«Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году»

Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году (fb2) - Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году (Восточнохристианский мир) 9502K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Антонович Скалон

Дмитрий Антонович Скалон Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году

© Издательство «Индрик», 2007

* * *

Глава I

Выезд из Петербурга. – Дорога до Вены. – Верхне-Венгерская равнина. – Австрийские пароходы и плавание по Дунаю. – Первая встреча с турками

Cемнадцатого сентября 1872 года, в 9 часов утра, мы[1] выехали из С.-Петербурга по Варшавской железной дороге. Погода стояла свежая, ясная; поезд царских вагонов, со всеми удобствами, мчал нас в дальний путь.

«Куда мы едем?» – был общий, занимавший нас вопрос. На Восток!.. Далеко, за тридевять земель, через горы и долины, в царство Султана; на Восток, в страну обетованную, где родилось христианское учение, куда с детства обращались наши помыслы; и наконец – в царство вечной весны и лета, в долину чудного Нила. Пути немало! И действительно, кроме железных дорог нам придется странствовать недели две по морям, да около месяца верхом на коне по трудным дорогам, под жарким солнцем, под убийственным зноем. Есть над чем позадуматься, из-за чего поставить вопрос: «Куда мы едем?. » Поэтому всем нам по сердцу пришелся тост, провозглашенный Великим Князем за завтраком: «За благополучное путешествие и здоровье всех сопутствующих!» Мы дружно чокнулись бокалами и запили шампанским доброе пожелание. Во Пскове обедали. Вечером играли за двумя столами в карты, пили чай, болтали кой о чем, разошлись по своим отделениям и легли спать. Утром я проснулся в 6 часов и встал, чтобы, вспоминая старину, посмотреть на знакомую мне местность южнее Вильны. Станции Ландварово, Ораны, Марцынканцы, вырубленный по сторонам дороги сосновый и еловый лес, пески, поля, все это было мною пройдено вдоль и поперек во время последнего польского восстания и теперь переносило мои воспоминания в блаженные времена первых офицерских чинов.

Между тем среди разговоров и споров подъехали к Гродне, и однообразный ландшафт немного изменился: показались пирамидальные тополи, костелы с башнями. Промелькнул под нами Неман с красиво расположившимся на берегах его городом; а затем снова прежнее однообразие: сосны, песок, поля, луга, по которым кое-где паслись стада. К четырем часам мы прибыли в Варшаву. Я в первый раз увидел бывшую столицу Польши, и, признаюсь, она мне понравилась. Замок, влево сады, вправо цитадель, спереди река с великолепным мостом, за нею на высоком берегу город; все это группируется чрезвычайно живописно. Площадь за замком с фонтаном и колонной Сигизмунда, обрамленная средневековыми, высокими, в три окна домами, напоминает немецкие постройки; славянского элемента в них и следа нет. Мы быстро проехали в ландо через город по Новому Свету до Лазенковского дворца, прекрасно расположенного среди прудов и векового парка, и после обеда разбрелись по городу. Я поехал с графом Бергом в Саксонский сад; заглянул в Новый летний театр, потом в Большой, где шел полуторавековой балет Доберваля «Тщетная предосторожность» в весьма жалкой обстановке и к десяти часам подкатил к станции железной дороги; там собрались уже многие из наших. Недоставало одного Л., который поэтому и испытал неприятность одинокого путешествия: он отстал от нас и приехал в Вену сутками позже. Нам было уже известно, что на границе мы должны будем перебраться на тесные квартиры, так сказать, то есть с широкого расположения в трех вогонах перейти в один, а потому, желая в последний раз отдохнуть на полном просторе, мы, не теряя времени, все легли спать и в 5 часов утра проснулись уже в австрийских владениях.

Переодевшись в статское платье, я, почти в темноте, разменял деньги у евреев, доверившись вполне их честности, потому что спросонков никак не мог сообразить относительной стоимости гульденов, крейцеров, лир и прочих монет. Когда изготовили и подали поезд, мы разместились в одном вогоне довольно удобно и продремали до Щебини, где пили кофе. Между тем совершенно рассвело, и я стал рассматривать новую местность, вглядываться в новые типы. Казалось бы, дорога все одна и та же, а граница сказалась: среди населения встречается еще много русских лиц, только в чуждой одежде; у жидов выросли длинные пейсы; у служащих на дороге будто носы и подбородки стали поострее; офицеры в плащах и курточках-блузах, в кепи некрасивого покроя. Страна отлично возделана: везде видны изгороди, дороги, обсаженные деревьями, поля обработанные в виде грядок, сенокосные луга, аккуратные каменные домики с черными крышами. Иногда между ними встречается церковь со шпилем, ряды тополей живописно выдаются из разбросанных групп деревьев или стройно вытягиваются вдоль дорог и канав. Липа и еще некоторые из лиственных деревьев уже пожелтели. В иных местах вдоль железной дороги посажена живая изгородь из стриженных елок, что очень красиво.

На станциях подсаживаются рекруты, которых со слезами провожают женщины, а мужчины прощаются пожатием руки. В Одерберге остановка на час, для завтрака. Несмотря на инкогнито, Великий Князь был встречен здесь начальником станции в парадной форме, а завтрак накрыт был в императорских комнатах. После завтрака, мы, в свою очередь, служили пищею любопытным, так как вагон Великого Князя был украшен орлами и коронами и потому невольно изобличал его инкогнито.

Я любовался красивою местностью – холмики, предгорья, ручейки, мостики, чистенькие деревушки, села, развалины старинных замков, все это быстро проносилось пред глазами, сменяясь одно другим, пока разом не исчезло в непроглядном мраке тоннеля, по выходе из которого местность изменилась, приняв характер наших степных губерний: вдали, за нами, виднелись силуэты Карпат; пред нами гладь, поля, покрытые еще не собранною кукурузой и бахчами. На станциях венгерские костюмы, вечное постукивание молоточком по колесам и выкрикивание на различные голоса: «frisches Wasser».

Но вот, наконец, въезжаем на мост, под нами Дунай с песчаными отмелями, а за ним – широко раскинувшаяся Вена. В 5 часов в вокзале нас встретили, посадили в экипажи и через Леопольдштадт и Рингштрассе повезли в «Grand-Hotel», где уже заблаговременно были заняты нумера.

Признаюсь, действительность превзошла мои ожидания: в тех местах, где мы проехали, город может быть назван, в полном смысле слова, красивым; везде замечательная чистота, в особенности на Ринге, множество громадных зданий, дворцов, бульвары, и все это оживлено бойким движением толпы горожан, пешеходов и всадников, омнибусов, разнообразнейших экипажей, беспрестанно снующих вагонов железно-конной дороги и небольших тележек, которые возятся здесь запряженными собаками. Вскоре после обеда в «Гранд-Отель» совершенно стемнело, и я пошел с графом Бергом пошататься по улицам. Избегали Колмаркт, Грабен, Кернтнер-Штрассе и все соединяющие их переулки, проулки и проходные дворы. Зашли также посмотреть и на собор Св. Стефана, который в ту минуту как-то фантастически уносился своим шпилем в темную высь, и только снизу смутно освещался слабым светом фонарей, рисуясь на темном фоне неба как сероватое кружево своим богатым готическим узором. От собора вернулись к прелестному зданию нового оперного театра и вошли в фойе. Что за роскошь! Видно, что национальное искусство здесь в почете, и живет, как подобает, в великолепном храме. Признаюсь, сравнив этот театр с нашим Мариинским, я с завистью посмотрел на золоченую, украшенную чудесными фресками и бюстами композиторов приемную немецкой оперы.

От этого прелестного здания до Гранд-Отеля каких-нибудь сто шагов. Было уже время отдохнуть. Мой нумер очень уютен, удобен и даже роскошен. Вообще гостиница отлично содержана, и кто не боится израсходовать лишний гульден, может рассчитывать здесь на все удобства.

В следующие дни, обыкновенно после утреннего чая, я отправлялся с графом Бергом гулять по городу: осматривал встречные памятники, церкви, здания, магазины, делал кое-какие необходимые закупки для путешествия и знакомился, таким образом, с уличною жизнью Вены. Все это, впрочем, слишком уже известно читателю, чтобы стоило о том распространяться, а потому замечу вскользь, что Вена на вид чудесный город, представляющий все удобства для жизни.

22-го сентября с утра мы уже уложились и отправили вещи на железную дорогу; затем, позавтракав и пошатавшись, на прощанье, еще разок по веселым, бойким улицам, к двум часам собрались в вокзал Северной железной дороги, а в два с половиной поехали в Базиаш на Дунае, чрез Офен и Пешт.

Дорога идет между невысокими холмами, скаты покрыты виноградниками и садами, которые в обширной долине разрастаются огромным поясом вокруг Пресбурга, прежней столицы Венгрии (до 1784 года).

За Пресбургом, часа за два до сумерек, мы могли вдоволь любоваться чудесно возделанною Верхне-Венгерскою равниной. Вся страна вокруг представляется одним громадным садом с шоссированными дорогами, с аллеями белых акаций, каштанов и тополей, обрамляюших поля; виноградники и виллы, около которых нередко простираются обширные парки. Впрочем, что касается меня лично, то вся эта местность вскоре показалась мне однообразною, потому что здесь природа слишком уже тщательно приглажена, подчищена, подстрижена; много искусства, за которым, так сказать, не видишь самой природы с ее естественною красотою и прелестью. Это нарядное и какое-то форменное однообразие в конце концов надоедает так, что я невольно отвлекся от созерцания австрийских культированных долин первым случайным разговором и взглянул в окно только тогда, когда уже совсем стемнело и мы подъехали к Дунаю. Река тусклыми бликами представляла взору свою свинцовую поверхность, обрамленную черными абрисами гор и отражавшую в себе длинные, струистые, огненные полосы костров, там и сям разложенных судорабочими, сплавщиками бревенчатых плотов и дунайскими рыбаками.

Несмотря на яркое мерцание звезд, было очень темно, когда в 9 часов мы приехали в Пешт, где, кроме вокзала, ничего не довелось нам увидеть. На следующий день я проснулся уже в Темешваре. Утро было прелестное, дорога пробегала по необозримым полям Венгрии, которые во всем напоминают нашу Малороссию; окончательному сходству этих двух стран мешают только виноградники, но это уже подробность, а в общем, поверхностном взгляде – Малороссия, да и только.

К 10 часам приехали в Базиаш. Поезд подошел к дебаркадеру, который построен на самом берегу Дуная. Нас встретили носильщики-румыны, в белых сорочках с широкими рукавами, в широких же шароварах и в черных жилетах с серебряными пуговицами; на голове шапочка, очень напоминающая наши, всем известные, ямщицкие шапки, ноги обуты в кожаные лапти и наконец, самая характерная часть костюма, кожаный пояс, вершков в шесть или восемь ширины, с тиснеными узорами. Весь этот представший пред нами люд носит усы и бреет бороды, отличаясь по большей части смуглым лицом, черными глазами и волосами, а по типу своему весьма напоминает наших «хохлов», малороссов.

Пароходная пристань находится у самой станции. Пароход уже дымился и нарочно ждал нашего поезда. Капитан встретил Великого Князя в мундире, и когда багаж перенесли на палубу, испросил разрешения отчалить.

Австрийские пароходы, совершающие срочные рейсы по Дунаю, очень удобны, чисто содержатся, имеют просторные каюты, снабжены хорошим буфетом и предлагают очень хороший стол. По крайней мере таковы были пароходы: «Франц Иосиф» и «София» на которых нам довелось ехать.

От Базиаша до порогов река не представляет особых прелестей для глаз; здесь она довольно широка (4000 футов), берега с одной стороны песчаны, с другой покрыты лесом.

Дунай протекает на расстоянин 2500 верст, чрез пять террасообразных равнин, образуя, в местах перехода из одной равнины в другую, пороги, затрудняющие судоходство. Нам предстояло плыть от Базиаша Нижне-Венгерскою равниной до Тивадицы в Венгрии, и Иоча в Сербии, где ложе реки на протяжении двадцати миль до Скелла-Кладова суживается ветвями Балканов и Семиградского нагорья, и где, собственно, начинается самая интересная часть Дуная, называемая Клисурой; наконец, от Скелла-Кладова плаванье должно было продолжаться до Рущука уже Валахскою низменностью. Мы окончили завтрак и вышли наверх, когда пароход подошел к тому месту, где река, суженная в своем течении, врывается в первую Дунайскую теснину Бабакай, с которой глядят развалины старинного и красивого замка Колумбач, расположенного на половине ската возвышенности сербского берега. В скалах около Колумбача находятся пещеры, в которых три раза в году нарождаются громаднейшие рои комаров. У входа, ближе к левому берегу, возвышается скала «Попугай». Здесь, по существующему между матросами обычаю, совершают над новичками нечто вроде экваториального крещения.

По мере того, как мы подавались вперед, ветер, доселе довольно сильный, начал стихать и вскоре совершенно прекратился, лишь только горы живописным поясом охватили течение как будто со всех сторон. Река, извиваясь красивою лентою, огибает подножие гор, поросших невысоким лесом и кустарником; по сторонам выдаются обнаженные скалы, разнообразя вид своими формами и оттенками глинистого цвета. Немного ниже Колумбача изредка попадаются селения с небольшими полями кукурузы, проса и иных хлебов. Вообще местность довольно пустынна и носит дикий, но живописный характер. Местами из боковых долин впадают в Дунай горные потоки или пересохшие русла. Вдоль левого берега тянется шоссированная дорога, перебегающая чрез эти речки и стремнины по каменным мостам и мостикам.

Вот из-за темно-зеленой горы вырастает, подобно замку с башнями и бойницами, высокая скала, и Дунай круто поворачивает к югу; а немного ниже белая полоса водяной пены указывает начало Верхних порогов. Тут поперек реки лежит подводный камень Тахталие, образуя на протяжении от полутора до двух миль ряд водоворотов и стремнин. Наибольшее их число встречается у Излаша, подходя к которому наш «Франц-Иосиф» завернул против течения, для того чтобы дать место другому пароходу, который в это время переваливался через порог. Река несется со скоростью 9¾ верст в час, а у мыса «Гребень» значительно суживается и будто впадает в горное озеро с необыкновенно красивыми очертаниями берегов, где скалы сменяются горами и холмиками, на которых расположились селения, и между ними белеется церковь. Среди озера находится остров, поросший густою зеленью. Затем Дунай опять сковывается великолепными крутыми и высокими скалами; течет как бы вдоль стены, у подножия горы Стербеч, высшей точки прохода (в 2180 футов), и с шумом ударяется в гору Казан, на которой видна покинутая караулка. Но вот скалы все больше и больше сдавливают течение, вода сильнее и сильнее рвется в диком ущельи, до самого узкого места Раконь (от 300 до 400 футов ширины), которое можно было бы назвать Дунайским проливом. Некоторые из нас уселись на кожухе, любуясь бесконечным рядом картин и примечательными особенностями Дунайских берегов; так, на Ванатском берегу за Стербечом находится много пещер, между которыми особенно замечательны две: одна из них сквозная и выходит на 3/4 часа ходу, в продольную долину; другая, носящая название «Пещеры Ветеранов», замечательна тем что в ней укрылся в 1848 году целый полк конных венгерцев. На сербском берегу возбудили общее внимание следы римской дороги, известной под именем «Траянова Пути»; местами она такой ширины, что и теперь еще могут свободно пройти два человека рядом; кое-где видны вырубленные в скалах углубления четыреугольной формы, в которые вставлялись бревна для настилки мостков. Около Ракони на скале, в продолговатой рамке, высечена латинская надпись, но к сожалению она до такой степени закопчена кострами рыбаков, что мы не имели возможности разобрать ее.

Вообще правый берег Дуная на вид гораздо неприступнее левого и мало населен, зато, как говорят, охота здесь хороша: попадается много кабанов, козуль и т. п. дичи. На австрийском же берегу звери истреблены граничарами.

Пароход наш, перелетев узким фарватером через пороги и кипящие среди волн и пены водовороты, остановился у Альт-Оршовы; это маленький городок, весь в садах, с чистенькою набережной и небольшими каменными домами. От города тянется аллея тополей, в конце которой найдена была спрятанная Кошутом корона святого Стефана, и на этом самом месте, в память столь дрогоценной находки, воздвигнута часовня.

Мы перешли на маленький пароход, чтобы проскользнуть чрез «Нижний Порог» или «Железные Ворота» до Турн-Северина, где опять предстояло перебраться на пароход больших размеров, который уже должен был доставить нас к Рущуку. Недалеко от Альт-Оршовы лежит укрепленный остров, это турецкая крепостца Новая Оршова, занятая гарнизоном из 400 человек с комендантом в чине полковника. На верках прохаживались часовые, а внутри виднелось несколько одноэтажных зданий, должно быть казармы, немного зелени и особый домик, окруженный тополями, вероятно, квартира коменданта.

Против острова, на правом берегу, стоял турецкий форт, взорванный сербами в 1868 году; на левом берегу валахская граница.

Версты за полторы ниже острова мы взошли в Железные Ворота. Здесь ряд порогов, с виду заметных только по усиленному волнению речной поверхности, да по быстроте течения. Первый порог Горная Белега; а саженях в 250 от него, второй – Дольная Белега; вода страшно несется, кипит, бьет пеною и так ревет, что при разговоре даже слов невозможно расслышать. Фарватер очень узок, пароход идет рядом со страшною стремниной, – малейшая ошибка рулевого и, кажется, щепок не соберешь… И действительно, капитан сказывал, будто не было примера, чтобы кто-либо спасся, раз попав в бесчисленные водовороты и буруны. В сильные засухи пороги оголяются. У берегов видны забои, понаделанные для ловли лососей. У острова Балени насчитывают еще 23 водоворота, и затем Дунай течет уже гораздо спокойнее.

Это спокойстие течения, очевидно, находится в зависимости от характера самой местности, которая здесь совершенно изменяется: дикие скалы с их резкими очертаниеми преобразились в высокие холмы, с закругленными вершинами по скатам; видны обвалы от песчаника; вместо каменных строений появляются деревянные избы валахских деревень, с высокими крышами и заборами из хвороста. По берегу идет валашка в длинной белой сорочке с красным передником и низко спущенным белым же покрывалом. Подходим к полуразвалившейся четырехугольной башне, стоящей на том месте, где некогда был мост Траяна. А вот и куполы православного храма, рядом с минаретами, в сербской крепости Кладова, замеченные нами еще издали, при выходе из Железных Ворот. В Кладовой обыкновенно перегружаются суда, прошедшие чрез пороги. Мы остановились и пересели на большой пароход «София» у валахского городка Турн-Северина, который лежит среди плоского песчаного берега и по первому впечатлению очень напоминает, внешним видом своим, наш Козьмодемьянск.

На пристани собрались местные власти для встречи Халиль-Шериф-паши, министра иностранных дел Блистательной Порты, который одновременно с нами ехал в Константинополь, к месту своего нового назначения.

Пока шло официальное представление местных властей, мы наблюдали характер наружности жителей, собравшихся у пристани, но ничего не нашли в нем резкого, выделяющегося какою-либо типическою, яркою особенностью. Между тем наступили сумерки, в городе засветились огоньки, на небе зажглись звезды; власти церемонно откланялись и пароход наш «София», описав широкий полукруг, пустился вниз по течению; Турн-Северин на излучинах реки мелькнул раза два своими огоньками и затем слился с темнотою.

Нас позвали к обеду, причем мы заняли особый стол и благодаря веселости Г. А. С. много смеялись. За остальными столами разместились прочие пассажиры. Турки же присоединились к нам, когда подали кофе. Дам ехало только две (кажется гречанки). Одна из них, довольно интересная, особенно выигрывала оттого, что не имела соперниц. Наш художник пробовал было набросать с нее легкий очерк в своем альбоме, но увы! неудачно: при небольшом росте, черты ее были слишком резки и сглаживались только молодостью, которая ускользнула на бумаге. К 9 часам все разошлись по койкам с целью поспать эту ночь спокойно, так как на следующую ночь нам предстояла неизбежная качка в Черном море.

Я проснулся очень рано и выглянул в окно: берег плоский, песчаный, скучный, давит своею монотонностью и каким-то отсутствием жизни…

Запасшись топливом, пароход пошел дальше до следующей пристани у Систова, против которого лежит чистенький валахский город Зимница

Глава II

Станция железной дороги. – Кавас из Арнаутов. – Встреча и обед в Шайтанджике. – Варна. – Плавание по Черному морю. – Гарем на палубе. – Дельфины. – Вход в Босфор. – Константинополь

Выйдя в восьмом часу на палубу, я встретил там многих из товарищей, наслаждавшихся чудною свежестью ясного осеннего утра. Вода как зеркало; но ветер свеж, и резкость его, казалось, увеличивалась вследствие быстроты нашего хода. Я оделся потеплее и сел на кожух, чтобы не пропустить чего-нибудь замечательного. Толон принес небольшой спектроскоп и стал объяснять его теорию, причем разговор, само собою, перешел в область астрономии и новейших исследований состава небесных тел исследований, сделанных с помощью спектрального анализа. Река текла спокойно и плавно своею широкою поверхностью среди песчаных берегов. Из них левый совершенно ровен, как степь, а к правому иногда подходят небольшие холмы, нарушающие однообразную картину, в особенности там, где Дунай огибает около них два-три поворота.

Вот на склонах одного невысокого кряжа, подошедшего к реке, раскинулось довольно большое черкесское селение Кифа; пред ним покоятся на речной глади четыре двухмачтовые судна и несколько барок. Черкесы, как говорят, старательно занимаются хлебопашеством и садоводством, производя в значительном количестве пшеницу и ячмень. Проходим мимо Никополя – городка, который красиво приютился в долине, под защитою крепости и разрушающегося замка на горе. Версты на две ниже «София» пристала к валахскому местечку Дон-Магарел. На пристани играла музыка и стоял взвод пехоты, в лаптях и в шинелях нашего покроя, да десять рядов конницы (нечто вроде гусар, в красных шитых курточках и белых чакчирах с ботиками). Запасшись топливом, пароход пошел дальше до следующей пристани у Систова (20 тысяч жителей), против которого лежит чистенький валахский город Зимница. Здесь мы в первый раз встретились с восточною обстановкой: в городе, красиво расположенном по склонам возвышенности, на самом берегу, между тюками, кулями и бочками в разнообразных группах стояли и сидели турки с чалмами или фесками на голове, в шароварах по колено, в курточках или халатах, – словом, как мы привыкли видеть их на картинках. Иные из них таскали на спине товарные тяжести. Между этими группами сновали погонщики, со своими ослами и лошаками, нагруженными всякого рода кладью. Я насчитал вдоль берега двадцать шесть двухмачтовых судов очень оригинальной постройки, которая напоминает отчасти китайские жонки.

Немного ниже Систова лежат поперек Дуная три наносные отмели, постоянно изменяющие свои очертание, чрез что крайне затрудняется судоходство. Пройдя между ними зигзагом, мы шли, уже не останавливаясь, до самого Рущука. Тут порою встречались нам довольно красивые острова, поросшие лесом. В 3 часа пароход подошел к Рущуку.

Вообще замечу, что берега Дуная по Валахской равнине скучны и пустынны. Правда, река поражает своею шириной, местами доходящею до версты, и массою воды; но кто видел Волгу с ее населенными берегами и оживленным движением пароходов, росшив и белян под парусами, целых караванов барж и лесных гонок, тому эта часть Дуная не представит ничего такого, что могло бы особенно нравиться. Берега населены только изредка, и от самого Базиаша до Рущука мы встретили по реке всего лишь три или четыре парохода, да несколько барок и двухмачтовых судов, не считая, конечно, тех, что стояли у некоторых пристаней. Впрочем сильное оживление по реке и у нас только в верхнем и среднем течении Волги. Как видно, то же самое и на Дунае.

В Рущуке встретили Великого Князя генерал-губернатор округа и наш консул. По ступеням, от пристани к берегу, были расставлены шпалерою солдаты. Пехота с ружьями, артиллеристы и моряки с тесаками. Это была наша первая встреча с турецким воинством; потом мы имели случай познакомиться с ним поближе, во время путешествия по Сирии и Палестине; и – признаюсь, я стал смотреть на турецкого солдата с большим уважением, заметив в нем прекрасные качества и, между прочим, способность безропотно переносить трудности похода и голод. По-видимому, самую слабую сторону турецкой армии составляют офицеры, высшее начальство и администрация. Но об этом в свое время. Замечу только, что вся турецкая армия одета в одинаковую форму без различия родов оружия; костюм турецкого солдата составляют: синего сукна курточка, жилет, застегиваюшийся сзади, в роде наших супервестов, шаровары ниже колена, плотно облегающие икру, кожаные башмаки в пехоте и артиллерии, и высокие сапоги в кавалерии. Все платье обшито красною тесьмой. Только у моряков вместо синего цвета – белый; но головной убор одинаков у всех – это красная феска, без всяких отличий от паши до рядового.

Меня, большего всего, забавлял один страж общественного спокойствия, из арнаутов

Простившись с любезным капитаном и поблагодарив его за плавание, Великий Князь перешел в приготовленную комнату на станции железной дороги, где принял угощение, по восточному обычаю состоявшее из кофе и прохладительных напитков.

Я забыл сказать, что пристань лежит у самого дебаркадера, а потому мы перешли прямо в вагоны.

Толпа любопытных осаждала станцию и платформу; кавасы[2], летали во все стороны, отгоняя длинными хлыстами слишком назойливых мальчишек. Меня, больше всего, забавлял один страж общественного спокойствия, из арнаутов, в сильно поношенном, но живописном костюме, грозно вооруженный торчащими за поясом пистолетами и кинжалом.

Он казался ужасно озабоченным исполнением своего долга; без устали убеждал толпу не толкаться вперед, махал руками, бросался в погоню за более дерзкими ребятишками, шлепая о босую пятку тяжелыми башмаками, и страшно хмурил свои брови, густо нависшие над глазами.

Большинство собравшегося народа составляли болгары и греки. Турки слишком апатичны, чтобы любопытничать. Были и женщины, но нельзя сказать, чтоб интересные.

Собственно о Рущуке ничего не могу сообщить, потому что видел его только с парохода, подходя к пристани; город со множеством минаретов лежит на холмах среди садов, окруженный крепостными верками, при которых было пролито много русской крови во время неудавшегося штурма в 1810 году, под начальством графа Каменского, и одержана в следующем году победа Кутузовым над великим визирем Ахмет-беем.

Вскоре поезд наш тронулся и мы покатили по обработанной волнообразной местности, между черноземных полей, на которых кой-где одиноко стояли невысокие, но густолиственные дубы.

Станции по всей линии на один покрой: низенькие, чисто выбеленные, с маленькими окнами и зелеными крышами. На некоторых из них встречали Великого Князя болгарское духовенство, улемы, то есть магометанское духовенство и представители соседних местечек. Стоявший на платформе и около поезда народ с виду казался очень бедным; рубашка с открытою грудью, шаровары, широкий пояс вокруг талии, туфли, феска, у некоторых чалма, и все это весьма поношено, вытерто, в заплатках…

Пассажиров, и в особенности женщин, в нашем поезде было немного. Во втором классе сидел какой-то больной турецкий офицер с двумя женами, да три женщины из свиты Камиль-паши. Не доезжая станции Ишиклы, открылся вид на Балканы, а на следующей за тем станции назначен был обед.

Когда поезд остановился в Шайтанджике, нас попросили пройти шагов сто до палаток, где был накрыт обеденный стол. Но уже смеркалось и отдаленные предметы сливались в неясные образы, а потому мы и не заметили выстроенных пред шатрами войск и были очень удивлены, когда вдруг раздались командные слова и заиграла музыка. Халиль-Шериф-паша представил Великому Князю начальника штаба 2-го корпуса, Фаик-пашу, совершенно чисто говорившего по-немецки, и затем Его Высочество пошел по фронту. К сожалению, темнота наступала так быстро, что пришлось освещать людей фонарем. Войска эти, в числе восьмиротного баталиона и двух эскадронов, были высланы для встречи Великого Князя из Шумлы. Люди рослы, широки в плечах, здоровы и чисто одеты.

Обойдя фронт, все присутствовавшие в свите за Великим Князем вступили под огромный шелковый шатер и сели за стол, уставленный различными закусками, фруктами и цветами. Обед был составлен из турецких блюд: жареная баранина, фазаны, куры, рис в различных видах, какие-то овощи под соусом, кислое молоко и разные варенья. Все это в нескольких видах. Я не сошелся вкусом с турецкими гастрономами и поел с удовольствием только рису с кислым молоком да фруктов.

Между тем музыка играла – не скажу хорошо, но оригинально; в особенности обращало на себя внимание своеобразное употребление гобоев. На бивуаках и пред шатрами зажгли громадные костры, бросившие красноватый отблеск на группы людей и кругом лежащую местность.

К концу обеда поезд подошел к палаткам; мы сели в вагоны, и в 10 часов приехали в Варну.

Крепость Варна[3] прикрывает одну из главных дорог чрез Балканы к Константинополю и лежит у подошвы северной покатости гор, при заливе Черного моря.

Подходя к Варне, еще верст за двадцать я заметил по усиливавшемуся и разносившемуся грохоту колес, что поезд, должно быть, мчится по долинам и узкостям Балкан.

К сожалению, темень была такая, что кроме мелькавших огоньков ничего нельзя было разглядеть. Тем не менее я расположился в средней, открытой части вагона и, в ожидании Варны, старался разобрать хоть кое-как эти черные силуэты теснин по бокам дороги, и вот, наконец, вглядываясь все пристальнее, различил какую-то гладкую поверхность, окаймленную камышами, должно быть, разливы речки Варна-Дере, а минут десять спустя поезд въехал уже в крепостную ограду. В эту минуту на бастионах зажгли фальшфейеры и осветили фантастическим светом внутренние стороны верков, пристань, разбросанные здания около дебаркадера и ряды пехоты, выстроенной по валгангам бастионов, а внизу и вдали чернелось море, отражая в себе огоньки от фонарей, развешанных на судах и лодках.

У пристани нас ожидали шлюпки, в которых мы чрез 10 минут догреблись до парохода.

Колесный пароход «Вулкан» принадлежит австрийскому Лойду и держит срочные рейсы между Варною и Константинополем. Команда – большею частию албанцы; капитан из Рагузы.

Каюты 1-го класса помещены в кормовой части судна и состоят из довольно обширной столовой, буфета с лестницею наверх и из гостиной, обитой желтым штофом. Вокруг этих помещений расположены спальные каютки с четырьмя койками в каждой. Во втором классе то же, но несколько проще. Третьему же классу предоставлена палуба со всеми ее удобствами и невыгодами; к первым надо отнести воздух и солнце, а к последним дождь и брызги, а подчас и морские души. Для мусульманских женщин устроен на верхней палубе первого класса парусный навес. Ночь была тихая и звездная. Нагрузка багажа близилась к концу, и мы готовились тронуться. Товарищи уже легли спать, я же еще походил немного на верхней палубе, любуясь небом.

По любопытству, в данном случае даже очень понятному, я сел около навеса, где, отдельно от прочих пассажиров, помещены были мусульманские женщины, закрывавшие белою кисеей свои лица

Великий Князь провел ночь на палубе, куда и я вышел в 8 часов утра. В каютах был нестерпимо тяжелый воздух, происходящий по преимуществу от их неопрятного содержания.

Море и теперь все так же было спокойно, а небо – ясно, только на горизонте виднелись облака. Цвет воды отливал темным ультрамарином, и от действия колес тянулась за пароходом, словно лента, полоса нежной бирюзы, покрытая причудливым узором из белой пены.

По любопытству, в данном случае даже очень понятному, я сел около навеса, где, отдельно от прочих пассажиров, помещены были мусульманские женщины, закрывавшие белою кисеей свои лица.

Признаюсь мне было очень интересно наблюдать столь близко этих затворниц гарема, тем более, что такое наблюдение нечасто выпадает на долю европейского путешественника.

Некоторые из них занимались туалетом, и я мог свободно их рассматривать, не обращая на себя внимание, потому что показывал вид, будто пишу в своей записной книжке и разговариваю с такими же любознательными господами, как я. Не знаю, понимали ли они мою уловку, или нет (вернее, что понимали), но во всяком случае нимало не препятствовали скромному наблюдению за собою. Какая-то смуглая красавица с тонкими чертами лица и рисованными бровями расчесывала три густые пряди волос, но увы, очарование мое продолжалось весьма недолго: морская качка вынудила ее перевесить за борт ее красивую головку…

Некоторые из этих дам раскрывались без малейшей церемонии, но опять-таки – увы! Все они были или стары, или весьма некрасивы; молодые же и, насколько можно было догадываться, если не хорошенькие, то наиболее интересные, продолжали лежать неподвижно, с каким-то странным упорством не желая изменять своих покойных поз в течение долгого и долгого времени; казалось, будто они совершенно легко и свободно могут пребывать в этом положении целые часы, дни и даже чуть ли не недели. Так по крайней мере характеризовал их нам Халиль-паша, и действительно, затворничество налагает на этих женщин неизгладимую печать всепроникающей лени и апатии.

– Поди сюда! Смотри как играют дельфины! – крикнул мне с кормы граф Берг.

Я подбежал… Стая этих животных, штук около двадцати, окружила пароход и, обгоняя друг друга, перекидывалась с волны на волну, причем некоторые совершенно выскакивали из воды.

Налюбовавшись изворотливостью дельфинов и их быстрым бегом, я возвратился на мою прежнюю обсерваторию. Невдалеке от меня сидела негритянка, жена какого-то бедуина, который ехал тут же; на руках у нее была грудная девочка и прехорошенький кудрявый мальчик, кофейного, почти темнокоричневого цвета, с большими черными глазами.

На палубе резвился трехлетний, тоже черноглазый, турченок, и с ним гуляла, должно быть, сестра его, девочка лет восьми, в ситцевой юбочке, в душегрейке из лиловой шотландской материи, с сеточкой из розовой кисеи, которая покрывала ее волосы.

Кронеберг заговаривал с нею, называя ее Фатьмою, но она отнекивалась, качая головкой, смеялась и убегала к навесу.

Закончив свой туалет, женщины улеглись снова, и кратковременное оживление как будто повергло их еще в большую неподвижность.

Великий Князь стал заговаривать с хорошеньким, но болезненным мальчиком лет четырнадцати, сыном важно сидевшего поодаль духовного лица, четыре жены которого покоились под навесом. Мальчик апатично поднял свои большие черные глаза на Великого Князя и отвернулся. За него ответила его мать, благодаря, впрочем, Халиль-Шериф-паше, который на ее вопросы объяснил ей, что Великий Князь едет в Иерусалим на поклонение Гробу Господню, на что она заметила: «Не заедет ли он также в Айю-Софию?»

Полдень. Нас позвали завтракать. Пароход слегка покачивался. Однако при нестерпимо спертом воздухе в кают-компании немногие могли есть, большинство же поспешило выбраться на палубу. Этому благому примеру последовал и я, захватив с собою некоторое количество фруктов.

Что за отвратительное чувство морская болезнь! Оставаясь в кают-компании не более 10 минут, я испытал ее в самой легкой степени, но и того было довольно. К счастию благодетельный свежий воздух как рукою снял головокружение, и я чрез 5 минут стал уже подтрунивать над другими, что по моему заключению тоже очень ободряет человека, готового поддаться влиянию этой противной болезни.

«Вулкан» шел со скоростью десяти узлов в час. Впереди виднелся берег, рисуясь в тумане иззубренным силуэтом. Это были Балканы.

Я стал на кожухе и разговаривал с Салик-беем, чиновником министерства иностранных дел, который более походил на француза, чем на турка. Галл и Берг на носу парохода, с ружьями в руках, выжидали появление дельфинов, которые и не замедлили подвернуться под их меткие пули, ярко окрасив своей кровью светлую воду.

Время тянулось томительно однообразно, чему, как мне кажется, немало способствовало безоблачное небо, спокойный вид моря и равномерный стук машины. К тому же большая часть пассажиров, чрезвычайно типичных мусульман, вовсе не расположены были поддерживать чье бы то ни было оживление: они сидели на своих местах, как манекены, и всецело погружались либо в чтение своих молитвенников, либо предавались, чисто по-восточному, своему бесконечному курению, прихлебывая из крошечных чашечек черную кофейную гущу. По временам их позы изменялись только для молитвы, совершаемой, кажется, семь раз в течение дня, и затем все эти правоверные возвращались к своему неподвижному покою.

О гаремном отделении под парусинным навесом нечего и говорить: там непрерывно господствовало самое упорное лежанье.

Между тем берег на горизонте выступал все яснее и яснее; мы, видимо, приближались к Босфору. В 2 часа дня между двумя скалами на которых торчали маяки, обозначился вход в Константинопольский пролив; справа и слева выходили навстречу нам суда под всеми парусами, тихо подвигаясь вперед, словно лебединым ходом, по причине незначительного ветра. У самого входа в Босфор, как я уже сказал, справа и слева выстроены на скалах маяки (на местном языке – фаналы) Европы и Азии. У скалистого подножия этих башен заметен был прибой; берег не очень высок, но тянется крутыми обрывами между фаналами. Пред входом – бездна чаек и рыбок, словно блестки играющих около парохода над поверхностью воды. У фанала Европы лежит невысокая группа скал; справа замок с двумя башнями, напоминающий своею постройкой детскую игрушку, слева батарея, а поодаль греческое местечко Св. Георгия, славящееся своими красавицами.

Входим в Босфор!

На высотах азиатского берега темная зелень лесов, за фаналом – развалины замка. Как видно с первого шага, в Турции развалины начинают играть значительную и весьма красивую для глаза роль, и чем дальше вдавались мы в страну, тем больше и больше попадалось нам всяких и иногда прелестных развалин. Я даже не помню сколько-нибудь замечательного вида без этих ветхих памятников глубокой старины, созданных либо разрушающей рукой человека, либо самим временем. Вошли в пролив. Ветер упал; солнце начинало палить нестерпимо, а вот показались и стаи особенного вида небольших птиц, которые беспрестанно и без отдыха перелетают от Босфора к Дарданеллам и обратно. В силу этой особенности европейцы назвали их «падшими душами» (les ames damnées), а турки «иелковань», то есть «ветром носимые».

Казалось, мы вошли в русло широкой, громадной реки.

В отдалении дымился наш русский пароход «Тамань», который находится в распоряжении посольства и отличается истинно черепашьим ходом.

На встречу нам вышли два парохода с чиновниками, выехавшими для представления Халиль-Шериф-паше, как новому министру иностранных дел.

Поравнявшись с «Таманью», «Вулкан» задержал ход, и тут с русского парохода на посольском каике подъехал к нам генерал-адъютант Игнатьев, чтобы встретить Великого Князя, который тотчас же перешел на «Тамань» вместе со своею свитой.

Босфор от входа до Константинополя (на протяжении 231/4 верст в длину, при ширине от 3600 до 6000 футов) представляет взору непрерывный ряд чудесных картин, которые, по мере приближения к городу, становятся все роскошнее и разнообразнее и завершаются, наконец, величественнейшим видом Царьграда с отдаленною панорамой Мраморного моря.

Об укреплениях Босфора даже не стоит говорить: относительно современного состояние военного искусства они просто ничтожны. Зато, подходя к городу, я насчитал десять броненосцев.

Берега Босфора, весьма населенные, рядом своих дворцов и местечек, утопающих в темной зелени садов кипарисов, фиговых деревьев и вековых платанов, составляют как бы продолжение Константинополя. В широких местах пролива мы скользили как по гладкому озеру.

Налево – рейд, на котором стояло несколько судов, направо – Буюк-Дере с прелестными дачами послов и банкиров.

Вот долина Семи братьев, с платанами, посаженными еще Готфридом Бульонским; вот на азиатском берегу известный бугор, где был раскинут лагерь Муравьева; на этом бугре воздвигнут памятник, а немного дальше выдается из-за замка белый дворец, построенный для Султана Египетским пашой.

Вот киоск Махмуда; вот бухта которую хотела купить Императрица Екатерина для Черноморского флота; дворец Египетского хедива, а вот и самое узкое место пролива, в котором переправлялись Дарий, Ксенофонт, крестоносцы, турки. На европейском берегу выстроено было Магометом II предмостное укрепление, Румели-исар, брошенное только лет двадцать назад; линия огня этого укрепления изображает шифр великого завоевателя. Против него еще более древний замок Азия-исар, выстроенный Магометом I. Затем уже киоск сменяется киоском, один красивее другого; наконец еще один заворот залива – и пред нами вся панорама Константинополя: Золотой Рог, Скутари, целый лес мачт и стаи судов, снующих во все стороны; тут и продолговатые легкие каики, и разнообразные лодки и пароходы, и для всей этой оживленной картины служит великолепною декорацией, с одной стороны, сам Константинополь, раскинувшийся по холмам со множеством своих пологих куполов, мечетей и легких стрелообразных минаретов, а с другой стороны – открытый горизонт на Мраморное море, с группою Принцевых островов, озаренных золотисторозовым закатом солнца, которое в этот час уже погружалось в тихие воды.

Мы бросили якорь против Топ-Хане (пушечный двор), и легкие волны доставили нас к набережной продолговатого двора, уставленного старыми орудиями, лафетами и прочим артиллерийским материалом, имеющим в наши дни свое значение только для археологии.

На берегу стоял почетный караул, обойдя который, Великий Князь сел в коляску и, предшествуемый турецкими всадниками, отправился в посольство. Мы поспешили занять места в колясках и двинулись за Великим Князем, подымаясь потихоньку в гору, по узким улицам, мимо пехотной казармы, лавок и кладбища с кипарисами, в сопровождении любопытных взглядов местных жителей и невольно заглядываясь то на открывшийся вид Босфора и Скутари, то на какую-нибудь характерно-живописную фигуру мусульманина, то на остановившуюся женщину в чадре, то на знаменитых собак, составляющих неизменную и неизбежную особенность всякого восточного города, на ряды открытых лавок, кофеен, узких домов, с окнами под особенными шторами или ставнями, в роде жалюзи, которые их почти герметически закрывали.

Вечер стемнел необыкновенно быстро, и мы уже в потемках доехали до Перы, где и остановились во дворце нашего посольства. Великий Князь расположился в приготовленных для него комнатах с видом на Босфор и Св. Софию, а свита большею частию заняла соседний отель.

Глава III

В посольстве. – Представление Султану в Дольма-Бахче. – Султан отдает визит его высочеству. – Святая София. – Сераль. – Высокая Порта. – Евнухи. – Ворота блаженства. Багдадский киоск. – Библиотека. – Киоск Султана Абдулмеджида. – Хранилище драгоценностей. – Вековые платаны. – Арсенал в храме святой Ирины. – Атмейдан. – Египетский обелиск. – Змеиная колонна. – Обелиск Константина Багрянородного. – Сулеймания

Много чудес в Константинополе; много памятников и свидетелей глубокой старины. Для того, чтобы все осмотреть, нужно много времени. Мы пробыли в городе 3 дня, и, конечно, видели лишь только самое замечательное, и то вскользь. В 7 часов утра явились назначенные состоять при Великом Князе Али-Низампаша и Гафиз-бей, чтобы представиться Его Высочеству.

Начальник Военной Академии Али-Низам-паша, родом из Ангоры, в Малой Азии, говорит отлично по-немецки, по-французски, и 25 лег тому назад кончил курс Венской военной школы. Полковник Гафиз-бей кончил курс Артиллерийской школы в Бельгии, говорит свободно по-французски, но с своеобразным выговором. После чаю мы сходили в посольскую церковь, а оттуда на балкон полюбоваться видом Константинополя.

Дом нашего посольства, или, вернее дворец, построен в Пере, на главной улице, по кряжу холма. Южный фасад обращен к Босфору; пред ним расстилается великолепнейшая панорама: у подножия Топ-Хане, вправо Галата, влево Дольма-Бахче, потом Босфор, обставленный сотнями судов, начиная от тяжелых броненосцев и купеческих транспортов до легких, как ласточка, каиков; а на последнем плане: берег Малой Азии со Скутари и кипарисовым лесом, Мраморное море с лиловыми силуэтами Принцевых Островов, Золотой Рог и Стамбул с сералем, Св. Софиею и несчетными куполами мечетей и минаретов.

В 10 часов приехал представиться Его Высочеству великий визирь, а вслед за ним обер-церемониймейстер, маленький, как шарик, турок с круглою седенькою бородкой.

После завтрака нас усадили в четырехместные ландо, присланные за нами, чтоб ехать в Дольма-Бахче для представления Его Величеству Султану. У Великого Князя ландо было запряжено четверкою серых, у нас парами. На козлах кучера и выездные были одеты в синих, богато шитых золотом куртках и шароварах, в шорные сапоги, на головах красные фески. Предшествуемый конвоем поезд из пяти экипажей, среди густой толпы, двинулся по главной улице Перы, мимо казарм к спуску на площадь пред дворцом Дольма-Бахче, что в переводе значит «огуречный сад».

Дворец построен при Султане Махмуде II, около места, где Императором Константином был поставлен золотой крест в память своего Обращения. Он стоит на самом берегу Босфора; фасад из главного корпуса и двух крыльев украшен мраморною колоннадой дорического ордена с широкою лестницей. Со стороны площади дворец обнесен двумя стенами и монументальными воротами с бронзовою вызолоченною решеткой.

На первом дворе стоял караул с хором музыки. Второй же более обширный двор покрыт газонами с цветниками и красиво рассаженными группами стриженных деревьев. Мы остановились пред широкою и белою, как снег, мраморной лестницей. У дверей встретил Великого Князя сам Султан, и мы пошли посреди чинов двора и флигель-адъютантов, стоявших на небольшом друг от друга расстоянии, со сложенными на крест руками. По мере приближения они наклонялись, касаясь правою рукой полугруди и лба, и оставались в таком положении, пока не проходил Султан.

Впереди его и Великого Князя шел маленький обер-церемониймейстер, не оборачивая спины, а быстро и ловко отступая назад, причем он кланялся на каждой площадке и на порогах. Взойдя на лестницу и пройдя две роскошные залы, мы остановились в небольшой приемной, а Султан с Великим Князем и принцами взошел в гостиную, где они сели на кресла, поставленные полукругом. Султан – мужчина среднего роста, полный, с большими карими глазами и русою бородой, приятной наружности, не лишенной даже величия, несмотря на полноту всей фигуры. Одет он был весьма просто, в черном сюртуке известного турецкого покроя, белых широких шароварах и красной феске. Разговор происходил через переводчика, которым был министр иностранных дел Халиль-Шериф-паша.

– Его Величество Гос ударь Император, – сказал Великий Князь, – поручил мне поклониться Вашему Величеству и передать свою надежду, что отношения обоих государств останутся также дружественны, как были до сих пор.

– Я, – отвечал Султан, – очень счастлив слышать из ваших уст эти слова Государя и рад возможности передать через вас Его Величеству мое уверение в неизменности наших взаимных отношений.

– Оно тем более желательно, – заметил Великий Князь, – что этого требуют наши общие интересы.

– Совершенно справедливо, – добавил Султан. – Я очень рад видеть у себя Ваше Высочество и надеюсь, что вы останетесь довольны вашим пребыванием в моих владениех. Сожалею лишь об одном, что оно слишком кратковременно.

– Посетить Восток было моим давнишним желанием, – сказал Великий Князь, – и я так рад, что мог наконец привести его в исполнение. Но, признаюсь, не ожидал таких встреч повсюду, начиная от Рушука. Позвольте поблагодарить за это Ваше Величество.

– Я, – любезно ответил Султан, – повелел сделать лишь то, что подобает для встречи брата Государя, такой могущественной страны.

Потом перешли к обыкновенному разговору. Султан спрашивал, нравится ли Его Высочеству Босфор, Константинополь и тому подобное; затем нас позвали в гостиную, и Великий Князь представил Султану свою свиту, называя каждого из нас по имени.

После представления распростились и тем же порядком прошли до выхода. Церемониймейстер также катился, как шарик, пред Султаном, придворные преклонялись, и ничто не нарушало торжественной тишины, даже звук наших шагов пропадал в мягких коврах.

По возвращении домой нам сообщили, что сейчас явится первый секретарь Султана и привезет всем нам ордена, а затем он сам приедет отдать визит Великому Князю. Получив по чинам ордена «Османие» и «Меджидие», мы тотчас же их надели и собрались для встречи у подъезда.

В 2 часа приехал Султан в закрытом ландо, запряженном великолепною четверкой; его сопровождали скороходы и конвой. Войдя в большую гостиную, опять сели полукругом.

– Позвольте, Ваше Величество, поблагодарить вас за пожалование меня и моей свиты орденами, – начал разговор Великий Князь.

Султан поклонился, сказавши: «Очень рад, что мог этим доставить вам удовольствие».

Его Высочество свел разговор на войска.

– Я любовался баталионом и эскадронами, которые встретили меня в Шайтанджике, люди отличались здоровым видом, прекрасным сложением и отличною выправкою.

– Не угодно ли будет Вашему Высочеству, – предложил Султан, – посмотреть мой здешний гарнизон, в день, который вы сами соблаговолите назначить.

Великий Князь поблагодарил за предложение, выразив, что это ему доставит большое удовольствие.

– Сын мой, – добавил Султан, – представит вам войска.

– Я буду очень рад этому случаю, – сказал Великий Князь, – чтобы познакомиться с Его Высочеством. Генерал Игнатьев говорил мне, что он очень хорошо командовал и распоряжался маневрами.

– Не он командовал, – с усмешкою заметил Султан, – вели ученье и маневры офицеры Генерального Штаба, а он только ездил и смотрел.

После отъезда Султана мы переоделись, сели в те же коляски и поехали осматривать Св. Софию, сераль, древний гипподром и сулейманию. Чрез Перу мы спустились в Галату и далее по деревянному мосту на Золотом Роге проехали в Истамбул. Предместье Пера лежит на холме выше Галаты и Топ-Хане. Оно основано генуэзцами, которые в видах многочисленных постов греческой церкви, завели рыбные промыслы в Крыму и Кафе; а для сбыта своего товара выпросили позволение устроить рынок близ Константинополя. Теперь это квартал гостиниц, пансионов, посольских дворцов, иностранных магазинов и кофеен. В нем есть также театр, клубы, типографии и читальни.

В Галате, основанной также генуэзцами, находится центр торговли, таможня и склады товаров. Это место генуэзцы получили в подарок от Императора Михаила Палеолога, а при Иоанне Кантакузене им позволили обнести его стенами. С той поры, до завоевания Константинополя Магометом II они были совершенно самостоятельны, управлялись своими подестами и однажды осмелились даже арестовать императора за долги. Над Галатою высится построенная ими башня (в 140 футов вышины), с которой подают сигналы в случае пожара.

По мосту мы ехали шагом, возбуждая любопытство останавливавшихся пешеходов и экипажей. Я не знал, куда смотреть, глаза разбегались между пестрою толпой и чудесным видом Константинополя. С моста мы въехали в узкие, грязные улицы, обитаемые исключительно магометанским населением.

Выехав на площадь, коляски наши остановились у Св. Софии. Великого Князя встретили улемы, и мы пошли за ними через двор, устроенный пред южным портиком. При греках, посреди этого двора, стояла конная статуя Юстиниана; а на четырех пилястрах наружной стороны портика красовались знаменитые кони Лизиппа, вывезенные из Коринфа и потом похищенные латинянами в Венецию, где и теперь еще украшают портал Св. Марка. Снаружи храм имеет очень тяжелый вид, обезображенный пристройками, подкрепляющими здание. Под главным куполом громоздится каменная масса стен, куполов, полукуполов и контрфорсов, как будто предназначенная, чтобы только поддержать его.

Пред входными дверями, отлитыми из бронзы, с сохранившимся над ними изображением креста, нам одели туфли на сапоги. Мы вошли. Я остолбенел от невыразимого, величественного и могущественного вида храма Премудрости Божией. Как потрясающе действует на душу архитектура этого храма, можно заключить, например, из того, что когда Магомет II завоевал Константинополь, дикие орды его бросились грабить город, перерезали христиан, искавших спасение в Св. Софии, и стали разорять храм. В это время вошел Магомет. Суровый воин, ревностнейший поклонник Пророка, ненавидевший христиан и уничтожавший все, что только напоминало это имя, он так был поражен величием этой постройки, что немедленно остановил истребление. Решившись обратить ее в мечеть, он приказал замазать живопись и закрасить стены; крест заменить полумесяцем, снять колокола, построить минарет, а на месте алтаря поставить хранилище для корана. Затем все осталось в таком же виде, как при Юстиниане, и даже впоследствии турки приняли Св. Софию за образец всех своих мечетей, не обращая внимание на расположение крестом, которое составляет основной план постройки.

Дивясь величию, изяществу и красоте этого великолепнейшего памятника византийского зодчества, я припомнил послов Владимира Святого. Мне стало понятно впечатление, какое должен был произвести на них, привыкших к бедным деревянным постройкам, этот необъятный, выходящий из всякого сравнения храм.

Я читал много описаний Св. Софии, видел много рисунков, а все-таки действительность далеко превзошла все мои ожидания. План храма представляет крест, заключенный в квадрате, которого каждая сторона равна 33 саженям. Над средоточием креста возвышается пологий купол, лежащий на огромных столбах, связанных с двух сторон хорами, которые продолжаются и вдоль поперечных корпусов. В вершине креста (место алтаря) выведен полукупол с тремя громадными нишами. Над основанием креста – галерея, с которой открывается перспективный вид на всю колоссальную внутренность Софии. Дуга главного купола равна одной шестой его поперечника, а вышина от помоста 180 футов. Он построен из чрезвычайно легковесных материалов: пемзы и родосского кирпича. Все здание поддерживается 80 колоннами и 104 столбами. Стены покрыты разноцветным мрамором, яшмою, порфиром и мозаиками. Из последних совершенно открыты все узоры и херувимы огромного размера, с закрашенными только лицами. Над горним же местом сквозит лик Богоматери, которая сидит на пурпурном одре, с подле стоящим младенцем Иисусом.

Св. София воздвигнута Юстинианом, в 532 году, на том месте, где Константин выстроил первую христианскую церковь (в 325 году). Работы продолжались шестнадцать лет, причем участвовало до десяти тысяч рабочих. Юстиниан, между прочими украшениеми, поставил в Св. Софию восемь порфировых колонн, взятых из Рима, куда они были привезены Императором Аврелианом из Баалбека, и шесть колонн зеленой яшмы из храма Дианы в Ефессе. Многие из императоров украшали и поддерживали храм; самый купол был исправлен после землетрясения при Василие Вулгароктоне. Андроник укрепил его внешними пристройками. Затем его обновили Императоры Кантакузен и Палеолог. При Султане Абдулмеджиде он был вполне реставрирован двумя братьями Фосатти, причем эти архитекторы освободили его снаружи от излишних подпор, а внутри – чудесную мозаику от извести. Теперь все открыто, за исключением ликов.

Для меня внутренность Св. Софии есть невыразимый идеал художественной красоты и чудо архитектурного искусства по легкости и воздушности всей постройки, несмотря на колоссальность ее размеров. Сферические куполы и арки так пологи и так соединены между собою, что, где бы ни стать, их очертания далеко разбегаются в своих основаниях, производя то же впечатление как сфера небесная. Глаз не в состоянии сразу охватить весь купол, всю ширину какой-либо арки, но может обозреть в одно время только одну известную часть, а потому он также блуждает, как при обозрении неба, и оттого это удивительное впечатление необъятности, которое только испытываешь, рассматривая небесный свод.

В настоящее время кафедра и место, где хранится коран, обращены к Мекке. Даже циновки, которыми устлан весь храм, положены перпендикулярно к тому же направлению. По столбам, на которых утверждены куполы и арки, развешаны огромные круглые щиты, с золотыми шифрами царствовавших султанов, писанными по зеленому полю. Все устройства и переделки турок носят на себе характер временного приспособления, и если Магомет II замазал грубою известью всю мозаику, то мне кажется, он этим как бы нарочно предохранил ее от неизбежного разрушения. Теперь мозаика постоянно осыпается и если б она не простояла около трех столетий под известкою, то вряд ли бы сохранилась до нашего времени.

Обходя храм и все хоры, мы останавливались во многих местах, любуясь его красотами. Хоры украшены перилами с изваяниями орлов и цветов. В одном месте на перилах сохранилась глубоко вырезанная надпись, гласящая, что здесь место Феодоры, именитой патрицианки. На память всякий из нас купил несколько камешков от осыпавшихся мозаик, которые продают служители мечети.

Из Айя-Софии мы проехали в Сераль. Он занимает вершину треугольника, на котором лежит Константинополь и стояла древняя Византия. Во время Греческой империи здесь находились дома громадного причта Св. Софии. С одной стороны Сераль омывается водами Мраморного моря, с другой – Босфора и Золотого Рога, третья же сторона отделяется от города стеною, в которой устроен большой павильон с высокими воротами. Прежде Сераль был недоступен иностранцам, но эта завеса пала с тех пор, как Султан Махмуд, истребитель янычар, построил дворец в Дольма-Бахче и оставил ненавистный ему по воспоминаниям Сераль.

Последний пожар истребил старый дворец, так что теперь нельзя себе составить о Серале полного понятия: мы видели сады, аллеи, киоски, минареты, но в некоторых местах будто чего-то недоставало.

Остановясь у павильона, охраняемого привратниками, мы вышли из колясок и переступили порог Высокой Порты. Во времена могущества Турции, когда Европа едва удерживала ее завоевательные стремления, чрез эти ворота впускали иностранных послов в Сераль, где были сосредоточены все правительственные учреждения Отоманской империи, и вот причина, по которой это правительство получило название Высокой или Блистательной Порты.

За этими воротами находится обширный двор, посреди которого в былое время выставлялись головы сановитых преступников, между тем как головы простонародья или носы и уши пленных сваливались пред павильоном Высокой Порты и украшали ниши, устроенные по обе стороны ворот. За первым двором идут другие дворы, у входа в которые стояли ряды черных и белых евнухов. Эти несчастные вообще производят чрезвычайно тяжелое впечатление, но видеть целые ряды таких изуродованных людей более чем возмутительно.

На одном дворе нам показали небольшую, богато отделанную комнату, в которой султаны принимали иностранных послов. Эта комната устроена в воротах, носящих название Ворот Блаженства, хотя по справедливости их бы следовало назвать «порогом эгоизма», так как все это блаженство относится лишь к одному лицу. Затем начинается гарем, или женское отделение, окруженное садами, бассейнами, фонтанами, киосками и банями.

Мы зашли в киоск, выстроенный багдадскими художниками и рабочими, которых вызвал в Константинополь один из султанов, пленившийся красотою причудливых построек, облицованных разноцветными кафелями. Цвета и узоры этих глазированных кирпичей чрезвычайно ярки, но так искусно составлены, что эта пестрота не рябит в глазах, а сливается в одно прелестное, гармоническое целое.

Внутри киоск украшен самыми изящными, бесконечно разнообразными узорами и уставлен диванами. Пред ним мраморная терраса, с большим бассейном и фонтаном; кругом ее – группы разнообразной зелени, между которой сквозят стены дворцовых зданий, обитаемых женами покойного Султана Абдулмеджида. Из Багдадского киоска мы перешли в библиотеку, которая помещается в отдельном киоске. Книги, в цветных кожаных переплетах, уставлены по шкапам в осмигранной зале. Говорят, что в ней хранится много восточных рукописей, но, кажется, нет каких-либо остатков византийской письменности.

Из библиотеки нас повели в роскошный киоск Султана Абдулмеджида с превосходным видом на Босфор и Мраморное Море. Окна наружного фасада с зеркальными стеклами в то же время служат дверями на открытую и убранную цветами террасу, которая высится на краю холма. Внизу стоят древние византийские стены, а между ними и берегом Мраморного моря положены рельсы железной дороги. Внутри киоск состоит из нескольких гостиных, богато убранных голубым штофом, позолотою и европейскою мебелью. Нам предложили длинные трубки с превосходными янтарями, различные прохладительные напитки и кофе в фарфоровых скорлупках, помещенных в серебряные чашечки, усыпанные бриллиантами. Отдохнув, пошли в хранилище дрогоценностей, всевозможного оружия, седел, конских уборов, сервизов и редкостей, представляющих образцы восточного искусства, богато отделанные каменьями. Между последними некоторые рубины и изумруды поражают своею величиной. Тут же хранится одежда Магомета.

Затем нас повели к храму Св. Ирины, обращенному в арсенал. Мы прошли мимо двух огромных платанов, современных Греческой империи. Из них один имеет семь сажен в окружности. Против этих живых свидетелей старины устроен монетный двор, а немного дальше – арсенал в церкви Св. Ирины. Церковь эта была сооружена Константином Великим во имя мира (по-гречески «Ирина» значит «мир»). Она построена базиликою. По стенам и хорам, закрашенным желтою охрою, расставлены всевозможные оружия и манекены, представляющие костюмы и вооружение янычар. В этом храме, при Феодосии, происходил второй Вселенский Собор 150 православных святителей, установивший догмат об исхождении Духа Святого от Отца. К западной стороне храма примыкает небольшой двор с овальным бассейном, который носит название Златоустовой крещальни. На дворе и в примыкающем коридоре собраны саркофаги и остатки древностей, но все это перемешано и свалено без всякого порядка и системы.

Из Сераля нас повели на Атмейдан или мясную площадь, носившую во времена Восточной Империи название Гипподрома. Она была окружена амфитеатром и украшена памятниками и произведениями искусства. На ней производились конные ристалища, игры и бои гладиаторов с дикими зверями. Мы остановились, чтоб осмотреть три уцелевшие с того времени памятника: Египетский обелиск, Змеиную колонну и обелиск Константина Багрянородного.

Египетский обелиск привезен из Фив в Рим, а оттуда в Константинополь при Императоре Феодосии I. Он поставлен на мраморном пьедестале, украшенном барельефами, представляющими Феодосия с его семейством. Самый обелиск имеет 60 футов вышины, покрыт иероглифами и так сохранился, что кажется, будто время его щадит и не хочет к нему прикоснуться.

Рядом с ним стоит Змеиная колонна, древнейший из известных в мире бронзовых памятников, в виде столба, свитого из трех змей. Он находился в Дельфийском храме и служил подставкою золотому треножнику, принесенному греками в дар Аполлону. Змеиный столб на настоящее его место поставлен Константином Великим. Магомет II отрубил у него одну голову, а две другие украдены в начале прошлого столетия.

Обелиск Константина Багрянородного, в девяносто четыре фута вышины, был покрыт медными вызолоченными досками, которые сорваны турками. Все эти памятники окружены решетками и стоят в ямах, потому что нынешний уровень площади гораздо выше их оснований, и может быть, если порыться в этой насыпи, нашлись бы кое-какие остатки и следы гипподрома.

С восточной стороны площадь замыкает Св. София, а с южной – красивая мечеть Ахмета I, с шестью минаретами и большим садом; с других сторон к ней примыкали казармы янычар. В былое время на этой площади происходило много бурных и кровавых сцен. Здесь начинались споры и драки партий цирка, носивших название по цвету возниц на ристалищах. Так, например, в правление Анастасия I во время драки погибло до трех тысяч человек, а при Юстиниане I вражда между «голубыми» и «зелеными» дошла до того, что после пятилетних споров, Император, принадлежавший сам к партии голубых, вынужден был вызвать Велисария и истребить эти обе, соединившиеся против него партии. При этом погибло до 300 000 человек. Это же место служило поприщем беспрестанных возмущений янычар, и здесь же, 4 июля 1826 года, Султан Махмуд истребил это разнузданное войско. Рассказывают, что во время резни было брошено в Босфор до 25 000 трупов; переменившийся ветер прибил их к берегам, разнося зловоние, заразу и болезни; а от рыбы жителям пришлось надолго отказаться.

С Атмейдана нас повезли по улицам и рынкам в мечеть Солимана. Улицы действительно грязны, но не везде и, во всяком случае, не в такой степени, как обыкновенно кричат про Константинополь. Ведь и в наших городах кварталы, занятые бедным населением, не отличаются особенною чистотой, к тому же у нас нет такой уличной жизни, как на Востоке, где большинство населения живет, работает, отдыхает и ест на улицах или в открытых лавках. В этом главные причины зловония и грязи больших восточных городов. Зато в мечетях, на окружающих их дворах, в садах и на кладбищах соблюдается чистота и опрятность, а для большинства проживающих на улицах эти места имеют то же значение, как наши гостиные и кабинеты.

Внутренность Сулеймании, несмотря на свою красоту, уже не могла восхитить меня, я только что был очарован Св. Софией, с которой Сулеймания представляет не более как копию. Зато снаружи она чрезвычайно красива: куполы, стены, окна, решетки, аркады прелестно связаны и нагромождены друг на друга, в противоположность к уносящимся в небо минаретам. Вся эта постройка, окруженная зеленью маститых платанов и темных кипарисов, переносит в мир фантазии и мечтательности.

По осмотре мечети мы зашли в тюрбе Султана Солимана-Законодателя, прозванного европейцами «Великолепным», и рядом стоящий тюрбе знаменитой его супруги Роксоланы. На султанском саркофаге утвержден шар, покрытый чалмою с драгоценными каменьями; пред ним лежит коран, из которого муфти обязан прочесть ежедневно несколько стихов. Вот что я вспомнил, глядя на этот саркофаг: «Солиман, в угоду Роксолане, позвал своего старшего сына, любимца войск и народа, и при себе велел его задушить». Между тем стало смеркаться. Мы возвратились в Перу и закончили день обедом у нашего посла, к которому были приглашены: великий визирь, министры и состоявшие при Его Высочестве Али-Низам-паша и Гафиз-бей.

Глава IV

Султанские конюшни. – Лошади из Неджеда. – Завтрак в Чараганском дворце. – Разговор его высочества с Султаном. – Рынок в Топ-Хане. – Фонтан Султана Махмуда I – Каики. – Большой базар. – Прогулка по Золотому Рогу и Босфору. – Бейлербейский дворец. – Скутари. – Большое кипарисовое кладбище. – Казарма. – Мечеть Султана Селима III. – Башня Леандра. – Парад. – Принц Юсуф-Изедин-Эффенди. – Прощальная аудиенция у Султана. – Торжественный выход в мечеть Бекишташ. – Жены Султана. – Отъезд на пароход «Владимир»

На другой день Его Высочество осматривал султанские конюшни, которые помещаются в двух каменных корпусах против дворца в Дольма-Бахче. В одном из них размещены сорок восемь, в другом шестьдесят верховых лошадей собственного седла Султана. Лошади стоят в просторных денниках, по обеим сторонам коридора, двадцати шагов ширины, с земляным полом. Между многими чрезвычайно типичными восточными лошадьми отличались своим необыкновенным ростом чистокровные арабы, выведенные из Неджеда. Эта малоизвестная страна лежит в середине Аравийского полуострова, окруженная на три и более дней пути сыпучими песками. По новейшим сведениям, сообщаемым Пельгревом, которому удалось туда проникнуть, она населена оседлыми арабами и весьма богата. Кроме недоступности по естественным причинам, ее ревниво охраняют от чужестранцев вахабиты – магометанские пуритане. Пельгрев проник туда под видом странствующего врача. По его словам все иностранцы, достигавшие Неджеда, были убиты в степях на обратном пути. Он называет Неджед родиною настоящего типа арабской породы и говорит, что в этой стране, бесспорно, находятся лучшие образцы, не только что арабского коневодства, но даже коневодства всего мира. Их отличительная черта – пропорциональность, чистота и красота форм, сухость, быстрота и неимоверная выносливость. На них совершают безостановочно переходы чрез степь двое и даже трое суток. Наконец, порода Неджеда настолько выше других пород Аравии, насколько последние выше персидских, индийских и африканских пород. Их нельзя приобрести иначе, как по завещанию, подарком или призом на войне и то в последнем случае их прячут. А если приходится, из политических видов, посылать лошадей в дар Султану, хедиву или шаху, то посылают исключительно порочных жеребцов, которые, несмотря на свои недостатки, в других местах сходят за образцы действительной красоты. На султанской конюшне все лошади преимущественно серой масти, часть из них даже не чистокровной арабской породы, а лошади восточных помесей и разных типов. Конюшенная прислуга составлена из отборных людей, стройных, красивых, щегольски одетых и вполне знающих свое дело. Нам показали также хранилище конского убора: несколько отделений уставлены седлами, уздечками и чапраками с принадлежностями. Богатое и разнообразное шитье, преимущественно по алому и голубому бархату с золотом, серебром и драгоценными каменьями – верх великолепия.

В этот день Султан пригласил Великого Князя к обеденному завтраку в Чараганский дворец. Из свиты удостоились такой чести только генералы, а потому я не видел этого дворца и не вкушал роскошных яств, которыми Султан угощал Великого Князя. Чараганский дворец построен в мавританском стиле и, как говорят, чрезвычайно хорош.

Перед тем, чтобы сесть за стол, Его Высочество обратился с следующими словами к Султану: «Позвольте искренно поблагодарить Ваше Величество за то огромное удовольствие, которое вы мне доставили дозволением осмотреть вашу конюшню. Я страстный охотник до лошадей, в особенности арабских, а нигде нельзя увидеть их в таком числе и таких высоких достоинств, как у Вашего Величества».

– Меня радует, – возразил Султан, – что они вам понравились, а как ценителю, вам вероятно было особенно интересно видеть выведенных из Неджеда?

– Действительно, я был поражен их ростом, какого до сих пор в арабских не встречал.

– Арабские лошади вообще стали сильнее и рослее, заметил Султан, – но зато прежний тип лошадей с лебединого шеей, налитыми кровью ноздрями, глазами навыкате, с тонкими и сухими ногами, стал весьма редок, а может быть и совсем исчез.

За обедом Султан расспрашивал, а Великий Князь рассказывал, что видел в городе и окрестностях.

– Не утомились ли вы от жары? – спросил Султан. – Потому я спрашиваю, что предпочитаю свежую погоду.

– Я люблю жару, – ответил Великий Князь, – и не терплю холода, несмотря на то, что я житель севера. В особенности для меня несносны холода в 20 и 30 градусов.

– Да, такой холод должен быть неприятен. У вас, впрочем, есть особенно холодная страна – Сибирь. Скажите, Ваше Высочество, велико ли ее население?

Великий Князь пояснил, что соразмерно громадному пространству население незначительно, и что более густое население группируется по путям, и к югу, где лежат весьма плодородные земли.

Султан выразил удивление, может ли родиться хлеб при таком холоде. Ему было пояснено, что холод непостоянен и прерывается хотя коротким, но чрезвычайно жарким летом, в продолжение которого необыкновенно быстро развивается растительность.

Султан сознался, что он этого совсем не знал, и поинтересовался степенью обитаемости самых северных окраин Сибири, на что ему также было дано надлежащее объяснение и упомянуто, между прочим, что жители занимаются охотою, или рыбною ловлею и ездят на оленях.

– Я не знал, что можно ездить на оленях! Как же их запрягают? – полюбопытствовал Султан.

Великий Князь объяснил закладку.

– Ну, а в России, – опять спросил Султан, – снег очень глубок, так что мешает ходить, ездить?

Великий Князь описал особенности нашей зимы.

– Говорят, у вас есть много волков? – опять спросил Султан. – Какого цвета у них шерсть?

– Серого.

– Они ростом не больше наших шакалов, или крупнее?

– Нет, они с добрую собаку и гораздо больше и злее шакалов.

– На них охотятся?

– Какже, и очень разнообразно.

– Правда, что их бьют из экипажей?

Великий Князь рассказал охоту с поросенком.

– Должно быть очень забавно и страшно, – заметил Султан. – А на что полезны волки?

Ему было пояснено, что волчий мех очень тепел, и его употребляют на шубы, полости и ковры.

Затем Султан расспрашивал об охоте на медведей, о производительности России, урожаях, конских заводах, а после окончания обеда спросил, чем Его Высочество командует?

– Всею гвардиею, всею кавалериею и инженерным корпусом, – ответил Великий Князь.

– Вы сами командуете, или есть люди, которые за вас командуют, как у моего сына?

– Сам командую и служу уже более 25 лет, – ответил Великий Князь. – С семи лет батюшка поставил меня во фронт, и я ходил за рядового в Первом Кадетском корпусе, потом был унтер-офицером, знаменщиком, командовал взводом, ротою, эскадроном, баталионом, наконец был произведен в генералы, получил кавалерийскую бригаду, дивизию, корпус и затем уже главное начальство.

Султан остался очень удивлен, услыхав о том последовательном прохождении службы Его Высочества, и заключил разговор словами: «Да! Нечего сказать! Это настоящая практика для военного человека, я сам плохой военный, потому что никогда не занимался этою частью, и оттого заставляю своего сына учиться военному делу».

Возвратясь с завтрака, продолжавшегося с небольшим час, Его Высочество переоделся, и мы спустились пешком из посольства по крутой, узкой и утесистой улице на рынок в Топ-Хане. (Топ-Хане в переводе значит «пушечный двор»). Рынок украшен фонтаном Султана Махмуда I, построенным в виде четырехугольного павильона с далеко выдающимся карнизом, и сплошь покрыт арабесками, стихами из корана и изречениеми восточных мудрецов. Эти надписи так красивы и изящны, что сами по себе составляют прелестный арабеск. В этом отношении арабские письменные знаки гораздо красивее европейских; в них очень мало острых углов, которыми мы так изобилуем, а, напротив того, все извороты округлены. Топ-Хане лежит на площадке между Босфором и высоким холмом Перы, вершины которого увенчаны дворцами европейских посольств; с одной стороны она примыкает к воротам Галаты, с другой ее украшает мечеть Ени-Джами, построенная Султаном Махмудом II и названная таким образом в отличие от стоящей близ арсенала старой мечети Эски-Джами. Рынок, занимающий середину между только что описанными местами, замечательно декоративен и оживлен толпящимся народом, идущим из ворот Галаты, или из Перы к пристани, на которой стоят множество гальйотов, каиков и пароходов, содержащих сообщение по всему Босфору.

Мы прошли к пристани у арсенала и сели в придворные и посольские каики. Эти красивые лодки сколачиваются из тонких буковых досок, весла укрепляются посредством кожаных петель, смазываемых маслом, отчего каики скользят по воде без всякого шума. Большинство из них двухвесельные; они постоянно снуют по Босфору с легкостью и изворотливостью ласточки. Султанские же каики, а равно посольские и богатых людей устроены с большою роскошью и на несколько пар весел. В наших было по двадцати гребцов, как на подбор, рослых, красивых, в фесках, красных и голубых, шитых золотом, куртках с белыми до колена шароварами и голыми мускулистыми руками.

Описав широкий круг по Босфору, мы остановились у пристани на Серальском мысу и пешком прошли в большой базар, построенный еще Магометом II, после завоевания Константинополя. Он состоит из широких перепутанных между собою коридоров, под кирпичными арками с отверстиями для света, и из крытых навесами улиц. Стены и своды расписаны цветами и фигурами. По сторонам сделаны нары или поставцы, на которых расположены товары, между ними сидят торговцы, работают и курят трубки, а в глубине лавки видна дверь, ведущая в кладовую. Мы совершили, почти не останавливаясь, прогулку по базару, возбуждая любопытство толпы, и тем невольно мешая торгу.

Из рядов мне очень понравились по своей живописности: оружейный и москотильный с духами. В мануфактурном интересно было видеть женщин с более или менее прозрачными вуалями, закрывавшими нижнюю часть лица до глаз, в сопровождении их обычной свиты: желтолицого евнуха или старухи негритянки.

Интересно было видеть женщин с более или менее прозрачными вуалями, закрывавшими нижнюю часть лица до глаз

Время незаметно изменяет все людские обычаи и законы. Как ни ревнив суровый османлис, как ни высоки стены его гаремов, но и в них пробиты бреши. Женщины мало-помалу отвоевывают себе свободу, а большинство мусульман избегает многоженства, как сопряженного с большими расходами, дрязгами, интригами и ссорами. По чувству любопытства, все запрещенное, тайное, заинтересовывает нас до того, что, не отдавая себе отчета, стараешься при первой возможности изведать тайну. От этого, встречая женщин с полузакрытым лицом, невольно обращаешь на них особое внимание и все чего-то ищешь.

Пока мы гуляли, время стало приближаться к 4 часам; базар начал закрываться, а мы поспешили к каикам, чтобы прокатиться по Золотому Рогу. Эта морская бухта врезывается в материк в виде рога изобилия, при ширине от 5000 до 6200 футов, образуя превосходную гавань, вмещающую до 1200 судов.

Босфор вместе с Золотым Рогом представляет самое счастливое сочетание, какое только может предоставить природа для мореплавания. Это неисчерпаемый источник богатства и жизненной силы для людей, а потому со времен глубокой древности, залив этот назван Золотым Рогом.

Катаясь в роскошном каике по тихим водам Золотого Рога и Босфора, я поддался всему обаянию чудного, бесконечно разнообразного сочетания воды, гор, неба, прозрачного воздуха, великолепных зданий, лачуг, мечетей, минаретов и кипарисовых рощ. Я не в силах передать действительности во всем ее величии и блеске, она так прекрасна и в то же время так фантастична, что, как опиум или хашиш, опьяняет чувства и притупляет желание. Куда ни взглянешь, всюду дивная картина, всюду разнообразнейшее богатство линий и красок. Это волшебный калейдоскоп, в котором, по мере перемещения, картина сменяется картиной, а невыразимая красота их чарует взоры и чувства, как мираж, плавающий в прозрачной синеве воздуха. В это время душа, мысли и чувства сливаются в одно благоговейное созерцание красоты, отдаваясь всей силе ее обаяния.

Вот впечатление, которые вызвала во мне эта прогулка, но… человек не может безмятежно наслаждаться. Захватывая рукою бирюзовую воду, мне пришло на мысль, сколько она затаила в себе ужасов и преступлений, и как быстро исчезал в руке чудный цвет воды, так же скоро радужные картины сменялись воспоминаниями ужасов, скрытых в этой молчаливой глубине. Мрачны легенды этих вод, много скрывают они насилий и страшных преступлений. Сюда выбрасывались трупы, после кровавых междуусобий и войн. В этих прохладных объятиях кончали свою жизнь несчастные затворницы гаремов. Сюда проведена была канава для стока крови из Семибашенного замка. Сюда же выходил «Мыс казней» и «Двери на тот свет», из Румели-Исар (Замка забвения).

Но довольно об этом. Мы подъехали к верфи, на которой строится броненосец по рисунку Султана, как по крайней мере его величество объявил о том за завтраком Великому Князю. Замечу одно: инженеры-строители, которых мы видели, все были турки, некоторые даже не говорили на иностранных языках. Доехав до конца Золотого Рога, мы увидели «Долину пресных вод», одно из любимых загородных гуляний турок, потом, объехав правый берег вдоль Стамбула, вышли у нового моста, сели в коляски и возвратились в посольство. По дороге нас остановил флигель-адъютант Султана, который потребовал к себе Гафиз-бея и произвел его в паши, за то, что, состоя при особе брата русского Императора, он удостоился высокой чести ездить с ним в одной коляске по улицам Константинополя. В этот же день Султан прислал Его Высочеству двух лошадей своего седла.

На следующее утро мы сели опять в каики и поехали по Босфору в Бейлербейский дворец, лежащий на Азиатском берегу. Мраморная набережная, роскошные сады, разведенные на террасах, с киосками и беседками, окружают этот прелестный дворец. Из богатых украшениями комнат мне особенно нравилась зала с огромным бассейном и фонтанами, предназначенная для купанья гарема. Здесь свободно могут поместиться более 300 женщин. Во всех нами виденных дворцах залы и гостиные страдают однообразием, за отсутствием живописи и скульптуры. Меня это тем более удивляет, что Султан большой охотник до живописи и сам ею занимается. Положим, изображение человеческого лица запрещено законом, но ландшафты и животные не подходят под это запрещение. Только в одном из киосков Бейлербейского дворца находятся несколько видов и несколько портретов лошадей.

Обойдя сад, мы сели в коляски и поехали по скалистой долине, мимо загородных дач с высокими каменными заборами и выехали на возвышенное плато. Пред нами лежал город Скутари, влево от него тянулся кипарисовый лес. Это знаменитое кладбище. Чрез пять минут мы въехали в предместье с большими домами, более похожими на дачи, и с широкими шоссированными улицами.

Из улиц завернули на кладбище, следуя по его извилистым и тенистым аллеям. Большая часть турецких кладбищ похожи на расчищенные леса кипарисового дерева, под сению которых наставлены стоймя мраморные плиты, наверху закругленные, в виде плеч, и увенчанные над мужчинами чалмою, а над женщинами острою шишкой. Кроме того на некоторых могилах лежат плиты и на них обыкновенно ставят горшки с цветами. Кладбище в Скутари простирается в глубину на пять верст и уставлено бесчисленным множеством могильных камней, так что издали чалмы и плечевые закругления придают ему вид собравшейся под деревьями толпы. Турки уверены, что их господство на европейском берегу только временное, а потому, не желая в будущем лежать в земле гяуров, они предпочтительно хоронятся на кладбище в Скутари. Кипарис еще у греков и римлян считался намогильным деревом. И действительно, он как нельзя более соответствует своему назначению строгими пирамидальными формами, темною зеленью и запахом душистой смолы, которая уничтожает вред от тлеющих испарений. На турецких кладбищах кипарис разрастается в огромные леса, потому что турки на каждой могиле подсаживают молодые деревца и старательно выхаживают их. Вид этого бесконечного кладбища наводит на мечтательность и располагает к тихой грусти. Турки любят посещать свои кладбища и сидеть на могилах родных; при этом они предпочитают одиночество или молча курят свои длинные складные трубки.

Чрез 20 минут мы выехали из кладбища на открытое поле пред огромною казармой[4], в которой также устроен госпиталь. Казарма в виде двухэтажного, четырехстороннего здания с башнями по углам, будучи расположена на горе, высится над всем Скутари. Два внутренние корпуса разделяют ее на четыре двора. Мы остановились пред садом со множеством цветов и вошли в госпиталь, чрезвычайно опрятно содержимый и отличающийся необыкновенною чистотой воздуха. Обойдя палаты, мы спустились с горы в город и прошли к пристани, мимо прелестнейшей мечети Султана Селима III, которая отличается удивительною легкостью постройки. Все ее стены, галереи, аркады и куполы сплошь покрыты окнами разнообразнейшего рисунка, отчего все здание кажется как бы прозрачным.

Сопровождаемые толпою любопытных, мы наконец сели в каики и перенеслись через Босфор в том самом направлении, в котором, если верить грекам, его переплыл Юпитер в образе быка, похищая Европу. Мы проскользнули в довольно близком расстоянии от башни Леандра (построенной при Императоре Мануиле), этого единственного остатка укреплений, замыкавших вход в Босфор и Константинопольскую гавань. Своим одиноким положением среди лазоревых вод Босфора она останавливает на себе особенное внимание; в этом кроется причина ее поэтического имени и соединенных с ним различных греческих и турецких легенд.

Было уже и часов, а потому мы спешили возвратиться в посольство, чтобы поспеть к параду. Придворные экипажи доставили Его Высочество и свиту в сераскират (военное министерство), находящееся близ Высокой Порты. На пути мы обогнали ряд карет, в которых выехали посмотреть на парад жены Султана. Поезд этот невольно напомнил катанье институток в пасху и на масленицу. Великого Князя встретили: четырнадцатилетний сын Султана, Юсуф-Иззедин-эфенди, военный министр и паши. После обычного угощения, то есть трубки, кофе и прохладительных напитков, подвели лошадей. Его Высочество сел на серого жеребца, подаренного ему накануне Султаном. На смотру представились Его Высочеству четыре баталиона стрелков, четыре баталиона линейной пехоты, пять эскадронов драгун, из которых четыре были на серых лошадях и один на вороных, три эскадрона улан, на вороных и гнедых лошадях; две пешие баттареи, три конные, одна горная и восемь маленьких стальных орудий, навьюченных на мулах, по два при каждом стрелковом баталионе. Великий Князь объехал войска шагом, а затем пропустил их мимо себя церемониальным маршем.

Щегольски одетая пехота проходила стройно и отличалась замечательною красотой людей. Кавалерия сидела на лошадях, преимущественно восточного происхождения, ремонтируемых в Малой Азии; при небольшом росте, они отличались прочностью, и надо полагать, что эти лошади чрезвычайно выносливы. В этом мы имели случай убедиться на эскадронах, конвоировавших Великого Князя в Сирии и Палестине. Но видно, что турецкая кавалерия, утратив свой национальный характер, испорчена французскими инструкторами. Маленькие анатолийские лошади задавлены тяжелым и неуклюжим вьюком, а люди сидят на длинных стременах, которые противны и непригодны туркам уже потому, что они весь век сидят поджав ноги. Артиллерия показалась в большем порядке и очень понравилась Его Высочеству. Парад заключился трубками, кофеем и шербетом, после чего Его Высочество представил Юсуфу-Иззедин-эфенди свою свиту и, поблагодарив за смотр, возвратился в посольство. Великий Князь хотел уехать из Константинополя в день парада, то есть в четверг 28-го сентября, но остался до пятницы, чтобы видеть парадный выезд Султана из дворца в одну из мечетей. Утром у нас все было уложено и отправлено на пароход «Владимир»; мы же оделись в мундиры и, простившись с семейством генерал-адъютанта Игнатьева, поехали тем же церемониальным порядком в Дольма-Бахче для прощальной аудиенции.

Великий Князь благодарил Султана за радушный прием и драгоценный подарок двух арабских жеребцов. Султан отвечал на это Великому Князю, что он рад представившемуся случаю сделать ему удовольствие и сожалеет, что пребывание Его Высочества у него в гостях так кратковременно, а то он желал лично показать Его Высочеству различные загородные места и дворцы. Великий Князь еще благодарил за парад, причем хвалил отличное состояние артиллерии и бодрый вид пехоты. Султан ответил, что ему приятно слышать похвалу его войску от такого хорошего военного генерала, как Его Высочество, заметив притом, что кавалерия – «наша слабая часть». Прощаясь, уже на пороге, Султан взял за руки Великого Князя и сказал:

– Я очень рад, что имел случай с Вами познакомиться, и прошу Вас передать Вашему Государю мою сердечную любовь и уважение к нему, и уверить Его Величество, что наши отношения, несмотря ни на какие перемены министерств, останутся навсегда неизменными. Надеюсь, что Ваше пребывание в Константинополе оставило вам приятное впечатление.

– Будьте уверены, Ваше Величество, – ответил Его Высочество, – что передам моему Государю слово в слово все, что Вы мне сказали, а я лично искренно благодарю Вас за все, что Ваше Величество изволили мне сделать и устроить во время моего пребывания.

Затем Султан предложил Его Высочеству посмотреть на его парадный выезд в мечеть Бекишташ. Это был знак большого внимания и личного расположения Султана к Его Высочеству, так как парадный выход происходит только в самые большие праздники и в этот день был назначен единственно из внимания к Великому Князю.

Нас отвезли в киоск, выходящий на шоссе, по которому должна была пройти церемония. Обсаженная деревьями улица от дворца до мечети была уставлена войсками, за которыми толпилась публика. По шоссе проезжали двухместные кареты венской работы, запряженные парами гнедых лошадей, в сопровождении конных и пеших евнухов. В каретах сидели жены Султана, которых он послал взглянуть на Великого Князя. Хорошенькие затворницы были одеты по последней моде, а черты их можно было различить под прозрачным вуалем, закрывавшим нижнюю часть лица как бы легкою дымкой, что увеличивало блеск и красоту глаз. Но вот солдаты встали в ружье, раздались командные слова: «ас-дур», «селям-дур», взяли на плечо, на караул, музыка заиграла и выезд начался. Впереди ехали верхом паши, попарно, на значительном друг от друга расстоянии, в блестящих, с золотым шитьем мундирах, на прекрасных лошадях. За ними сын Султана, окруженный пешими адъютантами; далее пеший конвой и министры, друг за другом, потом попарно пешком человек 60 флигель-адъютантов и, наконец, сам Султан. Он сидел на великолепном сером жеребце, на котором убор осыпан был драгоценными каменьями. На самом повелителе правоверных надет был мундир, весь зашитый золотом, а на феске горел бриллиантовый аграф с пером. За ним вели трех лошадей в роскошных уборах. Когда Султан подъехал, войско крикнуло: «Падишахиме джок яша», что значит: «Да здравствует наш Султан на многие лета». Поравнявшись с киоском, Его Величество Султан приветливо раскланялся с Великим Князем.

Войско стало расходиться, а мы проехали к пристани на площадке пред Дольма Бахче и, простившись с нашими новыми знакомыми, переехали в каиках на стоявший на рейде пароход «Владимир».

Глава V

Пароход «Владимир». – Выход в Мраморное море. – Вечер и ночь. – Архипелаг. – Лесбос. – Берег Малой Азии. – Кастеро. – Наше помещение на параходе. – Палуба с ее населением. – Русские богомольцы и богомолки. – Азиатцы. – Смирнская бухта. – Смирна. – Католическая церковь. – Базар. – Турецкий квартал. – Фонтан и кофейня. – Греческая церковь. – Европейский квартал. – Вечер и утро. – Навязчивый еврей. – Население Смирны. – Чесменская бухта

Пароход «Владимир», на котором мы совершили плавание до Бейрута, стоял на рейде в ожидании Великого Князя, готовый сняться с якоря. Когда мы подъехали, Великого Князя встретил капитан Гаврешов, плотный, типичный моряк. Для нас был занят весь первый класс, причем каждый нашел надпись со своим именем, которое четко красовалось на дверях отведенной ему каюты. Люди с вещами были перевезены на пароход уже с утра. Все было готово к отправлению, но якоря не поднимали, в ожидании почты из России. К общему сожалению почтовый пароход запоздал, и потому, не дождавшись столь желанных писем, мы простились с провожавшими Великого Князя генерал-адъютантом Игнатьевым и другими лицами посольства, среди пожеланий доброго здоровья и спокойного моря. Когда они сели в лодки и уже отчалили, вдруг подлетел небольшой четырехвесельный каик с Камиль-пашою, который приехал, чтобы проводить Великого Князя и поблагодарить за любезное к нему внимание. Но вот и он отъехал, раздались свистки, стали тянуть якорь и чрез несколько минут мы тихо тронулись мимо пароходов и судов по направлению к Мраморному морю; прошли Золотой Рог, Стамбул со Св. Софиею и Сералем, под ветхими стенами которого пробегал в это время поезд железной дороги. Босфор все более и более суживался, кипарисовые рощи у Скутари сливались в темные полосы, резко отделявшиеся от мечетей и белых линий домов. Вдали, на краю Константинополя, черною глыбой рисовался известный Семибашенный замок. Я не спускал глаз с этой роскошнейшей картины, невольно думая о том, придется ли еще раз в жизни полюбоваться ею…

Наконец, подробности города мало-помало стали стираться в туманные очертания, сливаясь с небом и водою. Одни только шпили минаретов и куполы мечетей еще выделялись своими оригинальными формами; но вот и они побледнели, и скоро чудный город виднелся на горизонте одною лишь матово-синеватою полосой. Я оглянулся: влево от парохода уже выступили Принцевы острова, славящиеся своею красотой; вправо виднелась полоса Европы; впереди море сливалось с горизонтом, а мимо нас скользили лодки и небольшие суда под парусами.

До самого вечера не мог я оторваться от прелестной картины этого чудного южного моря, и только тогда вернулся из этого мира красок, света и поэзии к нашей пароходной действительности, когда распаленное солнце совсем уже потухло в море, и когда исчезли последние краски зари на красивых облаках, побледневших в наступившем мраке. Но не прошло и получаса, не успели еще остыть впечатления, как уже светлые картины дня и вечера сменились рядом новых картин восхитительной ночи, и я долго еще сидел на верхней палубе, любуясь на ярко-золотистый блеск луны, отражавшейся в мелкой зыби, и на ее причудливую игру, переливы и оттенки в волнах. Порою, как бы из глубины, выплывали, мигая и приближаясь, цветные огоньки встречных судов. Рисуясь красивыми очертаниями своих парусов, озаренных все тем же фантастическим лунным светом, они проплывали мимо нас и, как легкие призраки, исчезали незаметно в прозрачной тьме южной ночи.

Дарданеллы, к сожалению, мы прошли ночью, и когда я встал и вышел на палубу, пароход плыл уже Архипелагом, подходя к Мителену, древнему Лесбосу. Море было совершенно спокойно, отражая в своей темно-лазуревой поверхности ближние острова и исторические берега Малой Азии. Те и другие, словно звенья красиво разбросанной цепи, почти со всех сторон замыкали горизонт для любопытного взора. С одной стороны выступал своими скалистыми утесами берег древней Трои, освещенный пятнами света, которые, как бы клочками, бросало на него солнце из-за густых и скученных облаков, кое-где просвечивавших лазурью теплого неба. На самом дальнем плане виднелась вершина Иды. Позади, за кормой, можно было еще различить острова Имброс и Тенедос, в водах которого спрятался греческий флот пред взятием Трои. Вот идем вдоль синего берега Лесбоса, где развертывается панорама гор, покрытых, ниже своих обнаженных скалистых вершин, кудрявым лесом и оливковыми садами. Кое-где из-за этой зелени выглядывали строения, а на некоторых склонах белелись маленькие городки и местечки.

Местами пароход очень близко подходил к берегу, так что можно было совсем явственно простым глазом наблюдать и рассматривать в подробностях некоторые отдельные предметы. Таким образом обозрели мы небольшой порт Кастро, с набережной вдоль бухты и с древнею крепостью, которая стоит на холме, выдавшемся в море, и красуется своими каменными стенами и четырехугольными башнями, как нам говорили, еще византийской постройки. На рейде стояло несколько парусных судов.

Еще за чаем в среде нашего общества зашел разговор об одном из самых жгучих вопросов того времени, именно об отделении Болгарской церкви, интригах греческого духовенства и о личности Иерусалимскато Патриарха Кирилла, не подписавшего отлучение и подвергшегося за то гонениям.

Среди этих споров и разговоров время прошло незаметно вплоть до самого завтрака; этот завтрак, впервые во время нашего заграничного путешествия приготовленный русским поваром Ильей, всем нам пришелся очень по сердцу и по вкусу, после немецкой и французской кухни. А тем временем пароход успел переменить курс от Лесбоса на Смирну и мы скоро вошли в Смирнский залив.

Между тем, от нечего делать, занялся я осмотром нашего «Владимира». Этот винтовой пароход, обшитый железом, принадлежит Русскому Обществу Пароходства и Торговли. Пассажиры первого класса размещаются на нем очень удобно; мы, например, имели по одной отдельной каюте на каждых двух человек. Великий Князь был помещен особо, рядом с кают-компанией, которая снабжена прекрасным буфетом и служит столового залой.

Здесь посредине поставлены два стола красного дерева; по стенам идут скамейки и диваны, обитые бархатом; на конце, противоположном входу, помещается мраморный камин с зеркалом, фортепиано и небольшая библиотека. Стены роскошно отделаны карельскою березой и украшены картинами в рамах с золотыми орнаментациеми по зеленому фону. Над кают-компанией устроена верхняя палуба, где мы и оставались большую часть нашего дня. Во втором классе помещены были наши люди тоже очень удобно. Носовая же часть верхней палубы, предоставленная пассажирам третьего класса, являла собою очень оживленную и пеструю «смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний…» Впрочем, преобладающим элементом являлись здесь наши русские богомольцы, которых было до ста человек и между ними преимущественно женщины. Вот пять екатеринославских хохлов в своих свитках; рязанец с седенькою бородкой, быстрыми смышлеными глазками и добродушным лицом; какой-то хромой, седоватый мужиченко, с больными глазами, в лаптишках; рядом с ним два рыжие монаха, тоже, очевидно, русские. Между женщинами, большею частью пожилого возраста и степенного вида, преобладали мещанки да купчихи средней руки, в черных платках и ситцевых кацавейках, под широкими зонтиками, которые успели уже вылинять от южного солнца. Четыре монашенки, да несколько крестьянок с обветренными и до опухоли потрескавшимися лицами, не обладая спасительными зонтиками, терпеливо и безропотно жарились на солнышке. Сошлись сюда все эти богомольцы со всех концов России, некоторые по второму и, даже, по третьему разу. Спасибо еще, что билеты им выдаются не иначе, как с правом на обратный проезд; а это избавляет их от множества бедственных случайностей в Палестине. Сухари да чай составляют почти единственную их пищу, и чуть только выйдет у них весь этот запас, да поистратятся последние маленькие деньжишки. Русское консульство спешит уже выслать таковых богомольцев в Яффу, откуда первый срочный пароход забирает их на свою палубу и доставляет в Одессу.

Надо заметить, впрочем, что бывалые люди делают из путешествия ко Святым местам своего рода промысел, собирая от тороватых лиц и рубли, и копейки, с непременным обещанием молиться за доброхотных дателей у Гроба Господня и принести что-нибудь на память.

Строго исполняя всегда последнее обещание, они естественно приобретают себе доверие и известность, а вместе с тем и порядочные средства, которые дают им возможность и путешествовать, и жить в Палестине даже с некоторым, конечно относительным, комфортом.

Русские женщины-богомолки на пароходной палубе не сидят праздно. Они обыкновенно вяжут чулки, либо чинят свою одежду, а то, усевшись особыми кружками, читают молитвенники и душеспасительные книжечки; это последнее чтение прерывается иногда разговорами и рассказами бывалых людей о прежних «хождениях», о разных приключениях во время оных, о своих русских святынях, о семейном своем бытье и вообще разными воспоминаниями о дальней северной родине, что иногда невольно вызывается наглядным сравнением с нею этого жаркого неба, этой южной природы и быта ее обитателей.

Рядом с нашими богомольцами, которые все, более или менее, держатся одною группой, восседают на сундуках и коврах, поджав под себя ноги и дремля над дымящимся кальяном, разные представители Востока, в фесках, тюрбанах, чалмах, платках, в высоких бараньих или войлочных шапках. Тут и турки, и греки, персияне и арабы, негры и армяне, евреи и, даже, наши ташкентские сарты и татары, между которыми виднеются несколько женских фигур, покрытых чадрами. В этой последней публике, за исключением разве юрких и всегда верных себе евреев, преобладает, еще более, нежели на Черном море, элемент чисто азиатской неподвижности и лени: ни у одного из них вы не увидите в руках никакой работы, никакого рукоделья; ни малейшего признака какого-либо занятия, кроме апатического сосания кальянного чубука. Большая часть из них, если только мало-мальски позволяет место, даже не сидят, а лежат и смотрят в небо, наслаждаясь блаженным состоянием этого «безмятежного созерцания».

Между тем пароход шел вблизи берега, держа направление на небольшую гору о двух скалистых вершинах, которые обе очень походят одна на другую, почему и сама гора называется горою «двух братьев». За нею слева видна еще одна гора, но эта последняя представляется взору уже о трех вершинах и потому слывет под именем горы «трех сестер». Так объяснил мне капитан парохода, и когда одна сестра скроется за братьями, говорил он, тогда мы повернем налево вдоль берега и выйдем на рейд пред Смирною.

По мере приближения к берегу, вода все более принимала зеленовато-оливковый оттенок; на поверхности ее было видно множество белобрюхих уток, кверков (нырков) и морских чаек, которые просто целыми массами реяли над водою. Я перешел по мостику, перекинутому вдоль всего парохода, к бугшприту, где стоял Великий Князь со Струковым и графом Бергом, наблюдая за большими плоскими рыбами золотистого цвета, в роде нашей камбалы, и за огромными медузами синевато-белого цвета и студенистого вида.

Между горами «Двух братьев» и «Трех сестер» лежит плоский берег, покрытый богатою растительностью. Пред самою Смирной, на выдающемся в море языке, стоит небольшой зубчатый замок турецкой постройки, являющий собою вооруженный форт с четырехугольными башнями. Мимо его, вдоль по берегу, тянулся караван верблюдов. Наконец мы бросили якорь пред Смирной. Город залег полукругом у берега моря, оградясь со средины и обеих сторон тремя горами, которые холмообразно спускаются к морю. Матросы наши не успели еще окончить возню свою с якорем, как к борту подплыл уже, под флагом Русского Общества Пароходства и Торговли, наш консул, который привез Великому Князю карту города, вместе с кратким донесением о состоянии края. На берегу были выстроены войска для встречи Его Высочества, но он поблагодарил пашу, послал сказать, что не будет выходить на берег и просил распустить войско. По окончании необходимых формальностей, мы сели в лодки и поехали на берег, в Русское агентство, а оттуда сейчас же разбрелись по городу.

По весьма неширокой главной улице, где в эту минуту с музыкой расходились турецкие войска, стояли толпы народа, которые в каждом из нас высматривали Великого Князя и делали свои разнообразные предположения и соображения.

Я пошел с графом Бергом, потому что вдвоем как-то легче ходится и охотнее смотрится, особенно, если наперед сговориться, куда идти и на что смотреть.

Для начала завернули мы во двор католической церкви, вымощенный мраморными плитами; вошли в храм, где в это время трое иезуитских патеров выходили из исповедален, окруженные несколькими женщинами с молитвенниками в руках. Здесь я в первый раз имел случай встретиться с возлюбленными чадами Игнатия Лойолы и так близко наблюдать их лица и внешние приемы. Не скажу, чтобы почтенные отцы с их пациентками оставили во мне приятное впечатление. Впрочем, Бог с ними…

Чтоб обойтись без несносных провожатых, мы решили купить себе план города, и ориентируясь по нем, обойти интересные места. Пока Берг заходил в лавки и спрашивал карту, я встретил Великого Князя с несколькими лицами из его свиты, а недалеко вслед за ним столкнулся и с другою партией наших.

В Смирне, как и во всех городах Востока, население занимает отдельные кварталы по вероисповеданиям. Мы условились, обойдя базар, прогуляться по турецкому кварталу, затем пройти французским или иностранным и, выйдя на главную улицу, вернуться в агентство.

Базар живописно грязен: по темным галереям, под циновочными и дощатыми навесами, или же под каменными сводами расположены ряды лавок, где торговцы, окруженные своими товарами, сидят на нарах и курят, прихлебывая кофе. В ремесленных рядах каждая лавка является вместе и мастерскою: тут же и продают, тут же и работают; так что в одно и то же время можете наблюдать и самое производство, и количество сбыта каждого рукодельного товара. Покупатели толпятся пред нарами. По вымощенной, но чрезвычайно неровной улице гнездится целыми кучами зловонная грязь; мерно выступают караваны верблюдов вслед за вожаком, обыкновенно арабом или негром, который с восточною важностью восседает на своем ослике. И чуть эти верблюды повстречаются с караваном нагруженных ослов или мулов, обыкновенно идущих друг за другом на полной свободе, то тут неизбежно поднимается невообразимый гам, крик и брань между погонщиками до тех пор, пока бедные животные не разминуются под градом щедро расточаемых ударов.

Пробираясь в местах подобных встреч не иначе, как под шеями верблюдов, и шагая с камня на камень, чрез потоки и кучи нечистот, мы вышли из базара в турецкий квартал: тут все такие же узкие улицы, защищенные от солнца дощатыми навесами или всевозможным пестрым тряпьем, рогожами и решетками, по которым густо переплелись виноградные лозы. Среди этих улиц редко встретишь чисто одетого человека; здесь обитает преимущественно беднейший люд, живущий ремеслами или поденного работой в порте. Заходя в глухие закоулки, общественные кухни, красильни и т. п. заведения, мы наконец добрели до маленькой площадки, где у фонтана помещается кофейня, и уселись там между осколками камней на плетеные табуреты, заказав подошедшему хозяину подать нам восточного кофе, который и был принесен молодым «чубукчи», вместе со стаканами холодной воды и кальянами, от которых, впрочем, мы, по непривычке, отказались. Фонтан бьет под решеткой, в десятигранном пьедестале, а кругом его идет бассейн, наполняемый водой, струи которой ниспадают особо из каждой грани пьедестала. Над фонтаном сооружен каменный навес, покоящийся на десяти колоннах. Пока мы отдыхали, около фонтана беспрестанно сменялись одни за другими типичные представители этого квартала, – одни, подходя, здоровались по восточному обычаю, и с важным, степенным видом вступали в общий разговор, другие пили кофе, третьи прямо шли к бассейну и принимались за омовение лица и ног; у колоды, высеченной из камня, погонщики поили своих лошадей и осликов. Отдохнув и полюбовавшись на своеобразную картину восточной кофейни с группами ее посетителей, мы пошли далее и забрели в греческую церковь, которая стоит среди высокой, каменной ограды, внутри двора, вымощенного плитами. Около колокольни возвышается громадный платан, а вокруг церкви и вдоль ограды рассеяны мраморные памятники, среди фиговых и померанцевых деревьев. Внутри храм отделан цветным мрамором; образа на золотом фоне напоминают своим письмом и стилем нашу древнюю иконопись. В храме шла вечерняя служба; у входной двери, за столиком, стоял высокий седой священник с блюдом святой воды и тарелочкой для денег; каждого входящего в церковь он окроплял букетиком из цветов и миртовой зелени. Пред образами теплилось множество лампад; но, к сожалению, певчие гнусили, по греческому обычаю, до того нестерпимо, что окончательно разрушали своим носовым пением серьезное и мирное впечатление храма и его прекрасной обстановки.

Пробравшись кое как из ограды, между рядов убогих и нищих, мы скоро добрели до европейского квартала и остались просто очарованы этою частью города; улицы разбиты здесь неправильно и вместе с тем красиво пересекаются под различными углами; дома более или менее кубической формы, чисто выкрашены и красуются своими крытыми балконами во вьющейся зелени, и своими зелеными ставнями с жалюзи на окнах, за железными решетками самых разнообразных рисунков. Каждый такой дом непременно украшен массивною дверью, окованною железом, с огромными бронзовыми ручками и молотком вместо звонка. В эту постоянно растворенную дверь виден выложенный мрамором коридор с диванами по стенам, а за ним открытый двор, и внутри его непременно садик, окруженный колоннадою; посреди садика бьет из прозрачного бассейна, выложенного мрамором, жемчужный фонтан, и освежительно кропит своими брызгами яркопестрые группы цветов и широкие лапчатые листья растений и дерев тропической флоры. Размеры домов и садиков, конечно, зависят от достатков хозяев. Некоторые дома отделаны довольно роскошно, но садик с фонтаном, мозаиковый в коридоре пол и чистота, как внутри двора, так и на улице, являются отличительными чертами европейского квартала Смирны.

Мы долго бродили по этим прелестным уголкам, любуясь типичными головками, с удивлением глядевшими на нас с порогов и из-за зелени садиков, потому что мы, надо сознаться, довольно-таки бесцеремонно, в качестве туристов, останавливались и заглядывали в их обиталища. Нужно заметить, что в Смирне, после пяти часов и до заката солнца, все европейские женщины выходят посидеть на улицу в своих растворенных дверях, потому-то и мы имели случай видеть обитательниц Смирны, и можем засвидетельствовать, что между ними есть много истинных красавиц.

Из некоторых окон неслись звуки роялей; в одном доме, помню, играли в четыре руки увертюру из «Фенеллы», в другом кто-то пел «Casta diva», из «Нормы»; мы, было, заглянули в окно с белыми занавесками, и увидели очень чисто убранную гостиную с большими диванами, но голос раздавался из смежной комнаты… Между тем солнце уже скрылось за горами, и нам надо было спешить как можно скорее выбраться на главную улицу, которая идет параллельно с набережной. Помню, как проходя мимо католического монастыря, оба мы разом споткнулись и чуть не шлепнулись, заглядевшись на несколько чернокудрых головок, высунувшихся из одного окна, – каковым неожиданным пассажем возбудили в молодых девушках самый веселый смех; выйдя на берег, близ ветряной мельницы, завернули мы еще в общественный сад Белла-Виста, прохладные аллеи которого вечно скрыты от солнечных лучей непроницаемою зеленью померанцевых и лимонных деревьев. Из Белла-Виста открывается прекрасный вид на рейд и на море. Наконец, уже при свете зажигавшихся фонарей, дошли мы до Кафе-Паоло, прыгнули в лодку и поплыли к своему «Владимиру», обливаемые серебристым блеском луны, которая отражалась в море и сверкала в водяных брызгах, звучно срывавшихся с наших весел.

Мало-помалу собрались на пароход и остальные наши туристы; мы весело пообедали, передавая друг другу впечатления, вынесенные из города; послеобеденный кофе принесли нам уже на верхнюю палубу, куда все мы высыпали, спеша вдосталь надышаться ароматною прохладой ночного воздуха. На прозрачном и полусветлом фоне неба, сплошным силуэтом, очерчивались горы, охватывавшие бухту, и выделялись темные контуры пароходов и судов. Вдоль набережной, словно нитка светящегося ожерелья, блистали огоньки газовых фонарей. Из города слегка доносился связный гул людского говора и стук повозок, прерываемый изредка боем часов на башне.

Ночью в каюте было невыносимо душно и жарко, так что прометавшись несколько часов на койке я, наконец, не выдержал, оделся и выбежал на палубу.

Солнце еще только что всходило, и скрытое за среднею горой, отражало местами целые группы разноцветных световых пятен на скатах гор и в высоких ущельях, покрытых кое-где как бы клочьями белого газа. Море лежало неподвижно, как зеркало, сливаясь по ту сторону с горизонтом и охватывая собою фиолетовый силуэт Лесбоса.

Смирна и берег, заслоненные от солнца полукольцом своих гор, оставались еще в сероватой мгле, не успевшей пока проникнуться лучами. На пароходе меж тем мыли палубу, накачивая помпами целые фонтаны воды. Всю ночь грузились.

Когда проснувшийся Берг вышел наверх, мы с ним не удержались от соблазна… спустились в лодку и съездили еще раз на берег, под предлогом необходимости купить себе несколько фотографий, одеколону и туфли. У пристани подошел к нам еврей с предложением показывать город; и хотя мы отказались от его услуг, он все-таки отправился за нами. Я предупредил еврея, что он за эту прогулку денег не получит, но и это, кажется, его не убедило: когда мы остановились в нерешительности куда завернуть, он как тут, с указанием: «Здесь туфли! Вам, ведь, туфли надо?» Не обращая на него внимания, мы взошли в кофейню; он за нами, встал у дверей и начал расспрашивать: кто мы, куда, зачем едем и т. п. Я отвечал на все его вопросы. Напившись кофе, мы пошли дальше – по базару, и мимо винного ряда, устроенного в галерее со сводами на колоннах. Под арками стояли бочки, между которыми я насчитывал друг против друга одиннадцать штук богатырских размеров. Каждая из них имела сажени две в вышину, при пяти аршинах ширины. Еврей было еще раз хотел навязать свои услуги, но мы засмеялись, и он отстал.

Туфли оказались слишком неудобны, а потому, не теряя больше времени, мы стали выбираться из базара к пристани, чтобы купить фотографии и вернуться на пароход. В одном закоулке я неосторожно дал пиастр еврейской девочке, и мигом был окружен, как мухами, маленькими попрошайками.

Евреи в Смирне не похожи на наших; они смуглее и чернее, а их черты лица гораздо резче и шире; нет этих типов рыжих, усыпанных веснушками, которых у нас так много в западном крае.

Одеколон мы достали у француза-парикмахера, а фотографии нашли где-то на третьем дворе под крышей и затем вернулись на пароход, который должен был сняться с якоря в 11 часов.

В Смирне считают 90 000 христиан, 40 000 мусульман и 20 000 евреев. Из христиан большая часть греки; затем армяне, французы и италиянцы. Это один из самых больших торговых городов Малой Азии. Особенно много вывозится сушеных фруктов. Я видел улицу, в которой исключительно работают небольшие ящики и гнут из фанерки круглые коробки для упаковки изюма, чернослива, винных ягод и абрикосов. Смирна славится, кроме того, мягкими и коврами и чудесным виноградом. Город, по своему складу, имеет много общего с нашею Одессой. Как тут, так и там торговля сосредоточена, преимущественно, в руках греков и евреев, и между ними идет постоянная вражда. Так в 1872 году одесские беспорядки повторились в Смирне, с тою лишь разницей, что кулаки были заменены ножами.

Климат Смирны был бы невыносим по своему удушью, если бы в течение всего лета не дул имбат, северо-западный ветер, считающийся благодетелем страны. Он подымается почти ежедневно в 8½ часов утра и спадает только в 7 часов вечера. Город окружен болотами, которых особенно много вдоль реки Мелес, и когда имбат не дует, то жара становится невыносимою, так что рот пересыхает и жители начинают страдать от солнечного удара. В это время даже на море трудно выдержать, а в довершение всего зловредные испарения из болот разносят по городу лихорадки и разные заразительные болезни.

Глава VI

Хиос. – Кастро. – Население Хиоса. – Прогулка по городу. – Пролив Кара-Оглу. – Переход до Родоса. – Улица Рыцарей. – Еврейский квартал. – Амбруазские ворота. – Переход в Мерсину. – Пеликаны. – Летающие рыбы. – Мерсина. – Поездка к развалинам Пантеополиса. – Александретта. – Мыс Хинзар. – Латакия. – Триполи. – Ловля губок. – Ливанские горы. – Бейрут

Снялись мы с якоря в 10 часов и 40 минут и наш «Владимир» пошел вдоль левого берега Смирнской бухты. Войдя в Архипелаг, он повернул по берегу Малой Азии. Пред нами вдали обозначились острова Спалмадоре и Хиос. За час ходу до Хиоса прошли мимо Чесменской бухты, в которой Орлов-Чесменский разбил турецкий флот. Без четверти пять бросили якорь на открытом рейде пред Хиоским городом Кастро.

Нам дали полтора часа отпуску, и мы поспешили на берег. Город лежит среди садов, на холмистом склоне. На первом плане у самого берега крепость, выкрашенная желтою охрой; влево от нее – набережная с кучею каменных домов; вправо – ряд ветряных мельниц с крыльями в виде веера, расправленного как лепестки на цветке. Кругом всего холмы, покрытые садами, с выдающимися из земли тремя белыми колокольнями и домиками под красными крышами. Сады и зелень протянулись далеко вправо от города и кончаются у подножия как бы отвесной горной стены.

Мы сели в большую лодку с одним гребцом и медленно добрались до незатейливой деревянной пристани – против кофейни, пред которою я сел с Бергом и Ласковским, чтобы взглянуть на гулявший пред нами народ.

На Хиосе живут 70 000 греков, 2000 турок, считая, кажется, и гарнизон в том числе.

Во время восстания 1821–1827 годов остров страшно пострадал от ярости мусульман, и с тех пор Хиосцы разбрелись по белу свету. Хотя потом турецкое правительство и разрешило инсургентам предъявлять свои права на оставленное имущество до 1833 года включительно, но, все-таки, население уменьшилось, и возвратились только те, которые нажились на чужбине. Мне рассказывал один из жителей, что теперь на острове стало много богатых поместьев, где доживают свой век такие счастливцы.

Хиос производит в огромном количестве водку, называемую «раки», которая сбывается преимущественно в Египет. Из фруктов, апельсины отправляются в Россию, и с тех пор как она покрылась сетью железных дорог, спрос на них учетверился, а цена удвоилась. Виноград большею частью перегоняется в водку; а знаменитое в древности хиосское вино добывается с одного только места в количестве 10 000 литров и идет в Константинополь, Одессу и Марсель. Наконец на острове разводится маленькое миртообразное деревцо, с которого собирают нечто вроде сладкой камеди, «гом-мастик». Из нее приготовляют варенье, гонят водку, ее же и жуют в сыром виде для белизны зубов; последним занимаются в особенности женщины. В Хиосе нет бедности, как нет и большой зажиточности: все имеют, что называется, достаток. Богачи же, живущие в своих поместьях, как выше сказано, все нажились за границею. Пока мы пили кофе, пред нами проходили хиосцы: на них была своеобразная одежда, состоящая из фески с длинным колпаком, откинутым назад, курточки, жилета, широкого кушака и шальвар, сделанных наподобие мешка, собранного в мелкие складки у пояса, с двумя прорезами для ног около щиколоток. Цвет одежды преимущественно темный: черный, синий, коричневый, желтоватый; покрой шальвар очень смешон, при ходьбе они вздуваются как пузыри и поддувают. Лица у всех на один тип: бритые, с густыми усами, глубоко сидящими во впадинах глазами и большим горбатым носом. Женщин видел мало, – черны, с бледным лицом, рисованными бровями и ястребиным носом.

Выпив кофе и расплатившись за него медною монетой, мы пошли с Бергом по набережной, обстроенной маленькими пристанями и узкими домами в два или три этажа, которые были сложены из гранита и розоватого песчаника. Мостовая выложена булыжником, как в Смирне. Пройдя всю набережную, мы завернули, скорее, в коридор, чем в улицу и, крутясь по всевозможным закоулкам, вышли у рынка на открытую эспланаду пред крепостью. Местами дома обращены в груды камней, на которых гнездятся деревянные шалаши среди развалившихся стен, веранд, крыш и труб, торчащих как колонны. Это следы страшного землетрясения, бывшего на острове в сороковых или пятидесятых годах и от которого город наполовину лежит в развалинах.

Рынок разбит накрест параллельными проходами, очень чисто и опрятно содержим и потому ничего общего с виденными до сих пор на Востоке базарами не имеет.

Площадь, судя по грудам камней, расчищена больше землетрясением, чем доброю волей людей. Она обставлена казармою, домом паши, крепостью, мечетью, рынком и садами со стороны гор. Посредине живая изгородь из мечеобразных агав окружает нечто вроде городского сада, с выжженными солнцем газонами и только что посаженными кустиками.

Было три четверти шестого; около нас вертелись коротко выстриженные, черноглазые мальчишки и дружно напевали: «Нипо! тирл-тирл-лирл-ли-по-по!» Мы порядочно устали; солнце стало садиться, месяц скромно заявлял свои права; к тому же и отпуск наш истекал. Пройдя чрез рынок, мы сели в лодку и вернулись на пароход, любуясь борьбой между заходящим светом дня и мраком ночи, быстро расстилавшей свой темный покров по небу, стушевывая яркие цвета зари и изгоняя из ущельев гор синие, фиолетовые и розовые тени. Скоро пароход снялся с якоря, и прелестная картина Хиоса скрылась из глаз, должно быть, навсегда, произведя своею красотой самое приятное впечатление. Отобедав, мы еще долго сидели на палубе, наслаждаясь после дневной жары свежестью тихой ночи.

Было еще темно, когда я проснулся; в каюте рядом уже копошился мой беспокойный сосед. Я встал, потому что с рассветом дня мы должны были взойти в узкий пролив Кара-Оглу, образуемый материком и рядом скал, которые идут до острова Коса.

Я вышел на палубу первый; месяц давно скрылся, звезды потухали в утреннем полусвете. Пред нами ряд слившихся в один берег островов. Пароход идет на три конусообразные скалы; левее их пролив, чрез который он должен проскользнуть.

Между тем вышел Великий Князь, а за ним мало-помалу собрались на палубе все товарищи. Заря загорелась пурпуровым светом, отражаясь в спокойной поверхности моря; верхушки островов, гор и скал, торча из воды, все краснели и накаливались как горячие уголья, пока не потухли в ярких лучах восходящего солнца.

«Владимир» вошел в узкий пролив; пред ним вправо высится остров Кос – родина Гиппократа и Апеллеса; высокие острова и скалы окружают его со всех сторон, как бы загораживая путь; но мы плывем, и скалы острова расступаются незаметно пред пароходом, пропуская его к Родосу. В самом узком месте фарватер проходит мимо острова, на северном склоне которого вершина скалы в профиль похожа на сидящего турка в чалме и с бородой, оттого и название Кара-Оглу, то есть «черный сын». Мы разглядывали это место и каждый, должно быть, видел по-своему. До чая все оставались на мостике и рубке, любуясь видом островов и скал, окруженных морем и беспрестанно изменявших свои очертания от движения нашего парохода. После завтрака мы подошли к Родосу, прославившемуся своим колоссом, одним из семи чудес света и защитою Иоаннитов против турецких полчищ Солимана в 1523 году.

Город стоит на берегу ниспадающего ступенями к морю полуострова; на последнем его склоне сложилась древняя твердыня, рядами каменных стен, с круглыми и четырехугольными башнями. Справа и слева вдаются в море две песчаные косы, а между ними два каменных мола с фортами на концах образуют небольшую гавань. Крепость окружают форштаты и сады.

К башням, куполам и минаретам присоединились еще стройные пальмы. Это были первые, которые мы увидели на свободе под открытым небом.

Пока я рассматривал Родос, подъехали агент с консулом и несколько больших лодок. Нас долго заставили ждать «практики», то есть карантинного сигнала, что пароход может сообщаться с берегом.

Но вот «практика» в виде флага взвилась на карантине, и мы поспешили к лодкам.

Гребцы из евреев (но не того типа, к которому мы так привыкли в Европе, а потомки испанских евреев, изгнанных из своего отечества узким фанатизмом инквизиции и иезуитов) заспорили между собою, отбивая нас друг у друга, подняли ужасную брань и, наконец, среди всеобщих криков отчалили. Я сидел в парусной барочке, и мы скоро обогнали товарищей, которые съехали на веслах.

Следы Колосса Родосского показываются на различных местах и всякая груда камней в воде пред портом называется его именем. В Родосе всего население до 28 000, из них 4000 турок, 1800 евреев и 22 000 греков. В крепости живут исключительно одни турки и евреи; христианское население не имеет права оставаться в городе, когда ворота запираются, после 9 часов вечера.

Его Высочество переехал уже на берег и ожидал нас в улице Рыцарей. Пройдя крепостные ворота, занятые часовыми и караулом, мы завернули направо и чрез площадку пред мечетью вошли в улицу Рыцарей. Дома в ней построены из гранита с узорчатыми готическими украшениями и гербами, обозначавшими казармы различных национальностей, принадлежавших к ордену, но живших отдельно. По фасаду несимметрично расположены несколько окон; крыши плоски, без карниза, в иных домах украшены кронштейнами в виде драконовых голов; сквозь темные сводчатые ворота видны дворы с галереями и пролетами. Каждое здание напоминает, неприступностью своею, постройки закованных в железо суровых Иоаннитов. В конце улицы, на вершине холма, груда камней с огромною воронкой обозначает место церкви Св. Иоанна Иерусалимского, взлетевшей на воздух в 1857 году от удара молнией в колокольню, под которою турки сделали пороховой погреб.

Уцелевший рядом дворец гросмейстера обращен в тюрьму. Пройдя обратно тем же путем, мы свернули на базар и зашли в неправильную улицу, образуемую то выдающимся фасадом, то углом башни, то широкою лестницей с площадкою или сводом, перекинутым с одной стороны на другую. Вот дворец военного совета с двумя большими венецианскими окнами и сохранившеюся на них орнаментацией. Чем дальше, тем больше башень, сводов, террас, лестниц и оград. Среди этих живописных построек кое-где подымаются финиковые пальмы, по стенам ползут виноградные лозы, широко расстилаясь над террасами. В этих жилищах, покинутых изгнанными с острова орденскими рыцарями, теперь поместились другие изгнанники – испанские евреи.

Приход наш нарушил обычную тишину этих мест, и старые здания оживились: все их население вышло поглядеть на толпу любопытных иностранцев.

Ребятишки и девочки, с мелко заплетенными кругом всей головки косичками, окружали нас, прося милостыни; мальчики назойливо гудели, как шмели, отгоняемые шедшими впереди нас кавасами.

Женщины стояли поодаль, прерванные в своих хозяйственных занятиях; из них те, которые были покрасивее, разбегались, или любопытно выглядывали с каких-то неприступных площадок. Все они сохранили средневековый испанский костюм. Мне особенно понравилась одна группа на лестнице: старик-еврей, сидящий на ступенях, молодая девушка, прислонившаяся к косяку, женщина с грудным ребенком и маленькою девочкой, с огромными карими глазами и крошечным коралловым ротиком, в открытой рубашечке и шароварах. Прижавшись к матери, она пугливо глядела на нас своими прелестными глазками, отененными длинными ресницами. Находясь среди такой обстановки и вглядываясь в окружавшие нас выразительные лица в средневековых костюмах, я мысленно переносился в прошедшие столетия, воображая себя в каком-нибудь средневековом испанском городе, и только надетое на нас статское платье разрушало очарование. Чтоб осмотреть внутреннее устройство еврейских жилищ, мы поднялись по широкой лестнице на террасу и зашли в обширную, чисто прибранную комнату с завешанными от солнца окнами. Пол был выложен мозаикой, с черным рисунком по белому фону, из мелких камешков, отполированных морским прибоем и поставленных на ребро. Побуревший от времени потолок сделан из массивных бревен, положенных накрест, как решетка, и покрытых сверху досчатою настилкой. Вдоль стен, кругом всей комнаты, стояли высокие диваны с восточными коврами и круглыми подушками.

Мы все были удивлены своеобразностию, чистотою и уютностию этого помещения. Судя по размерам, конечно, в этой зале жил какой-нибудь влиятельный командор ордена, равно ненавидевшиий как неверных сарацинов, так и угнетенных евреев.

Столовая с домашним очагом, спальня, с постелью на высокой наре, устроены все в же роде с мозаикой и бревенчатым потолком.

Везде необычайная для Востока чистота. Отдохнув на диванах в зале, мы отправились обратно к базару и незаметно подымаясь в гору, прошли по широким, но безлюдным улицам, между рядами серебристых платанов, кактусов и агав, мимо мечети, гробницы одного гросмейстера, обращенной в фонтан, киоска с часами и, наконец, вышли к той части крепостных стен, которая обращена к горам.

Оборонительные верки бастионного начертания идут тремя рядами и построены из гранита. Повернув к Аси-Браусским воротам, перейдя чрез подъемный мост, мы вышли извилистым проездом гласиса в форштаты. По этому месту, где мы шли, сады и дома обнесены саженною каменного стеной, и таким образом укрыты от взоров любопытных. Спустившись между этими заборами к берегу, левее первого форта, Великий Князь сел в четырехвесельную лодку с некоторыми из нас, и мы перенеслись на пароход. В 4 часа 20 минут «Владимир» снялся с якоря и пошел Средиземным морем по берегу Малой Азии в Мерсину. Капитан Гаврешов предупредил нас, что это будет самый продолжительный переход нашего рейса (около 650 верст), причем обыкновенно он бывает самый бурный, потому что пароход удаляется от берега и идет открытым морем до мыса Анамура. Пока мы еще стояли на якоре, охотники наши заметили громадную стаю птиц, принимая их за лебедей или гусей; но когда к ним приблизились, оказалось, что это была стая пеликанов, штук в триста. Они подпустили нас на выстрел, и двух из них подстрелили и взяли на борт.

После этого эпизода, возбудившего движение и говор в нашем маленьком плавучем мире, пошли обедать, а затем разбрелись по пароходу, кто читать, кто писать, кто просто глазеть на звезды и в синюю даль моря. Из кают-компании неслись звуки пианино и русских песень: там собралась веселая компания и, допивая раскупоренные бутылочки, распевала родные песни.

Ночью задыхались от жары, а утром купались в мраморной ванне, накачивая насосом морскую воду. В каютах душно, а палубу солнце накаливает так, что не знаешь, куда деться. После завтрака, который был накрыт под парусным навесом, некоторые из нас вытащили матрацы наверх и разлеглись.

В 4 часа справа стал чуть виден остров Кипр; пред нами мыс Анамур; около 7 часов обогнем его и минуем, по словам капитана, самое беспокойное место рейса, которое на этот раз изменило своему обыкновению и не потревожило нас несносною качкой.

От безделья я стал ходить из конца в конец парохода, рассматривая пассажиров третьего класса, которые, как могли, укрывались от палящего солнца.

У бугшприта сидел на коврах, окруженный слугами, очень красивый и, должно быть, зажиточный турок; художник наш рисовал с него портрет. Я было хотел подсесть к нему, но вижу, что Берг мне машет, стоя на рубке. Бегу к нему. Что такое? Летящие рыбы.

Действительно, вот, вспорхнув из воды маленькие, серебристые рыбки, величиною с плотичку, быстро взмахивая прозрачными крылышками, пронеслись над поверхностью моря и нырнули в него, точно стая воробьев, пугливо слетевших с забора и скрывшихся в густой зелени ветел, оставив за собою двух-трех опоздавших зевак. Таких именно зевак я поспел рассмотреть в трубку. Говорят, рыбки эти иногда подымаются так высоко, что падают на палубу. Те, которых я видел, чрезвычайно быстро пролетали сажен 20 или 30, но не подымались от воды выше трех вершков. Мы еще долго любовались этим редким для нас зрелищем. Иногда рыбки вылетали из воды, будто испуганные ходом нашего парохода, или мелькали в отдалении, как серебряные блесточки.

Дотянув таким образом время до обеда, мы скоротали вечер, попросив И. Д. Макеева рассказать нам интересные подробности о пережитой им последней Сирийской резне, когда он был консулом в Дамаске.

Не смею повторять этого рассказа, потому что он уже был напечатан в «Морском Сборнике».

На следующий день, 4 октября, я проснулся от звука цепей, когда «Владимир» бросил якорь на открытом рейде, пред Мерсиной, в которую он должен был сдать 800 мест. Пока выгрузят товар, Его Высочество решился осмотреть близлежащие развалины Пантеополиса. Высадившись на берег маленького, сложенного из нескольких продолговатых кубиков городка, с преобладающим арабским населением, мы сели верхом и поехали вдоль берега к развалинам.

Шествие открывали три жандарма, одетые в белые шаровары и куртки; за ними два офицера, потом два каваса с булавами; Его Высочество в стрелковой шапке, высоких сапогах, шароварах, красной рубахе и сереньком пальто; наконец, мы, на разнокалиберных и разнооседланных лошадках, с тремя новыми кавалеристами, в лице художника и двух профессоров. Дорога шла песчаною береговою равниной, которая имела верст пять или шесть ширины, считая от моря до горного кряжа. Сначала мы ехали по вымощенной плитами улице с базаром, мимо садов и огородов, усаженных овощами, фиговыми, лимонными и тутовыми деревьями; потом полями сахарного тростника и хлопчатобумажника, до небольшой речки со сводчатым мостом древнегреческой постройки и, наконец, выехали на песчаную дорогу, которая, извиваясь, то приближалась, то удалялась от берега. Не обращая внимания на горы, на первый взгляд дорога, казалась знакомою: та же волна тихо взбегала на прибрежный песок и, раскатившись, быстро уходила в море, производя однообразный шум прибоя; те же кустарники, ямы, бугры с выжженною солнцем травой и поля убранной пшеницы, как будто едешь где-нибудь по Финскому заливу.

Но вглядываясь внимательнее, замечаешь, что море немного посинее; вереск обратился в мирту с беленькими цветочками; тальник и ивняк – в олеандр и рододендроны, можжевельник – в веймутову сосну с длинными иглами, скромная осока в растение с толстым стеблем и широкими как тесак листьями, наконец, лавендулы, терновник и мастиковое дерево собрались в обширные клумбы. По сторонам дороги встречались стада буйволов, коз, молодых верблюдов и осликов; два раза подымались, недалеко от нас, каменные куропатки, а из кустов вспархивали наши прелестные перелетные пташки. На обратном пути нам встретились ехавшие из города с базара, арабы в белых одеждах с навьюченными верблюдами.

Между тем, растянувшись по дороге, обгоняя друг друга и потешаясь над неопытными всадниками, мы мало-помалу собрались около развалин. Вот все, что сохранилось от города: высокий холм – вероятно, акрополь, – беспорядочно сгрудившиеся и обросшие кустарником камни и ряд из 39 прекрасно сохранившихся коринфских колонн, параллельно с которыми идет след водопровода. Еще в двух местах видны остатки кладбища с несколькими саркофагами, почти заваленными землей.

Один из них раскопали при Его Высочестве и нашли какие-то косточки, черепки, рассыпавшиеся от прикосновения, и маленькую лампочку.

По всему видно, что тут уже рылись: верхняя гранитная плита была сдвинута, а в самой могиле лежала земля, камни и черепки.

Так как лошади у нас были не равны ходом, то, не ожидая результатов раскопки, многие из нас двинулись в обратный путь и к часу собрались на пароход, который вечером бросил якорь в закрытой горами бухте Александретты.

Ночью стали грузить уголь, с утра выгружать товары.

В Александретте мы не ездили на берег, потому что в этом гнезде лихорадок нечего смотреть. С борта я насчитал четырнадцать каменных домов с черепицами, кругом их – лачужки и шалаши, на берегу две груды каменного угля, отдыхающий караван верблюдов и несколько гарцующих по зеленой лужайке всадников. Эти дома и лачужки окружены, вплоть до самых гор, болотами, которые славятся своими злокачественными лихорадками.

Александретта имеет значение как порт транзитной торговли Алеппо и Багдада. Все население, из 1153 душ, исключительно занято службой около приходящих на рейд судов.

Пред нашим отходом пришел срочный пароход Русского Общества, и к нам на борт привезли ветку бананов; плоды эти так ароматны, вместе с тем приторны, что надо привыкнуть, чтоб их есть. Я с удовольствием съел только два. Потом их нередко подавали к столу, но из нас к ним мало кто прикасался.

В 12 часов, кончив выгрузку, пошли в Латакию.

Тем временем мы занялись укладкою вещей, отбирая все необходимое для путешествия по Сирии и Палестине; остальное отправлялось в Яффу.

Пароход идет вдоль берега, по выдающимся мысам. Когда мы приближаемся к берегу, то можно различить леса на горах; селений почти не видно; горы скалисты, преимущественно серовато-красного цвета. Мыс Хинзар вдается широким, щетинистым хребтом в море, верхушка его покрыта облаками, которые скользят, клубятся, тонко расстилаются и, прикасаясь к нагретым покатостям горы, исчезают.

Нагревание во время дня и охлаждение после заката до того сильны, что производят постоянные береговые ветры, которые, разводя встречную морскому течению зыбь, производят очень неприятную качку, а при сильных ветрах делают стоянку в этих портах даже невозможною.

За Хинзаром начинается Антиохийский залив.

Закат солнца… Быстрое наступление ночи… Луна в полном блеске… Мерцающий маяк… Огоньки на берегу… Медленный ход… и, наконец, стук цепей от спущенного якоря пред Латакиею.

В Латакии мы стояли недолго и, сдав товар, ушли в Триполи, где простояли ночь, а с рассветом занялись нагрузкой и в 7 часов утра пошли в Бейрут.

Триполи схож с предыдущими портами, только немного больше и окружен красивыми окрестностями с садами, плоды которых преимущественно отправляются в Одессу.

Здесь же производят шелковые кушаки и шарфы, которые расходятся по всей Сирии и Палестине. Я заплатил за шарф в шесть аршин длины, при и 1½ ширины, 50 франков. Он употребляется как набрюшник и необходим на Востоке для предохранения от простуды желудка, подверженного в этом климате всевозможным болезням.

На сорок миль вдоль берега Триполи находятся самые лучшие ловли губок. Жители с десятилетнего возраста приучаются нырять и, со временем, достигают того, что остаются под водою от пяти до семи минут.

Губки растут на различной глубине, не превышающей однако 25–30 брасов. Водолаз опускается на дно с помощью веревки, на конце которой привязана мраморная плита; когда он устанет, то дергает за нее, и его вытаскивают. Во время поисков губок он подвергается двум страшным опасностям: во-первых, удаляясь, потерять веревку и оттого погибнуть, потому что сам водолаз подняться со дна не может; во-вторых, ему приходится выдерживать нередко нападение акулы. Последствием этого промысла является слабость груди, чахотка и ежегодно несколько жертв моря. Выгоды же получают купцы и хозяева, снаряжающие суда и лодки, с которых производится ловля.

Между тем плавание наше приближается к концу, и мы скоро достигнем Бейрута. Море все так же тихо, как и при отплытии из Константинополя; переезд этот совершен при замечательно благоприятных условиях.

Капитан Гаврешов говорил, что ему за три года случилось только два раза иметь такую погоду во весь рейс. Бывают тихие погоды, но где-нибудь между Смирною и Хиосом, или Родосом и Мерсиною, словом где-нибудь да покачает.

После завтрака мы сдали все наши вещи и собрались на рубке и мостике в ожидании Бейрута. Широкая зыбь как густое, плавно подымающееся масло, тихо покачивала пароход…

Вот, наконец, у подошвы Ливанских гор, спустившихся плоскими террасами к морю, показался прелестный сирийский город. Мы подходим все ближе и ближе к бухте, огибая широкий мыс, похожий на Аю-Даг в Крыму; вот на берегу уже можно различить толпу, еще минута, и спущенный якорь остановил пароход на рейде между мысом и городом.

Великий Князь и мы простились с капитаном, поблагодарили его за благополучный переезд, сели в шлюпки и поехали на берег.

Глава VII

Встреча Великого Князя в Бейруте. – Собор Св. Георгия. – У преосвященного Гавриила Шатилы. – Православная школа. – Дом Николая Сурсок. – Пиниева роща. – Кактусы. – Купанье в Средиземном море. – Приемы. – Купцы. – Фантазия или игра в джерид в Пиниевой роще. – Маронит. – Курд. – Скачка. – Обедня в соборе Св. Георгия. – Поездка на Собачью речку. – Барельефы и надписи на мысу. – Драгоманы Пиетро и Тимолеон

На доносившееся до нас «Ура» стоявшей по вантам и реям команды и наших русских пилигримов, Его Высочество приказал отдать честь веслами. Я сидел на носу великокняжеской четверки и мысленно простившись с морем, обернулся к Бейруту.

Берег был покрыт громоздившимся народом; на узкой каменной набережной стояли одетые в белое платье войска; высокие стены домов, плоские крыши, окна и заборы были заняты женщинами в белых, как снег, чадрах. Когда мы причалили и поднялись по широкой гранитной лестнице, войска взяли на караул, музыка заиграла гимн, а с форта загремел пушечный салют.

Губернатор Киамиль-паша и назначенный сопутствовать Его Высочеству бригадный генерал Акиф-паша встретили Великого Князя, который, поблагодарив их за прием, сел в поданную четырехместную коляску и приказал везти себя в православную церковь.

Следуя неотступно правилу: «не зевай», я занял место в первой попавшейся коляске и поехал за Его Высочеством.

Дом Николая Сурсок, занятый для помещения Великого Князя и его свиты

По дороге нас везде окружала толпа народа; ребятишки сновали под самыми колесами; на площадках стояли войска, в числе их два эскадрона драгун, составленных из польских выходцев; по террасам и крышам, между акациями, олеандрами и лимонными деревьями, живописно группировались женщины и дети.

Население города преимущественно христианское, а потому лица у женщин были открыты. Нельзя сказать, чтоб они были очень красивы; нет, черты их слишком резки и однообразны; но, между некоторыми группами, я все-таки заметил красавиц в полном смысле слова, с чудными черными глазами, тонким носиком и матово-бледным цветом кожи. Иногда, среди этих групп, выдавалось черное лицо негритянки и составляло в общей картинке как бы мушку на щеке напудренной маркизы. Должно быть, все население принимало участие во встрече Великого Князя, по крайней мере все лавки были закрыты.

Среди такой оживленной картины мы достигли православного собора Св. Георгия. Чтобы добраться до входных дверей, надо было пройти под сводчатыми воротами и небольшим двором.

Давка была страшная; я, хотя и отстал от Его Высочества, но тем не менее успел благополучно пробраться в церковь за спиною Акиф-паши, пред толчками и голосом которого толпа раздвигалась.

На дворе, убранном гирляндами из цветов, зелени мирт и олеандров, Его Высочество был встречен преосвященным Гавриилом Шатилою, греческим духовенством и хором детей в белых рубашках с букетами и зажженными свечами.

Выслушав приветствие, Великий Князь вошел в церковь. За нами ворвался народ, но мы стояли отдельно в деревянных нишах с креслами и избегли таким образом давки.

Собор построен кораблем, с двумя рядами четырехугольных колонн; иконостас, старого византийского письма, сделан из резного дерева; стены чисто выбелены и украшены гирляндами лампадок вперемешку со страусовыми яйцами.

Прослушав краткий молебен и приложившись к святому кресту, Его Высочество прошел к преосвященному владыке по открытой лестнице чрез двор, среди единодушных криков собравшегося народа. Женщины при этом бросали на него цветами, кропили розовою водой и благословляли.

Просидев с четверть часа у владыки и прохладившись щербетом со свежею водой, мы сели в коляски и проехали в отведенный для Его Высочества дом, который принадлежал богатому сирийцу, почетному драгоману Николаю Сурсок.

Нам говорили, что он получает до 60 000 фунтов стерлингов ежегодного дохода.

Здесь Его Высочество был встречен православною школой для арабских детей мужского пола, находящеюся под покровительством России и получающею пособие от нашего Правительства. Мальчики пропели, унисоном, кантату на приезд Великого Князя в Сирию, а учитель произнес на арабском языке речь, в которой цветисто изливал, от имени всех православных единоверцев в Сирии, свою признательность за благодеяния, которые расточает им Императорское правительство.

Замечу кстати, что восточное пение на наше ухо производит чрезвычайно неприятное впечатление. Не говоря уже о том, что гармонии нет, а все поется унисоном, певцы мало обращают внимания на стройность и страшно фальшат.

Дом Николая Сурсок, занятый для помещения Великого Князя и его свиты, имеет вид двух громадных кубов с плоскими крышами, отделенных друг от друга прелестным палисадником с боскетами, фонтаном и верандами, соединяющими оба дома.

В одном расположился Его Высочество со свитой; в другом, с открытою галереей и чудесным видом на море, город и Ливанские горы, поместились наш художник и два профессора.

Главный дом внутри расположен следующим образом: открытая передняя, большая зала (сажен 7 длины, при 3-х вышины и ширины), с дверями вокруг, ведущими, каждая, в отдельные комнаты; наверху то же самое, в тех же размерах, только в комнатах, на противоположных концах залы, наружная стена обращена в сплошные окна с цветными стеклами. Некоторые комнаты меблированы по-европейски; другие же обставлены сплошными диванами; окна убраны тюлевыми гардинами, а на стенах развешаны французские гравюры из библейской истории. В залах мраморные полы и отдушины для вентиляции; все прочие комнаты устланы коврами и циновками.

Для всех нас были приготовлены огромные медные кровати с балдахином и тюлевыми занавесями. Отдохнув немного, мы поехали в 4 часа кататься за город к Пиниевой роще по Дамасскому шоссе, идущему между садами и плантациями тутового дерева, которые обнесены каменными заборами, или громадными кактусами. Кактус опунция обыкновенно служит живою изгородью около садов и деревень, и достигает иногда колоссальных размеров; его можно себе представить в виде продолговатых блюд и тарелок темно-зеленого цвета, соединенных друг с другом ребрами и усыпанных бородавками, на которых торчат пучки жестких игол. На кактусе растут вкусные плоды, вроде красноватых огурцов со сладким мясом.

Разводят их очень просто: сорвав лист, его втыкают ребром в землю, и он растет, не требуя дальнейшего ухода. Верблюды охотно едят эти листья, не обращая внимание на иголки.

Так как дорога к Пиниевой роще служит местом катанья и загородных прогулок, то вдоль ее выстроены кофейни, пред которыми сидят, курят, пьют кофе и рассматривают проезжающих. Мы остановились у Пиниевой рощи, где во время последней сирийской резни стоял французский кавалерийский бивуак, и, расположившись около столиков под акациями, спросили кофе.

Пред нами гарцевал какой-то грек на довольно статной темно-серой лошади, под черным вальтрапом с длинною бахромой и кистями на задних углах.

Вся одежда на нем была черная: шаровары, вышитая куртка, пояс; затем – белый жилет в мелких складках и красная феска. Вероятно, какой-нибудь зажиточный торговец или барышник, потому что он все время вертелся на глазах.

Мимо нас проезжали: дилижанс из Дамаска, запряженный шестериком; две коляски с дамами; несколько нагруженных мулов; ослы, семенившие ножками под огромными седлами, на которых сидели верхом, прикрытые чадрами, женщины или торжественно важные турки. Это, должно быть, были муллы, судя по их старому национальному костюму, состоявшему из шаровар, халатов с широким шарфом около пояса и белым или зеленым тюрбаном. Выпив кофе, мы поехали обратно в город, прокатились по нескольким чистым улицам, спустились мимо казарм и госпиталей в нижнюю часть города и возвратились домой.

Бейрут построен на холмах, отделанных террасами.

Большие дома очень схожи с домом, в котором мы остановились; бедный же люд живет в четырехугольных башенках, или продолговатых каменных сараях с несколькими сводами, где ремесленники занимаются своими производствами.

После продолжительного обеда, предложенного хозяином, все разошлись по своим комнатам. В нижней зале еще долго толпились всякие люди, должно быть, родственники и знакомые дома, но они нас не стесняли, потому что мы удалились наверх.

Пред тем, как лечь спать, я прогулялся по саду, иллюминованному шкаликами, и сходил на галерею полюбоваться с птичьего полета панорамою города при лунном освещении.

Море, как стальное зеркало, отражая луну, искрилось по берегу в равномерном прибое: направо – темный силуэт Ливана незаметно сливался с отдаленною мглой; внизу – резко освещенные стены оригинальных домов и террас, в противоположность черным теням и красному свету огней, выходившему из окон, представляли непривычному глазу волшебную картину, которую у северного жителя способна нарисовать только пылкая фантазия и которую он не привык видеть наяву.

С утра поехали купаться в маленьком затоне, где заставляют выдерживать карантин.

На скалистом берегу были расставлены часовые и раскинуты две палатки; к морю спускалась широкая каменная лестница.

В Бейруте, говорят, очень опасно купаться, потому что у берегов плавают акулы; тем не менее мы с наслаждением выкупались в теплой, густой и чистой, как хрусталь, морской воде; а затем пили чай и кофе под тенью смоковницы.

В доме встретили Великого Князя хоры детских приютов, речи поэтов и кантаты по случаю его приезда. В комнатах собрались купцы с шелковым товаром и филигранового работой из золота и серебра. Работы эти очень красивы и дешевы, потому что жизнь недорога и ремесленники довольствуются весьма малою заработного платой.

Выбрав для себя несколько вещей, Его Высочество пошел принимать иностранных консулов, маронитского и униатского архиереев, а после завтрака осматривал арабских лошадей, принадлежавших обывателям города, из которых один, по имени Георгий Туэни, впоследствии подвел Его Высочеству свою рыжую девятилетнюю, жеребую кобылу Дахму.

В 3 часа мы поехали к Пиниевой роще посмотреть на конное ристалище, называемое «фантазия». На песчаной площадке, у опушки леса, был раскинут шатер и уставлен креслами и стульями. По обе стороны поляны стояли всадники в разнообразных одеждах; кругом народ. Мне бросилось в глаза почти совершенное отсутствие женщин.

Великий Князь при звуках музыки, заигравшей гимн, вышел из коляски и занял, по приглашению губернатора, место под шатром; мы же уселись по сторонам.

Пред нами расстилалось песчаное поле, окруженное группами зелени, из которых высоко выделялись пальмы; дальше подымались ступенями тутовые плантации с селениями, похожими своею постройкой на старые замки, а за ними высились горы, мягко и нежно окрашенные уже склонявшимся к западу солнцем.

Надо заметить, что все восточные города издали походят на средневековые рыцарские постройки, потому что имеют вид башен, соединенных между собою каменными стенами, которые выводятся около террас для удержания земли и дождевой воды. На этих террасах, идущих ступенями, производятся посевы. В долинах же поля, по большей части, обносятся грудами камней.

Но вот начались игры. Разделившиеся на стороны, всадники выезжали вперед поодиночке, описывали вольты, бросали друг в друга джеридом[5], изворачивались от наносимых ударов и, завлекая удачею и криком других, быстро уносились в свою сторону.

Нельзя сказать, чтоб игра эта имела определенные правила. Имеется лишь в виду выказать ловкость, красоту, бег лошади, изворотливость между скачущими во всех направлениях наездниками, и искусство управления и выездки. Между всадниками особенно отличались наш вчерашний знакомец-грек на своем сером жеребце, какой-то маронит, с клинообразною бородой и загнутым носом и араб баши-бузук, очень красивый мальчик, особенно далеко и метко бросавший свой дротик.

Меня заинтересовала фигура маронита: одетый весь в черное платье, только с белою повязкой вокруг фески, он извивался как змея на статной темно-серой лошадке, почти до полу завешанной черными кистями и шнурами, украшавшими седло. Лицо и вся его наружность, несмотря на красоту, таили в себе что-то недоброе и, действительно, мне рассказали, что он из ревности зарезал свою жену. После метания дротиков, выехали два всадника с длинными бамбуковыми копьями, потрясая ими в воздухе, носились по всему кругу, намечали удары и старались заехать один другому под левый повод.

Один из них, длинный турецкий офицер, на вороном жеребце, напоминал немного фигуру Дон-Кихота; его противник, должно быть, курд, в белом тюрбане, красной, шитой золотом куртке и синих шароварах, на рыжей лошади, ловко парировал наносимые удары.

За ними выехали еще несколько человек, а потом все с криком перемешались. Чтобы поблагодарить их, Великий Князь назначил три приза на скачку, но явилось неожиданное препятствие; все они не имели понятия о том, что такое скачка на приз. После довольно затруднительного объяснения, их разделили на три партии, означили пиками круг, и Его Высочество сам пускал рвавшихся вперед ездоков.

Скакали все неправильно, но, тем не менее, было довольно справедливо раздать призы. Скачка эта произвела огромное впечатление и возбуждение в толпе, которая, провожая нас, кричала здравие Великому Князю.

Между тем ночь быстро спускалась в долину, и мы вернулись в город, сопровождаемые криками всадников, скакавших около колясок, не разбирая дороги. Дом наш был иллюминован бенгальским огнем, а из сада салютовали ракетами. За обедом, на галерее, мы любовались осветившимся фальшфейерами «Владимиром» и пускаемыми с него ракетами, прорезывавшими огненною змейкой ночную темень.

В ответ «Владимиру» наш любезный хозяин приказал пустить еще несколько ракет, и мы очень забавлялись арабом, пускавшим их с удивительною быстротой и ловкостью прямо из руки.

Под галереею собралась толпа, шумела, хлопала в ладоши и кричала здравие Великому Князю.

В довершение всего взошла луна и залила своим нежным светом вечернюю картину, которою мы еще долго любовались пред тем как разойтись спать.

Утро начали опять купаньем, а затем Великий Князь поехал к обедне в соборную церковь Св. Георгия, где священнодействовал преосвященный Гавриил.

Толпа с восторгом встретила Великого Князя криками «Ура» и женским визгом.

По окончании литургии преосвященный Гавриил благословил Его Высочество иконою Николая Чудотворца, и Великий Князь прошел пешком во вновь отделываемую православную церковь, выстроенную Русским Правительством.

Здесь встретил Его Высочество и произнес на арабском языке речь архимандрит Джибора, перешедший в православие из унитов. Типичный старик, вдохновенною речью выражая радость при виде Великого Князя в стенах православного храма, доказывал, что России единственный оплот православия на Востоке.

Возвратясь, Великий Князь осматривал лошадей, а в 10 часов все поехали за город на «Собачью речку», где устроен был губернатором завтрак. Доехав до конца города в колясках, мы остановились на песчаной площадке, между огородами, и сели верхом на приготовленных для нас коней.

Нам предшествовали несколько рядов турецких улан, с длинными бамбуковыми пиками, два консульских каваса с булавами, полицейские офицеры и человек пятьдесят горожан, в разнообразнейших одеждах; за нами следовал полуэскадрон драгун. Сначала мы ехали между огородами, обсаженными высоким тростником и кактусами, потом дорога выбежала к морскому берегу. Выехав на простор, наездники стали гарцевать.

Великий Князь, в форме стрелкового баталиона Императорской фамилии, на вороном жеребце, высланном генерал-губернатором Дамасского вилайета, составлял центр; от него вперед и назад все раскинулись подвижным веером. Справа от сыпучего песку, по которому мы ехали, тянутся непрерывные плантации шелковичного дерева; между ними живут поселяне, в четырехугольных башенках, сложенных из плитняка. Покатости гор обработаны террасами, или же одеты небольшими пиниевыми рощицами и балутовым[6] кустарником. Верст на пять от города плантации и лесочки редеюг, а горы превращаются в серые скалы, изборожденные трещинами.

Проехав версты четыре, мы стали подыматься на гору, образующую вдающийся в море мыс. У подножия горы паслось стадо, в полтораста верблюдов, наполовину белых. Их встревожил шумный поезд, и они побежали в разные стороны, но сопровождавшие нас наездники воспользовались случаем выказать свою ловкость в скачке по пересеченной скалами местности и помогли пастухам согнать в кучу разбежавшееся стадо. Между тем, огибая скалы, дорога стала виться около выдавшихся в море утесов, подымаясь на гору пологими ступенями, от двух до трех сажен длины, с ужасно изрытою мостовой. После высшей точки дорога круто спустилась в узкую долину, на мост с тремя арками, перекинутый чрез Собачью речку. Обойденный нами мыс имеет историческое значение по барельефам и надписям, вырубленным на нем различными завоевателями. Древнейший из этих памятников принадлежит Рамзесу Великому, более известному под именем Сезостриса, царствовавшему в Египте от 1394 до 1328 года до Рождества Христова. Известно, что покорив многие народы Азии и Африки, он вырубал свое изображение и имя на скалах завоеванных им стран. Следуя его примеру, около барельефа расписались в совершенных ими подвигах: царь персидский Ксеркс, Император римский Траян и, наконец, калиф Джафарэл-Мансур, приказавший иссечь год и число своего победоносного похода.

Кроме этих надписей, здесь видны пещеры, где жили благочестивые отшельники. Странное выносишь впечатление, стоя лицом к лицу с такими памятниками, посредством которых всемирно-исторические деятели говорят тебе: «Вспомни меня, вот что я сделал». Прошло тысяча, две, даже три тысячи лет со времени выраженного ими желания, и оно исполняется; глядя на памятник, дивишься их подвигам и пережитой веками славе. Собачья речка течет в дикой долине, с крутыми обрывами, без всяких признаков растительности, и только при впадении в море берега ее украшены садами и селением. Резкий переход от голых скал к зеленеющим садам и высоким тростникам составляет прелесть этого места. Перейдя реку вброд, мы остановились у огромного шатра, под которым был накрыт завтрак.

Собравшийся из окрестностей народ приветствовал Великого Князя громким пением, кончившимся заздравными криками. Поблагодарив за радушие, Его Высочество пошел завтракать. Мы поместились в палатке за столом, убранным цветами и фруктами. Завтрак был очень вкусно приготовлен и весело прошел под звуки музыки и шумного говора. Великий Князь милостиво разговаривал с губернатором Бейрута и Акиф-пашою, бригадным генералом, назначенным сопровождать Его Высочество в путешествии. Разговор происходил чрез переводчика, но тем не менее получил общий интерес, потому что Акиф-паша обладает оживленным лицом и в разговоре придает особую интонацию каждой фразе; к тому же ответы его были большею частью своеобразны и остроумны.

Часов около трех выступили в обратный путь. Между тем, пока мы пировали, поднялся ветер, и небо нахмурилось. С вершины мыса вид совершенно изменился. От юга надвигалась сплошная туча, с проливным дождем, молнией и раскатами грома; лазоревое море окрасилось в темно-синий, почти черный тон, а внизу, у подножия горы, вода с шумом кипела и разбивалась белою пеной с тысячами брызгов о скалы и рифы. Мы прибавили ходу, съехали с горы; на берегу волна за волною силилась подняться до нас, но, обращаясь в белую пену, лишь подползала под ноги лошадям. И грозная туча не настигла нас со своим дождем, а разойдясь, только, прибила пыль и сыпучий песок. Впереди весело неслись наездники, и Его Высочество раза три пускал своего коня вскачь, увлекая всех за собою. Кроме конных, нас провожали и пешие, следуя за нами вприпрыжку. Таким образом, где шагом, где рысью, а где и вскачь, мы доехали до колясок и возвратились домой к обеду. Вечером Его Высочество посетил нашего консула. На утро назначено было выступление.

9 октября, уже с 5 часов, началась суматоха; люди хлопотали около вещей, которые заблаговременно отправлялись вьюками на спинах лошаков и мулов. Для путешествий по Сирии, Палестине и Египту обыкновенно нанимают драгоманов, которые за условную, поденную плату принимают на себя поставку всего необходимого. Для нашего общества было заключено условие с двумя компанионами: албанцем Пиетро и греком Тимолеоном, ловкими и расторопными людьми, исполнившими свои обязательства чрезвычайно добросовестно. В продолжение всего пути мы имели отличный стол и удобную постель.

Я встал в 6 часов, выбрал и снарядил себе лошадь, заботясь более о крепости ее ног, что по местным дорогам всего важнее.

Его Высочество взял с собой стрелковое седло, а некоторые из нас еще, в Вене, запаслись английскими, так что мы не нуждались в седлах, на недостаток которых обыкновенно жалуются все путешественники на Востоке. Простившись с хозяевами и поблагодарив за прием, в 8 часов мы отправились в колясках до Пиниевой рощи. Там, в ожидании наших верховых лошадей, выпили по чашке кофе, а затем, благословясь, пустились в путь. Путешествие верхом для привыкших к железным дорогам представляет много интересного и переносит путешественника в то, давно прошедшее время, когда другого способа сообщений еще не знали. Верхом имеешь больше времени любоваться природою и как будто ближе живешь с окружающим миром, входя в его тесные рамки, осматривая спокойно и в мелочах все встречное. А по современным способам передвижения не успеешь взглянуть, как и с глаз долой – будто видишь книгу, а прочесть ее не можешь.

Из всего этого хаоса возносились к небесам шесть исполинских колонн, уцелевших от храма Солнца

Глава VIII

Ливанские горы. – Привал. – Долина Бекаа. – Штора. – Наш лагерь. – Камарад-паша. – Бедуины. – Захле. – Баалбек. – Развалины храмов Солнца и Юпитера. – Анти-Ливан. – Завтрак. – Зебедань. – Ночлег и первые письма. – Долина Баррады. – Могила Хама. – Айн-Фиджи. – Каменистая пустыня

Проехав равнину, лежащую непосредственно за городом и Пиниевой рощей, мы стали слегка подыматься по шоссе в горы. Скаты этих гор, как я упоминал выше, перерезаны площадками и представляются взору словно ступени какой-то гигантской лестницы. На этих площадках разведены виноградники, масличные и тутовые деревья. По мере того, как мы подымались все выше и выше, под нами расстилалась роскошная картина Бейрутской бухты. Справа, горная цепь седого Ливана[7] уходила широким мысом в море, охватывая громадным амфитеатром разнообразную зелень садов и сливающуюся на горизонте с небом лазурь Средиземного моря. По морю скользили и грузились мачтовым лесом на тихом рейде всевозможной величины суда. Масса белых домов Бейрута, ярко залитая лучами солнца, резко выделялась как бы среди роскошного зеленого ковра. Окрестные селения с каменными оградами казались кружевным узором, небрежно раскинутым по краям этого ковра. Я наслаждался этим видом до тех пор, пока тонкий туман горных облаков не скрыл от глаз всю картину.

Мы свернули с шоссе и вступили в слой облаков, подымавшихся беловатым дымом со дна долины. Подул свежий ветер, стало накрапывать и пошел дождь. А дорога-то, дорога! Я верить не хотел, что мы следуем по «Царскому пути», как цветисто называют старую дорогу из Бейрута в Дамаск. Вообразите себе кучи булыжника и щебня, навезенные для мощения мостовой, прибавьте к этому крутые подъемы и спуски и тогда получите приблизительно верное понятие о сирийских и палестинских путях сообщения. Хотя Французская компания и проложила шоссе из Бейрута в Дамаск, по которому ходят дилижансы и фуры, но большую часть тяжестей продолжают возить вьюками, предпочитая старый путь, чтоб не платить шоссейного сбора. Скоро нам попались навстречу длинные вереницы верблюдов, мерно выступавших друг за другом, и лошаки, высоко навьюченные тюками хлопка.

Пройдя верст двадцать, мы выбрались опять на шоссе и остановились для отдыха в хане «Мудейридж». Неприхотливо устройство такого постоялого двора: каменный сарай с плоскою крышей, разделенный внутри на две половины; в одной живет хозяин с семейством, в другой останавливаются путешественники. Его Высочество был встречен ротою пехоты, с хором музыки, игравшим: «Боже Царя храни». Во время завтрака, дождь полил как из ведра, а музыка, не смущаясь, продолжала увеселять нас пиесами из «Трубадура», «Травиаты» и тому подобным репертуаром, обязательным для всех военных хоров. Этот хор играл еще сносно, но все остальные, которые доводилось волей-неволей слушать, только раздирали ухо. Отдыхая, я с особым наслаждением истреблял превосходный виноград и рассматривал нескольких жителей, пришедших из окрестностей. Между ними некоторые с виду напоминали малороссийских казаков прошлого столетие: бритые головы с чубом, усы, без бороды, курточка, кривая сабля и цветные шаровары, спущенные почти до пяток, составляли их наряд.

Спустя полтора часа, мы отправились дальше, все еще поднимаясь к перевалу через хребет. Было холодно. Угрюмый вид поперечных долин, ущелья с темными расселинами, без всяких следов растительности, напоминали осень, в ее самый неприветливый период. Но вот, наконец, добрались до перевала: тесный кругозор раздвинулся и открыл вид на долину Бекаа, покрытую полями как мозаикою. Бекаа отделяет Ливан от Анти-Ливана на пространстве трех и четырех часов пути в ширину и на 24 часа в длину. В ней много развалин замков, сохранившихся от времен владычества крестоносцев. Спуск в долину занял не больше часу времени. Я отстал от Великого Князя, разговорившись с молодым турецким чиновником, выехавшим на встречу Его Высочества, от лица дамасского генерал-губернатора. Он рассказывал, как однообразно и скучно тянется жизнь в Дамаске, да и вообще на всем Востоке, как апатичен к делу народ; как неразвиты женщины и как трудно образованному человеку жить в такой обстановке.

Тем временем Его Высочество подъезжал уже к лагерю, разбитому для нас на жниве, около местечка Шторы. Навстречу ему выехали окрестные арабы и бедуины, приветствуя криком и пальбою, а женщины, стоявшие на крышах, визгом. Наш лагерь составляли два большие шатра, окруженные палатками совершенно особенной, турецкой формы: прямой цилиндрический корпус, покрытый конусообразным верхом, который украшен медным шаром или флагом. Каждая палатка предназначалась для помещения двух человек и заключала в себе две постели, умывальный столик с табуретом и толстый ковер. Обстановка роскошная, не говоря уже о зеленом шатре, подбитом красным шелком и убранном коврами с мягкими подушками, который предназначался для приемов. В другом зеленом шатре был накрыт отлично сервированный обеденный стол. Оказалось, что это сделано по приказанию Султана.

Проехав верхом 35 верст или, иначе сказать, 7 часов, легко себе представить, с каким удовольствием все собрались к обеду. Я забыл сказать, что нас сопровождали бейрутский губернатор Киамиль-паша, весьма образованный человек, свободно говоривший по-французски, и Акиф-паша, с двумя эскадронами кавалерии. За обедом, против Его Высочества поместился Акиф-паша, между Макеевым и нашим казнодаром. Несмотря на толщину, коренастый и живой Акиф-паша оказался веселым собеседником. С казнодаром он тотчас же заключил союз дружбы, назвав его Сатачао-паша. Не желая обидеть друга, наш, всегда трезвый, казнодар был вынужден осушать стакан за стаканом, что немало способствовало общему веселью. Когда встали из-за стола, солнце уже скрылось, окрасив небо и всю долину малиновым цветом. Ливан уже оделся в темный покров ночи, а противоположная цепь Анти-Ливана резко выступала в багровом свете зари, пока не потухли ее лучи и не заиграли в небе звезды. Я пошел в палатку и сел за дневник; мой товарищ уснул; шумный лагерь все затихал и вскоре наступила совершенная тишина, изредка только прерываемая побрякиванием колокольчиков на животных, доедавших свой корм.

К 5 часам утра все уже были на ногах, пили чай, торопясь выступлением, чтобы раньше придти в Баалбек; пока седлали лошадей, бедуины разделились на две стороны и представили военные игры, изображавшие войну между враждебными племенами. Сначала выехали шейхи, а прочие пели воинственные песни, возбуждая друг друга к бою, прославляя мужество и ловкость воинов, стройность и быстроту коней. За шейхами стали выезжать поодиночке рядовые воины; гонялись друг за другом, потрясая копьями, махали саблями, а под конец обе стороны с криком бросались в свалку, Нельзя сказать, чтобы лошади у них были хороши. Ничуть не бывало; у большей части, при малом росте и коровьем заде, передние ноги разбиты. Они разве только сухостью и типичными головками напоминают воображаемых нами арабских лошадей. Между всадниками бросался в глаза в особенности один бедуин, вооруженный копьем, в черной с белыми полосами абаиэ, с голыми ногами и грудью. Чрезвычайно типична была его выбритая до темени голова и длинные пряди волос на затылке. Он метался как угорелый и, казалось, должен был по ходу игры наводить ужас на врагов одним своим видом. В противоположность ему, другой поражал мужественною красотой. Сухой и стройный как пальма, с прямым носом, клинообразною бородой, черными глазами, при бронзовом цвете лица и с великолепным оскалом белых зубов. Продолжая сражаться, бедуины двинулись вперед, а за ними потянулись и мы.

От Шторы дорога идет по старательно возделанной долине Бекаа, незаметно пересекая ее по диагонали до Баалбека, лежащего у самого подножия Анти-Ливана. Суглинистые поля буро-красного цвета покрыты плоскими обломками плитняка, что не мешает им, однако, быть чрезвычайно плодородными. Деревни, окруженные виноградниками, представляются группами из четырехугольных башень, под кровом которых помещаются люди, скот и все хозяйство. На час пути от Шторы лежит деревня Микале, с большим каменным домом, занимаемым иезуитскою школой, которую посещают за неимением другой и православные дети. Потом городок Захле, резиденция православного митрополита, очень симпатичного араба, который сопровождал Великого Князя верхом, вместе с диаконом, ехавшим на осле, и бежавшим рядом конюхом. Пред всяким селением жители выезжали верхом навстречу и, джигитуя, сопровождали до следующей деревни. Женщины выходили на улицу, или стояли на крышах, встречая здесь, как и прежде, резким криком и визгом, в знак приветствия. Под всадниками попадались довольно кровные лошадки, но и те, большею частью, были не беспорочны, вследствие раннего употребление под верх, так как оседлые арабы и бедуины садятся на жеребят чуть ли не годовалого возраста.

Еще с утра небо хмурилось, а когда мы прошли Захле, стал перепадать дождик, сопровождавший нас, с небольшими перерывами, почти до самого Баалбека. Позавтракав в деревне Талия, к двум часам мы были в виду Баалбека, древнего Гелиополиса, после семи с половиной часов ходу. Не доезжая какой-нибудь версты, показался зеленеющий оазис с шестью колоннами и какими-то желтоватыми массами. По мере приближения, колонны и постройки скрылись за густою листвой садов. Навстречу выехали местные власти. У каменных оград и вдоль водопровода стояли жители. Глаза мои блуждали с одного предмета на другой, не зная, на чем остановиться; но вот повернули за угол и пред нами, неожиданно, выросли величественнейшие развалины глубокой древности. Они состоят из таких громадных монолитов, что не веришь в возможность подобной постройки усилиями человеческих рук. Непонятно! Чувствуешь только, что культура народа, воздвигавшего такие исполинские сооружения, стояла на высокой степени.

Не сводя глаз с гигантских развалин, я был как бы очарован ими, пока не въехал в темную галерею, которая, при пяти саженях вышины, имеет более двухсот шагов в длину. Освещаемая висячими фонарями, она выводила на внутренний двор развалин, до того усеянный обломками, что приходилось изворачиваться между торчавшими из земли колоннами, капителями, плитами и кучами осколков. Из всего этого хаоса возносились к небесам шесть исполинских колонн, уцелевших от храма Солнца, а против них стоял храм Юпитера, построенный из развалин первого, в цветущее время Антиохийского царства Селевкидов.

К храму Солнца примыкает круглый двор, обнесенный стеною с полукруглыми углублениями, в которых поделаны ниши для статуй. Вся постройка стоит на искусственном четырехстороннем холме, наружные стены которого облицованы колоссальнейшими монолитами. Так, например, с одной стороны по всему фасаду храма Солнца лежат только три камня, каждый сажен пять длины и в две вышины; на них положены глыбы, в половину, или третью часть, меньше. Непонятно, каким образом они были иссечены в соседних каменоломнях, какими способами доставлены к месту и как нагромождены друг на друга. Чудное здание обращено в развалины не столько невежеством завоевателей, сколько землетрясениями, из которых последнее случилось восемьдесят лет тому назад. Наружная стена приспособлена арабами к обороне и представляет род крепостной ограды с бойницами, сложенными из различных обломков. Храм Юпитера замечательно сохранился, так что о нем можно себе составить полное понятие до мельчайших подробностей. Он построен параллелограмом и окружен со всех сторон галереей прелестнейших коринфских колонн. Против входных дверей, обращенных на север, видны следы двух рядов колонн, но из них уцелели только три. На южной стороне сохранились в целости тоже три колонны, и три в половину; на восточной пять, из которых одна прислонилась к стене. И, наконец, на западной стороне, остался ряд в девять колонн, с капителями и сводчатым потолком богатейшего рисунка, соединяющим колонны со стеною. Во внутренность храма входишь чрез великолепный портал, с опустившимся средним камнем, под который и подведен фундамент, с целью задержать разрушение.

Надо видеть, как высечен из камня рельефный узор, украшающий портал. Издали он кажется превосходнейшим венецианским кружевом. Внутри, вдоль стен, идут полукруглые колонны, а в простенках между ними помещаются, в узорчатых рамках, ниши для статуй. Все стены в рост человека исписаны именами путешественников на всевозможных языках.

Вдоволь налюбовавшись развалинами, мы вернулись в лагерь и отправились обедать под зеленый шатер, около которого играл, к сожалению, нестройный хор музыки.

После бесподобного заката солнца, озарявшего храмы и всю окрестность, когда, сбросив с себя позолоту последних лучей, вершины колонн и развалины сквозились черным силуэтом в нежных переливах потухавшей зари, их вдруг осветили бенгальскими огнями. И без того колоссальные, то исчезая, то ярко выделяясь из темного фона ночи, они принимали фантастические образы и казались очарованному глазу еще втрое большими. Вслед за тем сожгли фейерверк, который своими шутихами возбудил смех и веселье между нашими нукерами и жителями, пришедшими из города.

Пред чаем Его Высочество пошел с нами в храм Юпитера посмотреть на свой шифр, высеченный в южной стене против места, где, должно быть, помещался главный жертвенник. Дорогу освещали факелами; их мерцающий красный свет терялся среди громадных развалин, только вскользь выделяя из мрака какую-нибудь опрокинутую колонну, торчащий осколок, плиту, или груду камней. Окончив свой дневник, я лег и тотчас же крепко заснул, несмотря на вой шакалов и желание помечтать…

Утром встали в 6 часов. Солнце уже поднялось, пока мы одевались, поспешая к чаю. Палатки и вещи навьючивались на мулов, при ужасной брани их погонщиков. Глядя на них, иногда мне казалось, вот-вот подерутся или схватятся за ножи. Ничуть не бывало: хватались, только не за ножи, а за вещи, и, быстро опрокидывая, убирали палатки. Пред тем, чтобы вскочить в седло, общество наше собралось у портала храма Юпитера и было очень удачно снято фотографом из Бейрута. В половине девятого мы простились с Гелиополисом, и, пройдя галерею, обогнали караван нашего обоза у каменоломень, в которых лежит чудовищный монолит, оставшийся от построек храма Солнца.

Сегодня мы должны перевалить через цепь Анти-Ливана до Зебедани, а завтра идти долиною Баррады к Дамаску. Дорога тотчас же подымается в горы, усыпана камнями, словно песком, но привычные лошади пробираются по ней как ни в чем не бывало – только сиди да поддерживай повод, чтобы не споткнулись; в более трудных местах брось повод и не мешай. Вначале горы имеют вид не превышающих друг друга холмов; идя, то подымаешься, то опускаешься по их круглым скатам, покрытым полями да тощею зеленью, по которой пасутся стада баранов. Поля вспаханы. Час, два ходу, все то же скучное однообразие. Но вот, наконец, пред нами глубокая поперечная долина, с лужайкою и быстрым ручьем, в густо разросшейся зелени платанов и тополей. Под тенью орехового дерева, недалеко от ручья, палатка с завтраком. Как манят прохладная тень и мягкий ковер палатки! Кажется, недалеко, но нет: чтобы добраться до цели, надо сначала спуститься по высохшему руслу громадного водопада. По крайней мере, такою казалась ведущая туда дорога. Следуя примеру других, а отчасти и потому, что мне надоело наклонное положение спины моей лошади, я слез с коня и отдал его ехавшим сзади конвойным. Прыгая с камня на камень, чрез полчаса я добрался до завтрака и растянулся во всю длину на ковре. За завтраком мы обыкновенно получали холодное мясо, курицу, крутые яйца, сыр, виноград, изюм, миндаль и грецкие орехи. Все это обильно орошалось красным вином, хересом, коньяком и моэ, прелестнейшим кристалловидным напитком, называемым по-русски водою, а по-арабски – моэ.

Обыкновенно к завтраку мы приступали с каннибальским аппетитом и жаждою Тантала; под самый же конец пути сухая курица ужасно надоела. Но вот утолили голод и жажду. Отдыхаем. Художник рисует. Я вытаскиваю из дорожной сумки дневник, чернильницу, перо и лениво заношу все виденное по пути. Чрез час Великий Князь встал. На коней, и пошли к ночлегу в Зебедань. С этого места долина стала живописна. Горы всевозможных оттенков, между красно-бурым, желтым и синевато-серым цветами, близко сходились, образуя теснины, или расступались для полей и лужаек. На дне журчал и вился серебристою змейкой горный поток, пробиваясь по камешкам среди стройных тополей и платанов. Мы ехали гуськом. Тропа следовала за направлением русла, подымалась на кручи; опускалась, то исчезая за глыбою выступавшей скалы, то пересекая обработанное поле, выбегала на лужайку, догоняя извивавшийся в стороне ручей. Увлекшись такою лужайкой, я попал как бы в западню, случайно устроенную каменными стенками. Мне не хотелось возвращаться назад и потерять свое место в ряду, а потому, недолго думая, я взмахнул через стенку, но конь мой упал. Я не успел вскочить, как он наступил мне передними ногами на грудь. К счастию, я остался невредим, сел в седло и, не потеряв своего места, догнал товарищей. Переехав два раза поток, мы очутились в котловине, у водяной мельницы; потом повернули направо и вышли к деревне, занимавшей вход в широкую долину. С левой стороны ее окаймляли высокие утесы, вершины которых скрывались в облаках. У входа в долину мы встретили нескольких охотников, которые несли на шестах убитого медведя. Долина эта так же плодородна, как и долина Бекаа, только в ней больше виноградников и садов, обращающихся у Зебедани в целые леса. Еще одна особенность: в долине Бекаа лежащие на полях камни имеют форму плитняка, здесь же они большею частью овальны и сглажены как булыжник. Местами они покрывают поля сплошным слоем. Когда мы ехали, большая часть последних была вспахана, а в иных местах еще пахали на волах плугами и сеяли по борозде. Недалеко от Зебедани в долину врезывается цепь холмов, как стрелка в копыте. Мы держались левой стороны и чрез час были в Зебедани. Селение это лежит на скате горы и издали походит на группу груздей, растущих плоскими шапками друг из-под друга. Сады, окружающие Зебедань, обнесены высокими изгородями или же обсажены непроходимым терновником различных видов. Мы остановились у ручья на лужайке. Обоз пришел спустя два часа, усталый и измученный. Сырость и подымавшийся с берегов туман заставили разбить лагерь на каменистом поле. В ожидании обеда, который поспел только к 9 часам, развели костер и, разговаривая, отдыхали от утомительного перехода. Когда стемнело, неожиданно приехал из Дамаска принц Александр Петрович Ольденбургский[8] с Фелейзеном, и привезли пакет на имя Великого Князя с первыми письмами. На другой день выступили в половине восьмого, после часового хода; долина с южного направления круто своротила на восток. У самого поворота горы образуют теснину, а в противоположной скале, из двух пещер вытекает двумя водопадами река Баррады, орошающая нескончаемый ряд садов до самого Дамаска. Дорога, обходя скалы выветрившегося гранита и песчаника, проходит чрез узкие коридоры, шириною не больше четырех аршин. В одном месте мы взошли как бы в лабиринт таких проходов, кончившийся котловиною. Представьте себе на первом плане зеленый луг, с быстрым потоком, дальше – переброшенный аркою мост; пред мостом нагроможденные скалы, за ним роща со стройными тополями, наконец, за рощей, гранитный утес, образующий котловину. Для оживления картины вообразите себе наш пестрый поезд, змейкой извивающийся по мосту и тропинке. Казалось, вот заиграет музыка, из-за скал появятся воздушные нимфы Армиды, пленят нас танцами и опутают волшебными чарами. За этою котловиной следует другая, гораздо больших размеров. В ее отвесных скалах вырублены пещеры и иссечены человеческие фигуры. Нам говорили, что в них обитали языческие отшельники. Чтобы попасть в них, должно быть, они спускались по веревкам. С этой котловины Баррада становится шире и начинается непрерывный ряд садов до самого Дамаска. Из деревьев преобладали: ореховое, гранатовое, апельсиновое и фиговое, но были и такие, которых название я не знал. На одной горе нам показали могилу Хама. Чрез 3 часа подошли к Айн-Фиджи и остановились для завтрака. Около водопада стоит каменная часовня в память посещения Магометом, который, как рассказывает предание, дойдя до этого места, напился у водопада воды и прельстившись роскошною растительностью, сказал: «Дальше не пойду, потому что если я переступлю в земной рай, то не попаду в небесный».

У подножия крутого утеса, среди густо растущих тополей и ореховых деревьев, стоят неопределенного вида развалины с темным сводом. Из-под свода спокойною поверхностью вытекает ключ в полукруглый бассейн, откуда, ниспадая каскадом, быстро несется в Барраду. Уголочек этот так красив, что служит жителям Дамаска местом увеселительных поездок.

Отдохнув часа полтора, двинулись дальше, завернули в первую поперечную долину и, среди редких рядов фиговых плантаций, поднялись на площадку. Сады исчезли. Пред нами – плоская возвышенность с оврагами, каменистою почвой и тощими остатками трав, выжженных солнцем. Идем час. Вдали показались какие-то всадники. Все безжизненно и томит однообразием. Мы, кажется, немного плутаем. Лошади измучились, еле поспевают за ходким конем Его Высочества. Солнце палит. Нестерпимо жарко. Уже некоторые из нас стали терять терпение, не предвидя конца, а тут говорят, что мы слишком взяли вправо и делаем крюк по крайней мере на час.

Наконец-таки достигли противоположных гор и выехали на шоссе у моста через Барраду, которая обегает с юга пройденный нами путь.

Глава IX

Въезд в Дамаск. – Наше помещение и внутренность дома в Дамаске. – Изуверная секта шейха Ибрагима. – Проколотые щеки. – Волчок. – Скорпионы. – Жаровня. – Баня. – Волшебный сад. – Сон

На мосту встретил Его Высочество наш дамаский консул Юзефович, а чрез 10 минут мы подъехали к почетному караулу и палаткам, у которых ожидали Великого Князя генерал-губернатор, мушир[9], консулы различных держав и эмир Абд-эль-Кадер[10].

После представления перешли в палатку, где был накрыт стол с фруктами и различными напитками. К великому удовольствию навстречу нам выслали экипажи и последние десять верст мы сделали в колясках. Шоссе вдоль берега Баррады обстроено рядом дач. Многие из них окружены прелестными садами с фонтанами и затейливыми киосками. По дороге стоял народ, вышедший для встречи брата Белого Царя. Некоторые были верхом, на красивых лошадях, лошаках, ослах, обгоняли друг друга и скакали, сбивая с ног бранившихся пешеходов. Шоссе кончалось открытым полем впереди Дамаска. Начиная от чисто восточного характера города, с плоскими крышами, пологими куполами, высокими минаретами и распущенными, как зонтики, пальмами, до войск и пестрой толпы народа – включительно, все характерно представляло Восток, яркий красками и солнцем. Ни один европейский костюм не нарушал картины. Турки, арабы, бедуины, негры, греки, армяне и даже евреи, все были в национальных костюмах; женщины, в белых чадрах, украшали крыши и все возвышенные места. Вдоль шоссе стояла бригада турецкой пехоты с двумя батареями, двумя эскадронами драгун на лошадях, одним эскадроном на лошаках, и одним на верблюдах: на каждом верблюде сидело по два драгуна. Когда мы проехали, то я видел, как они сделали заезд направо по три и пошли рысью. Площадь кончалась каменным мостом чрез Барраду, который упирался в городские ворота. Не успели мы в них въехать, как надо было выйдти из колясок и идти пешком, потому что в узких глинобитных улицах Дамаска экипажи не могут везде проехать. Протолпившись чрез крытый базар, пройдя несколько улиц, шириною не более трех шагов, мы наконец остановились пред маленькою дверью и вошли в дом. О, чудо! пред нами дворец и волшебный сад из «Тысячи и одной ночи». Не выхожу из очарования; все виденное с утра представляется мне как бы сказочным сном.

Да что и говорить! В обыкновенные дни на Востоке оживлены только базары, на улицах же вонь и грязь, а вместо всяких украшений вымазанные глиною стены; такой вид вовсе не привлекателен для обыкновенного путешественника. Мы же видели Восток, так сказать, в парадном одеянии, оттого, может быть, и покажется, что я преувеличиваю. Приготовленный для нас дом был обставлен всевозможною роскошью. Большой четырехсторонний двор выложен мрамором, кругом такие же стены украшены богатыми рисунками, в особенности около окон, дверей и арок. В одной стороне, ближе ко входу, овальный бассейн с фонтанами, бьющими по четырем сторонам из пастей бронзовых драконов; далее сад из лимонных, померанцевых и лавровых деревьев, грациозных пальм, роз, аканфов и мелкой зелени мирт среди прелестных цветников. По стенам и навесам раскинуты сети всевозможных вьющихся и ползучих растений. Все комнаты имеют выход на двор, где чрез стеклянную галерею, где по причудливой лесенке, где прямо на мраморный помост. Против большого бассейна расположены приемные покои. С правой стороны высокая арка и открытая комната, по сторонам которой устроены две гостиные. Из них одна, с маленьким фонтаном из розового мрамора, отделана такого же цвета штофом, другая отличается только голубым цветом обивки, усыпанной золотыми блестками. С левой стороны большая зала с двумя эстрадами[11] по концам и одною в средней нише: мебель стоит на эстрадах, отделана красным штофом и инкрустациями[12]; полы на эстрадах покрыты толстыми коврами, стены – сплошными узорами; небольшие ниши заставлены блюдами и чашами китайского фарфора, камины в зеркалах, а среди всего, само собою разумеется, фонтан в бассейне из разноцветного мрамора. Высокий сводчатый потолок, весь в мелких орнаментациях, пестро раскрашен и покрыт позолотой. Всех нас разместили по два в спальнях, принадлежащих супругам нашего хозяина. Каждая имела высокий пол с широкими медными постелями под кисейным балдахином, мягкие ковры, диваны, табуреты, умывальники и шкафы.

Рядом с описанным двором, такой же мраморный двор, но гораздо проще: вместо сада помещались около бассейна четыре лимонные дерева, а стены были раскрашены в два тона, коричневый с красным. В одной из комнат, окружавших двор, был накрыт стол. После обеда, к которому были приглашены генерал-губернатор и мушир, наш консул предложил Его Высочеству посмотреть на служение последователей секты шейха Ибрагима.

У магометан, кроме главного подразделения на шиитов и суннитов, есть множество тайных и явных расколов[13]; последние, более или менее отступая от основных положений корана, иногда сопровождают свои служения какими-нибудь своеобразными обрядами и живут под главенством старейшего из рода основателей секты. Особенность секты шейха Ибрагима заключается в том, что последователи ее, во время пения молитв во славу Бога и Его пророка, добровольно претерпевают различные мучения, которые, «по милости Магомета», не оставляют после себя никаких последствий. Верующий может, за условную плату, заказать известные мучения, а так как действующие лица все больше одни и те же, то можно подозревать, что обман играет тут главную роль. Тем не менее впечатление весьма сильно, и надо иметь крепкие нервы, чтобы спокойно глядеть на все их проделки.

Мы отправились, предшествуемые кавасами и солдатами, которые несли большие фонари и освещали путь. Путешествие наше, длившееся полчаса, напоминало ночную прогулку по мрачным закоулкам какого-нибудь средневекового города, когда с обходом ночного дозора, объявлявшего «couvre feu», огни тушились, улицы запирались воротами и загораживались рогатками, а запоздавшему горожанину приходилось или оставаться там, где его застигли потемки, или, рискуя кошельком и шеей, пробираться к дому, освещая самому себе путь фонарем. Темные, узкие улицы, шириною не больше трех шагов, казались какими-то крытыми ходами от сходившихся наверху навесных балконов. Дурно вымощенные, они были так грязны, что местами приходилось перепрыгивать с камня на камень, натыкаясь на уличных собак, которые или подымали страшный лай и визг, если им приходилось уступать дорогу, или же не обращали на нас никакого внимания и мы шагали чрез них. В одном месте, перейдя площадку, пришлось идти чрез базар, казавшийся при мерцающем свете фонарей какою-то непонятною постройкой из бревен и досок, сложенных во всевозможных направлениях.

У ворот каждый раз подымали стук, чтобы разбудить сторожей, которые, после кратких переговоров, отворяли тяжелые запоры и пропускали нас. Наконец мы остановились пред ярко освещенным входом, где стоял караул.

В одной стороне, ближе ко входу овальной бассейн с фонтанами, бьющими по четырем сторонам; далее сад

Вошли. Двор с мраморного площадкой, развесистыми деревьями, бассейном в стороне и решеткой вокруг крыши. В одной стене ниша, с гробницей основателя секты, почитаемого за святого; в другой, на эстраде, небольшая комната с диванами, которая со двора походила на открытую сцену.

Когда мы пришли, молодой человек с худым продолговатым лицом, орлиным носом и большими, но весьма обыкновенными глазами, встретил Его Высочество на пороге и провел в особую диванную, где мы должны были принять угощение, состоявшее из кофе и щербета. Затем нас пригласили занять места во дворе против открытой комнаты, ярко освещенной висячими лампами. Весь остальной двор был в полумраке. На крышах можно было отличить много народу, устремившего все свое внимание на Его Высочество и свиту.

Внизу, кроме адептов секты, не было никого; старейшие из них сидели на сцене, младшие, в длинных белых рубахах, стояли под деревьями. Пять человек расположились вокруг жаровни на площадке пред эстрадою; сидя на козьих шкурах, они нагревали свои огромные тамбурины. Когда мы уселись, они мерно забили в тамбурины, и шесть человек взошли на возвышение, кланяясь шейху и целуя его руки. Он брал из ящичка длинные иглы и протыкал им щеки, вставляя на концы иголок зажженные восковые свечи. Претерпев операцию, они сходили вниз и становились друг против друга на площадке. Лица их были словно из воска: открытый рот, сложенные крестом на груди руки и безжизненный взгляд производили неприятное впечатление. Между ними один мальчик, лет пятнадцати, стоял недалеко от нас. Я вставал, как и многие из нас, рассматривал его щеки и утвердительно могу сказать, что иглы их протыкали. По-видимому, это также возможно, как возможны серьги в ушах и ноздрях. Дырочка была заметна для глаза; когда же у них вынули иглы, то у мальчика из щеки сочилась капелька крови. Около этого мальчика стоял плотный, коренастый негр; он был бледен и трясся всем телом, чуть не падая в обморок, но его ударяли ладонью в нос и таким образом приводили в чувство. Приглядевшись и преодолев неприятное чувство, возбуждаемое этим зрелищем, я заподозрил негра в притворстве, в чем потом и убедился.

Когда кончилось протыкание щек, явился обнаженный человек с птичьим лицом, волосами, выбритыми до темени и длинными на затылке. Завертев железный волчок, длиною в восемь вершков, со множеством побрякушек, он втыкал его в лицо, грудь, живот; при этом страшно кривлялся, как бы делая усилие над собою, чтобы решиться на производимую волчком боль. Потом он взял саблю и стал ею стегать свое тело, а в довершение лег на пол и воткнул ее в живот, на рукоятку же поставили какого-то старика, сидевшего на самом почетном месте.

Во все время этих упражнений, пение молитв, сопровождаемое ударами в тамбурины, глядя по силе мучений, то замедлялось, то возрастало, то обращалось в ужасный рев, который должен был возбуждать решимость и заглушать боль. Затем вынули из щек иглы, а негр выпустил из своей фески трех скорпионов, которые, почуя свободу и задрав хвосты, побежали во все стороны, но негр хватал их руками и, страшно крича и жестикулируя, двух из них разжевал, а третьего опять спрятал на голове под фескою. Птичья же физиономия принесла раскаленное докрасна железо, брала его в зубы и лизала. Для заключения втащили жаровню, в роде большого таза. Негр выхватил горячий уголь и съел его, а субъект с птичьим лицом снял туфли и стал метаться во все стороны, хватаясь за голову, пряча лицо на груди подошедшего к нему старца. Наконец, при оглушительном реве и бое тамбуринов, его подхватили под руки и поставили на горячие уголья: он страшно корчился, пока чрез несколько секунд его не вынесли без чувств, что не помешало ему, однако же, явиться через минуту и получить несколько золотых.

Затем нас пригласили занять места во дворе против открытой комнаты, ярко освещенной висячими лампами

Зная фанатизм Востока, меня сначала коробило, но потом я пришел к убеждению, что это более или менее ловкое жонглерство. Верно лишь то, что негр съел двух скорпионов, птичья физиономия держала в зубах и лизала раскаленное железо, и щеки прокалывались иглами.

Поблагодарив шейха и простившись с ним, на возвратном пути мы зашли в заранее приготовленную баню. При весьма роскошном устройстве, она имела громадный недостаток – была холодна.

Для русского человека холодная баня немыслима, а потому и я остался холоден к ее бассейнам, фонтанам, мраморным полам и неискусным банщикам.

Возвратясь домой, мы были приятно поражены освещением нашего волшебного приюта. Кругом бассейна горел непрерывный ряд ламп, на деревьях висели цветные фонари, а по грядкам искрились крошечные шкалики. Отдохнув и напившись чаю с товарищами, я вытащил свой дневник, чтобы сколько-нибудь занести в него богатый впечатлениями день.

Выбрав уютное местечко, я принялся за дело, но усталость клонила меня ко сну, а фонтаны в бассейне непрерывно журчали, возбуждая своим серебристым говором невольные грезы. Напряженное с утра воображение уже не признавало границ; мечта сменялась мечтою, и я более не отличал действительности. То мне представлялась голая степь с ее палящим зноем, и я ехал в рядах суровых крестоносцев, томясь жаждою и тяжестью лат, то бессвязный лепет ручейка, в прохладной тени пальм и густой растительности, переносил меня в волшебные сады с восхитительными женщинами. Вот я в Дамаске, окружен пестрою толпою арабов. Вот и мои излюбленные друзья детства: Али, бедный Хассан; а там черные невольники несут на могучих плечах тюки с товарами, за ними идет статный юноша в богатой шелковой одежде, это верно счастливый Синбад-мореходец… Странно, что это за черные глаза смотрят на меня из-под белой чадры? Как жгуч их взор… я не могу его выносить… он пронизывает все мое существо. Хочу бежать, но ноги словно из свинца… делаю страшное усилие… падаю… подо мною сыплются камни… разверзается темная пропасть… и… я просыпаюсь.

От неловкого положения у меня затекла рука, и по ней бегали мурашки. Дневник лежал на полу, перо далеко откатилось. Я посмотрел на фонтаны, они так же журчали, а в воздухе носился нежный аромат от окружавших меня цветов и деревьев.

Вот они, чары Востока! Вот что усыпляет трезвый рассудок однообразным нашептыванием, давая простор фантазии. Вот оно, ядовитое, но сладостное дыхание, опьяняющее сердце и горячащее кровь. Против их союза трудно устоять; пойду лучше спать. Завтра допишу дневник.

Глава X

Дамасские товары. – Базар. – Мечеть Омаядов. – Часовня Иоанна Крестителя. – Вид Дамаска. – Невольничий рынок. – Секта вращающихся дервишей Мевлевис. – Музыка. – Учение бригады Акиф-паши. – Обед у генерал-губернатора. – Фейрверк. – Вечер у нашего консула. – Еврейка Саада. – Слепой гусляр. – Танец

За последние четыре дня мы порядочно утомились, и потому сегодня отдыхали до 8 часов утра. Тем временем купцы разложили целый магазин восточных товаров в открытой комнате и на дворе. Тут были: дамасские шелковые материи, газы, ковры, шали, абаие, кефие[14]; различные азиатские вооружения, мечи, копья, дротики, стрелы, кольчуги, щиты и бармы с великолепною золотою насечкой; чубуки, бирюза, золотые украшения; фарфоровые и серебряные приборы для кофе; медные тазы, кувшины и блюда с орнаментациями, табуреты с инкрустацией и пр. и пр. Я нарочно перечислил все эти предметы, чтобы наметить промышленность Дамаска. Не говоря о достоинстве материй, которые пользуются заслуженною славой, все металлические работы чрезвычайно хороши. Знаменитая ковка оружия прекратилась со времени покорения Дамаска Тамерланом, зато теперь оружейники весьма искусно подделывают старинное оружие, в особенности украшенное золотою насечкой.

Его Высочество и вся свита купили много вещей. Конечно, за все запрашивалось втридорога, но потом уступалось сравнительно за недорогую цену, в особенности вещи из шелка, вроде шалей, платков и тканей. В и часов мы пошли гулять по городу и осмотреть знаменитую мечеть Омаядов. Несмотря на свою древность, Дамаск не богат памятниками старины, к тому же большая часть построек сделана фасадами во двор, на улицу же выходят только глинобитные стены. Оно и понятно: деспотизм Востока уважает гарем и останавливается пред его дверьми, а потому обыватели скрывают свои богатства во внутренних, недоступных для всякого комнатах и здесь окружают себя всевозможною роскошью.

Сначала мы обошли базар: он весьма обширен, построен преимущественно из дерева, и подобно всем базарам на Востоке в нем на тех же нарах и производство, и торговля. За некоторыми рядами устроены караван-сараи, в которых останавливаются заезжие купцы. Торговля Дамаска весьма значительна, особенно во время сборов большого каравана меккских поклонников. В это время население города возрастает от 120 до 170 тысяч.

Обходя различные ряды, останавливаясь пред искусными ремесленниками, мы, наконец, подошли к высоким воротам, запиравшим улицу; нас впустили через калитку во двор главной мечети, известной под именем мечети Омаядов. У магометан она почитается священнейшим местом после Мекки, Медины и мечети калифа Омара в Иерусалиме. Сначала это был христианский собор в честь Св. Иоанна Крестителя, что подтверждается и формою его постройки. Когда же калиф Омар завоевал Дамаск, то он занял половину собора под мечеть, а через 72 года калиф Валид I, из дома Омаядов, откупил у христиан и остальную половину. По преданию, в мечети этой хранится голова Иоанна Предтечи – в часовне, устроенной среди главного нефа.

Говорят, что в ней число окон соответствует числу дней в году, и будто каждое окно разделено на двенадцать частей, показывающих часы дня. Окон, действительно, очень много, но это должно быть вымысел, как и многое другое, рассказываемое о мечети, в которую доступ христианам строжайше воспрещен. Главный двор очень обширен, посредине его киоск с фонтанами, кругом аркады. Бывший собор занимает южную сторону и по наружному фасаду обнесен четырехугольными массивными колоннами[15], на которых покоятся арки, с рядом продолговатых окон. Пред тем, как нас впустить в храм, нам одели туфли на сапоги.

Внутри два ряда четырехугольных колонн поддерживают своды. С правой стороны высокие окна во всю стену прекрасно освещают внутренность. С левой, окна идут только до половины. Стены оштукатурены; говорят, что под штукатуркой скрыты разноцветные кафли, изразцы. Против средины входной стены сделана решетка, за которою наставлены пюпитры с огромными книгами. За ними сидели и читали взрослые и дети. При мечети библиотека со многими рукописями.

Пройдя мимо часовни Иоанна Крестителя, в которой за решеткой стоял громадный саркофаг, покрытый шелковым одеялом, мы взошли на минарет, чтобы полюбоваться видом Дамаска.

Действительно, стоило труда взбираться по крутым и высоким ступеням, чтобы поглядеть с высоты птичьего полета на это царство садов!

Город лежит, подобно громадному цветнику овальной формы, по обеим сторонам скрывающейся в нем реки Баррады; между зеленью высоких деревьев стелятся, как белые скатерти, площадки различной величины плоских крыш; между ними видны выложенные узорами колодцы с зелеными тычинками: это дворы с их красивою внутренностью и тенистыми садиками. Кругом города на далекое расстояние – золотистая равнина, а за нею охватывающая всю картину цепь Анти-Ливана со снежною вершиной горы Хермон, которая связывает как бы громадною жемчужиной две расходящиеся ветви гор.

Когда я спустился с минарета с двумя товарищами, то Его Высочество ушел уже домой завтракать. Н. Д. Макеев попросил сопровождавшего нас турецкого офицера показать нам невольничий рынок. Любопытно, что официально торговля невольниками запрещена, но на деле их всегда можно купить в известных караван-сараях, устроенных, как выше было сказано, среди базара.

Мы были в Дамаске в глухое время года, потому в двух караван-сараях ничего не нашли; но в третьем продавались две негритянки.

Войдя через ворота в четырехугольный двор, по трем сторонам которого расположены жилые помещения, с четвертой же сараи для лошадей и верблюдов, мы поднялись в левом углу по лестнице в башню: там сидели две негритянки, под присмотром шестнадцатилетнего евнуха. Одной цена была 60 рублей, другой 90 рублей на наши деньги; последняя была стройнее и моложе первой. На стене висели ручные цепи и плеть, в углу стояла кровать.

После завтрака Его Высочество пожелал посмотреть на вертящихся дервишей секты Мевлевис. Мы отправились пешком и через четверть часа были в монастыре. На чистом дворе, обнесенном забором, стояла мечеть с пологим куполом и двумя минаретами. Ее окружал сад с кладбищем и жилыми покоями. На пороге встретил Великого Князя шейх, седой старик, в темно-зеленой абаие, спущенной до полу, и с такого же цвета повязкой на белом тюрбане. За ним стояли дервиши в коричневых плащах и высоких войлочных шапках.

Шейх выразил удовольствие видеть в своей обители брата Белого Царя и прибавил: «Посмотрите на наше служение Господу, хотя, может быть, оно Вам не ново, потому что мы знаем, что у вас, русских, некоторые исполняют этот обряд». Должно быть, они слышали о наших хлыстах и их радениях.

Внутри мечеть в небольших размерах походила на устройство наших соборов и именно тою частью, над которою расположен купол. Под четырьмя арками между основных колонн стояли диваны; пространство пола между ними огорожено невысокою решеткой.

Нас усадили в стороне, противоположной входу. За нами была комната, в которой стояли несколько саркофагов (над могилами умерших шейхов), отделявшихся от нас железною решеткой во все вышину арки. Влево от нас возвышались хоры, где сидели музыканты с тамбуринами и гармониумом. Когда мы уселись, взошли попарно и едва слышно человек двадцать босых дервишей; сложа крестом руки на груди, они разошлись вдоль решетки и сели на пол. Для шейха подостлали в правом углу ковер.

Служба началась молитвой шейха, которую он произнес стоя. Дервиши преклонились к земле. Музыканты отвечали на распев. После нескольких таких возгласов ударили в тамбурины и начались тихие переливы звуков на гармониуме. Одновременно дервиши сделали земной поклон, ударив ладошами по полу, затем встали, сбросили с себя коричневые плащи и остались в белых рубашках и юбках[16], спущенных до полу. Потом повернулись направо, наклонили головы, скрестили руки на груди и шаг за шагом стали подходить к шейху. Поклонясь и поцеловав его плечо, они получали благословение и, опять кланяясь, как бы вдохновенные его прикосновением, начинали плавно вращаться, все подвигаясь вдоль решетки. Между тем тихие звуки гармоникорда, в двухчетвертном такте, переплетаясь между собою, мало-помалу начали возрастать все быстрее и быстрее, сменяя друг друга. Тамбурины акомпанировали им ударами при начале каждого такта; потом удваивали, утраивали и, наконец, все усиливаясь, доходили до шести ударов в продолжение такта. Следуя музыке, дервиши продолжали свое кружение, все увеличивая его скорость по мере возрастания звуков, до неожиданного резкого обрыва последних, с которым они останавливались как вкопанные. После краткой молитвы вращение повторялось в том же порядке, только с большею скоростью и, кроме того, трое вертелись как волчки в одной точке посредине общего круга.

Поклонясь и поцеловав его плечо, они получали благословение и, опять кланяясь, как бы вдохновенные его прикосновением, начинали плавно вращаться

При третьем разе кружение достигло бешеной скорости, причем и сам шейх принял участие, подняв голову к небу и грациозно придерживая правою рукой полы своей одежды. Остальные кружились в различнейших позах: кто скрестив руки и подобострастно наклонясь; кто разведя руки или заложив правую за голову, а левую держа у сердца. Многие вращались с большою ловкостью и даже грацией. У всех глаза были закрыты. У некоторых лица выражали блаженное состояние. Под конец движение достигло такой быстроты, что фигуры принимали какие-то неопределенные очертания, а глядя на них, голова кружилась.

Служба окончилась молитвою шейха за здравие Султана и Его Высочества. Не знаю, как другим, но мне понравились вращающиеся дервиши, в особенности после изуверных фокусников секты шейха Ибрагима. К тому же было так тепло, светло, ничто не раздражало нервы, а напротив, вместо дикого рева, оригинальная музыка располагала к созерцанию, а самый приступ к кружению не лишен был даже торжественности. Меня поразило, как дервиши скоро приходят в себя после кружения. Впрочем, мне сказали, что они начинают упражняться в нем с детского возраста.

Происхождение этой секты относят к 1273 году. Прежде кружение производилось под звуки флейт, которые в виденном нами служении были очень удачно заменены гармониумом.

На другой день я видел некоторых дервишей этого монастыря на базаре, торгующих в собственных лавках. Они раскланивались с нами как добрые знакомые.

На следующее утро нас повезли на учение бригады пехоты, с двумя батареями и двумя эскадронами драгунов.

Учение производил Акиф-паша. Обойдя строй, Его Высочество вошел в тут же раскинутые шатры. Сидя на мягких диванах в прохладной тени шатров, мы смотрели на весьма стройное учение с продолжительною пальбой после каждого перестроения и атаками. Учение производилось полтора часа при 28° по Реомюру в тени, и за все время Акиф-паша дал людям только раз оправиться. Под конец учения Его Высочество вышел из шатра и пропустил войска мимо себя церемониальным маршем, отдавая честь знаменам, которые преклоняли пред Великим Князем.

По окончании смотра Его Высочество благодарил Акиф-пашу и начальника штаба, и принял, по приглашению военного начальства, приготовленный в соседнем шатре завтрак.

Не успели мы, по приезде домой, отдохнуть, как пришлось идти обедать к генерал-губернатору. Тут мы познакомились с гражданским начальством, просидев часа два за столом, пока не были обнесены все сорок перемен бесконечного обеда. Я не решаюсь описывать этот обед, тем более, что он был сервирован по-европейски и, за исключением баранины, пилава и начиненных огурцов, не имел национального характера. Вечером, на площади пред домом генерал-губернатора, сожгли фейерверк, самая интересная часть которого была освещение бенгальскими огнями площади с массами собравшегося на ней народа.

С обеда мы отправились на вечер к нашему консулу Юзефовичу.

Консульский двор устроен так же, как вышеописанные дворы. В диванной комнате две ниши с эстрадами: в одной мягкие оттоманки, в другой фортепиано.

При входе Его Высочества, все общество встало и было ему представлено г. Юзефовичем. Это были большею частью жены православных арабов зажиточного класса. Костюмы их отличались яркими цветами, между которыми преобладали зеленый с малиновым и золотом.

Нельзя сказать, чтобы дамы эти отличались типичностью. Зато весьма характерное лицо было у еврейки Саады, приглашенной для пения вместе с акомпанировавшим ей слепым гусляром. Саада весьма красивая женщина, высокая, стройная, с правильными чертами лица и большими серыми глазами. На ней был лиловый шелковый халат, шитый золотом, малиновые шаровары, желтые туфли и черная бархатная шапочка с бриллиантового диадемой, из-под которой падали две черные косы. Она пела арабские и еврейские песни, сопровождая пение ударами в тамбурин и незначительным змееобразным колебанием торса.

Не понимая языка, я не мог восхищаться однообразным горловым пением, но следил за выражением лица и глаз Саады. Все в ней дышало страстью. Глаза ее выражали то негу и упоение, то гордую, непреклонную волю и решимость.

Аккомпанемент начинался с прелюдии, а потом шел в унисон с голосом и кончался ритурнелем, или фигурным кадансом.

При Сааде была ее дочь, хорошенький ребенок, лет девяти. По просьбе присутствующих ее заставили танцевать, что она и исполнила с большою грацией.

Сев за фортепиано, я начал играть; слепой гусляр пробовал подлаживаться под мою мелодию. Заметив это, я заиграл в том тоне, в котором приблизительно был настроен его инструмент, и он тотчас же нашел мелодию, но не мог удержаться от своих вставок и вариаций.

На следующее утро нам предстояла поездка в степь к бедуинам, а потому, поблагодарив любезных хозяев, в и часов мы отправились домой.

Глава XI

Бедуины. – Их занятия. – Характер. – Религия. – Нравственность. – Поездка в кочевье племени шейха Магомета-Духи. – Верблюд со знаменем племени. – Обед. – Возвращение в Дамаск

Бедуины принадлежат к арабскому племени, разделившемуся сообразно с местными условиями на две части, из которых меньшая заняла степи и обратилась к пастушеской жизни; большая же часть поселилась в плодородных местах, стала возделывать почву, построила города и приняла блестящее участие в умственном и культурном развитии человечества. Простота нравов, образ жизни и привычки у бедуинов не изменились в течение целых тысячелетий, о чем ясно свидетельствуют Библия и история Востока. Как прежде, так и теперь они ведут жизнь кочевую, и, по условием своего существования, обречены на умственную косность и лишения. Зато, эти же условия защитили бедуинов от всякого постороннего влияния. По их пустыням прошли египтяне, персы, греки, римляне, но для всех они остались столь же неуловимы, как вихрь их родных степей.

Занятия бедуинов ограничиваются пастьбой своего скота, грубою выделкой некоторых предметов для домашнего обихода, сопровождением караванов, постоянными усобицами с соседними родами и, наконец, где возможно, грабежом. Все предметы для жизненных потребностей они извлекают из стад или приобретают меновою торговлей на соседних рынках. Их религия и нравственность крайне неопределенны и, вообще говоря, на них следует смотреть как на неблаговоспитанных детей, у которых хорошие наклонности остались неразвитыми. Окруженные ревностными поклонниками Пророка и находясь отчасти в их зависимости, они наружно приняли название магометан, усвоили некоторые обряды и заучили, насколько были в состоянии, молитвы; затем, подобно цыганам, которые, живя среди христиан, сумели сохранить свои верования, они остались теми же язычниками. Магомет тщетно старался отучить их от идолопоклонства. Поклонение солнцу, при восходе, преследуемое магометанами, и ныне почти повсеместно у бедуинов. И при этом большая часть бедуинов понимает божество в смысле могущественного шейха, живущего на солнце.

На вопрос Пельгрева, обращенный к одному юноше из племени Шерарат: «Что вы будете делать, когда предстанете пред Всевышним?» Он отвечал: «Ну, мы поедем к нему, и если он нас хорошо примет, накормит и даст табаку, то мы останемся у него, в противном случае сядем на коней и куда-нибудь уедем».

Бедуины не кровожадны и избегают убийства, даже в битвах между собою. У них нет ни национальных, ни религиозных войн. Бедуин не сражается за свой дом и двор: у него их нет; ни за отечество – оно везде и нигде; ни за честь – он никогда об этом не слыхал; ни за веру ее – нет и об ней он не заботится. Его побуждает к битве временный захват ничтожного клочка земли для пастбища, пользование колодцем с затхлою водой, а также желание украсть чужих лошадей или верблюдов; все причины, не возбуждающие ожесточения, при легко достигаемых целях, и которые ни в каком случае не сопровождаются яростью и жестокостью. Во всех местах, находящихся под номинальною властью Турции, бедуины противодействуют всякой попытке к оживлению местности, ревниво охраняют свои пастбища и не дозволяют селиться поблизости, считая это посягательством на свои права.

Понятие это о бедуинах я составил себе еще предварительно, по сведениям доктора Петермана и Пельгрева, и могу подтвердить, что во время путешествия, разговаривая с местными жителями и наблюдая бедуинов при всякой встрече, я не раз убеждался в справедливости всего сказанного.

В 8 часов утра мы отправились верхом; пройдя город, сели в коляски и ехали в них до тех пор, пока дорога не выбежала в степь. Часа два нас окружали непрерывные сады, потом они стали редеть и сменились правильно разбитыми полями, которые были обсажены рядами смоковниц или маслин. Наконец коляски остановились у какой-то деревушки с караван-сараем. На лужайке, пред нею, стоял эскадрон драгун. Нам подали строевых лошадей, и мы отправились, не разбирая дороги, по полям, через канавы и ручьи, мимо деревушек и одиночных шатров бедуинов.

После двух с половиной часов хода, вдали показалась пыль. Все обрадовались, полагая, что это кочевья бедуинов. Подъезжаем ближе – стадо баранов. Но вот, кто-то скачет, верно бедуин, посланный нам навстречу, чтобы ближе провести к кочевью. Под ним гнедая лошадь. Предположение это оказалось верным; скоро он остановился, соскочил, поклонился Его Высочеству и, отвечая на вопросы генерал-губернатора, указывал направление, в котором находилось кочевье. Идем. Опять навстречу нам быстро несется клубочек пыли, все ближе, ближе. Бедуин говорит, что это его шейх Магомет-Духи. Он подскакал на довольно статной гнедой кобыле, слез и подошел к руке Великого Князя. Среднего роста, с маленькими быстрыми глазами, коричневым цветом лица, черною окладистою бородой и выбитыми передними зубами, – он говорил скороговоркой, размахивая левою рукой. Правая рука висела без движения, потому что высохла, от удара ятаганом в плечо. На нем был белый с голубыми полосами халат, коричневая абаия и такого же цвета кефиэ – все сильно затаскано.

Между тем, подвигаясь вперед, мы стали различать стада пасущихся баранов и верблюдов. Вообще довольно ровная степь местами пересекалась небольшими холмиками, которые скрывали кочевье. На кряже одного такого холма выстроился ряд бедуинов с копьями. Я насчитал тридцать семь всадников. Когда Великий Князь подъехал, они бросились с криком во все стороны и начали джерид. Въехав на холм, мы, наконец, увидели лагерь из черных шатров, в беспорядке по степи. У самого большего из них, принадлежавшего шейху, нам предложили остановиться и слезть.

У бедуинов шатер состоит из грубой шерстяной или бумажной материи, сшитой в виде громадной скатерти; под ее серединой становят колья, а стороны притягиваются к земле, с помощью колышков и длинных веревок. Днем палатка либо приподнята со всех краев в виде навеса, либо открыта с одной какой-нибудь стороны и защищает только от солнечных лучей, а на ночь ее края притягивают плотно к земле. У шейха она была разделена завесами на три части. В первой, самой обширной и устланной мягкими коврами с подушками, принимались гости; во второй, уставленной тюками, седлами, верблюжьими уборами и другим домашним скарбом, сидели жены и дети; в третьей готовили обед, то есть варили рис и баранину в огромных медных котлах, на разведенном посередине очаге.

Конечно, бедуины и их образ жизни далеко не так привлекательны, как описывают многие путешественники, но они имеют своего рода прелесть, которая дает возможность поэтизировать их быт. Вам представляется что-то давно знакомое, вы вспоминаете рассказы из Библии, воображение переносит вас за несколько тысяч лет. И когда эти первобытные люди носятся пред вами на типичных лошадях, без стремян, с голыми ногами, в развевающихся, как плащи, полосатых абаиях, в шелковых кефиях или же без всякого головного убора, с заплетенными только прядями волос; когда, потрясая копьями, они мечутся во все стороны, в это время вы не можете не признать, что бедуины красивы и производят впечатление необычайной мужественности.

Отдав лошадей, мы легли на ковры и подушки в приемном отделении шатра. Вокруг него собрались и сели на землю бедуины. Между ними были негры-невольники, которые, кроме цвета лица, ничем не отличались от своих хозяев. Они сидели, курили и разговаривали, как равные с равными. Недалеко от шатра стояли наши люди с лошадьми, между ними сновали верхом бедуины. С ними были два верблюда, с огромными седлами в форме лодок на горбах. Эти лодки, покрытые навесами из малиновой шелковой материи, были украшены кистями, бахромой и чапраками, узорчато расшитыми золотом и белыми раковинками. В такую лодку помещают самую красивую из племени девушку, а все вместе изображает как бы знамя племени. Во время междоусобиц или воинственных игр, около такой лодки происходит самая отчаянная драка, возбуждаемая воинственными криками девушки, и победа считается за тою стороной, которая овладеет таким верблюдом, с его прелестною ношей.

На нем был белый с голубыми полосами халат, коричневая абаия и такого же цвета кефиэ – все сильно затаскано

Торжественно спокойная, по временам бурная и величественная природа пустыни отражается на ее обитателях. Пешком, или сидя, бедуин спокоен, серьезен и медлен в своих движениях. Зато на коне он ловок, увертлив, энергичен и быстр как вихрь, свободно прорезающий вдоль и поперек необозримые степи.

Пока мы взаимно рассматривали друг друга, пришли два негра и подали кофе и шербет. Потом принесли огромные медные блюда, более аршина в диаметре. На них был горою наложен рис с кусочками баранины и какою-то зеленью, которую я сначала принял за лук, но потом увидел, что это пряное растение, собираемое в степи. Сам шейх принес в кожаном мешке левантыши[17] (у евреев маца, опресноки) и разложил их вокруг блюда и пред нами, как салфетки. Мы стали есть руками, закусывая одним концом от левантыша и вытирая пальцы другим. Не знаю чему приписать, голоду ли, или оригинальности угощения и сервировки, только я ел с большим удовольствием и аппетитом. Надо отдать справедливость, рис был отлично приготовлен, рассыпчат и жирен; баранина нежна и без всякого запаха или постороннего вкуса, а зелень придавала всему приятный аромат. Вместо вина и воды подали верблюжье молоко. Оно жирнее коровьего, гуще и имеет соленый вкус. Как будто возмещая недостаток соли в степи, заботливая мать-природа достаточно посолила главное питье бедуинов. Десерт составили виноград и сочные арбузы.

Отдохнув таким образом часа полтора, Его Высочество пошел осматривать лошадей. Хороших, в смысле кровности и годности в производители, совсем не было. Всех лучше была гнедая кобыла, на которой шейх встретил Великого Князя, а при прощании просил принять ее на память. Мне говорили, что лучшие лошади, вероятно, были спрятаны, так как генерал-губернатор и некоторые из сопровождавших Великого Князя пашей содержат конные заводы и не прочь украсить их хорошим приобретением, а шейх Магомет-Духи находится в постоянных с ними сношениях и даже отчасти в зависимости, потому что промышляет со своим племенем конвоированием большого каравана, ежегодно отправляющегося в Мекку.

Его Высочество отдарил шейха несколькими серебряными вещами и дорогою абаией, которая особенно ценится бедуинами и изображает нечто вроде наших почетных отличий и орденов, а его сыну подарил револьвер. На прощание Великий Князь устроил скачку, назначив призы. Бедуины не имеют никакого понятия о скачке на короткое расстояние. Они поскакали без оглядки, и Его Высочество предоставил шейху определить победителей.

Глава XII

Древность Дамаска. – Отъезд. – Сааса. – Римская дорога. – Конейтра. – Пустыня Хаурана. – Мнимое нападение бедуинов. – Долина Иордана. – Нападение на наш завтрак. – Джесер-Бенат-Эл-Якуб. – Иордан. – Сабех или Танец сабель. – Пляска курдов

Возвращаясь в Дамаск, мы поехали другою дорогой и опять сбивались с пути. Я с наслаждением сел в коляску и любовался садами, с прелестными экземплярами орехового дерева и платанов, которые как бы соперничали между собою в величине, разветвлении и богатстве зелени. Не доезжая города, мы остановились у фонтана, устроенного под тенью подобных же вековых деревьев, и напились чистой свежей воды.

У магометан издавна существует прекрасный обычай устраивать водопроводы и фонтаны в память какого-либо события, по обету, или ради доброго дела. И должно сознаться, они достигают цели, потому что всякий невольно помянет добрым словом этих общественных благотворителей, когда освежится и утолит свою жажду у построенных ими фонтанов.

По городу пришлось опять ехать верхом, возбуждая любопытство и толки среди жителей, отдыхавших у кофеен; а кофеен в Дамаске с харчевнями около 400. Как на всем Востоке, в них собираются после 4 часов вечера отдохнуть от дневных трудов, послушать новости дня или рассказы сказочников; при этом курят трубки и наргиле (кальян), прихлебывая кофе из крошечной чашечки, в виде яичной скорлупы.

Возвратясь домой, мы обедали с Абд-эль-Кадером и несколькими пашами, которые участвовали с нами в поездке к бедуинам. За столом я сидел наискось против эмира Абд-эль-Кадера. Его лицо, важная осанка, мужественный взгляд преисполнены ума, достоинства, благородства и приветливости. Это тип восточного рыцаря. Таким я представляю себе Саладина.

После обеда я лег на диван против фонтана. Завтра мы идем в Иерусалим. При благоприятных условиях наш караван может совершить этот путь в десять дней, а потому, ввиду предстоящих трудов, я позволил себе полениться. Лежа на диване, разговаривая с товарищами, я мысленно припоминал историю Дамаска. Восточные писатели утверждают, что на том месте, где теперь стоит город, был первоначально земной рай. На горе Касьюн, к которой примыкает посад Салахиэ с 20 000 населением, по преданию Каин убил Авеля. Могилу его, равно как могилу Ноя, показывают около города. Во времена Авраама, Дамаск уже был значительным городом. Время же его основания неизвестно. Переходя из рук в руки, истребляемый несколько раз пожарами, он постоянно возрождался из пепла, среди чудных садов, сила растительности которых, должно быть, главным образом, и поддерживала его существование. Братья и однолетки Дамаска – Вавилон, Нинивия, Мемфис, Фивы и пр., все лежат в развалинах и занесены песком и землею, а Дамаск до сих пор живет, и по своей торговле и производительности занимает даже видное место между городами Востока. В VII столетии, при калифах из дома Омаядов, он был столицей Востока, а владение его простиралось от Оксуса и Инда до Атлантического океана.

Я упоминал уже, что в Дамаске не сохранилось памятников глубокой старины; живым свидетельством его прошлого является разноплеменность его населения, состоящего из сирийцев, иудеев, армян, греков, арабов, турок и пр. Кажется, что всякая народность, когда-либо господствовавшая в нем, и поныне имеет здесь своих представителей. Что же касается христианских сект, то их не перечтешь: сирийцы, несториане, марониты, мельхиты, православные, униаты, армяне-католики, армяне-грегориане, протестанты и пр. и пр. и пр.

После чаю, по предложению любезного хозяина, я пошел в баню. Она была весьма роскошно устроена в одном углу двора, в подвальном этаже, конечно, вся из мрамора, с тремя отделениями.

Из Дамаска мы выступили в 9 часов утра; по пути Его Высочество заехал в православную церковь Св. Николая. В Дамаске есть две православные церкви: Пресвятой Девы Марии и Святого Николая, построенные еще до распространения магометанства. Давка была так велика, что я не слез с коня, а поехал, с несколькими товарищами, вперед. Несмотря на достаточное число собак, исполняющих должность мусорщиков, вонь и грязь в некоторых улицах были нестерпимы, и мы обрадовались, когда вышли на широкую улицу, построенную и шоссированную Французским обществом. По сторонам ее тянутся различные лавки; амбары со сводчатыми помещениями, в которых лежит сваленый кучами зерновой хлеб; бани с вывешенным для просушки бельем; кофейни с галереями, впереди обширной горницы, обставленной диванами, на которых сидят, прихлебывая кофе и куря трубки, арабы. Несколько, так сказать, миниатюрных мечетей, раскрашенных цветными узорами, разнообразят и без того красивую улицу. Между ними одна отличается богатством фантазии своего строителя и замечательно грациозным четырехугольным минаретом. На одном повороте улицы, у ворот кладбища, мы встретили похоронную процессию, предшествуемую рядом убогих, слепых и наемных плакальщиц. Кладбище отличалось совершенным отсутствием зелени; памятники имели вид продолговатой сводчатой гробницы, выведенной из кирпича с двумя вертикально поставленными в головах и ногах досками, а на некоторых могилах возвышаются небольшие часовни с куполом. На улице было большое движение: караваны шли с тяжестями; нехотя тащились ослики, навьюченные углем; проезжали всадники, бедуины; в одном месте строили дом; рабочие, наполовину голые или в одних рубашках, таскали кирпичи, тесали камни, выводили стены и напоминали картины, на которых изображают построение древних храмов и городских стен.

У выезда стоял эскадрон кавалерии с батареей. В оливковой роще, которая сменила городские постройки, сидя на коврах, ожидали Великого Князя – генерал-губернатор и прочее начальство Дамаска. Простившись с ними, мы продолжали путь по дороге между садами. Когда сады стали редеть, сменяясь обработанными полями, до нас донеслись пушечные салюты в честь проводов Великого Князя. Мы шли по извилистой полевой дороге, местами окопанной канавами; по сторонам виднелись селения с оливковыми рощицами; вправо тянулась цепь Анти-Ливана, влево оголенные холмы. Встретив два, три каравана, мы вошли опять в оливковую рощицу, проехали большую деревню, переехали чрез мост, ручей, поле и остановились для завтрака на площадке в саду, около деревни Артус. Чрез полчаса приехал Великий Князь, и, позавтракав, мы поехали дальше; дорога обратилась в необозримое поле камней; вся растительность исчезла. К сумеркам мы дошли до Сааса, одинокой фермы, построенной на холму и обнесенной, как крепостца, стенами. Во время последней резни христиан, турки пользовались ею как укреплением для действий против друзов. После обеда все пошли спать, утомившись продолжительным переходом. Днем было страшно жарко, термометр доходил до +40°по Реомюру; а после заката, с наступлением ночи, упал до 5°. Такая резкая перемена на 35° чрезвычайно чувствительна, к тому же я так устал и озяб, что лег в постель, не дописав дневника. Наутро нас подняли еще до восхода солнца; одеваясь, я уронил галстух и подымая его, невольно вздрогнул, – что-то черное, ракообразное ползло по ковру; сначала мне показалось, что это скорпион, но потом я убедился, что это был небольшой краб, который забрался в нашу палатку, разбитую на самом берегу ручья. Напившись чаю, некоторые из нас согласились всегда выступать немного раньше Его Высочества, в видах сбережения коней, а отчасти для того, чтобы не отставать от быстрого хода, которым шел Великий Князь. Взобравшись на холм, под стенами фермы, мы пошли по развалинам древней римской дороги, местами вполне сохранившейся, так что видны глубокие колеи, местами же взрытой, как бы землетрясением. Мы следовали по ней в продолжение двух часов; непонятно, как лошади ступали по этим осколкам, глыбам гранита, каким-то накипам шлаков и невысоких кряжиков, то и дело пересекавших дорогу.

После 6 часов ходу, не встретив ни единой души, мы достигли развалин Конейтры. Лагерь наш разбили около колодца, с мутною, затхлою водой, против селения, обращенного друзами в груду камней. Мы были среди каменистой пустыни Хаурана. Говорят, что весной она покрывается богатою зеленью, в которой исчезают ее бесчисленные камни, а безотрадный вид мертвой пустыни сменяется оживленным движением прикочевывающих на свежие пастбища бедуинов, с огромными стадами овец, лошадей и верблюдов. Мы только что кончили обед, когда к лагерю подъехал, в сопровождении десяти бедуинов, эмир Хассан, владетельный князек из окрестностей Конейтры. С ним обошлись как с почтенною особой: Великий Князь пригласил эмира в палатку, приказал подать кофе, а затем распрашивал о лошадях, которыми обладает его племя. Эмир обещал наутро опять приехать и привести с собой на показ несколько лошадей.

Утром я не дождался его возвращения, а согласился опять идти часом впереди Великого Князя. Двое из наших товарищей уже отправились, когда Холу-паша, сопровождавший Великого Князя в качестве представителя гражданской власти, просил не отделяться от каравана, в видах того, что пустыня Хаурана не безопасна от нападения и грабежей бедуинов. Д. И. Скобелев взял на всякий случай ружье и догнал передовых. Я, признаться, не обратил внимания на предупреждение и спокойно дожидался доктора Обермюллера, который попросил меня не уходить без него. Осмотрев больного, он сел на своего лошака и прибавил ходу; мы думали скоро догнать товарищей. Пред нами, напевая песню, тащился турецкий солдат с лошаком на поводу, который был навьючен офицерскими вещами. Скоро мы и его обогнали, а передовых все еще не было видно. Я не сомневался в дороге или тропе, по которой надо было направляться. Она обозначалась слишком явственно, противу других, свежими следами; к тому же мы шли на Иордан и Галилейские горы, которые, более или менее, не скрывались из виду.

Между тем, доктор стал беспокоится, а я вспомнил предупреждение Холу-паши. Тропинка все время перебегала пологие рытвины и холмы, покрытые мелким, как вереск и можевельник, кустарником. Прошел час, а товарищей нет как нет, и сзади ничего не видно. В одном месте, выйдя на открытое плато, я заметил вдали группу всадников и уже было обрадовался, но когда вгляделся попристальнее, мне показалось, что это бедуины и что они едут нам навстречу.

Невольно закралось сомнение. Что, если они вздумают нас ограбить? Или, еще хуже, увести в степь и потребовать выкуп? Дело нехорошее! А, кажется, Холу-паша просил не отделяться! Ну, будь, что будет! А может быть и нечего беспокоиться, бедуины скрылись с глаз, и, вероятно, свернули куда-нибудь в сторону. Рассуждая таким образом, я подвигался вперед, пытая безлюдную даль и не желая тревожить Обермюллера, не сообщал ему своих опасений. Вправо от нас была глубокая рытвина; впереди отроги невысоких холмов незаметно пересекали пустыню, сливаясь для глаз в ровную поверхность своими вершинами.

Я было забыл бедуинов, и стал опять, придерживаясь направления на выдававшуюся группу Галилейских гор, разбирать знакомые следы подков и поступи лошадей, которые давали мне возможность выбирать тропу. Как вдруг, ничего не видя пред собою, мы явственно услышали топот скачущих коней, а через минуту, совершенно неожиданно, бедуины выскочили с правой стороны из рытвины. Я только успел повернуть им навстречу, а Обермюллер вскрикнул: «Ну! Что теперь с нами будет!», как мы были мигом окружены со всех сторон. Из рытвины они поднялись по тропинкам в несколько рядов, с опущенными наперевес копьями, поровнявшись с нами, некоторые поклонились; а один даже показал мне рукою дорогу, и, затем, продолжая скакать, также быстро исчезли за холмами.

Все это произошло так скоро и неожиданно, что я успел только ответить на поклон, свернуть опять на тропу и расхохотаться не оправдавшемуся страху. Но, должно откровенно сознаться, что испугался, когда неожиданно увидел, что человек тридцать всадников, с опущенными копьями, выскочили из рытвины прямо на нас. Оправившись от страха, я стал подтрунивать над доктором, которому эти похождение пришлись совсем не по сердцу.

– Подождите же! – кричал он мне. – Куда вы едете? Чорт знает что!

– Так что же делать! Ведь не оставаться же здесь, не назад же идти? Легко может случиться, что Великого Князя проведут другою дорогой, так, что мы его даже не увидим. С тропы я не собьюсь. А что тут стоять, что вперед идти, все также подвергаешься возможности нападения. Так поедемте лучше вперед!

Мы продолжали путь; через некоторое время обогнали спешившегося заптие (так называют составленную из курдов земскую полицию); лошадь его чуть волочила ноги. Между тем тропа спустилась в небольшую долину, по которой изредка возвышались вековые дубы, низкорослые, с корявым стволом и густою макушкой мелкой листвы. Мы остановились в ней, чтоб оправить лошадей и осмотреться.

Я въехал на пригорок и увидел, что мы находимся недалеко от нашего привала. Предо мной расстилалась долина Иордана, эта глубочайшая впадина, низменность которой у Мертвого моря опускается до 1300 футов ниже поверхности океана. Я мог окинуть взором только часть этой гигантской морщины земной коры; начиная от горы Хермон, откуда берет свое начало Иордан, вдоль гор Галилеи и до Генисаретского озера. Далее, очертание песчаного и раскаленного Гора[18] исчезали в голубой завесе сгущенного испарениями воздуха.

С особенною любовью я всегда хранил и лелеял в памяти впечатления детства, когда учил священную историю; когда, и случайно познакомившись из детских повестей с крестоносцами, увлекся их подвигами и мысленно сопутствовал моим героям по Малой Азии, Сирии и Палестине. Прошли годы, и вот как забилось мое сердце, когда я различил сквозь густую синеву воздуха бирюзовую поверхность Генисаретского озера, любимого местопребывания Христа Спасителя. Меня охватило невыразимо отрадное чувство!.. Я видел пред собою Обетованную Землю, где с раннего детства витало мое воображение. Мои первые грезы и мечты посетить ее – исполнились! Я стою на пороге страны, где жил Божественный Учитель, у колыбели христианского учения. Как ярко светит солнце, как нежно очерчены контуры гористой Галилеи и зеркальные поверхности озер, между которыми, по дну долины, Иордан изредка сверкает как рассыпанная нитка бриллиантов.

После привала, через полтора часа ходу, мы спустились к Иордану и остановились у моста «Дочерей Иакова»

Через малое время мы добрались до привала и рассказали товарищам наши похождения. Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что шайка пеших бедуинов напала на людей, следовавших с припасами, но была отбита и разогнана не замеченным ею конвоем, который следовал сзади и успел переловить из них четырех человек. А пред тем за две недели были ограблены англичане, путешествовавшие в числе двух мужчин и трех дам; их раздели донага и оставили на произвол судьбы. Можно себе представить, что испытали эти путешественники.

После привала, чрез полтора часа ходу, мы спустились к Иордану и остановились у моста «Дочерей Иакова» с развалинами предмостного укрепления и сторожевой башни, римской еще постройки. Название моста «Дочерей Иакова» дано ему по народному преданию, будто праотец Иаков, возвращаясь из Месопотамии, переправлялся чрез Иордан в этом месте.

Первым моим делом было подойти к священной реке и омыть себе голову. При ширине около 6–7 сажень, она быстро течет, образуя по иловатому дну глубокие яры, или каскады, на небольших, пересекающих ее порогах. Лагерь был разбит на левом берегу, найдя который сырым, Его Высочество приказал спальные палатки перенести на правую, каменистую сторону.

Пока мы перебирались, пригнали захваченных конвоем бедуинов. Паши послали за ближайшим шейхом. Когда он приехал, выкурили с ним трубки, угостили кофеем, а грабителей жестоко отодрали и отпустили домой. Кроме того они вынесли не меньшее наказание, пока их гнали по каменистой дороге, скрученных и привязанных к лошадям.

Пред обедом многие из нас купались в затоне у моста против башни, а когда стемнело, Великий Князь пошел гулять по бивуаку. Лошади и вьючные животные уже выели корм; у одного костра нукеры пели и плясали под звуки рожка. С приходом Его Высочества круг расширился, и два нукера – араб с негром – стали танцовать, при дружных ударах в ладоши, притоптывая ногами и переминаясь с одной стороны круга на другую. За ними вышел другой араб, большого роста, в куртке и шароварах; ему подали две обнаженные сабли, и он стал танцовать «Сабэх» (Sabeh), или «Танец сабель». Описывая круги блиставшими при свете костра клинками, он скрещивал их над головой, за спиной, у ног, подвигался вдоль круга, все скорей и скорей вращая сабли, которые под конец, как молнии, сверкали около его туловища.

Перейдя на тот берег, мы были встречены пляской курдов, исполнявших при нашем караване должность заптиев. Обнимая друг друга за плечо и пояс, они составляли как бы подвижную стену, пели воинственную песнь, пристукивали каблуками, выбрасывая правую ногу, подавались вперед всем корпусом, и затем, твердо ударяя оземь ногою, выпрямлялись. Впереди этой фаланги двое танцовали, играя саблями. На курдах был очень живописный наряд: красная куртка с широкими белыми рукавами, шаровары в сапоги и тюрбан. Этот характерный танец чрезвычайно оригинален и красив, в особенности при свете факелов, озарявших своим неровным пламенем мужественные лица и белую одежду курдов.

К 10 часам лагерь наш уснул, и только вой неугомонных шакалов, да журчанье Иордана, стесняемого в своем быстром течении мостом и порогами, прерывали ночную тишину. Всякий вечер, пред тем, чтобы лечь спать, я писал дневник и любил прислушиваться к ночным звукам, наблюдая их почти неумолкаемый говор. Всякая местность имеет свой способ выражения, передающий ее характер, ее жизнь. Вникая в эти, с виду бессвязные речи, скоро заметишь их удивительное разнообразие и станешь понимать этот таинственный язык. А говорят они о том, чего, как музыки, не передашь словами…

Глава XIII

Генисаретское озеро. – Капернаум. – Магдала. – Место нагорной проповеди. – Тивериада. – Эммаус. – Закат солнца. – Порыв ветра. – Фавор. – Встреча с Патриархом Кириллом. – Назарет. – Церковь Архангела Гавриила

Еще солнце скрывалось за горами, когда, пользуясь утреннею прохладой, мы уже были на конях и пробирались по горам и долам к Генисаретскому озеру. После развалин, носящих имя «Колодца Иосифа» (в котором завистливые братья спрятали прекрасного отрока, пред продажей его египетским купцам), целые покатости и расселины гор были покрыты ноздреватыми, как губки, каменьями (буро-красного и серого цвета), которые походили на разлитую шоколадную пену. Лошади с трудом выбирали дорогу между этими вулканическими шлаками, и мы порядочно истомились, в особенности, от духоты спертого в долине воздуха, которого дуновение напоминало как бы близость очага.

После четырехчасового хода, дорога пошла на спуск и, обойдя скалу, вышла у развалин Капернаума на берег Генисаретского или Тивериадского озера, называемого также Галилейским морем (Мф. 4, 18). Палатка стояла на лужайке у источника, вытекавшего из-под отвеса скалы, среди зарослей и темнозеленых олеандров. Пред нами покоился зеркальный овал Галилейского моря, окруженный отражавшимся в его поверхности кольцом гор. За развалинами Капернаума цепь гор отступала от берега, образуя долину, по форме близкую к квадрату. На противоположном ее уступе, у самого берега, можно было отличить селение Магдалу, по направлению которой, между двух расступившихся вершин, высилась гора Фавор.

Я имел при себе маленькое Евангелие и отмечал в нем все места, проходимые нами.

Отдохнув на привале, я с одним из спутников пошел вперед, стараясь разглядеть развалины Капернаума, приморского, как его называет Евангелист Матфей (Мф. 4,13), и где Спаситель поселился после сорокадневного поста, начав свою проповедь в окрестностях Генисаретского озера. Следы Капернаума заметны только в грудах камней и глубоких ямах, скрытых между зеленью олеандров, различных миртовых и пальмовидных кустов.

Мы пробирались вдоль песчаного берега, по тем местам, где Спаситель, «ходя при море Галилейском» (Мф. 4, 18), начал проповедывать «следовавшему за Ним множеству народа из Галилеи и Десятиградия, и Иерусалима, и Иудеи, и из-за Иордана» (Мф. 4,25). Здесь же «Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывавших сети в море, ибо они были рыболовы» (Мф. 4, 18), а теперь едва заметный прибой тихо роптал, боясь пробудить как бы заснувшее царство; по всему горизонту озера не было видно ни одного паруса, ни одной лодки рыболова и в течение суток, которые мы провели на его берегах, нам не довелось заметить даже следов лодок или каких-либо рыболовных снастей.

В те времена «земля Завулонова и Иевфлимова, Галилея языческая» (Мф. 4, 15) была оживлена густым населением. Теперь же это пустыня, несмотря на теплый климат, тропический характер растительности, живописную природу и изобилие рыб. В том месте, где горы опять подходят к берегу, стоит убогое селение Магдала, сбитое в кучу мазанок с плоскими крышами и двумя-тремя пальмами, – это родина Марии Магдалины.

Не доходя этого селения, на самом берегу, стоит одинокая могила, под развесистою смоковницей. Вокруг нее молча, сидели несколько темнолицых арабов, куря трубки и не обращая на нас никакого внимания. В Магдале женщины занимались хозяйством около своих порогов, а в озере купались три мальчика, цветом кожи напоминавшие жареный кофе.

А вот и та священная гора, с которой Спаситель произнес проповедь о блаженстве и высказал сущность Своего учения: «Любить, благословлять, благотворить и молиться за врагов наших, и совершенствоваться, как совершен Отец наш небесный» (Мф. 5, 44, 48).

От Магдалы мы поднялись в гору и ехали около часа по обрывам над озером, жарясь на раскаленных скалах. Можно было идти и по берегу озера, но, к сожалению, я это поздно заметил, а опуститься вниз с утесов не было никакой возможности. Чрез час мы подошли к Тивериаде. Построенная Иродом Агриппой, она была одним из значительнейших городов Галилеи. После взятия Иерусалима Веспасианом, в ней поселились знаменитейшие еврейские ученые и толковники. Теперь в городе считают около 2000 жителей, из которых половина еврейских выходцев из Испании и Польши.

Несмотря на то, что Тивериада много пострадала от землетрясений, ее базальтовые стены достаточно сохранились, и, хоть сколько-нибудь, оживляют местность. В городе много пальм, которые своими грациозными формами напоминают путнику о тропическом характере климата. Тивериада и Генисаретское озеро лежат как бы в пазухе земли, на глубине 700 футов ниже уровня океана. Жители ее не пользуются плодородием ее почвы; большинство населения из выходцев, живет, в ожидании Мессии, на счет пожертвований своих единоверцев.

Подходя к городу, я издали заметил знакомые фигуры польских евреев, в длинных, засаленных и лоснящихся сюртуках; они сидели, ничего не делая, по два и по три, на стенах и у городских ворот.

Заглянув в Тивериаду, мы обратились к ним по-немецки с вопросом:

– Где расположился наш лагерь?

Они отвечали:

– Южнее города, по дороге в Эммаус.

Чрез 10 минут мы слезли с лошадей и вошли под зеленый шатер, где уже отдыхали некоторые из наших товарищей.

Жара была так велика, что при всем желании я не решился сходить пешком в Эммаус, хотя до него было не более версты.

Эммаус издревле славится своими целебными серными ключами, которые почти одного состава с Ахенскими минеральными водами. До самого вечера пред нами проходили больные, возвращавшиеся из Эммауса в Тивериаду; между ними было особенно много фигур, напоминавших наших русско-польских евреев.

Когда жара стала спадать, мы пошли купаться, а потом сели на камни у берега, полюбоваться солнечным закатом. Едва только солнце скрылось за горами, как началась бесконечно разнообразная игра цветов на небе, в воде и на горах противоположного берега. Живопись не в состоянии передать силу и яркость этих переливов, происходящих от низкого уровня долины (700 футов) и от густоты в ней воздуха. (Обыкновенно мы наслаждаемся этим чудным зрелищем с местностей, лежащих выше поверхности моря.) Глядя на этот закат, я пришел в восторг и не мог достаточно им налюбоваться. Он напоминал игру электрических цветов в струях и брызгах фонтана, когда так и кажется, что бьет не вода, а рассыпающаяся струя драгоценных каменьев. Совершенно то же и здесь, – противоположный берег, отражаясь в воде, менял цвета и казался, сначала будто вылитым из золота, а потом, как бы гигантскою разноцветною кристаллизацией, то аметистов, то сапфиров, то изумрудов…

Во время обеда стемнело и зажгли свечи; как вдруг, среди оживленного разговора, совершенно неожиданно, с озера налетел шквал, заревел ветер, свечи разом потухли, нас окружила темнота, а на берегу начался сильный прибой… Все на минуту замолкли… и мне невольно вспомнилось Евангелие от Матфея (Мф. 8, 16, 18, 23, 24): «Когда же настал вечер, Иисус велел отплыть на другую сторону и вот сделалось великое волнение на море, так что лодка покрылась волнами; а Он спал». Должно быть, эти вечерние шквалы и бури более или менее постоянны на Генисаретском озере, и происходят от сильного нагревания окрестных гор, которые, быстро охлаждаясь после заката, производят движение в воздухе и разводят, как сказано у Евангелиста, «великое волнение на море».

Изо всех мест Галилеи и Израиля, берега Генисаретского озера, конечно, принадлежат к самым живописным, самым поэтическим.

Я, по крайней мере, считаю счастливейшим днем в моей жизни день, проведенный в любимом из мест пребывания Иисуса Христа.

Дописав дневник, я лег, и еще долго прислушивался к мерному прибою озера, мечтая о чудной судьбе этого священного для нас уголка земли…

На другой день четверо из нас опять отправились вперед; но на этот раз мы прогадали, – проводник пошел по горам, и когда мы уже были на самой высоте, то увидели, что Великий Князь с остальными идет по долине. Я чувствовал, что мы, должно быть, дали маху, но было поздно. Путь наш все время шел по плоскогориям и высоким долинам, с великолепными полями, судя по виду земли, величине и толщине жнитва. В одной расселине мы остановились, чтобы напоить лошадей у колодца, и увидели целый выводок каменных куропаток. А. А. Галл сделал по ним несколько удачных выстрелов и спугнул большого орла.

Через 3 часа показался Фавор, и мы увидели подходивший к его подошве поезд Его Высочества. Фавор стоит среди долины, знаменитой своим плодородием и множеством битв. Он возвышается на 1000 футов над окружающею местностью и со всех сторон имеет вид усеченного конуса, скаты которого покрыты различным кустарником, диким фисташником, акацией с чрезвычайно крупным листом и дубовым, редким, корявым лесом.

Пока мы добрались только к подножию горы, Великий Князь уже подходил, по бесчисленным зигзагам, к вершине. Дорога очень камениста и крута, а с полгоры она делает повороты на каждых 15–20 саженях. Палатка для привала была раскинута пред греческим монастырем, которого церковь первоначально построена Императрицею Еленою, как говорят, на месте Преображения Господня. Обойдя монастырский двор и церковь, самой простой архитектуры, с выбеленными внутри гладкими стенами, я присоединился к нашему отдыхавшему обществу. Великий Князь был встречен на дороге пред Фавором восьмидесятипятилетним Иерусалимским Патриархом Кириллом, против которого восстала вся греческая иерархия за то, что он не подписал отлучение Болгарской Церкви и не хотел мешать интересов иерархических с религиозными. С виду, Патриарх Кирилл – седой, как лунь, коренастый старец, среднего роста, с орлиным носом, добродушною улыбкой и быстрым взглядом серых глаз, еще полных энергии и выражения. Его сопровождали митрополит назаретский, замечательный красавец, и два диакона, из которых один довольно чисто говорил по-русски.

Привал продолжался 2 часа. Его Высочество приказал мне прочесть из Евангелия те места, где упоминается о Преображении. Во всех трех Евангелиях стоит: «Иисус возвел их на высокую гору» (Мф. 17, 1; Мк. 9,2; Лк. 9, 28), но нигде не сказано, чтобы это был Фавор. За разрешением вопроса мы обратились к Патриарху. Он указал на Второе послание Апостола Петра (2 Пет.1, 19), но и там Фавор не назван, а сказано: «будучи на Святой Горе». Во всяком случае, с первых веков христианства предание и отцы церкви указывают на Фавор, как место Преображения Господня, а в Ветхом Завете гора эта связана со священными воспоминаниями евреев, вот почему может быть, так и назвал ее Апостол Петр.

Отдохнув под тенью шатра, я пошел искать место с возможно более открытым кругозором и набрел на груду развалин какого-то города. Вершина горы имеет вид плоского овала и покрыта кустарником и лугами; площадь ее весьма значительна.

Но какой восхитительный вид открывается с Фавора, удивительнейшим образом поставленного среди широкой долины Эсдрелонской, которая постепенно ниспадает к Средиземному морю с высоты 440 футов. Мне пришло в голову закрыть глаза и, стараясь забыть только что пройденную дорогу, мысленно перенестись с берегов Генисаретского озера на вершину Фавора. Если там я чувствовал, что нахожусь в недрах земли, окруженный неразрывным кольцом гор, то после такого быстрого перелета на крыльях мысли, когда я открыл глаза, мне почудилось, будто я высоко поднялся над землею, вместе с выделившимся из нее Фавором, а замкнутое кольцо опустилось и обозначились очертания горных цепей и глубоких долин Палестины. С севера в плодоносную долину врезывается широкий кряж гористой Галилеи, а по ту ее сторону тянется неразрывная цепь высоких плоскогорий Самарии и Иудеи, перерезанная отдельными хребтами. За Галилейскими горами видно южное очертание долины, кончающееся у берега горою Кармель, за которою, правее, видна полоса Средиземного моря, сливающегося на дальнем горизонте с синевою неба.

Когда Великий Князь стал спускаться с горы, его провожали колокольным звоном. Мы давно уже не слыхали благовеста, и теперь он отрадно отзывался в сердце родным отголоском.

После прохода нескольких поперечных отрогов Галилейских гор, спускавшихся к Эсдрелонской долине, через час пред нами показался Назарет, занимающий западный склон прекрасной долины, образованной меловыми холмами на высоте 1030 футов. Мы подошли с северной стороны города и остановились против церкви Св. Гавриила. Греческое духовенство встретило Великого Князя с крестом и хоругвями, а жители приветствовали его криком и выстрелами. Сойдя с коней, мы пошли через маленький двор, обнесенный стеною и вымощенный плитняком, в церковь Архангела Гавриила. Она украшена иконостасом великолепной резьбы из темного кипариса с живописью древнего византийского стиля. В противоположной входу стене сделан проход с лестницей, спускающеюся в коридор и маленькую часовню, где находится обнесенный мрамором колодезь, у которого благовествовал Пресвятой Деве Марии архангел Гавриил. Вправо от него устроено окно с железною решеткой и видна высеченная в скалах лестница, по которой, как говорят, спускалась к источнику Богоматерь. Патриарх отслужил молебен. Мы все испили воды из колодца и вернулись в лагерь, раскинутый непосредственно за церковью.

К обеду Его Высочество приказал подать ленивые щи, приготовленные в Петербурге и взятые с собой в виде консерва. Можно себе представить, какое удовольствие доставило нам это блюдо. Во время сумерек мы опять пошли в церковь, и Его Высочество приказал отслужить панихиду по своей в Бозе почивающей родительнице, Императрице Александре Феодоровне, которой кончина совпала со днем нашего вступления в Назарет.

На следующий день была назначена дневка, чтобы дать отдых нашим утомившимся лошадям и вьючным животным с их погонщиками, которые весь путь совершили пешком. Между ними было несколько мальчиков, назначенных для ухода за нашими лошадьми. После перехода в Дамаск мы подарили им по полному костюму, и это удвоило их ревность. Бывало, не успеем слезть с коня на привале, или на ночлеге, а уже они тут как тут.

После чаю мы долго не расходились и, сидя за столом, вели оживленную беседу. Разговаривая таким образом, Его Высочество Князь Евгений Максимилианович положил руку на край стола и случайно накрыл ею скорпиона, незаметно взобравшегося по скатерти наверх. Почувствовав гадину, он успел быстро отдернуть руку и избежал ядовитого укола. Само собою разумеется, что этого непрошенного гостя тотчас поймали и закупорили в банку с маслом для настоя, считающегося лучшим противоядием от укола этого насекомого. Скорпион с виду похож на рака, только с тонким, загнутым кверху, хвостом, который кончается острием с ядовитою железой. Если не принять мер, то укол скорпиона может быть смертельным; во всяком же случае он производит сильную опухоль шейных желез и горячечное состояние, длящееся три дня с большими страданиями. Скорпион чрезвычайно распространен по Сирии и Палестине, живя большею частью под камнями, в развалинах, или в оградах кактуса, которыми окружены все сады и селения. Нам рассказывали, что за Иорданом есть долина, в стране моавитов, которая необитаема по причине ужасного в ней множества скорпионов.

Глава XIV

Церковь на месте Синагоги. – Монастырь францисканов и церковь Благовещения. – Пещеры, в которых жила Пресвятая Дева Мария. – Свадебное гулянье. – Назаретянки у водоема

На следующее утро мы встали, не торопясь, и после чая занялись письмами, которые были отправлены с нарочным в Сен-Жан д'Акр. Потом пошли осматривать достопримечательности города.

Сначала нас повели в греческую церковь, построенную на месте синагоги, где Спаситель начал проповедывать назарянам, по возвращении из Капернаума, и возбудил против себя такую ярость, что они выгнали Его из города и повели на вершину горы, чтобы свергнуть с нее.

За молебном диакон прочел по-славянски Евангелие от Луки, где говорится об этом событии. Из церкви, имеющей вид выбеленной комнаты с иконостасом, нас пригласили в дом митрополита, украшенный двумя террасами с цветами и растениями. Приемная комната обнесена ливанами; в ней угощали нас, по существующему повсеместно на Востоке обычаю, шербетом и прохладительными напитками. На стенах висели лубочные гравюры с изображениями монастырей и скитов; между ними находился вид и нашей Киево-Печерской лавры.

Здесь же нам показывали вырубленные в скале пещеры, где жили и до сих пор живут беднейшие назаретяне. Пещеры эти весьма малых размеров и освещаются через открытый вход.

Далее нас повели осматривать монастырь францисканов, восстановленный полтораста лет тому назад из развалин греческого храма, сооруженного при Константине Великом Императрицею Еленой, когда она разыскивала и обновляла христианские святыни.

По существующему в те времена преданию, царица Елена построила его на том месте, где обитала в пещере Пресвятая Дева Мария и где архангел Гавриил благовествовал Ей зачатие и рождение Иисуса Христа. Храм, разрушенный Саладином, когда он разбил и взял в плен короля Иерусалимского Гвидо Лузиньяна, с той поры лежал в развалинах до XVII столетия, пока Католическое Общество Святой Земли не испросило разрешения на его обновление.

Великого Князя встретил настоятель монастыря, худенький старичок-француз и остальная братия (преимущественно испанцы). Монастырь обнесен высокою оградой, ворота которой выходят на площадку.

Над пещерами выстроен храм Благовещения. По широкой лестнице, с пятнадцатью ступенями, опускаешься в продолговатую просторную церковь; в противоположной широкой стене устроены два алтаря с пролетом между ними, за которым видна довольно обширная пещера, разделенная поперек перегородкой, с ажурным мраморным алтарем и дверью, ведущей в полукруглую половину пещеры. Здесь, по преданию, жила Пресвятая Дева Мария. Место у колонны, возле входных дверей, через которые проникал свет в пещеру, почитается местом Благовещения. В глубине второй половины пещеры вырублена лестница, которая ведет в две маленькие пещеры, расположенные повыше первой.

Из монастыря Его Высочество возвратился в лагерь, а я пошел с Обермюллером к протестантскому пастору Зейдлеру, который живет уже семнадцать лет в Назарете. В разговоре он заметил, что греки вообще веротерпимы и живут с протестантами в согласии; но латиняне, напротив того, где только возможно, прибегают к насилиям. По его словам, большинство христиан в Назарете – арабы; почти все население живет в безысходной бедности, несмотря на относительное трудолюбие и производительность почвы; причина тому кроется в управлении турецких властей, которые существуют лишь для того, чтобы выжимать и вымогать из края денежные средства, нисколько не заботясь о будущем, и население в таких условиях трудится не для увеличения своего благосостояния, а только для насущного хлеба.

Внутри город довольно чист. Вид этой чистоты придает ему меловая пыль, сплошь покрывающая все улицы и площадки.

По словам пастора, вследствие этой пыли, редкий из жителей не страдает глазными болезнями и в городе и окрестностях множество слепых.

Некоторые путешественники называют Назарет «Цветком Галилеи» и рассказывают, что его окрестности изобилуют цветами; но осенью, когда все уже выжжено солнцем, нечего искать следов флоры в этих окрестностях; к тому же было так жарко, что мы с трудом волочили ноги, а потому и решились возвратиться в лагерь.

Полагаю, читатель заметил, что на Благовещение я указываю в двух местах, но этим не должно смущаться; в Палестине, на каждом шагу готовы что-нибудь да показать. Предпринимая путешествие в Святую Землю, конечно, идешь туда, чтобы видеть места, освященные пребыванием и жизнию Божественного Учителя, но время и люди почти что истребили материальные следы, которых непременно ищет человек, и только при виде их находит удовлетворение своему религиозному чувству. Я тоже их искал, и, по-моему, вот где эти следы: это горы, воды, долины, растительность, поля; одним словом, вся природа страны, которая одна не изменилась, и которую не могли истребить ни гонения язычников, ни дикий фанатизм мусульман. Спаситель так же ступал на эту почву, как и мы; пред Ним открывались те же виды, что и пред нами, Он пил из тех же ключей, солнце так же согревало в Его время, и Он искал прохлады в тени той же смоковницы. Мы знаем, сколь долгое время Спаситель прожил в Назарете, хотя в городе не осталось ни малейшего видимого следа Его пребывания. Но разве недостаточно знать, что Господь прожил здесь так долго, и что, конечно, здесь нет и клочка земли, на который бы Он не ступил. А эти горы, дома, поля, сады, разве они изменились с того времени? Не та ли маслина и смоковница упоминаются в Евангелии? Не те ли самые пещеры и каменные дома с плоскими крышами составляют город? А эти горы и вся окрестность! Сколько раз взор Спасителя останавливался на них?.. И теперь, глядя на эту местность, видишь то же самое, что и Ему представлялось. Рассуждая таким образом, ничто не нарушит достоверности впечатлений, и не придется огорчаться тем, что самые священные воспоминания служат средством для поборов.

Когда стемнело, до нашего стана донеслись звуки рожка, бубен и пение; это было свадебное гулянье, приближавшееся в нашем направлении из города. Сначала осветилась красным светом факелов улица и шедшая по ней толпа народа; по выходе ее из города на площадь, против нашего лагеря, выступили из мрака окружающие площадь сады, с заборами вековых кактусов и храм Св. Гавриила. Впереди плясали мужчины с обнаженными саблями; за ними, полукругом, подвигался нога за ногу ряд молодых парней, громко запевавших однообразную песню, которая сопровождалась рожком, тамбуринами и ударами в ладоши. За ними шла толпа народу и женщин; последние по большей части были маленького роста, но некоторые отличались миловидностью. Когда шествие остановилось пред нами, женщин заставили танцевать. Переплетясь руками, они составили хоровод вокруг двух плясавших девушек, и обходя их, покачивались телом, то в середину, то в наружную сторону. Потом одну девушку попросили протанцовать Сабех (танец с саблей) впереди мужчин, плясавших уже известный нам курдский танец. Это было ею исполнено с большою ловкостью и даже грациею.

Затем шествие повернуло обратно в город и еще долго доносились до нас то усиливавшиеся, то мало-помалу замиравшие голоса и звуки тамбуринов.

Весь этот день и наступившая затем ночь отличались необыкновенною жарой и духотой.

С восходом солнца мы отслужили молебен в церкви, еще раз испили святой воды, сели на коней и выступили из Назарета в Дженин, по Эсдрелонской долине.

У выхода из города на лужайку, окруженную с двух сторон садами, выбегает ключ, течет по желобам сильною струей в водоем, а затем обратившись в ручей, скрывается в окрестных садах. У этого водоема стояли несколько женщин и детей. Они были одеты в темно-синие рубашки, с широкими открытыми рукавами, с белыми платками на голове, спущенными вдоль спины таким образом, что не закрывали ушей и падавших по плечам кос. Их руки и ноги были в серебряных запястьях, а кувшины, которые они, наполняя водой, ставили на плечи – сохранили свою форму со времен глубокой древности. И как красива, как картинна фигура такой женщины, когда она поставит кувшин на голову или на плечо! Широкий рукав падает на складках, а обнаженная рука с запястьем вытягивает к ручке кувшина. Голова обыкновенно наклоняется в сторону, а левая рука придерживает рубашку или дно кувшина.

При стройности восточных женщин, глядя на них, мне часто приходила на память Песнь Соломона, великолепно переданная нашим поэтом Л. А. Меем:

Нет ее стройней пальмы на Энгади…

Я убежден, что одежда народа не изменилась за две тысячи лет, до того она первобытна в своем покрое. Да и отчего бы ей было измениться. Например, в Назарете, как тогда, так и теперь, беднейшее население живет в вырубленных в скалах пещерах; как тогда, так и теперь жены и девы сходятся у водоема, с теми же кувшинами и запястьями на руках и ногах. Не вижу причины, отчего бы им нужно переменить покрой одежды, тем более, что на Востоке много одеяний, которые, судя по барельефам и другим историческим свидетельствам, положительно не изменились.

От водоема мы повернули в скалы и стали спускаться по очень крутому склону горы в долину Эсдрелона. Влево от нас виден был отвесный утес, с вершины которого озлобленные Назаряне хотели было сбросить Спасителя, после Его проповеди в синагоге, «но Он прошед посреди их, удалился». (Лк. 4, 30).

Глава XV

Долина Иезраиль или Эсдрелона. – Дженин. – Положение земледельца и капиталиста в Сирии и Палестине. – Наблус. – Старейшина Самарян. – Могила Иосифа. – Колодезь Иакова

Находясь в Эсдрелонской долине, покрытой пашнями, мы могли любоваться дивным местоположением Фавора; он стоял подобно престолу в величественной зале, составленной из толпившихся вокруг него вершин Галилейских и Ефраимовых гор.

Весь путь наш пролегал по этой долине, славящейся своим плодородием со времен библейских. Эсдрелонская долина орошается рекой Киссоном и по ширине своей напоминает скорей равнину, пересеченную несколькими кряжами холмов; но, несмотря на видимое богатство почвы, селения поражают гнетущею бедностью, а смазанные из глины, булыжника и плитняка, жилища, в виде клетушек, напоминают снаружи постройки людей каменного века, их обитатели возбуждают жалость своим оборванным видом и едва прикрытою какими-то тряпками наготой. Большинство между ними страдает глазами.

Мы остановились для привала в такой деревне, у ручья, под сенью лимонной рощи. Деревья были таких роскошных размеров, что, переплетаясь сучьями, образовали навес, украшенный по темной зелени листьев желтыми, как янтарь, плодами. Как хорош отдых в таком естественном шатре, особенно после перехода под палящим зноем! В нем воздух освежается прохладою ручья, а листья не пропускают жары до такой степени, как холст палатки, в которой всегда душно.

Чрез 3 часа после привала мы подошли на ночлег к Дженину. Город лежит на противоположных Назарету склонах Эсдрелонской долины и окружен садами, со множеством финиковых пальм.

Мы расположились в оливковой роще, немного выше города и неподалеку от большого водоема, который наполняется ключом, замечательным по своему изобилию. Вправо от нас стоял высокий забор из кактусов с красневшими на них зрелыми плодами, похожими по величине и внутренности на наши огурцы, но только в красной жесткой коже, с желтым мясом и зернами. Мы попробовали их. Но надо осторожно употреблять эти плоды в пищу, так как внутренность кожи покрыта тончайшими иглами, которые, впиваясь в язык и небо, причиняют боль. На вкус они очень сладки, сочны, питательны и по своему изобилию служат пищей для беднейших жителей.

В Дженине мы неожиданно нашли капусту. Его Высочество с Д. И. Скобелевым лично занялись варкой ленивых щей и картофельного соуса. Когда спала жара и наступили сумерки, мы сели в кружок, на сложенных под маслинами вещах, и стали петь хоровые песни. Странно, но вместе с тем и приятно было слышать такие напевы как – «Вниз по матушке по Волге» и «Вдоль по улице метелица метет», в далекой Иудее, между палатками, под корявыми стволами вековых маслин, при мерцающем свете факелов и костров, освещавших необычный для глаза бивуак турецкой кавалерии, и наших нукеров с лошаками, и хлопотавших около очага поваров, рядом с неподвижными фигурами арабов, пришедших из города посмотреть на наш шумный лагерь.

Не успели мы разойтись по палаткам и еще не замолкли голоса товарищей, призывавших своих людей, как шакалы затянули свою нескончаемую песнь, с жалобным воем и дикими руладами.

Выйдя с восходом солнца из Дженина, мы перешли через 3 часа на привал в деревню Сили, а оттуда, после перехода в три часа с четвертью, в Наблус или древний Сихем, столицу Самарии.

До Сили дорога была немного более гориста, чем до Дженина, и все время пролегала по небольшим плоскогориям и плодородным пашням в долинах. Поля были запаханы под озимый хлеб; на некоторых еще работали поселяне, одетые в белые, до колен подпоясанные рубашки без рукавов; на голове кефие, а на ногах кожаные сандалии. Каждый из пахарей имел в руках саженную палку, которою погонял своих волов, впряженных в плуг парой.

Я подъехал к Н. Д. Макееву и стал расспрашивать его, как старожила, о быте здешнего населения. Сеют два раза в год, без пару: в октябре перед зимними дождями, и снимают этот посев в феврале, потом в марте и снимают в июне, а если год благоприятен и перепадают дожди, то снимают и третий хлеб, от июня до сентября. Средний урожай считается сам-сорок, но доходит иногда и до двухсот. При этом надо заметить, что в большинстве не обращают особенного внимания на плодопеременность, придерживаясь только соответствующему времени года и сеют много масличных растений, даже под оливковыми деревьями (так, например, из Яффы вывозят до трех миллионов ок семени, идущего на маслобойни).

Земледелец, имеющий до 3000 р. с. капитала, считается богатым и оборачивает свой капитал частью в земле, частью давая взаймы между своими. Торговец с капиталом в 7000 р. с. считается зажиточным; владеющий же 35 или 40 тысячами – богатым. Законный процент двенадцать, но само правительство дает 24 процента. Посему капиталисты и отдают свои деньги взаймы правительству, стараясь только скрыть свое имя, а действуя как маклер между правительством и подставным лицом. Лица эти обыкновенно избираются из иностранцев или пользующихся покровительством консулов. Турецкий подданный никогда не ссужает своему правительству, рискуя, в противном случае, потерять и капитал, и проценты. Проценты полагаются законные двенадцать, а двенадцать приписываются к сумме векселя. К мелким займам у частных лиц прибегают местные власти, для удовлетворения насущнейших нужд управляемого ими края, так как большая часть налогов и повинностей забирается вперед и вносится в казначейство, а на жалованье по управлению и на расходы по постою войск приходится занимать до следующих поборов.

До последней резни христиан, беспорядки в Сирии и Палестине достигли крайних пределов; вся страна страдала от разбоев, междоусобиц и неповиновения властям до того, что даже такие города, как Дамаск, не отправляли рекрутской повинности. Правда, что с тех пор, как Фуад-паша перевешал и перестрелял, после дамасского возмущения, предводителей шаек, известных своим открытым грабежом, даже в таких местностях, как долина Бекаа, Эсдрелона и окрестности Яффы и Иерусалима, турки уничтожили разбой и междоусобицу, но жители от этого нисколько не выиграли, потому что их тотчас же обложили несоразмерными податями и налогами, так что, не видя исхода из своего положения, они свыклись с ним и относятся ко всему апатично, коснея в бедности и невежестве, среди богатства и изобилия почвы. И может ли быть иначе, когда земледелец должен уплатить налоги с полей при посеве, а с фруктовых дерев при их цвете…

Бедуины же и друзы до сих пор не несут никаких повинностей и не подчиняются власти Султана. Те же, которые ее признают, находятся на службе у правительства, как, например, виденное нами племя шейха Могомета-Духи, получающего до пятнадцати тысяч в год за сопровождение каравана меккских поклонников.

От Сили до Наблуса мы ехали три часа с четвертью. Дорога пролегает по довольно живописной и населенной местности, беспрестанно пересекая долины и огибая горы. Зато каменистый ее грунт часто вынуждал нас вытягиваться по одному, и затем нагонять Великого Князя. Знойный ветер дул сзади. Жара стояла нестерпимая. Подходя к Наблусу, мы спустились в долину; по ней тянулась оливковая роща; издали казалось, что вот, вздохнем свободней, но тонкая зелень маслин мало дает тени, а напротив того, только удерживает жар и как в решето пропускает жгучие лучи солнца.

Наблус, древний Сихем, или Сихар, лежит в узкой долине, образуемой с юга покрытой зеленью горой Гаризим, а с севера голым и крутым Гевалом, на котором Иисус Навин, поставив жертвенник с надписью всех слов закона и, прочитав народу благословение и проклятие, обращался к плодоносному Гаризиму и к бесплодному Гевалу, как к эмблемам благодати и проклятия. По завоевании Ханаана иудеями, Сихем достался левитам, и сюда было перенесено тело Иосифа. Здесь же находится несомненный Колодезь Иакова, у которого Иисус Христос беседовал с самарянкою.

Некоторые путешественники называют Назарет «Цветком Галилеи»

В Наблусе считается от пятнадцати до восемнадцати тысяч населения и преимущественно фанатиков-магометан, между которыми живут 800 христиан и остатки самарян[19], в числе 134 человек, считая вместе с детьми. Их старейшина – высокий, здоровый мужчина, с седою, подстриженною бородой и округленными чертами лица – представился Его Высочеству. Он объяснялся по-английски; на нем был обыкновенный костюм: шаровары, куртка и феска. С его показания я и записал число живущих еще в Наблусе самарян.

Самаряне показывают, что они отделились от иудеев в то время, когда первосвященник Илия оставил храм, воздвигнутый на горе Гаризиме Иисусом Навином, и построил другой алтарь в Силоме. Евреи же считают самарян помесью от оставшихся в стране израильтян и язычников, поселенных в этих долинах завоевателями.

Вражда и ненависть между самарянами и иудеями началась с того времени, как последние отстранили участие самарян в восстановлении Иерусалимского храма, и когда, по проискам последних, возобновление храма было отложено на 20 лет. Самаряне признают только книги Моисея и Иисуса Навина. Замечательно, что Вениамин Тудела, отыскивая своих единоверцев, в 1173 году показывает в Наблусе 100 самарян; доктор Петерман, проживавший там в 1852 году два месяца, чтобы собрать о самарянах более точные сведения, считал их 122, а нам старейшина показал 134 человека. Во времена Тудела самаряне жили: в Дамаске в числе 400 человек; в Аскалоне 300 человек, Кесарии – 200 и еще была одна цветущая колония в Египте, поселенная Александром Македонским; теперь же самаряне остались только в одном Наблусе[20].

Пройдя город, в 10 минутах от Гробницы Иосифа и Колодезя Иакова, мы стали лагерем. Здесь встретил Великого Князя наш иерусалимский консул, Кожевников, и архимандрит тамошнего странноприимного дома, отец Антонин. Отдохнув немного, мы пошли ко Гробнице Иосифа, куда взялся нас проводить самарянин.

Гробница Иосифа обнесена оградой, в правом углу которой стоит выложенная из кирпича продолговатая сводчатая могила. Двор в ограде вымощен плитами, а по стенам расстилается зелень виноградной лозы. Тут находятся еще две могилы, но самарянин не знал, кто в них покоится, а только с достоверностью указал на могилу Иосифа.

Отсюда, перейдя поле и две, три канавы, мы подошли к колодцу Иакова, где Спаситель беседовал с самарянкой. Над колодцем стоят развалины греческой церкви. Воды в нем не было, несмотря на глубину 75 футов, потому что летом он иссякает и наполняется водой только в течение зимы.

Обойдя развалины, я стал приискивать в Евангелии от Иоанна место, в котором он рассказывает беседу Иисуса Христа с самарянкой, когда «утрудившись от пути» из Иудеи в Галилею, Спаситель подошел и сел у колодезя (Ин. 4, 6). Прочитав Евангелие, я посмотрел на долину. Около меня стоял самарянин. Гора Гевал освещалась солнцем, резко выделяясь своими красноватыми обрывами и утесами, в противоположность пологим и зеленеющим склонам Гаризима, у подножия которого раскинулся Наблус, окруженный рощами маслин и гранатов. Пока мы ходили и осматривали эти места, лучи солнца, наклоняясь к западу, теряли свою жгучесть, переставали накаливать утесы и скалы долины; а медленно охлаждавшийся воздух, приходя в движение, освежал нас легким дуновением, возвращая нашим усталым членам силу и бодрость. Я умилился душой… Спаситель, беседуя с самарянкой, как и мы, «утрудившись от пути», озирал ту же картину, и, оставаясь затем, по просьбе самарян, в Наблусе, вероятно, переживал те же впечатления в наступавшей мало-помалу прохладе, после дневного зноя и духоты.

Мы возвратились в лагерь обедать. В эту ночь шакалы задали страшный концерт, отличаясь в изобретении самых ужасных диссонансов, и бродили так близко около палаток, что часовые отгоняли их саблями и камнями.

Из Наблуса идет прямой путь в Иерусалим, но Великий Князь желал сначала посетить Иордан и Мертвое Море, а потом уже войти в Священный Город по дороге из Вифании. После долгих совещаний, Холу-паша наконец нашел проводника, который брался провести чрез Ефраимовы горы в долину Иордана, по тропам и руслам пересохших в это время года горных речек, так как в избранном Его Высочеством направлении нет прямой дороги.

Глава XVI

Переход через Ефраимовы горы. – Пустыня на равнине Иордана. – Трудный день. – Ночлег. – Источник Пророка Елисея. – Мертвое море. – Иордан. – Купанье. – Оазис Иерихона. – Гора Сорокадневного поста. – Деревня Раха и древний Иерихон

Нас подняли еще до рассвета, и мы были уже на конях, когда первые лучи солнца позолотили вершины гор, разгоняя сумрак долины. Это был самый трудный и утомительный переход нашего путешествия. Пролегая чрез несколько пересекающих кряжей Ефраимовых гор, тропы по временам совершенно исчезали. Мы несколько раз спускались в необитаемые долины с отвратительными спусками по гранитным плитам, с которых привычные лошади, составив вместе ноги, скользили как на коньках. Затем следовали по руслам горных потоков, подымались на кручи и переваливали иногда чрез самые вершины Ефраимовых гор не превышающих 3000 футов от поверхности моря.

Не доходя двух верст до долины Иордана, мы очутились в узкой расщелине, стены которой в иных местах сходились на пять, много на шесть шагов, а при заворотах расщелина эта казалась просто глубоким колодцем. К тому же она была запружена каменьями различной величины и формы, которые целыми грудами преграждали и затрудняли путь.

После такого утомительнейшего хода, мы, под конец, вышли на песчаную равнину, где протекает Иордан. Шатер для завтрака был разбит у ручья, в тени развесистых теребинтов.

Мы совершили этот переход в 6 часов времени. По нашему пути не было видно никаких следов населения. Одни только эти горы, пропасти, долины и расселины казались как бы немыми памятниками тех страшных вулканических переворотов, которые были в этой местности, когда силой внутреннего огня разрывалась земная кора. Надо заметить, что хотя весьма интересно подыматься на эти кручи и опускаться с них в пропасти и трещины, подобные застывшему гигантскому морскому волнению, но должно также сознаться, что это стоит и немалого физического труда.

Когда пробирались по дну последней расселины, невольно представлялась моему воображению та страшная сила громовых раскатов и ударов, какими должен был оглашаться воздух во время страшных вулканических изменений земной коры. Сомневаюсь, чтобы теперь что-либо могло уподобиться этой силе, и должно думать, что ныне земля сравнительно молчаливо и тихо плывет в мировом эфире, несмотря на всю хлопотню, которую силится произвести на ней беспокойный человек своими взрывами и колоссальными орудиями.

Во время отдыха к нашему привалу подъехало несколько бедуинов. Под одним из них была гнедая арабская кобыла идеально красивых форм. Ничего подобного мы не встречали во все время путешествия. Его Высочество пожелал ее приобрести. Как ни уговаривали бедуина продать кобылу, он сначала было согласился, на минуту соблазнясь золотом, которое ему сыпали в подол, но заметив, что таким образом можно лишиться своего сокровища, вскочил на кобылу и был таков!..

Чрез 2 часа мы пошли дальше, по пустынной и песчаной равнине Гора, как называют долину Иордана, поросшей каким-то сероватым вереском. Иногда ее пересекали покрытые чахлою зеленью небольшие овраги, по которым стекает в Иордан дождевая вода с Иудейских гор, а в иных местах следы этих потоков кончались на равнине целыми пространствами опаленного солнцем камыша, где водятся кабаны и, как говорят, изредка появляются пантеры, спускающиеся с гор на охоту за антилопами. Я отстал с некоторыми товарищами от Великого Князя и переезжая такие камыши, зорко оглядывался по сторонам, хотя был уверен, что ничего не встречу; но мне нравилось настраивать и пугать свое воображение, чтобы, развлекаясь таким образом, сколько-нибудь сокращать бесконечную дорогу под палящими лучами солнца.

У источника, предназначенного для ночлега, не оказалось воды, и нам пришлось искать другого. Солнце уже закатилось, когда, наконец, наш караван достиг ущелья с небольшим ручейком, поросшим камышами и деревьями.

Итак, мы странствовали в этот день от восхода до заката по горам, долинам, ущельям, пустыням, в духоте и жаре, которая в особенности тяготила нас после полудня, когда пришлось идти песками по равнине Гора, лежащей от 1000 до 1200 футов ниже поверхности Океана. Между тем, этот ужасный путь совершил с нами и Патриарх Иерусалимский Кирилл, маститый старец, 85 лет, возбуждавший собою общее наше удивление, в особенности, когда мы узнали, что он страдает раком в груди.

Окаймляющие эту пустыню горы выветриваются и обсыпаются, издали образуя своими узорчатыми очертаниями разнообразнейшие виды; так, например, подходя к ночлегу, мы обогнули выдавшийся в долину гранитный утес, который имел вид громадной, полуразвалившейся постройки титанов.

Не доходя двух верст до долины Иордана, мы очутились в узкой расщелине, стены которой в иных местах сходились на пять, много на шесть шагов

За этот переход, несмотря на то, что я не особенно томился жаждой, мне стало понятно, что даже глаза могут жаждать зрелища воды, этого доброго гения пустыни; и действительно, где только она коснулась своею благодетельною влагой, там, как бы чудным мановением волшебства, оживляется окрестность, появляются деревья, кусты, поля, луга и вообще, так сказать, готовый приют для человека. Большая часть нашего каравана пришла к ночлегу, когда уже стемнело. Чтобы собрать остальных, зажгли на горе маяк, развели огромный костер, стреляли из ружей, кричали и трубили сигналы.

В ожидании приготовления обеда, нам разостлали на траве ковры. Лежа на них, мы отдыхали и смотрели на громадное пламя костра, поддерживаемого сухим камышом. Он ярко освещал близлежащую местность около ручья, погружая все остальное в загадочную для глаза тьму, из которой, по временам, как китайские тени, выделялись черными силуэтами пробиравшиеся к ручью фигуры нукеров, солдат, лошадей… Как будто тьма принимала формы и перебегала с одной стороны на другую, пред огнем пылавшим и вытягивавшимся длинными языками.

Ночью было чрезвычайно душно; несмотря на всю усталость, спалось дурно. Моего товарища по палатке душил во сне кошмар. Шакалы не подходили к лагерю и только раза два слышен был с гор их удивленный вой, что в тех пустырях, которые они сами редко посещают, раскинулся наш огромный лагерь.

Нетрудно себе представить, как заморились наши лошади, люди и вьючные животные после такого усиленного перехода. Когда утром мы опять должны были сесть верхом, то мой бедный конь имел такой заморенный вид, что я даже усомнился, выдержит ли он предстоящую поездку к Мертвому морю и на Иордан. Он едва переступал ногами, переходя постоянно в какой-то неопределенный аллюр.

Добравшись, через 2 часа, до Айн-Судтане, или источника Пророка Елисея, бьющего из скал в оазисе древнего Иерихона, я пришел почти в отчаяние: лошадь моя окончательно отказывалась служить. Видя мое затруднение и думая, что я томлюсь жаждой, ко мне подъехал молодой и красивый турецкий солдат, предлагая напиться; но я поблагодарил его и попросил взять мою лошадь на повод, сам же пошел вперед и сделал добрых три версты пешком, разминая уставшие от понукания лошади ноги. На наше счастье тучи заволокли небо и воздух посвежел. Я опять сел верхом, подарив доброму солдату меджидие, и к удивлению почувствовал, что мой конь ободрился и даже лягнул кого-то.

Пройдя по нескольким оврагам, между холмами белого и сероватого песку, мы наконец достигли пустынного берега Мертвого моря.

Как боковые кулисы театра, так горы и долины, справа и слева, врезались острыми мысами в свинцовую поверхность Мертвого моря, отделяясь друг от друга постепенною яркостью цветов и ясностью очертаний, которые мало-помалу вдали сливались с облаками и водою в одну туманную завесу.

Мертвое море или Асфальтовое озеро (называемое арабами Биркет-Лут, то-есть море Лота) лежит на 1235 футов ниже поверхности океана, в глубочайшей на земле впадине. В северной части оно достигает глубины от 500 до 1000 и даже 1200 футов, а в южной оконечности, где находятся залежи каменной соли, всего 16 футов. На его юго-западном берегу указывают развалины Содома, Гоморры и других вместе с ними погибших городов, которые, судя по изысканиям французского ученого Саси, не были поглощены водами Асфальтового озера, а только истреблены вулканическими извержениями, обратившими всю плодородную долину в солено-сернистую пустыню.

По указаниям Риттера, Мертвое море на сто частей воды содержит 42,8 солей и асфальтового, или горного масла. Она так густа, что погрузиться в нее нет никакой возможности. Название Мертвого моря как нельзя более соответствует наружному виду этого озера, не говоря о том, что в нем нет ни единого живого существа и что его солонцеватые берега лишены всякой растительности; самый цвет воды как бы подернут мертвенной бледностью.

Когда я подъехал, то Великий Князь и многие из товарищей уже разделись и собирались входить в воду. Я живо сбросил платье и последовал за ними. Действительно, нельзя себе представить, каким образом лежишь на воде, высовывая руки и ноги во всевозможных положениях, и не идешь ко дну. Это совершенно своеобразное чувство, ни с чем не сравнимое. Я попробовал окунуть лицо, но тотчас же отскочил, так щиплет и жжет этот рассол в ноздрях и глазах. Мы поплыли к лежавшему против нас острову, с трудом подвигаясь вперед, потому что перемещение в этой воде сопряжено с большими усилиями. Она чрезвычайно прозрачна; везде видно каменистое дно. Его Высочество Князь Евгений Максимилианович уронил свое кольцо с рубином; на глубине, по крайней мере, трех футов, оно лежало как на ладони и мне удалось его достать, причем меня тискали за плечи в воду, а я против воли сопротивлялся, как бычачий пузырь и, наконец, держась за ногу Евгения Максимилиановича, добрался правою рукой до дна и вытащил кольцо. Тело скоро обсыхает и покрывается, как пылью, мелкими кристаллами соли и весьма неприятным, липким жиром. Проглотить глоток этой воды кажется невозможным, так отвратителен на вкус этот горькосоленый и жирный рассол. Когда выйдешь из воды и одеваешься, кажется, что все тело смазано липким жиром и посыпано песком. Чтоб избавиться от этого неприятного чувства, надо было выкупаться в Иордане.

Одевшись, мы опять сели верхом, проехали на Иордан, без дороги, песками и остановились у того места, где, по преданию, проповедывал и крестил народ Иоанн Креститель и где принял святое крещение Сам Господь Иисус Христос. На этом месте, в небольшом затоне Иордана, был сделан от берега помост из свежего хвороста, и Патриарх Кирилл совершил с него службу Богоявления Господня. Во время молебна пели по-русски архимандрит и его церковнослужители. Чрезвычайно отрадно было находиться на том месте, где установилось священное таинство, под благодатною сенью которого мы, христиане, вступаем в жизнь.

Подойдя ко кресту, мы отправились купаться немного выше по реке. Противоположный берег отвесно подымался над водою сажена семь, а со стороны, где мы раздевались, он порос невысоким лесом и кустарником.

Место, где, по преданию, проповедывал и крестил народ Иоанн Креститель и где принял святое крещение Сам Господь Иисус Христос

Иначе, как лежа и держась за каменистое дно, купаться нельзя и то сносит в середину течения, из которого трудно выбиться. Вода Иордана тепла; но несется так быстро, что от скорости бега охватывает тело приятною прохладой. В этих местах глубина его не превышает трех футов, а у берега одного фута, при ширине около десяти сажен. Против места, где крестился Спаситель, в плоских берегах, покрытых густым кустарником, река описывает дугу, в вогнутой части которой остается тихая заводь. На вид Иордан мутен, как горный поток, быстро несется, и, как говорят географы, бесследно сякнет в Мертвом море.

Средним числом в Иордане считают на 1000 футов 16 футов падения. Наибольшая его ширина 540 футов, находится лишь у впадения; но в библейские времена, когда горы Ливана и Анти-Ливана еще были покрыты лесами, он, вероятно, имел гораздо большую глубину и ширину.

Во время нашего завтрака пошел дождь. С противоположного берега, за которым начинается страна моавитов, подошли бедуины с навьюченными животными и стали переправляться вброд, но это стоило им немалого труда; течение сбивало с ног, а лошаки упирались и не хотели идти в стремнину.

Когда дождь прошел, мы сели на коней и пошли в лагерь, раскинутый в оазисе Иерихона у Айн-Султане. За ним высилась цепь Кварантана с горою Сорокадневного поста, на которой Спаситель готовился к своему земному служению постом и молитвою. На ее восточном склоне, обращенном в долину Иордана, видны пещеры. В этих пещерах, до сего времени, копты пред принятием священства обязательно должны провести в посте и молитве сорок дней.

Дорога после дождя стала так бойка, что на глинистых спусках в небольшие рытвины лошади падали, увлекая в грязь своих седоков. Эти падения без ушибов только возбуждали веселый смех и остроты над выпачкавшимися в грязи товарищами.

Между тем небо заволакивалось со всех сторон; иногда перепадал дождь; тучи, набегая, клубились по скатам, как дымом закрывали целые кряжи и сливались с очертаниями гор; или, разрываясь, они то погружали в тень, то освещали отдельные места долины, пропуская снопы лучей солнечного света, которые, скользя по ним, резко выделяли из тени крутые голые вершины и плоскости.

Через час и сорок минут мы были у деревни Раха, на месте древнего Иерихона, носившего также название «Города пальм». От его развалин осталась одна башня, и та неизвестно какого времени. После нашествия евреев на Ханаан, при Иисусе Навине, Иерихон был разрушен; спустя долгое время опять обстроился при царе Ахаве, и после Иерусалима был значительнейшим городом Иудеи. Затем, вместе с ним, пал при Веспасиане; был восстановлен Адрианом и, наконец, окончательно разрушен и сожжен крестоносцами. Теперь на его месте приютилась маленькая арабская деревенька Раха. Мы подошли к ней вместе с возвращавшимся с пастбища стадом курдючных овец с висячими ушами. Их гнали пастухи в поколенных рубашках с длинными посохами и широкополою соломенною шляпой на спине. Строгие лица арабов выглядывали среди скученных около башни жилищ, обвитых виноградного лозой и окруженных деревьями, которых зелень посвежела от крупных капель дождя, еще падавших с ее листьев. В воздухе, вместо грозных звуков труб, обрушивших некогда стены и башни древнего Иерихона, раздавалось веселое щебетание пташек, приютившихся в листве и на заборах. К обеду долина покрылась беловатым туманом, а в наступившие затем сумерки опять пошел проливной дождь, с грозою и сильными раскатами грома.

Глава XVII

От Иерихона в Вифанию. – Иерусалим. – Долина Иосафата. – Крестный путь. – У Гроба Господня. – Храм Воскресения. – Голгофа. – У Патриарха. – Гефсиманская долина. – Церковь Успения Божией Матери. – Пещера Апостолов. – Гефсиманский сад. – Елеонская гора. – Дом русской миссии. – Галерея молитвы Господней. – Княгиня Латур д'Оверн. – Гробницы царей Иудейских. – Золотые ворота. – Мечеть Омара. – Замок Ордена Иоаннитов. – Евреи у стены Соломонова храма. – Освящение собора в русском подворье. – Плоская крыша города. – Цистерны

Двадцать шестого октября, в 8 часов, караван наш выступил к Иерусалиму. Дорога исправлена какою-то благодетельницей-англичанкой, пожертвовавшею на это 500 золотых. В настоящее время дорога безопасна и, по возможности, расширена; во многих местах уступами поднимается на кручи и ограждена заборами от пропастей; но, тем не менее, иначе, как верхом, проезду по ней нет. Путь идет по каменистым и диким горам, как во многих местах Сирии и Палестины, и нельзя не благодарить за доброе дело, так много облегчившее переход этих двадцати пяти верст многочисленным караванам богомольцев. Горы во многих местах напомнили мне Ливан на переходе из Бейрута в долину Бекаа.

Через 3 часа мы остановились для привала у палаток, разбитых в стороне от дороги, у фонтана. Здесь Великий Князь был встречен иерусалимским консулом, г. Кожевниковым, губернатором Иерусалима и другими военными и гражданскими властями. Великий Князь был в мундире стрелков Императорской Фамилии; после отдыха, Его Высочество сел на серого жеребца в богатом уборе из синего бархата, с золотым шитьем и украшениями. Впереди ехал отряд кавалерии, потом три консульские каваса, одетые в запорожское казачье платье, с кривыми саблями и огромными булавами, за ними знамя Великого Князя с подручными; Его Высочество, окруженный своею свитой, и наш конвой с Акиф-пашой во главе.

Весь спуск с Елеонской горы в долину Иосафата, дорога до Золотых ворот и до ворот Св. Стефана, стены и башни города, все было занято войсками и народом

Скоро мы подошли к Вифании, где Господь воскресил Лазаря. Этот крошечный городок имеет очень ветхий вид и похож на каменное гнездышко, прижавшееся к отвесному утесу. Но я был так поглощен мыслью близости Иерусалима, что почти не заметил Вифании и с лихорадочным жаром смотрел вперед; я томился бессилием моего взгляда, который отставал от мысли и не мог проникнуть сквозь какие-нибудь две-три скалы, заслонявшие нам вид Святого Града. Но вот, еще один выступ горы… мы в долине Иосафата, и с широкой площадки видим, наконец, Иерусалим. Соскочив с коней, Великий Князь и мы пали на колени и до земли поклонились Святому Граду.

Весь спуск с Елеонской горы в долину Иосафата, дорога до Золотых ворот и до ворот Св. Стефана, стены и башни города, все было занято войсками и народом, вышедшим навстречу Великого Князя, и все залито ярким светом полуденного солнца.

Как описать те чувства, которые охватывают душу, ум и сердце в торжественную минуту, когда в первый раз увидишь Иерусалим!.. Исходный центр христианской веры! Иерусалим, где совершилась искупительная жертва спасения; город, к которому, из века в век, миллионы верующих стремились и обращали свои помыслы, находя здесь неисчерпаемую пищу для души и сердца!.. Трижды священный город! В тебе стоял алтарь Всемогущему Богу Израиля. Тебя оросили слезами и обагрили своею кровью христиане. Оставляя родину и все с ней связанное, они претерпевали страшные мучения и, попадая в рабство или сражаясь шаг за шагом, охотно шли на верную смерть, – чтобы только поклониться тебе, освободить из рук неверных места страданий Иисуса Христа. Наконец сами магометане называют Иерусалим Домом Господним. Ожидают в нем страшного суда и считают его местом, откуда их пророк вознесся на небо, чтобы поведать правоверным блаженство седьмого рая.

Торжественно было наше шествие. Кажется все разноплеменное мужское и женское население города вышло навстречу Великому Князю. Тут были турки, греки, армяне, арабы, бедуины, евреи, абиссинцы, копты и пр. и пр. и пр.

Первыми встретили нас русские богомольцы и богомолки, между которыми мы узнали старых знакомых с парохода «Владимир».

Следуя дальше, Великий Князь остановился у палатки, где собрались консулы иностранных держав; потом поехал между народом и войсками, стоявшими в различных местах вдоль дороги. Войска отдавали честь, музыка играла наш гимн, а женщины, с наброшенными на голову и плечи белыми чадрами, во многих местах разбрасывали цветы.

Таким образом мы ехали среди толпы по той самой дороге, по которой Спаситель в вербное воскресение вошел в Иерусалим, встречаемый множеством прославлявшего Его народа (Мф. 21, 1–10; Мк. XI, 1–11; Лк. 19, 29–37; Ин. 12, 1–12). Мысленно переживая все это, словно в чудном сне, вошли мы в Святой Град.

От Претории, где жил Пилат и начался крестный ход Христа Спасителя, мы слезли с лошадей и до церкви Святого Гроба шли пешком.

У входа в храм встретил Великого Князя Патриарх Кирилл в полном облачении, окруженный собором духовенства, и приветствовал Великого Князя следующею речью на греческом языке: «Ваше Императорское Высочество! Иерусалимская церковь земного сего града Небесного Царя, с пламенным желанием и материнскою любовью ныне приемля Ваше Императорское Высочество и сопутствующих Вас высоких принцев преславной отрасли богохранимого Императорского Дома благословенной России, облекается во славу превеликую и наслаждается веселием и радостью неизреченною. Но, не менее, и Ваше Императорское Высочество, стоя сию минуту под кровом сего святилища величия Божия, вероятно, чувствуете необычайное и неизреченное веселие… Итак, преклони, благоверный Князь, колена души и тела пред священными стопами Богочеловека и Искупителя мира. Преклони чело пред страшною Голгофой, окропленною за нас честною кровью. Поклонись с сокрушенным сердцем Всесвятому Гробу, источнику нашего воскресения, и принеси жертву благоприятную слезою о себе и о здравии Августейшего Монарха, о святой России и о всем Царствующем доме. Распятый за нас, погребенный и воскресший Иисус Христос да благословит труд твой; да истечет от святых Его стоп новая сила в вере! Да пошлет тебе помощь от святого и от Сиона заступит тебя и даст тебе блага Иерусалима не столько земные, сколько небесные. Аминь».

Затем, предшествуемые певчими и духовенством, приложившись к плите, на которой обвивали пеленами и миропомазали тело Иисуса Христа, мы вошли в часовню Святого Гроба.

Слезы текут невольно! Наконец мы преклонили колена у Гроба Господня!

Душа как бы вырывается из своих оков!.. Блаженная минута!.. Таких немного в жизни!.. А кому довелось их изведать, тому они глубоко западают в сердце и в дальнейших испытаниях на жизненном пути обращаются в несокрушимые опоры веры.

Когда все помолились и приложились ко Святому Гробу, Патриарх раздал нам восковые свечи (с лишком аршин длины) и при пасхальном пении «Христос воскресе из мертвых» повел по всем приделам различных исповеданий, устроенным в местах, напоминающих страдание Иисуса Христа. Пока мы были во храме, на дворе прошел ливень и воздух посвежел. Не помню, какою дорогой нас провели в патриарший дом; знаю только, что мы поднялись по широкой лестнице во второй этаж и, поклонившись его блаженству, сели на диваны в обширной горнице, устланной коврами. Я еще не совсем пришел в себя после только что испытанных сильных душевных ощущений, а потому и не заметил хорошо обстановки дома. Помню, что нам подавали чай и лимонад с шербетом, что помещение очень обширно, везде ковры, а на стенах портреты патриархов, такой же живописи, как портреты епископов в наших архиерейских домах. Выйдя на улицу, мы сели верхом и отправились через Яффские ворота в наше Русское иерусалимское подворье, где помещаются: консульство, Духовная миссия, вновь выстроенный собор и странноприимный дом. Это целое предместье, построенное на том месте, где стояли ставки Тита Веспасиана, а потом Готфрида Бульонского, во время знаменитейших осад Иерусалима. Одноэтажный консульский дом, с плоскою крышей, с одной стороны окружен садом. Внутри комнаты пространны и удобно размещены. Против дома и рядом тянутся флигеля с бесконечными коридорами, соединяющими келии, где останавливаются богомольцы. Кроме того, есть и общие залы для отдыха и обеда бедных поклонников. Платы за помещение не взимается, но всякий при отъезде делает посильное пожертвование в коридорную кружку. Все эти постройки занимают большое пространство; между ними улицы и площади так просторны и велики, что в сравнении со скученным и сбитым Иерусалимом бросаются в глаза.

Иерусалим, считающий себе сорок веков, лежит на двух каменных холмах, на высоте 2400 футов над уровнем моря. С запада, юга и востока он окружен долинами, соединяющимися на юго-востоке. О происхождении Иерусалима нет положительных сведений и только полагают, что первыми его жителями были Иевуситы. История Иерусалима представляет ряд осад, завоеваний, разрушений, построек и перемен властителей. Осада Иерусалима Титом Веспасианом в 68 году по Р. X. – самая славная осада по той упорной защите, которою встретило римлян иудейское племя. В Иерусалиме сосредоточились тогда остатки евреев на защиту своей самостоятельности и пали геройскою смертью, под неотразимыми ударами римлян, после борьбы, славной, почти беспримерной по упорству. Читая ход этой осады, нельзя не удивляться героизму евреев, полных величия в минуты предсмертных содроганий своего погибавшего царства. Затем замечательна осада Иерусалима крестоносцами в 1099 году, когда под его стенами собралось одушевленное верою христианское воинство из представителей почти всей Европы. И эта осада окончилась поголовным истреблением мусульман, защищавших город. В цветущее время народонаселение Иерусалима доходило до громадного числа; теперь оно не превышает 15 000, из которых 3500 христиан и 3000 евреев. В настоящее время весь город можно объехать в один час; во времена же Царства Иудейского Иерусалим окружали три стены с цитаделями: на Сионской горе замок Давида, на горе Мариахе храм Соломона, выстроенный на террасе и представлявший собою труднодоступную крепость, соединенную крытыми ходами с цитаделью Антония на горе Визефе, севернее Мариаха.

Из Русского подворья мы проехали в Гефсиманскую долину, к церкви Успения Божией Матери, в которой покоятся Иоаким и Анна. Снаружи храм имеет чрезвычайно простой вид и похож на каменный амбар. Четыре стены с плоскою крышей одною стороной примыкают к горе; со стороны входа окованная железом дверь в трех готических арках. Трещины между цоколями обросли лишаями и мхом; в иных местах торчат целые пучки каких-то растений. Переступив порог, тотчас же начинаешь спускаться по широкой лестнице с площадками в обширную пещеру. Со света все кажется погруженным во тьму, которую прорезают гирлянды огоньков от висящих вдоль стен и сводов лампадок. У входа нам дали восковые свечи, и мы спустились в пещеру с пением шедшего впереди Великого Князя духовенства. Гроб, или место, где почила Божия Матерь, высечено в скале так же, как и все могилы Палестины, только вокруг него можно обойти. Во многих местах устроены алтари, а в месте, противоположном гробу, богатый армянский алтарь, где совершалась служба. Поклонившись святыне, мы пошли дальше; глаз уже привык к полусвету и ясно различал стены и украшения храма, исключительно составленные из висящих гирляндами всевозможных лампад.

На одной площадке показали нам гробницы Иоакима и Анны. Немного выше церкви Успения построена францисканами каплица, на том месте, где спали Апостолы в Страстной четверг, и где Иуда Искариот предал Спасителя. А несколько шагов дальше, обнесенный каменного оградой, Гефсиманский сад, где Спаситель молился «о чаше». Садик чисто содержан и украшен цветами; в нем растут восемь громадных маслин с вековыми корявыми стволами. Не подлежит сомнению, что те деревья, под которыми молился Спаситель, были срублены еще во время осады Иерусалима Титом Веспасианом; но и эти маслины так стары и громадны, что доктор Петерман, в описании своего путешествия, считает возможным допустить, что деревья эти современны Спасителю. Во внутренней стороне ограды поделаны часовни, величиной не больше двух аршин, с рельефными изображениями страданий Иисуса Христа. Обойдя сад, мы поднялись на Елеонскую гору к месту Вознесения. За высокою оградой стоит магометанская часовня, из четырех гладких стен под куполом над камнем, с которого вознесся на небо Спаситель. Вдоль внутренних стен ограды расположены каменные алтари всевозможных исповеданий; на них совершают богослужение. Сопровождавшие нас магометане преклоняли колена и целовали, вместе с нами, обнесенный мраморного рамкой камень, на котором остался след ноги Спасителя. Спустившись с горы, мы проехали в дом нашей миссии, построенный, судя по надписям на остатках великолепных мозаик, на месте старинного кладбища какого-то армянского семейства. В пещерах под домом сохранились гробницы, куда клали на известное время усопших; после истления, кости их обмывались и складывались в одну общую могилу.

Из дома миссии мы поехали к княгине Латур д'Оверн, выстроившей капеллу с галереей вокруг того места, где, по преданию, Спаситель научил Апостолов молитве «Отче наш». Галерея построена колоннадой внутрь, а в нишах окружной стены написана молитва Господня на 36 языках. Княгиня Латур д'Оверн – тип аристократки со всеми феодальными традициями, должно быть, в свое время была, в полном смысле слова, красавицей; теперь, как видно, живет воспоминаниями далекого прошлого и, кажется, старается воскресить вокруг себя обстановку средневековых дам. Держит она себя и говорит с удивительно непринужденным достоинством и даже грацией. Великий Князь зашел к княгине в ее шале и был приглашен во внутренние аппартаменты. Мы же смиренно посидели в приемной, заставленной картинами, археологическими находками, музыкальными инструментами и заваленной книгами. Раскланявшись с княгиней, мы спустились с горы и поехали вдоль Иосафатовой долины, мимо гробницы царей Иудейских, к мечети Омара.

Гробницы царей высечены в скалах в виде перекрещенных ходов, с покоями по сторонам. Снаружи вход украшен двумя, или четырьмя колоннами с фронтоном. Из всех гробниц только одна построена отдельным четыреугольным памятником с карнизом, колоннами и конусообразною вершиной; ее называют гробницей Авессалома.

От могил царей Иудейских, через ворота Св. Стефана, мы проехали к мечети Омара. Она построена на горе Мариах, на колоссальной мраморной террасе, в 450 футов ширины и 550 футов длины, уцелевшей от развалин Соломонова храма. Представьте себе огромный купол в 20 футов вышины и 60 футов в поперечнике, который покоится на цилиндре, поставленном на плоском восьмиграннике, каждая сторона которого равна 67 футам; таков общий наружный вид здания. Внутри вся постройка опирается на множество мраморных колонн. Как снаружи, так и внутри мечеть покрыта великолепнейшими изразцами, тончайшего рисунка и работы, обрамленными белым и голубым мрамором. В решетчатых окнах, по семи на каждой стороне, из которых по три глухих, вставлены цветные стекла, окрашивающие внутренность мечети бесчисленными нежными тонами; словом, глаза разбегаются и каждый уголок может заинтересовать изяществом и оконченностью. Почти минутное посещение таких зданий, к сожалению, оставляет только самое смутное впечатление общей красоты и художественности постройки, отличающейся необыкновенною фантастичностью оригинальностью архитектуры, поражающей воображение, но в частностях неуловимою для памяти. Только в последнее время мечеть калифа Омара сделалась доступною христианам, и то за большую плату. Несмотря на то, что эта мечеть считается у магометан величайшею святыней, она приходит в видимый упадок. Против мечети калифа Омара, в северо-западном углу древней храмовой стены, на месте церкви «Внесения во храм Иисуса Христа», принадлежавшей тамплиерам, стоит мечеть Эль-Акса, построенная калифом Абдулмеликом. Он хотел сделать из нее главную святыню магометан. Достойно замечания, что мечеть эта построена в виде христианской базилики, при длине в 272 фута и ширине 189 футов. Под нею сохранились еще своды Соломонова храма, сложенные из огромных монолитов. После обеда я успел осмотреть вместе с Бергом замок ордена Иоаннитов, подаренный Султаном Абдулазисом принцу Фридриху-Карлу. Замок этот стоит почти против площадки, ведущей ко храму Гроба Господня, и до сих пор лежал полузаваленный мусором; во время нашего посещения значительная часть его была уже раскопана: входной двор, лестницы, галереи, церковь, келии. Постройка очень велика и местами хорошо сохранилась. Между тем уже стало смеркаться. Была пятница, и я вспомнил, что в этот вечер евреи собираются на молитву у стены Соломонова храма. Мы взяли проводника и пошли шагать по неровным, извилистым и гористым улицам. В иных местах, где приходилось проходить под сводами, при быстро наступающей темноте, нам казалось, что мы идем длинными тоннелями. Но вдруг, совершенно неожиданно, мы остановились… Пред нами возвышалась громадная стена, сложенная из монолитов и обросшая в скважинах между кладкой пучками растений, висящих как клочья гигантской бороды; снизу стена была освещена красноватым пламенем от лампад и свеч в руках молившейся толпы евреев, сверху вся посеребрена голубовато-белыми лучами луны. Я хорошо знал прекрасную картину «Молитва евреев» Поль-де-Роша, но тем не менее был поражен действительностью. У основания стены, евреи в меховых шапках и длинных с широкими рукавами кафтанах восточного покроя, под предводительством раввина, усердно молились, почти с ожесточением покачиваясь, потрясая руками, головой и жалко взывая на различные голоса.

Сколько противоречия в этой картине!.. По-видимому, забитый, ничтожный, разбросанный по лицу всей земли народ, вспоминая о минувшем могуществе и величии – жалобно взывает у стен своего прежнего храма, а в действительности, разойдясь по всем странам света, этот же, с виду угнетенный народ захватил в свою власть капитал и в сущности стал неизмеримо могуче своих предков.

На следующее утро освящали церковь в Русском подворье. Она построена, как все наши пятиглавые соборы, с продолговато-круглыми куполами. Внутри весьма изящны паникадила из массивной золоченой бронзы, со стеклянными плоскими чашами для масла и с несколькими огнями от светилен. Освящал Патриарх Кирилл со всем собором греческого и нашего духовенства. Тем временем я отправился с Бергом в город, чтобы в подробности осмотреть храм Гроба Господня.

Глава XVIII

Подробный осмотр храма Гроба Господня. – Меч Готфрида Бульонского. – Ночное бдение у Гроба Господня и на Голгофе. – Поездка в Вифлеем. – Монастырь Рождества Христова. – Приют для православных детей. – Отъезд из Иерусалима в Эммаус. – Гамле. – Пение Муэдзинов. – Лида. – Храм Св. Георгия Победоносца. – Яффа. – Море

По распоряжению турецких властей, во все время пребывания Великого Князя, двери храма были открыты; в обыкновенное же время, их открывают только в известные часы дня и вечера, а так как служба происходит по ночам, то верующие остаются в нем всю ночь, отчего во многих местах храма невыносимый воздух. Снаружи храм застроен домами, и только на северной стороне, выходящей на небольшую квадратную площадку, виден фасад из двух рядов поставленных друг на друга арок, маленького купола над ними и полуразрушенной башни с правой стороны. В левой нижней арке входная дверь, а в верхних двух – по окну. Большой купол виден только издали. Внутренность храма чрезвычайно запутана, и о ней без чертежа невозможно составить себе ясного понятия, а потому всего лучше проследим его расположение по прилагаемому плану. Вообразите себе круг, соединенный с продолговатым четырехугольником, закругленным с противоположной стороны; над круглою частью храма выведен купол, а в средине стоит мраморная часовня Гроба Господня. Продолговатая часть храма, или корабль, принадлежит грекам и называется храмом Воскресения Господня; он очень богато украшен и отделан цветным мрамором. Эти две основные части здания обнесены эллипсообразно галереями и различными пристройками; соединяющая же их высокая арка называется «императорскою»; в ней становится католическое духовенство во время службы у Гроба Господня.

Если войти во храм, то прямо пред вами лежит на полу мраморная плита X, под нею находится камень, на котором миропомазали тело Спасителя. Влево от входа диван Y, для турецких привратников; они обыкновенно курят трубки и прихлебывают кофе. В прежнее время здесь собирали деньги за право входа, вследствие чего бедный люд оставался во храме по нескольку дней; теперь же это отменено, и сторожа получают только подарки от различных конгрегаций. Вправо от входа находится Голгофа (в двух этажах R, S), СС и DD; на нее поднимаются по узкой каменной лестнице. Это древнейшая часть здания. Над местом, где стоял Крест Господень СС, устроен греческий алтарь, а где Спаситель был распят, DD – латинский. Стены расписаны и реставрированы греками, и только в своде над латинским алтарем сохранилась древнейшая мозаика, изображающая лик Спасителя. Яма, в которую был вставлен Крест, выложена серебряным кругом с барельефами; от нее вправо показывают трещину в скале. Под Голгофою алтарь Адама R и диванная греков S.

Пройдя влево мимо плиты, на которой обвивали пеленами Тело Господне, и места N, где потеряла сознание Божия Матерь во время распятия, входишь в ротонду под большим куполом, где находится А, часовня Гроба Господня.

Купол покоится на широких столбах простой каменной кладки и имеет в поперечнике 65 футов. Часовня, в настоящем своем виде, выстроена греками после пожара 1808 года и состоит из двух частей: часовни Ангела и собственно пещеры Гроба Господня. Посреди первой стоит камень, на пьедестале в 3 фута вышины, почитаемый остатком от камня, которым закрывался вход к Святому Гробу.

Вначале здесь были две пещеры, высеченные Св. Иосифом Аримафейским для своего семейства и для себя самого; во время бесчисленных разрушений и реставраций первая пещера была уничтожена и сохранилась только вторая, или собственно часовня Святого Гроба. В нее вступают через низкий вход. Внутри она имеет 8 футов длины и 7 ширины. Пол и стены выложены мрамором; у северной стены высечен саркофаг, как скамья, 6 футов в длину и 3 фута в ширину. Здесь было положено тело Господа. Уже с давних времен самый саркофаг прикрыт мрамором, чтобы предохранить от пилигримов, старавшихся выламывать из него частицы и уносить с собой. Над ним висит образ Воскресения, стоят подсвечники и вазы со свежими цветами. Потолок увешан богатыми лампадами. Верхняя плита, к которой прикладываются, из белого мрамора, треснувшего посредине; она постоянно окропляется розовою водой. Снаружи часовня состоит из колонн, пилястров и ниш, а над Святым Гробом небольшой сдавленный купол. К западной стороне часовни примыкает маленький и бедный алтарь коптов.

В D – церковь сирийских христиан, в Е – гробница Иосифа Аримафейского.

В LL – место, где находились женщины во время положения во Гроб Спасителя. В С место явления Иисуса Христа Магдалине, в Я – Богоматери, с латинскими алтарями. Против Y находится хор с органом. В I – семь арок Пресвятой Девы, сохранившихся от первых построек.

В I – темница, в которой содержали Спасителя.

Дальше идет галерея со сводом.

В Z – алтарь Св. Лонгина.

В М – место, где разделили одежду Спасителя. За этим алтарем спускаются, по расходящейся в ширину лестнице, в церковь Св. Елены, на месте обретения Животворящего Креста. Здесь проходил старый городской ров, в который сбросили крест Господень Q.

О принадлежит армянам, Р – латинянам. Поднявшись опять наверх, пройдя мимо алтаря в N, галерея выводит ко входу. Часовня Святого Гроба принадлежит всем исповеданиям; богослужение в ней совершается по очереди; при этом с давних пор между последователями различных исповеданий возникают раздоры, доходящие иногда до возмутительных сцен и драк, как в 1846 году между греками и латинянами, когда многие были смертельно ранены кадилами и подсвечниками.

Всех богаче греческие постройки и алтари; украшающая их живопись совершенно верна себе, хотя по исполнению гораздо хуже известного у нас византийского письма. Не знаю, чему приписать, что католические образа весьма плохи и богатства в убранстве алтарей не видно.

В приделе явления Спасителя Богоматери показывают меч и шпоры Готфрида Бульонского. Подлинны ли они или нет, не знаю; но говорят, что принесены они во храм потомками героя. На мой взгляд, хотя меч и весок, но немного короток, в особенности если припомнить, что при осаде Никеи Готфрид срубил сарацина с седла и в городские ворота лошадь прискакала с нижнею частью туловища ее всадника. Сомневаюсь, чтоб это было возможно сделать этим мечем. Могилы Готфрида и брата его Балдуина находятся во храме, но достоверно неизвестно где, так как греки при каждом удобном случае ухищрялись скрыть ее следы, напоминавшие права латинян.

Возвратясь домой, остальную часть дня мы писали письма, покупали четки, крестики, вырезанные на перламутре образа, и тому подобные вещицы; наконец отдыхали и готовились к ночной службе у Гроба Господня, чтоб исповедаться и приобщиться Святых Христовых Таин. Около 7 часов разразилась сильная гроза, затихнувшая только к 9 часам, когда пришло время идти во храм. Небо было пасмурно, на улицах темно; мы следовали за фонарями кавасов, едва разбирая залитую дождем дорогу. Главные части храма были ярко освещены лампадами и восковыми свечами. Особенно красивы были огни в трехъярусных галереях, расположенных за четырехугольными колоннами, на которых покоится купол. Неосвещенные галереи, а равно и некоторые алтари и приделы в полусвете постепенно сливались с темнотой в бесчисленных углах и закоулках, которыми так изобилует это здание. Мы поднялись на Голгофу, где архимандрит Антонин служил заутреню, по окончании которой исповедывались. Ярко горели свечи пред алтарем, отражаясь на позолоте риз, парчей и орнаментов свода; за столбом, принадлежащая католикам часть церкви не была освещена; вдоль ее нижней стены сделана каменная скамейка, и я сел на нее подле старушек и убогих богомольцев. Между тем служба окончилась, все исповедывались и получили отпущение грехов. Затем Патриарх Кирилл отслужил соборне обедню и приобщил Святых Таин Великого Князя и православную братию его дружины. На Гробе Господнем совершалась жертва, а вместо алтаря служил камень в часовне Ангела, покрытый серебряным столом, пожертвованным Мазепой. Рисунок образа сделан чернью, должно быть, италиянским художником. Во время службы, на Гробе Господнем лежали четки наши и крестики, набранные в подарок родным и знакомым.

Затем Патриарх Кирилл отслужил соборне обедню и приобщил Святых Тайн Великого Князя и православную братию его дружины

Служба окончилась в 3 часа. На следующий день шел проливной дождь; тем не менее Великий Князь и большинство из нас поехали в Вифлеем. Дорога, по случаю проезда Его Высочества, была уравнена и приспособлена так, что можно было ехать по ней довольно быстро. Во весь путь шел дождь и, несмотря на то, что мы были в гуттаперчевых плащах, многие совершенно промокли. Теперь мне стало понятно, каким образом в три-четыре дождевых месяца, цистерны города так наполняются, что снабжают жителей водой на целый год. У нас таких ливней, в полном смысле слова, почти не бывает. Чтобы уяснить себе всю силу этого дождя, стоит припомнить, что в Петербурге дождя и снегу выпадает в году до семнадцати дюймов на квадратный фут и дождевых дней почти полгода; в поясе зимнего дождя, в котором лежит Иерусалим, падает сорок пять дюймов воды и притом в течение только трех или четырех зимних месяцев.

После часа с четвертью езды в гору, мы увидали Вифлеем. Он, как Назарет, лежит в долине, лепясь своими постройками к горе, возделанной по террасам плантациями масличного дерева. Наружная сторона города идет как бы набережного, вдоль дороги и около лежащих внизу садов; в конце этой набережной громоздится масса высоких каменных стен без окон – это монастырь Рождества Христова. Дождь на время перестал; воздух был насыщен парами, по свинцовому фону тяжелых туч проносились с неимоверною быстротой легкие, как дым, облака; природа будто забавлялась, отрывая клочья туманов и пуская их в перегонку по ветру между землей и нависшими тучами. Близ города, влево от дороги, стоит старое масличное дерево на Гороховом поле, названном «гороховым», потому что богомольцы собирают на нем кругленькие камушки, величиной и формою похожие на горох. Легенда рассказывает, что однажды Богоматерь, проходя этим местом, попросила у земледельца, убиравшего с поля горох, несколько зерен, но он жестокосердно отказал, и вся жатва его обратилась в камушки. Недалеко от Горохового поля, вправо от дороги, стоит каменный склеп: это могила Рахили.

В Вифлееме от 3000 до 4000 жителей, исключительно христиан; они промышляют выделкой всевозможных четок, образов из перламутра, дерева и т. п. вещами, раскупаемыми богомольцами. Мы остановились на площадке пред монастырем, который по своей недоступной наружности походит скорее на грозную твердыню, чем на мирную обитель. У входа Великий Князь был встречен митрополитом Агапом; нам раздали свечи и повели сквозь низенькую и узкую дверь в пещеру Рождества Христова.

Она находится под великолепною базиликой огромного размера, построенною еще при Св. Елене и до сих пор уцелевшею во всех частях и подробностях. В ней 48 каменных колонн, поддерживающих крышу с помощью деревянных стропил. Главный алтарь принадлежит грекам; армянам боковой, а латинский в притворе.

В пещеру спускаются двумя лестницами, в 15 ступеней каждая, идущими по обе стороны главного придела. Пещера очень мала; длиной 37½ футов, при ширине и футов и вышине в 9, высечена в скале, и теперь обшита мрамором. В восточной ее стороне находится углубление с алтарем; здесь место Рождества; над ним висит серебряная звезда[21], а на полу сделана надпись: «Hie de virgine Maria Jesus Christus natus est». Вправо, к югу, за колонной, подпирающею свод, другое углубление, почитаемое местом, в котором стояли ясли. Весь потолок увешан драгоценными лампадами, освещающими пещеру. Митрополит Aran отслужил молебен и прочел Евангелие от Матфея. Помолившись и поклонясь святыне, мы обошли рядом находящиеся пещеры, соединенные ходами. В одной устроен алтарь над костьми вифлеемских детей, избиенных повелением Ирода; в другой жил св. Еремей, переведший Евангелие на латинский язык; в третьей св. Павел; в четвертой Ангел повелел Иосифу идти в Египет и т. д. Везде устроены католиками алтари. Обойдя все пещеры, мы прошли наверх, в церковь и ризницу латинян. При входе Великого Князя орган заиграл торжественный марш. В ризнице нам показали вещи, присланные в дар Императором Максимилианом и большое золотое кресло. Потом мы перешли рядом галерей, террас и лестниц в греческий монастырь, к митрополиту Агапу. Нас сопровождали настоятели армянский и латинский с несколькими монахами. Во время угощения кофеем и шербетом, я сидел около настоятеля католических монахов Францисканского ордена, еще очень молодого, красивого и симпатичного италиянца. В разговоре он сознавался мне, что в то время года, когда бывает мало пилигримов, жизнь тянется весьма однообразно и, несмотря на все утешение служить и находиться при таком святом месте, трудно противостоять влечению к далекой родине.

Поблагодарив за прием и простившись, мы поехали через город в лежащее рядом селение, в котором устроен приют на счет Государыни Императрицы для девочек православного исповедания. При нашем посещении число их доходило до 58; между ними было много хорошеньких головок, в особенности одна критянка, лет пяти. Но каково было наше удивление, когда мы узнали со слов начальницы, что некоторые из этих семи-восьмилетних детей уже замужем. Таков обычай страны; сначала их повенчают с таким же мальчиком, а потом до зрелости отдают в училище. В Вифлееме, как и везде, Великого Князя встречало все население, но на этот раз бросалась в глаза красота и миловидность многих женщин. На голове у них были кокошники с полукруглым верхом, в роде тех, которые носили у нас в старину девушки и молодицы, и до сих пор еще носят по деревням в некоторых местностях России; только эти немного больше размером. Черты лица у вифлеемских женщин не поражают резкостью и однообразием; как почти на всем Востоке, овал лица у них круглее, не так вытянут и нет вечных клювообразных носов и рисованных бровей, напротив того, лица их отличаются правильностью и грацией.

Назад в Иерусалим мы ехали очень скоро и были дома через час времени. После обеда готовились к выступлению в Яффу. В 7 часов утра все собрались в зале консула. На дворе шел сильный дождь. Поэтому просили Великого Князя отложить выступление на день, но Его Высочество не согласился. Наконец, через полтора часа, после напутственного молебна, мы двинулись в путь, заехали во храм Гроба Господня, еще раз приложились к святыне, затем выехали через Яффские ворота, мимо нашего подворья, и стали спускаться в долину, сопровождаемые салютами из пушек с башни Давида.

В долинах стоял туман, и большая часть гор была завешана облаками. Дорога, по которой мы шли, была хороша для всадников, но видимо запущена; действительно, предместник настоящего губернатора устроил эту дорогу для колесной езды и даже завел дилижансы, но настоящий паша счел это излишнею роскошью, продал дилижансы на слом, а дорогу запустил. На час пути от Иерусалима, вправо от дороги, видно было селение древний Эммаус, на пути к которому Апостолы встретили Спасителя и не узнали Его.

Через три с половиной часа езды мы дошли до привала. Завтрак был приготовлен уже не под шатром, а в хате. Здесь же нас догнал Патриарх, пожелавший проводить Великого Князя до парохода. В последний раз мы отведали сухой курицы, сыру, яиц, вина и прочих закусок, неизменно утолявших наш голод и жажду. Акиф-паша был молчалив, и мы все, делая этот предпоследний переход, не были расположены к веселости.

От привала дорога пошла вдоль берега широкого ручья. Мы въехали в ущелье, поросшее кустарником, и в нем обогнали русскую богомолку. Старушка сидела верхом на осле, за нею шел проводник из местных арабов.

– Что это ты, родная, пустилась одна в дорогу? – спросил я ее.

– Прослышала, что Великий Князь сегодня едет, вот и думала добраться как-нибудь за вами, да уж больно тихо еду. А что, батюшка, – прибавила она, со страхом поглядывая на своего молчаливого проводника, – он меня не убьет? Погляди, ведь какой черный!

Вскоре мы выехали из ущелья на равнину Саронскую, воспетую еще Соломоном, и через 3 часа после привала были в Рамле. Городок этот, с 1000 жителей, греческим и латинским монастырями, служит станцией богомольцам на пути из Яффы в Иерусалим. В нем устроены для странников подворья. Хотя город и окружен садами и пальмами, но с виду он очень беден, грязен и полуразрушен. Мы остановились в русском странноприимном доме, большом каменном здании с плоскою крышей, вокруг которой поделаны келии, накрытые, как опрокинутыми чашками, рядом маленьких куполов. Против восточной стороны дома стоит мечеть, устроенная в развалинах церкви Иоанна Крестителя, сохранившейся от времен крестоносцев. Влево высилась башня Сорока Мучеников, которую наш архимандрит считал арабскою постройкой, между тем, как по другим сведением она служила колокольней в монастыре тамплиеров. В Рамле много пальм и зелени, отчасти скрывающих бедный вид домов и развалин. До обеда мы гуляли по плоским крышам подворья, забавлялись прыганьем по верхушкам маленьких куполов, бросали мелкие монеты на улицу, между нашим домом и мечетью, где толпились и дрались из-за них оборванные мальчишки. Затем, в последний раз, обедали с нашими местными спутниками. Акиф-паша был чрезвычайно мил и выражал неподдельную грусть по случаю близкой разлуки. Тем временем смеркалось, и виды с наших крыш приняли совершенно театральный характер. Было тихо. Темно-синее небо играло звездами как разбросанными бриллиантами, луна серебрила и выделяла из тени стены, площадки и купола домов и развалин, между ними величественно подымались кудрявые шапки пальм, а на четырех городских минаретах горели нитками шкалики, зажженные по случаю наступившего поста Рамазана. Мы пошли отдыхать. Около 3 часов я проснулся от пения муэдзинов. Первым запел муэдзин на минарете Иоанна Крестителя, подле нас. Его полный, звучный голос торжественно пронесся среди ночной тишины; ему в ответ раздался высокий грудной тенор с соседнего минарета, и они стали петь вместе; по временам голоса их сливались или потрясали воздух продолжительными сильными звуками, срывая которые, то вверху, то внизу, они делали ряд фиоритур, кончавшихся отрывисто несколькими ступенями гаммы. Потом к ним присоединились еще два голоса, и все четверо пропели широкий мотив с ритмом марша; наконец, один за другим закончили свое пение, как начали, первым мотивом. После службы у вращающихся дервишей, это было в первый и последний раз, что восточная музыка поразила меня; я вслушивался, вслушивался – и, под влиянием восхитительной картины ночи, которою незадолго пред тем наслаждался, впечатление, произведенное на меня этими голосами, было так сильно, что и до сих пор еще, припоминая этот вечер, я переношусь в неведомый мир.

Утром выступили в 8 часов на Лиду, родину св. Георгия Победоносца. Город лежит в трех милях на восток от Яффы; с IV столетия в нем была епископская кафедра, зависевшая от Иерусалимского Патриарха, и церковь в честь св. Георгия Победоносца, построенная Юстинианом. Крестоносцы восстановили храм и кафедру, уничтоженную с распространением владычества магометан. В настоящее время церковь разделена пополам между греками и магометанами, которые также почитают св. Георгия святым, и потому в их половине устроена мечеть. Греки недавно заново отделали церковь и мраморную раку, в которой под спудом покоятся мощи св. Георгия. Патриарх Кирилл благословил Великого Князя частицею этих мощей.

Осмотрев храм, я поторопился с некоторыми товарищами ехать вперед. Мы поскакали галопом по широкой дороге через редкий, но довольно обширный пространством лес. Вскоре я отстал от моих спутников. Еще верст за семь началась Соронская плоская равнина, южнее которой лежит ветхозаветная страна филистимлян. Равнина эта обладает большими пастбищами и весьма плодородна; поля без камней окружают деревни, скрытые в непроницаемых оградах кактуса и плодовых деревьев, из которых выделяются группы и отдельные экземпляры финиковых пальм. Природа после вчерашнего дождя нежилась в теплых лучах солнца; в поле щебетали пташки и заливались жаворонки; около селений ребятишки играли в бары и, завидев меня, останавливались, с любопытством оглядывая полуевропейский, полуазиатский костюм. Часа через два я въехал в сады, окружающие Яффу: они начинаются уже версты за четыре до города и состоят из апельсинных, лимонных, гранатовых и ореховых деревьев, финиковых пальм и бананов.

Из этих плодов по приезде в Яффу мы пробовали апельсины громадной величины и сладкие лимоны, которые были не больше грецкого ореха. Яффа, одна из древнейших гаваней мира, построена на скале и лежит, как каменный холм, среди зеленого ковра садов; пред городом тянется гряда рифов, о которые сердито разбивается белою пеной море. При сильных ветрах суда не могут останавливаться на открытом рейде, а лодки проехать между рифами, поэтому гавань доступна только в тихую погоду. Через час приехал Великий Князь; на берегу встретили Его Высочество Ратиб-паша и Артим-бей, присланные египетским хедивом, чтобы сопровождать Великого Князя во время его пребывания в Египте. На рейде ожидала нас огромная паровая яхта хедива, для переезда в Порт-Саид. На маленькой набережной толпился народ; наши лошади и люди, служившие нам во время путешествия, простились с нами.

Я поцеловал моего доброго Серко, который хотя медленно, но верно переносил меня по горам, долинам и степям каменистой Сирии и Палестины. Разместившись в лодках, мы переехали на пароход, салютовавший Великому Князю 21 выстрелом. Между рифами нас буксировал маленький пароходик. Патриарх Кирилл, митрополит Назаретский, Акиф-паша, Хаджим-бей, Халиль-бей, Тимолеон и Пиетро провожали нас на яхту. Холу-паша, как чистый бедуин, простился на берегу, признавшись, что боится моря и не решается сесть в лодку. Мы позавтракали, пока развели пары, подняли якорь, и яхта стала удаляться от берега. Пробыв в Сирии и Палестине несколько дней, много видели мы трудов, от чего иногда даже роптали, но зато сколько новых впечатлений, сколько воспоминаний далекого прошлого! Сколько воспоминаний в будущем. Я глядел на удалявшийся берег, и в мыслях сменялась одна картина другою и теплое радостное чувство согревало мне душу, когда я сознавал, что мои заветные мечты перешли в действительность: я был в Святой Земле, я поклонился Гробу Господню. На яхте вице-короля Египетского нам довелось прожить трое суток. Мне приходят на память слова Акиф-паши: «Египет, в сравнении с нами, это только что распускающийся бутон, а мы – увядшая роза, у которой того гляди все листья осыпятся». Море было тихо, яхта шла со скоростью восьми узлов в час или, иначе сказать, черепашьим ходом. Хорошо море, когда нет качки и пароход плавно подвигается вперед. На палубе играет хор военной музыки; матросы производят работы, беспрестанно раздаются свистки, командные слова или бьет барабан с маленькою флейтой, напоминая третье действие «Африканки»: люди лазят по вантам и реям; то ставят паруса, то тянут веревки и канаты. Уже солнце закатилось; отпили чай и отужинали, когда я решился идти спать, так трудно оторваться от вида моря, когда ветер тих и, едва надувая паруса, скользит по поверхности воды, подымая только мелкую зыбь вместо волн, бушующих в непогоду.

Глава XIX

Суэсский канал. – Порт-Саид. – Пароход Шенди. – Дахабиэ. – Озеро Менцале. – Фламинги. – Мираж. – Морской канал. – Озеро Тимса. – Измаилия. – Ночная прогулка. – Сад. – Горькие озера. – Место предполагаемого перехода Моисея. – Суэс. – Английский пароход, содержащий сообщение с Индией. – Железная дорога в Каир. – Канал пресной воды

Море и на этот раз не изменило к нам своего расположения; благодаря штилю, мы отлично выспались. Когда около часов я вышел на рубку, Порт-Саид был уже в виду, а в кильватере за нами следовал другой пароход хедива «Шенди», предназначенный провести нас по каналу. Он был гораздо меньше «Харбия» по водоизместимости, чуть ли в четыре раза; следовательно, плата за право проезда по каналу сокращалась в таком же размере; хотя, как потом нам рассказывали, хедив остался очень недоволен, что Его Высочество должен был перейти на меньший пароход.

Итак мы простились с Азиею; перед нами плоский, едва заметный, берег Африки. Синева моря отделена от неба лишь тоненькою буроватою полоскою; в одном месте подымается, как одинокий перст маяк; около него чуть пестреет группа домиков – это Порт-Саид.

На мой вопрос ответили, что ходу еще добрых 2 часа. Значит, через малое время мы будем в Африке, на этом старейшем, как доказывают геологи, континенте. Я стал перебирать в памяти, что было мне более или менее известно о нем: казалось, немного, во всяком случае поверхностно. Акиф-паша говорит, что Египет – это едва распускающийся бутон; положим, он справедлив… и это весьма интересно; но меня влечет и чарует не столько настоящее Египта, сколько его прошедшее. Таинственность, своеобразность, самобытность, особенно – величественность и колоссальность, с которыми неразрывно связываются все представления о древней земле фараонов, необыкновенно возбуждают воображение, а отдаленность и неизвестность способствуют к опоэтизированию, более или менее, всего, что касается Египта.

К тому, если вспомнить, что, по свидетельству Геродота, в царствование Амазиса в Египте, при населении в 7½ миллионов, было до 20 000 населенных городов на 750 миль обитаемого и возделываемого пространства, которое, как и ныне, тянется вдоль реки узкою полосою, вообще не шире четырех-пяти часов пути, или от 1½ до 2 миль, то как не призадуматься над невообразимою производительностью этой страны, способной, на относительно ничтожном пространстве, с избытком прокормить такое население.

Поражающее плодородие долины Нила и климат были двумя главнейшими условиями цивилизации древнего Египта; интересно, что эти условия не изменились, а тем не менее в настоящее время, страна находится сравнительно в жалком положении.

Удивительно, каким образом в столь отдаленную историческую эпоху, когда уровень цивилизации соседних стран был так низок, Египет, уединенный в самом себе, достиг такой высокой культуры, и – обратно, сохранив свое плодородие и климат, вместе с развитием цивилизации у соседей, постепенно все падал ниже и ниже, и в настоящее время, вопреки верованию Акиф-паши, вряд ли распустится пышным цветком.

Должно быть, кроме вышеупомянутых двух условий необходимо еще и третье, а именно – государственный строй.

Меня ужасно интересовало увидеть наконец эту загадочную страну, тем более, что она вполне сохранила следы пережитого ею, и потому нигде нельзя так наглядно сравнить мертвый лик прошедшего с живым лицом настоящего.

Пока мы пили чай, полоска земли приблизилась и можно было ясно различить два искусственных мола, образующих порт; верфи, различные сооружения, должно быть, у входа в канал; домики, здания и множество разноцветных консульских флагов. Вот появились и указатели фарватера – бочки; пароходы наши тоже расцветились флагами, и мы вошли в порт. Большой фрегат и еще несколько военных судов салютовали из пушек, а команды разошлись по реям.

С фрегата доносились стройные аккорды нашего народного гимна. Это уже второй египетский хор, который, в противоположность отчаянной турецкой музыке, хорошо играет.

На берегу стояли войска. Его Высочество прошел прямо в греческую церковь, около которой была такая давка, что я не решился войти, к тому же с улицы можно было видеть ее внутренность, украшенную гирляндами зелени и цветов, размерами похожую скорее на часовенку, чем на церковь.

В ожидании, я стал глядеть по сторонам, и едва переносился мыслями в Египет, так Порт-Саид напомнил мне, в уменьшенном и сокращенном виде, Нижегородскую ярмарку, что на косе и достославный Кунавин. Город построен из лесу как бы одним архитектором: ряды лавок, а все остальное – трактиры и консульские дома; мостовой совсем нет, а ходят по раскаленному сыпучему песку.

По улицам встречаем все больше одних поденщиков с тяжестями и матросов. Кроме неизбежных англичан, жители собрались со всех земель, омываемых Средиземным морем, как бы звери в Ноев ковчег, понемногу от всяких разновидностей.

Обходя город, заходили в несколько лавок, думая найти индийские и китайские товары и безделушки, но ничего не встретили достойного внимания, а что нам показывали, то скорее напоминало французские подделки.

У русского консула Его Высочество принимал иностранных консулов, которые поразили нас причудливостью своих костюмов; у многих были генеральские эполеты и различные шнуры, шляпы с перьями и разноцветные мундиры, они очень напоминали «швейцарских адмиралов»; но мне объяснили, что это необходимо на Востоке для представительности и надо было этим удовольствоваться, хотя наши консулы одеты очень просто.

От русского консула мы отправились осматривать морские сооружение и гавань. Во многих местах еще стояли всевозможные землечерпательные машины и паровики, с помощью которых прорыт был канал, и до сих пор в нем поддерживается необходимая глубина. Около 11 часов небольшой, но все-таки очень поместительный пароход хедива «Шенди», который назначен был провести нас по каналу в Суэс, снялся с якоря, и мы вошли в канал.

Какое это величественное сооружение! Слабая человеческая рука провела по земле глубокую борозду, которою отделила два материка и связала два океана. Обыкновенно все наши представления каких-либо предметов, знакомых, лишь по книгам, или понаслышке, далеко не согласны с действительностью; в особенности понятия о предметах, подлежащих большим измерениям, как например: горы, глубина океанов, величина рек, необъятность пустыни… Так же точно и об этом сооружении: не видя его, нельзя получить понятие о нем из одних описаний. И без того уже Египет, этот уголок земли, издревле славился своими колоссальными сооружениями, как, например, Меридово озеро, лабиринт, пирамиды, храмы, подобный же канал; пришлось же, чтобы и эта поразительнейшая работа человека, требовавшая приложения такой громадной физической силы – уместилась в том же Египте!

Канал, шириною в 100 метров, при глубине в 8 метров, идет совершенно прямо между песчаными берегами. В начале, с правой стороны, узкая коса отделяет его от кишащего птицами озера Менцале, по которому во всех направлениях скользят барочки длинной и грациозной формы (дахаоиэ), каждая с высоким треугольным парусом, нагруженные большею частью хлопком; по косе мерно выступают караваны верблюдов с пшеницею. День великолепный; очень тепло, но не жарко, потому что дует свежий ветерок.

Озеро, длиною в 56 верст при ширине в 21 версту, покрыто островами с редкими пальмами и изобилует рыбою и пернатыми; с нашего борта можно было отличать во множестве уток, гусей, цаплей, не говоря уже о чайках, пеликанах и, в особенности, несчетных стай фламингов; последние вдали сливались в розоватые неподвижные полосы, или же, перелетая, вытягивались в продолговатые тучки. В подзорную трубку можно было рассмотреть, что эти розоватые полоски весьма оживлены и составлены из движущихся фламингов. В это время, когда они спускаются отдыхать на воде, около камышей, туземные охотники подкрадываются к ним с тыквою на голове и хватают их за длинные ноги. Брем рассказывает, что по его вычислению для прокормления этих стай ежедневно нужно по крайней мере до 60 000 фунтов рыбы. Кроме того, на островах и по берегам живут рыболовы, как говорят, остатки гиксов, прежних покорителей Египта, которые кормятся исключительно этим промыслом. Таким образом, можно себе представить, какое здесь несметное количество птиц и рыбы. В древности озеро не было так обширно, и берега его были обработаны и густо населены, тем более, что во время разлива великая река Египта и здесь оставляла свой благодетельный ил. На южном берегу Менцале находятся развалины древнего Таниса, местопребывания фараона Менефта, который, преследуя евреев, погиб в волнах Чермного моря.

При переходе на левый борт, перед глазами плавателей расстилалась, сливаясь с горизонтом, бесконечная песчаная пустыня с передвижными холмами сыпучого песку, представляя поразительный контраст с оживленною картиною озера. Но, местами, зрение обманывалось чудесною игрою миража, рисовавшего вдали озера, невысокие горы с зеленеющими скатами и скалы. Сначала мы и не подозревали, что это был мираж, так все казалось отчетливо и обыкновенно: но потом, по мере пристального взгляда, понятен становился рассказ о том, что это явление обманывает истомленного жаждою и усталостью путника, которому призрачные картины кажутся несомненною действительностью.

После озера Менцале канал пролегает среди пустыни до горьких озер; хотя наибольшая его глубина и равна 8 метрам или 26 футам, но это только посредине дна и при ширине в 22 метра, назначенной для прохода судов – затем на 39 метрах в каждую сторону идут откосы. Грунт, по которому проходит канал, состоит на большом протяжении из песку, а потому и было необходимо дать откосам такое значительное заложение в три высоты и установить правило, чтобы суда проходили медленно, не свыше 10 километров в час; тем не менее откосы сильно размываются волнением, производимым движением судов, вследствие чего дно засоряется до такой степени, что требует беспрерывной работы землечерпательных машин.

При незначительной ширине фарватера одновременно может идти только одно судно; потому, на расстоянии каждых 10 километров, на берегу канала устроены станции с разъездами и телеграфом. Они обязаны извещать друг друга о времени прохода судов, контролировать их скорость и наблюдать за разъездами. Я еще забыл сказать, что колесным пароходам проход через канал вовсе запрещен, потому что производимое ими волнение слишком разрушительно действует на откосы.

По всем этим причинам и несмотря на соблюдаемые предосторожности, землечерпательные машины действуют круглый год.

Часа за 2 до озера Тимса, на берегу которого расположен город Измаилия, «Шенди» получил приказание остановиться, чтобы пропустить три встречных судна. Его Высочество воспользовался маленьким компанейским пароходом, на котором нас довезли до Измаилии. К закату солнца мы вышли в озеро, на правом берегу которого лежит город.

Погружаясь за горизонт, солнце озарило всю местность жгучими, ярко-желтыми лучами: все будто превратилось в золото различных оттенков, даже наши лица и руки казались металлическими; мало-помалу желтые тоны начали багроветь и, превращаясь в теплый темно-малиновый тон, стали уступать место наступавшей с востока ночи с нежным светом луны, взошедшей значительно над горизонтом. Мы вышли на берег и пошли по шоссе, обсаженному густыми рядами акаций; у шлюзов перешли по мосту через канал пресной воды, за которым начинается чистенький, опрятный, усаженный роскошною растительностью город Измаилия. Он правильно разбит; улицы шоссированы. Многие дома лежат в садах, обнесенных красивыми чугунными решетками; между ними особенно отличается построенный в виде шале и окруженный прелестным садом, с голубятнею, дом Лессепса. К сожалению, самого строителя канала не было дома, и нас принял управляющий, италиянец, с дочерью, очень красивою, стройною и миловидною девушкою. Она только что вернулась с верховой прогулки, а потому была одета амазонкою и вполне сумела заставить нас не заметить отсутствие хозяина. Познакомившись и обойдя с нами сад и дом, она предложила ехать кататься и показать нам город и окрестности.

Все с благодарностью приняли любезное предложение; Его Высочество поехал верхом с нашим хорошеньким гидом, а мы следовали за ними, разместившись в охотничьем докарте и кабриолете. Через четверть часа мы остановились в саду, окружавшем большое здание с паровою водокачальнею, снабжающею пресною водою Порт-Саид и станции по морскому каналу.

Сад разбит с большим вкусом и искусством; на нем видна необычайная сила плодородия песчаной почвы, если только она орошена пресною водою. Давно ли возник в мертвой пустыне город Измаилия, и уже в садах его деревья приняли весьма значительные размеры. И что за чудная растительность, особенно этот сад! Освещенный мечтательным светом луны, он разнуздывал и увлекал воображение… Тополи, сикоморы, агавы, широколиственные грандиозные бананы, громадные латании с листьями, грациозно раскинутыми подобно окаймленным длинною бахромою зонтикам; платаны, аллеи из апельсинных и лимонных деревьев, а выше всех этих кущ роскошной листвы стройные финиковые пальмы. Над некоторыми дорожками были перекинуты веранды с виноградом, который мы срывали вместе с сочными мандаринами.

Мы перешли через мостик; он привел нас к бассейну с лотосовыми цветами. Я отстал и остановился, наслаждаясь невообразимою, по своим очарованиям, ночью… И что это была за ночь!.. Такая ночь, красоты которой не поддаются описанию… И как передать очарование необъяснимых веяний, которыми переполняется душа, поддаваясь упоительным чарам природы!.. Едва переводя дух, я стоял как вкопанный, всматриваясь в дивную картину египетской ночи… Вдали, между темными силуэтами роскошной растительности, качаясь и рассыпаясь в лучах месяца, как таинственное, неуловимое привидение, взметал фонтан и падал мелкою серебряною пылью… Мне мерещилась чудная сцена Пушкина: «Ночь, сад, фонтан» или разговор Лоренцо с Джессикой в «Венецианском купце» Шекспира. Если бы меня не позвали и не прервали моих заоблачных мечтаний, я бы долго простоял, очарованный красотами этой ночи и, в особенности поразительною тишиною воздуха.

Мы опять сели в экипажи и в том же порядке объехали город и рынок, освещенный свечами, которые горели в лавках и на лотках торговцев как бы в комнате, и вернулись в дом Лессепса.

Пока мы пребывали в Измаилии, задержанные проходом трех купеческих судов, «Щенди» сам набежал на подошву откоса, сойти с которого ему потребовалось немало времени. В ожидании его прихода, а также обеда, мы развлекались музыкой и разговорами с хорошенькою амазонкою. Наконец, около 9 часов, мы вернулись на подошедший к Измаилии пароход, который должен был здесь остановиться, потому что по ночам движение по каналу воспрещается.

Утром нас разбудили салютами; «Шенди» снялся с якоря и дал ход. Канал тянется так же однообразно, как вчера; на всем этом пути только два интересных места – это горькие озера и каменный кряж, по которому также, как предполагают, прошел Моисей с евреями. Другое место указывают у Суэса.

Горькие озера существовали во времена фараонов и были продолжением Красного моря, с которым, по всей вероятности, соединялись во время приливов. Неизвестно когда, должно быть, вследствие геологических причин, прилив перестал доходить до озер, и они испарились, оставив на дне пласт соли, перемешанный с тонкими пластами ила. В большем озере остался пласт вышиною от 6 до 10 метров при 12 000 метров длины и 5000 ширины, составляя морской осадок в 360 миллионов кубических метров. Поверхность этого огромного пласта соли от времени совершенно остеклилась, так что теперь и под водою остается без изменения.

Нам рассказывали, как была торжественна минута, когда открыли шлюзы и потоки одновременно спущенной воды, из Средиземного и Красного морей, смешались, разливаясь широкими волнами, а дикая пустыня, мало-помалу, стала исчезать, превращаясь в лазуревое озеро, благодаря настойчивым трудам человеческого гения.

Местность, по которой, как предполагают, шел Моисей, состоит из каменистой низменности, и как говорят, представила много затруднений во время работ по прорытию канала.

Около 2 часов мы увидели Суэс на песчаной косе и спокойную поверхность Красного моря. Влево расстилалась степь с песчаными холмами, среди которых у самого берега зеленел крошечный оазис с группою пальм, орошаемый, как рассказывают, еще и теперь, ключами, чудесно вызванными из скалы Моисеем. Вправо – город, гавань, рейд с судами, расцвеченными флагами; вдали – песчаные полосы теплого красноватого цвета и горы.

«Шенди» тихо скользил по зеркальной поверхности воды чистейшего ультрамарина, который в волнах, производимых движением парохода, изменялся в зеленые тоны. Выйдя из канала в море, пароход описал широкий круг и бросил якорь, пройдя между военными судами, которые салютовали, вызвав людей по вантам и реям, и приветствовали Великого Князя мерным, троекратным криком.

До пристани нас довез маленький пароход; Великого Князя встретили губернатор, портовое начальство и войска.

Обходя гавань и осматривая новый док, мы зашли на громадный английский пароход в 600 сил, содержащий срочное сообщение с Индией. Это целый пятиэтажный дом, замечательно удобный и, притом, просто и чисто содержанный. Только ванны из мрамора; но это скорее требование опрятности, а не роскоши. На палубе стойла с четырьмя коровами, которые содержатся для молока и сливок, затем – всякая живность: бараны, овцы, телята, гуси, куры, утки – все это везется в виде провизии. Для ростбифа устроены отдельная кухня и мраморный прилавок, на котором режут и отпускают. Более всего нас заняла команда парохода; она была составлена почти исключительно из индийцев, негров, китайцев и японцев; словом, из жителей южных оконечностей Азии и Африки. Капитан говорил, что кочегарами на судне служат исключительно негры, потому что другие с трудом выдерживают страшный жар до 60 градусов, которого достигает температура в топке.

После осмотра гавани мы сели на поезд железной дороги и приехали в город, лежащий всего в какой-нибудь версте от гавани.

Суэс по наружности беден, хотя по своему положению, казалось бы, должен был принять значительные размеры. Он тесно построен, с узкими улицами между высокими деревянными домами; некоторые улицы сверху закрыты или дырявыми парусами, или ни на что не годными старыми досками.

Иногда в Суэсе не бывает дождя по 3 года, а раз залило и затопило город таким проливнем, который продолжался 9 суток. Посетив русского консула, мы прошли через город и выждали отхода поезда в гостинице для путешественников, едущих из Европы, через Каир, в Индию. Среди двора гостиницы устроен сад и галереи, где укрываются от дневного зноя.

В 4 часа тронулся поезд и мы полетели песчаною степью со скоростью 60 верст в час. Справа железная дорога подходила вплоть к каналу пресной воды; замечательно, что вдоль канала в той же пустыне, на том же сыпучем песке, но только орошенном нильскою водою, принимается и развивается прекрасная растительность. Когда стемнело и взошла луна, мы въехали в дельту. Потянулись зеленые изгороди кактусов-великанов; селения, пальмовые рощи, плантации, городки; в одном мы остановились на станции и обедали, а в 9½ часов вечера прибыли в Каир. Его Высочество был помещен во дворце хедива, построенном в роде дачи, в начале большой платановой аллеи, ведущей в загородный дворец «Шудру», а некоторые из нас поместились в громадной Европейской гостинице.

Улица в Каире

Глава XX

Каир. – Саисы. – Представление хедиву. – Измаил-паша. – Старый и новый город. – Мечеть Хассана. – Цитадель. – Мечеть и гробница Али-паши. – Избиение Мамелюков. – Эмин-Бей и его знаменитый скачок. – Базар. – Улицы Каира. – Аллея Шубры. – Гулянье. – Дворец Шубра. – Казарма Каф-Эль-Нил. – Поездка по Нилу. – Дахабиэ. – Разлив Нила. – Баражи. – Укрепления. – Вызов по тревоге двух батарей. – Обратное плавание. – Остров Раудда. – Конюшни хедива. – Египетские ночи. – Посещение Тефик-паши. – Парадный спектакль. – Особенность Каирских театров

C утра мы принарядились, чтобы представиться хедиву. В 10 часов Его Высочество сел в парадный четырехместный ландо, запряженный в унос четверкою великолепных нормандских лошадей. Кучер и ливрейные лакеи были одеты во французское платье, ярко-красного цвета с золотыми галунами. Восток напоминали только два впереди бежавшие скорохода, которых на местном наречии называют саисы.

Саисы – почти необходимая принадлежность всякого выезда, начиная от самого хедива и до наемных колясок. Они с необыкновенною выдержкою и легкостью бегут впереди экипажа, разгоняя и отстороняя криком и длинными тросточками встречных верблюдов, ослов, лошаков, идущих обыкновенно караванами или целыми партиями с одним провожатым; а то, как мне несколько раз случалось замечать, маленькие умные ослики, нагруженные углем или зерном, пробираются и одни, без погонщика, вероятно, по наторенной дороге, до известного и постоянного места.

Нас разместили тоже в четырехместные ландо, но вся упряжь и прислуга были английские.

Дворец Измаила-паши снаружи чрезвычайно невзрачен и похож на самую заурядную казарму; внутри обширный двор с гауптвахтою и парадным крыльцом; лестница и комнаты во дворце богато убраны и отделаны, но очень обыкновенны и ничем особенным или своеобразным не отличаются.

Измаил-паша встретил Великого Князя на подъезде, и проведя в гостиную, разговаривал с добрых полчаса; затем вышел к нам и во время представления любезно поговорил с каждым на чистейшем французском языке. Вся обстановка двора европейская; говорят, ходят, смотрят друг на друга и на других – по-людски; это не то, что у Султана, где все превращены в истуканов со сложенными накрест руками, которые при появлении падишаха приходят в минутное движение, но лишь с тем, чтобы этим выразить перед ним свое ничтожество. Кстати, вот что нам известно о повелителе страны фараонов. Измаил-паша получил воспитание во Франции. Его деятельности Египет обязан сетью железных дорог, связывающих в различных направлениях Дельту с Каиром, и сетью телеграфов по всему верхнему и нижнему Египту; при нем много сделано для уничтожения торговли невольниками; вновь проложены дороги и устроены сообщения в Верхнем Египте; заложены и проведены новые шлюзы и каналы для орошения полей, между прочим, восстановлен древний канал фараонов, соединяющий Нил с Чермным морем, у Суэса, вызвавший к жизни целую провинцию Вади-Тумилат; разведен сахарный тростник и создан важнейший предмет отпускной торговли – сахар, добываемый на многочисленных паровых фабриках по берегам Нила; наконец, окончен Суэсский канал. Ему же обязан Каир оздоровлением, перестройкою целых кварталов, новыми водопроводами, разведением роскошных садов, тенистых аллей и насаждением деревьев. Кажется немало!.. Что это стоит стране и какими пожертвованиями достигнуто – это другой вопрос, на который ответит время.

Возвратясь тем же порядком в отведенный Его Высочеству дворец, мы ожидали минут с 10 ответного визита хедива; затем, позавтракав и переодевшись, поехали смотреть город и цитадель.

Не берусь описать Каир; он произвел на многих из нас такое прелестное впечатление и мы нашли в нем столько привлекательного для продолжительного пребывания, что настоящее посещение скорее походило на кратковременный сон с видениями не вполне определившимися. В Египет стоит приехать на два, на три, зимних месяца, и, наверно, не заметишь, как пройдет время; столько разнообразия, столько новизны и интереса представляет эта страна; к тому же осматривать ее можно, не терпя лишений, а напротив того, со всеми возможными удобствами.

Как выше упомянуто, часть города перестроена на европейский лад, применяясь к требованию палящего летнего солнца… часть ломается и строится, а наибольшая часть – продолжает свое существование, со всеми неудобствами и грязью на улицах, достойными Востока, но зато и со всею его своеобразною красотою, как-то особенно способною возбуждать и очаровывать воображение.

Вице-король, со своей стороны, сделал все, чтобы пересоздать город, не останавливаясь ни перед предрассудками, ни перед какими-либо денежными затруднениями. Надо проложить новую улицу: неимущим хозяевам дается ссуда, или просто перестраивается заново дом, с удержанием его в залог, до постепенной уплаты забранного капитала; беднейшим даруется вспомоществование. Мешает ли какая-нибудь мечеть, которых не меньше в Каире, чем церквей в Москве – запрет корана, касающийся закрытия мечетей не иначе, как за их ветхостью, грозящею опасностью разрушения – обходится коммиссиею, которая признает стоящую на пути мечеть ненадежною, и ее сносят.

Проехав по строящимся и старым частям города, мы выехали на обширную площадь у подножия горы, на которой высится, подобно Кремлю, цитадель, построенная еще Саладином, и остановились перед мечетью калифа Хассана, самою оригинальною по постройке и древнейшею из четырех сот мечетей Каира.

Мечеть Хассана построена из облицовки хеопсовой пирамиды, и при своей величине отличается как легкостью и изяществом постройки, так и пропорциональностью размеров. Особенно поразителен купол, который можно отнести к чудесам зодчества. Кажется, как будто он висит на воздухе. Глядя на него, не скоро поймешь, каким образом его установили, так как сквозь все четыре угла между квадратными стенами, на которых купол покоится, просвечивает небо, и они заполнены ажурными украшениями. Дело в том, что от середины верхнего карниза каждой стены перекинут, в виде мостика, пологий полукрутой свод, упирающийся в соответственное место смежной стены; на этих-то мостиках лежит кольцо, служащее основанием фонарю купола; но на первый взгляд, как свод, так и кольцо, искусно скрыты, и кажется, что вся постройка купола содержится на четырех точках.

Из мечети Хассана нас повезли в цитадель, построенную на вершине последнего уступа Мокатамского хребта, который упирается в город с юго-восточной стороны. Цитадель обнесена стенами старинной постройки, вооружена гладкостенными орудиями и вполне может держать город в повиновении.

В настоящее время она входит в цепь отдельных фортов, возведенных для обороны города; но чтобы она могла соответствовать этой цели, ее следовало бы предварительно совершенно перестроить. Цитадель занимает довольно обширную площадку, на которой помещаются арсенал, военное министерство, типография, монетный двор, чеканящий до полутра миллионов рублей золотом, дворец и мечеть Али-паши с его гробницею.

Мечеть и ее обширный двор с фонтаном отделаны желтым алебастром, который своим отблеском очень напоминает мрамор. Сама по себе мечеть хороша; но, сравнительно с константинопольскими, уступает им в изяществе отделки, несмотря на то, что она построена по образцу Св. Софии. Гробница Мехмета-Али покрыта великолепным голубым бархатным ковром с роскошным золотошвейным рисунком.

При осмотре двора цитадели нам показали место, с которого соскочил один из 480 беев, во время избиения мамелюков. Всем известно, каким образом Мехмет-Али паша решился избавить себя и страну от своеволия и притеснений не признававших никаких властей мамелюков; тем более интересно посмотреть место, на котором разыгралась еще не так давно эта кровавая сцена, и 480 великолепнейших и храбрейших наездников были без сопротивления избиты. Площадка, на которую они въехали, окружена с трех сторон каменными постройками, четвертая сторона примыкает к отвесной скале с парапетом. 1 марта 1811 г. Мехмет-Али пригласил беев на пир, и когда последний из них въехал на площадку, раздался сигнальный выстрел, ворота цитадели затворились, и укрытые за недоступными стенами албанские наемники исполнили жестокий приказ Мехмета-Али, перебив всех гостей. При первых выстрелах, увидев павших товарищей, мамелюки рванулись, ища противников, но они были неуязвимы за недоступными каменными стенами и осыпали их градом пуль. Исходу не было, пришлось без сопротивления дать себя перебить. Один Эмин-бей избег кровавой бани, решившись на отчаянно-смелый скачок, через каменный парапет на площадь, к стороне мечети Хассана. Уцелев каким-то чудом, он успел высвободиться из-под своего издыхавшего скакуна и укрыться в мечети. При одном взгляде вниз, голова кружится, и трудно верится в возможность подобного скачка, а между тем это факт.

С этого же места, как на ладони, виден весь Каир, с его четырьмя стами мечетями и бесчисленными минаретами; за ним блещет Нил, окаймленный зеленым убором полей, садов и пальмовых рощь, а далее буреет полоса Ливийских гор, с величественными в своем вековом непоколебимом спокойствии пирамидами, и – наконец, сливается с горизонтом безбрежная Сахара.

Из цитадели мы проехали через базар и весь город в Шубру, загородный дворец хедива, окруженный фруктовыми садами, где, в августе 1849 года, умер Мехмет-Али-паша.

Проехав по нескольким изгибистым улицам с навесными балконами, общественными кухнями, мелочными и зелеными лавками, узенькими и косыми переулками, мечетями, раскрашенными в две широкие полосы, как плащи бедуинов, мы наконец попали на базар, совсем не похожий на крытый сводчатый базар Константинополя. Он расположен в тех же улицах, которые только местами покрыты решетками, с натянутыми на них рогожами или парусиной. Лавки вообще больше и, по-видимому, лучше константинопольских; в новом же городе много великолепных магазинов, где торгуют преимущественно французы и италиянцы. В этих магазинах мы нашли склады всевозможных произведений Индии, Китая и Японии, сравнительно по весьма умеренным ценам.

Улицы в Каире чрезвычайно оживлены; кроме европейского способа возки тяжестей на колесах, рядом с ним в полном ходу способ вьючный, на верблюдах, ослах, лошаках и мулах; во вновь же строющемся квартале мы увидели даже новость для нас: перевозку строительных материалов с помощью большого локомобиля. При встречах с караванами подымается страшный гам, с одной стороны впереди экипажей расчищают дорогу хлыстами погонщики; к ним присоединяются мальчишки с осликами, употребляемыми вместо пролеток, так как во всем Каире мы не встречали встречали экипажей в одиночку, а исключительно одни коляски и ландо, с непременным спутником, саисом. На осликах, сидя верхом, едут все, начиная с почтенных фигур представителей местного духовенства до иностранцев и закутанных в длинные черные чадры женщин. Проехав вновь строящийся квартал, где, между прочим, плотники, каменщики, мусорщики работали совершенно голые, напоминая египетские барельефы, мы въехали в тенистую, защищаемую от палящего солнца вековыми платанами, аллею Шубры, которая ведет к старому загородному дворцу и служит городскому населению любимым местом прогулок. Ежедневно после 4 часов и до заката солнца, здесь происходит катание до садов и обратно: это своего рода парижский Булонский лес, или Пратер в Вене.

Житель Каира

Каир – мусульманка и коптка

Однажды, расположась на вынесеных нам стульях у входа в дворец, где остановился Его Высочество, мы имели случай вполне полюбоваться на это гулянье.

Вся упряжь в экипажах шорная, много хороших лошадей и выездов, принадлежащих иностранным негоциантам; единственное, что напоминало при них Восток, это саисы, одетые в цветные курточки-безрукавки поверх белых рубах с широкими рукавами и в белые по колено шаровары. Курточка и нагрудник всегда роскошно вышиты золотом или серебром, цвета же подобраны в тон с отделкою экипажа. Кроме пешеходов, здесь катаются много верховых на осликах и красивых арабских лошадях; между всадниками особенно отличаются евнухи, сопровождающие экипажи гаремных дам.

По сторонам аллеи торгуют продавцы букетов, сластей, сахарного тростника и прохладительных напитков. Продажею фруктов занимаются всего больше подгородные женщины, между которыми бросаются в глаза коптянки, напоминая, характерным окладом смуглого лица, всем известный, по сфинксам и барельефам, – древнеегипетский тип. Между ними особенно выделялась одна продавщица апельсинов; нельзя было не засмотреться на ее чудные большие глаза, отененные длинными густыми ресницами, в особенности же, когда, поставив плоскую корзину на голову, она поддерживала ее обнаженною рукою, украшенную серебряными запястьями.

Хотя Каир во многом походит на европейский город, и, относительно удобств помещения и жизни, далеко опередил Константинополь, но мусульманки в последнем показываются на улицу почти с открытым лицом, здесь же они носят черные чадры с черным шелковым платочком, который выкроен продолговатым треугольником, так что совершенно закрывает всю нижнюю часть лица.

Дворец Шубра лежит на берегу Нила, напоминая италиянские виллы; за ним разбит отлично содержимый фруктовый сад, с густыми лимонными и апельсинными аллееми, куртинами сладких мандаринов, вековыми ореховыми деревьями, финиковыми пальмами, широколиственными бананами и целым морем цветов. Любуясь разнообразием последних, мне пришло на память донесение, посланное халифу Омару его полководцем, который, покорив страну, метко описал ее тремя сравнениями: «Египет подобен великому морю пыли; затем – морю сладкой воды и, наконец, морю цветов».

В одной стороне сада устроен купальный киоск с громадным квадратным бассейном в двести шагов длины; он окружен широкою галереею, с выступами посередине, которые обставлены цветами и растениями; по углам галереи построены комнаты, украшенные оттоманками, коврами и вообще восточным убранством.

В саду нам подали букетики из роз и предложили полакомиться фруктами с любого дерева. Обойдя сад и надышавшись ароматом цветов, мы поехали обратно.

Мы въехали в тенистую, защищаемую от палящего солнца вековыми платанами, аллею Шубры

Между тем солнце село, оставив вместо себя яркую полосу цвета чистого кармина; потом полоса стала разрастаться, расстилаясь по всему впереди лежащему горизонту. Перед нами, отражая на своей поверхности цвета заката, как бы багровым потоком протекал Нил; дальше обрисовывались узорчатые очертания противоположного берега, над которым, двумя темными силуэтами, вырастали, в геометрически строгих линиях – пирамиды. Кажется, незатейлива их архитектура, но эта, доведенная до последней возможности простота, при необычайных размерах, среди разнообразия и неправильности форм окружающей природы, производит поразительное впечатление.

На утро следующего дня Его Высочеству было предложено проехать по Нилу вниз до баражей. В 9 часов мы остановились у пристани, рядом с трехэтажною казармою Каф-эль-Нил, что значит «Дворец Нила». Она построена в виде буквы Ш, флигеля упираются в набережную; часть нижнего этажа среднего флигеля занята покоями вице-короля; дворы весьма просторны; внутренние фасады обнесены в два этажа галереями; казарма содержится в отличном виде.

На пристани уже дымилась небольшая паровая яхточка с рубкою, роскошно отделанною зеркалами и зеркальными стеклами. Мы спустились на ней, вниз по течению, до баражей, т. е. до шлюзной системы, управляющей возвышением воды в Ниле и находящейся в полутора часах пути, или около 20 верст от Каира.

Вот, мы плывем по священным водам Яро, как называли египтяне Нил. Слева город; справа сады, киоски, пальмовые рощи. Затем вид реки более расширяется; сады сменяются селениями, полями; на одних жнут, на других пашут; третьи зеленеют молодыми всходами; здесь молотят паровыми молотилками, рядом – первобытным способом, буйволами или быками.

Цвет Нила буро-красный, похожий на кофе с молоком; во время низкого уровня вода в нем чиста, прозрачна, приятна на вкус и очень здорова. По берегам кипит деятельность, снуют пароходы, лодки и красивые нильские барки, называемые «дахабиэ», на которых обыкновенно совершают путешествие вверх по реке до первых водопадов. Дахабиэ построены очень грациозно; их продолговатый корпус приподнят к корме, на которой устанавливается рубка; некоторые оснащены двумя мачтами, но самые характерные имеют одну коротенькую мачту в носовой части, к вершине которой наискось прикреплена длинная саблеобразная рея, и с нее спускается треугольный парус.

Между тем, как берега, отступая, бегут от нас плоскою лентою с невысоким узором селений и садов, над которыми выделяются лишь верхушки пальм, да изредка мечети с минаретами, внимание мое остановилось на разлитии Нила, воды которого, впрочем, в это время были уже на спаде. Что это за могучая река!.. Какая масса воды!.. 3 месяца в году она затопляет всю долину… Впрочем, оно не удивительно, если принять в соображение, что это единственный исток для дождевой воды, собирающейся на площади, превышающей в восемь раз поверхность Германии. От разлива Нила зависит все существование страны, а потому можно себе представить, с каким напряжением все ожидают поднятия воды, так как бывает, что наводнение запаздывает, а в один злосчастный год, в XII столетии, вода почти вовсе не прибывала. Обыкновенно прибыль нильских вод в Верхнем Египте начинается с последних чисел мая, и только через 18 дней, то есть в середине июня, замечается в дельте.

В конце июля ниломер показывает 13 футов, в середине августа вода подымается до 20 футов, выступает из берегов и, затопляя страну, достигает к концу сентября от 27 до 29 футов; с октября начинается спад, в половине ноября река входит в свои берега; в конце декабря стоит на 18-и, в январе 13-и, в феврале 9-и; в июне не превышает 5-и.

Вследствие наибольших осадков ила по сторонам реки, берега ее постоянно возвышались, и теперь Нил течет в самом высоком месте долины, так что вода, выступающая из берегов, не возвращается обратно, а поглощается землею, сообщая ей настолько влаги, что во время засухи для посевов достаточно одного орошения из каналов. Для регулирования воды во время спада, Мехмет-Али-паша приказал выстроить знаменитые шлюзы, известные под именем «барражей». У острова Роде река разделяется на два рукава, непосредственно за ним следует остров Grand-Hot, к которому и примыкают с обоих берегов два гигантских шлюза. Подъехав к ним, мы сели на приготовленных для нас верховых лошадей с арабского отделения конюшни хедива, и переехали через правый Дамиеттский рукав, с шестидесяти четырьмя пролетами, которые запираются подъемными металлическими щитами. Розеттский рукав несколько короче.

Насколько барражи удовлетворяют предположенной цели, не знаю, но с виду они очень красивы и представляют великолепную работу. Быки, в которых двигаются щиты, возведены из больших гранитных камней, устой увенчан круглою башенкою с бойницами и зубчатым верхом; на оконечностях построены ворота, между двумя высокими четырехугольными башнями, напоминающими въезды в средневековые города и замки.

Барражи обнесены с обеих сторон укреплениями бастионного начертания, разбитыми, начиная от левого и правого рукавов Нила, полукругами, до южной оконечности острова Роде, а на Grand Hot расположено центральное укрепление с двумя стами орудиями.

Образуемый таким образом укрепленный лагерь, на площади в шесть квадратных верст, имеет двоякое назначение – защитить шлюзы и служить в качестве передового укрепления Каира. Фортификационные работы исполнены замечательно отчетливо, но профилями не соответствуют настоящему состоянию артиллерии.

В центральном укреплении стоит артиллерийская казарма; Его Высочество выразил желание посмотреть расположенные в ней две батареи с 4-х и 6-ти ф. французскими орудиями. Сопровождавший Великого Князя Ратиб-паша вызвал их по тревоге, предупредив заблаговременно, что старые люди распущены по домам, много новобранцев и они выйдут не так, как следует. Слова его оправдались, вышел переполох; артиллеристы этого вовсе не ожидали: поднялась суета, беготня в конюшни, в цейхгаузы за снаряжением, возня с разгорячившимися лошадьми, между которыми было много жеребцов, вырывавшихся из рук, – словом, прошло долгое время, пока батареи были готовы, и смотр вышел не совсем удачный.

На обратном пути мы позавтракали и снова любовались прелестными берегами Нила; в довершение и без того оригинального ландшафта, плывущие в разных направлениех дахабиэ, с их треугольными парусами, издали сливались в черные очертания, с громадными, распростертыми крыльями, принимая вид каких-то гигантских птиц. Так как, подъезжая к Каиру, оказалось еще достаточно времени до обеда, то Его Высочество пожелал подняться вверх по Нилу до ниломера, утвержденного на острове Раудда.

Остров Раудда обстроен дачами богатых мусульман, с прелестными садами. Кстати о садах – в Турции садами называют всякие насаждение фруктовых деревьев, которые далеко не удовлетворяют нашим понятиям о садах; здесь же совершенно обратно: они далеко превосходят наши сады необычайною роскошью и разнообразием своих растительных форм.

Перед обедом мы еще успели осмотреть конюшни хедива. Нам показали три отделения: арабское, состоящее из местных кровных лошадей и нескольких замечательных рысаков одногорбых верблюдов, которые бегут вдвое скорее противу скачущей лошади; французское, с отличными першронами, нормандскими, арденнскими и венгерскими шорными лошадьми; английское, с всевозможными лошадьми упряжного сорта. Конюшни и лошади образцово содержатся; главное, всякий уход по-своему, что для сравнения очень интересно. Если сказать по совести, английское отделение содержимо лучше всех, потом французское и, наконец – местное. Но в защиту последнего надо заметить, что его помещение менее удобно и менее роскошно.

Вечером многие из нас бродили по городу. Наше пребывание в Каире совпало с рамазаном, от этого улицы были гораздо более оживлены, чем в обыкновенное время: все мечети украшены горящими шкаликами, вокруг кофеен толпа народа, везде говор, шум, езда, встречи… и что это за благодать, эти египетские ночи!.. тепло, в воздухе тихо; ходишь как по залам с бесконечным темносиним сводом, усыпанным блестящими звездами. Вот кофейня, – внутри идет говор, – снаружи, на прилавке широкого окна, сидят два слепца и поют, сопровождая свое пение мерными ударами по струнам своеобразной бандуры; один из них, в белом турбане, вытянув свою жилистую шею и закатив мутные глаза, усиленно выводит высокие горловые звуки, срывая их движением назад головы, чтобы, забрав воздух, начать снова… Что они поют, не знаю, и некого было спросить; должно быть, легенды о своих героях, а может быть, и что-нибудь светского содержания из бесчисленных арабских песень. Толпа сидит вокруг певцов, многие курят кальяны и трубки, прихлебывая из крошечных чашечек кофе.

В другом месте слушатели окружали сказочника; тут и мы постояли, следя за выразительными жестами и безостановочным потоком речи рассказчика. В общественном саду играла музыка и по извилистым дорожкам, среди великолепнейших кущ зелени и прудов, освещенных вдоль берега газовыми огоньками, гуляла многочисленная разноплеменная толпа. Между гуляющими было очень много европейских одеяний, но и много простого народа.

Конечно, и в Египте не рай, есть свои невзгоды: саранча, хамсин, слепота, повальные болезни, заразы и падежи на скот; в особенности после обильных наводнений, когда поля, несмотря на громадные стаи птиц, покрыты гниющими рыбами, гадами и трупами затонувших животных; но если принять во внимание благодатный климат, не принуждающий простолюдина заботиться о защите от холода и непогоды, дешевизну насущного хлеба и вообще необыкновенно легкое удовлетворение повседневных потребностей беднейшего класса, то глядя, как после 4 часов пополудни все базары и работы прекращаются и, вслед за сим, население до 8 часов следующего утра предается полному отдыху, – начинаешь понимать, почему условия, в коих проходит жизнь здешнего рабочего люда, кажутся не только сносными, но даже предпочтительными в сравнении с жизнью больших промышленных центров Европы.

На следующее утро Его Высочество осматривал конный завод хедива, но не нашел его соответствующим своим ожиданиям. Известно, что Мехмет-Али, во время похода против вахабитов, вывел из Неджета самых высокопородных арабских лошадей, отличающихся при большем росте необыкновенною сухостью, силою и красотою форм; но с такими исключительными достоинствами в заводе лошадей не оказалось.

В 3 часа Великий Князь поехал с визитом к Тефик-паше, старшему сыну вице-короля, наследнику престола. Он живет в загородном дворце, довольно далеко от Шубры; мы ехали с добрых 40 минут, по окраинам города, мимо больших казарм, военного училища и множества садов, обнесенных высокими каменными оградами. Всего интереснее на этом пути было кладбище с целою вереницею мечетей, поставленных в виде памятников над могилами халифов. Многие из них полуразрушены временем и, вообще говоря, запущены.

Тефик-паша, вместе с братом Хассаном, встретил Великого Князя в саду на террасе, поднявшись по которой, мы все взошли в гостиную, убранную со вкусом.

Оба молодые принца по-видимому весьма образованны. Сколько можно судить на взгляд, Тефик-паша молчалив и немного застенчив; при среднем росте он, для своих лет, довольно полон. Брат его, принц Хассан, совершенная противоположность: худенький, подвижный, развязный и весьма разговорчивый.

Вечером в честь Великого Князя был парадный спектакль в оперном театре, давали «Аиду» Верди. Так как на следующий день мы должны были осматривать египетские памятники, то представление Аиды оказалось весьма кстати, тем более, что в первоначальной постановке этой оперы принимал участие знаменитый Мариет-бей, вследствие чего все костюмы и аксессуары исторически верны. Опера, при отличном оркестре, хорах и знакомых нам по Петербургу солистах, прошла очень дружно и весьма нам понравилась.

В Каире два театра: в большем дают оперы и балеты, в меньшем играет очень хорошая французская труппа. Балет отличается живым исполнением танцев и подбором необыкновенно красивых молоденьких танцовщиц, преимущественно венок и италиянок. Бросающуюся в глаза особенность каирских театров составляют закрытые белою кисеею ложи во всех ярусах, для гаремных дам, а в коридорах их стражи. В большем театре фойе устлан смирнскими коврами, по стенам золоченые, обитые бархатом, диваны, в простенках громадные зеркала.

Спектакли начинаются около 9 часов, да и вообще город оживляется только к вечеру, когда спадает дневная жара.

Глава XXI

Египетские древности. – Поездка к пирамидам. – Пирамиды Хеопса и Сефрема. – Их величина. – На вершине Хеопсовой пирамиды. – Пирамида Сефрема. – Внутри Хеопсовой пирамиды. – Завтрак. – Сфинкс. – Пирамида Сахара. – Домик Мариэт-Бея. – Мариэт-Бей. – Постройка пирамид. – Необычайная древность египетских памятников. – Фараон Тутмес IV и Сфинкс. – Значение Сфинксов. – Серапеум. – Смерть Аписа. – Поминальные плиточки. – Галерея. – Гробницы Аписов. – Апис. – Гробница Втаотепа. – Египетские барельефы и стенные изображения. – Пальмовый лес. – Древний Мемфис. – Загородный дворец Джезире. – Булакский музей. – Отъезд из Каира. – Александрия. – Переезд по Средиземному морю. – Буря. – Светящиеся волны. – Бриндизи

Ранним утром, 6 ноября, мы уже были одеты и сидели у подъезда, в ожидании сбора всей нашей кампании для поездки к пирамидам и в Сахару. Город уже проснулся и прибирается: подметают и поливают улицы, орошают бульвары и сады; на вьюках везут на рынки провизию, мясо, овощи, фрукты и сахарный тростник, под зеленью которого видны только семенящие ножки осликов; показываются партии рабочих; выезжают коляски; проезжают лошадей в различных закладках. Вот, слышен веселый звон маленьких бубенчиков; из-за угла показался верховой в костюме французского почтаря, только с охотничьим ножом, за ним два восьмиместных шарабана, заложенных шестериками коренастых нормандских лошадей, с почтальонами, в сопровождении двух верховых конюхов за каждым. Ну! выезд!., на чистоту, до мельчайших подробностей.

Разместившись, мы покатили через Нил, по большому железному мосту, который перекинут сначала на остров Булак, а потом на левый берег реки, далее по дороге, обсаженной деревьями белой акации, и наконец, после нескольких поворотов, выехали на прямое шоссе, проложенное к подножию известкового кряжа Ливийских гор, на котором стоят пирамиды.

Туман и легкие облака закрывают небо и окрестность. Влево от нашего пути остался загородный дворец хедива Джезире, с большим зоологическим садом. Я обратил внимание на какую-то оригинальную, как бы с огромным зонтиком, постройку; мне объяснили, что это оранжерея, где сохраняются растения из более северных широт, не выдерживающие здешнего летнего зноя.

Мало-помалу небо стало проясняться от тумана, который уносился вдаль и в виде облаков сгущался на горизонте; перед нами открылись поля, еще частью залитые наводнением, частью покрытые свежею зеленью молодых всходов; кое-где пахали полунагие феллахи.

Наш великолепный шарабан казался движущимся амфитеатром, с покойных мест которого мы любовались чудесными картинами. Вот и облака, скопившиеся на горизонте, начали редеть, становиться воздушнее, прозрачнее, а над самым концом аллеи показались как бы дымящиеся вершины пирамид; наконец и они вполне обозначились, облака разлетелись легкою дымкой, небо очистилось и солнце залило своими яркими лучами всю окрестность.

Читал я когда-то, и припомнил, как тысячи лет тому назад, в эти же часы, из храмов древнего Египта, ежедневно возносились молитвы к божеству, прославлявшие торжество света над тьмою, которая, не выдерживая борьбы, уступала его сияющей силе и скрывалась вместе со всеми своими спутниками: мглою, вредоносными туманами и облаками.

У подножия пирамид, в долине, лежит маленькая арабская деревня Гизех, жители которой промышляют тем, что служат проводниками путешественникам, осматривающим пирамиды. Ее ничтожным именем – пирамидами Гизех – называют, как бы в насмешку, и эти два колоссальнейших сооружения.

Дорога дугою подымается на гребень кряжа. Экипажи наши остановились у маленького каменного павильона, построенного вице-королем ко времени посещения Египта Императрицею Евгениею.

Только у основания пирамид можно постигнуть их величину… Как не прийти в изумление от подавляющих размеров этого чуда рук человеческих!.. Понятна становится известная поговорка, что «все боится времени, но время боится пирамид».

Кряж, на котором стоят пирамиды Хеопса и Сефрема, имеет 140 футов высоты. Пирамида Хеопса достигает высоты 514 футов; дли стороны основания равна 716 футам; объем равен 114.643.245 кубическим футам. Собор Св. Петра в Риме помещается в ней, не касаясь ее поверхностей; всех слоев камней было 205; теперь осталось 203; обе пирамиды были облицованы полированным гранитом; стороны каждой из них с большой точностью обращены к четырем странам света; ни одно здание в мире не потребовало столько материалов и не представляет такой массы, как пирамида Хеопса; из составляющих ее каменных глыб можно возвести стену по границе всей Франции; пуля из пистолета, при прямом выстреле с ее вершины, падает на половине ее высоты.

Не теряя времени, мы начали карабкаться по северо-восточному углу, чтобы подняться на вершину Хеопсовой пирамиды; при каждом из нас было по два араба и мальчик с кувшином холодной воды. Всходить очень тяжело; снаружи стороны пирамид имеют вид гигантской лестницы, у которой ступени вышиною от 2 до 5 футов; местами камни выветрились, так что можно поставить ногу, но большею частью арабы, с легкостью кошек, сами вскакивают на следующую площадку и, держа вас за руки, помогают взобраться. Я три раза отдыхал, пока добрался; сначала храбрился, легко вскакивал на уступы и до половины взошел сразу; но дальше ноги и дыхание изменили, горло пересохло и пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Мои вожаки Мухаммет и Али, смеясь над моим бессилием, вперед зная, что оно наступит, усадили меня и стали растирать колени и икры, предложив освежить рот полосканием и выпить не больше двух-трех глотков. Исполнив в точности их предписание и передохнув, после третьего отдыха, я, наконец, добрался до верхней площадки, при крике «Ура!» моих вожаков. Его Высочеству помогали взбираться четверо молодцев; когда Великий Князь взошел на вершину, все мы, вместе с арабами, по существующему обычаю, прокричали троекратное «Ура!» на славу нашего Государя Императора.

Легко себе представить, какой чудный вид открывается с вершины пирамиды Хеопса, но особенно сильное впечатление производит в этом виде близость между изобилующею жизненными силами долиною Нила и мертвым царством Сахары. Эти две противоположные картины отделены друг от друга лишь резкою гранью, означенною уступом к долине Ливийского кряжа.

На высоте Хеопсовой могилы стоишь, как бы отделившись от земли, на рубеже между царством жизни и смерти: в одну сторону далеко протянулись изгибы Нила, среди полей, лугов, садов, пальмовых рощей – везде видны следы жизни: там город, тут селение; здесь, между тонкими полосками каналов, правильные очертания пашень; вот белые пятнышки на серебристой поверхности реки – это паруса многочисленных барочек; на дорогах, протянувшихся тоненькими ленточками, то отдельно, то группами, чернеют какие-то подвижные точки – это люди; даже в воздухе оживление, и в различных местах можно распознать стаи летящих птиц. В другую же сторону взору не на чем остановиться; беспредельна кажется пустыня: один красноватый песок и тот будто замер, сгрудившись широкими валами и курганами; в воздухе не шелохнется, а по окраине этого безмолвного дарства, насколько видит глаз, протянулись отдельные группы пирамид, обозначая собою город мертвых, в котором покоятся фараоны, державные мертвецы, со своими царицами, сподвижниками, полководцами, управителями, воинами, жрецами и миллионами верных подданных. Есть над чем призадуматься!..

Рядом стоящая пирамида Сефрема сохранила на вершине свою облицовку; она очень трудно восходима для непривычных путешественников, но арабы сбегают с вершины Хеопсовой пирамиды и взбираются на нее в четверть часа. При нас один из них проделал это в 14 минут. Само собою разумеется, что это возможно только при необыкновенной сухости сложения и силе легких.

Не теряя времени, мы начали карабкаться по северо-восточному углу, чтобы подняться на вершину Хеопсовой пирамиды

У кого голова не кружится, тому спускаться легче; мне например довелось исполнить это в 10 минут с одним только роздыхом; спускаешься скачками, разумеется, с поддержкой арабов. Над тринадцатым рядом камней, прямо против полярной звезды, открывается вход в пирамиду. Передохнув немного, некоторые из нас решились осмотреть ее внутренность. Нельзя сказать, чтобы это было легко!.. Сначала надо, согнувшись, спуститься узким и низким ходом, длиною в 75 фут, не превышающим при этом трехфутовой высоты; потом, обойдя стоящую поперек хода гранитную глыбу, подняться вверх на 117 футов; здесь, на небольшой площадке, можно выпрямиться и перевести дух; затем, вскарабкавшись на отвесную стену, под которою идет прямой ход в гробницу царицы, попадаешь в просторный, идущий вверх, коридор, на протяжении 143 футов, при вышине в 29 и ширине в 7 футов; наконец еще один узкий, но небольшой ход приводит в гробницу фараона Хеопса. Склеп имеет размеры обыкновенной комнаты, высотою в 18½ футов, длинною 32 фута и шириною 16 футов. Замечателен потолок, образуемый девятью гранитными монолитами; для того, чтобы облегчить лежащую на них тяжесть, над склепом устроено пять пустых помещений. Обратный путь труднее: по коридору, пожалуй, один и не спустишься; проводники-арабы сажали нас на спину и таким образом спускали верхом на площадку. Побывав в гробнице царицы, которая гораздо меньше царского склепа и имеет трехугольный потолок, мы наконец выползли, где задом, где боком, на свет божий.

Внутри ужасно душно!.. Погреба в Египте, а точно также и помещения в пирамидах, сохраняют постоянно среднюю годовую температуру страны, т. е. +21° R.; поэтому можно себе представить, как утомительно, согнувшись, чуть не ползком, подыматься по ее узким и низким ходам. После осмотра пирамиды мы позавтракали в вышеупомянутом павильоне, построенном для приезда Императрицы Евгении, причем нам подали превосходные щи из кислой капусты, заготовленные по желанию Его Высочества еще в Петербурге, с тем, чтобы их подать здесь. Кажется вздор! А между тем, всех несказанно потешила и обрадовала неожиданность, похлебать нашего излюбленного, народного кушанья у подножия Хеопсовой пирамиды, на окраине Сахары.

После завтрака мы сели верхом на лошадей и верблюдов и поехали сфинксу и далее пустынею, мимо пирамиды Сахара к Серапиуму и домику Мариэт-бея, знаменитого французского ученого-египтолога.

Сфинкс лежит недалеко от пирамид, всего в какой-нибудь полуверсте. Он засыпан песком выше плеч, до шеи, так что в настоящее время видна только голова, имеющая более 80 футов окружности. В нашем столетии его три раза отрывали, причем убедились, что, при высоте в 74 фута от основания до темени, он был иссечен на месте из цельной скалы, равно и окружающее его пространство вырублено в той же скале в виде двора; между его лапами помещался алтарь, за которым утверждена вполне сохранившаяся, полированная гранитная плита с иероглифическою надписью; около сфинкса в пещерах жили жрецы и аскеты, отрешавшиеся от мира. Лицо сфинкса и вообще вся фигура, по свидетельству древних писателей, были замечательно соразмерны; арабский писатель Абд-эл-Латиф особенно восхищается выражением его лица и привлекательностью улыбки; в настоящее же время он обезображен ударами ядер мамелюков, которые практиковали на нем свою артиллерию и отбили нос, одну щеку, часть левого глаза и волос.

Приехавшие из Каира фотографы сняли с нас группу перед лицом сфинкса; затем мы продолжали путь. Саисы сопровождали нас своею легкою поступью, несмотря на палящий зной и сыпучие пески пустыни. Местами торчали обтесанные глыбы, указывая на следы бесконечного кладбища. Через два с лишком часа, мы подошли к пирамиде Сахара, или, как иначе ее называют, «Черного быка». Она замечательна тем, что имеет по сторонам шесть уступов, или этажей, и по некоторым доказательствам считается едва ли не старейшею, чем пирамиды Гизеха; кроме того, в отличие от всех других пирамид, основание ее не квадрат, а прямоугольник; стоит она не по направлению стран света, и внутри сделаны помещения, в которых найдены саркофаги и щебень от разбитых сосудов; наконец, из четырех ее входов один с южной стороны.

Через полчаса мы остановились у одинокого каменного домика, знаменитого египтолога Мариэт-бея, который построен им во время его замечательных, по достигнутым результатам, трудов и открытий, сделанных при раскопках, именно в этой местности. Домик невелик; с северной стороны устроена тенистая веранда, на которой уже был накрыт стол, и ожидал нашего приезда роскошный обед.

Сам почтенный хозяин Мариэт-бей встретил Его Высочество и любезно предложил свои услуги, чтобы показать открытый им Серапеум и устроенный в Каире Булакский музей.

Обед прошел незаметно, походя на трапезную лекцию египтологии. Его Высочество и многие из нас закидывали интересного хозяина вопросами относительно только что виденных нами памятников. Мариэт-бей все объяснял со свойственною французам легкостью и удобопонятностью, описывая при этом быт древних египтян в весьма привлекательных красках.

– Если мне показывают два механизма, – говорил он, – из которых один прослужил всего десять, а другой проработал сотню лет, то я, не задумаясь, должен буду признать, что устройство последнего механизма было лучше и более соответственно своему назначению. Также точно, погружаясь в исследования быта и государственного строя древних египтян, в сравнении с другими народами, нельзя не признать замечательную жизненную силу их законов и пригодность для существования государства в течение целых тысячелетий. Это заставляет невольно относиться с особым уважением к народу, который во всем, что ни создавал, проявлял такую поразительную устойчивость и прочность.

– Однако постройки таких чудовищных сооружений, как пирамиды, – заметил кто-то, – разве не доказывают, что масса народа была под ужасным гнетом?

– Это далеко еще не решенный вопрос, – отвечал Мариэт-бей, – сооружение пирамид могло считаться народом богоугодным делом, потому что египтяне чтили своего властителя и видели в нем земное проявление божества. К тому же по смерти фараона народ призывался к суду над умершим, и от него зависело признать его достойным погребения, или нет. Вообще суд над умершим имел необыкновенно сильное влияние на нравственность египтян; лишиться погребения было равносильно вечной смерти; эта мысль чрезвычайно сдерживала страсти. Каким же образом, при таких верованиях, допустить, что в надежде на вечную жизнь, фараон, угнетая народ, строил бы себе усыпальницу, когда тот же народ, будучи озлоблен, мог не допустить его прах в им же воздвигнутый мавзолей, и лишить его погребения, т. е. вечной жизни, или воссоединения с Озирисом.

– Значит, пирамиды не имели другого назначения, как служить гробницами фараонам? – спросил Великий Князь.

– Теперь это с достоверностью признано.

– А известно ли, каким образом они строились?

– В Египте было обыкновением, – объяснил Мариэт-бей, – что тотчас по восшествии на престол фараоны приступали к постройке своей гробницы. Вначале она закладывалась в незначительных размерах, в виду усеченной пирамиды; на следующий год ее надстраивали на ту же величину вверх и вокруг заложения, и первого уступа, и т. д., до смерти фараона; тогда завершали пирамиду острым верхом и заканчивали постройку, закладывая уступы сверху вниз и облицовывая ее полированными плитами. Понятно, что в зависимости от заложения и долголетия фараона, рост пирамиды вверх влек за собою колоссальную работу при соответственном возведении уступов. Иногда преемник фараона не считал для себя обязательным докончить пирамиду своего предшественника и тогда она оставалась недостроенного, с незаложенными уступами, как например пирамиды в Сахаре и Дашуре.

– Следы полированной облицовки сохранились еще, как вы видели, на пирамиде Сефрема и на многих других пирамидах, между прочим на особенно замечательной по чистоте работы, третьей по своей величине, пирамиде фараона Мен-ка-ра, которая облицована красным полированным гранитом[22].

Каменные глыбы для постройки пирамид вырубались в каменоломнях Мокатамского кряжа, у Турра и Масара, южнее Каира. По Нилу, их сплавляли до пристани у Мемфиса. От пристани же была выстроена гать, которая вела с берега реки к месту постройки пирамид. Следы ее до сих пор видны. В продолжение десяти лет 200 тысяч рабочих были постоянно заняты ее возведением. Что же касается сооружения самих пирамид, то Геродот рассказывает, что 100 тысяч человек постоянно были заняты в течение тридцати, или более лет, сменяясь через каждые три месяца. Одной редьки, луку и чесноку было съедено на 600 талантов, что на наши деньги составляет 2 190 000 рублей = 7 300 000 марок.

– А кто, – обратился я к Мариэт-бею, – поставил колоссального сфинкса, который лежит около пирамид?

Мариэт-бей отвечал, что он начат при Хеопсе и окончен при Сефреме, как показывает надпись, сделанная на большой 14-ти футовой гранитной плите, утвержденной за алтарем между лапами сфинкса. Судя по этой надписи, в которой сказано, что сфинкс начат при Хеопсе и окончен при Сефреме, можно убедиться в необычайной древности египетских памятников. Надпись сделана фараоном из XVIII династии, Тутмесом IV, в 1552 году до Рождества Христова, при следующих упомянутых в ней обстоятельствах. Сфинкс и окружающий его дворец с храмами уже в то время был почти занесен песком. Возвращаясь с охоты, Тутмес остановился в тени, бросаемой сфинксом, совершил молитву, лег отдохнуть и заснул. Во сне ему привиделось, будто сфинкс заговорил с ним, как отец с сыном, и требовал своего высвобождение из песку. Тутмес исполнил его волю, восстановил храм и служение, а в память чудного сна, приказал поставить упомянутую плиту с надписью.

Действительно! Если подумаешь – сфинкс был поставлен почти за три тысячи лет до Рождества Христова и для Тутмеса время его построения должно было казаться более отдаленным, чем для нас пришествие Рюрика с варягами. Вот, с какою древностью приходишь в соприкосновение, глядя на памятники Египта!

– А что такое изображал из себя сфинкс? – спросил опять кто-то.

– Сфинкс с бараньей головой, – продолжал Мариэт-бей, – служил символом Нефа, то есть божественного духа: в роде того, как у нас Святой Дух изображается голубем. Если же сфинкс имел львиный торс и человеческую голову – соединение высшей силы с мудростью, то изображал Горуса или Ра – бога солнца: символ победы света над царством Тифона, то есть тьмы. Виденный вами большой сфинкс в городе мертвых, обращенный лицем на восток, назван в надписи Горем-ху, то есть Горус в минуту восхождения, выражая этим веру в воскресение мертвых. А так как всякий фараон считался земным проявлением бога солнца, то фараоны иногда делали свое изображение в виде сфинкса, чтобы этим символически выразить божественность своей природы; так например, два сфинкса, находящиеся у вас в Петербурге, представляют портреты фараона Аменофиса III из 18-й династии, жившего за 1350 лет до Рождества Христова.

Когда окончился завтрак, Мариэт-бей предложил Его Высочеству посетить открытый им в пятидесятых годах Серапеум, то есть могилу Сераписа, или аписов. Он говорил, что в 1856 году, вспоминая указания Страбона о существовании в этой местности греческого храма и гробниц аписов, после значительных трудов и поисков, при раскопках слежавшегося от времени песку, напал на аллею сфинксов, которые привели его к греческому храму и к могилам аписов.

От домика Мариэт-бея до Серапеума всего каких-нибудь сто шагов по сыпучему песку. Мы вошли в пещеру, просторную, слабо освещенную проникавшим через вход светом, Мариэт-бей предложил всем обождать минут десять, закрыв глаза. Это необходимо для того, пояснял он, что резкий переход от ослепительного египетского солнца, к мраку пещер чрезвычайно губительно действует на глаза и порождает офталмию – болезнь глаз, весьма распространенную в Египте, благодаря которой, а также и едкой пыли во время лета, многие лишаются зрения.

– Полагаю, и вы, – прибавил он, – имели уже случай видеть множество слепых на улицах Каира?

Действительно, это явление слишком бросается в глаза, чтобы не обратить на него внимания.

– В этом притворе, – продолжал Мариэт-бей, – я нашел множество полированных плиточек, которые служили поминальными синодиками. Со смертью аписа, на всю страну налагался траур, а его погребение совершалось с необыкновенною торжественностью, сопряженною с громадными денежными затратами. Со всей страны стекались паломники; при этом, кто был побогаче, делал вклады и прикреплял к стенам Серапеума упомянутые плиточки с поминальною молитвою о своих родственниках. Замечательнее всего, что на каждой плиточке упоминалось, при каком фараоне, а равно год, месяц, число, в которые родился, обретен и погребен посещаемый им апис; с помощью этих достоверных указаний в точности определены года царствования и порядок престолонаследия фараонов из многих династий. Ну, теперь, – пригласил Мариэт-бей, – откройте глаза и пойдемте!

Мы вошли в середину обширной галереи; уходя далеко вправо и влево от нас, она была освещена сотнями свечей, горевших в высоких деревянных шандалах и в руках арабских мальчиков, которые стояли как вкопанные. Красноватый свет огней отражался на бурой поверхности стен и высоких сводов; вблизи, по сторонам галереи, выделялись, черными пятнами, открытые пещеры, где помещались гробницы аписов. Вся постройка высечена в скале; галерея имеет несколько заворотов; часть ее недоступна, потому что обрушилась; всех пещер-гробниц 80; в 24-х сохранились саркофаги, которые стоят посреди пещер. Все саркофаги из гранита и диорита, великолепно отполированные; они отличаются колоссальными размерами, и средний вес их доходит до 3½ тысяч пудов; на трех из них сделаны иероглифические надписи. В VI столетии христиане уничтожили Серапеум и истребили мумии аписов; однако же одна могила ускользнула от общей участи.

– По необъяснимым для меня самого обстоятельствам, – рассказывал Мариэт-бей, – грабители не нашли одну могилу аписа, замуравленную в тридцатый год царствования Рамзеса II, и мне посчастливилось открыть ее в полной неприкосновенности; все в ней сохранилось, как было за 3700 лет тому назад; в одном углу на песчаном слое даже остались уходящие следы голых ног; на замуравленном входе в известке видны были оттиски пальцев рабочего, закладывавшего последний камень!..

– А какое значение имело поклонение быку? – спросил кто-то.

– Конечно, чисто символическое, – отвечал Мариэт-бей, – потому что в Египте кроме каменных изваяний, символически изображавших божество, содержались и живые символы, как например: священные кошки, представляя богиню Сехеть; крокодил Суки – бога Себека или вечность; также точно чествовался Озирис, или иначе Озирапи (что значит «озири», «судья»), которому предоставлялся суд над умершими, откуда и название быка, апи, то есть судья. Апис не был простой бык; он должен был иметь двадцать восемь точных отметин, как например: черную масть; белый треугольник на лбу; на спине изображение орла; на правом боку месяц в первой четверти; двухцветный хвост; под языком нарост в виде священного жука и пр., и пр. Когда такое чудо нарождалось и жрецы признавали точность всех отметин, вся страна праздновала живое проявление Озириса и смотрела на то, как на особую милость божества к людям.

Апис содержался в храме бога Пта в Мемфисе, в особом отделении, с огромным числом жрецов и служителей; при нем состоял гарем коров, а также чествовалась отелившаяся им корова. К нему обращались тоже как к оракулу, получая отрицательный или утвердительный ответ, глядя по тому, принимал ли он приносимую пищу, или нет.

Мы обошли всю галерею, заглядывая в гробницы; в одной стоял великолепный саркофаг из темно-зеленого камня с иероглифами; к нему была приставлена лестница, так что можно было опуститься вовнутрь саркофага. Он так вместителен, что шестеро могут свободно сидеть вокруг стола. Вес таких саркофогов доходит до 3½ тысяч пудов.

Обойдя Серапеум, мы вышли опять на свет божий, с тем, чтобы осмотреть находящиеся недалеко от Серапеума гробницы Втаотеба и Мастаба-Ти. Обе гробницы великолепно отделаны вполне сохранившимися, иссеченными из камня, барельефами. Они принадлежали египетским богатым и знатным вельможам, которые по обыкновению еще при жизни выстраивали себе эти чудесные мавзолеи. Такими, более или менее, роскошными могилами покрыта вся местность Ливийского кряжа, вокруг и между группами пирамид. В верхнем же Египте бесчисленные гробницы вырубались в скалах.

Обыкновенно стены могил украшались барельефами или рисунками, изображавшими образ жизни, частную деятельность, имущество покойного; различные производства: земледелие, охоту, рыбную ловлю, игры – словом, всю бытовую картину жизни древних египтян. Изображения эти чрезвычайно характерны, живы, отчетливы, а иногда не лишены и юмора.

Мы успели спуститься лишь в гробницу Втаотепа. Видно, что это был богатый и знатный вельможа, потому что барельефы исполнены с большим мастерством и, должно быть, лучшими художниками.

Втаотеп изображен в нескольких местах, в крупных размерах, совершенно не соответственных со всеми остальными фигурами, и это потому, как объяснил Мариэт-бей, что египтяне веровали, будто душа умершего соединялась нераздельно с великим Озирисом, вследствие чего умершему воздавались божеские почести, и он изображался божеством. В надписях на барельефах, обращаясь к нему, все прибавляют к его имени имя Озириса, так, например, управители пригоняют скот и, докладывая умершему численность его стад, называют его Озирис Втаотеп; то же самое делают рыболовы, земледельцы, охотники, виноделы, домашние слуги и пр. Все эти люди изображены среди своих занятий, или приносящими свои произведения, и при всех находятся надсмотрщики с палками. Управители, приходя на поклонение к своему бывшему хозяину, докладывают, по сколько и чего у него есть.

Позы изображенных весьма разнообразны, а при внимательном осмотре заметен даже юмор и необыкновенно просто выраженная повседневная правда, так, например, гонят гурт рогатого скота; некоторые быки нагибаются и щиплют траву, пастухи замахиваются, либо бьют отстающих палками. Или: переходит стадо через речку; впереди пастух несет на плечах теленка, который оглядывается назад, запуская свой язык в нос; одна из коров выделяется из стада и обнюхивает его; рыбаки тянут на берегу невод, веревка у одного крыла рвется, и они падают назад вверх ногами; на охоте – борзые в различных движениях; в одном месте лев хватает за голову быка, который с перепуга страдает желудком и т. п. Мариэт-бей, поясняя барельефы, между прочим заметил, что судя по могилам окружающим пирамиды Гизех, время их постройки было временем продолжительного мира, и вот, может быть, одна из причин, по которым избыток народных сил расходовался на такие громадные сооружения. Когда мы вышли из могилы Втаотепа, солнце уже видимо стало склоняться к западу, и надо было поспешить до темноты добраться на ближайшую станцию железной дороги. Путь наш лежал через пальмовый лес, растущий на месте древнего Мемфиса. Как в вековом сосновом бору, стволы дерев стоят обнаженные снизу, и только вершины их покрыты иглистыми шапками, так же точно и в этом лесу – могучие стволы пальм, достигая до 70-ти и более фут высоты, увенчаны великолепными кудрявыми главами.

Лес этот очень стар; пальмы стоят на довольно значительных друг от друга расстояниях; есть некоторые деревья в два или три обхвата и до 70 и более фут высоты, оттого, должно быть, они так редко стоят; обыкновенно же в пальмовых рощах, приносящих неимоверное количество фиников, считают от 600 до 800 корней на десятину. Дико растущая в Египте финиковая пальма представляет одну из особенностей страны, обусловливающих дешевизну пищи; находятся местности, в которых ими питаются не только люди, но и домашние животные.

В настоящее время от Мемфиса почти не осталось следов, кроме куч мусора, и только в одном месте, между пальмами, лежит обезображенная колоссальная статуя Рамзеса II, а между тем это был громадный город с миллионным населением, и считался гаванью Египта. Финикийские купцы имели даже свой отдельный квартал с храмом Астарты, т. е. Венеры чужеземцев. Свидетельства о необыкновенных размерах города и поражающем величии его памятников, дошли до нас благодаря арабским писателям, которые еще видели его развалины. Мемфис стал приходить в упадок с той поры, как Александр Великий заложил Александрию.

Во время насильственного введения христианства чрезвычайно пострадали памятники по всей стране; между прочим при Феодосии было разбито одних статуй до 14 000; затем, когда арабы покорили Египет, предводители их заложили новый город Каир, на правом берегу, а Мемфис обратили в каменоломню из мрамора и алебастра, которой жгли известку; колонны шли, если не на украшения, то на фундаменты; к тому же страсть поисков за кладами обуяла пришельцев и город был систематически изрыт; при этом разбивались даже статуи в предположениях, что в них могло быть скрыто золото. Таким образом чудная столица фараонов окончательно перестала существовать.

Было совершенно темно, когда мы добрались до станции и возвратились в город. День этот пришлось прожить среди памятников глубокой старины и мысленно переноситься за пятьдесят столетий!.. Все порядочно утомились и рады были отдохнуть. На следующий день нам предстояла прогулка в садах и обед у хедива. После завтрака мы поехали в Джезире и пробыли там часа три. Описывать все это в подробностях – почти невозможный и неблагодарный труд, к тому же всякое описание покажется увлечением. Дворец весьма изящен и поражает роскошью, но в нем нет живописи и скульптуры, отчего, на мой взгляд, все комнаты страдают однообразием и похожи друг на друга. Недалеко от дворца стоит отдельное здание гарема; в нем внизу помещается прислуга, а верхний этаж разделен во всю длину широким коридором, из которого направо и налево идут двери в отдельные помещения с двумя и тремя просторными комнатами для жен хедива. В одном таком отделении нам показали богато убранную и обитую голубым штофом комнату, в которой гостила Императрица Евгения; в ней, между прочими вещами, замечательна большая серебряная кровать под балдахином, с мелкою чеканкою орнаментов. Все остальные комнаты просты и обыкновенны.

Путь наш лежал через пальмовый лес, растущий на месте древнего Мемфиса

Мы недолго останавливались в них, а поспешили в сад, который поражает богатством своих растительных форм и разнообразием киосков, гротов, прудов, каскадов, мостиков, пригорков, искусственных скал и прочих затей; кроме того, по всему саду устроены огромные помещения для птиц и всевозможных животных: тут живут стада газелей, диких коз, лам, страусов; там – слонов и жирафов (последних было штук до двадцати), здесь неимоверное количество разновидностей фазанов; там павлинов, между которыми особенно выделяются белые, своею ослепительною белизною. Обезьяны и хищные звери занимают отдельный угол сада. Все птицы и животные отлично содержатся, чему, должно быть, много способствует климат и просторное размещение.

Любуясь и гуляя по саду, несмотря на дневной свет, можно было вообразить себя в пленительных садах Армиды; казалось, природа спорила с воображением и побеждала самые смелые его мечты необычайным разнообразием и красотою растительности.

К 6 часам мы опять приехали в Джезире, к парадному обеду. Вице-король принял Его Высочество в большом киоске, который известен как великолепнейший образчик мавританской архитектуры. Тонкий стол, чудное вино, любезные собеседники, все способствовало самому приятному времяпровождению. Вечером мы посетили театры и еще успели погулять по городу.

8 ноября, в 10 часов утра, нас опять усадили в парадные кареты и мы поехали проститься с вице-королем и поблагодарить его за радушный прием. В свою очередь и он приехал к Его Высочеству благодарить за посещение его страны. Выйдя от Великого Князя, хедив любезно обратился к нам с сожалением, что мы слишком мало погостили в Каире.

– Надеюсь, – заметил он, – что Вы еще раз приедете на более продолжительное время, зимою, которая очень хороша в Каире, хотя, конечно, Петербург представляет более удобств и увеселений.

Простившись с хедивом и получив на память от него большие фотографические портреты, мы поехали посмотреть еще Булакский музей. Мариэт-бей встретил Великого Князя и стал показывать свое детище. Собранная им коллекция египетских древностей, чрезвычайно замечательна и поражает множеством высокохудожественных произведений, созданных за три, за четыре и более столетий до нашей эры. Но поразительнее всего, что лучшие произведения принадлежат отдаленнейшим эпохам. Мариэт-бей это объяснял, переходя от одной вещи к другой, говоря при этом, что до сих пор исследованы памятники Египта, в которых мы наблюдаем упадок и зрелый возраст в жизни этого народа, но юношеский его период и младенческий еще не найдены. Особенно наше внимание обратили на себя: чрезвычайно законченная, из черного нефрита, голова фараона Менефта – того самого, который погиб, преследуя израильтян; управитель с палкой – резанный из дерева и притом такой работы, что любой бы скульптор с гордостью подписал на нем свое имя; жрец Изиды, которая изображена в виде коровы, причем у жреца сделан двойной подбородок – чудо по тонкости и совершенству работы. Все осматривающие музей считают долгом провести пальцем под его подбородком, до того он апетитен. Женские украшения, ожерелья, запястья, кольцы, ларцы для драгоценностей поражают мелкою отделкою деталей и изяществом вкуса, но есть, конечно, и множество вещей, которые имеют цену только для археолога. С тех пор, как основан Булакский музей, помимо его никто не имеет права что-либо вывезти из Египта, и вещь выпускается из страны только в том случае, если в музее уже находится подобный приобретенному экземпляр. На базаре в Каире торгуют египетскими древностями, и их можно найти в изобилии, но все это по преимуществу более или менее искусные подделки.

Около двух часов налетел шквал и сломал верхушку фок-мачты

9 ноября, в 7 часов утра, мы были на станции железной дороги, и через полчаса поезд понес нас в обратный путь к далекой родине. Оба принца Тефик и Хассан провожали Великого Князя. Переезд от Каира до Александрии, Нильскою дельтою, мы совершили в 4 часа времени.

Мимо нас проносились: деревушки, сады, города, каналы, канавы; мы переехали через Дамиэттский рукав Нила и к полудню были в Александрии.

Александрию, мы, в буквальном смысле слова, пролетели. Подъезжая, видели множество загородных вилл в садах; нам называли их хозяев – все больше сановников и богатых негоциантов; самый город объехали в колясках, полюбовались на иглу Клеопатры, заехали в дом и сад одного грека-негоцианта из Одессы, русского подданного, подивились его богатству и роскоши; прокатились по площади, украшенною конною статуею Мехмет-Али; затем, позавтракав в отеле, пройдя через дворец, сели в катера и к 3½ ч. были на «Харбие». Александрия оставила впечатление далеко не восточного, а всего скорее уже европейского города; только пальмы и бананы противоречили впечатлению и напоминали, что нам предстоит еще трехдневный переезд до Бриндизи.

Через малое время начались салюты с военных судов и крепости; мы подняли якорь, повернули на кливерах и вышли в открытое море.

Ветер был довольно свеж; многих стало укачивать; к обеду собралось всего десять человек, но после супа и эти стали исчезать, в том числе я из первых выскочил на палубу, взобрался на рубку и часа три сидел, боясь пошевелиться, глядя все больше в небо, да на верхушки мачт. Кстати на палубе кипела работа, подымали и крепили паруса, строились, расходились, тянули веревки, лазали по вантам и реям и все это, то по барабану, то по команде, то по беспрерывным свисткам. Собравшись, наконец, сойти в каюту, я только раз взглянул за борт и быстро спустившись вниз, успел лечь в постель и заснуть.

На следующий день погода разыгралась не на шутку; нас так и кидало; проснувшись, я захотел одеться и встать, но не тут-то было, за попытку поплатился и – пришлось покориться неизбежной судьбе.

Что за отвратительное ощущение морская болезнь! Я хоть не очень страдал, однако же и на меня она навела полнейшую апатию. Лежишь как пласт и становишься равнодушным ко всему; никакие мысли хоть на минуту не в состоянии развлечь – все противно; хорошо, если нападет от слабости дремота или полузабытье, а то каждое движение судна вниз просто выворачивает всю внутренность.

Около 2 часов дня налетел шквал и сломал верхушку фок-мачты. От треска при ее падении на палубу, мы встревожились, а С… прибежал вниз и кричит:

– Вставайте, ребята!

– Что такое?

– Гибель фрегата Медузы! Фок-мачту уже сломало! Чего вы тут! Вставайте!

Но нет!.. Всем нам было не до шуток, никто из нас не потревожился и даже не полюбопытствовал подняться наверх, чтобы посмотреть на бурю. Около 3 часов стало тише. Мы подошли к острову Кандии и укрылись от ветра. Я почувствовал голод; попросил есть, поел, а вскоре затем встал и вышел на воздух, где пробыл до вечера.

На другой день, одиннадцатого, меньше качало; мало-помалу стали появляться на палубе измятые физиономии товарищей. Весь день провели наверху; по временам ветер разводил волнение, покачивало сильнее, даже раза два обдавало палубу, но вообще было настолько сносно, что почти у всех разыгрался аппетит и всякий по мере сил и возможности ел. Перед обедом играл хор музыки, и мы забавлялись, слушая переложение местных мелодий на европейский лад, нечто вроде масла с водою. Двенадцатого море совсем стихло, все оживилось, у всех движение, стали развязнее, перестали покачиваться и хвататься за что попало, чтобы не упасть; и говор стал шумнее, а за завтраком все, собравшись в столовой каюте, ели и пили уже с удовольствием.

Наша «Харбия», между тем, скользила вдоль берега ионических островов, подходя к ним по временам довольно близко. Проехали остров Цанте, Кефалонию, – вершины их гор скрывались в облаках; мы различали селения и города, но небо все еще хмурилось и море было окрашено в свинцовый цвет. Общество наше, расположившись на палубе, занялось чтением и игрою в шахматы, дамки и трик-трак. Между нами резвилась хорошенькая кошечка – «le chat du bord», любимица всей команды.

Макаров рисует. Я пишу. Музыка играет. Солнце клонится к закату; еще ночь – и мы будем у восточных берегов Италии.

Как хорошо море, когда оно спокойно… И как неприятно, когда непрошено и насильно начинает оно вас укачивать. Перед закатом мы было встревожились, завидя на северо-западе темную тучу. Чего доброго, разыграется погода и «Харбия» не в состоянии будет войдти в гавань!.. Как мрачно глядит на нас эта туча! Как беспокойно летают чайки! От белизны их крыльев туча кажется еще темнее… но капитан не дает ей значения, говоря, что это туман. Как понятно у моряков чувство суеверия; они находятся под непосредственным подавляющим влиянием стихийного вида природы, который невольно внушает чувство страха, удивления, бессилия и сознания в своем ничтожестве перед ее величием.

Несмотря на беспокойство, мы исправно и весело пообедали. Уже смерклось. На палубе мы были приятно удивлены мелким дождиком, который, однако, не мешал нам любоваться светящимся морем. Действительно, это прелестное явление!.. Весь корабль окружен аршина на полтора светлою полосою матовой белизны, на которой искрятся и перебегают электрического вида блестки. За кормой от оборотов винта следует целый столб светящейся воды, и блестки обращаются в змеек; на носу и в том месте, где машина выбрасывает воду, искрам и змейкам нет числа.

12 ноября мы вышли на берег в Бриндизи. После чудных летних дней, пережитых в Египте, южная оконечность Италии показалась нам холодным севером: обнаженные деревья, пожелтелые лужайки, серенькое небо, свежая погода с ветром, ежащиеся фигуры прохожих, посиневшие от стужи ребятишки и нищие, все это произвело на нас такое резкое впечатление, что время, пережитое на Востоке, показалось мимолетною грезой, и как после веселого праздника, или в угрюмый осенний день, вслед за жарким и продолжительным летом, тоска невольно закрадывалась в душу…

Приложение

Николай Николаевич Старший на Святой Земле в 1872 году

В середине XV века Византийская империя прекратила свое существование. Для христианского мира это означало, что с этих пор над канонической территорией всех патриарших престолов Православной Церкви теперь развевается флаг Магомета. И ее предстоятели Восточные Патриархи начинают вынашивать мечту о Белом Царе, который по единоверию мог бы выступить защитником и освободителем православия от власти магометан. Их взоры падают на восходящую звезду Руси, которая сама только что освободилась от татаро-монгольской зависимости. Набиравшее силу православное Московское царство могло стать естественным защитником Вселенского Православия. И вот в Москву доставляют византийскую принцессу Зою Палеолог, а вместе с ней не без помощи Восточных Патриархов появляется идея о Третьем Риме. С тех пор московская, а затем и российская императорская власть в своем геополитическом стремлении обречена была двигаться на Восток.

Путешествие на Православный Восток одного из членов русской августейшей фамилии всегда имело значение намного большее, чем просто паломничество ко Святым Местам. Исторически на Востоке придавали России роль избавительницы православных от турецкого владычества с одной стороны и гаранта приоритета прав Восточной Православной Церкви над инославными с другой. Иерусалимский Патриарх Досифей прямо писал царю Петру Алексеевичу: «Мы желаем взять Иерусалим от франков через вас, и не для Иерусалима только; мы хотим, чтобы вы не позволяли туркам жить по сю сторону Дуная и за Дунаем, чтобы вы разорили татар, тогда и Иерусалим будет ваш». К началу XIX века Россия превратилась в мировую державу и добилась официального признания статуса покровителя православия в Турецкой империи. Император Александр I сразу же после завершения Наполеоновских войн создает в 1818 году в Москве Иерусалимское подворье. Государь Николай Павлович, вступив на престол, сказал, что получил в наследство от брата «очень важное дело на Востоке». Существуют косвенные свидетельства подготовки так и не состоявшейся поездки императора в Палестину. В 1847 году он направляет в Иерусалим Русскую Духовную Миссию. В 1859 году император Александр II при учреждении Палестинского Комитета говорит: «Это для меня вопрос сердца», – выразив этими словами общее отношение династии к Святой Земле. Его супруга императрица Мария Александровна становится самым последовательным и надежным покровителем русского дела в Палестине и жертвует личные средства на приобретение земельных участков и строительство в Святой Земле. Память о Марии Александровне увековечена ее детьми в замечательной русской церкви Марии Магдалины на Елеонской горе.

Великий князь Николай Николаевич. Рисунок В. И. Гау из собрания Д. А. Скалона

Первым августейшим поклонником Святого Гроба стал великий князь Константин Николаевич, сын императора Николая I, брат Александра II, посетивший в мае 1859 года Иерусалим с супругой Александрой Иосифовной и сыном Николаем. Это сразу позволило решить ряд насущных проблем, связанных с приобретением недвижимости в Иерусалиме и укреплением российского политического влияния. В октябре 1872 года в ходе большой ознакомительной поездки по Турции и Ближнему Востоку Святую Землю посетил другой брат царя – великий князь Николай Николаевич Старший. В 1881 году паломничество во Святой Град совершают братья императора Александра III Сергий Александрович и Павел Александрович. Вместе с ними на Святую Землю по стопам отца едет сын Великого Князя Константина Николаевича Константин Константинович Романов. Через семь лет, в 1888 году, великие князья Сергий и Павел вновь посещают Иерусалим для участия в освящении церкви в память императрицы Марии Александровны. Теперь в числе августейших паломников находится супруга Сергия Александровича, великая княгиня Елизавета Федоровна. Неведомым образом ей уготовано было упокоение после мученической кончины именно в этой фамильной романовской церкви Святой Равноапостольной Марии Магдалины на Елеонской горе. В 1890 году в Иерусалим приезжал великий князь Александр Михайлович, а в октябре того же года на Святую Землю должен был прибыть наследник российского престола цесаревич Николай Александрович. Но, к сожалению, из-за возникших обострений между Россией и Константинопольскою Церковью будущий император Николай II в ходе своей практически кругосветной поездки не смог посетить тогда Святую Землю.

Великий князь Николай Николаевич с Георгиевском крестом. 1856 г.

Портрет великого князя во время путешествия 1872 года. Среди наград большая звезда – турецкий орден Османие

Великий Князь Николай Николаевич Старший

Великий князь Николай Николаевич Старший (1931–1891) был третьим сыном императора Николая I. Отец дал ему образование применительно требованиям военной карьеры. Воспитателем великого князя с первых самостоятельных шагов стал генерал А. И. Философов. Позже Николай Николаевич постигал азы военной службы вместе с кадетами Первого кадетского корпуса. Уже в 21 год, то есть в 1852 году, в чине генерал-майора великий князь был назначен генерал-инспектором по инженерной части, а также командиром бригады в Первой легкой гвардейской кавалерийской дивизии. С тех пор на протяжении всей жизни он постоянно и энергично трудился над переустройством вооруженных сил России, особенно в области инженерного дела и кавалерийской службы (он состоял генерал-инспектором кавалерии и по инженерной части). С началом Крымской войны 1853–1856 гг. Николай I послал великого князя вместе с его братом Михаилом в действующую армию. Николай Николаевич прибыл под Севастополь 23 октября 1854 года, накануне Инкерманского сражения, и принял в нем участие. Находясь под сильнейшим огнем неприятеля, он проявил мужество и доблесть и был награжден орденом Святого Георгия IV степени. С января следующего года он руководил инженерными работами, укреплениями и батареями северной части Севастополя. С 1855 года Николай Николаевич – член Государственного совета и почетный член Петербургской Академии Наук. В 38-летием возрасте великий князь был назначен командующим войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа. Он сам так рассказывал о своем воспитании султану Абдулазизу в 1872 году: «С семи лет батюшка поставил меня во фронт и я ходил за рядового в Первом кадетском корпусе, потом был унтер-офицером, знаменщиком, командовал взводом, ротою, эскадроном, батальоном, наконец был произведен в генералы, получил кавалерийскую бригаду, дивизию, корпус и затем уже главное начальство». В 1860-e годы в России проходили реформы по коренному преобразованию армии. Немалая доля в этом деле легла на плечи великого князя. Благодаря его усилиям в том числе, русская армия приобрела качества, доставившие ей блестящие победы в войне с Турцией 1877–1878 годов. Во все время этой войны великий князь был главнокомандующим действующей армией на Балканах. Взятие Плевны и пленение Османа-паши вместе с его армией, доставили Николаю Николаевичу орден Святого Георгия I степени. Он стал последним кавалером этой величайшей полководческой награды России. За последовавший затем переход через Балканы великий князь получил золотую саблю с алмазами. По окончании войны Николай Николаевич Старший был пожалован званием генерал-фельдмаршала. Личность великого князя остается до сего дня не выясненной. Современники составили, а историки растиражировали портрет человека костного и не умного. Такой характеристикой великий князь был обязан как некоторым своим неудачным распоряжениям в должности главнокомандующего действующей армией на Балканах, так и собственным родственникам, например, будущему императору Александру III. В первом случае отчасти виноваты придворная зависть, недоброжелательство и интриги, отчасти слишком громкая слава полководца, доведшего армию до Царьграда и заключившего чрезвычайно выгодный Сан-Стефанский мир, условия которого русская дипломатия не сумела в последствии отстоять перед раздраженной Европой. Возможно что высота на которую вознесла великого князя слава победителя, оказалась для Николая Николаевича несоразмерно большой, но все же действующей армией командовал он сам и ему принадлежат не только ошибки но и блестящие результаты победы над Турцией. Во втором случае, вероятно, августейшие родственники таким образом клеймили фривольность семейных отношений великого князя. Эта проблема вообще довольно остро переживалась в кругу императорской фамилии в связи с самим императором Александром II. Настолько остро, что, создавая в 80-х годах XIX столетия храм-памятник матери императрице Марии Александровне в Иерусалиме, никто из ее детей не счел возможным упомянуть в этом месте трагически погибшего годом позже отца. Вообще нелестные характеристики многих членов императорской фамилии порождались придворными сплетнями постоянно. Достаточно вспомнить какие слухи распускались о другом августейшем паломнике ко Святым местам великом князе Сергие Александровиче. Но вот в дневнике острословного и язвительного обычно архимандрита Русской Духовной Миссии в Иерусалиме отца Антонина Капустина сохранилась совсем иная оценка личности Николая Николаевича. Расставшись с ним, он в тот же вечер записал: «Прощай, настоящий РУССКИЙ человек и по истине ВЕЛИКИЙ князь».

С 1880 года Николай Николаевич тяжело болел. Скончался он 13 апреля 1891 года в Крыму и был похоронен в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга. Когда его смерти, жена его, великая княгиня Анастасия, стала киевской монахиней Александрой, а их знаменитый Николаевский дворец в Санкт Петербурге отошел Ксенинскому институту благородных девиц, куда принимали девочек, потерявших одного из родителей. В 1914 году великому князю Николаю Николаевичу Старшему был воздвигнут памятник на Манежной площади в Петербурге, уничтоженный, затем большевиками в 1918 году. Особый комитет по сооружению памятника озаботился составлением подробной биографии великого князя, вышедшей в свет в 1911 году[23].

Поездка великого князя Николая Николаевича Старшего на Святую Землю состоялась осенью 1872 года. Официальной целью этого путешествия являлось посещение в Сирии, Палестине и Египте наиболее замечательных мест, древних развалин, исторических памятников, а также поклонение православным святыням. 17 сентября великий князь икогнито, взяв имя графа Борисова выехал из Санкт Петербурга в Варшаву в сопровождении свиты и друзей. Компания казалась довольно заметной и инкогнито великого князя, конечно, просуществовало не долго. Всего на Восток отправилось двадцать восемь человек, включая прислугу. С великим князем путешествовали герцог Лейхтенбергский Евгений, принцы Ольденбургские Алексей Петрович и Константин Петрович. В числе друзей было много военных, но какие фамилии: генерал-лейтенант Д. И. Скобелев, генерал-майоры М. Н. Дохтуров, В. Н. Сипягин, А. А. Галл. Все они вместе с великим князем Николаем Николаевичем участвовали через пять лет, в Русско-турецкой войне. Специально для поездки был приглашен художник Е. К. Макаров. Его рисунки, сделанные во время путешествия, были частично использованы в книге Д. А. Скалона. Можно лишь пожалеть, что, несмотря на достаточно широкое к тому времени распространение искусства фотографии, ни в 1872, ни в 1881 и 1888 годах в число сопутников августейшим поклонникам Святого Гроба не вошел ни один фотограф. Лишь для сопровождения великого князя Константина Николаевича в 1859 году был приглашен французский фотограф Габриэль де Румин, снимки которого (если таковые были сделаны) пока не попали в поле зрения издателей. Несмотря на это, сами путешественники приобретали видовые фотографии местных ателье в разных пунктах своего маршрута. Нужно отдать должное, что кроме «штатного» художника, карандашом и кистью владели и другие спутники великого князя и в частности генерал-майор Вильгельм Карлович фон Клемм (1815–1891) – военный инженер, в последствии генерал-лейтенант и начальник чертежной Главного инженерного управления Инженерного корпуса. Искусно выполненные во время поездки работы Клемма хранятся ныне в Государственном Русском Музее.

Николай Николаевич Старший – великий князь. Гравированный портрет выполнен в 1877 г. К. Вейерманом по рисунку П. Ф. Бореля

Маршрут движения до Константинополя, избранный великим князем, был довольно обычен для благородных путешественников того времени. Тогда как простые русские паломники добирались в Святую Землю преимущественно кораблями Русского Общества Пароходства и Торговли из Одессы, дворяне, отправляясь из Санкт-Петербурга, предпочитали путь через Польшу и Германию до Вены, далее на австрийском пароходе по Дунаю и, затем, через столицу Османской империи Стамбул в Яффу. Так, например, ехал в 1861 году в свое второе паломничество ко Святым местам А. С. Норов. Тем же путем следовал и великий князь. Но не все было обычно в этой шумной и веселой компании, отправившейся посмотреть Восток во главе с великим князем Николаем Николаевичем Старшим. Большая группа профессиональных военных инженеров и полководцев, проследовала тем путем, которым будет наступать русская армия в 1877 году. Стояла ли перед ними задача рекогносцировки местности в преддверии новой войны с Турцией – история ответить не может. Но Дунай был форсирован русскими войсками 15 июня 1877 года близ города Систов и Зимница, где поперек реки лежат отмеченные в книге Д. А. Скалона три наносные отмели. Руководил переправой великий князь Николай Николаевич, получивший за эту операцию орден Святого Георгия II степени. В тексте «Путешествия» невольно всплывают отдельные указания на слабые и сильные стороны османской армии и укреплений. Конечно, можно считать их и «побочным продуктом», следствием «профессионального» военного мышления автора.

Но вернемся к великому князю. Прибыв в Константинополь, Николай Николаевич был встречен султаном Абдулазизом, с которым у него сложились, говоря современным языком, дружеские отношения. Вероятно, этим так же объясняется факт, что до свержения Абдулазиза в 1876 году, противоречия России и Турции не переходили в плоскость неизбежного военного конфликта.

На параходе «Ольга» в Черном море 22 марта 1869 г. 1. Великий князь Николай Николаевич, 2. А. А. Ростовцов, 3. А. П. Струков, 4– Н. Д. Дмитриев-Оренбургский, 5. К. И. Березкин, 6. Д. А. Скалой, 7. М. Марешаль, 8. А. А. Галл, 9. Ф. С. Джунковский, 10. Капитан парохода «Ольга» Каперницкий

Из Константинополя поклонники, на русском пароходе «Владимир», прибыл в Бейрут, впервые ступив на Святую Землю. Отсюда они совершили трудный сухопутный переход до Иерусалима, преодолевая это расстояние почти исключительно верхом. Везде великого князя встречали с почестями, создалась атмосфера торжественного шествия в Иерусалим брата белого царя. Едва вступив в пределы Палестины, великий князь начал говеть, чтобы иметь возможность причаститься у Гроба Господня и постился весь путь до самого Иерусалима. С этого времени путешествие неуклонно перерастает в паломничество. Все хорошо понимали, какая Земля лежит у них под ногами, как и то, ради чего предпринят этот утомительный сухопутный поход в глубь Палестины к Иерусалиму, который ни как не мог быть стратегическим русским направлением в военном отношении. Увидеть Святую Землю было личным желанием великого князя, потребностью его души. Цель такого паломничества – более полное, чем в повседневной жизни соприкосновение со святыней, и в конечном счете соприкосновение со Христом. «Идешь туда, – пишет автор, – чтобы видеть места освященные пребыванием и жизнию Божественного Учителя, но время и люди почти что истребили материальные следы, которых непременно ищет человек, и только при виде их находит удовлетворение своему религиозному чувству. Я тоже их искал, и, по-моему, вот где эти следы: это горы, воды, долины, растительность, поля; одним словом, вся природа страны, которая одна не изменилась, и которую не могли истребить ни гонения язычников, ни дикий фанатизм мусульман. Спаситель также ступал на эту почву как и мы; пред Ним открывались те же виды, что и пред нами, Он пил из тех же ключей, солнце также согревало в Его время, и Он искал прохлады в тени той же смоковницы. Мы знаем, сколь долгое время Спаситель прожил в Назарете, хотя в городе не осталось ни малейшего видимого следа Его пребывания. Но разве недостаточно знать, что Господь прожил здесь так долго, и что конечно здесь нет и клочка земли, на который бы Он не ступил. А эти горы, дома, поля, сады, разве они изменились с того времени? Не та ли маслина и смоковница упоминаются в Евангелии? Не те ли самые пещеры и каменные дома с плоскими крышами составляют город? А эти горы и вся окрестность! Сколько раз взор Спасителя останавливался на них?»

Николай Николаевич Старший – командующий русской армией на Балканах. Гравюра. 1880-x гг.

Еще на подходе к Фавору Николай Николаевич был встречен Иерусалимским Патриархом Кириллом. На Фаворе Патриарх поднес его высочеству икону Преображения и несколько камней с того места, где по преданию стоял Спаситель во время самого события. Близ Наблуса к великому князю присоединился начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме архимандрит Антонин, сопровождавший его во все время пребывания, вплоть до отплытия Николая Николаевича из Яффы в Каир. Великий князь и его спутники подходили к Иерусалиму со стороны Иордана по знаменитой Пустыне Святого Града. С этой стороны вид Иерусалима долго закрыт от глаз массивом Елеонской горы. И только с вершины Елеона, внезапно и весь как на ладони предстает поклонникам Святой Град. Отсюда открывается самая величественная и самая трогательная панорама Иерусалима.

На встречу великому князю вышло все население города. Простой разноплеменный люд, войска, чиновники, в отдельном месте собрались все иностранные консулы. Женщины бросали цветы по пути следования Николая Николаевича. Великий князь вступил в город через Гефсиманские ворота, оказавшись тем самым в начале Страстного пути. Яркое описание этого события принадлежит перу адъютанта его высочества Д. А. Скалона.

«Мы ехали среди толпы по той самой дороге, по которой Спаситель в вербное воскресение вошел в Иерусалим, встречаемый множеством прославлявшего Его народа. Мысленно переживая все это, словно в чудном сне, вошли мы в Святый Град.

От претории, где жил Пилат и начался крестный ход Христа Спасителя, мы слезли с лошадей и до церкви Святого Гроба шли пешком.

У входа в храм встретил великого князя Патриарх Кирилл в полном облачении, окруженный собором духовенства, и приветствовал великого князя следующею речью на греческом языке: „Ваше императорское высочество! Иерусалимская церковь земного сего града Небесного Царя, с пламенным желанием и материнскою любовью ныне приемля ваше императорское высочество и сопутствующих вас высоких принцев преславной отрасли богохранимого императорского дома благословенной России, облекается во славу превеликую и наслаждается веселием и радостью неизреченною. Но, не менее, и ваше императорское высочество, стоя сию минуту под кровом сего святилища величия Божия, вероятно, чувствуете необычайное и неизреченное веселие… Итак, преклони, благоверный князь, колена души и тела пред священными стопами Богочеловека и Искупителя мира. Преклони чело пред страшною Голгофой, окропленною за нас честною кровью. Поклонись с сокрушенным сердцем Всесвятому Гробу, источнику нашего воскресения, и принеси жертву благоприятную слезою о себе и о здравии августейшего монарха, о святой России и о всем царствующем доме. Распятый за нас, погребенный и воскресший Иисус Христос да благословит труд твой; да истечет от святых Его стоп новая сила в вере! Да пошлет тебе помощь от святого и от Сиона заступит тебя и даст тебе блага Иерусалима не столько земные, сколько небесные. Аминь".

Затем, предшествуемые певчими и духовенством, приложившись к плите, на которой обвивали пеленами и миропомазали тело Иисуса Христа, мы вошли в часовню Святого Гроба.

Слезы текут невольно! Наконец мы преклонили колена у Гроба Господня! Душа как бы вырывается из своих оков!.. Блаженная минута!.. Таких немного в жизни!.. А кому довелось их изведать, тому они глубоко западают в сердце и в дальнейших испытаниях на жизненном пути обращаются в несокрушимые опоры веры».

Августейшее паломничество подробно описано в дневнике отца Антонина. Великий князь понял и оценил деятельность архимандрита на Святой Земле. С ним вместе он посетил русский участок на вершине Елеона, осмотрел раскопки и поставленный о. Антонином дом над мозаикой. Тут же проявилась вездесущая ревность консула, не допустившего великого князя посетить гордость Антонина Мамврийский дуб в Хевроне, приобретенный им для России еще в 1868 году. Возможно слова, сказанные великим князем отцу Антонину на прощанье «я вас не забуду», не были только сиюминутной моральной поддержкой.

28 октября состоялось освящение грандиозной для Иерусалима того времени церкви во имя Святой Троицы, построенной архитектором М. И. Эппингером в центре русского городка близ Яффских ворот. Описания этого события находим в дневнике отца Антонина и в другом описании путешествия великого князя, принадлежащим перу генерала В. Н. Сипягина. Интересно, что оба повествователя и Д. А. Скалон и В. Н. Сипягин указывают дату освящения Троицкого собора на день раньше, 27 октября. Есть в их повествованиях и еще одна общая досадная неточность, которую просто необходимо исправить. Оба автора называют архимандрита Антонина именем Антоний. Как послышалось, так и записалось! Но не будем строги к ним за это.

В дневнике архимандрита Антонина церемония освящения главного русского собора в Палестине описана под 28 октября. Была суббота. «Встал, конечно, чуть свет. Прочитал молитвы. Поспешил в церковь. Вот взошло и красное солнышко, а Патриарха все нет. Сновал онду и онду, толкал и толкался, желая все поставить на исправную ногу. Сам учил Семена звонить на соборе. Подошел Патриарх и немедленно стал варить воскомастику. Дело это тянулось не мало времени. Когда все, что требовалось для освящения храма, было готово, облачились сперва мы, иереи, а потом и владыки, именно же: Газский, Назаретский, Лиддский и Тивериадский. Я послал известить великого князя, что начинается обхождение церкви. При первом круге пели греческие певцы. Патриарх читал Евангелие. При втором наши пели тропарь Троицы и я читал Богородично Евангелие. При третьем наши все пели: «Спаси, Господи, люди твоя». Входные переговоры: «Возмите врата…» и пр. происходили, как я и ожидал, достожалостным образом, кто в лес, кто по дрова. Как бы то ни было, предисловие к церемонии кончилось. Святые мощи положили в углублении константиновской капители и задвинули его престольной доской навеки. В это время пожаловали в храм и прямо в алтарь их высочества. Последовали омовение и помазание миром Святой Трапезы и облачения ее, сперва платом, потом хитоном а наконец и сребро-золотною парчею. Жертвенник мыл, помазывал и облачал Лиддский архиерей. К 10 часам храм был освящен. Началась божественная литургия, дотянувшаяся до полудня. Великий князь и герцог (оба в мундирах и в Андреевских лентах), выстояли ее до конца. Не раз они засылали к нам в алтарь с просьбой не петь ничего по-гречески. Но это, очевидно, было не возможно. Из церкви Патриарх с высшим духовенством отправился к великому князю, где и представил ему всех архиереев. Частию я, частию Нектарий служили переводчиками между его высочеством и синодалами. Сказав, что ему поручено ГОСУДАРЕМ передать благодарность Патриарху за его поведение в Болгарском деле, великий князь высказал сожаление о том, что между Патриархом и Синодом существует разногласие. Газский перевал его, сказав, что было бы здоровье, дело уладится. К обеду приглашены были только участвовавшие в служении владыки да о. Джимбара, тоже служивший. Тосты были питы за здравие ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, великого князя, Патриарха, мое и проч. По обычаю было шумно и весело, хотя и без Па…трона. Великий князь сидел между Патриархом и Газским. В доме Миссии был стол для патриарших диаконов, и праздновали то же шумно» (лл. 285–28506).

Въезд главнокомандующего русской армией великого князя Николая Николаевича старшего в Русское посольство в Константинополе (в момент въезда – снимают чехлы, покрывавшие гербы Российской империи во время войны с Турцией 1877–1878 годы)

В Иерусалиме и окрест него великий князь посетил:

26 октября (прибытие в Иерусалим) – Вифанию, Страстной путь, храм Воскресения;

27 октября – церковь Успения Божией Материв Гефсимании, Гефсиманский сад, место Вознесения на Елеоне, Русские раскопки на Елеоне, Кармелитский монастырь «Отче Наш», Иосафатову долину и Гробницы царей израильских, Купол скалы или Мечеть Омара, мечеть Аль-Аксу;

28 октября – состоялось освящение Троицкого собора Русской Духовной Миссии;

29 октября – утреня, литургия и причащение великого князя на Гробе Господнем, поездка в Вифлеем в храм Рождества, посещение русской женской школы в Бет-Джале;

30 октября (отъезд в Яффу) – Русский странноприимный дом в Рамле, церковь Св. Георгия Победоносца в Лиде, Яффу.

Сразу после отплытия, когда берег Яффы стал понемногу отдаляться, находясь на палубе уходящего в Египет корабля, Д. А. Скалон записал в дневнике то, что мог бы произнести каждый, из спутников великого князя: «Я был в Святой Земле! Я поклонился Гробу Господню!»

Паломничество и путешествие великого князя Николая Николаевича Старшего окончилось в итальянском городе Бриндизе, куда он ступил 12 ноября 1872 года.

Каков был итог этой поездки? Для самого великого князя – о том знает Бог. Во внешнеполитической перспективе – возможно отсрочка войны с Турцией. Для православия на Востоке – поддержка Иерусалимского Патриарха Кирилла. Для русского дела в Палестине – одобрение деятельности архимандрита Антонина и освящение главного русского собора Палестины, что, в целом, было укреплением русского духовного присутствия на Святой Земле; и через десять лет великий князь стал одним из основателей Православного Палестинского Общества. В военном отношении – рекогносцировка местности для будущих военных операций русской армии во время Балканской войны. В общественной деятельности – покровительство Обществу востоковедения. Велик или этот итог, таков ли он на самом деле или это лишь кажущиеся совпадения – судить не нам.

Вернувшись в Санкт Петербург, великий князь и внешне хотел сохранить образ Святой Земли и ее святынь. В домовой церкви Николаевского дворца уже в 1872 году архитектором Ф. С. Харламовым была спроектирована крипта – Гроб Господень – в память паломничества великого князя в Иерусалим и для хранения святынь, полученных им в благословение от Патриарха Иерусалимского Кирилла. Среди них икона св. Георгия Победоносца с частицами мощей, камень от Гроба Господня и от Голгофы, кусочек Мамврийского дуба… В особом кипарисовом ларце хранились частицы мощей мученицы Александры, святой покровительницы супруги великого князя. В этой крипте каждое воскресенье после литургии служился молебен Живоносному Гробу. Когда Николай Николаевич отправлялся в свой первый военный поход, в осажденный Севастополь, отец – император Николай I – подарил ему нательный крест с частицей Креста Господня. Эту святыню великий князь тоже передал в свой храм. Сам домовой храм был подобием ростовской Спасской церкви в митрополичьих покоях. Еще одна реликвия, греческая икона «Благовещение», которую он получил в Святой Земле от Иерусалимского Патриарха, великий князь подарил в церковь Благовещения при лейб-гвардии Конном полку.

И не случайно именно в Николаевском дворце, в его домовой церкви 21 мая 1882 года два августейших поклонника Святого Гроба великие князья Николай Николаевич и Сергий Александрович торжественно объявляют о создании Православного Палестинского Общества.

Дмитрий Антонович Скалон, 1870-е гг.

Скалон Дмитрий Антонович (27.10.1840–1919)

Действительный член Русского исторического Общества с 02.04.1910.

Генерал-адъютант.

Почетный член Императорского Археологического Института в Санкт-Петербурге.

Действительный член и Председатель Императорского Русского Военно-Исторического Общества.

Дмитрий Антонович Скалон, служивший долгое время адъютантом великого князя Николая Николаевича Старшего и сопровождавший его в путешествии по Святой Земле в 1872 году, сам был некоторым образом, «родом из Палестины». Родовая фамилия Скалон (д'Аскалон) дана было его предку Готфридом Бульонским по крепости Аскалон, на стену которой тот первым ворвался во время штурма. Сам Дмитрий Антонович приходился внуком герою Отечественной войны 1812 года Антону Антоновичу Скалону, павшему у стен Смоленска. Он окончил Николаевскую академию Генерального штаба, был офицером лейб-гвардии Уланского полка. Участвовал в подавлении Польского восстания в 1863 году и в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Военная карьера Д. А. Скалона имела самое прямое отношение к его службе у великого князя. Адъютант великого князя Николая Николаевича Старшего по должности которого (Главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа (31.08.1864–18.05.1878)), Д. А. Скалон являлся начальником Канцелярии управления генерал-инспектора кавалерии (18.05.1878–22.07.1891), начальником Кавалерийской части Главного штаба (22.07.1891–12.05.1895), а с 1895 года состоял в распоряжении военного министра. В 1914 году Д. А. Скалон получил звание генерал-адъютанта.

Дмитрий Антонович был музыкален, играл в организованном наследником престола цесаревичем Александром оркестре «Общества любителей духовой музыки» на единственном струнном инструменте – контрабасе. Такие концерты с участием цесаревича, устраивались по четвергам, начиная с 1873 года.

На научно-литературном поприще Д. А. Скалон известен как военный историк, мемуарист и биограф великого князя Николая Николаевича Старшего. Вершиной в его научной деятельности стала подготовка к изданию тринадцати томов юбилейного труда «Столетие Военного Министерства. 1802–1902». Полной библиографии его трудов не существует. Из известных нам работ первой была книга о путешествии на Восток в свите великого князя Николая Николаевича (СПб. 1881, 2 изд. СПб. 1892). Остальные книги и очерки были напечатаны автором уже после Русско-японской войны. Исторической темой их неизменно оставались история русской армии периода Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и деятельность великого князя Николая Николаевича Старшего. В историческом альманахе «Русская старина» за ноябрь-декабрь 1907 года Д. А. Скалон публикует работу «Забытый фельдмаршал. Очерк деятельности главнокомандующего в Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. (Отд. изд. СПб. 1907). Через два года вновь в «Русской старине» появляется очерк «На службе при великом князе Николае Николаевиче» (1909. Май. Июнь. Ноябрь. Декабрь. 1910. Январь. Февраль). А в год празднования 300-летия царствующего дома Романовых вышел в свет двухтомник мемуаров Д. А. Скалона, посвященный событиям Балканской войны («Мои воспоминания. 1877–1878 гг.» Т 1–2. СПб. 1913). Умер Дмитрий Антонович Скалон в Петрограде. Год его смерти точно не установлен. По одним данным в 1918, по другим в 1919 году. Ему было около 79 лет.

Великий князь Николай Николаевич Старший и А. А. Скалон на кавалерийских маневрах. 1860-e гг.

Дворянский род де Скалон

Старинный французский дворянский род Скалонов, согласно фамильной легенде, восходит ко времени первых крестовых походов. В 1098 году, при штурме арабской крепости Аскалон, что в Палестине, более других отличился незнатный воин, первым пробившийся на крепостную стену. Граф Готфрид Бульонский пожаловал его золотыми шпорами и дворянским титулом, повелев именоваться впредь д'Аскалоном. Геральдическими знаками герба новою дворянского рода стали лилии и мечи – символы душевной чистоты и воинской доблести. На русской воинской службе Скалоны появляются, видимо, в конце царствования Алексея Михайловича, в начале 70-х годов XVII в. Отныне рыцарский род «лилий и мечей», не утративший ни честности, ни доблести, начинает ратную службу новой Отчизне. В штатных расписаниях российского офицерского корпуса армии Петра Великого за 1710 год числились Степан и Даниил Скалоны. Степан имел чин инженер-капитана и служил в Московском арсенале, Даниил, поступивший на военную службу в звании унтер-офицера, продолжил ее в Коллегии иностранных дел, затем состоял флигель-адъютантом генерал-фельдмаршала князя И. Ю. Трубецкого. Его сын, Антон Даниилович, участвует в Крымских походах фельдмаршалов Ласси и Миниха, а первое штаб-офицерское звание майора и первый орден Святого Равноапостольного Георгия Победоносца IV степени получает во время Семилетней войны.[24]

В начале царствования Екатерины II начинается сибирский этап его военной биографии. С 1766 года он командовал драгунской кавалерийской бригадой, расквартированной в Бийской крепости. Сибирские драгуны тогда считались одними из сильнейших в линейной кавалерии империи и именовались «кавалерией высшего ранга российских провинций».

«Звездным часом» в судьбе драгунского командира, к этому времени уже получившего чин генерал-майора, стал 1774 год, когда он наносит ряд крупных поражений отрядам Пугачева, пытавшимся прорваться в Западную. За «усмирение» Пугачевского бунта А. Д. Скалон в 1775 г. был пожалован орденом Святой Анны I степени, а восьмилетний сын Антон был зачислен рядовым в роту лейб-гвардии Преображенскою полка, где капитаном состоял сам наследник – цесаревич Павел. В тот год впервые пересеклись судьбы будущего героя 1812 года и будущего российского императора. Еще через год А. Д. Скалон становится командующим всеми войсками сибирских провинций, затем следует производство в чин генерал-поручика. На новом посту он показал себя «талантливый администратором и хозяйственником» – как сказали бы мы сегодня. Оставаясь боевым кавалерийским генералом, А. Д. Скалон заботился и об установлении мирных, взаимовыгодных отношений с местными народами, и о хозяйственном освоении пограничных районов юга Западной Сибири. Еще в 1774 г. он составил первый в России русско-киргизский словарь-разговорник, а в 1776 г. его стараниями по всем крепостям укрепленных линий проведены первые опыты пчеловодства. Умер А. Д. Скалон в 1777 г. во время инспекторской поездки в Усть-Каменогорскую крепость, где и был погребен.

Его сын Антон Антонович так же посвятил себя военной службе. Его карьере способствовал император Павел I и в 1800 году он был уже шефом Иркутского драгунского полка и генерал-майором, а затем и генерал-инспектором всей кавалерии Сибирского корпуса! В 1800 году А. А. Скалон побывал в Петербурге, где после официального представления императору по случаю пожалования генерал-майорского чина имел с Павлом I долгую, доверительную беседу. По свидетельствам очевидцев монарх был весьма благосклонен к генералу, удостоил его чести разделить с ним обеденную трапезу и, представляя своему ближайшему окружению и семье, воскликнул: «Вот мой сибирский Скалон!» Доверие императора к Скалону было столь велико, что, узнав о якобы созревшем заговоре своих сыновей, подготовил указ о заключении Александра в Петропавловскую крепость и ссылке Константина в Иркутский драгунский полк под личный надзор преданного генерала. Затем последовали трагические события и марта 1801 года.

Вскоре после переворота новый император Александр I подписал прошение генерал-майора А. А. Скалона об отставке, наложив резолюцию: «С почетным правом ношения мундира, но без пенсиона». Партикулярная, штатская жизнь отставного драгунского командира продолжалась до весны 1806 года. В это время Россия, ведущая войну с рожденной гением Наполеона Французской империей, как никогда нуждалась в тех опытных генералах, которые по разным причинам оставили службу после марта 1801 года.

С 26 апреля 1806 г. генерал Скалон снова в седле, снова он командует эскадронами своих сибиряков, снова его полк становится одним из лучших не только в Сибирском корпусе, но и во всей драгунской кавалерии империи. Уже через шесть месяцев в его послужном списке появляется резолюция командующего войсками Сибири генерал-лейтенанта Н. И. Лаврова, свидетельствующая, что генерал-майор Скалон «к повышению достоин, своим служением предан». В этом же документе есть записанные собственноручно Скалоном краткие автобиографические сведения, которые сообщают, что он «французской нации из дворянства, уроженец российский, лютеранской веры генерал-лейтенанта сын; российскую службу принял навечно и по отставке желаю остаться в России и на подданство со своими детьми присягу принял».

Уже в 1807 году драгунский генерал сменяет Лаврова на посту командующего, а год спустя руководит передислокацией: размещенных в Сибири регулярных полков на западные границы России.

К началу войны генерал-майор А. А. Скалон командовал драгунской бригадой, состоявшей из Сибирского, Иркутского и Оренбургского полков и входившей в 3-й кавалерийский корпус графа П. П. Палена. С первых же дней боев с французами корпусу пришлось отступать от белорусского города Лиды фактически в полуокружении вражеских соединений генерала Нансути и маршала Мюрата. На пути к Смоленску бригада Скалона сдерживала натиск восьми дивизий Мюрата и трижды удостаивалась благодарности командующего армией Барклая-де-Толли.

Наконец, обе русские армии соединились под Смоленском, и измученные полки получили короткую передышку. В посланном тогда же письме к жене Антон Антонович на ее вопрос о возможном исходе войны отвечал: «Я тебе не пишу ничего о военных действиях, но только скажу, что Бог русских никогда не оставлял. Хотя враг и зашел далеко, но он падет от оружия нашего!»

Во время кровопролитного Смоленского сражения особенно напряженные бои шли у Молоховских ворот, в Рачевском предместье крепости. Здесь позиции защищали батарейная рота полковника Апушкина и Иркутский драгунский полк во главе с самим бригадным командиром А. А. Скалоном, а Сибирский и Оренбургский полки бригады вместе с казачьими сотнями прикрывали их фланги. Постоянно атакуемые конной дивизией Брюйера и корпусом маршала Нея, полки несли тяжелые потери, у артиллерийских орудий четырежды менялась прислуга, но русские рубежей не оставляли. Когда поступил приказ об отступлении, генерал с Иркутским драгунским полком остался в арьергарде, прикрывая отход артиллерии и егерей. В это время кавалерия Брюйера начинает еще одну атаку. И вот тогда Скалон, желая выиграть время для отвода пушек и пехоты, решается на отчаянный шаг. Сразу за последним залпом русских орудий последовала молниеносная контратака драгунских эскадронов во фланг наступающих французских полков. Неприятель дрогнул, сметал ряды и на короткое время утратил наступательный порыв. Но этих десяти – пятнадцати минут оказалось достаточно для спасения батарей и пехотного прикрытия.

Противник тем временем подтянул артиллерию и под прикрытием ее убийственных залпов картечью и гранатами начал перегруппировку. Как свидетельствовали участники того боя, генерал Скалон, видя задачу выполненной, «скомандовал эскадронам по три налево и полк левым флангом ретировался в крепость, находясь совершенно под огнем неприятельским». По традициям боевого российского офицерства сам командир во время отхода находился в рядах последнего эскадрона. Внезапно рядом разорвалось несколько гранат, и все скрылось в густом пороховом дыму, в котором адъютант и вестовые потеряли командира из виду…

Героическая оборона Молоховских ворот сорвала попытку французов прорваться к Днепровскому мосту и отрезать оборонявшие Смоленск дивизии русских от основных сил армии. К ночи 5 августа сражение утихло, а на следующий день корпус генерала Дохтурова оставил город. Борьба за Смоленск значительно ослабила армию Наполеона и охладила наступательный порыв французов настолько, что некоторые из его маршалов и генералов в открытую заговорили о необходимости мирных переговоров.

Долгое время ни близкие, ни сослуживцы ничего не знали о судьбе генерала Скалона. Был ли он убит или раненым попал во французский плен? В списках «убыли за смертию в сражении либо от понесенных ран» генерал не числился, так как о его гибели не было достоверных известий и, стало быть не было никаких оснований для назначения его жене и пятерым детям воинской пенсии. Ни поместий, ни крепостных генерал не нажил, и его семья осталась без всяких средств к существованию. Лишь после вмешательства самого Александра I, с декабря 1812 г., вдове и сыновьям пожаловали ежегодную пенсию в размере 1800 рублей годового оклада А. А. Скалона.

Подлинные сведения об обстоятельствах гибели Скалона и месте его погребения близкие получили только к концу 1813 года. Оказалось, что тело сраженного картечью российского генерала было обнаружено французами 6 августа, на следующий день после кровопролитного боя у Молоховских ворот. По личному указанию императора Наполеона 8 августа генерал Скалон был предан земле у подножия Королевского бастиона Смоленской крепости «с отданием всех почестей, приличествующих его воинскому подвигу, с ружейными и артиллерийскими залпами». Отдавая дань мужеству А. А. Скалона французский император сам присутствовал при погребении и, по русскому обычаю, бросил горсть земли на его могилу.

Спустя сто лет, 5 августа 1912 года, на месте гибели генерала был воздвигнут обелиск из серого гранита с выбитым на лицевой грани крестом. Этот памятник, сохранившийся до наших дней, поставили внуки павшего – генерал-адьютант Георгий Антонович и генерал от кавалерии Дмитрий Антонович Скалоны. В одном из залов знаменитой Военной галереи героев Отечественной войны 1812 года, в Зимнем дворце, среди 332 портретов военачальников русской армии есть портрет генерала средних лет в парадном драгунском мундире с золотыми эполетами, грудь его украшают четыре ордена за воинскую доблесть. Открытое, благородное лицо, вьющиеся волосы с начинающими седеть прядями, спокойный и твердый взгляд. Таким предстает перед нами родившийся в нашем городе генерал-майор от кавалерии Антон Антонович Скалон.

Все сыновья генерала по примеру отца и предков служили Отечеству на военном поприще. Старший, Александр Антонович (1796–1854), будучи декабристом и членом «Союза благоденствия», с 1826 по 1828 гг. состоял под негласным надзором полиции. Однако активного участия в движении он не принимал, и во время личной встречи с Николаем I император демонстративно разорвал все следственные рапорта по его делу и «милостиво даровал монаршее прощение за легкомысленные дела и суждения молодости». Годом позже капитан гвардейского Генерального Штаба Александр Скалон за составление «Описания Российской империи казачьих войск гражданского ведомства» был пожалован бриллиантовым перстнем. В 1831–1836 гг. А. А. Скалон в звании полковника Генерального Штаба присутствовал в качестве полномочного комиссара Российской империи при определении новых границ между Турцией и Грецией, а за год до смерти произведен в чин генерал-майора. Второй, Николай Антонович (1800-?), генерал-майор, служил в Генеральном штабе, а затем командиром Белостокского пехотного полка. Третий, Василий Антонович (1805–1882), капитан, служил помощником инспектора классов Петровского кадетского корпуса. Его жена, Софья Васильевна, была младшей дочерью автора знаменитой в то время комедии «Ябеда» и многих известных стихов В. В. Капниста. Семейство Скалонов находилось и дружеских и родственных связях с декабристами; братьями Муравьевыми-Апостолами, П. И. Пестелем, М. П. Бестужевым-Рюминым. М. С. Луниным. Важной страницей в жизни Василия Антоновича и его семьи была дружба с Н. В. Гоголем. Софья Скалон, знала писателя с детства. Их искренняя и дружеская переписка продолжалась до самой смерти писателя. Четвертый, Антон Антонович (1806–1872), генерал-лейтенант, окончил Академию Генерального штаба, многое сделал для развития военной статистики, был членом Русского Географического общества. Пятый, Данило Антонович (1808–1856), генерал-майор, служил офицером-воспитателем, командиром кондукторской роты в Инженерном училище в Петербурге, где тогда воспитывался юный Федор Достоевский; известный русский писатель Д. Г. Григорович в своих воспоминаниях называет Скалона «добрейшим» человеком.

Объяснение к заглавным виньеткам

I. Памятник Петра Великого

II. Щит с украшением из турецкой башни Надписи

III. Стиль византийский

IV. Стиль арабский

V. Стиль греческий

VI. «Развалины Латакии», мотив украшения греческий

VII. Замок в Бейруте, мотив украшения ассирийский

VIII. Стиль ассирийский. Буква П изображает двери храма Юпитера в Баалбеке

IX. Стиль ассирийский

X. Стиль арабский

XI. Стиль арабский

XII. «Святое крещение»

XIII. Вид горы Фавор

XIV. Стиль римский

XV. Повторение главы XIII

XVI. Развалины Иерихона и вид горы «Сорокадневного поста»

XVII. «Пещера апостолов», мотив украшения римский

XVIII. «Св. Георгий Победоносец», мотив украшения византийский

XIX. Стиль египетский

XX. «Цитадель в Каире», стиль украшения египетский

XXI. «Сфинкс и пирамиды Гизеха»

Примечания

1

Великого Князя сопровождали: Их Высочества – Князь Евгений Максимилианович Романовский, Герцог Лейхтенбергский; Принцы Александр и Константин Петровичи Ольденбургские; граф Г. А. Строганов, генерал-лейтенант Д. И. Скобелев; генералмайоры М. Н. Дохтуров, А. А. Галл, В. Н. Сипягин, В. К. Клем; флигель-адъютант граф Г. Берг, адъютанты Его Высочества А. П. Струков, Д. А. Скалон и Ф. П. Ласковский; лейб-хирург А. Л. Обермюллер, художник Е. К. Макаров, барон Е. К. Фелейзен; гг. Толон и Кронеберг; лекарский помощник К. И. Березкин и девять человек прислуги. В Константинополе к нам присоединились: Н. Д. Макеев, драгоман посольства, назначенный сопровождать Его Высочество, и наш дамасский консул г. Юзефович.

(обратно)

2

Кавас значит «полицейский».

(обратно)

3

В 240 верстах от Константинополя и 70 от Шумлы.

(обратно)

4

Во время войны 1855 года в этой казарме помещались две дивизии англичан и наши пленные, до их отсылки на Принцевы острова. В госпитале же находились наши раненые.

(обратно)

5

Джеридом называется палочка длиною в аршин с небольшим.

(обратно)

6

Балут – карликовый дуб, quercus ballota.

(обратно)

7

Ливан в переводе значит «белые горы».

(обратно)

8

Его Высочество Принц Александр Петрович торопился возвращением в Петербург и не делал с нами путешествия по Сирии и Палестине.

(обратно)

9

Командующий войсками.

(обратно)

10

Абд-эль-Кадер произносят с долгим а.

(обратно)

11

В восточных домах все комнаты устроены таким образом, что две трети пола, или его половина приподняты (как эстрада) на фут или на полтора фута и всегда покрыты коврами. На возвышенной части пола ставят мебель или отоманки; остальная же часть преимущественно выкладывается мрамором, плитами или оставляется с земляным полом.

(обратно)

12

Дамаск славится столярными работами с инкрустацией. Особенно изящно делают табуреты. Мы видели улицу, в которой занимаются этим мастерством.

(обратно)

13

Около семидесяти известных сект.

(обратно)

14

Шелковый полосатый платок, носимый на голове и служащий защитой от палящих лучей солнца.

(обратно)

15

Каждая колонна украшена различным рисунком и своеобразною капителью.

(обратно)

16

Внизу юбок вшиты тяжести.

(обратно)

17

Это продолговатые тонкие лепешки из пресного теста. Я назвал их левантышами совершенно произвольно, потому что в первый раз видел и ел такие лепешки на Кавказе, где они носят это название.

(обратно)

18

На запад от Эвфрата подымается известковое плоскогорье, которое постепенно доходит до 2000 футов и потом круто обрывается в большую продольную впадину или трещину земной коры. Ее вообще называют Гор. По ней на север течет Оронт, а на юг Иордан.

(обратно)

19

Самаряне называют себя «шомрим», то есть «хранителями закона».

(обратно)

20

Петерман рассказывает, что между ними есть предание, будто несколько столетий тому назад 3000 самарян отплыли из Аксалона и поселились в Англии.

(обратно)

21

Говорят, подарок Султана Абдулмеджида, чтобы разрешить спор между греками и латинянами.

(обратно)

22

С этою пирамидою связаны легенды о красавице Никотрисе, супруге фараона, гречанке, прозванной «Розовыми щечками», которая и до сих пор по рассказам арабов показывается на вершине пирамиды, облетает ее, и встречаясь, так улыбается, что улыбка ее навсегда врезается в память.

(обратно)

23

Биографию великого князя см.: Жерве В. В. Генерал-фельдмаршал великий князь Николай Николаевич Старший. Исторический очерк его жизни и деятельности 1831–1891. С 114 иллюстрациями. СПб. Типография поставщиков его императорского величества Т-ва М. О. Вольф. 1911. [4]– X. 248 С.

(обратно)

24

Во время поиска биографических данный о Д. А. Скалоне на одном из интернет-сайтов обнаружилась замечательная статья, посвященная истории рода Скалонов на русской военной службе. Учитывая что и главный герой этой книги великий князь Николай Николаевич Старший и ее автор Д. А. Скалон были профессиональными военными, мы решили опубликовать, с необходимыми сокращениями и в минимальной редакции, этот очерк в знак уважения ко всем, кто верой и правдой служил и служит теперь своему Отечеству. Полный вариант очерка «Дворянский род де Скалон» CM.: (По материалам издания «Галерея славных людей города Бийска». Вып. 1)

(обратно)

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

Приложение

  Николай Николаевич Старший на Святой Земле в 1872 году

  Великий Князь Николай Николаевич Старший

  Скалон Дмитрий Антонович (27.10.1840–1919)

  Дворянский род де Скалон

Объяснение к заглавным виньеткам Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg