовину, потому что Вупа-Умуги весьма пристально посмотрел на Апаначку, и тот сказал:

— Олд Шеттерхэнд и Виннету, вождь апачей, изъявили желание говорить с нами…

Я остался лежать и ничего не ответил; Виннету также молчал.

Тогда Апаначка повторил свои слова:

— Олд Шеттерхэнд и Виннету, вождь апачей, изъявили желание говорить с нами…

Вновь не получив ответа, он повторил то же самое еще раз. Тогда я не спеша поднялся и сказал:

— То, что я слышу, приводит меня в крайнее изумление. Это не мы хотели с вами поговорить, а, наоборот, нас спросили, не можем ли мы сказать Вупа-Умуги то, что показалось невероятным его посланцу. Мы позволили ему прийти, и теперь он сидит здесь и делает вид, будто он вовсе ничего не хочет услышать. Почему он молчит, а за него говорит Апаначка? Он что, не надеется на свое умение вести переговоры? Он, а не Апаначка хотел с нами встретиться, и если он теперь совсем не открывает рта — ну что ж, это его дело. У нас-то достаточно воды и мяса. Если у вас в запасе столько же времени, сколько у нас, — можете и дальше молчать!

Я сделал вид, что собираюсь снова лечь, и это помогло, Вупа-Умуги наконец обратился ко мне:

— Олд Шеттерхэнд мог бы не ложиться и выслушать мои слова!

— Я слушаю! — коротко ответил я.

— Олд Шеттерхэнд утверждает, что Нале Масиуф взят в плен вместе со своими воинами?

— Да, я говорил это, и мои слова — правда.

— Где он был схвачен?

— У Ста деревьев.

— Кем?

— Мною, апачами и присоединившимися к нам белыми всадниками.

— Большой Шиба тоже в плену?

— Да.

— Кто его поймал?

— Я и Виннету.

— Где?

— Когда он, миновав Сто деревьев, устанавливал колья, чтобы показать тебе дорогу к Кровавому Лису.

— Я в это не верю!

— Ну и не верь.

— Докажи!

— Хау! Вупа-Умуги не тот человек, который может требовать доказательств у Олд Шеттерхэнда!

— Но как ты мог повстречать сразу Большого Шибу, белых всадников и Нале Масиуфа? Не бывает таких случайностей.

— A я и не говорю, что это была случайность, нет, это был расчет.

— Расчет? Тогда ты должен был знать все, что решили сделать воины-команчи!

— Конечно, я это знал.

— От кого?

— От тебя.

— Уфф! Разве я тебе это сказал?

— Да.

— Когда и где?

— У Голубой воды.

— Уфф! Ты, как видно, думаешь, что меня можно дурачить, но ты ошибаешься.

— Нет. Глупым я тебя вовсе не считаю, но мне кажется, ты неосторожен. Ты был глух и слеп и потому ошибся во всем, что имеет отношение к исполнению твоих намерений.

— Каких намерений?

— Твой вопрос смешон! Виннету, вождь апачей, давным-давно подслушал разговор двух воинов найини, из которого узнал о том, что вы хотите отправиться в Льяно-Эстакадо и напасть на Кровавого Лиса, и он тут же отправился к нему, чтобы предупредить, и, кроме того, послал гонца к своим вигвамам, приказав снарядить триста апачей для помощи Лису. Этих воинов ты и видишь сейчас, они стоят около кактусов.

— Уфф! Пусть Виннету подслушал нас, но ты-то откуда это знаешь?

— Он все рассказал мне. Пока он скакал к Лису, я отправился к Голубой воде, чтобы понаблюдать за вами и освободить Олд Шурхэнда, что удалось мне даже легче, чем я ожидал. Когда ты и твои лучшие воины сидели на берегу у костра и обсуждали свои планы, я был в камышах у самой воды и слышал каждое ваше слово.

Вопль гнева и ярости едва не сорвался с его губ, но он сдержал себя, и мы услышали нечто вроде шипения. Я продолжил:

— У озера я взял тебя в плен, но на следующий день отпустил. Ты поверил, что я уехал на Запад, но я перехитрил вас и вернулся на Рио-Пекос. По пути я встретил двух краснокожих, которые ждали Нале Масиуфа, чтобы показать ему дорогу. Нам с Олд Шурхэндом удалось подслушать, о чем они говорили. Пока мы этим занимались, появились два гонца от Нале Масиуфа, которые должны были сообщить тебе что он не сможет прийти быстро, потому что на него напали драгуны, и, потерпев поражение и понеся потери, он вынужден сначала послать домой за сотней новых воинов.

— Уфф, уфф!

— Когда его гонцы говорили с твоими двумя воинами и подробно объясняли им весь план, мы лежали за ближайшим кустом и все слышали.

— Олд Шеттерхэнда, должно быть, очень любят злые духи, раз они сообщают ему, где и кого можно подслушать, и при этом еще заботятся о его безопасности!

— Хау! Потом ты выслал шестерых соглядатаев. Мы подслушали их разговор на том самом месте, где они потом были убиты апачами.

— Уфф! Убиты! Вот почему мы их больше не видели! Вы заплатите за это убийство своими жизнями!

— Не лезь в бутылку! Я бы не советовал тебе чересчур заноситься и угрожать нам! Показывать тебе дорогу к Кровавому Лису пришел Большой Шиба с двадцатью своими людьми. Ты дал ему еще тридцать найини, чтобы нарезать кольев у Ста деревьев. Зная об этом, я оказался в Льяно раньше, чем он, и, окружив его силами апачей, взял в плен.

— Уфф! Он оказал сопротивление?

— Не большее, чем это может получиться у тебя.

— Замолчи! Мы будем драться!

— Подожди еще немного! Схватив его, мы поскакали обратно к Ста деревьям. Мы убрали поставленные им шесты, и тогда Виннету переставил их таким образом, что они привели вас сюда. Значит, перед вами все время был он, а вовсе не Большой Шиба.

— Уфф!

— Я остался ждать тебя около Ста деревьев. Ты прибыл к вечеру, а утром отправился дальше.

— Но зато ты не знаешь, какую хорошую добычу нам удалось там заполучить!

— Хау, всего лишь Олд Уоббла! Когда его вместе с лошадью притащили к тебе, мы с Олд Шурхэндом находились в кустарнике всего лишь в четырех шагах от вас; естественно, и на этот раз тоже все слышали. Теперь ты знаешь, откуда мне все известно, да не от кого-нибудь, а именно от тебя самого. Утром вы поскакали дальше, навстречу собственной гибели, ориентируясь на те шесты, которые выставил Виннету. Мы, однако, остались на месте и стали ждать белых всадников. Они прибыли, и мы предупредили их. Узнав, что они, преследуя вас, сами оказались в роли преследуемых, драгуны сразу же выразили готовность объединиться с нами против Нале Масиуфа. Мы спрятались, и когда индейцы появились у Ста деревьев, мы тут же его окружили. Вот как было дело.

— Но Нале Масиуф защищался?

— Нет.

— Уфф! Он должен был драться, я знаю: он не трус!

— Но коварства ему не занимать. Я пригласил его на переговоры, причем мы условились быть оба без оружия. Он пришел, но имея при себе припрятанный нож. Когда мы с ним разговаривали, Нале Масиуф вдруг его выхватил, но я сбил вождя с ног и скрутил. Но он все еще плохо понимал, против кого вынашивал свои коварные замыслы. И тогда я взял его амулет и стал угрожать, что я сожгу тотем, а его самого повешу и сниму с его головы скальп. Тут он начал молить меня о пощаде, и я сохранил ему жизнь. Он и его воины были взяты в плен и заключены в оковы.

— Где он сейчас?

— Белые всадники отправились с ним на Рио-Пекос, где он будет отпущен на свободу, но лошадей и оружие ему и его воинам придется отдать.

— Уфф, уфф, это все потому, что ты взял его амулет, иначе бы он не сдался!

— А я и у тебя возьму амулет!

По его лицу скользнула презрительная усмешка, и он ответил:

— Тебе не удастся этого сделать.

— Почему?

— Потому что у меня при себе нет ни одного амулета. Вупа-Умуги владеет не одним амулетом, а многими, но он настолько умен, что никогда не берет их с собой в поход, где их легко можно потерять. Ты не получишь моих амулетов!

— Я уже сказал, что я их у тебя возьму, а то, что сказал Олд Шеттерхэнд, всегда сбывается, и в этом ты еще убедишься. Однако вернемся к главной теме нашей дружеской беседы! Теперь, имея дело только с тобой, мы наполнили водой бурдюки и пошли по твоим следам. Ты считаешь себя умным, но оказался до такой степени глуп, что скакал вслед за Виннету, не отдавая себе отчета в том, что это вовсе не Большой Шиба. Вы теперь в западне, с трех сторон окружены кактусами, а с четвертой вас караулят апачи. Ну как, ты все еще хочешь драться?

— Да.

— Ну что же, попробуй! Но я знаю, что ты этого не сделаешь. Даже если окажетесь победителями, вы все равно погибнете, потому что у вас нет воды. Но победа для вас недостижима. Посмотри вокруг себя! Вам недостанет места, чтобы встать против нас широким фронтом, вы так стиснуты со всех сторон, что каждая наша пуля будет поражать нескольких ваших воинов. У нас есть вода, у вас же — нет. Мы сами и наши лошади свежи и полны сил, вас же мучает жажда, а ваши мустанги измотаны так, что того и гляди готовы пасть. Подумай хорошенько!

— Мы все равно будем драться!

— Нет. Я знаю, что осторожности тебе недостает, но ты же не безумец.

Он опустил голову и замолчал. Прошло довольно много времени в полной тишине, наконец он поднял голову и с видимым усилием выдавил из себя вопрос:

— Как вы с нами поступите, если мы сдадимся?

— Мы сохраним вам жизнь.

— А больше ничего?

— Нет.

— Но без лошадей и оружия мы ничего не значим и ничего не можем!

— И тем не менее вы их отдадите, если мы этого потребуем. Оставляя вам жизнь, мы и так делаем для вас слишком много. Окажись вы победителями, вы поступили бы с нами хуже, мы все умерли бы у столба пыток.

Он гневно сжал руки и воскликнул:

— Какой злой дух привел тебя к Голубой воде! Не случись этого, и наш план, без сомнения, удался бы!

— Это верно, но я думаю, что это не злой, а добрый дух привел меня тогда к Голубой воде. У вас нет ни малейшего шанса ускользнуть. Если вы не сдадитесь, вас ждет печальный конец. Ты должен это понять.

— Нет, я этого не понимаю!

— Тогда тебе придется расстаться со своей душой!

— Пока что она со мной. Подумай о том, что у нас в руках Убийца индейцев, которого вы зовете Олд Уоббл!

— А нам-то что за дело до этого?

— Но он — наш заложник.

— Подумаешь!

— Он умрет, если вы причините зло кому-нибудь из наших!

— Пусть умирает. Он попал в твои руки потому, что нарушил мой приказ, а кто нарушает мои приказы, перестает меня интересовать: он больше не мой человек.

— Значит, ты не возражаешь против того, чтобы он умер?

— Нет, против этого я возражаю.

— Но ты же это только что сказал!

— Ты меня неправильно понял. Я только имел в виду, что не стану приносить никаких жертв ради его спасения, но если вы его убьете, моя месть будет кровавой, в этом ты можешь быть уверен. Мне нечего больше тебе сказать.

Я встал, и Виннету последовал моему примеру. Оба команча также поднялись. Апаначка посмотрел на нас, и я заметил странное, ни на что не похожее выражение в его глазах, в них не было ни гнева, ни озлобления. Я бы даже сказал, что во взгляде его было то, что можно назвать доброжелательностью, а если быть более точным, то это была доброжелательность, окрашенная уважением, однако он скрывал свои истинные мысли и чувства. Тем яснее мы понимали, сколько злобы, ненависти и какая жажда мести клокотали в груди Вупа-Умуги. Он долго молча боролся с собой и наконец словно в лихорадке, произнес:

— Мы тоже готовы!

— И вам нечего больше сказать?

— Сейчас нет.

— А попозже?

— Я поговорю с моими воинами.

— Тогда не теряй времени и делай это быстро! Наше терпение скоро истощится!

— Хау! У нас есть еще возможности для спасения!

— Ни одной.

— Множество!

— Но даже если бы их у вас имелась целая сотня, ни одной из них вы не смогли бы воспользоваться. Если у нас не останется ничего другого, мы подожжем кактусы.

— Уфф! — испуганно воскликнул он.

— Да, и будьте уверены, мы это сделаем, если не будет другого средства повлиять на вас.

— Виннету и Олд Шеттерхэнд могут стать убийцами и поджигателями?

— Оставь этот лицемерный пафос! По отношению к вам даже поджигатель выглядит борцом за справедливость. Итак, ставлю тебе условие: поговори со своими людьми и дай нам поскорее знать, что вы решили!

— Ты это скоро узнаешь.

С этими словами он повернулся и вместе с Апаначкой пошел прочь, но далеко не такой гордой поступью, которой шел сюда. Мы также возвратились к своим. Они с нетерпением ждали нас, горя желанием узнать, чего мы достигли в результате переговоров с вождями.

Естественно, с этого момента мы не спускали глаз с команчей. Каким бы безумием с их стороны ни казалась попытка атаковать нас, мы тем не менее должны были считаться с этой возможностью и принять все необходимые меры предосторожности. В поле нашего зрения были только их передние ряды. Я сходил за своим вороным и, сев на него, отъехал в сторону на такое расстояние, что смог хорошо рассмотреть их с фланга. И тут я увидел, что на месте их осталось не более тридцати человек, остальные ускакали обратно в кактусы. Вернувшись, я поделился своими наблюдениями с Олд Шурхэндом.

— Они хотят ножами пробить себе тропу через кактусы, — сказал он.

— Я того же мнения. Но это им не удастся.

— Конечно. Сухой кактус тверд, как камень, они только испортят ножи.

— Но даже несмотря на это, мы не должны терять бдительности. Я еще понаблюдаю за ними.

— Мой брат может, если хочет, это сделать, но никакой особой необходимости в этом нет. — Можно мне с вами, мистер Шеттерхэнд? — спросил Паркер.

— Ничего против не имею.

— А мне? — осведомился Холи.

— Да, но больше — никому. Приведите лошадей!

Мы поскакали на юг и, достигнув того места, где кромка кактусовых зарослей резко сворачивала на восток, дальше поехали вдоль нее. Мы двигались в этом направлении уже больше часа, как вдруг увидели песчаную бухту, глубоко вдававшуюся в заросли кактусов. Углубившись в нее, мы ехали вперед до тех пор, пока она не кончилась тупиком. Я вытащил подзорную трубу и попытался с ее помощью отыскать команчей. И я обнаружил их в виде крошечных точек несколько выше нас, на севере. Мне не было видно, чем именно они занимались, видимо, как предполагал Олд Шурхэнд, пытались ножами пробить себе путь сквозь эту необозримую колючую чащу. Конечно, это было абсолютно невозможно. Мы развернулись и тем же путем двинулись обратно.

Когда мы покинули песчаную бухту и вновь повернули на запад, мне вдруг показалось, что далеко на юге, у горизонта, происходит какое-то движение. Направив туда свою трубу, я понял, что не ошибся — это были всадники. Сосчитать их было пока что невозможно, но скоро я увидел, что их всего восемь и при них четыре вьючные лошади или, возможно, мула. Они двигались на северо-восток и должны были, следовательно, пройти по внутренней кромке кактусовых зарослей, внешний фронт которого сторожили наши апачи. А что, если они заметят команчей и помогут им выбраться из кактусов? Конечно, это было маловероятно, но мне слишком часто приходилось быть свидетелем того, как какая-нибудь ничтожная причина превращала, казалось бы, еще минуту назад совершенно невероятное в свершившийся факт. И значит, надо было сделать так, чтобы заставить их изменить направление и переместиться на другую сторону кромки кактусовых зарослей.

Как я заметил, из восьми всадников четверо были индейцы. К какому племени они принадлежали? Это следовало выяснить прежде, чем решать, что делать дальше. Мы двигались к югу, пока не оказались у них на пути, и стали ждать. Они нас также заметили и, остановившись на некоторое время, чтобы посовещаться, снова двинулись по направлению к нам.

Лишь двое из них обратили на себя мое внимание — один был белый, другой — индеец. В волосах у индейца красовались орлиные перья, следовательно, это был вождь. Белый был чрезвычайно худ и высок ростом, лет примерно пятидесяти-шестидесяти. Его одежда являла собой совершенно фантастическое смешение различных атрибутов военной формы и обычного гражданского платья, в довершение ко всему на боку у него непонятно зачем болталась сабля. Когда они подъехали настолько близко, что мы смогли разглядеть их лица, то я увидел, что этот белый не внушает к себе особого доверия.

Они остановились на некотором удалении от нас, белый сделал небрежный, можно сказать, даже презрительный жест рукой и, прикоснувшись ею к полям своей шляпы, сказал:

— Привет, мальчики! Что это вы тут болтаетесь посреди пустыни?

— Да вот выехали немножко прогуляться, — ответил я.

— Прогуляться? Хорошенькое удовольствие! Если бы мне не нужно было позарез пересечь Льяно, я ни за что бы сюда не сунулся. А кто вы такие, собственно говоря?

— Мы-то? Вы правильно нас назвали, мы — мальчики.

— Ладно, пошутили и хватит!

— Нет, отчего же, нам очень нравится быть мальчиками.

— Ну хватит морочить мне голову! У меня нет времени на такую ерунду. Когда встречаешь кого-нибудь в Льяно, то надо знать, с кем имеешь дело.

— Это верно.

— Прекрасно. Вы попались мне на дороге, и значит… ну?

— Нам вы также попались на дороге, значит… ну?

— Послушайте, вы, похоже, довольно странный малый! Я вообще-то не очень привык спускать кому попало такие шуточки, но на этот раз, так уж и быть, сделаю исключение. Надеюсь, вы видите, что я офицер?

— Возможно.

— Вы когда-нибудь слышали о знаменитом Дугласе, я говорю о генерале Дугласе?

— Нет.

— Что? Нет?

— Нет.

— Так значит, вы абсолютно незнакомы с военной историей Соединенных Штатов.

— И это тоже возможно.

— Генерал Дуглас — это я!

И он принял позу, в которой никак нельзя было представить настоящего генерала.

— Отлично! Я рад, сэр!

— Я сражался при Булл-Ран! [51]

— Это делает вам честь.

— При Геттисбурге, Харпер-Ферри, Чаттануге и еще в двадцати местах. И всегда был победителем. Вы мне верите?

При этих словах он ударил рукой по сабле так, что она зазвенела.

— Почему бы нет? — ответил я.

— Well! Ничего иного я вам и не рекомендую! Сейчас я пересекаю Льяно. Эти белые — мои слуги, а индейцы — проводники. Их предводителя зовут Мба. Он — вождь шикасавов [52].

Один палец этого вождя имел в моих глазах больше цены, чем весь так называемый генерал целиком. Я спросил его:

— Не выкопали ли случайно шикасавы топор войны против какого-либо племени?

— Нет, — ответил он.

— Ни против команчей, ни против апачей?

— Нет.

— Значит, Мба, вождь дружественного племени, будет сейчас сильно удивлен. Выше, с той стороны кактусов, находится Виннету, вождь апачей, который, окружив со своими воинами Вупа-Умуги и его людей, хочет вынудить их сдаться. Ты хочешь посмотреть на это?

— Я еду туда! — ответил он, сверкнув глазами.

— Виннету? — переспросил Генерал. — Я должен на него посмотреть. Естественно, мы туда поедем! А кто вы будете, сэр?

— Я из партии Виннету, и зовут меня Олд Шеттерхэнд.

Выкатив удивленные глаза, он посмотрел на меня совсем иначе, чем до этого, и сказал:

— Много о вас слышал, сэр. Рад с вами познакомиться. Вот вам моя рука, рука боевого генерала!

Я дал ему свою, очень довольный тем, что они добровольно поехали с нами. В дороге Мба молчал, но я читал по его лицу, что встречу с нами он считает за честь. Дуглас же говорил за двоих. Он хотел знать все мыслимые и немыслимые подробности столкновения апачей с команчами, и я предоставил ему ровно столько информации, сколько счел необходимым, потому что вид у него был плутоватый. Когда среди прочих героев своей истории я упомянул Олд Шурхэнда, он пришел в явное замешательство, определенно их что-то связывало. Я решил не спускать с него глаз.

Когда мы подъехали к нашим апачам, они были немало удивлены тем, что мы привели с собой целое общество, найденное к тому же посреди пустыни, но еще больше тем, что эти люди решились предпринять такую поездку, хотя их вьючные лошади и были нагружены изрядным запасом воды. Я назвал имена. Виннету дружески приветствовал Мба, с Генералом же поздоровался довольно сухо. Олд Шурхэнд посмотрел на последнего с большим изумлением; его удивила внешность этого человека, однако, похоже, он все же не был с ним знаком. Напротив, в глазах мнимого генерала, когда он посмотрел на Олд Шурхэнда, застыл почти панический страх, и он успокоился не раньше, чем понял, что тот обходится с ним как с совершенно незнакомым человеком. Это еще больше укрепило меня в мысли, что с этим типом надо держать ухо востро. Оказавшись вне его поля зрения, я сразу же задал Олд Шурхэнду вопрос:

— Вам знаком этот самозваный генерал, сэр?

— Нет, — ответил он.

— И вы никогда с ним раньше не встречались?

— Нет. Я вижу его первый раз.

— Поройтесь-ка хорошенько в памяти, может, все-таки что-то, связанное с ним, припомните?

— У меня нет необходимости это делать, дело обстоит именно таким образом. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— Похоже на то, что он имеет к вам какое-то отношение.

— Почему?

— Он испугался, когда я назвал ваше имя.

— Вероятно, вам это просто показалось!

— Нет, это проявилось очень отчетливо. Кроме того, и посмотрел он на вас тоже весьма испуганно.

— В самом деле?

— Да. Было весьма заметно, что его сильно беспокоило, узнаете вы его или нет.

— Хм! Мне известна ваша наблюдательность, мистер Шеттерхэнд, но в данном случае вы ошибаетесь. Я никогда не имел никаких дел с этим Дугласом.

— Но, судя по его поведению, он-то с вами их имел. Я продолжу свои наблюдения за ним.

— О, займитесь этим, сэр! И вы увидите, что я был прав.

Солнце палило немилосердно, уже минул полдень, но мы так и не получили никакого ответа от команчей. И вдруг мы заметили в их рядах некоторое оживление, из которого можно было понять, что они снова собрались все вместе. Вупа-Умуги наконец осознал полную невозможность пробить путь сквозь толщу кактусов и вернулся назад. Теперь ему не оставалось ничего другого, как еще раз пойти на переговоры с нами. И в самом деле, вскоре мы увидели, что к нам приближается один из команчей, который издалека крикнул, что оба вождя хотят еще раз с нами поговорить. Мы выразили согласие на это и пошли к тому же месту, где беседовали с ними в первый раз. Однако, перед тем как идти, я залез в свою седельную сумку и достал оттуда амулеты, добытые мной в Заячьей долине и сунул их во внутренний карман моей охотничьей куртки.

Мы едва успели сесть, когда появились Вупа-Умуги и Апаначка. Они заняли свои прежние места напротив нас и постарались сделать вид, что у них нет ровно никаких причин для беспокойства. Но, несмотря на все их актерские ухищрения, глядя на них, нетрудно было понять, что их гнетет какая-то тяжелая забота. И в то же время в направленных на нас глазах Апаначки не было враждебности, чего никак нельзя было сказать о глазах Вупа-Умуги — его тяжелый взгляд источал ненависть и злобу.

На сей раз Вупа-Умуги не заставил себя долго ждать. После короткого молчания он спросил:

— Остался ли Олд Шеттерхэнд при том же мнении, которое у него было во время наших прошлых переговоров?

— Да, — ответил я.

— Я поговорил с моими воинами, и мы хотим сделать тебе предложение.

— Готов его выслушать.

— Мы решили закопать топор войны и выкурить с вами трубку мира.

— Прекрасно! Я вижу, что к тебе вернулся разум. Но разум должен тебе подсказать и то, что твое предложение может быть принято нами лишь при определенных условиях.

— Уфф! Вы хотите поставить нам условия?

— Естественно!

— Никаких условий мы не примем!

— Ну да! Уж не считаешь ли ты, что после всего, что произошло, и учитывая то, что нам были известны намерения, что явились основой ваших действий, тебе достаточно сказать, что ты предлагаешь нам мир, чтобы иметь возможность удалиться отсюда победителем? Это такая наглость, что мне очень хочется приказать нашим воинам, чтобы они немедленно перестреляли вас всех. И я это сделаю, если ты еще хоть раз посмеешь предложить мне подобные глупости. Будь внимателен!

Я высказал ему все это столь жестким тоном, что он не выдержал и опустил глаза. Потом, гораздо менее уверенно, спросил:

— Каковы ваши условия?

— Это я уже говорил, но ладно, напомню. Мы подарим вам жизнь и свободу, но заберем у вас лошадей и ружья. Прочее оружие можете оставить при себе.

— На это я пойти не могу!

— Хорошо, тогда мы готовы начать сражение.

Я сделал вид, что собираюсь уходить, и он поспешил сказать:

— Стой, подожди еще немного! Ты действительно так уверен в своей победе?

— Вполне.

— Но мы будем драться!

— Вам это не поможет. Нам известно, что в этом случае произойдет, и я не советовал бы тебе себя обманывать. Если будет бой, никто из вас в живых не останется.

— Но вы тоже потеряете много людей!

— Едва ли! Достаточно будет одного моего волшебного ружья, чтобы держать вас всех на расстоянии. Оно посылает пули так далеко, что никакое из ваших ружей не сможет нас достать.

— Подумай об Олд Уоббле, ведь он у нас в руках!

— Я о нем думаю.

— Он будет первым из тех, кто умрет.

— Но не последним, вы все отправитесь за ним. Если прольется его кровь, пощады вам не будет.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд считает, что с Вупа-Умуги он сможет поступить так же, как с Нале Масиуфом?

— Да, я так считаю.

— Ты смог его победить только потому, что взял его амулеты.

— А разве я тебе не сказал, что добуду также и твои?

— Ты так сказал, но ты их не получишь.

— Хау! Нет ничего легче, чем сделать это. Я знаю, где ты их оставил.

— Где?

— В Каам-Кулано.

— Уфф!

— Они висели перед твоей палаткой, а около нее стояла другая, в которой находился связанный негр.

— Уфф! От кого Олд Шеттерхэнд узнал это?

— Я об этом не только узнал, но и видел своими собственными глазами. Угадай, что я сейчас сделаю?

Я встал, вытащил нож, и, нарезав сухих кактусов, сложил их в кучу, после чего обернулся к Вупа-Умуги:

— Я прискакал в Каам-Кулано из Альчезе-чи.

— Уфф!

— И управился там с тремя делами.

— Какими?

— Негр…

— Это неправда!

— Твой любимый молодой конь…

— Я в это не верю!

— И твои амулеты…

— Все это ложь… просто большая ложь!

— Олд Шеттерхэнд никогда не лжет. Гляди!

Я расстегнул свою охотничью куртку, вынул амулеты и положил их на кучу сухих кактусов. Когда вождь — увидел это, его глаза, казалось, начали вылезать из орбит. Он страшно напрягся, и я понял, что в следующее мгновение он может на меня прыгнуть. Быстро выхватив револьвер, я направил его на него, закричал:

— Сидеть! Я обещал тебе безопасность и возвращение в твой вигвам и сдержу слово, но эти амулеты теперь принадлежат мне, и, как только ты попытаешься ими снова завладеть, я тебя пристрелю без малейшей жалости!

Он как-то сразу обмяк и простонал:

— Это… мои… амулеты… это они… мои амулеты!

— Да, это они, и ты наконец-то начинаешь понимать, что Олд Шеттерхэнд всегда знает, что говорит. Я дал тебе слово обойтись с тобой так же, как с Нале Масиуфом. Отвечай быстро: согласны ли вы сдаться на тех условиях, которые тебе известны?

— Нет… этого… мы… не сделаем.

— В таком случае я сначала сожгу твои амулеты, затем возьму у тебя скальп, а потом повешу тебя самого. Хуг!

Я вынул спички, зажег одну из них и немного подержал около кактусов, которые тотчас же загорелись.

— Подожди! Мои амулеты, мои амулеты! — завопил в сильном страхе вождь. — Мы сдаемся, мы сдаемся!

Я все еще держал перед ним револьвер, и он не решился покинуть свое место. Я погасил огонь и, держа в руке еще одну спичку, сказал ему строгим тоном:

— Слушай, что я тебе сейчас скажу! Я убил огонь, потому что ты обещал мне, что вы сдадитесь. Не вздумай нарушить свое обещание! Если ты хоть чуть-чуть уклонишься от данного слова, я зажгу его опять и погашу не раньше, чем все амулеты полностью сгорят. Эти мои слова имеют ту же силу, как если бы я произнес их, держа в руках трубку клятвы!

— Мы сдаемся, сдаемся! — уверял он, дрожа от страха. — Я получу мои амулеты обратно?

— Да.

— Как скоро?

— В тот момент, когда мы вам снова дадим свободу, не раньше. До тех самых пор мы будем с вами хорошо обращаться, но уничтожим немедленно, если вы сделаете попытку освободиться сами. От тебя я требую следующее: ты остаешься у нас, отдаешь нам оружие и будешь связан. Согласен?

— Я сделаю это, но не потому, что ты меня убедил, а только из-за того, что у тебя в руках мои амулеты!

— Апаначка возвратится обратно к вашим воинам и сообщит им о нашем решении. Они сложат вот здесь, где мы сейчас стоим, свое оружие и по одному подойдут к воинам, которые свяжут им руки. Ответь как вождь: они сделают это?

— Сделают, потому что амулеты их вождя для них столь же священны, как и их собственные.

— Отлично! Они страдают от жажды и сейчас получат воду, потом мы напоим их лошадей и покинем это место, чтобы отправиться туда, где больше воды. Если вы будете послушны и хорошо себя поведете, то мы откажемся от излишней строгости в обращении с вами, вернем лошадей, оружие всем или, по крайней мере, некоторым из вас. Как видишь, с тобой я готов обойтись мягче, чем с Нале Масиуфом. Ты понял?

— Да. Я вынужден пойти на это, чтобы спасти мои амулеты, а с ними — душу!

— Тогда Апаначка может идти. Даю ему четверть часа, если по истечении этого времени команчи не начнут один за другим сдавать оружие, твои амулеты будут сожжены.

Юный вождь поднялся со своего места и, шагнув ко мне, сказал:

— Я много слышал об Олд Шеттерхэнде. Он — самый великий из всех бледнолицых. Никто не в состоянии противостоять его уму и силе, это мы знаем по себе. Апаначка был его врагом, но он рад познакомиться с ним и, если останется жив, станет навсегда его другом!

— Останется жив? Но жизнь тебе уже подарили!

Тогда он ответил, гордо выпрямившись:

— Апаначка не ребенок и не баба, а воин, и он не допустит, чтобы кто-то дарил ему жизнь!

— Что ты хочешь этим сказать? Что намерен теперь делать?

— Это ты узнаешь, но не сейчас, а немного позже.

— Ты собираешься оказать нам сопротивление?

— Нет. Я твой пленник, как и остальные воины команчей, и не буду ни сопротивляться, ни пытаться бежать. Но Олд Шеттерхэнд и Олд Шурхэнд никогда не смогут сказать обо мне, что я обязан жизнью страху другого вождя за свои амулеты. Апаначка знает, что такое честь и гордость мужчины!

Он повернулся и не спеша пошел прочь.

— Уфф! — сорвалось с губ Виннету.

В его голосе звучало нескрываемое восхищение. Если молчаливый апач не смог на этот раз сдержать обуревавшие его чувства, значит, для этого имелся весьма серьезный повод. Мои глаза также не отрываясь следили за этим храбрым юным воином, буквально с первого взгляда обратившим на себя мое внимание, поведение которого говорило о далеко не ординарном образе мыслей. Я, как и Виннету, догадывался о его намерениях.

Вупа-Умуги также поднялся, медленно и тяжело, будто на плечи его вдруг лег тяжелый груз. И тот упрек, который он, безусловно, должен был себе сделать за то, что он, верховный вождь найини-команчей, был вынужден сдаться без малейшего сопротивления своим врагам, людям, которых он сам собирался уничтожить, также стал для него тяжким грузом, от которого он едва ли сможет избавиться до конца жизни. Пошатываясь, он шел между нами, когда мы возвращались к своим людям после того, как я снова спрятал у себя его амулеты. Там он безропотно дал себя связать.

Разумеется, Олд Шурхэнд был первым, с кем я поделился результатами переговоров. Потом меня немедленно взял в оборот Генерал. Услышав, что я говорю Олд Шурхэнду, он начал рассыпаться в безудержных похвалах, которые я холодно отклонил. При этом его глаза жадно уставились на мое ружье, на что я тогда не обратил внимания, забегая вперед, скажу, что впоследствии мне еще пришлось об этом пожалеть. Затем он тихо спросил:

— Меня ужасно интересуете вы и все, кто имеет к вам отношение, в частности, Олд Шурхэнд. Это его настоящее имя?

— Полагаю, что нет, — ответил я.

— А как его зовут на самом деле?

— Этого я не знаю.

— Но вам известны его родственники?

— Нет.

— И вы не знаете, откуда он?

— Если для вас так уж важно это выяснить, то я могу дать вам хороший совет.

— Какой?

— Спросите у него самого. Может быть, вам он это скажет. Мне он ни о чем таком никогда не говорил, и у меня не было желания допытываться об этом.

Сказав это, я повернулся и отошел в сторону.

Теперь мы ждали, станут ли команчи сдаваться. Первым появился, однако, не краснокожий, а белый, и это был Олд Уоббл. Он прибыл на лошади. Около меня он остановился, спешился и, протягивая мне руку, как ни в чем не бывало, заорал:

— Добро пожаловать, сэр! Считаю своим долгом пожать вашу руку, спасибо за то, что вы пришли. Страшно волновался за исход всего этого дела. Но зато теперь снова все в порядке, this is clear!

— Ну нет, далеко не все и совсем не ясно! — ответил я, сделав вид, что не вижу его руку. — Я больше не желаю иметь с вами никаких дел!

— Как? О! Почему?

— Потому что вы, несмотря на ваш почтенный возраст, всего лишь глупый, вздорный мальчишка, от которого должен держаться как можно дальше каждый серьезный и отдающий себе отчет в своих действиях мужчина. Убирайтесь прочь с моих глаз!

Я отвернулся от него так же, как некоторое время назад от Генерала, и он побрел сначала к Олд Шурхэнду, потом к Паркеру и Холи, но они также не стали с ним разговаривать. Он так и стоял один, пока к нему не присоединился Генерал.

Но вот один за другим, поодиночке, как я от них и требовал, начали подходить команчи. Возможно, мнение Апаначки имело для них столь огромное значение, а может быть, они и сами пришли к выводу, что сопротивление ни к чему хорошему не приведет. Каждого из них обыскивали, чтобы убедиться, не спрятал ли он оружия, после чего крепко связывали. Среди них не оказалось таких, у кого бы нашли что-нибудь подозрительное. Все, что хотя бы отдаленно напоминало оружие, они сложили в кучу около своих лошадей. Сейчас, когда они, связанные, лежали друг около друга на земле — сто пятьдесят храбрых, бессовестных и не знающих пощады к врагам индейцев, вышедших на тропу войны, чтобы грабить и убивать, — только сейчас нам стало ясно, какой опасности, какой страшной участи нам удалось избежать.

Сказав, что все команчи лежали на земле, я допустил одну неточность — все, за исключением Апаначки, который пришел последним. Я знаком показал апачам, что его не надо связывать, так они и сделали. Когда был связан последний из команчей, юный вождь подошел ко мне и сказал:

— Олд Шеттерхэнд прикажет связать меня, как и остальных?

— Нет, — ответил я, — для тебя мне хочется сделать исключение.

— Почему именно для меня?

— Я испытываю доверие к тебе, ты не такой, как другие сыновья команчей, которым ни в чем нельзя верить.

— Но разве ты меня знаешь? Сегодня ты увидел меня в первый раз!

— Это так, но тем не менее я тебя хорошо знаю. Твое лицо и твои глаза не могут лгать. Ты можешь оставить при себе свое оружие и несвязанным ехать рядом с нами, если дашь мне обещание не предпринимать попыток к бегству.

Виннету и Олд Шурхэнд стояли рядом со мной. По лицу Апаначки скользнула радостная улыбка, но он ничего не ответил.

— Ты обещаешь мне это? — спросил я.

— Нет, этого я обещать не могу.

— Значит, ты хочешь бежать?

— Нет.

— Тогда почему ты не можешь дать мне обещание?

— Потому что мне незачем бежать. Я в любом случае или стану свободным, или погибну, если Олд Шеттерхэнд и Виннету в самом деле такие благородные и честные воины, какими я их считаю.

— Я догадываюсь, что ты имеешь в виду, однако прошу тебя высказаться яснее.

— Хорошо, я скажу. Апаначка не трус, который сдается без сопротивления. Вупа-Умуги, конечно, может отказаться от борьбы от страха за свои амулеты, но про меня никто не сможет сказать, что я испугался. Ради своих и его воинов я согласился на то, чтобы они сложили оружие, но в глубине души исключил себя из их числа. Апаначке нельзя подарить ни жизнь, ни свободу, тем, что у него есть, он обязан не чьей-либо милости, а только самому себе. Я хочу драться!

Именно это мы с Виннету и предполагали. Этот юноша мог любого заставить уважать себя. Он вопросительно посмотрел на нас и, поскольку мы задерживались с ответом, добавил:

— Если бы мои слова услышали трусы, они отмахнулись бы от меня, но я имею дело с храбрыми и знаменитыми воинами, которые могут меня понять.

— Да, мы тебя хорошо понимаем, — ответил я.

— Значит, вы даете свое согласие?

— Да.

— Подумайте хорошенько: согласие может стоить жизни одному из вас.

— Ты думаешь, у нас меньше мужества, чем у тебя?

— Нет, но я хочу быть честным и поэтому обращаю на это ваше внимание.

— Это доказывает, что мы не ошиблись в Апаначке. Он может сказать нам, как он представляет себе этот бой за свободу и жизнь? С кем хочет он помериться силами?

— С тем, кого он изберет.

— Хорошо. Ты можешь сам выбрать себе противника. Каким оружием вы будете драться?

— Это решать вам.

— Мы предоставляем это тебе.

— Олд Шеттерхэнд великодушен…

— Вовсе нет. Мы — победители и хорошо знаем силу каждого из нас. Естественно, мы считаем неприемлемым использовать это свое преимущество для того, чтобы подобрать тебе противника, о котором мы заранее будем знать, что он тебя одолеет.

— Одолеет? Но Апаначка еще не встречал человека, который смог бы его победить.

— Тем лучше для тебя. Осталось определить вид и правила схватки. Это мы тоже предоставляем тебе. Выбирай!

— Тогда я выбираю нож. Левые руки противников должны быть связаны вместе, а в правой руке у каждого будет нож. Драться насмерть. Олд Шеттерхэнд не против таких условий?

— Нет. Ты уже наметил кого-нибудь в противники?

— А ты согласишься, если я назову тебя?

— Да.

— А Виннету?

— Я тоже, — ответил апач.

Лицо команча озарилось радостной улыбкой, он сказал:

— Апаначка гордится тем, что два самых знаменитых воина Запада готовы с ним драться. Сочтут ли они его трусом, если он предпочтет сделать выбор не из их числа?

— Нет, — ответил я, — у тебя могут быть свои основания для этого.

— Благодарю тебя. Виннету и Олд Шеттерхэнд слывут непобедимыми воинами, и если я избегаю противоборства с ними, то кто-то может подумать, что мне недостает мужества. Но в моих глазах эти двое вестменов — почти боги, которых я недостоин коснуться, они — друзья всех краснокожих и белых воинов. Если один из них падет от моего ножа, это будет потеря, которую ни я и никто другой не сможет восполнить. Вот почему мой выбор не пал ни на белого охотника, ни на вождя апачей-мескалерос.

— Так выбери себе кого-нибудь другого!

Его взгляд скользнул по рядам апачей, миновал Олд Уоббла, Паркера и Холи и остановился на Олд Шурхэнде.

— Апаначка — вождь и не может биться с рядовым воином, — сказал он, немного помолчав. — Кто этот бледнолицый, что стоит рядом с вами?

— Его имя Олд Шурхэнд, — ответил я.

— Олд Шурхэнд? Я много о нем слышал. Он силен, опытен и смел. Его я могу взять себе в противники, и при этом меня никто не сможет заподозрить в том, что я выбираю заведомо слабого противника, он примет мой вызов?

— Я его принимаю, — ответил Олд Шурхэнд, ни секунды не колеблясь.

— Апаначка повторяет: драться будем насмерть!

— Не нужно ничего повторять. Я знаю, что это не игрушки. Апаначка может сказать, когда начнется бой?

— Я хочу, чтобы он начался прямо сейчас. Олд Шеттерхэнд согласен?

— Да, — ответил я.

— Тогда у меня есть одна просьба.

— Говори.

— До сих пор условия ставил я. Поэтому мой противник должен иметь преимущество.

— Какое именно?

— Он может сделать первый порез. Он не почувствует моего ножа, пока меня не коснется его оружие.

Тут вмешался Олд Шурхэнд:

— С этим я не согласен! Никто не должен иметь такого права.

— Это правильно, — согласился я, — никто не должен иметь преимущества. Апаначка может пойти и принести свой нож.

Его оружие лежало там же, где и ружья и ножи остальных команчей. Он пошел за ним.

— Славный парень! — сказал, глядя вслед Апаначке, Олд Шурхэнд. — Он достоин уважения, и, откровенно говоря, мне он даже понравился. Жаль его, очень жаль!

— Почему?

— Потому что я буду вынужден его зарезать.

— Хм! Вы до такой степени уверены в себе?

— Я так считаю, хотя слепой случай может все повернуть, как ему будет угодно.

— Совершенно справедливо. И я прошу вас не забывать об этом. Физически он очень силен.

— Ну, что касается силы, то полагаю, что я вполне в состоянии с ним потягаться. Не так ли?

— Да, вы всегда славились своей силой, однако посмотрите на него, вот он идет! Его мышцы пружинят при каждом движении — без сомнения, он великолепный боец.

— Может быть. Но я все-таки надеюсь с ним справиться. Постоянные, с детства, занятия гимнастикой и фехтованием чего-нибудь да стоят! Не только удача помогала мне тысячи раз выходить невредимым из разных переделок. Откровенно говоря, я настолько уверен в собственной победе, что уже подумываю о способе сохранить ему жизнь.

— Ну, тут не мне давать вам советы, вы сами лучше знаете, как себя вести. Мне будет жаль, если он умрет.

— А меня нет? — усмехнулся он.

— Напрасно вы задали этот вопрос. Или я должен обязательно признаться вам в любви и в длинной, прочувствованной речи объяснить, почему я не могу жить без вас?

— Нет, в этом нет необходимости, сэр. Я к вам сердечно привязан и знаю, что вы также питаете ко мне сходные чувства. Если в этой драке со мной случится что-то скверное, прошу вас, не забывайте меня слишком быстро, мистер Шеттерхэнд. Вы обещаете мне это? Дайте мне вашу руку!

— Вот она, хотя в этом подтверждении и нет необходимости, мистер Олд Шурхэнд.

— Я хотел бы кое о чем вас попросить.

— Говорите! Я сделаю все, что смогу.

— Если я погибну, съездите, пожалуйста, в Джефферсон-Сити, в штате Миссури. Вам знаком этот город?

— Знаком.

— Там, на Файр-стрит, вы найдете банк Уоллес и К… Назовите мистеру Уоллесу ваше имя, расскажите, каким образом я завершил свой жизненный путь, и попросите его изложить вам известные ему сведения относительно того, что позвало меня сюда, на Дикий Запад.

— И он все расскажет?

— Да, если я буду мертв и вы его заверите, что вы мой наследник в этом деле. Пока я жив, он никому не скажет ни слова.

— И что я должен буду делать, когда все узнаю?

— То, что захотите.

— Я предпочел бы получить от вас более точные указания.

— Как раз их я и не могу вам дать, сэр. Дело это никак нельзя назвать обычным, и, если у вас возникнет намерение пойти по моим следам, вас будут ожидать большие опасности и заботы.

— Вы думаете, я их испугаюсь?

— Нет, я же вас знаю. Но мне не хочется, чтобы вы подвергали опасности свою жизнь в чужом для вас деле — ведь даже если вы доведете его до конца, вам это не принесет никакой пользы.

— Какие могут быть разговоры о пользе, когда речь идет о святом долге дружбы!

— У нас с вами — нет, и это мне хорошо известно, но я ничего не хочу от вас требовать. Итак, попросите мистера Уоллеса рассказать, в чем заключается суть дела, а дальше поступайте так, как вам подскажут сердце и память обо мне. Рассчитывать на большее я не вправе, поэтому прошу вашего разрешения закончить этот разговор.

Как раз в этот момент появился Апаначка с ножом в руке. Это означало, что можно начинать поединок; Легко представить себе возбуждение, охватившее присутствующих, когда они услышали о том, что между Олд Шурхэндом и Апаначкой должен состояться рукопашный бой на ножах не на жизнь, а на смерть. Апачи немедленно образовали вокруг нас полукруг, причем таким образом, что лежащие на земле связанные команчи также могли все хорошо видеть.

Олд Шурхэнд снял с себя все оружие, оставив в руках только нож. Он протянул руку Апаначке и сказал дружеским тоном:

— Я оказался противником юного вождя команчей по его желанию. Один из нас должен умереть, но, перед тем как я подниму нож, я хочу сказать ему, что я был бы рад быть его другом и братом. Какой бы ни выпал жребий, он решит судьбу людей, которые, не разведи их смерть, уважали и любили бы друг друга.

— Олд Шурхэнд — знаменитый бледнолицый, — отвечал Апаначка, — моя душа ощущает стремление к нему, и, если ему суждено умереть, его имя навсегда останется жить в моем сердце.

— Надеюсь на это. Осталось условиться только об одном: если один из нас во время поединка уронит нож — имеет ли он право его поднять?

— Нет. Это будет только его вина, что он не сумел удержать нож. С этого момента он сможет защищаться только рукой. Хуг!

И они пожали друг другу руки. Теперь, когда они стояли рядом, глядя друг другу в глаза, я неожиданно понял, почему лицо команча показалось мне во время переговоров таким знакомым: оно имело хотя и не бросающееся в глаза, но тем не менее столь явное сходство с чертами лица Олд Шурхэнда, что мне оставалось только удивляться, как это я сразу не заметил… удивительного совпадения, ведь ничем иным, кроме совпадения, подобное сходство, разумеется, быть не могло.

Виннету вытащил из сумки ремень и сказал:

— Братья мои, дайте мне ваши левые руки, чтобы я мог их связать! — Он четырежды обмотал ремень вокруг каждого из их запястий, обеспечив таким образом достаточную крепость соединения, но оставил небольшой зазор, чтобы дать противникам некоторую свободу для маневра. Потом мы все отошли назад, освобождая место для поединка. Все взгляды устремились на двух бойцов, они же смотрели только на меня, ожидая, когда я подам знак к началу.

— Сейчас… — произнес я.

Они мгновенно перевели взгляды с меня друг на друга. Я был бы абсолютно спокоен, если бы сам стоял против Апаначки, но сейчас я слышал каждый удар собственного сердца. Я был очень привязан к Олд Шурхэнду, да и судьба Апаначки была мне далеко не безразлична. Кто же из них победит и кто падет в этой схватке?

Несколько минут они стояли спокойно и неподвижно, опустив правые руки с зажатыми в них ножами. Кто решится нанести первый молниеносный удар? Время словно застыло, казалось, что прошел час или больше. Вдруг… Олд Шурхэнд размахнулся, и в тот же миг Апаначка сделал такое быстрое движение, что наши глаза не смогли за ним уследить… звякнули клинки, раздался глухой звук от удара столкнувшихся кулаков, ножи, блеснув в воздухе, упали на землю, обе поднятые для удара руки снова опустились. Никто не пострадал.

Это был мастерский ход Олд Шурхэнда. Он не хотел убивать Апаначку, обманув команча ложным замахом, он вынудил его нанести удар.

— Уфф, уфф, уфф, уфф, — прокатилось по рядам апачей и среди лежащих на земле команчей.

— Это все несерьезно. Дайте им ножи! — крикнул Олд Уоббл. — Кровь мы хотим видеть, кровь!

Дерущиеся не сводили глаз друг с друга. Апаначка спросил:

— Согласен ли Олд Шурхэнд, чтобы мы снова взяли в руки ножи?

— Нет, — ответил тот, — это было бы против уговора.

— Я сказал только о том, что будет, если нож потеряет один из нас, но мы же оба остались без ножей!

— Это абсолютно одно и то же. Продолжим!

— Да, продолжим!

Какое-то время они стояли, не двигаясь. Потом Апаначка, размахнувшись, ударил противника по голове так, что, казалось, она должна была бы расколоться, но в то же мгновение сам получил сокрушительный удар, однако никто из них даже не пошатнулся.

— Уфф, — тихо сказал Виннету, — среди них нет Олд Шеттерхэнда!

Оба одновременно поняли, что такая тактика ни к чему не приведет, и схватили друг друга за горло. В жизни мне пришлось быть свидетелем нескольких поединков, но подобного тому, что шел сейчас, я еще не видел. Казалось, нет на земле силы, способной сдвинуть противников с места. Их статные фигуры наводили нас, зрителей, на сравнения со стальными колоннами или греческими статуями, их мощные ноги словно вросли в землю, опустив связанные вместе левые руки, правыми они, как клещами, держали шею противника. Так они и стояли несколько минут совершенно неподвижно. Окажись среди нас в тот момент фотограф, он мог бы спокойно делать снимок с какой угодно выдержкой, и, я уверен, отпечаток получился бы четким.

Каждый стремился лишить другого дыхания, невозможно было смотреть без содрогания на эти попытки взаимного удушения: все решало только то, чья глотка окажется сильнее. Лицо Олд Шурхэнда становилось все более красным, наконец оно начало приобретать сизоватый оттенок. Лицо более смуглого команча также явно начало изменять свой цвет, темнея. Наконец мы услышали неясное кряхтение, хотя невозможно было понять, от кого оно исходило, — потом раздался стон, из их сдавленных гортаней почти одновременно вырвался глухой хрип, оба зашатались, их ступни поднимались и шлепали по песку, ноги разъезжались в поисках опоры, тела клонились то в одну, то в другую сторону, назад и вперед. Вдруг послышался какой-то странный звук, напоминающий клокотание, и в следующий миг все было кончено — бездыханные, они оба упали на песок так же прямо, как стояли, не выпуская из рук горло противника.

Зрители молчали. Никто из них не решался сказать хотя бы слово или как-то иначе выразить свое отношение к произошедшему, столь сильно подействовала эта безмолвная схватка на грубые души тех, кто оказался ее свидетелем. Вдвоем с Виннету мы нагнулись к лежащим бойцам. Нам пришлось приложить немало сил, чтобы разжать их ладони и освободить кровоточащие шеи от мертвой хватки противника. Вождь апачей припал ухом к груди Апаначки.

— Уфф! — произнес Виннету. — Он еще жив.

— Я тоже нащупал пульс, правда, совсем слабый, — ответил я. — Оба без сознания, подождем, пока они придут в себя.

Мы освободили их руки от ремней. Подошел Олд Уоббл и спросил:

— Они мертвы?

Мы не ответили.

— Если это всего лишь обморок, схватку нельзя считать оконченной, ее надо продолжить, и на ножах, this is clear!

Тогда Виннету поднялся и, вытянув руку, с негодованием произнес:

— Вон!

В такие мгновения, как это, он был воплощением истинного вождя, человека, воля которого исключала возможность какого-либо возражения. Старый ковбой стушевался, не посмев возразить, он молча повернулся и пошел прочь.

Через некоторое время лежащие без чувств зашевелились, причем оба начали с того, что принялись ощупывать руками свои шеи. Первым пришел в себя Олд Шурхэнд, он посмотрел на нас, но совершенно отсутствующим взглядом, постепенно в его глазах проступило осмысленное выражение, и он, шатаясь, встал.

— Это… это… это было… — запинаясь, пробормотал он.

Я подхватил его под руку, чтобы не дать ему упасть, и сказал:

— Еще бы чуть-чуть, и все! Не правда ли?

— Да… аа… аааа!.. — с трудом просипел он. — Я почти не… могу… дышать!..

— Так молчите! Вы в состоянии держаться на ногах?

Он попытался вдохнуть как можно больше воздуха и ответил, сделав явное усилие над собой:

— Да, я могу. Как… Апаначка? Жив… еще?

— Да, он скоро придет в себя. Видите, уже открыл глаза!

Найини был столь же беспомощен, как и его противник. Прошло довольно много времени, прежде чем к ним обоим вернулась способность управлять своим духом и телом. Как только Апаначка стал способен вести разговор, он тут же спросил меня:

— Кто победил?

— Никто, — ответил я.

— Кто упал первым?

— Опять же никто, вы оба рухнули на землю одновременно.

— Значит, мы должны начать сначала. Дайте нам ножи и привяжите друг к другу!

Он уже было собрался пойти за своим ножом, лежавшим все там же, где он упал, но я удержал его за руку и сказал строго:

— Стой! Борьба окончена и больше не возобновится, вы полностью выяснили свои отношения.

— Нет!

— Да!

— Но никто из нас не умер!

— А разве ставилось такое условие, что один из вас непременно должен умереть?

— Нет, но кто-то же должен быть победителем!

— Думай, как хочешь! Либо вы оба победители, либо — побежденные. Но так или иначе, ты можешь быть удовлетворен любым исходом: ты поставил на карту свою жизнь и, значит, доказал, что не согласен принять свободу в качестве подарка.

— Уфф! Ты и в самом деле так считаешь?

— Я же сказал.

— А как думает Виннету?

— Так же, как и мой брат Олд Шеттерхэнд, — ответил апач. — Апаначка, юный вождь найини, попал к нам в руки не без борьбы.

— Но остальные, может быть, думают по-другому.

— Достаточно того, что это говорит Виннету. Ни один из воинов апачей не имеет мнения, отличного от моего!

— Тогда я готов смириться. Итак, теперь я ваш пленник, и мне не в чем себя упрекнуть. Вот мои руки: свяжите меня так же, как и остальных воинов моего племени.

Я вопросительно посмотрел на Виннету. По его глазам я все понял и, отодвинув от себя протянутые ко мне руки Апаначки, ответил:

— Я тебе уже говорил, что связывать мы тебя не будем и даже отдадим оружие, если ты пообещаешь не делать попыток к бегству. Ты готов дать нам такое обещание?

— Я даю его.

— Тогда возьми обратно свое оружие и коня!

Он уже собрался было повернуться и уйти, но передумал и спросил:

— Я могу взять даже мое оружие? А если я вас надую, не сдержу данного слова и попытаюсь освободить наших воинов?

— Ты этого не сделаешь, потому что ты — не обманщик.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд и Виннету еще увидят, что Апаначка сумеет оправдать доверие, которое они ему оказали.

— Мы в этом не нуждаемся. Наше доверие к тебе даже больше, чем ты думаешь. Слушай, что я тебе сейчас скажу! Возьми свое оружие и все, что у тебя есть, садись на коня и скачи на все четыре стороны!

— Значит, куда хочу? Но как раз этого мне нельзя делать.

— Почему?

— Потому что я ваш пленник.

— Ты ошибаешься. Ты — свободен.

— Свободен?! — повторил он.

— Да. Нам нечего больше тебе сказать, и мы не хотим приказывать вождю найини-команчей, ты сам себе господин и волен поступать, как тебе вздумается.

— Но… но… но почему? — спросил он, от неожиданности отступив на шаг назад и глядя на нас широко раскрытыми глазами.

— Потому что мы знаем: в твоей душе обман и фальшь не живут и потому что мы друзья и братья всех честных и хороших людей.

— Но если я совсем не такой, как вы обо мне думаете?

— Мы не сомневаемся, что ты именно такой.

— А если я приведу воинов, чтобы освободить плененных вами?

— Нет человека, которому это было бы под силу. Пленные надежно охраняются. Да и откуда ты смог бы привести воинов? Где возьмешь воду? Но даже если у тебя все это получится, ты все равно не сможешь и пальцем пошевелить, чтобы освободить Вупа-Умуги, из-за того, что ты принял участие в переговорах, в результате которых он попал к нам в руки. Ты дал свое согласие и заберешь его назад только потому, что получил свободу.

Он зарделся от радости и волнения и обратился к нам со следующими словами:

— Да услышат Олд Шеттерхэнд и Виннету то, что скажет им сейчас Апаначка, вождь команчей! Я горд и счастлив, ощущая доверие, которое оказывают мне столь знаменитые воины, и я никогда в жизни не забуду, что вы увидели во мне честного человека. Теперь я свободен и могу идти куда хочу, но я останусь с вами и вместо того, чтобы за вашими спинами тайно сговариваться с пленными, буду присматривать за ними и заботиться о том, чтобы никто из них не попытался бежать. Я сделаю это, хотя мы и принадлежим к одному племени.

— Мы знаем, что так оно и будет, и сейчас мы сядем рядом, чтобы выкурить трубку мира.

— Это… это… вы тоже хотите сделать?

— Да. Или ты пока что к этому не готов?

— Уфф, уфф! Не готов! Там, где живут индейцы, не найдешь ни одного воина, который не счел бы за честь позволение выкурить с вами калюме.

— Но что скажут Вупа-Умуги и другие пленные?

— Вупа-Умуги? Но разве я не такой же вождь, как и он? Пристало ли мне спрашивать у простых воинов, что мне делать, а что — нет? Кто из них имеет право отдавать мне приказы или требовать у меня отчета? Мнение колакехо меня тоже не интересует («колакехо» означает «мой отец»).

— Твой отец? Он здесь?

— Да.

— Где?

— Он лежит рядом с Вупа-Умуги.

— О! Его одежда и головной убор сказали мне, что он шаман команчей?

— Да, это так.

— У него есть жена?

— Да, это моя мать.

— Ты будешь моим другом и братом и поэтому не должен удивляться, если я спросил тебя о твоей матери. У нас, христиан, принято, когда говоришь с молодым человеком, не забывать о той, что носила его под сердцем. Как она себя чувствует, твоя матушка?

— Ее тело сохранило здоровье, но души в ней нет — она ушла к Маниту.

Он хотел сказать, что у его матери помутился рассудок. Это была как раз та женщина, с которой я разговаривал в Каам-Кулано. Мне захотелось узнать о ней поподробнее, но расспрашивать его дальше было нельзя — стало бы слишком заметно, что эта тема меня очень интересует. К тому же на это не оставалось времени, потому что на севере появились всадники, ведущие на поводу вьючных животных, это были первые апачи, привезшие воду. Итак, связь с оазисом была установлена, и с этого момента мы могли вполне рассчитывать на устойчивое снабжение водой.

Конечно, мы все очень хотели пить, но, поскольку наши пленные испытывали то же чувство в гораздо более сильной степени, вся вода была отдана им. Содержимого кожаных мешков оказалось далеко не достаточно, но эстафета продолжала действовать бесперебойно, и к нам все время поступали все новые и новые бурдюки с водой, в результате чего мы не только смогли напиться сами, но и дать нашим лошадям столько воды, что они оказались в состоянии выдержать обратный путь.

После дележа воды мы исполнили обряд раскуривания калюме, в соответствии с которым Апаначка стал связан с нами узами вечной дружбы, при этом я обрел уверенность в том, что он не станет вести себя так, как обманувший меня Большой Шиба.

Вполне понятно, что наш обратный путь должен был проходить через оазис, хотя бы из-за воды, которая была необходима множеству людей с их лошадьми. О том, чтобы напиться вволю, особенно если иметь в виду животных, не могло быть и речи, и это вынуждало нас, насколько это было возможно, ускорить возвращение. Было решено сняться с места, как только начнет смеркаться, и ехать весь вечер и всю ночь, последнее было предпочтительным потому, что мы таким образом избегали изматывающей дневной жары.

После того как оружие найини было распределено между апачами, пленных погрузили на их же лошадей, сильная усталость которых значительно замедлила скорость нашего передвижения. Однако, отдавая бедным животным почти всю воду, получаемую нами по эстафете, мы поддерживали их в таком состоянии, что они смогли выдержать весь путь до оазиса.

Само собой, все люди, прибывавшие к нам с водой, оставались с нами. Каждый кол, попадавшийся нам по дороге, мы выдергивали из земли и брали с собой: мы не хотели, чтобы какие-то случайные люди обнаружили дом Кровавого Лиса в оазисе.

Мы не смогли, как ни старались, отделаться от Генерала, присоединившегося к нам со всеми своими белыми и краснокожими спутниками. Что касается транспортировки пленных, то с этим никаких трудностей у нас не было, каждый команч был помещен между двумя апачами, соотношение в численности тех и других легко позволяло это сделать.

Наш ночной поход проходил довольно спокойно, прерываясь лишь на короткое время при встрече с эстафетой для дележа воды.

Уже в тот день, когда я встретил в Каам-Кулано безумную женщину, я решил про себя, если ее муж вдруг окажется у нас в руках, попытаться незаметно разузнать о ней побольше. Теперь я мог осуществить свое намерение. В дороге я направил своего коня к нему и спросил:

— Мой краснокожий брат — шаман найини-команчей?

— Да, — хмуро ответил он.

— Все краснокожие мужчины, перед тем как отправиться в поход, имеют обыкновение спрашивать духов о его исходе. Вы поступили так же?

— Да, мы сделали это.

— И что же сказали духи?

— Они сказали, что мы победим.

— Значит, они солгали!

— Духи никогда не лгут, потому что это великий Маниту побуждает их говорить. Духи, однако, могут возвестить какую угодно удачу, но если, как это и произошло, воины начинают делать ошибку за ошибкой, то удача становится неудачей.

— Мой брат родился найини?

— Да.

— Я слышал, что он отец юного вождя команчей?

— Апаначка мой сын.

— У тебя есть еще сыновья?

— Нет.

— А дочери?

— Нет.

— Жива ли та, что живет в твоем вигваме?

— Она жива.

— Могу ли я узнать, как ее зовут?

Он запнулся, помедлил немного, потом спросил:

— Олд Шеттерхэнд знаменитый вождь. Разве у вождей принято заботиться о скво других мужчин?

— Почему нет?

— Бледнолицые могут думать как им угодно, но краснокожий воин, тем более вождь, никогда не позволит себе думать о чужой женщине!

Естественно, его отпор меня не остановил, и я продолжил расспросы:

— Я не краснокожий, а белый; кроме того, мы с Апаначкой выкурили трубку братства. Ты знаешь об этом?

— Я это видел, — проворчал он, — Апаначка мог бы сделать что-нибудь получше, чем это.

— Ты недоволен?

— Да.

— Он думает об этом совершенно иначе, чем ты, Апаначка стал сегодня моим братом, я испытываю участие ко всем, кто ему близок, к тебе, раз ты его отец, и к той, кого он называет своей матерью. Тебя не должно обижать то, что я хотел бы знать ее имя.

— От меня ты его никогда не услышишь.

— Почему?

— Я тебе его не скажу. Хуг!

Услышав последнее слово, я понял, что я действительно не получу ответа. Был ли это и в самом деле индейский обычай — никогда не спрашивать о чужой жене, или он имел другие причины молчать о своей сумасшедшей скво? Следовало ли и мне также промолчать? Нет! Я посмотрел на него настолько пристально, насколько это позволил сделать лунный свет, и сказал медленно и подчеркнуто значительно:

— Ты — Тибо-така?

Он дернулся в седле так, будто его укусила оса, но ничего не ответил.

— А она Тибо-вете?

Он опять промолчал, однако повернулся ко мне всем корпусом, а его лицо выдавало сильное внутреннее напряжение.

— «Ты видел моего Вава Деррика»? — продолжал я. Это был вопрос, заданный мне тогда его женой.

— Уфф! — воскликнул он.

— Это мой миртовый венок! — И снова это были ее слова.

— Уфф, уфф! — повторял он, обжигая меня полным ненависти взглядом.

— Тебе это известно так же хорошо, как и мне.

— Где ты все это слышал?

— Хау!

— От кого?

— Хау!

— Почему ты мне не отвечаешь?

— Не хочу.

— Олд Шеттерхэнд боится сообщить мне это?

— Не говори глупостей!

— Это не глупость, я требую, чтобы ты сказал, где ты это слышал!

— Но сам-то ты мне ничего не говоришь!

— О чем?

— Разве ты ответил мне, когда я тебя спросил о твоей скво?

— Эта скво принадлежит мне, а не тебе, и я могу говорить или молчать о ней — как захочу.

— Тогда не требуй у других, чтобы тебе отвечали.

Ты говоришь о страхе, который я якобы испытываю, но это именно ты боишься сказать правду!

— Но я хочу знать, кто сказал тебе эти странные слова!

— Этого ты не узнаешь.

— Ты слышал их от Апаначки?

— Нет.

— От кого же тогда?

— Хау!

Тогда он перешел в наступление:

— Если бы я не был связан, я сумел бы заставить тебя заговорить!

— Хау! Он сумел бы меня заставить! Дряхлый шаман, не умеющий ничего другого, кроме как надувать при помощи своих примитивных фокусов детей и женщин своего племени, человек, который, устроив жалкую комедию, навлек гибель на три сотни воинов, хочет принудить к чему-то Олд Шеттерхэнда! Да если бы ты не был моим пленником, которому я должен оказывать снисхождение, я бы сейчас обошелся с тобой совсем по-другому.

— Ты издеваешься надо мной? Ты назвал мое волшебство комедией? Берегись!

— Хау!

— И не вздумай рассказать услышанное тобой еще кому-нибудь!

— Потому что для тебя это может представлять опасность?

— Смейся, смейся! Придет время, и твой смех обратится в вопли!

Последние слова он прошипел сквозь зубы. По охватившему его возбуждению я понял, что услышанное мной от его жены отнюдь не было пустяком, более того, вероятно, это был отголосок чего-то очень важного.

— Ничтожный червь, как смеешь ты угрожать мне?! — ответил я.

— Мне достаточно захотеть, и я раздавлю тебя между пальцами!

— Ладно, проезжай себе! Когда-нибудь все узнают, почему тебя зовут Тибо-така!

Я придержал коня и начал пропускать караван мимо себя. Через некоторое время со мной поравнялись двое всадников, ехавших рядом, которые с увлечением что-то негромко обсуждали. Это были Олд Уоббл и Генерал. Заметив меня, ковбой направил своего коня ко мне и спросил:

— Вы думаете обо мне все так же, как и полдня назад, или уже успели изменить свое мнение?

— Я думаю точно так же.

— А что конкретно?

— Что вы — пожилой, легкомысленный, как юнец, тип, присутствие которого выносить я больше не намерен.

— Выносить? Тысяча чертей! Такого мне еще никто не говорил! Вы отдаете себе отчет в том, что обычно понимается под словом «выносить»?

— Вполне.

— Значит, вы держите меня рядом с собой из снисхождения к моим сединам, а сам я вовсе ничего не стою?

— Примерно так.

— Это серьезное оскорбление, сэр, слишком серьезное! Вы не должны забывать, с кем вы имеете дело!

— С королем ковбоев. Ну и что?

— По-вашему, эти два слова — пустой звук?

— По крайней мере, они значат не слишком много, особенно если продолжать на этом настаивать. С тех пор, как вы с нами, за вами не числится ничего, кроме глупостей. Я вас неоднократно предупреждал, но это ни к чему не привело. У Ста деревьев, если вы потрудитесь вспомнить, я сказал вам: следующая ваша глупость приведет к тому, что мы расстанемся, но, даже несмотря на это, через четверть часа вы совершили еще одну, и самую большую из всех. Я намерен сдержать свое слово. Стреляйте в пуделей, где и с кем вам будет угодно, но я вам в таких делах не товарищ! Наши пути отныне расходятся!

— Черт побери! Вы это серьезно?

— И не думал шутить с вами!

— Но когда я решил подслушать Вупа-Умуги, я же хотел сделать как лучше!

— Мне все равно, что именно вы хотели. Вы мне не подчинились.

— Не подчинился? Но разве наши отношения таковы что один имеет право приказывать, а другой должен повиноваться?

— Именно таковы.

— Ну, об этом мне ничего не известно. Разве не слышал я много раз от вас самих, что у всех нас равные права?

— Это правда. Но когда речь идет о том, чтобы совместными усилиями привести в исполнение заранее намеченный план, то тут уж никто не смеет своевольничать.

— Все это, может быть, так и есть, но мы не солдаты, а вы не командир и не имеете права запретить мне ходить в разведку!

— Подобный взгляд на вещи я мог бы просто-напросто проигнорировать и вовсе не отвечать вам, однако я, тем не менее, отвечу, иначе, несмотря на всю вашу глупость, вы еще долго будете удивляться тому, как умно себя вели. Вспомните: передал ли мне Виннету командование над апачами?

— Да.

— Значит, я их командир.

— Да.

— И могу приказывать?

— Апачам, но не мне!

— Что за чушь! Вы сейчас с нами и обязаны подчиняться мне так же, как и они.

— Нет!

— Мне кажется, вы перестаете понимать элементарные вещи, мистер Каттер. Что получится, если каждый начнет делать то, что ему нравится, и особенно в случаях, когда речь идет о жизни и смерти? Между прочим, я ведь не хотел вас брать с собой, вы сами меня об этом долго упрашивали!

— Хм!

— И согласился я лишь тогда, когда вы обещали не делать ничего без моего разрешения. При этом вам хорошо известно, что я — не тот человек, с которым можно не считаться.

— Это вы сейчас так говорите. И вообще, вы все ставите с ног на голову!

— Well! Я вижу, что слова тут бесполезны. Если человек признает свои ошибки, то с ним еще стоит разговаривать, но тому, кто, подобно вам, готов оправдываться в любой ситуации, уже ничем не поможешь.

— Разве я попросил вас о помощи?

— А разве она вам не нужна?

— Больше нет.

— Хорошо. Значит, мы закончили этот разговор.

— Да, закончили! Навсегда?

— Разумеется.

— Это означает, что вы больше не хотите иметь со мной дело?

— Вы меня поняли правильно!

— Well! Всего хорошего.

Он пришпорил коня и поехал вперед, но вскоре обернулся ко мне и крикнул:

— Вы знаете, почему вы решили со мной расстаться?

— Само собой.

— Я это тоже знаю. Вовсе не из-за того, что вы называете моими глупостями, а совсем по другим причинам.

— По каким?

— И вы еще спрашиваете! Я вас раскусил. Я вам не подхожу, потому что я не ханжа. Вам хотелось бы быть моим пастырем, я же должен был вести себя как послушная овечка. Но Олд Уоббла на такие штуки не купишь, и это вам не понравилось. Вам известны мои взгляды на религию. Самые набожные людишки и есть самые отъявленные мерзавцы. Олд Уоббл совсем не тот барашек, который готов пастись на вашей травке. По мне, если вам нужны безропотные ягнята, можете набрать себе целое стадо, но только меня в нем не будет. Для подобных животных вы, конечно, самый лучший пастух, но король ковбоев не позволит ни пасти себя, ни стричь. Это мое последнее слово!

И он поскакал прочь. Так же, как незадолго до этого я принял решение навсегда расстаться с ним, и он решил теперь не иметь больше никакого дела со мной. И все же мне было его жаль.

Я присоединился к Виннету и Олд Шурхэнду, которые ехали в конце колонны. Апаначка, стараясь показать, что он держит данное им слово, появлялся то там, то здесь и, казалось, видел в себе скорее надзирателя за команчами, нежели их вождя. К утру он подъехал ко мне, кивком показал, что хочет поговорить, и, когда мы отстали настолько, что нас никто не мог слышать, сказал:

— Я ехал с шаманом, моим отцом. Олд Шеттерхэнд говорил с ним?

— Он тебе это рассказал?

— Он сообщил мне это. Ты спросил его о его жене?

— Да.

— Он очень зол на тебя.

— Здесь я ничего не могу изменить.

— Тебе известно, что его жена зовет его Тибо-така, а себя называет Тибо-вете?

— Да, а полностью Тибо-вете-Элен.

— Я знаю это. Мне известно также о Вава Деррике и миртовом венке. Шаман вне себя.

— Почему? Об этом что, никто не должен знать?

— Нет.

— Но ты-то знаешь.

— Я индеец.

— Ага, значит, этого нельзя знать только белым?

— Да.

— Почему?

— Потому что это волшебные слова. Они относятся к тайнам духов.

— В самом деле?

— Да.

— Тебе известно их значение?

— Нет.

— И ты — сын шамана?

— Сын, но он не делится со мной своими тайнами. Он спросил меня, откуда ты можешь знать эти слова. Я не мог ему ничего ответить, но сказал ему, что ты был в Каам-Кулано и привез оттуда амулеты вождя. Может быть, ты видел там мою мать?

— Видел.

— И говорил с ней?

— Да.

— Уфф! Этого шаман знать не должен.

— Почему нет?

— Он будет бить мою мать.

— О!

— Да, он плохо с ней обращается. Настоящий воин никогда не позволит себе ударить свою скво, шаман же бьет ее, лишь только услышит от нее эти слова. Я не смогу ему сказать, что ты их узнал у нее.

— От кого же я тогда их узнал?

— От одного из наших воинов, который случайно проболтался. Все наши воины знают эти слова, им приходится часто их слышать.

— Хм! Странно! — сказал я. — Ты выкурил со мной трубку братства. Ты веришь, что я хочу тебе только хорошего?

— Верю.

— Ты согласишься быть со мной откровенным, вполне откровенным?

— Да.

— Любишь ли ты своего отца — шамана?

— Нет.

— Но ты любишь свою мать, его жену?

— Очень!

— А она его любит?

— Этого я не знаю. С тех пор, как душа покинула ее, она его избегает.

— Застал ли ты ее душу раньше?

— Нет. Она потеряла ее, когда я был еще маленьким мальчиком.

— Шаман — найини?

— Нет.

— Ага, значит, он мне лгал!

— Он сказал, что он — найини?

— Да.

— Это неправда, он пришел к найини из другого клана.

— Из какого?

— Не знаю, он никому это не говорит.

— Он общается с белыми?

— Только если случайно встретит где-нибудь.

— Теперь слушай меня хорошенько! Вероятно, он избегает бледнолицых?

— Да.

— Я хочу знать, не опасается ли он встречи с ними больше, чем другие краснокожие?

— Больше или меньше — этого я сказать не могу.

— Подумай еще!

— Меня это не особенно волнует.

— Так! А я думал, наоборот.

— Почему?

— Потому что у меня есть одно подозрение по поводу него.

— Какое?

— Ты его сын, и я прошу у тебя разрешения ничего пока не говорить. Вероятно, придет время, когда я смогу рассказать тебе это.

— Пусть будет так, как хочет Олд Шеттерхэнд! Могу ли я высказать одну просьбу?

— Говори!

— Разве не просила тебя моя мать, чтобы ты молчал об этих словах?

— Конечно, просила.

— Тем не менее ты сказал их моему отцу!

— Я решил, что он их и так знает. Никому другому я их не выдам.

— С этой минуты я прошу тебя не произносить их вслух вообще. Это тайна духов.

— Хм! Я знаю ваш язык, но, конечно, не так хорошо, как ты. Мне известно, что значит «така» и что значит «вете», но вот что понимать под «Тибо»?

— Этого я тебе сказать не могу.

— То есть ты не знаешь значения этого слова?

— Я часто слышал его от моей матери, но не знаю, что оно означает.

— А «Элен»?

— Этого я тоже не знаю.

— Странно! На свете нет наречия индейцев, в котором бы встречались эти слова, но я непременно должен узнать, что за смысл они в себе заключают!

— Ты хочешь проникнуть в тайны духов?

— Да, если они вообще существуют, во что я, правду сказать, не верю.

Он покачал головой и сказал:

— Я не знаю, почему Олд Шеттерхэнд так заинтересовался моим отцом и моей матерью, но я хочу предупредить его, чтобы он остерегался шамана, потому что Тибо-така не любит, чтобы кто-то лез в его дела. Он знает разные заклинания, обладает колдовской силой и может напустить на человека порчу, находясь от него даже очень далеко.

— Вряд ли!

— Ты не веришь в это?

— Нет.

— Лучше бы ты поверил тому, что я говорю. Остерегайся его и не забудь мою просьбу никому не говорить этих слов.

— Я сделаю так, как ты хочешь. Скажи мне, однако, вы действительно живете в мире с племенем шикасавов?

— Да.

— Ты знаешь, где находится их земля?

— Выше, у Ред-Ривер.

— Она очень обширна. Ты можешь сказать точнее?

— Там, где в Ред-Ривер впадает ручей Мира.

— Похоже, это небольшое племя?

— Да, у них немного воинов и всего один вождь.

— Это Мба, который сейчас с нами?

— Да.

— Что это за человек?

— Это хороший, но не знаменитый воин, просто не хуже и не лучше других.

— Мне хотелось бы побольше узнать о его характере.

— Это довольно мирный человек, наверное, оттого, что воинов у него мало. Я никогда не слышал, чтобы на его совести было ограбление, убийство или чтобы он кого-нибудь предал.

— У меня тоже создалось такое впечатление. Ты знаком с ним? Видел его когда-нибудь?

— Нет.

— Поговори с ним при случае! Я хочу знать, кто такой Генерал, чем занимается, куда едет и что его связывает с Мба.

— Я сделаю это.

— Но так, чтобы это не бросалось в глаза, он не должен думать, что мы хотим это знать.

— Я поговорю с ним так, что он расскажет мне все, но я не задам ему ни одного вопроса.

Он дал шпоры лошади и ускакал, однако по прошествии получаса вернулся.

— Тебе удалось что-нибудь выяснить? — спросил я.

— Да. Кто такой Генерал и куда он едет, этого Мба не знает. Он встретил его с тремя бледнолицыми у Диких вишен и пообещал провести их через Льяно-Эстакадо к ручью Мира, где они хотят отдохнуть у шикасавов после перехода через пустыню, а потом двинуться дальше.

— Куда?

— Этого я не знаю, он не смог мне этого сказать. Я его ни о чем не спрашивал, он все рассказал мне сам.

— Генерал, конечно, обещал ему заплатить?

— Да, он обещал ему три ружья, пули и порох.

— Больше ты ничего не узнал?

— Я не хотел задавать вопросов, это могло навести его на подозрения.

— Это было весьма разумно с твоей стороны.

— У Олд Шеттерхэнда есть какие-то особые причины интересоваться генералом?

— Собственно говоря, причин нет, просто он мне несимпатичен. А когда около меня оказываются люди, которым я не доверяю, я всегда стараюсь побольше узнать об их обстоятельствах и намерениях. И это очень часто оказывалось весьма полезным. Тебе я тоже могу дать совет всегда поступать таким образом.

Надо сказать, что, неукоснительно следуя этому правилу, я много раз оказывался в выигрыше. Этот так называемый Генерал почему-то вызывал у меня раздражение. Конечно, меня по большому счету не касалось, откуда и куда он едет, но я никак не мог заставить себя спокойно смотреть на его жуликоватую физиономию, потому я и решил навести эти, казалось, на первый взгляд излишние, справки. Мы скоро увидим, насколько вовремя это было сделано.

Рассвело. Вдвоем с Виннету мы находились в хвосте колонны. Перед нами ехали Олд Шурхэнд и Апаначка. Взошедшее солнце своими яркими лучами осветило обоих всадников.

— Уфф! — вполголоса воскликнул Виннету, легким движением руки обратив на них мое внимание.

Мне и без слов было понятно, что именно он имел в виду: бросающееся в глаза сходство между ними! Эта разительная одинаковость сложения, осанки, манеры держаться! Можно было подумать, что они братья.

Немного спустя мы снова встретили апачей с водой. Это было предпоследнее звено эстафеты. На этот раз мы задержались дольше обычного для того, чтобы напоить лошадей и дать им отдохнуть. Наконец мы двинулись дальше, к последнему пункту эстафеты, от которого было не больше часа езды до оазиса.

И тут я спросил себя: а кто, собственно, имеет право там оказаться, с учетом того, что местоположение оазиса должно быть известно возможно меньшему числу людей? Я подъехал к Генералу, который снова ехал бок о бок с Олд Уобблом, и спросил:

— Мы приближаемся к цели, мистер Дуглас…

— Генерал, генерал! Я генерал, сэр, — прервал он меня.

— Well! Но мне-то что за дело до этого?

— Конечно, вас это волнует в гораздо меньшей степени, нежели меня, но, вообще говоря, каждого человека полагается называть в соответствии с его титулом; вы должны знать, что я внес существенный вклад в разгром противника при Булл-Ран, что я одержал победу при…

— Довольно, довольно, — оборвал я его. — Это вы мне уже говорили, и поскольку я всегда помню то, что слышал хотя бы однажды, то вовсе не нуждаюсь в повторении. Я не против того, чтобы вы оставались генералом, если вы не будете меня по этому поводу беспокоить. Итак, мы приближаемся к цели, мистер Дуглас, и, по всей видимости, там нам придется расстаться.

— Расстаться? Но почему?

— Потому, что наши пути, похоже, расходятся.

— Вовсе нет. Мне нужно к Ста деревьям, а от мистера Каттера я слышал, что вы вроде бы тоже направляетесь именно туда. Или я неправильно понял его?

— Правильно.

Он хотел попасть на ручей Мира к шикасавам и назвал теперь Сто деревьев в качестве своей ближайшей цели, я обратил на это внимание, не усмотрев, правда, в этом никакого злого умысла. В самом деле, почему бы ему и не изменить своих намерений?

— Как видите, нам с вами по пути, — продолжал он. — Но даже если бы это оказалось и не так, мне все равно необходимо было бы попасть в оазис.

— Почему?

— Потому что у меня кончилась вода.

— Вчера у вас были полные бурдюки!

— Сегодня они пусты. Или вы думаете, у меня вовсе нет сердца? Мы поделили всю нашу воду между команчами.

Позднее я понял, что это была всего лишь военная хитрость, позволившая ему проникнуть в оазис. Тогда же мне даже пришло в голову поблагодарить его за это проявление человечности! Однако я все-таки заметил ему:

— Оазис, о котором вы говорите, не проходной двор. Его хозяин предпочитает видеть у себя тех, кого он сам пригласил.

— Ну так я тоже!

— Приглашены?

— Вот именно.

— Кем?

— Мистером Каттером, который, в свою очередь, является гостем Кровавого Лиса, с чем вы, как я полагал, согласитесь.

— Может ли он и сейчас считать себя таковым, еще вопрос, но, по крайней мере, ему должно быть хорошо известно, что далеко не каждый человек в состоянии найти туда дорогу.

— Из-за того, что она такая узкая и извилистая? О, это не может служить основанием для исключения меня из числа избранных, путь в оазис не является для меня тайной. Мистер Каттер мне все подробно описал. Все белые, которых я здесь вижу, едут туда, и я не вижу причин, которые могли бы вас побудить не дать мне разрешения продолжить путь вместе с вами.

Во всем этом была, конечно, своя логика, и раз уж Олд Уоббл совершил свою очередную глупость, детально описав Генералу оазис и его местоположение, то дело обстояло ровно таким образом, как если бы он там уже побывал, так что мой отказ только вызвал бы к жизни то, чего я хотел избежать. Поэтому я, скрепя сердце согласился:

— Ну что же, я не стану возражать против того, чтобы вы наполнили ваши бурдюки водой, но никого из ваших людей там не должно быть!

Расстояние от западни, куда мы загнали команчей, до оазиса занимало, как я уже говорил, около одного дня пути, но, поскольку из-за усталости лошадей мы передвигались довольно медленно, нам удалось достичь желанного зеленого островка лишь к двум часам пополудни.

Первое, чем мы занялись после прибытия, было устройство пленных. Мы разместили их там же, где находились люди Большого Шибы, апачи образовали вокруг них плотное, непроницаемое кольцо. Забота о лошадях была передана в руки Энчар-Ро, отрядившего для этой цели некоторое количество воинов, которые занялись тем, что через узкий проход по одному подводили мустангов к воде. Естественно, на это потребовались часы.

Найини обладали весьма скудным запасом провианта, поэтому апачи были вынуждены поделиться с ними. Следовательно, нам нужно было, насколько возможно, сократить время нашего пребывания в оазисе. Было решено отправиться к Ста деревьям уже на следующее утро.

Я обобщаю до некоторой степени то, что тогда там происходило, но в деталях все протекало отнюдь не столь гладко. Только представьте себе: в одном месте собралось три сотни апачей и двести команчей. Каждый хотел непременно сделать замечание, задать вопрос или высказать какое-нибудь пожелание, причем вокруг все предпочитали обращаться либо ко мне, либо к Виннету. Мы не успевали отвечать. Когда мы, наконец, разделались со всеми делами и смогли подумать о себе, уже наступил вечер, и только тогда мне вдруг пришло в голову, что со вчерашнего дня у меня во рту не было ни капли воды. О других я позаботился, а о себе не подумал. Когда я сказал об этом Виннету, он ответил, смеясь:

— Пусть мой брат пьет быстрее, но оставит и мне глоток, потому что я тоже умираю от жажды.

— Ты тоже? Когда ты пил последний раз?

— Вчера, тогда же, когда и ты. Нашим лошадям повезло больше, о них позаботился Кровавый Лис.

Мы вошли внутрь оазиса, там горели два небольших костра, освещавших дом, лужайку перед ним и маленький пруд. На лавках сидели Паркер, Холи, Кровавый Лис, Олд Шурхэнд, Апаначка, Большой Шиба, Олд Уоббл и рядом с ним Генерал. Они уже поужинали, и тут весьма кстати появились Боб и Санна. Судя по всему, наше появление прервало общий разговор, причем последним из говоривших был Генерал, потому что, после того как мы уселись, он продолжил:

— Да, что и говорить, угодили мы тогда в очень веселую компанию. Они там сидели уже третьи сутки, отдыхали после охоты, и, как я слышал, хотели остаться еще на некоторое время. Я насчитал их пятнадцать человек, и среди них были любопытные ребята, я бы даже сказал, в высшей степени любопытные. Но самым интересным оказался один из них, который, видать, чертовски много испытал на своем веку и непрерывно рассказывал разные истории. Это его нисколько не утомляло, как только заканчивалось одно приключение, у него на языке уже было другое, а вслед за ним и третье. Если не ошибаюсь, имя его было Сандлер, но один из приятелей сообщил мне по секрету, что зовут его, собственно говоря, Эттерс, Дэн Эттерс, и что когда-то он носил и другие имена. Это мне было, конечно, безразлично, потому что у некоторых людей имеются вполне достойные основания для того, чтобы поменять одно имя на другое, и, если человек называет себя Сандлер, а на самом деле он Дэн Эттерс, то…

Его прервали. Услышав это имя — Эттерс, Олд Шурхэнд поднялся со своего места и, перегнувшись через стол, спросил:

— Эттерс, в самом деле Эттерс?

— Именно так, сэр.

— Вы хорошо расслышали?

— Никогда не жаловался на слух.

— И точно запомнили?

— Как раз на имена у меня особенно хорошая память.

— Так вы сказали Дэн, то есть Дэниэл, Эттерс?

— Да, его звали именно так и никак иначе!

Ошибся ли я из-за тусклого освещения или это было действительно так? Мне показалось, что глаза Генерала с необычайным интересом остановились на Шурхэнде, который без особого успеха пытался скрыть охватившее его сильное волнение.

— Значит, действительно Дэниэл Эттерс! — сказал он, глубоко вздохнув. — Вы его хорошо разглядели?

— Надо думать, — ответил Дуглас.

— Опишите мне его!

— Хм! Описать? Он что, знаком вам? Вас с ним связывали какие-то отношения, мистер Шурхэнд?

— Да. Я хотел бы знать, действительно ли человек, о котором вы говорите, и есть тот, о ком я думаю. Для этого мне надо знать, как он выглядит.

— Рад вам помочь, вот только не знаю, с чего начать.

— Почему?

— Очень трудно описывать человека, в котором нет никаких особенных черт, который выглядит абсолютно так же, как еще сотня других.

— Ну какой он был в самом общем виде — длинный, короткий, толстый, тонкий?..

— Ладно, если уж на то пошло, по комплекции он такой же, как и я, да и по возрасту тоже. В остальном, как я уже сказал, он выглядит как все прочие люди, так что я, право, и не знаю, что в нем еще описывать.

— И в нем не было ничего такого, что бросалось бы в глаза?

— Совсем ничего.

— Никаких особых примет?

— Нет.

— Вы можете вспомнить, какие у него были зубы?

— Его зу… ага, правильно, его зубы! В них действительно есть нечто, достойное описания.

— Что, что? Не заставляйте так долго себя ждать!

— Гром и молния! Уж больно вы торопитесь, мистер Шурхэнд. У него не хватало двух зубов.

— Каких?

— Одного справа и одного слева.

— Сверху или снизу?

— Конечно, сверху, вам, я думаю, должно быть известно, что отсутствие нижних зубов не так легко заметить. Здесь и там недоставало по одному зубу, что, как я вспоминаю, придавало ему своеобразный вид, когда он говорил, и оказывало влияние также и на его дикцию, он немного шепелявил.

— Это он, это он, тот, кого я разыскиваю, — чуть ли не с ликованием воскликнул Олд Шурхэнд.

— Что? Вы разыскиваете этого человека?

— И как! Много лет! По всем штатам, в прериях, в дремучих лесах, в глубоких каньонах и высоко в горах среди скал. Я гонялся за ним, сидя в утлом каноэ, и шел по следам, оставленным им на равнинах Миссури.

— Так, значит, он ваш враг?

— Враг, и такой, что я не в силах представить себе врага страшнее его.

— Извините, но это меня удивляет. Этот Дэн Эттерс на вид такой безобидный, ну просто как маленький ребенок.

— Он демон, дьявол, сатана и… ну, в общем, я не думаю, что в аду найдется кто-нибудь, кто был бы хуже, чем он.

— Стоп, мистер Олд Шурхэнд, — поспешно прервал я его. — Вы слишком взволнованы. Может быть, вы его с кем-то путаете?

— Нет, нет, ни в коем случае! Он как раз тот…

Он не понял намека и продолжал говорить, но мой предостерегающий взгляд отрезвил его. Он замолчал и, взяв себя в руки, закончил уже более спокойным тоном:

— Впрочем, не важно: все это дела давно минувших дней, и не стоит их больше вспоминать.

— Нет уж, вспомните, пожалуйста, мистер Шурхэнд, — сказал Генерал, — вероятно, это какая-нибудь очень интересная история, и я бы ее с удовольствием послушал. Вы не хотите ее рассказать?

— Она очень длинная и неинтересная и только отнимет у нас время. Итак, где вы встретили этого Эттерса? Внизу, в Форт-Терреле?

— Да, там, как я уже сказал.

— И он собирался там оставаться?

— Думаю, да. По крайней мере, он так сказал.

— Как долго?

— Неделю, если я его правильно понял.

— А сколько времени прошло с тех пор, как вы с ним говорили?

— Четыре дня, считая сегодняшний.

— Четыре дня! Значит, осталось три.

— Вы так странно говорите. Вы что, хотите туда поехать?

— Да, я хочу туда съездить; точнее говоря, мне необходимо это сделать!

— Но может быть, его там уже и нет!

— Тогда я отправлюсь за ним! Я пойду по его следам, куда бы они меня ни привели!

Снова поймав мой предостерегающий взгляд, он сник, сел наконец на свое место, потер рукой лоб и закончил разговор следующими словами:

— Хау! Пусть его бегает где хочет! Он принес мне большую беду, но что я смогу с ним сделать, даже если отыщу? Прошло уже много лет, и никакой суд не станет теперь этим заниматься. Не стоит об этом больше говорить!

Спустя некоторое время я ушел в дом. Он последовал за мной и, поскольку нас здесь никто не мог слышать, спросил:

— Вы хотели со мной поговорить, сэр?

— Конечно.

— Зачем вы мне кивали?

— Потому что вы не должны были так себя вести. Я не доверяю этому насквозь фальшивому генералу.

— Я тоже нет, но он никак не может повлиять на мои дела!

— Это еще вопрос. Он смотрел на вас крайне внимательно и произнес имя Эттерса так отчетливо, будто он это сделал специально для вас.

— То, что он его назвал — чистая случайность. Я убежден в этом.

— А я — нет. Думаю, он сделал это намеренно.

— Какими намерениями мог руководствоваться этот человек, который меня совсем не знает?

— Он знает вас, сэр, и очень хорошо!

В этот момент вошел Апаначка. Он осторожно осмотрелся и, увидев, что мы одни, спросил:

— Мои братья говорят о человеке, имя которого назвал Генерал?

— Да, — ответил я.

— Я видел его.

— О! Где?

— В Каам-Кулано.

— Когда?

— Два года назад, когда был еще мальчиком.

— Это давно, очень давно, — разочарованно заметил я.

— Его звали Эттерс.

— В самом деле? И ты это запомнил?

— Я это помню, потому что я его ненавидел.

— Из-за чего?

— Он смеялся над моей мамой, которую я люблю.

— Что ему было нужно у вас?

— Этого я не знаю. Он жил в палатке шамана, и всякий раз, когда он там оказывался, мама попадала во власть злого духа, который пронизывал всю ее.

Он хотел сказать, что ее тело охватывали судороги.

— Ты можешь описать, как выглядела в то время твоя матушка?

— Она была молода и красива.

— Цвет ее кожи был светлее, чем сейчас?

— Ее кожа была того же оттенка, что у всех краснокожих женщин.

— Значит, одно из моих предположений неправильно; однако другое может оказаться верным. Этот Эттерс, он был причиной того, что погнало вас от благ цивилизации на Дикий Запад, мистер Шурхэнд? Он как-то связан с несчастьями, лишившими вас веры в Бога и доверия к людям?

— Да, — ответил он, — вы угадали.

— И вы в самом деле верите в то, что он сейчас находится в Форт-Терреле?

— Я убежден в этом.

— И хотите туда поехать?

— Я должен, должен.

— Когда?

— Уже сегодня вечером! Я не могу терять ни дня, ни часа, ни даже минуты. Я сто раз, иногда целыми неделями, охотился за этим мерзавцем, но мне никогда не удавалось даже посмотреть на него. Мне известны только его имя и его черные дела, но я никогда его не видел. Сейчас я вдруг узнал, где его можно найти, и можете себе представить, чего мне стоит находиться здесь хотя бы одну лишнюю минуту. Я должен немедленно ехать!

— А почему вы считаете, что Генерал вам не солгал, я ему не верю.

— Подумайте как следует, сэр! Какую выгоду он может получить, если это ложь?

— Заманить вас в ловушку.

— Нет, я верю его словам и скачу в Форт-Террел.

— В одиночку?

— Да, спутников у меня нет.

— Ну, одного вы, по крайней мере, будете иметь.

— Кого?

— Меня.

— Как? Вас? — переспросил он с радостным удивлением. — Вы хотите ехать со мной?

— Да, если вы согласитесь взять меня с собой.

— Соглашусь ли я! Что за вопрос! Я хочу быть рядом с вами всегда, даже в самых обыденных ситуациях; вы не можете себе представить, насколько сильно я к вам привязан. И теперь, когда речь идет о жизни и смерти, когда предстоит охотиться на дикого зверя, который уже много раз от меня ускользал, ваша помощь вселяет в меня уверенность, что на этот раз Эттерсу не удастся уйти. Когда на охоту выходит Олд Шеттерхэнд, зверю не на что рассчитывать. Значит, вы хотите ехать со мной, еще раз подумайте, в самом деле хотите?

— Я решил!

— Это такое счастье для меня, что вы… вы… я едва могу в это поверить. Но без вас тут не смогут обойтись!

— Ничего! Виннету отлично справится сам.

— И из-за меня вы готовы с ним расстаться?

— Разлука будет короткой. Потом мы его снова быстро найдем. Итак, вы позволите мне отправиться с вами?

— Позволю? О позволении здесь не может быть и речи! Наоборот, я готов на коленях просить вас поехать со мной и помочь советом и оружием!

Тут Апаначка положил руку ему на плечо и сказал:

— С тобой поскачет еще один человек.

— Кто?

— Апаначка, вождь найини-команчей. Не отказывай мне в этом! Ты мне по душе, и я поеду с тобой. Я знаю язык бледнолицых, умею отыскивать тайные людские тропы, и в моей душе нет страха перед врагом. Разве я не смогу быть тебе полезным? Я выкурил трубку мира с тобой, Виннету и Олд Шеттерхэндом, и теперь я — твой брат. Ты ищешь своего смертельного врага, чтобы убить его, и тем самым подвергаешь свою жизнь страшной опасности. Разве твой брат не должен быть рядом с тобой? Смогу ли я сказать, что являюсь таковым, если ты уедешь один?

Его жесты и тон, которым он все это говорил, явно свидетельствовали об искренности и трогательной преданности. Не ответив, Олд Шурхэнд вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что решать придется мне:

— Наш краснокожий брат хочет совершить поступок, который ни один человек из его рода не назовет хорошим.

— К чему вспоминать мой род, когда речь идет о моем брате Олд Шурхэнде! Сыновья команчей способны лишь ненавидеть и убивать, в вас же я встретил любовь и человечность. Краснокожие люди побеждают при помощи томагавков, вы же покоряете ваших врагов оружием милосердия и прощения. Где лучше — там, где ненависть, или там, где любовь? Я ваш брат и поеду с вами!

— Хорошо, ты будешь нас сопровождать. Но мы отправимся в путь не сегодня, а завтра. Немногие оставшиеся часы не будут потеряны, наши лошади должны отдохнуть, от этого они станут только более резвыми.

— Но если мы упустим Эттерса? — озабоченно спросил Олд Шурхэнд.

— Он оставит след, по которому мы и пойдем. Не беспокойтесь особенно об этом! Прежде всего у нас должны быть хорошие лошади. За своего вороного я спокоен, у Апаначки конь тоже довольно быстрый и выносливый, я специально за ним наблюдал. А вот как обстоит дело с вашим конем, мистер Шурхэнд?

— Это прекрасное животное, хотя с вашим жеребцом его, конечно, не сравнить, но за последнее время я его несколько загнал, так что ему может оказаться не под силу выдержать ту нагрузку, которая его ожидает в ближайшие дни.

— Well, в таком случае вы поедете на коне Вупа-Умуги, захваченном нами в Каам-Кулано.

— Что? Вы хотите предоставить мне его в аренду?

— Не в аренду, хочу подарить.

— Подарить? Но это очень дорогое животное.

— Возьмите его, однако. Что мне с ним делать? Вупа-Умуги его не получит, а мне он не нужен.

Тут он сжал мне руку и взволнованно воскликнул:

— Я беру его, да, я беру его! Я не могу отказаться принять этот подарок, потому что надеюсь, что вы разрешите мне когда-нибудь расквитаться с вами. Итак, мы отправляемся завтра утром. А сейчас я пойду во двор, мне надо заняться моим новым конем!

— Но смотрите, чтобы никто ничего не заподозрил! Вам лучше всего вообще больше не разговаривать с Генералом.

Когда мы вышли из дома, Виннету не было во дворе, он ушел проверять посты вокруг пленных команчей, оставив лежать на столе, рядом с моими двумя ружьями, свое знаменитое серебряное ружье. И тут я увидел Генерала, который стоял у стола, держа их все в руках, и внимательно разглядывал мой штуцер. При этом его глаза горели жадным блеском.

— Не правда ли, сэр, это как раз и есть ваш «медвежий бой»? — спросил он, увидев меня.

— Да, — сухо ответил я.

— А это — знаменитый штуцер работы мастера Генри, о котором рассказывают всякие чудеса?

— Да, но вы-то что здесь делаете?

— Я хотел открыть затвор, но у меня не получилось. Может быть, вы мне скажете, как…

— Да, я вам, конечно, скажу кое-что, — оборвал я его, — а скажу я вам, чтобы вы убирались подальше от этих ружей. Это вовсе не игрушки для генерала, который в глаза не видел Булл-Ран.

— Что? Не видел? Ну, скажу я вам…

— Молчать! Я не желаю вас слушать. Дайте сюда!

Только я взял у него мой штуцер и «медвежий бой», как вдруг вернулся Виннету, ружье которого он все еще держал в руках. Апач, мгновенно поняв, в чем дело, вырвал у него свое оружие и заговорил, едва сдерживая гнев:

— Как смеет лживый бледнолицый трогать мое оружие? Его еще никогда не касались грязные руки белого негодяя!

— Негодяй? — вскричал Генерал. — Виннету возьмет свои слова обратно или…

— Или? Что? — грозно спросил Виннету.

Испугавшись, Дуглас весь как-то съежился и, отступив на шаг назад, смиренно ответил:

— Я просто подумал, что мне можно посмотреть на ружье.

— Посмотреть можно, но трогать нельзя! Виннету никогда не коснется того места, на котором лежала твоя рука!

Он вытер оскверненное ружье свисавшим концом тонкого одеяла, которое было обмотано у него вокруг талии наподобие пояса, и сказал, протягивая его мне:

— Мой брат Олд Шеттерхэнд мог бы повесить оружие в доме, чтобы впредь его не пачкали подобные руки!

Он повернулся и пошел к своему коню. Посмотрев на Генерала, я заметил, что тот обменялся многозначительным взглядом, смысл которого мне остался тогда неясен, с Олд Уобблом. Затем я отнес ружья в дом. Без приглашения туда никто не заходил. По крайней мере, я тогда так думал, и того же мнения придерживался Виннету.

Сделав это, я пошел к нему и рассказал о моем разговоре с Олд Шурхэндом. Согласившись со мной, он сказал:

— Мой брат поступает правильно. Я не знаю, сказал ли этот Генерал правду, или солгал, но то, что ты поедешь с Олд Шурхэндом — хорошо. Кроме того, я рад, что вас будет сопровождать Апаначка. Он не будет вам обузой — наоборот, может оказаться очень полезным. Меня вы встретите в стойбище мескалерос, коня Олд Шурхэнда, на котором ездил до сего дня, я возьму с собой, там он сможет его забрать.

Тут мы заметили, что Генерал при помощи Олд Уоббла наполняет водой свои кожаные бурдюки. Закончив, они понесли их к шикасавам. Мы не придали их действиям особого значения, восприняв их как знак того, что Дуглас хочет уехать рано утром, что мы могли только приветствовать.

Боб, приготовив нам место для ночлега, ушел в домик, где они спали вместе с Санной. Мы легли. Кровавый Лис, обычно предпочитавший ночевать в домике, сегодня, из-за царившей там духоты, собрался улечься рядом с нами. Костры, в которые никто больше не подбрасывал дров, вскоре погасли, и мы заснули.

Утром, проснувшись первым, я разбудил товарищей. Не обратив сначала внимания на отсутствие Генерала я Олд Уоббла, мы с Виннету отправились посмотреть на пленных. В том, что касалось команчей и апачей, все обстояло в полном порядке, но вот шикасавы отсутствовали. Спросив о них у Энчар-Ро, который здесь командовал, мы получили следующий ответ:

— Разве мои братья не знают, что они уехали?

— Нет.

— Белый человек, называющий себя Генералом, заявил, что он больше не хочет здесь оставаться, потому что Олд Шеттерхэнд и Виннету его оскорбили, он ускакал прочь вместе с шикасавами и своими тремя бледнолицыми.

— А Олд Уоббл?

— Он уехал с ними.

— Быстро же они подружились! Ну и провались они пропадом вместе с этим чертовым Уобблом! Не о чем тут жалеть. Однако, должно быть, они снялись с места еще в темноте, потому что рассвело не более, чем полчаса назад.

— В темноте? — удивленно переспросил Энчар-Ро. — Но на небе была луна.

— Что? Луна? Сегодня утром?

— Почему утром? Это было вчера вечером.

— Так, значит, они уехали вчера вечером? Ну тогда они сильно поторопились.

— Это потому, что я сильно обидел Генерала, — заметил Виннету, — гнев погнал его прочь.

Мы возвратились обратно к воде, позавтракали и напоили лошадей. Боб упаковал провиант для меня, Олд Шурхэнда и Апаначки и наполнил водой несколько бурдюков. Когда он закончил с этим делом, я приказал ему принести ружья.

— Ружья? — переспросил он. — А где они?

— В доме. Они висят на стене, около двери.

Он пошел в домик, но быстро вернулся с пустыми руками и доложил:

— Ружей там нет.

— Ты ошибаешься. Разве ты не обратил на них внимания вечером, перед тем как лечь спать?

— Я не посмотрел. Сейчас там ничего, правда ничего.

Это было в высшей степени странно. Я вошел в дом, Виннету — за мной. Ружей на месте действительно не было. Сначала мы были просто ошарашены. Расспросив своих спутников, узнали, что никто из них в домик не заходил. Первое, о чем подумалось, так это о том, что тот, кто взял ружья, просто еще не успел сказать нам об этом.

— А может быть?.. — начал Виннету.

Он не отважился высказать до конца свое подозрение. Несмотря на бронзовый цвет его лица, я заметил, что он побледнел.

— Ты имеешь в виду Генерала? — спросил я.

Он кивнул.

— Никто, кроме этого мерзавца, не мог сделать этого! С какой жадностью он их разглядывал! Сейчас мы все выясним. Боб, кто-нибудь заходил в дом после того, как ты лег спать?

— Масса Генерал был там.

— Хм! Ты не запер дверь?

— Боб никогда не запирает дверь, здесь воров нет.

— Чего хотел Генерал?

— Он вошел, тихо подозвал меня и дал доллар, чтобы я мог выпить.

— Лампа еще горела?

— Нет, мы с Санной уже хотели спать.

— Как долго Генерал был в комнате?

— Масса Генерал долго искал дверь.

— Он отлично знал, где она находится! Негодяй подбирался к ружьям. Что скажет мой брат Виннету?

До сих пор мне ни разу не приходилось видеть, чтобы Виннету потерял самообладание. Много раз мы бывали с ним в смертельно опасных ситуациях, и там, где любой другой на его месте давно бы потерял голову от страха, он оставался внешне спокоен и внутренне невозмутим. Максимум, что отражалось в такие моменты на его лице, — это легкая задумчивость, которую лишь я, знавший его много лет, в состоянии был заметить. В этот день я впервые видел его во взволнованном состоянии, ему явно стоило большого труда сохранять некое подобие внешней невозмутимости.

Очень медленно, проглатывая половину слов, он сказал:

— Мой брат… прав. Генерал… украл… наше оружие!

— Твое серебряное ружье, память о твоем отце!

— Он… он его…

Он не мог продолжать, не мог и излить гнев и лишь с силой сжал свои огромные кулаки.

— Он его вернет, — договорил за него я, — мы немедленно отправимся в погоню.

— Да… сейчас, сейчас!

Не стоит и говорить, что потеря нами наших ружей касалась не только нас двоих; друзья, стоявшие рядом с нами, были взволнованы ничуть не меньше меня. Олд Шурхэнд сказал дрожащим от гнева голосом:

— Эта кража больно бьет также и по мне, мистер Шеттерхэнд. Понятно, что вы должны поймать негодяя и поэтому не сможете поехать со мной в Форт-Террел.

— Да, этого я действительно не смогу.

— Я, к сожалению, не имею возможности ни сопровождать вас, ни ждать здесь, мне нельзя терять ни минуты.

— Боюсь только, что вы проездите зря.

— Возможно, но я все равно должен туда попасть, чтобы потом не упрекать себя в том, что не использовал эту возможность. Надеюсь, вы меня поймете.

— Да, я вас понимаю и поэтому не стану уговаривать вас отказаться от этого предприятия. Тем более, что вы будете не один, вас будет сопровождать Апаначка.

— Да, — ответил юный вождь команчей, — я еду с моим братом Олд Шурхэндом, потому что я обещал ему это и сдержу слово. Тем более, что Олд Шеттерхэнд теперь не может поехать с нами.

— Мне остается лишь пожелать, чтобы вы нашли там того, кого вы ищете, мистер Шурхэнд!

— А я вам желаю, — ответил он, — чтобы Генерал от вас не ушел. Тысяча чертей, вы только подумайте — потерять три таких дорогих, можно сказать, бесценных ружья!

— Я не считаю их потерянными.

— Значит, вы надеетесь поймать вора?

— Я не просто надеюсь, я уверен, что мы сделаем это.

— Да, мы его отыщем, живого или мертвого, из-под земли достанем, — прохрипел Виннету.

— Это точно, — подтвердил я, — можете не сомневаться, мы получим наши ружья обратно. Неизвестно только, в каком состоянии!

— Да. Эта белая собака не умеет с ними обращаться и может легко повредить их или полностью испортить в особенности твой штуцер.

— Вот за это он у меня заплатит, дорого заплатит. Итак, мы отправляемся в погоню. Кого мой брат Виннету хотел бы взять еще с собой?

— Никого. Третий нам будет только помехой.

— Неужели и я? — спросил Паркер.

— Да.

— А я? — осведомился Холи.

— И ты тоже.

— Но нам так хотелось бы поехать с вами.

— Ничего не выйдет. Ваши кони не так быстры, как наши. Они не выдержат скачки.

Оба продолжали просить взять их с собой, но Виннету не изменил своего решения, и, на мой взгляд, он был прав. Тогда они попытались напроситься в товарищи к Апаначке и Олд Шурхэнду, но тем они также были ни к чему, и Паркеру с Холи не оставалось ничего другого, как присоединиться к конвою с пленными команчами.

Первоначально его должен был вести Виннету, но теперь это оказалось неосуществимым. Оставаться на месте пленные, однако, не могли, и, всесторонне обсудив сложившееся положение, мы решили, что уже сегодня апачи под командой Энчар-Ро и Кровавого Лиса должны увести их отсюда. Мне бы очень хотелось вернуть им оружие, но от этого пришлось отказаться: по мнению Виннету, это было бы слишком опасно: как только они получат свободу, утверждал он, сразу же почувствуют искушение снова напасть на апачей, скорее всего, они последуют за ним тайно, а нападут при первом же удобном случае. Виннету, Олд Шурхэнда и меня с апачами не будет, а больше всего они боялись именно нас.

В доме Кровавого Лиса было множество ружей, и он предложил нам выбрать себе любые, кроме того, у нас была возможность подобрать себе два ружья из трофейных, но мы от этого отказались, потому что не сомневались, что скоро вернем свое оружие, а лишнюю тяжесть таскать ни к чему. У нас были еще ножи, револьверы, лассо и томагавки.

Мы снова направились к кактусовому полю, надо было найти следы Генерала. Как сказал нам один из бывших ночью в дозоре апачей, Генерал обмолвился, что направляется к Ста деревьям.

— Это неправда, ложный след, — сказал Паркер, — Генерал не знает туда дороги.

— Но с ним Олд Уоббл, а уж ему-то дорога хорошо известна, — возразил я.

— Вы верите в то, что он действительно туда поехал?

— Нисколько. Разумеется, он двинулся в другом направлении.

— Но в каком?

— К ручью Мира, как я подозреваю. Я сумел выяснить, что он туда собирается, но ему невдомек, что я это знаю. Он хочет попасть к шикасавам и там отдохнуть.

— Значит, вам надо отправляться именно туда.

— По логике вещей, да, но ему могло прийти в голову что угодно, и лучше всего не полагаться на какие-то собственные умозаключения, а просто не терять его следа.

— Трудное это дело!

— Почему?

— Потому что все здешние места отсюда и до Ста деревьев буквально испещрены всякого рода следами. Тому, кто хочет найти среди них нужные ему, нужно иметь очень острое зрение, и, откровенно говоря, он должен быть буквально всеведущим человеком.

— Но вы помните — недавно дул сильный ветер, и все следы занесены песком. А следы Генерала и компании — свежие.

— Да, это верно. Вы хотите выехать прямо сейчас?

— Да.

— Все это произошло так быстро и неожиданно. Надеюсь, что мы скоро снова вас увидим, мистер Шеттерхэнд. Разрешите пожать вашу руку!

Холи тоже протянул мне свою и растроганно спросил:

— Сэр, а вы помните ту историю, которую вы нам рассказывали наверху, в каньоне Мистэйк?

— Да.

— Вы сняли тогда тяжелый камень с моего сердца. Я понял, что не виноват в смерти того краснокожего. Я глубоко благодарен вам, мистер Шеттерхэнд, и буду бесконечно рад, если наши пути вновь пересекутся!

Пришло время прощаться. Взяв меня за руку, Олд Шурхэнд отвел меня в сторону от остальных, так, чтобы никто не мог слышать наш разговор, и сказал:

— Надеюсь, у вас нет сомнений в том, что я охотно остался бы рядом с вами. От всего сердца желаю вам удачи. И еще я очень хочу, чтобы мы встретились снова!

— Мое желание полностью совпадает с вашим, мистер Шурхэнд.

— Вы можете назначить место встречи?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что мы оба не знаем, какие испытания нас ждут. Вы отправляетесь южнее — искать этого Дэна Эттерса. Кто знает, как долго вам придется его преследовать и куда вас это приведет. Я же скачу на север и тоже не могу сказать, когда и где мы догоним Генерала.

— Вы не вернетесь сюда?

— Хотел бы, но не знаю, окажется ли это возможным. Итак, я не в состоянии назначить рандеву, и вы, вероятно, тоже.

— Да, это так.

— Значит, предоставим случаю определить время и место нашей встречи.

— Хм, да! Но полностью отдаваться в его власть все же не стоит. Можно, я сделаю вам одно маленькое предложение?

— Прошу вас.

— Перед поединком с Апаначкой я дал вам один адрес. Вы его еще помните?

— Естественно!

— Если вы не против, пусть он будет условным пунктом нашей будущей встречи с вами. Если вы когда-нибудь случайно окажетесь в Джефферсон-Сити, зайдите в банковскую контору «Уоллеса и Кº», там вы узнаете, где меня в данное время можно найти.

— Well, я это сделаю.

— Спасибо. Но у меня есть еще одна просьба.

— Какая?

— Вам не следует там интересоваться моими делами!

— Конечно, я этого делать не стану. Или вы полагаете, что я настолько нескромный, бестактный и назойливый человек?

— Совсем нет, просто вы можете вспомнить о тех инструкциях, которые я дал вам перед поединком.

— Вы дали их мне на случай вашей смерти, но вы ведь живы. Даю вам слово: я не сделаю ни малейшей попытки проникнуть в ваши тайны.

— Благодарю вас, сэр! А теперь прощайте. Желаю вам как можно скорее изловить Генерала!

— А я буду чрезвычайно рад услышать, что вы настигли, наконец, вашего Эттерса, мистер Шурхэнд!

Мы с чувством пожали друг другу руки. Обоим было искренне жаль, что расставаться приходится столь неожиданно и на неопределенное время.

Я попрощался также с Кровавым Лисом. Виннету дал ему и Энчар-Ро необходимые указания, в присущей ему немногословной манере простился со всеми, после чего мы покинули оазис, бывший местом развития столь грозно начинавшихся событий, имевших для нас, однако, довольно мирный исход.

Нашим коням на этот раз пришлось тяжелее, чем обычно: мы нагрузили их бурдюками с запасом воды на два дня; дело в том, что если все обстояло именно так, как мы думали, то Генерал направился не к Ста деревьям, а к шикасавам, которые жили к северу от Льяно-Эстакадо, и нам предстояло целых два дня скакать через пустыню. Мне и Виннету путь был хорошо известен. Он вел к ферме Хельмерса, расположенной у северной границы Льяно-Эстакадо. Он был не только нашим добрым приятелем, как многие, но, можно сказать, даже другом. Если Генерал со своими людьми придерживался именно этого направления, то он не мог миновать дом Хельмерса.

Мы вынуждены были, насколько это было в наших силах, спешить: они ведь уехали еще вчера вечером и, таким образом, имели по сравнению с нами преимущество в полдня. А нам необходимо было настигнуть их еще в пустыне. Как только они попадут туда, где растет кустарник, а потом и лес, текут ручьи и речки, у них появятся сотни возможностей ускользнуть от нас.

След был легко различим и сначала шел на запад, то есть в направлении к Ста деревьям, но уже через час поворачивал под прямым углом точно на север. Наши предположения, похоже, были правильными.

Мы все время скакали галопом, лишь иногда переводя коней на шаг, чтобы дать им восстановить дыхание. Около полудня, когда жара стала уже почти невыносимой, мы спешились, дали им воды и оставались на месте около часа. Затем скачка возобновилась в том же темпе и продолжалась до темноты, пока мы не были вынуждены ее прекратить. Это опять-таки давало преимущество Генералу: ему-то не нужно было ничьи следы искать в темноте. Но, как только на небе появилась луна, мы двинулись снова. Ее света было, конечно, маловато, но наши глаза были достаточно тренированы, если я еще мог иногда ошибиться, то для Виннету это было совершенно исключено. Лишь после полуночи мы снова спешились — наши славные лошади нуждались в отдыхе. Они получили и на этот раз, хотя и явно недостаточную для себя, порцию воды. Привязав лошадей к вбитым в землю колышкам, мы завернулись в одеяла, чтобы хоть немного поспать. Но, едва забрезжил рассвет, мы снова были в седлах и уже двумя часами позднее наткнулись на место ночного лагеря Генерала. Мы с Виннету обрадованно переглянулись: временной разрыв в полдня между нами сократился до двух часов, если, конечно, они снялись с места именно утром.

За все это время не было сказано ни слова. Виннету и вообще-то был человеком молчаливым, а когда его целиком поглощала какая-нибудь мысль, из него и вовсе нельзя было вытянуть ни слова.

Прошло не более получаса с того момента, как мы покинули место стоянки девяти всадников, когда мы были вынуждены снова остановиться, заметив, что они прервали здесь скачку; причем по беспорядочным отпечаткам копыт можно было понять, что тут происходило нечто вроде совещания. И по всей видимости, оно было не слишком мирным, потому что отдельные всадники не стояли на месте, а нервно двигались взад-вперед. Это заставило нас думать, что между ними произошел какой-то спор, а скорее всего даже ссора. Но по какому поводу? Мы попытались ответить на этот вопрос. Вероятнее всего, речь шла о выборе направления дальнейшего движения.

На эти подозрения навело нас то обстоятельство, что с этого момента след разделился надвое, что было для нас совсем некстати. Ветви следа шли не параллельно: одна поворачивала направо, а другая, под прямым углом к первой, налево.

— Уфф! — сказал Виннету. — Это плохо!

— Конечно, плохо, — согласился я. — Скорее всего, на этом месте краснокожие разошлись с белыми. Однако какой из этих следов принадлежит индейцам, а какой — белым?

— Посмотрим!

Он спрыгнул с коня и начал внимательно рассматривать следы.

— Сильно сомневаюсь, что мы сможем это сейчас определить, — объявил я, вылезая из седла. — Я заметил что лошади белых также не подкованы. Поэтому нам не удастся отличить их от индейских мустангов.

К сожалению, мои опасения подтвердились; отпечатки копыт не позволяли сделать никакого определенного заключения; имевшиеся у нас, не слишком ясные подозрения могли скорее повредить делу, чем принести какую-либо пользу.

— Может быть, имеет смысл проехать немного по обоим направлениям? — предложил Виннету. — Мой брат мог бы повернуть направо, а я поехал бы налево.

Так мы и сделали. Единственный достигнутый мною результат состоял в том, что мне удалось определить количество лошадей, по следам которых я шел. Итог разведки Виннету был столь же неутешителен. Зная только количество лошадей, мы еще отнюдь не могли вывести отсюда число всадников — среди животных были ведь еще и вьючные. Вернувшись на развилку, мы уныло посмотрели друг на друга.

— Уфф! — произнес Виннету, и по его лицу, несмотря на разочарование, скользнула улыбка. — Видел ли мой брат Олд Шеттерхэнд когда-нибудь раньше, чтобы я вот так стоял и не знал, что делать?

— Нет.

— Я тебя таким тоже не видел. Уфф!

— Да, чтобы мы совсем не знали, что нам предпринять — такого еще не бывало!

— Никогда! Но давай как следуем обдумаем то, что знаем. Разве может быть такое, чтобы ни Олд Шеттерхэнд, ни Виннету не нашли правильного решения?

— Ты знаешь, ты даже пристыдил меня немного! Давай думать! Ближайшая граница пустыни проходит на север отсюда, у дома Хельмерса, и это наверняка хорошо известно Мба, вождю шикасавов. Если он поехал направо или налево, то ему надо, по крайней мере, на полдня больше, чтобы выбраться из Льяно, и это он тоже знает. Я не думаю, что он решил сделать такой огромный крюк. А ты?

— Тоже нет.

— Если он разъехался с белыми, значит, он с ними поругался. Он едет один, но знает также, куда направились они. При этом, я думаю, обманул их, сначала отклонившись от истинного направления, а потом, когда они его уже не могли видеть, повернул в нужную сторону. Значит, если мы не пойдем ни по одному из следов, а двинемся прямо, то скоро непременно наткнемся на его след.

— Уфф, это правильно.

— Тогда другой след как раз и будет тем, который нам нужен. Мы его снова найдем и уже будем уверены в том, что это след, оставленный Генералом. Надеюсь, что мой брат Виннету согласится со мной.

— Все так и есть, как ты говоришь. Мы не пойдем ни по одному из следов.

Мы снова сели на лошадей и поскакали прямо, не сворачивая, и скоро потеряли из виду оба следа, оставшиеся справа и слева. Я нисколько не сомневался в верности своих предположений, но, несмотря на это, ощущал все же некоторое волнение, ожидая их подтверждения. Действительно, через полчаса мы снова увидели, что тот след, который на развилке уходил вправо, снова приблизился к нам, а потом круто повернул на север.

— Уфф! — обрадованно воскликнул Виннету. — Это след шикасавов, и он ведет к дому Хельмерса.

— Теперь мы должны, — продолжил за него я, — найти другой. Без сомнения, он и будет следом белых.

— Да, едем налево, искать второй след! Когда мы его отыщем, то уже не сможем ошибиться и…

Не закончив фразу, он внезапно замолчал. Разговаривая со мной, он в то же время внимательно всматривался в линию горизонта и вдруг быстро вытащил из седельной сумки подзорную трубу и направил ее на север. Я тут же достал свою и разглядел на горизонте несколько лошадей и силуэты людей, сидевших на песке.

— Кто это может быть? — спросил я.

— Шикасавы, — ответил он.

— Почему же они остановились? Какие у них могут быть причины сидеть тут?

— Уфф! Они ждут нас.

— Очень может быть, — согласился я, — кажется, этот Мба честный малый. Видимо, он только в пути заметил, что Генерал обокрал нас, и оказался в достаточной степени умен, чтобы догадаться, что мы непременно станем преследовать вора. Поэтому он от него и ушел. Даже если этот шаг не был продиктован честностью, он должен был бы его сделать, заботясь хотя бы о самом себе. Вряд ли ему хочется, чтобы его принимали за человека, который не только способен найти взаимопонимание с ворами, но готов предоставить им помощь и защиту. Скорее всего, это именно так.

— Да, это так. Едем к ним!

Мы перевели лошадей в галоп и вскоре приблизились к группе людей настолько, что смогли их разглядеть. Да, это оказался именно Мба, но лишь с двумя из своих индейцев. Рядом стояли две вьючные лошади. Куда делся четвертый шикасав? Узнав нас, краснокожие встали и, побросав оружие в песок, медленно двинулись нам навстречу. Своим поведением они хотели продемонстрировать мирные намерения, однако я на всякий случай вытащил из-за пояса револьвер. Когда мы, подъехав к ним, придержали лошадей, Мба сказал:

— Олд Шеттерхэнд мог бы спрятать пистолет, потому что мы его друзья. Мы ждали его здесь.

— О, значит, вы знали, что мы приедем сюда?

— Да. Разве Виннету и Олд Шеттерхэнд смогут спокойно смотреть на то, как крадут их оружие?

— Ты прав. Когда Мба, вождь шикасавов, понял, что нас обокрали?

— Сегодня утром. Когда рассвело.

— Не раньше?

— Нет. Я говорю правду. Разве стал бы я ждать вас ради того, чтобы сейчас лгать или если бы я сам участвовал в краже?

— Нет. Когда я тебя увидел, то сразу понял, что ты честный малый. Рассказывай!

— Южнее Льяно мы наткнулись на четверых бледнолицых, я обещал им провести их через пустыню. В пути мы повстречали вас. Я был рад увидеть Олд Шеттерхэнда, Виннету и Олд Шурхэнда и не подозревал, что Генерал задумал плохое дело. Вместе с вами мы доехали до дома Кровавого Лиса и хотели остаться там на всю ночь, чтобы отдохнуть. Но тут вдруг пришел Генерал и сказал, что нам надо срочно уезжать, потому что он с вами поссорился. Мы поступили так, как он хотел и скакали всю ночь, а потом целый день…

— И у тебя при этом не возникло никаких подозрений? — прервал я его.

— Я начал кое о чем догадываться, причем сразу после того, как мы отправились в путь, потому что Генерал взял курс на запад, куда мы вовсе не собирались. Когда стало светать, я увидел у него какой-то длинный сверток, которого прежде не было, он обращался с ним очень бережно. Кроме того, было заметно, что он торопится. Вечером, когда мы располагались на ночлег, я постарался устроить так, чтобы этот сверток попал ко мне в руки. Он тотчас же вырвал его у меня, но я успел заметить, что сверток очень тяжел и что в нем ружья.

— Как выглядел этот сверток?

— Это было его одеяло, он завернул в него ружья и связал ремнями. Мне захотелось разузнать поточнее, что это за ружья. Перед рассветом бледнолицые так крепко спали, что я решился незаметно взять его в руки и развернуть. Когда я увидел, что в нем, я испугался, потому что знал, что вы броситесь за нами в погоню.

— Почему ты не взял сверток, чтобы вернуть его нам?

— Потому что нас было четверо краснокожих против пяти бледнолицых. Я не смог бы схватить.

— Хм, конечно.

— У меня был план получше.

— Какой?

— Сегодня, когда мы уже проехали изрядное расстояние, я сказал бледнолицым, что видел ружья и не хочу продолжать с ними путь, потому что опасаюсь вашего появления. Они обозлились. Но я остался при своем мнении, и они попросили меня оставить им одного воина в качестве проводника, потому что они не знают Льяно. Я согласился на это, но тайно от них объяснил тому из наших, что пошел с ними, как он должен себя вести. Он приведет вора прямо к вам в руки.

— Каким образом?

— Проскакав совсем немного в сторону, я остановился и стал ждать вас, потому что я хочу показать вам, где его можно схватить.

— Где?

— На севере, у края Льяно-Эстакадо, стоит дом одного человека…

— Которого зовут Хельмерс, — вставил я.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд знает это место?

— Да, оно нам известно. Хельмерс — наш друг.

— Это хорошо. Это очень хорошо, потому что наш человек приведет белых именно туда.

— Почему он не поскакал прямо, а сделал крюк?

— Чтобы вы попали туда раньше, чем они, и смогли бы взять их без борьбы.

— Прекрасно! Я вижу, что Мба, вождь шикасавов, — умный воин. Но подумал ли ты о том, что у нас есть основания не доверять тебе?

— Разве?

— Да. Твой воин может увести воров от нас так далеко, что мы их больше никогда не увидим!

— Если ты так думаешь, мы можем отдать тебе свое оружие и стать твоими заложниками.

— В этом нет необходимости. Мы тебе верим. Но белые могут догадаться о подвохе и изменить маршрут.

— Нет. Мой воин внушит им такой страх перед пустыней, что они последуют за ним без возражений.

— Хорошо! Ваши лошади утомлены?

— Они выдержат путь до дома Хельмерса, даже если мы будем ехать не слишком медленно.

— Ну что же, не будем терять времени. Если не ошибаюсь, мы можем оказаться там уже во второй половине дня. Когда туда доберутся белые?

— Я приказал проводнику быть у дома Хельмерса ближе к вечеру.

— Все это очень хорошо продумано, но я хочу тебя спросить: а что бы ты стал делать, если бы мы не появились?

— Но вы обязательно бы появились, если и не в это время, то позже. А если бы все-таки этого не произошло, я поскакал бы к Хельмерсу, рассказал бы ему все и попросил бы помочь отобрать у воров ружья. Потом вы бы пришли туда, и мы бы вам их отдали. Ты веришь мне, Олд Шеттерхэнд?

— Верю. Ты вел себя безупречно, Мба. Твоя честность не останется невознагражденной. А сейчас нам пора. Остальное обсудим в пути.

Шикасавы сели на лошадей и поскакали с нами дальше. Их лошади не могли равняться с нашими, поэтому пришлось ехать значительно медленнее, но, несмотря на это, вскоре после полудня стали появляться признаки того, что Льяно заканчивается. Если раньше мы замечали лишь редких, парящих высоко в небе хищных птиц, то теперь нам все чаще стали встречаться представители отряда пернатых, питающиеся злаками, то здесь, то там нам попадались на глаза чахлые ростки шалфея, которому для нормального развития достаточно всего лишь выпадающей ночью росы. Потом из песка начали выглядывать редкие пучки травы, они оказывались все ближе и ближе друг к другу, местами соединяясь и образуя небольшие зеленые островки, пока наконец не слились в сплошной зеленый ковер. И вот уже появились кусты, затем деревья… Увидев первое маисовое поле, мы поняли, что пустыня осталась позади.

В дом Хельмерса путники заходили чаще, чем в другие уединенные жилища на Диком Западе. Тот, кто хотел попасть в Льяно-Эстакадо или, наоборот, покидал ее, обычно останавливался здесь, чтобы отдохнуть. Поэтому Хельмерс держал у себя целый склад вещей и предметов, которые могут понадобиться охотнику или путешественнику. Он был не только фермером, но также и торговцем и владельцем ресторана. Мне не раз случалось сиживать у него за кружкой хорошего пива, сваренного по старым добрым немецким рецептам.

Небольшой ручей привел нас к его одноэтажному дому. Он был выстроен из камня — его здесь было достаточно, несмотря на близость пустыни. Прямо перед дверью, в тени больших деревьев, стояло несколько столов и скамеек. За домом находились скотный двор, конюшня и несколько других хозяйственных построек. Когда мы завернули за угол, то увидели стоявшего у двери чернокожего. Заметив нас, он на мгновение застыл, после чего подпрыгнул на месте от радости и, просунув голову в дверь, громко заорал внутрь:

— Масса Хельмерс, быстрей выходите! Тут масса Олд Шеттерхэнд и масса Виннету!

Потом он огромными прыжками помчался к нам и, обхватив руками мою ногу, от избытка чувств чуть было не свалил меня с лошади.

— Полегче, полегче, добрый Геркулес! — сказал я. — Я слышал, мистер Хельмерс дома?

— Масса здесь и миссис тоже, — ответил он. — Вот они как раз идут.

И действительно, в проеме двери появилась кряжистая фигура Хельмерса, а за его спиной я увидел сияющие глаза его жены. Эти немолодые уже люди бесконечно любили друг друга. Ее звали Барбара, но он обращался к ней не иначе как «моя дорогая Барбхен».

С какой радостью нас здесь встретили! Рукопожатиям не было конца, поднялся необыкновенный шум, слышный далеко вокруг, приветствовать нас сбежались все обитатели дома. Поэтому я был вынужден предупредить:

— Не так громко, господа! О нашем присутствии здесь никто не должен знать.

— Никто не должен знать? Почему? — спросил Хельмерс.

— Потому что мы хотим поймать воров, которые не должны раньше времени понять, что мы здесь. Я надеюсь, что вы нам поможете, мистер Хельмерс.

— Ну, разумеется. Я ведь, наверное, больше всех озабочен тем, чтобы здесь, на краю дикой пустыни, в моем доме не было подобного рода ублюдков. А кто они, мистер Шеттерхэнд?

— Это я вам скажу чуть позже. Нам, собственно говоря, нужно скорее попасть в дом, чтобы нас не заметили. Геркулес пока что мог бы отвести лошадей в конюшню, их надо срочно напоить и накормить. Но потом пусть он тщательно запрет конюшню, потому что лошадей тоже никто не должен видеть.

— Вы меня в высшей степени заинтриговали, сэр! Однако что я вижу? При вас нет ружей!

— В этом-то все и дело! У нас их украли, и вор должен прийти сюда.

— Гром и молния! Вот оно что…

— Пожалуйста, только не здесь! У нас еще будет время все обсудить.

— Да, прошу в дом! А ты, моя дорогая Барбхен, иди быстрее на кухню и неси все, что у тебя есть, слышишь — все, чтобы столы ломились!

Я быстро сказал его людям еще несколько слов о том, как они должны себя вести, и мы вошли в дом. Матушка Барбара сделала все от нее зависящее, чтобы столы ломились от угощения, и, пока мы ели и пили, я рассказал Хельмерсу, что произошло. Едва я закончил говорить, он вскочил со своего места и вышел из комнаты. Вернувшись через некоторое время, он объяснил, в чем дело:

— Я послал работника поглядеть, не идут ли негодяи. Он понаблюдает за окрестностями — они могут появиться там, где мы их не ждем.

Он знал Кровавого Лиса не хуже, чем отец сына, и был очень обрадован, когда я рассказал ему о том, насколько удачно нам удалось расстроить коварный план команчей. Трое шикасавов сидели, конечно, вместе с нами. Мы разместились так, что нас нельзя было заметить, даже подойдя близко к небольшим, наполовину закрытым ставнями окнам.

Я еще не закончил свой рассказ, когда снаружи раздался топот конских копыт. На дворе спешились шестеро всадников; это были те, кого мы ждали. Хельмерс вышел к ним.

— Добрый день, сэр! — приветствовал его Генерал. — У вас есть еще гости?

— Гости? — переспросил Хельмерс. — А что им здесь делать, в такой глуши?

— Well! Позаботьтесь о наших лошадях, и нам тоже дайте чего-нибудь поесть, а заодно и выпить.

— Будет сделано, сэр. Вы останетесь на ночь?

— А зачем вам это нужно знать?

— Не обижайтесь на мой вопрос! Как хозяин, я должен быть в курсе дела, чтобы отдать необходимые распоряжения.

— Ясно! Так вот, мы выпьем, поедим и поедем дальше.

— В такое время? Но скоро стемнеет!

— Это для нас не имеет значения.

— Вы пришли из Эстакадо, сэр?

— Делайте, что приказано, и не задавайте так много вопросов.

— Ого, вы, похоже, считаете себя очень важным господином! Пусть это так, но, находясь на моей земле, вы можете только просить, а не приказывать.

— Что? Хм, я вижу, придется вас немного поучить, как вести себя. Я генерал, сэр, да, да, генерал! Я сражался при Булл-Ран, Форт-Гатеррас, Харперс-Ферри, Геттисбурге и во многих других местах, и всегда был победителем!

— В таком случае мне действительно следует сильно поторопиться с выполнением ваших приказаний. Покорнейше прошу подождать только одну минуту! Вы будете тотчас же обслужены!

Они не поняли его иронии и уселись за одним из столов, ни в малейшей степени не подозревая о том, что за «обслуживание» их ожидает. Хельмерс вошел к нам и тихо сказал:

— Пора, друзья мои! Я выведу вас через заднюю дверь. Ваши ружья лежат завернутыми на столе, их оружие мы также заберем. Это первое, что надо сделать, — тогда они не смогут им воспользоваться.

— В этом нет необходимости, мистер Хельмерс, — ответил я, — они не решатся на драку.

Мы последовали за ним на кухню и, выйдя через заднюю дверь, оказались на улице с другой стороны дома, где за углом уже стояли его люди, вооруженные и готовые к нападению. Проведя нас, он, снова пройдя через дом, вернулся к гостям. Мы хорошо слышали сказанное ими благодаря тому, что стол, за которым они сидели, находился недалеко от нас.

— Так вы ничего не принесли? — спросил Генерал. — Где бренди? И кто позаботится о лошадях?

— Терпение, друзья! Все будет сделано.

— Но вы ничего и не собираетесь делать, как кажется!

— А я ничего и не должен делать, мои люди со всем управятся.

— Мы не можем ждать! — злобно вставил Олд Уоббл. — Мы привыкли к тому, что нас везде обслуживают быстро.

— Не беспокойтесь, сэр! Сейчас вас обслужат, и гораздо быстрее, чем вы думаете. Нельзя ли узнать у вас, куда вы направляетесь?

— А вам какое дело?

— Собственно говоря, никакого.

— Ну так и не спрашивайте! Если кого-то что-то не касается, то и он не должен этого касаться, this is clear!

— А я спросил вовсе не из любопытства, просто хотел вас кое о чем предупредить.

— О чем это? — спросил Генерал.

— Тут у нас в окрестностях шляются некие белые жулики.

— Жулики? Кто они, собственно, такие?

— Подонки, которые любят воровать добро у честных людей, особенно ружья.

— Как?.. Что?..

— Да-да, воры!

— Это… это… весьма странно!

— Но это так и есть! Как раз пару дней назад они стащили несколько ружей.

— Два дня назад?! Где?

— В Льяно. Там они украли три самых знаменитых ружья, которые только есть на свете.

Я вытащил оба моих револьвера… Виннету достал свои… Мы не видели этих парней, но, похоже, им было не слишком по себе: голос Генерала звучал весьма неуверенно, когда он спросил:

— И что это были за ружья?

— Серебряное ружье Виннету, а также штуцер и «медвежий бой» Олд Шеттерхэнда.

— Тысяча чертей! Это правда?

— Вне всякого сомнения.

— От кого вы это узнали?

— От обворованных.

— Значит… от… Виннету?

— От него.

— И… от… Олд… Шеттерхэнда?

— И от него тоже.

Мгновенный рывок, три прыжка, и мы уже стояли перед ними. В следующее мгновение люди Хельмерса стояли с нами рядом.

— Ну, конечно, мистер Хельмерс имел с нами разговор! — сказал я. — Не двигаться! Если кто шевельнется — стреляем без предупреждения.

Они словно окаменели от ужаса.

— Геркулес, принеси веревки или ремни. Есть они у вас? — спросил я негра.

— Ремней у нас много, — ответил негр.

— Ну так вяжи их!

— Что? Вязать? — завопил Дуглас. — Вязать генерала, который во многих сражениях…

— Молчать! — оборвал его я. — Вы будете первым, кого свяжут, а если пикнете, я пристрелю вас на месте. Руки!

Он не отважился на сопротивление. Вслед за ним были связаны и остальные. Я повернулся к Олд Уобблу:

— Нечего сказать, отличную компанию вы себе выбрали! Мне не следовало бы вообще с вами говорить, но я себя тем не менее пересилю и спрошу вас: вы принимали участие в краже?

— Нет, — ответил он, бросив на меня взгляд, полный злобы и ненависти.

— И вас не было в домике, когда оттуда выносились ружья?

— Нет.

— Это правда? — спросил я Генерала.

— Вы ни слова от меня не услышите! — объявил тот. — Какая неслыханная наглость — допрашивать генерала!

— Well, мы пока подождем с вами разбираться, но только временно. У нас нет необходимости вас допрашивать, поскольку ваша вина доказана. Нам остается только определить вам меру наказания.

— Наказания? Неужели вы посмеете меня коснуться? Попробуйте только, но учтите, я отомщу, и так, что…

Не слушая его, я кивнул Виннету, Хельмерсу и вождю шикасавов, дав им знак, чтобы они шли за мной. Оказавшись за домом, мы стали совещаться относительно наказания для воров. Быстро придя к единому мнению, мы вернулись к пленникам, которых в наше отсутствие охраняли люди Хельмерса и шикасавы. Ни Виннету, ни я вовсе не имели желания заниматься приведением приговора в исполнение, и мы поручили это Хельмерсу. Он сообщил им наше решение в следующих словах:

— Поскольку вы взяты с поличным на моей земле, то именно на мне лежит неприятная обязанность сообщить вам о том, каким образом мы решили с вами поступить. На ночь вы остаетесь здесь, а утром мы вас вышвырнем за границы моего владения. Любой из вас, кого заметят поблизости еще хотя бы раз, будет застрелен. Тот, кто выдает себя за генерала, — вор. По законам Дикого Запада подобная кража карается смертью, но мы до такой степени добры, что готовы заменить смертный приговор поркой — пятидесяти ударов, думаем, с него хватит, потому что сдается нам, что…

— Порка?! — завопил Генерал. — Я буду…

— Ничего ты не будешь, мерзавец! — прикрикнул на него Хельмерс так, что тот немедленно замолчал. — Тебя выпорют как раз потому, что ты офицер! Ты обокрал этих достойных джентльменов, но они не хотят марать свои руки о тебя, поэтому пороть тебя будет твой приятель Олд Уоббл.

— Этого… этого… я не стану делать! — выдавил из себя бывший король ковбоев.

— Ты это сделаешь, старина, потому что мы так решили. Все дело в том, что если ты откажешься выполнять мои команды или начнешь бить не в полную силу, то сначала сам получишь те же пятьдесят ударов, а потом пулю в лоб. Я не шучу, заруби себе это на своем нахальном носу!

— Этот… этот проходимец будет меня бить? — крикнул Генерал. — Да он сам во всем участвовал. Я вовсе не знал, где что лежит, это он показал.

Как не было мне обидно за Олд Уоббла, но я нисколько не сомневался, что Генерал говорит правду. Вот какова была его благодарность за участие, дружеское расположение и снисходительное отношение к его ошибкам, неоднократно проявленные мною по отношению к нему! По злобе и из мелочной жажды мести он стал вором. Тем не менее Хельмерс ответил:

— Нас это не волнует. Ты же сам сказал, что допроса не потерпишь, а теперь уже слишком поздно! Я только хочу добавить, что с остальными мы не хотим иметь дела, им ничего не будет, мы их только подержим у себя до утра, а днем, когда сможем убедиться, что их сородичи убрались на все четыре стороны, мы отпустим их. Шикасавам за службу мы заплатим тем имуществом, что заберем у вас в качестве трофеев. А теперь привяжите Генерала к почтовому столбу, освободите руки Уобблу, чтобы ему было чем бить. Нарежьте вон в тех кустах несколько прутьев, да не слишком толстых, чтобы хорошо гнулись! Сейчас наш Генерал получит свой очередной орден, но, к сожалению, не на грудь!

Мы с Виннету отошли в сторону. Видеть, как секут человека — зрелище не для каждого. К сожалению, однако, есть на свете люди, на которых даже такое наказание не оказывает должного воздействия, и, знай я тогда то, что мне стало известно позднее, даже и ста ударов наверняка показалось бы мне недостаточно для подобного, забывшего божеские и человеческие законы, бессовестного негодяя. Вернувшись, мы узнали, что Олд Уоббл долго не хотел браться за розги, но под дулом револьвера весьма старательно исполнил то, что от него требовалось. Потом пленников заперли под крепкий засов.

Когда на следующее утро их вытащили на свет божий, лица Генерала и Олд Уоббла были в крови. Они подрались, несмотря на то, что были связаны. Генерал был вне себя от злости на Уоббла. Как только мы его развязали, он тут же кинулся на своего экзекутора и, когда мы их растащили, заорал:

— Берегись меня, собака! Ты мне заплатишь жизнью, как только я тебя встречу. Клянусь тебе всеми клятвами, какие только есть на свете!

Угроза была вполне серьезной. Олд Уоббл тоже понял это и попросил Хельмерса, чтобы тот отпустил его раньше, чем Генерала. Он не посмел обратиться с этой просьбой ко мне или Виннету. Хельмерс исполнил его желание. Негр Геркулес увел старика прочь, и лишь по прошествии часа Генерала и троих его белых спутников препроводили к границам владения. Вы легко можете себе представить, каким именно образом он простился с нами. Угрозы и проклятия водопадом низвергались с его языка. Злоба и ненависть к нам до такой степени раскалили все его нутро, что мы были вынуждены забрать у него и его спутников все оружие и боеприпасы и отдать шикасавам в качестве платы за содействие нам. Что касается Виннету и меня, то нам никаких трофеев не требовалось — мы вернули себе наши ружья, ничуть не поврежденные.

Позже, около полудня, когда мы сидели во дворе за столом и беседовали, Хельмерс вдруг встал, пошел к тому дереву, где накануне происходила экзекуция Генерала, и, подняв с земли какой-то мелкий предмет, сказал:

— А я смотрю, что-то блестит. Это золотое кольцо, похоже на обручальное. Взгляните на него!

Кольцо пошло по рукам. Да, это было обручальное кольцо, а на его внутренней стороне можно было увидеть три буквы и дату.

— Интересно, как оно сюда попало? — спросила Барбара. — Кто бы мог его потерять?

— Генерал, — ответил Хельмерс, — руки у него были связаны и, видимо, когда он корчился от боли, так запутались в ремнях, что кольцо слетело. Никак иначе этого не объяснить.

Мы согласились с ним и решили, что он должен взять это кольцо на память о вчерашнем исполнении приговора, но он протянул кольцо мне и сказал:

— Зачем оно мне? Эта вещь не моя. Уезжать я отсюда не собираюсь и Генерала больше не увижу. А вот вы, мистер Шеттерхэнд, может быть, снова его встретите. Возьмите.

У меня не было повода отказаться, и я надел это кольцо на палец, для него это было более надежным местом, чем сумка.

Рассмотрев его предварительно, я прочел: Е. В. 5. VIII. 1842.

Насколько важным свидетелем одной драмы, связанной с судьбой Олд Шурхэнда, окажется это кольцо, я тогда и вообразить не мог…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I В САЛУНЕ МАТУШКИ ТИК

Джефферсон-Сити, столица штата Миссури и одновременно главный город графства Коул, расположен на живописном правом берегу реки Миссури, на возвышенности, откуда открывается необычайно интересный вид на текущую внизу реку и царящую на ней бойкую жизнь. В то время город насчитывал гораздо меньше жителей, чем сейчас, но несмотря на это, имел довольно важное значение благодаря своему географическому положению и тому, что здесь регулярно проводились заседания окружного суда. В городе имелось несколько больших гостиниц, в которых за хорошие деньги можно было получить приличное жилье и неплохой стол. Я, однако, обходил их стороной. Во-первых, вообще не люблю гостиничной жизни и предпочитаю останавливаться там, где можно поближе познакомиться с людьми, а во-вторых, знал о существовании места, где за гораздо меньшую плату предоставляли отличное жилье и превосходно кормили. Этим местом был дом № 15 по Файр-стрит, в котором располагался известный по всей стране — от Великих озер на севере до Мексиканского залива на юге и от Бостона на востоке до Сан-Франциско на западе — пансион, мимо которого, конечно же, не мог пройти ни один настоящий вестмен, волею случая оказавшийся в Джефферсон-Сити. Сюда заходили посидеть, выпить стаканчик-другой и послушать рассказы охотников, трапперов и скваттеров [53]. Заведение матушки Тик было известно как место, где внимательный слушатель имел возможность познакомиться с американским Диким Западом, не испытывая при этом необходимости самому отправляться туда.

Был уже вечер, когда я вошел в общий зал пансиона, где до сих пор еще не бывал. Коня и оружие я оставил на ранчо, расположенном выше по течению реки, где Виннету решил дожидаться моего возвращения. Он не любил жить в городе и без дела слоняться по улицам, и потому предпочел, как всегда, расположиться на природе. Мне нужно было сделать в городе кое-какие покупки, да и одежда моя изрядно поистрепалась. Особенно это касалось моих сапог, они демонстрировали местами наивысшую степень «откровенности» и настолько утратили свое былое состояние, что с неизменным упорством сползали вниз до самых ступней, сколько бы я ни старался подтянуть голенища повыше.

К тому же, я хотел навести справки об Олд Шурхэнде, который во время нашей последней с ним встречи не мог сказать мне ничего определенного и лишь посоветовал: «Если вы когда-нибудь случайно окажетесь в Джефферсон-Сити, зайдите в банковскую контору „Уоллес и К°“, там вы узнаете, где меня в данное время можно найти».

И вот теперь я оказался в этом городе и, разумеется, не хотел упустить такую возможность.

Итак, был вечер, когда я вошел в салун. Он представлял собой длинное и довольно широкое помещение, ярко освещенное множеством ламп. Примерно половину из двух десятков стоявших в зале столов занимала весьма пестрая компания, как мне удалось разглядеть, несмотря на плавающие в воздухе густые клубы табачного дыма. Здесь было много хорошо одетых джентльменов: они щеголяли выступающими из рукавов белыми бумажными манжетами, сдвинутыми на затылок цилиндрами, а ноги в лаковых полусапожках ставили на стол. Отдельно сидели трапперы и скваттеры всех разновидностей, облаченные в не поддающуюся описанию одежду; это были люди с самыми разными оттенками кожи — от совершенно черного до белого, как молочная сыворотка, с курчавыми, волнистыми или прямыми волосами, толстыми или тонкими губами, приплюснутыми негритянскими или прямыми европейскими носами; плотовщики и корабельные матросы — в сапогах с высоченными голенищами и блестящими ножами рядом с револьвером за поясом; метисы и мулаты всех цветов и оттенков.

Между столами с необычайным для столь дородного тела проворством сновала почтенная матушка Тик, зорко следя за тем, чтобы ни один из гостей ни в чем не испытывал нужды. Она знала здесь всех, каждого называла по имени, то и дело бросала по-матерински теплый взгляд на одного или украдкой грозила пальчиком другому, который, как ей казалось, готов был затеять ссору. Подошла она и ко мне, когда я сел за стол, и поинтересовалась, чего я желаю.

— Могу я получить кружку пива? — спросил я.

— Конечно, — приветливо кивнула она, — и очень даже неплохого. Люблю, когда мои гости пьют пиво: это и полезнее и безопаснее, чем бренди, которое многим затуманивает разум. Вы, как мне кажется, немец, сэр. Я угадала?

— Да.

— Я сразу это поняла, когда вы попросили пива. Немцы ведь всегда пьют пиво, и правильно делают. Вы у меня раньше не бывали?

— Пока нет, но сегодня хотел бы воспользоваться вашим гостеприимством. У вас найдется для меня хорошая постель?

— У меня все постели хорошие!

Она окинула меня критическим взглядом. Похоже, мое лицо ей нравилось значительно больше, чем прочие составляющие моего внешнего облика, ибо, оглядев меня, она сказала:

— Вы, я вижу, давно не меняли рубашку, но глаза у вас добрые. Будете квартировать дешево?

«Квартировать дешево» здесь означало спать вместе с другими в одном помещении.

— Нет, почему же, — ответил я. — Был бы даже очень признателен, если бы мне отвели место не в общем зале, а в отдельной комнате. Можете не сомневаться, я в состоянии заплатить, хотя мой костюм и не из лучших.

— Я верю вам, сэр, и комнату вы получите. Вы, наверное, голодны, так вот вам меню.

Она протянула мне меню и ушла за пивом. Эта добрая женщина была приветливой и расторопной хозяйкой, которой доставляет удовольствие видеть вокруг себя довольные лица гостей. Да и весь салун был обставлен скорее на немецкий, нежели на американский манер, благодаря чему я чувствовал себя почти как дома. Мой стол располагался по соседству с длиннющим общим столом, за которым уже не было ни одного свободного места. Когда я вошел в зал, то сидевшие за этим столом господа, в которых с первого взгляда можно было узнать истинных джентльменов — очевидно, жителей Джефферсон-Сити и постоянных клиентов матушки Тик, прервали оживленную беседу и обратили свое внимание на меня; но это продолжалось лишь до тех пор, пока ко мне не подошла хозяйка заведения, после чего они, видимо, решили, что я для них особого интереса не представляю, и остановившийся было рассказчик продолжал:

— Да, да, можете мне поверить, джентльмены: во всех Соединенных Штатах не было большего негодяя, чем этот Канада-Билл. А если кто сомневается в моих словах, так я готов хоть сейчас подтвердить их парой дюймов холодного железа под шкуру! Ну, как, господа, желает кто-нибудь из вас подобных доказательств?

— Нет, нет, мы вам охотно верим! Да мы и сами это знаем, — ответил один из упомянутых мною джентльменов.

— Лучше, чем я, вы этого знать не можете, сэр!

— Конечно, конечно! У вас, надо полагать, были с ним свои счеты?

— Счеты, говорите? Как бы не так! Не счеты, а громадная, толстенная долговая книга, господа! Это была личность настолько одиозная, что о нем писали даже британские газеты. Но, клянусь, господа, ни у одного человека в мире не было столь веских причин ненавидеть его, как у меня.

Похоже, рассказчик, как и я, был здесь впервые, ибо после этих его слов присутствующие стали глядеть на него как-то по-особому. Это был долговязый и очень худой человек, одетый в охотничий костюм из бизоньей кожи, который, судя по всему, служил своему хозяину так давно, что состоял уже из одних только заплат. Штаны были ему коротки и болтались на внушительном расстоянии от мокасин, тоже многократно зашитых вкривь и вкось оленьими жилами. На голове у него сидел головной убор, который, видимо, когда-то был меховой шапкой, но со временем полностью вытерся и напоминал теперь нахлобученный на голову медвежий желудок. Из-за пояса, увешанного бессчетным количеством дорожных принадлежностей, торчали, помимо прочего, длинный охотничий нож, револьвер и томагавк; через левую подмышку и правое плечо вокруг тела было обмотано веревочное лассо. Рядом с ним стояло старое ружье, от тыльной стороны приклада до самого ствола испещренное многочисленными насечками, зарубками и прочими загадочными для непосвященного наблюдателя знаками.

— Вы заинтриговали нас, сэр, — продолжал джентльмен. — Нельзя ли узнать подробнее, чем этот мерзавец так досадил вам?

— Хм! Вообще-то о таких кровавых делах лучше всего помалкивать. Но раз уж мы собрались за этим столом и завели такой разговор, то я, так и быть, исполню вашу просьбу. Видите ли, джентльмены, Штаты — страна удивительная, где великое тесно соседствует с ничтожным, а добро — со злом. И вот что я вам скажу, господа: все три раза, что мне приходилось иметь дело с этим подлейшим из подлецов, при сем неизменно присутствовала самая знаменитая личность из всех, кого мы с вами знаем!

— И кто же это был?

— Линкольн, сэр, Авраам Линкольн! [54]

— Линкольн и Канада-Билл? Расскажите, расскажите, нам необходимо это услышать.

— Расскажите, расскажите! — дружно подхватили остальные. — Да и откройте же нам наконец ваше имя!

— Мое имя, джентльмены, запомнить очень просто, и, возможно, вам уже приходилось его слышать. Меня зовут Тим Кронер.

— Тим Кронер? Вот это здорово! Тим Кронер, знаменитый «человек из Колорадо»! Мы вас приветствуем, сэр! Нигде не сыскать лучшего охотника, чем вы! Выпейте, выпейте с нами!

Сколько было за столом народу, столько рук, держащих бокалы, разом протянулось в его сторону, но он жестом остановил их и сказал:

— Значит, мое имя вам знакомо? Да, я тот самый человек из Колорадо, и вы сейчас услышите мой рассказ.

Он устроился поудобнее и начал:

— Вообще-то мой дом в Кентукки, но, когда я был еще малышом, едва способным держать в руках ружье, мы перебрались на юг, в Арканзас, чтобы поглядеть, действительно ли тамошние земли так хороши, как о них рассказывали. Под словом «мы» я имею в виду своих родителей и нашего соседа Фреда Хаммера с обеими его дочками — Мэри и Бетти. Хаммер был немец и всего лишь за несколько лет до этого перебрался в Америку из Германии. И пусть меня вымажут дегтем и обваляют в перьях, если в целых Штатах можно было сыскать девушек краше и добрее этих двух юных леди. Мы вместе росли и всячески старались угодить друг другу. И вот в один прекрасный день я, поразмыслив, понял, что Мэри создана не для чего иного, кроме как быть моей женой. Вы, конечно, думаете, что я тут же раструбил об этом на весь свет… и правильно делаете, так оно и было, ведь и Мэри думала обо мне не иначе, как о своем будущем муже. Родители, естественно, были согласны, и уже начались приготовления к свадьбе и хлопоты по приведению в порядок наших общих дел.

Вот это, скажу я вам, была жизнь — как в раю. И каждому из вас, господа, я пожелал бы такую же — только чтобы эти счастливые дни оказались для вас не такими скоротечными, как для меня.

Как-то раз я отправился в лес, чтобы выбрать и отметить подходящие стволы для постройки ограды. И вижу, как сквозь чащу едет верхом человек и останавливает своего жеребца рядом со мной.

— Привет, парень! — говорит он мне. — Есть тут поблизости какое-нибудь ранчо?

— И даже целых два, где каждый с удовольствием найдет себе пристанище, — отвечаю я.

— А где находится ближайшее?

— Пойдемте, я провожу вас!

— Спасибо, не нужно. Вы, я вижу, заняты работой, а я, зная направление, уж как-нибудь не заблужусь.

— Я уже закончил. Пойдемте!

Незнакомец и сам был еще молод — пожалуй, всего лишь года на два или три старше меня. Одет он был в новенький охотничий костюм из оленьей кожи и прекрасно вооружен, а конь его был так бодр и свеж, словно его только что вывели из стойла — в общем, сразу было видно, что им обоим в последнее время не пришлось особенно напрягаться, иначе они не выглядели бы так свежо. Обычай гостеприимства не позволял мне интересоваться его именем и разными другими подробностями, так что я молча шагал рядом с его конем, пока, наконец, он сам не заговорил:

— А далеко от вас до ближайшего соседа, парень?

— Вон туда, в сторону гор, — пять, а через реку — восемь миль.

— А вы давно живете в этих местах?

— Не то чтобы очень — как раз недавно закончили строить дом.

— А как ваше имя, парень?

Меня коробило от его обращения. И что он пристал ко мне с этим «парнем» — будто я ему мальчишка, которого можно снисходительно похлопать по плечу! Я постарался быть предельно кратким:

— Кронер.

— Кронер? Прекрасно! А меня зовут Уильям Джонс, и сам я с севера, из Канады. А кто владелец второго ранчо, о котором вы говорили?

— Он немец, а зовут его Фред Хаммер.

— А сыновья у него есть, парень?

— Две дочки.

— Хорошенькие?

— Не знаю, парень. Взгляните на них сами!

Его явно рассердило, что я тоже назвал его «парнем». Он замолчал и не произнес больше ни слова до самых ворот нашего дома.

— Кого это ты привел, Тим? — спрашивает меня отец, который кормил во дворе индюшек.

— Не знаю точно, кто он такой, но зовут его Уильям Джонс и он из Канады.

— Добро пожаловать, сэр! Слезайте с коня и заходите в дом!

Отец подал ему руку и провел в дом, поручив мне заботу о животном. Я отвел коня, вошел в дом и увидел вот что: незнакомец совершенно бесцеремонно потрепал Мэри за щеку и при этом еще сказал:

— Черт возьми, до чего же вы прелестны, мисс!

Мэри покраснела, но тут же нашлась:

— Вы, наверное, выпили лишнего, сэр?

— Вот уж нет, мисс, — в прерия виски не подают.

Он захотел обнять ее, но она с такой силой оттолкнула его от себя, что он отшатнулся назад и чуть не опрокинул стул.

— Ого! А вы — отчаянная бабенка! Ну ничего, в другой раз будете посговорчивее!

Тут уж я не стерпел, подошел к нему и поднес к самому его носу свой кулак.

— Эта мисс — моя невеста, и кто прикоснется к ней без моего разрешения, рискует убраться отсюда с продырявленной шкурой! Законы гостеприимства для нас святы, а кто ими злоупотребляет, с тем обращаются соответствующим образом. Вот так-то, парень!

— Черт побери, да вы прямо оратор, мой мальчик! Так, значит, у вас уже есть невеста? Что ж, тогда я уступаю!

Он повесил ружье на стену, уселся поудобнее и вообще вел себя как дома. И мне, и моему отцу этот человек сразу же не понравился, да и мать была с ним не слишком обходительна. Но это его, похоже, ничуть не смущало; у него был такой вид, как будто ничего и не произошло, а когда под вечер к нам заглянул на часок наш сосед Фред Хаммер с дочкой Бетти, Джонс принялся развлекать всю компанию рассказами о приключениях, которые ему якобы довелось пережить во время скитаний по прерии.

Ставлю десять связок бобровых шкурок против облезлого кролика, что этот человек и одной ногой не ступал в прерию — уж слишком чистеньким он выглядел. Мы ему так и намекнули. И тогда он, чтобы как-то выбраться из неловкого положения, полез в карман и вынул колоду игральных карт.

— А вы в карты любите играть, господа? — спросил он нас.

— Да так, играем иногда, — ответил ему отец. — Наш сосед Фред родом из Германии, и там есть замечательная игра, которая называется «скат». Он и нас ей научил, так что мы иногда вечерами поигрываем, если больше нечем заняться.

— А вы не слыхали об игре, которую в Старом Свете зовут «листик тмина», мистер Хаммер? — спросил Джонс.

— Нет, что-то не припомню.

— Здесь ее называют «три карты», и, клянусь, это самая замечательная игра из всех, какие только существуют на свете. Я, правда, и сам играл в нее всего лишь один раз, но, если хотите, могу вам ее показать.

И действительно, игра всем нам понравилась, и очень скоро мы настолько увлеклись ею, что даже женщины отважились поставить на кон по нескольку центов. Казалось, что Джонс и вправду не очень-то разбирается в игре: мы почти все время выигрывали, и уже довольно скоро ему пришлось ставить на кон кусочки самородного золота, которого он имел при себе достаточно много. Мы совсем осмелели и начали повышать ставки, но тут неожиданно удача от нас отвернулась, и мы постепенно не только лишились всего выигрыша, но были вынуждены расплачиваться уже собственными деньгами. Редкие же выигрыши только раззадоривали нас. Женщины давно уже вышли из игры, да и я в конце концов тоже остановился. Отец же с Фредом Хаммером хотели непременно отыграться. Несмотря на мои предостережения и просьбы женщин, они все увеличивали ставки, и игра стала приобретать все более рискованный характер.

И тут я вдруг заметил одну странную манипуляцию со стороны Джонса; в ту же секунду я схватил его за левую руку и вытащил у него из рукава лишнюю карту — этот мерзавец оказался шулером, игравшим четырьмя картами! Джонс вскочил с места.

— Какого дьявола, парень? — гневно воскликнул он. — Какое вам дело до моих карт?

— Точно такое же, как вам — до наших денег, сэр! — ответил отец и быстро придвинул к себе весь выигрыш, лежавший перед Джонсом на столе.

— Отдайте доллары! Они — мои, и кто на них покушается, тот — вор!

— Стоп, сэр! Это кто подтасовывает карты, тот — мошенник, который немедленно возвращает все добытое нечестным путем. Сейчас можете отправляться спать, а рано утром убирайтесь восвояси! Только законы гостеприимства не позволяют мне показать вам сейчас же, как играют в карты по-честному!

— Я — ваш гость? Да я не желаю оставаться им ни секундой дольше! Я покину ваш дом сразу же, как только верну назад украденные у меня деньги!

— Что ж, не смею вас задерживать. Можете отправляться туда, откуда пришли, — во всяком случае, я уверен, что вы не из прерии. И деньги свои вы, так и быть, получите, но наших — ни единого цента. Тим, верните его коня к воротам!

— Ах, так? Ну так познакомьтесь с Канада-Биллом!

Он схватился за нож. Но тут поднялся из-за стола Фред Хаммер и положил свою тяжелую руку ему на плечо. Этот гигант был молчалив по натуре, но уж если открывал рот, то его мнение моментально становилось понятным для всех.

— Спрячьте-ка нож, а то я вас раздавлю между пальцев, как пирожок с перцем! — пригрозил Хаммер. — Убирайтесь отсюда вместе с вашими деньгами и больше не попадайтесь нам на глаза. Мы — честные люди и сумеем указать такому проходимцу, как вы, дорогу в рай!

Джонс понял, что проиграл, и решил пойти на попятную.

— Ладно уж. Но только хорошенько запомните эти «три карты», вам еще придется заплатить за них!

— Ваших угроз мы боимся не больше, чем паутинок в воздухе. Отсчитай ему деньги, сосед, а потом пусть проваливает!

Джонс получил, что ему причиталось, и направился в выходу. В дверях он еще раз обернулся и сказал:

— Так что не забудьте! Деньги я себе верну и… и еще успею побеседовать с этой очаровательной мисс!

Эх, надо было угостить его пулей тогда прямо на месте!

Некоторое время спустя мне понадобилось отлучиться в Литтл-Рок за покупками к свадьбе. На обратном пути я очень торопился и не вылезал из седла даже ночью, так что к утру смог вернуться на ферму. Дом наш почему-то оказался запертым, а во дворе не было ни лошадей, ни коров. Встревоженный, я поспешил на ранчо Фреда Хаммера, где застал точно такую же картину. Меня охватил страх. Я пришпорил коня и помчался к соседу Холборну, который жил, как я уже говорил при первой моей встрече с Канада-Биллом, в пяти милях от нашего дома. Это расстояние я одолел менее чем за час. Когда я слезал с коня, из дома мне навстречу выбежали в слезах Бетти и моя мать.

— Боже, да вы плачете! Что случилось? — спросил я у них.

Всхлипывая и причитая, они поведали мне о том, что произошло в мое отсутствие.

Бетти с отцом ушли ломать кукурузные початки, а Мэри осталась дома одна. Поле было довольно далеко от дома, но тем не менее им вроде бы удалось расслышать сдавленный женский крик. Они во весь дух помчались к дому и успели заметить уделявшихся на полном скаку всадников, у одного из которых поперек седла лежала связанная девушка. Оказалось, что эти негодяи среди белого дня ворвались на ферму и похитили мою невесту. В доме все было перевернуто вверх дном: исчезли деньги, одежда и оружие вместе с запасами пороха и свинца. Грабители успели еще я выпустить из загона лошадей, чтобы сделать невозможной немедленную погоню.

Фред Хаммер побежал к моему отцу. Здесь с трудом удалось изловить двух лошадей, которых тоже кто-то выпустил из загона. Мужчины взяли оружие и вместе с женщинами сели в седла. Дома заперли, а скотину решили на время перегнать на ферму Холборна. Сосед взял свое старое ружье, сел верхом, и трое мужчин не мешкая отправились в погоню за бандитами, предварительно передав женщинам, чтобы я, когда вернусь, немедленно следовал за ними.

— В какую сторону они поскакали? — спросил я.

— Вверх по реке. По пути они будут оставлять для тебя отчетливые знаки, чтобы ты не разминулся с ними.

Я взял свежую лошадь и поскакал следом. Мне и раньше приходилось слышать о банде бушхедеров [55], орудовавших на обширном пространстве от среднего течения Арканзаса [56] до самой Миссури, но мы по этому поводу не испытывали особого беспокойства, поскольку разбойники никогда прежде не показывались в наших местах. Неужели Канада-Билл решил прибегнуть к их помощи, чтобы отомстить нам? Меня переполнял такой гнев, господа, что, попадись они мне на пути, я без раздумий бросился бы в самую их гущу, будь их хоть сотня человек.

В дороге я начал встречать обещанные условные знаки: время от времени мне попадались на глаза то обломанный сук, то зарубка на стволе дерева, так что я без особых задержек довольно быстро продвигался вперед. Так продолжалось до самого вечера, пока наступившая темнота не вынудила меня сделать привал. Я привязал коня и закутался в одеяло, готовясь ко сну. Надо мной мирно шелестели верхушки деревьев, а в душе у меня бушевала буря. За всю ночь я так и не сомкнул глаз. Едва рассвело, я продолжил путь, и к полудню добрался до места, где ночевал отец вместе с остальными. Зола их костра была влажной от утренней росы — верный признак того, что они тоже тронулись в путь еще на рассвете.

Так я достиг устья Канейдиан-Ривер. Лес здесь становился гуще, а условные знаки были все отчетливее и свежее. Я поспешал, как мог, а мой добрый конь не проявлял еще никаких признаков усталости.

Внезапно я услышал громкий и звучный мужской голос, доносившийся из лесной чащи. Человек говорил по-английски, значит, им мог быть только белый. Я направил коня к тому месту, откуда доносился голос. И что же, вы думаете, я увидел?

Посреди небольшой полянки на старом пне стоял человек и, энергично жестикулируя, произносил перед окружавшими его стволами деревьев пламенную речь, какую не всегда услышишь и от опытного-то проповедника. Я по натуре своевольный и не очень-то поддаюсь всяким там речам и уговорам, но в голосе этого человека, в его манере было нечто такое, что заставило меня сдержать смех, которым я уже готов был разразиться — уж слишком необычным показалось мне поведение оратора, читающего в лесной глуши проповедь кленам, соснам и комарам.

Мне еще издали отчетливо было видно его лицо, вытянутое и крепкое, свежее и решительное — лицо настоящего янки, с крупным тонким носом, ясными светлыми глазами, широким, резко очерченным ртом и угловатым, волевым подбородком. Несмотря на очевидное прямодушие и доброжелательность своего хозяина, оно, подчиняясь его воле, временами приобретало хитроватый и даже чуть плутовской вид.

Возле пня, на котором стоял необычный оратор, лежал массивный топор, ружье и еще кое-какие вещи, необходимые в этих местах. Мужчина, таким несколько странным образом упражнявшийся в риторике, с первого же взгляда производил впечатление человека решительного и самостоятельного, имеющего ясное понятие о том, как через нужду, борьбу и тяжелый труд пробиться к лучшему месту под солнцем, нежели то, какое может предоставить ему Запад.

Я отчетливо слышал каждое его слово:

— И что вы теперь скажете? Что рабство — священный институт общества, который невозможно устранить ни силой, ни убеждением? Но разве может быть святым делом угнетение человека, презрительное отношение и унижение достоинства целой расы? Разве необходимо подавлять творческую силу людей этим отвратительным правом собственности? Разве за хорошую плату эти люди не стали бы трудиться гораздо лучше и честнее? Вы не желаете слышать доводов разума и признавать аргументов силы? Тем не менее я изложу вам свои доводы, и даже если вы их не примете, то все равно однажды поднимется неодолимая сила, которая сломает плантаторскую плетку, вырвет из сердца занозу своекорыстия и уничтожит все, что осмелится встать у нее на пути. Я говорю вам, что придет время, когда…

Он оборвал речь на полуслове, заметив мое присутствие. В следующее мгновение он соскочил с пня на землю, схватил ружье и крикнул:

— Стойте, ни шагу дальше! Кто вы такой?

— О Боже, да опустите же вы ружье! Я вовсе не горю желанием съесть вас и уж тем более — проглотить кусок свинца! — ответил я.

— Ладно, тогда подойдите ближе и скажите, кто вы такой!

— Меня зовут Тим Кронер, сэр. Я второй день пробираюсь вверх по реке, чтобы догнать банду бушхедеров, которые похитили мою невесту.

— А мое имя — Линкольн, Авраам Линкольн. Я пришел сюда с гор и собираюсь построить плот, чтобы продать дерево на юге. Я здесь не более часа. Так вы говорите, бушхедеры похитили у вас невесту? И сколько же их было?

— Человек десять или двенадцать.

— Верхом?

— Да.

— Черт возьми! Я недавно видел следы примерно такого же количества лошадей, а позднее обнаружил их здесь, совсем близко; только мне показалось, что в этот раз следов было больше.

— Это мой отец с двумя соседями, они отправились в погоню раньше меня.

— Все верно! Значит, вас четверо против двенадцати. Может, и мои руки вам пригодятся?

— Разумеется, если вы готовы мне их одолжить!

— Хорошо, тогда пошли!

Он собрал свои вещи, повесил ружье на одно плечо, а через другое перекинул топор и зашагал вперед, как будто с самого начала было ясно, что я должен следовать за ним.

— Куда мы идем, сэр? — спросил я, заметив, что он удаляется в сторону от прежнего направления моего пути.

Он так уверенно говорил и действовал, что мне и в голову не пришло спорить с ним. Поэтому я пропустил его вперед, а сам на коне держался чуть сзади. Он шагал так широко и быстро, что, не будь я верхом, мне пришлось бы попотеть, чтобы угнаться за ним. Так мы и двигались вперед, пока он вдруг не остановился и не указал мне рукой на землю.

— Видите, опять этот след. Две, шесть, девять, одиннадцать — пятнадцать лошадей! Значит, и ваши уже успели здесь проехать, и не далее как четверть часа тому назад. Смотрите, примятые травинки еще не успели выпрямиться. Поторопите коня, чтобы нам их поскорее нагнать!

И он огромными шагами заспешил дальше. Честное слово, господа, мне пришлось пустить коня легкой рысью, чтобы не отстать!

Лес давно уже кончился, перейдя в низкий, прерывистый кустарник. Теперь мы вышли к месту, где прерия светлой бухтой глубоко вдавалась в заросли, но в отдалении виднелись новые плотные полосы густой растительности, на фоне которой нам удалось разглядеть силуэты трех всадников, ехавших, на индейский манер, гуськом. Мы отчетливо видели их, хотя солнце уже село и начали сгущаться сумерки. Линкольн поднял руку.

— Вон они! Вперед!

И он бросился вперед длинными прыжками, концентрируя центр тяжести все время на одной и той же ноге, и по мере того, как эта опорная нога уставала, перенося его на другую. Это был единственный способ долго выдерживать подобную манеру движения. Расстояние между нами и всадниками быстро сокращалось, и поскольку они нас уже заметили и остановились, то мы вскоре приблизились к ним почти вплотную.

— Накоиец-то, Тим! — воскликнул отец. — А кто это с тобой?

— Мистер Авраам Линкольн, которого я встретил у реки и который пожелал нам помочь. Только ничего не нужно рассказывать, я все уже знаю. Лучше продолжим путь, чтобы поскорее догнать разбойников!

— Они уже недалеко и наверняка разобьют лагерь вон в том лесу. Вперед, пока не стемнело и мы не потеряли след!

Мы продолжали путь молча, но держа наготове ножи и ружья. Когда мы достигли опушки леса, Линкольн нагнулся к земле, чтобы получше разглядеть следы, и сказал:

— Давайте оценим, джентльмены, что мы имеем! В темноте леса мы с вами уже не увидим. Вот здесь следы копыт самые глубокие — эта лошадь несла на себе более тяжелый груз, чем остальные; значит, это та самая лошадь, что везла на себе всадника и вашу девушку. И, взгляните-ка, животное хромает: левое заднее копыто опирается на землю только своим передним острием. Им скоро придется спешиться и дать лошади отдохнуть.

— Вы абсолютно правы, сэр, — сказал отец, — давайте же поторапливаться!

— Стойте! Это было бы огромной ошибкой. По моим расчетам, они опережают нас не более чем на четверть часа и, возможно, уже остановились на ночлег. Неужели вы хотите, чтобы лошади выдали нас и испортили нам все удовольствие?

— Правильно, нужно оставить лошадей! Но где?

— Вон там, в зарослях дикой вишни, они будут в безопасности и не разбегутся, если вы их как следует стреножите.

Так мы и сделали и двинулись дальше пешим ходом. Линкольн шагал впереди; мы совершенно непроизвольно вынуждены были признать его нашим предводителем. Его предположение оказалось верным: лишь немного углубившись в лес, мы почувствовали запах гари, а вскоре заметили и облачко светлого дыма, пробивавшегося сквозь кроны деревьев.

Теперь нужно было двигаться абсолютно бесшумно. Ища укрытия за каждым деревом и молниеносно пробегая пространства между стволами, мы подбирались все ближе к месту привала и наконец увидели костер и расположившихся вокруг него одиннадцать мужчин. Между ними, бледная, как смерть, сидела Мэри со связанными руками и поникшей головой.

Этого я не мог вынести, тут же поднял ружье и прицелился.

— Стойте! — шепнул Линкольн. — Одного из них нет на месте, и…

Но уже грянул мой выстрел. Мужчине, в которого я целился, пуля попала прямо в лоб. В следующее мгновение остальные повскакивали с земли и схватились за оружие.

— Огонь, а затем — в атаку! — скомандовал Линкольн.

Я этого уже не слышал, поскольку, отбросив ружье в сторону, подбежал к Мэри, чтобы перерезать ремни, связавшие ей руки.

— Тим! Неужели это ты! — воскликнула она и с такой силой обняла меня свободными уже руками, что мне просто трудно было пошевельнуться.

— Отпусти, Мэри, еще не все закончено! — закричал я.

Поднявшись с колен, я выхватил из-за пояса нож. Прямо передо мной Линкольн с размаху опустил свой топор на голову одного из бандитов, и тот молча рухнул на землю. Это был последний из одиннадцати. С обеих сторон было сделано только по одному залпу, после чего в дело пошли клинки.

— Тим, ради Бога! — воскликнула в этот момент Мэри и бросилась мне на грудь, указывая рукой на одно из окружавших полянку деревьев.

Я кинул взгляд в ту сторону и увидел торчащий из-за дерева ствол ружья, направленный прямо на нас.

— А это вам за «три карты», — раздался голос из-за дерева.

Прежде чем я успел двинуться с места, блеснула вспышка выстрела; я почувствовал короткий удар в плечо и услышал, как вскрикнула Мэри. Ее руки разжались, и она тихо соскользнула на землю. Пуля пробила мне руку и вошла ей прямо в сердце.

— Вперед! — прогремело у меня над ухом.

Это был голос отца, который, замахнувшись прикладом ружья, кинулся в ту сторону, откуда раздался выстрел. Я побежал за ним. В это мгновение полыхнуло пламя второго выстрела, и неясная тень метнулась из-за дерева в чащу леса. Отец с простреленной грудью упал возле моих ног. Не помня себя от ярости, я бросился вдогонку за убегавшим. Видеть я его уже не мог, но успел запомнить направление, в котором он удалялся. В несколько прыжков я оказался на соседней полянке, где бандиты оставляли своих лошадей. Полянка была пуста, и только концы наспех перерезанных лассо болтались на вбитых в землю колышках. Я понял, что беглеца мне не догнать — он был на коне, а я нет.

Вернувшись на поле боя, я увидел Линкольна, склонившегося над телами Мэри и отца, лежавшими рядом.

— Увы, господа, они мертвы — никаких признаков жизни, — печально произнес он.

Я не мог вымолвить ни слова, молчал и Фред Хаммер. Есть несчастья, которые испепеляют душу, не прорываясь наружу ни единым звуком. Линкольн поднялся с земли, увидел меня и сказал с суровым укором в голосе.

— Этого не случилось бы, если бы вы не поспешили с выстрелом. Горстка пороха и кусочек свинца стоили вам невесты и отца. Вам было бы на пользу впредь действовать осмотрительнее!

— Вы можете это доказать, сэр? — спросил я.

— Доказать? По-моему, смерть не нуждается в доказательствах! Нам следовало взять их в кольцо и по команде разом сделать залп. У каждого из нас по два ствола — десять парней мы уложили бы раньше, чем они успели бы подумать об обороне. Да и ваш картежник никуда бы не делся!

Это был жестокий и справедливый урок, джентльмены, и, можете мне поверить, я его никогда не забуду…

Рассказчик тяжело вздохнул, сделал паузу и провел ладонью по лицу, словно хотел стереть из памяти трагические воспоминания. Потом осушил свой стакан и продолжил:

— Когда дикие животные мчатся по прерии или осторожно пробираются сквозь лесные заросли, то любое, даже самое маленькое копытце оставляет след, который не укроется от взгляда опытного охотника — вы все это знаете, джентльмены. Когда же дни, месяцы и годы бурей проносятся над головами людей или медленно, исподволь закрадываются в их души, то остаются следы на их лицах и в их сердцах. И нужно лишь научиться распознавать эти следы, чтобы прочесть книгу событий, сделавших из человека то, чем он стал.

Я хотел стать прилежным фермером и оставаться таковым, но река жизни увлекла меня совсем в ином направлении. Мэри и отец были мертвы; мать так сильно переживала утрату, что начала хворать, слегла и вскоре угасла. Я не в силах был дольше оставаться там, где некогда был так счастлив, продал ферму за бесценок Фреду Хаммеру, повесил на плечо ружье и отправился на Запад — как раз за неделю до того, как Бетти Хаммер вышла замуж за одного мулата, красивого бравого парня, какими обыкновенно и бывают цветные.

В те времена жизнь в Черных Кровавых Землях [57] бурлила и была ключом, не то что сейчас; это говорю вам я, господа, и вы можете этому верить. Краснокожие наведывались в страну куда чаще и проникали значительно глубже, чем в наши дни. И нужно было держать ухо востро, чтобы, ложась однажды вечером спать, не проснуться поутру с оскальпированной головой в так называемой «Стране Вечной Охоты». И это бы еще ничего, с тремя-четырьмя или даже с десятком индейцев еще можно было справиться; но, кроме них, водился еще всякого рода белый сброд вроде «раннеров», то есть «бегунов», как их называют на Востоке, или бродяг, которые и в наши дни доставляют так много беспокойства порядочным людям. Это были парни хитрые и коварные, и куда более опасные, чем все индейцы от Миссисипи до Великого океана, вместе взятые.

Один из этих сорвиголов был особенно знаменит — сущий дьявол, молва о котором доходила до самого Старого Света. Вы, конечно же, поняли, что я говорю про Канада-Билла. А знаете ли вы, что он от рождения был не кем иным, как английским цыганом? Приехав в Канаду, он поначалу жил вполне сносно, занимаясь торговлей лошадьми. Но потом понял, что с помощь игральных карт можно заработать куда больше. Он сделал ставку на «три карты» и поначалу орудовал в британских колониях, пока не достиг такого совершенства, что решился перебраться в Штаты. Теперь он действовал на Севере и Востоке, умудряясь обыгрывать до последнего цента самых продувных янки, а затем подался на Запад, где, помимо картежной игры, творил еще множество разных безобразий, которые не раз могли привести его на эшафот, если бы он не был настолько хитер и не умел вовремя отсечь главные доказательства своих преступлений. А разве со мной дело обстояло не таким же образом? Ведь я знал, кто настоящий убийца моего отца и моей невесты, и мог бы тысячу раз присягнуть в этом на Библии! Но видел ли я его в момент тех роковых выстрелов? Нет. И потому было невозможно учинить над ним законный суд. Но я ему ничего не простил, в этом вы можете на меня положиться!

Хорошее ружье — вот самый лучший суд, и я лишь ожидал того момента, когда наши с ним пути снова пересекутся.

Я давно уже не был зеленым новичком. У меня была крепкая рука, зоркий глаз, здоровое тело я несколько лет самостоятельной жизни, наполненных трудом и опытом, за плечами. В последний раз я промышлял бобров в верхнем течении старого Канзаса [58]: собрал отличную добычу, продал шкурки встретившимся мне людям из государственной компании и искал лишь подходящую возможность отправиться на Миссисипи, а оттуда уже заглянуть в Техас, о котором тогда столько рассказывали, что просто гул стоял в ушах.

Правда, при этом возникали кое-какие трудности, потому что местность, по которой мне предстояло держать путь, была дьявольски опасной. Крики, семинолы, чокто [59] и команчи грызлись между собой и при этом рассматривали каждого белого человека как своего общего врага. Так что нужно было держать глаза и уши открытыми! Путь мой пролегал через самую зону боевых действий, а я был совершенно один и потому мог полагаться только на собственную выдержку и осторожность. Даже коня у меня не было (его выторговали у меня люди из Компании), и оставалось «скакать» только на своих старых мокасинах. Всю дорогу я старался держать направление на Смоки-Хилл [60] и, по моим расчетам, должен был находиться уже недалеко от Арканзаса. В пути мне стало попадаться все больше ручьев и речушек, стремившихся к нему, и разное зверье, какое можно встретить только по берегам крупных рек.

Так я и шагал по лесу и неожиданно наткнулся на следы человеческих ног. Они явно принадлежали белому человеку, поскольку передние части следов были развернуты наружу, а не внутрь, как это бывает у индейцев. Я шел по этим следам с величайшей осторожностью и через некоторое время в удивлении остановился, услышав громкую речь. Из слов, которые мне удалось расслышать, я сделал предположение, что у оратора должна быть многочисленная аудитория слушателей.

— …Таковы были слова прокурора, леди и джентльмены, собравшиеся в суде, чтобы увидеть и услышать, каким образом ведет себя человек, обвиняемый в совершении убийства. И вот теперь, наконец, выступаю я, адвокат этого человека, и постараюсь доказать вам, что он абсолютно невиновен. Это говорю вам я, Авраам Линкольн, который принимает от своего клиента мандат защитника лишь тогда, когда полностью убежден, что в данном случае речь не идет о защите негодяя…

Линкольн, Авраам Линкольн! — обрадовался я. Нечего медлить, нужно поспешить туда, к людям, перед которыми он держит речь!

Я ускорил шаг. Сквозь деревья в глаза мне блеснула сверкавшая на солнце поверхность реки, на которой я увидел первое звено строившегося плота. На нем стоял Линкольн, но не с дамами и господами, а один, совершенно один, держа в левой руке раскрытую книгу, а правой в подтверждение своих слов столь энергично размахивая в воздухе, как будто хотел переловить всех резвящихся над головой стрекоз и мошек.

Он заметил меня, когда я вышел из леса на берег реки, но ничуть не смутился присутствием постороннего.

— Добрый день, мистер Линкольн! Можно мне перебраться к вам? — крикнул я ему.

— Кто это еще? Боже, да это же мистер Кронер, который воевал с бандитами за свою невесту! Постойте-ка еще пару минут на берегу, я хочу закончить свою речь! Это очень важно, поскольку я должен спасти невинного человека, которого обвинили в убийстве!

— Конечно, продолжайте! А я пока посижу здесь.

Должен вам сказать, господа, что речь его была просто блестящей, и если бы дело касалось реальных событий, то его подзащитный, несомненно, был бы оправдан. Все происходящее вовсе не казалось мне смешным, потому что было очевидно, что здесь, в лесной глуши, Линкольн осваивал профессию юриста. Когда он закончил, я перескочил к нему на плот. Он протянул мне навстречу руку для приветствия.

— Добро пожаловать, мистер Кронер! Что привело вас сюда, на старый Канзас?

— Я некоторое время пробыл в Колорадо, сделал там хороший запас бобровых шкурок, а теперь собираюсь на Миссисипи, чтобы оттуда завернуть в Техас.

— Так! А почему, собственно, вы отправляетесь на Запад, вместо того, чтобы оставаться дома, на ферме, где я чувствовал себя так хорошо, несмотря даже на то, что те дни были омрачены трагической гибелью ваших близких?

Я вкратце рассказал ему самое основное, после чего он еще раз пожал мне руку.

— Ну что ж, правильно! Сердечная боль — плохой компаньон, и лучше не сидеть с ней в обнимку на одном месте, а вынести на широкий простор, стряхнуть с себя и возвратиться назад свободным человеком. А я все тот же, что и прежде: валю лес там, где это ничего не стоит, и сплавляю по реке туда, где за него дают хорошие деньги. Но я решил, что этот плот в моей жизни — последний, после чего я хочу перебраться на Восток и поглядеть, нет ли там для меня более подходящего занятия. Если бы плот был уже готов, вы могли бы спуститься по реке вместе со мной, но, видимо, мне придется провести здесь еще около двух недель.

— Это ничего, сэр! Если вы не возражаете, я останусь здесь с вами. Для вестмена неделя-другая особого значения не имеет, и если вы не откажетесь от моей помощи, то вместе мы управимся вдвое быстрее. Думаю, это не причинит вам ущерба.

— По правде сказать, меня очень устроила бы ваша помощь, и не только из-за экономии времени. С недавних пор в этих местах индейцы роятся, как комары, а в подобных случаях, как вы понимаете, двое мужчин значат больше, чем один. Или, может, ваше ружье по-прежнему стреляет на пять минут раньше подходящего момента?

— Не беспокойтесь, сэр! Тим Кронер теперь поумнел и не опозорит вас!

— Что ж, надеюсь! Однако не хватает еще одного топора, если мы намерены взяться за работу сообща. Придется подняться за ним к Смоки-Хилл. И неплохо бы прихватить еще и боеприпасов, а то мои уже на исходе.

— А это далеко отсюда?

— Два дня пути по реке. Но дело можно сделать и лучше и быстрее, если прицепить к плоту второе звено, чтобы он стал более устойчивым и лучше слушался руля. Тогда дорога вниз по течению не займет и одного полного дня. Там стволы можно будет поставить на якорь, а позднее — присоединить их сзади к основному плоту.

— Тогда я поплыву и добуду все, что нам необходимо.

— Вы? А вы умеете управлять плотом?

— Сумею. К тому же, мой плот будет ведь совсем небольшим, и для управления им достаточно будет усилий одного человека.

— Но обратный путь может быть опасным, если индейцы не надумают уйти из этих мест. Я вообще удивляюсь, как это они до сих пор не нанесли мне визита.

— Все будет в порядке, сэр, можете на меня положиться!

— Хорошо. Тогда отдохните перед дорогой, а я сейчас же примусь за работу, потому что к утру плот должен быть готов!

— Я вовсе не устал и с удовольствием помогу вам.

— О, да я вижу, вы стали парень хоть куда! Тогда — за дело!

На другое утро я уже плыл вниз по реке. Путь был свободным, течение быстрым, и уже к вечеру я увидел впереди форт. Я пристал к берегу, закрепил плот и зашагал в сторону бревенчатой ограды, окружавшей крепкие рубленые дома, которые здесь называли крепостью.

У входа стоял часовой, который пропустил меня в ворота после того, как я сообщил ему о цели своего визита. В первом из домов форта я навел более подробные справки.

— Вы должны обратиться лично к полковнику Батлеру, который командует фортом, — ответили мне. — Он находится вон там, в офицерском доме.

— А кто обо мне доложит?

— Доложит? Да что вы в самом деле, это же вам не Белый дом в Вашингтоне, а последний пост у индейской границы; здесь подобными глупостями не занимаются! Тот, кого пропустили через ограду, имеет право сунуть свой нос туда, где уже побывали другие носы.

Я направился к указанному дому и, войдя в дверь, попал в небольшую комнату, видимо, приемную, в которой в тот момент не было ни души. Однако из соседней комнаты доносились голоса и был слышен стук высыпаемых на стол кусочков металла. Дверь в комнату была чуть приоткрыта, и я, прежде чем войти, решил взглянуть, с кем мне предстоит иметь дело. Посреди комнаты стоял грубо сколоченный стол, за которым при свете сальной свечи играли в карты с десяток офицеров разного ранга. И как раз напротив полковника сидел — поверите ли! — не кто иной, как Канада-Билл, перед которым на столе лежала приличная куча денег, золотого песка и самородков, и в присущей только ему манере сдавал партнерам по три карты.

Да, да, они играли в те самые «три карты»!

Никто из игравших не видел меня. Я продолжал стоять за дверью, глядя в щель и размышляя, как бы лучше поприветствовать этого мерзавца, как вдруг заметил то самое молниеносное движение руки, каким Канада-Билл забрасывал в рукав четвертую карту. В следующее мгновение я оказался у него за спиной и крепко схватил его за руку.

— Простите, джентльмены, но этот человек играет не по правилам, — сказал я.

Джонс попытался вскочить со стула, но не смог, потому что я, продолжая удерживать его левую руку, так крепко обхватил его своей правой вокруг шеи, что у него перехватило дыхание.

— Играет не по правилам? — поднялся из-за стола полковник. — Докажите! И вообще, кто вы такой и что вам здесь нужно? Как вы сюда попали?

— Я — траппер, сэр, зверолов, и пришел сюда, чтобы приобрести кое-что из ваших запасов. Я отлично знаю этого человека, его зовут Уильям Джонс, или, если вам больше знакомо другое имя, — Канада-Билл!

— Канада-Билл? Вы уверены? Нам он назвался Фредом Флетчером. Да отпустите же вы его!

— Не раньше, чем вы убедитесь, что я говорю правду. Он играет не тремя, а четырьмя картами!

— Что вы говорите? И где же четвертая?

— Можете достать ее у него из рукава!

— Черт возьми, а ведь вы абсолютно правы, и мы должны благодарить вас, поскольку этот парень выкачал из нас уже почти все деньги! Можете отпустить его. Теперь он будет иметь дело со мной.

— И со мной тоже, джентльмены! Этот человек застрелил двух самых близких мне людей, и я должен с ним рассчитаться.

— Ах, вот как! Это меняет дело. И если вы сможете доказать ваши обвинения, то его участь можно считать решенной!

Я убрал руку с шеи Джонса. Он чуть не задохнулся и теперь хватал воздух короткими порывистыми глотками. Окончательно придя в себя, он вскочил со стула.

— Чего вы от меня хо…

И осекся на полуслове, увидев мое лицо. Он узнал меня.

— То, чего хочет от вас этот человек, вы сейчас услышите, — сказал полковник. — Итак, вы — Уильям Джонс, он же Канада-Билл?

— Проклятье! Дался вам этот Канада-Билл! Я с ним не знаком! А зовут меня Фред Флетчер, как я вам уже и говорил.

— Что ж, ладно! Ваше имя нам, собственно говоря, безразлично, ведь судят не имя, а поступки его обладателя. Вы играли не по правилам!

— И не думал, сэр! Или вы имеете в виду себя и остальных джентльменов, с которыми можно позволить себе подобные фокусы?

— Мы здесь привыкли играть честно и, полагая, что вы тоже не мошенник, не следили за вашими руками. Если бы мы знали, с кем имеем дело, у вас бы эти шутки не прошли.

— Ни о каких шутках не может быть и речи, Я играл честно!

— А лишняя карта в вашем рукаве?

— Это меня не касается; я ее туда не засовывал. Или, может, вы лично это видели, полковник?

— Значит, она сама туда залетела?

— Или ее туда подсунули! Тот, кто держал мою руку, знает, вероятно, как она туда попала.

Я не мог дольше сдерживаться и так хватил его кулаком по голове, что он без памяти рухнул на стул.

— А у вас неплохой удар, молодой человек! — заметил со смехом полковник. — Но лучше этого не делать, поберегите силы. И будьте спокойны, уж мы его возьмем в оборот!

— Я требую оградить меня от подобных нападений, сэр, — пробормотал Джонс, прийдя в себя и пытаясь подняться со стула. — Я обвиняю этого человека в том, что он подсунул мне в рукав лишнюю карту!

— Да, да, ту самую, что вы предъявили нам несколькими секундами раньше. Вы бы хоть не выставляли себя на посмешище! Что скажете, друзья, виновен этот Джонс-Флетчер, или как там его еще?..

— Он — шулер, в этом нет никаких сомнений! — подтвердили в один голос остальные офицеры.

— В таком случае, вынесем ему наш приговор, и немедленно!

Они отошли в сторону посовещаться. В этот момент Канада-Билл не сдержался и выдал себя с головой. Он бросил взгляд сначала на по-прежнему лежавшее перед ним золото, затем — на раскрытое окно. Быстрым движением схватил со стола столько золота, сколько успел, и рванулся к окну. Но я уже вскинул ружье.

— Стойте, Джонс! Еще один шаг — и вы мертвец!

Он оглянулся, увидел, что я не шучу, и остановился.

— Считаю до трех, и, если после этого золото не вернется на свое место, стреляю! Один…

Он медленно развернулся в направлении стола.

— Два…

Он подошел к столу и высыпал содержимое ладони в общую кучу.

— Вот так-то лучше! А теперь садитесь на место и ведите себя тихо!

Я опустил ружье. Офицеры закончили совещаться; они, разумеется, все видели и теперь вернулись на свои места. Полковник, снова рассмеявшись, протянул мне руку.

— А вы и в самом деле молодец… да, а как, собственно, ваше имя?

— Меня зовут Тим Кронер, сэр!

— Итак, мистер Кронер, вы молодец. Жалко, что вы не служите в моем полку! — И, повернувшись к Джонсу, добавил: — А за свои проделки получите пятьдесят хороших плетей, и я надеюсь, они пойдут вам на пользу!

— Пятьдесят плетей? Я не виновен, я их не заслужил и вообще не признаю вашего приговора!

— Прекрасно. В таком случае, вы получите их незаслуженно, и после этого вам придется признать его. А если вы потом захотите подать апелляцию президенту Соединенных Штатов, то я вам выпишу аккредитив еще на пятьдесят или даже сотню плетей. Лейтенант Уэлхерст, выведите его во двор и позаботьтесь, чтобы он получил сполна все, что ему причитается!

— Можете на меня положиться, полковник! — ответил молодой офицер, направляясь к Джонсу. — Вперед, мистер, пятьдесят плетей ждут вас!

— Я не двинусь с места. Я требую соблюдения моих прав! — выкрикнул Джонс.

Полковник резко развернулся на каблуках.

— Он недоволен своей порцией, лейтенант. Добавьте ему еще десять, итого — шестьдесят! Всю ответственность я беру на себя. А если он опять не захочет идти, добавляйте ему за каждую минуту промедления еще по десять плетей!

— Ну! — сказал лейтенант с угрозой в голосе.

— Я вынужден подчиниться, но эти «три карты» вы еще попомните. Я обращусь к такому судье, о котором вы сейчас даже и не подозреваете!

И он медленно направился к выходу под конвоем лейтенанта, державшего в руке заряженный револьвер. Полковник снова обратился ко мне:

— Так что вы говорили насчет убийства, сэр? Если у вас есть надежные доказательства, мы сейчас же соберем суд присяжных и отправим мерзавца на виселицу. Вы ведь знаете, на какой территории мы находимся и что у меня есть право долго не церемониться!

Я рассказал ему суть дела.

— Здесь, как я вижу, ваши позиции слабоваты, — сказал полковник, выслушав меня. — Нам необходимо иметь либо его собственное признание, либо по крайней мере надежного свидетеля. Поверьте мне, на допросе он скажет, что он — Фред Флетчер и что он знать вас не знает. А ведь вы лично не видели, что в ваших близких стрелял именно он. Вы даже не сможете доказать, что он вообще был в компании бушхедеров. Я, конечно, сделаю, что смогу, это я вам обещаю; но, по правде сказать, я абсолютно убежден, что нам придется его отпустить. А вот остальное — уже ваше дело. Как только вы оба покинете территорию крепости, можете побеседовать с ним на вашем собственном языке!

Через какое-то время Канада-Билла снова привели в помещение. Налитыми кровью глазами он исподлобья глядел по сторонам, как будто хотел запечатлеть в памяти лица всех присутствующих. Полковник начал допрос, который в итоге, как и следовало ожидать, закончился безрезультатно.

— Отдайте этому человеку все, что у него было при себе, и проводите его под надежной охраной на пять миль вниз по реке. Как бы там его ни звали — Джонс или Флетчер, он не должен ни минутой дольше оставаться на территории крепости!

Таков был окончательный вердикт полковника, после чего тот обратился ко мне:

— Вы можете оставаться нашим гостем, сколько пожелаете, мистер Кронер, и возьмите себе из нашего арсенала бесплатно все, что вам нужно. Или вы намерены сейчас же отправиться за ним в погоню?

— Я бы так и сделал, если бы вы отослали его в другом направлении; но в двух днях пути отсюда вверх по реке меня ожидает мой товарищ. Я поспешу к нему сразу же, как только получу хороший топор и немного боеприпасов. А Канада-Билл, я уверен, еще встретится на моем пути!

— Хорошо, сэр, тогда пусть пока уходит. Эта нечисть еще попадется вам на мушку. Топор и боеприпасы вам сейчас выдадут, и поскольку вы спасли наши деньги, я предоставлю в ваше распоряжение лодку с шестью гребцами, которые к завтрашнему утру, думаю, доставят вас до середины вашего пути. Вам это сэкономит время, а моим солдатам, при здешней ленивой жизни, небольшая тренировка пойдет только на пользу. Но берегитесь индейцев! С дальних постов мне докладывают, что наши краснокожие братья вырыли из земли топор войны!

Таким образом, он все уже знал, и мои предостережения оказались бы излишними. Не прошло и четверти часа, как я, запасшись всем необходимым, уже сидел в лодке, которая под дружными ударами весел шестерых молодцов быстро рассекала воды старого Канзаса. Канада-Билл ускользнул от меня столь же быстро и неожиданно, как и встретился, однако сейчас мои мысли больше занимал бравый Линкольн. А с тем мошенником, как я и сказал полковнику, я надеялся вскоре встретиться снова.

Я нуждался в отдыхе и проспал в лодке до самого утра, а когда проснулся, то обнаружил, что добрая половина пути была уже позади. Несмотря на это, гребцы никак не хотели отпускать меня на берег, пока я не убедил их, что уже сегодня смогу добраться до нашего лагеря. Тогда они повернули обратно, а я с объемистой поклажей отправился дальше пешком.

Поздним вечером я уже прибыл на место. Линкольн был немало удивлен столь скорым моим возвращением и с величайшим интересом выслушал мой рассказ.

— Ну и правильно, Кронер, что вы отпустили Джонса, — сказал он. — С ним вы еще встретитесь в более подходящий момент. Впрочем, я бы удивился, если бы он не попытался отомстить за полученное наказание. Знаете, здесь становится слишком опасно. Мы должны приналечь на работу, чтобы как можно скорее покинуть эти места!

Мы работали, как одержимые. Один за другим падали под ударами топора стволы деревьев, и по прошествии недели нам оставалось только прикрепить к плоту последнее звено.

Я удалился на почтительное расстояние от реки, чтобы нарезать подходящей лозы для вязки бревен. Набрав объемистую охапку гибких и прочных прутьев, я решил немного отдохнуть и прилег на землю. Кругом стояла такая тишина, что было слышно, как лист падает с дерева на траву.

И тут с некоторого удаления до меня донесся едва различимый шорох. Что это — шелест ползущей змеи или звук шагов человека? С величайшей осторожностью я стал подползать ближе к тому месту, откуда донесся этот звук. И что же, вы думаете, я увидел? Индейца в полном боевом облачении! Это был молодой индеец из племени чокто, совсем еще юноша — как известно, некоторые племена используют в качестве разведчиков именно молодежь, чтобы таким образом проверить их мужество и смекалку. Несомненно, он имел задание обследовать берег реки. Судя по всему, он еще не обнаружил наших следов и направился дальше сквозь кустарник. Мне раньше уже приходилось иметь дело с краснокожими, и я знал, что ни в коем случае нельзя позволить ему уйти живым, чтобы не ставить на карту наши собственные жизни. Медлить было нельзя. Я вытянул из-за пояса нож и в два прыжка оказался рядом с индейцем. Он торопливо обернулся ко мне, открыв тем самым грудь, и в следующую секунду я вонзил в него клинок.

Он был мертв. Прерия — жестокая и неумолимая владычица, не знающая снисхождения. Мой удар был точен, и индеец не успел произнести ни звука. Я оставил его лежать там же, поднял с земли вязанку и поспешил назад, к Линкольну.

— У вас есть немного времени, сэр? — спросил я его.

— Для чего?

— Чтобы спрятать труп индейского шпиона, которого я встретил в двух шагах отсюда и вынужден был прикончить.

Не говоря ни слова, он взял ружье и последовал за мной. Увидев лежащего на земле мертвого индейца, он склонился над ним.

— У вас замечательный удар, Тим Кронер. Если бы не вы, нам бы не поздоровилось. Теперь я вижу, что вы стали настоящим мужчиной. Вот вам моя рука, и будем говорить друг другу «ты»!

— Согласен! Ради такой чести я готов даже отпустить Канада-Билла. Но что теперь?

— Что теперь? Скажи свое мнение, Тим, я хочу посмотреть, какое решение ты примешь!

— Мы достроим плот — на это уйдет не более получаса. Потом хорошенько оглядимся и оценим обстановку. Не исключено, что индейцы собираются напасть на крепость, и в этом случае мы обязаны предупредить полковника.

— Все верно, Тим, за дело!

Оружие убитого индейца мы спрятали под старой листвой и мхом, а труп погрузили в воду и прикрепили под берегом ко дну, чтобы он не всплыл и не выдал нас. Бревна последнего звена мы связали временными креплениями, чтобы потом заменить их на более прочные, укрепили уже готовые рулевые весла, после чего перенесли на плот все имеющиеся у нас припасы, включая отстрелянную загодя дичь и лучину для разведения огня, и теперь готовы были отчалить в любой момент, когда в этом возникнет необходимость.

Затем мы возвратились на то место, где я повстречал индейца, и пошли дальше по его следу. След был ясный и отчетливый, чего, конечно же, никогда не допустил бы опытный воин, и потому мы продвигались вперед очень быстро.

Так мы прошагали по лесу больше часа. Смеркалось, и мы начали опасаться, что потеряем след и не найдем индейцев, как вдруг заметили, что находимся уже в глубине леса, внутри узкого выступа, которым лес вдавался в поросшее травой свободное пространство, представлявшее собой то ли большую поляну, то ли степную бухту, врезавшуюся в лесной массив.

На дальней стороне поляны сидели и лежали в траве те, кого мы искали; рядом паслись их горячие мустанги. Мы насчитали больше трехсот воинов, и, поскольку здесь были только индейцы племени чокто, можно было предположить, что где-то неподалеку находятся и дружественные им команчи. Из-за высоких зарослей папоротника, где мы стояли, просматривался весь лагерь, в котором уже горели вечерние костры. Они были сложены не так, как это делают неосторожные белые охотники, когда большие кучи дров дают не только много тепла, но также и высокое пламя, и густой предательский дым, а по-индейски, когда в пламя погружают лишь концы поленьев, а потом постепенно пододвигают их в огонь, регулируя высоту пламени и плотность дыма.

Из-за леса выплыл стервятник и начал описывать круги над поляной в поисках добычи. Один из индейцев встал с земли, поднял ружье и, прицелившись, нажал на курок. Выстрел был настолько удачным, что хищная птица, пропарив немного по сужающейся книзу спирали, упала прямо к ногам стрелявшего. И нам тотчас же представилась возможность узнать имя меткого стрелка, ибо в следующий момент мы услышали слева от себя:

— Хау! Сын Черной Пантеры — великий воин. Его пуля достает ласточку в облаках!

Сказано это было на той странной смеси английских и индейских слов, какой пользуются краснокожие в общении с белым человеком. Значит, совсем близко от нас в зарослях кто-то был, причем не один, а двое, потому что сразу же вслед за первым мы услышали второй голос, говоривший на том же смешанном наречии:

— Но и очень неосторожный человек. Разведчик еще не вернулся, и мы не знаем, нет ли поблизости врагов, чье внимание может привлечь этот выстрел.

— Белый! — прошептал Линкольн. — И такой же неосторожный, как сын Черной Пантеры, — читает нотации так громко, что, наверное, и в Сан-Франциско слышно. Клянусь Богом, если бы не это «хау!», мы оба попались бы прямо им в руки!

— Разве мой белый брат боится? — продолжал индеец заносчивым тоном. — Ведь он пришел к нам, чтобы отворить дверь в дом военного вождя, а Маниту послал нам хорошее лекарство, которое сделает острыми и меткими наши томагавки и ножи. Крепкий дом белых людей будет сожжен, а мы заберем с собой их скальпы и порох!

— Но сначала каждый из офицеров получит по сто плетей — так обещал мне мой краснокожий брат!

— Да, Черная Пантера говорил так, и он никогда не нарушает своего слова. Твои белые враги получат свои плети! Хуг! Но краснокожий сражается только оружием, он не бьет своего врага розгами. Ты сам будешь сечь их!

— Тем лучше! Воины команчей подойдут уже этой ночью; тогда у нас будет достаточно сил, и когда солнце еще раз опустится на западе, форт будет уничтожен!

— Проклятье, это же Канада-Билл! — шепотом воскликнул я.

Линкольн кивнул и сжал мою руку.

— А теперь назад и прочь отсюда! Мы могли бы заколоть обоих, но ничего бы от этого не выиграли, а только потеряли. Нужно немедленно предупредить полковника. Нам теперь известно время нападения, а это главное! Смерть же этих двоих внесла бы в их планы совершенно не нужные нам изменения.

Мы потихоньку пятились назад и, выйдя из зоны слышимости, поспешили к нашему плоту. Мы уже знали, что разведчик был один, и можно не опасаться встречи с кем-либо из врагов.

Не прошло и часа, как мы уже плыли вниз по реке. Этот плот был больше, чем тот, на котором я спускался в форт, и управление им, тем более ночью, требовало всех наших сил и внимания. Тем не менее плавание протекало успешно, и до полудня было еще довольно далеко, когда мы пристали к берегу.

Недалеко от берега реки группа пехотинцев проводила учебные стрельбы, за которыми наблюдал сам полковник. Он увидел и узнал меня еще раньше, чем я успел сойти на берег.

— О, мистер Кронер! Вам снова нужен топор и порох?

— Сегодня — нет, сэр. Но мы здесь потому, что сегодня, думаю, вам нужны мы.

— Вы — мне? Для чего?

Мы спрыгнули на берег.

— Чокто и команчи собираются сегодня ночью напасть на форт.

— Неужели? Вот дьявол! Я хотя и знал, что они болтаются здесь поблизости, но полагал, что у них достаточно забот с криками и семинолами, с которыми у них, как мне доложили, три дня назад была премилая встреча.

— Канада-Билл натравил их на вас.

— Вы в этом абсолютно уверены? Значит, он снова подался вверх по реке, когда охрана покинула его. Эх, надо было пристрелить мерзавца! А ну, рассказывайте!

— Сначала взгляните на моего товарища! Его зовут Авраам Линкольн, и, можете мне поверить, этот человек еще многого добьется в жизни!

— Что ж, мистер Линкольн, пожелаю вам удачи! Ну, а теперь мне нужно знать главное!

Мы рассказали полковнику о наших вчерашних приключениях.

— Просто чудесно! — рассмеялся он в своей обычной уверенной манере, когда мы окончили рассказ. — Благодарю вас, господа, за эти сведения и постараюсь использовать их надлежащим образом. Хотите понаблюдать за предстоящим спектаклем или поплывете дальше?

— С вашего позволения, сэр, мы останемся. Такую редкостную возможность никак нельзя упускать!

— Тогда пожалуйте в крепость и располагайтесь там как дома!

— Чуть позже, — сказал Линкольн. — Сначала мы отведем плот на полмили ниже по течению, чтобы он не привлек внимание краснокожих. Они ведь, в любом случае, сначала обследуют окрестности форта, и вовсе не обязательно показывать им, что кто-то спустился сюда по реке. У них уже наверняка возникли подозрения по поводу пропавшего разведчика.

Выполнив намеченное, мы возвратились в форт, где уже полным ходом шли приготовления к приему непрошенных гостей. Внешние посты были сняты, чтобы максимально облегчить индейцам подход к стенам форта; четыре пушки были заряжены картечью, а все без исключения солдаты, помимо двуствольного ружья и карабина, получили еще по пистолету и длинному охотничьему ножу. Каждый из офицеров был вооружен как минимум двумя револьверами. Было намечено встретить первую же атаку врага максимально возможным числом выстрелов.

Вечером мы собрались за офицерским столом. Несмотря на свою природную скромность, Линкольн побеждал в словесной баталии одного оппонента за другим своими неотразимыми доводами и глубиной знаний. Когда же речь зашла о предстоящем сражении, он сказал:

— Главное — не просто сдержать штурм, но и в первой суматохе самим вклиниться в их ряды. И если бы нам удалось узнать, где они оставят лошадей, то для них все было бы кончено. В вашем распоряжении, полковник, имеется отряд драгун; после первых залпов посадите их в седла и отправьте на захват индейских лошадей, или — стоп! Я придумал! У вас в крепости есть какой-нибудь фейерверк — ракеты, шутихи?

— Вы их получите, сэр. Но для чего они вам?

— С их помощью мы распугаем и разгоним лошадей! Пойдешь со мной, Тим?

— Конечно! — ответил я.

— Тогда мне больше никто не нужен, полковник. Приготовьте все необходимое, и мы отправляемся!

— Но как вы отваживаетесь на такое вдвоем?

— Ничего, бывают вещи и потруднее. Нам еще понадобится пара фитилей, чтобы не выдать себя разжиганием огня.

Опасаясь за нашу жизнь, полковник никак не хотел принять этот план, однако Линкольну удалось развеять его сомнения, и вскоре мы с ним уже пробирались к лесу, имея при себе сумки с ракетами и тлеющий фитиль.

Задача, которую мы поставили перед собой, была трудной и опасной, но при известной осмотрительности и осторожности — вполне разрешимой. Следовало предположить, что индейцы оставят лошадей не в лесу, а на открытой местности под присмотром нескольких человек; поэтому мы двигались туда, где в опушку леса вдавались, подобно небольшим озерцам, несколько полянок.

Когда мы приблизились к первой из них, шедший впереди Линкольн неожиданно схватил меня за руку и увлек в заросли кустарника. Он увидел то, что от меня заслоняла его фигура: в тени деревьев мелькнули два темных силуэта — индейца и белого.

— Канада-Билл с Черной Пантерой! — шепотом сказал Линкольн.

Тень была настолько густая, что разглядеть лицо Джонса было невозможно, хотя и без того было ясно, что это именно он и никто другой. Оба они выполняли сейчас роль наблюдателей. На некотором удалении от них двигалась длинная цепь индейцев, и нам пришлось ждать довольно долго, пока пройдет последний.

— Хорошенькая процессия, Тим! Впереди чокто, а за ними — команчи, всего человек шестьсот. Да, нелегко придется полковнику, да и нам — не легче. Надеюсь, нашего фейерверка окажется достаточно!

Мы продолжили наш путь и, едва достигнув края второй поляны, увидели в полутьме звездной ночи то, что искали. Посреди поляны лежала большая темная масса — это и были индейские лошади.

— Здесь лошади только одного племени! Других видимо, оставили чуть дальше. Пошли! — сказал Линкольн.

Мы снова двинулись вперед и дошли до темного выступа леса, за которым открывалась следующая поляна.

— Ну, вот и остальные, и сторожа при них — здесь трое и там четверо. Как думаешь, сумеем мы к ним приблизиться?

— А почему же нет? Трава здесь высокая, и, если мы подойдем с подветренной стороны, чтобы лошади нас не выдали, все будет в полном порядке.

— Индейцы обычно предпочитают нападать под утро, но эти настолько уверены в своем превосходстве, что собираются начать уже сейчас. Думаю, они уже приблизились к форту, так что пора и нам приниматься за дело. Но запомни, Тим, — никакого шумного оружия. Только нож и томагавк!

Он лег на землю и пополз сквозь заросли травы, бесшумно, как змея. Я полз следом за ним. Мы так близко подобрались к троим сидящим на земле индейцам, что почти слышали их дыхание. В этот момент две лошади, выясняя отношения между собой, подняли шум, который позволил нам приблизиться со спины к ничего не подозревавшим сторожам на расстояние шага. Я увидел, как блеснул нож Линкольна, и взял в руку свой клинок, который до этого держал в зубах. Молниеносный бросок — и двое индейцев замолчали навеки.

— Ах! — вскрикнул третий, вскакивая с земли, но тут же упал, сраженный томагавком Линкольна.

— Готовы, все трое! Ну что же, Тим, начало, кажется, неплохое. А теперь — к тем четверым! Или же считаешь, что их многовато для нас?

— Для тебя и меня — в самый раз. Вперед!

На этот раз нам пришлось труднее. Чтобы ветер дул нам навстречу, пришлось сделать солидный крюк. К тому же, один из четверых индейцев стоял в полный рост и вполне мог заметить нас. И все же мы, хотя и медленно, постепенно приближались к ним. Как вдруг где-то вдалеке раздался жуткий вой, и тут же прогремел чудовищной силы оружейный залп. Это началась атака индейцев на форт.

— Теперь уже все равно, Тим, — прошептал Линкольн. — Доставай револьвер, и чтобы ни один не ушел живым. Вперед!

В следующее мгновение мы бросились на караульных. Четыре выстрела, несколько ударов ножа, и все было кончено.

Ну вот! Теперь нам не нужны ни фитили, ни фейерверк, чтобы исполнить номер, о котором еще долго будут вспоминать. Ведь это индейские лошади, привыкшие бежать гуськом. Скорее, привяжем ремни к хвостам!

Подобная мысль могла прийти в голову только Линкольну. Правда, осуществить ее нам не удалось, поскольку в это мгновение до нас донесся басовитый голос пушек, и тут же — страшный стоголосый вопль, недвусмысленно говорящий о положении дел.

— Все, на это уже нет времени; они спасаются бегством и скоро будут здесь. Беги к другому табуну. Отвязывать не надо, лошади вырвутся сами. Встретимся вон у тех карий! [61]

Я поспешил к первой группе лошадей, достал ракеты, поджег от тлеющего фитиля запалы и швырнул их в гущу животных. Когда я прибежал к условному месту, Линкольн уже ожидал меня.

— Смотри, Тим, сейчас начнется! — рассмеялся он.

Со стороны обоих табунов послышалось встревоженное фырканье; лошади по запаху учуяли опасность. И тут зашипело, затрещало, во все стороны посыпались снопы искр, в свете которых мелькали горящие глаза, раздутые ноздри и вздыбленные гривы перепуганных и рвущихся с привязи животных. Лошади вскидывались на дыбы, какое-то время беспомощно метались туда и обратно и, наконец, обретя свободу, всем табуном рванулись с места и понеслись прямо в сторону форта.

— Чудесно, Тим, замечательно! Теперь они сметут и перетопчут собственных седоков, из которых вряд ли кто доберется до седла. Потом они наверняка бросятся в реку, и тогда защитникам форта нетрудно будет изловить их!

Теперь нам не оставалось ничего другого, как укрыться в кустарнике и наблюдать за происходящим. Вернее, приходилось больше слушать: вокруг царила почти полная темнота: вот раздались гневные возгласы индейцев, обнаруживших вместо лошадей лишь трупы караульных, гул и топот скачущих галопом лошадей — это драгуны преследовали убегавших, треск выстрелов, постепенно исчезающий вдали, и временами — легкий, все удаляющийся шорох шагов одинокого беглеца, устремившегося в лесную чащу.

Лишь когда начало светать, мы покинули убежище и вышли на поляну, где лежало несколько трупов настигнутых в погоне индейцев. Пространство же вокруг форта выглядело, как настоящее поле битвы: земля была сплошь покрыта телами индейцев, сраженных выстрелами из-за крепостной ограды, а у самых ворот лежала отвратительная гора мертвецов с изуродованными картечью телами.

Полковник встретил нас с сияющим видом победителя.

— Заходите во двор, господа, если хотите посмотреть на свою работу! Я уже начал беспокоиться, вас так долго не было. Видите эту гору трупов! Пусть индейцы скажут спасибо Канада-Биллу, ведь это он соблазнил их на решительный штурм после первой неудачной атаки.

— Среди убитых его видели?

— Пока нет. Возможно, он лежит где-нибудь недалеко.

Во дворе стоял целый табун отловленных индейских лошадей.

— Взгляните, господа, это ваша собственность, которую я намерен у вас перекупить, если вы не сможете взять лошадей с собой на плот. Теперь, думаю, индейцы не скоро отважатся напасть на форт Смоки-Хилл, и этим мы обязаны вам. Проходите же и поглядите, каков наш выигрыш от большой партии в «три карты»!..

Рассказчик выдержал паузу, осушил стакан, который ему тем временем успели наполнить, оглядел одного за другим своих слушателей, чтобы проверить, какое впечатление производит на них его история; затем с удовлетворением кивнул и продолжил:

— Известно ли вам, джентльмены, что для вестмена значит быстрая и выносливая лошадь? Отберите у воздухоплавателя его воздушный шар, а у моряка — корабль, и оба они перестанут существовать. Вот так же и охотник в степи немыслим без лошади! Существует огромная разница как между кораблями, так и между лошадьми! Не стану читать вам лекцию, господа, но, думаю, вы поймете меня, если я скажу вам, что на протяжении многих лет я был счастливым обладателем лучшего на всю необъятную прерию коня. Не раз и не два мы с ним были обязаны друг другу жизнью, и когда, наконец, его сразила пуля одного краснокожего мерзавца, я похоронил его, как погибшего товарища, бросив в могилу скальп убийцы, как и подобает настоящему вестмену. А от кого же он мне достался, спросите вы? Не от кого иного, как от Черной Пантеры! Он был среди лошадей, пойманных после одного из боев с индейцами. На спине у него лежала шкура черной пантеры [62], а в гриву было вплетено множество орлиных перьев — знак того, что конь принадлежал индейскому вождю. Опробовав его в деле, я понял, что он обучен всем тонкостям индейской дрессировки. Я уже не хотел и не мог с ним расстаться и взял его с собой на плот, где оборудовал для него вполне приличное сухое стойло. Когда же мы с Линкольном доплыли до Миссисипи и расстались, я продолжил путь уже верхом. Мой Ураган (так я назвал коня) вызывал зависть целого света, да и у меня самого ни разу не было повода в чем-либо упрекнуть его.

Я побывал в Техасе, скитался какое-то время по Нью-Мексико, Колорадо и Небраске и добрался даже до Южной Дакоты, чтобы помериться силами с индейцами сиу, у которых может поучиться уму-разуму даже самый бывалый траппер.

Как-то у подножия Блэк-Хилс я повстречал группу охотников, которые сообщили мне поразительную новость. Как известно, в те времена нефтяная лихорадка достигла высшей точки. Нефть била, что называется, прямо из-под ног. А где не было нефти, там, по крайней мере, было много шуму. Хотя и в самом деле было немало, территорий, которые просто истекали нефтью, и тот, кому посчастливилось обеспечить себе преимущественное право покупки земли, мог за один-единственный год сколотить миллионы.

Об этом мы и разговаривали, сидя у костра, над которым жарился сочный кусок бизоньей ляжки. И тут один из охотников спросил:

— А знакомо ли вам высокогорное плато, которое тянется от Янктона на Миссури вправо от реки прямо на север и затем круто спускается к землям Гудзонова залива? Его называют Кото дю Миссури?

— Кто же не знает Кото! Правда, не очень-то много найдется желающих лазать по его мрачным скалам и ущельям, где хозяйничают краснокожие да медведи с рысями, где и ничего не добудешь, кроме жалкого скунса или дикой кошки, от которой толку ни на грош.

— А я все же побывал там. И нашел то, чего и не собирался там искать, а именно — самого крупного нефтепромышленника во всех Соединенных Штатах!

— Нефтепромышленника? Там, наверху? Да откуда там взяться нефти?

— Она — там, и этого достаточно! А как она туда попадает — не мое дело. Я жил у него три дня, и знали бы вы, какой это гостеприимный человек — обхаживал меня, как самого президента! Нефть у него бьет из земли сама по себе, а он еще и выписал из Чикаго буровой станок, чтобы достать ее с большой глубины; бочек для нефти там — сотни, да таких огромных, что в них можно разгуливать верхом на лошади. И деньги! Я, правда, сам не видел, но денег у него должны быть целые мешки!

— А как его зовут?

— Гай Уилмерс. Не правда ли, чудное имя? Но сам он, хотя и мулат, парень — просто загляденье! А жена его, Бетти, родом из Германии. Ее отец, мистер Хаммер, раньше жил на Арканзасе и перенес много бед. Бушхедеры убили его дочку, и…

Я вскочил с места.

— Гай Уилмерс, мулат? Фред Хаммер — ведь его зовут Фред?

— Да, Фред Хаммер — высокий, широкоплечий, седоволосый и седобородый. Но что это с вами? Может, вы знаете этих людей?

— Знаю ли я их? Да лучше, чем всех вас! Фред Хаммер был нашим соседом, а Мэри, его старшая дочь, — моей невестой; и когда мы гнались за бандой, ее и моего отца застрелил Канада-Билл!

— Верно, все верно! Так вы, значит, и есть Тим Кронер, о котором нефтяной король рассказывал так много хорошего?

— Да, это я! Я в то время ушел в прерию, а когда через несколько лет вернулся, нашел там незнакомых людей.

— Фред Хаммер тогда удачно продал свое имущество и завел себе дело в Сент-Луисе. Гай Уилмерс был у него коммивояжером и однажды забрался на плато, где и обнаружил нефть. Естественно, они тотчас же отправились туда все вместе — и не прогадали. Вы обязательно должны навестить их, мистер Кронер. Они будут вне себя от радости, это я вам обещаю!

— Черт возьми! Пусть меня посадят на вертел и поджарят, как эту бизонью ляжку, если я не отправлюсь туда завтра же утром! Я уже по горло сыт Черными горами, и теперь самое время прогуляться туда, наверх — к индейцам, рысям и медведям. Может, заодно найду и какую-нибудь дыру, из которой текут нефтяные реки.

— Но сначала расскажите нам историю с бушхедерами. Говорят, Канада-Билл недавно побывал в Де-Мойне и выиграл в карты двенадцать тысяч долларов. Дьявольская игра, эти «три карты» — куда опаснее тех, в которые играют в Мексике или в здешних местах.

— Для меня она оказалась дороже, чем целая гора серебряных долларов. А как это было — ну что ж, слушайте!

Я рассказал им свою историю, и мы, завернувшись в одеяла, улеглись спать, предварительно выставив первый караул. Всю ночь я не сомкнул глаз. Мысли о Фреде Хаммере, Бетти и Гае Уилмерсе роились в моей голове; в памяти возникали картины прежней жизни. А когда под утро я все же задремал, мне приснился далекий Арканзас, наши маленькие ранчо, отец, мать и Мэри — как живые. Был там и Канада-Билл, который хотел задушить меня; и только он схватил меня за горло, как я проснулся.

— Тим Кронер, вставайте, последняя смена — ваша!

Это был старый траппер, трясший меня за плечо; но, скажу я вам, в тот момент я много дал бы за то, чтобы передо мной оказался Уильям Джонс собственной персоной!

Я специально выбрал себе последнюю смену, чтобы быть готовым пораньше отправиться в путь. Когда моя вахта закончилась, я разбудил остальных и попросил старого траппера указать путь, которым мне предстояло идти.

— Скачите все время на восток до Миссури и там, где в нее впадает Грин-Форк, переберитесь на другую сторону и двигайтесь по левому берегу вверх по реке. Плато подступает к ней уступами, похожими на огромные колонны. Между четвертой и пятой колоннами поднимитесь наверх и пересеките в северном направлении девственный лес — это займет около двух дней. За лесом начнется поросшая бизоньей травой степь, по которой нужно двигаться в том же направлении, возможно, дня четыре, пока не увидите небольшую речку, на берегу которой и живет Уилмерс.

— А что за индейцы живут в тех местах?

— Сиу, по большей части из племени огаллала [63] — пожалуй, самый вредный народ из всех, каких я знаю. Но они поднимаются туда только во время весенних и осенних миграций бизонов. Сейчас разгар лета, и вам вряд ли стоит их опасаться.

— Благодарю вас! Если нам доведется еще когда-нибудь встретиться, я обязательно расскажу об этой поездке.

— Договорились! Передайте от меня привет и скажите, что я от души желаю им счастья и много-много нефти!

Я оседлал своего Урагана, распрощался с компанией охотников и двинулся на восток. Переправившись через Миссури, как велел старый траппер, я увидел высокие и округлые горные уступы, между которыми тянулись наверх узкие извилистые ущелья. Проехав четвертый уступ, я свернул направо. Ущелье было настолько забито обломками скал, валунами и рухнувшими когда-то сверху полусгнившими и увитыми разного рода ползучей растительностью стволами деревьев, что мне стоило немалого труда пройти долину и подняться на плато, часто прорубая себе дорогу своим старым добрым томагавком.

Здесь я вышел в великолепный девственный лес, практически свободный от подлеска, так что продвижение мое значительно ускорилось. Не прошло и двух дней, как я на своем верном Урагане достиг края прерии. Прежде, чем отправиться дальше, я решил запастись на оставшуюся дорогу вяленым мясом.

Выполнив задуманное, я двинулся дальше на север. Два первых дня прошли без каких-либо происшествий. На третье утро я, проснувшись, вылез из одеяла и уже начал было седлать Урагана, как вдруг заметил вдалеке всадника, приближавшегося ко мне по оставленному мной следу.

Какая нужда могла привести его в это глухое место? Я, скорее по привычке, чем по необходимости, поправил за поясом нож и револьвер и поджидал его уже верхом на коне, готовый к любым неожиданностям.

Вскоре я уже мог рассмотреть его получше. Он скакал на длинноногой кляче с несоразмерно большой головой и куцым хвостом, однако бег у этого странного создания был ничуть не хуже, чем у любого породистого скакуна. На голове у всадника была шляпа с огромными полями. Одет он был в просторную, не стесняющую движений кожаную куртку и высокие, натянутые до самых бедер сапоги с отворотами. На плече у него висело двуствольное ружье, а к поясу, рядом с ножом и револьвером, были приторочены мешочки для пороха и пуль; там же я заметил еще два каких-то странных предмета, которые при ближайшем рассмотрении оказались железными наручниками.

Разглядеть лицо всадника мешали широкие поля шляпы. Я позволил ему приблизиться на расстояние выстрела и поднял ружье.

— Стойте, мистер! Что вы делаете в этих местах?

Он осадил лошадь и рассмеялся:

— Ну и дела! Ты что же, Тим Кронер, старый енот, подстрелить меня собрался, а?

— Что за черт, этот голос мне как будто знаком, — ответил я, опуская ружье. — Если бы не проклятая шляпа… Авраам Линкольн! Неужели это ты разгуливаешь здесь ни свет ни заря верхом на этом козлище?

— Да, пожалуй, я, если не возражаешь! Ну как, теперь подпустишь меня поближе?

— Давай скорее! И расскажи, что ты здесь делаешь!

— Сперва я должен узнать, что тебя с твоим Ураганом привело в эти дивные места!

— Хочу навестить нашего с тобой общего знакомого.

— Общего знакомого? Кто же это?

— Угадай!

— Сперва скажи — где?

— Вон там, на каком-то утесе, где нефть бежит из земли, как вода.

— А-а, Гай Уилмерс, нефтяной король!

— Ты что же, знаком с ним?

— Лично — нет. Но ведь ты назвал мне имя зятя Фреда Хаммера.

— Так ты знал, что Фред Хаммер уехал в эти места?

— Нет, я знаю, что здесь живет некий Фред Хаммер, но что это — тот самый, я понял лишь тогда, когда ты заговорил о нашем общем знакомом, поскольку мне тут же пришло на ум имя Гая Уилмерса.

— Ну так я, значит, собираюсь к ним. А ты?

— И я тоже.

— Ты тоже? Но зачем?

— Вообще говоря, это секрет, но тебе я могу его открыть. А сейчас бери поводья, и поехали! Взгляни-ка на меня — на кого я похож?

— На самого бравого парня от Новой Шотландии до Калифорнии.

— Я не о том, — поморщился Линкольн. — Я имею в виду мою профессию.

— Слушай, ты бы спросил кого-нибудь другого! А мне легче завалить бизона, чем разгадывать твои загадки.

— Приглядись, нет ли на мне чего-нибудь лишнего по сравнению с амуницией обычного траппера?

— А, вот эти маленькие мышеловки! Я уже начинаю думать, не полицейский ли ты!

— Ну, не то чтобы полицейский, во всяком случае, ты видишь перед собой правоведа, который уже обладает кое-каким именем. Помнишь, ты встретил меня на берегу старого Канзаса, когда я произносил речь, держа в руке свод законов? Так вот, это был мой лесной университет. И, можешь мне поверить, ходил я в него не напрасно!

— Хм, значит — правовед! Что ж, я всегда знал, что ты пойдешь в гору, и думаю, на этой первой вершине долго не задержишься. Но какое отношение имеет твоя профессия к прогулкам верхом по этой глухомани, да еще в обличье матерого траппера?

— Самое прямое! Чутье охотника по-прежнему сидит во мне, и именно оно помогло мне схватить за руку нескольких закоренелых преступников, которые оказались не по зубам даже самым вышколенным полицейским. И вот недавно в Иллинойсе и Айове объявился один прожженный «бегун», совершивший крупные денежные аферы. И поскольку ни одному детективу до сих пор не удалось изловить его, я и получил задание выследить этого проходимца и по возможности живым передать в руки правосудия. Ты, конечно, понимаешь, что это самое «по возможности» дает мне право применять оружие сообразно обстоятельствам.

— А как зовут этого парня?

— У него десятки имен, и никто не знает, какое из них настоящее. Свою последнюю аферу — подделку векселей на крупную сумму, он провернул в Де-Мойне. и оттуда, судя по всему, след его тянется в сторону плато. У каждого преступника есть слабое место, которое делает его узнаваемым и рано или поздно приводит на скамью подсудимых, этот, насколько мне известно, питает пристрастие к нефти и нефтепромышленникам и, надо заметить, неплохо разбирается в этом предмете. Вот я и предположил, что искать его следует у Гая Уилмерса.

— Так, так! Думаю, ему несладко придется, если мы его там разыщем. Я и сам не прочь сказать ему пару слов! Уж не наш ли это старый знакомый Канада-Билл?

— Не думаю. С чего ты взял?

— А с того, что в последний раз его видели в Де-Мойне, где он вроде бы выиграл двенадцать тысяч долларов!

— Это мне известно. Но оттуда он бесследно исчез и, как всегда, в очередной раз объявился там, где его меньше всего ждут. Это очень опасный тип, и особенно тем, что играть в карты ему не запретишь, а другие свои делишки он обставляет таким образом, что и не подступиться. Впрочем, было бы даже удивительно, если бы мы с ним в ближайшее время не столкнулись снова. Ведь всякий раз, когда мы встречаемся с тобой, нам приходится иметь дело именно с ним.

Естественно, дальше мы поехали вместе. Предстояла еще одна ночевка, а там, по нашим расчетам, недалеко было и до реки. Правда, издали ее увидеть не представлялось возможным. Мы внимательно смотрели впереди себя и по сторонам, стараясь не пропустить никаких следов, но ничего интересного не заметили, если не считать какого-то странного запаха, который усиливался едва ли не с каждой минутой.

— Что за черт! Этот аромат так щекочет мои ноздри, словно в меня запустил струю вонючий скунс! — сказал я. — Не объяснишь ли ты мне, Авраам, в чем тут дело? На падаль вроде не похоже, да и на духи — не очень! Что бы это могло быть?

— Я бы мог сказать тебе, что это такое; но неужели мне пристало учить такого опытного охотника, как ты? Раскрой-ка ноздри пошире, тогда уж точно не ошибешься!

Я сильнее втянул носом воздух, но безрезультатно.

— Не разберу, Авраам. Похоже вроде и на смолу, и на канифоль, да и, пожалуй, на олифу или лак.

— А тебе никогда не приходилось бывать в округе Бенанго или на Ойл-Канава?

— Постой, постой. Ойл-Канава? Ну, теперь ясно — это же запах керосина. Теперь, думаю, и река уже близко!

Пока, правда, впереди ничего не было видно, кроме бескрайней прерии, но через какое-то время мы заметили вдали длинную туманную полосу, тянувшуюся с востока на запад. И когда мы наконец приблизились к ней, то оказались на берегу реки. Ее берега были покрыты отложениями, какие обычно сопровождают добычу нефти. Наверху, в нескольких сотнях метров от воды, стояли крупные производственные сооружения, невдалеке от которых возвышался добротный и необычайно красивый жилой дом. Ниже, у самой реки, работал полным ходом буровой станок, чуть в стороне от которого стояли рядком небольшие домики, служившие, судя по всему, жильем для рабочих. В огромных количествах лежали заготовленные впрок бочарные клепки, днища, обручи и готовые бочки, частично пустые, но в большинстве случаев уже заполненные вожделенной горючей жидкостью.

— Ну, вот мы и добрались! — сказал я. — А теперь хотелось бы узнать, каким образом Гай Уилмерс доставляет свою нефть покупателям. Ведь на плато нет дорог для необходимого в таких случаях тяжелого транспорта!

— А ты разве не видишь большие лодки на воде? На них он и довозит бочки до Миссури, а оттуда уже дорога открыта!

Линкольн отстегнул от пояса наручники и продолжал:

— Хочу до времени припрятать эти браслетки. Совсем ни к чему, чтобы все знали, зачем я сюда явился!

Когда мы подходили к дому, из дверей нам навстречу вышел рабочий.

— Привет, парень! Это здесь живет мистер Гай Уилмерс? — спросил Линкольн.

— Да, сэр. Зайдите в дом — дамы и господа как раз обедают!

Мы привязали лошадей и вошли в дом. В обеденном зале сидели за столом Фред Хаммер, Гай Уилмерс и Бетти, я сразу же узнал их. Кроме них, присутствовали еще две юные леди, должно быть, дочери, рядом с которыми сидел незнакомый мне джентльмен. Уилмерс поднялся со стула.

— Проходите ближе, господа! С чем пожаловали?

— С полной тыквой приветов от некоего Тима Кронера, если вы такого еще помните! — ответил я.

— От нашего Тима? Эге, да это же ты собственной персоной, старина! Да тебя просто не узнать. Такую бороду подарила тебе прерия, что один только нос виднеется. Рад видеть тебя, чертовски рад! Давай, поздоровайся с остальными!

Это, скажу я вам, был прием! Меня чуть не задушили в объятиях, никак не давая мне представить моего товарища.

— Поглядите-ка, кого я вам привел! Или вы забыли Авраама Линкольна, который вел нас тогда в погоню за бушхедерами?

— Авраам Линкольн? В самом деле, он! Добро пожаловать, сэр, и, ради Бога, не обижайтесь, что мы не сразу заметили вас! Вы ведь тоже немного изменились с тех пор.

Нас усадили за стол, и тут наше внимание впервые было обращено на незнакомого господина.

— А это сэр Дэвид Холмен из Янг-Канава, который неделю назад почтил нас своим визитом. Он владеет целым рядом нефтепромыслов и приехал к нам, чтобы обсудить некоторые вопросы, касающиеся вывоза нефти, — сказал Уилмерс. — Позднее я вам представлю и мистера Белфорта, который сейчас спустился в долину, чтобы посмотреть, как живут наши рабочие. Он, скажу я вам, истинный джентльмен — остроумный, опытный и ловкий. А с картами — ну просто чудеса творит!

Завязалась оживленная беседа, на всем протяжении которой меня удивляло немногословие Линкольна, равно как и его пристальный, испытующий взгляд, которым он время от времени окидывал Холмена. Может, Холмен и был тем человеком, которого разыскивал Линкольн?

Внезапно отворилась дверь, и… я едва не вскочил из-за стола, уставившись в вошедшего неподвижным взглядом, меня сбивали с толку длинные темные волосы и густая черная борода незнакомца. Отличный костюм, выдававший в нем состоятельного господина; но я готов был поклясться, что… Я все же сдержался и ничем не выдал своих мыслей. Гай Уилмерс поднялся со стула:

— Позвольте вам представить, господа, мистера Белфорта! Он…

— Мистера Белфорта, говорите? — перебил его Линкольн. — Думаю, его с таким же успехом можно называть Фредом Флетчером или Уильямом Джонсом. Но больше всего ему подходит другое имя — Канада-Билл!

— Канада-Билл? — Фред Хаммер встал и схватил со стола первый попавшийся нож.

— Попридержите язык, сэр! — сказал Джонс (а это был именно он, я теперь узнал его и по голосу), — джентльмена не оскорбляют безнаказанно!

— Совершенно верно, — ответил Линкольн. — Только я уверен, что не оскорблял никакого джентльмена. Какое количество адского камня и корней лопуха вам потребовалось, чтобы выкрасить волосы в черный цвет? Хочу дать вам дельный совет: в следующий раз пользуйтесь еще и свинцовым гребнем, чтобы окрасить и корни волос, которые у вас остались абсолютно светлыми. Мистер Уилмерс, вы говорили, что этот человек творит чудеса с картами. А игру в «три карты» он вам случайно не показывал?

— Да, и выиграл при этом солидную сумму денег, — ответил Фред Хаммер. — Я уже стар, и глаза мои ослабли, иначе я, конечно же, узнал бы его; но теперь нет никакого сомнения в том, что я вижу перед собой презренного убийцу моей Мэри, и, клянусь Богом, он должен получить свое немедленно!

— Вы хотите зарезать вашего гостя, Фред Хаммер? — спросил Канада-Билл. — Вы можете доказать, что это именно я застрелил вашу дочь?

— И моего отца тоже! — добавил я. — Доказать — нет, но поклясться в этом мы можем. Как и в том, что в форте Смоки-Хилл вы получили шестьдесят розог, а потом привели с собой индейцев.

— Я? Ладно, те шестьдесят розог я отрицать не стану, — мрачно усмехнувшись, сказал он, — и когда-нибудь я с вами за них рассчитаюсь. Но в том, что касается краснокожих… Докажите, если сможете!

— Мы, а именно я и мистер Линкольн, находились в двух шагах от вас, когда вы с Черной Пантерой наблюдали за удачным выстрелом его сына и обсуждали план нападения на форт; а позднее мы видели, как вы вместе с этим вождем возглавляли колонну индейских воинов. Мы, разумеется, сообщили тогда полковнику о ваших намерениях, а потом забросали ракетами ваших лошадей. То-то была потеха! Не так ли, мистер Джонс?

Разумеется, обо всем этом он слышал сейчас «впервые». Его глаза загорелись злобным огнем, а руки сжались в кулаки; но он понимал, что должен владеть собой.

— Вы действительно настолько хорошо сумели разглядеть меня тогда, что считаете возможным говорить мне все это, господа? — прошипел он.

Линкольн подошел к нему вплотную.

— Должен вам заметить, что мы могли бы разобраться с вами без долгих церемоний, ведь вы, конечно же, слышали о суде Линча. Но вы гость в этом доме, и я должен честно признаться, что, хотя тогда, в форте Смоки-Хилл, мы слышали ваш голос и видели вашу фигуру, мы все же не смогли опознать вас настолько уверенно, чтобы сейчас с чистой совестью пустить вам пулю в лоб. Мы — свободные граждане Соединенных Штатов и руководствуемся только полноценными доказательствами! Думаю, что деньги, которые вы обманным путем выиграли у этих джентльменов, они обратно требовать не станут — слишком много чести для Канада-Билла — а потому слушайте, что я вам скажу: не позднее чем через десять минут вы навсегда покинете этот дом и эти места. И помните, что начиная с одиннадцатой минуты в разговор вступит мое ружье, это я вам твердо обещаю!

— Постойте, разве вы — хозяин этого дома и владелец нефтяных разработок? — вмешался в разговор Дэвид Холмен. — Против мистера Джонса у вас нет никаких доказательств, а игра наша была честной!

— Нет, джентльмены, нефтяным королем я не являюсь, но тем не менее представляю собой нечто, к чему принято относиться с уважением. И если я говорю что-то этому человеку, то полностью отвечаю за свои слова!

— Так предъявите это ваше «нечто», сэр!

— Пожалуйста!

Он вынул из кармана бумагу, протянул ее Холмену и при этом сделал мне незаметный знак, который я сразу же понял. Я вышел во двор и достал из-под конской попоны наручники. Вернувшись в дом, я увидел, как побледневший Холмен читает врученный ему документ.

— Ну, мистер Холмен-Уоллер-Панкрофт-Энгстон, как вам нравится этот декрет? — спросил Линкольн. — В Иллинойсе и Айове ждут не дождутся человека, якобы владеющего целым рядом нефтяных скважин в Янг-Канава. Какая жалость, что у вас недостает мизинца на левой руке; его-то отсутствие и выдало вас. А сейчас я избавлю нашего друга Уилмерса от присутствия двоих гостей, которым не место в приличном обществе!

— Подождите, сэр, еще не время! — выкрикнул Холмен, бросив беглый взгляд на двери и окна.

— А по-моему, ваше время уже вышло. И если вы в этом сомневаетесь, то не угодно ли взглянуть на эти вот украшения для ваших рук!

Он взял у меня наручники, а я выхватил из-за пояса револьвер. Рука Холмена потянулась к карману брюк.

— Руку прочь, или буду стрелять! — пригрозил я.

— Ну, теперь убедились, что уже пора? — рассмеялся Линкольн. — Давайте-ка сюда ваши руки и ведите себя тихо. Вы ведь сами только что ознакомились с моими полномочиями. Считаю до трех. И если будете упорствовать, вам придется попробовать нашего свинца. Тим, можешь стрелять при счете «три»!

Он подошел к Холмену и раскрыл наручники.

— Один!.. два!..

Холмен понял, что с ним не шутят; он протянул руки и позволил защелкнуть на запястьях стальные браслеты. Затем Линкольн обратился к Джонсу:

— Пять минут уже прошли; у вас осталось еще ровно столько же, чтобы убраться отсюда. Я не шучу!

Фред Хаммер все еще держал в руке нож. Он ткнул Джонса кулаком в плечо и сказал с угрозой в голосе:

— Убирайтесь! А я позабочусь, чтобы у вас на пути не было помех!

Он подтолкнул его к дверям, и через несколько секунд мы уже видели Канада-Билла, удаляющегося от дома верхом на коне. В это время в дом вошел один из рабочих.

— Мистер Уилмерс, не прикажете ли остановить буровой станок? Инженер велел сообщить вам, что если мы продолжим бурение, то через четверть часа пойдет нефть!

— Наконец-то! А теперь включайте тормоз. Необходимо также запретить всякое использование открытого огня, чтобы не случилось беды! Близится вечер, и поэтому нефть должна получить выход только завтра утром!

Рабочий ушел выполнять распоряжение.

— Вы, конечно же, знаете, господа, что когда долото входит в продуктивный пласт, нефть вырывается из-под земли, высоким фонтаном, и при этом опасные легкие газы, которые, естественно, выбиваются первыми, не должны встретить на своем пути ни малейшей искры, иначе возникает страшной силы пожар, который распространяется с такой быстротой, что ничем нельзя ему противостоять.

— У вас в доме найдется такая комната, — обратился Линкольн к Уилмерсу, — куда мы могли бы на время поместить нашего дорогого мистера Холмена?

— Есть одно подходящее и очень надежное помещение. Пойдемте!

Они втроем удалились, а мне пришлось давать Бетти и обеим юным леди пояснения к только что происшедшим на их глазах событиям. Когда все снова были в сборе, Хаммер и Уилмерс принялись благодарить Линкольна, чем чрезвычайно смутили его. Он следующим утром собирался покинуть гостеприимный дом, но встретил дружные возражения его обитателей.

— Для этого вам пришлось бы проделать по плато длинный и опасный путь в Айову, — пояснил Уилмерс. — Но если вы подождете еще несколько дней, то сможете преспокойно спуститься по реке на одной из трех больших лодок, которые отправятся отсюда до Миссури. Вы быстро доберетесь до Янктона и границы Южной Дакоты, а там недалеко до Де-Мойна. Так что оставайтесь, а за арестованного можете не беспокоиться!

Линкольну пришлось признать преимущества предлагаемого ему варианта и согласиться с ним.

Наступил вечер. Мы отвязали лошадей и пустили их попастись на воле. Ставить их в стойло мы не хотели, да и не могли: привыкшие к свободе животные могли причинить себе вред в тесном пространстве загона. Все обитатели дома, кроме меня, собрались в гостиной и проводили время за дружеской беседой; я же решил пройтись по берегу реки, чтобы заодно приглядеть за лошадьми. Было уже очень темно, так что едва угадывалась граница между маслянистыми водами реки и твердым берегом.

Так я дошел до того места, где во время нашего прибытия мы наблюдали работу буровой установки. Чуть выше последней был устроен водовод, вращавший рабочее колесо. Негромкий скрежещущий звук заставил меня остановиться. Неужели бур все еще работает? Я плохо разбирался в этих вещах, но внезапно мной овладел непонятный страх. Я заметил тусклое пятно света, которое, однако, находилось не на открытом пространстве, а внутри дощатой ограды с огромными щелями, окружавшей буровую вышку. Разве Уилмерс не запретил использование всякого огня? Я прислушался И вдруг услышал звук шагов. Мимо меня проскользнула фигура человека, затем еще одна. Темнота не позволяла разглядеть как следует этих людей, но мне показалось, что я узнал в них Джонса и Холмена.

Прежде, чем я успел последовать за ними, оба растворились в темноте. Я помчался обратно и, ворвавшись в гостиную, спросил Линкольна, надежно ли заперт Холмен.

— А в чем дело? Полчаса назад я был у него, — ответил тот.

— По-моему, я видел его вместе с Джонсом возле буровой вышки. Там горит огонь и вертится большое колесо!

— Горит огонь и вертится колесо? — изумленно воскликнул Уилмерс.

— Боже, неужели он сбежал? Он ведь слышал, что вот-вот должна ударить нефть, и… скорее, скорее!

Мы выбежали во двор. Железные засовы на двери каменного подвала были отодвинуты, и дверь была открытой. Арестованный исчез.

— Канада-Билл вернулся назад и освободил его! — воскликнул Линкольн. — Мы должны…

— Оставьте их, сэр, — перебил его Уилмерс. — Завтра мы отыщем их следы. Они от нас не уйдут. Но буровая вышка! Бежим туда, скорее!

Женщины испуганно молчали. Мы, мужчины, бросились бежать к реке. Но не успели мы сделать и нескольких шагов, как раздался оглушительный удар, словно раскат грома. Земля задрожала под ногами, и на том месте, где стояла буровая установка, взметнулся ввысь огромный, высотой в шестьдесят или более футов, столб огня. Одновременно с этим стал распространяться резкий и удушливый запах газа.

— Долина горит! — закричал Уилмерс. И он был прав.

От нефтяной скважины по реке и ее берегам плыло бушующее море огня. Очевидно, Джонс выпустил из подвала Холмена, и вдвоем они, чтобы отомстить нам, запустили рабочее колесо станка и оставили возле скважины открытый огонь. На нашу беду, все это произошло незадолго до того, как бур должен был войти в нефтеносный пласт. Нефть под большим давлением вырвалась из скважины, а сопутствующие ей газы, мгновенно воспламенились. Теперь казалось, что там, внизу, у реки, горит даже сам воздух. К счастью, огонь не мог добраться ни до нас, ни до жилищ рабочих, стоявших на возвышении поодаль от реки. Тем не менее я сбежал вниз, чтобы посмотреть, не нуждаются ли они в помощи. И тут я заметил человека, который неподвижно стоял и глядел на огонь, но моментально сорвался с места, как только заметил мое приближение. Это бегство показалось мне подозрительным, и я бросился за ним вдогонку. Чем больше сокращалось расстояние между нами, тем отчетливее я видел, что ему явно что-то мешало бежать — руки его на бегу оставались неподвижными. Я увеличил скорость, догнал бегущего и узнал в нем Холмена, руки которого были по-прежнему скованы наручниками. Я бросился на него, сбил с ног и прижал коленом к земле. Он пытался отбиваться, но наручники сводили на нет все его усилия. Я сорвал у него с шеи платок и связал ему ноги. Он скрежетал зубами от ярости и смотрел на меня ненавидящими глазами, но так и не произнес ни единого слова.

— Добрый вечер, сэр! — сказал я. — Ваша прогулка оказалась недолгой. Не скажете ли мне, куда подевался мистер Джонс?

Он не ответил.

— Ладно! В таком случае попробуем отыскать его без вашей помощи.

Я схватил его за воротник и поволок к дому Уилмерса, где его тут же снова посадили под замок. После этого мужчины отправились на поиски Джонса. У нас было на это время, поскольку справиться с огнем все равно пока что не представлялось возможным. Однако все наши усилия оказались тщетными: Джонс бесследно исчез.

Заранее сообщу вам, господа, что пожар продолжался еще несколько дней кряду, позднее инженеру с рабочими удалось сначала приглушить его, а затем и погасить полностью. Ущерб от него оказался не слишком большим — во всяком случае, не таким, на который, видимо, рассчитывали злоумышленники. Впоследствии до меня дошел слух, что Канада-Билла видели в низовьях Миссисипи, где он по-прежнему промышлял игрой в карты. С тех прошли годы, но я надеюсь, что он еще жив и однажды попадется мне в руки. И тогда уж моей пули ему не миновать!

Линкольн увез Холмена на одной из лодок, отправившихся с грузом нефти на Миссури, и мне было очень грустно расставаться с другом, которого я успел так полюбить. Фред Хаммер, Гай Уилмерс и все дамы так настойчиво просили меня остаться, что я в конце концов сдался.

Позднее мы узнали, что Холмен отправился в тюрьму, получив пожизненный срок заключения.

Авраам Линкольн, как я ему и предсказывал, не остановился на достигнутом и добрался до самых вершин, он стал президентом Соединенных Штатов и, к несчастью, поплатился жизнью за все то доброе, что он намечал и успел осуществить. Будь проклят навеки негодяй, застреливший его!

А я? Я не мог найти себе покоя в роскошном доме Уилмерса. Да и моему Урагану такая жизнь была не по душе. Временами нас обоих охватывало такое нетерпение, что я седлал коня и, прихватив с собой ружье и томагавк, отправлялся на месяц-другой в прерию или в леса, где я мог забыть на время запах нефти и показать бизонам или индейцам, что Тим Кронер вовсе не собирается променять прекрасную прерию на жизнь в земном раю. Между Лонг-пикс и Спэниш-пикс лежат мои охотничьи угодья, где я приобрел имя, которым вы меня называли — «человек из Колорадо». И вы были правы, говоря, что трудно найти лучшего охотника, чем я. Хотел бы я посмотреть на того, кто смог бы потягаться со мной в чем бы то ни было. Вот так-то! А просьбу вашу, господа, я теперь исполнил, и рассказ мой на этом окончен.

Заключительные слова рассказчик произнес таким самодовольным тоном, что одному из слушателей это, видимо, показалось не совсем уместным, и он сказал:

— Благодарю вас за чудесный рассказ, сэр, и хочу заверить вас в моем полном к вам почтении, мистер Кронер. Человек из Колорадо достоин всеобщего уважения. Но неужели нет действительно никого, кто мог бы поставить себя рядом с вами?

— И кто бы это мог быть? — спросил самодовольный рассказчик.

— Например, Виннету.

— Пфф! Так это же индеец!

— Олд Файрхэнд?

— Не раз с ним тягался!

— Олд Шурхэнд?

— И этому меня не провести.

— Олд Шеттерхэнд?

— Бывал в его компании и не нашел, чему у него можно было бы поучиться. Это все люди, у которых самое главное — в их имени. К примеру, Олд Шеттерхэнд в моем присутствии совершал такие промашки, которых я от него и ожидать не мог; это человек большой физической силы, но и только!

С этими словами он встал и направился к моему столу. Он был неплохим рассказчиком, и я не без интереса слушал его, хотя и думал при этом о своем. Видимо, эти мысли отражались на моем лице, потому что, подойдя ко мне, он подбоченился и бросил небрежным тоном:

— Насколько я понял из вашего разговора с матушкой Тик, вы — голландец, сэр?

Слово «голландец» на Диком Западе употребляется по отношению к немцам как ругательство, тем не менее я ответил ему абсолютно хладнокровно:

— Не голландец, а — немец, сэр.

— Это одно и то же. Я говорю «голландец», значит — голландец. У вас было такое недоверчивое выражение лица, когда я рассказывал. Почему?

— Вас интересует мое лицо?

— Нисколько. У вас вообще не то лицо, на которое я в иных обстоятельствах обратил бы свое внимание. Но сейчас — другое дело; оно выглядело так, словно вы мне не верите. Или я ошибаюсь?

— А вам так уж важно знать, чему я верю, а чему — нет?

— Что за глупый вопрос! Речь идет о вашем лице, и я должен знать, что все это означает. Или вы боитесь в этом признаться?

— Боюсь? С какой стати?

— Ну так выкладывайте, что вы там себе думаете!

В зале воцарилась тишина. Все присутствующие затаили дыхание в ожидании развязки. Я ответил с улыбкой:

— У меня нет ни малейших причин скрывать, что в вашем рассказе присутствует один явный анахронизм.

— Анахронизм, говорите? А это еще что такое? Потрудитесь изъясняться так, чтобы вас можно было понять!

— Хорошо, чтобы вам было понятно! С какого времени начали говорить о керосине в нынешнем смысле этого слова?

— Откуда мне знать!

— Так я вам скажу: с 1859 года. А когда в Соединенных Штатах были открыты первые нефтяные месторождения?

— На это вам лучше самому ответить!

— Двумя годами раньше, то есть в 1857-м. Далее вы говорите о нефтяной скважине по ту сторону плато, где побывал Линкольн вскоре после того, как стал адвокатом. Так когда же он им стал?

— Отстаньте от меня с вашими глупыми вопросами!

— Они не так уж глупы, как вам кажется, и имеют прямое отношение к тому, что я вам сейчас скажу. Линкольн начал свою юридическую деятельность в 1836 году в Спрингфилде, то есть на двадцать лет раньше, чем было обнаружено первое значительное месторождение. Как все это увязывается с вашим рассказом, сэр?

— Увязывается или нет — мне это безразлично!

— В таком случае, будьте добры, отнеситесь столь же безразлично и к моему лицу!

— Вы хотите сказать, что не верите рассказу о нефтяном пожаре? — спросил он угрожающим тоном.

— О, по этому поводу у меня нет ни малейших сомнений, не считая места события и действующих лиц.

— Как это?

— Олд Шеттерхэнду пришлось однажды присутствовать при подобном пожаре — в окрестностях Нью-Бенанго. Только нефтяного короля звали не Уилмерс, а Форстер.

— Это меня не касается и ничего не меняет в истории моей жизни. Нефтяные пожары случаются часто.

— Чьи обстоятельства имеют такое чудовищное сходство? Хм! Вообще-то, я очень хорошо знаком с колорадцем Тимом Кронером.

— Дьявол! Уж не хотите ли вы сказать, что меня зовут не Тим Кронер?

— Я вовсе не исключаю того, что два разных человека могут носить одинаковые имена. Однако настоящий «человек из Колорадо» — это именно тот, которого я знаю.

— В таком случае, мое имя носит еще какой-то ловкий парень! И если кто-то другой, кроме меня, сказал вам, что он — Тим Кронер, значит, он лгун и мошенник. И зарубите это себе на носу, иначе я заткну вам рот вот этим клинком!

Он выхватил из-за пояса охотничий нож. В то же мгновение я направил на него свой револьвер и ответил:

— Заткнитесь, если успеете! Пули имеют обыкновение быть проворнее ножей!

Он помолчал несколько секунд, опустил нож и сказал презрительным тоном:

— Тиму Кронеру нет нужды обращать внимание на ваши гримасы. Можете корчить рожи, сколько хотите — я ничего не имею против и остаюсь тем, кто я есть!

Он сунул нож за пояс и вернулся на свое место. Наблюдавшие за этой сценой, видимо, не ожидали такого мирного исхода стычки, однако не стали выражать словами своего разочарования. Я, конечно, мог бы порадовать обитателей пансиона и более зрелищным финалом, но, по правде сказать, не испытывал ни малейшего желания разыгрывать перед ними спектакль в стиле раннеров и прочего сброда. Пусть думают, что я испугался этого «человека из Колорадо»!

Усевшись на свое прежнее место, рассказчик обвел взглядом всех сидящих за столом и спросил:

— Может, вы, господа, тоже сомневаетесь, что я и есть настоящий Тим Кронер?

Они отрицательно покачали головой, а один джентльмен, который до сих пор сидел молча, ответил:

— У нас нет никаких оснований сомневаться в этом. Впрочем, я хочу сделать одно небольшое дополнение к вашему рассказу — уж не знаю, понравится оно вам или нет.

— Какое же?

— Вы не сможете застрелить Канада-Билла.

— Почему?

— Потому что он мертв.

— Мертв? Проклятье!

— Да, мертв.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— И где же он умер?

— В миссии Санта-Лусия близ Сакраменто.

— От чего? Уж, конечно, не от болезни? Такой смерти этот мерзавец не заслужил.

— Нет, так дешево ему не удалось отделаться. Своей смертью он обязан одному человеку, чье имя здесь упоминалось чуть раньше.

— Как его зовут?

— Олд Шеттерхэнд.

— Что? Олд Шеттерхэнд покончил с ним?

— Да.

— Как это было, сэр?

— Это интересная, в высшей степени интересная история, которую, вообще говоря, мне стоило бы опубликовать. Я ведь литератор, господа: говорю это тем из вас, кто этого еще не знает.

— Так расскажите же, расскажите! — закричали гости.

— Хм! Согласитесь, джентльмены, не слишком-то разумно со стороны писателя рассказывать устно то, о чем он собирался поведать через прессу.

Он явно набивал себе цену, желая, чтобы его просили еще и еще; и когда самолюбие его было, наконец, удовлетворено, произнес:

— Ну что ж, господа, раз уж мы сегодня собрались в такой теплой компании, позвольте изложить вам эту историю в том самом виде, как она происходила на самом деле.

В этот момент матушка Тик, проходившая мимо моего стола, шепнула мне:

— Спасибо, сэр, что не допустили потасовки! Этим человеком вы останетесь довольны. Он пишет книжки, а уж рассказывать такой мастер!

Мне, признаться, и самому было любопытно, что за историю сплетет этот сочинитель из вполне заурядных событий.

Тот сделал многозначительное лицо и начал тоном опытного и ловкого рассказчика:

— Это было в порту Сакраменто [64], где глазам стороннего наблюдателя представала поражавшая воображение буйством красок и света картина жизни. Захлестнувшая набережную пестрая людская толпа состояла не просто из жителей отдельно взятого города или даже целого округа, но включала в себя представителей самых разных наций и народов, отчего все происходящее здесь напоминало невиданное доселе карнавальное действо.

Среди людского моря выделялась своей респектабельностью группа худощавых янки в украшенных золотыми цепочками, булавками и запонками фраках и сдвинутых на затылок цилиндрах. Чуть поодаль и снилась небольшая стайка китайцев, одетых в традиционные для них синие куртки, с тщательно закрепленной косичкой в волосах. Робко и смущенно ступали по чужой земле экзотического вида островитяне южной части Тихого океана, восторженным шепотом обсуждавшие друг с дружкой всякое необычное, по их разумению, явление или зрелище. Павлиньей походкой выступали мексиканцы в разрезанных сбоку по всей длине и украшенных серебряными пуговицами бархатных брюках, коротких, не менее искусно отделанных куртках и широкополых клеенчатых шляпах. Здесь были калифорнийцы в своих длинных, почти по щиколотку, изумительной расцветки пончо, чернокожие леди и джентльмены в ярчайших нарядах, источающие тысячи благоуханных ароматов; суровые индейцы, плавно выступающие в толпе, аккуратные немцы, англичане с пышными бакенбардами и огромными пенсне на носу; маленькие подвижные французы — щебечущие, ссорящиеся, жестикулирующие, рыжеволосые ирландцы, пахнущие спиртным, чилийцы в коротких пончо, трапперы, скваттеры, обитатели «медвежьих углов» в кожаных охотничьих куртках и с ружьем на плече, только что спустившиеся с гор; метисы и мулаты всех цветов и оттенков и только что вернувшиеся с приисков старатели с тяжелыми от золотого песка и самородков кошельками и в немыслимых даже для маскарада костюмах, состоящих из латаных-перелатаных штанов и курток, рваных сапог с выглядывающими из дыр босыми пальцами и давно потерявших всякую форму шляп, на протяжении многих месяцев служивших своими хозяевам защитой от дождя и солнца, а по ночам — еще и подушкой. И, наконец, небольшие группы аборигенов этой земли, ее истинных и законных хозяев, по злой иронии судьбы лишенных всякой собственности и вынужденных влачить жалкое существование за счет поденки.

Дополняли всю эту пеструю людскую смесь внушающие почтение своими широкоплечими фигурами, огромными кулаками и вызывающе дерзкими взглядами американские и английские моряки, наряду с небольшим числом испанских морских офицеров, прибывших в своих блестящих, шитых золотом мундирах из Сан-Франциско поглядеть на суету и хлопоты, царящие здесь, вблизи золотоносных земель.

Какая же сила сумела собрать воедино столь разнородные ингредиенты этой причудливой человеческой смеси?

Имя ей — золото!

Заселение Верхней Калифорнии, начавшееся в 1768 году из Мексики, поставило ее под светско-духовную власть миссионеров. И практичные иезуиты основали и построили здесь множество монастырей, используя их для распространения своих идей.

Когда в 1823 году центральное мексиканское правительство положило конец всевластию священников, большинство миссионеров отказалось признать это правительство и покинуло страну. Те же немногие, что остались, потеряли былое влияние, бедствовали и тоже постепенно уходили в небытие.

Недалеко от Сакраменто стояло внушительных размеров многоэтажное здание, окруженное просторным двором, границу которого со стороны города символизировала старинная церковь из необожженного кирпича.

В этом доме располагалась миссия Санта-Лусия, и теперь на все его многочисленные казарменного типа помещения приходилось лишь три обитателя: старый почтенный священнослужитель, его еще более преклонного возраста экономка и один немец по имени Карл Вернер, которого, однако, все те, с кем он общался, называли не иначе как сеньор Карлос и который был правой рукой престарелого пастора.

В одно прекрасное время были открыты золотые россыпи Калифорнии, и молва о таящихся в горах сказочных сокровищах устремила сюда мощный поток переселенцев, сначала из соседней Мексики и Соединенных Штатов, а затем и со всех уголков света. За потомками испанских конкистадоров, пришедшими сюда первыми, последовали жители Сандвичевых островов, затем австралийцы и европейцы. Даже китайцы с индийцами устремились сюда в надежде отыскать свою золотую жилу и разбогатеть.

Сан-Франциско стал главным сборным пунктом иммигрантов, растекавшихся отсюда дальше на север или в глубь страны. А Сакраменто — одним из основных перевалочных пунктов.

Разумеется, не у каждого из вновь прибывших была с собой палатка или какое-нибудь иное временное жилище. Число людей увеличивалось день ото дня, и, поскольку наступившие дожди не позволяли располагаться прямо под открытым небом, то внимание приезжих привлекло все, что могла служить им пристанищем.

Естественно, и миссии Санта-Лусия не удалось избежать той же участи, имевшей мало общего с ее исконным предназначением.

Некий пронырливый француз из Эльзаса устроил в одном из флигелей обширного дома пивоварню, поставив там огромный котел и принявшись варить в нем зелье, которое он сам имел нахальство называть пивом. В фасадной части здания, в непосредственной близости от церкви, обосновался американец, открывший там ресторан и посчитавший в высшей степени разумным делом отвести часть церковного нефа под танцевальный салон, где каждую неделю можно было поплясать кадриль, хорнпайп или фанданго [65]. Это, в свою очередь, привлекло к бывшей миссии внимание одного предприимчивого ирландца, решившего оборудовать другую часть церкви под винный погребок.

Нижняя часть другого крыла дома перешла во владение одного англичанина, который вместе с одним хитрым ньюйоркцем организовал необычайно прибыльный для обоих бизнес по доставке в страну китайцев. Очень скоро бывшая миссия оказалась полностью заселенной, за исключением чердачного помещения одного из флигелей.

Старый священник ничего не мог с этим поделать. Поначалу он, не имея возможности действовать силой, учинил ряд судебных исков, пытаясь отвадить непрошенных греховодников от благочестивого дома; но очень скоро вынужден был в этом раскаяться, поскольку сам оказался в руках целой своры хищников, требовавших деньги буквально за все, отчего, однако, судебные разбирательства не продвигались ни на шаг.

В результате этих мытарств Санта-Лусия начала внушать отвращение отчаявшемуся пастору, и в одно прекрасное утро он вместе со своей экономкой бесследно исчез из бывшей миссии. Впрочем, никто и не испытывал желания разыскивать его, так что из прежних обитателей дома в последнем оставался лишь сеньор Карлос, занимавший вместе с женой и дочкой Анитой две ила три небольших комнаты на первом этаже по соседству с пивоварней.

Оставшемуся до сих пор свободным чердачному помещению вскоре тоже было суждено обрести своего владельца. В Сакраменто вроде бы из Буэнос-Айреса приехал человек, уроженец Цинциннати, именовавший себя доктором Уайтом. Собственно говоря, о том, действительно ли он владеет профессией врача, его никто и не спрашивал. Задумав основать в Сакраменто госпиталь, но не найдя для этого подходящего помещения, он приехал в бывшую миссию, и поскольку не смог обнаружить там никого, кто мог бы сдать ему чердачное помещение, занял его самовольно. Он был человеком практичным и знал, насколько прочным, с правовой точки зрения, было в этой стране положение сиюминутного владельца того или иного имущества.

Уже на следующий день к дому подошла целая вереница мулов, нагруженных шерстяными одеялами и матрацами, в сопровождении нанятых мексиканцев, тащивших на себе разборные части железных коек. Еще до наступления вечера два десятка кроватей были установленные на чердаке под старой и ветхой черепичной крышей, где по всему помещению гуляли ужасные сквозняки, а в дождливое время года случалось настоящее наводнение. Отныне это и был госпиталь, ожидавший своих несчастных пациентов.

И те не заставили себя долго ждать.

Каким бы здоровым ни был сам по себе климат Калифорнии, на приисках больных людей всегда было в избытке. Дикая, неустроенная жизнь в сочетании с тяжелой, непривычной работой и дождями способствовала появлению и распространению тяжелой лихорадки, которая из-за недостатка ухода и отсутствия медицинской опеки очень часто заканчивалась смертельным исходом.

Счастливцами могли считать себя те, кто не был вынужден оставаться один на один с тяжелой болезнью среди дикой природы, а мог с помощью товарищей вернуться из сумрачных горных ущелий в лоно цивилизации, дабы получить надлежащий уход и лечение. Уделом же большинства становилась могила в убогой ограде из камней. Многие умирали в дороге или находили в себе силы лишь для того, чтобы окинуть последним угасающим взором нормальное человеческое жилье. Лишь очень немногим удавалось восстановить здоровье и силы для возобновления своего изнурительного труда. Но при этом им приходилось рассчитываться добытым такой огромной ценой золотом.

В те времена лекарства были в буквальном смысле слова на вес золота, так что для оборотистого лекаря самой плодоносной золотой жилой были болезни его пациентов. И как же много было шарлатанов, знавших в этом толк, чьи пациенты нередко и умирали, возможно, только потому, что в случае выздоровления унесли бы с собой обратно оставшееся у них золото!.. Рассказчик выдержал эффектную паузу, и при этом на лице его появилось такое интригующее выражение, что я подумал: вот сейчас «писатель» позволит в полной мере развернуться своему таланту. И я не ошибся, ибо дальнейшее его поведение было выдержано в форме новеллы, которая вполне могла претендовать на то, чтобы быть напечатанной:

— По дороге, поднимавшейся со стороны города к комплексу зданий бывшей миссии Санта-Лусия, бодро шагал стройный молодой человек, чьи светлые волосы, правильные черты лица и пышущие здоровьем румяные щеки тотчас же выдавали его германское происхождение, несмотря на облачавшую его крепкую фигуру удобную мексиканскую одежду.

Возле зарослей бизоньей травы, окружавших миссию, юноша остановился и обратил взгляд на запад.

Близился вечер, и солнце уже утопало на горизонте в сверкающих волнах облаков. Внизу лежал залитый предзакатным светом город, и в окнах его старинных построек отражались последние солнечные лучи.

Юноша устало опустился в мягкую траву и настолько погрузился в созерцание этого дивного зрелища, что не услышал легких шагов, приближавшихся к нему сзади.

Маленькая мягкая ладонь опустилась ему на плечо, и очаровательная женская головка склонилась к его уху:

— Добро пожаловать в миссию, сеньор! Почему вы так долго не были у нас?

— Я был в Сан-Франциско, сеньорита, где у меня было очень много разных дел, — ответил юноша.

— И где вы совсем позабыли сеньора Карлоса и его бедную маленькую Аниту!

— Позабыл? Клянусь Богом, нет, и тысячу раз нет! Анита, разве мог я позабыть вас!

Она без жеманства опустилась рядом с ним на траву.

— Вы действительно думали обо мне, сеньор Эдуардо?

— Прошу вас, Анита, произносите мое имя на немецкий лад; мне так приятно бывает слышать это из ваших уст! И не нужно спрашивать, думаю ли я о вас. Разве не ваш отец принял меня, когда злые люди лишили меня средств к существованию? А потом, когда лишения и невзгоды привели меня к болезни — разве не вы и ваш отец ухаживали за мной, как за братом и сыном? И к кому, кроме вас, могу я здесь, в чужой стране, прийти за советом и помощью? Анита, я вас никогда не забуду!

— Это правда, Эдуард?

— Да, — ответил он просто и, взяв ее руку в свою, открыто и прямо посмотрел ей в глаза.

— Даже тогда, когда снова вернетесь на родину?

— Даже тогда! Анита, я же говорил вам, что не вернусь на родину без вас, разве вы забыли?

— Нет, — ответила она.

— Или солнце вашего участия светит теперь другому?

— Другому? Боже, да кому же это?

— Тому врачу, доктору Уайту.

— Тому-у? — удивленно протянула она. — Право, не знаю, кому это захочется быть его солнцем. А что до меня, так пусть он живет во тьме сколько захочет!

— Анита, это правда? — воскликнул молодой человек.

— Почему вы не хотите верить моим словам?

— Потому что знаю, что он ходит за вами по пятам и пользуется расположением ваших родителей.

— Того, что он преследует меня, я отрицать не могу, но верно и то, что я всеми силами стараюсь избегать его. Отец расположен к нему, это так; он много наговорил отцу про какое-то состояние и про свое намерение вернуться вместе с нами домой, в Германию, как только достаточно разбогатеет.

— В Германию? Разве ваш отец собирается на родину?

— Да, с тех пор, как миссия превратилась в казарму для всех желающих. Но мы бедны, а отец слишком стар, чтобы заработать на обратный путь, и потому…

— И потому?..

— И потому он полагает, что помочь осуществлению его мечты мог бы богатый зять.

Эдуард помолчал немного. Затем спросил:

— И ваш отец отдал бы вашу руку этому доктору?

— Да. Но я сама терпеть его не могу, и моя мать — тоже!

— А меня, меня вы можете терпеть?

Она кивнула с легкой улыбкой на губах. Тогда он сжал и другую ее руку и сказал:

— У меня всегда было такое чувство, что мы созданы друг для друга. Ты так добра, так чиста, и я хочу всегда, всегда быть рядом с тобой. Можно я скажу об этом твоей матери, которая терпеть не может того врача?

— Да.

— И твоему отцу тоже?

— Да.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Тогда пошли!

Он поднялся с земли, и она последовала за ним. Они прошли ворота и зашагали через двор к двери, ведущей в квартиру Вернера. В прихожей они услышали резкий, сухой голос, доносившийся из гостиной.

— Это доктор! — тихо сказала Анита.

— Пошли! Мы зайдем в кухню и дождемся, пока он уйдет!

Они так и сделали и теперь отчетливо слышали каждое слово разговора Уайта с родителями Аниты.

— Черт побери, сеньор Карлос, разве я какой-нибудь скряга? Медицина стоит большего, чем лучшая золотая жила там, на приисках. И как только я соберу достаточно средств, мы уедем отсюда в Нью-Йорк или Филадельфию, а оттуда — куда пожелаете! Вас это устроит?

— Меня-то, конечно, устроит, если бы только знать, что вы сдержите слово!

— Дьявол! Вы что же, считаете меня лжецом?

— Нет, для этого вы пока что не давали мне повода. Однако старая Калифорния в последнее время заставляет быть недоверчивым или, по крайней мере, осторожным.

— В таком случае я добавлю вам уверенности! В одиночку мне труднее продолжать мое дело. А у вашей дочки такое милое личико. Отдайте мне ее в жены, и я обещаю вам, что сделаю ее моим бухгалтером и даже передам в ее распоряжение мою кассу. Этого вам достаточно?

— Хм, пожалуй, да. Но разве вы уже говорили об этом с ней самой?

— Нет, да и вряд ли в этом есть необходимость. По-моему, доктор Уайт вполне способен заполучить девицу в жены, если он этого хочет. А вашу волю она нарушить не посмеет.

— Это, пожалуй, верно, только я думаю, что в таком важном деле должна присутствовать и ее собственная воля, и сколько бы я ни говорил «да», если она против, то ничего из этого не выйдет. Так что сначала поговорите с ней, доктор, а потом приходите ко мне!

— Сделаю это сейчас же; у меня не слишком много времени для подобных дел, меня дожидаются два десятка пациентов, с которыми у меня немало хлопот. Где она сейчас?

— Не знаю, может быть, за воротами.

— Отлично. В таком случае я ее немедленно разыщу!

Он направился к двери, но тут же в изумлении остановился, увидев прямо перед собой Аниту и Эдуарда, которые в этот самый момент вышли из кухни.

— Вот та, кого вы ищете, господин доктор, — сказал молодой человек. — И вопрос, который вы собираетесь с ней обсудить, не займет много времени.

— Почему? Что вы имеете в виду, сеньор Эдуардо? — спросил Уайт, прекрасно знавший своего соперника, поскольку почти ежедневно встречал его у родителей Аниты.

— А то, что вы опоздали, потому что мы с Анитой только что обо всем договорились. И у нее нет ни малейшего желания становится докторшей!

— Это правда, Анита? — спросил Карл Вернер, поднявшись со стула и от неожиданности выронив из пальцев недокуренную сигарету.

— Да, отец. Или тебе это не по душе?

— Мне-то по душе, ведь я и сам люблю Эдуардо, как родного. Но вы-то что станете делать с этой любовью в стране, где без денег шагу нельзя ступить? Сеньор Эдуардо еще очень молод и сможет кое-чего достичь в жизни, если не свяжет себя преждевременной женитьбой. А доктор давно знает собственные возможности — вот в чем разница, Анита. Он хочет поехать вместе с нами в Германию и…

— Эдуард тоже поедет с нами, — перебила девушка, — он хочет…

— Но может ли? Ведь для этого нужно нечто большее, чем просто желание.

— Сеньор Карлос, — вмешался Эдуард, — сейчас не самый подходящий момент для обстоятельный беседы. Но ответьте мне откровенно: вы отдали бы за меня Аниту, будь я не так беден, как теперь?

— Да.

— И сколько я должен иметь?

— Хм, трудно сказать! Чем больше, тем лучше; во всяком случае, столько, чтобы можно было доехать до Германии и купить там небольшое именьице или что-нибудь в этом роде.

— А вы дадите мне время заработать столько?

— Время? И сколько же времени вам понадобится?

— Шесть месяцев!

— Хм, это не так уж и много. Что скажете на это, доктор?

— Черт побери, это похоже на трезвую коммерческую сделку. Позвольте и мне войти в долю!

— Сделайте одолжение!

— В таком случае, хочу сделать вам одно предложение, сеньор Карлос.

— Какое же?

— Вы ведь намерены отправиться на прииски, сеньор Эдуардо? — спросил он насмешливо, обращаясь к молодому человеку.

— Именно туда.

— Отлично, сэр! Мы даем вам шесть месяцев. Если к этому сроку вы вернетесь с тремя тысячами долларов в кармане, то мисс Анита ваша, и я не скажу и слова против. Если же вы опоздаете или вернетесь с меньшей суммой, то она — моя. Вы согласны, сеньор Карлос?

— Абсолютно. При условии, что ваше собственное материальное положение именно таково, как вы мне его описывали!

— Именно таково! Значит, мы договорились. А теперь прощайте, я должен спешить к моим больным…

Прошли месяцы, и снова к миссии со стороны города приблизился молодой человек и, остановившись у зарослей бизоньей травы, залюбовался пейзажем. Но это был не Эдуард, хотя до истечения назначенного срока оставалось лишь несколько дней.

Вдоволь наглядевшись на живописную панораму окрестностей, он вошел в ворота и, пройдя через двор, столкнулся у входа во флигель с Анитой. Он спросил ее:

— Не скажете ли, сеньорита, где я могу найти доктора Уайта?

— Да, он живет здесь. Поднимайтесь наверх, под самую крышу — тогда вы попадете в его госпиталь, где наверняка встретите его самого!

Поднявшись, как ему посоветовали, на чердак, он увидел там два ряда кроватей, между которыми маячила фигура доктора. Помещение вообще было не из самых светлых, к тому же на улице уже темнело, так что разглядеть что-либо более отчетливо было довольно трудно.

Уайт заметил незнакомца и подошел к нему.

— Что вам угодно, сеньор? — спросил он.

Услышав его голос, незнакомец внутренне напрягся и произнес:

— Вы ведь доктор Уайт, сэр?

— Да.

— Я фармацевт. Пытался добыть свое счастье в калифорнийской земле, но ничего не нашел и обратился в посредническую контору в поисках работы. Мне сказали, что вам нужен санитар, вот я и пришел сюда, чтобы убедиться, что место еще не занято.

— Да, оно еще свободно. В каком городе и в какой аптеке вы работали?

— Значит, так, — не спеша начал незнакомец и, упомянув как бы вскользь несколько названий, намеренно сделал заметный акцент на последнем из них. — В Нью-Йорке, Питтсбурге, Цинциннати и, наконец, в Норфолке, Северная Каролина, у мистера Кливленда.

— В Норфолке? У мистера Клив…

Уайт подошел ближе, чтобы разглядеть лицо незнакомца, и тотчас в испуге отпрянул назад.

— Проклятый нем… то есть, я говорю, мистер Громан, который одновременно со мной… так давайте же спустимся в мою квартиру, сэр! Я бесконечно рад… это так неожиданно — встретить коллегу, с которым когда-то вместе работал!

В темноте он не мог видеть скептическую улыбку на лице собеседника и, спустившись впереди него по лестнице, провел его в небольшое помещение, объединяющее в себе одновременно жилую комнату и спальню.

— Прошу вас, присаживайтесь — или нет, чтобы вспомнить прошлое, присаживайся! Ну, что там было в Норфолке после моего отъезда? Я тогда немного повздорил с хозяином и с досады так и уехал, не попрощавшись. Надеюсь, дела у старика Кливленда по-прежнему идут неплохо?

— Неплохо? Они у него теперь вообще никак не идут. Когда ты исчез, то одновременно непостижимым образом исчезла и вся его касса, включая ценные бумаги и векселя. Он был разорен и не смог этого пережить. Он мертв.

— Да что ты говоришь! Неужели это правда? Впрочем, старик никогда особенно крепко и не стоял на ногах и, наверное, потому никого и не вводил в курс своих финансовых дел. Я вполне допускаю, что исчезновение кассы — не более чем трюк, подстроенный им самим. То, что я работаю здесь врачом, не должно тебя удивлять — здесь никто не спрашивает у тебя диплома, а дело кормит своего хозяина. Так значит, ты ищешь место?

— Да. Но скажи мне, Уолкер, где ты раздобыл средства, чтобы основать это заведение, и почему решил изменить имя?

— Видишь ли, средства я раздобыл там, на приисках. А имя сменил потому, что Уайт звучит как-то более представительно, чем Уолкер. Ну, а что касается места, так ты его получишь — при условии, что у меня при этом не возникнет повода для упреков в твой адрес. Если основательно войдешь в курс дела, то я сделаю тебя своим ассистентом, а может, даже компаньоном.

— У тебя найдется жилье для меня?

— Полагаю, мы что-нибудь придумаем на этот счет. Так ты согласен?

— Конечно! По рукам?

— По рукам!

— Думаю, у тебя не будет причин обижаться на меня. Меня ведь жизнь тоже изрядно потрепала, так что до прошлого мне нет особого дела.

Громан был принят на должность и со временем получил возможность все глубже вникать в управленческие секреты этого лечебного учреждения. Доктор скрепя сердце был вынужден предоставить ему работу, но довольно скоро утешился тем наблюдением, что его ассистент, судя по всему, принимал как должное даже такие факты и явления госпитальной жизни, которые явно не предназначались для посторонних глаз.

Уайт имел теперь много свободного времени и использовал его для частных визитов к сеньору Карлосу, чье доверие ему так хотелось завоевать. Отца же Аниты не слишком смущало то обстоятельство, что доктор был намного старше его дочери и имел чрезвычайно неприятные манеры.

Тем временем условленные шесть месяцев подошли к концу, а Эдуарда все не было. То обстоятельство, что от юноши до сих пор не было ни письменных, ни каких-либо иных известий, не слишком беспокоило Аниту — она знала, что почтовая связь с приисками в высшей степени несовершенна и находится практически в частных руках, так что рассчитывать на регулярную и четкую доставку писем не приходилось. Нередки были также случаи, когда люди, взявшие на себя ответственность за доставку писем и денежных отправлений, становились жертвами нападений, грабежей, а то и сами, добравшись до первого же корабля, давали тягу с вверенными им ценностями.

Однако сегодня был уже последний вечер, а Эдуард все не приходил. Девушка не находила себе места от волнения. Впрочем, подобные же чувства испытывал и доктор. До сегодняшнего дня он сохранял все шансы на то, чтобы выйти победителем в этом своеобразном соревновании, но его соперник мог появиться в любую минуту, а этого допустить было никак нельзя. Уайт перепоручил больных своему ассистенту и незаметно покинул миссию.

Пациенты госпиталя могли быть довольны появлением Громана, который стал для них прямо-таки ангелом-спасителем. Демонстрируя перед доктором абсолютное послушание и безволие, он за его спиной действовал сообразно собственным намерениям и имел все основания полагать, что кое-кто из пациентов, фактически обреченных Уайтом на смерть, спасением своей жизни и имущества должен быть обязан именно ему, Громану…

Рассказчик снова сделал паузу и оглядел своих слушателей. Очевидно, он рассчитывал услышать похвалу в свой адрес, но этого не случилось, потому что до сих пор его рассказ был недостаточно интересным и увлекательным. Он не спеша затянулся несколько раз сигарой и сказал:

— Моя история, как я вижу, не очень взволновала вас. Но, поверьте, главное еще впереди.

— И это главное, вероятно, как-то связано с Олд Шеттерхэндом? — предположил кто-то из слушателей.

— Совершенно верно! Вы угадали, сэр. Этот знаменитый охотник не замедлит появиться. Я уже сказал, что доктор Уайт передал пациентов в руки своего ассистента, а сам покинул миссию. Владевшее им беспокойство не позволяло ему оставаться, ибо несмотря на то, что до истечения последнего дня оговоренного шестимесячного срока оставалось всего несколько часов, его соперник все еще мог появиться в самый неподходящий для Уайта момент. Доктора влекло прочь из миссии — в город, на вокзал, где он хотел дождаться последнего вечернего поезда, прибывшего с приисков.

Ждать пришлось недолго. Подошел поезд, и из него вышел… мистер Эдуард, который вопреки всему успел-таки явиться к назначенному сроку. Уже стоя на перроне, Эдуард обернулся к вагонному окну и помахал рукой, словно прощаясь с кем-то, после чего зашагал прочь. Уайт, исполненный решимости, тут же подошел к Эдуарду и сказал:

— Вы все-таки приехали! А мы уже думали, что вы не успеете к сроку. Однако теперь главное в том, была ли удачной ваша поездка и посчастливилось ли вам найти золото!

— Да, все сложилось удачно, сверх всяких ожиданий удачно! — весело ответил молодой человек.

— И у вас есть три тысячи долларов?

— Больше, мистер Уайт, значительно больше!

— Просто невероятно! Другие годами трудятся на приисках, кладут на это свое здоровье и даже жизнь, но, случается, так ничего и не находят. А вы отлучаетесь всего на несколько месяцев и возвращаетесь назад здоровым и богатым! Ну что ж, теперь уже ничего не изменишь, я вынужден уступить. Вы прямо сейчас отправляетесь в миссию?

— Да.

— Я тоже. Так что пойдемте вместе!

И они покинули вокзал. При этом Уайт не заметил, что человек, с которым Эдуард прощался на перроне, тем временем тоже сошел с поезда. Эдуарду не терпелось встретиться с Анитой, чтобы освободить ее от тревоги, которой, он не сомневался, была полна ее душа, и он шел очень быстро. Когда они миновали город, уже сгустились сумерки. И тогда Уайт незаметно для своего спутника достал из кармана револьвер и снял его с предохранителя.

— Так значит, вам повезло? — сказал он. — Кто бы мог подумать! Ну, а я теперь остался ни с чем, ведь вы наголову разбили меня. Вы работали на приисках в одиночку или у вас были помощники?

— В одиночку.

— Что? Вы же в этом ничего не смыслите! Тогда это просто случай, невероятное везение, что вы сразу же напали на золотоносное место.

— Это не было ни случаем, ни везением, поскольку то место мне указали.

— Указали? Невероятно! Ни одному диггеру не придет в голову указывать другому золотоносное место.

— Тот, кто это сделал, — он не диггер, не старатель.

— А кто же тогда?

— Это был краснокожий, индеец.

— В самом деле? Ну, это уже просто фантастика! Конечно, есть индейцы, которые знают, где лежит золото, но они никогда не расскажут об этом белому человеку.

— Этому индейцу не нужно было золото. Это был один из великих и знаменитых вождей апачей.

— Как его звали?

— Виннету.

— Дьявол! Виннету! Да как же вы с ним сошлись?

— Нас свел один белый охотник, его друг, с которым они вместе находились на приисках.

— А того как звали?

— Олд Шеттерхэнд.

— Ах!..

Простодушный Эдуард даже не заметил, какое впечатление произвели на Уайта оба этих имени. Он спокойно продолжал:

— Я встретил Олд Шеттерхэнда случайно. Он спросил, что привело меня на прииски, поскольку сразу же заметил, что я плохо вписываюсь в компанию диггеров. Я все рассказал ему честно и откровенно — в том числе и про то, что я приехал туда, чтобы за шесть месяцев заработать три тысячи долларов. Он сначала посмеялся над этим, но потом сказал совершенно серьезно, что сведет меня с человеком, который, возможно, даст мне дельный совет. И на другой день он пришел вместе с Виннету, который посмотрел на меня так, словно хотел разглядеть насквозь. Потом он тихо кивнул мистеру Шеттерхэнду и дал мне знак следовать за ним. Мы бродили по горам целый день, и везде Виннету внимательно разглядывал структуру камней и почвы. Наконец, уже под самый вечер, он остановился на каком-то месте я сказал:

— Мой юный брат должен копать здесь, но только в одиночку; здесь он найдет золотой песок и самородки.

Я застолбил участок и начал копать. Виннету оказался прав: я нашел самородки. Правда, мне приходилось держать ухо востро и скрывать от других свои находки, поскольку большинство диггеров — личности весьма темные, и мне, возможно, пришлось бы туго, если бы в последние дни вновь не появился Олд Шеттерхэнд, чтобы поинтересоваться моими успехами.

— Виннету тоже был с ним?

— Нет, он расстался с Виннету на некоторое время, чтобы наведаться сначала в Сакраменто, а потом в Сан-Франциско. Он оставался со мной до тех пор, пока я не покинул прииски, и не подпускал ко мне никого из диггеров. А потом поехал вместе со мной сюда.

— Сегодня?

— Да.

— Так вы приехали вместе?

— Конечно! Мы сидели в одном вагоне.

— Когда вы сошли с поезда, вы еще с кем-то разговаривали через окно — это был он?

— Да. Ему нужно было переговорить еще с одним пассажиром, и потому он не сразу сошел с поезда. Я попрощался с ним и попросил его сдержать слово.

— Какое слово?

— Он обещал навестить меня завтра в миссии.

— Дьявол! Это правда?

— Да, — ответил Эдуард, не замечая, в каком сильном волнении пребывает доктор. Он страшно боялся Олд Шеттерхэнда, но постарался взять себя в руки и спросил:

— А вы можете доказать, что у вас есть три тысячи долларов — ведь вам обязательно придется сделать это сегодня же!

— Конечно, могу. Весь золотой песок я обратил в ценные бумаги, которые у меня с собой.

Тут Уайт остановился, осторожно положил палец на курок револьвера и сказал:

— Вам, конечно, выпала большая удача встретить Олд Шеттерхэнда и Виннету, но еще большей оказалась ваша глупость.

— Глупость? То, что я рассказал вам об этом, вы считаете глупостью? Почему?

— Потому, что теперь вам не видать ни девушки, ни денег!

— Но почему?

— И вы еще спрашиваете? Сейчас узнаете!

В следующее мгновение грянул выстрел, и Эдуард рухнул наземь. Уайт приподнял неподвижное тело, оттащил немного в сторону от дороги и снова опустил на землю. Он хотел на некоторое время оставить его лежать здесь же, чтобы ночью закопать в каком-нибудь укромном месте, но сначала нужно было очистить его карманы. И только он занялся этим, как услышал звук быстро приближающихся шагов и поспешил укрыться в зарослях. Мертвец, по его мнению, был припрятан надежно, а деньги можно было забрать и позднее. Вернувшись в миссию, Уайт первым делом направился не к себе домой, а прямиком к Вернеру, чтобы ровно в полночь заявить о своих претензиях.

Рассказчик снова остановился, чтобы обратиться к своим слушателям:

— Ну как, теперь моя история стала интереснее, чем раньше?

— Намного, намного интереснее! — отвечали ему. — Но куда же подевался Олд Шеттерхэнд?

— Он уже здесь!

— На вокзале?

— Нет, значительно ближе!

— Где же?

— На пути в миссию. Ведь это его шаги слышал Уайт.

— Вот как!

— Именно! Сойдя с поезда, Олд Шеттерхэнд стал искать глазами своего молодого попутчика. Он увидел его рядом с Уайтом и удивился. Что это за человек? Несомненно, он его уже где-то видел, но где? С минуту он простоял в задумчивости, и тут его осенило: ну конечно же, человек, беседующий сейчас с Эдуардом, — не кто иной, как Канада-Билл! Оба они уже покинули вокзал, и Олд Шеттерхэнд поспешил за ними. Однако на ближайшей улице их не оказалось. Где появляется Канада-Билл, там начинается чертовщина. Уж не задумал ли он нечто подобное и с Эдуардом? — спрашивал себя Олд Шеттерхэнд. Необходимо было предупредить юношу. Он знал, что Эдуард направляется в миссию, поэтому спросил дорогу у какого-то прохожего и поспешил следом.

Когда город остался позади, уже стемнело, и пришлось идти медленнее, чтобы не заблудиться. Внезапно Шеттерхэнд услышал впереди себя выстрел и поспешил туда, откуда донесся звук. Здесь он остановился и прислушался. Ему показалось, будто он слышит негромкий звук шагов удаляющегося куда-то в сторону человека. Он огляделся, нет ли поблизости раненого, но никого не нашел. И вдруг откуда-то сбоку раздался приглушенный стон. Он бросился в том направлении и увидел Эдуарда, сидевшего на земле и прижимавшего обе руки к левой стороне груди.

— Это вы? — спросил Шеттерхэнд, хотя даже в темноте уже успел узнать юношу.

— Да, сеньор Шеттерхэнд, — слабым голосом ответил Эдуард.

— Вы ранены?

— Да.

— Куда?

— В сердце, прямо в сердце.

Ему тяжело было говорить, он задыхался.

— В сердце? Но это невозможно! — удивился Шеттерхэнд. — Иначе вы были бы уже мертвы. Не двигайтесь, я осмотрю вас!

Он раскрыл на груди юноши куртку, жилет, рубашку — никаких следов крови! Он стал осторожно ощупывать грудную клетку, дошел до нагрудного кармана и радостно воскликнул:

— Слава Богу! У вас в кармане большой кошелек с самородками, они-то и спасли вам жизнь! А вот и небольшое отверстие в одежде. Выстрел опрокинул вас на землю и сбил дыхание, а пуля застряла среди кусочков золота. Кажется, в миссии живет врач, ваш соперник?

— Да.

— Вот к нему-то я вас и отведу. Или отнесу. Он вам…

— Ради Бога, не надо!

— Но почему?

— Потому что именно он и стрелял в меня!

— Вот как! Он был на вокзале?

— Да.

— Это тот человек, с которым вы ушли с перрона? Как его зовут? Или, лучше сказать, как его зовут сейчас?

— Уайт, доктор Уайт.

— Надо же, доктор! Каких только профессий не было у этого негодяя, ну ничего, эта станет для него последней. На этот раз я положу конец его ремеслу, и теперь уже навсегда!

— Разве вы знакомы с ним?

— Слишком хорошо! Но это сейчас не главное. Как вы себя чувствуете?

— Мне уже легче. Я снова могу дышать.

— А в груди больно?

— Не очень.

— Тогда посмотрим, сможете ли вы подняться и пойти. Держитесь за меня!

Попытка удалась, Эдуард хотя и медленно, но шел. По дороге он пересказал Шеттерхэнду свой недавний разговор с Уайтом. Невдалеке от миссии юноше предстояло на время остаться в укромном месте. Олд Шеттерхэнд получил от него подробное описание дома и госпиталя и отправился на поиски Уайта. Квартира доктора оказалась запертой. Тогда Шеттерхэнд поднялся по плохо освещенной лестнице до чердачного помещения и тихонько приоткрыл дверь в больничную палату. Он увидел ряды коек с больными и сидящего за небольшим столиком человека. Это был ассистент Уайта. Тот поднялся со стула, немало удивленный столь поздним визитом. Приглядевшись к ночному посетителю и заметив два ружья на плече у того и револьверы с ножом за поясом, он слегка опешил.

— Кто вы? Что вам здесь нужно? — спросил он.

— Я ищу доктора Уайта.

— Его здесь нет.

— Где же он?

— Вероятно, внизу, у сеньора Вернера.

— А вы кто?

— Меня зовут Громан, я его ассистент.

— Тогда, прошу вас, подойдите ближе, мистер Громан, я должен видеть ваше лицо!

Он подвел его к свету, внимательно оглядел его и произнес задумчиво:

— Вы, вроде бы, на подлеца не похожи.

— Да я и всегда был честным человеком. Но что означает ваше странное поведение и ваши загадочные слова, сэр?

— Я сейчас объясню. Вам приходилось слышать такое имя, как Олд Шеттерхэнд?

— Да.

— Этот человек — я.

— Вы? Олд Шеттерхэнд?

— Да, это я. А такое имя, как Канада-Билл, вам слышать приходилось?

— Да, приходилось.

— Вам известно, что это за человек?

— Отъявленный мерзавец!

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно. Ведь я… хм!

— Что — хм?

— Вообще говоря, это секрет, но Олд Шеттерхэнду я могу открыть его. Я — детектив.

— Полицейский? В качестве ассистента доктора Уайта?

— Именно так!

— Вот и прекрасно! В таком случае, хочу сделать небольшое замечание, которое, возможно, покажется вам интересным. Ваш так называемый доктор Уайт и есть Канада-Билл!

— Проклятье! Неужели это правда?

— Если это говорю вам я, значит, этому можно верить.

— Вы знакомы с ним?

— Отлично знаком! Он надолго исчез из моего поля зрения. Но сегодня наши пути пересеклись. Он только что совершил попытку убийства.

— Что вы говорите! Где? Кого он хотел убить?

Олд Шеттерхэнд поведал ему суть дела, и тогда Громан тоже перестал таиться и сказал:

— Буду с вами откровенным. Раньше я был фармацевтом и работал в этом качестве у мистера Кливленда в Норфолке, Северная Каролина. Однажды к нему явился некто Уолкер и был принят на службу благодаря отличным рекомендациям, которые, как мы впоследствии убедились, были фальшивыми. Очень скоро выяснилось, что в фармацевтике Уолкер разбирается не лучше любого новичка. Между ним и хозяином произошло бурное объяснение, после чего Уолкер внезапно исчез, а вместе с ним исчезло содержимое кассы, составлявшее все имущество Кливленда. Я очень любил хозяина, он был моим благодетелем. Случившееся явилось для него страшным ударом. И поскольку полиции не удалось обнаружить никаких следов преступника, я решил выследить его частным порядком. В ходе моих поисков я вышел на след некоторых других темных личностей, которые давно уже находились в розыске и теперь, благодаря моим усилиям, были переданы в руки правосудия. Это снискало мне добрую славу в полиции, и я был принят на службу в качестве детектива. Отныне в моем распоряжении появились значительно большие материальные и интеллектуальные возможности, с помощью которых удалось отыскать в этом деле надежную зацепку. На ней я и основывал свои действия, пока, наконец, не сумел напасть на верный след, который и привел меня сюда.

— К Уайту?

— Да.

— Так он и есть тот самый Уолкер?

— Да.

— Но ведь он наверняка узнал вас!

— Разумеется. Однако я представил дело таким образом, что он поверил мне и взял меня на службу — естественно, для того только, чтобы заставить меня молчать. И вот теперь я работаю у него ассистентом, но, по правде сказать, не могу быть спокоен за свою жизнь и постоянно ожидаю с его стороны попыток каким-либо образом убрать меня с дороги, чтобы тем самым избавиться от свидетеля его преступного прошлого. Вы не можете себе представить, какого нервного напряжения мне это стоит!

— Почему же вы не обезвредите его?

— Каким образом?

— Арестуйте его!

— Не могу.

— Почему?

— Потому что у меня нет доказательств его преступлений. Я знаю, что он украл состояние Кливленда, но уличить его в этом я не могу. Я наблюдал за ним день и ночь, заглянул в каждый из доступных мне уголков, пытаясь разгадать его секреты. Все тщетно!

— Вот именно, из «доступных вам» — в этом все дело! Он, конечно же, постарается не допустить вас к своим тайнам. С этим мерзавцем вы при всей вашей полицейской хитрости далеко не уйдете, этот гордиев узел нужно не распутывать, а разрубать — и мы сделаем это сегодня же! Могу я рассчитывать на вашу помощь?

— О, если сам Олд Шеттерхэнд берется за дело, то вряд ли он нуждается в столь незначительной помощи, как моя.

— У него есть какие-нибудь шкафы или ящики, в которые вам не удалось заглянуть?

— Да, есть.

— Где они?

— Внизу, в его личной квартире.

— Ну ничего, скоро ему придется открыть их нам!

— Вряд ли он это сделает.

— В таком случае, это сделаю я!

— Это было бы противозаконно, а значит, наказуемо. Простите, сэр, что я вам об этом напоминаю!

— Хм! Чего стоят все эти ваши статьи и параграфы, если с их помощью вам до сих пор не удалось разоблачить и арестовать его! Ведь это же Канада-Билл, и уж его-то законы никогда не интересовали, так стану ли я испрашивать милостивого позволения у закона, коль уж я собрался положить конец его злодеяниям. Вы сейчас можете выйти отсюда?

— Да, в настоящий момент у нас нет тяжелых больных.

— Тогда идемте со мной!

И они спустились вниз по лестнице до того места, где их дожидался Эдуард. Тот получил от Олд Шеттерхэнда указания, как вести себя дальше, и затем они все вместе спустились на первый этаж, где жил Вернер. Было как раз около полуночи.

Они прошли через двор, а затем через прихожую вошли в кухню, откуда в свое время Эдуард вместе с Анитой слушали разговор Вернера с Уайтом. Кухня и сегодня была пуста, а Вернер с женой, дочерью и Уайтом находились в гостиной. «Доктор» как раз говорил:

— Ну вот, уже полночь, сеньор Карлос. Шесть месяцев истекли, а Эдуард, как видите, до сих пор не вернулся. Хочу напомнить вам о данном мне слове и надеюсь, вы сдержите его.

— Я его сдержу и дам вам мое согласие, если вы докажете, что действительно так богаты, как говорите.

— Разумеется, я готов представить вам эти доказательства. Взгляните-ка на эти вот бумаги! Суммы, которые в них обозначены, я положил в банк. Вам их достаточно?

Послышался шелест перебираемых бумаг, после чего Вернер воскликнул:

— Сеньор доктор, да это же больше, куда больше чем я мог ожидать! Вы просто богач!

— О, я мог бы доказать вам, что я еще богаче, но думаю, что и этого пока хватит. А чтобы вы видели, какого внимательного супруга будет иметь в моем лице ваша Анита, хочу показать вам вот эта украшения, которые я подарю ей уже в день помолвка. Все камни в них драгоценные!

Послышался звук открывающейся шкатулки, а затем раздались возгласы старого Вернера, в которых звучали восхищение и восторг. Тут Громан тихонько подошел к двери, которая все это время оставалась чуть приоткрытой, и осторожно заглянул внутрь комнаты. В следующее мгновение он отпрянул назад и прошептал, обращаясь к Олд Шеттерхэнду:

— Наконец-то, сэр, у меня есть то, чего мне так не хватало. Эти украшения были украдены у мистера Кливленда. Они принадлежали его покойной супруге и после ее смерти хранились в несгораемом шкафу. А затем исчезли вместе с Уолкером и всеми деньгами хозяина.

Снова послышался голос Уайта:

— Ну как, сеньор Карлос, я вас убедил?

— Да, сеньор доктор. Подойди сюда, Анита, и дай сеньору доктору свою руку!

Теперь все, кто находился в кухне, напряженно ждали, что ответит девушка.

— Он ее не получит! — сказала Анита весьма решительным тоном.

— Ты ведь знаешь, дочка, что я дал ему слово!

— Это твое слово, отец, но я ему ничего не обещала.

— Слово есть слово! — воскликнул Уайт. — Я всегда полагал, что дочь должна слушаться отца! Эдуард не вернулся, возможно, он вообще умер там, на приисках, и…

Он так и не успел закончить фразу, потому что в этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошел Эдуард со словами:

— Я вернулся, как видите. Правда, сеньор Уайт, в том, что я по-прежнему жив и почти здоров, отнюдь не ваша заслуга!

Анита с радостным криком бросилась к Эдуарду, Уайт же оторопело уставился на него, как на покойника, внезапно восставшего из могилы. И тут из кухни столь же неожиданно для Уайта появился Громан. Он подошел к столу, взял в руки коробочку с украшениями и сказал:

— Эти драгоценности были похищены у мистера Кливленда, и поэтому я должен конфисковать их!

— Конфисковать? — взвился Уайт. — Хотел бы я посмотреть на того, кто осмелится покуситься на мою собственность, заработанную честным трудом!

— Вы как раз видите перед собой такого человека. Я — сыщик, и я заявляю, что ценности добыты преступным путем и подлежат конфискации, а вы — аресту, мистер Уолкер, именующий себя Уайтом!

Из кухни вышел сам Олд Шеттерхэнд и сказал:

— Его зовут даже не Уолкер. У него были сотни имен, за которыми свое настоящее он, видимо, давно успел позабыть. Самое же известное или, лучше сказать, печально известное, из его имен — Канада-Билл!

Лицо мнимого доктора стало белым, как бумага, ноги буквально подкосились, и ему пришлось опереться руками о стол, чтобы не упасть.

— Олд Шет-тер-хэнд! — только и смог произнести он дрожащими бескровными губами.

— Да, Олд Шеттерхэнд! Теперь, думаю, ты понял, что спасенья нет! Твои деяния вопиют к небесам, и уж лучше бы ты всадил себе самому в сердце пулю, предназначавшуюся вот для этого молодого человека, тогда ты сумел бы избежать виселицы, которую я тебе на этот раз уж постараюсь обеспечить. Твой жизненный путь закончен!

Эти слова словно прибавили сил Канада-Биллу. Он выпрямился, щеки его вновь порозовели, глаза сверкнули огнем. Быстро сунув руку в карман, он прокричал:

— А ты уверен, что я стою так уж близко к виселице? Нет, еще не время!

— Самое время. И даже твой револьвер не спасет тебя. А ну-ка, вынь руку из кармана!

— Вот именно — выну! Но не пустую. Прежде, чем я окажусь в петле, ты получишь эту пулю!

Он поднял руку и направил блеснувший в ней револьвер на Шеттерхэнда. Грянул выстрел, но за мгновение до этого Олд Шеттерхэнд успел отпрянуть в сторону. Пуля прошла мимо, и в следующее мгновение его кулак с такой сокрушительной силой опустился на голову Канада-Билла, что тот как подкошенный рухнул на пол, повалив при этом несколько стоявших рядом стульев.

Старик Вернер от испуга не мог вымолвить ни слова, и только его жена громко вскрикнула.

— Спокойно! — сказал Олд Шеттерхэнд. — Больше он никому не сможет причинить вреда. Дайте сюда веревку, чтобы связать его, а потом пошлите за полицией! Уверен, она будет весьма рада такому улову. Теперь пришло время вопросов, ответов и разъяснений, а когда подоспела полиция, был произведен обыск жилища преступника. С помощью найденных у него ключей удалось открыть все потайные запоры, и при этом было обнаружено столько неоспоримых доказательств его преступных деяний, что стало ясно: смертной казни ему не избежать. Во-первых, было найдено много золотого песка и самородков, доставшихся ему от диггеров в его «госпитале», прежде чем он успел с помощью своего «врачевания» отправить их на тот свет. В полном наличии обнаружилась также сумма, украденная у мистера Кливленда. Громан был вне себя от радости, что сможет теперь вернуть своему безутешному бывшему хозяину его деньги.

За все время обыска арестант так и не очнулся и все в том же бессознательном состоянии был увезен полицией из миссии. Позднее, уже в тюрьме, он, придя наконец в себя, принялся кричать и впал в совершенное буйство. Видимо, удар Олд Шеттерхэнда настолько потряс мозг преступника, что сознание его помутилось. Он день и ночь «сражался» с призраками своих прежних жертв и стал при этом настолько опасен, что пришлось надеть на него смирительную рубашку. Буйство так и не оставило его и дошло до такой степени, что в конце концов он с пеной у рта рухнул замертво. Воистину, смерть на виселице была бы менее страшной, но во всем был повинен только он сам. Ведь если бы он не пытался застрелить Олд Шеттерхэнда, то и не испытал бы на себе сокрушительную силу того страшного удара в голову, который в итоге и лишил его рассудка и самой жизни. Итак, мой рассказ подошел к своему финалу, и теперь, господа, вы знаете, где и каким образом Канада-Билл нашел свой страшный конец…

Заключительная часть рассказа буквально приковала к его автору глаза слушателей, да и сам я слушал с не меньшим напряжением. Сочинитель, конечно, как мог, приукрасил свое повествование, но тем не менее, что касается фактов, все рассказанное было абсолютной правдой.

Присутствующие долго сидели молча под впечатлением от услышанного, пока, наконец, один из них не нарушил тишину:

— Вообще говоря, с трудом верится, чтобы простым ударом кулака можно было наповал сразить человека!

— И тем не менее это так, — возразил рассказчик.

— В таком случае, рука у него потом должна болеть не одну неделю!

— Я слышал, что у Олд Шеттерхэнда есть в этом какие-то одному ему известные секреты. Говорят, особое значение здесь имеют две вещи: положение пальцев в кулаке и точка на голове, куда направлен удар!

— Интересно, способен ли на подобное его друг Виннету?

— Этого я не знаю.

— Зато я знаю! — вмешался один из слушателей.

— Вы что, знакомы с Виннету лично?

— Я видел его.

— И где же?

— На берегах Арканзаса, вблизи Форт-Гибсона, где я имел возможность восхищаться его силой и ловкостью.

— Это было интересно?

— Необычайно интересно!

— Так расскажите, сэр! Вы не против, господа, чтобы он рассказал нам об этом?

— Да, да, пусть расскажет! — послышалось со всех сторон.

Мне, признаться, тоже стало любопытно, услышу ли я нечто мне уже знакомое или же какой-либо новый эпизод из жизни Виннету. Будущий рассказчик был человеком с приятным интеллигентным лицом и острым взглядом ясных голубых глаз и, судя по всему, имел обыкновение размышлять над вещами, которые многих других оставили бы равнодушными. Уже вступление, которое он предпослал своему рассказу, полностью поглотило мое внимание.

— Должен вам сказать, джентльмены, — начал он, — что у меня есть собственный взгляд на вещи и мнение о Диком Западе и индейцах, сильно отличающееся от тех, что бытуют в здешних местах. Еще в качестве торговца мне пришлось бывать среди краснокожих, и всегда я чувствовал себя в их обществе прекрасно. С годами я сменил немало занятий, дела мои постоянно шли в гору, и вот теперь я сижу здесь среди вас уже как человек, добившийся определенного успеха в жизни. И хотя с тех далеких времен заметно изменилось мое положение в обществе, мое отношение к индейцам осталось прежним, они, смею вас уверить, гораздо лучше, чем их репутация. Если же говорить про Виннету, то это самый замечательный из всех индейцев, которых мне довелось знать. Я бы пожелал многим белым быть такими же, как он.

Большинство из вас, должно быть, знает, что на протяжении ряда лет я был агентом по делам индейцев — но не из тех, которые заняты исключительно собственным обогащением, на каждом шагу обманывая и обирая краснокожих и попирая их права самым бессовестным образом. Именно на них, на людях подобного сорта, лежит львиная доля вины за то, что индейцы никак не могут отделаться от чувства возмущения и гнева в отношении белых, которые, бесстыдно наживаясь на бесправии и обездоленности представителей индейского народа, сами же начинают охать и причитать, когда те, потеряв терпение, вынуждены порой требовать справедливости с оружием в руках.

— Да вы нам прямо целую проповедь прочли, сэр! — улыбнулся один из сидящих рядом с рассказчиком.

— Я и хотел бы, чтобы это была именно проповедь, при которой присутствовали бы все белые граждане Соединенных Штатов и прониклись бы ею до глубины души. В событиях, о которых я хочу рассказать, я и сам некоторым образом принимал участие — во всяком случае, я был их свидетелем. Из моего рассказа вы, во-первых, узнаете, что за человек Виннету, и во-вторых, поймете, что существуют белые негодяи, с которыми в низости не сравнится ни один краснокожий. Так что враждебность индейцев по отношению к нам вполне обоснована. Когда же белый поднимает руку на белого, то подобная мерзость, по-моему, вообще не поддается описанию, однако именно это создает нам соответствующую репутацию в глазах индейцев, что является фактом вопиющим и заслуживающим самого глубокого прискорбия. Так стоит ли удивляться тому, что краснокожие презирают нас и считают себя гораздо выше бледнолицых. В моем рассказе речь пойдет именно о белых людях подобного сорта, и если, прослушав его, вы сохраните в себе прежнюю гордость за принадлежность к белой расе, то это, господа, ваше личное дело. Итак, я начинаю:

Те широкие прерии Северной Америки, которые простираются к западу от «Матери рек» — великой Миссисипи до подножия Скалистых гор и от их противоположных склонов — дальше к побережью Тихого океана, имеют не только физическое сходство с бескрайними далями, заполненными океанскими волнами. Доля сходства между просторами прерии и океанскими далями лежит в том впечатлении, которое и море, и прерия производят на человека, однажды покинувшего родной дом, чтобы бороздить морские просторы или верхом на добром коне изъездить вдоль и поперек полные опасностей и приключений отдаленные уголки Соединенных Штатов.

Старый морской волк, которого на протяжении всей его жизни секли и хлестали соленые морские ветры и волны, больше и знать ничего не хочет о сухопутной жизни, а когда приходит время навсегда сойти на берег, ставит себе у самой воды крошечный домик, похожий на корабельную каюту, и глядит с любовью и тоской на море, на его постоянно меняющиеся и не ведающие покоя волны, пока наконец рука смерти не сомкнет его усталые веки.

Точно так же обстоит дело и с тем, кто отважился противопоставить себя опасностям Дикого Запада. А доведись ему возвратиться в края, осененные благословением и проклятием цивилизации, его тянет обратно на бескрайние просторы дикой природы, где жизнь, полная множества все новых и новых опасностей, каждую секунду требовала от него в борьбе за выживание полного напряжения всех физических и духовных сил. Редко находится для него под старость тихое гнездышко, какое обычно все же удается свить списанному на берег старому моряку, душа его томится и не может обрести покоя, и приходится ему вновь и вновь седлать своего верного скакуна и отправляться в дальнюю даль, где суждено однажды сгинуть бесследно. Может быть, только годы спустя встретит в пути случайный охотник его побелевшие кости на иссохшей равнине или на вершине устремленных в бескрайнее небо скал, но так и проедет мимо без креста и молитвы, не зная, кто из смертных, возможно, в последней страшной схватке обрел здесь вечный покой. У Запада суровый нрав, и он не знает ни милосердия, ни сострадания. Он открыт всем ударам стихии и не ведает над собой иной власти, кроме власти неумолимой природы, и потому допускает к себе лишь тех, кто свою единственную опору и поддержку ищет лишь в самом себе.

Снова и снова, вопреки всем договорам и соглашениям, изгоняемый из своих жилищ и с отведенных ему территорий, богато одаренный от природы и тем не менее обреченный на упадок и гибель народ ведет здесь отчаянный и неравный бой с представителями нации, располагающей всеми физическими и духовными всеми естественными и искусственными средствами подавления своего презирающего смерть и ведущего героическую оборону противника. Не первый век длится эта борьба между умирающим гигантом и с каждой минутой набирающим силу порождением цивилизации, все крепче сжимающим пальцы на горле обреченного врага — борьба, аналог которой трудно отыскать на страницах истории, борьба, сопровождаемая героическими поступками, встающими в один ряд с деяниями античных героев. И у того, кто отваживается переступить границы этого бескрайнего поля битвы, не должно быть недостатка ни в одном из видов оружия, с помощью которого внешне как бы незримые и все же достойные восхищения бойцы бьются друг против друга не на жизнь, а на смерть.

Если из Форт-Джибсона, что на Арканзасе, подняться вверх по реке на расстояние нескольких дневных переходов, то попадаешь в маленький поселок, состоящий из нескольких бревенчатых хибар, общественного пастбища и еще одного, стоящего чуть поодаль дома, в котором еще издали можно по грубо намалеванной вывеске распознать местный постоялый двор и торговую лавку. Хозяин этого дома человек простой. Никто не знает, чем он занимался раньше и откуда забрел в эти места, потому и он тоже никогда не спрашивает, кто, откуда, куда и зачем направляется. Сюда приходят, чтобы прикупить самого необходимого на дорогу, отдохнуть, выпить, поесть, поговорить, поспорить, помахать кулаками по мере сил и способностей, и идут дальше своей дорогой. Обилие вопросов отнимает много времени, а американцам время дороже, чем ответы, которые они предпочитают давать себе сами.

В салуне за столами сидели несколько мужчин, чью внешность никак нельзя было назвать светской. Какой бы разной ни выглядела их одежда, она с первого же взгляда выдавала в них истинных трапперов или ковбоев, никогда не слышавших, что такое хороший портной и вообще во всем привыкших довольствоваться тем, что есть.

Там, где собрались несколько вестменов, дело никогда не обходится без стакана виски и историй из своей или чужой жизни. Царившее же в данный момент молчание объяснялось тем, что очередная «темная и кровавая история» только что подошла к концу, и теперь каждый из присутствующих рылся в памяти в поясках следующей. Неожиданно раздался голос того из них, кто сидел у стены в непосредственной близости от крохотного оконца:

— Эй, друзья, взгляните-ка вон туда, в сторону реки! Кто это еще решил к нам пожаловать? Если мои старые глаза не врут, то я вижу перед собой типичных желторотиков. Нет, ты только глянь, как мило они восседают на своих клячах — хороши, ну прямо рождественские подарки! И чего это таким хлыщам понадобилось в наших старых добрых лесах?

Все, кроме одного, повставали с мест и подошли к окошку, чтобы взглянуть на чужаков, сам же говоривший отвернулся от стены и с чувством исполненного долга снова устроился поудобнее за столом, широко расставив локти. Человек этот представлял собой личность весьма своеобразную и примечательную. Казалось, природа поначалу замышляла это свое создание не как человека, а как канат, и лишь в последнюю минуту передумала. Все в нем — лицо, шея, туловище, ноги и руки — было до такой невероятной степени вытянуто в длину и при этом выглядело таким хрупким и слабым, что у того, кто видел этого человека впервые, возникало опасение, как бы первый же крепкий порыв ветра не разорвал, не расплел его на нити и волокна и не разбросал во все стороны. Лоб его был полностью открыт, а на затылке балансировала какая-то не имеющая подходящего названия штуковина, которая много-много лет назад была предположительно шляпой-цилиндром, но теперь просто не поддавалась описанию. Что касалось костлявого лица этого человека, то нельзя было не признать наличия на нем бороды, состоявшей, впрочем, едва ли из сотни волос, которые разрозненными сиротливыми струйками стекали вниз с тонкой верхней губы, острого подбородка и впалых щек чуть ли не до самого пояса. Охотничья куртка, в которую он был облачен, была если не ровесницей своего хозяина, то уж, во всяком случае, происходила из времен его далекой уже юности, ибо с трудом прикрывала лишь верхнюю половину груди, а длинные руки торчали из рукавов почти по локоть. Сморщенная бесформенная кожура, обтягивающая каждую из двух его тощих ног, когда-то, вероятно, была голенищами двух огромного размера ботфортов, но теперь напоминала скорее две прогоревшие от времени железные печные трубы.

— Твоя правда, Пит Холберс, — заключил наконец один из глядевших в окошко, — желторотики и есть. Плевать на них, пусть делают, что хотят!

Любопытствующие вернулись на свои места. Снаружи донесся приближающийся топот конских копыт, и прозвучала отрывистая фраза-команда, отданная голосом человека, явно привыкшего повелевать, после чего дверь в салун отворилась, чтобы впустить тех двоих, о ком только что шла речь.

И если о человеке, который шел вторым, особо сказать было, пожалуй, нечего, то личность прошедшего вперед в иных условиях и в ином обществе явно не осталась бы без внимания окружающих.

Будучи не слишком хорошо сложенным, он тем не менее благодаря гордой осанке и весьма своеобразной манере держаться производил впечатление человека сильного и властного. Его лицо с правильными, можно сказать, даже красивыми чертами было покрыто бронзовым загаром и обрамлено густой и окладистой черной бородой. Одет он был во все новенькое, с иголочки, и столь же новеньким и блестящим выглядело оружие обоих путников, судя по всему, совсем недавно покинувшее оружейную лавку.

В душе всякого настоящего траппера или ковбоя таится инстинктивное неприятие всего, что направлено на демонстрацию внешнего лоска. Особенно это касается оружия, чья благородная, с точки зрения скитальца Запада, грязь и ржавчина является верным признаком того, что оно служит своему владельцу не для щегольства, а не раз уже побывало в разных передрягах, спасая ему жизнь или просто верой и правдой служа в поисках пропитания. Там, где ценность человека определяется совершенно иными критериями, нежели его платье, откровенно щегольская внешность невольно воспринимается как своего рода вызов, и часто бывает достаточно самого ничтожного повода, чтобы прозвучали какие-то резкие слова.

— Добрый день, господа! — произнес незнакомец, снимая с плеча и ставя в угол свою новенькую двустволку, чего никогда не пришло бы в голову сделать опытному вестмену. И, обращаясь к хозяину, глядевшему на него с любопытством и плохо скрытой насмешкой, спросил:

— Могу я видеть почтенного мистера Уинкли?

— Хм, да это, может, я самый и есть! — небрежно ответил тот.

— Как прикажете понимать это ваше «может»? — с досадой и раздражением в голосе переспросил щеголеватый незнакомец.

— А так, что мистер Уинкли — это не кто иной, как я. Или не я — это уж как придется.

— Вот как! Ну и как же оно приходится в данный момент?

— А это зависит от того, что вам от этого самого мистера угодно, сэр!

— Во-первых, приличной выпивки для меня и моего спутника, а во-вторых, я хотел бы навести у вас кое-какие справки.

— Выпивка — пожалуйста, вот она. А что до справок, так я отвечу, если смогу. Разве я не знаю, как вести себя с джентльменом!

— Да оставьте вы это ваше джентльменство, оно здесь вряд ли уместно, — раздраженно бросил незнакомец, неудовлетворенным жестом отнимая от губ опорожненный стакан. — Мой вопрос касается человека по имени Сэм Файрган.

— Сэм Берданка? — озадаченно переспросил хозяин. — На что он вам?

— Ну, уж это мое дело, если вам угодно! Я слышал, он бывает здесь у вас?

— Хм! И да, и нет, сэр. Как мне угодно, так и вам будет угодно. Не хотите ответить мне, так и от меня особо ждать нечего. Вот сидят люди, которые, наверное, в курсе дела. А двое из них отлично знают того, о ком вы спрашиваете.

И хозяин отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Тот, кого только что «отбрили» таким чисто американским образом, повернул голову назад и, стараясь сохранять спокойствие, обратился к присутствующим:

— То, что сейчас сказал мистер Уинкли — это правда?

Ответом ему было молчание. Тогда он предпринял вторую попытку, обращаясь на этот раз персонально к Питу Холберсу:

— Не будете ли вы так добры ответить на мой вопрос, мистер Молчаливый?

— Послушайте, сэр, меня зовут Холберс, Пит Холберс, чтоб вам было известно. А если вы будете спрашивать сразу три сотни человек, так никто и не поймет, к кому именно вы обращаетесь. Что вы хотите от Сэма Файргана?

— Ничего такого, что было бы ему неприятно. Я приехал с Востока, чтобы осмотреться немного в здешних лесах, и мне нужен тот, у кого есть чему поучиться. Думаю, что Сэм Файрган — человек для этого самый подходящий. Поэтому я и спрашиваю, как с ним можно было бы повидаться.

— Он-то, может, и подходящий, не спорю, а вот захочет ли он быть для вас «подходящим» — это уже другой вопрос. По-моему, вы не очень-то годитесь ему в компанию!

— В самом деле? Ну что ж, возможно. А возможно, и нет. И все-таки, сможете и захотите ли вы мне помочь?

Холберс медленно развернулся на стуле в сторону человека, который на протяжении всего этого разговора оставался безучастным и сидел молча:

— Что скажешь, Дик Хаммердал?

Человек, которого назвали Диком Хаммердалом, сидевший до той минуты за столом, опустив голову, внимательнейшим образом изучая содержимое своего стакана и даже не взглянув ни разу на двоих незнакомцев, теперь обернулся и еще дальше сдвинул на затылок шляпу, словно хотел дать своим мыслям простор, необходимый для нахождения точного и взвешенного ответа:

— Какая разница, что я думаю, Пит! Надо бы свести его с Полковником!

И он снова отвернулся, чтобы продолжать разглядывать стоящий перед ним стакан. Чернобородого этот лаконичный и не совсем понятный ответ явно не удовлетворил, и он подошел к говорившему поближе.

— А кто такой этот Полковник, мистер Хаммердал?

Тот поднял на бородатого удивленные глаза:

— Кто такой Полковник, это не важно. «Полковник» на Западе означает «главный». А у нас главный — Сэм Файрган, значит, он и есть Полковник.

Бородатый не мог сдержать улыбки по поводу столь безупречной логики в рассуждениях старого траппера. Он как бы покровительственным жестом положил руку на плечо Хаммердалу и продолжал:

— Только не нужно горячиться! Если человеку задают вопрос, то ему полагается дать ответ. Так заведено повсюду, и я не вижу причин, почему здесь, на Арканзасе, должно быть по-другому. Так где можно найти Полковника?

— Какая разница, где его можно найти! Вы увидите его, и баста!

— Эге, дружище, этого мне мало. Я ведь должен знать, где и как это произойдет!

Лицо Дика Хаммердала приобрело еще более удивленное выражение, чем прежде. Его, самого молчаливого человека от Великих озер до Мексиканского залива, пытаются принудить к долгой беседе! Нет, этого он стерпеть не мог. Он взял со стола стакан, сделал из него бесконечно длинный глоток и поднялся со своего места. Только теперь стало возможным охватить его взглядом с головы до ног.

Казалось, что Создатель сотворил его специально в противоположность Питу Холберсу. Это был весьма упитанный коротышка, каких нечасто встретишь в Америке. Глядя на него, трудно было сообразить, бояться ли его или же посмеяться над ним. Его короткое круглое тело было облачено в некий мешок из бизоньей кожи. Правда, от исходного материала уже почти ничего не осталось, поскольку каждая очередная прореха с течением времени защищалась лоскутом из первого попавшегося куска невыделанной шкуры, иногда прямо с клоками шерсти, так что теперь весь его костюм состоял практически из одних сплошных заплат, налезавших одна на другую подобно рыбьей чешуе или черепице на крыше дома. К тому же, скроен этот мешок в свое время был на фигуру куда более длинную и доставал ему почти до самых лодыжек. Ноги его были обуты в какие-то не менее странного вида футляры, которые при всем желании нельзя было назвать ни сапогами или башмаками, ни чулками или гетрами, а на голове плоско сидел некий бесформенный предмет, бывший, видимо, когда-то меховой шапкой, но со временем утративший весь, до единого волоска, мех и потому абсолютно лысый. Его круглое обветренное лицо с маленькими, хитро поблескивающими глазками не выказывало ни малейших следов растительности, зато сплошь было испещрено разного размера рубцами и шрамами, что придавало ему в целом весьма воинственный вид.

При ближайшем рассмотрении можно было заметить что на руках у него недоставало нескольких пальцев! Его вооружение было, в общем-то, вполне традиционным и ничем особенным не выделялось. Особого к себе внимания заслуживало разве что его ружье, лежавшее перед ним на столе и напоминавшее своим видом скорее дубину, выломанную в лесу на случай драки, нежели огнестрельное оружие. Деревянный приклад ружья давно утратил первоначальную форму и был весь исцарапан, изрезан и изгрызен, словно над ним основательно поработали крысиные зубы. Между ним и почерневшим от времени и ржавчины стволом скопилось столько всякой грязи и мусора, что совершенно невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое, ибо дерево, грязь и железо составляли теперь как бы единое целое. Вряд ли даже лучший европейский стрелок отважился бы сделать из этого предмета хотя бы один выстрел — из опасения, что «стреляющую дубину» мгновенно разнесет на куски, тем не менее в прерии и сегодня все еще можно встретить такое, с позволения сказать, оружие, из которого непосвященному никогда не произвести приличного выстрела, в то время как его хозяин уверенно будет посылать пулю за пулей прямиком в цель…

Слушая рассказчика, я невольно видел перед собой образ моего старого приятеля Сэма Хокинса, чья внешность почти в точности совпадала с обликом Дика Хаммердала. Как впоследствии выяснилось, последний был добрым приятелем Сэма и даже, видимо, из чувства дружбы и солидарности копировал его, если можно так выразиться, манеру одеваться.

История тем временем продолжалась.

Теперь Хаммердал стоял перед незнакомцем и, часто-часто моргая глазами от негодования, говорил:

— Где и как это произойдет, какая разница! Или вы думаете, что Дик Хаммердал десять лет подряд бегал в колледж, чтобы обучаться там риторике? Что я сказал — то сказал, и все тут! А кому моих слов кажется мало, пусть найдет себе проповедника. Здесь, на Западе, дыхание приберегают для более важных дел, чем пустая болтовня. Вот так-то!

— Послушайте, Дик Хаммердал, вы, я вижу, и в самом деле посещали колледж и, по-моему, способны переболтать любого мормона-миссионера. Но при этом вы все-таки забыли ответить на мой вопрос. Я повторю его: каким образом, когда и где я могу встретиться с Сэмом Файрганом?

— Ну нет, черт побери, с меня хватит! Вам, кажется, сказали, что вы с ним встретитесь, и этого вполне достаточно. А теперь садитесь за стол и ждите своего часа. Я не потерплю, чтобы каждый желторотик устраивал мне экзамен!

— Желторотик?! Уж не хотите ли вы познакомиться с моим кинжалом?

— Да плевать мне на ваш ножичек! Можете накалывать на него жуков, а то побрейте им лягушку! Дик Хаммердал не из тех, кого можно испугать этим шампуром. Вы ведете себя не так, как подобает вестмену. Так что я повторяю еще раз — нравится вам это или нет, неважно: вы — желторотик и лучше постарайтесь это как-нибудь изменить!

— Тогда мы изменим это прямо сейчас!

Он кинулся в угол, где стояла его винтовка, схватил ее, взвел курок и жестким тоном сказал:

— Итак, мистер Хаммердал, где я могу найти вашего Полковника? Даю вам минуту на размышление: и если через шестьдесят секунд я не получу ответа, то вам уже никогда и никому не придется отвечать на вопросы. Здесь, на Западе, каждый сам устанавливает для себя законы!

Хаммердал с равнодушной миной глядел в свой стакан, по его лицу вообще не было заметно, чтобы он хоть каким-то образом отреагировал на вызов. Остальные замерли в сладком предвкушении предстоящей потехи и молча переводили полные ожидания взгляды с одного соперника на другого. И только Пит Холберс, как казалось, заранее уверенный в определенном исходе вспыхнувшей ссоры, спокойно откинулся на спинку стула, засунув костлявые ладони за пояс и далеко вытянув перед собой свои невероятно длинные ноги, словно они мешали ему наблюдать за происходящим. Незнакомец продолжал:

— Итак, минута на исходе! Ну, получу я ответ на мой вопрос или нет? Считаю до трех: один… два… тр…

Он не успел произнести слово «три». Еще при счете «два» сидевший неподвижно и, как казалось, равнодушно Хаммердал вдруг с молниеносной быстротой, какой в нем не мог бы заподозрить никто из присутствующих, схватил свое старое ружье и в то же самое мгновение направил его, не целясь, в сторону чужака. Сверкнуло пламя, громыхнул выстрел, десятикратно усиленный теснотой пространства, и новенькая винтовка вылетела с разнесенным в щепки прикладом из рук незнакомца. В следующую секунду на полу оказался и сам незнакомец. Дик Хаммердал прижал его коленом к полу, держа в руке занесенный над грудью поверженного противника длинный охотничий нож.

— Ну, желторотик, скажи «три», чтобы я наконец дал тебе ответ! — издевательским тоном проговорил он.

— Черт побери, да отпустите же вы меня! Я ведь пошутил, я и не собирался стрелять!

— Ну-ну, теперь-то хорошо говорить! Не стал бы он стрелять… Значит, просто решил пошутить со старым охотником? Не смеши меня, парень! Хотя, стал бы ты стрелять или нет, уже неважно. Ты направил оружие на вестмена, а значит, по нашим охотничьим законам, заслужил вот этот клинок! Теперь считать буду я: один… два…

Поверженный бородач сделал отчаянную, но тщетную попытку вырваться. И наконец взмолился:

— Не убивайте меня, сэр… Полковник — мой дядя!

Старый траппер отвел в сторону нож, не давая, однако, противнику воли.

— Полковник… ваш дядюшка?.. Можете говорить это кому хотите, а я еще подумаю, прежде чем поверить!

— Это правда! И он не сказал бы вам спасибо, если бы вы меня…

— Так! Хм! Ну, племянник вы ему или нет, неважно, я в любом случае собирался только немножко пощекотать вас, чтобы преподать вам урок. Умереть от моего ножа для желторотого было бы слишком большой честью. Поднимайтесь!

С этими словами он пошел обратно к столу, на котором лежало его старое ружье. Взяв его в руки, принялся заново заряжать отстрелявший ствол. Во время этого занятия лицо его светилось любовью и нежностью, а в маленьких блестящих глазках с первого взгляда можно было прочесть, как прочно приросла к его охотничьему сердцу эта старая «стреляющая дубина».

— Да, другого такого ружьишка еще поискать! — сказал хозяин харчевни, который с полнейшим спокойствием наблюдал за только что происшедшей сценой, нимало не беспокоясь по поводу порохового дыма, заполнившего помещения после выстрела.

— Твоя правда, старый жулик, — сказал Хаммердал примирительным тоном. — Штука действительно неплохая — и всегда под рукой, когда в ней есть нужда!

В этот момент бесшумно отворилась дверь. Даже те, кто сидел возле окон, не заметили, чтобы к дому приблизился кто-то посторонний. В салун легкой, неслышной походкой вошел человек, в котором, несмотря на одежду траппера, можно было с первого взгляда узнать индейца.

Костюм его был чист и опрятен, что нечасто встречается среди представителей его расы. Куртка и брюки из мягкой бизоньей кожи, в выделке которой индейские женщины такие мастерицы, были сшиты необычайно тщательно и аккуратно, а вдоль швов украшены бахромой, мокасины из лосиной кожи не имели фиксированной формы ступни, как это принято у европейцев, а состояли из связанных между собой отдельных кожаных полосок, что, помимо прочности, обеспечивало их владельцу свободу и удобство при ходьбе. Головной убор отсутствовал, а на его месте красовался массивный узел из густейших черных волос, венчавший его гордо посаженную голову.

Быстро окинув присутствующим орлиным взглядом зорких темных глаз, он направился к столу, за которым сидел Дик Хаммердал. Но этот выбор оказался не совсем удачным. Дик тут же сердито напустился на него:

— Чего тебе от меня нужно, краснокожий? Это место занято, поищи себе другое!

— Краснокожий устал, его белый брат должен позволить ему отдохнуть! — мягко сказал индеец.

— Устал или не устал — какая разница! Убирайся, ты мне не нравишься!

Индеец снял с плеча ружье, упер его прикладом в пол и, положив на дуло ствола скрещенные ладони, спросил уже более серьезным тоном:

— Разве мой белый брат — хозяин этого дома?

— Не твое дело!

— Правильно, не мое, но и не твое тоже. Поэтому краснокожий человек может здесь сидеть точно так же, как и белый!

И он опустился на стул. В его мягком тоне и манере речи было нечто такое, что некоторым образом импонировало ворчливо настроенному трапперу, и он оставил индейца в покое.

Подошел хозяин и спросил краснокожего:

— Чего тебе нужно в моем доме?

— Дай мне поесть хлеба и напиться воды! — ответил тот.

— А деньги у тебя есть?

— Если бы ты пришел в мой вигвам и попросил пищи, я бы дал ее тебе и без денег. У меня есть золото и серебро.

Глаза хозяина заблестели. Индеец, у которого есть золото и серебро, — всегда желанный гость там, где имеется в наличии губительная «огненная вода». Хозяин ушел за стойку и быстро вернулся с большой кружкой водки, которую поставил перед гостем вместе с заказанным хлебом.

— Белый человек ошибся, такой воды я не жаждал!

Хозяин удивленно взглянул на него. До сих пор ему еще не приходилось видеть индейца, способного противостоять запаху спиртного.

— Так какую же тебе надо?

— Краснокожий человек пьет только ту воду, которая выходит из земли.

— Тогда можешь идти туда, откуда пришел. Я здесь для того, чтобы зарабатывать деньги, а не служить тебе водовозом! Заплати за хлеб и проваливай!

— Краснокожий человек заплатит и уйдет, но не раньше, чем ты продашь ему то, в чем он нуждается.

— Чего тебе еще?

— У тебя есть лавка, где можно покупать?

— Ну, есть.

— Тогда дай мне табак, порох, пули и спички.

— Табак ты получишь, а вот порох и пули я индейцам не продаю.

— Почему?

— Потому что они не для вас!

— А для твоих белых братьев?

— Для них — да!

— Мы все братья, мы все умрем, если не сможем стрелять дичь, мы все должны иметь порох и пули. Дай мне то, что я у тебя просил!

— Я же сказал: не получишь!

— Это твое последнее слово?

— Последнее!

Тотчас левая рука индейца оказалась на горле у хозяина, а в правой блеснул длинный охотничий нож.

— Тогда и твоим белым братьям ты больше не будешь продавать порох и пули! Великий Дух дает тебе всего одно мгновение. Так дашь ты мне, что я прошу, или нет?

Охотники повскакали с мест, намереваясь наброситься на дерзкого индейца, в железных объятьях которого стонал и хрипел хозяин салуна. Но тот, видя их намерения, гордо откинул голову назад и воскликнул зычным голосом:

— Кто отважится тронуть Виннету, вождя апачей?!

Его слова возымели поразительное действие. Едва он произнес эту короткую фразу, как мужчины, готовые уже было накинуться на него, отступили назад, выказывая жестами и выражением лица все признаки уважения и почтительности. Виннету! Это было имя, внушавшее к себе почтение даже среди самых отчаянных вестменов.

Виннету был самым знаменитым вождем апачей, чья пресловутая трусость и коварство в прежние времена снискала им среди врагов презрительное прозвище «пимо» [66], но с тех пор, как он стал предводителем своего народа, бывшие трусы и неумехи очень быстро превратились в искусных охотников и отважных воинов. Слава о них распространилась далеко. Их уважали и боялись, удача стала неизменной спутницей самых отчаянных их предприятий, несмотря на то, что они даже незначительным числом воинов отваживались совершать рейды вплоть до самого Востока. И настало время, когда о Виннету и его народе заговорили не только у каждого костра на охотничьем привале или за столом, где собирались бродяги разных мастей, где-нибудь в лесной глухомани, но даже в апартаментах роскошных городских отелей. Каждому было известно, что он уже не раз в одиночку перебирался на восточный берег Миссисипи, чтобы «поглядеть на деревни и хижины белых людей» и даже побеседовать с «Великим Отцом бледнолицых» — президентом Соединенных Штатов. Он был, пожалуй, единственным вождем среди предводителей еще не порабощенных индейских народов, кто не желал зла белым людям, и поговаривали даже, что он заключил дружеский и братский союз с Сэмом Файрганом, знаменитым охотником и следопытом.

Никто не мог сказать, откуда был родом и как появился в этих местах славный траппер Файрган, гроза диких индейцев. В окружении немногих избранных людей, а то и в одиночку, он неожиданно появлялся то здесь, то там, и уж если речь заходила об истинном зверолове и следопыте, то его имя само просилось на язык. Истории про него рассказывали настолько невероятные, что поверить в них стоило немало труда, ибо в них Файргану приписывалось участие в таких приключениях, из которых обычный человек вряд ли был способен выбраться живым, пусть даже и не совсем невредимым. Со временем его имя и образ обрели ореол славы и притягательного очарования, что особенно наглядно проявлялось в горячем желании каждого уважающего себя вестмена познакомиться с ним лично.

Но сделать это было не так-то просто. Никто не мог указать места, служившего ему и его верным спутникам пунктом сбора и исходной точкой их вылазок, еще меньше были известны непосвященным цели и причины, удерживавшие этого человека на Диком Западе. Появляясь то там, то здесь, он, будучи, как уже сказано, искуснейшим звероловом и охотником, приносил с собой ценных шкурок не больше, чем требовалось для их обмена на самое необходимое из провианта, боеприпасов и одежды, и вслед за этим тотчас же снова бесследно исчезал. То есть, можно сказать, он не был собственно охотником, которые, как известно, занимаются своим трудным и опасным ремеслом для того, чтобы под старость обеспечить себе сытую и безбедную жизнь. Его, судя по всему, занимали какие-то иные цели и задачи, по поводу которых, однако, можно было лишь строить предположения, он был нелюдим.

— Отпусти! — завопил хозяин. — Если ты и в самом деле Виннету, ты получишь все, что требуешь!

— Хау! — прозвучал короткий гортанный звук, в котором слышались нотки удовлетворения. — Великий Дух вложил эти слова в твои уста, ты, человек с красными волосами. Иначе я отправил бы тебя к твоим предкам, а вместе с тобой — каждого, кто встал бы у меня на пути!

Он отпустил хозяина и, пока тот бегал в кладовую за всем необходимым, подошел к Хаммердалу и сказал:

— Почему белый человек сидит здесь и празднует, в то время как краснокожие враги хотят ворваться в его вигвам?

Дик поднял глаза от стакана и ответил:

— Здесь я сижу или еще где-нибудь, это неважно. Разве вождь апачей знает меня?

— Виннету еще ни разу не видел тебя, но заметил знак своего храброго друга и понял, что ты — один из его людей. Разве Файрган должен один драться за скальпы презренных огаллала?

— Огаллала? — Дик Хаммердал вскочил с места, словно увидев под столом гремучую змею. Пит Холберс одним шагом своих длинных ног тоже оказался рядом с индейцем. — А что вождю апачей известно про огаллала?

— Поспеши к твоему предводителю, и ты все узнаешь от него самого!

Он повернулся к хозяину, который в это время возвратился из кладовой, отвязал от пояса мешочки для пороха, свинца и провианта и дал их наполнить, после чего сунул руку за пазуху.

— Человеку с рыжими волосами Виннету дает желтый металл!

Уинкли принял плату, с нескрываемым восхищением разглядывая увесистый кусочек.

— Золото, настоящее чистое самородное золото! Это же не меньше сорока долларов! Индеец, откуда оно у тебя?

Виннету презрительно передернул плечами и в следующее мгновение исчез за дверью.

Хозяин с раскрытым от изумления ртом обвел взглядом остальных и произнес:

— Слушайте, джентльмены, у этого краснокожего золота, похоже, больше, чем у нас всех, вместе взятых! Еще ни разу я так удачно не продавал свой порох. А не проследить ли за ним? Он наверняка носит при себе еще кое-что. Клянусь, это так же верно, как клинок на рукоятке!

— Не советую, любезный! — отозвался Дик Хаммердал, уже собравшийся уходить. — Виннету, вождь апачей, не тот человек, кто позволит отнять у себя хотя бы дробинку. Есть у него золото или нет, неважно, но заполучить его не удастся никому!

Пит Холберс тоже повесил на плечо ружье и сказал:

— Давай, Дик, пошли, надо поторапливаться! Этот индеец знает все на свете, и значит, с этими собаками огаллала, черт бы их побрал, дело и впрямь нешуточное. Ну, а с этими что делать?

Он взглядом указал на двух незнакомцев.

— Я же сказал, что возьмем их с собой — значит, так тому и быть! — ответил толстяк Хаммердал а обратился к чернобородому: — Если хотите видеть Сэма Файргана, то пора отправляться, только скажите сначала, как вас зовут! Есть у вас имя или нет, это неважно, но надо же как-то называть вас.

Незнакомец и его спутник поднялись из-за стола, чтобы присоединиться к обоим охотникам.

— Меня зовут Зандерс, Генрих Зандерс. Я немец по происхождению.

— Немец? Хм, будь вы хоть китаец или турок, это неважно, но раз уж вы немец, тем лучше для меня и для вас, потому что немцы — ребята что надо. Приходилось иметь с ними дело, а один из них так умел держать ружье в руках, что попадал бизону прямо в глаз. Вперед, парни, надо спешить!

И они покинули дом. Во дворе Хаммердал неожиданно сунул в рот палец и издал пронзительный свист, на который из-за дома выбежали две взнузданные лошади.

— Ну, вот и наши клячи. А теперь, ребята, в седла, и поехали! Мистер Зандерс и… Да, а вас-то как звать? — спросил он второго.

— Меня зовут Петер Вольф, — ответил тот.

— Пи… Пе-тер Вольф? Ну и имечко! Вообще-то это неважно, зовись вы там Джон или Тим, или, скажем, Билл, но Петер Вольф — дьявол, язык сломаешь!

— А куда поехал индеец? — спросил Зандерс.

— Вождь апачей? Куда он поехал, не имеет никакого значения. Ему лучше знать, куда ехать. Но могу поставить свою кобылу против козла, что мы его встретим как раз там, где он посчитает нужным и где у вас самих будет в нем нужда.

Предложенное пари можно было воспринять как шутку. ибо вряд ли нашлось бы много желающих поставить молодого, упитанного козла против старой кривоногой клячи с костлявым хребтом, которая, как говорится, знавала дни и напоминала скорее помесь козы с ослом, нежели годную в дело лошадь. Голова ее была непомерно велика и тяжела, о хвосте же говорить вообще было трудно, поскольку там, где полагается быть длинному и пышному пучку волос, на том месте, где ему положено было быть, торчал кверху заостренный и костистый обрубок, на поверхности которого даже в микроскоп вряд ли удалось бы разглядеть какие-либо признаки шерсти. Полностью отсутствовала также и грива, которую заменяла полоска какого-то грязноватого пушка, незаметно переходившего по обеим сторонам шеи в длинную клочковатую шерсть, покрывавшую все ее тощее тело. По с трудом удерживаемым вместе губам этого милого создания было заметно, что в пасти его вряд ли отыщется хотя бы один-единственный целый зуб, к тому же маленькие, изрядно косящие глазки чудо-лошади давали веские основания полагать, что и характером она обладает отнюдь не ангельским.

Однако лишь новичок, не знающий Запада, мог бы по неведению позволить себе посмеяться над старой «Росинантой» [67]. У подобного типа животных за плечами был, как правило, не один десяток лет верной службы своему хозяину. В дождь и ветер, в жару и снег они неизменно приходили ему на выручку, деля с ним нужду и опасность, и даже теперь, в столь преклонном возрасте, сохраняли множество бесценных качеств и навыков, и потому настолько прирастали к его сердцу, становясь для него не просто ездовой скотиной, но другом и товарищем, что ему бывало очень непросто решиться заменить много повидавшую на своем веку клячу на молодого и полного сил мустанга. Вот почему и Дик Хаммердал не спешил расставаться со своей страшноватой на вид и норовистой «старушонкой».

У Пита Холберса дела в этом отношении обстояли примерно таким же образом. У него под седлом стоял коротконогий и короткотелый, крутобокий жеребец, настолько низкорослый, что длинные ноги седока во время езды едва не волочились по земле. При этом, однако, движения животного были настолько легки и даже грациозны, что посторонний, увидев его в деле, невольно проникался уважением к обоим, коню и всаднику.

Что же касалось лошадей обоих других путников, то эти животные, судя по всему, были рождены и воспитаны где-нибудь на тихой ферме на Востоке, и им еще только предстояло продемонстрировать свои истинные качества.

До самого вечера путь протекал сквозь вековой высокий лес. За ним открылась широкая, поросшая цветами прерия, которая великолепным ковром простиралась, насколько хватало глаз, во все стороны до самого горизонта.

Еще днем, перед отъездом, лошади успели неплохо отдохнуть, и потому удалось проделать еще изрядный отрезок пути по степи, прежде чем мы решили, наконец, остановиться на ночь. Лишь когда угас последний луч солнца и на небе стали зажигаться звезды, Дик Хаммердал остановил свою лошадь.

— Стоп! — сказал он. — День кончился, и мы теперь можем немного поваляться, завернувшись в одеяла! Что скажешь, Пит Холберс, старый енот?

Здесь следует заметить, что словечко «енот» вообще широко распространено среди охотников Запада, охотно используется в дружеской беседе и имеет множество разных оттенков значения, кроме одного — обидного.

— Ну, если ты так считаешь, Дик, — пробурчал тот в ответ, напряженно вглядываясь в потемневший горизонт. — Только не лучше ли нам проехать еще милю-другую-третью-пятую? Во всяком случае, там, у Полковника, две пары умелых рук и пара хороших ружей пригодились бы больше, чем здесь, на лугу, где жужжат жуки да мотыльки порхают вокруг носа, как будто и нет на свете ни одного зловредного индейца.

— Жуки там или краснокожие — какая разница! Главное, что двое среди нас еще и не пробовали толком прерию, и нужно дать им отдых. Ты только глянь, как гнедой Пи… Петера Вольфа — черт, ну и имечко! — как он пыхтит, как будто у него в глотке Ниагарский водопад! А рыжий, тот, что под Зандерсом, — с того вода ручьями льет. Так что спешиваемся, а на рассвете — в дорогу!

Оба немца явно не привыкли к такой длительной скачке и действительно устали, так что с энтузиазмом откликнулись на призыв толстяка Хаммердала. Лошадей привязали на длинные лассо, и после того, как был съеден скромный дорожный ужин и распределены караульные смены, путники, за исключением первого часового, стали заворачиваться в одеяла и укладываться в густую траву.

На следующее утро вся компания продолжила путь. Оба траппера были сосредоточенны и молчаливы, не произнося ни одного лишнего слова, кроме самых необходимых, ведь теперь дело происходило не в уютной харчевне, где можно беззаботно потешать друг друга долгими рассказами, а в прерии, где каждую секунду приходилось быть настороже, тем более что весть, которую принес Виннету, была достаточным основанием для того, чтобы держать в узде даже самые словоохотливые языки. Вот так и Зандерсу на протяжении целого дня пути приходилось сдерживать себя и помалкивать. Когда же вечером на прилавке он все же попытался получить ответы на интересовавшие его вопросы, то столкнулся в лице двух старых охотников с такой «тугоухостью», что вынужден был не солоно хлебавши завернуться в одеяло и лечь спать.

Так в молчании и скачке по прерии прошло четыре дня, когда наконец на пятый день в один прекрасный момент Дик Хаммердал, ехавший впереди, вдруг не остановился, слез с лошади и принялся внимательнейшим образом разглядывать траву. Уже через несколько секунд он воскликнул:

— Эй, Пит Холберс, можешь меня поджарить и съесть, если совсем еще недавно здесь не проезжал какой-то всадник! Слезай-ка с коня и иди сюда!

Холберс ступил ногой на землю, затем пронес правую ногу над спиной своего крутобокого жеребца и, согнувшись в три погибели, стал изучать едва заметный след.

— Ну, если ты так считаешь, Дик, — одобрительно пробурчал он, — то я думаю, что это был индеец.

— Индеец это был или не индеец — какая разница! Вот только лошадь белого всадника оставляет совсем другие следы. Садись-ка обратно в седло и предоставь это дело мне!

Хаммердал пошел в том направлении, куда вели отпечатки лошадиных копыт, а его опытная и понятливая кобыла медленно и абсолютно добровольно семенила следом за ним. Через несколько сот шагов он остановился и обернулся назад:

— Слезай опять, старый енот, и скажи мне, с кем мы здесь имеем дело!

И он указал рукой на землю. Холберс нагнулся над указанным местом и, внимательно изучив его, ответил:

— Если ты считаешь, Дик, что это был вождь апачей, то я, пожалуй, с тобой соглашусь. Такая зубчатая бахрома, как на этом кусочке, что зацепилась за кактус, была на его мокасинах тогда, в салуне. Другой такой я еще не видел ни у кого из краснокожих — у тех она обычно прямая. Вот здесь он слезал с коня, чтобы приглядеться повнимательнее, и на колючке остался кусочек бахромы. По-моему… Эй, Дик, взгляни-ка сюда, правее! Это еще чья нога здесь побывала?

— Клянусь твоей бородой, Пит, этот проклятый дикарь явился вон оттуда, а здесь повернул в сторону! Что скажешь на это?

— Хм, вождь апачей читает прерию, как книжку, и ему сразу же бросились в глаза чужие следы. А сам он следов почти не оставляет — кто знает, сколько времени мы уже скачем его же путем, да так до сих пор ничего и не заметили!

— Заметили мы или не заметили, уже неважно. Теперь мы их все-таки нашли, и этого достаточно. Однако краснокожий не станет вот ни с того, ни с сего шляться по прерии. Где-то поблизости должна быть его лошадь, а там, может, рядом сидит еще целая шайка этих дикарей и замышляет какую-нибудь чертовщину. Давай-ка оглядимся хорошенько, нет ли вокруг чего-нибудь такого, на что можно сориентироваться!

Он внимательно оглядел горизонт, но ничего стоящего не обнаружил и только недовольно покачал головой. Потом обернулся к своим спутникам и сказал:

— Слушайте-ка, Зандерс, этот футляр, что висит у вас на боку, — почему бы вам его не открыть? Или там внутри птичка, которую вы боитесь упустить?

Зандерс, оставаясь в седле, раскрыл футляр, достал оттуда подзорную трубу и протянул ее толстяку Хаммердалу. Тот раздвинул ее, поднес к глазам и принялся заново исследовать окрестности. Через короткое время он обернулся к своему товарищу и сказал, хитро поблескивая глазками:

— Вот тебе трубочка, Пит Холберс, и скажи-ка мне, что это там за темная полосочка тянется на севере по горизонту?

Холберс последовал его указанию. Затем отнял от глаз подзорную трубу и задумчиво почесал свой длинный и острый нос.

— Если ты считаешь, Дик, что это железная дорога, которая ведет в Калифорнию, то ты, пожалуй, не так глуп, как кажешься!

— Глуп?.. Дик Хаммердал — глуп?! Эй, приятель, я вот тебя сейчас как пощекочу железом между ребер, так из тебя весь твой длинный дух разом и выскочит! Это же надо, сказанул: Дик Хаммердал — глуп! Хотя, глуп он или не глуп, не имеет вообще никакого значения, главное, что дешевле, чем он есть, его не купишь! Ладно, с этим кончено. Скажи-ка мне лучше, мудрец ты африканский, что общего между железной дорогой и тем краснокожим, что шастал здесь по прерии, а?

— Хм! Как по-твоему, Дик, когда можно ждать ближайшего поезда?

— Точно не скажу, но думаю, что уже сегодня к вечеру.

— Значит, индейцы нацелились как раз на него.

— Пожалуй, ты прав, старый енот. Но с какой стороны он пойдет — с этой или с той?

— Лучше бы тебе сгонять в Омаху или Сан-Франциско — там тебе все справки дадут, а у меня с собой расписания нет!

— Да я на это и не надеялся. Хотя, с востока он приедет или с запада, неважно. Главное, что он приедет, и вот тут-то они его и хапнут! Другое дело, будем ли мы сидеть и ждать, пока его пассажиры останутся без скальпов. Что скажешь?

— Думаю, Дик, что мы просто обязаны этому помешать.

— Абсолютно с тобой согласен. Тогда — спешиваемся, и вперед! Человека в седле заметят скорее, чем пешего. Надо еще выяснить, в какой норе они засели. Только чтоб оружие держать наготове! Если они нас заметят, то первое, что нам понадобится — наши ружья!

Они медленно и с величайшей осторожностью продвигались вперед. Следы, с которыми соединился и след вождя апачей, привели их к железнодорожной насыпи и затем потянулись вдоль нее. Так они шли, пока не увидели в отдалении волнообразные возвышения земной поверхности.

Дик Хаммердал остановился.

— Где эти негодяи прячутся, конечно, неважно, но пусть меня жарят на медленном огне так долго, пока я не стану таким же сухим и жестким, как мистер Холберс, если они не засели вон за теми холмами. Дальше нам нельзя, потому что…

Слова застряли у него в горле, и в ту же секунду он вскинул свое старое ружье, которое, впрочем, тут же снова и опустил. По ту сторону насыпи возникла рослая фигура, одним кошачьим прыжком перемахнула через рельсовый путь и в следующую секунду оказалась лицом к лицу с четырьмя путниками. Это был вождь апачей.

— Виннету заметил появление добрых бледнолицых, — сказал он. — Они обнаружили следы огаллала и пришли спасти огненного коня от гибели?

— Приветствую тебя! — сказал Хаммердал. — Счастье, что это был ты, а не кто-нибудь другой, иначе бы я угостил его пулей, и мы выдали бы себя звуком выстрела! Но где же спрятан конь вождя апачей? Или он совсем один в этих диких местах?

— Конь апачей подобен умной собаке, которая ложится и ждет возвращения своего хозяина. Виннету видел огаллала еще много солнц тому назад. Он отправился к реке, которую его белые братья называют Арканзас, потому что хотел встретить там своего друга Сэма Файргана, которого не оказалось в его вигваме. Потом Виннету последовал за злыми краснокожими людьми и теперь хочет предупредить огненного коня, чтобы тот не упал со своей тропы, которую они хотят разрушить.

— Ну и дела-а, — протянул Пит Холберс. — Смотри-ка, что задумали, мерзавцы! Если бы только знать, с какой стороны пойдет поезд!

— Он приедет с востока, потому что огненный конь с запада прошел здесь, когда солнце стояло над головой вождя апачей!

— Ну, теперь понятно, в какую сторону нам направляться. А вот в какое время пройдет поезд через эти места? Что скажешь, Пит Холберс?

— Хм! Если ты думаешь, Дик, что я все-таки захватил с собой расписание, так сначала скажи, куда оно запропастилось!

— Да уж, конечно, не в твоей башке, старый енот, потому что там картина примерно та же, что и в Льяно-Эстакадо, где только пыль да камни и лишь изредка — камни да пыль. Однако смотрите, солнце уже заходит. Через четверть часа стемнеет, и мы сможем узнать поточнее, что эти краснокожие проходимцы…

— Виннету был у них за спиной, — перебил его вождь апачей. — И видел, как они отрывали железную тропу от земли и клали ее на пути огненного коня, чтобы он споткнулся и упал вниз.

— А много их было?

— Возьми десять раз по десять, и ты не получишь еще и половины воинов, которые лежат на земле и караулят появление бледнолицых. А лошадей еще больше, потому что все добро с огненной повозки они хотят погрузить на них и увезти с собой.

— Думаю, что они просчитались! Что собирается делать вождь апачей?

— Он останется на этом месте, чтобы следить за краснокожими. Мои белые братья пусть скачут навстречу огненному коню и сдержат его бег далеко отсюда, чтобы жабы-огаллала не видели, как он закроет свой огненный глаз и остановится.

Совет был дельный, и ему тотчас же последовали. Им не было известно, в какое время должен пройти поезд, это могло произойти в любую минуту, и поскольку, чтобы предупредить поезд незаметно для огаллала, требовался значительный выигрыш в расстоянии, то медлить было нельзя. Виннету остался один, а четверо остальных сели в седла и поскакали вдоль полотна дороги на восток.

Через несколько минут скачки Хаммердал вдруг остановился и стал смотреть куда-то в сторону от дороги.

— Дьявол, — произнес он, — сдается мне, что там в траве лежит что-то похожее на оленя или… А скажи-ка мне, Пит Холберс, что это за животное там валяется?

— Хм, если ты считаешь, Дик, что это конь вождя апачей, который лежит на земле, как пригвожденный, пока его не позовет хозяин, то я с тобой соглашусь!

— Угадал, старый енот! Однако не будем вспугивать мустанга, у нас и других дел хватает. Встретим мы поезд или нет, это неважно, но предупредить мы его должны в любом случае, и чем дальше отсюда, тем лучше. Краснокожие не должны заметить по его огням, что он остановился и их планы расстроены!

Путь продолжался. Дневной свет быстро гас, сумерки в тех местах очень короткие, прошло лишь немногим более получаса, и на прерию опустилась ночь, высыпали звезды. Немного лунного света всадникам сейчас пришлось бы кстати, но поскольку позднее тот же свет мог бы помешать им приблизиться к индейцам, потому их вполне устраивало, что в этот раз ночное светило находилось в своей темной фазе, до поры, до времени скрывая от людей свое магическое сияние.

На равнине свет паровозных фар заметен с расстояния в несколько миль, поэтому необходимо было преодолеть расстояние, превышающее силу огней стальной машины. Дик Хаммердал гнал свою кобылу, как мог, а остальные молча следовали за ним.

Наконец он остановил лошадь и спрыгнул на землю, другие сделали то же самое.

— Так! — сказал Хаммердал. — Думаю, что теперь отрыв достаточно велик. Стреножьте лошадей и постарайтесь найти немного сухой травы, чтобы можно было подать знак!

Распоряжение было исполнено, и вскоре набралась изрядная куча сухих стеблей, которую с помощью небольшого количества подсыпанного у ее основания пороха можно было легко превратить в костер.

Улегшись на одеяла, четверо мужчин вслушивались в тишину ночи и почти неотрывно глядели в ту сторону, откуда должен был появиться поезд. Оба немца могли сколько угодно думать о своем, но были слишком неопытны в том, что касается особенностей жизни на Диком Западе, чтобы решиться нарушить царящую тишину, и потому не докучали старым охотникам досужими вопросами. Кроме легкого шороха, производимого пасущимися лошадьми, вокруг не было слышно ни звука, разве что тихое потрескивание крыльев отправляющихся в ночной полет хищных жуков. Минуты тянулись за минутами в томительном ожидании.

И тут далеко на горизонте возникла светлая точка, сначала маленькая и едва различимая, но постепенно становящаяся все больше и ярче.

— Пит Холберс, что скажешь вон про того светлячка на горизонте, а?

— Хм! Да то же самое, что ты уже сказал, Дик Хаммердал!

— Пожалуй, это самое умное, до чего ты додумался за свою жизнь, старый енот! Паровоз это или не паровоз — какая разница! Главное, что подходит время действовать. Генрих Зандерс, как только поезд начнет приближаться, орите во всю глотку, как только сможете! И вы тоже, Пи… Петер Вольф — проклятье, что за имя, всю челюсть наизнанку вывернешь! — кричите и шумите, сколько силы хватит, а об остальном мы уж сами позаботимся!

Он взял пучок травы, скрученный жгутом, и посыпал его порохом, после чего вынул из-за пояса револьвер.

Теперь о приближении поезда можно было судить и по все нараставшему шуму, который постепенно переходил в гул, напоминающий отдаленные раскаты грома.

— Раскинь в стороны свои бесконечные руки и маши ими, старый енот, и ори, и реви во всю свою длиннющую глотку — поезд идет! — закричал Хаммердал, при этом с беспокойством глядя в сторону лошадей, которые с приближением невиданного огнедышащего зверя начали храпеть и рваться с привязи.

— Петер Вольф — черт бы побрал это корявое имя! — смотрите, чтобы лошади не разбежались. Орать при этом тоже можно!

Итак, посылая вперед себя ослепительный луч света, к нам на всех парах приближался поезд. Хаммердал приставил дуло револьвера к травяному фитилю и спустил курок. В одно мгновение воспламенился порох, и в следующую секунду запылала куча сухой травы. Энергично размахивая фитилем, Хаммердал превратил его в яркий факел и заспешил вдоль насыпи навстречу локомотиву.

Судя по всему, машинист сразу разглядел из-за ветрозащитного стекла своей кабины огненные знаки, ибо только успел запылать костер, как раздалась целая серия коротких и пронзительных свистков, и почти в то же мгновение были пущены в ход тормоза. Заскрипели, завизжали колеса, и длинная вереница вагонов с визгом, гулом и грохотом пронеслась мимо четверых мужчин, которые теперь кинулись вдогонку за уже заметно замедляющим свой бег поездом.

Наконец он остановился. Не обращая внимания на свешивающихся с высоких сидений поездных чиновников, Хаммердал, вопреки своей кажущейся неуклюжести, проворно пробежал вдоль вагонов к локомотиву и набросил предусмотрительно поднятое с земли одеяло на его фары с отражателями, успев при этом громко прокричать:

— Погасите огни, затемните состав!

Тотчас же были погашены все фонари. Кондукторы Тихоокеанской линии — люди хорошо обученные и сообразительные, они сразу поняли, что дело серьезное, и моментально выполнили распоряжение Хаммердала.

— Эй! — раздался в темноте голос машиниста. — В чем дело, что за маскировка? Надеюсь, там, впереди, ничего не случилось? Кто вы и как понимать ваши сигналы?

— Придется побыть немного в темноте, сэр, — ответил почти невидимый в ночи охотник. — Впереди нас индейцы, и я даю голову на отсечение, что они разобрали путь!

— Вот дьявол! Если это действительно так, то вы — самый лихой парень из всех, кто когда-либо забредал в эти Богом забытые места!

Спрыгнув на землю, машинист крепко пожал Дику руку и распорядился открыть вагоны.

Спустя минуту охотники оказались в плотном кольце взволнованных пассажиров и сами были немало удивлены столь значительному количеству помещавшихся в поезде людей, которые теперь спускались из вагонов на землю, чтобы выяснить причины внезапной остановки.

— В чем дело? Что случилось? Почему стоим? — звучало со всех сторон.

Хаммердал в общих чертах обрисовал ситуацию, чем вызвал немалый переполох среди окруживших его пассажиров.

— Здорово, просто здорово! — воскликнул инженер. — Это, правда, вносит сбой в график движения, зато появился прекрасный повод проучить как следует этих краснокожих негодяев. За последнее время это уже третий случай, когда они осмеливаются именно на этом участке пути нападать на поезда. И всякий раз это оказываются огаллала, это проклятое племя народности сиу. Как видно, дикость и злобу из них можно выбить только пулей. Но сегодня они просчитались и должны получить все заработанное сполна! Видимо, они надеялись, что этот поезд, как обычно, везет кучу всякого добра в сопровождении всего лишь пяти-шести охранников. К счастью, у нас сегодня в поезде несколько сот рабочих, которые едут на строительство мостов и виадуков в горах. Почти у каждого из них есть при себе оружие, думаю, предстоящее дело не будет для нас слишком трудным!

Он снова поднялся в кабину локомотива, чтобы стравить лишний пар, который с пронзительным шипением устремился из выпускных клапанов на волю, окутав пространство вокруг паровоза густым белым облаком. Затем спрыгнул вниз, чтобы произвести смотр имеющихся в его распоряжении сил, и спросил:

— Во-первых, скажите мне, как вас зовут, приятель! Должен же я знать, кому мы все обязаны счастливым предупреждением.

— Мое имя — Хаммердал, сэр. Дик Хаммердал, от рожденья и по сей день!

— Прекрасно! А вашего товарища как звать?

— Как его звать, неважно, но раз уж он по случаю тоже обзавелся именем, то никому из людей не повредит, если они его узнают. Его зовут Пит Холберс, сэр. И будьте уверены, на этого парня можно положиться!

— А двое других — вот этот, рядом с вами, и тот, что с лошадьми?

— А эти ребята оба из Германии, сэр. Генрих Зандерс — а Гарри, пожалуй, звучало бы посимпатичнее — и Петер Вольф — Господи, что за имя! Можете не повторять, сэр, а то сломаете язык!

— Ладно уж, — улыбнулся инженер, — приму к сведению ваше очередное предостережение, мистер Хаммердал!

— Хаммердал? Дик Хаммердал? — раздался вдруг откуда-то из темноты мощный бас, и какой-то человек стал протискиваться сквозь окружившую охотников толпу. — Приветствую тебя, старина! Ожидал увидеть тебя только в Убежище, а ты тут как тут! Какими судьбами?

— Какими судьбами, Полковник, это неважно, но я ходил пополнить запасы табака, пороха и свинца. И длинный Пит со мной — знаете, конечно, к мистеру Уинкли, рыжему ирландцу. А оттуда вот привели двоих парней из Германии, которые очень хотят видеть Сэма Файргана, то бишь вас.

— Сэм Файрган! — воскликнул машинист, подходя ближе. — Это действительно вы, сэр?

— Да, так меня зовут, — прозвучал короткий ответ.

Говоривший был человеком поистине богатырского телосложения, что тотчас бросалось в глаза, несмотря на ночную темноту. Одет он был так, как одевались все трапперы-звероловы. Услышав его имя, стоявшие вокруг пассажиры почтительно отступили на шаг назад.

— Вот и славно, сэр. Значит, среди нас есть человек, который сможет взять на себя командование. Возьмете?

— Если джентльмены не возражают, почему бы и нет!

Послышались единодушные возгласы одобрения. Этому знаменитому охотнику, которого сотни людей мечтали хотя бы раз увидеть, не надеясь особенно на осуществление своего желания, и который так внезапно сам появился здесь среди них, можно было с полной уверенностью передать на сегодняшнюю ночь функции главнокомандующего.

— Разумеется, все согласны. Так что вступайте в свои права как можно скорее! Мы не должны терять время попусту и заставлять господ краснокожих долго ждать себя! — сказал инженер.

— Хорошо, сэр! Только дайте мне сначала обменяться парой слов вот с этим человеком! Дик, а кто из Убежища еще здесь с вами?

— Больше никого, Полковник! Остальные либо дома, либо ушли в горы.

— И все-таки еще один должен быть, Дик. Я же тебя знаю, ты ведь не бросишь краснокожих просто так одних, без присмотра.

— Брошу я их или не брошу, не имеет никакого значения, но если бы вы посчитали Дика Хаммердала глупцом, который не позаботился о подходящем стороже, то вы бы жестоко ошиблись, Полковник! За ними присматривает тот, лучше которого и не придумаешь!

— Кто же это?

— Я же сказал, сэр, что лучше и не придумаешь, и этого достаточно. Потому что есть только один человек, про которого можно сказать подобное. Его жеребец лежит на некотором удалении от него и ждет, пока его позовут.

— Его конь — ждет? Дик Хаммердал, я знаю только одного такого человека, и зовут его Виннету.

— Угадали, Полковник, угадали! Вождь апачей повстречался нам у ирландца и предупредил нас. Он шел по следам огаллала и недавно снова разыскал нас.

— Виннету, вождь апачей? — изумился машинист, в то время как толпа пассажиров одобрительно загудела. — Ну и денек сегодня — сплошные сюрпризы! Этот человек один стоит дюжины солдат, и если он на нашей стороне, то эти негодяи нас надолго запомнят. А где он остался?

— Остался он или не остался — какая разница! Он залег совсем рядом с индейцами по левую сторону дороги. Значит, там пока что все в порядке, иначе он был бы уже здесь и дал нам знать.

— Хорошо! — сказал Сэм Файрган. — А теперь послушайте меня: мы разделимся на две группы, каждая из которых будет приближаться к индейцам по своей стороне насыпи. Одну группу поведу я, а другую — … хм, вы идете с нами, сэр?

— Разумеется, — ответил инженер. — Я, правда, не должен покидать свой пост, но недаром же у меня есть пара крепких кулаков, а мой помощник вполне способен заменить меня на время. Я все равно не смогу усидеть в этом железном ящике, как только услышу ваши выстрелы. Итак, я иду с вами! — И, обращаясь к своей бригаде, добавил: — Оставайтесь у вагонов и держите ухо востро! Кто знает, как все обернется. Том!

— Да, сэр! — отозвался кочегар.

— Машину ты знаешь и, чтобы нам не возвращаться напрасно, подавай поезд вперед, как только увидишь наш сигнал огнем. Но только медленно, очень медленно и осторожно, потому что путь так или иначе потребует ремонта! Что же касается командира второй группы, мистер Файрган, то я надеюсь, что вы не будете настаивать на моей кандидатуре. Я буду участвовать в деле наравне со всеми — это так, но я никогда не был вестменом. Так что выберите для этого более подходящего человека!

— Хорошо, сэр, — кивнул Файрган. — Среди нас есть человек, который отлично справился с этой задачей. Ему вы спокойно можете доверить своих людей. Что скажешь, Дик Хаммердал?

— Что я скажу, Полковник, совершенно неважно, но думаю, что вы примете верное решение!

— Вот и я так думаю! Хочешь возглавить вторую группу?

— Хм! Если люди захотят идти за мной, то я пойду впереди! У моей хлопушки свежий порох и свинец, и в беседе с индейцами она сможет сказать свое веское слово. Но лошадей, Полковник, надо оставить здесь. Зандерс может присмотреть за ними.

— И не подумаю! — резко возразил тот. — Я иду вместе со всеми!

— Подумаете вы или не подумаете, это неважно, но если уж вы не желаете, то можно поручить это другому — Петеру Вольфу, черт бы побрал это имя!..

Но и тот отказался стеречь лошадей, так что пришлось выбрать для этого одного из безоружных рабочих.

Людей с оружием, как и было условленно, разделили на две группы, во главе которых встали Сэм Файрган и Дик Хаммердал. Поезд пока остался на месте. Люди бесшумно двинулись вперед. Вслушиваясь в воцарившуюся вскоре над местностью и казавшуюся такой мирной тишину, трудно было поверить, что она является всего лишь прелюдией кровавой катастрофы.

Сначала они шли в полный рост. Однако с приближением предполагаемого места сражения обе группы легли на землю по обеим сторонам железнодорожной насыпи и двигались дальше ползком.

— Хау! — раздался вдруг негромкий возглас прямо над ухом Сэма Файргана. — Пусть всадники огненного коня останутся лежать здесь и дождутся, пока Виннету, вождь апачей, уйдет на время вперед и вернется обратно!

— Виннету? — спросил Сэм Файрган, чуть приподнимаясь с земли. — Разве мой краснокожий брат забыл своего белого друга, что не узнает его теперь?

Виннету пригляделся и, несмотря на темноту, узнав Полковника, воскликнул радостным полушепотом:

— Сэм Файрган! Хвала Великому Духу, который сегодня показывает вождю апачей твой облик, пусть он благословит твою руку, без промаха разящую врагов! Мой брат приехал на огненном коне?

— Да. Он отвез золото, которым обязан дружбе с вождем апачей, на восход солнца и теперь возвращается обратно, чтобы найти еще. Зачем мой бдительный брат собирается уйти и вернуться?

— Душа ночи черна, а дух вечера — темен и сумрачен, и Виннету не смог узнать своего брата, который лежал на земле. Но он заметил человека, который стоит там, на холме, чтобы наблюдать за огненным конем. Виннету уйдет, чтобы закрыть глаза огаллала, и потом вернется обратно!

И в следующее мгновение он растворился в ночной тьме.

Эти два равно знаменитых на Западе человека, такие разные от природы, но одинаково верные в дружбе, встретились здесь снова после длительной разлуки. Но врожденная сдержанность характеров не попускала громогласных заявлений о вечной взаимной преданности и верности или обоюдных восхвалений, что нередко приходится наблюдать в отношении между обычными людьми, но в том-то и дело, что обычными их не назовешь. К тому же в момент встречи оба были настолько поглощены происходящими событиями, что им было просто не до приветствий.

Несмотря на ночную темень, на вершине одного из лежащих чуть поодаль от дороги невысоких холмов можно было различить человеческую фигуру, которая для зорких глаз вестмена достаточно отчетливо выделялась на фоне звездного неба. Таким образом, огаллала предусмотрительно выставили наблюдателя, который должен был заметить свет огней приближающегося поезда. Белому человеку приблизиться к ним незаметно было бы очень трудно или даже невозможно, но Сэм Файрган отлично знал способности Виннету и не сомневался, что через короткое время наблюдатель огаллала навсегда покинет свой пост.

Лежа у насыпи, он не спускал с него глаз. И действительно, всего через несколько минут на холме рядом с первой фигурой внезапно возникла вторая, и через мгновение обе фигуры исчезли из поля зрения Полковника, упав на землю. У Файргана не оставалось сомнений в том, что острый нож Виннету сделал свое дело.

Виннету возвратился не скоро, за это время он сумел прокрасться вокруг лагеря индейцев и все разглядеть. И теперь рассказывал Сэму Файргану об увиденном.

Огаллала действительно разобрали часть пути, положив кусок рельса со шпалами поперек дороги. Так что поезд вместе с пассажирами, не получи они своевременного предупреждения об опасности, ожидала бы страшная участь. Индейцы затаились, лежа на земле недалеко от этого места, а на некотором удалении от их лагеря стояли привязанные к вбитым в землю кольям лошади. Присутствие животных делало задачу незаметного обхода лагеря и наблюдения за ним почти невозможной, поскольку степная лошадь по чуткости едва ли не превосходит собаку, громким фырканьем и храпом оповещая своего хозяина о приближении всякого живого существа.

— Кто их предводитель? — спросил Файрган.

— Матто-Си, Медвежья Лапа. — Виннету был так близко за его спиной, что мог сразить его томагавком.

— Матто-Си? Это храбрейший из воинов сиу, он бесстрашен и, пожалуй, задаст нам работы! Этот человек силен, как медведь, и хитер, как лиса. Сейчас с ним, конечно же, не все его воины — часть из них он оставил в прерии. Умный вождь иначе и не поступил бы.

— Хау! — издал Виннету приглушенный гортанный звук, означавший согласие.

— Мой краснокожий брат подождет, пока я вернусь!

Файрган переполз на другую сторону насыпи к Дику Хаммердалу и сказал ему:

— Еще метров пятьсот, Дик, и ты окажешься лицом к лицу с индейцами. Я разделю свою группу и пошлю половину людей с Виннету в прерию, чтобы…

— Пошлете вы их или не пошлете, это неважно, — шепотом перебил его Хаммердал. — А что вам нужно там в степи, Полковник?

— Индейцев-огаллала ведет Матто-Си.

— Это тот, которого зовут Медвежья Лапа? Дьявол! Значит, мы имеем дело с лучшими воинами племени, и, по-моему, он должен оставить где-то в степи боевой резерв.

— Вот и я так думаю. Виннету с частью моих людей отсечет резерв, а я вместе с остальными займусь их лошадьми. И если нам удастся овладеть ими или хотя бы разогнать их по прерии, то краснокожим конец!

— Так, так, Полковник, а Дик Хаммердал и его ружье доделают остальное, так чтобы мы смогли нагрузить поезд их скальпами!

— Значит, ты со своими людьми остаешься здесь и ждешь наших первых выстрелов, индейцы почувствуют нас у себя в тылу и ринутся в твою сторону, где ты их и встретишь как подобает. Только дождись, Дик, пока они подойдут к вам настолько близко, чтобы вы отчетливо видели каждого из них. И только потом стреляйте — тогда уж промаха не будет!

— Не беспокойтесь, Полковник! Дик Хаммердал отлично знает, что от него требуется. Только берегитесь их лошадей, эти мустанги чуют белого человека за десять миль!

Файрган вернулся на свою сторону насыпи, а толстяк Хаммердал пополз вдоль растянувшейся за ним вереницы людей, чтобы ознакомить их с полученными инструкциями.

Возвратившись назад, он занял место рядом с Питом Холберсом, который за последние часы не произнес ни единого слова, и шепотом сказал:

— Ну, Пит Холберс, старый енот, сейчас начнутся пляски!

— Хм, как скажешь, Дик! Или ты этому не рад?

Хаммердал не успел ответить, потому что внезапно в отдалении блеснула одинокая вспышка огня, сопровождаемая громким треском выстрела. Это какой-то рабочий из группы Полковника по неосторожности разрядил в воздух свое ружье.

В ту же секунду огаллала оказались на ногах и поспешили в сторону своих лошадей. Так и не доведя свой план до конца, Сэм Файрган вынужден был теперь на ходу менять тактику действий, чтобы упредить опасные последствия того предательского выстрела.

— Вперед, парни, к лошадям! — крикнул он.

Им удалось добежать до животных первыми, опередив индейцев. В мгновенье ока лошади оказались свободными от державших их на привязи ремней и с громким ржанием и храпом понеслись в темную бездну необъятной прерии.

Спешившие к лошадям индейцы были остановлены и ошеломлены встретившими их выстрелами. Лишившись лошадей и не сумев в темноте оценить малое число атаковавшего их противника, индейцы в полном недоумении несколько мгновений беспомощно топтались на месте, подставляя себя под выстрелы. Но тут раздался громкий клич их предводителя, они развернулись и бросились назад, намереваясь найти убежище по ту сторону железнодорожной насыпи и там решить, что же делать дальше. Но не успели они добежать до нее, как перед ними словно из-под земли выросла темная линия прижавшихся к рельсам вооруженных людей. Огненная вспышка залпа из более чем пятидесяти стволов на мгновение разорвала темноту ночи, а вопли и стоны раненых стали подтверждением того, что пули бойцов Хаммердала достигали своей цели.

— Дострелять теми патронами, что остались, и потом — в атаку! — прокричал отважный толстяк, сделал выстрел из второго ствола своего ружья, отбросил его, теперь уже ненужное, в сторону и, выхватив из-под куртки томагавк, бросился в сопровождении Пита Холберса и наиболее смелых из числа рабочих на онемевших от ужаса индейцев.

Они совершенно потеряли голову из-за внезапно обрушившегося на них огня и теперь, зажатые врагом с двух сторон, могли искать спасение только в бегстве. Снова прозвучал громкий призывный клич их вождя Матто-Си, и через мгновение оставшиеся в живых индейцы бросились на землю прямо среди нападавших и попытались ускользнуть от них ползком.

— Ложись, ребята, ножи к бою! — громким голосом прокричал Файрган и поспешил в сторону распавшегося лагеря индейцев.

Он рассчитывал, что те успели собрать достаточное количество горючего материала, чтобы иметь необходимое освещение в случае удачного исхода нападения на поезд. И он не ошибся, обнаружив на месте их недавней стоянки несколько больших куч сушняка. С помощью пороха он быстро развел костры. Ночь осветилась, и в отблесках пламени он увидел брошенные на земле копья и одеяла, которые тоже были неплохим горючим. Оставив костры под опеку нескольких подоспевших к нему рабочих, он вернулся туда, где ночное нападение нашло свою развязку в страшном рукопашном бою.

Развернувшаяся здесь кровавая бойня могла бы стать для стороннего наблюдателя ярчайшим примером того, чему не должно быть места на цивилизованной земле.

Боевая группа дорожных рабочих состояла преимущественно из людей, повидавших жизнь и закаленных в ее бурях, однако вряд ли у них были шансы долго противостоять манере боя, присущей индейцам, которые тем временем успели оглядеться в свете костров и понять, что их собственная численность вполне сопоставима с силами врага, и там, где на одного отдельного индейца не приходилось сразу по нескольку рабочих, последние все чаще падали на землю, сраженные страшными ударами томагавков.

Лишь у троих белых людей было в руках такое же оружие — у Сэма Файргана, Дика Хаммердала и Пита Холберса, и при этом выяснилось, что в использовании оружия любого вида цивилизованные люди, как ни странно, даже превосходят индейцев.

В гуще сражения, окруженный несколькими индейцами, бился Файрган, в скачущем свете огня на лице его читалось упоение боем, не очень совпадающее внешне с утонченными романтическими представлениями об этом непостижимом человеческом чувстве, но тем не менее подтверждавшее его абсолютную реальность. Теснимые другими бойцами индейцы попадали под могучие удары его боевого топора, который с сокрушительной силой раз за разом опускался на головы врагов.

В стороне от Полковника сражались выглядевшая едва ли не комично пара, повернутая друг к другу спиной, что при всем различии их комплекции защищало каждого из них от удара сзади. Это были Дик Хаммердал и Пит Холберс. Маленький, толстый Дик, который при первом знакомстве неизменно производил своей фигурой и удивительным костюмом впечатление неуклюжести и беспомощности, здесь, на поле боя, демонстрировал поистине кошачью ловкость и подвижность. Держа в левой руке длинный и обоюдоострый охотничий нож, а правой направляя тяжелый боевой топор, он стойко держался перед любым врагом. Длинный лоскутный балахон из кусков кожи надежно защищал его от ударов ножа. Пит Холберс, стоявший спиной к нему, размахивал в воздухе своими длиннющими руками, словно осьминог щупальцами, снабженными смертельно опасными для врага присосками. Его тощее, состоявшее, казалось, из одних лишь костей и жил тело обладало в действительности недюжинной силой и выносливостью, его томагавк падал на головы врагов с удвоенной высоты, его оружие благодаря исключительной длине рук доставало противника даже на значительном расстоянии, при этом огромные ступни его ног не двигались с места ни на дюйм, и каждый, кто попадал в зону его досягаемости, был заранее обречен.

И еще две фигуры выделялись на общем фоне среди белых бойцов. Это были два немца, которые так ловко орудовали подобранными с земли томагавками убитых индейцев, как будто давно и упорно тренировались в этом виде боевого искусства. Никому из соратников, однако, и в голову не приходило, что вся их боевая активность была не более чем показной. За все время схватки они не только не убили, но даже не ранили никого из врагов, да и сами не претерпели ни малейшего вреда от рук индейцев. Оружие с бесполезным звоном бряцало об оружие, и если кто-то из индейцев падал на землю, будучи якобы раненным, то тут же отползал в сторону, чтобы выбрать себе другого противника.

Среди рабочих тоже было немало мужественных бойцов, задававших немало работы индейцам, которые вообще не любят сражаться один на один. Вскоре уже победа начала склоняться на сторону белых, которые все сильнее и сильнее теснили противника, сбивая индейцев в одну, сильно поредевшую кучу. Но тут раздались громкие воинственные крики, и из темноты в гущу сражения врезалась новая масса людей. Сэм Файрган оказался прав: Матто-Си, хитрый предводитель огаллала, оставил до поры значительную часть своих воинов в резерве, и теперь они со свежими силами вступили в бой, мгновенно изменив его течение. При этом к ним добавилась и та часть индейцев, которые поначалу спасались бегством, но теперь, заметив произошедшей перелом в событиях, вернулись и с удесятеренной яростью набросились на врага. В результате смелая атака охотников и рабочих превратилась в пассивную оборону, которая от минуты к минуте оставляла все надежды на успех.

— Назад, на насыпь! — закричал Сэм Файрган и стал пробиваться сквозь заслон индейцев, чтобы подкрепить свой приказ собственным примером.

Питу Холберсу понадобилось всего несколько шагов, чтобы оказаться рядом с ним. Дик Хаммердал, чтобы получить передышку, только теперь выхватил из-за пояса револьвер и, расстреляв все патроны, поспешил к насыпи. Пытаясь преодолеть ее одним прыжком, он зацепился ногой за рельсы, упал и кубарем скатился по противоположному склону прямо под ноги Сэму Файргану. Здесь он поднялся с земли и удивленно посмотрел на предмет, за который, падая, инстинктивно схватился и который так и остался у него в руке. Предмет напоминал своим видом старую измочаленную дубину.

— Клянусь Богом, это она, моя винтовка, которую я бросил здесь совсем недавно! Что скажешь, Пит Холберс, старый енот? — обрадованно воскликнул он.

— Если ты считаешь, Дик, что снова на…

Он не смог договорить, потому что подоспели огаллала, кинувшиеся за ними в погоню, и бой разгорелся с новой силой. Свет от костров, достигавший и этой стороны насыпи, рисовал печальную для белых картину событий, грозящих закончиться их неминуемой гибелью. И командир уже собирался отдать приказ спасенья бегством в непроглядную тьму прерии, как вдруг в тылу у индейцев загремели выстрелы, и группа людей, размахивая оружием, со всего ходу вклинилась в их ряды.

Это был Виннету со своим отрядом.

Поскольку темнота оказалась непреодолимым препятствием в поисках следов огаллала, то и попытки Виннету обнаружить их засаду не дали результата, когда же он увидел свет костров, то решил, что его присутствие на поле боя стало необходимым, я поспешил к месту событий, в самый последний момент приведя с собой спасительную помощь.

В самом центре схватки стоял Матто-Си, предводитель огаллала. Облачавший его широкую коренастую фигуру традиционный охотничий костюм из выдубленной кожи, был уже снизу доверху забрызган кровью, за спиной у него висела шкура степного волка, черепная часть которой покрывала его голову. Держа в левой руке выпуклый щит, обтянутый прочнейшей бизоньей кожей, он правой направлял движения томагавка, несущего смерть всякому, кто, приблизившись, попадал в поле зрения его черных глаз.

Он уже в душе считал себя победителем и готовился издать призывный победный клич, как вдруг на поле боя внезапно появился Виннету. В этот момент Матто-Си обернулся и увидал недалеко от себя вождя апачей.

— Виннету, вожак собачьей стаи пимо! — выкрикнул он. В глазах его сверкала смертельная ненависть, однако поднятая для следующего шага нога вдруг остановилась, а рука, занесенная для броска томагавка, снова опустилась. Казалось, один вид грозного врага парализовал его волю и лишил присутствия духа.

Виннету тоже заметил его и ответил ему в тон:

— Матто-Си, мерзкая жаба огаллала!

Словно в водный поток нырнула в гущу сражающихся его гибкая и стройная, но при этом поразительно мощная фигура и, за несколько секунд пробив себе дорогу, оказалась лицом к лицу с предводителем огаллала. Оба одновременно замахнулись для разящего удара, со звоном и скрежетом столкнулись в воздухе их боевые топоры, и оружие Матто-Си с разнесенной в щепы рукояткой выскользнуло из его пальцев. Он молниеносно огляделся и принялся своими мощными медвежьими ногами протаптывать себе дорогу к бегству.

— Матто-Си! — крикнул Виннету, не двигаясь с места. — Разве глупый медведь превратился в трусливую собаку, что бежит от Виннету, вождя апачей? Пусть уста земли выпьют его кровь, и когти стервятника растерзают его тело, но его скальп будет украшать пояс вождя апачей!

Подобный вызов заставил беглеца остановиться. Он развернулся и бросился в сторону врага.

— Виннету, раб бледнолицых! Перед тобой Матто-Си, вождь огаллала! Он убивает медведя и повергает наземь бизона, он догоняет лося и растаптывает голову змеи! Никто еще не мог устоять перед ним, и теперь он потребует жизнь Виннету, трусливого пимо!

Вырвав из рук одного из своих воинов томагавк, он кинулся на вождя апачей, который, стоя по-прежнему неподвижно, дожидался его приближения. Глаза обоих силачей страшными взглядами пронзили друг друга, топор огаллала просвистел на взмахе у него над головой и с жуткой силой обрушился на Виннету. Однако он парировал удар с такой легкостью, словно он был нанесен рукой ребенка, он и сам уже замахнулся для ответного удара, как сзади на него набросились два воина огаллала и задержали его руку. Одно молниеносное движение с его стороны — и сраженные враги замертво рухнули наземь. Но над его головой уже снова был занесен топор Матто-Си.

За несколько мгновений до этого Сэм Файрган, превосходивший ростом всех, заметил, что его друг в опасности. Расшвыряв по сторонам индейцев, словно снопы соломы, он продрался сквозь них, схватил своими огромными ручищами их вождя за пояс и за ворот рубашки, поднял его высоко в воздух и с силой бросил на землю. Тотчас же Виннету склонился над лишившимся сознания врагом и вонзил клинок ему в грудь, затем левой рукой собрал в кулак его густые черные волосы, три коротких отточенных движения ножом, резкий рывок — и скальп Матто-Си отделился от его черепа. Виннету поднял скальп высоко над головой и испустил тот жуткий торжествующий вопль индейца, от которого у врага кровь стынет в жилах.

Увидав в руках Виннету скальп своего вождя, огаллала завизжали от ужаса и бросились бежать кто куда.

Дик Хаммердал вновь оказался рядом с Питом Холберсом, неразлучная пара соединилась и теперь старалась воспрепятствовать бегству разгромленного врага.

— Пит Холберс, старый енот, видишь, как они бегут, а! — прокричал Хаммердал.

— Хм! Если ты так считаешь, Дик, то я это вижу!

— Считаю я или не считаю, это неважно, но я хочу— Проклятье, Пит, глянь-ка на того парня, что пытается пробиться между обоих германцев! Ну, сейчас ему придет конец!

И он не то чтобы побежал, а скорее покатился, как шарик, к тому месту, где несколько индейцев старались проскочить мимо двоих немцев, которые, в свою очередь, пытались их задержать. Холберс последовал за ним. Вдвоем они бросились на индейцев и ловкими ударами сбили их на землю.

Через короткое время была достигнута уже окончательная победа, и те немногие из числа врагов, кто не был убит или ранен, обратились в бегство.

В этот момент с восточной стороны появился яркий луч света приближающегося поезда. Кочегар, заменивший на время машиниста, заметил свет костров и, приняв его за условный сигнал, стал медленно подавать состав вперед.

Инженер, входивший в боевую группу Виннету, подошел к вождю апачей и спросил:

— Вы — мистер Виннету?

Индеец утвердительно кивнул в ответ, прилаживая к поясу скальп Матто-Си.

— Мы обязаны вам своим сегодняшним спасением. Я напишу отчет, который попадет на стол к самому президенту, и награда не заставит себя долго ждать!

— Вождь апачей не нуждается в награде! Он любит своих белых братьев и протягивает им руку в бою, но он и без того силен и богат — богаче, чем Великий Отец бледнолицых. Ему не нужно ни золото, ни серебро, ни другое богатство. Он привык не брать, а давать. Хуг!

Поезд остановился недалеко от того места, где были разобраны пути.

— Черт побери, сэр, — воскликнул кочегар, спрыгивая с паровоза на землю навстречу своему начальнику. — Ну и придется же здесь попотеть! Настоящая бойня!

— Ты прав, парень, сегодня нам пришлось жарко, и даже мне немного досталось — вот, видишь эту дырочку! Но сейчас главное — инструмент в руки и привести в порядок рельсы, чтобы мы могли как можно скорее отправиться дальше! Позаботься об этом, а я займусь подсчетом наших потерь!

Он уже собрался идти, как прямо перед ним из травы под насыпью выскочила темная фигура и пулей пронеслась мимо него. Это был один из огаллала, который, видимо, не найдя раньше возможности скрыться, затаился здесь и выжидал удобного момента для бегства.

Рабочий, которому было поручено смотреть за лошадьми, естественно, следовал за поездом и теперь стоял возле состава, держа в руках поводья. У индейца при виде лошадей возникла надежда на спасение, он подбежал к рабочему, вырвал у него из рук первый попавшийся повод и вскочил в седло.

Хаммердал заметил метнувшуюся в сторону фигуру краснокожего и крикнул своему неразлучному товарищу:

— Пит Холберс, старый енот, видел этого краснокожего? Разрази меня гром, если он побежал не за лошадью!

— Если ты считаешь, Дик, что он ее получит, то я не возражаю — слишком уж зеленым мне кажется наш караульный!

— Зеленый он или не зеленый, это уже неважно, потому что… Смотри-ка, Пит Холберс, он вырвал у парня из рук поводья и прыгнул в седло, он… дьявол, да это же моя кобыла! Ну, любезный, умнее, я вижу, ты ничего не мог придумать. Придется тебе побеседовать с моей винтовкой!

И действительно, индеец вскочил на спину старой кобылы и ударил ее пятками по бокам, надеясь ускакать отсюда как можно быстрее. Но он просчитался. Дик Хаммердал сунул в рот согнутый крючком палец и пронзительно свистнул. Умное животное тотчас же повернулось крутом и, несмотря на все усилия седока, помчалась прямиком к своему хозяину. Индеец теперь не видел другого спасения, кроме как успеть вовремя выпрыгнуть из седла. Но толстяк Хаммердал уже приставил к щеке приклад своего ружья, громыхнул выстрел, и индеец с пробитой головой свалился на землю.

— Видал, Пит Холберс, что за умная скотина моя кобыла? Вот только интересно, доберется ли он теперь пешком до своей Страны Вечной Охоты? Как думаешь, а, Пит Холберс, старый енот?

— Я не возражаю, Дик, если ты думаешь, что он выбрал верную дорогу. Не хочешь ли взять себе его шкуру?

— Возьму или нет, неважно, но спустить ее с него нужно обязательно!

Чтобы подойти к убитому, Хаммердал должен был миновать обоих немцев, которые стояли неподалеку, отдыхая от напряжения недавнего боя.

— Не будь я Жан Летрье, капитан, такая встреча могла случиться только на Диком Западе! — донеслась до него французская речь.

Но он был слишком занят собственными мыслями, чтобы придать услышанному какое-либо значение.

Сняв с убитого скальп и возвращаясь обратно той же дорогой вдоль стоящего поезда, он увидел рядом с немцами Сэма Файргана.

— Послушай-ка, Дик Хаммердал, — сказал тот, — ты ведь встретил этих двух немецких джентльменов у ирландца Уинкли, не так ли?

— Именно так, Полковник!

— Ну что ж, они оба хорошо держались в бою и знакомство с ними делает тебе честь. Но как получилось, что ты привел их с собой, ты ведь знаешь, как я настроен в отношении новых знакомств!

— Все верно, сэр. Но один из них — тот, которого зовут Генрих Зандерс, сказал, что вы приходитесь ему дядей.

— Я — дядей? Ты в своем уме?

— Хм! В своем я уме или не в своем — какая разница, но мы тогда немного повздорили, и я уже приставил нож к его горлу, когда вдруг он сказал, что вы меня не похвалите, если я запущу свой нож в его шкуру чуть глубже, чем следует. Разбирайтесь с ним сами, Полковник!

Знаменитый следопыт подошел к немцам и спросил:

— Я слышал, вы оба из Германии?

— Да, — ответил Зандерс.

— А что же вы ищете здесь, в прерии?

— Вас, сэр.

— Меня? С какой стати?

— Дядя, ты еще спрашиваешь!

Сэм Файрган отступил на шаг назад.

— Дядя? Но я не знаю никакого родственника по имени Зандерс!

— Верно! Но я назвался так только потому, что не знал, как ты отреагируешь на имя Валлерштайн. Ведь речь идет о деньгах, больших деньгах, как ты пишешь. Нужно было соблюдать осторожность, потому я и взял себе чужое имя.

— Валлерш… неужели это ты, Генрих?!

— Собственной персоной, дядя. Вот твое письмо, в котором ты пишешь, чтобы я приехал. А остальные бумаги ты сможешь прочитать завтра!

Он сунул руку под куртку и, достав аккуратно сложенный лист бумаги, передал его Файргану. При все еще достаточно ярком свете огня старый охотник бросил взгляд на строчки письма, потом обнял молодого человека и воскликнул:

— Это правда! Да благословит Бог мои глаза, которым довелось увидеть одного из моих родных! Как поживает твой отец? Почему он мне не писал? Я ведь оставил ему свой адрес на Омаху!

— Да, но ты ведь описал в своем письме еще и весь маршрут вверх по Арканзасу до Форт-Джибсона, до ранчо ирландца Уинкли и дальше на запад, где у тебя с твоими вестменами постоянный лагерь. Решив, что тебя там может не оказаться, мы сочли за лучшее, если я сам отправлюсь в путь и доставлю тебе письмо отца. Завтра утром, когда будет светло, я отдам тебе его. С тех пор, как ты здесь, в Америке, ты меня не видел, и потому тебе трудно признать меня. Но тем легче мне признать свою доброту, с какой ты неизменно поддерживал моих родителей и вот теперь пригласил к себе меня самого.

— Ну и прекрасно! Я очень рад, что ты так быстро ответил на мое приглашение. Я ведь в письме объяснил и причину этого. Я нашел золото в горах Большого Рога, много золота, которое я хотел отдать вам — ведь вы бедны, а мне оно ни к чему. Пересылать его каким-либо образом — дело ненадежное, вот я и хотел, чтобы ты приехал лично. То, что я собираюсь подарить вам, для вас — целое состояние, и я надеюсь, что оно принесет вам счастье. Но ты, я вижу, не один. Кто твой спутник?

— Он тоже немец. Его зовут Петер Вольф, и он очень хотел побывать на Западе. Вот я и взял его с собой.

— Отлично! Мы еще обсудим наши дела, Генрих. Сейчас на это нет времени — ты же видишь, я нужен в другом месте!

Как раз в этот момент раздался голос машиниста, торопившего с отправлением поезда.

Убитых и раненых защитников поезда поместили в вагоны, собрав лежавшее на земле оружие. Пассажиры еще раз сердечно поблагодарили своих спасителей, и поскольку разрушенный участок дороги к тому времени уже удалось восстановить, поезд мог продолжать свой путь. Оставшиеся смотрели ему вслед до тех пор, пока его огни не исчезли в ночи.

Теперь встал вопрос о том, устраивать ли здесь же ночной лагерь или нет, поскольку имелись подозрения, что спасшиеся бегством огаллала могут вернуться. Оставаться было слишком рискованно, поэтому решено было заночевать где-нибудь на почтительном удалении от этого места, где можно было бы не опасаться нападения индейцев. Сэм Файрган, Полковник, выбрал себе одну из трофейных индейских лошадей, и вся компания тронулась в путь.

В то время, пока Полковник беседовал со своим «родственником», Дик Хаммердал находился поблизости и слышал почти весь их разговор. И теперь, когда место сражения осталось далеко позади, он улучил момент, в который «племянника» не было рядом с «дядей», и, подъехав к Сэму Файргану, сказал ему приглушенным голосом:

— Если вы на меня не обидитесь, сэр, то я сам вам кое-что скажу!

— Обижусь? Вот еще глупости! Говори, что случилось!

— То, что вы наверняка посчитаете ерундой, сэр. Дело касается обоих парней, которые утверждают, что приехали сюда из Германии.

— Так они оттуда и есть!

— Оттуда они или не оттуда, это неважно, только я думаю, что они не оттуда.

— Что за вздор! Мой племянник — немец. Уж я-то это знаю!

— Да, если только это действительно ваш племянник, сэр!

— А ты в этом сомневаешься?

— Хм! Вы хорошо знаете своего племянника?

— Я не смог его узнать, потому что он был еще ребенком, когда я видел его в последний раз.

— Я думаю, что вы его вообще ни разу не видели. Ваше немецкое имя — Валлерштайн. Почему он назвался по-другому?

— Из осторожности, потому что он…

— Знаю, знаю! — перебил его толстяк. — Я слышал, какими причинами он это объяснил, но, по-моему, эти объяснения шиты белыми нитками. Скажите, он что — капитан?

— Нет!

— Но тот, другой, называл его именно так!

— Что ты говоришь! Неужели?

— Да, он называл его капитаном, и я слышал это обоими ушами. А говорили они по-французски.

— По-французски? — изумленно переспросил Полковник. — Но это же сразу бросается в глаза!

— Бросается или не бросается — какая разница, это не имеет вовсе никакого значения, раз сразу не бросилось. Но когда я потом услыхал, что речь идет о вашем золоте, у меня появились сомнения. Почему второй из них представляется нам как Петер Вольф — черт, что за имя, язык сломаешь! — а Генриху Зандерсу он говорит, что его зовут Жан Летрье?

— Он называл себя этим именем?

— Да. Я как раз проходил мимо них и слышал это, и даже понял, хотя они и говорили по-французски. Я тогда не обратил на это внимания, потому что торопился снять скальп с краснокожего, но потом я снова вспомнил этот разговор и кое-что заподозрил. Этот Зандерс, он по-немецки говорит чисто?

— Вообще-то с небольшим акцентом. Но, возможно, мне это просто показалось, мне теперь трудно об этом судить, ведь столько лет прошло, как я покинул Германию.

— Сколько лет назад вы ее покинули, теперь уже неважно, но я вам повторяю, что все это дело мне не нравится. Мы зовем вас Полковником, хотя у вас и нет этого воинского звания. Почему же этого Зандерса называют «капитаном»? Значит, он командует какими-то людьми? Тогда что это за люди? Вряд ли — порядочные! Будьте начеку, Полковник, и не сердитесь на меня, я вас предупредил от чистого сердца!

— Да у меня и в мыслях не было сердиться, хотя я и знаю, что ты ошибаешься. И все-таки я буду держать ухо востро, это я тебе обещаю!

— Вот и отлично! Я бы и сам хотел ошибиться, но поскольку речь идет о такой большой сумме, а вы не знаете как следует своего племянника, то осторожность в любом случае не помешает.

— Он ведь доказал мне, что он мой племянник.

— Тем письмом, что он вам предъявил?

— Да. А утром он хочет отдать мне остальные письма.

— Это еще ничего не доказывает!

— Да почему же? Как раз наоборот!

— Нет, потому что письма могли попасть в его руки нечестным путем!

— Стоит ли из-за перемены имени сразу подозревать худшее?

— Стоит или не стоит, потом будет видно, а я этим двоим все равно не верю. Если вы им верите, то я буду смотреть за ними еще внимательнее!

Они прервали разговор, потому что в этот момент Зандерс снова подъехал к Файргану. Хаммердал удалился от них и присоединился к Питу Холберсу, рядом с которым он чувствовал себя лучше всего.

Примерно через два часа пути от железной дороги они достигли места, весьма удобного для устройства лагеря. Здесь было все, что нужно: трава для лошадей, вода для людей и животных и еще довольно густой кустарник, служивший отличным прикрытием. Они спешились. Сейчас можно было чувствовать себя в относительной безопасности, поскольку было хотя и не совсем темно, но и не настолько светло, чтобы огаллала могли их выследить.

С самого полудня Зандерсу так и не удавалось поговорить с Вольфом без свидетелей. И теперь, когда все собрались спать, он расположился рядом с ним чуть поодаль от остальных, что, по его мнению, не должно было особенно бросаться в глаза. Решив, что теперь все уже спят, Зандерс шепотом обратился к своему спутнику:

— Трудно придумать что-нибудь более неприятное, чем сегодняшний бой с нашими краснокожими друзьями. А эти белые — просто слепцы, что не заметили нашего показного участия в сражении! Хорошо, что горели костры, и индейцы могли отличить нас от остальных. Было бы куда лучше, если бы они повременили с этим нападением. Ведь те думали, что мы скоро вернемся.

— Они же не знали, что я так быстро встречу тебя, — отозвался Вольф. — Просто удивительно, что мы оба смогли принести друг другу такие счастливые вести!

— Да, вы наконец-то даже в мое отсутствие обнаружили лагерь Сэма Файргана и его компании, который так долго искали. И самое главное, что огаллала хотят помочь нам напасть на него. Но именно поэтому они и должны были повременить с сегодняшней вылазкой. У Файргана для нас будет такая богатая добыча, что мы сможем выйти из дела.

— Да. Ты ведь, будучи его любимым «племянником», слышал от него самого, какую массу золота они собрали в горах Большого Рога. А если прибавить сюда еще и запасы меха и шкур, которые они накопили, то получаются такие трофеи, каких наша компания еще ни разу не добывала. Как же нам повезло, что ты повстречал настоящего племянника Файргана! Правда, при этом допустил грубую ошибку!

— Какую?

— Оставил его в живых!

— Ты прав, это была слабость с моей стороны. Но он был так прямодушен и доверчив, рассказал мне буквально все, даже самые мельчайшие подробности жизни своей семьи, что я расслабился и забрал только деньги и бумаги, оставив ему жизнь.

— Я бы на твоем месте все-таки обезвредил его.

— Да он и так теперь безвреден.

— Но он наверняка отправился следом за тобой!

— Нет. Он здесь новичок, абсолютно неизвестен, и главное — у него нет денег, ни единого цента. Так что он теперь беспомощнее любого сироты и не может ни преследовать меня, ни как-либо навредить мне. Самое важное, что мы с ним одного возраста, а Сэм Файрган меня раньше никогда не видел. Он действительно думает, что я его племянник.

— Верно, но мне это все равно не нравится.

— Почему?

— Потому, что, хотя вы и нашли его лагерь, нам, возможно, придется отступить от первоначального плана.

— В смысле нападения на лагерь? Да нам это теперь и не нужно, потому что я, будучи племянником старика, и так получу все, что у него есть.

— А мы ничего? Нет, этого я допустить не могу. Мы мучились много месяцев, разыскивая его нору, и теперь должны от всего отказаться? Нет, и еще раз нет!

— Не волнуйся. Мы уже завтра будем проходить вблизи нашего лагеря, а до того времени еще успеем обо всем договориться.

— Ты думаешь, что Сэм Файрган пойдет именно этой дорогой?

— Да. Он же направляется прямиком к своему лагерю, а значит, придется пройти и мимо нашей стоянки. Тсс! По-моему, там в кустах кто-то есть!

Они затаили дыхание и услышали тихий шуршащий звук, удалявшийся от них в сторону.

— Дьявол! Нас подслушивали! — прошептал Зандерс своему товарищу.

— Похоже, что так, — тихо ответил тот. — Но кто?

— Либо сам Файрган, либо кто-то еще. Сейчас я узнаю, кто это был!

— Каким образом?

— Подползу к Файргану. Если его нет на месте, значит, это был он.

— А если — другой?

— Тогда он сам пойдет к Файргану, чтобы рассказать о том, что слышал. В любом случае я узнаю то, что я хочу узнать. Проклятье! Если они что-то заподозрили!.. Лежи тихо и жди меня!

Он растянулся на земле и ловко и неслышно пополз сквозь траву к тому месту, где Полковник укладывался спать. Тот оказался на месте. Но тут с другой стороны подошел Дик Хаммердал, разбудил Полковника и тихо сказал:

— Проснитесь, сэр! Только, прошу вас, без шума!

Он говорил очень тихо, но Зандерс лежал так близко и обладал таким острым слухом, что от его ушей не ускользнуло ни единого слова.

— В чем дело? Что случилось? — спросил Файрган.

— Тихо, тихо, чтобы они нас не услышали! Я говорил вам, сэр, что буду следить за ними. Я обратил внимание, что Зандерс и этот, другой, легли отдельно от всех. Я почуял неладное и подкрался к ним. И я слышал все, о чем они шептались.

— Ты понял, о чем они говорили?

— Понял я или не понял, это неважно, но я слышал, что этот Зандерс — главарь банды бушхедеров!

— Неужели?

— Так что я был прав, Полковник. И никакой он вам не племянник, а Зандерса на самом деле зовут Жан Летрье. Их люди обнаружили наш лагерь и собираются на него напасть. Они даже сговорились с краснокожими. Зандерс перехватил вашего племянника в пути и украл у него все, что…

Большего Зандерс уже не слышал, ибо в большем он теперь и не нуждался, и быстро пополз обратно.

— Нас предали! — прошептал он. — Бери свою винтовку и быстро следуй за мной к нашим лошадям! Только тихо-тихо!

И они осторожно прошмыгнули между кустов к небольшой свободной площадке, где были привязаны лошади. Отвязав своих, они очень медленно повели их в сторону. Отойдя на безопасное расстояние, они вскочили в седла и поскакали прочь.

— Но расскажи, наконец, что тебе удалось узнать! — обратился Вольф к Зандерсу.

— Потом, потом! Теперь нужно гнать, именно гнать, чтобы успеть к своим. Через два часа мы будем на месте, и нужно еще сегодня же захватить всю эту компанию. Этот проклятый Хаммердал выследил нас. Он даже знает, что тебя зовут Жан Летрье!

— Но откуда?

— Дьявол его знает! Вперед, только вперед!

Тем временем Хаммердал успел рассказать Полковнику все, что удалось подслушать. Вдвоем они тихо обсуждали создавшееся положение, и хотя Хаммердал настаивал на немедленных действиях, Сэм Файрган принял следующее решение:

— Не сейчас, Дик. Они от нас никуда не денутся. Ты легко мог ослышаться.

— Я привык верить своим ушам!

— Возможно, они говорили вовсе не о нас и о себе, а имели в виду совсем других людей.

— Они говорили о вас, сэр, абсолютно точно, о вас!

— Все равно нужно подождать до утра. Если мы в этой темноте спугнем их, они от нас уйдут. Мы должны подождать, пока рассветет. Тогда мы будем видеть их лица, выражение их лиц, все их движения. Они ведь не подозревают, что ты подслушивал?

— Нет.

— Ну, тогда можно не торопиться и спокойно поспать. И ты тоже укладывайся!

Хаммердал хотел вставить еще какое-то замечание, но Полковник не стал его слушать, сердито бурча себе что-то под нос, лег на прежнее место и быстро уснул.

Остальные тоже спали. Даже всегда такой осторожный Виннету не был исключением. Он все же надеялся, что никто из огаллала не стал преследовать их, хотя и допускал возможность ошибки. В этом случае, в соответствии с обычаями краснокожих, нападения можно было ожидать лишь под утро. Поэтому, а также потому, что сильно устал и нуждался в отдыхе, и он лег спать. Впрочем, через пару часов он уже поднялся, дошел до своего коня, отвел его немного в том направлении, откуда они приехали, пустил коня попастись, а сам присел на землю. Все это он сделал потому, что индейцев-огаллала можно было ждать только с этой стороны. Зандерс же с Вольфом ускакали в противоположную сторону, но он об этом и не подозревал. А коня он привел сюда потому, что тот был лучшим сторожем, чем человек.

Потянуло утренним ветерком. Вдруг вороной Виннету издал негромкий и короткий, на одном выдохе, храп, которым имел обыкновение предупреждать хозяина о приближении чего-либо подозрительного. Виннету с удивлением отметил, что конь при этом держал голову не против ветра, а по его направлению, то есть в сторону лагеря. Сам же индеец, несмотря на исключительно острый слух, не услышал в той стороне ничего подозрительного. Он прислушался. Неожиданно оттуда донеслись громкие крики. Но это были не воинственные вопли краснокожих, а брань и ругань белых людей, говоривших по-английски. Он рванулся туда, но, не добежав до места, бросился на землю и стал из-за кустов наблюдать за происходящим. И увидел примерно два десятка белых людей, которые внезапно напали на спящих, а в этот момент вязали их по рукам и ногам.

— Здесь нет Виннету! — выкрикнул один из нападавших. — Он не должен от нас ускользнуть! Где он? Ищите его, ищите!

Это был голос Зандерса, Виннету узнал его и понял, что произошло.

— Хау! — негромко сказал он сам себе. — Сейчас я им помочь ничем не смогу, а только сам пропаду вместе с ними. Нужно сдержаться, а потом преследовать этого бледнолицего. Хуг!

Он быстро вернулся к своему коню, вскочил в седло и во весь опор помчался прочь — это было лучшее, что он мог сделать в той ситуации… Здесь бывший агент по делам индейцев прервал свой рассказ, которому все присутствующие внимали с напряженным интересом. Мне и самому пришлось быть свидетелем нескольких нападений индейцев на поезда, и, хотя подобные случаи были в общем похожи один на другой, тем не менее я следил за повествованием с не меньшим вниманием, чем остальные гости матушки Тик. Сэм Файрган, Дик Хаммердал и Пит Холберс были хорошо знакомы мне, и я знал, что им довелось побывать именно в такой переделке, о которой сейчас шла речь.

Слушатели поддержали рассказчика возгласами одобрения и признательности.

— А вы были при этом? — спросил кто-то из сидевших с ним за одним столом.

— Пока не приходилось. Все, что вы слышали до сих пор, я сам впоследствии узнал от других. А вот в событиях, о которых пойдет речь дальше, я принимал непосредственное участие. И здесь тоже будет присутствовать детектив, вроде того, о котором мы узнали из предыдущей истории. Итак, дело обстояло так:

Я тогда отправился вместе с несколькими бывалыми людьми, которые раньше уже не раз сопровождали меня, вверх по Арканзасу, поскольку, будучи агентом по делам индейцев, должен был попасть к шайенам. По пути мы заехали в Форт-Джибсон и заглянули к ирландцу Уинкли, который меня хорошо знал. Мы оказались единственными его гостями и как раз сидели за обеденным столом, когда снаружи послышался конский топот, а вслед за тем чей-то громкий голос. Мы выглянули в окна и увидели только что подъехавших троих всадников.

Один из них был довольно тщедушного вида и опрятно, со вкусом одет. Его винтовка, револьвер и длинный охотничий нож имели, пожалуй, больше общего с Западом, нежели он сам, по виду заурядный добропорядочный джентльмен. Второй был крепким светловолосым парнем с правильными чертами лица, по которым можно было с первого взгляда распознать в нем немца. Третий же как раз и был обладателем того зычного голоса. Он сидел на норовистом дакотском рысаке, который, судя по всему, доставлял хозяину немало хлопот.

Высокий, широкоплечий и мускулистый, этот немец носил на голове шляпу с чудовищного размера полями, которые сзади полностью прикрывали его коротко остриженный затылок, а передняя их часть была просто-напросто обрезана. На его могучее тело была надета короткая и просторная мешковатая куртка, рукава которой едва прикрывали его локти, выставляя на всеобщее обозрение рукава чисто выстиранной рубашки, затем черные от загара руки и, наконец, две огромные ладони, больше похожие на лапы доисторического чудовища. На нем были также широкие брюки из грубого полотна, под которыми виднелись короткие сапоги, сшитые не иначе как из слоновьей кожи.

В нелепой шляпе, мшисто-зеленой куртке-балахоне и желтых штанах человек этот был похож на участника бала-маскарада.

Подъехав к дому, он хотел слезть с коня, но тот взвился в воздух всеми четырьмя ногами.

— Стой! Куда? Ах ты, старая шельма! — рассерженно крикнул всадник, угощая коня своим громадным кулаком между ушей. — Вот тебе, получай, раз ты думаешь, что Петер Польтер работал канатоходцем или еще каким акробатом! Ишь, скотина, задирает хвост к небу, как вымпел на грот-мачте, и шлепает ушами, как будто собирается ловить ими омаров! Посадить бы тебя между фок— и грот-мачтой [68] хорошей шхуны, так я бы тебе показал, что такое настоящий рулевой! Слава Богу, вот и деревянная посудина, в которой стоит на якоре ирландец Уинкли! Спускаться с рея, Петер Польтер! А тебя, дьявольское отродье, я привяжу ремнем к фальшборту, то есть к забору, чтобы тебя не унесло в открытое море! Слезайте, мистер Тресков, и вы тоже, герр Валлерштайн, мы в гавани!

Они спешились и привязали лошадей возле дома. Первый всадник шел, пошатываясь, на широко расставленных ногах, словно от верховой езды у него случился приступ морской болезни. Поднявшись на крыльцо, громкоголосый гигант осторожно протиснулся через узкие сени и вошел в открытую дверь харчевни.

— Салют, старый марсовой! [69] А ну, подай-ка сюда чего-нибудь мокрого, а то я тебя на мель посажу, до того у меня в глотке пересохло!

Двое других были не столь словоохотливы, они молча сели за стол, предоставив своему разговорчивому спутнику подготовить почву для запланированной беседы.

— Ну, старый пьяница, не забыл еще Петера Польтера?

Хозяин растянул лицо в морщинистой улыбке и ответил:

— Помню, помню. Того, кто умеет пить, как ты, так сразу не забудешь!

— Ну и отлично! Не думал я, что у тебя такая хорошая память! А помнишь, как мы с Диком Хаммердалом, Питом Холберсом и еще кое с кем собрались у тебя выпить отвальную и просидели лишних два дня, потому что остальные потом никак не могли очухаться?

— Как же, как же, такой попойки мне до тех пор видеть не приходилось, да, наверное, больше и не придется. И где же тебя все это время носило?

— Был на Востоке, ходил по морям, заглядывал в разные места, а теперь вот хочу на недельку-другую нагрянуть к Сэму Файргану. Как он, жив еще, старый крысолов?

— А что ему сделается! Такого ни один индеец так сразу не ухлопает, да и те, кто с ним, ребята не промах. Дик Хаммердал был здесь совсем недавно, и длинный Пит вместе с ним. Потом ушли и наткнулись на краснокожих, как я думаю. Говорят, огаллала напали на поезд и получили от Сэма Файргана и Виннету изрядную порцию свинца и железа.

— Виннету? И вождь апачей снова здесь?

Ирландец утвердительно кивнул головой.

— Здесь, и даже заглянул сюда ко мне, да так ухватил меня за глотку, что я чуть было дух не испустил.

— Э, старина, сдается мне, ты правил ему поперек курса?

— Да что-то вроде этого. Я ведь его не знал и отказался продать ему порох со свинцом, да оказалось, не на того напал. Хочешь увидеть Билла Поттера?

— Так он тоже здесь, на борту?

— Здесь! Только ненадолго отлучился в лес, а лошадь оставил там, за домом!

— Вот это кстати! И куда он курс держит, к Полковнику или — от него?

— К нему, к нему, ходил на некоторое время в Миссури, к родне, а теперь опять собирается в горы.

— Ну, и когда он намерен встать к якорной лебедке?

— Вот дьявол, да можешь ты говорить так, чтобы тебя приличные люди понимали? Несешь какую-то чертовщину!

— Ты всегда был болваном, каких поискать, таким и останешься! Я спрашиваю, когда он собрался уходить!

— Не знаю точно, но думаю, долго здесь не просидит.

— А лошадь он расседлал?

— Нет.

— Тогда, наверное, еще сегодня сядет на весла, и мы вместе с ним!

Видимо, у хозяина и в самом деле были приятельские отношения с этим чудаком, потому что обычно такой молчаливый и сдержанный ирландец, возможно, уже несколько лет ни с кем не ведший столь продолжительной беседы, на этот раз разговорился.

Теперь, судя по всему, и добропорядочный джентльмен созрел для того, чтобы задать вопрос хозяину. Он достал из кармана фотографию.

— Скажите, мистер Уинкли, не заглядывали ли к вам в последнее время двое мужчин, два немца по имени Генрих Зандерс и Петер Вольф?

— Генрих Зандерс? Петер Вольф? Хм, чтоб мне проглотить весь мой порох и огниво с трутом в придачу, если это не были те двое желторотиков, которые непременно хотели видеть Сэма Файргана!

— А как они выглядели?

— Зеленые, приятель, совсем зеленые, — большего я сказать не могу. Один из них — Генрих Зандерс, по-моему, — здорово нас повеселил, когда решил прицепиться к толстяку Хаммердалу — ну, и получил сполна! Думаю, Дик пощекотал бы его железом под ребрами, если бы тот не сказал, что Полковник приходится ему дядей.

— Точно, они! — обрадованно воскликнул незнакомец. — И куда потом оба направились?

— Вместе с толстяком и долговязым приятелем в прерию. А больше я и сам ничего не знаю.

— Взгляните-ка вот на этот портрет! Вы знаете этого человека?

— Можете меня здесь же вымазать дегтем и вывалять в перьях, если это не Генрих Зандерс!

Затем он, словно озаренный мыслью, внезапно пришедшей ему в голову, отступил на шаг и суховато спросил:

— Вы ведь этого человека разыскиваете, сэр?

— С чего вы взяли?

— Хм! Ни один вестмен не станет таскать с собой подобных картинок, а вы… выглядите так мило и опрятно, что…

— Ну? Что…

— Что я хотел бы дать вам один добрый совет! — Уинкли явно изменил давно приготовленную фразу.

— И какой же?

— То, что происходит здесь, меня не касается. Я никого ни о чем не спрашиваю и сам никому не отвечаю. А с вами я так разговорился только потому, что вы пришли сюда вместе с Петером Польтером — иначе бы вы от меня не узнали ровным счетом ничего. Никому больше не показывайте этот портрет. И вообще, не выспрашивайте ни о ком прежде, чем хорошенько не оглядитесь здесь, на Западе. Иначе… иначе…

— Ну, продолжайте! Иначе — что?

— Иначе вас могут принять за сыщика, а это может кончиться очень скверно. Вестмену не нужна полиция — он сам решает то, что ему нужно решить. А того, кто лезет в его дела, он отваживает от себя с помощью клинка!

Изящный незнакомец только было собрался ответить ему, как вдруг отворилась дверь, и вошел человек, при виде которого Петер Польтер вскочил с радостным возгласом приветствия.

— Билл Поттер, старый тюлень, ты ли это? Садись-ка и выпей со мной — я же знаю, что в твоей маленькой глотке прячется огромная дыра!

Вошедший был маленьким щуплым человечком, на котором, казалось, не наберется и полфунта мяса. Он удивленно взглянул на Польтера, и по лицу его разбежались сотни смеющихся складок и складочек.

— Билл Поттер? Тюлень? Выпить? Огромная дыра? Хи-хи-хи, и где я мог видеть этого парня, который кажется мне таким знакомым!

— Где ты меня видел? Разумеется, здесь, где же еще! Напряги-ка немножко свои куриные мозги!

— Здесь? Хм! Что-то сразу и не припомню. Да разве упомнишь всех, кто здесь перебывал! Так как тебя зовут, а?

— Гром и молния! Этот малыш сидел здесь со мной и пил так, что потом два дня пальцем не мог пошевелить, а теперь еще спрашивает, как меня зовут! К тому же, я был с ним в горах, где мы у Сэма Файргана…

— Стоп, старина! Теперь я тебя вспомнил, хи-хи-хи! — перебил его тщедушный. — Тебя зовут Петер Фольтер или Мольтер, или Вольтер, или…

— Польтер! Петер Польтер, сначала боцман на ее величества английской королевы военном корабле «Нельсон», а потом — рулевой на клипере Соединенных Штатов «Ласточка», чтоб тебе было известно! Потом стал немножко вестменом и…

— Помню, помню, помню! Был вместе с нами, а под конец чуть не опоил меня до смерти. Глотка у тебя, хи-хи-хи, каких нет, а пьешь ты, как… как… как сама старушка Миссисипи. Ну, и где же ты был потом и куда собираешься теперь?

— Поболтался немного по свету, а теперь хочу обратно к вам, если ты не против.

— К нам? Зачем?

— Вот этим джентльменам нужно поговорить с вашим Полковником. Застанем мы его?

— Пожалуй. Вы когда отсюда собираетесь?

— Как можно скорее. Ты ведь поедешь с нами, а?

— Поеду, если не придется вас долго ждать!

— Чем скорее, тем лучше для нас. Поешь и выпей, старая хлопушка, а потом можно и отправляться!

Вы, конечно же, понимаете, господа, насколько заинтересовали меня эти необычные люди. И я охотно бы узнал о них больше, но на Западе не всегда рекомендуется проявлять излишнее любопытство. О Петере Польтере мне раньше уже приходилось слышать. Я знал, что он просто так, от нечего делать, поднялся вверх по Арканзасу, завел у ирландца Уинкли знакомство с несколькими трапперами, которые ради собственной забавы взяли его с собой в прерию. Он, можно сказать, оказался молодцом и, несмотря на некоторые свои проказы и чудачества, даже сумел завоевать расположение старого Файргана. Охотники полюбили его и очень не хотели отпускать, когда он снова решил податься на Восток.

Теперь эти четверо сидели недалеко от меня за столом, и я слышал, как утонченный джентльмен тихонько спросил хозяина, кто я такой. Когда тот ответил ему, Петер Польтер, сидевший ко мне спиной, обернулся в мою сторону и сказал:

— Говорят, вы уполномоченный по делам индейцев, сэр. Вы сейчас возвращаетесь от краснокожих или только направляетесь к ним?

— Только направляюсь, мистер Польтер, — ответил я.

— Один?

— Нет, вот эти парни сопровождают меня.

— Вверх по Арканзасу?

— Тоже нет. Мы сначала хотим поехать в горы к Сэму Файргану.

— Ого! Тогда нам по пути! Хотите ехать с нами?

— С удовольствием.

— Тогда причаливайте к нашему столу! Раз вы агент, значит, неплохо знакомы с Западом, и вам можно доверять. Если вы едете с нами, то должны знать, зачем мы здесь и что нам нужно у Сэма Файргана. Так что идите сюда и бросайте якорь!

Я присел за их стол и узнал следующее. Один из них, а именно — молодой блондин, в котором я сразу распознал немца, повстречал в Ван-Бурене человека одного с собой возраста, который, как и он, собирается отправиться на Запад. Он проникся к тому человеку симпатией и по неосторожности рассказал ему в мельчайших подробностях о своей жизни и планах. Оба два дня жили в одной комнате. Когда же Генрих Валлерштайн, а это был именно он, проснулся утром третьего дня, то оказалось, что его новый знакомый исчез, а ночью успел опустошить карманы Валлерштайна, прихватив с собой не только его документы и письма, но и все его деньги, часы и все остальное, что имело хоть какую-нибудь ценность. Оставшись абсолютно без средств, Валлерштайн не мог не только продолжать путь, но даже заплатить хозяину за постой и в полном смятении обратился в полицию, где ему в ответ лишь сочувственно пожали плечами. Когда он ни с чем возвратился в гостиницу, хозяин обратил его внимание на одного только что приехавшего человека, тоже немца, который, возможно, захочет помочь ему. Этим человеком был рулевой Петер Польтер, который как раз возвращался на Арканзас, чтобы еще раз доставить себе удовольствие побыть вестменом. Едва старый морской волк узнал о беде, в которую попал Валлерштайн, то сразу же выразил готовность оказать любую посильную помощь, когда же он, помимо деталей случившегося, узнал еще и о том, что Сэм Файрган приходится Валлерштайну дядей, то пришел в полный восторг и пообещал доставить племянника к старому Файргану так быстро, насколько это будет возможно, ибо не оставалось никаких сомнений в том, что мошенник направляется туда же, чтобы выдать себя за племянника. И только оба решили, что немедленно отправляются в путь, как в гостиницу пришел некий господин и осведомился у хозяина относительно пострадавшего мистера Валлерштайна. Встретившись с ним, господин показал ему фотографию и спросил, не знает ли тот изображенного на ней человека — давно уже разыскиваемого полицией мошенника, вора и изготовителя фальшивых документов, чьи следы еще полгода назад вели в штат Арканзас, но потом затерялись. Двумя днями раньше его якобы снова видели там, в Ван-Бурене, и хотя полиция поначалу ничем не смогла помочь Валлерштайну, тем не менее был сделан вывод о том, что факт нового появления преступника в городе имеет прямое отношение к тому, что случилось с Валлерштайном, и к последнему был направлен детектив с фотографией предполагаемого вора. Этот детектив был немцем по фамилии Тресков — тот самый джентльмен, о котором я уже упоминал. Побеседовав с Валлерштайном и Петером Польтером, полицейский на время удалился, после чего вернулся назад с вестью о том, что намерен ехать вместе с ними в Форт-Джибсон и дальше к Сэму Файргану, чтобы, так сказать, нанести официальный визит оригиналу имевшегося у него портрета. Вот таким образом все трое и оказались в харчевне ирландца Уинкли.

Можно себе представить, какой энтузиазм вызвала у меня внезапно предоставившаяся возможность сопровождать этих людей в пути, и поскольку дело не терпело отлагательства, решено было отправляться в дорогу немедленно.

Мы ехали тем же маршрутом, что и Дик Хаммердал с компанией незадолго до нас, однако их следов нам обнаружить не удалось. Рулевому Польтеру тоже однажды уже приходилось ехать этой дорогой, но припомнить ее в деталях он, к сожалению, не мог. Тем ярче проявлялись лучшие качества Билла Поттера как проводника и следопыта. Этот маленький и казавшийся таким тщедушным и слабым человечек обнаружил недюжинный ум и смекалку, умение прекрасно ориентироваться на местности, энергию и выносливость, чем снискал себе уважение и доверие с нашей стороны.

Естественно, мы поспешали, как могли, однако Валлерштайн и Тресков были неважными ездоками, а дакотский рысак Петера Польтера доставлял хозяину столько хлопот и неприятностей, что тот пребывал в непреходящем состоянии раздражения и гнева. Мы были в пути уже несколько дней, когда наконец достигли рельсовой нити железной дороги, на которую было совершенно нападение. Было раннее утро, когда Билл Поттер вдруг остановил коня и принялся внимательно вглядываться в даль.

— Взгляните, господа, — воскликнул он, показывая рукой вперед. — Посмотрите сначала наверх, а потом вниз, на землю! Видите, в воздухе парят стервятники, а вблизи дороги собрались койоты. Не иначе, там кто-то получил свою последнюю пулю или удар клинка. Будем надеяться, что это был не белый, а кто-нибудь из краснокожих, хи-хи-хи. Поехали туда, поглядим на него поближе!

Мы пустили лошадей галопом и быстро достигли места недавнего сражения. Здесь все еще лежали трупы убитых, уже изуродованные когтями и клювами хищных птиц и зубами степных волков. Возможно, пассажиры проносившихся мимо этого места поездов даже не успевали заметить следов разыгравшейся здесь кровавой драмы. Поттер внимательно изучил все до мелочей.

— Да, — сказал он наконец, — вижу, здесь была настоящая бойня. Посмотрите на эти рельсы! Видите следы ремонта? Краснокожие хотели ограбить поезд, но им не позволили этого сделать. Это были огаллала — я вижу это по их татуировкам. А эти раскроенные черепа! Пожалуй, на такие удары способен только Полковник, Сэм Файрган. Были тут и Дик Хаммердал с Питом Холберсом. Вот здесь они стояли, как всегда, спина к спине, — это видно по следам их ног, глубоко врезавшимся в землю. Вон там жгли костры, а чуть дальше индейцы оставляли своих лошадей — видите в земле дыры от кольев? Уж эти-то следы, хи-хи-хи, я хорошо знаю! Пусть первый же встречный гризли откусит мне башку, если это был не Полковник с Диком Хаммердалом и Питом Холберсом, и еще… Смотрите-ка, да это же не кто иной, как Виннету, вождь апачей!

Все мы были немало удивлены той уверенностью, с какой этот маленький охотник делал свои выводы, изучив хаотичную картину многократно запутанных и полустершихся следов. Закончив осмотр, он подвел итоги:

— Белые взяли отсюда направление на Убежище, но готов биться об заклад, что индейцы снова собрались вместе и теперь преследуют их. Так что лучше нам, господа, не терять следа!

Мы согласились с его решением и бойкой рысью поскакали вслед за ним.

— Смотрите, — воскликнул он примерно через полчаса пути, — я оказался прав! Вот на этом месте сошлись слева и справа две группы дикарей. Они объезжали вокруг поля боя, чтобы выяснить, в каком направлении поехали белые, и соединились здесь, чтобы вместе преследовать их. Песок долго сохраняет следы, так что, я думаю, у них сейчас преимущество в несколько дней. Однако у нас хорошие лошади, а с ними должны быть еще и раненые, которые не в состоянии переносить быстрой скачки. Мы догоним их раньше, чем они достигнут лагеря Сэма Файргана.

Прошло еще несколько дней пути по первоначально найденному следу, который то становился отчетливо различимым, то почти пропадал на каменистой почве или в мягкой траве, однако Билл Поттер неизменно отыскивал его снова и снова.

Так мы добрались до тех мест, где река Арканзас описывает широкую петлю в сторону форта и с гор в нее устремляются многочисленные ручьи.

Открытая прерия, поначалу чередуясь с кустарниками и перелесками, постепенно сошла на нет и сменилась высокоствольным девственным лесом. И наш предводитель час от часу демонстрировал все большую сосредоточенность и осторожность, поскольку след, которого мы держались, становился все свежее, и за каждым деревом нас теперь могла подстерегать смертельная опасность в лице диких индейцев.

Неожиданно Билл Поттер остановил коня и стал напряженно всматриваться в мягкую мшистую почву.

— Смотрите! Сюда из глубины леса ведут следы белых людей. Здесь они встретились с краснокожими, но никакого боя не было. Вот тут стояли друг против друга и беседовали предводители обеих групп, потом была раскурена калюме, трубка мира — видите на земле обугленные остатки трута? Похоже, это была банда бушхокеров [70], которые объединились с краснокожими для поисков нашего лагеря и совместного нападения на него.

— Сто громов и молний! — вскричал в этот момент Петер Польтер, доведенный до отчаяния своим норовистым рысаком. — Видно, придется мне грохнуть разок кулаком, так чтоб белые покраснели, а краснокожие побелели от испуга! Если мой нюх меня не обманывает, то нам осталось грести не так уж долго, и скоро мы сможем причалить к нашему лагерю. Но что нам делать с этими четвероногими посудинами? Лично я своею сыт по горло — швыряет меня с борта на борт так, что у меня мозги туманятся, а все мои двести тридцать восемь костей, того и гляди, пересыплются по отдельности в сапоги!

Поттер рассмеялся над этим страстным монологом бравого моряка и сказал:

— Верю, верю! Ты на коне и вправду — как яичница в стакане! Лошади нам действительно будут только мешать. Но я знаю место, где до них не доберется ни один индеец. За мной, господа!

И он повернул в глубь леса. С большим трудом продравшись сквозь густой подлесок, мы через некоторое время оказались на небольшой, чистой и укрытой со всех сторон от посторонних глаз поляне, где и привязали своих лошадей. Затем возвратились на то место, где сошли со следа.

Мы двинулись по нему дальше, достав из-за пояса ножи и держа ружья наготове. Внезапно Поттер остановился и напряг слух.

— Прислушайтесь! Не похоже ли это на лошадиный храп?

Остальные тоже замерли на месте, вслушиваясь в глубокую тишину леса. Откуда-то со стороны до нас донеслось тихое ржание.

— Они либо разбили там лагерь, либо оставили лошадей, чтобы быстрее двигаться вперед. Проклятые животные учуют нас и выдадут с потрохами. Нужно зайти с подветренной стороны!

Он лег на землю и пополз в обход. Мы последовали его примеру. Через некоторое время он подал нам знак избегать малейшего шума и указал рукой сквозь кусты на расположенную за ними открытую площадку. На ней паслись десятка три лошадей под охраной двух индейцев.

— Видите краснокожих? С удовольствием попотчевал бы их свинцом, а лошадей разогнал бы на все четыре стороны, хи-хи-хи. Но нельзя! Мы не должны выдавать себя. Вперед! Надо как можно скорее добраться до их лагеря, но не по следу, а со стороны!

И он врезался в самую чащу с ловкостью змеи и так же бесшумно… Путь был страшно тяжелый и утомительный. Прошло несколько часов. В лесу, под кронами деревьев, вечер сгущался раньше, чем на открытых просторах прерии, и становилось все труднее выдерживать заданное направление. Тут Поттер приподнял голову от земли и широко раскрытыми ноздрями потянул воздух.

— Пахнет дымом и огнем. Они разбили лагерь. Вперед, только тихо-тихо, до них уже совсем близко!

Подлесок кончился, и только мощные стволы вековых деревьев, подобные гигантским колоннам величественного храма, стремились вверх под зеленую сводчатую крышу из плотной густой листвы. Мы осторожно переползали от одного дерева к другому, прячась за каждым очередным стволом, чтобы убедиться, что нас не заметили и можно двигаться дальше.

Так мы подобрались к краю глубокого и узкого оврага, какие часто встречаются в чаще девственного леса. Поттер осторожно вытянул шею и заглянул вниз. Прямо под ногами, на глубине примерно сорока футов, горел костер, вокруг которого сидело около пятидесяти человек индейцев и белых. А чуть в стороне от них лежали под их бдительными взглядами три человеческие фигуры со связанными руками и ногами. Таким образом, к компании «капитана» присоединились явно не все огаллала, которые спаслись с поля боя.

— Ну, вот и они! — тихо сказал маленький траппер. — И даже не подозревают, как прекрасно их видно сверху, хи-хи-хи! Но кто эти трое? Проползем-ка немножко вдоль обрыва, вон к тем папоротникам — оттуда можно будет разглядеть их лица!

Заросли папоротника подступали к самому обрыву, предоставляя нам отличное укрытие от любопытных глаз снизу, со дна гаттера.

— Проклятье! — прошептал Поттер, взглянув вниз с края оврага. — Это же Полковник, а с ним — Пит Холберс и Дик Хаммердал. Их взяли в плен!

— Полковник? — спросил рулевой Польтер, просовывая голову сквозь широкие листья кустарника. — В самом деле, это он! Слушай, Билл, а что, если мне сейчас нырнуть на дно и выудить его оттуда обоими моими веслами?

— Потерпи немного, старина, нужно поглядеть, что будет дальше! По-моему, эти негодяи сбились сейчас в кучку, чтобы решить судьбу пленных. А председательствует в суде вон тот чернобородый, огаллала это любят. Должно быть, их собственный вождь погиб в бою на железной дороге. Смотрите, они закончили совещаться, и главарь встает с земли!

Все так и было, как он сказал. Один из белых охотников, который, судя по всему, был сейчас за предводителя, поднялся со своего места и направился в сторону пленников. Он перерезал ножом ремни, стягивавшие им ноги, и жестом велел им встать. Приглядевшись внимательно к его лицу, я увидел перед собой оригинал той фотографии, что находилась в распоряжении детектива Трескова. Теперь чернобородый обратился к пленникам, сказав приказным тоном:

— Вставайте и послушайте, что про вас решили!

Трое мужчин покорно подчинились этому требованию.

— Вы — Сэм Файрган, предводитель охотников, у которых в этом лесу есть потайной лагерь? — спросил он одного из троих.

Тот кивнул в знак согласия.

— Это вы убили Матто-Си, вождя этих достойных краснокожих?

Тот же кивок головы был ему ответом.

— Говорят, что вы принесли с гор в свой тайник много золота. Это правда?

— Много, очень много! — ответил на этот раз допрашиваемый.

— И что у вас там несколько тысяч бизоньих шкур:

— Вы хорошо осведомлены!

— Тогда послушайте, что я вам скажу: эти краснокожие требуют вашей смерти. Я хотя и обещал им это, но они не понимают нашего языка, а потому я хочу сделать вам одно предложение.

— Говорите!

— Вы отводите нас в свой лагерь, отдаете золото и шкурки, а взамен получаете свободу!

— Это все, чего вы от нас хотите?

— Все. Решайте скорей!

— Вы, похоже, плохо знаете Сэма Файргана, если решаетесь предлагать ему подобный вздор! С этими краснокожими, которых вы во много раз превосходите в подлости, вы объединились, чтобы заполучить мое золото — белый с краснокожими против белых, будьте вы прокляты навеки! Или вы в самом деле считаете, что я настолько глуп и поверю, что вы меня отпустите, получив то, к чему стремитесь?

— Я обещаю сдержать свое слово, но не потерплю никаких оскорблений!

— Рассказывай это какому-нибудь зеленому юнцу, но только не мне! Вы же отлично знаете, что я воспользуюсь свободой исключительно для того, чтобы взять вас на мушку и вернуть себе награбленное. Пристрелите нас, если хватит смелости!

Сэм Файрган вел себя дерзко, но это было, конечно, не случайно. Пока он говорил, взгляд его скользнул вверх по противоположному от нас склону оврага, мгновенно ощупал край обрыва и столь же быстро опустился вниз. Едва заметная улыбка удовлетворения скользнула по его губам.

Этот взгляд Файргана не остался без внимания Трескова. Он посмотрел на то место, где на секунду задержались глаза Полковника, и невольно вздрогнул.

— Взгляните вон туда, — шепотом сказал он Биллу Поттеру, который лежал рядом с ним. — Я вижу там голову индейца!

Поттер последовал его указанию и через мгновение прошептал в ответ:

— Клянусь Богом, это Виннету, вождь апачей! Я так и думал, что он был вместе с Полковником! Он сумел избежать плена и следовал за ними, чтобы попытаться их освободить. Нужно подать ему знак!

Он поднес к губам зеленый листок и с его помощью издал звук, неотличимый от стрекота американского сверчка. Можно было не опасаться, что звук этот привлечет к себе внимание врага, поскольку эта разновидность насекомых очень часто подает голос. Виннету, однако, тотчас бросил недоуменный взгляд в нашу сторону и вслед за этим моментально исчез из виду. И трое охотников на дне оврага явно не оставили «сверчка» без внимания, хотя на их лицах при этом не дрогнул ни один мускул.

— Пристрелить, говорите? — воскликнул чернобородый, презрительно передернув плечами. — На это можете даже и не рассчитывать! Я должен буду передать вас индейцам, и те привяжут вас к столбу пыток. А ваше золото и шкурки мы получим в любом случае, хотя это и будет связано с дополнительными трудностями. Так что будьте благоразумны и скажите «да»!

— И не подумаю! Мне ничего не нужно, даже жизни, полученной из рук человека, который исподтишка нападает на своих собратьев и продает их врагу, человека, который выдает себя за моего племянника, чтобы завладеть моим богатством. Вы просто мерзавец, запомните это раз и навсегда!

— Попридержите язык, а то я вам его отрежу еще до того, как передам в руки краснокожих!

— Тогда докажите, что вы лучше, чем я о вас думаю! Верните нам оружие и позвольте сражаться — трое против пятидесяти, если вы не баба, а настоящий вестмен!

— В этом нет нужды, любезный! Мы и без всякого боя спустим с вас шкуру. А что касается «мерзавца», то я с вами обсуждать этот термин не собираюсь. Итак, спрашиваю коротко и ясно: вы принимаете мое предложение или нет?

— Нет!

— А эти двое?

— Хм! — отозвался Дик Хаммердал, презрительно поблескивая своими маленькими глазками. — Принимаем мы его или не принимаем, это неважно, для вас из этого все равно ничего путного не выйдет, можете мне поверить! Будь у меня свободны руки, и винтовка в кулаке, я бы вам быстро объяснил, что к чему! Или ты со мной не согласен, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты считаешь, Дик, что объяснил бы, — ответил долговязый Пит, — то я ничего против не имею!

— Ну что ж, — сказал бородатый охотник, гневно сверкая глазами, — пусть тогда краснокожие нанижут вас на вертел и поджарят на медленном огне! А чтобы вас немножко порадовать, я скажу, что вам и не нужно показывать нам свой лагерь. Мы его нашли!

Он опустился на землю рядом с индейцами, чтобы сообщить им результаты переговоров.

Тем временем у нас, сидевших под прикрытием зарослей папоротника, произошел негромкий, но очень важный разговор.

— Значит, тот, кто сейчас говорит, и есть ваш Полковник? — спросил Валлерштайн у Билла Поттера.

— Да, сэр, ваш дядя, если верно то, что вы мне рассказали.

— Это он, можете не сомневаться. Он так похож на моего отца, что ошибки быть не может. И вот теперь, когда я наконец увидел его… Неужели ничем нельзя помочь, Билл?

— Слушайте, сэр, если вы думаете, что я брошу моего Полковника в беде, то вы во мне ошиблись. Могу я рассчитывать на вас, джентльмены?

Мы только кивнули в ответ. А Петер Польтер добавил:

— Чтоб мне остаться лежать здесь навеки, как старой дырявой посудине, если я собственными руками на сделаю отбивную из этого парня, что говорит сейчас с Полковником! Но позвольте-ка еще раз взглянуть на фотографию, лейтенант, света от костра вполне достаточно. И я дам себя прокилевать, если у него не та же самая физиономия, что и на портрете!

— Не нужно фотографии, Петер! Это он, я узнал его, — ответил Тресков. — Взгляните, герр Валлерштайн, не тот ли это человек, которого мы ищем?

— Тот, тот! Сомнений быть не может! Неужели он так и уйдет от нас?

— Не спешите, сэр! — ответил Поттер. — Полковник слышал мой сигнал и знает, что помощь близка. Ему бы только руки освободить, и тогда он им покажет!

Тут позади нас раздался легкий шорох, и гибкая фигура вождя апачей скользнула к нам.

— Виннету услышал голос сверчка и увидел лицо Билла, одного из людей его белого брата. Он прокрадется в овраг и развяжет своих друзей. Потом пусть мои братья прыгают вниз и бросаются на охотников и огаллала, чтобы следовать за Сэмом Файрганом в его вигвам!

Насколько неожиданно он появился, настолько же быстро и исчез. Мы зорко наблюдали за вражеским лагерем и были готовы к вылазке. Теперь их вожак снова встал, а вместе с ним все остальные белые и индейцы. Но прежде чем он успел произнести хотя бы слово, мы увидели, как в мелких зарослях на дне оврага метнулась темная фигура. Это был Виннету.

Несколько ловких ударов ножа — и руки пленников были свободны. Восемь выстрелов громыхнули сверху вниз, потом еще восемь. У Сэма Файргана больше не было времени на раздумья, он вырвал из рук ближайшего к себе индейца томагавк и ринулся на застигнутого врасплох врага.

— Вперед, вперед! — звучал его голос, в то время как Виннету рядом с ним косил огаллала налево и направо.

— Пит Холберс, старый енот, видишь мою винтовку в руках вон у того парня? Она мне нужна!

Неразлучные друзья бросились вперед и бились, пока Дик вновь не овладел своей «стреляющей дубиной». Старый рулевой Польтер обрушился на врага подобно лавине с гор. Он считал себя обязанным сдержать только что данное слово. Обхватив своими медвежьими ручищами их вожака, он с силой швырнул его на землю, а затем вонзил нож ему в грудь.

— С этим покончено! Давай, ребята, бей остальных, лупи их, швыряй их за борт, урра! Урра!

Пока бравый моряк таким образом облегчал свою душу, Валлерштайн и Тресков тоже делали свое дело. Они впервые участвовали в бою, и это был страшный бой, показавший им жизнь Дикого Запада с самой черной ее стороны. Естественно, что и я, и мои парни тоже делали, что могли, ведь мы вместе со всеми прыгнули в овраг и управлялись с оружием, как умели.

Враг превосходил нас раз в пять, но понес большие потери благодаря внезапности нашей вылазки и прежде, чем он успел подумать об обороне, потерял почти половину своих людей. Как и в ту ночь на железной дороге, томагавк Сэма Файргана сокрушал все на своем пути. Не меньшее число врагов пало и от пуль Виннету, Дик Хаммердал и Пит Холберс, стоя, как всегда, спина к спине, сражались в самой гуще противника. Бравый рулевой Польтер метался на дне оврага, как вырвавшаяся из-под земли фурия, а малыш Поттер занял позицию в зарослях кустарника у входа в овраг и посылал оттуда выстрел за выстрелом, отрезая беглецам путь к спасению. Не меньшую доблесть показали и Тресков с Валлерштайном.

Всего через несколько минут бой закончился победой нападавших. Все белые разбойники лежали на земле, и лишь некоторым индейцам удалось выскользнуть из западни.

Сэм Файрган был не из тех, кто расточает слова признательности по поводу своего счастливого избавления, когда нужно незамедлительно воспользоваться плодами победы.

— Вперед, ребята, к лошадям! Их сторожат индейцы, которых мы должны захватить врасплох! — крикнул он. — Всем идти не надо, некоторые могут остаться здесь!

Он и еще несколько человек побежали к лошадям. А мы, оставшиеся, присели на землю передохнуть. Мы еще не чувствовали себя в полной безопасности, ведь беглецы могли вернуться и отомстить нам выстрелами из какого-нибудь укрытия. Однако ничего подобного не произошло. Мы напряженно вслушивались в ночь, но ничего подозрительного не отметили. А первые звуки, которые нарушили наступившую после боя тишину, оказались дружескими. Зашуршали кусты, затрещали ветки под ногами, и появился Полковник с несколькими нашими людьми. Они вели с собой не только наших, но и трофейных лошадей, которых они захватили, быстро справившись с малочисленной охраной.

— Видишь, Пит Холберс, старый енот, моя кобыла снова при мне! — ликующим тоном произнес Дик Хаммердал.

— Хм! Если ты считаешь, Дик, что я это вижу, то я не возражаю, но, клянусь Богом, еще немножко, и не видать бы нам ни ее, ни тебя самого!

— Видать или не видать — какая разница, мне вот только интересно: что это за человек, который вместе с малышом Поттером?.. Дьявол! Да это же тот самый чертов шкипер из Германии, у которого такие огромные кулачищи и который так здорово умеет пить!

— Ну конечно, я, старая ты бочка с жиром! Не забыл, значит, меня еще, а? Вернулся вот обратно вместе с мистером Тресковом и мистером Валлерштайном, потому что…

— Мистером Валлерштайном? — быстро переспросил Сэм Файрган. — Петер Польтер, ты ли это! Что ты опять потерял в прерии и что там у тебя за мистер Валлерштайн?

— Вот этот господин, сэр, который приехал вместе с герром Тресковом, чтобы разыскать своего дядю!

— Вот этот господин?

Полковник отступил на шаг, посмотрел на молодого человека долгим пристальным взглядом, потом раскрыл руки для объятий и воскликнул:

— Это уже не двойник, нет, эти черти мне отлично знакомы! Генрих, племянник мой, рад, чертовски рад тебя видеть!

И оба прежде таких далеких, а теперь таких близких родственника бросились обниматься, а остальные молча стояли рядом, пока, наконец, присутствие близкого человека не напомнило Полковнику, который нисколько не боялся за собственную жизнь, что опасность еще не миновала. Он выпустил племянника из объятий и сказал:

— Здесь не место для расспросов и объяснений. Вперед, к лагерю, он совсем близко. Там мы сможем перевязать раны и отпраздновать нашу победу и нашу встречу!

— Да, вперед, в лагерь! — шумно поддержал его бравый моряк. — Уж там найдется пара-другая капель живительной влаги — и не только для наших ран, но и для моего желудка, которому она, пожалуй, еще нужнее!..

Мы раздобыли лошадей — каждый по стольку, чтобы увести с собой всех до одной. Пришлось вести их под уздцы, поскольку ехать верхом по лесу в кромешной тьме было совершенно невозможно. Те, кто знал эти места, шли впереди, остальные следовали за ними среди громадных стволов вековых деревьев. Потом нас повели через причудливый и запутанный лабиринт из камней и скал, где даже днем смог бы ориентироваться лишь тот, кто хорошо был с ним знаком, и наконец мы оказались в огромном каменном котле, который и был Убежищем, или потайным лагерем Полковника и его друзей — трапперов и золотоискателей.

Это место было самой природой подготовлено для подобной цели: его невероятно трудно было обнаружить и столь же удобно защищать от вторжения извне. Внутри пещеры горело несколько костров, вокруг которых сидело изрядное число вестменов, входивших в компанию Полковника и теперь шумно и радостно приветствовавших наше появление. Никто из них еще не имел ни малейшего представления о том, что их предводителю со спутниками пришлось пережить за последние дни. Хозяева устроили нам такой пышный прием, какой только был возможен в подобных условиях, и во время дружеского застолья узнали от нас обо всем, что произошло и какая опасность грозила их Убежищу. Тут же было решено, что с наступлением дня они отправятся к оврагу, чтобы осмотреть убитых и очистить окрестности от скитавшихся по ним остатков краснокожих. Вся шайка Капитана, в том числе и он сам, нашла свою смерть от ножа старого моряка Польтера. Детективу Трескову не оставалось ничего другого, как возвратиться в Ван-Бурен с докладом о том, что хотя ему и удалось найти давно разыскиваемого преступника, однако передать того в руки правосудия не представляется возможным ввиду его смерти.

Само собой разумеется, что к Валлерштайну вернулось обратно все, что было у него похищено его ныне уже мертвым двойником. Что было дальше — это уже другая история, а этот рассказ, господа, окончен…

Глава II СОКРОВИЩА ИНДЕЙСКИХ КОРОЛЕЙ

Бывший уполномоченный по делам индейцев устало откинулся на спинку стула, спокойно выслушал одобрительные отзывы присутствующих и дал ответы на некоторые оставшиеся для них невыясненными вопросы. Когда же оказалось, что вопросам этим, судя по всему, не будет конца, он обратился к слушателям с такими словами:

— Ну, хватит, господа, довольно! Я рассказал эту историю вовсе не для того, чтобы на меня теперь обрушили целую лавину вопросов, а для того только, чтобы показать, что краснокожие зачастую оказываются куда более благородными людьми, чем белые, и что я лично знаком с Виннету. Если вы слушали меня внимательно, то, думаю, согласитесь со мной в том, что смягчить последствия нападения на поезд и предотвратить запланированную вылазку бандитской шайки Капитана удалось почти исключительно благодаря его уму и отваге. И в этом с ним вряд ли сравнится какой-либо другой индеец, да и среди белых таких смельчаков отыщется не много. Его героическая фигура возвышается над всеми другими. И даже если ему придется однажды разделить печальную участь своего народа, обреченного на упадок и вымирание, то и тогда имя его не будет забыто, а дела будут жить в нашей памяти, передаваясь изустно от наших детей к внукам и правнукам.

— Вы абсолютно правы, сэр, — поддержал его один пожилой господин, сидевший за соседним столом и с большим вниманием слушавший его рассказ. — Но если вы позволите постороннему человеку высказать свою точку зрения — чем я, право же, вовсе не хочу вас обидеть, — то я хотел бы сделать одно замечание.

— Нет, нет, я абсолютно не склонен усматривать в ваших словах какого-либо намерения обидеть меня. Итак, ваше замечание?

— Вы, помнится, говорили о том, что апачи прежде были известны своей трусостью и коварством, за что и получили презрительное прозвище «пимо», но после того, как их вождем стал Виннету, превратились в ловких охотников и храбрых воинов.

— Да, я говорил это. А вы с этим не согласны?

— Нет.

— Почему же?

— Потому что я знаю их с совсем другой стороны. И еще потому, что я знал их уже тогда, когда Виннету был еще ребенком. Да, среди апачей есть отдельные племена, которых чрезвычайная суровость и скудость природы тех мест, где они вынуждены жить, привела к упадку и деградации не только их физических, но также умственных и духовных качеств. Однако повинны в этом белые, которые изгнали индейцев с их исконных угодий и пастбищ и теперь сами же относятся к ним с презрением. Но о других племенах, особенно о племени мескалерос, этого никак не скажешь. Индейцы-мескалерос испокон веков культивировали в себе те самые качества, которые так ярко проявились в личности Виннету.

— Вы знаете это племя, сэр?

— Да, его я знаю особенно хорошо, и, как я уже говорил, я знал его еще тогда, когда Виннету был ребенком. Ни среди краснокожих, ни среди белых не было у меня более верного, честного и самоотверженного друга, чем Инчу-Чуна.

— Инчу-Чуна? Не отец ли это Виннету?

— Совершенно верно. Этот благородный индеец погиб тоже от рук белых людей — он сам и Ншо-Чи, его дочь и сестра Виннету, прекраснейшая и чистейшая чаргооша [71] апачей!

— Вы тоже были вестменом?

— Тем, что называется собственно вестменом, пожалуй, нет. Я был скорее тем, что люди называют словом «ученый», хотя, признаться, особой учености в себе не ощущаю. Любимым предметом моих исследований была этнология, которая не позволяла мне долго засиживаться дома. Меня особенно интересовали индейцы, и я большую часть года проводил в дороге, путешествуя от одной ее народности к другой. Тогда-то я и узнал индейцев по-настоящему и научился ценить их по достоинству. И они уважали меня, ибо знали, что я прихожу к ним не как враг, а как друг. Я был их наставником и советчиком во многих вещах, а они, в свою очередь, обучали меня владению оружием и всем тем навыкам, которые касаются войны и охоты, хотя я в общем-то мирный человек. Однако охотиться мне приходилось так или иначе, чтобы прокормиться в пути, и кроме того, я научился защищать себя от врагов, которыми, однако, в большинстве случаев оказывались не индейцы, а белые. Вы только утверждали, что белые зачастую бывают куда хуже краснокожих, и в этом я с вами полностью согласен. Я и сам мог бы привести яркие примеры в доказательство этого утверждения.

— Так расскажите, сэр! Поделитесь с нами хотя бы частью вашего опыта!

— Хм! Я мог бы сделать это, если того желают остальные джентльмены.

— Разумеется, желают! Все это необычайно интересно! Не так ли, матушка Тик?

Хозяйка, которая как раз принесла еще несколько наполненных стаканов, ответила:

— Согласна с вами, сэр! Вы только оглянитесь! Все мои гости не могут глаз оторвать от вашего стола. Никогда еще у меня здесь не было так тихо и мирно как сегодня. По-моему, куда лучше и пристойнее рассказывать и слушать разные истории, чем ругаться или ломать мне столы со стульями и бить посуду. Так что давайте, сэр, рассказывайте, а мы вас послушаем!

— Хорошо! — кивнул этнолог. — Я расскажу одну историю и постараюсь, чтобы она была не менее складной и увлекательной, чем предыдущие. Итак, я начинаю:

Было чудесное июньское утро — несомненная редкость в том глухом районе Индейской территории, что находится в крайней северо-западной точке прямого угла, образуемого прямолинейными границами штатов Канзас, Колорадо и Нью-Мексико [72]. Ночью выпала обильная роса, и теперь каждый листок и каждая травинка сверкали и переливались в лучах солнца, унизанные крупными радужными каплями. А удивительные и ни с чем не сравнимые ароматы бизоньей травы и кудрявой грамы были исполнены такой необычайной свежести, что мои легкие жадно пили этот драгоценный кумарин и не могли насытиться.

Подобное состояние природы обычно оказывает весьма благотворное воздействие на умы и души людей, И все же я въезжал в этот восхитительный день в довольно удрученном расположении духа. Причина была очень простая: захромал мой конь, который во время позавчерашней скачки зацепился ногой за торчавший из земли корень. А ехать по прерии верхом на хромой лошади — не только неприятно и досадно, но, при известных обстоятельствах, и весьма небезопасно. Слишком часто жизнь и судьба охотника зависит здесь от ездовых качеств его верного животного.

Незадолго до этого я охотился с несколькими колорадцами вблизи Спэниш-пикс, а затем приехал через Уиллоу-спрингс сюда, на правый берег речки Нескутунга, где у меня была назначена встреча с Уиллом Солтерсом, с которым я несколько месяцев тому назад занимался ловлей бобров в Небраске. Мы с ним собирались проехать Индейскую территорию до юго-восточной границы, после чего повернуть прямиком на запад, в Льяно-Эстакадо, чтобы поближе познакомиться с этой злополучной пустыней.

Для этого хороший конь был просто необходим, а мой, как я уже сказал, захромал. До сих пор он верно служил мне, пронеся сквозь многие опасности. Я не хотел менять его ни на какого другого и потому был вынужден дать ему отдых, пока не заживет нога. Возникшая в этой связи задержка была для меня в высшей степени огорчительной, так что нетрудно понять мое тогдашнее неважное настроение.

Пока мой мустанг медленно ковылял по прерии, я внимательно оглядывал окрестности в поисках признаков, указывающих на близость реки. В том месте, где я теперь находился, рос лишь разрозненный кустарник. Но, заметив тянущуюся на север темную линию, я пришел к выводу о наличии более густых перелесков. Туда я и направился, ибо там, где больше растительности, должно быть и больше воды.

Я оказался прав: темная линия состояла из зарослей кустов мескито и дикой вишни, тянувшихся вдоль обоих берегов реки. Сама река была неширокой и, по крайней мере в том месте, где я к ней приблизился, неглубокой.

Я медленно ехал вдоль берега, ища глазами условные знаки Уилла Солтерса, которые вот-вот ожидал встретить.

И верно! В реке на мелководье лежали впритык друг к другу два больших камня, между которыми крупный сук был зажат таким образом, что его тонкое ответвление указывало вниз по течению реки.

Это и был наш условный знак, который с короткими перерывами встретился мне еще четыре раза. Значит, Солтерс побывал здесь и отправился вниз по реке. Судя по тому, что листья на ветках-указателях еще не успели до конца завять, Солтерс проезжал здесь не позднее вчерашнего дня.

Через некоторое время река еще круче повернула на север, видимо, описывая широкую дугу. На этом месте ветка, воткнутая Уиллом в песок, указывала в глубь прерии. Таким образом, он не стал следовать руслу реки, а решил сократить путь, проехав по прямой. Я, естественно, сделал то же самое.

Теперь прямо передо мной возникла не очень высокая, изрезанная глубокими трещинами отдельно стоящая гора, самой природой предназначенная для того, чтобы служить путнику своеобразным маяком. Примерно через полчаса я достиг ее подножия. Вершина горы была абсолютно голой, а нижнюю ее часть покрывал худосочный кустарник. Поэтому я был немало удивлен, когда, объехав вокруг горы, обнаружил с восточной ее стороны целую группу огромных платанов, самому мощному из которых было на вид никак не меньше тысячи лет. Кроме этого, мне бросилось в глаза, что почва здесь была на довольно обширной площади странным образом изрыта. Некоторые ямы достигали глубины в несколько метров и явно были выкопаны с помощью кирки и лопаты. Значит, здесь, в этой глуши, жили люди? И для чего служили эти странные ямы?

Я поехал дальше, но вскоре остановился, заметив в траве след ноги человека. Разглядев его как следует, я пришел к выводу, что он оставлен либо женской ногой, либо ногой подростка, обутого в индейские мокасины без каблука. А может, это был белый человек в индейской обуви? Я в тот момент не обратил внимания на то обстоятельство, что отпечатки были абсолютно равномерными, то есть без обычных углублений со стороны пятки и носка, дальнейшие события сами напомнили мне об этом.

Вообще говоря, следовало бы пойти по этому следу, однако он вел в северном направлении, в то время как я двигался на восток. Нужно было как можно скорее увидеть Солтерса, поэтому я снова сел в седло и поехал дальше.

Некоторое время спустя я вынужден был заключить, что местность эта была не так уж безлюдна и пуста, как я думал вначале. Примятая то здесь, то там трава, обломанные кое-где сучья и ветки или раздавленный ногой человека камешек давали основания предположить, что здесь явно побывал кто-то из потомков Адама и Евы. Поэтому я был скорее удивлен, чем испуган, когда, снова добравшись до реки, увидел на берегу небольшую делянку, покрытую молодыми побегами табака и маиса. Позади поля стояло приземистое бревенчатое строение, окруженное высокой, но очень ветхой оградой и довольно широким двором.

Ранчо — здесь, на Нескутунге! Кто бы мог подумать! Во дворе терся мордой о пустую кормушку старый и тощий конь, а с внешней стороны забора я заметил занятого его починкой молодого человека.

Мое появление его, похоже, напутало, однако он не двинулся с места, пока я не подъехал и не остановился рядом с ним.

— Доброе утро! — приветствовал я его. — Могу я узнать, как зовут владельца этого дома?

Юноша провел рукой по своим густым светлым волосам, внимательно оглядел меня по-германски ясными голубыми глазами и ответил:

— Его зовут Роллинс, сэр.

— Ты его сын?

Я обратился к нему на «ты», юноше было явно не больше шестнадцати лет, хотя, если судить по его крепкой фигуре, он мог быть и старше. Он ответил:

— Пасынок.

— А твой отчим дома?

— Оглянитесь! Вот он!

И он показал глазами на узкую и низкую дверь дома, из которого как раз выходил мужчина, пригибая голову, чтобы не стукнуться о притолоку. Он был высокого роста, очень худой и с узкой грудью, а сквозь редкую бороду проглядывала кожа, похожая на выдубленную шкуру животного. При виде меня его лицо с чертами типичного янки помрачнело. В руках он держал старое ружье и кирку и, не отложив их в сторону, стал приближаться ко мне. Он устремил на меня колючий враждебный взгляд и спросил хриплым голосом:

— Что вам здесь нужно?

— Прежде всего я хотел бы узнать, мистер Роллинс, не заезжал ли к вам вчера человек по имени Солтерс и не просил ли что-нибудь передать.

Его сын вмешался:

— Вчера утром, сэр. Этот Солтерс…

Он не смог договорить. Отчим ударил его прикладом в бок, отчего бедный мальчик со стоном отшатнулся на забор, и злобно крикнул:

— Молчи, жаба! Мы не собираемся служить каждому бродяге! — И, обращаясь ко мне, добавил: — Идите туда, откуда пришли! Я тут живу не для вас и не для вашего Солтерса!

Это было более чем грубо. Но я знал, как вести себя с подобными типами. Я спокойно слез с коня, привязал его к забору и сказал:

— В этот раз вам придется сделать исключение, мистер Роллинс. Мой конь захромал, и я останусь у вас, пока он не выздоровеет.

Роллинс отступил на шаг, смерил меня ненавидящим взглядом с головы до ног и заорал:

— Вы что, спятили? У меня тут не салун и не трактир! А кто будет умничать — влеплю в брюхо заряд дроби! Проклятье, опять этот краснокожий! Ну, подожди, я тебя отсюда выкурю!

Я проследил глазами за его взглядом, который он, договаривая фразу, устремил на стоящие неподалеку кусты. Оттуда к дому приближался молодой индеец. Роллинс поднял ружье и прицелился в него. Он нажал на курок в тот самый момент, когда я оттолкнул ствол его ружья в сторону. Грянул выстрел, но в цель не попал.

— Ах ты, собака! — обернулся Роллинс ко мне. — Ну так получай!

Он быстро ухватился руками за ствол и замахнулся на меня прикладом, кирку он перед этим отбросил в сторону, чтобы иметь возможность выстрелить. Я ударил его кулаком чуть ниже поднятой руки и затем с такой силой толкнул на ограду, что та не выдержала и рухнула под ним. Ружье при этом выпало из его рук, и я подобрал его прежде, чем Роллинс успел подняться с земли. Он выхватил из-за пояса нож и прохрипел, задыхаясь от злобы:

— Ах, так! На моей земле! Ты за это заплатишь!

Я быстро выхватил револьвер, направил на него и сказал:

— Вы, наверное, имеете в виду себя? Сейчас же уберите нож! Моя пуля проворнее вашего клинка!

Он опустил уже занесенную для удара руку и направил взгляд не на меня, а на противоположный угол дома. Там стоял всадник, который подъехал сюда незаметно для нас обоих и теперь воскликнул со смехом:

— Уже за работой, старина? Правильно, так и надо! Дай ему как следует, он это заслужил! Только не стреляй, он не стоит твоей пули.

Это был Уилл Солтерс. Он подъехал ко мне, протянул руку и продолжил:

— Ну, здравствуй, приятель! Если бы днем раньше этот невежа добился своего, ты меня мог больше и не увидеть. Похоже, он тебя встретил точно так же, как вчера меня, за что и получил пару щелчков по носу. А потом послал в меня пулю — правда, та оказалась куда вежливее своего хозяина и облетела меня на почтительном расстоянии. Остаться здесь и дождаться тебя я так и не смог, но сказал мальчику, что сегодня вернусь, чтобы узнать, не подобрел ли хозяин. Если хочешь, дадим ему урок вежливого обращения с такими людьми, как мы.

Неожиданно Роллинс схватил с земли кирку и со всех ног кинулся прочь со двора. Мы удивленно смотрели ему вслед. Поведение этого человека было более чем странным: только что он демонстрировал нам свою безоглядную дерзость и вдруг сбежал, как последний трус. Не успели мы высказаться по этому поводу, как в дверях появилась женщина, которая, видимо, раньше не решалась выйти из дому. Она увидела, как Роллинс скрылся за кустами, и сказала, облегченно вздохнув:

— Слава Богу! Я уже боялась, что у вас дойдет до кровопролития. Он пьян. Бредил всю ночь, а потом выпил последнюю бутылку бренди!

— Вы его жена? — спросил я.

— Да. Надеюсь, вы меня ни в чем не вините, господа. Что я могу с ним поделать!

— Охотно верим вам. Мы уже было решили, что ваш муж повредился рассудком.

— К несчастью, это правда. Боже, вы не поверите, до чего я несчастна! Он вообразил себе, будто здесь неподалеку зарыты какие-то сокровища. Их-то он и ищет. А чтобы никто, кроме него, их не нашел, он старается никого не пускать в эти места. Вот этот молодой индеец уже четыре дня здесь. Он подвернул ногу и хотел остаться у нас, пока не поправится, но Роллинс прогнал его. Теперь бедняге приходится ночевать на улице.

Она указала взглядом на индейского юношу, который как раз приблизился к дому. Все произошло настолько быстро, что я просто не успел обратить на него внимания.

Ему было, пожалуй, лет восемнадцать от роду. Он был одет в костюм, аккуратно сшитый из тщательно выделанной оленьей кожи и украшенный вдоль швов бахромой. В бахрому не были вплетены пряди человеческих волос — значит, он еще не успел убить ни одного врага. Его вооружение состояло из ножа и лука с колчаном, видимо, носить огнестрельное оружие он пока не имел права. На шее у юноши висела латунная цепочка с мундштуком курительной трубки мира, головка трубки отсутствовала, что было верным признаком того, что молодой индеец в настоящее время совершал паломничество к священным каменоломням, из которых индейцы берут глину для трубок. Каждый такой паломник обретает на это время право неприкосновенности. Даже самый заклятый враг в этот период не может препятствовать его движению, а в случае необходимости обязан даже защищать паломника!

Мне понравилось открытое умное лицо юного индейца. Он с благодарностью смотрел на меня глазами, напоминавшими цветом черный бархат. Протянув мне руку, он сказал:

— Ты защитил Ишарсиютуа. Я твой друг!

Последние слова были произнесены явно с гордостью, что было мне весьма приятно. Но его имя несколько озадачило меня, ибо на языке апачей оно означало Маленький Олень. Поэтому я спросил:

— Ты принадлежишь к народу апачей?

— Ишарсиютуа — сын великого воина апачей-мескалерос, самых храбрых среди краснокожих!

— Они мои друзья, а Инчу-Чуна, их великий вождь, — мой брат.

Он окинул меня быстрым взглядом и сказал:

— Инчу-Чуна — храбрейший из героев. Как он называет тебя?

— Йато-Инта.

Юноша отступил на несколько шагов, потупил взор и сказал с явным смущением в голосе:

— Сыновья апачей знают тебя. Я еще не воин. Я не должен был разговаривать с тобой.

Так выражалось смирение индейца, который честно признает более высокий статус собеседника, но никогда не опустит голову.

— Ничего, ты можешь говорить со мной, потому что когда-нибудь сам станешь знаменитым воином. И скоро тебя будут звать не Ишарсиютуа, Маленький Олень, а Пенульте — Большой Олень. У тебя болит нога?

— Да.

— И ты покинул свой вигвам без лошади?

— Я должен принести священную глину. Я иду пешком.

— Эта жертва понравится Великому Духу! Проходи в дом!

— Вы — воины, а я еще молод. Позвольте мне остаться с моим маленьким белым братом!

Он подошел к белокурому юноше, который тихо и печально стоял в стороне, и положил свою ладонь на то место, куда отчим ударил его прикладом ружья. Они обменялись взглядами, которые не ускользнули от моего внимания. Было видно, что они встречаются не впервые. Маленький Олень появился здесь не случайно: он владел тайной — возможно, опасной для обитателей этого дома. Я испытывал желание переступить запретную черту, но не подал виду.

Мальчики остались на улице, а я вместе с Уиллом Солтерсом и женой Роллинса вошел в дом, хотя точнее было бы назвать его лачугой, состоявшей из одной-единственной комнаты, которая являла собой крайне убогое зрелище.

Мне и раньше приходилось бывать в жилищах, обитатели которых вынуждены были ограничиваться лишь самым необходимым, но здесь дела обстояли значительно хуже. Крыша в доме прохудилась, материал, некогда заполнявший пространства между бревнами, давно исчез, и в стенах зияли широкие щели, сквозь которые в дом вползала горькая нужда. Над холодным очагом не висел котел для приготовления пищи, а весь запас провианта состоял, похоже, из незначительного количества кукурузных початков, валявшихся в углу. Женщина была одета в свое единственное платье из обветшавшей и блеклой набивной ткани. Ноги ее были босы. Единственным ее украшением была ее собственная чистота и опрятность, что было заметно, несмотря на убогую одежду. Одежда ее сына была тоже старой и ветхой, но аккуратно зашитой в каждом поврежденном месте.

Когда я взглянул на кучу листвы в углу, заменявшую постель, а потом — в потемневшее от горестей лицо этой доброй женщины, с губ моих невольно сорвался вопрос:

— Вы голодны, сударыня?

Она залилась краской смущения. Затем слезы брызнули у нее из глаз, и она заговорила, прижимая руку к сердцу:

— О Боже, я бы ни на что не жаловалась, если хотя бы Йозеф ел досыта! Муж совсем забросил поле, и оно почти не дает урожая. Остается охота, но и от нее мы ничего не имеем, потому что Роллинс одержим идеей откопать свои призрачные сокровища.

Я поспешил во двор к лошадям, чтобы принести свой запас вяленого мяса. Уилл Солтерс последовал за мной и тоже отдал женщине свои припасы.

— О, господа, как вы добры! — воскликнула она. — Просто не верится, что янки могут быть такими.

— Что касается меня, сударыня, то я, к примеру, немец. И в жилах Солтерса есть немецкая кровь — его мать была австрийкой. Но мне до него по всем статьям далеко!

— Боже, а я родилась в Брюнне! — всплеснула руками женщина.

— Значит, и вы тоже немка! Так почему бы нам не пообщаться на родном языке?

— Конечно, конечно! Я здесь могу говорить с сыном по-немецки только украдкой — Роллинс не выносит этого.

— Жуткий тип! — сказал Солтерс. — Простите, не хотел вас обидеть, но у меня такое чувство, будто я раньше, много лет назад, уже встречался с ним, причем в обстоятельствах, отнюдь не делающих ему чести. Он очень похож на одного человека, который был известен только под индейским именем. Я, правда, не знаю, что оно означает. Как же его звали? Что-то вроде Индано или Инданшо…

— Инта-Нчо! — раздался голос в дверях.

Там стоял молодой индеец. Он, разумеется, не понимал немецкую речь, но успел расслышать имя. В глазах его вспыхнули огоньки. И когда я бросил в его сторону пристальный взгляд, он моментально исчез за дверью.

— Это имя взято из языка апачей, которого ты не понимаешь, — пояснил я своему товарищу. — И означает оно Дурной Глаз.

— Дурной Глаз? — переспросила женщина. — Эти слова мой муж произносит очень часто, когда бредит во сне или сидит в углу пьяный и бранится с несуществующими людьми. Он иногда пропадает на целую неделю. Тогда он проносит с собой из Форт-Доджа, что на Арканзасе, бренди, не могу себе представить, чем он только за него расплачивается. Потом он все пьет и пьет, пока не помутится разум, и заводит разговор про смерть и убийства, про золото и самородки, и про сокровища, которые закопаны где-то недалеко отсюда. Мы в такие времена по целым дням не решаемся зайти в дом — боимся, что он нас убьет.

— Бедная женщина! И как вы только решились последовать за таким человеком в эту глушь?

— За ним? Да за ним я бы сюда ни за что не поехала! Я приехала в Америку с моим первым мужем я братом мужа. Мы купили землю, но были обмануты торговым агентом: купчая, которую нам выдали, оказалась фальшивой. Когда мы приехали на Запад, то увидели, что законный владелец уже несколько лет, как обустроился на этом участке. Деньги кончились, и нам не оставалось ничего другого, кроме как жить охотой. Мы при этом уходили все дальше и дальше на Запад. Муж собрался в Калифорнию, прослышав о тамошних золотых россыпях. Мы добрались до этих самых мест, а дальше идти не могли — я была больна и обессилена. Приходилось жить под открытым небом, но, к счастью, вскоре мы обнаружили этот заброшенный дом. Кому он принадлежал раньше, нам не известно, мы воспользовались тем, что послала нам судьба. Но мысль о Калифорнии не давала мужу покоя. Я с ним ехать не могла, а брат его — не хотел, тосковал по родине. Одному Богу известно, чего мне стоило решиться на то, чтобы отпустить мужа одного попытать счастья в золотой стране. При этом было решено, что брат мужа останется здесь со мной. Муж так и не вернулся. Спустя полгода после его отъезда Господь подарил мне Йозефа. Мальчик никогда не видел своего отца. Ему было три года, когда в одно прекрасное утро брат мужа ушел на охоту и не вернулся. А через несколько дней я нашла его лежащим на берегу реки с простреленной головой — наверное, его убил какой-нибудь индеец.

— С него был снят скальп?

— Нет.

— Значит, убийцей был белый. Но чем же вы жили дальше?

— У меня был небольшой запас кукурузы, которую мы выращивали недалеко от дома. А потом в этих местах появился мой нынешний муж. Он тогда собирался поохотиться и идти дальше своей дорогой, но все медлил, пока, наконец, не остался насовсем. Я была рада этому — без него я умерла бы с голоду с моим ребенком. Роллинс съездил в Додж-Сити и заявил властям о смерти моего мужа. Мне нужен был защитник, а моему сыну — отец. Роллинс стал и тем, и другим. Но однажды ему привиделся сон о каких-то сокровищах, которые якобы зарыты где-то здесь неподалеку. Странным образом сон этот повторялся так часто, что Роллинс не только твердо поверил в их существование, но со временем сам впал в настоящее безумие. Ночью он грезит золотом, а днем он его ищет.

— У той горы, где стоят старые платаны?

— Да. Но мне туда ходить не разрешается, и моему сыну — тоже. Я днями и ночами молю Бога о спасении!

— Думаю, Господь поможет вам, пусть даже эта помощь поначалу причинит вам боль. Я столько раз в жизни…

Он не договорил. Вошел Йозеф и попросил нас выйти во двор и посмотреть на небо. Удивленные подобной просьбой, мы тем не менее пошли за ним. Маленький Олень стоял во дворе и внимательно наблюдал за продолговатым облачком, висевшим прямо у нас над головой. Остальное же пространство неба было абсолютно чистым. Йозеф сказал нам, что индеец считает это облачко очень опасным. Надо заметить, что Маленький Олень довольно сносно говорил по-английски и потому легко общался с белым мальчиком. Уилл Солтерс только пожал плечами и сказал:

— Вот эта тучка представляет для нас опасность? Пфф!

Индеец повернулся к нему и произнес всего лишь одно слово:

— Ильчи!

— Что это означает? — спросил меня Уилл.

— Ветер, буря!

— Ерунда! Опасный ветер, ураган, возникает только в «дыре», то есть когда все небо затянуто черным покрывалом, и посреди него имеется небольшой круглый просвет. А здесь все наоборот: небо абсолютно чистое, за исключением этого сигарообразного облачка.

— Ре-эйкена-ильчи! — сказал индеец.

Теперь уже и я насторожился. Эти три слова означали «голодный ветер». Так апачи называют ураган. Я спросил молодого индейца, опасается ли он чего-нибудь подобного. Он ответил:

— Ре-эйкена-ак-ильчи!

Это означало «очень голодный ветер», или смерч. Но почему индеец пришел к подобному заключению? Лично я не усматривал в этом облачке ничего подозрительного, но вместе с тем знал, что дети дикой природы обладают необычайным чутьем в отношении определенных природных явлений.

— Ерунда! — повторил Солтерс. — Пошли в дом! По-моему, У тебя чересчур уж озабоченное лицо!

Тут индеец приложил палец ко лбу и произнес:

— Ка-а-чапено!

Он заметил, что Уилл не понимает языка апачей и потому перешел на диалект тонкава. Сказанное означало: «Я не потерял рассудок». Солтерс на этот раз понял его, но отмахнулся от его слов и пошел обратно в дом. Я же воспользовался этим моментом, чтобы продемонстрировать юноше, что уловил в его словах неискренность.

— Какая нога болит у моего юного друга?

— Синч-ка — левая нога, — ответил он.

— Почему тогда мой маленький брат хромал на правую ногу, когда выходил из-за тех кустов?

По лицу его пробежала тень смущения, но он быстро нашелся:

— Мой храбрый брат ошибся!

— У меня острый глаз. Почему Маленький Олень хромает лишь тогда, когда его видят другие? Почему его походка тверда, когда он один?

Он испытывающе посмотрел на меня и ничего не ответил. Поэтому я продолжал:

— Мой юный друг слышал обо мне. Он знает, что я читаю следы и меня не может обмануть ни одна травинка и ни одна песчинка. Сегодня утром Маленький Олень спускался с горы и шел к реке, не хромая. Я видел его след. У него и теперь хватит мужества утверждать, что я ошибаюсь?

Он опустил глаза и замолчал.

— Почему Олень сказал, что идет к священным каменоломням пешком? — не отступал я. — Ведь от своего вигвама он приехал сюда верхом!

— Уфф! — воскликнул он удивленно. — Откуда ты это знаешь?

— Разве не великий вождь апачей был моим учителем? Неужели ты думаешь, что я опозорю его, позволив провести себя молодому индейцу, который еще не носит ружья? Твой конь — чи-кайи-кле, рыже-чалой масти!

— Уфф, уфф, — дважды воскликнул он, выражая тем самым высшую степень удивления.

— Ты намерен лгать брату Инчу-Чуны? — сказал я с укоризной.

Тогда он прижал руку к сердцу и ответил:

— Ши-иткли такла хо-тли, чи-кайи-кле — у меня есть конь, он рыже-чалой масти.

— Вот так-то лучше! Я даже скажу, что сегодня утром ты тренировался в индейском искусстве верховой езды.

— Мой белый брат всеведущ, как Маниту, Великий Дух! — воскликнул он в полном изумлении.

— Нет. Ты скакал галопом и прятал свое тело за туловищем лошади, держась одной ногой за седло, и одной рукой — за шейный ремень. В бою это делают, чтобы уберечься от пули врага, а в мирное время— только когда обучаются высшему искусству верховой езды. Лишь при такой скачке волосы из гривы лошади цепляются за рукоять и ножны клинка и остаются на них. А такие волосы могут быть только у лошади рыже-чалой масти.

Он обеими руками схватился за пояс, на котором висел нож в ножнах. К последним прилипло несколько волосков, вырванных из конской гривы. Несмотря на природный цвет его индейской кожи, было видно, что он покраснел от смущения.

— У Маленького Оленя зоркий глаз, но он еще недостаточно опытен для подобных мелочей, от которых, однако, часто зависит жизнь. Мой юный брат пришел сюда, чтобы увидеть хозяина этого дома. Между ними кровная вражда?

— Я дал обет молчания, — ответил он. — Но мой белый брат друг знаменитого вождя апачей, поэтому я хочу показать ему то, что он должен вернуть мне еще сегодня. Теперь он может узнать об этом, потому что мой час пришел.

И он достал из-под рубашки сложенный конвертом четырехугольный лоскут выдубленной оленьей кожи. Он вручил конверт мне, а сам зашагал в сторону кукурузного поля, у края которого теперь стоял белокурый Йозеф. Я видел, как индеец взял его за руку и увлек за собой.

Я развернул конверт, внутри которого оказался второй лоскут — на этот раз из кожи бизона, протравленной известью и выглаженной так, что она стала не толще пергамента. Этот лист был сложен вдвое. Развернув его, я увидел несколько человеческих фигурок, нарисованных красной краской и очень похожих на изображения с наскальной росписи в Тситсумови, в Аризоне. У меня в руках был образец индейской письменности — настолько большая редкость, что я сначала даже не подумал о его расшифровке, а поспешил в дом, чтобы показать это бесценное сокровище Уиллу Солтерсу. Тот удивленно покачал головой и спросил:

— И это можно прочесть?

— Разумеется!

— Ну, тогда попробуй. Будь это даже наше обычное письмо, я предпочел бы сразиться с дюжиной индейцев, чем с тремя буквами. Я никогда не был силен в грамматике, а свои собственные письма обычно посылаю адресату прямо так, из двустволки. Перо ломается у меня в пальцах, а у чернил прескверный вкус. А уж с этими каракулями разбираться — просто кошмар! Да мы с тобой ничего и не разглядим в этой лачуге, где вместо окон — две крохотные бойницы.

— Тогда пойдем во двор!

— Ну, пойти я пойду, а уж читать ты будешь сам!

Мы вышли, а женщина осталась в доме. Она успела развести в очаге небольшой огонь, чтобы поджарить мясо, которое мы ей отдали.

На улице я тотчас устремил взгляд на красные фигурки в письме, а Солтерс поглядел вверх и пробормотал задумчиво:

— Хм! Очень даже странное облако! Никогда еще такого не видел. Что скажешь на это?

Я посмотрел на небо. Незаметно было, чтобы облачко увеличилось в размере, однако оно приобрело совершенно другой вид. Прежде голубовато-серое, оно теперь стало розоватым и светящимся изнутри, казалось, что из него протянулись вниз до самого горизонта миллионы и миллионы тончайших матово-золотистых нитей. Эти едва видимые волокна не колебались на небосклоне, а оставались абсолютно неподвижными, словно крепко привязанными к облаку.

— Ну, что? — спросил меня Уилл.

— Знаешь, мне тоже не приходилось видеть ничего подобного.

— Значит, этот молодой индеец оказался умнее нас, старых степных волков, когда говорил про вихрь?

— Не нравится мне все это. Индеец говорил даже про смерч, а это было бы куда хуже!

— Будь, что будет, а нам остается только ждать. Надеюсь, в индейских письменах ты разберешься лучше, чем в этой чертовой паутине. Ну, как там дела?

— Хм! Сейчас посмотрим! Вот здесь, впереди, нарисовано солнце с идущими кверху лучами — видимо, восход солнца или восток. Дальше — четыре всадника. На голове у них шляпы — значит, это скорее всего белые. У того, что скачет впереди всех, к седлу что-то привязано — по-моему, это какие-то небольшие мешочки. За этими четверыми следуют еще двое с перьями на непокрытых головах. Пожалуй, это индейские вожди.

— Ну, это все очень просто. А прочесть это ты можешь?

— А это и есть начало. Сперва ведь нужно выучить буквы, а уж потом складывать из них слова. Остаются еще несколько маленьких фигурок, нарисованных над большими. Над одним индейцем я вижу бизона с раскрытой пастью, от которой отходят небольшие черточки. Из пасти может исходить только голос — вероятно, имеется в виду ревущий бык. Над головой другого индейца нарисована курительная трубка с аналогичными черточками, значит, трубка зажжена, и из нее струится дым.

— Слушай, я так, глядишь, и читать научусь! — перебил меня Солтерс. — Я, кажется, припоминаю двух вождей апачей, двух братьев. Одного из них звали Ревущий Бизон, и он давно уже мертв, а у второго было прозвище Горящая Трубка, потому что он был человек очень мирный и охотно раскуривал с каждым трубку мира. Этот вроде бы еще жив.

— Так, видимо, эти двое и имеются в виду! Посмотрим, посмотрим! Над вторым белым всадником нарисован глаз с проходящей насквозь чертой. Он либо одноглазый, либо слеп на один глаз, либо у него болит глаз. Эй, да это же как раз то самое имя, которое ты упоминал раньше — Дурной Глаз! А над третьим белым — кошелек и тянущаяся к нему рука, должно быть, это означает кражу!

— Ну конечно! — быстро отозвался Солтерс. — Это Крадущая Рука. Вспомнил! Я вспомнил, где я видел этого Роллинса! На севере, в Черных горах, его имя было Халлер, и он был капканным вором, за что и получил прозвище Крадущая Рука.

— Ты, наверное, ошибаешься!

— Нет, нет! Крадущая Рука и Дурной Глаз были кузенами или даже родными братьями и всегда держались вместе. Это про них говорится в письме. Дальше, дальше!

— Так! Поскольку солнце изображено впереди всадников, то и едут они на восход солнца, то есть на восток. На второй строчке встречаются те же самые фигуры, но чаще и разными группами. Первая группа: трое белых стреляют в четвертого, который едет впереди. Вторая группа: он лежит мертвый на земле, а у них в руках его мешки и кошельки. Третья группа: индейцы стреляют в троих белых. Четвертая группа: двое белых и один индеец — Ревущий Бизон — мертвы, Крадущая Рука убегает. Пятая группа: Горящая Трубка закапывает мешки. Шестая группа: Горящая Трубка взял Ревущего Бизона к себе на лошадь и скачет сзади Крадущей Руки — вероятно, преследует его. Седьмая группа: Горящая Трубка хоронит Ревущего Бизона, Крадущая Рука исчез. А вот еще две маленькие картинки. Стоят три дерева, под средним из них торчат из земли мешки. Теперь еще одно большое одинокое дерево, рядом с которым под землей лежит Ревущий Бизон — это его могила. Ну, теперь вся эта история легко распутывается…

— Стоп! — остановил меня Солтерс. — Оставь ее при себе и посмотри наверх! Разве не замечаешь, как кругом потемнело, взгляни на небо!

Я поднял глаза к небу и обомлел. Матово-золотистые нити исчезли. Вместо них протянулись несколько темных полосок, в которые они, видимо, слились и теперь соединяли налившееся чернотой облако с северным горизонтом. Остальная часть неба была ясной и чистой. Темные полосы, словно тугие канаты, тянули облако книзу на север, причем двигалось оно достаточно быстро. Чем ближе его притягивало к земле, тем отчетливее можно было видеть, как от нее поднимается сначала прозрачная, а затем все сильнее темнеющая масса — широкая и сужающаяся кверху, которая, вращаясь вокруг собственной оси, жадно тянется к облаку своим подрагивающим верхним концом. А облако все быстрее спускалось вниз, расширяясь в своей верхней части и протягивая книзу встречный «хвост». Оба хвоста искали и нашли друг друга. Когда они соединились, казалось, что облако сорвется и упадет на землю, но оно удерживалось в воздухе, в результате чего образовалась бешено вращающаяся вокруг своей оси двойная воронка с соединившимися в центре вершинами, в то время как основания обеих воронок — внизу, на земле, и высоко в воздухе — достигали в диаметре примерно пятидесяти метров.

И поскольку вокруг нас рос лишь невысокий кустарник, то мы имели возможность наблюдать это грозное явление природы, так сказать, во весь рост. Продолжая быстро вращаться, это фантастическое образование двигалось прямо на нас. А нас окружала полная неподвижность воздуха и внезапно наступившая духота, которая моментально погнала у нас пот изо всех пор.

— Маленький Олень был прав, — сказал я, — речь идет о нашей жизни и смерти. Скорее, Уилл, будем спасать себя и женщину!

— Но как? И куда? — спросил он с тревогой в голосе.

— Скорее, к лошадям!

— Но мы даже не знаем, в какую сторону бежать!

— Вообще-то, движение подобных смерчей непредсказуемо, так что придется следить за его направлением и пытаться уйти в сторону. Возможно, его остановит вода, и он даже не сможет перебраться на наш берег. Выведи за ограду коня Роллинса, а я побежал за женщиной!

Я нашел ее в доме у очага, ничего не подозревавшую о нависшей над нами опасности. Она едва не лишилась чувств, когда я быстро сообщил ей о том, что происходит снаружи. Я схватил ее в охапку и потащил из дома. Уилл в это время как раз подвел коня.

— Конь очень норовистый, — крикнул он, — я сяду на него сам. Он без седла и первым же прыжком сбросит леди на землю. Посади ее на моего Рыжего! Быстрей, быстрей!

Он вскочил на коня и галопом погнал его вперед.

— Вы умеете ездить верхом? — спросил я женщину.

— Не слишком хорошо, — застенчиво ответила она.

— Тогда я возьму вас к себе.

Я вскочил на коня Солтерса, втащил на него дрожащую от страха женщину, ухватил своего Гнедого за повод и поскакал вслед за Солтерсом.

Все происходило так быстро, что с того временя, как мы заметили надвигающийся смерч, до этого момента прошло не более одной минуты. Ехать мне было не слишком удобно: правой рукой приходилось держать женщину, лежавшую поперек седла, а левой направлять коня и держать за повод Гнедого. Но кое-как удавалось справляться. Когда мы проехали уже довольно приличное расстояние, я крикнул Уиллу, чтобы он остановился. Он осадил коня, и мы оглянулись.

Смерч уже почти достиг реки. Облако исчезло, и теперь он напоминал своей формой чудовищного размера песочные часы, внутри которых с бешеной скоростью вращались сорванные с земли и поднятые высоко в воздух кусты, камни, огромные массы песка и мощные пласты дерна. Это было неземное, фантастическое, чудовищное зрелище!

Теперь вихрь уже добрался до берега реки. Остановится ли он или продолжит движение на противоположном берегу и в какую сторону, а может, распадется там же, у воды? Человека, попавшего в зону его действия, ждала бы неминуемая гибель. Будучи оторванным от земли, он задохнулся бы в его страшной круговерти, если еще прежде не был бы сброшен с головокружительной высоты обратно на землю.

Смерч остановился у воды, словно в раздумье. Верхняя, сужающаяся книзу воронка наклонилась вперед, стремясь продолжить движение в прежнем направлении. Она тащила за собой нижнюю половину этого жуткого монстра и, казалось, вот-вот оторвет ее от земли. Внезапно раздался ужасающий грохот, темные, компактные массы песка, камней, кустов и дерна исчезли, и перед нашими глазами возник гигантский водяной столб, имевший поначалу вид ровного цилиндра, но постепенно начавший сужаться посередине и принимать прежнюю форму двух слившихся своими вершинами конусов. Воздушный смерч превратился в смерч водяной, который, будто в гневе от этой вынужденной остановки, с удвоенной скоростью ринулся вперед, через мгновение обрушился всей своей мощью на деревянную лачугу и продолжал двигаться прямо на нас.

— Прочь отсюда! Туда, вправо! — крикнул я.

В эти короткие секунды нам с трудом удавалось удерживать коней на месте. Почуяв смертельную опасность, они теперь сорвались с места и понеслись вскачь, не нуждаясь в наших понуканиях.

Оглянувшись, я с облегчением увидел, что смерч избрал для себя западное направление и теперь удалялся от нас. Мы были спасены, и теперь можно было остановиться и перевести дух — если, конечно, он не передумает и не повернет обратно.

К счастью, этого не произошло. С неуменьшающейся скоростью смерч уносился дальше, снова потемнев и потеряв свою недавнюю прозрачность. Все, что встречалось на его пути, отрывалось от земли и поднималось в воздух. Он рос и креп у нас на глазах. Расшвыривая далеко в стороны все то, что не удавалось удержать внутри себя, он продолжал свой разрушительный путь, пока наконец в отдалении не раздался страшный грохот, от которого содрогнулась земля. Смерч исчез.

В этот самый момент небо с какой-то непостижимой внезапностью оказалось затянутым густой черной пеленой, и на землю обрушился ужасающей силы ливень.

— Наш дом! Что с ним стало! — закричала вдруг женщина.

Вместо ответа мы пустили лошадей рысью и вскоре уже подъехали к дому. К дому? Того, что можно было бы назвать домом, больше не существовало. Весь он был разворочен, разломан и разворошен, как тюк соломы. Толстые тяжелые бревна были захвачены вихрем, отнесены от своего прежнего места и затем снова сброшены на землю. От забора не осталось и следа, все столбы, доски и планки — все это смерч унес с собой.

Потрясенная увиденным, женщина впала в какое-то полубесчувственное состояние. Нам это, было, пожалуй, даже на руку. Я думал о ее муже, сыне и юном индейце. С того момента, как в моих руках оказался рисунок, я знал, где следует искать их — там, у горы, где взорвался и прекратил свое существование смерч, натолкнувшийся на непреодолимое препятствие. Но какой была его кончина? Несомненно, это была агония титана, в предсмертных судорогах крушащего все, до чего могла дотянуться его рука. Возможно, нас ожидало там жуткое зрелище, от которого мы хотели избавить бедную женщину. Но когда она узнала, что мы собираемся отправиться на поиски ее сына, силы вернулись к ней. На этот раз мы не услышали от нее ни жалоб, ни причитаний, ни просьб. Мы просто не могли бросить ее здесь одну. Она села на коня и поехала с нами.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Небо посветлело, облака исчезли, как по волшебству, и солнце весело глядело с небес на землю, словно ничего особенного и не случилось.

Но какая же поразительная картина предстала нашим глазам в пути! По направлению движения смерча на теле земли остался широкий, не менее шестидесяти метров, уродливый шрам. Вся растительность в этой полосе была как будто срезана бритвой. По пути смерч вырывал в земле ямы и тут же снова заполнял их унесенными с собой горами песка и камней. По обеим сторонам этой безжизненной полосы валялись бревна, камни, кусты — все, что изрыгало из себя, не будучи в состоянии переварить, его ненасытное чрево.

А что творилось у подножия горы! Еще издали мы увидели жуткую картину разрушений. Росший здесь прежде кустарник был вырван из земли, скручен и смотан в тугие клубки и разбросан по сторонам. Смерч прошел некоторое расстояние вдоль склона горы, ища выход из тупика и, разгневанный невозможностью вырваться из каменного плена, лишал жизни все живое вокруг. Оголенные скалы стали похожи на глубокие каменоломни. Могучие платаны, которые так восхитили меня, когда я проезжал здесь совсем недавно, было не узнать. Мощные стволы лежали тут же на земле, вырванные из нее вместе с корнями. Огромные, толстые сучья были перекручены и переплетены, словно гибкие пеньковые канаты. Самый большой из платанов лишился всех своих сучьев и, покрытый длинными и глубокими продольными ранами в местах их отрыва, являл собою поистине печальное зрелище. Но куда все-таки могли?.. Э, да вот же они! Невдалеке стоял оседланный по-индейски рыже-чалый конь и жевал листья с переплетенных и смотанных в беспорядочный клубок кустов. Это был конь Маленького Оленя. А где конь, там должен быть и хозяин.

Мы направили коней к этому месту и — гляди-ка! На земле лежал вывороченный ураганом могучий платан. Падая, он увлек за собой своими цепкими, нервущимися корнями огромную глыбу земли, и теперь на этом месте зияла широкая и глубокая, похожая на пещеру нора. А в ней, защищенные от дождя мощным козырьком из земли и корней, сидели белокурый Йозеф и молодой индеец. Увидев нас, они радостно заулыбались. Мать соскочила с коня и поспешила навстречу сыну, чтобы поскорее прижать его к сердцу. Индеец же проворно поднялся с земли и сказал с гордостью, обращаясь к нам:

— Теперь мои белые друзья верят, что мне известны признаки очень голодного ветра?

— Верим, верим, — ответил я. — Но как вам удалось спастись?

— Маленький Олень заранее спрятал коня в кустарнике. Потом он сел на него вместе с голубоглазым бледнолицым, чтобы убежать от ветра. Когда ветер насытился, Ишарсиютуа приехал сюда и увидел то, что он вместе с маленьким бледнолицым искал ухе три дня.

— Ты тайком встретился с Йозефом?

— Да. Он — сын человека с кошельками, который был убит здесь. Иди и посмотри, где Горящая Трубка закопал золото.

Он отвел нас по другую сторону вздыбленного над землей корневища. Там, вблизи ствола, в почве образовалась расщелина. И в ней мы увидели два подернутых сверху седой плесенью кожаных мешочка, которые при ближайшем рассмотрении оказались наполненными золотым песком и самородками. Йозеф все уже знал. Когда же его матери рассказали то, о чем я догадывался еще раньше — об убийстве ее первого мужа, она едва устояла на ногах, чтобы не упасть в обморок. Правда, некоторым утешением ей могло служить внезапное обретение немалого количества драгоценного металла, во что она, кажется, так и не могла до конца поверить. В ответ на ее вопросы индеец рассказал вот что:

— Ревущий Бизон был моим отцом. Он отправился вместе с Горящей Трубкой, своим братом, в путь, чтобы увидеть Великого Отца бледнолицых и рассказать ему о просьбах и желаниях апачей. Оба вождя поехали на восток. Они увидели, как трое бледнолицых убили еще одного белого. Двое из убийц были Дурной Глаз и Крадущая Рука, а третьего они не знали. Они отомстили за убийство и убили Дурного Глаза и третьего бледнолицего. Крадущая Рука сбежал, после того как был убит мой отец. Закопав золото и взяв труп Ревущего Бизона к себе на коня, Горящая Трубка стал преследовать убийцу, но не догнал его. Горящая Трубка похоронил брата там, где я найду его через два дня. А сам поехал в Вашингтон. За брата необходимо было отомстить, и это должен был сделать я, потому что я его сын. Но тогда я был еще мал. Потом я отправился за скальпом убийцы, чтобы стать воином и носить с собой огненный ствол. Убийца жил в доме убитого, он сделал его жену своей скво. Так дом стал принадлежать ему, и он мог искать золото.

Услышав все это, женщина испустила вопль ужаса и упала без чувств. Ее второй муж оказался убийцей первого.

— А теперь вы увидите Крадущую Руку, — сказал индеец. — Идите за мной!

Йозеф остался с матерью, чье бессознательное состояние мы в этой ситуации сочли за лучшее. Индеец подвел меня и Солтерса к большому платану. Там, прижатый к земле одним из мощных ответвлений огромного дерева, лежал Роллинс с раздавленными и раздробленными ногами.

— Вот он, — сказал индеец. — Я хотел взять его скальп, но Великий Дух покарал его. Я могу взять только скальп человека, которого я победил в бою, а на него обрушился гнев справедливого Маниту — на том самом месте, где он совершил убийство. Теперь ты понял письмо, которое я тебе дал?

— Целиком и полностью, — ответил я.

— Горящая Трубка не умеет писать. Он попросил составить письмо великого вождя Инчу-Чуну, которому все рассказал. Ты — брат великого воина, и поэтому я хочу подарить тебе это письмо. Смотри, несчастный открыл глаза. Может, тебе еще удастся с ним поговорить. А я ухожу от убийцы моего отца, я мог бы убить его в бою, но я не хочу слышать его стонов. У краснокожего тоже есть сердце, как и у бледнолицего, он может быстро убить, но не хочет долго мучить.

И он возвратился к Йозефу и его матери. Нам же предстояло еще пережить ужасные четверть часа, в течение которых умирал убийца. Сознание вернулось к нему. Он чувствовал, что смерть близка, и сознался во всем. У него, правда, не было уже сил для связной речи, но он был в состоянии отвечать «да» или «нет» на наши вопросы. Так были подтверждены уже сделанные нами выводы.

…Во время погони Роллинс заметил, что у преследовавшего его Ревущего Бизона золота с собой уже не было — значит, он успел закопать кошельки. Ему удалось обмануть индейца и вернуться на место преступления. Там он с большим трудом выкопал яму и спрятал в нее трупы. А спустя несколько дней он застрелил и брата своей жертвы, чтобы быть принятым его женой в качестве благородного защитника. После этого можно было спокойно приняться за поиски золота. Ему удалось все, кроме главного: он так и не смог найти зарытых в земле самородков. Жажда золота и муки совести привели его на грань безумия. Он не терпел поблизости никого из посторонних, чтобы те случайно не обнаружили сокровища. Потому-то он с такой ненавистью встретил меня с Уиллом и прогнал Молодого Оленя, который притворился хромым и пытался под этим предлогом проникнуть в его дом.

И Господь покарал его. Теперь убийца лежал, ожидая смерти, на том самом месте, где в земле покоились кости убитых им людей. Он еще успел узнать от нас, что золото, которое он так долго и тщетно искал, теперь найдено и перешло в рука ненавистного ему мальчика и его матери.

И все же Всевышний обошелся с ним еще довольно милостиво: раздробленные члены, судя по всему, не причиняли ему боли. Он закрыл глаза и тихо уснул навеки, не издав ни единого вздоха или стона.

Мы сообщили женщине о случившемся. Та не пожелала его видеть, и была права. Вдвоем с Уиллом мы вырыли могилу и прочли над ним заупокойную молитву.

Маленький Олень вскоре покинул нас. От предложения остаться еще на некоторое время он отказался. А когда столько пережившая за последние дни женщина предложила ему часть золота, гордо ответил:

— Оставь его себе. Сын апачей знает, где лежит много золота, но он презирает его и не расскажет об этом ни одному человеку. Великий Дух сотворил людей, чтобы они были не богатыми, а добрыми. Пусть же твое золото подарит тебе столько счастья, сколько горя тебе пришлось испытать!

С этими словами он сел на коня и ускакал прочь.

На следующий день и мы с Солтерсом покидали эти места, взяв с собой Йозефа и его мать. Старый конь Роллинса вез на себе кошельки с золотом и другое имущество матери и сына. Женщина сидела верхом на Рыжем, а мальчик — на моем Гнедом. В ближайшем населенном пункте, где мать и сын могли дождаться более удобного транспорта, мы и распрощались с тем, кому ураган принес такое страшное прозрение, но и подарил возможность лучшей жизни…

Еще во время предыдущего рассказа, где речь шла о нападении на поезд и о компании трапперов во главе с Сэмом Файрганом, из примыкающей к гостевому залу комнаты вышел какой-то господин и сел за ближайший стол. Подобные комнаты предназначены, как. правило, для особых гостей, из чего я заключил, что этот господин был либо не совсем обычным человеком, либо приятелем хозяйки заведения. Было видно, что рассказ увлек его, ибо он следил за повествованием с необычайной сосредоточенностью. В отдельные моменты матушка Тик делала ему весьма характерные знаки рукой, указывая в сторону рассказчика, и это дало мне основания предположить, что этот человек имеет определенное отношение к действующим лицам или событиям, о которых шла речь. Мои предположения подкреплялись еще и тем, что последовавшему затем короткому рассказу он уделил гораздо меньше внимания. Кроме того, в какой-то момент он характерным жестом приложил палец к губам, давая понять хозяйке, чтобы она молчала. Этим он так заинтриговал меня, что я стал украдкой наблюдать за ним. Его лицо было настолько выдублено ветром и непогодой и покрыто таким густым загаром, словно вся его жизнь протекала исключительно под открытым небом, на лоне природы. И все же он не был похож на типичного вестмена: его одухотворенные черты, устремленный как будто внутрь самого себя взгляд и вертикальные складки на лбу у переносицы заставляли предполагать в нем несколько иной род занятий, нежели профессия охотника. Он был для меня загадкой, существует не так уж много профессий, требующих наряду с умственной работой длительного пребывания на просторах прерии или в чаще девственного леса. И даже в подобных случаях это бывала обычно не столько профессиональная деятельность, сколько страстное увлечение, примером чему мог служить этнограф, только что рассказавший свою историю.

Окончив рассказ, тот сделал к нему одно небольшое предложение:

— Думаю, вы теперь согласитесь, что и до Виннету среди апачей были умные и достойные уважения люди. Разве не достойно вел себя этот краснокожий юноша? Вместе с тем моя история может служить свидетельством того, что белые нередко бывают хуже самых плохих индейцев. И среди этих белых нередко встречаются личности, которые по своему статусу и образованности могли бы стать примером для других, однако сами явили собой образец бесславия и низости. Так, недавно мне довелось услышать об одном испано-мексиканском графе, заключившем союз с дикими команчами с целью нападения на собственную асиенду [73] и убийства ее обитателей. И если бы не вождь апачей по имени Медвежье Сердце и не Бизоний Лоб, вождь миштеков, то пришлось бы последним распрощаться с жизнью.

— А вы знаете эту историю? — спросили его.

— Не слишком подробно, а лишь в общих чертах. Ее участником был также один знаменитый белый охотник, которого звали, если я не ошибаюсь, Громовая Стрела.

— А тот мерзавец действительно был графом, настоящим графом?

— Да, настоящим графом, чей отец был одним из благороднейших и богатейших людей страны.

— И как его звали?

— Граф Родериг… Род… нет, не припомню.

И тут от одного из дальних столов раздался голос:

— Вы имеете в виду графа Родриганду, сэр?

— Да, да, именно так, графа Родриганду. Вам известно это имя?

— Отлично известно!

— Вы что-то слышали об этом?

— Не только слышал. Я хорошо знаком с графом и всеми остальными действующими лицами этой истории, а живу недалеко от этой асиенды, о которой вы говорите. Я — адвокат сеньора Арбельеса, против которого тогда все и замышлялось.

— Что? Его адвокат? Значит, вам должны быть хорошо известны те события!

— Настолько хорошо, как если бы я лично в них участвовал.

— Что же побудило вас оставить те места и перебраться через Рио-Гранде?

— Служебные дела, сэр. Я здесь, в Штатах, по поводу одного судебного процесса.

— Вот как! Если бы адвокаты не имели дурной привычки дорого брать за каждое свое слово, я, пожалуй, обратился бы к вам с одной просьбой.

— Хм! Вы, похоже, о нас не самого лучшего мнения!

— Ну, я бы не стал так говорить, я только имел в виду, что эти господа знают цену доллару.

— Да и я, вообще говоря, знаю, хотя бывают времена, когда я в добром настроении и не беру платы.

— В самом деле?

— Да.

— Ну, а сейчас? Сейчас вы в каком настроении?

— В прекрасном!

— Так, может быть, я оглашу свою просьбу?

— Попробуйте!

— Отлично! В таком случае я бы хотел, чтобы присутствующие здесь джентльмены тоже узнали историю графа Родриганды. Не расскажете ли вы нам ее?

— Я вовсе не прочь. Но она не такая короткая, как ваша. Располагают ли джентльмены временем?

— Почему бы и нет? У матушки Тик все располагают достаточным временем, чтобы выпить столько и оставаться здесь так долго, как того каждому хочется — особенно, если есть возможность услышать кое-что интересное. Прошу вас, присаживайтесь к нашему столу, чтобы не слишком напрягать голос!

— Охотно присоединюсь к вам. Должен сказать, что с интересом выслушал ваши рассказы, и в благодарность хочу привести еще одно подтверждение вашей мысли о том, что на свете немало белых негодяев, с которыми в подлости не сравнится ни один краснокожий.

И сеньор, одетый на мексиканский манер, встал из-за своего стола, прихватив с собой стакан, занял предложенное ему место и начал рассказ:

— Вниз по течению Рио-Гранде медленно скользило легкое каноэ, сделанное из длинных кусков древесной коры, скрепленных между собой с помощью смолы и мха. В нем сидело двое мужчин, принадлежавших к двум разным расам. Один из них правил лодкой, другой же беззаботно сидел на носу и был занят скручиванием патронов из бумаги, пороха и свинцовых пуль для своей двуствольной винтовки.

У первого из мужчин были резкие и гордые черты лица с пронзительным взглядом индейских глаз. Впрочем, уже одна его одежда говорила о его принадлежности к индейской расе. На нем была замшевая охотничья рубашка, отделанная по швам затейливой бахромой, кожаные брюки, боковые швы которых украшали пряди волос с головы побежденных врагов, и мокасины с двойной подошвой. На обнаженной шее висел шнурок с клыками медведя, а волосы были собраны в высокий, тугой узел, из которого торчали три орлиных пера — верный знак того, что индеец этот был вождем. Рядом с ним в лодке лежала тонко выделанная бизонья шкура, служившая ему при ходьбе в качестве накидки. Из-за пояса у него торчало блестящее лезвие томагавка, здесь же висели обоюдоострый нож и мешочек для пороха и пуль. На бизоньей шкуре лежало длинное двуствольное ружье, приклад которого был украшен серебряными гвоздиками, а ложе было испещрено множеством насечек, по числу уничтоженных им врагов. К шнуру с медвежьими зубами была прикреплена калюме, а из кармана рубашки выглядывали рукояти двух револьверов. Это столь редкое для индейцев оружие свидетельствовало о несомненной близости его обладателя к цивилизации.

Со стороны могло показаться, что он, держа весло в правой руке, глядит на своего спутника, не обращая внимания ни на что другое, однако внимательный наблюдатель заметил бы, что из-под опущенных ресниц он зорким взглядом исподтишка ощупывает берега реки, что бывает свойственно охотнику, всякую минуту готовому встретиться лицом к лицу со смертельной опасностью.

Тот же, кто сидел в передней части каноэ, был явно европейских корней. Высокий и стройный, но при этом крепко сложенный. Очень к лицу была ему и его русая борода. На нем тоже были кожаные штаны, заправленные в высокие, с отворотами сапоги. Костюм его дополнялся голубым жилетом и кожаной курткой без рукавов. Шея была открыта и обнажена, а голову покрывала одна из тех потерявших форму и цвет широкополых фетровых шляп, какие постоянно приходится видеть на Диком Западе.

Обоим было на вид лет по двадцать восемь, и у обоих на ногах были вместо шпор особые напяточные шипы, это служило доказательством того, что они ехали верхом, прежде чем построить каноэ и пуститься вниз по Рио-Гранде.

Внезапно до их слуха донеслось лошадиное ржание. Этот звук вызвал молниеносную реакцию обоих, и не успел он еще затихнуть, как они уже лежали на дне лодки, так что снаружи заметить их было невозможно.

— Ткли — лошадь! — прошептал индеец на языке апачей.

— Она стоит ниже по течению, — заметил белый.

— Она учуяла нас. Кем может быть ее всадник?

— Это не индеец, да и вряд ли хороший белый охотник, — сказал европеец.

— Почему?

— Опытный охотник не позволит лошади ржать так громко.

— Что будем делать?

— Сойдем на берег и узнаем, в чем дело.

— А каноэ оставим? А что, если это враги, которые хотят заманить нас на берег и убить?

— Так ведь мы вооружены!

— Тогда пусть мой белый брат приглядит за лодкой, пока я обследую окрестности.

— Хорошо, я согласен!

И они направили каноэ к берегу, где индеец вышел из лодки, а белый с оружием в руках остался дожидаться его возвращения. Уже через несколько минут он увидел, что индеец возвращается к лодке, идя в полный рост, что свидетельствовало об отсутствии опасности.

— Ну, что там? — спросил белый.

— Белый человек спит там, за кустами.

— Охотник?

— У него только нож.

— И больше поблизости никого нет?

— Я никого не видел.

— Тогда пошли!

Он выпрыгнул из лодки и прикрепил ее к берегу, затем взял свое тяжелое ружье, выдвинул из-за пояса рукоятки двух револьверов, чтобы быть готовым к любым неожиданностям, и последовал за индейцем. Вскоре они достигли того места, где лежал спящий человек. Рядом с ним на привязи стояла лошадь, оседланная на мексиканский манер.

На спящем были расширяющиеся книзу мексиканские брюки, белая рубашка и голубая, носимая на плечах, по-гусарски, куртка. Рубашка и брюки были перехвачены на поясе желтым платком, под которым, кроме ножа, не было больше никакого оружия. Лицо его было накрыто желтым сомбреро, защищавшим его от солнечных лучей. Человек этот спал так крепко, что абсолютно не отреагировал на приближение двоих незнакомцев.

— Эй, парень, проснись! — крикнул белый, тряся спящего за руку.

Тот открыл глаза, вскочил с земли и выхватил нож.

— Какого дьявола вам надо? — выкрикнул он хриплым спросонья голосом.

— Для начала узнать, кто ты такой.

— А вы кто такие?

— Хм, по-моему, ты боишься краснокожего человека. Это ни к чему, старина. Я — немецкий траппер, родом из-под Майнца, а зовут меня Хельмерс. А это Сос-Ин-Лиетт, вождь апачей-икарилла.

— Сос-Ин-Лиетт? — переспросил незнакомец. — Ну, тогда мне нечего бояться, этот знаменитый воин апачей дружит с белыми.

Слова «сос-ин-лиетт» означают «медвежье сердце».

— Ну, а ты? — спросил белый, назвавшийся Хельмерсом.

— Я — вакеро, пастух.

— Где?

— На том берегу реки.

— У кого?

— У графа де Родриганда.

— А сюда как попал?

— Дьявол, скажите лучше, как мне попасть обратно. За мной гонятся!

— Кто?

— Команчи.

— Что-то не очень понятно: тебя преследуют команчи, а ты лежишь тут и преспокойно спишь!

— Тут и сам дьявол заснул бы, если бы намаялся, как я!

— А где ты наткнулся на команчей?

— Как раз на север отсюда, ближе к Рио-Пекос. Нас было пятнадцать мужчин и две женщины, а тех — больше шестидесяти человек.

— Черт возьми! И вы дрались?

— Да.

— Дальше, дальше!

— Что — дальше? Они напали на нас исподтишка, перебили большинство из нас и взяли в плен женщин. Не знаю, скольким еще, кроме меня, удалось спастись.

— Откуда и куда вы направлялись?

Не слишком разговорчивый вакеро, из которого приходилось вытягивать каждое слово, ответил:

— Мы ездили в Форте-дель-Кваделупе за обеими дамами, которые были там в гостях. Нападение случилось на обратном пути.

— А кто эти дамы?

— Сеньорита Арбельес и ее подруга Карья, индеанка.

— Кто такая сеньорита Арбельес?

— Дочь нашего инспектора.

— А Карья?

— Она сестра Текальто, Бизоньего Лба, вождя миштеков.

Медвежье Сердце насторожился.

— Сестра Текальто? — переспросил он.

— Да.

— Он мой друг. Мы выкурили с ним трубку мира. Сестра его сердца не должна оставаться в плену. Мои белые братья пойдут со мной освобождать ее?

— У вас же нет лошадей! — сказал вакеро.

Индеец бросил на него пренебрежительный взгляд и ответил:

— У Медвежьего Сердца есть лошадь, если она нужна ему. Через час он возьмет себе еще одну у псов-команчей.

— Дьявол, вот это да!

— Ничего особенного, это в порядке вещей, — сказал белый.

— Как это?

— Когда на вас напали?

— Вчера вечером.

— А как давно ты здесь спишь?

— Пожалуй, не больше четверти часа.

— Значит, команчи скоро будут здесь.

— Неужели!

— Наверняка!

— С чего вы это взяли?

— Ты, что, вакеро, не знаешь повадок дикарей? Что, по-твоему, они собираются делать с дамами? Может, потребуют за них выкуп?

— Нет, вряд ли. Они заберут их с собой, чтобы сделать своими женами, потому что обе они молоды и красивы.

— Да, я слышал, что девушки миштеков славятся своей красотой. Тогда, если команчи не собираются выдать женщин обратно, они будут заметать следы, А значит, им нельзя упустить ни одного из вас. Они будут преследовать тебя, чтобы ты не смог ничего рассказать дома.

— Это мне и так ясно, — отозвался пастух.

— Команчи были, конечно же, верхом?

— Да.

— Значит, и тебя они будут преследовать верхом, то есть у них будут лошади, когда они явятся сюда.

— Проклятье, это же так просто, а я об этом как-то даже и не подумал!

— Да, ты, похоже, не слишком сообразителен! Может, ты и не знал, что за тобой будет погоня?

— Конечно, знал!

— Почему же тогда улегся тут спать?

— Я слишком устал.

— Тогда хотя бы перебрался через реку!

— Она здесь слишком широкая, а лошадь еле на ногах стоит.

— Ну, благодари Бога, что мы не индейцы, — иначе проснуться бы тебе в раю с оскальпированной головой! Ты голоден?

— Да.

— Тогда пойдем к лодке. Только сначала отведи лошадь подальше в кусты, чтобы ее не было видно издалека!

В этом разговоре участвовали только Хельмерс и пастух. Медвежье Сердце в это время уже отдыхал, лежа в лодке на бизоньей шкуре. Охотники дали мексиканцу мяса, а воды хватало и в реке.

Когда пастух подкрепился, Хельмерс принялся выспрашивать у него подробности случившегося. Через некоторое время Хельмерс вылез из каноэ, чтобы с возвышения на берегу оглядеть окрестности. Не успел он еще добраться до вершины, как сверху донесся его удивительный голос:

— Эге, да вот и они! Мы чуть было не прозевали момент!

В следующее мгновение индеец оказался рядом с ним на высоком берегу и стал высматривать приближающихся команчей.

— Шестеро всадников! — сказал он.

— Значит, на каждого — по трое.

Немец, казалось, даже и не думал, что вакеро возьмет на себя кого-либо из врагов.

— Кто будет брать лошадь? — спросил Медвежье Сердце.

— Я, — ответил немец.

Индеец согласно кивнул и добавил:

— Из этих команчей ни один не должен уйти!

— Само собой разумеется, — отозвался Хельмерс и, обращаясь к пастуху, спросил: — У тебя только нож?

— Да.

— Тогда ты вряд ли будешь нам полезен в этом деле. Оставайся лежать в лодке, а я пока возьму твою лошадь.

— А если ее застрелят?

— Ерунда, мы получим взамен шесть других!

Мексиканец вынужден был подчиниться. Он спрятался на дне каноэ, а двое других отправились на то место, где в первый раз увидели его спящим. Они остановились рядом со спрятанной за кустами лошадью и стали ждать.

Всадники, которых Хельмерс вначале заметил вдали в виде шести темных точек, быстро приближались. Уже можно было разглядеть их одежду и вооружение.

— Да, это псы-команчи, — сказал Медвежье Сердце.

— Они раскрасились в цвета войны — значит, пощады не жди! — заметил Хельмерс.

— Они и сами ее не получат!

— Сначала в этом должны убедиться двое задних, тогда и остальные от нас не уйдут.

— Я беру задних на себя, — сказал индеец.

— Хорошо!

Команчи теперь приблизились на расстояние примерно полукилометра. Они по-прежнему гнали лошадей галопом, и через минуту должны были оказаться в зоне досягаемости ружейного выстрела.

— До чего же они глупы! — рассмеялся немец.

— Команчи не могут думать — у них нет мозгов!

— Могли хотя бы предположить, что вакеро остался здесь и поджидает их! Но они, видимо, уверены, что он сразу же переправится через реку.

— Хау! — воскликнул индеец.

И с этим призывом к вниманию поднял ружье. Хельмерс сделал то же самое. Грянули два выстрела, затем еще два. Четверо команчей покатились по земле. Через мгновение Хельмерс уже сидел верхом на лошади пастуха и рванулся на ней сквозь кусты. Оставшиеся в живых двое команчей в растерянности остановились, и не успели они повернуть лошадей, как немец был уже рядом с ними. Индейцы схватились за томагавки, но у него наготове был револьвер. Два выстрела — и оба дикаря свалились с лошадей на землю.

Для достижения этой победы потребовалось меньше двух минут. Лошадей убитых индейцев довольно легко удалось изловить.

Теперь к ним подбежал вакеро, наблюдавший за происходящим из лодки.

— Дьявол меня дери, — воскликнул он, — вот это победа!

— Пфф! — усмехнулся немец. — Подумаешь, шестеро команчей! Вообще-то, с человеческой кровью следует обращаться более экономно, это самая драгоценная жидкость, какая существует на свете. Но эти другого и не заслужили!

У мертвых забрали оружие и бросили их в траву, после того, как Медвежье Сердце снял скальп с двоих застреленных им команчей, чтобы повесить пучки волос себе на пояс.

— Что дальше? — спросил немец. — Будем выступать немедленно?

— Да, — ответил индеец. — Сестра моего друга не должна напрасно ждать помощи.

— Возьмем с собой вакеро?

Медвежье Сердце смерил пастуха взглядом и ответил:

— Поступай, как знаешь.

— Я иду с вами! — заявил мексиканец.

— Не думаю, что ты нам понадобишься, — сказал Хельмерс.

— Почему?

— Героя из тебя не получится.

— Просто у меня сейчас не было оружия!

— Но во время вчерашнего нападения ты ведь тоже сбежал.

— Чтобы привести подмогу!

— Ах, вот оно что! Ты сможешь хотя бы найти то место, где на вас напали?

— Да.

— Ну, тогда можешь ехать с нами.

— Можно я возьму оружие индейцев?

— Да. Возьми себе еще и лошадь. А твою мы отпустим, она слишком истощена и будет нам только помехой.

Были выбраны три лучшие лошади, остальных трех отпустили. И маленькая кавалькада двинулась в путь.

Они скакали на север, в сторону Рио-Пекос. Сначала путь пролегал по открытой прерии, а затем перед ними возникла зубчатая стена сьерры с поросшими лесом вершинами. Они ехали через долины и ущелья и под вечер достигли возвышенности, с которой открывался вид на небольшую саванну.

— Хау! — воскликнул индеец, ехавший впереди.

— В чем дело? — спросил немец.

— Смотри!

Медвежье Сердце вытянул руку и показал вниз.

Там расположилась лагерем группа индейцев, среди которых можно было заметить пленников. Немец достал из кармана небольшую подзорную трубу, настроил ее и поднес к глазам.

— Что видит мой белый брат?

— Сорок девять команчей.

— Пфф! — презрительно бросил индеец.

— И шестеро пленных.

— А женщины среди них есть?

— Да, их двое.

— Мы освободим их!

Эти слова вождь апачей произнес таким спокойным тоном, как будто для него было давно привычным делом расправляться в одиночку с целой сворой команчей.

— Вечером? — спросил немец.

— Да.

— Но как?

— Так, как подобает вождю апачей! — гордо ответил Медвежье Сердце.

— Я с тобой. Эти сорок девять команчей не могут выставить сотню часовых.

— Нам нужно спрятаться.

— Почему? — не понял вакеро.

— Ты что, хочешь, чтобы тебя заметили? — ответил Хельмерс.

— Нет, но здесь они никак не смогут нас увидеть!

— Возможно, что кроме тебя удалось спастись еще кому-то. Значит, команчи их тоже преследовали. И теперь, возвращаясь из погони, они вполне могут заметить нас. Держи лошадей, а мы вдвоем пока постараемся замести наши следы.

Они возвратились на некоторое расстояние назад по тому пути, которым ехали сюда, чтобы сделать невидимыми отпечатки лошадиных копыт. Затем в густом кустарнике было найдено подходящее убежище, где они и спрятались вместе с лошадьми.

Село солнце. Вечер сменился темной ночью, а в укрытии все еще не наблюдалось никакого движения. Лучшим временем для вылазки было время после полуночи.

— Ну, придумал, как нам действовать? — спросил немец индейца.

— Да, — ответил тот.

— И как же?

— Так, как действуют храбрые мужчины! Ты можешь бесшумно убить часового?

— Конечно!

— Отлично. Тогда подкрадемся к команчам, перережем путы у пленников и скроемся вместе с ними.

— На лошадях, конечно же?

— Да.

— Тогда пора начинать. Чтобы подобраться к ним, потребуется немало времени.

— А этот пастух останется здесь? — спросил индеец.

— Да, он будет держать лошадей.

— Где он будет ожидать нас?

— Там, откуда мы в первый раз увидели команчей. Нам этого места не миновать, ведь мы в любом случае должны возвратиться к Рио-Гранде.

— Тогда начинаем!

Ознакомив мексиканца с планом действий, они взяли оружие и покинули укрытие.

Внизу, в долине, горел один-единственный сторожевой костер, вокруг которого лежали спящие команчи, а рядом с ними — связанные пленники. Часовых надо было искать за пределами этого круга. Когда оба они достигли долины, Медвежье Сердце сказал:

— Я поеду налево, а ты — направо.

— Хорошо. В любом случае сначала освободим женщин.

И они расстались, разойдясь в разные стороны.

Хельмерс обходил лагерь команчей с правой стороны. Разумеется, двигался он не в полный рост, а так, как это обычно делают в прерии: ложатся на землю и медленно, осторожно и бесшумно, как змея, ползут вперед. При этом необходимо учитывать направление ветра, иначе лошади, почуяв постороннего, выдадут его своим тревожным храпом.

Именно так и действовал Хельмерс. Двигаясь вначале по широкой дуге, он постепенно сужал ее, пока, наконец, не заметил темный силуэт человека, медленно отмерявшего шаги вперед и назад. Это был часовой, и Хельмерс с величайшей осторожностью стал приближаться к нему. К счастью, ночь была темная, а костер светил слишком слабо. Он подобрался к часовому на расстояние пяти метров, затем молниеносно вскочил и набросился на него сзади, так крепко обхватив левой рукой горло индейца, что тот не в состоянии был произнести ни звука, и правой рукой вонзил длинный охотничий нож ему в грудь. Часовой моментально обмяк и рухнул на землю, не испустив ни единого стона или вздоха.

Примерно через четверть часа Хельмерс подобным же образом обезвредил еще одного часового, после чего столкнулся лицом к лицу с вождем апачей, который, зайдя с левой стороны, также успел уничтожить двоих команчей.

— А теперь — женщины! — шепотом сказал индеец.

— Только осторожнее! — напомнил Хельмерс.

— Вождь апачей смел, но осмотрителен. Вперед!

И они абсолютно бесшумно стали подбираться сквозь густую траву к едва горевшему костру. Женщин легко было распознать в темноте по светлой одежде. Хельмерс первым дополз до цели и наклонился к одной из них. Несмотря на темноту, он заметил, что женщина лежит с открытыми глазами и наблюдает за ним.

— Не пугайтесь и ведите себя тихо! — прошептал он. — Только после того, как я освобожу вашу подругу, вы должны бежать за мной к лошадям.

Она поняла его. Обе женщины лежали рядом. Руки и ноги у них были связаны. Немец перерезал ремни, которые глубоко впились им в кожу.

Заметив, что Хельмерс занялся освобождением женщин, вождь апачей двинулся к остальным пленникам. Их было четверо, и они лежали тут же, поблизости. Оказалось, что и они не спят. Достав нож, индеец стал перерезать ремни, которыми они были связаны. Он успел освободить двоих мужчин, как вдруг вблизи них поднялся с земли один из команчей, видимо, почуявший в полусне что-то неладное. И хотя Медвежье Сердце тут же подскочил и ударил его ножом в грудь, смертельно раненный индеец успел подать голосом громкий сигнал тревоги.

— Скорее к лошадям! За мной! — крикнул вождь апачей, молниеносными движениями перерезая ремни на руках и ногах двоих оставшихся пленников.

Они вскочили с земли и бросились бежать.

— Скорее, ради Бога, скорее! — кричал немец.

Схватив женщин за руки, он потащил их прочь, но ноги пленниц так затекли от тугих ремней, что едва повиновались им.

— Вождь! — в отчаянии воскликнул немец.

— Здесь! — отозвался индеец.

— Скорее сюда!

Через мгновение индеец был рядом с ним. Он подхватил одну из женщин на руки и побежал дальше. Хельмерс понес на руках вторую. Они вскочили в седла, подтянули наверх женщин, перерезали лассо, которыми были привязаны животные, и помчались прочь.

Все это было проделано с молниеносной быстротой и, как оказалось, как раз вовремя: в тот самый момент, когда они пустили вскачь лошадей, им вслед загремели выстрелы команчей.

Те, судя по всему, не допускали даже мысли о возможности нападения и потому крепко спали. Разбуженные предсмертным криком своего сородича, они повскакивали с земли и схватились за оружие. Возникла жуткая неразбериха, и они поняли, что произошло, лишь тогда, когда заметили удаляющихся от них пленников. Теперь и они тоже оседлали лошадей и бросились в погоню.

Хельмерс и вождь апачей скакали впереди, указывая дорогу. Перед каждым из них лежала поперек седла одна из женщин. Наверху их дожидался вакеро. Заметив их приближение, он вскочил в седло и взял за поводья двух оставшихся лошадей.

— За нами! — крикнул ему Хельмерс, проносясь мимо.

Так в полной темноте продолжалась эта дикая гонка, снова спустившись в долину по другую сторону возвышенности. Несколько поотставшие команчи на скаку перезаряжали ружья и посылали вслед беглецам выстрел за выстрелом, ни один из которых, к счастью, так и не попал в цель. Наконец беглецы достигли границ прерии, и теперь можно было подумать об обороне.

— Вы умеете ездить верхом, сеньора? — спросил Хельмерс свою даму.

— Да.

— Вот вам поводья! Скачите все время прямо!

Он спрыгнул на землю и пересел на свою лошадь, которую вакеро все это время держал за повод. То же самое сделал и вождь апачей. На скаку они образовали арьергард и, приготовив ружья, стали дожидаться приближения погони. В этом ожидании прошла ночь, и наступил рассвет. Стало ясно, что команчи остались далеко позади — отчасти из осторожности, а отчасти потому, что, видимо, решили пока в отличие от беглецов поберечь своих лошадей.

— Может, пора ехать помедленнее? — спросил вакеро.

— Нет, — ответил индеец, — только вперед, и как можно быстрее, чтобы река оказалась между нами и команчами!

Уже совсем рассвело, и можно было приглядеться к женщинам повнимательнее. Одна из них была по крови испанкой, другая — индеанкой, но обе были прекрасны, каждая по-своему.

— Как долго еще вы сможете выдержать скачку, сеньора? — обратился немец к первой из них.

— Столько, сколько потребуется! — ответила она.

— Как мне следует называть вас?

— Меня зовут Эмма Арбельес. А вас?

— Мое имя Хельмерс.

— Хельмерс? Ваше имя похоже на немецкое.

— А я и есть немец. Скоро нам придется перебираться через реку, сеньорита.

— Думаете, нам это удастся?

— Надеюсь, что да. К сожалению, лишь трое из нас вооружены. Однако на том берегу Рио-Гранде лежит оружие, которое мы вчера забрали у команчей.

— Вчера у вас тоже был бой?

— Да, вчера мы встретили пастуха и узнали от него подробности. Мы уничтожили его преследователей и решили отправиться вам на выручку.

— Вдвоем? Против стольких индейцев! — изумилась она.

Когда беглецы достигли берега Рио-Гранде, их преследователи уже окончательно отстали и потерялись из виду. Оружие убитых вчера команчей лежало там же, где его оставили, и теперь оно было распределено между теми, кто до сих пор оставался безоружным. Трое из спасенных также оказались вакерос. Четвертый же состоял на асиенде в должности мажордома, или дворецкого.

— Что будем делать? — спросил дворецкий. — Дождемся индейцев здесь, чтобы проучить их как следует? У нас теперь восемь ружей!

— Нет, сначала переправимся на тот берег — тогда река станет нашим оборонительным рубежом. Женщины займут место в лодке! — сказал Хельмерс.

Так и сделали. Дворецкий взял весло и повез дам на другой берег, а остальные переправлялись верхом на лошадях. Переправа завершилась успешно. После того, как пассажирки сошли на берег, лодку затопили и начали принимать необходимые меры по организации обороны. При этом Эмма Арбельес неизменно держалась рядом с немцем.

— Почему мы не едем дальше, сеньор? — спросила она Хельмерса.

— Здравый смысл не позволяет нам этого, — ответил он. — У нас на хвосте враг, который значительно превосходит нас числом.

— А наши восемь ружей! — смело возразила она.

— Против пятидесяти, которыми располагает враг. А ведь под нашей защитой находятся дамы!

— Но тогда мы окажемся здесь в осаде!

— Нет. Команчи уверены, что мы сразу же после переправы продолжили путь. Значит, они тут же войдут в воду, и когда в реке их окажется достаточно, мы сможем так проредить их строй, что им придется отказаться от дальнейшей погони.

— А если они проявят осторожность?

— В каком смысле?

— Ну, вышлют вперед разведчиков?

— Хм! Такое действительно возможно!

— И что вы намерены против этого предпринять?

— Мы проскачем дальше и кружным путем вернемся обратно — раньше, чем они достигнут нашего берега!

Все снова сели на лошадей и во весь опор помчались в глубь простиравшейся за рекой равнины. Описав там широкую дугу, беглецы возвратились к реке чуть выше по течению от места переправы. Едва они успели завершить этот маневр, как с противоположного берега донесся топот лошадиных копыт.

— Команчи приближаются! — воскликнул дворецкий.

— Придержите лошадям ноздри, чтобы они не ржали! — распорядился Хельмерс.

Сообразительная девушка оказалась права. Команчи отыскали на противоположном берегу следы беглецов, и двое из них осторожно въехали на лошадях в реку. Перебравшись на другую сторону, они вновь обнаружили след, который, как они могли убедиться, вел дальше в глубь равнины.

— Ни-уаке, им уа о-о, ни эс миусиаме! [74] — крикнули они остальным.

Получив от разведчиков такое сообщение, вся колонна команчей начала входить в воду. Река была здесь настолько широкой, что, когда последний из команчей покидал свой берег, голова колонны еще не успела добраться до противоположного. Теперь настало время действовать беглецам, которые укрылись в зарослях кустарника.

— Как будем целиться? — спросил дворецкий.

— В передних из тех, что в воде. Те двое, что перебрались сюда раньше, от нас не уйдут!

— Только не стрелять двоим в одного и того же человека! — предупредил вождь апачей. — Отсчитываем всякий раз по восемь человек и стреляем в них в таком порядке, как мы здесь стоим.

— Верно! — поддержал его Хельмерс. — Готовы?

— Да! — негромко ответили ему.

— Огонь!

Восемь выстрелов слились в один, и тут же восемь передних команчей ушли под воду. У немца и вождя апачей были двухствольные ружья, они сделали по второму выстрелу и отправили следом еще двоих индейцев.

— Быстро перезарядить ружья! — скомандовал Хельмерс.

Было удивительно, почти забавно наблюдать за действием, какое этот залп произвел на остальных индейцев. Команчи разворачивали в воде лошадей и направляли обратно. Многие из них предусмотрительно соскользнули с седел и плыли, прячась за спинами животных. Те же двое, что первыми переплыли реку, проявили в этот момент наибольшее усердие, но и — наибольшую неосторожность. Они схватили ружья и галопом помчались в сторону засады. Немец тут же достал револьвер и, скрываясь за кустами, пополз им навстречу. Ждать ему пришлось недолго. В тот момент, когда они поравнялись с ним, он, оставаясь незамеченным, дважды нажал на курок. Оба индейца замертво свалились с лошадей.

— Эге, вот и еще пара заряженных ружей! — воскликнул Хельмерс.

— Это для нас! — отозвалась Эмма Арбельес.

— А кто из вас умеет стрелять?

— Мы обе.

— Ну, тогда за дело!

Он быстро вернулся на то место, где оставил свою двустволку, а женщины взяли в руки ружья только что убитых команчей. Все происходило так быстро, что со времени первого залпа до настоящего момента прошло не больше минуты. Оружие снова было заряжено.

— Огонь! — прозвучала команда.

Враг еще не успел вернуться на берег, и теперь на него обрушился новый залп, почти все выстрелы которого попали в цель. Нескольких раненых команчей понесло течением вниз по реке, некоторые же сами отдали себя во власть течения, притворившись мертвыми и стараясь таким образом ввести в заблуждение стрелявших.

— Не давайте себя обмануть! — крикнул Хельмерс. — Кто не ушел под воду, тот жив!

Его слова были поняты, и вскоре команчи потеряли еще свыше двадцати человек убитыми. Оставшиеся в живых попрятались на берегу в кустах и не решались показаться оттуда.

— Ну, теперь, пожалуй, достаточно! — сказал немец.

— Они дальше не будут нас преследовать, — отозвался вождь апачей. — У этих псов-команчей в головах вообще нет мозгов!

— Благодарю вас за содействие, которое вы нам оказали, — сказал Хельмерс, обращаясь к обеим девушкам. — Никогда бы не подумал, что вы стреляете не хуже любого вестмена!

— В наших местах это умение просто необходимо, — ответила Эмма. — Так вы и в самом деле полагаете, что нас, наконец-то, оставили в покое?

— Надеюсь!

— Тогда давайте поедем дальше! Мне страшно оставаться там, где пролилось столько крови, хотя я и сама держала в руках оружие.

— Остаются еще лошади двоих последних индейцев. Возьмем их с собой? — спросил Хельмерс.

— Разумеется! — ответил дворецкий. — Объезженная по-индейски лошадь всегда в цене. Мои люди поведут их за собой.

И после короткой передышки небольшой отряд двинулся в путь через ту самую прерию, в которую еще недавно пришлось углубиться лишь для того, чтобы запутать следы. Сколько бы они в дороге ни оглядывались, им так и не удалось заметить никаких признаков погони. Так прошло несколько часов, и лошадям наконец-то дали возможность перейти на более медленный шаг, что одновременно облегчало и общение людей друг с другом.

Медвежье Сердце ехал рядом с индеанкой, в то время как Хельмерс явно избрал объектом своего внимания мексиканку.

— Мы уже почти целые сутки вместе, а так до сих пор ничего друг о друге и не знаем, — обратился немец к своей даме. — Прошу вас отнести это не на счет моей невежливости, а на счет чрезвычайных обстоятельств!

— О, сеньор, по-моему, мы уже совсем неплохо узнали друг друга! — ответила она с улыбкой.

— Как это?

— Ну, я, к примеру, знаю, что вы готовы жертвовать жизнью ради других, что вы — смелый и осмотрительный охотник. А вы знаете про меня, что… что я тоже умею стрелять.

— Это, конечно, тоже кое-что, но не слишком много. Позвольте мне хотя бы с моей стороны наверстать самое необходимое!

— Буду вам очень признательна, сеньор!

— Мое полное имя — Антон Хельмерс, я — младший из двух братьев. Мы оба собирались продолжить учебу, но после смерти отца и в связи с недостатком средств пришлось отказаться от этой затеи. Мой брат стал моряком, а я отправился в Америку, где после многих скитаний и мытарств сделался охотником.

— Значит, вас зовут Антон? Можно, я буду называть вас сеньор Антонио?

— Если вам так нравится, пожалуйста.

— Но как вы оказались так далеко на юге, на берегах Рио-Гранде?

— Хм, а вот об этом мне как раз не хотелось бы говорить!

— Это тайна?

— Может быть, тайна, а может, просто так, мальчишество.

— Вы меня заинтриговали!

— Ну, хорошо, не буду вас томить, — рассмеялся он. — Речь идет не больше и не меньше, как об одной сокровищнице.

— Что еще за сокровищница?

— Настоящая — полная драгоценных камней, золота и серебра.

— И где же все это лежит?

— Этого я пока не знаю.

— Ах, какая досада! Но где же вы узнали о существовании сокровищ?

— Очень далеко отсюда, на севере. Я имел счастье оказать не совсем пустячные услуги одному больному индейцу, который в благодарность за это доверил мне перед смертью тайну этого сокровища.

— Но он не сказал вам главного: где его следует искать!

— Он сказал, что искать его нужно в Мексике, и дал мне карту, на которой изображен схематичный план местности.

— А что это за местность?

— Это мне не известно. На карте изображены горные цепи, долины и водопады, но нет ни одного названия.

— Более чем странно. А Сос-Ин-Лиетт, вождь апачей, знает об этом?

— Нет.

— Но ведь он, кажется, ваш друг?

— В полном смысле этого слова.

— А мне, мне вы доверяете эту тайну, хотя мы и знакомы всего один день!

Он посмотрел ей в глаза своим открытым честным взглядом и ответил:

— Есть люди, от которых не нужно иметь секретов.

— И к ним вы относите меня?

— Да.

Она протянула ему руку и сказала:

— Вы не ошиблись. И я докажу вам это тем, что буду с вами столь же откровенной и сообщу нечто такое, что имеет отношение к вашей тайне. Хотите?

— Сделайте одолжение! — ответил он удивленно.

— Дело в том, что я знаю одного человека, который тоже стремится завладеть этим сокровищем.

— Что вы говорите! И кто же этот человек?

— Наш молодой хозяин, граф Альфонсо де Родриганда и Севилья.

— Он знает об этом сокровище?

— О, мы все знаем, что бывшие властители страны спрятали свои сокровища, когда испанцы пришли покорять Мексику. Кроме того, есть места, где в больших количествах встречаются самородное золото и серебро. Такие места называют «бонанса». Индейцы знают эти места, но скорее умрут, чем доверят тайну кому-либо из белых людей.

— Но этому Альфонсо де Родриганда все же доверили?

— Нет. Мы живем на асиенде дель Эрина, и легенда гласит, что вблизи этого поместья находится пещера, в которой властители миштеков спрятали свои сокровища. Пещеру эту очень долго искали. Граф Альфонсо приложил к этому особенно много усилий, но все напрасно.

— А где находится асиенда дель Эрина?

— Немногим более дня пути отсюда, у подножия гор Коауила. Вы ее увидите, ведь я надеюсь, что вы проводите нас туда!

— Я не покину вас прежде, чем смогу убедиться в полной вашей безопасности, сеньорита!

— Но вы и после этого нас не покинете, а будете нашим гостем, сеньор!

— Именно ваша безопасность требует того, чтобы я вас тотчас же после этого покинул.

— Но почему?

— Мы убили много команчей, и я абсолютно уверен, что за нами тайно последуют шпионы, чтобы выяснить, где мы находимся. Если их не обезвредить, команчи вновь нападут на нас, чтобы отомстить. Поэтому я и Медвежье Сердце будем выискивать шпионов в окрестностях асиенды.

Она с тревогой взглянула на него и сказала:

— Вы ввязываетесь в новую переделку!

— Переделку? Охотник постоянно подвергает себя опасности, он привык к ней. Но не будем отвлекаться от темы, от сокровищ индейских королей! Итак, никому не известно, где находится пещера?

— По крайней мере — никому из белых.

— А индейцам?

— Да, есть один, кто точно знает об этих сокровищах. Возможно, даже двое. Текальто — единственный потомок бывших властителей миштеков, он унаследовал от них тайну. Карья, которая сейчас едет рядом с вождем апачей, приходится Текальто сестрой, и потому вполне возможно, что и она знает тайну.

Хельмерс взглянул на прекрасную индеанку с гораздо большим интересом, чем прежде.

— Она умеет молчать? — спросил он.

— Думаю, что да, — ответила Эмма. И добавила с улыбкой: — Говорят, впрочем, что дамы умеют молчать лишь до определенного момента.

— И что же это за момент, сеньорита?

— Любовь.

— О! Возможно, вы и правы, — согласился он. — Как бы нам узнать, далеко ли Карья от этого момента?

— Полагаю, что очень близко.

— О! И кто же этот счастливец?

— Угадайте! Это нетрудно.

Охотник наморщил лоб.

— Кажется, знаю, — сказал он. — Это граф Альфонсо, который своими любезностями хочет выманить у нее тайну.

— Вы догадливы.

— И вы считаете, что его усилия не пропадают даром?

— Она любит его.

— А ее брат, наследник миштеков, он как относится к этой любви?

— Возможно, он об этом еще не знает. Он — знаменитый сиболеро, охотник на бизонов, и очень редко посещает асиенду.

— Знаменитый сиболеро? В таком случае мне должно быть известно его имя! Но имя Текальто мне не знакомо.

— Охотники называют его не Текальто, а Мокаши-Мотак.

— Мокаши-Мотак? О, этого человека я знаю! Бизоний Лоб — самый знаменитый охотник от Ред-Ривер до пустыни Мапими. Я много о нем слышал и был бы рад встретиться с ним. А Карья, значит, сестра этого знаменитого человека? Тогда на нее нужно смотреть совсем другими глазами!

— Уж не хотите ли и вы испытать на ней силу своей галантности?

Он засмеялся и ответил:

— Я? Да разве вестмен бывает галантным! Да и куда мне тягаться с самим графом де Родриганда! Если бы я умел быть галантным, я бы попытал счастья совсем с другой!

— И кто же эта другая?

— Только вы одна, сеньорита! — ответил он прямо.

В ее глазах блеснул огонек обещания, когда она ответила:

— Но ведь от меня вы ничего не смогли бы узнать о королевских сокровищах!

— О, сеньорита, есть сокровища, которые стоят дороже, чем целая пещера с золотом и серебром. И в этом смысле я пожелал себе старательской удачи!

— Ищите, сеньор, может, и найдете!

Она протянула ему руку, и обоим показалось, что невидимые токи пронизывают их рукопожатие.

Но не только между ними происходила в тот момент беседа. Чуть сзади от них ехал вождь апачей рядом с индеанкой. Его взгляд охватывал с ног до головы стройную фигуру девушки, которая сидела верхом на полудикой лошади с такой уверенностью, словно ничем другим в жизни и не занималась. Молчаливый вождь не привык упражняться в красноречии, тем больший вес приобретало каждое его слово, стоило ему заговорить. Карья знала эту манеру поведения диких индейцев и потому не удивлялась его нынешнему молчанию. Но она чувствовала на себе его пронзительный взгляд и едва не вздрогнула, когда он, наконец, обратился к ней со словами:

— К какому народу принадлежит моя юная сестра?

— К народу миштеков, — ответила она.

— Прежде это был великий народ, да и сейчас еще он славится красотой своих женщин. Моя юная сестра еще девица или скво?

— У меня нет мужа.

— Ее сердце все еще принадлежит ей?

При этих словах, которые европеец вряд ли произнес бы столь откровенно, загорелая кожа ее лица порозовела, но она ответила твердо:

— Нет.

Она не сомневалась, что лучше сейчас сказать правду, поскольку хорошо знала апачей. Ни один мускул не дрогнул на его стальном лице, и он продолжал:

— Ее сердцем владеет мужчина из ее народа?

— Нет.

— Белый?

— Да.

— Медвежье Сердце сочувствует своей сестре. Пусть она скажет ему, когда белый ее обманет.

— Он никогда не обманет меня! — гордо возразила она.

Едва заметная усмешка скользнула по губам индейца. Он покачал головой и продолжал:

— Белый цвет обманчив и легко пачкается. Моя сестра должна быть осторожной!

На том и закончился их разговор, но он оказался не менее значительным, чем беседа немца с мексиканкой.

Во время дальнейшего пути Хельмерс узнал, что обе девушки ездили на Рио-Пекос навестить тяжело больную тетушку Эммы. Эта родственница была сестрой матери Эммы, то есть приходилась свояченицей старому Педро Арбельесу, который прежде служил управляющим у графа Фердинандо де Родриганда, а теперь жил на асиенде дель Эрина в качестве графского арендатора. Уход и забота со стороны обеих подруг смогли лишь отсрочить кончину тетушки. Позднее Арбельес послал за дочерью дворецкого с несколькими пастухами. На обратном пути на них напали команчи, и судьба их была бы незавидной, не приди им на помощь немец и вождь апачей.

Всадники твердо держали курс на юг. День клонился к закату, и к тому времени, когда до наступления вечера оставалось не более часа, они достигли границы широкой равнины, которая теперь осталась у них за спиной. В этот момент индеец осадил коня и указал рукой куда-то в глубь прерии.

— Хау! — воскликнул он при этом.

Остальные обернулись и начали вглядываться в даль.

— Я ничего не вижу, — сказал дворецкий.

— Мы тоже, — признались пастухи.

— А что случилось? — спросила Эмма.

— Вы тоже ничего не видите? — спросил Хельмерс.

— Нет. Ты что-нибудь видишь, Карья?

— Ничего интересного, — ответила индеанка.

— Вождь апачей, конечно, не имеет в виду табун диких лошадей, там вдали? — спросил дворецкий.

— Хау! — воскликнул индеец со снисходительной усмешкой. — Именно их он и имеет в виду.

— Какое нам дело до этих мустангов?

— Они вам действительно безразличны, сеньор дворецкий?

— Да. У нас ведь уже есть лошади.

— Приглядитесь-ка повнимательнее!

Примерно в двух милях от них со стороны прерии мчался галопом табун лошадей с задранными кверху хвостами и развевающимися по ветру гривами. Табун все больше приближался к ним. Не было видно ни всадников, ни даже седел или поводьев.

— Это мустанги! — повторил дворецкий.

— Хау! — воскликнул индеец во второй раз, теперь уже с явным раздражением.

Он снова развернул коня и галопом помчался вперед. Остальные последовали за ним. Эмма направила свою лошадь ближе к Хельмерсу и спросила:

— Что это с вождем апачей?

— Он сердится.

— На что?

— На глупость дворецкого.

— Глупость? Но, сеньор Хельмерс, наш дворецкий очень опытный человек!

— В хозяйственных делах — возможно.

— О нет, не только. Он прекрасный всадник и стрелок, да и следопыт каких поискать. На него можно положиться в любой ситуации.

— Следопыт? Хм! — теперь и на лице немца появилось пренебрежительное выражение. — Да, следопыт — на улочках города или в деревенских закоулках. Для истинного следопыта этого мало. Вот вы говорите, что на него во всем можно положиться, но что бы было сейчас со всеми вами, если бы вы надеялись на его опыт?

— Ах! О чем вы?

— Эти лошади — вовсе не дикие мустанги.

— И что же это значит?

— Только то, что команчи преследуют нас!

— Команчи? Но ведь там одни только лошади!

— Верно, но краснокожие все-таки тоже там. Они висят на боку у лошадей, держась левой рукой и правой ногой за ремень, пропущенный вокруг шеи и крупа животных. Вы разве не видите, что все без исключения лошади повернуты к нам правым боком, хотя и скачут прямиком за нами! Подобное косое положение лошадей — верный признак того, что за ними прячутся всадники.

— Святая Мадонна! Они снова собираются напасть на нас?

— Либо они на нас, либо мы — на них. Лично я предпочитаю последнее. И, кажется, вождь апачей со мной согласен. Видите, как он оглядывается по сторонам?

— Что он ищет?

— Какое-нибудь укрытие, откуда мы могли бы встретить команчей. Предоставим это дело ему. Более храброго и ловкого индейца я еще не встречал, и я лучше положусь на него одного, чем на тысячу дворецких, даже самых опытных!

— Хорошо! Будем полагаться на него и еще на одного человека!

— На кого же это?

— На вас!

— Вы действительно этого хотите? — спросил он, и глаза его радостно блеснули.

— Очень! — ответила она. — Вы хвалите вождя апачей и забываете, что сами заслуживаете такого же доверия.

— Вы в самом деле так считаете?

— Да. Я наблюдала за вами. Вы не похожи на простого охотника. И я уверена, что у вас тоже есть почетное имя, которым вас зовут трапперы и индейцы.

Он кивнул:

— Вы угадали.

— И каково же ваше охотничье имя?

— О, прошу вас, зовите меня просто Антонио или Хельмерс.

— Вы не хотите открыть мне его?

— Не сейчас. Разве что кто-нибудь случайно назовет его.

— О, да вы, оказывается, тщеславны! Хотите быть инкогнито, как какой-нибудь князь.

— Да, — рассмеялся он. — Хороший охотник и должен быть чуточку тщеславным, а князья мы здесь все — князья дикой природы, князья леса, прерии.

— Князья! Что ж, пожалуй, это верно!

Во время этого разговора скачка не прекращалась ни на минуту. Открытая прерия осталась позади, и теперь они ехали среди вереницы холмов и нагромождения скал, что давало неплохую возможность укрыться от глаз преследователей. У вождя апачей, видимо, были свои мысли по этому поводу, поскольку он внезапно свернул вправо и стал описывать дугу, так что через десять минут они снова оказались на том месте, мимо которого только что проезжали.

Это место Медвежье Сердце выбрал не случайно. Теперь всадники находились на защищенной с трех сторон возвышенности, круто сбегавшей в ущелье, через которое они недавно проследовали и через которое неминуемо должны были проскакать команчи, если они действительно намеревались продолжать погоню.

Вождь апачей спрыгнул на землю и привязал коня. Остальные сделали то же самое.

— А теперь — за оружие! — приказал Хельмерс. — Нам не придется долго ждать.

Приказание было исполнено. Обе девушки тоже приготовили свои трофейные ружья. Они приблизились к краю ущелья и залегли там.

— Эй, сеньор! — махнул Хельмерс рукой дворецкому. — Отодвиньтесь немного назад и прижмите голову к земле. У команчей острое зрение!

— Разведчиков пропустить! — коротко бросил индеец.

— Зачем? — спросил один из пастухов.

— Это же ясно, — ответил немец. — Команчи, естественно, предположат, что мы устроили засаду. Поэтому они наверняка вышлют вперед одного или двух всадников, чтобы убедиться в ее отсутствии. Остальные же поедут следом на безопасном расстоянии. Поэтому мы пропустим разведчиков, которые и дальше поедут по нашему следу, и дождемся остальных. Но стрелять будем не наудачу, а в прежней строгой последовательности, чтобы не пропала даром ни одна пуля. Словом, первый стреляет в первого, второй — во второго и так далее. Понятно?

Пастухи утвердительно кивнули, и наступила пауза ожидания.

Наконец послышался перестук копыт. Двое команчей осторожно пробирались верхом на лошадях через лабиринт скал. Они зорко осматривали каждый дюйм земли впереди и вокруг себя и, как и следовало ожидать, обманулись, поскольку след беглецов вея дальше. Команчам было невдомек, что те, сделав крюк, возвратились обратно. Они проехали мимо и скрылись за камнями.

Через несколько минут топот копыт послышался снова. Это подходили остальные. Они спокойно приближались, надеясь на своих разведчиков. Когда последний из них въехал в ущелье, вождь апачей вскинул ружье.

— Огонь! — крикнул немец.

Загремели выстрелы, и первые убитые команчи упали с лошадей на землю. Остальные на несколько мгновений замешкались, не зная, бежать им или атаковать невидимого врага. Они лихорадочно стали оглядываться по сторонам и наконец заметили наверху пороховой дым.

— Нлате тки! [75] — крикнул один из команчей, указывая рукой в сторону стрелявших.

Эта, пусть и короткая, пауза дала последним возможность перезарядить оружие. Раздался новый залп, и число убитых команчей удвоилось. Оставшимся в живых ждать больше было нечего. Они круто развернули лошадей и, пустив их галопом, устремились прочь.

— Команчи — трусы! — с вызовом сказал вождь апачей.

Он медленно стал спускаться вниз по круче за скальпами четверых застреленных им команчей. Другие последовали за ним, чтобы забрать оружие убитых и лошадей, оставшихся без седоков. После короткой передышки можно было продолжать путь.

— Ну, теперь-то уж они отстали от нас окончательно, — сказала Эмма.

— Не обольщайтесь, сеньорита, — предостерег ее Хельмерс.

— Нет? А я полагала, что урок, который они получили, был достаточно суровым!

— Именно поэтому они будут думать о мести. Видите, Медвежье Сердце поглядывает влево?

— Да. А чего он хочет, как вы думаете?

— Туда ведет след двоих разведчиков, которые бежали, как и остальные. Они встретятся со своими и будут нас преследовать, пока не выяснят, где мы находимся. Потом они вернутся и соберут достаточное число воинов, чтобы напасть на асиенду.

— О, наша асиенда — это просто маленькая крепость!

— Я знаком с подобными поместьями. Они построены из камня и, как правило, окружены мощными палисадами. Но все это, к сожалению, немногого стоит в случае внезапного нападения.

— Мы выставим часовых!

— Это будет правильно с вашей стороны.

— И с вашей тоже! Я надеюсь, что вы все же будете нашим гостем!

— Мне нужно знать, что скажет Медвежье Сердце. Я не могу с ним разлучаться.

— Он останется!

— Он любит свободу и никогда не останется долго в замкнутом помещении.

Скачка продолжалась, и вскоре всадники достигли берега довольно широкой реки. Вождь апачей пустил коня вдоль берега до того места, где русло реки делало петлю. Там он остановился.

— Здесь безопасно? — спросил он Хельмерса.

Тот пристальным взглядом оглядел местность и утвердительно кивнул в ответ.

— Удобное место, — сказал он. — С трех сторон мы защищены рекой, а за четвертой нам нетрудно будет наблюдать. Спешиваемся!

Все слезли с лошадей и принялись устраивать лагерь. У самого берега внутри речной излучины поставили лошадей. А со стороны суши, откуда лагерь тоже был неплохо защищен зарослями кустарника, выставили дозор. Остальное общество расположилось у костра.

Хельмерс устроил для Эммы удобное ложе из веток и листвы, Медвежье Сердце, в свою очередь, постарался ради индеанки. Надо заметить, что подобные знаки внимания со стороны вождя апачей выглядели весьма необычно, ведь всем известно, что ни один индеец не возьмется выполнять работу, которая по силам женщине.

После подробного обсуждения событий прошедшего дня, в котором, кстати, вождь не принял участия ни единым словом, стали готовиться ко сну. Было решено, что каждый будет нести караул по три четверти часа. Медвежье Сердце и Хельмерс взяли на себя последние смены, поскольку предрассветные часы были самыми опасными в смысле возможного нападения индейцев.

Однако ночь прошла спокойно, и утром вся компания с новыми силами отправилась в дальнейший путь. Команчи больше не показывались. Местность постепенно приобретала все более цивилизованный вид, и в полдень путники были уже у цели.

Мексиканские асиенды представляют собой крупные поместья, где, как правило, ведется активная сельскохозяйственная деятельность — в частности, процветают скотоводство и коневодство. Что же касается их размеров, то некоторые асиенды имеют земельные угодья, по площади сравнимые с германским княжеством средней величины.

Асиенда дель Эрина была графским имением. Массивная каменная усадьба была окружена мощной оградой, представляющей собой довольно надежную защиту от разбойных набегов и нападений. Интерьер господского дома был продуман до тонкостей и обставлен с поистине графской роскошью, в его просторных залах и апартаментах могла найти приют не одна сотня гостей.

Дом был окружен великолепным садом, где роскошная тропическая растительность радовала глаз сочностью и свежестью красок и обволакивала пряными ароматами. К саду с одной стороны примыкал густой лес, с другой — тянулись поля, по обеим оставшимся сторонам простирались обширнейшие луга, где паслись многотысячные стада животных.

Уже на лугах кавалькаду радостными криками приветствовали пастухи. Однако вскоре радость их сменилась гневом, когда они узнали, сколько их товарищей пало от рук команчей. Стали раздаваться просьбы и требования немедленно организовать карательный поход против краснокожих.

Дворецкий уехал вперед основной группы, чтобы сообщить о ее прибытии. Поэтому у ворот асиенды всадников встречал старый Педро Арбельес, чтобы одним из первых приветствовать дочь и ее спутников. Слезы радости стояли в его глазах, когда он помогал ей сойти с лошади.

— Приветствую тебя, дитя мое! — проговорил старик. — Ты, должно быть, столько выстрадала за время этого опасного путешествия. Какой у тебя утомленный вид, да и лошадь под тобой совсем другая!

Эмма обняла и расцеловала отца и ответила:

— Это правда, отец. Я пребывала в опасности, которая больше, нежели смертельная опасность.

— Боже, что же это было? — спросил он, от души поприветствовав и ее подругу-индеанку.

— Мы были в плену у команчей.

— Святая Мария! Они сейчас на Рио-Пекос?

— Да. А вот это двое наших отважных спасителей.

Она взяла немца и вождя апачей за руки и подвела к отцу.

— Это сеньор Антонио Хельмерс из Германии. А это — Сос-Ин-Лиетт, вождь апачей. Если бы не их вмешательство, мне пришлось бы стать женой кого-нибудь из команчей, а других ждала бы мучительная смерть у столба пыток.

У старого управляющего при одной мысли об этом на лбу выступил холодный пот.

— Боже, какое несчастье и вместе с тем — какое счастье! Добро пожаловать, сеньоры, сердечно рад нашей встрече! Вы должны обо всем подробно рассказать мне, и тогда будет видно, чем я смогу отблагодарить вас. Проходите же в дом и чувствуйте себя как дома!

Это был исключительно теплый и дружеский прием. Да и сам облик старика Арбельеса сразу же располагал к себе, не оставляя сомнений в честности и порядочности этого человека.

Гости вошли в ворота внешней ограды, передали лошадей конюхам и вошли в дом. Дворецкий с пастухами остались в вестибюле, а асьендеро, хозяин усадьбы, повел обоих героев вместе с дамами в гостиную, где они оставались, пока Эмма в общих чертах рассказывала отцу о своих приключениях.

— Боже мой, — сокрушался Арбельес, — как же вы настрадались, бедные девочки! Но Господь послал этих сеньоров вам на выручку. Будем же им благодарны и воздадим хвалу Всевышнему. Что скажут граф и Текальто, когда узнают обо всем!

— Текальто? — обрадовалась индеанка. — Значит, Бизоний Лоб, мой брат, здесь?

— Да, он приехал вчера.

— И граф тоже? — спросила Эмма.

— Да, он здесь уже неделю… а, да вот и он сам!

Отворилась дверь примыкавшего к гостиной обеденного зала, и появился граф Альфонсо. Одет он был в роскошный, шитый золотом на персидский манер халат красного шелка, белые брюки из тончайшего французского льна, домашние туфли из синего бархата и турецкую феску. За ним тянулся такой густой шлейф нежнейших ароматов, что гостям на секунду показалось, будто они попали в парфюмерную лавку. Приоткрытая дверь позволяла бросить взгляд в удивительный по изяществу и роскоши интерьера обеденный зал. А по гастрономическим изыскам, лежавшим на подносе, который граф держал в руках, можно было догадаться, что он как раз был занят поглощением мексиканских деликатесов.

— Здесь, кажется, упомянули мое имя, — сказал граф. — Ах, прекрасные дамы снова здесь! Со счастливым возвращением, сеньориты!

При виде графа индеанка залилась пунцовым румянцем, что не ускользнуло от цепкого взгляда вождя апачей. Эмма же осталась совершенно равнодушной, ответив холодно, хотя и учтиво:

— Как видите, граф! Но могли бы и не вернуться.

— О! Но почему? Надеюсь, что никакого несчастья…

— И все же небольшое несчастье произошло. Пришлось побывать в плену у команчей.

— Проклятье! Я велю их примерно наказать!

— Не так-то просто будет это сделать, — насмешливо сказала Эмма. — Впрочем, все закончилось хорошо — вот наши спасители!

— Ах! — только и выговорил граф.

Сделав пару шагов назад, он водрузил на нос пенсне, внимательно поглядел на обоих «спасителей» и, изобразив на лице разочарование, спросил:

— Кто эти люди?

— Вот это сеньор Хельмерс из Германии, а второго зовут Медвежье Сердце, он вождь апачей.

— Ах, немец и вождь апачей — очень милая компания! И когда же оба сеньора отъезжают — видимо, прямо сейчас?

— Они мои гости и останутся здесь так долго, как сами того пожелают, — ответил старый асьендеро.

— Что за фантазии, Арбельес! — воскликнул граф. — Вы только взгляните на них. Я и они — под одной крышей? От них же пахнет лесом и тиной! Я бы на их месте уехал тотчас же!

Старый асьендеро выпрямился. Глаза его пылали гневом.

— Не смею задерживать вашу светлость! — сказал он. — Эти сеньоры спасли жизнь и честь моего ребенка, и для меня они самые желанные гости!

— Как, вы смеете мне перечить? — изумился граф.

— Да, смею, — твердо ответил Арбельес.

— Вы разве не знаете, что здесь распоряжаюсь я?

— Нет, не знаю!

— Нет?! — прошипел Альфонсо. — А кто же, по-вашему?

— Граф Фердинандо, ваш, сеньор, отец. А вы здесь всего лишь в качестве гостя. Впрочем, в данной ситуации даже граф Фердинандо ничего бы не решал. Я являюсь пожизненным арендатором этого поместья. И никто мне не указ, кого мне принимать в этом доме, а кого — нет!

— Черт возьми, это уже слишком!

— Нет. Если что здесь и было «слишком», так это ваше неуважение к моим гостям. А если вам неприятен запах леса и реки, которого я, кстати, совсем не чувствую, то смею предположить, что этим сеньорам, да и не только им, не меньше бьет в нос запах ваших духов. Я сейчас провожу моих гостей в столовую и предоставлю им выбирать, продолжить трапезу или нет.

Он широко открыл двери зала и с почтительным поклоном предложил обоим войти. Индеец, до того времени стоявший с абсолютно безучастным видом и не только ни разу не удостоивший графа взглядом, но, казалось, даже не понимавший, о чем тот говорит, с гордо поднятой головой шагнул к дверям. Хельмерс же сначала обратился к графу:

— Вы — граф Альфонсо де Родриганда?

— Да, — выговорил тот, удивленный, как это с ним осмелился заговорить какой-то охотник.

— Вот и хорошо, а то сеньор Арбельес забыл представить вас нам. Вы что предпочитаете — шпаги, пистолеты или ружья? Я вас вызываю!

— Что? Вы намерены со мной драться? — спросил граф изумленно.

— Разумеется! Если бы вы оскорбили меня за пределами асиенды, я дал бы вам затрещину, как глупому мальчишке, но поскольку это произошло в доме моего гостеприимного хозяина, то я вынужден учитывать его присутствие и присутствие этих дам. К тому же, я слышу, вы в этом доме гроша ломаного не стоите. Тем не менее я предоставлю вам право выбрать оружие.

— Драться с вами? Да кто вы такой? Охотник, бродяга! Фи!

— Так вы отказываетесь? В таком случае вы просто жалкий трус и прохвост! Если вы и такие «комплименты» проглотите, это станет вашим вечным позором. Выбирайте!

И он зашагал вслед за индейцем, а граф остался стоять на месте в полном смущении.

— И вы это терпите, Арбельес! — обратился тот к старику.

— А вы? — ответил его асьендеро вопросом на вопрос. — Идем, Эмма! Идем, Карья! Наше место там, рядом с нашими почетными гостями.

— Ах, какая низость! Этого я вам не прощу, Арбельес!

— Воля ваша!

И бравый старик вместе с обеими дамами прошел в зал. Проходя мимо графа, Эмма презрительно поджала губы и проговорила:

— Какое убожество!

Индеанка шла за ней, опустив глаза. Ее душа противилась тому, чтобы презирать графа, но и глядеть ему в лицо девушка не могла. Не оглянувшись на двери зала, граф со злостью швырнул поднос на пол, пнул его ногой и процедил сквозь зубы:

— Вы за это еще ответите, и очень скоро!

Излив таким образом свою бессильную злобу, граф удалился к себе в комнату.

А остальные попировали на славу. На серебряных блюдах блестели розовые капли сока сладчайших арбузов. Стол украшали наполовину раскрытые гранаты, черешня, апельсины, сладкие лимоны и всевозможные мясные и мучные блюда, которыми так богата мексиканская кухня. За обедом события последних дней подверглись более подробному обсуждению, чем это было возможно раньше. Затем асьендеро предложил сеньорам осмотреть отведенные им апартаменты.

Комнаты обоих друзей располагались по соседству. Однако немец не мог долго находиться в четырех стенах. Он отправился в сад и, пройдя сквозь густое облако благоуханных ароматов, вышел за пределы усадьбы, чтобы полюбоваться на лугу великолепными мексиканскими рысаками. Когда он прошел вдоль ограды и повернул за угол, перед ним внезапно выросла, словно из-под земли, фигура человека, чей в высшей степени необычный вид заставил его остановиться. Высокий и крепко сложенный молодой человек был с ног до головы облачен в невыдубленную бизонью кожу, как это имеют обыкновение делать все сиболерос. Голову его покрывала верхняя часть медвежьего черепа, с которого свисали вниз длинные полоски шерсти. Из-за широкого кожаного пояса выглядывали рукоятки ножей и каких-то инструментов. Вокруг тела от правого плеча до левого бедра было обмотано сложенное впятеро лассо, а рядом с ним стояло, прислоненное к ограде, одно из тех старинных кованых ружей, какие изготавливались в Кентукки сотню лет тому назад — настолько тяжелые, что обычному человеку было почти невозможно управляться с ними.

— Кто ты? — спросил Хельмерс в момент первого удивления.

— Я — Бизоний Лоб, индеец, — ответил незнакомец.

— Текальто?

— Да. Ты меня знаешь?

— Мне еще не приходилось тебя видеть, но я много, очень много слышал о тебе.

— Ты кто?

— Меня зовут Хельмерс, я немец.

Строгое лицо индейца просветлело. Ему было, пожалуй, не больше двадцати пяти лет, и лицо его, несомненно, было отмечено своеобразной индейской красотой.

— Значит, ты и есть тот самый охотник, который освободил Карью, мою сестру?

— Так распорядился случай.

— Нет, это был не случай. Ты раздобыл лошадей и преследовал команчей. Бизоний Лоб очень благодарен тебе. Ты храбр, как Матавасе, Повелитель Гор, он немец, как и ты.

— Ты знаком с другими немцами?

— Да, с некоторыми. Американцы, правда, зовут их «голландцами». Это сильные и добрые мужчины, смелые и умные, честные и верные. Я слышал об одном из них, которого апачи и команчи называют Итинти-Ка — Громовая Стрела.

— А видеть тебе его еще не приходилось? — спросил немец.

— Его зовут Громовая Стрела, потому что он быстр и точен, как стрела, и могуч, как гром. Его ружье никогда не бьет мимо цели, а его глаза никогда не спутают следов. Раньше я много о нем слышал, а сегодня я его вижу.

— Где? — удивленно спросил немец.

— Здесь. Это ты!

— Я? Почему ты так думаешь?

— Твоя щека! Громовая Стрела однажды получил удар ножом в щеку — это знает каждый, кто слышал о нем. Такие знаки запоминаются. Я правильно угадал?

Хельмерс кивнул.

— Ты прав. Меня действительно зовут Итинти-Ка, Громовая Стрела.

— Будь славен ваконда [76], который позволил мне говорить с тобой. Ты храбрый мужчина. Дай мне руку и будь моим братом.

Они пожали друг другу руки, и Хельмерс сказал:

— Пока глаза наши видят друг друга, пусть будет дружба между мной и тобой!

А индеец добавил:

— Моя рука — твоя рука, и моя нога — твоя нога. Горе твоему врагу, потому что он и мой враг. Я — это ты, и ты — это я. Мы с тобой — одно целое!

Они обнялись.

Бизоний Лоб сильно отличался от североамериканских краснокожих. Он был общителен и разговорчив, но при этом не менее грозен, чем любой из его молчаливых собратьев, которые считают постыдным выражать, подобно женщине, словами свои переживания.

— Ты живешь на асиенде? — спросил Хельмерс.

— Нет, — ответил охотник на бизонов, — кто захочет жить и слать в воздухе, который заперт между каменных стен? Я живу здесь.

Он указал перед собой на поросшую травой землю.

— В таком случае у тебя самая лучшая постель здесь, на асиенде. Я и сам не смог усидеть в помещении.

— Твой друг Медвежье Сердце тоже отправился в луга.

— Он здесь?

— Да. Я уже говорил с ним и поблагодарил его. Мы с ним стали братьями, как и с тобой.

— Где он сейчас?

— Он там, среди пастухов, которые рассказывают о нападении команчей.

— Пойдем к нему!

Индеец подхватил свое тяжеленное ружье, легко бросил его на плечо и пошел проводить немца к пастухам.

Далеко в лугах, среди пасущихся полудиких лошадей, собрались вакерос и, сидя на земле, пересказывали друг другу приключения своей молодой госпожи, слух о которых мгновенно разлетелся по округе. Медвежье Сердце молча сидел в компании пастухов. Он не произнес ни слова, хотя, разумеется, знал и мог рассказать обо всем куда лучше и точнее. Подошли Хельмерс и Текальто и присоединились к пастухам, которые, не обращая на них внимания, продолжали свой разговор, хотя среди них появился теперь уже второй участник недавних событий. Хельмерс время от времени вставлял несколько слов, и постепенно завязалась та захватывающая беседа, какие можно часто слышать на привалах на лоне природы.

Внезапно в разговор ворвался гневный лошадиный храп.

— Что это? — спросил Хельмерс, резко обернувшись на этот странный звук.

— Это вороной жеребец, — ответил один из пастухов.

— А что с ним?

— Оставили подыхать с голоду за непослушание.

— С голоду? Но почему?

— Он не поддается приручению.

— Вот еще!

— Не сомневайтесь, сеньор! Мы старались, как могли. Он уже три раза был у нас в загоне, но каждый раз приходилось его отпускать. Это дьявол, а не конь! Мы все здесь неплохие наездники, можете нам поверить, но все-таки не сумели обуздать этого жеребца.

— Не может быть! Тот, кто смог на нем усидеть, должен остаться победителем!

— Вот и мы так думали. Но этот вороной дьявол сначала бросился с седоком в воду, чтобы утопить его, а когда это не прошло, кинулся в лесную чащу и просто сшиб его со своей спины.

— Проклятье! — воскликнул Хельмерс.

— Да, — кивнул индеец. — Это позорно, но это так. А ведь я загнал насмерть не одну лошадь, которая не желала повиноваться.

Вакеро продолжал:

— Здесь, на асиенде, побывало немало знаменитых наездников и охотников, желавших испытать свою силу и ловкость. Но все напрасно! Они все говорят, что есть только один человек, которому под силу усмирить этого жеребца.

— Кто же это такой?

— Один охотник с Ред-Ривер, который на самом дьяволе мог бы въехать в преисподнюю. Говорят, он забегал прямо в табун диких лошадей, чтобы выбрать себе лучшую.

Хельмерс хитро усмехнулся и спросил:

— А имя у него есть?

— Разумеется!

— И какое же?

— Как точно его зовут, я не знаю, но краснокожие называют его Итинти-Ка, Громовая Стрела. Многие охотники, что приходили с севера, рассказывали про него.

Хельмерс не подавал виду, что речь идет о нем самом, на лицах обоих индейцев тоже было написано полное спокойствие. Хельмерс, однако, спросил:

— Где этот конь?

— Лежит вон за тем табуном.

— Связанный?

— Естественно.

— Дьявол, а вот это уже напрасно!

— Не скажите! Сеньор Арбельес очень ценит своих лошадей, но в этот раз он сам поклялся, что вороной либо подчинится, либо сдохнет с голоду.

— Так вы ему и морду перевязали?

— Разумеется!

— Покажите мне его!

— Идемте, сеньор!

В этот момент подъехали верхом старый Арбельес и его дочь с подругой-индеанкой. Это был обычный ежевечерний инспекционный объезд Арбельеса. Пастухи не придали этому особого значения и пошли проводить Хельмерса к строптивому жеребцу.

Тот лежал на земле со связанными ногами и в наморднике. Глаза его от ярости и напряжения налились кровью, жилы вздулись и, казалось, готовы были лопнуть, а сквозь намордник на траву падали крупные хлопья пены.

— Черт побери, это уже ни на что не похоже! — воскликнул немец.

— Попробуйте иначе, сеньор! — ответил один из пастухов, равнодушно пожав плечами.

— Это же просто издевательство над животным! Так можно угробить любую, самую породистую лошадь!

Хельмерс разошелся не на шутку. Тут подоспел Арбельес с девушками.

— В чем дело, сеньор Хельмерс, что вас так взволновало?

— Вы же губите коня! — ответил Хельмерс.

— Туда ему и дорога, раз не хочет повиноваться!

— Он научится послушанию, но не таким же образом!

— Все наши усилия оказались тщетными.

— Так найдите ему приличного седока!

— Бесполезно!

— Позвольте, я попробую, сеньор?

— Нет!

Хельмерс удивленно посмотрел на него.

— Почему?

— Потому что мне слишком дорога ваша жизнь!

— Ах! Мне легче умереть, чем смотреть на все это. Так я попробую усмирить вороного? Прошу вас, сеньор!

Но тут вмешалась Эмма, до сих пор молча слушавшая их разговор.

— Не разрешайте ему, отец! — взволнованно сказала она. — Вороной слишком опасен!

Немец поглядел ей в глаза и спросил очень серьезно:

— Сеньора, вы меня ненавидите?

— Ненавижу? Боже, с чего вы взяли?

— Значит, вы меня презираете?

— Помилуйте!

— Тогда почему вы оскорбляете меня? Только ребенок может взяться за дело, которое ему не по плечу. Повторяю вам, что я нисколько не боюсь этого буяна!

— Вы не знаете это животное, сеньор, — возразил Арбельес. — Здесь побывали многие, и все они в один голос утверждали, что только Итинти-Ка, Громовой Стреле, под силу укротить его.

— А вы знаете этого человека?

— Нет, но он — лучший следопыт и наездник от Запада до Востока.

— И все же я прошу вас допустить меня к коню!

— Я предупредил вас!

— Я повторяю свою просьбу!

— Ну что ж, я не могу отказать вам, ведь вы мой гость. Но последствия могут быть самыми печальными, не сердитесь потом на меня!

Эмма проворно соскочила с лошади и подошла к Хельмерсу.

— Сеньор Хельмерс, — попросила она, взяв его за руку, — откажитесь хотя бы ради меня. Я так боюсь за вас!

— Сеньорита, — ответил он, — скажите откровенно: это честь или позор, если я сначала стану утверждать, что не оробею, а потом откажусь от своих слов?

Эмма опустила голову. Она понимала, что Хельмерс прав, и что ему не пристало отказываться от своей затеи на глазах у других, которые и сами были хорошими наездниками. Поэтому она только тихо спросила:

— Так вы и в самом деле хотите рискнуть?

— О, сеньорита, для меня это вовсе не риск!

При этом он так открыто и уверенно посмотрел ей в глаза, что ей не оставалось ничего другого, как поверить в благополучный исход дела.

— Что ж, с Богом!

После этих слов Хельмерс подошел к жеребцу, отклонив предложения пастухов, хотевших помочь ему развязать животное. Вороной по-прежнему с хриплыми стонами катался по земле. Сняв с жеребца намордник, немец достал нож. Теперь морду животного стягивал лишь кусок старого лассо. Хельмерс взялся за этот ремень левой рукой, быстро перерезал путы сначала на задних, а потом и на передних ногах животного, и в тот момент, когда вороной вскочил с земли, уже сидел, словно влитой, на его спине.

С этой секунды между конем и всадником началась борьба, какой еще не приходилось видеть ни одному из предусмотрительно отступивших назад зрителей. Жеребец взбрыкивал поочередно то задними, то передними ногами, вставая на дыбы, бешено вертел головой, падал и катался по земле и снова вскакивал на ноги. Но что бы он ни вытворял, всадник неизменно оказывался сверху. Начавшись как соревнование человеческого ума и слепого упрямства дикого животного, борьба эта вскоре превратилась в противоборство между крепостью человеческих мускулов и необузданной мощью животного. С коня клочьями летела пена, он давно уже не храпел, а стонал и хрюкал. Он собирал последние остатки воли, но всадник продолжал держать его железной хваткой. Человек с такой силой сдавил ногами бока жеребца, что тот начал задыхаться и в последний раз взвился в воздух всеми четырьмя ногами и в следующую секунду метнулся в сторону и помчался прочь, не разбирая дороги, с такой скоростью, что уже через полминуты скрылся вместе с седоком из виду.

— Дьявол, ничего подобного я еще не видел, — признался Арбельес.

— Он свернет себе шею! — сказал один из пастухов.

— Теперь уже вряд ли, — возразил другой, — он победил!

— Ну и нагнал же он на меня страху! — созналась Эмма. — Но теперь я готова поверить, что опасность позади. Ведь правда, отец?

— Не волнуйся! Тот, кто сидит так крепко и демонстрирует такую силу, тот уже не упадет с коня. У меня было такое чувство, будто дьявол сражается с дьяволом! Думаю, что даже Итинти-Ка не смог бы сделать это лучше!

Тут к нему приблизился Бизоний Лоб и сказал:

— Нет, сеньор, не лучше, а лишь точно так же!

— Что это значит? Я вас не понимаю.

— Этот сеньор Хельмерс и есть Итинти-Ка, Громовая Стрела!

— Что? — изумился Арбельес. — Он — Громовая Стрела?

— Да, сеньор. Спросите вождя апачей!

Арбельес устремил недоуменный взгляд на упомянутого индейца.

— Да, это он, — ответил тот просто.

— Ах! Если бы я знал это раньше, мне не пришлось бы пережить столько страху, — сказал асьендеро. — Я чувствовал себя так, словно это я сам сижу верхом на этом бешеном жеребце.

Никто из собравшихся на лугу не двинулся с места, ожидая, что же будет дальше. Так прошло более четверти часа. И вот показались оба участника недавнего единоборства. Вороной жеребец едва не валился с ног от усталости, всадник же, улыбающийся и свежий, спокойно сидел у него на спине. Эмма пришпорила лошадь и поспешила ему навстречу.

— Я благодарю вас, сеньор! — сказала она, приблизившись к нему. Другой на его месте спросил бы: «За что?» Но он все понял и так и лишь еще веселее улыбнулся в ответ.

— Ну, сеньор Арбельес, — обратился он к старику. — Вы по-прежнему считаете, что такое под силу только этому самому Итинти-Ка?

— Естественно!

— Но я, как видите, тоже справился!

— Правильно, ведь это вы и есть.

— Ага, значит, меня предали! — рассмеялся Хельмерс.

— И раскрыли инкогнито князя дикой природы! — с улыбкой добавила Эмма.

Пастухи принялись шумно выражать ему свое восхищение, но он только досадливо отмахнулся и сказал:

— Я еще не все сделал. Сеньор Арбельес, вы позволите сопровождать вас?

— А ваш конь не слишком устал?

— Несомненно, это так. Но мне так надо!

— Хорошо, тогда поехали!

Они вместе объехали просторные луга, на которых паслись лошади, коровы, мулы, овцы и козы, и после этого вернулись домой. Когда Карья, направляясь к себе, проходила мимо комнаты графа, дверь неожиданно отворилась и на пороге показался граф Альфонсо.

— Карья, — обратился он к девушке, — могу я сегодня поговорить с тобой?

— Когда? — спросила индеанка.

— За два часа до полуночи.

— Где?

— Под оливковыми деревьями у ручья.

— Я приду!

Вечером все собрались в столовой, где был приготовлен роскошный ужин. Присутствовали и оба индейских вождя. Во время обсуждения последних новостей речь за столом снова зашла о сегодняшнем укрощении вороного жеребца. И снова послышались похвалы в адрес Хельмерса. Тот отмахнулся:

— Не стоит об этом, сеньоры. Я вовсе не единственный, кому это по плечу.

— По-моему, вы просто скромничаете, — сказал асьендеро. — Второго такого человека нет!

— Вы ошибаетесь! Есть один человек, который разбирается в этом куда лучше меня. Это — Олд Шеттерхэнд, друг Виннету. Мне до него далеко!

— О! Олд Шеттерхэнд! О нем столько рассказывают, что, я думаю, укрощение дикой лошади для него — просто забава. Вы знакомы с ним, сеньор?

— Да, именно поэтому я и говорю, что мне до этого человека еще очень далеко.

С этого момента разговор перешел на знаменитого вестмена, и было рассказано о некоторых его замечательных делах и поступках. Граф за столом так и не появился — он пребывал в расстроенных чувствах, понимая, что потерпел полный конфуз в словесной стычке с охотником. От дуэли с Хельмерсом он, разумеется, отказался лишь из трусости.

Молодой граф был человеком в высшей степени беспутным и расточительным и, несмотря на высокую годовую ренту [77], назначенную ему богатым отцом, умудрился наделать таких долгов, что даже не решался сообщить об этом своему родителю. Кредиторы одолели его требованиями возвратить взятые займы, и вот теперь, узнав от Карьи, что ей известна тайна «королевских сокровищ», молодой повеса вознамерился завладеть ими, поскольку был абсолютно убежден, что и тысячной доли этих драгоценностей хватило бы, чтобы с лихвой расплатиться со всеми заимодавцами. При каждой уединенной встрече с индеанкой он, как мог, старался заслужить ее доверие и продемонстрировать собственную надежность и даже пообещал сделать ее графиней де Родриганда. И она в это поверила. Но даже несмотря на ее откровенность и простодушие, графу до сих пор не удавалось склонить ее к тому, чтобы она сообщила ему, где же следует искать заветный клад. И вот теперь он, совершенно прижатый к стене кредиторами, приехал на асиенду из Мехико-Сити с твердым намерением во что бы то ни стало выведать у Карьи ее тайну. Отправившись к оливковым деревьям у ручья, он увидел, что Карья уже там и ожидает его. Индеанка была сердита на графа за его оскорбительные высказывания в адрес ее спасителей, однако ему довольно быстро удалось развеять ее недовольство. И граф решил, как говорится, взять быка за рога. Он пообещал ввести ее в дворянское звание, поскольку это, по его словам, было необходимо для их последующего супружества, хотя он сам и считает ее абсолютно равной себе, ведь ее собственные предки были индейскими королями. Для получения дворянства, продолжал он убеждать девушку, нужны деньги, много денег, которых отец ему, конечно же, не даст, значит, индейские сокровища необходимы ему уже хотя бы потому, что отец, несомненно, лишит его наследства за супружескую связь с индеанкой, и он останется без средств к существованию. Но если уж он готов пойти на такую жертву, чтобы доказать, насколько серьезны его намерения в отношении нее, то пора бы и ей перестать упрямиться и открыть ему тайну сокровищ. Его дар убеждения не подвел его. Карья согласилась указать ему местонахождение бесценного клада, но с условием, что граф никогда не расскажет ее брату о том, что она не сумела сохранить тайну, и что сам он составит для нее письменный документ, скрепленный его личной подписью и печатью, в котором он обязуется в обмен за полученные сокровища сделать ее графиней де Родриганда. Граф согласился на эти условия, пообещав завтра же выдать ей лично требуемый документ.

Граф был несказанно рад тому, что сумел наконец достичь заветной цели. Значит, не зря он, будучи заранее уверенным в успехе, привел с собой людей, которым предстояло доставить сокровища в столицу! Требуемый же документ его особо не беспокоил: стоящая на низшей ступени социальной лестницы индеанка, даже обладая подобной грамотой, все равно была бы бессильна причинить какой-либо вред ему, потомственному и сиятельному дворянину. Только бы сначала завладеть сокровищами!

В то время как граф и Карья беседовали под оливковыми деревьями, Хельмерс провожал вождя Текальто к тому месту, где тот устроил себе в луговой траве ночное ложе. Немец и сам давно привык ночевать на лоне природы и прежде, чем отправляться спать в дом, хотел вдоволь надышаться свежим воздухом. Потому-то он, простившись с индейцем, не возвратился сразу на асиенду, а зашел в сад и присел на край бассейна, посреди которого бил небольшой фонтан.

Он пробыл там совсем немного времени, когда услышал звук легких шагов и разглядел в темноте женскую фигуру, приближавшуюся к бассейну с фонтаном. Хельмерс узнал Эмму и поднялся, чтобы его случайно не приняли за шпиона. Эмма тоже заметила его и остановилась в нерешительности.

— Прошу вас, сеньорита, не беспокойтесь, — сказал он. — Я сейчас же удалюсь, чтобы не мешать вам.

— Ах, это вы, сеньор Хельмерс, — ответила она. — Я думала, что вы уже отправились отдыхать.

— В комнатах я чувствую себя еще слишком стесненно, нужно сначала привыкнуть к жизни в четырех стенах.

— Вот и я решила прежде заглянуть в сад.

— Можете спокойно наслаждаться вечерним воздухом. Доброй ночи, сеньорита!

Он хотел удалиться, но Эмма взяла его за руку и удержала на месте.

— Останьтесь, если хотите, — сказал она. — У Господа достаточно воздуха и звезд для нас обоих. Вы мне нисколько не мешаете.

Он повиновался и присел рядом с ней возле бассейна.

Тем временем вождь миштеков устроился на ночлег, как всегда, у самой ограды асиенды. Он мечтательно глядел в звездное небо, уносясь мыслями в тот из вечных миров, где катятся по небосклону солнца, обожествляемые его предками. При этом слух его оставался внимательным к малейшему шороху вокруг.

Вождю вдруг показалось, будто в глубине сада послышались легкие шаги, а вслед за ними — приглушенные голоса. Индеец знал, что граф Альфонсо постоянно ищет уединения с его сестрой и что Карья не противится усилиям графа. В нем пробудились подозрения. Уже целый час ни графа, ни Карьи не было видно на асиенде, может, у них свидание в саду? Нет, это необходимо выяснить. Дело касается их обоих — и брата, и сестры!

Он поднялся со своего травяного ложа и с чисто индейской ловкостью перемахнул через ограду в сад. Здесь он лег на землю и пополз в глубь сада настолько бесшумно, что даже тренированное, хотя и несколько убаюканное спокойной жизнью в имении ухо немца не уловило ничего подозрительного. Так и оставшись незамеченным, индеец достиг противоположной стороны бассейна откуда ему было слышно каждое слово беседующих.

— Вообще-то мне следовало бы сердиться на вас, сеньор! — как раз только что сказала Эмма.

— За что?

— За тот страх, который вы заставили меня пережить сегодня.

— Вы имеете в виду вороного?

— Да.

— Вы напрасно боялись, мне приходилось укрощать куда более буйных животных. А вороной теперь стал таким смирным, что на него могут безбоязненно садиться даже дамы.

— Впрочем, у этой затеи была и своя хорошая сторона.

— Какая же?

— Вы раскрыли свое инкогнито, честолюбец!

— О! — засмеялся он. — Это было не столько честолюбие, сколько осторожность — иногда просто необходимо быть осторожным. Именно благодаря тому, что меня принимали за неопытного охотника, я часто и получал максимальную выгоду.

— Но мне-то вы могли бы в этом признаться! Ведь вы еще раньше доверили мне куда более серьезную тайну.

— Ну, из этой тайны я вряд ли извлеку какой-нибудь прок. Мне никогда не удастся обнаружить пещеру, хотя и придется скоро побывать совсем недалеко от нее.

— Из чего вы это заключили?

— Из расположения гор и направления рек. Местность, через которую мы проезжали по дороге сюда, полностью соответствует части изображения на моей карте.

— Значит, у вас уже есть зацепка, и можно продолжать поиски!

— Это еще совсем не значит, что я займусь ими.

— Почему?

— Потому что я еще не решил, имею ли я на это право.

— Но у вас было бы по крайней мере право первооткрывателя! Я никогда не преувеличивала значения золота, но я также знаю и то, что обладание им позволяет достичь того, к чему тщетно стремятся многие и многие тысячи других людей. Ищите, сеньор! Я буду очень рада, если вы найдете!

— Да, власть золота велика, — ответил он задумчиво. — А у меня на родине есть бедный брат, у которого много детей, чье счастье я мог бы обеспечить. Но кому принадлежат эти сокровища? Пожалуй, потомкам тех, кто их спрятал.

— А вы знаете, кому принадлежала ваша карта?

— Я ведь вам уже говорил: одному старому и больному индейцу, которому я оказал кое-какие услуги. Он был тяжело ранен и умер, так и не успев дать мне необходимые устные пояснения.

— И на карте нет его имени?

— Нет. Но в углу находится какой-то загадочный знак, расшифровать который мне не под силу. Да, я, пожалуй, продолжу поиски, но даже если я обнаружу клад, то не прикоснусь к нему, а буду искать его законных владельцев. А если таковых не окажется, то еще будет время, чтобы принять решение.

— Сеньор, вы рассуждаете как человек чести! — с воодушевлением воскликнула мексиканка.

— Я лишь исполняю свой долг и стараюсь исключить всякую несправедливость.

— Значит, ваш брат беден?

— Да. Он моряк и вряд ли сможет стать твердо на ноги, пока ему приходится рассчитывать только на свои силы. А я располагаю лишь незначительной суммой, которую мне удалось выделить из дохода от моих охотничьих скитаний.

— Вы располагаете большим, значительно большим!

— Не уверен!

— Неужели такой человек, как Громовая Стрела, действительно так уж беден? Разве нет на свете других сокровищ, которые не имеют отношения к золоту? Главные сокровища хранит сердце человека: это вера в Бога, любовь к ближнему и сознание исполненного долга. Однако пора идти, я хочу еще пожелать отцу спокойной ночи!

И они удалились. Текальто тоже вернулся назад, перемахнул через ограду и стал устраиваться на ночлег, тихонько бормоча про себя:

— Уфф, уфф, что я слышал! У Громовой Стрелы есть план нашего священного места! Его острый ум, несомненно, приведет его к сокровищам. Мне полагалось бы убить его! Но он — добрый и благородный человек, мой друг и брат. Кроме того, он спас мою сестру Карью. Разве могу я убить того, кому так благодарен? Нет, нет! Я должен подумать, а Великий Дух подскажет мне, как поступить дальше…

В это самое время в долине, примерно в двух часах езды от асиенды дель Эрина, собралась у костра группа из двадцати мужчин. Это были сплошь люди лихие и отчаянные, у каждого из которых на совести было не одно убийство или иное преступление. Четверть туши теленка жарилась на вертеле над костром, а валявшиеся тут же кости и объедки говорили о том, что пиршество продолжается уже довольно долго.

— Ну, так что будем делать, капитан? — нетерпеливо спросил кто-то из ночной компании. — Ждать дальше?

Тот, к кому был обращен этот вопрос, лежал рядом на земле, опершись на локти. У него было лицо настоящего бандита, а пояс его был буквально унизан оружием.

— Подождем еще, — ответил он тоном, не допускающим возражений.

— И сколько же нам еще ждать?

— Пока мне не надоест.

— Но я уже по горло сыт ожиданием!

— Помолчи!

— Нет, уж ты дай мне сказать! Мы уже четыре дня сидим тут и не знаем, не держат ли нас за дураков!

— Если ты считаешь себя дураком, то это твое личное дело. А кем мне себя считать, я и сам знаю.

— А кем считать этого так называемого графа, ты тоже знаешь?

— Тоже.

— Ну, и кем же?

— Он хорошо платит, и значит, мы будем ждать, пока он не скажет нам, что от нас требуется.

— Этого сам черт не вынесет! Сколько мы могли бы заработать за это время!

— Помолчи!

— Ну нет! Я тоже человек и хочу говорить!

— А я — твой капитан, и я запрещаю тебе болтать!

— А кто сделал тебя капитаном — уж не мы ли сами?

— Правильно! И раз уж я им стал, то я им и останусь до конца. Жуй свое мясо и помалкивай, иначе… ты ведь знаешь наши законы!

— Ты что же, угрожать мне будешь? — воскликнул нетерпеливый, хватаясь за нож.

— Нет, угрожать не буду. Буду действовать!

Капитан произнес эти слова холодным, безразличным тоном, но при этом молниеносным движением выхватил из-за пояса пистолет и нажал на курок. Грянул выстрел, и строптивый собеседник рухнул на землю с простреленной головой.

— Это за непослушание! Уберите его отсюда!

С этими словами капитан принялся спокойно перезаряжать пистолет.

Вокруг костра послышался приглушенный ропот, но тут же стих, стоило капитану поднять голову.

— Кто недоволен? — спросил он. — У меня еще много пуль. Что станет с нами, если не будет дисциплины! Этот граф Родриганда платит каждому из нас по золотому в день. Разве этого мало? Да, он заставляет нас ждать, но работа все равно будет — такие деньги даже граф не станет платить зря!

Люди успокоились, а убитого отволокли в сторону. При свете костра бандиты молча доели остатки мяса, потом выставили караул и, завернувшись в одеяла, улеглись спать.

Сон уже начал овладевать ими, когда неподалеку послышался стук лошадиных копыт. Лежавшие мгновенно подняли головы от земли и заметили приближающегося всадника.

— Кто идет? — спросил часовой.

— Тот, кто вам нужен! — прозвучало в ответ.

— Проезжай!

Прибывший передал коня часовому и приблизился к костру. Это был граф Альфонсо де Родриганда. Опустившись на землю рядом с капитаном, он достал из кармана кисет и скрутил сигарету. Все молча глядели на него, и, когда он закурил, раздался голос капитана:

— Ну, дон Родриганда, привезли вы нам, наконец, работу?

— Да.

— И какую же? Мы делаем все, за что хорошо платят.

При этом он красноречивым жестом указал на свой кинжал. Граф отрицательно покачал головой и ответил:

— Нет. В этот раз вы нужны мне только как погонщики мулов.

— Погонщики мулов? — переспросил капитан. — Сеньор, мы не такие голодранцы!

— Это мне известно! Послушайте-ка, что я вам скажу!

Разбойники придвинулись поближе, и граф Альфонсо начал:

— Мне нужно кое-что доставить в Мехико-Сити, о чем не должен узнать ни один человек. Могу я рассчитывать на вас?

— Если заплатите, то конечно!

— Получите столько, сколько потребуете. Вы взяли с собой вьючные седла, как договорились?

— Да.

— Мешки и ящики?

— И те, и другие.

— Отлично! Лошадей возьмем на асиенде дель Эрина столько, сколько нам понадобится. Завтра в это же время я снова буду здесь, а с рассветом — выступаем.

— Куда?

— Этого я пока и сам не знаю. Я поведу вас.

— А что за груз мы должны доставить?

— Это вас не касается. Со мной будут двое слуг, которые где-то и когда-то наполнят для вас мешки и ящики. Затем вы под моим присмотром отправитесь в Мехико-Сити и должны будете защищать груз от любого врага.

— Дело вы нам предлагаете какое-то таинственное, дон Родриганда. Придется и цену запросить соответствующую.

— Запрашивайте! Сколько вы хотите?

— По три золотых на человека в день.

— Согласен!

— А мне, как главному, — шесть.

— Согласен!

— И полное довольствие.

— Разумеется!

— И если мы благополучно доставим груз в Мехико-Сити — дополнительно три сотни золотых.

— Вы получите пятьсот, если я останусь доволен вами!

— Вот это дело! Сеньор, можете на нас положиться. За вас мы пойдем в огонь и в воду!

— Надеюсь. А это вам небольшой задаток! Разделите между собой.

Граф достал из кармана увесистый кошелек и отдал его капитану. Затем сел на коня и ускакал прочь.

Когда стих топот копыт графской лошади, осторожный главарь подождал еще немножко и развязал кошелек.

— Золото! — воскликнул он. — Чистое золото!

— Это как раз то, что надо! — бросил кто-то из членов шайки.

— Хм! — отозвался капитан. — А вот такие мысли иметь не запрещается.

— А что это будет за груз?

— Никто не должен этого знать!

— Даже мы сами!

— Он доверяет только своим слугам!

Вот такие вопросы и мнения посыпались со всех сторон. А кто-то даже предположил:

— Может, это человеческое мясо!

— Или золото с потайных россыпей.

— Или зарытые сокровища миштекских королей!

Главарь жестом потребовал тишины и сказал:

— Ребята, не ломайте голову! Он слишком хорошо платит, чтобы груз был обычным. Сначала будем слушаться его беспрекословно, а потом проявим немножко любопытства. И если окажется, что груз нам и самим может пригодиться, то цена графу — такая же пуля, как и обоим его слугам. А сейчас кончайте шуметь и ложитесь спать!

Вокруг костра стало тихо, хотя кое-кто из разбойников никак не мог заснуть, стараясь угадать, что за таинственный груз вверяет им граф.

Вот каких проходимцев нанял граф для доставки сокровищ в столицу! Воров и убийц, живущих только за счет своих грязных и кровавых дел. Стоило прознать про содержимое мешков и ящиков, и его собственная участь была бы решена — об этом легкомысленный граф второпях подумать забыл…

На другое утро едва Хельмерс успел подняться с постели, как в комнату к нему явился асьендеро, чтобы засвидетельствовать немцу свое почтение. Несмотря на недолгое время пребывания гостей в доме, хозяин успел сердечно привязаться к ним.

— Вообще-то я к вам с просьбой, — сказал старик.

— Которую я исполню, если смогу, — ответил Хельмерс.

— Сможете, сможете. Я хочу сказать о том, что вы одиноки и не можете как следует заботиться о себе, а у меня здесь припасено вдоволь всего, чем я обязан обеспечить своих людей. Так что, если вы пожелаете обзавестись новым бельем и одеждой, то я надеюсь, что мои цены не покажутся вам чересчур высокими.

Хельмерс видел, что предложение старика исходит от чистого сердца, да и ему самому не хотелось обижать гостеприимного хозяина отказом. К тому же его старый охотничий костюм пребывал в таком плачевном состоянии, что он не стал долго раздумывать и сказал:

— Хорошо, я приму ваше предложение, сеньор Арбельес, при условии, что ваши цены действительно не слишком высоки — ведь я, признаться откровенно, беден почти как церковная мышь.

— Хм! Ну хоть самую-то малость я все же должен заработать! — ответил старик, смеясь. — Пойдемте, сеньор, я покажу вам свои кладовые!

Спустя час Хельмерс стоял перед зеркалом и не узнавал самого себя. На нем теперь были расклешенные книзу мексиканские брюки с золотой оторочкой, легкие короткие сапожки с огромными шпорами, белоснежная рубашка, а сверху — открытая на груди короткая куртка с золотым и серебряным шитьем. Голову его украшало широкополое сомбреро, а вокруг талии была обмотана шаль из китайского шелка. Волосы были аккуратно подстрижены, так же как и короткая и тщательно подбритая борода. Он смотрел на себя и удивлялся.

Когда Хельмерс вошел в столовую к завтраку, Эмма была уже там. Она даже покраснела от восторга, увидев, какие разительные перемены с ним произошли. Она и не представляла его себе таким мужественным и красивым. И Карья, казалось, тоже впервые заметила, что за красавец-мужчина был этот немец. Возможно, она теперь невольно сравнивала его с графом. Что же касается обоих индейских вождей, то они, как и всегда, сделали вид, что не замечают ничего особенного. Но кое-кого все это ужасно раздражало.

Этим человеком был граф Альфонсо. Надежда на скорое обладание сокровищами смягчила его сердце. Он явился к завтраку, но едва не повернул назад, увидев Хельмерса. При появлении графа никто не проронил ни слова. Тот украдкой скрипнул зубами и твердо решил навсегда избавиться от этого человека.

Выйдя после завтрака за территорию усадьбы, Хельмерс снова встретил вождя миштеков, который за эту ночь о многом успел передумать и, судя по всему, принять решение.

— Мой брат Громовая Стрела может позволить себе такую одежду, ведь он богатый человек! — обратился он к немцу.

— О, это подарок сеньора Арбельеса, а сам я так же беден, как и прежде!

— Нет, — возразил индеец серьезно. — Ты — богач, ведь у тебя есть карта, которая указывает путь в пещеру королевских сокровищ!

Немец в недоумении отступил на шаг назад.

— Откуда тебе это известно?

— Неважно, известно, и все! Можно посмотреть карту?

— Да!

— Прямо сейчас?

— Пойдем!

Он привел его в свою комнату и развернул перед ним старый истрепанный лист кожаной карты. Текальто бросил взгляд в ее угол и сказал:

— Да, это она! Карта Токсертеса, который был отцом моего отца. Ему пришлось покинуть страну, и больше он уже никогда не вернулся. Ты сделал ему добро, и теперь ты больше не беден. Хочешь увидеть пещеру королевских сокровищ?

— Ты можешь показать мне ее?

— Да.

— Кому принадлежат сокровища?

— Мне и Карье, моей сестре. Мы — единственные потомки королей миштеков. Так ты поедешь со мной?

— Поеду!

— Тогда будь готов сегодня за два часа до полуночи. На этот путь можно ступать только в темноте ночи.

— Кому еще позволено об этом знать?

— Никому. Но дочери асьендеро ты можешь доверить тайну.

— Почему ей?

— Потому что она знает, что ты ищешь сокровища.

— Но откуда тебе это известно?

— Я слышал каждое ваше слово вчера в саду. У тебя есть карта, но ты не захотел взять сокровища. Ты хотел сначала отыскать наследника. Ты честный человек, каких не много среди бледнолицых. И поэтому ты увидишь сокровища индейских королей!

А часом позже, когда остальные сидели за послеобеденным десертом, индеанка незаметно проскользнула в комнату графа.

— Ты составил бумагу? — спросила она графа.

— А ты умеешь читать? — осведомился он.

— Да! — с гордостью ответила девушка.

— Тогда вот, читай.

И он передал ей лист бумаги, на котором значилось:

«Настоящим заявляю, что по получении сокровищ королей миштеков буду считать себя женихом Карьи, наследницы означенных королей, и введу ее в дом в качестве супруги.

Альфонсо. Граф де Родриганда и Севилья».

— Так правильно? — спросил он.

— Слова хороши, но не хватает печати!

— Это вовсе не обязательно!

— Ты обещал мне это.

— Хорошо, вот тебе печать! — ответил граф, с трудом сдерживая раздражение.

Он зажег восковую свечу, капнул на бумагу расплавленным воском и надавил на размягченный воск своим печатным перстнем.

— Вот, Карья, смотри! А теперь и ты должна сдержать свое слово.

— Я сдержу его.

— Ну, так где же спрятаны сокровища?

— Ты знаешь гору Эль-Репаро?

— Да, это в четырех часах пути отсюда на запад.

— Она похожа на длинную высокую насыпь.

— Верно.

— От нее в долину текут три ручья. Тебе нужен тот, что посередине. Он берет свое начало не из родника, а выбегает, уже набрав полную силу, прямо из подножия горы. Если ты войдешь в воду и в том месте, где ручей выходит из горы, нагнешься и протиснешься внутрь ее, то перед тобой откроется пещера сокровищ.

— О, да это же совсем просто!

— Да, очень просто.

— А свет мне понадобится?

— Справа от входа ты найдешь факелы.

— Это все, что ты можешь мне сообщить?

— Все.

— Неужели сокровища до сих пор сохранились там в полной неприкосновенности?

— Полностью.

— В таком случае, благодарю тебя, моя милая! Ты теперь моя невеста, а скоро станешь моей женой. Ну, а теперь иди, нас не должны видеть вместе!

Она спрятала грамоту в одежде и вышла из комнаты. Карья принесла жертву, но жертва эта лежала у нее на душе тяжким бременем.

Тем временем Медвежье Сердце, вождь апачей, изловил в табуне мустанга и отправился на прогулку. Ему некуда было спешить, и потому он избрал отнюдь не самую короткую дорогу домой, следуя направлению долин и ущелий, встречавшихся ему по пути. Проезжая по одной из неглубоких расселин в скалах, он вдруг услышал неподалеку шумную словесную перепалку и вслед за этим — выстрел, сопровождавшийся сдавленным криком.

Подобное происшествие показалось бы подозрительным любому человеку, а уж тем более осмотрительному индейцу. Он спрыгнул с лошади на землю, и, взяв в руки ружье, начал осторожно пробираться к тому месту, откуда донесся звук выстрела. Идти было недалеко. Он поднялся на небольшой холм с заросшей диким миртом вершиной. Добравшись до этого кустарника, он в просвет между зарослями увидел внизу коротенькую, но довольно глубокую долину, где вокруг догорающего костра сидели восемнадцать мужчин. Тут же поблизости лежали на земле два мертвых тела. Рядом с лошадьми возвышалась целая гора мешков, ящиков и вьючных седел. Один из мужчин держал в руке пистолет и как раз был занят его перезарядкой.

— Так будет с каждым, кто вздумает бунтовать! — сказал он.

— А эти выстрелы нас не выдадут? — опасливо спросил другой.

— Болваном будет тот, кто посмеет выступить против нас!

Вождь апачей хорошо понимал смесь испанского с индейским, на которой говорили в приграничной местности, но эти люди изъяснялись на чистом испанском, которого он не понимал. Он принял этих людей за группу охотников, среди которых произошла ссора, закончившаяся роковыми выстрелами. В Мексике подобное случается довольно часто, так что никто не обращает на это особого внимания. Поэтому он бесшумно отступил обратно за кустарник и, спустившись с холма, сел на коня и поскакал на асиенду.

Графа не было видно на протяжении всего дня. Он теперь знал то, что так стремился узнать, и велел обоим своим слугам паковать вещи. После ужина он отправился к Арбельесу и объявил ему о своем отъезде. Каким бы странным ни казалось подобное решение графа, асьендеро не стал расспрашивать его о причинах столь внезапного отъезда и тем более — удерживать его. Возвращаясь в свою комнату, Родриганда повстречал Карью. Будучи абсолютно уверенным в том, что цель близка, и пребывая поэтому в несколько игривом расположении духа, граф допустил непростительное легкомыслие, сказав индеанке:

— Я только что сказал Арбельесу, что уезжаю.

— Куда? — спросила она.

— В Мехико-Сити.

— А сокровища?

— Разумеется, я предварительно заберу их. Я уже нанял погонщиков с мулами и сейчас отправлюсь с ними к горе Эль-Репаро, чтобы погрузить сокровища. А оттуда — прямиком в Мехико.

— И когда же ты вернешься?

— Никогда.

— Никогда? — удивленно повторила ода. — Значит, ты пришлешь за мной своих людей?

— Нет.

— Тоже нет? Значит, я должна буду найти тебя в столице?

— Этого еще не хватало! Неужели ты действительно думала, что станешь графиней де Родриганда? Неужели ты считала меня безумцем, который возьмет в жены индеанку, краснокожую?

Она посмотрела на графа с испугом и сказала, с трудом выговаривая слова:

— Зна… значит, ты… меня обманул?

— Ну нет, подобного определения я принять не могу. Граф не может быть обманщиком, просто я тебя немножечко перехитрил. Сокровища теперь у меня в руках, а если тебе нужен муж, то ищи его среди себе подобных!

И после этих издевательских слов граф как ни в чем не бывало удалился. Карья еще какое-то время стояла на месте молча и неподвижно, а затем в полной растерянности побрела в свою комнату. Прошло еще немало времени, прежде чем к ней вернулась способность ясно мыслить. Он обманул ее и теперь отправился за сокровищами! Он не должен их получить! Нет, нет, нет! Она обязана помешать ему — но как? Надо бы рассказать обо всем брату, чтобы тот немедленно отправился к пещере и предотвратил кражу сокровищ. Каким бы тяжелым ни было для нее это признание, медлить нельзя. Граф оказался подлецом и прохвостом, который обманным путем выведал у нее тайну. Сокровища необходимо спасти и сохранить, а это возможно только в случае его смерти. Да, он должен умереть! Теперь она была всего лишь индеанкой, обманутой индеанкой, которая навеки заставит замолчать свое сердце и забудет обо всем, кроме мести. С горящими от гнева глазами она вскочила со стула и выбежала из комнаты, чтобы немедленно разыскать брата. Она искала его в саду и на лугу, обегала все доступные ей помещения в доме — все тщетно. Ее вдруг охватил безумный страх, и она бегом вернулась в столовую, где находились Арбельес, Эмма и вождь апачей. На ее взволнованный вопрос асьендеро ответил:

— Я не знаю, где он сейчас. Но что с тобой, что случилось? Ты просто сама не своя!

— Может случиться несчастье, большое несчастье! Мой брат должен сейчас же отправляться в путь!

— Куда?

— К горе Эль-Репаро!

— Зачем?

— Граф отправился туда, чтобы украсть!

— Украсть? — с тревогой переспросила Эмма. — Уж не королевские ли сокровища?

— Да! — ответила Карья, совершенно не думая о том, что тем самым выдает тайну.

— О Боже, теперь несчастья не избежать, ведь твой брат вместе с Хельмерсом отправился туда же! Он хочет показать ему сокровища и позволил ему поставить меня об этом в известность.

— Силы небесные! Что теперь будет! — воскликнул Арбельес.

Среди всеобщего возбуждения только вождь апачей сохранил хладнокровие. Он припомнил подробности своей сегодняшней прогулки и сказал:

— Я видел сегодня людей с мешками и ящиками. Может быть, это имеет отношение к сокровищам? Наверное, они должны погрузить сокровища для графа! Но как он узнал тайну сокровищ?

— Я выдала ее! — призналась Карья в приступе страха. — Тех людей, которых ты видел, их было много?

— Да.

— Сколько?

— Два раза по пять и восемь.

— Они были вооружены?

— Да. И они пускали оружие в ход, потому что двое из них лежали на земле мертвые.

— Беда! Будет беда! — в отчаянии воскликнула индеанка. — Граф, этот лжец и предатель, хочет украсть сокровища королей! Он встретит там сеньора Хельмерса с моим братом и убьет их. Сеньор Арбельес, трубите в рог! Собирайте ваших вакерос и сиболерос. Пусть поспешат к пещере и спасут обоих!

Посыпались вопросы, и снова один только вождь апачей не терял хладнокровия. Выслушав несколько фраз, он спросил:

— Кому известно место, где находится пещера?

— Мне! — ответила Карья. — Я отведу вас!

— Туда можно добраться верхом?

— Да.

— Тогда отпустите со мной эту девушку и еще десять, ваших пастухов и охотников.

— Я с вами! — сказал Арбельес.

— Нет, — решительно ответил индеец. — Нельзя бросать асиенду. Неизвестно, что может произойти дальше. Созовите всех ваших и дайте мне десятерых из них. Другие останутся защищать дом!

Так и порешили. Асьендеро затрубил в рог, и на этот зов быстро собрались пастухи, охранявшие стада, и вся остальная прислуга. Вождь апачей отобрал из их числа десять человек, которым после этого было роздано оружие.

Карья села на лошадь и повела за собой этот небольшой отряд. Оставшихся же распределили для несения караула и охраны асиенды…

Вскоре после ужина Бизоний Лоб вошел в комнату немца.

— Ты не забыл наш разговор? — спросил он.

— Нет, — ответил Хельмерс.

— Едешь со мной?

— Да.

— Тогда вперед!

Хельмерс взял оружие и последовал за индейцем. Внизу стояли три заранее подготовленные вождем апачей лошади, у одной из которых на спине было вьючное седло.

— А это еще зачем? — спросил Хельмерс, указывая на эту лошадь.

— Я же говорил, что ты больше не беден. Ты не захотел грабить сокровища наших королей, поэтому можешь взять себе из них столько, сколько сможет увезти одна лошадь.

— Что ты, зачем? — удивленно воскликнул Хельмерс.

— Не нужно слов. Садись в седло и поезжай за мной!

Индеец сел на лошадь, взял еще одну, вьючную, за повод и поскакал вперед. Хельмерсу не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Стояла непроглядная ночь, однако индеец не ошибался: он очень хорошо знал этот путь; а полудикие мексиканские лошади видят в темноте не хуже кошек. Правда, продвигались они все же не слишком быстро, потому что дорога шла по горам.

Бизоний Лоб ехал молча. Тишина ночи нарушалась только перестуком копыт и фырканьем лошадей. Так прошел час, затем второй и третий. Послышалось негромкое журчание воды, это означало, что путники достигли берега неширокого ручья. Отсюда они поехали дальше вверх по течению ручья. Вскоре перед ними выросла горная стена, и, когда они уже почти вплотную приблизились к ней, индеец остановил коня и спрыгнул на землю.

— Здесь мы дождемся наступления дня, — сказал он.

Хельмерс последовал его примеру и, привязав коня длинным лассо, чтобы он мог свободно пастись, присел рядом с индейцем на обломок скалы.

— Пещера где-то здесь поблизости? — спросил он.

— Да. Она там, где этот ручей выбегает из горы. Нужно войти в воду, нагнуться и пролезть сквозь дыру внутрь горы. Тогда окажешься в пещере, размеры и лабиринты которой знают только двое: Бизоний Лоб и Карья.

— А Карья умеет молчать?

— Она не откроет тайны.

Хельмерс вспомнил слова Эммы и сказал:

— Но есть один человек, который хочет выведать у нее секрет.

— Кто он?

— Граф Альфонсо.

— Ах!

— Ты мой друг, и поэтому я могу сказать тебе, что она любит его.

— Это мне известно.

— А если она все же откроет ему тайну?

— Тогда Бизоний Лоб не позволит графу взять и малейшей частички сокровищ! До сих пор их довелось увидеть лишь одному бледнолицему, который…

— Вы убили его?

— Нет. Его не нужно было убивать, потому что он стал безумным, лишился рассудка от радости и восторга. Белый человек не способен перенести вида сокровищ, только у индейца для этого достаточно сил!

— А мне ты все же хочешь их показать?

— Нет. Ты увидишь только часть из них. Ты дорог мне, и я не хочу, чтобы ты потерял рассудок. Дай мне руку и покажи, как бьется твое сердце.

Он взял руку немца в свою и нащупал его пульс.

— Да, ты очень сильный человек, — сказал он. — Дух золота еще не завладел тобою. Когда ты войдешь в пещеру, твоя кровь помчится, как водопад с обрыва.

На этом их короткий разговор закончился. Немец испытывал какое-то странное, прежде неведомое ему чувство. Темное ночное небо стало понемногу бледнеть, и вскоре уже можно было безошибочно различать силуэты отдельных предметов.

Хельмерс увидел перед собой мощную и крутую стену горы Эль-Репаро, поросшую железным деревом. У самого подножья горы из скалы выбегал ручей, уже у самого выхода достигавший не меньше трех футов в ширину и четырех — в глубину.

— Это и есть вход в пещеру? — спросил он.

— Да, — ответил индеец. — Но прежде, чем мы войдем в нее, мы должны спрятать лошадей. Обладателю сокровищ нужно проявлять осторожность.

Индеец взял лошадей под уздцы и повел вдоль склона горы в направлении росшего на некотором удалении от ручья густого кустарника. Оказалось, что за кустарником скрывается вход в короткое и узкое ущелье, где они и оставили лошадей. Оба возвратились к ручью и по-индейски замаскировали собственные следы, после чего подошли к отверстию в скале, откуда вытекал ручей.

— А теперь пошли! — сказал Бизоний Лоб.

С этими словами он ступил в ручей, между поверхностью которого и скалой оставалось пространство высотой примерно в фут, так что можно было свободно держать голову над водой. Проделав этот несложный маневр, оба оказались в абсолютно темном пространстве пещеры, воздух в которой, несмотря на близость воды, отличался поразительной сухостью.

— Дай мне руку! — сказал индеец.

Он вывел Хельмерса из воды на сухой берег ручья и еще раз проверил его пульс.

— У тебя очень крепкое сердце! — одобрительно сказал он. — Можно зажигать факел.

Он выпустил руку Хельмерса из своей и отошел от него на несколько шагов в сторону. Раздался резкий сухой треск, фосфорический блеск озарил на секунду темное пространство, и вслед за этим вспыхнуло ровное яркое пламя факела.

Что тут началось! Казалось, будто вокруг засияли тысячи таких же факелов. Хельмерс оказался как бы внутри огромного, ослепительно яркого шара, наполненного мириадами радужных бликов. И среди этой мерцающей и переливающейся всеми цветами спектра круговерти до него, словно с небесных высей, донесся гулко прозвучавший голос индейского вождя:

— Перед тобой пещера королевских сокровищ! Будь сильным и крепко держи в руках свое сердце!

Прошло немало времени, прежде чем глаза Хельмерса начали привыкать к окружавшему его великолепию. Пещера представляла собой как бы огромную квадратную каменную комнату со стенами длиной шагов шестьдесят, разделенную надвое ручьем в выложенных каменными плитами берегах. С пола и до потолка ее стены были увешаны драгоценностями, блеск которых способен был повергнуть в полное смятение мысли и чувства даже очень хладнокровного и рассудительного человека.

Здесь были изображения богов, украшенные драгоценными камнями: владыки стихий Кецалькоатля, творца всего сущего Тескатилипоки, бога войны Уицилопочтли и его супруги Теояники, богини воды Чальчиутликуэ, бога огня Икскоцауки и бога вина Кенцонтоточтина. На стеллажах вдоль стен стояли сотни фигурок богов-покровителей домашнего очага, отлитых из благородных металлов или выточенных из горного хрусталя. Здесь же находились огромной ценности золотые доспехи воинов, золотые и серебряные сосуды, украшения из алмазов, изумрудов, рубинов и других драгоценных камней, жертвенные ножи с инкрустированными самоцветами рукоятками из золота, которые, не говоря уже об их огромной денежной стоимости, представляли собой бесценные памятники истории и культуры, а также боевые щиты из прочнейшей кожи, снабженные массивными золотыми пластинами. С центральной точки каменного потолка свисала наподобие люстры королевская корона из толстой золотой проволоки, вся усыпанная алмазами. Невдалеке стояли целые мешки золотого песка и самородков размером от горошины до куриного яйца. Были насыпаны целые груды серебряных самородков, выломанных крупными кусками из выходящих на поверхность земли жил. На тончайшей работы столах и столиках были установлены сияющие благородным блеском драгоценных материалов миниатюрные копии храмов Мехико, Чолулы и Иеотиуакана; великолепные мозаичные панно из перламутра, золота, серебра, драгоценных камней и жемчуга лежали на полу и стояли по углам пещеры.

Немец был оглушен, потерял дар речи, ему казалось, что он — сказочный принц из «Тысячи и одной ночи». Пытаясь сохранять спокойствие и хладнокровие, он приказывал себе не поддаваться эмоциям, но это ему не удавалось. Кровь тяжело стучала у него в висках, перед глазами у него с огромной скоростью вращались сияющие нестерпимо ярким светом большие алмазные колеса. Удивительно, как через это полухмельное состояние в его мозг все же пробилась одна трезвая мысль: безграничную власть может иметь над человеком подобное богатство, безумные желания способно оно породить в его душе, ради исполнения которых он не остановится даже перед самым страшным преступлением.

— Да, это пещера королевских сокровищ, — повторил индеец, — и все они принадлежат только мне и моей сестре Карье.

— В таком случае, ты богаче любого властелина на земле! — ответил Хельмерс.

— Ты ошибаешься! Я беднее, чем ты и любой другой человек. Или ты станешь завидовать внуку властелина, чья власть прошла и чья страна лежит в руинах? Воины, носившие эти доспехи и это оружие, были любимы и почитаемы своим народом; от одного их слова зависела жизнь и смерть. Их сокровища целы и невредимы, но места, где покоились их кости, попраны и осквернены белыми, а пепел их развеян по ветру. Их внуки блуждают по лесам и прериям, чтобы убить бизона. Пришел белый человек. Он лгал и обманывал. Он сеял разрушения и смерть ради обладания этими сокровищами. Страна в его руках, но она разорена и опустошена. А индейцы доверили свои богатства вечной темноте земли, хранящей их от рук грабителей и разбойников. Но ты не такой, как другие. Твоя душа чиста и свободна от преступных мыслей. Ты вырвал мою сестру из рук команчей, ты — мой брат. И потому, как я уже говорил, ты можешь взять себе столько сокровищ, сколько сможет увезти на спине одна лошадь. Но в твоем распоряжении только вот эти мешки, полные золотых зерен и самородков, и вот эти кольца, ожерелья и другие украшения. Можешь взять из них все, что тебе понравится. Но остальное — свято и неприкосновенно, оставшихся сокровищ никогда больше не должны освещать лучи солнца, видевшего закат и гибель миштеков [78].

Но Хельмерс был не в силах отвести взгляда от золотых самородков и украшений, голова его слегка кружилась.

— Ты говоришь серьезно? — спросил он.

— Я не шучу.

— Но это же сотни тысяч, если не миллионы долларов!

— Да, это многие миллионы.

— Я не могу принять этого!

— Почему? Ты презираешь дружеский дар?

— Нет, но я не могу допустить, чтобы ты обкрадывал себя!

Индеец гордо покачал головой.

— Я не обкрадываю себя и не приношу никакой жертвы. То, что ты здесь видишь, — лишь часть сокровищ, которые таит в себе гора Эль-Репаро. Здесь есть и другие пещеры, о которых ничего не знает даже Карья, моя сестра. О них знаю только я один. И когда я умру, ни один человек не сможет проникнуть в эти тайные глубины. Я сейчас оставлю тебя, мне надо осмотреть другие пещеры. А ты пока можешь отложить в сторону все, что сам выберешь. Когда я вернусь, мы погрузим выбранное тобой на лошадь и возвратимся на асиенду.

Он воткнул факел между каменных плит пола, отошел в дальний угол пещеры и исчез из виду.

И немец остался один среди этого сказочного богатства. Как же должен был доверять ему индеец, чтобы оставить здесь! А что, если Хельмерс захотел бы прийти сюда еще и еще раз, чтобы стать еще богаче? А вдруг ему в голову придет мысль убить индейца и сделаться обладателем всех сокровищ, а не только той малой их части, которую ему сейчас предложили? Но, разумеется, ни одна из подобных мыслей не могла прийти в голову этого благородного человека, который и без того был потрясен великодушием и щедростью индейского вождя…

Покинув асиенду вместе с двумя своими слугами, граф Альфонсо не поехал сразу же к горе Эль-Репаро. Сначала нужно было навестить нанятых им «погонщиков мулов». Он гнал коня так, как только было возможно в точной темноте, и не снижал скорости, пока не достиг долины, где остались его наемники.

Снова, как и вчера, его окликнул часовой, и граф ответил ему паролем. После этого графа пропустили к костру, который пришлось немного поворошить, чтобы он светил ярче.

— У вас все готово? — спросил граф.

— Да, — ответил главарь.

— И лошади?

— Мы отловили их в табунах сеньора Арбельеса.

— Скольких?

— Восемнадцать для нас и тридцать для вас.

— Они оседланы?

— Да.

— Тогда можно отправляться!

Только теперь граф осознал всю двусмысленность своего нынешнего положения. Ведь он ни в коем случае не мог взять с собой в пещеру этих бандитов. Они очистили бы ее мгновенно, но не для него, а для себя. И все же граф полагался на чудо, надеясь, что в решающий момент выход из этой щекотливой ситуации отыщется сам собой. Наемники привели мулов и сели на лошадей. Во главе колонны встали их главарь и граф Альфонсо, и отряд двинулся в путь.

Альфонсо знал гору, которую назвала ему Карья, но с этой стороны подъезжать к ней ему еще не приходилось. Ему не были известны мелкие подробности предстоящего пути. Он знал лишь направление, и потому, соблюдая необходимые предосторожности, группа продвигалась вперед довольно медленно.

И только когда уже стало заниматься утро, появилась возможность поторопить лошадей, и через некоторое время перед ними уже замаячила темная громада горы Эль-Репаро.

Они приблизились к горе с южной стороны и теперь ехали вдоль ее восточного склона. Колонна пересекла первый ручей, и, когда Альфонсо заметил, что уже недалеко и до второго, он велел остановиться. К самой пещере подводить своих помощников он, конечно же, не хотел. Да и вообще необходимо было сначала убедиться в ее существовании.

— Что теперь? — спросил главарь шайки.

— Вы будете ждать меня здесь!

— Вы собираетесь покинуть нас?

— Да, на короткое время.

— А с каким все-таки грузом нам придется иметь дело?

— Это не должно вас интересовать, как было условленно.

И граф медленно поехал прочь. Главарь же подозвал к себе своих людей и сказал:

— Что будем делать?

— Надо выследить его! — предложил кто-то.

— Пожалуй, это самое лучшее. Ждите меня здесь!

Он слез с лошади и стал осторожно пробираться вслед за графом. Вокруг было достаточно скал и кустарника, за которыми главарь мог укрыться и остаться для графа незамеченным.

Проехав немного, граф добрался до второго ручья. Здесь он спешился, привязал коня к железному деревцу и исчез за кустами. Главарь подождал немного, но, поскольку граф не возвращался, он решил вернуться назад, к своим. Они ожидали его на том самом месте, где он их недавно оставил.

— Он скрылся в зарослях, — сообщил главарь своим людям тихо, чтобы их не слышали слуги графа. — Видно, там он прячет свои секреты. Интересно, что он станет делать, если мы подъедем поближе? Вперед!

И вся компания двинулась в направлении кустарника, окаймляющего ручей, и, добравшись до зарослей, остановилась. Таким образом, разбойники теперь находились возле ручья, но не достигли еще того места, где он вытекал из горы. К тому же, между ними и истоком ручья находился скалистый выступ, поросший у основания густым кустарником, из-за чего они не могли видеть вход в пещеру. Не заметили они и графскую лошадь, привязанную в стороне от места их теперешней стоянки.

Граф тем временем обследовал исток ручья и нашел для себя возможным проникнуть внутрь горы. Помня слова Карьи, он вошел в холодные воды ручья и, погрузившись в них по шею, протиснулся сквозь отверстие в основании горы. Но не достигнув еще того места, где свод пещеры круто устремлялся вверх, граф с удивлением заметил впереди себя яркое пятно света.

Что это могло быть? Факел? А может, дневной свет проникал в пещеру через какое-то отверстие или трещину? Судя по всему, все же факел. Об отступлении граф и не помышлял. Он медленно и осторожно стал пробираться дальше, стараясь двигаться абсолютно бесшумно.

Внезапно в глаза ему ударил блеск и сияние золота и алмазов. Граф на мгновение зажмурился от короткого испуга и выпрямился во весь рост. Собравшись с духом, он разомкнул веки и увидел, что находится внутри просторной пещеры, наполненной несметными сокровищами. Графа затрясло, как в лихорадке. Дьявол золота цепко ухватил его своими когтистыми лапами. Граф уже чуть было не закричал от благоговейного ужаса перед увиденным, но так и замер на месте с полными воздуха легкими, пораженный новым ударом: чуть поодаль, в каких-нибудь пяти шагах от ручья, на корточках спиной к графу сидел человек и складывал на лежащую у его ног мозаичную плиту украшения из золота и драгоценных камней. Кто он и что ему здесь нужно? Ага, вот он поворачивает голову. Этот профиль граф узнал мгновенно.

— Немец! — беззвучно проговорил он. — Но кто выдал ему тайну пещеры? Один он сюда явился или с сообщником?

Граф, естественно, не мог знать, что в одном из смежных отделений пещеры находится Бизоний Лоб, и потому, быстро оглядевшись вокруг себя, решил, что Хельмерс пришел сюда один.

«А так здесь больше никого нет! — со злобной радостью подумал граф. — Тогда проклятый немец не получит и горошины здешнего золота. Я отомщу ему. Он должен умереть!»

Граф осторожно вышел из ручья. Недалеко от него на изящной подставке лежала боевая булава, выточенная из прочнейшего железного дерева и снабженная острыми шипами из горного хрусталя, что делало удар вдвойне опасным. Он сжал в руке украшенную драгоценными камнями рукоятку булавы и стал на цыпочках подкрадываться к Хельмерсу сзади.

Тот в этот момент держал в руках драгоценное ожерелье и любовался великолепной работой древних мастеров.

— Невероятно! Восхитительно! — проговорил он. — Какие рубины! Одна эта вещь — уже маленькое состояние.

Еще раз позволив роскошной вещице сверкнуть всеми цветами радуги в свете факела, Хельмерс уже собрался положить ее рядом с другими отобранными им драгоценностями. Но не успел, потому что в следующее мгновение булава обрушилась сзади на его голову с такой силой, что он в ту же секунду замертво рухнул на каменный пол пещеры. Из груди графа вырвался страшный звериный крик ликования.

— Победил! Я победил! Все — мое, мое, мое!

Его охватил дикий, нечеловеческий восторг. Он скакал на месте, как безумный, потрясая руками и хлопая в ладоши. Каждый, кто увидел бы его сейчас, пришел бы к выводу, что граф сошел с ума.

И вдруг граф застыл на месте, как парализованный. Он побледнел, глаза его широко раскрылись, словно он увидел привидение: из дальнего угла пещеры появился человек и устремил на графа сначала удивленный, а потом вдруг вспыхнувший злобным огнем взгляд. Это был Бизоний Лоб. Немец неподвижно лежал на каменном полу пещеры.

В два прыжка индеец оказался рядом с графом и скрутил его.

— Что ты здесь делаешь, собака? — гневно выкрикнул он.

Граф был не в состоянии вымолвить ни слова. Нет, с этим индейцем тягаться бесполезно, это граф понял в первую же секунду. Все кончено, он пропал! Какое страшное падение — с заоблачных вершин блаженного восторга на острые холодные камни неминуемой гибели. Граф обливался холодным потом и дрожал.

— Ты убил его! — воскликнул индеец, указывая рукой на бездыханное тело Хельмерса и лежащую рядом булаву.

— Да-а, — простонал граф, дрожа от страха.

— За что?

— Эти… эти сокровища во всем виноваты! — с трудом пролепетал Альфонсо.

— Ах, вот как! Ты — его враг. Ты с самого начала желал его смерти! Пощады тебе не будет!

И индеец опустился на колени, чтобы осмотреть тело своего друга. Граф же остался стоять рядом, застыв, как истукан. Как легко мог бы он сейчас, схватив булаву, все изменить. Но один лишь вид этого страшного великана вызывал в нем оцепенение, лишал его всякой воли к сопротивлению.

— Он мертв! — сказал индеец, поднимаясь с колен. — Я буду вершить над тобой суд, и ты умрешь такой смертью, какой никто здесь еще не умирал. Ты убил великого охотника и благородного человека. Я заставлю тебя умереть тысячу раз!

Он стоял во весь свой могучий рост перед графом, глядя на него сверху вниз ненавидящим взглядом.

— Ты дрожишь! — сказал индеец презрительно. — Ты просто ничтожный червь и подлый трус. Кто указал тебе путь в пещеру?

Граф молчал, не в силах вымолвить ни слова, как будто в день Страшного суда он предстал перед вечным Судией.

— Отвечай! — оглушительно крикнул индеец.

— Карья! — выдохнул граф.

— Карья? Моя сестра?

— Да.

Глаза индейца вспыхнули, словно факелы.

— Ты говоришь правду? Или лжешь? Может, ты назвал имя моей сестры только для того, чтобы вымолить себе прощение и избежать заслуженной кары?

— Я говорю правду, ты можешь мне верить!

— Значит, ты пустил в ход всю свою дьявольскую лесть, чтобы выведать у нее тайну горы Эль-Репаро! Ты обещал ей любовь?

Граф молчал.

— Говори! Только правда может смягчить твою участь. Знаешь ли ты, какой смертью тебе предстоит умереть?

— Скажи… — еле слышно вымолвил граф.

— Там наверху, на склоне горы, есть маленькое озеро. В нем живут потомки десяти священных крокодилов, в чьих утробах прежние властители этой страны погребали преступников. Чудовищам больше ста лет, и они давно голодают. Я отведу тебя на озеро и подвешу к дереву так, чтобы ты живьем болтался над поверхностью воды. Крокодилы будут выпрыгивать за тобой из воды, но не смогут достать тебя. Они начнут драться за тебя и рвать друг друга на части. Долгие дни и ночи ты будешь вдыхать их смрад и видеть их отвратительные пасти. Ты будешь висеть под палящими лучами солнца и изнемогать от голода и жажды; и когда твой труп однажды превратится в мерзкую падаль, ты выскользнешь из петли, и крокодилы сожрут тебя.

Альфонсо сковал ужас. Язык отказывался повиноваться ему. Он не мог вымолвить даже слова мольбы о пощаде.

— Только признание может смягчить твою участь, — продолжал индеец. — Итак, говори! Ты выманил у моей сестры тайну?

— Да, — с трудом выдавил из себя граф.

— Где ты встречался с ней?

— За асиендой, под оливами у ручья.

— Когда она выдала тебе тайну?

— Вчера вечером.

— Ты пришел сюда один?

— Нет, меня сопровождают восемнадцать мексиканцев.

— А, так они должны помочь тебе увезти отсюда сокровища, и ты выдал им тайну?

— Они ничего не знают ни про груз, который им поручается, ни про пещеру.

— Где они сейчас?

— Стоят на некотором удалении отсюда. Точнее я сказать не могу.

— Хорошо! Этот человек останется лежать здесь, а ты пойдешь со мной. Я не стану тебя связывать, ты все равно от меня не убежишь. Ты — червяк, которого я могу раздавить одним пальцем. Пошли!

— Что ты собираешься со мной делать? — спросил граф, умирая от страха.

— Скоро узнаешь!

— Лучше убей меня прямо здесь!

— Ха! Ты обманул дочь миштеков и должен заплатить за это!

— Чем?

— Тем, что ты возьмешь ее в жены.

— О, конечно, я сделаю это! — торопливо ответил Альфонсо.

— Хм! — мрачно усмехнулся индеец. — Ты, наверное, считаешь себя спасенным? Не обольщайся! Ты сделаешь Карью своей женой; она станет графиней де Родриганда и Севилья. Но ты никогда не прикоснешься к ней. А теперь идем!

Он схватил графа за руку и потащил к выходу из пещеры. Там он вместе с ним окунулся в воду и вытолкнул Альфонсо наружу, не выпуская его из своих рук.

После этого повторного купания и под действием дневного света с графа словно сошло недавнее оцепенение. Он глубоко и с некоторым облегчением вдохнул свежий воздух и стал спрашивать себя, не осталось ли еще какой-нибудь надежды на спасение.

— Где твоя лошадь? — спросил его Бизоний Лоб.

— Там, справа, привязана к стволу железного дерева.

— А где твои мексиканцы?

— Остались за тем холмом.

— Тогда идем за твоей лошадью!

Они пришли к месту, которое указал Альфонсо. Но едва индеец раздвинул кусты, как увидел в каких-нибудь тридцати шагах от себя мексиканцев верхом на лошадях.

— Собака, ты обманул меня! — воскликнул индеец, хватая графа за горло.

— На помощь! — закричал Альфонсо, пытаясь вырваться.

— Вот тебе помощь! — гневно сказал индеец.

И с такой силой хватил графа кулаком по голове, что тот сразу же рухнул на землю. Но его уже окружала толпа мексиканцев, которые не спешили хвататься за оружие, будучи уверенными, что индейцу от них не уйти.

Однако они просчитались. Хотя Бизоний Лоб и оставил свое ружье возле коня, зная, что придется окунаться в ручей, он оставил за поясом свой добрый охотничий нож. Одним прыжком индеец оказался верхом на коне за спиной главаря шайки и вонзил нож ему в грудь. В следующую секунду он вытолкнул из седла его обмякшее тело и пулей помчался прочь. Однако он погнал коня не в сторону асиенды, потому что не мог сейчас оставить священную гору без присмотра. Он направился к тому небольшому ущелью, в котором они с Хельмерсом оставили своих лошадей и которое теперь превратилось в маленькую крепость, защищавшую его от врагов.

Некоторое время мексиканцы пребывали в растерянности, потрясенные столь дерзким, неожиданным и успешным нападением индейца на их главаря. Придя в себя, они с громкими воинственными воплями бросились вдогонку за беглецом. И это было непростительной ошибкой с их стороны. Если бы они, оставаясь на месте в спокойном положении, сразу же воспользовались бы своими ружьями и пистолетами, индейцу вряд ли удалось бы избежать встречи с пулей. Теперь же надежно прицелиться и точно выстрелить, сидя верхом на скачущей во весь опор лошади, было делом почти безнадежным.

Тут они увидели, как индеец внезапно соскочил с коня, позволив ему бежать дальше, а сам метнулся влево, к зарослям кустарника.

— Вперед, за ним! Отомстим за капитана! — кричали мексиканцы.

Они тоже попрыгали на землю и бросились к кустам, за которыми скрылся индеец. Но едва первый из них успел протянуть руку, чтобы раздвинуть ветки, как навстречу им грянул один выстрел, потом другой, третий, четвертый — и четверо преследователей упали замертво. Остальные поспешно отступили.

— Проклятье! — воскликнул один из них. — У него там четыре ружья.

— Вперед, пока он не успел их перезарядить! — крикнул другой.

— Не надо, отойдите в сторону! — вмешался третий. — Ущелье заканчивается обрывом, ему все равно придется выходить здесь!

И пока они стояли в стороне и решали, как действовать дальше, у индейца было достаточно времени, чтобы перезарядить оба ружья — свое и Хельмерса. Оставаясь незамеченным за кустами, он подпола, насколько это было возможно, поближе и, прицелившись, сделал еще четыре выстрела. И снова разбойники потеряли четверых своих товарищей. Таким образом, отважный сиболеро [79] успел за короткое время уложить девятерых врагов.

Вождь апачей с десятью пастухами и охотниками уже давно должен был оказаться здесь, но индеанка в темноте сбилась с дороги, и потому всадникам пришлось сделать немалый крюк. Так что маленький отряд достиг горы уже после графа Альфонсо и его мексиканцев.

— А вот и ручей! — сказала Карья, обращаясь к Медвежьему Сердцу. — Отсюда уже совсем близко до пещеры.

Вождь апачей внимательно огляделся по сторонам.

— Уфф! — неожиданно воскликнул он, указывая рукой на ясно различимые следы на земле.

Один из пастухов спрыгнул с коня и принялся их разглядывать.

— Здесь проезжали не двое всадников, а горазда больше! — сказал он.

— И это был граф со своими людьми, — заключил индеец, трогая коня с места.

Но вскоре он снова остановился.

— Уфф! — воскликнул он во второй раз.

Он вытянул вперед руку, указывая на лежавшего неподалеку человека. Несколько пастухов спрыгнули с лошадей и подбежали к неподвижному телу.

— Это граф Альфонсо! — в один голос закричали они.

— Он ранен? — спросил индеец.

— Раны вроде бы не видно.

— Мертв?

— Похоже, что так!

Вождь апачей отрицательно покачал головой.

— Он не умер, он всего лишь оглушен. Свяжите его!

Не успели еще пастухи выполнить распоряжение индейца, как невдалеке раздались один за другим четыре выстрела.

— Что это? — спросили пастухи.

Медвежье Сердце въехал на коне в заросли кустарника и в просвет между ветвями оглядел открывавшееся за ним пространство.

— Уфф! — произнес он в третий раз.

Остальные мигом оказались рядом с ним.

— Здесь еще один труп! — воскликнул один из пастухов, указывая на неподвижное тело главаря разбойников.

— А там еще несколько! — сказал второй.

— Восемь! — подвел итог вождь апачей. — Осталось еще девять. Спешиваемся!

Он вместе с остальными спрыгнул на землю и взял в руки свое ружье.

— Добить оставшихся! — приказал он.

Вместе с пастухами и охотниками их было одиннадцать человек. Углубившись в заросли, они устроились поудобнее и прицелились. Десять выстрелов прогремели одновременно; только сам вождь пока не стрелял. Семеро из девяти мексиканцев упали, сраженные наповал, а двое остались невредимыми. И только тут Медвежье Сердце дал заговорить своему ружью. Через две секунды последние двое из мексиканцев лежали на земле.

Все бросились туда, где лежали убитые. Но не успели они еще добежать до места, как из зарослей появился вождь миштеков.

— Бизоний Лоб! — закричали пастухи. — А где Громовая Стрела?

— Он мертв, — ответил тот.

— Кто убил его? — спросил Медвежье Сердце тоном, не оставляющим сомнения в том, что отныне участь убийцы предрешена.

— Граф Альфонсо.

— Что?

— Я сейчас не могу этого рассказывать, — ответил Бизоний Лоб. — Нужно торопиться! Я должен схватить графа!

— Он у нас в руках! — остановил его вождь апачей.

— Где он?

— Там, возле кустов.

— Связанный?

— Да, — ответил ему один из пастухов.

В то время пока остальные забирали у убитых мексиканцев оружие и делили его между собой, Бизоний Лоб, Медвежье Сердце и Карья возвратились к тому месту, где лежал граф. Его осмотрели на этот раз повнимательнее, и оказалось, что вождь апачей прав: Альфонсо был жив, только потерял сознание от полученного удара.

За все это время Бизоний Лоб ни разу даже не взглянул на сестру. По-прежнему не глядя на нее, он обратился к вождю апачей:

— Позаботится ли мой брат о том, чтобы никто не получил доступа к истоку этого ручья?

— Да, — ответил тот.

— В таком случае, я скоро вернусь.

И он снова отправился в пещеру. Когда он был уже там, факел как раз догорал. Он зажег новый и подошел к лежавшему на полу немцу. Хельмерс лежал теперь не в том положении, в котором он его здесь оставил. Индеец обхватил пальцами его руку чуть выше запястья и, к своей неописуемой радости, ощутил слабое биение пульса. Бизоний Лоб подхватил товарища на руки и как можно осторожнее вынес его из пещеры. В тот момент, когда он опускал Хельмерса на траву, его окружили бравые вакерос [80]. Несмотря на краткий срок пребывания Хельмерса на асиенде, они успели полюбить этого благородного и сильного человека и были искренне опечалены известием о его гибели. Вождь апачей положил ладонь на дуло своего ружья, упертого в землю торцевой стороной приклада, и сказал:

— Если мой белый брат умрет — горе его убийце! Хищные птицы леса разорвут на куски его тело. Это сказал Сос-Ин-Лиетт, вождь апачей!

— Пусть мой брат вместе со мной вершит суд над убийцей! — сказал ему Бизоний Лоб.

Вождь апачей склонился над раненым и осмотрел его голову.

— Удар булавы, — сказал он. — Возможно, пробит череп. Нужно устроить носилки на двух лошадях, чтобы довезти его до асиенды. А я пока отправлюсь на поиски травы орегано, которая исцеляет раны и не дает проникнуть в них лихорадке.

Когда пастухи ушли сооружать носилки для раненого, а Медвежье Сердце отправился искать целебную траву, Бизоний Лоб и его сестра остались вдвоем.

— Ты гневаешься на меня? — тихо спросила Карья.

Он не взглянул на нее, но ответил:

— Великий Дух отвернулся от дочери миштеков!

— Он покинул ее лишь на короткое время! — сказала она.

— Но за это короткое время случилось много печального. Граф обещал сделать тебя своей женой?

— Да.

— И ты ему поверила?

— Да. Он дал мне бумагу с письменным обещанием.

— А-а! И эта бумага еще у тебя?

— Она лежит в моей комнате на асиенде.

— Ты дашь ее своему брату?

— Возьми!.. Ты простишь меня? — робко спросила она.

— Я прощу тебя, если ты будешь послушной.

— Я буду послушной. Что я должна делать?

— Об этом ты узнаешь позже. А сейчас ты сядешь на коня и вернешься на асиенду, чтобы прислать сюда ко мне всех индейцев, которые называют себя детьми миштеков. Ты скажешь им, что Бизоний Лоб, их вождь, нуждается в них. Пусть бросят все дела и явятся сюда.

— Я отправляюсь немедленно!

С этими словами Карья вскочила в седло и унеслась прочь.

Вождь заметил, что к графу Альфонсо вернулось сознание. Он посмотрел на него презрительным взглядом и сказал:

— Пусть бледнолицый не ждет пощады. Он солгал.

— О какой лжи ты говоришь?

— Ты утверждал, что мексиканцы ждут тебя за холмом.

— Я сказал правду! Они последовали за мной без моего разрешения!

— Но ты позвал их на помощь! До этого ты еще мог рассчитывать на снисхождение, но теперь забудь о нем!

Он с презрением отвернулся от графа и больше не удостоил его ни единым взглядом. Вскоре возвратился Медвежье Сердце, приложил к ране на голове немца истолченную в густую кашицу траву и перевязал рану.

И пастухи к тому времени тоже справились со своей работой. Из сучьев, веток и одеял, оставшихся от убитых разбойников, они соорудили удобные мягкие носилки и прикрепили их к седлам двух стоящих рядом лошадей. На носилки осторожно положили Хельмерса.

— А что будет с графом? — спросил один из пастухов.

— Он мой! — ответил Бизоний Лоб. — Отвезите Громовую Стрелу на асиенду. Медвежье Сердце останется со мной!

Процессия двинулась в путь. Оба вождя некоторое время стояли молча; затем Бизоний Лоб освободил от ремней ноги пленника, чтобы тот мог встать. После этого индеец привязал графа за руки к хвосту своего коня и сказал, обращаясь к вождю апачей:

— Пусть мой брат следует за мной!

Мало сказать, что графу нелегко было следовать за обоими всадниками: это был, пожалуй, самый мучительный путь в его жизни.

Дорогу указывал Бизоний Лоб. Он направился сначала вдоль крутого склона горы, а затем началось медленное восхождение на нее. Примерно через час они достигли высокогорного плато и углубились в густой девственный лес. Среди лесной чащи, окруженные со всех сторон труднопроходимыми зарослями кустарника, стояли развалины древнего ацтекского храма. Он состоял целиком из усеченной каменной пирамиды, окруженной на почтительном расстоянии по периметру высокой каменной стеной.

В одном из внутренних дворов вокруг пирамиды когда-то образовалась глубокая лужа, со временем разросшаяся до размеров небольшого озерца, в котором скапливалась лесная влага. К этому водоему вождь миштеков и вел сейчас своего друга-индейца и пленного графа.

К самому берегу этого маленького озера подступали высокие деревья. Здесь оба вождя слезли с коней. Бизоний Лоб присел в высокую траву и жестом пригласил вождя апачей занять место рядом с ним. Согласно индейскому обычаю, они некоторое время сидели молча; затем вождь миштеков спросил:

— Полюбился ли твоему брату охотник по имени Громовая Стрела?

— Он полюбился мне! — отвечал вождь апачей.

— Этот бледнолицый хотел убить его.

— Он — убийца, ведь наш друг, возможно, умрет.

— Чего заслуживает убийца?

— Смерти!

— Так пусть же она настигнет его!

Снова прошло некоторое время в угрюмом молчании. Затем Бизоний Лоб продолжал:

— Знает ли мой брат народ миштеков?

— Я знаю его, — кивнул Медвежье Сердце.

— Он был богатейшим народом Мексики.

— Да, он обладал богатством, которого никто не мог измерить, — согласился вождь апачей.

— Знает ли мой брат, где теперь эти сокровища?

— Этого я не знаю.

— Умеет ли вождь апачей хранить молчание?

— Его уста молчаливы, как горные скалы!

— Так пусть он знает, что Бизоний Лоб стал хранителем этих сокровищ.

— Мой брат Бизоний Лоб может уничтожить их. В золоте живет злой дух. Если бы земля состояла из золота, Медвежье Сердце предпочел бы умереть!

— Мой брат обладает мудростью древних вождей. Но другие любят золото. Этот граф хотел завладеть сокровищами миштеков.

— Вот как!

— Он привел с собой восемнадцать воров, чтобы ограбить пещеру королевских сокровищ.

— Кто указал ему путь к сокровищам?

— Карья, дочь миштеков.

— Карья, сестра вождя?!

— Да, — печально ответил Бизоний Лоб. — Ее душа была во тьме, потому что она поверила этому бледнолицему лжецу. Он обещал сделать ее своей женой; но он собирался покинуть ее, как только получит сокровища.

— Он — предатель!

— Чего заслуживает предатель?

— Смерти!

— А чего заслуживает предатель, который еще и убийца?

— Двойной смерти!

— Мой брат сказал справедливые слова.

Снова возникла тягостная пауза. Два этих вождя олицетворяли сейчас собой грозный и неумолимый суд, который выносит приговоры, не подлежащие обжалованию. Бизоний Лоб мог бы решить участь Альфонсо и один, но он взял с собой вождя апачей, чтобы удовлетворить его жажду мести справедливым приговором. Оба они вершили сейчас так называемый суд прерии, которого так страшились преступники Дикого Запада.

Они говорили на языке апачей, которого Альфонсо не понимал; однако он не сомневался, что сейчас решается его участь. Он дрожал от страха, думая о крокодилах, которых упоминал Бизоний Лоб. На берегу озерца всего в нескольких шагах от того места, где сидели сейчас его судьи, стоял старый кедр с наклонным стволом [81], верхушка которого находилась в нескольких метрах над поверхностью воды. При виде этого дерева, которому суждено было стать местом его пытки, у графа потемнело в глазах.

Снова заговорил Бизоний Лоб:

— Знает ли мой брат, где таится двойная смерть?

— Пусть вождь миштеков скажет мне это!

— Там!

И он указал рукой на озеро. А вождь апачей, словно зная все заранее, спросил:

— Там, где живут крокодилы?

— Да, и ты их сейчас увидишь.

Он подошел к воде, простер вперед руку и крикнул:

— Йим-ета! — придите!

Ответом на его зов стал шум и плеск воды; девять или десять крокодилов, оставляя за собой лучами расходящиеся в стороны и назад волны, устремились к берегу. Приблизившись, они высунули из воды свои мерзкие, пахнущие мускусом головы. Тела этих громадных чудовищ достигали в длину не менее четырнадцати футов и были похожи на старые, покрытые мхом и тиной корявые стволы деревьев. Когда же они разевали и с шумом захлопывали свои ужасные пасти, показывая, как они голодны, то взгляду человека представали целые ряды острых, как бритва, зубов, которые никогда не выпускали однажды схваченную добычу.

Страшный вопль раздался над озером. Это кричал граф Альфонсо.

Оба вождя бросили в его сторону презрительный взгляд. Индейцы ничем не выдают своих страданий даже под пыткой, полагая, что тот, кто хотя бы единым словом или стоном даст волю своим чувствам, никогда уже не попадет в «Страну Вечной Охоты» — индейский рай. Поэтому уже с детских лет они привыкают стойко переносить любую боль, и именно за неумение молча переносить боль и страдания индейцы чаще всего презирают белых людей.

— Видишь их? — сказал Бизоний Лоб, обращаясь к вождю апачей. — Каждое из этих животных прожило на свете не менее десяти раз по десять лет. А теперь посмотри на эти лассо, которые принадлежали убитым мексиканцам!

— Я понял моего брата, — коротко ответил вождь апачей.

— Как высоко, по-твоему, может выпрыгнуть из воды крокодил?

— На четыре фута от поверхности воды, если глубина озера больше, чем длина его тела от носа до кончика хвоста.

— А если он сможет оттолкнуться от дна хвостом?

— Тогда — вдвое выше!

— Ну что ж, это озеро достаточно глубокое. Значит, ноги этого человека должны находиться на расстоянии четырех футов от поверхности воды. Кто полезет на дерево — ты или я?

— Позволь мне сделать это! — сказал вождь апачей.

Оба индейца встали и подошли к графу. Они связали ему руки за спиной и, сложив лассо вдвое, так что разорвать его теперь было бы совершенно невозможно, пропустили его под мышками Альфонсо. К этому лассо прикрепили еще два таких же, и вождь апачей, взяв их концы в руку, приготовился лезть вверх по наклонному стволу дерева.

Только теперь граф до конца осознал, что Бизоний Лоб говорил абсолютно серьезно, когда сулил ему многократную смерть. Крупные капли холодного пота выступили на лбу у Альфонсо, а в ушах его появился какой-то непонятный шум, похожий на свист ветра.

— Пощадите, пощадите! — взмолился он.

Индейцы продолжали свои приготовления, не обращая на пленника никакого внимания.

— Пощадите! — повторял граф. — Я сделаю все, что вы скажете, только не вывешивайте меня на съедение этим тварям!

Но и эта мольба осталась без ответа. Бизоний Лоб схватил графа за шиворот и потащил к дереву.

— Не делайте этого, умоляю вас! Я отдам вам все — мой титул, мои владения, всю Родриганду. Я откажусь от всего, что у меня есть, только оставьте мне жизнь!

Наконец вождь миштеков ответил ему:

— Что нам твоя Родриганда? Что нам твое графство и твои владения? Ты видел, что я равнодушен к бесценным сокровищам миштеков, и предлагаешь мне свое жалкое состояние! Останься графом и умри! Погляди на этих животных: им никогда еще не доводилось лакомиться белым графом. Ты будешь четыре или пять дней висеть над водой на этом дереве и всякий раз поджимать ноги, когда крокодилы начнут выскакивать из озера, чтобы схватить тебя; но когда ты устанешь и ослабнешь, они изловчатся и отгрызут тебе их. Тогда ты истечешь кровью и умрешь. А когда твое тело сгниет, оно упадет в воду, и крокодилы сожрут твои останки. Вот такая смерть суждена белому графу, задумавшему обмануть презренную индеанку!

— Пощадите, пощадите! — снова взмолился охваченный смертельным ужасом граф.

— Пощадить? А помнил ли ты о пощаде, когда убивал булавой нашего брата? Помнил ли ты о ней, когда отдавал меня в руки разбойников? Где было твое милосердие, когда ты убивал сердце в груди юной индеанки? И разве на этом кончаются твои злодеяния! Вахконта [82] запретил человеку знать обо всем на свете; я не знаю твоей прежней жизни. Но тот, кто совершает столько зла сейчас, тот совершал его и раньше. Мы мстим за твои прежние дела и за то горе, что причинил нам. Тебя сожрут крокодилы, но ты сам еще хуже этих животных. Вахконта создал их, чтобы поедать мясо, а человека он сотворил для того, чтобы он жил в добре. В твоей душе больше зла, чем в душах этих чудовищ!

И он подтолкнул графа ближе к воде. Альфонсо сопротивлялся, насколько хватало сил. Ноги его оставались свободными, и он отчаянно упирался ими в землю. Тогда вождь миштеков обвил вокруг его ног и затянул кожаный ремень. Теперь граф был уже абсолютно беспомощен.

— Помилуйте! Пощадите! — стонал и скулил Альфонсо.

Все было тщетно. Могучий вождь миштеков поднял его на руки и понес к дереву, а вождь апачей стал карабкаться вверх по наклонному стволу, зажав зубами концы обоих лассо. Добравшись почти до верхушки дерева, он привязал ремни за прочный сук и начал тянуть графа наверх вдоль ствола. Бизоний Лоб подталкивал графа снизу.

— Отпустите, отпустите меня! — кричал приговоренный к страшной смерти. — Я буду служить и повиноваться вам, как самый ничтожный из ваших слуг!

— Слуги есть у графа; у свободного индейца их не было и нет! — прозвучало ему в ответ.

Из воды показались кошмарные чудовища. Озерцо не могло им дать достаточно пищи. Они голодали уже многие месяцы, если не годы. И теперь, почуяв добычу, пришли в возбуждение, оголодав, они иногда бросались друг на друга: у одного крокодила недоставало ноги, а у других были выдраны из тела целые куски кожи и мяса. И теперь они сгрудились под нависавшим над водой деревом, сплетясь в омерзительный живой клубок. Вода кипела и пенилась под резкими ударами их могучих хвостов; в их маленьких злобных глазках пылали алчные огоньки, а их широко раскрытые пасти захлопывались с таким лязгом и стуком, как будто кто-то ударял одну о другую две толстые доски. Клубок, в который сплелись эти десять чудовищ, напоминал теперь своим видом какого-то мерзкого дракона о десяти головах и хвостах.

Обреченный на смерть граф, увидев это, затрепетал от ужаса.

— Отпустите меня, вы, безжалостные чудовища! — вопил он.

— Я прошу моего брата тянуть сильнее!

Эти слова Бизоньего Лба, обращенные к вождю апачей, были ему единственным ответом.

— Так будьте же вы прокляты навеки! — визгливо прокричал граф, тщетно ища налившимися кровью глазами спасения вокруг себя.

— Достаточно! — сказал вождь миштеков, опытным взглядом сравнивая расстояние от ствола дерева до воды с длиной ременных лассо. — Пусть мой брат обовьет лассо вокруг ствола и завяжет крепкий узел!

Вождь апачей выполнил его распоряжение. Теперь Бизоний Лоб держался одной рукой за дерево, а другой удерживал пленника, что требовало, несомненно, огромной физической силы. Если бы дерево не было таким могучим, его ствол мог бы обломиться под тяжестью трех человек. И вот наступил решающий момент. Альфонсо видел и чувствовал это и завопил, собрав последние силы:

— Люди вы или дьяволы?

— Люди, карающие дьявола, — спокойно ответил вождь миштеков. — Ступай!

Ужасный крик прокатился над озером и стих в чаще леса. Индеец разжал руку, державшую Альфонсо, и столкнул его со ствола вниз. Пролетев несколько метров по воздуху, граф теперь раскачивался над водой, словно маятник, и всякий раз, когда он пролетал над ее поверхностью в низшей точке, из озера взмывали вверх жуткие крокодильи пасти, готовые вцепиться ему в ноги.

— Вот так хорошо. Мы можем спускаться!

И оба индейца проделали по наклонному стволу обратный путь вниз. Они стояли на берегу и смотрели на болтающегося между небом и водой графа, пока колебания постепенно не затихли и граф не повис вертикально над озером.

Глазомер и на этот раз не подвел вождя миштеков: Альфонсо висел над водой так, что выскакивающие из нее крокодилы могли достать только до его ступней. Поэтому всякий раз, когда на него нацеливалась разинутая пасть, он поджимал ноги. Конец его был предрешен и неизбежен, это был всего лишь вопрос времени. Граф много грешил в своей жизни, но эта казнь и сопровождавший ее кошмар могли бы, пожалуй, уравновесить многие, если не все его грехи.

— Дело сделано. Мы можем уходить, — сказал вождь апачей, которому тоже было не по себе.

— Я последую за моим братом, — согласился Бизоний Лоб.

Они прыгнули в седла и поскакали прочь, долго еще преследуемые душераздирающими криками графа.

Теперь они могли ехать быстрее, чем в гору, когда к лошадиному хвосту был привязан граф. Когда они спустились с горы и добрались до ручья, там их поджидало уже немалое число индейцев. Все они принадлежали к народу миштеков и были посланы сюда Карьей. Их вождь обратился к вождю апачей:

— Я благодарю моего брата за то, что он помог мне осудить и покарать преступного бледнолицего. А теперь пусть мой брат возвратится на асиенду и осмотрит рану Громовой Стрелы. Я смогу последовать за ним только завтра, потому что здесь меня ждет еще немало работы.

Медвежье Сердце тотчас же отправился на асиенду. Вождь миштеков подозвал к себе собравшихся индейцев, и те образовали вокруг него кольцо, чтобы выслушать его распоряжения. Он строго оглядел их и начал говорить:

— Мы все — сыновья народа, обреченного на вымирание. Бледнолицые несут нам смерть и гибель. Они зарились на наши сокровища, но не получили их. Ваши отцы помогли моим предкам спрятать эти сокровища, и никто из них не выдал места, где таятся эти богатства. Сумеете ли и вы хранить тайну так же стойко, как они?

Индейцы утвердительно склонили головы, а старейший среди них ответил за всех:

— Будь проклят навеки тот язык, который смог бы выдать бледнолицым тайну сокровищ!

— Я верю вам. Я знал, где спрятаны сокровища, но их нашел один бледнолицый. Ему удалось обнаружить лишь часть из них, и эту часть теперь необходимо спрятать в другом месте. Хотите ли вы помочь мне?

— Мы поможем!

— Тогда поклянитесь душами ваших отцов, ваших братьев и ваших детей, что никому и никогда не выдадите местонахождение нового тайника и сами никогда не прикоснетесь к сокровищам!

— Мы клянемся! — прозвучало со всех сторон.

— Тогда сначала позаботьтесь о своих лошадях, а потом возвращайтесь ко мне!

После того, как лошадям дали возможность попастись вволю, индейцы один за другим скрылись в недрах горы, где с этой минуты закипела невидимая миру работа. Лишь один из них остался снаружи, на страже.

Работа продолжалась весь день и всю ночь. И лишь когда наступило утро следующего дня, индейцы стали по очереди покидать пещеру. Каждый из них нес с собой небольшую часть драгоценного груза, из этих частей складывалась общая куча. Это были те самородки и украшения, которые отобрал для себя Хельмерс.

— Так! — сказал Бизоний Лоб, оглядев принесенное. — Заверните все это в одеяла и погрузите на лошадь. Это будет подарок миштеков одному-единственному бледнолицему, которому я позволил увидеть сокровища индейских королей. Пусть наш дар принесет ему счастье!

Когда драгоценности были погружены на вьючную лошадь, которую они вчера привели сюда вместе с немцем, вождь миштеков снова возвратился в пещеру. Ее первое отделение, в котором успели побывать Хельмерс и граф Альфонсо, было теперь совершенно пусто. Оглядевшись еще раз по сторонам, Бизоний Лоб отошел в угол пещеры, где на земле лежал бикфордов шнур. Он поднес к нему горящий факел и быстро выбежал из пещеры.

Индейцы во главе со своим вождем, отступив на почтительное расстояние от горы, ждали. Прошло несколько минут. Раздался грохот, и земля содрогнулась у них под ногами. Из трещины на склоне горы повалил черный дым; земля у ее подножия стала медленно оседать и вдруг в один миг с раскатистым гулом рухнула куда-то вниз, увлекая за собой камни и мощные обломки скал, которые теперь надежно замуровали вход в пещеру. Ручей вспенился и закипел, стиснутый каменными завалами, но вскоре успокоился, найдя обходной путь и вернувшись немного ниже по течению в свое привычное русло. Отныне доступ к сокровищам миштекских королей был закрыт.

— Протяните друг другу руки и поклянитесь еще раз, что будете молчать до самой смерти! — приказал вождь своим людям.

Они произнесли слова клятвы, и по выражению их суровых лиц стало видно, что они скорее умрут, чем нарушат этот торжественный обет. Бросив последний взгляд на гору, которой за два прошедших дня довелось стать безмолвной свидетельницей поистине драматических событий, индейцы молча сели в седла и поскакали прочь.

Когда вождь апачей вернулся с горы Эль-Репаро, где он оставил своего друга, на асиенду, ее обитатели пребывали в глубокой печали. После того, как туда еще раньше привезли тяжело раненного Хельмерса, старый Арбельес тотчас же послал своего лучшего наездника за врачом в Монклову. Увидев слезающего с коня вождя апачей, асьендеро поспешил ему навстречу, чтобы узнать о последних событиях. При этом, в соответствии с индейским обычаем, старик обращался к нему на «ты».

— Ты приехал один? А где же Текальто?

— Он пока остался у горы Эль-Репаро.

— А что он там делает?

— Этого он мне не сказал.

— Я слышал, что он велел собрать своих воинов. Зачем?

— Я не спрашивал его об этом.

— А где граф Альфонсо?

— Этого я не скажу.

Асьендеро отступил на шаг назад и с недовольным видом пробормотал:

— Он мне не сказал — я его не спрашивал — этого я не скажу! Не слишком-то любезные ответы!

Медвежье Сердце поднял руку, призывая старика к спокойствию, и сказал:

— Мой брат не должен спрашивать меня о вещах, о которых я не могу говорить. Вождь апачей любит дела, а не слова.

— И все же хотелось бы знать, что произошло там, у горы! — не унимался старик.

— Дочь миштеков расскажет тебе об этом.

— Она тоже молчит!

— Значит, вернется Бизоний Лоб и расскажет тебе обо всем. А теперь пусть мой брат отведет меня к Громовой Стреле, чтобы я мог осмотреть его рану.

— Идем!

Войдя в комнату Хельмерса, они увидели у его ложа обеих скорбно молчащих девушек. Больной не спал, беспокойно метаясь по постели. Его, несомненно, мучили сильные боли, но он не открывал глаза и, стиснув зубы, молчал. Когда Медвежье Сердце дотронулся до его головы рукой, лицо раненого исказилось гримасой боли, но он и на этот раз не издал ни звука.

— Как он? — спросил асьендеро.

— Он не умрет, — ответил индеец. — Нужно регулярно менять повязку с целебной травой.

— Завтра приедет врач.

— Трава орегано умнее врача! Есть ли у моего брата среди его вакерос хороший наездник и охотник?

— Мой лучший охотник и стрелок — это старый Франсиско.

— Пусть его разыщут и дадут ему хорошую лошадь.

— Зачем?

— Он поедет со мной.

— Куда?

— К команчам.

— К команчам? О Боже, что вам от них нужно?

— Разве мой брат не знает команчей? Мы отбили у них пленников и убили много их воинов. Они придут, чтобы отомстить.

— На асиенду?

— Да.

— Так далеко!

— Краснокожий не замечает расстояния, когда хочет отомстить и взять скальп своего врага. Команчи обязательно придут.

— Не лучше ли будет, если ты останешься здесь, а мы выставим часовых?

— Вождь апачей предпочитает видеть все своими глазами, а не глазами других людей. Громовая Стрела, мой белый брат, собирался выехать навстречу команчам. Но теперь он болен, и я сделаю это вместо него.

— Ну тогда поезжайте с Богом! Я сейчас же велю позвать Франсиско.

Через четверть часа названный вакеро был на месте. Узнав, о чем идет речь, он с радостью выразил свою готовность сопровождать вождя апачей в опасном путешествии. Они быстро запаслись всем необходимым и отправились в путь.

Мексиканские лошади отличаются большой выносливостью и резвостью. И теперь они, как ветер, несли Медвежье Сердце и Франсиско на север. Еще до наступления вечера они достигли того места, где, возвращаясь из драматической поездки в Форте-дель-Кваделупе, стояли ночным лагерем вместе с обеими дамами. Не устраивая привала, они на сей раз продолжали следовать той же дорогой, которой в тот раз возвращались домой.

Уже начинало смеркаться, когда вождь апачей вдруг остановил коня и стал вглядываться в землю. Франсиско присоединился к нему.

— Что это? — спросил старый вакеро. — Ведь это же следы!

— Да, следы большого числа всадников! — кивнул индеец.

— Они едут с севера!

— И свернули на запад.

— А ну-ка, вглядимся в них повнимательнее!

Они спешились и тщательно осмотрели отпечатки лошадиных копыт.

— Их было много, очень много, — сказал Медвежье Сердце.

— Пожалуй, сотни две всадников, — добавил Франсиско.

Индеец кивнул в знак согласия и указал рукой на совсем еще свежий след с резкими и отчетливыми контурами.

— Да, — сказал вакеро с озабоченным выражением лица. — Мы можем благодарить судьбу. Они проезжали здесь не более четверти часа тому назад.

Вождь апачей быстро поднялся с земли и решительным тоном произнес:

— Вперед! Я должен видеть их!

Они снова сели на коней и поехали по найденному следу. Он вел в глубь сьерры, и когда уже догорал последний свет дня, они заметили на одном из горных склонов извилистую темную линию. Это была длинная колонна всадников.

— Команчи! — сказал Медвежье Сердце.

— Верно! И могу поклясться, что они направляются к асиенде!

— Они решили укрыться в горах до утра, — кивнул вождь апачей.

— Что будем делать?

— Мой брат сейчас же отправится домой, чтобы предупредить асьендеро о приближении врага.

— А ты?

— Медвежье Сердце останется следить за врагом. Он должен знать о каждом его движении.

Он развернул коня и поскакал дальше, нисколько не беспокоясь о том, выполнил ли пастух его распоряжение.

— Клянусь Богом! — пробормотал Франсиско. — Все-таки удивительный человек этот индеец. Отправился один навстречу двум сотням команчей! Гордый, как царь. Отдал распоряжение и унесся прочь, не попрощавшись и даже не взглянув, послушался ли я его.

Он снова повернул на юг и поехал обратно той же дорогой, какой они вместе приехали сюда.

Необходимо было как можно скорее донести тревожную весть до асиенды. Поэтому Франсиско не жалел коня и уже к полуночи возвратился в имение.

Все обитатели асиенды уже спали, и только Эмма бодрствовала у постели больного. Поэтому Франсиско обратился сначала к ней. Эмма, естественно, тут же разбудила отца, который велел немедленно позвать к себе старого пастуха.

— То, что сказала мне Эмма, правда? — спросил Арбельес.

— А что она сказала?

— Что сюда направляются команчи.

— Да, сеньор, это правда.

— И когда они будут здесь? Надеюсь, хотя бы не сегодня?

— Нет, сеньор, сегодня нам еще ничто не угрожает.

— Сколько их?

— Думаю, сотни две.

— Святая Мадонна! Они же разорят асиенду!

— Не думаю, сеньор, — ответил бравый старик. — У вас ведь достаточно людей и оружия.

— А вы хорошо их видели?

— Разумеется!

— Я просто не могу поверить, чтобы за такой короткий срок разведчики команчей смогли собрать с их пастбищ такую уйму воинов.

— Разумеется, нет, сеньор. Они этого и не делали!

— А что же тогда?

— Еще с того самого момента, когда сеньор Хельмерс с вождем апачей освобождали женщин и убили нескольких команчей, началась кровная месть. Я абсолютно уверен, что прямо тогда же был отправлен гонец на их пастбища, которые расположены недалеко от Рио-Пекос. И к тому времени, когда сеньоры дрались со своими преследователями у Рио-Гранде, две сотни воинов уже вышли в поход. Позднее к ним прибились те, кто спасся бегством, и рассказали, что их снова побили. Это ускорило решение о выступлении в карательный поход. Они уже в пути.

— На каком расстоянии отсюда вы их видели?

— В шести часах нормальной верховой езды.

— И они не направлялись прямиком в сторону асиенды?

— Нет. Они этого и не собирались делать, а спрятались в горах и до завтрашней ночи вряд ли покажутся.

— Тем не менее мы должны немедленно принять меры предосторожности. Ах, если бы сеньор Хельмерс был здоров!

— На вождя апачей и Бизоньего Лба вы можете полностью положиться!

— Бизоний Лоб все еще находится у горы Эль-Репаро. Я велю вызвать его сюда.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Позвольте мне съездить за ним!

— Но ты устал.

— Устал? — рассмеялся Франсиско. — Мой конь — возможно, но не я. Возьму себе другого коня.

— А ты знаешь, где искать вождя?

— У истока среднего ручья. Я не сомневаюсь, что найду его. Разбудить людей?

— Да, буди их. Лучше нам уже сегодня быть начеку!

Старый Франсиско поднял тревогу. Затем он сел на коня и отправился к горе Эль-Репаро. А через четверть часа после его отъезда вокруг асиенды уже пылало множество костров, которые так ярко освещали окрестности, что ни один индеец не решился бы сейчас приблизиться к усадьбе.

Бизоний Лоб со своими индейцами только-только отъехал от горы Эль-Репаро, как тут же они увидели мчащегося им навстречу Франсиско.

— Зачем ты приехал? Что случилось? — спросил его индеец.

— Скорее на асиенду! Туда направляются команчи! — с тревогой в голосе ответил старик.

В глазах индейца зажглись огоньки.

— Так скоро? Кто сказал тебе об этом? — спросил он.

— Я видел их своими глазами.

— Вот как! И где же?

Франсиско рассказал индейцу о своей вчерашней поездке.

— Если это так, то у нас еще есть время, — сказал Бизоний Лоб. — Эти команчи потеряют на асиенде дель Эрина дюжину-другую скальпов. Медвежье Сердце пошел по их следу?

— Да.

— Тогда нам нечего беспокоиться. Они от нас не уйдут.

Когда они возвратились через некоторое время на асиенду, то увидели там картину всеобщего возбуждения и суеты. Асьендеро лично встретил вождя миштеков и поинтересовался его мыслями по поводу последних событий. Критически оценив начавшиеся на асиенде военные приготовления, Бизоний Лоб недовольно покачал головой.

— Неужели вы принимаете команчей за индейцев-диггеров? — спросил он.

— Нет, — ответил Арбельес, — диггеры глупы.

— Значит, и вы понимаете, что про команчей этого не скажешь. Зачем тогда все эти приготовления?

— Святая Мадонна, разве мы не должны обороняться?

— Мы будем обороняться, но по-другому, сеньор!

— И как же?

— Команчи вышлют вперед разведчиков.

— Безусловно!

— И днем они нападать не станут.

— Вот и я так считаю.

— Если мы хотим справиться с ними, то они не должны подозревать, что нам известны их планы.

— Да, в этом ты абсолютно прав!

— Так что все приготовления должны вестись незаметно. Сколько у вас всего людей?

— Сорок человек.

— Этого достаточно. Оружие есть у каждого?

— Да, и очень хорошее.

— А боеприпасов достаточно?

— Вполне. Кстати, у меня есть даже пушки!

— Пушки? — удивленно переспросил индеец.

— Да, целых четыре.

— Об этом я ничего не знал. Откуда они здесь?

— Их сделал кузнец, пока тебя не было на асиенде.

Индеец недоверчиво покачал головой.

— Кузнец сделал? Из них может вылететь хотя бы что-то?

— Да, мы испытывали их. Их стволы высверлены из прочнейшего железного дерева и обтянуты пятислойными железными обручами. О том, что они разорвутся, не может быть и речи!

— Хорошо. Будем стрелять осколками стекла, гвоздями и старым железом — это страшное оружие. Кроме того, нам понадобятся несколько заранее приготовленных костров.

— Для чего?

— Нападение скорее всего произойдет ближайшей ночью. При этом на асиенде должно быть абсолютно темно — пусть команчи думают, что застали нас врасплох. Как только они подойдут, мы осветим кострами все пространство вокруг асиенды, чтобы можно было целиться наверняка.

— В таком случае можно подготовить костры на плоской крыше дома.

— Разумная мысль. В каждом углу крыши сложим большое кострище и польем маслом. Этого хватит на весь двор вокруг дома.

— А где установим пушки?

— Как только стемнеет, построим по углам дома небольшие земляные укрепления. За ними будут стоять пушки, которые должны охватывать огнем две стороны. Но при свете дня мы ничем не должны выдать себя, поэтому сейчас пусть каждый вернется к своей повседневной работе. А-а!

Последнее восклицание относилось уже к всаднику, который в этот самый момент въезжал на разгоряченном коне в ворота усадьбы. Это был вождь апачей.

— Медвежье Сердце! — воскликнул асьендеро. — Откуда ты?

— От команчей, — ответил тот, спрыгнув с коня.

— И где они сейчас?

— На Эль-Репаро.

— На Эль-Репаро? — спросил Бизоний Лоб. — Они устроили там лагерь?

— Да. Я следовал за ними до самой горы. Они достигли ее уже за полночь.

— На каком склоне они устроили лагерь?

— На северном.

— Так! Если они… — Он замолчал на секунду, а потом тихо добавил, чтобы его мог слышать только вождь апачей: — Если они найдут там графа!..

— Его, наверное, уже нашли крокодилы, — так же тихо ответил Медвежье Сердце.

Но это его предположение оказалось ошибочным.

В рядах команчей действительно насчитывалось две сотни воинов. Во главе этого отряда стоял один из самых знаменитых их вождей по имени Токви-Тей — Черный Олень. Рядом с ним ехали двое разведчиков, один из которых хорошо знал окрестности асиенды, а другой принадлежал к числу тех, кто не так давно был разбит мексиканцами под руководством Хельмерса и вождя апачей. Так что сбиться с дороги по пути на асиенду они никак не могли.

Не подозревая, что находятся под пристальным наблюдением знаменитого вождя апачей, команчи перевалили через горы и достигли северного подножья Эль-Репаро. Затем они поднялись вверх по склону, чтобы устроить стоянку в густом лесу.

— Знает ли мой сын место, где мы могли бы укрыться в дневное время? — спросил Черный Олень одного из двух проводников, который хорошо знал эту местность.

Тот немного подумал и ответил:

— Да, я знаю такое место.

— Где?

— У вершины горы.

— Что это за место?

— Это развалины древнего храма, вокруг которого достаточно места для тысячи воинов.

— И там можно чувствовать себя в безопасности?

— Да, если никто не выследит нас в пути.

— Мой сын хорошо знает это место?

— Я не собьюсь с дороги.

— Должны ли мы выслать вперед разведчиков?

— Да, так будет надежнее и безопаснее.

— Тогда мы пойдем с тобой вдвоем, а другие будут ждать нашего возвращения.

Они слезли с лошадей, взяли ружья и углубились в лесную чащу.

Жизнь среди дикой природы наделила индейцев такой великолепной способностью ориентироваться на местности, что они практически никогда не сбиваются с пути. Вот и сейчас проводник на удивление уверенно шел через ночной лес, указывая дорогу своему вождю. Несмотря на темноту, они вышли точно к развалинам храма и принялись обследовать его окрестности.

Не обнаружив никаких следов присутствия людей, они уже считали свою задачу выполненной, когда им вдруг пришлось остановиться и напрячь слух. Откуда-то со стороны до них донесся странный вопль, отдаленно напоминавший крик человека.

— Что это было? — спросил Черный Олень.

— Кто-то кричал. Но кто?

— Это похоже на предсмертный крик лошади.

— Мне еще не приходилось слышать таких звуков, — признался проводник.

Внезапно снова раздался вопль, протяжный и жуткий.

— Человек! — сказал вождь.

— Да, человек, — согласился на этот раз проводник.

— Охваченный смертельным страхом!

— И глубоким отчаянием!

— С какой стороны донесся крик?

— Я не знаю. Эхо обманчиво.

— Нужно покинуть эти стены.

Они перебрались через развалины каменной ограды. В этот момент душераздирающий вопль прозвучал еще раз, и теперь им не составило труда определить, откуда он доносился.

— Кричит кто-то прямо перед нами, — сказал проводник.

— Да, прямо перед нами. Мы должны узнать, кто!

Они осторожно стали пробираться к тому месту, откуда доносился голос. Выйдя к озеру, двинулись вдоль берега, и тут леденящий душу крик вновь обрушился на них, но теперь откуда-то сверху. Даже обладая поистине железными, как и у большинства индейцев, нервами, оба не на шутку перепугались.

— Это здесь, — шепотом сказал проводник, — в воде!

— Нет, — поправил его вождь, — не в воде, а над водой. Прислушайся!

— Там что-то плещется и бьется, как будто там живут крокодилы!

Поверхность озера переливалась фосфорическим блеском из-за волн и ряби, поднимаемых резкими движениями животных.

— Видит ли мой сын мерцание воды? — спросил вождь.

— Да.

— Это крокодилы.

— А человек — под ними? Этого не может быть!

— Нет, действительно человек — над ними, вон на том дереве.

И он указал рукой на склонившийся над водой старый кедр.

— Значит, он привязан!

— Наверняка!

Тут крик раздался снова, и стало ясно, что его источник находится в промежутке между поверхностью воды и кроной дерева.

— Кто кричит? — громко спросил вождь.

— О! — раздался сверху возглас. Это и был весь ответ.

— Кто здесь?

— Помогите!

— Где ты?

— Подвешен к дереву!

— О Боже! Над водой?

— Да! Скорее!

— Кто ты?

— Испанец.

— Испанец, бледнолицый, — шепотом сказал Черный Олень своему спутнику. — Пусть там и остается!

Но все же расспрос продолжил:

— Кто подвесил тебя здесь?

— Мои враги.

— Кто они?

— Двое краснокожих.

— Хау! — шепотом сказал вождь. — Это была кровная месть!

И снова спросил в полный голос:

— А что за индейцы отомстили тебе таким способом?

— Один миштек и один апач. Помогите мне, спасите! Я больше не могу, крокодилы сожрут меня!

— Апач и миштек, — тихо сказал вождь. — Это наши враги. Пожалуй, его следует спасти. Но прежде осветим его огнем.

Он подошел к сухому кустарнику, сквозь который только что продирался, выходя к озеру, наломал веток и сложил их в кучу на берегу. Затем достал огниво с трутом и разжег костер. Пламя взметнулось ввысь и ярко осветило окружающее пространство: примерно в полутора метрах от воды, привязанный к верхушке дерева, висел на кожаных ремнях человек, то и дело судорожно поджимавший под себя ноги, когда то один, то другой крокодил выпрыгивал из воды, стараясь схватить его зубами.

— Это была великая месть, — сказал Черный Олень. — Пусть он теперь отвечает нам, не страшась крокодилов.

Он влез наверх по наклонному стволу, ухватился руками за ремни и подтянул висящего повыше, так что теперь крокодилы не могли достать его. Пламя костра высветило лица индейцев, и по их раскраске Альфонсо увидел, что перед ним — команчи, ступившие на тропу войны. Альфонсо все понял и теперь считал себя уже наполовину спасенным.

— Почему краснокожие подвесили тебя здесь? — продолжал расспрашивать вождь.

— Потому что я сражался, чтобы убить их. Мы были врагами.

— Почему ты не убил этих собак? Апачи и миштеки — трусы!

— Это был Медвежье Сердце, вождь апачей.

— Медвежье Сердце! — воскликнул Черный Олень. — Он был здесь?

— Да. Он и Бизоний Лоб, вождь миштеков.

— И Бизоний Лоб! — снова воскликнул вождь команчей. — Где они?

— Освободи меня, и ты их получишь!

— Поклянись!

— Клянусь!

— Тогда получай свободу!

Индеец изо всех сил потянул за лассо и приподнял графа настолько, что тот смог опереться грудью о ствол дерева. Теперь у индейца освободились руки. Он достал нож и перерезал ремни на руках и ногах Альфонсо, и тот получил наконец возможность самостоятельно держаться за дерево.

— О! — блаженно выдохнул граф. — Я свободен, свободен, свободен! А теперь — мстить, мстить, мстить!

Граф кричал и кричал, не в силах остановиться, перемежая слова восторга и злобы.

— У тебя будет возможность отомстить, — сказал вождь команчей, усмотревший в Альфонсо полезного союзника. — Но зачем ты так кричишь? У леса есть уши!

— Здесь, на горе, не было никого, кроме меня и этих проклятых крокодилов. О Господи! Эту ночь я не забуду до самой смерти!

— Ты еще отомстишь за нее! Ну, а теперь спускайся вниз следом за мной!

Они сползли вниз по наклонному стволу, и только теперь, ступив ногами на твердую землю, граф окончательно поверил в собственное спасение.

— Я благодарю вас! — сказал он. — Требуйте чего хотите — я все сделаю для вас!

От переизбытка чувств он готов был теперь давать чрезмерные обещания. Но вождь спокойно ответил ему:

— Садись рядом с нами и отвечай на все наши вопросы!

Все трое уселись в траву, и граф вытянул свои измученные ноги с таким блаженством, какого ему в жизни никогда прежде не доводилось испытывать.

— Вы принадлежите к народу команчей? — спросил он.

— Да.

— А ты — их вождь?

— Меня зовут Токви-Тей — Черный Олень! — гордо ответил индеец.

— И вы находитесь на тропе войны?

Вождь кивнул и, в свою очередь, спросил:

— Знаешь ли ты асиенду дель Эрина?

— Да, знаю.

— Как зовут человека, который там живет?

— Его зовут Педро Арбельес.

— У него есть дочь?

— Да.

— И у нее есть подруга-индеанка из рода миштеков?

— Да, это Карья, сестра Текальто.

— Сестра Бизоньего Лба? — удивленно спросил вождь команчей.

— Да.

— Вот как! Этого сыновья команчей не знали, иначе они крепче держали бы дочь миштеков. Обе женщины были нашими пленницами.

— Да, я знаю.

— Знаешь? — переспросил Черный Олень.

— Да, ведь они живут у меня.

— У тебя? Твой язык говорит загадками! По-моему, они живут на асиенде!

— Это тоже верно, ведь асиенда принадлежит мне.

— Тебе? Значит, ты и есть Педро Арбельес?

— Нет. Я — граф Альфонсо де Родриганда и Севилья. Арбельес — всего лишь мой арендатор.

— Так! — холодно сказал вождь команчей, поднимаясь с земли. — В таком случае мы снова подвесим тебя на съедение крокодилам!

Альфонсо это показалось неудачной шуткой, настолько невероятным делом, что он спросил с улыбкой:

— Почему?

— Потому что ты — защитник этих женщин.

— Не горячись, Черный Олень, и присядь на землю. Я вовсе не их защитник; я их враг и твой друг. Эти женщины виноваты в том, что я чуть не погиб здесь, а ты меня спас. И я отблагодарю тебя тем, что отдам в твои руки трех величайших врагов команчей!

— Кто эти трое?

— Сос-Ин-Лиетт.

— Медвежье Сердце, вождь апачей?

— Да. Затем — Мокаши-Мотак.

— Бизоний Лоб, вождь миштеков?

— Да.

— А кто третий?

— Один бледнолицый. Краснокожие называют его Итинти-Ка.

— Громовая Стрела, великий следопыт? — воскликнул вождь команчей. — Ты говоришь правду?

— Да.

— Где сейчас Громовая Стрела?

— Там же, где и остальные.

— А где они?

Вождь команчей заговорил горячо и торопливо. Надежда подчинить своей власти троих знаменитых людей лишила его привычного хладнокровия и самообладания, которыми так гордятся индейцы.

— Я отвечу на твой вопрос, если ты сначала дашь мне одно обещание.

— Говори, чего ты хочешь?

— Ты ведь пришел, чтобы напасть на асиенду?

— Да, — признался индеец.

— А тебе это удастся?

— Никто еще не смог победить Черного Оленя!

— У тебя много воинов?

— Десять раз по десять и еще столько же!

— Двести человек? Этого будет достаточно. Ты получишь троих знаменитых вождей, скальпы всех обитателей асиенды и все, что найдешь в усадьбе. Если пощадишь дом, который принадлежит мне.

Вождь команчей подумал немного и ответил:

— Пусть будет так, как ты хочешь. Так где же эти трое вождей?

— Они, — отвечал граф с довольной улыбкой на лице, — на той самой асиенде.

— Ты перехитрил меня! — признался Черный Олень.

— Но ты дал слово!

— Вождь команчей никогда не нарушает своего слова. Дом останется тебе. Но трое врагов, скальпы и все, что находится в доме, принадлежит сыновьям команчей. Асиенда выстроена из камня?

— Да, из прочного камня и окружена палисадами. Но я знаю все лазейки и проведу вас. Вы проникнете в дом, когда все будут еще крепко спать. Они проснутся лишь для того, чтобы умереть от ваших ножей и томагавков!

— У асьендеро много оружия?

— У него достаточно оружия, но он не должен успеть им воспользоваться!

— Сколько у него людей?

— Человек сорок.

— Четыре раза по десять? Значит, семь раз по десять, потому что каждый из трех вождей стоит десятерых.

— Громовая Стрела не в счет.

— Почему?

— Он тяжело ранен. А может, даже уже умер. Я ударил его булавой в голову.

— Ты сражался с Громовой Стрелой?

— А почему бы и нет?

— Тот, кто дрался с ним, должен быть храбрым воином!

— Я тоже не трус, хотя ты и нашел меня здесь связанным.

— Это я увижу, когда ты приведешь нас на асиенду. Как, по-твоему, они ожидают, что придут воины команчей, чтобы отомстить им?

— Не думаю. Я не слышал, чтобы об этом шла речь.

— Я вышлю вперед разведчика.

— Но его не должны видеть!

— Хау! Он придет прямо на асиенду.

— Но тогда он пропал!

— Он не пропал. Это не команч, а крещеный индеец из мексиканского племени опато. Его не станут подозревать, и он точно узнает, готовятся ли на асиенде к бою с воинами команчей. Ну, теперь я знаю все! Пусть мой сын возвратится к воинам и приведет их в развалины храма, куда я сейчас отправлюсь с этим человеком, который называет себя графом бледнолицых.

Проводник удалился, а вождь команчей и граф направились к каменным руинам. Но перед этим граф еще раз бросил взгляд на озеро, содрогнувшись от воспоминаний о нескольких самых страшных часах в своей жизни. Крокодилы высунули из воды свои отвратительные морды и глазели на ускользнувшую от них жертву…

На следующее утро вождь вместе с проводником и графом отправился в лес на разведку. Они вышли к краю горного плато, с которого открывался вид на лежащую внизу равнину. И в этот момент до них донесся какой-то приглушенный грохот.

— Что это было? — спросил Черный Олень.

— Выстрел, — предположил проводник.

— Нет, это был не выстрел. Это был взрыв, — угрюмо сказал Альфонсо, который сразу сообразил, что произошло в долине.

Они подошли к самому обрыву и, глянув вниз, увидели большую группу удалявшихся от ручья конных индейцев во главе с Бизоньим Лбом. Альфонсо разглядел внизу и вьючную лошадь, несшую на себе тюки из одеял, и тут же догадался, что в них находится часть драгоценностей из золотой пещеры.

— Что это за люди? — спросил вождь команчей.

— Это миштеки, — ответил граф.

— Миштеки, которых ждет гибель! — презрительно бросил Черный Олень.

— О, у них еще достаточно сил. Взгляни-ка на их предводителя!

— Да, это человек богатырской вилы. Он — сиболеро?

— Да, сиболеро, причем самый храбрый среди всех себе подобных. Попробуй угадать, как его зовут!

— Скажи!

— Хорошо, скажу. Это Текальто, король сиболерос!

— Что?! Это… это Бизоний Лоб! — проговорил вождь команчей, мрачным взглядом провожая удаляющегося верхом на лошади вождя миштеков. — Пройдет немного времени, и он умрет у столба пыток в лагере команчей!

После того, как они возвратились к развалинам храма, был выслан разведчик, одетый как цивилизованный индеец. Ему дали с собой плохонькое ружье и самую плохую лошадь из всех, какие имелись у команчей. Кроме того, ему было велено сделать в пути крюк, чтобы у жителей асиенды создалось впечатление, что он приехал не с севера, а с юга.

Спустившись вниз, он обогнул южный склон горы Эль-Репаро и направился в сторону асиенды.

Когда лазутчик команчей въезжал в ворота асиенды, Бизоний Лоб, Арбельес и Медвежье Сердце стояли у окна и смотрели во двор.

— Хау! — насмешливо произнес вождь апачей, увидев всадника.

— В чем дело? — спросил Арбельес.

— Наш друг хочет сказать, что это и есть долгожданный разведчик, — объяснил Бизоний Лоб возглас вождя апачей.

— Но это же не команч! — возразил Арбельес.

— Нет, это майя или опато. Но в любом случае — шпион.

— Как мне следует принять его?

— Дружелюбно. Он не должен заподозрить, что мы ожидаем нападения команчей.

Асьендеро спустился во двор, где незнакомец как раз собирался пройти в помещение для прислуги. Он вежливо поприветствовал хозяина и спросил:

— Это асиенда дель Эрина?

— Да.

— Где хозяином сеньор Арбельес?

— Да.

— Могу я видеть хозяина?

— Это я и есть.

— О, простите, дон Арбельес! Вы позволите у вас остановиться?

— Бога ради! Я рад любому гостю. Откуда вы едете?

— Из Дуранго, через горы.

— Это далеко!

— Да. Я пробыл там несколько лет, но лихорадка прогнала меня оттуда. Не нужен ли вам пастух, сеньор?

— Нет.

— И сиболеро тоже не нужен?

— Тоже.

— Тогда, может, нужен просто работник?

— Нет, у меня достаточно людей. Но вы все равно можете остаться и отдыхать, сколько захотите.

— Благодарю. И раз уж вам не нужны работники, а ваша асиенда — последняя перед границей, то я, пожалуй, решусь попытать старательского счастья. Ах, если бы только не краснокожие!..

— Вы боитесь индейцев?

— Одного — нет, но пятерых или десятерых… Говорят, команчи любят заглядывать через границу.

— Нет, у вас неверные сведения. Они, пожалуй, поостерегутся заглядывать сюда, потому что знают, что получат хороший урок. Так что оставайтесь и отдохните! А в комнате для слуг вас всегда накормят досыта.

И асьендеро удалился, оставив индейца в полной уверенности, что на асиенде дель Эрина никто и не думает о том, что где-то поблизости могут быть команчи. Лазутчик, похоже, не слишком нуждался в отдыхе: полдня он неутомимо шнырял по всей асиенде и ее ближайшим окрестностям, а в полдень уже седлал лошадь, собираясь ехать дальше.

Разумеется, направился он не в сторону границы, а, сделав крюк, возвратился к команчам, где с нетерпением ждали его донесения. Выслушав лазутчика, Черный Олень криво ухмыльнулся и сказал:

— Обитателей асиенды сегодняшней ночью ожидает страшное пробуждение, а сыновья команчей возвратятся в свои вигвамы с богатой добычей и скальпами бледнолицых и проклятых вождей миштеков и апачей!

После того, как граф и индейский разведчик во всех подробностях описали вождю расположение зданий и внутренних помещений асиенды, был собран большой военный совет.

Было решено отправляться в поход с наступлением темноты. К полуночи предполагалось приблизиться к асиенде и окружить ее со всех сторон. Затем по команде своего вождя команчи должны были перебраться через ограду и окружить дом. После этого пятидесяти воинам предстояло проникнуть в дом через окна и, бесшумно рассеявшись по его коридорам и комнатам, начать резню.

В то время, как среди развалин храма на горе Эль-Репаро обсуждался план предстоящего нападения, на асиенде держали подобный же военный совет.

— Есть ли на асиенде фейерверк? — спросил Бизоний Лоб.

— Да, и в большом количестве. Мои вакерос просто не представляют себе праздников без фейерверка, — ответил Арбельес. — А для чего он нам?

— Самое главное сейчас — отбить у команчей лошадей, чтобы они не могли быстро спастись бегством. Необходимо будет узнать, где они оставят животных, и в нужный момент забросать лошадей горящим фейерверком.

— Об этом я позабочусь!

— Для этого нужно подобрать людей не только смелых, но и осмотрительных!

— Такие люди у меня есть. А когда начнем строить огневые позиции для пушек?

— Вообще-то следовало бы дождаться сумерек; но раз уж лазутчик убрался отсюда и больше за нами никто не наблюдает, то можно начинать прямо сейчас.

И вновь закипела работа. К наступлению вечера все пастухи и охотники на время оставили свои привычные дела и трудились на территории усадьбы, готовясь к предстоящей обороне асиенды.

Вечер прошел в деятельном ожидании, и за час до полуночи вождь апачей сам отправился обследовать окрестности поместья. Его сопровождали двое хорошо вооруженных слуг, имевших при себе большой запас ракет, хлопушек и петард, предназначенных для распугивания неприятельских лошадей.

Вождь вскоре возвратился в усадьбу, но уже без своих спутников.

— Что, команчи уже здесь? — спросил асьендеро.

— Да.

— Где они сейчас?

— Спешились и окружают палисады. Лошадей оставили за оградой у ручья.

— А сторожей при них много? — спросил Бизоний Лоб.

— Нет, всего трое.

— Хау! Тогда наши люди легко сделают свое дело.

Арбельес отправился в комнату больного, где находились обе девушки. Они были бледны, но держались стойко.

— Команчи? — спросила Эмма.

— Да. Больной спит?

— Крепко.

— В таком случае отправляйтесь на свои посты. Захватите фитили!

Девушки подожгли фитили и поднялись на плоскую крышу дома, где в каждом углу была приготовлена куча дров, пропитанных маслом. Здесь же были сложены невысокие каменные заграждения для защиты от выстрелов, и лежали заряженные ружья.

Ночь была тихая. Слышалось лишь негромкое журчание ручья, да иногда доносился с пастбищ храп и ржание лошадей. Мирная, безмятежная картина. Лишь наши сердца бились сейчас учащенно в ожидании предстоящего сражения.

Внезапно тишину нарушил резкий голос воловьей лягушки. Звук был сымитирован так искусно, что в другое время мы просто не обратили бы внимания на него; теперь же каждый из обитателей асиенды мгновенно понял, что это был сигнал к нападению.

Старый пастух Франсиско находился у той пушки, которая должна была защищать фасад дома. Ее ствол был заряжен осколками стекла, гвоздями и кусками рубленого железа, а под наброшенным на нее одеялом тлел заранее подожженный фитиль, с помощью которого предстояло осуществлять выстрелы. Спрятавшись за небольшим земляным укреплением, Франсиско внимательно вслушивался в ночную тишину.

У окна справа от входа стояли оба индейских вождя. Держа в руках заряженные ружья, они зорко вглядывались в ночь привычными к темноте глазами. И вот прозвучал условный сигнал, и на палисадах возникло оживление. Команчи стали перелезать через ограду и спрыгивать во двор усадьбы. Вскоре отряд из пятидесяти индейцев, которые должны были проникнуть в дом через окна, уже приближался тесной группой к дому. В этот момент вождь апачей поднял ружье и крикнул:

— Сне ко — дайте огня!

Едва прогремел выстрел, как девушки мгновенно запалили костры на крыше дома, и взметнувшееся высоко вверх пламя ярко осветило двор. Индейцы от неожиданности замерли на месте.

В свете костров Франсиско, дежуривший возле своей пушки, увидел перед домом плотную группу команчей, которые находились на расстоянии каких-нибудь пятнадцати локтей от его огневой позиции. Выстрел картечью с близкого расстояния был поистине ужасен. Множество команчей, как подкошенные, попадали на землю. И пока оставшиеся в живых приходили в себя и, переступая через тела убитых, пытались выбраться на свободное пространство, старик успел перезарядить пушку. Грянувший в следующее мгновение второй выстрел был не менее страшен. В это время заговорили и другие пушки, а в каждом окне дома и на крыше заблестели огоньки ружейных выстрелов. Почти одновременно с этим за оградой асиенды замелькали ослепительные огненные искры фейерверка, и раздался треск и грохот, сопровождаемый громким храпом и ржанием перепуганных и с гулким топотом разбегавшихся во все стороны лошадей.

Пространство перед домом огласилось гневными воплями живых и стонами раненых индейцев. Освещенные пламенем костров, команчи представляли собой идеальную мишень, в то время как стрелявшие оставались невидимыми в темных помещениях дома. Команчи явно не ожидали подобного приема со стороны обитателей асиенды; в первые же две минуты нападения они потеряли половину своих воинов и теперь спасались бегством.

Только Черный Олень, их вождь, еще сохранял присутствие духа и, как мог, старался удержать и подбодрить бегущих. Но все его усилия оставались тщетными. Прекратив безуспешные попытки остановить беглецов, он поспешил к фасаду дома, надеясь, что еще не все потеряно и передовой отряд продолжает сражаться. Но и здесь его ждало жестокое разочарование. Попав в первые минуты боя под перекрестный огонь пушек, команчи буквально усеяли двор усадьбы мертвыми телами своих товарищей. Поняв, что все кончено, Черный Олень побежал за последними из своих воинов.

В тот момент, когда он перелезал через ограду, его заметил из окна вождь апачей.

— Токви-Тей, Черный Олень! — крикнул он, не имея возможности выстрелить, поскольку только что разрядил в команчей оба ствола своего ружья.

— Черный Олень! — еще раз крикнул вождь апачей, отбрасывая в сторону ружье и вытягивая из-за пояса томагавк. — Вождь команчей показывает врагу спину?

Медвежье Сердце выскочил из окна, в одно мгновение пересек двор и легко перемахнул через ограду. В десятке метров от себя он увидел спину убегавшего вождя команчей.

— Черный Олень, остановись! С тобой говорит Медвежье Сердце, вождь апачей. Вождь команчей спасается от меня бегством?

Услыхав эти слова, беглец остановился.

— Ты — Медвежье Сердце? — крикнул он, обернувшись. — Так подойди поближе! Я брошу твой труп на съедение стервятникам!

Вожди сошлись. Оба они были вооружены томагавками, а более страшное оружие трудно себе вообразить. Уже с первых секунд боя стало ясно, что Медвежье Сердце превосходит вождя команчей в силе и ловкости. Но тут из темноты к ним метнулся человек с ружьем в руках. Это был граф Альфонсо.

Он и тут оказался хитрее всех и на протяжении всего боя отсиживался за оградой, не имея ни малейшего желания подставлять себя под пули защитников асиенды. Однако исход сражения оказался совершенно противоположным тому, какого он ожидал. Команчи не выдержали и побежали, а следом за ними — их вождь. В этот момент граф и услышал голос вождя апачей. «Хм, — подумал он, — возможно, сейчас мне удастся отомстить этому краснокожему!»

И вот теперь, когда оба вождя сражались друг с другом, он подскочил сзади к своему злейшему врагу и ударом приклада по голове опрокинул его на землю. Черный Олень тут же выхватил из-за пояса нож, чтобы убить оглушенного и снять с него скальп; но граф помешал ему поставить последнюю точку в этом бою.

— Стой! — крикнул Альфонсо. — Он заслужил другую смерть!

— Ты прав! — согласился Черный Олень. — Скорее к лошадям!

— К лошадям? Они все разбежались!

— Разбежались? — упавшим голосом переспросил вождь.

— Да. Их распугали фейерверком.

— Тогда скорее, скорее, иначе будет поздно!

Они ухватили вождя апачей за руки и заспешили прочь, волоча его ногами по земле.

Они спохватились вовремя. Увидев из окна, что вождь апачей бросился в погоню за Черным Оленем, Бизоний Лоб понял, какой опасности тот себя подвергает, и стал спешно собирать защитников асиенды для вылазки за пределы усадьбы. Когда они выбежали из дома, двор был уже пуст, и только мертвые команчи валялись повсюду.

— За ними, в погоню! — крикнул вождь миштеков.

Открыли ворота, и храбрые защитники асиенды стали выбегать наружу. С внешней стороны ограды кое-где еще продолжались отдельные схватки, в которых команчи оказывались, как правило, побежденными. Бизоний Лоб успел мимоходом уложить на землю нескольких индейцев. Он обежал вокруг асиенды, насколько хватало света костров, однако не обнаружил никаких следов вождя апачей…

Прошло несколько часов, прежде чем к Медвежьему Сердцу вернулось сознание. Открыв глаза, он увидел невдалеке от себя костер, вокруг которого сидели индейцы. Ноги и руки у него оказались связанными. Справа от него сидел Черный Олень, а слева — граф Альфонсо. Подняв глаза к небу, вождь апачей понял, что до наступления утра осталось не так уж много времени.

Альфонсо заметил, что пленник открыл глаза, и сказал:

— Он пришел в себя!

В ту же секунду взгляды всех команчей устремились на вождя апачей. Все они немало слышали об этом знаменитом человеке, но лишь единицам из них доводилось видеть его раньше. Свое пленение он воспринял со свойственным большинству индейцев внешним спокойствием. Голова его гудела от полученного удара, однако он мгновенно вспомнил все, что с ним произошло.

— Трусливая лягушка апачей попалась! — надменно произнес Черный Олень.

Медвежье Сердце презрительно усмехнулся в ответ. Он почувствовал, что гордое молчание пленника будет сейчас не слишком уместным.

— Лев команчей спасался от этой лягушки бегством! — сказал он.

— Пес!

— Шакал!

— Черный Олень победил Медвежье Сердце, вождя апачей!

— Ты лжешь!

— Замолчи!

— Не ты победил меня, и даже не другой воин. Этот трус, который называет себя графом бледнолицых, подлым ударом сзади сбил меня на землю. Это все, что я хотел сказать, и больше вы не услышите от меня ни слова. Медвежье Сердце презирает воинов, которые разбегаются, как кролики, при виде настоящих храбрецов!

— Ты еще заговоришь по-другому, когда начнется пытка!

Вождь апачей ничего не ответил на это. Он уже высказал свое отношение к врагу и теперь демонстрировал хладнокровие и невозмутимость. Вождь команчей понял это и потому сказал, обращаясь к соплеменникам:

— Скоро наступит день; нам нельзя здесь долго оставаться. Надо немедленно устроить суд над этим человеком, который называет себя вождем апачей.

Команчи молча образовали кольцо вокруг своего вождя, который поднялся с земли, чтобы в длинной «обвинительной речи» перечислить преступления вождя апачей перед соплеменниками.

— Он заслужил смерть! — сказал в заключение Черный Олень.

Остальные поддержали его.

— Должны ли мы взять его с собой в лагерь команчей? — спросил он.

После недолгого совещания было решено, что вождя апачей следует убить прямо здесь, поскольку в пути их могут ожидать разные случайности и неожиданности.

— Но какой смертью он должен умереть? — спросил вождь.

Обсуждение возобновилось, однако на этот раз быстро прийти к общему решению не удалось, потому что такого необычного пленника надлежало подвергнуть столь же нерядовым пыткам. В этот момент поднялся граф Альфонсо, до сих пор не проронивший ни слова.

— Можно мне обратиться к моим краснокожим братьям? — спросил он.

— Говори! — ответил Черный Олень.

— Я имею свою долю прав на этого пленника?

— Нет.

— Почему?

— Ты обещал его нам.

— А кто свалил его на землю?

— Ты.

— А вы исполнили то, что обещали мне?

— Нет. Мы не сумели.

— В таком случае взаимные обещания снимаются, и пленник должен принадлежать только тому, кто одолел его в бою. Обсудите это!

Разгорелся короткий, но жаркий спор, в результате которого было решено присудить пленного вождя испанцу.

— Теперь он мой? — спросил граф.

— Да.

— И значит, я могу решать его участь?

— Да.

— Отлично. В таком случае пусть его постигнет та же казнь, которой подвергся я! Мы привяжем его к этому дереву и оставим на съедение крокодилам. Пусть он испытает те же адские муки, какие довелось пережить мне!

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы, и взгляды команчей обратились на вождя апачей, чтобы попытаться прочесть на его лице, какие чувства вызвал в его душе только что оглашенный приговор. Но ни один мускул не дрогнул на этом как будто окаменевшем лице, и ни один звук не сорвался с его губ.

— У нас достаточно ременных лассо? — спросил граф.

— Да. Вот лежат еще те, на которых висел ты; а кому из команчей удалось изловить лошадь, у того есть и лассо. После неудачного нападения на асиенду некоторые из них все же сумели поймать своих лошадей из рассеянного фейерверком табуна.

— Отлично. Тогда свяжем его точно так же, как он проделал это со мной! — сказал Альфонсо.

Так и сделали. Затем Черный Олень спросил пленника:

— У вождя апачей есть еще какая-нибудь просьба?

Медвежье Сердце по очереди оглядел команчей. Их было всего шестнадцать человек, тех, кому после разгрома удалось собраться здесь. Еще в тот момент, когда к нему только вернулось сознание и он увидел, что находится на берегу того самого крокодильего озера, ему стало ясно, какая участь ему уготована. Поэтому он не испытал особого потрясения, услышав приговор. Он медленно обвел взглядом лица врагов, словно хотел запечатлеть их черты в своей памяти, и сказал:

— Вождь апачей никогда не простит своих палачей. Смерть настигнет всех, кто собрался здесь. Медвежье Сердце сказал все; он не станет кричать и скулить, как скулил граф. Я сказал! Хуг!

Этот возглас служит у индейцев своеобразным подтверждением сказанного — что-то вроде наших «баста!» или «аминь!».

Теперь один из самых сильных команчей взобрался вверх по наклонному стволу дерева. Туда же подтянули вождя апачей, и через две минуты он уже висел над водами озера, в котором крокодилы снова затеяли свой отвратительный спектакль.

Команчи какое-то время наблюдали за тем, как вождь апачей то и дело поджимает ноги, оберегая их от зубастых крокодильих пастей, а затем вернулись к обсуждению своих дел.

— Теперь мои братья возвращаются в свои охотничьи угодья? — спросил Альфонсо.

— Сначала они должны отомстить! — мрачно ответил вождь.

— Последуют ли они за мной, если я поведу их на месть?

— Куда?

— Об этом я скажу позже, когда мы выясним, остался ли еще кто-нибудь кроме нас в живых.

— Это нужно узнать немедленно, — сказал вождь. — Нам нет удачи с нашим белым братом.

— И мне тоже не везет с моими краснокожими братьями. Пусть они сейчас рассеются по окрестностям и поищут остальных. Потом, когда они снова соберутся вместе, я скажу им, каким образом они смогут отомстить.

— Где будем собираться?

— Здесь, на этом же месте.

— Хорошо. Мы сделаем то, о чем говорит наш белый брат. Может быть, его второе слово принесет нам больше счастья, чем первое.

И команчи отправились на поиски соплеменников. Граф еще постоял немного, любуясь зрелищем выпрыгивающих из воды крокодилов, и тоже удалился. Первым делом он хотел незаметно спуститься с горы к ручью, чтобы посмотреть, что вчера успел предпринять Бизоний Лоб со своими индейцами. Это его желание и было главной причиной того, что он отослал команчей на поиски своих.

Едва стих звук его шагов, как легкая улыбка пробежала по лицу вождя апачей, и негромкое «Хау!» сорвалось с его губ. Ремни, на которых он висел, были пропущены у него под мышками. Он сделал мах ногами, как делают это цирковые акробаты на трапеции, и теперь висел вниз головой, так что крокодилы уже не могли достать его.

Его руки, хотя и были связаны на запястьях, однако не были привязаны к телу, да и пальцы рук оставались свободными. Ступни ног тоже были связаны ремнем, однако он все же мог двигать коленями и разводить их в стороны. На этом и был построен его план собственного спасения — в отличие от графа, который, не обладая и малой долей его силы и ловкости, даже не стал пытаться хоть как-то помочь себе.

Зацепившись вверху ступнями ног за ремень, Медвежье Сердце по-прежнему висел вниз головой. Теперь ему удалось схватиться пальцами рук за лассо и, подтянувшись немного, зажать ремень коленями. Время от времени складывая тело пополам, как это делает ползущая по ветке гусеница, он каждый раз оказывался на пару футов выше от воды, перехватывая лассо попеременно то коленями, то пальцами рук. Разумеется, для выполнения подобных трюков необходима была недюжинная физическая сила, а ее вождю апачей было не занимать. Наконец ему удалось достичь толстого сука, к которому были привязаны лассо, и, напрягая все силы, перекинуть тело поперек него. Несколько минут он лежал неподвижно, ожидая, пока пройдет головокружение, вызванное длительным висением вниз головой.

Итак, он избежал немедленной смерти от крокодильих зубов, но в целом его положение оставалось еще очень опасным. Стоило сейчас вернуться к озеру хотя бы одному из команчей или не сумей он сам освободить свои руки и ноги, все пропало бы.

Лежа на спине поперек сука, он еще сильнее прогнулся и, поднеся согнутые в коленях ноги к спине, сумел ухватить пальцами рук ремни, стягивавшие его ступни. Нащупав узлы, он попытался развязать их. Сразу это не получилось. Тогда он занес одну ногу над суком и, подняв верхнюю часть тела, оседлал сук таким образом, что связанными за спиной руками мог дотянуться до того места, где к суку был привязан верхний конец лассо. После долгих и мучительных усилий ему удалось сбитыми в кровь пальцами распутать узлы и отвязать ремень, и теперь оставалось лишь спуститься с дерева со связанными за спиной руками. Сделать это было бы совершенно невозможно, если бы дерево росло вертикально; но, по счастью, этот старый кедр рос под большим углом к земле.

Сидя верхом на суку, вождь апачей медленно двигался к стволу дерева. Достигнув ствола, он обвил его ногами и, отпустив верхнюю часть тела, снова повис вниз головой. Ослабляя хватку и тут же снова сжимая ногами наклонный ствол дерева, он медленно, короткими рывками скользил вниз к земле. Наконец благополучно достиг земли и, разжав ноги, в изнеможении скатился на траву.

Отдохнув немного, он поднялся с земли и, бросив взгляд на озеро и сгрудившихся у берега крокодилов, поспешил скрыться в чаще леса.

Теперь оставалось лишь освободить от ремней руки. Пробираясь между деревьев и камней, он выискивал глазами то, что ему сейчас было нужнее всего, и наконец увидел кусок скалы с острыми краями. Он прислонился спиной к скале и стал водить связанными руками вверх и вниз по ее острой кромке до тех пор, пока ремни, стягивавшие его запястья, не оказались перепиленными. Теперь он снова был абсолютно свободен и находился в относительной безопасности…

Сражение, которое поначалу завязалось на территории усадьбы, нашло свое продолжение за ее пределами. Общий бой распался на многочисленные единоборства, которые продолжались не менее часа.

Затем Бизоний Лоб собрал вокруг себя защитников асиенды, чтобы подвести первые итоги боя. Широким полукольцом лежали вокруг асиенды тела убитых команчей, и даже в темноте можно было предположить, что число их значительно превосходит сотню человек.

— Они получили жестокий урок и, думаю, не скоро осмелятся еще раз появиться здесь! — сказал старый Арбельес, радуясь одержанной победе.

— Взгляните сюда, сеньор, — сказал Франсиско, указывая на лежащую во дворе дома груду мертвых тел. — Это сделала моя пушка. Действие рубленого железа, свинца и осколков стекла оказалось страшным — тела индейцев буквально разорваны в клочья.

— Мы еще не доделали нашу работу, — сказал Бизоний Лоб.

— А что еще нужно сделать? — спросил асьендеро.

— Нужно уничтожить остатки команчей.

— Да где же их теперь искать?

— Разве вы не заметили, что на той стороне ручья нет ни одного трупа?

— Да, все убитые лежат на этом берегу.

— А это говорит о том, что во время бегства они придерживались вполне определенного направления. Мы ведь знаем, где они находились перед нападением на асиенду.

— На горе Эль-Репаро.

— Правильно. Мертвые тела расположены по направлению бегства команчей, а именно — в сторону горы Эль-Репаро; поэтому можно предположить, что команчи должны были после боя собраться там же. Значит, искать их следует именно там. Вы доверите мне двадцать ваших вакерос, сеньор?

— Конечно!

— А куда подевался Медвежье Сердце? — спросил Франсиско.

— Он в плену, — ответил вождь миштеков.

— Не может быть! — воскликнул Арбельес.

— Я уверен в этом! — сказал индеец.

— А почему ты так думаешь?

— Потому что его нет с нами.

— Он, наверное, преследует команчей!

— Нет. Он знает, что погоню за ними лучше устраивать днем, а не сейчас.

— Значит, он ранен или убит!

— Нет. Мы бы тогда наверняка его нашли. Он догонял Черного Оленя. Видимо, на него набросились команчи, увидав, что их вождь в опасности. Их было слишком много, и они одолели его.

— Значит, мы обязаны освободить его! — сказал Франсиско.

— Мы его обязательно освободим, — уверенно ответил Бизоний Лоб. — Я прихвачу с собой его ружье, чтобы он сразу же оказался не с пустыми руками. Садитесь на коней!

Двадцать мужчин сели верхом и умчались прочь. Они сделали в пути крюк, чтобы не быть замеченными кем-нибудь из бежавших с поля боя команчей, и по широкой дуге к рассвету достигли южного склона горы.

— Спешиться! — приказал Бизоний Лоб.

— Почему? — спросил Франсиско, который тоже принимал участие в этой вылазке.

— Потому что лошади будут мешать нам незаметно подобраться к врагу. Санчес останется здесь с ними.

Так и сделали. Названный вакеро остался стеречь лошадей, а остальные стали подниматься на гору под прикрытием деревьев. Когда они достигли плато, уже совсем рассвело. Они осторожно двинулись к руинам и как раз пересекали небольшую полянку, когда чуть в стороне от них неожиданно прозвучало:

— Хау!

Они быстро оглянулись в ту сторону, откуда донесся голос, и увидели спешащего к ним из лесной чащи безоружного индейца.

— Медвежье Сердце! — воскликнул один из пастухов.

— Да, это он! Это вождь апачей! — с радостью в голосе подтвердил Бизоний Лоб.

— Значит, он все-таки не был в плену!

— Он был там! — возразил Бизоний Лоб. — Вы разве не видите, что он безоружен? Он был в плену и сбежал!

Вождь апачей стрелой промчался между деревьев и остановился на поляне.

— Хау! — приветствовал его вождь миштеков. — Мой брат Медвежье Сердце был в плену у команчей?

— Да, — кивнул тот.

— Много ли было врагов, которые его одолели?

— Нет. Я сражался с Черным Оленем, когда подлый бледнолицый подкрался сзади и сбил меня ударом приклада в голову.

— Кто был этот бледнолицый?

— Граф.

— Так он жив? Разве его не сожрали крокодилы? — удивленно спросил вождь миштеков.

— Он жив. Псы-команчи нашли его и спасли.

— И он привел их на асиенду?

— Да. Он дрался на их стороне.

— Против собственного дома? Против собственных людей? Мы добудем его скальп! Где он сейчас?

— Он в горах. Он еще вернется к крокодильему озеру, чтобы встретиться там с команчами.

— Значит, я был прав! Они собираются возле озера?

— Они там уже были. Потом спустились в долину на поиски своих воинов; но они обязательно вернутся.

— Мой брат уверен в этом?

— Я сам слышал это, когда висел на дереве.

— На каком дереве?

— На дереве крокодилов.

Вождь миштеков отшатнулся от этих слов, как от удара.

— Медвежье Сердце висел над крокодильим озером?

— Да.

— Точно так же, как до этого граф?

— Точно так же. Граф объявил приговор, и меня подвесили над водой.

— Но как же мой брат снова оказался на свободе?

Медвежье Сердце ответил с улыбкой, выражавшей одновременно гордость собой и презрение к врагу:

— Вождь апачей не страшится ни команчей, ни крокодилов. Он дождался, когда враги уйдут, и освободился!

— Медвежье Сердце — любимец великого Маниту! — сказал Бизоний Лоб. — Он сильный и умный воин; другой на его месте не сумел бы освободиться. Когда команчи должны вернуться к озеру?

— Этого они не сказали. Мы должны спрятаться там и дождаться их.

— Тогда нам нельзя оставлять следов. Вот ружье моего брата — я захватил его с собой.

— Остальное оружие забрал Черный Олень! — гневно сказал вождь апачей. — Он еще вернет мне его да и свое в придачу. Пусть мои братья дадут мне порох и пули, и я поведу их дальше.

Он получил все необходимое, и отряд бесшумно двинулся дальше по лесу, тщательно маскируя свои следы. Выйдя на опушку леса, окружавшего озеро, они увидели, что команчи еще не собрались, и использовали оставшееся у них в запасе время, чтобы хорошенько замаскироваться и незамеченными ожидать появления врага.

После того, как каждый боец отряда получил точные инструкции, касавшиеся порядка и очередности стрельбы, оба вождя стали обсуждать детали предстоящего боя.

— И что же теперь? — спросил Бизоний Лоб. — Команчи увидят, что вождь апачей бежал, и заподозрят, что он приведет за собой подмогу.

— Они этого не увидят, — ответил вождь апачей.

С этими словами он вышел из кустарника, служившего им укрытием, и приблизился к дереву, на котором он еще недавно висел. Рядом на земле еще лежали ремни, которыми он был привязан. Медвежье Сердце взял острый камень и обработал концы ремней таким образом, что создавалось полное впечатление того, будто ремни были разорваны. Затем он быстро залез вверх по стволу и привязал верхние концы ременных лассо на прежнее место. Теперь команчи просто обязаны были подумать, что крокодилы стащили пленника в воду, оборвав при этом ремни.

Когда он, быстро проделав эту нехитрую работу, возвратился назад в укрытие, Бизоний Лоб заметил:

— Мой брат поступил очень предусмотрительно. Теперь команчи не заподозрят, что ему удалось избежать гибели.

Весь отряд затаился в ожидании команчей. Ждать пришлось довольно долго, и вскоре они услышали топот копыт двух лошадей и увидели двоих команчей, подъехавших к озеру верхом.

— Хау! Уфф! — воскликнул один из всадников, увидев свисающие с дерева пустые ремни.

— Его нет! — воскликнул второй. — Он сбежал!

— Нет, — возразил первый. — Ремни оборваны, он стал добычей крокодилов!

— Да, теперь он уже никогда не попадет в Страну Вечной Охоты, потому что его сожрали животные, — согласился с ним второй. — Его душа будет вечно скитаться среди несчастных теней, измученных печалью и тоской. Вождя апачей преследовало проклятие и в той жизни, не оставит его и в другой!

— Мы пришли первыми! Спешимся и подождем наших братьев!

Они спрыгнули с лошадей и собирались уже их привязать.

— Возьмем их? — тихо спросил вождь апачей.

— Да. Но у моего брата нет ножа, — ответил Бизоний Лоб.

— Уфф! Я добуду себе нож у этих команчей!

Он прислонил ружье к дереву и змеей скользнул вперед. Бизоний Лоб последовал за ним. Достигнув края кустарника и на секунду затаившись, они затем длинными тигриными прыжками подскочили к команчам, совершенно не ожидавшим нападения. Медвежье Сердце обвил руку вокруг горла одного из команчей, а другой рукой выхватил у него из-за пояса нож и вонзил ему в сердце. Бизоний Лоб проделал то же самое со вторым. Через минуту они уже снимали скальпы с обоих команчей, которые даже не успели вскрикнуть.

— Что будем делать с убитыми? — спросил вождь миштеков.

— Отдадим их крокодилам!

Хищные животные заметили приближение людей. Они поднялись со дна озера и подплыли к берегу, наполовину высунувшись из воды и ожидая возможной поживы. Оба вождя взяли себе оружие и скальпы убитых, а мертвые тела бросили крокодилам, которые в ту же секунду жадно набросились на долгожданную добычу. Не прошло и минуты, как трупы были разорваны на куски и проглочены. От них не осталось ничего, кроме куска ладони с двумя пальцами, выброшенного на берег волнами, которые подняли крокодилы, сражаясь за добычу. Оба вождя позаботились о том, чтобы ни капли крови не пролилось на траву, и сами тщательно замаскировали собственные следы.

Потом оба возвратились в укрытие.

Прошло еще некоторое время, и снова послышался топот лошадиных копыт. К озеру из леса вышел отряд примерно из тридцати команчей с Черным Оленем во главе. И снова все повторилось почти в той же последовательности, что и за несколько минут до этого. Увидев висящие над водой пустые ремни, Черный Олень поначалу заподозрил побег.

— Вождь апачей сбежал! — воскликнул он.

Он подъехал на коне к самой воде и заметил лежащий на берегу огрызок человеческой руки. Мгновенно соскочив с коня, он поднял кусок ладони с земли и стал разглядывать его.

— Уфф! Крокодилы сожрали его. От него остался только этот кусок руки. Осмотрите ремни!

Команчи выполнили приказ своего вождя и пришли к выводу, что вождя апачей стянули в воду крокодилы, оборвав при этом лассо.

— Он отправился в царство тьмы. Ему не будет служить ни один из убитых им врагов! — сказал Черный Олень и швырнул остаток руки в воду, где его мгновенно проглотил один из крокодилов.

После этого по его знаку все слезли с коней и расположились на берегу озера.

Постепенно к озеру стекались и другие команчи, и скоро их было здесь уже почти пятьдесят человек. Они даже не потрудились обследовать ближайшие окрестности, и это свидетельствовало о том, что Черный Олень не собирался долго оставаться здесь. Все это время он хранил исполненное гордости и достоинства молчание, но теперь команчи услышали его голос:

— Кто из вас видел бледнолицего?

— Того, который называет себя графом?

— Да.

Выяснилось, что никому из индейцев граф Альфонсо в последние часы не встречался.

— Ищите его след! — приказал вождь.

Все собравшиеся поднялись с земли и принялись за поиски.

— Это становится опасным! — прошептал вождь апачей.

Бизоний Лоб согласно кивнул и так же тихо ответил:

— Здесь мы уничтожили наши следы. Но если команчи пойдут дальше, они найдут их. Пора начинать. Я даю сигнал.

И он громко кашлянул. Но это вовсе не было оплошностью с его стороны, а имело по меньшей мере два объяснения. Во-первых, вакерос таким образом получали сигнал к действию; а во-вторых, этот звук должен был заставить команчей принять такое положение, в котором они представляли собой удобную мишень для стрелков.

Все произошло так, как и было задумано. По условному сигналу стволы двух десятков ружей были направлены сквозь заросли в сторону врага, а команчи повскакали с земли и повернулись в сторону неожиданного звука.

— Огонь!

По команде вождя миштеков грянули двадцать два выстрела. И столько же смертельно раненных команчей упали на землю. Остальные рванулись с места и бросились к лошадям. Возникло всеобщее замешательство, которым и воспользовались стрелки, чтобы перезарядить оружие.

Увидев, что почти половина их воинов убита, команчи решили, что подверглись нападению большого числа белых. Поэтому они даже не пытались организовать оборону, а вскочили в седла и бросились наутек. В суматохе многие из них пытались воспользоваться первой попавшейся лошадью, чему, естественно, воспротивились настоящие хозяева животных. В результате возникла задержка, дорого обошедшаяся им. Из кустов прогремел второй залп, имевший почти столь же губительные последствия для команчей, как и первый.

Медвежье Сердце хотел оставить вождя команчей для себя, поэтому нападавшие были заранее предупреждены и не стреляли в Черного Оленя, который теперь вместе с другими оставшимися в живых пытался спастись бегством. Но тут из-за кустов появился вождь апачей и поднял ружье. Черный Олень нужен был ему живым, поэтому он целился в лошадь вождя команчей. Раздался выстрел, и конь рухнул на землю, сбросив с себя седока. Вождь апачей широкими прыжками бросился вперед и оказался перед Черным Оленем раньше, чем тот успел подняться с земли.

Никто из команчей так и не сделал ни единого выстрела, поэтому и ружье их вождя тоже оставалось заряженным. Он вскочил на ноги, сорвал с плеча ружье и прицелился в вождя апачей.

— Ты еще жив, собака? — крикнул он. — Так умри же!

В то же мгновение вождь апачей отклонил в сторону ствол его ружья, и пуля пролетела мимо.

— Вождь апачей не умрет от руки трусливого вождя команчей! — сказал Медвежье Сердце. — А я заберу себе твою душу, чтобы она служила мне в Стране Вечной Охоты!

С этими словами он подскочил к вождю команчей и оглушил его ударом приклада. Затем он отнес Черного Оленя на то место, где еще недавно сидели команчи, и стал ждать, пока тот придет в себя.

Пастухи не стали преследовать тех немногих команчей, что остались в живых, считая их уже неопасными, а принялись собирать оружие и боеприпасы убитых. Оба вождя сидели возле Черного Оленя и не проявляли совершенно никакого интереса к трофеям.

Вождя команчей связали, и вскоре к нему вернулось сознание.

— Не хочет ли Черный Олень затянуть песню смерти? — спросил Медвежье Сердце. — Ему будет позволена эта милость, прежде чем он умрет.

Пленник промолчал.

— Команчи поют, как вороны и лягушки, — насмешливо продолжал вождь апачей, — поэтому они и не любят, когда их слушают!

Только теперь Черный Олень заговорил:

— Вы хотите подвесить меня к дереву?

— Нет, — ответил Медвежье Сердце. — Я не стану тебя мучить. Но крокодилы все равно сожрут тебя, потому что ты недавно сам подвесил меня им на съедение. Но сначала я сниму с тебя скальп, чтобы показать храбрым сыновьям апачей, что за трус был этот Черный Олень. Отдай мне нож и томагавк, которые ты отнял у меня!

С этими словами он вытащил из-за пояса вождя команчей свое оружие.

— Ты и правда хочешь взять мой скальп? — испуганно спросил тот.

— Да. Твоя кожа теперь принадлежит мне.

— Заживо?

— А как же иначе! Не могу же я забрать твой скальп из брюха крокодила, когда он тебя проглотит!

— Убей меня сначала! — взмолился Черный Олень.

— Ах, вождь команчей трусит! Ну тогда он тем более не заслуживает пощады!

Он левой рукой ухватил Черного Оленя за волосы, сделал правой три быстрых надреза на коже головы и резким рывком сорвал с него скальп.

Черный Олень громко завопил от боли.

— Уфф! Вождь команчей кричит! Он трус!

— Столкни его в воду, — сказал Бизоний Лоб. — Но сделай это ногой — он не достоин того, чтобы к нему прикасалась твоя рука!

— Мой брат прав! Я отправлю его в пасть крокодилам, как сгнившую падаль. Храбрый воин команчей голосил, как старая баба. У него не будет могилы ни на вершине горы, ни в глубине ущелья. Его соплеменники не придут к нему, чтобы восславить его дела. Он будет похоронен в брюхе крокодила, а я поставлю здесь камень, на котором будет высечено: «Здесь был съеден крокодилами Токви-Тей, трусливый вождь команчей, пойманный рукой Медвежьего Сердца, вождя апачей».

Одним из главных достоинств мужчины и воина индейцы считают умение не показывать своего страха и боли. Поведение же вождя команчей было, по их понятиям, достойно наивысшего презрения. Медвежье Сердце пинком ноги столкнул его в озеро, где на него тотчас же набросились крокодилы.

Затем с помощью пастухов была сооружена куча из камней, на самом большом из которых вождь апачей высек ту самую надпись, о которой говорил раньше. После этого все вернулись к лошадям, которым предстояло отвезти своих хозяев на асиенду. Под седлом у Медвежьего Сердца был трофейный конь, добытый им у разбитых в недавнем бою команчей…

После того, как граф Альфонсо покинул берег крокодильего озера, он спустился с горы в долину, чтобы пробраться к пещере царских сокровищ. Однако придя на место, он обнаружил там лишь груды каменных обломков. Проблуждав среди них в горячечном волнении несколько часов, он понял безнадежность своих намерений. Было абсолютно невозможно отыскать хоть какие-нибудь следы сокровищ, и граф решил, что все они были увезены миштеками отсюда.

С дикими проклятиями граф покинул каменные руины и, чтобы не заставлять команчей долго ждать себя, стал подниматься по северному склону горы. Неожиданно услыхав стук лошадиных копыт, граф поспешил укрыться за ближайшей скалой, однако тут же покинул свое укрытие, увидев скачущих ему навстречу восьмерых команчей.

— Куда вы? — окликнул он индейцев.

— А, это ты, бледнолицый! — ответил один из них. — Мы скачем в долину.

— Зачем? Ведь ваши все наверху!

— Они мертвы! — скрипнул зубами индеец.

— Мертвы? — изумился граф. — Как это могло случиться?

— Бледнолицые напали на нас из засады.

— О Боже!

— Они убили четыре раза по десять наших воинов.

— Проклятье!

— А нашего вождя сожрали крокодилы, после того как вождь апачей снял с него скальп.

— Вождь апачей?!

— Да, Медвежье Сердце.

— Но он же висел на дереве!

— Он сбежал.

— Дьявол! Но как ему удалось?

— Наверно, его освободили бледнолицые, которые называют себя вакерос. Если бы ты остался с ним, этого бы не случилось!

— Вы видели это своими глазами?

— Да, видели. Нам пришлось бежать, но они нас не преследовали, двое из нас тайком возвратились обратно и все видели.

— Черт меня дери! Теперь все кончено!

— Все! Но только не месть!

— Да, месть! — задумчиво произнес граф. — Но что вы теперь собираетесь делать?

— Мы возвратимся в охотничьи угодья команчей.

— Чтобы набрать новых воинов?

— Да.

— Не принеся с собой ни единого вражеского скальпа?

— Великий Дух прогневался на нас. У нас еще будет достаточно скальпов и другой добычи.

— А что, если я позабочусь о том, чтобы вы уже сейчас возвратились в свои вигвамы с множеством красивых и полезных вещей?

— А где мы их возьмем?

— У меня.

— У тебя? Но у тебя самого ничего нет, даже коня!

— Коня я поймаю себе на пастбище асиенды. Потом я вернусь в Мехико, а вы будете меня сопровождать.

— В Мехико? Зачем?

— Вы будете защищать меня. В одиночку нелегко проделать такое путешествие. И если я благополучно доберусь до столицы, то вы получите богатые подарки.

— О каких подарках ты говоришь?

— Вы выберите их сами!

— А что у тебя есть?

— Я — граф, большой вождь бледнолицых, и у моего отца есть все, чего вы пожелаете.

— У него есть оружие, порох и свинец?

— Вы получите столько, сколько захотите.

— А жемчуг и украшения для наших женщин?

— Конечно.

Это, похоже, их заинтересовало.

— В таком случае мы будем сопровождать и защищать тебя. Ты дашь по ружью каждому из нас?

— Дам.

— И еще по два томагавка и два ножа. А еще нам нужны порох и пули, столько, сколько поместится в наших подсумках.

— Вы все это получите.

— И столько же украшений?

— Вы получите столько колец, брошей и ниток жемчуга, что останетесь довольны.

— Хау! Мы идем с тобой. Но двое из нас поедут своей дорогой.

— Почему?

— Они должны отправиться на наши пастбища, чтобы собрать команчей для мести.

— Для этого еще будет время!

— Нет. Месть не может дремать!

— Тогда отпустите только двоих. Шестерых мне хватит.

— А мы действительно получим то, что ты нам пообещал?

— Клянусь!

— Мы поверим тебе. Но помни, что ты умрешь, если обманешь нас!

И, поскольку добровольцев не нашлось, двоих гонцов пришлось выбрать с помощью жребия. Разумеется, куда приятнее было ехать в Мехико за богатыми подарками, нежели возвращаться к команчам с тяжким грузом позора. Оставшиеся шесть человек выбрали из своего числа предводителя.

Двое гонцов решили застраховать себя от любых неприятностей в дороге и ехать не прямиком на север, где им пришлось бы проезжать вблизи рокового для них места сражения, а сделать крюк. Поэтому они свернули в сторону южного склона горы Эль-Репаро, чтобы объехать его и тем самым уклониться от любого возможного столкновения с противником. Но, на свою беду, они добились как раз того, чего так стремились избежать.

Пастухи собрали трофейное оружие и сбросили тела убитых команчей в крокодилье озеро. Ни разу еще за свою долгую жизнь кровожадные хищники не получали такой богатой добычи. После этого отряд под руководством обоих вождей взял курс на асиенду.

Только они оставили позади себя лес и собрались выехать на равнину, как вождь апачей остановил коня.

— Хау! — воскликнул он, указывая рукой впереди себя. Заметив движущихся навстречу двоих индейцев, отряд мгновенно развернулся и укрылся за деревьями.

— Это команчи! — сказал Бизоний Лоб.

— Сейчас мы их возьмем! — добавил вождь апачей.

— И живьем! Приготовьте свои лассо!

Когда команчи приблизились, навстречу им выскочили из леса вакерос. Индейцы на секунду опешили, однако тут же быстро развернули коней, намереваясь спастись бегством. Но не тут-то было. Преследователи образовали вокруг них полукольцо, концы которого быстро сомкнулись, и команчи оказались окруженными со всех сторон.

Тогда они схватились за оружие, чтобы как можно дороже продать собственные жизни. Они даже успели ранить одного из пастухов, но в следующий момент сразу несколько лассо обвились вокруг их тел и сбросили их с лошадей на землю.

Вождь апачей приблизился к ним и сказал:

— Команчей осталось совсем мало, их пожирают крокодилы. Мы и вас тоже отдадим им на съедение, после того, как снимем с вас скальпы, если не будете отвечать на наши вопросы.

Индейцы ужаснулись перспективе повторить страшную участь своего вождя, и поэтому один из них сказал:

— Что ты хочешь узнать?

— Сколько вас еще осталось?

— Восемь.

— А где остальные шестеро?

— Остались с графом.

— И где он сейчас?

— Этого мы не знаем.

Тогда вождь апачей достал свой нож и пригрозил:

— Если не скажете правду, я сниму с вас скальпы заживо!

— А если мы все расскажем?

— Тогда вам будет дана быстрая смерть.

— Пообещай не трогать наши скальпы и похоронить нас с оружием!

— Хорошо, я сделаю это, хотя псы-команчи этого и не заслуживают.

— Тогда спрашивай дальше!

У индейцев существует поверье, что тот, кто уйдет из этой жизни без скальпа, оружия и настоящей могилы, тот никогда не попадет в Страну Вечной Охоты.

— Итак, где граф? — спросил вождь апачей.

— Он отправился на пастбище бледнолицых, чтобы украсть там себе коня.

— А дальше?

— Потом он собирается в Мехико, куда его должны сопровождать шесть команчей.

— Что он им за это посулил?

— Ружья, ножи, свинец, порох и украшения для женщин.

На это вождь миштеков только покачал головой.

— Он не нуждается в таких защитниках, для этого он мог бы найти себе белых. Он либо еще трусливее, чем я думал, либо замышляет какую-то хитрость. Вы говорите правду?

— Мы не лжем.

— Каким путем он отправился на пастбище?

— Прямиком на восток.

— Где вы с ним расстались?

— Там, где на севере гора соприкасается с долиной.

— Вы повстречали его, когда бежали от нас, а он возвращался из долины?

— Да.

— Уфф! Теперь я знаю, куда он ходил. Я отыщу его следы. Вы ответили на все мои вопросы и заслужили быструю смерть.

С этими словами Бизоний Лоб поднял ружье, грянули подряд два выстрела, оба индейца упали с простреленными головами.

— Пусть Санчес и Хуанито останутся здесь и заложат камнями тела этих команчей, ведь мы должны сдержать свое слово, — сказал он. — Остальные же пойдут по следу графа. Может быть, нам еще удастся перехватить его.

Все, кроме тех двоих, кто остался хоронить команчей, тронулись в путь. Острым глазам Медвежьего Сердца и Бизоньего Лба не составило труда отыскать следы графа вместе со следами шестерых его провожатых, которые действительно вели в сторону пастбищ, оставленных на время без присмотра: все пастухи еще находились на асиенде. Судя по следам, на лугу был отловлен конь, после чего семеро всадников удалились в южном направлении. Отсюда преследование продолжалось еще около часа, но затем Бизоний Лоб приказал остановиться.

— Дальше преследовать их нет смысла, — сказал он. — Мы еще будем нужны на асиенде, а теперь уже ясно, что граф отправился именно в Мехико, потому что следы ведут как раз в том направлении. От нас он все равно не уйдет, мы еще навестим его в Мехико!

Они повернули назад к асиенде и домчались до нее как на крыльях, ведь на этот раз им не нужно было никого выслеживать.

Асиенду они застали почти в том же виде, в каком недавно покинули. Разве что пастухи, оставшиеся для защиты усадьбы, успели убрать со двора трупы команчей и огневые позиции с пушками. Навстречу им с радостной улыбкой на лице вышел асьендеро.

— Слава Богу, что вы вернулись, — сказал он. — А то мы уже стали беспокоиться. Ну, рассказывайте, что с вами было!

— Черный Олень мертв, — ответил Бизоний Лоб.

— Мертв? Значит, вы победили его?

— Мой брат Медвежье Сердце снял с него скальп.

— А остальные?

— Они тоже мертвы. Из всех команчей удалось уйти живыми лишь шестерым.

— И куда они направились?

— В Мехико.

— В Мехико? Дикие индейцы — в Мехико? Что они там забыли?

— Они сопровождают графа.

— А, так вы его видели?

— Да, видели. Он покинул окрестности асиенды, но от нас он все равно не уйдет.

— Да оставьте вы его! Он как-никак владелец этого дома, и мне не след с ним тягаться.

Оба вождя удивленно посмотрели на него.

— Ведь он привел команчей грабить асиенду! — сказал Бизоний Лоб.

— Я не индеец! — ответил Арбельес.

— Хау! У белых людей в жилах нет крови! Вы можете прощать графа, сколько вам угодно. Но у меня с ним еще состоится разговор!

— Так вы полагаете, что теперь мы в безопасности? — спросил Арбельес.

— Да.

— В таком случае, мы можем опять возвращаться к нашей мирной жизни. Вот только где нам хоронить убитых команчей?

Странная усмешка пробежала по лицу вождя миштеков.

— Только не в земле, — сказал он.

— Не в земле? А где же тогда? — удивленно спросил Арбельес.

— В брюхе у крокодилов.

— О Боже, это же не по-христиански!

— А я и не христианин. И команчи — тоже. Они — враги миштеков, а крокодилы миштеков очень долго голодали. Разве вы хотите, чтобы земля асиенды была зачумлена трупами?

— Хм! Ну, поступайте, как знаете!

— Могу я оставить за собой на сегодня двадцать ваших вакерос?

— Для чего?

— Они отвезут мертвых команчей на крокодилье озеро.

— Оставляй, если нам больше не грозит нападение.

— А как дела у нашего брата Громовой Стрелы?

— Он наконец-то пришел в себя.

— В таком случае, навестим его!

Оба вождя вошли в дом. Бизоний Лоб повел вождя апачей в комнату своей сестры, где были сложены золото и украшения, предназначенные для Хельмерса. Карья была тоже там. Безучастная ко всему, она лежала в гамаке и молча смотрела перед собой. Заметив вошедших, она быстро поднялась и спросила:

— Вы вернулись? Вы победили?

— Да.

— А он? Крокодилы съели его?

— Нет, — ответил Бизоний Лоб, строго взглянув на сестру.

— Нет? — ее лицо помрачнело, и она спросила: — Значит, вы упустили его, того, кому предназначена моя месть?

Бизоний Лоб остался доволен этими словами, убедившись, что его сестра думает только о мести. Он ответил:

— Псы-команчи освободили его, а моего брата, вождя апачей, повесили на его место на съедение крокодилам.

Карья с удивлением взглянула на вождя апачей. Она уже успела заметить много новых скальпов у него на поясе. Сейчас она, пожалуй, впервые по-настоящему обратила внимание на мужественно-прекрасный облик индейца, она ощутила в себе какое-то странное, неведомое ей прежде чувство. Лицо ее побледнело.

— Вождя апачей? Но он стоит здесь перед нами целый и невредимый! — сказала она.

— Он сам себя освободил, а потом расправился с команчами!

Карья слишком хорошо понимала, что стоит за этими словами.

— Он герой! — сказала она, всем своим видом невольно выражая восхищение. — А этот граф, значит, сбежал?

— Он отправился в Мехико.

— К отцу?

— Да. Его сопровождают в пути шесть команчей.

Она резко вскинула голову и сказала:

— И ты позволил ему спокойно уехать? Дай мне коня. Я догоню и убью его!

Бизоний Лоб улыбнулся. Вот такой сестра нравилась ему.

— Останься! — сказал он. — Граф от нас не уйдет. Я поеду за ним.

— Ты обещаешь мне убить его?

— Да. Он оскорбил дочь миштеков и должен умереть от моей руки!

— Или от моей! — серьезно сказал вождь апачей.

— Хау! Мой брат хочет сопровождать меня в Мехико? — спросил король сиболерос.

Медвежье Сердце взглянул в лицо индеанки и ответил:

— Карья стала сестрой вождя апачей. Она должна быть отомщена!

В подтверждение своих слов он протянул брату и сестре обе свои руки, и все трое обменялись крепким рукопожатием.

— Медвежье Сердце действительно стал другом и братом вождя миштеков, — сказал Бизоний Лоб. — И он отправится со мной, как только я буду готов. Но сейчас мы должны вместе навестить нашего белого друга!

Он, Медвежье Сердце и Карья взяли одеяла, в которые были завернуты драгоценности, и отправились в комнату больного. Хельмерс лежал в постели с перевязанной головой, но глаза его были открыты и ясны. Он вытянул вперед руки, приветствуя посетителей. Рядом с ним были Арбельес и Эмма.

— Я долго, очень долго лежал без сознания, — сказал немец. — Видно, удар булавы был очень сильным. Это просто чудо, что я еще жив. Или, точнее сказать, опять жив.

— Мой брат испытывает сильную боль? — осведомился вождь апачей.

— Боли как таковой нет, вот только голова у меня сильно гудит. Что там с команчами и как вообще все закончилось на крокодильем озере?

Они подсели к его кровати и подробно обо всем рассказали, сообщили также о своем намерении отправиться следом за графом и отомстить ему если не в пути, то по крайней мере в столице. Хельмерс внимательно выслушал их и затем спросил:

— Значит, вы все же хотите убить его?

— Да, — ответил Бизоний Лоб. — Но сначала я заставлю его выполнить свое обещание.

— Какое?

— Сделать Карью, мою сестру, своей женой. Она поедет в Мехико вместе с нами.

— Ах, вот оно что!

— Да. Нехорошо назвать дочь миштеков своей невестой, а потом бросить ее. Она происходит из рода древних царей, перед которыми какой-то граф не стоит ровным счетом ничего.

— Так ты хочешь сделать ее женой графа, а потом сразу же — его вдовой?

— Да.

— Мой брат не сделает этого!

— Почему нет? Я так решил и добьюсь своего!

— Тебе известны законы бледнолицых?

— Мне нет дела до их законов!

— Боюсь, в данном случае ты ошибаешься. Ты просто не найдешь священника, который согласился бы скрепить этот брак.

— Я заставлю его!

— В этом случае он окажется просто недействительным. Карья — не христианка и, таким образом, не может быть супругой христианина.

— Это правда?

— Да.

— Ах, ах! Значит, от этого намерения мне придется отказаться; но жизнь графу это все равно не спасет. Хочешь посмотреть, что я принес тебе?

Хельмерс кивнул, и перед ним раскрыли одеяла, в которые были завернуты драгоценности.

— Это часть королевских сокровищ, которую я обещал тебе, — сказал Бизоний Лоб. — Ты не смог забрать их сам, и поэтому я принес их тебе сюда.

— Значит, все это богатство теперь принадлежит мне?

Во взгляде немца, скользнувшем по искрящимся драгоценностям, не было заметно какого-то особого восторга.

— Да, эти драгоценности теперь — твои, — ответил вождь миштеков. — Ты теперь один из самых богатых бледнолицых. Но твой взгляд хранит спокойствие, и лицо твое не светлеет. Ты не рад?

— О, я очень, очень рад. Но не за себя, поскольку я решил остаться тем, кем я был до сих пор, то есть — вестменом, которому не нужно много золота. Благодаря своему подарку ты станешь благодетелем многих и многих людей, ведь эти сокровища будут принадлежать не только моему брату, но и вдовам и сиротам, бедным и больным людям моего отечества. Мне они едва не стоили жизни; золото — дорогой и опасный металл, и я понимаю тех индейцев, которые не хотят и слышать о нем. Но я пока что не могу сказать с уверенностью, приму ли я этот дар.

— Почему? Что может заставить тебя отказаться от него? — удивленно спросил вождь миштеков.

Немец медленно и задумчиво провел ладонью по лицу, потом пристально взглянул в глаза обоих вождей и ответил:

— Мои краснокожие братья, Медвежье Сердце и Бизоний Лоб, возможно, не смогут до конца понять моих слов, поскольку принадлежат к числу суровых воинов, которые привыкли судить людей исключительно по закону кровной мести. Но я мыслю иначе, поскольку сам являюсь учеником и другом Виннету и Олд Шеттерхэнда, которые поступают в соответствии с принципами доброты и прощения. Да, я знаю, что в критический момент воин уничтожает врага без раздумья; и я сам, когда речь шла о спасении Карьи и сеньориты Эммы, без колебаний стрелял в команчей. Но теперь опасность позади. Враг побежден, и дальнейшее кровопролитие было бы не только излишним, но и бесчеловечным. Из двухсот команчей лишь нескольким удалось спастись; разве не достаточно было пролито крови? И почему даже мертвым суждено быть погребенным не в земле, а в желудках крокодилов? Разве граф убил кого-нибудь из вас, пролил вашу кровь? Почему вы теперь жаждете его крови? Разве те часы, когда он висел над крокодильим озером, не были страшнее смерти? По-моему, он уже достаточно поплатился за свои грехи.

— Достаточно поплатился?.. — с недоверием переспросил вождь миштеков.

Он хотел продолжить, но Хельмерс перебил его:

— Пусть мой брат пока ничего не говорит, а сначала выслушает меня. Если граф и дальше пойдет против вас — убейте его, я не стану осуждать вас. Но теперь я хочу, чтобы вы отказались от намерения преследовать его. Я прошу вас об этом. И если вы исполните это мое желание, то тогда, и только тогда, я смогу принять этот щедрый подарок.

— И ты не изменишь своего решения?

— Нет. Ты же знаешь, что я держу свое слово. Не оставляйте меня долго в неведении, а решите это между собой прямо сейчас. Исполнением моей просьбы вы доставите мне не меньшую радость, чем этим золотом, отмеченным кровью многих людей.

— Хау! Такова, значит, воля моего брата! — сказал Бизоний Лоб. — Мы обсудим твою просьбу и тотчас вернемся.

Он встал и вместе с сестрой и вождем апачей покинул комнату. Эмма Арбельес протянула немцу руку и сказала:

— Это было благородно с вашей стороны, сеньор! Я всей душой поддерживаю и благодарю вас! Я сейчас догоню этих людей и выскажу им ту же самую просьбу. Надеюсь, желание двоих исполнится скорее, чем желание одного.

И она вместе с отцом вышла из комнаты. Уже через четверть часа все они вернулись обратно, и Бизоний Лоб сказал, обращаясь к нетерпеливо ожидавшему их решения Хельмерсу:

— Ты победил, и в этом тебе были поддержкой славные имена Виннету и Олд Шеттерхэнда. И сеньорита Эмма просила нас о том же. Никогда еще Бизоний Лоб, вождь миштеков, не оставлял невыполненным свое решение; сегодня это происходит впервые. Пусть больше не льется кровь, и теперь ты сможешь принять от меня в подарок золото индейских королей. Ты хочешь этого?

— Да. От него зависит жизнь многих людей. И пусть оно принесет им счастье. Спасибо вам!

Глава III КОРСАР

— Ну вот, сеньоры, на этом и заканчивается история графа Родриганды, — сказал мексиканский адвокат. — Что стало дальше с этим господином, не так уж и важно. Я же только хотел показать вам, что часто индейцы оказываются куда благороднее белых людей. Оба индейских вождя доказали это весьма убедительно. А когда слышишь о делах и поступках Виннету, который являет собой прямо-таки образец благородства и великодушия, то приходится только сожалеть, что родился не индейцем, а белым. Правда, как все мы слышали, в истории с Сэмом Файрганом и его трапперами пролилось много крови; но этому не мог воспрепятствовать даже Виннету, ибо противник был настолько опасен, что мягкосердечие в отношении него было бы совершенно неуместным. Жаль только, что этот Зандерс умер в бою такой легкой смертью. По правде сказать, он заслужил не удар ножом, а хорошую пеньковую веревку!

Тут из-за стойки раздался голос матушки Тик:

— Да он ее и получил!

— Как? Что? Виселицу?

— Да.

— Но ведь было сказано, что Зандерс был заколот шкипером в лесном овраге!

— Да, так было сказано. Но на деле все было иначе. Джентльмен, рассказывавший эту историю, может быть, невольно исказил действительный ход событий. Зандерс тогда не был заколот, да и Жан Летрье тоже не погиб; оба они остались живы и были арестованы.

— Это правда, сеньор?

Этот вопрос мексиканца был адресован бывшему агенту по делам индейцев, на лице которого при этом отразилось легкое смущение. Он ответил:

— Хм! Смотря как к этому отнестись! Вообще говоря, его больше действительно нет в живых, хотя… Хм! Матушка Тик, а почему вы, собственно, так уверены, что Зандерс не был убит там, в овраге?

— Да потому что мне это доподлинно известно, — ответила хозяйка, которой, видимо, уже надоело сдерживаться, и она не обращала никакого внимания на подаваемые ей знаки.

— И от кого же?

— От человека, который при этом присутствовал.

— Но ведь и я тоже был там!

— Верно. Но джентльмену, от которого я это слышал, пришлось позднее еще немало повозиться с этим самым Зандерсом!

— В самом деле? А кого вы, собственно, имеете в виду?

— Полицейского детектива Трескова.

— Ах! Значит, у него еще и потом были дела с Зандерсом?

— Да. А если вы мне не верите, то пусть он вам сам об этом скажет!

— Но для этого он должен как минимум присутствовать здесь.

— А он присутствует!

— Да где же, где?

— Обернитесь-ка и взгляните на джентльмена, который сидит за последним столом! Вы его раньше не замечали, потому что он находился в другой комнате.

Агент обернулся. Увидев человека, который показался мне таким интересным, он быстро встал из-за стола, подошел к нему и, протянув к нему обе руки, воскликнул:

— Мистер Тресков! В самом деле, это мистер Тресков! Столько лет прошло с тех пор, но я сразу же вас узнал. Какая радость! Каким ветром вас занесло в Джефферсон-Сити?

— А я за последнее время бывал здесь не раз и всегда останавливался у матушки Тик.

— По делам? У вас здесь свой бизнес?

— Хм! Собственно, бизнесом то, чем я занимаюсь, вряд ли можно назвать, — ответил он с лукавой улыбкой.

— Значит, по службе?

— Да.

— Вы по-прежнему детектив?

— Да.

— Уж не одного ли из нас вы собираетесь ловить?

— Нет, я абсолютно убежден, что здесь присутствуют только джентльмены, у которых нет ни малейших оснований опасаться встречи с полицейским. Я уже несколько дней квартирую у матушки Тик; а сегодня сидел в соседней комнате и через приоткрытую дверь слышал все, о чем здесь рассказывали. А когда разговор зашел о Сэме Файргане, Пите Холберсе и Дике Хаммердале, я просто не удержался и вышел сюда, чтобы слушать вместе со всеми.

— А вы меня узнали?

— Тотчас же!

— Ну разумеется! С моей стороны было, пожалуй, не слишком умно спрашивать у детектива, узнал ли он меня. Я страшно рад снова увидеть вас и потому прошу оказать нам честь и пересесть за наш стол! Джентльмены уже знакомы с вами по моему рассказу, так что, думаю, нет нужды долго представлять вас. Правда, ваше присутствие некоторым образом путает мои карты, то есть мою историю.

— Почему?

— Потому что в моем рассказе Зандерс и Жан Летрье умирают. А ведь на самом деле они тогда остались живы.

— Пожалуй, да. С вашей стороны это действительно была вольность, не соответствующая истинному положению дел.

— Вольность, именно вольность! Вы нашли верное слово! Рассказчик иногда позволяет себе вольное обращение с действительностью, чтобы тем самым достичь большего художественного впечатления или придать своей истории счастливый финал. Именно этим соображением я и руководствовался. Зандерс и Летрье тогда действительно не погибли, поскольку Сэм Файрган приказал своим людям пощадить их, да и вам тогда было очень важно заполучить их живыми. Но у меня тогда не было времени; я не мог оставаться в «лагере» и уехал вместе со своими людьми уже на следующий день. Таким образом, я до сегодняшнего дня не знал, что вы дальше с ними сделаете; а поскольку справедливость требовала их наказания, то я и решил попросту «умертвить» обоих. Это обеспечивало моему рассказу удовлетворяющий всех финал, и я надеюсь, что джентльмены, собравшиеся здесь, простят мне эту маленькую вольность.

Он подвел Трескова к столу, где его радостно приветствовали сидевшие за ним. Они, естественно, пожелали знать, какое же наказание постигло тогда Зандерса. Разумеется, наибольшую активность проявлял при этом бывший агент, упрашивая Трескова удовлетворить всеобщее любопытство.

— Или, — сказал он, — то, что произошло после моего отъезда, представляет собой служебную тайну?

— Вовсе нет, — ответил Тресков. — Я вполне могу сообщить вам все интересующие вас подробности.

— Так расскажите! Давайте, сэр, давайте! Вы же видите, что мы все сгораем от нетерпения услышать ваш рассказ! Итак, Зандерса и Летрье связали и доставили в «лагерь». А рано утром я уехал. Так что же было дальше?

— Прежде чем начать рассказ, я хотел бы сделать несколько замечаний. Во-первых, Зандерс и Летрье были не единственными, кто избежал гибели; удалось бежать еще одному из их людей. Мы, правда, довольно скоро узнали о его побеге, но уже при весьма драматических обстоятельствах. В пути он повстречал группу молодых индейцев-огаллала, которые на свой страх и риск отправились навстречу старшим соплеменникам, чтобы продемонстрировать им свою доблесть. Во главе их отряда стоял сын погибшего вождя. Обнаружив место сражения, они пошли дальше по нашему следу. Здесь-то к ним и прибился беглец. Это была, скажу я вам, продувная бестия, и у него хватило ума и хитрости обнаружить тайник трапперов Сэма Файргана.

— Тайник? Вы имеете в виду убежище, или «лагерь», в который мы отправились после боя в овраге?

— Нет. Под словом «тайник» я подразумеваю другое, куда более секретное и надежное укрытие. «Лагерь» представлял собой всего лишь, так сказать, филиал, или внешний форт тайника, который служил своим обитателям гораздо более надежной защитой и в который были доставлены оба арестанта после того, как вы покинули нас. Тайник имел два входа и выхода, об одном из которых знала вся компания трапперов. Второй же обнаружил Сэм Файрган лично и до поры держал в секрете. Именно тот, потайной, выход нашел беглец и выдал его молодым огаллала, в результате чего вся ситуация коренным образом изменилась. Вы еще узнаете об этом, господа.

Второе мое замечание состоит в том, что в лице Зандерса нам досталась значительно более крупная добыча, чем мы сначала думали. Мы-то ведь были уверены, что схватили долго разыскиваемого полицией вора и мошенника; но за ним числились куда более страшные преступления.

— Какие же, мистер Тресков? Убийства?

— Кое-что пострашнее!

— Пострашнее? Но что же?

— Хм! Приходилось ли кому-нибудь из вас слышать про некую Мисс Адмиралъшу?

— Мисс Адмиральша? Мисс Адмиральша? — послышалось со всех сторон. — Конечно, конечно! Кто не слышал об этой женщине, этом дьяволе в человеческом обличье!

— Вам известно, чем она кончила?

— Да. Ее повесили в Нью-Йорке.

— А ее преступления вам известны?

Бывший агент ответил:

— Разве возможно знать обо всех ее преступлениях! Она была единственным ребенком одного старого морского волка, главная причуда которого заключалась в том, что он нипочем не желал расставаться с дочерью ни на суше, ни на море. Он переодевал ее в мальчишечью одежду и брал с собой на корабль в каждое плавание. Она узнала морское дело досконально, снизу доверху, и постепенно прошла все ступени корабельной карьеры — от юнги до офицера. Эта бестия обладала не просто способностями, но настоящим талантом к морскому делу и благодаря отцовским урокам и постоянной практике достигла в нем такого совершенства, что могла с почти что ювелирной точностью управлять кораблем в любую погоду. Правда, экипажам кораблей, на которых плавал ее отец, радости от этого было мало. Еще будучи ребенком, она обладала повадками дикой кошки, и чем старше и взрослее становилась, тем громче в ней говорил дьявол, который, однажды вселившись в нее, не выпускал ее из своих лап до самой ее смерти на виселице. Не так ли, мистер Тресков?

— Да, это так. Но раз уж вы знаете, что ее повесили, то вам, должно быть, известно и то, что на эшафот она отправилась не одна.

— Да, ей составил компанию Черный Капитан, человек не менее, если не более страшный, чем она.

— А вам известно его прошлое?

— Я не знаю, что вы имеете в виду под словом «прошлое». Он, судя по всему, был великолепным моряком, потому что к тому моменту, когда ему надели петлю на шею, ему исполнилось едва за тридцать, но он уже давно терроризировал самые оживленные морские террасы. Он был знаменитым работорговцем, который с неизменной удачей доставлял сюда из Африки живой товар, ни разу не будучи пойманным с поличным. С ним не под силу было тягаться ни одному другому капитану или морскому офицеру.

— Все это верно. Однако секрет его успеха заключался не только в нем самом, но и в превосходных мореходных качествах его судна.

— Вы имеете в виду «Л'Оррибль»? Да, это была то ли шхуна-бриг [83], то ли баркентина [84], с которой не могло тягаться ни одно другое судно. Черный Капитан не страшился даже пароходов, пока в его парусах гулял ветер. Мисс Адмиральша была у него и помощником, и штурманом, и вы вполне можете себе представить, что происходит, когда сходятся вместе две подобные личности. Эти двое не только торговали неграми, но не упускали случая и поживиться любым встречным судном, которое было им по зубам. Вряд ли когда-нибудь станет доподлинно известно, сколько судов было таким вот образом разграблено и пущено на дно. А вообще интересно было бы узнать, как впервые пересеклись пути Черного Капитана и Мисс Адмиральши!

— Это я могу вам рассказать, сэр.

— В самом деле? Расскажите!

— Я сам узнал об этом из документов, которые оказались в моем распоряжении. Он был прирожденным моряком и мог бы достичь очень многого на стезе добродетели. Однако, как и Мисс Адмиральша, с детства отличался такой дикостью и необузданностью нрава, что все его наставники в один голос прочили ему бесславный конец, хотя он нередко и повергал их в изумление своими блестящими успехами в науках. Навигация была его стихией, в пятнадцать лет мог дать фору в судовождении иному опытному морскому офицеру. Но сидевший и в нем дьявол не позволил ему плыть по жизни верным курсом. Его вздорные выходки очень долго сходили ему с рук, пока наконец однажды чаша терпения его учителей не переполнилась и его не изгнали с позором. Какое-то время он слонялся без дела. Затем начались скитания с одного судна на другое, причем большинство этих его временных пристанищ имели весьма сомнительную репутацию. Думаю, вы согласитесь со мной в том, что с его стороны это было непростительным легкомыслием, когда узнаете, что он был отнюдь не беден, а имел довольно значительное состояние, доставшееся ему от родителей. Тогда-то он и повстречал на своем пути Мисс Адмиральшу, отец которой незадолго до этого умер — тоже, кстати сказать, оставив ей кучу денег. Очень скоро оба поняли, что просто созданы друг для друга. Но не в смысле создания семьи, нет, в этом отношении Мисс Адмиральша никогда не была по-настоящему женщиной, а для, скажем так, «делового сотрудничества». Они решили объединить свои капиталы и купить корабль, чтобы торговать «черным деревом» [85], попутно прихватывая все, что подвернется под руку. Но для этого нужен был действительно превосходный корабль, парусник высшего класса. И дьявол не обошел их своим вниманием, предоставив в их распоряжение тот самый «Л'Оррибль», который впоследствии приобрел такую мрачную славу. Очень скоро подобралась и команда — из числа тех, кому уже нечего было терять и кто искал свою последнюю защиту под черным пиратским флагом… Дело было создано и вскоре превратилось в необычайно доходный промысел. Первое время на судне было как бы сразу два капитана, поскольку Мисс Адмиральша считала себя во всем абсолютной ровней своему компаньону; но постепенно он взял над нею верх, да и она сама, признав, что в морском деле он все же превосходил ее, вынуждена была смириться с ролью второго человека на корабле, став его помощником. При этом свою досаду по поводу этого, как она считала, «разжалования» она вымещала на своих подчиненных. Плетка-«девятихвостка» стала полновластной хозяйкой на судне, и всякий, кто осмеливался ослушаться ее приказа, рисковал в ту же минуту расстаться с жизнью и быть выброшенным за борт. И матросы вынуждены были терпеть это, ибо сами поставили себя вне закона и, естественно, не могли искать помощи и защиты у официальных властей.

Вскоре уже одно название «Л'Оррибль» [86] стало внушать людям страх, а за его командиром прочно утвердилось прозвище Черный Капитан. Из этого вовсе не следует, что между ним и Мисс Адмиральшей царило полное согласие. Напротив, они открыто враждовали, и никто из них ни минуты не мог быть спокоен за собственную жизнь. Без сомнения, одной из самых дерзких выходок Черного Капитана стал его заход в порт Нью-Йорка — разумеется, под чужим флагом и с «чистыми» документами, похищенными с корабля, который незадолго до этого был ограблен и потоплен в открытом море. Во время боя с экипажем того корабля Черный Капитан был ранен и теперь явился в Нью-Йорк, чтобы, как говорится, зализать раны. И если я говорю о дерзости его поступка, то не меньшей безрассудностью и безоглядной смелостью отличалась и та злая шутка, которую сыграла с ним Мисс Адмиральша. В то время, когда он был прикован к больничной койке, она попросту сбежала от него вместе с кораблем и всем награбленным добром. Она давно уже мечтала таким вот образом избавиться от ненавистного друга-соперника; однако на деле все повернулось для нее совсем не так, как она ожидала. Да, она научилась управлять кораблем. Но теми профессиональными тонкостями и хитростями, что позволяли увести капер [87] от любой, даже самой стремительной, погони, — ими, к несчастью для нее, владел по-прежнему только Черный Капитан. «Л'Оррибль» был настигнут и атакован военным кораблем. В отчаянном бою была уничтожена почти вся команда капера, а те, кто выжил, были позднее повешены на реях как пираты. По воле случая уцелели лишь те члены экипажа, которые в момент побега Мисс Адмиральши находились на берегу. Разумеется, поиски Черного Капитана на побежденном судне окончились ничем. И тогда победители решили, что он находится среди убитых, не имея отличительных знаков, по которым можно было бы установить его личность. При обыске судна в одной из кают была обнаружена пленница, оказавшаяся пассажиркой одного из разграбленных и уничтоженных кораблей, которую корсары прихватили с собой, намереваясь получить за нее крупный денежный выкуп. Конечно же, она была бесконечно рада вновь обретенной свободе; к ней отнеслись в высшей степени предупредительно и в ближайшем порту благополучно доставили на берег. Никто и не подозревал, что это была не кто иная, как Мисс Адмиральша, у которой для подобного случая была припасена женская одежда. Еще во время боя, поняв, что сопротивление бессмысленно, она спряталась в каюте и сменила платье, чтобы затем разыграть роль невинной жертвы пиратов.

Можно представить себе ярость Черного Капитана, полагавшего все это время, что «Л'Оррибль» по-прежнему находится в нью-йоркском порту, когда он узнал о предательстве Мисс Адмиральши! Он лишился всяких средств к существованию. Оправившись от болезни, Черный Капитан долгое время пробавлялся случайными заработками, даже и не помышляя становиться на путь истинный. И через какое-то время превратился в отъявленного проходимца и мошенника, достигнув в этом деле не меньших высот, чем в недавнем своем пиратском ремесле. Заметив, однако, что становится объектом пристального внимания нью-йоркской полиции, он поспешил покинуть город, чтобы попытать счастья на Западе. Предварительно же ему удалось узнать, что его «Л'Орриблю» после необходимой перестройки предстоит пополнить ряды военно-морского флота Соединенных Штатов.

Вы, наверное, спросите меня, господа, почему я так много внимания уделяю личности Черного Капитана? Что ж, я готов ответить. Дело в том, что когда мы схватили Зандерса, то обнаружили при нем множество всевозможных записей, смысла и содержания которых никто разгадать не мог. Когда же я тщательным образом изучил их, мне стало абсолютно ясно, что Зандерс и есть не кто иной, как Черный Капитан собственной персоной, а Жан Летрье — один из его корсаров. Какая удача, не правда ли! Трудно передать словами радость, которую я тогда испытал. Однако виду я не подал, и даже Зандерс не заподозрил меня в том, что я проник в его тайну.

— Вы и своим товарищам не сказали об этом? — спросил бывший агент по делам индейцев.

— Нет.

— Но почему?

— Потому что одного неосторожного слова было бы достаточно, чтобы Зандерс все понял. Я же хотел, чтобы он узнал это только в суде: подобные сюрпризы действуют буквально убийственным образом даже на самых закоренелых и ловких преступников. К сожалению, события развивались совсем не так, как я ожидал.

— Уж не хотите ли вы сказать, что ему снова удалось ускользнуть от вас?

— Увы, именно это я и хочу сказать. Но прежде, чем я расскажу, как это произошло, я хотел бы вместе с вами мысленно перенестись далеко на Запад — через Скалистые горы, Аризону и Неваду до самого Сан-Франциско, где нам с вами предстоит встретиться с одной знакомой личностью, хотя она и прилагает все усилия к тому, чтобы остаться неузнанной.

— Кто же это?

— Скоро узнаете. Итак, слушайте.

Тот, кто попадает в сегодняшний Сан-Франциско — город-властелин Золотой страны и Великого океана — и, стоя на набережной, наблюдает бесконечную и непрерывную круговерть людской толпы, состоящей из представителей всех земных рас и народов; кто видит его длинные и широкие улицы, просторные площади, великолепные дворцы и здания, за зеркальными окнами которых скрыты горы всего того, что имеет отношение к золоту, что покупается и продается за это золото, тому очень трудно бывает представить себе, из каких скудных и ничтожных побегов вырастала столица драгоценного металла.

И сколь безостановочно движение морских волн, ежесекундно вздымающихся вверх и падающих вниз, сколь неудержим и бесконечен пестрый людской поток на улицах и площадях золотой метрополии, столь же неумолима и переменчива судьба, играющая человеком, то поднимая его на гребень действительного или мнимого успеха, то низвергая в самую пучину городского дна. И тот, кто еще вчера, обладая миллионами, был объектом всеобщего восхищения и зависти, сегодня, возможно, уже отправляется, вооружившись киркой, лопатой и винтовкой, на золотые прииски в надежде, часто несбыточной, вернуть себе утраченное богатство и былую респектабельность. Успех обманчив, и когда игра окончена, то салонный блеск часто сменяет шаткое и полное опасностей существование. Что выпадет тебе — роскошь или нищета, часто зависит от слепого кувырка игральной кости.

Из Акапулько курсом на Сан-Франциско шел парусник. Это была молодцевато подтянутая изящная трехмачтовая шхуна, на корме у которой красовались золотые буквы, составлявшие название судна: «Л'Оррибль». Форменная одежда экипажа говорила о принадлежности судна к военно-морскому флоту Соединенных Штатов, хотя некоторые особенности его корпуса и парусного вооружения давали основания предположить, что изначально его предназначение было иным.

Командир парусника стоял на квартердеке [88] и, задрав голову, смотрел на марс [89], где сидел впередсмотрящий с подзорной трубой.

— Ну что, Джим, видишь его?

— Да, капитан, отлично вижу! — крикнул сверху матрос, указывая рукой в наветренную сторону. Он назвал своего командира капитаном, хотя тот носил на мундире погоны лейтенанта. Впрочем, подобное «повышение в звании» никогда не помешает, особенно если офицер действительно заслуживает более высокого чина.

— Каким курсом он идет?

— Ищет наш кильватер, сэр. Думаю, он идет из Акапулько или Лимы, а может, даже из Вальпараисо [90], потому что находится западнее нас.

— Что это за судно, Джим?

— Пока не могу сказать, сэр. Пусть подойдет поближе!

— А может, он?

— Уверен, сэр!

— Что-то не очень верится, — прозвучало в ответ. — А впрочем, было бы интересно взглянуть на судно, превосходящее в скорости хода наш «Л'Оррибль»!

— Хм! — произнес матрос, спустившись на палубу и передавая офицеру подзорную трубу. — Вообще-то, есть одно такое судно, которому это по силам!

— Какое же?

— «Ласточка», сэр!

— Да, пожалуй, только она! Но как могла «Ласточка» оказаться в здешних водах?

— Не знаю, сэр, но могу утверждать, что судно, идущее за нами, не какая-нибудь там бостонская селедочница, а легкий быстроходный клипер [91]. Будь оно крупнее, его было бы отчетливо видно с такого расстояния. А ведь «Ласточка» — тоже клипер.

— Ладно, посмотрим! — сказал лейтенант, отпуская матроса и направляясь к штурвалу.

— Неизвестный корабль, сэр?

— Да, сзади нас.

— Не прикажете ли поставить верхние паруса, сэр?

— Это бесполезно, — ответил офицер, глядя в подзорную трубу. — Парусник все равно догонит нас.

— Хотел бы я на это посмотреть!

— К сожалению, сомневаться не приходится! — произнес лейтенант с легким оттенком уязвленного самолюбия морехода в голосе. — Видите, маат [92], еще три минуты назад его можно было разглядеть только с марса, а теперь я стою на палубе и прекрасно вижу его.

— Может, немного увалиться под ветер? [93]

— Нет. Я хочу знать, сколько времени ему понадобится, чтобы оказаться с нами борт к борту. Если это американец, я буду только рад. Если же нет, то я пожелал бы ему в спутники дьявола, а не такое прекрасное судно!

Прошло еще немного времени, и вот уже можно было невооруженным глазом разглядеть сначала верхушки мачт, а затем и весь изящный корпус незнакомого корабля.

— Да, черт бы меня побрал, замечательное судно! Вы только посмотрите, как оно идет в фордевинд! [94] Парень, который им командует, явно не страшится лишней пригоршни ветра. А теперь он готовит еще и брамсели [95], так что шхуна задирает кверху корму и чуть ли не танцует на носу!

— Смелый парень, сэр! Но сейчас достаточно одного неверного порыва ветра, и клипер пойдет ко дну, не будь я рулевой по имени Перкинс! Пожалуй, он все-таки слишком рискует.

— Смотрите, он поднимает флаг. В самом деле, это американец! Видите «звезды и полосы»? [96] Он буквально пожирает волны и через пять минут поравняется с нами.

— Пожирает волны! Да, это, пожалуй, самое подходящее определение для такой гонки. Клянусь Богом, у этого парня по шесть пушечных люков на каждом борту, вращающаяся пушка на носу и, пожалуй, еще нечто подобное на корме. Вы его уже узнали, маат?

— Пока нет. Но если глаза меня не обманывают, то это все-таки «Ласточка». Я однажды поднимался на ее борт и ощупал собственными руками весь такелаж.

— А кто ею командовал?

— Не помню его имени, сэр; какой-то старый-престарый морской волк, почти уже развалина с сизым носом — с первого взгляда видно, что проспиртован насквозь! Но его рулевого я хорошо знал — это был немец по имени Петер Польтер. Парень он был тертый, на такого всегда можно положиться. Ну, как там, видно его уже в подзорную трубу?

— Да. Это «Ласточка». Возьмите-ка пару румбов [97] к ветру — кажется, он хочет с нами поговорить! — приказал констебль [98].

Паруса упали, и одновременно прогремел выстрел орудийного салюта. «Л'Оррибль» лег в дрейф, дожидаясь подхода «Ласточки».

С ее борта тоже прозвучал приветственный выстрел. «Ласточка» приближалась с поистине фантастической скоростью. На ее борту под шпрюйтом [99] распростерла свои позолоченные заостренные крылья голубая птица, давшая название судну. Крепкий бриз до отказа наполнял ее паруса. Накренившись на борт так, что концы реев почти касались воды, парусник мчался вперед стремительно и красиво, полностью оправдывая свое название. Когда кливер [100] шхуны уже почти поравнялся с кормовым вымпелом «Л'Оррибля», с ее палубы раздался голос командира:

— Эй, взять рифы! [101]

В одно мгновение упали паруса. Судно вздернуло кверху притопленный во время движения нос, качнулось на левый борт и, гордо выпрямившись, застыло на месте среди усмиренных морских волн.

— Эй, что за судно? — крикнул, приложив ладонь ко рту, командир «Л'Оррибля». Он, конечно же, отлично знал, с кем имеет дело, но неукоснительно придерживался правил морского этикета.

— «Ласточка», командир — лейтенант Паркер, порт приписки Нью-Йорк. Идем из Нового Орлеана вокруг мыса Горн. А вы?

— «Л'Оррибль», лейтенант Дженнер из Бостона, курсируем в здешних водах, сэр!

— Очень рад встрече с вами, сэр! У меня для вас кое-что есть. Должен ли я воспользоваться шлюпкой или вы позволите подойти к вам борт в борт?

— Попробуйте, если вам это удастся, лейтенант!

— «Ласточке» и не такое под силу!

Он повернулся к команде и отдал приказ. «Ласточка» вздрогнула, описала почти на месте короткую дугу и через минуту оказалась так близко к другому судну, что его матросы могли ухватиться рукой за ее ванты — решиться на подобный маневр и выполнить его с такой безукоризненной точностью при таком ветре мог лишь не просто смелый, но и весьма искусный моряк.

Один ловкий, почти акробатический прыжок, и Макс Паркер уже стоял рядом со своим коллегой на палубе «Л'Оррибля».

— Имею поручение вручить вам настоящую депешу, сэр! — сказал он, сопровождая свои слова дружеским рукопожатием.

— О! Не желаете ли спуститься ко мне в каюту и поднять бокал за нашу встречу?

— Не располагаю временем, лейтенант. Прикажите подать сюда!

Дженнер отдал соответствующее распоряжение и, отсалютовав как положено, раскрыл конверт.

— Вам известно содержание депеши? — спросил он Паркера.

— Нет, но я могу догадываться, о чем идет речь.

— Мне предписывается немедленно взять курс на Сан-Франциско, куда я, собственно, и направлялся, и сообщить вам об этом.

— Отлично. В таком случае, я должен передать вам вот эти депеши в адрес расквартированных там юнионистских капитанов [102]. Вам ведь известно, что Юг поднял мятеж?

— Да, я слышал об этом, хотя курсирую в здешних широтах совсем недавно. Думаю, однако, что мятежники просчитались, как по-вашему?

— Полагаю, что да. Однако Юг довольно силен, располагает хорошо укрепленными портами и колоссальными резервами. Так что предстоит борьба, тяжелая и суровая борьба, для победы в которой потребуется невероятное напряжение сил. Надеюсь, мы с вами еще встретимся, сэр, борт к борту в борьбе с общим врагом!

— Был бы очень рад расправиться с ним в одном строю с вашей «Ласточкой», сэр! Куда вы сейчас направляетесь?

— Тоже в Сан-Франциско, за новым назначением. Но сначала мне предстоит некоторое время патрулировать японский маршрут. Виват «Л'Оррибль»!

— Виват «Ласточка»!

Оба капитана осушили свои бокалы, и Паркер перепрыгнул обратно на палубу своего судна. «Ласточка» отвалила от «Л'Оррибля», подняла паруса и под приветственные возгласы обеих команд устремилась прочь. Сколь быстро она появилась с юго-западной стороны, столь же быстро и скрылась из вида на подернутом дымкой западном горизонте. Словно сказочная фея, поднялась она ненадолго из морских глубин, чтобы приветствовать одинокого морехода и затем с неумолимой неизбежностью снова скрыться в своем таинственном подводном царстве.

И на «Л'Оррибле» тоже были быстро подняты все паруса, чтобы с еще большей скоростью продолжить прерванное плавание. И через несколько дней, в течение которых ему приходилось встречаться со все большим числом других судов, спешащих по тому же назначению, «Л'Оррибль» бросил якорь на рейде «золотой столицы».

Здесь Дженнер поручил выполнение полицейских и всех прочих портовых формальностей своему помощнику, а сам немедленно отправился на борт стоящего по соседству броненосца, командиру которого была адресована одна из доверенных ему Паркером депеш. Остальных адресатов либо еще предстояло разыскать, либо их суда находились в море.

Капитан броненосца принял депешу и провел Дженнера в свою каюту, где между ними состоялась дружеская беседа.

— Вы ведь пробудете здесь еще какое-то время, — сказал в заключение разговора командир броненосца. — У вас есть знакомые в городе?

— К сожалению, нет. Пожалуй, мне придется довольствоваться ресторанами и гостиницами.

— Тогда позвольте мне предоставить в ваше распоряжение мои собственные связи!

— Воспользуюсь ими с удовольствием и благодарностью.

— Я, к примеру, знаю одну замечательную даму, которая снимает целый этаж в одном из лучших домов города. Это вдова плантатора с Мартиники по фамилии де Вулетр, и она принадлежит к числу тех вечно молодых женщин, чей возраст просто невозможно определить, поскольку над ее умом, образованностью и дружелюбием не властны никакие годы. Она, судя по всему, невероятно богата, живет на широкую ногу и принимает у себя исключительно аристократов духа, денег и политической власти. Для меня же она представляет интерес еще и потому, что сама участвовала в длительных морских плаваниях и обладает такими познаниями в нашей профессии, каким мог бы позавидовать иной старый морской волк.

— О, да вы меня просто заинтриговали, и я уже горю желанием познакомиться с ней!

— Я предоставлю вам такую возможность уже сегодня. Я приглашен к ней сегодня вечером. Хотите пойти со мной?

— Конечно, капитан!

— Хорошо. Я представлю вас ей, а потом вы можете чувствовать себя там так же свободно, как на борту вашего «Л'Оррибля». Кстати, прекрасное судно, этот клипер, лейтенант, и я искренне желаю вам удачи на посту его командира. Было необычайно приятно наблюдать, как стремительно и элегантно он вошел в гавань, как без сучка и задоринки спустил паруса и встал на якорь. Не от англичан ли он перешел во владение флота Соединенных Штатов?

— Да. Но еще раньше он наводил страх на всех моряков от Гренландии до обоих южных мысов [103]. Или вам никогда не приходилось слышать о Черном Капитане?

— Как же, как же! Может, даже больше, чем вам. Просто я не сразу сообразил, откуда мне знакомо название «Л'Оррибль»; но теперь я вспомнил. Его застукали за контрабандой «черным деревом». Команду повесили на реях, а Черный Капитан… Так что там с ним дальше было?

— Его так и не нашли на борту шхуны. Но зато обнаружили некую даму, взятую пиратами в заложницы с целью получения выкупа.

— А кто была эта дама?

— Не знаю. А про того пирата с тех пор больше ничего не было слышно — то ли урок, как говорится, пошел впрок, то ли он все же присутствовал в тот раз на борту и был убит в бою или же повешен на рее как простой матрос.

— Ну и поделом ему! Итак, сегодня у госпожи де Вулетр. Я зайду за вами, лейтенант, договорились?

— Буду весьма признателен.

— Ах, не стоит, право! Но позволите ли вы мне взглянуть поближе на ваше замечательное судно, прежде чем мы с вами сойдем на берег…

Во время этого разговора по набережной порта спокойно и неторопливо, с видом человека, являющегося полным хозяином собственного времени, прогуливался некий господин. Он был строен, если не сказать хрупок, одет в типичный костюм диггера, возвратившегося с приисков, чтобы немного отдохнуть и оглядеться в городе. Его видавшая виды широкополая шляпа была низко надвинута на лицо, но и она не могла скрыть от посторонних взглядов большое и уродливое родимое пятно, расплывшееся темно-красной кляксой от уха и до носа по всей левой щеке.

Его отталкивающий внешний вид заставлял встречных прохожих быстро отводить глаза в сторону, однако сам он, похоже, не слишком огорчался этим обстоятельством и даже отдельные громкие высказывания в свой адрес воспринимал с явным равнодушием, сохраняя полное душевное спокойствие.

В какой-то момент он остановился и устремил взгляд на рейд морской гавани.

— Еще один бросил якорь, — пробормотал он, разговаривая как бы сам с собой. — Парусник, и, судя по всему, очень неплохой. Если бы только…

Он вдруг умолк и поднес ладонь козырьком к лицу, напряженно вглядываясь вдаль.

— Клянусь Богом, — взволнованно заговорил он снова, — это он, это «Л'Оррибль», ради которого я стою здесь на якоре уже целый месяц. Наконец-то, наконец-то я снова вижу его. Впрочем, он находится слишком далеко от берега, так что не исключена ошибка. Нет, нужно обязательно проверить, ошибаюсь я или нет!

Он быстро спустился по ступеням набережной к воде и прыгнул в одну из стоявших на приколе лодок.

— Куда? — спросил сидевший на веслах и до сего времени мирно гревшийся на солнышке хозяин лодки.

Незнакомец кивком головы указал в сторону рейда и небрежным тоном ответил:

— Погулять…

— И долго?

— Пока не надоест.

— А чем вы можете мне заплатить? — лодочник окинул странного пассажира недоверчивым взглядом.

— После прогулки — хорошими деньгами. А вместо прогулки — хорошими тумаками. Выбирай!

— Хм, — смущенно буркнул лодочник, явно оробев под буравящим его взглядом черных глаз незнакомца. — Можете тыкать своей пятерней куда угодно, только не мне в лицо. С веслами-то вы умеете управляться?

Ответом ему был короткий кивок головы, после чего лодка была отвязана и начала прокладывать себе дорогу к открытой воде через лабиринт стоявших у причала судов и суденышек всех сортов и размеров.

Незнакомец управлялся с лодкой играючи — это хозяину стало ясно после первых же взмахов весел. Не выдавая каким-либо очевидным образом истинной цели своей поездки, он по широкой дуге обогнул стоящие по соседству броненосец и «Л'Оррибль» и затем вернулся к причалу, где и расплатился с хозяином лодки с такой щедростью, которая совсем не вязалась с его диковатой наружностью.

«Это он, — с облегчением выдохнул незнакомец, поднимаясь вверх по ступеням набережной. — Настал момент, когда мадам Вулетр должна исчезнуть так же бесследно, как это сделала в свое время Мисс Адмиральша. Ну, а теперь — в таверну!»

И он зашагал в направлении той части города, где влачат свою жалкую и зачастую преступную жизнь всякие темные личности, которых принято называть «отбросами общества». Ему пришлось идти сквозь лабиринт кривых и тесных улочек и переулков, представлявших своими убогими ухабистыми мостовыми немалую опасность для пешехода и заставленных по обеим сторонам вряд ли имеющими право называться человеческим жильем жалкими бараками, лачугами и просто брезентовыми палатками, благодаря чему вся местность имела вид скорее цыганского табора, нежели части хорошо организованного городского хозяйства, в котором сильная рука закона призвана удалять из ее жизненной ткани или по крайней мере держать под бдительным контролем весь негодный и вредоносный материал.

Наконец он остановился у длинного дощатого барака, над входом в который прямо на обшарпанных, растрескавшихся досках была обычным мелом криво выведена надпись «Таверна отличного бренди», соседствующая с изображением двух кособоких бутылок.

Незнакомец помедлил несколько мгновений и затем решительно распахнул скрипучую входную дверь.

Длинный и полутемный зал таверны был наполнен людьми, чей внешний облик и манеры не давали никаких оснований подозревать их в принадлежности к тому обществу, в котором мужчины имеют обыкновение именовать себя джентльменами. Воздух здесь был так густо пропитан винными испарениями и табачным чадом, что образовывал как бы полупрозрачную стену, столкновение с которой буквально физически ощущал каждый, кто входил сюда с улицы. А царивший в помещении невообразимый гвалт напоминал скорее крики диких животных, нежели голоса людей.

Однако человека с родимым пятном эти маленькие неудобства, похоже, нисколько не смущали. Он подошел к стойке и обратился к стоявшему за ней кабатчику:

— Эй, хозяин, Длинный Том здесь?

Тот смерил его недоверчивым взглядом и ответил не слишком дружелюбно:

— А что?

— Мне нужно с ним поговорить.

— И кто такой этот Длинный Том, вы не скажете мне, а?

— Хозяин! Не будем играть в прятки! Я знаю его не хуже, чем вы, и должен встретиться с ним здесь.

— А кто вы такой?

— Не ваше дело. Я ведь у вас тоже документов не спрашиваю!

— Эге, если вы так намерены спрашивать, то вам долго придется ждать ответа. А скорее всего придется убраться отсюда и захватить с собой пару оплеух в придачу!

— Ну, об этом мы могли бы поговорить и попозже. Но предупреждаю, что Длинный Том вас по головке не погладит, если вы не дадите мне увидеть его!

— Вот как! Ну, тогда я сделаю вид, что знаю этого человека; вы меня понимаете, сэр? Но если он действительно позвал вас сюда, то вам по крайней мере должно быть известно одно слово, одно маленькое словечко, без которого вам к нему никогда не попасть.

— Согласен. Слушайте!

Он перегнулся через стойку и что-то шепнул хозяину. Тот удовлетворенно кивнул головой.

— Все правильно! Теперь я вам верю. Том пока еще не появлялся. Сейчас как раз то время, когда сюда обычно заглядывает полиция. Как только она уйдет, я подам знак, и через пять минут Том будет здесь. А пока присядьте-ка!

— Нет, хозяин, только не здесь. Том говорил мне, что здесь у вас есть отдельная комнатка, где можно побыть без лишних свидетелей.

— Она есть, только открыта бывает не для всех подряд.

— Не для всех, говорите? Тогда для кого же?

— Если я вам об этом скажу, то, боюсь, у вас в глазах потемнеет.

— Не думаю, что так уж сильно!

Незнакомец достал из кармана самородок и положил его перед хозяином таверны.

— Ну вот! Теперь я вижу, что ваши дела не так уж плохи, как я сначала подумал. Хотите чего-нибудь выпить?

— Бокал вина.

— Вина? Вы спятили? На черта мне нужно здесь это пойло? Вы получите бутылку бренди, как здесь и полагается. А вот вам и стакан. Теперь садитесь за стол вон там, за широкой печкой. Там есть небольшая дверь, которую никто не видит. Я ее чуть приоткрою, а вы будьте начеку: улучите момент, когда на вас никто не смотрит, и быстренько ныряйте внутрь.

— Так и сделаю.

— В этой комнате сейчас пусто. Но скоро явятся гости, и я советую на всякий случай не слишком докучать им — это очень шустрые ребята, и у них от слова до ножа бывает недалеко.

Вскоре незнакомец уже сидел в потайной комнате. В ней стояло только два стола и еще с десяток стульев, которые пока что были свободны. Ждать, как и предупреждал хозяин, пришлось недолго: в комнату один за другим стали входить гости и располагаться там с той уверенностью, которая давала основание заключить, что они давно уже привыкли общаться друг с другом в своей компании.

Реакция каждого из них на присутствие в комнате постороннего выражалась не более чем коротким испытующим взглядом в его сторону; в остальном же они не обращали на него никакого внимания и вполголоса обсуждали собственные дела, словно в комнате никого, кроме них, и не было. Судя по всему, все они были моряками — во всяком случае, проявляли явную осведомленность в морском деле и последних новостях морской жизни. Среди прочего упоминались ими и названия стоявших в то время в порту и на рейде кораблей.

— Вам известно, — спросил один из них, — что на рейде бросил якорь «Л'Оррибль»?

— «Л'Оррибль», бывший капер?

— Да, под командой лейтенанта Дженнера. Великолепное судно, как по оснастке, так и по вооружению — Черный Капитан не раз успел доказать это.

— Жаль беднягу, пришлось ему попробовать веревки! А может, и нет, а?

— Ужасно жалко. Ловкие были ребята — что он сам, что его команда…

— Он-то, может, и не очень; зато, говорят, у него был потрясающий помощник, который, собственно, и командовал шхуной.

— И я тоже об этом слышал. Так это вроде бы вообще-то баба была. Но сущая дьяволица! И ничего удивительного: уж если дьявол хочет доставить себе особое удовольствие, то вселяется непременно в женщину.

— Верно, — поддержал его третий. — Это была женщина, и звали ее Мисс Адмиральша, это я точно знаю. Говорят, она была дочерью какого-то старого морского волка, который брал ее с собой в каждое плаванье. И со временем она так наловчилась в нашем деле, что правила судном лучше опытного капитана. Любой моряк знает, что была такая женщина. А может, и сейчас есть. А если кому интересно, пусть спросит у Длинного Тома, уж он-то все об этом знает. По-моему, этот подлец прошел с Черным Капитаном не одну сотню миль и знает «Л'Оррибль» куда лучше, чем сам хочет нам в этом признаться.

— Может, и так, с него, пожалуй, станется. Но если это даже и так, то я все равно бы ему это в упрек не поставил — уж во всяком случае, на капере жизнь веселее, чем на какой-нибудь торговой посудине. Не буду дальше распространяться, но, думаю, вы меня отлично понимаете!

— Да чего уж там, выкладывай все подчистую! Или, если ты боишься, так я сам скажу: будь Черный Капитан еще жив и будь у него в руках «Л'Оррибль», я бы тут же записался к нему в команду. Вот так-то! И думаю, что вы меня поддержите!

В этот момент открылась дверь, и в комнату, пригнувшись, вошел человек, которого вся компания приветствовала как старого знакомого.

— Эй, Длинный Том! Давай, причаливай к нам! А знаешь ли ты, что мы только что говорили о тебе?

— Да, о тебе и о «Л'Оррибле», — подтвердил один из собравшихся.

— Оставьте его в покое, старые болтуны! Пусть стоит себе на рейде, — ответил Длинный Том, усевшись за стол и бросив незаметный взгляд на человека с родимым пятном. — Какое вам до него дело, а?

— Нам-то никакого, а вот тебе… ты ведь знаешь его лучше, чем мы! Или скажешь, что ни разу не стоял на его палубе?

— Я не скажу ни «да», ни «нет», хотя, возможно, так оно и было. Их наберется не одна дюжина, этих посудин, которые видели на своей палубе старого Тома. Так что же из того, что в их числе мог быть и «Л'Оррибль»?

— Абсолютно ничего. Но все-таки скажи, правда ли это, что первым помощником капитана на этом капере была баба?

— Насколько я сам слышал, да.

— Хм, пожалуй, тогда дрянные дела творились на судне!

— Это почему?

— Да потому, что если баба управляет кораблем, то я бы не хотел в этом участвовать. Думаю, она как раз и виновата в том, что с ним случилось.

— Вы это серьезно?.. — неожиданно подал голос незнакомец с родимым пятном.

— Абсолютно серьезно! Или вы что-то имеете против?

— Не ваше дело. Я только хотел знать, уверены ли вы в своих словах!

— Не мое дело? Когда какой-то чужак влезает в мой разговор — это не мое дело? Попридержите-ка лучше язык, а не то я затолкаю вам его в глотку!

— Так я и поверил!

— Ах, так! Ну, тогда получите то, что вам причитается!

Он одним прыжком оказался рядом с тщедушным незнакомцем, который к тому же был на целую голову ниже его ростом, и замахнулся для удара, который никак нельзя было бы назвать ласковым прикосновением. В следующее мгновение незнакомец каким-то непостижимым образом обхватил нападавшего поперек тела и, подняв в воздух, с такой силой грохнул его об пол, что бедняга почти лишился чувств.

Тотчас же вскочил со своего места один из его дружков и бросился вперед, намереваясь отомстить за постыдное поражение своего приятеля. Но и его самого постигла та же участь: с поистине кошачьей ловкостью противник ускользнул от его ударов, а затем, подсев под нападавшего, в точности повторил предыдущий бросок, да так, что только стены задрожали.

Уже третий из матросской компании собирался кинуться в драку, когда в дело вмешался Длинный Том.

— Стоп! — рявкнул он, удерживая драчуна за руку. — Не делай глупостей, старина. С этим человеком не след тягаться ни тебе, ни еще десятерым таким, как ты!

— Ах! Хотел бы я посмотреть!

— Что ж, попробуй, если не можешь по-другому! Только я думаю, что следовало бы уважать офицера с «Л'Оррибля».

— С «Л'Оррибля»?!

Те двое, что успели подняться с пола и уже собирались снова наброситься на незнакомца, тоже, не сговариваясь, в один голос подхватили этот вопрос.

— С бывшего или с нынешнего?

— Разумеется, с бывшего! Или вы думаете, что какой-нибудь болван из военного флота Соединенных Штатов осмелился бы сунуть нос в наш кубрик?

— Неужели правда?

Человек с родимым пятном небрежно кивнул и сказал:

— Пожалуй, что правда, ребята. Длинный Том немножко знает меня по прежним временам, когда мы с ним бегали по одной палубе и проворачивали неплохие дела.

— Ну, тогда совсем другое дело! Если это так, то вы можете быть спокойны, мы больше не будем пускать в ход кулаки.

— Пфф! — презрительно фыркнул в ответ незнакомец. — Не очень-то я боюсь ваших кулаков, как вы только что могли убедиться. Хотя, как я вижу, вы ребята неплохие, и поэтому я вас прощаю, даже более того: охотно сяду к вам поближе.

— Прощаете? По-моему, ссору затеяли вы, а не мы. Вы как посторонний не должны были вмешиваться в наш разговор!

— Ну что ж, может, вы не так уж и неправы; просто я привык проверять своих людей, прежде чем ударить с ними по рукам.

— Ваших людей? — удивленно переспросил один.

— Проверять? — поддержал его другой.

— Ударить по рукам? — подхватил третий.

— Да, именно так! Разве не вы только что говорили, что хотели бы попасть на «Л'Оррибль»?

— Да, был такой разговор. Но вы, должно быть, заметили одну оговорку: если бы был жив Черный Капитан и командовал им.

— А вы твердо уверены, что он мертв?

— Дьявол! Уж не хотите ли вы сказать, что он жив?

— Вот именно!

— А вам это точно известно?

— Абсолютно точно.

— И где же он сейчас?

— А вот это уже не ваше, а мое дело!

— Во всяком случае, не на «Л'Оррибле»?

— Нет. Здесь вы правы. Но… хм, если бы он снова вернул его себе?

— Вернул себе? Эге, сэр, вот это было бы здорово с его стороны!

— И с вашей тоже!

— С нашей? Как это?

— А так, что вы могли бы ему в этом помочь, если бы захотели, — понизив голос, негромко сказал незнакомец.

— Что вы этим хотите сказать, сэр?

— Я хочу сказать, что людям, которых Длинный Том называет своими друзьями, можно доверять. Или я не прав?

— Клянусь всеми чертями, вы попали в самую точку! Мы всегда готовы быть там, где можно неплохо заработать. Том может поручиться за нас!

— Уже поручился, — отозвался тот. — Этот господин знает вас не хуже меня. Я его сюда затем и позвал, чтобы он мог поглядеть на вас и поговорить с вами. Знаете последнюю новость?

— Какую?

— А такую, что я буду боцманом на «Л'Оррибле»!

— Боцманом? Значит, будешь нас «конопатить»?

— И не подумаю! Вы тоже могли бы получить неплохие места, если бы захотели.

— О, конечно же, хотим! Но ведь судно принадлежит «пестрым сюртукам» [104]…

— Пока принадлежит. Но теперь уже недолго, это уж точно!

— Почему?

Он перегнулся через стол и прошептал:

— Потому что мы его у них отнимем.

— Черт возьми, вот это было бы дело, какого еще не знали. Это прогремело бы на все Штаты, да, пожалуй, и за их пределами!

— Может, это вас пугает?

— Пугает? Ха! Да какой нам вред от этой глупой болтовни? С таким кораблем, как «Л'Оррибль», сам черт не страшен!

— Да, и вы могли бы жить, как Великий Могол [105], или как там звать этого парня, у которого столько долларов, что он мог бы оставить землю без воды, если бы ему вдруг пришло в голову швырять деньги в океан. Теперь дело только за вами!

— За нами? Продолжайте, сэр!

Незнакомец сунул руку в карман, достал оттуда пухлое портмоне и положил перед каждым из собеседников по несколько банкнот.

— Нравятся вам эти бумажки? — спросил он при этом.

— Да уж не будем такими дураками, чтобы отказываться! Но как мы должны их отработать?

— Никак. Я дарю вам их просто так. Но если вы действительно те, за кого я вас принимаю, то завтра или послезавтра вы сможете получить в пять раз больше!

— Каким образом?

— Хотите прогуляться в море, на рейд?

— Почему бы и нет!

— А нанести небольшой визит «пестрым сюртукам»?

— Тоже не против!

— Но при этом придется немножко поработать кулаками, а может, и ножами.

— Где наша не пропадала!

— Впрочем, возможно, обойдется и без этого.

— Тем лучше!

— И тогда вам придется остаться на судне.

— Разумеется! Но кто нами будет командовать?

— Кто же, если не капитан!

— Черный?

— Черный!

— Значит, он и вправду жив?

— А как же иначе! И вы не останетесь на него в обиде, если сделаете то, что от вас требуется.

— За нами дело не станет, сэр, на это вы можете рассчитывать!

— Вот и отлично. Теперь слушайте, что я вам скажу.

Вся компания придвинулась к нему поближе.

— Вы купите себе приличную одежду, потому что в таком виде, как сейчас, вас никто не должен видеть!

— Будет сделано.

— Вечером вы не показываетесь на улице, а ждете здесь меня или моего посыльного!

— Так нам даже удобнее, на улице нам житья нет от полицейских ищеек.

— Как только за вами придут, вы вместе с Томом явитесь в… в дом мадам де Вулетр.

— Тысяча чертей! Это же дьявольски благородная и богатая дама! Я слышал, что о ней говорят. Что у нас с ней общего?

— Там будут офицеры с «Л'Оррибля».

— Вот как!

— Да. Вы скажете, что желаете наняться на судно, и она отрекомендует вас господам офицерам.

— Черт меня дери! Отрекомендует… нас… эта аристократка? Вы в своем уме, сэр?

— Вполне!

Вся компания устремила на незнакомца взгляд, исполненный одновременно недоумения и почтительности.

— Тогда, наверно, вы с ней… неплохо знакомы?

— Возможно. В любом случае, вас зачислят в команду, и вы тотчас же отправитесь на судно.

— Как прикажете, сэр!

— Будут приняты необходимые меры для того, чтобы офицеры и младшие чины вовремя сошли на берег. Потом Черный Капитан причалит к вам со своими людьми. Ну, а остальное меня уже не касается, я всего лишь его агент. Все, что вам еще положено знать, скажет Том.

Матросы согласно кивнули. А незнакомец продолжал:

— И вот еще что: Том теперь ваш боцман, и отныне вы обязаны беспрекословно ему подчиняться, понятно?

— Да, сэр!

— Если будете слушаться его и помалкивать, то можете положиться на капитана! При малейшем же непослушании или предательстве — ваша песенка спета. Так что решайтесь!

— Не беспокойтесь, сэр! Мы понимаем, на что идем. Такой работы мы давно ждали, и теперь не станем вредить самим себе.

— Отлично! Вот вам еще немного на выпивку, а мне пора идти. Адье!

— Адье, сэр!

Вся компания почтительно встала, провожая незнакомца. Он же покровительственным жестом подал руку Длинному Тому и через секунду скрылся за дверью.

— Черт меня дери, ну и силен же этот парень! — заметил один из матросов.

— И это с такими-то изящными ручками — с виду и не подумаешь. Настоящий сатана! — добавил другой.

— Садитесь, — сказал Том. — Я должен объяснить вам еще кое-что.

Они долго сидели в потайной комнате и слушали своего старшего товарища. Том был опытным корабельным унтером и умел, когда посулами, а когда и угрозами, так расположить команду к себе и настроить людей на предстоящее дело, что о предательстве с их стороны не могло быть и речи. Его рассуждения касались главным образом того, какую роскошную жизнь можно было устроить себе именно сейчас, во время войны между Севером и Югом, плавая с дельным капитаном на капере и между делом подрабатывая пиратством.

Апартаменты мадам де Вулетр были залиты ярким светом. В этот вечер она устраивала большой прием. В парадном зале танцевали под фортепьяно; лакеи в блестящих ливреях обносили гостей изысканнейшими закусками и напитками. Пожилые гости уединились в одной из комнат и были заняты обсуждением светских новостей или же карточной игрой, во время которой доллары текли рекой.

Даже завистники и недоброжелатели вынуждены были признать, что среди всех дам, присутствующих на этом вечере, звание королевы бала по праву принадлежало хозяйке дома. Каждое ее слово и каждый, даже самый незначительный, жест были настолько точны, выверены и грациозны, что неизменно привлекали к себе взоры и слух всех присутствующих, которые отныне и навеки оказывались в плену ее неповторимого очарования.

В изящно-небрежной позе она сидела на обитом бархатом диване и легонько обмахивалась веером, украшенным жемчугом. Взгляд ее черных глаз был с нескрываемым интересом устремлен на лейтенанта Дженнера, явившегося на званый вечер в сопровождении и по протекции капитана броненосца.

— Ваш корабль пришел от мыса Горн, лейтенант? — спросила Дженнера мадам де Вулетр.

— Не совсем так. Мы действительно обогнули этот мыс, но в последнее время уже довольно долго курсировали вблизи перешейка.

— Ах, какое скучное занятие, не правда ли? Неужели вы не могли заглянуть в нашу гавань пораньше?

— К сожалению, нет. Морская служба сурова.

— А знаете ли вы, лейтенант, что я питаю интерес к морскому делу?

— О! Море, конечно, в чем-то притягательно даже для женщин, но в целом то, что принято называть «морским делом», представляет собой работу довольно рутинную и к тому же опасную. Так что я не стал бы всерьез советовать даме…

— Ну что вы! — перебила она его. — Далеко не каждая дама боится опасности, как и не каждый мужчина непременно должен быть героем. Моя родина представляет собой остров, со всех сторон окруженный морем. У меня множество родственников на континенте, так что мне много приходилось плавать туда и обратно. Я часто бывала в Нью-Йорке и Бостоне, а однажды добралась даже до мыса Доброй Надежды. Я привязалась к морю всей душой и интересуюсь буквально всем, что так или иначе связано с ним. Я даже позволила себе уделить некоторое внимание навигационной науке, которая, по вашим словам, для непосвященного представляется такой сухой и рутинной. И если бы вы сейчас изъявили желание посетить мой рабочий кабинет, я могла бы наглядно подтвердить вам мои слова.

— Боюсь, я слишком заурядная личность для сопровождения такой царственной особы, как вы.

— Ах, что вы! В моем доме царят свобода и независимость нравов, так что я не думаю, что наше с вами временное исчезновение будет воспринято остальными как особо дерзкое нарушение правил этикета. Дайте мне вашу руку!

Она взяла Дженнера под руку и, проведя через множество комнат и коридоров, привела в роскошно отделанную и обставленную просторную комнату, которая вряд ли заслуживала такое банальное название, как «рабочий кабинет».

Она подошла к великолепной работы секретеру и, открыв один из ящиков, достала оттуда собрание подробнейших и ценнейших морских карт. В других отделениях секретера помещались все необходимые для управления судном навигационные приборы.

Дженнер, не в силах скрыть удивление и восхищение неожиданно увиденным богатством, откровенно признался:

— Должен заметить, мадам, что лучших, чем у вас, карт и приборов нет даже в моей каюте!

— Возможно. Я, знаете ли, вообще не имею привычки держать у себя негодные или бесполезные вещи.

— Но ведь этими предметами можно пользоваться на практике лишь после долгого и глубокого изучения!

— Значит, вы продолжаете упорствовать в том, что женщина не способна одолеть эту науку?

— Просто до сих пор мне не приходилось встречать ту, которая смогла бы убедить меня в обратном.

— В таком случае, прошу вас, проэкзаменуйте меня!

В ее взгляде внимательный собеседник усмотрел бы сейчас искры насмешки, граничащей с вызовом или даже издевкой.

— Экзаменовать вас? — рассмеялся Дженнер. — Хотел бы я посмотреть на того человека, кому удалось бы здесь и в вашем присутствии сохранить необходимую для подобного занятия трезвость ума! Пожалуй, на борту моего корабля я чувствовал бы себя менее скованно.

— Ваш «Л'Оррибль» поистине прекрасен, сэр; но знаете ли вы, что именно из-за него мне полагалось бы ненавидеть вас?

— Ненавидеть меня? Но почему?

— Потому что именно на этом корабле мне суждено было провести самые тяжкие и горькие часы в моей жизни.

— Так вы бывали на «Л'Оррибле»? — удивленно спросил он.

— Да. Вам ведь известна история этой знаменитой или, лучше сказать, печально знаменитой шхуны?

— Да, в общих чертах.

— Значит, вы слышали про некую даму, находившуюся на ее борту в тот момент, когда судно было захвачено военным кораблем Соединенных Штатов?

— Безусловно.

— Которая, будучи пассажиркой одного торгового судна, попала в руки Черного Капитана?

— Да-да, именно так!

— Так знайте, что это была я!

— Вы?! Какая удивительная встреча! Вы непременно должны подробно рассказать мне об этом необычайном приключении!

— Позвольте мне высказать одну просьбу, сэр?

— Говорите!

— Можно мне еще раз побывать на «Л'Оррибле», чтобы своим присутствием, так сказать, отпустить ему его прошлые грехи?

— Разумеется, мадам! — ответил Дженнер, обрадованный возможностью показать ей во всем блеске свое маленькое и прекрасно организованное царство.

— И когда же?

— Когда пожелаете!

— В таком случае, завтра днем!

— Буду очень рад вашему визиту, мадам. Пусть ваше присутствие освятит мое нынешнее пристанище!

— Кстати, у нас будет и возможность устроить наш экзамен, — лукаво улыбнулась она. — Однако я не хочу, лейтенант, чтобы мой визит доставил вам хотя бы малейшие неудобства. Я ведь не адмирал и не командор [106] и никоим образом не смею претендовать на пышный прием.

— Не беспокойтесь, мадам! Даже если бы я и хотел привести «Л'Оррибль» по такому случаю в полную парадную готовность, сделать это было бы не так уж и просто. Дело в том, что именно завтра с судна увольняется часть команды, и теперь мне придется искать им замену.

— Ах! Вы позволите оказать вам в этом маленькую услугу, сэр?

— Я бы по достоинству оценил подобную любезность с вашей стороны.

— Ах, что вы, что вы, это я должна благодарить вас! Ваши слова напомнили мне о нескольких бравых ребятах, которые состояли у меня на службе и теперь хотели бы наняться матросами на хорошее судно. Все они опытные моряки, о которых я могу говорить только хорошее. Вы позволите отрекомендовать их вам?

— Ваши рекомендации, мадам, избавляют меня от необходимости самому искать подходящих людей. Могу я узнать о них подробнее?

— Они живут здесь недалеко. Я велю позвать их в приемную, где вы сможете проэкзаменовать их.

— Ваша доброта буквально подавляет меня, мадам. Я уверен, что ни одному из ваших подопечных не будет отказано в найме!

— Благодарю! А теперь позвольте мне отдать соответствующие распоряжения!

И она возвратилась в зал к гостям.

Дженнер был просто очарован любезностью этой женщины, оказавшей ему такую дружескую услугу. Для него, простого, непритязательного в смысле общества и пока еще абсолютно неопытного в отношении женщин моряка, было сейчас совершенно невозможно предаваться каким-либо подозрениям. И когда ему доложили, что упомянутые люди ожидают его в приемной, он вышел к ним в сопровождении гостеприимной хозяйки, задал Тому — а ведь именно его с компанией вызвала из таверны мадам де Вулетр — несколько несложных вопросов, затем выдал каждому причитающийся им задаток и приказал следующим же утром явиться на судно.

— Ну, лейтенант, — спросил его капитан броненосца, когда они позднее вместе возвращались домой, — как вам понравилась хозяйка?

— Она восхитительна! — ответил Дженнер. — И она собирается ко мне на «Л'Оррибль» с визитом.

— О! И когда же?

— Завтра, еще до полудня.

— Хм! Поздравляю, лейтенант! Вы должны оказать ей подобающий прием!

— Долг вежливости, не более того!

— А что, если и я сам себя приглашу к вам?

— Сделайте одолжение, капитан!

— Нет-нет, — засмеялся тот. — Не хочу нарушать норм товарищества и мешать вам в этом удовольствии. Разве что при одном маленьком условии!

— Слушаю вас.

— Вы на четверть часа распространите ее визит также и на мой корабль!

— Согласен!

— Значит, по рукам?

— По рукам!

Оба офицера сели в ожидавшую их шлюпку, чтобы возвратиться каждый на свое судно…

На следующее утро на борту «Л'Оррибля» царило большее, нежели обычно, оживление. Команда была поставлена в известность о предстоящем визите одной знатной дамы. И хотя на судне и без того царили обычные для военных кораблей чистота и порядок, что делало излишними какие бы то ни было дополнительные приготовления, Дженнер еще раз подверг его тщательной проверке, отдавая те или иные мелкие распоряжения, чтобы представить свое хозяйство в максимально выгодном свете.

Он как раз окончил свои приготовления, когда на борт судна поднялись и представились ему вновь нанятые матросы. Объяснив каждому из них его обязанности, он предоставил своему помощнику позаботиться обо всем, что касалось обустройства и размещения новых членов экипажа.

Когда же чуть позднее появилась мадам де Вулетр, он встретил ее с подчеркнутой учтивостью.

— Великолепное судно! — заметила она, когда после осмотра шхуны возвратилась вместе с Дженнером в специально поставленный на палубе брезентовый шатер, где их прихода ожидал судовой кок с самыми изысканными в условиях корабля угощениями. — Должна вам сказать, сэр, что оно заметно изменилось в лучшую сторону. Его нынешнее парусное оснащение просто превосходно, и я думаю, что его скоростные качества значительно улучшились с тех пор, как оно попало в надежные руки моряков военно-морских сил Соединенных Штатов.

— Не могу сказать вам, каким количеством узлов [107] определялась его прежняя скорость, но тем не менее соглашусь с вами в этой оценке, хотя и вовсе не для того, чтобы выдать это за собственную заслугу. Несомненно, администрация флота располагает значительно большими, чем какое-либо частное лицо, интеллектуальными и материальными ресурсами, необходимыми для оснащения высококлассного судна.

— По-моему, ваш «Л'Оррибль» может чувствовать себя абсолютно на равных с любым другим военным кораблем.

— И в этом тоже готов с вами согласиться, хотя и с некоторой оговоркой. Впрочем, это, пожалуй, действительно единственное исключение.

— И что же это за исключение?

— Это «Ласточка», которой командует лейтенант Паркер.

— «Ласточка»? По-моему, мне знакомо это название. Что это за судно?

— Клипер с парусным вооружением шхуны.

— И где оно сейчас?

— Следует сюда с депешами. Я встретил «Ласточку» в море на несколько градусов к югу отсюда и получил от Паркера некоторые инструкции. Он нес дозор на японской линии, но уже скоро должен бросить якорь Здесь.

— О, я непременно должна увидеть этот замечательный корабль! Паркер — это американское имя?

— Насколько мне известно, лейтенант Паркер по происхождению не янки, а немец.

— О! И откуда же он родом?

— Даже не знаю. Однако, прошу вас, угощайтесь! Мой кок очень старался, хотя меню военного корабля вряд ли может быть вполне подходящим для дамы.

— Зато дама для него вполне подходит! Надеюсь, вы позволите мне высказать еще одно пожелание, господин лейтенант?

— С благодарностью приму все ваши указания.

— В таком случае, могу я надеяться на то, чтобы увидеть вас сегодня же вечером у себя? Кстати, мое приглашение распространяется и на других членов экипажа вашего корабля!

— Насколько позволят дела службы, мадам!

— Благодарю вас! Это будет званый ужин в узком кругу, и я постараюсь отплатить вам той же монетой за ваше сегодняшнее гостеприимство.

— Госпоже де Вулетр радушный прием обеспечен всюду. Кстати, я должен передать вам приглашение командира соседнего броненосца удостоить своим присутствием его корабль хотя бы на несколько минут. Капитан будет вам весьма признателен за этот небольшой знак внимания!

— Я соглашусь, но при одном условии.

— В чем же оно заключается?

— Вы будете сопровождать меня, господин лейтенант.

— С большим удовольствием!

После завтрака Дженнера и его гостью доставили на шлюпке на борт броненосца. Честный и прямодушный офицер даже не подозревал о тайной цели этого визита. Не знал он, разумеется, и того, что матросы, которых он принял в команду по рекомендации мадам де Вулетр, были главной ударной силой для замышлявшегося захвата его судна. Да и сами матросы никогда бы не поверили, что эта светская дама и есть тот самый человек с родимым пятном, который вербовал их вчера в таверне…

— А теперь, джентльмены, — продолжал рассказчик, — нам придется совершить еще один большой прыжок из Сан-Франциско в тот край Дикого Запада, где находится Сэм Файрган со своими людьми.

Буйные ветры, с воем пролетавшие над равниной, встречают на своем пути непреодолимую стену гор и уходят — на покой. Облака, которые то величественно и неспешно проплывают по небосводу, то, гонимые бурей, несутся по нему вскачь, как табун обезумевших диких лошадей, проливаются на землю своей прохладной кровью и уходят — на покой. Ручей, река, бурлящий поток, без сна и отдыха несущий под действием неумолимого закона земного тяготения свои воды меж двух берегов, встречается с морем и уходит — на покой. Движение и покой есть содержание всего сущего, каждой отдельно взятой или всеобщей жизни, в том числе и человеческой.

Законами прерии не признаются понятия родины или домашнего очага с его тихим семейным счастьем. Подобно дикому зверю, осторожно и скрытно мчится или крадется по степи или в лесной чаще охотник, со всех сторон окруженный опасностями и непреходящей угрозой смерти. Но это не может длиться вечно, иначе в конце концов выдохнется, иссякнет его физическая сила, железная выдержка и несгибаемая воля. Он тоже нуждается в восстановлении своих сил, в покое и отдыхе. И все это он находит в тщательно подобранных им местах, которые он имеет обыкновение устраивать отчасти для этой цели, а отчасти для хранения своей добычи и которые он сам называет «тайниками» или «убежищами»…

Прошло несколько дней с того момента, как Сэм Файрган увел своих трапперов и гостей из «убежища» в настоящий «тайник».

По прерии ехали три всадника, ведя за собой нескольких мулов. Присутствие этих животных говорило о том, что все трое отправились «делать мясо», по выражению охотников, то есть, обеспечить необходимыми припасами своих товарищей.

Один из троих был мал ростом и толст, другой — длинен и худ, а третий беспомощно болтался в седле, словно мучимый жестоким приступом морской болезни.

— Проклятье! — с отчаяньем в голосе воскликнул этот неуклюжий всадник. — Надо было мне сидеть в норе, а не болтаться сейчас с вами по этому засохшему морю, как разбитая посудина без руля и компаса! По-моему, кто-то уверял меня, что бизонов здесь, как муравьев, а мы уже два дня в пути и еще не встретили ни одной захудалой коровы. Да еще этот дьявол о четырех копытах болтает меня, как склянку с лекарством, так что я уже начинаю трещать по всем швам, а скоро, наверное, не вспомню даже, как меня зовут. Слушайте, не пора ли нам бросить якорь, а? Если кому нужно мясо, так пусть он его и ищет. А я и так обойдусь!

— Обойдешься ты без него, Петер, или не обойдешься, это неважно, — отозвался толстяк. — Только чем ты будешь питаться, если мы его не добудем?

— Да уж не иначе как толстым Хаммердалом, кем же еще! Или ты думаешь, что я позарюсь на Пита Холберса, у которого и нет-то ничего, кроме собственного скелета да невыдубленной шкуры на нем?

— Что скажешь на это, Пит Холберс, старый енот? — засмеялся Дик Хаммердал.

— Если ты считаешь, Дик, что эта старая акула сама должна искать себе поживу, так я с тобой полностью согласен. У меня тоже нет ни малейшего желания закусывать ею.

— Еще чего не хватало! Если уж кто и решится закусить рулевым Польтером, то только не… гром и молния, а ну-ка, уприте глаза в землю! По-моему, здесь кто-то пробегал. Не знаю, человек это или животное, но если вы хорошенько поводите носом, то, пожалуй, разберетесь, что за божья тварь это была.

— Ей-Богу, Пит Холберс, — сказал Хаммердал, — он прав; трава здесь истоптана. Давай-ка глянем на нее поближе!

Оба охотника слезли с лошадей и принялись с такой тщательностью осматривать землю у себя под ногами, как будто от этого зависела их собственная жизнь.

— Ну, старый Пит, что скажешь? — спросил Хаммердал.

— Что я скажу? Если ты считаешь, Дик, что здесь были краснокожие, то я с тобой, пожалуй, соглашусь!

— Краснокожие или не краснокожие, какая разница, но то, что они тут были, это уж точно. Слезай с коня, Петер Польтер, чтобы тебя издалека не было видно!

— Слава Богу, что мы наткнулись на этих мерзавцев, а то бы мне век болтаться верхом на этой бестии! — ответил Польтер, сползая с коня на землю с таким выражением лица, словно только что избежал смертельной опасности. — И сколько же их тут было?

— Пятеро, это точно. И в том, что это были огаллала, тоже сомневаться не приходится.

— А как ты узнал?

— У четверых из них новые, только что отловленные лошади. А пятая лошадь ускользнула от них, когда мы захватили их врасплох, и потом была использована для поимки остальных животных. Так что будьте готовы ко всему. Поедем за ними, чтобы выяснить, чего они хотят!

Все трое еще раз проверили свое оружие и поехали по следам, направление которых, однако, не позволяло определить ближайшей цели пути. Наконец следы привели к неширокой, но глубокой речке, которую индейцы явно переплыли: их следы были отчетливо видны на противоположном берегу.

Предусмотрительно укрывшись за густым кустарником, Хаммердал внимательно вглядывался в простиравшиеся за рекой холмы.

— Нужно преследовать их дальше — они явно затевают что-то недоброе. Так что если мы их…

Он не успел договорить. Просвистевшее в воздухе лассо обвилось вокруг его шеи и рывком сбросило его на землю. Такая же участь постигла и остальных. Не успели они и подумать об обороне, как очутились на земле, у ног невесть откуда взявшихся пятерых индейцев, которые в ту же секунду отобрали у них оружие, а затем и связали по рукам и ногам.

Старый моряк прилагал поистине титанические усилия пытаясь освободиться от пут, но тщетно: ремни из бизоньей кожи были слишком прочны. Он не добился ничего, кроме презрительного ворчания со стороны индейцев. В отличие от Польтера, Дик Хаммердал и Пит Холберс восприняли все гораздо спокойнее и лежали молча, доверившись судьбе.

Самый молодой из индейцев подошел к ним. Волосы его украшали три орлиных пера, а на плечи была накинута шкура ягуара. Он смерил их угрожающим взглядом и, сделав презрительный жест рукой, заговорил:

— Белые люди слабы, как щенки степной собаки. Они не смогут разорвать путы!

— Что говорит этот негодяй? — спросил своих собратьев по несчастью Петер Польтер, который не понимал языка индейцев.

Ответа не последовало.

— Белые люди — не охотники. Они ничего не видят, не слышат и при этом еще и глупы. Краснокожий видел, что они преследуют его. Он перешел через воду, чтобы обмануть их, и вернулся назад. Они не научились хитрости и потому теперь лежат на земле, как жабы, которых можно убить палкой.

— Гром и молния! Скажете вы мне наконец, о чем болтает этот парень, а? — рявкнул моряк, безуспешно пытаясь подняться на ноги.

Но оба вестмена и на этот раз промолчали.

— Белые люди трусливы, как мыши. Они не отваживаются говорить с краснокожим. Им стыдно валяться перед ним, как…

— Тысяча чертей, да что он там говорит? Я вас спрашиваю, проходимцы вы этакие! — взревел Польтер, теперь уже больше взбешенный их молчанием, нежели тем положением, в котором он и его друзья оказались по собственной неосмотрительности.

— Говорит он что-нибудь или не говорит, неважно, — отозвался наконец Дик Хаммердал. — Но он обзывает тебя глупой и трусливой жабой, потому что ты был так неосторожен, что дал себя поймать!

— Обзывает, говоришь? Глупой лягушкой? Меня одного? А вы? Разве вы не дали себя поймать? Ну, погодите, сорванцы, он еще узнает Петера Польтера, и вы вместе с ним! Меня он ругает! Меня одного! Ха-ха! Ну, ничего, я ему докажу, что уж я-то его не боюсь!

Он медленно подтянул к груди ноги и, ухватившись своими железными пальцами за ремни, напряг сухие жилистые руки. Индейцы перед этим отошли в сторонку, чтобы посовещаться, и не заметили этих его манипуляций.

— Раз… два… три! Прощай, Дик Хаммердал! Прощай, Пит Холберс! Жду вас со следующим рейсом!

Вера в свою нечеловеческую силу не оставила его и в этой почти безнадежной ситуации. Кожаные ремни лопнули; он вскочил на ноги, бросился к лошади и, перевалившись через седло, пулей умчался прочь.

Индейцы не допускали и мысли о возможности побега кого-нибудь из пленников, а Польтер действовал столь молниеносно, что ему удалось оторваться уже на приличное расстояние, прежде чем они схватились за ружья. Их пули пролетели мимо цели; однако двое индейцев вскочили на коней, чтобы броситься за ним в погоню. Трое других остались рядом с пленниками.

За все это короткое время не было слышно ни одного слова и ни одного возгласа. Теперь молодой индеец снова приблизился к обоим вестменам и спросил:

— Вы знаете Сэма Файргана, белого охотника?

Пленники не удостоили его ответом.

— Вы знаете его, потому что он ваш вождь, — продолжал индеец. — Но вы также знали Матто-Си, Медвежью Лапу, чья кровь пролилась от ваших рук. Он теперь в Стране Вечной Охоты, а перед вами сейчас стоит его сын, чтобы отомстить белым людям за его смерть. Он вместе с юношами племени последовал за старыми воинами, которые хотели изловить огненного коня, и он два раза находил мертвые тела своих братьев. Тем, кто спасся, он добыл новых лошадей и теперь поставит убийц к огненному столбу.

Он отступил назад. Обоих охотников привязали к лошадям. Затем вся группа переправилась через речку и направилась в сторону леса, протянувшегося вдоль холмистого горизонта. Оставшиеся трое индейцев знали, что им не следует беспокоиться за тех двоих, что отправились в погоню за пленником.

Когда они добрались до леса, уже вечерело. Они проехали некоторое расстояние вдоль лесной опушки, а затем немного углубились в чащу, где их ждала большая группа молодых индейцев, сидевших вокруг костра. Не будучи еще настоящими воинами, они вышли в поход во главе с сыном убитого вождя, чтобы встретить своих взрослых соплеменников после нападения на поезд, и стали свидетелями их полного разгрома. Молодые индейцы горели желанием отомстить за смерть своих воинов и теперь пришли в восторг, увидев белых пленников. Они внимательно выслушали рассказ своего молодого предводителя, который, гордо приосанившись, поведал им о пленении бледнолицых и предложил план дальнейших действий.

Судя по многократным возгласам «хау!», его слова получили одобрение. Затем вперед вышел единственный белый человек, находившийся среди них, и заговорил:

— Пусть Великий Дух откроет уши моих краснокожих братьев, чтобы они поняли то, что я им сейчас скажу!

Откашлявшись, он продолжал:

— Сэм Файрган — великий охотник; он силен, как горный медведь, и умен, как кошка, прячущаяся за стволом сикомора [108]. Но он — враг краснокожих и забрал у них уже больше сотни скальпов. Он убил Матто-Си, знаменитого вождя огаллала, перебил половину воинов племени, а попав в наши руки, снова оказался на свободе. Сэм Файрган скопил кучу золота с гор в своем вигваме и никому не позволял узнать, где он живет. Он — мой враг, и поэтому я собрал своих людей, чтобы отыскать его вигвам и отнять у него золото. В это время мы повстречали наших краснокожих братьев, объединились с ними и решили, что им достанется кровь, а нам — золото наших врагов. Однако расположение звезд на небе было для нас неблагоприятным: все белые мужчины, кроме меня, пали в бою, а из краснокожих братьев лишь немногие сохранили жизнь. У нас не было ни лошадей, ни оружия, и нас ожидала бы гибель, если бы мы не встретили молодых воинов племени, которые вышли в поход, чтобы доказать, что они достойны сражаться в одном ряду с храбрейшими. Они отомстят за убитых и возьмут себе скальпы своих врагов — но иначе, чем предлагает молодой вождь.

Ропот напряженного внимания и недоумения прокатился среди молодых огаллала. Говоривший тем временем продолжал:

— Мы обнаружили вход в вигвам нашего врага. Он живет в пещере, куда ведет ручей, скрывающий следы его ног и копыт его лошадей. Мои братья должны проникнуть в пещеру под покровом ночи и убить его спящего. Но пусть мои братья знают, что пещера охраняется и сбежал один из его людей, который все выдаст Файргану. Но я знаю лучший путь в пещеру!

— Пусть белый человек говорит! — раздались голоса.

— Ручей, который втекает в его вигвам, не остается там, а вытекает наружу. Я нашел это место и теперь хочу отвести туда молодого вождя, чтобы вместе с ним убедиться, нельзя ли попасть в пещеру через подземное русло ручья. Нужно спросить пленников, что им об этом известно!

Этот план нашел всеобщее одобрение. Индейцы разомкнули кольцо, и юный предводитель подошел к Питу Холберсу и Дику Хаммердалу, которые лежали неподалеку, связанные и с кляпами во рту.

Они слышали каждое слово. Мысль, высказанная белым сообщником индейцев, была не лишена здравого смысла, однако о втором входе в пещеру оба охотника не знали ровным счетом ничего.

Убежище Сэма Файргана представляло собой пещеру, созданную самой природой внутри известняковой горы. Вход в пещеру был пробит водами ручья, который в дальнем конце пещеры с шумом обрушивался куда-то вниз, в темную бездну горы, и, как считали охотники, пропадал там бесследно. Сэм Файрган сам обнаружил эту пещеру, оборудовал ее под жилье и никогда не говорил о ней ничего другого, чем то, что она продолжается именно до этого внутреннего водопада.

Пленникам вынули кляпы изо рта; затем ввели их внутрь круга, образованного индейцами, и единственный среди них белый охотник начал допрос:

— Вы — люди Сэма Файргана?

Хаммердал не удостоил говорящего взглядом и повернулся к своему товарищу.

— Как ты думаешь, Пит Холберс, старый енот, должны ли мы отвечать этому мерзавцу?

— Хм! Если ты считаешь, Дик, что нам нечего стыдиться и бояться, то можешь затолкать ему его же слова обратно в глотку!

— Затолкаю я их ему туда или не затолкаю, какая разница! Но он ведь и вправду может решить, что мы потеряли дар речи от страха перед ним и его краснокожими. Так что, пожалуй, скажем ему пару слов!

Белый охотник равнодушно встретил слово «мерзавец» и только повторил свой вопрос:

— Вы из компании Сэма Файргана?

— Мы — да, а вы — нет, потому что Полковник держит при себе только порядочных людей.

— Можете ругаться сколько хотите, если вы надеетесь, что вам будет от этого какая-нибудь польза — я пока что не возражаю. Как вас зовут?

— Если бы вы двадцать лет назад переплыли Миссисипи и лет сорок поискали, то, может, вам и встретился бы кто-нибудь, кто знает мое имя. А теперь уже, пожалуй, поздновато этим заниматься.

— Ладно, это мне безразлично. У вас в тайнике есть золото?

— Много, очень много! Во всяком случае, гораздо больше, чем вам могло бы достаться.

— Где оно спрятано?

— Это вас не касается! Попробуйте, найдите!

— Сколько человек в вашей компании?

— Неважно сколько, но каждый из нас сумеет вышвырнуть вас ко всем чертям!

— Кто был тот индеец, который помог освободиться вашему Полковнику?

— Это я вам, пожалуй, скажу; Виннету, а что?

— Вождь апачей?!

— Вождь он или не вождь, это неважно; но, пожалуй, что и вождь.

— Сколько выходов у вашего убежища?

— Как раз столько, сколько там людей.

— И сколько же это будет?

— На каждого по одному, и еще по стольку же — не правда ли, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты так считаешь, Дик, то я не возражаю!

— Опишите мне пещеру!

— А вы сами на нее посмотрите, так будет понятнее!

— Что ж, как знаете! Вы могли облегчить свою участь, но, как я вижу, у вас есть желание сгореть на костре у столба пыток. Вас, разумеется, отведут в стойбище огаллала, и что там с вами будет, можете себе представить!

— Пфф! Сгореть или не сгореть, это неважно. А пока что мы еще здесь, и лучше бы вам поостеречься разговаривать с нами так грубо. Как бы я вас немножко не поколотил, чтобы вы потом лучше жарились и шипели, когда вам посчастливится оказаться на нашем месте!

Охотник повернулся к индейцам.

— Пусть мои краснокожие братья покрепче свяжут этих двоих; они заслуживают смерти у столба пыток!

Хаммердала и Холберса еще туже связали и бросили на землю. Индейцы жгли костер, но так осторожно, что дым от него и запах гари распространялись не дальше, чем на несколько шагов. Вечерняя заря, еще недавно сиявшая и витавшая над кронами вековых деревьев, окончательно угасла. Становилось все темнее и темнее, и вскоре уже под лиственным пологом девственного леса царил такой мрак, что лишь привычным к темноте глазам индейца или старого вестмена было под силу различать очертания ближайших предметов.

В это время единственный белый охотник среди индейцев отправился показать их молодому предводителю пещеру Сэма Файргана. Другие остались на месте. Молодому вождю предстояла первая в жизни вооруженная вылазка. И хотя он, как и подобает индейцу, старался ничем не выдать своего волнения, все его существо сгорало от нетерпения доказать другим, что он достоин того, чтобы быть принятым в число взрослых воинов.

Он бесшумно шагал вслед за бледнолицым. Дорога, с которой проводник, несмотря на темноту, не сбивался, вела прямиком через лес между громадными стволами тысячелетних дубов и буков, пока наконец они не достигли берега ручья, вдоль которого оба пошли вверх по течению с еще большей осторожностью.

Через некоторое время они вышли к тому месту, где из подножия горы выбегал тот самый ручей, что скрывался и пропадал наверху в глубине пещеры. Белый охотник раздвинул руками ветки росшего здесь густого кустарника, и через несколько шагов оба они оказались в естественном туннеле, дно которого и являлось руслом ручья. Оба медленно пошли по воде вперед.

Это был трудный и утомительный путь, незнакомый даже самому проводнику, который утром того же дня дошел только до входа в туннель. Примерно с полчаса они в кромешной темноте брели вверх по течению ручья, чье русло изобиловало многочисленными поворотами и каменными порогами, пока не услышали вдалеке сначала легкое журчанье воды, которое по мере приближения к нему становилось все громче и громче, постепенно переходя в гул, и наконец превратилось в мощный грохот, полностью заглушавший их собственные голоса.

Прямо перед ними падал с огромной высоты водопад, и по их ногам прокатывались волны, выбегавшие из пробитой его тяжелыми струями котловины. Где-то там наверху находился тайник, пещера Сэма Файргана, и если место это действительно использовалось в качестве второго выхода из нее, то логично было предположить здесь наличие какого-либо приспособления, позволявшего спускаться вниз вдоль водопада.

Белый охотник стал в темноте ощупывать руками каменную стену по соседству с падающей вниз массой воды. Его предчувствие не обмануло его: вскоре пальцы наткнулись на мощный двойной канат, сплетенный из волокон вьющихся растений и снабженный многочисленными узлами, которые, подобно ступеням, обеспечивали довольно легкий спуск и подъем по нему.

Поскольку говорить среди стоявшего там сплошного гула было совершенно невозможно, охотник прикосновениями пальцев, как смог, сообщил спутнику о своем открытии и дальнейшем плане действий и, проверив несколькими рывками прочность импровизированной лестницы, стал медленно подниматься по канату вверх. Индеец последовал за ним.

Стоит ли говорить о том, сколько опасностей мог таить в себе для непосвященного этот медленный и утомительный путь наверх под ледяным градом тяжелых водяных струй, когда под ногами — неведомая и незримая бездна, а наверху вполне можно ожидать встречи с бдительным и хорошо вооруженным врагом. Однако обоим даже в голову не пришло отказаться от своей рискованной затеи. Одного из них подгоняла алчность и страсть к золоту, а другого — юношеский азарт и жажда подвигов.

Они благополучно поднялись по канату до того места, где русло ручья снова становилось почти горизонтальным, и с немалым облегчением почувствовали под ногами твердую почву. Грохот воды пока не позволял им расслышать впереди себя какие-либо звуки, и они все так же ощупью двигались вперед навстречу течению до тех пор, пока удаляющийся гул не превратился в негромкий плеск. Здесь охотник остановился. Ему вдруг показалось, будто он слышит голоса людей. Достав из-за пояса нож и тщательно укрываемый от воды револьвер, он затаил дыхание и еще осторожнее стал пробираться вперед, сопровождаемый, естественно, тоже готовым к бою индейцем. Голоса стали отчетливее. Оба разведчика легли на землю и продолжали путь ползком. Неожиданно совсем недалеко от себя они услышали чьи-то негромкие голоса:

— Проклятье, эти ремни так врезаются в тело, как будто сделаны из стальных лезвий. Черт бы побрал этого Сэма Файргана и всю его компанию!

— Да перестань ты жаловаться, я тебе говорю; этим делу не поможешь. Мы сами во всем виноваты! Если бы лучше глядели по сторонам, нас не захватили бы врасплох, как зеленых юнцов. Этот Виннету — сущий дьявол; и Полковник тоже здоров, как черт. Да и все остальные — ребята тертые. Но у нас есть одно утешение: они нас не убьют, и это дает надежду. Я скоро уже совсем освобожу руки, и тогда мы с ними еще посчитаемся. Ведь мы…

— Зандерс! Мистер Зандерс, это вы? — внезапно прозвучало из дальнего угла, где лежали связанные Зандерс и Летрье.

— Кто здесь? — удивленно спросил тот, кому только что не дали договорить.

— Скажите сначала, кто вы такие и сколько вас!

— Генрих Зандерс и Петер Вольф, больше никого. Мы лежим тут, связанные по рукам и ногам. Наши враги сидят далеко отсюда и не могут слышать нас. Но вы-то что за люди, черт побери?

— Сейчас узнаете. Давайте-ка сюда ваши ремни — сейчас мы с ними разберемся!

Нескольких надрезов хватило, чтобы освободить пленников. Теперь они уже узнали друг друга, и договориться им было несложно.

— Но как вы попали в пещеру? — спросил Зандерс. — Ведь она кончается у водопада!

— Для тех, у кого голова слабо варит, — да. А вот я быстро раскусил этого старого Файргана. Не мог же ручей бесследно исчезать в этой горе!

— Дьявол!

— И у него должен быть выход.

— Ну конечно, как же я сам до этого не додумался!

— Так, значит, я и нашел этот выход и еще кое-что.

— Дальше, дальше! — торопил Зандерс.

— Рядом с водопадом подвешен канат. По нему-то и можно снова спуститься к спокойному руслу ручья, а оттуда — на поверхность земли. Пойдете с нами? Хотя о чем тут спрашивать — конечно, пойдете!

— Очень бы хотелось, но, к сожалению, ничего не получится!

— Почему? Вы что, боитесь поболтаться немного на канате под холодным душем?

— Пфф! Уж нам-то по канатам пришлось полазить, может, побольше, чем вам. Но если мы сейчас последуем за вами, то испортим и вам, и себе всю игру!

— Как это?

— А так, что будет куда разумнее, если вы нас снова свяжете и оставите здесь. А сами уйдете на время и вернетесь вместе со всеми вашими индейцами.

— А я, честно говоря, не думал, что вам здесь так уж нравится!

— Если бы я хоть кого-нибудь боялся, то, конечно, поостерегся бы оставаться здесь. Но вы только подумайте, какая куча золота здесь припрятана. А если наш побег заметят раньше времени, то нам золота уже не видать — вернись мы потом за ним, они нам устроят такой горячий прием, что чертям в аду жарко станет!

— Черт вас возьми, а ведь вы правы! Впрочем, нам понадобится несколько часов, прежде чем мы сможем вернуться сюда — а за этот срок все может измениться. У вас действительно хватит мужества оставаться здесь до этих пор?

— Что за вопрос! Разумеется, я при этом надеюсь, что вы не оставите нас в беде.

— Об этом и речи быть не может! Краснокожим джентльменам тоже есть что сказать всей этой компании. Да и я не так глуп, чтобы добровольно отказаться от своей доли благородного металла.

— Хорошо, тогда свяжите нас снова!

— Давайте! Туго я затягивать ремни не буду, и вот вам еще на всякий случай нож! Так, готово. А теперь уходим!

И оба лихих разведчика бесшумно удалились в обратном направлении. Пленники же заняли свое прежнее положение. Теперь они чувствовали себя куда спокойнее и увереннее, чем еще несколько минут тому назад…

В то время, как все это происходило внутри пещеры, снаружи ее стоял, прислонившись к стволу дерева, коротышка Билл Поттер и внимательно вслушивался в каждый шорох, достигавший его ушей в тишине ночи. Незадолго до этого он заступил на пост по охране подступов к пещере, взяв на себя тем самым ответственность за безопасность своих товарищей.

И тут он услыхал частые всплески воды, словно кто-то торопливо шлепал прямо по воде ручья, приближаясь к тайнику. Поттер моментально распластался на земле, чтобы получше разглядеть идущего, сам оставаясь при этом незамеченным. Неизвестный остановился недалеко от того места, где залег Поттер, и спросил сквозь ночную темень:

— Эй, есть тут на борту часовой или нет?

— Петер Польтер, это ты?

— А кем же мне еще быть, как не Петером Польтером из Лангендорфа! Ну, а Полковник кого тут выставил? В такой темноте собственного бушприта [109] на физиономии не разглядишь!

— Кто я такой? Петер Польтер, хи-хи-хи, так и не видит Билла Поттера, хотя сам в двух шагах от него подпирает небо, как ствол карий. А где же остальные?

— Какие еще остальные, килька ты сушеная?

— Ну, Хаммердал с Холберсом! А как насчет мяса, за которым вы отправились?

— Мясо теперь ищите сами! А заодно и этих двоих, толстого и длинного. А искать их надо у индейцев — там, у реки, если они, конечно, оттуда еще не отчалили!

— Индейцы? У реки? Что это значит?

— А то значит, что мне тут с тобой некогда болтать попусту! — раздраженно ответил Польтер. — Мне сейчас поскорее нужно к Полковнику — от него потом все и узнаешь!

И он направился ко входу в пещеру. Там вокруг костра сидели охотники. Сэм Файрган оглядел входящего.

— Ты уже здесь, шкипер? — спросил он. — А остальные что, поотстали с мясом?

— Да, сэр, с мясом краснокожих! Они оба в плену, и теперь их повесят или зажарят и съедят, не знаю уж…

Сидевшие у костра повскакивали с мест.

— В плену? У кого? Рассказывай!

— Сейчас расскажу. Только сначала дайте мне чего-нибудь глотнуть и пожевать, а то я несся сюда, как посыльная яхта, и скоро затрещу по всем швам, как непроконопаченная посудина. Пусть меня скормят акулам, если я еще когда-нибудь пущусь в эту злосчастную прерию верхом на этой бестии, у которой на спине такая качка, что я на веки вечные теряю курс. И если бы эта скотина сама собой не учуяла тайник, я бы еще лет десять болтался среди этих сухих водорослей, которые здесь называются травой!

Получив то, что просил, Польтер начал свой рассказ, который, естественно, вызвал среди присутствующих немалое волнение, хотя молчаливые и сдержанные охотники и не выражали слишком уж откровенно своих эмоций.

— Значит, Хаммердал и Холберс захвачены в плен, — сказал Полковник. — Их нужно освободить, и как можно скорее, потому что краснокожие долго с ними церемониться не станут.

— Мы выступаем немедленно! — предложил я, поскольку успел уже полюбить обоих чудаковатых вестменов и, естественно, желал им скорейшего вызволения из индейского плена.

— Правильно! — поддержал меня Валлерштайн. — Нужно выступать сейчас же, иначе индейцы получат слишком большое преимущество во времени, которого нам потом не наверстать!

Сэм Файрган понимающе улыбнулся.

— Придется вам все-таки подождать до рассвета, ведь в темноте нам просто не увидеть следов. Я даже сомневаюсь, сможет ли шкипер вообще привести нас к тому месту у реки, где индейцы их подкараулили.

— Я? К реке? — раздраженно воскликнул Польтер. — Можете распилить меня пополам, если я помню, где находится эта несчастная лужа — справа или слева отсюда. У меня с собой не было ни компаса, ни карты, и толстый с длинным тащили меня на буксире, так что я даже и не пытался отмечать курс, которым мы шли. А потом эта четвероногая бестия устроила мне такую гонку, что я разучился видеть и слышать. Так что с этой речкой можете оставить меня в покое, в моем судовом журнале про нее ничего не записано!

— Хи-хи-хи! — по своему обыкновению негромко хихикнул подошедший к товарищам коротышка Поттер. — Ну, рассмешил! Ездил, ездил по прерии, а теперь и не помнит, где был! Придется сначала распутывать его собственный след, а уж потом искать следы индейцев.

— Да замолчи ты, креветка несчастная! — воскликнул вконец рассерженный этим замечанием Польтер. — Если бы я стоял у штурвала приличного парусника, так я бы уж, конечно, знал, каким курсом я его веду. А здесь, на суше, да еще верхом на этой скотине, испытываешь такие муки, что и себя-то самого не помнишь! А если тебе нужны краснокожие, так и ищи их сам, я не возражаю!

— Думаю, что нам не придется искать следы ни нашего шкипера, ни индейцев, — прервал Файрган эту комичную перепалку. — Молодые огаллала в своем воинственном запале отправились навстречу своим опытным воинам, обнаружили их трупы и теперь, конечно же, жаждут мести. Они наверняка разбили потайной лагерь, куда приведут с собой пленных и будут допытываться у них про наш тайник. Но ведь Хаммердал с Холберсом скорее умрут, чем выдадут нас, поэтому индейцам будет трудно обнаружить наше укрытие. Однако я боюсь, что к ним теперь присоединились их уцелевшие товарищи, которые довольно хорошо ориентируются в окрестностях тайника. Так что они, пожалуй, решат напасть на нас, и не откладывая, пока нас не успел предупредить сбежавший от них Польтер. Сейчас они наверняка уже в пути, и нам остается только ждать их появления. Пусть часовой сейчас же возвращается на свой пост, причем охрану нужно удвоить. А мы все должны находиться в полной боевой готовности. Так что, ребята, костер у входа быстренько погасить! Смоляные факелы внутри пещеры пусть горят. А я пока пойду взгляну на наших пленных.

— Я пойду с тобой, дядя, — сказал Валлерштайн. — У меня более всего оснований лишний раз убедиться, что мы крепко держим их в руках!

Он взял один из факелов и стал освещать дорогу идущему впереди Полковнику.

Дойдя до места, где содержались пленники, Файрган быстро и внимательно оглядел их. При этом он заметил, что пол в известняковой пещере влажный и местами даже чуть размякший. На лице его на долю секунды появилось выражение недоумения, которого, впрочем, никто не заметил в полумраке при неровном свете смоляного факела.

— Все в порядке, можно возвращаться! — спокойно сказал он, обращаясь к племяннику, после чего оба удалились. Однако вернувшись к своим, Файрган немедленно собрал вокруг себя людей и сказал с тревогой:

— Итак, ребята, я оказался прав. Индейцы не только собираются напасть на тайник, но и уже успели побывать здесь! Они его обнаружили!

Удивление, граничащее с испугом, отразилось на яйцах охотников, моментально схватившихся за ножи и револьверы. Полковник продолжал:

— Я должен сообщить вам секрет, о котором до сих пор молчал из соображений нашей общей безопасности. Дело в том, что пещера имеет еще один, потайной, выход.

— У-у! — удивленно загудели охотники.

— Я нашел его в тот же день, когда обнаружил и саму пещеру. Водопад, который находится в дальнем конце пещеры, пробил себе в толще горы еще одно русло. Я в тот день прикрепил на краю водопада прочный канат и, спустившись по нему вниз, убедился, что вдоль ручья довольно легко можно попасть на поверхность земли и обратно. Канат по-прежнему висит там и находится в хорошем состоянии. Сейчас, когда я ходил поглядеть на пленных, я заметил на полу следы посторонних; внимательный же взгляд на обоих пленников убедил меня в том, что их путы явно ослаблены.

— Как же так? — недоуменно спросил я. — Ведь я сам связывал их, причем так, что развязать ремни можно было только с посторонней помощью!

— Видимо, индейцы выслали вперед нескольких разведчиков, которым удалось обнаружить вход в тайник. Они проникли внутрь горы, поднялись по канату наверх, наткнулись на пленников и ослабили их путы, заодно снабдив кое-каким оружием. А затем удалились, чтобы в скором времени вернуться сюда уже в полном составе.

— Почему же они тогда не взяли с собой Зандерса и Жана Летрье? — спросил Валлерштайн.

— Потому что в противном случае мы слишком рано обнаружили бы их отсутствие и подняли тревогу. Теперь первым делом надо обезопасить этих двоих, то есть снова связать их как следует. Давай, племянник, мы пойдем с тобой впереди, а остальные пусть потихоньку следуют за нами и будут готовы прийти на помощь, если пленные вздумают оказать сопротивление. Мы должны постараться избежать всякого кровопролития!

В это самое время в гроте, где находились пленники, тоже шел негромкий разговор.

— Жан, ты заметил его взгляд? — спросил шепотом Зандерс, когда Сэм Файрган и его племянник удалились.

— Какой взгляд?

— Тот, каким Полковник посмотрел на нас и на пол.

— Нет. Я вообще не смотрел ему в лицо.

— По-моему, он все понял.

— Не может быть! Они же ушли отсюда совершенно спокойными!

— Это не более чем уловка! Он видел следы охотника и индейца — я заметил это даже в полумраке. У него по лицу пробежало явное подозрение. А потом он бросил короткий, но очень внимательный взгляд на наши руки и ноги. Да и тон, которым он произнес это свое «все в порядке», только укрепил мою уверенность в том, что он нас раскусил.

— Дьявол! Что, если он теперь ушел только затем, чтобы собрать своих людей и снова связать нас? Это было бы скверно.

— Я не сомневаюсь, что он приведет их с собой. Тогда я буду сражаться до последней капли крови. Ведь если они снова свяжут нас, то все пропало! Они перепрячут нас в другой грот и встретят индейцев вместо нас.

— Наверняка! Однако сопротивление здесь не поможет.

— Почему?

— Оно абсолютно бессмысленно, потому что они все равно одолеют нас. Самый надежный, а кроме того, единственный для нас путь к спасению — это бежать немедленно!

— А если вы все же ошибаетесь, капитан, и старик на самом деле ничего не заметил?

— Теперь это уже не имеет значения. До нападения индейцев они бы сюда все равно больше не пришли, так что мы больше не рискуем быть уличенными в побеге и тем самым выдать свой план. Лично я ухожу, нам ведь объяснили, как отсюда выбраться. Вперед, Жан, пока еще не поздно!

Они поднялись с земли и освободились от ремней, после чего поспешили к водопаду и после непродолжительных, хотя и суматошных, поисков обнаружили висевший там канат, по которому и стали спускаться вниз. Не выпуская из рук каната, Зандерс, спускавшийся первым, стал ощупывать ногами узкие берега бурлящего от падающей вниз воды бассейна и обнаружил боковое отверстие в скалистой стене, куда с шумом устремлялся ручей. Немного раскачавшись на канате, он скользнул по нему еще ниже и встал ногами на твердое дно ручья, после чего притянул канат к себе, указывая и облегчая путь своему товарищу. Это был самый опасный отрезок пути для обоих беглецов, которые из-за оглушительного шума водопада не могли общаться друг с другом при помощи слов. Тем не менее рискованное предприятие завершилось благополучно, и оба, пригнувшись, продолжили путь по низкому туннелю, пока наконец, насквозь промокшие, но целые и невредимые, не выбрались наружу к подножию горы.

Здесь они наконец-то выпрямились в полный рост и некоторое время стояли на месте, переводя дыхание после трудного и опасного пути.

— Здесь будем дожидаться подхода индейцев? — спросил Летрье.

— Нет, это слишком опасно. Ведь если Полковник обнаружил наш побег, то он обязательно вышлет за нами погоню. Так что нужно идти дальше.

— Но нам неизвестно, где находится лагерь индейцев!

— Это не страшно! Мы не станем уходить слишком далеко, а поищем здесь поблизости какое-нибудь укрытие и спокойно проследим, как дальше будут развиваться события.

— А ведь верно, капитан! Если бы мы сейчас встретились с индейцами, нам пришлось бы возвращаться обратно, а я, по правде сказать, не испытываю к этому ни малейшего желания. В любом случае будет разумнее послать в огонь наших добрых друзей, а уж потом думать, как полегче добраться до каштанов.

— Абсолютно с тобой согласен! Пошли!

Они раздвинули ветки густого кустарника и скрылись в его чаще. Здесь они устроились поудобнее и, затаив дыхание, стали вслушиваться в ночную тишину.

Вскоре неподалеку послышался легкий шорох, словно какая-нибудь маленькая зверушка пробиралась сквозь густую траву.

— Индейцы! — шепнул Зандерс.

И он не ошибся. Возглавляемые белым охотником и сыном вождя Матто-Си индейцы с величайшей осторожностью гуськом приближались к подножию горы. У входа в туннель они остановились и устроили небольшой совет, после чего один за другим стали исчезать под его низкими сводами. При этом двое индейцев остались снаружи в качестве часовых.

Прошло довольно продолжительное время, и уже начало светлеть небо, неразличимое прежде на фоне темного леса. Постепенно стали видны сначала толстые стволы, затем сучья и ветки деревьев. С разных концов поднимали утренний гвалт проснувшиеся птицы — сутки повернули свой ход на день, и наступил рассвет.

Двое оставшихся на посту индейцев неподвижно стояли на берегу ручья у того места, где он вытекал из горы. Они, конечно же, пребывали в сильном нетерпении по поводу столь долгого отсутствия своих товарищей, однако ни единым движением своих юных бронзовых лиц не выдавали обуревавшего их волнения. Ведь их еще в детстве научили хранить выдержку и самообладание в самых неожиданных и затруднительных ситуациях. Они стояли неподвижно, словно статуи, опершись на стволы своих ружей.

Внезапно громыхнули два выстрела, слившиеся в один, и оба часовых упали на землю с простреленными головами. В следующее мгновение рядом с ними выросли, словно из-под земли, две фигуры. Это были Сэм Файрган и Билл Поттер, сумевшие незаметно для юных индейцев подобраться изнутри к выходу из туннеля.

— Хи-хи-хи! — по своему обыкновению произнес Поттер. — Рановато птенчики вылетели из гнездышка — по сторонам-то смотреть и слушать еще не научились! Теперь видите, Полковник, что я был прав? Они забыли замаскировать следы, и мы можем отправляться на поиски их лагеря, где застряли оба наших стреноженных приятеля.

— Как, Билл, ты доберешься теперь один до пещеры?

— А почему бы и нет? Или вы думаете, Билл Поттер испугается пары-другой капель воды, которой ему придется глотнуть по дороге?

— Тогда возвращайся и приведи сюда в обход горы остальных, а я пойду впереди вас по этим следам. Пусть останется обычный караул — здесь теперь чисто. Только не задерживайтесь и поскорее догоняйте меня!

Малыш Билл, невысокий, но бравый парень согласно кивнул и скрылся в отверстии туннеля.

След, по которому пошел Файрган, был таким отчетливым, что ему даже не приходилось особенно напрягать внимание, а только изредка бросать взгляд впереди себя на землю. Это обстоятельство и подвело опытного следопыта. Отправившись на поиски индейского лагеря, он совершенно не обратил внимания на следы, которые ночью оставили, выбираясь из подземного туннеля, оба беглеца.

Дождавшись, пока Сэм Файрган скроется за деревьями, и помолчав для верности еще некоторое время, Зандерс наконец прошептал:

— Дьявол, какая досада! Эти бравые индейские парни, видимо, благополучно добрались по канату до пещеры, а там их уже поджидали и быстро перебили всех до единого. Жалко! Теперь мы снова остались одни против Полковника и его людей!

— А не лучше ли нам, капитан, потихоньку отправиться следом за ним? — спросил Жан Летрье. — Если мы хотим благополучно улизнуть, то нам не обойтись без индейских лошадей.

— Ни в коем случае! Ведь охотники скоро пойдут за ним и моментально обнаружат наши следы.

— А что нам мешает навсегда обезвредить старика — как-никак у нас есть нож?

— Жан, мы с тобой способны на многое, но пойми, что вестменами мы никогда не были и никогда ими не станем. У Полковника слух, как у совы, да и вооружен он лучше нас. И даже если бы нам удалось нанести меткий удар ножом и добраться до лошадей, то через несколько минут за нами бросилась бы в погоню вся его орда!

— Да если убрать с дороги старика, то нам больше и бояться-то некого. Что этот полоумный шкипер, что Валлерштайн, что полицейская ищейка — они ведь ни черта не смыслят в прерии и…

— А Виннету? Про него ты забыл? — перебил его Зандерс.

— Да, черт возьми, о нем я как-то и не подумал. Клянусь Богом, ему под силу в одиночку догнать и размозжить нам обоим головы своим проклятым томагавком! Но что же делать? Не можем же мы оставаться здесь целую вечность!

— Ты просто глуп, Жан! Ведь в тайнике припрятана целая куча золота!

— Ну и что?

— А то, что мы в нем нуждаемся.

— Так что же теперь, поклониться Файргану и попросить его поделиться с нами своим богатством?

— Пфф! Оно и так будет нашим!

— Когда?

— Как только вся компания уберется из пещеры.

— И каким образом?

— Это теперь совсем нетрудно. Неужели тебе ничего не приходит в голову, Жан?

— Ничего, кроме того, что мы попали в хорошенькую передрягу.

— Из которой мы очень скоро выпутаемся!

— Но как это сделать?

— Подождем, пока уйдут охотники.

— А дальше?

— А дальше, — шепотом сказал Зандерс, хотя вокруг не было никого, кто мог бы его подслушать, — дальше мы возвратимся назад тем же путем, каким пришли сюда.

— Проклятье! В пещеру?

— Разумеется!

— И позволим забить себя, как скотину!

— А может, и нет. Ты же сам слышал, что на посту останется один-единственный часовой. Он будет стоять на довольно большом расстоянии от пещеры, у ручья, и даже не заметит нас с тобой.

— Пожалуй, верно! Полковник допустил большую ошибку, не оставив часового еще и у этого входа.

— Конечно! Так что возвращаемся в пещеру!

— Возвращаемся в пещеру! — бодро повторил Летрье, которому уже начинала нравиться эта новая авантюра.

— Ищем золото.

— Золото?

— Забираем его и…

— И?..

— Вооружаемся как следует — ведь в тайнике полно всякого оружия.

— Это верно, там настоящий арсенал.

— Потом обезвреживаем часового.

— Это уж непременно!

— Берем себе по хорошей лошади.

— А где они, капитан?

— Пока не знаю, но уж как-нибудь найдем. Охотники постоянно подъезжают к пещере по ручью — значит, где-то поблизости оборудовано специальное место для лошадей. И если мы хорошенько пошарим вдоль берегов, то обязательно их отыщем.

— А дальше? — спросил Летрье.

— А дальше — прочь отсюда! Куда конкретно, пока тоже не могу сказать, но в любом случае — куда-нибудь позападнее, потому что на Востоке нам делать нечего. За нами там еще с прежних времен столько всякого числится, что в восточные штаты нам лучше и не показываться. Когда у нас будут деньги или золото, можно будет подумать насчет Сан-Франциско, потому что…

Он вдруг замолк на полуслове, услыхав в стороне какой-то шелестящий звук.

Это малыш Билл Поттер едва слышно пробирался сквозь кустарник, ведя за собой всех обитателей тайника, за исключением часового, оставленного наверху у главного входа. Вместе с ними был и Виннету. Не останавливаясь, они шли по следу, специально оставленному для них Сэмом Файрганом. Зандерс и Летрье затаили дыхание. Одного острого взгляда вождя апачей могло быть достаточно, чтобы обнаружить их собственные, теперь уже почти неразличимые следы. Однако опасность и на этот раз миновала их, поскольку Виннету, полагаясь на шедшего впереди траппера, не особенно всматривался в землю у себя под ногами.

— Хвала Господу! — выдохнул Летрье, когда шорох веток и звук шагов затихли вдали. — Вот сейчас действительно все было поставлено на карту. Я, хотя и промок в ручье до нитки, но вспотел так, словно побывал в парной бане.

— Ну, теперь, кажется, пора. Только нужно быть настороже и заметать за собой все следы!

Это занятие доставило столько хлопот их неумелым рукам, что прошло немало времени, прежде чем они наконец скрылись в подземной норе. Путь был уже знаком им, и они без особого труда сумели добраться до водопада и подняться по канату наверх. Шедший позади своего хозяина Летрье как раз только что нащупал под ногами твердую почву и выпустил из рук канат, как вдруг ощутил на себе прикосновение руки Зандерса, побудившее его остановиться. Перед ними лежало множество неподвижных человеческих тел. Ощупав их руками, они убедились, что это мертвые молодые индейцы. Перешагивая через трупы, они добрались до грота, где еще недавно лежали оба связанных пленника. Здесь уже можно было свободно разговаривать.

— Брр, капитан, — Летрье всего буквально передернуло. — Этих бедняг отлавливали и глушили поодиночке, когда они один за другим поднимались по канату в пещеру. Наше счастье, что мы вовремя догадались спрятаться, иначе нам пришлось бы разделить их печальную участь!

— Ладно, не время рассуждать об этом. Сейчас главное — оружие!

Удвоив осторожность, они дошли до главной пещеры тайника, покинутого охотниками. Лишь один-единственный человек охранял снаружи вход в пещеру.

К главному гроту тайника примыкало еще несколько гротов поменьше. Одна из этих каменных комнат была от пола до потолка увешана всевозможным оружием, без которого невозможно обойтись в прерии. В достатке здесь было и пороха, и свинца, и форм для отливки пуль. В соседнем помещении нашлись, хотя и не в очень большом количестве, запасы провизии. В большом гроте горел смоляной факел.

Первым делом каждый из двоих запасся всем необходимым. Затем начались совместные поиски спрятанных сокровищ.

Все их усилия пока что оставались напрасными. Драгоценное время шло, поиски становились все больше поспешными и суетливыми, а результата по-прежнему не было.

— Слишком хорошо спрятано, Жан, — сказал наконец Зандерс, когда они добрались до последней, до сих пор еще не обследованной ими комнатки. — Да если мы его и нашли бы, то как унести его отсюда? Ведь золото — тяжелый металл. Просто не знаю, как и быть.

— Погрузим, что найдем, на запасных лошадей Файргана!

— Это, пожалуй, единственный выход, но это отняло бы много времени и сильно замедлило бы наше бегство. Но гляди-ка: похоже, это жилище Полковника!

Весь этот небольшой грот был сверху донизу обтянут невыделанными шкурами, хоть немного, но уменьшавшими холод и сырость каменных стен. Здесь стояла пара грубо сколоченных стульев и несколько ящиков, на которые тотчас же жадно набросились оба авантюриста. Однако и там не оказалось вожделенного золота. В ящиках находился всего лишь запас одежды и всякие мелкие бытовые предметы. В спешке вещи из ящиков стали выбрасывать прямо на пол. И тут Зандерс приглушенно охнул. На дне одного из ящиков лежал завернутый в кусок бизоньей шкуры старый и порядком истрепанный кожаный бумажник.

— Золота нет, но, может, и это хоть чего-нибудь да стоит! — сказал он.

Он вернулся в главную пещеру, где было светлее, и раскрыл бумажник.

— Что там, капитан? — с напряженной надеждой в голосе спросил Летрье.

— Ничего. Так, ерунда, мне снова не повезло! — с деланным равнодушием ответил Зандерс, хотя внутри у него все кипело. В бумажнике находились ценные депозитные бумаги на весьма и весьма солидные суммы, соответствующие стоимости значительного количества золота, сданного в свое время Сэмом Файрганом в разные банковские дома Востока. Их обладатель мог моментально обратить все векселя в звонкую монету в любом банке. Но Зандерс, судя по всему, считал, что Летрье знать об этом совершенно не обязательно.

Ценности, заключенные в этих бумагах, принадлежали не только Сэму Файргану. Каждый из его компании имел в них свою долю. Потому-то суммы и были так велики. В пещере, конечно, было спрятано некоторое количество самородков и золотого песка, однако Зандерсу с Летрье найти их не удалось. Именно в тот момент, когда они делились друг с другом соображениями по этому поводу, до них вдруг донесся негромкий звук шагов. Это зашел в пещеру часовой. Не долго думая, Зандерс, успевший зарядить пару найденных им здесь револьверов, выстрелил, и часовой упал замертво.

— А теперь прочь отсюда! — сказал затем Зандерс. — Нам обязательно нужно найти лошадей!

Они захватили все, что успели отобрать для себя в пещере, и направились к ее главному выходу. Выйдя из пещеры, они принялись обследовать берега ручья и вскоре обнаружили неширокую тропу, которая привела их на просторную, поросшую травой поляну, где содержались лошади охотничьей компании Полковника.

Не теряя ни минуты, они быстро оседлали двух лошадей, поскольку, на их счастье, седла и сбруя были развешены тут же на деревьях, сели верхом и ускакали прочь…

А в это время все охотники, за исключением того одного, который, на свою беду, был оставлен в пещере за часового, продолжали идти по следам молодых огаллала, чтобы освободить из индейского плена Дика Хаммердала и Пита Холберса. Они довольно быстро нагнали Сэма Файргана, ушедшего вперед. Полковник повел с собой всех своих людей, поскольку не узнал, с каким количеством индейцев им придется иметь дело. Сейчас Полковник и Виннету шли впереди, читая следы. Делать это им не составляло никакого труда, поскольку огаллала шли ночью, нисколько не заботясь о собственной безопасности. Тем не менее прошло несколько часов, прежде чем они увидели перед собой лес, где находился лагерь индейцев и куда сын вождя привел накануне Хаммердала с Холберсом. Идти прямиком к лагерю было нельзя, потому что их могли сразу же заметить. Поэтому пришлось сделать значительный крюк и подойти к лесу примерно за милю от того места, где в его чащу вели следы индейцев.

Войдя в лес, охотники еще раз намеренно свернули в сторону, чтобы приблизиться к индейскому лагерю не спереди, а сбоку. Теперь каждый шаг стоил им максимальной осторожности. Охотники, дожидаясь очередного сигнала Виннету и Полковника, прокладывавших дорогу остальным, двигались вперед короткими перебежками от куста к кусту и от дерева к дереву. Услыхав неподалеку чужие голоса, они подали всем знак остановиться, а сами осторожно стали пробираться дальше и вскоре в просвете между деревьями увидели стоянку индейцев, которую искали. При первом же взгляде на вражеский лагерь Полковник понял, что излишне перестраховался, когда брал с собой в путь всю свою команду. Рядом с лежавшими на земле со связанными руками и ногами пленниками находились всего три человека — двое индейцев и белый, который накануне и вдохновил краснокожих совершить нападение на тайник. Каких-нибудь пары минут хватило, чтобы окружить это место. И здесь кое-кто из людей Полковника проявил излишнюю поспешность, застрелив троих охранников, которые, безусловно, сдались бы и без боя.

— Должно быть, вы вели себя слишком уж неосмотрительно, Дик Хаммердал, раз позволили этим юнцам поймать себя! — сказал Файрган, приблизившись к пленникам и перерезав стягивавшие их ремни.

— Осмотрительно или неосмотрительно — какая теперь разница! — ответил толстяк Хаммердал. — Захватили-то они нас врасплох, и мы ничего не смогли с этим поделать. Что скажешь, Пит Холберс, старый енот?

— Хм! — отозвался долговязый Холберс. — Если ты считаешь, Дик, что мы ничего не могли с этим поделать, то пожалуй, ты прав — ведь мы с этим как раз ничего и не поделали!

— А ведь с ними был еще и белый! — заметил Полковник. — Значит, кроме Зандерса и Летрье, от нас еще раньше ушел и третий!

— Да, — кивнул Хаммердал, — этот-то парень как раз и обнаружил наш тайник. Он водил молодого вождя смотреть пещеру, но, когда было решено напасть на нее, не пошел вместе с остальными, а остался здесь. Ну, а там-то как дела — индейцы ведь назад не вернулись?

— С теми мы разобрались. Каким образом — узнаешь по дороге. А теперь надо быстрее возвращаться, ведь в пещере остался всего один человек.

То, какую непростительную ошибку он допустил, Сэм Файрган понял лишь по возвращении в тайник, где они сразу же наткнулись на труп часового и увидели, что все помещения пещеры подверглись обыску и разорению. А в том, чьих рук это дело, сомневаться тоже не приходилось. Полковник несколько успокоился, убедившись, что наличный запас самородков и золотого песка грабителям найти так и не удалось. Но тем сильнее было его разочарование, когда он заметил отсутствие ценных депозитных документов. Гнев, охвативший его, передался, естественно, и всем остальным, и в этой ситуации просто не могло быть иного решения, кроме как немедленно отправиться в погоню за Зандерсом и Летрье. Не говоря уже о том, что необходимо было поймать сбежавших разбойников, слишком велико было общественное достояние, попавшее в их грязные руки вместе с бумажником Полковника.

Но именно эти деньги и могли существенно облегчить им побег, стоило им только добраться до первого крупного населенного пункта. Поэтому решено было не медлить ни минуты. Однако и мы должны были снабдить себя определенными материальными средствами, которые, в свою очередь, при случае могли пригодиться для того, чтобы облегчить и ускорить погоню. Нам еще крупно повезло, что преступники не смогли обнаружить хранившийся в тайнике золотой запас…

Если недавно я в своем рассказе совершил с вами прыжок из Сан-Франциско на Дикий Запад, то теперь предлагаю вам, господа, перенестись со мной в обратном направлений. Итак, мы снова находимся во Фриско, точнее, в расположенном на противоположном берегу одноименного залива городе Окленде. Ведь всякий, кто, подобно нам, приближается к Сан-Франциско с Востока верхом на лошади, вынужден бывает остановиться именно в Окленде, поскольку препятствием на его пути встает полоса воды шириной в одиннадцать километров. Впрочем, препятствием залив Сан-Франциско можно назвать лишь условно, поскольку возможностей переправиться на другой берег, в том числе и вместе с лошадьми, здесь имеется более чем достаточно. В те времена всадники пользовались для этой цели широкими паромными баржами.

На одном из таких судов и пристали теперь к берегу двое всадников, за все время переезда через залив так и не вылезавших из седла. Лошади у них были, судя по всему, породистые, хотя и выглядели в высшей степени уставшими и измотанными. Да и сами седоки имели вид людей, долгое время оторванных от каких бы то ни было благ цивилизации. Лица обоих заросли длинной бородой; широкополые охотничьи шляпы измялись и утратили всякую форму. Их кожаные костюмы, казалось, были сшиты из высохшей и растрескавшейся древесной коры, да и весь их вид наводил на мысль о множестве невзгод и испытаний, выпавших на долю обоих путников.

— Наконец-то, слава Богу! — с облегчением выдохнул один из них. — Вот мы и у цели, Жан. И теперь, надеюсь, мы скоро сможем забыть о нужде и лишениях!

Второй же как бы с сомнением покачал в ответ головой.

— Простите, капитан, но я окончательно поверю в это лишь тогда, когда почувствую у себя под ногами палубу корабля, удаляющегося отсюда в открытое море. Задери меня дьявол, если Полковник со своей шайкой и сейчас еще не наступает нам на пятки!

— Что ж, это возможно. Хотя и маловероятно. Мы ведь его так запутали, что он теперь должен думать, что мы отправились через горы в Британскую Колумбию [110]. Не зря же мы, в самом деле, проделали такой гигантский крюк!

— Хотелось бы верить, что вы в данном случае не ошибаетесь, однако я готов ожидать от этих проклятых трапперов чего угодно в потому предпочел бы как можно скорее оказаться на борту судна, увозящего меня подальше от этой злосчастной страны.

— Первым делом мы должны вернуть себе человеческое обличье.

— Для этого опять же нужны деньги.

— На это дело — найдем, причем немедленно. Взгляни-ка вон туда!

И он указал рукой на приземистую деревянную хибару, над входом в которую висела доска с надписью: «Джонатан Левингстон, торговец лошадьми».

— Торговец лошадьми? — сказал Летрье. — Интересно, много он даст за наших тощих кляч, едва не издохших с голоду?

— А вот это мы сейчас и узнаем!

И они повернули лошадей в сторону лачуги. Не успели они слезть с лошадей, как дверь хибары отворилась, и на пороге появился невысокого роста юркий человечек, в котором с первого взгляда можно было угадать отъявленного спекулянта и скупщика краденого.

— Вы к кому, джентльмены? — быстро спросил он.

— К почтенному мистеру Левингстону, сэр.

— Это я и есть.

— Вы покупаете лошадей?

— Хм, вообще-то да, но только не таких, — ответил тот, окидывая пренебрежительным, но вместе с тем очень внимательным взглядом предложенный товар.

— В таком случае прощайте, сэр!

В следующее мгновение Зандерс уже снова сидел верхом на лошади, всем своим видом демонстрируя намерение отправиться дальше.

— Зачем же так спешить, сэр! Пожалуй, стоит все же взглянуть на ваших животных, — засуетился человечек.

— Если вы «таких» не покупаете, то разговор окончен. Мы вам не какие-нибудь желторотики, чтобы водить нас за нос и сбивать цену!

— Конечно, конечно! Да слезьте же вы с лошади! Ай-ай, какие худые! Вы, наверно, прямо из прерии?

— Да, оттуда.

— Ах, даже и не знаю, что сказать; они ведь, чего доброго, еще околеют у меня, — проговорил перекупщик, внимательно оглядывая лошадей. — Так сколько вы за них хотите?

— А какая ваша цена?

— За обеих?

— За обеих!

— Хм, тридцать долларов, не больше, но и не меньше!

Зандерс тут же снова оказался в седле и, не ответив, поехал восвояси.

— Стойте, сэр, куда же вы? По-моему, вы хотели продать лошадей!

— Да, но только не вам!

— Да вернитесь же вы! Я даю сорок!

— Шестьдесят!

— Сорок пять!

— Шестьдесят!

— Пятьдесят!

— Шестьдесят!

— Никак невозможно! Пятьдесят пять, и ни центом больше!

— Шестьдесят, и ни центом меньше. Прощайте!

— Шестьдесят? Нет, ну что вы… Подождите, подождите, останьтесь же наконец! Вы их получите, ваши шестьдесят. Хотя, по правде сказать, они этого и не стоят!

Довольно улыбаясь, Зандерс повернул назад и в очередной раз слез с лошади.

— Вот они, берите — вместе с седлом и уздечкой!

— Проходите в дом, мистер! А ваш товарищ пусть их пока придержит.

Торговец провел Зандерса в маленькую комнатушку, разделенную к тому же на две части матерчатой занавеской. Хозяин юркнул за перегородку и вскоре появился уже с деньгами.

— Вот вам шестьдесят долларов. Ах, какие сумасшедшие деньги!

— Да бросьте вы это, не смешите нас! Хотя… хм… вы в городе человек сведущий?

— Более, чем кто-либо другой.

— Тогда, пожалуй, вы сможете дать мне дельный совет…

— Небось насчет ближайшего салуна с жильем?

— Нет. Насчет подходящего банка или ломбарда.

— Ломбарда? Хм, а что у вас за дело?

— Это для вас не имеет значения!

— Нет, сэр, это имеет как раз большое значение, если вы хотите получить верный ответ!

— Хочу продать депозит.

— За что?

— За золотой песок и самородки.

— Черт побери! И на какую же сумму эта бумага?

— У меня их несколько.

— Да вам просто дьявольски повезло, что вы попали на меня. Покажите-ка хоть одну!

— Не имеет смысла!

— Да почему же? Если документ хороший, я бы и сам его купил. Я, вообще-то, этим иногда занимаюсь, если есть возможность подзаработать.

— Ладно, смотрите!

Он достал из кармана найденный в тайнике бумажник и протянул торговцу одну из ценных бумаг. Тот сделал удивленное лицо и теперь уже с немалым почтением взглянул на человека, оказавшегося обладателем столь значительного состояния.

— «Двадцать тысяч долларов не предъявителя. Депонировано у Чарльза Брокмана, Омаха». Хм, документ в порядке! Сколько вы хотите?

— А сколько вы дадите?

— Половину.

Зандерс взял у него из рук бумагу и направился к выходу.

— Прощайте, мистер Левингстон!

— Стойте! Сколько вы хотите?

— Восемнадцать тысяч наличными я получу немедленно у любого банкира. Но я оказался здесь, у вас, и к тому же тороплюсь. Давайте шестнадцать тысяч, и бумага — ваша.

— Что вы, сэр! Я ведь даже не знаю, являетесь ли вы законным…

— Ладно, сэр. Вы не хотите иметь с нами дело, и на этом мы расстаемся!

Торговец схватил Зандерса за рукав и удержал его на месте. Он постепенно все увеличивал и увеличивал ставку и в конце концов принес из-за занавески требуемую сумму. Этот человек принадлежал к тому сорту бизнесменов «на все руки», которые, несмотря на свой неприметный вид и показное убожество их жилья, никогда не испытывают затруднений с наличностью.

— Вот, держите ваши деньги — ах, до чего же я сегодня мягок и уступчив! Остальные бумаги не хотите продать?

— Нет. Прощайте!

И Зандерс ушел. Левингстон проводил его на улицу и принял из рук Летрье лошадей. После этого оба путника удалились, а к Левингстону подошел слуга, чтобы расседлать лошадей.

— Очень даже недурная сделка! — пробурчал себе под нос торговец. — Превосходная порода, отлично сложены; много перенесли, бедняжки, но ничего, при хорошем уходе они быстро поправятся!

Он еще занимался с только что купленными лошадьми, когда на улице раздался громкий топот копыт. К его дому галопом приближались два всадника, прибывшие, очевидно, со следующим паромом. Один из них, судя по орлиным перьям, украшавшим его голову, был индейским вождем. Другой был европеец могучего телосложения со спадающими на плечи седыми волосами. Им, видимо, тоже пришлось перенести в пути немало трудностей, однако ни они сами, ни их великолепные лошади не выказывали ни малейших признаков усталости.

Проносясь на всем скаку мимо, индеец машинально скользнул взглядом по неброской фигуре торговца и в ту же самую секунду круто развернул своего скакуна.

— Мой белый брат, взгляни на этих лошадей! — крикнул он своему спутнику, скакавшему следом за ним.

Тот осадил коня у входа в барак, бросил короткий взгляд на табличку и, подъехав вплотную к Левингстону, сказал:

— Добрый день, сэр! Вы только что купили этих лошадей?

— Да, сэр, — ответил торговец.

— У двоих мужчин, которые выглядели…

И он подробным образом описал внешность Зандерса и Летрье.

— Все верно, сэр.

— Они еще здесь?

— Нет.

— А куда они направились?

— Не знаю, сэр. Да и не мое это дело!

— Но вы все же должны знать, в каком направлении они удалились!

— Вон там они свернули за угол. Больше я ничего не могу вам сказать.

Спрашивавший подумал немного, затем пристально поглядел на торговца и продолжил:

— Вы покупаете только лошадей?

— Лошадей и кое-что еще.

— В том числе и золотые самородки?

— А у вас они есть?

— Не здесь. Они прибудут позже. Могу я вам их предложить?

— Если не прямо сейчас, то я бы подумал об этом. А то я как раз раздал всю свою наличность.

— Этим двоим?

— Одному из них.

— Он, наверное, продал вам депозиты?

— Только один.

— И за сколько же?

— За двадцать тысяч долларов.

— Не будете ли вы так добры показать мне этот депозит?

— Это еще зачем?

— Чтобы убедиться, тот ли это самый джентльмен, с которым мы очень хотели бы встретиться.

— Хм! Если так, то я покажу вам бумагу. Но только в руки вы ее не получите!

Он юркнул в дом и вскоре вернулся с требуемым документом. Незнакомец взглянул на бумагу и удовлетворенно кивнул.

— Вы от него получили только этот один депозит?

— Только этот.

— Благодарю вас, сэр! Те двое сюда уже вряд ли вернутся; но если такое все же произойдет, то ничего у них больше не покупайте, а поскорее позовите полицию. Эти депозиты принадлежат мне и были похищены у меня этими двоими. Я, возможно, еще загляну к вам!

Он развернул коня и в сопровождении индейца поскакал дальше по улице.

Всадники не обменялись друг с другом ни единым словом на протяжении всего пути до набережной порта. Здесь Полковник, а это был, конечно же, он, спросил:

— Мой краснокожий брат следовал за мной по широким просторам прерии, когда я шел по следу разбойников. Останется ли он со мной, если я буду вынужден ступить на палубу корабля?

— Виннету, вождь апачей, готов следовать за Сэмом Файрганом повсюду, и даже по большой воде. Я сказал! Хуг!

— Бандиты, вероятно, попытаются уйти от нас морем; они обязательно будут интересоваться отплывающими судами. Мы сделаем то же самое и возьмем эти корабли под наблюдение. И мы до них доберемся!

— Пусть мой брат делает это и остается все время здесь, у воды, чтобы я мог найти его снова. Виннету сейчас вернется к домам по ту сторону большого города, дождется и приведет сюда охотников, которые отстали из-за того, что их лошади были слишком утомлены.

Сэм Файрган кивком головы выразил свое согласие и затем сказал:

— Мой брат умен; и пусть он поступает так, как только что сказал!

Файрган спрыгнул с коня на землю и передал поводья слуге из находившейся здесь же рядом гостиницы. Индеец же отправился обратно той же дорогой, которой они недавно ехали сюда вдвоем.

А в это время Зандерс и Летрье продолжали свой путь. Медленно бредя по улице, они заметили какого-то мужчину, который вышел из узкого переулка и, не обращая на них внимания, перешел чуть впереди них на другую сторону тротуара. Это был невысокий и стройный, если не сказать хрупкий, человек, одет в типичный костюм диггера, возвратившегося с приисков, чтобы отдохнуть и оглядеться немного в городе. Его видавшая виды широкополая шляпа была низко надвинута на лицо, но и она не могла скрыть от постороннего взгляда большое и уродливое родимое пятно, расплывшееся темно-красной кляксой от уха и до носа по всей левой щеке.

Зандерс внезапно остановился и схватил своего спутника за руку.

— Жан, ты знаешь его? — торопливо спросил он.

— Его? Нет, капитан.

— В самом деле нет?

— Нет.

— Я не так спросил. Я имел в виду: ты знаешь ее?

— Ее? Дьявол! Фигура, осанка, походка… Капитан, неужели?..

— Это она, я тебе говорю. Она и никто другой! У нас с тобой сейчас такой вид, что с этого расстояния она нас не узнает. Сама судьба устроила нам эту встречу. Мы должны выследить ее!

И они осторожно зашагали вслед за человеком в диггерской одежде, который вскоре вошел в длинную дощатую хибару, где над входом обычным мелом были кое-как выведены слова: «Таверна отличного бренди». По обеим сторонам этой надписи, тоже мелом, были прямо на растрескавшихся досках намалеваны две кособокие бутылки.

— Что ей нужно в этом притоне? Ведь у нее более чем достаточно денег для приличной жизни. Значит, ее нынешний облик — всего лишь маскировка, а визит сюда, несомненно, имеет какой-то скрытный смысл.

— Войдем вслед за нею, капитан!

— Нет, Жан, это не годится. Она все равно нас узнает, даже несмотря на наш одичалый вид, тем более, что ей приходилось видеть нас в прерии в охотничьем обличье. Эта лачуга сколочена из простых досок. С фасада мы к ней приблизиться не можем — может, мне удастся с тыльной стороны обнаружить какой-нибудь выпавший сучок или широкую щель, чтобы как следует рассмотреть, что там внутри. Ты оставайся здесь и наблюдай за выходом. Если она уйдет отсюда до моего возвращения, твое дело — быстро сообщить мне об этом. — И он повернул за угол хибары. Обстоятельства благоприятствовали ему. Таверна не имела выхода во двор и отстояла всего на каких-нибудь три фута от точно такого же соседнего строения. Зандерс втиснулся в это пространство между домами и быстро нашел в стене дырку от сучка, сквозь которую просматривалось почти все внутреннее помещение, заполненное многочисленными посетителями.

Человек с родимым пятном занял место возле большой печки и, посидев там некоторое время, быстро скрылся за нею. Видимо, сделал вывод Зандерс, дальше в этом направлении находилось какое-то помещение для особых целей. Он стал осторожно продвигаться вдоль стены в сторону этой предполагаемой комнаты и вдруг услышал за тонкими досками возбужденные голоса. Он приложил ухо к стене и стал слушать.

— Так где же мы встретимся, сэр? — спросили за стеной.

— Не здесь, это было бы неосторожно. И не на набережной тоже. Встретимся у маленькой бухты за последней рыбацкой хижиной.

— Во сколько?

— Во сколько я смогу прийти, пока точно не знаю, но вы к одиннадцати должны быть в сборе. Только в мое отсутствие ничего не предпринимать!

— Отлично. Наверное, будет приличная драка, прежде чем судно станет нашим.

— Не думаю, что такая уж сильная… Офицеры и младшие чины сегодня вечером соберутся на берегу. Да и на самом судне тоже будет праздничная пирушка, что, несомненно, нам на руку.

— Что ж, приятно слышать! А наших людей на борту нет?

— Там нас ждет Длинный Том и с ним еще несколько человек.

— Черт возьми, здорово же вы все устроили! Так, значит, Черный Капитан тоже будет там?

— Разумеется. Мы тотчас же поднимем якорь — ветер как раз подходящий, да и отлив нам на руку. Так что, если не возникнет каких-нибудь совсем уж непредвиденных обстоятельств, то о «Л'Оррибле» скоро будут рассказывать те же истории, что и раньше!

— На нас можете твердо рассчитывать, сэр! Нас около тридцати человек, а с толковыми офицерами и с таким парусником не страшен и весь военный флот!

— И я так же думаю. Возьмите свой задаток и еще немного сверху на выпивку. Только не напивайтесь, иначе весь план может рухнуть!

Послышался скрежет отодвигаемого стула; говоривший покинул комнату. Теперь Зандерс узнал и этот голос, хотя он и был изменен почти до неузнаваемости и звучал уже на более низких тонах. Услышанное произвело на Зандерса такое сильное впечатление, что с минуту он стоял абсолютно неподвижно и пребывал бы в таком положении и дальше, если бы его не вывело из оцепенения негромкое «Тсс!». Это Жан Летрье протиснулся в проход между домами и махал ему рукой.

— Она покинула таверну и пошла обратно! Скорее, скорее!

Капитан вышел из промежутка между домами как раз вовремя, чтобы успеть увидеть, как объект его пристального интереса скрывается за ближайшим углом. Оба наблюдателя поспешили следом и шли за незнакомцем сначала по грязным закоулкам пригорода, а потом по широким и чистым улицам благоустроенной части города до железной ограды уединенного сада. Здесь незнакомец быстро огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, легким кошачьим прыжком перемахнул через ограду. Здесь, спрятавшись чуть поодаль, оба прождали его около часа, но тщетно. Незнакомец так больше и не появился.

— Видимо, она здесь живет, Жан. Нужно отыскать дом к которому относится этот сад!

Для этого требовалось пройти обратно по переулку. Когда они вышли из переулка, то заметили роскошный экипаж, стоявший у дверей дома, который, несомненно, и был предметом их поисков. В экипаж как раз только что села какая-то дама и подала знак кучеру. Зандерс поспешно отступил обратно в переулок. Карета проехала так близко от них, что совершенно отчетливо можно было разглядеть черты лица ее хозяйки. Сомнений больше не было.

— Это она! — воскликнул Жан.

— Да, она; всякая ошибка исключается. Я пока останусь тут, а ты иди к дому и постарайся узнать ее теперешнее имя.

Жан повиновался приказу капитана и через короткое время вернулся уже с необходимыми сведениями.

— Ну?

— Мадам де Вулетр.

— Вот как! Где ее квартира?

— Она занимает весь первый этаж.

— Ладно, теперь идем в порт; там я тебе скажу, что делать дальше!

Они направились в указанном направлении и по дороге заглянули в одежную лавку, которую покинули уже в совершенно измененном обличье, что касалось белья, одежды и прочих аксессуаров. Они медленно шли по набережной в окружении пестрой людской толпы, как вдруг лицо Жана Летрье исказилось выражением неподдельного ужаса. Он схватил Зандерса за руку и потащил за большой штабель тюков с товаром.

— В чем дело? — спросил Зандерс.

— Взгляните-ка вон туда, капитан! Не знаком ли вам тот человек, что стоит под большим краном?

— Проклятье! Это же Полковник, Сэм Файрган! Значит, нам не удалось провести их, и они следовали за нами по пятам. А где же остальные?

— Остальных проклятый полицейский наверняка распределил по городу, чтобы выследить нас.

— Не иначе! Как думаешь, старик успел нас заметить?

— Пожалуй, нет. Он глядел в сторону, когда я его увидел. Да ему и нелегко будет узнать нас в такой одежде, если мы не станем подходить к нему слишком близко.

— Верно. А теперь посмотри вон туда, на рейд. Узнаешь судно, которое стоит рядом с броненосцем?

— Черт возьми, да это же наш «Л'Оррибль»! Уж его-то я всегда узнаю, что бы там ни делали с его парусами и мачтами!

— Тогда пошли!

Они нырнули в гущу людей и отправились в уединенный кабачок, где велели отвести себе отдельный кабинет. Здесь можно было спокойно обсудить все последние события и составить план действий.

— Значит, ты узнал наш «Л'Оррибль»? — спросил Зандерс.

— С первого взгляда, капитан!

— Знаешь, кто им сейчас командует?

— Нет.

— А известно ли тебе, кто будет им командовать завтра в это же время?

— Наверно, тот же, кто и сегодня.

— Нет.

— Значит, предстоит смена командира?

— Вот именно! Нынешнему придется похлебать из большой чашки. А на его место заступит некто Зандерс — или, если тебе так больше нравится, Черный Капитан!

— Хм! Неплохая выдумка!

— Выдумка? Можешь на меня положиться — все так и будет, как я сказал!

Летрье ухмыльнулся.

— В таком случае, Мисс Адмиральша снова получит свою прежнюю должность второго офицера? — как бы поддерживая шутку капитана, сказал он.

— Безусловно!

— И начнет мести палубу «девятихвосткой», как в былые времена?

— А может, и нет. Эту тигрицу мы как-нибудь укротим, будь спокоен!

— А верный Жан Летрье, он какую должность получит?

— Уж для него-то что-нибудь подходящее найдется.

— Жалко! Очень уж симпатично выглядит этот карточный домик!

— Ну, а если он из карточного домика превратится в прочное и устойчивое здание?

Летрье поразил серьезный и уверенный тон капитана. Жан пристально взглянул ему в лицо и пробурчал:

— Хм… иногда на этом свете и невозможное становится возможным, особенно для таких, как мы.

— Вот именно! Слушай, Жан, что я тебе скажу!

И он рассказал ему обо всем, что удалось подслушать у дощатой стены таверны, а также поделился с ним собственными предположениями и выводами, сделанными на основании услышанного. На Жана его рассказ произвел ошеломляющее впечатление.

— Дьявол! А ведь с этой бабы, пожалуй, станется!

— И она осуществит свой план, можешь не сомневаться.

— А как же мы?

— Разве я не сказал тебе, что уже сегодня вечером буду командовать «Л'Орриблем»?

— Прекрасно! Но он будет защищаться!

— Пфф! Я ведь и раньше был ее командиром, и стану им снова. Она все та же, ничуть не изменилась. Это же надо, угнать корабль! Прямо из гавани Сан-Франциско. Грандиозно! Однако это нам как нельзя кстати. Какое все-таки счастье, что мы ее заметили и сумели опознать, несмотря на весь маскарад!

И пока они сидели в ресторанчике, увлеченные своей беседой, в доме мадам де Вулетр полным ходом шли приготовления к блестящему званому ужину. В меню предстоящего вечера входили яства и вина со всех концов света. Что же касается вин, то с ними у хозяйки, которая давно уже возвратилась после недолгой прогулки, было особенно много забот. Откупорив некоторое количество бутылок, она всыпала в каждую из них немного мелкого белого порошка и затем снова тщательно запечатывала бутылки.

Наступил вечер. Уже стемнело, и море света, лившееся из окон ее дома, затмевало блеклый свет уличных фонарей.

Уже пришли гости, в том числе и командир броненосца вместе с офицерами других кораблей, и теперь они наслаждались изысканным вкусом предлагаемых им деликатесов. Целая толпа праздношатающихся осаждала фасад дома, заглядывая в ярко горящие окна и втягивая носами струящиеся оттуда тонкие ароматы.

Среди них находились два человека в матросской одежде. Они стояли особняком, изредка бросая на остальных равнодушные взгляды. Их внимание было приковано к одному из освещенных окон дома. Так они стояли долго, очень долго. Наконец в окне опустился занавес; на его фоне несколько раз мелькнул вверх и вниз силуэт чьей-то руки, и вслед за этим погас свет.

— Это сигнал нам! — шепотом сказал один из матросов.

— Пошли! — ответил другой.

Оба зашагали прочь и свернули в переулок, в который днем заходили Зандерс и Летрье. У ворот сада маячила фигура человека, рядом с которым стоял большой чемодан. Здесь было так темно, что отдельных деталей разглядеть было невозможно, однако видно было, что стоявший был примерно среднего роста и с густой черной бородой. Это был… вернее, была собственной персоной госпожа де Вулетр, в очередной раз сменившая обличье. А в чемодане находились ее бесценные навигационные приборы.

— Карета подана? — коротко спросила она.

— Да, — прозвучало в ответ.

— Вперед!

Голос звучал повелительно, как голос человека, привыкшего с юных лет командовать другими. Матросы подхватили чемодан и зашагали вперед, «бородач» последовал за ними. На углу улицы стоял конный экипаж. Чемодан поставили на козлы, все трое сели в экипаж, и он покатил в сторону городской окраины. Выехав за пределы города, экипаж остановился. Пассажиры вышли, снова подхватили чемодан и, отпустив карету обратно, направились к берегу моря.

Они еще не доехали до цели, когда из-за кустов раздался голос:

— Стой, кто идет!

— Черный Капитан.

— Проходи!

Целая компания каких-то людей подбежала к «бородачу» и почтительно выстроилась перед ним в ряд.

— Шлюпки готовы? — спросил он.

— Да.

— Оружие?

— В порядке.

— Отсутствующие есть?

— Все тут.

— Тогда — вперед! Я беру первую шлюпку!

Чемодан погрузили в лодку, вставили в уключины предусмотрительно обмотанные тряпками весла, и лодки бесшумно отошли от берега.

Поначалу они двигались прямо в открытое море, но затем резко взяли вправо и с величайшей осторожностью уже со стороны моря приблизились к стоявшему на рейде в почти полной темноте «Л'Орриблю», у которого на носу и на корме горело лишь по одному-единственному фонарю.

Теперь они подплыли уже настолько близко к судну, что внимательный наблюдатель давно бы их уже заметил. Тот, которого называли капитаном, стоял во весь рост у руля и пристально всматривался в темный силуэт корабля. Наступил решающий момент.

В следующую секунду раздался приглушенный хриплый крик чайки.

Люди в лодках облегченно вздохнули — это был условный сигнал Длинного Тома, сообщавшего, что на борту все в полном порядке. Недалеко от кормы упали за борт веревочные трапы.

— Причаливайте и живо наверх! — прозвучала негромкая команда.

Через минуту все были уже на палубе. Их встречал Длинный Том.

— Как обстановка? — спросил бородатый.

— Нормально. Мы с нашими как раз стоим вахту. Остальные пируют в кубрике или уже валяются на полу пьяные.

— Всех в трюм! Но не трогать, а только связать и запереть — они потом дадут нам присягу. Чем больше у нас будет людей, там лучше!

Приказ был исполнен быстро и без лишнего шума. Ничего не подозревавших и оглушенных изрядным количеством грога матросов легко скрутили и затолкали в трюм. Затем на палубу подняли чемодан, который тут же был перенесен в капитанскую каюту, и отпустили в свободное плаванье лодки, на которых пираты подплыли к кораблю. Отныне «Л'Оррибль» полностью находился во власти корсаров.

Чернобородый собрал вокруг себя своих людей и расставил всех по местам.

— Мы выходим в море. Смажьте маслом якорные лебедки и такелажные блоки, чтобы не было лишнего шума. Громко отдавать команды я не смогу, иначе меня услышат на броненосце; но надеюсь, что каждый из вас знает свое дело!

Команда заняла свои места. Между ними по палубе сновал командир, негромко отдавая нужные распоряжения. Быстро подняли якорь и поставили паруса, которые тут же наполнились крепким попутным ветром. Великолепный корабль легко слушался руля. Он неспешно и грациозно развернулся на месте и, рассекая упругие волны, устремился в открытое море.

В этот момент на палубе стоявшего по соседству броненосца раздался выстрел, затем другой, третий… Там знали, что офицеры «Л'Оррибля» сошли на берег, но слишком поздно заметили его движение. Заподозрив неладное, на броненосце забили тревогу, стараясь выстрелами привлечь общее внимание к внезапному отходу парусника.

Новый командир «Л'Оррибля» направился на квартердек. Длинный Том был рядом с ним.

— Слышишь, Том, они заметили наш уход! — сказал он.

Том поднял глаза на упругие полотнища парусов.

— Поздно. Они слишком поздно раскрыли глаза. Однако… вы знаете мое имя, сэр?

— По-моему, Черный Капитан должен его знать. Ты ведь со мной немало проплавал!

— С вами? Черный Капитан? Простите, сэр. Вы отличный офицер, это я сразу понял. Но… Черный Капитан… это не вы, его я хорошо знаю.

— Ну, так теперь я буду им!

— Это к добру не приведет, сэр! Люди хотят служить только под его началом. И ведь человек с родимым пятном, то есть агент, который нас вербовал, говорил нам, что капитан жив и сегодня вечером будет на борту «Л'Оррибля».

— Человек с родимым пятном? Неужели ты так и не узнал его?

— Не узнал? Да я этого парня видел первый раз в жизни!

— Нет, Том, ты не одну тысячу раз видел его, или лучше сказать — ее. Вспомни-ка получше!

— Его?.. Ее?.. Черт побери, неужели… неужели это была Мисс Адмиральша?

— Она, Том, именно она. Но неужели ты считаешь, что она не способна сыграть роль Черного Капитана?

Длинный Том в изумлении отступил на пару шагов.

— Гром и молния! Сэр… Мисс… Ну и дела… Я ведь думал, вас повесили на рее, когда красные мундиры захватили «Л'Оррибль»!

— Не совсем так. Однако слушай, что я тебе скажу! Ты здесь — единственный, кто действительно знает настоящего Черного Капитана. Так вот, ты должен молчать о том, кто на самом агент с родимым пятном на лице и поддержать остальных в том мнении, что я и есть Черный Капитан. Понял меня?

— Понял!

— Вот и отлично. Кстати, ты и сам можешь на этом неплохо заработать.

— Хм! Мне, в общем-то, все равно, кто командует кораблем — сэр или мисс, лишь бы хорошо платили. Можете на меня положиться!

— Отлично. Э, смотри-ка, в порту и на рейде появились огни. Видно, там затевают погоню. Ну ничего, через пару часов мы скроемся с их глаз даже в ясный день.

Мисс Адмиральша приказала поставить все паруса, так что судно стало рассекать волны с удвоенной скоростью, и теперь, облокотившись на растяжки вантов [111], наслаждалась давно желанным ощущением власти над быстроходным парусником.

Лишь когда начало светать и ее присутствие на палубе стало не обязательным, она спустился в каюту. Здесь горела лампа и стоял его заветный чемодан.

— Хм, — произнесла она, с удовлетворением осматриваясь в уютном помещении. — А Дженнер оказался вовсе не так уж плох. Просто замечательно все здесь обустроил. Однако первым делом нужно проверить, цел ли еще мой потайной сейф, о котором ничего не знал даже Зандерс.

Она отодвинула в сторону зеркало на стене и нажала скрывавшуюся за ним едва заметную кнопочку. Тотчас распахнулась двойная дверца, за которой открылась небольшая ниша, заполненная всевозможными бумагами. Она протянула к ним руку.

— Все целехонько! Отличный тайник; он мне еще понадобится!

Мисс Адмиральша достала из кармана ключ и открыла чемодан. Одно из его отделений сплошь было заполнено стопками монет и пачками банкнот.

Она сложила деньги в тайник, закрыла его и сдвинула зеркало на прежнее место. Затем она достала из чемодана и сложила в шкаф белье и одежду и после этого извлекла оттуда те самые навигационные приборы, которыми лейтенант Дженнер недавно восхищался в рабочем кабинете мадам де Вулетр.

— Если бы этот лейтенант знал, для чего его прекрасной даме понадобились все эти «скучные» вещи! Клянусь всеми святыми, то, что мне удалось сегодня, — крупнейшая удача в моей жизни. Интересно, что сказал бы на это Зандерс, будь он сейчас…

— Он сказал бы «браво»! — внезапно прозвучало у нее за спиной, и тяжелая ладонь легла ей на плечо.

Она в ужасе обернулась и широко раскрытыми глазами изумленно взглянула в лицо человека, чье имя она только что упомянула.

— За… За… Зандерс! — срывающимся на визг голосом пролепетала она.

— Он самый! — кивнул тот с пугающе спокойной улыбкой на лице.

— Нет, не может быть! Его дух, его призрак, его…

— Что за вздор! Неужели второй офицер «Л'Оррибля» верит в духов?

— Но как… где… когда… как ты попал в Сан-Франциско и как оказался на борту?

— Что касается «как», то это я объясню позднее. А вот «почему», ты, наверное, знаешь, не так ли?

— Ничего, ничего я не знаю.

— И о моей кассе ты тоже ничего не знаешь — о той, что исчезла бесследно, когда ты предпочла оставить меня валяться в Нью-Йорке, как какое-нибудь старое, разбитое корыто?

— Нет, ничего!

— Так! К несчастью для тебя, у меня, имеются все доказательства твоей вины. Однако сначала отдадим должное настоящему моменту. Итак, ты угнала «Л'Оррибль».

Она не ответила.

— И для этого наняла себе команду…

Она снова промолчала.

— Поскольку обещала им, что командование судном возьмет на себя Черный Капитан.

Она еще явно не оправилась от страха, вызванного его внезапным появлением.

— Чтобы дать тебе возможность сдержать свое слово, я еще до вас приплыл на «Л'Оррибль» и хорошенько спрятался, пока не пришел момент представиться тебе. Ты и в самом деле дьяволица, хотя, по правде сказать, мадам де Вулетр выглядела куда привлекательнее, чем этот отвратительный агент с родимым пятном. И раз уж ты так удачно все обстряпала, я, пожалуй, верну тебе — но имей в виду: только на то время, пока мы с тобой окончательно не рассчитаемся, — твою прежнюю должность. Да сними ты эту бороду! Она явно мешает тебе, да и сымитировать Черного Капитана ты все равно не сможешь!

Все это он произнес спокойным, рассудительным тоном, от которого у нее пылали огнем щеки и загорались кошачьим блеском глаза.

— Мне должность твоего помощника? А если я тебя знать не знаю? — прошипела она.

— В таком случае, меня знают Длинный Том и Жан Летрье. И оба они больше привязаны ко мне, чем к хищной кошке по имени Мисс Адмиральша!

— Жан Летрье? Где он?

— Здесь, на борту. Он приплыл сюда вместе со мной и сейчас пошел рассказать Длинному Тому, что я тоже здесь.

— Ни тебе, ни ему это уже не поможет, — злобным шепотом ответила она. — «Л'Оррибль» отныне — пиратское судно, а я — его капитан. И всякий, кто без моего разрешения ступит на его палубу, заплатит за это своей жизнью.

Она выхватила из кармана револьвер и направила на Зандерса. Однако тот молниеносным ударом руки выбил у нее оружие, схватил за плечи и так сильно прижал к стене, словно прибил гвоздями.

— А теперь слушай меня, Адмиральша, и запомни, что я тебе скажу, раз и навсегда! Я собирался рассчитаться с тобой за все сполна; но, несмотря на это, хотел на время оставить за тобой должность второго офицера. Однако ты захотела моей смерти, и значит, моя жизнь находилась в опасности все то время, пока я тебе доверял. Я — капитан этого корабля, а ты… а тебя придется обезвредить!

В следующую секунду его кулак с такой страшной силой обрушился на ее голову, что она, словно пораженная ударом молнии, замертво рухнула на пол. Он связал ее теми же веревками, которыми был перевязан ее чемодан, и, закрыв за собой дверь каюты, поднялся на палубу.

Было уже совсем светло, так что можно было одним взглядом оценить ситуацию. Все члены команды собрались на палубе и, образовав кольцо, внимательно слушали Длинного Тома и Летрье. И тут Летрье заметил Зандерса. Он подбежал к нему и прокричал, размахивая зюйдвесткой [112]:

— Эй, люди, это он. Виват Черный Капитан!

В воздух полетели головные уборы, и, подхваченный десятками глоток, над кораблем пронесся приветливый клич.

Зандерс в ответ взмахнул рукой и уверенным шагом направился к матросам. Команда быстро принесла торжественную клятву капитану и получила хороший денежный задаток. Было распределено оружие и определены судовые обязанности каждого, определено временное судовое расписание. Покончив с этим, капитан в сопровождении Летрье снова направился в свою каюту взглянуть на Мисс Адмиральшу.

Та уже успела прийти в сознание, однако, заметив входящих, быстро закрыла глаза. Зандерс склонился над ней и спросил:

— Где деньги, которые ты у меня украла?

Ее веки разомкнулись, и полный ненависти взгляд устремился на Зандерса.

Он повторил свой вопрос.

— Можешь спрашивать, пока не надоест. Ответа ты все равно не получишь!

— Ну, как угодно! — улыбнулся он. — Значительную их часть, конечно, уже не вернешь — ведь мадам Вулетр жила на широкую ногу. А остальное должно быть здесь, на судне. Уж я-то тебя знаю!

— Вот и ищи!

— И поищу. А если ничего не найду, то у меня есть другие способы заставить тебя говорить. Жан!

— Да, капитан?

— Эта женщина останется здесь, и сторожить ее буду лично я. Доступ к ней отныне запрещен всем, и тебе в том числе. А кто сделает хоть малейшую попытку вступить с ней в контакт, получит пулю в лоб. Кстати, никто, кроме тебя, не должен знать, где она находится. А теперь поодиночке выводи на палубу прежнюю команду «Л'Оррибля» — я хочу посмотреть, на что они еще годятся!

Жан ушел. А Зандерс перенес свою пленницу в соседнее отделение каюты, еще надежнее связав ее. Он знал, что она больше не имела власти над ним…

Сэм Файрган навел справки относительно отхода пассажирских судов. Ни сегодня, ни завтра их выхода в море не планировалось. При этом до его слуха дошло название «Л'Оррибль». Он знал, что это был корабль Черного Капитана, и предположил, что и Зандерсу известно о том, что «Л'Оррибль» находится в гавани Сан-Франциско. Естественно, это насторожило его, и потому Сэм Файрган решил, что должен лично проследить за каждым, кто отправлялся на это судно или возвращался с него.

Поздно вечером Сэм Файрган все еще ходил по набережной туда и обратно, чтобы не пропустить ни одной лодки, отчаливающей от берега. Для одного человека это была очень трудная, почти невыполнимая задача. То и дело от берега то там, то здесь отходила какая-нибудь лодка, пассажиров которой он не успевал увидеть. Кругом царила густая тьма, сквозь которую с трудом пробивался свет уличных фонарей и корабельных огней. Сэм Файрган как раз собирался разузнать кое-что у проходившего мимо патруля, когда вдруг прямо напротив него к ступеням набережной пристала лодка.

— Добрый вечер, мистер, — обратился он к гребцу, — откуда вы?

— С моря.

— С какого корабля?

— Ни с какого.

— Ни с какого? Вы что же, прогуливались по морю в одиночестве?

— Вот еще! — сказал лодочник, останавливаясь рядом с ним и потирая усталые руки.

Полковник насторожился.

— Значит, вы кого-то переправляли?

— Да, пожалуй, что так.

— Но не приставали ни к одному кораблю и возвращаетесь назад без пассажира. Вы что же, утопили его?

Лодочник рассмеялся.

— Что-то в этом роде. Однако подождите с вашими вопросами пару часов — тогда я, может быть, вам на них отвечу.

— А почему не раньше?

— Раньше не могу.

— Почему не можете?

— Потому что я обещал это.

Лодочник, похоже, находил некоторое удовольствие в том, что его спрашивают о вещах, о которых он сам говорить еще не готов. А старого охотника какое-то интуитивное подозрение заставляло продолжать расспрос.

— А почему вы дали такое обещание?

— Потому что… слушайте, а вы чертовски настойчивы! Да просто потому, что каждый хочет заработать свои чаевые!

— Вот как! Значит, из-за этих чаевых вы и не можете мне сказать, кого возили в море?

— Именно так.

— А если я предложу вам больше, скажете?

Лодочник недоверчиво посмотрел на истрепанную одежду и неухоженную внешность собеседника.

— Предложите больше? Пожалуй, для вас это будет трудновато!

— А сколько вам дали?

— То, что я запросил, и еще доллар сверху.

— И всего-то!

— Что значит «всего-то»? Вам небось доллары из драной куртки в руки не сыплются?

— Доллары? Нет. Денег у меня нет, но есть золото.

— Правда? Так это еще лучше, чем деньги!

Вообще-то, лодочник знал по собственному опыту, что у иного оборванного старателя бывает при себе куда больше ценностей, чем у сотни заносчивых франтов, вместе взятых.

— Вы так считаете? В таком случае, взгляните-ка вот на этот самородок!

Сэм Файрган подвел лодочника поближе к фонарю и, достав из кармана кусочек золота, протянул его недоверчивому собеседнику.

— Черт побери, а ведь этот кусочек потянет на все пять долларов! — воскликнул тот.

— Верно! И вы его получите, если расскажете мне то, что меня интересует.

— Честно?

— Разумеется. Итак, кого же вы переправляли?

— Двоих мужчин.

— Ах! Как же они были одеты — как охотники?

— Нет. Скорее как моряки — во всем новом.

— Что ж, возможно, они и моряки. А как они вообще выглядели?

Данное лодочником описание, по мнению Полковника, вполне могло бы соответствовать облику Зандерса и Летрье после того, как они привели бы свою внешность в порядок.

— А куда они направлялись?

— Туда, на рейд, где стоит «Л'Оррибль».

— «Л'Оррибль»? — Сэм Файрган еще больше насторожился. — А о чем они говорили между собой?

— Этого я не могу сказать.

— Почему?

— Они сначала спросили, знаю ли я французский. А когда я ответил, что нет, так залопотали на своем языке, что у меня в ушах зазвенело.

— Они! А где они сошли?

— Прямо там, в море.

— Не может быть!

— Еще как может! Они сказали, что служат на этом корабле и что покинули его самовольно, чтобы поразвлечься на берегу. И теперь хотели добраться до него вплавь, чтобы их не заметили.

— И перед этим они взяли с вас обещание, что вы…

— Что я в течение нескольких часов никому об этом не расскажу.

Файрган уже собирался задать следующий вопрос, как вдруг ощутил прикосновение руки к своему плечу.

— Пусть мой брат следует за мной!

Это был Виннету. Он отвел Полковника в сторону и спросил:

— Как называется большое каноэ [113], что стоит там, в море?

— «Л'Оррибль».

— А как называется каноэ, на котором человек, называющий себя Зандерс, был вождем?

— «Л'Оррибль». Это то же самое судно.

— Не уплывет ли бледнолицый, чтобы снова завладеть своим каноэ?

Сэм Файрган помолчал немного и спросил:

— А почему моему брату пришла в голову такая мысль?

— Виннету однажды покинул свой пост, чтобы посмотреть на тебя. С ним вместе на пароме были белые люди, которые говорили об этом каноэ. Когда они покинули паром, то подождали короткое время и вместе с другими людьми и чемоданом сели в несколько лодок.

— Мой брат слышал все, о чем они говорили?

— Они хотели убить людей на большом каноэ, потому что ожидали прихода Черного Вождя.

— Черного Капитана?

— Мой брат прав. Они называли его так. Но это слово слишком непривычно для моего языка.

— И они отплыли в море?

— Да. У них за поясом были ножи и топоры.

Файрган задумался.

— Пусть мой брат возвращается на свой пост, ведь еще до рассвета должны приехать охотники.

Вождь апачей удалился. Ушел и лодочник, и Полковник остался один.

Действительно ли на борту «Л'Оррибля» происходит нечто особенное? Виннету, безусловно, не ошибся; но если в самом деле существовал план нападения на корабль, то как могли эти люди с такой точностью узнать о прибытии Зандерса, за которым велась погоня?

В этот момент ход его мыслей был прерван прогремевшими один за другим тремя выстрелами на рейде. И несмотря на поздний час, набережная вскоре заполнилась изрядным количеством людей, стремящихся узнать причину поднятой тревоги. Темнота не позволяла видеть каждый корабль, стоявший на рейде и в порту, однако движущиеся огоньки фонарей на их палубах были верным признаком какого-то чрезвычайного происшествия.

Неподалеку от Файргана пристала к берегу военная шлюпка с шестью гребцами под командой гардемарина [114]. Случайно оказавшийся на берегу шкипер, которому гардемарин, согласно правилам субординации, был подотчетен, подошел к последнему и спросил:

— Что случилось на рейде, сэр?

— «Л'Оррибль» на всех парусах уходит в море.

— И что же в этом странного?

— Что странного? Да то, что все его офицеры находятся на берегу. Это, несомненно, провокация или преступление; поэтому я имею приказ немедленно известить об этом командный состав корабля.

— А кто стрелял?

— Мы, на броненосце. Наш капитан находится на берегу вместе с офицерами «Л'Оррибля». Спокойной ночи, сэр!

И гардемарин поспешил прочь, направляясь к месту предположительного пребывания офицеров.

Сэм Файрган все слышал и последовал за ним. В доме мадам де Вулетр тоже царил переполох. Хозяйка бала бесследно исчезла, а почти все ее гости пребывали в бессознательном состоянии, вызванном присутствием яда в вине, как установили спешно вызванные врачи. Вместе с мадам де Вулетр исчезла ценная коллекция морских карт и навигационных приборов.

Обо всем этом Файрган узнал от собравшихся возле дома людей. Теперь и на него перекинулось царившее здесь волнение. Он не мог объяснить себе, какое отношение имел Зандерс к мадам де Вулетр, но то, что первый с помощью этой светской дамы угнал с рейда морского порта «Л'Оррибль», было для него сейчас бесспорно, хотя и оставались загадкой подробности происшедшего.

Может, следовало сообщить полиции о наблюдениях индейского вождя? Нет, это могло вызвать последствия, которые только помешали бы осуществлению его собственного плана. Существовал лишь один надежный и быстрый путь, по которому полиция, впрочем, уже пошла независимо от него: организовать преследование «Л'Оррибля». И Сэм Файрган решил участвовать в нем собственными силами. Но для этого, во-первых, нужны были деньги, чтобы нанять быстроходное судно, а во-вторых, необходимо было дождаться прибытия остальных охотников, которые и везли с собой все имевшееся в тайнике золото. Его временная миссия на набережной была выполнена, и теперь следовало подавить собственное нетерпение и возвратиться к Виннету.

Он переправился в Окленд, отыскал индейца и прилег рядом с ним. Виннету спал; Полковнику же было не до сна. Ему не давала покоя мысль о том, что Зандерс, возможно, чувствует себя в открытом море в полной безопасности, в то время как он сам, потратив столько усилий и претерпев столько лишений в неустанной погоне за этим разбойником, был теперь прикован к берегу и позволил своему злейшему врагу благополучно улизнуть. Файрган всю ночь проворочался с боку на бок, считая минуты, отделявшие его от встречи со своими людьми.

Ценности, которые они с собой везли, задержали их в пути, и потому он с вождем апачей уехал вперед, чтобы не упустить преследуемых из виду. По его расчетам, охотники должны были прибыть следующим утром — вот почему он с таким нетерпением ждал рассвета.

Звезды не подчиняются человеческим желаниям, а движутся своим, установленным миллионы и миллионы лет назад порядком. Но постепенно и они меркнут и исчезают с небосклона, и долгожданный день проливает на землю свои светлые лучи. Наступило утро. Сэм Файрган с завистью заметил, как крепко и спокойно спит индеец, и уже собирался разбудить его, когда тот вдруг сам открыл глаза, встал, огляделся вокруг и снова лег, приложив ухо к земле. Затем поднялся и сказал:

— Пусть мой брат прислушается к голосу земли!

Старый охотник сделал так, как сказал индеец, и услышал отдаленный, медленно нарастающий гул. Индеец, сын дикой природы, почувствовал его еще во сне.

— Приближаются всадники на усталых лошадях, — сказал Виннету. — Слышит ли мой брат конское ржание? Это злая лошадь чужого человека, который раньше плавал по большой воде.

Под этими словами индеец имел в виду Петера Польтера и его дакотского рысака. Сэм Файрган довольно спокойно воспринял слова индейца, поскольку давно уже привык к удивительным способностям этого человека. Он нетерпеливо поднялся с земли и стал напряженно вглядываться в кромку темных зарослей кустарника, скрывавшего от его глаз приближающихся всадников.

Наконец он их увидел. Впереди ехал я с племянником Полковника. За нами скакал на своей норовистой лошади рулевой Польтер, чуть поодаль от которого держались охотники — Дик Хаммердал, Пит Холберс, Бил Поттер и еще несколько человек. Каждый из них вел за собой одну или нескольких лошадей или мулов с тяжелой поклажей.

— Видите вон то гнездо впереди? — кричал Польтер. — По-моему, это и есть тот самый Сан-Франциско, который мне прежде приходилось видеть только со стороны моря!

— Видим мы его или не видим, какая разница! — отозвался Дик Хаммердал. — Ну, а ты что на это скажешь, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты считаешь, Дик, что это Сан-Франциско, так я не возражаю, — ответил тот в своей обычной манере. — Когда краснокожие застукали нас с тобой там, у реки, и притащили в свой лагерь, я и думать не мог, что когда-нибудь увижу эти места.

— Да уж, старая ты мачта! Не будь тогда с нами Петера Польтера из Лангендорфа, они бы спустили с нас шкуру, и лежать бы нам сейчас голенькими у Христа за пазухой. Однако взгляните-ка прямо по курсу! Пусть меня протащат под килем и просмолят, если это не Полковник и…

— И Виннету, вождь апачей, — вставил я свое слово и, пришпорив коня, вскоре оказался рядом с теми, кто нас встречал.

— Ну, слава Богу, наконец-то вы здесь! — воскликнул Сэм Файрган. — Мы тут ждали вас, как бизон — дождя!

— Быстрее мы не могли, дядя, — ответил Валлерштайн. — Мы скакали всю ночь. Посмотри на наших бедных животных: они едва стоят на ногах от усталости.

— Как дела, Полковник? — спросил я. — Удалось вам настичь их?

— Мы опоздали на какое-то мгновение; они снова улизнули!

— Улизнули? Когда, как и куда?

Сэм Файрган рассказал о случившемся. Проклятья сорвались с губ охотников.

— Вы были в полиции? — осведомился я.

— Нет, потому что это только отняло бы у нас время.

— Абсолютно верно! Есть лишь один путь: мы должны нанять хороший пароход и пуститься в погоню.

— То же самое собирался сделать и я — потому и ждал вас с таким нетерпением. У нас ведь нет наличных денег, и необходимо срочно обратить золото в звонкую монету.

— От этого не получится большого толку! — с досадой бросил Польтер.

— Почему?

— Я не выношу пароходов — это самое отвратительное средство передвижения из всех, какие существуют на свете! Добрый парусник всегда найдет себе ветер. А этой коптящей посудине нужен уголь, который можно найти далеко не везде. Тогда придется либо стоять на приколе, либо, хуже того, болтаться в дрейфе посреди моря, не имея возможности двинуться ни назад, ни вперед.

— Так возьмем с собой побольше угля!

— Позволю себе заметить, Полковник, хотя вы и отличный охотник, моряк из вас все же неважный. Во-первых, нужно как минимум иметь этот самый пароход — и еще вопрос, отыщем ли мы его достаточно быстро. А во-вторых, эти янки будут торговаться с вами весь день и всю ночь, пока вы его получите.

— Я дам, сколько запросят!

— Да ради Бога! Но потом начнется погрузка провианта, снаряжения и угля для длительного плавания; и наконец — проверка его мореходности. А на все это уйдут многие дни, так что «Л'Оррибль» будет уже в соседнем океане, прежде чем мы успеем сняться с якоря. Черт бы его побрал!

Остальные молчали, вынужденные признать, что слова старого моряка имеют под собой все основания.

— Я нисколько не сомневаюсь в сказанном, — вмешался я. — Однако стоять тут и смотреть в морскую даль — это и вовсе ни к чему не приведет. То, что у него на хвосте висят уже несколько преследователей, может служить для нас некоторым утешением. Тем не менее мы тоже просто обязаны включиться в погоню.

— Но где его искать?

Все вопросительно поглядели на Польтера.

— Не так-то легко сказать, — отозвался он. — Если на «Л'Оррибле» был хороший запас провианта, то они, пожалуй, могли взять курс на Японию или Австралию. Там море свободнее и больше шансов благополучно дойти до цели. Но если у него с провиантом было неважно, то они поплыли на юг, чтобы запастись всем необходимым где-нибудь на западном побережье.

Справедливость этих слов была очевидна всем без исключения.

— Так давайте хотя бы начнем наводить необходимые справки! Вперед, друзья! — постарался я подбодрить остальных.

Мы проехали через Окленд и переправились на другой берег залива. Там я спросил Сэма Файргана:

— Полковник, вы знаете здесь какой-нибудь банк, который принимает самородки?

— «Беллхорст и К°», — ответил он. — Мне уже приходилось иметь дело с этими людьми. Возможно, они меня еще помнят.

— Это далеко отсюда?

— Нет. Мы как раз будем проезжать мимо их конторы по дороге в порт.

Вскоре мы подъехали к зданию банка. Полковник слез с коня и вошел в контору. Через несколько минут мы все уже переносили туда наш золотой запас. Золото тщательно осмотрели и взвесили, и вскоре на руках у нашего предводителя уже была сумма наличности, составлявшая настоящее богатство.

— Ну, с этим вроде бы все, — сказал Полковник. — Теперь пусть каждый получит причитающуюся ему долю!

Тут вперед вышел Хаммердал.

— Получим мы ее или нет — какая разница, Полковник, но что я стану делать с этими бумажками? Они мне не нужны, а вот вам без них никак не обойтись. Что скажешь на это Пит Холберс, старый енот?

— Если ты считаешь, Дик, что мы должны оставить их Полковнику, то я не возражаю; я их тоже не люблю. Мне больше по нутру жирная медвежья нога или сочная бизонья ляжка. А тебе, Билл Поттер?

— Согласен, — кивнул тот. — Я и сам бумагу не ем, да и мой конь тоже, хи-хи-хи! А Полковник вернет их нам, когда они станут ему не нужны.

— Благодарю вас за доверие, друзья, — сказал Файрган. — Но ведь никогда не знаешь, как сложатся обстоятельства. Я выплачу вам то, что вам причитается, а мне останется даже больше, чем нужно. А если все же мне понадобится больше, то вы ведь будете рядом — по крайней мере некоторые из вас, поскольку я никого не хочу заставлять пускаться со мной в море.

— Хотите вы этого или не хотите, не имеет значения, Полковник. Я с вами!

— Я тоже! — поддержал его Холберс.

— И я! — воскликнул коротышка Поттер.

— И я! И я! — присоединились к ним остальные.

— Ладно, там будет видно, — успокоил их Сэм Файрган. — Но сначала займемся делом!

И прямо в конторе каждый получил свою долю, после чего все вышли на улицу, сели на лошадей и отправились в порт.

Помимо стоявших на якоре парусников, здесь находились еще только неуклюжие буксиры и грузовые пароходы. Все легкие паровые суда уже покинули гавань, чтобы в течение некоторого времени поддержать военные корабли в их погоне за «Л'Орриблем». Из числа же последних на приколе остался лишь броненосец, командир которого по-прежнему находился на берегу, еще не придя окончательно в себя после отравления на званом вечере в доме мадам де Вулетр. За это время расторопной полиции уже удалось пролить кое-какой свет на ночное происшествие. Один из жителей дома, в котором мадам де Вулетр снимала целый этаж, случайно оказался в саду и видел, как мимо него к дому прошли трое мужчин с чемоданом. Был допрошен и кучер, в ту ночь отвозивший всю троицу на городскую окраину. Хозяин же самой отдаленной рыбацкой хижины явился в полицию добровольно и сообщил о нескольких лодках, стоявших прошлой ночью у берега по соседству с его жилищем. Он видел, как в лодки сели около сорока человек, и слышал, как их предводитель, явившийся в сопровождении еще двоих человек, на оклик специально выставленного часового отозвался как Черный Капитан. У рыбака, на его счастье, хватило в ту ночь ума ничем не выдать своего присутствия.

Эти показания в сочетании с широко распространенной молвой о том, что помощником у Черного Капитана в свое время была женщина, а также найденные при обыске в доме госпожи де Вулетр документы и прочие доказательства и позволили в итоге почти с полной ясностью восстановить картину ночного происшествия в гавани Сан-Франциско. Обо всем этом охотники узнали на пристани от собравшихся там людей, которые пребывали в необычайном волнении от известия о том, что знаменитому морскому разбойнику удалось похитить военный корабль из, казалось бы, надежной и оживленной гавани.

Польтер осмотрел стоявшие у причала суда.

— Ну? — нетерпеливо спросил его Полковник.

— Ничего, что могло бы нам подойти — сплошные селедочницы, которые за десять месяцев не пройдут и двух миль. Да и там, на рейде, тоже…

Он вдруг замолчал. Вообще-то он как раз собирался сказать, что и там тоже не видно ничего подходящего, но в этот момент острый взгляд старого моряка наткнулся на нечто такое, что заставило его остановиться, не закончив фразу.

— Там, на рейде… что там, на рейде? — спросил Полковник.

— Хм, не будь я Петер Польтер, если мои глаза не видят на горизонте белую точку, которая не может быть ничем иным, кроме как парусом!

— Значит, здесь, в гавани, для нас действительно нет ни одного подходящего судна?

— Нет, ни одного. Все эти корыта ползают не быстрее, чем улитки; к тому же их за деньги не получишь. Вы разве не видите, что они стоят под разгрузкой?

— А та белая точка?..

— Придется немного потерпеть. Может, она пройдет мимо, а может, зайдет в гавань. Так что зря не надейтесь. На одно военное судно приходится три десятка торговых, а они ни черта не стоят в таком деле, как погоня, даже если бы командир одного из них и согласился сдать свое сокровище внаем. К тому же, совсем не исключено, что его могут отправить на дно. А это стоит долгих уговоров и кучи денег.

— И все же надо попытаться — это единственное, что нам остается. Сколько времени может пройти, пока судно не войдет в гавань?

— Час или даже больше; а то и все три — смотря что оно собой представляет и кто им командует.

— Значит, время у нас есть. Если удастся найти судно, то выйдем в море; если же нет, то в любом случае придется ждать результатов погони, прежде чем мы сможем решить, что делать дальше. Если бы мы появились здесь десятью минутами раньше, то негодяи были бы у нас в руках. А теперь нужно первым делом определить лошадей на постой и отыскать лавку, где можно было бы сменить наши лохмотья на что-нибудь более приличное!

Это, надо признаться, было весьма своевременное решение, поскольку видом своим вся компания очень сильно напоминала разбойников с большой дороги. И они отправились на постоялый двор, где накормили животных и сами утолили голод и жажду. После этого охотники всей гурьбой пожаловали в одежную лавку, где для них также нашлось все необходимое.

За переодеванием прошло некоторое время, и они вернулись в порт поглядеть на парус, который недавно видели на горизонте в виде белой точки.

Впереди всех шагал Польтер. Дойдя до места, откуда открывался свободный вид на рейд, он вдруг остановился, издав возглас неподдельного изумления.

— Вы только взгляните, что это за парусник! Он летит прямиком в гавань, и клянусь всеми обломками на дне океана, это «Ласточка», «Ласточка»! Ур-ра-а!

Он от радости так хлопнул в ладоши, что это получилось похоже на выстрел из легкой мортиры, потом обхватил одной рукой толстяка Хаммердала, а другой — долговязого Холберса и устроил с ними на набережной какой-то дикий танец, чем вызвал немалое любопытство толпы, тотчас же окружившей плотным кольцом компанию охотников.

— Ура или не ура — какая разница, — недовольно бурчал и упирался Хаммердал. — Да отпусти же меня, чудовище ты морское! Что нам делать с твоей «Ласточкой»?

— Что делать, говорить? Да что угодно! — закричал Польтер, выпуская из объятий своих невольных партнеров по танцу. — «Ласточка» — это военный корабль, и к тому же единственный, который превосходит «Л'Оррибль» в парусном вооружении. А кто им командует? Мой знакомый лейтенант Паркер. Теперь оба этих дьявола от нас не уйдут, говорю я вам. Теперь они у нас в руках!

Искренняя радость Польтера передалась и остальным. Ошибки быть не могло, потому что теперь уже отчетливо была видна голубая птица, распростершая свои заостренные позолоченные крылья под шпрюйтом элегантного корабля. Судя по всему, лейтенант Паркер был смелым и опытным моряком, под стать своей прекрасно обученной команде, он еще даже не взял ни одного рифа, хотя уже находился у входа в гавань. Круто накренившись на бок, корабль буквально летел навстречу берегу. Легкий дымок взвивался вверх с бака [115]; прозвучали выстрелы традиционного артиллерийского салюта. Со стороны порта ответили тем же. Затем до берега донесся зычный голос командира.

Паруса выпустили ветер и с шумом упали вниз. Корабль дернулся вверх сначала носом, затем кормой, резко накренился на борт, снова выпрямился и остался стоять на месте, слегка покачиваясь на волнах, накатывавшихся на мощные камни набережной.

— Ура, «Ласточка», ура! — разнесся над гаванью тысячеголосый клич. Этот великолепный корабль здесь хорошо знали или по крайней мере слышали о нем и о том, что он собирается принять участие в погоне, о которой говорил теперь весь Сан-Франциско.

Двое мужчин в морской униформе пробирались сквозь толпу. Вид у обоих был чрезвычайно возбужденный и усталый.

Никого не спрашивая, они прыгнули в первую попавшуюся пустую лодку, вставили весла в уключины и мощными гребками направили ее прямиком к «Ласточке», командир которой стоял у фальшборта и смотрел вниз на приближающуюся лодку.

— Эй, лейтенант Дженнер, это вы? — крикнул он. — Где ваш «Л'Оррибль»?

— Скорее спустите трап, сэр, — ответил тот. — Мне нужно подняться к вам на борт!

Сбросили трап. Гребцы причалили к борту «Ласточки» и поднялись на палубу.

— Перкинс, мой помощник, — представил Дженнер своего спутника. — Сэр, вы должны немедленно предоставить мне ваш корабль! — добавил он в необычайном волнении.

— Предоставить мой корабль? Как, почему?

— Я должен догнать «Л'Оррибль»!

— Вы должны… я вас не понимаю.

— Его у меня украли, похитили, угнали!

Паркер посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Странные у вас, однако, шутки, лейтенант!

— Шутки? К черту такие шутки! Мне сейчас как раз не до шуток. Отравили. Врач измучил. Полиция и портовые власти извели своими придирками. Какое уж тут веселье!

— Вы говорите загадками, лейтенант.

— Сейчас все расскажу!

Дрожа от гнева, он в общих чертах поведал Паркеру о случившемся. Дженнер сейчас пребывал в таком возбуждении, что готов был на самые безрассудные действия, лишь бы удовлетворить обуявшую его жажду мести. Он снова повторил свою просьбу:

— Прошу вас, дайте мне ваш корабль!

— Это невозможно, сэр.

— Как это невозможно? — воскликнул Дженнер с яростным блеском в воспаленных глазах. — Почему?

— «Ласточка» вверена мне, лейтенанту Паркеру. И передать ее в другие руки я могу только при наличии приказа сверху.

— Это недостойно, это постыдно, это…

— Господин лейтенант!..

Угрожающая интонация последней фразы подействовала на Дженнера отрезвляюще; он собрал всю свою волю, пытаясь справиться с волнением. Паркер же продолжал уже более спокойным тоном:

— Будем считать оскорбление несостоявшимся — человек в гневе часто не отдает себе отчета в том, что говорит. Вы не хуже меня знаете существующие законы и инструкции, согласно которым я своей властью никому не имею права передавать командование судном. Но я хочу вас успокоить: я намерен без промедления включиться в преследование «Л'Оррибля». Хотите сопровождать меня?

— Хочу ли я! Я просто обязан быть с вами, пусть даже для этого придется пройти все круги ада!

— Вот и отлично! Какой запас продовольствия был на «Л'Оррибле»?

— Максимум на неделю.

— Тогда ему не остается ничего другого, как сделать заход в Акапулько — до Гуаякиля [116] ему просто не дойти, не говоря уже о Лиме.

— Значит, мы его скоро догоним! Вы ведь уже доказывали мне, что «Ласточка» по скорости превосходит «Л'Оррибль». Так поднимайте же якорь и скорее в путь!

— Не горячитесь, друг мой! Излишняя поспешность нередко приводит к совершенно противоположному результату. Сначала мне нужно уладить здесь кое-какие дела.

— Дела? Боже, кто в такой ситуации может еще думать о делах! Мы должны немедленно выйти в море!

— Нет. Сейчас я должен сойти на берег, чтобы привести мои инструкции в соответствие с нашей задачей. К тому же, у меня нет необходимого провианта, отсутствуют также вода и боеприпасы. И еще нужен паровой буксир, который ведет меня из гавани против прилива, и… сколько пушек имеет «Л'Оррибль»?

— По восемь с каждого борта, две на корме и одну впереди.

— В таком случае, он превосходит меня по вооружению. Форстер!

— Да, сэр! — ответил, подходя ближе, унтер-офицер, который до сих пор молча стоял чуть поодаль.

— Я сойду на берег для доклада и распоряжусь доставить на причал все необходимое. Пошлите человека за буксиром — через час он должен быть здесь. Дальше я и сам не задержусь.

— Есть, сэр!

— Подумайте, не забыл ли я еще что-нибудь?

— Право, не знаю, сэр. Я абсолютно уверен, что вы предусмотрели все необходимое!

Паркер собирался снова обратиться к Дженнеру, когда прозвучал доклад одного из матросов:

— Шлюпка у трапа, сэр!

— Кто такие?

— Штатские, сэр. Восемь человек, в том числе один индеец.

Лейтенант поглядел с борта вниз и спросил:

— Эй, в чем дело?

Я попросил у Паркера разрешения подняться на борт от имени всей компании, и тот дал согласие. На палубе «Ласточки» я объяснил ее командиру суть дела. Несмотря на то, что времени у него было в обрез, он спокойно выслушал меня и в итоге удовлетворил нашу просьбу об участии в погоне. Нас было восемь человек: Полковник, его племянник, рулевой Польтер, Холберс, Хаммердал, Поттер, Виннету и я.

— Маат отведет вам ваши места! — сказал в заключение Паркер. — Я сейчас отправляюсь на берег, но уже через час мы снимаемся с якоря.

— Возьмите меня с собой, — попросил лейтенант Дженнер. — Я помогу вам в хозяйственных делах. Иначе я просто умру здесь от нетерпения.

— Тогда идемте!

Оба сели в ту же самую лодку, на которой Дженнер недавно прибыл на корабль, и быстро пошли к берегу. Они едва успели отчалить от корабля, когда на его борту разыгралась трогательно-комичная сцена.

Петер Польтер отделился от нашей компании и приблизился к помощнику капитана.

— Форстер, Джон Форстер, старый тюлень! А ты, я вижу, стал унтером! — радостно воскликнул он.

Форстер недоуменно глядел на загорелого до черноты бородатого человека и не знал, что сказать.

— Вот тебе и раз! Он уже не хочет узнавать своего старого рулевого, от которого получал немало щелчков по носу, а!

Польтер направился к Перкинсу, которого заметил только теперь.

— А это мистер Перкинс, или как там звали этого человека, которому я в Хобокене лично показывал «Ласточку» и который в благодарность за это до полусмерти напоил меня потом у матушки Тик!

Перкинс тоже смотрел на него с удивлением. Вряд ли стоило удивляться тому, что они его не узнали. Теперь уже почти вся судовая команда собралась вокруг нас, а Польтер вне себя от радости обращался то к одному, то к другому.

— А это Плоуз, Миллер, Олдстон, Балдингс…

— Рулевой Польтер! — воскликнул вдруг один из матросов, узнав наконец в бородатом здоровяке старого товарища.

— Польтер! Польтер! Ура Польтеру! Качать его, ребята! Урра!

Среди поднявшегося в одно мгновение невообразимого гвалта шесть десятков рук протянулись к старому моряку, схватили его и подбросили в воздух.

— Хол-ла, хол-ла! — густым басом начал один из них.

— Хол-ла, хол-ла! — подхватили другие в такт.

Весь корабль пришел в движение, и любимца команды под громкие приветственные возгласы пронесли на руках по всей палубе.

Польтер бушевал, кричал и ругался, просил и требовал отпустить его — ничто не помогало, пока наконец в дело не вмешался маат Форстер, помогая Польтеру вновь обрести управление собственными руками и ногами.

— Слезай с трона, Петер Польтер, и пойдем-ка на бак. Расскажешь нам, где тебя носило все это время, старый кашалот!

— Конечно, конечно, расскажу! Да отпустите же меня наконец, дьявол вас задери! — кричал он, размахивая по сторонам своими огромными ручищами и опрокидывая хохочущих матросов на палубу.

Под громкий смех и ликующие возгласы его дотащили до фордердека [117], где он, насколько позволяло время, в общих чертах обрисовал свои похождения.

При этом, разумеется, никоим образом не забывали про службу. Маат не забывал о своих обязанностях, отделив от веселой компании часть людей для выполнения текущих работ, хотя они, конечно же, предпочли бы и дальше оставаться в кругу своих товарищей, слушающих увлекательное повествование Польтера.

Устроившись на палубе поудобнее, насколько это было возможно в необычных для них условиях, охотники молча наблюдали за происходящим, от души желая успеха Петеру Польтеру, который давно уже успел стать и их общим любимцем.

Индейцу до сих пор еще не приходилось бывать на борту большого корабля. Опершись, как обычно, на свое ружье, он медленно и вроде бы равнодушно скользил взглядом по незнакомым и диковинным для него предметам и сооружениям. Но всякий, кто хоть немного был знаком с Виннету, конечно же, знал, что за его напускным равнодушием скрывается напряженный интерес и что от внимания вождя апачей не ускользает ни одна мелочь.

Не прошло еще и половины обговоренного срока, как на причале уже громоздились запасы продовольствия и снаряжения, заказанные лейтенантом Паркером. Их перевозили с берега в шлюпках и поднимали на борт корабля. Когда Паркер вернулся на судно, все подготовительные работы были уже завершены, а к «Ласточке», выбрасывая густые клубы дыма, приближался буксир.

Теперь главное было — выйти из гавани; но после того, как судно достигло внешнего рейда, когда отстал буксир и были подняты паруса, то появилось немного времени для отдыха и спокойной беседы.

Все, что волновало обоих лейтенантов, было обговорено еще на берегу. Теперь Паркер подошел к штурвалу, у которого рядом с Форстером стоял и Польтер.

— Вы Петер Польтер? — спросил Паркер.

— Петер Польтер из Лангендорфа, капитан! — отрапортовал тот, вытянувшись по стойке смирно. — Бывший боцман-маат на ее величества английской королевы военном корабле «Нельсон», затем рулевой на клипере Соединенных Штатов «Ласточка»!..

— А отныне — еще и почтенный рулевой на том же корабле, — добавил Паркер.

— Капитан! — радостно воскликнул Польтер, собираясь произнести благодарственную речь. Но командир остановил его.

— Не нужно, Польтер! Скажите-ка мне лучше, что вы думаете по поводу вероятного курса «Л'Оррибля»?

Польтер моментально сообразил, что командир своим вопросом хочет проверить его морскую смекалку, и потому ответил кратко, как подобает в общении с офицером:

— Ввиду недостатка провианта — Акапулько!

— Нагоним ли мы его до этого пункта?

— Да, капитан. Ветер — попутный, а наш корабль идет быстрее.

— Хотите помогать Форстеру в управлении судном?

— Охотно, сэр!

— Тогда хорошенько сверяйтесь с компасом и картой, чтобы нам не сбиться с курса!

Он уже собрался уйти, но был остановлен неожиданным вопросом Польтера:

— С курса на Акапулько или Гуаякиль, сэр?

— Почему на Гуаякиль?

— Чтобы опередить его и встретить в лицо. Так будет надежнее, ведь он ожидает преследования только сзади.

В глазах Паркера появился веселый блеск.

— А из вас вышел бы отличный маат. Вы абсолютно правы, и я принимаю ваше предложение, хотя им и может прийти в голову уйти от нас и Акапулько курсом на Сандвичевы острова [118].

— В таком случае мы должны крейсировать между южным и западным курсом, пока не поймаем их.

— Верно! Возьмите два румба на запад, Форстер. Я прикажу поднять все паруса. Мне по-прежнему предписано без промедления следовать в Нью-Йорк, так что всю эту историю с «Л'Орриблем» можно рассматривать не более как промежуточный эпизод.

Паркер говорил так спокойно, словно плаванье вокруг мыса Горн в Нью-Йорк и поимка пиратского судна были для него делом совершенно обыденным. Затем он подошел к компании охотников, чтобы поприветствовать их и поинтересоваться, как они устроились на корабле. Его внимание привлек индеец.

— Не тоскует ли Виннету по родине апачей? — обратился он к нему.

— Родина апачей — в бою! — гордо прозвучало в ответ.

— Бой на море страшнее, чем сражение на суше.

— Вождь большого каноэ не увидит дрожащего Виннету!

Паркер кивнул: он знал, что индеец говорит правду.

Волнение, которое принес с собой наступивший день, постепенно улеглось, и корабельная жизнь вскоре вернулась в привычную, спокойную колею. Так проходили дни, один похожий на другой, и постепенно охотники, привыкшие к свободе в бескрайних просторах прерии, начали испытывать скуку.

Широта Акапулько была пройдена еще вчера, и Паркер приказал изменить курс, чтобы держать в поле зрения оба направления — на Гуаякиль и Сандвичевы острова.

Поднялся очень крепкий бриз, и солнце скрылось на западе за небольшими, но темными облачками.

— Завтра у нас в ветре недостатка не будет, капитан! — сказал Петер Польтер, когда Паркер, прогуливаясь по палубе, проходил мимо рулевой рубки.

— Это нам даже на руку, если мы встретимся с капером — он в шторм не сможет маневрировать так, как мы.

— Вижу парус! — раздался вдруг с марса голос впередсмотрящего.

— Где?

— Норд-норд-ост!

Через минуту лейтенант был уже наверху и подносил к глазам подзорную трубу. Затем он столь же быстро спустился на палубу и поспешил на квартердек, где его ожидал Дженнер.

— По местам стоять! — прозвучал его приказ.

— Что там? — спросил Дженнер.

— Пока еще далековато, но похоже на трехмачтовую шхуну. Возможно, это «Л'Оррибль». Наш корабль мельче, и к тому же они находятся к нам против солнца; таким образом, они нас еще не заметили. Я сменю паруса.

— То есть?

Паркер хитро улыбнулся.

— Небольшая хитрость, позволяющая сделаться невидимым на значительном расстоянии. К реям!

Матросы, как кошки, моментально вскарабкались наверх.

— Убрать кливера, освободить фок— и грот-мачту. Брать рифы и крепить!

Команда мгновенно была выполнена. Скорость корабля упала наполовину.

— Готовить черные паруса!

Несколько темных полотнищ появились на палубе.

— Заменить паруса на фок— и грот-матче и кливера!

Через несколько минут на месте обычных светлых полотнищ появились темные. «Ласточка» стала теперь невидимой для встречного корабля.

— Эй, на руле, курс зюйд-зюйд-вест!

Оба корабля теперь медленно сближались встречным курсом. Вся команда «Ласточки» собралась на палубе. Паркер же снова поднялся на марс, чтобы продолжить наблюдение. Прошло еще чуть более получаса. Наступили сумерки, когда он спустился вниз. Он выглядел довольным.

— Свистать всех наверх!

Собственно говоря, эта команда была излишней — экипаж уж собрался вокруг своего капитана.

— Это «Л'Оррибль», ребята. Слушайте, что я вам скажу!

Люди еще плотнее придвинулись к нему.

— Я хочу избежать прямого боя борт к борту. Я знаю, что никто из вас не страшится его, но он как пиратский корабль поставил себя вне закона, и мы постараемся взять его хитростью.

— Верно, верно, капитан!

— Сейчас новолуние, и море абсолютно темное. Мы приблизимся к нему с одним лишь гротом [119]; он примет нас за корабль, терпящий бедствие, и ляжет в дрейф, рассчитывая на легкую поживу.

— Все правильно! — раздались одобрительные возгласы.

— Прежде, чем он подойдет к нам вплотную, мы вышлем вперед шлюпки. Маат останется на борту с шестью членами команды; остальные сядут в шлюпки для абордажного боя. И пока они с левого борта будут заниматься нашим кораблем, мы поднимемся к ним на палубу с правого. А теперь всем готовиться к бою!

Это был смелый и рискованный план, но Паркер верил в своих людей и в удачу, которая до сих пор от него еще ни разу не отворачивалась.

В то время как «Ласточка» неспешно рассекала волны, «Л'Оррибль» летел вперед с обычной скоростью. Уже наступила ночь. Ни одного судна поблизости видно не было, и команда чувствовала себя в полной безопасности… Зандерс только что закончил очередной допрос своей пленницы — как всегда, безрезультатный и уже подумывал отправиться отдыхать, как вдруг где-то на значительном удалении прозвучал приглушенный выстрел.

Зандерс моментально поднялся на палубу. Вскоре раздался второй выстрел, за которым последовал третий.

— Сигнал бедствия, капитан! — заметил Длинный Том, стоявший рядом с ним.

— Если бы стреляли сзади, то это могла бы быть военная хитрость, однако спереди это совершенно исключено. В любом случае, это терпящее бедствие судно без мачт — иначе мы еще вечером заметили бы его паруса. Констебль, дайте ракету и три ответных выстрела!

Ракета взвилась в небо, и следом за ней прогремели выстрелы. Сигнал бедствия прозвучал повторно.

— Подойдём ближе, Том; для нас это будет хороший приз, и ничего больше!

Он поднес к глазам ночную трубу.

— Смотри, вон он; и у него на мачте только старый грот. Ветер крепковат, но я лягу в дрейф, чтобы поговорить с ним. — Он отдал необходимые распоряжения. Упали вниз паруса; корабль развернулся на месте и, приблизившись левым бортом к «Ласточке», остановился на небольшом расстоянии от нее.

— Эй, что за корабль? — донеслось оттуда.

Почти вся команда «Л'Оррибля» сгрудилась у левого борта.

— Крейсер Соединенных Штатов. А вы?

— Клипер Соединенных Штатов «Ласточка», капитан-лейтенант Паркер! — внезапно прозвучало от правого борта «Л'Оррибля» за спиной его команды.

Прицельный залп ударил в толпу пиратов, и вслед за этим множество темных фигур бросилось на них, даже в мыслях не допускавших возможности нападения и потому практически безоружных. Паркеру удалось осуществить уже как минимум первую часть своего плана, незаметно подведя шлюпки с матросами к неохраняемому правому борту «Л'Оррибля» и поднять на его палубу своих людей.

Лишь один человек на корабле заметил приближение шлюпок — Мисс Адмиральша. Едва Зандерс закрыл за собой дверь каюты, она ценой неимоверных усилий поднялась с пола со связанными ногами и руками и медленно приблизилась к стене, где еще раньше заметила торчащий нагель с острыми краями. Она проделывала эту работу уже на протяжении нескольких ночей, пытаясь перетереть веревки на руках, и сегодня, по ее расчетам, должна была преуспеть в этом. Работа уже шла полным ходом, когда в отдалении прогремели три пушечных выстрела; а вскоре ее чуткий слух уловил плеск воды под ударами весел быстро приближающихся шлюпок.

Что это могло означать — нападение, бой? Спасение терпящих бедствие? Любой из этих вариантов мог способствовать осуществлению ее собственного плана. Пять минут страшного напряжения принесли долгожданную свободу ее рукам; она уже успела избавиться и от веревок на ногах, когда сверху донесся треск револьверных выстрелов, и начался ужасный шум и топот, сопровождавший рукопашную схватку. Ее не интересовали причины внезапно начавшегося боя; она знала лишь то, что Зандерс еще там, наверху. Резким ударом ноги она распахнула дверь в главное помещение каюты и сорвала со стены столько висевшего там оружия, чтобы чувствовать себя вооруженной для любого из возможных случаев. Затем она бросила взгляд в иллюминатор и увидела три лодки и свисающий сверху неосторожно оставленный канат.

— Нападение! — пробормотала она. — Но с чьей стороны? Вот она, расплата! «Л'Оррибль» снова потерян, и я сама пошлю Зандерса на смерть. Пленные еще не перешли на его сторону! Я освобожу их, а потом сбегу! Мы сейчас находимся на широте Акапулько. Если удастся незаметно пробраться в шлюпку, то через два дня я буду на берегу!

В углу каюты стоял небольшой чемоданчик. Она взяла со стола тарелку с бисквитами и две бутылки лимонада; затем открыла свой потайной сейф и, забрав оттуда свои ценности, также положила их в чемоданчик. После этого она осторожно пробралась к люку и выглянула на палубу. Там шел бой, в ходе которого пиратов теснили на ют; было ясно, что им не устоять.

Она снова юркнула вниз и, добравшись до люка, который вел в трюм, убрала с него задвижку.

— Эй, вы там не спите? — обратилась она к пленникам из числа прежнего экипажа «Л'Оррибля».

— Нет, нет! Что происходит наверху?

— На пиратов совершено нападение. Вы связаны?

— Нет.

— Тогда быстро выбирайтесь наверх и исполняйте свой долг! И еще: если Черный Капитан переживет эту ночь, передайте ему привет от Мисс Адмиральши!

Она бегом вернулась в каюту, схватила чемоданчик и поднялась на палубу. Здесь она незаметно прошмыгнула к фальшборту и уже собиралась, просунув одну руку сквозь ручку чемоданчика, спуститься по канату в шлюпку, как вдруг почувствовала на своем плече чьи-то цепкие пальцы. Это Петер Польтер, вовремя заметивший беглянку, подбежал к ней сзади и схватил за плечо.

— Стой, парень! Куда это ты гребешь с этим чемоданчиком? А ну-ка, подожди немножко!

Она молча отчаянно попыталась освободиться от его железной хватки, но тщетно. С этим геркулесом ей тягаться было не по силам. Он держал ее так крепко, что она не могла даже сдвинуться с места, и уже подозвал своих товарищей, которые ее и связали. Они еще даже и не подозревали, что за рыбка попалась в их сети.

Зандерса это внезапное нападение поначалу буквально повергло в шок; однако он быстро взял себя в руки.

— Ко мне! — прокричал он, подбегая к грот-матче и пытаясь занять прочную позицию для себя и своих людей.

Команда последовала его призыву.

— Всем, кто вооружен, держать оборону! Остальные — через кормовой люк за абордажными топорами!

Слова, произнесенные Зандерсом, указывали им единственный путь к спасению. И пока те, кто случайно оказался при оружии, отбивались от наседавшего на них врага, другие кинулись вниз и мигом вернулись с ножами, кинжалами и топорами.

И хотя первая атака потребовала со стороны разбойников определенного количества жертв, они по-прежнему имели значительное численное превосходство над командой «Ласточки», в результате чего разгорелось ожесточенное сражение, которое было тем ужаснее, что невозможно было охватить глазом его подробности и общее поле битвы.

— Зажечь факелы! — прокричал Зандерс.

Моментально был исполнен и этот его приказ. Но едва свет пламени озарил поле боя, как капитан в ужасе отпрянул назад, словно увидел привидение. Боже! Прямо перед ним, держа томагавк в одной руке и нож в другой, стоял Виннету, вождь апачей, а рядом с ним развевалась седая грива Сэма Файргана.

— Белая змея отдаст мне свой яд! — воскликнул индеец и, разбросав по сторонам тех, кто оказался у него на пути, схватил Зандерса за горло. Тот попытался стряхнуть с себя врага, но это ему не удалось. Теперь уже и Полковник добрался до него; Зандерс почувствовал, как его поднимают в воздух, после чего последовал страшный удар о палубу, и сознание покинуло его.

Внезапное нападение настигло пиратов, как страшный и запутанный сон. Охвативший их шок сковал их силы, а гибель их предводителя лишила их последних остатков мужества и самообладания.

В этот момент приоткрылась крышка люка, и на палубу стали выглядывать матросы из плененного пиратами экипажа «Л'Оррибля». И первым человеком, кого они увидели перед собой, оказался лейтенант Дженнер.

— Ура лейтенанту Дженнеру, ура! — закричали они. — Вперед, бей пиратов!

Каждый из них хватал, что попадало под руку из разбросанного по палубе оружия. Пиратам, очутившимся меж двух огней, больше рассчитывать было не на что.

В самой их гуще, спина к спине, стояли двое; и кто оказывался слишком близко к ним, расплачивался жизнью. Это были Хаммердал и Холберс. В какой-то момент один из них, не переставая работать оружием, повернул голову вбок, чтобы его товарищ мог услышать его, и прокричал:

— Если ты считаешь, Дик, что вон там стоит этот мерзавец Петер Вольф, так я не возражаю!

— Петер By… проклятое имя, мне его никак не выговорить! Да где же?

— Вон у того дерева, которое эти чудаки называют мачтой.

— Мачтой или не мачтой — какая разница! А ну-ка, старый енот, возьмем его живьем!

И еще один человек заметил Жана Летрье — рулевой Польтер, который, отбросив в сторону нож, револьвер и топор, теперь орудовал багром. И после каждого его удара один из пиратов замертво валился на палубу. Размахивая багром, как копьем, он прокладывал себе дорогу к сгрудившейся на юте и теснимой с двух сторон толпе разбойников, когда вдруг увидел Летрье. В следующее мгновение Польтер уже стоял рядом с ним.

— Гром и молния, да это же наш Жан! Помнишь меня, мошенник?

Летрье бессильно опустил занесенную для удара руку и побледнел, как смерть; он узнал своего заклятого врага и понял, что это конец.

— Иди-ка сюда, малыш, я тебе объясню, что почем!

Польтер обхватил его поперек тела своими огромными ручищами, поднял в воздух и с силой швырнул на палубу возле бизань-мачты, где уже кипел рукопашный бой. Оба охотника, Хаммердал и Холберс, явно опоздали.

Пираты поняли, что сражение проиграно, и прекратили сопротивление, побросав оружие.

Многоголосое «ура!» разнеслось над палубой «Л'Оррибля», и «Ласточка» ответила троекратным пушечным салютом. Она в очередной раз подтвердила свою боевую славу, добавив ко всем прежним еще и эту, не менее значительную, победу…

А теперь, джентльмены, совершим с вами третий прыжок; он будет в нашей истории последним, но и самым значительным, поскольку переносит нас из Тихого океана в Атлантический, а именно — в Хобокен, пригород Нью-Йорка.

Там, как и здесь, тоже есть своя добрая и милая матушка Тик, пользующаяся неизменным уважением и почтением среди гостящих у нее моряков и знающая в лицо всех, кто хоть однажды побывал у нее. Должен вам заметить, что в совпадении имен нет ничего удивительного, ибо американские моряки имеют обыкновение называть «матушкой Тик» любую дородную и пышнотелую хозяйку портового кабачка. У этой хобокенской хозяйки Петер Польтер всегда относился к числу самых любимых и желанных гостей.

В тот день компания гостей, собравшихся в ее заведении, была занята обсуждением актуальных политических и военных новостей. Мятеж рабовладельческих южных штатов страны день ото дня принимал все больший размах, и, надо сказать, до сих пор фортуна хранила верность плантаторам Юга. Лишь незначительные боевые эпизоды местного значения пока что свидетельствовали о том, что и Север отнюдь не оставил попыток добиться благосклонности капризной богини удачи. И чем реже случались подобные события, с тем большим ликованием воспринимались известия о них среди тех, чьи воззрения совпадали со сколь гуманной, столь же и деятельной политикой президента Авраама Линкольна.

В какой-то момент распахнулась дверь, и в кабачок вошли несколько моряков, явно пребывавших в приподнятом настроении духа.

— Эй, люди, хотите услышать хорошую новость? — обратился к публике один из них и, чтобы привлечь к себе внимание присутствующих, с размаху грохнул увесистым кулаком по крышке ближайшего к себе стола.

— Что там еще? Что случилось? В чем дело? Давай, парень, выкладывай! — закричали со всех сторон.

— Что случилось, спрашиваете? Конечно, морской бой, что же еще! Да такой, какого никто и никогда еще и не видывал!

— Морской бой? Где, когда, между кем и кем?

— Где? На широте Чарлстона [120]. Когда? Точной даты я не знаю, но буквально на днях. А вот между кем и кем — угадайте!

— Между нами и мятежниками! — крикнул кто-то.

Все засмеялись. Незнакомый моряк тоже оглушительно расхохотался и воскликнул:

— Нет, ты только погляди, какой умник, такую сложную задачу в момент разгадал! Так, может, ты нам сообщишь еще и название обоих кораблей, а?

— Что, что за корабли? Как они называются и кто победил? — зашумели со всех сторон.

— Что собою представляет таранный корабль «Флорида»…

— Так это была «Флорида»? — перебила его матушка Тик, пробивая себе своими пухлыми ручками дорогу среди гостей, чтобы подобраться поближе к рассказчику. — «Флорида» — это самый новый и самый мощный корабль южан; говорят, что против его дьявольского тарана ни одно судно не может устоять! Построено из сплошного железа! Так кто же отважился сразиться с этим левиафаном? [121]

— Хм, кто? Один скромный лейтенант со своим скромным клипером, который к тому же только что совершил утомительный переход вокруг мыса Горн. Я говорю про «Ласточку» под командой лейтенанта Паркера.

— «Ласточка»? Лейтенант Паркер? Не может быть! Да против «Флориды» бессилен десяток линейных кораблей! [122] И как только ему пришло в голову сражаться с этим чудовищем!..

— Стоп! — перебила говорящего матушка Тик. — Помолчи-ка немножко, раз ничего в этом деле не смыслишь. А я отлично знаю «Ласточку», да и самого Паркера, который один стоит больше, чем все твои линейные корабли, вместе взятые. Хорошему моряку известно, что размеры того или другого судна еще не самое главное; здесь имеет значение куча всяких других обстоятельств, которые позволяют маленькому Давиду одолеть огромного Голиафа — об этом и в Библии написано. Но ведь «Ласточка», кажется, сейчас находится в водах Калифорнии?

— Находилась! Но получила приказ следовать вокруг мыса Горн в Нью-Йорк. Такой корабль еще поискать! Вы, наверное, все слышали историю с «Л'Орриблем», который был угнан с рейда Сан-Франциско, а потом с таким блеском отбит Паркером? С того момента оба корабля — и «Ласточка» и «Л'Оррибль» — держались вместе и вместе же поднимались с юга мимо берегов Бразилии до широты Чарлстона, где и натолкнулись на «Флориду», которая тотчас же начала охоту на них. Паркер принял на себя общую команду обоими парусниками. Он отправил «Л'Оррибль» якобы искать спасения в открытом море, а на «Ласточке» убрал почти весь рангоут с парусами, чтобы создать видимость, будто судно абсолютно измотано штормом и непогодой и вот-вот станет легкой добычей для «Флориды».

— Ну что за сорвиголова, этот Паркер! — вставила свое замечание матушка Тик. — Дальше, дальше!

— Так вот, «Флорида» поверила в маневр «Ласточки» и преследовала ее до самого блэкфолского мелководья, где и уселась благополучно на брюхо. Вот тут-то Паркер и ставит рангоут, поднимает паруса и, подозвав к себе «Л'Оррибль», начинает бомбардировку беспомощного колосса, которая его и доконала. Уже одним из первых залпов «Флориде» оторвало руль; дошло дело и до абордажа, и в бою было пролито немало крови. Но «Флорида» теперь разгромлена и лежит на грунте, а оба победителя давно уже в пути и в любую минуту могут бросить якорь в Хобокене.

— Просто невероятно! Откуда ты все это узнал?

— Слышал в адмиралтействе. Да и там знали бы об этом гораздо раньше, если бы мятежники не разрушили телеграфные пункты связи.

— В адмиралтействе? Значит, это правда. И я надеюсь, что бедняге Дженнеру удастся таким образом загладить свою вину в истории с Черным Капитаном.

— Да, наконец-то появилась новость, радующая сердце и согревающая душу! — сказала хозяйка. — Внимание, ребята, я по такому случаю открываю дармовой бочонок пива! Пейте, пока пьется, за благополучие Соединенных Штатов, Президента, «Ласточки» и… и…

— И за здоровье матушки Тик! — воскликнул один из гостей, поднимая бокал.

— Ура! Виват матушка Тик! — закричали остальные.

— Да здравствует матушка Тик! Виват старая шлюпка! — раздался вдруг в дверях громовой бас.

Все гости как один обернулись в сторону обладателя столь мощных голосовых связок. Хозяйка же, едва увидев его, всплеснула руками и помчалась ему навстречу, подгоняя саму себя возгласами удивления и искренней радости.

— Петер! Петер Польтер! Добро пожаловать в Хобокен! Откуда ты, старина? Уж не с Запада ли?

— Чертовски рад снова оказаться здесь! — отозвался тот. — А ну-ка, дай я тебя обниму и расцелую! Эй, люди, дайте дорогу! Иди ко мне скорее, мое сокровище!

Своими огромными руками он, как веслами, разгреб в стороны стоявших у него на пути гостей, обхватил хозяйку за необъятную талию, поднял, несмотря на ее немалый вес, до уровня своего лица и звонко чмокнул в губы.

Ничуть не смутившись присутствием большого числа свидетелей, хозяйка восприняла это внезапное проявление нежности как нечто само собой разумеющееся и, снова опустившись на пол, повторила свой вопрос.

— Спрашиваешь, откуда я? Да откуда же мне быть, как не с «Ласточки», идущей курсом вокруг мыса Горн!

— С «Ласточки»? — радостно изумились гости.

— С нее самой, если не возражаете.

— Так вы участвовали в сражении с «Флоридой»?

— Разумеется! Или вы думали, что Петер Польтер из Лангендорфа испугается этой консервной банки?

— Расскажите, расскажите! Кем вы были на корабле? Он уже здесь, в порту, или?..

— Стоп, друзья мои! Дайте-ка, я начну все по порядку. Я Петер Польтер из Лангендорфа, в прошлом боцман-маат на ее величества английской королевы военном корабле «Нельсон», потом рулевой на клипере Соединенных Штатов «Ласточка», потом лейтенант немецкой полиции в прериях Дикого Запада, потом снова рулевой — почетный рулевой на «Ласточке», а теперь…

— Ладно, ладно, Петер, — перебила его матушка Тик. — На это еще будет время. А теперь пропусти-ка меня вперед с моими вопросами — они поважнее всех остальных! Ты послал мне из Вальпараисо письмо, в котором было столько всяких имен и событий и столько грамматических ошибок, что я поначалу толком и разобрать-то ничего не могла. Что сейчас со всеми теми людьми, что были вместе с тобой? Где они теперь? Что стало с Валлерштайном, Генрихом Зандерсом и Петером Вольфом? Что стало с «Л'Орриблем» и Черным Капитаном? Вы вроде бы искали его на Западе, но потом я услышала, что его поймали на море! Встретились ли вы с Сэмом Файрганом, или как там звали этого человека, и оказался ли Валлерштайн его настоящим племянником? А как дела у немецкого полицейского? И в каких краях вы, собственно…

— Да замолчишь ты наконец, старая трещотка? — воскликнул со смехом Польтер. — Или у тебя хватит дыхания еще на пару часов? Подай-ка лучше сюда полную кружку, а до тех пор ты не получишь ни одного ответа! Но сначала я хочу досказать этим джентльменам историю с «Флоридой». Остальное же всем знать вовсе не обязательно, это я тебе потом расскажу.

— Не получишь ни капли, пока я не услышу хоть немного про то, о чем спрашивала!

— Ну и любопытная ты! Ладно уж, спрашивай, только покороче и пояснее!

— Валлерштайн — где он сейчас?

— На «Ласточке».

— А полицейский?

— На «Ласточке».

— Черный Капитан?

— На «Ласточке», связанный.

— А этот злодей Жан?

— Там же.

— Сэм Файрган?

— Тоже здесь.

— Лейтенант Паркер?

— Разумеется, здесь; правда, раненый.

— Раненый? О Боже! Надеюсь, что хотя бы…

— Ерунда! Пара царапин, больше ничего; придется ему взять отпуск на время. Там, на «Флориде», было действительно жарко, но в проклятой прерии и не такое приходилось терпеть! Взять хотя бы моего коня, этого дьявола во плоти! Я и сейчас еще не уверен, что он не вытряс из меня дюжину-другую костей. Да, так ты о чем-то спрашивала!

— Где сейчас «Ласточка»?

— Крейсирует недалеко от берега при встречном ветре; у штурвала стоит Форстер. А мы с капитаном добрались сюда на паровом катере; он отправился к начальству с докладом, а я жду его здесь.

— Ты его ждешь? Здесь, у меня? Так он заглянет сюда?

— Разумеется! Настоящий моряк всегда первым делом заглядывает к матушке Тик, когда бросает якорь в Нью-Йорке. А через час «Ласточка» будет в порту, тогда и остальные подойдут: Пит Холберс…

— Пит Хол…!

— Дик Хаммердал…

— Дик Хаммерд…!

— Полковник Файрган…

— Полковник Файр…!

— Валлерштайн, Тресков, малыш Билл Поттер, Виннету, вождь апачей, и…

— Виннету, вождь…!

Слова застревали у доброй матушки Тик в горле, таким неожиданным было для нее известие о предстоящем посещении ее кабачка столь знаменитой компанией. Но тут она, к счастью, вспомнила о своих прямых обязанностях хозяйки.

— …вождь апачей, — наконец-то договорила она. — Да что же это я стою тут и бездельничаю, ведь мне скоро обслуживать таких гостей! Я иду, Петер, я спешу, я лечу, чтобы успеть все приготовить! А ты пока расскажи этим людям про «Флориду», которую вы отправили на грунт!

— Обязательно расскажу, а ты позаботься о том, чтобы моя кружка не пустовала, потому что в рассказе про морской бой, как и в самом бою, тоже должно быть хоть немного влаги!

— Не волнуйтесь, мистер Польтер, — успокоили его другие, — уж мы вас на мели не оставим!

— Ну и прекрасно! Итак, слушайте, как было дело. Мы уже прошли экватор, а потом и Антилы и приближались к Чарлстону. Естественно, мы старались держаться подальше от берега, ведь Чарлстон принадлежит южанам, которые высылают далеко в море свои корабли, чтобы отлавливать там каждого порядочного северянина.

— «Л'Оррибль» тоже был с вами?

— Разумеется. Он с самого начала следовал за нами в нашем кильватере, почему нам и приходилось постоянно использовать лишь половину парусов, ведь мы превосходили его в скорости. Так мы благополучно и шли и уже оставили за кормой и Чарлстон, что позволяло нам вновь приблизиться к берегу.

— И тут вы повстречали «Флориду»?

— Не спеши, желторотый! Так вот, стою я однажды за штурвалом — вы ведь уже знаете, что капитан произвел меня в почетные рулевые — и думаю как раз о матушке Тик и о том, как она обрадуется, когда я снова загляну к ней. Мы, как обычно, идем чуть впереди, а «Л'Оррибль» следует за нами под всеми парусами, как вдруг из «вороньего гнезда» кричат:

— Вижу дым! Курс ост-норд-ост!

Можете себе представить, что мы все в ту же минуту высыпали на палубу — ведь с пароходом, на котором поднят вражеский флаг, шутки плохи! Капитан моментально поднимается на марс и достает подзорную трубу; потом качает головой, спускается вниз и приказывает взять риф, чтобы «Л'Оррибль» смог приблизиться к нам на расстояние голоса. И когда тот подходит поближе, кричит ему:

— Видели пароход, лейтенант?

— Да, сэр!

— Что это может быть за корабль?

— Не знаю, — отвечает Дженнер. — Не видно ни мачты, ни корпуса — он глубоко сидит, сэр, очень глубоко!

— Видимо, это один из таранных кораблей южан. Будете уходить от него?

— Я сделаю то, что сделаете вы!

— Ну что ж, поглядим на него поближе!

— Хорошо, сэр, но мы с вами вдесятеро слабее его.

— Слабее, зато быстрее! Кто возьмет на себя общую команду?

— Вы.

— Благодарю! Тогда подпустим его поближе; если он поднимет вражеский флаг, вы начнете у него на виду медленно уходить в открытое море. А я позабочусь о том, чтобы он прицепился ко мне, и уведу его на мель. Потом подойдете вы и угостите его вашими ядрами!

— Отлично! Что-нибудь еще?

— Все.

Тут мы оставляем большие паруса и убираем малые вместе с рангоутом, чтобы все выглядело так, будто мы потерпели аварию в шторм и не можем двинуться с места, и подпускаем его на расстояние выстрела. Он дает сигнал к поднятию флагов. Мы поднимаем «звезды и полосы», а он натягивает свой юнионистский лоскут. Это был новый таранный корабль «Флорида» с двойной броней и тараном, способным отправить на дно самый лучший фрегат.

— И с ним вы отважились тягаться?

— Пфф! Или я не Петер Польтер, который дрался с подлыми огаллала? С какой стати мне было бояться какой-то железной посудины? Хороший деревянный корабль куда лучше, чем такое вот железное корыто, от которого и приличной зубочистки-то не отковырнешь. Ну, на «Флориде», видно, тоже так считают и требуют, чтобы мы сдавались; а мы смеемся и прошмыгиваем мимо под его ядрами. Он разворачивается, чтобы догнать нас и вонзить нам в брюхо свою шпору. Я верчу штурвал и ускользаю у него из-под носа. Он снова поворачивает — я снова ухожу. Так мы и продолжаем играть в кошки-мышки, пока он от ярости не теряет голову. Его ядра пролетают над нами, не причиняя нам никакого вреда. Он входит в раж и преследует нас чуть ли не до самого берега и там со всего маху налетает на песчаную банку, над которой мы проходим совершенно свободно, потому что осадка у нас намного меньше.

— Браво! Слава «Ласточке»!

— Верно, ребята, слава ей! Выпьем!

И, сделав феноменально огромный глоток, обнаживший дно кружки, Польтер продолжал:

— Теперь мы заходим к нему с кормы, и пока вся его команда сидит в трюме ниже уровня воды, первым же залпом отстреливаем ему руль, так что он становится совершенно беспомощным. Тут подходит и «Л'Оррибль». «Флорида» уже не может сопротивляться, а только протирает себе брюхо о песок и камни. Она начинает глотать воду, а мы ей в этом помогаем. Тут уж ей ничего не остается, как спустить флаг и сдаться. Мы едва успеваем поднять на борт ее команду, как она заваливается на бок и навсегда скрывается под водой.

— Вот так! Правильно! Да здравствует «Ласточка»!

— Спасибо, друзья, но не забывайте и про «Л'Оррибль», он тоже сделал свое дело.

— Прекрасно! Да здравствует «Л'Оррибль»! Сдвинем бокалы!

И кружки сошлись. Но тут со стороны гавани донесся грохот пушечного салюта — верный знак того, что в порт заходит какое-то судно, а вслед за этим на улице послышался многоголосый шум и топот бегущей к причалу толпы, словно ожидавшей увидеть какое-то необычайное зрелище. Польтер встал из-за стола и, подойдя к окну, распахнул его створки.

— Эй, парень, куда это все так спешат? — спросил он, поймав за рукав одного из бегущих.

— Радостное известие, сэр: в гавань заходит «Ласточка», та самая, что участвовала в знаменитой стычке с «Флоридой». Все корабли салютуют ей вымпелами и флагами, а мы спешим увидеть ее!

— Спасибо, дружище!

И он захлопнул окно. А когда повернулся, то увидел, что все гости, только что услыхавшие эту новость, моментально повскакивали из-за столов и, позабыв даже про дармовое пиво, бросились на причал встречать знаменитую шхуну.

— Бегите, бегите, — засмеялся Польтер. — Все равно ничего особенного не увидите. Капитан уже давно на берегу, а остальные и не моряки вовсе, хотя и дрались так, что чертям было тошно в аду! А я останусь у матушки Тик, чтобы дождаться мистера Паркера.

Прошло, однако, еще немало времени, прежде чем появился командир «Ласточки». И не успел он еще закрыть за собой дверь, как у него за спиной послышались ликующие возгласы множества людей, сопровождавших героев недавнего сражения, сошедших на берег. В дверях они нагнали своего капитана. Толпа любопытных была так велика, что кабачок матушки Тик, конечно же, не мог вместить всех желающих. А расторопная хозяйка, которая тем временем закончила свои приготовления, быстро сообразила, что именно сейчас надо делать. Она отперла дверь комнаты для почетных гостей, впустила туда тех, кого с таким нетерпением ожидала, и сама юркнула следом за ними, оставив других посетителей на попечение своих помощников.

— Добро пожаловать, сэр! — радостно обратилась она к Паркеру, который приветливо протянул ей руку как старой знакомой.

Собравшимся не оставалось ничего другого, как сесть за стол и приняться за обильное угощение.

— Нет, матушка Тик, ты все-таки самая лучшая бригантина, к которой я когда-либо швартовался, — воскликнул Польтер. — В этой несчастной прерии не было ничего, кроме мяса, пороха и краснокожих. В море, правда, тоже со съестным было не густо, потому что мы загрузили на борт слишком много голодных желудков. А вот у тебя можно есть и пить, как у Великого Могола, или как там звали этого парня. И если я простою здесь на якоре еще неделю, то пусть меня повесят, если я не отращу себе такое же брюхо, как у мистера Хаммердала!

— Толстого или худого — какая разница! — отозвался на это Хаммердал, говоря с полным ртом. — Главное, чтобы всегда было что положить на зубок! А мне это теперь нужнее, чем другим, потому что с тех пор, как я оставил в Сан-Франциско свою кобылу, я совсем с лица спал от тоски по любимому животному. Не так ли, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты говоришь, Дик, что твоя кобыла не дает тебе покоя, так я возражать не стану — я и сам по своей скучаю. А ты, Билл Поттер?

— Я? Где сейчас моя лошадь, меня не очень-то волнует, хи-хи-хи! Главное, что мне нравится здесь, у матушки Тик!

— Вот и хорошо! — ответила хозяйка. — Ешьте и пейте, сколько душа пожелает. Только не забудь про свое обещание, Петер!

— Какое обещание?

— Рассказать, о чем я тебя просила.

— Вон ты о чем! Ну что ж, если будешь вовремя подливать, так я уж лишней пары слов не пожалею.

И если Польтер, рассказывая о своих приключениях весьма энергично расправлялся с разнообразной выпивкой и закуской, то Виннету проявлял за столом величайшую сдержанность в отношении непривычной для него пищи бледнолицых. К вину же он вообще не притронулся. Он ненавидел и презирал «огненную воду», которая оказалась самым страшным врагом его народа. Его внимание было поглощено оживленной беседой, которую бледнолицые вели тем сдержанным и негромким тоном, что всегда свидетельствует о важности обсуждаемого предмета.

— И каковы же были результаты вашего визита в адмиралтейство?

— Они вполне соответствовали тому, чего я и ожидал, — ответил Паркер, державший одну руку на перевязи. — Производство в капитаны и предоставление отпуска до полного выздоровления.

— Что теперь будет с «Ласточкой»?

— Она пострадала в сражениях и будет отправлена в сухой док для ремонта.

— А наши пленные пираты?

— Как я и предполагал.

— То есть?

— Их повесят — такая участь ждет всех корсаров.

— Корсаров? Но ведь Зандерс утверждает, что похитил «Л'Оррибль» исключительно для того, чтобы заниматься каперством против кораблей южан! Поможет ему это?

— Нет. Ведь у него нет каперской лицензии. И если бы даже таковая у него имелась, все равно он заслуживает казни как Черный Капитан, который еще раньше промышлял пиратством и работорговлей.

— А что ждет Мисс Адмиральшу?

— Ее тоже повесят. Да и тех, кто участвовал вместе с Зандерсом в захвате корабля и не был убит в бою, вероятнее всего, ждет та же участь. Так что, судя по всему, они куда меньше будут довольны своей судьбой, чем вы тем известием, которое я принес вам из адмиралтейства.

— Видимо, хорошее?

— Очень хорошее. Во-первых, та значительная сумма, которая была найдена у Мисс Адмиральши и с которой она намеревалась бежать, присуждена нам в качестве законного приза. Во-вторых, нас ждет крупное вознаграждение за то, что мы отбили у Черного Капитана Л'Оррибль. И в-третьих, нам причитается высокая призовая сумма за победу над «Флоридой». Хотя она и лежит сейчас на дне, но ее обязательно поднимут. Эти деньги мы поделим между собой, и при этом каждому достанется столько, что…

— Я не в счет, — перебил его Сэм Файрган.

— Почему это?

— Потому что я никогда не возьму денег, которые мне не принадлежат.

— Но вы их заслужили!

— Нет. Я был всего лишь пассажиром на вашем корабле, а призовые деньги принадлежат экипажу.

— Вы были на корабле не пассажиром, а участником боевых действий, и, таким образом, вам полагается часть приза.

— Возможно. Но я ее не возьму. Я вернул себе те ценные бумаги, которые Зандерс похитил у меня в тайнике. Одну он, правда, уже продал, однако истратить успел не слишком много; так что я полностью удовлетворен. Виннету и подавно ничего не возьмет, а что касается моих бравых трапперов, то им тоже не придет в голову лишать вашу команду части призовых денег. Более того, именно вам и вашим матросам мы обязаны тем, что сумели вернуть себе то, что нам принадлежало. Скажи-ка, Дик Хаммердал, хочешь ты получить эти деньги?

— Хочу или не хочу — какое это имеет значение? Я их все равно не возьму, — ответил толстяк. — А ты что скажешь на это, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты, дорогой Дик, считаешь, что я их тоже не возьму, то ты прав. Да никто из нас их не возьмет. А если нам их навяжут силой, то я отдам свою долю Петеру Польтеру, чтобы ему захотелось еще раз побывать у нас на Западе. Уж больно мне нравится, как он сидит верхом на лошади!

— Оставьте меня в покое с вашими лошадьми! — воскликнул Польтер. — Пусть меня лучше растолкут в муку и сделают корабельные сухари, чем снова оказаться на спине у такой бестии, которая в последний раз несла меня к вам. Больше я вам ничего не скажу, потому что то, что я еще хотел добавить, пусть лучше останется невысказанным, до того скверно я тогда себя чувствовал!

— Тебе не придется снова разыгрывать из себя вестмена, — сказал Паркер. — Я ведь в адмиралтействе упомянул о том, чем мы тебе обязаны и какую доблесть ты проявил в бою. Как только появится какая-нибудь подходящая вакансия, ты получишь пост, которым сможешь гордиться.

— В самом деле? Это правда? Вы думали обо мне, будучи у этих высокопоставленных джентльменов?

— Да.

— И мне действительно доверят такой пост?

— Мне это твердо обещали.

— Спасибо, спасибо, сэр! Так, значит, я наконец-то сделаю карьеру! Ура! Петер Польтер…

— Чего это ты так разревелся, старый сивуч? — перебила его хозяйка, как раз вошедшая в комнату очередной порцией угощения.

— Ты еще спрашиваешь! Раз уж я — сивуч, так мне и полагается реветь что есть мочи! Кстати, у меня для этого есть все основания. Знаешь ли ты, старушка Тик, что меня за мои заслуги скоро сделают адмиралом!

— Адмиралом? — засмеялась хозяйка. — Ну что ж, ты для этого фигура самая подходящая, и я от души желаю тебе успеха. Ну, а как же твоя новая профессия, которой ты так гордишься и к которой привязан всей душой?

— Что еще за новая профессия?

— Вестмен, траппер, зверолов…

— Молчи! Ни слова больше, если не хочешь на веки вечные поссориться со мной! Когда я сажусь на лошадь, то никогда не знаю, куда эта скотина побежит. Зато если у меня под ногами палуба хорошего корабля, так уж я никогда с курса не собьюсь и за борт не вывалюсь! Так что пусть кто хочет называет себя вестменом, а я как был, так и останусь старым морским волком!..

Глава IV «БУТЕРБРОД НАОБОРОТ»

Когда Тресков закончил свою историю, на него обрушилась целая лавина вопросов. Рассказ, особенно его финал, показался им недостаточно подробным, и теперь каждый хотел получить те или иные дополнительные сведения. Более всего они были удивлены участием Виннету в морском походе. Индеец на корабле — для них это было просто непостижимо. Но только не для меня, я давно знал эту историю и знал также, что это плавание было для вождя апачей отнюдь не единственным.

Пока говорили о том, о сем, в зал ввалились еще шесть человек. Они громко и развязно разговаривали между собой и в этот вечер явно уже успели злоупотребить алкоголем. Поозиравшись в поисках места, они предпочли подсесть к моему столу, хотя вокруг было достаточно свободных столов и стульев.

Я в этот момент с удовольствием оставил бы их одних, но, учитывая, что они могут воспринять это как оскорбление, и не желая провоцировать скандал, остался сидеть на своем месте. Они потребовали для себя бренди и вскоре получили его, однако по выражению лица матушки Тик было ясно, что она им совсем не рада.

Они явно не были местными жителями, поскольку кроме ножей и револьверов имели при себе еще и ружья. Вдобавок к своей поистине бандитской внешности они источали такой густой запах спиртного, что мне действительно стоило немалых усилий воли оставаться с ними за одним столом. Они без умолку болтали всякую ерунду, причем так громко, что разговора других гостей почти не было слышно. Царившая до сих пор в зале атмосфера уюта и спокойствия оказалась безнадежно разрушенной. Самым шумным в этой компании был парень с крепкой, но нескладной фигурой и прямо-таки бульдожьим лицом. Казалось, весь он был грубо и небрежно вырублен из большого куска дерева. Он явно выставлял себя вожаком компании, да скорее всего так оно и было: остальные вели себя по отношению к нему с определенной долей уважения и даже почтительности.

Они беспрестанно хвастались своими подвигами, совершенными и теми, что еще намеревались совершить, упоминали о целых состояниях, которые они якобы прокутили, но нисколько о том не жалеют, поскольку уверены в том, что вскоре снова разбогатеют. Они опрокидывали в себя рюмку за рюмкой, а когда матушка Тик попросила их пить помедленнее, нагрубили ей, пригрозив вдобавок, что займут ее место за стойкой и начнут обслуживать себя сами.

— Ну уж этому не бывать! — смело ответила хозяйка. — У меня есть револьвер, и первый, кто посягнет на мою собственность, получит пулю!

— От тебя? — захохотал Бульдог.

— Да, от меня!

— Не смеши нас! Этим рукам больше подходит швейная игла, а не револьвер. Неужели ты думаешь, что мы тебя испугаемся?

— Что я думаю, вас не касается! Я, во всяком случае, тоже не из пугливых. А если мне понадобится помощь, так здесь достаточно джентльменов, которые мне ее окажут!

— Достаточно джентльменов? — повторил он с издевательской ухмылкой, поднявшись из-за стола и с вызовом оглядывая посетителей. — Так пусть подойдут и попробуют себя показать!

Все промолчали, в том числе, естественно, и я. Меня он, видимо, вообще не брал в расчет, потому что, оглядев остальных, меня оставил без внимания. Возможно, мое спокойное лицо показалось ему таким смиренным, что какого-либо сопротивления с моей стороны он просто не ожидал. По правде сказать, я принадлежу к числу тех людей, у которых в момент наивысшего напряжения на лице может появляться выражение покоя и даже кротости, в то время как внутри все ходит ходуном. Как-то раз один человек, считавший себя большим психологом, объяснил мне это следующим оригинальным образом: когда дух уходит внутрь тебя, твое лицо просто не может не выглядеть глупым, это же ясно!

Заметив, что никто не отвечает на его вызов, Бульдог еще больше расхрабрился.

— Так я и думал! — засмеялся он. — Хотел бы я взглянуть на того, кто осмелится тягаться с Тоби Спенсером! Я бы его голову лицом назад перевернул! Тоби Спенсер — мое имя, а кто еще не знает, что за парень Тоби, пусть подойдет ко мне и узнает!

Он вытянул вперед сжатые кулаки и еще раз с вызывающим видом осмотрелся вокруг. Страх или же скорее просто отвращение к этому типу сковал всех. Он засмеялся еще громче и воскликнул:

— Ну что, парни, видите, как у них душа уходит в пятки, стоит только Тоби Спенсеру произнести хоть слово? Никто и пикнуть не смеет. Тоже мне джентльмены!

Тут все же поднялся из-за стола один, тот самый, что рассказывал первую историю, выдавая себя при этом за «колорадца» Тима Кронера. Вряд ли это было с его стороны проявлением истинного мужества, скорее — желанием поддержать собственную репутацию. Он сказал:

— Вы заблуждаетесь, Тоби Спенсер, если думаете, что никто не осмелится перечить вам. Не знаю, как там остальные, а я уж точно не из таких!

— Не из таких, значит? Так, так, — презрительным тоном процедил сквозь зубы хулиган. — Так чего же вы там стоите, раз такой смелый? Почему не подойдете поближе?

— Уже подхожу! — отозвался смельчак, делая несколько нерешительных шагов и снова останавливаясь. При этом голос его звучал уже совсем не так уверенно, как раньше, когда он пытался выяснять отношения со мной. И поскольку Спенсер тоже немного вышел вперед, обоих теперь разделяло уже довольно незначительное расстояние.

— Значит, вы и есть тот самый джентльмен, который меня не боится? — спросил последний. — Да я перешибу вас одним пальцем! Но прежде, чем это сделать, хотелось бы узнать ваше героическое имя!

— Нет ничего проще: меня зовут Тим Кронер!

— Тим Кронер? Да, имя вы себе выбрали и в самом деле знаменитое!

— Что значит «выбрал»? Это мое собственное имя!

— Ну, это вы рассказывайте кому угодно, только не мне!

— Это мое имя, говорю я вам!

— Хм! Ну что же, возможно, вас действительно так зовут. Но я надеюсь, вы не станете утверждать, что вы и есть тот самый «человек из Колорадо»?

— Именно это я и утверждаю!

— Разрази меня гром! И как это такому кролику, как вы, взбрело в голову присвоить себе имя льва! Говорю вам, что это чужое имя и что вы просто мошенник!

— Ого! Это я-то мошенник? Советую вам попридержать язык, сэр! Всем известно, что колорадец Кронер не позволяет говорить с собой таким тоном! Или вы хотите, чтобы я доказал это вам?

— Докажи, заморыш, докажи!

При этом Спенсер сделал два шага в его сторону; тот предусмотрительно отступил на такое же расстояние и ответил:

— Не вижу такой необходимости. То, что известно всему свету, не нуждается в доказательствах!

— Вообще-то, правильно, потому что настоящий Тим Кронер — парень действительно хоть куда. Но поскольку ты не тот, за кого себя выдаешь, то обязан доказать, что твоей смелости хватит еще на пару шагов. Ну, давай! Дальше!

Он сделал еще два шага вперед.

— Да, дальше! — выкрикнул другой, делая, в свою очередь, еще два шага назад.

— Да остановись ты, герой с длинным языком! Куда же ты все отступаешь? Ишь, выдает себя за человека из Колорадо, которого я знаю так же хорошо, как самого себя! Так что давай, принимайся за дело, или я тебя прилеплю к стене да так и оставлю там висеть!

И он снова двинулся вперед. Фальшивый же Тим Кронер и на этот раз отпрянул назад, предпочитая защищаться словами:

— Я и есть настоящий Тим Кронер, а если кто-то выдает себя за меня, то он просто лжец.

— Пфф! Хотел бы я посмотреть на того, кому в здравом уме может прийти в голову выдавать себя за тебя! И если ты полагал, что этого имени будет достаточно, чтобы отпугнуть меня, то ты не просто ошибся, а просчитался настолько, что результат вышел прямо противоположный: я тебя сейчас подвешу немного повыше, чтобы все видели, какой ты отважный, «колорадец Тим»! Иди-ка сюда, парень, давай, давай!

Он произвел два молниеносных и сильных удара в плечи соперника; затем прижал его обвисшие руки к туловищу и, пододвинув к стене, поднял кверху так, что тот остался висеть на некотором расстоянии от пола, зацепившись воротником за крючок для одежды. Что ни говори, а для подобной манипуляции требовалась недюжинная физическая сила, причем выполнена она была без видимого напряжения. Незадачливый противник бандита, оказавшись на крючке, принялся кричать и размахивать руками и ногами, что при его длинной и худой фигуре выглядело весьма необычно. Но в этот момент воротник его охотничьей куртки треснул по шву, и бедняга свалился на пол. Спенсер заржал, как жеребец; его товарищи поддержали своего вожака. Да и остальным трудно было оставаться серьезными, хотя, разумеется, этот дебошир Спенсер ни у кого не вызывал симпатии. Тот еще гоготнул вслед тихо возвратившемуся на свое место «колорадцу» и, судя по всему, впал в умиротворенное состояние духа, ибо отказался от дальнейших выходок и снова присел к столу, чтобы продолжить прерванную было шумную беседу. При этом я наконец удостоился его внимания. Он с любопытством посмотрел на меня и спросил:

— Вы небось тоже такой же «колорадец», а?

— Нет, сэр, — ответил я нарочито холодно.

Сидящие за другими столами притихли в предвкушении еще одной интересной сцены.

— Нет, значит? — продолжал он. — А по-моему, вы тоже не герой!

— А разве я выдаю себя за героя? У меня нет привычки рядиться в чужие перья.

— Это ваше счастье, а то бы я и вас на гвоздик повесил!

И поскольку я на это ничего не ответил, он вдруг напустился на меня:

— Или вы в это не верите?

— Хм! Охотно верю.

— Серьезно? Тоби Спенсер не тот человек, с которым можно шутки шутить!

Было ясно, что теперь он ищет ссоры со мной. Я уловил встревоженный взгляд матушки Тик и, чтобы не волновать ее понапрасну, ответил очень вежливо:

— Ничуть в этом не сомневаюсь, сэр. Того, кто имеет достаточно сил, чтобы повесить на гвоздь такого высокого человека, лучше не задирать.

Его злобный взгляд несколько смягчился, а лицо приобрело почти дружелюбное выражение, когда он сказал мне примирительным тоном:

— Вы правы, сэр. Да и вообще вы, похоже, парень что надо. Не скажете ли вы мне, какого рода профессию имеете?

— Хм! Да, собственно, никакой.

— Как это так?

— Да так, что в настоящее время я ничем особенным не занят.

— Значит, вы сейчас на отдыхе?

— Пожалуй.

— И у вас много свободного времени?

— Очень много.

— Ну, а помимо отдыха что вы делаете? Должны же вы кем-то быть или что-то делать.

— Вообще-то, должен.

— И что же вы делаете?

— Я уже пробовал себя на многих поприщах.

— И ничего не добились?

— Увы!

— А что вы делали в самое последнее время?

— В последнее время я путешествовал по прерии.

— По прерии? Охотник, значит?

— Что-то вроде этого.

— А стрелять-то вы умеете?

— Немножко.

— А ездить верхом?

— Ну, из седла не вываливаюсь.

— Но вы, по-моему, немного трусоваты.

— Вам так показалось?

— Да.

— Хм! Все зависит от обстоятельств. Храбрость нужно показывать, когда она к месту, а иначе это простое бахвальство.

— Вот это правильно! Послушайте, а вы начинаете мне нравиться! Уважаю скромных малых. Большого вестмена из вас, правда, не получится, это сразу видно; но если бы я был уверен, что вы не безнадежный профан, то…

— То?.. — повторил я.

— То я спросил бы, не хотите ли вы пойти с нами.

— Куда?

— На Запад.

— Запад большой. Я хотел бы услышать конкретное название местности.

— Можно и конкретное. Значит, у вас есть время и вас ничто здесь не удерживает?

— Абсолютно.

— Тогда скажите, пойдете ли вы с нами?

— Прежде, чем я смогу сказать это, я должен знать, куда вы собираетесь и чем намерены там заниматься.

— Что ж, это, пожалуй, резонно. Собираемся прогуляться в Колорадо, примерно до парка Сент-Луис. Может, вам приходилось бывать там, на высокогорье?

— Да.

— Что? Так далеко? Вот уж не подумал бы! А район Пенистого водопада вам тоже знаком?

— Нет.

— То-то! А мы туда собираемся. В тамошних высокогорных долинах в последнее время опять нашли такую уйму золота, что просто нельзя упускать момент.

— Вы собираетесь копать?

— Хм… н-даа, — как-то неуверенно протянул он.

— А если ничего не найдете?

— Ну так другие что-нибудь найдут! — ответил он с недобрым блеском в глазах. — Совсем не обязательно быть диггером, чтобы суметь заработать на приисках!

Он явно не хотел говорить яснее, но мне уже и так было понятно, о чем идет речь. Он собирается пожинать то, чего сам не сеял.

— То, что мы ничего не найдем, не должно вас беспокоить, — продолжал он. Похоже, он действительно хотел привлечь меня на свою сторону. Ведь чем многочисленнее была бы его компания, тем больший урожай она могла бы собрать. Меня же он, очевидно, принимал за человека, которого можно использовать, а потом прогнать, если только не сделать со мной чего-нибудь похуже.

— Мы наверняка возьмем хорошую добычу, потому что с нами вместе будет один человек, который знает в этом толк, — заверил меня Спенсер.

— Кто же он? Геолог?

— Больше, чем геолог. У него есть все знания и навыки, которые нужны на приисках. И пусть вас не удивляет, если я скажу, что это офицер высшего ранга, а если точнее, генерал.

— Генерал? — переспросил я, уже успев подумать о своем. — И как же зовут этого джентльмена?

— Дуглас. Он участвовал во множестве сражений, а потом проводил в горах подробнейшие научные исследования. Полученные анализы доказывают, что мы найдем очень много золота. Ну что, надумали идти с нами?

Если бы он действительно собирался копать золото, то наверняка поостерегся бы говорить об этом в присутствии такого числа людей; значит, у него на уме было нечто совсем иное. А в неблаговидности его намерений меня убеждало присутствие в его компании только что упомянутого им псевдогенерала. Я только не мог понять, как тот мог допустить такую неосторожность и даже не сменить имя, по-прежнему оставаясь Дугласом.

— Нет, сэр, не надумал, — ответил я.

— Почему?

— Да просто потому, что мне не нравится эта затея.

— И чем же она вам не нравится?

Его лицо все больше мрачнело и наконец приняло угрожающее выражение.

— Она мне не по вкусу.

— Что же за вкус у вас, сэр?

— Главное для меня — порядочность во всем.

Он подскочил, как ужаленный, и заорал:

— Проклятье! Так я, по-вашему, непорядочный?

Поднялся со своего места и кое-кто еще из присутствующих, чтобы удобнее было наблюдать сцену, которая, по их мнению, должна была за этим последовать.

— Мне до вашей порядочности так же мало дела, как вам должно быть до моего вкуса, — ответил я, продолжая спокойно сидеть на своем месте, но при этом следя за каждым движением Спенсера. — Между нами нет ничего общего, и лучше нам оставить друг друга в покое!

— Оставить в покое? Об этом даже не мечтайте! Вы оскорбили меня, и я вам сейчас покажу, кто такой Тоби Спенсер!

— Думаю, в этом нет никакой необходимости.

— Ах, так! Значит, вы это и так знаете?

— Да.

— Ну, и кто же я, по-вашему, такой?

— Да тот же, кто и я, — гость матушки Тик; а будучи ее гостем, следует вести себя прилично, если хочешь, чтобы и с тобой обращались таким же образом.

— А! Ну, и как же вы собираетесь со мной обращаться?

— Так, как вы того заслуживаете. Я не приглашал вас к своему столу — свободных мест было более чем достаточно. Я также отнюдь не жаждал побеседовать с вами. А когда вы все же втянули меня в разговор, я отвечал вежливо и по сути. Ваши планы и намерения мне абсолютно безразличны. Но поскольку уж вы меня спросили, хочу ли я отправиться с вами в Колорадо, я спокойно ответил вам, что нет, не хочу, И я просто не понимаю, почему это вызвало у вас такой гнев!

— Вы завели речь о порядочности, а я этого не терплю!

— В самом деле? Хм! По-моему, у порядочного человека разговор о порядочности не может вызывать озлобления.

— Эй, советую вам быть поаккуратнее в выражениях! Еще одно оскорбление в мой адрес, и я…

Тут вмешалась хозяйка, призвавшая его к порядку; он в ответ накинулся на нее чуть ли не с кулаками.

— Не подвергайте себя ненужной опасности, матушка Тик! — обратился я к ней. — Я сам привык заботиться о себе и имею обыкновение защищать себя сам.

Эти слова привели дебошира в еще большую ярость. Он заорал прямо мне в лицо:

— Сам, говоришь? Ну так давай, защищай себя! Вот тебе за оскорбление!

Он замахнулся, чтобы ударить меня кулаком, но я мгновенно схватил со стола пивную кружку и вытянул вперед руку. Его удар пришелся в стеклянную кружку, которая тут же разлетелась на куски. В следующее мгновение я вскочил со стула и с такой силой нанес ему удар снизу в подбородок, что он, несмотря на крепкое сложение, опрокинулся навзничь и рухнул на пол, опрокидывая за собой стол и несколько стульев.

Этот свое уже получил, и теперь необходимо было переключить внимание на его дружков, ибо не было никакого сомнения в том, что они захотят отомстить за своего вожака. И они действительно с диким ревом бросились на меня всей компанией. Два четких удара с моей стороны — и двое из них отлетели в стороны, один налево, другой направо; третьему я с силой двинул обоими кулаками под ложечку, и он, хватая ртом воздух, согнулся пополам. Двое оставшихся в растерянности отпрянули назад.

В это время Спенсер успел прийти в себя; его рука кровоточила от столкновения со стеклом, но еще сильнее был окровавлен его рот — видимо, получив удар в подбородок, он прикусил язык. Брызгая слюной и кровью, он прорычал:

— Ну, собака, теперь тебе конец! Не знаешь даже, какая у тебя профессия, а поднимаешь руку на Тоби Спенсера! Я тебя сейчас…

— Стоять! Руку от пояса, живо! — оборвал я его, потому что он уже потянулся за револьвером; одновременно с этим я выхватил свой револьвер и направил на него.

— Нет, не от пояса, а именно за пояс! — прошипел он. — Моя пуля…

— Повторяю: руку прочь от оружия, или я буду стрелять! — снова перебил я его.

Он все же достал револьвер. Я выстрелил ему в руку, он с воплем разжал пальцы и выронил револьвер.

— Руки вверх! И вы все быстро тоже руки вверх! Кто не подчинится, получит пулю! — резко выкрикнул я.

«Руки вверх!» — фраза на Диком Западе очень опасная. Тот, в чьих руках оружие оказывается раньше, получает преимущество. Чтобы спасти самого себя, он не имеет права щадить противника. Если команда не выполняется, он стреляет не раздумывая — это известно каждому. Без сомнения, это знали и шестеро трампов [123]. Я держал в руках теперь уже два револьвера, и бандиты могли не сомневаться в том, что я исполню свою угрозу. Я в тот момент действовал в условиях необходимой самообороны и, согласно любым законам и правилам, имел право застрелить нападавших. Едва я успел произнести эту сакраментальную фразу, шесть пар рук послушно поднялись вверх, включая и руки Тоби Спенсера. Продолжая держать их под дулами револьверов, я предупредил:

— Не опускать руки, пока инцидент не будет разрешен окончательно; у меня еще одиннадцать пуль! Надеюсь, что великий герой Тоби Спенсер уже понял, что имеет дело не с каким-нибудь фальшивым «колорадцем» и что я своей профессией владею в полной мере. Матушка Тик, заберите-ка у всех шестерых ружья и револьверы и спрячьте оружие под замок! Завтра утром они могут прислать за оружием или забрать его сами. И осмотрите-ка хорошенько их карманы: возьмите с них за выпивку и за разбитую Спенсером кружку; а потом пусть проваливают!

Хозяйка проворно выполнила мои указания, и при этом было немного странно смотреть на шестерых сильных мужчин, все это время покорно державших руки над головой, не решаясь двинуться с места. О том, к какому сорту людей они принадлежали, красноречиво свидетельствовало достояние, обнаруженное в их карманах: за вычетом стоимости спиртного и разбитой кружки, на всех шестерых оставалось лишь несколько центов. Когда расплата была произведена, я сказал:

— А теперь, матушка Тик, откройте пошире дверь, и пусть господа дебоширы убираются восвояси. На улице они могут опустить руки — но не раньше, иначе стреляю!

Дверь распахнулась.

— Вон отсюда! И подумайте по дороге, «трусоват» ли я «немножко» или нет!

С поднятыми руками они гуськом вышли за дверь. Последним шел Спенсер. У самого порога он еще раз обернулся и злобно бросил:

— До свидания! Ты еще сам поднимешь руки вверх, собака!

Когда хозяйка затворила за ними дверь, я убрал револьверы, вернулся за свой стол и попросил принести мне новую кружку. Всеобщее напряжение последних минут разрядилось прокатившимся по залу глубоким вздохом облегчения. Такого финала добропорядочные джентльмены явно не ожидали! Матушка Тик принесла пиво и, протянув мне руку, сказала:

— Должна еще раз поблагодарить вас, сэр! Вы избавили меня от этих людей, которые еще Бог весть что могли натворить. И как ловко вы с ними управились! А я ведь действительно испугалась за вас, когда все это началось! Зато теперь я знаю, что вы и в самом деле не нуждаетесь в посторонней защите. Вы получите лучшую комнату, какая у меня есть. Но будьте осторожны с этими людьми! Они обязательно постараются отомстить вам при первой же возможности.

— Я их нисколько не боюсь!

— Не обольщайтесь! Подобные типы никогда не нападают открыто, зато обожают действовать исподтишка!

Я заметил, что посетители кабачка не раз спрашивали ее обо мне, но она не могла ответить ничего определенного. У меня не было особого желания завязывать знакомства, которым предстояло длиться не более двух-трех дней. Дольше же задерживаться в Джефферсон-Сити я не собирался.

Когда мне отвели комнату, я увидел, что матушка Тик сдержала свое слово: в этой чистой и уютной комнате мне жилось и спалось значительно лучше, чем я мог предположить; ведь когда вестмен попадает на ночлег под крышу, то в первую ночь он, как правило, до утра не может сомкнуть глаз.

На другое утро я с особой тщательностью привел себя в порядок и отправился в банковский дом «Уоллес и К°», чтобы разузнать кое-что про Олд Шурхэнда. Меня чрезвычайно интересовала связь, существовавшая между ним и этим банком, и та информация, которую я там надеялся получить.

От салуна матушки Тик мне было идти совсем недалеко, банковская контора находилась на той же улице. Когда в офисе я высказал желание видеть мистера Уоллеса, меня попросили представиться. Однако, не зная нынешнего положения дел, я предпочел не называть своего имени; мой жизненный опыт напоминал мне о том, как часто я оказывался в выигрышном положении только потому, что люди не знали, с кем имеют дело в моем лице.

— Скажите мистеру Уоллесу, что его хочет видеть один хороший знакомый Олд Шурхэнда, — сказал я.

Едва я произнес эти слова, как все находившиеся в конторе клерки принялись с любопытством поглядывать на меня. После надлежащего доклада меня наконец провели в комнату, где за большим письменным столом сидел один-единственный человек, который при моем появлении быстро встал и вышел мне навстречу. Это был янки средних лет и весьма приятной наружности. Посмотрев на меня внимательным и доброжелательным взглядом, он представился:

— Мое имя Уоллес, сэр.

— А меня люди называют Олд Шеттерхэндом. Не знаю, приходилось ли вам слышать это имя.

— Приходилось, и не раз. Должен вам заметить, что ваш визит делает мне честь. Выражаю вам мое почтение и прошу присаживаться, мистер Шеттерхэнд! Вы, наверное, только что прибыли в Джефферсон-Сити?

— Нет, я в городе со вчерашнего дня.

— Что? И не предупредили меня? Где вы ночевали сегодня, сэр?

— У матушки Тик, здесь, недалеко от вашей конторы.

— Знаю, знаю ее. Честная женщина, отличная хозяйка, но ее салун вряд ли подходящее место для такого джентльмена, как Олд Шеттерхэнд!

— Напротив! Я прекрасно устроился и очень этим доволен.

— Я знаю: вы привыкли находиться под открытым небом в любую непогоду — потому-то ваши запросы так скромны. Но раз уж вы попали в цивилизованное место, то советую вам пользоваться всеми благами цивилизации, хотя бы ради сохранения своих физических и душевных сил.

— Именно ради сохранения этого самого здоровья я и предпочитаю избегать крутых перемен, сэр.

— Что ж, резонно! Но я все же надеюсь, что вы примете мое приглашение и согласитесь жить у меня в оставшееся время вашего пребывания здесь!

— Искренне вам благодарен, но вынужден отказаться! Я, вероятно, уже завтра покину город: к тому же, я привык быть во всем полностью независимым, а поселись я у вас в доме, это уже не получится. И кроме того, я обещал мистеру Шурхэнду не обременять вас.

— В каком смысле?

— Вы хорошо его знаете?

— Очень хорошо.

— Можно сказать, близко?

— Ближе, чем кто-либо еще; я откровенно вам признаюсь, что мы с ним состоим в родстве.

— Вот видите! Он просил меня не вникать в его семейные дела. Но если я буду жить у вас, то от моего внимания, возможно, не ускользнет нечто такое, что имеет к этому отношение, или же я догадаюсь о том, чего мне знать совсем не обязательно.

— Хм! — произнес он задумчиво. — Пожалуй, я должен согласиться с вашими рассуждениями и потому не буду настаивать на своем приглашении. Однако вы всегда будете у меня желанным гостем! И я прошу вас помнить об этом!

— Благодарю, мистер Уоллес! Я, собственно говоря, пришел к вам с единственной целью — спросить, известно ли вам его нынешнее, хотя бы приблизительное, местонахождение.

— Он ушел в парки, на высокогорье.

— Куда именно?

— Сначала в парк Сент-Луис.

— О! И давно он покинул город?

— Всего три дня назад.

— Отлично. В таком случае, я смогу догнать его!

— Вы собираетесь в горы? К нему?

— Да. Виннету поедет со мной.

— И Виннету тоже? Рад этому, очень рад! Мы так беспокоимся за него! О причинах этого беспокойства я, правда, к сожалению, сказать не могу. А если рядом с ним будут два таких человека, у нас на душе станет куда спокойнее. Вы ведь однажды уже спасли ему жизнь; поэтому я думаю, что…

— Прошу вас, не надо! — оборвал я его. — Я ведь уже говорил, что не хочу проникать в его семейные секреты! Но может быть, вы мне скажете, нашел ли он тогда в Форт-Терреле того самого Дэна Эттерса, которого искал?

— Нет. Эттерса там не оказалось вовсе.

— Значит, Генерал солгал?

— Да.

В этот момент в комнату вошел один из клерков и спросил Уоллеса, можно ли оплатить предъявленную ему бумагу.

— «Чек на пять тысяч долларов. „Грей и Уорд“ в Литтл-Роке», — прочел Уоллес. — Да, бумага в порядке и подлежит оплате.

Клерк удалился. Через минуту мимо окна прошел человек; я заметил его и банкир тоже.

— Боже! — воскликнул я. — Это же Генерал!

— Что? Вы имеете в виду того самого, что понапрасну отправил Олд Шурхэнда в Форт-Террел?

— Да.

— Он прошел под окном — значит, он был у меня в конторе! Позвольте, я узнаю, что ему было нужно.

— А я должен поглядеть, куда он направляется!

Я выскочил на улицу, но Генерал уже исчез. Я добежал до ближайшего перекрестка, но и там его не было. Впрочем, я был не слишком разочарован, поскольку никаких серьезных дел к Генералу у меня не было. Но если он заметил меня, то наверняка постарается устроить мне какую-нибудь пакость. Возвратившись к Уоллесу, я узнал, что именно Генерал и был тем самым человеком, который предъявил к оплате чек на пять тысяч долларов. Разумеется, никто из клерков его не знал.

Уоллес, несмотря на мой отказ переехать к нему, пригласил меня как минимум на завтрак. Его домашние так радушно приняли меня, что я согласился остаться до обеда. А когда прошел обед, меня не отпускали еще так долго, что пора было уже готовиться к ужину. И только в девять часов вечера я отправился обратно к матушке Тик, предварительно пообещав Уоллесу по возможности навестить его еще раз до моего отъезда.

После моего долгого отсутствия хозяйке хотелось поболтать со мной. Она призналась, что приготовила мне на ужин нечто совершенно особенное, но поскольку я к ужину не явился, отдала приготовленное мистеру Трескову. Я также узнал, что сразу после моего ухода Тоби Спенсер прислал за конфискованным оружием. Я выбрал себе в зале такое место, чтобы входная дверь всегда оставалась в поле моего зрения, и потому одним из первых заметил появление двух человек, которые вызвали интерес у всех без исключения посетителей салуна. Выглядели они весьма колоритно.

Один из двоих был невысок ростом и толст. Другой, напротив, необычайно длинен и худ. У толстяка было безбородое, до черноты загорелое лицо; лицо его спутника тоже покрывал плотный загар, однако при этом казалось, что солнце вытянуло из него все соки: борода, спускавшаяся с его щек, верхней губы и подбородка до самой груди, состояла, пожалуй, всего из нескольких десятков волос и выглядела так, словно была побита молью. Первое впечатление неординарности обоих усиливалось к тому же их весьма необычной одеждой. Дело в том, что оба они с головы до пят были одеты во все зеленое. На них были короткие светло-зеленые куртки и такого же цвета короткие широкие штаны, светло-зеленые гамаши, светло-зеленые галстуки, светло-зеленые перчатки и светло-зеленые головные уборы с двумя козырьками — спереди и сзади, как на колониальных шлемах. Не хватало лишь монокля в глазу, чтобы окончательно признать в них законодателей и первых испытателей нынешней фатовской моды, ибо в довершение всего каждый из них держал в руке еще и светло-зеленый зонтик.

Разумеется, взгляды всех присутствующих мгновенно устремились на них. Несмотря на диковинную одежду, напоминавшую скорее маскарадные костюмы, я тотчас же узнал их и, решив сыграть с ними небольшую шутку, повернулся вместе со стулом таким образом, что они не могли видеть моего лица. Войдя в зал, они даже не поздоровались, как люди, считающие подобные церемонии абсолютно излишними, и не сочли нужным разговаривать хотя бы немного тише. Они быстро огляделись в поисках свободных мест, и толстяк, остановившись возле одного из пустых столов, обратился к своему долговязому спутнику, который медленно и задумчиво следовал за ним:

— Как думаешь, Пит Холберс, старый енот, не разбить ли нам лагерь у этой четвероногой штуковины?

— Если ты считаешь, дорогой Дик, что она нам для этого подходит, то я не возражаю, — ответил долговязый.

— Отлично! Значит, садимся здесь!

Они заняли места. Хозяйка подошла к ним и спросила, чего они желают.

— Вы и есть хозяйка этого роскошного пансиона, мэм? — осведомился Дик Хаммердал.

— Да. Желаете остановиться у меня, сэр?

— Желаем или не желаем, не имеет значения. У нас уже есть хижина, где можно жить. А что у вас есть выпить?

— Любые сорта бренди. Но особенно хочу порекомендовать вам мой мятный джулеп [124], он просто превосходен!

— Джулеп джулепом, а мы не пьем крепкого. У вас что, пива нет?

— Есть, и очень хорошее.

— Ну так принесите пару кружек, да побыстрее!

Хозяйка принесла им пива. Хаммердал приложился к кружке и выпил ее разом, не отрываясь. Пит Холберс, глядя на него, тоже осушил свою до донышка.

— Как думаешь, Пит, не повторить ли нам еще по одной?

— Если ты считаешь, Дик, что мы с тобой не захлебнемся, то я ничего против не имею. Это, пожалуй, вкуснее, чем вода в прерии.

Им снова наполнили кружки, и только теперь они не спеша принялись оглядывать зал и собравшихся в нем людей. При этом взгляд толстяка встретился с полным радостного удивления взглядом бывшего индейского агента.

— Черт меня дери! — воскликнул он в ту же секунду. — Пит Холберс, старый енот, глянь-ка вон на тот длинный стол! Знаешь ли ты того джентльмена, что сидит там в углу и улыбается нам, как будто мы ему приходимся свекрами или еще какими родственниками?

— Если ты считаешь, любезный Дик, что я его знаю, так я с тобой спорить не стану.

— Да уж не тот ли это самый агент, который тогда… Проклятье! — перебил он сам себя, поскольку в этот момент заметил и сидевшего за тем же столом Трескова… — Пит Холберс, глянь-ка чуть правее! Там сидит еще один из тех, кого тебе уже приходилось видеть. А ну-ка, загляни себе в нутро и поройся там хорошенько!

— Хм! Если ты думаешь, что это полицейский, который охотился на Зандерса, то, пожалуй, это верно. Как считаешь, не должны ли мы пожать им передние копыта?

— Должны или не должны — какая разница, но пожмем мы их обязательно. Пошли, старый енот!

И они двинулись к столу, от которого, радостно улыбаясь, им навстречу уже шли оба старых знакомца, которые тоже не стали первыми приветствовать двоих знаменитых приятелей, чтобы проверить, узнают ли те их. Дик Хаммердал и Пит Холберс, о которых только вчера дважды заходил разговор, — здесь, у матушки Тик! Это было, безусловно, большое и радостное событие. Каждый, кто сидел за длинным столом, пожимал им руки, и при этом как бы само собой разумелось, что они должны оставить свои места и присоединиться к компании своих старых и новых знакомых.

— А мы только вчера вспоминали вас! — сказал Тресков. — Говорили о наших тогдашних приключениях, так что вас не должно удивлять, что вас здесь уже неплохо знают и всегда рады видеть. Не расскажете ли нам, что с вами было дальше? Мне ведь пришлось расстаться с вами в Нью-Йорке после того, как состоялась казнь Зандерса, Мисс Адмиральши и других членов их шайки.

— Что с нами было? Да, в общем, ничего плохого, — ответил Хаммердал. — Мы оттуда отправились прямиком на Запад, где, конечно же, первым делом навестили наш тайник.

— Он был еще цел?

— Конечно. С чего бы ему вдруг не быть целым!

— Да хотя бы из-за огаллала, которые его обнаружили.

— Ну, от этого ему большого вреда не было, ведь никто из огаллала не остался в живых, а наши товарищи, которые остались дома, когда мы отправились в Сан-Франциско, уничтожили все следы. Помните, что тогда в Сан-Франциско некоторые из нас остались на берегу, когда мы поднялись на борт «Ласточки»?

— Да, припоминаю.

— Припоминаете вы или нет, это не имеет совсем никакого значения; но эти люди ведь не стали дожидаться нас в Сан-Франциско, а возвратились обратно в тайник так что мы встретились со своими лошадками, когда прибыли туда.

— И с вашей кобылой тоже?

— Разумеется. То-то была радость! Старая, верная скотина от восторга чуть не спятила, когда увидала любезного ее сердцу Дика Хаммердала. Да и Виннету получил обратно своего вороного.

— Значит, он отправился в тайник вместе с вами?

— Конечно.

— А больше вам его встречать не приходилось?

— Как же! Он явился к нам вместе с Олд Шеттерхэндом.

— Олд Шеттерхэнд! Вот бы увидеть его хоть раз. Завидую вам, что вы с ним знакомы!

— Завидуете или не завидуете — какая разница! Я и сам себе в этом завидую. Это, скажу я вам, парень что надо! Я ведь и сам всегда считал себя не самым последним из вестменов, да и ты, наверно, тоже, Пит Холберс, старый енот?

— Хм, если ты так считаешь, дорогой Дик, то я не возражаю.

— Это уж точно. Мы всегда воображали, что мы и сами ребята хоть куда, но этот Шеттерхэнд сумел доказать нам обратное. Что бы мы ни делали, все было неловко и неправильно. А у него во всем была своя собственная манера, и за какое бы дело он ни брался, его всегда ждал успех. Он вместе с Виннету пробыл у нас почти три месяца, и за это время мы добыли шкурок больше, чем обычно добывали за полгода. Вот уж мы тогда заработали! А вскоре после того, как они уехали, мы познакомились с другим вестменом — пожалуй, таким же знаменитым, как и они. Не так ли, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты имеешь в виду Олд Шурхэнда, так мне и в голову не придет спорить с тобой, любезный Дик.

— Да, Олд Шурхэнда, именно его я имею в виду. Вы, конечно же, слышали о нем, господа?

Все ответили на его вопрос утвердительно, и он продолжал:

— Это, джентльмены, тоже один из тех людей, что заслуживают к себе всяческого уважения. К несчастью, он имеет обыкновение нигде подолгу не задерживаться. Дичи отстреливает ровно столько, чтобы прокормиться, — поэтому его, собственно, и охотником-то вряд ли можно назвать, хотя его ружье не знает промаха. Капканов он не ставит, золота не ищет; никто не знает, что его вообще держит на Западе; только покажется где-нибудь, как тут же снова исчезает. Кажется, будто он ищет что-то такое, чего не может найти… Итак, мистер Тресков, у нас все это время дела шли неплохо: мы и поохотились славно, и кошельки набили так, что не знаем теперь, что и делать со всем этим добром.

— Да вам можно только позавидовать, мистер Хаммердал!

— Позавидовать? Не болтайте чепуху! Что можно здесь сделать со всеми этими деньгами, если с ними вообще ничего сделать нельзя? Ну куда мне девать мое золото, мои чеки и депозиты на Диком Западе?

— Отправляйтесь на Восток и там насладитесь жизнью!

— Нет уж, спасибо! Что же мне теперь, засесть в шикарном отеле и жевать пищу, приготовленную не на свежем воздухе у костра, а в печной трубе? Или мне толкаться до полусмерти в концертном зале, дышать спертым воздухом и глохнуть от грома литавр и труб, в то время как Всевышний каждому, у кого есть уши, предлагает среди лесного шелеста и загадочных голосов дикой природы такой концерт, по сравнению с которым все ваши скрипки и барабаны — пустое место? Или сидеть в театре, морща нос от запаха мускуса и пачули, и смотреть спектакль, от которого все мое здоровье пойдет прахом, потому что мне придется либо смеяться до коликов, либо еще пуще сердиться? Или, может, снять себе квартиру, в которой не будет ни ветерка, ни капли дождя? Ложиться спать в постель, над которой нет высокого неба и ясных звезд и в которой я так увязну в пуху и перьях, что сам стану похож на полуощипанную птицу? Нет уж, избавьте меня от вашего Востока со всеми его наслаждениями! Настоящую и единственную усладу я нахожу на Диком Западе, и там за нее ничего не надо платить. Потому-то там и не нужны ни деньги, ни золото, и можете себе представить, как досадно быть богачом, которому от его богатства нет ни малейшей пользы.

И вот стали мы думать, что делать с деньгами, которые нам не нужны. Месяцами ломали над этим голову, пока Питу Холберсу не пришла в голову одна хорошая, просто замечательная идея! Не так ли, Пит, старый енот?

— Хм, если ты действительно считаешь, что она замечательная, то я с тобой, пожалуй, соглашусь. Ты ведь имеешь в виду мою старую тетушку?

— Тетушка она или не тетушка — какая разница! Но ту идею мы обязательно осуществим. Дело в том, что Пит Холберс еще ребенком лишился родителей, и его воспитывала тетушка, от которой он, правда, сбежал, потому что методы воспитания у нее были слишком уж болезненные. Вы ведь согласитесь, господа, что есть такие ощущения, которых забыть просто невозможно, особенно если они изо дня в день освежаются палками да подзатыльниками. Вот от этих-то болезненных ощущений Пит Холберс и сбежал. Потому что в своей детской мудрости посчитал воспитательные методы своей тетушки чуть более назойливыми, чем им полагалось бы быть в отношении некоторых особенно чувствительных частей тела. Но с годами он образумился и понял, что на самом деле заслуживал куда большего количества оплеух и подзатыльников. И теперь старая добрая тетушка представляется ему не страшным драконом, а ласковой феей, которая обрабатывала палкой его внешнюю форму на пользу внутреннему содержанию. Это и пробудило в нем теперь чувство благодарности и навело на мысль разыскать тетушку. А если ее уже нет в живых, то, возможно, живы ее наследники, поскольку, кроме племянника, у нее были еще и свои дети, которые воспитывались по той же самой методе и, несомненно, заслуживают теперь того, чтобы стать счастливыми людьми. В этом мы и собираемся им помочь. Поэтому тетушка, если мы ее найдем, получит наши деньги — мои в том числе, ибо я в них не нуждаюсь, а его она тетушка или моя, мне безразлично. Ну вот, господа, теперь вы знаете, почему мы находимся здесь с вами на границе с Востоком. Мы хотим найти добрую фею Пита Холберса, а поскольку перед глазами подобного существа предстать в том же виде, как мы бегаем по лесу и прерии, никак нельзя, то мы и скинули наши заплатанные штаны и куртки и приобрели эти чудесные зеленые костюмы, которые напоминают нам цвет прерия, кустарника и леса.

— А если вы так и не найдете тетушку, сэр? — спросил Тресков.

— Тогда мы отыщем ее детей и отдадим деньги им.

— А если и они умерли?

— Умерли? Вздор! Они живы! Дети, которых воспитывали по такой методе, живут долго и так просто не умирают!

— Значит, ваши деньги у вас при себе?

— Да.

— И, наверное, надежно припрятаны, мистер Хаммердал? Я спрашиваю об этом лишь потому, что некоторые вестмены проявляют в отношении денег поразительную наивность.

— Проявляем мы ее или не проявляем, это неважно; они у нас спрятаны так, что и самому продувному жулику до них не добраться!

Он похлопал рукой по такой же, как у Пита Холберса, светло-зеленой сумке, висевшей у него через плечо, и сказал:

— Мы всегда носим их с собой; они здесь, в этой сумке, а ночью мы кладем их под голову. Мы обратили свое имущество в прекрасные, замечательные чеки и депозиты, выданные компанией «Грей и Вуд» в Литтл-Роке — любой банк выплатит по ним полную сумму. Смотрите сюда, сейчас я вам их покажу!

Когда он упомянул компанию «Грей и Вуд» в Литтл-Роке, я моментально вспомнил Генерала, который сегодня утром предъявил в конторе Уоллеса для оплаты чек той же самой компании. Дик Хаммердал расстегнул сумку, сунул туда руку и достал кожаный бумажник, который он открыл маленьким ключиком.

— Они здесь, господа, — сказал он, — и даже с двойной защитой, так что ни одному человеку до них не добраться. Когда вы увидите…

Он вдруг замолчал. Казалось, что слова застряли у него даже не во рту, а где-то гораздо глубже в горле. Он только что собирался достать из сумки и показать собеседникам свои чеки; мне издали было видно, что он держит в руках какой-то маленький белый сверток. Его лицо выражало удивление — нет, полное изумление.

— Что это? — произнес он. — Разве я заворачивал чеки в газету, когда вчера держал их в руках? Ты не знаешь, Пит Холберс?

— Нет, про газету я ничего не знаю, — ответил тот.

— Вот и я не знаю; и все-таки они завернуты именно в газету. Странно, очень странно!

Он развернул газетную бумагу и испуганно воскликнул с внезапно побледневшим лицом:

— Силы небесные! Чеков здесь нет! Газета пуста! — он заглянул в другие отделения бумажника — и там было пусто. — Они пропали! Здесь их нет… и здесь нет… и здесь тоже. А ну, проверь-ка свои, Пит Холберс, старый енот! Может, хоть твои еще целы!

Холберс щелкнул застежкой своей сумки и ответил:

— Если ты говоришь, Дик, что они пропали, то я просто ума не приложу, как это могло случиться!

Очень быстро выяснилось, что и его бумажник тоже пуст. Оба вестмена вскочили со своих мест и еще некоторое время стояли так, беспомощно глядя друг на друга. И без того узкое и длинное лицо Пита Холберса вытянулось еще вдвое, а Дик Хаммердал так и не закрыл рот после своих последних слов.

Не только те, кто сидел с ними за одним столом, но и все остальные посетители салуна выразили сочувствие жертвам кражи — а в том, что их именно обокрали, ни у кого не было ни малейшего сомнения. Что до меня, то я, пожалуй, уже в тот момент мог бы назвать и имя вора. Со всех сторон на Хаммердала и Холберса сыпались вопросы, на которые они не в состоянии были ответить, пока наконец Тресков не крикнул, чтобы прекратить начинавшуюся было неразбериху:

— Тихо, джентльмены! Этим шумом мы ничего не добьемся. К делу надо подойти иначе. Оно как раз по моей части, и поэтому я прошу вас, мистер Хаммердал, спокойно и обдуманно ответить на некоторые мои вопросы. Вы твердо уверены в том, что ценные бумаги находились в этом бумажнике?

— Так же твердо, как и в том, что меня зовут Дик Хаммердал!

— А этой газеты в нем не было?

— Нет.

— Значит, вор похитил документы и вложил вместо них свернутую газету, чтобы как можно дольше поддержать вас во мнении, будто документы еще здесь. Бумажник был таким же пухлым, как и прежде, и когда вы брали его в руки, то были уверены, что его никто не открывал. Но кто же вор?

— Да, кто же вор? — повторил Хаммердал с величайшим волнением.

— Нет ли у вас каких-либо подозрений?

— Ни малейших! А у тебя, Пит?

— У меня тоже никаких, дорогой Дик, — ответил Холберс.

— Значит, мы должны его найти, — сказал Тресков. — Знал ли кто-нибудь, что вы храните в сумке деньги или ценные бумаги?

— Нет, — ответил толстяк Хаммердал.

— Вы в этом уверены?

— Ни одна душа!

— С какого времени бумаги находились в сумке?

— С позавчерашнего дня.

— Когда после этого вы впервые открывали бумажник?

— Вчера, когда ложились спать.

— Бумаги были еще на месте?

— Да.

— А где вы ночевали?

— В пансионе Хилли, на Уотер-стрит.

— Этот хозяин, я его знаю, — честный человек, на него подозрение падать не может. Но ведь у него нет отдельных комнат, а только одно большое спальное помещение?

— Да, там и стояли наши кровати.

— Ага! И в этом помещении вы открывали сумки?

— Нет, внизу, в зале ресторана.

— Кто-нибудь наблюдал за вами при этом?

— Нет. Мы в тот момент были единственными посетителями, и просто некому было за нами подглядеть. А потом мы пошли спать и положили сумки себе под подушки.

— Хм! Здесь пока что зацепиться не за что. Мы должны немедленно отправиться к Хилли; мне нужно осмотреть это помещение и уяснить для себя кое-что еще. Идемте, мистер Хаммердал и мистер Холберс! Мы должны поторопиться!

И тут я сказал, по-прежнему оставаясь на своем месте, в то время как другие гости поднялись и столпились вокруг их стола:

— Ради Бога, мистер Тресков, останьтесь здесь! Вы не найдете там вора!

Все взгляды устремились в мою сторону, а Тресков спросил:

— Кто это сказал? Ах, это вы! Почему вы беретесь утверждать это?

— На основании собственных предположений.

— Вы что, юрист?

— Нет.

— Полицейский?

— Тоже нет. Но думаю, что совсем не обязательно быть тем или другим, чтобы правильно взяться за какое-либо дело. Позвольте мне теперь задать несколько вопросов мистеру Хаммердалу!

Я поднялся со своего места и подошел к их столу. Дальше произошло то, чего я и ожидал. Дик Хаммердал от неожиданности всплеснул руками и, протянув в мою сторону оба указательных пальца, закричал:

— Черт меня побери совсем! Кого я вижу! Неужели это правда или мои глаза меня обманывают? Пит Холберс, старый енот, видишь ты этого джентльмена?

— Хм, если ты думаешь, Дик, что я его вижу, то, по-моему, ты попал в самую точку! — ответил долговязый Холберс, сияя от радости.

— Так, может, ты с ним еще и знаком?

— Еще бы! Это как раз тот человек, что нам сейчас нужен! Уж он-то разберется в этой чертовщине, нисколько я не сомневаюсь!

— И я тоже, и я тоже! Добро пожаловать, мистер Шеттерхэнд! До чего же неожиданно и приятно видеть вас здесь! Вы только что пришли?

— Нет. Я был здесь еще до вашего прихода.

— А мы вас и не заметили!

— Я специально отвернулся, чтобы вы меня не сразу увидели.

— Значит, вы слышали весь наш разговор и знаете, что нас обокрали?

— Знаю.

— Поможете нам?

— Странный вопрос, сэр! — улыбнулся я.

— Может, и странный! Только ведь мы привыкли верить, что не бывает таких положений, из которых Олд Шеттерхэнд не нашел бы верного выхода. Я очень рад нашей встрече, сэр.

— Я тоже.

С того момента, как было произнесено мое имя, в зале воцарилась полная тишина. Собравшиеся у стола отошли в сторону, уступая мне место, и теперь я стоял в окружении людей, смотревших на меня с ожиданием и любопытством. И тут сквозь толпу любопытных пробилась хозяйка и, протянув ко мне обе руки, воскликнула:

— Это вы? Вы — Олд Шеттерхэнд? Добро пожаловать, сэр, добро пожаловать! У меня живет Олд Шеттерхэнд! Слышите, люди! Он живет здесь уже второй день, а я этого не знала! А ведь мы могли бы и догадаться, когда он вчера выпроводил отсюда шестерых молодчиков! Так теперь я должна подумать о…

— Об этом потом, матушка Тик, — прервал я ее. — Пока что я должен вам сказать, что мне здесь нравится и что я очень доволен вами. Но сейчас мы имеем дело с кражей. Так вы позволите мне, мистер Тресков, задать пострадавшим несколько вопросов?

Он скромно отступил в сторону и ответил:

— Вам нужно мое разрешение, сэр? Хотел бы я знать, у кого это Олд Шеттерхэнд когда-либо спрашивал разрешения!

— Well! Итак, Дик Хаммердал, позавчера вы оба положили свои документы в бумажники?

— Именно так, — ответил он.

— А почему не раньше?

— Да потому что раньше у нас и сумок-то не было. Мы их только позавчера и купили.

— И когда положили туда бумаги?

— А прямо тогда же, в лавке.

— Вы там были единственными покупателями?

— Нет. Там был еще один человек, который что-то хотел купить. И ему так понравились наши сумки, что он и себе приобрел две точно такие же.

— Он видел, как вы клали в них документы?

— Да.

— А мог он знать или догадываться, что это были за бумаги?

— Нет, знать он не мог. А вот мог ли догадываться — не знаю. Не так ли, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты считаешь, Дик, что он не мог этого знать, то ты ошибаешься, — ответил Холберс, впервые, пожалуй, не согласившись с товарищем.

— Ошибаюсь? Почему?

— Да потому, что ты сам ему обо всем и рассказал.

— Я?

— Ты!

— Это неправда! Я не обмолвился с этим человеком ни единым словом!

— А с продавцом? Не ты ли, когда прятал бумаги, сказал ему, что такие вот сумки очень даже подходят для хранения ценных чеков?

— Ах, какая непростительная беспечность! — воскликнул я. — Тот человек, он купил сумки до того, как услышал это от вас?

— Нет, после, — ответил Холберс.

— И кто затем первым вышел из лавки — он или вы?

— Мы.

— А вы случайно не заметили, не шел ли он следом за вами?

— Нет, не заметили.

— И все же я берусь утверждать, что он шел за вами. Тайком, разумеется. Ему надо было знать, где вы живете.

Тут Хаммердал заговорил быстро и горячо:

— Живем мы там или не живем — какая разница, но ведь и он там тоже был!

— В вашем пансионе?

— Да.

— Он что, тоже квартировал там?

— Да.

— И спал там же?

— Да.

— В одном помещении с вами?

— Конечно, ведь другого там и нет.

— В таком случае, он и есть вор!

— Черт возьми! Как вы уверенно говорите об этом, сэр! Хотя, если это говорит Олд Шеттерхэнд, то этому можно верить. Но как же он мог забраться в наши бумажники?

— Да никак.

— Что? Никак? Но он должен был туда забраться, чтобы вытащить бумаги!

— Вовсе нет.

— Нет? Ну, тогда я вас просто не понимаю, сэр!

— Бумага по-прежнему лежат там. За исключением одной, которую он успел обратить в деньги.

— Лежат там? Но у меня их нет!

— Неужели вы так близоруки, Дик Хаммердал? Бумажники, что лежат в ваших сумках, вовсе не ваши.

— Не наши? — повторил он упавшим голосом.

— Нет. Это те, которые купил он. Он вложил в них газетную бумагу и затем, вероятно, когда вы спали, подменил их.

— Ох! Ну и хитер же оказался подлец!

— Пожалуй, что так. Он, несомненно, обладает навыками карманного вора, иначе как бы ему удалось вытащить бумажники из-под подушки у двух вестменов, которые привыкли спать очень чутко?

— Если говорить об этом, сэр, так мы спали, как сурки. Спертый воздух и запах керосина — это было ужасно. Мы лежали, как оглушенные!

— Видимо, это и облегчило его действия. Вам известно его имя?

— Нет.

— Мы узнаем его в пансионе, — вмешался в разговор Тресков.

— Скорее всего — нет, — ответил я. — Он наверняка назвался чужим именем, и вам, как полицейскому, это известно не хуже, чем мне. Так что от имени, которое мы узнаем в пансионе, нам вряд ли будет польза.

— Но это поможет нам разыскать его!

— Неужели вы думаете, мистер Тресков, что он все еще в Джефферсон-Сити?

— Нет. Я сейчас уйду, чтобы известить полицию и…

— Забудьте про полицию, — перебил я его, — нашим пострадавшим от нее ждать нечего!

— Не могу согласиться!

— Уверяю вас, что это так! Если мы сами не предпримем все необходимое, то на полицию надежды еще меньше. Итак, давайте думать! Только для этого лучше перейти в отдельную комнату, здесь слишком шумно. А матушка Тик принесет нам пиво.

Мы удалились в ту самую комнату, откуда вчера вышел Тресков. Под словом «мы» я подразумеваю Трескова, Хаммердала, Холберса и себя. Я не собирался посвящать в наш разговор других, поскольку среди гостей вполне могла оказаться какая-нибудь сомнительная личность, которая испортила бы нам все дело. Впрочем, никто и не проявлял особого желания следовать за нами.

И вот теперь, когда мы оказались в узком кругу, я раскрыл карты:

— Мне известен вор, господа, и я позвал вас сюда, чтобы назвать его. Остальным же слышать его имя совсем ни к чему, потому что может найтись кто-то, кто предупредит его.

— Вы знаете вора, мистер Шеттерхэнд? — обрадованно спросил Дик Хаммердал. — Ну, тогда мне за свои деньги больше нечего бояться! Мы его схватим! Если Олд Шеттерхэнд пошел по его следу, вору от него не уйти!

— Да, вы и в самом деле удивительный человек, мистер Шеттерхэнд! — поддержал его Тресков.

— Не нужно так говорить! Это чистая случайность, что он попался мне на глаза.

— Так вы даже видели его?

— Да, в тот момент, когда он обращал в деньги один из чеков на сумму в пять тысяч долларов.

— Что? Пять тысяч долларов? — сердито сказал Дик Хаммердал. — Не завидую этому подлецу, если он успеет растратить эти деньги раньше, чем мы его поймаем! Как зовут этого человека?

— У него было много разных имен. Я же узнал его под именем Дуглас.

— Дуглас? Среди наших знакомых нет никого с таким именем. А ты что на это скажешь, Пит Холберс, старый енот?

— Хм, если ты думаешь, Дик, что мы не знаем никакого Дугласа, то, пожалуй, это верно.

— Но мне, мне приходилось иметь дело с одним Дугласом! — сказал Тресков. — Если бы это был тот самый, которого я ищу!

— Вы ищете человека по имени Дуглас? — спросил я.

— Да. То есть это имя — одно из многих, которыми он пользовался. И раз уж вы его видели, не могли бы вы описать мне его внешность, сэр?

— И даже очень подробно. Я был с ним на протяжении двух дней.

Я дал Трескову детальное описание внешности Генерала, и когда я закончил, он сказал:

— Все сходится, все абсолютно точно сходится! Но чтобы утвердиться в этом мнении окончательно, я должен иметь ответ еще на один вопрос. Если вы провели с ним два дня, мистер Шеттерхэнд, то вам, видимо бросилась в глаза одна его интересная особенность.

— Она касается его личности?

— Нет, скорее, его социального статуса.

— А, так вы, очевидно, имеете в виду то, что он выдает себя за генерала?

— А он делал то же самое и при вас?

— Да.

— Тогда это он. В этом больше нет сомнений! Сообщу вам по секрету, что я для того и прибыл в Джефферсон-Сити, чтобы арестовать его. Мы получили сведения о его вероятном появлении в этом городе. Где вы с ним познакомились, мистер Шеттерхэнд?

— В Льяно-Эстакадо [125].

— О! Значит, в пустыне?

— Да. Он и там очень скоро проявил себя как вор.

— Каким же образом? Прошу вас, расскажите!

Я коротко пересказал ему ту историю.

— Всего лишь пятьдесят плетей получил он? — разочарованно сказал Тресков. — Мало, слишком мало. Вы не поверите, сколько за ним числится всяких темных дел. Я просто обязан поймать его! Я приложу все силы, чтобы отыскать его след, и не сойду с него прежде, чем этот негодяй окажется у меня в руках!

— От вас не требуется никаких усилий, сэр — его след уже найден.

— Кем?

— Мною!

— И куда он ведет?

— Далеко отсюда, очень далеко! Так далеко, что вы, вероятно, откажетесь от мысли преследовать его.

— И не подумаю! Я тогда гнался за Зандерсом через весь континент. И чтобы поймать Генерала, я сделаю не меньше. Итак, куда же он направляется?

— На Запад, в Скалистые горы.

— В самом деле? С таким количеством денег в кармане?

— Как видите! Этот человек слишком умен, чтобы остаться кутить на Востоке и при этом позволить себя поймать.

— Но ведь Скалистые горы пересекают Соединенные Штаты с севера на юг. Вы знаете место, куда он направляется?

— Да, знаю.

— И куда же?

— Вы и сами это знаете.

— Я? — спросил Тресков с удивлением.

— Да.

— От кого же я мог это узнать?

— От того же человека, который сообщил мне об этом. От Тоби Спенсера!

— Спенсер… Спенсер… А, да это же вчерашний дебошир, с которым вы так блистательно расправились!

— Он самый. Вы ведь слышали, о чем он со мной говорил?

— Да.

— Он предлагал мне сделку.

— Отправиться вместе с ним в парк Сент-Луис?

— Да. Кстати, туда же направляется и Генерал.

— Вам сказал об этом Спенсер?

— А вы разве этого не слышали?

— Признаться, не заметил, чтобы он упоминал Генерала. Видимо, что-то в этот момент отвлекло мое внимание от вашего разговора. Значит, Генерал тоже собрался в горы?

— Конечно! Он ведь у этих парней предводитель, и, похоже, они намереваются промышлять разбоем. Хватит у вас решимости иметь дело с подобными людьми, мистер Тресков?

— Чтобы схватить Генерала, я пойду на любой риск! У меня есть указание не останавливаться ни перед чем ради его поимки.

— Видимо, он действительно опасный преступник, не считая уже того, что знаю о нем я?

— Безусловно. Я бы мог многое о нем порассказать. Но, во-первых, это отчасти составляет служебную тайну, а во-вторых, у нас на это сейчас просто нет времени.

— Однако вы должны хорошо представлять себе, что такое конный переход до высокогорных парков. Нам придется пересекать территорию осэджей!

— Надеюсь, они не причинят мне особого вреда.

— Вы полагаете? Они в последнее время очень неспокойны. Это одно из племен народа сиу — а что это значит, вы, видимо, успели убедиться на примере огаллала. И еще один вопрос: вас кто-нибудь сопровождает?

— Хм! Вообще-то я здесь один, но надеюсь, что мог бы рассчитывать на мистера Хаммердала и мистера Холберса.

— Почему именно на нас? — спросил толстяк Хаммердал.

— Потому что у него при себе ваши деньги. Или вы намерены подарить их ему?

— И не подумаем! Если бы деньги были только нашими, мы бы еще подумали, но поскольку они предназначаются для незабвенной драчливой тетушки-феи, мы просто обязаны вернуть их.

— В таком случае вы должны догнать вора!

— Это уж само собой разумеется.

— Значит, у нас с вами общая цель, и я не думаю, что вы решите действовать в одиночку и заставите меня ехать одного.

— Цель целью, а мы едем с вами!

— Вот и отлично. Значит, теперь нас уже трое, и это утраивает мои надежды на поимку Генерала.

— Утраивает или нет — не имеет значения, но если он попадется мне в лапы, то уж больше не вырвется! Разве не так, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты думаешь, что это так, дорогой Дик, то мы поедем за ним, отнимем деньги и хорошенько его отдубасим. А потом отдадим его мистеру Трескову, который подыщет для него хорошенькую виселицу. Итак, мы едем втроем, но когда?

— Это еще нужно обдумать. Может быть, мистер Шеттерхэнд даст нам добрый совет?

— Охотно сделаю это, — сказал я, — и думаю, что вы ему последуете.

— Не сомневайтесь! И в чем же он состоит?

— В следующем: вам надо ехать не втроем, вам надо взять с собой еще кое-кого, мистер Тресков.

— Кто же этот человек?

— Я.

— Вы? — переспросил он обрадованно.

— Я.

— В самом деле? Вы хотите ехать с нами?

— Конечно!

— Вот это да! О большем мы и мечтать не могли! Если вы будете с нами, то это равнозначно тому, что мы уже поймали Генерала!

— Прошу вас, не горячитесь, сэр! По-моему, вы меня переоцениваете. Если бы вы знали, сколько я в своей жизни потерпел неудач, вы бы поумерили свой оптимизм. Но вы, безусловно, вполне можете рассчитывать на меня и быть уверены, что я сделаю все, что в моих силах. Но с нами будет и еще один человек, который в таком деле куда предпочтительнее меня.

— Предпочтительнее вас? Кто бы это мог быть?

— Не догадываетесь?

— Пока нет.

— Виннету.

— Виннету! Он что, тоже здесь, в городе?

— Нет, но недалеко отсюда.

— И вы полагаете, он захочет присоединиться к нам?

— Без сомнения. Он никогда не оставляет меня одного.

— Но разве в ваши планы входила поездка в горы?

— Вообще говоря, нет. Мы собирались навести здесь справки об одном человеке и разыскать его, если он окажется не слишком далеко отсюда. Мы узнали, что он отправился в Колорадо, и последуем за ним. А это значит, что нам с вами по пути. Так что вы вовсе не должны думать, что мы приносим в жертву собственные намерения.

— Даже если у нас нет повода говорить о самопожертвовании, то все равно это услуга, большая услуга с вашей стороны, и мы вам за это чрезвычайно признательны. Таким образом, нас стало пятеро.

— А позднее будет и шестеро.

— Шестеро? Но кто же шестой?

— Олд Шурхэнд.

— Что? Вы разыщете Олд Шурхэнда?

— Я надеюсь на это.

— И приведете его к нам?

— Да.

— Ну, теперь этот Генерал может бежать, куда захочет — мы найдем его! Разве вы не рады, Дик Хаммердал, что с нами будут трое таких людей?

— Рад я или не рад, это неважно; однако я просто в восторге от возможности очутиться в такой знаменитой компании — это ведь немалая честь для каждого из нас! Что скажешь на это, Пит Холберс, старый енот!

— Если ты считаешь, что для нас это честь, то я с тобой соглашусь, дорогой Дик, и предложу не слоняться слишком долго без дела в этом муравейнике, который люди называют Джефферсон-Сити.

Добряк Пит Холберс имел обыкновение раскрывать рот лишь тогда, когда к нему обращался с вопросом его «дорогой Дик». Теперь же он разговорился настолько, что решился даже выдвинуть собственное предложение. Я ответил:

— Разумеется, времени попусту мы терять не станем, но при этом важно ничего не упустить из виду. В первую очередь нужно позаботиться о лошадях. Вы ведь собирались на Восток, поэтому лошадей у вас, вероятно, сейчас нет?

— Нет лошадей? Плохо же вы знаете Дика Хаммердала, мистер Шеттерхэнд! Если ему и придется когда-нибудь расстаться со своей старой верной кобылой, так только в самый последний момент. Я захватил ее с собой, и Пит Холберс свою тоже. Мы собирались оставить их здесь на полном пансионе, а по возвращении забрать их снова. Но теперь в этом уже нет необходимости.

— Отлично! Значит, вы оба при лошадях. Но где же ваши охотничьи костюмы?

— С ними мы, по правде сказать, распрощались. Так что, поедем в том, во что мы сейчас одеты.

— А зонтики? — не без иронии поинтересовался я.

— Их мы тоже возьмем с собой — за них заплачено; если я за что заплатил, так это уже мое, а что мое, то я могу взять с собой, и ни одного полицейского это не должно беспокоить.

— Так. А оружие?

— Оно у нас там, в пансионе.

— Значит, все в порядке. А у вас, мистер Тресков?

— У меня есть при себе револьвер; остальное придется купить. Не поможете ли вы мне в этом?

— С удовольствием. Винтовку с патронами вы купите себе здесь, а вот коня не раньше, чем в Канзас-Сити или Топике.

— Разве мы будем там?

— Да. Мы поедем не сразу отсюда, а сначала воспользуемся пароходом. Во-первых, так будет быстрее, а во-вторых, этим мы побережем лошадей. По моим расчетам, Олд Шурхэнд должен будет подниматься верхом вдоль Репабликан-Ривер. Тем же маршрутом пойдем и мы, и для такого перехода нам потребуются хорошие лошади.

— А вам известно, когда отходит пароход?

— Думаю, завтра, незадолго до полудня. Таким образом, у нас есть еще полдня для завершения необходимых приготовлений. Но кое-какие справки мы должны навести, не откладывая до завтра.

— Какие же?

— Генерала в городе наверняка уже нет; значит, не стоит и пытаться разыскать его здесь. Но было бы неплохо выяснить, когда и каким путем он покинул город.

— Я позабочусь об этом, сэр. Я пойду в полицию.

— В этом нет нужды.

— Почему?

— Потому что это не даст никакого результата.

— Вы так считаете?

— Да, я так считаю. Вы ведь здесь затем, чтобы найти его, не так ли?

— Да.

— Вы известили об этом полицию?

— Разумеется!

— Однако найти его не удалось ни вам, ни полиции хотя он и был в городе. Вы полагаете, что она обнаружит его в самый последний момент?

— Разве такое невозможно?

— Пожалуй, что возможно, однако такого не произошло.

— Но откуда вам это известно?

— Очень просто. Полиция ведь знает, что вы остановились здесь, у матушки Тик?

— Да.

— И вас, конечно же, поставили бы в известность в случае его обнаружения или тем более поимки?

— Конечно.

— В таком случае вы должны были бы уже получить подобное известие, ведь уже поздний вечер, а он покинул город, вероятно, еще около полудня. Как вы считаете, я прав?

— Несомненно, сэр, несомненно! И я как детектив должен был сам прийти к этому выводу; однако у меня создается впечатление, что когда вы рядом, то роль аналитика люди невольно перепоручают вам.

— Хорошо! Значит, полицию мы тревожить не станем. Однако нужно выяснить, где останавливался Тоби Спенсер с пятью своими спутниками и ушел ли он уже из города.

— Что касается второго, то на это я могу дать вам ответ. И если он вам известен, то вряд ли нас теперь должно интересовать, где Спенсер останавливался на ночь. Не так ли?

— Согласен. Итак, он покинул город?

— Да.

— Когда?

— Уехал двухчасовым поездом.

— Вот как! Значит, по железной дороге? Они поехали в Сент-Луис, это несомненно.

— А не могут они сойти с поезда на полпути?

— Нет.

— Да и не имеет особого значения, сошли они с поезда или нет. Главное, что они отправились по Миссурийской железной дороге — то есть в противоположном направлении; а вы думали, что они отправятся вместе с Генералом?

— Они так и сделали!

— Но, сэр, это же невозможно!

— Почему?

— Генерал собирается в горы, то есть на Запад; они же уехали в восточном направлении!

— Все верно. Они едут назад, но только затем, чтобы потом быстрее продвинуться вперед. Ведь совершенно ясно, что из Сент-Луиса они отправятся по железной дороге в Канзас.

— Черт возьми! Где же в таком случае они намерены встретить Генерала?

— Они и не собираются с ним встречаться.

— Не собираются? Здесь, пожалуй, опять что-то не сходится!

— Сходится, и очень точно. Все дело в том, что они давно уже с ним встретились.

— Вот как! Значит, вы полагаете, что… что… — повторял он смущенно.

— Продолжайте же, вы абсолютно правы!

— Что он уехал вместе с ними?

— Конечно.

— Дьявол!

— Где вы видели Тоби Спенсера?

— На вокзале. Он и пятеро его дружков уже сидели в купе.

— Они вас видели?

— Да. И, похоже, они знают меня еще со вчерашнего вечера, потому что презрительно усмехнулись, увидев меня из окна.

— Но один человек не только не усмехался по вашему адресу, но и вообще поостерегся выглядывать в окно.

— Вы имеете в виду Генерала?

— Да. Я абсолютно убежден, что он уехал вместе с ними, мистер Тресков.

— Если бы это было так!

— Так оно и есть. Можете не сомневаться.

— Значит, поиски мои оказались тщетными, а я стоял в нескольких шагах от вагона, в котором он уезжал!

— Вне всякого сомнения!

— Какой конфуз! Я готов сам себе надавать оплеух!

— Не стоит этого делать, это бессмысленно. К тому же оплеухи, которыми награждаешь себя сам, бывают, как правило, значительно слабее тех, что получаешь от других.

— Вы еще и шутите! Однако ошибку еще можно исправить, если мы изменим наш план.

— Каким образом?

— Не поедем на пароходе, а сегодня же ночью отправимся на поезде в Сент-Луис.

— Я бы не советовал этого делать.

— Почему?

— От поездки по железной дороге нам придется отказаться хотя бы из-за лошадей. Это во-первых. Кроме того, с нами еще нет Виннету, и я должен отправить за ним посыльного. И, в-третьих, может случиться так, что эти парни не уедут сразу же из Сент-Луиса, а по каким-нибудь причинам непременно задержатся там. В этом случае мы опередили бы их и просто не знали бы, куда двигаться дальше.

— Это верно!

— Не правда ли, вы с этим согласны? Мы могли бы испортить себе все дело. Поэтому тех, кого мы собираемся ловить, мы должны пропустить вперед себя. Тогда мы сможем уверенно идти по их следу. Согласны ли вы с моими рассуждениями, господа?

— Да, — ответил Тресков.

— Согласны мы или не согласны — какая разница! И вообще это не имеет никакого значения, — отозвался Дик Хаммердал, — но действовать надо в точности так, как вы сказали. Лучше уж следовать вашим указаниям, чем собственным глупым головам. Что скажешь на это, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты считаешь, любезный Дик, что ты болван, то я не возражаю.

— Вот еще! Я же говорил про наши головы, а не про свою собственную.

— Нет, Дик, здесь ты, к сожалению, был не прав. Как ты можешь говорить о голове, которая принадлежит не тебе, а, к примеру, мне? Я бы никогда не позволил себе назвать твою голову глупой, потому что ты сделал это за меня, а тебе, конечно же, виднее, дорогой Дик!

— Дорогой я или не дорогой — какая разница! Но если ты будешь меня оскорблять, так я могу и перестать им быть. Скажите, мистер Шеттерхэнд, для нас двоих сегодня еще есть какая-нибудь работа или нет?

— Пожалуй, нет. Приходите завтра с вашими лошадьми на пристань; это все, что я могу вам сейчас сказать. Да, чуть не забыл: вы ведь теперь, должно быть, остались совсем без денег?

— Хотите дать нам взаймы, сэр?

— С удовольствием.

— Спасибо! Мы и сами готовы сделать то же самое. Я бы даже предоставил в ваше распоряжение весь этот кошелек и счел бы за честь, если бы вы согласились принять его в подарок.

И с этими словами он достал из сумки пузатый кожаный кошель и с глухим металлическим звоном бросил его на стол. Было ясно, что кошелек доверху наполнен золотом.

— Если бы я согласился его принять, вы бы сами остались ни с чем, — сказал я.

— Это не беда! Ведь у Пита Холберса в сумке точно такой же кожаный мешок. У нас все же хватило ума положить в бумажник только ценные бумаги. А несколько тысяч долларов мы обратили в золото, так что мы можем оплатить все, что необходимо. Ну, а теперь самым разумным будет выспаться как следует, потому что в пути отсюда до Канзас-Сити нам, пожалуй, особенно спать не придется. На пароходе вообще особенно не разоспишься.

— Да, вы можете идти, больше нам пока обсуждать нечего.

— Вот и хорошо! Пойдем, Пит Холберс, старый енот! Или ты хочешь посидеть еще?

— Хм! Если я правильно понимаю, то пиво, которое здесь у матушки Тик бежит из бочки, — это не та жидкость, в которой мы с тобой сможем купаться там, в горах. Или оно тебе не по вкусу, любезный Дик?

— По вкусу оно мне или не по вкусу — не имеет значения, но жидкость эта и вправду замечательная, и если ты хочешь остаться здесь еще на некоторое время, то я тебя в беде бросать не стану, тем более что я тебя затем и звал идти спать, чтобы ты отказался. Я и сам еще жажду как следует не утолил!

И они остались, а мы с Тресковом тоже были не настолько жесткосердны, чтобы бросить их одних в этой уютной комнатке. Снова завязалась оживленная беседа, доставившая мне немало удовольствия. Как Тресков, так и бывший индейский агент успели немало рассказать о них, забыв, однако, упомянуть одно их интересное прозвище, а именно — «бутерброд наоборот». Как известно, в двойном бутерброде масло или другая вкусная начинка всегда находится внутри, между двумя кусками хлеба. Оба же наших героя, как уже не раз было сказано, имели обыкновение в бою стоять спиной друг к другу, прикрывая один другого от ударов противника. Вот за эту оригинальную «боевую стойку» их и прозвали «бутерброд наоборот».

Я так или иначе собирался отправиться в Скалистые горы, поэтому встреча с ними пришлась мне очень кстати. Путешествие в компании неугомонного весельчака Хаммердала и деликатного Холберса гарантированно избавляло меня от скуки однообразного и утомительного перехода на Запад. К тому же оба они были куда более ловкими вестменами, чем, скажем, Олд Уоббл, Сэм Паркер или Джо Холи, так что я мог не опасаться за свое хорошее настроение в пути. Тресков, хотя и не был вестменом, но зато был в высшей степени порядочным, опытным и при этом скромным человеком. Так что из нас могла получиться совсем недурная компания.

Матушка Тик нашла мне надежного посыльного, которого я и отправил за Виннету. Посыльный оказался парнем расторопным, и уже на следующее утро, когда я сидел за чашкой кофе, в салуне матушки Тик появился вождь апачей. Мне доставляло немалое удовольствие видеть, какими почтительными и восхищенными взглядами встречали Виннету присутствующие и как приветливо отнеслась к нему хозяйка, хотя он и попросил всего лишь стакан воды.

Я рассказал ему последние новости и объяснил причины, которые заставили меня вызвать его сюда. Он сразу же узнал Трескова, не забыв, похоже, и про те ошибки, что были ими в тот раз допущены. Он сказал:

— Сэм Файрган был вождем своих бледнолицых, поэтому Виннету с того момента, как ступил в тайник, во всем следовал его распоряжениям. Да и моего брата Шеттерхэнда с нами тогда не было. Теперь, когда мы разыщем Олд Шурхзнда, все будет по-другому; мы постараемся не совершать ошибок и не проливать так много крови. Какой путь избрал на этот раз Сэм Файрган?

— Не знаю, но попробую выяснить это, когда зайду попрощаться с мистером Уоллесом.

Первым делом нужно было помочь Трескову сделать необходимые покупки. В оружии он разбирался плохо, и ему, конечно же, всучили бы какую-нибудь красивую с виду, но совершенно никудышную винтовку. И даже мне нелегко оказалось углядеть, что порох, который нам поначалу предложили, состоит как минимум на двадцать процентов из древесной золы.

Уладив дела с покупками, я отправился к банкиру Уоллесу, чтобы сказать ему, что я собираюсь покинуть город. О Генерале и событиях последнего вечера я ему ничего говорить не стал, поскольку не видел в этом особой необходимости. Да и вообще всегда лучше промолчать, чем сказать то, чего говорить нельзя или даже просто не обязательно. Под конец я задал ему еще один вопрос:

— Вам ведь известно, сэр, что в поездке в Форт-Террел Олд Шурхэнда сопровождал Апаначка, молодой вождь команчей?

— Да, он рассказал мне об этом, — ответил Уоллес.

— А куда дальше направился этот индеец? Где он расстался с Олд Шурхэндом?

— Из Форт-Террела они вместе доехали до Рио-Пекос, где Апаначка и распрощался с ним, чтобы возвратиться к своему племени.

— Отлично! А не знаете ли вы, какой маршрут избрал теперь Олд Шурхэнд?

— Он отплыл на корабле до Топика, а дальше намеревался подняться верхом вдоль Репабликан-Ривер.

— Так я и думал. А что у него за конь?

— Тот самый, которого ему подарили вы, сэр.

— Превосходно. В таком случае надеюсь скоро отыскать его следы.

— Пожалуй, я мог бы дать вам для этого один ориентир. Когда будете в Топике, отыщите салун Питера Лебруна. Олд Шурхэнд знаком с хозяином и наверняка заглянул туда. А примерно в двух днях конного перехода вверх по правому берегу Репабликан-Ривер расположена одна крупная ферма с обширными земельными угодьями. Владелец фермы держит большие табуны лошадей и стада коров. Зовут его Феннер, и всякий раз, когда Олд Шурхэнд оказывался в тех краях, он неизменно наведывался к этому фермеру. Больше я вам, к сожалению, помочь ничем не могу, мистер Шеттерхэнд.

— Да в этом и нет необходимости. Того, что вы сообщили мне, более чем достаточно. Можете не сомневаться, что я разыщу моего друга Шурхэнда, как если бы вы обрисовали в подробностях каждый шаг предстоящего мне пути.

И, распрощавшись с Уоллесом, я покинул его дом.

Когда пришло время отправляться на пристань, я попросил у матушки Тик счет. И это оказалось непростительной ошибкой с моей стороны: хозяйка обиделась чуть ли не до слез, заявив мне, что считает для себя оскорбительным брать деньги за предоставившуюся ей возможность видеть у себя Олд Шеттерхэнда. Я, со своей стороны, возразил, что могу считать себя гостем лишь там, куда меня приглашали, и что мой характер не позволяет мне принимать в подарок что-либо, за что ей самой приходится платить. Она признала мои возражения резонными и тут же предложила мне в высшей степени необычную сделку:

— Хорошо! Раз уж вы непременно хотите со мной расплатиться, а я не хочу брать с вас деньги, то дайте мне нечто такое, что деньгами не является!

— Что именно?

— Нечто такое, что для меня дороже всяких денег и что я могла бы хранить как святыню до конца моих дней: я прошу подарить мне прядь ваших волос!

Я буквально опешил от неожиданности.

— Прядь?.. Прядь? Мою прядь? Я не ослышался? Верно ли я вас понял, матушка Тик?

— Да, да, сэр! Я прошу у вас прядь с вашей головы.

И даже несмотря на полученное подтверждение, я не мог отделаться от мысли, что это не более чем шутка. Вот уж действительно удивила! Вообще говоря, у меня на голове целые заросли, настоящий девственный лес! Меня, к примеру, можно было взять за волосы, что я неоднократно и позволял с собой проделывать, и оторвать от земли, не причиняя мне при этом ни малейшей боли. И под стать общей густоте моей шевелюры была толщина и прочность каждого отдельного волоса. Когда однажды, еще в ученические годы, я доверил их ножницам одного лейпцигского парикмахера, то уже после первых попыток справиться с ними он воскликнул в полном изумлении: «Да это же не волосы! Это щетина!» И вот теперь матушка Тик надумала просить у меня «прядь»! Она бы еще сказала «локон»! Приняв мое удивление за молчаливое согласие, хозяйка побежала за ножницами.

— Так вы позволите? — спросила она, вскоре вернувшись и уже выискивая глазами место на моей голове, откуда и предстояло извлечь эту самую прядь.

— Ну, если вы это серьезно, матушка Тик, то так и быть, берите!

Я наклонил голову, и алчущая моих волос старушка — а ей было уже за шестьдесят — запустила в них свои пальцы. Найдя самый непроходимый участок леса, она погрузила концы ножниц в подлесок… шрр! Звук был такой, словно резали стеклянные нити. Хозяйка с видом победителя продемонстрировала мне добытую ею «прядь» и сказала:

— Сердечное вам спасибо, мистер Шеттерхэнд! Я положу эту прядь в медальон и буду показывать каждому моему гостю, который пожелает ее увидеть.

Ее лицо просто сияло от удовольствия, а вот мне стало не слишком весело, когда я увидел, что она держала в руке. Нет, это была совсем даже не прядь, а толстый пучок волос, из которого получилась бы добрая кисть для маляра! И она еще говорит про какой-то медальон! Даже если бы она запихнула этот пучок в большую консервную банку, то там уже не осталось бы места ни для чего другого! Я с испугом схватился рукой за то место на голове, где погуляли ее ножницы, и обнаружил там совершенно голую площадку размером с большую серебряную монету. Ах, негодница! Я поскорее нахлобучил на голову шляпу и дал себе торжественную клятву никому больше не делать подобных подарков — ни матушкам, ни тетушкам и ни сестрицам!

После такой ощутимой потери расставание с бойкой хозяйкой далось мне легче, чем я ожидал вначале, и, оказавшись на борту парохода, я устроился подальше от посторонних глаз, занявшись планиметрическими исследованиями на предмет того, скольких движений ножниц хватило бы, чтобы превратить голову лихого вестмена в лысину обывателя.

Корабль, принявший нас на борт, оказался вовсе не тем плавучим дворцом, какой представляешь себе, когда речь заходит о плавании по Миссисипи или Миссури, а неповоротливым пакетботом, едва продвигавшимся вперед с помощью натужно пыхтящей машины. Мы целых пять дней плыли до Топика, где я по совету Уоллеса заглянул в кабачок Питера Лебруна, чтобы навести справки про Олд Шурхэнда. Оказалось, что тот был здесь всего три дня назад. Там же мы купили хорошего коня для Трескова. Оттуда путь наш лежал по «волнистой» прерии вдоль Репабликан-Ривер. Местность на востоке Канзаса очень холмистая и похожа на внезапно застывшее бурное море, отчего и получила название «волнистой прерии».

К вечеру следующего дня мы добрались до фермы Феннера. Дорогу к ней узнать было несложно. На обширных пастбищах мы встретили множество ковбоев, охранявших стада. Феннер оказался приветливым человеком и радушным хозяином, который, правда, сначала недоверчиво оглядел нашу компанию, но потом, услыхав имя Олд Шурхэнда, пригласил всех нас быть его гостями.

— Прошу вас не удивляться, господа, что я не сразу пригласил вас к себе, — сказал Феннер, — сюда, должен признаться, заглядывают очень разные люди. Только позавчера у меня гостили семь человек. Я гостеприимно оставил их у себя на ферме, а утром вместе с ними исчезли семь моих лучших лошадей. Я послал за ними погоню, однако настичь их так и не удалось — слишком велик был отрыв.

Я попросил Феннера описать внешность этих семерых, и у нас не осталось никаких сомнений насчет того, что это были Генерал с Тоби Спенсером и пятью его дружками. Хозяин сказал нам, что Олд Шурхзнд провел на ферме одну ночь, и мы решили поступить так же, тем более, что нам нужно набраться сил перед возможной погоней за негодяями.

И поскольку мы предпочли остаться под открытым небом, из дома были вынесены во двор стол и стулья. И теперь мы обедали на свежем воздухе возле дома. Неподалеку паслись наши расседланные лошади, а еще дальше сновали туда и обратно ковбои, собиравшие стада на ночь. С левой стороны к дому приближался на несущейся во весь опор лошади всадник, за которым развевалось на ветру некоторое подобие белой гривы, и я тут же узнал в нем Олд Уоббла, вряд ли существовал в природе другой такой же человек.

— А, вон он скачет! — сказал Феннер. — Сейчас, господа, вы познакомитесь с одним в высшей степени интересным человеком. В прежние годы его называли «королем ковбоев».

— Хау! — подал голос Виннету.

— Этот человек служит у вас на ферме, мистер Феннер? — спросил я.

— Нет, он появился здесь сегодня в полдень с небольшой компанией вестменов, они разбили лагерь вон там, на опушке, чтобы завтра ехать дальше. Между прочим, ему уже далеко за девяносто лет, а он все еще сидит на коне, как юноша. Смотрите-ка, вот и он!

Не обращая на нас никакого внимания, всадник подлетел к нам почти вплотную и только теперь, собравшись спрыгнуть с коня, окинул нас пристальным взглядом и воскликнул:

— Тысяча чертей! Олд Шеттерхэнд и Виннету! Мистер Феннер, эти парни сегодня остаются у вас?

— Да, а в чем дело? — удивленно ответил Феннер.

— Тогда мы уезжаем. Рядом с такими мерзавцами нет места порядочным людям. Прощайте!

Он круто повернул коня и помчался прочь. Для хозяина полной неожиданностью оказалось не только странное поведение старика, но и имена, которые он назвал.

— Так вы и есть Олд Шеттерхэнд, сэр? А этот краснокожий джентльмен — Виннету, вождь апачей?

— Да, мистер Феннер, это мы.

— Почему же вы мне об этом сразу не сказали? Я бы и встретил вас совершенно иначе!

— Мы такие же люди, как и все, и не можем претендовать на большее, чем все остальные!

— Возможно, вы и правы. Но то, какой прием я вам устрою, это уже мое дело. Пойду скажу жене, какие у нее сегодня гости!

И он ушел в дом. А взгляд Виннету был по-прежнему устремлен туда, где развевалась на скаку седая грива Олд Уоббла.

— Его взгляд был полон гнева и мести, — сказал Виннету. — Олд Уоббл сказал, что уходит, но еще этой же ночью вернется. Виннету и его белые братья будут очень осторожны!

Мы еще не покончили с едой, когда на пороге дома вновь появился Феннер. Он сдвинул в один край стола мясо, хлеб, тарелки — в общем все, что стояло перед нами, и сказал:

— Прошу вас, господа, сделать маленькую паузу! Жена сейчас накрывает для вас в доме другой стол. Пожалуйста, не возражайте и доставьте мне удовольствие показать вам, какими дорогими гостями вы для меня являетесь!

Спорить было бесполезно. Он говорил от чистого сердца, и нам пришлось подчиниться. Когда жена хозяина позвала нас в дом, мы увидели там стол, заставленный самыми изысканными угощениями, какие только можно найти на ферме, расположенной в двух днях пути от ближайшего города. И трапеза началась сначала — так сказать, в исправленном и дополненном варианте. За едой мы объяснили хозяину странное на первый взгляд поведение Олд Уоббла, рассказав о краже ружей и понесенном им за это наказании. И все же хозяин никак не мог понять гнева «короля ковбоев». По его мнению, Олд Уоббл должен был благодарить нас за проявленную в отношении него мягкость; ведь он практически ушел от ответа, хотя и участвовал в краже, проведя Генерала в дом Кровавого Лиса.

Вскоре уже стало смеркаться. Мы беспокоились за своих лошадей и поделились нашими опасениями с Феннером, который в ответ предложил нам следующее:

— Если вы не хотите оставлять их на улице из-за Олд Уоббла и его компании, то у меня за домом есть навес, под которым вы можете привязать их. О воде и корме я позабочусь сам. Навес, правда, закрыт лишь с трех сторон, но, не беспокойтесь, я поставлю там надежного сторожа.

— Не беспокойтесь, в этом мы привыкли полагаться на самих себя, — ответил я. — Так что лучше мы устроим поочередное дежурство: сначала Пит Холберс, за ним Дик Хаммердал, потом я, а последним — Виннету. По два часа.

— Что ж, воля ваша! А спать вы будете неподалеку в другой комнате, где можете не опасаться коварного нападения ни с какой стороны. Кроме того, на лугах вокруг дома много ковбоев, которые тоже будут начеку.

Все эти меры предосторожности были приняты только потому, что мы привыкли быть настороже даже там, где другие чувствовали себя в безопасности. Нападения со стороны Олд Уоббла и его дружков ожидать вряд ли приходилось, тем более что вскоре один из ковбоев сообщил нам об их отъезде.

Итак, лошадей поставили под навес, и Пит Холберс первым отправился заступать в караул. Мы же по-прежнему оставались в доме и беседовали, сидя за столом. Мы пока что не ощущали особой усталости, а Феннер не давал нам покоя, требуя от нас одну историю за другой. Рассказы о наших похождениях он мог слушать без конца, но особое удовольствие ему и его жене доставляла та забавная манера, в какой толстяк Хаммердал описывал отдельные эпизоды своей бурной и переменчивой жизни.

Через два часа он отправился на улицу сменить Пита Холберса на сторожевом посту. Тот сказал нам, что его смена прошла спокойно, и ничего подозрительного услышать или увидеть ему не довелось. Прошло еще около часа. Я как раз рассказывал один забавный эпизод в палатке лапландца и видел перед собой только смеющиеся лица моих слушателей, как вдруг Виннету схватил меня за ворот и с такой силой дернул в сторону, что я чуть не свалился со стула.

— Ружье! — крикнул он, указывая рукой на окно.

Почти одновременно с его словами грянул выстрел. Пуля вдребезги разнесла оконное стекло и вонзилась сзади меня в один из деревянных столбов, поддерживающих потолок. Она предназначалась явно мне и непременно разнесла бы мою голову, если бы не реакция Виннету. В следующую секунду я уже бежал к выходу, держа в руке мой верный штуцер. Остальные спешили за мной.

Осторожность предписывала мне не открывать дверь полностью, чтобы не стать мишенью для повторного выстрела. Поэтому я лишь немного приоткрыл ее и выглянул наружу. За дверью никого не было. Тогда я распахнул ее до конца и выскочил во двор. Феннер и мои спутники выбежали следом. Мы остановились и прислушались.

И вдруг услышали за домом топот и храп лошадей, а вслед за этим раздался голос Дика Хаммердала:

— На помощь! Лошади, лошади!

Мы обогнули сперва один, затем другой угол дома и тут заметили двоих незнакомых людей, боровшихся с лошадьми, которые никак не хотели позволить им увести себя. Через мгновение мимо нас пытались проскочить и скрыться два всадника.

— Стой! Слезай! — закричал Феннер.

Он сорвал со стены свою двустволку и теперь целился из нее в этих всадников. Громыхнули два выстрела, и оба наездника свалились с лошадей. А те двое, что безуспешно сражались с лошадьми, теперь оставили их и бросились бежать. Мы сделали им вслед несколько выстрелов.

— Вот так, вот так! — снова раздался голос Дика Хаммердала. — Угостите их хорошенько свинцом! А потом скорее ко мне, а то этот негодяй ни за что не хочет лежать смирно!

Мы поспешили на этот зов и увидели его сидящим верхом на каком-то человеке, который отчаянно сопротивлялся и которого Дик всеми силами старался удержать в лежачем положении. Этим человеком оказался… Олд Уоббл! Разумеется, его тотчас же скрутили.

— Да расскажите же, как все произошло! — обратился я к толстяку Хаммердалу, который теперь стоял передо мной, шумно переводя дыхание. Он ответил:

— Как произошло, это неважно; но я лежал под навесом рядом с лошадьми. И тут мне показалось, что за стенкой кто-то тихонько разговаривает. Я вышел из-под навеса и прислушался. Потом у дома раздался выстрел, и я увидел бегущего человека с винтовкой в руке. Несмотря на темноту, седые волосы были видны отчетливо; я узнал Олд Уоббла, бросился на него, повалил на землю и стал звать на помощь. А его дружки прятались за стеной и теперь заскочили под навес, чтобы угнать наших лошадей. Ваши с Виннету жеребцы и моя кобыла никак не хотели уходить отсюда; а вот лошади Пита Холберса и мистера Трескова оказались не такими резвыми. Двое разбойников вскочили на них и уже собирались улизнуть, когда подоспели вы и сняли их с лошадей своими выстрелами. Вот так все и было. Что делать с этим «королем ковбоев», которого лучше бы назвать «королем жуликов»?

— Отведите его в дом! Я буду следом за вами!

На наши выстрелы прискакали ковбои мистера Феннера, с которыми вместе я и отвел лошадей обратно под навес. Ковбои остались сторожить их. Мы осмотрелись вокруг — воры сбежали, и только двое из них, кого наповал сразили выстрелы мистера Феннера, остались лежать на земле.

Когда я вошел в комнату, то увидел Олд Уоббла, привязанного к тому самому столбу, в который недавно вонзилась его пуля. Старик и не думал принимать покаянный вид, а прямо и дерзко смотрел мне в лицо. Как добр и обходителен был я с ним раньше, испытывая уважение к его более чем почтенному возрасту! Теперь же я испытывал отвращение к этому человеку. Когда я появился, разговор как раз шел о наказании, которого заслуживает старик, потому что Пит Холберс сказал:

— Он не только вор, но и бандит; его надо повесить!

— Он стрелял в Олд Шеттерхэнда, — возразил Виннету, — значит, тому и решать, что делать со стариком.

— Да, он мой. Я займусь им сам! — поддержал я вождя апачей. — Ночь он проведет здесь, у столба, а утром я объявлю приговор.

— Объяви сейчас! — процедил сквозь зубы преступник. — Пусти мне пулю в лоб, чтоб потом тебе, божьему пастырю, похныкать и помолиться о моей заблудшей душе!

Я молча отвернулся от него. Феннер вышел из комнаты, чтобы снарядить своих ковбоев в погоню за ворами. Они всю ночь прочесывали окрестности фермы, но так никого и не нашли. Можно себе представить, что спать нам почти не пришлось; едва забрезжило утро, как мы были уже на ногах. Олд Уоббл держался бодро; казалось, что ночь, проведенная у столба, ничуть не повлияла на его самочувствие. Когда мы завтракали, он смотрел на нас спокойно, словно совесть его и не была ничем отягощена, а он сам был с нами в приятельских отношениях. Это настолько возмутило Феннера, что он не удержался и воскликнул:

— Такой наглости мне еще в жизни не приходилось видеть! Каждый раз, когда этот человек появлялся у меня, я относился к нему в высшей степени почтительно из уважения к его годам; а теперь и я — за то, чтобы с ним обошлись по законам прерии. Конокрады и убийцы заслуживают виселицы. Пусть он наконец успокоится в могиле, в которой давно уже стоит одной ногой!

И старик с издевательской усмешкой на лице прорычал в ответ:

— Оставьте лучше в покое мою могилу! Она все равно не для вас! Проживет мой труп еще несколько лет или сгниет в земле — мне на это плевать!

Мы все были до глубины души возмущены этими словами.

— Что за человек! — воскликнул Тресков. — Он не заслужил ничего другого, кроме петли! Объявите приговор, мистер Шеттерхэнд! Мы исполним его без промедления.

— Да, я его объявлю; а исполнять его у вас нет нужды, — ответил я. — Ему ведь все равно, жив он или мертв. Но я дам ему возможность узнать, что каждая секунда жизни стоит того, чего не стоят все сокровища на свете. И пусть он молит Бога о каждой минуте продления своей жизни. Если он не обратится к добру, душа его будет кричать от страха перед Божественной справедливостью, над которой он сейчас насмехается. И когда рука смерти схватит его за горло, пусть он вопиет о прощении своих грехов!

Я развязал веревки. Он продолжал стоять у столба, разминая затекшие руки и вопросительно глядя на меня.

— Вы можете идти, — сказал я.

— Что? Я свободен?

— Да.

Тогда он презрительно рассмеялся и воскликнул:

— Ну прямо как в Библии: собрать горящие угли на голову врага. Вы образцовый христианин, мистер Шеттерхэнд! Но со мной это не пройдет — ваши угли не жгут меня. Может, это и трогательно — разыгрывать из себя великодушного пастыря, который прощает своих заблудших овечек. Только меня это не трогает. Прощайте, господа! Если нам доведется увидеться снова, то все будет совсем не так, как теперь!

И он ушел, не опустив головы. Если бы он только знал, как скоро суждено сбыться его словам! Да, мы снова встретились с ним. Но как же все к тому времени переменилось!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава I ШАКО МАТТО

Как часто мои друзья, с которыми я попадал в разные переделки, а потом и читатели моих книг упрекают меня в том, что с дурными людьми, которые по отношению к нам не проявили ничего, кроме враждебности, и не сделали ничего, кроме вреда, когда они оказывались у нас в руках и мы могли им отомстить, я обходился слишком мягко и снисходительно! Я старался в каждом отдельном случае объективно взглянуть на эти упреки с той точки зрения, с какой они кажутся справедливыми, однако всегда приходил к выводу, что я поступал правильно, и придерживаюсь его по-прежнему. Между местью и наказанием есть большая разница. Мстительный человек ведет себя не только не благородно, но в полном смысле слова дурно; он выступает якобы от имени правосудия, не обладая никаким правом на это, и, позволяя разыграться своим страстям и эгоизму, доказывает лишь то, насколько его слабость достойна презрения. Совсем по-другому обстоит дело с наказанием. Оно есть естественное как и неотвратимое последствие всякого действия, осуждаемого законами и совестью. Тот, кто осуществляет наказание, однако, ни в коем случае не должен думать, что он призван быть судьей. Бывает, что наказание становится в такой степени недозволенным, в какой был им наказуемый проступок, иногда оно может стать актом мести, причем несправедливой. Существует ли вообще настолько безупречный, нравственно чистый человек, который может взять на себя роль судьи, не будучи призванным к этому государственной властью, и судить поступки и действия своих близких?

Кроме того, всегда следует остерегаться считать того, кто совершил ошибку, грех, преступление, единственным виновником происшедшего. Прежде надо исследовать всю предысторию каждого такого дела! Только ли физические и душевные пороки являются врожденными? А не могут ли быть врожденными также и нравственные недостатки? Тогда ведь следует выяснить, каким образом воспитывался преступник! Я имею в виду воспитание в широком смысле слова, а не только влияние родителей, учителей и родственников. На жизненном пути человека встречаются тысячи и тысячи явлений и людей, которые оказывают на него влияние сильнее и глубже, чем те, кого все считают его воспитателями. Какое огромное множество грехов на совести той миллионоголовой гидры, которую мы называем обществом! И именно это общество с истинным наслаждением устраивает суд, если вдруг оказывается, что одного из его членов поразила тяжелая внутренняя болезнь, от которой страдает само это общество! С каким благочестивым выражением лица, потупя глаза, с каким непроницаемым презрением, с каким страхом перед вынужденным общением отшатывается большинство людей от несчастного, на беду которого симптомы этой тяжелой болезни проявились именно в нем!

Если об отношениях в «цивилизованном» обществе я говорю так резко, то относительно так называемых полу— и совершенно диких народов я сужу в любом случае значительно менее строго. Дикий или одичавший человек, который никогда не имел нравственных критериев для оценки собственных действий или потерял их, несет, конечно, гораздо меньшую ответственность за свои проступки, нежели тот, кто мог опереться на нравственные принципы, лежащие в основании нашей прославленной культуры, однако оступился и пал. Какой-нибудь затравленный белыми индеец, который, защищаясь, берется за оружие, заслуживает сострадания, а не хлыста. Человека, из-за какого-нибудь проступка навсегда выброшенного из very morel and virtuous society [126], принимали только на Диком Западе, там он опускался все ниже, теряя всякую опору в жизни, хотя он и подчинялся суровым, кровавым законам прерии. Тем не менее, по моему мнению, он нуждается в снисхождении и прощении. Виннету, неизменно благородный и великодушный, тоже никогда не отказывал в милосердии такому отверженному, если я его просил об этом. Случалось даже, что он поступал так по собственной инициативе, не дожидаясь моих просьб.

Проявленная в таких случаях гуманность иногда впоследствии вредила нам; это я готов признать; однако преимуществ, которых мы благодаря своим принципам достигли, было значительно больше. Будь у нас больше последователей, мы бы достигли больших успехов. Тот, кто хотел присоединиться к нам, должен был отказаться от грубости и жестокости. И в результате он становился, сам того не осознавая и, возможно, не желая, причем не на словах, а на деле, проповедником и распространителем принципов гуманности, которую, так сказать, впервые вкусил у нас.

Олд Уоббл, которому мы оказали больше снисхождения, чем он заслужил, был тоже одним из таких отверженных. Причиной этого было отчасти и то впечатление, которое сначала произвела на нас его необыкновенная личность, и особенно на меня. Конечно, этому способствовал и его почтенный возраст, и кроме того, у меня в его присутствии всегда возникало совершенно особенное чувство, которое удерживало меня от того, чтобы обращаться с ним жестко. Я был убежден, что я должен поступать всегда так, как мне велит внутреннее, независимое от моей воли, чувство, а оно мне запрещало поднимать на него руку, потому что он, если сам не изменится, будет предан божественному суду. Поэтому после неудачного покушения на меня и попытки украсть лошадей с фермы Феннера, предпринятых им, я освободил его, причем Виннету, как мне показалось, в душе был согласен со мной. Дик Хаммердал и Пит Холберс, а уже тем более Тресков, как полицейский, правда, были явно против. Однако они мне, по крайней мере, не делали упреков, в отличие от хозяина фермы, который не мог себе представить, чтобы человек, от пули которого меня спасли только острые глаза апача, был отпущен нами на волю безнаказанно. Такой глупости, как он это называл, в своей жизни он еще не встречал. Он поклялся, что теперь будет мстить сам и пристрелит Уоббла как собаку, если старик посмеет показаться на ферме еще хоть раз. По отношению к нам Феннер проявил себя с лучшей стороны и принял нас как желанных гостей. Уже после того, как мы с ним распрощались, мы обнаружили у себя такое количество провианта, которого нам хватило бы по меньшей мере дней на пять, так что мы могли все эти дни не тратить время на охоту. Насколько это важно, понимаешь сразу же, как только становится нельзя стрелять из-за близости белых или краснокожих врагов и остается только либо голодать, либо подвергнуть себя опасности быть обнаруженным. То, что у нас был запас продуктов, пришлось нам очень кстати еще и потому, что мы теперь могли быстро двигаться вперед, нигде не задерживаясь, и скоро нагнать Верную Руку — Олд Шурхэнда.

Сразу же после отъезда с фермы мы, собственно, должны были бы пуститься по следу Олд Уоббла. Он уже показал нам, в особенности мне, чего от него можно ожидать, а если ты предполагаешь, что где-то поблизости враг, для которого мишенью служит твоя собственная голова, то лучше всегда знать, где его можно найти. Однако мы хотели встретиться с Олд Шурхэндом как можно раньше, потому что впереди нас, также по направлению к Колорадо, двигались Генерал и Тоби Спенсер со своими людьми, и потому старый король ковбоев отошел для нас на второй план.

За фермой Феннера Репабликан-Ривер описывает большую дугу, и мы, пытаясь срезать угол, образованный этой дугой, направились прямо в Волнистую прерию, чтобы потом снова выйти на берег реки. Перед нами были следы ковбоев, которые прошлой ночью пустились в погоню за Уобблом и его спутниками, но так и не нашли его. Скоро, впрочем, эти следы исчезли, и никаких других до самого вечера мы не видели.

К этому времени нам надо было уже переправиться на другой берег реки, и хотя Репабликан, как и другие реки в Канзасе, широкая и мелкая и ее без труда можно перейти вброд, тем не менее Виннету повел нас к уже известному ему броду. Здесь было так мелко, что даже в самом широком месте вода не доставала лошадям до животов.

Переправившись, мы продрались сквозь кустарник, растущий полосой вдоль реки, и снова углубились в прерию. Едва мы выбрались из кустов, как заметили следы, которые шли вдоль берега реки примерно шагах в пятистах от нее. Дик Хаммердал показал на них и спросил своего тощего друга:

— Видишь темную полосу там, в траве, Пит Холберс, старый енот? Как ты думаешь, что это? Похоже это на след человека?

— Если ты, дорогой Дик, полагаешь, что это след, то я не имею ничего против, — ответил Холберс.

— Да, это след человека. Нам надо посмотреть, откуда он идет и куда ведет.

Он думал, что мы придерживаемся того же мнения и направимся по следу; однако Виннету, ни слова не говоря, повернул направо и повел нас вдоль берега, не обращая внимания на след. Хаммердал, ничего не понимая, обратился ко мне:

— Почему вы не хотите идти по следу, мистер Шеттерхэнд? Если на Диком Западе встречаешь неизвестно кому принадлежащий след, то надо его обязательно прочесть; этого требуют правила безопасности!

— Безусловно, — сказал я.

— Как вы думаете, в каком направлении идут эти следы?

— С востока на запад, естественно.

— Почему это с востока на запад? Этого не может сказать наверняка ни один человек, пока точно все не разузнает. Они могут идти и с запада на восток.

— Если этого не может сказать наверняка ни один человек, то я и Виннету не люди, потому что мы можем.

— Не может быть, сэр!

— Ну да! Уже несколько дней ветер дует с запада, так что трава наклонена к востоку. Каждый на Западе знает, что след, совпадающий по направлению с тем, в какую сторону полегла трава, значительно меньше заметен, чем тот, который не совпадает. Мы находимся на расстоянии примерно пятиста шагов от тех следов. И то, что мы их видим, доказывает, что человек шел против полегшей травы, то есть с востока на запад.

— Тысяча чертей! Я бы ни за что до такого не додумался! А как ты думаешь, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты полагаешь, что я считаю тебя настолько глупым, что тебе не может прийти в голову такая хитрая мысль, то ты прав, — сказал Холберс.

— Прав я или не прав — какая разница! Ты ведь тоже не молниеносно соображаешь; заметь это! Но все-таки, мистер Шеттерхэнд, мы должны пойти по следу, хотя бы для того, чтобы узнать, что за люди оставили его и сколько их.

— А зачем для этого отклоняться от нашего пути на пятьсот шагов? Вы увидите, что очень скоро мы с ними повстречаемся!

— Верно! Об этом я тоже не подумал. Надо же: слыть столько лет за настоящего вестмена и вот теперь попасть на Репабликан, чтобы признать, что еще многому следует поучиться. Не так ли, мистер Шеттерхэнд?

— Похвальное признание! Кто признает свои ошибки и недостатки, находится уже на пути к совершенствованию; это утешение для всякого, кто сказал себе, что он еще далеко не мастер.

Мы проехали совсем немного от брода, когда увидели, что река делает резкий поворот к северу, а к западу теперь простирается открытая равнина. По зеленой полосе, которая виднелась в том направлении и на севере сливалась с линией кустов вдоль Репабликан, можно было догадаться, что там течет небольшая речушка, которая правее, далеко от нас, впадает в Репабликан. До самого устья ручей делал много поворотов и извилин. На краю последнего изгиба, который он делал, напротив нас виднелся маленький лесок, шириной, наверное, в одну милю. Мы остановились, потому что следы, о которых мы говорили, пришли слева ближе к берегу реки и неожиданно появились на нашем пути. Они были оставлены одним всадником, который на некоторое время остановился здесь. Он не спешивался. Следы от передних копыт его лошади описывали полукруг, в центре которого были видны следы от задних копыт. Из этого можно было заключить, что человек, прибывший с востока, осматривался здесь и искал что-то. Затем он прямиком поскакал галопом в тот самый лесок. Значит, это было именно то место, которое он искал. Наши взгляды устремились в этом направлении, когда был сделан окончательный вывод. Я говорю «наши взгляды», имея в виду свой и Виннету, трое наших спутников оценивали ситуацию не так быстро, как мы.

Собственно, нам было все равно, кто этот всадник, да и лесу не стоило уделять особого внимания. Однако след был свежий, оставлен едва ли полчаса назад, и это было уже достаточной причиной для того, чтобы быть начеку.

— Уфф! Во-ух-ке-за! — сказал апач и поднял руку, указывая мне на что-то в лесу.

«Во-ух-ке-за» — слово дакотов и означает копье. Почему Виннету не использовал соответствующее апачское слово? Очень скоро я понял причину этого и в который раз убедился, какие острые глаза у Виннету. Пройдя взглядом по направлению его вытянутой руки, я заметил на краю леса дерево, одна из ветвей которого сильно выдавалась в сторону; на этой ветке висело копье; я это увидел, однако ни Хаммердал, ни Холберс, ни Тресков не разглядели. Копье было так далеко от нас, что напоминало тонкий карандашный штрих на фоне закатного неба. Если бы мы, рассматривая след, не обратили внимания на этот лесок, то никто из нас не заметил бы копья. Разве что подъехав к лесу совсем близко. Когда Дик Хаммердал услышал о копье, то сказал:

— Я его не вижу; но если это действительно пика, как вы думаете, то копья, как известно, на деревьях не растут. Следовательно, это условный знак!

— Знак дакота, — сказал Виннету.

— Значит, это копье дакотское? — спросил толстяк, очень удивившись.

— Да, только я не знаю, какого племени из дакотов.

— Что за племя — какая разница! Удивительнее то, что есть глаза, которые за милю могут разглядеть копье. Главный вопрос в том, что нам теперь с ним делать.

Эти слова относились ко мне, и я ответил:

— Появление копья нам, естественно, не безразлично. Кроме осэджей, здесь нет больше дакотов; мы знаем, что осэджи выкопали топор войны и это копье, безусловно, является для кого-то знаком, само собой понятно, что нам надо разгадать его значение.

— Поэтому мы скачем туда?

— Да.

Он хотел пришпорить свою старую кобылу, но я схватил ее за поводья и сказал:

— Вы хотите рискнуть своей головой? Копье скорее всего означает, что там остановились осэджи и ждут кого-то или, по всей видимости, уже дождались, потому что всадник, следы которого мы видим, поскакал к ним, ориентируясь по копью. Если мы поедем прямо за ним, то нас сразу же заметят. Надеюсь, это вы признаете, Дик Хаммердал!

— Хм! Признаю или нет — какая разница! Но то, что вы сказали, мистер Шеттерхэнд, правильно. Вы хотите сказать, что они нас еще не заметили!

— Да, именно это. Нас совсем не видно на фоне этого кустарника. Тем не менее нам нужно убираться отсюда как можно скорее. Видите, Виннету уже уехал отсюда.

Апач, человек действия, не обращая внимания на нашу беседу, поехал вперед, бдительно поглядывая на север. Мы последовали за ним, пока не потеряли из виду лес, а затем повернули на запад, чтобы подойти к ручью. Мы добрались до него, и теперь нам надо было идти вверх по течению, чтобы под прикрытием кустов с севера подойти к лесу. Но Виннету остановился здесь, спешился, отдал мне свое серебряное ружье и сказал:

— Мои братья подождут здесь, пока я не вернусь и не сообщу, кого увидел у дерева с копьем!

И Виннету, как настоящий разведчик, пополз между кустов. Он с видимым удовольствием выполнял эту работу, а у нас были все основания поручить ее именно ему, потому что как разведчик он никогда и никем не был превзойден. Мы сошли с лошадей и отвели их в кусты к ручью, чтобы напоить, и сами остались там же, дожидаясь возвращения апача. В случае, если в лесу действительно находились апачи, он мог отсутствовать много часов. Однако прошло не более получаса, как он скова появился и сообщил:

— Бледнолицый сидит под деревом с копьем и ждет возвращения краснокожего воина, который был там же полдня, а потом ускакал, чтобы добыть мясо.

Меня полностью удовлетворила эта информация, которая лишний раз свидетельствовала о сообразительности апача. Напротив, Дик Хаммердал, которому она показалась не слишком подробной, спросил:

— Вождь апачей был в самой середине леса?

Виннету кивнул. Толстяк продолжал:

— И он не видел индейцев?

Виннету покачал головой.

— А кто мог бы быть этот белый, который сидит под деревом?

— Олд Уоббл, — ответил апач.

— Черт возьми! Что нужно здесь старому ковбою?

Виннету пожал плечами. Дик Хаммердал снова спросил:

— А кто этот индеец, которого ждет Уоббл?

— Шако Матто — Семь Медведей — военный вождь осэджей.

— Шако Матто? Я не знаю этого парня. Никогда о нем не слышал. Его знает вождь апачей?

Виннету опять кивнул. Ему не нравилось, когда его расспрашивали таким образом, и я с интересом ждал, когда же его терпению придет конец. Толстый коротышка тем временем продолжал с любопытством свои расспросы:

— Этот краснокожий смелый или трусливый парень?

Вопрос был совершенно излишний, имя «Семь Медведей» указывало, естественно, на то, что его обладатель имел дело с гризли. Кроме того, трусливый индеец никогда не станет разведчиком. Кто уложил семь серых медведей и один становится на тропу войны, должен обладать мужеством. Поэтому Виннету не ответил на этот вопрос, а Хаммердал повторил его. Когда он снова не получил ответа, то сказал мне обиженно:

— Почему Виннету не разговаривает со мной больше? Ведь очень важно знать, имеем ли мы дело со смелым человеком или трусом. Поэтому я два раза спросил.

Тогда Виннету, который до сих пор сидел, уставившись в землю, повернулся к Хаммердалу и обратился к нему тем спокойным и вместе с тем пугающе отсутствующим тоном, который я слышал только у него:

— Почему мой брат Олд Шеттерхэнд не спрашивает меня? Почему он сидит тихо? Сначала надо думать, а потом говорить, потому что это пустая трата времени — расспрашивать о вещах, о которых самому можно легко догадаться. Чтобы думать, нужен один человек, чтобы говорить — двое. Зачем двоим говорить, если то же самое может узнать один человек, немного подумав? Мой белый брат Хаммердал, должно быть, имеет большой мозг и хорошо думает; по крайней мере, для этого он достаточно толстый.

Я видел, что Хаммердал, выслушав его наставление, готов был тут же вспылить, но глубокое уважение, с которым говорил Виннету, заставило его взять себя в руки, и он спокойно ответил:

— Толстый или не толстый — какая разница! Никакого значения это не имеет. Но я думаю совсем даже не животом, мозг, как известно, следует искать не в теле, а в голове. Разве я не прав, Пит Холберс, старый енот? Скажи мне!

— Нет, — кратко ответил тот.

Не часто случалось, чтобы долговязый отказывал толстому в признании его правоты, поэтому Хаммердал удивленно воскликнул:

— Нет? Я не прав? Но почему?

— Потому что ты задаешь вопросы, по которым можно догадаться, что мозг у тебя действительно не в голове, а где-то там, где у других людей, с обычным организмом и телосложением, находится печень или селезенка.

— Что? Ты дразнишь меня? Послушай, Пит Холберс, старый енот, если ты собираешься мне говорить всякие гадости, то можно легко…

Я прервал его взмахом руки и показал ему жестом, чтобы он замолчал, потому что Виннету уже схватил свое ружье и взялся за поводья лошади, чтобы уехать с этого места. Он не был недоволен тем, что Дик и Пат полушутливо-полусерьезно спорят друг с другом; просто его внимание привлекло кое-что поважнее. Взяв лошадей под уздцы, мы последовали за ним вдоль зарослей кустарника. Мы подошли к лесу, и тут он сказал очень тихо:

— Олд Шеттерхэнд пойдет со мной. Остальные белые братья останутся здесь, пока не раздастся три раза свист. Потом они поедут к дереву с копьем с нашими лошадьми, где найдут нас с двумя пленными.

Это было сказано так категорично, как будто он был ясновидец и мог точно предсказать, что случится. Он отложил свое ружье, а я свои винтовки, и мы пошли под защитой кустов вверх по ручью, который должен был вывести нас к лесу.

Наступили сумерки, а в зарослях было, конечно же, еще темнее, чем в прерии. Надо ли говорить, что мы продвигались без малейшего шороха? Дойдя до места, где ручей поворачивал направо, мы увидели перед собой лесок. В нем не было молодой поросли, и, значит, мы могли прокрасться незамеченными. Мы перебегали от ствола к стволу, пока не приблизились к дереву, на ветке которого видели копье. Оно стояло на краю рощи, где снова начинался кустарник, и там было несколько светлее, чем под кронами деревьев. Мы смогли, оставаясь сами незамеченными, увидеть, кто находится у дерева с копьем.

Под ним виднелась старая, покинутая кроличья нора, которая представляла собой холмик около метра высотой, на нем сидел бывший король ковбоев. Его лошадь паслась в прерии — доказательство того, что Олд Уоббл чувствовал себя здесь уверенно, если бы это было не так, он спрятал бы лошадь в лесу, где мы заметили вторую лошадь, привязанную к дереву и взнузданную по-индейски. Насколько мы могли разглядеть во все сгущающихся сумерках, это был превосходно сложенный темно-коричневый жеребец. Под седло на нем была подложена замшевая попона, что редкость для индейских лошадей, с вырезанными фигурами, которые четко обрисовывались на белом фоне и изображали медведей. Именно эти медведи и дали Виннету основание с такой уверенностью сказать, что старый Уоббл дожидается Шако Матто.

Все указывало на то, что вождь ушел только за тем, чтобы подстеречь какую-нибудь дичь: запасы продуктов у них иссякли. Если он оставил здесь столь ценную лошадь, следовательно, он тоже считал это место совершенно безопасным. Виннету и я никогда бы не позволили себе подобной беспечности. Все эти обстоятельства позволяли сделать также вывод о том, что между ними были какие-то особые отношения, может быть, они заключили договор. У Уоббла раньше было прозвище Гроза Индейцев, индейцы его ненавидели и боялись. Вождь племени краснокожих мог заключить с ним союз только в том случае, если он ожидал от этого союза больших преимуществ. Поскольку осэджи вступили теперь на тропу войны, то речь могла идти скорее всего о какой-нибудь чертовщине, направленной против белых. Само собой понятно, что это не первая встреча между Уобблом и Шако Матто по этому поводу, и мне казалось вполне вероятным, что осэджи использовали старика как шпиона. Такой подлости от него вполне можно было ожидать.

Если Виннету с такой определенностью предсказал, что мы здесь возьмем двух пленных, значит, он был убежден, что осэдж не заставит нас долго себя ждать. Я считал так же: ни о какой охоте в наступивших сумерках и речи быть не могло. Как будто в подтверждение наших догадок в прерии показался индеец, который твердо и без всякой опаски шагал к роще.

Чем ближе он подходил к нам той особой походкой, что свойственна тем, кто ходит в мокасинах из тонкой кожи без каблуков, тем лучше мы могли его разглядеть. Невысокий, но необычайно крепко и широко скроенный, несмотря на очень кривые ноги и возраст — ему можно было дать больше пятидесяти, — он производил впечатление человека исключительной физической силы. В одной руке он нес винтовку, в другой — убитую куропатку, у самой рощи он должен был разглядеть, несмотря на почти полную уже темноту, следы старика. Так и получилось — он остановился и, обернувшись в сторону леса, громко спросил на довольно сносном английском:

— Кто тот человек, который оставил этот след и сидит сейчас под деревом?

Виннету коснулся моей руки и легко сжал ее — я понял, что он насмешливо улыбается, его развеселило безрассудное поведение осэджа: вопрос его был совершенно излишним. Если в лесу находился его союзник, он мог спокойно войти в него, если же там спрятался враг, то этот вопрос не имел никакого смысла. Старый ковбой ответил тихо:

— Это я, Уоббл, иди сюда!

— Есть ли с тобой другие бледнолицые?

— Нет. Ты ведь должен видеть по моему следу, что я один.

Это было неубедительно. С ним мог быть и кто-то еще, кто сначала отделился от него, а потом от какого-нибудь другого места подошел к лесу, как это сделали мы. И мы знали, что старина Уоббл на Репабликан был не один. Где же теперь его провожатые? Могли ли они ничего не знать о его встрече с осэджем, или он их оставил по какой-то другой, возможно, касающейся нас, причине? Я надеялся это выяснить.

Шако Матто подошел к Уобблу осторожными шагами, сел рядом с ним и спросил:

— Когда Олд Уоббл приехал сюда?

— Почти два часа назад, — ответил старик.

— Заметил ли он сразу условный знак, о котором мы договорились?

— Не сразу. Там, где река делает поворот, я огляделся и подумал, что эта роща — неплохое укрытие. Поэтому я поскакал сюда и, когда подъехал поближе, заметил копье. Ты очень хорошо выбрал это местечко.

— Мы можем чувствовать себя здесь уверенно, потому что кроме тебя и меня в округе никого нет. Я здесь со вчерашнего дня, как мы условились. Но мне пришлось ждать тебя и весь сегодняшний день, мое мясо кончилось, и мне надо было уйти, чтобы подстрелить эту птицу.

Это звучало как упрек. Уоббл ответил:

— Вождь осэджей не будет на меня сердиться, что я заставил его ждать. Потом я скажу ему, из-за чего я прибыл позже, и я убежден, что это известие доставит ему большую радость; this is clear [127].

— Старый Уоббл был на ферме Феннера?

— Да. Мы приехали туда вчера днем. Посещение трех других ферм, на которые вы хотите напасть, задержало нас дольше, чем мы думали. Ты ждал бы нас сегодня еще целую ночь. Но я прискакал сюда раньше из-за большой и очень важной добычи, которую ты сможешь получить, если примешь мои предложения.

— О какой добыче говорит Олд Уоббл?

— Об этом позже. Прежде всего я хочу тебе рассказать, как мы нашли те четыре фермы, которые вы наметили.

Мы с Виннету подобрались сзади почти к самой кроличьей норе и слышали каждое слово, тем более, что им даже в голову не пришло говорить потише. Из того, что нам удалось подслушать, я убедился прежде всего в том, что был прав, когда предположил, что Уоббл шпионит для осэджей. Речь шла о нападении и ограблении четырех больших ферм, в том числе и владений Феннера. Это старая, к несчастью, снова и снова повторяющаяся история: белые обманывали осэджей в поставках продуктов, и те, чтобы возместить в какой-то степени свои убытки и добыть необходимое им мясо, угоняли с ферм скот. Их преследовали и убивали некоторое количество их воинов, за которых, по воззрениям индейцев, надо было мстить. Поэтому в конце концов на общем совете принимается решение о войне против бледнолицых. Сначала должны были быть разграблены четыре большие фермы на Репабликан. Поскольку в этом деле принимало участие довольно внушительное число ковбоев, а краснокожие боялись этих полудиких и отчаянных ребят больше, чем своих постоянных врагов, то были разосланы разведчики, чтобы разузнать, сколько приблизительно ковбоев надо будет задействовать. Разум подсказывал не давать это поручение индейцам, по крайней мере, своего племени, Шако Матто уже приметил некоторых метисов, о которых он знал, что они не остановятся ни перед чем ради своей выгоды, и тут ему случайно подвернулись Олд Уоббл и его дружки. Индеец, кажется, уже состоял с ним в подобном союзе однажды; хотя в разговоре ничего определенного не прозвучало на этот счет, но иначе осэдж не сделал бы старику такое предложение, которое было сразу же принято. В соглашении предусматривалось, что индейцы получат скальпы, оружие и стада, а Уоббл и его люди — все остальное. Естественно, здесь имелись в виду деньги и предметы, которые можно было легко продать. Кто из этих двоих, Шако Матто или Олд Уоббл, был в большей степени негодяем, сказать было пока трудно. Хотя мы заметили, что вождь ни единого раза не назвал короля ковбоев «мой белый брат», а только его собственным именем — доказательство, что этот субъект пользовался у индейца не большим уважением, чем у бледнолицых.

Когда Уоббл начал свой шпионский объезд, осэджи еще не провели свою «мобилизацию», но поскольку от известий об обороноспособности четырех ферм зависел успех предприятия, то вождь приехал сюда сам, чтобы встретиться с Уобблом.

Старик сообщил, что краснокожие смогут взять фермы с небольшими потерями. Он кое-что предложил, о чем, впрочем, не стоит упоминать, поскольку вследствие нашего вмешательства запланированное нападение должно было провалиться. Вождь с чем-то согласился, а затем вернулся к «ценной добыче», о которой говорил Олд Уоббл в начале беседы. Король ковбоев ответил, как всегда хитро и расчетливо:

— Вождь осэджей должен ответить мне на несколько вопросов, прежде чем я скажу, о чем идет речь. Знаешь ли ты вождя апачей Виннету?

— Эту собаку? Еще бы!

— Ты назвал его собакой. Он был когда-то твоим врагом?

— Три года назад мы выкопали топор войны против шайенов [128], и в разных боях пали уже многие из их воинов; тут пришел этот апач и вместе с их вождем стал во главе племени. Он труслив, как койот, но хитер, как тысяча старух. Он притворялся, будто хочет сразиться с нами, но все время отступал и, когда мы за ним погнались, неожиданно исчез где-то за Арканзасом. Пока мы там искали его у шайенских ублюдков, он примчался к нашим вигвамам, увел наши стада и стащил все, что осталось у нас дома. Когда мы вернулись, он соорудил из наших же домов укрепления, и они засели там с нашими оставшимися воинами, стариками, женщинами и детьми. Так он принудил нас к миру, который не стоил ему ни капли крови, а нам он стоил чести и славы. Если бы Великий Дух сделал так, чтобы этот паршивый пес попал ко мне в руки!

Военная операция, о которой рассказывал вождь, была действительно мастерски проведена Виннету. Я в то время был, к сожалению, не с ним, но слышал из его собственных уст рассказ обо всех подробностях этого в высшей степени замечательного дела, в конце которого он не только спас дружественных нам шайенов от верного разгрома, но им удалось, несмотря на то, что они были значительно слабее своих врагов, довести войну до победы, не пролив при этом ни единой капли крови. Ярость, с которой Шако Матто говорил о Виннету, была понятна.

— Почему вы до сих пор не отомстили ему? — спросил Уоббл. — Его очень легко схватить! Он редко бывает в вигвамах своих апачей, злой дух постоянно носит его по прерии и горам. Он всегда один, без спутников. Стоит только начать действовать, и он в ваших руках.

— Ты говоришь, не подумав. Именно потому, что он беспрестанно в разъездах, его нельзя поймать. Молва часто доносила до нас названия мест, где его видели, но всегда, когда мы появлялись там, оказывалось, что он уже уехал оттуда. Он похож на борца, которого нельзя схватить или остановить, потому что он намазался жиром. И если даже ты уже почти уверен, что вот-вот его поймаешь, рядом с ним оказывается бледнолицый, которого зовут Олд Шеттерхэнд. Этот белый — самый большой волшебник, какой только есть на свете, и когда он и апач вместе, то даже сотня осэджей не обладает достаточной силой, чтобы схватить их.

— Я докажу, что это ошибка. Ты считаешь Олд Шеттерхэнда тоже своим врагом?

— Уфф! Мы ненавидим его больше, много больше, чем Виннету. Вождь апачей по крайней мере краснокожий, который вместе с нами принадлежит к одному большому народу — индейцам. Шеттерхэнд же — белый, и мы ненавидим его уже за одно это. Он дважды помогал юта, в борьбе против нас; он самый ненавистный враг огаллала, которые нам друзья и братья. Когда наши воины хотели его поймать, он стрелял им по ногам, так что теперь они хромые. Это хуже, чем если бы он их убил. Этот пес говорит, что он только тогда лишает жизни своих врагов, когда они вынуждают его сделать это; он стреляет из своего волшебного ружья в колено или бедро, и индейцы уже на всю оставшуюся жизнь перестают быть мужчинами, воинами. Это ужасней, чем долгая, мучительная смерть. Горе ему, если он когда-нибудь попадется мне в руки! Но этого никогда не случится, потому что он и Виннету похожи на больших птиц, которые летают высоко над морем, и никогда не опустятся настолько низко, чтобы их можно было поймать.

— Ты опять ошибаешься; они очень часто опускаются. Я даже знаю, что они именно сейчас опустились и их можно легко схватить.

— Уфф! Это правда — то, что ты говоришь?

— Да.

— Ты их видел?

— Я даже с ними говорил.

— Где, где же, скажи мне!

Последние слова он почти выкрикнул — таким страстным было его желание поймать нас. Спокойно и осторожно ответил ему Уоббл:

— Я смогу тебе помочь схватить Виннету, Шеттерхэнда и еще трех бледнолицых, потому что я знаю, где их можно найти; правда, я могу сообщить тебе эту тайну только при одном условии…

— Тогда скажи скорее, что это за условие!

— Мы схватим всех пятерых, ты получишь трех других белых, а мне передашь Олд Шеттерхэнда и вождя апачей.

— Кто эти трое других бледнолицых?

— Двое с Запада — Хаммердал и Холберс, и один полицейский, его зовут Тресков.

— Я их не знаю. Мы должны схватить пятерых, но получим только трех, которые нам совершенно безразличны, тебе же оставляем двоих, которые нам как раз очень важны? Как ты можешь требовать это от меня?!

— Я требую это, потому что я сам должен отомстить Виннету и Шеттерхэнду. Ради этого я готов отдать свою жизнь.

— Наша месть не менее важна.

— Может быть, однако где они, знаю только я.

Вождь немного подумал и потом спросил:

— Где они находятся?

— Совсем рядом, this is very clear [129]. Они у меня в ловушке.

— Уфф, уфф! Кто бы мог подумать! Ты уверен в этом, они действительно в ловушке?

— Мне нужно только несколько твоих воинов, чтобы схватить их.

— Тебе нужны мои воины? Нельзя ли обойтись без них?

— Нет.

— У тебя их еще нет. Мои воины должны тебе помочь расставить сети для этих псов; без моих людей эта добыча от тебя уйдет. Как ты можешь требовать так много, оставляя их себе, хотя они нужны нам?

— Вы вообще ничего не получите, если не согласитесь на мое условие.

— Уфф! А что получишь ты, если у тебя не будет воинов осэджей? Ничего, совсем ничего! Ты требуешь слишком много от меня!

Так они продолжали спорить. Шако Матто был слишком умен, чтобы позволить себя одурачить так нагло и откровенно, и Олд Уоббл понял, что, если он не откажется от своих требований, ему придется совсем отказаться от планов мести, и он решил уступить кого-то одного, зато быть уверенным относительно остальных, и объявил:

— Ну ладно! Я пойду тебе навстречу: кроме тех трех белых, Виннету — тоже твой, но Шеттерхэнд должен быть в любом случае мой. Мои с ним личные счеты значительно серьезнее, чем ваши с ним, и если ты мне его не уступишь, то пусть лучше уходят все пятеро. Это мое последнее слово. Теперь можешь делать все, что хочешь.

Осэдж не выказал большой радости и желания тут же согласиться с этим условием. Он очень хотел получить и меня, но, видно, пришел в конце концов к выводу, что все-таки лучше довольствоваться тем, что ему предложено, чем совсем упустить возможность отомстить Виннету. Поэтому он согласился, сказав:

— Пусть будет так, как хочет Олд Уоббл, он получит Шеттерхэнда. Но я хочу наконец знать, где находятся эти пятеро и как мы сможем их поймать.

Старый ковбой сказал, что встретил нас на ферме Феннера, не упомянув, разумеется, о том неприятном положении, в котором там очутился по нашей милости. А закончил он свой рассказ так:

— Теперь ты знаешь, почему я не смог вовремя встретиться с тобой. Я хотел разузнать, что собираются предпринять эти пятеро парней, чтобы добыча не ушла от меня. Ковбои на ферме не знали, в каких отношениях я с Виннету и Шеттерхэндом. Один из этих ковбоев случайно услышал, зачем они приехали на Репабликан, и сказал это остальным. Я тоже это слышал и, когда стемнело, подкрался тихо к окну. Феннер сидел с ними в комнате, а они рассказывали о своих приключениях. Между тем в разговоре они то и дело упоминали о своих дальнейших планах. Они собирались скакать в Колорадо, куда должен был прибыть другой белый, который, кстати, всегда был злейшим врагом краснокожих. Они собирались встретиться с ним, я только не расслышал, где именно, и потом целый отряд бледнолицых должен был напасть…

— Кто этот белый, о котором они говорили? — прервал его вождь осэджей.

— Его обычно называют Олд Шурхэнд.

— Олд Шурхэнд? Уфф! За этой собакой мы охотились три дня, но так и не поймали. При этом он убил двух моих воинов и много лошадей и с тех пор не появляется на наших землях. Он избегает этих мест, потому что боится нашей мести.

— Ты снова ошибаешься. Несколько дней назад он был на ферме Феннера, а оттуда направился в Колорадо, значит, он должен проезжать через ваши земли. Мне показалось, он не слишком-то боится вас.

— Наверное, ему помогает злой дух становиться невидимым! Если он не поедет через большие горы, то на обратном пути он обязательно попадет к нам в руки. В этом можно не сомневаться. Из страха перед нами он скакал, наверное, только ночью, иначе мы заметили бы его.

— Если бы это было так, вы заметили бы днем его следы. Страха же этот парень не ведает. Впрочем, вас и так мало кто боится, это видно по тому, что Виннету и Шеттерхэнд находятся здесь, хотя они ваши смертельные враги и знают, что вы выкопали топор войны.

— Замолчи! Так они поступают не из-за того, что у них нет страха перед нами, а потому, что их ослепил Великий Дух, чтобы они оказались в наших руках. Главное — знать, каким путем они двигаются.

— Ты думаешь, я пришел к тебе, не разузнав этого? Я принял меры, чтобы они не ускользнули от нас. Как долго оставались они на ферме Феннера, я, конечно, не знаю, но сегодня они уже точно в пути, потому что им нужно догнать Олд Шурхэнда. Они, естественно, поскачут вдоль реки, а затем им надо будет переправиться на другой берег, поэтому в местах, где это можно сделать, я оставил наблюдателей. Это тоже причина того, что я здесь один. Следуя моим указаниям, эти наблюдателя должны подстеречь на переправах пятерых негодяев, проследить, куда они направятся и затем сообщить мне. Хитро задумано, как ты считаешь?

— Олд Уоббл поступил очень умно, — согласился осэдж.

Мы с Виннету были, разумеется, другого мнения. Старый король ковбоев, наоборот, сильно промахнулся, решив, что мы будем ехать вдоль реки. Как уже упоминалось, мы сократили расстояние, срезав угол, то есть дугу, которую описывает Репабликан, и оставили его наблюдателей далеко в стороне. Теперь они могли ждать нас, сколько им захочется!

— Вождь осэджей, — продолжал он, — думаю, понимает, что я сделал все, что мог. И сейчас нужно только, чтобы твои воины были на месте, когда они понадобятся.

— Я выеду сейчас, чтобы собрать их, — сказал Шако Матто.

— Они далеко отсюда?

— Они получили приказ собраться у Вара-ту, Дождевой Воды, которая находится на бизоньей тропе. Это место удалено от тех рек, по которым обычно ездят бледнолицые, поэтому мои воины могут появиться там, не замеченные белыми. Поэтому даже те белые, которые знают, что мы выкопали топор войны, и не предполагают, откуда и в каком направлении мы предпримем наступление.

— Я не знаю, где находится Вара-ту. Сколько тебе надо скакать, чтобы прибыть туда?

— Мой конь — лучший скакун осэджей, и он отдохнул. Я приеду туда к утру, а к полудню приведу к тебе столько воинов, сколько необходимо для поимки четырех белых и апача.

— И сколько это?

— Двадцать, более чем достаточно.

— Я так не думаю. Возможно, их бы хватило, если бы у Шеттерхэнда не было проклятого штуцера, который вы считаете волшебным! Хотя я знаю, что никакого волшебства в нем нет, но это ружье действительно в руках его обладателя имеет такую же ценность, как двадцать или тридцать обычных ружей в руках обычных стрелков. Тебе я могу сказать, что стащил однажды у Шеттерхэнда его штуцер, но мне не удалось сделать ни единого выстрела из него. У него очень странная конструкция, и я напрасно ломал тогда над ним голову — не смог пошевелить ни одной пружины, ни одного винта.

— Уфф, уфф! Ты взял себе его ружье и не оставил у себя?

— Нет. Ты, конечно, можешь удивляться, но я заставил себя вернуть его хозяину. Но как будто тысяча чертей накинулась на меня, this is clear! Я бы разбил и уничтожил это проклятое ружье, но Генерал этого не хотел. Этот мошенник намеревался оставить ружье себе и не согласился, чтобы я…

Он остановился на середине фразы. Ему, вероятно, пришло в голову, что о таком происшествии, обернувшемся не в его пользу, лучше умолчать. Но вождь его спросил:

— Олд Уоббл говорит о каком-то генерале. Почему он так неожиданно прервал свою речь?

— Потому что все равно ничего из этого не выйдет. Есть люди, о которых лучше всего вообще никогда не упоминать. Я все-таки надеюсь, что этот Генерал попадется еще раз мне перед смертью. Тогда он получит по заслугам — в десять раз больше, чем в тот раз на ферме Хелъмерса, где он совершил подлость, объявив, что я… Тьфу! Меня берет досада даже сейчас, как будто это случилось только вчера. Ладно, что попусту болтать об этом! Сегодня мы должны обсудить нечто другое. Вождь осэджей хочет привести двадцать воинов? Этого недостаточно, мне надо по меньшей мере пятьдесят, this is clear.

Вождь до этого говорил лишь о двадцати воинах, чтобы не быть заподозренным в том, что он боится, поэтому теперь он быстро согласился:

— Олд Уоббл знает, что говорит. Если он думает, что нам надо пятьдесят воинов, то пусть будет так. Я еду за ними.

— А я остаюсь здесь до твоего возвращения?

— Да.

— Не лучше ли будет, если я поеду с тобой?

— Нет. Ты должен остаться, чтобы встретиться со своими людьми. Они не знают точно места, где ты находишься, поэтому разожги большой костер, который виден издалека.

— Этого делать нельзя: костер могут увидеть Виннету и Олд Шеттерхэнд. Лучше…

Он не успел договорить, потому что в этот момент Виннету схватил его обеими руками за шею. Шако Матто тут же вскочил и бросился к своей лошади, чтобы отвязать ее, пришло время действовать мне. Апач взял на себя Уоббла, а я пустился за вождем, кинулся ему на спину, схватив его левой рукой за шиворот, а правой нанес удар. Он споткнулся и упал. Я потащил его к месту, где он только что сидел и где Виннету уже связывал Уоббла. Не прошло и двух минут, как они уже оба были связаны. Как мы договорились, Виннету свистнул три раза, и скоро появились трое наших друзей. Обоиx пленников, еще оглушенных и не вполне понимавших, что происходит, мы перекинули, как мешки, через их лошадей и привязали к ним. И мы уехали из леса, чтобы не наткнуться случайно на дружков Уоббла. Если бы они или хотя бы один из них подъехали к «дереву с копьем» не замеченными нами, то мы подверглись бы большой опасности. Мы поскакали сначала вдоль ручья, потом перешли его и направились в прерию, пока не нашли островок кустарника, где можно было стать лагерем. Почва здесь была влажная и с углублениями от копыт бизонов, в одном из таких углублений мы рискнули развести небольшой костер.

После того как мы сняли наших пленников с лошадей и положили их рядом с костром, они еще долго приходили в себя. Сначала они молчали, теперь же, когда узнали нас, разразились проклятиями, вождь, однако, скоро умолк, Уоббл же продолжал говорить, тщетно пытаясь выбраться из пут:

— Черт возьми! Это же наши знакомые благочестивые пастухи, которые на этот раз привели в свое стадо не одну, а две заблудшие овечки! Что это вам вдруг пришло в голову опять меня ловить? Вы, наверное, вообразили, что я возложил на свою старую, седую голову горящие угли, и теперь раскаиваетесь?

Гордость не позволяла Виннету отвечать ему; я последовал его примеру. Но Дик Хаммердал, который уже знал, какие планы строил против нас старик (об этом я рассказал ему и остальным по дороге), считал постыдным и трусливым оставить слова Уоббла без ответа:

— И не думайте называть себя овечками! Вы хуже и злее хищных зверей, которые убивают, чтобы выжить! Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы действительно не положить на ваши пустые головы пылающие угли из этого костра. Поменьше трепите языком, или я это сделаю, уж можете мне поверить!

— Этого никогда не допустит милосердный Олд Шеттерхэнд! — сказал старый ковбой и засмеялся.

— Допустит или не допустит — какая разница! Если вчера вы еще знали меру, то сегодня уже переходите всякие границы. И если вы полагаете, что наглостью поправите свои дела, то совершаете ошибку, и это я вам докажу, как только вы произнесете еще хоть одно слово, которое меня не устроит!

— Неужели? Тогда разрешите по крайней мере вас спросить, по какому праву вы захватили нас и обращаетесь с нами как с пленниками?

— Не задавай идиотских вопросов, старый грешник! Олд Шеттерхэнд и Виннету спрятались в лесу и слышали каждое ваше слово. И теперь у нас есть все основания положить конец вашим злопыхательствам!

Это сообщение окончательно лишило мужества Олд Уоббла. С ужасом он понял: мы знали, что они хотела нас убить, и теперь дерзи — не дерзи, а дела плохи: мы можем отомстить ему. Несмотря на то, что я простил ему уже покушение на меня, и на этот раз, если бы это дело касалось одного только меня, я мог бы склониться к тому, чтобы снова простить его. Но новые их подлые замыслы были направлены против нас всех, и старый ковбой вполне осознал, что на этот раз насмешками и издевательствами он ничего не добьется. Поскольку он больше ничего не говорил, то замолчал и Хаммердал.

Но тут случилось то, что в очередной раз доказало мне, как близок мне по духу вождь апачей и с каким удивительным постоянством наши мысли движутся в одном направлении. Как раз когда мы уезжали из того леса, я подумал о Феннере, его ферме и остальных фермах, на которые должны были напасть индейцы. Фермеры ничего не подозревали, и их надо было предупредить. Хотя после пленения вождя осэджей мы могли ожидать, что исполнение бандитских замыслов приостановится, но мы не были настолько хозяевами положения, чтобы не опасаться какого-нибудь непредвиденного обстоятельства, из-за которого мы можем потерять все достигнутые преимущества. Но кто мог бы предупредить хотя бы Феннера, который оповестит остальных? Тресков — ни в коем случае. Хаммердал и Холберс, хотя они и вестмены, но такое ответственное поручение я не мог доверить им. Речь ведь шла не только о благополучном прибытии на ферму, но и о еще более трудном возвращении. Таким образом, оставались только я и Виннету. Было бы лучше всего, если бы поехал Виннету: он не очень-то ладил с тремя нашими спутниками. Я видел, как Виннету — знаток лошадей — рассматривал и оценивал коня Шако Матто. Затем он поднялся, подошел к нему, взял седельную сумку, вытащил все из нее и положил туда продукты, потом повернулся ко мне и спросил:

— Что скажет мой брат об этом жеребце вождя осэджей?

— Легкие его здоровые, — ответил я, — сухожилия крепкие, а ноги как у антилопы. Скакун моего краснокожего брата должен отдохнуть для переезда в Колорадо, я буду присматривать за ним, поэтому Виннету может оседлать этого чалого, и он домчит моего брата туда и обратно.

— Уфф! Мой брат Шеттерхэнд знает, куда я собираюсь?

— Да. Мы останемся здесь и будем ждать. Возвращайся завтра прежде, чем зайдет солнце.

— Хау! Счастливо оставаться!

Он вскочил в седло и ускакал. Нам больше не о чем было говорить, а тем более давать друг другу какие-нибудь указания. По-другому, конечно, обстояло дело с тремя другими моими друзьями. Я сообщил им тихо, чтобы не услышали наши пленники, о цели ночного путешествия Виннету. Потом мы поели, после чего я назначил часовых — с таким расчетом, чтобы мне спать до полуночи. Время между полуночью и рассветом — самое тревожное в прерии, именно тогда я и хотел сам стоять на часах.

Строго-настрого наказав своим друзьям внимательно следить за пленниками и костром, я улегся и мгновенно заснул, ничто в этот миг меня особенно не заботило и не тревожило. Меня разбудил Дик Хаммердал, наш третий часовой. Пока мой предшественник укладывался, я поднялся. Все было тихо, я вышел из кустов и стал вышагивать туда-обратно, размышляя при этом, что делать с двумя бандитами.

Я не хотел их смерти, хотя по законам прерии было бы вполне справедливо их убить, избавившись тем самым от большой опасности. Но позволительно ли оставлять их коварство без наказания? Если нет, то какую кару выбрать для них? Я подумал, что можно было взять их с собой в Колорадо с тем, чтобы прошло подходящее время для нападения на фермы. Но против такого варианта были весомые возражения. Пленники связаны и не могут двигаться — это нас сильно задержало бы и вообще было бы неудобно во многих отношениях, не говоря уже о том, что мы потащим их как раз туда, куда они все равно бы направились, чтобы мстить. Однако пока это было лучшее решение, поэтому я решил дождаться Виннету и узнать его мнение.

Место, где теперь собирались осэджи, я знал очень хорошо, мы с Виннету бывали там неоднократно. Стада бизонов, которые осенью шли на юг, а весной на север, использовали всегда одни и те же дороги, которые местами были основательно вытоптаны и весь год хорошо видны. На одной из таких троп и находилась Вара-ту, Дождевая Вода. Это место было похоже на то, где мы были сейчас, только там росло намного больше кустов и высокой травы, вообще же оно представляло собой впадину, где собиралась дождевая вода, которая не испарялась в жаркое время года. Виннету намеренно привел нас к этому месту, где мы стали лагерем, потому что оно находилось как раз на пути к Вара-ту. После своего возвращения он, кажется, собирался уделить внимание Дождевой Воде.

Прошла ночь, наступило утро. Но я не разбудил своих друзей, и они продолжали спать. Делать нам было нечего, а силы, которые дает сон, нам еще пригодятся. Когда же они проснулись, мы позавтракали мясом. Пленники ничего не получили; курс лечения голодом отнюдь не вредит таким людям. Потом я снова улегся спать. И так мы провели весь день, чередуя сон и вахту, до самого вечера, когда вернулся Виннету. Он был примерно часов двадцать в пути, ни на секунду не сомкнул глаз и выглядел тем не менее таким свежим и бодрым, как будто он спал и отдыхал столько же, сколько и мы. Конь, на котором он скакал, казалось, тоже совсем не утомился, и я заметил, какой гордый взгляд кинул на него его бывший обладатель — вождь осэджей. И я сразу решил обратить эту гордость в ярость. По законам прерии судьба пленника и всего, что принадлежит ему, в руках того, у кого он в плену. Нам нужны были хорошие лошади. Скакун Виннету и мой были превосходны во всех отношениях. Кобыла Дика Хаммердала, напротив, — крайне безобразна, но зато сильна и вынослива, и, кроме того, его нельзя было заставить расстаться с ней. Лошадь Трескова уже показала себя не лучшим образом. Так же дело обстояло и с лошадью Пита Холберса. Хотя до сих пор это и не особенно мешало нам, но если однажды случится так, что все будет зависеть от скорости наших лошадей, а этого едва ли удастся избежать, то эти две лошади могут подвести нас самым роковым образом. Шако Матто не получит обратно своего чалого — я решил, что это будет для него наказанием, которое он, безусловно, заслужил.

Виннету соскочил с лошади, кивнул мне в знак приветствия и сел рядом со мной. Мы обменялись взглядами и поняли друг друга без слов: он передал предупреждение Феннеру. Тресков, Хаммердал и Холберс напротив, смотрели на него, полные ожидания, и были совершенно разочарованы, так и не услышав от него ни слова, однако не осмелились приставать к нему с вопросами.

Если в отношении своей поездки на ферму он не считал нужным много распространяться, то другие вопросы, которые волновали нас, он не обойдет молчанием, я был в этом уверен. Нам надо было обязательно знать, как обстоят дела с осэджами, которые стали лагерем у Дождевой Воды. Но это место лежало в стороне от пути в Колорадо. Кроме того, нам нельзя было подходить близко к осэджам с пленниками, иначе мы могли их опять потерять. Это обстоятельство занимало Виннету так же, как и меня, поэтому я был убежден, что очень скоро услышу его мнение по этому поводу. И я не ошибся. Через пять минут он спросил меня:

— Мой брат Чарли хорошо отдохнул. Он готов прямо сейчас скакать к Вара-ту?

— Да, — ответил я, — разумеется.

— Мы повезем с собой пленников до границы с Колорадо, но прежде должны узнать, что с воинами осзджей позади нас. Это сможет разведать мой брат.

— Мой брат Виннету поедет с ними отсюда тем же путем?

— Да.

— Когда?

— Как только отдохнет и поест лошадь осэджа.

— Может быть, Виннету лучше подождет утра? Он не спал всю ночь, а нам, возможно, придется обходиться без отдыха ближайшую ночь.

— Вождь апачей привык спать только тогда, когда есть время. У моего брата Шеттерхэнда такое же крепкое тело. Кроме того, я знаю, что не устал.

— Как хочешь. Где мы встретимся?

— Мой брат Чарли знает большую расщелину, которую дакоты называют Ки-пе-та-ки — Старая Женщина?

— Да. Она называется так, потому что похожа на сидящую старуху. Ты будешь ждать меня там?

— Да. Тебе нужно будет время, чтобы осмотреться и выследить осэджей, поэтому мы окажемся там раньше, чем ты и Хаммердал.

— Хаммердал? Он поедет со мной?

— Да.

— Мой брат думает, что это необходимо?

— Да. Но дело вовсе не в количестве осэджей. Шеттерхэнд не испугался бы, если бы их число было бы в десять раз больше, чем их на самом деле. Но очень может быть, что ему понадобится помощь — например, хотя бы для того, чтобы постеречь его лошадь, когда он не сможет идти с ней дальше. Ведь я прав, мой брат?

— Да. Хотя я очень хорошо знаю, что из-за такой заботы обо мне у меня же появятся новые.

Виннету глянул на меня испытующе и тут же кивнул, улыбнувшись. Потом повернулся к вождю осэджей, с которым до сих пор, не обмолвился ни единым словом:

— Шако Матто может ответить мне на вопрос: вы хотели напасть на четыре фермы бледнолицых?

Осэдж не ответил, и Виннету повторил свой вопрос. Когда он не получил снова никакого ответа, то сказал:

— Вождь осэджей так боится вождя апачей, что слова застряли у него в горле.

Он достиг своей цели, потому что Шако Матто раздраженно ответил:

— Я, вождь осэджей, убил семь медведей собственными руками, об этом говорит мое имя всякому, кто слышит. Зачем мне бояться какого-то койота из народа димо?

Виннету, однако, не отреагировал на это оскорбление и спокойно сказал:

— Шако Матто не признает, что он собирался напасть на фермы?

— Нет. Я не признаю этого. Это неправда.

— Но мы знаем, что это так, потому что мы слышали весь ваш разговор с того момента, как ты пришел сюда с куропаткой. Твое копье осталось висеть на суку и показывать, как глуп тот человек, который называет себя вождем. Виннету еще никогда не слышал, чтобы тот, кто хотел спрятаться, сообщал каждому о своем местонахождении условным знаком. Ты можешь и не признаваться в нападении на фермы, оно все равно не состоится. Я предупредил сегодня бледнолицых, и если все-таки осэджские собаки появятся там, то их встретят кнутом. Я сказал также, что Олд Уоббл был шпионом. И если он появится там, то получит не пулю, а петлю на шею, как это полагается шпионам.

Осэдж ничего не ответил, но было видно, в каком бешенстве он из-за того, что Виннету сорвал все его планы. Но король ковбоев воскликнул:

— Я — шпион? Это самая большая ложь, какую только можно придумать. Виннету — самый большой негодяй на земле, если посмел назвать меня шпионом!

Тот, к кому относились эти оскорбления, не ответил. Но я, как друг апача, не мог их проглотить просто так. Поэтому я отдал Холберсу приказ:

— Пит, стяни веревки на его суставах так, чтобы он стал молить о пощаде!

Пит Холберс тронулся с места, но благородный Виннету остановил его словами:

— Не надо. Этот человек не оскорбил меня. Его дни уже сочтены, он стоит ближе к могиле, чем он думает, поэтому не стоит мучить умирающего!

— Ах! — насмешливо ухмыльнулся старик. — Краснокожий начал молиться. Если даже передо мной откроется могила, я все равно не испугаюсь, а только засмеюсь. Жизнь и смерть для меня — ничто. Разговор про загробное воздаяние и Бога — пустая болтовня и сказки, которые выдумали хитроумные проповедники для детей и старух! Я это уже однажды говорил и думаю, что вы еще припомните мои слова: я в этой жизни не для того, чтобы спрашивать у кого-то на что-то разрешения, и пусть дьявол возьмет мою душу, когда я буду отправляться на небеса, если я буду спрашивать у кого-нибудь разрешения! Для этого мне не нужно ни религии, ни Бога!

Да, он говорил это уже один раз, я сразу вспомнил. И, как и тогда, эти слова привели меня в ужас, снова по моей спине пробежали мурашки. Можно ли было оставить такое богохульство безнаказанным? Нет и нет! Я отвернулся от него и подошел к Дику Хаммердалу, чтобы сообщить ему, что он едет со мной к Вара-ту. Он очень обрадовался, потому что рассматривал это поручение как выражение доверия. Мы запаслись мясом на один день и вскочили на лошадей. В тот момент, находясь здесь, в Канзасе, я еще совершенно не мог предположить, какая встреча нам предстоит.

Когда мы покинули лагерь, солнце уже опускалось к горизонту, через полчаса совсем стемнеет. Но для нас это не имело значения, на Западе привыкаешь не навыком, то дорогу в безлунную ночь можно безошибочно найти по звездам, которые служат прекрасными указателями.

Солнце зашло, последние багровые полосы догорали на небе, словно умирающие надежды. Слава Богу, что есть восток, который возвращает нам свет и надежды. Наступила вечерняя темнота, которая в прерии еще чернее, чем ночная, потому что еще не появились звезды, Городской житель должен остановиться и сойти с лошади, пока не зажгутся звезды, если не хочет сломать себе шею. Мы, однако, продолжали нестись галопом по ровной прерии — наши натренированные глаза хорошо видели в темноте, еще лучше нас видели наши лошади. Однажды моя лошадь повернула и сделала большую дугу, хотя я не видел никаких препятствий. Тем не менее я приспустил поводья, зная, что она не стала бы этого делать без причины. Наверное, мы проезжали мимо колонии степных собак. Эти звери часто собираются сотнями и так взрыхляют и портят почву, что каждый всадник, если он не хочет, чтобы его лошадь сломала ноги, должен объехать их. Стук копыт раздавался громче, травы здесь уже не было. Теперь мы находились в западной части штата, которая холоднее, суше и опасней, чем восточная.

Ни деревьев, ни каких-нибудь других предметов, которые могли бы служить опознавательными знаками, здесь не было, а если что-нибудь и было, мы все равно не могли ничего разглядеть в полной темноте. В такой ситуации можно положиться только на то особое чутье, которое бывает врожденным у людей прерии. Может быть, это тот инстинкт, то таинственное внутреннее зрение, которое ведет стаи птиц прямо из Швеции в Египет. Может быть, я не знаю. Но всегда, когда я подчиняюсь этому внутреннему чувству, в результате оно приводит меня к цели.

Дик Хаммердал следовал за мной. Он спросил меня несколько раз, знаю ли я правильную дорогу. Естественно, я не мог ему ответить ничего другого, как только то, что в этом необжитом краю нет вообще никаких дорог. Потом он пожаловался своим скрипучим голосом:

— Не гоните так, мистер Шеттерхэнд! Давайте поедем медленнее. Мне кажется, что мы скачем галопом внутри огромной опрокинутой дымовой трубы. Моя собственная шея чего-нибудь стоит, и кроме того, я не хочу сломать шею своей кобыле, у меня нет второй. Обязательно ли нам так спешить, сэр?

— Конечно.

— Почему?

— Потому что нам надо до утра добраться до Вара-ту. Это место находится на открытой равнине, и днем нас могут заметить осэджи.

— Заметят они нас или нет — какая разница! Но спешить нам тогда, конечно, нужно. Потому что если они нас увидят, то, значит, мы напрасно проделаем такой длинный путь. Пит Холберс, старый енот, как ты думаешь?..

Я громко рассмеялся. Дик остановился тоже посреди фразы и засмеялся. Он так привык советоваться во всем со стариной Питом, что и теперь обращался с вопросами к нему, к сожалению, отсутствующему.

Скоро появилась звезда, за ней — другая, и в конце концов мы выбрались из «огромной дымовой трубы». И это было очень кстати, потому что местность здесь была, как говорят военные, пересеченная. Нам все время приходилось пересекать многочисленные низины и болота, что, конечно, изматывало наших лошадей. Впрочем, они отдыхали весь день; мой Хататитла не казался уставшим, а кобыла Хаммердала бежала, как тень, постоянно рядом с ней. Конечно, мы иногда останавливались, чтобы дать им отдохнуть и напоить их, если попадалась вода, но в среднем мы все равно двигались так быстро, что лошади Холберса и Трескова давно отстали бы.

Так мы скакали до полуночи, потом звезды исчезли, потому что небо затянуло облаками, надвигалась гроза.

— Только этого нам не хватало! — сердился Хаммердал. — Снова будет чернота кругом. Я предлагаю остаться здесь.

— Зачем?!

— Ну, Вара-ту означает «Дождевая Вода»?

— Да, именно так.

— Ну, вот! Зачем тогда ехать дальше? Если мы остановимся здесь посреди прерии и немного подождем, то у нас будет столько дождевой воды, сколько нам захочется.

— Что за глупые шутки! Вы можете хныкать по поводу погодных изменений сколько угодно, мне же они кажутся как раз кстати. В такой тьме наша встреча с осэджами будет значительно спокойней, чем в светлую и звездную ночь.

— Хм, да. Об этом я не подумал. Вы правы, если, правда, мы вообще когда-нибудь найдем эту Вара-ту.

— Еще полчаса — и мы на месте.

— Уже? Я думал, это дальше.

— Почему?

— Шако Матто хотел уехать вечером и лишь к полудню привести своих воинов.

— Да, правильно. Во-первых, место, где мы стали лагерем, в часе езды от дерева с копьем. Во-вторых, после своего прибытия к Вара-ту осэдж отправился бы в обратный путь по крайней мере через полчаса, а то и больше. В-третьих, он возвращался бы со своими людьми, у которых лошади значительно хуже его чалого. Наконец, прибавьте к этому, что мы с вами едем, как будто за нами погоня, и не удивитесь, когда я вам скажу, что через две мили мы у цели.

— Well, если только мы еще ее найдем и не заблудимся в этой египетской солнечной, лунной или звездной тьме!

— Не беспокойтесь, дорогой Дик! Я ориентируюсь здесь.

— Ориентируетесь или нет — какая разница! Если вы только начинаете разбираться!

Я говорил с большой уверенностью, и скоро должно было выясниться, не слишком ли я самоуверен. Нам надо было пересечь далеко раскинувшуюся, широкую низину в форме корыта. Если мы на нее не выедем, значит, мы ехали неправильно. Я уже стал сомневаться, но тут мы ощутили, что почва под ногами пошла под уклон. Здесь мы слезли с лошадей и повели их вниз. Внизу мы опять сели на лошадей и пересекли низину до противоположного склона. Теперь я мог спокойно сказать:

— Мы движемся настолько точно и правильно, словно светит яркое солнце. Еще пять минут галопа по ровной поверхности, и мы выедем прямиком к Вара-ту, столкнемся с этой впадиной нос к носу.

— Для этого используйте, пожалуйста, только свой нос, сэр! А мой понадобится мне еще для других целей. В остальном я очень рад, что при полном отсутствии освещения мы оказались не на Северном полюсе. A есть кусты на Вара-ту?

— Много, и даже кое-какие деревья.

— Мы скачем прямо туда?

— Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала изучить обстановку. Если бы не было так темно, я оставил бы вас в этой низине с лошадьми, а сам бы попытался подкрасться поближе, хотя не знаю, как бы это у меня получилось. Теперь вы видите, как удачно для нас то, что собирается гроза. Теперь поедем медленнее и очень осторожно.

Мы проехали совсем немного, и тут сверкнула первая молния, при свете которой на расстоянии шагов в пятьдесят мы увидели длинную полосу кустов.

— Мы у цели, — сказал я, соскакивая с седла. — Лошадям нужен отдых. Вы оставайтесь с ними и возьмите мои ружья.

— Договоримся об условном знаке, или вы уверены, что найдете меня, сэр?

— Раз я нашел Вара-ту, значит, найду и вас — вы ведь довольно заметны!

— Вы не слишком удачно пошутили на этот раз, мистер Шеттерхэнд. Ну, вот, перед вами Вара-ту, сталкивайтесь с ней своим носом, если вам так угодно!

Я рукой приказал моей лошади лечь, за ней легла и кобыла Хаммердала. Потом я осторожно направился к кустам.

Представьте себе большую лужу или пруд метров пятьдесят в диаметре, окруженный плотной стеной кустов, кое-где с прогалинами, причем между кустами и водой было свободное пространство, где виднелись ямы, напоминающие огромные раковины — следы бизонов, которые валялись тут в грязи. После таких грязевых ванн звери покрываются коркой, которая защищает их от разных насекомых. Это и была Вара-ту.

Я добрался с легкостью до первой поросли и сразу же слева от себя услышал ржание лошадей. Я наклонился и повернул в ту сторону, потому что в таких случаях всегда важно позаботиться о лошадях своих врагов. Все они были стреножены, кроме одной, которая была привязана к двум колышкам, вбитым в землю. За кустами горело много костров, отблески света которых падали на эту лошадь. Этого было мне вполне достаточно, чтобы различить, что это белый с рыжими пятнами породистый конь. Его роскошная грива была связана в узлы и узелочки, как это делают найини-команчи. Откуда у осэджей такое украшение на гриве коня? Впрочем, сейчас это было неважно, гораздо важнее было то обстоятельство, что лошадей никто не охранял. Эти индейцы, видно, чувствовали себя в абсолютной безопасности. Я отошел несколько шагов назад в темноту, лег на землю и проскользнул в кусты.

Иногда бывает, что все обстоятельства складываются так благоприятно, что удается то, что все считали невероятно трудным и таким было в действительности. Сегодня у Вара-ту все складывалось именно таким образом. Я прополз в кустах совсем немного, и неожиданно передо мной открылась вся сцена, на которой можно было различить все в мельчайших подробностях.

Освещенные четырьмя большими кострами, на пространстве между водой и кустами сидели около двух сотен осэджей и следили с напряженным вниманием за шестью воинами, которые исполняли танец бизонов. Я оглянулся вокруг, и мой взгляд упал на одного нераскрашенного индейца, который стоял, прислонившись к небольшому дереву. Он был связан, как пленник. Я чуть не вскрикнул от удивления, когда рассмотрел его лицо — но это было радостное удивление. Это лицо я знал очень хорошо. Теперь мне стало понятно, откуда эта лошадь с узелками на гриве. Высокий рост, широкие плечи, мощная, но в то же время гибкая фигура, словно высеченные из камня черты лица с выражением гордого спокойствия — все это могло принадлежать только одному человеку, которого я уже долго не видел, но о котором очень часто думал. Это был Апаначка, молодой, благородный вождь найини-команчей.

Что привело его в Канзас? Как попал он в руки осэджей? Осэджи и команчи! Я знал, какая яростная вражда была между этими народами. Он пропал, если мне не удастся его спасти! Спасти? Очень просто! Сейчас за ним никто не следил, потому что все глаза были устремлены на танцующих. За деревом, к которому он был привязан, росли два куста — вполне подходящее укрытие для меня.

Сказано — сделано. Я вылез из кустов обратно, поднялся и поспешил к Хаммердалу.

— На лошадей! — скомандовал я ему, — Садитесь скорей на свою кобылу! Быстрей!

— Что случилось? — спросил он. — Мы уезжаем?

— В плену у осэджей человек, которого я знаю и которого надо освободить.

— О Боже! Кто он, мистер Шеттерхэнд?

— Об этом позже. Поехали же.

Я взял своего коня под уздцы и повел его вперед. Хаммердал быстро, несмотря на свою тучность, вскочил в седло и поехал за мной. Я повел его не туда, где был, а примерно к тому месту, где должен был быть Апаначка.

— Подождите здесь, я приведу еще одну лошадь.

Мне надо было спешить, чтобы освободить пленника до конца танца бизонов, который пока приковал к себе все внимание индейцев. Я подбежал к лошадям, освободил коня команча и хотел повести его с собой. Но он стал сопротивляться, остался на месте и начал громко фыркать. К счастью, я знал, что делать, чтобы заставить его повиноваться себе.

— Эта, кавах, эта, эта, — прошептал я ему, поглаживая его гладкую шею.

Когда он услышал знакомые слова, то сразу пошел за мной. Мы подошли к Хаммердалу, и тут сверкнула молния и ударил гром. Теперь быстрее, как можно быстрее, танец может кончиться раньше из-за грозы.

— Постерегите эту лошадь, на ней поскачет пленник, — сказал я толстяку. — Как только я вернусь, подайте мне мои ружья.

— Well! Приводите его скорей и не застряньте там, — ответил он.

Опять сверкнула молния и грянул гром. Как можно быстрее и одновременно тише я бросился к кустам и стал пробираться к пленнику. Танец еще продолжался, осэджи теперь тянули фальцетом «Пе-тэ, пе-тэ, пе-тэ! — Бизон, бизон, бизон!» и хлопали в такт в ладоши. Они не слышали шуршание веток, поэтому я продвигался вперед как можно быстрее и оказался позади пленника раньше, чем ожидал. Я не заметил ни одного взгляда, устремленного на него. Он, наверное, тоже следил за танцем. Чтобы привлечь его внимание, я слегка коснулся его голени. Он вздрогнул.

— Го-окшо — внимание! — сказал я ему так громко, чтобы он мог услышать меня, несмотря на пение индейцев.

Он слегка наклонил голову — кивок, который заметил только я и который означал, что он почувствовал мое прикосновение и понял мои слова. Он был связан тремя ремнями. Двумя он был привязан к стволу — один держал его за щиколотки, другой был затянут вокруг шеи. И еще одним ремнем ему связали руки, обведя их вокруг дерева. Почти так же, как теперь я освобождал Апаначку, однажды я спасал Виннету и его отца Инчу-Чуну, которых так же привязали ремнями к деревьям киовы. Я был убежден, что Апаначка будет вести себя не менее осторожно и сообразительно, чем они тогда. Поэтому я вытащил нож, и нескольких ударов было достаточно, чтобы разрезать ремни на его ногах и руках. Однако чтобы добраться до ремней на шее, мне надо было встать во весь рост, что было очень опасно — лишь один случайно брошенный взгляд какого-нибудь осэджа, и меня бы заметили. Но тут мне на помощь пришел случай. Один из танцоров подошел слишком близко к воде, из-за одного неловкого движения поскользнулся на влажной земле и плюхнулся в воду. Раздался взрыв хохота, и все глаза устремились на насквозь промокшего «бизона». Этим я и воспользовался. Быстро встал, нанес один удар ножом и тут же снова лег на землю.

— Байте, тоок омину — следуй за мной! — сказал я ему и отполз немного назад.

Двигаясь назад, я не упускал команча из виду. Он еще немного постоял, потом вдруг нагнулся и проскользнул ко мне в кусты. Теперь мне было безразлично, что произойдет дальше — поймать его они уже не смогут! Я взял его за руку и потащил за собой. Тут опять сверкнула молния и оглушительно грянул гром, и через мгновение с небес на нас хлынули потоки воды. Танец должен скоро кончиться, и тогда они, конечно же, заметят исчезновение пленника. Я резко поднялся, дернул за руку индейца, и мы бросились прямо через кусты к Хаммердалу. За нами раздались крики и рев сотен голосов. Толстяк протянул мне ружья, и я тут же вскочил на лошадь. Апаначка увидел своего коня и тоже, не удивляясь и не медля ни секунды, вскочил в седло. Мы поскакали, хотя очень торопиться не было необходимости, потому что шум дождя заглушал стук копыт.

Мы поехали не в том направлении, откуда прибыли, а к Ки-пе-та-ки, где мы договорились встретиться с Виннету. До этого места было не меньше четырех часов езды. Учитывая, что у Виннету не было особых причин быстро уезжать с места нашей вчерашней стоянки, по моим расчетам, мы должны были оказаться у «Старухи» раньше его. Он ведь предполагал, что наша разведка займет больше времени, чем оказалось на самом деле. Кроме того, чтобы узнать, сколько собралось осэджей, нам надо было, если это не будет связано с большой опасностью, дать знать осэджам, что бледнолицые предупреждены об их нападении (чтобы этого нападения не было вообще). Этого сделать нам уже не удалось. Однако я чувствовал себя все равно очень довольным, потому что сумел спасти друга. Что-то мне подсказывало, что теперь нас с молодым и славным вождем найини-команчей будет связывать нечто особенное. Я обычно доверяю своему внутреннему голосу, он редко меня обманывает.

Апаначка еще не разглядел меня до конца и не узнал, кто его освободитель. Мы с Диком Хаммердалом ехали немного впереди него, поэтому он сквозь ливень мог различить лишь очертания наших фигур. Я решил разыграть его и пока оставить в неведении, не открываясь ему. Поэтому я наклонился к Хаммердалу и сказал ему приглушенным голосом:

— Если он спросит, кто я, не говори ему.

— А кто он сам?

— Вождь команчей. Но ты не говори ему, что знаешь это, а то он догадается, что я знаю его.

— А можно ему знать, что мы едем к Виннету?

— Нет. Об апачах ни слова.

— Well! Значит, обо всем молчать?

— Да.

Осэджи, наверное, быстро сели на лошадей и рассыпались по округе. Однако, близко от себя мы, конечно, никого не видели. В потоках воды, обрушившихся на землю, было очень трудно не потерять выбранного направления. Стояла непроглядная тьма, хотя иногда и сверкали молнии, которые, впрочем, не помогали разобраться в окружающей обстановке, потому что слепили глаза. И так продолжалось больше двух часов. Никаких разговоров вести было невозможно, поэтому мы лишь изредка окликали друг друга.

Собственно, мне и не нужно было опасаться, что Апаначка узнает меня раньше, чем мне этого хотелось бы, потому что я был одет совсем по-другому, нежели тогда, когда мы познакомились с ним. Кроме того, я опустил широкие поля своей шляпы так низко, что моего лица не было видно.

Наконец дождь перестал. Но тучи еще не рассеялись, поэтому было по-прежнему темно. Я погонял свою лошадь, чтобы избежать преждевременных расспросов, поэтому Апаначка обратился к Хаммердалу. Я не собирался прислушиваться к их разговору, но те несколько слов, которые случайно все-таки услышал, меня заинтересовали. Поэтому я придержал лошадь, стараясь, однако, не выдать себя. Апаначка использовал наречие, которое знает каждый, кто живет на Западе — будь то белый или краснокожий, — и которое состоит из английских, испанских и индейских слов. Он, наверное, только что спросил толстяка, кто я, потому что тот ответил:

— Он плэйер, и больше ничего.

— А кто это такой — плэйер?

— Артист, который везде ездит и исполняет танцы медведей или бизонов, как осэджи, которых ты видел недавно.

— Уфф! Бледнолицые — странные люди. Краснокожие слишком горды, чтобы танцевать для других. Скажи мне, как его зовут?

— Его зовут Каттапттаматтафаттагатталаттаратташа.

— Уфф, уфф, уФф! Мне надо будет еще много раз услышать это имя, прежде чем я смогу его выговорить. Почему добрый бледнолицый, который спас меня, не разговаривает с нами?

— Потому что он не услышит, что мы ему скажем.

— Он глухой?

— Абсолютно.

— Это очень печалит мое сердце, потому что он не сможет услышать слова благодарности, которые ему хотел сказать Апаначка. Есть ли у него скво, есть ли у него дети?

— У него двенадцать скво, потому что каждый артист должен иметь двенадцать жен, а еще у него двенадцать раз по двадцать сыновей и дочерей, которые тоже все глухие и абсолютно ничего не слышат.

— Уфф, уфф! Поэтому он может общаться с женами и детьми только знаками?

— Да.

— Тогда у него должно быть в запасе десять раз по десять и еще больше знаков! Кто же может всех их запомнить! Он, наверное, очень храбрый человек, если отваживается ездить по этим диким местам, потому что здесь вдвойне опасно, если приходится полагаться лишь на свои глаза.

Веселился ли Дик Хаммердал таким образом, выдавая меня за глухого, или он просто болтал первое, что взбрело ему на ум, «какая разница!», как любил он сам выражаться, потому что произошло нечто, что поставило все на свои места. Сквозь стук копыт наших лошадей мне послышался стук копыт еще какой-то лошади. Я сразу же остановился и как можно тише окликнул Дика и Апаначку, чтобы они тоже придержали лошадей. Я не ошибся. К нам приближался всадник, правда, он должен был проехать немного в стороне от нас. Я, естественно, предположил, что это какой-нибудь осэдж. Если я не ошибся, то он мог бы быть для нас полезен. Через него мы бы сообщили осэджам, кто похитил их пленника. Поэтому я решил поймать его.

— Оставайтесь здесь и возьмите мою лошадь и ружья, — шепнул я своим спутникам, передавая Апаначке коня, а Хаммердалу — ружье. Потом я побежал налево, где, если меня не обманул слух, я ожидал встретиться с приближающимся всадником. Когда он подъехал, я немного пропустил его, затем разбежался и прыгнул сзади на его лошадь. В этот момент, когда он проезжал, я успел заметить, что это был индеец. Он так испугался, почувствовав кого-то у себя за спиной, что даже не попытался защищаться. Я схватил его за горло, и он, бросив поводья, опустил руки. Но лошадь его, почувствовав на себе двойной груз, начала брыкаться и становиться на дыбы. Сидя не в седле, одной рукой я должен был держать индейца, а другой ловить брошенные поводья. Днем мне было бы легче, но в такой темноте я ничего не видел, и все свои усилия направил на то, чтобы не свалиться с лошади. Но тут кто-то возник из темноты и успокоил лошадь, схватив ее за морду. Я освободил правую руку и потянулся за револьвером, успев спросить:

— Кто это?

— Я — Апаначка, — услышал я в ответ. — Олд Шеттерхэнд может скинуть осэджа с лошади.

Он догадался по стуку копыт, в каком положении я оказался, передал поводья наших лошадей Хаммердалу и поспешил мне на помощь. Апаначке удалось обуздать лошадь индейца, которого я с нее скинул. Тут же спрыгнул и он сам, чтобы связать осэджа, хотя тот и не пытался бежать. Он так перепугался, что, казалось, находился в некотором оцепенении.

— Апаначка узнал меня? — спросил я команча.

— Когда ты дал мне своего коня, я узнал в нем твоего Хататитлу, — ответил он. — Потом я заметил, что твой спутник взял у тебя не одно ружье, а два. И, наконец, когда я увидел тебя позади краснокожего воина, я понял, кто ты. На такой прыжок, да еще ночью, мог решиться только Виннету или Олд Шеттерхэнд, хотя этот белый охотник уже, к сожалению, ничего не может услышать! Зачем нам нужен пленник?

— Я думаю, что он разведчик, и нам надо взять его с собой.

Мы позвали Хаммердала. Индеец тем временем обрел способность двигаться и даже пытался оказать сопротивление, которое, конечно, было бесполезно. Он был привязан к своей же лошади, и после этого мы продолжили наш путь.

Не думайте, что теперь мы с Апаначкой стали вести долгие задушевные беседы, как это неизбежно случилось бы, будь он белым. Когда мы тронулись, Апаначка приблизился ко мне, наклонился и заговорил, выражая самыми простыми словами свою глубокую признательность и искреннюю дружбу:

— Вождь команчей благодарен великому и доброму Маниту за то, что он позволил мне еще раз увидеть лучшего среди всех белых воина. Олд Шеттерхэнд спас меня от верной смерти!

— С тех пор, как я вынужден был расстаться с моим юным другом, смелым вождем найини, мое сердце все время тосковало по нему, — ответил я. — Великий Дух любит своих детей и исполняет их желания как раз тогда, когда они считают это невозможным.

И больше между нами ничего не было сказано. Постепенно ночь сменило сереющее утро, и я увидел, что и на этот раз взял правильное направление. Это очень обрадовало меня, потому что я хотел приехать в условленное место раньше Виннету.

Ки-пе-та-ки находится на западе от Канзаса. В последнее время там добывают много соли. Если в каком-нибудь месте встречаются большие залежи соли и с течением времени они вымываются дождями и сточными водами, то там образуются подземные полости, поверхность которых может в какой-то момент обрушиться. Образующиеся таким образом впадины довольно глубоки, имеют обрывистые края и отвесные склоны. Если почва здесь твердая и не пропускает влагу, то впадина со временем заполняется водой, если же верхние слои почвы пористые, то влагу задерживают лишь более глубокие слои, в результате чего здесь образуется различная растительность. В открытой и ровной прерии это выглядит довольно своеобразно: издалека видны только самые верхушки деревьев, поднимающиеся из такой впадины.

Солнце уже поднялось над горизонтом позади нас, когда мы увидели «Старуху». Мы подъехали к этой фигуре с левой стороны, а Виннету должен был ждать нас с правой. Мы остановились, а я один раз объехал ее вокруг, не заметив ни каких-нибудь следов, ни людей. Поэтому мы спустились вниз по склону и устроились на ровном месте. Пленника мы сняли с его коня, который выглядел очень неплохо и был, видимо, одним из лучших у осэджей (а индеец действительно оказался осэджем). Он был в боевой раскраске и, должно быть, поэтому отказался отвечать на наши вопросы.

Теперь у меня было время расспросить Апаначку о том, что он делал все это время, пока мы не виделись с ним. Однако лучше было не начинать самому разговор: но отношению к таким людям, каким был вождь команчей, нельзя проявлять слишком назойливое любопытство. Но Хаммердал не придерживался этих правил приличия. Едва мы сели, он обратился к Апаначке с вопросом:

— Я слышал, что мой краснокожий брат — вождь команчей. Как случилось, что он попал в плен к осэджам?

Индеец улыбнулся и показал руками на свои уши.

— Между тобой и ими был бой? — продолжал настойчиво свои расспросы толстяк.

Апаначка ответил ему тем же жестом. Тогда Хаммердал обратился ко мне:

— Он, кажется, не хочет мне отвечать. Спросите вы его еще раз, мистер Шеттерхэнд!

— Бесполезно, — ответил я.

— Почему?

— Вы не понимаете, что он имеет в виду? Он не слышит.

Толстяк весело рассмеялся, поняв, в чем дело, и сказал:

— Well! Тогда у него тоже, как и у вас, двенадцать жен и двенадцать раз по двадцать сыновей и дочерей?

— Вполне вероятно!

— В таком случае я прошу вас принять во внимание, что я не собираюсь становиться глухим, иначе мы все трое замолчим, и здесь воцарится мертвая тишина! Не могли бы вы, сэр, придумать для меня какое-нибудь занятие, чтобы убить время?

— Пожалуйста. Поднимайтесь наверх и ждите, когда появится Виннету. Мне бы очень хотелось знать заранее, когда он приедет.

— Узнаете вы это или нет — какая разница! Но хорошо, я вам об этом дам знать.

Когда он ушел, Апаначка, видимо, решил, что пора сказать что-нибудь, чтобы у меня не сложилось о нем неблагоприятного мнения. Команч кивком презрительно указал на пленника и заметил:

— Сыновья осэджей не воины. Они боятся оружия смелых мужчин, поэтому набрасываются на безоружных.

— Мой брат был безоружный? — спросил я.

— Да. При мне был только нож, потому что другого оружия мне носить с собой было нельзя.

— А-а! Мой брат отправился в путь, чтобы добыть священный йаткуан — красную глину для трубок?

— Да, Апаначка был выбран по совету стариков, чтобы ехать на север и разыскать священные каменоломни. Мой брат Шеттерхэнд знает, что у краснокожих воин, посланный за йаткуаном от своего племени, едет безоружный. У него не может быть ни лука со стрелами, ни ружья, ни томагавка, потому что есть он может только растения и ему не надо ни от кого защищаться, ведь враждебно относиться к человеку, который едет в священные каменоломни, запрещено. Апаначка еще никогда не слышал, чтобы этот закон нарушался. Псы осэджей навлекли на себя позор, напав на меня, хотя у меня был лишь нож и я показал им вампум, который доказал им, что я на священном пути.

— Ты показал им вампум?

— Да.

— Я никогда не видел его. Он у тебя с собой?

— Нет. Они отняли его у меня и кинули в огонь, который пожрал его.

— Немыслимо! Такое никогда не могло случиться! Вместе с ним они выбросили в пламя свою честь. Они должны были обращаться с тобой как с гостем, даже если бы ты и был их злейший враг!

— Уфф! Они хотели даже убить меня!

— Ты не защищался, когда они напали на тебя?

— Но мог ли я защищаться?

— Нет, я думаю, не мог.

— Если бы я защищался, пролилась бы кровь многих людей. Поскольку я полагался на мой вампум и на древние законы, то был послушен, как ребенок. Отныне каждый честный воин, который встретится с осэджем, может плюнуть ему в лицо и…

Его прервал Дик Хаммердал, который спустился к нам и сообщил, что едет Виннету. Я хотел, чтобы встреча с команчем была для Виннету неожиданностью, поэтому попросил вождя остаться с нашим пленником, а сам пошел с Хаммердалом на другую сторону Ки-пе-та-ки, где появились наши друзья. Я ожидал, естественно, увидеть пять человек, а именно Трескова, Холберса, Виннету, Шако Матто, Уоббла, однако, к своему удивлению, заметил, что с ними еще один индеец. Когда они подъехали ближе, то я увидел, что он привязан к лошади как пленник. Судя по полосам на его лице, это тоже был осэдж.

Я вышел из кустов, чтобы Виннету мог меня заметить, не разыскивая. Он направился тут же в мою сторону, остановился около нас и спросил:

— Мой брат оказался здесь раньше меня из-за того, что случилось что-нибудь плохое?

— Нет. Наоборот, все прошло быстрее и лучше, чем я ожидал.

— Тогда пускай он ведет нас к своим лошадям! Мне надо сообщить ему что-то важное!

Шако Матто услышал эти слова, и я поймал его торжествующий взгляд на себе. Я сказал:

— Лошади находятся на другой стороне, но мы станем лагерем прямо здесь, внизу.

Виннету сразу же сообразил, что речь идет о какой-то загадке. Он быстро взглянул на меня, и на его лице заиграла довольная улыбка. Вождь осэджей обратился ко мне грубым тоном:

— Шеттерхэнд узнает, что случилось, и скоро отпустит меня!

Я ничего не ответил и стал Спускаться. Остальные последовали за мной. Хаммердал и Холберс повели лошадей с индейцами, и толстяк заговорил со своим закадычным другом:

— Значит, у вас произошло нечто очень важное, Пит Холберс, старый енот?

— Если ты думаешь, что это важно, то ты угадал, — послышался ответ.

— Угадал или нет — какая разница! В любом случае это не так важно, как то…

— Оставьте болтовню! — прервал я его. — Прежде чем очередь говорить дойдет до вас, здесь будут говорить другие.

Он понял, что чуть не совершил ошибку, и закрыл себе рот ладонью. Мы спустились вниз, отвязали пленников от лошадей, положили их на землю и сели сами рядом. Виннету, не зная, что я держу пока в секрете от него, украдкой бросил на меня вопросительный взгляд, на который я ответил ему:

— Пускай мой брат скажет мне то важное, что у него есть!

— Мне говорить с открытым ртом?

Он имел в виду, может ли он говорить без оглядки на то, о чем я пока умалчиваю.

— Да, — ответил я. — Надеюсь, не случилось ничего страшного.

Как я и ожидал, вмешался Уоббл и насмешливо заговорил:

— Очень страшное и в высшей степени неприятное для вас! Если вы надеетесь еще долго держать нас в плену, то вы сильно ошибаетесь!

— Ну-ну, — засмеялся я. — Пока карты легли для нас еще лучше, чем раньше.

— Как так?

— Сегодня у нас на одного пленника больше, чем вчера.

— И вы думаете, что это ваше большое преимущество? Пускай Виннету скажет, как обстоят у вас дела!

На этот раз апач преодолел свою гордость и сказал:

— У старого ковбоя яд на языке. Пускай брызгает им на нас, я не буду ему мешать.

— Да, это яд, и такой, от которого вы все погибнете, если не отпустите нас на свободу, this is clear!

— Ты зря стараешься, если хочешь запугать нас! — засмеялся я.

— Все-таки смеешься! Смех у тебя сразу же пройдет, когда ты узнаешь, что произошло во время вашего победоносного отсутствия. — Он показал на нового пленника и продолжил: — Воинам осэджей отсутствие вождя показалось слишком долгим, и, чтобы узнать его причину, они послали к нему этого человека. Он приехал к тому лесу, где вы нас схватили, потом пошел по следу и приехал к лагерю. Теперь понял?

— Я понял только, что при этом он был пойман.

— Прекрасно! Но ты не знаешь, что он был не один. С ним был еще один осэдж, который оказался умнее и осторожнее и сумел ускользнуть. Теперь он уже успел вернуться, захватил с собой сотню индейцев, и они следуют за ними по пятам. Мой совет тебе — отпусти нас прямо сейчас, это лучшее, что ты можешь сделать в настоящий момент. Если появятся эти осэджи и увидят нас у вас в плену, то они не пощадят никого, а сметут вас, как буря жалкие веточки!

— Это все, что ты хотел мне сказать?

— Пока да. Но если ты будешь настолько глуп, что не примешь во внимание мой добрый совет, то у меня для тебя есть еще кое-что.

— Тогда давай лучше сразу это «кое-что».

— Нет. Сначала я все-таки хочу посмотреть, действительно ли Олд Шеттерхэнд обладает хоть сотой долей того ума, который ему приписывают, — ошибочно, конечно.

— Так много мне совсем необязательно, мне достаточно и одной десятитысячной доли, чтобы высмеять твои угрозы. Не забывай, что вы находитесь в нашей власти, а осэджей все еще нет. Что мешает нам убить вас?

— Нет, для этого вы слишком добры и слишком любите Христа. Кроме того, вы знаете, что осэджи отплатят вам за нашу смерть!

— Пара индейцев? Но что они могут сделать с Виннету, не говоря уже обо мне?!

— Да, твое самомнение велико, это я знаю! Но я догадываюсь, что тебе придает такое мужество на самом деле.

— И что же это?

— Как и Виннету, вы были на ферме Феннера и попросили там помощи. Наверное, несколько жалких ковбоев уже в пути.

— Если бы вы хоть мало-мальски могли рассчитать время, то сообразили бы, что он еще не успел бы вернуться с фермы. Я был совсем в другом месте и сейчас докажу вам, что думал о вас, приведя кое-кого.

— Хотелось бы знать, кто это. Будь добр, покажи!

— Тотчас! Эту радость я с удовольствием доставлю тебе и Шако Матто.

Я шепнул несколько слов Дику Хаммердалу на ухо, и он, улыбнувшись, поднялся и ушел. Все, даже Виннету, хотя он и старался не показывать этого, ждали с напряжением, кого приведет Дик. Через некоторое время он вернулся, ведя за собой нашего осэджа.

— Уфф! — воскликнул Шако Матто.

— Тысяча чертей! — воскликнул Уоббл. — Это ведь…

Он посчитал лучше остановиться на середине фразы. Я показал знаком Хаммердалу, чтобы тот увел обратно пленника, который мог выдать как-нибудь присутствие Апаначки. Потом спросил старого ковбоя:

— Ну, как? Ты по-прежнему уверен, что осэджи прискачут?

— Черт тебя побери! — последовал грубый ответ.

— Уфф! — вставил тут Шако Матто. — Олд Уоббл забыл о найини.

— Да, конечно, — откликнулся тот. — Я уже упомянул, что у нас есть еще один козырь, который ты не сможешь побить, каким бы хитроумным себя ни считал!

— И на который я все же хотел бы взглянуть.

— Пожалуйста. Ты, наверное, с удовольствием вспомнишь Льяно, где ты имел честь…

— …быть обокраденным тобой, — продолжил я.

— Совершенно верно. Но я хотел сказать о другом, — засмеялся старик. — Там был один молодой найини-команч. Как его звали?

— Апаначка, — ответил я, делая вид ничего не подозревающего человека.

— Да, Апаначка! Тебе ведь он очень нравился, не так ли?

— Да.

— Ты любишь хвастаться своим добрым сердцем. Я думаю, ты не изменил своего отношения к нему?

— Напротив, я полюбил его еще больше!

Он говорил высокомерным тоном, потому что был уверен в себе. На этот тон перешел и я, потому что я заметил, что Апаначка прекрасно справляется с той ролью, которую я для него предназначил. Вождь найини стоял в кустах на том месте, куда ушел Хаммердал, которого, по всей видимости, Апаначка оставил у наших лошадей. Он, наверное, сам догадался, что я готовлю сюрприз, и, не дожидаясь того, что я позову его, подобрался к нам. Я посмотрел на Виннету и понял, что его-то зоркие глаза уже заметили команча.

— Еще больше? — переспросил меня Уоббл. — Ты, наверное, хочешь этим сказать, что готов для своего друга и брата на любую жертву?

— Конечно. Я никогда не оставлю его в опасности, даже если из-за этого мне пришлось бы рискнуть своей жизнью.

— Прекрасно! Тогда я тебе, кстати, могу сообщить, что он находится в большой опасности.

— Неужели?

— Да.

— И в чем эта опасность?

— Он в плену у осэджей.

— Я так не думаю.

Олд Уоббл наблюдал за мной в надежде заметить ужас на моем лице. Когда же я так быстро и равнодушно ответил, он принялся меня убеждать:

— Ты думаешь, я тебя обманываю, но это правда, это на самом деле так!

— Чепуха.

— Спроси у осэджа, которого поймал вчера Виннету. Он принес нам весть, которая нас обрадовала настолько же, насколько должна огорчить вас.

— Тем не менее это ложь, он не в плену!

— Я клянусь тебе сто раз!

— Клятвы Олд Уоббла не значат для меня ничего. Итак, это и есть твой козырь?

— Конечно!

— Теперь я догадался, чего ты хочешь. Ты полагаешь, что мы обменяем вас на Апаначку?

— Посмотри-ка, каким умным ты стал, когда тебя ткнули носом именно туда, куда нужно. Ты угадал.

— Мне очень жаль, но есть место, куда сейчас же следует ткнуть носом тебя!

— Что за место?

— Кусты справа от тебя. Будь добр, ткни свой нос туда!

Он повернул голову в указанную сторону. Апаначка слышал каждое наше слово, он раздвинул ветки в стороны и выступил вперед. Если прямо перед ними ударила бы молния, Шако Матто и Олд Уоббл пришли бы в меньший ужас, чем теперь, когда появился вождь команчей.

— Ну? — спросил я. — У кого больший козырь?

Никто не ответил. Тут раздался голос того, кто говорил лишь тогда, когда к нему обращался его закадычный друг Дик Хаммердал, а именно голос долговязого Пита Холберса:

— Эй, вот так потеха! Никто не будет обмениваться. Олд Уоббл проиграл!

Старик так скрипнул зубами, что это услышали все, грубо выругался и закричал мне, задыхаясь от ярости:

— Будь ты проклят, подлый пес! Все черти ада служат тебе, потому что ты продал им свою душу, иначе тебе не удалось бы все это подстроить! Я ненавижу тебя такой ненавистью, какую не чувствовал еще ни один человек в мире, слышишь ты, немец проклятый!

— А мне тебя искренне жаль, — ответил я спокойно. — Я знал многих, достойных сожаления людей, но о тебе я сожалею более всех. Ты даже представить себе не можешь, как велико сострадание, которое ты вызываешь. Пускай Бог когда-нибудь почувствует хоть малую часть той жалости, которую я испытываю к тебе сейчас! Это мой ответ на твои проклятия, потому что проклятия из твоих уст каждому, к кому они обращены, должны обратиться в благословение и принести счастье! А теперь я больше не хочу с тобой разговаривать. Ты слишком жалок, на тебя больно смотреть. Убирайся с глаз долой на все четыре стороны!

Я подошел к нему, разрезал веревки, которыми он был связан, и отвернулся. Я думал, он быстро вскочит и кинется прочь. Однако я услышал, как он медленно поднялся, а затем, почувствовал на плече его руку. Он произнес насмешливо:

— Значит, тебе больно на меня смотреть? Поэтому ты меня отпускаешь? Только не воображай, что ты морально выше меня! Если Бог действительно есть, то я в его глазах не ниже тебя! Он создал меня и тебя, и в том, что я в этом мире занимаю не то место, какое занимаешь ты, а другое, виноват не я, а он! К нему обращай свое негодование, а не ко мне. И если есть вечная жизнь и есть высший суд, то тогда не Бог мне, отягощенному так называемыми ошибками и грехами, а я ему вынесу окончательный приговор! Ты увидишь, что вся твоя кротость и набожность не стоит и выеденного яйца.

В сущности, тобой самим движет не что иное, как сознание, что все равно нет добрых и злых людей, потому что во всем виноват один Бог, изобретатель всех грехов. Ну, счастливо тебе, рыцарь любви и милосердия! Сегодня я остался очень доволен тобой и твоими нелепостями. Но не думай, что при встрече с тобой я буду разговаривать не пулями, а как-нибудь иначе. Здесь, в прерии, нам двоим тесно, один из нас должен уйти. Я знаю, что ты очень боишься крови, так я вскрою тебе вены. Это, кстати относится и к остальным. Счастливо оставаться! Вы скоро услышите обо мне.

Оружие мы у пленника отобрали, естественно. Ружье Уоббла висело у седла его лошади, а его нож был на поясе у Дика Хаммердала. Старый ковбой подошел к толстяку и протянул руку, чтобы снять с пояса нож, но тот отвернулся и сказал:

— Что ты хочешь? Нечего шарить на моем поясе.

— Мне нужен мой нож! — заявил Уоббл.

— Теперь он принадлежит мне, а не тебе.

— Ого! Оказывается, я имею дело с ворами и мошенниками!

— Попридержи язык, старый плут, иначе я за себя не ручаюсь! Ты знаешь законы прерии: оружие пленника не принадлежит ему.

— Я больше не пленник!

— Пленник или не пленник — мне это безразлично. Если Олд Шеттерхэнд вернул тебе свободу, то это еще не значит, что он вернул тебе и оружие.

— Возьми его себе и будь ты проклят, толстый пес! Осэджи мне дадут новый.

Он подошел к своей лошади, снял с седла ружье, перекинул его через плечо и хотел было уже вскочить на коня, когда раздался голос Виннету:

— Стой! Положи ружье на место!

В голосе и в лице апача было что-то такое, что заставило Уоббла подчиниться, несмотря на его обычную манеру на все возражать и всему противиться. Он снова повесил винтовку на седло, потом повернулся ко мне и все-таки запротестовал:

— Что это значит? Ружье и лошадь — мои!

— Нет, — возразил Виннету. — Если мой брат Шеттерхэнд вернул тебе свободу, то этим он лишь показал отвращение, которое каждый человек испытывает к тебе. Мы предаем тебя не суду нашей мести, а справедливому суду великого Маниту. Ты получил бы назад и свою лошадь, и винтовку, но ты пригрозил нам, что всем пустишь кровь из вен, поэтому, кроме свободы, ты не получишь ничего. Но если через десять минут ты будешь еще здесь, то мы вздернем тебя на первом попавшемся суку. Я сказал. Хуг! Уходи.

Уоббл громко рассмеялся, низко поклонился и с иронией ответил:

— Сказано по-королевски. Жалко только, что для меня это пустое тявканье. Я ухожу, но обещаю, что мы скоро увидимся.

Он круто развернулся, поднялся по склону низины и исчез за ее краем. Через некоторое время я из осторожности поднялся вслед за ним и увидел, как он медленно брел своей расхлябанной походкой вдоль обрыва. Раньше я уважал этого человека — не только из-за его возраста, но также из-за его славы настоящего вестмена, которая у него тогда была. То, что я его отпустил и на этот раз, было не результатом каких-то долгих раздумий, а скорее минутным порывом, внезапным чувством отвращения, из-за которого я не мог с ним больше говорить.

Виннету вполне одобрил такое мое поведение. Хаммердал и Холберс — нет; однако они все равно не посмели мне делать упреки. Тресков, напротив, недовольный новым проявлением моей мягкости, как блюститель закона, обратился ко мне, когда я спустился обратно:

— Не подумайте ничего плохого, мистер Шеттерхэнд, но мне кажется, вы поступили неправильно. Я не хочу говорить с христианской точки зрения, хотя и здесь вы неправы, поскольку христианство учит не оставлять зло безнаказанным. Но поставьте себя на место человека, состоящего на государственной службе, чей долг — соблюдение законов. Что бы вы тогда сказали, когда из ваших рук, но не по вашей вине, снова и снова ускользает неисправимый мерзавец? Этот подонок заслужил смертной казни уже раз сто, хотя бы как «убийца индейцев». Что должен сказать юрист, если вы прикладываете все усилия к тому, чтобы он в очередной раз сумел избежать заслуженного наказания? Я вас просто не понимаю!

— Как по-вашему, я — юрист, мистер Тресков? — спросил я.

— Думаю, нет.

— Может, криминалист?

— Наверное, нет.

— Хорошо! В мои намерения не входит помогать ему избежать наказания, просто я не хочу быть ни судьей, ни палачом. Я глубоко убежден, что он не избежит своей судьбы и ему будет вынесен приговор еще в этом мире, причем без меня в роли вершителя его судьбы. Вы можете не понимать меня, но не станете же по крайней мере спорить, что в душе, в сердце человека есть законы, которые переступить сложнее, чем любые параграфы ваших кодексов!

— Может быть! В этом отношении моя душа не так тонко устроена, как ваша. Но я должен обратить ваше внимание на те последствия, которые возникнут, если слушаться таинственных и непонятных мне внутренних законов.

— Какие последствия? Назовите мне хоть один случай!

— Вы пощадили Уоббла. Но что нам теперь делать с вождем осэджей, соучастником преступления? Его тоже надо освободить без всякого наказания?

— Я бы освободил.

— Тогда к черту все ваши так называемые законы прерии, которые вы так восхваляли!

— В первую очередь я — человек и лишь в пятую, шестую — вестмен. Осэджей предали белые, теперь, по их воззрениям, они имеют полное право напасть на фермы бледнолицых и отомстить. И должны ли мы теперь судить Шако Матто за несовершенное преступление?

— Ладно, отвлечемся от этого нападения. Но он ведь покушался на нашу жизнь! — сказал Тресков.

— Претворил ли он свои планы в жизнь?

— Конечно, нет. Но вы ведь знаете, что наказуема и попытка убийства.

— Вы сейчас говорите как типичнейший юрист.

— И я обязан вас просить присоединиться к моей точке зрения.

— С удовольствием! Итак, попытка убийства наказуема, а намерения вождя уже вступили в стадию попытки, не так ли?

Тресков помедлил с ответом, потом заворчал:

— Намерения — попытка — может быть, по крайней мере, так называемая отдаленная попытка… Ах, оставьте меня в покое, мистер Шеттерхэнд, со своей казуистикой!

— Well! Надо наказывать Шако Матто?

Полицейский повертелся на своем месте, а затем гневно воскликнул:

— Вы самый плохой адвокат, с которым только может иметь дело судья. Я совершенно запутался!

— Только спокойно, мистер Тресков! Я более суров, чем вы думаете. Я за то, чтобы принять превентивные меры.

— И что вы предлагаете?

— Пока ничего. Я не единственный, кто может здесь сказать что-нибудь.

— Совершенно верно! — тут же отозвался Дик Хаммердал. — Ведь краснокожий тоже должен получить какую-нибудь награду. Ты так же думаешь, Пит Холберс, старый енот?

— Хм, если ты полагаешь, что он заслужил порядочную трепку, то ты, конечно, прав, дорогой Дик, — ответил тот.

— Тогда давайте советоваться, что с ним делать, — строгим тоном заключил Тресков и сел на место с чрезвычайно серьезным видом.

Мне было в высшей степени интересно наблюдать за тем, как меняется лицо Шако Матто в течение нашего обмена мнениями. От него не ускользнуло ни одно слово, и поэтому он заметил, как я его защищал. До сих пор он смотрел на меня очень угрюмо, теперь же — почти дружелюбно. Мне, впрочем, это было совершенно безразлично, потому что никакие личные чувства и привязанности не руководили мною во время спора с Тресковом. Когда он призвал нас посоветоваться, вождь осэджей нарушил молчание, обращаясь ко мне:

— После того как бледнолицые поговорили, Олд Шеттерхэнд, наверное, выслушает меня?

— Говори! — приказал я ему.

— Много слов, которые я слышал только что, мне непонятны. Но мне понятно, что Олд Шеттерхэнд за меня, а остальные против. Виннету в разговор не вмешивался, и я полагаю, что он согласен со своим другом и братом. Хотя они оба враги осэджей, но все белые и краснокожие знают, что два прославленных воина думают и действуют всегда по справедливости, и я призываю их быть и сегодня справедливыми.

Он остановился и посмотрел на меня, как бы ожидая ответа, и я сказал:

— Вождь осэджей не ошибается в нас, он может ожидать от нас справедливости. Но прежде всего я хочу отметить, что мы не являемся врагами осэджей. Мы хотим жить в мире со всеми белыми и краснокожими. Но если кто-то становится на нашем пути и тем более покушается на нашу жизнь, разве не должны мы защищаться? И если, защищаясь, мы побеждаем этого человека, то разве есть основания утверждать, что мы — враги осэджей?

— Под этим человеком Олд Шеттерхэнд, наверное, подразумевает меня. Но кто может согласиться с тем, что его следует схватить? Шако Матто хотел бы спросить, для чего бледнолицым судьи и суды?

— Коротко говоря, для того, чтобы защищать закон и справедливость. Хотя судьи тоже люди, которые ошибаются, и поэтому…

— Уфф, уфф! — перебил меня вождь осэджей. — … И поэтому эти судьи ошибаются только тогда, когда нужно засудить краснокожих! Олд Шеттерхэнд и Виннету, наверное, тысячи раз слышали жалобы индейцев на бледнолицых. Я не хочу ни повторять их, ни добавлять свои. Но я вождь своего племени и скажу только о том, что пришлось вытерпеть моему народу и что мы теперь поняли заново. Сколько раз нас обманывали бледнолицые! Последний раз это было всего месяц назад, и когда мы потребовали справедливости, то нас просто высмеяли. Что делает белый, если судья отказывает ему в справедливости? Он ищет правды у более высокого суда. Если здесь он тоже терпит неудачу, то он либо линчует своего обидчика, либо создает объединение людей под названием комитет, которые тайно и против законов оказывают ему помощь. Почему краснокожему нельзя действовать так же? Вы говорите «линч», мы говорим «месть». Вы говорите «комитет», мы говорим «совет старейшин». Это равнозначно. Но только вы почему-то называете нас ворами и грабителями, хотя обманываете и обкрадываете нас именно вы. И при этом вы бездушно рассуждаете о любви, вере, добре! Итак, я спрашиваю: кто обманутый и кто обманщик? Кто ограбленный и кто грабитель? Кто виноват в смерти наших воинов и кто отомстит за их смерть? Может… Олд Шеттерхэнд дать правильный ответ на все эти вопросы?

И Шако Матто посмотрел на меня вопросительно. Что, как честный человек, мог я ответить ему? В этом затруднительном положении меня выручил Виннету, который до сих пор хранил молчание:

— Виннету — высший вождь нескольких племен апачей. Ни один вождь не принимает страдания и горести своего народа ближе к сердцу, чем я. То, что сказал Шако Матто, для меня, конечно, не новость. Я сам много раз выступал против бледнолицых — и всегда безуспешно! Но я спрошу: должна ли каждая рыба в пруду, где много хищных рыб, тоже жить за счет мяса других рыб? Должен ли быть всякий зверь, живущий в лесу, где обитают скунсы, тоже скунсом-вонючкой? Вождь осэджей требует справедливости, но сам действует не по праву и закону — преследует тех, кто менее всего виноват в том обмане и тех страданиях, которые терпят индейцы. Разве вождь осэджей не слышал, как мой брат Шеттерхэнд и я обращаемся с нашими злейшими врагами, и разве он не слышал, как только что мы с ним защищали Шако Матто, хотя он и хотел нас убить?! То, что нам сказал вождь осэджей, мы и так хорошо знаем, но то, что мы ему хотим сказать, он, по-видимому, еще не знает: тот, кто ищет справедливости, не должен действовать неправедно! Шако Матто назвал нас мучителями, хотя он знает, что мог бы уже давно лишиться и жизни, и скальпа. Он же сохранит и то, и другое, а может быть, получит еще и свободу. Теперь, если он будет еще утверждать, что мы враги осэджей, то его имя не будет стоить упоминания ни среди белых, ни среди краснокожих воинов. Вождь осэджей произнес длинную речь, я последовал его примеру, хотя ни в моих, ни в его словах не было необходимости. Я сказал. Хуг!

Он замолчал, и вдруг стало совсем тихо. И речь, и сама манера выражаться, и личность Виннету произвели такое впечатление. Я знал, что его слова были обращены не только к осэджу, но и к остальным. Шако Матто лежал с неподвижным лицом, по которому нельзя было сказать, произвела ли речь Виннету вообще какое-нибудь впечатление на него. Тресков сидел в задумчивости, опустив глаза в землю. Наконец он сказал:

— Вы, мистер Шеттерхэнд и Виннету — особые люди. Хочешь ты этого или нет, но в конце концов начинаешь думать именно так, как вы с Виннету. Если вы отпустите вождя осэджей с его двумя ребятами, то я не буду возражать. Я только боюсь, что он все расскажет своим индейцам и они смогут поймать нас или убить.

— Поживем — увидим! Если я вас правильно понял, советоваться вы больше не считаете нужным? — спросил я.

— Нет. Делайте, что хотите.

— Well! Тогда послушайте, что мы с Виннету решили. Шако Матто поедет с нами, пока мы не решим, что его можно отпустить на свободу. Оба его воина могут быть свободны. Снимите с них ремни!

Холберс и Хаммердал охотно выполнили это указание. Когда оба осэджа оказались на свободе, они тут же вскочили и уже хотели сесть на своих лошадей, но я успел предостеречь их от этого:

— Стойте! К Вара-ту вы не поедете, а пойдете. Ваши ружья и лошадей мы забираем. Получите ли вы их обратно, зависит от поведения Шако Матто. Вы расскажете осэджам, что произошло, скажете, что бледнолицые предупреждены и что если нападение на фермы все же состоится, то своего вождя они больше не увидят. Сообщите своим братьям также, что Апаначку, вождя найини-команчей вчера освободил я, Олд Шеттерхэнд!

Им было сложно выполнить все эти указания, и они вопросительно посмотрели на своего вождя. Тот сказал:

— Делайте, что вам велит Олд Шеттерхэнд! Если воины осэджей не будут знать, как им поступать, то пусть спросят Хонске Нонпе — Длинную Руку — ему я передаю приказ!

Когда он давал это указание, лицо его было непроницаемо. Ни единым жестом он не дал понять нам, что означают его слова и эта передача командования для нас — мир или войну.

Оба индейца поднялись по склону и пошли в том же направлении, что Уоббл. Можно было предположить, что, вероятнее всего, скоро они его догонят.

Лошадей я их лишил по нескольким соображениям. Если бы они поехали, а не пошли пешком, то прибыли бы к Вара-ту на несколько часов раньше, следовательно, и ожидаемое нами преследование началось бы раньше. Кроме того, их лошади выглядели неплохо — эти индейцы ведь были по большей части гонцами и разведчиками. Оружие их нам тоже могло пригодиться. Апаначка, например, как я уже говорил, был безоружен, поэтому он получил винтовку Шако Матто, которая оказалась лучше остальных. Само собой разумеется, что вождь команчей отложил на время свои прежние намерения искать священные каменоломни и решил сопровождать нас в Колорадо.

Итак, оставаться у Ки-пе-та-ки нам не было больше смысла. Шако Матто мы привязали к его лошади, однако не слишком крепко и туго. Пит Холберс и Тресков пересели на коней осэджей. Остальные лошади были использованы как вьючные. И мы покинули «Старуху».

Теперь мы удалялись от Републикан-Ривер, потому что она повернула на север в Небраску. Мы же держали курс на запад к реке Соломон. При этом мы были как бы зажаты с двух сторон. Впереди нас опасность исходила от шайки Генерала, на след которого мы надеялись скоро напасть, а сзади — от осэджей, которые скорее всего пустятся за нами в погоню. То, что есть третья, находящаяся к нам значительно ближе, мы и не могли предположить, хотя мы ехали прямо навстречу ей.

Мы могли бы повернуть на юг и двигаться в этом направлении некоторое время, чтобы ввести в заблуждение осэджей. Но в общем-то эти индейцы не очень-то были страшны нам, и кроме того, мы потеряли бы время, сделав такой крюк, и значит, еще не скоро встретились бы с Олд Шурхэндом. Поэтому мы ехали на запад до полудня следующего дня, и тут из-за одной встречи нам пришлось изменить наши планы и все-таки повернуть на юг.

Мы встретили трех всадников, от которых узнали, что в этой области действует довольно большая банда каких-то бродяг. Эти трое попали в руки какой-то части этой банды и были совершенно ограблены, причем один из них был ранен в бедро, хотя и несильно. Кто слышал о таких бандах или даже имел возможность с ними познакомиться, тот, разумеется, поймет, почему у нас не было никакого желания встречаться с этими потерявшими всякую совесть людьми, от которых на Западе каждый уважающий себя человек старается защититься как от паразитов или вредных насекомых, но не пытается вступать с ними в единоборство, потому что это для него позор. Как не возможно мериться силами элегантному фехтовальщику с грубым конюхом, вооруженным навозными вилами, так и всякому честному человеку, оказавшемуся в прерии, надо избегать встречи с этими отбросами общества — не столько из страха, сколько из отвращения.

Вот и мы, не долго думая, повернули на юг и к вечеру достигли Северного Соломона, на правом берегу которого стали лагерем.

Здесь Апаначка нарушил молчание и рассказал мне о том, что с ним было после того, как мы расстались с ним в Льяно-Эстакадо. Впрочем, все это было не слишком интересно. Их поездка с Олд Шурхэндом в Форт-Террел оказалась безрезультатной, они искали там Дэна Эттерса, но не нашли, никто о нем там даже не слышал. После того как Апаначка рассказал это, я сказал:

— Таким образом, мои прежние предсказания сбылись. Я не доверял этому так называемому Генералу. Мне сразу показалось, он хотел обмануть Олд Шурхэнда насчет этого Эттерса. У него были какие-то особые планы при этом, которые я, к сожалению, не смог разгадать. Мне показалось, что он лучше знает взаимоотношения Шурхэнда и Эттерса, чем говорил нам. Тогда же я заметил это нашему другу, но он не мог в это поверить. Он говорил об этом с моим краснокожим братом Апаначкой?

— Нет.

— И он ни разу даже не намекнул, зачем ему так нужен Эттерс?

— Ни разу.

— После этого вы расстались на Рио-Пекос, и ты вернулся к своему народу?

— Да. Я поскакал в Каам-Кулано.

— Где тебя, конечно, с радостью встретила твоя мать?

— Она узнала меня сначала, а потом ее дух снова покинул ее тело, — ответил он печально.

Несмотря на такое его настроение, я все-таки спросил его:

— Ты помнишь слова, которые я слышал от нее?

— Да, помню. Она всегда говорит их.

— Ты и сейчас, как тогда, думаешь, что эти слова из области индейской медицины?

— Да.

— Я так никогда не думал и не думаю так и сейчас. В ее душе живут образы людей и туманные воспоминания. Не замечал ли ты, хоть на мгновение, что эти образы светлеют и очищаются?

— Никогда. Я не часто был возле нее. И в тот раз мне надо было скоро возвращаться домой.

— Почему?

— Воины найини, особенно Вупа-Умуги, их вождь, не простили мне, что я уважаю и ценю моего белого брата Шеттерхэнда и что я курил с ним трубку дружбы и верности. Они сделали для меня жизнь в Заячьей долине невыносимой, поэтому я уехал.

— Куда?

— К команчам-канеа.

— Они сразу же приняли моего брата?

— Уфф! Если бы меня спрашивал об этом не Шеттерхэнд, то я засмеялся бы. Хотя я был тогда самый молодой вождь найини, но меня никто не мог победить. Поэтому никто не возражал против меня, когда воины канеа решали, принимать меня или нет. Теперь я главный вождь канеа.

— Я рад это слышать. А ты не мог увезти с собой свою мать от найини?

— Я хотел это сделать, но человек, который ее муж, не разрешил мне.

— Знахарь? Ты не называешь его отцом. Мне уже тогда показалось, что ты его терпеть не можешь.

— Я никогда не любил его, теперь же ненавижу, потому что он разлучил меня со скво, которая меня родила.

— Ты точно знаешь, что она твоя мать?

Он с удивлением посмотрел на меня и сказал:

— Почему ты спрашиваешь так? Я убежден, что мой брат Шеттерхэнд никогда ничего не скажет без причины, то, что он делает или говорит, всегда тщательно продумано. Поэтому, конечно, он не зря спрашивает об этом.

— Нет, не зря. Но этот вопрос — не плод раздумья, во мне говорит внутренний голос. Мой брат не хочет отвечать на него?

— Если Шеттерхэнд спрашивает, то я отвечу, однако я все равно не понимаю, в чем смысл вопроса. Скво, о которой мы говорим, моя мать. Я всегда это знал, и я люблю ее.

— И она действительно скво знахаря?

— И этого вопроса я не понимаю. Сколько я себя помню, их всегда считали мужем и женой.

— Ты тоже?

— Да.

— Но он тебе не нравится?

— Я сказал только то, что ненавижу его.

— И тем не менее убежден, что он твой отец?

— Его всегда называли моим отцом.

— И он сам себя так называл? Подумай хорошо.

Он опустил голову, помолчал немного, потом снова резко вскинул голову и сказал:

— Уфф! Теперь только я понял, что он никогда, ни единого раза не называл меня ши йе.

— А твоя мать говорила тебе се це?

— Тоже нет!

У большинства индейских народов отец и мать по-разному говорят «мой сын». В данном случае отец должен был бы говорить «ши йе», а мать — «се це».

Апаначка снова заговорил:

— Оба всегда обращались ко мне «оми» — ты. Только мать иногда говорила мне «се це», но только тогда, когда она говорила обо мне с другими.

— Странно, очень странно! Теперь я хотел бы у тебя узнать, называл ли он ее «иво ушингва» — моя скво, а она его «ивуете» — мой муж?

Он снова помедлил немного и затем ответил:

— Мне кажется, что, когда я был маленький, они говорили друг другу так. Но с какого-то времени я перестал слышать эти слова.

— С этого времени они стали употреблять только имена Тибо-така и Тибо-вете?

— Да.

— И ты считаешь, что это выражения знахарей?

— Да.

— Почему?

— Потому что отец всегда говорил, что эти слова знахарские. Наверное, это так, потому что нет ни одного белого или краснокожего, который знал бы эти слова. Или их знает мой брат?

Я, конечно, не знал. Хотя мне сразу пришло на ум французское имя Тибо, но было, разумеется, слишком рискованно как-то связывать эти, пусть даже и похоже звучащие, слова друг с другом. Только я хотел ответить, как в наш разговор почти одновременно и с одинаковой поспешностью вмешались двое — именно после того, как услышали эти имена: Тибо-така и Тибо-вете.

Первым заговорил Виннету, которому я ничего не говорил о матери Апаначки и ее непонятных словах, потому что обещал Апаначке еще тогда, в Льяно-Эстакадо, молчать. Виннету сказал:

— Тибо-така и Тибо-вете? Я знаю эти имена!

Не успел он договорить, как вождь осэджей воскликнул:

— Тибо-така и Тибо-вете я тоже знаю! Они были в лагере осэджей и украли у нас много шкур и лучших лошадей.

Мы с Апаначкой были, естественно, очень удивлены. Команч обратился сначала к Виннету:

— Откуда Виннету знает эти имена? Он был в лагере найини?

— Нет. Мой отец Инчу-Чуна встретил этих людей. Он был бледнолицый, она — индеанка.

— Где он их встретил? Как это было?

— На краю Эстакадо. Они и их лошади умирали от жажды и голода. У женщины был ребенок, которого она кутала в свой платок. Мой отец, вождь осэджей, привел их к воде и накормил. Потом он хотел отвести их в ближайшее поселение бледнолицых, но они попросили его лучше показать дорогу к команчам. Он ехал с ними два дня, пока они не напали на след команчей. Они были смертельными врагами моего отца, и он повернул обратно, дав им мяса и воды и точно показав дорогу.

— Когда это случилось?

— Давно, когда я был еще ребенком.

— Что мой брат знает еще о них?

— То, что женщина потеряла свою душу. Ее речи были путаны, и если она находила какой-нибудь куст, то отламывала ветку и обматывала ее вокруг своей головы.

— Больше Виннету ничего не знает?

— Больше ничего. Это все, что рассказывал мой отец о той встрече.

Апач движением руки подтвердил, что ему нечего больше сказать, и впал в обычное молчание. Но теперь взял слово Шако Матто:

— Я могу еще кое-что сказать. Я знаю об этих ворах больше, чем Виннету.

Апаначка, однако, хотел говорить дальше сам, но я кивнул ему, чтобы он остановился. Вождь осэджей считал тех мужчину и женщину ворами, но это могли быть родители команча, и в этом случае он, конечно, оскорбился бы. Поэтому я вмешался:

— Шако Матто может рассказать нам о тех людях, о которых мы говорим. Наверное, это будет не слишком приятная информация.

— Олд Шеттерхэнд прав. Ничего хорошего, — ответил осэдж. — Может быть, он знает человека, которого звали Раллер и который был тем, кого бледнолицые называют офицером?

— Я не знаю офицера с таким именем.

— Значит, я правильно уже позднее догадался, что он тогда назвал фальшивое имя и пришел к нам специально, чтобы обмануть нас. Мы, и я в том числе, повсюду искали его, но нигде, конечно, не нашли офицера по имени Раллер.

— А что он хотел от воинов осэджей?

— Он приехал к нам один, одетый, как офицер, и сказал, что он посланник Большого Белого Отца в Вашингтоне. Был выбран новый Белый Отец, который через этого посланника хотел нам сказать, что любит краснокожих, хочет поддерживать с ними мир и лучше заботиться о них, чем прежние белые отцы, которые вели себя по отношению к индейцам нечестно. Это понравилось воинам осэджей, они приняли посланника с честью и уважением, которые подобают великому и старейшему вождю. Он заключил с ними договор: они должны были поставлять ему меха и кожу, а он им за это обещал оружие, порох, свинец, ножи, томагавки, одежду, красивые платья и всякие безделицы для наших скво. Он дал осэджам две недели, чтобы обдумать этот договор, и уехал. К назначенному сроку он вернулся и привел с собой одного белого человека и прекрасную молодую краснокожую скво, с которыми был маленький ребенок. У этого белого была перевязана рука. Прекрасное тело скво было пусто, потому что ее оставила душа. Она говорила о Тибо-така и Тибо-вете и обматывала вокруг головы ветки. Иногда она также говорила о каком-то Вава Деррике. Мы не понимали, что она хотела сказать этим, но белый, скво которого она была, сказал, что он сам не понимает ее. Мы приняли их, как будто они были братом и сестрой осэджей. Скоро Раллер снова уехал.

Шако Матто остановился, и я, воспользовавшись моментом, спросил его:

— Какие у них были отношения между собой? Была ли это дружба или обычное знакомство? Я думаю, это очень важно.

— Они были друзья до тех пор, пока думали, что за ними наблюдают. Но как только они оставались наедине друг с другом, как они полагали, то сразу начинали ссориться.

— А были у мужа этой скво какие-нибудь особые приметы?

— У него — нет, но у офицера, который называл себя Раллером, были. У него не хватало зубов.

— Где? — быстро спросил я.

— Двух верхних спереди — справа и слева.

— Это Эттерс! — воскликнул я.

— Уфф! Это Дэн Эттерс! — быстро откликнулся до того молчавший Виннету.

— Эттерс? — спросил вождь осэджей. — Раньше, я не слышал этого имени. Так звали этого человека?

— Первоначально, наверное, нет. Он был, или есть, опасный преступник, который носил много фальшивых имен. Как он называл того раненого белого, когда звал его или говорил с ним?

— Если они не ссорились, то он называл того второго Ло-те. Если же они, когда думали, что одни, начинали ссориться, то Раллер называл его Э-ка-мо-те.

— Ты не ошибся? Вождь осэджей уверен, что хорошо запомнил оба эти имени? Ведь с того времени много. воды утекло.

— Уфф! — воскликнул он. — Шако Матто хорошо запоминает имена своих врагов и держит их у себя в памяти до самой смерти.

Я непроизвольно оперся локтем о колено и положил голову на руку. Мне пришла в голову одна мысль — с одной стороны, довольно смелая, но с другой — сама собой напрашивающаяся. Я не спешил делиться ею с остальными, поэтому Виннету, по губам которого скользнула улыбка, сказал:

— Пусть мои братья взглянут повнимательнее на Шеттерхэнда. Именно так, как сейчас, он выглядит, когда нападает на след. Я знаю его.

Я совсем не думаю, что у меня в тот момент было какое-нибудь особенно умное выражение на лице; наоборот, я знаю, что когда задумываюсь, то выгляжу довольно глупо. По всей видимости, Дик Хаммердал заметил на моем лице именно это выражение, потому что он сказал Виннету:

— По-моему, как раз напротив: мистер Шеттерхэнд выглядит не так, как будто он напал на след, а как будто потерял его. Тебе так не кажется, Пит Холберс, старый енот?

— Хм! — промычал долговязый и в своей обычной прямолинейной манере встал на мою защиту. — Если ты думаешь, что твое лицо выглядит умнее, чем лицо мистера Шеттерхэнда, то ты просто надутый от важности петух, который вообразил себя живым идолом.

— Замолчи! — накинулся на него толстяк. — Сравнить меня с надутым петухом! А что ты понимаешь вообще в идолах?! Чтобы выдумать это замечательное сравнение, тебе, наверное, лет десять пришлось попотеть!

— Сам замолчи! — закричал в свою очередь Холберс. — Ты первый стал выдумывать обидные сравнения, когда перепутал лицо старины Шеттерхэнда и свое! Не он, а ты выглядишь так, как будто потерял и след, и вообще все на свете. Хоть ты мне и друг, но я не позволю тебе безнаказанно обижать мистера Шеттерхэнда!

Он действительно не шутил, иначе не стал бы против своего обыкновения держать такую длинную речь. Я с благодарностью посмотрел на него, хотя, конечно, не принимал всерьез выпады Дика Хаммердала, а потом сказал, обращаясь к Виннету и Шако Матто:

— Мне пришла в голову одна мысль, но скорее всего я ошибаюсь и поэтому не хотел бы высказывать ее прямо сейчас, без проверки. Но в любом случае теперь мне кажется, что я знаю, что значит таинственное слово «Тибо». Очень важно, правильно ли запомнил вождь осэджей те два имени раненого белого. Первое — Ло-те. Шако Матто произносит его в соответствии с особенностями своего языка, в котором звуки «л» и «р» практически не различаются. Следовательно, скорее всего это было французское имя «Лотэр».

— Да, да! — вмешался Шако Матто. — Именно так произносил это имя Раллер.

— Хорошо! Тогда второе имя Э-ка-мо-те означает французское слово «эскамотер», то есть ловкий обманщик, фокусник, искусство которого — ловкость рук, хитрость и проворство.

— Уфф, уфф, уфф! — воскликнул Шако Матто. — Я чувствую, что Шеттерхэнд находится на правильном пути.

— Ты так думаешь? — спросил я обрадованно. — Может быть, раненый белый имел тогда глупость познакомить со своим искусством осэджей?

— Да, такое было. Он делал с вещами все, что хотел, они вдруг исчезали и появлялись в самых неожиданных местах. Мы считали его великим волшебником, равного которому среди краснокожих не найти. Все наши мужчины, женщины и дети наблюдали за ним с удивлением, переходящим в ужас.

— Хорошо! Я хочу напомнить вождю апачей об одном человеке, рассказы о котором он, наверное, не раз слышал. В свое время ходило много толков об одном знаменитом и потом вдруг пропавшем без вести эскамотере, трюки и ловкость рук которого считались просто потрясающими. Это был, как вспомнит сейчас Виннету, не кто иной, как мистер Лотэр, king of the conjurers [130].

— Уфф! — согласился апач. — О нем много рассказывали в фортах и на стоянках.

— А мой брат знает, из-за чего этот человек должен был исчезнуть?

— Да. Он сделал много фальшивых денег, очень много, и, когда его должны были арестовать, он убил двух полицейских и одного ранил.

— Не только это! — вмешался тут в разговор Тресков. — я знаю если не непосредственных участников этого происшествия, то, во всяком случае, все подробности его. В наших кругах об этом деле говорили очень много, потому что оно оказалось очень поучительным для каждого полицейского. Этот Лотэр очень ловко ушел от преследования, совершив при этом еще несколько убийств. Насколько я знаю, он приехал из какой-то французской колонии, где ему уже нельзя было находиться. Он креол с Мартиники, если не ошибаюсь. В последний раз его видели в Арканзасе в Бентс-Форте.

— Все так, но к этому можно еще кое-что добавить! — вставил я. — Лотэр ведь его имя. Артисты нередко используют свое имя как сценический псевдоним. Но фамилия… Мистер Тресков, вы ведь сможете, наверное, припомнить, как его звали полностью?

— Его звали… его звали… гм, как же его звали? Тоже какое-то французское имя. А, вспомнил! Его звали Лотэр Тибо. Тысяча чертей! Так это же и есть тот самый Тибо, которого, как я слышал, так долго искали!

— Да, это он и есть, совершенно точно. Слово «така» означает «мужчина», а слово «вете» — «женщина». Жена шамана произносила свое полное имя так: Тибо-вете-Элен. По-моему, ясно, что означает это «Элен».

— Имеется в виду имя Элен?

— Весьма вероятно. Если в своем безумии скво шамана не перепутала себя с кем-то еще и она действительно настоящая Тибо-вете-Элен, то значит, это крещеная индеанка из племени моки [131].

— Почему именно моки?

— Потому что она говорит о ее вава, то есть брате, Деррике. Така, вете, вава — слова из языка моки. Итак, Тибо-така был известный фокусник, которому было довольно легко стать знахарем у индейцев и приобрести у них большой авторитет.

— Но цвет кожи?

— Ну, для такого ловкача изменить цвет кожи — пустяковое дело! Теперь я почти убежден, что Тибо-така и Тибо-вете не муж и жена. Но даже если я ошибаюсь, то, во всяком случае, берусь утверждать, что Апаначка не их сын, по крайней мере не сын эскамотера, который, кстати, и обращался с ним не как с сыном.

Апаначка, разумеется, был под большим впечатлением от наших выводов. На его лице читались противоречивые чувства. То, что шаман оказался не его отцом, а известным преступником, его тронуло меньше, чем то, что я лишил его также и матери.

Я видел, что он очень хочет мне возразить, но показал ему знаком, чтобы он пока подождал делать это, и обратился к Шако Матто:

— Мы прервали рассказ вождя осэджей и просим теперь продолжить его. Белый, который называл себя Раллером, естественно, не соблюдал заключенный договор?

— Нет. Потому что он обманщик, как и все бледнолицые, за исключением Шеттерхэнда и немногих других. Воины осэджей же сдержали свое слово. Они разыскали охотничьи ямы, где были спрятаны шкуры и меха, и привезли для него в лагерь, — ответил Шако Матто.

— Где он находился в то время?

— На реке, которую белые называют Арканзас.

— Ага! На Арканзасе и видели Тибо последний раз. Все совпадает. Было много шкур?

— Много, очень много. Большая лодка была вся ими наполнена.

— Что? У Раллера была лодка?

— И даже очень большая. Мы построили ее для него из шкур и деревьев. Только толстохвостых шкур было десять раз по десять связок, и даже больше, каждая связка — ценой по десять долларов. Остальные шкуры вместе стоили значительно больше, их было бессчетное количество.

— Такая огромная куча? Но он не мог далеко увезти ее и продал, наверное, где-нибудь поблизости. Куда он хотел их отвезти?

— В Форт-Манн.

— А, он находится на реке Арканзас на пересечении путей. Там всегда шла оживленная торговля, и сменялось, естественно, много торговцев шкурами, которые всегда располагают большими суммами. Но там ведь также большой гарнизон. То, что он вообще посмел туда явиться, да еще с таким делом, большая наглость. С вашей стороны было очень неосторожно доверять товары этому проходимцу. Но я надеюсь, вы отпустили его не без провожатых?

— Шеттерхэнд угадал. Мы думали, что он посланник Большого Белого Отца, и поэтому полностью ему доверяли. Тем более что он сам нас попросил проводить его до форта.

— Сколько осэджей поехали с ним?

— Шесть человек. Я был среди них.

— Неужели столько народу поместилось в одной лодке? С трудом в это верится!

— Он взял на лодку только двоих на весла. Остальные четверо ехали на лошадях берегом. Чтобы поспеть за лодкой, нужно было найти лучших лошадей.

— Как хитро задумано! Я уверен, что он рассчитывал и на ваших лошадей.

— Шеттерхэнд снова угадал. Тогда в реке было много воды и сильное течение, и лодка прибыла в форт на день раньше нас. Мы прискакали туда поздно вечером, так что едва успели проскочить в него перед самым закрытием ворот. Лошадей мы оставили с двумя воинами за воротами. Раллер нас встретил хорошо, дал еды и столько огненной воды, сколько мы захотели. Потом мы уснули, а когда проснулись, был уже вечер следующего дня. Раллера не было, второго белого и его скво не было, лошади наши были тоже вне досягаемости. Скоро мы разузнали, что Раллер продал наши шкуры еще до нашего приезда. Как только мы заснули, напившись огненной воды, он подкупил стражников, которые открыли ему ворота, и больше ни его, ни другого белого с его скво не видели. Мы не могли сразу же броситься за ним, ночью это было бессмысленно. Тогда мы стали требовать назад свои шкуры, потом попытались все же выйти из форта, но бледнолицые только смеялись над нами. Когда же они поняли, что мы жаждем мести, то арестовали нас и освободили только через три дня, и все это время нам не давали ни еды, ни воды. Следов этого обманщика, конечно, было уже нельзя разыскать. Зато мы нашли в кустах трупы двух наших воинов, которых мы оставили стеречь лошадей. Они были заколоты около самого форта.

— Вы сообщили об этом убийстве в форт?

— Мы хотели, но нас не впустили обратно. Да еще и угрожали, что снова посадят в тюрьму, если мы попытаемся проникнуть через ворота. Добыча целого племени за год пропала. Мы потеряли двух воинов и лучших лошадей. Вместо того чтобы оказать нам помощь, власти белых хотели нас арестовать. Раллер, убийца и обманщик, остался безнаказанным. Вот какова на самом деле справедливость белых, которые говорят о любви, добре и мире, называют себя христианами, а нас язычниками! Теперь Шеттерхэнд знает, что я могу сказать о Тибо-така и Тибо-вете. Я не хочу его спрашивать, думает ли он еще, что белые лучше краснокожих.

— Вождь осэджей уже слышал, что я не считаю какую-либо расу лучше остальных; среди любых народов и в любой стране есть хорошие и плохие люди… — ответил я и сразу же задал свой вопрос: — Возможно, Шако Матто встречался позже с одним из этих двух бледнолицых?

— Нет.

— И он ничего о них не слышал?

— Тоже нет. С того времени сегодня я впервые услышал имена Тибо-така и Тибо-вете. Мы искали этого человека без двух зубов везде, где только можно, но все тщетно. С тех пор прошло уже больше двадцати зим и лет, и мы начали думать, что его уже нет в живых. Но если он еще не умер, я молю великого и справедливого Маниту, чтобы он попал к нам в руки, потому что великий Маниту добрый и справедливый — в отличие от белых, которые тем не менее называют себя его возлюбленными детьми.

Воцарилась тишина: никто из нас, белых, не чувствовал себя в силах опровергнуть обвинения осэджа. Я вообще редко прихожу в замешательство, но, когда мне приходилось молча выслушивать упреки от индейцев в адрес белых, я не находил слов для ответа. А позднее я понял, что возражать что-нибудь бессмысленно, лишь убедительные примеры из жизни могут доказать, что эти обвинения по крайней мере не касаются тебя. И если бы так действовал каждый, то скоро нас бы никто из индейцев ни в чем плохом не подозревал.

Апаначка волновался все сильнее, однако после моего предостерегающего жеста благоразумно сохранял молчание. К счастью, и Шако Матто не стал вслух развивать дальше свои соображения, иначе он обязательно пришел бы логическим путем к заключению, что шаман команчей и Тибо-така — одно и то же лицо.

Что же касается Раллера, мнимого посланника Белого Отца, то у меня было по поводу него одно предположение, которое, впрочем, сначала показалось мне чересчур смелым. Поэтому я не спешил высказывать его вслух, хотя мои предположения по большей части подтверждались, да и на этот раз ситуация подсказывала мне, что я не ошибаюсь.

Когда Шако Матто сказал, что Раллер выдавал себя за офицера, то мне на ум сразу пришел Дуглас, тот самый Генерал. Собственно говоря, особых причин сопоставлять эти фигуры между собой как будто не было. Оба были преступники, оба выдавали себя совершенно безосновательно за военных. Но это и все, что было у них общего. На первый взгляд. Но что-то снова и снова подсказывало мне, что это один и тот же человек.

Разумеется, Олд Шурхэнд в любом случае был именно тот человек, который держал в своих руках ключ к этой таинственной загадке, хотя сам того и не осознавал. Поэтому я решил держать свои подозрения пока при себе и поделиться ими только при встрече с Олд Шурхэндом. Мы ведь шли за ним по пятам и скоро должны были его догнать.

Эти мысли занимали меня все время, пока мы укладывались, а потом я уснул. Утром они опять ко мне вернулись, а кроме того, меня теперь интересовало и то, кто на самом деле этот Вава Деррик. Скорее всего это был человек, которого я не знал.

Мы скакали тогда по совершенно пустынной прерии, без единого дерева или кустика. Это область между Северным и Южным Соломоном, поросшая лишь низкой бизоньей травой. Во второй половине дня мы приблизились к Южному Соломону и заметили одинокого всадника, который двигался с севера. Мы сразу же остановились и спешились, чтобы он нас не заметил. Но было уже поздно — он повернул к нам. Поэтому мы снова сели на лошадей и поскакали ему навстречу.

Скоро мы могли разглядеть, что это белый, судя по его облику — ковбой. Он, видимо, тоже различил, что наш отряд состоит из белых и индейцев, и резко остановился, в прерии это всегда вызывает подозрение. Держа наготове ружье, он следил за нами. Когда мы приблизились к нему примерно на тридцать лошадиных корпусов, он поднял ружье и приказал нам остановиться, иначе он будет стрелять. Толстяк Хаммердал не принял всерьез эту угрозу, наоборот, стал погонять свою кобылу и при этом крикнул, смеясь:

— Оставьте свои глупые шутки, сэр! Или вы действительно воображаете, что мы боимся вашего пульверизатора? Уберите эту игрушку и успокойтесь, мы не замышляем ничего плохого против вас!

Полное лицо Хаммердала сияло добродушием и дружелюбием. Всадник и его лошадь успокоились, а лошадь даже весело заржала. Опуская ружье, всадник ответил Хаммердалу:

— Эту любезность я могу вам оказать. Я о вас ничего не знаю — ни хорошего, ни плохого, хотя вы должны признать, что я имею все основания считать вас очень подозрительными.

— Подозрительными? Почему?

— Белые и краснокожие не могут быть вместе, если же они все-таки объединяются, то это всегда неспроста.

— Объединяются? Разве вы не видите, что один из индейцев связан?

— Это тем более скверно, что другого вы не связали. Пленник может оказаться приманкой, на которую клюнет рыбка!

— Клюнете вы или нет — какая разница! Но просто так вы от нас не уйдете. Мы хотим знать, кто вы и что за прогулку вы совершаете в этой прерии.

— Прогулку? Спасибо! Путешествие, которое я совершил, вряд ли можно назвать приятным.

— Почему?

— Прежде чем я отвечу, я хочу знать, кто вы.

— Ах, так! Пожалуйста, к вашим услугам! — И указав рукой поочередно на каждого на нас всех, а потом на себя, толстяк продолжил: — Я — император Бразилии, как вы уже могли заметить. Тот несвязанный краснокожий — один из трех королей с Востока [132], о которых известно лишь, что один — белый, другой — красный, третий — черный; этот, как видите, красный. Человек с одним большим и одним маленьким ружьем, — при этом он показал на меня, — угрюмый бельгиец, который скоро заставит вас говорить, Белый около него — это был Тресков — заколдованный принц из Марокко, за спиной которого его придворный шут…

При последних словах он указал на Пита Холберса, и тот сразу прервал толстяка:

— Держи лучше язык за зубами, старый дрозд-пересмешник! Ты как будто проводишь экскурсию в зверинце.

— В зверинце или не в зверинце — какая разница. Ты хочешь сказать, Пит Холберс, старый енот, что мы должны назвать ему свои имена? Раз так, то ты не знаешь ни меня, ни законов Запада. Он — один, а нас — целый отряд, поэтому сначала должен отвечать он, а не мы, и если он этого не сделает прямо сейчас, то я либо вгоню ему пулю в пузо, либо просто выбью из седла.

Толстяк шутил. Но незнакомец, понял он это или нет, тем не менее бросил презрительный взгляд на старую, лысую кобылу Хаммердала и воскликнул, громко рассмеявшись:

— Luck a day! [133] Эта старая коза вышибет меня из седла? Эта развалюха ведь вот-вот рассыплется! Ну-ну, попробуй! Come on! [134]

Но тот задел толстяка за самое для него больное место: Хаммердал был такого высоко мнения о своей кобыле, что приходил в бешенство, если кто-нибудь позволял себе шутить по поводу ее неказистого вида. Так вышло и на этот раз. Его хорошее настроение как рукой сняло, он прорычал:

— Сейчас, сейчас! Go on! [135]

Кобыла услышала знакомую команду, почувствовала шпоры и тут же сорвалась с места. Она сделала такой скачок, какого от нее никто, кто ее не знал, не ожидал, наскочила на лошадь незнакомца, которая сначала споткнулась, а потом, после второй атаки кобылы Хаммердала, осела назад. Для всадника все произошло так быстро и неожиданно, что он выпустил поводья и вылетел из седла. Мы смеялись, а Дик Хаммердал торжествующе поднял свою толстую, короткую руку и крикнул:

— Heigh day! [136] Ну, вот он и полетел, едва сам не рассыпавшись и не развалившись! Старая коза не ударила лицом в грязь, а, Пит Холберс, старый енот?

Долговязый флегматик, как обычно равнодушно, ответил:

— Если ты думаешь, что она заслужила за это мешок овса, то ты, конечно, прав, дорогой Дик!

— Овса или не овса — какая разница! Здесь все равно, кроме травы, ничего нет.

Незнакомец собрался с силами, поднял свое ружье, которое он выронил при падении, и, угрюмый, снова сел в седло. Чтобы после грубой шутки Хаммердала мы не поссорились окончательно, я сказал ему:

— Что ж, видно, и самый лихой ковбой может недооценивать чужую лошадь и переоценить свою, впрочем, это относится и к всадникам. То, что у нас один индеец связан, еще не основание, чтобы не доверять нам. Гораздо опаснее то, что мы знаем: в этом районе действует банда, поэтому мы хотели бы хотя бы что-нибудь узнать о вас.

Ковбой ответил мне довольно охотно:

— Именно из-за этих бандитов я отнесся к вам с опаской, да и сейчас, признаться, еще не вполне доверяю.

— Хм, может быть! Я надеюсь, что мы все-таки добьемся вашего расположения, если вам известно, например, имя Виннету.

— Виннету? Кто же не знает этого имени!

— Вы знаете, как он обычно одет и вооружен?

— Да. Он всегда в кожаной куртке и штанах, у него длинные волосы, при нем серебряное ружье на…

Тут он остановился, уставился на апача, потом хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Как же я раньше не заметил! Ведь это он и есть, знаменитый вождь апачей! Ну, тогда остальные могут быть кем им только заблагорассудится. Если Виннету здесь, то обман исключается. Теперь я скажу вам все, что вы пожелаете узнать.

— Well! Мы уже сказали, что хотели бы в свою очередь знать, кто вы.

— Меня зовут Белл, и я работаю на ферме Харбора.

— Где находится эта ферма?

— В двух милях южнее этого места, на реке.

— Ферма построена недавно? Я не ошибаюсь?

— Верно. Харбор здесь всего два года.

— Он, должно быть, мужественный человек, если отважился остаться в одиночестве в такой глуши.

— Опять ваша правда. Но мы ничего не боимся. С индейцами мы до сих пор ладили, с бандами, правда, так запросто не поладишь. Когда мы узнаем, что такая шайка действует в Нордфорке, я специально отправляюсь в путь, чтобы разузнать, что у них на уме. Но теперь-то нам нечего беспокоиться, потому что вы видели их в Небраске. А вы поедете еще дальше?

— Мы будем ехать еще около часа, а потом разобьем лагерь.

— Где?

— В любом подходящем месте.

— Можно задать вам еще один вопрос?

— Какой?

— Вы не хотите остановиться на нашей ферме? Это лучше, чем ночевать в прерии.

— Мы не знакомы с ее хозяином.

— Он джентльмен, и к тому же почитатель Виннету, которого уже несколько раз видел. Он много рассказывал мне о Виннету и Олд Шеттерхэнде, которые на своих превосходных вороных конях… — Он снова остановился на полуслове, пристально посмотрел на мою лошадь и продолжил: — Я говорю о Шеттерхэнде и вижу коня, который похож на лошадь Виннету как две капли воды. У вас две винтовки, сэр. Это «медвежий бой»?

— Да.

— А другой штуцер мастера Генри?

— Да.

— Тысяча чертей! Так, значит, вы и есть Олд Шеттерхэнд?

— Разумеется.

— Тогда, сэр, вы должны обязательно исполнить мою просьбу и поехать на ферму! Вы даже не представляете, какую радость доставите хозяину и всем другим! Ночевка под крышей в любом случае приятнее, чем под открытым небом. Ваши лошади получат хороший корм, а вы — лучшую еду, какую только можно найти в прерии.

Приглашение ковбоя было сделано от всего сердца. И он был совершенно прав. Нашим лошадям был необходим хороший корм, а нам пребывание на ферме давало возможность пополнить почти иссякшие запасы провианта. Конечно, лучше было запастись продуктами, чем добывать пропитание охотой и терять на это много времени. Я вопросительно посмотрел на Виннету, чтобы узнать его мнение. Он ответил мне, в знак одобрения опустив веки, а потом кивком показал на осэджа. Я сказал ковбою:

— Вы заметили, что у нас есть пленник. Нам очень важно, чтобы он не ушел от нас. Мы можем рассчитывать, что на ферме он не сможет ничего предпринять, чтобы освободиться?

— Я уверяю вас, сэр, — ответил ковбой, — что у нас он будет себя чувствовать как в самом глубоком подземелье старого рыцарского замка.

— Well, тогда мы с удовольствием примем ваше приглашение. Надеюсь, Харбор примет нас столь же радушно, как вы нам обещаете.

— Не беспокойтесь, мистер Шеттерхэнд! Ваш приезд станет для него праздником.

Мы было уже хотели отправиться дальше, но Шако Матто заявил:

— Вождь осэджей хочет кое-что сказать Олд Шеттерхэнду и Виннету.

— Он может говорить! — разрешил я.

— Я знаю, что вы не убьете меня, а отпустите на свободу, когда мы достаточно далеко отсюда удалимся, чтобы я не смог быстро вернуться домой и повести за вами своих воинов. Я передал командование над сынами осэджей Хонске-Нонпе, потому что он был против войны и против нападения на фермы. Я велел ему передать, чтобы он отбросил всякую враждебность к белым и даже не начинал преследовать вас. Верят Виннету и Шеттерхэнд этим моим словам?

— Мы не можем оказать тебе ни доверия, ни недоверия, мы проверяем тебя. Враг не может стать так быстро другом!

— Тогда послушайте, что я вам скажу! Если вы меня сейчас освободите, то я от вас не убегу.

— Уфф! — ответил Виннету.

— Вождь апачей может удивляться, но это действительно так: я поеду вместе с вами дальше.

— Почему? — поинтересовался я.

— Из-за Тибо-така.

— Из-за него? Мне что-то не очень понятно.

— Вчера вечером я не договорил то, что для меня очень важно.

— Что имеет в виду вождь осэджей?

— Вчера мы выяснили, что Тибо-така теперь шаман найини. Я молчал все это время, потому что обдумывал, что мне делать дальше. Сегодня я пришел к заключению: я поеду с вами, если даже буду освобожден, потому что мне надо завоевать дружбу Апаначки, вождя команчей.

— Зачем?

— Если он станет моим другом, то поможет отомстить этому шаману найини-команчей.

Апаначка, услыхав эти слова, поднял руку словно для клятвы и воскликнул:

— Никогда я этого не сделаю, никогда!

Я тоже вытянул вперед руку и сказал с тем же пафосом:

— Ты сделаешь это!

— Никогда!

— Сделаешь! И с большой радостью, — ответил я убежденно.

— Лучше я умру! Я ненавижу его, но он мой отец.

— Это не так.

— Но его скво ведь моя мать!

— И это не так!

— Как может Олд Шеттерхэнд такое говорить! Может он доказать то, что сейчас утверждает?

— Нет, но внутренний голос подсказывает мне, что это правда.

— Здесь нужны доказательства, а не чувства!

— Ребенком ты был похищен. Тибо-така и Эттерс — похитители, в этом я уверен. Тибо-вете — соучастница, так я подумал только сейчас. Но я думаю, придет время, и ты мне поверишь. Я готов ехать прямо сейчас с тобой и с вождем осэджей к найини, чтобы разоблачить этого шамана. Но сейчас давайте закончим этот разговор и поедем вперед!

Ковбой поехал впереди, чтобы показывать нам дорогу, Уже через полчаса впереди показалась зелень, из чего мы поняли, что приближаемся к реке. Кусты и деревья росли по отдельности и группами, между ними паслись коровы, овцы и лошади. Потом пошли большие поля с маисом и другими культурами, и наконец показался дом, который сегодня должен был нас приютить.

Как только я увидел этот дом, первым моим непроизвольным движением было развернуться и уехать отсюда как можно дальше. Все здесь было очень похоже на ферму Феннера, только еще более по-западному и на другой реке. На ферме Феннера мне угрожала смерть, и сейчас здесь меня охватило тоже какое-то тревожное чувство, удерживавшее меня от того, чтобы сразу войти в дом. Чтобы успокоиться, я приписал это простому сходству окрестностей. Ведь если попадешь в какое-то место, которое очень похоже на то, где ты пережил что-то неприятное, а тем более — опасное, то вполне естественно, что тебя охватывают дурные предчувствия и хочется поскорее убраться оттуда.

Я не стал делиться своими сомнениями с друзьями — меня вполне могли поднять на смех, по крайней мере отнестись к ним иронически. Белл поехал вперед, чтобы сообщить о нашем приезде. Нас встретил сам хозяин фермы. Его семья, кроме него, состояла из его жены, трех сыновей и двух дочерей — все они были крепкие, жилистые, с натруженными руками. Сразу было видно, что они не боятся индейцев, вернее, им совсем даже не нужно их бояться. Они приветствовали нас весьма радушно. Эта приветливость передавалась и их работникам, которые из любопытства тоже собрались перед домом, чтобы увидеть знаменитого вождя апачей. Он кивнул им просто и с достоинством, как подобает королю, на сан которого он в самом деле, во всяком случае в моих глазах, по своему разуму и своим делам вполне мог бы претендовать.

Ферма, построенная из досок, потому что на Соломоне мало камня, больше походила на южную асиенду. Высокий, из толстых жердей забор окружал большой двор, в северной части которого стоял жилой дом. В южной части был сделан навес для скота. Кроме того, здесь были также простые хозяйственные постройки и хижины для работников и гостей. За изгородью были загоны для лошадей и скота, причем отдельный для верховых лошадей Харбора и членов его семьи. Сюда же привели наших лошадей и, по желанию моему и Виннету, поставили охранять их двух пеонов [137]. На ферме Феннера наших лошадей хотели украсть, и их едва удалось спасти. Дом состоял из трех помещений. Одна большая комната занимала всю переднюю половину дома, не считая двери. Я увидел три застекленных окна. Вся мебель была самодельная, простая и рассчитанная на долгий срок. На стенах висели охотничьи трофеи и оружие. По тыльной стороне дома располагались кухня и спальни, которые были предложены нам. Мы, конечно, от них отказались и заявили, что будем спать в этой большой гостиной с открытыми окнами.

После того как пеоны под нашим наблюдением отвели наших лошадей в загон, а мы сами обосновались в доме, из предосторожности надо было спросить хозяина, есть ли кто-нибудь еще на ферме, кроме его семьи и работников. Ответ последовал не самый утешительный:

— Час назад прибыл врач с одной больной, которую он сопровождает в Форт-Уоллес.

— Откуда они прибыли? — поинтересовался я.

— Из Канзас-Сити. У нее какая-то неизлечимая болезнь, и она едет обратно к своим родственникам.

— Старая или молодая?

— Я этого не смог разглядеть. У нее что-то вроде рака, обезображено все лицо, она все время куталась в одеяло. У них две верховые лошади и одна вьючная.

— Есть провожатые?

— Нет.

— Тогда этот врач либо очень смелый, либо очень неосторожный человек. И я сочувствую даме, которой пришлось совершить такое большое и нелегкое путешествие в седле. Ведь сюда можно добраться и по-другому.

— Я тоже сказал это врачу, но он ответил мне совершенно справедливо, что из-за того, что болезнь производит на всех неприятное впечатление, им приходится путешествовать по пустынным местам.

— Да, против этого трудно что-либо возразить. Когда они хотят отправиться отсюда?

— Завтра утром. Они оба очень устали, быстро поели и попросили отпустить их во флигель, чтобы поспать. Их лошади стоят на заднем дворе.

Присутствие больной леди нас не особенно обеспокоило, лишь возбудило сочувствие. У нас не было никаких причин подозревать тут что-нибудь неладное. Если они еще не уснули, я мог бы пойти с ними познакомиться, но мне не очень хотелось этого.

Перед домом не было никаких скамеек, и мы сразу пошли в комнату, где для нас был приготовлен весьма приличный стол. Хозяин, его жена и дети подсели к нам, и, пока мы ели, завязалась беседа, которую обычно называют «разговором у костра». Вождь осэджей сел между Виннету и мною уже как свободный человек: мы сняли с него ремни. Он был нам очень признателен за это, справедливо расценив снятие ремней как доказательство нашего доверия к нему. Я был убежден, что мы не раскаемся в совершенном, хотя Тресков, к слову сказать, был с нами не согласен.

Когда стало темнеть, зажгли одну большую лампу, которая осветила всю комнату. И как всегда бывает, уютный свет лампы сделал атмосферу непринужденной, разговор становился все более и более оживленным. Было много рассказов о разных приключениях, которые не смог бы выдумать писатель и с самой богатой фантазией. Всех веселил Дик Хаммердал. Правда, фермер и его семья очень расстраивались из-за того, что Виннету ответил решительным отказом на все их настойчивые просьбы поведать что-нибудь из своей богатой приключениями жизни. Даже в узком кругу друзей вождь апачей никогда не вступал в пустые разговоры, тем более в роли рассказчика. Он был человеком дела. Даром красноречия он был наделен, и притом отменно, но пользовался им только тогда, когда в этом была надобность. Но уж если он начинал говорить, то его образная, убедительная речь напоминала разыгравшуюся бурю, которая увлекала любого.

Много интересного рассказывал и Харбор. Он много ездил по Штатам, попадал в разные переделки, но в конце концов составил состояние удачной и, я особенно хочу подчеркнуть, честной торговлей. После чего он покончил с кочевой жизнью и после нескольких попыток где-нибудь обосноваться, обустроился наконец два года назад здесь, на Соломоне.

Что мне больше всего в нем понравилось, так это светлая и крепкая вера, никогда не покидавшая его. Кроме того, меня обрадовало то, что он не придерживался распространенных здесь взглядов на индейцев. Он приводил в пример многих краснокожих, характер и образ жизни которых мог послужить примером любому белому. И когда Тресков возразил ему и сказал, что индейцы не поддаются влиянию цивилизации и христианства, то Харбор помрачнел и задал полицейскому весьма серьезный вопрос:

— Что вы, собственно говоря, подразумеваете под цивилизацией и христианством? Если же вы и то и другое так хорошо знаете, то скажите мне, что они принесли краснокожим! «По плодам их узнаете их», — написано в Священном Писании. Покажите-ка мне, пожалуйста, эти плоды, которые получили индейцы от таких цивилизованных и христианизованных белых дарителей! Подите прочь с этой цивилизацией, которая питается только грабежом земли и купается в крови! Подите прочь с таким христианством! Мы тут не будем говорить только о краснокожих. Загляните в любую часть света, как бы она ни называлась! Разве повсюду там цивилизованнейшие из цивилизованных, называющие себя христианами, но таковыми не являющиеся, не совершают постоянно кражи, беспримерное ограбление стран, в ходе которого рушатся империи, уничтожаются нации, миллионы и миллионы людей лишаются своих исконных прав? Если вы добрый человек, а вы, разумеется, хотите им быть, то вы не должны судить с точки зрения завоевателей; вы должны учитывать мнения и чувства побежденных, угнетенных, порабощенных. «Я принес вам мир; я оставлю вам свой мир!» — сказал Спаситель. Несите этот мир как подлинный христианин во все страны и всем народам! Повторяю еще раз: не говорите мне о вашей цивилизации и вашем христианстве, пока ради презренной выгоды еще проливают сталью и железом, порохом и свинцом хоть каплю человеческой крови!

Харбор откинулся на спинку стула и замолчал. Никто ему или не смел, или не хотел возражать. Первый, кто нарушил тишину, был Виннету, Самый сдержанный и непроницаемый, он схватил руку фермера, крепко пожал ее и сказал:

— Мой белый брат говорил так, как будто он читал в моей душе. Из какого источника черпает он эти мысли и эти чувства? Скажи мне!

— Этот источник в сердце не белого, а индейца, который стал священником и распространителем истинного христианства. Ни один белый проповедник не может с ним сравниться. Я встретил его в первый раз по ту сторону Моголлонских гор на Рио-Пуэрко. Я попал в плен к навахам [138], которые приготовили меня к мучительной смерти. Но когда появился он и произнес речь, меня тут же освободили. И телом, и духом это был настоящий Голиаф. Физически, кстати, он был настолько силен, что не боялся идти один на один с гризли.

— Уфф! Это не кто иной, как Иквеципа!

— Нет. Вождь апачей ошибается. Навахи называли его Сикис-Сас.

— Это одно и то же имя. Он был моки. И эти оба имени на разных языках значат одно: Большой Друг. Белые в Нью-Мексико и люди, которые говорят по-испански, называют его падре Дитерико.

— Да, точно, именно так! Виннету, выходит, тоже его знает?

— Я видел его и слышал, как он говорит, еще маленьким мальчиком. Его душа принадлежала доброму и великому Маниту, сердце — всем, кого обижают и унижают, а рука — любому, белому или краснокожему, кто попадает в опасность и кому нужна помощь. Он стал христианином и крестил двух своих сестер. Великий Маниту сделал их очень красивыми, и много воинов отдали свои жизни, добиваясь их любви, но тщетно. Старшую звали Техуа — Солнце, а младшую Токбела — Небо. Однажды они со своим братом исчезли — никто не знает, куда, и никто их больше не видел.

— Ни один человек? — спросил Харбор.

— Никто! — ответил Виннету. — С Солнцем и Небом краснокожие воины потеряли всякие надежды, а в Иквеципе пропал такой проповедник христианства, какого не было никогда от одного моря до другого. Он был друг и брат, верный советник моего отца Инчу-Чуны. Он много бы отдал, даже свою жизнь, чтобы узнать, какой несчастный случай унес всех троих, потому что только беда могла быть причиной того, что они исчезли и больше не вернулись.

Фермер прислушивался к каждому слову Виннету с необычайным вниманием. Потом спросил:

— Если бывший вождь апачей готов был принести такую большую жертву, способен ли на это нынешний?

— Я готов пойти на все ради чести моего отца, душа которого принадлежала Большому Другу.

— Счастливый и удивительный случай привел вас сегодня ко мне. Я могу вам кое-что о нем сообщить.

При этих словах Виннету, образец выдержки и спокойствия, распрямился весь, как туго сжатая пружина, вскочил со стула и вскрикнул:

— Сообщить? О Иквеципе, о падре Дитерико, которого мы считали навсегда потерянным?! Ведь может быть ошибка, обман.

— Это не ошибка и не обман. Мое сообщение верно, но, к сожалению, оно не такое приятное, как хотелось бы вам. Его нет в живых.

— Уфф! Он убит?

— Да.

— А его сестры?

— О них я ничего не знаю.

— Совсем ничего?

— Ничего. Я не знаю также, что было с ним после его исчезновения и смерти. Я даже не могу сказать, как он погиб и кто его убийца.

Здесь Виннету сделал над собой усилие и взял себя в руки. Он опустил голову, и его роскошные, спадающие с плеч волосы упали вниз и закрыли, как занавесом, лицо.

— Уфф, уфф! — раздалось из-за этого занавеса. — Он убит, убит! Убийца заплатит нам за это своей жизнью. Но докажи мне, что это правда!

Апач откинул волосы назад и весь устремился вперед в ожидании ответа.

— Я видел его могилу, — произнес спокойно Харбор.

— Где? Когда?

— Я все расскажу, но прошу вождя апачей снова сесть на место и выслушать меня спокойно.

Виннету медленно опустился в кресло, перевел дыхание, провел рукой по лбу и сказал:

— Мой белый брат прав. Не подобает воину, тем более вождю, давать волю своим чувствам. Я буду спокойно слушать.

Харбор сделал глоток чая из стоявшей перед ним чашки и спросил:

— Был ли когда-нибудь вождь апачей в парке Сент-Луис?

— Много раз, — ответил Виннету.

— Знакомы ли ему окрестности Пенистого водопада?

— Да.

— Знает ли он одну очень опасную горную тропинку оттуда к Чертовой голове?

— Я не знаю ни тропинки, ни Чертовой головы, но найду и то, и другое. Хуг!

— Там наверху я как раз принял решение о том, что навсегда откажусь от дикой жизни и Дикого Запада. Тогда я был уже женат, и у меня было двое малышей и небольшое состояние. Но кто однажды попробовал вкус жизни на Западе, тому нелегко вернуться назад. Так случилось, что я оставил жену и детей — слава Богу, в последний раз — и с несколькими людьми отправился в Колорадо. Они хотели там поискать золото. Выступили мы в добрый час, но чем дальше, тем больше я тосковал по жене, по детям. Тогда я убедился, что далеко не одно и то же — скитаться в горах и подвергать себя сотням опасностей холостяку или семейному человеку. Сначала нас было четверо, один повернул назад уже у самых гор из трусости. Вообще это длинная история, но я буду краток. С неописуемым старанием, в жутких лишениях два месяца мы искали золото, но и следа его не нашли. Один из нас, получше нас и понимавший в этом деле, как-то сорвался со скалы и сломал себе шею. Оставшись вдвоем, мы были совершенно уверены, что теперь-то уж ничего не найдем. Охотничье счастье нам изменило, и мы часто голодали. Одежда износилась, и мы ходили в лохмотьях. Мы так бедствовали, как и в книжке не придумают. Мой товарищ очень ослабел, заболел, и в конце концов это стоило ему жизни. Нам надо было переправляться через один горный поток, но перед этим много дней подряд шли дожди, и он был слишком бурный и опасный. Я хотел подождать, пока вода спадет. Но мой товарищ решил переправляться сразу. Его снесло течением, и после долгих поисков я нашел его труп с размозженной головой. Я остался один, и у меня не было другого выхода, кроме как повернуть назад. Силы мои почти иссякли, когда через несколько дней я все-таки добрался до Чертовой Головы. Хотя я там еще никогда не был, но сразу понял, что это именно то, что нужно. Гора действительно так похожа на голову дьявола, будто на этом месте сидел сам сатана и позировал скульптору. Я упал на мох и чуть не заплакал от счастья. Однако, хотя вода у меня была, но есть было нечего. Мое ружье поломалось, я не держал в зубах ни кусочка мяса уже два дня. Силы почти совсем оставили меня, когда, повернувшись на бок, я заметил на другой стороне скалы вырезанные ножом или еще чем-то острым буквы. Тут же силы опять вернулись ко мне, я встал и подошел к скале ближе. Кроме букв были вырезаны еще и фигуры. Это были человеческие фигуры справа и слева от высеченного в скале креста. Над крестом можно было прочесть «На этом месте Дж. Б., отомстив за своего брата Е. Б., убил падре Дитерико». Под этими словами было нарисовано солнце, слева и справа &т которого стояли буквы «Е» и «Б».

Когда рассказчик дошел до этого места, его прервал Виннету:

— На скале было высечено именно это имя? Падре Дитерико?

— Да.

— И убийца обозначен буквами Дж. Б.? Знает ли мой брат Харбор, чье имя начинается на эти буквы?

— Таких людей, наверное, тысячи.

— Но ведь все это может быть обманом!

— Нет, я уверен, что это не был обман.

Помолчав, Виннету снова спросил:

— А где была могила? Ведь не в скале?

— Нет, не в скале, но совсем рядом. Холмик был обложен мхом, и было видно, что за могилой ухаживают.

— В такой глуши? В горах? Уфф!

— Это не покажется вам удивительным, если вы послушаете дальше мой рассказ. Когда я осознал, что там написано, то упал замертво и, очнувшись через день, едва смог подняться. Я дополз до воды и немного попил, потом, к своему счастью, в кустах нашел несколько грибов и тут же съел их. Потом я снова уснул, а когда проснулся вечером, то обнаружил рядом с собой наполовину обжаренную тушу дикого козла. Я не стал долго размышлять, откуда она взялась, и тут же стал есть. Утром я проснулся, чувствуя себя вполне нормально. Я кричал, пытался найти следы того, кто оставил мне это мясо, но безуспешно. В конце концов я стал спускаться к Пенистому водопаду. Хотя эта тропка очень опасная, но я счастливо добрался до него на следующий уже день. Когда у меня стало подходить к концу мое мясо, я встретил охотника и дальше начал выбираться из парка. Однако это уже не относится к делу. Главное я рассказал, и надеюсь, вождь апачей поверит мне и признает, что падре Дитерико нет в живых.

Виннету совсем поник головой, но когда он все же поднял ее, то я заметил недоверие в его глазах и поэтому сказал:

— По-моему, не подлежит никакому сомнению, что убийство было действительно совершено.

— Так же думает мой брат о могиле и надписи?

— Да.

— А вдруг есть еще один падре Дитерико?

— Возможно.

— Тогда надпись — это не доказательство того, что в этой могиле лежит Иквеципа.

— Есть и другие доказательства. Наш гостеприимный хозяин мистер Харбор рассказал нам на самом деле значительно больше, чем он предполагает. Наконец я нашел так долго разыскиваемого Вава Деррика.

— Уфф, уфф! Кто это?

— Иквеципа.

— Уфф!

— Ты еще больше удивишься тому, что я скажу дальше. Токбела, младшая сестра Иквеципы, — Тибовете, скво шамана найини.

— Уфф! Ты всеведущий ясновидец?

— Нет. Я только размышляю. Размышляя, я пришел еще к одному выводу: Техуа, старшая сестра падре, возможно, еще жива.

— Твои мысли творят чудеса — они могут воскрешать мертвых!

— Ты слышал, что под надписью было высечено изображение солнца. Старшую сестру звали Техуа, то есть Солнце. Это она пришла к могиле и оставила свой знак; значит, она была еще жива, когда Иквеципа был убит.

— Уфф! Эта мысль так проста, что напрашивается сама собой. Но если Техуа еще жива, то где ее искать?

— Не знаю. Она, видимо, скрывается, и либо она не хочет, либо не может открыть свое местопребывание.

— С чего ты это взял?

— Жареное мясо было приготовлено ею.

— Уфф!

Обычно столь сообразительный, Виннету никак не мог оправиться от удивления. Но у меня просто было больше материала для осмысления всего рассказанного. Если он бы зная столько же, он еще быстрее меня пришел бы к выводам.

— Я утверждаю, что мясо приготовила она, — продолжал я, — и у меня есть основания для такого заявления. Если бы тот, кто оставил это мясо, не имел отношения к могиле и убийству, он бы обязательно либо показался, либо еще как-то обнаружил себя. Однако этот неизвестный, наоборот, пожелал остаться неузнанным.

— Но можно также предположить, что это был сам убийца, которому в любом случае нельзя было показываться на месте преступления, — ответил Виннету. — Ведь известно, что убийцу всегда тянет на место, где совершено преступление.

— Это я учел. Но тот, кто оставил еду, наверное, должен был обладать милосердным и сострадательным сердцем. Как это сочетается с теми чертами, которые характеризуют обычно убийцу?

— Итак, Олд Шеттерхэнд полагает, что это была Техуа?

— Да.

— Но зачем ей прятаться, если она знает, сколько друзей тоскуют по ней?

— Это, наверное, тайна, которую я еще не разгадал. Впрочем, может быть, и не тайна. Предполагая, что убийца может вернуться, как и ты, кстати, это предположил, она решила остаться там, поджидая его! Возможно, поэтому Техуа и не возвращается на родину, что у нее там семья.

— Семья? Мой брат хочет сказать, что она замужем?

— Почему бы и нет? Если младшая сестра стала скво шамана, старшая могла еще раньше выйти замуж!

— Может быть. Но есть одно обстоятельство, которое сводит на нет все расчеты моего брата Шеттерхэнда, каким бы проницательным он ни был. Наш белый брат Харбор был другом падре, он знал его сестер, а они его. Он чуть не умер от голода у могилы, а кто-то неизвестный оставил ему еду. Если бы это была Техуа, она узнала бы мистера Харбора и не стала бы прятаться.

— Она скорее всего не узнала его. Ведь с тех пор, как они исчезли, прошло больше двадцати лет. К тому же все, что пришлось пережить мистеру Харбору в последние два месяца, тоже очень изменило его.

— Уфф! Сегодня моему брату Шеттерхэнду удается опровергнуть все мои возражения! На каждый мой довод он выдвигает свой, который я признаю вполне справедливым. Сегодня я словно ослеп и не вижу на несколько шагов вперед!

— О нет! У меня намного больше простых догадок, чем веских доводов и предположений. Только если мы поедем к Пенистому водопаду и разыщем могилу, выяснится, какие мои мысли правильны, а какие ошибочны.

— Да, нам надо обязательно найти могилу, а потом напасть на след убийцы. И горе ему, если убийца попадется! Ему не будет никакой пощады!

— В таком случае я готов проявить тоже максимум усилий для достижения этой цели, и я убежден, что наши поиски увенчаются успехом.

— Почему мой брат так уверен в этом?

— А не кажется Виннету, что убийца мог быть не один?

— Скорее всего не один.

— Хорошо! Тогда один из них уже на пути туда.

— Уфф! Кто это?

— Дуглас, так называемый Генерал.

— Уфф, Уфф! Этот человек, ты думаешь, причастен к убийству падре? Почему это пришло тебе в голову?

Вы, наверное, вспомните, что Генерал тогда на ферме Хельмерса потерял свое кольцо, которое досталось мне. Оно было у меня на пальце и сегодня. Я снял его и протянул апачу со словами:

— Мой брат, конечно, помнит ферму Хельмерса и это кольцо. Пусть он прочтет буквы, которые нацарапаны на его внутренней стороне.

Виннету взял кольцо и прочитал: «Е. Б. 5. YII. 1842». Потом передал его фермеру.

Харбор рассмотрел кольцо и воскликнул:

— Черт возьми! Это все те же самые буквы Е. Б., которые я видел на скале. И имя убийцы тоже с буквой Б., которая…

То, что он сказал дальше, я не слышал, потому что мое внимание было отвлечено кое-чем другим. Фермер сидел как раз перед окном, в тот момент я смотрел на него и в поле моего зрения попадало и окно, за которым я увидел лицо человека, вглядывавшегося в нас. Лицо было светлое, как у белого, и оно показалось мне знакомым, хотя я не смог сразу вспомнить, где именно я его видел. Только я хотел привлечь внимание присутствующих к непрошенному наблюдателю, как сидящий рядом со мной Шако Матто, который тоже заметил его, вытянул руку в сторону окна и громко закричал:

— Тибо-така! Снаружи около окна стоит Тибо-така!

Все, кому это имя было знакомо, вскочили со своих мест. Да, это был знахарь найини-команчей! Только лицо его сегодня было не красным, а белым, почему я и не сразу узнал его. Заклятый враг у окна, а мы в комнате, освещенные ярким светом! Мне тут же вспомнился выстрел Олд Уоббла, и я крикнул:

— Погасите свет! Он может выстрелить!

Не успел я договорить, как зазвенели осколки разбитого оконного стекла и в окне появилось дуло ружья. Я прыгнул как можно дальше, к косяку двери, чтобы укрыться за ним. В то же мгновение прогремел выстрел. Пуля предназначалась явно для меня: она пробила спинку стула, на котором я сидел, и попала в стену за ним. После неудачного выстрела ружье тут же исчезло из оконного проема, а я бросился к лампе и потушил ее, так что дверь скрылась во мраке, я прыгнул к ней, растворил ее, вытащил из-за пояса револьвер и осмотрелся. Луны и звезд на небе не было. Тьма стояла непроглядная. Слышно тоже ничего не было, потому что оставшиеся в комнате подняли ужасный шум, несмотря на все уговоры Виннету утихомириться. Наконец, он оставил свои бесплодные попытки, подошел ко мне и, бросив взгляд во мрак, сказал:

— Здесь оставаться нельзя, надо уходить и как можно дальше отсюда!

Если бы этот шаман был более сообразителен и если бы у него было время, он остался бы на месте, дожидаясь, пока я покажусь в дверях, чтобы опять попытаться меня подстрелить. Но он ускакал сразу же после первого выстрела. Когда мы с Виннету отбежали от дома и упали, приложив уши к земле, то ясно различили стук копыт трех лошадей, которые удалялись от фермы на запад.

Три лошади? Значит, знахарь был на ферме не один? И как он вообще смог пробраться сюда с далекого юга через области, населенные враждебными индейскими племенами? А главное, с какой целью он предпринял это путешествие?

Однако я не спешил с ответом, а стал размышлять, потому что привык оценивать то или иное событие после учета и сопоставления всех мелочей и уж потом принимать решение, чтобы предвидеть и быть готовым к новым опасностям. Размышления Виннету шли примерно в том же направлении, через несколько секунд он сказал:

— Тибо-така оказался бледнолицым, а именно белым врачом, который должен везти тяжелобольную в Форт-Уоллес. Что скажет мой брат Шеттерхэнд?

— Что ты правильно думаешь. Эта больная леди — Тибо-вете, здоровая, по крайней мере физически, женщина, которую он выдает за больную, чтобы закрыть ее лицо покрывалом, иначе возникнут подозрения, почему белый едет с краснокожей. На самом деле они едут к Генералу в Колорадо. Мы встретим убийц у могилы падре. Пойдем назад на ферму.

Мы направились к дому и увидели, что все выскочили наружу с оружием в руках. Дик Хаммердал, который услышал имя Тибо-така, но сделал из этого неправильные выводы, крикнул:

— Раз Тибо-така здесь, значит, и команчи тоже здесь. Они хотят напасть на нас! Мистер Харбор, собирайте своих людей, мы будем защищаться!

Пока толстяк отдавал это в высшей степени своевременное и важное с военной точки зрения приказание, я обошел дом, чтобы посмотреть на наших лошадей. Потом послышался командирский голос фермера, и когда я снова вернулся к передней части дома, то обнаружил массу народа, включая женщин, в полной боевой готовности. Только Виннету не было видно, он прошел в комнату, зажег лампу и уселся на свое место. Все что-то кричали, давали свои советы, царила невероятная суматоха, которой я попытался положить конец:

— Эй, тихо! Что здесь происходит?

— Странный вопрос! — ответил мне Хаммердал. — Ведь здесь команчи!

— Где?!

— Как где? Здесь! И знахарь уже стрелял!

— Наверное, он попал вам в голову, дорогой Дик, потому что, кажется, вы потеряли разум. Как могут попасть команчи сюда, на Соломон?

— На своих лошадях, естественно!

— Уж тогда скорее на обезьянах и верблюдах! Вы только подумайте, сколько племен им нужно было бы пройти! Кайова, чироки, чоктавы, крики, семинолы, оттава, майами, арапахо, шайены, осэджи и многие другие! Только безумный мог бы решиться на такой поход! Это совершенно невозможно!

— Возможно — невозможно — какая разница, если это все-таки случается! Разве я не прав, Пит Холберс, старый енот?

— Баранья башка!

Длинный Пит ответил на этот раз одним, но очень емким словом. Все засмеялись, но толстяк почувствовал себя оскорбленным и, рассердившись, ответил:

— Потише разбрасывайся головами животных, иначе скоро свою потеряешь! Я хотел предупредить вас о нападении команчей и не виноват в том, что они не могут сюда добраться. Или лучше, чтобы я не предупреждал вас, а они все-таки появились?!

Итак, два друга снова поссорились, но можно было быть уверенными, что скоро они опять помирятся.

Меня обрадовало, что Шако Матто остался с нами, ведь он вполне мог воспользоваться моментом и ускользнуть, но он даже предупредил нас, увидев шамана. Он действительно по своей доброй воле хотел ехать с нами. Я подошел к нему и сказал:

— Отныне вождь осэджей свободен, он может идти, куда хочет.

— Я остаюсь с вами! — ответил он. — Апаначка должен был привести меня к Тибо-така, но теперь шаман сам появился, и он от меня не уйдет. Ведь вы последуете за ним?

— Безусловно! Ты сразу его узнал?

— Да. Я узнал бы его и через тысячу лет. Что он делает здесь, в Канзасе? Зачем он ночью пробрался на ферму?

— Он не пробрался, а был здесь. — Я повернулся к фермеру и спросил его: — Тот врач со своей больной еще здесь?

— Нет. Белл, ковбой, сказал, что они уехали.

— Этот человек был вовсе не врач, а шаман найини-команчей, а женщина — его скво. Кто-нибудь говорил с ней?

— Нет. Но я слышал, как она говорила.

— И что?

— Она требовала от этого мнимого врача миртовый венок, но он быстро вывел ее из комнаты.

— Он ведь хотел уехать только утром. Почему он переменил свое решение?

Тут встал ковбой и сказал:

— Здесь я могу вам помочь, мистер Шеттерхэнд. Этот незнакомец вышел во двор, чтобы взглянуть на своих лошадей. Он услышал смех в комнате, когда мистер Хаммердал рассказывал одну из своих веселых историй, и спросил меня, что это за люди в доме. Я ему, конечно, ответил и даже в темноте заметил, как он ужаснулся. Потом мы вместе подошли к дому, и он долго стоял у окна и наблюдал за вами. Потом он дал мне несколько долларов и сказал, что ему нельзя здесь оставаться, потому что недавно в Канзас-Сити он выиграл у вас процесс, связанный с крупной суммой денег, и теперь боится кровавой мести. Поэтому ему лучше сейчас тайно уехать, а я не должен был говорить вам, что видел его. У этого дьявола был такой жалкий вид, он был так напуган, что я помог ему и вывел его со двора. Потом он, наверное, укрыл где-то лошадей и эту женщину, а сам вернулся и попытался вас убить.

— Мистер Белл, вы, конечно, совершили большую ошибку, но вы ведь не знали, что он негодяй и преступник. Он говорил только обо мне?

— Да.

— И ни одного слова об этом молодом воине, которого мы называем Апаначка?

— Ни одного!

— Well! Я хотел бы теперь осмотреть то помещение, в котором они отдыхали.

Ковбой зажег фонарь и повел нас через двор к очень низкому зданию с плоской крышей, в котором и была, собственно, одна комната. Я, конечно, не рассчитывал на то, что наш шаман окажется настолько неосторожным, что оставит или потеряет что-нибудь важное, я делал только то, чего требовала самая элементарная осторожность. Писатель, который пишет длинные романы, не пережив сам все то, что описывает, сейчас, разумеется, сделал бы так, чтобы Олд Шетерхэнд нашел в этом домишке какое-нибудь письмо, сумку или что-нибудь иное, что сразу бы позволило нам разгадать все тайны. Но поскольку все, что я пишу, — истинная правда, то я должен признать, что не нашел ничего, совсем ничего. Поэтому я, удовлетворенный, отправился обратно в комнату, где уже все собрались, обсуждая эту интермедию.

Если я сказал «удовлетворенный», то для этого было веское основание. Сегодня, как и на ферме Феннера, я чудом избежал смерти. Внутренний голос, предупреждавший меня при нашем прибытии сюда, принадлежал, несомненно, моему ангелу-хранителю. Я не прислушался, к нему, но тем не менее был спасен им, направившим в миг опасности мой взгляд в соответствующее окно. Сходство сегодняшнего происшествия с событиями на ферме Феннера было поразительным. Не хватало только нападения на наших лошадей или даже на нас самих; тогда бы оба вечера совпали почти полностью.

Может быть, кто-то, смеясь, покачает головой, прочтя мои слова об ангеле-хранителе? Ну что ж, я охотно смирился бы с этим и взял бы на себя труд убедить сомневающегося, что ангел-хранитель все-таки существует. Но оставим это и продолжим наш рассказ.

Я сел на тот же стул, где меня едва не настигла пуля шамана. Все еще пребывали в некотором возбуждении, поэтому обсуждение случившегося шло весьма оживленно, если не сказать, бурно. Больше всех неожиданным появлением Тибо-така и Тибо-вете был затронут, конечно, Апаначка, который, несмотря на мои возражения, продолжал считать их своими родителями. Все, кроме меня и Виннету, пытались убедить его в обратном, но он в ответ только тихо качал головой. Мне и Виннету это было вполне понятно. Что он мог еще нам ответить?! Естественно, об этих двоих ничего хорошего мы не могли сказать; А он не мог их никак защитить. Ему и не оставалось ничего другого, как только молчать, что он и делал с завидным упорством.

Потом разговор переключился на цель и причины поездки шамана и его скво. Нам с Виннету было очень весело наблюдать, как все спорят друг с другом, пытаясь доказать каждый свое, естественно неверное, предположение. Мы не считали нужным делиться со всеми остальными нашими соображениями, потому лишь заверили, что завтра поедем за знахарем и выясним все, что нам еще не ясно.

Отправляться в путь нам завтра надо было рано, пора уже было устраиваться на ночлег. Поскольку от Тибо-така вполне можно было ожидать, что он вернется и предпримет что-нибудь против нас, то я посчитал необходимым выставить часовых, как мы это делали в открытой прерии. Однако Харбор остановил меня и сказал:

— Нет, сэр, этого я не допущу. Вы не знаете, что вас ждет впереди, может быть, вы не проведете спокойно уже ни одной ночи. Так что выспитесь хоть здесь! Я попрошу ковбоев и пеонов охранять ваш покой. Мы привыкли быть все время настороже. В конце концов, речь идет ведь лишь об одном человеке, который и так вас сильно боится. Если он попробует вернуться, то мои люди зададут ему перцу, не сомневайтесь. Так что вы можете спать спокойно.

На том мы и порешили. Предварительно я еще раз сходил в загон и проверил, все ли там в порядке.

Фермер был в общем прав. Знахарь, которому его спутница сейчас обуза, вряд ли сможет что-нибудь предпринять против нас. Однако что-то меня все равно тревожило. Мне не давала покоя одна мысль: для полного сходства происшествий сегодняшнего дня и того, что случилось на ферме Феннера, не хватает лишь одного — нападения!

В итоге я очень поздно погрузился в тревожный сон и проснулся весь в холодном поту от какого-то, сейчас уже не помню какого именно, неприятного сна, так что я даже был рад, что снова бодрствую. Я встал и тихо, чтобы никого не разбудить, выбрался наружу. Появились звезды, и при их свете было видно довольно далеко. Я опять пошел к загону, где дежурили два пеона.

— Все в порядке? — спросил я, закрывая за собой ворота.

— Да, — последовал ответ.

— Хм! Мой конь и конь Виннету обычно лежат ночью, сейчас они стоят, и это мне не нравится.

— Они встали только что, когда вы пришли.

— Из-за меня они не стали бы подниматься. Надо посмотреть!

Я подошел к обеим лошадям. Они смотрели в сторону дома, глаза их беспокойно блестели, а когда они заметили меня, то стали фыркать. Такое их поведение было следствием специального воспитания. Они были приучены в отсутствие своих хозяев вести себя тихо вблизи опасности, если же появляемся мы, то они предупреждали нас фырканьем. Так было и сейчас. Я подошел к часовому и сказал:

— Что-то здесь не в порядке. Что именно, я еще не знаю. Но будь внимателен! Где-то около дома бродят люди, друзья или враги, это мы увидим потом. Но раз они прячутся, то вряд ли это друзья. Либо они спрятались в кустах, либо еще ближе, в той высокой траве.

— Вот дьявол! Это не могут быть бандиты, которых разыскивал Белл у Северного Соломона?

— Посмотрим. Всегда лучше начинать действовать первым, чем дожидаться активности врага. Ага, я вижу: прямо напротив входа в дом что-то возвышается над травой. Так, теперь я не смогу вернуться в комнату, чтобы разбудить товарищей. У вас есть ружья?

— Да.

— Держите на прицеле вход. Но не стреляйте, пока я вам не скажу.

Я сложил руки рупором около рта и трижды издал крик орла — так громко, чтобы он был слышен по крайней мере на полмили. Через несколько секунд раздался такой же крик, и тоже трижды, из дома. Это был ответ Виннету на мой предупреждающий сигнал. А еде через несколько секунд из травы поднялись многочисленные темные фигуры, и округа огласилась воем, в котором я узнал сигнал шайенов к атаке.

Что они здесь делали? Как они попали сюда с истоков Репабликан-Ривер? Если они хотели напасть на ферму, значит, они откопали топор войны — так же, как осэджи. Впрочем, нам нечего было их бояться — мы были их друзьями. Вы помните, что рассказывал Шако Матто Олд Уобблу тогда, под деревом с копьем. Хотя я не был с Виннету в той войне шайенов с осэджами, но ни один индеец не мог быть другом Виннету и при этом врагом Шеттерхэнда.

Странно было, что они не напали прежде всего на лошадей, как это обычно делают индейцы. Целью нападения был именно дом, что указывало на какие-то особые причины. По всей видимости, они собирались подкрасться к двери дома и, распахнув ее, ворваться внутрь, однако я успел предупредить тех, кто внутри, и, значит, нападение было сорвано.

Меня очень волновало то, что могло случиться. Пока они продолжали стоять перед домом, хотя это было небезопасно, потому что его защитники могли начать стрельбу из окон. Потом они прекратили свои завывания и рев, и наступила полная тишина. Как я и предполагал, Виннету решил начать переговоры. Он открыл дверь, выступил вперед и произнес своим звучным голосом:

— Я слышу военный клич шайенов. Это я, Виннету, вождь апачей, который курил с вами трубку дружбы и мира. Как зовут предводителя воинов, которых я вижу перед собой?

Из полукруга, который образовывали воины от одного угла дома к другому, раздался один голос:

— Вич Панака — Железный Нож — предводитель шайенов.

— Виннету знает всех выдающихся воинов шайенов, но среди них нет Вич Панаки. С каких пор тот, кто называет себя так, стал вождем своего племени?

— Он скажет это только тогда, когда захочет.

— Хочет он сделать это сейчас?

— Нет.

— Почему? Разве он стыдится своего имени? Почему здесь появились шайены? Чего они хотят?

— Нам нужен Шако Матто.

— Уфф! Откуда они знают, что он здесь?

— И об этом им не надо говорить.

— Уфф, Уфф! шайены, кажется, могут только реветь, а не говорить! Виннету привык, что ему отвечают, когда он спрашивает. Если вы ему не ответите, он уйдет обратно в дом и будет спокойно ждать, что произойдет.

— Нам нужен Шако Матто, осэдж. Выдайте его нам, и мы уйдем.

— Для шайенов будет лучше, если они сразу уйдут, не дожидаясь выдачи вождя осэджей.

— Мы не уйдем, пока вы нам его не выдадите. Мы знаем, что в доме находятся Виннету, Олд Шеттерхэнд, а также молодой вождь найини-команчей Апаначка, которого вы нам тоже должны выдать.

— Вы хотите убить Шако Матто?

— Да.

— И Апаначку тоже?

— Нет. С ним ничего не случится. С ним кое-кто хочет просто поговорить. Потом он пойдет, куда захочет.

— К вам не выйдет ни он, ни Шако Матто.

— Тогда мы будем считать Виннету и Шеттерхэнда врагами и убьем их!

— Попробуйте, но вряд ли это вам удастся.

— Виннету, видно, совсем обезумел. Он не видит, что наших воинов больше восьмидесяти? Мы даем вождю апачей час, чтобы посоветоваться с Олд Шеттерхэндом. Если через час нам не будут выданы Шако Матто я Апаначка, вы все умрете. Хуг!

Прежде чем Виннету успел ответить, случилось нечто, чего ни он, ни предводитель шайенов совсем не ожидали. И в этом был виноват я. Все обстоятельства этого неожиданного нападения показывали, что мы имеем дело с очень неопытными людьми. Нападая на дом, они выстроились перед ним дугой, словно нарочно подставляясь поудобнее обстрелу из окон; это, конечно, было ошибкой. Апач тоже явно с презрением относился к этим восьмидесяти индейцам, называя их не «воины шайенов», а просто «шайены»; тут уж я слишком хорошо знал своего Виннету. Разве должны мы относиться к этим людям как к старым, опытным воинам? Это мне и в голову не пришло бы. Самым лучшим мне показалось побыстрее окончить дело; не надо им давать возможности похвастаться, что мы обходились с ними как с настоящими воинами. Поэтому я незаметно от них выскользнул из загона, лег на землю и пополз в траве за спинами воинов, пока не оказался около Железного Ножа. Мне удалось проделать это довольно легко и быстро, потому что все взгляды шайенов были устремлены не назад, а вперед, на дом. Едва только их предводитель сказал свое последнее властное «Хуг!», как я вскочил, ринулся сквозь строй индейцев и встал рядом с вождем. Пока шайены не оправились от моего неожиданного появления, а Виннету не успел ответить как полагается на этот смехотворный ультиматум, я громко сказал:

— Не надо ждать целый час нашего решения, шайены могут выслушать его прямо сейчас. Это я, Олд Шеттерхэнд, шайены хорошо знают мое имя. Если среди вас есть хоть один, кто решится поднять на меня руку, пусть выйдет вперед!

Как я ожидал, так и вышло. Воцарилась напряженная тишина. Если мое смелое, на первый взгляд, даже безрассудное появление было для них только неожиданностью, то теперь мое заявление просто ошеломило их, тем более что я стоял перед ними так спокойно, словно за стойкой бара, хотя в руках у меня не было ружья. Не медля ни секунды, я взял за руку вождя и сказал:

— Вич Панака через несколько минут узнает, что мы решили делать. Он пойдет со мной!

Я взял его крепче за руки и пошел с ним к дому. С моей стороны это было просто наглостью, которая, впрочем, сделала свое дело: индейцы были так смущены, что не делали никаких попыток сопротивляться. Как ребенка, я подвел вождя к Виннету, который взял его за другую руку. Вдвоем мы ввели, вернее, втащили индейца в дом и закрыли дверь.

— Скорее дайте свет, мистер Харбор! — крикнул я, входя в темную комнату. Сначала вспыхнула спичка, а затем Харбор зажег и лампу, при свете которой мы могли рассмотреть лицо Железного Ножа. Оно нам понравилось в этот момент.

Все произошло так быстро, что шайены только теперь осознали, какую большую ошибку они совершили. Мы услышали их крики и вопли, однако нимало не волновались, потому что, пока их вождь был в нашей власти, нам нечего было бояться каких-нибудь выпадов со стороны индейцев. Я пододвинул вождю стул и сказал дружелюбно:

— Вич Панака может сесть! Мы друзья шайенов и рады видеть его у себя как гостя.

Ему эти слова показались тоже, наверное, очень странными, поэтому он без возражений сел. Он, пришедший с восьмьюдесятью воинами, чтобы захватить небольшую ферму, через десять минут после первого воинственного крика в самом деле был уже в ней, правда, не как победитель, а практически как пленник или заложник, и теперь он не мог не уловить иронии в моих словах. Моя дерзость, которая заслуживала, конечно, порицания, все-таки предотвратила кровопролитие и сделала ситуацию даже в чем-то забавной. В итоге все козыри были у нас, шайены же остались ни с чем.

По выражению лица Виннету и по его взгляду я понял, что заслужил его похвалу. В глубине души я просто ликовал, но сказал лишь несколько слов:

— Я вижу все, что хочет мне сказать мой брат, но в ответ говорю одно: он — мой учитель, а я всего лишь ученик. — Мы без слов пожали друг другу руки.

Шайен тем временем сидел, не смея поднять глаз. Напротив него сидел Шако Матто, который, бросив на него мрачный взгляд, спросил:

— Узнает ли меня вождь шайенов? Я Шако Матто, вождь осэджей, выдачи которого вы требуете. Как он думает, что мы с ним сделаем?

На скрытую угрозу, которая прозвучала в этих словах, последовал ответ:

— Шеттерхэнд назвал меня гостем.

— Так сказал он, не я. Вы потребовали моей смерти, теперь я имею право потребовать твоей.

— Олд Шеттерхэнд защитит меня.

На это заявление, относящееся ко мне, я строго ответил:

— Это будет зависеть от того, как ты будешь себя вести. Если ты правдиво расскажешь мне все, что я потребую, тогда я возьму тебя под свою защиту. Вы не встречали сегодня белого с краснокожей скво?

— Мы видели их.

— Этот человек вам сообщил, что мы находимся здесь и что с нами Шако Матто?

— Да.

— За это сообщение он потребовал себе Апаначку? Ты, кстати, видишь его здесь.

— Да.

— Что он хотел сделать с Апаначкой?

— Этого я не знаю, потому что не спрашивал его — нам безразлична судьба этого неизвестного молодого воина.

— Где находится этот белый?

— Я не знаю.

— Не обманывай меня! Ты должен был как-то передать ему Апаначку. Если ты скажешь мне еще хоть раз неправду, я передам тебя Шако Матто, твоему заклятому врагу. Итак?

Угроза подействовала. шайен ответил:

— Он там, с моими воинами.

— Его скво с ним?

— Нет. Она осталась там, где лошади.

Прежде чем я успел продолжить свой допрос, вмешался Виннету:

— Я много раз был у шайенов, но никогда не видел Вич Панаку, как это вышло?

— Мы из племени нуквейнт-шайенов, у которых вождь апачей никогда не был.

— Я узнал, что хотел. Мой брат Шеттерхэнд может продолжать.

Я опять спросил шайена:

— Я вижу, вы взяли в руки томагавки войны. Против кого вы пошли войной?

Он помедлил с ответом и, лишь когда я сделал угрожающее движение к Шако Матто, сказал:

— Против осэджей.

— Я так и думал! Вы услышали, что осэджи покинули свой лагерь и отправились походом против бледнолицых, и вы решили воспользоваться случаем?

— Да.

— Тогда радуйтесь, что встретили нас. Осэджи вернулись. Они с радостью получили бы восемьдесят скальпов. Я думаю, что эта весть склонит вас к миру. Что вы будете теперь делать?

— Мы возьмем с собой Шако Матто, а Апаначка может остаться с вами.

— Что за глупости! Ты мой пленник, и ты знаешь, что я не стану этого делать. Ты думаешь, мы боимся твоих людей? Нуквейнт-шайены известны как никудышные воины.

— Уфф! — вспылил индеец. — Кто сказал эту ложь?

— Это не ложь. Сегодня вы сами это подтвердили. Вы начали свое нападение, как юнцы. Если мы расскажем о том, как я привел тебя сюда, все в горах и в прерии будут смеяться, а остальные племена шайенов откажутся от вас из-за стыда. У тебя есть выбор. Если ты хочешь войны, то как только раздастся первый выстрел на улице, мы убьем тебя. Ваши пули вряд ли…

— Зачем так много слов? — прервал меня Виннету, вставая и направляясь к Железному Ножу. — Мы покончим с шайенами прямо сейчас!

Виннету подошел к шайену и одним быстрым движением сорвал у него висевший на груди талисман. Вождь вскочил с испуганным криком, но я удержал его и, усадив обратно на стул, сказал:

— Сиди смирно! Ты получишь назад свой талисман, если только будешь слушаться и повиноваться!

— Да, именно так, — согласился Виннету. — Я хочу, чтобы шайены вернулись домой с миром. Если вы поступите так, то ничего плохого не случится и никто не узнает, что вы вели себя как малые дети. Если ты не согласишься, я брошу твой тотем в очаг, и потом заговорят наши ружья. Хуг!

Кто знает, что для индейца, тем более для вождя, значит его тотем и какой позор для него потерять его, тот, конечно, не удивится, что шайен, пусть и после долгих споров и сопротивления, согласился на наши требования.

— У меня тоже есть одно условие, — объявил вдруг Тресков.

— Какое? — спросил я.

— Шайены должны выдать нам Тибо-така и Тибо-вете.

— Это совершенно немыслимо! Это было бы с нашей стороны большой ошибкой. Я убежден, что знахарь давно уже убрался отсюда. Как только я увел вождя шайенов, он понял, что дело проиграно, и сейчас его уж и след простыл. Но, по-моему, это даже лучше для нас, почему — это вы скоро узнаете.

О заключении мира с шайенами не стоит много распространяться. В конце концов они были даже рады бескровному окончанию их неумелого нападения на ферму. Они уехали к полудню, а через час после них отправились и мы, и с нами Шако Матто с оружием, как свободный человек. Он был очень рассержен из-за того, что от нас опять ускользнул шаман, но как всегда веселый Дик Хаммердал успокаивал его:

— Вождь осэджей может не волноваться, он обязательно попадется нам. Кому суждена виселица, тот от нее не уйдет.

— Для него мало виселицы, он должен умереть в страшных мучениях, — ответил осэдж.

— Смерть в любом случае — самая страшная казнь Он будет повешен. Для этого парня и не может быть лучшей смерти. Не так ли, Пит Холберс, старый енот?

— Да, дорогой Дик, — ответил длинный Пит — Ты как всегда, совершенно прав!

Глава II КОЛЬМА ПУШИ

На следующий день после того, как мы покинули ферму Харбора, лошадь Трескова оступилась, упала и сбросила седока, но тут же поднялась и понеслась дальше. Одна нога полицейского зацепилась в стремени, и лошадь проволокла его несколько метров по земле. Хотя мы быстро помогли ему и остановили резвое животное, но все же предотвратить удар копытом не удалось. К счастью, он пришелся не на голову, а на плечо. На месте удара очень скоро появилась опухоль, Тресков ощутил, что у него онемела половина тела. Теперь он едва мог двигать ногой, то есть ехать верхом был не в состоянии, а это означало, что мы не могли двигаться дальше.

На наше счастье, поблизости был ручей, и мы перенесли Трескова к нему, а потом разбили лагерь.

Виннету осмотрел раненого. Кости не были повреждены, но место, куда ударило копыто, не только вспухло, но и побагровело. Мы сделали холодный компресс и попробовали вправить Трескову сустав, но он буквально взвыл. У нашего бравого полицейского было много разных достоинств, но терпеливость не входила в их число, увы… Впрочем, не он один не умел мужественно переносить боль, по моим наблюдениям, никто из представителей белой расы не может похвастаться этим, во всяком случае, в сравнении с индейцами.

Он стонал при каждом нашем прикосновении к ране и при каждом собственном движении; впрочем, мы на это особого внимания не обращали, тем более что онемение у него прошло. Он мог шевелить рукой и ногой уже на следующий день. Через два дня опухоль была едва видна, боль утихала, и мы решили двигаться дальше.

Это досадное происшествие стоило нам трех дней, и наверстать их было никак нельзя. Олд Шурхэнд с момента своего прибытия в парк забрался так далеко, что мы были уже почти готовы отказаться от мысли догнать его.

И все же не делать этого было никак нельзя. Шурхэнд был один, а за ним шли люди, которым он не доверял. Если бы он знал, что Генерал направляется в ту же сторону и даже в в тот же самый парк, он бы, разумеется, принял какие-то меры предосторожности, но он этого не знал. Я опасался и Олд Уоббла, а кроме того, мне не было точно известно, куда именно движется король ковбоев и его спутники, у меня были лишь смутные предположения на этот счет. Вполне могло быть и так, что он идет за нами по пятам, одержимый планами мести. То обстоятельство, что его лошадь была у нас, хотя по существу ничего не меняло, но все же немного сдерживало его. И вот теперь эта трехдневная задержка давала ему возможность свести все наше преимущество на нет.

Мне надо было подумать и о Тибо-така. О цели его поездки мы по-прежнему не знали ничего наверняка, но то, что он направлялся в Форт-Уоллес, было ложью. Я, как и Виннету, полагал, что белый шаман был послан Генералом в Колорадо по дороге, неизвестной никому из нас. Там они должны были в каком-то определенном месте встретиться. Но один человек, который к тому же вез с собой жену и поэтому был затруднен в любом маневре, никаких опасений не вызывал.

Так что дальше мы двигались с большей осторожностью, прошли вдоль границы и значительно углубились на территорию Колорадо без каких-либо помех. Никаких следов присутствия в этих краях тех, кого мы опасались, нам не встретилось. Мы находились теперь вблизи Стремительного ручья. Виннету знал там старый, давно заброшенный лагерь, до которого мы намеревались добраться к вечеру. Там, по описанию апача, бил неиссякающий ключ, а само место стоянки было окружено каменной грядой. Камни лежали так, как будто окрестные жители специально притащили их сюда со своих полей и уложили по кругу друг на друга. Это было прекрасным укрытием от возможного нападения.

Вскоре после полудня мы заметили следы приблизительно двадцати конных, которые пришли с северо-запада и, казалось, также направлялись к Стремительному ручью. По следам было видно, что лошади — подкованные, и это обстоятельство плюс то, в каком хаотичном порядке они двигались, позволяло предположить, что всадники были белыми людьми. Мы отправились по их следам, хотя они уводили нас несколько от того направления, которое нужно было нам самим. Но на Диком Западе не выяснить, кому принадлежит встретившийся в пути след, — непростительная небрежность, здесь человек всегда должен знать, чего он может ожидать от другого.

То, что они шли к горам, само собой разумелось: в то — время очень много говорилось о встречающихся там довольно значительных месторождениях золота и еще более крупных — серебра. Вероятнее всего, это были следы одной из расплодившихся, как грибы, в последнее время групп авантюристов, которые собираются, едва услышав подобные слухи, а затем так же быстро расходятся. В эти не то шайки бандитов, не то артели золотодобытчиков стекаются самые отчаянные и бессовестные бродяги, которые хотят от жизни всего и сразу, но, конечно же, не умеют ничего добиваться.

Следы были, по крайней мере, пятичасовой давности. Таким образом, у нас были все основания полагать, что сегодня мы с этими людьми не встретимся. Мы следовали за ними без опасений, пока не дошли до того места, где они останавливались. Множество выброшенных ими консервных банок говорило о том, что здесь они отдыхали примерно в полдень. Мы спешились, чтобы тщательно осмотреть место, но не нашли ничего, что бы дало повод для беспокойства.

Дик Хаммердал поднял бутылку, поднес ее к свету и, обнаружив, что в ней остался еще глоток, отправил его в рот. Но быстро отбросил бутылку. Скривившись и сплюнув, он с отвращением сказал:

— Фу ты! Вода, затхлая, старая, теплая вода! А я-то думал, что нашел глоток старого доброго бренди. Это не могли быть джентльмены! Кто таскает с собой бутылку с одной водой, того я презираю — я, нормальный мужчина! Ты тоже так думаешь, Пит Холберс, старый енот?

— Хм, — проворчал долговязый. — Если ты ожидал найти выпивку, то я от души тебя жалею! Ты, значит, думал, что здесь, на Западе, кто-то способен подложить тебе под нос полную бутылочку бренди?

— Полную или пустую — какая разница, если бы в ней с самого начала был бренди. Но вода! Подсовывать ее мне — это же просто мерзко!

Люди умные потому таковыми и слывут, что, хотя и не всегда, но чаще всего все же избегают того, чтобы делать глупости. А мы? О других я умолчу, но то, что и Виннету, и я не осмотрели с самого начала эту бутылку — с нашей стороны было непростительной глупостью. О пустых консервных банках, в общем-то, сказать нечего, но бутылка должна была привлечь наше внимание. Ее таскали с собой не ради бренди, она была флягой, которую наполнили и положили в седельную сумку, чтобы, когда поблизости не окажется реки, утолить жажду. На Диком Западе в то время бутылки, конечно, не были диковинкой, но их все же не выбрасывали, а поднимали. Безусловно, и эта была не выброшена за ненадобностью, а просто забыта. Это и сурку понятно. Когда хозяин заметит пропажу и вернется, чтобы забрать бутылку, он обнаружит и нас. Вот о чем следовало подумать и чего мы не сделали. Сейчас я могу только отругать себя за тогдашнюю невнимательность. Ее последствия, конечно, не заставили себя ждать.

Люди стояли на этом месте около двух часов, и было это часа два назад. Мы шли по их следам вперед еще, может быть, полчаса по заросшей травой прерии, пока на горизонте с обеих сторон не показались кусты, а справа за ними — залесенная возвышенность, предгорье Сэндитолс, за которым поблескивала река. К ней мы и собирались выйти. Виннету указал на возвышенность и сказал:

— Когда придет время разбивать лагерь, мы должны быть там, за горой. Мой брат пойдет за мной! — И он направился вверх.

— А эти следы? — спросил я. — Мы что, оставим их?

— Сегодня — да. Но завтра, я уверен, мы увидим их снова.

Его расчет был бы верен, не соверши мы промашки с бутылкой. Ничего не подозревая, ни о чем не догадываясь, мы стремились поскорее достигнуть рокового для нас лагеря.

Дальше мы продвигались сквозь кусты и через час достигли горы, за которой начиналась целая горная цепь. Апач скакал первым, а мы — за ним и к вечеру оказались в широкой, полого поднимающейся долине, посреди которой блестело озерцо. Над его поверхностью играли бесчисленные маленькие рыбки. Вокруг росли тенистые деревья, порознь или группками, а на противоположном берегу озерца мы разглядели сквозь заросли нагромождения камней, которые издалека казались руинами древнего города.

— Мне кажется, это и есть тот самый лагерь, — сказал Виннету. — Здесь мы будем в безопасности от любого нападения, если выставим караул при входе в долину.

Он был, как всегда, прав. Едва ли где-нибудь поблизости можно было найти другое место, более подходящее для безопасной стоянки. Парадокс, но самые, на первый взгляд, спокойные и удобные места очень часто таят в себе нечто коварное — это известно любому вестмену, а мы об этом тогда так легкомысленно забыли, за что и были наказаны.

Но этот урок жизнь преподала нам немного позже, а пока мы скакали по мягкой земле, которая почти полностью скрадывала цокот копыт, друг за другом, вдоль озерца. Вдруг Виннету, ехавший во главе отряда, резко остановился и поднял палец, требуя молчания. Он прислушался.

Мы последовали его примеру. С противоположной от нас стороны каменной гряды доносились какие-то звуки. С расстояния, на котором мы от нее находились, они были едва слышны… Апач спешился и подал мне знак сделать то же самое. Мы оставили лошадей своим спутникам и начали медленно подкрадываться к камням. Чем ближе мы подползали, тем отчетливей становились эти звуки. Высокий мужской тенор или же очень низкий женский альт на одном из индейских языков пел медленную и жалобную песню. Ее нельзя было назвать индейской, но в то же время она и не обладала мелодией в нашем понимании, краснокожий исполнитель добивался чего-то среднего: мелодия бледнолицых окрашивалась языком и манерой петь индейцев. Я мог побиться об заклад, что поющий, он или она, и слова и мелодию выдумал сам. Это была в общем весьма незамысловатая песенка, которая, однако, независимо от воли исполнителя, исходила из его души и иногда отчего-то замирала так же загадочно, как и начиналась снова.

Мы подползли еще ближе и взглянули через узкую щель в большом камне.

— Уфф, уфф! — сказал Виннету неожиданно — почти в полный голос.

— Уфф, уфф! — сказал я тоже, потому что был удивлен не меньше его.

Совсем близко к камню, за которым мы затаились, сидел индеец, очень похожий на… Виннету, вождя апачей!

Его голова была непокрыта. У него были такие же, как у Виннету, длинные темные волосы, заплетенные в косу, спускавшуюся до самой земли. Охотничий костюм его был из кожи, а ноги обуты в мокасины. Вокруг пояса индеец повязал пестрое одеяло, поверх которого, кроме ножа, не было видно никакого оружия. Рядом с ним на земле лежала двустволка. На дереве при помощи шнурков и ремней были развешаны различные вещи, но ни одна из них не могла бы принадлежать шаману.

Этот индеец был старше апача, но и теперь можно было заметить, что когда-то он определенно слыл красавцем. Черты его лица казались строгими и серьезными, но было в нем нечто, что невольно наводило наши мысли на сравнение его облика с обликом… нежной, женственной скво. Мне уже не казалось, что этот краснокожий напоминает Виннету, меня вдруг непонятно почему охватило чувство, описать которое сложно, почти невозможно. Я столкнулся с какой-то загадкой, ускользающим, завуалированным образом, и за эту вуаль заглянуть было никак нельзя.

Краснокожий все еще пел вполголоса. Но как странно соединялась эта тихая, чувственная песня с его смелым, волевым лицом! Как могла жесткая, неумолимая складка этих полных губ сочетаться с необычайно мягким и теплым блеском его глаз, глаз, относительно которых я могу утверждать, что они были совершенно черными, хотя, как известно, черных в полном смысле этого слова глаз просто не существует. Этот краснокожий явно не тот, кем хотел казаться, но догадаться о том, кто он на самом деле, было никак невозможно! Видел ли я его когда-нибудь раньше? — спросил я себя. Или ни разу, или сто раз! Он был для меня загадкой, но почему — этого я тогда, конечно, объяснить никак не мог.

Виннету поднял руку и прошептал: «Кольма Пуши!»

Его глаза были широко раскрыты, казалось, он хотел рассмотреть мельчайшие черточки лица этого индейца. Такой взгляд я редко видел у апача.

Кольма Пуши! Значит, я угадал: мы встретили действительно загадочную личность. Мы много раз слышали о том, что наверху, в парках, живет индеец, которого близко не знает никто, он не принадлежит ни к одному из известных племен и гордо отказывается от любой формы общения. Он охотится то здесь, то там, а когда невзначай встретится с кем-нибудь, то тут же исчезает неведомо куда, как шиллеровская «Девушка-чужестранка», так же быстро, как и появляется. Никогда он не проявлял никакой враждебности ни по отношению к краснокожим, ни по отношению к белым, но вряд ли кто может похвалиться, что был его спутником хотя бы в течение суток. Одни видели его на коне, другие — пешим, но всегда у видевших возникало ощущение, что его оружие в любом случае сумеет найти обидчика, и поэтому с ним никто не шутил. Он был и для индейцев, и для белых нейтральным и как бы неприкосновенным человеком. Говорят, он стал таким нелюдимым после того, как однажды в гневе стал возражать Великому Маниту и тем самым вызвал его месть. Есть индейцы, утверждающие, будто этот краснокожий и вовсе даже не человек, а дух одного знаменитого вождя, которого Маниту отослал с полей вечной охоты обратно, чтобы тот разузнал, как там внизу живется его краснокожим детям. Нет никого, кто бы знал его имя, данное ему от рождения, но поскольку каждая вещь и каждый человек должны как-то называться, то его прозвали за непроницаемо темные, как ночной мрак, глаза Кольма Пуши, что и значило — Темный Глаз или Черный Глаз. Кто именно дал ему это имя, так к нему подходившее, этого тоже никто не знает.

И вот этот самый загадочный из индейцев был сейчас перед нами. Виннету его не знал, даже ни разу не видел прежде, но тем не менее был абсолютно уверен, что это и есть Кольма Пуши. Мне и в голову не пришло усомниться в правильности этого утверждения, каждый, кому этот краснокожий попался бы на глаза и кто хоть раз слышал что-нибудь о Кольма Пуши, с первого же взгляда определил бы, что это именно он, и никто другой.

Мы совсем не намеревались долго слушать его пение и, кроме того, не хотели заставлять наших спутников ждать, поэтому вышли из-за укрытия, подняв шум.

Молниеносным движением Кольма Пуши выхватил свое ружье, направил его на нас, щелкнул курком и крикнул:

— Уфф! Два человека! Кто вы?

Это прозвучало столь же повелительно, сколь и кратко. Виннету уже открыл было рот, чтобы ответить; но тут с Кольма Пуши произошла неожиданная перемена. Он опустил ружье, и, держа его одной рукой, упер приклад в землю, вытянул другую руку в приветствии и прокричал:

— Инчу-Чуна! Инчу-Чуна, вождь апа… Впрочем нет, это не Инчу-Чуна, это может быть только Виннету, его сын, еще более прославленный, более великий, чем отец!

— Ты знал Инчу-Чуну, моего отца? — спросил Виннету.

Казалось, он размышлял — признать это или не признать. Наконец ответил:

— Да, я его знал, я видел его однажды или дважды, и ты — его подобие.

Голос Кольма Пуши звучал мягко и одновременно сильно, решительно, он был еще звонче, еще богаче оттенками, чем у апача, но высоким, почти, как у женщины.

— Да это я — Виннету, ты узнал меня. А тебя зовут Кольма Пуши?

— Знает ли меня Виннету?

— Нет. Я даже не видел тебя ни разу. Я угадал это. Разрешит ли нам Кольма Пуши, о котором мы всегда слышали только хорошее, сесть с ним рядом?

Индеец пробежал глазами и по мне. Потом бросил на меня еще один взгляд — резкий, пытливый, — и ответил:

— И я тоже слышал много хорошего о Виннету. Я знаю, что часто с ним бывает один бледнолицый, никогда не совершивший ни одного дурного дела, и зовут его Олд Шеттерхэнд. Это тот бледнолицый?

— Да, это он, — сказал Виннету.

— Тогда садитесь рядом и будьте гостями Кольма Пуши.

И он протянул нам руку, которая показалась мне необычайно маленькой.

— Мы здесь не одни. Наши спутники ожидают нас за камнями у воды. Можно ли им подойти сюда?

— Великий Маниту создал землю для добрых людей. Если здесь места хватит для всех, то приведи их сюда.

Я пошел за ними.

С другой стороны в каменной гряде был довольно широкий проход, которым мы на этот раз и воспользовались. Когда мы вошли в круг, то увидели Виннету и Кольма Пуши, сидящих друг подле друга под деревом. Кольма Пуши посмотрел на нас выжидательно. Его взгляд скользил по нашим спутникам с любопытством, какое обычно выказывают по отношению к незнакомым людям, задерживаясь на короткое мгновение на каждом из нас; когда он миновал Апаначку, то вдруг вернулся и остановился на нем, как зачарованный. Кольма Пуши толчком оторвался от земли, словно под действием невидимой силы; не опуская глаз ни на секунду, он сделал несколько шагов к Апаначке и остановился, следя за каждым движением молодого индейца с неописуемым напряжением. Потом быстро подошел к нему совсем близко и спросил, почти заикаясь:

— Кто, кто ты? Скажи, скажи мне!

— Я — Апаначка, прежде вождь найини-команчей, а теперь канеа-команчей, — ответил наш друг.

— И что ты ищешь здесь, в Колорадо?

— Я направлялся на север, чтобы посетить священную каменоломню, но встретил Виннету и Олд Шеттерхэнда, а они шли в горы. Я изменил свой путь и последовал за ними.

— Уфф, уфф! Вождь команчей! Этого не может быть, не может быть!

И он уставился на Апаначку так пристально, что тот не выдержал и спросил:

— Ты знаешь меня? Ты меня когда-то уже видел?

— Я должен был, должен был тебя увидеть! Ведь это уже было во сне, во сне моей давно минувшей юности!

После этих слов он успокоился, словно выплеснув наконец что-то давно его терзавшее, и протянул вождю руку со словами:

— Будь тоже моим гостем! Сегодня такой день, какой редко бывает.

Он снова повернулся к Виннету, рядом с которым сидел теперь я, и, не переставая следить глазами за Апаначкой, вернулся на свое место. Выражение его лица при этом было таким мечтательным, что, казалось, он снова был в «снах своей юности». Подобное поведение редко встречается среди индейцев, и оно не осталось незамеченным. Не ускользнула его странность и от нас с Виннету, но мы ничем этого не показали, настолько озадачила нас эта сцена.

Лошади были отправлены на водопой и затем пастись в траве. Двое наших собрали сухого хвороста для костра, и мы разожгли его, как стемнело. Пит Холберс тут же ушел в дозор. Его должен был сменить Тресков, за ним — все остальные…

Мы сидели, расположившись большим кругом, в центре которого горел огонь. Потом мы вынули свой провиант и предложили Кольма Пуши присоединиться к нам, полагая, что у него нет вообще никакой еды.

— Мой брат ведет себя как друг Кольма, — сказал он. — Но я тоже могу дать ему мяса, оно очень сытное.

— Откуда у тебя мясо? — спросил я.

— Его помог мне добыть мой конь.

— Почему ты не привел его сюда?

— Потому что я не собирался здесь оставаться, а хотел двигаться дальше. Мой конь находится там, где для него безопасней, чем здесь.

— Ты не считаешь это место безопасным?

— Для одного человека — нет, но вас много, и вы выставили караул. Вам нечего бояться.

Я бы охотно продолжил обсуждать эту тему, но он вел себя все же как не слишком разговорчивый человек, и я отказался от дальнейших вопросов. Он спросил, куда мы движемся. Когда же узнал, что целью нашего путешествия является парк Сент-Луис, то стал еще молчаливее, чем был раньше. Это нас не поразило и не обидело. На Диком Западе по отношению к людям мало тебе знакомым надо быть еще более осторожным, чем где бы то ни было в другом месте. Только Дик Хаммердал был недоволен тем, что мы так мало узнали от странного индейца, ему не терпелось выяснить побольше, и он спросил в своей обычной, располагающей к доверию манере;

— Мой краснокожий брат слышал, что мы пришли из Канзаса. Позволено ли будет нам узнать, откуда пришел он сам?

— Кольма Пуши приходит отсюда и уходит туда. Он как ветер и может выбрать любой путь, — последовал весьма загадочный ответ.

— И куда он пойдет отсюда?

— Сюда и туда, смотря куда направится его конь.

— Well! Или сюда, или туда — какая разница! Ладно, но человек должен по крайней мере знать, куда скачет его конь? Или нет?

— Если это знает Кольма Пуши, то другим знать не обязательно.

— Ох! А для меня нельзя сделать исключение?

— Нет.

— Что ж, сказано откровенно. Однако и грубо! А ты, Пит Холберс, старый енот, этого не нахо…

Только тут он заметил, что Пита нет рядом, и проглотил последнее слово. Кольма Пуши сказал строго:

— Бледнолицый, которого зовут Хаммердал, назвал меня грубым. Но разве учтиво — желать, чтобы я открывал рот, когда я хочу держать его закрытым? Толстый человек, кажется, плохо знаком с Западом. Здесь всегда лучше, чтобы никто не знал, откуда человек идет и куда. Кто молчит о цели своего путешествия, тот не спешит к опасности, может быть, ожидающей его там. Хаммердал в его годы мог бы уже понять это.

— Спасибо, — смеясь, ответил тот, получив такую строгую отповедь. — Жаль, ужасно жаль, мистер Кольма Пуши, что вы не школьный учитель! У вас есть для этого все способности! Впрочем, я ничего дурного не имел в виду. Вы мне чрезвычайно понравились, и я буду только рад, если ваш путь совпадет с нашим. Вот почему я спросил.

— Что мой толстый белый друг не подразумевал ничего дурного, я знаю, иначе бы я вообще ничего ему не ответил. Совпадут или нет наши пути, выяснится само собой, а потом уже я решу, идти ли мне с вами вместе. Хуг!

На том эта странная беседа и закончилась. Мы собирались вставать назавтра очень рано и потому скоро легли спать. Когда Пит Холберс, которого сменил Тресков, вернулся в лагерь, все уже спали.

Как долго я спал — не знаю, но разбудили меня дикие крики. Как только я открыл глаза, то увидел на мгновение стоящего надо мной человека, который замахивался прикладом. Я не успел и пальцем пошевелить, как на меня обрушился удар, и я потерял сознание.

Любезный читатель, я знаю: ты — столь чувствительная и тонкая натура, что сможешь мне посочувствовать. Вот как это обычно бывает после подобных происшествий: человек приходит в себя и донимает, что беспечность обходится очень часто дороже всего на свете. Но и это понимание — очень смутное, ибо пострадавший от такого удара в полном смысле слова тупоголов. Сначала ее вообще не ощущаешь, живешь словно с поленом наверху, и только после того, как в ней улягутся гул и жужжание, тебе начинает казаться, что ты обладаешь вообще не головой, а просто неким наростом над туловищем, его бесполезным продолжением, которое и приняло на себя удар. То, что это продолжение и есть, собственно говоря, голова, в голову не приходит (уж простите за нечаянный каламбур). Затем, когда гул превращается в рези и сдавливание черепа, появляется смутная догадка: а может, твой череп был втиснут наполовину или даже целиком в пресс для вина в качестве огромной пробки? Следующая стадия этого состояния — когда каждый удар пульса, с которым кровь достигает головного мозга, создает впечатление, что голова находится под трамбовкой масловыжималки или лежит на наковальне, а в черепе еще к тому же копаются львиные когти. Я понимаю, что не слишком-то подобает джентльмену описывать все ощущения после удара по голове, поэтому я резюмирую: они в конце концов сводятся к тупости в высшей степени!

После того, как я прошел все стадии этого процесса, увидел все существующие в природе цвета, может быть, даже и рентгеновские лучи перед глазами и прибой ста океанов прошумел в моих ушах, я не мог больше ни видеть ничего, ни слышать, не в силах был даже пошевелиться. А потом опять потерял сознание.

Когда я во второй раз пришел в себя, то почувствовал, что по-прежнему вполне владею всеми своими телесными и душевными способностями; единственное, чего я не мог утверждать точно — находится ли на моих плечах, как и прежде, голова или там вырос приклад. Мне потребовалось напряжение действительно всех сил, чтобы хотя бы открыть глаза. Но то, что я увидел, никак нельзя было назвать утешительным зрелищем.

Горел большой, очень яркий огонь, и передо мной сидел Олд Уоббл. Его полный ненависти взгляд был направлен на меня.

— Наконец-то! — вскричал он. — Вы выспались, мистер Шеттерхэнд? Вам снился я, не так ли? Я убежден, вы были в своих снах ангелом. Сейчас я вам охотно подыграю. This is clear! Вы хотите познакомиться со мной как ангел? Но давайте уточним, какой именно ангел — мести или спасения?

— Хау! — ответил я. — Я не умею актерствовать и не смогу сыграть ни ту роль, ни эту.

Меня выводило из себя то, что я должен отвечать этому человеку, но упрямое молчание было бы глупее, Я огляделся. Все мои товарищи были схвачены и связаны, даже Тресков, который стоял в дозоре. Очевидно, он был недостаточно внимателен и позволил застать себя врасплох. Слева от меня лежал Виннету, справа — толстяк Хаммердал. Оружие у нас отобрали, сумки опустошили. Из двадцати человек, сидевших вокруг нас, я не знал никого, кроме Олд Уоббла. Это были те самые люди, чьи следы мы видели вчера. Но как они очутились в лагере? Они ведь были впереди нас и взяли налево, тогда как мы повернули направо! И тут мне вспомнилась злополучная бутылка для воды, и в один миг стало ясно, какую ошибку мы совершили.

Король ковбоев сел прямо передо мной. От радости, что ему удалось меня поймать, издевательски смеялась каждая складочка, каждая морщинка на его обветренном лице. Завитки его единственной пряди длинных серых волос придавали ему сходство с гигантской Эвменидой [139], ставшей вдруг мужчиной, или Медузой Горгоной [140]. И от его щупалец, как и от щупалец спрута, убежать было невозможно. Часто отблески то высоко взлетающего, то падающего пламени костра придавали ему гротескно-фантастический вид, и его длиннорукая, длинноногая фигура казалась преувеличенно зловещей. В других обстоятельствах я вполне мог поверить, будто попал в сказку. Но я имел дело с менее поэтической реальностью и вполне осознавал это.

Дать более полный ответ на его вопрос, чем тот, который он уже получил, я не мог. Он, видно, решил, что с моей стороны это наглость, и продолжил со злостью:

— Вы слишком много себе позволяете, и если будете продолжать вести себя так же, я прикажу связать вас так крепко, что кровь хлынет из вашей головы. У меня нет ни малейшего желания выслушивать ваши насмешки и оскорбления. Я не индеец! Вы понимаете, что я хочу этим сказать?

— Отлично понимаю. У вас не та натура, которую называют гуманной.

— Это еще что такое?

— Если опуститься как можно глубже в звериное царство и поискать что-то похожее на вашу натуру там, то ей будет соответствовать самое отвратительное, самое жестокое существо — вот что такое вы!

Под смех окружающих он прокричал:

— Этот парень, видно, на самом деле так глуп, что не понял меня! Я сказал: вы должны быть благодарны Богу, а заодно и мне, что я не индеец! Это только краснокожие тащат своих пленников черт-те куда, чтобы привести их к своему стойбищу. Они еще и кормят их хорошо, чтобы те смогли потом выдержать пытки пострашнее. Я с вами поступлю иначе, мы оба все-таки белые люди, и поэтому вы испытаете то же, что испытал и я в вашем обществе, когда пленникам предоставляют возможность надеяться на побег. Кто не имеет надежды на спасение и желает быстро и безболезненно умереть тот обычно использует ваше старое, затрепанное средство — злить того, кто взял вас в плен. Индейцы в таких случаях очень сожалеют потом о том, что они убили пленника во время секундного приступа гнева. Если вы имеете наглость думать, что сможете выбирать между этими «либо — либо», то ошибаетесь. Пока вы с нами, у вас не будет никакой возможности для побега, но не рассчитывайте и на то, что сможете довести меня до такого состояния, чтобы я влепил вам пулю в лоб и лишил себя удовольствия, которое получу, когда вы медленно и красиво перейдете из этой жизни в ваш пресловутый лучший мир. Ведь раньше я вас знал довольно хорошо и понимаю, что сами вы в лучший мир отправиться не можете. Мне будет достаточно одной благодарности! Можете ли вы вспомнить что-нибудь из того, о чем вы болтали во время переезда через Льяно-Эстакадо, я имею в виду ваши рассуждения о вечной жизни?

Я ничего не ответил, и он продолжал:

— На ваш взгляд, там, наверху, должно быть так чудесно, что я, как ваш лучший друг, которым был, кстати говоря, всегда, хотя вы, может быть, и считаете по-другому, просто готов разрыдаться при виде вас здесь, томящегося земной жизнью. Поэтому я открою вам двери рая, но, правда, только после маленькой неприятной процедуры, которую я для вас приготовил, заботясь исключительно о том, чтобы потустороннее великолепие показалось вам еще более желанным.

— Ничего не имею против, — заметил я как можно более равнодушным тоном.

— Я был в этом уверен! Надеюсь, что вы, относясь ко мне не менее нежно, чем я к вам, окажете мне такое удовольствие. Я просто сгораю от нетерпения — так хочется поскорее узнать, как там, наверху. Вы не хотите после зачисления в мертвецы появиться однажды передо мной как привидение и поделиться какими-нибудь любопытными сведениями? Ибо, я полагаю, вы способны на благодарность. Я гарантирую вам наилучший прием. Согласны вы на это, мистер Шеттерхэнд?

— Согласен! Я сделаю даже больше того, о чем вы просите, — я уйду к мертвым только после вас и, конечно, только в том случае, если уверюсь, что вас там окружают тысячи привидений — видеть только одно привидение, да еще мое, — это слишком мало для такого лихого парня, как вы!

— Well, я уступаю вам путь туда, — сказал он и рассмеялся. — Я знаю, что вы никогда и ни при каких обстоятельствах не теряете мужества. Но я должен сказать вам вот что: если вы сохраняете еще какую-то надежду на свое спасение, то вы плохо знаете Фреда Каттера, которого зовут еще Олд Уобблом. Я окончательно хочу свести с вами счеты, и черта, которую я подведу снизу, будет чертой через всю вашу жизнь. От этого вас не спасет даже ваша прославленная мудрость, которая вообще-то не столь велика, как вы сами думаете. Вы вчера после полудня пристрелили пса, который искал себе подобных. Во всяком случае, ваших мозгов не хватит на то, чтобы понять, что я под этим подразумеваю.

— Хау, бутылку, и больше ничего!

— Правильно! Вы, значит, догадливы. Пока не пробил ваш последний час, можете стать вполне сносным вестменом… Да, та бутылка стала для вас роковой! Было бы еще кое-что существенное в этой бутылке, а именно — ее бывшее содержимое. Но чтобы кто-то из-за пустой бутылки отправился в Страну Вечной Охоты, такого еще не бывало!

Вместо меня ответил Дик Хаммердал:

— Это нам и в голову не пришло. А вы действительно настолько наивны, что воображаете, будто мы поднесем к носу что-либо, побывавшее в ваших руках?

— Хорошо сказано, толстячок! Я вижу, вам пришла охота пошутить! Ну, так знайте: я использовал бутылку из-под выпитого виски как флягу для воды. Если вы помните, там оставался один глоток, а сейчас его уже нет, — да-да, вы верно подумали: я, как только заметил пропажу, остановился и повернул обратно. Если вам это неизвестно, то я вам сообщу: тут места, где жизнь иногда зависит от капли воды! Когда я попал в ту часть прерии, где вы разбили в полдень лагерь, то сразу же увидел вас, но опознать точно не смог. Вы поскакали дальше и прошли совсем рядом со мной, и тут я, конечно, к своей радости, понял, что вижу джентльмена, которого ищу. Я помчался как можно быстрее назад и привел моих людей. Мы шли за вами до самой этой долины, где ваш караульный оказался настолько любезен, что позволил нам на себя напасть. Мы прокрались сюда и окружили вас. Вы же спали крепким сном, сном праведников, и видели, наверное, такие замечательные вещи во сне, что нам было жалко вас будить. И мы теперь предлагаем вам поездить с нами вместе. Мистер Шеттерхэнд, к сожалению, не сможет принять в этом участие, поскольку он намеревается вообще покинуть нас. Из этой прекрасной долины он поднимется по лестнице на небо. Не пройдет и дня, как это случится. Жаль, но это, безусловно, помешает ему присоединиться к нам.

— Хватит болтать чепуху! — вмешался вдруг один из тех, кто стоял, прислонившись к дереву, скрестив руки на груди. — Что должно случиться, то и случится. И без долгого обсуждения. Вы еще рассчитаетесь с Олд Шеттерхэндом, но это нас не касается, для нас важнее ваше обещание!

— Я его исполню, — отвечал Олд Уоббл.

— Так делайте это, а не болтайте!

— У нас есть еще время!

— Мы хотим знать, на что можем рассчитывать!

— Вы это уже знаете!

— Нет. Пока вы не поговорите с Виннету, все остальное для нас не имеет значения. Вы затащили нас на север, в Канзас, оторвав от хорошего дела, теперь, когда мы поймали этого парня, мы хотим узнать — те надежды, которые вы нам внушили, они оправдаются?

— А почему бы им не оправдаться?

— Тогда используйте Виннету и не трепите так долго языком с Олд Шеттерхэндом! Нам ведь нужен Виннету!

— Не спешите так, Кокс, не спешите! У нас столько времени в запасе, что вы можете и подождать.

Итак, человека, стоящего у дерева, звали Кокс. Я предположил: судя по тому, что он говорил о Канзасе и о тамошних делишках, люди, которые на нас напали, и есть те самые трампы, которых мы намеренно пропустили вперед. Кокс был, вероятно, вожаком этой банды, и Олд Уоббл уговорил его отправиться с ним, чтобы преследовать нас — при определенном условии, конечно. И это условие еще предстояло узнать. Я, как выяснилось позднее, угадал верно.

Положение наше было незавидно. Люди, в руки которых мы попали, были куда опасней, чем банда опустившихся индейцев. И из всех нас наихудшие перспективы были именно у меня. Олд Уоббла нельзя было заподозрить в пустых угрозах. Моя жизнь повисла на волоске.

Кокс подошел к апачу и сказал:

— Мистер Виннету, дело, собственно, в том, что мы намерены предложить вам сделку. Надеюсь, вы не откажетесь.

Виннету понял, так же как и я немного раньше, что продолжать молчать смысла нет. Мы должны выяснить намерения этих людей, а значит, нам придется говорить с ними. Поэтому апач ответил:

— Какую сделку имеет в виду бледнолицый?

— Я буду краток и откровенен. Олд Уоббл хотел отомстить Олд Шеттерхэнду, а сам на это не отваживался. Он пришел к нам и попросил, чтобы мы ему помогли. Мы были, естественно, готовы помочь, но только при условии, что получим за это хорошую награду. И тогда он обещал нам золото. Много золота. Надеюсь, вы меня поняли?

— Уфф!

— Я не знаю, что вы хотели сказать этим «Уфф». Но надеюсь, что оно означает согласие. Здесь, в Колорадо, недавно открыли замечательную placer [141]. Мы как раз направлялись на ее поиски. Но, конечно, все это еще пока вилами на воде писано. Кто ничего не находит и не получает, только зря вытягивает свой и без того длинный нос. Поэтому мы договорились с Олд Уобблом: мы сделаем то, что он хочет, за особую благодарность с его стороны. Вы ведь, мистер Виннету, знаете много мест, где есть золото, не так ли?

Виннету, которого в данный момент прежде всего заботило мое спасение, не раздумывая и секунды, ответил:

— Есть краснокожие, которые знают места, где лежат кучи золота.

— И вы?

— И я.

— Вы покажете нам хотя бы одно такое место?

— Краснокожие не рассказывают об этих местах никому.

— А если их заставляют?

— Тогда они предпочитают умереть.

— Хау! Убить себя не так легко!

— Виннету никогда не боялся смерти.

— После всего, что я слышал о вас, я этому верю. Но сейчас речь идет не только о вас, но и обо всех ваших спутниках. Олд Шеттерхэнд должен умереть, здесь ничего не изменишь, раз это обещано Олд Уобблу. Вы и другие ваши друзья еще сможете спастись, если покажете нам хорошую placer.

— Это точно?

— Да.

— Я могу надеяться, что вы сдержите свое слово?

— Вполне можете.

— Бледнолицый должен ждать. Я хочу подумать. Виннету умолк и закрыл глаза в знак того, что он не намерен больше ничего говорить. Наступила пауза. Он, конечно, прекрасно знал места залежей золота. Но никакая, даже самая страшная, угроза не могла заставить его выдать хоть одно из них. Он должен обмануть трампов и показать свою якобы сговорчивость. У него было две задачи: первая — спасти меня, а вторая — выиграть время, чтобы дождаться удачного момента для освобождения.

— Ну, и когда же я получу ответ? — спросил Кокс, когда пауза показалась ему слишком затянувшейся.

— Бледнолицый не получит золота, — сказал Виннету и снова открыл глаза.

— Почему? Это что, означает, что ты отказываешься показать нам placer?

— Нет.

— Как я должен это понимать? Ты не отказываешься, но мы не получим того, что ищем! Что это за ответ?

— Это не ответ. Виннету знает, где можно найти не только placer, но и большую, богатую бонансу [142]. Он не расскажет, где она, если речь идет только о его жизни, если же речь идет о многих людях, то он назовет место бонансы, но только тогда, когда сможет его найти.

— Что? Ты можешь и не можешь? Никто не в состоянии делать и то, и другое сразу!

— Это возможно, потому что Виннету не нужно золото. Когда он находит его, то не думает об этом много. В Колорадо я знаю только одно место, где земля не прячет золото, это и есть та бонанса. Она необычайно богата, но я забыл путь, ведущий к ней.

— All devils! [143] Знать, где находится необычайно богатая бонанса и забыть дорогу к ней? Это приводит меня в бешенство! Такое может случиться только с индейцем! Не можете ли вы, по крайней мере, сказать, что находится рядом с ней?

— Это я знаю. Она находится у Беличьего ручья. Я однажды ездил туда с Олд Шеттерхэндом за водой. Там мы неожиданно увидели из-подо мха блистающую землю. Мы сошли с коней и осмотрели это место. Там лежало очень много золота, его намыла сама вода. Оно было и в маленьких самородках, и в больших.

— Какого именно размера были большие? — спросил Кокс, и все внимательно прислушались.

— Как большая картофелина. Некоторые даже крупнее.

— Черт возьми! Там лежат миллионы долларов! И вы оставили их там!

— Зачем нам нужно было брать с собой золото?

— Как это зачем было нужно брать золото? Послушайте, ребята, эти двое нашли огромную бонансу, а теперь он спрашивает, зачем ему нужно было брать с собой золото! Ну как вам это нравится? И это Виннету, тот самый хваленый индеец, о котором говорят как о чуде?

Общее изумленное бормотание было ему ответом. Можно было представить, с каким вниманием слушали трампы слова апача. Им и в голову не приходило сомневаться в их правдивости. На Диком Западе все и повсюду знали, что Виннету — исключительно правдив. Я тоже был убежден, что он не лгал: существовала на самом деле когда-то какая-то богатая бонанса, но только находилась она скорее всего не у Беличьего ручья, а где-то совсем в другом месте.

— Чему белые так удивляются? — спросил апач. — Повсюду есть места, где Виннету и Олд Шеттерхэнд могли набрать золота. Когда оно им требовалось, они шли к одному из таких мест, тому, что было поближе к ним. Мы как раз направлялись к Беличьему ручью, чтобы наполнить золотом одну сумку, но вы перешли наш путь.

— Ага! Вы, значит, собирались за золотом! Мы так и подумали, когда увидели, что вы направляетесь в горы. Но постой, постой! Ты же только что сказал, что не знаешь, где находится бонанса! — со скрытой угрозой в голосе закончил свою тираду Кокс.

— Так и есть. Я забыл, где это, но Олд Шеттерхэнд очень хорошо запомнил то место.

Теперь я понял, что он задумал и как мне спастись от смерти. Если они хотят идти к бонансе, путь к которой знаю я один, им придется сохранить мне жизнь.

Что замысел оказался верен, стало ясно, когда Кокс закричал:

— Хорошо, очень хорошо! Виннету или Олд Шеттерхэнд укажут нам это место — не имеет никакого значения! Если Виннету не может привести нас туда, то это сделает Олд Шеттерхэнд.

— А вы не поторопились ли говорить так, не спросив об этом меня, мистер Кокс? — сказал Олд Уоббл.

— А почему это я должен вас спрашивать?

— Да потому, что Олд Шеттерхэнд принадлежит мне.

— Этого никто не оспаривает.

— Ого! Вы сами это оспариваете.

— Как?

— Ведь вы собираетесь взять его с собой к Беличьему ручью, так? Но сегодня он должен умереть! Здесь, в этой долине.

— Должен? Нет, теперь об этом забудьте! Он поживет еще немного, чтобы проводить нас к бонансе!

— Нет уж, я против этого!

— Сдается мне, вы лишились рассудка, Олд Уоббл!

— Как раз потому, что разума у меня больше, чем у вас, я не соглашусь на отсрочку!

— Больше? Ого! Уж не хотите ли вы отказаться от бонансы?

— Именно!

— All devils! Значит, вы действительно сошли с ума!

— Мне так не кажется! Я знаю, что делаю! Я нанял вас, чтобы поймать Олд, Шеттерхэнда, а в награду за это я вам дал совет заставить Виннету показать вам placer. Бонанса, таким образом, — ваша, а не моя! И ради того, от чего я не получу никакой выгоды, я не отдам Олд Шеттерхэнда!

— Нет, вы его все-таки отдадите!

— Это вы так думаете! Но мы еще посмотрим, что из всего этого выйдет в конце концов. Вы — наивный человек: неужели вы всерьез верите в то, что Олд Шеттерхэнд отведет вас к бонансе?

— Конечно!

— А вот мне так не кажется!

— Хотелось бы посмотреть, как он сможет от этого отказаться!

— Отказаться? Да он о таком и не думает! Он просто-напросто сбежит, смоется, и ищите тогда ветра в поле!

На это Кокс громко рассмеялся и крикнул:

— Смоется, от нас смоется? Вы помните такое, ребята, чтобы кому-нибудь, кто был нашим пленником, удалось от нас сбежать?

Ответом ему был хохот, но Олд Уоббл гневно воскликнул:

— Как же вы глупы! А еще считаете дураком меня — подумать только! Если вы воображаете, что этого парня можно удержать, то мне вас бесконечно жаль! Он разрывает руками железные цепи и если не добивается своего силой, то применяет хитрость, а в этом он, уж поверьте мне, — великий мастер!

— У нас железных цепей нет, и мы в них не нуждаемся, сыромятные ремни лучше, намного надежнее! А хитрость — ну что хитрость? Я хотел бы посмотреть на человека, за которым следят двадцать пар глаз, таких, как наши, а он умудряется бежать с помощью хитрости! Да он еще только начнет задумывать свою хитрость, как это тут же кто-нибудь из двадцати да заметит! Чего не увидит один, не упустит другой, и самый хитроумный план, какой он только способен изобрести, будет тут же раскрыт!

— Смешно слышать, что некоторые люди о себе воображают! Или вы не знаете, что, сколько бы раз его ни ловили индейцы, ровно столько раз он снова и снова от них убегал?

— Мы не индейцы!

— Да он и от белых убегал! Я повторяю: этот мошенник может такое, чего не могут другие! Его ничем не удержишь! Таких, как он, надо расстреливать сразу же, как только поймаешь! Если этого не сделать, он обязательно утечет, как вода между пальцами! Я знаю это очень хорошо, потому что испытал это на собственном опыте.

— Вы делаете из мухи слона! Повторяю еще раз: хотел бы я поглядеть на человека, который сможет бежать от меня! Он поедет с нами и поведет нас к бонансе!

— А я в это не верю!

Они стояли друг против друга, готовые сцепиться: насмешник, скептик и богохульник Олд Уоббл и Кокс, властный предводитель трампов, без колебаний согласившийся поймать и убить меня! Это был очень интересный, настолько захватывающий момент, что я даже забыл, что темой спора была моя жизнь, хотя и не единственной темой.

Кокс положил руку на плечо Олд Уоббла и сказал угрожающим тоном:

— Вы действительно полагаете, что меня интересует — верите вы в это или нет?

— Надеюсь!

— Хау! Тогда вам не на что надеяться!

— Так вы намереваетесь обвести Олд Уоббла вокруг пальца и стать клятвопреступником?

— Нет! Мы сдержим слово!

— А, ну это звучит уже по-другому!

— Только звучит! Мы обещали схватить Олд Шеттерхэнда и передать его вам! Мы его поймали, и, можете быть уверены, мы вам его отдадим, но не сегодня!

— Черт вас побери с вашими обещаниями! Вы не сможете его удержать, я это говорил и скажу еще раз!

— Мы его удержим! И если вы собираетесь как-то помешать нам взять его с собой, то посмотрите сюда, в этот круг! Нас двадцать человек!

— Да, вот на чем держится ваша власть! — закричал тот яростно.

— Конечно! И придется с этим смириться! Тем более что все это ненадолго!

— Ненадолго? Навсегда! Я говорю, он сбежит! Ладно! Самое лучшее — это вообще ни о чем его не спрашивать, а просто пустить ему пулю в голову! И это сразу прекратит все споры!

— Не играйте с огнем, мистер Уоббл! Даже если вы хоть пальцем прикоснетесь к Олд Шеттерхэнду, в следующую секунду получите пулю от меня! Зарубите это себе на носу!

— Вы… осмеливаетесь мне угрожать?

— Осмеливаюсь? Тут и осмеливаться нечего! Мы притащились сюда по вашей милости и поддерживали, сколько могли, товарищеские отношения с вами! Но сейчас не до выяснения наших отношений — речь идет о бонансе, стоимость которой, вероятно, много миллионов! Да какое нам дело, черт возьми, до вашей жизни! Так что подумайте! Олд Шеттерхэнд едет с нами, и если вы, повторяю, нанесете ему хотя бы одну царапину, то немедленно отправитесь туда, куда вы хотели отправить его!

— Вы угрожаете мне смертью! Значит, так вы понимаете товарищеские отношения, о которых вы только что рассуждали?

— Да, они самые! А что товарищеского в том, что вы хотите лишить нас бонансы?

— Ну ладно, мне придется смириться! Только и я собираюсь выставить одно условие!

— Какое же?

— Я хочу, если мы найдем бонансу, получить свою долю, this is clear!

— Well! Разумеется! Теперь вы видите, что мы желаем вам добра?

— Да, но и вам, если вы найдете несколько глыб золота, придется благодарить не кого иного, как меня! Ну, а что касается Олд Шеттерхэнда, то я буду надеяться не на вас, а на самого себя.

Он повернулся ко мне и произнес насмешливо:

— У меня есть превосходное средство удержать вас от побега!

Он указал на мои ружья — штуцер и «медвежий бой» — и пояснил:

— Без этого оружия вы никуда от нас не денетесь! Я хорошо знаю вас: эти ружья вы не оставите ни за что на свете! Однажды я ими уже пользовался, жаль только — недолго! Теперь они мои навсегда!

— И как долго продлится это «навсегда»? — поинтересовался я.

— Всю оставшуюся мне жизнь!

— Это будет недолгий период, уверяю вас — смерть давно охотится за вами и подобралась уже совсем близко! Ну зачем же вам обременять себя этим оружием? Я уверен: очень скоро оно вернется ко мне!

— Хау! Не рассчитывайте в этот раз на фортуну!

— Я никогда не рассчитываю ни на фортуну, ни на случай! Я говорю так только потому, что знаю: мое время умирать еще не пришло!

— Вот как? Неужели вы находитесь в настолько приятельских отношениях с небесной канцелярией, что когда вы понадобитесь там, наверху, за вами пришлют скорохода и деликатно попросят получить свою долю высшего счастья?

— Не богохульствуйте! Я еще не созрел для смерти, мне еще многое надо успеть сделать!

— О! И вы думаете, что Бог любезно подождет, пока вы не подготовитесь? Вы переоцениваете его терпеливость, вот что я скажу! Или вы не согласны с этим?

Естественно, отвечать на эти издевательства я не стал. Тогда он толкнул меня ногой и заорал:

— Извольте отвечать, когда вас спрашивает Олд Уоббл! Когда вы меня отправили из Ки-пе-та-ки без лошади и даже без оружия, вы, конечно, не думали, что я отыграюсь так скоро? Но я пришел к осэджам! И там получил другую лошадь и ружье — у того парня, что дал их мне, не было ни капли смекалки! Хонске-Нонпе, которому было это приказано, не имел ни малейшего желания вас преследовать, он находил смешными любые военные действия против бледнолицых и вернулся со своими воинами домой! Позор! У меня, конечно, было слишком мало времени! Тогда я поскакал к трампам и нанял, как вы слышали, этих джентльменов. Естественно, за ваш счет! И вам придется заплатить по этому счету! Теперь моя лошадь и мое ружье снова при мне, да к тому же еще и ваши ружья. Вы же теперь — никто и ничто и достойны лишь пинка.

И он со злостью пнул ногой в живот сначала меня, а потом Виннету. Уже было собрался ударить и Хаммердала, приподнял, но тут же снова опустил его — толстяк был ему безразличен. Олд Уоббл отвернулся от него. Наш друг не терял способности острить в любом положении и на этот раз высказался в своем обычном стиле:

— Вам, несомненно, повезло, уважаемый мистер Уоббл!

— О чем это вы, не пойму, — сказал старик.

— О том, что вы вовремя убрали свою ногу!

— И что из этого?

— Да то, что мой живот — очень чувствительное место!

— О! Это очень интересно! Нужно разок проверить, так ли это!

И он сильно пнул Хаммердала. Однако он не мог предположить, что наш толстяк, несмотря на размеры своего живота, весьма проворен и ловок, даже со связанными руками. Он согнул колени, подтянул ноги к животу и, упершись руками позади себя в землю, резко, как распрямляющаяся пружина, ударил головой в грудь Олд Уоббла. Толчок получился такой мощный, что сам Хаммердал упал на то же место, где лежал до этого броска, а старый ковбой полетел прямо в костер. Уоббл выпрыгнул из него очень быстро, но и этого короткого мгновения оказалось достаточно, чтобы половина его длинной седой гривы и бахромы на куртке опалилась. Раздался дружный хохот. Разъяренный Олд Уоббл обрушился, однако, как ни странно, не на Хаммердала, а на трампов, которые от этого развеселились еще больше!

Пока он посылал на их головы разные проклятья, Дик Хаммердал повернулся к своему приятелю и сказал:

— Ну что, разве не отлично было это сделано, старина Пит?

— Хм, если ты думаешь, что удар был хорош, то ты прав!

— Этот старый проходимец думал, что сможет дать мне пинка! И я ему не помешаю! Что ты скажешь на это?

— Я бы тоже отправил его в огонь!

Олд Уоббл тем временем направился к Дику, чтобы поквитаться. Но Кокс остановил его и сказал:

— Оставьте их в покое. Олд Шеттерхэнд принадлежит тебе, но остальные — нам, и я не хочу, чтобы их мучили без. нужды!

— С чего это вы вдруг стали таким гуманистом? — сказал старик ворчливым тоном.

— Называйте меня, как хотите, но эти люди должны ехать со мной, а я не могу таскаться с калеками! К тому же, кроме ссор с ними, у нас есть дела и поважнее. Мы ведь пока не знаем, где их лошади! Ищите их!

Лошадей мы выпустили пастись, привязав к колышкам, и их скоро нашли.

Пока я лежал без сознания, трампы поели и теперь намеревались поспать до утра. Кокс назначил двоих в караул, и затем все легли в ряд. Вдруг Олд Уобблу пришла в голову идея, весьма для нас неприятная — он лег между мной и Виннету и привязал мою руку к своей ремнем. Сначала эта предосторожность показалась мне напрасной: никаких мыслей о побеге у меня до сих пор даже не возникало. Но теперь я стал о нем думать!

Нет такого положения, как бы плохо оно ни было и какие бы люди ни окружали пленника, чтобы он совсем не имел шансов освободиться. И сейчас я тоже в этом не сомневался! До Беличьего ручья нам добираться еще долго, в пути бывает всякое, в том числе и множество ситуаций, при которых можно совершить побег. Впрочем, я пока совершенно не думал о столь далеком будущем. У меня была надежда, расположенная гораздо ближе к нам, и эта надежда звалась Кольма Пуши.

Если кто-нибудь спросит меня, почему это имя не упоминалось в этом эпизоде моей повести до тех пор, пока все не улеглись спать, я отвечу: просто потому, что Кольма Пуши здесь не было. Первое, что я сделал, когда очнулся от обморока, — это осмотрелся вокруг, и мне сразу же стало совершенно ясно, что загадочного индейца здесь уже нет.

Где же он был? Может быть, где-то рядом? А не связан ли он с трампами? Но это подозрение я сразу же отмел прочь. Репутация Кольма Пуши на Диком Западе не позволяла даже и предполагать такое.

Тогда возник второй вопрос: может быть, он услышал, что трампы приближаются, и поэтому скрылся? Но если это так, то ему тоже нельзя доверять. Ведь ничто не могло помешать ему в этом случае разбудить нас и предупредить об опасности. Нет, нет, его исчезновение должно иметь другое объяснение…

Я припомнил, что Дик Хаммердал спрашивал его о том, поедет ли он с нами, и он ответил, что решит это сам. Его лошади здесь не было, но она, безусловно, была спрятана где-то неподалеку, и он, когда мы все заснули, ушел, чтобы привести ее, а может — кто его знает! — и вообще уехать. Если верно второе, тогда странно, почему его уход не сопровождался прощанием. Возможно, он хотел избежать каких-то назойливых вопросов. За время нашей первой, краткой беседы он ведь дважды подчеркивал, что они ему неприятны! Итак, сделал я вывод, если он ушел совсем, дело наше плохо, но если он отправился за своей лошадью, и это было незадолго до нападения — то он, вероятнее всего, поспешил обратно, услышав шум, который подняли трампы. Затем он, видимо, обнаружил, что ситуация изменилась, и подслушал все, что было здесь сказано. Если слава, которая о нем шла, была верна, то он, несомненно, принял решение действовать на нашей стороне. Тем более, что он не только обрадовался встрече с Виннету, но и — что в данных обстоятельствах даже более важно — проявил какой-то, пока непонятный и необъяснимый, трепетный интерес к Апаначке. А людей, к которым испытывают столь сильное расположение, не оставляют в беде.

Если эти мои предположения верны, Кольма Пуши сейчас находится где-то поблизости, и я смогу, как только трампы заснут, дождаться от него какого-нибудь знака. Но твердой уверенности в этом у меня все же не было, и нервы мои были напряжены до предела. Зная несравненную проницательность Виннету, его умение просчитывать различные варианты предполагаемых ситуаций, я не сомневался, что и он вполне мог надеяться на помощь от Кольма Пуши.

Ожидания оказались не напрасными. Оба караульных сидели по разные стороны костра, чтобы его поддерживать. Сидящий напротив меня вскоре прилег. А тот, что сидел на моей стороне, повернулся ко мне спиной и закрыл меня от глаз другого. Такой момент на месте Кольма Пуши, если он здесь, я бы ни за что не упустил. И только я об этом подумал, как порыв ветра в один миг взъерошил все кусты и деревья в долине. Если Кольма Пуши все-таки здесь, он появится очень скоро: под шелест и шум листвы можно подкрасться совершенно незаметно. Иногда я поднимал голову и озирал круг спящих. Уже через полчаса я убедился, что, кроме караульных, меня и Виннету, все остальные спят. Итак, справа от меня лежал Хаммердал, а слева — Олд Уоббл, за ним — Виннету и Пит Холберс, левее которого расположились трампы.

Едва я подумал, что сейчас самое лучшее время, чтобы подойти Кольма Пуши, как заметил справа и чуть позади от себя легкое, медленное движение. И рядом с моей головой появилась другая…

— Олд Шеттерхэнд не должен двигаться! — зашептал мне знакомый голос Кольма Пуши. — Мой белый брат думал обо мне?

— Да, — ответил я так же тихо.

— И верил, что я приду?

— Да.

— Кольма Пуши сначала направлялся к Виннету, но около него нет никакого укрытия! Поэтому я пришел к Олд Шеттерхэнду, ведь мы сейчас у караульного за спиной! Мой белый брат может мне сказать, чего он хочет! Я готов и слушаю!

— Хочешь ли ты нас освободить?

— Да!

— Где?

— Это должен решить Олд Шеттерхэнд. Ему виднее, как это сделать лучше всего.

— Пока это делать рано. Нам надо спасти и всех своих спутников. Но будет ли следовать после этого за нами мой краснокожий брат?

— Охотно!

— Как долго и как далеко?

— Пока вы не станете свободными.

— Ты, может быть, слышал, о чем здесь говорилось?

— Да. Кольма Пуши лежал за камнем и слышал все.

— И то, что мы направляемся к Беличьему ручью?

— Да, и я знаю это место!

— Есть на пути к нему какое-нибудь удобное для стоянки место, до которого мы сможем добраться сегодня к вечеру? Было бы отлично, если бы там было много деревьев и кустов, во всяком случае, побольше, чем здесь, где трудно подобраться к часовым и где одного взгляда достаточно, чтобы оглядеть всех нас!

— Кольма Пуши знает одно такое место. Оно находится как раз в дне пути отсюда, и поэтому не будет ничего удивительного в том, что вы там остановитесь. Но пойдут ли туда белые люди?

— Конечно! Они, кажется, совсем не знакомы с этой местностью, и если мы поведем их к Беличьему ручью, то им придется положиться полностью на своих проводников.

— Тогда Олд Шеттерхэнд должен скакать отсюда прямо на вест-зюйд-вест и перейти через Стремительный ручей! Потом ему надо идти вдоль этого ручья по другому берегу, пока он не достигнет места, где сливаются южный и северный его притоки. Оттуда он пойдет до последней излучины южного притока, а там на вест-норд-вест по широкой прерии с высокой травой, где часто встречаются кусты. Он поскачет по ней, пока не увидит холм, у подножия которого бьет несколько ключей. У этого холма, вокруг этих источников, растет много деревьев, а чуть севернее ключей и находится то самое место, где надо разбивать лагерь.

— Я найду эти источники.

— И Кольма Пуши придет туда.

— Но только после нас.

— Олд Шеттерхэнд думает, что я этого не понимаю? Я не оставлю следов. Что еще мне скажет Олд Шеттерхэнд?

— Пока ничего. Ведь я не знаю, как выглядит этот лагерь. Я надеюсь, там ты сможешь приблизиться к нам, и тогда уж подойди ко мне или Виннету — никто другой из нас не обладает ловкостью, необходимой для того, чтобы воспользоваться твоей помощью мгновенно и энергично.

— А сейчас я могу исчезнуть?

— Да. Я благодарю моего краснокожего брата Кольма Пуши, и готов, как только мы освободимся, в любой момент предложить ему свою жизнь.

— Великий Маниту направляет каждого из своих детей, возможно, Кольма Пуши тоже однажды понадобится помощь Виннету или Олд Шеттерхэнда. Я ваш друг, и вы можете быть моими братьями.

Так же беззвучно, как появился, он прокрался обратно. До меня донеслось еле слышное покашливание апача, хотя Олд Уоббл почти заглушил его своим храпом. От него все это, конечно же, не ускользнуло.

Мы были оба обрадованы и знали, что наше теперешнее положение продлится не слишком долго. Теперь мы могли спать спокойно. Но мне не давали уснуть мысли о Кольма Пуши. Он говорил на отличном английском, использовал выражения «вест-зюйд-вест» и «вест-норд-вест», чего никогда не делал, во всяком случае при мне, ни один индеец. Откуда он позаимствовал эти слова, если ни с кем не поддерживает отношений и ведет одинокую, отшельническую жизнь? Вполне вероятно, что когда-то раньше он тесно общался с белыми, подолгу жил среди них. Но в той же степени вероятно и то, что он вынес из этого общения крайне неприятные ощущения и выбрал одиночество как способ существования именно вследствие этого опыта.

Утром, когда я проснулся, трампы стояли рядом со мной. Они делили добычу — осматривали наши вещи, перетряхивая все, вплоть до мелочей. Делали они это весьма бесцеремонно. Олд Уоббл взял все мои вещи. Кокс присвоил себе серебряное ружье Виннету. Ему и в голову не пришло, что повсюду, где в его руках увидят это ружье, люди станут считать его грабителем и убийцей, в лучшем случае вором. Коня апача он тоже присвоил, а заодно распорядился и моим, сказав Олд Уобблу:

— Другой вороной, на котором сидел Олд Шеттерхэнд, получаете вы, мистер Каттер. Вы можете еще раз убедиться, что я ничего против вас не имею.

Олд Уоббл в ответ покачал головой и ответил:

— Большое спасибо, но мне этот жеребец не нравится.

Я понял, почему он так сказал. Ведь он был, можно сказать, близко знаком с Хататитла.

— Почему же? — спросил Кокс удивленно. — Вы же превосходный знаток лошадей и должны понимать, что никакое другое животное с этим вороным не сравнится.

— Это я, конечно, знаю, но гораздо охотнее возьму себе вон того. — И он указал на лошадь Шако Матто.

Потом Кокс выбрал лошадей из тех, на которых до сих пор ехала его компания, разумеется, для меня и остальных моих спутников. Лошади трампов не шли ни в какое сравнение с нашими. И только старую кобылу Дика Хаммердала не захотел взять никто. Мне стало даже отчасти весело после этого бессовестного дележа, я мысленно предвкушал неповторимое зрелище — дело в том, что наши своенравные жеребцы не выносили в седле никого чужого.

Наш провиант тоже отняли. И тут же съели, нас же покормили весьма скудным завтраком. Трампы напоили коней и стали собираться в путь. Нас они привязали к своим клячам руками вперед, так, чтобы мы могли держать поводья. Потом они занялись трофейными лошадьми. Лошадь осэджа не доставила им особых хлопот, она сама горела желанием поноситься, но чалый Апаначки рванул с места, едва только всадник забрался в седло, и умчался. Прошло довольно много времени, прежде чем они вернулись. Кокс взбирался на Илчи Виннету. Конь казался спокойным, как будто был добрейшей манежной клячей. Но едва бродяга уселся в седле, как Илчи взвился в воздух и описал большую дугу. И тут же раздался еще один крик рядом — это мой Хататитла столь же быстро расправился со своим седоком. Оба свергнутых лошадьми всадника вскочили на ноги, бранясь, с огромным удивлением уставившись на вороных, стоявших теперь так спокойно, как будто несколько секунд назад ничего вовсе не происходило. Трампы решились еще раз попробовать оседлать вороных, но через мгновение были скинуты и во второй раз. У них хватило запала и на третью попытку, но с тем же успехом. Олд Уоббл осторожно, так, чтобы это не очень бросалось в глаза, хихикал на протяжении всей этой сцены, а в конце концов разразился громким хохотом и прокричал вожаку:

— Теперь вы понимаете, мистер Кокс, почему мне не нравился черный дьявол? Эти вороные так выдрессированы, что даже лучший наездник в мире не продержится на них и минуты.

— Почему вы говорите мне об этом только сейчас?

— Потому что я хотел доставить вам удовольствие узнать радость полета. Ну и как, вы рады?

— Черт вас побери! Так они действительно никого к себе не подпускают?

— Ни единого постороннего человека.

— Досадно. Что же делать?

— Если вы не хотите летать постоянно, верните их прежним владельцам. Попозже можно попробовать сделать этих плутов поуступчивей.

Этот совет был принят. Мы получили своих коней, и сразу же после этого вся наша пестрая и весьма живописная кавалькада тронулась в путь.

Когда мы проехали вход в долину, Кокс приблизился ко мне и сказал:

— Я надеюсь, у вас хватит благоразумия, чтобы не осложнять своего положения собственной строптивостью. Скажите, вы действительно знаете путь к бонансе?

— Знаю.

— Я надеюсь, вы не уведете нас в сторону.

— Я тоже.

— Итак, куда мы направляемся сегодня?

— К одному источнику по ту сторону Стремительного ручья.

Мне чрезвычайно понравилось, что он воспринял как само собой разумеющееся то, что я стал проводником. Ведь на самом-то деле о местонахождении бонансы я знал только со слов апача. Чтобы выяснить, как обстоят у трампов дела со знанием местности, я принялся выпытывать:

— А вы сами бывали в тех краях? Около Беличьего ручья?

— Нет.

— А кто-нибудь из ваших людей?

— Никто. Вы будете показывать дорогу.

— Это может сделать и Виннету.

— Он не запомнил места, где лежит золото.

— А вы действительно считаете, что я вам его покажу?

— Естественно.

— В таком случае, вы странный человек.

— Почему же?

— Ну подумайте: чего я добьюсь, если помогу вам заполучить золото? Ничего, совершенно ничего. Жизни моей придет конец. Единственное, что продлевает мою жизнь, так это поиски бонансы. Но неужели вы думаете, что для меня будет большой радостью, если вы, напав на нас, ограбив и решив убить меня, вдобавок ко всему еще и сделаетесь миллионерами?

— Хм, — пробормотал он, но больше ничего не прибавил.

— Кажется, вам дело еще не представлялось с такой стороны?

— Конечно, нет, но вам придется считаться и с судьбой ваших товарищей.

— Что вы имеете в виду?

— Если мы не найдем бонансы, все они умрут.

— Что мне до этого, ведь я-то умру в любом случае. Кто собирается считаться со мной? Когда я буду мертв, какая мне будет разница — живут другие или нет?

— Вы не можете быть так жестоки.

— Я? Жесток? Да вы, кажется, веселый парень. Говорите человеку о жестокости, а сами собираетесь его убить, если не получите золота. Мне нужна только свобода, и тогда никаких разговоров о жестокости не будет.

— Я еще не сошел с ума.

— Тогда и не упрекайте меня в жестокости.

Он поглядел по сторонам и сказал:

— Well, давайте поговорим откровенно. Вы в самом деле намереваетесь скрыть от нас placer?

— Разумеется.

— Выкиньте это из головы. Иначе ваши друзья умрут, да и вы сами кое-что потеряете.

— Что же?

— Ведь еще не окончательно решено, что я передам вас Олд Уобблу.

— Ах, вот как?

— Да, — ответил он. — Его счастье, что он ускакал вперед и не слышит, о чем мы с вами беседуем. Если вы укажете нам бонансу я она окажется на самом деле такой богатой, как описывал Виннету, то я освобожу не только ваших товарищей, но и вас самого.

— И вы можете мне это обещать?

— Обещать твердо я, увы, ничего не могу.

— Тогда и нечего было мне это говорить. Я хочу знать точно, что со мной будет.

— Напротив, был смысл это вам сказать. Все зависит от запасов бонансы. Вы, я подозреваю, должны лучше всех знать, как с этим обстоит дело.

— Конечно, я это знаю: речь идет о миллионах.

— Ну, тогда — по рукам, и вы уже заслужили свободу.

— А вы скажете об этом Олд Уобблу?

— Предоставьте решать это мне самому. Если старику придет в голову как-то помешать мне, я просто отправлю его ко всем чертям.

— Это не получится, он тоже собирается поучаствовать в дележе бонансы.

— Какой же вы все-таки глупец! Вы не поняли, что с моей стороны это был просто тактический ход.

Ну как я мог ему объяснить, что на самом деле глупее всех вел себя в этой ситуации именно он? Если он собирается нарушить слово, данное Олд Уобблу, то разве я могу надеяться, что он сдержит обещание, данное мне? Ему, конечно, и в голову не приходила мысль освободить меня в случае, если мы найдем бонансу. Ему это совсем не нужно, и даже более того — не нужно также оставлять свидетелей совершенного надо мной насилия, поэтому его обещание насчет того, что мои друзья останутся живы, было весьма сомнительно. Сейчас он хочет от меня рвения и услужливости — но, получив placer в свое распоряжение, не остановится перед клятвопреступлением, вообще ни перед чем и более страшным. Но что меня возмущало больше всего, так это то, каким доверительным тоном позволял себе говорить со мной этот негодяй.

В эти минуты я охотнее всего плюнул бы ему в лицо, но тем не менее оставался внешне спокойным.

— Ну как, вы все обдумали? — спросил он через некоторое время.

— Да.

— И что вы собираетесь делать?

— Сначала посмотрю, сдержите ли вы свое слово.

— И покажете мне, значит, где находится placer?

— Да.

— Well. Ничего умнее вы и придумать не могли. Впрочем, имейте в виду: даже если я нарушу свое слово, мертвому вам будет совершенно все равно, получили мы золото или оно осталось в земле.

Таково было неожиданное завершение нашего разговора. Действительно, тогда мне будет все равно. Но у меня было по крайней мере утешение в том, что я знал точно: никакой жилы на Беличьем ручье нет, значит, он, а не я будет обманут. Я с удовлетворением представил себе, какое у него будет в этот момент выражение лица.

Он ненадолго удалился, и я получил возможность послушать почти столь же занимательную беседу, как только что состоявшаяся наша с ним. Позади меня ехали Дик Хаммердал и Пит Холберс с одним бродягой. Надзор за нами, кстати говоря, был не такой уж и сильный, ведь мы все-таки были связаны и, по мнению трампов, сбежать не могли бы никак.

Оба приятеля развлекались беседой со своим сопровождающим, вернее, говорил Дик Хаммердал, а Пит, если его о чем-нибудь спрашивали, давал односложные ответы. Пока рядом со мной находился Кокс, я не слышал ничего из того, что говорилось сзади, и не обращал на это особого внимания. Теперь же я расслышал, как Дик сказал:

— И вы действительно верите, что крепко держите нас в своих руках?

— Да, — отвечал бродяга.

— Слушайте, у вас какое-то совершенно искаженное представление о нас. Ведь мы-то вовсе не считаем себя вашими пленниками.

— И тем не менее, вы — пленники.

— Глупости. Мы просто скачем рядом с вами прогулки ради, вот и все.

— Но вы же связаны.

— Это чтобы доставить вам удовольствие.

— Спасибо. Но вы также ограблены.

— Да, ограблены. Вот это действительно чрезвычайно нас огорчает. — Но сказав это нарочито печально, толстяк тут же рассмеялся.

Дело в том, что он и Пит еще до выезда зашили деньги в жилеты.

— Что ж, если вам пришла охота посмеяться, это хорошо. Это полезно для поднятия настроения, — сказал, разозлившись, бродяга. — Но на вашем месте я был бы посерьезней.

— Посерьезней? Да что у нас за причины вешать нос? Совершенно никаких. Мы чувствуем себя сегодня нисколько не хуже, чем всегда.

Тут бродяга не выдержал, выругался и сказал:

— Я раскусил вас, ребята: вы хотите меня подразнить. Вас, должно быть, ужасно злит, что вы попали к нам в руки.

— Злит нас это или нет — какая разница! У вас-то злиться нет причин. Пит, старый енот, ты ведь тоже не помнишь, чтобы мы давали к этому повод?

— Да, я такого не могу припомнить, дорогой Дик, — отвечал его долговязый друг.

— Я злюсь? — закричал бродяга. — Совсем наоборот.

— Злитесь, злитесь. И мы даже знаем, что скоро вы будете злиться еще больше.

— Когда и почему?

— Когда? Когда мы вас покинем. Почему? Да потому, что вы никогда больше не встретите таких спокойных и преданных вам людей.

— Это что — юмор висельника? Вы только вспомните, что вас ожидает.

— Ничего не знаю. Какая такая славная судьба?

— Да вас прикончат, всех изжарят.

— Хау! Пустяки, совершенно не страшно. Ведь когда нас прикончат, мы будем гореть спокойно.

— Чокнутый!

— Чокнутый? Послушайте, если вы нас держите за безумцев, то мне, конечно, придется оставить шутки и поговорить с вами серьезно! Так вот: если кто-то из нас и сошел с ума, то это вы, я могу поклясться! Только тот, у кого мозги не на месте, может считать, будто вы держите нас в своих руках надежно и крепко. Я хоть и полноват немножко, но сумею протиснуться через любую дыру. Долговязого Пита вы нипочем не сможете задержать — его нос торчит над всеми вашими барьерами и сетями. Олд Шеттерхэнда и Виннету — тем более! Кто воображает, что они в его власти, тот точно потерял рассудок до последней капли… Я говорю вам, и учтите, за свои слова я привык отвечать, что мы убежим от вас раньше, чем вы об этом подумаете. А вы останетесь стоять с разинутыми ртами. Или нет, мы сделаем еще лучше! Мы обратим ваше оружие против вас же и сами вас захватим. Тогда-то вы уж захлопнете свои пасти! Провести с вами вместе больше, чем один день, — позор, которого я при моей нежной душе и не менее нежном теле просто не вынесу. Мы смоемся! Не так ли, Пит, старый енот?

— Хм, — пробормотал долговязый. — Если ты думаешь, что мы это сделаем, то ты прав, дорогой Дик. Мы смоемся.

— Убежать от нас? — бродяга саркастически рассмеялся. — Запомните, ребята: это невозможно, и так же верно, как то, что меня зовут Холберс!

— Боже, еще один Холберс! Мило! А зовут вас случайно не Пит?

— Нет. Мое имя Хозия. Но почему это вас интересует?

— Хозия? Уфф! Еще бы это нас не интересовало! Конечно, интересует!

— К чему это «Уфф»! Чем вам не нравится мое имя?

Вместо того, чтобы ответить на этот вопрос, Дик повернулся к Холберсу:

— Ты слышал, Пит Холберс, старый енот, что, оказывается, этот человек носит прекрасное, благочестивое библейское имя? [144]

— Если тебе кажется, что я слышал, то ты прав, — ответил тот.

— И что скажешь?

— Ничего.

— Ты совершенно прав, дорогой Пит. Если имеешь дело с бродягой, то лучше всего помалкивать, но ведь я ко всему прочему еще и очень любопытный парень, и, откровенно тебе признаюсь, мне трудно держать язык за зубами.

— Это что еще у вас там за секретные разговоры? — спросил бродяга. — Не связаны ли они с моим именем?

— Как посмотреть, но в общем-то — да.

— И каким же образом?

— Сначала я попрошу вас ответить мне на один вопрос. Скажите-ка, а не носит ли кто-нибудь еще в вашей семье похожее библейское имя?

— Есть еще одно.

— Какое?

— Джоул.

— Уфф! Снова пророк! [145] Ваш отец, кажется, был очень благочестивым, хорошо знающим Библию человеком! Не так ли?

— Ничего такого я о нем не знаю. Но знаю, что он был весьма толковым парнем и никогда не позволял пасторам водить себя за нос. В этом я весь в него.

— Так ваша мать была очень верующей?

— Увы, да.

— Почему «увы»?

— Она своими молитвами и причитаниями настолько огорчала отца, что он был вынужден скрашивать свою жизнь глотком-другим бренди. Умный человек не может спокойно выносить постоянное присутствие такой богомолки в доме. Ему только и оставалось, что идти в кабак. И это было лучшее, что он мог сделать!

— Понятно. Он скрашивал свою жизнь так старательно, что в конце концов она стала беспросветной, а его самого от этого просто тошнило?

— Да, ему это надоело, и, когда в один прекрасный день он увидел, что обладает избытком веревки, ему не пришло на ум ничего лучше, как повесить ее на прочный гвоздь, сделать петлю и просунуть в нее голову. Он провисел довольно долгое время, пока веревку не обрезали.

У меня даже руки зачесались (к сожалению, связанные), когда я услышал, какие циничные выражения подобрал этот парень за моей спиной для своего отца-самоубийцы. Хаммердал, конечно, поостерегся выказывать свое возмущение, чтобы пристыдить бессовестного бродягу, оскорбившего память своего покойного отца, он преследовал свою, тайную, цель в этом разговоре и поэтому, смеясь, продолжил:

— Да, это, конечно, очень редкий случай: человек с дурными наклонностями сует голову в петлю, чтобы от них избавиться. Но, мистер Холберс, если я правильно вас понял, вы говорили, что весьма похожи на своего отца?

— Да, я это сказал.

— В таком случае храни вас Бог от веревки!

— Хау! Если я в чем-то и подобен ему, то только не в этом. Жизнь так прекрасна, что я буду стараться изо всех сил продлить ее. По крайней мере, у меня никогда не появится желания засунуть голову в петлю. У меня нет ни малейшего повода к этому, и, кроме того, я не настолько глуп, чтобы взять вечно молящуюся и рыдающую женщину в дом.

— И все же я не беру обратно своего предупреждения! Уже бывало так, и не раз, что кто-то оказывался в петле, не имея к этому ни малейшей склонности. Ты ведь не возразишь мне, Пит Холберс, старый енот?

— Хм! Я не стану возражать, если ты считаешь, что такое бывает. Но я добавлю к твоим словам еще кое-что: этот мой тезка, который так же умен, как и его отец, вероятно, меня понимает.

— Zounds! [146] — воскликнул бродяга. — Это что, деликатный намек на виселицу?

— Почему бы и нет? — спросил Хаммердал.

— Потому, что я против таких намеков.

— Я не пойму, отчего вы так сильно расстраиваетесь. Мы хотели всего лишь сказать, что веревка, даже без чьего-то особого желания, может вдруг оказаться на шее. И когда я предупреждал вас о веревке, то делал это из лучших побуждений!

— Большое спасибо! Но я обойдусь как-нибудь без подобных предупреждений.

— Well! Чтобы все же перейти к вашей матери, я хотел бы узнать, не обладала ли она какими-нибудь другими качествами, кроме набожности, которые сохранились бы у вас в памяти?

— Другими качествами? Я вас не понимаю. Что вы имеете в виду?

— Ну, например, что касается воспитания. Набожные люди имеют обыкновение быть чрезмерно суровыми к своим близким.

— Ах, это! — Бродяга рассмеялся, не испытывая ни малейшего подозрения относительно цели расспросов Хаммердала. — Увы, то, что вы сказали, правда. Если бы синяки, которые я получал, оказались бы сейчас снова и все вместе на моей спине, то я не смог бы сидеть на лошади от боли.

— Значит, методы, применявшиеся при вашем воспитании, были очень убедительными?

— Да, и применялись они чаще всего на моей спине.

— Так же обстояло дело, как я понимаю, и с Джоулом, вашим братом?

— Да.

— Он еще жив?

— Конечно, а кто думает иначе, тот и сам может оказаться очень скоро мертвецом!

— А где он сейчас со своими трогательными воспоминаниями о воспитании спины и, что весьма вероятно, других частей тела тоже?

— Здесь.

— Что? Здесь, с нами?

— Конечно. Вон тот человек, который скачет рядом с Коксом, как раз он и есть.

— Good luck! [147] D) Так здесь целых два пророка. Хозия и Джоул, оба сразу! Что ты скажешь на это, Пит Холберс, старый енот?

— Ничего, — отвечал долговязый.

— А какое вам, собственно, дело до меня и моего брата? — поинтересовался бродяга, которого наконец удивила тема беседы.

— Вы это скоро, вероятно, узнаете. Скажите-ка мне еще: а кем был ваш отец?

— Он был всем, чем может быть человек, что, вероятно, и раздражало его жену.

— То есть, видимо, всем и ничем одновременно. Меня, впрочем, интересует только то, кем он был в тот самый день, когда он обнаружил у себя лишнюю веревку?

— Тогда? Незадолго до этого он основал брачную контору.

— Удивительно! Чтобы и другие получили свою порцию семейного счастья? Для всеобщего блага? Это было очень мило с его стороны!

— Да, намерения-то у него были хорошие, только результаты получились, увы, прямо противоположные.

— Ах, неужели не нашлось пары душ, которые пожелали бы соединиться друг с другом?

— Нет, ни одной!

— Так вот почему он предпочел веревку.

— Да. Он повернулся спиной к жизни, которая ничего не могла ему предложить.

— Отличный парень! В высшей степени джентльмен! Если бы он был здесь, то смог бы сейчас предаться приятным воспоминаниям! Трусливо бросить жену и детей? Тьфу ты, черт!

— Не болтайте чепухи! Когда он ушел, у нас дела пошли лучше.

— Конечно! Когда муж больше не пропивает деньги, дела его вдовы и детей, благодаря ее заработкам, идут лучше день ото дня!

— Слушайте, о чем это вы? Моя мать всегда кормила семью.

— «Кормила» просто не то слово. Да она работала как лошадь!

— Откуда вы это знаете?

— Она жила в маленьком городишке Смитвилле, что в Теннесси, после того как ее муж, а ваш дорогой отец повесился?

— Верно! Но скажите, откуда вы это…

— А потом вместе с детьми она переехала на Восток? — перебил его уверенно Дик Хаммердал.

— Тоже верно! Теперь, наконец, скажите…

— Подождите! И там она тоже трудилась так, что смогла много зарабатывать и даже взять к себе маленького, хилого племянника и вырастить его. Позже, когда ее суровое воспитание стало уже совершенно невыносимым, в одно прекрасное воскресенье он исчез. Так или нет?

— Так. Но мне непонятно, откуда вы все это знаете?

— У него также была сестра?

— Да.

— И где она теперь?

— Она умерла.

— То есть вы и ваш благочестивый братец Джоул остались единственными наследниками своей матери?

— Конечно!

— Ну, и где же это самое наследство?

— У черта! Где оно еще может быть? Что мы могли еще сделать с парой сотен долларов, как не пропить их?

— Well! Вы, кажется, действительно очень похожи на своего отца! Я вам скажу в третий раз: берегитесь веревки! А ты что скажешь, Пит Холберс, старый енот? Достойны эти два братца того, чтобы кое-что получить?

— Хм, — буркнул тот, на этот раз весьма сердито. — Как скажешь, дорогой Дик.

— Well, так они это не получат! Ты согласен?

— Да, они этого недостойны.

— Достойны они или нет — какая разница! Был бы прямо-таки стыд и позор, если бы они это получили.

— В конце концов, что такое «это»? О чем вы, собственно, говорите? — Бродяга был заинтригован.

— Не о чем, а о ком, — ответил Хаммердал.

— Следовательно, обо мне и моем брате?

— Да.

— Вы чего-то хотите нас лишить?

— Угадали.

— Чего же?

— Наших денег.

— Ваших денег? Что вы, черт возьми, хотите этим сказать? Мы вытрясли все из ваших сумок.

— Хау! Вы полагаете, что мы все, что имели, притащили сюда, на Дикий Запад? У Пита есть имущество, и у меня тоже кое-что, это много тысяч долларов, мы их копили специально для того, чтобы подарить вам и вашему замечательному Джоулу. Но мы передумали: вы ничего, совершенно ничего, ни единого цента, не получите.

Я не видел лица бродяги, но очень хорошо представлял себе его выражение в эти минуты. После довольно долгой паузы он забормотал:

— Ваше… имущество должны были… мы должны были… получить?

— Да.

— Вы хотите меня одурачить.

— Ничего подобного.

Бродяга, кажется, изучал лица обоих приятелей, потому что опять наступила долгая пауза, и затем я услышал его изумленный голос:

— Не понимаю, зачем я вообще тут с вами беседую?! У вас такие физиономии, как будто всю эту чушь вы говорите всерьез, но чушь — она чушь и есть, и ничего более.

— Послушайте еще раз, что я вам скажу: если вы считаете себя человеком, до которого мы можем снизойти, чтобы пошутить с ним, то вы ошибаетесь! Вы отчасти болван, а отчасти — мерзавец, мы же, напротив, умные и достойные люди, которым и в голову не придет смеяться над ослом и негодяем!

— Zounds! Вы, кажется, забыли, что вы наши пленники! Но я не обиделся. Если бы вы обращались так с настоящим негодяем и мерзавцем, эта «смелость» вышла бы вам боком!

— Хау! О нас не беспокойтесь, мы вас не боимся! Сколько мы себя помним, мы обычно все называли своими именами. И нам еще ни разу не приходилось называть подлеца достойным человеком!

— А если я вас накажу за эти слова?

— Глупости! Вы что — наш школьный учитель, а мы — ученики? Если вы сделаете нам что-нибудь плохое сегодня, то уже завтра мы отомстим вам, если захотим — уж будьте уверены! А что касается «негодяя» и «болвана», то ни за что я не возьму этих слов обратно, потому что они очень подходят вам. Но вы-то это знаете даже лучше меня.

— Выражайтесь яснее!

— Вы не поняли, что все мною сказанное имеет под собой основание.

— Черт вас поймет!

— Для этого времени не будет. Вы гораздо ближе черта и не многим лучше! Уточним: ваша фамилия — Холберс?

— Да. Холберс.

— А фамилия моего друга?

— Та же.

— А его имя?

— Пит, как я слышал. Пит Холберс. Так ведь он… ох!

И он замолчал. Я услышал, как он едва слышно свистнул сквозь зубы, а потом торопливо забормотал:

— Пит, Пит, Пит… Так звали мальчика, кузена, которого мать взяла к нам и… Возможно ли это? Этот долговязый парень — наш маленький Пит?

— Это он! Наконец-то вы нашли звонок на двери! Сочувствую — это стоило вам большого труда! Вам не следует больше воображать себя очень умным — вот что я думаю насчет этого.

Бродяга пропустил этот выпад мимо ушей.

— Что? Возможно ли? — изумленно воскликнул он. — Так ты и есть тот самый Пит, который всегда добровольно шел к матери на порку вместо нас?! И которого такое заместительство сделало больным настолько, что он ударился в бега?

Пит мог только кивнуть — я не услышал ни единого слова.

— Это же с ума сойти! — продолжал его двоюродный брат. — И теперь ты у нас в плену!

— И вы собираетесь его убить! — напомнил Хзммердал.

— Убить! Хм. Об этом я ничего не могу сейчас сказать. Расскажи мне, пожалуйста, Пит, как ты сюда попал и что делал все это время?

Пит кашлянул и, отбросив свою обычную немногословную манеру выражаться, сказал:

— Я не понимаю, чем провинился настолько, чтобы вы стали позволять себе тыкать мне. Такое можно стерпеть только от джентльмена, а не от проходимца, который оставил свою честную репутацию так далеко позади, что не стыдится ходить в трампах! Мне должно быть стыдно, что я сын брата вашего отца, но могу сказать в свое оправдание, что за это родство я не отвечаю. Мне поэтому очень радостно оттого, что я сделался вашим родственником против собственной воли.

— Ого! — Бродяга понял его и пришел от этого в ярость. — Ты стыдишься меня. Но ты не стыдился нас, когда позволял нам тебя кормить?

— Вам? Только вашей матери. А то, что она мне дала, я честно заслужил. Пока вы занимались всякой ерундой, я должен был работать так, что моя шкура трещала, кроме того, я получал на десерт еще и побои — за вас. Я не испытываю особой благодарности за это ни к кому из вашего семейства. И все же я собирался доставить вам немного радости. Мы искали вас, чтобы передать наши сбережения, вестменам деньги ни к чему. Вы могли стать богатыми. Теперь мы видим, что вы и ваш брат — жалкие, опустившиеся бродяги, и Боже нас упаси от того, чтобы этот капитал, который мог бы осчастливить многих прекрасных людей, передать в ваши руки. Мы встретились впервые с детства, оказались совершенно разными людьми. Я отдал бы очень многое за то, чтобы никогда больше не испытать такую досаду и обиду, как при этой встрече!

Я удивился: обычно скупой на слова, Холберс произнес такую долгую и связную речь. Самые безупречные джентльмены не могли бы в этой ситуации вести себя более корректно, чем Дик Хаммердал, который за все это время не вставил ни словечка, хотя очень любил это делать. Но, как только появилась пауза в этом страстном монологе, сказал:

— Так, дорогой Пит! Так их! Ты говорил прямо моими словами! Мы можем осчастливить других, порядочных, людей, а не этих проходимцев. Я сказал бы точно так же, совершенно так же.

Посторонним бродяга отвечал все-таки немного иначе. Теперь он знал, что Пит его родственник, и предпочел иронию всем прочим способам ответа, презрительно рассмеявшись:

— Мы не завидуем этим хорошим, «порядочным» людям, которые получат ваше золото. В горстке сэкономленных вами долларов мы не нуждаемся. Мы будем владеть миллионами, как только завладеем бонансой!

— Сначала ее нужно еще найти, — саркастически заметил Хаммердал.

— Конечно, найдем ее не мы, а Олд Шетттерхэнд!

— И он же покажет вам это место!

— Естественно!

— Да, да! Я уже вижу, как он указывает пальцем в землю и говорит: «Вот здесь. Лежат, глыба на глыбе, один самородок больше другого. Будьте так добры — унесите их отсюда!» Но что вы сделаете с нами тогда от радости? Скорее всего, я думаю, вы всех нас скопом расстреляете. Потом вернетесь на Восток, положите деньги в банк и станете жить на проценты — как тот богатей из Евангелия. И велите выпекать для вашего животика каждый день пирог с черносливом. Так мне все это представляется. А тебе, Пит Холберс, старый енот?

— Да. Все верно, особенно насчет пирога с черносливом, — заметил Пит, на это раз снова сухо.

— Глупости! — со злобой воскликнул Хозия. — в вас говорят досада и зависть! Вам самим до смерти охота воспользоваться этой бонансой!

— Что? Этой бонансой? Ох, мы предоставляем ее вам от всего сердца дарим! Мы уже предвкушаем забавное зрелище — выражение ваших лиц, когда вы окажетесь там. У меня на этот счет есть только одно опасение, но очень серьезное.

— Какое?

— Как бы вы от блаженства не забыли взять золото!

— О, не беспокойся, когда это случится, мы головы не потеряем. Мы очень хорошо знаем, что нам следует делать с ним!

— Я так и знал!

— Вот именно! Так что это — не ваша забота! Но сейчас я должен поехать к моему брату и сообщить, что нашелся Пит, который не позволяет называть себя на «ты»!

Он пришпорил свою лошадь и проскакал мимо меня, к началу процессии, где и ехал Джоул, его брат-подлец.

— Что ты думаешь об этом? — услышал я, как Хаммердал спросил своего друга.

— Ничего! — кратко ответил Пит.

— Отличные родственнички!

— Есть чем гордиться!

— Тебе, наверное, весьма досадно!

— О, нет! Они мне теперь совершенно безразличны.

— А я не это имел в виду.

— Что тогда?

— Наше золото.

— А что наше золото?

— Кому мы теперь его подарим? Я не хочу быть богатым. Не хочу сидеть на мешке с деньгами и все время бояться, что меня обворуют — это лишит меня крепкого, здорового сна.

— Да, теперь придется снова ломать над этим голову!

— Снова и с самого начала, чтобы все хорошенько обдумать. Кому отдать наше золото? Глупая история!

Я повернул к ним голову и сказал:

— Оставьте вы это. Только забот насчет того, куда пристроить золото, вам сейчас не хватало.

Они подъехали ко мне с двух сторон, и Дик сказал:

— Никаких особых забот. А может быть, вы знаете кого-нибудь, кого мы сможем одарить этим золотом?

— Я могу назвать сотни имен. Но я имел в виду не это. У вас на самом деле есть это золото?

— Увы, в данный момент нет. Оно у Генерала — вы же знаете, мистер Шеттерхэнд.

— Тогда пока и не ломайте себе голову над этим. Кто знает, схватим ли мы Генерала?

— Но ведь вы и Виннету с нами! Это значит, что Генерал уже почти у нас в руках! Вы слышали, о чем мы говорили?

— Да.

— И что мы нашли кузена Пита?

— Да.

— И что вы скажете на это, сэр?

— Что вы были неосторожны.

— Как? Мы должны были скрыть, кто такой Пит Холберс?

— Нет. Но вы говорили так, как будто хорошо знали, что мы скоро будем на свободе.

— А это ошибка?

— И очень большая! Подобная уверенность может легко возбудить подозрения, которые могут стать для нас опасными или даже гибельными.

— Хм! Это точно. Мне следовало бы доставить этим ребятам радость и повесить нос, так, чтобы он касался седла?

— Ну, не совсем так!

— Но вы тоже говорили с Коксом и Олд Уобблом весьма уверенным тоном.

— И все же не так неосторожно, как вы сейчас с этим Хозией Холберсом, который, к счастью, недостаточно умен, чтобы быть недоверчивым. Ваша ирония в отношении больших золотых глыб была чрезвычайно опасна для нас. Трампы должны верить до последнего момента, что я веду их к бонансе.

— И когда наступит этот последний момент?

— Может быть, уже сегодня.

— Это правда?

— Я думаю!

— И как?

— Этого я пока точно не знаю. Кольма Пуши, индеец, придет и освободит меня.

— Вы это точно знаете?

— Да. Он мне так сказал. Как я буду себя вести, когда освобожусь, это зависит от многих обстоятельств. Я не буду спать, но вы должны притвориться спящими. Передайте это всем остальным! Я не хочу с ними говорить сам, потому что у трампов могут возникнуть в связи с этим подозрения. Мне не надо изображать покорного, а вы же, напротив, должны показать свою неуверенность.

Они не поняли, что Кольма Пуши уже появился возле меня, и спросили, откуда я знаю, что он придет. Тогда я попросил их снова отъехать назад и спокойно ждать развития событий. Лучше, чтобы трампы видели меня, говорящим со своими друзьями, как можно реже.

Братья Холберса придержали лошадей и оказались рядом с Диком и Питом. Тут Хозия указал на Пита и сказал:

— Это он, мой братец для битья, который строго запрещает говорить ему «ты».

Джоул скользнул презрительным взглядом по Питу и ответил:

— Он должен быть рад, что мы ему вообще разрешаем с нами разговаривать! Так, значит, у него есть золото, но он не хочет отдавать его нам?

— Он говорил тут о целом состоянии!

— А ты ему поверил?

— И не подумал!

— Да ты только погляди на него! Пит — и состояние! Ха-ха! Он дурачком прикидывается. И как ты попался на такую чепуху? Идем!

Они снова ускакали вперед. Дик Хаммердал пошутил:

— Итак, нас назвали хитрецами и дураками, Пит Холберс, старый енот! Эти два качества мы можем поделить. Если ты не против, я возьму себе хитрость, ну а тебе — все остальное.

— Я согласен! Так и должно быть у друзей! Один хранит у другого свой капитал!

— Черт! Не слишком-то любезный ответ! Благодарю тебя!

— Пожалуйста! Всегда рад оказать тебе любезность.

Я попросил, чтобы меня пропустили в начало кавалькады, как проводника.

Мы двигались довольно резво и подошли уже к слиянию двух притоков Стремительного ручья. Почва здесь была пропитана влагой, и на травяном ковре часто встречались деревья и кусты, то большими, то малыми группами. Я поскакал быстрее, что не осталось незамеченным.

Чтобы лишить меня возможности бежать, Кокс и Олд Уоббл приказали мне ехать между ними. Перед нами снова замаячили островки деревьев, когда вдруг Олд Уоббл поднял руку и прокричал?

— All devils! Кто там? Ребята, будьте осторожны! Соберите всех пленных вместе, боюсь, этот человек приложит все усилия, чтобы освободить их!

— Кто это? — спросил Кокс.

— Лучший друг Виннету и Олд Шеттерхэнда. Его зовут Олд Шурхэнд. Я могу поклясться, что это он.

Всадник вынырнул из леска и на полном скаку помчался к нам. Он был от нас еще далеко — мы не могли различить лица, но видели его длинные волосы, которые развевались сзади, как чадра. Это придавало ему большое сходство с Олд Шурхэндом, но я заметил также и то, что всадник был далеко не могучего телосложения. Не Олд Шурхэнд, а Кольма Пуши скакал нам навстречу. Он хотел показать, что следует за нами.

Сначала он сделал вид, что никого не заметил, потом насторожился, приостановил лошадь и оглядел нас. Сделал вид, как будто собирался свернуть, да вдруг передумал, решил дождаться нашего приближения. Когда мы оказались на том расстоянии, с которого можно различить лицо, Олд Уоббл проговорил с явным облегчением:

— Это не Олд Шурхэнд. Какой-то индеец. Хорошо, просто отлично! К какому племени он может принадлежать?

— Дурацкая встреча! — сказал Кокс.

— Почему же? Главное, что это не белый. Конечно, этому индейцу совсем не надо путаться у нас под ногами. This is clear! Мы должны что-нибудь придумать, чтобы ему не пришло в голову за нами шпионить.

Мы доехали до индейца и остановились. Он приветствовал всех гордым взмахом руки и спросил:

— Не видел ли мой брат краснокожего воина, который нес седло и искал своего коня, бежавшего от него этой ночью?

Кокс и Олд Уоббл громко расхохотались, и первый ответил:

— Краснокожий, который таскает седло! Отличный воин!

— Почему смеется мой белый брат? — спросил индеец серьезно и недоуменно. — Когда конь убегает, его ведь нужно искать!

— Очень верно! Но тот, кто позволяет своему коню убежать, а потом носится за ним с седлом, не может быть хорошим воином! Он твой друг?

— Да.

— А у тебя есть еще друзья здесь?

— Нет. Пока мы ночью спали, конь сорвался, но было слишком темно для того, чтобы его искать. Утром мы отправились за ним, но я не нашел ни воина, ни его коня.

— Ни коня, ни его самого! Веселая история! Вы, кажется, очень дельные ребята! И заслуживаете уважения. К какому племени вы принадлежите?

— Ни к какому.

— Так вы изгнанники! Сброд, банда опустившихся индейцев! Ну ладно, я буду человечным и милосердным. И помогу вам. Да, мы его видели.

— Где?

— Приблизительно в двух милях отсюда. Тебе надо просто вернуться по нашим следам. Он спрашивал нас о тебе.

— Какие слова сказал этот воин?

— Очень хорошие, уважительные слова, которыми ты можешь гордиться. Он спросил, не встречали ли мы вонючей красной собаки, которую тащит по прерии блоха.

— Мой белый брат неправильно понял воина.

— Правда? А как ему следовало говорить?

— Не встречали ли вы собаку, которая гонит вонючих блох по степи. Такие должны были быть слова, и собака скоро догонит блох.

Его конь встал на дыбы от легкого движения шенкелями и поскакал длинными прыжками, а потом пустился в галоп по нашим следам, как и было сказано индейцу. Все глядели ему вслед, а он ни разу не обернулся. Кокс проворчал:

— Проклятое краснокожее чучело! Что он имел в виду? Он не так понял мои слова. А, мистер Каттер?

— Нет, — ответил Олд Уоббл. — Он всего лишь хотел что-нибудь сказать, все равно что, и не задумывался над смыслом своих слов.

— Well! Он проскачет две мили и потом пусть поищет дальше. Краснокожий «воин» с седлом на спине! Двое отличных ребят! Эти индейцы совсем опустились!

После этой короткой интермедии мы поехали дальше. С бродяг что возьмешь, они никогда не были настоящими вестменами, но как мог Олд Уоббл посчитать слова краснокожего простой бессмыслицей! Я бы на его месте заподозрил бы индейца и проследил за ним. Кто не воспринимает такой ответ как предупреждение или намек, того, значит, Дикий Запад ничему не учит.

Мы проехали еще немного, и снова произошла встреча, для нас очень важная — после нее все, хотя и в разной степени, потеряли спокойствие. Эта встреча была весьма странной.

Мы скакали вдоль узкой полосы кустарника, которая издалека казалась извивающейся по прерии лентой. Когда мы достигли конца этой ленты, то увидели двух всадников с вьючной лошадью, которые появились справа и должны были на нас наткнуться. Они тоже нас увидели, но никаких попыток спрятаться не последовало ни с их стороны, ни с нашей. Мы проехали дальше и увидели, что один из всадников держит в руке ружье, полагая, видимо, что речь может пойти о встрече с врагом.

Когда мы приблизились еще шагов на двести, то всадники остановились, определенно намереваясь пропустить нас, не поговорив. Олд Уоббл сказал:

— Они не хотят нас знать! Так мы сами подойдем к ним.

Так и произошло. Мы поскакали вперед, и тут я услышал позади себя громкие восклицания.

— Уфф! Уфф! — прозвучал голос Шако Матто.

— Уфф! — вторил ему Апаначка. Его удивить могло только что-нибудь очень необычное, и я взглянул на незнакомцев попристальней. И был изумлен не меньше, чем оба индейца. Всадник с ружьем в руке был не кто иной, как белый шаман найини-команчей Тибо-така, а другой всадник не мог быть не кем иным, кроме его краснокожей скво, таинственной Тибо-вете. Вьючная лошадь у них была и на ферме Харбора.

Шаман забеспокоился, увидев, что мы не проскакали мимо, а направляемся прямо к нему. Затем он вдруг поскакал нам навстречу и прокричал, полоснув рукой в воздухе:

— Олд Уоббл! Олд Уоббл! Welcome! [148] Если это вы, то мне нечего бояться, мистер Каттер!

— Кто этот парень? — спросил старый ковбой. — Я его не знаю.

— Я тоже, — ответил Кокс.

— Тогда неплохо было бы это выяснить!

Олд Уоббла можно было узнать даже издалека. Его тощий, высокий, весь как бы нарочно вытянутый кем-то силуэт трудно было спутать с каким-нибудь другим, а длинные седые космы, сейчас, правда, наполовину обгорелые, делали облик пожилого короля ковбоев совершенно неповторимым. Но шаман узнал и нас, когда мы подъехали поближе. Сначала он опешил и замер, на его лице читалось то, как он в растерянности судорожно соображает: бежать ли ему или стоять на месте; потом он разглядел, что мы связаны, и чуть не задохнулся от радости:

— Олд Шеттерхэнд, Виннету, Шако Матто и… — Он не хотел называть имени своего предполагаемого сына. — И их приятели, все связанные! Это чудесно, просто чудесно, мистер Каттер! Как вам это удалось? Как вы все это провернули?

Мы подъехали к нему совсем близко, и Олд Уоббл поинтересовался:

— А кто вы, собственно, такой, сэр? Вы меня знаете? Мне кажется, и я вас должен знать, но никак не могу вспомнить.

— Вспомните Льяно-Эстакадо!

— Какой момент?

— Когда мы были в плену у апачей.

— Мы? Кто это — мы?

— Мы, команчи.

— Вы считаете себя команчем?

— Когда-то считал, теперь — нет.

— И скажите мне, ради Бога, чего именно вы перестали бояться, когда увидели меня?

— Совершенно верно! Перестал! Вы не можете быть другом моих врагов, потому что когда-то украли ружье у Олд Шеттерхэнда, а еще потому, что вы — друг Генерала. И на ферме Харбора я слышал от Белла, ковбоя, что у вас была серьезная стычка с Виннету и Олд Шеттерхэндом. Поэтому я так рад, что встретил вас!

— Well! Это все, конечно, хорошо, но…

— Да вы вспомните! — перебил его бывший команч. — Правда, я тогда был загримирован; кожа моя была такого же, как у индейцев, красного цвета и…

— All devils! Крашеный под индейца? Теперь вспомнил! Вы — шаман команчей?

— Вот-вот, это я и есть!

— Интересно, интересно, вы должны мне все это рассказать! Придется немного здесь задержаться, чтобы послушать вас — ведь ваше приключение из самых редких и удивительных!

— Спасибо, мистер Каттер, большое спасибо! Я должен заметить, что надеюсь вам все это рассказать, но позже. А сейчас скажу только то, что сегодняшний день — самый счастливый в моей жизни. Я вижу этих людей в ваших руках, но, если бы это зависело от меня, я расстрелял бы их на месте. Держите же их крепче… держите!

Пока он все это говорил, я внимательно рассматривал второго всадника. Это была скво, но уже без той вуали, которая покрывала ее лицо на ферме Харбора. На ней была мужская одежда, но это была она, без сомнений. Эту высокую, широкоплечую фигуру я видел в Каам-Кулано. Невозможно было забыть это лицо: черты его казались почти европейскими, но их искажало страдальческое выражение, кожа на ее лице была очень смуглой и сплошь покрытой сетью морщин, а взгляд безутешных, горящих глубоким внутренним огнем глаз словно навсегда замер на какой-то одной, видимой только ей точке. Этот взгляд не мог не наводить на мысль о безумии. Она сидела на коне по-мужски, крепко и уверенно, как опытный наездник. Ее конь побрел к нам, и мы образовали полукруг около шамана. Она остановила коня, не произнеся при этом ни слова, по-прежнему устремив оцепеневший взгляд в пустоту. Я взглянул на Апаначку. Он сидел в седле совершенно неподвижно, как статуя. Для него в этот момент, казалось, не существовало вообще никого, кроме той, которую он привык называть своей матерью. И все-таки он не сделал ни малейшей попытки приблизиться к ней.

Шаман с видимой неловкостью посмотрел на свою скво, но ее равнодушие успокоило его совершенно; он снова повернулся к Олд Уобблу и сказал:

— Я, как уже говорил, должен спешить, но как только мы с вами встретимся снова, я вам расскажу, почему я так сильно рад тому, что вы поймали этих людей. Что с ними будет?

— То, что должно быть, — ответил старик. — Я знаю вас слишком мало, чтобы отвечать на такой вопрос.

— Well! Я думаю, что вы не будете с ними церемониться — и ужасно этому рад. Они заслужили смерть, и только смерть, вот что я вам скажу. И вы не совершите большого греха, если оборвете их жизни. Уже одно то, что я вижу их связанными, приводит меня в восторг. Какая услада для глаз! Могу я посозерцать эту картину еще немножко, мистер Каттер?

— Почему бы нет? Любуйтесь ими, сколько захотите!

Тибо-така подошел поближе к осэджу, рассмеялся ему в лицо и сказал:

— Это Шако Матто, который так много лет стремился меня разоблачить! Жалкий червяк! Ты и все твои друзья схвачены и теперь гуляете по прерии связанными, как мы с тобой когда-то. Да, слабоват ты оказался мозгами! А это… это был отличный трюк, не правда ли? Так дешево купить так много мехов — вряд ли кому-нибудь когда-нибудь еще раз такое удастся!

— Убийца! Вор! — гневно выкрикнул вождь. — Если бы мои руки были сейчас свободны, я бы задушил тебя.

— Охотно верю. Но это у тебя не получится, так что души самого себя!

Он повернулся к Трескову:

— Это и есть тот полицейский ловкач, о котором предупредили мои ковбои, когда он засел в комнате? Глуп же ты, парень, вот что я тебе скажу! Что ты тогда вынюхивал? Смешной и напрасный труд! Всего через неделю все твои сведения устарели. А мы пойдем дальше. Как тебе это нравится?

— Неделя еще не кончилась! — ответил Тресков. — И скоро вы заговорите по-другому, мсье Тибо.

— Mille tonnere! [149] Вы знаете мое имя? Скажите, пожалуйста: иногда и полицейские, оказывается, могут кое-что разузнать. Я вас поздравляю с этим достижением, сэр!

Он подошел к Апаначке и коротко бросил ему в лицо:

— Ekkuehn… Собака!

И перешел к Виннету:

— А это вождь апачей, самый славный из всех вождей! — сказал он язвительно. — А ведь никто и подумать не мог, что он так опустится. Но это ведь наша заслуга, не так ли? Я надеюсь, на этот раз ты находишься по дороге к полям вечной охоты. Если нет, то берегись встречи со мной! Иначе я пошлю тебе пулю в голову, и у солнца появится наконец возможность просветить твои мозги с обеих сторон.

Виннету ничего не ответил. Он даже не взглянул на Тибо-така. Не будь на нем ремней, он, может быть, и не стал бы столь равнодушно сносить эти издевательские насмешки, если бы он еще и не презирал этого человека, но сейчас всем свои обликом выражал презрение к этому никчемному типу, как это умеют делать все индейцы. Мне тоже очень хотелось проигнорировать все дурацкие выпады белого шамана, но разум диктовал мне выбрать другое поведение, чтобы вытянуть из него хоть какие-нибудь сведения, и любое неосторожно высказанное им слово могло для этого пригодиться. Поэтому я повернулся к нему, как только он подъехал, и сказал веселым тоном:

— Кажется, я следующий? Ну что ж, начинайте, вот он я, стою здесь, связанный. У вас есть редкий шанс — излить наконец всю свою душу. Так что давайте!

— Diable! [150] — воскликнул он злобно. — Этот парень, кажется, только того и ждет, чтобы я с ним заговорил! Это на него похоже! Да, я с тобой поговорю, мерзавец, и сделаю это основательно! Ты угадал!

— Well! Я готов, но не хотите ли, прежде чем начать, получить один добрый совет?

— Что еще за совет? Выкладывай!

— Будьте осторожней, когда беседуете со мной! Вам придется узнать, что и у меня есть свои капризы!

— Да, у тебя они есть, но скоро тебя от них отучат. Тебя, может быть, злит то, что я тыкаю? Можешь обращаться ко мне так же интимно — на «ты»!

— Спасибо! Я никогда не братаюсь с тупыми и жалкими идиотами. Я терплю их «ты» потому, что лопотать по-другому они не умеют.

— Это ты мне, жалкий негодяй? Ты думаешь, что если однажды избежал моей пули, то она тебя больше никогда уже не найдет?

Он направил свое ружье на меня и взвел курок; тут же подскочил Кокс, ударил по стволу ружья и предупредил:

— Спрячьте оружие подальше, сэр, или я вмешаюсь в ваши дела! Учтите все: кто заденет Олд Шеттерхэнда, получит пулю от меня!

— От вас! А вы кто такой?

— Меня зовут Кокс, и этот отряд подчиняется мне.

— Вам? А мне казалось, Олд Уобблу.

— Мне.

— Тогда извините, сэр! Я этого не знал. Но сколько я могу терпеть оскорбления?

— Потерпите. Мистер Каттер позволил вам без моего разрешения высказать этим людям свое мнение, и я до сих пор не мешал вам делать это. Если же они отвечают вам «любезностью» на «любезность», то виноваты в этом вы сами. А касаться их или вообще как-либо вредить им я вам не позволяю!

— Но могу я, по крайней мере, говорить с этим человеком дальше?

— Ничего не имею против.

— И я также, — вставил я. — Беседа с индейским шутом всегда меня очень сильно забавляет!

Тибо-така поднял руку и сжал кулак, но тут же опустил ее и произнес заносчиво:

— Хау! Тебе не следует опять меня сердить! Не будь ты пленником и повстречайся мне в прерии один, уж тогда… За тобой должок за прошлый твой визит в Каам-Кулано. И я с тобой еще посчитаюсь, да так, что твои мозги не перенесут потом и одного упоминания об этом!

— Да, и вас самого, и ваши средства и вправду уже невозможно выносить! Слушайте, скажите откровенно! Было ли в вашей жизни хоть что-нибудь доведенное до конца удачнее, чем этот самый визит? Только отвечайте как на духу! Ну? Я не хочу вас обидеть: кому не дано, тому не дано, но я думаю, что и здесь, под защитой, у вас опять ничего не выйдет!

— Ч-черт! — воскликнул он. — Как я только это терплю! Как только я смогу…

— Да-да. Вам всегда чего-то не хватает. Ни разу Вава Деррик не смог отправить вас куда-нибудь одного — вы были вынуждены все время позволять кому-то помогать вам!

Его зрачки расширились, глаза с ненавистью глядели на меня. Он просто сверлил меня взглядом, но я не перестал улыбаться. Он рассвирепел и стал кричать:

— Что тебе наплел тогда этот окаянный парень, мальчишка Бендер?

Ах, значит, Бендер! Это имя начиналось на «Б». Я тут же подумал о буквах «Дж. Б», и «Е. Б», на могиле убитого отца Дитерико. Кто скрывался под именем Бендер? Так, конечно, я спросить не мог. Надо было действовать хитрее. И задать вопрос быстро, чтобы ошарашить его. Так я и сделал.

— Тогда? Когда тогда?

— Тогда, в Льяно-Эстакадо, у вас, когда он со своим бр…

Он осекся, но я быстро продолжил его прерванную фразу:

— …со своим братом подрался? Хау! Что он мне сказал тогда, я уже давно знал, и гораздо больше, чем он! У меня была возможность много раньше изучить дело отца Дитерико!

— Ди-те-ри-ко?! — произнес он ошеломленно.

— Да. Если вам сложно произнести это имя, можно также сказать Иквеципа, так его звали на родине, у моки.

Сначала он онемел, потом его лицо стало быстро меняться: он сглотнул слюну, замялся в нерешительности, снова сглотнул, как будто в глотке у него застрял слишком большой кусок, и наконец издал громкий, чрезвычайно воинственный вопль и вслед за тем прорычал:

— Собака, ты снова меня перехитрил! Ты должен, ты должен умереть! Получай!

Он резко поднял ружье вверх и взвел курок. Кокс рванулся к нам, но он опоздал бы спасти меня от разъяренного проходимца, если бы я не помог себе сам. Я нагнулся вперед, чтобы ослабить поводья, сжал ногами бока коня и крикнул:

— Чка, Хататитла, чка! — Выше, Молния, выше!

Этой командой, которую вороной прекрасно понял, я хотел поправить свое положение как всадника со связанными руками. Жеребец изогнул тело, как кошка, и прыгнул… Я оказался совсем рядом с Тибо. Балансируя на одной ноге, второй и обеими руками я ударил его, и одновременно с выстрелом он просто-таки вытряхнулся из седла, потом его еще раз швырнуло дальше, и он описав в воздухе большую дугу, шлепнулся на землю.

В этот момент у всех, кроме Виннету и самого Тибо, вырвались вопли ужаса, изумления или одобрения. Мой замечательный конь, совершив свой великолепный прыжок, не сделал больше ни шагу и стоял теперь так спокойно, как будто был весь отлит из бронзы. Я повернулся к шаману. Он собрался с последними силами и схватил свое выпавшее во время падения ружье. Кокс отреагировал мгновенно: выбил ружье у него из рук и сказал:

— Я подержу его оружие, пока вы не отъедете подальше отсюда, сэр, иначе с вами случится несчастье! Я вам уже говорил, что не потерплю никаких военных действий против Олд Шеттерхэнда, особенно со смертельным исходом!

— Да оставьте его! — в сердцах сказал я. — Ничего он мне не сделает. Помните, я вас предупреждал: увы, этот человек непроходимо глуп.

— Убейте его, мистер Кокс! Он должен умереть! — взвыл Тибо.

— Точно, — подтвердил тот. — Его жизнь обещана Олд Уобблу.

— Слава Богу! Иначе бы я его пристрелил, как только ружье вернулось бы ко мне. И даже невзирая на опасность быть пристреленным вами. Вы и представить себе не можете, насколько ловок этот негодяй, он и черта обставит! Виннету просто невинный ангел по сравнению с ним! Пристрелите его, пристрелите!

— Можете быть уверены — ваше желание будет исполнено, — заявил Олд Уоббл. — Он или я! Для нас двоих на земле оставлено только одно место, и займу его я, а ему придется уступить. Я готов поклясться вам в этом всем, чем хотите!

— Так сделайте же это скорее, иначе он удерет!

Его скво, не обращавшая никакого внимания даже на выстрелы, тем временем, доскакав до кустов, отломила две ветки, скрестила их и положила себе на голову. Потом она направила лошадь к тому бродяге, который стоял ближе всех остальных, и сказала, показывая на свою голову:

— Смотри, это мой myrtle wreath! [151] Этот myrtle wreath мне подарил мой Вава Деррик!

Тут бывший команч забыл обо мне и поспешил к ней в страхе от того, что она может выболтать один из его секретов. Он погрозил ей кулаком и прокричал:

— Замолчи, безумная, прекрати свой бред!

Затем обернулся к бродяге и пояснил:

— Жена моя совершенно невменяема и несет всякую чепуху.

Он убедил бродягу, но его замечание услышал и Апаначка. До сих пор молчавший, он подъехал к скво, как только услышал ее голос, и спросил:

— Узнает ли меня моя пиа? Открыты ли ее глаза для сына?

Команчи говорят «пиа», когда обращаются к матери.

Она посмотрела на него, печально улыбаясь, и покачала головой. Однако Тибо-така тотчас же направился к Апаначке и прикрикнул на него:

— Замолчи!

— Она моя мать, — спокойно ответил Апаначка.

— Теперь уже нет! Теперь вам друг до друга нет никакого дела.

— Я — вождь команчей, и пусть белый, который обманул ее и меня, тут не приказывает. Я буду с ней говорить!

— Я ее муж, и не разрешаю это!

— Попробуй помешать мне, если сможешь.

Тибо-така не посмел поднять руку на Апаначку, хотя тот и был связан; он повернулся к Олд Уобблу.

— Помогите мне, мистер Каттер! Вы единственный человек, которому я доверяю. Он, мой бывший приемный сын, и есть тот, кто сделал мою жену безумной. Каждый раз, когда она его видит, ей становится хуже. Пусть он оставит ее в покое. Умоляю, помогите, сэр!

Олд Уоббл досадовал на то, что Кокс объявил себя предводителем; сейчас ему представился удобный случай показать, что он тоже кое-что значит. Он воспользовался этой возможностью и сказал Апаначке повелительно:

— Эй, что ты хочешь от нее, краснокожий! Ты же слышал, что ей до тебя нет дела. А ну-ка, проваливай отсюда!

Апаначка, разумеется, не мог ему позволить разговаривать с собой в таком тоне. Он смерил старого ковбоя презрительным взглядом и спросил:

— Это кто смеет так говорить со мной, главным вождем команчей из племени найини? Это лягушка квакает или ворона каркает? Я не вижу никого, кто бы мог помешать мне говорить с этой женщиной, которая была мне матерью!

— Ого! Лягушка! Ворона! Выражайся полюбезней, малый, иначе мне придется поучить тебя, как нужно вести себя в присутствии короля ковбоев!

Он протиснулся на лошади между Апаначкой и женщиной. Команч сделал один шаг назад и направил своего коня в другую сторону; старик последовал за ним. Апаначка проехал дальше, Олд Уоббл тоже. Так они дважды объехали Тибо-вете, таким образом, что она оставалась в самом центре, а путь к ней неизменно закрывал собой Каттер. При этом ни один из них не сводил с другого глаз.

— Слушайте-ка, Каттер! — крикнул Кокс. — Дайте отцу и сыну самим разобраться в этом деле! Вас это не касается!

— Меня просили о помощи, — отвечал старик.

— Вы тут главный или я?

— Я, потому что я вас нанял!

— И вы верите, что вам удастся мне помешать?

— Еще как верю! Уж краснокожего, да еще и связанного, я удержу в узде!

— Связанного? Хау! Подумайте об Олд Шеттерхэнде и этом чужаке! А вас с этим краснокожим и равнять нечего.

— Он может попробовать!

— Well! Как хотите! Меня это больше не касается!

Теперь глаза всех были направлены на двух соперников, которые все еще ездили кругами, Олд Уоббл — по внутреннему, а Апаначка — по внешнему. Тибо-вете, как сомнамбула, застыла в центре. Тибо-така внимательно наблюдал за их маневрами: он был больше всех заинтересован в исходе этой весьма необычной дуэли. Апаначка через некоторое время поинтересовался:

— Может быть, Олд Уоббл наконец пропустит меня к этой скво?

— Нет! — заявил старик.

— Так я заставлю его сделать это!

— Попробуй!

— Я не пощажу старого убийцу индейцев!

— И я тебя!

— Уфф! Оставляю скво тебе.

Он развернул своего коня и сделал вид, будто собирается покинуть круг.

Насколько я знал Апаначку, это была уловка; он пытался отвлечь внимание старика хотя бы на одно мгновение. Приближался финал дуэли. Олд Уоббл позволил себя обмануть. Повернувшись к Коксу, он прокричал самодовольно:

— Ну, кто был прав? Чтобы Фред Каттер позволил краснокожему победить себя! Такого никогда не было и не будет!

— Осторожно! Берегись! — Это выкрикнули трампы.

Старик обернулся и увидел, что лошадь Апаначки мощными прыжками движется на него. Он громко закричал от страха, но увернуться уже не успел. Прошло всего несколько секунд, и все было кончено. О прыжках моего Хататитла на Западе сочинялись легенды, этот тип прыжка даже получил особое название — Force-and-adroit [152], Апаначка применил другой, более смелый. Он издал резкий вопль атакующего команча, подлетел к старику и взмыл над его лошадью так легко и плавно, как будто в седле вовсе не было всадника. Он рисковал жизнью, не забывайте, что он все еще был привязан к лошади и руками и ногами. Прыжок удался прекрасно. Но как только его конь коснулся копытами земли, Апаначка едва не полетел с него вниз головой, но быстро развернулся и направил коня вперед. Тот пролетел еще несколько футов и остановился. Я перевел дух…

А что же Олд Уоббл? Его, как пушечным ядром, вышибло из седла; лошадь его упала, перекатилась несколько раз с боку на бок и вскочила невредимой. Он же остался лежать на земле без сознания. Начались суета и неразбериха. Для побега момента лучше не придумаешь, и, конечно, нам удалось бы скрыться, но без имущества. Поэтому мы остались.

Кокс встал на колени рядом со стариком и осмотрел его. Тот был жив и очнулся от обморока очень скоро. Но когда он, попытавшись встать, попробовал было опереться о землю, то сделать этого не смог. Его пришлось поднимать, и когда Уоббл, дрожа и покачиваясь, встал на ноги, то оказалось, что он способен двигать только одной рукой — другая плетью повисла вдоль тела. Старик был сломлен. И куда девалась вся его боевая удаль? Теперь эта была просто ходячая развалина.

— Разве я вас не предупреждал? — спросил Кокс. — Вот вам результат! Что значит ваш титул короля ковбоев, когда вы в ваши девяносто лет имеете противником Апаначку!

— Застрелите его, застрелите немедленно! Этот проклятый парень меня надул! — рассвирепел старик.

— Зачем же нам в него стрелять?

— Я приказываю! Слышите вы, я приказываю! Ну, долго я еще буду ждать?

Конечно, не нашлось никого, кто бы его послушался. Он бушевал, кричал во все горло еще некоторое время, пока на него не рявкнул Кокс:

— Или успокойтесь, или мы бросим вас здесь и поскачем дальше! Вы ревели как дикий зверь! Возьмите себя в руки! Надо посмотреть, что с вами случилось!

Олд Уоббл понял, что Кокс прав, и позволил снять с себя свою видавшую виды куртку, что не прошло для него безболезненно. Никто из трампов ничего не понимал в медицине. И Кокс в весьма, правда, своеобразной манере, но обратился за помощью к нам.

— Слушайте, негодяи, есть среди вас кто-нибудь, кто разбирается в ранах и тому подобном?

— Наш домашний и придворный лекарь — Виннету, — ответил Дик Хаммердал. — Если вы позвоните в ночной колокольчик, он тотчас появится.

Но на этот раз Дик ошибался: когда апача попросили осмотреть руку, он объявил:

— Виннету не учился лечить убийц. Почему даже сейчас, когда требуется наша помощь, он назвал нас негодяями? Почему он не делал этого раньше? Старый ковбой привык делать только то, что хочет, и то, что ему нравится. Но это не нравится другим. Виннету все сказал! Хуг!

— Он тоже человек! — воскликнул Кокс.

Странно это прозвучало в устах предводителя диких скитальцев прерии, весьма странно… Виннету, конечно, ничего ему не ответил. Когда он заявляет, что все сказал, это означает, что он для себя все уже решил и бесполезно требовать от него каких-то еще слов. Вмешался Дик Хаммердал:

— Вы хотите сказать, что среди вас есть человек? Я думаю, что мы тоже не дикие звери, которых можно поймать, если захочется, или застрелить! Мы люди! А будут ли с нами обращаться как с людьми?

— Хм! Это совсем другое!

— Другое или нет — какая разница! Даже если и другое! Освободите нас и отдайте наши вещи, тогда мы сможем залечить этого старика так, что вы не нарадуетесь на него. Впрочем, на земле нет другого существа, у которого бы все так же просто соединялось в теле: он состоит из кожи и костей. Стащите с него кусок его шкуры и оберните вокруг переломанной кости, все равно у него останется еще целая гора кожи для новых переломов. Ты ничего не имеешь возразить на это, Пит Холберс, старый енот?

— Хм, — сказал долговязый. — Я бы не стал ему завидовать сейчас, дорогой Дик.

Каттер стонал и жалобно скулил. Острые края кости мучили его каждый раз, когда он двигал рукой, врезаясь в рану. Кокс подошел к нему, но очень быстро отошел обратно и сказал мне:

— Я услышал от Олд Уоббла, что вы тоже немного смыслите в хирургии. Займитесь этим!

— Это его желание?

— Да.

— И вы полагаете, что я выполню его? Вы мне настолько доверяете?

— Да. Может быть, он вспомнит об этом позже и позволит вам уйти.

— Мило! Да он, оказывается, добрейший и милосерднейший из людей. «Может быть», именно, «может быть, позволит»! Какая наглость с моей стороны — пытаться уйти от него. Как же такая мысль вообще могла прийти мне в голову! А вы не подумали о том, что мы все могли бы убежать, если бы захотели? Вы действительно верите, что мы — овечки, которые безропотно тащатся туда, куда их ведут пастухи, и которым можно в любой момент приставить нож к горлу? А если я скажу, что помогу старику только после того, как вы нас освободите?

— То мы, конечно, на это не согласимся!

— А если я потребую только, чтобы меня не убивали и обращались нормально со мной и моими друзьями?

— Может быть. Об этом я с ним поговорю!

— Может быть! Опять «может быть». И мне Стараться за это «может быть»? Не слишком ли мала ваша оценка моих услуг?

— Well! Так я пойду и спрошу?

— Спросите.

Он довольно долго разговаривал с Олд Уобблом, потом сообщил:

— Он упрям. Настаивает на том, что вы должны умереть. И ради этого вытерпит любую боль. Очень он вас ненавидит.

Это было сказано слишком сильно для моих друзей. Такого вынести они не могли и выразили свое негодование весьма бурно.

— Я ничего не могу поделать! — оправдывался Кокс. — После такого ответа вы, конечно, не будете им заниматься, мистер Шеттерхэнд?

— Почему же? Вы тут недавно сказали, что он тоже человек. Это не так. Но я-то точно человек и вести ceбя буду по-человечески. Я постараюсь отбросить все прочие мысли и видеть в нем только страдальца. А то, что вы во всем этом также играете одну бесконечную роль, то печальную, то смешную, это вам самому скоро станет ясно.

— Вы что-то затеяли?

— Я или кто-то другой — какая разница, как любит выражаться наш друг Хаммердал. Я имею в виду только то, что для каждого человека однажды бьет час расплаты за грехи его. И с вами это тоже случится! Идемте!

Мои товарищи хотели меня удержать, а больше всех Тресков. Я не возражал им, просто вообще никак не отвечал. Меня отвязали от лошади и подвели к Каттеру. Тот закрыл глаза, чтобы не видеть меня. Руки мне, конечно, развязали. Перелом был двойной, опасный сам по себе, а Каттеру в его возрасте нечего было и надеяться на то, что кости срастутся.

— Мы должны как можно быстрее уехать отсюда, — заявил я. — Ему необходима вода. Река рядом. Он вполне может сам держаться в седле, даже несмотря на руку.

Каттер ответил бранью и поклялся жестоко отомстить Апаначке.

— Вы не очень-то рассчитывайте на этих людей! — прервал я его. — Неужели вам недостает разума, чтобы осознать, что вы сами виноваты в том, что произошло?

— Нет, вот как раз на это и не хватает, — ответил он зло.

— Если бы вы не указывали команчу, что ему следует делать, ему бы не было нужды вас опрокидывать.

— Поэтому я и сломал руку?

— Именно. Следовательно, и в этом повинны тоже вы сами.

— Я что-то ничего не понял. Объясните все толком, без этих ваших дурацких колкостей!

— Ваша рука была бы в целости, если бы вы не взяли мое ружье.

— Какая здесь связь?

— Когда вы падали с лошади, ружье висело у вас на плече. При ударе о землю ваша рука попала между двумя ружьями, отсюда и двойной перелом. Если бы вы не так рьяно заботились о моем имуществе, встали бы с земли невредимым.

— Вы говорите это только для того, чтобы разозлить меня! Хау!

— Нет, это правда, и мне совершенно все равно, верите ли вы в нее или нет.

— Я верю, во что хочу, а не в то, что вам нравится! Теперь вас снова свяжут, и мы поедем к реке. Будь проклят этот чужак со своей женщиной! Если бы не они, всего этого бы не произошло. Должно быть, это предостережение, которое послал нам сам Бог, — лучше, мол, обходить его людей стороной!

Даже теперь этот человек был способен богохульствовать! Я охотно позволил себя связать, хотя и лишился при этом великолепной возможности для побега. Когда я стоял около Олд Уоббла, поблизости лежало мое ружье, и мой вороной ждал меня. На все ушло бы с полминуты, не больше: вскочить с ружьем на коня и ускакать. Но что потом? Я, конечно, постарался бы освободить своих товарищей ночью. Но тогда трампы тоже не хлопали бы ушами. Сейчас же, напротив, у них не было ни малейших подозрений, и это облегчало Кольма Пуши наше освобождение нынешней ночью. Поэтому я и не стал бежать.

Апаначка стоял около скво и пытался заговорить с ней, но без какого-либо заметного успеха. Тибо наблюдал за ними с едва сдерживаемой яростью, хотя и не осмеливался мешать команчу. Думаю, это ему подсказывал опыт общения со мной. Даже когда я подъехал к ним, он ничего не сказал, но подошел ближе. Я прислушался; Апаначка пытался добиться от женщины самых простых слов, но все напрасно.

— Твой дух ушел и не хочет возвращаться! — с болью сказал он. — Сын не может говорить со своей матерью — она его не понимает!

— Позволь я попробую воззвать к ее душе! — предложил я, подойдя к ней с другой стороны.

— Нет, нет! — крикнул Тибо. — Олд Шеттерхэнд не должен с ней говорить, я этого не разрешаю.

— Вы это разрешите, — сказал я ему. — Апаначка, последи за ним. Как он только шевельнется, прыгай через него так же, как в прошлый раз, и сломай ему ногу! А я помогу!

— Мой брат Шеттерхэнд может на меня рассчитывать, — ответил Апаначка. — Он может говорить со скво, а если белый шаман попробует шевельнуть рукой, тут же окажется трупом под ногами коня!

Он занял позицию около Тибо, и я почувствовал себя гораздо увереннее.

— Была ли ты сегодня в Каам-Кулано? — спросил я женщину.

Она покачала головой и посмотрела на меня пустыми глазами. Я почувствовал, как отчаяние перехватает дыхание у меня в горле, но, прогнав его от себя, продолжил:

— Есть ли у тебя «нина та-а-упа» — муж?

Она снова покачала головой.

— Где твой «то-ац» — сын?

Ответом было все то же покачивание.

— Видела ли ты свою «икокхе» — старшую сестру?

Никакой осмысленной реакции. Мне стало ясно, что она равнодушна к вопросам из жизни команчей. Я попробовал зайти с другого конца:

— Знаешь ли ты Вава Иквеципа?

— Ик-ве-ц-па, — тихо прошептала она.

— Да. Ик-ве-ци-па, — повторил я, четко произнося каждый слог.

Тогда она ответила, как будто сквозь сон, но все же:

— Иквеципа мой вава.

Значит, мои предположения оказались верны: она была сестра падре.

— Знаешь ли ты Техуа? Те-хуа!

— Техуа была моя «икокхе» — старшая сестра.

— Кто такая Токбела? Ток-бе-ла!

— Токбела — это «нуу» — это я.

Она стала внимательнее. Слова, донесшиеся в затуманенное сознание Тибо-вете из детства и юности, потревожили какие-то образы в ее памяти. Душа безумной заметалась, силясь вырваться из-под тяжелого гнета больного разума, но тщетно: выхода из мрака она не нашла. И все же взгляд ее глаз больше не был пустым; постепенно он становился все более живым. Теперь мы уже могли добраться и до здравого смысла. Время было дорого, я и спросил то, что было для меня сегодня самым важным:

— Знаешь ли ты мистера Бендера?

— Бендер-Бендер-Бендер, — повторила она за мной, и некое робкое пока подобие улыбки появилось на ее лице.

— Или миссис Бендер?

— Бендер-Бендер! — повторила она, и в ее глазах промелькнула искра света, улыбка стала по-настоящему милой, голос — ясным.

— Может быть, ты знаешь Токбелу Бендер?

— Токбела Бендер — это не я!

Теперь она смотрела только на меня, и уже вполне осмысленно.

— А кто такая Техуа Бендер?

Она радостно всплеснула руками и сложила их на груди, как будто неожиданно нашла что-то давно потерянное, и ответила:

— Техуа — миссис Бендер, конечно, миссис Бендер!

— Были ли у миссис Бендер дети?

— Двое!

— Девочки?

— Оба мальчики. Токбела носила их на руках.

— Как звали этих двоих мальчиков?

— Да, у них были имена — их звали Лео и Фред.

— Какого они были роста?

— Фред — такой, а Лео — такой!

Она показала рукой, какого роста были дети. Мои расспросы привели к результату даже большему, чем я надеялся сначала. Я перехватил взгляд Тибо, которого Апаначка держал в постоянном напряжении; этот взгляд был прикован ко мне, в нем сквозила плохо скрываемая ярость, как у кровожадного разбойника, который намеревается вот-вот наброситься на жертву. Но мне до этого не было никакого дела. Память возвращалась к Тибо-вете, и если я это использую не мешкая и с толком, то смогу уже сегодня узнать все, что требуется для того, чтобы пролить свет на жизнь Апаначки и Олд Шурхэнда. Получилось так, словно именно меня призвала судьба, чтобы возник этот самый свет. Но только я наклонился к женщине, чтобы задать ей новый вопрос, как мне помешали. Двое трампов принесли мои ружья — «медвежий бой» и штуцер. Один из них сказал:

— Олд Уоббл хочет, чтобы вы тащили сами свое несчастливое оружие, которое ломает людям кости. Мы повесим ружья вам на спину.

— Нет уж, лучше я сам это сделаю. Освободите мне руки! Потом вы сможете их снова связать.

Они сделали, как я просил. Оба ружья вернулись ко мне! И это примирило меня с тем, что наша со скво беседа была так некстати прервана. Трампы забирались на лошадей, и значит, любые расспросы будут исключены. Но, хотя это время еще не наступило, от дальнейшей беседы пришлось отказаться, потому что, пока я надевал ружье, лицо бедной женщины снова стало совершенно потухшим.

Мне захотелось понаблюдать за тем, как Апаначка теперь будет вести себя с Тибо-така и Тибо-вете, но он сам подъехал ко мне и спросил:

— Белый шаман отделится от трампов?

— Вполне вероятно.

— И он возьмет скво с собой?

— Да, конечно!

— Уфф! Значит, она не сможет поехать с нами?

— Нет.

— Почему нет?

— Апаначка должен сначала сказать, почему он хочет, чтобы скво осталась с нами.

— Потому что она моя мать.

— Но это не так — она тебе вовсе не мать, — сказал я как можно мягче.

— Если бы она не была мне матерью, то не любила бы меня так сильно и не обращалась бы со мной, как с сыном.

— Хорошо! Но разве принято у воинов-команчей, тем более — вождей, брать с собой женщин и матерей, когда им предстоит трудный и дальний поход и они заранее знают, что впереди их ждет много опасностей?

— Нет.

— Почему тогда Апаначка хочет взять эту женщину с собой? Я предполагаю, что у него есть какие-то особые причины для этого. Не так ли?

— Есть только одна причина: она не должна оставаться с бледнолицым, который выдавал себя за краснокожего воина и многие годы обманывал найини.

— Он ее не отдаст.

— Мы заставим его сделать это!

— Это невозможно. Апаначка забыл, что он в плену.

— Но это ненадолго!

— Можем ли мы сообщить это трампам? И потерпят ли они сами рядом с собой женщину, даже на короткое время?

— Нет. А куда направляется белый шаман со скво? Что он хочет с ней сделать? Если мы ее отпустим с ним, я никогда больше не увижу ту, которую считаю своей матерью.

— Апаначка ошибается. Он увидит ее.

— Когда?

— Может быть, очень скоро. Мой брат Апаначка должен обо всем подумать заранее. Белый шаман её не отдаст, трампы ее не возьмут, и нам она будет только мешать, когда обнаружит, что среди нас ее мужа нет и что мы к тому же пленники. Если Тибо-така увезет ее с собой, всего этого не будет и ты увидишься с ней очень скоро.

— Дальняя поездка трудна для нее!

— С нами, может быть, ей придется ехать еще дальше!

— И Тибо-така не будет с ней приветлив!

— Как не был и тогда, в Каам-Кулано. Ведь она к этому привыкла. Впрочем, ее дух теперь редко бывает с ней, и она просто не заметит, что он с ней неприветлив. Кажется, он предпринял далекое путешествие, преследуя вполне определенную цель, положение требует от него осторожности и внимательности, и он, следовательно, не причинит ей вреда. Мой брат Апаначка должен позволить ей ехать с ним! Это лучший совет, который я могу дать!

— Мой брат Олд Шеттерхэнд сказал, что думал, значит, так и должно случиться; он всегда знает, что нужно для его друзей.

Наконец все были готовы. Олд Уоббл надел опять свою куртку, и его посадили на лошадь; можно было двигаться дальше.

Тибо-така тоже залез на коня, к которому он с тех пор, как был скинут, даже не приближался. Он подъехал к Олд Уобблу, чтобы проститься.

— Примите мою благодарность, мистер Каттер, за то, что вы приняли такое участие в моих делах, — сказал он. — Мы еще встретимся с вами, и тогда я вам много…

— Будьте так добры — помолчите! — прервал его старик. — Черт, не иначе, послал вас ко мне. Из-за вас моя рука теперь как стеклянная! И если черт существует на самом деле и возьмется за то, чтобы хорошенько поджарить вас в аду, то я сочту его рассудительным и справедливым джентльменом, которые попадаются и среди добрых, и среди злых духов.

— Я очень сожалею, что так получилось с вашей рукой, мистер Каттер. Надеюсь, она скоро заживет Лучшие пластыри уже в вашем обозе.

— Что вы имеете в виду?

— Парней, которые у вас в плену. Кладите каждый день по пластырю, и вы будете здоровы очень скоро!

— Вы хотите сказать, что я каждый день должен пристреливать одного из них?

— Вот именно.

— Well, совет хорош, и может быть, я даже ему последую; если вы вызоветесь быть первым пластырем. Потому что то немногое, что я о вас узнал, внушает мне большое желание навсегда от вас избавиться: this is clear! А сейчас испаритесь-ка!

Тибо-така издевательски рассмеялся и ответил:

— Придется подождать, Олд Уоббл. Мне совсем не хочется еще хоть раз встретиться с таким отпетым негодяем, но если все же, помимо моей воли, это случится, мое приветствие будет не менее дружелюбным, чем ваше прощание. Катитесь к черту!

— Мерзавец! Пулю в него! — рявкнул старик.

Никто и не подумал это сделать. Тибо ускакал, за ним покорно последовала скво. Они свернули налево, то есть поехали в том же направлении, которого они держались до встречи с нами.

— Увидим ли мы их снова? — грустно спросил Апаначка вполголоса.

— Уверен, — сказал я.

— У моего белого брата есть причины так думать?

— Есть.

Виннету, слышавший и вопрос команча, и мой ответ, прибавил:

— Как сказал Олд Шеттерхэнд, так и будет. На свете существуют вещи, которые никто не может предсказать заранее, но которые можно предчувствовать. У моего брата сейчас как раз такое предчувствие. Есть оно и у меня, и так будет!

Я снова встал во главе отряда, и скоро мы достигли берега реки, где и спешились. Пока несколько трампов искали удобный брод, я слез с лошади, чтобы перевязать Олд Уоббла. Это заняло довольно много времени. Олд Уббл часто и громко выл от боли и осыпал меня такими ругательствами, которые я здесь просто не могу привести — бумага не выдержит. Как только я закончил перевязку и снова сел на лошадь, брод был найден. Мы перешли по нему через реку и последовали вдоль по другой стороне берега, пока не доехали до места слияния обоих рукавов реки. Перепрыгнули вместе с лошадьми южный приток и направили коней на вест-зюйд-вест по прерии, как указал мне Кольма Пуши.

Прерия не была ровной, ее уровень понемногу повышался, попадались и впадины, поросшие невысоким кустарником. Здесь было много диких индеек, которых трампы мало-помалу настреляли с полдюжины. Но как! Это была просто жестокая бойня!

К вечеру мы увидели перед собой возвышенность, у подножия которой били источники, которые я искал несколько севернее. Таким образом, я повернул теперь круто вправо, а затем — опять влево, когда гора оказалась точно на юг от нас. После такого маневра мы должны были выйти к источникам. Я надеялся, что Кольма Пуши определил это место, как подходящее для наших целей, верно. Чем ближе мы подходили к ключу, тем яснее виделось, что склоны горы заросли лесом. Начинало смеркаться, а мы только достигли небольшого ручья, вдоль которого поскакали галопом, чтобы до наступления полной темноты оказаться у его истока. Мы добрались до него как раз тогда, когда погасли последние отблески заката. Все складывалось к нашей пользе: даже если трампсам это место не понравится, они все равно и не подумают искать в темноте другое.

Находились ли мы у того самого источника, который имел в виду Кольма Пуши, я точно не знал. Ручей вырывался из небольшой груды камней, покрытых мхом. Тут была даже поляна, поделенная деревьями и кустами на три части. Эти деление оставляло нам и лошадям достаточно пространства, но затрудняло нашу охрану. Нас это устраивало. Олд Уобблу, напротив, эта поляна не понравилась, и он сказал, как только спешился, недоверчивым тоном:

— Это место не по мне. Если бы не такая тьма, мы бы пошли дальше и поискали что-нибудь получше.

— Почему же вам не нравится здесь? — спросил Кокс.

— Из-за пленных. Кто должен их караулить?

— Мы, конечно!

— Для этого понадобится трое караульных сразу!

— Хау! Зачем мы тогда связали пленников? Вспомните, как мы стаскивали их с лошадей. Пока они так лежат, никакой опасности для нас нет!

— Мы должны выставить три дозора!

— Кто это сказал?

— Но поляна делится на три части! Или вы собираетесь рубить деревья?

— Мне и в голову это не приходило! Пленные будут в одной части поляны, кроме двоих, которые останутся возле нас.

— А лошади?

— Мы выпустим их пастись, только привяжем к кольям. Поэтому достаточно одного дозорного для них и одного — для пленников.

— Да, но только если мы зажжем два костра!

— В этом нет необходимости. Вы увидите, что я прав.

Нас уже сняли с лошадей, снова связали и отвели в одну из частей поляны. Кокс приказал развести костер там, где соединялись две другие части, и света действительно оказалось вполне достаточно. Очень довольный и гордый собственной смекалкой, бродяга спросил Олд Уоббла:

— Ну, теперь видите, что я был прав? Достаточно будет одного дозорного.

Старик проворчал что-то невразумительное себе в бороду, но, кажется, остался удовлетворен, А я? Разумеется, я тоже был доволен, и даже гораздо больше, чем он. Никакое другое место не могло лучше подойти для нашей цели, особенно при том расположении людей, которое создал Кокс.

Меня положили на землю в центре маленькой поляны, но я тут же перекатился к ее краю — маневром управлял Виннету, его, к нашей радости, трампы не заметили. Мы лежали теперь головами к кустам и даже смогли выбрать себе такое место, где заросли были пореже — чтобы Кольма Пуши свободнее мог ползти в них.

Мы лежали вплотную друг к другу и могли переговариваться шепотом.

Скоро воздух наполнился запахом жареной индейки. Трампы наелись до отвала, нам же не дали ни кусочка.

— Парни лежат слишком тесно, и нам не пройти между ними, чтобы их накормить, — заявил Олд Уоббл. — Они могут подождать и до завтра. До тех пор ни от голода, ни от жажды не умрут: this is clear!

Что касается голода и жажды, меня это мало заботило, ведь я был убежден, что мы сможем как следует поесть уже этой ночью. Дик Хаммердал, лежавший рядом со мной, воспринял это заявление не столь спокойно и с гневом произнес:

— Это же настоящая пытка! Никакой еды и ни глотка воды! Кому приходит в голову содержать пленных, тот не должен давать им умереть, я так понимаю! Ты не возражаешь, Пит Холберс, старый енот?

— Если я ничего не получу, то и возражать не буду, — ответил тот. — Я надеюсь, это безобразие скоро закончится!

— Закончится или нет — какая разница, если только закончится. Позвольте узнать, а что вы скажете по этому поводу, мистер Шеттерхэнд?

— Мы, весьма вероятно, уже этой ночью будем наслаждаться жареной индейкой, — ответил я. — Только не засните и вообще избегайте всяких действий, которые могут возбудить подозрения трампов!

— Well! Если так, я спокоен. Когда есть надежда, это уже греет.

Остальные же ничего не сказали. Теперь уже мы безо всякой зависти слушали, как едят трампы — именно слушали, ведь видеть этого мы не могли.

Непростительной небрежностью с их стороны было оставить мне оружие. Про «ружья, ломающие кости» они просто-напросто забыли, когда отвязывали меня от лошади. Я принес их в связанных руках на нашу поляну и положил рядом с собой. Апача очень порадовало это, и он прошептал:

— Если даже мой брат освободится один, это уже будет победой, против его штуцера все они ничего не смогут сделать.

Когда первый караульный, который сидел у костра, весьма неаппетитным образом, зубами, отодрал мясо индейки от кости и проглотил кусок целиком, его уже сытые приятели начали готовиться ко сну. Олд Уоббл, пошатываясь, подошел к нам, взяв с собой Кокса. Он хотел проверить, крепко ли мы связаны. Когда они убедились, что так оно и есть, Каттер заявил мне:

— Все в порядке, и я думаю, вы будете спать хорошо и без ужина. А я приду в ваши грезы!

— Спасибо, — сказал я. — Какие грезы я предпочитаю, я вам могу сказать уже сейчас, если вы, конечно, будете настолько любезны, что полюбопытствуете на этот счет.

— О чем это вы?

— О том, что, перевязывая сегодня вашу руку, я весьма успешно занимался и кое-чем еще.

— Я вас не понимаю? Что вы хотите этим сказать?

— Подумайте!

— Хау! Не собираюсь я ломать свою голову над словами Олд Шеттерхэнда! Я могу угадать и так!

— Правда? Кажется, это мне следует удивиться — вы ведь никогда не принадлежали к тем людям, которые блещут находчивостью и догадливостью.

— Ты тоже, мерзавец! — рявкнул он. — Если ты говоришь о моей руке, то наверняка имеешь в виду то, что у меня началась лихорадка. Тебя бы, конечно, только обрадовало бы, если бы Фред Каттер не смог сегодня спать от боли?

— Да я об этом и не думал!

— Ну-ну! Все твои надежды лопнут. Моя старая конструкция лучше и сильнее, чем ты думаешь. У меня натура медведя, и хотел бы я посмотреть на ту лихорадку, которой удастся меня свалить. Во всяком случае, я буду спать лучше тебя.

— Well! Тогда доброй ночи, мистер Каттер!

— Доброй ночи, негодяй!

— И радостного пробуждения!

— Пожелай этой радости себе!

— Спасибо, что касается меня, то это пожелание непременно исполнится!

Олд Уоббл злобно рассмеялся и предупредил двух караульных, один из которых только что сменился:

— Этот парень, который тут только что болтал невесть что, кажется, повредился умишком. Будьте с ним поосторожней, а если он вдруг вздумает что-нибудь выкинуть, тут же будите меня!

Они с Коксом удалились, а караульный сел так, чтобы видеть меня. Это мне, конечно, никакой радости не доставило.

— Туп, как койот, — шепнул Виннету.

Он был прав. Олд Уоббл снова не воспринял мои слова как угрозу или признак того, что я питаю обоснованные надежды на освобождение, а только как пустую, оскорбительную болтовню, что характеризовало его мыслительные способности далеко не лучшим образом. Настоящий вестмен, безусловно, уловил бы в моих словах подвох и предпринял какие-то меры предосторожности.

Была собрана большая куча дров и сложена у костра. Для того чтобы подбрасывать их в огонь, караульному приходилось время от времени ненадолго отворачиваться, и в такие моменты мы были совершенно вне поля его зрения. Когда дозорный в очередной раз занялся дровами, я услышал у себя за спиной легкий шорох, а потом кто-то прошептал мне прямо в ухо:

— Кольма Пуши здесь. Что надо делать?

— Подождите, когда я перевернусь на другой бок, — ответил я также едва слышно. — Затем разрежьте ремни и передайте мне нож.

Караульный снова повернулся к нам, и по еле слышному шелесту я определил, что Кольма Пуши отполз обратно.

Время действовать еще не пришло. Мы должны были дождаться того момента, когда с уверенностью сможем предположить, что трампы заснули. Я положил на это час; наконец раздались громкие храпы, сопение и характерный горловой звук, который мог издавать только Олд Уоббл. Мы были отделены от спящих кустарником, и я не мог вообще-то видеть, кто именно издает этот звук. Но его невозможно было отнести к кому-либо другому: в нем смешались охи и стоны, досада и злость. Рука старого короля ковбоев не давала ему покоя. А вдруг он и до утра не заснет? А нам никак нельзя было упускать эту ночь.

Я перевернулся и положил руки так, чтобы они легли как можно удобнее для нашего спасителя. Скоро караульный обернулся к огню. И в тот же миг я почувствовал, как лезвие ножа рассекает ремни на руках и сразу же вслед за этим — как рукоятка ножа легла мне на ладонь. Я резко сел, подогнул ноги и разрезал стягивающий их ремень. После этого я так же быстро снова улегся и вытянулся. Караульный покончил с дровами и повернулся к нам. Нужно было ждать, но я уже чувствовал себя свободным.

— Теперь разрежь мои ремни! — прошептал Виннету, естественно, видевший все это.

Он лег так же, как я, развернув руки ко мне. Как только дозорный в очередной раз взялся за поленья, мне потребовалась только секунда, чтобы и апач стал тоже свободным от пут на руках и ногах. Нам бы сейчас сесть на своих лошадей и помчаться прочь отсюда! Ведь у меня было мое ружье! Но я не хотел проливать ничью кровь, и поэтому запасся терпением еще на некоторое время. Пока мы вдвоем изображали, что все еще связаны, я шепнул апачу:

— Теперь прежде всего — караульный! Кто возьмет его?

— Я, — последовал ответ.

Обезвредить караульного надо было беззвучно, избегая малейшего шороха. Наши товарищи разделяли его и нас. Раздайся хоть еле слышный шум, он мог обернуться и позвать на помощь, а тогда освобождение по моему плану стало бы невозможным. Виннету был прав: среди всех нас он был единственным, кто способен преодолеть эти сложности. В этот момент я ощущал большое напряжение.

Караульный между тем стал пренебрегать своими обязанностями по поддержанию огня. Но наконец он надумал-таки отвернуться от нас к дровам. Молниеносно Виннету подпрыгнул вверх и, словно пантера, перелетел через наших лежащих товарищей. Он уперся караульному коленом в спину, а двумя руками схватил его за горло. Тот окаменел от страха и не сделал ни единой попытки защитить себя. Даже тихого стона не вырвалось из его гортани. Настал мой черед действовать. Руки у Виннету были заняты, поэтому я дважды ударил бродягу кулаком по голове. Апач осторожно отнял руки от его горла, обмякший малый медленно соскользнул на землю, да так и остался лежать на ней совершенно неподвижно. Первая часть нашего предприятия удалась!

Наши товарищи не спали и видели, как мы справились с караульным. Я сделал знак рукой, призывающий к молчанию, и вместе с Виннету занялся развязыванием ремней, связывающих их. Разрезать их я не хотел, они могли еще пригодиться для связывания самих трампов. Чему мы сильно удивлялись, проделывая эту операцию, так это тому, что Кольма Пуши до сих пор даже не показался нам.

Пока все наши медленно разминали свои затекшие руки и ноги, мы с апачем медленно подползли к костру, чтобы поглядеть на трампов. Они спали. Все, кроме Олд Уоббла — он лежал, вытянувшись на траве, связанный, во рту — кляп, а рядом с ним сидел… Кольма Пуши, наш спаситель! Мы восхитились его ловкостью, ведь он уложил короля ковбоев совершенно бесшумно.

Он глядел в ту сторону, откуда ожидал нашего появления, и, как только заметил нас, кивнул, улыбаясь. Мне захотелось обнять его: я был восхищен его самообладанием, хладнокровием, уверенностью.

Пора было вооружаться. Я взял свой штуцер и приготовил его к стрельбе. Трампы лежали вплотную друг к другу, и оружие они сложили в одну кучу — таким образом, мы получили его в свое распоряжение сразу же все, кроме серебряного ружья Виннету, которое лежало рядом с Коксом, не пожелавшим с ним расставаться даже на ночь. Апач тихо-тихо, как змея, подполз к спящему Коксу и взял ружье — как всегда, проделав это в высшей степени виртуозно.

Теперь все мы были вооружены и окружили спящих так, чтобы никто не смог ускользнуть из этого круга. Дик Хаммердал подбросил поленьев в костер, и его пламя взвилось высоко.

— Теперь — караульный снаружи, около лошадей, — сказал я тихо Виннету. Кольма Пуши заметил мое движение рукой, подошел к нам и сообщил:

— Бледнолицый, которого имеет в виду Олд Шеттерхэнд, лежит связанный. Кольма Пуши уложил его своим оружием. Мой брат подождет немного, прежде чем я вернусь?

Он проскользнул вперед. Когда спустя короткое время он возвратился, то в руках у него было несколько ремней. Он повернулся ко мне и сказал:

— Кольма Пуши убил по дороге козла и нарезал из его шкуры ремней, он думал, что ремни пригодятся.

Удивительный человек! Виннету молча протянул ему руку, и я сделал то же.

Наконец настал момент, когда уже мы могли будить ничего не подозревающих трампов. Конечно же, Дик Хаммердал попросил доверить это ему, и все мы согласно кивнули. Он издал вопль, какой только смогли позволить размеры его широко раскрытого рта — все спящие мигом повскакивали. Увидев стоящих вокруг себя пленников с направленными на них ружьями, они от страха и неожиданности лишились не только дара речи, но и способности двигаться и соображать, словом, противник был деморализован полностью! Только Олд Уоббл, будучи связанным и с кляпом во рту, остался лежать на земле.

Я воспользовался их оцепенением и прокричал:

— Hands up, или мы стреляем! All hands up!

Услышать по своему адресу приказ «Hands up!» — «руки вверх!» — значит подвергнуться большой опасности, по крайней мере, на Диком Западе. Кто слышит эти слова и не поднимает в ту же секунду рук, получает пулю, это известно всем. Как-то всего лишь двое или трое оборванцев напали на поезд. Пока один бандит держал всех на прицеле, остальные двое грабили, а пассажиры покорно ждали с поднятыми руками, пока не исследуют и не опустошат содержимое их сумок и карманов.

Именно эти два отрывисто выкрикнутых слова превращают нормальных и вполне способных постоять за себя мужчин в безвольных истуканов. А все знали, что я вряд ли стал бы повторять свой приказ дважды, поэтому трампы тут же подняли руки.

— Прекрасно, негодяи! Стойте так! Если кто-нибудь опустит хоть одну руку до того, как мы это разрешим, он окончит свою жизнь на этой траве! Вы все знаете, как стреляет мой штуцер — для каждого найдется по пуле! Дик Хаммердал и Пит Холберс вас свяжут. И попробуйте только сопротивляться. Дик, Пит, начинайте!

Нам было даже весело: здоровые парни стоят с поднятыми руками, как будто они собираются играть в мяч или делают гимнастику. Одного за другим мы связала их по рукам и ногам и уложили в траву. Вот и пригодились ремни, принесенные Кольма Пуши.

Как только на траву уложили последнего бродягу, мы опустили ружья. Кольма Пуши и Шако Матто притащили бродягу, который лежал возле лошадей. После этого мы вынули у Олд Уоббла и караульного изо рта кляпы.

Итак, теперь не они, а мы были хозяевами положения. Никто из них не произнес ни слова, так подавлены они были случившимся. Только Олд Уоббл изредка выкрикивал проклятья в наш адрес, но это было и все, что он мог сделать. Мы сели тесно друг к другу, так чтобы на маленькой части поляны хватило места всем лежащим на земле трампам и ничто не мешало костру разгораться. Оставались еще две индейки, которых мы могли разделить между собой. Пока их готовили, Дик Хаммердал никак не мог успокоиться. Он умышленно положил братьев Холберсов рядом и теперь внимательно наблюдал за ними.

— Good evening [153], дядюшки и кузены! — обратился он к ним. — Я предоставляю себе честь спросить: помните ли вы, что я вам говорил по пути сюда?

Ответа он не получил, но кивнул головой и продолжил:

— Правильно! Точно! Я говорил, что мы сбежим от вас, и тогда вы останетесь с разинутыми пастями, или же мы обернем ваше оружие против вас, возьмем вас в плен, и тогда вы снова захлопнете пасти. Не так ли, Пит Холберс? Говорил я это или нет?

Пит Холберс был поглощен процессом выщипывания перьев У индейки при свете костра и ответил ему сухо:

— Да, ты это говорил, дорогой Дик.

— Так что я был, как всегда, прав! Мы их взяли в плен, и теперь они лежат, захлопнув свои пасти, и не осмеливаются их открыть. Бедные, они совсем потеряли дар речи!

— И не надейтесь на это! — ответил ему Хозия Холберс. — Мы потеряли дар речи совсем ненадолго. И вообще: оставьте нас в покое!

— В покое! Хау! Да ведь вы уже поспали! Неожиданное пробуждение было, конечно, изумительным, не так ли? Чего вы добивались, задирая так высоко руки? Мне казалось, что вы собирались изловить парочку звезд! Необычайно изящные были у вас позы!

— Вы были не лучше, когда мы схватили вас вчера! Вы даже рук поднять не могли!

— Я этого вообще никогда не делаю — ведь я не ловец звезд. Впрочем, вы же смеялись, когда я сказал сегодня, что мы скачем с вами только ради собственного удовольствия и дольше, чем на день, вашими пленниками не останемся! Я надеюсь, мои слова вам и сейчас покажутся забавными! Или нет?

— Я сказал уже — оставьте нас в покое!

— Уважаемый Хозия, не так пылко! Вы же видите, как спокоен ваш Джоул! Если я его правильно понял, он думает о наследстве моего старого Пита Холберса.

Тут Джоул нарушил свое молчание:

— Он может оставить его у себя. Мы не нуждаемся в милостях от него, мальчика для битья, чтобы стать богатыми людьми. И мы станем…

Он прервал свою речь, но Дик насмешливо продолжил:

— …добравшись до Беличьего ручья и найдя бонансу? Так вы хотели сказать, пророк Джоул?

— Да, мы станем богатыми! — прокричал тот. — И ничто на земле не помешает нам стать ими. Поняли?!

— Я думаю, мы вам в этом немного помешаем.

— Хотелось бы знать как?

— Да ведь мы вас пристрелим.

— Так вы убийцы!

— Вовсе нет! Вспомните, это же вы мне говорили, что собираетесь нас убить, разве не так? Ты что-то хочешь сказать, Пит Холберс, старый енот?

— Только одно: лучше бы ты держал язык за зубами, — ответил тот. — Эти парни недостойны того, чтобы ты с ними беседовал. Иди лучше сюда и помоги мне ощипывать эту чертову птицу!

— Ощипывать ее или нет — какая разница, съедят все равно с голодухи. Но лично я терпеть не могу необщипанную индейку и поэтому иду!

Он сел с Питом у огня и принялся ему помогать.

Кольма Пуши между тем удалился. Он сходил к своей лошади и принес нам мяса. Затем подошел к Коксу и сказал:

— Сегодня бледнолицый говорил о вонючей собаке и блохах. Кольма Пуши ответил ему, что собака будет охотиться на вонючих блох, пока их не поймает. Теперь ему понятно, что это значило?

Кокс что-то довольно грозно прорычал, но слов нельзя было разобрать.

Индеец продолжал:

— Бледнолицый назвал краснокожих людей жалкой бандой и сказал, что они совсем опустились. Так кто же на самом деле совсем опустился и кто больше достоин презрения — белый, который, как паршивая голодная собака, бродит по прерии и распространяет вокруг себя одно зловоние, или индеец, которого все время обворовывают и изгоняют отовсюду, который скитается в диких местах и мучается из-за унижения своего несчастного народа? Ты — собака, а я, я — джентльмен. Это я и хотел сказать тебе, а по другим поводам краснокожие воины с собаками не разговаривают! Хуг!

Он отвернулся от Кокса, не дожидаясь ответных реплик, и подсел к нам, чему мы были искренне рады. Кольма Пуши высказал наши с Виннету мысли, остальные же согласились с ними, как я догадывался, только относительно данного конкретного случая, а не вообще. Истинный янки никогда не примет того, что и он лично, хотя бы косвенным образом, виноват в гибели индейцев, в насильственной смерти своих краснокожих братьев!

Пока мы ели, пленные лежали спокойно. Только иногда звучали какие-то тихие замечания в наш адрес, сказанные шепотом, так, чтобы мы ничего не расслышали. Нам было совершенно все равно, что они говорили друг другу. Олд Уоббл вертелся с боку на бок. Оханье перемежалось с часто повторяющимися и становящимися все громче стонами. Его боль усиливали ремни, которые Хаммердал и Холберс стянули крепче, чем это было нужно; Кольма Пуши сначала связал его гораздо слабее. Наконец он крикнул нам с яростью:

— Разве вы не слышите, как я мучаюсь? Вы люди или бесчувственные живодеры?!

Я сделал движение, намереваясь встать и посмотреть, можно ли облегчить его положение без опасности для нас; но Тресков остановил меня весьма решительно и сказал, качая головой:

— Я вас не понимаю, мистер Шеттерхэнд! Может быть, вы собираетесь превратить для них ад в рай? Я признаю принципы гуманизма, но ваша жалость к этому человеку прямо-таки грех!

— Он хоть и дурной, но все же — человек! — возразил я.

— Он? Хау! Вспомните, что вы сами говорили сегодня, когда собирались его перевязать: он не человек, а вы — напротив. Да, вы, безусловно, — человек, и по отношению к нему — очень слабый. Не поймите меня дурно! Развяжите его во имя человечности, если я не прав!

— Моя рука, моя рука… — провыл старик жалобно.

И тут Хаммердал ему сказал:

— Похнычь, похнычь, старый осипший мерин! Что же это случилось с твоей знаменитой конструкцией, с твоей медвежьей натурой, которыми ты любил похваляться раньше? С чего это ты запел тут о каких-то чувствах?

— Да не о чувствах! — ответил Олд Уоббл. — А о ремнях! Ослабьте их!

— Туго они стянуты или не туго — нам безразлично, если они основательно портят тебе радость, а ты это заслужил. Каждая вещь имеет свое назначение, и ремень в том числе!

Кольма Пуши ел тоже. Конечно, не произнося ни слова. Он держался еще более молчаливо, чем Виннету, и только однажды, когда зашла речь о нашей встрече с белым шаманом и его скво, он сказал:

— Кольма Пуши, после того, как был оскорблен бледнолицым Коксом, прошел по следам своих братьев и пришел к тому месту, где они встали. Он видел следы трех лошадей, эти следы уходили вправо. Это и был белый человек со скво, о которых сейчас говорили?

— Да, — ответил я.

— Этот белый был фальшивым краснокожим команчем?

— Был.

— Уфф! И что он, команч, делает здесь, на севере?

— Этого мы не знаем.

— Почему он смыл краску со своего лица? Почему он странствует не как краснокожий, а как белый человек?

— Ради собственной безопасности. Как команч, он здесь враг всем — и бледнолицым, и индейцам.

— Эти слова, конечно, похожи на правду. Но Кольма Пуши думает по-другому.

— Можем ли мы узнать его мнение?

— Краснокожий воин высказывает только те мысли, о которых знает, что они правильны. А я пока ничего об этих мыслях не знаю.

Он придвинул к себе ружье и лег спать. Я воспринял это как знак того, что он не хочет больше разговаривать.

Позже я понял, что было бы много лучше, продолжи я с ним беседу. Если бы тогда с моих губ сорвалось имя Тибо, оно бы произвело на него совершенно неожиданное действие.

После еды мы занялись сумками пленников. Когда мы вернули награбленное у нас имущество, то каждый получил еще кое-что такое, чем не обладал до сих пор. Трампы при этом, естественно, не стеснялись в выражениях, что нам, однако, не помешало довести дело до конца. Олд Уоббл, присвоивший себе все мои вещи, был в большой ярости из-за того, что пришлось их вернуть, но, кажется, больше, чем от этой потери, он страдал все-таки от боли. Он снова попросил меня ослабить ремни. Дело вовсе не в упреках Трескова, но в конце концов я не смог больше выносить его воплей и сказал старому ковбою:

— Я уступлю, если вы ответите на мои вопросы.

— Спрашивайте!

— Вы действительно собирались меня убить?

— Собирался.

— Что вы за человек! Я никогда не допустил никакой несправедливости по отношению к вам, вы же, напротив, стремитесь лишить меня жизни! Еще сегодня вы были готовы перенести любую боль, лишь бы не освобождать меня. Как вы гордились, присвоив мое оружие! Вы думали, что оно навсегда стало вашим, и тогда я сказал вам, что скоро получу его обратно. Уже сегодня после полудня я его получил, а теперь оно снова целиком принадлежит мне!

— Я хотел бы, чтобы оно отправилось с вами в ад! У меня была все-таки пара часов, за которые я успел бы посчитаться с вами здоровой рукой!

— И с большой болью, которую вы терпите сейчас. А теперь вам не следует думать о том, что прошло. Вы были так уверены в себе, что даже, помнится, предложили мне навестить вас после моей смерти в качестве привидения. Вы помните, что я вам тогда ответил?

— Я не хочу этого снова выслушивать!

— Вам придется это выслушать! Я же сказал: «Я приду к вам еще до моей смерти», и вот, пожалуйста, — это случилось. Так и получается, что простой человек становится пророком, если только он уверен в том, что добро всегда побеждает зло! Признаете ли вы, что обращались со мной плохо?

— Да же, да!

— Хотите ли вы покинуть ваш нынешний путь и встать на праведный?

— Да, да и еще раз да! Ослабьте на мне ремни и перестаньте изображать из себя кретина — школьного учителя! Я не ребенок!

— Увы, нет! То, что вы принимаете за менторство, совсем не оно. Кстати, вы не должны также принимать мою доброту за слабость. Я испытываю сострадание к людям, но только не к вам. И у меня нет никакой, даже самой крошечной, надежды воздействовать на вас словами. Слова, даже самые лучшие, волнующие и тревожащие всех остальных людей, отскакивают от вас, как от глухой стены. Кто-то другой должен убедить вас, но только не словами, а поступками. Если вы попадете под влияние этого человека, я смогу сказать, что, хотя ничем вам и не помог, но и ничего при этом не упустил. Вот почему я снова и снова говорю с вами. Но хватит слов, пора заняться делом. Боль вас мучает вовсе не из-за ремней, а из-за лихорадки, которая уже поселилась в вашей ране. — Сказав ему все это, я отошел в сторону, но лишь ненадолго.

Пришла моя очередь заступать в дозор, и, пока мои товарищи укладывались спать, я использовал это время, чтобы остудить руку старика водой. Кольма Пуши добровольно встал в караул после меня. Когда я, чтобы разбудить его, отошел от Олд Уоббла, то услышал, как он проворчал у меня за спиной:

— Зануда, глупец! Пастушок несчастный!

Думая так обо мне, он не наносил мне оскорбления. Я не надеялся на какой-то особый эффект от своей речи, мне было просто жаль старого человека.

Когда я проснулся, был уже час дня. Одного беглого взгляда окрест мне хватило, чтобы убедиться в том, что все в порядке, хотя я недосчитался Кольма Пуши. Шако Матто нес дозор после него. Когда я спросил его, где Кольма Пуши, он ответил мне так:

— Кольма Пуши сказал, что не может дольше здесь оставаться. Великий Дух зовет его отсюда. Я должен попрощаться за него с Олд Шеттерхэндом, Виннету и Апаначкой и передать им, что они его еще встретят.

— Ты видел, как он ускакал?

— Нет. Он ушел. Я не знал, где была его лошадь, и я не осмелился покидать это место, пока был в карауле. Но потом я прошел по его следам. Они привели меня в лес, туда, где была привязана его лошадь. Если мы захотим узнать, куда именно он направился, то легко найдем его следы. Должен ли я их показать?

— Нет. Будь он нашим врагом, нам следовало бы все разведать. Но он наш друг. Если бы нам надо было знать о цели его поездки, он сказал бы нам это сам. Намерения друга не должны проверяться.

Прежде чем позавтракать мясом, которое оставил Кольма Пуши, я сходил туда, где были привязаны лошади. Они паслись на поляне, на опушке леса, куда их перегнали на рассвете. Отсюда можно было видеть, что происходит на северной стороне, откуда мы и пришли. Когда я взглянул в этом направлении, то увидел три точки, приближавшиеся к нашему лагерю. Они быстро выросли до двух всадников и вьючной лошади. Были ли это Тибо со своей скво, которые вчера ускакали на юго-запад? И если это предположение верно, что могло их заставить повернуть назад и последовать за нами?

Конечно, я уведомил об этом Виннету.

— Этот человек не имеет никакой иной причины следовать за нами, кроме своей ненависти, — сказал он. — Тибо-така хочет знать, умер ли уже Олд Шеттерхэнд или еще жив. Мы должны спрятаться.

Мы уползли в кусты и стали ждать. Это длилось недолго, и вскоре мы услышали конский топот. Тибо оставил свою скво и третью лошадь немного поодаль и один подошел к источнику, чтобы разузнать о моей судьбе. Увидев на земле связанных Олд Уоббла и трампов, он изумленно воскликнул:

— Behold! [154] Правда ли то, что я вижу? Вы связаны! Где же тогда те, которые вчера были вашими пленниками?

Олд Уоббл не знал, что мы поджидали Тибо-така в укрытии. Он торопливо сказал ему громким шепотом:

— Вы здесь! И давно?

— Я только что пришел.

— Тогда скорее слезайте с коня и освободите нас!

— Освободить вас? Я думал, мы враги?

— Чушь! Мало ли о чем мы болтаем! Быстрее, быстрее!

— Где же ваши пленники?

— Они освободились ночью и застали нас врасплох. Ну что вы медлите! Режьте же ремни!

— Где они? А если они вернутся и нападут на меня?

— Если вы поспешите, мы освободимся и отобьемся!

— Well! Если посмотреть с другой стороны, Олд Шеттерхэнд — преграда на моем пути. Он, безусловно, должен умереть. И потому я здесь. Мне кажется, что ваша неудача стала и моей тоже. Теперь и я понял: его надо убивать сразу же, как только поймаешь, ни секундой позже, иначе он снова исчезнет. Вы будете свободны!

С этими словами он слез с лошади и направился к Олд Уобблу. Достал свой нож. И точно в этот момент Дик Хаммердал сунул ему из кустов ружье прямо под нос и произнес:

— Мистер Тибо-така, подождите немного! Здесь, в кустах, живет кое-кто, не согласный с вами!

— Проклятье! Слишком поздно! — выругался гневно Олд Уоббл.

Тибо сделал шаг назад и сказал:

— Кто там засел в кустах? Уберите ваше ружье!

— Засел там кто-нибудь или не засел — какая разница! И уберу я ружье или нет, тоже не имеет никакого значения — оно ведь сейчас выстрелит, если вы не бросите нож! Я считаю до трех. Итак: раз, два…

Тибо отбросил нож и отошел так далеко назад, что его лошадь оказалась между ним и кустами, и крикнул:

— Уберите ружье! Я ничего вам не сделаю. Я сейчас же уеду!

— Нет, дорогой друг! Останьтесь, пожалуйста, еще на минуточку!

— Зачем?

— Тут есть люди, которые хотят вам сказать «Доброе утро».

— Кто же? И где?

— Обернитесь…

Тибо резко обернулся и увидел всех нас. Пока Хаммердал говорил, мы вышли из засады. Он вскрикнул. Я подошел вплотную к нему и сказал:

— Итак, я должен быть немедленно убит, где бы ни появился, partout! [155] Вы, оказывается, знаете меня всего лишь наполовину. Как было бы хорошо, мсье Тибо, если бы мы смогли поменяться ролями, и я вас застрелил бы на месте!

— All devils! Вы так не поступите! Я ведь ничего плохого вам не сделал!

— То, что вы мне ничего не сделали, в данном случае второстепенно. Вы хотели моей смерти, и этого достаточно. Вам известны законы прерии?

— Это была просто шутка, мистер Шеттерхэнд!

— Тогда и я с вами немного пошучу. Здесь осталось еще немного ремней. Протяните-ка сюда руки! Вы будете связаны, как эти трампы.

— Это невозможно!

— Это не только возможно, но, кажется, еще и весьма действенно. Пит Холберс и Дик Хаммердал, свяжите его! Если он будет противиться этой процедуре, то получит от меня пулю. Как я только что слышал, меня могут застрелить, как только поймают, так что и мне нечего с вами церемониться.

Хаммердал уже подошел. Он и Холберс связали шамана, а тот не осмелился противиться этому физически ни в малейшей степени, но зато дал волю своему языку:

— Это насилие, за которые вы еще ответите, негодяи! Я этого не заслужил!

— Даже тем, что вы вчера посоветовали убивать по одному из нас в день?

— Но это была шутка!

— Ах, извините, вы, кажется, большой весельчак. А знаете, мы именно поэтому и хотим оставить вас с нами и убедиться еще раз в этом. Ремни в таком случае — лучшее средство. Шутка за шутку — замечательно!

— Я не один!

— Это мы знаем.

— Ничего вы не знаете!

— Мы за вами наблюдали. И знаем, что вас ждет ваша скво.

— Она тоже будет связана?

— Нет. С леди мы не позволяем себе никаких шуток. Мы примем ее как желанную гостью. Так что покоритесь нашей воле. Вам же лучше, что вы в наших руках. Будьте покладистей, может быть, вам нечего опасаться. Кладите его одного, не к трампам!

— Well! В прерии кто сильнее, тот и прав. Я покоряюсь!

Мы положили его в стороне от других пленных, чтобы у них не было возможности переговариваться. Затем мы с Виннету покинули лагерь, чтобы встретить скво. Она ждала, все еще сидя в седле и с поводьями в руках, около лошадей. Наше появление не произвело на нее ни малейшего впечатления. Казалось, что нас вообще тут нет. Мы отвели ее к источнику, где она слезла с коня и просто подсела к Тибо. Что он связан, она, кажется, и не заметила.

Вьючную лошадь мы оставили за кустарником; я привел к ней и двух остальных. Тибо незачем было видеть, что мы исследуем его поклажу. Вполне вероятно, что мы найдем что-нибудь такое, что нам еще пригодится. Когда я вернулся к источнику, Кокс разговаривал с Тресковом. Полицейский в очередной раз высказывал ему свои юридические воззрения, и поэтому был взволнован, в то время как его собеседник говорил абсолютно спокойно. Тресков обратился ко мне:

— Подумайте только, мистер Шеттерхэнд, Кокс требует, чтобы его освободили!

— Вам не нужно было мне говорить «подумайте». Я думаю, и, кстати, постоянно.

— И что вы скажете на требование Кокса?

— Пока освобождать его не будем.

— А потом?

— Позже я обдумаю то, что думает по этому поводу Виннету.

— Тогда мы в замкнутом круге! А что же думает по этому поводу Виннету?

— Виннету размышляет сейчас о справедливости.

— Мило! Согласен! Юридически…

— Хау! — прервал я его. — Мы здесь не юристы, а прежде всего голодные люди.

— Ах, голодные! Вот почему вы подошли ко мне!

— Совершенно неверно! Я хочу, чтобы вы знали, что, по моему мнению, справедливо, а что — нет…

— Так что же справедливо?

— Вчера вечером ели трампы, а мы постились; сегодня едим мы, а они не получат ничего. Разве это не справедливо?

— Побери вас… черт, вот что я хочу сказать! Держу пари, что вы намерены их отпустить!

— А я не держу пари, потому что уверен, что поступаю верно.

Мы начали есть. Скво выделили лучший кусочек индейки. Она взяла еду из рук Апаначки, по-прежнему не узнавая его. Поев, мы с Виннету взялись за осмотр тюков Тибо. Его вьючная лошадь несла продукты, женскую одежду, немного белья и тому подобное, ничего особенного мы здесь не нашли. На лошади скво тоже ничего интересного в седельных сумках не было. Мы перешли к лошади ее мужа. На застежке седла висело ружье. Из правой седельной сумки торчал заряженный двуствольный пистолет и жестяная коробка с разными гримировальными красками, а больше ничего. В левой мы нашли патроны, бритву, мыло и еще одну жестяную коробку, намного больше первой. В ней лежала длинная, тонкая, четырехугольная полоска хорошо выдубленной кожи белого цвета с нанесенными на ней какими-то загадочными красными черточками и значками.

— А… кажется, это не что иное, как «говорящая кожа», так ее называют индейцы.

— Пусть мой брат покажет ее мне! — сказал Виннету.

Я дал кожу ему. Он рассматривал ее долго и очень внимательно, то качая головой, то замирая над ней неподвижно, и наконец сказал:

— То, что здесь написано, я понял только наполовину, но сама кожа — это карта. Составлял ее, конечно, краснокожий: все линии прочерчены острием ножа и потом уже по ним прошлись киноварью. Вот эти извилистые линии — реки. Это Репабликан-Ривер, потом идет двойной Соломон, затем Арканзас с ручьями Большого Сэнди и Стремительным, за ними Адобе и Конский ручей, южнее — Апишапа-Ривер и Хуерфано-Ривер, а последние ручей и река в парке Сент-Луис. Все эти воды я знаю. Но есть значки рядом с ними, которых я не понимаю: разные крестики, кольца, треугольники, четырехугольники и еще что-то непонятное. Они нарисованы на карте там, где на самом деле нет ни городов, ни ранчо, ни домов. Я не знаю, что все они обозначают.

И он отдал мне кожу. У кожи-карты была еще одна отличительная особенность: весь рисунок на ней был выполнен с большой тщательностью и даже изяществом. Мельчайшие штрихи читались четко и ясно. Но я тоже не понимал, что могут обозначать все эти черточки и значки. На оборотной стороне карты был список каких-то имен или названий, но среди них я не нашел ни одного знакомого. Самое странное, что они шли одно за другим и стояли вплотную друг к другу. Я долго ломал голову над этим списком, пока не догадался, что некоторые из этих имен были именами святых. И это был ключ ко всему тексту. Я достал свой блокнот, в котором был календарь, сверил даты с расстояниями друг от друга значков на карте и объяснил апачу:

— Это письмо написано для шамана и должно ему объяснить, где и в каком месте он должен встретить отправителя письма. Обычная запись дат сразу открыла бы все планы. Христиане же именуют, как я тебе уже говорил, все дни года в честь благочестивых святых, мужчин и женщин, которые давно умерли. Этими именами и воспользовался автор письма. Расшифровать этот текст сложно еще и потому, что имена нанесены не на саму карту, а на оборотную ее сторону. Здесь я могу прочесть: Эгидий, Роза, Регина, Прот, Эвлогий, Иосиф и Текла. Они означают — 1, 4, 7, 11, 13, 18 и 23-е сентября. В эти дни человек, пославший письмо, будет там, где стоят такие же значки, как у имен. Таким образом, мы имеем весь маршрут отправителя и получателя письма с указанием всех пунктов остановки и временем встреч. Ты меня понял?

— Я понял моего брата достаточно хорошо, но не понял лишь того, когда умерли эти мужчины и женщины, в какие дни?

— Не страшно, хватит того, что это знаю я. Эта кожа весьма ценна для нас, но нам не следует оставлять ее у себя.

— Почему?

— Тибо-така не должен подозревать, что мы знаем его путь.

— Тогда мой брат может переписать знаки с кожи!

— Да, именно это я и сделаю.

И я скопировал все, что было на карте и с той, и с другой стороны, в мою записную книжку. Потом я уложил кожу обратно в жестянку, и мы положили коробку в седельную сумку. Как только это было сделано, мы вернулись в лагерь. Первый человек, которого мы встретили, была скво. При нашем приближении она встала и прошла мимо нас… Ее голова была высоко поднята, взгляд безучастен, она шла размеренными шагами, довольно медленно — так ходят сомнамбулы. Я пошел за ней. Она остановилась, отломила ветку от куста и положила ее себе на голову. Я обратился к ней с вопросом, но не получил никакого ответа; казалось, она меня вообще не слышит. Я понял, что она отреагирует только на знакомые ей слова, и спросил:

— Это твой myrtle wreath?

Она скользнула взглядом по мне и ответила однотонно:

— Это мой myrtle wreath.

— Кто тебе дал этот myrtle wreath?

— Мой Вава Деррик.

— У Техуа Бендер тоже был myrtle wreath?

— Тоже! — Она улыбнулась и кивнула.

— И она получила его в один день с тобой?

— Нет.

— Позже?

— Нет.

— Так, значит, раньше?

— Много, много раньше!

— Ты видела ее в myrtle wreath?

— Да. Очень мила была Техуа, очень мила!

Я решился задать ей наконец и неожиданный для ее затуманенного сознания вопрос.

— Ты видела фрак?

— Фрак — да! — сказала она почти осмысленно.

— А свадебный фрак?

Она сложила руки вместе, радостно рассмеялась и крикнула:

— Свадебный фрак! Мило! С цветком!

— Кто его носил? Кто его надевал?

— Тибо-така.

— Так ты стояла с ним рядом?

— Рядом с Тибо-така, — сказала она. — Моя рука в его руке. Затем…

Она вздрогнула и больше ничего не сказала. Мой следующий вопрос остался без ответа, пока я не вспомнил, как Шако Матто рассказывал, что Тибо-така, когда он пришел к осэджам, был со связанными руками. Я поинтересовался:

— Фрак был красный?

— Красный, — сказала она, снова вздрогнув.

— От вина?

— Не от вина — от крови!

— Твоей крови?

— Крови Тибо-така.

— Он был ранен ножом?

— Ножа не было!

— Тогда подстрелен?

— Пулей.

— Кем?

— Вава Деррик. О-о-о! Кровь, много крови! Как много крови!

Ее затрясло, и она убежала от меня. Я было пошел за ней, но она так страшно кричала на бегу, что я отстал… Теперь я был убежден, что именно в день их свадьбы и случилось нечто, от чего помутился ее рассудок. Ее женихом был Тибо, преступник. Возможно, в тот день он был разоблачен и ранен ее братом. И поэтому Тибо убил его. Неудивительно, что разум несчастной после этого погрузился во тьму. Упоминание о фраке позволило предположить, что, хотя невеста и была индеанкой, свадьба праздновалась или должна была праздноваться в обществе достаточно респектабельных белых людей. Как христианка и сестра известного краснокожего проповедника, она была достойна такой чести, и это было вполне логичное объяснение. Ее сестра, Техуа, кажется, тоже вышла замуж за состоятельного человека. Может быть, безумица познакомилась со своим женихом именно у сестры. Увы, для дальнейших умозаключений материала у меня не хватало.

Я позволил ей взобраться на коня, с которым она начала играть, как ребенок, и пошел к лагерю, куда уже давно прибыл Виннету. Как только я появился, все посмотрели на меня. Я понял, что меня зачем-то ждали.

— Наконец-то, наконец-то! — выкрикнул Кокс. — Тут нужно что-то решать с нашим освобождением! А вы где-то пропадаете!

Тресков прояснил ситуацию:

— Прежде чем говорить об освобождении, нам нужно определить вам наказание!

— Наказание? Ого! За что? Что мы вам сделали?

— Напомнить? Пожалуйста — например, схватили, ограбили, связали и привезли сюда! Это разве не наказуемые деяния? Для тех, кто их совершает, существуют тюрьмы!

— Вы это заявляете как юрист?

— Да.

— Вы что же, хотите упрятать нас в Синг-Синг? [156] Попытайтесь!

— Здесь я не стану ничего предпринимать, но вам будет вынесен приговор, и его тотчас же приведут в исполнение. Судьи находятся рядом с вами.

— Мы их не признаем!

— Это очень смешно! Идите сюда, мистер Шеттерхэнд! Нам не стоит откладывать суд, и я надеюсь, что вы на этот раз не станете мешать правосудию своими гуманистическими заблуждениями. Подсудимые этого недостойны!

В этом он был, конечно, прав. Наказание должно быть, но какое? Заключение? Но здесь нет тюрьмы. Денежный штраф? У этих людей вообще нет денег. Забрать в качестве компенсации за нанесенный нам моральный ущерб их оружие и лошадей? Своей вины они никогда и ни за что не признают, а мы прослывем ворами. Задать им хорошую трепку, может быть, выпороть? Очень действенное средство в воспитании подобных типов! Хотя для человека с моральными принципами, конечно, глубоко противное. Но тем не менее отец наказывает своего ребенка, а учитель — ученика розгами именно для того, чтобы привить эти моральные принципы! А разве хоть один ребенок хуже, опаснее и бесчестнее преступника, которого почему-то не следует бить, хотя он уже раз двадцать сидел в тюрьмах и снова воровал, как только выходил из них? Когда жестокий отец, как это было на моей памяти однажды, держит своего ослабевшего от голода ребенка привязанным к ножке стола и безо всякого повода бьет его палкой, кочергой, табуретом или пустыми бутылками, то за это его сажают на один месяц под арест. Но соответствует ли наказание степени его жестокости или даже его зверства? Но разве со зверем обращаются так? Негодяй получает в тюрьме дармовое жилье, хорошее питание, теплую одежду, покой, порядок, чистоту, книги для чтения и так далее. Отсидев два месяца, он потом смеялся над всем этим! Нет, со зверем надо и обращаться по-звериному! Битье, порка, каждый день порка — это в отношении людей, теряющих человеческий облик, только справедливо. Гуманное же обращение делает их только злее. Когда грубая и спившаяся женщина намеренно превращает своих детей в калек, чтобы потом просить с ними милостыню или давать напрокат другим нищим, — что справедливее: временное заключение по всем правилам и с использованием всех достижений тюремной системы или заключение, приправленное битьем? Кто нарушает законы, и наказан должен быть по закону, который в принципе предусматривает, что человек еще вполне может исправиться. Но на нелюдей законы не действуют, наказания в виде заключения им недостаточно, они не способны ничего понять, если не будут каждый день получать палкой по спине. Да, порка — лучшее средство образумить трампов — к такому выводу я пришел в результате этих размышлений, хотя что-то во мне все-таки сопротивлялось такому решению. Виннету, видимо, разгадал мои мысли и понял сомнения. Странная, как бы суровая улыбка появилась на его лице, а может, и не улыбка вовсе, а просто обозначение некой иронии по отношению к моим колебаниям.

— Не хочет ли мой брат их простить? — спросил апач.

— Нет. Это только разовьет их и без того скверные наклонности. А как ты думаешь: какого наказания они достойны?

— Палки! Хуг!

Возражений не последовало. Тресков тоже с этим согласился:

— Да, палки! Вот что им требуется. Все другое будет или бесполезно, или вредно! Не так ли, мистер Хаммердал?

— Да, уж мы их вздуем! — ответил толстяк. — И Хозия с Джоулом, эти братцы с пророческими именами, будут первыми. А может, ты походатайствуешь о своих кузенах, Пит Холберс, старый енот?

— Мне и в голову этого не приходило! — ответил долговязый.

— Да, мы их родство с тобой запишем в особую книгу, в которой просто так не перевернешь страницу, и такими толстыми и синими буквами, что их вовек ничем не ототрешь! Хуг!

Мы посмеялись над его воодушевлением и способом выражения этого воодушевления. Остальные были тоже согласны, и только осэдж сказал:

— Шако Матто просит, чтобы ему позволили промолчать.

— Почему? — спросил я.

— Потому что он также был вашим врагом и посягал на вашу жизнь.

— Но теперь ты наш друг и на тебя так же напали трампы и ограбили. Твои намерения, которые не осуществились, были намерениями воина, вождя племени. Трампы же — бесчестные, порочные, опустившиеся люди, компания подонков, которые обладают единственным стремлением — любой ценой хапнуть побольше, и желательно чужими руками. Вот на это стремление и воздействуют розги.

— Если Олд Шеттерхэнд так думает, он услышит мое мнение: они заслужили это ощущение, каждый из них!

— Все согласны! — резюмировал Хаммердал. — Пойдем, дорогой Пит, мы должны вырезать флейты, чтобы музыка могла начаться!

Оба встали и удалились, чтобы нарезать подходящие для розг побеги.

Мы говорили не очень громко, чтобы трампы не слышали, о чем идет речь, но, когда наконец они заметили, что наше совещание подошло к концу, Кокс поинтересовался весьма развязным тоном:

— Ну, что скажете? Когда вы нас отпустите?

— Когда нам этого захочется, — ответил Тресков. — А пока не хочется.

— И как долго еще мы должны здесь валяться? Мы хотим уйти!

— Что вы хотите, нас не касается. Сегодня главное — наши желания.

— Мы вольные вестмены! Если вы этого не примете во внимание, то вам придется еще раз иметь дело с нами!

— Негодяй! Ты еще забавней, чем вчера, когда ты воображал, что мы собаки, которых ты можешь держать на поводке, сколько хочешь! Неужели тебе под череп никогда не закрадывалась мысль, что мы уже через час после вашего нападения знали время и место своего освобождения? Неужели вы не уловили иронии, с которой Олд Шеттерхэнд отвечал на ваши дерзости? И «вонючая собака», как вы грубо назвали Кольма Пуши, встретился вам только потому, что хотел убедиться, действительно ли мы попали в руки простофиль. Тебе не кажется, что ты все бездарно упустил, все шансы, которые имел, потому что оказался безнадежным тупицей? И теперь еще позволяешь себе нагло нам угрожать! Трампы — все-таки убогие существа! Ну, хватит разговоров! Флейты уже вырезаны, те самые, под которые вам придется петь и танцевать! И вы из-за своей опять же тупости не понимаете, что означают мои слова. Хорошо, я вам объясню все и без метафор. Розги для вашей порки уже вырезаны, превосходнейшие розги. Такие, что выбьют из вас всю вашу глупость. Итак, теперь вы знаете, что случится!

Эта длинная речь вдохновленного яростью законника произвела эффект, который невозможно описать. Я посчитал, что лучше и для нас, и для трампов будет, если процедура порки будет проведена как можно быстрее. Дик Хаммердал взялся за дело с таким подъемом и старанием, что в конце экзекуции стоял весь в поту, как бегун после завершения длинной дистанции. А Пит Холберс проявил в обращении с инструментами наказания мастерство, которого, он, по-видимому, и сам от себя не ожидал. Внешнему виду трампов был нанесен такой ущерб, что два неразлучных приятеля определили его как «следы кипучей мести». Олд Уоббл был избавлен от порки, за что он должен благодарить меня. Я не мог позволить, чтобы били старого и без того страдающего человека. Он же не соизволил высказать мне никакой благодарности, раздраженно бранясь с трампами. Тибо пытался изображать из себя безучастного зрителя. Но это было жалкое зрелище: он тоже вполне заслужил розог, я лишь отложил его экзекуцию на будущее, а в том, что такой случай мне предоставится, я нисколько не сомневался.

Когда мы стали подумывать об отъезде, Апаначка опять попросил меня взять с собой скво, хотя могли возникнуть на этот счет возражения со стороны Тибо-така. Теперь выполнить этот его замысел было еще сложнее: женщина нам сейчас была обузой, а кроме того, у нас, как вы, наверное, помните, была теперь карта маршрута ее мужа, и следовательно, мы могли очень скоро встретить их снова.

Все наше имущество было опять при нас. Ни у кого не пропала ни одна мелочь. Справедливость была восстановлена, насколько это позволяли обстоятельства, и мы в хорошем, спокойном настроении направились прочь от источника, к которому пришли в совсем ином качестве. Трампов мы оставили связанными, но так, что они смогли бы освободиться при первом удобном случае. Олд Уоббл пригрозил мне самой страшной местью. Если бы я не понял его раньше, то сейчас бы мог сильно подивиться тому, что любое проявление милосердия по отношению к нему — ненужное расточительство. Его душа так давно и настолько сильно загрубела, что пробиться в ту ее часть, где, может быть, все же сохранились еще отчасти какие-то человеческие эмоции, было делом совершенно безнадежным.

Прежде чем мы влезли на лошадей, Апаначка попытался получить от женщины, стоявшей рядом с лошадью, хотя бы слово на прощанье, но без всякого успеха. Скво его не признала и отшатнулась, как будто он был ее врагом. Однако, когда мы тронулись в путь, она, кажется, стала беспокойней и разумней. Она пробежала к нам несколько шагов, сняла зеленую ветку с головы и прокричала, размахивая ею:

— Это мой myrtle wreath, это мой myrtle wreath!

Глава III В КУЙ-ЭРАНТ-ЯУ

Накануне мы довольно сильно отклонились в сторону. Теперь, чтобы вернуться на прежнее направление, должны были сделать порядочный крюк и проехать через те места, где никогда, наверное, не побывали бы, если бы не эта неожиданная оказия. Где-то здесь, в окрестностях Беличьего ручья, должна была бы находиться бонанса, о которой в последнее время мы так много говорили. Дик Хаммердал, когда узнал, что мы направляемся именно туда, не мог скрыть огорчения, впрочем, он быстро справился со своими чувствами и, вздохнув, сказал:

— Надеюсь, они не станут слишком сильно потешаться над нами.

— Кого вы имеете в виду? — спросил Тресков, скакавший рядом с ним.

— Да трампов.

— С какой стати им над нами потешаться?

— С такой, что мы отправились к этому ручью.

— Пусть смеются сколько угодно. Очень скоро мы убедим их, что бонанса — чистый блеф!

— Убедим? Мистер Тресков, я уже говорил вам: тому, кто стреляет так, как мы, не нужно никого ни в чем убеждать. Могу поспорить, они тут же примут любую нашу фальшивку за настоящую монету.

— Если вы правы, нам тем более нечего опасаться. А как вы думаете, мистер Шеттерхэнд? — спросил меня Тресков.

— По-другому, — ответил я.

— Вы полагаете, они преследуют нас?

— Разумеется. По двум причинам.

— По двум? Я знаю только одну — пресловутую бонансу. Но неужели они всерьез верят в существование этого места?

— Да. У этих людей, несмотря на все глупости, которые они творят, существует своя, правда, весьма своеобразная логика, и в ее рамках они довольно сообразительны. И поскольку мы не слишком рьяно высмеивали миф о бонансе, они, следуя этой своей логике, смекнули, что золотой «карман» существует на самом деле и мы точно знаем, где именно.

— А вторая причина?

— Жажда мести.

— Верно. Об этом я как-то не подумал. Они, конечно, приложат все силы, чтобы догнать нас.

— Но это им не удастся.

— Не удастся? Потому, что наши лошади лучше, чем у них?

— Во-первых, поэтому. Во-вторых, они не смогли сразу же пуститься в погоню за нами.

— Да, им потребуется немало времени, чтобы освободиться от ремней.

— На скво им не приходится рассчитывать. Если трампы попросят ее развязать их, она только тряхнет головой и проедет мимо. Конечно, если она свободна и сидит в седле. Хм!

Хаммердал весьма своеобразно понял меня и попытался развить мои предположения в оптимистическом духе.

— И дальше все у них пойдет не так быстро, как им хочется. Они могут быть только там, где может быть всадник, получивший накануне хорошенькую взбучку. А ты тоже так думаешь, Пит Холберс, старый енот?

Пит ответил:

— Если ты, дорогой Дик, намекаешь на то, что нам предстоит дать отпор этим трампам, то я ничего против не имею. Я думаю, что и тебе надо готовиться к этому.

— Еще бы! Я не позволю, чтобы меня поколотили какие-то забулдыги!

— Но если они тебя поймают, держись.

— Поймают или нет — какая разница: им никогда в жизни не удастся скрутить меня.

— Ну ты даешь! Да они уже делали это!

— Держи язык за зубами и вообще не зли меня по пустякам. Ты ведь знаешь: у меня слабые нервы.

— Ага, такие же слабые, как металлические тросы!

— Кто-нибудь когда-нибудь поколотил меня один на один? Разве ты, старый болтун, можешь меня в этом упрекнуть? Если это им и удалось, то только один раз. А теперь пусть только сунутся ко мне!

— Послушай, Дик: аист всегда первой хватает лягушку, которая громче всех квакает.

— Лягушку? Это ты меня имеешь в виду?

— Да.

— Я — лягушка! Ну, ты хватил! Дик Хаммердал — олицетворение всего, что есть на свете возвышенного, красивого и изящного, — и лягушка! А чем ты, старый кузнечик, отличаешься от амфибии или любого насекомого? Да, да — старый кузнечик, и более никто! Как тебе это сравнение, а, Пит?

— Ничего! Кузнечик по сравнению с лягушкой весьма благородное животное!

— Интересно было бы узнать, что ты подразумеваешь под благородством, но, впрочем, лучше это выяснить в другой раз, а сейчас гораздо полезнее порассуждать не о благородстве, лягушках или кузнечиках, а о бродягах, которые на зоологическом древе занимают более высокую ветку. Но смогут ли они тем не менее найти Беличий ручей? Как вы думаете, мистер Шеттерхэнд?

— Смогут, — ответил я.

— Но они не знают, где он расположен.

— Они пойдут по нашим следам.

— Но вряд ли среди них найдется хороший следопыт.

— Я тоже так думаю, но сегодня мы с самого утра скакали по прерии и оставили следы, которые завтра будут читаться еще достаточно четко. Кроме того, среди них есть один человек, который наверняка знает дорогу к Беличьему ручью.

— Кто это?

— Белый шаман.

— Тибо-така? Но откуда этот жалкий подражатель команчам может знать дорогу?

— Он бывал в этих краях раньше, еще до того, как прибился к команчам.

— Но ведь вчера он поссорился с Олд Уобблом.

— Это было вчера, а сегодня все уже забыто. Но даже если я и ошибаюсь насчет примирения, все равно мы для него — враги, раз он присоединился к трампам.

— Если они взяли его с собой.

— Вне сомнения. К тому же ему с ними по пути, потому что он хочет попасть в парк Сент-Луис.

— Иными словами, мы сможем увидеть его целым и невредимым?

— Более того, как только он сам этого пожелает.

— Well! Меня это радует. Малый был хорош после пощечины, так что он очень обрадуется нашей встрече. Я столько раз обегу вокруг него с кулаками, что мои следы можно будет читать потом целый год! — расхорохорился хвастун Хаммердал.

Итак, наш путь лежал через медленно повышающуюся прерию. Горы, казавшиеся нам с утра сплошной непроницаемой стеной, постепенно снимали с себя покров тайны. Во второй половине дня мы подошли настолько близко к массиву Скалистых гор, что могли даже различить оттенки песчаника, кажущегося то розовым, то голубоватым, в зависимости от того, как падали на землю тени деревьев.

Уже смеркалось, когда мы добрались до Беличьего ручья. Расположились в таком месте, где уже останавливались раньше, чтобы не искать новую площадку для лагеря. И все же мы с Виннету на всякий случай дважды за ночь объехали окрестности.

Все вокруг дышало спокойствием, казалось, здесь до нас вообще не ступала нога человека. Ручей делал короткую узкую петлю и исчезал в узкой щели между скалами. Взглянув в эту щель, мы заметили на противоположном берегу огонек костра, скорее тлеющего, чем пылающего. Берег был покрыт густым кустарником, который в те времена рос в прерии повсюду.

Тишина и покой располагали к отдыху, и мы решили поужинать, тем более что еды у нас было достаточно, чего нельзя было сказать о трампах, которым еще нужно было ее добывать.

Во время ужина Хаммердал вдруг раскатисто захохотал и сказал:

— Послушайте, мне только что пришла в голову отличная мысль.

— Тебе? — удивился Холберс. — Какая приятная неожиданность!

— Можно подумать, ты, старый енот, никогда не проносил ложку мимо рта. Если бы умные мысли посещали меня редко, то опозорен был бы в первую очередь ты.

— Это еще почему?

— Как, разве не позором для тебя, воплощения ума и хитрости, было бы водиться с таким болваном, как я?

— Я это делаю только из сострадания, и потому это меня нисколько не позорит.

— Сострадание в данном случае проявляю я, а не ты.

— Ладно, Дик, скажи мне все-таки, что ты об этом думаешь?

— Я хочу позлить трампов.

— В этом нет необходимости. Они и так разъярены.

— Еще недостаточно. Сдается мне, друзья мои, они считают, что мы отправились прямиком к бонансе.

— Что ж, это вполне вероятное предположение с их стороны.

— Не просто вероятное, а так оно и есть. Они думают, что мы отправились туда специально для того, чтобы как-то замаскировать признаки месторождения. У нас есть шанс сыграть с ними славную шутку.

— Какую?

— Мы вскопаем здесь какое-то местечко, потом присыплем его землей, но сделаем это так, чтобы каждому было ясно, что здесь копали. Они попадутся на эту удочку и перекопают здесь все вдоль и поперек.

— Well! И ничего не найдут! — сказал Тресков.

— Я так не думаю.

— Что, что? Не понимаю…

— Если они здесь ничего не найдут, им не останется ничего другого, как начать поиски бонансы где-нибудь в окрестностях ручья. Они будут разочарованы, а я хочу их как следует подурачить и позлить, и так, чтобы они запомнили это приключение на всю жизнь.

— Ладно, не томи, скажи, как ты собираешься это сделать?

— Они должны что-нибудь найти.

— Немного золота?

— Хау! Ты меня не понял. Если бы я был по уши в золоте, то и тогда не дал бы для этого дела ни крупинки, даже ради шутки. Нет, они должны найти здесь кое-что гораздо более интересное, например, некую записочку, очень содержательную записочку.

— С чертежом?

— Точно! И с таким, что подогреет их азарт.

— Да, эта мысль неплоха.

— Плоха она или хороша — какая разница! Это станет ясно, когда она сработает или не сработает. А что ты думаешь об этом, Пит Холберс, старый енот?

— Хм, я думаю, что шутка хороша тогда, когда она удается.

— Не всегда, дорогой друг, — сказал толстяк, обрадованный поддержкой приятеля, елейным тоном. — Ты действительно иногда бываешь не так глуп, как кажешься.

— Да, и именно в этом состоит огромная разница между мною и тобой.

— Разница? Объясни, что ты имеешь в виду.

— Я не так глуп, как кажусь, а ты выглядишь умнее, чем есть на самом деле.

— Черт возьми! Ты хочешь, чтобы я опять впал в ярость? Ты не только глупее, чем кажешься, но даже намного глупее, чем был до сих пор. Да, я был прав.

— Well! Рассуждать о глупости с Диком Хаммердалом — последнее дело, это давно известно. А что касается записки, которую должны найти трампы, скажи, пожалуйста, откуда ты ее возьмешь? В прерии бумага, знаешь, не растет.

— Я знаю, что у мистера Шеттерхэнда есть записная книжка.

— Но он не расстается с ней.

— Подумаешь, мне же нужен только один листок.

— Он очень дорожит каждым.

— Но мне-то он даст один.

— Если ты на это надеешься, то ошибаешься — даже исписанные листки здесь, в диких местах, большая ценность.

— Это мне хорошо известно, но мое предложение стоит такой жертвы. Не правда ли, мистер Шеттерхэнд?

— Неплохо было бы сначала узнать у меня, считаю ли я это предложение ценным, — сказал я.

— А разве это не так?

— Нет.

— Вы говорите серьезно?

— Да, предложение не содержит в себе ничего ценного и даже ничего веселого, зато много мальчишеского.

— Мальчишеского? То есть Дик Хаммердал, по-вашему, несет чепуху?

— Иногда за ним это водится.

— А вам не кажется, что это как раз вы рассуждаете по-мальчишески?

— Хм. Выбирайте выражения! Во-первых, мы не знаем точно, сюда ли направились трампы. Они могли ведь задержаться из-за каких-то непредвиденных обстоятельств.

— А во-вторых?

— Во-вторых, они — обыкновенные бродяги, а не какие-то ясновидцы. С чего бы это их осенило, что мы отправились прямо к бонансе? Если бы она действительно здесь была, мы должны были бы скорее обходить ее, чем искать.

— Да, сдается мне, эти ребята вообще не любят утруждать свои мозги. Ну, так надо дать им этот шанс.

— Не знаю, мне не кажется, что затея с запиской себя оправдает.

— Да не в этом дело. Я уже вижу их лица в тот момент, когда они будут ее читать, да так, как будто рядом стою.

— Так что должно быть в этом послании?

— Надо подумать над текстом всем нам вместе. Они должны просто лопнуть от досады, когда прочтут записку!

Он был так воодушевлен своей, разумеется, совершенно мальчишеской идеей, что я не смог сопротивляться этому бешеному напору и в конце концов дал ему листок из записной книжки и карандаш, но от участия в сочинении текста отказался. Тресков и трое вождей последовали моему примеру. К ответственной литературной работе, таким образом, оказались готовыми только двое: сам Хаммердал и его приятель.

Но Холберс, немного помявшись, смущенно выдавил из себя:

— Ты уж сам давай пиши. Признаться, я не мастак по этой части.

— Хм, — пробормотал Хаммердал, тоже вдруг потерявший весь свой кураж, — вообще-то меня этому учили, да, учили, но в этом деле, понимаешь, для меня есть одна загвоздка…

— Что за загвоздка?

— Писать-то я умею, но вот какая штука… — прочитать потом то, что сам написал, никак не могу…

— А другие могут?

— А другие тем более не могут. Вот, понимаешь, где собака-то зарыта! Ну ладно, если джентльмены не хотят вместе со мной сочинять записку, то, может быть, найдется среди них хотя бы один, кто будет настолько любезен, что не откажется перенести на бумагу то, что я сочиню?

После недолгих уговоров Тресков согласился на эту роль.

— Well! — снова воодушевился Хаммердал. — Начинай, Пит!

— Дорогой мой, — сказал Холбер, — я думаю, что с началом ты справишься сам, а как только дойдешь до главного, я тебе, конечно, помогу.

— Ладно, я сочиняю отлично, раз никто, кроме меня, в этом не силен, придется взять все на себя.

Здесь я должен заметить, что под «сочинительством» Дик Хаммердал и Пит Холберс, как и все неграмотные люди, понимали способность писать вообще. Тресков знал об этой их особенности и решил немного подшутить над приятелями.

— Братцы мои, а известно вам, что в таком послании строчки надо рифмовать?

— Рифмовать? — Хаммердал так и застыл на месте с открытым ртом. — Тысяча чертей! Об этом я и не подумал. Значит, рифмовать прямо как стихотворение?

— Само собой!

— Приведите пример!

— Ну, скажем, кровь — любовь, конь — огонь, беседа — с соседом и так далее в этом же роде.

— Не надо продолжать, не надо! Я тоже так умею. Кобыла — забыла, штаны — нужны, шляпа — у папы. Здорово? Да тут ничего сложного вовсе нет. А как у тебя с этим, дорогой Пит? Можешь рифмовать?

— А почему нет? Чтобы такой парень, как я, да не справился с эдакой ерундой! — ответил Пит Холберс.

— Ну-ка, ну-ка, валяй, срифмуй что-нибудь!

— Сейчас… А, вот как: удар — шар, день — тень, шило — мыло, седло и… и…

— К седлу не так-то просто подобрать парочку. Давай переключись на что-нибудь другое.

— Пожалуйста! Рука — мука, вилки — бутылки, старуха — ухо, корова — здорова.

Толстяк заорал:

— Слушай! Если ты будешь сочинять мне про корову, то что это будет за послание?

— Знаешь что: кто предложил сочинять, тот и должен начинать.

— Well! Сейчас я покажу тебе, как это делается.

Толстяк постарался придать своему лицу чрезвычайно озабоченное выражение, наклонил голову набок, как молодой бычок, и стал вышагивать по поляне: то туда, то обратно. Работа началась, но что это была за работа! Мне приходилось видеть, как трудятся лесорубы, рудокопы, корабельные кочегары, я знаю, сколько потов они проливают, но все это детские забавы по сравнению с тем духовным напряжением, которое испытывали Хаммердал и Холберс, складывая попарно слова и строчки. Мы наблюдали за ними молча. Иногда хотелось расхохотаться, но сдерживало то невольное уважение, которое вызывали к себе наши сочинители. Тресков, затеявший весь этот цирк, сам вошел в азарт и иногда подбрасывал какое-нибудь точное словечко в ту словесную кашу, которую замешивали два приятеля. В конце концов примерно через час в судорогах, откашливаниях, поту и дрожи было срифмовано шесть строчек, которые Тресков с торжествующим видом занес на бумагу. Повторить их в точности я не решусь. Представляю тебе, дорогой читатель, немного адаптированный (ибо в натуральном виде он вряд ли был бы принят к печати) мною вариант этого бессмертного сочинения:

Какие мы с тобой, приятель, дураки! Да, видно, золото искать нам не с руки. Прерию всю вокруг перерыли. Но не нашли ничего, кроме пыли. Кто-то выдумал проклятую бонансу И теперь над нами потешается.

И подписи:

Дик Хаммердал Пит Холберс

И наши поэты, вытерев со лба следы невыразимых творческих мук, стали копать землю, искренне удивляясь тому, насколько это занятие легче сочинительства. Они не могли остановиться два часа подряд и, только когда яма стала просто огромной, сообразили, что, пожалуй, для послания места уже достаточно. Потом драгоценный клочок бумаги был аккуратно завернут в кусок брезента, чтобы, не дай Бог, на него не попала влага, и яма снова была засыпана. Они старательно утрамбовали землю, уплотнив ее еще камнями, и при этом им даже в голову не пришло, что их собственные усилия окажутся в итоге гораздо большими, чем усилия тех, для кого они готовят свою фальшивую наживку. Естественно, не обошлось без хохота и шуток. Если бы кто-нибудь поглядел на нас в этот момент со стороны, ему наверняка показалось бы, что мы впали в детство, впрочем, отчасти так оно, наверное, и было.

Удовлетворение, которое испытывал при этом Хаммердал, как мне казалось, должно было его успокоить, однако я ошибся: герой нуждался в славе, его самолюбию потребовались еще и медные трубы — то есть высокая оценка всего им совершенного, и для вынесения этой оценки он выбрал меня. Наверное, моя похвала показалась ему слишком сдержанной, судя по тому, что он что-то невнятно пробормотал себе под нос.

Итак, яма была закопана, и мы сели у костра, чтобы обменяться воспоминаниями о добрых старых временах. И тут я заметил, как Виннету, стоявший немного в стороне от костра, осторожно, чтобы не привлекать ничьего внимания, взводит курок своего серебряного ружья. Потом он медленно и все так же осторожно поднял его, одновременно припав на правое колено. На лице его выступили капли пота. Дуло ружья указывало на заросли на противоположном берегу ручья…

Здесь я позволю себе небольшое отступление. Для меня и сегодня мои ружья — штуцер мастера Генри и «медвежий бой» — самые большие ценности. Выше них я ценю только серебряное ружье Виннету. Всякий раз беря его в руки, я испытывал самый настоящий трепет, по-другому это ощущение никак не назовешь.

Помню, когда мы хоронили вождя апачей, то посадили на коня и положили в могилу все его ружья, в том числе и серебряное. А несколько лет спустя я проезжал с моими тогдашними спутниками по следам воинов огаллала. Подъехав к могиле вождя апачей, мы увидели, что сиу раскопали его могилу и уже собирались ее разграбить. Мы отбили могилу у них. Стражем при ней я не мог остаться и потому достал из погребения серебряное ружье, а потом постарался сделать так, чтобы об этом узнали все, кто когда-либо что-либо слышал об этом ружье. Сиу оставили могилу в покое. Теперь это великолепное оружие висит над моим письменным столом, и, когда я его описываю и когда просто смотрю на него, я всегда вспоминаю о мужестве того, кому ни разу не изменил и кто навсегда остался моим лучшим, может быть, единственным другом, другом в самом высоком и истинном значении этого слова.

Я сделал это отступление в моем рассказе, чтобы попытаться внести ясность в одну связанную с нашими именами загадку. Мои читатели знают, что Виннету был похоронен вместе со своим серебряным ружьем, но, приобретая мои портреты, под которыми написано: «Старый Шеттерхэнд с серебряным ружьем Виннету», они недоумевают. Люди, бывающие в моем доме, также испытывают чувство удивления, видя это ружье. Словом, вопросам нет конца. Вот почему я и отвлекся от рассказываемой истории. Но вернемся к ней.

Итак, лицо Виннету покрылось каплями пота, и дуло его знаменитого ружья было наведено на заросли на противоположном берегу. Значит, там появился некто, заслуживающий пули. Я быстро подошел к Виннету, тоже опустился на одно колено и приник к прицелу ружья. Наблюдая сквозь полуопущенные веки за зарослями, которые на первый взгляд выглядели совершенно необитаемыми, я вполголоса переговаривался с Хаммердалом, и вдруг в один миг произошло сразу несколько действий: из зарослей высунулось дуло ружья, раздался выстрел Виннету, почти одновременно с ним — страшный вопль с того берега, и мою ногу обожгло сильной болью.

Наши товарищи у костра вскочили и похватали свои ружья. Я выстрелил. Тут же на меня посыпались вопросы: «Кто?» «Что?» «Как?» Но отвечать мне было некогда, я выхватил из костра горящую головешку, чтобы дать Виннету возможность получше прицелиться в кромешной темноте. Но Виннету сказал: «Мои братья пока могут быть спокойны и ждать, что будет дальше».

Мгновение спустя где-то в кустах на том берегу как будто хрустнула ветка. И опять тишина. Виннету, не тратя времени на раздумья, перепрыгнул на тот берег (Беличий ручей в этом месте не уже двенадцати футов, но для апача это был еще не рекорд) и скрылся за листвой.

Прошло примерно полчаса. Как мы ни прислушивались, но не различали никаких звуков, кроме шелеста листьев и журчания воды. Зато все явственнее давала о себе знать рана на моей ноге. Я почувствовал, как по ней потекли струйки крови.

И тут из кустов раздался голос Виннету: «Разжигайте костер снова». Я сгреб еще тлеющие остатки доживающего свое костра, потом раздул огонь и подбросил в него несколько новых поленьев. Пламя отразилось от воды, и мы увидели высокую фигуру апача у самой кромки берега. У его ног в петле лассо лежал какой-то человек, он был мертв. Я помог вождю апачей перебраться обратно на наш берег.

Виннету рассказал нам, что произошло за эти полчаса:

— «Я заметил там человека и выстрелил в него, в этот же момент кто-то выстрелил в меня, но не попал и стал убегать. Я — за ним, но так, что он меня не заметил. Вижу: подбегает он к пяти всадникам-бледнолицым, рядом с ними стоят еще две лошади, но без седоков. Тут он сказал им, что стрелял в мистера Шеттерхэнда и попал в него, а Виннету скорее всего убит. Возле одной из лошадей без седока стоял, кроме того, какой-то краснокожий, он свободно говорил по-английски. Они еще немного потолковали, и тот, что бежал от меня, сказал: „Мое желание исполнилось — Олд Шеттерхэнд убит. Иначе он уже был бы здесь или кричал бы от боли, если ранен“. Я испугался: а вдруг это правда? И пополз к вам. По дороге нашел этот труп. Но как я рад, что мой брат Олд Шеттерхэнд жив!

— Кто же были эти белые? — задумчиво спросил Тресков. — Во всяком случае, не трампы, они никак не могли оказаться здесь в этот час.

Я нагнулся и заглянул в лицо убитому. Не знающая ошибок пуля Виннету попала ему в самую середину лба. Я сразу узнал его: это был один из бандитов Тоби Спенсера. Тресков тоже узнал его, вспомнил, что встречал этого типа в разных местах, в том числе и у матушки Тик в Джефферсон-Сити.

Виннету, заметив на траве влажные следы, перевел глаза с убитого на меня и вскрикнул:

— Уфф! Мой брат все же ранен пулей этого бледнолицего! Крови вытекло много. Это опасно?

— Не знаю, — ответил я.

— Колено задето?

— Очевидно, нет, раз я могу стоять.

— Это странное ранение. В положении, которое занимал мой брат, в него невозможно было попасть.

— Да, мне это уже говорили. Пуля была шальная: она ударила в камень и, отскочив от него, попала мне в ногу.

— Скверно! Пули, отлетающие рикошетом, причиняют много боли. Я должен сейчас же осмотреть рану моего брата.

— Друг мой, только не сейчас. Мы должны немедленно покинуть это место.

— Из-за этих шести бледнолицых?

— Да. Наш костер разгорелся и хорошо виден с того берега. Если они вернутся, то теперь им будет гораздо удобнее стрелять по нам, ориентируясь на огонь.

— Они не вернутся. Голос того бледнолицего, которого я догонял, дрожал от страха. Но мой брат прав: лучше нам принять меры предосторожности. А сначала я все же осмотрю его рану, мой брат потерял много крови, и потому мы не можем двигаться дальше, пока не перевяжем его. Пусть Хаммердал подбросит еще поленьев в костер — мне нужно как можно больше света. Остальным надо внимательно следить за тем, что происходит на том берегу, и стрелять в ответ на самый негромкий хруст.

Осмотр раны дал сразу два результата — и положительный, и отрицательный. Положительный состоял в том, что ни коленный сустав, ни кость не были задеты, а отрицательный в том, что рана стала гнойной. Виннету взял свой нож, подержал его над пламенем и точным, ловким движением достал пулю из раны. Произошло это так быстро, что я даже не успел заметить самого движения, только почувствовал, как все тело прошил мгновенный укол острой боли. При свете костра мы рассмотрели пулю. С одной стороны она была расплющена и слегка поцарапана — явный след удара о камень по касательной. Камень забрал у пули по крайней мере половину ее силы, вот почему она не пробила мою ногу навылет, а только разорвала плоть. Но это было слабым утешением: такая рана предвещала лихорадку, резкие боли и весьма нескорое выздоровление, нельзя было исключать и гангрену. Фатальное невезение!

Настроение у меня было просто отвратительное, единственное, что немножко порадовало, так это неожиданно обнаруженный во внутреннем кармане куртки чистый носовой платок. Перевязывая им мою ногу, Виннету говорил:

— Мой брат научился переносить боль, как краснокожий воин. И как воину, я должен ему сказать прямо: если я в ближайшее время не найду читутлиши — траву, заживляющую раны, дело может обернуться плохо. Но по крайней мере здесь много травы денчу-татах, очищающей раны. Больше всего я надеюсь на то, что твоя крепкая природа и здоровая кровь не дадут этой ране одолеть тебя. Скажи, а может, ты и сейчас в силах ехать верхом?

— Смогу. Знаешь, мне совсем не нравится играть роль немощного больного.

— Конечно, лучше было бы не трогать сейчас тебя с места, но мы должны подумать о нашей безопасности. А ты смотри, чтобы у тебя не началось сильное кровотечение.

И мы покинули оказавшееся столь роковым для меня место на берегу Беличьего ручья. Примерно час ехали вдоль ручья, потом снова остановились и развели костер. Индейские вожди наломали сучьев смолистых деревьев и зажгли их — получились отличные факелы. Держа их высоко над головой, они отправились на поиски целебной травы для своего друга и брата — Олд Шеттерхэнда.

Дик Хаммердал остался возле меня. Его маленькие добрые глаза глядели на меня с такой нежностью и заботой, что уже одно это врачевало. Подкладывая поленья в костер, он ворчал:

— Чертовы выдумки, эти ружья! Особенно когда из них вылетают пули. — Потом спросил: — Вам очень больно, мистер Шеттерхэнд? — и голос его при этом дрогнул, как будто его самого в этот миг что-то ударило.

— Уже почти не больно, — ответил я.

— Остается надеяться, что все обойдется.

— К сожалению, на это рассчитывать не приходится: рана должна пройти какой-то цикл, ну, как бы сказать попроще — выболеть, что ли, иначе выздоровление не начнется.

— Боль! Какое жуткое слово. И как я хотел бы забрать хотя бы часть ее у вас. Я, конечно, здесь не единственный, кто так думает. Не правда ли, Пит Холберс, старый енот?

— Хм, — ответил долговязый. — Я был бы не прочь, если бы обо мне так же заботились, пусть даже для этого надо быть раненым.

— Вот как! Почему же в таком случае не ты попал под пулю малого с того берега? Ты мог бы стать тогда не только раненым, но даже и жертвой.

— Откуда мне все знать заранее? А ты — толстый грубиян, и больше ничего!

— Ладно, не злись! Я ведь уже говорил тебе, что предпочел бы сам перенести любую боль, лишь бы ты не желал ее себе.

— В конце концов надо узнать и мое мнение. Я ведь переживаю за мистера Шеттерхэнда.

— Я переживаю или ты, какая разница! Ведь мы оба готовы разделить его боль — вот что важно. Ну, a от себя я могу добавить: если я поймаю этого парня, который стреляет так, что пуля у него крутится, как блоха на веревочке, не знаю, соберет ли он потом все свои двенадцать костей!

— Двести сорок пять, дорогой Дик, — поправил его я.

— Почему так много?

— Потому что именно столько их у каждого человека.

— Тем лучше. Значит, тем дольше он будет их искать, чтобы собрать все вместе. Я свои пока не пересчитывал, но неужели и правда под моей кожей торчит столько костей? Я же их не чувствую. Ну, ладно. Сколько бы их там ни было, а уж этот криворукий малый с того берега все их у себя пересчитает! Интересно, кто это был?

— Очень может быть, что сам Тоби Спенсер.

— Нечего сказать, прекрасный стрелок!

— Раньше он лучше стрелял. Была у нас с ним одна история, в итоге которой он получил пулю от меня. Случилось это у матушки Тик в Джефферсон-Сити. Пуля попала ему в руку, и в этом мне повезло, иначе не сидеть бы сейчас с вами у этого костра. Но на этот раз он, конечно, сплоховал. Целиться надо лучше, если руки дрожат, когда спускаешь курок! Вот у Виннету выстрел так выстрел: с колена и в темноте, но точно в лоб! Кстати, трампы сделают большие глаза, когда увидят мертвеца на нашей стоянке.

— Well! Это не то что кстати, а в самую точку! — сказал Дик Хаммердал. — Уж тогда-то они точно решат, что здесь произошла драка из-за бонансы.

— Возможно, вы и правы. Но из-за этой истории ч бонансой я в общем-то и был ранен.

— Ну да!

— Шум, которым сопровождалось рытье ямы, выдал нас этим людям.

— Хм. Этого я не мог предусмотреть. Я так понял — это упрек?

— Нет. Что случилось, то случилось. Но, кажется, возвращаются вожди.

Да, они в самом деле возвращались. Виннету, улыбаясь, сказал мне:

— Мой брат Шеттерхэнд может радоваться. Мы нашли читутлиши и много денчу-татах. Теперь твое выздоровление пойдет быстрее, а может, даже вообще без боли.

Я был очень рад. Во-первых, еще одному проявлению дружеских чувств Виннету ко мне. Во-вторых, я знал целебную силу этих растений не понаслышке.

Виннету снял с меня уже полностью пропитавшуюся кровью повязку и тщательно промыл рану. Потом, размяв до кашицеобразного состояния широкий лист, сделал из него своего рода пластырь, который пропитал свежим соком денчу-татах. Это растение, так же как и Chelidonium, принадлежит к семейству маковых, только вместо желто-красного молочка в его стеблях течет жидкий белый сок. Когда несколько пластырей покрыли мою рану и кожу вокруг нее, я испытал чувство, подобное тому, как если бы к ноге приложили много льда. Одновременно вся боль как бы сконцентрировалась в одной точке и пронзила всего меня, словно ударом тока. Но я собрал все свои силы, чтобы изобразить на лице некое подобие улыбки. Виннету, однако, этими жалкими гримасами не проведешь. Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Я знаю, что мой брат Шеттерхэнд сейчас испытывает боль, как у столба пыток. И если он прикрывает ее улыбкой, значит, мог бы рассмеяться и у настоящего столба. Хуг!

Эта болезненная процедура была повторена еще дважды, и с каждым разом боль становилась все мучительнее. После этого апач покапал на мою рану прозрачным соком читутлиши, потом приложил к ней зеленые тонкие стебли и крепко замотал ногу. Трава, которую индейцы называют читутлиши, принадлежит к семейству подорожниковых, и у нас она не встречается. Но у меня в доме растут оба этих растения, которые действительно творят чудеса, найдены они на западе Соединенных Штатов. Кроме них, в качестве лекарственного средства индейцы используют еще траву шис-интех-тси, что в переводе означает „индейская трава“, которую они называют подарком Великого Духа его краснокожим сыновьям, потому что она растет только там, где живут они, и тянется за ними с востока на запад, а исчезнет только вместе с ними. Виннету как-то в разговоре со мной сказал об этой траве так: „В день, когда умрет последний индеец, исчезнет и последний лист шис-интех-тси на земле и никогда больше не появится“.

Было вполне вероятно, что люди Тоби Спенсера уже вернулись и исподтишка наблюдают за нами. Мы приняли необходимые меры предосторожности, выставили караул, от которого я, как раненый, был освобожден. Несмотря на не отпускавшую пока боль, спал я крепко до самого утра, а проснулся оттого, что почувствовал, как меня тормошат. Мы поели и двинулись дальше.

Теперь нужно было разузнать поточнее, кто были эти шестеро белых, от которых мы теперь скрывались. Мы перешли ручей, но не ехали, а шли очень медленно, это делалось для того, чтобы сберечь мои силы. Время от времени Виннету пускал свою лошадь галопом и отрывался от нас далеко вперед, чтобы разведать следы. И вскоре он обнаружил их. Они шли в том же направлении, которому следовали в общем и мы. Все стало ясно: Тоби Спенсер тоже хотел попасть в парк Сент-Луис.

Прерия постепенно сужалась и сужалась, и вот вокруг нас были уже предгорья Скалистых гор. Теперь нужно было отыскать одну старую тропу, называемую в этих краях Континентальной, которая, много раз изгибаясь и петляя, вела через перевал. Сейчас, я думаю, эта тропа, пожалуй, уже совершенно заросла, и это, конечно, очень грустно, но что поделаешь — исчезла сама потребность в ней, а тогда для путешественников вроде нас она была путеводной нитью.

Почва делалась все более сухой и твердой, потом пошли камни, и читать следы становилось все труднее. Скоро они совсем пропали, однако мы то и дело снова натыкались на них, что лишний раз доказывало: те, кого мы преследовали, тоже искали Континентальную тропу.

Я должен здесь упомянуть, что несколько раз останавливался у ручьев — охладить свою рану, но делал это очень быстро, чтобы не задерживать своих товарищей.

Как описать то впечатление, которое переживает всякий путник, въезжающий в область Скалистых гор? Мне кажется, найти слова, которые бы полностью и совершенно точно передавали это впечатление, попросту невозможно. Но я попробую описать то, что испытывали мы. Горы начинаются еще в прерии и уходят в даль, в бесконечность, глаз теряет покой в поисках вершины, но — тщетны эти поиски! Человек начинает ощущать себя былинкой в бескрайнем пространстве, Агасфером [157], вопиющим в полной тишине и не получающим никакого ответа. А навстречу медленно опускается мерцающий, серебристо-жемчужный шлейф тумана. Он обволакивает и завораживает, притягивая скрытой за этим мерцанием тайной, но едва приблизишься к тому месту, за которым, как казалось, откроется что-то очень редкое, как именно в этом месте туман вдруг рассеивается, исчезает, перебираясь все выше и выше. И наконец, словно наигравшись с незваными гостями в прятки, неведомый хозяин гор убирает тающую приманку и открывает нам свои владения на фоне бездонного синего неба во всем их ослепительном великолепии.

Наверное, именно оттого, что так долго шли как бы с завязанными глазами, мы испытывали теперь такое глубокое восхищение увиденным: глаз наконец обрел опору, а окружающая природа — краски и образы, и они казались нам не просто прекрасными, а совершенными.

Во второй половине дня мы достигли леса, в котором начиналась Континентальная тропа. И скоро углубились в него. Царственные ели стояли по обе стороны тропы, были позади и впереди нас. На одном из поворотов из-за вековых стволов навстречу нам выехал всадник. Это был молодой парень, довольно легко одетый, в сомбреро. В Колорадо все обожают носить сомбреро.

— Good day [158], джентльмены! — приветствовал нас он. — Могу я узнать, куда вы следуете?

— Поднимаемся в горы, — ответил я.

— Как далеко вы собираетесь идти?

— Мы сами еще не знаем. Но будем идти, пока не стемнеет и мы не найдем подходящее для лагеря место.

— Среди вас есть белые и краснокожие. Вы позволите мне узнать ваши имена?

— Зачем?

— Мне нужна помощь, и поэтому я хотел бы знать, к кому я могу за ней обратиться.

— Вам повезло, вы встретили порядочных людей. Меня зовут Олд Шеттерхэнд, а…

— Олд Шеттерхэнд? — недоверчиво переспросил он. — А я слышал, он убит.

— Убит? Интересно, от кого же вы это слышали?

— От того, кто вчера ночью стрелял в него.

— Вот как! И где сейчас этот малый?

— У нас.

— Это где?

— Не очень далеко, сэр. Мой отец держит единственную в этих местах кузницу на Континентальной тропе, и до сих пор дела у нас шли неплохо, но сейчас я не поручусь, что с ним все в порядке: люди, которые в вас стреляли, хозяйничают в нашем доме, как бандиты. Хорошо еще, что сестре удалось спрятаться, когда они подъехали. Было это часа четыре назад. Сначала эти парни потребовали, чтобы отец подковал их лошадей, но платить отказались, а отца заперли в подполе. Потом стали все в доме переворачивать вверх дном — искали еду и выпивку. Нашли, но от этого еще больше озверели: расшвыряли по полу все наши запасы, а бутылки бросали, даже не допив их содержимого. Мне удалось сбежать. Я хочу спуститься в долину, там мои братья сейчас ловят рыбу.

— А вы не запомнили, как зовут бандитов?

— Одного они называли Спенсером, к другому обращались „Генерал“.

— Well! Вам не нужно спускаться в долину. Мы вам поможем.

И он поехал с нами. Вскоре лес поредел, а потом и совсем кончился по правую сторону тропы. У последних деревьев мы придержали лошадей… На расстоянии примерно ружейного выстрела от нас стоял дом, это и была кузница. Перед окнами были привязаны лошади, а сколько именно, мы не могли сосчитать. Возле дома людей не было видно.

Виннету вопросительно посмотрел на меня и, прочитав в моих глазах ответ, сказал:

— Мы застанем их врасплох! Пустим лошадей в галоп, ворвемся в дом и „Руки вверх!“. Мистер Тресков останется у двери снаружи дома с лошадьми. Вперед!

Через полминуты мои товарищи уже спрыгивали с лошадей возле дома. У меня это получилось гораздо медленнее, и в дом я вошел последним. Он состоял из двух частей — самой кузницы и жилых комнат. Когда я вошел в жилую часть, все бандиты стояли с поднятыми руками. Голос Виннету скомандовал: „Стоять! Кто опустит руки, тут же получит пулю в лоб. Шако Матто, забери к них все ружья. Хаммердал, снимите оружие с их поясов!“

Когда это было сделано, апач приказал бандитам сесть вдоль стены и разрешил опустить руки, не забыв напомнить, что того, кто шевельнется, ждет пуля.

В тесной комнате, из-за спин товарищей я сразу не мог разглядеть лиц бандитов. Но тут Апаначка и Холберс подвинулись и пропустили меня вперед.

— Тысяча чертей! Олд Шеттерхэнд!

Кричал Спенсер. Раньше, во времена матушки Тик, он не знал моего имени, но вчера, когда стрелял в меня, видно, ему меня назвали.

— Да, мертвые иногда оживают. Вы плохо целитесь, — сказал я.

— Целюсь?.. Я?..

— Не прикидывайтесь невинной овечкой. Это вам не поможет. Будьте любезны вспомнить те слова, которыми вы проводили меня, когда в последний раз мы виделись у матушки Тик в Джефферсон-Сити.

— Я… не… знаю… уже… — пробормотал он.

— Я помогу вам освежить память. Тогда вы сказали: „До встречи. Посмотрим, как ты тогда будешь держать голову, собака!“ Вот и настал час нашей встречи. Так кто же из нас держит голову высоко — так, как должен держать ее человек?

Он ничего не ответил и весь как-то обмяк. Лицо его при этом стало очень сильно походить на морду побитого бульдога.

— Но сейчас, разумеется, счет будет уже другой. Речь теперь у нас пойдет не только о той пирушке и разбитом стекле. Вы ранили меня, а кровь стоит крови.

— Не я стрелял в вас, — заявил он нагло.

Я направил на него револьвер и сказал:

— К стене! Если вы еще раз солжете, я стреляю. Вы меня поняли?

— Нет… да… нет… Да, да, да, да! — кричал он тем громче, чем ближе придвигался ствол моего револьвера к его голове. Последнее „да!“ прозвучало просто страшно.

— За вашу подлость вчера заплатил своей жизнью ваш товарищ. А вы теперь хотите приписать ему рану, которой я обязан вам?

— Мы квиты! — процедил он сквозь зубы.

— Как это „квиты“?

— Я повредил себе руку.

И он показал мне рану на своей правой руке.

— Кто в этом виноват?

— Вы! Кто же еще?

— Но и тогда вы первым захотели стрелять в меня, но я прицелился раньше вас — вот как было дело. Кто или что заставило вас тогда стрелять?

Он молчал.

— Где Генерал? (Дугласа не было в комнате.)

— Этого я не знаю.

— Нет, вы знаете это!

— Он не сказал, куда идет.

— Значит, он уехал отсюда?

— Да.

— Когда?

— Незадолго до того, как вы пришли.

— Я не верю вам ни на грош. И как только буду иметь доказательства того, что вы лжете, моя пуля не заставит себя ждать.

И я снова наставил на него свой револьвер. Такие жестокие, грубые люди, как правило, не обладают мужеством. Владей он собой хоть чуть-чуть в эти минуты, он, безусловно, смог бы догадаться, что я, конечно же, не буду стрелять в него, даже если его ложь будет доказана. Но трусость заставила его выдавить из себя признание:

— Он пошел за сыном кузнеца. Сразу же, как только парень ушел.

— Зачем?

— Испугался, что тот позовет кого-нибудь на помощь.

— Пешком?

— Нет, верхом.

— В какую сторону он направился?

— Этого мы не заметили.

— Well! Я думаю, это скоро выяснится.

И я вышел, чтобы проинструктировать Трескова на случай, если Генерал вернется. Возле него стоял сын кузнеца. К нему подошла девушка, которой мы раньше не видели.

Я спросил:

— Кто это?

— Моя сестра, — ответил он.

— Которая спряталась от бандитов?

— Да.

— Я должен задать ей несколько вопросов. Где вы прятались, мисс?

— В лесу.

— Неужели все это время?

— Нет, не все. Сначала я спряталась за домом. Потом, когда увидела, что брат уезжает, пошла за ним. А скоро появился человек, которого эти негодяи называли Генералом, вывел свою лошадь и сел в седло. Тут он заметил меня и поскакал в мою сторону. Я побежала и уже у самого леса он догнал меня.

— А дальше? — спросил я, когда она сделала паузу, чтобы перевести дыхание — видимо, вместе с воспоминанием об этой погоне к ней вернулось и ее тогдашнее состояние.

— К дому подъехали какие-то всадники.

— Это были мы. Он видел нас?

— Да. Мне показалось, он сильно испугался и разозлился — судя по тому, как сильно и страшно выругался.

— Как вы думаете: он узнал нас?

— Думаю, узнал.

— А вы не припомните: когда он выругался, он не называл никаких имен?

— Называл. Это были имена Олд Шеттерхэнда и Виннету.

Значит, узнал! Досадно!

— Что он сделал потом?

— Ускакал.

— Не сказав больше ничего?

— Он дал мне поручение.

— К кому?

— К Олд Шеттерхэнду.

— Это я. Так что вы должны мне сообщить?

— Это… Это… — замялась девушка, — это может показаться вам оскорбительным, сэр.

— Я прошу вас, мисс, не думайте об этом. Пожалуйста, постарайтесь передать мне как можно точнее то, что он говорил, лучше если слово в слово.

— Он назвал вас самым большим мерзавцем на свете. Он сказал, что ничего не пожалеет ради того, чтобы отомстить вам.

— Это все?

— Больше он ничего не говорил. А когда назвал вас мерзавцем, меня, признаться, охватил ужас, сэр, может быть, я что-то и забыла.

— Теперь вы можете быть спокойны, я от вас скоро уеду.

Я снова вошел в дом; юноша вместе со мной.

— Ну как, узнали, где Генерал? — со злой иронией выкрикнул мне навстречу Тоби Спенсер.

— Да, — ответил я.

— Где же?

— Сбежал.

— Это точно. — Он радостно оживился.

— Да. В отличие от вас я говорю правду с первого раза.

— Слава Богу, что это так! Человек чересчур честный, как вы, никогда не найдет Генерала.

— Сегодня нет, а дальше видно будет. Вас же я поймал.

— Хау! Вы же сами нас и отпустите!

— Почему вы так думаете?

— Отпустите, никуда не денетесь… Из страха перед ним.

— Что? Перед этим трусом, который удрал, как только завидел нас?

— Он еще отомстит вам за нас.

— Вряд ли это у него получится. К тому же, думаю, он просто-таки рад, что наконец отделался от вашей компании.

— Ложь!

— Он передал мне через дочь кузнеца, что и пальцем не шевельнет, даже если я всех повешу.

— Я не верю этому!

— Мне все равно, верите вы или нет. Однако нам надо поговорить и о другом. Где хозяин дома?

— Внизу, в подполе, — ответил вместо Спенсера юноша и показал на люк в полу.

— Вы заперли его силой? — обратился я опять к Спенсеру.

— Да. Они его повалили, а я заткнул ему рот.

— Выпустите его!

На это требование Спенсер сначала было вновь попробовал солгать, сказав, что ключ от люка у него забрали, но, увидев, что моя рука вновь потянулась к револьверу, отдал мне ключ.

Весь пол в комнате был усыпан осколками бутылок и посуды и разным другим мусором. И это безобразие было первым, что увидел вышедший из подпола кузнец. Это был высокий, мускулистый человек, его лицо в ссадинах и кровоподтеках, с резко очерченными скулами казалось мужественным. Я представил, сколько нужно было усилий, чтобы связать такого молодца. Он обратился почему-то сразу именно ко мне:

— Кто выпустил меня?

— Мы.

— Как зовут вас?

— Олд Шеттерхэнд.

— Это имя я слышал не раз. Оно принадлежит знаменитому вестмену.

— Я рад, что мое имя так известно.

— Но с вами индейцы. Им можно верить?

— Они заслуживают доверия в высшей степени. Это знаменитые вожди, и они защищают всех обиженных и угнетенных.

— Well! Вы появились в нужное время в нужном месте. Но разве это не ужасно, что белого человека освобождают краснокожие?

— Я верю им, потому что хорошо их знаю.

— Но вы, вероятно, не знаете, насколько бывают подлы эти плуты.

— Мне известно, что такое человеческая низость, но я не возьмусь утверждать, что этого качества лишены представители какой-то одной расы. Ваши непрошеные гости — белые, но на этих подлецах пробы ставить негде. Мы еще должны с ними посчитаться.

— И как велик ваш счет к ним?

— Достаточно велик. Малый с лицом побитого бульдога, который вчера был здесь, стрелял в меня, чтобы убить.

— Слава Богу!

— Что-что? Если я вас правильно понял, вы благодарите Бога за то, что на меня было совершено покушение?

— Да. А почему бы мне этого не сделать?

— Ну, знаете, это уж слишком! Или это у вас такая манера шутить?

— Нет, я не шучу. Я благодарю Бога дважды — в первый раз за то, что вы не убиты. И во второй раз за то, что в вас стреляли, потому, что теперь вы получили моральное право расправиться с этим человеком.

— Его пуля попала мне в ногу. Я ранен, и довольно серьезно.

— Слава Богу!

— Как? Опять вы благодарите Бога!

— Да в третий раз.

— За что же теперь?

— За то, что вы ранены.

— Послушайте, вы, конечно, большой оригинал, но не кажется ли вам, что и оригинальность имеет пределы?

— Это уж как получится. Меня радует то, что, раз пролилась ваша кровь, вы имеете право распоряжаться теперь его жизнью по своей воле.

— А что же в таком случае, по-вашему, должно радовать меня самого?

— Сознание того, что негодяй будет уничтожен.

— И вы полагаете, что это смягчит мою боль, вылечит мою рану?

— Но вы же не хотите все спустить ему с рук? Как вы собираетесь его наказывать?

— Об этом я еще не думал.

— Вот-вот, не думали, и это подсказывает мне, как в данном случае следует поступить. Нам нужно собрать свой суд — суд прерии, на котором и определить наказание для него.

— В этом я с вами, пожалуй, согласен. Позволите ли вы мне участвовать в этом суде?

— Вы не только имеете на это право, но просто обязаны войти в него.

— Да уж, имею. И ручаюсь, когда дело дойдет до меня, я вобью последний гвоздь в обвинение. А когда вы предполагаете созвать этот суд?

— Возможно, очень скоро.

— Лучше всего не откладывать это дело надолго и собраться прямо сейчас.

— Согласен.

— Где?

— Перед домом. Закон прерии, как известно, должен вершиться под открытым небом.

— Well! Это мне нравится. Ремней и веревок у нас хватит.

— Я могу позвать остальных? — спросил сын кузнеца.

— Зови. Они во дворе.

Тут Тоби Спенсер произнес:

— Тоже мне судьи! Вы, парни, много о себе возомнили! Не смейте меня вязать!

Кузнец подошел к нему, поднес к его лицу свой костистый кулак и сказал:

— Молчи, каналья! Если ты еще хоть пикнешь, то не так еще попрыгаешь у меня! Понял?

Сын кузнеца принес веревки. Я приказал:

— Свяжите их одного за другим, в том порядке, как они сидят. — А бандитам сказал: — Кто шевельнется, пусть потом пеняет на себя!

Это помогло, они притихли и не оказывали никакого сопротивления, когда их вязали. Сына кузнеца мы поставили их охранять. Я хотел было вывести бандитов также на улицу, но это оказалось хлопотно чисто технически, поскольку они были связаны в одну цепь, и мы оставили их в доме.

И тут выяснилось, что наши взгляды на принципы правосудия как такового и вообще на многие вещи не во всем совпадают.

Я отнюдь не имел намерения поступить с ними чересчур гуманно, но требовать казни Тоби Спенсера, чего хотели все, кроме Виннету, я тоже не мог. Начались долгие и, как всегда в таких случаях бывает, бесплодные, хотя и жаркие дебаты.

Их оборвал кузнец, который вел себя, как разъяренный бык.

— „Я вижу, — сказал он гневно, — вы готовы заседать до завтрашнего утра, но судьбу этих людей должен решать прежде всего я, потому что это в моем доме они все разгромили и разграбили, это на меня они набросились как дикие звери! Видите, ссадины на моем лице еще кровоточат. А вы, мистер Шеттерхэнд, кажетесь мне чересчур снисходительным, — продолжил он уже более спокойно, — но я уважаю ваше мнение и отказываюсь от своего требования казнить Спенсера. Поэтому со своей стороны надеюсь, что мои предложения будут приняты уважаемыми членами суда прерии.

— Какие предложения? — спросил я.

— Во-первых, я считаю, что имею право получить все, что захочу из их собственности, и это будет возмещением за то добро, которое они уничтожили в моем доме. Как вы полагаете, сэр, это справедливое требование?

— Да, возмещение убытков само собой разумеется, невзирая на все другие решения суда.

— Well! Теперь о Спенсере, который виновен больше всех остальных. Вы не хотите его смерти, поскольку он не убил вас, а только ранил. Я нахожу, что в этом вы проявляете слабость, ведь Дикий Запад не знает снисхождения к убийцам, независимо от того, удалось им черное дело или нет. Мы не должны поступать вопреки обычаям Запада. Он заслуживает смертной казни, но вы помните: я уже сказал, что только из уважения к мистеру Шеттерхэнду соглашаюсь на снисхождение суда к негодяю. Так вот, я предлагаю подвергнуть его смертельной опасности и при этом дать ему возможность защищаться.

— Что вы имеете в виду?

— Он будет бороться за свою жизнь.

— С кем?

— Со мной.

— На это мы не можем согласиться.

— Почему?

— Тоби Спенсер чудовищно силен.

— Хау! И я не мальчик! Или вы думаете, что я слабак, потому что они засунули меня в подпол? Да они навалились на меня вшестером!

— Нет, я не отрицаю того, что вы можете оказать ему достойное сопротивление: я вижу — вы крепкий парень. Но несмотря на всю вашу силу, борьба будет неравной.

— Почему?

— Он — законченный подлец и способен на любую пакость, лишь бы его взяла, а вы — человек честный, к тому же имеющий детей. Вам лучше не выставлять свою жизнь против его.

— Я этого и не делаю. Неравенство, о котором вы говорите, сведет на нет оружие, которое я собираюсь предложить для этой дуэли.

— Что это за оружие?

— Кузнечные молоты.

— Кузнечные молоты? Что за мысль! Последний раз в качестве оружия они применялись, по-моему, в битве циклопов [159]. Мне это предложение кажется очень интересным, но поединок такого рода невозможно оценить полностью правильно и справедливо просто потому, что не понятно, какие правила судейства тут можно применять, а какие нет.

Однако мои спутники с большим энтузиазмом поддержали предложение кузнеца. При этом они рассуждали, как мальчишки-задиры: дескать, поединок, да еще с таким необычным оружием, по обычаям прерии, не может быть предан забвению. То-то слава пойдет. Но они совершенно не думали о том, что то-то будет бойня, когда Тоби Спенсер, обладающий силой трех или даже четырех человек, пойдет на обычного по силе противника с кузнечным молотом в руках. Если кузнец погибнет, а это гораздо вероятнее, чем гибель Спенсера, я просто не представляю себе, как мы это переживем. Но этих ребят уже ничем нельзя было урезонить. Особенно разошелся, конечно, Хаммердал. Он вдохновенно произнес:

— Что за грандиозная мысль! Какой череп надо иметь, чтобы выдержать удары молотом! Я голосую за! А ты что, не согласен, Пит Холберс, старый енот?

— Хм. Если ты думаешь, что драка молотами красивее драки набитыми ватой перчатками, я полностью согласен с тобой, дорогой Дик, — ответил его долговязый приятель.

И даже вождь апачей сказал:

— Да, они могут бороться молотами. Виннету ничего не имеет против этого.

Так я и не нашел ни у кого поддержки, и пришлось мне дать свое согласие на дуэль. Поскольку она могла состояться только под открытым небом, бандитов пришлось-таки вывести из дома. Когда они узнали о решении суда, то сначала не поверили этому, но потом поняли, что мы не собираемся шутить. Спенсер заявил, что он протестует и не намерен подчиняться решению какого-то самозваного суда. На что кузнец сказал:

— Меня совершенно не интересует, нравится ли тебе такой вид дуэли или нет. Как только будет дан сигнал к началу поединка, я ударю, и если ты не будешь защищаться, тут же отдашь концы. Для такого труса, как ты, дело кончится быстро.

— Но это же обыкновенное убийство.

— А разве можно назвать по-другому твой вчерашний выстрел в Олд Шеттерхэнда?

— Это вас не касается.

— Еще как касается — я борюсь с тобой вместо этого джентльмена.

— А что же, сам он не хочет побороться со мной?

— Потому что он предлагал пощадить тебя, чего ты, разумеется, не заслуживаешь. Если же вы сойдетесь в поединке, то погибнет неминуемо он. У меня же все-таки есть шанс избежать смерти.

Бандит окинул фигуру кузнеца пристальным взглядом и спросил:

— Что ждет меня, если я вас прикончу?

— Ничего. Победитель по нашим законам волен делать все, что ему заблагорассудится.

— И я смогу уйти, куда захочу?

— Уйти — да, но не уехать верхом на лошади.

— Почему?

— Потому что все ваше имущество отныне принадлежит мне.

— Тысяча чертей! С какой это еще стати?

— С такой, что это — компенсация за мое, уничтоженное вами имущество.

— Как? И лошади, и все остальное?

— Все.

— Это грабеж. Настоящий разбой.

— Хау! Ущерб, который вы нанесли мне, я не скоро смогу покрыть: вы уничтожили практически все мое хозяйство. Денег у вас, как мы догадались, нет, поэтому я удовлетворюсь тем, что имеется при вас.

— Но это намного больше стоимости, которую вы потеряли.

— Вряд ли. Кстати, что за странные у вас правила подсчета добра — чужое не стоит ничего, свое — очень много? Раньше вы не слишком-то беспокоились насчет соблюдения справедливости и норм права и морали, а? И вот вам результат.

— Вы говорите это всерьез? И что, на самом деле все у меня заберете?

— К чему задавать эти глупые вопросы? Мы тут собрались не для того, чтобы шутки с вами шутить.

Спенсер, живо сообразив, кто тут самый гуманный, пододвинулся ко мне и тихо, почти шепотом спросил:

— Неужели вы позволите свершиться несправедливости?

— Вы хотите обратиться ко мне за защитой?

— Конечно, к кому же еще?

— Несмотря даже на то, что вы в меня стреляли?

— Да что значит тот выстрел по сравнению с этим грабежом?

— Вы очень недогадливы, Тоби Спенсер. Поэтому объясняю: я больше никогда никаких дел с вами иметь не хочу.

— Так значит? Ну, ладно, тогда я зову на помощь всех чертей на свете, от первого до последнего! Я в бешенстве и разнесу сейчас череп этого ходячего кузнечного скелета на куски! Велите начинать! Сейчас вы увидите мой танец!

Его бульдожья физиономия побагровела от ярости, а зубы стучали так, что это было слышно всем нам.

Кузнец был, напротив, совершенно спокоен, прищурясь, он посмотрел на своего противника взглядом мастера, примеривающегося к тому, как бы получше сделать свою работу, и произнес:

— Да, мне нужно поскорее брать молот в руки, он раскалился уже как следует, самое время его оковать.

И он пошел в кузницу за молотами, а я за ним, считая нужным еще раз напомнить ему о недюжинной силе Спенсера. На это он ответил так:

— Хау! Вы можете не беспокоиться за меня. Я совершенно его не боюсь просто потому, что он не сможет мне ничего сделать.

— Я хотел бы предостеречь вас и от излишней самоуверенности также. Насколько я понимаю, вы решили не убивать его, а только избить?

— Разумеется.

— В таком случае вы должны иметь в виду, что ваш противник настроен отнюдь не так, и он будет не только ударять молотом, но и кидать его.

— Я все предусмотрел, мы оговорим то, что запрещено по условиям этого поединка, кинуть молот он не сможет.

— Да ему плевать на любые запреты и правила. Скажите, а вам не помешает, если молот будет привязан?

— Привязан? К чему?

— К руке, лучше всего к кистевому суставу.

— Мне это никак не помешает. Но зачем это нужно?

— Затем, что в драке нечестный не должен иметь преимуществ по сравнению с честным. Вы согласны с этим?

— Само собой. Если длина ремня, которым молот будет привязан, позволит вращать его рукоятку.

— Я сам буду привязывать ремни и прослежу за этим. Пора начинать!

Когда мы вернулись на место дуэли, Тоби Спенсера уже развязали. Виннету, с пистолетами в обеих руках, направленными на бандита, угрожающим тоном говорил:

— Если бледнолицый сделает хоть одно движение, я стреляю.

Я привязал к кистевым суставам обоих дуэлянтов по молоту — так, чтобы они могли ударять, но не бросать молот. Потом я тоже достал револьвер и повторил ту же угрозу, что и апач.

Предсказать, чем закончится дуэль, было тем не менее невозможно, уж слишком опасный характер она имела. Мы образовали круг, в центр которого вышли оба противника. Они не сводили глаз друг с друга. Кузнец был спокоен и холоден, Спенсер, наоборот, весь кипел от злости.

— Начнете по моему сигналу! — выкрикнул Виннету. — Противники применяют только руки и то, что в них.

— Меня это радует! — заявил самоуверенно Спенсер. — Теперь этот парень обречен.

— Еще бы! — поддержал его один из его людей. — Ухватись за молот второй рукой — и ему крышка. Сразу бери его за горло, не давай дышать!

— Попридержи язык! — крикнул Дик Хаммердал. — Ты что, хочешь неприятностей? Если вам позволили здесь сидеть, так сидите тихо, как мыши!

— Ничего себе! Нам здесь затыкают рты. Для чего они нам тогда?

— Нужны они вам для чего-то или нет — какая мне разница! Я вот врежу тебе, — обратился он к высказывавшемуся насчет ртов, — между зубов своей дубиной, если будешь распускать язык, тогда посмотрим, зачем тебе твой рот.

Я был взволнован. Кто станет победителем? Тоби Спенсер силен физически, а кузнец искусен в обращении с молотом, к тому же он уже продемонстрировал беспримерное хладнокровие, да и сейчас хранил завидное спокойствие, в то время как бандит выходил из себя.

Сын и дочь кузнеца тоже стали в наш круг. Со все возрастающим удивлением относительно членов этой семьи я заметил, что и они не испытывают никакого страха или беспокойства, во всяком случае, так казалось, глядя на их лица. И вдруг я почувствовал, что это спокойствие, эта уверенность передаются и мне.

— Можно начинать! — сказал Виннету.

Тоби Спенсер тут же замахнулся, нацелившись на шею кузнеца, и ударил. Но он не учел, что при таком замахе сила удара уменьшается. Кузнец парировал этот выпад ответным ударом. Его молот прошелся чуть ниже и ударил по плечу Спенсера.

— Собака! — прорычал Спенсер, после того как перевел дыхание после крика боли, — ты ответишь мне за это!

Он широко размахнулся, подпрыгнул и ударил. Но кузнец в последнее мгновение ловко увернулся, и молот ударил в землю. Спенсер, влекомый инерцией собственной силы, согнувшись, упал на кузнеца.

— Быстрей! Отец! — крикнул сын кузнеца.

Кузнец сделал четверть оборота, высоко поднял молот, одним-единственным ударом отшвырнул противника на землю и тут же поднял руку для второго удара, но застыл на месте, не сводя глаз с врага, который, лежа на земле, судорожно дергал руками и ногами и издавал хриплые стоны. Кузнец поднял руку, коротко и презрительно рассмеялся и сказал:

— Этот парень соврал, не он, а я могу запросто раскроить ему череп, если захочу. Но я этого не сделаю, потому что вижу, что он не может больше драться. Ну и хватит с него, так и быть!

Да, не оставалось уже никаких сомнений: Спенсер был побежден. Он совершенно не владел ни руками, ни ногами. Но через некоторое время все же, собрав остатки сил, он медленно, мотая головой из стороны в сторону, опираясь на одну руку (другая у него повисла, как плеть), приподнялся и прохрипел с ненавистью:

— Проклятые… — Язык не слушался его, и он не смог закончить свое проклятье. Его глаза налились кровью, лицо исказила гримаса ярости и боли.

— Я, кажется, раздробил ему плечо, — сказал победитель. — Если он и выживет, то уж, во всяком случае, не сможет больше никогда драться, а главное, из-за угла нападать на людей. Снимите с меня молот!

Он протянул свою руку ко мне, и я снял тяжелое оружие.

Спенсер с огромным трудом, но встал. Его шатало, казалось, былая сила навсегда покинула его обмякшее тело, но способность говорить уже вернулась к нему — он страшно выругался, прибавив:

— Ты еще заткнешься, собака, когда я всажу тебе пулю в башку!

Нагло ухмыляясь, он взглянул на меня, сплюнул и, еле волоча ноги, побрел к своим, где и свалился. Предусмотрительный Хаммердал на всякий случай связал негодяя.

— Fiat justitia! Правосудие свершилось! — сказал Тресков. — Он получил по заслугам. Но что теперь делать с ним? Правильно ли мы делаем, что связываем его?

Он взглянул на Виннету. Тот ответил:

— Вождя апачей не касается судьба этого человека.

Тресков перевел свой взгляд на меня.

— От меня он пощады не дождется, — ответил я на его немой вопрос.

— Well! Хотел бы я знать, где он найдет врача для своего разбитого плеча.

Из леса выехали четверо всадников, один из них — подросток. Всадники направились к нам.

— А вот и мой второй сын. — сказал кузнец. — Он уезжал на рыбалку. Те трое — наши ближайшие соседи и добрые знакомые. В наших местах это почти то же самое, что и близкие родственники. Бандиты появились сразу после того, как они уехали на рыбалку, а то они, конечно, помогли бы мне избавиться от непрошенных гостей.

У младшего сына кузнеца был хороший улов — сеть его была полна рыбы. С недоумением он и его спутники смотрели на лежащих на земле связанных оборванных типов с мрачными, помятыми и злыми лицами. Кузнец вкратце рассказал им о том, что тут произошло и о чем он их хотел бы попросить в связи со всем этим. Соседи собирались в город — там им нужно было заключить кое-какие сделки, и кузнец попросил их прихватить с собой бандитов, но не до самого города, от них нужно было избавиться по дороге, причем отпускать их по одному и на большом расстоянии друг от друга. Негодяи, даже если очень захотят, не смогут собраться вместе, чтобы отомстить самому кузнецу или членам его семьи. Сыновья кузнеца отправятся с ними, чтобы забрать лошадей бандитов.

Разыгралась весьма шумная сцена: бандиты сыпали проклятиями, когда мы опустошали их сумки и сажали их на лошадей, не развязывая им рук. Очень вовремя они удалялись. Вот-вот могли появиться идущие по нашим следам трампы, и, если эти негодяи объединятся с теми, нам придется тяжело…

Обошлось без напутствий, хотя, откровенно говоря, очень хотелось сказать бандитам что-нибудь торжествующе-язвительное. Но рано нам было торжествовать. Их вожаку — Генералу все же удалось улизнуть от нас. Виннету решил пройти по его следу.

Уже стемнело, когда он вернулся. Он сказал нам, что у Дугласа явно не было намерения остаться где-то вблизи кузницы, след его лошади шел все время по прямой, пока не потерялся в лесу довольно далеко отсюда. Этот человек все же слишком боялся нас, чтобы в одиночку держаться около нас даже для того, чтобы разузнать что-либо конкретное о наших дальнейших намерениях. Безусловно, при любых условиях он предпочитал быть подальше от нас.

Виннету принес новую порцию целебных трав. За событиями последнего дня я почти совсем забыл о своей ране, но сейчас, когда все успокоилось, она сама напомнила о себе болью и приступами лихорадки, которая прокатывалась волнами по телу, оставляя жутковатое ощущение пустоты во всех моих мускулах и голове.

Наступила ночь, и лихорадка стала сильнее бить меня. Я спал урывками, по полчаса, не больше. Утром, когда все проснулись и зашла речь о том, чтобы выступить в путь, Виннету, внимательно взглянув на меня, произнес:

— Мой брат не может ехать. Мы должны остаться.

— Но у нас ведь мало времени.

— Ради здоровья моего брата мы всегда найдем время. Будет лучше, если мы задержимся на день и поищем травы, которых нет в горах.

И мы остались у кузнеца, который был этому искренне рад. Вскоре вернулись его сыновья. На поводу они вели лошадей бандитов. Юноши рассказали, как те сопротивлялись, когда их ссаживали. Последним они отпустили Тоби Спенсера. Я бы на всякий случай оставил при нем кого-нибудь: раненый зверь иногда опаснее здорового, но мальчики, хотя и не испытывали, конечно, к разорителю их дома и противнику отца никакого сострадания в настоящем смысле этого слова, все же пожалели его, тем более что в продолжение всего пути он вел себя тихо.

Пока мои товарищи обедали в доме рыбой и дичью, я прилег на траву возле дома: аппетита у меня не было. Наши лошади стояли в конюшне, где сыновья кузнеца задали им достаточно сочного корма из горных трав. Со стороны никаких признаков нашего присутствия в доме не могло быть заметно. Вот почему всадники, показавшиеся на опушке леса, держались свободно и спокойно. Они направлялись прямиком к кузнице. Даже издалека я узнал их. Это были трампы. Кокс и Олд Уоббл ехали впереди, а лекарь со своей скво за ними.

Оставаясь незамеченным, я не стал подниматься на ноги, а буквально вполз в дом и сообщил моим товарищам о прибытии „дорогих друзей“. Мы уже рассказывали кузнецу о них, поэтому он сказал:

— Оставайтесь на месте, джентльмены. Я хочу получить удовольствие от того момента, когда они узнают, кто находится в моем доме.

Между тем трампы подъехали к дому. Мы заметили, что их посадка в седле была не слишком элегантной. Дик Хаммердал хихикнул по этому поводу и сказал:

— По-моему, они еще помнят нашу взбучку и предпочли бы увидеть на этом месте не кузницу, а аптеку.

Олд Уоббл с его полуобожженной шевелюрой выглядел весьма жалко. Кроме Уоббла и скво, все остальные спустились с лошадей. Было видно, что старика тоже трепала лихорадка, и почище моей: движения его были вялы, а когда лошадь перебирала ногами, он болезненно вздрагивал и его тощее тело почему-то все время кренилось набок. Когда кузнец подошел к нему, он спросил его с вызовом:

— Послушай, парень, тут вчера не проезжали случайно семеро всадников?

— Проезжали.

— Из них трое краснокожих?

— Точно!

— Среди лошадей две вороных?

— И это верно.

— Вам не показалось, что они спешили?

— Не больше, чем вы.

— Well! Может быть, у вас есть средство против лихорадки?

— Нет, мы здесь не имеем дела с лихорадкой.

— Но провиант по крайней мере у вас есть?

— Нет. Я совершенно разорен шайкой проезжих бандитов.

— Ладно, это нас не интересует. Придется нам самим пройтись по вашим кладовкам.

— В моем доме командую только я!

— Мы не позволим над нами смеяться! Или вы думаете, что двадцать парней испугаются вас? Мы хотим есть, и вы дадите нам еду!

— Вы — чудовище! А как с оплатой? Деньги у вас есть?

— Деньги? — переспросил проходимец и рассмеялся. — Если вы хотите, чтобы мы вас отлупили как следует, пожалуйста, можем начать прямо сейчас, а денег… денег у нас, разумеется нет.

— Хм, я вижу, что вы драчливы, как петухи, но кулаки свои вы держите при себе!

— А не слишком ли вы смелы? Что вы имеете в виду, говоря о наших кулаках?

— То, что сказал!

— Я хочу знать, почему вы так говорите.

— Кто начал говорить об этом? Вы, а не я!

— Ах так! Я думал… А теперь отойди-ка от двери!

— И не подумаю! Это дверь моего дома.

— Глупости! Мы нуждаемся в мясе, муке и другой провизии, нам плевать, чья эта дверь, если за ней все это есть. И никто нам не запретит в нее войти!

— Well! Как хотите. Запретить войти туда я вам, конечно, не в силах, но, думаю, вас очень удивит тот род мяса, который там находится.

— Мне надоело вас слушать! Хватит пустых слов, пропустите нас по-хорошему!

Кузнец посторонился.

Наши ружья были нацелены на дверь. Кокс, который вошел первым, увидев нас, закричал: „Назад! Назад! Здесь Шеттерхэнд и все остальные!“

И тут они увидели нас. Всю их наглость тут же как рукой сняло, и они бросились врассыпную. Последним улепетывал шаман. Хаммердал не преминул, конечно, выстрелить им вслед, а потом сказал:

— Они убрались, ха-ха, но без мяса и хлеба. Однако суп наш они все-таки успели пересолить. Я прав, а, Пит Холберс, старый енот?

— Хм. Я думаю, они сейчас и от пересоленого супа не отказались бы. Эти трампы вели себя ничем не лучше тех бандитов. Кузнецу здорово повезло, что мы не уехали.

— Повезло или не повезло ему — какая разница! Главное — что не повезло трампам!

Виннету, никому ничего не говоря, быстро подошел к лошадям, и через минуту он, скача во весь опор, удалялся в ту же сторону, куда скрылись и трампы. Я понял, почему он так спешил: они должны его видеть и знать, что он за ними наблюдает — чтобы не возникало у них желания вернуться тайком и где-нибудь в укромном месте подстеречь нас. Виннету вернулся часа через два и заверил нас, что трампы убрались отсюда далеко и надолго.

По крайней мере в самое ближайшее время опасаться нам нечего. Рассудив таким образом, мы решили позаботиться о себе самих: Шако Матто и Апаначка отправились на охоту, а Виннету остался при мне, чтобы заняться моей раной.

Кузнец с самого утра развел огонь в своей кузнице — он собирался подковать наших лошадей. Очень кстати оказалось это его намерение. Нам предстояло теперь идти по каменистым почвам, и лошадям, прежде всего вороным, требовалась какая-то твердая опора под копытами. До сих пор на тех отрезках пути, когда шли твердые почвы, мы выходили из положения с помощью железных башмаков — изобретения апачей. Необходимые инструменты для того, чтобы сделать такие башмаки, постоянно находились в наших седельных сумках. Мы попросили кузнеца сделать подковы с шипами, чтобы сбивать с толку охотников пошпионить за нами — эти шипы на железных башмаках не раз нас выручали. Так, в хлопотах и работе прошел весь этот день. У меня опять был приступ лихорадки, посильнее прежних, но зато более краткий. Ночь я проспал, можно сказать, почти спокойно. Когда Виннету утром осмотрел мою рану, то сказал обрадованно:

— Природная сила моего брата и сила травы, соединившись вместе, превзошли все мои ожидания. Ты пошел на поправку. Если ты сможешь неподвижно сидеть в седле, мы, пожалуй, рискнули бы отправиться в путь. Ехать будем осторожно, отдыхать чаще, чем обычно.

Он достал несколько самородков из своего потайного пояса, чтобы заплатить кузнецу за работу, но тот сказал, что этого слишком много, и он возьмет плату только за свою работу, а не за свое гостеприимство. Я понял, что кузнец плохо представляет себе, что такое достоинство индейца, а тем более вождя: разумеется, апач ничего обратно не взял.

Итак, напутствуемые добрыми пожеланиями кузнеца и его детей, мы направились в сторону ближайших вершин. Путь наш все время шел вверх. К вечеру мы достигли гор. Здесь я должен заметить, что нам было абсолютно безразлично, в какую именно сторону поскакали трампы. Мы хотели как можно скорее попасть в парк Сент-Луис и не только предчувствовали, но были почти уверены, что там мы непременно увидимся с Тибтака и его скво. Другие члены их компании, за исключением Олд Уоббла, нас не интересовали.

Теперь мы должны были свернуть со старой Континентальной тропы в сторону горной гряды, развернувшейся перед нами величественной черной стеной. Мы оказались в зоне кипарисовых лесов и часто дивились их огромной высоте, хотя им все же было еще далеко до секвой Сьерра-Невады, среди которых есть гиганты более сотни футов в обхвате.

Мы скакали теперь по пологому, но неуклонно поднимающемуся, протянувшемуся на многие мили каменистому плоскогорью. Деревья здесь росли довольно далеко и обособленно друг от друга. Солнечные лучи, не сдерживаемые никакими помехами, высвечивали пространство между ними со всей своей мощью, и этот контраст между изумрудно-зеленой хвоей крон и оазисами яркого света словно притягивал наши взгляды, захватывал все наше внимание, заставляя любоваться игрой тени и света. Но Виннету быстро вывел нас из лирического состояния, сказав, что мы — на подходе к Куй-Эрант-Яу — Медвежьей долине, где встречаются гризли. Ни один индеец никогда бы не стал здесь разбивать лагерь, потому что серый хозяин гор, об очень свирепом нраве которого известно каждому охотнику, не терпит никаких костров в своих владениях и, как только видит их, тут же идет в нападение на человека.

Тем не менее Дик Хаммердал спросил беспечным тоном:

— Так будем мы ночевать в Медвежьей долине или нет?

— Нет, — ответил Виннету.

— А зря. Я не прочь продырявить шкуру какому-нибудь гризли.

— Нас семеро. Чтобы чувствовать себя более или менее безопасно, мы должны выставить четырех человек на охрану лагеря, остальные трое в это время, конечно, смогут спать, но лагерь, в котором троих человек охраняют четверо, — плохой лагерь.

— В дозоре я встречу медведя или когда буду спать — какая разница! Все равно конец у него будет один — пристрелю.

— Мой маленький толстый брат уже когда-нибудь убивал дикого зверя во время сна?

— О! Да сто тысяч раз! Моя давняя мечта — убить бизона или даже целый выводок бизоньей семейки. Ты ведь знаешь это, а, Пит Холберс, старый енот?

— Да, — сказал его долговязый приятель, мечтательно вздохнув. — Во сне каких только подвигов не совершишь!

— Не пытайся осрамить меня, Пит Холберсс! Я-то хоть во сне бываю настоящим мужчиной, а ты и в жизни, и во сне — старый, неуклюжий енот!

— Хм. Неуклюжий… А ты приведи-ка сюда хоть одного гризли, посмотрим тогда, кто из нас неуклюжий.

Слова Виннету о гризли чрезвычайно заинтересовали меня. Обычно эти животные семьями не живут, но по его словам выходило, что серых медведей здесь великое множество.

— Неужели в этой долине медведи живут не так обособленно, как их сородичи в других местах? — спросил я у Виннету.

— Ни один гризли-самец не ищет другого, — ответил Виннету. — Но он тянется к самке, пока она кормит малыша, потому что он — любящий и заботливый отец. Но когда мой брат увидит эту долину, он поймет, почему серых медведей здесь можно встретить гораздо чаще, чем где-либо еще. Когда бизоны мигрируют, они непременно проходят через Медвежью долину. Место это — такое высокое и отдаленное, что охотники сюда не добираются. Гризли спокойно чувствуют себя в здешних зарослях, хотя иногда и устраивают страшные драки, особенно в брачный период. Здесь можно увидеть столько останков побежденных в этих драках, сколько не подстрелит ни один охотник. Если у нас будет время, мы сможем задержаться в долине и поохотиться.

— К сожалению, времени у нас мало. Оно к тому же в пути всегда проходит быстрее, чем нам кажется, не замечал?

И словно в подтверждение моих слов на пути у нас встал крутой склон, почти стена, на вершину которой нам надо было подняться самое большее за час. Там, на самом ее верху, было лесистое плато, во многих местах прорезанное довольно глубокими трещинами. Как одеяло на горбе какого-нибудь мощного животного, плато плавно перетекало после высшей точки на другую сторону скалистой стены. За ней и лежала Медвежья долина. Когда мы отдышались после нескольких метров крутого подъема на плато, Виннету подвел нас к трещине, через которую бил водопад. Он падал почти отвесно с угрожающим шумом, и здесь мы сошли с лошадей, взяв их под уздцы. Несмотря на трудность этого перехода, на всем пути от дома кузнеца до Медвежьей долины я чувствовал себя неплохо, лихорадка больше не возвращалась. Боль, и порой весьма нешуточную, я, конечно, ощущал, но это еще не повод, чтобы отставать от товарищей.

Время массовой миграции бизонов еще не наступило, но быки, которые летом паслись на высокогорных пастбищах, уже начали спускаться в долину. Выше бизонов, конечно, наиболее крупных и сильных их экземпляров, никто из животных в горы не поднимался. Поглощая траву высокогорий, бизоны нагуливали до двадцати центнеров веса. Но и медведи при их массе до десяти центнеров и крайней злобности были не менее мощны. Можно только вообразить, какой дикий и жуткий рев оглашал долину, когда встречались эти вечные противники.

Не обращая внимания на следы бизонов, хотя в другое время, разумеется, обязательно бы сделали это, мы пересекли долину и подошли к зарослям вблизи очередного водопада, рядом с которым, как сказал нам Виннету, проходил довольно удобный путь наверх. И красивый, добавлю я, потому что со всех сторон текли многочисленные тонкие каскады воды, с еле слышным звуком разбивавшиеся о камни. Мы преодолели уже половину подъема, когда апач неожиданно выехал вперед и соскочил с лошади. Он пристально вглядывался в землю, покрытую мхом и травой.

— Если бы мы задержались тут, то могли бы раздобыть шкуру серого медведя! Он пересек ущелье и устроился где-нибудь слева отсюда, в скалах.

Все соскочили с лошадей и тоже закружили на том же месте, наклонив головы к земле. Но Виннету прервал этот турнир следопытов, воскликнув:

— Пусть мои братья остаются на своих местах, чтобы не затоптать следы! Ко мне подойдет только один Олд Шеттерхэнд!

Я подошел. Зорким глазам апача можно было доверять абсолютно, без всяких оговорок. Вместе со мной он тем не менее еще раз осмотрел следы в тех местах, где они были видны особенно отчетливо. Они уходили к узкому проходу между двумя скалами. Мы явно были где-то поблизости от логова медведя. Похоже было, что здесь прошел „Папаша Эфраим“ — так вестмены в этих краях называют почему-то особенно крупных и старых гризли.

Мне вдруг очень захотелось навестить Папашу Эфраима, я молча, но вопросительно посмотрел на Виннету. Он покачал головой и повернул обратно. Разумеется, он был прав: у нас не было времени на охоту, кроме того, путешествовать с грузом тяжелой шкуры зверя не слишком-то сподручно. Когда мы были уже в конце подъема, я заметил, что глаза Шако Матто и Апаначки сверкают характерным для всех охотников блеском азарта. Но они не проронили ни слова. Хаммердал, напротив, не смог удержаться и спросил:

— Ну что, серый там?

— Да, — сказал я.

— Well! Мы пригласим его сюда!

— Нет. Мы его не тронем.

— Но почему, черт возьми? Найти логово серого медведя и не потревожить его! Да это то же самое, что открыть бонансу и не взять золото из нее. Я этого не понимаю!

— Мы должны двигаться дальше.

— Но, может, раньше мы все же сделаем этому малому дырку в шкуре?

— Это не так просто и не так быстро получается, дорогой Хаммердал. Кроме того, мы при этом будем рисковать жизнью.

— Рискуем или нет — какая разница, если мы его наверняка возьмем. Предлагаю: сейчас мы с…

— Мой брат Хаммердал получил право ехать с нами, но он не получал права что-нибудь предлагать, — спокойно урезонил его Виннету.

— Это ошибка! — проворчал наш бравый коротышка, садясь в седло. — Оставлять яйца в гнезде — подумать только! А ты что на это скажешь, Пит Холберс, старый енот?

— Это опасные яйца, дорогой Дик. Лучше всего оставить их в покое.

— Опасные! Можно подумать! Гризли — он и есть гризли, и более ничего!

Мне тоже, по правде сказать, было жаль покидать это „гнездо“, не достав из него „яйца“. Но Виннету, как всегда, был прав: к чему бессмысленно рисковать жизнью, а мне, с моей раной, особенно?

Вскоре после того, как перешли через эту гору, мы приблизились к краю ущелья, которое называется Парк Скалистых гор. Это ущелье протянулось на две миля в длину и на полмили в ширину и действительно походило на хорошо ухоженный парк благодаря тому, что отдельно стоящие деревья и растущие через равномерные промежутки группы кустарников создавали впечатление искусственно выращенных. На противоположном от нас краю ущелья парк постепенно переходил в лес. Он протянулся почти точно с севера на юг, мы находись в его юго-восточном углу и двигались к югу. К вечеру мы были уже в долине за парком, там и разбили лагерь. Пока мои товарищи этим занимались, я заметил на северо-западе стаю ворон, которая время от времени поднималась над лесом, но всякий раз снова опускалась невдалеке, как бы помечая чей-то путь. Мне это не понравилось. Виннету тоже заметил маневры ворон, а глядя на нас, встревожились и остальные. Шако Матто первым нарушил напряженное молчание:

— Уфф! Там какие-то люди выезжают из долины.

— Вождь осэджей верно говорит, — сказал я. — Там идут люди, и их довольно много, двое-трое вряд ли встревожили бы такую большую стаю ворон.

— А не проверить ли нам, кто это?

— Нет времени для этого, но Виннету решать — оставаться ли нам здесь. Разумеется, появление такого большого числа людей здесь мы должны принять во внимание.

— Скорее всего это индейцы, — сказал апач.

— Эту новость хорошей никак не назовешь. Если это действительно индейцы, а Виннету вряд ли ошибается, то это могут быть только представители народа юта, но их горная тропа проходит гораздо севернее. В таком случае, хотелось бы знать, что нужно индейцам по эту сторону гор?

— Мой брат Шеттерхэнд прав. Мы должны узнать, что им здесь нужно. Нам придется вернуться в лес и дождаться, когда они окажутся здесь.

Был тот самый редкий случай, когда я никак не мог согласиться с Виннету. И я возразил ему, но таким тоном, который возможен только между близкими друзьями:

— Пусть мой брат меня простит, но я предпочту не ждать их на этом месте. Потому что мы должны их настигнуть, пока они находятся в северном конце парка. Это примерно мили две отсюда. Они движутся, и мы пройдем по их следам еще до наступления темноты.

— Мой брат прав, — подумав, согласился вождь апачей.

— Я могу один пройти по следам, — сказал я.

— Но лучше мы вдвоем сделаем это, — в свою очередь возразил мне Виннету, — четыре глаза видят лучше двух, и к тому же у нас двоих — отличные лошади, а у наших спутников — нет.

— Согласен, едем вдвоем, остальные могут следовать за нами на некотором расстоянии, не спеша. Но всем нам надо держаться опушки леса. Сейчас они видят лишь макушки высоких деревьев и не заметят нас.

И мы двинулись в тени деревьев. Сначала шли на запад, а потом, когда добрались до юго-западного угла парка, — на север. Быстро пройти такое расстояние нам удалось только потому, что деревья стояли не слишком плотно по отношению друг к другу, хотя это было чревато опасностью споткнуться о выступающие корни или упасть в заваленную сверху сухими ветками яму, но мы были очень внимательны.

Проехали мы, учитывая то, что путь наш прошел углом, мили три, неизвестные пришельцы поднимались в гору и, естественно, двигались медленнее нас, поэтому мы с полным основанием надеялись оказаться в северозападном углу парка задолго до них. Недалеко от этого места мы спешились и привязали в укромном месте своих лошадей. Пройдя небольшое расстояние, остановились на высоком обрыве, с которого хорошо просматривалась вся долина, в том числе и тропа, по которой двигались те, чьего прибытия мы с таким нетерпением ждали. Пока же не было заметно никаких признаков их приближения. Но это нас только обрадовало — значит, мы прибыли вовремя. Ждать, однако, пришлось недолго. Очень скоро мы услышали топот лошадиных копыт. Неужели мы ошиблись, приняв одного-единственного всадника за целую шайку? Совершенно невероятно! Но тем не менее: по тропе ехал один человек.

Он приближался. Сначала над зарослями показалась его голова, а скоро мы увидели его и лошадь, на которой он ехал, полностью. Это был юта, более того, вождь, что подтверждали два орлиных пера в его головном уборе. Его лошадь…

О небо! Я не верил своим глазам. Это была та самая лошадь, которую вождь команчей похитил из Каам-Кулано, а я потом подарил Олд Шурхэнду. Виннету как бы предостерегающе коснулся моего плеча и тихо сказал:

— Уфф! Твоя лошадь. Лошадь нашего брата Шурхэнда…

— Да, это она… — ответил я ему так же тихо.

— Значит, они его взяли в плен и убили, иначе он никогда не отдал бы им лошадь. — В голосе апача теперь слышалась глубокая печаль.

— Если это так, я ему не завидую. А ты знаешь этого краснокожего?

— Да, знаю. Это Тусага Сарич — Черная Собака, вождь юта из племени капоте. Я встречался с ним много раз и довольно хорошо его знаю.

— Как воина?

— Да. Но не столько мужественного, сколько лживого и коварного.

— Интересно, каковы остальные его люди.

Вождь проехал. Через несколько минут показались остальные юта, мы насчитали их пятьдесят два человека. Примерно в центре этого отряда, окруженный со всех сторон индейцами, сидел на своем старом Клеппере Олд Шурхэнд, руки его были связаны, ноги привязаны к лошади.

Он выглядел грустным, но не потерявшим, однако, присутствия духа. Судя по его осунувшемуся лицу, он находился в плену, вероятно, уже несколько дней и вряд ли индейцы кормили его как следует.

От досады хотелось кричать, но мы ничего не могли сделать для него в тот момент. Как только стих топот копыт их лошадей, мы двинулись за ними вслед, стараясь, естественно, оставаться незамеченными. Вступив на территорию парка, они проскакали немного вдоль северной его части и остановились. Было ясно, что именно здесь они и разобьют свой лагерь. И мы повернули к своим.

Они ждали нас с нетерпением, которое еще больше усилилось, когда мы рассказали им обо всем, что видели, они стали требовать от нас немедленного ответа на вопрос, что мы собираемся делать, но мы еще и сами этого не знали. Сначала необходимо было узнать, каковы намерения юта в отношении Шурхэнда, при каких обстоятельствах они его взяли в плен и что мы можем сделать для того, чтобы ему помочь. Но тут нам требовалась в союзницы ночь, полная, непроницаемая темнота, чтобы мы смогли подобраться к лагерю юта как можно ближе. Сумерки уже опускались на землю, но перед тем, как двинуться в сторону юта, Виннету решил осмотреть мою рану. Ее состояние он нашел вполне удовлетворительным.

Наконец стемнело, и мы, крадучись, отправились в сторону лагеря индейцев. Они развели множество костров, и благодаря их свету мы добрались до места очень быстро. Два индейца, охранявшие лошадей, расхаживали туда-сюда совсем рядом с нами, но густая листва зарослей надежно укрывала нас. Однако нечего было и думать о том, чтобы сделать еще хотя бы один шаг с этого места. Мы обошли лагерь, но близко подойти к нему не смогли: здесь рос высокий, раскидистый папоротник, который служил, конечно, замечательным укрытием, но двигаться через его заросли незаметно и не оставляя следов, что было для нас особенно важно, вряд ли удалось бы. Призвав на помощь всю свою ловкость, мы делали так: ухватив стебель у самого его основания, как бы описывали им окружность, что должно было создать впечатление движения стеблей от ветра и в то же время давало нам возможность хоть ненамного, но продвигаться вперед, я полз за вождем апачей след в след. Если кто-то думает, что сделать это было просто, он очень заблуждается. Каждое растение на следующее утро должно было производить впечатление абсолютно нетронутого.

Взмокшие, с дрожащими от напряжения руками и ногами, мы подползли наконец к лагерю, но за старания фортуна наградила нас: индеец, сидевший в трех метрах от нас, оказался не кем иным, как Тусага Саричем. Он сидел в застывшей позе спиной к нам на толстом бревне. А к стволу дерева, росшему прямо напротив него, был привязан — о Боже! — Олд Шурхэнд. Длинные пряди его каштановых волос были смешаны с лесной землей, впалые щеки покрыты слоем густой пыли. Надо сказать, это придавало ему сходство с Виннету, но еще больше с самым таинственным индейцем на свете — Кольма Пуши.

У ног вождя юта догорал костер, на земле возле него валялись объедки. Но скорее всего Шурхэнда к этой трапезе не приглашали. В эту минуту мне очень захотелось подать ему какой-нибудь знак, говорящий о нашем присутствии здесь, но не выдающий нашего присутствия Тусага Саричу, даже неожиданное волнение Шурхэнда могло выдать нас. А он наверняка взволновался бы — ведь он даже не подозревал о том, что я был в Джефферсон-Сити, разузнал там о его планах и поехал вслед за ним.

Прошло примерно полчаса. Индейцы время от времени подходили к вождю, что-то ему говорили, но все это было для нас несущественно — мы не услышали ни слова о цели их пребывания здесь. Тусага Сарич сидел все так же молча и неподвижно, на его лице жили одни только глаза, они горели огнем рвавшейся наружу ненависти к своему пленнику. Шурхзнд был тоже почти неподвижен. В его взгляде читалась непокорность и уверенность в том, что все еще будет хорошо, как будто он находил свое положение удачным, а может быть, такое у него было предчувствие. Впрочем, есть точное слово, определяющее его поведение, и слово это — „достоинство“.

Издали донесся вой черных волков, на него ответил сначала один волчий голос совсем близко к нам, потом второй, третий… Вождь нарушил наконец свое молчание.

— Бледнолицый, ты слышишь? — сказал он, — волки дерутся из-за костей, которые из жалости кидают им хозяева Куй-Эрант-Яу — серые медведи“.

На это Шурхэнд ничего не ответил. Тогда вождь продолжил:

— Завтра вечером они будут так же драться из-за твоих костей.

Но пленник по-прежнему не удостаивал его ответом. И тогда Тусага Сарич взбеленился:

— Почему ты молчишь? Ты что, не знаешь о том, что обязан отвечать, если знаменитый вождь открывает рот, чтобы задать свой вопрос?

— Знаменитый? Хау! — ответил Шурхэнд презрительно.

— А ты в этом сомневаешься?

— Да, и очень.

— Так значит, ты меня не знаешь!

— Вот это верно. Я не знал даже о твоем существовании, пока тебя не увидел, я никогда раньше не слышал твоего имени. Неужели ты и вправду знаменит?

— А разве знаменит только тот, чьи имена касались ушей бледнолицых?

— Человек, который на Западе известен так, как я, знает имена всех выдающихся людей.

— Уфф! Ты хочешь меня оскорбить, но имей в виду: тех, кто меня оскорбляет, я убиваю без всякой жалости. Но тебя я не убью. Пока. Ты еще должен побороться с серым медведем.

— Для того, чтобы ты смог потом хвастаться медвежьей шкурой, щеголять в медвежьих ушах, когтях и зубах и лгать, что это ты его положил? (Здесь я должен пояснить, что охотники Дикого Запада, как самые ценные регалии, с гордостью, кстати, вполне оправданной, носили на шляпах, куртках и поясах трофеи медвежьей охоты.)

— Замолчи! Со мной полсотни воинов! И я не лгу!

— Я говорю так потому, что знаю: трус способен на любую ложь. Почему вы сами не хотите спуститься в долину, а посылаете туда меня?

— Того, кто называет нас трусами, мы презираем, как койота.

— Если мы начнем разбираться в том, кто из нас достоин презрения, то окажется, что это ты!

— Собака! Разве ты не был на совете и не слышал, что там было сказано? Ты убил двух наших воинов, старого и молодого, отца и сына. Их звали Старый Медведь и Молодой Медведь. Оба получили эти имена за то, что положили двух больших серых медведей. Они были очень знаменитые воины, и…

— Трусы они были! — перебил его Шурхэнд. — Трусы, потому что только трусы нападают со спины, как они поступили со мной. Да, я убил их, но сделал это в честной схватке, развернувшись к ним лицом. И учти, если бы вы не навалились на меня таким количеством воинов, я бы, конечно, смог постоять за себя.

— Любой краснокожий знает, что все бледнолицые кровожадны и жестоки, как дикие звери. А тот, кто думает, что они достойны честной схватки, погибает в ней. Ты — бледнолицый, но, похоже, в твоих жилах течет и часть индейской крови.

Эти слова индейского вождя в первый момент возмутили меня, но потом память подсказала мне, что я и сам порой задавался вопросом, делая это, может быть, бессознательно: а нет ли какой-то связи между ним и индейцами? Нет, ни внешностью, ни характером он не напоминал индейца, но что-то такое трудноуловимое в нем все-таки было. И вот теперь, когда юта вслух сказал о том же самом, а я внимательно всмотрелся в глубокие, полные сдерживаемого огня глаза Шурхэнда, меня озарило: да ведь это действительно глаза индейца!

Юта продолжил:

— Оба Медведя должны быть отомщены. Я не могу забрать тебя в лагерь, чтобы привязать там к столбу пыток, потому что лагерь слишком далеко отсюда. Мы приговорили тебя к другому виду казни: ты должен будешь убить четырех медведей и при этом уцелеть сам. Разве это не справедливое решение?

— В принципе — справедливое, но способ, которым вы хотите его осуществить, — жесток.

— Это не жестокость, а, наоборот, снисходительность к тебе.

— Хау! Что-то я не припомню, чтобы я встречал кого-то из юта в Медвежьей долине.

— Попридержи свой поганый язык, собака! Мы отпустим тебя на два дня одного под честное слово. Разве это не доверие с нашей стороны?

— Вот как! И твои слова о бледнолицых, которые ты только что мне тут говорил, тоже говорят о доверии? Хм. Ну ладно, если это доверие на твой лад, то скажи мне, почему вы решили, что мне его можно оказать?

— Потому что мы знаем, что Шурхэнд держит свое слово. В этом ты как Олд Файерхэнд и Олд Шеттерхэнд.

— Ты знаешь этих белых охотников?

— Я не видел никогда никого из них, но я знаю, что они не бросаются словами. И то же самое я слышал о тебе. Вы трое — редкие экземпляры бледнолицых, заслуживающие доверия, несмотря на то, что все бледнолицые — враги краснокожих. Но наш приговор — это все, в чем мы можем оказать тебе снисхождение. Или ты веришь в то, что сможешь своими речами изменить его?

— Во что я верю — разговор отдельный, но вам я не верю совершенно. Я слишком хорошо вас знаю!

— Ошибаешься! Мы тоже умеем держать свое слово. Наше решение не изменится. Мы освободим тебя рано утром, отдадим тебе твои нож и ружье, и ты спустишься в долину. Вечером вернешься обратно, а на следующее утро снова туда пойдешь. Если за эти два дня ты сумеешь убить четырех медведей и докажешь это их шкурами, мы подарим тебе жизнь.

— Но почему только жизнь, а не свободу?

— Свободу ты получишь только тогда, когда возьмешь одну из наших дочерей к себе и она станет твоей скво. Мы потеряли из-за тебя двух отличных воинов, и поэтому ты должен стать членом нашего племени, если, конечно, медведи тебя не съедят.

— На это я никогда не соглашусь!

— Но ты это сделаешь бледнолицый! Мы заставим тебя!

— Хау! Еще никому не удавалось заставить Олд Шурхэнда делать то, чего он делать не желает!

— На этот раз удастся! Я сказал! Избежать этого ты сможешь только в том случае, если не вернешься из долины!

— Well! Я вернусь. В долину ведет всего одна тропа. Но могу я узнать: если я не вернусь, вы будете меня искать?

— Нет. Ведь если ты не вернешься, это будет означать, что ты мертв или съеден.

— Но я могу быть ранен.

— Человек, раненный настолько, что не может идти, становится добычей медведей. Мы не будем его искать!

— Скажи мне честно, вождь юта: вы очень боитесь серых медведей?

— Замолчи! Чего нам бояться, когда нас так много? Но среди нас нет ни одного, кто струсил бы, встретившись с гризли один на один. Если и ты настолько же смел, ты принесешь нам четыре шкуры, по две за каждого из наших воинов. Если ты вернешься без них, мы тебя расстреляем. Мы так решили, и так будет. Я сказал! Хуг!

Он сделал характерный для индейцев жест рукой, означающий, что разговор окончен, и он вновь замер. Мы ждали еще примерно четверть часа, но ни юта, ни Шурхэнд даже рта не раскрыли, и мы покинули наше укрытие. Замести следы нам удалось без труда: во-первых, потому, что у нас уже был опыт, а во-вторых, юта были слишком заняты кострами. Но прежде чем скрыться в папоротнике, мы пролежали еще примерно час вблизи костров в надежде узнать что-нибудь еще. Но юта были немногословны, и мы уже собрались уйти, как вдруг вождь поднялся и стал отдавать приказы. Он сказал, что костры, все до одного надо погасить, а лагерь окружить двойным кольцом охраны. Кроме того, двое воинов на лошадях должны были постоянно патрулировать за пределами этого кольца: юта не на шутку опасались нежданных визитов гризли. К тому же большинство из них были вооружены лишь копьями, луками и стрелами.

Одним словом, при такой охране освободить Шурхэнда, не пролив ни капли крови, было невозможно. Не стоило недооценивать юта, когда они настроены серьезно, то становятся вдвойне осторожны и внимательны. Тот способ, который я применил, когда вызволял Апаначку из плена осэджей и Кольма Пуши из плена трампов, здесь не годился. Пока юта обсуждали приказы своего вождя, мы скрылись в зарослях. Виннету шел, не произнося ни слова, рядом со мной. Но я был уверен, что очень скоро он предложит нам какое-нибудь решение, в любой ситуации, всегда он считал это своим долгом.

Я не ошибся в своих предположениях. Мы отошли совсем недалеко, как вдруг он резко остановился и спросил:

— Мой брат Шеттерхэнд уверен, что сегодня у нас ничего не получится?

— К сожалению, уверен, — ответил я.

— То, что они увеличили число своих дозорных, нам на руку, потому что у лошадей останутся только двое.

— И все же мы должны освободить Олд Шурхэнда, даже если для этого придется рискнуть жизнью.

— Виннету думает так же. То, что дается без риска, то можно без риска и отобрать. Но надо дождаться утра.

— И вернуться в Медвежью долину?

— Да, чтобы там поговорить с Шурхэндом.

— Представляю, как он обрадуется, когда увидит нас.

— Его сердце наполнится блаженством! Но уйти с нами он не сможет.

— Это верно. Он ведь всегда держит свое слово.

— Уфф! Мы знаем о берлоге по крайней мере одного гризли. Но Медвежья долина потому и зовется так, что берлог там достаточно. А мы поможем ему.

— Согласен с тобой. Но, к сожалению, его положение даже в этом случае не слишком изменится. Ему подарят жизнь, но не свободу.

— Мой брат прав — в любом случае мы должны попытаться его освободить. Он не согласился на то, чтобы остаться у юта и взять себе скво из их девушек.

— Значит, завтра и пойдем по следу медведя. Но сейчас меня больше беспокоят наши собственные следы. Юта будут целый день в парке и обнаружат следы нашей стоянки.

— Уфф! Нам нельзя больше оставаться здесь. Но куда же нам идти?

— Лучше всего прямо сейчас отправиться в Медвежью долину. В темноте это, конечно, не слишком-то легкое и не совсем безопасное дело, но если лошади пойдут медленно и осторожно, это может получиться. Но мы все время должны помнить, что гризли где-то рядом. Я их не боюсь.

— Виннету — тоже, и если мы оба пойдем впереди, остальные смогут двигаться за ними. Наши лошади почуют близость медведей. И против темноты есть средство. Виннету видел наверху совершенно высохшее смолистое дерево — из него получатся отличные факелы.

— Следы, которые мы оставили в парке, мы не сможем уничтожить, поэтому надо их пересечь.

— Виннету сотрет их своим одеялом. Хуг!

„Хуг!“ означало, что совет окончен, и теперь надо было подумать о том, что мы скажем своим спутникам о том, что мы видели, что поняли и какие выводы из всего этого сделали. Мы предполагали, что наше сообщение произведет большое впечатление, особенно на тех, кто знал Шурхэнда, — Апаначку, Хаммердала и Холберса. Поэтому мы сделали его коротким, но обстоятельным. Виннету закончил свою речь такими словами:

— Мой брат думает, что нам надо еще успеть уничтожить следы.

И индейские вожди занялись этой работой. Они объехали весь парк по окружности до конца той дороги, по которой мы прибыли сегодня. Виннету привязал к хвосту последней лошади одеяло, которым и заметал следы. И когда мы тронулись в направлении Медвежьей долины, сделали так же.

Виннету ехал теперь первым, я — за ним, остальные — следом. Ружья мы держали наготове в руках. В верхней части парка при свете высыпавших на небе звезд было довольно светло, однако в тенистых местах — хоть выколи глаза, и даже я едва различал очертания лошади Виннету, хотя шел так близко от него, что мог дотронуться до ее хвоста. Здесь пригодились и блестяще проявили себя в очередной раз память и интуиция, отличный слух и хорошее даже в темноте зрение апача. Я просто не знаю, что бы с нами было, если бы не эти его замечательные способности.

Скоро глаза наши привыкли к темноте, в хаосе звуков ночи мы стали различать плеск струй водопада, на который мы шли, как на маяк. А через полчаса Виннету сказал:

— Здесь, у моей левой руки, растет сухой таго-тси. Мои братья могут сделать из его смолистых сучьев факелы. Я буду оберегать вас от гризли.

И мы пошли дальше, держа в одной руке факел, в другой — ружье. Наконец дошли до места, где Виннету нашел след медведя. Новых отпечатков там не было — должно быть, Папаше Эфраиму было очень неплохо в его берлоге или он ушел куда-то далеко. Итак, нам удалось проникнуть в долину, не привлекая внимания медведей к себе, и, сочтя это за добрый знак, мы стали разбивать лагерь.

Ветки сгорели, и больше у нас не было освещения, но нам хватало и света звезд. Мы поняли уже, что других людей здесь нет, поэтому расположились не под деревьями, а на открытом месте, так оно, кстати, было безопаснее и с учетом возможности неожиданного нападения медведей. Вокруг нашего лагеря с трех сторон земля была усыпана клочьями медвежьей шерсти. Значит, с двойной бдительностью нужно было охранять четвертую сторону, откуда, по всей видимости, и выходили медведи. В трещинах окружающих поляну скал росли кусты ежевики, между которыми лакомки-гризли вытоптали порядочные плеши. В таких местах обожают селиться змеи, и поэтому мы подожгли траву. Предосторожность излишней не оказалась: мы видели, как змеи уползали, и их было настолько много, что казалось, по земле струится живой змеиный ручей.

Стали распределять время дозора. Меня как раненого от него решили вообще освободить, но разве я мог себе позволить отлеживаться, когда мои товарищи подвергали себя опасности? И первую вахту — два часа — несли мы с Хаммердалом.

Мы сидели рядом на земле, и я рассказывал толстяку все, что знаю о юта. Потом я направился к кустам, чтобы нарвать молодых побегов и дать их лошадям. Два часа прошли незаметно. Нас сменили Холберс и Апаначка. За ними шла очередь Шако Матто и Трескова. Четвертую вахту должен был нести один Виннету: он один вполне заменял двоих.

После вахты я прилег, чтобы поспать, но это у меня никак не получалось. Почему — я и сам не понимал: рана меня не беспокоила, признаков приближения приступа лихорадки я не чувствовал, но пульс мой бился учащенно. Холберс и Апаначка сидели на том же месте, что и мы с Хаммердалом, и тихо о чем-то беседовали между собой. Ржание лошадей да шелест листвы — вот и все звуки, что нарушали тишину. Звезды сияли теперь еще ярче, как будто кто-то там наверху следил за тем, чтобы мрак ночи не был абсолютным и потому опасным для путешественников. И тут я увидел, что вороной Виннету резким, быстрым движением вскинул голову, тряхнул гривой и весь напрягся. И мой конь почти синхронно с ним сделал то же движение. Потом оба стали встревоженно фыркать и беспокойно перебирать ногами. Они явно почуяли приближение опасности, и исходила она откуда-то из-за моей спины. Я перевернулся на живот и, сколько мог, напряг свои зрение и слух. Разглядеть мне ничего не удалось — мешали ночные тени от скал, — но я явственно расслышал, что в одной из каменных щелей кто-то царапался и скребся. Это не мог быть человек — иначе лошади так бы не испугались. Вождь команчей тихо прошептал: „Апаначка! Тихо! Ползи сюда, только осторожно!“ Чуткий Виннету даже сквозь сон почувствовал мое беспокойство, и вот он уже стоял рядом со мной, а в руке у него мерцало, отражая свет звезд, серебряное ружье.

— Медведь где-то совсем рядом! — еле слышно прошептал я, но Виннету уже и сам это отлично понял.

Хаммердал и Тресков спокойно спали, и это было к лучшему: они могли поднять лишний шум, в особенности Тресков. Апаначка и Холберс подползли к нам, они уже взвели курки своих ружей. Виннету приказал им:

— Стрелять только в крайнем случае! Самое грозное для гризли ружье — это ружье моего брата Шеттерхэнда. Он делает первые два выстрела, потом стреляю я, а вы только по моему сигналу.

Холберс вытер пот со лба. Голос его, казалось, вот-вот сорвется, когда он спрашивал:

— Медведь может пролезть между этими двумя скалами?

— Нет, — ответил я. — Это невозможно, — и тут же осекся. — О… да он уже здесь. Тихо! Пропустите меня!

На нас надвигалась огромная серая масса в облаке какого-то неприятного и одновременно будоражащего воображение всякого охотника запаха — запаха зверя. Кажется, к нам пожаловал не кто иной, как сам Папаша Эфраим собственной персоной. Оба наших вороных теперь ржали во весь голос, кружась на месте и взбрыкивая задними ногами. Я готовился к первому выстрелу, стараясь не терять хладнокровия. И вдруг все окружающее куда-то пропало, а мозгу у меня с чудовищной настойчивостью билась одна и та же мысль: стрелять надо точно между ребрами, прямо в сердце. Но для этого медведя еще нужно было поднять на задние лапы. И тогда я выскочил ему навстречу, подбежал к нему и тут же отскочил обратно. Маневр сработал: гризли в негодовании на нахала-человечишку тут же встал на задние лапы и, вращая мордой, готовился кинуться на меня. Я выстрелил. Медведь, шатаясь, сделал два шага вперед и рухнул на землю всей своей тушей. Потом, не поднимаясь с земли, он вытянулся, протянул лапы перед собой, как будто он хотел обнять кого-то, перевалился на другой бок, перевернулся, растопырил лапы и затих… И при этом не издал никаких звуков. Здесь я должен заметить, что у серого медведя вообще как бы совсем нет голоса, во всяком случае, борьба с ним всегда проходит беззвучно, и это несмотря на то, что в этой борьбе он запросто, как говаривал один мой приятель, „ломает хребты“.

— Он убит! — сказал Виннету. — Но пока не приближайтесь к нему на всякий случай — гризли бывают живучи…

Естественно, спящих в нашем лагере больше не было. Наступило то самое время, когда каждый мужчина, прямо или косвенно участвовавший в охоте, проявляет свою реакцию на ее результат. Шако Матто молчал, но по лицу его было видно, что он испытывает прилив гордости. Тресков, несмотря на то что трусом никогда не был, крадучись подбирался к медведю сзади. Хаммердал метался между мною и своей лошадью и вопил:

— Медведь! Тысяча чертей! Это же настоящий Папаша Эфраим! И этот парень его уложил одним выстрелом! Ох, какой же я лопух! Почему я спал?! Я чувствую себя так, как будто сам себе залепил оплеуху!

— Сделай это на самом деле, дорогой Дик, если тебе так уж неможется, — стал успокаивать его Холберс.

— Молчи, старый мерин! — заорал его приятель-грубиян. — Себя хлещи по щекам! Для охоты на гризли у тебя никогда недостанет ловкости! Нет, чтобы такое случилось, и с кем? — со мной!!!

— Тебе еще повезет, — робко вставил Холберс.

— Повезет мне или нет — какая теперь разница, если этот зверь был настолько глуп, что заявился к нам, когда я спал? Если уж у медведя не хватает рассудка, то у кого же его искать тогда, а? Я тебя спрашиваю!

Вот так странно выражал наш приятель Дик Хаммердал свою досаду, но такой уж он был человек, и кстати, все, что он при этом говорил, было сказано совершенно серьезно. И он действительно готов был бы схватиться один на один с медведем. Какой бы это дало результат — другой разговор, но храбрости в нем хватило бы на нескольких и более опытных охотников. Чтобы лишний раз продемонстрировать всем окружающим, что он нисколько не боится гризли, Дик Хаммердал подошел к телу медведя, приподнял его лапу и сказал:

— Он мертв, джентльмены, и теперь уже точно может считаться убитым. Я предлагаю немедленно снять с него перчатки и сапоги! О сне не может быть и речи.

Вот тут он был прав. Рядом с только что убитым гризли не смог бы уснуть ни один охотник на свете. Мы развели костер и при его свете увидели, что убитый зверь вовсе не Папаша Эфраим, а, да позволено мне будет продолжить присвоение медведям человеческих имен, Мамаша Эфрусси — самка, весом никак не меньше семи центнеров, великолепный экземпляр гризли.

— Это ее следы мы видели, — сказал Тресков.

— Нет, — возразил Виннету. — След был от более тяжелого медведя, это не мог быть след медвежьей скво, там прошел сам хозяин. Мы должны найти его к тому времени, как сюда придет Олд Шурхэнд.

Все, кроме нас с Виннету, достали свои ножи, чтобы снять с медведицы перчатки и сапоги вместе со всей остальной ее шкурой, и с головой ушли в это занятие.

— Уфф! — вдруг воскликнул мой друг апач. — А вот и бэби!

Наш костер освещал поляну на несколько метров вокруг, и в его свете хорошо был виден силуэт медвежонка, стоявшего возле тех самых зарослей, в которых я совсем недавно заготавливал корм для наших лошадей. Он был величиной со среднего теленка, только гораздо толще.

— Ура! К нам пришел бэби той леди! — закричал Дик Хаммердал и, не раздумывая ни секунды, пошел на медвежонка.

— Дик! Дик! — крикнул я ему вслед. — Не приближайтесь к нему. Зверь гораздо опаснее, чем вам кажется!

— Чепуха! Он мой! Мой!

Да, медвежонок, безусловно, предназначался как добыча только Дику. А Дик — медвежонку. И даже если наш храбрец вдруг бы да передумал и пошел в отступление, вряд ли теперь ему удалось бы избежать медвежьих объятий. И вот они сцепились. Через мгновение оба, не разжимая рук и лап, катались по земле. Еле-еле высунув голову из-под медвежьей лапы, Дик Хаммердал сдавленным голосом протянул:

— Помогите! Этот скот не отпускает меня!

Апаначка выхватил нож и бросился к этому клубку из человеческого и медвежьего тел. Левой рукой, просунув ее между ними, он изо всех сил развел их, а правой нанес медвежонку разящей силы удар. Апаначка не промахнулся. Медведь замер без движения. Хаммердал вскочил и заорал:

— Что за бестия! Жуткая скотина! Я отдал все свои силы только для того, чтобы удержать его зубастую морду подальше от своего лица. Каков! Зажарить его и съесть!

Я перевернул „бэби“. Апаначка попал ему прямо в сердце. Хаммердал, надо сказать, выглядел не слишком по-геройски. Одежда его была разорвана в клочья, лицо — в ссадинах и царапинах, руки обагрены кровью, на одной из них виднелась довольно глубокая рана.

На его приятеля эта схватка произвела такое большое впечатление, что он стал буквально сам не свой. И вместо того, чтобы выразить приятелю сочувствие, обрушился на Дика с гневом:

— Что ты натворил!? Как ты выглядишь! Да ты, парень, видно, совсем рехнулся, если решил взять гризли голыми руками. Да-а, такой глупости я еще в жизни не встречал. Ну что мне делать с тобой, приятель? Ты потерял остатки своего умишка. Тебе плевать на старого Холберса, который не выносит вида крови. Из-за этой твоей дурацкой выходки мы оба пострадали. Ты что, берег свою шкуру специально для того, чтобы медведь тебе ее разорвал? Что это ты стоишь и молчишь, как истукан? Скажи же что-нибудь, большой мальчишка!

Хаммердал же так и застыл на месте с открытым ртом, не в состоянии вымолвить ни слова. Ему казалось, что он бредит наяву. Неужели все это произнес действительно его лучший друг — тихий, спокойный, деликатный Пит Холберс? Хаммердал тряхнул головой, словно стряхивая с себя наваждение, и сказал:

— Пит, мой старый Пит, неужели это ты? Я не узнаю тебя! Ты стал оратором получше тех, про которых пишут в книжках. Нет, я тебя не узнаю! Но это невозможно! А скажи-ка мне: ты узнаешь своего приятеля?

— Конечно, я узнаю тебя, глупец! И что из того? Посмотри на себя в зеркало — лицо расцарапано, одежда разорвана. От тебя одни огорчения! А где наша былая радость? Кажется, нам никогда уже больше не разделить ее на двоих. Хау!

— Не срами меня, Пит! Радость или печаль переживаешь ты вместе со мной — какая разница! Главное, что вообще что-то переживаешь! Кто знал, что этот щенок окажется таким злым?

— Щенок! Гризли он называет щенком! Я больше не могу тебя видеть. Глазам моим больно от тоски. Я не могу видеть это старое, дорогое мне лицо в крови. Подойди к воде, Дик! Я умою тебя.

И Пит Холберс обнял Дика Хаммердала. Вдвоем они понуро побрели к ближайшему ручью. А когда вернулись, Дик был умыт, его одежда потемнела от воды.

— Скажите мне, — обратился к нам озабоченным тоном Пит, — этот парень не выглядит больше, как бродяга? Кстати, я хотел попросить вас, мистер Шеттерхэнд, об одном небольшом одолжении.

— Каком?

— Знаю, что в седельной сумке вы всегда возите с собой швейные принадлежности. Пожалуйста, дайте мне их на время, чтобы я смог зашить рванье этого несчастного!

— Охотно одолжу их вам!

Полчаса Пит Холберс никак не мог отыскать ушко у иголки. Но в конце концов, после того, как пара было выпущено не меньше, чем из котлов паровоза, собирающегося тронуться, это у него получилось: нить попала в это треклятое ушко. И он принялся шить. Но что это были за стежки! Они отстояли друг от друга далеко и шли совсем даже не по прямой линии. Но работал он, надо признать, старательно, и даже очень. Однако скоро выяснилось, что иглу он втыкает все на одних и тех же местах. Я осторожно сказал Питу, что на конце нити хорошо бы узелок завязать. Для него это оказалось новостью. Пришлось мне показать начинающему портному кое-какие приемы шитья — как ставить заплаты, как зашивать дыры — и объяснить, какие швы — самые прочные, а какие — самые аккуратные. Он все это выслушал, но дальнейшая его реакция опять оказалась более чем неожиданной: Холберс с гневом швырнул на землю катушку ниток и заявил тоном капризного ребенка:

— Потайные швы! Такие швы, сякие швы! Что-то я раньше ничего о них не слышал. Ну и зашивайте рванье Дика сами, мистер Шеттерхэнд, если моя работа вам не нравится! А мне это надоело!

Пришлось мне до самого утра чинить рубашку, штаны и жилет толстяка. Между тем мои спутники принялись поедать свежую медвежатину. На лапах у медведя мясо — самое вкусное, с них и начали.

Светало. Виннету и я оседлали своих вороных, взяли на привязь чалого Апаначки и отправились навстречу Шурхэнду. Мили через две мы добрались до ущелья, из которого, по нашему предположению, исходя из того, что мы слышали вчера, должен был появиться Олд Шурхэнд. Прошло больше часа, прежде чем мы заметили идущего среди деревьев человека. Мы привязали лошадей в кустах и стали наблюдать за ним, не будучи пока уверенными, что это именно он, Верная Рука. Мы еще не могли разглядеть какие-то характерные особенности идущего человека, как он вдруг остановился и прокричал:

— Эй, кто это там, в кустах? Кто назвал мое имя?

— Друг! — ответил я.

— Выйди из кустов! Мы на Диком Западе, и здесь разговаривают в открытую!

— Я здесь!

При этих словах я вышел из кустов. Виннету остался пока в укрытии. Шурхэнд узнал меня сразу же.

— Шеттерхэнд! Шеттерхэнд! — воскликнул он с радостным удивлением. Бросив ружье на землю, обнял меня.

— Вот это да! Шеттерхэнд, мой друг и спаситель в прошлом и настоящем!

Его глаза сияли, он был счастлив.

— Но как, как могло случиться, что вы оказались именно сейчас и именно здесь, среди Скалистых гор в Медвежьей долине? У вас, наверное, есть серьезная причина для этого?

— Да.

— Но какая? Пожалуйста, расскажите!

— Я шел от Джефферсон-Сити вверх.

— Вот как! Значит, вы были у банкира?

— Да.

— И это он сказал вам, что я здесь?

— Да, он.

— И вы шли за мной?

— Да, все это время. Я побывал не только в Джефферсон-Сити, но и в салуне Лебруна в Топике, на ферме Феннера и так далее. Вы видите, я неплохо осведомлен о том, как вы двигались.

— Слава Богу! Слава Богу! Теперь я спасен. Вы поймете меня, когда узнаете, что в данный момент я — пленник.

— У вождя Тусага Сарича!

— Как, вы и это знаете? — спросил он ошарашенно.

— Не только это, но и то, что на сегодня и завтра вы отпущены на охоту, — продолжил я весело, — чтобы…

— Вы действительно знаете все про меня!

— …чтобы добыть четыре медвежьих шкуры.

— Но… но… сэр… скажите же мне наконец, откуда вам все это известно?

— Вчера, когда вы разговаривали с вождем юта, я был всего лишь в трех шагах от вас.

— Ну конечно! Я мог бы и сам об этом догадаться.

— Мы слышали каждое ваше слово. Но в ту ночь освободить вас было невозможно, поэтому мы ночью отправились в Медвежью долину, чтобы дождаться вас здесь.

— Вы сказали „мы“. С вами кто-то еще?

— Да.

— Кто?

— Сейчас увидите. — И я раздвинул заросли. Дальнейшая сцена не поддается описанию. Могу лишь сказать, что Шурхэнд издал ликующий вопль, а Виннету прижал руку к сердцу.

— Виннету рад душой видеть своего брата Шурхэнда, — сказал он, когда Шурхэнд умолк. — Мы надеялись догнать его только в парке Сент-Луис, и радость нашей встречи станет тем больше, чем скорее мы докажем этому юта, что даже пятьдесят его воинов не могут удержать Шурхэнда.

— Но я дал слово возвратиться в их лагерь. Они знают, что Шурхэнд слов на ветер не бросает. Иначе они бы меня ни за что не выпустили.

— И мы знаем это! Шурхэнд не нарушает своего слова. Поэтому Шеттерхэнд и Виннету пойдут к вождю и скажут ему свое слово. А сейчас, если это возможно, вы позволите мне удалиться?

И он ускакал, никак не объяснив, куда и зачем направляется. Но я-то знал: он надеется найти следы еще одного гризли.

— Куда это он? — спросил Шурхэнд.

— Вероятно, он готовит для вас сюрприз, мистер Шурхэнд.

— Какой сюрприз?

— Ну, если я скажу вам это, сюрприза не получится.

— Well! Мы дождемся его здесь.

— Нет. Нам лучше уехать отсюда. А Виннету нас найдет. Пожалуйста, садитесь на лошадь! — И я подвел к нему чалого, добавив: — Когда вы увидите того, кому принадлежит этот конь, обрадуетесь не меньше, чем при встрече с нами.

Уже на подъезде к лагерю мы увидели Дика Хаммердала. Шурхэнд узнал его и спросил меня:

— Глазам не верю: неужели это старина Дик Хаммердал?

— Он.

— Значит, здесь должен быть и Пит Холберс.

— Разумеется. Они же неразлучны.

— О, вот это сюрприз так сюрприз! Благодарю вас!

Хаммердал бросился нам навстречу с протянутой рукой. Шурхэнд крепко пожал ее, и толстяк взахлеб от радости прокричал:

— Добро пожаловать, мистер Шурхэнд, в наши старые горы! Надеюсь, вы не забыли старого Дика с тех пор, как мы виделись в последний раз!

— О нет, дорогой Хаммердал! Я вспоминаю о вас всегда с теплым чувством.

— Здесь и Пит!

— Значит, вы по-прежнему не расстаетесь?

— Никогда! И знаете, он все такой же длинный, как я все такой же толстый.

— Это так, и я страшно рад, что оба вы не изменились.

Как только мы сошли с лошадей в лагере, Хаммердал заорал:

— Эй, Пит Холберс, ты где, старый енот? Посмотри, кого мы привели. Только не обнимай этого джентльмена, а то задушишь — твои руки могут обвить человека два раза!

И тут Шурхэнд увидел Апаначку.

— Апаначка! Мой краснокожий брат! Боже, еще один замечательный сюрприз! Позволь мне обнять тебя!

Команч в ответ не произнес ни слова, лишь широко раскрыл руки; глаза его излучали свет несказанной радости. Друзья потеряли друг друга после Форт-Террела и скучали оба. Подошел Тресков и поздравил их со встречей. Я представил Шурхэнду вождя осэджей. Он поклонился знаменитому вестмену, пожал ему руку с теплыми словами приветствия и спросил, показывая рукой на две медвежьих шкуры, расстеленных на земле:

— Мой брат Шурхэнд, как я слышал, должен принести юта четыре шкуры?

— Совершенно верно.

— Вот две из них.

— Кто добыл их?

— Шеттерхэнд — большую, а Апаначка — шкуру бэби.

— Спасибо, мой друг, но это, увы, мне не зачтется: медведей должен убить я сам.

Тогда в разговор вмешался я:

— Вождь капоте-юта выставил такое условие, чтобы это сделали обязательно вы?

— Нет, такого условия названо не было.

— Значит, и угрызений совести на этот счет у вас не должно быть.

— Конечно. Но вождь не знал, что я встречу таких помощников. Подразумевалось как само собой разумеющееся, что их убью я.

— Нас не касается, что он подразумевал. Речь о том, что вы можете забрать эти шкуры. А еще две мы, я думаю, добудем вместе.

— Но эту маленькую Тусага Сарич не засчитает.

— Почему?

— Потому что это шкура медвежонка.

— Но довольно большого. И на ней не написано, кому она принадлежала.

— Нет, они ее все-таки не засчитают.

— Тогда мы заставим сделать это. Вы бы ее засчитали?

— Конечно.

— Уже хорошо.

— Конечно, четыре шкуры есть четыре шкуры, кто бы их ни добыл. Но я ведь давал слово.

— Хорошо, тогда я вас прошу подумать о том, что будет, если вы придете вообще без шкур?

— Меня расстреляют.

— Ну, этого, положим, мы не допустим в любом случае.

— Спасибо! Но если вас при этом не будет, участь моя определится одним словом Тусага Сарича.

— Мы уже позаботились о том, чтобы оказаться там в нужное время. Но вы не должны возвращаться до тех пор, пока мы не будем полностью готовы. Не надо давать никаких преимуществ этим краснокожим. Они и так поставили вас в очень жесткие, и даже, я бы сказал, жестокие условия: вы должны четырежды оплатить вашу жизнь в единоборстве с самым лютым зверем Дикого Запада, но свободы они вам ведь все равно не дадут. Я правильно понял?

— Не дадут, они своих решений не меняют.

— Поэтому и речи не может быть о том, чтобы вам остаться у них. Слово свое насчет четырех шкур вы сдержите, а большего никто требовать от вас не вправе. К тому же теперь не то время, чтобы связывать себя ненужными обязательствами. Я убежден: есть нечто, что сейчас для всех нас, но особенно для вас, гораздо важнее.

— Что же это?

— Еда.

— И тут вы правы, — ответил весело Шурхэнд. — За последние три дня краснокожие не дали мне даже перекусить.

Ел он с большим аппетитом. Я же в это время, отведя моих спутников в сторону, сказал им, что они должны были предложить ему поесть сразу же, как только он прибыл в лагерь, а кроме того, предупредил, что они не должны в его присутствии произносить слова, сказанные Тибо-така и Тибо-вете. У меня были свои основания для такого предупреждения. Апаначка ничего не сказал на это, только посмотрел на меня грустно-грустно. Может быть, он испытывал то же предчувствие, что и я. Во всяком случае, так мне тогда показалось.

Мы расседлали лошадей. Они прильнули к ручью, а мы занялись обустройством лагеря, стараясь, однако, ни на секунду не терять из виду его окрестностей и своих ружей. Теперь я должен пересказать, разумеется, со слов самого героя рассказа, как Шурхэнд попал в плен к капоте-юта, это интересовало всех нас даже вне всякой связи с четырьмя медвежьими шкурами.

Итак, вот как все было. Шурхэнд проскакал довольно большое расстояние и через четыре дня пути расположился возле ручья, в окрестностях которого не было заметно следов человека. Однако его не покидало ощущение, что кто-то находится рядом. Чутье никогда еще его не подводило, и на этот раз он тоже не ошибся. Совершенно неожиданно перед ним как из-под земли выросли вдруг два индейца — старый и молодой. У обоих в руках были ножи. И в ту же секунду они бросились на него. Но Шурхэнд успел выхватить револьвер и выстрелил. От ствола его револьвера еще полз дымок от выстрела, а вокруг уже было кольцо из индейцев. Револьвер у него, естественно, тут же выбили из рук, а самого связали. Остальное мы уже знали.

За этим рассказом время прошло незаметно. Солнце стояло в зените, значит, скоро можно было ожидать возвращения Виннету. И он вскоре появился. Спрыгнув с лошади, он спросил меня:

— Нашему брату Шурхэнду сообщили все, что ему нужно знать?

— Да, все.

— Он согласен взять эти две медвежьих шкуры?

— Да.

— Теперь надо добыть еще две. Помогать мне будут мои братья Шеттерхэнд и Апаначка. Мы пойдем вместе.

— Куда?

— Искать берлогу медведя, следы которого я видел вчера.

Дик Хаммердал тут же спросил:

— А меня с собой возьмете?

— Нет.

— Почему?

— Тропа там узкая, и поэтому каждый лишний человек будет мешать охоте.

— Дик Хаммердал еще никогда и никому не мешал. А может, вы меня держите за никудышного парня или труса, у которого при виде медвежьего носа душа в пятки уходит?

— Нет. Мы знаем, что у Дика Хаммердала есть храбрость, но иногда он проявляет ее слишком много, а храбрость, если ее слишком много, иногда приносит вред. Бэби старой медведицы преподнес нам на этот счет хороший урок.

— Преподнес он его или нет — какая разница! Я говорю о том, что все, что случилось и может еще случиться с Олд Шурхэндом, касается и меня.

Коротышка Хаммердал был так воодушевлен, что даже суровый Виннету сжалился над ним.

— Хорошо, пусть мой толстый брат идет с нами, — сказал вождь апачей, — но пусть он знает, что если ошибется или не послушается кого-нибудь из нас, то мы больше никогда уже не возьмем его с собой на охоту.

Вы, наверное, уже догадались, что Холберс и Тресков тоже не обрадовались известию о том, что их не берут на охоту. А Шако Матто, когда узнал, что он остается в лагере, спросил, мрачно насупившись:

— Виннету думает, что вождь осэджей стал вдруг никуда не годным воином?

— Нет. Но неужели Шако Матто не может догадаться о том, почему я его оставляю. А кто будет охранять наших лошадей, если придут медведи или враги?

Как и все мы, осэдж знал, что на Холберса и даже Трескова нельзя было, к сожалению, полностью положиться. И потому он почувствовал себя удостоенным высокой чести и гордо произнес:

— С лошадьми ничего не случится. Мои братья могут не думать об этом.

Итак мы пошли на медведя впятером… Минут через десять вышли на тропу и дальше следовали уже строго по ней. Пока тропа шла в гору, мы внимательно всматривались в каждый куст и становились тем осторожнее, чем выше поднимались. Коротышка Дик шел вторым, сразу за Виннету. Им хотелось любоваться: он был просто воплощением бывалого, удачливого и чрезвычайно уверенного в себе траппера. Такого попробуй тронь, он всем им покажет, разбегутся любые медведи — и серые, и черные, и бурые, и серо-буро-малиновые, если таковые где-нибудь отыщутся!

Как только мы дошли до того места, где накануне Виннету видел следы гризли, то еще утроили свое внимание. Осмотрели чуть ли не каждую травинку. Но свежих следов не увидели. Перепрыгнули через щель на другую скалу… А вчерашний медвежий след уходил в еще более опасное место. Виннету пошел туда первым, но даже и он при его исключительной ловкости не смог сразу занять устойчивое положение на узком и круто уходящем вверх каменном уступе. Он замер и сделал нам знак также вести себя тихо. А когда повернул голову к нам, в глазах его появился характерный блеск. Он видел медведя! Хаммердал тем временем сумел-таки подползти к апачу. Виннету мягко положил свои руки на его плечи и осторожно повернул его, взглядом показывая, куда следует смотреть. Хаммердал резко побледнел. Теперь была моя очередь. И когда я взглянул туда, куда показывал Виннету, я понял: есть от чего побледнеть. Там, возле крутой горной стены, возлежал серый король гор. Это был редкий экземпляр, безусловно, заслуживающий этого почетного титула. Папаше Эфраиму было лет сорок, и это сказалось на состоянии его меха, но в остальном он был просто великолепен: какое тело, какая голова! А лапы! Я вдруг представил себя на месте самого огромного и сильного бизона и задал себе вопрос: а испугался бы я такого противника? И честно ответил: да просто до коленной дрожи! Сейчас этот медвежий Адонис [160] спал.

После того, как им полюбовались все, мы посовещались. Шурхэнд и Апаначка говорили. Хаммердал, как ни необычно это было для него, сдерживался. Виннету посмотрел на меня с таким выражением лица, которое я, наверное, никогда не забуду, и спросил:

— Мой брат Шеттерхэнд еще питает ко мне прежнее доверие?

Я кивнул. Мне было уже ясно, что именно он собирается делать.

— Ко мне самому, моей руке и моему ножу?

— Да.

— Он может доверить мне свою жизнь?

— Да.

Я не говорил об этом раньше, но с тех пор, как мы были вместе, сам Виннету доверял мне безгранично.

Итак, исповедь перед боем состоялась, и теперь мой друг был уже весь как сжатая пружина.

— Эти кусты спрячут меня, — тоном вождя сказал он. — Мой брат Шеттерхэнд идет со мной на медведя. Другие мои братья могут наблюдать за нами из укрытия. Сейчас Виннету и Олд Шеттерхэнд — как один человек, у нас одно тело, одна душа и жизнь тоже одна. Моя принадлежит ему, а его — мне.

— Но как именно вы хотите действовать? — озабоченно спросил Шурхэнд.

— Мы не будем делать ничего опасного, — ответил апач.

— А мне все-таки кажется, что вы подвергаете себя весьма серьезной опасности.

— Никакой, насколько я знаю моего Виннету, — сказал тогда я. — Я прошу вас исполнять послушно все, что он просит. А для начала примите, пожалуйста, у меня ружье.

— Что? Как это? Неужели вы хотите пойти на медведя, да еще такого матерого, безоружным?

— Нет, совсем безоружным я, конечно, не буду. У меня есть еще нож, кроме ружья, вот им я и воспользуюсь на этот раз.

Где наша не пропадала! Я почувствовал, как в крови моей уже вспыхнул и разгорается с каждой секундой все сильнее охотничий азарт. Должно быть, и Шурхэнд это понял, потому что больше он не задавал вопросов.

Итак, приближалась кульминация нашего предприятия по добыче третьей медвежьей шкуры. Шурхэнд, Апаначка и Хаммердал укрылись за камнями. Виннету взял свой нож в левую руку и лег под кустом. Оттуда он прошептал мне через несколько минут:

— Ветер — наш союзник. И если медведь меня учует, ты ударишь первым.

Меня била нервная дрожь. „Спокойно! — сказал я себе, — это пройдет, как всегда проходило. Страх, пошел вон!“ И волнение в крови улеглось, я стал холодным, собранным, нацеленным только на то, что сказал мне вождь апачей. Взяв нож тоже в левую руку, я подошел к краю скалы. Медведь лежал теперь в другой позе. Видно, накануне он как следует наелся, и потому сон у него был очень крепкий. Даже жалко было его нарушать, но я взял камень и кинул его в серую громаду зверя. Медведь проснулся, приподнял голову… Маленькие глазки оглядели меня, и он, не потягиваясь, как это обычно делают его сородичи, резко встал, упругий, как тигр или пантера. Я отпрыгнул назад, в свое укрытие. Теперь ответный ход должен был сделать медведь. И если я споткнусь или упаду, я пропал.

Это вообще довольно сложная штука — выманить медведя на человека и при этом еще заставить его принять совершенно определенную стойку. Тем, кто видел медведя только в зоопарке или цирке, трудно представить себе, насколько проворен и ловок этот массивный зверь в своей естественной среде, впрочем, как и слон. Гризли шел на меня прямо и решительно. Когда я добежал до кустов, нас разделяло не более восьми шагов. Еще через мгновение мы оба оказались в кустах. Еще один шаг, и если я не заставлю его встать, он раздавит меня, как мышь. Огромные лапы этого чудовища я затрудняюсь с чем-нибудь сравнить. Разве что по силе их — с лапами льва.

Значит, или пан — или пропал. Я поднял руку. Виннету выскочил из-за кустов и стал с ножом в поднятой руке у медведя за спиной. Но гризли был занят только мною. В этот миг апач ударил, не очень резко, но точно, в промежуток между двумя ребрами, прямо в сердце зверя. Лезвие ножа вошло по самую рукоятку. И тут же Виннету выдернул его.

Чудовище, раскачиваясь, медленно повернулось и замахнулось лапами на Виннету. Он едва успел отпрыгнуть. Теперь его жизнь была в опасности больше, чем моя. И тогда я подскочил к медведю со спины, вонзил свой нож в него и отпрыгнул. Папаша Эфраим уже не раскачивался — стоял неподвижно, только головой вращал. Потянулись секунды — десять, тридцать, сорок… Наконец он рухнул как подкошенный и больше не пошевелился.

— Уфф! Это у тебя вышло славно! — сказал апач и пожал мою руку. — Он уже не встанет.

— Но я всего лишь помог тебе, — ответил я. — Сердце этого чудовища прячется в многослойном мешке. Нужна недюжинная сила, чтобы пробить его ножом. Это можешь сделать только ты.

Теперь медведь был всего лишь грудой мяса, никак не меньше десяти центнеров весом. И распространял такой запах, который способен отбить любой аппетит. Как правило, самым резким запахом в животном мире обладают представители кошачьих, но наш Папаша Эфраим, видимо, был исключением.

Подошли наши спутники. Они рассматривали распростертое тело медведя и при этом размышляли вслух о том, что было бы с нами, если бы наши ножи не попали точно в цель.

— Невероятно, — сказал Шурхэнд, — выйти с одним только ножом на это чудовище! Я не слабак и не трус, но я бы этого не сделал.

— Мой брат лукавит, — сказал Виннету. — Он сам знает, что острый нож и верная рука часто бывают надежнее пули. И потом: далеко не каждый медведь силен, как этот.

Апаначка ничего не сказал. Он только вытащил мой нож из тела медведя и при этом затратил столько сил, что голова его затряслась. Насколько я понял, это было в какой-то степени пантомимой: Апаначка хотел показать, как высоко оценивает он силу моего удара. Дик Хаммердал просто раздувался от гордости за нас. Осмотрев раны медведя, он сказал:

— Вот это да! Отверстия от обоих ударов совсем рядом друг к другу. Не понимаю только одного, как вы, ребята нашли это место, куда всадили свои ножи?

— Тут никакие приемы не помогут, — ответил я, — надеяться можно только на собственный глазомер, к тому же расстояние между ребрами медведя зависит от его размера, заранее это не выучишь, и кроме того, может ввести в заблуждение мех.

— Хм. Как же тогда определить, где ребро?

— Очень просто. Надо подумать о том, что, если не попадешь куда надо, медведь тут же снимет с тебя скальп, и сразу становится ясно, где находится ребро.

— Нет уж! Спасибо! Я лучше положусь на свое ружье. Лишь бы оно всегда было под рукой.

— Ну-ну. Но учтите: схватиться с гризли — не совсем то же самое, что зарезать свинью.

— Это я вижу. Но скажите, что нам теперь делать с Папашей Эфраимом?

— Мы снимем с него шкуру и оставим лежать здесь.

— Как! А мясо?

— Увольте меня от этого мяса с таким „пикантным“ запахом! И кроме того, нам надо торопиться, кажется, Виннету нашел для нас еще работу.

— Мой брат угадал, — сказал вождь апачей.

— Ты видел еще след?

— Да. Но довольно далеко отсюда, в верхней части долины.

— Надо подумать. Гризли живут довольно далеко друг от друга. Виннету думает, что мы успеем найти медведя еще сегодня до темноты?

— Да, я так думаю. Лошади донесут нас туда быстро.

— А меня возьмете? — спросил Хаммердал с надеждой.

— Нет, — ответил я.

— Почему? Разве здесь я плохо себя проявил?

— Не обижайтесь, но дело в том, что вам лучше вообще не проявлять себя в этом деле. Мне кажется, тут нужен парень повыше ростом.

— Ладно, этого я не могу отрицать. Но учтите, мне случалось уже ходить на медведей, правда, не на таких огромных. Честно скажу: когда я увидел этого, душа у меня сразу провалилась прямо в пятки. Но я все-таки могу вам как-то пригодиться.

— Нет, нет, об этом и речи быть не может. Надо подумать о Шако Матто. Он обидится, если мы и на этот раз не возьмем его на охоту.

— Значит, вы думаете, что Шако Матто может обидеться, а Дик Хаммердал не такой гордый? Действительно, какая разница — обижусь я или нет? Ну так знайте, что обратно я возвращаюсь добровольно и с охотой! — закончил он с некоторым вызовом.

— С охотой или нет — какая разница? — неожиданно для самого себя спародировал я его любимую манеру рассуждать вслух, — если там вы будете более к месту. А теперь я прошу вас: отправляйтесь в лагерь и приведите сюда лошадь, иначе мы эту шкуру отсюда не дотащим.

И он выполнил поручение. Когда он появился на тропе, я заметил, что он привел не только свою старую кобылу, но и Пита Холберса. Перехватив мой удивленный взгляд, хитрец как ни в чем не бывало, с самым невинным видом уточнил:

— Это та лошадь, которую вы хотели видеть, мистер Шеттерхэнд?

Но я промолчал на эту подначку, хотя отлично понял заключенный в его вопросе подвох. Мы готовились снимать шкуру, и было просто не до пикировки. Я сказал:

— Приготовьте лошадь, сейчас мы погрузим на нее эту шкуру.

— Как? На мою кобылу? — Хаммердал недовольно скривился. — Я привел ее для себя, а не для шкуры.

— Хорошо, а кто тогда потащит шкуру?

— Лошадь, которую вы заказывали, мистер Шеттерхэнд, это отличная тягловая лошадь, и зовут ее Пит Холберс, старый енот.

Теперь-то мне стало наконец ясно, зачем Дик Хаммердал привел своего приятеля. А тот обрушился на толстяка:

— Я-то думал, что мне оказана честь первым из оставшихся в лагере увидеть Папашу Эфраима, а оказывается, ты со мной шутки шутишь, да еще такие злые!

— Не волнуйся так, дорогой Пит! Ты ведь так и так первый.

— Но шкуру я не потащу!

— Ладно, я понимаю тебя. А сейчас, будь добр, помоги нам донести эту тяжесть хотя бы от этого места до моей кобылы!

И вдруг, когда я ощутил тяжесть шкуры на своих плечах, холодок страха вновь пробежал вдоль моего позвоночника — я понял, насколько опасной была эта охота. Только в компании с Виннету, и ни с кем другим, можно рассчитывать на успех в подобных переделках.

В лагере мы сказали Шако Матто, что на следующую охоту он пойдет вместе с нами. Он принял это как само собой разумеющееся. Тресков, Хаммердал, Холберс и Апаначка остались в лагере при шкурах. Апаначка, конечно, охотнее пошел бы с нами, но он понял, почему я его не беру, и не стал возражать: на него можно было рассчитывать в большей степени, чем на трех остальных, вместе взятых.

Мы проехали то место, где встретили Шурхэнда. Виннету сказал нам в лагере только о расстоянии, которое нужно было преодолеть, но ни словом не обмолвился о возможных приключениях, навстречу которым мы шли.

Долина оказалась весьма протяженной, и чем выше мы поднимались, тем уже она становилась. Нам встречалось много бизонов, чаще всего одиночек, иногда они шли семьями, но не стадами все же, как во время миграционного периода. Эти животные так редко видят людей, что ничуть их не боятся, почти не бегут от них, а наоборот, стремятся приблизиться. Мы решили, что бизоны, попадавшиеся на глаза нам, явно никогда не встречали охотников. Самые старые быки без всякой опаски подходили к нам, с удивлением уставившись на непонятных для них существ своими прекрасными круглыми глазами. Разумеется, мы ощутили легкие уколы просыпающегося охотничьего азарта, но преследовать их все-таки не стали: во-первых, потому, что было просто некогда затевать еще одну охоту, хотя, пожалуй, много времени она бы у нас не отняла, а во-вторых, мяса у нас было предостаточно.

И потом, мы уважали неписаные законы Дикого Запада. Вестмен никогда не станет убивать животное просто так, забавы ради — только в том случае, если ему необходимо мясо для того, чтобы выжить в пустынной прерии. Индейцы тоже, даже в период миграции бизонов, не производят слишком большого опустошения их стад без особой надобности. Краснокожий предпочтет обходиться совсем без мяса, чем загонять хозяина прерии, тем более, что индеец вообще никогда не возьмет себе мяса больше, чем ему нужно в данный момент. И если бизоны вымирают, то прежде всего по вине белых. Существуют даже целые охотничьи общества, довольно цинично именующие себя „стрелками по свиньям“, они разъезжают на поездах, курсирующих в тех местах, где водятся бизоны. Они убивают прекрасных животных чаще всего из самой вульгарной кровожадности или просто подлого желания попалить из ружья в практически беззащитного зверя, когда сам ты надежно защищен поездом. Убитых животных эти варвары тащат, пока могут, а как только устают, бросают их где попало на съедение стервятникам и волкам. Так и гибнут тысячи и тысячи бизонов — бессмысленно и страшно, как невинные жертвы людской алчности и дикости. Я не раз испытывал огромную горечь и бессильный гнев, когда встречал в прерии кучи обглоданных костей — следы массового истребления бизонов. Шкуры и рога эти подонки, не заслуживающие того, чтобы называться охотниками, как правило, забирали себе.

При виде этих кладбищ бизонов боль сжимала сердце каждого истинного вестмена, а о том, что при этом думали и как высказывались индейцы, я просто умолчу: это не поддается воспроизведению обычными словами. Но самое печальное состояло в том, что индейцы полагали все это неслучайным, они рассуждали так — раз правительство белых не наказывает этих жестоких негодяев, значит, оно не только допускает, но и, очень может быть, одобряет истребление бизонов, чтобы обречь их, коренных жителей Америки, на голод и вымирание. И когда краснокожие находили хоть какие-то доказательства того, что их подозрения не беспочвенны, они становились такими же безжалостными, как и те, кто убивает бизонов.

Похоже, времена благородных и рыцарственных белых и краснокожих охотников миновали безвозвратно и уже никогда больше не возродятся. Исчезли и стада бизонов. Я, увы, почти уверен в том, что даже если изъезжу весь Запад вдоль и поперек, не найду хотя бы одного настоящего вестмена, а не ряженого под него. Ряженый не сможет у костра рассказать об охоте на бизонов так, как умеет это делать настоящий вестмен — без вранья, но с такими подробностями, перед которыми меркнет любая выдумка. Слышал я о том, что лошади в прерии еще иногда спотыкаются о полуразрушенные черепа бизонов, втоптанные в землю, — на этих местах, вероятнее всего, разыгрывались кровавые сражения между людьми, которых в истории Дикого Запада тоже было немало, когда здесь попиралась власть закона. Но пора возвратиться к нашей охоте.

Мы скакали уже больше часа, и довольно быстро, но все еще не выехали из Медвежьей долины. Наконец Виннету осадил свою лошадь и сказал:

— Через две минуты мы будем на том месте, где Виннету видел мертвого бизона. Его завалил не человек, а зверь. Победитель всего лишь пару раз укусил быка за бок, разгрыз мозговую кость и на этом закончил свою трапезу. Так мог сделать только серый медведь. Его след ведет в горы.

— Виннету удалось найти его берлогу? — осведомился Олд Шурхэнд.

— Нет. Я только выследил серого медведя, чтобы мои братья смогли потом сами убить его. Мне кажется, я поступил верно.

— Да, верно, — сказал Олд Шурхэнд. — Поскольку я собираюсь предъявить шкуры четырех убитых медведей, то должен иметь моральное право на это хотя бы в отношении одного из них.

— Олд Шурхэнд хочет этого гризли, и он получит его. А хочет ли он, чтобы ему помог Олд Шеттерхэнд?

— Нет. Я привык полагаться на свое ружье.

— А что потом делать мне, — спросил Шако Матто, — рассказывать о том, как на моих глазах были убиты четыре медведя, а я при этом и пальцем не пошевелил?

— Мой краснокожий брат может, если хочет, принять участие в охоте, когда мы найдем серого медведя. Все остальные будут держаться в стороне… Уфф! Уфф!

Разговаривая, мы не переставали скакать. Но очень скоро Виннету опять придержал свою лошадь. Мы осмотрелись и увидели, что вся земля вокруг буквально истоптана лапами гризли. Следы уходили к деревьям. Мы осторожно подошли к ним и неожиданно увидели медведя совсем близко: он бежал рысью по открытому месту, немного наклонив голову к земле и не глядя ни направо, ни налево. Стоило ему хоть на секунду поднять голову, он тут же увидел бы нас.

— Так смело разгуливает среди бела дня! — удивленно воскликнул Олд Шурхэнд. — Видно, этот парень здорово проголодался и обнаглел.

— Да, — сказал Виннету, — он покинул свое логово днем, а это верный признак того, что охотники в эти места давно не заходили.

— А где лежит этот бизон?

— Отсюда мой брат его не увидит, это место закрыто от нас кустами.

— То, что медведь, вопреки собственным привычкам, появился здесь, да еще днем, нам на руку, — сказал уже заметно воодушевившийся Олд Шурхэнд. — Мы сэкономим время. А кусты, о которых сказал Виннету, послужат нам отличным укрытием.

— Мой брат может подождать еще немного? У меня есть предложение, — произнес вождь осэджей.

— Какое? — спросил Олд Шурхэнд.

— Я не против того, чтобы мой белый брат убил этого гризли, но я думаю, что тоже смогу в этом участвовать.

— А как мой краснокожий брат это себе представляет?

— Мы можем действовать так же, как действовали Олд Шеттерхэнд и Виннету, когда убили Папашу Эфраима.

— Но это очень трудно.

— Нет.

— О, я совсем не уверен, что смогу повторить то, что сделали они, если медведь пойдет на меня. А Шако Матто, если я его правильно понял, в этом уверен?

— Я тоже пока еще не убил ни одного медведя ножом. Я не сказал сразу, но, думаю, мы не должны брать с собой ножи. Делать надо все так, как делали наши братья, только с ружьями. У моего брата Олд Шурхэнда надежное ружье?

— Да.

— Это хорошо. Мой брат возьмет медведя на прицел, а я пойду на него, как шел Олд Шеттерхэнд.

— Если Шако Матто готов рискнуть, я тоже не против.

— Не будет никакого риска, если только медведь пойдет туда, куда нам нужно.

— Хау! Я не делаю промахов.

— Виннету и Олд Шеттерхэнд согласны с нашим планом?

Разумеется, мы были согласны. Спрятав лошадей в кустах, заняли свой наблюдательный пост. И тут же увидели предмет наших наблюдений, наверное, всего лишь в сотне шагов от того места, где мы затаились. Медведь вгрызался в мясо бизона. Утолив первый голод, он запустил лапу в череп быка. Ну конечно, ему хотелось поскорей достать излюбленное лакомство всех гризли — мозговую кость!

Примерно в тридцати шагах от нас лежал большой камень, за которым вполне мог бы укрыться человек. Шако Матто тоже заметил камень и сказал:

— Мой брат Олд Шурхэнд ляжет за этим камнем, а я пойду и приведу его. Это не труднее, чем детская игра.

Мы с Виннету переглянулись, поняв друг друга с полувзгляда. Расстояние от медведя до камня было слишком велико, но мы не хотели задевать самолюбие осэджа и промолчали, про себя решив, что просто зрителями, если возникнет хотя бы малейшая опасность, не останемся.

Шако Матто отдал нам свое ружье и пополз по земле к камню. Дополз благополучно. Шурхэнд пополз за ним, естественно, с ружьем. У камня они пробыли вместе только секунду — Шако Матто двинулся дальше по направлению к медведю.

Медведь все еще ничего не заметил, он был целиком поглощен своей трапезой, только бизоньи кости хрустели у него на зубах. Шако Матто продвинулся немного дальше, потом еще, еще… Но это было скорее неразумно, чем мужественно с его стороны.

— Уфф! — сказал мне апач. — Приготовь ружье. Осэдж не знает, как надо проходить такой путь.

Я тоже не одобрял Шако Матто. Он не принимал во внимание возможную реакцию гризли. Осэдж теперь был уже так далеко от Шурхэнда, что не успел бы убежать от медведя. Но это было еще не самое страшное: он полз все дальше и дальше, хотя уже давно пора было остановиться и попытаться привлечь к себе внимание медведя. Нам стало по-настоящему страшно за него.

И тогда Виннету, сложив ладони у рта рупором, прокричал: „Остановись, Шако Матто! Остановись и стой!“

Осэдж приподнялся с земли. Медведь тоже, конечно, услышал крик Виннету и повернул голову… Я машинально отметил, что от зверя его отделяет двадцать шагов, а от Олд Шурхэнда — пятьдесят, то есть зверь мог настигнуть вождя раньше, чем долетит до него пуля Шурхэнда. А из этого следовало, что Шурхэнд, чтобы наверняка попасть в зверя, должен был подпустить его как можно ближе к себе. В следующее мгновение гризли бросился на осэджа! Я крикнул: „Пока не стреляйте! Я прикрою осэджа!“ Я взял ружье наизготовку и прицелился.

Думаю, никогда в своей жизни, ни до ни после этого случая Шако Матто не совершал таких прямо-таки фантастически огромных прыжков. Это было просто невероятно, но гризли тем не менее настигал его.

Теперь медведь и человек находились на одной линии по отношению к нам, то есть нельзя было послать пулю в зверя, не задев Шако Матто.

— В сторону! — крикнул я.

Но Шако Матто никак не среагировал на мой крик. Тогда я встал из-за кустов во весь рост и крикнул еще раз. Слава Богу, на этот раз осэдж меня услышал и прыгнул влево. Медведь стал отличной мишенью. Я выстрелил. Бить его насмерть я не хотел: это было право Олд Шурхэнда, мне же нужно было только остановить разъяренное чудовище. И медведь остановился. Повертел головой. Ту-у-да — сю-ю-да. Мы замерли. Я ощутил сосущую пустоту внутри… Вдруг гризли увидел собственную кровь. Он протянул лапу к ране в нижней части живота, сделанную моей пулей… Шурхэнд мгновенно и абсолютно верно оценил все преимущества этого момента для себя: он поднялся из-за камня и смело подошел поближе к зверю. Медведь увидел его и встал на задние лапы. Шурхэнд тут же отпрыгнул и выстрелил — раз, потом другой! Прямо в грудь гризли. После второго выстрела медведь стал оседать, как будто задние лапы стали ему понемногу отказывать… Наконец он упал, потом перевернулся два раза, несколько раз конвульсивно вздрогнул и испустил дух…

С момента крика Виннету прошло не более минуты. Шако Матто прислонился к камню, с трудом переводя дух. На лбу его блестели крупные капли пота.

— Это… это… это… могло стоить мне жизни… — вымолвил он наконец.

— Но почему мой брат был так неосторожен? — спросил апач.

— Неосторожен? Я?

— А кто же?

— Как это „кто“? Ты, Виннету!

— Уфф! Я, по-твоему, был неосторожен?

— Да. Если бы ты не окликнул меня невовремя, медведь не обратил бы на меня внимания. Это же понятно!

Виннету в ответ только грустно посмотрел на него. Потом по губам скользнула еле уловимая усмешка. Тут же погасив ее, он отошел с видом человека, никогда не теряющего своего достоинства.

— Он повернулся ко мне спиной! — с досадой воскликнул осэдж, обращаясь ко мне. — Но разве я не прав?

— Вождь осэджей не прав, как это ни печально, — ответил я.

— Олд Шеттерхэнд говорит неправду.

— Докажи это!

— Хорошо, я докажу. Разве мы договаривались о том, чтобы Виннету привлек внимание медведя ко мне?

— Нет, не договаривались. Но ты же и полз к медведю для того, чтобы привлечь его внимание.

— Да, но не так рано.

— Ничего себе „не так рано“! Раньше, намного раньше это должно было произойти. Ты хоть понимаешь, что испортил радость Шурхэнду?

— Я? Испортил ему радость? Чем это?

— Выстрелом, который сделал я, чтобы спасти тебе жизнь.

— А этот выстрел принес радость Олд Шурхэнду?

— Разумеется, раз ты остался живым и невредимым.

— Я не понимаю Олд Шеттерхэнда!

— Знаешь, в данном случае, это меня никак не трогает. Пойми: я стрелял от безвыходности положения. Он уже догонял тебя. Я не говорю, что мой выстрел был необходим — ведь зверь, получив пулю от меня, вполне мог только еще сильнее разъяриться. Из двух зол я выбрал меньшее, вот и все.

— Уфф! Уфф! Об этом я как-то не подумал.

— Ну так подумай теперь! Ты должен благодарить, а не обвинять Виннету! Если бы он не окликнул тебя вовремя, возможно, мы с тобой сейчас бы не разговаривали.

И я, считая наш разговор законченным, направился к медведю. Виннету и Шурхэнд готовились к тому, чтобы начать снимать с него шкуру. Папаша Эфраим, насколько я мог судить, находился в расцвете сил и лет. Сначала, как водится, мы сняли с него перчатки и сапоги. Шако Матто выпросил одну из лап себе. Теперь он мог предъявить своим соплеменникам доказательство того, какую большую удачу мы поймали, убив такого зверя, мясо которого могло согреть очень многих людей в морозные зимние ночи в горах.

У нас было четыре медвежьих шкуры, и мы могли с чистой совестью вернуться в лагерь, а главное, жизнь Олд Шурхэнда была теперь спасена! Четыре шкуры за один день!

Среди убитых медведей один, как помнит читатель, был еще детенышем, хотя и довольно большим уже. Но тем не менее это был уникальный результат, рекорд, которого вряд ли добивался кто-нибудь еще с тех пор, как белые люди проникли в Куй-Эрант-Яу, и вряд ли когда-нибудь в будущем превзойдет.

Когда мы добрались до лагеря, было уже далеко за полночь, но нам необходимо было еще решить, что делать утром, и главное — как освободить нашего друга.

— Поднять эти четыре шкуры не смог бы даже самый сильный человек на всем белом свете. Следовательно, их надо было везти на лошадях. Однако мы сами ни в коем случае не должны были показываться вблизи лагеря капоте-юта. Все должно было выглядеть так, как будто Олд Шурхэнд шел один и в светлое время дня. Мы договорились тогда, что он будет нас ждать в северо-западном углу парка. У нас был сэкономлен целый день для Олд Шурхэнда. А мы за это время вернемся туда, где убили старого Папашу Эфраима, и уже оттуда пройдем к лагерю, естественно, приняв предварительно все меры предосторожности. Олд Шурхэнд согласился с этим планом, но чтобы использовать в пути весь световой день, выходить ему нужно было немедленно, что он и сделал. Дик Хаммердал послал ему вслед воздушный поцелуй, сказав:

— Будь здоров, дорогой друг, сокровище ты наше! Приходи сегодня вечером на танцы! — Потом шепнул своему приятелю: — А ты на них сыграешь, Пит Холберс, старый енот? Какой инструмент ты предпочитаешь, а?

— Самую длинную Иерихонскую трубу! — ответил тот.

— Это правильно, что ты предпочитаешь все длинное, это тебе так идет, но неправильно, что при этом ты почему-то не любишь самого себя. Хотел бы я услышать звуки, которые можно извлечь из такого старого высохшего гобоя!

— Подергай лучше себя за свои собственные струны, старая гитара! Да только вряд ли эта музыка кому-нибудь понравится. Ты же расстроен и фальшивишь!

— Расстроен я или нет — какая разница! Главное, что я сам могу слушать собственную музыку. Три огромных медведя и малыш в придачу! Это еще никому не удавалось.

— Да-да, и всех четырех уложил, конечно, ты один.

— Может, скажешь, это твоя заслуга?

— Нет. Но я и не важничаю так, как ты.

— Не в этом дело. Я горд уже тем, что имею отношение к высшему на Диком Западе достижению. К тому же мы нагоним страху на этих капоте-юта.

— Да уж! Особенно тебя они испугаются!

— Во всяком случае, больше, чем тебя. Но посмотри, наши джентльмены уже собрались. Поднимайся и ты на новые подвиги, старый енот!

И мы выступили в путь. Несмотря на страх, который испытывали юта перед гризли, было все же вполне вероятно, что кто-то из них мог поджидать нас на дороге: днем медведь ведь не так страшен, как ночью. Виннету держался немного впереди нас.

Когда мы вышли из долины, уже начинало темнеть, и следы на земле почти не читались. Поднимаясь в гору, мы не столько ехали верхом, сколько вели лошадей под уздцы, используя последние крупицы дневного света. Возле высоких деревьев мы привязали лошадей, взвалили шкуры на плечи и понесли их до того самого места, где накануне встретили Олд Шурхэнда и где условились встретиться и на этот раз. Но его там не было. Впрочем, повода для тревоги мы тут не увидели, это было вполне объяснимо: он знал местность не так хорошо, как мы, и к тому же должен был соблюдать особую осторожность. Наконец он появился, радостный оттого, что наш план вполне удался, и сообщил, что краснокожие уже развели костер в своем лагере. И словно в доказательство его слов ветер донес до нас запах костра, который ни с чем не спутаешь.

В том, что надлежало нам делать дальше, мы были единодушны. И сразу же начали действовать. Чтобы доставить шкуры как можно ближе к лагерю, нам пришлось сделать порядочный крюк, но это не составило особой трудности: шли мы под деревьями, надежно укрытые их густой листвой. Сгрузили шкуры на том самом месте, где и намечали, что, замечу отдельно, было позором для юта: на Диком Западе вряд ли кто-нибудь когда-нибудь слышал о том, чтобы белые прошли под самым носом у индейцев и даже не вспугнули их. Теперь нам нужно было незаметно удалиться. Для этого Олд Шурхэнду предстояло отвлечь все внимание юта на себя. И он заранее постарался придать себе вид торжествующего победителя, чтобы все глаза и уши в лагере были заняты только им. Условленные десять минут, во время которых он должен был этаким петухом красоваться перед юта, прошли, никакого движения в нашу сторону не последовало — значит, Олд Шурхэнд выполнил свою роль отлично. И под возбужденные и удивленные выкрики, доносящиеся из лагеря, мы расположились в папоротнике. Тусага Сарич сидел все на том же месте, что и вчера. Казалось, за то время, что мы не видели его и столько пережили, он вообще не поднимался с поваленного дерева. Даже появление Олд Шурхэнда не могло поколебать мрачного спокойствия вождя, хотя почти все его воины обступили белого охотника, засыпая его вопросами. Он же молчал, потом, видимо, спохватившись, что, если он и дальше будет молчать, они смогут заметить нас, сказал:

— Воины юта забросали меня вопросами, не подумав о том, что только их вождь имеет право держать речь перед ними.

— Уфф! Бледнолицый прав, — сказал Тусага Сарич. — Олд Шурхэнд может подойти ко мне и сесть рядом.

Наш друг так и сделал.

— Олд Шурхэнд хочет сказать, что он спускался в долину медведей? — спросил вождь.

— Спускался.

— Ты видел следы гризли?

— Видел.

— А самих медведей?

— Тоже.

— Но ты не боролся с ними?

— Я никогда в жизни еще не встречал гризли, который бы позволил просто так любоваться собой.

— Но ты не ранен.

— Я не позволяю медведям дотрагиваться до меня. И мое ружье мне в этом помогает.

— Значит, ты вернулся к нам победителем?

— Значит, так.

— Но где же шкура?

— Шкура? Мы договаривались о четырех. Неужели ты это забыл?

— Уфф! Ты слишком заносчив!

— Я веду себя так, как считаю нужным.

— Так ты принес все четыре?

— Да.

— Это не может быть правдой, это невозможно!

— Олд Шурхэнд никогда не лжет.

— Но как ты мог донести четыре шкуры? Это слишком тяжелая ноша для одного человека.

— Сыновья юта, наверное, слабые люди.

— Уфф! Я понял: ни одной шкуры у тебя нет. Ты проиграл и теперь хочешь нас позлить перед своим концом.

— Пошли четырех своих воинов к опушке вон того леса и вели им принести то, что там лежит.

— Уфф, уфф! Ты думаешь, мы с тобой шутим?

— Я говорю чистую правду.

— Неужели?

— Да.

— Уфф! Я скажу тебе так: я дал тебе на добычу четырех шкур два дня — сегодняшний и завтрашний. Если ты вздумал шутить и шкур там не окажется, мы отнимем у тебя последний день твоей жизни — ты умрешь сегодня.

— Не трать лишних слов, вождь, а лучше сделай так, как я тебе только что предложил.

— Уфф! Бледнолицый! Мне кажется, за этот день ты просто повредился умом.

— Убейте меня, но сначала хотя бы проверьте мои слова!

Олд Шурхэнд был уже просто в ярости.

Наконец вождь капоте-юта небрежным тоном и не сводя глаз с лица Олд Шурхэнда, отдал приказ о том, чтобы четверо его воинов пошли и принесли „то, что там лежит“. В лагере воцарилась напряженная тишина: все ждали разрешения этого спора. И вот четверо посланных с четырьмя шкурами на плечах появились.

Картину массового умопомешательства, которую мы наблюдали из своего укрытия в следующие минуты, забыть невозможно. Юта можно было понять: свершилось то, что они считали немыслимым, абсолютно невозможным. Естественно, шкуры тут же были ощупаны и внимательно осмотрены. Наибольшее впечатление произвела шкура старого Папаши Эфраима, разложенная на траве. Юта искали след от пули на ней, но когда вместо нее нашли две дыры от удара ножом, шум улегся, воцарилась абсолютная, мертвая тишина. Явись к ним сейчас какой-нибудь из их духов во плоти, и то они, наверное, смотрели бы на него с меньшим все-таки удивлением, чем сейчас смотрели на Олд Шурхэнда. Одолеть медведя, по понятиям индейцев — огромный подвиг. Того, кто без посторонней помощи убивал медведя, чествовали как величайшего воина до конца его дней, он получал право на решающий голос, второй по значению после голоса вождя в собрании старейшин племени, несмотря даже на то, что он был гораздо моложе их. Тут же не одна, а целых четыре шкуры! И среди них шкура матерого гиганта, убитого всего лишь ножом! Никому из юта до сих пор это не удавалось. Они никогда даже не слышали об этом. Эти дети природы были просто потрясены — вот что означала эта гробовая тишина. И в этой тишине, чувствуя себя господином положения, Олд Шурхэнд нарочито замедленными движениями, с выражением холодного равнодушия на лице, достав из сумки большой кусок зажаренного медвежьего мяса, стал отрезать от него по кусочку и класть себе в рот.

Вождь встрепенулся, словно вспомнив нечто очень для него важное:

— Это мясо медведя?

— Да.

— Зажаренное на костре?

— Разумеется.

— Но перед тем как отпустить тебя, мы вынули из твоей сумки все, чем можно развести костер.

— Это верно.

— И все же бледнолицый разводил костер.

— И это тоже верно.

— Но как? — Тусага Сарич теперь взял подчеркнуто презрительный тон.

— Краснокожие не знают науки бледнолицых и думают, что бледнолицые тоже ничему ни у кого, кроме себе подобных, не учатся. Но это ошибка. Тебе, чтобы развести костер, не нужны ни трут, ни серные спички. Но почему ты думаешь, что я не знаю способов добывания огня, которыми пользуются краснокожие? А разве тебе никогда не приходилось слышать о том, что огонь добывают с помощью железа и камня?

— Об этом я знаю.

— Хорошо. Так вот: мой нож — из стали, а огненный камень часто попадается в горах. Трут же можно добыть из любого дуплистого дерева.

— Уфф! Твои слова похожи на правду, но я тебе все равно не очень-то верю и уже начинаю думать, что ты скорее всего встретил других бледнолицых, которые помогали тебе разводить костер, а значит, и убивать медведей. Совсем тебе не верить мне мешает только одно: у бледнолицых слишком мало мужества, чтобы пойти на медведя.

— А вот это — полная чепуха! В свою очередь я могу тебе заметить, что это людям твоего племени часто недостает мужества.

— Ты снова хочешь меня унизить!

— Хау! Я остался внизу в долине или поднялся сюда? Может, это я — юта, а вы — бледнолицые? И кто храбрее — пятьдесят воинов, которые не ходили на медведя, или один человек, который принес вам четыре шкуры?

— Молчи! Ты сам вызвался идти туда. А у нас нет никаких дел в Медвежьей долине, нам незачем туда ходить. А теперь скажи: как тебе удалось найти этих четырех гризли?

— У меня есть глаза.

— И они могут убивать?

— У меня есть еще ружье и нож.

— А как ты дотащил сюда эти тяжелые шкуры?

— У меня есть шея и плечи.

— Но ни один человек не может этого сделать.

— За один раз, конечно, не может, но я и не утверждал, что принес их все сразу.

— Мы поверим тебе только тогда, когда ты на наших глазах убьешь еще одного медведя. И сделаешь ты это завтра.

— Еще одного? Кто так решил?

— Я.

— Но почему?

— Среди убитых гризли один был слишком мал, он не в счет.

— Но зато другой был огромный!

— Не имеет значения. Медведь — это медведь!

— Согласен! Медведь есть медведь! Малыш тоже был медведем. Я принес четыре шкуры.

— Это решаю я, а не ты. Поэтому молчи!

Слова, которые произнес в ответ на это Олд Шурхэнд, произвели на вождя капоте-юта даже большее впечатление, чем шкуры. Вот эти слова, сказанные ледяным тоном, и каждое через паузу:

— Ты ошибаешься, если думаешь, что Олд Шурхэнд — тот, кому требуется разрешение, когда он хочет говорить. Я говорю тогда, когда хочу, и делаю то, что хочу. И не тебе мне приказывать.

— Не мне? Но ты мой пленник!

— Нет!

— Ты смел только потому, что с тобой твои ружье и нож!

— Хау!

— И еще потому, что я позволил тебе их иметь! Однако придется тебе напомнить: ты у нас в руках. И сейчас я прикажу связать тебя.

— Ты этого не сделаешь!

— Кто сможет мне помешать?

— Я! Я сделал то, чего ты от меня требовал, и теперь свободен.

— Еще нет! Маленький медведь не в счет! И если я его засчитаю, то только по цене твоей жизни!

— И свободы!

— Нет! Спрашиваю тебя снова: хочешь остаться с нами и взять себе скво из наших девушек, когда мы вернемся к остальным людям нашего племени?

— Нет!

— Ты остаешься пленником!

— Меня удивляет, что ты говоришь со мной в таком тоне. Неужели ты думаешь, что тот, кто один спустился в Куй-Эрант-Яу и принес оттуда шкуры четырех медведей, может испугаться краснокожих?

— Я докажу тебе, что может.

— Хотелось бы знать, как именно ты собираешься это сделать. Мы договаривались об обмене моей жизни на четыре медвежьих шкуры — это правда, но я просил о моем освобождении.

— Говори яснее, чтобы мои уши понимали твои слова.

— Хорошо, я буду говорить яснее. Я предлагаю вам выбор: иметь Олд Шурхэнда другом или врагом. Решай.

— Мы не боимся твоей вражды!

— Подожди, давай рассудим здраво. Свою жизнь я уже выкупил и свободу тоже получу, как только захочу. Я говорю совершенно серьезно — имей это в виду! Итак, если ты отпустишь меня, я стану другом твоего племени, но если будешь настаивать на своем, то очень скоро раскаешься в этом!

— Я не отпускаю тебя, и это мой ответ! Не надейся на свои ружье и нож. Это не волшебное ружье Олд Шеттерхэнда, которое беспрерывно стреляет без промаха и с которым ничего не могут сделать ни пятьдесят, ни даже сто воинов!

— Значит, ты все-таки веришь в то, что это ружье превосходит все ваши?

— Верю и все мои воины тоже.

— Ты видел его когда-нибудь в деле?

— Нет.

— А хочешь видеть?

— Почему бы и нет?

— Ах, ты не против! Очень хорошо, так знай: сейчас дуло этого ружья направлено на тебя и твоих воинов.

— Уфф! Что ты хочешь этим сказать? Откуда ты знаешь, куда направлено сейчас дуло волшебного ружья?

— Олд Шеттерхэнд хочет, чтобы я был свободен.

— Он сам тебе это сказал?

— Да. Он и Виннету знают, что вы взяли меня хитростью, и просят о моем освобождении.

— Я понял: ты слегка рехнулся и теперь бредишь!

— Я вполне в здравом рассудке и говорю о том, что есть на самом деле. Поверни голову налево!

Мы не договаривались заранее с Олд Шурхэндом о том, как именно он должен действовать и что говорить, и уж тем более о каком-либо условном сигнале, полагаясь прежде всего на собственную интуицию и находчивость, но эти его последние слова прозвучали для меня именно как сигнал. Мы встали с земли.

Я направил свое ружье на Тусага Сарича, а Виннету, абсолютно спокойно, так, как будто он находится в гостях у лучшего друга, протянул к вождю капоте-юта свое серебряное ружье и спросил:

— Скажи, ты узнаешь это ружье? А как его называют, ты знаешь?

И я еще раз получил возможность увидеть то, какой колоссальный эффект производит неожиданное появление Виннету. И дело здесь не столько в неожиданности, сколько в самой личности вождя апачей — в том гордом достоинстве, которого он никогда и ни при каких обстоятельствах не теряет, в той славе воина, охотника и следопыта, которую на Диком Западе ценят, как нигде больше.

Итак, все юта смотрели только на Виннету. Никому и в голову не пришло хотя бы попытаться угрожать ему. И вождя, и его воинов как будто столбняк поразил. Наконец Тусага Сарич через силу пробормотал:

— Это… это… это… серебряное ружье Виннету.

— Да, ты не ошибся, — сказал Виннету, — и знай, что я — вождь апачей — пришел к тебе не из — за пустяка. А рядом со мной — мой белый брат Олд Шеттерхэнд и при нем, как всегда, его волшебное ружье. С нами еще вожди племен и храбрые воины бледнолицых, ружья которых тоже нацелены на вас. Предупреди своих воинов, что не стоит им сейчас двигать ни руками, ни ногами, иначе можно очень быстро получить пулю в лоб.

Мы получили истинное наслаждение, наблюдая действие, произведенное на индейцев этими словами: Они застыли, как истуканы. К Тусага Саричу первому вернулся дар речи, и он буквально пролепетал, как испуганная девица:

— Я, я узнал тебя, Виннету, и думаю, что бледнолицый, который стоит рядом с тобой, — Олд Шеттерхэнд… Я не могу спокойно смотреть на его волшебное ружье. Скажи ему, чтобы он его опустил.

— Разве тебе, вождь капоте-юта, не известно, что Олд Шеттерхэнд всегда делает только то, что он сам желает? Он не подчиняется ничьим приказам, кроме моих, потому что он мой друг и брат. И ты даже не пытайся заставить его сделать это, он все равно твоих слов не услышит.

— Но я прошу его!

— И просьбу твою он тоже не услышит. Он готов исполнить только ту просьбу, которая изойдет изо рта его брата Олд Шурхэнда.

Тогда Тусага Сарич обратился с просьбой к Олд Шурхэнду:

— Я прошу тебя, попроси ты от своего имени Олд Шеттерхэнда отвести от меня волшебное ружье.

Олд Шурхэнд почувствовал азарт игры в этой ситуации и ответил так:

— Я готов передать твою просьбу, если ты выполнишь мое желание, причем немедленно и без всяких оговорок и дополнительных условий: скажи мне — я свободен?

— Нет!

— Хау! Олд Шеттерхэнд только взведет курок, и ты — труп. А я уже так и так свободен. Никто меня здесь не удержит. Однако я все же даю тебе еще раз возможность проявить свою добрую волю: так я свободен?

— Как я могу тебя освободить? Ты же убил двух наших воинов!

Тут Виннету произнес:

— Вождь капоте-юта не хочет понимать, кто здесь приказывает, а кто исполняет приказы. Но пусть тогда скажет мне кто-то из его воинов, что это за ремни, которые лежат у ног моего брата Шурхэнда?

— Это ремни, которыми он был связан до вчерашнего утра, — ответил тот, к кому он обращался.

— Подними их и свяжи ими руки и ноги Тусага Саричу!

Вождь юта весь напрягся: он явно хотел прыгнуть, но его остановил щелчок взводимого курка.

— Стой! Спокойно! — предупредил его Виннету. — Еще одно неосторожное движение, и пуля найдет тебя. Слушайте все юта! Мои слова — не пустая угроза, вы это знаете. Объявляю вас нашими пленниками. Положите свои ружья на землю и не сопротивляйтесь, когда мы будем вас вязать! Даю вам слово вождя апачей, что завтра утром все вы будете свободны и сможете отправиться куда захотите. Кто с нами не согласен, может поднять руку, но пусть он знает, что, подняв руку, он сразу же получит пулю!

Разумеется, никто из юта руки не поднял. Виннету продолжил:

— Вы связали нашего друга и брата Олд Шурхэнда и потащили его за собой, вы предоставили ему страшный выбор между двумя видами смерти — расстрелом и схватками с четырьмя медведями. Выбор был сделан, и Олд Шурхэнд переиграл смерть. Но вы нарушили свое обещание и за это на одну ночь становитесь нашими пленниками. Кто согласится с этим, тот поступит умно. Тому же, кто отвергнет нашу доброту, это будет стоить жизни. Первым мы свяжем вашего вождя. Дик Хаммердал и Пит Холберс, я поручаю это вам. Теперь я все сказал! Хуг!

Я не узнавал обычно невозмутимых и держащихся с достоинством юта, тем более, что численностью они значительно превосходили нас. Мы же отчаянно блефовали. Но, видимо, суеверный, коренящийся где-то глубоко в памяти страх перед силой и наивная вера в сверхъестественные возможности обыкновенного ружья лишили их способности трезво размышлять. Тусага Сарич не оказал ни малейшего сопротивления, когда его связывали, и нашим друзьям не оставалось ничего другого, как продолжить начатую игру. Я опустил ружье только тогда, когда последний узел был завязан, и тут только ощутил, как от сильного напряжения затекли мои руки.

Теперь Олд Шурхэнд действительно был свободен в полном смысле этого слова. Несмотря на все пережитое за последние сутки, он, однако, нисколько не утратил способности к здравомыслию и даже подвел некоторые итоги всему, что случилось, рассудив так:

— В конце концов эти индейцы заслуживают даже некоторой благодарности с моей стороны — в прерии не принято таскать пленника за собой столько времени. Они были правы в том, что не смогли простить мне смерть двух своих воинов. Признаю это. Теперь мы как будто квиты, хотя на самом деле я еще не рассчитался с ними, потому что смошенничал. Но раз уж мне так повезло, что я встретил вас, глупо было отказываться от помощи друзей. Я благодарен вам, друзья, но завтра утром я вас покину, чтобы опять вернуться к своей привычной жизни одинокого странника прерии. А эти четыре шкуры гризли вы, пожалуйста» возьмите себе. В самом деле, не юта же их оставлять!

— Как бы не так! — решительно заявил Дик Хаммердал. — Но тот, кто захочет получить шкуру, будет иметь дело с парнем, который стоит сейчас возле них (он имел в виду, разумеется, самого себя). Не так ли, Пит Холберс, старый енот?

— Хм, — пробормотал его долговязый приятель, — И в какой же именно из шкур дело, дорогой Дик?

— Не в твоей же, конечно. Послушай, лучше и не начинай меня злить, а то я наговорю тут лишнего. Ну ладно, раз уже ты меня затронул, скажу: после того, как сегодняшней ночью мистер Шеттерхэнд помог мне заиметь головную боль, для меня стали важны моя репутация и честь, и я никому не позволю придираться ко мне без повода или ехидничать надо мной по каким-то пустякам. Ты вспомни, старый енот: кто тащил в горах тяжелые шкуры?

— Мои братья добыли эти шкуры, — вмешался в их разговор Виннету, — и трофеи принадлежат им. Этого достаточно.

Он имел в виду обычай, о котором я уже упомянул раньше, но повторюсь, чтобы было ясно, что подразумевалось при наших спорах: высшие охотничьи знаки отличия на Диком Западе — зубы, когти и уши гризли. И теперь нужно было решить, кто именно и каких именно регалий достоин. Олд Шурхэнд, убивший четвертого медведя, отказался взять что-нибудь от него и мотивировал это так: «Две пули, которые медведь получил от меня, не считаются. Олд Шеттерхэнд выстрелил первым, и именно его пуля убила гризли». Конечно, я с этим не согласился, а он должен был считаться с моим мнением. Медведь, бесспорно, принадлежал ему. Потом речь зашла о медведице. Ее шкура и зубы были отданы мне. Шкура старого Папаши Эфраима опять стала предметом дискуссии. Виннету считал, что медведь был прикончен вторым, то есть моим, ударом, но в конце концов победила моя точка зрения, поддержанная всеми нашими спутниками. Однако последнее слово Виннету оставил все-таки за собой, сказав:

— Олд Шеттерхэнд и Виннету — не два человека, а один, поэтому безразлично, кто из них получит трофеи.

— А теперь бэби! — нетерпеливо подвел окончательный итог нашим спорам Дик Хаммердал. — Кому причитаются знаки отличия от малыша?

— Апаначке, — ответил я.

— Как? Почему это ему?

— Потому что медвежонка убил именно он.

— Ах так! Тогда я хотел бы уточнить, мистер Шеттерхэнд: а благодаря чему и кому это у него так хорошо получилось?

— Благодаря тому, что у него в руках был нож и он умеет с ним обращаться.

— Ошибаетесь! Благодаря тому, что я крепко держал бэби. Если бы я не ухватил этого нахала как следует, Апаначке никогда бы его не убить.

— Но, друг мой, все как раз наоборот.

— То есть?

— Не вы его держали, а он вас!

— Какая разница — кто кого держал! Мы крепко сцепились, и поэтому я не мог высвободиться, пока Апаначка не ударил. Может, мы спросим знаменитого вождя апачей на этот счет? Если в его сердце есть чувство справедливости, он, конечно, согласится, что я один, и это безоговорочно, — победитель бэби.

И тут Апаначка, рассмеявшись, сказал:

— Мой брат будет носить лапы бэби на своем животе?

— А что? Буду. Его мамаша была, видно, грубовата — вон сколько на его шкуре царапин. Столь дурного воспитания мне еще ни разу не приходилось встречать. Так что шкуры мне не нужно, а то она будет беспокоить мое чувствительное сердце. Но лапы полежат на моем теплом и ласковом теле.

— Ну раз знаки отличия от бэби достаются моему брату Хаммердалу, то пусть он забирает и шкуру.

— Ты действительно так считаешь, мой добрый друг и брат Апаначка?

— Да. Бэби очень крепко держал моего брата Хаммердала, и потому Апаначка отказывается от его детской рубашонки.

— Которая теперь принадлежит мне! Пит Холберс, старый енот, ты понял это?

— Понял, — ответил долговязый Пит.

— А что получишь ты?

— Ничего. Мне ничего не подарили.

— Ах так! Ты считаешь, что шкуру я получил в подарок?

— А как же?

— Ничего себе у тебя обо мне мнение! Да я ее честно заработал. И контракт на эту работу написан самыми крупными буквами на моей шляпе.

— И даже я не смог бы их оттуда смыть!

— Ты, я вижу, опять хочешь меня разозлить? Но у тебя ничего не выйдет. Не забывай, что я твой самый лучший, самый верный и самый старый друг. Мы поделимся.

— Чем это? Бэби?

— Нет, не самим бэби, а сувенирами от него. Скажи, старый енот, ты хочешь получить половину их?

Холберс покачал головой и, рассмеявшись, ответил:

— Это несерьезно, дорогой Дик!

— Почему? А тебе известно, что говорит знаменитый вождь апачей в подобных случаях? Нет? Так послушай. — И наш толстяк, весь надувшись, произнес, растягивая слова, чтобы они звучали «гордо»: — «Олд Шеттерхэнд и Виннету — не два человека, а один, и неважно, кому из них достанутся трофеи». Так и мы с тобой: Дик Хаммердал и Пит Холберс — один человек, одна душа и одно тело. И значит, каждый из нас должен получить по половине тела и половине души этого прекрасного бэби!

И Дик протянул руку своему приятелю. Тот с чувством пожал ее и сказал:

— Ты славный парень, Дик!

— И ты — отличный парень. Тела и душа всегда должны быть вместе, и если ты не будешь злить меня больше, я буду верен тебе до смерти.

Это была смешная и одновременно очень трогательная сцена. Все невольно заулыбались, когда представляли себе, как толстая душа Дика пытается поместиться в длинном и худом теле Пита. Но что это была за прекрасная аллегория нерушимого, хотя и не всегда монолитного двуединства!

Юта не прислушивались к нашему разговору, они по-прежнему толковали между собой или со своим вождем о поразительном охотничьем счастье Олд Шурхэнда. Разговор шел очень тихо, что было весьма кстати — мы очень хотели спать. Опять стала ныть моя рана, и я почувствовал, что, если хотя бы немного не посплю, просто в буквальном смысле слова свалюсь с ног в самый неподходящий момент. Но прежде надо было выставить караул. Пленников мы тоже включили в состав караульных. Я понимаю удивление моих читателей: вряд ли кто-нибудь из них слышал когда-нибудь о таком методе несения караула. Да и в то время любой вестмен, узнав об этом, покрутил бы пальцем у виска в наш адрес. На самом деле ничего в этом для нас опасного или страшного вовсе не было. Мы просто вместе с индейцами стерегли наших лошадей. Когда приходила очередь юта становиться в караул, мы развязывали их, а потом снова связывали. Напомню, что у них не было оружия, а кроме того, они были твердо уверены в том, что назавтра получат свободу, раз это было им обещано нами. Перед тем, как лечь спать, мы развели костер, зажарили на нем медвежатину и с аппетитом поели.

Когда все улеглись, ко мне подошел Олд Шурхэнд и прошептал:

— Позвольте мне встать на караул. Я проспал всю предыдущую ночь и сейчас чувствую себя бодрее, чем рыба в ручье. Радость освобождения придает мне силы. У нас до сих пор не было времени поговорить о чем-нибудь другом, кроме медведей и охоты. Скажите, в Джефферсон-Сити вы были у Уоллеса? И если были, то сколько вас к нему приходило.

— Я был там совершенно один, — ответил я.

— Значит, вы были его гостем?

— Меня туда пригласили, но я отказался от приглашения.

— Почему?

— Там говорят о вас больше, чем нужно. Я уже не мог слышать этого бесконечного обмусоливания цели вашего нынешнего путешествия и его маршрута.

— Ах так! Значит, они это обсуждали подробно… Благодарю вас, сэр!

— Пожалуйста. Но, кажется, вы предполагаете, что я сказал там что-то лишнее и это может составить угрозу вашей жизни?

— Нет, ни в коем случае. Я даже сделаю вам комплимент: когда разговариваешь с вами, становится легче на сердце. Я испытал на себе это много раз. Но Уоллес в отличие от вас — человек общительный.

— Я хочу сказать вам, мистер Шурхэнд, вот что: мне вы можете доверять полностью.

— Я верю вам, мистер Шеттерхэнд. Даже больше: вы первый человек, кому я открылся, но пока существуют обстоятельства, вынуждающие меня молчать.

— Скажите, то, что вы пока утаиваете, как-то связано со мной?

— Нет, конечно, нет, мистер Шеттерхэнд. То, что у меня на сердце, вас совершенно не касается.

— Не касается? Well! А может, каким-то случайным образом и касается…

— Поверьте мне, это не тот случай.

— Но я бы охотно помог вам сбросить лежащую на сердце тяжесть.

— Тяжесть? — повторил он за мной довольно резким тоном. — Нет у меня никакой тяжести на сердце. И прошу вас: не настаивайте на том, чтобы я вам открылся.

— О, какие слова, дорогой друг! Вы кажется подозреваете меня в праздном любопытстве? Но вы ошиблись: я просто хотел вам помочь, если это требуется.

— Я знаю это и вполне доверяю вам, но очень устал и хотел бы наконец лечь спать. Доброй ночи, мистер Шеттерхэнд!

— Доброй ночи!

И все-таки мне было обидно: как мог он, достаточно хорошо меня знавший, сомневаться в моем искреннем участии? Но я заставил себя проглотить эту обиду, постаравшись представить себе, что сейчас переживает Шурхэнд. Того, кто носит в себе какую-то тайну, никак не назовешь счастливым, а каждый несчастный человек имеет право на сочувствие и понимание.

Об этом я размышлял все время моей вахты, и только когда разбудил Апаначку, сменявшего меня, ощутил, как сильно я устал, но несмотря на это, еще довольно долго думал о тайне, к которой меня не допустил Верная Рука, мне мерещилась заброшенная могила где-то высоко в горах, я, казалось, слышал плач женщины, время от времени зовущей Вава Деррика. Во сне эта картина повторилась. Когда утром я проснулся, то из всего сна вспомнил только то, что возле могилы сцепились в смертельной схватке какие-то две фигуры, но больше я ничего припомнить не мог.

Глава IV У ЧЕРТОВОЙ ГОЛОВЫ

Мы находились высоко в Скалистых горах и двигались верхом по восточному склону Па-Саверепаев — Горы Зеленой Воды. Панорама, раскрывавшаяся перед нашими взорами, была поистине величественной. Гигантские горные массивы перемежались отдельно стоящими скалами самых разных оттенков, в зависимости от того, какая порода в них преобладала. То были километровой высоты и длины гранитные монументы с бастионами, кажущимися непреодолимыми. Оглядевшись, мы увидели на востоке, у наших ног, прерии — море шелковистых трав без конца и края. Вокруг текли ручьи — как жидкое и, если возможно такое сравнение, пенистое серебро. Одна на другую, громоздились гранитные ступени, на них пустили корни мощные бальзамические ели. В одном месте, у подножья такого каменного гиганта, окопался целый «лес» колоссальных колонн, за которыми непроходимой стеной стоял настоящий густой лес, скрывающий множество тайн этого заоблачного мира. По склонам гор в воздухе плавали серебристые, золотые точки, алмазные отблески этого серо-голубого покрывала Скалистых гор…

Мы медленно шли среди всего этого великолепия. Нашей единственной целью на сегодня был Па-Савере, то самое одинокое Зеленое озеро, о котором так много всего рассказывали индейцы в своих легендах. Там мы переночуем и наутро спустимся в парк Сент-Луис, где я надеялся получить наконец разгадки многих тайн.

После утренних приключений в Медвежьей долине мы отпустили всех капоте-юта, поверив им на слово. Раз уж среди нас был Олд Шурхэнд, нам не было нужды спешить, и мы пустили юта перед собой, следуя известной истине — не слишком дружелюбно настроенных к тебе людей всегда лучше держать не позади, а впереди себя.

Воины юта относились к нам весьма враждебно, хотя им грех было на нас жаловаться: обращались мы с ними довольно мягко, никого и пальцем не тронули. Но тем не менее Тусага Сарич, когда его развязали, произнес:

— Олд Шурхэнд сказал мне вчера вечером, что он еще с нами не разделался. Он неверно сказал, ибо это мы еще с ним не разделались. Он убил двух наших воинов.

— За это он принес вам четыре шкуры, — ответил Виннету.

— Мы их не получали!

— Ну так заберите их!

— После того, как у них обрезали уши и когти? Нет уж! И даже если мы их получим, то взамен можем даровать ему жизнь, но не свободу. Отдайте его нам!

— И таща вы его убьете…

— Да, потому что где выкуп за его жизнь, где шкуры? Пролита кровь юта, и нам нужна его кровь тоже.

— Уфф! Олд Шурхэнд и Олд Шеттерхэнд стали друзьями всех краснокожих. Мы ничего плохого вам не сделали и хотим раскурить с вами трубку мира, прежде чем сегодня уйдем отсюда.

— Мы не верим вам!

— И хотите быть врагами не только Олд Шурхэнда, но и нашими?

— Да.

— Без всяких на то оснований?

— Неужели вождь апачей в самом деле думает, что у нас нет оснований для ненависти? Разве он не нападал на нас, не брал в плен, хотя мы не делали ему ничего плохого?

— Это нельзя было назвать пленом. Мы связали вас лишь на одну ночь, на всякий случай, а сейчас освобождаем.

— Плен есть плен! Между нами отныне и навсегда останется вражда.

— Тусага Сарич, вождь капоте-юта, может оставаться при своем мнении. Виннету, вождь апачей, никогда не принуждает других дружить с ним, и не в его правилах бояться врагов. Юта могут уходить!

— Да, и пусть уходят, болваны, — воскликнул Хаммердал. — За дружбу я был бы вам благодарен, потому что с нее на Диком Западе всегда начинается настоящее братство. Так я думал раньше. А теперь, из-за вашего предательства, я думаю, что, если тебе предлагают дружбу, сначала надо еще проверить, на хотят ли тебя надуть. Не так ли, Пит Холберс, старый енот?

— Нет, — ответил его долговязый приятель.

— Ах, ты считаешь, что я не прав. А может, ты знаешь кого-то, кто не надул бы нас? Проверенных друзей я, конечно, не имею в виду.

— Да, пожалуй, ты прав.

Да, он, разумеется, знал, что говорил. Я сам прошел через этот опыт, конечно, не без помощи таких же, как и я сам, выходцев из Европы. Много раз мне встречались люди, которые сначала приближали меня к себе, называя другом, а потом всякий раз повторялась одна и та же история, суть которой Хаммердал совершенно верно определил словом «надуть». Для индейца предать друга — невозможно, дико, немыслимо, а для большинства бледнолицых — само собой разумеющееся. И мне, как издателю собственных трудов, есть что сказать на эту тему. Хуг!

Итак, юта снялись. Конечно, нам было невыразимо жаль красивых шкур, которые мы выложили перед ними и дали испортить, но взять с собой мы их не смогли, поскольку не знали, каким путем пойдем обратно — и закапывать их, чтобы потом забрать, никакого смысла не имело. Господи! Кто может сказать, сколько мехов и шкур ушло по этой же причине в землю в буквальном смысле слова!

Мы не пошли сразу по следам юта: это было бы ошибкой, а подождали до полудня, чтобы расстояние между нами было как можно больше. Но как только мы тронулись в путь, сразу же, как только мы смогли прочитать их следы, стало ясно, что они торопятся, и двинулись по тому же пути, что и мы. Это отнюдь не было добрым знаком для нас.

— Мистер Шеттерхэнд, они что, собираются напасть на нас? — спросил меня Апаначка.

— Думаю, да, — ответил я.

— Тогда они должны идти не впереди нас, а позади!

— Так они скоро и сделают. Я полагаю, они приложат все усилия, чтобы стать невидимыми для нас.

Я оказался прав. На следующую ночь разразилась гроза, продлившаяся до утра, и, когда мы попытались разыскать следы юта, все они оказались смыты дождем. Шурхэнд следующие два дня был необычайно молчалив и старался держаться от меня подальше, причем выглядело это не слишком вежливо. Разумеется, это не было проявлением какой-то враждебности или обиды по отношению именно ко мне лично, я понимал, что он борется сам с собой, будучи не в силах решить, как ему дальше вести себя — продолжать игру в молчанку или мириться.

Я решил не помогать ему в этой борьбе. Мужчина должен делать свой выбор сам. Вскоре я заметил первые признаки того, что игра в молчанку заканчивается. Он бросил несколько ничего не значащих слов кому-то невдалеке от меня, а вскоре, поравнявшись со мной, произнес:

— Я чем-то обидел вас в парке во время разговора?

— Нет, что вы, мистер Шурхэнд, — ответил я.

— Мне кажется, я был тогда невежлив…

— Я вполне понял вас: когда сильно устаешь, не очень-то хочется сыпать словами.

— Это так. Я действительно что-то подустал.

— Но все же давайте вспомним наш тогдашний разговор в Льяно-Эстакадо.

— Ну что ж, давайте.

— Вы ведь говорили с Олд Уобблом о Боге и религии?

— Да.

— И сегодня вы того же мнения, что и тогда, в ту ночь?

— Конечно!

— И вы думаете, что Бог есть?

— Не только думаю, но и знаю это точно.

— Значит, каждого, кто в это не верит, вы считаете дураком?

— Вовсе нет. Есть тысячи людей, которые не веруют, и я их нисколько не осуждаю за это, наоборот, уважаю за то, что у них есть собственные принципы и смелость эти принципы отстаивать. И в то же время есть верующие, не кажущиеся мне людьми, достойными уважения, и их сколько угодно, к сожалению.

— Интересно: а как вы называете для себя тех, кто не верит в Бога — просто неверующими, и все?

— Не знаю, что и ответить вам на это. Я понимаю, что вы имеете в виду. Существует столько типов неверующих… Один равнодушен, другой ленив, третий не в меру горделив, чтоб искать Бога, четвертый хочет сам себе быть господином и не терпит над собой никого более, пятый думает лишь о себе, шестой мечтает о власти денег, седьмой — вообще ни о чем, восьмой размышляет о первичной материи, а остальные ставят каждый на свою лошадь. У меня нет ни желания, ни права судить их, тем более выносить им какой-то приговор.

— Вы хорошо помните все, о чем мы с вами говорили?

— Да.

— Я просил вас помочь мне восстановить утраченную веру.

— А я сказал вам тогда: «Я слишком слаб для этого, настоящую помощь вам окажет только Господь». И вы еще ответили что-то на это…

— Я призвал вас молиться, мистер Шурхэнд. Но не думайте, что это сразу поможет, поверьте мне! Если большое желание, что лежит в вашем сердце, вообще должно исполниться, оно уже давно исполнилось, едва вы обратились с ним к Богу. Это мое твердое убеждение!

— А что вы знаете о величине моего желания?

— Я предполагаю, что оно довольно велико.

Наш разговор прервался, потому что нам предстояло пересечь реку. Вода в ней была не столь прозрачной, чтобы можно было разглядеть дно. На берегу заметны были следы конских копыт, но точно определить, сколько было лошадей — четыре или пять, — мы не смогли, а уж тем более определить, как давно они оставлены. Вода размыла отпечатки. Могли пройти часы и дни, а может быть, и недели с тех пор, как здесь кто-то проехал. Но одно для себя мы все же уяснили — надо уделять дороге больше внимания, чем мы это делали до сих пор.

Наконец мы достигли вершины Па-Саверепаев. Она прикрыта лесом, причем настолько густым, что мы с огромным трудом продирались сквозь эти дебри. То был древний северный лес, сохранившийся только на таких высотах.

Все дальше и дальше забирались мы наверх. Часы не шли, а, казалось, летели. Темнело, и мы были вынуждены взять лошадей в повод, чтобы побыстрее достичь вод Зеленого озера.

И вот мы наверху. Солнце уже зашло, но света было достаточно, чтобы он отражался в водах озера разноцветными бликами.

Противоположный берег был неразличим. На языке юта «па» означает «вода», а «савере» — «светло-зеленый». Но сейчас никакой светлой зелени мы не заметили. Озеро со всех сторон обступал лес. Мы находились на восточном его берегу. На южном берегу спряталась маленькая бухточка, а с севера в гладь озера вдавался поросший лесом полуостров. Чтобы добраться до него, нам еще четверть часа нужно было ехать верхом, но мы решили остаться там, где остановились.

Хаммердал и Холберс пошли на поиски сушняка. Набрав валежника, решили развести костер на всю ночь. Но апач предупредил: «Не сейчас! Огонь хорошо отражается в воде, а мы видели следы копыт. У воды могут быть люди, которым не следует о нас знать. Подождем, пока не станет совсем темно, а потом разведем огонь».

Мы расседлали лошадей и легли. Стало совсем темно, и тут-то мы в очередной раз смогли оценить предусмотрительность Виннету — на полуострове загорелся костер. Там были люди! А спустя минуту мы заметили неподалеку от него и второй, хотя он был виден лишь еле-еле. Причем оба костра можно было видеть только с нашей стороны.

Сегодня нам предстояло довольствоваться всего лишь холодным мясом. Конечно, мы могли снова углубиться в лес и разжечь огонь там, но в лесу не было корма для лошадей. Мы искупались в озере, и теперь нам предстояло узнать, что за люди разожгли оба костра. То, что для этой цели лучше всего подходил Виннету, подразумевалось само собой, но то, что с ним пойду я, вызвало протесты, ведь это могло ухудшить состояние моей раны. Но я все же настоял, иначе выбор пал бы на Олд Шурхэнда.

Мы отдали своим спутникам наши ружья и отправились в путь. Нужно было углубиться в лес до уровня подлеска и пройти по дуге на север. Нам понадобился целый час, чтобы добраться до полуострова. Скоро мы почувствовали запах дыма, а затем появился и огонек.

Тут мы залегли и поползли дальше. Вблизи полуострова обнаружилась бухта, врезавшаяся в берег. Там-то и горел костер. Мы подошли к лагерю как бы изнутри. Возле него росло много камыша, в нем мы и укрылись. Теперь лагерь оказался весь как на ладони перед нами. И кого же мы там увидели? Олд Уоббла и трампов!

Их присутствие не очень нас удивило, хотя в первый момент и показалось немного странным. Может быть, кто-то из них давно знал дорогу сюда? Наше затянувшееся пребывание в кузнице и Медвежьей долине помогло этим людям опередить нас на много дней. Они чувствовали себя здесь хозяевами, вальяжно рассевшись вокруг огня, только один из них стоял, прислонившись к стволу дерева, и это был Олд Уоббл.

Одна его рука покоилась на повязке из шкуры, а вообще вид у него был жалкий. Его и без того худое тело высохло еще сильнее, а лицо, аскетичное от природы, стало похожим на лик мумии. Некогда пышная грива седых волос наполовину поредела после приключения с костром. Лохмотья, в которые превратилась его обгоревшая одежда, висели на этом скелете, как на вешалке. Усиленное питание ему явно не повредило бы. Перелом был следствием хрупкости его костей из-за постоянного недоедания. Старик едва держался на ногах. И голос у него был уже не тот, что раньше. Он звучал как бы через трубу и дрожал, как будто Олд Уоббла бил сильный озноб.

Он заговорил именно в тот момент, когда мы заняли место в укрытии из камыша. Мы лежали достаточно близко, чтобы все слышать, но нам приходилось напряженно вслушиваться, чтобы понять, что он говорит.

— Помнишь ты, собака, в чем ты плясал тогда у Хельмерса? — спросил его кто-то. Взгляд глубоко посаженных глаз Олд Уоббла остановился на некоем предмете, напоминающем длинный, завязанный пакет. Человек? Но кто же это мог быть?

Ответа не последовало, и голос снова спросил:

— Я запомнил твою угрозу слово в слово, учти. Ты еще встретишься мне, собака, и тогда уж поплатишься за эти побои, жестоко поплатишься… Клянусь всеми святыми!

Эта угроза могла быть адресована только Генералу! Значит, он тоже был пойман. И кем — Олд Уобблом. Генерал проделал весь путь сюда один, без своих парней, и в итоге попал в руки старого, теперь уже совсем немощного короля ковбоев. Какая ирония судьбы!

Это было весьма любопытно и забавно, особенно для Виннету, и он дал мне это понять тройным «Уфф!».

— Я их не забыл, — злобно рявкнул Генерал. — Ты избивал меня!

— Да, ты получил с полсотни крепких ударов. И я бы их тебе еще добавил, потому что ты предал меня Олд Шеттерхэнду и Виннету и рассказал им, что я украл их ружья. И что же, тебе еще мало этого? И ты по-прежнему хочешь отомстить мне, старая собака?

— Обязательно отомщу!

— Но не так быстро, как тебе думается. Сначала мой черед. Ну ладно, раз ты со мной так откровенен, то и я отплачу тебе тем же! This is clear! Замочу тебя, как пить дать!

— Только посмей руку на меня поднять!

— Ха! А почему бы мне этого не сметь?

— Я ведь не один.

— Этим ты меня не запугаешь.

— У меня много спутников, они отомстят.

— Как же?

— А это мое дело!

— А мне их нечего бояться. Мы знаем точно, сколько у тебя парней и где они.

— Врешь! Ничего ты не знаешь!

— Ого! Ты слишком самоуверен! Шелли здесь, с нами… Ему вы все сказали в Топике и хотели взять с собой, а потом за игрой все отняли. Всего шесть парней у тебя. Неужели ты думаешь, что их мы испугаемся? Они торчат там, наверху, у Пенистого водопада, а ты пришел сюда один на разведку, чтобы потом их обмануть. Но нас-то тебе не удастся одурачить. Ты один-одинешенек, и ни одна душа в этом мире тебе не поможет!

— Ошибаешься, старый подлец! Учти — за то, что ты мне сделаешь, заплатишь шестикратно!

— Как ты смеешь называть меня подлецом, ты, негодяй, каких не знало еще это полушарие! — завопил старик. — Ладно, завтра поутру, прежде чем мы примемся за тебя, тебе предстоит пережить еще одно небольшое приключение. За «подлеца» я напомню тебе кое-что о Хельмерсе. Тебя выпорют. Пятидесяти ударов хватит? Получишь как тогда, только сильней. Согласны, парни?

— Да, пятьдесят, но как следует! — закричал Шелли. — Он так приложил меня в Топике!

Остальные его поддержали, а один выкрикнул:

— Мы потренируемся на Виннету и Олд Шеттерхэнде, которые получали в десять раз больше ударов, чем мы с вами, — это те самые мошенники, что заставили нас у бонансы раскапывать какую-то бумажонку вместо золота.

Я хочу вернуться только к одной сцене. Генерал угрожал, и трампы смеялись, а Олд Уоббл отпускал свои жутковатые шуточки. Когда раздались первые удары, Виннету толкнул меня, и мы поползли назад через лес. Нам нужно было еще подобраться ко второму костру. Апач спросил меня:

— Что предложит мой брат сделать с бледнолицым, которого называют «Генералом»?

— Посмотрим. Трампы обязательно захотят от него избавиться. Жить, я думаю, они ему позволят только до утра, поэтому нам надо забрать его нынешней же ночью.

Мы осторожно двигались от дерева к дереву. Дорога обратно оказалась вдвое длиннее дороги туда. Не прошло и четверти часа, как мы услышали звуки, похожие на то, как будто кто-то обламывает ветви. Бросившись на землю, мы приложили ухо к подстилке из листьев. С той стороны, куда мы двигались, безусловно, тихо крались какие-то люди. Они крались!

— Уфф! — произнес Виннету. — Это те самые люди, что сидели у нижнего костра?

— Судя но тому, как мягко они ступают, это индейцы.

— Да, это краснокожие. Откуда и куда они движутся? От одного костра к другому? Может, им надо туда, где наш лагерь?

— Надо это выяснить, Виннету.

— И как можно скорее, наши спутники в опасности. Им ничто не будет угрожать, если среди них окажется мой брат Олд Шеттерхэнд.

— То есть, если я тебя правильно понял, ты предлагаешь мне вернуться в наш лагерь?

— И как можно скорее, только смотри, чтобы тебя не задержали трампы.

— А ты?

— Я пойду вниз, ко второму костру.

— Если индейцы окажутся между тобой и нами, тебе не ускользнуть!

— Хау! В такую простую ловушку Виннету не заманишь.

Он исчез из виду, а я повернул в другую сторону. Мой маршрут был теперь куда опаснее — где-то передо мной маячили индейцы. Я предположил, что их цель — полуостров, и забрался поглубже в лес, чтобы, не дай Бог, с ними встретиться.

Прекрасные пейзажи, попадавшиеся мне на пути, на этот раз описывать не буду. Никогда прежде я так не волновался, как в тот раз.

Потный, с исцарапанным лицом, я добрался наконец до лагеря, где сразу же, естественно, спросили, где Виннету. Я все рассказал и посоветовал выставить в лесу дозор. Это единственное, что мы могли сделать тогда для нашей безопасности.

Мы все сидели на земле с ружьями в руках. Прошло примерно четверть часа, и тут с полуострова до нас донесся душераздирающий вопль. Индейцы, шедшие перед нами, напоролись на трампов. Но выстрелов не было слышно. Белые не оказали сопротивления краснокожим. Потом снова воцарилась тишина.

Одно-единственное мгновение в ночной тишине леса…

А сколько оно могло изменить, сколько стоило жизней! Таков он — этот кровавый Дикий Запад!

Прошел, наверное, еще один час, прежде чем на полуострове мы заметили еще один костер. И тут же второй — чуть ниже. Еще через два часа я услышал громкие шаги. Это мог быть только Виннету, любой другой человек обязательно стал бы таиться. Это он и оказался. Вождь апачей был так же исполосован ветками, как и я, правда, это мы рассмотрели на следующее утро. Виннету успокоил нас: «Братья могут не волноваться, до утра враг не подойдет!»

Я установил цепь постов и, когда мы снова все собрались, спросил апача:

— Мой краснокожий брат был у последнего огня?

— Был, — ответил тот.

— Те индейцы, что нам встретились, расположились там лагерем?

— Да.

— Ты выяснил, какого они племени?

— Да. Двоих отослали назад, чтобы присмотреть за лошадьми. Олд Шеттерхэнд очень удивится, просто очень!

— Капоте-юта ли это?

— Да, это они со своим вождем Тусага Саричем!

— Ну и дела! Они должны встретиться с Генералом, который уж знает, как их победить. Подозреваю, что эти места знакомы им давно, поэтому они и оказались впереди.

— Да, мой бледнолицый брат угадал: двое часовых, разговор которых я подслушал, говорили об этом, и я слышал: Генерал отправился к острову и не вернулся, индейцы были заняты его поисками.

— А что ему там было надо?

— Этого он не сказал. Он никого не захотел брать с собой. Это какой-то секрет. Индейцев это задело, и, когда стемнело, они последовали за Генералом. Как только индейцы увидели трампов, они напали на бродяг и освободили Генерала.

— Мой брат Виннету побывал там еще раз?

— Да, но юта погасили свой костер.

— Почему?

— Этого Виннету не знает.

— А ты не видел их?

— Не видел и даже не слышал.

— Что же делать? Генерал нам нужен позарез!

— Если огонь не горит, у нас это не получится. Невозможно захватить.

— К сожалению, ты прав. Давай подождем, пока они его разожгут. Нам просто ничего другого не остается. Или у тебя есть более разумное предложение?

— То, что придумал Олд Шеттерхэнд, мне нравится!

— Тогда давайте ложиться спать, но выставим двойную охрану.

— Виннету все понял. Мы находимся в опасном месте, где нужно быть предельно осторожным, спать нужно не на берегу, а в глубине леса, чтобы капоте-юта не обнаружили нас с первыми лучами солнца.

И мы уползли дальше в лес, оставив лошадей пастись неподалеку. Один страж остался с ними, один — у нас. Все было спокойно, и я уснул.

А когда я встал, день уже два часа как занялся. Я рассердился, что меня так долго не будили, но Виннету сказал успокаивающе:

— Мой брат ничего не потерял. Я нес дозор последним и за это время успел все хорошо обдумать. Нам нельзя нападать на юта на полуострове и брать у них пленных. Нужно узнать, куда они поскачут, и напасть в более укромном месте. Мой брат Шеттерхэнд знает, что побеждает всегда тот, кто определяет место боя. И мы воспользуемся этим преимуществом.

То, что он сказал, было разумно и верно, и мы остались лежать там же, где лежали, ожидая отхода индейцев.

Виннету выдвинулся немного вперед, заняв наблюдательный пост. Лошади находились с нами в лесу.

Час шел за часом. Полуостров оказался дальше, чем представлялось нам в темноте, и рассмотреть, что там происходит, было трудно. Виннету, хотя нас и успокаивал, но по существу ничего утешительного не мог сказать. Потом он объявил, что слышит громкие удары — юта рубили томагавками дерево. После полудня они наконец тронулись. Стоя от них в сотне шагов за деревом, он наблюдал за их отъездом…

— А забрали ли они своих коней оттуда, где горит второй костер? — спросил я.

— Да, забрали, — ответил он. — Я видел, как они это сделали.

— Ты всех их видел, когда они отъезжали?

— Нет, нас загораживали деревья, слишком много стволов.

— Среди них были пленные?

— Я был так далеко, что даже не мог отличить бледнолицых от краснокожих, а ближе не отважился подойти.

— А в каком направлении они поскакали?

— На северо-запад. Это путь, по которому пойдем и мы.

— Хм. Поскачем сразу или сначала посмотрим, все ли вокруг надежно?

— Об этом мой брат может не беспокоиться. Виннету уже сходил и посмотрел, достаточно ли они удалились.

Мы снялись с места и поехали в сторону полуострова. Подъехав, мы наконец смогли рассмотреть юта. Да, они отъезжали, нам не грозило неожиданное нападение. И мы без особых опасений двинулись туда, где стояли лагерем Олд Уоббл и трампы. Подъехав к лагерю, мы спешились.

Трава и мох вокруг были сильно вытоптаны, как всегда бывает на покинутой стоянке… Мы не очень-то рассчитывали найти здесь что-нибудь интересное, но, по своему обыкновению, на всякий случай все вокруг обшарили. Следы краснокожих расходились по многим направлениям. Мы разделились, чтобы обследовать окрестности, как вдруг раздался крик Олд Шурхэнда: «Сюда, сюда! Вот они лежат! Быстрее!»

Я подошел к нему. Боже! Что за зрелище открылось моим глазам! Они лежали под деревьями. С них сняли скальпы, а потом положили по росту в ряд — одного за другим. Но перед этим зарезали.

Какое зверство! Эти люди все-таки не были замешаны ни в каких преступлениях, и вот они мертвы! Ужас!

Так быстро убить двадцать человек. Наверняка каждый индеец знал, на кого он набросится. Пятьдесят индейцев и двадцать белых. Трупы давно остыли. Значит, убили их не сегодня утром, а вчера вечером. Но почему индейцы оставались здесь до утра? Что-то задержало их. Но что? Олд Уоббл. Его тела здесь не было. Видно, Генерал забрал его, чтобы отомстить старику каким-то особым способом…

Что мы могли сделать для этих людей? Только похоронить по-человечески. И я пошел искать подходящее для этого место. Довольно широкая тропа привела меня к сосне, стоявшей немного поодаль от всех остальных деревьев, но когда я к ней подошел…

Мое перо отказывается писать дальше…

То, что я увидел, было чудовищно. Мне никогда прежде не приходилось такого описывать. Товарищи, подбежавшие ко мне, тоже замерли от ужаса.

Сосну расщепили на уровне человеческого роста. Вот что означали те самые удары томагавка, которые слышал Виннету. В щель был вставлен крупный клин, томагавк оказался слишком для этого узок. С помощью таких же клиньев, только поменьше размером, щель расширили, так что после этого там вполне могло поместиться тело человека. И в это отверстие засунули бедного Уоббла! А распорки вынули, они лежали рядом. Причем зажата была только нижняя часть его тела. Так что грудь осталась несколько сбоку, иначе он бы сразу умер. А он был все еще жив. Здоровая его рука и ноги двигались. Он уже не мог кричать от нечеловеческой боли, к тому же в рот ему вколотили кляп, глаза старика были закрыты. Тяжелыми, темными каплями из носа сочилась кровь.

Нужна была срочная помощь. Счет шел на секунды.

— Большие клинья сюда! — закричал я. — Сразу вверх и вниз. Нужно еще больше клиньев, чем здесь лежит. Скорее с ножами и томагавками в лес. — Произнося все это, я уже вогнал один клин в щель. Томагавки был лишь у Виннету и Шако Матто, но этого хватило. Сухие деревья стояли неподалеку, — полетели щепки, и очень скоро новые клинья были готовы.

Мое ружье «медвежий бой» и старая винтовка Хаммердала, ложи которых были обиты металлом, тоже пошли в ход. За две минуты мы расширили щель и смогли вытащить Олд Уоббла. Мы положили его на землю и вытащили у него изо рта кляп. Это необходимо было сделать, конечно, еще раньше, но мы от волнения немного растерялись.

Какое-то время Уоббл лежал без движения, потом вздохнул и открыл глаза, налитые кровью. И тут раздался такой рев, какого я никогда не слыхивал! Я знаю, как рычат львы и тигры, слышал трубные крики слонов, ужасное предсмертное ржанье лошадей, но ничто не могло сравниться с бесконечным, полным муки, протяжным звуком, кажется, вобравшим в себя боль всего мира, ушедшим в берега реки и обращенным ко всему лесу. Он оглушил нас!

Потом снова ненадолго стало тихо. Разные чувства испытывали мы, глядя на старика. Преобладало, конечно, сострадание. Олд Уоббл начал стонать все громче и громче, стоны перешли в звериное рычанье. Я даже прикрыл уши ладонями. Но тут раздался такой вой, что мы невольно отступили. Казалось, всему этому не будет конца… Уоббл не мог ни говорить, ни видеть, ни слышат*. Чем мы могли ему помочь? Уолтере остался с ним, чтобы дать ему воды. Мы отошли, чтобы вырыть могилы трампам, ни слова не произнеся при этом. Все просто-напросто онемели.

На западном берегу полуострова мы нашли то, что искали — камни, которые можно будет положить в качестве надгробий. Для того чтобы выкопать могилу на столько человек, у нас не было подходящего инструмента. Мы начали сносить камни к середине полуострова, где имелось природное метровое углубление в почве. Могиле бродяг суждено было быть здесь. Наша работа шла под стоны короля ковбоев, но через несколько часов и они стихли. Ко мне подошел Холберс и сообщил, что старик уже может видеть и заговорил. Я подошел к нему. Он лежал тихо, неподвижно вытянувшись на траве, лишь неровно дышал.

— Олд Шеттерхэнд, — прошептал он. Потом приподнялся на локтях и выдохнул: — Собака, подлая собака! Прочь! Прочь!

— Мистер Каттер, — обратился я к нему. — Вы на пороге вечности. Ничто вам уже не поможет. Через час вас не станет. Помолитесь Господу. Там у вас такой возможности уже не будет.

— Скотина! Убирайся отсюда, не хочу тебя видеть. Хочу умереть один!

Я, конечно, не ушел, а сказал:

— Вам следует попросить у Бога, чтобы он отпустил вам ваши грехи…

— Прочь! Прочь! Дайте мне нож, я зарежу этого парня!

Подошел Олд Шурхэнд, он все слышал.

— Действительно, в последний свой час негоже вести себя так…

— Ладно, если Богу угодно, я проделаю все эти церемонии, но только не сейчас.

Олд Уоббл был явно не в себе. Он снова впал в прежнее состояние, стал рычать и выть. Я отошел и не приближался до тех пор, пока он снова не затих.

Он встретил меня криком: «Когда наконец принесешь мне доказательства того, что Бог есть, ты, овца небесная?»

Нужно ли было мне отвечать ему, находящемуся на последнем издыхании? Я больше ничего не мог сделать для этой потерянной души, разве что помолиться за нее.

Мы вдвоем с Олд Шурхэндом стояли рядом со стариком. Я встал на колени и стал громко молиться, чтобы слышали они оба. Когда я поднялся, то заметил, что глаза Шурхэнда влажны от слез. Он пожал мне руку и сказал тихо:

— Теперь я знаю, что такое настоящая молитва. Если она не помогает, то уж ничто не поможет.

Вопреки моим ожиданиям старик меня ни разу не прервал. Он бросил на меня странный долгий взгляд, но при этом не произнес ни звука. Я понял, что внутреннее состояние его изменилось. Я не хотел нарушать его и тихо отошел вместе с Шурхэндом.

Мы стали помогать складывать тела в могилу. Тут мне пришла в голову мысль: надо принести сюда старика и показать ему убитых. Так мы и сделали.

Я ждал, что он снова обрушится на меня с криками, однако он был на удивление тих и спокойно смотрел, как мы осторожно укладываем в яму одного за другим его приятелей, прикрывая сверху ветвями и листьями, приваливая камнями. Глаза Уоббла следили за всеми нашими движениями, но он упорно продолжал молчать. Только страх читался в его глазах. Мы все сделали и пошли прочь, не обращая на него внимания.

Тут снова раздался дикий крик. Я подошел. Олд Уоббла опять мучили боли, но сознание не покидало старика. Он извивался как червяк, его трясло, но больше ни одного слова не слетело с его губ, и скоро он снова затих, лишь изредка постанывая. Зубы его стучали, а на лбу крупными каплями выступил пот. Потом, уже отойдя на некоторое расстояние, я услышал слабое: «Мистер Шеттерхэнд!»

Я склонился над ним, и Олд Уоббл, собрав остатки своих сил, вымолвил еле слышно, прерывающимся голосом:

— Мистер Шеттерхэнд! Вам известно все-все. Вы знаете старую песню о вечности?

— О вечности? А как она называется?

— «Вечность — это волшебная страна»…

— Да, знаю.

— Спойте ее.

Я выразительно взглянул на Олд Шурхэнда, стоявшего поодаль, сел рядом со стариком и спел ему старый церковный гимн, который начинался так:

О, вечность, о слово Грома! Ты Меч, пронзающий души. Уже завтра, а может быть, сегодня Я попаду в твои руки.

Казалось, пение проникало во все поры старика — его лицо светлело и становилось даже одухотворенным. Он попытался подтянуть мне, а потом вдруг громко спросил:

— Сколько надо времени, чтобы отпустить грехи? Ответь!

— Если честно, одно мгновенье, — ответил я.

— Это мало, у меня слишком много грехов, больше, чем звезд на небе. Кто мне их отпустит? Вы это можете, мистер Шеттерхэнд?

— Для этого есть Бог. Только он может это.

— Если бы я раньше знал о вас! Вам столько пришлось со мной возиться! Я лгал Богу и насмехался над ним, а теперь не хочу без него помирать.

— О Боже, — прошептал Олд Шурхэнд со вздохом. — Много я видел смертей, людей, бывало, на моих глазах, как ветром, косило в бою, но такое вижу впервые.

Стоны старика собрали всех остальных наших товарищей. Они окружили несчастного, глядя на него с сочувствием. Я засунул ему руку под куртку и нащупал сердце. Слабые толчки были слишком порывисты и нерегулярны, кожа старика постепенно принимала синеватый оттенок, как у мертвого…

— Шапки долой, ребята. — Секунды складывались в минуты, те — в четверть часа. Наконец Олд Уоббл открыл глаза и уставился на меня. Взгляд у него был чистым и спокойным, голос тихим. Он сказал:

— Я долго спокойно спал. Во сне видел родной дом и возле него — мать, которую я до этого никогда не видел. Я был зол, очень зол и обругал ее, но потом попросил у нее прощения, и она поцеловала меня. Меня никто в жизни не целовал, только, может быть, в смертный час поцелует. Это и есть прощение, которое я просил у Бога, Шеттерхэнд?

— Да, это оно и есть, — ответил я просто.

Улыбка коснулась его сведенных судорогой черт, потом все тело старого ковбоя пронзила еще одна судорога, и он умер.

Что за удивительное создание человек! Еще совсем недавно меня обуревали совсем другие чувства к усопшему. А сейчас я стоял возле его тела с тяжестью на сердце, будто умер мой близкий друг! И я был не одинок в этих мыслях. Хаммердал подошел, взял руку Уоббла и тихо сказал: «Спи спокойно. Если бы ты знал, что ждет тебя, ты бы не стал совершать многое в своей жизни! Пит Холберс, дай ему свою руку!»

Холберсу не надо было этого говорить, он и так был рядом. Подойдя к Олд Уобблу, он сказал грустно:

— Прощай, старый король. Твоя королевская власть закончилась. Если бы ты остался жив, то похоронил бы нас, как мы сейчас трампов. Пойдем, Дик, положим этого старого греховодника в его последнее прибежище.

— Нет, только не сейчас, — сказал я. — Сначала нам самим надо обосноваться здесь основательно.

— Разве нам не надо ехать дальше? — спросил Хаммердал.

— Сейчас только два часа дня. Не стоит искать новый лагерь. Мы останемся здесь.

— А юта и Генерал?

— Пусть идут. Они от нас никуда не денутся. Раньше мне казалось, что у нас нет времени. А сейчас у нас его предостаточно.

— Виннету согласен со своим братом Шеттерхэндом, — заявил апач.

Все складывалось так, что нам приходилось оставаться на полуострове. Лишь один из нас не соглашался на это — Шурхэнд. Он отозвал меня в сторону и сказал:

— Я не могу оставаться здесь, мистер Шеттерхэнд. Я поеду вперед, но тайно, чтобы никто не знал. Не выдавайте меня, пока я не уеду, ладно?

— Так ли уж необходимо, чтобы вы уезжали? А остаться вы не можете?

— Я должен ехать!

— Один?

— Абсолютно один!

— Хм… Вы, конечно, опытный и бывалый вестмен. Но что же мешает вам остаться с нами?

— Не могу сказать.

— И я даже не могу узнать, куда вы направляетесь?

— Нет.

— Н-да… Я не имею права что-либо вам советовать, Но ваше поведение граничит с недоверием.

Он ответил, смутившись:

— Мое доверие к вам осталось прежним, но речь идет о тайне, которую я не могу вам открыть.

— Даже мне?

— Даже вам, — бросил он раздраженно.

— Well. У каждого свои секреты. Но ведь мы с вами вместе хлебнули не одни фунт лиха. Я не могу сказать, что это дает мне какие-то особые права, а вам — обязанности, но все же мы должны доверять друг другу. Вы действительно не хотите ничего мне сообщить?

— Вы, конечно же, подразумеваете мой плен у юта?

— Именно.

— Я же сам освободился из него.

Я заговорил с ним примирительным тоном:

— Я в этом не сомневаюсь. Давайте замнем эту тему. Скачите, Бог с вами, я вас не держу.

Я уже повернулся, чтобы уйти, но тут он взял меня за руку и попросил:

— Не сердитесь на меня, сэр. Мои слова звучали как проявление неблагодарности. Но вы же знаете, что я не таков.

— Да, знаю.

— Я хочу сказать вам только одно. Я стал таким скрытным потому, что боюсь: вы захотите от меня избавиться, когда узнаете, кто я такой на самом деле.

— Какая чушь! Будьте, пожалуйста, тем, кто вы есть. Олд Шурхэнд — парень что надо, это все на Западе знают.

— Но я сын каторжника.

— Ну и что?

— Как, вас это не шокирует?

— А что здесь такого?

— Подумайте только — каторжника!

— Мне известно, что в тюрьмы и на каторгу попадали и порядочные люди.

— Мой отец и умер на каторге.

— Печально, но это все же не повод, чтобы не дружить с вами!

— Моя мать тоже была каторжанкой!

— Какой ужас!

— И мой дядя…

— Бог мой!

— И оба бежали.

— Сочувствую вам.

— Сэр, вы не спрашиваете, за что они были наказаны!

— А зачем это мне?

— Они были фальшивомонетчиками!

— Плохо. За эти дела много дают.

— И вы после этого разговариваете со мной?

— А что здесь такого?

— С сыном и племянником преступников?

— Послушайте, Шурхэнд, что мне все эти тюрьмы и фальшивые деньги Соединенных Штатов? Ведь все уже получили по заслугам, а остальное меня не волнует.

— И вы со мной не расстанетесь?

— Послушайте, досточтимый сэр! Вспомните о чувстве меры. Я же не варвар. И считаю, что половина всех преступников вовсе не злоумышленники, а жертвы неудачного стечения обстоятельств или же просто больные люди.

— Да уж, вы всегда думаете о людях лучше, чем они есть, я знаю. И поэтому я вам скажу: мои родители и дядя вовсе не виновны, они ничего такого не сделали.

— Тем печальнее то, что вы так переживаете из-за их дел.

— Я не могу этого не делать!

— Well! Тогда хоть скажите, когда мы с вами встретимся снова?

— Через четыре дня.

— Где?

— В Пуи-Бакех — в Лесу Сердец, прямо в центре парка Сент-Луис. Виннету знает это место. На карте контуры леса образуют силуэт сердца. Там я чувствую себя в безопасности.

— Но вдруг вы не придете?

— А что может случиться?

— Генерал где-то здесь, и…

— Хау! — прервал он меня. — Я его не боюсь. Что же мне еще грозит?

— Угроз больше, чем вы думаете!

— Да нет здесь сейчас ничего такого, что могло бы мне всерьез угрожать, абсолютно ничего, сэр.

— Не хочу с вами спорить, тем более, что юта так близко.

— Мне наплевать на это!

— А шаман команчей?

— И на него мне наплевать. И вообще сомнительно, что он здесь. Вы его видели?

— Нет.

— Судя по тому, что рассказали ваши товарищи, он присоединился к трампам. И должен был бы находиться на полуострове, но, похоже, он от них отделился несколько раньше.

— Наверняка. И умно поступил, надо заметить. Если человек отваживается на то, чтобы проделать такой трудный путь вместе с женой, для этого должны быть очень веские причины. Ты ведь не станешь возражать против этой истины?

— Безусловно.

— Трампы не должны были знать, что он здесь, наверху, поэтому-то он их и оставил.

— Но тогда почему он сначала поехал с ними?

— Из чувства вражды к нам и, кроме всего прочего, также и для того, чтобы под их защитой уйти в горы. Как только он оказался там, куда ему было нужно, только они его и видели. Так что он точно здесь.

— Может быть, но это меня нисколько не беспокоит. Через четыре дня я жду вас в Пуи-Бакех. Можете заняться охотой на юта и наказать их за это массовое убийство. А я уезжаю.

— Нет, погодите. А мяса вы не хотите с собой взять?

— Нет, оно вам самим понадобится. А я себя уж как-нибудь обеспечу. Вокруг полно дичи. Еще раз до свидания!

— До свидания, мистер Шурхэнд, надеюсь, мы скоро увидимся.

Мы расстались. Как я и рассчитывал, он сумел незаметно и неслышно подобраться к лошади и уехать. Чуть позже все были весьма удивлены, когда не обнаружили его и узнали от меня, что он, не попрощавшись, покинул наш лагерь. Все захотели узнать, что побудило его уехать, не сказав «прощай». Только Виннету ничего не спросил, но позже, когда стемнело и он сидел на своем обычном месте, то не преминул заметить:

— Нам снова придется освобождать Олд Шурхэнда!

— Я тоже так думаю, — ответил я.

— Или мы увидим его труп.

— И это не исключено.

— Мой брат не попытался его отговорить уезжать?

— Это было бесполезно.

— Ты должен был ему сказать, что ты знаешь больше, чем он думает.

— Я бы сделал это, однако он пожелал оставить свой секрет при себе.

— Тогда правильно, что ты промолчал.

— Он скоро поймет, что ему лучше было не таиться.

— Да, как же он удивится, когда узнает, что проницательность моего брата Шеттерхэнда за короткое время стала такой же сильной, как у него за многие годы. Теперь мы пойдем за юта?

— Да.

— Их уже утром совсем не будет видно, а прочитать следы здесь невозможно.

— Ничего, это нам не помешает. Генерал, который их ведет, поднимется к водопаду.

— Мы поторопимся. Ночью он не сможет быстро скакать, мы же поспешим. Генерал должен был до этого додуматься сам. Если ничего не случится, он доберется до водопада ненамного раньше нас.

Через некоторое время мы уложили Олд Уоббла в могилу, прикрыв тело ветвями и камнями. После молитвы водрузили сверху деревянный крест. И король ковбоев, проведший всю жизнь на равнинах Запада, навеки лег на вершине горы, похороненный теми, кого он преследовал в тех же горах, чтобы принести им месть и смерть, но она настигла его самого.

Мы разбили лагерь неподалеку от могилы и заснули, но едва занялся день, как мы уже были на ногах. Следы юта были еще видны на мягкой лесной подстилке, но по мере того как дорога становилась каменистой, следы пропадали. Нам это не мешало. Мы искали на этот раз прежде всего кратчайший путь к нужному нам месту.

Дорога шла от Зеленого озера вниз, к парку Сент-Луис. К обеду мы достигли его. Он расстилался прямо под нами во всей красе — на много миль вокруг. Могу здесь на основании всего моего большого опыта сказать, что для охотника не может быть большего счастья, чем оказаться в этом, окруженном исполинскими горными кряжами парке, в котором леса сменялись прериями, а скалы — водами, как будто природа специально создала все это миллионы лет назад для разведения дичи.

Здесь жили раньше тысячи и тысячи бизонов, но сейчас их здесь уже совсем не осталось. Искатели золота, не задумываясь над тем, какой наносят вред природе, уничтожали этих животных без всякой меры и смысла. Еще совсем недавно парк Сент-Луис был заветной целью диггеров, но потом они все подались отсюда в горы Корес-Рейндж, про которые рассказывали, что там открыты несметные залежи золота.

Мы тоже слышали про это. И придерживались того же мнения, что Тоби Спенсер: именно здесь, у Пенистого водопада, а не где-нибудь еще, залегают богатейшие месторождения. Нет, еще далеко не все старатели ушли из парка. «Сливок общества», правда, уже не было, но подонки никуда не делись — по той простой причине, что у них не было ни гроша для того, чтобы отправиться хоть с каким-то снаряжением в дальние странствия. Они слонялись по парку, наводняя городки и поселки возле заброшенных разработок, не упуская ни малейшей возможности собрать жатву там, где они ничего не сеяли.

Олд Шурхэнд назначил нам встречу в Пуи-Бакех, Лесу Сердец. Виннету знал, где приблизительно находится этот лес, но нам все же никак не удавалось его найти. Нашей же целью был Пенистый.

Все утро мы ехали по местности, будто перенесенной сюда из какой-то волшебной сказки. К полудню остановились на отдых в лесу и на часок расседлали лошадей. Из чистейшего озерца взяли воду для обеда.

Еще не дойдя до леса, мы наткнулись на следы отрада, который шел к той же цели параллельно с нами. Он проехал здесь часом раньше нас, и лошадей в нем было двенадцать — пятнадцать… Мы остановились. Виннету спешился и один пошел вперед, чтобы узнать, с чьими это следами мы встретились. Очень скоро он вернулся.

— Опасны ли эти люди? — спросил Тресков, увидев улыбку на лице апача.

— Опасны. И даже очень, — ответил Виннету, сразу посерьезнев.

— Они индейцы?

— Нет.

— Сколько их?

— Тринадцать.

— Они вооружены?

— Да. Но индеец — нет.

— Ах, с ними и индеец?

— Да, это пленный краснокожий. Поэтому Виннету и назвал их опасными.

— Интересно, а где их лагерь? Далеко отсюда?

— На том краю леса.

— Кто же это может быть? Охотники?

— Эти бледнолицые не охотники, а искатели золота. Но почему мой брат Тресков не спрашивает о главном?

— О главном? Что ты имеешь в виду?

— Индейца.

— Можно понять, к какому племени он принадлежит?

— Ни к какому.

— А Виннету его знает?

— Да, знает!

— Кто же это такой?

— Мой брат тоже его знает, потому что это наш хороший друг.

— Индеец? Наш хороший друг? Я не ослышался?

— Тресков может спросить моего брата Шеттерхэнда, если думает, что я ошибаюсь!

Я и сам не стал ждать вопроса:

— Это может быть только один индеец, который не принадлежит ни к какому племени и друзьями которому мы приходимся, — Кольма Пуши.

— Боже! Наш таинственный спаситель! И его захватили белые! Мы должны немедленно его освободить.

— Не стоит с этим спешить, — заметил Виннету. — Мы сделаем вид, как будто мы его совсем не знаем.

Я вообще-то предполагал, что мы можем встретить Кольма Пуши здесь, в парке, но не сейчас и не в качестве пленника. Нужно было срочно принимать какое-то решение.

Мы поехали вокруг леса обратно к озерку, где расположились белые с пленником. Едва они нас увидели, как повскакали и схватились за оружие. С первого взгляда на них можно было понять, как и чем жили они, по крайней мере, в последнее время — это были весьма потрепанные в разных переделках парни, от которых можно было ожидать всего, чего угодно.

— Good day, ребята, — начал я, когда мы подъехали. — Вы хорошо расположились. Мы бы тоже часок здесь отдохнули.

— А кто вы такие? — спросил один из них.

— Лесные бродяги.

— И с вами индейцы. Нет, это нежелательно. У нас тоже есть тут один паренек. Он обокрал нас. Это, наверное, юта. Ваши краснокожие ведь тоже относятся к этому племени?

— Нет, один апач, другой команч, а третий осэдж.

— А, ладно, тогда это неопасно. Эти племена живут далеко, и вы не воспользуетесь услугами этих плутов.

Рассмотрев пленника, я понял, что это действительно Кольма Пуши, и я пожалел, что мы не освободили его сразу: он сильно страдал от пут. Одного моего взгляда на Виннету оказалось довольно, чтобы тот меня понял. Все мы слезли с лошадей и привязали их. Тем временем диггеры положили свои ружья и сели. Я подошел к ним вплотную со штуцером в руке и спросил:

— Вы уверены, джентльмены, что именно он вас обокрал?

— Конечно, мы же его застукали за этим, — ответил сидящий ближе всех словоохотливый парень.

— Ладно, для начала мы представимся. Я — Олд Шеттерхэнд, а это Виннету, вождь апачей, а…

— Виннету? — вскричал тот. — Гром и молнии! Какой чести мы удостоились! Милости просим, присаживайтесь. Скажите, это штуцер Генри у вас в руках, мистер Шеттерхэнд? А где же ваш знаменитый «медвежий бой»?

— Вы, я вижу, наслышаны о моем оружии. Но, пожалуй, вы слишком хорошо осведомлены о его достоинствах, и это-то мне как раз не нравится.

— Высказывайтесь ясней. Что именно вам не нравится?

— Вы напрасно связали этого индейца!

— А почему это вас так волнует?

— Волнует, и еще как. Ведь это наш друг. Давайте не будем портить наши отношения, я хочу поговорить с вами спокойно, как друг. Если получится, разойдемся с миром, если нет, наши ружья мигом заговорят! Развяжите пленника. И учтите: кто поднимет винтовку — тут же получит пулю!

Как только я это произнес, все наши стволы оказались направлены на старателей. Они этого никак не ожидали.

— Вы это серьезно, мистер Шеттерхэнд? — спросил их предводитель.

— Я не шучу.

— Ладно, это мы пошутили, и закончим на этом.

Он подошел к Кольма Пуши и развязал его. Тот поднялся, размял затекшие конечности, подобрал лежащее на земле ружье, вытащил у одного из белых из-за пояса свой нож, подошел к нам и произнес:

— Кольма Пуши благодарит своего брата Шеттерхэнда. Вот мое ружье и мой нож. Больше они у меня ничего не забирали. И я их не обкрадывал!

— Я нисколько в этом не сомневался. Что ты пожелаешь, то мы с ними и сделаем. Исполним любую твою просьбу.

— Пусть они едут дальше своей дорогой, мистер Шеттерхзнд.

— В самом деле?

— Мне не хочется, чтобы мои братья пачкались о них.

— Но выполнить твою просьбу полностью я не могу: кое-что мне надо им сказать, прежде чем мы поедем дальше, ведь не оставаться же нам здесь. Хочу узнать у них, на каком основании они схватили и связали индейца, который ничего плохого им не сделал?

Тогда все тот же словоохотливый диггер запустил пятерню себе в шевелюру, почесал затылок и сказал:

— Вы нас принимаете за малодушных людей из-за того, что мы не оказываем вам сопротивления. Но вы ошибаетесь, сэр, это вовсе не трусость, а осторожность, она необходима, когда встречаешься с такими людьми, как вы. Честно скажу вам — мы только старатели, и дела наши хуже некуда. А этот индеец постоянно ошивается здесь в парке и знает хорошие места, которые добровольно никому не продаст. Мы поймали его, чтобы заставить открыть нам хорошие места, а потом мы бы его снова отпустили. Вот в чем дело. И я думаю, вы нас за это не станете судить строго. Откуда нам было знать, что это ваш друг!

— Так. Все верно? — спросил я Кольма Пуши.

— Верно, — ответил он. — Я еще раз прошу ничего с ними не делать.

— Well! Будем снисходительны. И, надеюсь, у нас не появится оснований вести себя иначе. Тот, кто хочет найти месторождение, должен искать его сам. Это единственный совет, который я вам дам, джентльмены: прошу вас в течение двух часов не сниматься отсюда, иначе наши «пушки» заговорят.

Пока я это произносил, Кольма Пуши оседлал свою лошадь, и мы тронулись, не удостоив неудачников-диггеров даже взглядом. Много чести для них.

Чтобы уйти от них сразу как можно дальше, мы пустились в галоп, пока не подъехали к подходящему для отдыха местечку. Я с нескрываемым любопытством рассматривал коня Кольма Пуши: когда мы были на Стремительном ручье, я не успел его рассмотреть. Это был мустанг превосходного вида, быстрый и выносливый, как мы успели заметить.

Пока мы ели, разговор никак не клеился. Присутствие таинственного краснокожего тоже накладывало свой отпечаток на атмосферу. Когда я разрезал мясо и снова засунул нож в чехол, Кольма Пуши был уже готов. Подойдя к лошади, он вскочил в седло и произнес:

— Мои друзья сослужили мне добрую службу — я благодарю их и буду рад увидеть всех снова.

— Мой брат Кольма Пуши хочет ехать? — спросил я.

— Да.

— Почему же он нас так быстро покидает?

— Он как ветер — летит туда, куда ему нужно.

— Да, он как ветер, чей приход всегда желанен. Мой брат может слезть с лошади и побыть с нами какое-то время? Мне очень надо с ним поговорить.

— Пусть простит меня мой брат Шеттерхэнд. Мне надо ехать.

— Почему Кольма Пуши так боится нас?

— Кольма Пуши никого не боится, но одно дело заставляет его оставаться в одиночестве.

Мне не доставляло радости смотреть в глаза Виннету. Он догадался, что у меня в мыслях, и в душе, конечно, смеялся над тем, какую реакцию вызвали мои слова.

— Моему краснокожему брату не надо больше заниматься этим делом, считай, оно уже решено.

— Олд Шеттерхэнд произнес слова, смысла которых я не понимаю. Я поеду и пожелаю моему брату долгих лет.

Он уже поднял руку, чтобы запрыгнуть на коня, но тут я сказал:

— Кольма Пуши останется?

— Нет, поеду, — заявил он твердо.

— Well! Так вот, я ничего не имел бы против того, чтобы брат уехал, но пусть сестра останется здесь!

Оба слова — брат и сестра — я сильно выделил интонацией. Мои спутники с удивлением взглянули на меня. Кольма Пуши же одним прыжком слетел с лошади и, подойдя ко мне, закричал:

— Что такое говорит Олд Шеттерхэнд? Не ослышался ли я?

— Я сказал, что Кольма Пуши — не мой брат, а моя сестра, — спокойно повторил я.

— Ты что, считаешь меня женщиной?

— Да.

— Ты ошибаешься!

— Нет, Олд Шеттерхэнд всегда знает, что говорит.

Тут та, которая до сих пор называла себя мужчиной, вскрикнула и закрыла лицо ладонями, прокричав:

— Олд Шеттерхэнд не в себе, он не знает, что говорит!

— Нет, знаю.

— Нет же, разве женщина может быть таким воином, как я?

— Техуа, красивейшая из сестер Иквеципы, еще в юности умела прекрасно ездить верхом на лошади и стрелять.

Тут она отскочила на несколько шагов и уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

— Так останется с нами Кольма Пуши? — продолжал я гнуть свою линию.

— Что ты знаешь о Техуа и Иквеципе?

— Я знаю очень много о них обоих. Есть ли у нашей сестры Кольма Пуши силы выслушать меня?

— Говори, говори, — произнесла она, бессильно опустив руки и близко, совсем близко подойдя ко мне.

— Я знаю, что Иквеципу звали также Вава Деррик.

— Уфф! Уфф! — вскрикнула она.

— Слышала ли Кольма Пуши, моя сестра, имена Тибо-така и Тибо-вете? Тебе знаком рассказ Миртового Венка?

— Уфф! Говори дальше!

— А силы у тебя еще есть?

— Я сильна, только давай, рассказывай!

— Я передаю тебе привет от твоих детей, которых когда-то звали Лео Бендер и Фред Бендер.

Тут она совсем потеряла голову, крик, казалось, вот-вот вырвется из ее горла, но она сдержалась. Она молча опустилась на траву, подняла руки, спрятала в них лицо и принялась плакать — громко, жалобно, так, что мне даже стало страшно за нее. Можете себе представить, с каким изумлением смотрели на все это мои спутники, особенно когда мужественный воин, которым они минуту назад считали Кольма Пуши, начал плакать, как… обыкновенная женщина.

Апаначка, подойдя ко мне, спросил:

— Мой брат Олд Шеттерхэнд говорил о Тибо-така, Тибо-вете и Вава Деррике. Эти имена я знаю. Почему плачет Кольма Пуши?

— Она плачет от радости, а не от боли.

— А разве Кольма Пуши не мужчина, не воин?

— Нет, я… — с большим трудом, но она все-таки произнесла сквозь всхлипы это признание, — женщина.

— Уфф! Уфф!

— Да, это женщина, — сказал я. — Мой брат Апаначка должен набраться мужества и стать сильным. Тибо-така не был его отцом, а Тибо-вете не была его матерью. У тебя были другие родители…

Я прервался на полуфразе, ибо Кольма Пуши вскочила с травы, бросилась ко мне, схватила за руку и закричала, указывая на Апаначку:

— Это Лео? Это Лео Бендер?

— Не Лео, а Фред Бендер, младший твой сын, — ответил я. — Кольма Пуши может мне поверить, я знаю это точно.

Тут она бросилась к нему, упала в ноги и запричитала:

— Сын мой! Сын мой! Это Фред, мой сын!

Апаначка прокричал, нет, провопил, обращаясь ко мне:

— Она, она — моя мать?!

— Да, это так, — только и ответил я.

Тогда он обнял ее, заглянул в лицо и прокричал:

— Кольма Пуши — не мужчина, а женщина! Кольма Пуши — моя мать, я люблю тебя и любил всегда, с тех пор как появился на свет.

Видимо, силы у них обоих были на исходе. Они упали на колени, обнялись, и Апаначка прижался лицом к ее щеке. Виннету встал и отошел от них, я последовал за ним. Очень скоро Апаначка подошел ко мне и с горечью сказал:

— Мой брат Шеттерхэнд может подойти к нам. Кольма Пуши и Апаначка ничего не ведают о судьбах друг друга…

Он отвел меня обратно к Кольма Пуши, неподвижно сидевшей на земле и выжидающе смотревшей на меня. Апаначка сел рядом, обнял ее и обратился ко мне:

— Брат мой, скажи мне, как ты узнал, что Кольма Пуши — моя мать? Какое отношение имеет к этому Тибо-вете?

— Тибо-вете — твоя тетя, сестра твоей матери, в юности ее звали Токбела.

— Это правда, боги, это правда! — закричала женщина.

Ее язык и жесты были сейчас совершенно европейскими, поэтому я отказался от индейских церемоний типа обращения «моя сестра» и спросил прямо:

— Пожалуйста, ответьте мне, не вы ли миссис Бендер?

— Да, я и есть Техуа Бендер, — ответила она.

— Значит, я не ошибаюсь. Апаначка ваш младший сын. Можете больше не сомневаться в этом.

— А какие у вас доказательства этого?

— Вам нужны доказательства? А сердце ваше разве вам ничего не подсказывает?

— «Подсказывает»… Оно все подсказало мне сразу же, как только я увидела, как он скачет через Кэмпс, и с тех пор все время твердит мне, что это мой сын, и в то же время предупреждает — а что, если нет? И просит еще доказательств.

— Что вы подразумеваете под доказательствами, миссис Бендер? Принести вам выписку из регистрационной книги, где фиксируются рождение и смерть людей? Не могу.

— Я не это имею в виду, а другое.

— А другого у меня сейчас нет под рукой. Сестру свою вы узнаете?

— Конечно.

— А зятя?

— Нет у меня никакого зятя!

— А разве Токбела не была замужем?

— Нет. Церемония была прервана.

— Вашим братом, падре Дитерико?

— Да.

— А как звали жениха?

— Тибо.

— Ваш брат стрелял в него?

— Да, и ранил в руку.

— Так что подлог невозможен. Кто был этот Тибо?

— Игрок.

— Токбела знала об этом?

— Нет.

— Вернемся к тому, что вы требуете от меня доказательств. Поймите: я бы мог предоставить вам их, если бы знал все тогдашние отношения и события. Должен вам честно сказать, что все мои знания основаны всего лишь на собственных логических умозаключениях, а иногда просто домыслах и догадках. Но все равно получается, что Апаначка — не кто иной, как ваш сын Фред, и думаю, что скоро вы увидите также и старшего своего сына — Лео.

— Лео! О небо! Он жив? И он жив?

— Да.

— Где же он?

— Он сейчас здесь, в парке. Он долго искал вас, но уже совсем потерял надежду найти.

— И вы, сэр, узнали все это от него?

— К сожалению, нет. От него я не узнал ничего, кроме того, что его отец умер в каторжной тюрьме, а мать и дядя также сейчас находятся в этом безрадостном месте.

— Он это знает? И сам это вам сказал? Но откуда он это узнал? Ведь ему было тогда совсем мало лет.

— Это не он мне сообщил. Но ведь под братом, который сидит в тюрьме, подразумевается ваш брат Иквеципа?

— Да.

— Это ужасно. Он, проповедник, оказался фальшивомонетчиком!

— Увы. Ему предъявили обвинения, которые он не смог отвести.

— А как получилось, что обвинили троих невиновных?

— Мой зять так ловко все это подтасовал, что мы не смогли защищаться.

— Это был брат вашего мужа?

— Да, но не настоящий, а сводный.

— Хм. Не родной, значит?

— Нет, он от первого мужа моей свекрови.

— А как его звали?

— Просто Эттерс, Дэниел Эттерс, но потом отчим назвал его Бендером, Джоном Бендером — по имени своего первого, умершего давным-давно ребенка.

— Под этим именем Джон Бендер фигурировал, вероятно, чаще, чем под именем Дэниела?

— Имя Дэниел вообще никогда не использовалось.

— Ах вот почему на кресте стоят две буквы — Джи и Би, а не Де и Е.

— О каком кресте вы говорите?

— О том, что стоит на могиле вашего брата.

— Что, вы были наверху, на могиле брата?

— Нет.

— А тогда откуда вы знаете о кресте?

— Один знакомый рассказал. Он видел и прочитал.

— Кто же это?

— Его зовут Харбор.

— Харбор? Да, человека с этим именем мы знаем. И он тоже был там, наверху?

— И это вы меня спрашиваете, миссис Бендер? Вы же его видели!

— Я?

— Да, вы. Ведь это вы спасли его от голодной смерти, отдав половину зажаренного толсторога!

— Шутите, сэр! — Она улыбнулась.

— Да, это всего лишь мое предположение, но, я думаю, близкое к истине. Зачем вы от него скрывались так далеко — не хотели, чтобы он вас видел?

— Он бы узнал меня. Скажите, это он рассказал вам о могиле?

— Да, и именно благодаря этому рассказу я и разобрался до конца во всех ваших делах.

— Виннету как-то помог вам в этом?

— Помог, но весьма своеобразным образом — тем, что ничего не говорил мне об этой истории. Вождь апачей видел вашего брата, когда он сам был еще мальчиком, а потом ведь ваш брат вдруг бесследно исчез.

— Да, со мной и Токбелой.

— А могу я узнать причину этого неожиданного исчезновения?

— Пожалуйста. Мой брат Деррик (его индейское имя — Иквеципа) — его назвали христианским именем Дитерико, или, на английский манер, Дерриком — стал известным проповедником, хотя нигде и не учился этому. Но страстно желал получить образование и поэтому отправился на Восток. Но еще до этого я встретила Бендера, мы полюбили друг друга, но прежде чем я стала его женой, мне нужно было приспособиться к образу жизни и знаниям бледнолицых… Мой брат посещал колледж, а я и Токбела поступили в пансион. Бендер посещал нас там. Он приводил своего брота. Тот увидел меня и приложил все усилия, чтобы отнять меня у Бендера. Это ему не удалось, и любовь его ко мне превратилась в ненависть. Бендер был богат, Эттерс — беден; бедняк, как водится, служил у богатого, он знал все комнаты конторы и всю мебель в ней. Когда мы поженились, Токбела жила с нами. Как-то раз Эттерс привел к нам в дом юношу, его звали Тибо. Через какое-то время мы заметили, что Тибо и Токбела влюблены друг в друга. Но Бендер узнал о Тибо что-то нехорошее и запретил им встречаться. Эттерса это разозлило, он вынужден был уйти из конторы и, поскольку всегда брал своего друга с собой, потерял право нас посещать. Оба решили ответить.

— Я догадываюсь. Тибо был фальшивомонетчиком.

— Вы правильно подумали, мистер Шеттерхэнд. Однажды к нам нагрянула полиция и обнаружила в кассе вместо настоящих денег поддельные. В куртке моего брата были зашиты фальшивые купюры, а в моей комнате нашли печатный станок… Нас всех троих арестовали. Нам предъявили шрифты, они были изготовлены руками моего мужа и брата — все неоспоримо указывало на нашу вину. Нас приговорили и посадили.

— А капитал Бендера?

— Его унаследовал Эттерс. Бендер не мог этому препятствовать. Токбела, моя сестра, поселилась с моими двумя детьми в том же пансионе, где я жила девочкой.

— Ужас! Вы, привыкшая к свободе индеанка, — и в тюрьме!

— Уфф! Мне обрезали волосы, мы вынуждены были носить одежду арестантов; нас поместили в тесную, узкую камеру. Я была так несчастна, бесконечно несчастна, плакала день-деньской.

— А Тибо стал осаждать вашу сестру Токбелу?

— Именно так и было, она обещала ему выйти за него, если он нас освободит. Он подкупил охранника, и тот скрылся вместе с моим братом.

— А почему не с Бендером и не с вами?

— Из-за золота. Мой брат знал месторождения. Он привозил оттуда золото и дарил его Бендеру в ознаменование нашей помолвки. Эттерсу об этом было хорошо известно. Поэтому они освободили только моего брата, чтобы получить через него золото. Когда он бежал с тюремщиком, то забрал Токбелу и моих мальчиков. Он доставил их в Денвер. Там они поселились под присмотром тюремных служащих, а он отправился в горы за золотом. Ему нужно было золото, чтобы оплачивать служащих, а затем освободить Бендера и меня. Служащий с помощью золота открыл меняльную контору, Токбела и ребята жили при нем, он любил детей. Денвер он покинул только для того, чтобы освободить меня и Бендера. Это ему удалось лишь наполовину: Бендер заболел и умер в тюрьме. Деррик привез меня в Денвер. Там встретились Эттерс, ставший банкротом, и Тибо. Они обманом заставили Токбелу выйти за Тибо. Мы приехали на свадьбу уже к самому обручению. Деррик сорвал у жениха венец с головы и…

— Миссис Бендер, я вас прерву. Токбела говорит другое — что это он возложил ей на голову венец.

— Но она же помешанная.

— Ах, откуда вы знаете, что она помешанная?

— Знаю. Так вот. Эттерс и Тибо навалились на Деррика, началась драка, во время которой Деррик прострелил Тибо руку.

— А это было не в церкви?

— Нет, в доме Токбелы, у того тюремного служащего, а ныне банкира.

— Мне пришла в голову одна мысль. Этого банкира звали случайно не Уоллес?

— Нет, но почему вы вспомнили это имя?

— Об этом потом, рассказывайте дальше.

— Токбела очень огорчилась, когда узнала о нашем заключении. Из-за этого она даже болела и слабела. Из-за постоянных волнений сознание ее помутилось. Она чувствовала себя нормально, спокойно лишь в те минуты, когда рядом находился мой младший мальчик, который очень ее любил. Мой брат отвез ее и мальчика к врачу-психиатру.

Деррик, я и Лео жили у банкира. Эттерс и Тибо исчезли, так мы думали тогда. Золото сделало свое дело, и Деррик был на коне. Я попросила его взять меня с собой, так он и сделал, потому как в скачке и стрельбе я уравнялась с воинами. Эттерс и Тибо на самом деле не исчезли, они просто скрывались, чтобы тайно наблюдать за нами, и следовали за нами повсюду.

Эттерс, которого мы к тому времени называли уже Джон Бендер, выстрелил в Деррика и убил его. А меня Эттерс и Тибо связали. Убийцы думали, что мы уже на том самом месте, где есть золото. Когда они убедились в обратном, то настолько разъярились, что решили не убивать меня сразу, а подвергнуть мучительной медленной казни, которая должна была неизбежно закончиться моей смертью. Они закопали моего брата в землю у скалы и положили меня на его могилу, привязав так крепко, что я не могла даже пошевелиться. Так я пролежала три дня и четыре ночи и была уже на грани смерти, когда пришли индейцы и освободили меня.

— Из какого племени?

— Это были капоте-юта.

— Так. Дальше.

— Эти юта дали мне еды и питья, взяли меня с собой. Молодой воин Тусага Сарич хотел сделать меня своей скво и потому не отпускал от себя. Когда мы спустились на равнины, я отказалась стать его скво. Он же настаивал на этом. Между тем я снова набралась сил, стала с ним бороться и победила его. И тогда он согласился отказаться от меня, да и никто другой на меня больше не посягал, потому что скво, победившая воина, становится неприкосновенной для мужчин, если сама того не захочет.

— А как сейчас ваши отношения с юта?

— Они мои друзья. Тусага Сарич до сих пор, я знаю, любит меня, как тогда, я могу вить из него веревки. Но свободу они мне дали не сразу, а лишь тогда, когда я получила у них право именовать себя воином. Я тут же помчалась в Денвер. Дети исчезли. Эттерс и Тибо ходили к психиатру и, угрожая ему, забрали у него Токбелу. Она отчаянно протестовала, когда ее хотели разлучить с Фредом, и они были вынуждены взять и мальчика.

— Исчез и банкир — с Лео, моим сыном. Я принялась искать его и узнала у шерифа [161], что через несколько дней после его исчезновения приходили полицейские, чтобы арестовать его за освобождение какого-то пленника.

— Значит, можно предположить, что на него донесли Эттерс или Тибо, но его все же кто-то успел предупредить. Он пустился в бега и замел все следы.

— Наверное, так оно и было, потому что я еще долгие годы напрасно искала его и Токбелу.

— Могу успокоить вас: он взял другое имя и хорошо воспитал мальчика. Он или его сын живет сейчас в Джефферсон-Сити.

— О боже! Что вы говорите?

— Да, и я был у него. Но давайте продолжим.

— Итак я искала детей, но — увы, напрасно. Я изъездила все равнины и все долины, искала в городах и у краснокожих — и нигде не находила их. Как женщине мне бы это просто не удалось, и я переоделась в мужскую одежду и стала выглядеть, как сейчас. Когда поиски окончились ничем, я вернулась к Чертовой Голове. Убийца ведь всегда рано или поздно приходит на место своего преступления, и я сделала небо этого парка своей крышей. Пока убийца здесь еще не появлялся, но я уверена: он придет, обязательно придет. И дождется моей кары. Я отомщу!

— А вы узнаете его?

— О, да!

— Но ведь с тех пор прошло столько лет, миссис Бендер!

— Я узнаю его! Даже если он изменился. Я узнаю его по зубам.

— По выбитым зубам в верхней челюсти?

— Уфф! Вы знаете и об этом?! Вы что же, знакомы с ним?

— Нет, не знаком. Хотя нет, если хорошенько подумать, я все-таки его знаю. А о зубах мне рассказал ваш сын Лео…

— Лео?! Он жив? Вы действительно с ним говорили?

— Да.

— Скажите скорее, где он?

— Здесь, в парке Сент-Луис. Вы увидите его, если не сегодня, то завтра или послезавтра. И если меня на этот раз не подводит интуиция, вы скоро встретите и убийцу. Он на пути к месту действия. Тибо придет с Токбелой, а Эттерс уже опередил их. Кроме того, я могу вам сказать и о том, какой дорогой эти парни тогда с Токбелой и Лео выбрались из Денвера.

— Вы это узнали? Откуда?

— От Виннету и Шако Матто.

— Так расскажите же мне скорее о нем, мистер Шеттерхэнд!

— Они были у осэджей, убили нескольких воинов. Потом они разделились, и Тибо с вашей сестрой и мальчиком подались к команчам из племени найини. Там он затаился, поскольку его преступления как раз всплыли на свет божий. Его обнаружили на границе Льяно-Эстакадо и уберегли от голодной смерти.

— Я хочу знать больше. Надеюсь, они сами мне обо всем скоро расскажут.

И она резко поднялась на ноги.

— Не торопитесь убежать от нас, миссис Бендер, — попросил я. — Вы можете узнать все уже по дороге. Мы не должны терять времени. Вперед к Чертовой Голове! Или вы по-прежнему хотите продолжать свой путь в одиночестве?

— Нет, нет, я остаюсь с вами. Это само собой разумеется.

— Тогда я позову остальных.

И вот мы снова в пути. Кольма Пуши знала дорогу даже лучше, чем Виннету. Она скакала вперед вместе с Апаначкой и осэджами. Они вели разговор, в котором я не участвовал, и молча скакал рядом. За мной следовали оба неразлучных приятеля и Тресков. Хаммердал еще не оправился от удивления: как этот таинственный индеец на его глазах превратился в скво. Я слышал, как он позади меня произнес:

— Ну, виданное ли дело — мужчина превращается в женщину! Кольма Пуши, чье мужество мы почитали столько времени, удивил — нет, удивила нас, как никто. Что скажешь на это, Пит Холберс, старый енот?

— Да ничего не скажу, — ответил долговязый.

— И правильно. Ничего тут не скажешь. После всей этой истории вот что я вам заявляю: все в этом мире может быть! И я уже не удивлюсь, если мой старый друг Пит Холберс вдруг превратится в скво!

— Вот уж этого ты не дождешься, старина Дик!

— А если ты сам вдруг поймешь, что ты — переодетая баба?

— Ну, тогда бы я знаешь что сделал?

— Что же?

— Я бы вышел за тебя замуж.

— Как это? Даже не спросив, хочу ли я тебя взять в жены?

— Даже не спросив!

— А если я сразу же после свадьбы разведусь с тобой?

— А я не дам тебе развода.

— А это мы еще посмотрим. Думаешь, я не найду для этого оснований?

— А их нет.

— Напротив, более чем достаточно.

— Питание, что ли, — причина? Тебя что, плохо кормят?

— Меня-то хорошо. А вот ты плохо питаешься. Я скажу на разводе, что не смогу нормально содержать свою жену, если же мне не поверят, предъявлю доказательство — тебя. Кто попробует, глядя на тебя, сказать, что ты питаешься хорошо? И в гуманных целях нас быстренько разведут.

— Что мне не хватает, я и сам могу добыть.

— Ну на кой черт мне баба, такая длинная, что я не могу намылить ей голову? Соображаешь, что я имею в виду.

— Вполне.

— Это процедура бывает иногда очень даже нужной, старый енот. А у тебя, к несчастью, как раз такая голова, которая не знает, куда в следующий момент она повернется.

— Оставь мою голову в покое. Твоя находится тоже частенько совсем не там, где ей следует быть, и это весьма просто доказать.

— Как же?

— Вспомни о бэби серой медведицы. И о том, как ты валялся в обнимку с гризли, если ты забыл про эти объятья, посмотри на свою разукрашенную медведем шкуру.

— Смотри — не смотри, какая разница, а при чем здесь женитьба? Поговорим о чем-нибудь более приятном, например, о том, что мы сделаем с Генералом, когда он попадет к нам в руки.

— Чего уж проще.

— Ну-ка, ну-ка.

— Мы отплатим ему той же монетой. Распнем его на дереве. Он это, видит Бог, заслужил!

— Тут я с тобой согласен полностью. С огромной радостью найду для него ствол и лично расщеплю его, в этих тисках он запоет у меня громче, чем Уолд Уоббл, бедный старикан. Он застрянет в этом стволе навсегда, клянусь!

Природное чувство справедливости обоих друзей в данном случае совпадало с моралью Ветхого Завета и одновременно законом прерии: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь. Среди нас, не говоря уже больше о Хаммердале и Холберсе, не было ни одного человека, который бы не хотел посчитаться с так называемым Генералом. У Шако Матто был к нему счет за убийства и обиды, у Трескова за другие преступления. Про себя и Виннету я уж и не говорю. А Апаначка и Кольма Пуши? Им двоим он должен был больше, чем всем нам, вместе взятым. Ведь Генералом называл себя не кто иной, как долго разыскиваемый Дэн Эттерс. Отсутствие у него упомянутого изъяна — зубов — не говорило еще ни о чем — вставные зубы были известны еще в Древнем Египте. Этот Эттерс был для меня слишком реален, чтобы я мог не задумываться о наказании, ему уготованном.

Потом я подозвал к себе Кольма Пуши. Пока мы ехали рядом, было столько переговорено, столько дано ответов на разные вопросы, что я просто не припомню в своей жизни другого такого насыщенного разговора ни с одним из друзей. Миновал полдень, приблизился вечер, а мы все говорили и говорили… И вот уже с ночного неба луна освещала нам путь. Мы вступили на пологую равнину, часть парка Сент-Луис, и тут заметили повозку, которая ехала той же дорогой, что и мы. В нее было запряжено три лошади. Я тут же подумал о шамане с его скво и их лошади с поклажей. Виннету был того же мнения, что и я.

Мы снова пришпорили лошадей и молча поскакали дальше. Быстро темнело. Виннету, не покидая седла, пригнулся как можно ниже к земле, чтобы не терять из виду следов, но через несколько минут их уже невозможно было различить. Луна едва светила сквозь неожиданно набежавшие облака на небе, ее света было явно недостаточно. Виннету спешился, я вслед за ним. Мы повели лошадей в поводу, а сами шли в довольно нелепой, наверное, со стороны позе — почти на четвереньках — только так еще можно различить какие-то следы. Потом луна вообще зашла за тучи. Не лучше ли встать здесь лагерем, а наутро вновь пойти по следу, подумали мы.

Пока мы рассуждали об этом, легкий ветерок донес до нас запах гари. Мы велели своим спутникам ждать и тихо пошли вперед. Через некоторое время у правого склона долины мы вышли на маленькую, окруженную деревцами полянку, где горел костер. Мы подползли и увидели трех лошадей и двух человек, сидевших у огня, но кто именно это был, разглядеть было невозможно. Наконец, подобравшись совсем близко, мы разглядели лица сидевших у костра. Виннету зашептал:

— Уфф! Шаман и его скво!

— Да, это они. Так мы и думали.

— Возьмем их в плен? Как считает мой брат?

— Если мы их захватим, то потом намучаемся с ними. Если отпустим — шаман снова улизнет. Так что выходит все же правильнее будет, если мы их захватим.

— Давай. Позвать остальных?

— Нет. Мы возьмем его прямо сейчас, пока он не ждет нападения.

Мы подобрались к костру насколько могли близко. Скво ела, а ее муж в ленивой позе развалился на траве.

— Пошли! — шепнул Виннету.

Мы резко поднялись и прыгнули на шамана. Он вскрикнул, но я дважды ударил его по голове кулаком, и лжекраснокожий затих. Мы связали проходимца его собственным лассо, и Виннету пошел за нашими спутниками, чтобы переночевать прямо здесь — место для лагеря было весьма подходящим. Они подъехали и спешились. Скво мы нисколько не заинтересовали, она вообще ничего не сказала, когда мы схватили ее мужа. Апаначка позвал свою мать к костру, указал на скво и сказал: «Это Тибо-вете-Элен!»

Кольма Пуши какое-то мгновение тупо смотрела на скво, а потом спросила с тихим вздохом:

— Это моя любимая Токбела?

— Да, это она, — подтвердил я.

— Боже мой, во что превратилась красивейшая дочь своего народа! И как я изменилась, должно быть, тоже.

Да, когда-то они обе были очень красивы, однако возраст, жизнь в лесу, постоянная нужда сделали Небо (Токбела означает на языке моки «Небо») такой, что ее собственная сестра не смогла сразу ее узнать.

Кольма Пуши хотела опуститься на колени, чтобы заняться ею, но Виннету сказал:

— Сестра моя еще не видела мужчину, она должна сначала спрятаться, потому что сознание возвращается к нему. Он не должен заметить, кто здесь. Там за деревьями можно укрыться.

При этом он подразумевал, что и остальные тоже спрячутся. И Тибо, когда очнется, увидит лишь меня и Виннету.

Нам не понадобилось долго ждать этого, вскоре он пошевелился и открыл глаза. Узнав нас, он вскричал:

— Апач! И Олд Шеттерхэнд! Уфф! Что вам от меня надо? Что я вам сделал, зачем вы меня связали? Немедленно развяжите!

— Если мы вас на время и развяжем, то очень скоро снова свяжем. Такова традиция прерии.

— Но по той же традиции на человека нападают и связывают его, только если он в чем-то виновен. Разве я дал вам для этого повод?

— Все повторяется!

— И сейчас повторилось?

— Не то, чтобы прямо, но опосредованно повторилось то, что уже было.

— Опосредованно? Уфф! Как это?

— Бросьте эти ваши «уфф!» — не надо корчить из себя индейца! Карточный шулер Тибо хорошо знает, о чем я говорю. Разве не так?

— Черт возьми, какой такой шулер?

— Да-да, могу повторить: шулер, вор, разбойник, фальшивомонетчик, убийца и так далее. Можно продолжить перечень нелестных для любого порядочного человека слов, которые, однако, подходят к вам, и этот перечень может быть очень длинным.

— А к вам они разве не подходят?

— Хау! Хотите знать, за что мы вас связали? Я скажу пока только одно: вам скоро придется испытать радость свидания.

— Свидания? Что за чепуху вы несете?

— Никоим образом.

— А где это случится?

— У Чертовой Головы.

— Когда?

— Двадцать шестого сентября.

— Как я уже понял, вы любите говорить загадками, но меня вы не введете так легко в заблуждение, отнюдь.

— Тогда скажем иначе, не двадцать шестого сентября, а в день святого Циприана. Это вам будет понятнее.

— Циприан? Какое отношение имеет ко мне этот святой?

— Вы с ним встретитесь в его день у Чертовой Головы.

— Кто это сказал?

— Дэн Эттерс.

— Черт возьми, кто это? Не знаю такого.

— Зато он вас знает.

— Сомневаюсь.

— Разве. Он же письма вам пишет.

— Понятия не имею ни о каких письмах.

— Письма на коже, написанные киноварью. Разве это не так?

— Никогда не получал подобных писем.

— Одно из них сейчас лежит у вас в седельной сумке.

— Вы что, рылись в моих вещах?

— Конечно.

— Когда же?

— Когда это нам потребовалось. По моим подсчетам, вы должны прибыть к Чертовой Голове ровно за день до дня святого Циприана, поэтому мы вас немного притормозили. Зачем вам туда вовремя приезжать?

— Я хотел, чтобы мы вместе встретили здесь праздник.

— А если мы хотим, чтобы вы оставались здесь.

— Мало ли чего вы хотите! Гораздо важнее в данном случае, устраивает ли это меня. Мне сейчас надо быть в совсем другом месте.

— И где же, позвольте вас спросить?

— Это вам не обязательно знать.

— Тогда я скажу вам вот что: вы поедете туда, куда нужно нам.

— Мне это не нравится.

— А нам наплевать, по душе вам это или нет. Скажите, кто такой Вава Деррик, о котором говорила ваша скво? Мне это очень хочется узнать.

— Спросите ее об этом сами.

— Собственно, нам это уже ни к чему. «Вава» — слово моки, думаю, что ваша жена — индеанка племени моки. Так моки называют своих родных.

— Ничего не имею против.

— Зато у меня есть кое-что против. Вы что-то затеяли против ее брата.

— Думайте что хотите.

— Против него и всей семьи Бендеров.

— Черт возьми! — закричал он, будучи не в состоянии скрыть своего испуга.

— Не волнуйтесь так сильно, пожалуйста. Лучше скажите: что вы знаете об этой семье? Ищут некоего Фреда Бендера.

От страха он как будто онемел.

— Что ж, продолжим. Этого Фреда Бендера вы должны были оттащить к осэджам, где бы вы с ним и посчитались.

Он ожил, поняв, что надо не молчать, а как-то защищаться.

— Посчитаться? Чепуха какая-то!

— У вас была налажена торговля шкурами и кожей с небезызвестным на Западе бандитом по кличке Генерал, и любые нелады с ним могли стоить вам головы.

— Не знаю я никакого Генерала.

— Вы должны были в этой ситуации убить с ним нескольких осэджей.

— У вас явно нездоровая фантазия, мистер Шеттерхэнд!

— Отлично. Шако Матто, как вы знаете, находится среди нас. Он уже видел вас, но ничего не сказал, чтобы не портить нам удовольствие уличить вас.

— Вот и получайте свое удовольствие, но только я вам в этом не помощник!

— Пожалуйста, если не хотите, не помогайте нам. Но когда мы будем получать удовольствие, вы будете при этом присутствовать, и вам при этом предстоит сыграть главную роль.

— Только скажите, черт возьми, что вы от меня хотите?

— Ничего особенного, просто хочу вас кое-кому показать.

— Это кому же?

— Одному индейцу. Хочу посмотреть, знаете ли вы его.

Я позвал Кольма Пуши. Она подошла и встала перед шаманом.

— Посмотрите на него внимательнее, — приказал я Тибо. — Вы ведь знаете его.

Взгляды их скрестились. В глазах Тибо что-то мелькнуло — я это заметил, — но он ничего не сказал.

— Наверное, вы узнаете меня, как только услышите мой голос, — сказала Кольма Пуши.

— Тысяча чертей! — воскликнул он.

— Вспоминаешь?

— Нет, нет, нет!

— Вспомни о Чертовой Голове! Там ты бросил меня, убийца!

— Уфф! Разве мертвые оживают? Быть не может!

— Да, как видишь, мертвые иногда оживают, чтобы воздать негодяям за их преступления. Но я не мужчина, а женщина.

— Не может такого быть!

— Но это так. Я Техуа Бендер.

— Техуа!

— Техуа Бендер!

Он закрыл глаза и затих.

— А вы его узнали? — спросил я Кольма Пуши тихо.

— Сразу же, как только увидела.

— Хотите с ним еще поговорить?

— Нет, уже нет.

— А со своей сестрой?

— Да.

Взяв Тибо за плечи, я поставил его лицом к дереву. Так негодяя привязали к толстому стволу, и за все это время он не произнес ни слова. С него было достаточно. Появление убитого им, как он до сих пор думал, человека совершенно раздавило его, он теперь был и отвратителен, и жалок.

Кольма Пуши села рядом с сестрой, и мне стало очень интересно. Узнала ли та ее?

— Токбела, дорогая Токбела, — проговорила Кольма Пуши, взяв сестру за руку. — Узнаешь ли ты меня?

Скво не отвечала.

— Токбела, я твоя сестра Техуа.

— Техуа! — выдохнула помешанная.

— Посмотри же на меня. Ты должна меня узнать.

Но Токбела даже не подняла опущенных глаз.

— Назовите ей имя своего младшего сына, — шепнул я Кольма Пуши.

— Токбела, послушай! Фред здесь, Фред Бендер здесь.

Тут она подняла взгляд и медленно повторила:

— Фред Бендер. Фред Бендер.

— Ты знаешь Эттерса? Дэниела Эттерса?

Она съежилась и ответила:

— Эттерс, Эттерс — злой человек, очень злой человек.

— Он убил нашего Вава Деррика. Слышишь? Вава Деррика.

— Вава Деррик! Где мой миртовый венок?

— Его давно уже нет. Но зато я здесь, твоя сестра Техуа.

В глазах скво появилось какое-то выражение, и она спросила:

— Техуа Бендер? Вот, вот моя сестра!

— Да, твоя сестра. Погляди на меня получше. Узнаешь?

— Техуа, Техуа — Токбела, Токбела… Это я!

— Да, Техуа — это я, а ты знаешь моих сыновей, Фреда и Лео? — Фред Бендер, Лео Бендер, Фред мой!

— Да, он твой, ведь ты любила его.

— Любила, очень любила, — сказала она и мягко улыбнулась.

— Фред мой мальчик. Фред в моих руках, в моем сердце.

— Ты пела ему колыбельную.

— Колыбельную, да.

— А потом наш Вава Деррик забрал его с Лео в Денвер. Слышишь меня? Вава Деррик отвез вас в Денвер.

Это имя пробудило в ней какие-то смутные, но явно неприятные воспоминания. Она печально склонила голову, положила на нее сверху руку и сказала:

— Денвер, Денвер, там мой миртовый венок.

— Опомнись, опомнись! Посмотри на меня!

Она положила руки ей на голову по бокам, повернула так, чтобы та могла видеть ее лицо, и добавила:

— Посмотри на меня и назови мое имя. Кто я, скажи!

— Кто я? Я Токбела, я Тибо-вете-Элен! Кто ты, ты? — Тут она словно впервые увидела сестру, и во взгляде ее мелькнуло впервые нечто осмысленное, потом она заявила: — Ты мужчина.

— Бог мой, она меня не узнала.

— Вы хотите слишком многого сразу, — сказал я. — Надо дождаться просветления, а пока все это — напрасные усилия.

— Бедная Токбела, бедная моя сестра!

Она положила голову скво к себе на грудь и погладила ее морщинистые щеки. Такое проявление нежности было настолько непривычно для несчастной, что она снова прикрыла глаза и приняла умиротворенный вид. Но это продолжалось недолго. Внимание ушло с ее лица и уступило место обычной для нее апатичной безмятежности.

Тут Апаначка наклонился к своей матери и спросил:

— Токбела была красивой в молодости?

— Очень, очень красивой.

— И дух ее был при ней?

— Да, был.

— И она была счастлива?

— Так же, как цветы в прерии, когда их освещает солнце. Она была любимицей племени.

— И кто же забрал у нее счастье и душу?

— Тибо, тот, кто стоит вон там, у дерева.

— Это неправда, — закричал он, слышавший, конечно же, каждое слово этого диалога сестер. — Это не я сделал ее безумной, а ваш брат, который нарушил нашу помолвку. Ему и адресуйте все ваши претензии, а не мне.

И тут поднялся Шако Матто, стал перед ним и произнес:

— Собака, как ты еще смеешь лгать! Я не ведаю, что чувствуют бледнолицые, как они любят, но если бы ты не встал на пути у этой скво, она бы не потеряла свою душу и была бы счастлива так же, как и раньше. Мне внушают отвращение и жалость твои глаза, и все твое лицо не нравится мне, но твои дела гораздо хуже твоего лица койота. Безумная не может тебя обвинить и требовать наказания для тебя, я сделаю это вместо нее. Признайся, что задумывал против нас, когда мы принимали тебя, как гостя?

— Ничего я не задумывал!

— Ты помогал убивать наших воинов.

— Нет.

— Уфф! Ты еще услышишь мой ответ на эту ложь!

Осэдж подошел к нам и спросил:

— Почему мои братья хотят брать этих людей на Чертову Голову? Он вам там нужен?

— Нет, — ответил Виннету.

— Тогда послушайте, что скажет вам Шако Матто. Я скакал с вами сюда, чтобы отомстить за то, что когда-то с нами сотворили. Мы поймали Тибо-така, сейчас очередь за Генералом. До сих пор я помалкивал. Теперь я знаю, что Генерала я не получу, потому как причин для мести у других больше, чем у осэджей. Ладно, с меня хватит и Тибо-така, но мне он нужен сегодня, сейчас! Я не стану убивать его, как убивают собаку. Я понял, как вы действуете в таких случаях, давая последнюю возможность тому, кто заслуживает смерти, побороться за свою жизнь. Он принадлежит мне — я на этом настаиваю, но он должен защищаться. Посоветуемся. Отдайте его мне, пусть он поборется со мной, если же вы не согласны на это и хотите защитить его, то я его расстреляю и вас спрашивать не стану. Даю вам четверть часа на размышление. Делайте что хотите, но я сдержу свое слово. Или я буду с ним драться, или просто застрелю его. Я сказал. Хуг!

Он отошел в сторонку и сел. Его заявление прозвучало для нас как гром среди ясного неба. Шако Матто говорил все это тоном, не оставляющим никаких сомнений в серьезности его намерений, и мы не сомневались, что он взвесил каждое свое слово. Дилемма представлялась совсем простой: если мы не разрешим бой, Тибо через пятнадцать минут станет трупом; если позволим, он сможет обороняться и у него появится шанс спасти себе жизнь.

Наши переговоры длились менее пяти минут. Бой состоится! Тибо, конечно, отказался, но когда узнал, что насчет расстрела осэдж не шутит, согласился. Что касается оружия, то Шако Матто был настолько великодушным, что предоставил право выбора своему противнику. Тот выбрал ружья. Каждому предоставлялось право, по команде Виннету, сделать три выстрела, но не больше, одновременно, с расстоянии в пятьдесят шагов. Я отсчитал на ровной площадке нужную дистанцию. Потом по краям отчертил линию огня, чтобы цели были одинаково видны. Мы развязали Тибо руки. Но на ногах его оставили ремень, который не мешал ему стоять и медленно ходить, но убежать шаман не смог бы. Потом мы дали ему ружье с тремя патронами и отвели на огневой рубеж. Все мы пошли посмотреть на поединок, только скво осталась у костра.

По знаку Виннету раздались два выстрела, слившиеся в один. Оба противника промахнулись. Тибо издевательски засмеялся.

— Не смейтесь, — предупредил я его. — Вы не знаете осэджей! Вы подумали о том, каково будет ваше последнее желание в смертный час? Может, у вас найдется к нам какое-то поручение?

— Я желаю, чтобы, когда меня не станет, вас тоже прибрал к себе дьявол!

— Подумайте о скво.

— Думайте о ней сами. Меня ее судьба больше не касается.

— Well! Еще один вопрос. Генерал — это Дэн Эттерс?

— Сами спросите его об этом!

И он снова вскинул ружье. Виннету дал знак, и прогремели новые выстрелы. Тибо вскрикнул, схватился рукой за грудь и медленно опустился на землю.

Виннету склонился над ним и обследовал рану.

— Пуля попала прямо в сердце, он мертв.

Осэдж медленно подошел, внимательно осмотрел тело своего противника, не произнеся при этом ни слова, потом отошел к костру и сел на землю. Он снова стал замкнут и недоступен. Мы же принялись копать могилу — Хаммердал и Холберс были в этом деле непревзойденными мастерами. Скво и не подозревала о том, что стала вдовой, и это меняло ее положение к лучшему — все ей было невдомек.

О следующей ночи можно ничего не рассказывать. Она прошла спокойно. Наутро все пошло как обычно. Апаначка скакал рядом со своей матерью и все пытался завести с ней обстоятельную беседу. О чем они разговаривали, не знаю, могу сказать только, что отвечала скво на вопросы сына лишь односложно и то изредка. Апаначка выглядел грустным. Ему было далеко не безразлично, что Тибо-така, которого он считал своим отцом, умер такой смертью.

Мы полагали, что приближаемся к концу своего путешествия, а продвижение вперед становилось чем дальше, тем опаснее. Можно было сказать почти наверняка, что Генерал еще постарается устроить нам немало неприятностей. Здесь хватало таких местечек, где можно было надежно укрыться и откуда удобно стрелять, но все было тихо. Или он не знал о нашем приближении, или же он отложил засаду до водопада или самой Чертовой Головы.

Чтобы не утомлять вашего внимания лишними подробностями, замечу лишь, что уже к вечеру мы были у Пенистого водопада. Он напоминает знаменитый водопад Лаутербруннер в Швейцарии, только скалы там не такие высокие и срывающиеся вниз каскады воды в три раза мощнее. Над скалами нависает лес, да и снизу все зелено от сплошного лесного покрова. Пока мы находились под этим покровом, все вокруг казалось сумрачным.

— Как идет отсюда дорога к Чертовой Голове? — спросил я Кольма Пуши. — Там нам нужно поискать юта.

— Сначала налево через лес, а там по горам наверх, — отвечала она. — Вас беспокоят юта?

— Нет, но мы должны знать, где они находятся.

— Я все еще отношусь к их племени и могу поговорить с ними. Пока я с вами, вам нечего бояться.

Мы, естественно, рассказали ей о наших встречах с Тусага Саричем и его воинами.

— Мы их не боимся, и ваша помощь нам не обязательна, — ответил я ей.

— Почему же?

— Они хотят нам отомстить и обещали Генералу свою помощь в этом деле. Это два важных обстоятельства, направленных против нас, ваш авторитет у них, конечно, — хорошая защита, но в данном случае, наверное, недостаточная. В лучшем случае, последуют длинные переговоры, во время которых Генерал, скорее всего, ускользнет. Нет, нет, мы уж как-нибудь сами с ним разберемся.

— Тогда поехали! Я хорошо знаю этот лес и эти скалы и поведу вас.

И она поскакала вперед. Через полчаса стало темнеть, и мы спешились, ведя лошадей в поводу. На открытых пространствах темнело гораздо медленнее, а здесь, в лесу, уже стояла ночь. Мы шли дальше и дальше, казалось, это будет длиться бесконечно. Но вдруг мы услышали впереди ржание и остановились.

Чья это лошадь? Нужно было выяснить. Все остались стоять на месте, а мы с Виннету начали осторожно красться вперед. Скоро перед нами посветлело. Лес кончился, открылась скальная стена, а по ней шла прямая, как стрела, тропа. То был единственный пусть к Чертовой Голове. Эту тропу на границе леса и скал охраняли капоте-юта. Мы никак не могли миновать этого места. Юта это знали и поэтому именно здесь расположились лагерем, чтобы перехватить нас. Господи, какая глупость! Они, видно, не могли даже допустить того, что мы не собираемся попадать в их руки. Пришлось дать им понять, что к чему бывает в таких делах.

Генерала с ними не было, но зато мы увидели того, кого никак не ожидали встретить в их компании — Олд Шурхэнда! Следовательно, как мы с Виннету оба и предвидели, его поймали. И зачем только он покинул нас на ночь глядя? Я почувствовал злость и досаду на него…

— Надо же, опять он стоит, привязанный к дереву, опять пленник, — сказал я. — Небось ждет, когда мы придем и снова выручим его.

— Что собирается делать мой брат Шеттерхэнд? — спросил Виннету, когда заметил по выражению моего лица, что я принял какое-то решение.

— Хочу позвать наших.

— Чтобы освободить его?

— Да. А если вождь апачей мне не поможет, я один прыгну в самую кучу краснокожих парней. У этой истории должен наступить когда-нибудь конец.

— Уфф! Виннету охотно присоединится к тебе.

— Тогда давай сделаем так — я уведу коней в укрытие, а ты пока останься здесь.

Я помчался назад — нельзя было терять ни минуты. То, что мы затеяли, можно было осуществить еще засветло. Спрятать здесь лошадей не представляло совершенно никакого труда. Трескова мы оставили сторожить лагерь. Когда мы подошли к тому месту, где я оставил Виннету, он как раз обдумывал различные тактические ходы. Остальные большим полукругом расположились вокруг. Обменявшись несколькими фразами, мы приступили к операции. Чувство вины меня больше не мучило. Мой гнев искал выхода, а мудрый Виннету был настолько дальновиден, что не стал меня ни от чего удерживать.

Вождь Тусага Сарич сидел неподалеку от пленника, видимо, для того, чтобы постоянно держать его в поле своего зрения. Краснокожие молчали. И вдруг мы как из-под земли выросли прямо перед ними. Виннету мгновенно разрезал ремни на Шурхэнде, а я, прыгнув на вождя, схватил его за горло одной рукой, а другой ударил по затылку так, что он рухнул на землю. Индейцы повскакали, схватились за оружие и испустили воинственный клич. Я тут же наставил ствол штуцера на голову вождя и крикнул:

— Тихо, или я разнесу Тусага Саричу голову!

Они затихли.

— Не двигаться, — продолжил я. — Если кто-то пустит в ход оружие, ваш вождь немедленно умрет, но если будет мир, ему ничего не будет угрожать. Вы окружены и останетесь живы, если будете вести себя по-умному. Кольма Пуши обратится к вам с речью.

Скво выступила из-за деревьев. Увидев ее, краснокожие сразу остановились. Она, насколько могла спокойно, поговорила с ними, и в конце ее речи индейцы сложили оружие на землю. Да, ее мнение значило для них гораздо больше, нежели думал я. Вождя мы связали.

Первое, что мы сделали после его пленения, так это спросили о Генерале. Оказалось, он ускакал к Чертовой Голове и должен был вернуться к полудню. Я послал юта стать дозором на тропе, чтобы Дэн Эттерс не застал нас врасплох. Он должен был появиться именно здесь. Другого пути не было. Так сказала Кольма Пуши.

Можно себе представить состояние вождя, когда он очнулся и увидел Шурхэнда снова на свободе, а себя ощутил связанным! Мы решили привлечь вождя капоте-юта на свою сторону. Кольма Пуши присела рядом с ним и рассказала ему обо всех преступлениях Генерала, а также объяснила, что это не кто иной, как Дэн Эттерс, и что нынешние его сообщники в свое время расстреляли ее брата и бросили ее, связанную, на его могилу. Этим она уже наполовину переманила его на нашу сторону, а в завершение разговора поставила в нем увесистую точку, заявив, что мы пришли отомстить за смерть Олд Уоббла и трампов, но виноватыми в этом считаем вовсе не юта, а Генерала.

— Мы обещали ему быть его братьями и охранять его, я выкурил с ним трубку, поэтому мы не имеем права причинять ему вред, — сказал вождь. — Чтобы помочь вам, мы можем лишь покинуть парк. Утром мы уедем. Вы будете владеть этой тропой полностью, захватите его и сделаете с ним, что хотите. Тусага Сарич все сказал. Хуг!

Ни я, ни Виннету не были склонны полностью верить ему, но Кольма Пуши выступила на его стороне, поэтому мы, положившись на нее, приняли его предложение.

Не прошло и получаса, как юта с горящими факелами в руках и лошадьми в поводу вступили в гущу леса, и с ними пошла Кольма Пуши, которая, вернувшись, подтвердила, что индейцы действительно ушли, и заверила нас в том, что никаких коварных замыслов у них не было и не будет. Мы погасили огни и легли спать, а вахта на тропе бодрствовала всю ночь и тихо переговаривалась.

Олд Шурхэнд не был склонен расписывать нам, как он снова попал к индейцам, мы же не стали надоедать ему бесконечными расспросами, да к тому же это было сейчас далеко не самым важным делом для нас. Мы ждали полдня, но Генерал не появился. И тут нам стало казаться, что юта нас снова обманули. Вполне возможно, что он поехал вовсе не к Чертовой Голове. Но нам не оставалось ничего другого, как двигаться туда же.

Для лошадей это была необычайно трудная тропа. Она шла все время между отвесными стенами или вдоль обрывов. Кольма Пуши вызвалась быть проводником. За лошадьми нужно было смотреть во все глаза. Мы уже два часа двигались таким образом, когда Кольма Пуши вдруг заявила, что нам осталось ехать полчаса. И тут мы увидели всадника, огибавшего скалу. Кольма Пуши вскрикнула от ужаса. Это был Генерал. И он заметил меня.

— Тысяча чертей! Олд Шеттерхэнд! — воскликнул он, повернул лошадь, благо у него было достаточно места для этого маневра, и исчез.

— За ним! Скорее! — закричала Кольма Пуши. — Если он от нас уйдет, мы его больше никогда не поймаем!

Она пришпорила лошадь, и началась такая гонка, что я и сейчас не могу вспоминать об этом без содрогания. Мы буквально сидели у него на хвосте, он же выжимал из своей лошади все, на что она была способна, а способности ее были незаурядны. Мы то видели его, то теряли из виду, пока тропа совсем не исчезла. Виннету следовал за мной. Еще через четверть часа тропа снова появилась, но уже была гораздо шире, почти как большая дорога. Генерал поскакал направо. Кольма Пуши за ним. Она обернулась и крикнула мне:

— Кто-то пусть скачет налево, наперерез ему.

Я сам поскакал в этом направлении, а Виннету прокричал:

— А ты направо! — Я полагал, что нас двоих вполне хватит, чтобы остановить Генерала.

Оба пути, если верить Кольма Пуши, снова сходились, и беглеца можно было взять в клещи. Мой вороной на предельной скорости мчался между скал, поднимавшихся все выше и выше, штуцер я держал наготове.

Наконец я достиг того места, где слева начинался глубокий каньон, а справа ущелье, уходившее в высоту. Я услышал топот лошадиных копыт. Это был галоп, а лошадь шла мне навстречу. Всадником был Генерал. Увидев меня с ружьем, он спрыгнул с лошади в ущелье. Я вполне мог бы подстрелить его в этот момент, но он нужен был мне живым. Тут появились Виннету и Кольма Пуши, одновременно осадившие лошадей.

— Он здесь, выше по ущелью, давайте за ним!

— Это Чертова Голова, Олд Шеттерхэнд, — ответила Кольма Пуши, — кроме этого, другого выхода здесь нет, и он наш!

Тут начался такой крутой подъем, преодоление которого сделало бы честь любому старателю или искателю сокровищ. Генерал лишь немного опережал нас. Его ружье явно мешало ему, и скоро он его отбросил. Со мной был лишь штуцер, «медвежий бой» я оставил внизу.

Мы забирались все выше и выше. Ущелье неумолимо заводило нас туда, где для прохода оставался лишь каменный карниз. По нему и карабкался Генерал. Я — за ним. Головокружительная высота! Карниз обрывался, и до следующего уступа оставалась пропасть длиной в человеческий рост. От страха беглец отважился на прыжок. Он достиг противоположного края и, ломая ногти, казалось, намертво вцепился в камень, но тот вдруг покачнулся, потом зашатался, треснул, секунда — и трещина расколола его надвое… Генерал, не разжимая судорожно сжатых пальцев, так в обнимку с камнем и рухнул вниз! Постояв немного над пропастью, я перевел дыхание и пошел обратно.

— Возвращайтесь, он сорвался! — крикнул я своим. Спустился я тоже быстро. Внизу мы с Виннету сразу же вскочили на лошадей. Вскоре мы увидели наших товарищей. Они стояли возле груды камней. Под одним из обломков лежал Генерал: верхняя часть его тела не была задета камнями, нижняя же практически раздавлена. Генерал был еще жив, но без сознания.

— Бог мой! — воскликнул я. — Это рок! Он погибает точно так же, как Олд Уоббл. Нижняя часть тела раздавлена! Какая жуткая кара за подлость!

— Посмотрите сюда, — заметила Кольма Пуши, указывая на скалу. — Что вы видите?

Мы увидели фигуры, между ними крест, под которым можно было прочесть: «На этом месте Дж. Б. был убит падре Дитерико из мести за своего брата». Еще ниже было изображено солнце с буквами Е и Б. У меня холодок пробежал по спине. Я спросил Кольма Пуши:

— Это та самая могила в скале?

— Да. Здесь написано мое христианское имя Эмили. Этот человек лежит на могиле моего брата, как раз там, где он меня связал и где я потеряла свое обручальное кольцо.

— Кольцо, не это ли?

Я снял кольцо с пальца и протянул ей. Она взяла, увидела гравировку и воскликнула:

— Е. Б., 5. VIII. 1842. Вот оно, мое кольцо! Где вы его взяли, мистер Шеттерхэнд?

— Отнял у Генерала, когда он в доме Хальмерса, на границе Льяно-Эстакадо, получал свои пятьдесят ударов.

— Значит, это дело случая!

— Нет, не случая, — заметил Олд Шурхэнд. — Тот, кто не верит в Бога и не молится, навеки потерян им. Я долго не верил в Бога и давно не молился, но сейчас возвращаюсь к этому.

— За утрату или забвение веры человек может дорого заплатить, — заметил я. — Скажите мне откровенно, сколько времени вы уже не молитесь?

— С тех пор, как мой приемный отец, Уоллес, рассказал мне обо всем, что произошло в моей семье. С того времени я искал мать, ее брата и сестру.

— А почему вы снова с нами?

— Уоллес оставил мне письмо, в котором было сказано, что я должен прибыть к Чертовой Голове двадцать шестого сентября. И я никому не должен об этом говорить.

— Это было письмо от Генерала. Он узнал вас еще в Льяно и поэтому захотел вас уничтожить. А потом заманил вас сюда, чтобы убить.

— Генерал? А зачем ему это было нужно?

— Этот бандит, так называемый Генерал, не кто иной, как Дэн Эттерс.

— Дэн Эттерс, Боже, возможно ли это?

— Да. Могу сразу вам это доказать. У вас ведь хорошие глаза. Поглядите на его рот, он открыт…

Я открыл Генералу рот и вынул съемный протез с двумя зубами.

— Вот вам и зубы, — сказал я. — Видите пустые места?

Он был просто поражен. А я продолжал:

— Я ведь говорил, что плата за все ваши мытарства должна быть внесена сполна. Вас зовут Леон Бендер, и перед вами — ваша мать. — И я указал на Кольма Пуши.

Последовавшую за этим сцену трудно описать словами: меня трясли, спрашивали, теребили, но я вырвался и отошел в сторону. И тут моих ушей достиг долгий ужасный крик. Эттерс пришел в себя и пережил то же, что и бедный Уоббл, только крики того были слабыми стонами по сравнению со звуками, которые испускал этот негодяй.

Говорить с ним было невозможно, он ничего не слышал и только рычал, но не как лев, а как целая компания диких зверей, запряженных в колесницу. Нам даже пришлось отойти. Помочь ему было невозможно — для этого пришлось бы сдвинуть скалу. Он был обречен умереть там, где лежал, на месте совершенного им много лет назад злодейского убийства. Он сцепил челюсти и смотрел на нас непередаваемо злым взглядом.

— Дэн Эттерс, вы слышите меня? — спросил я его.

— Олд Шеттерхэнд, будь ты проклят… — еле слышно откликнулся он.

— У вас есть какое-нибудь последнее желание?

— Пропади ты пропадом, собака…

— Ты приговорен к смерти, и я хочу помолиться за тебя.

— Помолиться? Ха-ха! А не лучше ли тебе…

И он понес какую-то несусветную, грязную брань. С ним пытались поговорить, всячески увещевая и предупреждая его. Но в ответ доносились только ругательства. Чтобы не слышать всего этого, мы отошли в сторону. А он снова принялся стонать, перемежая стоны проклятьями. Какие же страдания он испытывал! Но душа его была так грязна, что никакие страдания не могли очистить ее.

Наш лагерь находился достаточно далеко от того места, где он лежал, и мы, к счастью, слышали лишь слабые отзвуки его криков, доносимые ветром. Время мы заполняли рассказами, в которых оставалось еще много невыясненного и загадочного, но тот, кто мог разрешить эти загадки, еще явно не был готов дать нам ответ на все вопросы. Мы еще пару раз навестили его вечером, и даже ночью, но в ответ слышали все ту же ругань и дьявольский смех. Мы хотели дать ему воды, но, когда я попытался это сделать, он плюнул мне в лицо. Потом он снова кричал, пока наутро мы не увидели, что он умер, как как… я даже не знаю, как кто, даже не как дикий зверь, не как собака. Он был чудовищем и умер как чудовище. Олд Уоббл по сравнению с ним — сущий ангел. Мы оставили Генерала лежать как есть, только насыпали сверху груду камней.

Примечания

1

К работе над продолжением трехтомной эпопеи «Виннету» Карл Май приступил летом 1894 г., но одновременно вел и подготовительную работу к роману об Олд Шурхэнде, начатую гораздо раньше. Первые тексты на эту тему, следы которых можно отыскать в книге, восходят к 1877 г. «Верная Рука» включила в себя несколько ранних повестей и рассказов писателя, подвергшихся в той или иной степени переработке. Здесь можно вспомнить повести «В каньоне Мистэйк» («Im Mistake Cannon», опубликована в 1889–1890 гг.) и «Первый лось» («Der erste Elk», 1890). Кроме того, в тексте романа встречается довольно подробное изложение целых кусков из таких книг, как «Виннету» и «Дух Льяно-Эстакадо».

Первая часть «Верной Руки» появилась в печати в 1894 г., в XIV томе собрания сочинений К. Мая, вторая — в 1895-м (XV том), третья — в 1896 г. (XIX том).

Роман переведен на русский язык впервые, специально для нашего собрания сочинений. Для перевода привлечены тексты последнего довоенного собрания сочинений, выпускавшегося издательством имени Карла Мая в Радебойле, частично сверенные с текстом романа, опубликованным в 1986 г. в Берлине издательством «Neues Leben».

(обратно)

2

Couteau — нож (фр.)

(обратно)

3

Судьба и происхождение имени этого героя объясняется автором, кроме того, в романе «Дух Льяно-Эстакадо».

(обратно)

4

Команчи («враги», как их называли индейцы-юта) — крупная шошоноязычная народность, вытесненная в XVIII веке из северных лесов в прерии, где они превратились в кочевых охотников и коневодов.

(обратно)

5

Mistake — ошибка (англ.)

(обратно)

6

Ярд — в американских романах К. Мая используется английская система мер. Напомним читателю ее основные единицы: миля — 1609 м, ярд — 91,4 см, фут — 30,5 см, дюйм — 2,5 см.

(обратно)

7

Оскальпировать — снять с пленника скальп. Само слово «скальп» — английское и означает кожу на черепе. Снятие скальпа, по свидетельствам очевидцев, происходило так: левой рукой индеец хватал пучок волос вокруг макушки, одновременно правой делал кольцевой надрез кожи в этом месте. С головы снимали кусок кожи размером с ладонь, захватывая, таким образом, то место, где волосы расходятся в стороны (чтобы с одной головы нельзя было снять несколько скальпов). Интересно, что европейские френологи именно в этом месте располагают центр чувства собственного достоинства. Вопреки распространенному мнению, скальпы вовсе не являлись символом мужества. В определенных случаях скальпы разрешалось снимать и женщинам. Многие индейские племена вообще не знали этого кровавого обычая. В северной Мексике скальпирование ввели, видимо, ирокезы и гуроны. На территории позднее возникших штатов Аризона, Калифорния и Нью-Мексико оно было очень широко распространено. «Расцвет» скальпирования наблюдается с XVII века, чему, безусловно, способствовало появление белых поселенцев. Испанские солдаты, например, охотно занимались в Северной Америке снятием скальпов с туземцев. Мало в чем уступали им англо-французские колонисты, которые щедро платили своим союзникам за скальпы враждебных им индейцев. В XIX веке белые торговцы усиленно снабжали индейцев ножами для скальпирования.

(обратно)

8

Уоббл (англ. Wabble), прозвище, по-русски буквально означает Шатун.

(обратно)

9

Вестмен (англ.) — так в США называли жителей Дикого Запада, чаще всего охотников и трапперов.

(обратно)

10

Томагавк — ручное метательное оружие у некоторых североамериканских народностей. Первоначально это была изогнутая деревянная палица с шарообразным навершием. Позднее томагавками стали называть завозимые европейцами железные топорики.

(обратно)

11

Вилорог (Antilocapra americana) — единственный представитель семейства вилорогах в отряде парнокопытных; внешне очень напоминает антилопу, характеризуется полыми ветвистыми рогами, которые периодически сменяет, причем рога растут как у самцов, так и у женских особей.

(обратно)

12

Лось — речь идет об американском лосе (Alces americanus), или мунзе, как его называют индейцы. Это животное больше и тяжелее европейского лося. Индейцы высоко ценили мясо, рога и кожу мунзы. Они уверяли, что мясо лося придает человеку больше силы, чем какая-либо другая пища.

(обратно)

13

Это ясно! (англ.) В романах Карла Мая о Диком Западе речь героев очень часто содержит вкрапления (отдельные характерные словечки, восклицания, ругательства и т. п.) на английском языке. По логике вещей этого быть не должно, поскольку действие происходит в Соединенных Штатах и весь разговор идет, следовательно, по-английски. Сохраняя эмоционально окрашенные выражения в оригинальном виде, автор хотел дать почувствовать читателю их своеобразие и колорит, помочь ему как бы услышать речь героя. Мы решили сохранить в неприкосновенности эту характерную особенность его стиля.

(обратно)

14

Диггер (англ.) — старатель, золотоискатель.

(обратно)

15

Индейцы из племени «снейк» — «снейк», то есть «змеями», называли шошонов, исполнявших ритуальный танец змеи. Шошоны жили сначала от Айдахо до Калифорнии, но уже в начале XIX в. значительную часть своих земель уступили федеральному правительству, оставшись в трех резервациях (две — в Айдахо, одна — в Вайоминге).

(обратно)

16

Паначи — видимо, имеется в виду одно из племен индейцев-навахов.

(обратно)

17

Вампум — ожерелье, пояс или другое украшение из раковин и бус. Индейцы нередко пользовались вампумами в качестве своеобразных писем.

(обратно)

18

Пи-ир — лось на языке шошонов.

(обратно)

19

Пляска святого Витта — старинное название нервного заболевания хореи, которое выражается в непроизвольных некоординированных движениях.

(обратно)

20

Хататитла — «молния» на языке апачей.

(обратно)

21

Сиу (американское произношение: «су») — сокращенное название, которое в XVIII в. французские колониальные власти и охотники-трапперы употребляли по отношению к племенам дакота: «nadowes-iw» или «natowessiwak», что буквально означало «змея», являясь метафорическим определением врага.

(обратно)

22

Жерлянки — родственные лягушкам земноводные; как и всем известные настоящие лягушки, входят в отряд Ecaudata (бесхвостых), но относятся к другому семейству.

(обратно)

23

В индейских языках смерть и потеря сознания обозначается одним и тем же словом.

(обратно)

24

Shatterhand — Разящая Рука (англ.).

(обратно)

25

Индейская территория — так официально назывались земли, выделенные федеральным правительством для расселения индейцев; в 1906 году эти земли вошли в состав вновь образованного штата Оклахома.

(обратно)

26

Оба названия идентичны друг другу; их можно перевести как Огороженные, или Размеченные Равнины. Эти названия мы будем использовать в нашем дальнейшем повествовании.

(обратно)

27

Fox (англ.) — лис.

(обратно)

28

На самом деле индейцы прерий никогда не употребляли в пищу никакую рыбу, считая ее «нечистой».

(обратно)

29

Гора Дождей.

(обратно)

30

В немецкой антропологии термин «кавказская раса» означает «белая раса».

(обратно)

31

Миртовый венок (англ.).

(обратно)

32

Вава — брат на языке команчей.

(обратно)

33

Шенкель — обращенная к лошади часть ноги всадника (от колена до щиколотки); нажимом шенкеля всадник управляет лошадью при одновременном использовании повода.

(обратно)

34

Подойди, подойди!

(обратно)

35

Кто идет?

(обратно)

36

Проходи.

(обратно)

37

Нож-боуи — тяжелый охотничий нож с длиной лезвия от 22 до 27 см, изобретенный полковником федеральной армии Боуи.

(обратно)

38

Сигарета — речь идет не о сигарете в современном понимании слова (папироса без мундштука), а об «особом разборе мелких сигар» (В. И. Даль), маленькой тонкой сигаре, закручивавшейся на машинах.

(обратно)

39

Калюме (фр. calumet; уст. — калумет) — употреблявшееся с XVI в. название «трубки мира» у североамериканских индейцев; состояла из каменной или глиняной головки и полой тростниковой палочки длиной 60-100 см, часто украшенной птичьими перьями, стеклышками и т. п.

(обратно)

40

Великий Маниту — Маниту был духом-покровителем в верованиях многих народов Северной Америки. Согласно индейским верованиям, все существа и неодушевленные предметы обладали своим «маниту». Однако в романах К. Мая понятие Великий Маниту часто используется как синоним христианского Бога.

(обратно)

41

Гром и молния (англ.).

(обратно)

42

Дромадер — одногорбый верблюд.

(обратно)

43

«Небесная звезда показала путь в Вифлеем» — речь идет о Вифлеемской звезде, которая, согласно Евангелию от Матфея, возвестила рождение Иисуса Христа.

(обратно)

44

Вот удача! (англ.)

(обратно)

45

Доброе утро (англ.)

(обратно)

46

Громы и молнии! (англ.)

(обратно)

47

Святая простота! (лат.)

(обратно)

48

Черт возьми! (англ.)

(обратно)

49

Черт возьми! (англ., устарелое.)

(обратно)

50

Пусть апачи спускаются сюда!

(обратно)

51

Автор упоминает о важнейших сражениях гражданской войны: 1861–1865 гг. в США. В сражениях при Булл-Ран (они называются также битвами при Манассасе) 21 июля 1861 года и 29–30 августа 1862 года победили южане; при Геттисберге (1 марта 1863 года) произошло кровопролитное сражение с большими потерями с обеих сторон, в результате которого южане отступили со своих позиций; при Чаттанунге — имеется в виду Форт-Гаттерас — укрепление южан на островке близ побережья Северной Каролины; во время гражданской войны значительных военных столкновений там не было. Еще одно упомянутое сражение связано с именем известного борца за свободу негров Джона Брауна (1800–1829): 16 октября 1859 года его насчитывавший всего 16 человек отряд захватил правительственный арсенал в Харпере-Фарри, но был окружен и почти полностью истреблен правительственными войсками.

(обратно)

52

Шикасавы (американское произношение — чикасо) — маленькое индейское племя, в XVI веке отделились от чакто, с которыми тем не менее сохранили тесные связи и языковую близость.

(обратно)

53

Траппер — охотник, ставящий ловушки, капканы. Скваттер — колонист, захватывающий без каких-либо документов свободный участок необрабатываемой земли; скваттерство характерно для начального периода колонизации какой-либо территории.

(обратно)

54

Линкольн, Авраам (1809–1865) — выдающийся американский государственный деятель, президент США (1861–1865), противник рабства.

(обратно)

55

Бушхедеры — степные разбойники; в общих словарях английского языка этого слова нет; образовано от слов «bush» (большие пространства некультивируемой земли) и «header» (удар по голове).

(обратно)

56

Арканзас — правый приток Миссисипи; по этой реке получил свое название один из штатов на юге США.

(обратно)

57

Индейское название штата Кентукки.

(обратно)

58

Канзас — правый приток Миссури; по этой реке получил название штат на Среднем Западе США.

(обратно)

59

Крики (от английского слова «creek» — ручей; прежде их звали «индейцы ручья Очизи») — индейский народ, проживавший в основном в штате Оклахома, на пограничье Пидмонта и Береговой равнины, по восточным притокам Миссури. После 1842 года выселены на Индейскую территорию. В середине XIX века перешли к фермерскому хозяйству, занимались ремеслами (кузнечное дело и др.), до конца XIX века у криков сохранялась промысловая охота. Семинолы («сим-а-но-ле» — самоназвание, означающее «беглец»; полагают, что оно произошло от испанского «Симаррон» — беглый раб) — индейский народ, живущий в Оклахоме и Флориде. Это название получила группа криков, переселившаяся в XVIII веке на север Флориды. Здесь идет речь лишь о части народа, так называемых семинолах-криках, поддерживавших тесные контакты с материнским народом и говоривших на языке мускоги. После второй семинольской войны (1835–1842) большая часть их была переселена на Индейскую территорию. Чокто, или чоктавы — индейский народ группы мускогов, живущий на юге Оклахомы или в резервациях на территориях других штатов. В XIX веке занимались ручным подсечно-огневым земледелием, охотой, рыболовством, собирательством и в небольшом объеме примитивным ткачеством.

(обратно)

60

Смоки-Хилл — так называют верховья реки Канзас.

(обратно)

61

Карии — красивые американские деревья, близкие родственники европейских ореховых.

(обратно)

62

Разумеется, черные пантеры в Новом Свете не водятся. Речь идет о чисто американском хищнике — пуме (Puma concolor). Обычная окраска пумы — серая или рыжая, но встречаются и чисто черные экземпляры.

(обратно)

63

Огаллала (оглалла) — одна из общин тетон-дакотов, составной части народа сиу.

(обратно)

64

Сакраменто — ошибка К. Мая, город Сакраменто расположен в Северной Калифорнии, на реке с тем же названием, примерно в полутораста километрах от моря.

(обратно)

65

Хорнпайп — английский морской танец. Фанданго — испанский танец в умеренном темпе, исполняется под гитару и с кастаньетами.

(обратно)

66

«Презрительное прозвище пимо» — это прозвище возникло от сравнения с породой маленьких североамериканских собачек, о которых упоминается в романе «Виннету».

(обратно)

67

Росинант — имя коня Дон Кихота, героя романа М. Сервантеса. Поскольку Росинант был чрезвычайно стар и худ, всякое сравнение с ним подразумевает то, что лошадь — такая же.

(обратно)

68

Фок-мачта — передняя мачта на многомачтовом корабле. Грот-мачта — самая большая мачта на корабле. Рей — балка круглой формы, подвижно укреплявшаяся средней частью на мачте или стеньге — ее продолжении, на парусных судах служит для привязывания прямого паруса. Фальшборт — продолжение борта над палубой (в эпоху парусного флота — деревянное), служащее ограждением палубы.

(обратно)

69

Марсовой — матрос, определенный судовым расписанием на работы на площадках в верхней части мачт (марсах), заключающиеся в управлении парусами.

(обратно)

70

Бушхокер — степной разбойник; этого слова нет в словарях английского языка; составлено из слов «bush» (Бушхедеры) и «hocker», происходящего от глагола «hock» («hough») — подрезать поджилки.

(обратно)

71

Девушка.

(обратно)

72

Роман К. Мая написан до образования штата Оклахома. Теперь штаты Нью-Мексико и Канзас уже не сходятся границами.

(обратно)

73

Асиенда — поместье, имение (исп.).

(обратно)

74

Мы нашли их, можете переправляться через реку!

(обратно)

75

Вот они!

(обратно)

76

Ваконда (вакан; «великая тайна», инд.) — так называется в мифологии индейцев-сиу мистическая и животворная сила, которая присуща всем живым существам и неодушевленным предметам В понимании индейцев эта сила порой сливалась с понятием «великий дух».

(обратно)

77

Рента — доход, регулярно получаемый владельцем какого-либо имущества в виде процента с предоставленного в ссуду капитала, землевладельцем в форме земельной ренты со сдаваемого в аренду земельного участка.

(обратно)

78

Миштеки — южномексиканский народ, создавший своеобразную культуру, расцвет которой приходится на XII–XIII вв.; высшие достижения миштекской культуры были усвоены ацтеками; сейчас миштеки живут преимущественно в штатах Сахако, Герреро и Пуэбла, их численность — примерно 200 тыс. человек.

(обратно)

79

Охотник на бизонов (исп.).

(обратно)

80

Пастухи (исп.).

(обратно)

81

Речь идет об одном из видов горной сосны; кедров в дикой американской флоре не было.

(обратно)

82

Вахконта (правильно: вакан, ваконда) — в мифологии индейцев сиу так называлась мистическая и животворная сила, присущая всем объектам живой и неживой природы; иногда эта сила отождествлялась с понятием «великий дух».

(обратно)

83

Шхуна-бриг — двухмачтовое судно, на передней мачте которого ставились как прямые, так и косые паруса.

(обратно)

84

Баркентина — парусное трех— или четырехмачтовое судно с косым парусным вооружением, однако на передней мачте ставились прямые паруса (баркентину называли иногда также и шхуной-барком).

(обратно)

85

«Черное дерево» — так в среде работорговцев называли негров-рабов.

(обратно)

86

«Л'Оррибль» (фр.) — ужасный, страшный.

(обратно)

87

Капер — частное судно, вооруженное на средства судовладельца и занимавшееся в военное время с разрешения правительства грабежом кораблей противника, а также оказавшихся в районе военных действий судов нейтральных государств.

(обратно)

88

Квартердек — здесь: часть верхней палубы судна, расположенная между бизань-мачтой и кормой и служащая для прогулок старших офицеров и пассажиров.

(обратно)

89

Марс — площадка соединения мачты и ее наращения (стеньги), служившая для наблюдения, а также для постановки парусов и управления ими.

(обратно)

90

Акапулько — порт на Тихоокеанском побережье Мексики; автор ошибочно называет Лиму портом: перуанская столица вообще не выходит к океану, «морскими воротами» Лимы является порт Кальяо.

(обратно)

91

Клипер — тип быстроходного судна, появившийся в первой половине XIX в. в США и отличавшийся острыми обводами корпуса, большими размерами рангоута, значительной парусностью и исключительной для парусных судов скоростью. Впоследствии этот тип судна был заимствован военным флотом, где клиперами назывались трехмачтовые суда, причем кормовая мачта (бизань) у них была «сухой», то есть несла косые паруса. К. Май не совсем точен в описании клипера.

(обратно)

92

Маат — флотский унтер-офицер, старшина.

(обратно)

93

Увалиться под ветер — направить судно в сторону, противоположную той, откуда дует ветер.

(обратно)

94

Фордевинд — встречный ветер.

(обратно)

95

Брамсель — прямой парус, поднимаемый на брам-стеньге (третьем снизу наращении мачты). При полном парусном вооружении брамсели являются четвертым и пятым снизу парусами на мачте.

(обратно)

96

«Звезды и полосы» (англ, stars and strips) — популярное прозвище государственного флага США.

(обратно)

97

Румб — единица угловой меры, равен 1/32 части окружности, или 11 и 1/4 градуса.

(обратно)

98

Констебль — здесь: морской офицер.

(обратно)

99

Шпрюйт — любая снасть на корабле, концы которой соединены с каким-либо предметом со слабиной; используется для разложения напряжения на две точки.

(обратно)

100

Кливер — косой треугольный парус, устанавливаемый впереди фок-мачты.

(обратно)

101

Взять рифы (или зарифить паруса) — уменьшить площадь паруса.

(обратно)

102

Речь идет об офицерах армии южных штатов, мятежное выступление которых в 1861 г. привело к гражданской войне в США.

(обратно)

103

Имеются в виду мыс Горн, оконечность Южной Америки, и африканский мыс Доброй Надежды.

(обратно)

104

То есть военным морякам.

(обратно)

105

Великий Могол — правитель североиндийской династии, тюркской («монгольской») по происхождению, правившей накануне прихода европейцев. Именно европейские путешественники назвали правителей Северной Индии «великими». Династия официально упразднена англичанами в 1858 г.

(обратно)

106

Командор — в английском флоте командир соединения кораблей, не имеющий адмиральского звания.

(обратно)

107

Узел — единица скорости морского судна, одна морская миля (1852 м) в час.

(обратно)

108

Сикомор (Ficus sycomorus) — восточноафриканское дерево, однако часто это название относят к другим деревьям, например, к распространенному в районе действия романа платану западному (Platanus occidentalis).

(обратно)

109

Бушприт — круглый брус на носу судна, выставленный горизонтально вперед или наклонно вверх; на парусных судах служил для постановки дополнительных парусов.

(обратно)

110

Британская Колумбия — во время действия романа (1861 г.) была самостоятельной британской колонией на Тихоокеанском побережье Северной Америки; сейчас одна из провинций Канады.

(обратно)

111

Ванты — такелажные снасти, которыми укрепляются с боков мачты и их продолжения — стеньги и бром-стеньти.

(обратно)

112

Зюйдвестка — мягкая матросская шляпа из непромокаемой ткани с полями, прикрывающими шею и воротник.

(обратно)

113

Каноэ — гребные суда различных размеров, иногда — просто лодка; это название употребляется чаще всего для обозначения индейских и тихоокеанских лодок.

(обратно)

114

Гардемарин — курсант старших рот в морских корпусах (военных училищах), фактически — первый офицерский чин на флоте.

(обратно)

115

Бак — носовая часть судна.

(обратно)

116

Гуаякиль — порт в Эквадоре.

(обратно)

117

Фордердек — носовая часть верхней палубы судна.

(обратно)

118

Сандвичевы острова — старое название Гавайских островов.

(обратно)

119

Грот — самый нижний четырехугольный парус на грот-мачте.

(обратно)

120

Чарлстон — портовый город в штате Южная Каролина.

(обратно)

121

Левиафан — библейское чудовище, предстающее в разных образах — то крокодила, то гигантского морского змея, то исполинского дракона; враждебное Богу могущественное существо.

(обратно)

122

Линейный корабль — самый большой военный корабль; название возникло в конце XVII в. и связано с тактикой боевых действий этого типа судов, выстраивавшихся для противодействия врагу в линию.

(обратно)

123

Трампы (от англ tramps) — бродяги.

(обратно)

124

Напиток из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой (англ.).

(обратно)

125

Льяно-Эстакадо — (исп. «Огороженные равнины») — полупустынное плато у подножия Скалистых гор, естественная граница Дикого Запада.

(обратно)

126

Высокоморальное и добродетельное общество (англ.).

(обратно)

127

Это ясно (англ.).

(обратно)

128

шайены — алгонкиноязычное племя североамериканских индейцев, первоначально занимавшееся земледелием.

(обратно)

129

Это совершенно ясно (англ.).

(обратно)

130

Король фокусников (англ.).

(обратно)

131

Моки — иное название племени хопи, одного из племен индейцев-пуэбло (см. роман К. Мая «Виннету»); говорят на диалекте шошонского языка; их численность в конце XIX в. составляла около 2 тыс. человек, сейчас возросла до 10 тыс.

(обратно)

132

Согласно евангельской традиции, о рождении Иисуса Христа возвестил ангел трем пастухам (Евангелие от Луки, гл. 2, 8 — 11), пришедшим впоследствии поглядеть на исполнение пророчеств в Вифлеем. В другом варианте знамение было явлено восточным волхвам, то есть мудрецам (Евангелие от Матфея, гл. 2, 1). Во времена Ренессанса в традиционное изложение иногда вносили исправления, заменяя магов королями.

(обратно)

133

Какое счастье! (англ.).

(обратно)

134

Войдите! (англ.).

(обратно)

135

Давай! (англ.).

(обратно)

136

Благословенный денек! (англ.)

(обратно)

137

Пеон (исп.) — батрак.

(обратно)

138

Навахи — народность, живущая на юго-западе США, атапаскоязычная, родственная племенам, в настоящее время населяющим северо-запад Канады и Аляски; до прихода белых жила в этом регионе не менее пятисот лет; основные занятия — скотоводство и ремесла; современная численность около 150 тыс. человек.

(обратно)

139

Эвмениды (греч. «благомыслящие») — иное название древнегреческих карающих богинь мести эриний; считались покровительницами законности.

(обратно)

140

Медуза Горгона — одна из трех сестер, чудовищных порождений морских богов (в древнегреческой мифологии); сестры отличались ужасным внешним видом: покрытые чешуей, с клыками, со змеями вместо волос, со взглядом, обращавшим живые существа в камень. В отличие от своих сестер, Медуза Горгона была смертной, и ее убил герой эллинских мифов Персей.

(обратно)

141

Россыпь самородного золота (англ.).

(обратно)

142

Бонанса — скопление богатой руды в жиле, по другому — рудный карман (термин, принятый в горном деле и прижившийся в среде золотоискателей).

(обратно)

143

Тысяча чертей (англ.).

(обратно)

144

Хозия — английский вариант библейского имени Осия. Так звали пророка, жившего во времена правления израильского царя Иеровоама.

(обратно)

145

Джоул (Джоуэл) — английский вариант библейского имени Иоиль, которым был наречен древнееврейский пророк, сын Вафуила. Буквально это имя означает «бог».

(обратно)

146

Черт возьми! (англ.).

(обратно)

147

Здесь: Вот так удача! (англ.)

(обратно)

148

Добро пожаловать! (англ.)

(обратно)

149

Черт возьми (фр.).

(обратно)

150

Черт! (фр.)

(обратно)

151

Миртовый венок (англ.)

(обратно)

152

Сила и ловкость (англ.).

(обратно)

153

Добрый вечер! (англ.)

(обратно)

154

Вот! (англ.)

(обратно)

155

Везде, всюду (фр.)

(обратно)

156

Синг-Синг — знаменитая американская государственная тюрьма в Нью-Йорке, основанная в 1826 г.

(обратно)

157

Агасфер — персонаж христианской средневековой легенды, врач Спасителя, грешник, пораженный страшным проклятием: ему отказано в покое могилы, и он обречен непрерывно скитаться до второго пришествия Иисуса Христа, который один может спасти вечного странника.

(обратно)

158

Добрый день (англ.)

(обратно)

159

Циклопы — в древнегреческой мифологии великаны с одним круглым глазом во лбу.

(обратно)

160

Адонис — божество финикийско-сирийского происхождения. В античной Греции Адонис стал героем множества мифов. Согласно наиболее распространенной версии, это удивительной красоты юноша, в которого влюбилась богиня Афродита. Завидуя ей, другая богиня, Артемида, наслала на охотившегося любовника сестры разъяренного кабана, смертельно ранившего Адониса.

(обратно)

161

Шериф — должностное лицо, выполняющее главным образом административные или судебные функции.

(обратно)

Оглавление

― ВЕРНАЯ РУКА ―[1]

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    Глава I ОЛД УОББЛ

    Глава II В ОАЗИСЕ

    Глава III ЛОВУШКА ИЗ КАКТУСОВ

    Глава IV ГЕНЕРАЛ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    Глава I В САЛУНЕ МАТУШКИ ТИК

    Глава II СОКРОВИЩА ИНДЕЙСКИХ КОРОЛЕЙ

    Глава III КОРСАР

    Глава IV «БУТЕРБРОД НАОБОРОТ»

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

    Глава I ШАКО МАТТО

    Глава II КОЛЬМА ПУШИ

    Глава III В КУЙ-ЭРАНТ-ЯУ

    Глава IV У ЧЕРТОВОЙ ГОЛОВЫ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg