Петр-Людовик Ле Руа Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных
О повести Петра-Людовика Ле Руа
Повесть Ле Руа (1699–1774) впервые напечатана в Петербурге на французском языке в 1766 г. Через два года книгоиздатель Иоган Фридрих Харткнох опубликовал ее в Риге — Митаве с оригинальной рукописи на немецком языке. Время появления в свет немецкого варианта излагается в литературе по-разному.
А. И. Андреев считал, что немецкий перевод был сделан с французского, причем неточно и с пропусками[1], В. Ю. Визе утверждал, что немецкий текст был издан впервые в 1760 г.[2] С. В. Обручев уверял, что книга впервые появилась на немецком языке в 1768 г.[3]
Для установления истинного положения пришлось произвести сверку книги Ле Руа с изданиями XVIII в., хранящимися в Государственной Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. Выяснилось, что первые две книги — на французском и немецком языках — издавались не только в разных городах Российской империи с интервалом в два года, но и с двух разных аутентичных рукописей. Это можно заключить по формальным признакам: в изданиях не было указано, что они выполнены как переводы.
Существо же всего этого дела выяснилось при изучении биографии Ле Руа[4].
Петр-Людовик Ле Руа, уроженец города Везеля (герцогство Клевское), был в 1731 г. приглашен в Петербург наставником сына всесильного Бирона. Его родители, французы, переселившиеся в Германию, дали сыну блестящее по тому времени образование — он учился во Франкфуртском и Галльском университетах. В 1735 г. Ле Руа по предложению графа Корфа был возведен в чин академика по новой истории с поручением производить надзор за хранением карт и статей географического департамента. На этом поприще новый академик ничем себя не проявил и вскоре был назначен преподавателем французского языка в академической гимназии. С 1744 г. его назначили инспектором этой гимназии, а позднее — архивариусом академической конференции. Так как и на этих должностях он не смог показать себя с творческой стороны, то Академия наук приняла решение: «Чтобы деньги напрасно не давать, того ради определено помянутого Петра Ле Руа из службы академической уволить и дать ему абшид <отставку>».
В делах академической канцелярии сохранилось несколько переводов, выполненных Ле Руа. Так, с французского на немецкий он перевел описание плана Москвы. С этих же языков был выполнен перевод трактата, заключенного между Россией и Англией. Известны и другие его переводы. Из них видно, что переводчик в совершенстве владел по крайней мере двумя родными для него языками — французским и немецким. Знание языков и воспитанность явились, думается, решающими положительными качествами, которые учитывались при назначении Ле Руа в 1748 г. воспитателем детей влиятельного сенатора, близкого к Елизавете Петровне, графа П. И. Шувалова.
П. И. Шувалов и поручил Ле Руа сделать описание приключений четырех русских матросов на Шпицбергене. Ему помогали обер-аудитор Архангельского адмиралтейства Клингштедт и поверенный графа по Кольской китоловной компании Вернизобер. По признанию Ле Руа, Вернизобер составил и переслал ему в специальном письме историю более чем шестилетней зимовки на Шпицбергене мезенских промышленников. Имя его упомянуто в повести первым. Клингштедт еще раньше Ле Руа написал сочинение о приключениях четырех поморов, причем хотел «издать его в свет», но потом раздумал и, очевидно по совету Шувалова, передал его в распоряжение Ле Руа. П. И. Шувалов весьма сочувственно относился к работе Ле Руа — он приказал пригласить к нему из Архангельска двух из оставшихся в живых поморов, с которыми Ле Руа несколько раз беседовал.
Можно заключить, что повесть о четырех русских матросах — это главный итог творчества академика Ле Руа. Кажется, он и сам это понимал и потому не пожалел сил для написания двух одинаковых текстов на французском и немецком языках. О существовании немецкого оригинала повести свидетельствует английское издание книги. Она вышла в Лондоне в 1774 г. в переводе с копии немецкого оригинала.
На русском языке повесть Ле Руа появилась лишь шесть лет спустя после первого, французского издания, причем выбор при переводе пал на аутентичный немецкий вариант. По сравнению с этим последним русский значительно сокращен. Из него опущено интересное послесловие — прибавление, в котором Ле Руа изложил ответы своих корреспондентов на его письма, и прежде всего ответ члена Петербургской академии наук Кратценштейна, установившего, что островитяне вели правильный счет календарных дней, учитывая високосные годы. По вычислению захода и восхода солнца в арктических районах академик пытался определить широту и долготу острова, где проходила зимовка поморов. Однако отсутствие точного времени прибытия на остров полярных робинзонов не позволило ему прийти к окончательному мнению. Кратценштейн убедительно просил Ле Руа обратиться к Клингштедту с просьбой уточнить эту важную для него деталь. Ле Руа послал в Архангельск письмо, но ответа на него так и не получил.
Самое примечательное в послесловии — это рассуждения Вернизобера о повести английского писателя Даниэля Дефо «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо» и его главном герое. В годы написания «Приключений четырех российских матросов на Шпицбергене» в России впервые на русском языке вышла повесть о Робинзоне Крузо, и поэтому Ле Руа решил как-то отреагировать на нее словами Вернизобера, пытавшегося сопоставить условия, в которых оказались герои. Вернизобер и Ле Руа хотели показать, что жизнь может создать такие сложные и опасные ситуации, за которыми не может угнаться даже фантазия писателя. Вернизобер писал: «Англичанин сообщил нам баснословную историю Робинзона Крузо. Но эта история реальная и действительная. События первой разворачивались в жаркой стране, наши же матросы пережили их в глубине Севера, на 77-м с половиной градусе. Англичанин мог приготовить пунш из винограда, произрастающего на его острове. Наши же бедные, несчастные, но твердые духом русские довольствовались водой…»[5]
Русский издатель счел эти рассуждения Вернизобера излишними и опустил их.
Из повести были изъяты строки о русских староверах, составленные на основании данных, как сообщил автор, «Нового всеобщего словаря для знания государственных дел». Они оказались в повести потому, что именно поморы-староверы спасли трех полярных робинзонов, сняв их с малоизвестного острова и доставив на материк.
Из текста был исключен комментарий автора о прохождении фаз луны, наблюдавшихся во время зимовки экспедиции Баренца в 1596 г. на Новой Земле.
Возражать против произвола издателя Ле Руа не мог. Он уехал из России за границу, где вскоре умер.
В настоящее время автором этих строк выявлены новые интересные материалы, расширяющие сведения о злоключениях четырех русских полярных робинзонов.
Среди этих материалов надо назвать «Изустное показание» мезенского промышленника о шестилетней зимовке четырех поморов на Шпицбергене. Его рукопись обнаружена в фонде Сената Центрального исторического архива в Ленинграде, в «Атласе Архангельской губернии» 1796 г., являющемся результатом Генерального межевания, предпринятого в России во второй половине XVIII в. Архангельский инженер-экономист Федор Киселев, выходец из поморской среды, представил Сенату документ, обстоятельно характеризующий экономическую, социальную и культурную жизнь своей губернии. «Атлас» сопровождался картами, планами и чертежами, выполненными самим Киселевым. Особенно впечатлительно нарисована картина рыбных и зверобойных промыслов — основного занятия поморов. Характеризуя особенности их далеких поездок, Киселев счел необходимым остановиться на приключениях четырех мезенских жителей на Шпицбергене, пребывавших там в течение семи лет, известных ему из «других источников». Его внимание привлекло то, что об этом событии рассказывалось на Мезени, родине полярных робинзонов, по-иному. Поэтому он решил его записать в форме «Изустного показания». Таким образом, оно документально подтверждает сам факт долговременной зимовки четырех людей, оказавшихся по воле случая на необитаемом острове.
На первый взгляд «Изустное показание» излишне сокращено. Но если принять в соображение, что оно является лишь частью выполненного описания морских звериных промыслов, в котором в подробностях излагается деятельность поморов на Шпицбергене и Новой Земле, то сокращение становится вполне обоснованным, и, наоборот, обширный текст главы «О рыбных и звериных промыслах», который в выдержках приводится в приложениях к данному изданию (стр. 52–54), является своего рода обширным введением в «Изустное показание».
В «Изустном показании» названы имена трех оставшихся в живых поморов, и ни одно из них не совпадает с именами повести. У Ф. Киселева это — Крыска, Турпанов и Кабанов, у Ле Руа — Алексей Химков, Иван Химков, Степан Шарапов. Федор Веригин скончался еще на острове, и он не упоминается в мезенском варианте. Несмотря на расхождения, думается, речь идет об одних и тех же поморах-мезенцах: в одном случае названы фамилии, а в другом — прозвища. Ф. Киселев так и пишет: «Один из них прозывался Крыскою, другой…» В простонародье в старое время людей часто называли по прозвищу. Фамилии упоминались в документах, причем даже в таких случаях добавлялось кроме фамилии и прозвище. Вот взятые из официальных документов фамилии: Иван Родионов Ерастов Велкой, Дмитрий Михайлов Зырян Ярило, Леонтий Иванов Шубин Плехан. Следуя данному правилу, к фамилиям трех груманланов следует прибавить их прозвища.
Сейчас можно дополнить новыми материалами весьма краткие биографии полярных робинзонов, поскольку в повести о них почти нет известий. С этой целью были просмотрены документы Архангельской губернской канцелярии, хранящиеся в архиве Ленинградского отделения Института истории АН СССР, и ревизские сказки Центрального государственного архива древних актов в Москве. В переписных книгах Архангельской губернии по Мезенскому уезду 1710 и 1719–1725 гг. удалось обнаружить фамилии двух полярных робинзонов. Так, в Окладниковой слободе, составляющей вместе с Кузнецовской слободой город Мезень, по переписной книге 1710 г. проживала семья Анисима Андреева Веригина: он сам, его мать Матрена Анастасьева, сестра Евдокия и брат Федор 12 лет. Следовательно, Федору Андрееву Веригину в год поездки на Шпицберген исполнилось 44–45 лет[6]. В книге 1722 г. по Кузнецовской слободе указана семья Шараповых, членом которой являлся Степан Стахеев Шарапов. Ему тогда было 26 лет, следовательно, в год поездки на Грумант ему исполнилось 46–47 лет[7]. Кстати, в книге 1722 г. по Окладниковой слободе в доме Якова Окладникова записан его трехлетний сын Еремей, впоследствии организовавший поездку груманланов-мезенцев.
В Московском Центральном государственном архиве древних актов изучены материалы II и III ревизий по Окладниковой и Кузнецовской слободам. В ревизской сказке от 20 мая 1762 г. по Кузнецовской слободе о Степане Стахееве Шарапове сказано: «В бывшую последнюю <1762 г. — М. Б.> ревизию показанной погибшим на море, а после бывшей в 1749 году октября 20-го дня в Мезенской воеводской канцелярии в новоприбывшую книгу записан и в нашу Кузнецовскую слободку при указе прислан Степан Стахеев сын Шарапов». И дальше: «По последней ревизии в подушной оклад положен». В графе «Из оных после ревизии доныне разными случаями выбыли: умре 1757 году»[8].
Труднее оказались поиски фамилии Химковых (Himkof). В переписных книгах и ревизских сказках Мезени, составленных между 1710 и 1762 гг., Химковы не встречаются. Эту фамилию не носил никто в Окладниковой и Кузнецовской слободах[9]. Еще А. И. Минкин поставил под сомнение фамилию Химковы, предложив заменить ее известной на Мезени фамилией Хилковы[10]. Однако он не смог убедительно подкрепить свое предположение. Пришлось произвести проверку документации, относящейся к 40—60-м годам XVIII в., имеющей хотя бы косвенное отношение к данному вопросу. И вот ее итоги.
Некоторые любопытные материалы были обнаружены в документах русской экспедиции на Шпицберген по проекту М. В. Ломоносова под начальством капитана В. Я. Чичагова, и прежде всего в списках вызванных в Петербург архангельских крестьян для отбора «способнейших к северному мореплаванию». В архиве сохранился подлинный список имен, составленный весной 1764 г. лично М. В. Ломоносовым для Морской российских флотов комиссии, в котором перечислялись известные поморские кормщики[11]. В списке значился: «Окладниковой слободки Хрисанф Иньков около 45 лет, зимовал 6 лет на Груманте». Получилось так, что издавший этот список В. А. Перевалов не обратил внимания на этого кормщика, очевидно считая, что он прямого отношения к шестилетней зимовке четырех мезенцев не имеет.
А вместе с тем именно об этой зимовке шла речь в списке, причем М. В. Ломоносов получил сведения о ней от вызванного в Петербург Морской российских флотов комиссией жителя Олонецкой губернии Выгорецкого жительства староверов Амоса Кондратьевича Корнилова, беседы которого были особенно подробно записаны комиссией. Во время беседы Корнилов сообщил, что в 1749 г. его судно вывезло со Шпицбергена четырех мезенских поморов, зимовавших там в течение шести лет, и что эта зимовка совпала с периодом сильной ледовитости в районе Шпицбергена, продолжавшимся в течение шести лет. «И в каждом году судов от семи до осьми <это совпадает с записью Ф. Киселева. — М. Б.> погибло, от которых и людей менее десятой части осталось, — говорил Корнилов. — И из оных некоторые спасли свой живот выездом на малых ботах в Норвегию, а четыре человека жило 6 лет на Шпицбергене без хлеба и без одежды, довольствуясь одним оленьим мясом; а платье носили из оленьих кож. А в те 6 лет никто для промыслов на Шпицберген для опастности ото льдов не ходил. И оные четыре человека вывезены к городу Архангельскому на судне его, Корнилова, в 1749 году, которое тогда было послано для разведывания промысла». Совершенно очевидно, что М. В. Ломоносов написал о Хрисанфе Инькове со слов А. К. Корнилова.
И хотя этот вывод не нуждался в доказательствах, предстояло его документально подкрепить. С этой целью были снова просмотрены переписные книги и ревизские сказки Мезени. К сожалению, переписных книг II ревизии Мезени 1748 г. в Центральном государственном архиве древних актов не сохранилось, но в какой-то степени их заменили ревизские сказки 1748 г., включенные в переписную книгу 1762 г. В ней содержатся сведения по каждому двору и жителям, населявшим его, причем указан возраст II и III ревизий, т. е. возраст на 1748 и 1762 гг. На листах 57 об. — 58 переписной книги 1762 г. обнаружен следующий текст:
«В 1749 году октября в 20 день <это дата прибытия в Окладникову слободу. — М. Б.> прибывшия от морского груманландского промысла, которыя на том острове были с 1743-го году от разбития судна крестьяне и при новой ревизии <1748 г. — М. Б.> показаны погибшими нашей Окладниковой слободки:
Алексей Иванов сын Инков — 47–60 лет
Хрисанф Прокофьев сын Инков — 28–41 лет».
В графе против имени Хрисанфа примечание:
«Отпущен на морския зверинныя промысла по данному от соцкого ведению до сроку 1762 году декабря до 1-го числа».
«У вышеописанного Алексея жена Марфа «34» лет, взята тое ж слободки крестьянина Дорофея Личутина дочь. У них дети рождения после ревизии:
Иван — 4
Федор — 2 недели
дочери девки:
Устинья — 20 лет
Евдокия — 19 лет
Катерина — 3 лет
Да незамужняя от оной Устиньи дочь девица Евдокия «2» лет. У него ж сестра Марфа «50» лет. Выдана в замужество Ломпожеской слободки за крестьянина Алексея Хамова.
У Хрисанфа жена Марфа «32» лет. Взята Кузнецовской слободки бывшего крестьянина Михаила Замятина дочь.
У них дети, рожденныя после ревизии:
Иван — 6 лет
Григорий — 6 лет»[12].
1. Лист из переписной книги 1762 г.
Изучение переписных книг и ревизских сказок Мезени дало дополнительный материал к биографии двух мезенских груманланов.
Алексей Инков родился в 1700 г. на Мезени, как это видно из переписной книги 1710 г. Его отец — Иван Ларионов сын Инков, в 1710 г. ему исполнилось 39 лет. Мать Алексея Инкова — Агриппина Кириловна, в год переписи ей было 34 года.
Хрисанф Инков, двоюродный брат Алексея (в церковных метриках его имя названо Крысан; Федор Киселев, со слов мезенцев, называет его Крыской, что либо прозвище, либо уменьшительное имя), родился в 1721 г. в семье Прокопия Емельянова Инкова, которому в 1719 г. было 34 года. В Окладниковой слободе он жил отдельным от Ивана Ларионова двором.
Алексей и Хрисанф происходили из коренного рода мезенцев. Известно, что представители семьи Инковых неоднократно бывали на Шпицбергене и Новой Земле. В 1673 г. прадед Алексея и Хрисанфа Федор Инков совершил поход на Новую Землю и торговал моржовым салом в Архангельске. Его сыновья Трофим и Федор в 1714 г. по указу Петра I были приняты матросами в Балтийский флот, потому что «на кочах и лодьях на Новой Земле и Груманте бывали»[13].
На судне односельчанина Мелехова Хрисанф Инков в 1762–1763 гг. побывал на Новой Земле и оттуда прошел в Обскую губу. Судьба далеких походов не всегда была милостива к Инковым. Как сообщает обнаруженный А. И. Минкиным документ[14], Хрисанф и два его сына — Евдоким и Иван Крысановичи Инковы погибли от цинги во время зимовки на Новой Земле. По данным Ф. Киселева, произошло это в 1778 г.
Итак, изучение биографических материалов показало, что в книге Ле Руа допущена грубая ошибка в написании фамилии Инковых и имени Хрисанфа Инкова, который ошибочно назван Иваном.
В связи с обнаружением новых материалов необходимо внести соответствующие поправки в список четырех груманланов, зимовавших на Шпицбергене: это Алексей Иванов Инков, Хрисанф Прокопьев Инков, Федор Андреев Веригин, Степан Стахеев Шарапов.
Ле Руа упоминает голландскую морскую карту, выполненную Герардом ван-Кейленом и исправленную штурманом Иоанном Петерсоном (стр. XX). На ней показан Восточный Шпицберген между 77°25′ и 78°45′ с. ш. С этой картой работал Ле Руа, чтобы уточнить остров, где зимовали русские груманланы. В. Ю. Визе пытался отыскать эту карту, но, мне кажется, не достиг цели. Он полагал, что речь идет о карте Герарда ван-Кейлена 1710 г.[15], более того, заявил: «Исправленная Иоганном Петерсеном карта ван-Кейлена редакции неизвестна». На самом деле она издана[16]. Это морская карта Герарда ван-Кейлена 1724–1725 гг., состоящая из четырех больших листов. На ней отмечены глубины, якорные стоянки, от руки сделаны существенные штурманские пометки; в частности, на втором листе штурман показал 17 не отмеченных ранее небольших морских островков. Для нашей цели подходит четвертый лист этой карты. На нем изображены Западный Шпицберген, Юго-Восточная Земля и большой Юго-Восточный остров Het Stans Voorland, расположенный между 76°40′ и 78°45′ с. ш., что в общем соответствует координатам, названным Ле Руа.
2. Карта Г. ван-Кейлена
По прибытии груманланов в Архангельск им была показана какая-то карта Шпицбергена, посмотрев которую они узнали свой остров и место, где стояла хижина. Прямо на карте они обвели пером эти объекты. В дальнейшем архангельская карта была переслана Ле Руа, и он сличил ее с той, что была у него. По ним он определил длину, ширину острова[17] и его форму — «в образе пятиугольника». На упомянутой карте Герарда ван-Кейлена остров Voorland, действительно имеет форму пятиугольника. К югу от острова расположено множество мелких островов — это архипелаг Тысячи Островов.
В XVIII в. этот остров иногда назывался по имени английского моряка Эдж, а еще раньше — по-русски Марфин (Marfin), как это показано на карте 1614 г. Иориса Королуса. Естественно, что остров больших размеров (72 702 кв. км) не мог быть тем, на котором зимовали полярные робинзоны. Вероятнее всего, они указали на остров меньших размеров из архипелага Тысячи Островов. Решить окончательно вопрос может только архангельская карта с исправлениями самих груманланов. Вероятно, она не сохранилась даже в архиве Ле Руа, местоположение которого вообще неизвестно.
И все же характер архангельской карты Шпицбергена, показанной груманланам, сейчас можно точно определить. Дело в том, что в Архангельском адмиралтействе в 20—50-е годы XVIII в. использовались для работы, как наиболее точные, голландские морские карты. Русских карт на этот район тогда просто не было. Самой достоверной считалась карта Герарда ван-Кейлена. Именно она была выдана экспедиции В. Я. Чичагова перед отправлением на Шпицберген. Более того, один из экземпляров карты Герарда ван-Кейлена находился в распоряжении начальника экспедиции. Сейчас он обнаружен и издан[18]. В Центральном государственном архиве Военно-Морского флота СССР хранится еще один экземпляр карты экспедиции Чичагова[19]. Сопоставление этой голландской карты с картой ван-Кейлена показало, что они идентичны. И следовательно, теперь мы знаем весь тот картографический материал, с помощью которого Ле Руа сделал попытку определить местоположение зимовки четырех русских груманланов. Насколько она была удачной, судить сейчас трудно.
3. Карта из материалов экспедиции В. Я. Чичагова
Десятки исследователей пытались отыскать тот небольшой остров, о котором идет речь в повести. Мне кажется, что наибольшего успеха в этом отношении достиг норвежский геолог В. М. Кейлау, который на острове Полумесяца, лежащем у южного берега острова Эдж, обнаружил в 1827 г. избу, принадлежавшую поморам. Над входом в нее имелась надпись: «Сия изба староверска». На одном из крестов, стоявших около избы, имелась надпись: «22 апреля 1731 г.»[20].
Надпись имеет прямое отношение к экипажу староверческого судна, которое зашло на остров, где жили груманланы в августе 1749 г. Учитывая характер староверов, их стремление уединиться, можно говорить, что они прибыли на остров, уверенные, что там была изба.
В заключение необходимо сказать о грубой географической ошибке Ле Руа, которая вследствие некритического отношения к ней вызвала еще более грубую ошибку. Речь идет об острове, на котором жили груманланы. По Ле Руа, это — Восточный Шпицберген, или по-русски Малый Брун. Но названия Малый Брун в русских документах XVI–XVIII вв. вообще нет. И хотя Ле Руа Малым Бруном называет весь Восточный Шпицберген, комментаторы его произведения ассоциировали Малый Брун с островом Эдж, который входил в состав Юго-Восточной Земли. Так, в введении к первому советскому изданию повести В. Ю. Визе писал, что остров Эдж русские называли Малый Брун[21]. В 1954 г. Н. Н. Зубов, говоря о старых названиях Шпицбергена, отметил, что русские называли Шпицберген Большим и Малым Беруном[22].
В свое время мне удалось обнаружить в делах Архангельской губернской канцелярии книги отпусков на морские промыслы[23]. Изучение этих документов показало, что в начале XVIII в. архангельские таможенные чиновники широко употребляли вместо Шпицбергена, или Груманта, народное его название Грунт, или Грун Ландия, причем оно стало официальным. Так, в 1710 г. из Северной Двины архангельский купец Иван Звягин послал «на двух карбасах в море на Грунт» кормщиков Ивана Небритого и Федора Смолинникова с 12 работниками. 22 июля того же года Федор Баженин отправил «На Грун Ланскую землю» для звериного промысла два гукора — «Параскева» и «Екатерина». Федор Киселев в главе «Описание рыбных и звериных морских промыслов» атласа Архангельской губернии заметил, что русские промышляют «на островах в Шпицбергене и Гренландии, которые у простого народа известны вообще под именем Большого и Малого Груманта», или Грунта. Вместо того чтобы написать «Малый Грунт», или «Грун», Ле Руа написал «Малый Брун». В. Ю. Визе ассоциировал его с островом Эдж, а Н. Н. Зубов — с Малым Беруном. Теперь стала понятной географическая ошибка Ле Руа и комментаторов его произведения.
Повесть Ле Руа прочно вошла в классику мировой приключенческой литературы. Навеянные ею мотивы героического поведения горстки людей, — русских поморов, — оказавшихся по воле случая на необитаемом арктическом острове, созвучны нашему времени. Наш современник должен знать, что все еще остается один непревзойденный подвиг, принадлежавший еще в XVIII в. русскому народу. Конечно, читатель вправе задать вопрос, насколько документальна обосновано то, о чем рассказывается в повести. Теперь он познакомится с подлинными именами, с доказательствами бесспорности самого подвига. Именно с этой целью предпринимались поиски новых документов и на их основе производилась оценка прежней научной литературы о повести Ле Руа.
Доктор исторических наук, профессор М. И. Белов.4. Титульный лист российского издания
Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных
Долговременные путешествия, а особливо морем чинимые, часто бывали причиною многих приключений, кои нередко выходили из пределов вероятности. И хотя мы много почитаем тех писателей, которые предавали памяти таковые приключения за свои собственные, однако же, положившись совсем на их объявления, опасаемся, чтоб не быть излишне легковерными, что вредно и противно нашему рассудку. Но и то часто случалося, что обвиненные сперва во лжи писатели после совершенно оправдались нечаянными судьбы велениями. Здесь не нужно приводить тому примеры. Я намерен описать, сколько можно будет кратко, такие приключения, кои хотя в некоторых случаях и могут числиться между вероятными, но по крайней мере не совсем и достоверны, и как бы нарочно разными чудными подробностями украшены для того, чтобы тем читателя привесть в некоторое удивление. Я должен по истине признаться, что я сперва не знал, как мне об этом рассуждать, до тех пор, пока не получил первого о том известия из города Архангельского от находившегося в оном директора конторы при сальном торге г. Вернезобера. Но как матрозы, о которых я здесь говорю, зависели некоторым образом от графа Петра Ивановича Шувалова, коему государыня императрица Елисавета Петровна пожаловать соизволила китову ловлю[24], то я просил его сиятельство, чтобы он приказал тем людям от города Архангельского приехать сюда, дабы мне их расспросить по моему желанию. Его сиятельство не токмо не преминул учинить сие, но и сам возымел великое желание их видеть и говорить с ними. Чего ради послал в Архангельский город, откуда немедленно присланы были сюда, в Петербург, двое, а именно: штурман Алексей Химков[25], который имел от роду пятьдесят лет, и один матроз по имени Иван Химков, который имел от роду тридцать лет. Они приехали сюда в начале 1750 г., и 8 генваря я впервые имел случай с ними говорить. У них привезены были с собою разные вещи своей работы, которые я после опишу и кои взяли с собою для поднесения графу Шувалову. Я имел случай рассматривать их со всевозможным вниманием и задавал людям сим неоднократно все те вопросы, которые мне казались нужными, чтобы увериться в истине.
Итак, по моему мнению, не несправедливо будет, когда я скажу, что по всем сим предосторожностям нижеследующее описание не может подвержено быть сомнению.
Еще одно некоторое обстоятельство делает сие приключение наипаче достоверным. Как скоро сии несчастливые мореплаватели прибыли в Архангельский город, то приказал тутошнего Адмиралтейства обер-аудитор г. Клингштадт привесть их к себе и, расспросив их обо всех приключениях, записал ответы их в том намерении, чтобы оные издать в свет. Потом несколько времени спустя приехал он в Петербург, и, увидев по случаю сочиненное мною описание, он признался, что мое сочинение совершеннее и полнее его. Чего ради, оставив намерение издать его печатанием в свет, сообщил мне для пополнения моего описания, что я и подлинно учинил, в рассуждении тех особливых обстоятельств, о которых я позабыл спросить сих мореходцев, а он от них наведался.
Оба сии сочинения в рассуждении тех обстоятельств, о которых мы сих мореплавателей спрашивали, ни в чем не разнствовали. Сие-то и служит неоспоримым доказательством, что они нам ничего другого, как токмо что в самом деле происходило, сказывали, ибо в разные времена и не в одном месте завсегда они одно говорили.
В 1743 г. вознамерился некто именем Еремий Окладников, житель города Мезени, что в Югории, которая составляет часть Архангелогородской губернии, снарядить судно и отправить на нем четырнадцать человек к острову Шпицбергену для ловли китов или моржей, коими россияне отправляют сильную торговлю[26]. Целые восемь дней имели сии люди способный ветр, но в девятый день он переменился. Вместо того чтобы им достичь западной стороны Шпицбергена, куда ежегодно ездят голландцы и другие народы ловить китов, прибиты они были к восточной стороне сих островов, а именно к Ост-Шпицбергену, который у русских известен под именем Малого Бруна[27], а собственно остров Шпицберген называется Большим Бруном. Лишь только они версты на три шли или на половину немецкой мили к нему подъехали, как вдруг судно их запер лед, что им причинило весьма великую опасность. Они начали думать, где бы им перезимовать; тогда штурман припамятовал, что некоторые мезенские жители вознамерились однажды перезимовать на оном острове, и для того взяли с собою из города приготовленный к постройке хижины лес, привезли его туда на своем судне, и будто действительно она построена в некотором расстоянии от берега. По сим штурмановым речам приняли они намерение прожить здесь зиму, ежели означенная хижина, как они уповали, еще цела. Ибо они ясно видели, что каким-нибудь случаем погибнут, ежели останутся на море. Чего ради отправили четырех человек с судна искать оной хижины и других к перезимованию потребных вещей, ежели еще можно того надеяться. Оные назывались штурман Алексей Химков и три матроза Иван Химков, Степан Шарапов и Федор Веригин.
Как сей остров был совсем пуст и необитаем, то им непременно надлежало снабдить себя оружием и съестными припасами. Но с другой стороны, принуждены были они почти целую милю идти по льдинам, волнением и ветром костром намешанным; отчего они имели в пути сколько опасностей, столько и трудностей. Следственно, им не должно было много при себе иметь груза, дабы не провалиться и не потонуть.
После сих размышлений взяли они с собою ружье, рожок с порохом на двенадцать зарядов и на столько же пуль, топор, маленький котел, двадцать фунтов муки в мешке, огнянку и несколько труту, ножик, пузырь с курительным табаком и каждый по деревянной трубке. С сим малым оружием и запасом прибыли они на остров.
Тут начали они по нем ходить и нашли в скором времени ту хижину, которую искали: оная построена была от берега почти на четверть мили в расстоянии. В длину имела она около шести сажен, а в ширину и в вышину по три. При ней сделаны были сени, или передняя горница, шириною сажени в две, следственно, были в ней и две двери: одни для затворения сеней, а другие для затворения хижины, и сие весьма много способствовало к тому, чтобы тепло не выходило из горницы, когда она истоплена будет. Наконец, была в сем покое и глиняная русская печь без трубы, которая служит не только для варения кушанья, но и для нагревания избы и на которой можно ложиться, как обыкновенно делают крестьяне в России, когда холодно.
Я упомянул, что из той печи, которая находилась в сей хижине, не было совсем трубы, и сему не должно удивляться, потому что крестьяне в России строят по большей части таким образом свои дома. А чтобы выпустить дым, которого горница полна бывает, ежели затоплять печь, отворяют двери и три или четыре окошка, которые в длину имеют один, а в ширину половину фута, и кои прорубаются в стенах. Сии окна ежели надобно затворить, то делается оное посредством нарочно сделанной к тому доски, которую меж бревен вдвигать можно. Итак, когда печь затопится, то дым никогда не доходит далее сих упомянутых мною окошек, в избе сидеть можно, и дым не очень беспокоит, ибо он выходит или в растворенные двери или в окошко, смотря как ветер в горницу проходит. Можно легко усмотреть и без моего напоминания, что потолок в такой избе по самые окна бывает так черен, как будто бы оный весь сделан из черного дерева; но, напротив того, от полу по окна бывает так чисто и бело, как и самое дерево, из которого она построена.
Обрадовавшись, что нашли сей шалаш, который, будучи давно построен, от ненастья и худой погоды несколько поврежден был, переночевали они в нем так спокойно, сколько можно было. Поутру на другой день пошли они на берег, чтобы пересказать своим спутникам о своем счастии и чтобы вынести из своего судна съестные припасы, всякое оружие и, словом, все те вещи, которые почитали нужными для препровождения зимы на сем острове.
Легче будет себе представить печаль и уныние сих несчастных людей, нежели оное изобразить словами. Пришед на место, где они вышли на берег, они увидели только отверстое море и совсем не нашли льду, которым оно накануне покрыто было, но, к самому большому своему несчастью, не увидели и судна. Поднявшаяся в прошлую ночь жестокая буря причинила сие великое бедствие. Думать можно, что или стеснившие судно льдины разломались и, с стремлением наперши, разрушили его; или они умчали его с собою в пространное море, или оно от какого-нибудь другого случая погибло; довольно, оно пропало совсем из виду. Но как не получили они об нем и в следующее время никакого известия, то можно, несомненно, заключить, что оно каким ни есть случаем погибло; и как сие обстоятельство удостоверило их, что им нет больше надежды оставить сего острова, то возвратились они с великою печалию назад в свою хижину.
Первое их старание и упражнение состояло в том, как легко поверить можно, чтобы сыскать себе пропитание и жилище.
Двенадцатью зарядами пороха, который они при себе имели, получили они в короткое время, двенадцать сайгачей, или диких оленей, которые, по их счастью, находились в великом числе на том острове.
А как сей зверь известен только в северной части Европы, как-то в Лапландии и в полунощных странах Азии, то я не отступлю далеко от своего намерения, когда сделаю ему описание.
Сайгач[28] много имеет сходства с оленем и с лосем. Он бывает обыкновенно пепелистого цвета, однако ж попадаются иногда и такие, которые цветом красноваты. Он бывает толще и более обыкновенного оленя, но ноги у него короче и толще оленьих. Рога у него гладки и беловаты и имеют больше сучков, нежели оленьи: лосевым рогам они весьма подобны. Когда оный олень бежит, то делает составами в своих ногах великий шум, и сие может также служить к различию его от обыкновенного оленя. Лапландцы, самоеды и часть тунгузов, которые от слова «олень» (так называют россияне сего зверя) слывут оленными[29] тунгузами, потому что они их впрягают в сани и употребляют вместо лошадей; ибо сии олени имеют нарочитую силу и бегают весьма скоро. Они питаются только мхом, который растет в великом изобилии во всех полунощных землях; и так они находят для себя везде корм, разрывая ногами снег, так что хозяину держать их не убыточно. И хотя некоторые объявляют, что оной зверь не может жить вне своей земли, в которой он родился, однако я могу доказать, что сие объявление неосновательно и ложно. В 1731 г. видел я в Москве, что двенадцать таких оленей, тамошнему канцлеру графу Головкину принадлежавших, паслись на лугу, при реке Яузе, которая протекала подле его сада. В 1752 г. приказал граф Петр Иванович Шувалов от города Архангельского привесть сюда пару: самца и самку, и их кормили только одним мхом. Самка принесла одного молодого оленя, который — чему удивляться должно — вырос и до следующего 1754 г. был совсем здоров. Сие я сам видел своими глазами, живучи в Москве, но не знаю, как долго они прожили, потому что я в том же году возвратился в Петербург. По сем малом отступлении возвращаюсь опять к своему предмету.
Обретенная столь счастливо матрозами хижина повреждена была только в том, что бревна, из которых она построена, в разных местах развалились, и находившийся между оными мох выпал, отчего ветер свободно проходить мог насквозь. Но им не трудно было сие исправить: у них был топор, и дерево не сгнило. Известно, что в сих холодных землях дерево весьма долго держится и не подвержено бывает ни гнилости, ни червоточине. И так им невеликого труда стоило раздвинувшиеся бревна сколотить. А как мху на сем острове находится великое изобилие, то они могли им хорошо затыкать все дыры; сие завсегда требуется при построении деревянных изб, чего ради они о починке своей хижины нимало не беспокоились, тем наипаче, что почти всякий российский мужик умеет плотничать, строить сам избы и знает хорошо употреблять топор.
Стужа бывает в сих странах несносная, почему и не может земля произращать не токмо больших дерев, но ниже малого кустарника. Сей недостаток в лесе приметен стал сим несчастливцам, как скоро они походили по оному острову, отчего они по причине стужи думали умереть. Однако, по счастию их, прибиваемы были к берегам сего острова отломки от судов, кораблекрушение претерпевших, который случай снабдил их дровами довольно на первую зиму. Подобно и в следующие годы пользовались они ими с гораздо большею отменою: морские волны прибивали к ним целые деревья и с кореньями, но они не ведали, где сии дерева выросли. Сие не столько невероятно будет казаться, ежели принять в рассуждение то, что объявляют разные путешественники, которые принуждены были перезимовать или в Новой Земле, или в других, еще далее к северу лежащих землях[30]. Ничто так не подавало сим бедным людям с начала их заточения толикой помощи, как доска, в которую вбит был железный крюк и несколько гвоздей, имевших в длину от 5 до 6 дюймов и надлежащую по длине толщину; также другие доски, при которых находились разные железные вещи, оставшиеся, к сожалению, от некоторых кораблей, кои претерпели несчастие и в сих отдаленных морях разбиты. Сию неожиданную помощь увидели они в самое то время, как не стало у них пороха и как они почти всех убитых оленей съели и думали с голоду умереть. С другой стороны, толикого уважения достойное счастие они получили тем, что на берегу острова нашли елевой корень, имевший почти совершенную фигуру лука.
Нужда побуждает обыкновенно к трудолюбию. Приметили они, что можно было им превратить помощию своего ножа тот корень в настоящий лук, который они действительно и сделали. Но сперва казалось им трудно сыскать тетиву стрелы. О сем начали между собою рассуждать и вознамерилися сделать сперва только две рогатины для своей обороны от белых медведей, которые гораздо лютее обыкновенных и коих надобно им было всеконечно опасаться. Делание же стрел и сыскание тетивы для напрягания своего лука, отложили они до другого времени. Но чтобы ковать железо для рогатин и стрел, то весьма нужен был им молоток, и вот каким средством достигли они в том желаемого.
Железный крюк, который, как я упомянул, утвержден был в найденной ими доске, имел нарочито длинную дыру, которая находилась на два или на три дюйма от конца, противоположного шляпке; сия же головка или шляпка была кругла и толста, как обыкновенно у таких крючьев бывает. Взявши сей крюк, расколотили пробитой уже его конец и, поставив в дыру самый толстый гвоздь, начали ее расколачивать; потом расширили ее топором более, нежели на пять дюймов, вбили обвостренную палку, которая им служила вместо черена, и так сделали они молоток. А чтобы в совершенство привесть свою кузницу, то сыскали они большой дикой камень, который служил им вместо наковальни; из двух оленьих рог сделали они клещи. Сими инструментами сковали себе два железца на рогатины, которые, выгладив хорошенько и выточив на камне, старалися как возможно прикрепить вырезанными из оленьей кожи ремнями к палкам толщиною в руку, которые доставали они от сучьев. С оными рогатинами, которые можно назвать и копьями, приняли они намерение учинить нападение на одного белого медведя, которого и убили, но с великою опасностью. Низложив сего лютейшего зверя, употребили мясо его в пищу, которое находили столько же вкусным, как и говядину, в чем меня уверяли самые те люди, с которыми я говорил. Что же касается до жил того медведя, то приметили они с неизреченною радостью, что можно было их легко разрезать на толстые или тонкие ремешки, сколь толсты или тонки они были им надобны. Я сам сие испытал, о чем объявлено будет после. И сие изобретение было для них лучше и полезнее всех других, кроме тех выгод, которые они от них получили и кои показаны будут ниже. Сделали они себе из того тетиву, которою стянули свой лук, помощию коего убивали они во время своего пребывания на том острове оленей, черных и белых лисиц, которые им служили пищею, давали одежду и другие средства к защищению себя от лютой и несносной стужи, которая бывает в сих к полюсу так близко лежащих землях.
Счастливый успех сих островитян в сделании копий был им великим поощрением к тому, чтобы сковать немедленно четыре железца на стрелы, которые имели также подобие первых, но только поменьше их были. Выгладив и обточив оные подобно прежним, привязали их тоненькими ниточками, из жил медвежьих сделанными, к еловым палочкам, которые обвязали оными же жилками с чаечными перьями. И сие им так благополучно сделать удалось, что они во все свое пребывание на том острове убили сими стрелами 250 оленей, не считая великого множества черных[31] и белых лисиц. Сих последних называют россияне песцами по причине весьма великого подобия их с некоторым родом исландских собак, которых употребляют обыкновенно немецкие пастухи для охранения овец.
Что же касается до белых медведей, то хотя они и убили их целый десяток, однако завсегда подвергаяся великой опасности. Сии звери имеют ужасную силу, ибо когда островитяне должны были им сопротивляться, то они обороняли себя с великою отважностью и на одного только первого, о котором я упомянул, учинили они сами нападение, других же убили они, обороняясь от их нападения, ибо некоторые из них были столь смелы, что ломились силою к ним в хижину и хотели их растерзать. И хотя все сии звери, которые к ним приступали, не одинакую имели и оказывали смелость, или для того, что не очень голодны были, или потому, что от природы не весьма были свирепы, ибо одни из них, пришед к избе, обращались в бегство от крику, который поднимали сии люди, приготовляясь к отогнанию их; однако же со всем тем причиняли они сим людям нападениями своими несказанный страх, так что они, какая бы нужда им ни была, не смели выходить из избы по одиночке и без рогатин, коими они обороняться могли от сих злых зверей, коих хищности беспрестанно должны были опасаться.
Сии три рода зверей, о которых я упомянул, как-то: черные и белые лисицы, также белые медведи, были нашим островитянам единственно токмо пищею во все то время, которое они пребыли в сей пустой земле.
Всех к пробавлению жизни средств вдруг изобрести не можно, но обыкновенно отворяет нам глаза нужда и приводит на ум такие вещи, которых бы в другом случае совсем и вздумать не можно было. А что сие примечание справедливо, то многими опытами изведали сии люди. Они принуждены были нарочито долгое время есть почти совсем сырое мясо и притом без соли, которой совсем у них не было, и без хлеба. Безмерная стужа в сей стране и разные неуютности не дозволяли им надлежащим образом варить мясо: в хижине у них была только одна русская печь, следовательно, в ней не можно было ставить котлов. С другой стороны, претерпевали они великой недостаток в дровах, ибо ежели бы разводить им огонь и на дворе, то бы от того не могли пробавиться дровами для своей хижины. Наконец, беспрестанный страх и опасение от белых медведей препятствовали стряпать кушанье и на дворе. Но положим, что они, несмотря на все сии препятствия, и приняли бы сие намерение, однако не могли бы того продолжать, как разве малую часть года, ибо, представив безмерную стужу, которая почти всегда в сем климате стоит, долговременное отсутствие солнца, которое погружает несколько месяцев все в глубокую темноту, невероятное множество снега, который здесь зимою почти всегда выпадает, и продолжающийся иногда дождь (о коих обстоятельствах я после говорить буду), — без сомнения, принудили бы их в скором времени переменить свое намерение, ежели бы они то и приняли.
Итак, чтобы отвратить недостаток в дровах, который их принуждал есть сырое мясо, вздумали они обвешивать оным свою хижину, которая, как я уже упомянул, каждый день была наполняема дымом, восходящим вверх почти на ровень с сидящим человеком, и как она служила им некоторым образом вместо коптильни, то развешивали они мясо на палочках, в верхней части кровли укрепленных, так что медведи не могли его доставать. И так висело оно у них все лето на вольном завсегда воздухе, отчего так хорошо высохло, что заступило место хлеба, и тем способнее было им есть другое мясо, которое надлежащим образом не уваривалось. Сделав сей опыт и приметив, к великому своему удовольствию, что он по их желанию удачен, продолжали таким образом и во все свое пребывание и умножили свои запасы, сколько можно было.
Ежели кто станет вопрошать, каким образом они сие средство воздумали, то не трудно будет на то ответствовать. Нет ни одной земли, где бы не коптили как окороков и гусей, так и различного рода рыбы; а в России введено во употребление и сушить на солнце, и провяливать на воздухе лососей, осетров и других разных рыб. По постным дням, а наипаче в великий пост, ставят их на стол без всяких приправ.
Объявив о их пище, должен я вкратце упомянуть и о том, что они пили. Летом утоляли они жажду водою из ручьев, которые обильно из камней, на оном острове находившихся, проистекали, зимним же временем, препятствовавшим им выходить часть из хижины, вносили они в избу снег и лед, чтобы растаял и преобратился в воду. Но я не должен умолчать и о том, что сосуд, или судно, коим они черпали воду и из коего пили, был небольшой котел.
Цинга есть такая болезнь, которою обыкновенно одержимы бывают мореплаватели, причем примечено, что она имеет свое действие тем сильнее, чем ближе подъезжаешь к полюсу, причину же тому должно приписывать или стуже или другим неизвестным нам обстоятельствам. Но как бы то ни было, однако сии бедные люди, будучи подвержены оной скорби и пришед совсем в отчаяние, не пренебрегли того средства, которое почитается за способное к отвращению оного лютого недуга.
Сей способ показал своим спутникам Иван Химков, которому много раз случалось зимовать на западном берегу Шпицбергена, Он говорил им, что должно: 1) есть сырое и мерзлое мясо, разрезавши его на мелкие кусочки; 2) пить совсем теплую оленью кровь, как скоро его убьешь; 3) делать сколько можно движения телу и 4) есть сырой ложечной травы (Cochlearia) по стольку, сколько можно будет, ибо сие растение одно токмо, да и то в нарочито малом количестве, здесь попадается. А можно ли помощию сих средств освободиться от цинготной боли, о том пусть доктора врачебной науки рассуждают, что ж касается до движения, то каждому известно, что оное надлежит иметь тем, кои должны опасаться сей болезни или оною уже одержимы. Впрочем, всяк знает, что ложечная трава имеет сильное действие в излечении цинги, но какого бы свойства дело сие ни было, однако опыт доказал, что помянутое средство имеет над сею немощью свое действие. Трое матрозов, употребляя оное, избавились совершенно от сей скорби, а понеже они действительно гонялись часто за сайгачами и лисицами, то и привыкли к скорому беганию; особливо Иван Химков, младший из них, приобрел такую легкость, что он выпереживал самую быструю лошадь, что я видел своими глазами. Четвертый, по имени Федор Веригин, показывал всегда непреодолимое отвращение от оленьей крови; сверх же того он был не проворен и весьма ленив и оставался всегда почти в хижине. С самого начала прибытия его на остров впал он в сию болезнь, а в следующее время усилилась оная в нем так жестоко, что он почти шесть лет в бессилии несносном страдании препроводил. В последние годы своей жизни лежал он беспрестанно в постели, у него недоставало больше сил, чтобы встать прямо, и ниже он мог привесть рук ко рту. Сие принудило спутников кормить его до самой смерти, подобно как новорожденного младенца.[32]
В начале сего повествования я уже упомянул, что сии матрозы принесли с собою на остров небольшой мешок с мукою весом почти в двадцать фунтов; теперь я покажу, к чему они ее употребили.
Скоро по прибытии своем начали они ее употреблять себе в пищу таким образом, что варили ее с оленьим мясом, и так истратили ее почти половину. А что у них осталось, то служило им для такого употребления, кое по крайней мере столь же было нужно, как и то, о котором мы уже упомянули. Я объясню оно в нижеследующем.
Они усмотрели, что непременно должно было им иметь беспрестанный огонь, потому что они находились под толь холодным климатом, а не знали никакого средства загасившийся огонь скоро опять развести, хотя ж у них и были огниво и кремень, но недоставало им труту. Варварские народы, как-то дикие американские жители, нашли способ, как добывать огонь, когда оный им понадобится. Сие делается посредством трения четвероугольной палки от крепкого дерева, которую вкладывают промеж двух штук мягкого дерева, а потом вертят оную с великою скоростью в руках так, что когда обе сии деревянные палочки, которые сжаты бывают коленами, разгорячатся, то начинают оные в короткое время дымиться, а потом и загорятся.[33]
Я должен и то сказать, что не одним сим способом добывают огонь американцы, но некоторые из них имеют особливый инструмент, который к тому способен. Примечание же достойнее кажется мне то, что и камчадалы достают огонь с помощью сего же инструмента. О сем обстоятельстве должно справиться с вышепомянутым сочинением господина коллежского советника Миллера, стр. 257. Господин Штеллер[34], усмотрев также американцев в другом месте, где они тогда обедали и лишь только его завидели и убежали, нашел на том месте стрелу и инструмент к доставлению огня, который нимало не разнствовал от употребляемого в Камчатке. Он примечает, что не иное что есть, как доска в разных местах проверченная, при которой бывает палочка, укладываемая одним концом в такую дырочку. Сию палочку, взяв за другой конец, вертят в руках с такой скоростью, что в дырочке огонь покажется, потом собирают искры на какую-нибудь материю, которая удобно загорается[35].
Правда, что наши несчастные матрозы не знали последовать в том американцам, однако ведали, что когда возьмешь две палки сухого дерева, из которых одна должна быть твердого, а другая мягкого, и станешь тереть одну с другою, то можно в последней произвести огонь; кроме того, что сим способом российские мужики огонь добывают в лесу, могли они сведомы быть о том чрез некие случаи, бываемые у них в некоторые времена, когда они разводят так называемый живой огонь. Способ, которым они производят сей живой огонь, есть следующий. Взяв за самые концы кленовую палку, которая должна быть весьма суха и имеет в длину почти целую сажень, трут ее с великою силою о березовое полено, которое также должно быть сухое. Таким образом, показывается в короткое время пламя, которое служит к зажиганию упомянутых мною огней.
Но мы обратимся опять к своему предмету. Сие бесспорно, что они совершенно знали о сем живом огне и о способе производить оный, но как можно было им его произвесть? У них были только еловые дрова, да и то сырые, которые прибиваемы были к берегам. Так что должно было им восприять, чтобы огонь у них не переводился. Вот какое они употребляли средство. Ходя по острову, приметили они, что посреди оного находится жирная глина. И так вздумали из оной сделать сосуд, который бы им служил вместо лампады, в коей бы горел беспрестанно жир убиваемых зверей. Сие средство, которое они вздумали, было действительно разумнейшее. Ибо что бы им делать без огня во время зимы, когда в сих странах продолжается беспрестанно ночь чрез несколько месяцев. И так, размяв несколько оной глины, сделали такой сосуд наподобие лампады, а потом наполнили его оленьим салом и положили в него светильню, сделанную из тряпки. Но скоро приметили они, к своему несчастью, что сие судно начало всасывать в себя растопляющийся жир, а наконец стал уже он со всех сторон капать. Теперь надобно было им выдумать средство к отвращению сей неспособности, которая происходила оттого, что поры или скважины оного сосуда так были велики, что они сами легко усмотреть могли. В сем намерении сделали они другое, которое сначала высушили на воздухе, а потом, раскалив его, засушили жир в котле, в коем сварено было несколько муки, так что судно приняло некую тонкую скорбильную или крахмальную на себя твердость. После того, высушив свою лампаду и наполнив ее растопленным жиром, увидели, к великому своему удовольствию, что он в ней стал держаться.
Однако к большей безопасности обмочили они несколько лоскутков от своих рубах в помянутую вареную муку и облепили ими кругом свою лампаду. После сего счастливого в своем труде успеха приняли они намерение спрятать оставшуюся муку для сей потребы. Но понеже они также опасалися и того, чтобы не приключилось им с оною лампадою какого-нибудь несчастливого случая, то для сей причины сделали они еще несколько с такими же предосторожностями, дабы в случае нужды не иметь в том недостатка.
Может быть, пожелает кто знать, откуда они брали те светильни, которые употребляли в починке. Однако ответствовать на то нетрудно будет. Между остатками разбитых кораблей, кои собирали они с великим старанием и во время зимы употребляли к топлению печи, находили они несколько канатов или веревок и малое число пеньки, которая по большей части делается из старых разбитых веревок для конопачения судов. А когда не ставало и сего, что, однако ж, редко случалося, то употребляли они к тому свои рубахи и нижнее платье. Всякому, кто русских знает, известно, что между ими весьма мало находится таких, которые бы не носили порток, а почти все мужики штанов не носят. Таким образом свивали они светильни из сей пакли и из исподнего платья, которое простой народ носит из весьма толстой холстины сделанное. И с того времени, как сделали они первый ночник, немного спустя по прибытии своем на сей остров не переводился у них огонь в жилище до тех пор, когда они, взошед на судно, отъехали в свое отечество.
Одно то, что они принуждены были сию существенную часть своей одежды, то есть рубахи и исподнее платье, употреблять на делание светилен, довольную подало им причину помышлять о делании себе платья из звериных кож, хотя одеяние их и не износилось, что, однако ж, очень скоро воспоследовало. Не упоминая о том, чего им недоставало к прикрытию нагого тела, не имели они и обуви, что еще важнее; наступало зимнее время, в которое должны были чувствовать несносную стужу. Итак, должны были они прибегнуть к изобретательному трудолюбию, которое редко в нужде людям не помогает. Они имели множество оленьих и лисьих мехов, которые служили им вместо постель и одеял; дело состояло только в выделке их, и вот как они в том поступили.
Сии кожи положили они на некоторое время в пресную воду, чтобы отмякли. Вынувши из воды, безо всякого труда соскабливали с оных шерсть и мяли их в руках до тех пор, пока они почти совсем не высохли; потом, вымазав их растопленным оленьим салом, начали опять по-прежнему в руках мять.
Чрез сию выделку сделалась кожа мягка и гибка, так что они могли употребить ее ко всему тому, что только им надобно было. Что же касается до тех мехов, из которых они намерены были делать себе шубы, то вымачивали их только один день, дабы их способно было выделывать, и поступали таким же образом, как я уже упомянул, выключая только то, что не выскабливали волосов, и так по прошествии нескольких дней приобрели они трудом своим то, чем можно было им с головы до ног одеться.
Но еще оставалась великая трудность, которую должно было им преодолеть, а именно: они не имели шильев, чем бы шить сапоги или башмаки, ниже игол для сшивания платья. Но как у них было железо, о чем я выше упомянул, то изобрели скоро средство к отвращению сего недостатка. Они сковали себе из него шилья и иглы, почти столь же хорошие, сколько и те, кои прямыми сего ремесла художниками делаются.
Но каким способом они прокалывали игольные ушки, то сперва удивительно и не удобопонятно покажется. Однако они достигли в том успеха посредством кончика ножа своего, который они на сей конец заострили и обточили, раскаливши сперва скованную на то проволоку. О истине сего объявленного мне ими обстоятельства я и сам мог увериться, ибо через одинакое увеличительное стекло смотрел я тщательно в дырки тех иголок, кои они привезли оттуда с собою. Что же касается до того, каким образом они сии иглы сделали круглыми и по-надлежащему обточили и заострили, то в оном способствовали им камни, на которых они их обтачивали. Неудобность состояла только в том, что продернутые в иглы нитки иногда в ушках порывались; из чего видно, что они не так ровны и не так гладки сделаны были, как настоящие; но оной неудобности они не могли и избегнуть.
Хотя не было у них ножниц для разрезывания кож, которые они хотели употребить в дело, однако они в сем случае ни малой заботы не имели, потому что вместо того служил им столь же хорошо выточенный ножик. А как они ни в портном, ни в сапожном деле прямо не были искусны, то кажется, что им должно бы было находиться в несказанном смущении, как стало до того доходить, чтобы делать штаны, рубашки, камзолы, шубы, сапоги, башмаки и, словом, все, что только в летнее и зимнее время к прикрытию их тела требовалось. Но я на сие ответствую так: они имели очевидный образец всех сих вещей, кроме одних длинных шуб, но поелику к вымыслам одарены были великою способностью и трудолюбием, как из вышеозначенного довольно явствует, то нетрудно было им и кроить кожи надлежащим образом. Только в рассуждении ниток надлежало бы им поколебаться несколько мыслями, но уже прежде найденное ими средство разрезывать медвежьи и сайгачьи жилы на столь тонкие и толстые части, каковы были надобны, способствовало им к получению всех вещей, служащих к прикрытию тела от всяких непогод. Летом одевались они голыми выделанными кожами, а зимою, подобно самоедам и лапландцам, носили долгие шубы из невыделанных оленьих мехов. У оных шуб пришит был, подобный капуцинскому, капюшон, который, однако же, лучше обходился около шеи и головы; а собственно, он был не иное что, как большое отверстие для лица, потому что упомянутые шубы были совсем наглухо зашиты, так что, когда надлежало надевать их, должно было, как мешок, взбрасывать на голову. Ежели бы не уныние, которое обыкновенно спутешествует уединенной поневоле жизни, и ежели бы не обеспокоивали их чинимые иногда размышления, что их оное преодолеть может и, следственно, они неизбежно оттого умереть будут должны, то бы они имели причину быть довольными все, кроме одного штурмана, у которого была жена и трое детей. Он, как то сам мне сказывал, ежечасно думал об них и тосковал о разлучении с ними.
Но время мне обратиться к описанию самого острова и объявить то, что мне несчастные оного жители об нем сказали.
Сей остров Ост-Шпицберген, у россиян Малым Бруном называемый, лежит по сочиненной Герардом ван-Кейленом, а исправленной Иоганном Петерсеном, штурманом, морской карте[36], представляющей полунощную часть Европы, между 77°25′ и 78°45′ северной широты и, следственно, между концом[37] третьего и началом четвертого климата[38]. Из чего следует, что самый должайший день там в году бывает четыре месяца, я разумею в той стороне, которая противоположна обитаемой нашими матрозами. По силе означенного морского чертежа представляется сей остров во образе пятиугольника. В длину он от востока до запада 23, а в ширину от севера к югу 22 немецкие мили[39]. Но как я позабыл оных острова жителей спросить о величине его, то для большей достоверности принужден был прибегнуть к той карте, которая им была предложена по возвращении их в свое отечество. Узнав на оной остров сей, показали они и место, где построена была их хижина, и заметили оное пером на присланной мне от города Архангельского карте.
А что они справедливо указали сей остров, то доказывает своим ко мне письмом от 15 декабря 1750 г. упомянутый уже в начале сего повествования, оно есть следующего содержания: «Капитан одного галиота, называемого «Николай и Андрей» и принадлежавшего графу Петру Ивановичу Шувалову, перезимовал в 1749 г. на Малом Бруне. Как он скоро по отъезде наших матрозов туда прибыл, то и нашел хижину, которая им служила жилищем. Он узнал ее по деревянному кресту, который над дверями поставлен был штурманом Алексеем Химковым, как оный вступил в сию землю; тогда же назвал он ее по имени Алексеевским островом…»[40]
Я должен еще присовокупить некоторое в сем письме содержащееся особливое обстоятельство, которое доказывает, что сей остров имеет нарочитую окружность. Многие из самоедов, узнав о приключениях, случившихся с сими матрозамн, и выведав обо всем том, что касается до сего острова, объявили господину Вернезоберу, что они желают там поселиться, но с тем договором, чтобы их туда перевесть с их женами, детьми и с сайгачами безденежно.
Прежде нежели я войду в подобное описание оного острова, не непристойно, может быть, будет принять в рассуждение и следующее. Некоторые писатели думают, что Новая Земля свойственно есть не остров, или, как другие утверждали, не часть на ней матерой земли, но только куча льду, который от времени до времени умножался и собирался в одно место, и так представился путешествующим в виде земли. Причина, на которой они утверждаются, есть, между прочим, сия: когда начнешь на один или на два фута глубины рыть здесь землю, которая по их сказкам от берегов Азии сюда принесена, то ничего больше не попадается, как лед.
Я не хочу ни утверждать, ни опровергать сего доказательствами, потому что оно не надлежит к моему предмету. Сверх того я не читал всех тех писателей, которые о том объявляют и кои, может быть, для утверждения или опровержения сего мнения причины приводят. Довольно будет, когда я скажу, что остров Шпицберген, о котором здесь идет речь, без сомнения, почитаться должен за настоящую землю, что ясно усмотреть можно из описания, которое мне сии мореходцы сообщили.
Здесь, как они меня уверяли, находятся многие горы и ужасной величины острые камни, которые бывают во всякое время покрыты льдом и снегом. Не растет ни одно большое дерево и ниже самый малый кустарник, кроме ложечной травы, но и оная находится там в весьма малом количестве. Прочие же травы совсем не произрастают, мху, напротив того, бывает там по всем местам очень много. Почти в средине сего острова находится жирная земля или глина, из чего с нарочитою вероятностью заключить можно, что прежде в оной земле была железная руда или со временем оная окажется, а может быть, и теперь, ежели бы начать копать, она нашлась[41]. Хотя не усмотрено там ни одной реки, однако в воде нет нималого недостатка, ибо великое множество ручьев проистекает во всякое время с гор и камней, которые имеют довольно ключей и источников. Кроме кремня или голышков, которых там довольно находится, есть еще такие камни, которые способны к деланию извести. Оные камни попадаются там на поверхности земли, в других же землях добываются оные обыкновенно из нарочно выкопанных ям. В России употребляют их для делания извести, которою обмазывают основу домов, и они, впрочем, подобны тесаным камням, кроме того, что со временем, постояв на воздухе, разваливаются они слоями и, подобно шиферным камням, разделяются на листочки. Наконец, берега сего острова покрыты песком и хрящем, которого также и на средине оного несколько попадается. О показанных теперь особенных подробностях наведывался от наших мореплавателей, следовательно, надлежало мне спросить их также и обо всем том, что они усмотрели как в рассуждении явления и отсутствия солнечного, так и в рассуждении умеренности воздуха и разных его перемен, в сих местах бывающих. Словом, я не упустил спросить их обо всех явлениях, во время пребывания их на сем острове случившихся.
Как я их спросил, когда является там солнце на горизонте, то отвечали они мне, что сие бывает в начале великого поста. Но сей ответ не показывает определенного дня, поелику пост переменяется завсегда, смотря как поздно или рано бывает пасха. Простые мужики, которые не умели назначивать время пасхи и которые, может быть, никогда не примечали со вниманием, что сей праздник приходится иногда ранее, иногда позже, итак не в состоянии были меня в сем удовольствовать, потому что они, по своему обыкновению, время хотели назначить помощию церковного устава.
Время, в которое они начали усматривать обращающееся около горизонта солнце, показали они, по-видимому, исправнее и лучше, ибо они говорили, что сие бывает в день св. Афанасия, который приходит по старому стилю во 2 число мая. Они сказывали также мне, что десять или одиннадцать недель оно имело сие течение.
Итак, ежели сие последнее время, которое в рассуждении оного острова есть самое вероятнейшее принять, то продолжалось оное солнца обращение до 15 июля[42]. Потом, говорили они, начало солнце каждые сутки восходить и заходить, и сие продолжалось до празднования памяти св. Димитрия, т. е. до 26 октября. Около сего времени перестало оно совсем являться[43].
Сие положение времени, сказанное ими, не справедливо, ибо как я одного искусного человека[44] спросил о сем обстоятельстве, то ответствовал он следующее. Ежели положить, что остров, на котором они находилися, лежит на 77-м с половиною градусе широты, где он означен на морской карте, мною упомянутой, то солнце в первый раз появится на горизонте 4 февраля и продолжает течение свое от 11 апреля до 8 августа, а наконец 16 октября совсем перестает светить.
Но хотя они в показании явления и совершенного отсутствия солнца, также в определении по церковным праздникам времени, в которое оно обтекает около их полушария, и нарочито ошиблись, однако из сего не последует, чтоб они равную погрешность учинили в том, сколь долго они прожили на сем острове.
Вот чем доказывается.
15 августа, в день успения пресвятые богородицы, прибыло к сему острову судно, на котором они возвратились в свое отечество, а бедные матрозы, которые отправляли завсегда большие церковные праздники по своей возможности, они считали день успения пресвятые богородицы двумя днями ранее и, следственно, думали они, что это было 13 число августа[45]. Сия маловажная погрешность могла произойти от разных причин, например, оттого, что в летнее время солнце имело обращение около горизонта почти ровно 4 месяца, а в зимнее столь же долго продолжалась темнота и мрак; от ненастливой и туманной погоды, от времен снегу и дождя, препятствовавших им видеть звезды, и пр. Мы имеем справедливую причину спросить, каким образом они, не имев ни стенных, ни карманных часов, ниже солнечных и лунных указателей, могли назначить долготу дня в то время, как солнце около их обтенило, а особливо когда они его совсем не видели. Я не преминул, чтобы их не спросить о сем обстоятельстве. Штурман, удивившись моему вопросу, ответствовал мне с некоторым негодованием: «какой же бы я был штурман, если бы не умел снять высоты солнца, ежели оное светило видно? и ежели бы не знал поступать по течении звезд, когда солнца не видно будет, и сим способом не мог бы определить суток. Я сделал для сего употребления палку, которая сходствовала с оставленною на нашем судне. Сей инструмент употреблял и для учинения наблюдений».
Из сего я заключил, что сей инструмент, о котором он мне сказывал, был такой, который называется астрономическою палкою (Jacobs Stab) или по крайней мере имел некоторое подобие[46].
Зимою месяц светит, как они мне сказывали, в здешних местах почти два месяца с ряду, и становится от часу больше, смотря по тому, как коротки дни бывают. Я оставлю сие на рассмотрение астрономам, правду ли они мне сказали, что касается до меня, то я доволен токмо одним сим показанием[47].
Зимою видно бывает здесь также и то воздушное явление, которое натуры испытатели называют северным сиянием, и кое много способствует к прогнанию страшных мечтаний, от густой мглы происходящих, которая в сих местах в толь долгие ночи все покрывает.
Должно думать, что сия земля, которая находится не в дальнем расстоянии от полюса и в которой солнечный жар весьма умерен, хотя там солнце чрез несколько месяцев непрестанно освещает, во время зимы подвержена бывает такой же несносной стуже; однако дело сие совсем другого свойства. Ибо почти седмь недель, т. е. с половины ноября до начала генваря месяца, которое время по объявлению сих добрых людей начинается с Филиппова поста, то есть с 15 ноября, и продолжается до богоявления господня, что бывает 6 генваря, в сие время, говорю я, льет беспрестанный на сем острове дождь[48], и бывает потом нарочито тихая погода и умеренная стужа, но по прошествии оного становится несносною, а особливо когда бывают ветры, наипаче же южные.
Правда, сие удивительно потому, что южный ветер во всех землях бывает обыкновенно тепел, а северный холоден, но здесь надлежит рассмотреть, что полуденный ветер в рассуждении сих островских жителей проходит чрез всю снегом покрытую во время зимы Европу, а особливо чрез все полунощные земли, где он привлекает к себе всю сию стужу; напротив того, северный, проходя чрез отверстые моря, вместо того чтобы умножать свою холодность, притягивает пары, нежели снег. Сие можно узнать в приморских местах, что ветры на сухом пути бывают завсегда студенее, нежели на море. В подтверждение вышеобъявленного говорят то же самое все те, кои были на Рифейских горах[49] или на связи гор, которые называются земным поясом и отделяют Европейскую Россию от Сибири, что и наши островские жители сказывали о полуденных и полунощных ветрах.
Что ж касается до снега, то выпадает оного толикое множество на сей остров, что зимою была вся их хижина оным занесена так, что не имела никакого другого из оной выхода, кроме отверстия, кое они принуждены были сделать в кровле передней своей горницы.
Спрашивая сих людей о непогодах, уведомился я от них, что во все время их на сем острову пребывания был один только раз град.
Ежели исключить белых медведей, сайгачей и лисиц, коими сия земля, как я уже выше сего упомянул, изобилует, то столь же мало находится в оной прочих четвероногих, как и людей, а хотя летом и видны там некоторые птицы, но сии суть: гуси, утки и прочие сим подобные.
В море, окружающем сей остров, нет никаких рыб. Наши матрозы, которые весьма в другом случае строго закон свой наблюдали, не могли содержать ни больших постов, ни обыкновенных постных дней. Хотя бы было в рыбе и изобилие, однако ж, оное ни малые бы пользы сим бедным людям принести не могло, ибо они не имели ни уд, ни сетей, и, таким образом, ничего поймать не могли, но разве желание питаться оными научило бы их делать крючки. Помощию оных достигли бы они, может быть, своего желания, но уповательно не без великих трудов.
Весьма редко, видимо, было, чтобы киты приближалися к сему берегу, но находятся там в великом множестве тюлени и моржи. Итак, не должно удивляться, что россияне в сем месте зимовали. Они отправляют в оном великий торг кожами, клыками и салом, которое вынимают из сих зверей, а особливо из последних; то только удивительно, что во время пребывания сих мореходцев на острове ни одно судно к нему не приставало. Из сего заключаю я, что выгода, которую они в сей стране от рыбной ловли получают, не столь велика, как та, которую они приобретают на западной стороне острова Шпицбергена, куда они обыкновенно ездят.
Часто случалось, говорили они, находить им на морском берегу клыки морских быков[50], да и целые челюсти; целого же скелета никогда найти не могли, чему и удивляться не должно; также нет и в том сомнения, что белые медведи, а может быть, и лисицы их не съедали, когда умрут они на сухом пути.
Сие великое множество зубов и челюстей, кои видны на сем берегу, довольно доказывает, что плотоядные звери нападают на спящих на берегу морских быков или моржей и их пожирают; догадываюсь я потому, что медведи питаются обыкновенно мертвыми китами, кои часто плавают по морю или бывают выброшены погодою на берега сих близ полюса лежащих земель. Известно также и то, что ролдуги или сайгачи питаются мхом, которым сия необитаемая и пустая страна весьма изобилует. Но чем питаются находящиеся там лисицы? Известно, что сей плотоядный зверь на твердой земле кормится птицами и зайцами, коих он ловит; таким образом, должно думать, что они питаются в сих землях остатками убиенных медведями зверей, потому что они сами не в силах убивать таких животных, кои медведям противиться не в состоянии.
Прежде нежели начну я говорить о счастливом и нечаянном освобождении сих бедных людей из той страны, где они думали препроводить в печалях остальное время своей жизни, должно мне присоединить к сему некоторое особливое известие, которое, кажется, примечения достойно; во все время своего на сем острову пребывания не были они обеспокоены ни блохами, ни вшами, но как возвратились в свое отечество, то появились у них опять сии насекомые гадины.
Почти все путешествующие объявляют, что как скоро минуешь экватор, то матрозы, у коих весьма много вшей и кои между прочими причинами, как некоторые объявляют, носят для сего сделанные из синего полотна рубахи, от оных совсем освобождаются, но скоро перейдут они опять чрез сие место, то опять сие насекомое у них показывается. Сии между собою очень сходные случаи заставляют меня принять в рассуждение то, что, по моему мнению, нарочито с правдою сходно. Ибо, как переход чрез равноденственную линию и через полярный круг имеют равное действие, то должно находиться между ними некоторому соединению: таким образом, весьма бы полезно было, когда бы искусные естествоиспытатели оное рассмотрели.[51]
Несчастливые сии люди прожили почти шесть лет в сем печальном жилище, как упомянутый уже Федор Веригин умер, который перед смертью только был слаб и претерпевал жестокое мучение. Сия смерть, которая хотя и избавила их от старания ему служить и его кормить и лишила печали чувствуемой, видя его страждуща без помощи, однако же была для них весьма чувствительна. Они усмотрели также, что число их уменьшается и осталось их только трое. Но как он умер зимою, то выкопали в снегу такую яму, какую им сделать можно было, и положили его тело в нее, укрывши хорошенько, дабы не пожрали его белые медведи.
Наконец, думая каждый из них оказать сей последний долг и прочим товарищам или от оных себе получить, усмотрели они противу чаяния 15 августа 1749 г. российское судно.
Сие судно принадлежало некоторому купцу, находящемуся в числе таких людей, кои последуют, как они говорят, старой вере и потому староверами называются. Сие почитается в России великою ересью, и сообщники оной называются у россиян раскольниками, что значит отступившие от веры.[52]
Хозяин оного судна прибыл в Архангельский город, отправил его в Новую Землю, чтобы перезимовать, но, по счастию наших матрозов, предложил господин Вернезобер ему отослать оное лучше к Шпицбергену для зимования, которое предложение наконец он по многим отговоркам и принял.
Как они находились в пути, то ветер сделался им противен, судно не могло приехать к тому месту, куда оно назначено было, а прибило его к той стороне Шпицбергена, где наши несчастливцы обитали. Сии, усмотрев его, поспешали разложить огни на возвышенных местах, находящихся не в дальнем расстоянии от их жилища, и прибежали к берегу с копьем, на коем воткнута была сайгачья кожа. Те, кои на оном судне находились, приметив сей знак, заключили, что на сем острову находятся люди, кои просят у них помощи; чего ради и остановились пред оным.
Тщетно бы было описывать радость, которую почувствовали сии бедные люди, увидя нечаянное свое освобождение. Они начали говорить с начальником сего корабля, вступили к нему на службу и уговорились заплатить ему 80 рублей, когда отвезет со всем их имением в отечество. Таким образом, положили они на корабль 50 пудов сайгачьего сала, множество кож, как сих зверей, так и белых и черных лисиц, и те десять, кои они содрали с убитых ими медведей. Они не позабыли взять с собой свой лук, стрелы, копья или рогатины, также негодный топор, испорченный нож, шилья, иглы, которые лежали в костяной коробке, ими искусно помощию ножа сделанной, жилы белых медведей и сайгачей, словом, все свои пожитки.
Все сии вещи отослал господин Вернезобер к графу Петру Ивановичу Шувалову, а сей господин препоручил их мне в сохранение. Таким образом, имел я случай рассмотреть их хорошенько и показать многим любопытным людям, а между прочим, и господам профессорам императорской Академии наук, кои им довольно не могли надивиться. В доме сего же господина говорил я неоднократно со штурманом Алексеем Химковым и матрозом Иваном Химковым и спрашивал их о приключениях.
Прошу дозволить мне рассказать мимоходом малый спор, который мы имели о костяном ящичке, выработанном сими людьми, куда они свои иглы клали.
Показав оный некоторым любопытным людям, сказал я, что оный сделали матрозы своим ножом, в чем, говорил я им, они меня уверили. Но сии господа утверждали, что то неправда, что оная коробочка выточена и что меня матрозы в сем обманули. Из того они заключили, что не должно верить и всем сказуемым сими людьми приключениям, кои с ними случились на сем пустом острову.
Во время нашего спора вошел ко мне в горницу господин Гоманн[53], искусный токарь, коего я увидев, сказал своей компании: вот человек, который может совершенно разрешить наш спор. Потом, оборотившись к нему, предложил ему спорное дело так, чтобы можно было подумать, что он во угождение мне меня оправдал. Решите спор, прошу я вас, между мною и сими людьми; я говорю, что сия коробочка выточена, а они утверждают противное. Гоманн, взяв оную в руки и рассмотрев хорошенько, сказал, что сии люди говорят правду и что это совсем не токарной работы, а она сделана из кости круглою ножиком. Услыша такой ответ, собрание замолчало, а я сказал, понеже матрозы объявили мне в сем случае правду, как и вы сами слышали, то я с моей стороны из сего заключаю, что все то, что они мне ни говорили, справедливо.
Теперь обращаюсь я опять к своим мореходцам. Они прибыли благополучно 28 сентября 1749 г. в город Архангельский, прожив шесть лет и три месяца в том уединенном месте.
Прибытие в оный город штурмана едва не сделалось пагубным его жене, да и самому ему. Оная в то время стояла на мосту, как судно приставало, и, узнав своего мужа, коего она нежно любила и коего, не видя долгое время, почитала уже мертвым и оплакивала. Вышед из терпения и не дождавшись, пока он сойдет с судна, скочила она по неосторожности с мосту в воду, дабы поспешить в его объятия, но едва тут не утонула.
В заключение сего должен я упомянуть, что сии люди, кои толь долгое время без хлеба жили, с трудом могли оный есть. Они жаловались, что оный тяжело раздувает брюхо. То ж самое они говорили и о напитках и пили только для того чистую воду[54].
Приложения[55]
О рыбных и звериных промыслах
«Для звериных промыслов на Грумант и Новую Землю, — писал Киселев, — отправляются большие мореходные суда, как-то: гукоры, галиоты и лодьи по первой навигации, а именно: из Архангельска — в начале июня, из Онеги и Кеми — немного ранее, а из Колы — в мае месяце. Они в малом Груманте, или Гренландии, располагаются более на западном берегу, поелику за великими льдами к восточному берегу проходить неудобно. Мезенцы в таковых же лодьях отправляются около половины мая на Новую Землю, на Канин Нос, в больших мореходных судах или просто называемых промышленных карбасах, поднимающих грузу от 150 до 200 пуд, на которых бывает промышленников по 10 и 12 человек. Кто не имеет на Новой Земле или на Груманте изб в прежних становищах, те привозят оные с собою и, поставя на месте, начинают звериный промысел, который когда бывает удачен, то промышленники возвращаются в одно лето; а ежели скуден или становище обнесется льдом, целыми горами по морю носимым: то нередко случается, что промышленники принуждены бывают проводить на промысле месяцев по 13, 18-ти и по два года, а иногда и совсем погибают. В рассуждении судов, отправляемых за морскими промыслами, тоже должно примечать, что и упомянуто о посылаемых на мурманский берег: то есть они по килю бывают такой величины, как и сии по различному своему строению имеют различную оснастку, грузу поднимают от 1 до 10 тысяч пудов, управляемы бывают так же кормщиками или полукормщиками, иными из них только по компасу, а другими сверх того и по карте, людьми хотя необученными навигации, но через многократные поездки учинившимися с ведущими в той части мореплавания. Работников на судах, кои обязаны исправлять должность матросов, бывает от 10 до 22 человек, сверх того при каждом судне имеется по одному и по два карбаса, помещающих груза до 250 и 300 пуд, на которых обыкновенно бывает промышленников по 4 чел., в том числе один кормщик, другой тяглец, вытягивающий из воды рыболовные снасти, третий весельник, или гребец, и четвертый наживалыцик, то есть насаживающий на уды морских червей или что иное для приманки рыбы, а для близких выездов на стреляние морских зверей по одной и по две небольших и легких лодок, которые два человека удобно из воды на лед вытащить и чрез оный переволочь могут…
Суда снабдеваются припасами на 8 месяцев, а когда предприемлют там зимовать, то берут оных на полтора года и более. В пищу промышленникам запасается ржаная и ячменная мука для хлебов, разные крупы и пшено для каши, толокно и мед сырой, масло посное и коровье, соленая треска и палтасина, небольшим количеством соленая говядина, сосновые шишки, топленое молоко в бочках, которое по архангельскому наречию называется кадиее, пачеж всего морошка, которая, как и молоко, почитается за наилучшее предохранительное средство от цинги. На сей промысел отправляют суда люди зажиточные, нанимая работников по добровольному согласию за плату от 20 до 30 и более рублей сверх готовой пищи».
Дальше идет подробное описание способов лова моржей, белух, морских (белых) медведей, песцов.
«Промышленники по прибытию на Грумант или Новую Землю в то место, где звериный промысел производить намерены, заводят судно в безопасные от волнений заливы, харч сгружают в прежних своих становищах и начинают промысел таким образом: оставя в избе для варения пищи и приготовления хлебов одного человека, разделяются на разные партии и, сев человек по 8 и более в карбас, выезжают в море. Когда уже усмотрят зверей на льдах или на воде, то стреляют в них из больших ружей пулями, а ежели застают оных на берегу, то колют особыми для сего употребления сделанными спицами, заслепляя глаза зверей песком, бросаемым в них лопатами и всячески стараясь убить крайних, дабы прочих обратить далее на берег; сверх того моржей, морских зайцев и тевяков нередко убивают и палками, а особливо когда вышедших на лед и на берег находят спящих. На лодьях же, кроме стрельбы, пускают в зверя на веревках сажен до 130-ти длиною или на ремнях, вместо веревок употребляемых и именуемых оборами, копьи с зазубрами, называемые у промышленников носками. К другому же концу оборы привязывают бочку. Зверь, будучи поранен, с свирепостью бросается в море, где утомленного и изнемогшего, притянув к карбасу, докалывают. И когда устремляется он и на промышленничий карбас, который часто проламывает одним ударом своих клыков и таким образом может нанесть гибель своим неприятелям, в сем случае промышленники с отменным проворством стараются доколоть зверя спицами».
«В зимнее время, когда за темнотою наскоре ездить неможно, промышленники оставляют в становищах своих одного или двух человек для присмотру над судном, сами же для улова горных зверей располагаются на зиму в расстоянии от 20-ти до 100 верст от становища по два человека в малых избушках, запасаясь харчем, порохом и разными инструментами. А как зимою на Новой Земле в октябре, декабре и генваре, а на Груманте с половины ноября до февраля солнечного света совсем не бывает, то промышленники занимаются ловлею белых и голубых песцов, для чего расставляют по высоким и низким местам, чтобы не занесло снегом, западни или пасти, клав в них для приманки сала морских зверей. Медведей же, оленей стреляют более в осеннее или весеннее время, тогда бывает уже посветлее.
Случается, что два человека в зиму при благополучном промысле на свою избушку добывают и до 300 песцов. Когда наступит весна и солнечный свет покажется, то около благовещенья и далее все промышленники из рассеянных по разным местам своих хижин собираются в становище, совокупляя в одно место каждым приобретенную добычу, и оную вместе с другою, нагрузя свою лодью, отправляются в Архангельск».
«Но ежели, против воли оставшись на промысле далее положенного времени, случится им в хлебе недостаток, в таком случае употребляют муку с великою бережливостью и хлеба не пекут, а вместо онаго сушат мясо, с которым свежую рыбу едят, как с хлебом; не меньше сберегают дрова, привезенные туда на судне, которые разделяют понемногу всякую промышленничью хижину и которых как на Груманте, так и на Новой Земле по неимению даже и кустарника достать совсем неможно. Но не столько беспокоит промышленников недостаток в хлебе, сколько остающееся уже малое количество кислого молока и морошки, ибо они из сего припасу делают для себя особое кислое питье, называемое ставка, предохраняющее от цинготной болезни, каковой более подвержены они бывают в зимнее время, когда за непогодами недели по три и более из избы выходить не могут. Когда промышленники во время зимы живут в разных избушках, то, ходя на лыжах, проведывают друг друга, при случае таковых переходов каждый запасается дня на два и более хлебом, который везет на небольших дровенках, называемых чуня, имея обыкновенно при себе небольшую деревянную лопатку. Случается часто, что в пути застает сильная метель, препятствующая продолжать путь, тогда, избегая опасности, или стараются выбрать ровное место, дабы совсем не покрытым быть снегом, или из отвердевшего, на земле находящегося, наделав глыб, обкладывают себя оными тем выше, чем более около них увеличивается куча нанесенного снегу. День с ночью различают промышленники по луне и по восхождению звезд, особливо по созвездию, которое называют Лосем, известному у астрономов под именем ursa maior — Большая Медведица, и по Полярной звезде».
Изустное показание промышленника-мезенца
Лет за 40 до сего времени случилось на Груманте с промышленниками из Мезени следующее приключение: на одной лодье промышленники приготовились к возвращению в Архангельск, а между тем вознамерясь зайти в блиское место для забрания последнего улова, 4-х человек из числа своего спустили на остров, чтоб для дороги запастись свежей оленины. Судно лишь только отвалило от берега, то затерто было льдами, коими, будучи растерто, доставило погибель и всем на нем находившимся работникам. Сие почерпнуто из других источников, из изустного же показания одного промышленника, родом мезенца же, призванного нарочно, оказалось следующее: 8 судов успели едва выйти из своих становищ, как вдруг сильными противными ветрами и множеством льдов загнаны были в одну губу. Четверо из промышленников, находящихся на одном из помянутых судов, отважились выйти на берег, дабы запасти себе оленьего мяса. Недостижение сей цели, наступление ночи и внезапное нашествие свирепой бури побудило их остаться в одной найденной тут избушке; но толико жестоким поражены были отчаяния ударом, когда от одного из них по укращении уже непогоды вышедшего и назад возвратившегося товарища услышали, что в губе ни одного не находилось судна. И так будучи оставлены на берегу без всякой помощи и надежды к своему спасению и не имея нисколько хлеба, принуждены были питаться одним оленьим мясом.
У них осталось только по ножу и ружью с малым количеством пороха и дроби, но когда и оное истреблено и оленей стрелять было нечем, а в пище стала неминуемая потребность, то к сохранению своей жизни новое изобрели следующее средство: сыскав на берегу небольшия водою принесенныя лесинки, сделали из оных луки, употребляя вместо тетивы оленьи жилы, а стрел наделав из дерева с острыми костяными копейцами, таким образом убивали олени, питая себя их мясом, сушив и жарив оное; а кожи употребляли вместо платия; малое скушенние пищи, необходимая нужда в пропитании и привычка к беспрестанным трудам и движениям зделали их наконец столь легкими, что они на всем бегу без помощи лыж могли настигать и ножами колоть оленей. В сем состоянии пробыли они сем лет, пока пришедшее туда промышленничье судно не вывезло их, включая одного умершего, с великою приобретенною ими в песцах и оленях добычею. 8 вышеупомянутых судов погибли, когда об них ни малейшего после не получая известия, для редкости сего приключения взяты были оставшиеся трое промышленников в Петербург к покойному графу Шувалову. Один из них прозывался Крыскою, другой Турпанов, а третий Кабанов. И по возвращении из Петербурга паки многократно ходили на Грумант и на Новую Землю, куда лет с 18-ти, поехав 1-й с двумя своими сыновьями, погиб со всеми отправленными с ним от купца Андрея Дудина промышленниками, чаятельно от приключившейся всем цинготною болезнью.
Примечания
1
Сб. «Ломоносов», т. 2. Л. — М., 1946, стр. 142.
(обратно)2
Предисловие к книге Ле Руа «Приключения четырех русских матросов на Шпицбергене». Л., 1933, стр. 16.
(обратно)3
С. В. Обручев. Русские поморы на Шпицбергене. М., 1964, стр. 14.
(обратно)4
П. Пекарский. История имп. Академии наук в Петербурге. Т. I. СПб., 1870, стр. 569–572.
(обратно)5
Перевод М. И. Белова.
(обратно)6
Архив Ленинградского отделения Института истории (ЛОИИ) АН СССР, ф. 10, оп. 3, № 7, л. 5 об.
(обратно)7
ЛОИИ, ф. 10, оп. 3, № 775, л. 67 об.
(обратно)8
Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), ф. ландкартские книги и ревизские сказки, оп. 2, № 1770, л. 91.
(обратно)9
Имя Алексея Химкова получило большую популярность в западноевропейской литературе. Ему были посвящены, точнее, изданы от его имени сочинения в Париже и Лондоне: Himkof J. Voyage au Spitsbergen et a la Nouvelle Zemble entrcpris en 1706 de la dessein de trouver an passage aus Indes on oriental in des Aventure. Paris, 1801; Himkof Alexis. A. Himkof or, the Russian Mariner. London, 1827.
(обратно)10
А. И. Минкин. Неизвестные документы о гибели в 1790 году на Новой Земле 34 мезенских мореходов. — «Летопись Севера», III, 1962, стр. 168.
(обратно)11
В. А. Перевалов. Ломоносов и Арктика. М., 1949, стр. 251.
(обратно)12
ЦГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1770, л. 57 об. — 58.
(обратно)13
М. И. Белов. История открытия и освоения Северного морского пути, т. I. M., 1956, стр. 52, 53, 127.
(обратно)14
А. И. Минкин. Указ. статья.
(обратно)15
Ле Руа. Приключения четырех русских матросов на Шпицбергене. Л., 1933, стр. 48.
(обратно)16
F. С. Wieder. The Dutch discovery and Mapping of Spitzbergen, 1598–1829. Amsterdam, 1919, № 232, 233, 234, 235.
(обратно)17
23x22 немецкие мили.
(обратно)18
М. И. Белов. Указ. соч., стр. 377.
(обратно)19
Описание старинных атласов; карт и планов XVI, XVII, XVIII вв. и половины XIX в., хранящихся в архиве Центрального картографического производства ВМФ, 1958, № 22.
(обратно)20
В. М. Keilhau. Reise i Oost og Vest Fimmarken samt Beer en — Eiland og Spitsbergen, in Aarene 1827 og 1828. Christiania, 1831.
(обратно)21
Ле Руа. Приключения четырех русских матросов на Шпицбергене. Л., 1933, стр. 12.
(обратно)22
Н. Н. Зубов. Отечественные мореплаватели — исследователи морей и океанов. М., 1954, стр. 19.
(обратно)23
М. И. Белов. Указ. соч., стр. 68.
(обратно)24
Пояснения и примечания В. Ю. Визе, данные в <квадратных> скобках, сделаны М. И. Беловым.
Царское правительство несколько раз давало зверобойные промыслы в Ледовитом море и торговлю салом в откуп частным лицам. В 1703–1721 гг. этой монополией владели Меньшиков и Шафиров, после чего в Архангельске было учреждено «Казенное сальное комиссарство», а с 1748 до 1768 г. монополия предоставлена была генерал-фельдмаршалу графу П. И. Шувалову. В 1768 г. была введена вольная торговля звериным салом.
(обратно)25
В русском издании 1772 г. эта фамилия пишется «Гимков», в оригинальном же немецком издании Himkof. Правильное русское правописание этой фамилии, несомненно, «Химков».
(обратно)26
Русский китобойный промысел на Шпицбергене был развит лишь весьма слабо, моржовый же промысел производился в широких размерах.
(обратно)27
Ост-Шпицберген (по-старопоморски Малый Брун) известен на современных картах под названием о-ва Эдж. Этот остров был открыт в 1614 г. голландцем Каролусом <Каролем>. Название «остров Эдж» (Edes Island) впервые встречается на карте Московской компании 1625 г. Остров назван по имени известного английского мореплавателя <Томаса Эджа>, служившего в Московской компании и девять лет подряд плававшего на Шпицберген (1611–1619).
(обратно)28
И. И. Соколов любезно сообщил нам следующее: «Судя по описанию, нужно полагать, что под словом «сайгачь» автор понимает дикого северного оленя. На это указывает описание его рогов и еще больше указание, что сайгачь «делает составами в своих ногах великий шум», что характерно как раз для северного оленя. Дальше он сам же указывает на его настоящее название, когда говорит, что «лапландцы, самоеды и часть тунгузов, которые от слова «олень» (так называют россияне сего зверя) слывут оленными тунгузами, потому что они их впрягают в сани и употребляют вместо лошадей».
(обратно)29
В русском издании 1772 г. вместо «оленными» стоит «оленями».
(обратно)30
В изданиях сочинения Ле Руа, вышедших на иностранных языках, автор в этом месте делает небольшое отступление, объясняя, что надо писать Novaia Zemla, а не Novaia Zembla (французы и сейчас еще называют Новую Землю Nouvelle Zemble).
(обратно)31
В. К. Есипов любезно сообщил нам следующее: «Под черными лисицами автор, безусловно, подразумевает голубых песцов, которые в те времена встречались на Шпицбергене в значительно большем количестве, чем, например, на Новой Земле. Так, по Литке, на Шпицбергене из 10 песцов ловится 8 голубых и 2 белых, на Новой Земле — обратно. Миддендорф, со слов поморов, побывавших на Шпицбергене, утверждает, что там встречается до 15 или даже 30 % голубых песцов. Есть указания, что и в более новое время голубые песцы на этом острове водятся в значительном количестве (см. подробнее: А. А. Парамонов. Песец и песцовый промысел. Л., 1929, стр. 21–31)».
(обратно)32
Прим. автора: Хотя я о сильном действии разрезанного на мелкие кусочки сырого и мерзлого мяса в излечении цинготной болезни, также что должно больным пить оленью кровь, пока еще она не простыла, и изъяснил свое сомнение, однако кажется, должно сии обстоятельства принять в рассуждение. В первом томе путешествий, учиненных по берегам Ледяного и Восточного моря около Японии и Америки россиянами изобретений, которые издал в свет г. коллежский советник Миллер, нашел я действительно тому пример, что жители северной части Сибири употребляют сырую и мерзлую рыбу для предохранения себя от лютой сей болезни и для излечения оной. Люди наши, говорит сей писатель на стр. 194 и 195, стали на зимовье при устье реки Хотуттоха. Тут начала между нашими людьми появляться цинготная болезнь, но оную выгоняли из тела помощию декокта, сваренного из кедровых прысков, которое деревцо там произрастает наподобие кустарника, и по здешнему обычаю употреблением мерзлой рыбы, которую едят сырою, истерши намелко. Помощию сего средства и беспрестанной работы и движения большая часть остались здоровыми, а больные совсем выздоровели.
Может быть, выздоравливание больных должно приписывать одному только движению и содержащемуся в кедровых прысках бальзаму, который не иное что есть, как скипидар, употребляемый к очищению крови, однако ж отсюда явствует, что сии народы пользуются в излечении оной болезни сырою и мерзлою рыбою, что я единственно и объявить только намерен был.
Упомянутый писатель говорит на стр. 205 и 206 о крови, которую пьют от цинготной болезни В таком случае (дабы предохранить себя от цинги и ее вылечить), говорит он, можно взять в пример архангелогородских россиян, кои, ежегодно почти провождая всю зиму в Новой Земле, свободны бывают от оной немощи. Они подражают в том самоедам и пьют почасту кровь только лишь убитого сайгача.
Но сие еще не все, как я издаваемое теперь в публику свое сочинение прочел г. доктору Батигну, то он мне при сем случае сказал, что звериная кровь, ежели бы ее пить совсем теплую, может быть способная не токмо к охранению от сей болезни, но и к излечению оной, потому что она летучим своим свойством (qualite volatile) густую влажность и соки может отвратить и разбить. Он говорил, что сия скорбь происходит от недовольного обращения влажности и соков, кои, испортившись, самую кровь заражают. Он утверждался между прочим на том, что свидетельствуется о путешествующих в Америку, а именно: ежели на корабле люди впадут в сию боль, то пристают к которому-нибудь острову, где водится множество черепах, отчего оные острова и звание получили. Тут дают есть больному многих черепах, кои по причине множества в себе крови и бальзамического ее свойства чрезвычайно полезны. Оное утверждается еще употреблением около Альпийских гор и по другим местам наблюдаемым. Тем, которые одержимы бывают колотьем и другими болезнями, кои происходят от недостатку обращающихся соков и влажности, дают пить кровь диких козлов (bouquetins). И хотя оная кровь сухое имеет свойство, однако же в ней много находится летучих частиц, производящих благополучное в больном действие, чувствительную испарину и пот.
…коллежский советник Миллер… — Автор касается труда академика Герарда Фридриха Миллера (1705–1783) «Описание морских путешествий по Ледовитому морю и по Восточному морю с Российской стороны учиненных», опубликованного им в «Сочинениях и переводах, к пользе и увеселению служащих» за 1758 г. (в том же году этот труд был опубликован на немецком языке в Sammlung russischcr Qeschichte, Bd. III, а в 1766 г. он был издан в Амстердаме на французском языке).
…множество черепах, отчего оные острова и звание получили… — Имеются в виду Галапагосские о-ва, лежащие на экваторе, к западу от Южной Америки (galapago — по-испански «черепаха»). <Возможно также, что речь идет об о. Тортуга («черепаха») у берегов Венесуэлы>.
(обратно)33
Прим. автора: См. Лабатово новое путешествие на Американские острова, где сей иезуит объявляет о Караибах сему подобное.
…Лабатово новое путешествие на Американские острова… — P. Labat. Nouveau Voyage aus Iles de l'Amerique.
(обратно)34
Георг Вильгельм Стеллер (1709–1746), занимавший в Петербургской академии наук должность адъюнкта натуральной истории, был исключительно талантливым естествоиспытателем, известным своими исследованиями на Камчатке, <а также в Северо-Западной Америке и на о. Беринга>.
(обратно)35
В оригинальном (немецком) издании книги Ле Руа здесь имеется еще несколько строк о способе добывания огня, практикующемся у готтентотов.
(обратно)36
Автор имеет в виду составленную Gerard van Keulen'ом и изданную около 1710 г. карту Шпицбергена под названием «Nieuwe afteekning van Het Eyland Spits-Bergen opgegeven door de Commandeurs Giles en Outger Rep en in't Ligt gebragt en uytgegeven door Gerard van Keulen». Исправленная Иоганном Петерсеном карта ван-Кейлена редакции не известна. Отметим попутно, что английский издатель сочинения Ле Руа (1774) С. Heidinger предполагал приложить ко второму изданию этого сочинения «новую точную карту Шпицбергена, для которой он собрал много ценного материала» (Conway. No man's Land, p. 340). Однако обещанное второе английское издание так и не появилось.
(обратно)37
В русском издании 1772 г. здесь имеется опечатка: вместо «концом» стоит «конусом».
(обратно)38
Древние географы делили земной шар по параллелям на несколько поясов, называвшихся «климатами». Это были в сущности астрономические климаты.
(обратно)39
Одна немецкая миля равна 7,4 км.
(обратно)40
Из сообщения капитана «Андрея и Николая» следует, что Химков и его товарищи жили на о-ве Эдж. Так как русское становище в юго-западной части этого острова, описанное Keilhau и Lamont, лежит в широте 77 1/2° и примерно в этой же широте, как будет видно ниже из рассказа Химкова, зимовали четыре матроса, то иногда высказывалось предположение, что местом их зимовки и служило указанное становище. Против такого предположения, однако, высказался Keilhau, писавший по этому поводу следующее: «Местопребывание Химкова и его спутников, по-видимому, следует искать на восточной стороне Stans Foreland (о-ва Эдж), и, судя по некоторым обстоятельствам в рассказе матросов, я отнюдь не склонен, как это делает Ле Руа, считать, что этот большой остров (т. е. о-в Эдж) и есть Алексеевский остров. Под последним, быть может, следует понимать о-в Полумесяца (Halfmoon-Island, небольшой остров, лежащий у южного берега о-ва Эдж)». Что изба, в которой жили Химков и его товарищи, не была той избой, которую описали Keilhau и Lamont, усматривается из того, что последняя изба стояла у самого берега, тогда как изба Химкова, по его словам, находилась «от берега почти на четверть мили в расстоянии». В настоящее время определить точное местоположение зимовья Химкова не представляется возможным, и можно только сказать, что оно было расположено либо на о-ве Эдж, либо на одном из маленьких близлежащих островов.
(обратно)41
С. В. Обручев любезно сообщил нам следующее: «Вероятно, здесь имеется в виду железная сметана — тонкочешуйчатая разновидность железного блеска, мягкая и жирная на ощупь, охристый красный железняк или какие-либо охристые железистые глины. О-в Эдж сложен свитами триаса, но ввиду наличия здесь интрузий диабаза возможно и нахождение железных руд, связанных с ними; не исключена возможность находки пластов сидерита и в триасе. Все эти руды при выветривании могут дать охристые массы».
(обратно)42
Здесь числа даны по старому стилю, разнившиеся в XVIII в. от нового стиля на 11 дней.
(обратно)43
Время начала (13 мая нового стиля) и конца полярного дня (около 29 июля нового стиля) показано Химковым, безусловно, неправильно, ибо даваемые им даты соответствуют широте около 71 1/2°N. Так как начало полярного дня Химковым было указано слишком позднее, а конец полярного дня — слишком ранний, то можно предположить, что в месте зимовки матросов северный горизонт был закрыт горами. День начала полярной ночи (6 ноября нового стиля) показан матросами также неверно, ибо этой дате соответствует примерно 74-я параллель. Здесь ошибка все же меньше, чем для полярного дня, а потому можно думать, что в районе зимовки Химкова южный горизонт был более открыт, чем северный.
(обратно)44
Автор имеет в виду члена Петербургской академии наук профессора Кратценштейна.
(обратно)45
В русском издании 1772 г. здесь имеется опечатка: вместо 13 августа стоит 15 августа.
(обратно)46
Н. Н. Матусевич любезно сообщил нам следующее: «Астрономическая палка — Bâton astronomique, Jacobs Stab, Baton de Jacob, arbalestrille, астрономический крест есть старинный морской угломерный инструмент, называвшийся также градштоком, которым моряки пользовались для измерений высот светил в море».
(обратно)47
Во французском издании сочинения Ле Руа здесь имеется выноска, в которой приводятся некоторые наблюдения над луной во время зимовки Баренца на севере Новой Земли в 1596 г.
(обратно)48
На Шпицбергене дождь, действительно, случается и зимой, но все же он составляет в это время года довольно редкое явление, а потому утверждение Химкова, что в декабре в первой половине января (нового стиля) дождь лил «беспрестанно», есть, конечно, сильное преувеличение. По наблюдениям метеорологической станции в Гринхарбуре (Айсфьорд) за 16 лет (1912–1927), в период года с 1 декабря по 31 января в среднем бывает 3 дня с дождем, причем вероятность выпадения дождя одинакова в декабре и январе. Наиболее дождливой была зима 1921/22 г., когда в декабре было отмечено 4 дня с дождем, а в январе даже 6 таких дней. Впрочем, станция в Гринхарбуре находится в своеобразных топографических условиях, а потому не исключено, что на юго-восточной окраине Шпицбергена вероятность выпадения дождя зимой больше, чем в Гринхарбуре.
(обратно)49
Под Рифейскими горами Ле Руа понимает Уральский хребет. Рифейскими горами древние греки называли мифические горы, ограничивающие известную им часть земного шара на севере. Плиний-старший в своей «Historia naturalis» (23–27 гг. нашего летосчисления) пишет, что в области Рифейских гор постоянно падает мягкий, как пух, снег и что «эта часть земли проклята природой и окутана густым мраком; здесь не рождается ничего, кроме холода и северных ветров».
(обратно)50
Под «морскими быками» подразумеваются моржи. Это название, по-видимому, установилось со времен экспедиции Баренца 1594 г. Герард Де-Веер, описавший эту экспедицию, сравнивает встреченных у Новой Земли моржей с быками.
(обратно)51
Высказанное Ле Руа забавное предположение о связи между вшивостью человека и переходом последнего через экватор или полярный круг, конечно, никакого основания под собой не имеет.
(обратно)52
Во французском издании сочинения Ле Руа здесь на четырех страницах объясняется слово «раскольники».
(обратно)53
Во французском издании Homann.
(обратно)54
Во французском издании сочинения Ле Руа имеется небольшое прибавление, занимающее 5 страниц in 12°. В нем приводится письмо профессора Кратценштейна, рассматривающего вопрос о несоответствии между днями восхода и захода солнца в месте зимовки Химкова с географической широтой этого места. Кроме того, приводится конец рассказа Клингстедта, обнимающий всего только 13 строк (говорится о том, что матросы прибыли в Архангельск в полном здоровье), а также написанные Вернезобером 15 строк, в которых положение Химкова и его спутников сравнивается с положением Робинзона Крузо.
(обратно)55
Публикация подготовлена М. И. Беловым.
(обратно)
Комментарии к книге «Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных», Петр-Людовик Ле Руа
Всего 0 комментариев