«Школа Робинзонов»

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой читатель, если захочет, сможет купить по случаю остров в Тихом океане

— Продается остров, за наличные! Издержки за счет покупателя! Достанется тому, кто даст больше — выкрикивал, не переводя дыхания, Дин Фелпорг, оценщик на аукционе, где обсуждались условия этой странной продажи.

— Продается остров! Продается остров! — еще громче подхватывал его помощник, Джинграс, расхаживая взад и вперед по битком набитому залу.

Действительно, в большом аукционном зале, в доме N10 по улице Сакраменто, народу собралось видимо-невидимо. В этой возбужденной толпе были не только американцы из штатов Калифорния, Орегон и Юта, но и некоторые из тех французов, что составляют добрую шестую часть населения этих мест, и мексиканцы, завернутые в свои сарапы, и китайцы в халатах с широкими рукавами, в башмаках с заостренными носами, с конусообразными шляпами на голове, и канаки с островов Океании, даже несколько индейцев с острова Тринидад.

Поспешим добавить, что сцена эта происходила в Сан-Франциско, столице Калифорнии, но не в 1849–1852 годах — пору открытия золотых россыпей, привлекавших сюда золотоискателей обоих полушарий, а значительно позднее, когда он перестал уже быть караван-сараем, пристанью, где могли найти приют на одну ночь всякие авантюристы, стекавшиеся со всех концов света на золотоносные земли к западному склону Сьерра-Невады.

Не прошло и двадцати лет с тех пор, как на месте никому не известной Эрба-Буэны, вырос этот единственный в своем роде город с его стотысячным населением, построенный на склоне двух холмов (не хватило места на морском побережье), город, затмивший Лиму, Сантьяго, Вальпараисо, а также всех соперников в Западной Америке, город, превращенный американцами в звезду Тихого океана, в «славу Западного побережья».

В день аукциона — 15 мая — было еще холодно. В этой стране, непосредственно подверженной влиянию полярных течений, первые недели мая скорее напоминают конец марта в Средней Европе. Однако в аукционном зале на холод жаловаться не приходилось. Колокольчик своим непрестанным звоном привлекал все новые и новые толпы людей, и там стояла такая жара, что на лицах присутствующих выступали крупные капли пота.

Только не подумайте, что все, толпившиеся в зале аукциона, пришли сюда с целью совершить покупку. Больше того, не будет преувеличением, что там были одни любопытные. И в самом деле, какой чудак, будь он даже богат, как Крез, захотел бы купить остров в Тихом океане, по безумной затее правительства ставший предметом торгов? Поговаривали, что никто не даст назначенную цену, что не найдется любителя, который позволит втянуть себя в игру на повышение. Однако в этом нельзя было обвинить оценщика Фелпорга и его помощника Джинграса, которые с помощью жестов, восклицаний и неумеренных похвал пытались завлечь покупателей.

Кругом смеялись, но никто не двигался с места.

— Остров! Продается остров! — повторял Джинграс.

— Продается, но не покупается, — заметил какой-то ирландец, карман которого не был отягощен даже мелочью.

— Остров, земля которого обойдется дешевле шести долларов за акр, — выкрикивал оценщик Дин Фелпорг.

— Но который не принесет и цента на доллар, — возразил толстый фермер, как видно, большой знаток сельского хозяйства.

— Остров не менее шестидесяти четырех миль в окружности, а площадью в двести двадцать пять тысяч акров!

— Достаточно ли устойчиво его основание? — спросил мексиканец, старый завсегдатай баров, чья устойчивость в данную минуту была более чем сомнительна.

— Остров с девственными лесами, с лугами, холмами и реками, — не унимался оценщик.

— С гарантией? — спросил какой-то француз, видно, не очень склонный поддаться на приманку.

— Вот именно, с гарантией, — ответил Фелпорг, слишком привыкший к своей профессии, чтобы обращать внимание на насмешки публики.

— На два года?

— До конца дней.

— И даже больше?

— Остров в полную собственность! — выкрикивал аукционист. — Остров, где нет ни вредных животных, ни хищных зверей, ни пресмыкающихся…

— И пляж? — спросил какой-то весельчак.

— И нет насекомых? — задал вопрос другой.

— Предлагаем остров! — снова завелся Дин Фелпорг. — Ну-ка, граждане! Давайте, раскошеливайтесь! Кто хочет получить во владение остров? Остров в прекрасном состоянии, почти не бывший в употреблении! Кому остров? Остров в Тихом океане, этом океане из океанов! Продается за бесценок! Всего лишь миллион сто тысяч долларов!.. Кто покупает?.. Кто хочет сказать свое слово?.. Это вы, сударь?.. Или вы?.. Что же вы качаете головой, как фарфоровый мандарин?.. Предлагаю остров!.. Есть остров!.. Кому остров!..

— Позвольте взглянуть! — крикнул кто-то из толпы, словно речь шла о картине или о китайской вазе.

В зале раздался дружный хохот, но никто не прибавил и полдоллара сверх назначенной цены.

Однако, если невозможно было взглянуть на самый остров, то план его был вывешен для всеобщего обозрения. Продавался не кот в мешке. Любители могли увидеть, что представляет собой этот идущий с молотка кусок земли. Никаких неожиданностей, никакого разочарования опасаться не следовало. Географические очертания, местоположение, рельеф, водную систему, климат, средства сообщения — все это легко было выяснить заранее. Можете мне поверить, тут не было никакого подвоха! Кроме того, журналы и газеты Соединенных Штатов, а особенно Калифорнии, выходящие ежедневно, дважды в неделю, еженедельно, два раза в месяц и ежемесячно, вот уж почти полгода привлекали внимание публики к этому острову, продажа которого с аукциона была утверждена Конгрессом.

Речь шла об острове Спенсер, лежащем к западу — юго-западу от Сан-Франциско, в четырехстах шестидесяти милях от калифорнийского берега, под 32°15 северной широты и 142°18 западной долготы по Гринвичу.

Хоть остров Спенсер и был расположен довольно близко от побережья и даже, можно сказать, находился в американских водах, трудно представить себе место более уединенное, более изолированное от всяких пассажирских и товарных морских путей. Постоянные морские течения, отклоняясь к северу или к югу, образовали вокруг него нечто вроде озера с тихими водами, иногда обозначаемого на карте как «Глубина Флерье».

В центре этого бассейна и лежал остров Спенсер. Редко-редко проходило мимо него какое-нибудь судно. Главные тихоокеанские пути, связывающие Новый Свет со Старым — будь то Япония или Китай, — лежат гораздо южнее. Парусные суда встретили бы здесь полный штиль, а паровым не было никакого смысла бороздить эти воды. Итак, ни те, ни другие близ острова Спенсер почти никогда не показывались, и он возвышался средь моря подобно одинокой вершине, которыми увенчиваются в Тихом океане многие подводные скалы.

Правда, для человека, уставшего от городского шума, мечтающего о покое, что может быть лучше этой «Исландии», затерянной в нескольких сотнях лье от берега! Идеал для добровольного Робинзона! Но за этот идеал нужно было выложить кругленькую сумму!

Почему же, однако, Соединенные Штаты захотели отделаться от этого острова? Не было ли это вздорной фантазией? Нет, большая нация не может поддаваться капризам, как какое-нибудь частное лицо. Истинная причина заключалась в следующем: остров Спенсер давно уже стал совершенно бесполезным. Колонизовать его не имело смысла — все равно никто бы там не поселился. И с военной точки зрения он не представлял интереса, так как господствовал над абсолютно пустынной частью Тихого океана. Что же касается интересов коммерческих, то и здесь от него не было бы никакого проку. Продукция острова не оправдала бы фрахтовых издержек по ввозу и вывозу. Устроить там исправительную колонию? Для этого остров находился слишком близко от берега. Занять же его просто так было бы слишком дорогим удовольствием.

С незапамятных времен остров Спенсер оставался необитаемым, и Конгресс, состоявший из людей «в высшей степени практичных», принял решение продать его с аукциона, но только с условием, чтобы покупатель был гражданином свободной Америки.

Однако дешево отдавать остров государство не хотело. Была назначена сумма в миллион сто тысяч долларов, которая для какой-нибудь акционерной компании представляла бы сущую безделицу.

Такая компания могла бы обеспечить акциями покупку и эксплуатацию острова, но только в том случае, если бы знала, что сможет извлечь из него хоть какую-нибудь выгоду. Однако, как мы уже говорили, никакой выгоды здесь ожидать не приходилось, и деловые люди обращали на остров Спенсер не больше внимания, чем на какой-нибудь айсберг в полярных морях. Для частного лица эта сумма была достаточно высокой. Нужно было обладать крупным состоянием, чтобы позволить себе роскошь так дорого заплатить за причуду, которая в лучшем случае не принесла бы и одного процента прибыли.

Остров продавался только за наличные, а известно, что даже в Соединенных Штатах найдется немного людей, которые, не раздумывая, могут бросить на ветер миллион сто тысяч долларов, без всякой надежды получить с них прибыль.

Итак, Конгресс твердо решил не уступать. Один миллион сто тысяч долларов! Ни цента меньше! Пусть уж лучше остров Спенсер останется тогда собственностью государства!

При этом условии заранее можно было предположить, что вряд ли найдется безумец, который пойдет на такую авантюру.

Кроме того, было оговорено, что человек, купивший остров Спенсер, получит не права суверена, а только — президента, что он не сможет, подобно королю, иметь подданных. Сограждане будут выбирать его как президента республики на определенный срок, а затем переизбирать снова. И так будет продолжаться до конца его дней. Во всяком случае, он, при всем желании, не сможет стать родоначальником династии. Соединенные Штаты никогда бы не согласились на образование в американских водах королевства, каким бы маленьким оно ни было.

Очевидно, эта оговорка была предусмотрена с целью устранения от торгов какого-нибудь честолюбивого миллионера или лишенного власти набоба, если бы тому захотелось соперничать с туземными правителями Сандвичевых (сейчас — Гавайских островов) или Маркизских островов, Помоту (сейчас — Туамоту) или других архипелагов Тихого океана.

Короче говоря, по той или иной причине, но покупатель не объявлялся. Время шло. Оценщик надрывался, пытаясь добиться надбавки. Помощник тоже кричал, что было мочи, но никто из присутствующих даже не кивнул головой, — жест, который эти прожженные аукционисты не преминули бы заметить, — и о цене тем более никто не заикался.

Надо сказать, что если молоток Фелпорга неутомимо поднимался над конторкой, то и собравшимся не лень было ждать. Со всех сторон доносились насмешливые возгласы и довольно плоские шутки. Одни предлагали за остров два доллара вместе с издержками. Другие требовали возмещения расходов по покупке.

Дин Фелпорг продолжал выкрикивать:

— Продается остров! Продается остров!

Но покупателя все не находилось.

— А вы гарантируете, что там есть золотоносные жилы? — спросил лавочник Стемпи с Мерчент-стрит.

— Нет, — ответил аукционист, — но если они там окажутся, государство предоставляет владельцу все права на эти участки.

— А есть ли там по крайней мере вулкан? — спросил Окхерст, трактирщик с улицы Монтгомери.

— Вулкана там нет, — ответил Дин Фелпорг. — Иначе остров стоил бы дороже.

Эти слова были встречены громким смехом.

— Остров продается! Продается остров! — понапрасну надрывался оценщик.

— Только один доллар, только полдоллара надбавки, и он будет ваш!.. Раз… Два…

Но никто не отзывался.

— Если не найдется желающий, торги будут сейчас же прекращены. Раз… Два…

— Миллион двести тысяч долларов!

Эти четыре слова прогремели в зале, как четыре револьверных выстрела.

Толпа на мгновение смолкла. Все повернули головы, чтобы взглянуть на смельчака, отважившегося назвать такую цифру.

Это был Уильям Кольдеруп из Сан-Франциско.

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой Уильям Кольдеруп из Сан-Франциско состязается с Таскинаром из Стоктона

Жил на свете поразительно богатый человек, ворочавший миллионами долларов с такой же легкостью, как другие тысячами. Звали его Уильям Кольдеруп.

Ходили слухи, что он даже богаче самого герцога Вестминстерского, чей годовой доход достигает восьмисот тысяч фунтов и который в состоянии тратить пятьдесят тысяч франков ежедневно, иначе говоря, тридцать шесть франков в минуту. Поговаривали, что он богаче сенатора Джона из Невады, владельца тридцатипятимиллионной ренты, богаче Мак-Кея, получающего от своего капитала два миллиона семьсот семь тысяч восемьсот франков в час, или два франка и несколько сантимов в минуту.

Нечего говорить уже ни о таких мелких миллионерах, как Ротшильд, Ван дер Билт, герцог Нортумберлендский или Стюарт, ни о директорах мощного калифорнийского банка и других капиталистах Старого и Нового света, которым Уильям Кольдеруп мог бы подавать милостыню. Ему легче было бросить на ветер миллион, чем нам с вами каких-нибудь сто су.

Этот ловкий делец положил начало своему сказочному состоянию эксплуатацией золотых россыпей в Калифорнии в качестве главного компаньона швейцарского капитана Зуттера, на чьей земле в 1848 году была открыта первая золотоносная жила. Смело бросаясь в торговые и коммерческие авантюры, Кольдеруп, благодаря смекалке и везению, вскоре становится соучастником чуть ли не всех крупных предприятий Старого и Нового света. На его неистощимые средства были построены сотни заводов, продукция которых экспортировалась на его же кораблях во все части света. Богатство Кольдерупа возрастало не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Говорили, что он из тех миллиардеров, которые даже не могут сосчитать свой капитал. На самом же деле он знал, чем располагает с точностью до одного доллара, только, в отличие от других, не кичился своим богатством.

В то время, когда мы представили его читателям, Уильям Кольдеруп был владельцем двух тысяч торговых контор, учрежденных чуть ли не во всех странах мира, флотилии из пятисот кораблей, беспрестанно бороздивших моря для его вящей выгоды. У него было сорок тысяч конторских служащих, триста тысяч корреспондентов, и на одни только марки и почтовые расходы он тратил не меньше миллиона в год.

Короче говоря, он выделялся своим богатством среди всех богачей Фриско, — так американцы фамильярно называют столицу Калифорнии.

Надбавка, сделанная Уильямом Кольдерупом, была очень значительной. И вот, когда присутствовавшим на аукционе стало известно имя того, кто только что накинул к цене на остров Спенсер сто тысяч долларов, по залу пронесся трепет. Шуточки мгновенно прекратились. Вместо насмешек послышались восторженные возгласы, раздались крики «ура».

Затем воцарилась тишина. Толпа замерла. Никому не хотелось упустить ни малейших подробностей волнующей сцены, которая могла бы разыграться, если бы кто-нибудь отважился вступить в борьбу с Уильямом Кольдерупом.

Но могло ли такое случиться?

Нет! Стоило только взглянуть на Кольдерупа, чтобы убедиться, что он никогда не отступит от принятого решения, особенно если дело касается его финансовой репутации.

Это был высокий, сильный человек с крупной головой, широкими плечами и массивным телосложением. Ни перед кем он не опускал своего решительного взгляда. Его седеющая шевелюра была такой же пышной, как и в юные годы. Прямые линии носа образовывали геометрически очерченный треугольник. Усы он сбривал. Подстриженная на американский манер бородка с проседью, очень густая на подбородке, доходила до уголков губ, а затем тянулась к вискам, переходя в бакенбарды. Ровные белые зубы симметрично окаймлял тонко очерченный, в ту минуту сжатый рот. Ничего не скажешь, — голова командора, готового противостоять любой буре. В разыгравшейся битве на повышение каждое движение этого человека, малейший кивок головы могли означать надбавку в сто тысяч долларов.

Бороться с ним было невозможно.

— Миллион двести тысяч долларов! Миллион двести тысяч долларов! — выкрикивал Дин Фелпорг, и в голосе его чувствовалось удовлетворение профессионала, почувствовавшего, наконец, что старается он не напрасно.

— Есть покупатель за миллион двести тысяч долларов! — повторял за ним Джинграс.

— Теперь можно набавлять без страха, — пробормотал трактирщик Окхерст, — все равно Кольдеруп не уступит.

На них зашикали. Раз уже дошло до надбавок, нужно было соблюдать тишину. Все боялись пропустить какую-нибудь захватывающую подробность. Сердца присутствовавших учащенно бились. Осмелится ли кто-нибудь выступить против Уильяма Кольдерупа? А тот стоял с гордым видом, не шелохнувшись, и был так спокоен, будто дело его и не касалось. Только находившиеся рядом с ним могли заметить, что глаза его метали искры, как два пистолета, заряженные долларами и готовые в любой момент выстрелить.

— Никто не дает больше? — крикнул Дин Фелпорг.

Все молчали.

— Раз!.. Два!..

— Раз!.. Два!.. — повторял за ним Джинграс, привыкший к этому диалогу с оценщиком.

— Я присуждаю…

— Мы присуждаем…

— За миллион двести тысяч долларов!

— Все видели?.. Все слышали?..

— Никто потом не будет раскаиваться?

— Остров Спенсер за миллион двести тысяч долларов!

Волнение публики возрастало. Сдавленные груди сотен людей судорожно вздымались и опускались. Неужели в самую последнюю минуту кто-нибудь решится набавить?

Дин Фелпорг, вытянув правую руку над столом, размахивал молотком из слоновой кости. Один удар, один-единственный удар, и остров будет продан.

Даже при учинении самосуда, который именуется в Америке судом Линча, толпа не могла быть более возбужденной.

Молоток медленно опустился, почти коснувшись стола, поднялся снова, несколько мгновений трепетал в воздухе, как рапира в руках фехтовальщика, готового сделать неотразимый выпад, потом быстро опустился.

— Миллион триста тысяч долларов.

Раздался единодушный возглас удивления, а вслед за ним — крики ликования. Желающий сделать надбавку все-таки нашелся!

Итак, состязание продолжается.

Но кто же был этот смельчак, вступивший в поединок за доллары с самим Уильямом Кольдерупом из Сан-Франциско?

Им оказался Таскинар из Стоктона.

Таскинар был не только богат, но к тому же еще и очень толст. Он весил около двухсот килограммов и если на последнем конкурсе толстяков завоевал только вторую премию, то лишь потому, что ему не дали закончить обед, и он потерял в весе не менее пяти килограммов.

Этот колосс, который мог сидеть только на специально сделанном для него стуле, жил в Стоктоне на улице Сан-Иохим. Стоктон — один из значительных городов Калифорнии, один из центров, куда свозится добыча с рудников Юга, тогда как в соперничающем с ним Сакраменто сосредоточена продукция рудников Севера. В этом же городе производится самая крупная погрузка на суда калифорнийского хлеба.

Свое огромное состояние Таскинар нажил не только эксплуатацией рудников и торговлей хлебом. Помимо этого он был азартным, притом удачливым игроком в покер, заменяющем в Соединенных Штатах рулетку. Таскинар был богат, но хорошими человеческими качествами не отличался, и его, не в пример Кольдерупу, никто не назвал бы «почтенным коммерсантом». Однако, что бывает нередко, злословили о нем больше, чем он того заслуживал. Впрочем, слухи о том, что Таскинар при малейшем поводе не постесняется пустить в ход «деррингер» — так называется калифорнийский револьвер, — вовсе не были преувеличенными.

Таскинар ненавидел Уильяма Кольдерупа. Он завидовал его состоянию, положению, репутации. Он презирал его так, как только может толстяк презирать тощего. И не впервые коммерсант из Стоктона пытался из чувства соперничества взять верх над богачом из Сан-Франциско, если это даже шло в ущерб его выгоде. Уильям Кольдеруп прекрасно это знал и всякий раз при встрече выказывал достаточно пренебрежения, чтобы вывести из себя соперника.

Особенно Таскинар не мог простить своему конкуренту последнего успеха, когда тот буквально разбил его на выборах. Несмотря на все усилия, угрозы, клевету — не говоря уже о тысячах долларов, напрасно истраченных им на предвыборных маклеров — в Законодательном совете Сакраменто сидел не он, Таскинар, а Уильям Кольдеруп.

И вот Таскинару удалось пронюхать, что Уильям Кольдеруп задумал приобрести остров Спенсер. По правде сказать, остров этот был ему так же не нужен, как и его сопернику. Но это не имело значения. Представлялся новый случай вступить в борьбу, сразиться, а может быть, и победить. Такого случая Таскинар упустить не мог.

Потому он и оказался в то утро в зале аукциона, замешавшись в толпе любопытных. Почему же Таскинар так долго собирался? Почему не вступал в борьбу, а выжидал, пока соперник не увеличит и без того высокую цену?

И только в ту минуту, когда Уильям Кольдеруп мог уже считать себя обладателем острова, Таскинар выкрикнул оглушительным голосом:

— Миллион триста тысяч долларов!

Все обернулись. Раздались голоса:

— Толстяк Таскинар!

И это имя переходило из уст в уста.

Еще бы! Ведь толстяк Таскинар был известной персоной. Его комплекция дала пищу не одной газетной статье! Какой-то математик даже доказал с помощью дифференциальных вычислений, что масса Таскинара оказывала заметное влияние на массу спутника Земли и даже значительно нарушала лунную орбиту.

Но не комплекция Таскинара в этот момент интересовала собравшихся на аукционе. Все были взбудоражены тем, что он вступил в открытую борьбу с Уильямом Кольдерупом. Это была решительная схватка, битва, движимая долларами, и трудно было предугадать, на который из этих двух денежных мешков стоило ставить любителям пари. Оба соперника были чертовски богаты, и это был уже вопрос самолюбия.

После первого волнения в зале снова наступила такая тишина, что можно было услышать, как паук ткет свою паутину. Тягостное молчание нарушил голос Дина Фелпорга:

— Миллион триста тысяч долларов за остров Спенсер! — крикнул он, вставая, чтобы лучше следить за игрой на повышение.

Уильям Кольдеруп повернулся в сторону Таскинара. Все расступились, чтобы освободить место соперникам. Богач из Сан-Франциско и богач из Стоктона могли сколько угодно смотреть друг на друга. Однако справедливость заставляет нас заметить, что ни один из них не согласился бы первым опустить глаза.

— Миллион четыреста тысяч! — сказал Кольдеруп.

— Миллион пятьсот тысяч! — произнес в ответ Таскинар.

— Миллион шестьсот тысяч долларов!..

— Миллион семьсот тысяч долларов!..

Не походило ли это на историю с двумя капиталистами из Глазго, соревновавшимися из-за того, чья заводская труба будет выше, рискуя даже навлечь этим катастрофу? Только в данном случае трубы состояли из золотых слитков.

Между тем, услышав последнюю надбавку Таскинара, Уильям Кольдеруп призадумался, не решаясь снова вступить в борьбу. Таскинар же, напротив, рвался в бой и не хотел и минуты тратить на размышление.

— Миллион семьсот тысяч долларов! — повторил оценщик. — Продолжайте, господа. Ведь это сущая безделица.

Можно было предположить, что, следуя своей профессиональной привычке, он не преминет добавить:

— Вещь стоит гораздо дороже!

— Миллион семьсот тысяч! — орал Джинграс.

— Миллион восемьсот тысяч! — вдруг заявил Уильям Кольдеруп.

— Миллион девятьсот тысяч! — не унимался Таскинар.

— Два миллиона! — тут же, не задумываясь, крикнул Кольдеруп.

При этом лицо его немного побледнело, но всем видом своим он давал понять, что борьбу так легко не прекратит.

Таскинар был вне себя. Его огромное лицо напоминало красный железнодорожный диск, который служит для остановки поездов. Но, видно, его соперник не считался с сигнализацией и продолжал раздувать пары. Таскинар это почувствовал. Кровь еще больше прилила к его апоплексическому лицу. Толстыми пальцами, унизанными бриллиантами, он теребил массивную золотую цепочку от часов. Глянув на своего противника, он на минуту закрыл глаза и снова открыл. Такой ненависти до сих пор не было в его взгляде.

— Два миллиона пятьсот тысяч! — изрек, наконец, толстяк, надеясь этим маневром устранить дальнейшую надбавку.

— Два миллиона семьсот тысяча — спокойно заявил Уильям Кольдеруп.

— Два миллиона девятьсот тысяч!

— Три миллиона!

Да! Это было так! Уильям Кольдеруп из Сан-Франциско действительно назвал цифру в три миллиона долларов!

Его слова были встречены аплодисментами публики. Однако они сразу же смолкли, когда оценщик, повторив последнюю цифру, поднял молоток и, того и гляди, готов был его опустить. Даже Дин Фелпорг, искушенный аукционист, привыкший ко всяким неожиданностям, на этот раз не мог больше сдерживаться.

Взгляды всех собравшихся в аукционном зале обратились к Таскинару. Толстяк явно ощущал их тяжесть. Но еще больше тяготели над ним три миллиона долларов. Они буквально раздавили его.

Он, без сомнения, хотел говорить, прибавить цену, но не мог… Хотел пошевелить головой… Не тут-то было…

Наконец его голос совсем слабо, но достаточно внятно произнес:

— Три миллиона пятьсот тысяч!

— Четыре миллиона! — заявил Уильям Кольдеруп.

Нанесен был последний, ошеломляющий удар. Таскинар сдался. Молоток в последний раз глухо ударился о мраморный стол.

Остров Спенсер был присужден за четыре миллиона долларов Уильяму Кольдерупу из Сан-Франциско.

— Я отомщу! — злобно прошипел Таскинар.

И, бросив испепеляющий взгляд на противника, он зашагал по направлению к Западной гостинице.

Тем временем, сопровождаемый криками «ура», Уильям Кольдеруп дошел до Монтгомери-стрит. Энтузиазм американцев был так велик, что они даже забыли пропеть «Янки Дудл»![1]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой беседа Фины Холланей с Годфри Морганом сопровождается игрой на фортепьяно

Итак, Уильям Кольдеруп возвратился в свой особняк на улице Монтгомери. Эта улица для Сан-Франциско все равно, что Риджент-стрит для Лондона, Бродвей для Нью-Йорка, Итальянский бульвар для Парижа. Вдоль всей громадной артерии, пересекающей город параллельно набережной, кипит оживление. Множество трамваев, кареты, запряженные мулами или лошадьми, деловые люди, спешащие по каменным тротуарам вдоль витрин бойко торгующих магазинов, а еще больше любителей хорошо провести время — у дверей баров.

Трудно описать особняк этого набоба из Фриско. Миллионер окружил себя ненужной роскошью. Больше комфорта, чем вкуса. Меньше эстетического чутья, чем практичности. Ведь то и другое вместе не уживаются.

Пусть читатель узнает, что в особняке этом был великолепный салон для приемов, а в салоне стояло фортепьяно, звуки которого донеслись до Уильяма Кольдерупа, когда он переступил порог своего дома.

— Вот удача! — подумал он. — Оба они здесь. Дам только распоряжение кассиру и сразу к ним.

И Кольдеруп направился к своему кабинету, собираясь тут же покончить дело с покупкой острова Спенсер, чтобы больше к нему не возвращаться. Нужно было только реализовать несколько ценных бумаг и уплатить за покупку. Четыре строчки биржевому маклеру, и делу конец, после чего Уильям Кольдеруп сможет заняться другой операцией, не менее приятной, но совсем в другом жанре.

Действительно, молодые люди находились в салоне. Она сидела за фортепьяно, а он, полулежа на диване, рассеянно слушал мелодию, которую извлекали из инструмента ее пальцы.

— Ты слушаешь мою игру? — спросила она.

— Конечно, Фина!

— Да, но слышишь ли ты хоть что-нибудь?

— Как же, все слышу. Никогда еще ты так хорошо не играла этих вариаций из «Auld Robin gray».[2]

— Но ведь это совсем не «Auld Robin gray», Годфри, это «Гретхен за прялкой» Шуберта.

— Так я и думал, — равнодушным тоном ответил Годфри.

Молодая девушка подняла обе руки и несколько мгновений держала их над клавишами, словно собираясь взять аккорд. Потом, повернувшись вполоборота, посмотрела на Годфри, который, казалось, избегал встречаться с ней взглядом.

Рано потеряв родителей, Фина Холланей воспитывалась в доме своего крестного, Уильяма Кольдерупа, который любил ее, как родную дочь.

Фине исполнилось шестнадцать лет. Это была миловидная блондинка с решительным характером, отражавшимся в кристальной голубизне ее глаз. У молодой девушки было доброе сердце, но не меньше практического ума, ограждавшего ее от грез и иллюзий, свойственных этому возрасту.

— Годфри? — произнесла она.

— Что, Фина?

— Где витают сейчас твои мысли?

— Как где? Возле тебя… Здесь…

— Нет, Годфри, мысли твои сейчас не здесь… Они далеко, далеко… За морями… Не правда ли?

Рука Фины невольно упала на клавиши. Прозвучало несколько минорных аккордов, грустный тон которых, видимо, не дошел до племянника Кольдерупа.

Сын родной сестры богача из Сан-Франциско, рано потерявший родителей, Годфри Морган, как и Фина Холланей, получил воспитание в доме своего дядюшки, слишком увлеченного делами, чтобы подумать о собственной семье.

Годфри было двадцать два года. К этому времени он успел закончить образование, а теперь вел праздную жизнь. Хоть он и удостоился университетского диплома, но ученей от этого не стал. Жизнь открывала перед ним большие возможности, широкую дорогу. Он мог следовать по ней направо, налево и, в конце концов, пришел бы туда, где бы ему улыбнулось счастье.

К тому же Годфри был хорошо сложен, воспитан, элегантен, никогда не носил колец или-запонок с драгоценными камнями. Одним словом, не питал пристрастия к товарам ювелирных магазинов, до которых так падки его сограждане.

Никто не удивится, если я сообщу, что Годфри Морган должен был жениться на Фине Холланей. Да и как могло быть иначе? Все шло к тому. Прежде всего, этого хотел Уильям Кольдеруп. Он ничего так не желал, как сделать наследниками своего состояния двух молодых людей, к которым питал отеческие чувства, не говоря уже о том, что его воспитанник и воспитанница нежно любили друг друга. Помимо всего прочего, а может быть с этого нужно было начинать, предстоящее супружество имело прямое отношение к делам фирмы. С самого рождения Годфри на его имя был открыт один счет и на имя Фины — другой. Теперь оставалось только подытожить обе суммы и завести новый общий счет супругов. Почтенный коммерсант нисколько не сомневался, что это, в конце концов, произойдет и что итог будет подведен без пропусков и ошибок.

Однако в то время, когда начинается наш рассказ, сам Годфри еще не чувствовал себя подготовленным к браку. Впрочем, его мнения никто не спрашивал, и уж во всяком случае дядюшке было безразлично, что он думает.

Закончив образование и проводя свои дни в праздности, Годфри преждевременно пресытился жизнью, дарившей ему все блага, каких только он мог пожелать. Ему захотелось повидать свет. Он вбил себе в голову, что изучил все науки, кроме путешествий. И действительно, из всех земель Старого и Нового Света он знал лишь одну географическую точку, Сан-Франциско, свой родной город, с которой расставался только во сне.

Да разве может уважающий себя молодой человек, особенно если он американец, не совершить двух или трех кругосветных путешествий? Как иначе испытать ему свои способности? Где еще встретятся ему приключения, в которых он проявит мужество и находчивость? Кроме того, преодолеть несколько тысяч лье, чтобы видеть, наблюдать, расширять свои знания — разве это не полезное дополнение к хорошему образованию?

И вот произошло следующее. Примерно за год до начала нашего рассказа Годфри стал с увлечением читать многочисленные книги о путешествиях. Вместе с Марко Поло он открывал Китай, с Колумбом — Америку, с капитаном Куком — Тихий океан, с Дюмон д'Юрвилем — земли у Южного полюса. С тех пор Годфри загорелся желанием посетить все эти места, где побывали до него прославленные путешественники. Он готов был ради этих экспедиций пойти на любой риск — встретиться лицом к лицу с малайскими пиратами, участвовать в морских сражениях, потерпеть кораблекрушение и высадиться на необитаемом острове, где он вел бы жизнь подобно Селкирку[3] или Робинзону Крузо. Робинзон! Стать Робинзоном! Чье молодое воображение не воспламенялось этой мечтой при чтении романов Даниэля Дефо или Висса?[4] В этом смысле Годфри ничем не отличался от своих сверстников.

И как раз в то время, когда он грезил о путешествиях, необитаемых островах и пиратах, дядюшка задумал связать его, как говорится, брачными узами. Путешествовать вместе с Финой после того, как она станет миссис Морган? Нет, это было бы безумием! Либо нужно отправиться в путь одному, либо вовсе отказаться от своих дерзновенных планов.

Годфри созреет для подписания брачного контракта не раньше, чем осуществит свои замыслы. Можно ли думать о семейном счастье, когда ты еще не побывал ни в Японии, ни в Китае, ни даже в Европе? Нет! Нет! И еще раз нет!

Вот почему был так рассеян Годфри, вот почему он с таким безразличием внимал словам песни, был так безучастен к игре, которую когда-то не уставал расхваливать.

Фина, девушка серьезная и сообразительная, быстро все заметила. Сказать, что это не доставило ей некоторой досады, смешанной с огорчением, значило бы незаслуженно ее оклеветать. Но, привыкнув искать во всем положительную сторону, она решила: если Годфри так необходимо путешествовать, то лучше пусть он поездит до женитьбы, чем после.

Вот почему она ответила молодому человеку так просто, но многозначительно:

— Нет, Годфри, мысли твои сейчас не здесь, не возле меня, они далеко, далеко, за морями!

Годфри поднялся, не глядя на Фину, сделал несколько шагов по комнате и, подойдя к фортепьяно, машинально ударил по клавише указательным пальцем.

Раздалось ре-бемоль самой нижней октавы, печальная нота, выразившая его душевное состояние.

Фина все поняла и без долгих колебаний сначала решила припереть своего жениха к стенке, а потом уже помочь ему устремиться туда, куда его влекла фантазия. Но в эту самую минуту дверь салона отворилась.

В комнату вошел, как всегда, немного озабоченный Уильям Кольдеруп. Покончив с одной операцией, он собирался приступить к другой.

— Итак, — изрек коммерсант, — остается лишь окончательно наметить день.

— День? — вздрогнув, спросил Годфри. — Какой день, дядюшка, вы имеете в виду?

— Ну, разумеется, день вашей свадьбы, — ответил Кольдеруп. — Надо полагать, что не моей.

— Пожалуй, это было бы более кстати, — заметила Фина.

— Что ты этим хочешь сказать? — удивился Кольдеруп. — Итак, назначаем свадьбу на конец месяца. Решено?

— Но, дядя Виль. Сегодня нам предстоит наметить не день свадьбы, а день отъезда.

— Отъезда? Какого отъезда?

— Очень просто, дату отъезда Годфри, который, перед тем как жениться, хочет совершить небольшое путешествие.

— Значит, ты в самом деле хочешь уехать? — воскликнул Уильям Кольдеруп, схватив племянника за руку, будто для того, чтобы тот от него не сбежал.

— Да, дядя Виль, — бодро ответил Годфри.

— И надолго?

— На восемнадцать месяцев или, самое большее, на два года, если…

— Если?..

— Если вы мне разрешите, а Фина будет ждать моего возвращения.

— Ждать тебя! Нет, вы только поглядите на этого жениха, который только и думает, как бы сбежать, — воскликнул Кольдеруп.

— Пусть Годфри поступает так, как хочет, — сказала девушка. — Дядя Виль! Ведь я на этот счет много передумала. Хоть годами я и моложе Годфри, но в знании жизни гораздо старше его. Путешествие поможет ему набраться жизненного опыта, и, мне кажется, не стоит его отговаривать. Хочет путешествовать — пусть едет. Ему самому захочется спокойной жизни, а я буду его ждать.

— Что! — воскликнул Уильям Кольдеруп. — Ты соглашаешься дать свободу этому вертопраху?

— Да, на два года, которые он просит.

— И ты будешь его ждать?

— Если бы я была неспособна его ждать, это бы означало, что я его не люблю.

Произнеся эту фразу, Фина возвратилась к фортепьяно, и ее пальцы, сознательно или невольно, тихо заиграли очень модную в те времена мелодию «Отъезд нареченного». Хоть песня и была написана в мажорной тональности, Фина, сама того не замечая, исполнила ее в миноре.

Смущенный Годфри не мог вымолвить ни слова. Дядя взял его за подбородок и, повернув к свету, внимательно на него посмотрел. Он спрашивал его без слов, и слова для ответа тоже не понадобилось.

А мелодия «Отъезд нареченного» становилась все печальнее.

Наконец, Уильям Кольдеруп, пройдя взад и вперед по комнате, направился к Годфри, который походил на подсудимого, стоящего перед судьей.

— Это серьезно? — спросил он у племянника.

— Очень серьезна — ответила за жениха Фина, не прерывая музыки, тогда как Годфри лишь утвердительно качнул головой.

— All right, — произнес Кольдеруп, окинув племянника странным взглядом.

Затем сквозь зубы добавил:

— Значит, перед женитьбой ты хочешь попутешествовать? Будь по-твоему, племянник!

И сделав еще два-три шага, остановился перед Годфри, скрестил руки и спросил:

— Итак, где бы ты хотел побывать?

— Повсюду, дядюшка.

— А когда ты собираешься в путь?

— Как вам будет угодно, дядя Виль.

— Ладно! Это произойдет очень скоро.

При этих словах Фина внезапно оборвала игру. Быть может, девушке немного взгрустнулось. Так или иначе, решение ее оставалось непоколебимым.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой читателю по всем правилам представляют Т.Артелетта, называемого Тартелеттом

Если бы Т.Артелетт был французом, соотечественники не преминули бы шутливо окрестить его Тартелеттом,[5] так как это имя ему очень подходит, мы, не колеблясь, и будем впредь его так называть.

В своем «Путешествии из Парижа в Иерусалим» Шатобриан упоминает маленького человека, «напудренного и завитого, в зеленом костюме, дрогетовом жилете с муслиновыми[6] манжетами и жабо, который пиликал на своей скрипке, заставляя плясать ирокезов».[7]

Калифорнийцы, ясное дело, не ирокезы, но Тартелетт был учителем танцев и изящных манер в Калифорнии. Хоть в уплату за уроки он и не получал, как его предшественник, бобровыми шкурами и медвежьими окороками, зато ему платили долларами. Во всяком случае, он ничуть не меньше способствовал цивилизации своих учеников, чем тот француз, обучавший хорошим манерам ирокезов.

В ту пору, когда мы представили его читателю, Тартелетт был холост и говорил, что ему сорок пять лет. Но за десять лет до этого он чуть было не вступил в брак с одной перезрелой девицей.

Ради такого события его попросили в нескольких строках изложить свою биографию, что он и не преминул сделать. Эти данные помогут нам воспроизвести его портрет с двух точек зрения: моральной и физической.

Родился 17 июля 1835 года в три часа пятнадцать минут утра.

Рост — пять футов, два дюйма, три линии.

Объем выше бедер — два фута, три дюйма.

Вес, увеличившийся за последний год на 6 фунтов, — сто пятьдесят один фунт, две унции.

Форма головы — продолговатая.

Волосы — каштановые с проседью, редкие на макушке.

Лоб — высокий.

Лицо — овальное.

Цвет лица — здоровый.

Зрение — отличное.

Глаза — серо-карие.

Брови и ресницы — светло-каштановые.

Веки — запавшие.

Нос — средней величины, на краю левой ноздри выемка.

Щеки — впалые, без растительности.

Уши — большие, приплюснутые.

Рот — средний. Гнилых зубов нет.

Губы — тонкие, немного сжатые, обрамлены густыми усами и эспаньолкой.

Подбородок — круглый.

Шея — полная. На затылке родинка.

Когда купается, можно заметить, что тело белое, немного волосатое.

Жизнь ведет правильную, уравновешенную.

Не обладая крепким здоровьем, сумел его сохранить благодаря воздержанности.

Бронхи слабые. По этой причине лишен дурной привычки курить табак.

Не употребляет ни спиртных напитков, ни кофе, ни ликеров, ни виноградных вин.

Короче говоря, избегает всего, что может оказывать пагубное воздействие на нервную систему.

Легкое пиво, вода, подкрашенная вином, — вот единственные напитки, которые употребляет без всяких опасений. Благодаря своему благоразумию ни разу от рождения не обращался к врачу.

Жесты — оживленные, походка быстрая, характер открытый и искренний. Деликатен до крайности — до сих пор не решился соединить свою судьбу с женщиной из страха сделать ее несчастной.

Такой была характеристика, составленная самим Тартелеттом и, безусловно, заманчивая для девицы определенного возраста. Тем не менее, брак этот не состоялся, учитель по-прежнему жил холостяком и продолжал давать уроки танцев и изящных манер.

В этом амплуа он и появился в доме Уильяма Кольдерупа, а с течением времени, когда ученики стали мало-помалу отсеиваться, остался приживальщиком в семье богача.

Несмотря на все странности, человек он был очень славный и все домочадцы к нему привязались. Он любил Годфри, любил Фину, и они отвечали ему взаимностью. Теперь у него в жизни было только одно честолюбивое стремление: передать молодым людям все тонкости своего искусства, сделать их образцом хороших манер.

И вот представьте себе, что именно учителя танцев Тартелетта и выбрал Уильям Кольдеруп в спутники своему племяннику для предстоящего путешествия. Впрочем, у него были некоторые основания предполагать, что Тартелетт в какой-то мере способствовал желанию Годфри побродить по свету для полного завершения образования. Раз так, пусть едут оба! На следующий день, 16 апреля, он вызвал учителя танцев к себе в кабинет.

Просьба набоба была для Тартелетта равносильна приказу. Учитель вышел из своей комнаты, на всякий случай прихватив с собой карманную скрипку, поднялся по широкой лестнице, правильно расставляя ноги, как и подобает учителю танцев, деликатно постучал в дверь и с приятной улыбкой на лице вошел в кабинет, склонившись и округлив локти.

Затем он встал в другую позицию, скрестив нижние части ног таким образом, что пятки касались друг друга, а носки смотрели в противоположные стороны.

Любой другой на месте учителя танцев Тартелетта не смог бы удержаться на ногах в таком неустойчивом положении, но он выполнил это с большим знанием дела.

— Мсье Тартелетт, — обратился к учителю Уильям Кольдеруп. — Я пригласил вас, чтобы сообщить одну новость. Надеюсь, она вас не поразит.

— К вашим услугам, — ответил Тартелетт.

— Свадьба моего племянника откладывается на год или на полтора года. Годфри решил сначала побывать в разных странах Старого и Нового Света.

— Мистер Кольдеруп, — ответил учитель, — мой ученик с честью будет представлять страну, в которой родился.

— А равно и наставника, который обучил его хорошим манерам, — добавил почтенный коммерсант. Но простодушный Тартелетт не усмотрел в его голосе никакой иронии.

Вслед за этим учитель танцев, убежденный, что он должен проделать все требуемые позиции, сначала наклонил ноги вбок, будто собираясь кататься на коньках, затем, легко согнув колено, поклонился Уильяму Кольдерупу.

— Я подумал, — продолжал коммерсант, — что вам не совсем приятно будет расставаться со своим учеником.

— О, крайне неприятно, — сказал Тартелетт, — но если это нужно…

— Совсем это не нужно, — возразил Уильям Кольдеруп, нахмурив густые брови.

— Тогда как же? — произнес Тартелетт.

Слегка взволнованный, он отступил назад, чтобы перейти из третьей в четвертую позицию, потом расставил ноги, видимо, не сознавая, что делает.

— Вот так! — безапелляционно заявил коммерсант. — Мне пришло в голову, что будет действительно очень жестоко разлучить учителя и ученика, достигших такого взаимопонимания.

— Конечно, путешествия… — пробормотал Тартелетт, казалось, не желавший ничего понимать.

— Да, конечно… — подхватил Уильям Кольдеруп. — Во время путешествия раскроются не только таланты моего племянника, но и учителя, которому он обязан умением так хорошо себя держать…

Никогда этому большому ребенку и в голову не приходило, что в один прекрасный день ему придется покинуть Сан-Франциско, Калифорнию, даже Америку, чтобы отправиться бороздить моря. Этого никак не мог понять человек, больше занятый хореографией, чем путешествиями, и не выезжавший из города на расстояние свыше десяти миль. И вот теперь ему предлагали, нет, ему дали понять, что, хочет он или не хочет, он вынужден покинуть свою страну, чтобы испытать все трудности и неудобства переездов, которые он сам же рекомендовал своему ученику! Было от чего волноваться такому не слишком тренированному мозгу, каким обладал Тартелетт. Впервые за всю жизнь бедный учитель танцев почувствовал, как дрожат мускулы его искушенных тридцатипятилетними упражнениями ног.

— Может быть, — сказал он, пытаясь вызвать на губах шаблонную улыбку танцовщика, которая только на мгновение исчезла. — Может быть, я не гожусь для…

— Привыкнете — ответил Кольдеруп тоном, не терпящим возражений.

Отказаться? Нет, это было невозможно. Тартелетт о таком даже не подумал. Кем он был в доме богача? Вещью, тюком, грузом, который можно было отправить на все четыре стороны. Однако предстоящее путешествие его порядком взволновало.

— И когда же состоится отъезд? — спросил он, снова пытаясь стать в академическую позицию.

— Через месяц.

— А по какому бурному морю решил мистер Кольдеруп отправить нас с Годфри?

— Сначала по Тихому океану.

— А в какой точке земного шара должна ступить моя нога?

— В Новой Зеландии, — ответил коммерсант. — Я заметил, что новозеландцы не умеют толком округлять локтей! Вы их подучите!

Вот при каких обстоятельствах учитель танцев Тартелетт был назначен в спутники Годфри Моргану.

Одного знака Кольдерупа было учителю достаточно, чтобы понять, что аудиенция окончена. Он удалился в таких растрепанных чувствах, что грация, обычно сопровождавшая его уход, на этот раз оставляла желать много лучшего.

И в самом деле, впервые за свою жизнь учитель танцев Тартелетт, забыв от волнения элементарные правила своего искусства, вышел из кабинета, не выворачивая ног.

ГЛАВА ПЯТАЯ, которая начинается со сборов к путешествию и кончается благополучным отбытием

Дальнейшие разговоры были бесполезны. Перед тем, как начать вдвоем долгое путешествие по жизни, именуемое супружеством, Годфри должен был совершить путешествие вокруг света, что бывает иногда намного опасней. Но наш герой рассчитывал на успех своего предприятия. Он вернется домой не зеленым юнцом, а зрелым мужем, он многое сможет повидать, будет наблюдать и сравнивать, удовлетворит свое любопытство, а потом со спокойной совестью станет наслаждаться семейным счастьем. И тогда уже никакие искушения не заставят Годфри покинуть свой дом, отказаться от оседлой, спокойной жизни.

Правильно рассуждал он или нет? Окажется ли предстоящий урок для него полезным? Это покажет будущее.

Годфри сиял от радости, а Фина, не выдавая своей тревоги, смирилась с предстоящим испытанием.

Учитель танцев Тартелетт, всегда так твердо стоявший на ногах, такой искушенный во всех поворотах и позициях, на этот раз утратил свою обычную уверенность и тщетно пытался вновь ее обрести. Он качался даже на паркетном полу в своей комнате, словно в каюте корабля во время бортовой или килевой качки.

Что касается Уильяма Кольдерупа, то, приняв решение, невозмутимый коммерсант стал еще менее общительным, особенно с племянником. По его сжатым губам и полузакрытым глазам можно было определить, что в его практичную голову, в которой обычно роились сложнейшие финансовые комбинации, засела навязчивая мысль.

— Итак, тебе захотелось путешествовать, — бормотал он сквозь зубы, — путешествовать, вместо того, чтобы жениться и сидеть дома, — что ж! Ты попутешествуешь!

Вскоре начались приготовления.

Прежде всего, следовало обсудить и взвесить все вопросы, связанные с выбором маршрута.

В какую сторону отправится Годфри — на юг, на восток или на запад? Это предстояло решить в первую очередь.

Если бы он сначала отправился на юг, то пароходные компании «Панама — Калифорния — Британская Колумбия», а затем «Саутгемптон — Рио-де-Жанейро» помогли бы ему добраться до Европы.

Если бы он взял курс на восток, то мог бы достичь берегов Старого Света, воспользовавшись сначала трансконтинентальной тихоокеанской железной дорогой, которая доставила бы его до Нью-Йорка, а потом — любым пакетботом американской или французской трансатлантической судоходной компании.

Если бы ему вздумалось сначала ехать на запад, то, прибегнув к услугам трансокеанской пароходной компании «Золотой Век», он легко попал бы в Мельбурн, а оттуда на каком-нибудь судне, принадлежащем «Восточной пароходной линии», добрался бы до Суэца. Благодаря математически точной координации расписаний пароходов и поездов, путешествие вокруг света превращалось в обычную туристскую поездку. Но совсем не так предстояло путешествовать племяннику набоба из Фриско!

Для своих коммерческих-операций Уильям Кольдеруп располагал целой флотилией паровых и парусных судов. Почему бы миллионеру не предоставить одно из них в распоряжение Годфри Моргана, как если бы он был принцем крови и путешествовал ради собственного удовольствия на средства подданных своего отца?

Сказано — сделано.

По приказанию Кольдерупа стали снаряжать «Dream»[8] — солидный пароход водоизмещением в шестьсот тонн, с двигателем в двести лошадиных сил, под командованием капитана Тюркота, испытанного морского волка, избороздившего все океаны под всеми широтами. Отважный моряк, привыкший к торнадо, тифонам и циклонам,[9] он из пятидесяти лет своей жизни сорок отдал навигации. Лечь в дрейф во время шторма и смело идти навстречу урагану этому храбрецу было легче, чем выдерживать «земную болезнь» в редкие недели отпуска. От вечного потряхивания на капитанском мостике он приобрел привычку постоянно раскачиваться вправо и влево, вперед и назад — это был своего рода «качечный» тик.

Помощник капитана, механик, четыре кочегара и двенадцать матросов вместе с боцманом — вот восемнадцать человек, составлявших экипаж «Дрима», который при спокойном ходе, то есть не более восьми миль в час, мог сойти за образцовое судно. А то, что он был не в состоянии развивать достаточную скорость во время бури, — это сущая правда. Но зато его не заливала волна — несомненное преимущество, компенсирующее тихоходность, особенно в том случае, когда некуда спешить. К тому же «Дрим» был оснащен, как шхуна, и при благоприятном ветре пятьсот квадратных ярдов парусов всегда могли облегчить работу паровой машины.

Однако не подумайте, что плавание на «Дриме» должно было стать только увеселительной прогулкой. Уильям Кольдеруп был человек достаточно практичный, чтобы не воспользоваться для своих дел переездом в пятьдесят — шестьдесят тысяч миль по всем морям земного шара. Правда, отчалить от гавани предстояло без груза, но устойчивость легко было сохранить, наполнив водобалластные отсеки, что позволило бы в случае необходимости погрузиться ниже ватерлинии, хотя бы до самой палубы. Погрузка должна была производиться в промежуточных портах, где находились торговые конторы богатого негоцианта. В этом не было ничего необычного: капитану Тюркоту и не придется понапрасну гонять судно! Фантазия Годфри Моргана не уменьшит ни на один доллар дядюшкину кассу! Вот как совершаются сделки в хороших торговых домах!

Все подробности были обговорены на долгих и секретных совещаниях между Кольдерупом и капитаном Тюркотом. Но, как видно, несложное на первый взгляд дело оказалось не таким уж легким, если капитану пришлось несколько раз наведываться в кабинет коммерсанта. Когда он оттуда выходил, наиболее прозорливые из домочадцев Уильяма Кольдерупа могли бы заметить, что вид у него был довольно странный: взъерошенные, растрепанные волосы словно вздымались ветром, туловище еще больше, чем обычно, раскачивалось во все стороны. Во время этих переговоров из кабинета иногда доносились раскаты громких голосов, из чего можно было заключить, что беседы носили далеко не миролюбивый характер. Капитан Тюркот, человек по природе прямой, никогда не гнул спину перед Уильямом Кольдерупом. А богач настолько любил и ценил капитана, что даже позволял ему себе противоречить.

Наконец, как будто все уладилось. Кто же уступил, Уильям Кольдеруп или Тюркот? Трудно было решить, не зная предмета споров. Но вряд ли это был капитан.

Так или иначе, после восьмидневных переговоров коммерсант и моряк, как видно, все же пришли к соглашению, несмотря на то, что Тюркот продолжал недовольно ворчать:

— Пусть меня унесут пятьсот тысяч чертей, если я когда-нибудь ожидал такой работы!

Между тем, снаряжение «Дрима» быстро продвигалось вперед, и капитан прилагал все усилия к тому, чтобы в первой половине июня судно могло выйти в море. Все было сделано наилучшим образом: подводная часть выкрашена суриком и резко отличалась коричневато-красным цветом от черной верхней части корпуса.

В порт Сан-Франциско заходит множество судов под разными флагами. Городская гавань, раскинувшаяся вдоль побережья, давно уже стала бы помехой для погрузки и выгрузки товаров, если бы инженерам не удалось возвести искусственные сооружения. В воду вбили прочные сваи из красной ели, а сверху положили дощатый настил, образующий широкую платформу в несколько квадратных миль. И хотя она заняла большую часть бухты, места еще оставалось достаточно. На стапелях для разгрузки громоздились подъемные краны и множество тюков с товарами. К стапелям в образцовом порядке, не задевая друг друга, причаливали одно за другим океанские суда и речные пароходы, клипера из всех стран и американские рыбачьи баркасы.

У одной из таких искусственных пристаней, в конце Уорф-Мишн-стрит, снаряжался по всем правилам «Дрим», уже прошедший в особом доке килевание.[10]

Короче говоря, было сделано все, чтобы приготовленный для Годфри пароход мог пуститься в долгий путь: провиант и необходимые припасы были вовремя заготовлены, к оснастке не придрался бы лучший из знатоков, котел был тщательно проверен, машина и винты не оставляли желать лучшего. Для надобности экипажа и большей легкости сообщения с землей на палубу «Дрима» была установлена быстроходная и устойчивая паровая шлюпка, необходимая во время плавания.

К 10 июня все было готово. Оставалось лишь выйти в море.

Люди, поставленные капитаном Тюркотом для наблюдения за машиной и парусами, были специалистами своего дела, и лучших найти было трудно. На нижней палубе в загонах поместили скот и птицу: агути,[11] баранов, коз, петухов и кур. Кроме того, заготовили изрядное количество ящиков с отборнейшими консервами.

Что касается маршрута «Дрима», то он, вероятно, и вызвал разногласия Уильяма Кольдерупа и капитана Тюркота. Пока было только известно, что первую остановку решили сделать в Окленде, столице Новой Зеландии, если только потребность в угле или противные ветры не заставят до этого посетить какой-нибудь из тихоокеанских архипелагов или какой-нибудь китайский порт.

Впрочем, все эти подробности не имели для Годфри никакого значения с того момента, как он узнал, что путешествие состоится, и еще меньше интересовали Тартелетта, чье больное воображение с каждым днем все больше увеличивало предстоящие опасности.

Нужно было выполнить еще одну формальность: сняться у фотографа.

Какой жених позволит себе отправиться в кругосветное путешествие, не взяв с собой портрета своей невесты и не оставив ей своего?

Поэтому Годфри в костюме туриста предстал перед Стефенсоном, фотографом с Монтгомери-стрит. Его сопровождала Фина в строгом костюме для прогулок, доверившая солнцу запечатлевать черты своего миловидного, слегка опечаленного лица.

Обмен фотографиями был иллюзорным способом не разлучаться во время долгой разлуки. Портрет Фины должен был стоять в каюте Годфри, а портрет Годфри в комнате его невесты.

Несмотря на то, что Тартеллет не был женихом и быть им никогда не собирался, решили и его черты запечатлеть на сверхчувствительной бумаге. Но при всем своем таланте фотограф не мог получить удовлетворительного снимка. На снимке проступал какой-то смутный туман, в котором невозможно было узнать учителя танцев и изящных манер. А происходило это оттого, что во время фотографирования, не слушаясь указаний ассистентов знаменитого фотографа, Тартелетт не переставал ерзать. Испробовать другие, более быстрые методы — моментальную съемку? Бесполезно! Тартелетт заранее начинал раскачиваться, совсем как капитан «Дрима».

Пришлось отказаться от мысли увековечить черты этого замечательного человека — непоправимое несчастье для будущих поколений, если — мы, конечно, далеки от этой мысли — если Тартелетт вместо того, чтобы попасть, как он предполагал, в Старый свет, отправится на тот свет, откуда уже нет возврата.

Итак, приготовления закончились, оставалось лишь сняться с якоря. Все нужные бумаги, записи о владении кораблем, страховой полис — все было в полном порядке. Еще за два дня до этого поверенный торгового дома Уильяма Кольдерупа прислал последние подписи.

Девятого июня в особняке на Монтгомери-стрит был дан прощальный завтрак. Пили за счастливое путешествие Годфри и за его скорое возвращение.

Молодой человек был очень взволнован и даже не старался этого скрыть. Фина держалась гораздо спокойнее. Что касается Тартелетта, то он потопил свои волнения в нескольких стаканах шампанского, действие которого сказывалось на нем до самого отъезда. Он даже забыл захватить с собой карманную скрипку, и ему принесли ее в ту минуту, когда на «Дриме» уже были отданы концы.

Последние рукопожатия. Последние прощальные возгласы. Несколько оборотов винта, и пароход стал медленно отчаливать.

— Прощай, Фина!

— Прощай, Годфри!

— Счастливого пути! — крикнул Уильям Кольдеруп.

— А еще важнее — благополучного возвращения! — крикнул в ответ учитель танцев и изящных манер.

— Смотри, Годфри, — добавил Кольдеруп, — никогда не забывай девиза, начертанного на корме «Дрима» «Confide, recte, agens!»[12]

— Никогда не забуду, дядя Виль! Прощай, Фина!

— Прощай, Годфри!

Пароход отошел. С борта и с пристани махали платками до тех пор, пока с той и другой стороны можно было хоть что-нибудь разглядеть.

Вскоре «Дрим» оставил позади бухту Сан-Франциско, едва ли не самую большую в мире, затем миновал узкий канал «golden-gate»[13] и, наконец, очутился в водах Тихого океана, будто и в самом деле ворота за ним только что закрылись.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой читателю придется познакомиться с новым персонажем

Путешествие благополучно началось. Впрочем, читатели охотно согласятся, что отчалить от гавани куда легче, чем возвратиться.

Учитель танцев Тартеллет любил часто повторять со свойственной ему неоспоримой логикой:

— Путешествие всегда имеет свое начало. Важнее, где и когда оно кончится.

Дверь от каюты Годфри выходила в полуют, расположенный в кормовой части «Дрима» и служивший столовой. Наш юный герой устроился со всем возможным комфортом. Портрету Фины было предоставлено место на самой светлой стене. Койка, умывальник, несколько шкафчиков для одежды и белья, рабочий стол, удобное кресло — что еще нужно путешественнику двадцати двух лет?

В таких условиях можно и двадцать два раза объехать вокруг света! Не обладал ли Годфри тем возрастом, здоровьем и хорошим настроением, которые дают человеку наилучшую практическую философию?

Ах, молодые люди, молодые люди! Путешествуйте, если можете, а если не можете… все равно путешествуйте!

А вот Тартелетту было совсем невесело. Его каюта, находившаяся рядом с каютой Годфри, казалась ему слишком узкой, койка — невозможно жесткой, а свободное пространство в шесть ярдов явно недостаточным, чтобы проделывать там всевозможные па.

Мог ли турист подавить в нем хоть на время призвание учителя танцев и хороших манер? Нет! Оно было у него в крови и, надо думать, что даже в предсмертный час его ноги будут находиться в первой танцевальной позиции: пятки вместе, носки врозь.

Трапезы решили проводить сообща. Годфри и Тартелетт получили места друг против друга, а капитан и его помощник — на противоположных концах так называемого «качечного стола». Это ужасное наименование «качечный стол» или «стол боковой качки» не вызывало сомнений, что место учителя танцев часто будет пустовать.

Девятого июня, в день отъезда, погода стояла прекрасная. Дул легкий северо-восточный бриз. Чтобы набавить скорость, капитан Тюркот приказал поднять паруса, после чего «Дрим» перестал раскачиваться с боку на сок. А поскольку волна набегала теперь сзади, меньше беспокоила и килевая качка. Лица пассажиров не изменили своего выражения: не было ни зажатых носов, ни запавших глаз, ни посиневших губ, ни бледных щек. Плавание проходило пока вполне сносно. Пароход шел в юго-западном направлении, по спокойному, только слегка пенящемуся морю, и американский берег скоро исчез за горизонтом.

В течение двух следующих дней ничего значительного не произошло. «Дрим» шел по-прежнему хорошим ходом.

Начало путешествия было благоприятным, хотя капитан Тюркот иногда проявлял беспокойство, не укрывшееся от его пассажиров. Каждый день, как только солнце переходило через меридиан, он с необыкновенной пунктуальностью определял местонахождение корабля. Затем он запирался со своим помощником в каюте, и там они долго что-то обсуждали, словно могло произойти какое-нибудь важное событие. Правда, секретные совещания ускользнули от внимания Годфри, неискушенного в делах навигации, но у некоторых матросов вызывали недоумение.

Недоумение было тем большим, что по ночам, два или три раза в течение первой недели плавания, «Дрим» без видимой причины менял курс. То, что было бы естественным для парусного судна, зависящего от атмосферных явлений, было непонятно и неестественно для парохода, который мог всегда идти по намеченному курсу, снимая паруса при неблагоприятном ветре.

Утром 12 июня на борту произошел неожиданный инцидент.

В ту минуту, когда капитан Тюркот, его помощник и Годфри как раз собирались приступить к завтраку, на палубе послышался странный шум и на пороге столовой показался боцман.

— Капитан! — обратился он к Тюркоту.

— Что случилось? — воскликнул Тюркот, бывший — как истый моряк — всегда настороже.

— На борту оказался китаец, — ответил боцман.

— Китаец?

— Да. Самый настоящий. Мы только что обнаружили его на дне трюма.

— Тысяча чертей! — вскричал Тюркот. — Бросить его в море.

— All right! — ответил боцман.

Как и многие калифорнийцы, зараженные презрением к сынам Небесной империи,[14] он нашел это приказание как нельзя более правильным и готов был исполнить его без малейших угрызений совести.

Капитан Тюркот в сопровождении Годфри и своего помощника вышел из столовой и направился к баку.

Они увидели китайца, отбивавшегося от двух или трех матросов, которые скрутили ему руки и награждали ударами. Это был человек лет тридцати пяти — сорока, с умным лицом, щеками, лишенными всяких признаков волосяного покрова, слегка осунувшийся от шестидневного пребывания в спертом воздухе трюма. Найден он был в этом убежище только по чистой случайности.

Капитан тут же велел матросам отпустить несчастного.

— Кто ты? — спросил он.

— Сын солнца.

— Как твое имя?

— Сенг-Ву, — ответил китаец.

— Что ты здесь делаешь?

— Плыву, — спокойно ответил китаец, — и при этом не причиняю вам ни малейшего вреда.

— Верно! Ни малейшего вреда!.. А когда ты успел спрятаться в трюме? Незадолго до отхода?

— Так оно и было, капитан.

— Чтобы бесплатно прокатиться из Америки в Китай, на тот берег Тихого океана?

— Да, если вам угодно.

— А если мне это неугодно? Если я предложу тебе добраться до Китая вплавь?

— Попробую, — с улыбкой ответил китаец, — но, скорее всего, я утону по дороге.

— Ах, вот как! Сейчас я научу тебя, как экономить деньги на проезд.

И сверх меры рассерженный капитан, вероятно тут же привел бы свою угрозу в исполнение, если бы не вмешался Годфри.

— Послушайте, капитан, — обратился он к Тюркоту. — Лишний китаец на борту «Дрима» это значит одним китайцем меньше в Калифорнии. А там их достаточно…

— Даже предостаточно, — заметил немного успокоившийся Тюркот.

— Действительно, их там слишком много, — продолжал Годфри.

— Итак, за то, что этот оборванец счел нужным освободить от своего присутствия Сан-Франциско, он заслуживает снисхождения. Давайте лучше высадим его где-нибудь поблизости от Шанхая и забудем об этом.

Говоря, что в штате Калифорния слишком много китайцев, Годфри выражал мнение большинства калифорнийцев. И в самом деле, иммиграция китайцев в Америку, учитывая, что население Китая возросло до трехсот миллионов, а население Соединенных Штатов насчитывало тридцать миллионов,[15] становилась серьезной проблемой. Законодатели Западных Штатов — Калифорнии, Орегона, Невады, Юты, — и сам Конгресс были в то время озабочены массовым переселением китайцев в Америку.

В ту пору в Соединенных Штатах проживало свыше пятидесяти тысяч китайцев, не считая Калифорнии. Этот трудолюбивый народ, отличавшийся особым искусством в работах по промыванию золота, народ, который довольствуется щепоткой риса и несколькими глотками чая, легко поддавался эксплуатации, снижая заработную плату в ущерб местным рабочим. По этой причине, вопреки американской конституции, их иммиграция ограничена в Америке особым законом: китайцам отказывают в правах гражданства из опасения, чтобы они не получили голоса в Конгрессе. Относятся к ним ничуть не лучше, чем к индейцам и неграм. Их называют «зачумленными» и чаще всего поселяют в своеобразных гетто, где они стараются сохранить нравы и обычаи своей страны.

В столице Калифорнии они были оттеснены в квартал близ улицы Сакраменто, где красовались китайские вывески и традиционные фонарики. Там их можно встретить тысячами в национальных халатах с широкими рукавами, в шапках конической формы и сапогах с загнутыми носками. Чаще всего они служат в лавках, поступают в садовники или повара, работают в прачечных и даже входят в состав китайских драматических трупп.

Пора уже сообщить читателям, что Сенг-Ву состоял в одной из таких трупп, на амплуа первого комика, если подобное амплуа вообще может быть применимо к китайскому актеру. Действительно, вид у них всегда такой серьезный, даже когда они шутят, что калифорнийский романист Брет Гарт с полным основанием мог сказать, что никогда не видел на сцене смеющимся ни одного китайского актера. По этой же причине, присутствуя на представлении китайской пьесы, он никак не мог решить, трагедия это или фарс.

Итак, Сенг-Ву был комическим актером.

Закончив сезон с большим успехом и небольшим количеством звонкой монеты, он решил еще при жизни добраться до родной страны.[16] Вот почему он и проскользнул тайком в трюм парохода «Дрим».

Запасшись провизией, он, как видно, надеялся незаметно провести на судне несколько недель, а потом украдкой высадиться где-нибудь на китайском берегу.

План был вполне осуществим. Даже в худшем случае виселица ему не угрожала.

Конечно, Годфри поступил правильно, вступившись за незаконного пассажира, а капитан Тюркот, бывший в сущности не таким грозным, каким хотел выглядеть в глазах окружающих, легко отказался от своего плана выбросить Сенг-Ву за борт.

Теперь китайцу уже не было надобности забиваться в трюм, ведь и на палубе он никого не стеснял. Флегматичный, малообщительный, он особенно избегал матросов, не упускавших случая наградить его тумаками. Впрочем, Сенг-Ву был настолько худ, что от его веса на судне не могло получиться перегрузки, и, хотя он и ехал бесплатно, Уильяма Кольдерупа он не разорил ни на один цент.

Его присутствие, однако, наводило капитана Тюркота на размышления, понятные только его помощнику:

— Как бы нам не помешал этот проклятый китаец, когда дойдет до дела. Впрочем, тем хуже для него!

— Для чего он пролез на «Дрим»? — спросил помощник.

— Чтобы добраться до Шанхая, — сказал капитан. — Вот уж некстати свалился нам на голову этот сын Небесной империи!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой читатель сможет убедиться, что Уильям Кольдеруп не напрасно застраховал свой корабль

В течение трех следующих дней — 13, 14 и 15 июня — барометр медленно опускался ниже обозначения «переменно». Стрелка колебалась между «дождем» или «ветром» и «бурей».

Ветер значительно посвежел при повороте к юго-западу. Для такого судна, как «Дрим», это могло быть пагубно. Пароходу приходилось бороться с высокими волнами, набегавшими на него с носа. Паруса были предусмотрительно убраны; продвигаться вперед помогал только гребной винт, да и то он должен был действовать не в полную силу, во избежание резких толчков.

Годфри легко переносил и бортовую, и килевую качку, не теряя хорошего настроения и завидного аппетита. Можно было поверить, что юноша действительно любил море, чего нельзя сказать о Тартелетте.

Тартелетт моря не любил, и оно платило ему тем же. Надо было видеть несчастного учителя изящных манер, которому пришлось забыть о собственной грации знаменитого танцмейстера, который должен был выписывать вензеля вопреки всем правилам танцевального искусства! Но ему ничего не оставалось, как делать эти непозволительные па: отсиживаться в каюте, подвергаясь ужасным толчкам, сотрясавшим весь пароход, было еще хуже.

— Воздуху! Воздуху! — стонал бедняга, стараясь подавить тошноту.

Начиналась боковая качка, и его швыряло от одного борта к другому.

Начиналась килевая качка, и его перекатывало от кормы к носу.

Он тщетно хватался за планширы, напрасно цеплялся за шкоты, принимая самые отчаянные с точки зрения современной хореографии позиции!

Ах, если бы он мог взлететь ввысь, как воздушный шар, чтобы не делать этих диких прыжков на вечно движущемся палубном настиле!

И зачем только сумасбродному богачу Уильяму Кольдерупу вздумалось обречь его на такие пытки!

— Долго еще будет продолжаться эта ужасная погода? — по двадцать раз в день спрашивал он у капитана Тюркота.

— Гм… Барометр пока не радует, — неизменно отвечал капитан, хмуря брови.

— А скоро ли мы приедем?

— Скоро, господин Тартелетт!.. Гм… теперь уже скоро… Придется немного потерпеть.

— И этот океан называется Тихим! — повторял несчастный в промежутках между икотой и акробатическими упражнениями.

Надо сказать, что учитель танцев страдал не только от морской болезни, но еще и от страха, который охватывал его при виде громадных катящихся валов, достигавших уровня палубы.

Он был подавлен грохотом машинного отделения, шумом выхлопных клапанов, выпускавших отработанный пар мощными толчками. Он с содроганием ощущал всем телом, как пароход проваливался точно в пропасть и как пробка выскакивал на водяную вершину.

— Нет, тут уж ничем не поможешь, корабль непременно опрокинется, — повторял несчастный страдалец, устремляя на своего ученика бессмысленный взгляд.

— Спокойствие, Тартелетт! — отвечал Годфри. — Кораблю положено качаться на волнах, плавать, а не тонуть. Это достаточное основание, чтобы успокоиться.

— А я не вижу оснований, — твердил Тартелетт.

И, одержимый маниакальной идеей, учитель танцев надел спасательный пояс, не расставаясь с ним ни днем, ни ночью. Всякий раз, когда море начинало успокаиваться, он изо всех сил надувал его, но, как ни старался, по-прежнему считал пояс недостаточно надутым.

Страх Тартелетта был вполне понятен. Человеку, не привыкшему к морю, разгул стихии доставляет много беспокойства, а ведь Тартелетт никогда не плавал даже по тихим водам бухты Сан-Франциско. Отсюда, естественно, и морская болезнь, и страхи при сильной качке.

А между тем погода все ухудшалась, угрожая «Дриму» шквальным ветром. Если бы пароход находился в виду берега, на это указали бы семафоры.[17]

В течение всего дня корабль, сотрясаемый ужасными волнами, шел только средним ходом, чтобы не портить машину и не сломать винт, который при перемещении судна с одного уровня на другой то погружался в воду, то повисал над ней, работая вхолостую. В эти моменты лопасти поднимались выше ватерлинии и били по воздуху с риском повредить механизм. Из-под кормы «Дрима» слышались тогда как бы глухие выстрелы, и поршни двигались с такой скоростью, что механик едва успевал регулировать машину.

При этом от наблюдательности Годфри не укрылось одно странное обстоятельство, причину которого он сначала никак не мог понять: ночью пароход сотрясало меньше, чем днем. Следовало ли отсюда заключить, что ветер уменьшался после захода солнца, и потому наступало некоторое затишье?

Различие было настолько явственно, что в ночь с 21 на 22 июня Годфри решил разобраться, в чем дело. Как раз в этот день море было особенно неспокойным, ветер еще больше усилился и казалось, что после такого длинного дня никогда не наступит ночь.

Дождавшись, однако, полночи, Годфри поднялся, оделся потеплее и вышел на палубу. Вахту нес капитан Тюркот. Он стоял на мостике, пристально вглядываясь в даль.

И тут Годфри почувствовал, что ветер хотя и не уменьшился, но натиск волн, рассекаемых форштевнем «Дрима», заметно ослабел. Подняв глаза на задернутую черным дымом трубу, он увидел, что дым отлетает не назад, а по ходу судна.

— Значит ветер переменился, — заметил он про себя.

Очень довольный этим наблюдением, Годфри поднялся на капитанский мостик и подошел к Тюркоту.

— Капитан! — обратился он к моряку.

Тюркот, закутанный в клеенчатый плащ, не слышал его шагов и не мог скрыть удивления, увидев перед собой молодого человека.

— Это вы, мистер Годфри? Вы… На мостике…

— Да, капитан, я пришел у вас спросить…

— Но о чем? — подхватил Тюркот.

— Разве ветер не переменился?

— Нет, мистер Годфри, к сожалению, нет… И я боюсь, как бы он не перешел в бурю.

— Однако ветер теперь сзади!

— Ветер теперь сзади… В самом деле… Ветер сзади… — повторил капитан, почему-то раздосадованный этим замечанием. — Но это помимо моей воли, — добавил он.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать, что для безопасности судна пришлось изменить направление и постараться уйти от бури.

— Досадно, если мы из-за этого опоздаем, — сказал Годфри.

— Да, очень досадно, — ответил капитан Тюркот, — но днем, как только море немного стихнет, я снова поверну на запад. А сейчас советую вам, мистер Годфри, вернуться в каюту. Доверьтесь мне; Постарайтесь уснуть, пока нас качает на волнах. Так вам будет спокойнее.

Годфри в знак согласия кивнул головой и бросил тревожный взгляд на небо, по которому с удивительной быстротой мчались низкие тучи. Затем, покинув мостик, он вернулся в свою каюту и тотчас же погрузился в крепкий сон.

На следующее утро, 22 июня, ветер почти не ослаб, но «Дрим», как и обещал капитан Тюркот, пошел по прежнему направлению.

Это странное плавание — днем на запад, ночью на восток — длилось еще двое суток. Постепенно барометр стал проявлять тенденцию к повышению, и колебания стали не такими резкими. Следовало ожидать, что непогода уйдет вместе с ветрами, повернувшими теперь на север.

Действительно, так и случилось.

Двадцать пятого июня около восьми часов утра, когда Годфри поднялся на палубу, легкий северо-восточный ветерок быстро прогонял по небу облака. Солнечные лучи, играя на снастях судна, отбрасывали огненные блики на всех выступах борта. Море, отсвечивавшее зеленью в глубине, искрилось на поверхности лучезарным светом. Еще не окончательно утихший ветер покрывал пеной гребни волн. Собственно говоря, это были не настоящие морские волны, а легкая морская зыбь, тихо качавшая пароход. Зыбь или волны, затишье или буря — для учителя танцев Тартелетта все было одинаково скверно. В полулежачем положении он примостился на палубе, открывая и закрывая рот, словно карп, вынутый из воды.

Помощник капитана, стоя на полуюте, глядел на северо-восток в подзорную трубу.

Годфри приблизился к нему.

— Ну что, — сказал он весело, — сегодня, пожалуй, лучше, чем вчера!

— Да, мистер Годфри, — ответил помощник, — море успокоилось.

— А «Дрим» уже взял свой курс?

— Нет еще.

— Нет еще? Но почему же?

— Потому что шквальный ветер отбросил его к северо-востоку, и теперь мы должны снова проложить курс. В полдень мы произведем наблюдения, и капитан даст нам указания.

— А где же он сам? — спросил Годфри.

— Капитана нет на борту.

— Нет на борту?

— Да… ему пришлось уехать. Когда небо прояснилось, наши вахтенные заметили на востоке буруны, не обозначенные у нас на карте. Чтобы узнать расположение рифов, капитан Тюркот приказал спустить шлюпку и вместе с боцманом и тремя матросами отправился на разведку.

— Давно это было?

— Часа полтора назад.

— Как жалко, что меня не предупредили! Я бы с удовольствием к ним присоединился!

— Вы еще спали, мистер Годфри, — сказал помощник, — и капитан не хотел вас будить.

— Досадно. Но скажите, в какую сторону отправилась шлюпка?

— Туда, — показал помощник капитана, — к северо-востоку от правого борта.

— А можно их разглядеть в подзорную трубу?

— Нет, они еще слишком далеко.

— Надеюсь, они скоро вернутся?

— Им нельзя медлить, — ответил помощник, — ведь капитан должен определить месторасположение корабля, а потому ему необходимо быть на борту до полудня.

Поговорив с помощником, Годфри уселся на краю полубака и велел принести морской бинокль. Ему хотелось увидеть возвращающуюся шлюпку. Что же касается морской разведки, предпринятой капитаном Тюркотом, то это его нисколько не удивило. Конечно же, «Дрим» должен обойти подводные рифы, если они действительно окажутся.

Прошло два часа. Только в половине одиннадцатого на горизонте обозначился тонкий, как стрелка, дымок.

Очевидно, это и была паровая шлюпка с «Дрима».

Годфри, глядя в бинокль, не выпускал ее из поля зрения. Он видел, как шлюпка, словно вырастая на поверхности моря, постепенно принимала все более ясные очертания, как на светлом фоне неба все резче и резче выделялась струйка дыма, смешиваясь с облачками пара. Шлюпка быстро приближалась. Скоро ее уже можно было разглядеть невооруженным глазом, а затем — различить белую струю воды у носа и длинную пенистую борозду за кормой, расширявшуюся, как хвост у кометы.

В четверть двенадцатого капитан Тюркот причалил и взошел на палубу «Дрима».

— Итак, капитан, какие новости? — спросил Годфри, пожимая ему руку.

— А, здравствуйте, мистер Годфри! Добрый день!

— Эти буруны действительно представляют опасность?

— Одна видимость! — ответил капитан. — Мы не обнаружили никаких рифов. Наши люди ошиблись. По правде говоря, я не очень в это поверил.

— Теперь, значит, нас уже ничто не задержит? — спросил Годфри.

— Да, теперь мы возьмем наш курс. Но прежде я должен определить координаты.

— Шлюпку можно поднять на борт? — спросил помощник.

— Нет, — ответил капитан, — она еще может понадобиться. Возьмите ее на буксир.

Приказание капитана было исполнено, и шлюпка привязана за кормой «Дрима».

Спустя сорок пять минут капитан Тюркот, с секстантом в руке, измерил высоту солнца и определил курс.

Покончив с этим делом и бросив последний взгляд на горизонт, он позвал своего помощника и увел к себе в каюту, где они довольно долго совещались.

День был прекрасный. «Дрим» мог идти своим ходом, не прибегая к помощи парусов. Ветер так ослабел, что при усиленной работе винта не смог бы их раздувать, а потому они были убраны.

Годфри блаженствовал. Плавание по тихому морю, под ясным небом вселяло в него столько бодрости, укрепляло душу и тело! Однако ничто не могло развеселить бедного Тартелетта. Хотя состояние моря и не внушало теперь непосредственных опасений, житель танцев потерял уже всякую способность реагировать на погоду. Он заставил себя пообедать, не чувствуя ни вкуса, ни аппетита. Годфри хотел снять с него спасательный пояс, сдавливавший ему грудь, но Тартелетт решительно воспротивился. Разве не могло это соединение дерева и железа, называемое кораблем, треснуть в любую минуту?

Наступил вечер. Туман нависал густой завесой, не достигая, однако, поверхности моря. Судя по этому признаку, ночь будет непроглядно темной.

Хорошо, что хоть рифов не оказалось поблизости! Ведь капитан Тюркот сверил их расположение по карте. Впрочем, столкновения возможны всегда, особенно в такие туманные ночи.

Вскоре после захода солнца были зажжены все фонари: белый — на верху фок-мачты, на вантах — справа — зеленый, слева — красный. Если бы столкновение и произошло, то, во всяком случае, не по вине «Дрима» — утешение, впрочем, довольно слабое. Потонуть, даже при соблюдении всех морских правил, — все равно потонуть. Если кто-либо на «Дриме» приходил к такому заключению, то прежде всего, конечно, Тартелетт.

Однако этот достойный человек, перекатываясь от борта к борту и от носа к корме, добрался все-таки до своей каюты; между тем Годфри прошел в свою. Учитель танцев — по-прежнему с сомнением, а молодой человек с надеждой спокойно провести ночь, так как «Дрим» тихо покачивался на длинной волне.

Капитан Тюркот, передав вахту помощнику, тоже отправился к себе, чтобы отдохнуть несколько часов. Все было в порядке. Судно могло держать курс даже и при тумане, оставлявшем все же достаточную видимость. Похоже на то, что туман не собирался сгущаться. Никакая опасность не угрожала.

Через двадцать минут Годфри уже крепко спал, а мучимый бессонницей Тартелетт, в одежде и со спасательным поясом, издавал протяжные вздохи.

Вдруг, около часа ночи, Годфри проснулся от ужасных криков.

Вскочив с койки, молодой человек наскоро оделся и натянул сапоги. Но не успел он выскочить из каюты, как на палубе раздались вопли: «Мы тонем! Мы тонем!»

Годфри бросился наверх. В полуюте он наткнулся на бесформенную массу, в которой с трудом распознал Тартелетта.

Весь экипаж находился на палубе. Матросы мгновенно выполняли приказания капитана и помощника.

— Столкновением — спросил Годфри.

— Не знаю… Ничего не знаю… Такой проклятый туман, — отвечал помощник. — Ясно только, что мы тонем…

— Тонем? — переспросил Годфри.

И действительно, «Дрим», очевидно наскочив на риф, медленно и неотвратимо погружался.

Вода доходила уже до палубы и, без сомнения, залила уже топку и погасила огонь.

— Бросайтесь в море, мистер Годфри! — вскричал капитан. — Нельзя терять ни минуты! Корабль идет ко дну! Если вы будете медлить, вас затянет водоворот!

— А мой учитель?

— Я о нем позабочусь. Мы находимся всего в полукабельтове[18] от берега.

— А вы, капитан?

— Мой долг — покинуть корабль последним, и я остаюсь! — сказал капитан.

— Быстрее: Быстрее! Дорога каждая секунда!

Годфри несколько мгновений колебался, но вода уже стала заливать палубу.

Зная, что Годфри плавает, как рыба, капитан схватил его за плечи и толкнул в море.

И как раз вовремя! Если бы не такая тьма, можно было бы увидеть, как возле «Дрима» разверзлась водяная бездна.

Океан был спокойный, и Годфри удалось в несколько взмахов отплыть от водяной воронки, которая втянула бы его в себя, подобно Мальстрему.[19]

Все это произошло за какую-нибудь минуту.

Среди криков отчаяния гасли один за другим корабельные фонари.

Сомневаться не приходилось: «Дрим» пошел ко дну…

Годфри вскоре добрался до большой высокой скалы, где и нашел укрытие от прибоя.

Напрасно взывая из кромешной тьмы, не слыша никакого ответа, не зная, где он находится, на уединенной ли скале или на вершине; какого-нибудь рифа, быть может единственный, уцелевший от кораблекрушения, молодой человек стал дожидаться наступления дня.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Годфри предается печальным размышлениям относительно мании путешествий

Прошло долгих три часа прежде, чем на горизонте появилось солнце. В подобных обстоятельствах часы ожидания могут показаться вечностью.

Для начала испытание было слишком суровым. Но ведь Годфри пустился в море не ради увеселительной прогулки! Отправляясь в путешествие, он прекрасно сознавал, что счастливая, спокойная жизнь остается позади и не следует ждать ничего хорошего, когда приходится преодолевать всевозможные трудности, встречающиеся на пути. Но что бы ни случилось, путешественник не должен терять мужества!

Пока что он находился в полной безопасности. Волны не достанут его на этой скале, омываемой морским прибоем. А во время прилива? «Нет, — рассудил Годфри, — кораблекрушение произошло при новолунии, когда вода достигает высшего уровня. Значит, волны меня не коснутся…»

А каково положение этой скалы? Была ли она уединенной или возвышалась над цепью рифов? Что это за берег, который капитан Тюркот разглядел во тьме? Какому он мог принадлежать материку? Очевидно, во время бури, не утихавшей несколько дней, «Дрим» был отброшен со своего пути, а взять прежний курс не удалось. Конечно, так оно и было, иначе капитан Тюркот не стал бы утверждать, что в этом месте на его карте не обозначено никаких рифов. И говорил он это не далее, как два-три часа назад. Кроме того, он же сам ездил на разведку, чтобы проверить утверждение вахтенных, будто бы заметивших на востоке буруны…

Теперь-то уж было совершенно ясно, что если бы капитан Тюркот еще немного продолжил свою разведку, не случилось бы катастрофы. Но зачем возвращаться к прошлому? Чему быть, того не миновать!

Для Годфри сейчас самое важное — это вопрос жизни и смерти — выяснить, нет ли поблизости какой-нибудь земли. В какой части Тихого океана он очутился, можно будет поразмыслить потом. Как только наступит день, он должен во что бы то ни стало покинуть эту скалу, чья плоская вершина имела не более двадцати шагов в длину и ширину. Но как ее покинуть, если не окажется поблизости ни островка, ни земли? Вполне возможно, что капитана ввел в заблуждение туман, и Годфри ничего вокруг себя не увидит, кроме беспредельного моря…

Увы, он ничего не видел. Не доносилось никаких запахов, которые свидетельствовали бы о близости земли. Уши не улавливали никаких характерных звуков. Ни одна птица не рассекала крыльями темноту. Вокруг ничего не было, кроме водяной пустыни…

Годфри прекрасно сознавал, что на спасение у него один шанс из тысячи, и дело теперь шло не о том, чтобы продолжить кругосветное путешествие, а чтобы без страха глянуть в лицо смерти. Единственно, что от него зависело — терпеливо ждать наступления дня, а затем покориться судьбе, если спасение окажется невозможным, либо решиться на все, если представится этот единственный шанс из тысячи.

Рассуждая таким образом, он немного успокоился и в задумчивости сел на скалу. Держась наготове, чтобы можно было в любую минуту пуститься вплавь, он снял с себя вымокшую шерстяную куртку и отяжелевшие от воды сапоги.

Но неужели не спасся кроме него ни один человек? Неужели никто из экипажа «Дрима» не сможет добраться до земли? Страшно подумать, что всех могло затянуть в водоворот, который образуется на поверхности вокруг тонущего корабля! Последний, с кем говорил Годфри, был капитан Тюркот. Отважный моряк решил покинуть судно последним. Он же предусмотрительно толкнул Годфри за борт, когда палуба начала погружаться…

А как же все остальные: несчастный Тартелетт, на которого Годфри наткнулся, взбегая на палубу, бедный китаец, забившийся в трюм? Что с ними сталось? Неужели только ему одному удалось спастись? Но ведь на буксире была шлюпка! Не мог ли кто-нибудь из команды воспользоваться ею и покинуть тонущий корабль? Нет, скорее всего и ее затянуло водоворотом, и теперь она покоится на дне, на глубине двух или трех десятков морских сажень.

Годфри подумал, что если в этой непроглядной тьме ничего нельзя увидеть, то слышать можно не хуже, чем днем. Ничто не мешало ему средь этой тишины кричать, звать на помощь. Быть может, на его зов откликнется кто-нибудь из спутников?

И вот он стал изо всех сил кричать, чтобы быть услышанным на большом расстоянии.

Напрасно. Никто не отвечал.

Он звал на помощь, повторяя призывы по нескольку раз, поворачиваясь во все стороны.

Полное молчание.

— Один, я совсем один, — в отчаянии шептал юноша.

Никакого ответа. Даже эхо не вторило его крику. Будь поблизости утесы, скалы или высокие берега, его крики, отраженные препятствием, возвратились бы назад. Итак, либо берег на востоке от скалы был так низок, что не мог отражать звуков, либо, что более вероятно, никакой земли поблизости не было. В таком случае риф, на котором нашел убежище Годфри, расположен в море уединенно.

Вот так и прошли три долгих часа. Продрогший от холода, Годфри ходил взад и вперед по вершине скалы, стараясь согреться. Наконец, облака в зените слегка посветлели. Это было отражение первых лучей солнца.

Повернувшись в ту сторону, где могла находиться земля, Годфри пытался разглядеть, не выступит ли из темноты силуэт какого-нибудь утеса. Поднимающееся солнце должно было резко обозначить его контуры.

Но заря еще только занималась, и ничего нельзя было разглядеть. Море было окутано легким туманом, который не давал различить очертаний прибрежных скал — если, разумеется, поблизости был берег и возле берега рифы.

Да и не стоило вдаваться в иллюзии. Скорее всего буря выбросила Годфри на уединенную скалу где-то в Тихом океане. А раз так, то его ожидает скорая смерть, смерть от голода, от жажды, или, захоти он этого, смерть в морской пучине, которая будет его последним прибежищем.

Но юноша все еще всматривался вдаль, сосредоточив в своем пристальном взгляде всю силу воли и всю свою еще не погасшую надежду.

Но вот утренний туман стал мало-помалу рассеиваться. Перед глазами Годфри постепенно начали вырисовываться камни и рифы, окружавшие его скалу, точно морские звери. Это было скопление глыб странной формы и всевозможных размеров, обращенных к западу и к востоку. Огромный утес, на вершине которого находился Годфри, выступал к западу от гряды коралловых рифов, приблизительно в тридцати морских саженях от того места, где потерпел кораблекрушение «Дрим». Море там было, по всей вероятности, очень глубоко, так как от парохода не осталось и следов. Не видно было даже часть моря.

Одного взгляда достаточно было Годфри, чтобы понять все. Ждать спасения с этой стороны было бесполезно. Все его внимание вскоре обратилось на полосу бурунов, постепенно выступивших из тумана. Надо заметить еще, что уровень моря был сравнительно низок, и благодаря отливу над поверхностью проступали многочисленные скалы, разделенные то обширными водяными пространствами, то маленькими проливами. Если бы они примыкали к какому-нибудь берегу, добраться до него не составило бы никакого труда.

Однако ничего похожего на берег нельзя было различить. Никаких признаков, указывающих на близость земли!

Туман между тем все больше рассеивался, расширяя поле зрения Годфри. Теперь он мог уже видеть на расстоянии полумили. Среди скал блестели песчаные отмели, покрытые водорослями. Это было несомненным признаком побережья. Значит, поблизости должен находиться либо материк, либо остров.

Действительно, восточная часть горизонта вскоре открыла взору ряд низких дюн, усеянных гранитными глыбами. Солнце выпило уже все утренние испарения, и его огненный диск медленно выплывал из воды.

— Земля! Земля! — закричал Годфри.

И, протянув к ней руки, юноша, охваченный неожиданным счастьем, опустился на колени.

И в самом деле, это была земля. Рифы образовывали в этом месте выступ наподобие южного мыса бухты не менее двух миль в окружности. Поверхность его представляла плоскую отмель, окаймленную маленькими дюнами, поросшими невысокой травой. Видно было, как она колыхалась от ветра.

С места, где он стоял, Годфри мог охватить взглядом все побережье.

Ограниченное с севера и с юга неровными выступами, оно было не длиннее пяти-шести миль, и, конечно, могло составлять часть какой-нибудь большой земли. Так или иначе, потерпевший кораблекрушение найдет здесь хотя бы временное прибежище.

Годфри вздохнул с облегчением. Скала, на которой он очутился, не была уединенной!

— К земле! К земле! — подбадривал он себя и прежде, чем покинуть утес, еще раз осмотрелся, окинув взглядом беспредельное море. Не заметит-ли он каких-нибудь обломков кораблекрушения, следов «Дрима», кого-нибудь из оставшихся в живых?

Ничего…

Не видно было и шлюпки. Без сомнения, и ее постигла общая участь.

И тут Годфри подумал, что кто-нибудь из его спутников мог, так же, как и он, спастись на одном из рифов, и сейчас тоже ожидает наступления дня, чтобы попытаться доплыть до берега.

Но никого не было видно ни на скалах, ни на отмели. Рифы были так же пустынны, как и океан!

Но, если нет живых людей, может быть море выбросило трупы? А что если там, среди рифов, покоятся останки кого-нибудь из его спутников?

Нет, ни на одной из скал, — отчетливо выступавших из воды после отлива, никого не было — ни живого, ни мертвого.

Итак, Годфри остался в одиночестве! В борьбе с угрожавшими ему опасностями он мог надеяться только на самого себя.

К чести Годфри нужно признаться, что он не пал духом. Прежде всего нужно было достичь земли, от которой его отделяло сравнительно небольшое пространство. Не долго думая, он спустился с утеса и поплыл к ближайшему рифу.

Когда расстояние между скалами было незначительным, он перепрыгивал или переходил вброд, а когда увеличивалось — снова бросался в воду. Переход по этим скользким камням, покрытым цепкими водорослями, был труден и долог. В таких условиях нужно было одолеть около четверти мили!

И вот, наконец, ловкий, проворный юноша ступил на землю, где его, может быть, ждала если не скорая смерть, то жалкое прозябание, могущее оказаться хуже смерти: голод, жажда и холод, всевозможные лишения и различные опасности. Ни ружья, чтобы подстрелить дичь, ни теплой одежды — вот в каком жалком положении он теперь находился.

Безрассудный человек! Ты хотел убедиться, способен ли противостоять трудностям! Что ж! Теперь ты сможешь проверить свои силы! Ты завидовал Робинзону? Теперь ты узнаешь, завидна ли его участь!

Вспомнилась счастливая жизнь в Сан-Франциско среди благополучной и любящей семьи, которую он покинул ради приключений, дядя Виль, невеста Фина, друзья… Несомненно, никого из них он больше никогда не увидит. При этой мысли сердце у него сжалось и, вопреки заранее принятому решению держаться стойко, на глаза навернулись слезы.

Если бы не одиночество, если бы кому-нибудь из потерпевших крушение тоже удалось добраться до этого берега! Пусть это будет не капитан Тюркот или его помощник, а любой из матросов, пусть даже учитель танцев Тартелетт! Правда, этот легкомысленный человек при сложившихся обстоятельствах был бы ему слабой опорой. Все равно! Только не быть одному! Если бы нашелся человек, который разделил бы с ним одиночество, будущее показалось бы ему не таким грозным.

Он хотел надеяться до последней минуты. Правда, на прибрежных скалах никого не оказалось, но может быть он кого-нибудь встретит, когда достигнет песчаной косы? Не исключена же возможность, что кто-нибудь добрался до берега и теперь тоже разыскивает товарищей по несчастью?

Годфри еще раз обвел взглядом местность к северу и к югу. Никого. По крайней мере, этот участок земли был необитаем-ни хижины, ни поднимающегося к небу дымка.

— Вперед! Вперед! — подбадривал себя Годфри.

И он зашагал по отмели в северном направлении, решив сначала подняться на песчаный холм, откуда открывалось более широкое пространство.

Полное безмолвие. На песке никаких следов. Только морские птицы — чайки и поморники — резвились среди скал, — единственные живые существа в этой пустыне.

Годфри шел около четверти часа, и уже начал подниматься на самый высокий склон, поросший тростником и низким кустарником, как вдруг неожиданно остановился.

В пятидесяти шагах от него, среди прибрежных рифов, лежала бесформенная вздувшаяся масса, точно труп какого-нибудь морского животного, выброшенного последней бурей.

Годфри бросился туда.

С каждым шагом сердце у него билось все сильнее. В бесформенной массе, принятой им за останки какого-то зверя, он стал различать человеческие черты.

В десяти шагах от цели Годфри остановился, как вкопанный, и закричал:

— Тартелетт!

Да, действительно, это был учитель танцев и изящных манер.

Годфри бросился к своему спутнику.

Через минуту он увидел, что надутый до предела спасательный пояс и делал Тартелетта похожим на морское чудовище. Учитель танцев лежал неподвижно. Но может быть он еще жив? Спасательный пояс должен был удержать его на волнах, а прилив — прибить к берегу…

Годфри принялся за дело. Став на колени перед Тартелеттом, он расстегнул спасательное снаряжение и с силой стал растирать бесчувственное тело. Наконец, приоткрытые губы слегка зашевелились… Юноша приложил руку к его сердцу… Оно еще билось!

Годфри окликнул его.

Тартелетт покачал головой, потом издал хриплый звук, за которым последовало несколько бессвязных слов.

Годфри схватил его за плечи и сильно потряс.

Тартелетт открыл глаза и провел левой рукой по лбу. Потом приподнял правую, чтобы убедиться, на месте ли его карманная скрипка и смычок.

— Тартелетт! Милый мой Тартелетт! — закричал Годфри, поддерживая голову учителя.

Голова с остатками всклокоченных волос едва заметно кивнула в знак одобрения.

— Это я… Я… Годфри!

— Годфри? — переспросил Тартелетт.

Потом он оглянулся, поднялся на колени, поглядел вокруг, улыбнулся и встал во весь рост… Наконец-то он почувствовал под собой надежную точку опоры! Теперь он понял, что уже нечего бояться качки: под ногами не уходящая палуба, а верная, твердая земля…

И тут учитель танцев вмиг обрел свой былой апломб, утраченный им со дня отъезда. Ноги его сами приняли правильную позицию, левая рука схватила карманную скрипку, правая взялась за смычок. Протяжный, меланхолический звук сорвался со струн, и Тартелетт произнес, улыбаясь:

— В позицию, сударыня.

Добряк думал о Фине.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой доказывается, что не все прекрасно в профессии Робинзона

Тут учитель и ученик бросились друг другу в объятия.

— Дорогой Годфри! — вскричал Тартелетт.

— Милый Тартелетт! — ответил Годфри.

— Наконец-то мы прибились к порту, — воскликнул учитель танцев тоном человека, пресыщенного плаванием и приключениями.

— Снимите же, наконец, ваш спасательный пояс, — посоветовал юноша. — Эта махина душит вас и мешает двигаться.

— А вы думаете, что теперь я действительно могу его снять? — спросил Тартелетт.

— Вне всякого сомнения. Затем положите вашу скрипку в футляр и отправимся на разведку.

— Не возражаю, — ответил учитель танцев. — Но, прежде всего, прошу вас, зайдемте в первый попавшийся ресторан. Я умираю от голода. Десяток бутербродов и два-три стаканчика вина сразу поставят меня на ноги.

— Согласен… Зайдем в первый попавшийся… А если нам там не понравится, пойдем в другой…

— Затем, — невозмутимо продолжал Тартелетт, — спросим у кого-нибудь из прохожих, где здесь поблизости находится телеграф. Необходимо послать депешу вашему дяде Кольдерупу Надеюсь, что этот превосходный человек не откажется выслать нам денег на обратный путь. Ведь у меня нет ни цента…

— Договорились! Зайдем в первую же телеграфную контору, а если ее поблизости не окажется, то на ближайшую почту. Итак, в дорогу, Тартелетт!

Наконец-то Тартелетт освободился от спасательного пояса, повесил его через плечо, как охотничий рог, и оба путешественника пустились в путь по направлению к окаймлявшим берег дюнам.

Встреча с Тартелеттом придала Годфри некоторую бодрость. Теперь юношу больше всего интересовало, не уцелел ли еще кто-нибудь с «Дрима».

Четверть часа спустя наши исследователи поднимались на дюну высотой от шестидесяти до восьмидесяти футов и уже почти достигли ее вершины. Отсюда открывалась панорама всего восточного берега, ранее скрытого от глаз неровностями почвы.

В двух или трех милях от них возвышалась вторая гряда холмов, замыкавшая линию горизонта.

К северу берег заканчивался выступом, но трудно было утверждать, соединен ли он с каким-нибудь невидимым отсюда мысом. В южной части побережье рассекала глубокая впадина, а дальше расстилался океан. Итак, можно было сделать вывод, что если эта земля оказалась бы полуостровом на побережье Тихого океана, то перешеек, соединяющий ее с другой частью суши, мог находиться на севере или на юго-востоке.

Что бы там ни было, значит земля эта — не бесплодная пустыня, а обширная зеленая долина со светлыми извилистыми ручьями, покрытая густым высоким лесом. Деревья спускались вниз по холмам, как по ступеням. Поистине великолепный пейзаж!

Однако нигде не видно было домов, образующих городок, деревню или поселок. Никаких сельскохозяйственных построек, ни фермы, ни мызы. Из-за деревьев не поднимался дым, по которому легко было бы найти скрытую в чаще хижину. За деревьями не проглядывали ни купол колокольни, ни построенная на возвышенности ветряная мельница. Не видно было не только хижины, но даже шалаша или вигвама. Ничего! Нигде!

Если в этих неизвестных краях и жили человеческие существа, то только пол землей, подобно троглодитам. Нигде глаз не различал ни проложенной дороги, ни дорожки, ни тропинки. Казалось, человеческая нога никогда не топтала ни камешков на этой отмели, ни травинки в этих прериях.

— Никак не пойму, где же находится город, — заметил Тартелетт, вытягиваясь на носках.

— Похоже на то, что в этой местности его и нет, — невозмутимо ответил Годфри.

— Ну, а деревня?

— Тоже нет.

— Где же мы находимся?

— Спросите что-нибудь полегче.

— Как! Вы не знаете? Но скажите, Годфри, ведь мы это скоро узнаем?

— Но от кого?

— Что же с нами будет? — вскричал Тартелетт, простирая руки к небу.

— Должно быть, мы станем Робинзонами.

При этих словах учитель танцев сделал такой прыжок, какому позавидовал бы любой клоун.

Робинзонами! Они станут Робинзонами! Потомками того Селкирка, который долгие годы провел на острове Хуан-Фернандес! Подражателями воображаемых героев Даниэля Дефо и Висса, приключениями которых они так увлекались! Жить вдали от родных и друзей, за тысячи миль от себе подобных! Влачить жалкое существование в постоянной борьбе с хищниками, быть может, даже с дикарями, если им вздумается сюда забрести! Не иметь никаких средств к жизни, даже самых необходимых орудий, ни одежды, ни оружия! Страдать от голода и жажды, быть предоставленными самим себе! Нет! Это невозможно!

— Не говорите мне, Годфри, таких ужасных вещей, — вскричал Тартелетт. — Не шутите так жестоко! Одно представление о подобной жизни способно меня убить! Ведь вы пошутили, не так ли?

— Да, милый Тартелетт, — ответил Годфри. — Успокойтесь, я пошутил! Но пока что подумаем о ночлеге.

Действительно, прежде всего нужно было найти какое-нибудь убежище — пещеру или грот, чтобы там провести ночь. Затем следовало позаботиться о пище: поискать каких-нибудь съедобных раковин, чтобы утолить голод.

Итак, Годфри и Тартелетт стали спускаться по склону дюн, в сторону рифов: Годфри — возбужденный этими поисками, Тартелетт — растерянный и недоумевающий, вне себя от ужасов, начавшихся задолго до кораблекрушения. Первый внимательно смотрел и вперед, и назад, и по сторонам, второй — неспособен был ясно видеть и в десяти шагах.

Годфри занимала одна мысль: «Если здесь нет людей, то, может быть, есть по крайней мере животные?»

Он, конечно, думал о лесной дичи, а не о диких или хищных зверях, которыми изобилует тропическая зона. С этими он не знал бы, что и делать.

Но ответить на этот вопрос помогут дальнейшие поиски.

Как бы то ни было, стаи птиц кружили над побережьем: выпи, водяные утки, кулики носились взад и вперед, оглашая воздух своими криками, словно протестуя против вторжения человека в их птичье царство.

Годфри тут же смекнул, что можно будет воспользоваться их яйцами. Раз эти птицы собирались большими стаями, значит, в соседних скалах есть множество расщелин, где они гнездятся. Кроме того, Годфри различил вдалеке несколько цапель и бекасов, что указывало на близость болота.

Итак, в пернатых здесь не было недостатка. Трудность заключалась в том, как их поймать, не имея оружия. Но пока можно было довольствоваться яйцами в сыром или печеном виде. Впрочем, надо их еще найти, а если испечь, то как достать огня? Все эти важные вопросы с ходу решить было невозможно.

Годфри и Тартелетт спустились к рифам, над которыми кружились стаи морских птиц.

Здесь их ожидала приятная неожиданность: среди диких птиц, бегавших по песку или рывшихся в морских водорослях, выброшенных прибоем, оказалось около дюжины кур и два-три петуха американской породы. Нет, это был не обман зрения. Петухи оглашали воздух бодрым «ку-ка-ре-ку».

И еще один сюрприз: среди скал виднелись какие-то четвероногие животные. Они взобрались на дюны, где их, должно быть, привлекали зеленеющие кусты. Нет, Годфри не ошибся! Это были агути, числом не менее дюжины, пять или шесть баранов и столько же коз, которые преспокойно щипали траву.

— Глядите, Тартелетт! — вскричал юноша.

Учитель танцев посмотрел, но ничего не увидел. Бедняга был окончательно подавлен горестной ситуацией, в которой неожиданно очутился.

Годфри пришла в голову мысль, оказавшаяся справедливой. Он вдруг сообразил, что все эти животные плыли вместе с ними на «Дриме». Когда произошло кораблекрушение, куры каким-то образом добрались до рифов, а четвероногим не стоило большого труда достигнуть вплавь первых скал побережья.

— Итак, — с грустью заметил Годфри, — то, что не удалось никому из наших несчастных спутников, совершили животные, руководимые инстинктом. Из всех, кто был на «Дриме», спаслись лишь они.

— Включая сюда и нас, — наивно добавил Тартелетт.

И в самом деле, учитель танцев спасся так же инстинктивно, как и животные, без малейшего морального усилия.

Но это в данном случае значения не имело. Для обоих Робинзонов наличие на берегу нескольких животных было большим счастьем. Если пребывание на острове затянется, совсем не худо будет заняться разведением домашнего скота и устроить птичий двор.

А пока Годфри решил ограничиться теми ресурсами, которые предоставляло им побережье: яйцами морских птиц и съедобными раковинами. Вдвоем с Тартелеттом они принялись обыскивать щели между камнями и укромные места под водорослями. И не безуспешно. Вскоре они собрали довольно много моллюсков, которых можно было есть в сыром виде.

В высоких скалах, замыкавших бухту с севера, удалось найти несколько десятков утиных яиц. Еды хватило бы и на большую компанию. Измученные голодом, Годфри и Тартелетт не могли, конечно, быть слишком взыскательными.

— А где взять огонь? — спросил один.

— В самом деле, как мы его добудем? — вторил другой.

Вопрос был чрезвычайно серьезным, и оба стали обследовать содержимое своих карманов.

Карманы учителя были почти пусты. Там нашлось лишь несколько запасных струн для карманной скрипки да кусок канифоли для смычка. Разве с такими предметами добудешь огонь?

У Годфри дело обстояло не лучше. Однако молодой человек с большим удовлетворением вытащив та кармана прекрасный нож в кожаном чехле, предохранявшем лезвие от воды.

Этот нож — он имел еще дополнительное маленькое лезвие, бурав, пилку и штопор — при сложившихся обстоятельствах оказался очень ценным инструментом. Ничего другого, кроме четырех рук, у них не было.

А много ли сделаешь голыми руками? К тому же руки Тартелетта способны были только играть на скрипке да еще проделывать грациозные движения.

Годфри пришел к неутешительному выводу, что может рассчитывать только на себя. Однако после зрелых размышлений, он решил, что можно будет использовать Тартелетта для добывания огня посредством быстрого трения один о другой двух кусков дерева. Несколько яиц, испеченных под горячим пеплом, вполне были бы кстати ко второму полуденному завтраку.

И вот, пока Годфри занимался опустошением птичьих гнезд, отбиваясь от их обитателей, защищавших свое будущее потомство, учитель танцев собрал валявшиеся у склона дюн обломки деревьев и снес их к подножью рифа, защищенному от морских ветров. Затем выбрал две самые сухие деревяшки, надеясь путем долгого интенсивного трения добыть огонь.

Неужели то, что с легкостью давалось диким полинезийцам, окажется не под силу учителю танцев и изящных манер, считавшему себя по умственному развитию на много голов выше любого туземца?

И вот он начал тереть куски дерева, не жалея ни рук, ни мускулов. Но, увы, ничего не получалось! То ли порода дерева была неподходящей, то ли сухость недостаточной, а, может быть, просто у него не хватало ловкости для подобной операции. Во всяком случае, его собственная температура повысилась куда больше, чем температура деревяшек.

Когда Годфри вернулся с птичьими яйцами, учитель танцев буквально плавал в собственном поту. Он дошел до такого изнеможения, до какого едва ли его доводили когда-нибудь даже самые интенсивные хореографические упражнения!

— Ну что, не ладится? — спросил Годфри.

— Да, Годфри, ничего не выходит. И мне начинает казаться, что все эти открытия дикарей — сплошной обман, придуманный для дурачков.

— Вовсе нет, — возразил Годфри. — Надо только, как и в любом деле, иметь сноровку.

— А как же будет с яйцами?

— Есть еще другой способ их испечь, — сказал Годфри. — Яйцо привязывают к нитке, затем ее быстро вращают, а потом резко прекращают вращение. Механическая энергия может перейти в тепловую и тогда…

— Яйцо испечется?

— Да, только при быстром вращении и резкой остановке… Но как остановить вращение и не раздавить яйца? Знаете что, мой дорогой Тартелетт, не проще ли поступить вот так?

И, осторожно разбив скорлупу утиного яйца, Годфри без дальнейших околичностей проглотил содержимое.

Но на это Тартелетт уж никак не мог решиться, и ему пришлось довольствоваться одними моллюсками.

Теперь оставалось подыскать какой-нибудь грот или пещеру, чтобы было где переночевать.

— Робинзонам всегда удавалось найти для ночлега пещеру, — заметил учитель танцев. — А потом она становилась их постоянным жилищем.

— Поэтому пойдем и поищем, — ответил Годфри.

Но хотя Робинзонам это всегда удавалось, на сей раз их невольным последователям явно не повезло. Напрасно ходили они среди скал вдоль северной части бухты. Не нашлось ни пещеры, ни грота, даже никакой расщелины, которая могла бы послужить убежищем.

Тогда Годфри решил лучше уяснить себе местоположение и направился к деревьям на границе песчаной отмели.

Поднявшись по склону передних дюн, они направились к зеленеющим прериям, которые разглядели еще раньше.

По странной и одновременно счастливой случайности, за ними добровольно следовали и прочие обитатели «Дрима», спасшиеся от кораблекрушения. Должно быть, эти петухи, куры, овцы, козы, агути, по-прежнему движимые инстинктами, решили, что надо следовать за людьми. По-видимому, они неважно чувствовали себя на песчаной отмели, где не было ни достаточного количества травы, ни земляных червей.

Три четверти часа пути в полном молчании, и наши утомленные Робинзоны вышли на опушку леса. Никаких следов человека! Местность совершенно пустынна! Можно было предположить, что нога человеческая не ступала по этой земле.

Прекрасные деревья росли отдельными группами, а дальше, на расстоянии четверти мили, виднелся довольно густой лес, состоящий из разных древесных пород.

Годфри старался разыскать какое-нибудь старое дупло, чтобы укрыться в нем хотя бы на первую ночь. Но поиски оказались тщетными. Между тем, после долгой ходьбы, путники сильно проголодались. На этот раз и тому и другому пришлось насыщаться моллюсками, предусмотрительно собранными на отмели. Потом, смертельно усталые, они заснули на земле, у первого дерева, под покровом звездной ночи.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой Годфри делает то, что сделал бы на его месте каждый человек, потерпевший кораблекрушение

Ночь прошла без происшествий. Оба путешественника, утомленные волнениями и ходьбой, спали так безмятежно, будто занимали самую комфортабельную комнату в особняке на Монтгомери-стрит.

Утром 27 июня, при первых лучах солнца, их разбудило пение петуха.

Годфри сразу вспомнил все, что с ним приключилось, тогда как Тартелетт долго тер глаза и потягивался, прежде чем вернулся к действительности.

— Наш сегодняшний завтрак будет таким же, как и вчерашний обед? — спросил он, наконец.

— Боюсь, что да, — ответил Годфри. — Зато, надеюсь, сегодняшний обед будет удачнее.

Лицо учителя танцев выразило досаду. Где же чай и сандвичи, которые обыкновенно приносили ему прямо в постель? Неужели он не дождется звонка к завтраку и не сможет до этого проглотить даже чашки чая?

Однако нужно было принять решение. Теперь Годфри прекрасно понимал, что все дальнейшее будет зависеть только от него одного. На его спутника ни в чем нельзя положиться. В пустой коробке, заменявшей Тартелетту голову, не могло зародиться ни одной практической идеи. Годфри должен был думать, изобретать, решать за двоих.

И тут он подумал о своей невесте Фине, от которой так безрассудно отказался, отложив женитьбу до возвращения, о дяде Виле, которого так неосмотрительно покинул; затем, повернувшись к Тартелетту, произнес:

— Для разнообразия вот еще несколько ракушек и полдюжины яиц!

— А их никак нельзя испечь?

— Нет! — ответил Годфри. — Но что бы вы сказали, дорогой Тартелетт, если бы у нас и этого не было?

— Я сказал бы, что на нет и суда нет, — сухо ответил учитель танцев.

Пришлось довольствоваться более чем скудной трапезой.

После завтрака Годфри стал обдумывать свое положение и решил продолжить начатое накануне изучение местности. Прежде всего надо было определить, по возможности, в какой части Тихого океана произошла катастрофа с «Дримом», потом — попытаться найти ближайший на побережье населенный пункт и установить на месте, что делать дальше: телеграфировать дяде и ждать его распоряжений или сразу же уехать на родину с попутным кораблем.

Годфри рассуждал достаточно разумно: если перейти второй ряд холмов, живописные очертания которых вырисовывались из-за деревьев, то может быть удастся что-нибудь разузнать. И он решил потратить на необходимую разведку час или два, а если понадобится — всю первую половину дня.

Годфри огляделся вокруг. Петухи и куры отыскивали себе корм в высокой траве. Агути, козы и бараны паслись на лугу у кромки леса.

Чтобы удержать на одном месте домашних птиц и животных и не водить их за собой, Годфри решил оставить около них для присмотра Тартелетта. Последнему показалось даже забавным превратиться на несколько часов в пастуха. Однако он все же задал вопрос:

— А что будет со мной, Годфри, если вы погибнете?

— О, этого не бойтесь, милый Тартелетт, — успокоил его юноша. — Я только пройду через лес и сейчас же вернусь на лужайку. Только, пожалуйста, никуда не уходите.

— Не забудьте телеграфировать вашему дяде Вилю, чтобы он поскорее перевел нам сотни три-четыре долларов!

— Ну, разумеется! Я тотчас же пошлю телеграмму или, в крайнем случае, письмо, — ответил Годфри, не желая лишать Тартелетта его иллюзий хотя бы до тех пор, пока он сам не узнает толком, где они находятся и на что можно рассчитывать.

Он пожал учителю руку и углубился в чащу леса, определяя направление по солнечным лучам, которые, однако, едва пробивались сквозь густую листву. Он шел к высоким холмам, скрывавшим восточный горизонт.

Не было никаких тропинок. На земле виднелись иногда отпечатки копыт проходивших здесь четвероногих. Два или три раза Годфри даже показалось, будто в чаще промелькнуло несколько животных из породы жвачных — не то оленей, не то лосей, но, к счастью, не было заметно никаких следов хищных зверей вроде тигров или ягуаров.

Вокруг, в густой заросли деревьев, порхали сотни диких голубей, в чаще скрывались орланы и тетерева. Оглашали воздух пронзительными криками пестрые попугаи, а высоко в небе парили ягнятники с пучками щетинистых перьев под клювом, похожих на какаду. Однако ни одна из пород пернатых не была достаточно специфичной, чтобы определить, на какой широте находилась эта местность.

То же самое можно было сказать и о породах деревьев. Это были примерно те же разновидности, что и в той части Соединенных Штатов, которая включает в себя Нижнюю Калифорнию, залив Монтрей и Новую Мексику. Здесь росли земляничники,[20] цветущие кусты кизила, клены, березы, дубы, пять или шесть разновидностей магнолии и сосна, вроде той, какая встречается в Южной Каролине, а на лужайке — оливковые деревья, каштаны, кусты тамаринда, мастики и мирты — все, что можно встретить на юге умеренной зоны. Между стволами было достаточно пространства, чтобы пройти, не прибегая ни к огню, ни к топору. Легкий морской ветерок колыхал верхушки деревьев, а на земле то здесь, то там блестели солнечные блики.

Годфри, одержимый желанием побыстрее достигнуть высот, окаймлявших с востока лесную чащу, пересекал ее наискосок, не думая ни о каких предосторожностях. Определяя путь по направлению солнечных лучей, он прямо шел к своей цели и даже не замечал выпархивающих из-под ног птиц-гидов, названных так оттого, что они летят впереди путешественников. Птицы то задерживались, то отлетали назад, то снова устремлялись вперед, будто желая указать путнику дорогу. Но ничто не могло его отвлечь и, конечно, такая сосредоточенность была вполне понятна. Не пройдет и часа, как должна будет решиться его судьба! Еще немного терпения, и он узнает, легко ли отсюда добраться до первого поселка или города, есть ли здесь люди и можно ли с ними сговориться.

Размышляя о маршруте, проделанном «Дримом» за время семнадцатидневного плавания и невольных отклонений от курса, Годфри пришел к выводу, что земля эта вряд ли могла быть японским или китайским побережьем. Кроме того, солнце, всегда находившееся на юге по отношению к судну, показывало, что «Дрим» не выходил за пределы южного полушария.

За два часа пути Годфри прошел около пяти миль, иногда из-за густоты леса отклоняясь от принятого направления. Тем не менее он был уже недалеко от второй линии холмов. Деревья постепенно редели, сбивались в отдельные группы, солнце свободно просвечивало через высокие ветви. Поверхность почвы все повышалась, и вскоре начался крутой подъем.

Годфри сильно устал, но был полон решимости и не замедлял шага. Не будь такой кручи, он, не задумываясь, пустился бы бежать. Вскоре он поднялся выше зеленой полосы леса, выше самых высоких деревьев. Юноша не оглядывался назад, его глаза по-прежнему были устремлены на оголенный участок земли, видневшийся вверху, в четырехстах или пятистах футах впереди. Эта вершина все еще загораживала восточную часть горизонта.

Из неровной цепи холмов выступал как бы срезанный сверху маленький конус, вознесшийся выше всей стальной гряды.

— Туда! Туда! — подбадривал себя Годфри. — Надо добраться до этой высшей точки! Гребень уже близок! Но что я оттуда увижу? Город? Деревню?.. Пустыню?..

В крайнем возбуждении он продолжал взбираться, сжимая руками грудь, чтобы успокоить биение сердца. Он сильно запыхался, но не мог позволить себе хоть немного передохнуть. До вершины оставалось не больше сотни футов! Еще несколько минут — и он у цели!

Подъем сделался еще круче и шел теперь под утлом в тридцать или тридцать пять градусов. Пришлось карабкаться, цепляясь и руками, и ногами. Годфри хватался за траву, за кусты мастики и миртов, росшие в изобилии до самой верхушки гребня.

Вот он сделал последнее усилие! Голова его поднялась над ровной площадкой конуса, и он упал навзничь, пожирая глазами восточную линию горизонта…

Перед ним простиралось море, сплошное море, сходящееся с небом на расстоянии приблизительно двух десятков миль.

Годфри обернулся…

Везде только море — и с запада, и с севера, и с юга — со всех сторон бесконечное море!

— Остров…

От одного этого слова можно было прийти в отчаяние. Мысль о том, что он находится на острове, до сих пор не приходила ему в голову. Но это было так! Воображаемый перешеек, который мог связать эту землю с материком, внезапно исчез. Годфри чувствовал себя, как человек, который заснул в лодке, а пробудившись, увидел себя в океане — без руля и без ветрил.

И все же Годфри быстро овладел собой. Ничего не оставалось, как смириться с положением Робинзона. В ближайшее время рассчитывать на спасение не приходилось. Нужно было надеяться только на себя, на свою находчивость и терпение.

Теперь надо было определить как можно точнее, где находится остров, открывавшийся взору со всех четырех сторон. Неправильная окружность его, по-видимому, не превышала шестидесяти миль: с юга на север он имел около двадцати миль, а с востока на запад — не более двенадцати.

Центральная часть, вплоть до гребня холмов, увенчанного плоским конусом, покрыта была сплошным лесом. Отсюда можно было сойти по откосу к самому побережью — на другую сторону острова.

Остальное пространство было занято прерией, где виднелись группы деревьев, и песчаными отмелями, над которыми громоздились скалы, образуя далеко уходящие в море мысы. Берег был прорезан несколькими заливчиками и бухтами, в которых могли укрыться по две или по три рыбачьих лодки. И только бухта, в которой потерпел крушение «Дрим», занимала от семи до восьми миль в ширину. Она походила на открытый рейд с береговой линией наподобие тупого угла. Но никакое судно не могло бы там укрыться от ветра — разве только от восточного.

Что же это был за остров? Каково его географическое положение? Относился ли он к какому-нибудь архипелагу или лежал уединенно в этой части Тихого океана?

Во всяком случае, насколько хватало глаз, вокруг не видно было никакого другого острова: ни большого, ни маленького, ни низменного, ни гористого.

Годфри еще раз приподнялся и внимательно осмотрел горизонт, но на линии, соединяющей небо с землей, по-прежнему ничего не увидел. Если с подветренной стороны и находился остров или берег материка, то где-то очень далеко.

Тогда, призвав на помощь все свои знания по географии, юноша попытался определить примерные координаты этого острова. Рассуждал он таким образом:

В течение семнадцати дней «Дрим» почти не уклонялся от направления на юго-запад. При скорости в сто пятьдесят или сто двадцать миль в сутки он должен был пройти около ста пятидесяти градусов. С другой стороны, было очевидно, что экватор он перейти не успел. Следовательно, остров или архипелаг, частью которого мог быть этот остров, находился между 160 или 170 северной широты.

Если Годфри не изменяла память, в этой части Тихого океана не было другого архипелага, кроме Сандвичевых островов.[21] Но ведь по океану, вплоть до берегов Китая, рассеяно множество небольших островов. Поди, знай, на котором ты находишься!

Да, впрочем, это не имело никакого значения. При всем желании Годфри не мог отправиться на поиски другой, более гостеприимной земли.

— Ну что ж, — сказал он себе, — раз мне неизвестно его название, то пусть он называется островом Фины, в память той, которую я покинул, пускаясь бродить по свету.

Теперь надо было узнать, не населен ли остров в той части, которую Годфри еще не посетил.

С вершины конуса нельзя было заметить никаких признаков туземного населения: ни жилищ где-нибудь среди прерий, ни домиков на краю леса, ни рыбачьих хижин на берегу.

Море было таким же пустынным, как и остров: ни одного корабля не появлялось в широком поле зрения, открывавшемся Годфри с вершины конуса.

Расследование было закончено, и Годфри ничего больше не оставалось, как спуститься к подножью холма и вернуться на лесную опушку, где его ожидал Тартелетт. Когда он уже приготовился к спуску, его внимание привлекла группа громадных деревьев у северного края прерии. Это были настоящие гиганты, каких ему еще не приходилось видеть до сих пор.

— Пожалуй, там стоит поселиться, — подумал он вслух. — Именно там мы и поищем подходящее место для жилья, тем более, что я, кажется, вижу отсюда ручеек. Он вытекает из центральной цепи холмов и вьется по всей долине. Нужно будет посвятить завтрашний день обследованию этой части острова…

На юге был несколько иной пейзаж. Леса и прерии занимали здесь небольшое пространство, вытесненное широким песчаным ковром, на котором кое-где попадались живописные скалы.

Но каково же было удивление Годфри, когда он вдруг заметил легкий дымок, поднимавшийся из-за скал!

— Неужели там кто-нибудь из наших спутников? — вскричал он. — Нет! Это невозможно! Не могли же они со вчерашнего дня забраться так далеко, на много миль от рифа. Быть может, это рыбацкий поселок или какая-нибудь туземная деревушка?

Годфри напряженно вглядывался. В самом деле, был ли это дым, или только легкое облачко, относимое ветром к западу? Здесь можно было ошибиться. Во всяком случае, оно быстро рассеялось в воздухе и через несколько минут совсем исчезло.

Еще одна погибшая надежда!

Юноша в последний раз посмотрел на море и, окончательно убедившись, что там ничего не видно, стал спускаться по склону холма; потом углубился в чащу леса и еще через час вышел на лужайку.

Там поджидал его Тартелетт среди своего двуногого и четырехногого стада. Чем же занимался все это время учитель танцев? Все тем же: изо всех сил тер один о другой два куска дерева, стараясь добыть огонь. Работал с упорством, достойным лучшего применения.

— Ну, как? — спросил он издалека, заметив Годфри. — Удалось вам найти телеграфное отделение?

— Оно закрыто, — ответил Годфри, все еще не решаясь открыть учителю всей правды.

— Ну, а почта?

— И почта оказалась закрытой… Но сначала пообедаем… Я умираю от голода!.. Позже я вам все расскажу…

В это утро Годфри и его спутнику пришлось довольствоваться той же скудной трапезой, состоявшей из еще не иссякших запасов сырых яиц и моллюсков.

— Очень здоровый режим! — уверял Годфри Тартелетта. Однако учитель танцев придерживался другого мнения.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой герои озабочены поисками убежища и решают этот вопрос так, как его можно было решить

День был на исходе, и Годфри решил отложить до завтра поиски места, удобного для жилья. На настойчивые вопросы учителя о результатах разведки, он, в конце концов, должен был признаться, что они попали на остров, остров Фины, и прежде чем подумать, как отсюда выбраться, нужно обеспечить хотя бы на первое время средства к жизни.

— Остров? — воскликнул Тартелетт.

— Да… остров.

— Значит, он со всех сторон окружен морем?

— Разумеется, а как же иначе?

— Что же это за остров?

— Я уже сказал вам… Остров Фины… Конечно, вы понимаете, почему я его так назвал.

— Фи… Фи… — произнес Тартелетт с недовольной гримасой, — не вижу никакого сходства… Мисс Фина, окруженная водой!..

После этого печального разговора нашим Робинзонам ничего не оставалось, как провести вторую ночь в столь же плачевных условиях. Годфри отправился к скалистому мысу, чтобы снова запастись птичьими яйцами и раковинами. Ни на что другое пока рассчитывать не приходилось. Утолив кое-как голод, он свалился под тем же деревом и, сломленный усталостью, крепко заснул, тогда как Тартелетт все еще не мог примириться со своим новым положением и долго ворочался с боку на бок, предаваясь грустным мыслям.

На другой день, 28 июня, потерпевшие кораблекрушение встали ни свет ни заря. Скромный завтрак был таким же, как накануне. К счастью, воду из ручья удалось заменить небольшой порцией молока от одной из коз, позволившей себя подоить.

Ах, достойнейший Тартелетт! Куда девались всевозможные мятные гроги, портвейны, ликеры, хересы и коктейли, которых он, правда, не пивал, но всегда мог заказать в любом из ресторанов или баров Сан-Франциско! А теперь ему придется завидовать курам и козам, которые никогда не знавали ни спиртных, ни прохладительных напитков и лишь скромно довольствовались пресной водой! Да, он будет завидовать животным, которые живут на подножном корму, не испытывая потребности ни в вареной, ни в горячей пище! Ведь этим счастливцам достаточно кореньев, зерен и трав; завтрак всегда накрыт для них на зеленой скатерти.

— Итак, в путь! — скомандовал Годфри, прервав размышления Тартелетта.

И оба зашагали, сопровождаемые эскортом домашних животных, решительно не желавших от них отставать.

План Годфри состоял в том, чтобы исследовать ту часть северного берега, где он заметил вчера группу гигантских деревьев. Быть может, прилив выкинул на отмель мертвые тела кого-нибудь из экипажа «Дрима»? Предать земле покойников — его первейший долг. Не исключено, что там найдутся и какие-нибудь обломки погибшего корабля. Но встретить живого человека Годфри теперь и не надеялся. Ведь после катастрофы прошло уже тридцать шесть часов.

Первая линия дюн вскоре осталась позади. Годфри и учитель танцев достигли скалистого мыса, но он был таким же пустынным, как и накануне. Здесь они запаслись провизией, так как на северном побережье могло не оказаться ни яиц, ни раковин, а затем снова двинулись в путь, жадно всматриваясь в берег, устланный бахромой морских водорослей, выброшенных последним приливом.

Ничего! Нигде ничего!

Нельзя не согласиться с тем, что злая судьба, превратив в Робинзонов двух пассажиров «Дрима», обошлась с ними куда более жестоко, чем с их многочисленными предшественниками. Тем всегда перепадало хоть что-нибудь из корабельного имущества. Кроме предметов первой необходимости, Робинзоны могли воспользоваться даже обломками самого судна. Им доставались и съестные припасы, и орудия труда, и одежда, и оружие, словом все необходимое для удовлетворения элементарных жизненных потребностей. Здесь же не было ничего похожего! Темной ночью корабль бесследно исчез в пучине моря, не оставив после себя ни малейших следов! Ничего не удалось спасти, не было даже спичек, которые сейчас больше всего пригодились бы…

Какой-нибудь главный господин, сидя в своей уютной комнате перед пылающим камином, скажет вам с милой улыбкой:

— Но ведь нет ничего легче, как добыть огонь! Для этого существует тысяча способов! Например, два камня!.. Немного сухого мху или любой другой горючий материал! Взять хотя бы тряпицу… Да, но как ее зажечь?.. На худой конец, вместо огнива можно воспользоваться ножом… либо двумя кусками дерева, если будете энергично тереть их друг о друга, как это делают полинезийцы!..

— Пожалуйста, что ж, попробуйте сами!

Так размышлял Годфри, продолжая свой путь. В те минуты для него не было ничего более важного. В самом деле, как он добудет огонь?

Когда-то, сидя у камина в своей уютной комнате, он рассеянно помешивал угли, читая увлекательные книжки о путешествиях, и сам думал так же, как этот славный господин, который любит давать советы. Но теперь, очутившись на необитаемом острове, он убедился, что на деле все обстоит иначе и даже добывание огня превращается в сложную проблему.

Он шагал, погруженный в свои мысли, а сзади плелся Тартелетт, взявший на себя заботу о стаде. Время от времени учитель танцев подзывал домашнюю птицу и, как настоящий пастух, подгонял следовавших за ним баранов, агути и коз.

Вдруг Годфри заметил кустарник с ветвями, усеянными маленькими яркими яблочками. Сотни таких же плодов валялись на земле у подножья дюн. Юноша вспомнил, что это так называемая манзанилла, которую охотно употребляют в пищу индейцы в некоторых местностях Калифорнии.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Теперь у нас будет и другая пища, кроме яиц и моллюсков!

— Разве это можно есть? — спросил Тартелетт, по привычке скорчив гримасу.

— А почему бы и нет? — сказал Годфри и, срывая с веток манзаниллы спелые плоды, стал с удовольствием их поедать.

Это были дикие яблоки, довольно терпкие, но все же приятные на вкус. Учитель танцев тут же последовал примеру юноши и, кажется, остался доволен. А Годфри пришло в голову, что из этих плодов можно приготовить напиток, который, во всяком случае, будет приятнее простой воды.

Отдав дань яблокам, путники отправились дальше. Песчаные дюны скоро сменились прерией, которую пересекал маленький ручеек с проточной водой. Годфри видел его еще вчера с вершины конуса. А поодаль возвышались гигантские деревья, заинтересовавшие юношу накануне. Чтобы добраться до них, нашим путешественникам, утомленным четырехчасовым переходом, пришлось проделать не менее девяти миль. И только после полудня они достигли долины.

Уголок этот был удивительно живописен. Здесь все восхищало и радовало глаз. Можно было не колебаться относительно выбора места для жилья!

На обширном лугу, среди зарослей манзаниллы и других кустарников, вздымалось к небу десятка два гигантских деревьев: тех же родственных елям хвойных пород, что растут в лесах Калифорнии. Расположены они были полукругом, а у подножия расстилался зеленый ковер. На протяжении нескольких сотен шагов он покрывал берег ручья и затем переходил в большую песчаную площадку, усеянную скалами, утесами и глыбами камней, которая с северной стороны вытягивалась длинным выступом в море.

Громадные хвойные деревья принадлежали к породе мамонтовых, или секвой. Англичане называют их веллингтониями, а американцы — вашингтониями.

Разница очевидна для всех. Однако напоминает ли их название флегматичного победителя в битве при Ватерлоо[22] или знаменитого основателя американской республики[23] — в том и в другом случае это самые гигантские представители растительного мира Калифорнии и Невады.

В разных частях этих штатов встречаются целые леса, состоящие из таких деревьев. Например, в Марипоза и Калавера окружность стволов иногда достигает от шестидесяти до восьмидесяти футов при высоте в триста футов, а в Иоземитской долине известно одно дерево, которое имело в обхвате не менее сотни футов. Верхние ветви этой, теперь уже поверженной секвойи достигали высоты Мюнстерского собора в Страсбурге, иначе говоря — вздымались до четырехсот футов. Упоминаются и другие феномены растительного царства. Основание ствола одной из спиленных секвой послужило для местных жителей танцевальной площадкой, где могли одновременно кружиться от восьми до десяти пар. Но настоящий гигант из гигантов, составляющий гордость штата, это «Мать леса» — старая секвойя — в пятнадцати милях от Мерфи, достигшая четырехтысячелетнего возраста. Высота этого исполина — четыреста пятьдесят два фута. Он вздымается выше собора Святого Петра в Риме, выше пирамиды Гизеха, выше железной колоколенки на одной из башен Руанского собора, самого высокого здания в мире.[24]

Странный каприз природы забросил в незапамятные времена на этот остров семена гигантских деревьев. Самые большие из них были здесь высотою примерно в триста футов, самые «маленькие» — в двести пятьдесят. Некоторые из деревьев, прогнившие внутри от старости, образовали у основания гигантскую арку, через которую легко мог проехать целый отряд всадников.

Годфри был потрясен великолепием этих феноменов природы, обычно растущих на высоте трех — трех с половиной километров над уровнем моря. Он подумал даже, что ради этого бесподобного пейзажа стоило совершить такое далекое путешествие. В самом деле, с чем можно было сравнить стройные светло-коричневые колонны, которые вздымались, почти не уменьшаясь в диаметре от корня до первых разветвлений! Эти цилиндрические стволы, высотою от восьмидесяти до ста футов, переходили в огромные ветви, почти такие же толстые, как и сами стволы, образуя целый лес, висящий в воздухе.

Одна из гигантских секвой — самая большая из всех — особенно привлекала внимание Годфри. У основания ее зияло дупло шириною от четырех до пяти и высотою в десять футов, внутрь которого легко было проникнуть. Сердце гиганта исчезло, ядро древесины превратилось в мягкую белую пыль, дерево держалось только на своей толстой коре, скрепленной заболонью,[25] но могло простоять еще целые века.

— За неимением пещеры или грота, — вскричал Годфри, — пусть это дупло станет нам жилищем! У нас будет деревянный дом и высоченная башня, каких не найдешь и в обжитых местах. Здесь мы сможем укрыться от непогоды. Пойдемте же, Тартелетт, пойдемте!

И схватив за руку своего спутника, юноша увлек его за собой внутрь секвойи.

Почва в диаметре не менее десяти английских футов была покрыта слоем растительной пыли. Высоту же, где закруглялся свод, мешала определить темнота. Сквозь стенки, образованные корой, не проникало ни одного луча света. Отсюда легко было заключить, что в стенках не было ни щелей, ни трещин, сквозь которые пробивался бы дождь или ветер. Итак, наши Робинзоны оказались в довольно сносных условиях, и теперь могли не бояться любой непогоды. Вряд ли какая-нибудь пещера могла быть более прочной, более сухой или более укрытой. Ничего не скажешь, лучшего места им было не найти!

— Ну, Тартелетт, какого вы мнения об этом естественном убежище? — спросил Годфри.

— Оно великолепно, но где камин?

— Прежде, чем говорить о камине, нужно еще добыть огня!

На этот логичный ответ возражения не последовало.

Годфри пошел знакомиться с окрестностями. Как мы уже говорили, почти вплотную к секвойям подступала прерия, образуя перед ними как бы опушку леса. Извилистый ручеек, пересекая зеленый ковер, приносил в эти удушливые места благодатную свежесть. По краям его росли кустарники различных пород: мирты, мастика, манзаниллы, которые должны были обеспечить наших Робинзонов запасом диких яблок.

Поодаль виднелись отдельные группы деревьев: дубы, буки, сикоморы, выглядевшие кустами рядом с гигантами растительного мира, которые при восходе солнца отбрасывали свою тень до самого моря. Вся прерия была покрыта зеленеющим кустарником, который Годфри решил завтра же исследовать.

Этот живописный уголок понравился не только юноше, но и домашним животным. Агути, козы и бараны охотно вступили во владение пастбищами, изобилующими травой и кореньями. Что касается кур, то они тут же стали жадно клевать зерна и червей на берегу ручья. Безмолвие этих пустынных мест нарушилось кудахтаньем, мычанием, блеянием, топотом. Жизнь заявляла свои права! Годфри вернулся к секвойям и еще раз внимательно осмотрел дерево, в котором решил поселиться. Первые ветки росли так высоко над землей, что до них невозможно было добраться, по крайней мере снаружи.

«Быть может, туда удастся влезть изнутри, если дупло простирается на такую высоту?» — подумал юноша.

В этой густой кроне, соединенной с огромным стволом многочисленными ветвями, можно было найти надежное убежище в случае опасности, да и само дупло послужило бы хорошим укрытием.

Тем временем солнце уже довольно низко опустилось над горизонтом и окончательное устройство жилища пришлось отложить на завтра.

После ужина, с десертом из диких яблок, наши путники расположились на ночлег. Что могло быть удобнее для сна, чем эта растительная пыль, покрывавшая почву в дупле внутри секвойи?

В честь дядюшки Виля, пославшего его в путешествие, Годфри решил назвать это гигантское дерево «Вильтри»,[26] невзирая на то, что граждане Соединенных Штатов присвоили подобным деревьям имя одного из великих граждан американской республики.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой очень кстати разражается удар молнии

Обстоятельства сильнее нас. Годфри, прежде такой веселый, беззаботный, беспечный, все получавший от жизни, в новом положении сделался другим человеком. Его спокойное существование никогда не нарушали заботы о завтрашнем дне. В роскошном особняке на Монтгомери-стрит ни одна тревожная мысль не смущала его сна, продолжавшегося по десяти часов.

Теперь все резко изменилось. Очутившись на необитаемом острове, отрезанный от всего мира, предоставленный самому себе, вынужденный столкнуться лицом к лицу с суровой действительностью, он оказался в таких условиях, при которых растерялся бы и не такой непрактичный человек…

Прежде всего, надо было узнать, что сталось с «Дримом». Но что могли сделать два беспомощных человека, заброшенные на остров, столь же незаметный в необозримом океане, как булавка в стоге сена или песчинка на дне морском? Даже неисчислимые богатства дядюшки Кольдерупа в данном случае были бессильны!

Хотя убежище вполне себя оправдывало, Годфри провел беспокойную ночь. Его мозг лихорадочно работал: мысли об утраченном прошлом, которого было до боли жаль, переплетались в мозгу с неопределенным настоящим и переносились в будущее, которое страшило больше всего! Перед этими суровыми испытаниями его ленивая прежде мысль, скованная безмятежным существованием, мало-помалу просыпалась от дремоты. Годфри твердо решил всеми силами бороться с обрушившимися на него трудностями, сделать все возможное, чтобы найти выход из создавшегося положения. Если это ему удастся, такой урок не пройдет бесследно.

Юноша встал на рассвете с намерением заняться устройством более удобного жилья. Кроме того, следовало, наконец, как-то решить вопрос с нищей и связанной с ней проблемой огня. Затем позаботиться о предметах первой необходимости — орудиях, оружии и одежде, которая в скором времени так обветшает, что оба Робинзона должны будут подражать моде полинезийских островитян.

Тартелетт между тем спал крепким сном. Темнота мешала его разглядеть, но он заявлял о своем присутствии громким храпом. Бедняга, переживший кораблекрушение, оставался в свои сорок пять лет таким же легкомысленным, каким был до случайной катастрофы его ученик, и, конечно, в этих условиях он был не только бесполезен, но скорее даже обременителен. Ведь Годфри постоянно приходилось заботиться о своем учителе. Но что поделаешь? Не бросать же товарища по несчастью на произвол судьбы? Во всяком случае, это было живое существо, хотя, по правде говоря, проку от него было меньше, чем от любой дрессированной собаки, послушно исполняющей приказания своего хозяина и готовой отдать за него жизнь. Но даже с Тартелеттом, при всей его бесполезности, можно было переброситься несколькими словами, разумеется, только по пустякам, а иногда и посетовать вместе с ним на судьбу. Как-никак Годфри мог слышать человеческий голос! Все же учитель танцев был поумнее робинзонова попугая! С Тартелеттом Годфри чувствовал себя не таким одиноким, а в его положении не могло быть ничего ужаснее перспективы одиночества!

«Робинзон без Пятницы и Робинзон с Пятницей! Какое тут может быть сравнением — думал Годфри.

Однако в это утро, 29 июня, юноша с удовольствием остался один и прежде всего решил заняться обследованием той местности, где возвышались секвойи. Быть может, ему посчастливится обнаружить какие-нибудь плоды или съедобные корни, которым обрадуется, как ребенок, учитель танцев. Итак, предоставив Тартелетту спать сколько ему вздумается, Годфри пустился в путь.

Легкий туман еще окутывал берег и море, но на севере и востоке воздух уже становился прозрачным под воздействием солнечных лучей. День обещал быть прекрасным.

Срезав себе толстую палку, Годфри направился к той незнакомой ему части берега, которая мысом выдавалась в море. Пройдя около двух миль, он решил сделать привал и приступил к первому завтраку, состоявшему из великолепных устриц и других съедобных моллюсков, которые были здесь в изобилии.

— Во всяком случае, с голоду тут не умрешь, — сказал он самому себе. — Здесь десятки тысяч устриц, а такая еда не противопоказана для самого изнеженного желудка! Если Тартелетт недоволен, то только потому, что он вообще не любит никаких моллюсков! Ничего, стерпится — свыкнется и даже полюбит! — утешал себя Годфри.

„Можно предположить, — думал он, — что устрицы в должном количестве не менее питательны, чем хлеб и мясо. Перевариваются они легко и вполне безопасны, конечно, если ими не злоупотреблять, как и всякой другой пищей“.

Окончив завтрак, Годфри взял свою палку и пошел к юго-востоку по правому берегу ручья. Этот маршрут через прерию должен был вывести его к длинной линии кустарников, а затем к отдельным группам деревьев, которые он заметил накануне и хотел осмотреть поближе.

Юноша прошел в этом направлении еще около двух миль, ступая по густой траве, покрывавшей землю зеленым бархатистым ковром. Стал водяных птиц с шумом летали вокруг незнакомца, вторгшегося в их владения. В прозрачной воде ручья виднелись рыбы разных пород. В этом месте ширина его была около четырех или пяти ярдов.

Наловить рыбу здесь было бы совсем нетрудно. Но как ее изжарить? Проблема по-прежнему оставалась неразрешенной!

Благополучно добравшись до первой линии кустарников, Годфри, к своей великой радости, обнаружил два вида плодов или кореньев, из которых одни были съедобны, правда, только в вареном виде, зато другие годились в пищу и в сыром. Эти растения — довольно распространенное средство пропитания у американских индейцев.

Первые из них, называемые „камас“, произрастают на какой угодно почве, даже на столь бесплодной, где больше ничего не растет. Из этих корней, по форме напоминающих луковицу, приготовляют муку, богатую клейковиной и вполне питательную. Кроме того, в жареном или печеном виде камас может заменить картофель.

Другой род корнеплодов, ямс,[27] хотя и не обладает такими питательными свойствами, как камас, но имеет перед ним явное преимущество: ямс можно употреблять в сыром виде.

Довольный своим открытием, Годфри не замедлил отведать великолепного ямса, затем, нарвав пучок для Тартелетта, перебросил его через плечо и пустился в обратный путь.

Увидев аппетитные луковицы, учитель танцев встретил молодого человека распростертыми объятиями и с такой жадностью набросился на еду, что Годфри пришлось сдерживать своего воспитателя.

— Не мешайте мне, Годфри! — взмолился Тартелетт. — Сегодня у нас есть эти корешки, а кто знает, будут ли завтра?

— И завтра, и послезавтра, в любой день и час! Стоит только пойти и нарвать их.

— Прекрасно, Годфри! Но что делать с этими камасами?

— Из камасов мы приготовим муку и хлеб, когда у нас будет огонь.

— Огонь! — воскликнул учитель танцев, сокрушенно покачав головой. — Огонь! А как его достать?

— Пока еще не знаю, — ответил Годфри, — но так или иначе, мы его добудем!

— Увы, мой дорогой Годфри! Я впадаю в бешенство, как только подумаю, что другим людям стоит лишь чиркнуть спичкой, чтобы сразу появился огонь. Вот уж никогда не предполагал, что окажусь в таком дурацком положении! На Монтгомери-стрит достаточно попросить спичку у какого-нибудь джентльмена с сигарой во рту, и он немедленно протянет вам коробок… А здесь?

— Здесь не Сан-Франциско и не Монтгомери-стрит, дорогой Тартелетт, и на любезность прохожих рассчитывать не приходится…

— Но почему же нужно непременно печь хлеб или жарить мясо? Почему природа не устроила, чтобы мы могли питаться одним воздухом?

— Когда-нибудь дойдем и до этого, — сказал Годфри, улыбаясь.

— Вы думаете?

— Да. Ученые, во всяком случае, занимаются этим вопросом.

— Неужели? Но на чем они основываются в изысканиях этого нового вида пищи?

— На том соображении, что пищеварение и дыхание — функции близкие, а потому, вероятно, могут заменить одна другую. В тот день, когда химикам удастся достигнуть того, чтобы питательные вещества усваивались через дыхание — задача будет решена. Весь вопрос в том, как изобрести питательный воздух: если ученые добьются успеха, можно будет вдыхать свой обед вместо того, чтобы съедать его. Вот и все.

— Какая жалость, что это ценное открытие все еще не сделана — воскликнул учитель танцев. — С каким удовольствием я вдохнул бы в себя полдюжины сандвичей и хороший бифштекс!

И предавшись сладкой мечте о воздушных обедах, Тартелетт невольно открыл рот и стал дышать полной грудью, забыв, что с грехом пополам может насытить себя и обычным способом.

Годфри вернул его к действительности.

Нужно было заняться устройством жилища в дупле секвойи: прежде всего очистить его от мусора и удалить несколько центнеров растительной пыли, в которой нога утопала по щиколотку. За два часа они едва управились с этой малоприятной работой, но зато комната теперь была немного прибрана, хоть пыль и поднималась столбом при малейшем движении.

Толстые корни секвойи, переплетающиеся на поверхности, образовали хоть и неровный, но удобный пол. В двух противоположных углах были устроены постели. Тюфяками служили высушенные на солнце пучки травы. Со временем наши Робинзоны рассчитывали изготовить необходимую мебель: деревянные кровати, скамейки и столы. Сохранившийся у Годфри прекрасный нож с пилкой и буравом в этих условиях окажет несомненную помощь. Нечего было жаловаться и на отсутствие света: он вливался волнами в широкое входное отверстие. В дурную погоду можно было есть и работать, не выходя из дупла. Если для большей безопасности придется впоследствии закрыть этот вход, Годфри рассчитывал проделать в коре секвойи одну или две скважины, которые могли бы заменить окна.

Что касается высоты свода, то без внутреннего освещения определить ее было невозможно. Во всяком случае, длинный шест — от десяти до двенадцати футов, — который Годфри поднимал над головой, не встречал никакого препятствия. Значит, „потолок“ находился на неопределенной высоте. Предстояло еще установить, как далеко простирается пустота. Но заняться этим можно будет позднее — вопрос не из срочных.

Весь день незаметно прошел в работе. Годфри и Тартелетт настолько устали, что им показалось великолепным ложе из сухой травы, к счастью, заготовленной впрок в большом количестве. Но из-за нее пришлось вступить в борьбу с курами, пожелавшими устроить себе насест внутри того же дупла. Ничего не оставалось, как наломать веток и загородить ими вход, подыскав для курятника более подходящее место — в дупле другого дерева. К счастью, ни бараны, ни козы, ни агути не испытывали подобного искушения. Домашним животным нравилось пастись на воле, и они даже не пытались переступить установленный барьер. Забор из сухих веток кустарника не стал бы для них преградой.

Следующие дни ушли на устройство и оборудование жилища, а также на заготовку провизии. Нужно было набрать побольше яиц и моллюсков, корней ямса и плодов манзаниллы. Каждое утро приходилось совершать походы на побережье за устрицами. Все это отнимало много часов, а ведь известно, как быстро летит время, когда у человека забот полон рот.

Посуда, состоящая из нескольких двустворчатых раковин, заменявших чашки и тарелки, была вполне достаточной для той простой пищи, какую употребляли наши Робинзоны. Пока что лучшей посуды им и не требовалось. Стирка белья в ручье входила в обязанность Тартелетта, который легко справлялся с этим нехитрым делом, так как весь гардероб потерпевших кораблекрушение сводился к двум рубашкам и двум парам штанов, если не считать еще двух носовых платков и двух пар носков. Во время стирки Годфри и Тартелетт оставались в чем мать родила, но солнце было таким палящим, что белье высыхало быстро.

Так они прожили до 3 июля, не страдая ни от дождя, ни от ветра.

Жилье было вполне сносным. Ни на что лучшее и не могли рассчитывать Годфри и Тартелетт, выброшенные кораблекрушением на этот необитаемый остров.

Разумеется, нельзя было пренебрегать ни малейшими шансами на спасение. Годфри ежедневно ходил к северо-западному мысу и внимательно осматривал все открывающееся оттуда морское пространство, но ни разу не видел на горизонте ни парусного корабля, ни рыбачьего баркаса, ни дыма проходящего парохода. Очевидно, остров Фины лежал в стороне от путей торговых и пассажирских судов. Приходилось запастись терпением и дожидаться счастливого случая.

И только в редкие часы досуга Годфри, пробуждаемый Тартелеттом, возвращался к важной и до сих пор не решенной проблеме огня.

Прежде всего он попробовал подыскать что-нибудь похожее на трут — вещество, абсолютно сухое и легко воспламеняющееся. Подходящими показались ему грибные наросты, которые обычно появляются в старых дуплах. После долгой просушки они могли бы, вероятно, послужить горючим материалом. Найдя несколько таких грибов, Годфри разломал их на мелкие куски и сушил на солнечной поляне, где они лежали до тех пор, пока, в конце концов, не превратились в порошок. Затем Годфри тупым краем ножа стал высекать из камня искры, пытаясь направить их на легковоспламеняющийся материал. Но, несмотря на все его усилия, порошок не загорался.

После этого Годфри проделал такие же опыты над древесной трухой, накопившейся за много веков в дупле большой секвойи, потом над тщательно просушенной морской губкой, росшей между скалами, но ни в том, ни в другом случае ничего не получалось. Искра, высеченная из камня ударом ножа, тотчас же гасла, не воспламеняя этого заменителя трута.

От этого можно было прийти в отчаяние! До каких же пор они будут обходиться без огня? Годфри и Тартелетт с трудом уже выносили пищу, состоявшую из плодов, кореньев и моллюсков, и не без основания опасались желудочных заболеваний. При виде пасшихся баранов, коз и агути они, особенно учитель танцев, начинали чувствовать острый голод и пожирали глазами это живое мясо.

Так дальше продолжаться не могло!

И вдруг им на помощь пришла сама природа.

В ночь с 3 на 4 июля, после нескольких дней изнурительной жары, которую не в силах был умерить даже дувший с моря ветер, разразилась давно собиравшаяся страшная гроза.

Годфри и Тартелетт были разбужены в первом часу ночи зловещими ударами грома, сопровождавшимися ослепительными вспышками молнии. Дождя еще не было, но с минуты на минуту должен был разразиться ужасный ливень.

Годфри встал и пошел взглянуть на небо. Оно пламенело гигантским заревом, будто охваченное пожаром, и на огненном фоне проступала ажурная хвоя деревьев, напоминая четкий рисунок китайских теней.

Вдруг среди раскатов грома небесное пространство прорезал яркий и резкий зигзаг молнии. По Вильтри сверху донизу пробежала электрическая искра.

Годфри, брошенный сильным толчком на землю, поднялся на ноги среди бушующего огненного дождя: молния воспламенила сухие ветки на вершине дерева, и на землю падали раскаленные добела угли…

Годфри тут же закричал Тартелетту:

— Огонь! Огонь!

— Огонь! — подхватил Тартелетт. — Да будет благословенна молния, которая его нам принесла!

И оба они тотчас бросились к пылающим углям, часть которых уже тлела без огня, и сложили их в кучу вместе с сухими ветками, собранными тут же, у подножья дерева. Потом вернулись в свое темное жилище как раз в ту минуту, когда дождь хлынул с новой силой и потушил пожар, угрожавший верхушке Вильтри.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой Годфри снова замечает легкий дымок, но теперь на другом конце острова

Гроза разразилась как нельзя более кстати! Теперь нашим героям не нужно будет изощряться подобно Прометею, чтобы похитить небесный огонь. Само небо, как выразился Тартелетт, оказалось настолько любезным, что прислало им огонь вместе с молнией. Теперь остается лишь позаботиться о его сохранении!

— Нет, мы не дадим ему погаснуть! — вскричал Годфри.

— Тем более, что топлива тут вдоволь и можно будет без конца подбрасывать! — ответил Тартелетт, выражая свое удовольствие радостными возгласами.

— Верно, — ответил юноша, — но кто будет этим заниматься?

— А это уж предоставьте мне! Если понадобится, я буду бодрствовать и днем, и ночью, — сказал учитель танцев, размахивая горящей головней.

И он действительно просидел у огня до восхода солнца.

Сучьев и хвороста возле больших деревьев было в изобилии. Как только рассвело, Годфри и Тартелетт, собрав топливо в большую кучу, стали подбрасывать его в костер. Яркое пламя вспыхивало с веселым треском, пожирая новые порции горючего. Для костра было выбрано удобное место в промежутке между толстыми корнями одной из соседних секвой. Тартелетт, задыхаясь от натуги, все время раздувал костер, хотя этого совсем не требовалось — огонь и не собирался гаснуть. При этом танцмейстер принимал самые рискованные позы, следя за серым дымом, завитки которого вздымались вверх и терялись в густой листве.

Но пора было приниматься за дело! Ведь наши Робинзоны мечтали о благословенном огне совсем не для того, чтобы им любоваться или просто греть руки у костра. В жарком климате в этом не было нужды. С помощью огня они получат здоровую и разнообразную пищу. Теперь можно будет покончить со скудным, достаточно надоевшим рационом. На обсуждение этого важного вопроса они потратили часть утра.

— Перво-наперво мы зажарим пару цыплят! — воскликнул Тартелетт, от вожделения пощелкивая зубами. — Затем добавим к этому окорок агути, жаркое из барашка, козью ножку, несколько куропаток или рябчиков, которые водятся в прерии, а на закуску выловим двух-трех пресноводных и несколько морских рыб.

— Не торопитесь, Тартелетт, — заметил Годфри, чье настроение заметно улучшилось от такого обильного меню. — Не стоит рисковать желудками и сразу накидываться на пищу после длительного недоедания! Кроме того, нужно приберечь кое-что и про запас! Остановимся пока на паре цыплят. Каждому по штуке. Ведь это совсем неплохо! А вместо хлеба используем корни камаса. При умелом приготовлении они вполне его могут заменить.

Этот разговор стоил жизни двум ни в чем не повинным курам, которых учитель танцев старательно ощипал, выпотрошил, насадил на вертел и зажарил на слабом огне.

А тем временем Годфри приготовлял корни камаса, припасенные для первого настоящего завтрака на острове Фины. Чтобы сделать их съедобными, он применил индейский способ, известный также американцам в прериях Западной Америки.

Вот что придумал Годфри.

Сначала он набрал на отмели мелких и плоских камней и бросил их в горящие угли, чтобы сильно раскалить. Быть может, Тартелетт находил, что незачем жарить камни на таком добром огне, но поскольку это не мешало приготовлению кур, он не стал выражать недовольства.

Пока камни раскалялись, Годфри наметил участок приблизительно в квадратный ярд и вырвал оттуда всю траву; затем с помощью больших раковин он сделал выемку дюймов десять глубиной, положил на дно сухих веток и зажег их; таким образом земля под ними должна была сильно нагреться.

Когда сучья прогорели, Годфри удалил пепел и принес в углубление очищенные корни камаса, прикрыл их травой, положил на нее раскаленные камни, а сверху развел новый костер.

Получилось нечто вроде хлебной печи. Довольно скоро — не прошло и получаса — все было готово.

Корни, испеченные под слоем камней и дерна, приобрели новые свойства. Теперь их можно было превратить в муку, пригодную для выпечки хлеба, либо употреблять вместо картофеля.

Мы предоставляем читателю самому вообразить, с каким восторгом наши Робинзоны уселись за завтрак, состоявший из двух жареных цыплят, которых они проглотили чуть ли не с костями, и чудесных камасов, заменивших гарнир из картофеля. Природа о них позаботилась: луг, где росли камасы, находился совсем недалеко и стоило только нагнуться, чтобы собирать их сотнями.

Покончив с завтраком, Годфри занялся приготовлением муки, которая могла очень долго сохраняться. Теперь в любую минуту легко было при желании испечь из нее хлеб.

День прошел в непрерывных трудах. Костер все время заботливо поддерживался. Особенно много топлива положили на ночь. Тем не менее Тартелетт несколько раз срывался со своего ложа, чтобы помешать угли, потом снова укладывался спать, но затем ему начинало казаться, что огонь все-таки погас, и опять он в страхе вскакивал и начинал шевелить угли. И так до самого утра.

Ночь прошла спокойно.

Треск костра и пение петуха разбудили Годфри и его спутника. Проснувшись, юноша очень удивился, почувствовав сильную струю воздуха. Это навело его на мысль, что дупло доходит до первого разветвления, а может быть, тянется еще выше, и что где-то там, наверху, образовалось отверстие.

„Отверстие непременно нужно заделать, — подумал Годфри. — Но почему же я не чувствовал тока воздуха в прошлые ночи? Неужели это произошло из-за молнии?“

И он решил внимательно осмотреть со всех сторон ствол секвойи. Обследование показало, что ударом молнии расщепило всю нижнюю часть ствола Вильтри от веток до корней. Если бы электрическая искра проникла внутрь дерева, то Годфри и Тартелетта не было бы уже в живых. Лишь благодаря счастливой случайности они избежали верной смерти.

„Во время грозы, — продолжал размышлять Годфри, — не рекомендуется спать под деревьями. Эти советы хороши для тех, кто может укрыться под надежной кровлей. Но как избежать опасности тем, кому дерево служит домом? Посмотрим!“

Он оглядел длинный след, оставленный на стволе молнией.

— По-видимому, самый сильный удар все же пришелся по верхушке, где могло образоваться отверстие, — сказал Годфри. — Но раз через него возникла тяга, значит, дерево насквозь пустое и живет только корой? Так ли это, нужно проверить!

Выбрав сосновую ветку, покрытую просочившейся смолой, он тут же зажег ее, и она загорелась ярким пламенем.

С факелом в руке, Годфри вошел в свое жилище. Темноту внезапно сменил яркий свет и теперь легко было рассмотреть, как далеко простирается дупло.

Футах в пятнадцати над землей внутри дерева образовалось нечто вроде свода. Приподняв факел, Годфри разглядывал узкое трубчатое отверстие, уходящее до самого верха. Значит, сердцевина дерева была пустой от основания до верхушки, если только местами не сохранилась еще неповрежденная древесина. В таком случае можно будет, цепляясь за эти уцелевшие куски заболони, подняться по ступеням до первого разветвления или даже еще выше.

Помышляя о будущем, Годфри решил, что ни в коем случае нельзя медлить. У него была двойная цель: прежде-всего — как можно плотнее закрыть отверстие, благодаря которому дупло Вильтри, подвергаясь действию дождя и ветра, становилось непригодным для жилья; затем — разведать, нельзя ли добраться до верхних ветвей, которые послужили бы убежищем при нападении животных или дикарей. Мало ли что могло случиться?

Попытка — не пытка. Если во время подъема в этой узкой трубе встретится какое-нибудь препятствие, он всегда сможет спуститься вниз — только и всего.

Укрепив свои факел между двумя толстыми корневищами, Годфри стал взбираться по внутренним выступам еще не прогнившей древесины. Легкий, сильный и ловкий, привыкший, как все американцы, к гимнастике, он делал это без всякого напряжения и вскоре достиг узкой части отверстия. Согнувшись в дугу, Годфри полз на манер трубочиста, опасаясь, как бы дальнейшее сужение дупла не заставило его вернуться назад. Но пока еще можно было продвигаться вперед, задерживаясь на ступенчатых выступах, чтобы перевести дыхание. Через три минуты он был уже на высоте шестидесяти футов. Еще каких-нибудь двадцать футов — и он у цели!

Годфри чувствовал уже дуновение свежего воздуха и жадно вдыхал его из своего душного дупла.

Переведя дух и отряхнув труху, падавшую со стенок дупла, Годфри продолжал подниматься; между тем отверстие все больше сужалось.

Вдруг его внимание привлек подозрительный шум. В верхней части дупла слышалось царапанье, а затем раздался свист.

Годфри замер.

„Что бы это могло быть? — подумал он. — Какое-нибудь животное, укрывшееся в пустом стволе? А может быть, это змея?.. Нет! Змеи здесь не попадались… Должно быть, залетела сюда какая-нибудь птица…“

Годфри не ошибся. Продолжая подниматься, он услышал сердитый клекот и хлопанье крыльев. Очевидно, он нарушил покой какой-то ночной птицы, гнездившейся в этом дереве.

Громогласные: „Кыш! Кыш!“ вспугнули незаконно вторгшееся существо, которое оказалось всего-навсего огромной галкой, не замедлившей вылететь через отверстие и скрыться в зеленой чаще Вильтри.

Через несколько минут голова Годфри показалась из того же отверстия, и вскоре он удобно устроился у начала главного разветвления секвойи, в восьмидесяти футах над землей.

Громадные ветви простирались на этой высоте наподобие настоящего леса, поддерживаемого снизу гигантским стволом. Причудливо ветвящиеся поперечные стволы образовывали непроницаемую чащу. Густая хвоя почти не пропускала света. Было такое впечатление, будто ты находишься в дремучем бору.

Годфри, хотя и не без труда, удалось, перелезая с ветки на ветку, добраться до верхушки этого феноменального дерева. Стаи птиц с криками поднимались при его приближении, перелетая на соседние деревья, намного уступавшие по высоте гиганту Вильтри.

Годфри поднимался все выше и выше — до тех пор, пока верхние ветви не стали прогибаться под его тяжестью.

С высоты, точно на рельефной карте, перед ним расстилался широкий водный горизонт, окружавший остров Фины.

Годфри жадно всматривался в морскую даль. Увы, все вокруг по-прежнему оставалось пустынным!

Он мог только лишний раз убедиться, что остров лежал в стороне от торговых путей Тихого океана.

Годфри глубоко вздохнул и опустил глаза на ту землю, где судьба предназначила ему жить, вероятно, очень долго, а может быть, и до конца дней.

Но каково же было его удивление, когда он снова заметил дым, правда, на этот раз не в южной, а в северной части острова. Годфри стал пристально вглядываться.

Тонкий, темно-синий дымок спокойно струился в тихом, прозрачном воздухе.

— Нет! Двух мнений тут быть не может! — вскричал Годфри. — Я вижу дым. Но недаром же говорится — нет дыма без огня! Только откуда ему взяться? Кто мог его зажечь?..

Годфри старался точнее определить положение места, откуда поднимался дым.

Он поднимался с северо-востока, из-за высоких скал, окаймлявших берег, приблизительно в пяти милях от Вильтри. Ошибки здесь быть не могло! Чтобы добраться до этих скал, нужно было пересечь прерию по направлению к северо-востоку, а потом пройти еще по берегу… Это совсем недалеко!..

Дрожа от волнения, Годфри стал спускаться. Добравшись до нижнего разветвления, он на минутку остановился, набрал мху и хвои, затем, спустившись в отверстие, тщательно, как только мог, заткнул его. Добравшись, наконец, до земли, Годфри бросил на ходу несколько слов Тартелетту, чтобы тот не беспокоился, и быстрым шагом направился к побережью.

Сначала он шел по зеленеющей прерии, среди разбросанных групп деревьев и длинных живых изгородей из дрока, потом вдоль берега и, наконец, через два часа достиг последней цепи скал.

Напрасно искал он дымок, который отчетливо видел с верхушки дерева. Однако он не сомневался, что определил ориентиры правильно и что ошибки не могло произойти. Тогда Годфри начал поиски. Он тщательно обследовал эту часть побережья, кричал, звал… Но тщетно. Никто ему не ответил. Ни одно живое существо не появилось на отмели. Среди скал не видно было никаких следов погасшего костра или пепла сгоревших водорослей.

— Нет, я не мог ошибиться, — повторил Годфри. — Я отчетливо видел дым. Я видел. Это не обман зрения!

Оставалось предположить, что на острове существовал гейзер с горячей водой и что действие его не было постоянным.

В самом деле, разве на острове не могли быть естественные источники? В таком случае появление дыма — обычный геологический феномен.

Годфри пошел обратно. По дороге он внимательно разглядывал местность, на которую почти не обращал внимания, когда шел к берегу, движимый желанием побыстрее найти тех, кто зажег этот таинственный огонь. Несколько раз перед ним промелькнули животные из породы жвачных, среди них — вапити, называемые иначе канадскими оленями. Но мчались они с такой быстротой, что их нельзя было даже внимательно разглядеть.

Когда Годфри к четырем часам подходил к Вильтри, до него донеслись нежные звуки карманной скрипки, а затем он увидел и самого учителя танцев. Славный Тартелетт в позе весталки бережно охранял священный огонь, который ему был поручен.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой Годфри находит подарок, выброшенный морем, и принимает его с большой радостью

Стойко переносить лишения, когда это неизбежно — принцип практической философии, которая, правда, не вдохновляет на подвиги, но для жизни весьма полезна. Годфри решил следовать этому принципу: раз уж он очутился на необитаемом острове, то сделает все возможное, чтобы прожить как можно лучше, пока не представится случая его покинуть.

Поэтому он прежде всего занялся благоустройством жилища в дупле Вильтри. При отсутствии элементарных удобств приходилось особенно заботиться о гигиене: часто менять подстилки из травы и следить за тем, чтобы раковины, которые служили посудой, мылись не менее тщательно, чем блюда и тарелки в лучших американских ресторанах. Справедливости ради следует заметить, что Тартелетт справлялся с этой задачей безупречно. С помощью своего ножа Годфри сделал настоящий стол: вбил в землю четыре ножки и покрыл их широким плоским куском коры, затем приволок чурбаки, вполне заменившие табуретки. Таким образом, если погода мешала устраивать трапезы на открытом воздухе, обитатели Вильтри могли обедать у себя в дупле с полным комфортом.

Еще предстояло решить не менее важный вопрос — как быть с одеждой. Конечно, под этими широтами смело можно было расхаживать в легких штанах и рубахе. Но ведь такая одежда недолговечна! Чем же заменить ее, когда она совсем износится? Можно будет по примеру Робинзона Крузо сшить штаны и куртки из козьих и бараньих шкур, предварительно воспользовавшись мясом. Это вполне реально. А пока была еще старая одежда, Тартелетт с не меньшим успехом справлялся с обязанностями прачки.

Годфри же занимался хозяйством и добыванием пищи. Каждый день по нескольку часов уходило у него на сбор съедобных корней и плодов манзаниллы, затем на ловлю рыбы с помощью верш, сплетенных из тростника, которые он устанавливал либо поперек ручья, либо между вдававшимися в море скалами. Но даже и при таких примитивных средствах на столе у наших героев нередко появлялись разные виды ракообразных, а иногда и крупные рыбы, не говоря уже о моллюсках, которые сами шли в руки.

Однако Годфри и Тартелетт все еще были лишены самой необходимой вещи — обыкновенного котелка, — и его ничем нельзя было заменить. Ведь без него не приготовишь ни бульона, ни вареного мяса, ни рыбы! Приходилось есть одно только жареное. Тартелетт горько жаловался, что даже забыл вкус настоящего супа. Но как ему можно было помочь?

Кроме добывания пищи у Годфри были и другие заботы. Внимательно осмотрев соседние деревья, он обнаружил еще одну исполинскую секвойю с таким же большим дуплом и решил устроить там курятник. Куры быстро привыкли к новому жилищу, исправно неслись и высиживали цыплят. По вечерам дупло тщательно закладывалось, чтобы оградить курятник от нападения хищных птиц, которые, сидя на деревьях, подстерегали добычу и легко могли уничтожить весь выводок.

Домашние животные паслись на воле и до наступления сезона дождей в крове не нуждались. Корма у них было вдоволь, и самого отборного — эспарцета,[28] и сочных трав, которыми изобиловала прерия.

Несколько коз успели уже принести потомство, и теперь их нельзя было доить: молоко требовалось козлятам.

Одним словом, в окрестностях Вильтри жизнь била ключом. В часы сильного зноя домашние животные укрывались от солнца в тени секвойи. Далеко от Вильтри они не удалялись, так что Годфри мог о них не беспокоиться, да и хищные звери на острове Фины как будто не водились.

Так проходило время. Настоящее начинало казаться довольно сносным, но будущее внушало опасения. И вдруг случилось одно неожиданное событие, благодаря которому жизнь наших Робинзонов заметно скрасилась.

Это произошло 29 июля.

Годфри бродил по отмели, прилегающей к заливу, названному им в память о погибшем корабле — Дримбей.[29] Ему хотелось узнать, так же ли богата эта бухта моллюсками, как северная, но втайне он надеялся встретить тут какие-нибудь следы крушения „Дрима“, пусть даже обломки, выброшенные прибоем.

И вот, когда он дошел до песчаного мыса, образуемого отмелью с северной стороны, его внимание вдруг привлек большой камень очень странной формы, лежащий среди водорослей и морских трав.

Необъяснимое предчувствие заставило Годфри ускорить шаг. Каково же было его удивление и радость, когда он обнаружил, что это вовсе не камень, а наполовину занесенный песком сундук!

Был ли это один из сундуков, находившихся на „Дриме“? Неужели он тут лежал с самого кораблекрушения? А может быть, это след другой, более поздней катастрофы? Трудно было ответить определенно. Во всяком случае, откуда бы он ни взялся и каково бы ни было его содержимое, от такого подарка отказываться не приходилось.

Годфри внимательно осмотрел сундук. Снаружи на нем не было ничего похожего на металлическую пластинку с именем владельца, фамилией или инициалами адресата. Такие пластинки обычно прикрепляются к чемоданам американцев. А не найдутся ли какие-нибудь указания внутри? Если окажутся бумаги, которые позволяют определить, откуда взялся сундук и кто его владелец, то можно надеяться, что эти документы, как и все остальное, будут в хорошем состоянии. Ведь сундук закрывается герметически и не должен пропускать воды! Он был крепкий, деревянный, обитый толстой кожей, с металлическими уголками и затягивался широкими толстыми ремнями.

Как ни велико было желание Годфри узнать, что находится в сундуке, он все же решил, что не стоит его взламывать, а лучше попытаться открыть. О том, чтобы перенести такую тяжесть из Дримбея в Вильтри — не могло быть и речи. Сундук был слишком громоздким.

„Хорошо, — подумал Годфри, — откроем его здесь, а потом перенесем содержимое по частям“.

От этой бухты до группы секвой расстояние было не менее четырех миль. Переноска потребует много времени и будет очень утомительной. Но на отсутствие свободного времени жаловаться не приходилось, а усталость в таком деле не помеха.

„Что же все-таки в нем лежит?“ — ломал себе голову Годфри.

Перед тем, как пуститься в обратный путь и порадовать учителя танцев, он решил попытаться открыть сундук.

Сначала юноша развязал ремни, затем, расстегнув пряжку, стащил с замка кожаный клапан. Теперь оставалось только отомкнуть замок. Но как?

Задача оказалась нелегкой. Что бы использовать в качестве рычага? Нож? Нет, Годфри ни за что не рискнул бы испортить свое единственное орудие, неоценимое в жизни Робинзона. Быть может, поискать камень потяжелее и сбить скобу?

Годфри так и сделал. Выбрав на отмели крепкий булыжник величиной с кулак, он ударил им изо всей силы по медной скобе.

И вдруг, оттого ли, что сломалась скоба, или замок не был заперт на ключ, к великому удовольствию Годфри, задвижка сама отскочила.

С бьющимся от волнения сердцем он поднял крышку сундука и тотчас убедился, что если бы его пришлось ломать, это стоило бы громадных усилий.

То был даже не сундук, а настоящий сейф, обитый изнутри листами цинка, предохраняющими содержимое от влаги. Следовательно, все, что там находилось, было в полной сохранности.

И что это были за вещи! При виде их Годфри не мог удержать крика радости. Без сомнения, этот сундук или сейф, как его ни назови, принадлежал очень практичному путешественнику, который, должно быть, отправлялся в такую страну, где нельзя приобрести даже самых необходимых вещей.

Прежде всего, там было белье: рубашки, полотенца, простыни и одеяла. Затем одежда: шерстяные куртки, шерстяные и нитяные носки, полотняные панталоны, бархатные брюки, трикотажные жилеты, прекрасные сюртуки, две пары ботинок, охотничьи сапоги с высокими голенищами и в придачу ко всему две фетровые шляпы.

Во-вторых, там оказались предметы, необходимые для хозяйства и туалетные принадлежности: котелок — да, да! вожделенный котелок! чайник, кофейник, несколько ложек, ножей и вилок, маленькое зеркальце, щетки всех видов, три фляги с водкой вместимостью по пятнадцать пинт,[30] набор всевозможных гвоздей, лопаты, топор, молоток, долото, железные крючки.

В-третьих — оружие: два охотничьих ножа в кожаных футлярах, карабин, два пистонных ружья, три шестизарядных револьвера, фунтов десять пороху, несколько тысяч патронов, порядочный запас свинца и пуль — все, по-видимому, американского происхождения.

Наконец, в сундуке имелась небольшая дорожная аптечка, подзорная труба, компас, хронометр, несколько английских книг, писчая бумага, карандаш, чернила, перья, календарь. Библия нью-йоркского издания и вдобавок ко всему — „Руководство по кулинарному искусству“.

Нельзя не согласиться, что в данных обстоятельствах это были неоценимые сокровища.

Годфри прыгал от радости. Если бы понадобилось специально подобрать предметы, необходимые для потерпевших кораблекрушение, трудно было бы составить более полный список.

Годфри не мог отказать себе в удовольствии разложить все эти сокровища на песке и рассмотреть каждую вещь в отдельности. Но никаких бумаг, которые помогли бы установить имя владельца или название корабля, там не оказалось.

На берегу вокруг никаких других обломков кораблекрушения заметить тоже не удалось. Ни на песке, ни среди камней ничего не было видно. Должно быть, сундук довольно долго держался на воде, прежде чем прилив выбросил его на берег.

Теперь обоим жителям острова Фины надолго были обеспечены все средства к существованию. Счастливый случай подарил им орудия и необходимую одежду, оружие и домашнюю утварь.

Само собой разумеется, Годфри и помышлять не мог о том, чтобы немедленно перенести все эти богатства к Вильтри. Сделать это можно было вместе с Тартелеттом, да и то в несколько приемов. Однако следовало торопиться. Ведь в любой день мог хлынуть тропический ливень.

Уложив большую часть вещей обратно в сундук, Годфри решил захватить с собой только ружье, револьвер, немного пороху и пуль, котелок и подзорную трубу.

Затем, тщательно закрыв сундук и затянув ремни, он пустился в путь к своему жилью.

С каким восторгом встретил его час спустя Тартелетт! Как был счастлив учитель танцев, когда ученик рассказал ему о всех богатствах, найденных в сундуке! Один только котелок доставил ему такую радость, что маэстро тут же проделал целую серию сногсшибательных па, завершившихся эффектным прыжком.

Было только двенадцать часов дня. Годфри решил сразу же после обеда снова отправиться в Дримбей. Ему не терпелось перенести в Вильтри все подаренные судьбой сокровища.

На этот раз Тартелетт без всяких возражений согласился отправиться вместе с ним. Теперь незачем было сторожить огонь. В любую минуту его можно было получить с помощью пороха. Но все же, для большей уверенности, учитель танцев решил оставить маленький огонек и заодно сварить на нем бульон.

В одну минуту славный Тартелетт налил в котелок воды, положил туда мясо агути и дюжину корешков ямса, заменивших овощи, всыпал щепотку соли, которую добыл из щелей в прибрежных камнях.

— Он сварится и без меня! — торжественно изрек Тартелетт, видимо, очень довольный своей идеей.

Затем оба направились в Дримбей, выбрав самый короткий путь.

Сундук стоял на прежнем месте. Осторожно откинув крышку, Годфри стал сортировать содержимое под радостные возгласы Тартелетта.

По первому заходу Годфри и Тартелетт, нагрузившись, как вьючные мулы, перенесли оружие, боеприпасы и часть одежды.

Вернувшись к Вильтри, усталые и измученные, они присели отдохнуть перед столом, на котором дымился бульон из агути. Наши герои нашли его великолепным, а что касается мяса, то, по словам учителя танцев, это была пища богов. Вот до чего могут довести лишения!

На другой день, 30 июля, Годфри и Тартелетт, поднявшись на рассвете, тут же отправились в путь и в три приема перенесли все содержимое сундука. Еще до наступления сумерек вся утварь, одежда, орудия я оружие находились в дупле Вильтри.

Наконец, 31 июля, хоть и не без труда, они перетащили и самый сундук, который предназначался для хранения белья.

Тартелетт, теперь видевший все в розовом свете, взял карманную скрипку, подозвал своего ученика и сказал ему самым серьезным тоном, как если бы они находились на Монтгомери-стрит, в доме богача Кольдерупа:

— А что, дорогой Годфри, не возобновить ли нам уроки танцев?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой происходит то, что, по крайней мере, хоть раз должно произойти в жизни настоящего или воображаемого Робинзона

Итак, будущее становилось менее безотрадным. Но если Тартелетт, живя только сегодняшним днем, надеялся с помощью всех этих инструментов, орудий и оружия скрасить одинокое существование, то Годфри уже подумывал о возможности покинуть остров Фины. Нельзя ли будет построить достаточно прочное судно, чтобы добраться до ближайшей земли или встретить какой-нибудь проходящий корабль?

Но прежде чем приступить к реализации этого плана, юноша в течение нескольких недель действовал по программе, намеченной Тартелеттом.

Теперь гардероб квартирантов Вильтри был в полном порядке, но не зная, как еще сложатся обстоятельства, они решили менять одежду только по мере необходимости. Впрочем, так решил Годфри, а Тартелетт недовольно ворчал:

— К чему такая бережливость? Мы ведь не дикари, чтобы ходить полуголыми!

— Простите меня, Тартелетт, но чем мы отличаемся от дикарей?

— Ну, это уж слишком! Вы увидите, что ко времени отъезда у нас останется еще не ношенная одежда.

— В этом я не уверен, — возражал Годфри. — Пусть лучше будет лишнее, чем совсем ничего!

— Но по воскресеньям-то, я думаю, мы можем хоть немножечко принарядиться?

— Ну, это другое дело. По воскресеньям и в праздничные дни — пожалуйста! — отвечал Годфри, не желая слишком огорчать своего легкомысленного спутника. — Но так как сегодня только понедельник, то впереди у нас целая неделя.

Следует сказать, что со времени своего появления на острове, Годфри аккуратно отсчитывал день за днем, и теперь, найдя в сундуке календарь, убедился, что сегодня действительно был понедельник.

Теперь, когда положение несколько улучшилось, наши Робинзоны поделили между собой по способностям ежедневные работы. Тартелетт, которому больше не нужно было приглядывать за огнем, без особого сожаления расстался со своими обязанностями весталки, поглощавшими все его внимание. На его долю выпало другое занятие, с которым он справлялся, впрочем, с не меньшим успехом: собирание корней ямса и камаса, особенно последних, служивших, как мы знаем, для выпечки хлеба. Учителю танцев ежедневно приходилось проделывать путь до кустарников, окаймлявших прерию, что составляло не менее двух миль. Сначала он жаловался на усталость, но вскоре привык и преодолевал это расстояние без труда. В свободное время Тартелетт занимался также сбором устриц и других моллюсков, которые по-прежнему, несмотря на прибавление пищевых ресурсов, потреблялись в большом количестве.

Годфри взял на себя заботы о домашнем скоте и птице. Обязанности мясника были ему совсем не по душе, но пришлось перебороть отвращение, и теперь, благодаря его усердию, нередко подавались к столу бульон и жареное мясо. Что же касается охоты на лесную дичь, которая здесь водилась в изобилии, то Годфри решил с этим немного повременить. Когда будут выполнены первоочередные работы, он сможет бродить по лесам и с успехом использовать имеющиеся в его арсенале ружья, порох и дробь.

С помощью ниспосланных ему судьбой орудий он сколотил несколько скамеек и поставил их внутрь дупла и возле дерева. Хорошо обструганный стол также приобрел более приличный вид, вполне подходящий для настоящих тарелок и столовых приборов, которые расставлял на нем Тартелетт. Вместо кроватей были сделаны деревянные лежаки, а покрытая одеялом травяная подстилка стала больше походить на обычную постель. Кухонная утварь уже не валялась на полу: для нее была прибита полка. Кроме деревянного сундука в дупле Вильтри появился и самодельный стенной шкаф, а на больших гвоздях развесили инструменты и оружие, украсившие стены наподобие рыцарских доспехов.

Теперь Годфри задумал сделать настоящую дверь, опасаясь, как бы домашние животные не нарушили по ночам их покой. Но как он мог изготовить доски единственной ручной пилой? Поэтому вместо досок он воспользовался большими кусками древесной коры. Дверь получилась достаточно прочной и плотно закрывала вход в Вильтри. В то же время в двух противоположных частях внутренней стенки дупла Годфри прорубил два маленьких окошка и приделал к ним ставни. В комнату поступало теперь достаточно света и воздуха. На ночь ставни закрывались, а днем было так светло, что наши Робинзоны перестали зажигать факел, от которого в жилище всегда стоял сильный чад.

Каким будет освещение в длинные зимние вечера, Годфри еще не решил. Быть может, удастся изготовить несколько свечей из бараньего сала или, что гораздо проще, приспособить древесную смолу? Об этом придется подумать.

Предстояло решить и другой, не менее важный вопрос — как построить дымовую трубу. Пока стояла хорошая погода, для приготовления пищи во всех отношениях был удобен очаг, устроенный снаружи, в щели одной из секвой. Но что делать, когда начнется сезон дождей и наступят холода? Очевидно, придется разводить огонь в самом жилище, а дым выпускать наружу. Впрочем, и с этим еще можно повременить!

Сейчас у Годфри были другие заботы. Прежде всего он занялся постройкой моста, чтобы соединить оба берега речки, протекавшей неподалеку от гигантских секвой. Ему удалось, правда не без труда, забить в песчаное русло несколько свай и настелить на них бревна. Благодаря мосту легко было теперь добираться до северного побережья кратчайшим путем, тогда как прежде приходилось делать обход в две мили вверх по течению, чтобы перейти речку вброд.

Всеми силами стараясь скрасить существование на затерянном островке Тихого океана, — на тот случай, если им придется жить здесь очень долго или даже всегда, — Годфри, однако, не терял надежды на спасение.

Теперь им было ясно, что остров Фины лежал в стороне от морских путей. На острове не было промежуточного порта, он не мог снабжать проходящие пароходы провизией. Однако мог же какой-нибудь военный или торговый корабль пройти когда-нибудь ввиду его берегов? Поэтому надо было подумать, как привлечь к себе его внимание, дать ему знать, что на острове находятся люди.

С этой целью Годфри решил поставить на вершине северного мыса мачту, а для флага пожертвовать одной из простыней, найденных в сундуке. Но так как белый флаг мог оказаться на большом расстоянии незаметным, то пришлось окрасить его соком росших у подножья дюн алых ягод. Вскоре на мачте уже развевался ярко-красный флаг. Правда, окрашен он был примитивно, без помощи стойких химикалий, и легко мог выгореть на солнце или вылинять от дождя. Но это не беда! Его всегда можно будет перекрасить заново!

В таких работах незаметно пролетело время до 15 августа; обе недели небо было безоблачным, если не считать двух или трех сильных гроз, проливших на иссохшую землю целые потоки воды.

Теперь Годфри решил заняться охотой. Однако если сам он стрелял довольно хорошо, то никак не мог рассчитывать на Тартелетта, который никогда не брал в руки ружья.

Отныне несколько дней в неделю Годфри посвящал охоте за четвероногой и пернатой дичью, которой тут было вполне достаточно, чтобы обеспечить жителей Вильтри. Куропатки и бекасы внесли некоторое разнообразие в обычное меню. Кроме того, пулями юного охотника были убиты две антилопы, и учитель танцев, хоть и не принимал никакого участия в их добыче, с большим аппетитом уничтожал их в виде бифштексов или котлет.

Во время охоты Годфри все больше и больше знакомился с островом. Он исходил вдоль и поперек весь лес, занимавший центральную часть острова, поднимался вверх по течению речки до самого ее истока — ручейка у западного склона, снова взбирался на вершину конуса и спускался оттуда с противоположной стороны, которую еще не исследовал.

„Изо всех моих разведок, — рассуждал про себя Годфри, — можно сделать вывод, что на острове Фины нет ни хищных зверей, ни ядовитых змей, ни других пресмыкающихся! Будь они здесь, их, без сомнения, вспугнули бы ружейные выстрелы, и я бы их заметил. Нам просто посчастливилось! Не знаю, как бы мы с ними справились, если бы им вздумалось напасть на Вильтри?“

На ходу он продолжал размышлять:

„Можно также заключить, что остров Фины необитаем. Иначе туземцы или потерпевшие крушение давно бы прибежали на выстрелы. Только вот этот непонятный дым, который, как мне кажется, я видел дважды!..“

В самом деле, это было непонятно. Ведь Годфри до сих пор не обнаружил следов разведенного кем-либо костра. Что же касается теплых источников, за счет которых он пытался было объяснить появление дыма, то остров Фины, не будучи вулканическим по происхождению, едва ли мог их иметь. Очевидно, в обоих случаях это было оптической иллюзией.

Впрочем, дым больше не показывался. Годфри снова поднимался на вершину конуса, опять влезал на верхушку Вильтри, но ни разу больше не заметил никакого подобия дыма. Мало-помалу он вовсе перестал об этом думать.

За домашними работами и охотой прошло еще несколько недель. Каждый день приносил хоть какое-нибудь улучшение, делая жизнь наших Робинзонов менее однообразной.

По воскресеньям Тартелетт наряжался, как индейский петух, и прогуливался под деревьями, наигрывая на своей карманной скрипке. При этом он выделывал самые замысловатые па, давая уроки самому себе, так как его ученик решительно от них отказался.

— А к чему они? — отвечал Годфри на настойчивые просьбы танцмейстера. — Неужели вы можете себе представить Робинзона, берущего уроки танцев и изящных манер?

— А почему бы и нет? — серьезно возражал Тартелетт. — Разве Робинзону помешают хорошие манеры? Ведь нужны они не для других, а для себя!

Хотя Годфри и не знал, что на это ответить, он все же не сдавался, и бедный Тартелетт только зря терял время на уговоры. Тринадцатого сентября Годфри испытал самое тяжелое разочарование, какое только может испытать человек, выброшенный кораблекрушением на необитаемый остров.

В этот день, около трех часов, когда он прогуливался возле „Флагпункта“ — так был назван мыс, на котором возвышалась мачта с флагом, — внимание его вдруг привлекла длинная полоска дыма на горизонте. Посмотрев в подзорную трубу, Годфри убедился, что это действительно дымок, относимый к острову западным ветром.

Сердце учащенно забилось.

— Корабль! — воскликнул юноша.

Но пройдет ли он так близко от острова Фины, чтобы заметить или услышать сигналы с берега? Неужели этот дым, едва появившись, исчезнет вместе с судном на северо— или юго-западе?

В течение двух часов Годфри находился во власти самых противоречивых чувств и мыслей.

Дым увеличивался, сгущался — очевидно, судно набирало скорость, — потом вдруг почти совсем исчез. Однако пароход заметно приближался, и к четырем часам на границе неба и моря показался корпус большого судна, шедшего на северо-восток. Годфри это точно определил. Если бы оно продолжало двигаться в этом направлении, то непременно приблизилось бы к острову Фины.

Сначала Годфри решил бежать к Вильтри и предупредить Тартелетта, но передумал. Ведь на таком расстоянии один человек, дающий сигналы, будет не менее заметен, чем двое. Потому он остался на месте с подзорной трубой перед глазами, боясь пропустить малейшее движение корабля.

Пароход медленно приближался к острову, хотя и не успел еще повернуться к нему носом. К пяти часам линия горизонта была уже выше его корпуса, и можно было заметить три мачты. Годфри даже разглядел цвета флага, развевавшегося на гафеле.[31]

Флаг был американским.

„Но если я различаю флаг корабля, — подумал Годфри, — то и оттуда должны были заметить мой флаг, который при таком ветре, как сейчас, нетрудно увидеть в подзорную трубу! Может быть, надо им помахать, и тогда они поймут, что жители острова хотят установить с ними контакт? К делу! Нельзя терять ни минуты!“

Он подбежал к мачте и, раскачивая шест, стал размахивать флагом, как бы для приветствия, потом приспустил флаг, что у моряков означает просьбу о помощи.

Пароход приблизился еще мили на три, но флаг на борту оставался неподвижным и не отвечал на сигналы с берега.

Годфри почувствовал, как его сердце сжалось… Очевидно, его не заметили.

Шел уже седьмой час. Пароход был не более чем в двух милях от берега, когда солнце стало скрываться за горизонтом и начали сгущаться сумерки. С наступлением темноты пришлось оставить всякую надежду быть замеченными.

Годфри снова принялся поднимать и опускать свой флаг, но безуспешно…

Тогда он выстрелил несколько раз из ружья. Ответных выстрелов не последовало. Расстояние было слишком велико, да и ветер дул с моря.

Между тем опускалась ночь. Скоро нельзя будет разглядеть даже корпуса корабля. Не пройдет и часа, и он начнет удаляться от острова Фины.

В волнении Годфри стал зажигать ветки смолистых деревьев, росших позади флагпункта. Сухая сосновая хвоя скоро запылала огромным пламенем.

Но так и не дождавшись ответных сигналов с корабля, Годфри грустно поплелся в Вильтри, чувствуя, как никогда прежде, всю тяжесть одиночества.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой рассказывается об одном неожиданном происшествии

Эта неудача потрясла Годфри. Да как тут было не огорчаться! Когда еще может представиться подобный шанс на спасение! С таким же равнодушием будут проходить мимо острова и другие суда, если они случайно окажутся в этой части Тихого океана. К чему бы и другим кораблям поступать иначе, если остров не является ни портом, ни просто надежным и нужным для них убежищем?

Годфри провел тревожную ночь, просыпаясь каждую минуту. Ему чудилось, что он слышит в море пушечные выстрелы, и он начинал надеяться, что корабль все же заметил еще не погасший огонь на берегу и отвечает на сигнал.

Годфри напрягал слух и убеждался, что все это было только игрой больного воображения. А с наступлением дня он почти убедил себя, что никакого корабля вообще не было, что все это сон, начавшийся накануне в три часа дня.

Но нет! Он же отчетливо помнил, что пароход был в двух милях от острова и прошел мимо, не обратив внимания на сигналы.

О постигшем его разочаровании Годфри ни слова не сказал Тартелетту. Да и незачем было рассказывать! Беспечный ум учителя танцев не в состоянии, был рассчитывать дальше двадцати четырех часов. Тартелетт даже не задумывался о случайностях, которые помогли бы им покинуть остров. Сан-Франциско стал постепенно стираться из его памяти. У него не осталось там ни невесты, которая дожидалась его с нетерпением, ни дяди Виля, которого он хотел бы снова увидеть. Если бы здесь, на краю света, Тартелетт мог открыть танцкласс хотя бы для одного ученика, он был бы на верху блаженства.

Однако, не помышляя ни о каких опасностях, могущих помешать его спокойной жизни на острове, где не было ни хищных зверей, ни туземцев, танцмейстер делал большую ошибку. Скоро его оптимизму пришлось выдержать суровое испытание.

Было четыре часа пополудни. Тартелетт, как обычно, отправился собирать устриц и моллюсков на берегу близ флагпункта, но тут же прибежал обратно, испуганный, с развевающимися по ветру волосами. При этом было видно, что он боится оглянуться назад.

— Что случилось? — вскричал обеспокоенный Годфри, выбежав навстречу своему спутнику.

— Там… Там… — ответил Тартелетт, показывая пальцем на северную часть моря, видневшуюся между гигантскими секвойями.

— Что там? — спросил Годфри, уже готовый броситься к лужайке.

— Лодка!

— Лодка?

— Да… Дикари… Целая флотилия дикарей!.. Должно быть, людоеды…

Годфри посмотрел в ту сторону.

Это была, однако, не флотилия, как показалось обезумевшему от страха Тартелетту, а всего лишь небольшая лодка, тихо скользившая по морю в полумиле от берега. Казалось, она огибала флагпункт.

— Почему вы думаете, что это людоеды? — обратился Годфри к учителю танцев.

— Потому что рано или поздно, но только на острова всех Робинзонов обязательно являлись людоеды.

— Быть может, это шлюпка с торгового судна?

— С торгового судна?

— Да… С парохода, который вчера прошел близ нашего острова.

— И вы мне ничего об этом не сказали! — воскликнул Тартелетт, в отчаянии вздымая руки к небу.

— К чему было говорить, — ответил Годфри. — Ведь я решил, что судно исчезло бесследно. Но вполне возможно, что лодка спущена с этого корабля. Сейчас мы узнаем…

И сбегав в Вильтри за подзорной трубой, Годфри выбрал удобную позицию на лужайке возле деревьев. С этого наблюдательного пункта можно было отчетливо разглядеть лодку, а находившиеся в ней люди непременно должны были заметить флаг на мачте, развевавшийся на ветру.

Вдруг подзорная труба выпала из рук Годфри.

— Дикари… Да!.. Несомненно, это дикари! — вскричал он.

Тартелетт почувствовал дрожь в ногах и затрясся всем телом.

В самом деле, в лодке сидели люди не европейского типа, и направлялись они прямо к острову. Построенная на манер полинезийской пироги, лодка шла под большим парусом из плетеного бамбука…

Годфри ясно различал форму пироги. Это была так называемая „прао“, из чего можно было заключить, что остров Фины находился недалеко от Малайского архипелага. Но в пироге сидели не малайцы, а чернокожие полуголые люди. Их было не менее десяти.

Конечно, они не могли не заметить признаков наличия на острове обитателей Вильтри так легкомысленно поднявших свой флаг, на который, правда, не обратили внимания на корабле. Спускать флаг уже не имело никакого смысла.

Ничего не скажешь, положение не из приятных! По-видимому, эти люди прибыли сюда с каких-нибудь ближайших островов, нисколько не сомневаясь в том, что этот островок необитаем, — таким он и был до катастрофы с „Дримом“. Но теперь реявший по ветру флаг указывал на присутствие людей… Следовательно, надо было придумать, как укрыться от незваных гостей, если они пристанут к берегу.

Годфри не мог прийти ни к какому решению. Во всяком случае сначала нужно было выяснить, каковы намерения туземцев.

С помощью подзорной трубы он продолжал следить за лодкой. Сначала она прошла вдоль мыса, потом обогнула его и появилась с другой стороны. И, наконец, пристала к устью речки, милях в двух от Вильтри.

Следовательно, если бы аборигенам вздумалось подняться вверх по течению, они очень скоро достигли бы группы секвой и помешать их продвижению было бы невозможно.

Годфри и Тартелетт, не мешкая, вернулись к Вильтри. Прежде всего, надо было принять срочные меры, чтобы скрыть, но возможности, следы своего пребывания и приготовиться к защите. Этим всецело был поглощен Годфри. Что же касается Тартелетта, то его мысль работала совсем в другом направлении.

„Ах! — повторял он про себя. — Какая печальная участь! И ее нельзя избежать! Как может Робинзон ни разу не повстречаться с пирогой людоедов! В один прекрасный день они должны непременно высадиться на острове! И вот… Не прошло и трех месяцев, а они тут как тут! Действительно, ни господин Дефо, ни господин Внес ни на йоту не отступали от правды. Вот и делайтесь после этого Робинзоном!“

Достойный Тартелетт! Робинзоном не делаются, а становятся! Но вы были недалеки от истины, когда сравнивали свое положение с положением героев английского и швейцарского романистов.

Вернувшись в Вильтри, Годфри тотчас же принял меры предосторожности: погасил огонь внутри секвойи, дупло которой служило им местом для очага, и разбросал золу, чтобы не осталось никаких следов костра; заложил кустарником вход в курятник, где куры, петухи и цыплята уже устроились на ночь; скот, за неимением стойла, угнал в прерию, а орудия и домашнюю утварь перенес в жилище, чтобы ничто не указывало на присутствие человека. Покончив со всем этим, Годфри вошел вместе с Тартелеттом в дупло Вильтри и плотно закрыл за собой дверь. Сделанная из коры секвойи, она была не очень заметна даже и вблизи, так как по цвету не отличалась от дерева. Оба окошка столь же плотно закрывались ставнями. И вот, наконец, Вильтри погрузилось в полный мрак.

Какой бесконечно длинной показалась им эта ночь! Годфри и Тартелетт прислушивались к малейшему шороху. Шум упавшей ветки или порыв ветра приводили их в трепет. Им слышались чьи-то шаги, им казалось, что вокруг Вильтри кто-то ходит. Кончилось тем, что Годфри, поднявшись к одному из окошек, приоткрыл ставни и стал со страхом вглядываться в темноту.

Нет, никого не было!..

А потом он услышал шаги. На этот раз слух не мог его обмануть. Он поглядел еще раз и увидел, что под деревом бродит коза.

Между тем решение уже было принято. Если аборигенам удастся обнаружить их жилище внутри большой секвойи, они с Тартелеттом поднимутся по внутренней трубе дерева до верхних ветвей и оттуда окажут сопротивление туземцам. С ружьями, револьверами и боеприпасами они, может быть, даже одержат победу над дюжиной дикарей, лишенных огнестрельного оружия. Если те задумают стрелять снизу из лука, нападение можно будет отразить ружейными выстрелами. А если они взломают дверь — помешать им подняться по узкому внутреннему дуплу до верхних ветвей тоже будет нетрудно.

Но об этой опасности Годфри не стал рассказывать Тартелетту. Бедняга и так был порядочно напуган прибытием дикарей; мысль о возможном переселении на верхушку дерева его не слишком обрадовала бы. Годфри решил в случае необходимости увлечь за собой учителя танцев, — даже силой, не дав ему времени на размышление.

Ночь прошла в непрерывном чередовании надежд и опасений. Однако на Вильтри никто не пытался нападать. Быть может, дикари не дошли еще до группы больших секвой? Быть может, они ожидают наступления дня, чтобы отправиться в глубь острова?

— Вероятно, так они и сделают, — произнес Годфри. — Ведь флаг показывает, что на острове есть люди. А туземцев не больше дюжины, и они сами должны опасаться нападения. Откуда им знать, что на острове только двое бедняг, потерпевших кораблекрушение? Ночью идти они не рискнут… Если только…

— Если только не уплывут обратно, когда наступит день, — закончил Тартелетт.

— Обратно? Но зачем же тогда они явились на остров Фины? Неужели лишь для того, чтобы провести здесь одну ночь?

— Не знаю… не знаю… — пролепетал учитель танцев, который от страха потерял всякую способность соображать и мог объяснить причину прибытия дикарей только желанием полакомиться человеческим мясом.

— Как бы там ни было, — заметил Годфри, — если туземцы завтра не пожалуют в Вильтри, мы сами отправимся на разведку.

— Мы?

— Да, мы! Разлучаться друг с другом в такой момент было бы крайне неблагоразумно. Кто знает, не придется ли нам скрываться в лесу, в центральной части острова… Быть может, даже несколько дней… до отъезда незваных гостей! Нет, Тартелетт, мы должны быть только вместе!

— Тес!.. — произнес дрожащим голосом учитель танцев. — Мне кажется, что я слышу шаги…

Годфри снова поднялся к окошку и тут же спустился вниз.

— Нет! — заявил он. — Пока ничего подозрительного… Это вернулись наши козы, бараны и агути…

— Преследуемые дикарями? — воскликнул Тартелетт.

— Вряд ли. Они совершенно спокойны, — ответил Годфри. — Скорее всего, просто хотят укрыться от утренней росы.

— Ах, так, — пробормотал Тартелетт таким жалобным голосом, что при менее серьезных обстоятельствах Годфри не удержался бы от смеха. — Подобного никогда бы не случилось в особняке Уильяма Кольдерупа на Монтгомери-стрит! — добавил учитель танцев.

— Скоро поднимется солнце, — произнес Годфри. — Подождем еще час, и если туземцы не придут, оставим Вильтри и отправимся на разведку в северную часть острова. Способны вы держать ружье, Тартелетт?

— Держать?.. О, да!..

— А стрелять в определенном направлении?

— Не знаю! Никогда не пробовал… Но можете не сомневаться, Годфри, что моя пуля не попадет в цель…

— Кто знает, быть может, достаточно и выстрела, чтобы вспугнуть туземцев?

Через час стало уже так светло, что можно было разглядеть местность позади больших секвой.

Годфри осторожно открыл обе ставни. С южной стороны все было, как обычно. Тихо и спокойно паслись домашние животные. Годфри старательно закрыл окошко и стал глядеть в другое, из которого просматривалась северная часть бухты. Юноша отчетливо разглядел мачту с флагом, возвышавшуюся на расстоянии двух миль от Вильтри, но устья речки, близ которого накануне высадились дикари, рассмотреть отсюда было невозможно.

Тогда он взял подзорную трубу и обвел взглядом весь берег до выступа флагпункта. Никого. Быть может, как предсказывал Тартелетт, дикари, проведя ночь на суше, действительно — хотя это было необъяснимо — отправились дальше, так и не разузнав, обитаем ли этот остров?

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой ружье учителя танцев Тартелетта поистине творит чудеса

Вдруг у Годфри вырвался такой отчаянный крик, что танцмейстер подскочил на месте. Вне всякого сомнения, туземцы узнали о присутствии на острове людей; флаг, развевавшийся на мачте флагпункта, исчез.

Нельзя было медлить с выполнением задуманного плана — отправиться на разведку, чтобы выяснить, здесь ли еще туземцы и что они делают.

— Итак, в путь! — сказал Годфри своему компаньону.

— В путь? Но… — прошептал Тартелетт.

— Может быть, вы предпочтете остаться?

— С вами, Годфри, да!

— Нет, без меня.

— Быть одному? Ни за что на свете!

— Тогда пошли!

Прекрасно понимая, что Годфри не отступится от своего плана, Тартелетт решился все же сопровождать его. Да у него не хватило бы мужества остаться одному в Вильтри.

Перед тем, как отправиться в путь, Годфри еще раз проверил оружие, зарядил оба карабина и один вложил в руки Тартелетта, который поглядел на ружье с таким растерянным видом, словно какой-нибудь абориген Помоту, впервые увидевший незнакомую вещь. Кроме того, бедняге пришлось привесить к своему поясу патронташ и охотничий нож. В последнюю минуту он надумал захватить с собой еще и карманную скрипку, надеясь, должно быть, ублажать дикарей ее скрипучими звуками, но Годфри, хоть и не без труда, отговорил его от этой глупой затеи.

Было около шести часов утра. Верхушки секвой весело поблескивали под первыми лучами солнца.

Годфри приоткрыл дверь и вышел из дупла, чтобы осмотреть окружающую местность.

Царила полная тишина.

Животные уже паслись в прерии не более, чем в четверти мили от Вильтри. Видно было, как они спокойно щиплют траву, и ничто в их поведении не обнаруживало ни малейшей тревоги.

Годфри подозвал к себе Тартелетта. Учитель танцев нерешительно подошел, обремененный своим вооружением.

Тогда юноша плотно закрыл дверь и, убедившись, что она полностью слилась с корой дерева, набросал вокруг кучу веток, а сверху привалил несколько больших камней. Затем он направился к речке, чтобы в случае необходимости спуститься по берегу до самого устья.

Тартелетт плелся сзади, беспокойно озираясь по сторонам. Сидеть одному в дупле было бы еще страшнее, и он изо всех сил старался не отставать.

Дойдя до лужайки у больших секвой, Годфри остановился, вытащил подзорную трубу и стал с напряженным вниманием вглядываться в каждую точку на берегу от мыса флагпункта до северо-восточного угла острова.

Ни одно живое существо не попадало в поле зрения и не видать было ни малейшего дымка, который указывал бы на стоянку туземцев.

Конец мыса также был совершенно пустынен хотя на нем и виднелись многочисленные следы босых ног. Да, Годфри не ошибся: мачта стояла на том же месте, а флаг исчез! Очевидно, туземцы прельщенные красным цветом, сорвали полотнище и возвратились к своей пироге, укрытой в устье реки.

Годфри окинул взглядом западное побережье. От флагпункта до Дримбея все было пусто и безлюдно. Пустынной была и водная гладь — никакое судно не бороздило поверхности моря. Значит, если туземцы продолжали двигаться вдоль берега на своей прао, то теперь они должны были скрыться от взора среди береговых скал.

Годфри мучила проклятая неизвестность. Во что бы то ни стало он хотел выяснить, находятся ли еще незваные гости на острове или убрались восвояси. Хочешь не хочешь, нужно было дойти до того места, где они высадились накануне — прокрасться к бухте, образованной устьем реки.

На ее берегах, на протяжении двух миль склонялись к воде зеленые купы деревьев и тянулись заросли кустарника, а дальше, на пятьсот-шестьсот ярдов, оставалось свободное пространство, с открытыми до самого моря берегами. Характер местности позволял, таким образом, незаметно приблизиться к устью, если только туземцы не поднимутся вверх по реке. Во избежание неожиданностей нужно было действовать очень осторожно.

Но вряд ли в столь ранний час туземцы, уставшие от вчерашнего длинного перехода, успели уже покинуть свой лагерь. Скорее всего они еще спят в пироге или рядом с ней на земле. В таком случае, подумал Годфри, их можно будет застигнуть врасплох.

Только не надо торопиться! В присутствии возможного противника важнее всего остаться незамеченным. Преимущество на стороне нападающего. В более выгодном положении тот, кто делает первый выстрел. Проверив курки карабинов и револьверов, Годфри и Тартелетт стали спускаться по левому берегу речки.

Все было спокойно. Тишину раннего утра нарушали лишь птицы, безмятежно порхавшие среди деревьев с берега на берег.

Годфри шел впереди, а спутник его тащился сзади, понурив голову и, видимо, выбиваясь из сил. Они миновали подлесок и выбрались на открытую местность, поросшую высокой травой, которая, однако, скорее могла выдать присутствие человека, чем густой кустарник, окаймленный деревьями. На этом участке приходилось продвигаться с крайней осмотрительностью. Малейшая оплошность — и в голову полетят камни и стрелы! Но учитель танцев, как назло, несколько раз спотыкался, несмотря на предостережения Годфри, и падал со всей своей амуницией; при этом он пыхтел, отдувался и производил столько шума, что был для Годфри только обузой. Как он раньше не догадался оставить его в Вильтри или укрыть где-нибудь в лесу! Но теперь было поздно об этом думать.

Прошел уже час, как наши Робинзоны покинули гигантскую секвойю. Они проделали большую часть пути, не обнаружив пока ничего подозрительного.

Годфри остановился, окинул взглядом прерию. Речка несла свои мелкие воды среди открытых песчаных берегов. Нигде никаких признаков пришельцев… Конечно, нельзя было не учитывать и того, что туземцы, зная теперь о присутствии на острове людей, сами, вероятно, приняли меры предосторожности. Вполне возможно, что тем временем, пока Годфри с Тартелеттом шли берегом вниз по течению, незваные гости могли подняться вверх по реке, могли засесть тут же неподалеку в миртовых к мастиковых зарослях, могли бродить по лесу или устроить засаду.

Странная черта характера: по мере того, как они продвигались вперед, не встречая „свирепых“ дикарей, Тартелетт мало-помалу успокаивался, избавляясь от своих страхов, и даже начинал отзываться с пренебрежением об этих „смешных людоедах“. Годфри же, наоборот, все больше и больше беспокоился и, перейдя с открытого места в лесок, удвоил предосторожность.

Прошел еще час. Берега снова обнажились. Их покрывали только небольшие заросли кустарника. Ветер пригибал траву, указывая на близость моря. В таких условиях трудно было укрыться. Ничего не оставалось, как лечь плашмя и продвигаться ползком. Годфри так и сделал, предоставив Тартелетту последовать своему примеру.

Но тому не хотелось ложиться на землю.

— Дикарей больше нет! Людоеды ушли! — возражал учитель танцев.

— Они здесь, — тихо и решительно сказал Годфри. — Они должны быть здесь, — повторил он. — Ложитесь на живот, Тартелетт! Живее, живее, и будьте готовы в любую минуту спустить курок! Следите за мной и не стреляйте без моего приказания!

Годфри произнес это таким суровым голосом, что ноги танцмейстера подогнулись сами собой, и он оказался в требуемой балетной позе.

И хорошо сделал.

Годфри, действительно, имел все основания говорить так настойчиво.

С занятой им позиции не было видно ни берега моря, ни устья речки — кругозор закрывала возвышенность, находившаяся не более, чем в ста шагах. Но за этим замкнутым горизонтом, из-за гряды холмов, поднимался в синее небо густой столб дыма.

Лежа на траве и приложив палец к спусковому крючку карабина, Годфри терпеливо выжидал.

„Третий раз, — говорил он самому себе, — я вижу на острове дым. Не значит ли это, что туземцы уже высаживались и разводили костры на северной и южной стороне острова? Нет, это невозможно! Ведь я ни разу не находил никаких следов — ни углей, ни пепла! Но сейчас я узнаю, что здесь происходит, и решу, как поступить!“

Сделав несколько скользящих движений, которые тут же скопировал Тартелетт, Годфри добрался до возвышенности, откуда легко было наблюдать за той частью морского побережья, где речная излучина непосредственно примыкала к устью.

Юноша едва удержался от крика. Опустив руку на плечо учителя танцев, он дал ему понять, что дальше двигаться нельзя. Тартелетт замер, уткнувшись головой в землю, а Годфри увидел все, что ему хотелось увидеть…

На берегу, среди скал, пылал громадный костер, посылая к несу черные клубы дыма. Вокруг огня ходили те самые чернокожие туземцы, что прибыли вчера на остров, и непрерывно подбрасывали топливо, сложенное рядом в большую кучу. Неподалеку от них колыхалась на волнах привязанная к камню пирога.

Начинался прилив.

Годфри, не прибегая к подзорной трубе, видел невооруженным глазом все, что происходило на берегу. От костра его отделяли какие-нибудь двести шагов. Он даже отчетливо слышал, как трещали в огне сухие ветки. Прежде всего ему стало ясно, что засады можно не опасаться, так как все туземцы были сейчас в сборе.

Из двенадцати человек десять занимались работой: одни энергично поддерживали огонь, другие забивали колья для вертела, как это делают обычно полинезийцы. Одиннадцатый, казавшийся начальником, с важным видом прогуливался по отмели и часто поглядывал в глубь острова, словно опасаясь нападения.

На плечах его Годфри увидел красное полотнище флага, служившее дикарю украшением.

Двенадцатый же, крепко привязанный к столбу, лежал на земле.

Легко было догадаться, какая участь грозила несчастному. Вертел и огонь, конечно, предназначались для того, чтобы его изжарить… Выходит, что Тартелетт не ошибся, назвав этих людей каннибалами!

Нельзя было также не согласиться с учителем, уверявшим своего ученика, что приключения всех Робинзонов, настоящих или воображаемых, не отличаются одно от другого. Ведь в самом деле, Годфри с Тартелеттом оказались в том же положении, что и герой Даниэля Дефо, когда на его острове высадились дикари. И подобно Робинзону Крузо, теперь они должны были присутствовать при ужасной сцене людоедства!

Годфри решил брать пример с бесстрашного Робинзона. Нет, он ни за что не допустит, чтобы каннибалы зарезали пленника и насытились человеческим мясом! И вооружен он нисколько не хуже, чем Робинзон в эпизоде спасения Пятницы! Два ружья — четыре выстрела! Два револьвера — двенадцать выстрелов! Этого будет вполне достаточно, чтобы подействовать на одиннадцать дикарей, которых может вспугнуть и один выстрел. Придя к такому решению, Годфри стал хладнокровно выжидать момента, когда сможет громогласно заявить дикарям о своем присутствии.

Ждать ему пришлось недолго.

Не прошло и двадцати минут, как начальник приблизился к огню и недвусмысленным жестом указал на пленника своим подчиненным, которые только и ждали его приказаний.

Годфри поднялся. Поднялся и Тартелетт, сам не зная почему. Бедный учитель танцев даже не догадывался, что собирается сделать его спутник, ничего ему не сказавший о своих намерениях.

Годфри, должно быть, представил себе, что при одном его появлении среди дикарей поднимется паника: либо они бросятся к пироге, либо побегут врассыпную.

Но не случилось ни того, ни другого. Казалось, они его даже не заметили.

Как раз в эту минуту начальник снова указал на пленника. Трое чернокожих подскочили к нему, отвязали от столба и потащили к огню.

Это был еще молодой человек. В ожидании близкой смерти, он, как видно, решил дорого продать свою жизнь и стал отчаянно отбиваться. Но туземцы скоро с ним справились, повалили на землю, и тут подоспел их начальник с каменным топором в руке, чтобы размозжить ему голову.

Годфри громко закричал и спустил курок. Пуля просвистела в воздухе и, казалось, насмерть сразила начальника: он упал, как подкошенный.

При звуке выстрела туземцы замерли, словно от удара грома, а те, что держали пленника, невольно выпустили его из рук. Воспользовавшись случаем, бедняга тотчас же бросился бежать в том направлении, откуда явился неожиданный спаситель, на которого с изумлением смотрели теперь все дикари.

В ту же минуту раздался второй выстрел.

Тартелетт нажал на спусковой крючок с зажмуренными от страха глазами и долго потом потирал правую щеку, ушибленную прикладом. Подобной пощечины ему в жизни не приходилось получать! Однако — бывают же такие удачные выстрелы! — он даже не промахнулся: один из дикарей свалился замертво рядом со своим начальником.

Туземцы потерпели сокрушительное поражение. Быть может, они решили, что их атакует многочисленное враждебное племя и побоялись принять бой? А может быть, их напугали двое белых людей, извергавших громы и молнии? Как бы то ни было, но чернокожие дикари, подхватив своих убитых и раненых, пустились наутек: вскочили в лодку, изо всех сил стали грести, затем развернули парус и быстро обогнули флагпункт.

Тем временем пленник подбежал к своему спасителю. Сначала он остановился в нерешительности, из страха перед этими высшими существами, затем приблизился к бельм людям, опустился перед ними на колени, взял ногу Годфри в свои руки и поставил себе на голову в знак того, что признает себя его рабом.

Можно было подумать, что этот уроженец Полинезии тоже читал „Робинзона Крузо“.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, в которой описывается моральное и физическое воспитание уроженца Полинезии

Годфри поднял несчастного, лежавшего у его ног, и посмотрел ему в лицо. Этому человеку было лет тридцать пять, не больше. Наготу его прикрывала лишь набедренная повязка. По чертам лица и цвету кожи он напоминал африканского негра. И правда, в нем не было никакого сходства с жалкими аборигенами полинезийских архипелагов, заметно отстающими по своему развитию от большинства африканских племен.

Бывали случаи, когда суданские или абиссинские негры попадали в руки к туземцам Полинезийских островов, и не пришлось бы особенно удивляться, если бы этот негр умел говорить по-английски или на каком-нибудь другом европейском языке, известном Годфри. Но скоро стало ясно, что несчастный лопочет на каком-то совершенно непонятном наречии, вероятно, на языке местных туземцев, к которым он, должно быть, попал в раннем детстве.

Сначала Годфри заговорил с ним по-английски, но, увы, это было напрасно — он не получил никакого ответа. Тогда он постарался объяснить ему знаками, что хочет знать его имя.

После нескольких бесплодных попыток негр, у которого, впрочем, было умное и открытое лицо, произнес одно слово:

— Карефиноту.

— Карефиноту! — воскликнул Тартелетт. — Вы слышали что-нибудь подобное?.. Я предлагаю назвать его Пятницей. Ведь сегодня пятница, как это было на острове Робинзона. На островах, где живут Робинзоны, дикарей всегда называют по тому дню недели, когда он был спасен. Подумать только, как можно носить такое нелепое имя — Карефиноту?

— Если это его имя, то почему он не может сохранить его? — возразил Годфри.

В эту минуту рука Карефиноту коснулась его груди, и на лице негра был написан вопрос: „А тебя как?“

— Годфри, — ответил юноша.

Чернокожий попытался произнести это имя, и хотя Годфри повторил его несколько раз, туземцу так и не удалось внятно воспроизвести столь непривычное для него сочетание звуков.

Потом Карефиноту повернулся к учителю танцев, давая понять, что хочет знать и его имя.

— Тартелетт, — ответил танцмейстер с любезной улыбкой.

— Тар-те-летт! — повторил Карефиноту.

Очевидно, сочетание этих слогов соответствовало устройству его голосовых связок, ибо произнес он их очень отчетливо.

Учитель танцев казался крайне польщенным. Да и было отчего!

Тогда Годфри, желая воспользоваться сообразительностью туземца, объяснил ему знаками, что хочет узнать название острова. Он указал на лес, прерию, холмы, потом обвел рукой берег моря и горизонт и, наконец, вопросительно поглядел на негра.

Карефиноту, не сразу уразумев, что от него хотят, повторил жест Годфри и обернулся, окидывая взглядом все окружающее пространство.

— Арнека, — сказал он, подумав.

— Арнека? — повторил Годфри, топая ногой по земле, чтобы яснее выразить свой вопрос.

— Арнека! — подтвердил негр.

Но это ничего не говорило Годфри, не указывало ни на географическое название острова, ни на его положение в Тихом океане. Он не мог припомнить ничего похожего. Быть может, это было туземное название, не известное картографам.

Между тем Карефиноту с нескрываемым любопытством продолжал рассматривать обоих белых, переводя взгляд с одного на другого, словно устанавливая разницу между ними. Его губы улыбались, обнаруживая ряд великолепных белых зубов, на которые Тартелетт поглядывал с некоторой опаской.

— Пусть сломается в моей руке карманная скрипка, — воскликнул он, — если эти зубы никогда не жевали человеческого мяса.

— Во всяком случае, — ответил Годфри, — наш новый компаньон теперь не походит на человека, которого собираются изжарить и съесть, а это самое главное!

Больше всего привлекало внимание Карефиноту оружие Годфри и Тартелетта: карабины, которые они держали в руках, и револьверы, заткнутые за пояс.

Годфри сразу понял причину этого любопытства. Очевидно, дикарь никогда не видел огнестрельного оружия. Да и понимал ли он, что обязан своим освобождением одной из этих трубок, выбрасывающих молнию? Вряд ли.

Годфри решил дать туземцу представление о своем могуществе. Зарядив ружье, он показал Карефиноту на красную куропатку, летевшую шагах в пятидесяти от них над прерией, затем быстро прицелился и выстрелил: птица упала.

При звуке выстрела негр сделал великолепный прыжок, который Тартелетт тут же оценил глазом хореографа. Затем, оправившись от страха, Карефиноту с быстротой охотничьей собаки подбежал к птице, ковылявшей по траве с перебитым крылом, и принес ее своему господину, радостный и изумленный.

После этого и Тартелетту захотелось показать туземцу что он тоже обладает молниеносной силой. Заметив близ ручья спокойно сидящего на старом стволе рыболова, он поднял ружье и прицелился.

— Не нужно, Тартелетт! — остановил его Годфри. — Не стреляйте!

— Почему?

— Подумайте только, если вам не повезет и вы промахнетесь, как много мы потеряем в глазах этого туземца.

— Но почему бы мне не попасть? — возразил Тартелетт не без досады. — Не я ли во время сражения, впервые взяв в руки ружье, на расстоянии ста шагов поразил прямо в грудь одного из людоедов?

— Вы в него определенно попали, раз он упал. Но, послушайте меня, Тартелетт! Ради наших общих интересов не испытывайте судьбу дважды.

Учитель танцев, хоть и с некоторым разочарованием, все же поддался уговорам. Перекинув ружье за спину, он вместе с Годфри и Карефиноту направился в Вильтри.

Жилище, оборудованное внутри секвойи, вызвало новое изумление дикаря. Прежде всего, ему пришлось объяснять я показывать, как надо обращаться с разными орудиями, инструментами и домашней утварью. По-видимому, Карефиноту жил среди туземцев, стоящих на самой низкой ступени развития, так как даже железо, казалось, ему было неизвестно. Когда поставили на горячие угли котелок, туземец тут же хотел его снять, думая, что он сгорит, чем вызвал неудовольствие Тартелетта, занятого священнодействием — приготовлением бульона. Но больше всего Карефиноту поразило зеркало: он вертел его так и сяк, чтобы убедиться, нет ли на другой стороне его собственной персоны.

— Но он же ничего не смыслит, этот черномазый, — с презрительной гримасой воскликнул учитель танцев.

— Нет, Тартелетт, вы ошибаетесь, — возразил Годфри. — Он смотрит на оборотную сторону зеркала, значит — рассуждает, на что способно только мыслящее существо.

— Хорошо! Согласен! Допустим, что он способен мыслить, — сказал Тартелетт, с сомнением покачав головой. — Но будет ли он нам чем-нибудь полезен?

— Я в этом уверен! — ответил Годфри.

Между тем Карефиноту очутился за столом, уставленным разными кушаньями. Сначала он их обнюхал, потом попробовал на зубок и, наконец, стал с жадностью поглощать все подряд, одно за другим: суп из агути, убитую Годфри птицу, баранью лопатку с гарниром из камаса и ямса.

— Кажется, наш гость обладает завидным аппетитом, — заметил Годфри.

— Да, — ответил Тартелетт. — Нужно будет глядеть за ним в оба. Как бы не разыгрались его каннибальские инстинкты!

— Успокойтесь, Тартелетт! Мы заставим его забыть вкус человеческого мяса, если только он его когда-нибудь пробовал.

— За это я не поручусь! — ответил учитель танцев. — Уж если он раз отведал…

Карефиноту с напряженным вниманием слушал разговор обоих собеседников. По его умным глазам было видно, что ему очень хотелось бы узнать, о чем они говорят в его присутствии. Неожиданно у него развязался язык, и он начал им что-то объяснять. Но это был ряд лишенных смысла звукоподражательных междометий, с преобладанием гласных „а“ и „у“, как в большей части полинезийских наречий.

Годфри размышлял. Как бы то ни было, этот негр, которого он чудом спас от смерти, станет теперь его новым товарищем. Без сомнения, он будет хорошим слугой. Он силен, ловок, деятелен. Его не испугает никакая работа. Его удивительная способность к подражанию всему, что он видит, поможет Годфри построить систему его воспитания.

И Годфри не ошибся. Уход за скотом, сбор корней и плодов, убой баранов или агути, которые составляли основную пищу, приготовление сидра из диких яблок манзаниллы — все это Карефиноту быстро набился делать и старательно выполнял после того, как ему показали.

Что бы ни думал Тартелетт, Годфри относился к дикарю без всякого недоверия и никогда не раскаивался, что спас его от смерти, рискуя собственной жизнью. Если его что-то и тревожило, то только возможность возвращения дикарей, которым теперь стало известно местоположение острова Фины.

С первого же дня для Карефиноту была устроена постель в дупле секвойи. Но чаще всего, если не было дождя, он предпочитал спать на открытом воздухе, превратясь таким образом в верного стража.

В течение следующих двух недель Карефиноту несколько раз сопровождал Годфри во время охоты. Его главным удовольствием было глядеть, как падают птицы, убитые на далеком расстоянии. При этом он с большой готовностью нес службу охотничьей собаки, выполняя свои обязанности с таким рвением, что его не останавливали никакие препятствия: ни завалы, ни кусты, ни ручьи.

Мало-помалу Годфри стал привязываться к новому товарищу. Карефиноту разделял с нашими Робинзонами все трудности. Одного только он не мог постичь — английского языка. Несмотря на все усилия, туземец не способен был произнести даже самых употребительных слов, которые ему так старательно втолковывали Годфри и учитель танцев.

Так проходило время. Однако, если настоящее благодаря счастливому стечению обстоятельств было сносным, если никакая непосредственная опасность им не угрожала, Годфри все же не мог не задуматься над тем, удастся ли ему когда-нибудь покинуть остров, и что он сможет предпринять, чтобы вернуться на родину. Дня не проходило, чтобы он не вспоминал свою невесту Фину и дядюшку Виля! Не без тайного страха поджидал он наступления холодов, которые воздвигнут между ним и его близкими еще более непреодолимые препятствия.

Двадцать седьмого сентября, благодаря чрезвычайному происшествию, Годфри и его спутники смогли обеспечить себя новым запасом пищи, что стоило им, правда, немалых усилий.

В тот день Годфри и Карефиноту, занимаясь во время прилива сбором моллюсков у выступа Дримбея, вдруг заметили множество маленьких плавучих островков, подгоняемых к берегу ветром. Это был целый архипелаг, над которым кружили так называемые морские ястребы — птицы с широким размахом крыльев.

Откуда взялись эти странные островки, плывшие по воле волн, и что они собой представляли?

Пока Годфри стоял в растерянности, не зная, что и подумать, Карефиноту бросился на землю животом вниз, потом, подобрав голову в плечи и двигая руками и ногами, начал воспроизводить движения медленно ползущего животного.

Годфри уставился на него, ничего не понимая, и вдруг сообразил:

— Черепахи! — воскликнул он.

Карефиноту не ошибся. Действительно, это были черепахи — мириады черепах! — усеявшие всю водную поверхность на пространстве, по крайней мере, квадратной мили. Саженях в ста от берега большинство из них погрузилось в воду, и морские ястребы, потеряв точку опоры, поднялись в воздух, делая большие спивали. Но не менее сотни черепах были выброшены приливной волной.

Годфри и Карефиноту быстро побежали по отмели к этой морской дичи, давшейся им прямо в руки. Каждая особь имела не менее трех-четырех футов в диаметре! Чтобы не дать им уйти в море, нужно было их только перевернуть на спину. Эта нелегкая работе заняла не один час.

Следующие несколько дней пришлось повозиться с добычей. Мясо черепахи, великолепное на вкус, может сохраняться и в сыром, и в законсервированном виде, если его хорошенько просолить.

Приближался сезон дождей, и Годфри решил заготовить впрок побольше черепашьего мяса. И все же некоторое время к столу подавался превосходный свежий бульон, которым с удовольствием насыщался не один только Тартелетт!

Кроме этого из ряда вон выходящего случая, жизнь наших островитян в общем не отличалась разнообразием. Ежедневно в одни и те же часы производились одни и те же работы. Годфри не без страха думал, что с наступлением холодов жизнь станет, пожалуй, еще тягостней. Но что можно было придумать?

Пока погода не испортилась, он продолжал бродить по острову, посвящая все свободное время охоте. Обычно его сопровождал Карефиноту, а Тартелетт предпочитал хозяйничать в Вильтри. Природа не наделила учителя танцев никакими охотничьими талантами, хотя его первый выстрел и оказался таким виртуозным.

Во время одной экскурсии случилось неожиданное происшествие, не на шутку встревожившее обитателей большой секвойи.

Годфри охотился с Карефиноту в центральной части лесного массива, покрывавшего подножье главного гребня острова Фины. С самого утра им встретились лишь две или три антилопы, промелькнувшие в глубине чащи на таком расстоянии, что стрелять в них было бесполезно.

За мелкой дичью Годфри не гонялся: пищи у них было вдоволь, а убивать с единственной целью убивать не входило в его планы. Антилопы же его привлекали не мясом, а шкурами, которые сейчас бы очень пригодились. Но на этот раз приходилось возвращаться домой с пустыми руками.

Было около трех часов пополудни. После завтрака, съеденного на привале, охота не стала удачнее, и потому Годфри решил больше не задерживаться, чтобы поспеть к обеду в Вильтри. Они уже пересекали опушку леса, как вдруг Карефиноту резко обернулся, подскочил к Годфри и схватил его с такой силой за плечи, что тот не мог сопротивляться.

Пробежав шагов двадцать, Годфри, наконец, смог остановиться и, отдышавшись, вопросительно поглядел на Карефиноту.

Негр с испуганным видом показал ему рукой на зверя, неподвижно стоявшего от них шагах в пятидесяти.

Это был бурый медведь. Обхватив лапами ствол дерева, он зловеще качал головой сверху вниз, будто собирался броситься на охотников.

Годфри, не задумываясь, поднял ружье и выстрелил, раньше чем Карефиноту успел его удержать.

Сразила ли пуля зверя? Вполне возможно. Был ли он убит? Утверждать это было трудно. Во всяком случае, широко расставив лапы, медведь рухнул к подножью дерева.

Нельзя было медлить ни минуты. Борьба с этим страшным животным могла привести к плачевным результатам. Известно, что в лесах Калифорнии даже лучшие охотники рискуют жизнью при встрече с бурым медведем.

Поэтому Карефиноту, как видно знавший повадки хищников, схватил Годфри за руку и потащил к Вильтри, а тот, понимая, что осторожность здесь необходима, не стал сопротивляться.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой положение, и без того весьма серьезное, все более и более осложняется

Присутствие на острове дикого зверя заставило серьезно призадуматься. Какие еще испытания будут уготованы людям, заброшенным сюда по прихоти судьбы?

Годфри не счел возможным скрыть от Тартелетта это последнее происшествие и, кажется, поступил опрометчиво.

— Медведь! — воскликнул учитель танцев, с таким ужасом озираясь по сторонам, будто целая стая зверей уже осаждала Вильтри. — Но откуда взялся медведь? Ведь до сих пор их не было на нашем острове! А раз уж появился один, то, несомненно, появятся и другие и, может быть, не только медведи, но и ягуары, пантеры, гиены, львы!

Воспаленному воображению Тартелетта остров Фины представлялся теперь сплошным зверинцем с вырвавшимися из клеток хищниками.

Годфри спокойно возразил, что не следует ничего преувеличивать. Он видел пока только одного медведя, и это факт! Но почему медведь не попадался ему раньше, объяснить трудно, а, вернее сказать, невозможно. Во всяком случае, рано еще делать вывод, что остров наполнен кровожадными хищниками, которые рыщут в лесах и прериях. Тем не менее, нужно быть начеку и не выходить без оружия.

Несчастный Тартелетт! С этого дня все его существование состояло из сплошных ужасов, волнений и бесконечных страхов, к которым примешивалась еще тоска по далекой Калифорнии.

— Нет уж, спасибо! — повторял он. — Ко всем удовольствиям еще и звери в придачу! Довольно! Хватит! Я требую, чтобы меня отправили домой!

Если бы только это было возможно!

Годфри и его спутники стали теперь осторожнее. Звери могли появиться не только со стороны берега или прерии, но и притаиться где-нибудь поблизости среди группы больших секвой. Нужно было заранее принять серьезные меры для защиты жилища на случай внезапного нападения. Прежде всего, наши герои укрепили дверь, чтобы она могла выдержать удары когтей хищного зверя. Для скота Годфри решил устроить хлев, где козы, агути и бараны могли бы находиться в безопасности хотя бы ночью. Но это было делом нелегким. Ограда получилась не слишком прочной и не такой высокой, чтобы помешать медведю свалить ее или гиене перепрыгнуть.

Карефиноту возложил на себя ночные дежурства возле Вильтри, что давало, по крайней мере, гарантии от всяких неприятных неожиданностей. И хотя он подвергался опасности, но хорошо сознавал, что оказывает эту услугу своим освободителям, и продолжал стоять на часах, несмотря на то, что Годфри уговаривал его дежурить с ним поочередно.

Прошла еще неделя, а страшные гости так и не показывались в окрестностях Вильтри. Теперь Годфри без особой необходимости далеко от дома не уходил. За баранами, козами и агути, пасшимися на соседнем лугу, учредили строгий надзор, и чаще всего обязанности пастуха исполнял Карефиноту. Ружья он с собой не брал, так как до сих пор не научился с ним обращаться, зато за поясом у него всегда был заткнут охотничий нож, а в правой руке он сжимал топор. С таким вооружением ловкий и сильный негр мог, не колеблясь, броситься не только на медведя, но, если бы пришлось, и на тигра.

Однако ни медведь, ни тигр и никакой другой зверь в Вильтри до сих пор не пожаловали. Мало-помалу Годфри начал успокаиваться, возобновил свои прогулки по острову и даже стал ходить на охоту, хотя и не забирался в самую чащу леса. Когда его сопровождал Карефиноту, Тартелетт, тщательно заперев дверь, забивался в дупло и ничто не заставило бы его оттуда выйти, даже если бы нужно было давать уроки танцев! Когда же Годфри уходил один, танцмейстер оставался с туземцем и с большой настойчивостью занимался его воспитанием.

Тартелетт сначала решил научить его самым употребительным английским словам, но голосовой аппарат негра был настолько не приспособлен к английской фонетике, что от уроков пришлось отказаться.

— Хорошо! — решил Тартелетт. — Раз я не могу быть его учителем, то буду его учеником.

И он стал заучивать междометия, которые произносил туземец.

Напрасно Годфри внушал ему, что от этих занятий не будет никакого проку: Тартелетт настаивал на своем. Учителю танцев хотелось знать полинезийские названия предметов, на которые он указывал Карефиноту.

Очевидно, Годфри недооценивал талантов своего учителя. Тартелетт оказался способным учеником и по истечении пятнадцати диен запомнил пятнадцать слов. Например, он твердо усвоил, что на языке Карефиноту „бирси“ означает огонь, „араду“ — небо, „мервира“ — море, „дура“ — дерево и так далее. Он так восторгался своими успехами, будто получил первый приз на конкурсе лучших знатоков полинезийских наречий.

В благодарность за это он решил обучить Карефиноту хорошим манерам и основным правилам европейской хореографии.

Годфри не мог отказать себе в удовольствии от души посмеяться! Однако, чтобы скоротать время, он и сам, по воскресеньям, когда был свободен, охотно присутствовал на уроках знаменитого танцмейстера Тартелетта из Сан-Франциско.

Действительно, зрелище было презабавным. Несчастный туземец, обливаясь потом, с невероятным трудом проделывал элементарные танцевальные экзерсисы. Но при всем его прилежании и покорности, не так-то просто было превратить полинезийца, с его неуклюжими плечами, отвислым животом, вывернутыми внутрь коленями и ногами, в нового Вестриса или Сен-Леоне.[32]

Тартелетт доходил до неистовства, а Карефиноту, кротко страдая, учился изо всех сил. Трудно вообразить, каких ему стоило усилий встать в первую позицию! А когда дело доходило до второй, а потом и до третьей — мучениям не было конца!

— Гляди на меня, тупица! — кричал Тартелетт, больше всего ценивший в занятиях наглядность. — Ноги врозь! Еще больше врозь! Носок одной ноги приставить к пятке другой! Раздвинь колени, болван! Убери плечи, дубина! Голову прямо!.. Руки округлить!..

— Но вы требуете от него невозможного, — вступался Годфри.

— Для умного человека нет ничего невозможного — неизменно отвечал Тартелетт.

— Но его телосложение к этому не приспособлено…

— Приспособится! Отлично приспособится! Потом этот дикарь будет мне бесконечно признателен за то, что я научил его, как нужно входить в салон.

— Но ведь ему никогда не представится случай попасть в салон!

— Кто знает, Годфри! — невозмутимо возражал учитель.

Тем и кончались разговоры с Тартелеттом. Затем учитель танцев брал свою карманную скрипку и смычок и начинал наигрывать короткие пронзительные мелодии, приводившие Карефиноту в буйный восторг. Теперь уж его не приходилось уговаривать. Не думая о правилах хореографии, туземец с уморительными ужимками выделывал всевозможные коленца, прыгал, кувыркался, скакал.

А Тартелетт, глядя на неистовства этого сына Полинезии, предавался размышлениям. „Может быть, — думал он, — эти энергичные па, хотя и противоречащие всем принципам хореографического искусства, более естественны для рода человеческого, чем отработанные веками движения?“

Но оставим учителя танцев и изящных манер наедине с его философскими раздумьями и вернемся к вопросу более практическому и более злободневному.

Годфри во время своих последних экскурсий, когда он один или в сопровождении Карефиноту бродил по лесу, не встречал больше никаких других зверей и даже не видел их следов. Берега речки, куда хищники должны были бы ходить на водопои, не сохраняли никаких подозрительных отпечатков. По ночам тишина ни разу не нарушалась воем или рычанием, и домашние животные по-прежнему были спокойны.

„Как странно! — говорил себе Годфри. — Ведь ни я, ни Карефиноту не могли ошибиться. Нет сомнения в том, что он показал мне медведя, а я в него стрелял. Если предположить, что я убил зверя, то неужели этот медведь был единственным представителем на нашем острове?“

Это было совершенно необъяснимо! Если медведь действительно был убит, то куда же тогда делось его тело? Годфри повсюду искал, но оно бесследно исчезло. Смертельно раненное животное могло, конечно, добраться до своей берлоги и там околеть. Но тогда у подножья дерева остались бы пятна крови…

„Во всяком случае, — думал Годфри, — и впредь нужно будет остерегаться!“

С первых дней ноября наступил холодный сезон. Часами напролет лили промозглые дожди. Позднее, вероятно, должны были начаться ливни, которые в этих широтах не прекращаются неделями. Так здесь проходит зима. Теперь Годфри должен был осуществить свое намерение устроить очаг в самом дупле, чтобы обогревать жилище и готовить еду, не боясь ни ветров, ни ливней.

Подходящим местом для очага показалась ему одна из внутренних стенок секвойи. Он решил положить туда несколько камней — плашмя и на ребро, которые и будут служить очагом. Сложнее было сконструировать дымоход. Выпускать дым по длинному дуплу внутри секвойи Годфри считал непрактичным, да и как бы он соорудил такую трубу!

Наконец, он смекнул, что в качестве дымовой трубы можно приспособить длинный толстый бамбук, росший кое-где по берегам речки.

В этой работе ему усердно помогал Карефиноту, понявший, хотя и не без некоторых усилий со стороны Годфри, что от него требуется. Вместе они прошли около двух миль, пока не выбрали достаточно толстые экземпляры тростниковых растений. Вместе занялись они и постройкой очага. Камни были разложены на земляном полу в глубине комнаты, напротив двери. Стебли бамбука очистили от сердцевины и, подровняв у краев, вставили одна в другую несколько трубок. Таким образом, получилась довольно длинная дымовая труба, приделанная выходным концом к отверстию в коре секвойи.

Такой очаг их вполне устраивал и требовал только при смотра, чтобы не загорелся бамбук.

В дупле Вильтри вскоре весело запылал огонь — к тем большей радости Годфри, что в комнате совсем не чувствовалось дыма.

Сделано все было своевременно, так как с 3 по 10 ноября лили, не переставая, дожди. Разводить огонь под открытым небом было бы теперь невозможно. Эту грустную неделю Годфри и его товарищи провели взаперти, выходя из дому только для присмотра за скотом и курами.

И вдруг в один прекрасный день оказалось, что полностью иссяк запас камасов, заменявших нашим Робинзонам хлеб. Так как отсутствие мучнистых корней становилось все более ощутимым, Годфри заявил Тартелетту, что с наступлением более сносной погоды он отправится вдвоем с Карефиноту за камасами. Учителя танцев не слишком прельщала перспектива плестись две мили по мокрой траве, и он охотно согласился караулить дом.

Вечером 10 ноября небо, затянутое серыми тучами, которые еще в начале месяца нагнал западный ветер, постепенно стало очищаться. Дождь начал утихать, и в сумерках проглянуло солнце. Все говорило за то, что следующий день обещает быть безоблачным и можно будет воспользоваться хорошей погодой.

— Завтра на рассвете, — сказал Годфри, — мы с Карефиноту отправляемся в путь.

— Желаю удачи, — ответил учитель танцев.

Ближе к ночи разошелся туман и высыпали звезды. Карефиноту тотчас же после ужина снова занял свой сторожевой пост, оставленный им на время дождей. Напрасно Годфри убеждал его вернуться в комнату, говоря ему, что теперь вовсе не обязательно сторожить Вильтри, так как ни один зверь с тех пор не показывался. Но Карефиноту не поддавался никаким уговорам, и Годфри должен был отступиться.

На другой день погода действительно благоприятствовала островитянам. Когда около семи часов утра Годфри вышел из Вильтри, первые лучи солнца уже золотили густые вершины секвой.

Карефиноту был по-прежнему на посту. Он простоял здесь всю ночь и, наконец, дождался Годфри. Оба вооружились до зубов и захватили с собой по большому мешку. Простившись с Тартелеттом, они направились к речке, чтобы затем пройти по левому берегу до того места, где росли камасы.

Не прошло и часа, как они без всяких приключений добрались до своей цели.

Примерно три часа наши островитяне работали, не разгибая спины, и только около одиннадцати пустились в обратный путь с мешками, полными камасов.

Шли они рядом, весело переглядываясь, так как поддерживать разговор не могли. Вот они достигли речной излучины. В этом месте деревья живописно склонялись над водой, образуя своеобразный полог, сходящийся над обоими берегами.

Вдруг Годфри остановился. На этот раз он первым заметил и показал Карефиноту неподвижно стоящего у подножья дерева зверя, глаза которого как-то странно светились.

— Тигр! — воскликнул Годфри.

И он не ошибся. В самом деле, это был громадный тигр. Изогнувшись в дугу, он обхватил когтями ствол дерева, готовясь к могучему прыжку.

В одно мгновение Годфри, бросив на землю свой мешок, прицелился и выстрелил.

— Ура! Ура! — закричал он.

На этот раз результат выстрела был бесспорен: раненный пулей тигр отскочил назад. Неизвестно только, была ли рана смертельной и как поведет себя разъяренный зверь.

Годфри поднял ружье, чтобы выстрелить во второй раз.

Но тут Карефиноту, прежде, чем юноша мог его удержать, метнулся с ножом вслед за тигром.

Напрасно Годфри кричал, требуя, чтобы он остановился, напрасно звал его… Негр ничего не слышал или не хотел слышать, поглощенный мыслью добить зверя, хотя бы с риском для жизни.

Годфри бросился к реке. Добежав до берега, он увидел Карефиноту в яростной схватке с тигром. Сначала негр сдавил зверю горло, потом нанес ножом страшный удар в сердце. Тигр скатился в речку, полноводную от долгих дождей. Бурный поток подхватил мертвое животное и с необычайной стремительностью унес в море.

Медведь! Тигр! Теперь уже не могло быть сомнений: на острове водились хищные звери…

Подойдя к Карефиноту, Годфри убедился, что тот отделался лишь несколькими легкими ссадинами. Подобрав свои камасы, они двинулись в обратный путь, размышляя о новых превратностях, которые им готовило будущее.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой Тартелетт повторяет на все лады, что хочет покинуть остров

Когда Тартелетт узнал, что на острове кроме медведей водятся еще и тигры, он задрожал от ужаса и долго не осмеливался высунуть носа из дупла. Ведь рано или поздно хищники узнают дорогу в Вильтри! Не осталось и уголка, где можно было чувствовать себя в безопасности! Охваченный страхом, Тартелетт требовал возведения укреплений, каменных стен с эскарпами[33] и контрэскарпами, куртинами и бастионами, которые должны были обеспечить безопасность жителям большой секвойи. А за невозможностью осуществить фортификационные сооружения, он хотел или, вернее, хотел бы поскорее покинуть остров.

— И я тоже, — спокойно отвечал ему Годфри.

И в самом деле, условия жизни на острове теперь уже были не те, что прежде. Благоприятные обстоятельства помогали бороться с лишениями, удовлетворять насущные потребности, выдерживать непогоду, переносить тяготы зимы. Но защищаться от лютых зверей, каждую минуту ждать нападения — это было просто невыносимо.

Положение становилось все более серьезным, и в недалеком будущем могло стать критическим.

— Но как объяснить тот факт, — спрашивал себя Годфри, — что в течение четырех месяцев мы не видели на острове ни одного зверя, а за последние две недели пришлось столкнуться и с медведем, и с тигром. Что бы это значило?

Действительно, факт был необъясним, но настолько очевиден, что нельзя было с ним не считаться!

Годфри, однако, не пал духом. Превратности судьбы только увеличивали его хладнокровие и мужество. Если звери стали опасностью, то он примет против этой опасности самые решительные меры.

Но какие можно было принять меры?

Прежде всего, сократить до предела экскурсии в лес и прогулки на побережье; выходить из дому с оружием в руках и только в случае крайней необходимости.

— При первой и второй встречах, — внушал своим спутникам Годфри, — мы отделались легким испугом, но третья может кончиться плачевно. Не будем зря рисковать!

Суровая необходимость заставляла не только сократить экскурсии, но и усилить охрану жилища, скота и домашней птицы, которых хищники могли полностью уничтожить.

Годфри серьезно задумался о возможности укрепления Вильтри, хотя от гениального проекта Тартелетта — возвести вокруг пояс оборонительных сооружений, — разумеется, пришлось отказаться. Было бы достаточно и того, если бы удалось устроить высокий и прочный забор между стволами нескольких ближайших секвой, иначе говоря, окружить Вильтри так называемой надежной оградой, которая обеспечила бы относительную безопасность и гарантировала бы от внешнего нападения.

Годфри прикинул. Сделать такой забор было возможно, хотя и очень трудно. Он убедился в этом, внимательно осмотрев местность. Нелегко было даже сосчитать, сколько придется отобрать, срубить и обработать стволов, чтобы воздвигнуть подобное заграждение.

Но Годфри не страшила никакая работа. Он посвятил в свои планы Тартелетта, тот их одобрил и обещал свое содействие. Более того, учитель танцев сумел растолковать суть замысла Карефиноту, и тот, как всегда, готов был прийти на помощь но первому зову.

Они немедленно принялись за дело.

В одной миле от Вильтри, вверх по течению речки, находилась небольшая рощица, состоявшая из корабельных сосен. Наши Робинзоны не смогли бы напилить досок даже не из очень толстых стволов. Но заостренные с одного конца, а затем вбитые в землю бревна должны были образовать достаточно прочный забор.

И вот, 12 ноября, на рассвете, Годфри со своими спутниками направился к этому леску. Вооружены они были до зубов и продвигались с крайней осторожностью.

Тартелетт, удрученный треволнениями, то и дело повторял:

— Не по душе мне эта вылазка в лес! Как хотелось бы мне расстаться с островом!

Но Годфри на этот раз не стал его утешать или вступать с ним в споры. Больше того, он даже призвал учителя танцев к благоразумию. Сейчас ради общей пользы нужно было действовать не словами, а руками. Приходилось, хочешь не хочешь, сделаться на какое-то время вьючными животными.

Впрочем, на всем пути от Вильтри до сосновой рощи ничего подозрительного не оказалось, хотя все трое внимательно оглядывали прерию от одного горизонта до другого. Пасшийся на лугу скот не выказывал ни малейшей тревоги. Птицы беспечно щебетали среди ветвей или порхали в воздухе.

Достигнув рощицы, путники тотчас же приступили к работе. Годфри счел более разумным сначала свалить столько деревьев, сколько может понадобиться, а потом уже переправить их в Вильтри. Обрабатывать стволы на месте казалось ему более удобным.

Карефиноту, как и следовало ожидать, научился ловко обращаться с топором и пилой и стал незаменимым помощником. Благодаря физической силе, он не прерывал работы даже в те промежутки, когда Годфри останавливался передохнуть, а Тартелетт в изнеможении лежал на траве, вытянув руки и ноги, не в силах даже вытащить карманную скрипку.

Заметим, однако, что учителю танцев и изящных манер, поневоле ставшему лесорубом, Годфри дал самую легкую работу — очистку стволов от мелких ветвей. Если бы за это платили хотя бы полдоллара в день, то учитель танцев зарабатывал бы, наверное, не более десяти центов![34] Так они работали шесть дней подряд, с 12 по 17 ноября. Приходили на участок рано утром, в полдень съедали захваченный из дому обед, поздно вечером возвращались и ужинали в Вильтри. Погода стояла переменная, часто набегали тучи, то парило, то лил дождь. Наши Робинзоны спасались от дождя под деревьями, а чуть только прояснялось, снова принимались за дело.

Восемнадцатого ноября отобранные для ограды деревья лежали на земле: все верхушки уже были отрублены и стволы очищены от ветвей.

В эти дни возле речки не появлялось ни одного дикого зверя. Может быть их вообще не осталось на острове, если допустить, что убитые медведь и тигр были единственными представителями этих пород. Увы, предположение было бы совершенно невероятным!

Поэтому Годфри и не думал отказываться от своего плана — отгородить Вильтри высоким прочным забором, который мог бы их защитить от всяких неприятных неожиданностей.

К тому же, было сделано самое трудное. Оставалось лишь переправить бревна к месту постройки.

Да, самое трудное было позади. И как бы они справились с переноской бревен, если бы Годфри не пришла в голову блестящая мысль сплавить лес по реке? После обильных дождей речка стала полноводной и стремительной. Без особых затруднений можно будет составить из бревен плоты и пустить их вниз по течению. У мостика они сами остановятся и будут разобраны, а от мостика до Вильтри шагов двадцать.

Больше всех радовался учитель танцев: усердная работа восстанавливала его поколебленное достоинство.

Девятнадцатого ноября первые плоты, пущенные вниз по течению, благополучно прибыли на место и были задержаны перегородившим реку мостом. Меньше чем за три дня удалось таким образом переправить весь заготовленный лес.

Двадцать первого ноября часть бревен была уже забита в землю фута на два в глубину. Столбы с заостренными верхушками скреплялись между собой гибкими, но крепкими прутьями. Забор получился что надо!

Видя, как быстро продвигается дело, Годфри испытывал большое удовлетворение и говорил Тартелетту, что скоро они действительно будут как в крепости.

— Действительно как в крепости мы будем только на Монтгомери-стрит, в особняке вашего дядюшки Кольдерупа, — сухо отвечал учитель.

Попробуй возразить на это замечание!

Двадцать шестого ноября забор на три четверти был готов. Вильтри оказалось в центре ограды, внутри которой было еще несколько секвой, среди них и та, где находился курятник. Сама собой напрашивалась мысль отвести часть огороженного пространства под хлев — устроить его здесь было бы совсем нетрудно.

Еще три-четыре дня, и забор будет закончен. Останется только приделать прочную дверь, и обитатели Вильтри почувствуют себя в безопасности.

Но на следующий день, 27 ноября, работу прервало одно неожиданное обстоятельство, столь же необъяснимое, как и многое другое, что происходило на острове Фины. В этот день, около восьми часов утра, Карефиноту, взобравшись на дерево по узкой трубе дупла, чтобы законопатить верхнее отверстие на случай сильного дождя или ветра, вдруг закричал во весь голос.

Годфри, занятый устройством забора, поднял голову и увидел, что негр решительными жестами подзывает его к себе наверх, понимая, что туземец не стал бы его беспокоить по пустякам, юноша, захватив подзорную трубу, быстро поднялся по внутренним стенкам дупла, пролез через верхнее отверстие, достиг главного разветвления и вскоре уже сидел верхом на одной из громадных веток.

Карефиноту показал ему рукой на округлый выступ, образуемый с северо-востока береговой линией острова. Там поднимался к небу густой столб дыма.

— Опять! — вскричал Годфри.

И, наведя подзорную трубу, он убедился, что на этот раз никакого обмана зрения быть не могло: дым, очевидно, шел от большого костра, так как виден был отчетливо на расстоянии примерно пяти миль.

Годфри повернулся к негру, который взглядами, возгласами и всем своим существом выражал крайнее удивление. Но и сам Годфри удивлен был ничуть не меньше.

Взору открывалась морская гладь, чистая и спокойная. Ни корабля, ни паруса, ни туземной прао — ничего, что могло бы напомнить о недавней высадке дикарей.

— Ну, на этот раз меня не проведут! Теперь уж я узнаю, от какого огня исходит дым! — воскликнул Годфри.

И указав негру на северо-восток, потом на нижнюю часть секвойи, дал ему понять, что немедленно хочет отправиться к тому месту.

Карефиноту его не только понял, но даже одобрил этот план кивком головы.

„Если там скрывается человек, — размышлял Годфри, — я разузнаю, кто он и откуда! Нужно выяснить, почему он там прячется! Прежде всего, это необходимо знать для нашей же безопасности!“

Спустившись с дерева, Годфри рассказал Тартелетту о том, что увидел и что решил предпринять; затем предложил ему отправиться вместе с ними.

Но до северного побережья было не менее десяти миль, а Тартелетт превыше всего на свете ценил свои ноги, считая, что они предназначены только для благородных упражнений. Именно по этой причине он предпочел бы остаться в Вильтри.

— Хорошо! — сказал Годфри. — Мы пойдем одни! Но не ждите нас раньше вечера.

Захватив с собой немного провизии, чтобы позавтракать на привале, Годфри и Карефиноту простились с Тартелеттом, не преминувшим заметить, что все равно они ничего не найдут, только утомятся без надобности.

Годфри взял ружье и револьвер, а негр — топор и свой любимый охотничий нож. Они перешли по мостику на правый берег и направились через прерию на противоположный конец острова — к тому месту, где из-за скал поднимался дым.

Это было восточней скалистого мыса, куда Годфри ходил в первый раз. Оба они шли быстрым шагом, с тревогой озираясь по сторонам и боясь, чтобы нападение зверя, притаившегося где-нибудь в кустах, не застало бы их врасплох; но нигде никого не было.

В полдень они сделали короткий привал и затем, продолжая свой путь, вскоре достигли переднего ряда прибрежных скал. До места, откуда по-прежнему поднимался дым, оставалось еще не менее четверти мили.

Годфри и Карефиноту еще быстрее пошли вперед, все время держась настороже, чтобы сохранить за собой преимущество неожиданного нападения и вместе с тем избежать опасности.

Но не прошло и двух-трех минут, как дым полностью рассеялся, будто кто-то внезапно погасил костер.

Тем не менее Годфри хорошо запомнил место, откуда поднимался дым. Это был выступ скалы, напоминавшей по форме усеченную пирамиду. Пройдя еще около четверти мили, они преодолели скалистую гряду и, очутившись шагах в пятидесяти от цели, пустились бежать… Никого!.. Но на этот раз не совсем погасший огонь и тлеющие угли были самыми вескими доказательствами…

— Кто-то здесь был! — воскликнул Годфри. — Был только сейчас!.. Надо разузнать, кто это!..

Он подал голос… Никакого ответа!.. Карефиноту испустил оглушительный крик… Никто не отозвался!

Годфри и его спутник облазили все окрестные скалы, исследуя, нет ли поблизости какой-нибудь пещеры или грота, где мог бы спрятаться потерпевший кораблекрушение или притаиться туземец, внимательно осмотрели даже самые узкие щели и выемки. Все было напрасно: никакого подобия жилища, ни следов человеческих ног…

— Во всяком случае, — повторял Годфри, — нам теперь ясно, что дым этот не от горячего источника, а от горящего костра. Сам собою, конечно, огонь загореться не мог!

Около двух часов пополудни, утомленные напрасными поисками, разочарованные и встревоженные, Годфри и Карефиноту пустились в обратный путь к Вильтри.

Годфри шел, погруженный в свои думы. Ему казалось, что остров находится во власти какой-то таинственной силы. Появление дыма, присутствие зверей — все это было крайне загадочно.

Часом позже он окончательно убедился в справедливости своих предположений, когда услышал под ногами какой-то странный шум, напоминающий шелест опавших листьев. В ту же минуту Карефиноту оттолкнул Годфри, и змея, уже готовая броситься на него, зашуршала в траве.

— Змея! — воскликнул он. — Ко всему прочему еще и змеи! Разве мало нам медведей и тигров?

Да! Это была змея — из тех, которые выдают себя специфическим шумом. Гремучая змея — гигант среди ядовитых пресмыкающихся.

Карефиноту бросился за рептилией, успевшей уже проскользнуть в густые заросли, догнал и ударом топора отсек ей голову. Обезглавленное туловище змеи билось в агонии на окровавленной земле.

Множество ядовитых змей попадалось им и на подходе к дому — в той части прерии, которая отделялась ручьем от Вильтри. По-видимому, остров Фины подвергся нападению ползучих гадов. Откуда они взялись? Почему их не было раньше? В эти тревожные минуты Годфри вспомнился легендарный Тенос, получивший известность в древнем мире благодаря змеям, которых там было видимо-невидимо. Отсюда даже происходит название одного из видов гадюк.

— Поспешим! — крикнул Годфри Карефиноту, жестом давая понять, что нужно ускорить шаг.

Юношей овладело беспокойство. Не зная, какие еще могут случиться беды, он хотел побыстрее возвратиться в Вильтри. Предчувствие его не обмануло. Только он вступил на мостик, как послышались отчаянные вопли и мольбы о помощи.

— Это Тартелетт! — воскликнул Годфри. — Он в опасности! Бежим!

Миновав мост и пробежав еще шагов двадцать, они увидели Тартелетта, бегущего опрометью им навстречу. За ним с разинутой пастью гнался громадный крокодил, появившийся, очевидно, из реки. Несчастный учитель танцев, вне себя от страха, несся напрямик вместо того, чтобы свернуть направо или налево. Расстояние между ним и чудовищем неумолимо сокращалось… Вдруг учитель танцев споткнулся и упал. Все кончено… Он погиб…

Годфри замер, но тут же, со свойственным ему хладнокровием, не думая об опасности, сорвал с плеча карабин и прицелился крокодилу в глаз.

Хорошо направленный выстрел сразил чудовище. Крокодил прыгнул в сторону и упал без движения.

Карефиноту подбежал к учителю танцев и помог ему подняться. Тартеллет отделался одним страхом. Но каким страхом!

Было шесть часов вечера. Минутой позже Годфри и его спутники достигли большой секвойи.

Какие грустные мысли приходили им в голову за ужином! Сколько долгих бессонных ночей предстояло им провести на злополучном острове Фины, где, казалось, сама природа ополчилась на бедных Робинзонов?

Учитель танцев все время повторял одни и те же слова:

— Ах, как бы я хотел отсюда уехать!.. Как хотел бы я отсюда уехать!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, которая заканчивается удивительной репликой Карефиноту

Наступила зима, под этими широтами все же достаточно суровая. Давали себя чувствовать первые холода, и следовало ожидать дальнейшего понижения температуры. Годфри правильно поступил, перенеся очаг внутрь жилища. Работы по возведению ограды к тому времени уже закончились, а прочная дверь обеспечивала безопасность жителям Вильтри.

В течение шести недель, то есть до середины января, на острове свирепствовали такие ураганы, что уходить далеко от дома было просто невозможно. Стволы гигантских секвой раскачивались от сильного ветра, срывавшего сухие ветки, которые тут же подбирались и складывались про запас: огонь в очаге не затухал, пожирая много топлива.

Наши островитяне должны были закутаться во все теплое, что нашлось в сундуке. Во время походов за камасами больше всего выручали куски шерстяной материи, но так как погода с каждым днем ухудшалась, и эти экскурсии пришлось сократить до минимума. Об охоте нечего было и думать: намело столько снегу, словно остров Фины находился не в тропической зоне, а где-то у Полярного круга.

Северная Америка, благодаря дующим с севера ветрам, — одна из самых холодных стран земного шара. Зима в ней длится до середины апреля, и с морозами приходится выдерживать настоящую борьбу. Поневоле напрашивался вывод, что остров Фины, вопреки предположениям Годфри, лежал примерно на тех же широтах — севернее Сан-Франциско.

Нужно было как можно лучше приспособить жилище к зиме. Правда, ветер туда не проникал, но сырость и холод ощущались. Поэтому наши Робинзоны, пока хватало провизии, заботились главным образом об утеплении Вильтри. Когда стало подходить к концу засоленное черепашье мясо, пришлось принести в жертву желудку несколько коз, агути и овец, поголовье которых почти не увеличивалось с тех пор, как они попали на остров.

Было от чего предаваться грустным размышлениям!

Как раз в это время Годфри заболел сильной лихорадкой, не отпускавшей его около двух недель. Не будь в его распоряжении лекарств, найденных в том же сундуке, вряд ли бы он быстро поправился. В отличие от Тартелетта, не способного оказать больному никакой помощи, Карефиноту ухаживал за ним так самоотверженно, что во многом способствовал его выздоровлению.

Трудно передать, какие Годфри испытывал муки, как он сожалел о прошлом и винил себя за все случившееся, за то ужасное безвыходное положение, в котором очутился по своей же вине! Сколько раз в лихорадочном бреду он звал свою невесту Фину и дядюшку Виля, которые находились за сотни миль, и, казалось, были для него навсегда потеряны! Как проклинал он теперь жизнь Робинзона, которая так пленяла его юношеское воображение и представлялась непостижимым идеалом! И вот суровая действительность заставила его, городского-жителя, испытать все трудности существования на лоне природы и даже отнять надежду вернуться когда-нибудь в родной дом…

Так прошел самый грустный из всех месяцев — декабрь, и только перед новым годом Годфри стал понемногу поправляться.

Что касается Тартелетта, то он, по милости судьбы, чувствовал себя превосходно, хотя и не переставал охать и стонать. И подобно тому, как грот нимфы Калипсо после отъезда Одиссея „перестал оглашаться веселыми звуками“, так и в Вильтри больше не звучала карманная скрипка: ее струны затвердели от холода.

Годфри тревожило не только присутствие хищных зверей, но и возможное появление туземцев. Раз уж им стало известно, что на острове находятся люди, ничто им не помешает сюда вернуться, а бревенчатый забор вряд ли от них защитит: Придя к такому заключению, Годфри решил, что самым надежным убежищем будут ветви секвойи, и поэтому следует позаботиться о более быстром и удобном способе подъема, а также о защите входного отверстия от непрошеных гостей, если бы они попытались проникнуть внутрь дупла.

С помощью Карефиноту Годфри устроил в стенках секвойи ступеньки и соединил их веревкой, свитой из волокнистых растений. Таким образом в жилище Робинзонов появилась лестница.

— Ну, вот! — с улыбкой сказал Годфри, кончив работу. — Теперь у нас два дома: внизу — городской, а сверху — загородный.

— Я предпочел бы погреб, но только на Монтгомери-стрит, — ответил Тартелетт.

Наступили рождественские праздники, которые всегда так весело встречают в Соединенных Штатах Америки. Первый день нового года, наполненный радостными детскими воспоминаниями, был дождливым, снежным, холодным и мрачным.

Вот уже пять месяцев, как потерпевшие крушение на „Дриме“ были отрезаны от всего мира.

Начало года не только не казалось счастливым, но сулило еще более суровые испытания.

Снег шел, не переставая, до 17 января. В этот день Годфри выпустил животных на луг, чтобы они сами позаботились о пропитании.

К вечеру опять стало холодно и сыро. Остров и темные очертания секвой вскоре погрузились в глубокий мрак.

Годфри и Карефиноту, вытянувшись на своих постелях, напрасно старались заснуть. Около десяти часов они услышали доносившийся с севера отдаленный шум, который постепенно становился все отчетливее.

Ошибки быть не могло. Поблизости бродили хищные звери. К страшным завываниям тигра и гиены присоединилось дикое рычание пантеры и льва. Какой» это был ужасный концерт!

Годфри, Тартелетт и негр немедленно вскочили, охваченные неописуемым страхом. Надо заметить, что Карефиноту выказывал не только страх, но и крайнее удивление.

Так в отчаянной тревоге прошло два долгих часа. Рычание слышалось все ближе и ближе и вдруг сразу прекратилось, как если бы стая диких зверей, не зная местности, по которой проходила, вдруг подалась в другую сторону. Быть может, Вильтри избежит нападения?

«Так или иначе, — думал Годфри, — если нам не удастся уничтожить всех этих зверей до последнего, покоя на острове не будет».

Вскоре после полуночи возобновился яростный рев. Хищники теперь находились в непосредственной близости от Вильтри.

Но откуда здесь взялись дикие звери? Ведь не могли же они приплыть по морю на остров Фины? Значит, они были здесь раньше, еще до появления Годфри! В таком случае, что побуждало их так старательно прятаться и почему во время экскурсий по острову и охоты в самых отдаленных местах, если не считать случайной встречи с медведем и тигром, он ни разу не напал на их след? И где находится таинственное логово, в котором скрывались все эти львы, гиены, пантеры и тигры? Из всего непонятного, что творилось до сих пор на острове, внезапное нападение зверей было самой необъяснимой загадкой.

Карефиноту, казалось, не верил ушам своим, содрогаясь от грозного рева. При свете очага можно было заметить, как на его черном лице появлялись странные гримасы.

Тартелетт то жалобно хныкал, то причитал в своем углу. Он забрасывал Годфри вопросами, но тот не имел ни желания, ни возможности ему отвечать. Перед лицом страшной опасности юноша измышлял средства, как ее предотвратить.

Он не раз выходил с Карефиноту к бревенчатой ограде, чтобы убедиться, крепко ли заперта дверь.

Вдруг, откуда ни возьмись, стадо домашних животных со страшным шумом бросилось к Вильтри.

Козы, бараны и агути, испуганные рычанием хищных зверей и чуя их приближение, покинули пастбище и в панике устремились к большим секвойям.

— Нужно открыть дверь! — крикнул Годфри.

Карефиноту кивнул головой в знак согласия и молча выполнил приказание.

В ту же минуту стадо ринулось внутрь загородки, а вслед за ним в глубокой темноте метнулись неясные тени и фосфорическим блеском сверкнули зловещие глаза.

Нельзя было терять ни секунды. Годфри не успел опомниться, как Карефиноту втолкнул его в дупло и закрыл дверь Вильтри. Все это туземец проделал в мгновение ока.

Но калитка забора осталась незапертой, и хищники прорвались за ограду. Снова раздался дикий рев, к которому примешивалось жалобное блеяние скота.

Годфри и Карефиноту, прильнув к окошкам, прорубленным в коре секвойи, с трепетом следили за кровавой оргией хищников.

Тигры или львы, пантеры или гиены — в темноте нелегко было разобрать, какие именно звери — накинулись на домашних животных.

Тартелетт, в припадке безумного страха, схватил ружье и, просунув его наружу, собирался спустить курок.

Годфри успел его удержать.

— Остановитесь! — сказал он учителю. — В такой темноте почти невозможно попасть в цель, а у нас-не так много зарядов, чтобы тратить попусту. Нужно подождать до рассвета!

И он был прав. Скорее, чем хищных зверей, пули могли сразить домашних животных, которых было значительно больше. Спасти их теперь казалось совершенно невозможно. Пожалуй, даже благоразумнее было ими пожертвовать, чтобы дикие звери, насытившись, убрались еще до рассвета из Вильтри. Тогда будет время поразмыслить, как уберечься от нового нападения.

«Лучше всего, — думал Годфри, — воспользоваться ночным мраком, чтобы не выдать хищникам своего присутствия и не дать им повода предпочесть людей домашним животным».

Но обезумевший от ужаса Тартелетт не способен был внимать ни просьбам, ни уговорам. И тогда Годфри без лишних слов отобрал у него ружье. Учитель танцев в отчаянии упал на свою постель, проклиная и путешествия, и путешественников, и вообще всех маньяков, которым не сидится дома.

Тем временем Годфри с Карефиноту снова заняли наблюдательные посты, не в силах помешать ужасной резне, происходившей в нескольких шагах от Вильтри. Блеяние коз и баранов мало-помалу стихло. По-видимому, часть стада звери уже успели растерзать, а уцелевшие животные выбежали за ограду — навстречу неминуемой смерти. Гибель домашнего скота была невосполнимой потерей для маленькой колонии. Но будущее сейчас мало занимало Годфри, все его мысли были поглощены настоящим.

Около часа ночи рычание и вой хищников на несколько минут прекратились, но Годфри и Карефиноту продолжали стоять у окошек: им казалось, что в ограде Вильтри мелькают огромные тени. Доносился неясный шум.

Должно быть, прибежали и другие звери, привлеченные запахом крови. Они обнюхивали гигантское дерево и сновали вокруг него с сердитым рычанием. Некоторые из этих прыгающих теней напоминали огромных кошек. Очевидно, одного стада им было мало: хищников дразнили запахи человеческого жилья.

Годфри и его товарищи боялись пошевельнуться. Сохраняя полное молчание, они надеялись избежать вторжения зверей внутрь секвойи.

Но злосчастный поступок Тартелетта открыл хищникам присутствие людей и свел на нет все предосторожности.

Одержимый галлюцинациями, учитель танцев схватил револьвер и выстрелил наугад, воображая, что на него набросился тигр. Раньше, чем Годфри и Карефиноту успели ему помешать, пуля прошла через дверь Вильтри.

— Несчастный! Что вы сделали! — воскликнул Годфри, подбегая к Тартелетту, в то время как Карефиноту успел отобрать у него оружие.

Но было уже поздно. В ответ на выстрелы раздалось рычание… Хищники бросились в атаку. Громадные когти раздирали кору секвойи, трясли дверь, недостаточно прочную, чтобы противостоять подобному натиску.

— Надо защищаться! — крикнул Годфри.

Схватив ружье и привесив к поясу патронташ, он снова занял свой пост у одного из окошек.

К его удивлению, Карефиноту сделал то же самое. Да! Туземец схватил другой карабин — оружие, которым они никогда до этого не пользовались — наполнил карманы патронами и тут же устроился у второго окошка.

И вот сквозь амбразуру загремели выстрелы. При свете вспышек Годфри и Карефиноту смогли разглядеть своих врагов.

Внутри ограды, воя от ярости, беснуясь от выстрелов, прыгали и падали под пулями львы и тигры, гиены и пантеры — не менее двух десятков зверей! Их оглушительный рев разносился так далеко, что ему вторили хищники, бродившие в окрестностях Вильтри. Уже можно было расслышать завывания, доносившиеся из леса и прерии. Звери выли все громче, с каждой минутой все ближе подбираясь к Вильтри. Не иначе, как на остров Фины кому-то вздумалось выпустить целый зверинец!

Не обращая внимания на Тартелетта, который в эти критические минуты терял голову, Годфри и Карефиноту хладнокровно продолжали стрельбу. Чтобы не терять даром патронов и бить без промаха, они выжидали появления какой-нибудь тени, затем прицеливались и стреляли в нее. Раздался дикий рев, показавший, что пуля сделала свое дело.

Через четверть часа вой прекратился, потому ли, что звери устали от непрерывных атак, стоивших многим из них жизни, или потому, что ждали рассвета, чтобы возобновить нападение в более благоприятных условиях.

Что бы там ни было, ни Годфри, ни Карефиноту не отходили от смотровых окошек. Негр стрелял так же хорошо, как и Годфри, и если им руководил только инстинкт подражания, то, нужно признаться, что этот инстинкт был у него поразительно развит.

Около двух часов ночи хищники в удвоенном количестве и с удвоенной яростью ринулись в новую атаку. Опасность была неминуемой, защищаться становилось почти невозможно. У подножья секвойи раздался яростный рев. Годфри и Карефиноту со своих наблюдательных постов продолжали бить по метущимся теням. Звери трясли и царапали когтями дверь. В любой момент она могла рухнуть… Через щели доносилось горячее дыхание хищников, стремящихся прорваться в Вильтри.

Годфри и Карефиноту пытались укрепить дверь кольями, на которых держались топчаны, но это была напрасная попытка: дверь сотрясалась от натиска и трещала от могучих толчков.

Годфри понимал, что дальнейшая борьба бесполезна. Если звери ворвутся в Вильтри, огнестрельное оружие не поможет. Юноша стоял, скрестив руки, и с ужасом глядел, как сотрясалась сверху донизу дверь. Больше ничего он не мог предпринять.

В отчаянии он провел рукой по лбу, но тут же овладел собой и крикнул:

— Наверх! Все наверх!

И указал рукой на узкий проход в дупле, выходивший к разветвлению большой секвойи.

Не медля ни минуты, они с Карефиноту, захватив ружья, револьверы и боеприпасы, стали искать Тартелетта, чтобы силой заставить его последовать за ними. До сих пор учитель танцев никак не мог решиться влезть на такую высоту.

Но Тартелетта нигде не оказалось. Пока его товарищи стреляли, напуганный учитель танцев, по-видимому, забрался туда по внутренней лестнице.

— Наверх! — повторил Годфри.

Это было последнее убежище, где можно было чувствовать себя в безопасности. В любом случае, если тигр или пантера вздумают подняться до разветвления Вильтри, можно будет отбить нападение, обстреляв выходное отверстие, через которое они должны будут проникнуть.

Не успели еще Годфри и Карефиноту подняться на тридцать футов, как внутри секвойи послышалось рычание. Очевидно, дверь была сорвана. Опоздай они на несколько минут, их ждала бы неминуемая гибель.

Ускорив подъем, они быстро достигли верхнего отверстия дупла. Вдруг раздался душераздирающий крик. Бедный Тартелетт вообразил, что к нему взбирается пантера или тигр. Несчастный танцмейстер висел на тонкой ветке, вцепившись в нее руками и ногами; ветка сгибалась под его тяжестью и готова была обломиться.

Карефиноту протянул ему руку, заставил спуститься пониже и привязал к дереву своим поясом. Затем Годфри и туземец расположились с разных сторон у развилки, чтобы держать выход из дупла под перекрестным огнем.

Прошло несколько минут тягостного ожидания.

По-видимому, в этих условиях осажденные были в полной безопасности.

Годфри старался разглядеть, что происходит внизу, но в кромешной тьме ничего нельзя было различить. Он начал прислушиваться. Судя по тому, что рычание не прекращалось, звери не собирались покинуть Вильтри.

Вдруг около четырех часов утра внизу, у подножья дерева, мелькнул яркий свет. Потом засветились окна, и в то же время из отверстия дупла повалил едкий дым, поднимавшийся к верхним ветвям.

— Что там случилось? — воскликнул Годфри и тут же догадался, что это такое.

Звери, проникнув внутрь Вильтри, раскидали уголь из очага. Загорелись деревянные топчаны, стол, табуретки, а затем воспламенилась и высохшая кора дерева. Гигантская секвойя горела на самом основании ярким пламенем.

Положение сделалось еще ужаснее, чем прежде. Пламя пожара осветило все вокруг и можно было видеть, как испуганные звери метались у подножья секвойи.

Почти в ту же минуту раздался оглушительный взрыв, потрясший до основания весь ствол гигантского дерева. Сильный напор воздуха вырвался из верхнего отверстия дупла, как при выстреле из оружейного дула.

Это взорвался хранившийся в Вильтри остаток пороха.

Годфри и Карефиноту чудом удержались на месте, а Тартелетта спасло то, что он был привязан к ветвям.

Испуганные звери бросились наутек. Благодаря вспышке пороха, дерево загорелось с еще большей силой. Огонь поднимался внутри огромного ствола, как по вытяжной трубе. Громадные языки пламени лизали внутренние стенки секвойи и доходили до самого разветвления. Сухая кора лопалась с треском, подобно револьверным выстрелам. Зарево пожара освещало не только группу секвой, но и все побережье, от Флагпункта до южного мыса Дримбея.

Огонь быстро распространялся и доходил уже до первого разветвления Вильтри, угрожая Годфри и его спутникам. Неужели им суждено погибнуть в этом огне, против которого они бессильны? Неужели у них остался только один выход — броситься отсюда на землю? Но и в этом случае их ждала верная смерть!

Годфри мучительно соображал, нельзя ли найти какое-нибудь средство для спасения, но придумать ничего не мог. А между тем, загорались уже нижние ветви, и густая пелена дыма, обволакивая все вокруг, закрывала от взоров проблески утренней зари.

Вдруг раздался ужасный треск. Сгоревшая у основания секвойя подломилась и стала медленно падать.

Годфри и его спутники считали себя уже погибшими. Но, к счастью, большая секвойя при падении уперлась в ветви соседних деревьев и осталась в наклонном положении, образуя над поверхностью земли угол в сорок пять градусов.

— Девятнадцатое января! — прозвучал чей-то голос, показавшийся Годфри удивительно знакомым.

Неужели это сказал Карефиноту?.. Да, Карефиноту! Это он, не понимавший до сих пор по-английски, заговорил на английском языке!

— Ты говорил по-нашему? — воскликнул Годфри, спускаясь к нему по веткам.

— Да, я хочу сказать, — ответил Карефиноту, — что сегодня, девятнадцатого января, сюда на остров должен приехать ваш дядя Виль, и если он не приедет — мы пропали!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой объясняется все, что казалось до сих пор необъяснимым

Прежде чем Годфри успел ответить, неподалеку от Вильтри прогремели ружейные выстрелы. В ту же минуту хлынул грозовой дождь, настоящий ливень, загасивший пламя, грозившее уже перекинуться на соседние деревья, к которым, падая, прислонилась большая секвойя.

После всех необъяснимых явлений на Годфри обрушилась новая лавина загадок: Карефиноту, вдруг заговоривший, как истый лондонец, на чистейшем английском языке, сообщение о скором прибытии дядюшки Виля, и, наконец, эти неожиданные ружейные выстрелы.

Годфри казалось, что он сходит с ума, но у него не было времени проверить свои ощущения. Не прошло и пяти минут после того, как раздались выстрелы, когда из-за деревьев показалось несколько матросов во главе с капитаном Тюркотом.

Годфри и Карефиноту тут же стали спускаться по наклонному стволу, хотя внутренние стенки секвойи были еще охвачены огнем.

Не успел Годфри сойти на землю, как его окликнули два радостных голоса, которые нельзя было не узнать.

— Племянник Годфри! Честь имею кланяться!

— Годфри!.. Дорогой Годфри!..

— Дядя Виль!.. Фина!.. Это вы?.. — отозвался окончательно сбитый с толку юноша.

Еще через несколько секунд он обнимал их обоих.

Между тем, два матроса, по команде капитана Тюркота, быстро влезли на секвойю, отвязали злополучного Тартелетта и спустили его вниз со всеми предосторожностями и подобающим его персоне почтением.

И тут посыпались вопросы, ответы, объяснения…

— Дядя Виль! Неужели это вы?

— Да! Как видишь!

— Но как вам удалось открыть остров Фины?

— Остров Фины? — переспросил Кольдеруп. — Ты хочешь сказать остров Спенсер? О, это не составило большого труда, так как я купил его шесть месяцев назад!

— Остров Спенсер?

— И ты назвал его моим именем, милый Годфри? — спросила Фина.

— Ну и что ж! Это имя мне нравится, так и будем впредь его называть! — заметил Уильям Кольдеруп. — Но до сих пор для географов это был остров Спенсер; он находится в трех днях пути от Сан-Франциско. Я счел полезным отправить тебя сюда, чтобы ты познал на собственном опыте, что такое жизнь Робинзона.

— Что вы говорите, дядя? — воскликнул Годфри. — Если это правда, то, конечно, мне воздано по заслугам. Но как же тогда объяснить кораблекрушение «Дрима»?

— Это была инсценировка! — засмеялся Уильям Кольдеруп, бывший в самом благодушном настроении, в каком его когда-либо видели. — По моему указанию капитан Тюркот наполнил водобалластные отделения, и судно немного опустилось. Поэтому ты и вообразил, что корабль тонет. Но как только капитан убедился, что вы с Тартелеттом выбрались на берег, он дал задний ход, и через три дня преспокойно вернулся в Сан-Франциско. И на «Дриме» же в назначенный мною день мы вернулись за тобой на остров Спенсер.

— Значит никто из экипажа не погиб при кораблекрушении? — спросил Годфри.

— Никто… Разве тот несчастный китаец, который прятался в трюме. По крайней мере, его нигде не нашли.

— А пирога?

— Фальшивая. Ее построили по моему указанию.

— А дикари?

— Тоже фальшивые. К счастью, ты никого из них не убил.

— А Карефиноту?

— Такой же, как и все остальные. Это мой верный Джип Брасс, который, как я вижу, великолепно сыграл назначенную ему роль Пятницы.

— Да! — проговорил Годфри. — Он дважды спас мне жизнь: при встрече с медведем и с тигром.

— С поддельным медведем и искусственным тигром, — сказал Кольдеруп, надрываясь от смеха. — Оба чучела были привезены на остров незаметно для тебя Джипом Брассом и его спутниками.

— Но ведь звери ворочали головой и лапами…

— При помощи пружины, которую Джип заводил ночью, за несколько часов до твоих встреч с хищниками, которые он же и подстраивал.

— Так вот оно что! — пробормотал Годфри, немного сконфуженный, что дал себя так легко провести.

— Да, дорогой племянник, на твоем острове все было слишком благополучно, и потому я доставил тебе несколько случаев поволноваться.

— Тогда, — ответил Годфри, не в силах удержаться от смеха, — раз уж вам захотелось дать мне такой урок, то зачем же было присылать сундук со всеми необходимыми вещами?

— Сундук? — удивился Кольдеруп. — Какой сундук? Я не посылал тебе никакого сундука! Уж не ты ли это постаралась?..

И он выразительно взглянул на Фину, которая от смущения опустила глаза и потупила голову.

— Теперь мне понятно, — продолжал Кольдеруп. — В таком случае, у Фины должен быть соучастник… — И дядюшка резко повернулся к капитану Тюркоту, который разразился звонким смехом.

— Как вам угодно, мистер Кольдеруп, — сказал капитан, — с вами я еще могу не соглашаться… но слишком трудно было бы отказать мисс Фине. И вот… четыре месяца назад, когда вы послали меня проверить, что делается на острове, я отправил туда шлюпку с этим самым сундуком.

— Фина! Моя милая Фина! — произнес растроганный Годфри, протягивая девушке руку.

— Но, капитан Тюркот! Вы же обещали мне держать все в секрете, — сказала, зардевшись, Фина.

Дядюшка Кольдеруп, укоризненно покачав головой, напрасно пытался скрыть волнение.

Но если Годфри слушал все эти объяснения с веселой улыбкой, то Тартелетт совсем не смеялся! Ему было не до смеха! То, что он только что узнал, потрясло его до глубины души, буквально уничтожило! Как это он, известнейший учитель танцев и изящных манер, стал жертвой подобной мистификации?

Он вышел вперед с видом оскорбленного достоинства и спросил:

— Может быть, вы будете утверждать, мистер Кольдеруп, что гнавшийся за мной крокодил тоже был заводной и сделан из картона?

— Крокодил? — удивился дядюшка.

— Да, мистер Кольдеруп, — заметил Карефиноту, которому пора уже возвратить его настоящее имя — Джип Брасс. — За господином Тартелеттом действительно гнался живой крокодил.

Тогда Годфри рассказал обо всем, что случилось за последнее время: о внезапном нападении огромного количества хищников — львов, тигров, пантер, затем о нашествии змей, которые до этого, за все четыре месяца, ни разу на острове не показывались.

Тут уже пришла очередь удивляться Уильяму Кольдерупу. Он ничего не мог понять. Ведь доподлинно было известно, что на острове Спенсер не водилось ни хищных зверей, ни ядовитых пресмыкающихся. Это даже специально оговаривалось в продажном реестре. В равной степени он не мог понять, кто разводил костры, которые тщетно пытался обнаружить Годфри в разных концах острова, наблюдая за появлением дыма. Итак, выходило, что многие события, происходившие на острове, не были предусмотрены программой.

Что же касается Тартелетта, то он был не из тех людей, которых можно поймать на удочку. Он не поверил ни одному слову Кольдерупа. По его мнению, все было настоящее: и кораблекрушение, и дикари, и хищные звери. И никто бы его не разуверил в подлинности того эпизода, когда он проявил недюжинную храбрость, с первого же выстрела сразив наповал предводителя отряда полинезийцев. Нет, он не мог допустить, что это был один из служащих Кольдерупа, который только притворился убитым и в настоящее время наслаждался таким же отменным здоровьем, как и сам учитель танцев.

Итак, всему нашлось объяснение, кроме непонятного нашествия зверей и загадочного появления дыма. Даже Уильяму Кольдерупу поневоле пришлось призадуматься. Но будучи человеком практичным, он решил на некоторое время отложить эти вопросы и обратился к племяннику с такими словами:

— Годфри, ты с детства любил необитаемые острова, и, я думаю, тебе будет приятно услышать, что я дарю тебе этот остров! Ты можешь здесь жить, сколько хочешь. Я не собираюсь увозить тебя отсюда насильно. Если хочешь быть Робинзоном, будь им хоть до конца дней своих, если тебе это доставляет удовольствие…

— Быть Робинзоном?.. Всю жизнь?.. — произнес озадаченный Годфри.

— Ты в самом деле, Годфри, хочешь остаться на острове? — спросила Фина.

— Нет, уж лучше умереть, чем остаться здесь! — воскликнул Годфри, не на шутку попутанный такой перспективой. Но затем он отступил назад и взял руку Фины.

— Пожалуй, — сказал он с лукавой улыбкой, — я остался бы здесь, но только на следующих условиях: во-первых, чтобы и ты осталась вместе со мной, дорогая Фина, во-вторых, чтобы дядюшка Виль согласился жить с нами, и, наконец, чтобы священник с «Дрима» сегодня же нас обвенчал.

— На «Дриме» нет священника, и ты это прекрасно знаешь, — возразил племяннику Уильям Кольдеруп, — но в Сан-Франциско, надеюсь, они еще есть. Полагаю, что любой пастор согласится оказать нам такую услугу. Итак, завтра мы отправимся в путь!

Фина и дядюшка Виль выразили желание осмотреть остров, и Годфри сначала подвел их к секвойям, а потом — вдоль речки до мостика.

Увы! От жилища в Вильтри не осталось никаких следов! Пожар полностью уничтожил их квартиру, устроенную в дупле дерева. Если бы не своевременный приезд Уильяма Кольдерупа, наши Робинзоны погибли бы от голода, холода и диких зверей.

— Дядя Виль, — сказал Годфри. — Если острову я дал имя Фины, то дерево, в котором мы обитали, я назвал в вашу честь — Вильтри.

— Хорошо! — сказал Кольдеруп. — Мы захватим с собой семена этой секвойи и посеем их в моем саду в Фриско.

Во время прогулки они видели в отдалении несколько хищных зверей, которые, однако, не решались напасть на такую многочисленную и шумную компанию.

Но откуда все же взялись эти звери?

После прогулки все отправились на пароход, причем Тартелетт попросил разрешения захватить с собой в качестве вещественного доказательства убитого крокодила.

Вечером все собрались в рубке «Дрима», и за веселым ужином отпраздновали благополучное завершение испытаний Годфри Моргана и его обручение с Финой Холланей.

На другой день, 20 января, «Дрим» под командованием капитана Тюркота пустился в обратный путь. В восемь часов утра Годфри не без грусти заметил, как на западе исчезли туманные очертания острова, на котором он провел шесть месяцев и получил жизненные уроки, которых никогда не забудет.

Во время переезда море было спокойно, и ветер благоприятствовал нашим путешественникам. На этот раз «Дрим» шел прямо к цели, никого не вводя в заблуждение отклонениями от курса, как в первое плавание. Теперь не было необходимости терять ночью то, что приобреталось днем.

Двадцать третьего января в 12 часов пополудни судно прошло через Золотые ворота в бухту Сан-Франциско и пришвартовалось у набережной Мерчент-стрит.

И вот что тогда произошло.

Из глубины трюма вдруг вышел человек, который вплавь добрался до «Дрима» с острова Фины и остался незамеченным во время всего переезда.

Кто же был этот человек?

Никто иной, как китаец Сенг-Ву, проделавший на том же корабле обратный путь в Сан-Франциско.

Китаец подошел к Уильяму Кольдерупу и вежливо сказал:

— Простите меня, мистер Кольдеруп, я сел на ваше судно в полной уверенности, что оно отправится в Шанхай. Но поскольку корабль возвратился в Сан-Франциско, мне приходится здесь с вами расстаться.

Удивленные появлением этого человека, глядевшего на них с улыбкой, пассажиры «Дрима» не знали, что ответить ему и стояли в растерянности.

Первым нарушил молчание Кольдеруп.

— Но, полагаю, что не в трюме же ты скрывался все эти шесть месяцев?

— Нет, — ответил Сенг-Ву.

— Так где же ты был?

— На острове!

— На острове? — переспросил Годфри.

— Да, — ответил китаец.

— Значит, этот дым?..

— Был от моего костра…

— Почему же ты не пришел к нам, чтобы жить вместе с нами?

— Китайцу лучше быть одному, — серьезно ответил Сенг-Ву. — Ему достаточно самого себя и больше никого не нужно.

Сказав это, чудак поклонился Уильяму Кольдерупу, сошел с парохода и исчез в толпе.

— Вот кто был настоящим Робинзоном! — воскликнул дядя Виль. — Как тебе кажется, Годфри, похож ли ты на него?

— Ладно! — ответил Годфри. — Дыму мы нашли объяснение, но откуда все-таки взялись дикие звери?

— И, главное, мой крокодил! — прибавил Тартелетт. — Надеюсь, что мне, наконец, объяснят, как он туда попал?

Уильям Кольдеруп, чувствуя себя окончательно сбитым с толку, провел рукой по лбу, как бы отгоняя набежавшее на него облако.

— Это мы узнаем позже, — сказал он. — Нет ничего тайного, что не стало бы явным.

Через несколько дней с большой торжественностью была отпразднована свадьба племянника Уильяма Кольдерупа и его воспитанницы. Можете не сомневаться, что многочисленные друзья коммерсанта сердечно их поздравили и пожелали всяческих благ.

Во время церемонии Тартелетт блестяще продемонстрировал свое искусство держаться в обществе: манеры его были самые изысканные, обращение самым утонченным. Ученик ни в чем не уступал ему и вел себя настолько безупречно, что еще больше повысил репутацию учителя танцев и изящных манер.

После свадьбы Тартелетт занялся своим крокодилом. Так как его нельзя было наколоть на булавку, о чем танцмейстер очень сожалел, оставалось только одно — сделать из него чучело. С расправленными лапами и полураскрытой пастью, крокодил будет подвешен к потолку и послужит прекрасным украшением комнаты учителя танцев.

Крокодила отослали к знаменитому чучельнику, который через несколько дней доставил его в лучшем виде в особняк на Монтгомери-стрит.

Все удивлялись величине чудовища, едва не проглотившего Тартелетта.

— Знаете, откуда этот крокодил? — спросил чучельник у Кольдерупа.

— Понятия не имею, — ответил дядя Виль.

— К его чешуе была прикреплена этикетка.

— Этикетка? — удивился Годфри.

— Да, вот она! — сказал мастер.

И он протянул кусок кожи, на котором несмываемыми чернилами были написаны следующие слова:

От Гагенбека из Гамбурга Дж. Р.Таскинару, Стоктон, США

Прочитав эту надпись, мистер Кольдеруп разразился громовым хохотом.

Он все понял.

Итак, это была месть со стороны его побежденного соперника Таскинара. Это он накупил у Гагенбека — владельца всемирно известного зоологического сада — хищных зверей, пресмыкающихся и других животных и отправил их на остров Спенсер. Конечно, такая затея стоила недешево, но зато он нанес вред врагу. Если верить легенде, точно также поступили англичане с Мартиникой, прежде чем сдать ее французам.

Теперь стало ясно все, что происходило на острове Фины.

— Ловко сыграно! — воскликнул Кольдеруп. — Даже я не сумел бы выдумать лучше, чем этот старый плут Таскинар.

— Но теперь из-за этих ужасных зверей остров Спенсер… — начала Фина.

— Остров Фины, — поправил ее Годфри.

— …остров Фины, — продолжала, улыбаясь, молодая женщина, — снова станет необитаемым.

— Что ж, — заметил дядюшка Кольдеруп. — Придется подождать, пока последний лев не съест последнего тигра.

— И тогда, дорогая Фина, ты не побоишься провести там со мной лето? — спросил Годфри.

— С тобой, мой Годфри, я готова ехать куда угодно, — ответила Фина, — а так как тебе все же не удалось совершить кругосветное путешествие…

— То мы его совершим вместе — воскликнул Годфри. — А если волей судьбы мне придется стать настоящим Робинзоном…

— То возле тебя всегда будет преданная Робинзонша!

Примечания

1

Национальная песня северо-восточных штатов США.

(обратно)

2

«Старый Робин Грей» (англ.) — опера, написанная но мотивам одноименной шотландской баллады Анн Линдсей, которую приписывают американскому композитору Александру Рейналу (1756–1804).

(обратно)

3

Селкирк — шотландский моряк, проведший несколько лет на необитаемом острове; биографы Даниэля Дефо утверждают, что Селкирк был прототипом Робинзона Крузо, героя знаменитого романа Дефо.

(обратно)

4

В романе немецко-швеицарского писателя Иоганна Давида Висса «Швейцарский Робинзон» (1812) изображена трудовая жизнь на необитаемом острове не одного человека, как в «Робинзоне Крузо» Дефо, а целой семьи: отца и четырех сыновей с разными характерами и наклонностями; в 1900 г. Жюль Верн опубликовал роман «Вторая родина», задуманный как продолжение «Швейцарского Робинзона» Висса.

(обратно)

5

Тартелетт — сладкий пирожок (фр.).

(обратно)

6

Дрогет, муслин — ткани.

(обратно)

7

Ирокезы — группа индейских племен, широко распространенных в XVI–XIX веках на равнинах Северной Америки.

(обратно)

8

«Мечта» (англ.).

(обратно)

9

Сильные морские бури с вихревым движением воздуха.

(обратно)

10

Ремонт подводной части судна.

(обратно)

11

Род зайцевидных грызунов.

(обратно)

12

Действуй смело и верь! (лат.).

(обратно)

13

Золотые ворота (англ.).

(обратно)

14

Название императорского Китая.

(обратно)

15

Данные относятся ко втором половине XIX века.

(обратно)

16

По китайскому обычаю, захоронение нужно производить только на родной земле и существуют специальные суда, занимающиеся перевозкой трупов (прим. авт.).

(обратно)

17

Сигнальные приспособления, расположенные в опасных местах или указывающие приближение бури.

(обратно)

18

Кабельтов — морская мера длины — около 200 м.

(обратно)

19

Водоворот около берегов Норвегии.

(обратно)

20

Земляничное дерево — растение семейства вересковых; известно 25 видов земляничников в Европе и Северной Америке.

(обратно)

21

Ныне Гавайских островов.

(обратно)

22

Веллингтон Артур (1769–1852) — английский полководец, командовал войсками в битве при Ватерлоо, в которой Наполеон потерпел поражение.

(обратно)

23

Вашингтон Джордж (1732–1799) — американский деятель периода борьбы североамериканских колоний Англии за независимость; первый президент США.

(обратно)

24

Более высокие здания, чем Руанский собор, появились уже через несколько лет после выхода романа.

(обратно)

25

Наружные слои древесины, отличающиеся от внутренних меньшей плотностью.

(обратно)

26

Well-Tree — дерево Виля (англ.).

(обратно)

27

Растение, корни которого богаты крахмалом и используются в пищу, подобно картофелю; растет главным образом в тропиках.

(обратно)

28

Многолетнее кормовое растение семейства бобовых.

(обратно)

29

Dream-Bay — бухта «Дрима» (англ.).

(обратно)

30

Единица объема в системе английских мер, равняется приблизительно 0,5 л.

(обратно)

31

Наклонный рей, укрепляемый нижним концом к мачте судна и служащий для крепления верхней кромки косого паруса — триселя.

(обратно)

32

Вестрис Огюст, Сен-Леоне Артюр — выдающиеся французские танцовщики и балетмейстеры XIX века.

(обратно)

33

Выложенный камнем крепостной ров.

(обратно)

34

В одном долларе сто центов.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой читатель, если захочет, сможет купить по случаю остров в Тихом океане

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой Уильям Кольдеруп из Сан-Франциско состязается с Таскинаром из Стоктона

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой беседа Фины Холланей с Годфри Морганом сопровождается игрой на фортепьяно

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой читателю по всем правилам представляют Т.Артелетта, называемого Тартелеттом

ГЛАВА ПЯТАЯ, которая начинается со сборов к путешествию и кончается благополучным отбытием

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой читателю придется познакомиться с новым персонажем

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой читатель сможет убедиться, что Уильям Кольдеруп не напрасно застраховал свой корабль

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Годфри предается печальным размышлениям относительно мании путешествий

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой доказывается, что не все прекрасно в профессии Робинзона

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой Годфри делает то, что сделал бы на его месте каждый человек, потерпевший кораблекрушение

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой герои озабочены поисками убежища и решают этот вопрос так, как его можно было решить

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой очень кстати разражается удар молнии

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой Годфри снова замечает легкий дымок, но теперь на другом конце острова

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой Годфри находит подарок, выброшенный морем, и принимает его с большой радостью

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой происходит то, что, по крайней мере, хоть раз должно произойти в жизни настоящего или воображаемого Робинзона

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой рассказывается об одном неожиданном происшествии

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой ружье учителя танцев Тартелетта поистине творит чудеса

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, в которой описывается моральное и физическое воспитание уроженца Полинезии

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой положение, и без того весьма серьезное, все более и более осложняется

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой Тартелетт повторяет на все лады, что хочет покинуть остров

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, которая заканчивается удивительной репликой Карефиноту

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой объясняется все, что казалось до сих пор необъяснимым