«На озере Кара-Су (путевые заметки)»

Ф. Филенка

На озере Кара-Су (путевые заметки)

Много раз приглашали меня бакинцы поехать порыбачить на озере Кара-Су.

— Вечером сядете на акстафинский поезд и в час ночи будете на станции Гаджиево, а там до озера рукой подать: и полутора километров не будет. Когда пройдете, пристанционный поселок, берите правее, по столбам связи, они тянутся мимо озера. Скоро увидите в степи одинокий огонек, это светится сигнальное окошко в нашей охотничьей избушке, егерь Семен Иванович гостей к себе ждет. Он каждую ночь к приходу поезда выставляет в окно зажженную лампу, чтобы наш брат-рыбак да охотник не плутал ночью в степи и в прибрежных камышах. А какие там сомы и щуки. Во! — и рассказчик разбрасывал руки в стороны, отмеряя добрых полтора метра.

— Много рыбы в Кара-Су, — поддерживал товарища второй собеседник. — Бывает, стоишь осенью по колено в воде, караулишь в камышах уток, так рыба об ноги стукается.

В ближайшую субботу я и мой спутник после полуночи вышли из поезда на станции Гаджиево. А ночь хороша! Большие яркие звезды усыпали небо. Раскалившаяся за день степь отдавала свое тепло ночи, и едва мы вышли из вагона, как окунулись в эту звездную теплую темноту. Шурша ногами по сухой полыни и чуть не на каждом шагу спотыкаясь о какие-то кочки, мы двинулись на приветливый огонек Семена Ивановича. Когда до избушки оставалось не более полукилометра, до нашего слуха донесся какой-то приглушенный расстоянием гомон, будто в темноте скрывался большой восточный базар, — кипящий, кричащий, галдящий на разные голоса и звенящий сотнями невидимых труб, струн и барабанов. По мере нашего приближения к избушке шум этот нарастал и делался все отчетливее. Я остановился и, вслушавшись в него, стал различать крики лысух, кряканье уток и мычание выпи.

На беззлобный лай двух охотничьих собак, встретивших нас на подходе к избушке, дверь в домик отворилась, и в освещенном квадрате появился приземистый, слегка ссутулившийся мужчина.

— Пальма, Трубач, назад! — крикнул он на собак глуховатым, спокойным голосом. — Гости, никак?

— Гости, гости! — отозвался я.

— Мать, грей-ка чаек! — бросил мужчина в открытую дверь избушки и пропустил нас в помещение.

Небольшая избенка предназначалась для всех тех членов охотничьего и рыболовного общества, которые готовы были сменить спокойный отдых по выходным дням в кругу семьи на холод и снежные бураны в степи или на скитания в дождливые дни по камышам и болотам. Здесь можно было обсушиться, обогреться, закусить, а кто приезжал на несколько дней, мог получить кровать с постельными принадлежностями. Два десятка лодок предназначались для охоты и для рыбной ловли. Пока мы знакомились с егерем и его женой Евдокией Ивановной и пили чай, на июньском небе стали меркнуть звезды и восток подернулся светло-серой полосой приближающейся зари.

Семен Иванович вывел нас к озеру, дал лодку и шест, с помощью которого мы должны были плыть по узким проходам в высоких и густых камышах. Полна контрастов и неожиданностей природа Азербайджана. Здесь можно десятки километров идти по голой, выжженной солнцем солончаковой степи, а перевалив маленький скалистый хребет, спуститься в долину реки, заросшей буйной субтропической растительностью. Там лозы винограда, сплетаясь с мощными побегами лиан, образуют на деревьях покров, под которым даже в самые солнечные дни царит полумрак и густой, влажный от испарений воздух звенит назойливым звоном комариных полчищ. Можно прямо из солончаковой степи, только перешагнув через буйно заросший ежевикой арык, войти в необъятные просторы хлопковых полей, среди которых островами желтеют посевы тучной поливной пшеницы. Пройдя по иссохшей степи много километров, можно вдруг оказаться в непроходимых зарослях камыша или в лиманах, которые тянутся на десятки километров.

Бросив в лодку пожитки, мы побрели по воде, толкая лодку перед собой. Это было нелегко. Черная, застойная болотная грязь засасывала. Осторожно ступая босыми ногами, я старался не напороться на срезанный камыш, корни которого остались после прочистки проходов в этих дебрях, и на колючие рогатые плоды болотного ореха-чилима, лакомого блюда диких свиней, во множестве населяющих лиманы. Мой спутник, менее опытный в подобных путешествиях, то и дело останавливался; чертыхаясь, он хватался за обступающие нас заросли камыша, поднимал то одну, то другую ногу и вынимал из них колючки чилима.

— Вот уж, действительно, чертяка и даже с рогами, — ворчал он.

В сероватом предутреннем свете мы долго брели в извивающихся проходах. Со всех сторон нас обступал камыш высотой в два человеческих роста. Ничего не было видно вокруг, только над головой, в узком просвете между вершинами камышей, мерцало сереющее рассветное небо. Основательно утомившись, мы выбрались, наконец, из камышовых зарослей на чистую воду. Впереди расстилалась широкая водная гладь, над которой кое-где возвышались темно-зеленые острова камыша. Мы забрались в лодку и поплыли, осторожно отталкиваясь шестом. А время не ждало. Восток вспыхнул яркой алеющей полоской, только на западе огромным полукругом стоял пепельный сумрак уходящей ночи. Гомон ночных обитателей лиманов стал затихать, зато все громче и громче слышались голоса певчих птиц. Мы неслышно скользили по водной глади, среди плоских серо-зеленых листьев белых и желтых кувшинок. Над темно-зеленой пучиной вод склонялись пушистые метёлки тростника. В спокойной воде, как в зеркале, горел багрянцем второй опрокинутый восток. Зарево от него плыло по поверхности воды расплавленным золотом, и казалось, что вся глубина воды также лучезарна, сверкающа и прозрачно бездонна, как небо. Но побежала волна от лодки, и взломанное ею золото зари затопорщилось, сморщилось и исчезло, а под его осколками таилась темно-зеленая вода, в которой ползал среди водорослей огромный серо-зеленый сом, да под нависшими метелками тростника таилась щука.

Помня указания егеря, мы облюбовали себе один из островов камыша, причалили к нему и, привязав лодку за пучок стеблей, принялись готовить снасти. У меня были две складные бамбуковые поплавочные удочки, с лесками из жилки, сечением четыре десятых миллиметра, с двумя крючками. У моего спутника была одна такая удочка. Не особенно доверяя восторженным рассказам о ловле здесь Крупной рыбы, я всё же прихватил несколько тройников и жилку сечением в один миллиметр, намотанную на малую спиннинговую катушку. Не зная, как применить эту снасть на озере, я не стал ее вынимать из рюкзака.

Пока мы устраивались, зеркальная поверхность озера ожила. Тысячи всплесков рыбы покрыли ее маленькими и большими кругами. Почти у самой лодки рыба выбрасывалась из воды и, сверкнув в свете зари серебристой или золотистой чешуей, шлепалась в воду. Это был какой-то танец в честь и во славу ясного утра! Первые лучи солнца брызнули на далекую гриву прибрежных камышей, позолотили ее и побежали по воде к нашей лодке. Из голубой дали утреннего неба выплыли стайки маленьких белоснежных чаек. Они плавно взмахивали крыльями, взлетали ввысь, затем комом падали к воде, подхватывали что-то с ее поверхности и вновь взмывали в бирюзовое небо. Налетел первый порыв ветерка. Чуть заметная рябь легла у лодки на воду тончайшим кружевом; по мере удаления ее на открытый плес рябь росла, и на потемневшей воде пропали чудесные отражения раннего утра. Трепетно запрыгали на воде зеленые блинчики-листья кувшинок, и чуткие тростники, проснувшись, закачали опущенными к воде метелками, зашептали, зашуршали листвой, как бы повествуя — друг другу о сказочных видениях, грезившихся им в ночной тиши.

— Как хорошо! — тихо воскликнул мой спутник, и этим восклицанием вывел меня из восторженного оцепенения.

— Да, прекрасно! Однако мы с вами этак всю зорю потеряем!

Я схватился за удочки, которые так и лежали в лодке ненаживленные. Бережно вытащив из бокового карманчика рюкзака большую консервную банку с червями, я наживил крючки одной удочки и, облюбовав под нависшим тростником прекрасное местечко, где вода была спокойна, забросил туда леску. Едва крючки упали в воду, как на том месте вскипел бурун: он был поднят рыбой, бросившейся к наживке. В ту же секунду гусиный поплавок стремительно скользнул по воде и по наклонной линии нырнул в воду. Я не ожидал такой стремительной поклевки, дернул удочку резко, но рывок не получился; удилище согнулось и смягчило силу рывка. Еще одно усилие, и в лодку шлепнулись сразу две рыбы. На одном крючке был сазанчик граммов на двести, на другом билась какая-то белая широкая рыба, напоминающая подлещика. Быстро опустив в воду за борт лодки садок, я посадил туда рыбу и стал торопливо поправлять насадку на крючках. Тем временем мой спутник тоже закинул удочку и сразу же вытащил двух рыб. При новом забросе все повторилось почти в точности, только теперь попались сразу два сазанчика. Они очень упирались и я вынужден был подводить их к лодке по воде. Еще и еще забросы, и — все то же самое. В азарте этой невиданной ловли мы потеряли счет времени, забыли о еде. Я так и не успел размотать вторую удочку, а садки наши почти уже наполнились. Мы начали брать рыбу с выбором, отпуская сазанчиков менее ста пятидесяти граммов в озеро. Наконец, наступил тот момент, которого мы больше всего боялись, — у нас кончились черви. Было девять часов утра. Где взять червей? Их нет на десятки километров в округе. Словно подсмеиваясь над нами, из зарослей тростника выпорхнули две камышовки и, уцепившись тоненькими лапками за стебли тростника, уставились на нас черными бусинками глаз, будто спрашивая: "Ну, как, рыболовы, на бобах остались?"

— Была не была, — сказал я. — Давай попробуем ловить на кусочек рыбы.

— Но ведь так только хищную рыбу ловят, а здесь сазанчики да плотва, возразил мой спутник.

— А что мы теряем? Попробуем! — Я быстро разрезал на мелкие кусочки одну из рыбок. — Ловись рыбка большая и… большая! — шутливо сказал я и забросил леску.

Рыба тотчас же схватила приманку, и очередной сазанчик забился в лодке. Мы облегченно вздохнули. Наживка была найдена. С тех пор, всякий раз, когда среди рыболовов-любителей я слышу спор о том, на что следует ловить сазана, я вспоминаю то чудесное утро на озере Кара-Су. Поднявшееся солнце стало изрядно припекать. Мы прижались в тень под нависшей гривой камыша, но здесь скопились тысячные полчища комаров, они немилосердно жалили нас не только в оголенные места тела, но и сквозь гимнастерку. Примерно к одиннадцати часам дня интенсивность клева спала. Мы принялись завтракать. В это время за гривкой тростника, скрывающего от нас водный простор озера, послышались голоса рыболовов.

— Ну, как у вас дела, товарищ полковник? — кричал кто-то слева.

— Ничего, Коля, идут. Уже четырех вытащил. А у тебя как?

— Я только двух взял. Поймал бы больше, да один чертяка такой попался, что тройник обломал. Вот и потратил я время на перемену снасти. А у капитана как?

— Да не знаю. А ты спроси!

— Эге… ге… гей! Товарищ капитан! Как успехи?

Минута тишины, и откуда-то из дальнего угла озера по воде донеслось:

— Хорошо! Шестого крокодила тащу! В это время мы отчетливо услыхали, как в том месте, где ловил рыбу человек, названный полковником, сильно забурлила вода.

— Что, вы еще подцепили? — опять послышалось слева.

— Пятого выволок! Хороший крокодил, килограмма на четыре будет!

Мы застыли в лодке, держа недоеденные куски хлеба в руках, и удивленно глянули друг на друга. Оказывается, пока мы таскали сазанчиков, люди ловили рыбу, которая ломала тройники! Мы поспешно закончили завтрак, отвязали лодку и, загребая шестом, поплыли к тому месту, где сидели рыболовы. Спущенные за борт садки тормозили движение лодки, но все же мы выбрались из зарослей водяных лилий и, обогнув узкую гриву тростника, подъехали к тому островку камышовых зарослей, где в узкой лодочке сидел военный с погонами полковника. Две его удочки были заброшены, концы их торчали из лодки, а пробковые поплавки, размером чуть ли не в кулак, неподвижно лежали на воде между редкими листьями кувшинок. Третью, легкую удочку рыболов держал в руке. Время от времени он забрасывал ее в озеро и тотчас выдергивал из воды сазанчика или плоскую белую рыбку. Вытащив рыбу, он осторожно снимал ее с крючка и бросал в садок, опущенный в воду у левого борта. Садок был сделан из сети с очень крупными ячеями, и вся рыба, весом примерно менее ста пятидесяти граммов, немедленно уходила в озеро. Однако рыболов смотрел на это с полным спокойствием и, судя по одобряющей улыбке, даже радовался, когда рыбке удавалось вырваться из садка. Когда наша лодка была метрах в двадцати от полковника, один из его огромных поплавков резко дернулся и, рванувшись в сторону, в полузатопленном положении помчался по воде. Бросив легкую удочку на дно лодки, полковник схватил большое удилище, сделал подсечку и потянул добычу к лодке. Не будь катушки, не взял бы сома почти в метр длиной.

— Вот это удача! — поздравил я его с добычей.

— Это уже шестой, — довольным голосом ответил полковник. — А у вас как?

Я с огорчением рассказал ему, что мы здесь впервые, и все утро были заняты ловлей мелочи. Только по их перекличке между собой мы догадались, что здесь сейчас можно поймать и крупную рыбу.

— Так чего же медлить? Быстро перестраивайтесь и начинайте ловить крупных сомов, они тут весь день берут!

* * *

Я привязал шпагатом к запасному удилищу спиннинговую катушку с толстой лесой. Тройники и грузила у меня были, а для поплавка пришлось приспособить пробку от термоса, благо к этому времени весь чай уже был выпит. Такую же удочку я помог оборудовать и моему спутнику. Наживив на тройники по половине рыбки, мы закинули удочки. Почему именно надо было наживлять на крючки половину, рыбки, причем обязательно переднюю часть с головой, я так и не могу объяснить, но так было совершенно необходимо, и в этом я потом имел возможность много раз убедиться. Прошло не более пятнадцати-двадцати минут, как на мою удочку взяла рыба. Термосный поплавок прекрасно справился со своими обязанностями. Крупная рыба села на тройник, и началась борьба. При всем моем старании я все же несколько раз едва не поплатился удилищем. Крупный сом упорно сопротивлялся. Несколько раз я подводил его к лодке, и мы даже видели зеленовато-серое длинное тело, извивающееся в воде. Но затем он рывком вновь уходил под лодку или к зарослям тростника. Натянутая леса со звоном и свистом разрезала воду. Только катушка спасла меня в этом единоборстве с сомом.

— Так, так! Еще отпусти маленечко. Стой! Стой, тебе говорю! Теперь тяни потихонечку, осторожненько, осто-рож-ненько, так, так, смелей! — кричал полковник в азарте.

Наконец сом обессилел. Его длинное упругое, плоское к хвосту тело обмякло и вяло подтянулось к лодке. У борта он сделал последнюю попытку и, блеснув брюхом, рванулся под днище, но тут же всплыл на поверхность. Мой спутник, свесившись за борт, вцепился обеими руками под жабры рыбины и втащил ее в лодку.

Мы хорошо половили сомов. Все шло отлично, но в конце дня, когда солнце склонилось к западу, два происшествия омрачили нашу незабываемую рыбалку. Первым пострадал мой спутник. Когда взял, видимо, особенно крупный сом, он не успел приподнять удилище и этим ослабил силу рывка рыбы. Леса не выдержала и лопнула.

Мы стали собираться домой. В это время подплыл на лодке тот рыболов, которого полковник называл Колей.

— Ну, как? — встретил его полковник.

— Хорошо! Взял больше десятка! — Коля положил в лодку шест, перешел на корму и, ухватив веревку, на которой был привязан садок, потянул в лодку. Садок легко поднялся из воды. Ни одного сома в нем не было, в боку садка зияла большая дыра. — Вот это здорово! — сдавленным голосом сказал обескураженный Коля. Тяжело опустившись на сиденье лодки, он снял с головы фуражку и смахнул рукавом выступившие на лбу капли пота. Расспросы были излишни, все было ясно без слов. Даже не сговариваясь между собой, мы с товарищем вынули из наших садков по крупному сому и бросили их Коле в лодку. Вслед за нами подъехал полковник и тоже опустил на дно Колиной лодки двух сомов.

Вновь, проваливаясь по колена в черной болотной грязи, волокли мы лодку через заросли камыша к берегу. Опять чертыхаясь и корчась от боли, вытаскивали из ног рогатые плоды чилима. Багровое солнце медленно скатывалось за синеватую пелену, затянувшую даль степи, и в зарослях камыша уже раздались первые голоса ночных обитателей плавней.

Оглавление