«Между полюсом и Европой»

Евгений Зингер Между Полюсом и Европой

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

История освоения Шпицбергена насыщена многими интересными событиями. Связана она и с бурной деятельностью наших отважных поморов. Вот уже сотни лет один из самых северных архипелагов мира манит к себе многих мореходов, зверобоев, исследователей. Ныне здесь добывают уголь советские и норвежские шахтёры.

Шпицберген — уникальный природный объект. Его неотъемлемую черту представляет обширное оледенение, изученность которого неравномерна и недостаточна. Этот район вызывает интерес у гляциологов при изучении закономерностей эволюции оледенения во всём атлантическом секторе Арктики. Первая советская ледниковая экспедиция отправилась на Шпицберген в 1965 году. В течение трех лет учёные Института географии АН СССР работали по широкой научной программе и собрали ценный материал, который стал основой первой монографии об оледенении этого архипелага. В 1974 году Институт географии возобновил здесь исследования.

С первого дня организации Шпицбергенской гляциологической экспедиции её бессменно возглавляет опытный полярный исследователь Евгений Максимович Зингер, ветеран отдела гляциологии Института географии АН СССР, автор многих научно-популярных и научно-художественных произведений, посвящённых изучению труднодоступных и суровых ледниковых районов Арктики.

Член-корреспондент Академии наук СССР

профессор Г. А. Авсюк

ОТ АВТОРА

Выдающийся американский художник Рокуэлл Кент однажды заметил: «Некий мудрец учил нас „прицепить“ свою телегу к звезде. Так я и сделал. Звезда оказалась Полярной…» Мои детские годы были озарены светом этой же звезды. Я родился в семье полярника — путешественника, журналиста, писателя, моряка, участника многих морских и воздушных экспедиций, проведённых ещё на заре освоения Советской Арктики — в 20-х и 30-х годах. В нашей небольшой московской квартире на Тишинке часто собирались многочисленные друзья и соратники отца — моряки, лётчики, учёные, зимовщики… Это были незаурядные люди, обладавшие несгибаемой волей, сильным характером и мужеством, удивительным умом, знаниями, начитанные, с юмором. Мне повезло: с детских лет я мог часто слушать их увлекательнейшие рассказы о героическом штурме Крайнего Севера, быть первым читателем многих газетных и журнальных очерков и книг отца, посвящённых освоению Арктики. Вот почему узнал я Страну полночного океана намного раньше, чем удалось попасть туда.

Такое время наступило в суровую годину Великой Отечественной войны. После окончания курсов полярных работников Главсевморпути меня, семнадцатилетнего парня, направили радистом на одну из чукотских полярных станций, а через год — на линейный ледокол. Так детская мечта об арктических путешествиях обрела реальность в 1944 году. И когда через три года настала пора учиться дальше, пошёл не раздумывая на кафедру североведения географического факультета МГУ. Потом начались полярные экспедиции — самое интересное и незабываемое время. Каждая новая поездка на Север постепенно открывала его удивительный мир — суровую красоту дикой природы, простых и вместе с тем чем-то необычных людей, которых независимо от профессии, возраста и положения называют кратко полярниками, а память как бы воскрешала историю и обогащалась увиденным.

Все мои полярные экспедиции не были простым повторением ранее совершенных путешествий. Постепенно Арктика с её холодными морями и полями дрейфующих льдов, научными станциями и маленькими посёлками, островами и ледниками, долгим мраком полярной ночи и непривычным круглосуточным светлым днём, ураганными ветрами и красочными сполохами и, наконец, с замечательными людьми, живущими и работающими в краю высоких широт, становилась для меня все более близкой и знакомой. Около 40 лет прошло со дня первого посещения Арктики, но она продолжает волновать и притягивать к себе по-прежнему…

Работая продолжительное время на архипелаге Шпицберген, изучая его ледники, встречаясь с советскими шахтёрами, моряками, лётчиками и коллегами из других экспедиций, а также с жителями соседних норвежских посёлков и зарубежными исследователями, я набрался смелости и взялся за перо, чтобы рассказать о том, что интересного удалось мне увидеть и узнать здесь. Так в 1975 году появилась книга «Между полюсом и Европой»…

Хорошо известно, что первые впечатления от увиденного и пережитого обычно наиболее сильные и эмоциональные. Вот почему во втором издании этой книги нашли отражение главным образом впечатления автора, полученные им на Шпицбергене во время работ первой советской гляциологической экспедиции. Вместе с тем автор учёл пожелания читателей и по возможности расширил познавательный и исторический материал, который служит своеобразным фоном всей книги и помогает лучше и ближе познакомиться с этим удивительным высокоширотным архипелагом.

МЫ — ГЛЯЦИОЛОГИ!

В один из майских дней 1965 года радиоинформатор Ленинградского вокзала привычной скороговоркой объявил о начале посадки на поезд «Арктика», курсирующий между Москвой и Мурманском. В тот же миг шумный поток пассажиров, сопровождаемый быстрыми и вездесущими носильщиками, выплеснулся на недавно смоченный дождём узкий перрон.

Среди массы людей, спешивших занять свои места в темно-синем фирменном экспрессе, несколько выделялась своим походным видом небольшая группа пассажиров. Все они были в одинаковых штормовых костюмах цвета хаки, у всех на спине висел громоздкий рюкзак с притороченным белым клювом ледоруба да ещё в руках находились тяжёлые горные лыжи с палками и сетки с разной снедью.

Наскоро уложив весь этот багаж в купе, необычные пассажиры вышли из вагона, чтобы покурить на свежем воздухе. Добродушная круглолицая проводница, стоявшая на посту у двери, поинтересовалась:

— Вы что же, ребята, на соревнования в Хибины едете?

— Не-е-т, — пробасил один из «ребят» в роговых очках и берете, лихо надвинутом на правый глаз.

Такой неопределённый ответ, по-видимому, не удовлетворил проводницу, и она решила продолжить расспрос:

— Тогда вы туристы или геологи!

— Не угадали. Хотя, откровенно говоря, и состоим с ними в некотором «бродяжном» родстве, — произнёс тот же бас и, чтобы быстрее закончить перронную пресс-конференцию, сообщил любознательной хозяйке вагона, что они — гляциологи, едущие через Мурманск на Шпицберген.

Что же такое гляциология? Это название образовано из двух слов: — латинского glacies (лёд) и греческого logos (учение). Сравнительно молодая наука гляциология «родилась» в конце XVIII века в Альпах. Первоначально она представляла ледниковедение. В наше же время гляциологи изучают разные виды льда: подземный, атмосферный, морской, озёрный, речной, снежный покров, ледники… Вот почему гляциологию стали называть наукой о всех видах природного льда на поверхности земли, в атмосфере, гидросфере и литосфере. Наконец, совсем недавно некоторые крупные учёные предложили новое трактование, рассматривая гляциологию как науку о природных системах, в которых лёд играет главную роль…

Специфика работы людей этой довольно редкой профессии не позволяет им использовать свой отпуск летом. Наиболее благодатное время года они проводят не на берегу лучезарного моря или тёплой реки, не в тенистой зелёной роще или сосновом бору, не в благоухающем саду или на изумрудном лугу, а в холодных и наименее изученных районах нашей планеты. Гляциологи стремятся познать и разгадать тайны природы самых суровых областей Земли, скрытые от человека в естественных холодильниках, всесторонне изучить их взаимосвязи с климатом и географической средой, выявить роль льда в развитии земного шара…

Уходя в свой научный поиск, исследователи ледников остаются лицом к лицу с коварными силами природы полярных областей и заоблачных вершин в любом районе любого географического пояса Земли. И хотя люди понимают, что в беде их не оставят товарищи по экспедиции, все же они в первую очередь должны рассчитывать на себя — на свои силы, умение, выносливость, рассудительность, терпение… Профессия ледоведа требует не только мужества, железного здоровья, знаний и выдержки, но и беззаветной любви и преданности своему нелёгкому делу.

Так же как геологи и другие полевые работники, гляциологи ходят в маршруты. Маршруты бывают разными: сложными и простыми, лёгкими и тяжёлыми, короткими и длинными, удачными и неудачными, даже весёлыми или немножко грустными и уж совсем редко — скучными или неинтересными. Гляциологические маршруты пролегают не по земной тверди, а по льдам и снегам. Любой такой поход по ледникам — это не лыжная прогулка где-нибудь в Подмосковье. Гляциолог всегда обязан быть начеку. Часто идущего по ледяному бездорожью подстерегают бездонные пропасти — узкие и широкие трещины, предательски прикрытые ненадёжными «мостами», созданными снегом и ветром. Летом, когда снег стаивает с поверхности концевой части ледников — языков, перед взором исследователей открывается хаос голубого льда, напоминающий гигантский лабиринт, который, случается, не всегда можно пройти благополучно, и любая ошибка может стоить очень дорого.

1. Билле-фьорд. 2. Сассен-фьорд. 3. Ван-Мейен-фьорд. 4. Ван-Кёлен-фьорд. 5. Магдалене-фьорд. 6. 6ух.Джиневра.

Погода на ледниках высоких широт редко благоприятствует проведению исследований. Над головой полярного гляциолога чаще висят хмурые свинцовые облака, нежели приветливо синеет ласковое небо, пронизанное тёплыми солнечными лучами.

Характерные холодные штормовые ветры и злые метели-вьюги сбивают с пути человека, выматывают его силы, валят с ног, затрудняют дыхание, обжигают лицо, слепят глаза. Через мельчайшие поры в одежде снежинки ухитряются проникнуть внутрь, надоедливо лезут за ворот, туго набивают карманы одежды и рюкзаков. Посреди всего этого снежного безумия наперекор стихии прилепилась к поверхности ледника такая тонкая и такая беззащитная палатка. В океане снега и ветра это крохотная песчинка, но она совершенно необходима любому полевому исследователю…

Летом проведению маршрутов сильно мешают потоки талых вод, порой широко разливающиеся по поверхности ледника в виде настоящих рек и озёр, и снежно-водяные болота. Часто занавес тумана со всех сторон окутывает ледник сырой ватной пеленой. Тогда быстро исчезают далёкие и близкие ориентиры — горы, скалы, заливы, озера, морены, снегомерные вехи-рейки…

Редко, но бывает и такое благодатное время, когда скупая погода нет-нет да и расщедрится и подарит гляциологам тихие безоблачные дни без туманов. Тогда быстро забываются все невзгоды, тяготы жизни человека, лишённого многих элементарных удобств.

Планомерное изучение ледников началось недавно. Особенно интенсивно оно стало развиваться в конце 50-х годов нашего века, во время грандиозного научного мероприятия, получившего название «Международный геофизический год (МГГ)». Благодаря этим работам наши знания о современном оледенении земного шара заметно расширились.

В настоящее время ледники занимают свыше 16 миллионов квадратных километров поверхности планеты, что составляет около 11 процентов её суши. Если бы удалось положить все эти льды на небывалые по размерам весы, то, чтобы их уравновесить, потребовалось бы найти фантастически огромную гирю весом 24 миллиона миллиардов тонн!

Крупнейшие ледниковые покровы распространены в полярных районах. На долю Антарктики и Арктики приходится свыше 99 процентов площади оледенения Земли. Не будь на нашей планете этих полярных холодных «шапок», её климат был бы значительно более равномерным и более тёплым от экватора до полюсов и не было бы такого разнообразия природных условий, какое имеется сейчас.

Ледники не только существенно влияют на климат, но и воздействуют на жизнь и хозяйственную деятельность людей, живущих по соседству с ними. Человек вынужден считаться с необузданным «характером» ледников. Временами они «пробуждаются» и представляют серьёзную опасность.

Грандиозные скопления снега и льда в горах нередко порождают такие стихийные явления природы, как грязекаменные потоки — сели, лавины, внезапные катастрофические подвижки и обвалы концевых участков ледников, подпруды рек и озёр, наводнения и паводки. Стихия выводит из строя горные автомобильные и железные дороги, мосты, линии связи и электропередач, разрушает отдельные строения и даже уничтожает целые населённые пункты…

В различных районах земного шара созданы многочисленные обсерватории и научные станции, где в труднейших природных условиях исследователи изучают повадки «холодильников» нашей планеты. Многие ледники заканчивают своё движение поблизости от населённых пунктов, морских портов, различных дорог, линий связи, полярных станций, рудников… Такое соседство таит в себе одновременно и пользу, и опасность. С одной стороны, ледники снабжают питьевой и технической водой человека и его хозяйство, а с другой — они представляют дополнительные хлопоты, так как могут быть источником катастроф. Вот почему сегодня гляциологические исследования имеют непосредственное народнохозяйственное значение, вот почему уже сейчас требуются квалифицированные советы учёных-гляциологов при решении важных проблем, связанных с развитием гидроэнергетики и горнодобывающей промышленности, с сооружением различных дорог и строительством… Таким образом, помимо научного гляциология приобрела в последние годы все более заметное практическое значение, которое, несомненно, будет усиливаться в будущем.

Что же такое ледник? Под этим словом гляциологи понимают массу льда, образовавшуюся преимущественно из твёрдых атмосферных осадков, принявшую форму потока или купола и двигающуюся под действием силы тяжести. Ледник может возникнуть и существовать лишь при определённых сочетаниях климата и рельефа: снега должно накапливаться в течение года больше, чем может растаять. Поэтому о ледниках иногда говорят, что они представляют собой продукт климата. Ледники играют одну из главных ролей в формировании современного климата, почему их часто образно называют дирижёрами климата.

Однако на земном шаре встречаются и такие ледники, чьи необычно резкие и периодические наступания не всегда удаётся объяснить одним лишь изменением климата. Эти ледники гляциологи называют паводковыми (сёрджи) или пульсирующими. Учёные заинтересовались ими не так давно и уже выяснили некоторые причины их внезапных катастрофических подвижек. Был сделан вывод, что те значительные и быстрые наступания отдельных ледников, которые не зависят от колебаний климата, представляют собой вполне закономерное явление, а не случайное, как полагали ранее. Их ритмичный, пульсирующий характер движения, связанный с увеличением скорости в десятки и сотни раз, объясняется внутренними динамическими причинами.

Пульсирующие ледники есть во многих районах Земли. Сотни их выявлены уже в Северной и Южной Америке, в Исландии и на Шпицбергене, в Альпах и Гималаях, в Каракоруме и Новой Зеландии. На территории нашей страны они имеются в горах Памира, Кавказа, Тянь-Шаня и Камчатки. Наибольшую известность среди пульсирующих ледников получил, бесспорно, Медвежий на Памире. В 1963 и 1973 годах он стремительно наступал вниз по долине реки, и оба раза советские гляциологи были очевидцами этого редкого зрелища. Аналогичные подвижки случались с этим ледником ещё раньше — в 1937 и 1951 годах. Следовательно, промежуток между бурными вспышками его наступания составляет примерно 10— 14 лет.

Человеку пока не под силу борьба с катастрофическими подвижками ледников. Гораздо важнее научиться их предсказывать. Учёные сейчас серьёзно заняты решением проблемы прогноза этих явлений.

Ледники — ценнейшие водные ресурсы планеты. В необычных богатых природных кладовых бережно хранится самая чистая на Земле вода, равная стоку всех рек мира за последние 600-700 лет. И хотя запасы пресных вод в ледниках очень велики — около 30 миллионов кубических километров, они все же не безграничны. Поэтому расходовать их следует разумно.

Человечество пока знает о «хранилищах» твёрдой воды ещё мало. Для решения ряда научных и практических задач необходимо располагать сводкой о количестве, площадях, объёме, особенностях режима ледников.

Советские учёные недавно завершили создание многотомного издания каталога ледников — настоящей гляциологической энциклопедии, в которую вошло много десятков тысяч количественных данных по отдельным ледникам и ледниковым районам, расположенным на территории СССР. В нашей стране создаётся служба постоянных наблюдений за ледниками. Невиданные возможности открылись перед учёными, когда они смогли «увидеть» ледники из космоса. Ценные наблюдения, сделанные членами экипажей орбитальных станций «Салют», и космические снимки — гляциологическая новь!

Сегодня гляциология накопила огромный материал о природных льдах Земли. Вот почему предложение члена-корреспондента АН СССР В.М. Котлякова систематизировать и обобщить его в виде уникалкного Атласа снежно-ледовых ресурсов мира получило широкое одобрение гляциологов всех заинтересованных стран. В настоящее время этот коллективный труд создаётся.

Ныне в белых ледяных пустынях ведут исследования не энтузиасты-одиночки, а научные коллективы — крупные, вроде Советской антарктической экспедиции, и небольшие, вроде нашей Шпицбергенской, организованной Институтом географии АН СССР. Мы — Леонид Троицкий, Володя Корякин, Слава Маркин, Володя Михалёв и автор этих строк — сотрудники отдела гляциологии, созданного в 1957 году, перед началом МГГ. Есть ещё двое негляциологов — Юрий Лаврушин из Геологического института АН СССР и Виктор Шершнев из Научно-исследовательского института геологии Арктики. Все люди бывалые, у всех за плечами нелёгкие экспедиции в наиболее суровые районы нашей страны.

Мы отправляемся в свой новый далёкий маршрут на Крайний Север. Наш курс — Шпицберген!

ЗЕМЛЯ ОСТРЫХ ГОР И ЛЕДНИКОВ

В конце вторых суток непрерывного свирепого шторма мутная пелена тумана начала нехотя приподыматься над поверхностью Гренландского моря и медленно удаляться на восток. Когда этот неприятный, пропитанный влагой огромный грязно-серый занавес наконец окончательно поднялся, мы увидели далёкую полоску земли, которая, словно стрелка компаса, указывала путь к Северному полюсу. По мере приближения к неведомой суше она стала постепенно «вылезать» из моря и «вытягиваться» по длине. Наконец на мрачном фоне облачного неба показались отдельные зубцы раздроблённой горной цепи. Через некоторое время мы уже могли различить белые ленты чистых снегов, спускавшиеся с вершин к самым подножиям. С волнением всматривались все пассажиры в приближающийся суровый каменистый берег, в островерхие горы, прикрытые сверкавшими белоснежными колпаками, в большой залив, уходивший далеко в глубь острова, в огромные ледники, сползающие в море и образующие многокилометровые отвесные ледяные берега…

Долгую тишину неожиданно разрезал голос Володи Корякина: — Братцы-гляциологи! Между прочим, эти берега без малого четыре столетия назад нанёс на карту Баренц.

— Тот самый, в честь которого названы море, по которому мы плыли, и рудник, куда путь держим? — живо поинтересовался один из стоявших рядом с нами пассажиров.

— Да, тот самый… Это был очень опытный мореплаватель XVI века. В 1596 году он двигался из Европы на Север и случайно наткнулся на незнакомую ему гористую землю с остроконечными вершинами, почему и назвал её Шпицберген.

…Наш «Сестрорецк» шёл вдоль западного побережья Шпицбергена, обгоняя при этом течение, носящее его имя. Оно продолжало Норвежское течение на север, которое, в свою очередь, представляло собой одно из ответвлений знаменитого Гольфстрима. Пересекая Атлантический океан, воды этого могучего межконтинентального течения, берущего начало из Мексиканского залива, приносят сюда, в Гренландское море, очень далёкое, но ещё тёплое дыхание Мексики, Флориды и Кубы.

Средняя годовая температура воды в Шпицбергенском течении кажется низкой — всего плюс 1-3 градуса. Но как раз благодаря этой тёплой океанской «реке», омывающей западные берега архипелага, климат здесь более мягкий, чем на восточном побережье. По той же причине море у западных берегов довольно часто бывает свободным ото льда даже зимой, в то время как восточные проливы обычно забиты льдом и летом. Не случайно в самый разгар зимы на западе архипелага наблюдались оттепели.

Через несколько часов плавания берег вновь разорвался — корабль проходил широкое горло залива Бельсунн. Мы приближались к цели нашего путешествия.

Где-то давно мне удалось прочитать, что в старых легендах Шпицберген обычно описывался как страна мрака, холода, голого камня и льда, как страна, где жизнь человека невозможна.

Действительно, с палубы теплохода остров казался очень суровым и негостеприимным. И всё же это было только первое впечатление. Я знал, что по сравнению с другими высокоширотными районами Арктики Шпицберген отличается относительно благоприятными условиями для жизни и хозяйственной деятельности человека. Постоянного населения на архипелаге нет. Однако ежегодно здесь живёт и работает свыше трех тысяч человек из Норвегии и СССР. Значительную их часть составляют люди, занятые добычей угля. Трест «Арктикуголь» Министерства угольной промышленности СССР владеет на Шпицбергене земельными участками общей площадью 251 квадратный километр.

Перед ужином по корабельной радиотрансляции вахтенный штурман огласил грозное предостережение: пассажирам временно запрещается ходить по верхней палубе, чтобы не оказаться смытыми за борт. И действительно, волны стали перекатываться с одного борта на другой, и порой «Сестрорецк» напоминал скорее подводный корабль. После ужина показался узкий гористый остров Земля Принца Карла, вытянувшийся вдоль Западного Шпицбергена на 90 километров между 78-м и 79-м градусами северной широты. К юго-востоку от него начинался какой-то крупный залив. Это был знаменитый Ис-фьорд (по-русски — Ледяной залив). Вскоре в небольшом, чуть мутноватом круге иллюминатора нашей каюты показались высокие стреловидные мачты с нанизанными на них нитями антенн, серебристый резервуар и одинокие строения, затерявшиеся среди однообразной предгорной равнины, густо усыпанной белейшим снегом.

— По-видимому, это Кап-Линне, по-нашему значит мыс Линнея, — разъяснил Корякин, — и норвежская метеостанция «Ис-фьорд радио», расположенная на нём.

«Сестрорецк» вошёл в Ледяной залив. Путь по нему оказался недолог. Вот уже теплоход поравнялся с небольшим скалистым островком, высоко поднявшимся на самом стыке Ис-фьорда и его первого рукава — Грён-фьорда, устремлённого прямо на юг. На плоской вершине мы заметили торчащую белую свечку — маяк, выключенный на долгое светлое время, но крайне нужный в темноте.

— Не остров, а настоящая крепость, созданная природой, — удивился один из пассажиров.

— А он, между прочим, так и называется, — заметил проходивший по палубе штурман Владимир Авдюков, — Фестнинген — крепость!

Вдруг на крутом восточном берегу Грён-фьорда среди царства белых снегов мы различили в этой арктической пустыне настоящий оазис. Это и был Баренцбург -самый большой советский угольный рудник на Шпицбергене. Его появление заставило сильнее забиться наши сердца, ведь мы приближались к своей главной базе.

Судно начало неторопливо поворачивать по большой дуге на юг, далеко обходя большое ожерелье опасных подводных камней, окружавших Фестнинген. Волнение моря стало меньше, и почти все пассажиры высыпали на палубу, чтобы взглянуть на место, где им предстояло жить и работать. Вместе с ними мы расположились на самом носу корабля. Я был давно наслышан о заполярном городе Баренца, однако совершенно не представлял, каков он.

Перед рудником возвышался непривычный для окружающей природы тёмный конус террикона. Над его вершиной нехотя вились голубовато-серые струйки дымков. Правее, на ступенчатом горном склоне, спускавшемся к берегу несколькими морскими террасами, прилепилось множество различных строений. Ближе к заливу стоял нестандартный двухэтажный дом розового цвета. Над острым скатом его крыши выглядывала башенка, а за ней ощетинились нацеленные в небо антенны, с помощью которых аэрологи следят за полётом радиозондов.

— Сразу видно, что здесь хозяйство моих коллег — аэрологов и метеорологов, — авторитетно поведал наш климатолог Маркин.

Вдоль берега вытянулись прямоугольные «коробки» складских помещений. Правее их стояла громада теплостанции, называемой здесь всеми просто ЦЭС (Центральная электростанция). Над ближним причалом вздыбилась эстакада конвейера. С её макушки свисала длинная гибкая труба, сочленённая из многих бездонных конусов образных бочек. С моря этот металлический хобот вместе с эстакадой можно было принять при некотором воображении за какое-то доисторическое животное. Подняв глаза, я увидел большой чёрный холм добытого за зиму на руднике угля.

Немного выше аэрологической станции расположились ровной линией четыре небольших финских домика. За ними красиво смотрелся самый большой вто время дом Баренцбурга. Чуть выше, подымаясь по склону горы, выстроились друг за другом, словно на параде, нарядные двухэтажные деревянные дома-общежития, похожие, как братья-близнецы. Хорошо, что они были выкрашены в разные яркие цвета. На крутом потемневшем боку нависшей над посёлком горы вытаяли огромные буквы, выложенные, по-видимому, белыми камнями: «Миру мир!»

На самом верху посёлка примостилось зелёное здание с балконом на втором этаже. Над ним развевался алый флаг нашей Родины. Авдюков тут же приходит на помощь:

— Это консульство СССР на Шпицбергене.

Оттуда сбегала к самому порту — где круто, где полого — неширокая дощатая лестница-тротуар, ограждённая в наиболее опасных местах перилами. Из центра посёлка к эстакаде углеперегружателя протянулся рельсовый путь бремсберга — устройства, напоминающего фуникулёр. По нему вагонетки подымают из порта в посёлок различный груз.

Тем временем «Сестрорецк» медленно приближался к северному пирсу. Полуночное солнце было явно недружелюбно настроено к нам. Оно скрылось за непроницаемой стеной многоярусных облаков. Дул сильный порывистый и холодный ветер. Густой мокрый снег смешивался с мелкими каплями бесконечного дождя. Несмотря на промозглую погоду, весь Баренцбург встречал первое в 1965 году пассажирское судно, пришедшее с Родины. Самые отчаянные баренцбуржцы ухитрились забраться на ферму эстакады и крышу ближайшего портового склада. То и дело до нашего слуха долетали звуки музыки, исполнявшейся духовым оркестром. Бодрый маршевый мотив заглушали восторженные крики встречавших. Временно оторванные от родного дома и отчизны, от своих близких и друзей, полярники не могли скрыть переполнявших их через край радости и волнения от этой встречи.

Вдруг над крышей ЦЭС взметнулся белый шипящий столб пара и весь Грён-фьорд оглушил сиплый рёв гудка, трижды приветствовавший приход нашего судна в Баренцбург. Едва утих последний длинный гудок теплостанции, как тут же раздался натруженный басовитый «глас» флагмана местного рудничного флота буксирного парохода «Донбасс». Его дружно поддержали пронзительными сиренами и свистками катера и самоходные баржи, стоявшие неподалёку.

Так полярники салютовали кораблю и людям, прибывшим с Большой земли. И было в этом событии что-то особенное и даже праздничное.

Радостное волнение баренцбуржцев передалось и экипажу нашего теплохода. Я заметил, как загорелись карие глаза вахтенного штурмана, когда он в ответ на приветствия жителей посёлка отсалютовал по старой доброй морской традиции тремя длинными гудками. Перехватив мой взгляд, молодой моряк не без гордости воскликнул:

— Видите, как здорово встречают! Это все потому, что мы открываем летнюю навигацию на остров. Северяне особенно сильно переживают разлуку с родной землёй. Отсюда и такой почёт нам.

Уже позже, на берегу, островитяне рассказывали, с каким волнением ждут они первое советское судно, обычно появляющееся в Грён-фьорде в конце мая — начале июня. Ждут всю полярную ночь, длящуюся здесь без малого четыре месяца. Приход первого после зимы судна из Мурманска превращается в настоящий праздник.

Приезд новой смены людей, доставка долгожданной почты, овощей и фруктов, различных товаров — все эти и другие приятные события не могут не будоражить любого зимовщика независимо от того места, где он находится: в Антарктиде или на высокогорной памирской метеостанции, на Северном полюсе или рудниках Шпицбергена…

Наконец судно замерло у причала. Матросы спустили трап, духовой оркестр с новой силой грянул марш, и вот уже первый пассажир в лёгком, не по сезону и географической широте, тоненьком плаще «болонья», без головного убора (как на материке!), с маленьким чемоданчиком покидает борт теплохода. На новичка заливисто лает маленькая вертлявая собачка. Вокруг все начинают смеяться, и сконфуженная собачонка, поджав хвостик, тут же замолкает и быстро исчезает в толпе встречающих.

Постепенно поток пассажиров выливается на берег и тонет в бурлящем людском прибое встречающих. Дежурные безуспешно стараются сдержать натиск темпераментных горняков, рвущихся к самому борту корабля в момент его швартовки, что очень опасно. С разных сторон несутся оглушительные возгласы: «Братцы, а братцы! Краматорские средь вас есть? Макеевские? Кадиевские? Ребята, я из Красного Луча! Привет тулякам!…» Многие узнают среди новичков и ветеранов друзей, знакомых, просто земляков. Кто-то на радостях растягивает меха гармони, и слышно, как в «забой отправился парень молодой».

Вслед за основной массой пассажиров — работниками «Арктикугля» — выходим на причал и мы, гляциологи. Этой волнующей минуты я и мои товарищи ждали давно, ещё когда только начинали вынашивать заманчивые планы будущей экспедиции на Шпицберген. К нам подходит консул Советского Союза Иван Петрович Никитин. Он тепло приветствует участников первой экспедиции Академии наук СССР, прибывшей изучать ледники архипелага, и желает всяческих успехов на этом поприще…

* * *

Шпицберген… Посмотрите на географическую карту Арктики. Вы обратите внимание на обширную группу островов, расположенных примерно на полпути между полюсом и Европой. С запада острова омываются водами Гренландского моря, с востока — Баренцева, с севера — Северного Ледовитого океана, а южнее плещется Норвежское море. Природа создала Шпицберген из тысяч островов, островков, островочков и просто скал, едва торчащих над водой между 76-м и 81-м градусами северной широты, разбросав их на расстояние в несколько сот километров. Однако подавляющее число этих земель ничтожно по своим размерам. На юго-востоке есть даже свой миниатюрный архипелаг, называемый Тысяча островов! Основную же площадь архипелага составляют лишь пять главных островов: Западный Шпицберген, Северо-Восточная Земля, Эдж, Баренца и Земля Принца Карла.

На территории Шпицбергена, немного превышающей 62 тысячи квадратных километров, могли бы свободно разместиться две Бельгии или такие государства, как Дания (без Гренландии) или Швейцария.

Наибольший остров архипелага — Западный Шпицберген — занимает площадь 39 тысяч квадратных километров (для сравнения: весь архипелаг Земля Франца-Иосифа меньше его почти в 2,5 раза). По форме остров напоминает равнобедренный треугольник, основание которого обращено к Северному йолюсу. Два самых больших залива архипелага — Ис-фьорд с запада и Вийде-фьорд с севера вдаются в центр острова, разрезая его на две части. Интересная особенность Ис-фьорда и других западных заливов состоит в том, что они могут не замерзать иногда до января — февраля и освобождаться ото льда в мае — июне. Это явление в немалой степени способствует установлению надёжного морского сообщения между основными посёлками архипелага и материком. При необходимости ледоколы сравнительно легко могут обеспечить надёжную навигацию и зимой. Западный Шпицберген — типичный гористый остров. Его ландшафт хотя и однообразен, но вместе с тем величав благодаря круто поднимающимся многочисленным остроконечным горам и гребням. Между ними глубоко врезаны долины, кое-где заполненные серебристыми реками — ледниками. Наивысшим вершинам, конечно, далеко до Памира и Кавказа, но высота их достаточна для Шпицбергена — горы Ньютона и Перье достигают 1717 метров и смотрятся «почти» как семитысячники. На восточном побережье острова горы постепенно переходят в плато, поднимающееся до высоты 800 метров. На Западном Шпицбергене располагается основная масса ледников архипелага — более 60 процентов. Подо льдом здесь скрыто свыше половины всей суши острова.

Самый оледенелый остров на Шпицбергене — Северо-Восточная Земля. Около 80 процентов его поверхности занимает ледниковый покров площадью 11 тысяч квадратных километров. Это Антарктида в миниатюре!

В 20-х годах началось потепление в Арктике. Интересно, что с этого времени средняя годовая температура воздуха на Шпицбергене повысилась на несколько градусов. Но вот уже примерно два десятилетия наблюдается медленное похолодание. В 60-х годах на архипелаге средняя температура лета была на полградуса ниже средней многолетней.

Шпицберген находится в зоне устойчивой вечной мерзлоты, которая прерывается только под дном фьордов и в долинах рек. Её мощность достигает примерно 200 метров. Летом же оттаивает лишь незначительный верхний слой — от 0,5 до 2,5 метра. Постоянные отрицательные температуры в некоторых шахтах «помогают» полярным горнякам: вода не просачивается и не стекает внутрь. На материке же в большинстве шахт приходится откачивать воду.

Как и для любого района Арктики, для Шпицбергена характерны длинные полярные ночи и дни. В течение более 100 суток солнце не показывается над горизонтом. Зато оно и не покидает здесь небосвод около 130 суток! Во время долгой полярной ночи, когда ярко светит луна и горят далёкие звезды на чистом небе, а чудо-сполохи устраивают цветастую игру света и все это отражается на белоснежной поверхности зимнего архипелага, исчезает иллюзия круглосуточной непроглядной темноты. Появление светила из-за горизонта в начале двадцатых чисел февраля — праздничное событие для всея жителей острова — советских и норвежских.

Полярные исследователи знают, что в Арктике имеют место землетрясения, порой достигающие значительной силы. Отмечены они и на Шпицбергене. Дело в том, что архипелаг находится в зоне сейсмической активности и испытывает вертикальные движения земной коры со скоростью около пяти миллиметров в год. Его суша медленно поднимается, благодаря чему образовались морские террасы высотой до 100 и более метров. Что же касается сейсмичности этого района Арктики, то специалисты оценивают её максимально в шесть-семь баллов. Некогда Шпицберген был ареной сильной вулканической деятельности. На севере архипелага имеются два потухших вулкана и даже действуют горячие источники.

Шпицберген — своеобразный ключ к пониманию многих геологических процессов, происходящих на нашей планете. Благодаря своим структурным особенностям и большому разнообразию геологических формаций архипелаг представляет удивительное место на земном шаре, где соседствуют слои пород самого различного возраста, и, что особенно ценно для геологов, они ничем не скрыты от человеческого глаза.

Кажется, Нансен назвал Шпицберген геологической книжкой с картинками. Действительно, перелистав эту уникальную «книгу», геологи смогут прочитать интереснейшую геологическую историю архипелага. Здесь, на сравнительно небольшой площади, обнажаются и становятся доступными почти все толщи отложений, начиная с древнейших, докембрийских, и кончая современными.

С 60-х годов ряд стран ведёт на архипелаге поиск нефти, так как геологи полагают, что он перспективен сточки зрения нефтегазоносности.

Несмотря на то что больше половины территории архипелага занимают ледники, на участках суши, расположенных по соседству с ними, существует довольно разнообразная жизнь. Нельзя не удивляться тому, что здесь имеется более 160 видов цветковых растений. Казалось бы, против них ожесточается вся здешняя природа: зима длиной в девять месяцев, короткое прохладное лето, частые штормовые и ураганные ветры, зимой сдирающие снег с поверхности, а летом приносящие заморозки и выдувающие почву из-под корней. Однако, несмотря ни на что, жизнь каким-то образом находит в себе силы пробить дорогу даже в таких экстремальных условиях, и на короткое время в два с половиной — три месяца поверхность каменистой и болотистой тундры преображается до неузнаваемости, становясь даже привлекательной.

Первыми из-под снега появляются мхи и лишайники. Сразу же после исчезновения снежного покрова начинают цвести стойкие и неприхотливые пурпурно-фиолетовые, жёлтые, белые и лиловые камнеломки. Затем на каменистой почве вспыхивают небольшими красочными пятнами жёлтые полярные маки (без сомнения, самые симпатичные цветы островной флоры!), нежно-голубые незабудки, крупные многолепестковые белые лютики (больше известные как «куриная слепота»). Мой старый университетский товарищ Алексей Арманд, увидев впервые шпицбергенскую тундру, заметил, что она напоминает ему дорогой ковёр, сотканный из меховых лоскутов. Так, пышные пятна ягеля представились географу похожими на белый мех полярных медведей, лишайник он сравнил с темно-бурой шубкой бобра, а мхи — с седоватой шкуркой соболя и со шкуркой лисы-огнянки…

На обрывистых морских берегах и прогреваемых горных склонах изредка встречаются и такие экзотические растения, как арктическая лапчатка, дриада, плаун-баранец, северная синюха, полярный одуванчик, Кассиопея, белая и розовая менуарция и другие мелкие цветы. Попадаются даже «съедобные» травы, содержащие столь необходимые человеку на Крайнем Севере витамины. В первую очередь это оксирия — ближайший родственник нашего обычного щавеля. Из её мелких листочков, похожих на след копытца, русские поморы сотни лет назад варили себе на Шпицбергене щи, а из растущей на морском берегу ложечной травы приготовляли своеобразный и очень полезный салат. В старые времена оксирия и ложечник спасали поморов от цинги.

Деревьев в обычном понимании этого слова на архипелаге нет, хотя древесная растительность и представлена здесь редко встречающимися карликовыми берёзками и ивами. Действительно, их высота не превышает 30, а толщина — 2-3 сантиметров. Да и круглые листики по размеру не больше брусничных. Полярную иву вообще трудно заметить, так как она прячется во мхах или камнеломках, чтобы уберечься от холода. Сама форма растений в виде подушечек вырабатывалась в жесточайшей борьбе за существование — выжить в природе легче не одному растеньицу, а группе в виде подушки. Тогда и ветер не так страшен, и мороз, и даже растения-конкуренты…

Животный мир Шпицбергена не отличается большим разнообразием. Вместе с тем иному полярнику и туристу может повезти, и тогда он увезёт на родину в южные края редкие любительские фотоснимки и кинокадры, сделанные не в зоопарке, а среди дикой природы Арктики. Что и говорить, ведь интересно запечатлеть себя в нескольких метрах от белого медведя, недавнего хозяина архипелага, или от экзотического зверя — овцебыка, тюленя, моржа, песца, или среди северных оленей.

Некоторые учёные предполагают, что олени когда-то попали сюда вместе с морским льдом, принесённым от берегов Скандинавии или Новой Земли. В настоящее время на архипелаге оленей насчитывается примерно 10 тысяч, а в прошлом они были распространены в значительно большем количестве. В XIX веке их почти полностью истребили охотники. Ныне же оленя охраняет закон, запрещающий охоту на него. На Шпицбергене нет волков — главных вpaгов оленей. Самая большая беда для оленей -зимние оттепели. Животные не всегда могут пробить образовавшиеся крепкие ледяные корки и гибнут от голода. Замечено, что в это тяжёлое для диких оленей время часть из них почти безбоязненно устремляется прямо в посёлки горняков, где живёт до прихода тепла, получая помощь.

Белый медведь — это живая эмблема Шпицбергена! Именно здесь в 1774 году английской экспедицией Фиппса он был впервые описан в научной литературе как самостоятельный вид. Архипелаг стал и первым местом в Арктике, где в 1962 году начали метить самых могучих хищников в мире. В последние годы, после введения запрета на охоту, участились случаи их захода в посёлки зимой. Нередко трансляционные узлы рудников прерывают свои радиопередачи такими сообщениями: «Внимание! Передаём внеочередное сообщение. Пешие и лыжные прогулки опасны: в посёлке появился медведь!» Однако многие полярники, презрев предупреждение и опасность, бегут посмотреть и сфотографировать бывшего хозяина Шпицбергена. А ведь на архипелаге, к сожалению, известны случаи коварных нападений хищников на людей и отдельные дома, а один из «визитов» непрошеного гостя в лагерь австрийских туристов в Магдалена-фьорде летом 1977 года закончился трагически. Видимо, не следует забывать, что белый медведь — хищный зверь, который становится особенно опасным, если он сильно голоден, не способен к добыче привычного ему корма и если люди ещё начинают его прикармливать…

Конечно, привлекает внимание диковинное для нас животное, внешне напоминающее одновременно овцу и быка. Вероятно, поэтому и окрестили его зоологи по-латыни «овибос», то есть овцебык. Голова и туловище редкого обитателя планеты покрыты очень густой и длинной темно-бурой шерстью, свисающей почти до самой земли. Относительно короткие ноги заканчиваются мощными копытами. На лбу угрожающе выставлены изогнутые светлые рога. Голова и конечности четвероногого зверя, имеющего в длину два метра и в высоту один метр, почти не выделяются среди густой и длинной шерсти, облекающей всё туловище.

Рога — главное орудие животного в борьбе со своими врагами. Против них овцебыки выработали оригинальный способ самозащиты.

Заметив опасность нападения на стадо, вожак подаёт сигнал «тревоги». В тот же момент все взрослые быки образуют живое сомкнутое кольцо, внутрь которого они быстро загоняют телят и слабых. Старшие стоят, тесно прижавшись друг к другу и низко опустив головы с рогами-кинжалами. Грозные быки беспокойно топчутся на месте, не нарушая боевого построения. Такой способ самообороны надёжно защищает их от полярных волков, но он совсем бессилен против охотников, вооружённых ружьями.

В нашу эпоху овцебыки уцелели только на побережье Гренландии, на островах Канадского Арктического архипелага и в некоторых районах на севере Канады. Кроме того, американские зоологи давно уже ведут работу на Аляске по одомашниванию этих животных.

Много лет стоял вопрос о ввозе овцебыков в пригодные для их обитания районы советской Арктики. И вот наконец недавно правительство Канады подарило советским зоологам несколько экземпляров «овибос», которых доставили на самолёте из Монреаля на Таймырский полуостров. Так после значительного перерыва эти неприхотливые животные вновь поселились в районе озера Таймыр, расположенного на 75-м градусе северной широты.

Откуда на Шпицбергене взялись овцебыки? Ведь хорошо известно, что раньше они здесь не водились! Норвежцы в 1929 году специально выловили в Восточной Гренландии 17 телят, погрузили их на судно и привезли на Западный Шпицберген. Животных выпустили на Земле Норденшельда, в районе Адвент-фьорда, где они довольно быстро акклиматизировались и размножились.

Уже к 1937 году численность стада достигла 40 голов. Во время второй мировой войны многие из них были уничтожены не только людьми, но и одичавшими собаками. В послевоенное время популяция восстановилась, к семидесятым годам насчитывалось несколько десятков крупных копытных. Шпицбергенский климат и подножный корм, встречающийся здесь в долинах и на побережье, видимо, пришлись по душе переселенцам.

Промысел овцебыков повсеместно регламентирован на Большой земле, а на архипелаге действует особый закон, строго запрещающий охоту на них.

На Шпицбергене овцебыки иногда заходят в посёлки и порой подпускают к себе вплотную человека.

Баренцбургские старожилы как-то рассказывали мне о нескольких забавных «посещениях» быками рудничных посёлков Баренцбурга и Лонгйира. Однажды в декабре Лонгйир чем-то привлёк к себе большое стадо редких животных, и они совершенно неожиданно вошли в норвежский посёлок, вызвав у его жителей панический страх. Безуспешно люди пытались прогнать незваных гостей — не помогли даже «страшные» шумы вездехода и пальба из ракетниц. Но всё же в предновогоднюю ночь звери сами покинули посёлок.

Овцебык по своей натуре мирное, добродушное, но далеко не робкое животное. На человека он способен напасть лишь в том случае, когда ощутит с его стороны опасность. Здесь будет уместным перенестись на несколько лет вперёд и рассказать о нашей встрече с этим «допотопным» зверем. Группа гляциологов направилась из долины Адвентдален в соседнюю долину Эндален, расположенную в районе посёлка Лонгйир. Метрах в пятидесяти неожиданно мы заметили стоящего близ дороги овцебыка.

— У меня нет ещё слайдов с овцебыком, — произнёс Троицкий и открыл свой фотоаппарат.

— А вы не боитесь, что это будет ваш последний снимок? — попытался пошутить шедший рядом высокий студент-почвовед Саша Макеев.

— Мы как-то с Корякиным почти вплотную к ним подходили. Звери спокойные. Просто не надо их пугать, — успокоил нас научный руководитель экспедиции.

Как раз в этот момент бык резко нагнул голову к самой земле и принялся энергично тереть свой изогнутый рог о ногу.

Некоторые дикие животные различным образом предупреждают своих возможных врагов, если те переходят позволенную грань, разделяющую их. Возможно, что «наш» бычок тоже хотел предупредить, чтобы мы дальше не шли. Во всяком случае, уже через две-три секунды косматый зверь бросился на нас. Мы не успели и опомниться, как Саша Макеев страшным ударом был отброшен метров на десять под откос дороги. В последний момент он успел подставить спину с тяжёлым рюкзаком, в котором лежали банки консервов. Они-то и спасли студенту жизнь. Но быку, увлечённому «битвой», этого показалось мало, и он принялся бодать поверженного «врага», опасно ранив его в ногу.

После этой «встречи», закончившейся для одного из нас операцией в больнице, я не могу советовать любителям острых ощущений испытывать судьбу подобным образом, даже при очень большом желании сфотографировать овцебыка с близкого расстояния.

Мир пернатых на Шпицбергене довольно разнообразен: здесь насчитывается несколько десятков видов птиц, большая часть которых связана с водой. Живут они на отвесных скалах, обрывающихся в море. Круглосуточно шумят и кричат пронзительными голосами тысячи и тысячи обитателей знаменитых птичьих базаров, где гнездятся различные виды чаек, чистиков, гагар и куликов. Самые распространённые среди них — кайры и тупики (или топорики), часто называемые за свой большой и яркий клюв морскими попугаями. Словно по команде, срываются они вдруг большой стаей с насиженных мест и устремляются в морские волны. Интересно, что накапливающиеся за многие сотни и тысячи лет остатки пищи птиц, их помёт и трупы способствуют росту буйной растительности внизу, под скалами. По сравнению с другими районами архипелага это шпицбергенские «джунгли»!

Одна из характерных птиц — глупыш. Её отличают прекрасные лётные качества: приближаясь к самым гребням волн, она почти не шевелит крыльями. Гага — наиболее многочисленный вид уток, населяющих архипелаг. Так же как гагары и гуси, она живёт вне базаров. Только две птицы остаются зимовать на Шпицбергене — это ведущие сухолюбивый образ жизни белая полярная куропатка и полярная сова. Кстати, куропатка — единственная птица, которая питается здесь растительной пищей. Она почти не боится человека и подпускает к себе непозволительно близко.

На открытых территориях и вблизи населённых пунктов часто встречаются гнездовья длиннохвостых арктических крачек — очень агрессивных птичек. При попытке пройти район их обитания они угрожающе пикируют на людей.

Есть и совсем маленькие птички: пуночка (или снежный подорожник) и снежная овсянка, относящиеся к отряду воробьиных. Мелкие зерноядные пуночки «прописаны» во всех населённых пунктах Арктики. Полярники относятся к ним с большой симпатией — эти птички первыми приносят сюда весть о приближении желанной весны.

На Шпицбергене нет мелких грызунов. Видимо, этим можно объяснить отсутствие здесь хищных птиц. Во внутренних районах, особенно в тёплые и тихие летние дни, иногда появляются комары. Но они не типичны для местной фауны.

В прибрежных водах обитают такие промысловые рыбы, как треска, пикша и палтус, представляющие интерес для местного рыболовства. Освоена ловля креветок. В озёрах и реках водится голец, называемый здесь шпицбергенским лососем. В XVII и XVIII столетиях китобойный промысел был важнейшей частью хозяйства архипелага. Однако чрезвычайно активная охота привела почти к полному истреблению этих ценных животных. В наши дни в заливах и проливах стали появляться китообразные: горбачи, нарвалы, косатки и зубатые киты — белухи.

Сравнительно недавно норвежские зверобои ещё охотились здесь на морских зверей: ластоногих гренландских тюленей, морских зайцев и моржей. В настоящее время значительно распространён только бородатый тюлень…

Шпицберген — страна самого северного в мире организованного туризма. Возник он в конце прошлого века, когда норвежское пароходное общество «Вестеролен» открыло регулярное движение комфортабельных судов из Норвегии на архипелаг. Капитаном на первом из них был известный мореплаватель и сподвижник Нансена и Амундсена Отто Свердруп.

Предприимчивые люди незамедлительно построили на берегу Адвент-фьорда гостиницу на сорок номеров и почтовую контору. Для любителей полярной экзотики начали выпускать даже специальную шпицбергенскую марку с изображением белого медведя, которая гасилась местной почтой особым знаком. Правда, из-за очень высокой стоимости номеров туристы останавливались в гостинице все реже и реже. В конце концов самый северный в мире отель пришлосьзакрыть. Давно уже нет и в помине этого сооружения, но мыс, на котором он стоял на рубеже нашего века, напоминает о нём своим оригинальным названием — Хотельнесет («мыс Отель»)…

* * *

Чем же привлёк нас этот далёкий архипелаг?

Шпицберген представляет собой классическую страну полярных исследований. Именно здесь учёные впервые всесторонне знакомились с природой Арктики.

Одна из существенных особенностей географического положения Шпицбергена заключается в том, что по сравнению с другими арктическими архипелагами он находится ближе к исландскому центру действия атмосферы — области постоянно низкого атмосферного давления — и располагается на стыке тёплых вод Североатлантического течения и холодных вод Северного Ледовитого океана. Поэтому Шпицберген первым принимает обильные осадки, которые несут интенсивные циклоны — основные влагоносные воздушные массы, прорывающиеся из Северной Атлантики в Арктику. Осадки в виде снега («твёрдые») в большом количестве задерживаются на исполинских гривах многочисленных ледников, свисающих огромной белой бахромой по периферии архипелага. По мере движения к востоку интенсивность циклонов ослабевает, в результате чего ухудшается питание ледников других островов.

Согласно районированию современного оледенения планеты, Шпицберген входит в одну обширную гляциологическую область вместе с советскими архипелагами Земля Франца-Иосифа, Новая Земля и Северная Земля. Их объединяет общность внешних условий существования: единый источник влаги и характер циркуляции атмосферы.

Полярная природа создала на Шпицбергене удивительный ледниковый «музей» под открытым небом. Многие учёные стремятся посетить его, чтобы увидеть расположенные рядом самые разнообразные типы и формы ледников, имеющиеся на земном шаре, от небольших каровых и горно-долинных до сравнительно крупных ледниковых покровов. Такое разнообразие обусловлено различиями в рельефе и климате Шпицбергена. Чтобы попасть в этот редкий «музей», не надо забираться в горное поднебесье, как на Памире, его «порог» лежит у самого моря.

Площадь современного оледенения архипелага превышает 35 тысяч квадратных километров, то есть больше территории такого государства, как Нидерланды. 58 процентов поверхности Шпицбергена заковано в многометровую ледяную «броню», представляющую неотъемлемую и характерную черту его природы. Ландшафт архипелага определяется ледниками, которые, в свою очередь, придают ему особую красоту и привлекательность. Пролетая с егодня над ледяными и снежными полями Шпицбергена, трудно себе представить, что здесь в конце прошлого геологического периода (третичного) шелестели зелёными листьями пышные тенистые леса, а ещё раньше грелись под жаркими лучами солнца не усатые симпатичные тюлени, а исполинские страшилы ящеры. Однако было именно так. В четвертичное время архипелаг покрывал мощный ледник. С тех пор его территория испытывала неоднократные оледенения. Их площадь сильно менялась, сокращаясь до современных и ещё меньших размеров.

Основная масса ледников покрывает на Шпицбергене горные долины и плоскогорья, причём высота их поверхности редко превышает 1000 метров. Особый интерес у исследователей вызывает оледенение, получившее официальное название по имени архипелага — Шпицбергенское. С воздуха оно может показаться гигантской абстрактной шахматной доской: белые поля — это ледниковые потоки, заполнившие более чем наполовину системы долин района и соединяющиеся друг с другом в верховьях, а чёрные поля — это торчащие из льда отдельные вершины и гребни гор.

На архипелаге раньше, чем в других районах Арктики, начали вести наблюдения за изменением размеров колебаний ледников. Установлено, что с начала XX века оледенение здесь убывает. За это время его площадь уменьшилась примерно на 500 квадратных километров. Вместе с тем некоторые ледники испытывали и испытывают периоды резкого наступания, не подчиняясь общей закономерности и являя собой характерный пример катастрофических подвижек — пульсаций. Конечно, больше других потрясает Бросвельбреен («быстро двигающийся ледник»), расположенный на самом юге Северо-Восточной Земли. В 1936 году он неожиданно выдвинул в море почти на 30 километров ледниковый язык шириной более 20 километров!

Выяснение условий существования и развития активных ледников Шпицбергена имеет важное научное значение для понимания закономерностей и особенностей эволюции оледенения во всём атлантическом секторе Арктики.

По сравнению с другими высокоширотными районами Шпицберген не обойдён вниманием исследователей, которые посещают его давно. Вот уже сто лет служит он своеобразной международной научной лабораторией учёным многих стран. Правда, почти все они не занимались систематическим изучением ледников. Планомерные исследования гляциологов начались лишь в 1931 году. С тех пор здесь работали экспедиции Швеции и Норвегии, Англии, Польши, Финляндии, ГДР и Франции, учёные США, Канады, ФРГ и других стран. И всё же оледенение Шпицбергена было изучено недостаточно. Так, отсутствовала обобщающая сводка о нём, а мнения видных исследователей расходились в оценке площади оледенения архипелага (до 40 процентов!)…

Что предстояло сделать нашей экспедиции?

Прежде всего попытаться выявить в разных частях Шпицбергена важнейшие закономерности оледенения и климатические условия, в которых оно существует. Кроме того, мы надеялись в конце концов создать первую научную монографию о природных «холодильниках» архипелага.

К числу малоизученных или вовсе не обследованных территорий относились обширные ледниковые покровы, распространённые восточной части крупнейшего и наиболее гористого острова архипелага — Западный Шпицберген. Вот почему ещё в Москве мы выработали план, по которому наметили начать свои исследования как раз в таком районе, где сохранились настоящие «белые пятна».

Как ни торопились мы на Шпицберген, все же начало таяния ледников опередило на два дня прибытие экспедиции на остров. Нам же важно было «поймать» максимум запаса снега, выпавшего минувшей зимой на ледники.

Известно, что, чем ниже расположены ледники, тем быстрее они реагируют на поступление солнечного тепла и, следовательно, быстрее подвергаются таянию. Поэтому на экстренном «учёном совете» экспедиции решили немедленно приступить к изучению концевых участков ледников, расположенных в районе другого советского рудника — Пирамида, где температура воздуха летом несколько выше, чем в Баренцбурге.

Было уже три часа ночи. Однако посёлок не спал. Совсем не потому, что стояла круглосуточная светлая пора. Рудник провожал около сотни баренцбуржцев, которые проработали на острове два года и теперь уезжали домой. Одновременно рудничные встречали около сотни земляков, приехавших менять бывалых, чуточку гордых полярников. В эту белую ночь весь Баренцбург кого-то провожал и кого-то встречал — такова давняя традиция островитян. Сегодня все ходили друг к другу в гости. Каждый дом сейчас представлял собой своеобразный уголок музыкальной самодеятельности — отовсюду неслись задушевные русские и украинские народные песни, а стены дрожали от лихих плясок.

…К борту «Сестрорецка» автопогрузчики лихо подвозили площадки-поддоны с одинаковыми ящиками, обшитыми мешковиной и перевязанными верёвкой. Корабельный кран подхватывал крюком поддон и опускал его в трюм. Кто-то с теплохода прокричал на берег:

— Это последние юшары?

Находившийся поблизости диспетчер порта внёс ясность:

— Осталось их всего два поддона.

Меня заинтересовало непонятное слово «юшар», и я спросил у докера, что это такое.

— Да обшитые ящики, что грузят, — последовал не очень вразумительный ответ.

— Почему они так называются? — продолжал допытываться я. — Что в них перевозят?

— В юшарах полярники отправляют домой свой багаж, а почему они зовутся юшарами, сам того не знаю, не ведаю. Спросите лучше у тех, кто здесь не первый раз…

Лишь спустя несколько лет мне удалось выяснить любопытную историю, связанную с появлением и утверждением странного слова «юшар» на советских рудниках Шпицбергена.

В навигацию 1933 года морскую линию Мурманск — Баренцбург обслуживал небольшой ленинградский пароходЇ «Югорский Шар», или кратко «Юшар». Завидев издалека судно, перевозившее горняков с материка и обратно, люди устремлялись в порт, громко крича: «Юшар! Юшар! Юшар!» Те, кто давно ожидал его, чтобы возвратиться на Родину, спешно отправлялись за своим багажом, уже не влезавшим в старый чемодан и поэтому уложенным в специальные ящики.

Давным-давно нет того старенького парохода, и многие полярники, вероятно, даже не догадываются сейчас о прямой связи не всем понятного названия корабля со столь привычными здесь фанерными стандартными ящиками, обшитыми мешковиной…

Ранним утром «Сестрорецк» покинул гостеприимный Баренцбург и направился в Пирамиду. На нём уехали и мои товарищи. Я же вынужден был задержаться на несколько дней здесь, чтобы выполнить целый ряд положенных мне по штату безотлагательных организационных, финансовых и прочих дел, связанных с «пропиской» экспедиции в Баренцбурге и предстоящей заброской пятерых гляциологов на ледниковое плато Ломоносова, отправкой и изготовлением необходимого для этой сложной операции оборудования.

* * *

На протяжении многих столетий Шпицберген представлял собой «ничейную» территорию.

В самом начале XX века архипелаг начал усиленно привлекать внимание европейских промышленников и учёных каменноугольными месторождениями. Сюда потянулись представители частных компаний и просто дельцы, которые принялись неистово «столбить» одни и те же участки, создав тем самым нездоровый ажиотаж и неразбериху вокруг права на добычу угля. Все это побудило получившую в 1905 году самостоятельность Норвегию поставить вопрос об упорядочении управления Шпицбергеном. Европейские страны в 1907 году поручили России, Норвегии и Швеции разработать проект управления архипелагом.

Представители трех государств собирались в 1910 и 1912 годах на переговоры в Христиании (Осло), чтобы попытаться решить вопрос о статусе Шпицбергена. Разговор шёл о том, что архипелаг должен и дальше оставаться «ничейной землёй», причём он не может быть аннексирован каким-либо государством или подчинён суверенитету какой-либо страны, а в случае войны будет рассматриваться как нейтральная территория.

В мае 1914 года в Осло открылась международная конференция, посвящённая рассмотрению вопроса о статусе Шпицбергена. Представители России, Норвегии, Швеции, Великобритании, США, Германии, Дании и Голландии обсуждали возможность управления архипелагом международной комиссией, состоящей из русских, норвежских и шведских уполномоченных. Эта комиссия должна была бы издавать законы и распоряжения для Шпицбергена, правила разработки полезных ископаемых, разработать порядок охраны естественных богатств. Но начавшаяся в августе 1914 года первая мировая война прервала конференцию.

Обсуждение вопроса о правовом положении архипелага возобновилось на Парижской мирной конференции в июле 1919 года без участия представителя Советской России. Параллельно с версальскими документами 9 февраля 1920 года уполномоченные США, Великобритании и её доминионов, Франции, Италии, Японии, Нидерландов, Дании, Швеции и Норвегии подписали Парижский договор о Шпицбергене, согласно которому суверенитет над ним передавался Норвегии. Гражданам государств, подписавших договор, предоставлялось право свободного доступа для любой цели и задачи в воды архипелага, разрешалось заниматься рыболовством, охотой, судоходными, промышленными, горными и торговыми операциями на условиях полного равенства с Норвегией. Договор обязывал норвежцев не создавать на Шпицбергене военно-морских баз и укреплений и предписывал, что архипелаг никогда не должен использозаться в военных целях. Отмечалось, что русские граждане и общества могут ещё до присоединения России к договору пользоваться теми же правами, что и граждане стран, подписавших его. Парижкий договор предусматривал процедуру принятия Норвегией Горного устава, призванного регулировать на Шпицбергене горнодобывающую деятельность, то есть разведывать, приобретать и разрабатывать месторождения полезных ископаемых.

В 1925 году Норвегия включила Шпицберген в свой состав. Собтвенно архипелаг Шпицберген, а также окружающие его острова Белый, Земля Принца Карла, Надежды и Медвежий (лежащий значительно южнее) норвежцы назвали Свальбардом. Эта территория ограничена 74-81-м градусами северной широты и 10-35-м градусами восточной долготы, а площадь всех его островов составляет примерно 63 тысячи квадратных километров. Свальбард представляет особый административный округ, он не входит в состав какой-либо губернии.

Советский Союз присоединился к Парижскому договору в 1935 году и в соответствии с ним ведёт на архипелаге хозяйственную и научную деятельность… После второй мировой войны, 15 февраля 1947 года, стортинг принял резолюцию, отмечавшую, что СССР обладает на Шпицбергене «особыми экономическими интересами».

Более чем полувековой опыт отношений между Норвегией и СCCP показывает, что народы наших стран стремятся развивать деловое сотрудничество в различных областях советско-норвежских соглашений, жить в мире и дружбе, как подобает добрым соседям. Нерушимое соблюдение условий Парижского договора о Шпицбергене отвечает в равной степени интересам Норвегии и Советского Союза.

ОСВОЕНИЕ АРХИПЕЛАГА

Прежде чем приступить к изучению малознакомой территории исследователи всегда стремятся знать как можно больше о её прошлом и настоящем. Что же касается Шпицбергена, то история его освоения насыщена бесчисленным количеством волнующих событий и фактов. Она продолжает интересовать не только исследователей но и всех любознательных людей, увлечённых романтическими путешествиями в полярные страны…

Необычайно богатой и интересной историей Шпицберген прежде всего обязан попыткам заселения и освоения его земель, китобойному и зверобойному промыслам, добыче каменного угля и, наконец, многим знаменитым полярным экспедициям. Архипелаг, словно гигантский природный магнит, несколько столетий притягивал к себе тысячи храбрых людей, которые, несмотря на грозившую им смертельную опасность, устремлялись в неведанный холодный край, чтобы узнать и увидеть загадочные земли, расположенные недалеко oт вершины мира.

В разное время на Шпицбергене побывали многие десятки выдающихся мореплавателей, исследователей, путешественников, промышленников, авиаторов, чьи имена могли бы украсить историю освоения любой полярной страны. Среди них было немало и наших соотечественников. Словно бесценные автографы, оставили они свой след на этой оледенелой земле.

Хорошо известно, что в истории освоения Шпицбергена (как и вообще в истории Арктики) русские люди сыграли многогранную роль. Вовсе не случайно поэтому видим мы на географической карте архипелага имена многих замечательных представителей России — поморов, промышленников, мореходов, исследователей, выдающихся людей, а также названия русских кораблей. Так, например, вершину оледенелой Земли Улава V (ранее известную под названием Русская ледяная область) на восточном выступе острова Западный Шпицберген, занимает обширное ледниковое плато Ломоносова. Его, в свою очередь, окаймляют с разных сторон горы Баркова, Баклунда, Голицына, Минкина, Немтинова, Смыслова и Чернышёва, ледники Груздева и Русский… Кстати, это слово очень популярно в названиях различных географических объектов: Руссебукта (Русская бухта), Руссехамна (русская бухточка), Руссеэльва (Русская река), Русседален (Русская долина), Руссейяне (Русские острова)…

* * *

В конце XV века Христофор Колумб открыл Америку, а Васко да Гама проложил путь из Европы в Индию вокруг Африки. В первой половине XVI столетия Магеллан сумел обогнуть южную оконечность Америки. Таким образом это историческое время сделалось эпохой Великих географических открытий, которые способствовали возвышению Испании и Португалии, в ту пору бывших крупнейшими морскими державами мира. Обе страны пытались распространить сферу своего влияния едва ли не на весь мировой океан и океанские пути сообщения, в том числе в Индию и Китай. Торговля с этими странами тогда получила особое развитие.

Так как южный морской путь на восток находился в то время в руках испанцев и португальцев, английские и голландские мореплаватели и купцы решили обратить свой взор на Крайний Север, чтобы попытаться найти счастье в таинственном «Застывшем море».

О возможности существования северо-восточного морского пути в Китай Европа уже слышала в начале XV века, ибо эту мысль первым высказал русский посол в Риме Дмитрий Герасимов — человек очень образованный, знавший условия плавания в полярных водах и осведомлённый о Крайнем Севере. В беседе с итальянским историком Паоло Джиовио он рассказал о русских, давно посещающих этот край, и о море, по которому «можно добраться на кораблях до стран Китая, если в промежутке не встретится какой-нибудь земли». Посол показал итальянскому учёному карту полярных стран убедительно подтвердив ею свои выводы о наличии Северо-Восточного прохода. После этого Паоло Джиовио написал в 1525 году книгу о посольстве великого князя Московского Василия III к римскому папе Клименту VII. В ней учёный изложил все сведения, полученные от Дмитрия Герасимова. Именно они-то и послужили первопричиной снаряжения западноевропейских экспедиций для отыскания нового пути через неведомые северные моря.

Сначала предприняли попытку идти на восток с целью достичь «стран и владений могущественного принца китайского» экспедиции англичан, снаряжённые «Московской компанией». Однако сплошные льды не позволили им выполнить поставленную задачу. Зато мореплаватель Ричард Ченслер сумел благодаря этому проникнуть в Северную Двину и завязать между Англией и Московским государством торговые и дипломатические отношения. Открытие морского пути в Московию усилило попытки отыскать водную северную дорогу в Китай.

В 80-х годах XVI века инициатива в этом деле переходит к Голландии, ставшей сильной морской державой после освобождения от испанского владычества. Нидерландские купцы, желавшие во что бы то ни стало установить выгодную торговлю с Китаем и Индией, снаряжают в конце века несколько крупных экспедиций «для открытия удобного морского пути в царства Китайское и Синское, проходящего к северу от Норвегии, Московии и Татарии» (под этим названием европейцы подразумевали северную часть Сибири). В 1594 и 1595 годах голландские купцы совершили далёкие плавания к Новой Земле и в Карское море. Одним из кораблей командовал видный мореплаватель Биллем Баренц. Однако обе экспедиции не смогли открыть желанный путь. Тогда голландское правительство назначило премию в 25 тысяч гульденов тому, кто откроет Северо-Восточный проход, и амстердамские купцы решают после этого организовать третью экспедицию.

10 мая 1596 года два парусных судна покинули Амстердам. В отличие от первых походов голландцы направились от берегов Скандинавии не к Новой Земле, а прямо на север. На сей раз обладавший смелым и решительным характером Баренц не был назначен командиром корабля. Желая участвовать в экспедиции, он принял должность старшего штурмана судна, которым командовал Яков ван Гемскерк. Впоследствии очевидцы отмечали, что Баренц был душой экспедиции и фактически руководил ею.

Первый лёд моряки встретили 5 июня. Через четыре дня голландцы обратили внимание на небольшой гористый остров, лежащий на широте 74 градуса 30 минут. Так на карте Арктики появился новый остров, названный Медвежьим.

Отсюда корабли продолжали следовать ещё дальше на север. Моряки полагали, что они находятся где-то в районе Гренландии. 19 июня 1596 года неожиданно на горизонте открылась ещё одна незнакомая суша. По мере приближения к ней становилось видно, что это горная страна с многочисленными пиками. Участник экспедиции Геррит Де-Фер отметил в своём дневнике: «Эта земля оказалась очень большой, и мы следовали вдоль её западных берегов до северной широты 79,5°». Здесь суда были остановлены тяжёлыми льдами.

От берегов северо-западного Шпицбергена голландские корабли повернули на юг и вернулись к острову Медвежьему. Отсюда их пути разошлись. Одно из судов отправилось снова на север, чтобы продолжить там поиски морского прохода в Китай. Другое же, с Баренцем на борту, ушло к Новой Земле, надеясь следовать дальше на восток.

В августе Баренц достиг северо-восточного побережья Новой Земли, где его корабль оказался в ледовом плену и вскоре был раздавлен льдами. Людям пришлось срочно перебраться на берег, построить из плавника дом и остаться в нём зимовать. Следующей полярной весной, 14 июня 1597 года, голландцы отправились на шлюпках на материк. Баренцу не суждено было вернуться домой, он вскоре скончался. Лишь через месяц шлюпки встретили у острова Междушарского две русские ладьи. Так пришло спасение.

Все мы с чувством большого уважения отдаём должное замечательному полярному мореплавателю Виллему Баренцу, который первым нанёс на карту Арктики очертания западной береговой полосы Шпицбергена и сообщил европейцам об этой вновь открытой земле. Вместе с тем у историков и географов нет единого мнения относительно того, кто и когда впервые увидел Страну острых гор.

Давайте попытаемся разобраться в различных точках зрения, существующих по этому вопросу.

Норвежский геолог XIX века профессор университета в Христиании Бальтазар Кейлхау во время экспедиции на Шпицберген в 1827 году провёл большую работу по его изучению. Исследователь собрал ценные геологические и ботанические коллекции и получил чрезвычайно интересную информацию о нахождении становищ поморов. Кейлхау полагал, что русские мореходы появились здесь в XIII веке. Французский учёный из Парижского центра океанографических исследований В. Романовский в своей монографии о Шпицбергене, изданной в 1943 году, высказал мнение, что поморы открыли архипелаг ещё раньше — в X столетии. Известный полярный историк профессор Михаил Иванович Белов не раз утверждал, что русские первыми пришли к берегам Шпицбергена и первыми же приступили к его промысловому освоению. Свои утверждения учёные обосновывали, исходя из общего анализа истории плаваний на Крайнем Севере.

Это мнение пытаются оспаривать некоторые западные, главным образом норвежские, исследователи.

Современные норвежские источники и справочники о Шпицбергене приводят сведения об открытии архипелага в конце XII века викингами — скандинавскими моряками-витязями, ходившими по открытому океану на поиски «добычи и славы». Обычно ссылаются на летописи (саги) — «Исландские ежегодники» (в которых каждый год отмечались разные происшедшие события), где среди всяких сообщений, касающихся 1194 года, есть два слова: «Свальбард найден» (можно перевести несколько иначе: «Находка Свальбарда»). В древненорвежском языке слово «сваль» означало «прохладный», а слово «бард» — «край». Но где же расположен найденный викингами «Прохладный край»? Это остаётся загадкой. Да и вообще предельно лаконичное упоминание в той саге о географическом открытии, имевшем место в 1194 году, вряд ли может внести какую-то ясность.

В литературном произведении «Ландномабук» («Заимки земел"), созданном в XIII веке на древнеисландском языке, мы находим: «Так говорят мудрые люди, что… от Ланганеса (Длинного мыса. Е. 3.) в Северной Исландии есть четверо суток моря на север до Свальбарда в вершине моря».

В «Саге о Самсоне Прекрасном», написанной около 1350 года, рассказывается, что по направлению от Йотунхейма (воображаемой скандинавами страны, будто бы расположенной северо-восточнее России и населённой сверхъестественными существами — троллями: великанами, карликами, волшебниками и ведьмами) к Гренландии простирается страна Свальбард, в которой живут различные племена.

По прошествии многих веков различные европейские исследователи пытались отгадать и выяснить, что понимали средневековые норманнские летописцы под названием «Свальбард» в действительности. Высказывались различные предположения. Называлось северо-восточное побережье Гренландии, остров Ян-Майен, Шпицберген, Земля Франца-Иосифа и даже север Сибири…

Итак, можно ли всё-таки утверждать, что викинги открыли именно Шпицберген в то далёкое время? Думается, что делать этого нельзя, так как нет никаких неопровержимых и достоверных сведений на этот счёт. Больше того, такие видные западные исследователи, как канадец Вильялмур Стефанссон, датчане Карл Кристиан Рафн и Кай Биркет Смит, швед Густав Хольм, немец Александр Гумбольдт, и другие учёные склонны считать, что названный в сагах Свальбард не Шпицберген, а восточный берег Гренландии, который действительно посещали норманны. Противоположную гипотезу, утверждающую, что территория средневекового Свальбарда тождественна Шпицбергену, поддерживают главным образом норвежцы. Несомненно, не последнюю роль играют здесь не только национальные, но и политические интересы Норвегии.

Мы придерживаемся того мнения, что первыми на Шпицбергене побывали поморы. Однако вопрос о том, когда они там появились впервые, может быть решён лишь в результате тщательных археологических исследований.

Кто же такие поморы и где они жили?

Первыми русскими поселенцами на берегах Белого моря были смелые новгородцы, которые в поисках новых товаров для рынков Великого Новгорода шли на далёкий и суровый Север, к берегам «Студёного моря», а также на восток — за Печору и Урал. Тянулись в эти же края и «обычные люди», а также беглые, стремившиеся уйти от притеснения бояр и купцов. Новгородские люди до моря добирались по рекам и волокам, а по морю плавали на лодках, называемых ушкуями. На побережье Ледовитого океана стали возникать первые русские промысловые посёлки. Так почти тысячу лет назад дружины новгородской вольницы проникли на Беломорье, а затем и на побережье Кольского полуострова. Знаменитый полярный исследователь Адольф Эрик Норденшельд писал, что русские пришли на Крайний Север Европы в X-XI веках, опередив появившихся в Финмарке норвежцев на два-три столетия. Со временем переселенцев стали называть поморами — от слова «поморье», означающего приморье, приморскую сторону…

Предки беломорских поморов не испугались темени долгой полярной ночи, леденящей стужи, сокрушительных ветров, слепящей глаза пурги, свирепости холодного моря. Они стали добывать белых медведей, тюленей, моржей, оленей, китов, песцов, ловить рыбу… Уже тогда особенно высоко ценилась мягкая рухлядь — так обычно называли меха. Поморы строили небольшие деревянные суда и совершали на них морские походы. Затем они двинулись дальше — на восток и в Северный Ледовитый океан. Здесь им удалось достичь берегов Новой Земли и Шпицбергена, а затем и там приступить к промыслам. Приходится сожалеть, что история не сохранила письменных свидетельств о первых плаваниях и старинных русских про мыслах на Шпицбергене. Нам лишь известны немногие славные имена отважных россиян-поморов, совершавших героические походы по «Студёному морю»…

Мореплаватели и географы тех далёких времён (в том числе и Баренц) ошибочно полагали, что Шпицбергенская земля на севере соединяется с Гренландией. Такое заблуждение было развеяно только в XVII-XVIII веках. Вот почему поморы именовали архипелаг искажённо Грунландией, Грунландом, но чаще всего ЇГрумантом. Поэтому и поморов-промышленников, побывавших там, гордо величали груманланами. Об их небывалой отваге говорит и старинная северная поговорка: «Не те спины груманланов, чтоб бояться океанов!»

Письменные свидетельства о плаваниях поморов на Грумант появились в Европе в XVI веке.

…Широкообразованный немецкий учёный Иероним Мюнцер (Монетариус) — врач, географ и астроном из Нюрнберга — в 1493 году написал письмо португальскому королю Жуану II. Впервые оно было опубликовано в начале XVI века в Португалии в виде приложения к «Трактату о сфере» известного космографа Иоанна де Сакробоско. Во второй половине этого послания Мюнцер сообщал королю, что «немного лет назад под суровостью звезды арктического полюса вновь был открыт большой остров Грунланда, берег которого тянется на 300 легуа (примерно 1770 километров. — Е. 3.) ина котором находится величайшее поселение людей под господством синьера герцога Московии».

Известный геолог и географ член-корреспондент АН СССР Сергей Владимирович Обручев, много лет занимавшийся историей освоения Гренландии и Шпицбергена, установил значение этой примечательной фразы из письма, написанного почти пятьсот лет назад. Для доказательства верности своего вывода учёный проанализировал все имеющиеся материалы о Мюнцере и географах Нюрнберга конца XV века, ознакомился с географическими идеями XV-XV1 столетий и с картами того времени. В своём исследовании С. В. Обручев утверждает, что в конце XV века русские уже промышляли н даже зимовали на Шпицбергене и что они, во всяком случае ещё за сто лет до Баренца, плавали сюда по «морю мраков».

На карте, созданной в 1569 году знаменитым фламандским гeографом и картографом Герардом Меркатором, севернее Скандинавского полуострова показаны семь островов под названием Святые Русские. Известный голландский капитан Иорис Каролис, впервые попавший на Шпицберген с Баренцем, а затем не раз плававший сюда, нанёс на свою мореходную карту острова с русскими названиями Неизвестная Земля и Марфин остров. Они располагались к востоку от известной в то время голландским морякам западной части архипелага. Эти острова должны соответствовать ныне островам Эдж и Земля Короля Карла (или Северо-Восточная Земля). Позднее русские названия островов исчезли с карты — их просто заменили на западноевропейские…

В 1901 году в «Литературном Вестнике» было опубликовано письмо датского короля Фредерика II своему наместнику в Норвегии Людвигу Мунку, датированное 1576 годом. Монарх извещал о том, что ему стало известно о переговорах, проведённых прошедшим летом между несколькими торговцами портового города Тронхейма и кормщиком (штурманом) из русского селения Кола Павлом Нишецом (по-видимому, Никитичем), который ежегодно плавал на Грумант около варфоломеева дня. Далее говорилось, что помор согласен за вознаграждение не только рассказать об этой земле, но даже провести туда их корабли. Так как Фредерик II собирался снарядить экспедицию в Гренландию-Грумант, он попросил Мунка зафрахтовать у тронхеймских купцов суда и нанять на службу лоцманом кормщика из Колы. Как видите, письмо датского короля — ещё одно доказательство того факта, что русские посещали Шпицберген раньше его официального открытия Баренцем в 1596 году.

Один из сподвижников экспедиции Баренца, Теунис Класс, оставил записки, в которых поведал о том, что летом 1596 года голландцы заметили в водах, омывающих на западе Шпицберген, «множество плавающих обезглавленных моржей, а также убитых китов. Мы были удивлены, увидев этих безголовых моржей, так как русские обычно (в Поморье. — Е. 3.) приготовляют ворвань из их жира». По мнению М. И. Белова, отсюда следует, что ещё до прихода кораблей голландцев на Шпицберген поморы вели здесь промысел моржей, чьи клыки в то время ценились дороже слоновой кости.

В середине XVI века предприимчивые английские купцы организовали в Лондоне для ведения торговых отношений с Московией специальное общество, которое получило название «Московская компания». И поплыли её суда из Англии вокруг Скандинавии и Кольского полуострова к устью Северной Двины — в Поморье. Лондонская компания, освоившая в торговых целях западный участок будущего Северного морского пути, надеялась проникнуть через Центральную Арктику в Тихий океан и по нему двигаться на юг — к берегам Китая и ещё дальше — в Индию. Именно для этой важной цели компания выделила деньги, чтобы ещё раз попытаться отыскать неведомый, но крайне нужный англичанам Северо-Восточный проход.

Первым в рискованное путешествие пустился в 1607 году известный мореплаватель Генри Гудзон. Ему было поручено пройти на барке, имевшем 80 тонн водоизмещения, через Северный полюс в Тихий океан. 1 мая барк «Хоп Уэлл» («Добрая надежда») покинул Гринвич. Полтора месяца ушло на то, чтобы приблизиться к восточному берегу Гренландии. Дальше барк следовал на север вдоль крупнейшего острова мира. На широте 73 градуса льды остановили продвижение маленького судна. Тогда Гудзон принял решение двигаться на северо-восток и через пять дней подошёл к Шпицбергену.

Отсюда «Добрая надежда» вновь устремилась на север. Непреодолимые льды на широте 80 градусов 23 минуты сделали невозможным дальнейший поход на север, однако прежде ещё ни одному судну не удавалось «забраться» в такие высокие широты. До конца июля смелый исследователь предпринимал попытки обнаружить среди льдов проход на север, для чего обследовал море между Шпицбергеном и Гренландией. Но льды оказались сильнее людей и слабого судна. Гудзон вынужден был вернуться в Англию, где заявил, что проход из Атлантического океана в Тихий невозможен, по крайней мере в этом районе.

На следующий год исследователю удалось достигнуть лишь западного берега Новой Земли, после чего «Московская компания» окончательно разочаровалась в возможности обнаружить Северо-Восточный проход и в дальнейшем отказалась его искать.

В 1610 году, во время поиска Северо-Западного прохода, один из пионеров освоения морских путей Арктики зазимовал с кораблём в большом заливе Северной Америки, впоследствии названном Гудзоновым. Следующей весной, когда залив освободился ото льда, часть экипажа судна, подстрекаемая несколькими преступниками и не желавшая продолжать тяжёлый поиск прохода, совершила подлое злодеяние: командира вместе с его сыном и восемью больными матросами насильно посадили в шлюпку без еды и оружия и бросили на произвол судьбы…

К слову сказать, историческая задача сквозного плавания по Северо-Восточному проходу, или Северному морскому пути, как мы теперь говорим, была решена значительно позже. Это сделал в 1878— 1879 годах известный шведский полярный исследователь профессор Адольф Норденшельд на судне «Вега» с одной зимовкой в пути. Легендарному советскому ледокольному пароходу «Сибиряков» удалось в 1932 году впервые пройти этим путём в Тихий океан всего за одну летнюю навигацию. После этого выдающегося похода, которым руководили знаменитые полярники профессор О. Ю. Шмидт, капитан В. И. Воронин, в Советском Союзе в том же году было организовано Главное управление Северного морского пути, перед которым партия и правительство поставили важнейшую задачу: «проложить окончательный морской путь от Белого моря до Берингова пролива»… Сегодня мы все видим, что этот наказ успешно выполнен — Северный морской путь превратился в нормально действующую водную магистраль нашей страны.

Экспедиции Баренца и Гудзона отмечали, что у берегов Шпицбергена плавает бесчисленное множество китов. Эти морские исполины представляли огромную ценность благодаря наличию в них амбры, китового уса и жира. Англичане, датчане, голландцы, французы, испанцы и немцы незамедлительно включились в великую охоту на китов. Каждое государство пыталось добиться монопольных прав на добычу этих исполинских млекопитающих.

На летний промысел здесь собиралось до трехсот различных кораблей. В водах Шпицбергена разгорелась ожесточённая борьба конкурирующих флотилий. Часто китовая добыча велась под охраной военных эскадр. Порой дело доходило даже до настоящих вооружённых стычек и просто морских сражений. За обладание отдельными удобными островами, заливами и наилучшими местами якорных стоянок происходили целые баталии.

В 1613 году англичане предприняли попытку приобрести суверенитет над Шпицбергеном. Был издан специальный указ короля о присоединении архипелага к английской короне под названием Новая Земля Короля Якова. Согласно этому указу, бой китов у её берегов объявлялся монопольным правом англичан. В том же году Англия направила туда семь кораблей, из них два военных, которые силой прогнали голландцев, а заодно и промышлявших недалеко французских и испанских китобоев. Тогда голландцы, не желавшие признать английскую монополию, послали в район архипелага на следующий год уже четырнадцать китобойных судов и четыре военных корабля. Ещё через год здесь появились датские китобои под охраной своих вооружённых судов, а затем пришли и немцы из ганзейских городов Гамбурга и Бремена. Все они силой оружия защищали своё право промышлять у Шпицбергена. Что же касается злополучной «аннексии» архипелага английской короной, то довольно быстро она оказалась похороненной.

Пришлось заинтересованным странам договариваться о выделении участков на Шпицбергене. В результате соглашения, достигнутого между ними в 1617 году, архипелаг был поделён таким образом, что каждой стране, проводившей бой китов, предоставлялся какой-то определённый промысловый участок. Так, сфера влияния Англии распространилась на лучшие районы западного побережья Шпицбергена от залива Бельсунн до Магдалена-фьорда, голландцы получили на северо-западной оконечности архипелага маленький островок Амстердам и несколько бухточек, датчанам достался лежащий по соседству Датский остров, немцам — Гамбургская бухта, а испанцам и французам, не имевшим поддержки военного флота, — самые неудобные для промысла северные бухты, вроде Бискайской. Совершенно очевидно, что так называемый мирный договор о Шпицбергене был несправедливым. Поэтому, несмотря на соглашение, между конкурентами столкновения продолжались и дальше. Русские в хищническом разделе шпицбергенских вод и земель, так же как и в самом китобойном промысле, не участвовали.

Промышлявшее в 1630 году одно английское китобойное судно направилось в Грён-фьорд. Недалеко от того места, где ныне расположен Баренцбург, высадились восемь матросов, чтобы заготовить мясо оленей для экипажа. Ночью поднялся ураган, который сорвал о якорей корабль и угнал его. Наступил сентябрь. Ожидать спасения было неоткуда. Моряки остались на непредвиденную зимовку. Англичане расположились в большом сарае, построенном «Московской компанией» на берегу фьорда. Затем они натаскали сюда толстых брусьев и камней и соорудили из них внутри сарая небольшую хижину. Из шкур убитых оленей и белых медведей матросы сделали себе тёплую одежду и постели. К несказанной радости зимовщиков, в следующем году они увидели своих товарищей и судно, пришедших за ними.

Эта драматическая история рассказывалась в самых различных вариантах в Европе. Дельцы лондонской «Московской компании» возили восьмерых матросов по кабакам, безуспешно надеясь завербовать добровольцев для запланированной зимовки на Шпицбергене. После долгих уговоров наконец удалось в Голландии подобрать группу из семи человек. Их доставили в Hyp-фьорд — одно из северных разветвлений Ис-фьорда. Прибывшее на следующий год судно никого уже не застало в живых: всех скосила безжалостная цинга. Так первая добровольная зимовка на архипелаге, организованная европейцами, оказалась и последней.

В 30-х годах XVII века нескольким английским каторжникам, приговорённым к смерти, по просьбе купцов «Московской компании» казнь заменили зимовкой на Шпицбергене. Когда эти несчастные увидели безжизненную картину суровых каменистых берегов и остроконечных гор, покрытых льдом и снегом, они взмолились, чтобы их не оставляли здесь, на острове, а увезли бы назад в Англию. Каторжники предпочли вернуться на родную землю, где их ждала смерть, нежели сохранить себе жизнь ценой зимовки на полярном архипелаге.

Китовый промысел у берегов полярного архипелага голландцы называли золотыми россыпями Севера. В XVII веке на острове Амстердам находился самый северный город за всю историю Земли. Своё необычное название — Смеренбург (в переводе с голландского «город жира» или «ворванный город») он получил благодаря наличию в нём больших котлов, в которых вытапливался китовый жир.

Жил этот необыкновенный город только летом, когда вёлся промысел, а зимой население покидало его. На плоском низменном берегу юго-восточной части острова некогда стояли товарные склады, жилые дома, сараи, мастерские, кузницы, трактиры, игорные притоны и даже церковь. С началом промысла все они оживали. Здесь, на 80-м градусе северной широты, высаживались тысячи голландских китобоев, рыбаков, салотопов, грузчиков, зверобоев, купцов и приказчиков.

Хищничество привело к тому, что киты начали постепенно исчезать в водах Шпицбергена. Промысел их заметно стал уменьшаться. Исследователи полагают, что Смеренбург вынужден был прекратить своё существование уже через пятьдесят лет.

Первое известное описание Шпицбергена сделал в 1761 году гамбургский естествоиспытатель и судовой врач китобойной экспедиции Филипп Мартенс, который посетил значительную часть западного побережья архипелага. В 1761 году учёный побывал на том месте, где находился Смеренбург, и засвидетельствовал в своей книге, что этот город давно уже покинут людьми и разрушается безжалостным временем.

У европейцев надолго пропал интерес к архипелагу. Поморы хотя и не промышляли китов, но продолжали ходить сюда часто. Как и раньше, их занимала главным образом добыча моржа, а также тюленя, белухи, медведя, песца и оленя, сбор гагачьего пуха.

Наибольший интерес поморы проявили к Груманту в начале XVII века. В то время специально перевели на русский язык голландскую работу под названием «Историческое описание края Спитзберга, его первое издание, положение, натура, звериё и прочая оказующее». Это интересное описание вошло в так называемые хронографы — памятники древней письменности, содержавшие историческую хронику.

Есть все основания полагать, что именно в то время как раз и возникли на Шпицбергене первые постоянные промыслы поморов. В отличие от голландцев и англичан, посещавших архипелаг только летом, они часто оставались здесь и на зиму. В XVII-XVIII веках русские промышленники были единственными круглогодичными обитателями Груманта.

Как правило, поморы высаживались на острова летом, когда позволяли навигационные условия, а через год за зверобоями и их богатой добычей приходили из Поморья небольшие промысловые суда. Иногда же охота шла настолько успешно, что промышленники возвращались домой в то же лето. Но нередко случалось, что они вынуждены были оставаться на острове два года и более. Поморы обычно старались захватить с материка припасы на долгое время. Провиант промышленников состоял из ржаной и ячменной муки, разных круп, толокна, мёда, растительного и животного масла, солёной трески, небольшого количества солёной говядины, топлёного молока в бочках, сосновых шишек, морошки. Морошка и молоко считались самыми лучшими средствами от цинги.

Усиление деятельности поморов на Груманте с первой половины XVII века связано помимо ряда причин ещё и с тем, что царь Михаил Фёдорович издал в 1620 году указ, который запрещал беломорцам и другим жителям Поморья ходить на восток, к устьям Оби и Енисея. Это обстоятельство вынудило поморов устремить свой взор на более далёкий западный Север. Развитию промыслов на Шпицбергене никто помешать не мог: сборщики пошлин туда не ездили.

В те времена на архипелаге имелось достаточно большое количество русских изб и хижин, удалённых друг от друга в среднем километров на двадцать, что давало возможность добираться от одного дома к другому за несколько часов. Несомненно, это говорит о значительном масштабе освоения поморами Груманта.

Каким же надо было обладать мужеством, терпением, выдержкой, умением и силой, чтобы преодолевать многочисленные опасности, грозившие груманланам буквально каждую минуту их пребывания на архипелаге.

Часто зимовки заканчивались трагически — сказывалось влияние плохого или недостаточного питания, тяжёлого климата и связанной с этим страшной болезни — цинги. Длинная полярная ночь с её многодневными ветрами и метелями, сбивающими человека с ног, морозами, студившими кровь, бесспорно, ослабляла организм, подтачивала его здоровье. Не случайно у груманланов были популярны песни вроде:

Ты, Грумант-батюшка, страшён, Весь горами обвешён, Кругом льдами обнесён, На тебе нам жить опасно, Не пришла бы смерть напрасно…

Чтобы не поддаться коварной болезни, возникавшей обычно при отсутствии в пище витаминов и сопровождавшейся слабостью и кровоточивостью дёсен, мужественные груманланы старались проводить долгие тёмные вечера и дни в весьма интенсивной работе. То они ходили проверять расставленные капканы и часто вытаскивали из примитивных ловушек белых и голубых песцов, то вязали рыболовные сети или верёвки, то выделывали шкуры белых медведей и нерп, то шили себе верхнюю меховую одежду из оленьих шкур, то мастерили что-нибудь из принесённого морем дерева — плавника — или коротали время за пошивом обуви. У промышленников практиковалась даже такая оригинальная борьба с навязчивым сном, как вязание узлов на верёвках и их развязывание, а также спарывание с овчинных полушубков заплат и нашивание их заново…

Свои плавания груманланы совершали на небольших парусных судах — ладьях (лодьях). Их команда состояла примерно из двадцати человек, которых возглавлял опытный мореход — кормщик. Как правило, выходили в море с началом очередной навигации — в конце весны или начале лета. Промышленники отправлялись на Грумант и Новую Землю из Архангельска, Онеги, Кеми, Колы, Мезени…

Известно, что мезенские моряки очень часто ходили на Грумант, сначала посетив Новую Землю. Этот путь был намного длиннее, чем, например, от Колы прямо к Шпицбергену. Такое плавание обычно занимало около двух месяцев, но оправдывалось его безопасностью: двигаясь от новоземельских берегов к западу вдоль кромки льдов, суда были защищены от сильных северных ветров в Баренцевом море. Следует вспомнить, что поморы пользовались примитивными самодельными картами и компасами.

Плавания на Грумант в те времена поморы совершали часто. Вместе с тем в русских документах XVI-XVII веков данных о них нет. Чем это можно объяснить? Профессор М. И. Белов считает, что новоземельский вариант плаваний на Грумант как раз отвечает на вопрос об этом. Учёный полагает, что многие северные архивы погибли и поэтому до нас дошла только таможенная документация XVI-XVII веков. Так как таможню не интересовал точный маршрут следования мореходов, она лишь отмечала Новую Землю и не ставила целью уточнять дальнейший их путь от её берегов.

Документальным свидетельством использования новоземельского пути на Грумант в начале XVII века служит старинная голландская навигационная карта 1619 года, выполненная на небольшой деревянной доске. На ней показан морской путь от Новой Земли к острову Медвежьему и от него на Шпицберген. Известно, что голландцы в то время не ходили указанным маршрутом, если не считать единственного плавания Баренца в 1596 году от Медвежьего до северного острова Новой Земли, да и то значительно южнее пути, отмеченного на карте 1619 года. Несомненно, что в основу создания карты легли данные, а возможно, и чертежи, полученные голландцами от поморов. Интерес представляет и то, что путь на карте совпадает с осенней или весенней среднемноголетней кромкой льдов Баренцева моря.

История колонизации архипелага, история зимовок на нём насчитывает множество драматических событий, происшедших и в XVII, и в XVIII, и в XIX веках. Так, погибли от цинги все участники первой голландской зимовки в 1633 году и норвежской зимовки на Медвежьем в 1833 году, а в 1837 году на самом юге Шпицбергена умерли двадцать два русских зимовщика.

Волнующий рассказ о злоключениях четырех полярных Робинзонов написал петербургский историк академик Пётр-Людовик Леруа (Пьер Ле Руа) со слов груманланов, которые неожиданно и надолго стали пленниками дикой природы одного из необитаемых островов Шпицбергена.

Эта повесть впервые увидела свет в 1766 году в столице России на… французском языке, а ещё через два года была напечатана в Митаве (Риге) на немецком языке. В 1772 году она вышла, наконец, на русском языке в Петербурге под длинным названием «Приключения четырех российских матрозов к острову Ост-Шпицбергену, бурею принесённых, где они шесть лет и три месяца прожили». Книга Леруа имела огромный успех, обошла всю Европу и прочно вошла в классику полярной приключенческой литературы…

Все мы в детстве зачитывались книгой Даниеля Дефо «Жизнь и странные небывалые приключения Робинзона Крузо». Английский писатель воспроизвёл в 1719 году действительную историю моряка А. Селькирка, насильно высаженного на необитаемый остров в Тихом океане и прожившего там четыре с половиной года.

Шпицберген тоже знает своих Робинзонов, которые принуждены были оставаться на зимовку не по своей воле. Некоторые из них выживали, другие погибали. Однако определённо можно сказать, что ни одна из известных до сих пор вынужденных зимовок во всём мире не может сравниться с зимовкой четырех груманланов, которые провели на необитаемом острове без всякой помощи более шести лет. Подвиг поморов, совершенный в конце первой половины XVIII века не в тропиках, а в Арктике, заслуживает того, чтобы о нём рассказать здесь.

В 1743 году купец из города Мезени Архангельской губернии Еремей Окладников снарядил промысловое судно и отправил четырнадцать человек на Грумант для ловли морского зверя. На девятый день плавания ветер переменился, и вместо того, чтобы достичь западной стороны архипелага, судно прибило к восточной. В трех верстах от берега его зажали льды. Так как зимовка на маленьком корабле представляла огромную опасность, решили осмотреть близлежащее побережье, чтобы затем перебраться туда. Кто-то вспомнил, что мезенские жители давно ещё привезли на этот остров лес и построили где-то здесь хижину. Для её поиска снарядили четырех человек во главе с кормщиком Алексеем Ивановичем Химковым (Инковым).

Чтобы не провалиться под лёд и не утонуть, они взяли с собой лишь небольшой груз. Все снаряжение, которое поморы унесли с корабля, состояло из ружья, рожка с порохом на двенадцать зарядов, двенадцати пуль, топора, маленького котла, двадцати фунтов муки, огнива, трута, ножика, пузырька с курительным табаком да по трубке деревянной на брата. Вот с такими ничтожно малыми запасами оружия и продуктов ступили они на совершенно дикий и необитаемый остров (либо Эдж, либо один из близлежащих к нему маленьких островов).

Сначала всё шло хорошо. Хижину удалось обнаружить довольно быстро. Это был бревенчатый дом длиной около шести саженей, шириной и высотой по три сажени. Имелись сени шириной сажени две. В горнице находилась глинобитная русская печь без трубы (курная изба). В те времена крестьяне России строили большей частью свои жилища таким образом. От времени и ненастной погоды изба немного повредилась. Переночевав здесь, обрадованные промышленники поутру заторопились на судно к оставшимся товарищам, чтобы поведать им о большой удаче и помочь поскорее перенести на берег все имеющиеся съестные припасы, оружие и разное имущество, необходимое для зимовки на острове.

Нет слов, которыми можно было бы передать удивление и ужас людей, когда, придя на старое место, они увидели вместо своего судна, затёртого льдами, совершенно чистое море. Разыгравшийся ночью жестокий шторм оторвал лёд от берега и угнал его вместе с деревянным судёнышком. Робинзоны поняли, что, поскольку нет судна, нет больше и шансов покинуть этот негостеприимный остров — холодный и унылый. Опечаленные люди вынуждены были готовиться к зимовке…

Так на далёком пустынном берегу необитаемого острова началась полярная одиссея четырех русских моряков.

Нужда побуждает обычно к особенному трудолюбию, умению, находчивости… За короткое время двенадцатью зарядами они подстрелили двенадцать оленей. Из найденной на берегу доски вытащили железный крюк и несколько гвоздей длиной до 15 сантиметров. Когда кончились запасы оленьего мяса, судьба сжалилась над бедствующими людьми — они нашли еловый корень. Из него с помощью ножа удалось сделать настоящий лук. Требовалась тетива для стягивания его концов. Но как её найдёшь здесь?

Сначала для обороны от белых медведей решили сделать две рогатины. Чтобы ковать железо для рогатин и стрел, нужен был молоток. Из того самого железного крюка, найденного в доске, смастерили и его. Для кузницы раздобыли большой камень, который заменил поморам наковальню, а из двух оленьих рогов получились клещи. С помощью этих инструментов выковали и наточили железные наконечники для рогатин-копий. С большой опасностью груманланы убили первого белого медведя. Мясо его съели, а из жил изготовили тетиву и натянули её на самодельный лук. Столь же удачно были сделаны и стрелы, которыми за время жизни на острове удалось убить 250 оленей и множество песцов. Рогатинами-копьями добыли ещё девять медведей, пытавшихся проникнуть в избу.

Долгое время поморы нарочно ели сырое мясо, притом без соли и хлеба, которых не имели. Вместо хлеба использовали мясо, высушенное летом на солнце. Дров не хватало. Приходилось экономить топливо. Огонь высекали из кремня и поддерживали его непрерывное горение в собственноручно сделанном из глины сосуде, заменявшем лампаду.

Перед началом первой своей зимовки на острове промышленники обеспечили себя многими оленьими и песцовыми шкурами, которые служили им вместо постелей и одеял. Однако люди испытывали острый недостаток в одежде и обуви. Пришлось учиться выделывать кожу и меха. Для шитья сапог, башмаков и платья выковали из железа шила и иглы, а вместо ниток пустили в дело жилы медведей и оленей. Так постепенно поморы одели себя с ног до головы.

Иногда море выбрасывало на берег стволы деревьев, а порой и обломки погибших кораблей. Все эти «дары» моря груманланы использовали… И всё же чувствовать себя здесь в полной безопасности было невозможно. Постоянно людям смертельно угрожал самый коварный на Севере враг — цинга, или скорбут, как называли эту страшную болезнь поморы. Надёжный способ борьбы с ней показал своим спутникам по несчастью опытный кормщик, до того уже зимовавший несколько раз на западном берегу Груманта. Он уговорил товарищей есть сырое и мороженое мясо, пить тёплую кровь только что убитого оленя, стараться как можно больше двигаться и есть сырую ложечную траву, насыщенную необходимыми для здоровья витаминами. Трое мореходов исправно выполняли эти дружеские советы и выдюжили, а четвёртый матрос кровь пить отказывался да к тому же ещё был ленив и почти всё время оставался в хижине. В результате он обессилел и в конце концов скончался, претерпев ужасные мучения…

Шесть раз зима сменялась летом, шесть раз долгая полярная ночь медленно таяла и гнетущий мрак исчезал на несколько месяцев, а никаких кораблей всё не было видно на горизонте, и надежды на спасение медленно угасали. И вот тогда, когда груманланы уже больше не надеялись увидеть родную землю и своих близких, через 75 месяцев невольного плена на Шпицбергене, они заметили плывущий корабль. Это произошло 15 августа 1749 года. Поморы поспешили разложить огни на возвышенных местах близ их жилища.

С судна увидели сигналы и приблизились к берегу. Так пришло долгожданное спасение. Прибывший корабль принадлежал известному мореходу и исследователю Шпицбергена помору-промышленнику Амосу Корнилову, который пятнадцать раз плавал сюда и несколько раз зимовал здесь. 28 сентября спасённые груманланы прибыли в Архангельск вместе со своей богатой добычей и немудрёными приспособлениями для борьбы за жизнь в условиях Арктики…

Эта удивительная история — ещё одно доказательство необычайного мужества русских людей, которые осваивали в те далёкие годы суровый Север.

XVIII век знаменует собой начало изучения Шпицбергена. Косвенное отношение к этому имел и выдающийся учёный-энциклопедист Михаил Васильевич Ломоносов. В 1763 году появился его известный труд «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию». В нём говорилось, что «Северный океан есть пространное поле, где усугубиться может Российская слава, соединённая с беспримерною пользою через изобретение восточно-северного мореплавания в Индию и Америку». В проекте освоения этого морского пути, переданном учёным на рассмотрение морской российских флотов комиссии, он утверждал, что лучше начинать плавание к Берингову проливу от Груманта, причём через Северный полюс как промежуточную точку на пути через весь Ледовитый океан. По предложению Ломоносова была организована полярная экспедиция, которой довелось стать первой научной экспедицией на Шпицберген.

В мае следующего года Екатерина II издала специальный указ, составленный Ломоносовым, о снаряжении экспедиции в Арктику: «Для пользы мореплавания и купечества на восток наших верных подданных, за благо избрали мы учинить поиск морского проходу Северным океаном на Камчатку и далее. Того ради всемилостивейше повелеваем, не упуская времени, положить сему предприятию начало нынешним летом, под именем „возобновления китовых и других звериных и рыбных промыслов на Шпицбергене“.

Начальником первой русской высокоширотной морской экспедиции был назначен известный мореплаватель того времени капитан I ранга Василий Яковлевич Чичагов. В его распоряжение направлялись лучшие морские офицеры и искусные поморы — кормщики, матросы и промышленники, которые ранее бывали на Груманте и Новой Земле. Интересно, что в архиве сохранился подлинный список имён, составленный лично М. В. Ломоносовым в 1764 году для отбора в экспедицию Чичагова «способнейших к северному мореплаванию». Среди них значится и имя Инкова (Химкова) — героя-кормщика, участника шестилетней зимовки на Шпицбергене.

Летом 1764 года из Архангельска на архипелаг ушли шесть кораблей под командованием капитан-лейтенанта Михаила Сергеевича Немтинова. Они доставили в Кломбай (так поморы называли нынешний залив Бельсунн) несколько изб, амбаров, бань, а также провиант на одиннадцать человек. На запланированную зимовку осталась партия унтер-лейтенанта Моисея Рындина.

Незадолго до смерти, последовавшей 4 апреля 1765 года, Ломоносов написал «Примерную инструкцию» для участников предстоящей полярной экспедиции. Это была научно обоснованная программа широкого географического исследования полярных морей. Вскоре после кончины великого учёного главный отряд экспедиции под начальством В. Я. Чичагова вышел из Колы на север. В состав морского отряда входили три специально построенных для этого похода корабля — «Чичагов», «Бабаев» и «Панов», названные по именам своих командиров.

В начале августа Чичагов достиг к северо-западу от Шпицбергена широты 80 градусов 26 минут, после чего вынужден был отдать приказ о возвращении в Архангельск. Несмотря на сильное неудовольствие адмиралтейств-коллегий, она всё же постановила «покушение повторить» в следующем, 1766 году. Но и эта попытка также закончилась неудачей. Чичагову удалось пройти примерно до той же широты: здесь, встретив непроходимые льды и понимая дальнейшую бесполезность продолжать поход, он повернул назад. Совершенно очевидно, что задача, стоявшая перед Чичаговым в середине 60-х годов XVIII века: пройти через Северный полюс к берегам Северо-Западной Америки на совершенно не приспособленных для плавания во льдах деревянных парусных судах — была абсолютно невыполнима.

Однако, несмотря на неудачу, значение первой научной экспедиции на Шпицберген следует оценить достаточно высоко. Так, впервые в истории полярного мореплавания сразу три судна попытались проникнуть в центр Арктики. Во время этих походов, а также при устройстве вспомогательной базы в Кломбае на Груманте удалось собрать богатый материал о природе Гренландского моря, погоде высоких широт и истории архипелага. Экспедиция была снабжена новейшими и наиболее совершенными по тем временам приборами, специально сконструированными для неё М. В. Ломоносовым.

В 1773 году, вслед за Чичаговым, на Шпицбергене побывала хорошо оснащённая английская научная экспедиция капитана Константина Фиппса, направленная Королевским географическим обществом с целью выяснить возможность проникновения в центральную часть Северного Ледовитого океана, чтобы пройти через полюс в Индию. Таким образом, перед экспедицией стояла задача, аналогичная задачам, ставившимся перед русской экспедицией. Надо напомнить, что в то время и позже, вплоть до конца прошлого столетия, бытовало ошибочное предположение о существовании «открытого полярного моря» в центральной части Ледовитого океана. Из этой гипотезы следовало, что море, окружающее полюс, не имеет льдов или они настолько разрозненны, что не помешают плаванию. Таким образом, думали исследователи, кораблям надо лишь постараться преодолеть полосу плывущих льдов, которая тянется вдоль границ океана, и тогда начнётся беспрепятственное плавание по чистой воде.

На двух лучших английских судах того времени — «Рейс-Хорс» и «Каркас» — экспедиция Фиппса вышла 2 июля из Лондона на Шпицберген. Но на широте 80 градусов 30 минут сплошные льды остановили корабли. Все попытки найти проход между ними привели лишь к тому, что удалось приблизиться к 81-й параллели близ острова Моффен, расположенного у северного побережья Западного Шпицбергена. Так был побит рекорд, установленный ещё Гудзоном. Вместе с тем за прошедшие 165 лет морская «дорога» до крайней северной точки света сократилась только на 25 миль. С большим трудом суда выбрались из тяжёлых льдов и вернулись в Англию. Экспедиция проводила на архипелаге исследования земного магнетизма, определяла температуру и влажность воздуха, вела наблюдения за миром животных и растений.

Известно, что вскоре после неудачных плаваний Чичагова профессор Петербургского университета Е. Ф. Зябловский заявил, что «ныне никому уже на мысль не придёт, чтоб ещё предпринимать путешествие по Ледовитому океану». Тогда большинство учёных разделяло мнение этого недальновидного профессора. Английская экспедиция только укрепила сложившееся мнение…

Вторая половина XVIII столетия была ознаменована новым бурным расцветом русских промыслов на Груманте. Нередко там оставались зимовать до двухсот поморов. До наступления полярной ночи промышленники охотились обычно на оленей, а в тёмное время отлавливали песцов. С приходом весны приступали к промыслу морского зверя. Чтобы его найти и добыть, приходилось уходить нередко в открытое море на небольших карбасах.

В XVIII веке одно из наиболее крупных русских становищ на Груманте находилось на северо-западе, близ места, где стоял старинный город Смеренбург. Это становище посетил в 1780 году один английский врач, который привёл интересные подробности из жизни поморов. Ежегодно сюда приходило из Архангельска судно водоизмещением около 100 тонн. Оно привозило продовольствие, промысловое снаряжение и новую смену зимовщиков, а увозило назад продукты промысла, добытые за год: сало, китовый ус, медвежьи и песцовые шкуры, гагачий пух, копчёные оленьи языки, зубы нарвала… На зимовке имелся даже врач. В тот год им был Идерих Пахенталь, с которым беседовал его английский коллега. Русский врач уже несколько раз плавал на Грумант, и ему пришлась по душе жизнь на полярном архипелаге.

Одной из наиболее известных и древних семей груманланов были на Руси Старостины. По рассказам, которые передавались из рода в род, их предки плавали на Грумант ещё до основания Соловецкого монастыря в Белом море, то есть ранее 1435 года.

Иностранцы, посещавшие архипелаг в конце XVIII — начале XIX века, хорошо знали промышленника Ивана Старостина, одного из самых первых постоянных жителей Груманта. Недаром его уважительно величали «королём Шпицбергена»! Норвежские охотники-зверобои рассказывали шведскому профессору Свену Ловену, изучавшему архипелаг в 1827 году, что Иван Старостин был очень живой, крепкий и румяный, с окладистой бородой.

Некоронованный «король» впервые отправился в своё «ледяное королевство» в 1780 году. Сначала он ездил туда промышлять почти каждое лето, иногда оставаясь и зимовать. После же смерти жены Старостин и вовсе переселился на Грумант. Последние пятнадцать лет жизни русский богатырь провёл здесь безвыездно, занимаясь охотой и морским промыслом. Его родственники наезжали сюда из Поморья, чтобы доставить необходимый провиант, одежду и охотничьи принадлежности, а назад увезти богатые трофеи. Всего Иван Старостин прожил на Шпицбергене более 30 лет. Умер он, уже будучи глубоким стариком, в 1826 году. Его похоронили недалеко от избы, на мысе, названном впоследствии А. Э. Норденшельдом именем Старостина.

Мне довелось бывать на месте, выбранном двести лет назад помором-анахоретом для своего проживания на архипелаге. Moгу засвидетельствовать, что оно очень удобно и красиво. С мыса Старостина, незначительно выступающего от южного берега в устье Ис-фьорда, открывается впечатляющая картина. С одной стороны, на западе, беспредельная ширь Гренландского моря, а с другой Ї крупнейший залив Шпицбергена, далеко вдающийся в центральную часть архипелага и обрамлённый остроконечными заснеженными горами и тёмными скалами. Прямо напротив, на север, иная панорама: низкий северный мыс Ис-фьорда Деудманс теряется на фоне высокого горного массива, над которым возвышаются три приметные горы. Из них выделяется крайняя юго-восточная с рассечённой вершиной. Это Алькхорн — гора, хорошо видная из Баренцбурга. Правее яркие белоснежные ленты ледников чередуются с острыми горами. С тыльной стороны мыса Старостина высятся, словно сторожа, горы Вадеборг и Грига, а в долине между ними вытянулось одно из крупнейших озёр Шпицбергена — Линне. Могучие береговые обрывы, величественные горы, ледники, озера, прибрежная тундра, речки скрашивают водное однообразие моря…

Несомненный интерес представляют раскопки, проведённые в Руссекейла — Русской бухточке. Впервые здесь работали в 1955 и 1960 годах скандинавские археологи. Им удалось обнаружить жилые помещения, баню и амбар, а также русские монеты, шахматы, глиняную посуду, охотничье снаряжение и другие предметы. Судя по вырезанным на деревянных изделиях датам, эти coopужения существовали во второй половине XVIII века. Ещё и сегодня можно увидеть разрушенные временем цокольные бревна — остатки сравнительно большого дома, в котором, по всей вероятности, и жил наиболее известный человек из династии промышленников-груманланов — Иван Старостин. В 1966 году кандидат геолого-минералогических наук Мария Николаевна Соловьёва нашла здесь дополнительные вещественные доказательства существования старинного русского зимовья.

В 1978 году к исследованиям, связанным с историей деятельности русских поморов на Шпицбергене, приступила экспедиция Института археологии АН СССР, которой руководил кандидат исторических наук Вадим Фёдорович Старков. Учёные обнаружили близ дома Старостина остатки большого поморского креста.

На Шпицбергене такие кресты сопровождают практически все поморские постройки. Помимо обетного и культового назначения они выполняли важнейшие функции навигационных знаков, указывая судам вход в гавань (перекладины были всегда ориентированы по линии север — юг). Из стоящих ныне на архипелаге крестов нам известен пока только один — на Северном Русском острове. В. С. Корякин нашёл поваленный крест около остатков двух типично русских домов на мысе Слеттнесет.

Археологическая экспедиция АН СССР за два года получила интересные данные, которые свидетельствуют о широком размахе русской деятельности на Шпицбергене, особенно усилившейся в XVIII веке. В настоящее время имеются сведения почти о 80 памятниках, связанных с историей поморов на Шпицбергене. Число их всё время растёт. О том, что их обитание здесь носило регулярный и долговременный характер, говорит мощный культурный слой на всех раскопанных поселениях. Среди большого количества находок имеются предметы, отражающие круглогодичный характер промысловой деятельности поморов на архипелаге.

По разным причинам деятельность русских промыслов на Шпицбергене начинает ослабевать в XIX веке, а в середине столетия она и вовсе замирает. Последние массовые поездки груманланов состоялись в 1851 году, причём две из них омрачены трагедиями: гибелью крупной русской зимовки на северо-западе острова Западный Шпицберген и убийством группы промышленников со шхуны «Григорий Богослов» в бухте Кломбай (Бельсунн).

К этому времени изменились условия, в которых вёлся промысел, усилилась конкуренция иностранных промышленников, хищнически истреблявших животный мир архипелага. Да и царское правительство не проявляло заметного интереса ни к продолжению на нём деятельности русских промысловиков, ни к детальному изучению его природы. С первой половины прошлого века русские промыслы стали уступать место норвежским. Первая их хижина появилась на архипелаге на берегу Кросс-фьорда в 1822 году…

В начале прошлого века на Шпицбергене многократно бывал известный английский китобой Вильям Скоресби (старший). В первой четверти столетия отец и сын Скоресби совершили 17 плаваний на архипелаг. Во время одного из своих походов в районе Шпицбергена на корабле «Резолюшн» 24 мая 1806 года они сумели достигнуть 81-го градуса 30-й минуты северной широты и превысить рекорд Фиппса.

25 апреля 1818 года из Темзы ушла в сторону Шпицбергена ещё одна экспедиция англичан. Она состояла из двух парусных судов Ї «Доротея» и «Трент», которыми командовали капитан Дэвид Бечан и лейтенант Джон Франклин, будущий известный полярный исследователь. От архипелага оба судна собирались идти к полюсу, а оттуда искать проход в Берингов пролив. Таким образом, задачи экспедиции мало чем отличались от планов Чичагова и Фиппса. Результаты её оказались также неутешительными: суда не смогли продвинуться дальше чем на 80 градусов 34 минуты. Чтобы спасти корабли от сжатия, капитаны укрыли их в одном из фьордов северо-западной оконечности Шпицбергена, где исследователи провели научные наблюдения. Дальнейшие попытки преодолеть тяжёлые льды ни к чему не привели. Потеряв всякую надежду на достижение полюса, моряки вернулись в Англию.

В 1845 году английская полярная экспедиция на кораблях «Эребус» и «Террор», ведомая Франклином, которому было уже далеко за шестьдесят лет, отправилась в дальний и опасный путь надеясь пробиться Северо-Западным проходом в Тихий океан.

Однако экспедиция исчезла бесследно. На поиски своего отважного мужа энергичная и любящая леди Джейн снаряжала пять полярных экспедиций. Лишь через двенадцать лет удалось обнаружить записку, оставленную на острове Кинг-Вильям. В ней сообщалось что корабли были затёрты льдами и во время вынужденной зимовки умерли 25 человек, в том числе начальник экспедиции.

Супругам Франклин не суждено было встретиться снова и идти до конца рядом. И тогда в знак большого уважения к этим мужественным, любившим друг друга людям исследователи Арктики навсегда соединили вместе леди Джейн и сэра Джона Франклин на географической карте полярного архипелага. На северо-западе Северо-Восточной Земли находится Франклинсунн — пролив Джона Франклина. На востоке он смыкается с заливом Джейн Франклина. В свою очередь, в вершину Леди-Франклин-фьорда спускаются ледники Северный Франклин и Южный Франклин, а на восточном побережье залива, прямо напротив пролива Франклина, возвышается самая высокая гора этого района — Франклинфьель, у подножия которой начинается Франклиндаль — долина Франклина… Mолодой Джон в 1818 году проходил все эти места.

На юге широкого залива Бельсунн расположен Решерш-фьорд в водах которого заканчивает своё движение крупный ледник Решерш. Названия фьорда и ледника напоминают нам об известной французской экспедиции, осуществившей первые комплексные исследования природы Шпицбергена. Среди её участников был видный естествоиспытатель и путешественник XIX столетия Шарль Мартен. Научная экспедиция приезжала на архипелаг летом 1837, 1838 и 1839 годов, а доставлял её сюда французский корвет «Ля решерш». Труды наблюдений Мартена и его коллег были опубликованы в 16-томном издании, которое вышло в Париже в 1840— 1849 годах.

В начале второй половины прошлого века научный штурм Шпицбергена предпринимается целым рядом шведских экспедиций, хотя первая шведская научная экспедиция под руководством члена Стокгольмской академии наук Свена Людвига Ловена была организована ещё в 1837 году. В 1858 году экспедицию возглавил профессор-естествоиспытатель Отто Мартин Турелль. Среди его ближайших помощников выделялся 26-летний профессор Стокгольмской академии наук Адольф Эрик Норденшельд. Интересно, что это была первая полярная экспедиция знаменитого исследователя Арктики, которому впоследствии за выдающиеся научные заслуги будет пожаловано баронское звание. Три года спустя, в 1861 году, Турелль снарядил на Шпицберген Вторую экспедицию. В ней приняли участие десять учёных, в том числе и Норденшельд. Во время двух тяжёлых походов, совершенных на шлюпках, он нанёс на карту пролив Хинлопен, разделяющий острова Западной Шпицберген и Северо-Восточная Земля, и Семь Островов — группу самых северных островов архипелага, лежащих перед входом в огромную бухту Норденшельда.

Третью экспедицию возглавил уже А. Э. Норденшельд. Он исследовал южные и юго-восточные части Шпицбергена и сверил их с картой. В 1868 году профессор направился сюда в четвёртый раз. Экспедиция надеялась проникнуть на пароходе «София» в высокие широты. Но все попытки шведов оказались неудачными из-за неблагоприятных ледовых условий. Пресса писала, что эта экспедиция доказала наличие ледового пояса, окружающего полюс до 81 — 82-го градуса северной широты, и тот полярник, кто захочет одолеть его, должен снаряжать сани с собаками.

Последняя, пятая по счёту экспедиция началась в 1872 году. Главная задача заключалась в том, чтобы проникнуть со Шпицбергена к Северному полюсу на санях, запряжённых лапландскими оленями. Для этого предполагалось устроить базу на острове Парри, расположенном к северу от архипелага. 21 июля из порта Тромсё вышли на Шпицберген четыре шведских судна. Однако из-за непроходимых льдов они вынуждены были зазимовать в бухте Моссель, лежащей у 80-й параллели, на самом севере острова Западный Шпицберген. Следующей весной Норденшельд снарядил пешую партию и отправился обследовать Северо-Восточную Землю. Впервые в истории ему удалось пересечь ледниковый покров этого острова и получить интересные сведения о нём.

Исследования, выполненные шведскими экспедициями на Шпицбергене, а также на острове Медвежьем, значительно расширили представления учёных об их природе. Так, геологи нашли остатки ископаемых растений третичного периода — свидетельство того что когда-то здесь господствовал тёплый и влажный климат. Морские террасы, обнаруженные учёными, говорили о значительном поднятии архипелага в последние несколько тысяч лет. Шведы первыми выдвинули гипотезу о том, что берега Шпицбергена омывает ветвь тёплого течения Гольфстрим. На Медвежьем были найдены залежи каменного угля.

Интерес к изучению природы Шпицбергена возрождается в конце XIX века. Швеция, Германия, Автрия, Англия, Монако и Россия снаряжают сюда различные полярные экспедиции.

Дважды побывал на архипелаге известный английский альпинист Мартин Конвей. В 1896 году он первым пересёк остров Западный Шпицберген с запада на восток. Во время своего путешествия Конвей составил обстоятельное описание ледников и физико-географических условий срединной части острова. На следующий год альпинист-исследователь занимался изучением северо-восточного побережья Ис-фьорда и совершил несколько маршрутов в центральную часть острова.

В 1898 году шведский геолог профессор Г. А. Натхорст осуществил очень интересное плавание на судне «Антарктика» вокруг архипелага. Надо сказать, что то лето было чрезвычайно благоприятно: море к западу и востоку от Шпицбергена не забивалось, как обычно, льдами. Этим объясняется и то, что другая экспедиция — немецкая— под начальством журналиста Теодора Лернера смогла удачно повторить тем же летом плавание Натхорста, но только с запада на восток.

Наконец, тогда же здесь побывали зоолог Киевского университета профессор А. А. Коротнев и хранитель Зоологического музея Ю. Н. Семенкевич. Во время своей научной экскурсии на Шпицбергене они собрали богатую зоологическую и ботаническую коллекции, которые привезли в Россию.

Со Шпицбергеном связано пробное плавание во льдах Арктики первого в мире крупного ледокола «Ермак», совершенное под руководством его создателя вице-адмирала Степана Осиповича Макарова в мае — июне 1899 года. Через месяц после этого состоялся второй поход. 14 августа «Ермак» достиг к северу от архипелага широты 81 градус 30 минут, пройдя во льдах 230 миль. Во время плавания ледокол легко форсировал морские льды к северу от Семи Островов, куда раньше обычные суда ходить не отваживались. В малообследованных водах Шпицбергена были проведены океанографические работы.

На берегу Адвент-фьорда, недалеко от того места, где ныне находится норвежский аэропорт Лонгйир, С. О. Макаров установил вековую марку — специальный знак, предназначенный для наблюденийза многолетними колебаниями уровня моря. Так как на берегу залива не оказалось прочного скалистого обрыва, марка была построена из камней в виде двухметровой пирамиды, скреплённой и облицованной цементом. Над шкалой уровня имелась метка: «1899 Ермак».

В августе того же года в Адвент-фьорде произошла интересная встреча двух видных океанографов разных стран. Один из них был русский вице-адмирал С. О. Макаров, а другой — правитель княжества Монако принц Альберт I. Учёный-монарх во второй раз прибыл сюда на яхте «Принцесса Алиса», специально построенной для проведения глубоководных исследований.

Важнейшее событие в истории исследования архипелага — научное предприятие, названное Шпицбергенским градусным измерением, выполнено на самом рубеже XIX и XX веков русской и шведской экспедициями. По предложению Шведской академии наук в них участвовала Академия наук России. В обеих академиях были созданы специальные комиссии по градусным измерениям на Шпицбергене, куда вошли такие крупные учёные, как академики О. А. Бактунд, Ф. А. Бредихин, А. П. Карпинский и М. А. Рыкачев, адъюнкты (позднее академики) Б. Б. Голицын и Ф. Н. Чернышёв, шведские профессора А. Э. Норденшельд, А. Дуннер, Г. Де Геер и Э. Иедерин. Комиссии стали руководящим центром для всех исследований Шпицбергенского градусного измерения. Эти работы требовались для уточнения размеров земного эллипсоида, то есть для определения истинной формы нашей планеты. Они начались в 1899 и закончились в 1902 году. Русскую экспедицию возглавлял до 1900 годаштабс-капитан Д. Д. Сергиевский, а затем опытнейший исследователь Арктики Ф. Н. Чернышёв.

Основная база русских исследователей была создана на южном побережье залива Хорнсунн в 1899 году и получила название Константиновка. Шведы избрали для аналогичной цели бухту Трейренберг на севере.

Три лета и одну зиму — всего 522 дня — потребовалось затратить русским на то, чтобы в неимоверно тяжёлых условиях выполнить порученное дело и обогатить науку новыми важными данными о природных особенностях Шпицбергена.

В первом году XX века на берегу Адвент-фьорда, недалеко от вековой марки адмирала С. О. Макарова, русские геодезисты и астрономы соорудили оригинальный астропункт — своеобразный памятный знак в честь проведённых на Шпицбергене работ. Он имел форму прямоугольного параллелепипеда высотой около одного метра, на медной доске была выбита надпись на французском языке: «Астрономический пункт. Русская партия Шведско-русской экспедиции для измерения дуги меридиана на Шпицбергене. 1900 г.» Попытки участников нашей экспедиции обнаружить следы этого астропункта, так же как и вековой марки «Ермака», оказались безуспешными. Ныне лишь фотографии, сделанные 80 лет назад и опубликованные в ряде книг, подтверждают сказанное…

В 1901 году основные работы русской экспедиции были сосредоточены в центральной ледяной области острова Западный Шпицберген. В тот год у берегов архипелага создалась тяжёлая ледовая обстановка. Поэтому суда сопровождал до места высадки ледокол «Ермак». Это был его третий поход к Шпицбергену. Четыре попытки предпринял ледокол, прежде чем ему удалось пробиться сквозь льды пролива Стур-фьорд и высадить партию геодезистов на припай залива Жиневра у края огромного ледника Негри. Вместе с мезенскими поморами учёные проделали большой и изнурительный поход по горам и ледникам, где ещё не ступала нога человека. В конце концов исследователи достигли горы Чернышёва и соорудили на её вершине каменную пирамиду.

Все попытки шведов проникнуть на гору Ньютона, чтобы поставить на ней триангуляционный знак, не увенчались успехом. Тогда русская партия во главе с астрономом А. С. Васильевым взялась выполнить труднейшую задачу: связать в одну систему северную и южную части триангуляционной сети Шпицбергена. Преодолев все тягости пути, группа впервые покорила высшую точку архипелага и построила здесь знак…

Русско-шведская экспедиция подтвердила плодотворность международного научного сотрудничества.

До начала первой мировой войны на Шпицбергене началась интенсивная разработка угольных месторождений, а на его берега высаживались шотландские, немецкие, норвежские, швейцарские и русские полярные экспедиции.

В целях изучения возможностей применения дирижаблей в Арктике известный немецкий полярный геофизик и географ профессор Эрих Дригальский организовал здесь специальную экспедицию. В неё вошли конструктор дирижаблей граф Фердинанд Цеппелин, метеоролог д-р Курт Вегенер и другие учёные. В 1912-1913 годах на западном побережье Кросс-фьорда действовала научная германская станция, на которой велись метеонаблюдения и исследования перемещения воздушных масс.

Великий полярный исследователь Фритьоф Нансен побывал на Шпицбергене в 1912 году на своей маленькой яхте «Веслемёй». Несмотря на то что экспедиция была кратковременной, норвежский учёный подарил людям, интересующимся Арктикой, увлекательную и содержательную книгу о природе и истории полярного архипелага.

В то же лето на Шпицберген отправилась на небольшом судне «Герцог Эрнст» ещё одна полярная экспедиция. Её возглавлял молодой немецкий пехотный лейтенант Шрёдер-Шранц, совершенно не обладавший опытом полярника. В планы этой экспедиции входили санные поездки по ледниковому покрову Северо-Восточной Земли и проведение некоторых научных исследований. Однако 25 августа 1912 года, как часто бывает на севере, льды неожиданно сомкнулись и вынудили экспедицию, снаряжённую только на летний период, зазимовать на 80-м градусе северной широты в бухте Трейренберг. Её финал оказался трагическим: на следующий год со Шпицбергена домой вернулось из пятнадцати человек лишь шестеро.

Яркий след в истории изучения архипелага оставил неутомимый русский геолог и революционер Владимир Александрович Русанов— бесстрашный полярный исследователь начала XX века. В 1912 году правительство России назначает его начальником экспедиции на «ничейный» в то время Шпицберген для обследования природных богатств и выявления месторождений угля.

В Норвегии Русанов приобретает небольшое зверобойное парусно-моторное судно «Геркулес». Должность капитана доверяется молодому, но уже опытному моряку и океанографу А. С. Кучину — участнику антарктической экспедиции Амундсена на «Фраме» в 1910-1911 годах. В научную группу включаются также молодой горный инженер Р. Л. Самойлович, зоолог и фотограф 3. Ф. Сватош, французский геолог и врач Жюльетта Жан — невеста Русанова.

9 июля 1912 года «Геркулес» покинул Кольский залив и направился к берегам Шпицбергена. На седьмой день экспедиция высадилась в Бельсунне. Сначала Русанов провёл обследование средней и южной частей острова Западный Шпицберген, а затем пересёк его центральный район. После этого в сопровождении двух матросов он уходит в большой пеший маршрут из Бельсунна на восточное побережье, к Стур-фьорду. Путь оказался невероятно тяжёлым. Двигаясь по леднику, Русанов едва не погиб, провалившись в одну из многих глубоких трещин, прикрытых непрочным снежным «мостом». Лишь чудом ему удалось задержаться на выступе многометровой расселины и с помощью находчивых матросов выбраться из ледяной могилы.

Из Бельсунна «Геркулес» взял курс на север архипелага. За короткое время геологи обследовали берега пролива Форлансунн, Конгс-фьорда, Кросс-фьорда и Ис-фьорда. Побывал Русанов и в Грён-фьорде, на восточном берегу которого (близ нынешнего рудника Баренцбург) находились у норвежцев радиостанция, китобойная станция и угольный земельный участок.

К началу августа экспедиция завершила плановые работы, продолжавшиеся шесть недель. За это непродолжительное время общая длина поисковых маршрутов превысила 1000 километров 28 заявочных столбов, на которых значились имена русановцев, закрепляли за Россией право на разработку угля на этих земельных участках, причём было обнаружено четыре богатых месторождения. Одно из них, расположенное в районе между бухтой Колсбей и Адвент-фьордом и получившее наименование Грумант, в настоящее время принадлежит тресту «Арктикуголь». Экспедиция собрала большую и ценную геологическую и палеонтологическую коллекцию, а также провела важные метеорологические, океанографические, ботанические и зоологические исследования.

По окончании официальной программы Русанов посчитал необходимым отправить домой на попутном пароходе, шедшем в Новегию, Самойловича, Сватоша и заболевшего боцмана Попова вместе с частью собранных коллекций и картой заявочных столбов на участки.

Покинув архипелаг, «Геркулес» ушёл в свой последний морской поход. С тех пор никто не видел ни этого корабля, ни его экипажа.

Как выяснилось позже, В. А. Русанов направился не на юг, домой, где его ждали до ноября, а решил предпринять сквозное плавание по Северному морскому пути с запада на восток. Для этой цели он заранее припас продовольствие и снаряжение, рассчитанные более чем на год.

Следы русановского «Геркулеса» были обнаружены совершенно неожиданно лишь через 22 года, когда советские гидрографы, работавшие на небольшом островке близ западного побережья Таймыра, нашли столб с надписью: «Геркулес» 1913» и остатки нарт Ещё через два года на одном из островов в шхерах Минина, что близко от Западного Таймыра, гидрографы сделали новую находку: вещи с «Геркулеса» и листок бумаги с записями Русанова… Проходит 11 лет, и в 1947 году на острове Большевик (Северная Земля) был обнаружен лагерь неизвестного полярника. Предположение о том, что это остатки лагеря кого-то из экспедиции «Геркулеса», пока не подтвердилось.

Тайну гибели русановцев пытаются в последнее время разгадать участники полярной научно-спортивной экспедиции газеты «Комсомольская правда». Им удалось обнаружить некоторые следы утерянной экспедиции и сделать очень интересные находки. Летом 1977 года энтузиасты-полярники побывали на острове Попова-Чухчина в шхерах Минина и поставили там памятник. На его бронзовой плите помещены барельефное изображение судна «Геркулес» и надпись: «Полярному исследователю В. А. Русанову, капитану Д. С. Кучину, экипажу судна „Геркулес“. Потомки помнят».

Да, потомки выдающегося исследователя Арктики В. А. Русанова помнят о том, что он отдал жизнь, пробивая Великую морскую дорогу вдоль северного побережья России. Его потомки — советские полярники — после Великого Октября превратили страстную мечту русского учёного-патриота в реальную действительность. Имя легендарного человека увековечено во многих географических названиях, в наименованиях кораблей, улиц, музеев…

Между первой и второй мировыми войнами исследования в Арктике принимают невиданные прежде размеры. Коснулись они и Шпицбергена.

В 20-х годах архипелаг привлёк к себе внимание всего мира: отсюда стартовали к Северному полюсу воздушные экспедиции Амундсена, Бэрда и Нобиле, здесь закончился полет Уилкинса с Аляски… Об этом я расскажу позже.

Различные исследователи продолжали эпизодически вести некоторые научные работы на архипелаге и в его водах. В 20-х и 30-х годах здесь работало экспедиционное судно «Персей» — первый в Советском Союзе корабль, специально оборудованный для научных целей в полярных условиях.

В 1925 году с борта «Персея» высаживалась на берег острова Западный Шпицберген геологоразведочная партия общества «Русский Грумант». Геологи, руководимые С. В. Обручевым, изучали главным образом район Стур-фьорда — огромного фьордообразного пролива, разделяющего три острова: Западный Шпицберген, Баренца и Эдж. Во время одного из своих маршрутов наши исследователи обнаружили заявочный столб В. А. Русанова, простоявший здесь 13 лет. Вторично С. В. Обручев руководил экспедицией на Шпицберген летом 1927 года. О посещении архипелага первым советским научно-исследовательским судном нам напоминает теперь Персейбреен — ледник, названный в его часть.

Научная экспедиция, руководимая известным советским учёным-океанографом Н. Н. Зубовым, в 1930 году на небольшом парусно-моторном боте «Н. Книпович» прошла вдоль восточного побережья Шпицбергена до 81-го градуса 20-й минуты северной широты, откуда направилась к Земле Франца-Иосифа, не встретив льдов. Через четыре года профессор Н. Н. Зубов возглавил экспедицию на «Персее» в Гренландское море. Океанографы обошли на севере Шпицберген, а затем через пролив Хинлопен, отделяющий Северо-Восточную Землю от острова Западный Шпицберген, вернулись в Баренцево море.

Второй Международный полярный год начался 1 августа 1932 года. Его главной задачей было проведение всестороннего систематического исследования Арктики. Такие работы организовал на острове Медвежий Метеорологический институт Польши. Маленькая экспедиция магнитолога Чеслава Центкевича (ныне известный полярный писатель) занималась метеорологическими и геофизическими наблюдениями. Летом 1934 года на остров Западный Шпицберген направляется польская полярная экспедиция д-ра Стефана Бернадзикевича. Её участники провели обширные геологические, триангуляционные, фотограмметрические, ботанические и некоторые другие исследования.

В 1936 году молодой польский геолог Станислав Седлецкий участник двух предыдущих экспедиций на архипелаг — вместе о двумя товарищами впервые в истории Шпицбергена совершил крайне сложный и тяжёлый пеший маршрут от южной до северной оконечности наиболее вытянутого по меридиану острова Западный Шпицберген. Примерно половина этого пути проходила через коварные ледники. До второй мировой войны польские учёные провели экспедиционные работы на западном побережье острова Западный Шпицберген, где они изучали особенности строения и процессы образования ледниковых форм…

Для решения поставленной партией и правительством Советского Союза важной задачи по превращению Северного морского пути в нормально действующую водную магистраль требовалось не только изучить саму трассу, но и исследовать обширные районы акватории за её пределами. С этой целью и была организована в 1935 году первая в нашей стране высокоширотная экспедиция на ледокольном пароходе «Садко». Её возглавлял выдающийся советский полярник доктор географических наук Георгий Алексеевич Ушаков. Перед моряками и учёными была поставлена такая широкая программа работ, которую до того времени не имела ни одна полярная экспедиция, — предстояло обследовать обширный район от Шпицбергена до Северной Земли.

«Садко» ушёл в свой небывалый поход из Мурманска 12 июля. На пятые сутки показались остроконечные заснеженные горы. После проведения первого гидрологического разреза между Шпицбергеном и Гренландией пароход направился в Ис-фьорд, и 22 июля труженики Баренцбурга тепло приветствовали у себя участников высокоширотной экспедиции. Здесь был завершён первый этап больших работ.

Из Баренцбурга «Садко» взял курс на север. У северо-западной оконечности Шпицбергена учёные обнаружили повышение дна — край «порога Нансена». Ледовая разведка, проведённая лётчиком М. С. Бабушкиным, позволила кораблю достичь мыса Ли Смита — крайней северо-восточной точки архипелага. Отсюда его путь лежал к острову Белому. Здесь Бабушкин несколько раз поднимался в воздух, надеясь увидеть легендарную Землю Джиллиса, якобы находящуюся к северо-востоку от Шпицбергена. Тщательно обследовав этот район до 82-й параллели, лётчик никакой земли не заметил.

Закончив следующий этап исследований, «Садко» проследовал на юг вдоль восточного берега архипелага и ушёл к Новой Земле.

В 19З6 и 1938 годах сотрудники Норвежского полярного института из Осло (тогда это было Ведомство Норвегии по изучению Свальбарда и Северного Ледовитого океана) впервые на Шпицбергене выполнили аэрофотосъемочные работы, которые способствовали накоплению новых данных о природе его многочисленных островов. Впоследствии на основе этой аэрофотосъёмки картографы Норвежского полярного института создали ряд крупномасштабных карт архипелага.

Вторая мировая война прервала изучение Шпицбергена. В послевоенное время учёные многих стран опять обратили свои взоры к природной лаборатории Арктики. Начался новейший период истории освоения страны острых гор и ледников.

В 1955 году в её районе работала экспедиция Арктического научно-исследовательского института на прославленном ледорезе «Литке». Кораблю — ветерану освоения Северного морского пути — в одном из рейсов удалось достичь к северу от Шпицбергена 83-го градуса 21-й минуты. Это был рекордный поход. На следующий год в экспедиции Арктического института на дизель-электроходе «Обь» вместе с советскими исследователями участвовали и известные скандинавские учёные — шведы В. Шютт (гляциолог) и Э. Эриксон (метеоролог) и норвежский аэролог И. Шумахер. По окончании большой программы научных работ корабль направился по просьбе шведов к Шпицбергену, чтобы провести на Северо-Восточной Земле рекогносцировочные исследования: здесь в 1957 году предстояло начать работу по программе Международного геофизического года шведской полярной экспедиции.

В один из тихих и солнечных сентябрьских дней вертолёт Ми-4 высадил в центральной части ледникового покрова Вестфонна (Западное Ледяное Поле, или Западный Лёд) на высоте 600 метров группу учёных: начальника экспедиции известного полярника Л. Л. Балакшина, аспиранта Ленинградского университета Л. С. Петрова и трех скандинавов. Им дали не более двух дней для проведения наблюдений на леднике, после чего вертолёт должен был доставить «десант» обратно на судно. Однако Арктика внесла свои коррективы, и произошло то, чего никто никак не ожидал.

Погода выдалась нелётная. Командир вертолёта Р. И. Капрэлян Упорно пытался найти в белесом тумане затерянную группу, но каждый раз возвращался на «Обь» ни с чем. Последний полет едва не стал роковым: Ми-4 подвергся сильнейшему обледенению и начал терять высоту. Предстояло срочно садиться на ледник. Как только колеса коснулись поверхности ледника, вертолёт перевернулся и стал медленно уходить в западню — выемку, заполненную водой и прикрытую сверху тонким слоем льда и снега. В этот критический для экипажа момент один из вертолётчиков смог выбраться через разбитый иллюминатор наружу. Затем он открыл задние створки вертолёта и спас своих товарищей. Из воды удалось извлечь аварийную рацию. Скоро на борт «Оби» радист передал тревожное сообщение…

Тем временем на леднике заканчивались припасы продовольствия и горючего, а тут ещё температура воздуха понизилась до 12-14 градусов мороза. Однако полярники не упали духом! Более того, они продолжали вести регулярные метеорологические и гляциологические наблюдения, и их полевые дневники пополнялись новыми ценными данными. Наконец появился долгожданный самолёт, поставленный на лыжи. В сложной обстановке пилот мастерски произвёл посадку на ледник. Вскоре спасённые уже находились в безопасности на советском аэродроме на Земле Франца-Иосифа…

1957-1959 годы навсегда вошли в историю мировой науки как Международный геофизический год. По его программе Шпицберген изучали учёные Швеции, Норвегии, Польши и Финляндии. На берегах Мёрчисон-фьорда, расположенного на северо-западе Северо-Восточной Земли, и залива Хорнсунн, что на юге архипелага, были созданы две крупные базы. На севере разместилась шведская гляциологическая экспедиция, руководимая профессором Вальтером Шюттом, а на юге — польская экспедиция во главе с профессором Станиславом Седлецким.

С 1962 года к многолетним планомерным работам на Шпицбергене приступили исследователи ленинградского Института геологии Арктики (ныне объединение «Севморгео»). Первыми экспедициями руководил видный полярный геолог Валентин Николаевич Соколов. На протяжении многих лет экспедицию возглавляет опытнейший геолог и знаток архипелага Дмитрий Владимирович Семевский. Ленинградские специалисты обследовали многие районы. Благодаря их нелёгкому труду и большому вкладу в изучение геологического строения и поиск полезных ископаемых исследователям удалось составить геологические карты различных регионов архипелага.

Первая советская гляциологическая экспедиция приступила к изучению ледников здесь в 1965 году. Сегодня она уже частица истории Шпицбергена. О работах нашей экспедиции и пойдёт речь в этой книге, которая немыслима без рассказа об истории и природе полярного архипелага, его рудниках и посёлках…

СТРАНА ГОРЮЧЕГО КАМНЯ

Благодаря работам геологов мы знаем, что в недрах Шпицбергена скрыты богатейшие кладовые высококалорийных каменных углей. За многие миллионы лет природа накопила в них большой запас солнечного тепла давних времён. Норвежские специалисты оценивают залежи горючего камня на архипелаге ориентировочно в восемь миллиардов тонн. Основной каменноугольный район находится в центральной части острова Западный Шпицберген. Здесь расположены все ныне действующие советские и норвежские рудники. Наиболее пригодны для разработки угольные месторождения третичного возраста.

На руднике Пирамида шахтёры добывают ценное топливо, которое образовалось во время каменноугольного периода, то есть свыше 200 миллионов лет назад. В его слоях обнаружены среди других окаменелых растений и разные древовидные папоротники, В отличие от горняков Пирамиды горняки Баренцбурга, Лонгийра и Свеагрубы находят в своих шахтах окаменелые стволы деревьев, лишь несколько десятков миллионов лет назад произраставших на месте современного Шпицбергена.

В первой половине третичного периода морские волны бушевали там, где теперь на архипелаге возвышаются многочисленные острые горы, увенчанные ледниками и снежными шапками. В этих морских бассейнах накопились толщи осадочных пород мощностью в несколько сот метров. В них встречаются остатки окаменелых морских животных и растений. Позже здесь произошло поднятие суши. Её облик в то время был совсем иным, чем у нынешнего архипелага. Совершенно другим был и пейзаж. Ведь тогда преобладали зелёные тона, созданные роскошными широколиственными лесами, в которых наряду с дубом, клёном, ясенем, липой и буком произрастали и более теплолюбивые деревья: магнолия, болотный кипарис, платан, исполинская секвойя… Обнаружение остатков этой растительности свидетельствует о том, что климат в ту пору был значительно теплее и влажнее, чем сейчас.

.Около трех миллионов лет назад климат северного полушария претерпел резкие изменения. Заметно понизились температуры воздуха и воды, лесной ландшафт сменился тундровым — низкорослыми растениями, мхами и лишайниками. Оледенение распространилось особенно широко несколько сот тысяч лет назад. Образовались гигантские ледниковые покровы, которые достигли умеренных широт Евразии и Северной Америки. В то время большую часть Шпицбергена покрывали ледники. Проходили тысячелетия — они то отступали, то надвигались вновь…

О том, что на полярном архипелаге есть уголь, кое-где даже выходящий на поверхность, впервые узнали ещё в самом начале XVIІ века. Английский китобой Джон Пуль в 1610 году высадился на южное побережье Кингсбея (Конгс-фьорда). Здесь совершенно случайно он наткнулся на уголь, вынесенный ручьём на берег. Сообразительный моряк тут же использовал его для выварки китового жира. Однако к промышленной эксплуатации угольных месторождений Шпицбергена приступили лишь через 300 лет.

Первую попытку предприняли на рубеже XX века норвежцы. Они создали две акционерные компании по добыче угля: «Тронхейм — Шпицберген» и «Берген — Шпицберген». Но из-за недостатка денежных средств тронхеймское общество вынуждено было уже в 1904 году продать свой земельный участок на западной стороне Адвент-фьорда американскому капиталисту Джону Лонгийру. Он создаёт в Бостоне Арктическую угольную компанию, затем набирает партию рабочих и доставляет их на Шпицберген. В 1906 году здесь заканчивается сооружение рудника и посёлка, названных именем хозяина — Лонгйирсити. На высоком, крутом склоне ropы открывается первая на архипелаге крупная шахта и начинается промышленная добыча угля. Среди первых горняков были норвежцы, англичане, шведы и финны, зачастую не имевшие ни малейшего представления о работе в шахтах.

Вывезенный в Европу уголь вызвал там настоящую сенсацию. Вновь, как в XVIII веке, на далёкий Шпицберген хлынули всевозможные разноязычные экспедиции, организованные различными компаниями и просто отдельными лицами. Всех их объединила одна цель — захват земельных участков и выставление на них заявочных столбов…

Восемь лет эксплуатировал этот рудник Джон Лонгйир. Затем американский предприниматель перепродал его Большой норвежской шпицбергенской угольной акционерной компании («Стуре Ношке Спитсберген кюлькомпани»), которая владеет им до сих пор. Новые хозяева стали по-новому называть свой рудник, переведя слово «город» с английского на норвежский язык. Так Лонгйир-сити превратился в Лонгйир-бюен. Однако в разговорной речи столицу архипелага обычно называют просто Лонгйир. Так же значится она и на наших картах.

На низкой равнине, плавно спускающейся к побережью южной части Конгс-фьорда, в 1909 году норвежцы начали геологоразведочные работы на уголь. В 1917 году Кингсбейская угольная компания приступила к сооружению самой северной в мире шахты. Вскоре на 79-й параллели возник рудник Ню-Олесунн. Своё название он получил по имени небольшого, но очень живописного рыбацкого города Олесунна, расположенного в Норвегии на 16 с лишним градусов южнее шпицбергенского Ню-Олесунна. В ту пору Новый Олесунн сделался наиболее северным на Земле городком. 46 лет просуществовал здесь рудник: в 1963 году из-за частых обвалов и несчастных случаев, вызванных взрывом газа метана, норвежское правительство вынуждено было закрыть его.

Напротив Ню-Олесунна находится небольшой полуостров, носящий имя шведского геолога Кристиана Бломстранда, изучавшего этот край в 1861 году и открывшего на месте будущего знаменитого Кингсбея несколько угольных пластов. Над полуостровом возвышается гора, состоящая из богатых залежей пёстрого семицветного мрамора. В начале XX века англичане основали здесь акционерную компанию по его добыче. На берегу Мраморной бухты возник небольшой посёлок с громким названием «Лондон». Так как красивый камень оказался сильно трещиноватым, компания вскоре с треском прогорела. Ныне от «Лондона» остались перевёрнутые вагонетки, заржавленный локомобиль, намокшая взрывчатка, лебёдки у края карьеров и другое оборудование.

Помимо предпринимателей США, Норвегии и Англии шпицбергенским углём заинтересовались в начале нашего столетия и другие страны. Так, шведы организовали своё акционерное общество в 1910 году, назвав его «Ис-фьорд — Бельсунн». К началу первой мировой войны они закрепили за собой участок в бухте Браганца, на северной стороне внутренней части залива Ван-Мейен-фьорд. Здесь находится прекрасное месторождение угля, пласты которого выходят на поверхность на высоте 70-80 метров. В 1917 году шведы построили рудник Свеагрува («Шведская шахта») и приступили к добыче угля.

Северные районы России испытывали в начале века крайнюю необходимость в угле. В связи с этим понятен интерес, который проявили к Шпицбергену русские предприниматели в то время. Первая экспедиция была предпринята в 1911 году. Она закончилась неудачей: в пути корабль попал в жестокий шторм у берегов Норвегии и был выброшен на камни.

На следующий год с аналогичными целями на архипелаг отправилась государственная экспедиция во главе с В. А. Русановым, о которой читатель уже знает. Среди её участников был молодой горный инженер и революционер Рудольф Лазаревич Самойлович — будущий известный советский полярник и первый директор Научно-исследовательского института по изучению Севера, впоследствии переименованного в Арктический институт.

Вернувшись осенью 1912 года в Россию, Р. Л. Самойлович тут же приступил к обработке привезённых со Шпицбергена геологических коллекций. Анализ образцов и разрезов убедительно свидетельствовал о том, что обследованные экспедицией Русанова участки весьма перспективны на уголь.

Вскоре после этого, в конце 1912 года, группа петербургских и архангельских коммерсантов образовала товарищество под названием «Грумант» — Торговый дом А. Г. Агафелов и К°. Лицам, вошедшим в него, Горный департамент официально оформил собственность на угольные месторождения, открытые Русановым. Основная цель этого частного предприятия, пользовавшегося поддержкой государства, состояла в проведении разработок и сбыте шпицбергенского угля.

В 1913 году пароход «Мария» и небольшой бот «Грумант» доставили на архипелаг новую русскую геологическую экспедицию, организованную товариществом «Грумант». Её возглавлял Р. Л. Самойлович. На крутом берегу бухты Коле экспедиция поставила дом с различными службами и подняла над ним русский флаг. (Эта большая изба хорошо сохранилась до наших дней, и её знают все люди, которые побывали на Шпицбергене, как Дом-музей Владимира Pусанова). Детальные геологоразведочные исследования, проведённые Самойловичем на угленосных участках, закреплённых год назад В. А. Русановым, доказали ещё раз их промышленное значение и позволили оценить запасы угля в 4 миллиарда пудов минимально.

Половину добытого во время разведок угля (5000 пудов) той же осенью пароход «Мария» привёз в столицу. В порту Петербурга произошёл забавный инцидент, так как власти потребовали уплатить положенную пошлину за ввоз угля из-за границы. Моряки долго и безуспешно пытались объяснить, что уголь-то наш, но только добыт он на Шпицбергене, в Арктике. Тогда портовики попросили дать им документ, который мог бы подтвердить, что этот злополучный уголь погружён на пароход в русском порту. Естественно, что такого документа быть не могло всё по той же причине: архипелаг никому не принадлежал. Наконец власти решили пойти на компромисс: «Дайте хотя бы полицейскую справку, что все законно». Но и её не могло быть на судне, потому что на Шпицбергене отсутствовала полиция. Возмущению портовых властей, казалось, не было конца, и они в конце концов заявили, что «такого места на земле нет и быть не может!».

Проведённые в столице России анализы подтвердили мнение геологов о том, что шпицбергенский каменный уголь по своим качествам не уступает лучшим маркам иностранного «чёрного золота» на материке. В последующие два года товарищество «Грумант» продолжало вести геологические изыскания запасов угля на архипелаге, а рабочие остались зимовать на берегу Колсбухты.

В 1918 году Агафелов и его компаньоны уступили своё дело на Груманте одному инженеру-дельцу с условием предоставления товариществу трети акций будущего акционерного общества. На другой год группа русских предпринимателей (часть из них эмигрировала в Англию) приступила к добыче угля в Колсбухте. В 1920 году крупный английский капиталист Стэмп и его компаньоны изъявили желание участвовать в разработке Грумантского месторождения. С ними быстро «договорился» инженер-делец, и в 1923 году была образована смешанная Англо-русская грумантская компания (Англо-русский Грумант). Хотя добыча угля увеличилась, но она продолжала быть ничтожно малой, достигнув всего лишь 9000 тонн в год…

После первой мировой и гражданской войн Крайний Север нашей страны, в особенности промышленность и флот Мурманска и Архангельска, испытывал крайнюю потребность в топливе. Именно в то время вождь революции Владимир Ильич Ленин назвал уголь «хлебом промышленности»!

В 1923 году советский государственный трест «Северолес» приобрёл часть акций у Англо-русской грумантской компании. Добыча угля вскоре достигла 20 тыс. тонн в год. Такой малый объём никоим образом не мог удовлетворить заинтересованные организации молодой Советской республики. Требовалось заметно увеличить рост добычи ценного топлива на руднике Грумант, а также приобрести новые земельные угленосные участки.

Трест «Северолес» становится в 1927 году собственником участка «Пирамида», расположенного в самом конце Ис-фьорда. Ещё через год на Шпицберген отправляется первая советская геологическая экспедиция во главе с профессором-горняком П. М. Ипатовым. В её задачи входило изучение геологического строения новых земельных участков и уточнение запасов и качества углей. Профессорам С. Д. Малявкину и А. П. Сидорову, а также другим учёным и горнякам предстояло обследовать состояние рудника Грумант и определить целесообразность приобретения этого месторождения.

Перед участниками экспедиции, высадившимися на берег Ис-фьорда, открылась неприглядная картина. Рудник не имел ни причала, ни удобной гавани. По узкой долине Русанова, прорезанной ручьём в горном плато, исследователи поднялись на небольшую террасу длиной 400 и шириной метров сто. Она возвышалась над заливом на 20-25 метров, круто обрываясь в него. С остальных трех сторон эту площадку ограничивали крутые склоны Птичьих гор (Фуглефьелла). На этой террасе и находился небольшой поселочек, громко именовавшийся Грумантсити. «Сити» насчитывало лишь несколько строений: одноэтажный жилой дом, железный сарай с дизельной установкой да две маленькие хибарки…

По окончании работ специалисты высказали свои соображения o руднике. Большинство из них считало целесообразным выкупить остальную часть акций у компании «Англо-русский Грумант». После осуществления этого предложения в 1931 году рудник Грумант полностью стал собственностью Советского Союза. В октябре того же года произошло ещё одно важное событие — был организован Государственный трест по добыче и сбыту угля и других ископаемых на островах и на побережье Северного Полярного моря, или кратко «Арктикуголь». Именно этому тресту правительство нашей страны поручило добывать уголь на Шпицбергене. В 1981 году шахтёры-полярники отмечали полувековой юбилей «Арктикугля».

Первым начальником советского рудника Грумант назначается молодой горный инженер М. И. Евзеров — недавний выпускник Горной академии и участник геологической экспедиции на Грумант в 1928 году. Одновременно он утверждается и первым консульским агентом Советского Союза на Шпицбергене.

Наша страна тогда ещё не имела опыта строительства рудников в Арктике. М. И. Евзеров недавно вспоминал, что С. М. Киров живо интересовался работами на архипелаге, знакомился с ходом подготовки рудника Грумант к эксплуатации, просил ускорить добычу угля, в котором нуждался Ленинград. Об этом в Смольном шла речь, когда Сергей Миронович беседовал с руководителями треста «Арктикуголь» и рудника Грумант.

В апреле 1932 года «Арктикуголь» приобретает у Нидерландской шпицбергенской компании («Неспико») земельный участок «Баренцбург» вместе с одноимённым рудником. Голландские капиталисты надеялись добывать здесь уголь до конца века. Однако сильнейший экономический кризис, разразившийся в капиталистическом мире в конце 20-х годов, вынудил правление компании «Неспико» закрыть, а затем и продать рудник Баренцбург уже через двенадцать лет. Одновременно голландцы уступили нашей стране ещё один земельный участок — «Тундра Богемана», расположенный на северном побережье Ис-фьорда.

Первая группа советских полярников прибыла на пароходе в Баренцбург в июне 1932 года. Небезынтересно, что среди них находилась семилетняя девочка, приехавшая сюда вместе с родителями. Сейчас её знает весь мир. Это выдающаяся балерина народная артистка СССР Майя Михайловна Плисецкая.

На руднике предстояло выполнить много работы. Надо было убрать его территорию на поверхности и очистить подземные выработки. Штольня оказалась заваленной кусками породы, а сам вход — закупорен мощной ледяной пробкой. Ряд штреков был выведен из строя. Талые воды, проникшие в шахту, затопили её. Путь к уклонам и забоям закрывали тысячи тонн породы.

По заданию партии и правительства первый уголь предстояло добыть к 1 января 1933 года, но советские шахтёры-полярники решили сделать это раньше.

Прошло лишь несколько месяцев, и Баренцбург преобразился. Шахту очистили ото льда, настлали пути, перекрепили заваленные штреки, оборудовали электросеть высокого напряжения. Уложили тысячи кубометров бетона на подкранных путях и в устье штольни. Построили столовую и общежитие для рабочих, энергично вели монтаж погрузочного мостового крана…

Наступил день 15-й годовщины Великой Октябрьской революции. Верные своему трудовому слову, советские шахтёры 7 ноября 1932 года сделали первый вруб. Громкими возгласами одобрения приветствовали баренцбуржцы появление выданных на-гора первых 12 вагонеток, полных чёрного шпицбергенского «золота».

Советский рудник Баренцбург быстро наращивал темпы производства. Уже в 1936 году он уверенно обогнал все остальные шпицбергенские рудники по добыче угля. Экономическое значение архипелага для снабжения углём северных районов СССР и его морского флота в Арктике становится весьма существенным перед второй мировой войной.

В начале 1940 года моряки парохода «Георгий Седов» завершили свой знаменитый трансарктический ледовый дрейф у берегов архипелага. Ещё в октябре 1937 года корабль затёрло льдами близ Новосибирских островов. Волей морского течения «Седов» оказался околополюсном районе.

В декабре 1939 года на выручку пароходу отправился ледокол «Сталин». В первый день 1940 года он покинул гостеприимный Баренцбург, и вскоре состоялась радостная встреча двух советских судов во льдах Северного Ледовитого океана. Дрейф отважных седовцев, продолжавшийся 812 дней, закончился 13 января 1940 года. 21 января пароход подошёл к причалу и стал под погрузку угля. Ярко сиял электрическими огнями и прожекторами взбудораженный Баренцбург. Соотечественники устроили героям-полярникам незабываемую встречу.

В Европе уже полыхал пожар второй мировой войны. Его далёкие отголоски доносились всё сильнее в Арктику. Поэтому «Сталин» и «Седов» шли в Мурманск с погашенными внешними огнями и закрытыми иллюминаторами.

22 июня 1941 года эфир принёс на советские рудники известие о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз…

В тот день, когда началась Великая Отечественная война, советские пароходы в последний раз повезли на Родину горючий камень с самой северной полярной «кочегарки». Однако оторванные от дома и страны 2000 полярников «Арктикугля» продолжали свой нелёгкий труд, не останавливая работу рудников.

В военном отношении и Баренцбург, и Грумант представляли хорошую мишень для фашистских бандитов, так как были совершенно беззащитны. В любую минуту немцы могли появиться на острове. Поэтому рудничное руководство приняло решение перенести часть продуктов в шахту и спрятать их там. В случае же высадки вражеского десанта предполагалось взорвать устье штольни, угольные склады, погрузочные механизмы и другие ценности, а все население должно было уйти в горы. Каждый полярник получил неприкосновенный продуктовый паек на 20 дней. Окрестные перевалы и важнейшие промышленные объекты рудников стали охраняться постами.

В конце июля из Баренцбурга заметили, как в горло Ис-фьорда вошли военные корабли. Один из них повернул в Грён-фьорд, а остальные направились дальше — в сторону Груманта и Лонгйира.

Прибывший в Баренцбург английский офицер вручил письмо посла СССР в Великобритании И. М. Майского консулу СССР на Шпицбергене.

Примерно через месяц над рудниками пролетел краснозвёздный самолёт-разведчик. Вскоре к архипелагу приблизились английские эсминцы, которые сопровождали огромный трехтрубный пароход «Королева Канады». Караван первоначально проследовал в Грён-фьорд. Имевший большую осадку пассажирский лайнер встал на рейде, а эсминцы подошли к причалам. Командование английской эскадры предложило населению Баренцбурга подготовиться в течение суток к эвакуации. Чтобы ускорить погрузку, разрешалось взять с собой лишь необходимые личные вещи.

Эсминцы перевезли баренцбуржцев на борт парохода, и караван двинулся дальше, в Ис-фьорд. На сборы шахтёрам рудника Грумант было дано только шесть часов. Ещё три часа ушло на эвакуацию нескольких десятков человек, работавших на земельном участке «Пирамида».

Закончив операцию, корабли взяли курс на Архангельск. У острова Медвежьего фашистские пираты попытались прорваться сквозь конвой, чтобы потопить пассажирское судно с сотнями гражданских людей, среди которых находилось немало женщин и детей. В результате боя удалось отбить вражескую атаку и уничтожить гитлеровскую подводную лодку. Через несколько дней советские полярники благополучно ступили на родную землю. Из Архангельска многие горняки отправились прямо на фронт, а остальные — на шахты восточных районов страны, нуждавшиеся в квалифицированных кадрах угледобытчиков.

В начале сентября аналогичным путём англичане эвакуировали норвежцев, живших на архипелаге. Их доставили в Англию, так как Норвегия находилась в то время в немецкой оккупации.

После того как на Шпицбергене не осталось населения, контроль над ним перешёл на время к фашистам. На острове Медвежьем они создали небольшой аэродром и стали совершать с него свои бандитские налёты на торговые суда, которые следовали с военными и продовольственными грузами из Англии и США через Исландию в советские порты Мурманск и Архангельск. Массовые плавания через Северную Атлантику и район Шпицбергена начались поздним летом 1941 года.

С островом Надежды, расположенным недалеко от южной оконечности островов Западный Шпицберген и Эдж, связана трагическая эпопея крупного грузового парохода «Декабрист». Ноябрьским утром 1942 года на судно, шедшее в Норвежском море без сопровождения, напали три немецких самолёта-торпедоносца и семь пикирующих бомбардировщиков. Получив пробоину, «Декабрист» начал быстро крениться на левый борт. Капитан вынужден был отдать приказ покинуть погибавший пароход, и вскоре четыре шлюпки, в которых разместилось 80 моряков, отошли ст его борта.

15 ноября две шлюпки (другие две пропали во время шторма) ткнулись в берег небольшого острова Надежды. Матросы, ушедшие на разведку, нашли маленький норвежский домик, бочку с бензином и мешок муки.

Наступила долгая полярная ночь. Холод и болезни пощадили только четырех членов экипажа «Декабриста»: капитана С. П. Беляева, женщину-фельдшера Н. М. Наталич, матросов П. Лобанова и В. Бородина. Неутомимый капитан уже в марте 1943 года начал деятельно готовиться к большому походу в Мурманск, для чего сделал на шлюпке мачту, руль и другое снаряжение… Но уйти самим не удалось: к острову подошла фашистская подводная лодка и пленила «робинзонов» военного времени. Три моряка (четвёртый умер от цинги уже на лодке) были доставлены в Тромсё и отправлены в концлагерь на северо-востоке Норвегии. Здесь их спасли бойцы Советской Армии в конце войны.

В 1975 году, в 30-ю годовщину разгрома гитлеровской Германии, на остров Надежды пришли два советских корабля — один из Мурманска, а другой из Баренцбурга. Дизель-электроход «Индигирка» доставил на маленький норвежский остров делегацию Мурманского морского пароходства, а небольшой буксирный пароход «Коммунар» — делегацию советских горняков во главе с консулом СССР на Шпицбергене С. Л. Гребневым. Эта экспедиция установила здесь памятник 77 погибшим советским морякам парохода «Декабрист»…

За время войны немцы организовали на архипелаге несколько специальных экспедиций для устройства радиометеостанций. Их персонал и оборудование доставляли сюда подводные лодки. Кроме того, гитлеровцы установили на берегу и в прибрежных водах (на якорях) автоматические радиометеостанции. Таким путём они собирали постоянную информацию о метеорологических условиях в районе Шпицбергена, которая требовалась для составления прогнозов погоды в Европе и Северной Атлантике.

В 1942 году группа руководителей норвежской компании «Стуре Ношке», находившаяся в Англии, направила на Шпицберген специальную экспедицию. В неё вошли шахтёры, радисты, метеорологи и небольшое воинское подразделение. Основной целью их было помешать немцам использовать архипелаг. Возглавил норвежцев технический директор «Стуре Ношке» Эйнар Свердруп, человек очень энергичный и фанатично влюблённый в Шпицберген, где он работал до войны начиная с 1922 года.

Экспедиция, вышедшая из Шотландии, состояла из двух небольших судов. 14 мая 1942 года они вошли в Грён-фьорд и направились к Баренцбургу. Однако неожиданно налетели 4 истребителя «Фокке-Вульф», и вскоре оба корабля исчезли под водой. Погибли 15 патриотов, в том числе и начальник экспедиции Свердруп. Утонуло все снаряжение и провиант. Оставшиеся в живых добрались по льду до берега и высадились в Баренцбурге, который вплоть до осени 1943 года служил основной базой норвежских десантников. На их счастье, они обнаружили здесь большие запасы хорошо сохранившегося продовольствия советских шахтёров. Радисты наладили радиостанцию и приступили к передаче метеосводок в Англию.

После высадки десанта немецкие бомбардировщики почти два месяца наносили удары по Баренцбургу. Но вот в начале июля сюда пришёл английский крейсер. Он доставил 100 норвежских солдат, зенитные пушки, радиопередатчики, одежду и еду. Теперь местный гарнизон насчитывал 150 человек.

В конце июля десантники высадились в Лонгийре, но фашистские метеорологи и охранявшие их солдаты успели улететь на гидроплане.

В начале ноября 1942 года из Англии в Баренцбург вновь прибыл крейсер. Он привёз несколько четырехдюймовых корабельных орудий, снятых с норвежского миноносца «Слейпнер». Одно из них было установлено на восточном входном мысе в Грён-фьорд — Хеэродден. Отсюда хорошо просматривалась акватория перед Ис-фьордом и было удобно наблюдать за перемещениями вражеских кораблей и вести по ним огонь. Теперь здесь футбольное поле, на котором «сражаются» спортсмены Баренцбурга. А 8 сентября 1943 года эта одинокая пушка приняла неравный бой с фашистской эскадрой. В тот день линкоры «Тирпиц» и «Шарнхорст», сопровождаемые десятью эсминцами, совершили разбойную атаку на Шпицберген. Вся армада хладнокровно обрушила свой смертоносный огонь на Баренцбург, Грумант и Лонгйир. Так были разрушены и сгорели в огне пожаров наземные сооружения рудников. Высадившийся затем немецкий десант уничтожил то, что ещё сохранилось. Норвежцы пытались оказать сопротивление, но их силы были недостаточны. Понеся ощутимые потери, они ушли в горы. Рудник Свеагрува нацисты уничтожили с помощью подводной лодки.

В октябре 1943 года оставшихся в живых норвежских десантников вывезли из Баренцбурга в Англию на американском крейсере.

…Закончилась вторая мировая война. Выполняя решение Советского правительства, трест «Арктикуголь» приступил к восстановлению и реконструкции Баренцбурга и Груманта, а также к ускоренному строительству нового рудника Пирамида.

В день эвакуации советских полярников со Шпицбергена в зарождавшемся посёлке Пирамида работало 99 человек. Были там всего лишь один жилой дом да маленькая столовая. Недостроенными остались второй жилой дом, гараж и несколько других сооружений. Война пощадила их…

В ноябре первого послевоенного года на архипелаг ушёл пароход «Волга». Среди его пассажиров находился и 32-летний горняк Николай Гусев. Трест доверил ему руководить рудником Пирамида и строительными работами на нём.

Богатая горняцкая «карьера» Гусева началась в 1930 году на горловской шахте № 1, куда подросток пошёл работать лесогоном. В то время угольная промышленность молодой Советской страны только начинала развиваться. Вместе с ней рос и Николай. Вскоре он закончил горный техникум. Бывший рабочий стал горным мастером. Однажды его вызвали в райком комсомола и предложили поехать на Шпицберген. Не колеблясь дал согласие.

И отправился донецкий шахтёр в Арктику на незнакомый ему архипелаг. Было это в 1935 году. До войны Гусев проработал три года на руднике Грумант, а после этого ещё два года в Баренцбурге. С той далёкой поры ветеран советских угольных рудников на Шпицбергене связал свою славную трудовую жизнь с трестом «Арктикуголь», где он работает вот уже 45 лет. Из них последние 27 лет Николай Дмитриевич занимает чрезвычайно ответственную и высокую должность главного инженера треста. Нет сейчас в нашей стране другого человека, который бы работал больше Н. Д. Гусева на угольных рудниках Шпицбергена. Не случайно его самоотверженный труд Родина отметила высокими правительственными наградами: он полный кавалер почётных знаков горняков — «Шахтёрская слава» и «Заслуженный шахтёр РСФСР».

…По пути в Пирамиду «Волга» завернула в Грён-фьорд, чтобы помочь выгрузить в Баренцбурге 2000 кубометров бруса с парохода «Керчь». После разгрузки леса корабль прибыл наконец в Пирамиду, где близ берега вмёрзли в лёд три судна.

Понадобился целый месяц тяжёлой круглосуточной работы, чтобы вывезти с них на санках по тонкому льду 10 000 тонн различных грузов. Всего в Пирамиду приехало 609 полярников. В периол разгрузки основная их масса жила на пароходах.

Среди первых послевоенных работников «Арктикугля» большую часть составляли бывшие фронтовики, вернувшиеся к мирному труду. Народ этот был исключительный. Никто не жаловался на тяжёлые условия жизни и работы. Многого тогда не хватало. Первоначально в единственном жилом доме спали на сплошных двухъярусных нарах 120 человек. Отапливались печуркой, труба которой выходила в окно. Часто к утру вода в бочке замерзала. Старые полярники хорошо помнят то горячее время и невиданный энтузиазм советских людей, приехавших сюда, на ледовый архипелаг, чтобы скорее восстановить и построить заново рудники.

Первая улица в Пирамиде появилась в марте 1947 года. Она начиналась в строящемся порту и вела в посёлок. С обеих сторон выросли финские домики, которые до сих пор все называют «финками». После этого приступили к строительству двухэтажных брусчатых домов. Так постепенно рос посёлок, улучшались его жилищные и бытовые условия.

Одновременно со строительством Пирамиды интенсивно восстанавливались рудники Грумант и Баренцбург.

Уже через два года после начала работ, в 1949 году, на этих рудниках были сданы в эксплуатацию шахты. На Груманте пришлось создавать порт с причалом для морских судов в девяти километрах от рудника — в Колсбухте. Здесь возник небольшой посёлок с электростанцией. Уголь из Груманта перевозили в портовый межнавигационный склад по узкоколейной электровозной железной дороге. Больше километра она шла в тоннеле, пройденном в отвесной горе, а дальше в порт — в крытой деревянной галерее.

Поднялись из руин все шпицбергенские рудники. Вновь шахтёры приступили к регулярной круглогодичной добыче угля. Вновь Ис-фьорд огласили басовитые гудки рудовозов, лесовозов и пассажирских судов. Наблюдатели метеостанций стали заполнять, как и прежде, свои книжки данными о погоде и состоянии морских льдов. Возобновились рейсы туристских лайнеров под флагами разных стран. Снова потянулись на архипелаг многие научные, спортивные и студенческие экспедиции…

Толковый словарь русского языка под редакцией профессора Д. Н. Ушакова объясняет значение слова «рудник» как систему сооружений, где добываются полезные ископаемые. Однако понятие «полярный рудник» несравнимо шире. Правда, такого толкования слов вы не найдёте в словарях и энциклопедиях.

Сегодня Баренцбург и Пирамида (Грумант был закрыт в 1961 году по экономическим соображениям) — полярные рудники, представляющие собой чрезвычайно большое и многоотраслевое хозяйство. В условиях островного положения и высоких широт Арктики это весьма сложные предприятия, значительно отличающиеся от своих «собратьев» на материке, они обладают своеобразной «автономией».

Ныне основу наших рудников составляют высокомеханизированные угольные шахты, оснащённые новейшим горным оборудованием. Добыча угля в Баренцбурге и Пирамиде — главная, но не единственная задача треста «Артикуголь». Ведь полярные рудники включают в себя помимо подземных горных выработок, ведущихся в пределах участков угольных месторождений, ещё и крупные рабочие посёлки, морские порты со своим флотом и углепогрузочными комплексами, различные подсобные цехи и хозяйства, радиоцентры, электростанции, наземный и вертолётный транспорт, строительные участки, угольные, лесные, продовольственные и другие склады, геологоразведочные партии и многое-многое другое…

И Баренцбург, и Пирамида питаются водой, поступающей из близко расположенных ледников. Известно, что запасы её чрезвычайно велики. Казалось бы, никаких проблем здесь нет и не должно быть. Однако это не совсем так.

Напротив Баренцбурга красуется семисотметровая гора Вёринг, которую наши полярники называют Спящим Рыцарем. Отвесные горные склоны амфитеатром обрамляют небольшой одноимённый ледник, круто спадающий к озерку Стемме, подпруженному естественной дамбой — морёной. В устье ручья, текущего из него в Грён-фьорд, имеется маленький причал. Долгое время, вплоть до начала 70-х годов, здесь находилась насосная станция, с помощью которой вода закачивалась из ручья в баржу. Это место до сих пор называют «камеронкой» — шахтёрским словом, перекочевавшим сюда с материка вместе с горняками. Так они зовут насосные станции, откачивающие воду из шахт.

Ещё недавно бегал по нескольку раз в день из Баренцбурга на «камеронку» рейдовый катерок. Зимой же он передавал эстафету более мощным судам — буксирным пароходам «Донбасс», «Эвенк» или «Коммунар». Круглый год таскали они через залив железные баржи с водой. Когда же мороз накрепко сковывал морской лёд, буксир вынужден был становиться ледоколом, чтобы поддерживать всё самое холодное время года майну — судоходный канал. Это было, конечно, неудобно и сложно…

Однажды зимой 1968 года случилась непредвиденная беда: в борьбе со льдом «Коммунар» поломал гребной винт. Так рудник остался без своего «ледокола» и вскоре должен был лишиться питьевой и технической воды: её запасов хватило бы только на месяц. Следовало немедленно принять решение. В это трудное для рудника время его опытный начальник Валентин Аникеевич Гуреев предложил положить прямо на лёд фьорда утеплённые металлические трубы.

Срочно отобрали людей и подготовили необходимую технику. Специально созданная бригада приступила к работе. Отдельные маловеры сомневались тогда в успехе задуманного дела. Все люди, занятые укладкой труб, не жалели себя… Уже через десять дней живительная влага потекла из «камеронки» в Баренцбург.

Это событие заставило задуматься над созданием надёжного сооружения. Прошло несколько лет… Советские специалисты совместно с норвежской фирмой «Хапласт» проложили лёгкие полиэтиленовые трубы от озера Стемме к берегу Грён-фьорда и дальше по его дну до Баренцбурга. Так заработал уникальный полярный водопровод длиной восемь километров. Теперь вода закачивается в его трубы и течёт без остановки на рудник.

Недалеко от Пирамиды заканчивается ледник Бертиль, почему-то переименованный здесь в Эльзу. (Ледник Эльза находится немного дальше.) От его языка протянулась почти двухкилометровая белая нитка утеплённого короба, внутри которого укрыт ещё один оригинальный шпицбергенский водопровод. Полярники разумно использовали соседство своего рудника с гигантским хранилищем ледниковой пресной воды. Однако и здесь ещё есть трудности.

Зимой, когда воды становилось мало, приходилось искусственно увеличивать её сток: в ледяной грот подавали пар из котельной… С развитием Пирамидского рудника ледниковой воды хватало не всегда. Поэтому позже пришлось проложить дополнительный водовод из озера Голубого, расположенного в пяти километрах от посёлка.

В последние годы в связи с интенсивным таянием ледника Бертиль толща льда над гротом резко уменьшилась, что привело однажды к замерзанию узкой части естественного грота и прекращению стока воды из него. Чтобы перехватить воду, горнякам пришлось пробить тоннель в толще ледника длиной 150 метров.

…Мне довелось приезжать на Шпицберген не один раз, и я с полным основанием могу засвидетельствовать, что на самых северных советских рудниках живут и трудятся особенные люди. Они по-южному необычайно щедры и по-северному очень душевны. С таким прекрасным народом, как говорится, можно и горы сдвинуть!

ОДИН ИЗ САМЫХ СЕВЕРНЫХ

Итак, в 1965 году я нашёл приют в Баренцбурге у приехавшего вместе с нами заместителя начальника геологической экспедиции Виктора Антоновича Шершнева. Его база находилась за консульством, в одной из самых верхних точек посёлка, откуда как на ладони видны Грён-фьорд и широкое горло Ис-фьорда. Небольшой уютный дом ленинградских геологов на первых порах стал и базой московских гляциологов. Шершнев, или, как здесь все его называли, Антоныч, любезно потеснился, выделив нам из своего скудного жилищного фонда полторы комнаты. Кроме того, наш «хозяин» отдал во временное пользование специальную полярную палатку, радиостанцию, оленьи шкуры и другое имущество и оборудование, в которых мы испытывали крайнюю нужду.

Шершнева можно было считать старожилом-шпицбергенцем: он приезжал сюда из Ленинграда вместе с товарищами по геологической экспедиции уже несколько раз. Поэтому, когда Антоныч предложил мне показать Баренцбург, я с радостью согласился.

Сначала мы отправились в столовую рудника, которая располагалась на полпути между портом и нашей базой. По дороге я начал считать ступеньки, но вскоре запутался: ведь вся баренцбургская лестница насчитывала примерно 350 ступенек. По длине (но не по красоте!) она во много раз превосходила знаменитую Потемкинскую лестницу в Одессе.

Вот и длинный каменный дом темно-зелёного цвета. Он был выстроен ещё в 1935 году. Фасад этого большого дома мы хорошо видели, когда приближались к Баренцбургу на «Сестрорецке». Весь первый этаж здания занимала огромная столовая, а над ней размещались служебные помещения треста «Арктикуголь», библиотеки, радиобюро.

— Пошли пообедаем, а то сейчас шахтёры со смены придут, — подтолкнул меня Антоныч и добавил: — Между прочим, здесь ест весь рудник — более тысячи человек. Как видишь, на острове царит культ общественного питания — кухни в квартирах и общежитиях не нужны вовсе.

Сытно и вкусно кормить почти круглосуточно такую массу горняков, строителей, служащих — дело, безусловно, очень трудоёмкое даже на материке, ну а в условиях Заполярья ещё более сложное, ответственное и, конечно, почётное.

— Сходи-ка пока на базар и возьми там чего-нибудь, — последовало указание моего «гида».

Обшарив глазами все вокруг, я не увидел ничего такого, что бы напоминало привычный шумный рынок. В это время показался Антоныч с тарелками украинского борща.

Увидев моё растерянное лицо, Шершнев рассмеялся: «Неосведомлённый ты человек, оказывается!» И мы вместе направились в противоположный угол зала. Только теперь я заметил, что недалеко от больших раздаточных окон столовой, где горняки получали горячие блюда, на длинных столах лежали различные холодные закуски. Это и был так называемый на Шпицбергене базар. Придя в свою столовую, труженик рудника берет отсюда все, что ему нравится, без ограничения. «Хорошая добавка к основной еде! — подумал я. — Вряд ли здесь можно похудеть». Питание здесь — очень важный фактор.

В углу столовой буфет. Обычный буфет, какие мы привыкли встречать везде в нашей стране. Только продажа в нём идёт не на привычные всем нам рубли и копейки, а на специальные талоны для внутренних расчётов на предприятиях «Арктикугля».

Покидая столовую, я сказал Антонычу, что это настоящая диковинка для человека, впервые попавшего сюда с материка.

— Разве это диковинка? — удивился Шершнев. — Такие здесь на каждом шагу увидишь! По-моему, диковинка тогда, когда впереди прибавляются слова «самый» или хотя бы «один из самых».

— А разве баренцбургская столовая не одна из самых северных в мире? — перебиваю я геолога.

Мой собеседник согласно кивает головой, а затем поясняет свою прерванную мысль примерами:

— Средняя школа работающей молодёжи! Больница с новейшим оборудованием! Ясли и детсад! А самый северный на Земле краеведческий музей!…

Я попытался остановить своего товарища, но он продолжал:

— Комбинат бытового обслуживания! Гостиница, кинотеатр, теплица! Плавательный бассейн! Ну и наконец рудник Баренцбург — один из самых северных!

Мне ничего не оставалось сделать, как сдаться.

Через несколько дней после этого я стал свидетелем одного обычного события на острове. На рудник из Мурманска специально приехал автоинспектор ГАИ, чтобы проэкзаменовать большую группу «учеников» местной автошколы и выдать водительские права будущим шофёрам-любителям и профессионалам.

Афиша предлагала посмотреть новый фильм, и мы отправились Антонычем перед ужином в кино.

Рудничный клуб стоит в самом центре посёлка, на перекрёстке двух главных улиц Баренцбурга. В его вместительном зале ежедневно, кроме понедельника, демонстрируются кинокартины. Здесь часто устраиваются концерты художественной самодеятельности, торжественные и тематические вечера, конференции, лекции, диспуты, собрания. При клубе работают хоровой, вокальный, танцевальный и драматический кружки, занимаются струнный, духовой и эстрадный оркестры. В клубной пристройке расположены комнаты для игр и спортивный зал, в котором соревнуются баскетболисты и волейболисты. Под полом спортзала находится… плавательный бассейн с подогреваемой морской водой. В фойе выставлены фотостенды, посвящённые традиционным встречам и концертам художественной самодеятельности советских и норвежских горняков на Шпицбергене.

Зимой на руднике раздолье для любителей-лыжников. Одни из них облюбовывают себе склоны окрестных гор, холмов и ледников, другие предпочитают покрытую снегом замёрзшую гладь Грён-фьорда, побережье или межгорные долины. В короткое не очень ласковое лето выбираются на воздух футболисты, легкоатлеты, волейболисты и городошники. На руднике проводятся ежегодные островные фестивали. На них определяются лучшие коллективы художественной самодеятельности и победители спортивных состязаний. Программа у физкультурников очень разнообразная: футбол и лыжи, волейбол и стрельба, баскетбол и шахматы, городки и шашки, тяжёлая атлетика и настольный теннис, борьба и другие виды спорта.

В очередное воскресенье Антоныч пригласил меня посетить краеведческий музей, который работал только по выходным дням. В то время он был единственным на архипелаге.

Музей этот удивительный, и о нём стоит рассказать. Идея его создания принадлежала очень уважаемому на Шпицбергене человеку — Валентину Аникеевичу Гурееву, ветерану Великой Отечественной войны и ветерану послевоенной полярной «кочегарки». Начальника рудника поддержали директор и учителя баренцбургской средней школы. Под их руководством многочисленные добровольные помощники смогли быстро подготовить различные композиции. Открытие краеведческого музея состоялось в 1963 году.

У входа в зал нас приветливо встретила преподавательница истории, выполнявшая обязанности гида. С удовольствием, больше того, с радостью показала она все, что здесь собрано и со вкусом оформлено.

Экспозиции музея рассказывают об истории и географии архипелага, его освоении поморами, о старинных русских поселениях и исследователях, о суровой природе и животном мире, о месторождениях и добыче угля, о жизни и работе наших замечательных шахтёров и их дружбе с норвежскими горняками. Жители Баренцбурга не просто гордятся своим детищем, но и продолжают любовно пополнять его новыми интересными находками и экспонатами. Недаром книга отзывов музея испещрена благодарственными записями на многих языках мира. Пишут не только жители рудников, но и моряки, участники различных экспедиций, пишут гости — соседи-норвежцы, туристы, государственные деятели, представители фирм, ведущих работы на Шпицбергене. Стало обычным явлением, что экипажи судов, направляющиеся в Баренцбург, заранее просят организовать коллективные экскурсии в музей.

В геологическом отделе представлены богатые коллекции горных пород и минералов, встречающихся на архипелаге. Здесь же и образцы местных углей. Рядом с окаменелыми отпечатками листьев и фрагментами стволов окаменевших деревьев лежит уменьшенный гипсовый слепок гигантского ящера, обитавшего на Шпицбергене более 100 миллионов лет назад.

Людей, интересующихся флорой, несомненно, привлечёт гербарий современных шпицбергенских растений: карликовая берёзка, ива, щавель, сурепка, мак, некоторые виды злаковых, мхов…

Безусловно гордость музея — чучела местных животных. Их умело сделали баренцбургские энтузиасты — главный врач больницы Сергей Иванович Филиппов, портовики Николай Скуматов и Геннадий Хорохирин. Первым экспонатом стало чучело белого медведя, убитого в 1962 году под Колсбеем. После посещения рудника в 1963 году губернатор Шпицбергена Финн Мидбё разрешил произвести отстрел оленя и подарил погибшего овцебыка специально для музея. Из них-то и были сделаны чучела…

С непередаваемым волнением покидал я небольшой по величине, но очень большой по значению островной краеведческий музей.

— Пойдём, я покажу тебе ещё один довольно оригинальный полярный музей, — предложил Антоныч, и мы стали торопливо спускаться по заснеженным ступеням деревянной лестницы в сторону порта. За крутым поворотом виднелась застеклённая крыша теплицы.

— Это как раз то, что я хотел показать! — воскликнул гид. Внутри было тепло и влажно. Нас окликнула молодая миловидная женщина. Несколько лет назад она окончила сельскохозяйственный техникум под Москвой и вряд ли тогда могла думать, что вскоре ей придётся применить свои знания не на благодатной земле России, а среди безжизненных вечных снегов, льдов и камней, на «околополюсном» огороде.

Кругом было белым-бело, а здесь все цвело и благоухало. На маленьких, словно игрушечных, грядках выращивались огурцы, плети не стелились, как обычно, по земле, а тянулись вверх, подвязанные верёвочками. То тут, то там из-под листьев торчали, будто яблоки, маленькие колючие плоды. Но были уже и совсем большие приятно пахнущие огурцы. Недалеко от них я заметил зелёный лук, салат, редис. Вот-вот должны были появиться помидоры.

— Наш детский садик уж очень их ждёт, — доверительно поведала Евгения Беляева. — Между прочим, в прошлом году мы вырастили полтонны огурцов, а этой зимой уже сдали в столовую тонну зелёного лука.

Я слушал Женю и не переставал удивляться: «Ну чем это не чудо?! А ведь прав Антоныч — музей, настоящий музей. В нём забываешь, что находишься-то в полярной пустыне». На прощание получаем от хозяйки «зелёного домика» по прелестному букетику: ярко-красная гвоздика, бордовый львиный зев, белый бальзамин, ночная фиалка, розовая астра. В день приезда в Баренцбург я уже видел такие цветы в столовой и библиотеке.

Посёлок рудника, а справедливее сказать, полярный городок разрезается серпантином крытой дощатой галереи. Вырвавшись из лабиринта домов, она убегает в сторону Ис-фьорда к дальней шахте, до которой четыре километра. Прямо над галереей отвесно висят кручи горы Гуннарварден, прикрытые огромным снежным козырьком, готовым в любой момент сорваться вниз.

Внутри крытого хода спрятана электровозная трасса, идущая от надшахтного здания, называемого вокзалом, до породного отвала — террикона. Тишину посёлка вдруг нарушает шум приближающегося поезда. Это движется контактный электровоз с составом вагонеток.

Уголь попадает к круговому опрокидывателю, разгружается в бункер, откуда ленточным конвейером транспортируется через породовыборку на открытый межнавигационный склад, а затем поступает на макушку наклонной эстакады угольного конвейера порта и через огромную трубу-хобот высыпается толстой каменной струёй в трюмы морских судов. Как правило, зимой корабли не ходят на Шпицберген: лёд накрепко сковывает внутренние фьорды архипелага, блокируя подходы к рудникам. За это время около вокзала, на склоне, успевает вырасти огромный чёрный холм угля.

Если забраться на вершину ближайшей к нашей базе горы и посмотреть на Баренцбург с высоты птичьего полёта, то помимо аккуратно расставленных домов, ступенями спускающихся вниз, бросаются в глаза дощатые ленты многих коробов, режущих в разных направлениях посёлок. В них «укутаны» от замерзания трубы отопления, канализации, горячей и холодной воды. В тёмную полярную ночь очищенные от снега деревянные настилы служат баренцбуржцам тротуарами. Ходить же по посёлку во время сильного ветра или метели не такое уж простое дело, как может показаться.

В южной части посёлка расположено здание рудоуправления. Это мозг рудника — в нём размещены его основные службы, которые осуществляют руководство огромным хозяйством, скрытым под землёй и открытым на поверхности. Ежедневно рано утром, до завтрака, начальник рудника (теперь он называется директором) проводит здесь производственную «планёрку». На ней присутствуют руководители самых различных участков производства. Они получают оперативные задания, обсуждают неотложные дела, а иногда вынуждены выслушивать и резкую критику в свой адрес и вести не очень приятный разговор с начальником… На первом этаже есть одна комната, в которую сходятся многочисленные невидимые нити со всего рудника. Не умолкает в ней телефонный разговор, почти непрерывно мигают на пульте управления сигнальные лампочки, слегка пощёлкивают самописцы. Сюда ненадолго заглядывают горняки, чтобы что-то выяснить. Из этой комнаты уходят предельно чёткие и решительные команды в шахту и на ЦЭС, на насосную станцию и другие объекты Баренцбурга. Даёт же их сменный диспетчер рудника — своеобразный руководитель координационного центра Баренцбурга, человек, который должен не только быстро, но и правильно оценить любую самую сложную обстановку, чтобы принять нужное решение. Для этого он обязан быть высокообразованным инженером и умелым организатором производства, знать не только технологию горняцкого дела, но и всю специфику полярного рудника.

С первых же дней моего пребывания в Баренцбурге горняки, работники механического цеха, вертолётчики, моряки выражали желание чем-либо помочь нашей экспедиции. Я старался по мелочам не беспокоить директорат рудника. Во многом этому способствовали друзья Шершнева, по вечерам заходившие поговорить со «свежими» людьми, прибывшими с материка. Все они — токари, слесари, кузнецы, водители вездеходов и автомашин, радисты, инженеры-механики и даже пожарники оказали мне массу необходимых в любой полярной экспедиции услуг. Это были добрые, бескорыстные помощники, которые стали моими верными друзьями на острове и которых я окрестил гляциоспутниками.

Особенно запомнился экспедиции простой душевный парень Boлодя Потапенко. Молодой токарь из донецкого города Краматорска часто помогал нам не только советом, но и делом. Так, он смастерил печку для палатки, бадью для выемки снега и льда из глубоких шурфов и много других крайне нужных вещей. Когда однажды я спросил Володю, не может ли он сделать какую-то очередную важную деталь для научного прибора, то услышал бойкий ответ:

— Для нашей науки я готов сделать всё что угодно, кроме атомной бомбы!

И надо сказать, слова верного «гляциоспутника» не были пустым бахвальством.

В одной комнате с Потапенко жил его лучший друг Юра Туфатулин — высоченный здоровяк с крепкими руками рабочего-строителя, с необыкновенно лучистыми ясными глазами. Товарищи уважительно называли Юрия «безотказным». Он хорошо работал на строительстве — на бетонировании резервуара, котлована и других объектах Баренцбурга. При мне он закончил школу рабочей молодёжи. Шахтёры часто улыбались или громко хохотали, увидев на страницах стенной газеты «Строитель» остроумные карикатуры и дружеские шаржи, под которыми стояла подпись: «Рис. Ю. Туфатулина». Победители островных фестивалей получали почётные грамоты и адреса, нарисованные Юрием. Не считаясь со временем, он ещё успевал не только со вкусом оформить концерты художественной самодеятельности, но и выступить на них в качестве конферансье. Но особой страстью молодого рабочего было фотографировать природу и животный мир острова. Я видел множество хороших снимков в его коллекции. Некоторые из них, бесспорно, сделаны с чисто профессиональным вкусом.

Первая же экскурсия по Баренцбургу убедила меня в том, что его жители имеют здесь всё необходимое, чтобы нормально жить и работать.

Отсюда, со своей главной экспедиционной базы, в дальнейшем мы начинали все свои пешие, воздушные и морские маршруты. Здесь, в Баренцбурге, мы их и заканчивали. Каждый раз этот рудник тепло встречал нас весной и столь же тепло провожал домой осенью.

В ЧЕРТОГИ СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ

Через неделю «Сестрорецк» вновь показался в Грён-фьорде. Теплоход заканчивал свой второй рейс с материка. Теперь и мне невольно довелось участвовать в торжестве встречи этого судна.

Воспользовавшись оказией, мы с Антонычем погрузили на палубу различное снаряжение и оборудование, изготовленное в Баренцбурге и предоставленное на время ленинградскими геологами. К утру «Сестрорецк» ушёл на рудник Пирамида. С ним отправился и я. На другой день туда же должны были прибыть вертолёты, чтобы перебросить нашу экспедицию на вершину ледникового плато Ломоносова, удалённую к востоку от Пирамиды на 40 километров.

Ис-фьорд вклинивается на 100 с лишним километров в самое сердце острова Западный Шпицберген. Словно фантастический водяной веер, разветвляется он на три обширных рукава. В самом конце Ис-фьорда, вблизи вершины среднего залива — Билле-фьорда, как раз и раскинулся посёлок Пирамида. От Баренцбурга его отделяет почти 100 километров. Напротив Билле-фьорда расположена бухта Адольфа, в которую обрывается длинной отвесной стеной крупный ледник Норденшельда. Бухта и ледник названы в честь известного исследователя Шпицбергена Адольфа Эрика Норденшельда.

Многие пассажиры вышли из тёплых кают, чтобы лучше увидеть распластавшегося между горами ледяного гиганта. Его язык расщеплён несчётным количеством глубоких трещин. Чуть в глубине, над сверкающей в лучах яркого полуденного солнца поверхностью ледника, высятся две приметные горы — Терьер и Ферьер. Издали они напоминают сказочные корабли-великаны, вмёрзшие в лёд на пути в Ис-фьорд. Ещё выше едва заметна над снежной поверхностью тёмная цепочка скал — Эхо и Бумеранг. Все эти горные выступы, торчащие надо льдом, принято называть нунатаками — словом, заимствованным у гренландских эскимосов.

Ходовой (он же капитанский) мостик — святая святых любого корабля. Посторонним, а тем более пассажирам здесь находиться не положено. Об этом напоминают строгие надписи. Но по отношению ко мне капитан «Сестрорецка» Иван Павлович Мещеряков, видимо, сделал исключение и пригласил подняться на «запретную» территорию.

Десятки раз ходил на Шпицберген опытный моряк. У него есть что вспомнить об этом крае. Я внимательно слушаю бывалого капитана. Иногда он берет бинокль, недолго смотрит вперёд и отдаёт приказ матросу, стоящему у руля: «Одерживай, вправо не ходи!», «Так держать!», «Полборта влево!…»

Потом пришла очередь рассказывать мне.

— Значит, туда завтра собираетесь? — переспросил старший штурман и показал рукой на обрывающийся в залив ледник Норденшельда, мимо которого сейчас проходил теплоход.

Я рассказал морякам, что основным объектом своих исследований мы выбрали ледниковое плато Ломоносова и стекающий с него на запад большой, длиной 25 километров, ледник Норденшельда. На вершине плато предстоит организовать нашу первую гляцио-климатическую станцию, чтобы изучить режим ледников этого района.

Неожиданно капитан окликнул меня и задал несколько странный вопрос:

— Не приходилось ли вам читать сказку Андерсена о Снежной королеве?

Я кивнул головой. Кто же не читал эту прекрасную сказку!

— Тогда постарайтесь припомнить, что сказал Северный олень храброй девочке Герде о местонахождении Снежной королевы,Їпродолжал капитан.

Заметив мою растерянность и поняв, что этого я не помню, он улыбнулся и не торопясь произнёс:

— Да будет известно вам, гляциологу, что «постоянные чертоги Снежной королевы находятся у Северного полюса, на острове Шпицберген»! — Здесь капитан для большего впечатления сделал паузу и продолжил: — Надеюсь, что теперь-то вы осознали, что судьба забрасывает вашу экспедицию как раз в самый центр владений злой царицы снегов.

Действительно, картина «жилища» надменной, но прекрасной королевы, восседавшей на ледяном троне посреди огромного снежного зала, впечатляюща. Её чертоги были наметены снежными метелями, а окна и двери пробиты свирепыми ветрами. Холод сковал чертоги. Но, несмотря на окружающую мёртвую ледяную пустыню, они поражали необычайным великолепием.

Иван Павлович был недалёк от истины. Я сразу же мысленно представил глубокий шурф на ледниковом плато Ломоносова, себя «сидящего» в нём и изучающего строение снежно-ледяного «пирога», ураганный ветер, ревущий вокруг, пургу, безжалостно пронизывающую до костей, лютую стужу и… Снежную королеву, вдруг появившуюся из ледниковой трещины.

Мои думы неожиданно прервал капитан:

— Не поддавайтесь обманчивым чарам коварной красавицы. Помните о том, что сердце мальчика Кая было поражено маленьким осколком льда. Советую при возможной встрече с королевой использовать паяльную лампу.

— Если мы это сделаем, то можем оказаться не у дел! — попытался ответить я в тон своему доброжелателю.

— Это почему же? — удивился Мещеряков.

— Да все потому, что, не будь Снежной королевы, не было бы и гляциологии, которой мы служим верой и правдой и которая за это милосердна к нам…

До поездки на Шпицберген из всех известных «снежных» женщин мы видели только, прошу прощения, снежных баб, непонятно почему переименованных ныне в… снеговиков. И вот теперь нам представлялась редчайшая возможность попасть на вертолёте прямо в центр владений Снежной королевы!

Тем временем «Сестрорецк» подходил осторожно к берегу бухты Мимер. На деревянном пирсе большое оживление — взволнованные встречающие, духовой оркестр, шумные приветствия. Все, как в Баренцбурге, так же трогательно. На большом транспаранте в порту надпись: «Добро пожаловать в Пирамиду!»

К борту теплохода подаются автомашины. Прибывшие полярники направляются в центр посёлка, до которого немногим более километра. Нашей экспедиции быстро дают самосвал. Загружаем его баренцбургским оборудованием и едем на стадион, который здесь служит вертодромом. За футбольными воротами возвышаются груды самого разного имущества будущей станции, привезённого в Пирамиду неделю назад группой Леонида Троицкого.

Михалёв и Лаврушин ведут меня в дальний конец посёлка, где в одном из общежитий горняков они нашли временное пристанище.

Пирамида резко отличается от своего старшего «брата». Раскинулся рудник на широком и ровном месте в долине Мимер, между бухтой Мимер и подножием величественной километровой горы. Её остроконечную вершину венчают огромные восьмиметровые каменные ступени, сложенные слоями известняка таким образом, что они придают горе пирамидальную форму. Не скульптор и не архитектор создавали этот памятник, а сама необыкновенная природа, которая использовала вместо резца и молотка мороз и ветер. Классическая форма горы, особенно её верхняя часть, живо напомнила профессору А. Э. Норденшельду пирамиду, почему он её так и назвал в 1874 году.

Шахта находится примерно на середине этой горы, причём угольные пласты залегают здесь не ниже уровня моря, как в Баренцбурге, а выше — на отметках от 200 до 500 метров. Вот почему пирамидский уголь идёт не на-гора, выражаясь шахтёрским языком, а, наоборот, с горы! Есть и другие отличия. Например, летом в Пирамиде хоть чуточку, но теплее, а зимой немножко холоднее, чем в Баренцбурге. Это явление связано с более континентальным климатом удалённого от моря верховья Ис-фьорда. Кроме того, Баренцбург расположен несколько южнее и ближе к Гренландскому морю, где заметнее сказывается влияние Шпицбергенской ветви могучего течения Гольфстрим…

Мои товарищи быстро организуют домашний ужин. Сразу после него начинается своеобразная гляциологическая планёрка — детальнейшее обсуждение нашего важнейшего плана по заброске экспедиции на плато Ломоносова. Бурное совещание затягивается на всю ночь. С этого места видно нашу цель: центральную ледяную область острова, которая называется Землёй Улава V, и её вершинную часть — Ломоносов-фонна, то есть ледниковое плато Ломоносова. Мысленно мы уже находились там.

За время моего отсутствия лица гляциологов покрылись бронзово-красным болезненным загаром. Впечатление такое, словно их нарочно жгли через солидных размеров увеличительное стекло. Пока я вынужден был находиться в Баренцбурге, остальные участники экспедиции успели провести обширные маршрутные исследования на леднике Норденшельда. Несколько суток почти непрерывной работы на свежем воздухе и ослепительно белой поверхности ледника да к тому же под лучами незаходящего яркого солнца не прошли даром. Вот уж действительно наука требует жертв!

Из рассказов товарищей узнаю, что они успели сделать.

На другой день после прибытия гляциологов в Пирамиду жители посёлка могли наблюдать непривычную для их глаз картину: пять каких-то пришлых с материка людей тащили тяжелогружёные самодельные сани-нарты по примёрзшему к берегу неподвижному льду — припаю. На санях лежал запелёнатый в брезент походный скарб: палатки, спальные мешки, лыжи, буровой комплект, приборы, продукты.

Идти приходилось очень медленно — со скоростью не больше одного километра в час. Полозья, сделанные из широких охотничьих лыж, ежеминутно тонули или вязли в мокром снегу и глубоких лужах, покрывавших поверхность морского льда. С большим трудом удалось добраться до противоположного берега Ис-фьорда. Перед самым ледником возникло новое препятствие — «бараньи лбы». Проходивший здесь в прежние времена язык ледника сгладил и отшлифовал скалистые выступы коренных пород.

Первый привал устроили под одним из таких «лбов». От усталости все свалились прямо на холодные камни, положив ноги на рюкзаки.

Но вот уже поставлена маленькая палатка — добрая спутница полевика. Весело потрескивает костёр из сухого плавника. Принесённые морем «дрова» разбросаны вдоль берега в неограниченном количестве. На огне готовится обед, вкуснее и сытнее которого, кажется, не может быть.

Утром снова в путь. Палатка не убирается. Здесь будет временная база-приют. Конечно, хорошо было бы в ней оставить дежурного повара-гляциолога, но сейчас это невозможно: каждый человек на вес золота, ведь предстоит нелёгкая и большая работа. Ледник не хочет ждать своих исследователей, он уже тает. Надо скорее приступать к наблюдениям.

Наконец группа находит проход на ледник по боковой морене — скоплению обломков горных пород, принесённых ледником. Полевые работы начинаются поздним вечером. Роются первые шурфы, бурятся первые скважины, устанавливаются первые снегомерные рейки четырехметровой высоты и заносятся в дневники первые отсчёты уровня поверхности ледника, покрытого твёрдым ветровым настом. Позже все эти наблюдения помогут узнать нам, сколько накопилось снега за прошедшую зиму, сколько его растаяло за короткое лето, намного ли «похудеет» или, может быть, «поправится» ледник, наконец, с какой скоростью спускается он в море.

Прежде чем измерить температуру «тела» гляциологического «пациента» и выяснить его «анатомию», приходится с большим усилием вращать штанги ручного бура. Труд этот многочасовой, изнурительный и безостановочный, иначе могут примёрзнуть ко льду штанги бура, и тогда считай, что они пропали. А скважины нужны в 10 и 25 метров.

Постепенно стала оживать снежная целина ледника. Её pacполосовали следы горных лыж. Одна за другой «убегали» все выше и выше снегомерные вехи. К утру на далёкое расстояние можно было увидеть ровные кучки сугробов, появившиеся рядом с вырытыми шурфами, в которых гляциологи изучают строение снежного покрова. С их помощью впервые на леднике Норденшельда были измерены толщина и плотность снега.

На пути вставали крутые уступы ледопадов, разбитые глубокими расселинами на отдельные глыбы и блоки, напоминавшие то пирамиды, то колонны, то ровные плиты. Эти наиболее труднодоступные и опасные участки ледника приходилось форсировать с огромным напряжением физических сил и нервов. Природа словно нарочно создала здесь исполинские трещины-разломы, уходившие на десятки метров в глубь ледника Норденшельда. Некоторые из них были перекрыты снежными «мостами», которые из-за начавшегося таяния уже не могли удержать гляциолога. Чтобы не «нырнуть» ненароком вниз, приходилось двигаться с особенной осторожностью. Идущий первым всё время прощупывал снег, а крепкая капроновая верёвка, связывающая его с остальными, надёжно страховала путников. Часто раздавался предупредительный оклик: «Осторожно, промоина!», «Берегись, трещина!», «Сложный участок!» Некоторые пропасти в последние дни уже успели открыть свои зловещие пасти, из которых неприятно тянуло холодом. В такие моменты возникало непроизвольное желание скорее миновать этот район «голубого ада».

На пятые сутки уставшие гляциологи возвращались в Пирамиду.Последнюю ночь им пришлось провести в напряжённой работе на леднике — торопились к приходу «Сестрорецка». Осунувшиеся и обожжённые солнцем участники похода были довольны: исследования ледников начались.

Первые два дня моего пребывания в Пирамиде стояла хорошая погода, но оба дня экспедиция не могла улететь на ледник: вершина плато Ломоносова всё время была окутана мощными клубами облаков. Гляциологи нервничали, не в силах что-либо предпринять. На третье утро над крышами посёлка прошумели наконец вертолёты. Их появление озадачило нас.

— Ну что, ледоведы, будете сидеть здесь, на руднике, или поедем на ледник? — столь непривычно приветствовал нас командир вертолётной группы Андрей Фёдорович Васюков.

Я стал объяснять, что сами рвёмся туда, да нет нужной погоды на ледоразделе плато и из-за этого можно высадиться не в намеченной точке, чего нельзя допустить.

— Паникёры! Я здесь летаю уже два года, — не унимался Васюков, — и могу вас заверить, что погода люкс. Пока доберёмся до вашего льда, будет все в порядке! Как-никак это все же Шпицберген, а не ЮБК.

— А что такое ЮБК? — поинтересовался кто-то из моих товарищей.

Лётчик снисходительно взглянул на вопрошавшего с высоты своего богатырского роста и процедил:

— Южный берег Крыма. Географы могли бы и без объяснений догадаться.

Считая дальнейшие разговоры пустой тратой времени, Васюков прогрохотал отработанным командирским голосом, не терпящим никаких возражений:

— Через десять минут пойду на рекогносцировку. Возьму только троих: двух ваших парней да одного киношника-москвича. Надоел он мне до смерти, говорит, что ему необходимо снять ледники и высадку на них гляциологов.

Командир достал из большого кармана лётных брюк портсигар, одарил всех желающих сигаретами «Винстон». После нескольких затяжек лицо пилота подобрело, и он, положив руку на моё плечо, дружелюбно изрёк:

— Не печалься, начальник, найдём нужное тебе место. Всё будет в ажуре! Можешь подбросить ещё килограммов сто груза. Не больше, слышишь, а то не повезу.

На два вакантных гляциологических «места» в рекогносцировочном рейсе вертолёта было шестеро желающих. Нисколько не меньше нас жаждал попасть на ледниковое плато и геолог Юрий грустными и уж совсем Лаврушин. Наконец захлопнулась металлическая дверь, и в первый полет отправились… Кто — не так уж важно сейчас. Важно совсем другое: вертолёт Васюкова произвёл посадку в 10 километрах от намеченной точки. Вернувшись в Пирамиду, командир обвинил во всех грехах, конечно же, «разгильдяев-гляциологов и туман».

Следующим рейсом досадную ошибку исправили, и первоначально выброшенный не в том месте груз будущей станции оказался там, где надо.

Никому из нас прежде не приходилось пользоваться вертолётом при изучении ледников. Это было поистине поразительно: в считанные минуты очутиться в белом царстве Снежной королевы!

Во время полёта мы пронеслись над всем длинным ледяным «телом» Норденшельда: от его окончания — фронта — до самых истоков. Внизу проплыли, словно кадры киноленты, оторванные от берега залива огромные поля припая; моренные холмы и гряды, сооружённые ледником; бесчисленные трещины, совершенно нестрашные сверху; тонкие нити бегущих ручьёв и речушек. Слева и справа от летевшей машины можно было заметить отвесные горы, крупные и небольшие нунатаки. Позади синел широкий красавец Ис-фьорд, а за ним вздымался ступенчатый пик горы Пирамида, прикрытый тонким круглым облачком, издали напоминавшим сомбреро.

Вдруг впереди показалась маленькая чёрная точка. Она быстро увеличивалась, словно плыла на нас. Вертолёт сделал резкий вираж. Только теперь я смог разглядеть через иллюминатор небольшую кучу груза, доставленного сюда предыдущим рейсом, и усиленно жестикулирующего Володю Корякина. По-видимому, он сообщал нам, что ему надоело сидеть здесь одному. Чтобы скоротать время, Володя «написал» ногами на снегу размашистыми буквами лозунг в своём чисто корякинском стиле: «Привет от Снежной королевы! По поручению её гляциологического величества Вл. Корякин».

Наш вертолёт ведёт круглолицый крепыш Василий Фурсов -весёлый, общительный человек, впоследствии ставший большим другом гляциологов. Пилот делает круг над Корякиным, зависает около него, скрыв в туче поднятой снежной бури груз, «лозунг» и его автора.

Бортмеханик пулей вылетает наружу, прыгая на поверхность ледника, и под аккомпанемент надрывно ревущего могучего двигателя начинает руководить приземлением, а точнее, наверно, приледнением. Вертолёт плавно опускается сразу на все четыре колеса, смолкает шум двигателя. Через минуту наступает такая неожиданная и непривычная тишина, что от неё даже слегка ломит уши.

Прав оказался Андрей Васюков: погода на вершине плато в течение недолгого времени действительно «исправилась». Сначала солнце едва просвечивало сквозь пелену невысокого облака. Постепенно это огромное матовое «стекло», скрывавшее от нас желанный жёлтый круг светила, начало растворяться, и вскоре, как на цветном фотоснимке, стала появляться ласкающая синева неба, из которой брызнули золотые лучи. Пришлось немедленно вооружиться чёрными очками, чтобы «снежная болезнь» не вывела нас из строя. За какие-нибудь минут пятнадцать небосвод сбросил с себя серую вуаль облачности, и лишь далеко-далеко, на самом горизонте, туман ещё продолжал лизать край ледникового плато.

В солнечных лучах засверкали тончайшие серебристые кристаллики снега, которые метеорологи называют удивительно точно ледяные иглы. Они настолько миниатюрны, что сразу их и не заметишь. В отличие от привычных всем нам снежинок эти иголочки не падают, а слегка парят или плавают. Над поверхностью плато заструился воздух, словно обрадовался появлению солнца. Он придал окружающей природе необычный вид — подобие картины, наблюдаемой при дрожании ненастроенного изображения в телевизоре.

На многие километры вокруг простиралась безжизненная, уходящая вдаль снежная пустыня ледникового плато. Гигантскую работу должна была проделать здесь Снежная королева, чтобы надежукрыть свои чертоги толстым белым одеялом. Куда только ни посмотришь — кругом снег, снег и снег. В нескольких километрах отсюда горделиво изогнул свою исполинскую покатую «спину» темно-коричневый нунатак Терьер. Правее его, внизу, виднелась узкая лента Ис-фьорда, а за ним отчётливо выделялись дальние гряды острых гор. Сейчас они поражали нас своими картинно резкими очертаниями на фоне очень синего неба. Далеко на севере выглядывала заснеженная макушка наивысшей точки архипелага — горы Ньютона, а на востоке, под мохнатыми шапками облаков, висящих за невидимой отсюда широкой полосой пролива Жиневра, голубели неясные, расплывчатые очертания четвёртого по величине острова Шпицбергена, носящего имя Баренца…

Понадобилось пять рейсов, чтобы забросить снаряжение станции с побережья на вершину плато Ломоносова. С помощью воздушного «моста», созданного вертолётчиками, удалось перевезти весь наш лагерь на высоту около 1100 метров над уровнем моря за два часа. Груза оказалось довольно много.

Последним рейсом лётчики привезли из Пирамиды всю группу кинохроникёров и шестого участника нашей экспедиции геолога Юрия Лаврушина.

— Евгений Максимович, забирай вещички кой-какие! — весело крикнул мне Фурсов. — В Пирамиде валялись без дела, вот мы их и прихватили для вас!

Из вертолёта извлекаем стол, табуретки, больничный стул белого цвета, рогожные мешки с пирамидским углём, дрова для растопки и даже лестницу. Командир дружелюбно улыбается:

— Берите, берите! Они вам пригодятся во как. — И лётчик провёл остриём ладони по горлу. — Ведь здесь, как я вижу, кроме снега, ничего нет.

Уже на другой день фурсовские дары нашли применение в нашем скромном быту и работе. Не раз потом мы вспоминали добрым словом заботливого командира вертолёта.

Авиаторы оказались впервые на вершине ледника. Одни из них живо интересуются, с какой скоростью он движется, а другие деловито спрашивают о наличии здесь ледниковых трещин. Мы успокаиваем их: ведь скорость на ледоразделе, то есть месте, от которого расходится ледник в противоположные стороны, ничтожно мала, а ширина возможных трещин вряд ли превышает полметра. Васюков даёт указание радисту сообщить на базу в Баренцбург окончании операции по заброске гляциологов. По неписаной традиции полевиков, прежде чем отпустить домой наших помощников, организуем на скорую руку «торжественно-прощальный» обед. Вокруг привезённого Фурсовым стола выстраивается солидная компания — около 20 человек. Не исключено, что это был первый случай подобного столпотворения на вершине ледника, как и то, что две ярко-красные громады вертолётов спокойно расположились на его плотной снежной поверхности.

Уже немолодой, но ещё по-юношески живой и деятельный кинооператор-режиссёр Иван Дмитриевич Горчилин всё время суетится ловит подходящий момент, чтобы увековечить ещё одну сцену для новой документальной ленты, посвящённой природе и жизни людей на полярном архипелаге. Но вот он прервал съёмку и быстро направился по протоптанной дорожке к вертолёту Фурсова. Через минуту оператор вернулся к столу и извлёк из-за пазухи необычно длинный свежий огурец.

— Совсем забыл про него, подарили сегодня в баренцбургской теплице. Христом-богом прошу, братцы, не трогать без команды огурчик! Уж больно хорош натюрморт — сам просится на плёнку!

Люди авиации, науки и кино в полной мере оценили «пожертвование» Горчилина во славу родного киноискусства и с достоинством дождались окончания важной документальной съёмки полярного натюрморта. Любимый и драгоценный в Арктике овощ вызвал у всех нас шумное одобрение и, конечно же, придал очень приятный колорит не только удачному кадру, но и скромно сервированному столу, стоявшему под открытым небом среди снега. Кстати, этот самый кадр при желании можно увидеть в цветной кинокартине Горчилина «За четырьмя морями».

В это время дежурному радисту поступило распоряжение: ускорить вылет с ледника!

— Как здесь у вас, гляциологов, ни хорошо принимают, а все же около жены в Баренцбурге лучше! — забасил Васюков. — Спасибо вам за хлеб-соль на леднике. Как говорится, ни пуха ни пера! Если что — радируйте, и мы подскочим.

Прощаемся с улетающими, благодарим за доставку и желаем доброго пути.

Разом заработали двигатели железных стрекоз. Одна за другой они легко оторвались от ледника, вызвав ненадолго снежный буран. Сделав два прощальных круга, вертолёты удалились в сторону Ис-фьорда. Ещё некоторое время был слышен их рокот, а затем стало совершенно тихо.

Немного даже взгрустнулось. Это всегда бывает, когда, пусть и ненадолго, расстаёшься с надёжными и близкими людьми. Для каждого из нас шумливые вертолёты казались в те минуты удаляющимися родными существами. Хотя и временно, но всё же обрывалась живая ниточка, связывавшая экспедицию с советскими рудниками. Теперь лишь с помощью маленькой переносной радиостанции мы сможем поддерживать прямой двусторонний контакт с Пирамидой.

— Ну что, друзья, пора начинать устраиваться, — предложил я, — сейчас погода — наш союзник.

Каждый ясно понимал, что, пока не разыгралась метель, надо постараться возвести крышу над головой. Наш небольшой «домик» преспокойно валялся на снегу в длинном тёмном мешке. Его название известно каждому бывалому полярнику: КАПШ — каркасная арктическая палатка Шапошникова. Я обратил внимание, что лётчики и геологи зовут её ласково — КАПШа.

Когда великолепный коричневый шатёр, напоминавший по форме чукотскую ярангу, поднялся над белой поверхностью ледника и рядом с ним появилась его старшая сестра — обычная палатка цвета хаки, уже наступило утро. Утро, правда, только по часам, так как ночь прошла незамеченной в полном смысле слова: ведь высадились мы в то благоприятное для полевых исследований время, когда солнце не покидает небосклон и все 24 часа суток совершенно светло. Но тепла не ощущалось: температура воздуха по-прежнему оставалась зимней — около минус 10градусов. Не задержалась и проказница-позёмка, навестившая нас к вечеру второго дня. Она принялась старательно заметать всё, что попадалось ей на пути.

После авральной работы по «строительству жилого фонда» захотелось есть, а о сне мы просто как-то забыли. Поваров назначать не пришлось — нашлись добровольцы.

Через час из второй палатки, прозванной «продовольственной», донёсся весёлый домовитый шумок примусов. Защекотало ноздри потянувшим оттуда запахом разогреваемой на огне разнообразной пищи. Не прошло и двух часов, один из поваров громко оповестил: «Кушать подано!»

Стол в палатку не влез, и его пришлось заменить вьючными ящиками. Вся наша дружная гляциологическая «семья» (Юра Лаврушин остался проводить геологические исследования в окрестностях Пирамиды) тесно села вокруг них. Неугомонный весельчак Корякин поставил белый больничный стул, привезённый Фурсовым, на «председательском» месте и, конечно же, не смог удержаться, чтобы и здесь не пошутить:

— Сей белоснежный трон для моего дорогого начальника!

Сразу же после сытного завтрака, заменившего нам одновременно и вчерашний пропущенный горячий ужин, и положенный сегодня Днём обед, мы нырнули с головой в холодные спальные мешки. Не мудрено, что проспали как убитые весь день-деньской да ещё прихватили часть ночи. Последним проснулся Володя Михалёв. Он медленно высунул голову, завёрнутую в простынный вкладыш, сладко зевнул и обратился к остальным:

— Ещё старик Шекспир говорил, что сон — это чудо матери природы, вкуснейшее из блюд в земном пиру.

Услышав такие приятные слова, в соседнем мешке зашевелился Володя Корякин.

— Я всегда ценил и уважал классиков, — промолвил он и вдруг тут же выпалил: — Ребята! Какой я сейчас сон видел!

— Ну?! — разом закричали мы. — Расскажи!

— Будто сплю я в жаркой избе да ещё прямо на русской печи, а молодая красавица хозяйка сладкие пироги печёт мне в маршрут… Эх, ещё бы минуток сто оторвать от этой жизни, чтобы узнать, чем кончилась история.

— Понятное дело чем — сладкими пирогами! — не удержался Володя Михалёв, чтобы слегка не подколоть товарища.

Все громко рассмеялись, но добродушный Корякин не обиделся.

Вылезать из нагретых мешков на ледниковый «пол» палатки не доставляло никакого удовольствия. Бросили жребий. Неудачнику вменялось растопить нашу печурку. Через десять минут находиться в мешке было уже тяжко.

С наступлением ночного времени (понятия чисто условного в пору полярного дня) все мы дружно взялись за дело — приступили к организации временного научного стационара. Это были счастливые часы в жизни нашей экспедиции.

ОТКРЫТИЕ СТАНЦИИ

Недалеко от палаток на снегу темнели ящики, мешки, бочки, канистры, лыжи, сани-нарты, буры, вехи, штанги, метеобудка, лебёдка и другое экспедиционное оборудование.

Продукты мы уложили в «продовольственную» палатку, превращённую в естественный рефрижератор. Поскольку всем пятерым жить было тесно в КАПШе, Троицкий и Корякин, не имевшие постоянной «прописки» на станции, переселились в «рефрижератор».

Постепенно весь разбросанный вокруг груз мы собрали в определённые места.

Рано утром 24 июня 1965 года Слава Маркин выбрал на снежной равнине подходящую площадку и начал оснащать её различными метеорологическими приборами. Делал он это так, словно украшал для детей новогоднюю ёлку. На душе стало даже приятнее, когда недалеко от палаточного лагеря начали появляться разные Установки: актинометрическая стрела, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф. На грубо сколоченных самодельных ножках поднялась на два метра метеобудка — щедрый дар начальника Баренцбургской аэрологической станции Юрия Панина.

Я смотрю на раскрасневшееся лицо своего коллеги. Он взволнован. Славу можно понять: сейчас он узнает температуру и влажность воздуха, атмосферное давление, силу и направление ветра. Станет известен приход солнечного тепла на поверхность ледникового плато.

— Что обещаешь на завтра, хозяин погоды? — не без ехидства спрашивает Корякин Маркина.

Наш «метеобог» оглядывается по сторонам, долго смотрит на небо, а потом почти уверенно произносит:

— Снегопад, сильный ветер, позёмку, переходящую в метель.

— Спасибо тебе, друг, за такой прогноз, век его не забуду! не то в шутку, не то всерьёз благодарит Володя и добавляет: ЇЛучше постарайся сделать так, чтобы их не было.

Володя Михалёв приступил к ручному бурению термометрической скважины. С помощью товарищей он постепенно наращивает одну штангу за другой. Когда дюралевая плеть вытаскивается на поверхность для чистки бурового стакана, она выглядит весьма внушительно, изгибаясь под собственной тяжестью огромной дугой. К концу суток Володя измеряет в скважине неизвестную пока температуру верхней толщи ледника, или, как говорят гляциологи, его активного слоя.

…Каждый год триллионы тонн снега выпадают из атмосферы на поверхность нашей планеты. Ежегодно в северном полушарии сезонный снежный покров устанавливается на огромной площади, почти равной 80 миллионам квадратных километров, а в южном — на территории, вдвое меньшей.

Снег рождается в облаках, то есть там, где относительная влажность воздуха достигает 100 процентов. Чем выше температура воздуха, при которой появляются на свет бесчисленные разновидности снежинок, тем больше их размеры. При температурах, близких к нулю градусов, обычно наблюдаются крупные хлопья, которые образуются в результате смерзания отдельных маленьких снежинок. Самые же мелкие снежинки возникают при низких температурах.

Но вот атмосферные кристаллы отложились на поверхности ледника и образовали на нём снежный покров. На его плотность и строение заметно влияют температуры воздуха. Более высокие способствуют тому, что снежные частицы слипаются между собой и тем самым создают весьма компактную массу. Поднявшийся ветер может поднять и перенести снег в приземном слое с одного места на другое, превратив их в мельчайшие обломочки, лишённые прежних ажурных лучей. Чем сильнее ветер, тем больше снега «сдерёт» он с поверхности, тем плотнее его «упакует». Но частицы снега не могут путешествовать бесконечно: они или тесно прижмутся друг к другу и застынут в виде твёрдого сугроба, или в конце концов испарятся. За несколько часов штормовой ветер «вырезает» особенно плотные гребни — заструги, которые нога человека не в состоянии продавить.

Приходит зима, и весенние лучи солнца все выше поднимаются над горизонтом. Они пытаются растопить снег, накопившийся в холодное время года. Но снег начинает таять только тогда, когда тёплый воздух сможет нагреть его до нулевой температуры. Поскольку на таяние расходуется очень большое количество тепла, воздух в многоснежных районах земного шара прогревается медленнее и его температура продолжает долго оставаться относительно низкой. Вот почему в Антарктиде и высокоширотной Арктике, а также на высочайших горах планеты обычно не хватает скупого летнего таяния, чтобы растопить за короткий срок весь сезонный снег. С наступлением очередной зимы на перелетовавший остаток прошлогоднего снега откладывается новый слой, а ещё через год — другой… Таким образом постепенно накапливаются и спрессовываются огромные массы многолетнего снега и фирна. Из этих пластов со временем образуется лёд. Достигнув некоторой толщины, он начинает крайне медленно двигаться благодаря действию силы тяжести. Попав в более тёплую зону, масса льда «разгружается» — тает… Всю эту сложную природную систему-поток, возникшую из снега, фирна и льда, называют ледником. Для его нормальной «жизни» необходимо преобладание твёрдых атмосферных осадков над их таянием и испарением.

Итак, однажды возникнув, ледники непрерывно двигаются. По сравнению с ветром или рекой скорость их ничтожно мала. Благодаря движению глетчеры проявляют геологическую деятельность: эрозию ложа, перенос и отложение грунта. Ледники способствуют тому, что климат их регионов изменяется в сторону, благоприятствующую их развитию. Установлено, что лёд «живёт» внутри ледников необычайно долго. Одна и та же его частичка может существовать сотни и тысячи лет и в конце концов растаять или испариться.

«Конечно, я не одинок, когда испытываю благоговейный трепет при виде первых снежинок, падающих на землю мягким белым Дождём, — пишет в первой главе своей книги „В мире льда“ американский учёный-гляциолог Джеймс Дайсон. — Они воскрешают в Моей памяти все, что я знаю об их удивительном происхождении и их влиянии на мир, в котором мы живём. Вероятно, ни одно атмосферное явление не вызывает таких противоположных чувств, как снег. Ребёнку, стремительно несущемуся с горы на санках, он Доставляет огромное удовольствие, а те, кому приходится очищать дороги от снега, проклинают его на чём свет стоит. Но каковы бы ни были наши чувства, снег из года в год появляется в определённое время».

…Если Володя Михалёв занимается тем, что выясняет, каким путём накапливающийся на поверхности ледника снег превращается в лёд, то в мои задачи входит изучение снежного покрова в первый год его «жизни»: сколько осадков выпало на ледник, какие структурные, физические и другие особенности наблюдаются в разрезах сезонного снежного покрова.

Как и Маркин, свои первые шаги на станции я начинаю с организации снегомерной площадки. Забуриваю на ней десять спевциальных вех — реек. Ежедневно с их помощью буду определять «поведение» уровня поверхности ледника. Каждое утро теперь стану спешить на эту опытную площадку, чтобы обойти все рейки и измерить их высоту над ледником. Если высота реек станет уменьшаться, значит, растёт толщина снежного покрова, и наоборот. В конце лета я подсчитаю количество оставшегося на поверхности плато снега и только тогда смогу сделать вывод о том, как интенсивно питается ледник. Ураганные ветры и метели не могут служить оправданием для пропуска наблюдений.

Беру с собой маленький полевой дневник, карандаши, набор всевозможных лопат, весовой снегомер-плотномер, складную линейку, лупу и отправляюсь рыть свой первый шурф, причём рыть там, где этого ещё никто не делал, где вообще неизвестны запасы снега. Сколько же его здесь, в центре области питания крупного ледникового узла? Для того чтобы это выяснить, необходимо добраться до прошлогодней летней поверхности ледника, то есть «пройти» через весь слой снежного покрова, отложенного здесь прошедшей зимой и называемого поэтому сезонным. В зависимости от того или иного района, где находится ледник (его географических, орографических и климатических особенностей), толщина сезонного снега может быть самой различной: от нескольких сантиметров до нескольких метров. Сколько же нам придётся рыть? Логично было думать, что не один десяток сантиметров. Но даже если эта цифра достигнет нескольких метров, все равно надо копать, копать, для того чтобы изучать и познавать. Такая уж наша работа!

Быстро стали расти белые маленькие холмики с двух сторон шурфа. Приятно «работать» с таким снегом — в меру плотным, не содержащим ещё талой воды. Достаточно нескольких ударов лопатой, чтобы большие куски снежной «породы» один за другим покинули привычное место и оказались снова на поверхности…

Минут через тридцать к бровке шурфа подошли мои товарищи, Шурф вырыт на глубину более двух метров. «Нащупываю» нужный мне уровень, выше которого начал откладываться сезонный снег, и приглашаю для контроля «снежного классика» Володю Михалёва. Наши точки зрения совпадают полностью.

Несложный расчёт даёт возможность установить суммарную величину осадков, выпавших на ледяном плато Ломоносова за последний сезон 1964/65 года. В пересчёте на воду их набралось немало — 1200 миллиметров. В то же время на побережье Ис-фьорда, находящегося на 1000 метров ниже нашей станции, количество осадков в три раза меньше. Таким образом, получается, что по мере увеличения высоты ледника Норденшельда от его конца до вершины плато Ломоносова он получает дополнительное питание от 80 до 100 миллиметров осадков в среднем на каждые 100 метров. Это известное всем географам увеличение количества осадков с высотой связано с тем, что температура воздуха по мере подъёма понижается, а осадков выпадает и сохраняется больше.

Теперь каждые пять дней я буду «заглядывать» внутрь снежной толщи, чтобы наблюдать за изменением строения верхних слоёв снега и фирна.

Итак, станция, которой на своём первом «учёном совете» мы даём собственное имя — «Ледниковое плато Ломоносова», приступила к выполнению программы гляциоклиматических работ.

На третий день Троицкий, Корякин и Михалёв ушли в первый снегомерный маршрут. Их путь проходил по юго-восточному склону плато в сторону крупного ледяного потока Нетри, спускающегося на восточное побережье острова. Мои товарищи отправились в ледниковый район, где топографические карты были бессильны им помочь: на этом месте находилось «белое пятно».

Снегосъемщики смогли пройти лишь 11 километров: дальше не пустил ледопад — хаотический лабиринт огромных непроходимых трещин. Несмотря на то что не удалось достичь восточного побережья острова, собранный материал дал очень многое. К востоку от ледораздела плато Ломоносова было обнаружено резкое увеличение накопления снега, что указывало на преобладание здесь ветров, несущих влагу на восточную окраину острова Западный Шпицберген.

Каждый новый день приносил экспедиции какие-то интересные и существенные находки. По мере сил и возможностей налаживался и наш скромный быт.

КАПШ по сравнению с обычной палаткой — крохотный «дворец». Дом, не имеющий отопления, не дом, а палатка — тем более. Поэтому, ещё будучи в Баренцбурге, я попросил Володю Потапенко помочь соорудить переносную печь для КАПШа. Через день мой заказ был уже выполнен. Из столитровой железной бочки наш «гляциоспутник» ухитрился сделать настоящую царь-печку. И вот теперь она держала экзамен на обогрев «снежных» людей, сидящих на огромном «холодильнике». С её помощью мы были обеспечены необходимым теплом, на ней разогревали еду, она давала возможность сушить промокшую одежду и обувь и, наконец, удачно разрешила проблему питьевой и бытовой воды.

Всё было просто: клади кусочек льда в ведро, стоящее около горячей печурки, и жди. Как растает — пей себе на здоровье без всяких ограничений да подбрасывай ледок раза два в день. Мне кажется, что всё-таки лучше жить прямо на замороженной пресной воде, чем в раскалённых сыпучих песках Сахары.

Взятый из дома маленький транзисторный приемничек, к большому нашему огорчению, на Шпицбергене не работал. Имевшиеся у него лишь средние и длинные волны всё время упорно молчали. Оставалась единственная надежда на радиостанцию РПМС, работающую на коротких волнах. Пришлось долго крутить ручку настройки приёмника, прежде чем далёкий голос Москвы оказался в нашей палатке. Это было радостное событие. Среди непрерывного писка «морзянки», непонятных передач на чужих языках, каких-то радиотелефонных разговоров и душераздирающих звуков всевозможных джазов вдруг прорвался привычный голос Юрия Левитана, сообщавшего, что в Москве сегодня жаркий день. В целях экономии питания рации установили ежедневный радиочас, во время которого узнавали последние известия и даже ухитрялись слушать музыкальные передачи и репортажи Николая Озерова о футбольных матчах.

Только одну неделю мы прожили на станции все вместе. За это время Троицкий, Корякин и Михалёв успели выполнить намеченную программу исследований на плато. Теперь им предстояло отправиться в новый поход: сначала спуститься по леднику Норденшельда на побережье Ис-фьорда, а затем заняться изучением следов древнего оледенения на острове. После окончания этих работ наши товарищи должны были вновь вернуться на станцию, что-бы провести повторные маршрутные наблюдения на ледниковом плато Ломоносова и помочь мне в проходке глубокого шурфа.

Сани-нарты, сделанные Володей Михалёвым, утонули в снегу: необходимый груз продолжал расти, утяжеляя хрупкое сооружение. Укладкой деловито руководил Володя Корякин.

— Слушай, Володя, — обратился к нему Маркин. — А вы свой возок с места-то сдвинете? Больно он громоздкий!

За Корякина ответил Троицкий:

— Вы нам только помогите дотащить нарты до ближайшего перевала, а дальше они должны под гору сами ехать, только удерживай, чтобы не убежали.

Итак, все мы впятером становимся на время ледниковыми бурлаками. Впрягаемся в нарты, на которых груза, по оценке Корякина, до 300 килограммов. Пытаемся идти на лыжах, но из этого ничего не получается: постромки, связывающие нас с санями, держат нас словно якоря. Глубокий снег, насыщенный талой водой, мешает очень сильно. Ноги непрерывно проваливаются до колена, а полозья зарываются настолько, что перед нартами образуется настоящий снежный вал, который мы вынуждены тащить против своего желания. На наше счастье, резкий ветер дует не в лицо, а вспину.

— С таким тормозищем будем пахать целые сутки, — ворчит Михалёв. — Ладно бы имели силу бульдозера!

— Скоро должен начаться спуск, — успокаивает нас Троицкий, уже ходивший по этому маршруту.

Через каждые несколько метров тяжёлого пути слышится зычная корякинская команда: «Раз-два, взяли, ещё взяли! Раз-два, сама пошла!» Правда, нарты от этого сами не идут. Трудно, но небезнадёжно. Новое очередное усилие ледниковых бурлаков — и отвоевывается ещё 20, ещё 50, ещё 100 метров. Частые недолгие остановки-передышки сменяются отчаянной борьбой за эти метры.

— Ничего себе спуск, Леонид Сергеевич! — в шутку замечаю я Троицкому во время краткого отдыха.

Но вскоре действительно начался более крутой спуск, и мы сразу же почувствовали некоторое облегчение.

Прошло совсем немного времени, как стала портиться погода. Резко усилившийся ветер принялся быстро сдирать с поверхности плато тонкую оледенелую корку и выдувать из-под неё недавно выпавший рыхлый снег. К позёмке, шипевшей у самых ног тысячами тончайших белых змеек-струек, прибавилась ещё и низовая метель. Разыгралась, разошлась она в неистовой дикой пляске, словно нарочно задалась целью испугать гляциологов: принялась слепить глаза, валить с ног, сбивать дыхание…

Истоки ледника Норденшельда должны находиться где-то совсем близко. Напрягаем все силы и медленно продвигаемся вперёд. Правее остаётся цепочка невысоких скальных гряд, имеющих вытянутую серповидную форму и поэтому называемых Бумеранг. Прямо перед нами виднеется вершина нунатака Эхо. Где-то здесь группа Троицкого должна разбить свой первый в пути временный лагерь, чтобы отсюда ходить в маршруты.

Наконец подтаскиваем сани к ближнему склону нунатака. Снег начинает заметать наш груз. Ставить здесь в такую погоду походную маленькую палатку неразумно. Поэтому принимаем решение вернуться на станцию и там переждать этот ураган.

Назад идём по еле видимым следам. Порой они исчезают под слоем свеженаметенного снега, а через час теряются вовсе. Хорошо ещё, что не надо тащить многопудовые нарты! Каким-то необъяснимым чутьём Корякину и Михалёву, возглавляющим группу, все же Удаётся обнаружить в этой белой мгле нашу «дорогу жизни». Сейчас она связывает всех с базовым лагерем, а значит, с домашним теплом, жилищем, едой…

Часа через два вдали показалась совсем маленькая чёрная точка, затем другая, третья… Постепенно мы узнаем в них мачты антенн. Станция! Становится очень приятно, настроение у всех улучшается, даже прибавляются силы и непроизвольно ускоряется шаг. Как радостно видеть сейчас наш лагерь с развевающимся на сильном ветру красным вымпелом. Пройдено вроде бы немного — километров пятнадцать, а кажется, что не меньше ста! Теперь первое дело — растопить печку и согреть кофе. Тепло, быстро распространившееся под низким куполом палатки, и крепкий чёрный кофе, жадно поглощаемый минут через пятнадцать, настраивают усталых, измотанных людей на длинные разговоры.

На другой день погода на плато Ломоносова улучшилась, и наши товарищи покинули станцию, чтобы продолжить прерванную работу. С этого момента на станции остались мы вдвоём со Славой Маркиным.

Вскоре непроглядный туман заполнил плато. Затем прошёл сильный снегопад, создавший благоприятные условия для очередной метели. Нужен был лишь ветер. И он не задержался.

Как обычно, сначала зашуршала позёмка. Прошло немного времени, и вот уже оторванный от поверхности снег устремился в сторону Ис-фьорда. Когда скорость ветра перевалила за 30 метров в секунду, все смешалось в ревущем океане снежного смятения и началась проверка на надёжность наших станционных сооружений. Что не понравилось пурге — унесла с собой, как пушинку. Оборванные концы антенны и противовеса в считанные минуты были засыпаны свеженаметенными сугробами-валами.

Однако палатка выдержала все тяжкие испытания. Иногда, правда, казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутёк. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых держался палаточный шатёр, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и «крышу».

Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, нёсшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди. Мельчайшие снежные песчинки ухитрялись каким-то образом пролезть внутрь палатки через невидимые глазу отверстия. Около маленькой матерчатой дверцы стали возникать плотные снежные пирамидки, напоминавшие сахарные головы. Чтобы прекратить их дальнейший «рост», пришлось прибегнуть к испытанному способу: «обмазать» всю дверцу вокруг… снегом.

Метель прибавила нам новую работу — откапывать обе палатки, которые заносило до самого верха, и расчищать вход. С провисшего купола КАПШа несколько раз в день приходилось снимать тяжёлые, будто окаменевшие, пласты снега, готовые в любой момент продавить тонкий потолок палатки.

Когда оканчивались подобные «дела», мы вновь возвращались к обычной работе: один шёл на наблюдения, а другой в это время становился поваром-истопником. Для просушки вечно сырой одежды и обуви постоянно требовалось тепло, которое нам давал станции…

ОПЕРАЦИЯ „ГЛУБОКИЙ ШУРФ"

Ежедневно я связываюсь с радиостанцией рудника Пирамида. Каждый раз мы долго пытаемся наладить мало-мальски нормальный разговор, так как почти не слышим друг друга. Приходится «гонять» передатчики с одной рабочей волны на другую и давать надоевшую настройку: «Один, два, три, четыре… десять, девять… один!»

— Бузина! Бузина! Я — Бузина-один! Как меня слышите? Даю настройку: один, два, три… Бузина, перехожу на приём! — осипшим голосом кричу я в микрофон, наверно, в десятый раз.

Маркин смотрит на меня с сочувствием, а потом шутит:

— Тебя и так, без всякого усилителя, небось слышно на руднике. На третий или четвёртый день наступило, как говорят радисты, непрохождение, и наш очередной радиотелефонный разговор был сорван. Тогда пирамидский оператор включил более мощный передатчик и предложил мне «разговаривать морзянкой»: её всегда слышно лучше, чем голос человека. Делать нечего, переключил передатчик на телеграфный режим и начал отстукивать точки и тире. Вскоре Пирамида подтвердила, что слышит меня удовлетворительно.

Вижу, дело пошло. Передал свои сообщения и получил на них ЩСЛ, что на языке радиокода означает «квитанцию», подтверждающую приём. А затем и сам принял несколько служебных и личных телеграмм из Москвы и Баренцбурга.

Ещё долго после этого сеанса испытывал я чувство особенного волнения. Не только потому, что смог поговорить по азбуке Морзе. Просто вспомнились годы тревожной молодости, когда работал радистом на полярной станции и ледоколе.

Между моей первой зимовкой на Чукотке и работой гляциолога на Шпицбергене пролегла длинная дистанция и во времени, и в пространстве. 21 год назад, ещё в 1944 году, уезжал я на далёкий Север совсем молодым человеком, теперь стал вдвое старше…

Долгое время погода не давала возможности приступить к выполнению очень интересных работ, предусмотренных научной программой экспедиции, — исследованию верхней толщи плато Ломоносова, сложенной многолетними слоями снега.

Если для человека, весьма далёкого от гляциологии, понятие «прошлогодний снег» обычно означает уже не существующее, несбыточное и просто пустое явление, то любой гляциолог знает, что, не будь прошлогодних снегов, не было бы и самих ледников. Специфика их «жизнедеятельности» как раз и заключается в том, что снег, выпавший и отложившийся в верхних частях ледников, называемых областью питания, перелетовывает и становится, таким образом, прошлогодним.

Наиболее простой и распространённый способ исследования верхней толщи ледника состоит в том, что на её поверхности выкапывается яма-шурф, где ведётся изучение строения множества всевозможных слоёв снега, фирна и льда, понятных одним специалистам. Шурфы помогают гляциологам расшифровать природную тайнопись слоистости, рассказывающую исследователям об условиях и изменениях погоды и климата прошедших лет. Тщательно изучая стенки шурфа, можно представить себе, каким было лето несколько лет назад — тёплым или холодным, коротким или длинным. А чтобы выяснить, сколько осадков выпало в течение одного года (сезона), следует обнаружить уровень прошедшего лета. Он-то как раз и будет служить нижней границей сезонного снега. Опытный гляциолог может даже визуально определить рубеж между летними и зимними слоями, хотя сделать это далеко не так уж просто.

На ледниковом плато Ломоносова мы уже знали толщину и плотность снежного покрова последнего зимнего сезона (1964/65 года) и сколько выпало здесь за это время осадков. А что же было ещё раньше — два года назад, три, пять? Чтобы это выяснить, нужно стать на время ледниковым «кротом» и попытаться проникнуть в рерхнюю толщу плато, подальше от его поверхности…

Наступил последний месяц календарного лета. И в первый же день августа к нам на плато явилась неожиданно ранняя зима. Целую неделю мы находились в плену беспросветных туманов, сильных метелей и снегопадов. Тоненький столбик ртути термометра надолго опустился ниже отметки ноль градусов. Все вехи, словно по команде Снежной королевы, стремительно «варылись» в свежий снег, прирост которого сделался очень заметным.

Всесоюзное радио сообщало в последних известиях, что в столице жаркий и ясный солнечный день, осадков нет и не ожидается. Я живо представил в тот момент, как в Москве около станций метро, в палатках и на шумных рынках бойко продают свежие цветы, а у нас на ледниковом плато царила настоящая зима. Август — и пурга, такая пурга, что палатки скрылись под снегом!

Наконец солнышко, по которому мы успели так соскучиться, прорвало плотную многоярусную облачную блокаду и повисло над головой. По крышам палаток вскоре заструились змейки талой воды, и едва заметно начал подниматься над ними парок. Снегомерные рейки «сделались» длиннее: осел вокруг них снег.

Из радиограмм, ежедневно поступавших к нам, мы знали, что Троицкий, Корякин и Михалёв не один раз пытались прорваться сюда с побережья. По плану мы все вместе должны были давно уже начать рыть глубокий шурф. Его проходка — одна из наиболее трудоёмких работ, которую наметили для экспедиции 1965 года. Но из-за непрерывных туманов на середине ледника Норденшельда и малого запаса провианта наши товарищи вынуждены были в конце концов прекратить бесполезную трату времени и сил и вернуться в район Пирамиды. Ждать помощи дольше — можно пропустить такие редкие хорошие дни. Поэтому решили рыть шурф вдвоём, не дожидаясь подкрепления.

Мы лихо принялись за дело, шутливо названное нами операцией «Глубокий шурф». Теперь самым популярным «прибором» на станции плато Ломоносова сделалась обыкновенная лопата, а точнее, несколько её разновидностей: штыковая, сапёрная, совковая и большая шахтёрская, в шутку называемая горняками «стахановской».

Первые два метра мне удалось пройти сравнительно просто, а дальше начались «помехи»: выбрасываемый из шурфа на поверхность снег всячески стремился вернуться на старое место. Тогда мы Решили установить лебёдку с блоком. Укрепили на тросе огромную бадью, сработанную из двухсотлитровой бензиновой бочки все тем же умельцем Володей Потапенко. Зычная команда: «Вира!», и бадья со снегом поднимается, на поверхность. «Вира», «майна», «майна», «вира» — слова, словно ставшие припевом нашей работы.

Маркин крутит ручку лебёдки, плавно вытаскивая тяжёлую бадью, нагруженную до краёв прошлогодним снегом. Каждые два часа Вячеслав уходит на свою метеоплощадку для проведения очередной серии необходимых наблюдений. В это время я занимаюсь изучением стенок шурфа, стараюсь не пропустить ни одной даже самой маленькой прослойки и корочки, не менее трех раз определяю плотность снега в каждом слое. Конечно же, хочется поскорее узнать величину осадков, выпавших здесь несколько лет назад. «Поправился» или «похудел» ледник — не праздное любопытство. От этого зависит его жизнь.

Долго стоять без движения на дне фирнового колодца неприятно: начинаю понемногу стынуть. Невольно вспоминается околдованный Снежной королевой мальчик Кай, которого она привезла на Шпицберген, возможно, что и сюда, как утверждал капитан Мещеряков с «Сестрорецка». Если верить чудесной сказке Ханса Андерсена, Кай тоже интересовался кое-какими вопросами гляциологии: возился с плоскими остроконечными льдинами. И всё-таки околдованному мальчику было намного легче, чем мне, так как он не замечал вовсе холода. Поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к морозу, да и сердце Кая превратилось в кусочек льда…

В это время в узком четырехугольном устье шурфа показывается голова моего напарника.

— Как дела, служивый? Не замёрз ли ещё? — кричит он что есть силы.

— Дела хорошие — приближаюсь к чертогам её величества. Следующим рейсом спусти мне бадью с шубой и сигаретами, — отвечаю я, а затем интересуюсь, когда перерыв на обед.

— Через часок буду тебя подымать на волю, тогда и поедим! —доносится до меня голос Славы.

У нашей лебёдки имеется один дефект: не работает… тормоз. Стоя на дне своего «морозильника», прижавшись спиной к его стенке, провожаю глазами медленно ползущую прямо в квадратик неба, крутящуюся над головой, наподобие волчка, и ежесекундно ударяющуюся о стенки шурфа бадью весом 100 килограммов и невольно думаю о её возможном падении. Когда «посылка» со снегом приближается к Маркину, он бросается к ней, как вратарь за мячом, направленным в угол ворот, хватает бадью за ручку и ставит на самый край шурфа, а затем оттаскивает в сторону на несколько метров и переворачивает.

К концу первого десятичасового рабочего дня шурф заметно «вгрызся» в ледник. Трудовые кровавые мозоли, боль в спине и руках, разыгравшийся до предела аппетит напоминают мне о том, что пора пообедать и отдохнуть. Затягиваюсь широким пожарным ремнём (дар командира пожарников Баренцбурга) и креплю его карабином к тросу. Кричу: «Вира!» — и тут же медленно-медленно начинаю ехать вверх. Передо мной проплывают многочисленные слои снега и фирна разной толщины, образованные при самой разной погоде — во время ветра и метели, в штиль и снегопад, сильные морозы и оттепели, — живая история верхней ледниковой толщи. Неожиданно мой «лифт» зависает на одном месте — это Слава делает остановку, чтобы передохнуть. Через минуту над головой раздаётся характерный треск лебёдки, и вскоре я оказываюсь на самом верхнем «этаже» ледника. Выхожу на его снежную крышу. Над родным шатром стелется чёрный шлейф дыма.

Пока я занимался описанием снежной толщи, Маркин растопил печь и приготовил обед. Внутри палатки тропическая жара. Приходится даже отбросить матерчатую дверь. Во время еды и отдыха вспоминаем смешные и забавные истории, рассказываем друг другу о своих прежних экспедициях. Когда у нас выдаётся свободное время, мы любим не только поговорить, но и почитать книги и журналы, специально взятые для этого на ледник. Хотя мы здесь только вдвоём, скуки не испытываем. Несмотря на то что каждый из нас имеет свой давно уже выработанный, прямо скажем не идеальный, характер, свои устоявшиеся с годами привычки, наклонности и особенности, здесь мы с Маркиным представляем маленький, но дружный коллектив.

Когда-то известный американский писатель и тонкий психолог О'Генри в своём колоритном рассказе «Справочник Гименея» так оценил нелёгкую и своеобразную жизнь вдвоём: «Если вы хотите поощрить ремесло человекоубийства, заприте на месяц двух человек в хижине восемнадцать на двадцать футов. Человеческая натура этого не выдержит…» Мы жили именно в таких условиях да ещё в ледяной пустыне, но у нас не было никаких крупных разногласий и взаимных обид. Мы жили дружно и мирно. Порой случалось, что кто-то из нас вдруг начинал горячиться, но никогда споры не возникали из-за личной неприязни друг к другу и не переходили в мелочную ссору.

…Третий день мы не слышим противного посвиста ветра, не метёт надоевшая пурга. Правда, всё время в воздухе кружатся нежные шестилучевые снежинки. Они медленно падают из низкого, словно невидимыми нитями привязанного к нашей станции, пухлого свинцового облака. По ночам же, когда мы спим, проказничает позёмка, поэтому, чтобы шурф не замело, закрываем его с поверхности листами фанеры и брезентом, плотно «замазывая» снегом все щели.

Чем глубже опускается дно шурфа, тем труднее поддаются лопате многочисленные ледяные прослойки, все твёрже и плотнее становится многолетний слежавшийся фирн. Пускаю в дело проверенное средство рыболовов — пешню. Но широкий шурф все же не узкая лунка! Тогда на помощь приходит кайло — старомодное, но эффективное орудие проходчиков, сделанное руками баренцбургского кузнеца. «Брызги» ледяного непрозрачного хрусталя больно царапают лицо, попадают за ворот и голенища высоких болотных сапог. Бр-рр! Прибавилось работы не только мне, но и моему «откатчику": бадья сделалась заметно тяжелее.

Забегая вперёд, хочу сказать, что шурф достиг глубины около 15 метров. На его дне мои товарищи ещё пробурили десятиметровую скважину, в которой измерили температуру «тела» ледника. Операция «Глубокий шурф» позволила нашей экспедиции заглянуть внутрь этой кладовой «твёрдой» воды почти на 25 метров. Такой большой вертикальный разрез ледниковой толщи стал рекордным в то время для архипелага. С его помощью мы совершили интересную гляциологическую экскурсию на восемь зим и лет назад и смогли увидеть снег, пролежавший в этом природном холодильнике без малого 3000 дней.

Нам удалось определить, что в последние годы зимние осадки на плато уменьшились и таяние их замедлилось. Исследования ледниковой толщи дали возможность Владимиру Михалёву выявить так называемую холодную фирновую зону. Эта зона была обнаружена здесь на острове впервые. Что она собой представляет? В течение одного летнего сезона снег под действием талых вод превращается в фирн, который затем промерзает и в дальнейшем, под давлением последовательно накапливающихся новых фирновых слоёв, постепенно превращается в лёд.

…Прошло уже около двух месяцев со дня нашей высадки на ледяное плато. Подходили к концу стационарные гляциоклиматические наблюдения. Приближались закрытие и эвакуация станции.

В середине августа я принял телеграмму Троицкого из Баренцбурга: «Подготовьтесь приёму двух вертолётов тчк начиная 12 часов передавайте Пирамиду ежечасно сведения погоде».

Этого сообщения мы ждали ещё с начала месяца и поэтому заблаговременно подготовились к возможному в любой день прибытию вертолётов. Все лишнее, что можно было, уложили, увязали, заколотили. Вскоре после радиопередачи приступили к разборке нашего палаточного «городка». Наиболее сложная и долгая работа предстояла с КАПШем. Сначала надо было снять брезентовый и фланелевый своды-полотнища, затем развинтить множество заржавевших гаек и винтов, которыми крепится каркас. Когда вместо нашего уютного жилища остались торчать лишь тонкие ребра-дуги его скелета, Mapкин процедил сквозь зубы:

— Теперь только и осталось, чтобы вертолёты не прилетели.

Переносная рация лежала на ящике прямо под открытым небом.

Каждый час я продолжал выходить в эфир: сообщал погоду и справлялся о вертолётах. Пирамидский радист каждый раз отвечал односложно: «Ждите, скоро будут».

В середине дня погода начала заметно портиться, чего мы больше всего опасались. Со стороны верховьев ледника Негри появились многоэтажные клубы сизого тумана. Они медленно наползали на плато Ломоносова и вот-вот должны были поглотить всю его вершинную часть. Из темно-серых облаков прямо ла туман повалил косой стеной густой — густой снег. Но вертолёты должны прилететь с противоположной стороны…

В четыре часа дня в маленьком приёмнике, настроенном на волну Пирамиды, вновь запищала морзянка. По почерку радиста я догадался, что будет какое-то срочное сообщение. Точки-тире быстро складывались в буквы, а буквы — в слова, и из-под карандаша появился текст: «Экипажи обедают через час будут вас скорой встречи Пирамиде связь закрываем».

Действительно, минут через сорок мы уловили далёкий гул. Постепенно он нарастал, приближался. «Ну, наконец-то! — подумал я. — Выходит, не зря разобрали КАПШ!» Но вдруг шум почему-то стал стихать и вскоре вовсе прекратился. Неужели вертолётчики, увидев резкое ухудшение погоды в нашем районе, решили вернуться в Пирамиду?

Следующие полчаса прошли в тягостном ожидании. Связь с рудником по радио мы уже закрыли, и было бесполезно включать рацию. Оставалось только ждать. Вдруг вновь донеслись знакомые и столь приятные сейчас нашему уху звуки. Так как они усиливались, сомнений больше не могло уже быть — приближались долгожданные вертолёты.

— Что-то их не видно? — удивлялся Слава.

Я обшарил весь западный горизонт, но тоже ничего не увидел. Между тем шум моторов значительно вырос.

— Да вот же он! Совсем близко! — закричал мой коллега, показывая рукой в сторону нунатака Эхо.

Только теперь я заметил, что прямо на нас низко летела ярко-красная машина. Отсюда казалось, что она касается колёсами ледника. От радости я стал пускать сигнальные ракеты.

Открылась дверь салона, и из вертолёта вывалился Володя Корякин в своём неповторимом меховом грязно-зелёном анораке. Мы заключили друг друга в крепкие объятия.

— Держи-ка сразу тридцать писем! Читай и радуйся, что тебя ещё помнят на Большой земле! — громко протрубил Володя.

Вслед за Корякиным появились Троицкий и Михалёв. Из высокой пилотской кабины не торопясь спустился краснощёкий улыбающийся командир.

— Вот и вернулся за вами. Ну как дела? — спросил Василий Фурсов.

— Пять баллов! Вот только соскучились по бане! Всё-таки два месяца…

— Это мы в миг организуем, когда вернёмся! Скоро попаритесь от души, не хуже, чем в московских «Сандунах», — вступил в беседу второй пилот Вася Колосов.

Заинтересованный странным маршрутом, который совершал вертолёт по пути сюда, я спросил об этом Фурсова.

— А-а-а! — улыбнулся командир. — Да это ваши ребята попросили сесть у нунатаков, чтобы забрать со льда нарты и другой груз, оставленный ими раньше. Там, между прочим, ваш Троицкий едва-едва не угодил в одну здоровую трещину.

— Уф-уф-уф! — засмущался стоявший рядом Леонид Сергеевич.

— Вы уж лучше скажите, Василий Фёдорович, как смогли сесть на небольшую ледяную перемычку между трещинами — ведь под самыми колёсами пропасть, даже хвост повис над бездной, ну и ну!

Наш разговор прервало появление второго вертолёта, совершавшего посадку перед снегомерной площадкой. Из машины вышли лётчики и направились в нашу сторону. Впереди шагал незнакомый мне авиатор. Среди своих товарищей он выделялся не только высоким ростом и горделивым видом, но и несколько экзотичной для ледника одеждой. На его крупной голове лихо сидела новенькая форменная фуражка Аэрофлота, а хорошо отутюженные чёрные, довольно узкие брюки накрывали щегольские остроносые туфли Їдань тем временам. При каждом новом шаге лётчика его ноги глубоко дырявили снег, и он, не стесняясь в выражениях, всячески ругал ледник. Когда мы поравнялись, я поздоровался и представился.

— Тимоха, — ответил «пришелец» с Большой земли и крепко пожал руку.

На вид этому человеку можно было дать около сорока лет. Суровое обветренное лицо, посеребрённые виски и шевелюра. Но, по-видимому, он был моложе. Под меховой курткой на молнии угадывалась могучая, хотя и немного полноватая фигура спортсмена. Единственное, что меня удивило, — почему он при первой встрече представился Тимохой? Ну уж если не по фамилии, то по крайней мере назвался бы своим полным именем — Тимофеем, что ли. Все это показалось мне тогда немного странным, а расспрашивать сразу было неудобно да и некогда. Чуть позже я узнал, что этот лётчик сменил недавно уехавшего на материк Андрея Васюкова и что нового командира вертолётной группы, оказывается, зовут Тимохой Владимиром Александровичем! Вот какая получилась неожиданная развязка.

После приземления второго вертолёта погода испортилась окончательно и грозила серьёзными неприятностями: обе машины могли попасть в плен к Снежной королеве. Сплошная мутная стена сыпавшихся на ледник хлопьев снега наконец достигла и нас, а туман уже предательски лизал ближние подступы станции. Понимая сложную обстановку и законное волнение лётчиков, мы вместе с экипажами ускорили погрузку своего немалого «хозяйства». На ходу, торопливо, не очень связно рассказывали мы нашим товарищам о проделанной работе и отдельных эпизодах станционной жизни, а они бегло делились с нами своими достижениями и впечатлениями.

Тимоха, впервые попавший на ледник, да ещё в непогоду, нервничал. Ему казалось, что мы не торопимся уезжать отсюда. Владимир Александрович жил на острове только первый месяц и не привык ещё к погодной специфике Шпицбергена. Видимо, этим можно было объяснить тот факт, что вместо тёплых сапог и шлема на новом командире были туфли и фуражка. А здесь не ЮБК, как сказал бы его предшественник!

Сердитым голосом Тимоха отдаёт команду о вылете в Пирамиду, и мы наскоро прощаемся с Троицким, Корякиным и Михалёвым. На ходу жмём руки и желаем успешного окончания работ и благополучного возвращения на побережье Ис-фьорда.

— Если всё будет нормально, встретимся примерно недели через две. За нас можешь не беспокоиться — не подведём! — доносится голос Володи Корякина, заглушаемый работающими двигателями вертолётов…

С этого мгновения всякая связь с группой Троицкого обрывается до тех пор, пока она не появится на руднике Пирамида. Оставлять товарищам рацию было бесполезно, поскольку никто не умел работать на ключе. Мы шли на определённый риск, без которого немыслима любая экспедиция, и знали заранее, что нам придётся волноваться и нервничать все это время.

…Два месяца назад мы летели с берега Билле-фьорда сюда, на плато, сейчас тем же путём возвращались назад — к морю, людям, шумной жизни, отчего, честно говоря, успели отвыкнуть.

Ледник Норденшельда, над длинным «телом» которого мы сейчас парили, ухитрился за несколько декад освободиться от снежного одеяния, прикрывавшего лёд, и выглядел теперь по-иному: открылись невидимые ранее трещины, грозно вздымались крутые уступы ледопада, появились новые промоины, снежные болота и озера, стремительные речушки, ручейки и воронки естественных колодцев, куда устремлялись тысячи тонн талых вод.

Пока наш вертолёт переносил меня и Маркина через весь этот хаос льда, исполосованного бесчисленными расселинами, я думал о том, что скоро группе Троицкого предстоит форсировать этот «голубой ад» не так просто, как мы это делаем сейчас. Пусть сопутствует им во всём удача на обратном пешем пути к берегу!

Наверное, не прошло и десяти минут полёта, как внизу оборвался длинный ледниковый язык и зарябила широкая синяя лента Ис-фьорда. Вскоре и она замкнулась — под вертолётами замелькали дома и машины… и люди, много людей… Пирамида! Сделав большой круг над посёлком, обе машины берут курс на стадион-вертодром.

Нас встречают местные руководители, заинтересованно расспрашивают о жизни на леднике и предлагают отдохнуть в гостинице, так как вертолёт Тимохи должен сейчас везти норвежскую делегацию в Лонгйир. В связи с этим непредвиденным обстоятельством надо срочно выгружать все имущество из машины нового командира.

Совершенно расстроенный, стоял я около Фурсова и не знал, чтя же делать. Ведь попутный корабль будет лишь через день.

— Не вешай носа, Максимыч! Давай тащи свой груз ко мне, решительно предлагает Василий Фёдорович.

Кто-то протестует, говорит, что нельзя так переутяжелять вертолёт и везти на нём людей одновременно… Мы же быстро перетаскиваем станционное хозяйство от Тимохи к Фурсову, и в салоне его вертолёта теперь уже негде сесть.

— Федорыч! — обращаюсь я к своему «спасителю». — А сможешь оторвать от земли такую тяжесть?

— Друзей надо выручать! Сольём бензин, оставим его на пределе, чтобы только до Бурга доползти. Не беспокойся, такая наша работа. — В этих простых словах уверенность сильного человека и много доброжелательства — черты, свойственные всем советским лётчикам, которых доводилось встречать мне за долгие годы работы в Арктике.

Вылет назначен на 10 часов вечера, когда ещё достаточно светлей.

Используем вынужденную задержку в Пирамиде и спешим в шахтёрскую баню.

Отмывшиеся, распарившиеся и взволнованные быстрой сменой обстановки, идём по посёлку.

Все кажется каким-то необычным и непривычным. Ведь только что ещё находились вон под тем лохматым тёмным облаком, оком чательно накрывшим большую часть плато Ломоносова. Несколько часов назад ещё жили на леднике, где лишь тонкие стенки материи отгораживали нас от снежной пустыни. И вдруг разом такая перемена: появились десятки домов и разных сооружений, множество людей; машины, снующие в порт и обратно; морские суда, стоящие у причала и на рейде; афиши, извещающие о новых кинофильмах; громогласные уличные динамики.

Захожу на радиостанцию. Очень хочется познакомиться с людьми, которые доставили нам на леднике много приятных минут свойми радиоразговорами и телеграммами с материка от родных и знаковых. Благодарю радистов-пирамидчан Нину Чекаеву и Колю Козиенко за их дружескую помощь в налаживании радиосвязи с нашей станцией. Теперь мы стали знакомы не только по эфиру.

Поздним вечером Фурсов взлетает с «аэростадиона». Все толстобрюхое нутро Ми-4 забито нашим станционным грузом. Над самой головой надрывно ревёт двигатель, вращая огромные «палки» — лопасти. Приходится полулежать у самого потолка, над иллюминаторами. Через них вижу быстро убегающий назад посёлок, берега широкой долины Мимер, маленькие, будто игрушечные, пароходики, стоящие в бухточке и ожидающие своей очереди к причалу, массивные горы, без которых немыслим пейзаж Шпицбергена. Они гордо вздымаются над заливом, а частокол их неприступных башен-вершин напоминает, средневековые каменные замки-крепости. Мне лучше видна противоположная сторона Ис-фьорда. Там полупрозрачные облака сделали горы одной высоты, отрезав у них, как по линейке, вершины, а у подножий этих утёсов-великанов вьётся тонкой полоской сероватый туман. Но вот стена гор расступилась, и открылось широченное горло Сассен-фьорда…

По мере приближения вертолёта к Баренцбургу туман стал рассеиваться, кое-где ещё цепляясь за отвесные скалы, омываемые водами Ледяного залива. За то время, пока мы жили на плато, каменистые берега фьорда очистились от снега, а отдельные участки тундры даже покрылись чудесным зелёным ковром.

Не прошло и 30 минут, как показался Грён-фьорд. Фурсов делает небольшой круг и садится на «свою» площадку. К борту вертолёта подъезжает вездеход, и мы направляемся в посёлок. После плавного воздушного полёта земное путешествие отличается кошмарной болтанкой в течение всех 20 минут, которые приходится тратить, чтобы проехать пять километров. Резкие толчки и удары, критические уклоны и повороты «дороги», отчаянные спуски и подъёмы.

Но вот вездеход врывается на северную окраину Баренцбурга и вскоре, громко урча, останавливается рядом с домиком ленинградской экспедиции. Услышав знакомый шум, на крыльце базы показывается Шершнев. Он сам только что вернулся на вездеходе из очередного маршрута. Полевики хорошо знают, как приятно встретить друг друга вдали от родного дома. Хлебосольство же Антоныча известно полярникам Баренцбурга. Вот и сейчас наш покровитель спешно накрывает на стол; здесь появляется все, чем богаты геологи…

Неожиданно Грён-фьорд оглашают знакомые гудки. Это к причалу приближается «Сестрорецк». «Сегодня сна не будет!»Ї кричу Шершневу, и мы, набросив на плечи тёплые куртки, несёмся вниз по ступенькам деревянной лестницы. Несмотря на поздний час, изо всех домов выскакивают баренцбуржцы, поднятые с постели, словно по боевой тревоге. Как и мы, они не хотят пропустить приход пассажирского судна и устремляются в порт. Побывав у борта «Сестрорецка», шахтёры символически коснутся краешка своей великой Родины.

На обратном пути заходим в столовую. Незаметно наступило время завтрака. Сидим за столиком, а мне почему-то ещё не верится, что я уже в Баренцбурге, что сегодня не придётся готовить обед на печурке.

Вечером захожу в клуб. Из комнат доносятся голоса певцов, звуки баяна и других инструментов — идут обычные занятия горняков, посвящающих свой досуг художественной самодеятельности.

По главной улице, ведущей к рудоуправлению, прогромыхал и скрылся за поворотом пожарный вездеход. На его радиаторе нарисован масляной краской очень популярный на Шпицбергене белый медведь, изображённый сидящим на вершине земного шара. Архипелаг — один из немногих в Арктике населённых человеком районов, где ещё сохранился в значительном количестве этот «царь» полярных зверей.

Недолгое безмолвие нарушает визгливая сирена. Вскоре посёлок оглушает раскатистый взрыв, от которого на мгновение становится немного страшно, и из чрева ближней горы поднимается высокий столб дыма. Вслед за первым гремит второй взрыв, третий. Это на окраине Баренцбурга, на высоте 100 метров над уровнем моря, идёт выемка грунта. Здесь сооружаются железобетонный резервуар ёмкостью 15 тысяч кубометров и пруд-копань с очистными сооружениями на 5 тысяч кубометров пресной воды. Строители возводят также насосную станцию, трассу водоводов, котельную и другие сооружения, необходимые для создания резерва влаги на руднике.

Но вот сирена известила об отбое тревоги. Вновь взревели могучие зиловские самосвалы, вывозя только что взорванную скальную массу, залязгали бульдозеры, очищая завалы, заскрипели экскаваторы, захватывая своими ёмкими ковшами раздроблённую горную породу.

Через две недели из Пирамиды прибыли на попутном пароходе «Якан» Троицкий, Корякин и Михалёв. Спускаясь с плато Ломоносова, они «сняли» последние данные снегомерных реек, поставленных почти до самого конца ледникового языка Норденшельда, а также измерили скорость движения ледника.

На месте бывшей станции, рядом с глубоким шурфом, тщательно закрытым сверху, был сложен необычайный опознавательный знак в виде большой снежной пирамиды, увенчанной высокой дюралевой вехой. Внутри этого сооружения остались лежать до «лучших времён» трехметровые куски деревянного пола КАПШа (сделанного в Баренцбурге!), метеобудка с подставкой, железная бадья, весовой снегомер, молочный бидон, стол и другое имущество.

К высокой вехе прикрепили алюминиевую фляжку, внутрь которой положили специальную записку на русском и английском языках. В ней сказано, что здесь находилась летом 1965 года временная гляциоклиматическая научная станция Шпицбергенской экспедиции Академии наук СССР «Ледниковое плато Ломоносова».

Хочется верить, что когда-нибудь через много лет другие исследователи смогут обнаружить захороненные под снегом и льдом остатки нашей станции и продолжить в этом месте начатые нами работы.

МЫ ЖИВЁМ НА ОДНОМ ОСТРОВЕ

После кратковременного отдыха мы наметили провести исследования в районе долины Адвент, вблизи Лонгйира. В этом районе находится узел интересных горных ледников.

В конце августа консульство СССР информировало сюссельмана о намеченных нашей экспедицией работах и запрашивало разрешение на использование гляциологами под временное жильё норвежских хижин в долине Адвентдален.

Вскоре был получен благоприятный ответ. 4 сентября Василий Фурсов снова загрузил на свою «стрекозу» всю экспедицию гляциологов и повёз её вдоль южного берега Ис-фьорда по знакомому, не раз «обкатанному» маршруту. Минут через пятнадцать справа показался Адвент-фьорд, и мы повернули туда. Первая посадка вертолёта была произведена километрах в семи за Лонгйиром, у домика, намеченного нами по карте. Здесь должна базироваться группа, в которую входили Маркин, Михалёв и я. Мы простились с Троицким и Корякиным — их путь лежал ещё дальше километров на двадцать, в самое верховье Адвентдален.

Дверь «нашего» дома оказалась запертой. Ключей, обычно висящих на видном месте у самого входа, не было видно. Заглянули под порожек, осмотрели все щели и дыры вблизи двери, перевернули несколько каменных плит, лежащих вокруг, но ключей не нашли. Положение становилось трагикомическим: разрешение на проживание в хижине есть, а попасть в неё не можем.

Фурсов успел уже высадить второй отряд гляциологов и пролететь мимо нас в сторону Баренцбурга, а мы все ещё продолжали в нерешительности стоять около широких окон, думая, что же предпринять. Погода выдалась удивительно приветливой: довольно тёплой для сентября, без ветра и осадков. В конце концов бессмысленное топтание около домика надоело. Первым нарушил непродолжительное молчание Володя Михалёв.

— Сегодня суббота. Наверное, поэтому и людей нигде не видно вокруг. Так мы ничего путного не добьёмся здесь. Надо топать в Лонгйир. Может, кого по дороге встретим и спросим тогда, как попасть в эту злополучную хижину.

Володино предложение показалось мне убедительным, и после короткого совещания решили идти в административный центр.

Рюкзаки, ящики и баульные мешки с имуществом и продуктами сложили у стены дома и зашагали по гравийно-шлаковой дороге, накатанной до графитного блеска. Ещё из вертолёта мы хорошо видели, что эта дорога соединяла посёлок с дальней шахтой, близ которой располагалась нужная нам хижина.

Вскоре показался небольшой аэродром. Недалеко от дороги, рядом с небольшим ангаром, одинако стоял маленький туристский самолётик. Позже мы узнали, что этот единственный в ту пору на архипелаге аэроплан принадлежал главному инженеру рудника Альфреду Тифенталю — страстному любителю воздушного спорта. Он даже ухитрился организовать в Лонгйире кружок, в котором обучал местных энтузиастов искусству самолётовождения. Молодая жена инженера Рената — учительница местной школы — иногда тоже водила над Шпицбергеном аэропланчик.

— По-моему, вон там, у дальнего поворота за озером, стоят какие-то машины. Давайте прибавим шагу, а то могут уехать, — прервал наше молчание Маркин.

Внимательно присмотревшись, мы убедились, что это были грузовики, и быстро зашагали в ту сторону.

До этого мы не очень торопились, вероятно, по той причине, что раньше никому из нас не приходилось бывать за рубежом, и вот теперь впервые в жизни мы приближались к иностранному населённому пункту. Приближались, прямо скажем, несколько необычным и примитивным способом — пешком. Кроме того, миссия к губернатору за ключами представлялась нам не очень деликатной, хотя и необходимой: как-никак он сам прислал телеграмму в Баренцбург, в которой наряду с официальным разрешением гляциологам жить в норвежских хижинах было сказано: «Добро пожаловать в Лонгйир». — Не унывайте, мужики! — весело воскликнул Михалёв. — Дело сделано, и его не исправить. Не возвращаться же, в конце концов, назад! Это неплохо, что представимся норвежским властям, ведь идём мы с миром.

Ну вот и поворот. Чуть поодаль стояли два больших самосвала «Вольво». Подошли к первому и обратились к его водителю по-английски. Никакой реакции в ответ. Ясно, что ничего не понял. Перешли тогда на немецкий. Тот же эффект! Что делать? Тогда на всякий случай, а скорее просто так, из озорства, спросили: «Парле ву Франсе?», хотя сами вовсе не знали французского. Норвежец снова развёл руками. Что-то говорит, объясняет, показывает, а что — теперь уже не понимаем мы.

Угостили незнакомца московскими сигаретами, подарили ему шпицбергенский значок. Стоим, пускаем ароматный дымок, улыбаемся, а договориться не можем. Очень обидно. Вдруг кто-то из нас возьми и скажи прямо по-русски: «Слушай, друг! Мы — Москва! Россия! Экспедиция!» В тот же миг лицо шофёра оживилось, он что-то быстро затараторил по-норвежски, часто повторяя слова «руссиск», «Москва». «Эге, — думаю, — значит, наконец понял, кто мы и откуда. Ещё бы разобраться с ключами от домика!»

Водитель окликнул своего товарища с другой машины. С ним удалось быстро найти общий язык — английский. Вскоре мы уже мчались в Лонгйир.

Грузовик остановился недалеко от длинного пирса. Водитель подошёл к группе людей, минуту поговорил с ними и вернулся назад вместе с каким-то древним, но ещё достаточно крепким седобородым дедом. Его лицо, изборождённое старческими морщинами, было покрыто особым северным загаром, образовавшимся под действием солнечных лучей и свирепых ледяных ветров и морозов. «Этот старик вам поможет», — сказал на прощание шофёр.

Наш новый помощник оказался одним из старейших шпицбергенских охотников-зверобоев. На островах архипелага он провёл несколько десятков лет и зим и даже хорошо помнил Владимира Русанова и Фритьофа Нансена, когда те посетили Шпицберген ещё в 1912 году.

Мы идём из порта по автомобильной дороге на близлежащий пригорок, расположенный у входа в долину Лонгйирдален, в противоположный конец которой свешиваются два лобастых ледниковых языка — Ларсбреен и Лонгйирбреен. Слева от дороги замечаем одну из достопримечательностей городка — церковный колокол, поставленный здесь после второй мировой войны на высоких столбах под двускатной маленькой крышей. Его сделали рабочие рудника в свободное время. Колокол звонит по праздничным дням, радуя население красивым, мелодичным звоном. Справа, на видном месте пригорка, находится двухэтажный дом. В нём размещается контора губернатора Свальбарда. Перед домом на высокой мачте вьётся государственный флаг Норвегии — красное полотнище с крупным темно-синим крестом в белой оторочке.

С этого места, называемого Приморским районом, открывается чудный вид на широкий, уходящий к северу и востоку Ис-фьорд и лежащий внизу небольший уютный Адвент-фьорд, на убегающую далеко в горы долину Адвентдален и на сравнительно небольшую, зажатую с трех сторон отвесными горными склонами долину Лонгйирдален. Именно здесь, на этих склонах, и возник посёлок Лонгйир. К угольному причалу вела «Бирманская дорога», отсюда начиналось и кольцевое шоссе, связывающее все поселочки — Старый Лонгйир (где выделялась деревянная кирха), Свердрупбюен, Нюбюен и Хауген, которые все вместе и образуют единый административный центр Шпицбергена (Свальбарда) под названием Лонгйир.

Наш провожатый запросто, как свой человек, зашёл в резиденцию, поприветствовал сидящих там людей, оказавшихся вице-губернатором и его помощником, и кратко рассказал им что-то. У входа во внутренние помещения мы разглядели плакатик с перечёркнутым резиновым сапогом и, поняв намёк, тут же сняли уличную обувь. Здесь впервые мы почувствовали, как норвежцы следят за чистотой в домах и на улицах, как уважают они порядок и правила общежития. Норвежец не войдёт в жилое помещение в обуви и верхней одежде.

Высокий худощавый вице-сюссельман Фредерик Бейкман знал от губернатора, только что уехавшего на отдых в Норвегию, о предстоящем визите советских гляциологов в Лонгйир. Он поинтересовался, как мы устроились в хижине.

Выслушав наш рассказ, временный глава Шпицбергена заметил, что этот домик находится не в его ведении, а принадлежит местному профсоюзу угольной компании и ключами распоряжается только рабочий союз горняков. Господин Бейкман куда-то позвонил, затем попросил подождать его минут двадцать, сел за руль микроавтобуса и уехал на дальнюю шахту.

Мы остаёмся в обществе чем-то озабоченного, немногословного человека. С удивлением узнаем, что он единственный полицейский на всём архипелаге. В силу этого ему часто приходится совершать морские и сухопутные инспекционные поездки по островам Шпицбергена и не только бывать во всех его населённых пунктах, но и посещать с целью контроля многие хижины, в которых проживают охотники, туристы и участники экспедиций.

Вскоре вернулся вице-губернатор. Вместе с ним приехал и председатель рабочего союза. Он любезно передал ключи, пожелал успеха в работе и пригласил нас на воскресный приём, организуемый угольной компанией и спортивным клубом «Свальбард Турн» в честь советской делегации из Баренцбурга.

Поблагодарив за помощь и приглашение, мы собрались идти в «хюттэ», как называют норвежцы эти небольшие домики, специально сооружённые в пустынных местах на берегах заливов и в долинах островов.

Некоторые хюттэ имеют собственные имена. Так, например, тот, от которого мы получили ключи, называется «Пюнтенхюттэ», то есть «мыс».

Пешком возвращаться нам не пришлось: полисмен пригласил в машину. Он лихо вёл микроавтобус — тот самый, на котором только что ездил вице-губернатор. Стрелка спидометра всё время плясала около цифры «100». Последний поворот, съезжаем с накатанной дороги, и машина замирает рядом с «Пюнтенхюттэ». Пока полицейский открывает наружную дверь, я с любопытством наблюдаю, как маленькие вагонетки скользят одна за другой по подвесной канатной дороге: в сторону Лонгйира — с углём, а назад — пустые. Этот уголь норвежские суда увозят в Западную Европу и Норвегию, для которой он играет особую роль. Его добыча на Шпицбергене обеспечивает ежегодно сотням жителей северных областей страны работу. За послевоенные годы норвежцы вывезли на материк миллионы тонн угля.

Но на Шпицбергене ведётся добыча не только каменного угля. Летом сюда приезжает много экспедиций и туристов, а зимой зверобои охотятся на медведей и морских зверей, добывают песцов. (С начала 70-х годов охота на белых медведей запрещена на всём архипелаге.) Люди группами или в одиночку в любое время года пользуются встретившимися на их пути охотничьими хижинами, чтобы переждать непогоду, согреться, поесть, отдохнуть, выспаться или просто провести время. Эти домики находятся в ведении губернатора, спортклуба, «Стуре Ношке» и профсоюза, которые следят за их состоянием, наличием топлива и продуктов.

Хижина, в которой мы остановились, двухкомнатная. Внешне она напоминает миниатюрную дачу, какие можно увидеть на садовых участках вблизи Москвы. В «нашей» максимум возможных здесь удобств: спальня, гостиная, кухня, чулан и подсобное помещение, где раньше была даже баня. К домику примыкает вместительный сарай с запасом угля, дров и разным инвентарём.

В гостиной тахта, тумбочка, комод с постельным бельём, кресла, аптечка… На журнальном столике кипа всевозможных журналов и развлекательных книжек небольшого формата. На подоконниках кувшинчики с искусно выполненными цветами. В спальне три деревянные койки с матрасами, одеялами и подушками. В кухонных шкафчиках чистая посуда, вилки, ножи и ложки. Запасы кофе, сахара, соли, спичек. Около большой, основательной плиты ведро с углём. В сенях тоже порядок: на стеллажах разложены разные продукты и консервы, на отдельной полочке выстроился набор лыжной мази в яркой упаковке.

На следующее утро отправляемся по знакомой дороге в Лонгйир: в 11 часов намечено прибытие спортивной делегации шахтёров Баренцбурга. Сегодня, в этот приятный воскресный день, мы должны присоединиться к ней. К пирсу нас подвозит попутный «фольксваген». На сильном ветру полощутся флаги СССР и Норвегии. Среди многочисленных встречающих узнаем вчерашних знакомых: вице-губернатора, полисмена, председателя рабочего союза, шофёров самосвалов. Первые двое в чёрной парадной форме с погонами. Подъезжает большой дизельный автобус ярко-красного цвета (очень популярного на Шпицбергене). Он привозит местных спортсменов и горняков. Многие норвежцы пришли сюда с семьями. Ребятишки, одетые в симпатичные синтетические костюмчики с капюшонами, интенсивно пожёвывают жевательную резинку и с интересом рассматривают советский теплоход «Тайфун», показавшийся в Адвент-фьорде.

Корабль плавно касается стенки пирса, и по трапу выходят участники советской делегации во главе с вице-консулом. Вместе с нашими футболистами и шахматистами садимся в автобус и едем на стадион.

Как и большинство моих коллег, с юных лет я «заражён» неизлечимой болезнью, называемой футболом. В силу своей бродяжьей профессии редкое лето проводим мы дома, в городе, и не часто имеем возможность посидеть на стадионе и «поболеть» за любимую команду. Тосковали по Лужникам и на Шпицбергене, а довелось совсем неожиданно попасть на самый северный в мире международный футбольный матч, который состоялся на каменистом поле лонгйирского стадиона!

Одними из наиболее горячих болельщиков команды Баренцбурга были гляциологи. Интернациональная бригада судей зафиксировала победу наших шахтёров со счётом 2: 0, но с поля игроки советской и норвежской команд уходили в раздевалку дружно, в обнимку, забыв о синяках и ссадинах, как подобает настоящим спортсменам.

Вместе с футболистами мы поехали в ресторан. На торжественном приёме присутствовали многие норвежцы. Нам показали читальный зал и предложили попытать счастья во всевозможных игровых аттракционах. Затем пригласили пройти в ресторанный зал.

За столом было сказано много тёплых слов о дружбе наших народов-соседей, произнесены тосты за мир во всём мире, за поддержание установившихся на архипелаге тесных контактов между советскими и норвежскими шахтёрами. Конечно же, не обошлось без песен. Оказалось, что хозяева не только любят их слушать, но и сами превосходно поют. Очень понравились им русские народные песни, которые исполнили наши футболисты. Когда же они весело запели популярную норвежскую песню, то мне показалось, что стены и потолок зала зашатались от бурного излияния чувств всех сидевших здесь «холодных» и «спокойных» скандинавов…

После приёма была устроена экскурсия по городку.

Сначала нас повезли в клуб. В этом большом трехэтажном здании сосредоточен центр культурной жизни Лонгйира. В зрительном зале демонстрируются кинокартины. На первом этаже клуба расположены почта, бар, спортивный магазин, киоск с журналами и всякой всячиной. Второй этаж занят клубными комнатами и библиотекой. Перед домом, на развилке автомобильных дорог, высится монумент, поставленный в 1949 году. На памятнике барельеф директора Эйнара Свердрупа и выбиты слова: «Воздвигнут рабочими и служащими Большой норвежской шпицбергенской угольной компании в память о тех, кто отдал свою жизнь во время борьбы на Шпицбергене, и в память о тех, кто жил здесь и пал на других фронтах во время войны 1940-1945 годов». Затем мы побывали в рабочей столовой, в доме инженерно-технических работников, в общежитии холостяков и в кирхе. Эта церковь отличается от большинства зданий, в которых происходит богослужение, прежде всего тем, что в ней имеется зал отдыха — своеобразное кафе-клуб, где можно выпить чашечку кофе, сыграть партию в шахматы, послушать музыку, потанцевать, просто поговорить…

Поздно вечером жители Лонгйира провожали гостей из Баренцбурга. Многие норвежцы пришли и приехали снова на пирс, чтобы выразить свои тёплые чувства, дружелюбие, добрососедское отношение и просто уважение к людям нашей страны.

Через день мы были приняты вице-губернатором в его резиденции. Свыше двух часов длилась непринуждённая беседа о Шпицбергене и его изучении. Внимательно выслушав рассказ об исследованиях на плато Ломоносова и в других районах острова, господин Бейкман спросил, чем он может быть полезен нам. Экспедицию интересовали наблюдения, полученные в последние годы на метеостанциях Лонгйира и «Ис-фьорд радио». Вице-губернатор предложил пройти с ним на станцию «Свальбард радио», чтобы прямо на месте разрешить этот вопрос.

Нас встретил директор метеостанции Трюгве Эвре. Он тут же принёс в кабинет целую кипу метеорологических книжек. Отдавая их Маркину, директор сказал:

— Берите с собой. Когда будут не нужны, отдадите их мне или дежурному.

Господин Эвре познакомил нас с работой радиометеостанции, а затем пригласил поужинать в кругу своей семьи — жены, дочери и сына, а также двух его товарищей. В дружеской беседе выяснилось, что гостеприимный хозяин, будучи совсем юным, помогал солдатам и матросам Советской Армии освобождать от гитлеровцев северо-восточную часть Норвегии — Финмарк. Мы обратили внимание, что норвежцы иногда произносили слово «тирпиц», после чего выпивали. Предысторию этого необычного однословного тоста поведал сам Трюгве Эвре:

— В 1944 году фашистский линкор «Тирпиц» был потоплен у берегов Норвегии. Связанный с этим событием популярный у норвежцев тост появился после войны и существует до сих пор.

В Мурманске мы запаслись разговорниками и карманными словарями, но от этого наши знания норвежского языка далеко не продвинулись. И всё же, когда Володя Михалёв произнёс где-то услышанный им известный скандинавский тост «Дин скол, мин скол, алле вакре ентер скол!» («Твоё здоровье, моё здоровье, здоровье всех красивых девушек!»), раздалось громкое одобрение…

8 сентября Владимир Тимоха «подобрал» геологов и гляциологов, находившихся в центральной и восточной частях острова. Сначала он взял солидный груз ленинградцев, лежавший в бухте Агард. Потом залетел «по дороге» к Троицкому и Корякину, а от них к нам. Можно только удивляться, как удалось Тимохе поднять такой груз да ещё пятерых гляциологов! И снова наш путь лежал мимо Лонгйира, мимо гор, полных угля, как говорят норвежцы.

До отъезда на материк Маркину, Михалёву и автору этих строк предстояло посетить ещё одну норвежскую метеостанцию -«Ис-фьорд радио», которую мы видели с борта «Сестрорецка» при подходе к Баренцбургу.

Набили всякой снедью и сувенирами свои рюкзаки, в том числе и свежеиспечёнными кирпичами белого и чёрного хлеба. Мы знали, что он нравится норвежцам, хотя обратили внимание, что сами скандинавы едят его очень и очень мало, а за обедом и вовсе не употребляют. Нам же, что греха таить, было непривычно и тяжко обедать без хлеба. Вот на всякий случай и решили застраховать себя.

Небольшой рейдовый катер «Мирный» быстро отмерил четыре километра, отделявшие Баренцбург от другого берега Грён-фьорда. Отсюда нам предстоял пеший маршрут до мыса Карла Линнея.

Идти решили наиболее коротким путём — через перевал, который был скрыт от нас непроглядной кисеёй тумана. Долгое время ориентировались по далёкому, но сильному гулу шахтного вентилятора. Могучее «дыхание» Баренцбурга, напоминавшее монотонную песню, не только нарушало тишину района Грён-фьорда, но и помогало выбирать правильный путь.

В конце концов после многочисленных замысловатых зигзагов, головокружительных спусков и отвесных подъёмов мы увидели долгожданное озеро Линнея, находившееся за перевалом.

Зажатое с двух сторон горами, озеро открылось перед нами неожиданно. Вытянутый на север водоём теперь указывал верный путь к станции. На западном берегу, заваленном свежим снегом, виднелась малюсенькая хижина, окрашенная в ярко-красный цвет. «Линнехюттэ» так манила к себе, что пройти мимо этого «оазиса» в заснеженной каменной пустыне было абсолютно невозможно, тем более что ключ оказался на видном месте у двери.

Растопили мини-печурку, согрели на ней чай, немного передохнули и отправились дальше.

Полярный день 1965 года заканчивался — солнце уже надолго расставалось со шпицбергенским небосклоном. Мы приближались к месту станции в сумерках. На далёком мысу сначала показались высокие мачты, державшие паутину антенн, и огромный серебристый бак — резервуар для топлива, а затем и дома.

Почуяв людей, громко залаяли и завыли ездовые гренландские лайки, находившиеся в специальных клетках-загонах. В широких современных окнах большого дома горел свет, но людей нигде не было видно.

— Неужели все спать легли и никто нас не заметил? — удивился Михалёв. — А как же радио— и метеовахты?

В этот момент из дома вышел молодой полнолицый человек. Поздоровавшись, он проводил гостей в специальную раздевалку, где хранились верхняя одежда и обувь сотрудников станции. Когда мы переоделись, парень повёл нас на второй этаж и показал просторную светлую комнату с тремя кроватями.

— Пожалуйста, располагайтесь здесь. Эта комната для гостей. Пока вы приведёте себя в порядок, я постараюсь успеть приготовить ужин. О'кей?

Мы поблагодарили его и тоже сказали: «О'кей».

Вскоре он зашёл за нами и повёл в просторную гостиную станции, откуда раздавались приглушённые звуки джаза и хрипловатый голос певца. В правом углу сидело несколько долговязых сотрудников станции. Они играли в карты под музыку Луи Армстронга.

Нас пригласили к столу, кто-то поставил новую долгоиграющую пластинку, и из мощных колонок полилась вдруг русская народная песня «Из-за острова на стрежень», очень любимая норвежцами.

Появился высокий худощавый вице-директор станции и поставил на столе рядом с маленьким флажком своей страны миниатюрный флаг Советского Союза. Лицо вице-директора мне показалось знакомым. Ну конечно же, это был… вратарь норвежской футбольной команды Нильс Опсвик, который недавно играл с баренцбуржцами в Лонгйире.

Сотрудники станции ненадолго исчезали в другой комнате, а затем появлялись, неся кто пиво, кто вино, соки, фрукты, напитки, шоколад… Мы были тронуты заботой и вниманием норвежцев о нас и сразу почувствовали себя среди друзей, которые и дальше старались помочь всем, чем могли.

Встретивший нас парень оказался очень весёлым и добродушным коком по имени Бьёрн Хупен. Мой сосед за столом — станционный механик Карл Нильсен. Сразу видно, что он большой шутник. Карл сказал про Хупена, что тот настоящий счастливчик, так как его мама и папа обладали завидным чувством предвидения, назвав своего милого малыша Медведем[1]. И впрямь, несмотря на ещё молодой возраст, крупный, грузный кок смахивал на косолапого тёзку.

В полночь с охоты вернулся директор станции Коре Хенриксен, единственный пожилой человек в этом коллективе, насчитывающем десять человек. С его появлением дружеская встреча, устроенная норвежскими радистами в нашу честь, продолжилась. Перед сном мы вместе со всем персоналом станции дружно станцевали задорную «летку-енку», которой обучил нас на ходу темпераментный стюард Айвин Людвигсен.

Станция «Ис-фьорд радио» была сооружена в 1933 году, вскоре после установки мощного маяка на мысе Линнея. Долгое время маяк и станция служили только судам, идущим на Шпицберген: маяк — своим сигнальным огнём, а станция — сведениями о погоде и состоянии льда фьорда и прибрежного участка Гренландского моря. В послевоенное время авиакомпании ряда стран освоили беспосадочные перелёты между Норвегией и Аляской через район Шпицбергена. Первый полет из Норвегии в Японию через Шпицберген и Северный полюс состоялся в мае 1954 года, а на следующий год к полётам из Европы в Токио прибавился новый маршрут, пролёгший по трассе, пересекающей Шпицберген, Гренландию, канадский остров Корнуолис и Аляску. Наконец, с конца 1957 года скандинавская авиакомпания САС открыла регулярное трансконтинентальное воздушное сообщение из Копенгагена и Стокгольма в Токио через район Шпицбергена. Стремительные темпы развития авиационной техники позволили совершать полёты воздушных лайнеров из Европы через Северный полюс в Юго-Восточную Азию и из Европы в Америку. Радиометеорологическая станция «Ис-фьорд радио» сделалась надёжным помощником для лётчиков, чьи трассы проходят через вершину мира, а также для самолётов, совершающих полёты в Лонгйир…

Четыре дня работы на мысе Линнея прошли незаметно. Мы познакомились с многолетними материалами метеонаблюдений, предоставленными нам здесь столь же любезно, как и в Лонгйире на «Свальбард радио».

Перед нашим уходом со станции обильно выпавший снег посеребрил крутые склоны близлежащих гор и широкую прибрежную равнину, по которой мы намеревались идти домой. Течением и ветром принесло с запада в Ис-фьорд так много свежего морского льда и обломков айсбергов, что он действительно превратился в настоящий ледяной залив. Это огорчило Коре Хенриксена:

— Очень хотели отвезти вас на шлюпке, но, к сожалению, она не ледокол. Поживите ещё несколько дней на станции, пока не вынесет лёд из фьорда.

Мы поблагодарили любезного директора, но оставаться дольше не решились: скоро ожидался приход в Баренцбург за углём теплохода «Дашава», на котором экспедиция должна была выехать в Мурманск. Кроме того, мы очень хотели совершить пешеходный маршрут вдоль берегов Ис-фьорда и побывать на мысе Ивана Старостина.

Все свободные от вахт сотрудники станции вышли проводить нас в дорогу. Как водится, сфотографировались на память, обменялись дружескими рукопожатиями и направились на восток, в Баренцбург. Мне показалось, что даже каблуки сапог «настроились» на дорогу, словно отстукивая ритм походного марша: «Ско-рей до-мой!

До-мой ско-рей!»

Пока мы шли, я вспомнил недавно прочитанную в шахтёрской библиотеке интересную книгу «К северу от морской пустыни». Её автор — Лив Балстад, жена первого послевоенного губернатора Свальбарда, прожившая на архипелаге в общей сложности девять лет. Последний раз эта мужественная женщина видела Шпицберген осенью 1955 года. Вскоре она умерла. Но осталась её познавательная книга, в которой фру Лив с большой теплотой вспоминает о дружелюбии и взаимовыручке, свойственных русским и норвежцам, живущим на Шпицбергене близко друг от друга в суровых природных условиях, в отрыве от родного дома. «В то время как во всём мире развивалась „холодная война“, — замечает Лив Балстад, — отношения между норвежцами и русскими на Свальбарде становились все теплее».

Как первые, так и последующие контакты, установленные нами на этом полярном архипелаге с норвежцами, и наши встречи подтверждают её слова о том, что русским и норвежским людям, живущим на одном острове, легко сотрудничать.

Уже позже, в 1977 году, на Шпицбергене побывал министр иностранных дел Норвегии Кнут Фрюденлунд. После своей поездки он сделал заявление, в котором, в частности, отметил: «Мы рады, что с того времени, как возникли советские посёлки, между норвежцами и советскими людьми установились хорошие, добрососедские отношения. Мы надеемся, что эти хорошие отношения будут развиваться и далее…»

шпицбергенский уголёк, добытый руками советских шахтёров в Пирамиде.

Однообразия в природе, к счастью, не бывает, и долгое безумство метели, издевательски превращающей календарное лето в зиму, сменяется несколькими чудесными днями. Ветер успокаивается, и длинные шлейфы сугробов застывают вокруг палаток, на снегомерной площадке. Исчезают тёмные, набухшие снегом облака, и мы спешим насладиться чистым синим-синим небом и даже ухитряемся слегка погреться под лучами светила. После почти непрерывных снежных буранов и полного отсутствия видимости такой резкий погодный контраст воспринимается человеком как-то по-особенному. Окружающий нас воздух становится изумительно чистым и неправдоподобно прозрачным — даже очень-очень далёкие пики гор, обычно еле видимые невооружённым глазом, теперь чётко, едва не графически, выделяются на небосводе.

Июль — самый тёплый месяц на Шпицбергене. Но даже в это наиболее приятное и мягкое время года средняя месячная температура воздуха на нашей станции оказалась отрицательной. Июль запомнился нам и обилием туманов. 23 дня мы «витали» в густых, непрозрачных облаках, плотно накрывавших плато. Часто видимость сокращалась настолько, что со снегомерной площадки, отстоявшей от палатки на несколько десятков метров, я не видел нашего жилища. Когда же к туману ещё присоединялась пурга, можно было вообще не заметить КАПШ с близкого расстояния и легко пройти мимо него. Чтобы избежать этой неприятности, мы «высадили» вокруг палаток небольшую рощицу… вешек и соединили их между собой верёвкой. Для гляциолога, работающего на леднике в непогоду, даже самая маленькая палочка, служащая опознавательным знаком, во сто крат дороже самого высокого дерева, растущего в лесу…

В середине июля радистка из Пирамиды Нина Чекаева сообщила, что у них на берегу Билле-фьорда «погода, как в Сочи: 15 градусов тепла». В это же самое время у нас было холоднее на 10 градусов. Но даже максимальную летнюю температуру воздуха, которую удалось наблюдать на станции в этот день — 5 градусов тепла, мы восприняли как настоящую жару!

В самый жаркий день Маркин взял лыжи, походные приборы, небольшой «тормозок» (так шахтёры называют в шутку завтрак, прихватываемый ими на работу) и отправился в свой гляциоклиматический маршрут по западному склону плато в сторону нунатака Эхо.

Около месяца назад по этому пути мы провожали группу Троицкого. За 20 дней снег успел заметно осесть, обнажились многие трещины, которые тогда удалось миновать, даже не подозревая о них.

Когда представилась новая возможность, Слава предпринял другую вылазку, теперь уже на восточный склон плато, в сторону ледника Негри. В своих маршрутах мой напарник определял на разных высотах ледника температуру и влажность воздуха. Эти данные были крайне нужны для дальнейшего их сравнения с наблюдениями, полученными нами на станции…

ОТСЮДА СТАРТОВАЛИ К ПОЛЮСУ

Быстро и незаметно прошла зима после первой поездки на Шпицберген. Тёплые, ласковые лучи весеннего московского солнца растопили остатки грязного городского снега. Жители столицы с нетерпением ждали лета. Мои товарищи и я, наоборот, стремились скорее уехать от него вновь к зиме — на ледники Шпицбергена.

Предварительные результаты своих исследований на архипелаге мы доложили в Институте географии Академии наук СССР на специальном заседании научного семинара по гляциологии. Несколько часов ледяной «дух» Снежной королевы словно витал в старинных каменных стенах институтского здания. Крупнейшие советские гляциологи поддержали наше стремление продолжить изучение ледников Шпицбергена.

…Экспресс «Арктика» увёз участников второй гляциологической экспедиции в Мурманск. Вот и Кольский залив — начало нашей морской дороги. Прямо с вокзала шагаем в торговый порт, где горделиво стоит новейший ледокол «Киев». С разрешения Мурманского морского пароходства на нём мы отправляемся на Шпицберген.

Уже на вторые сутки могучий, широкоплечий ледокол легко резал, ломал, крушил и подминал метровый лёд, сковавший Ис-фьорд, словно шёл по чистой воде.

На наше гляциологическое счастье, приход весны на острове задержался. Все горы, прибрежные долины и равнины ну и, конечно, ледники ещё завалены толстым слоем снега. Значит, попали сюда вовремя — до начала таяния. Из рассказов полярников мы узнали, что прошедшая. зима выдалась на редкость холодной и не такой многоснежной, как предыдущая. Даже майна в Грён-фьорде замерзала на месяц.

Чтобы не терять дорогого времени, на другой же день экспедиция приступила к снегомерной съёмке на противоположной стороне залива. Сразу же после этого Василий Фурсов «забросил» гляциологов на перевал ледников Грён-фьорд Восточный и Фритьоф. Такую систему ледников иногда называют перемётной, так как они залегают на двух противоположных склонах гор, но соединяются своими верхними частями на гребне.

Снега на перевале было в три раза больше, чем на побережье. Десятиметровая термометрическая скважина, проткнувшая ледораздел, показала, что весь снег, выпавший в прошлом году, насытился талой водой, которая, пройдя на значительную глубину внутрь фирновой толщи, осенью замёрзла. В результате этого выделившееся тепло прогрело слой фирна до температуры ноль градусов.

Теперь можно было приступать к выполнению наиболее сложного дела — высадке на ледоразделе ледникового плато Хольтедаля, расположенного примерно в 40 километрах к востоку от норвежского посёлка Ню-Олесунн, иногда называемого Кингсбеем.

Но прежде чем рассказать об этом очень известном в своё время самом северном поселении, связанном со стартами знаменитых воздушных экспедиций к вершине мира, мне хочется вспомнить волнующую историю попыток достижения Северного полюса со Шпицбергена…

* * *

В начале XIX века полярные исследования стали приобретать значительный размах. Одним из важных стимулов усиленного интереса к изучению Арктики были, конечно, и щедрые награды, обещанные первооткрывателям Северо-Западного прохода и Северного полюса.

Прошлый век ознаменовал начало международных «скачек» к этой далёкой цели. Тогда было ещё не известно, что окружает полюс — открытое море, льды или суша. Люди знали о существовании в морях Арктики лишь трех земель — Гренландии, Новой Земли и Шпицбергена. Так как Шпицберген был относительно близко расположен и к полюсу, и к Европе, а также наиболее доступен, он привлёк к себе внимание многих полярных исследователей и путешественников. Шпицберген представлялся им последним удобным сухопутным «трамплином», с которого можно было достичь полюса и осуществить тем самым свои честолюбивые намерения.

Если в прошлом столетии смельчаки отправлялись отсюда в неизведанный путь на Север пешком, на санях-лодках, морских судах, собаках, оленях и даже на воздушном шаре, то в нашем веке — на летающих лодках, аэропланах, дирижаблях, подводной лодке и вновь пешком…

Первую серьёзную попытку достичь полюса, уйдя со Шпицбергена, предпринял в 1827 году известный английский полярный исследователь и мореплаватель Уильям Эдуард Парри. Он полагал, что на парусном судне через арктические льды к полюсу не пробиться, и поэтому предложил совершенно иной путь — использовать лодки со стальными полозьями, чтобы с их помощью двигаться по льдам или плыть по морю.

На корабле «Хекла» Парри отправился к Шпицбергену. В начале июня 1827 года он достиг его северных берегов и встал на якорь в одной из маленьких бухт Сорг-фьорда, названной Хекла. Оставив здесь судно, Уильям Парри в сопровождении известного полярного исследователя Джеймса Росса отправился в первую большую санную экспедицию к полюсу. Около 300 человек предприняли попытку первыми достичь его на двух шлюпках, поставленных на полозья.

Парри привёз на судне приручённых оленей. Однако он не решился их впрягать. Тащить людям по льдам среди торосов сани-лодки, нагруженные провизией на 71 день, оказалось невероятно трудным делом. Поход осложнялся тем, что льды постоянно сносило течением на запад и юг. За 35 дней по прямой линии англичане смогли удалиться от корабля лишь на 170 миль. Парри убедился, что продвижение на север становится безнадёжным занятием, и принял благоразумное решение повернуть назад. Несмотря на неудачу, был установлен рекорд проникновения человека на север: 82 градуса 45 минут…

Стоявшие весьма далеко от полярных предприятий немцы тоже надумали попытаться найти путь к заветной точке. К организации германской арктической экспедиции призывал видный географ и картограф Август Петерман.

В мае 1868 года небольшая яхта «Германия» под командой капитана Карла Кольдевея вышла из Бергена и направилась к Гренландии. Но из-за льдов она вынуждена была повернуть на восток, к Шпицбергену. Здесь Кольдевею удалось достичь лишь 81-й параллели. Чтобы не зазимовать, капитан повернул на юг…

На пути человека к Северному полюсу непреодолимой преградой продолжали вставать огромные трудности. Чтобы одолеть великое ледяное пространство, требовалось в первую очередь заменить беспомощные во льдах морские суда на более практичные и скоростные суда воздушные, что представляло на первых порах чрезвычайно рискованное предприятие. За их применение в Арктике ратовали Юлиус Пайер, Фритьоф Нансен, Адольф Норденшельд, Роберт Пири и другие известные полярники. Они мечтали о таких кораблях, которые, словно птицы, могли бы переносить их через моря и горы, льды и другие препятствия.

Такое время неумолимо приближалось. Первая попытка практического использования нового средства для достижения полюса — воздушного шара была предпринята отсюда в конце XIX столетия.

На возможность перелёта через Северный полюс на управляемом аэростате указал шведский инженер Саломон Август Андре. Свою идею он изложил после возвращения со Шпицбергена, где в 1882 году принимал участие в проведении метеонаблюдений по программе 1-го Международного полярного года.

14 лет Андре разрабатывал проект первой в мире экспедиции, которая должна была отправиться к полюсу не по воде и льдам, а по воздуху. Было тщательно продумано снаряжение, питание и даже связь с внешним миром, для чего исследователь отобрал несколько десятков голубей.

По вычислениям талантливого инженера в Париже был построен воздушный шар, наречённый «Орлом». Его объём составлял почти пять тысяч кубических метров, а грузоподъёмность — три тонны. Он мог взять в полет трех человек, лодки, сани, запас продовольствия на четыре месяца, необходимые инструменты… Управлять аэростатом и удерживать его на определённой высоте предполагалось при помощи трех балластных канатов-гайдропов общей длиной 1000 метров и весом 850 килограммов.

7 июня 1896 года экспедиция направилась на Шпицберген. Исходным пунктом полёта аэронавты выбрали пустынную бухту Вирго на острове Датском, расположенном на северо-западной окраине архипелага. Между холмами на юго-западном берегу бухты шведы построили высокий дощатый эллинг — «дом» — для стоянки аэростата. В начале августа все приготовления к старту были завершены. Надвигалась зима, а благоприятный ветер никак не хотел дуть на север. Из-за этого пришлось отложить экспедицию до следующего года и вернуться на материк.

Незадолго перед этим, 14 августа, совершенно неожиданно в бухту Вирго зашёл «Фрам». В тот день легендарный норвежский корабль завершил свой небывалый трехлетний трансарктический дрейф во льдах недалеко от северных берегов Шпицбергена. Как только судно бросило якорь неподалёку от парохода «Вирго», Андре со спутниками на шлюпке отправился приветствовать норвежцев. Назад они вернулись вместе с капитаном «Фрама» Отто Свердрупом и другими норвежскими моряками, которые осмотрели на берегу стартовую базу. После этого «Фрам» стал готовиться к отходу в Норвегию.

В мае 1897 года канонерская лодка «Свенсксунд» доставила шведскую экспедицию снова в бухту Вирго. 11 июля задул наконец долгожданный и сильный южный ветер, и «Орёл» поднялся в воздух, унося пионеров полярного воздухоплавания: Андре, физика Нильса Стриндберга и техника Кнута Френкеля.

Первое несчастье ожидало аэронавтов уже в самом начале пути: шар вскоре стал терять высоту. Пришлось срочно выбрасывать балласт. Подхваченный ветром «Орёл» стремительно взмыл над бухтой и полетел в северо-восточном направлении. Во время этого манёвра оборвались все три гайдропа, что полностью лишило шар необходимой управляемости.

Спустя четыре дня после старта норвежские моряки поймали в Баренцевом море почтового голубя, у которого под крыльями нашли маленький пергаментный свёрточек. Когда его вскрыли, то прочитали сообщение: «13 июля. 12 часов 30 минут дня, нахожусь 82° 02' с. ш., 15 05' в. д. Хорошее воздушное течение на восток 10° к югу. Все благополучно. Это мой третий голубь. Андре»…

В мае 1899 года к побережью Исландии прибило небольшой буй с краткой информацией, посланной вслед за предыдущей весточкой. На следующий год на северном берегу Норвегии нашли буёк-поплавок с вложенной в него запиской. Он был выброшен на морской лёд по истечении восьми часов полёта. Кроме того, удалось обнаружить ещё несколько пустых буйков…

33 года никто ничего не знал о судьбе смельчаков.

Летом 1930 года из Норвегии отправилась на Землю Франца-Иосифа научно-промысловая экспедиция геолога Гуннара Хорна. По пути судно «Братвог» сделало краткую остановку у юго-западной оконечности острова Белого, находящегося примерно в 80 километрах к востоку от Северо-Восточной Земли.

Вскоре матросы случайно напали на следы затерянной экспедиции. На безымянном мысу, названном впоследствии по предложению профессора Н. Н. Зубова именем Андре, люди увидели лодку, торчавшую из-под снега. В ней лежал шест с вырезанными словами: «Полярная экспедиция Андре». Затем нашли фотоаппарат, молоток, топорик, остатки одежды и другие вещи. Чуть поодаль удалось обнаружить тела Андре и Стриндберга. Около инженера валялись ружьё и примус с керосином, а в кармане пиджака Андре сохранился его дневник с несколькими страничками записей…

В сентябре на остров Белый отправилась поисковая экспедиция на судне «Исбьёрн» («Белый медведь»). Удалось найти тело Френкеля, а также много различного снаряжения. По расшифрованным испорченным непогодой дневниковым записям и экспедиционному журналу, по проявленным фотоплёнкам Андре и его товарищей постепенно восстанавливалась трагическая история первых полярных воздухоплавателей.

Полет «Орла» продолжался три дня. Интенсивное обледенение шара, вызванное густым туманом, утяжелило его и значительно снизило высоту движения. Пришлось выбросить за борт гондолы весь оставшийся балласт. Но и это не помогло — шар начал сильно ударяться о морской лёд. Продолжать полет было полнейшим безумием.

В девятом часу утра 14 июля 1897 года шар снизился в 320 километрах к северу от Шпицбергена и в 350 километрах к западу от Земли Франца-Иосифа. Первоначально шведы решили двигаться к Земле Франца-Иосифа, используя для этого тяжёлые сани и парусиновую лодку. Однако за 12 дней они смогли удалиться от места вынужденной посадки лишь на 50 километров. Путники стремились на восток, а морское течение относило их в противоположную сторону. Понимая бесцельность продолжения похода в этом направлении, Андре решил изменить маршрут. Они направились к Семи островам — самой северной группе Шпицбергенского архипелага. К этому времени обувь путников развалилась и одежда разорвалась. Заметно понизилась и температура воздуха… Но и новый план был поломан: течение увлекло людей на восток от намеченной цели. За месяц удалось пройти всего 130 километров, а сил уже не оставалось.

Неожиданно начавшимся быстрым дрейфом льдину понесло к острову Белому. Вскоре до него оставалось сравнительно небольшое расстояние. Потребовалось приложить неимоверные усилия, чтобы 5 октября перебраться с остатками снаряжения на негостеприимный каменистый мыс, вокруг которого простирался сплошной ледниковый покров. Здесь аэронавты и устроили свой последний лагерь. Вскоре Андре делает последнюю разборчивую запись в дневнике. Что произошло дальше — остаётся загадкой. Существуют три мнения относительно гибели лагеря экспедиции. Одни полагают, что главная причина состояла в сильном переутомлении и холоде. Другие считают наиболее вероятной причиной скоропостижной смерти шведов съеденное мясо медведя, заражённого мышечным паразитом. Авторы третьей версии высказывают мысль, что либо лавина, неожиданно сошедшая с ледника, либо ураганная метель завалила лагерь снегом…

Перелёт в 1909 году известного французского конструктора самолётов и пилота Луи Блерио через Ла-Манш натолкнул неутомимого полярного исследователя Руала Амундсена на мысль, что аэроплан можно использовать для изучения Арктики. Тогда бы отпали долгие и тяжёлые месяцы плаваний и борьбы со льдами, не пришлось бы тратить дорогое время на подготовку к таким походам и экспедициям.

Поручик русского военно-морского флота поляк Ян Иосифович Нагурский впервые в истории Арктики применил самолёт в 1914 году для поисков экспедиции Георгия Седова и для ледовых разведок вблизи Новой Земли. По возвращении в Петербург молодой лётчик выдвинул план достижения полюса на аэроплане. Однако начавшаяся первая мировая война надолго задержала использование авиации в Арктике. После её окончания многие лётчики серьёзно заинтересовались самолётом как средством проникновения в недоступные районы ледяной пустыни, и особенно Северного полюса. В истории высоких широт наступал переломный период, окончательно утвердивший победу человеческого разума и силы над жестоким царством коварного льда и холода. Как и раньше, Шпицберген остаётся «трамплином» для экспедиций, устремлённых к манящей вершине мира, но теперь уже на летательных аппаратах.

Первую страницу этой истории открывает в 1925 году Руал Амундсен, прославивший своё имя походами на морских судах в Арктике и открытием Южного полюса. Норвежец организует первую в мире экспедицию на самолётах в район, где на севере сходятся все земные меридианы. В своей книге «По воздуху до 88° северной широты» Амундсен пишет, что его задачей было проникнуть как можно дальше в неисследованную область между полюсом и Шпицбергеном и выяснить, «что там находится или чего там не находится».

В середине апреля 1925 года корабли «Хобби» и «Фрам» доставили из Тромсё в Ню-Олесунн участников экспедиции вместе с двумя двухмоторными гидропланами типа «Дорнье-Валь». Это были летающие лодки, которые могли взлетать как с воды, так и со снежно-ледяной поверхности.

21 мая со льда Конгс-фьорда стартовали оба самолёта, на борту которых находились Амундсен, Элсуорт, Рисер-Ларсен, Дитрих-сон, Омдаль и Фойхт. Сначала летели вдоль побережья. У самой северо-западной оконечности Шпицбергена вошли в густой туман. В дальнейшем он рассеялся, и под летающими лодками засверкал сплошной лёд без разводий. В ночь на 22 мая показалась полынья, напоминавшая озеро с вытянутыми в разные стороны заливами. Для проведения необходимых наблюдений Амундсен принял решение воспользоваться первой возможностью для посадки.

Во время спуска в заднем моторе флагманской машины неожиданно начались сильные перебои. Тяжело нагруженный гидроплан не мог долететь до озера на одном моторе и вынужден был садиться прямо между торчавшими торосами в ближайший узкий залив, наполненный мелкими льдинами и «салом». Следовавший сзади второй самолёт сел в нескольких километрах на другую полынью. Наблюдения, проведённые Амундсеном, позволили определить, что они находились примерно в двух лётных часах от цели.

Чтобы выжить в создавшейся обстановке, необходимо было вытащить один самолёт из полыньи на лёд, расчистить стартовую площадку и, наконец, подняться в воздух и долететь до Шпицбергена. Потребовался почти месяц нечеловеческих усилий, прежде чем все шестеро сумели в сложнейших условиях взлететь на переутяжеленном гидроплане и направиться назад к берегам архипелага.

Когда в баках осталось всего сто литров бензина, показался мыс Нордкап — северная оконечность Северо-Восточной Земли. Как раз в это время обнаружилась неисправность боковых рулей. Спустя десять минут рулевые приводы окончательно заело, и спуск на воду сделался неизбежным. Несмотря на сильное волнение и ветер, первый пилот Ялмар Рисер-Ларсен мастерски совершил вынужденную посадку. Лишь через час удалось благополучно подойти к острову и пришвартовать гидроплан к большой льдине. Люди выбрались на берег, чтобы приготовить еду, как вдруг раздался чей-то громкий крик: «Смотрите, корабль!»

Шедшее быстрым ходом маленькое судно не заметило полярных Робинзонов. Тогда Рисер-Ларсен дал команду: «Всем в машину!» В один миг заработал мотор. Вскоре полярники были около промыслового судёнышка. Норвежские моряки тут же узнали своего национального героя и оказали ему и его спутникам радостную встречу.

Появление в Конгс-фьорде «воскресших из мёртвых» было с ликованием встречено всеми обитателями Ню-Олесунна.

Хотя первая попытка достижения полюса на самолёте не увенчалась успехом, она внесла солидную лепту в тот опыт, который был столь необходим первопроходцам…

Ровно через год, в мае 1926 года, в Ню-Олесунне встретились две воздушные экспедиции — американская, руководимая командором военно-морского флота США Ричардом Эвелином Бэрдом (впоследствии адмирал, выдающийся полярный исследователь, начальник четырех американских антарктических экспедиций), и норвежская, ведомая все тем же упорным и расчётливым «капитаном льдов» Руалом Амундсеном.

Пароход «Шантье» доставил в Конгс-фьорд Бэрда вместе с пилотом Флойдом Беннетом. На лёд разгрузили большой трехмоторный аэроплан: размах его крыльев достигал 19, а фюзеляж — 13 метров длины. В те годы большинство самолётов носили собственные имена. В целях рекламы Бэрд нарёк свой «Фоккер» именем «Джозефин Форд». Так звали внучку автомобильного миллионера, финансировавшего эту экспедицию.

Две первые попытки подняться в воздух окончились неудачей. Тогда Бэрд снял все лишнее оборудование, чтобы взять с собой 4,5 тонны горючего, продукты на 10 недель и минимум снаряжения.

Наконец 9 мая нагруженная сверх нормы машина после очень длинного разбега оторвалась от залива и ушла в воздух. Через час остроконечные горы и ледники, служившие пилотам ориентирами, сменились ледяным однообразием океана. Стояла прекрасная солнечная погода — довольно редкий союзник полярных экспедиций. Тогда она явно решила помочь американцам.

Пройден район прошлогодней вынужденной посадки Амундсена. Через 8 часов 30 минут полёта авиаторы обменялись крепким рукопожатием: их аэроплан достиг земной «макушки». Отсюда предстояло совершить путь назад.

Пробыв около 15 часов в воздухе и покрыв за это время расстояние более 2500 километров, самолёт показался над Конгс-фьордом. После возвращения Бэрда и Беннета первым подошёл к ним и поздравил с успехом сам Руал Амундсен. Известно, что впоследствии появлялись в печати спорные сообщения, ставившие под сомнение достижение полюса американцами. Бесспорно же другое — это был типичный случай проявления необыкновенного спортивного азарта и жажды установления невиданного рекорда. Чтобы отправиться в столь рискованное путешествие, надо было обладать большим мужеством.

Пока все крупнейшие телеграфные агентства мира сообщали подробности полёта к самой северной точке Земли, в Ню-Олесунне стартовала экспедиция Амундсена.

В отличие от американцев он поставил более сложную задачу — совершить беспосадочный трансконтинентальный перелёт через полюс в Северную Америку. В известной мере это позволило норвежцу не считать Бэрда своим конкурентом, хотя тот и опередил Амундсена на два дня с открытием полюса с воздуха в их негласном честолюбивом соревновании между собой. Неудачная попытка, предпринятая на летающих лодках в прошлом году, убедила норвежцев, что для достижения Американского материка и вообще для сверхдальних полётов в Арктике в то время дирижабль был предпочтительнее аэроплана.

Экспедиция 1926 года была продумана Руалом Амундсеном со свойственной ему максимальной тщательностью и предусмотрительностью. После этого перелёта он решил завершить свои полярные странствия.

Как и в прошлом году, экспедицию финансировал американский капиталист Линкольн Элсуорт, участвовавший в качестве навигатора и в первом полёте Амундсена на двух гидропланах. Норвежский аэроклуб приобрёл у итальянского правительства полужёсткий дирижабль N-1, который получил имя «Норге» («Норвегия»). Этот корабль достигал длины 106, ширины 19 и высоты 26 метров, имел три мотора; его оболочка вмещала 18 500 кубометров газа, а вес всей конструкции составлял 13 тонн. Он мог развивать максимальную скорость 113 километров в час. Его команда насчитывала 12 человек.

На должность командира корабля Амундсен пригласил выдающегося итальянского конструктора и строителя дирижаблей сорокалетнего полковника Умберто Нобиле. Старшим офицером и штурманом был назначен премьер-лейтенант норвежского королевского флота Ялмар Рисер-Ларсен — пилот предыдущей экспедиции Амундсена. Среди участников будущего перелёта насчитывалось 7 норвежцев, 6 итальянцев, 1 швед и 1 американец. По предложению норвежского аэроклуба экспедиция получила официальное название «Трансполярный перелёт Амундсена — Элсуорта — Нобиле».

10 апреля 1926 года дирижабль вылетел из Рима. Его путь пролегал через Англию, Осло, Гатчину (под Ленинградом), Вадсё (северо-восток Норвегии). 7 мая «Норге» опустился в Ню-Олесунне. Здесь воздушный корабль ввели в эллинг, специально построенный для него во время прошедшей зимы. Вблизи этого огромного сооружения норвежцы воздвигли ажурную металлическую мачту высотой с двенадцатиэтажный дом. К ней-то и должен был причаливать дирижабль.

Четыре дня экспедиция готовилась к старту. 11 мая все население посёлка собралось у эллинга, чтобы проводить воздушный корабль в неслыханный полет. «Норге» плавно взмыл над заливом и медленно удалился в северном направлении.

Около половины второго ночи 12 мая дирижабль пробил клочковатый туман. Штурман, «поймав» солнце, тщательно определял местоположение. Закончив измерения, Рисер-Ларсен радостно воскликнул:

— Ну вот, мы и на полюсе!

Дирижабль опустился до высоты 100 метров. На самую северную точку земного шара были сброшены норвежский, итальянский и американский флаги. Описав большой круг над полюсом, корабль продолжил путь уже по другую сторону планеты. Утром 13 мая появилась открытая вода, а к вечеру показалась и далёкая полоска земли. Это была Америка.

— Земля! Земля! — неслись восторженные возгласы по всей передней гондоле — рубке управления кораблём.

Утром 14 мая «Норге» опустился около селения Теллер на Аляске. Так закончился восьмидесятичасовой перелёт с одного континента на другой через полюс, и впервые Северный Ледовитый океан оказался пересечённым по воздуху; при этом, как заметил Амундсен, «ни один волос не упал ни с чьей головы».

После возвращения в Италию Нобиле начинает энергично готовить свою полярную экспедицию, на сей раз под итальянским флагом. Он планировал обследовать обширный район между Шпицбергеном, Гренландией и полюсом, а также северное побережье Гренландии и Канадского Арктического архипелага. В случае благоприятных условий предполагалось высадить на полюсе наземную научную партию. По рекомендации Нансена Нобиле тщательным образом отобрал полярное снаряжение.

Фашистское правительство Муссолини надеялось извлечь для себя выгоду — открыть новые земли в Арктике и присоединить их к Италии. Получивший после прежней экспедиции профессуру в Неаполитанском техническом колледже полковник Нобиле не разделял фашистских взглядов. Однако он был произведён в генералы: реклама есть реклама.

Экспедиции выделили дирижабль того же типа, что и «Норге». В середине апреля 1928 года корабль, названный «Италией», вылетел из Милана на Шпицберген. Нобиле решил устроить свою береговую базу в Ню-Олесунне и использовать имевшиеся там эллинг и причальную мачту. Сюда дирижабль прибыл 6 мая.

Первый полет был предпринят 11 мая. Он длился больше восьми часов. Второй раз «Италия» стартовала из Ню-Олесунна через четыре дня, направившись к Земле Франца-Иосифа и Северной Земле. Однако из-за плохой погоды корабль вынужден был повернуть к берегам Новой Земли и возвратиться на базу, проделав путь в 4000 километров. К третьему полёту участники экспедиции готовились особенно тщательно, так как ставили своей главной задачей достижение Северного полюса.

Помимо Нобиле в состав экипажа вошли морские офицеры Цаппи, Мариано и Вильери, инженер Трояни, механик Чечиони, мотористы Ардуино, Помелла, Каратти и Чокка, такелажник Алессандрини, радист Бьяджи, учёные Мальмгрен, Бегоунек и Понтремоли и журналист Лаго — всего 16 человек. Из них 14 — итальянцы и по одному — представители Швеции и Чехословакии.

Утром 23 мая 1928 года дирижабль вывели из эллинга и он стартовал. Сначала курс был взят к северу Гренландии, а оттуда к полюсу вдоль 27-го градуса западной долготы.

На следующий день в 0 часов 20 минут раздался громкий и торжественный голос вахтенного офицера:

— Есть!

Мальмгрен подошёл к Нобиле, пожал ему руку и сказал:

— Немного есть людей на свете, которые могут сказать, как мы, что дважды побывали на Северном полюсе.

После этого «Италия» стала медленно спускаться. Со стометровой высоты были сброшены флаги Италии, Швеции и Чехословакии, а вслед за ними большой дубовый крест, вручённый папой римским Пием XI.

Два часа дирижабль кружил над вершиной мира, надеясь высадить здесь наземную партию, но погода сорвала эту операцию. Тогда Нобиле отдал приказ лечь на обратный курс.

Вскоре корабль попал в низкую облачность. Целых 30 часов летели против ветра, не зная своего местонахождения: солнце не показывалось ни разу. Ориентировались лишь по компасу. Ветер дул со скоростью до 50 километров в час, сильно затрудняя полет. Усилилось обледенение, стали досаждать снежные шквалы.

В 10 часов 30 минут 25 мая раздался тревожный голос механика Чечиони:

— Мы отяжелели!

В это время «Италия» находилась где-то на подходе к северу Шпицбергена. Приборы показывали, что дирижабль осел на корму и быстро терял высоту. Нобиле распорядился увеличить число оборотов двух моторов и включить третий. Однако приостановить спуск стало невозможно. Когда расстояние между гондолой и льдом уменьшилось до 10 метров, командир приказал выключить моторы, чтобы при падении на торосы дирижабль не воспламенился. С ужасным треском гондола коснулась хаотически нагромождённого льда. Раздался страшный удар, и рубка оторвалась.

Облегчённый дирижабль мгновенно поднялся и, гонимый ветром, улетел в восточном направлении. На месте гондолы зияло жуткое отверстие. «Италия» скрылась в тумане, унеся с собой шесть человек из группы Алессандрини. По всей вероятности, они вскоре разбились после вторичного падения на лёд.

Чем же была вызвана катастрофа? Точно никто не знает. Нобиле считает первопричиной гибели дирижабля непогоду, а также высказывает предположение, согласно которому один из кормовых клапанов из-за обледенения не закрылся плотно и произошла быстрая утечка газа или же лопнувшая стальная труба остова кормы корабля продырявила оболочку газовместилища.

После катастрофы «Италии», произошедшей примерно в 100 километрах от Северо-Восточной Земли, на льдине осталось десять человек во главе с Нобиле. Сам он при ударе гондолы сильно пострадал: были сломаны нога и рука, а лицо, верхняя часть головы и грудь получили значительные ушибы. У Чечиони оказалась сломана нога, у Мальмгрена — рука, а у Цаппи — поранено лицо.

Машиниста Помеллу нашли мёртвым. Остальные получили сравнительно лёгкие ушибы…

К счастью для оставшихся в живых, на лёд вместе с гондолой выпали продовольствие и походная рация, взятая на случай высадки полюсной партии, навигационные приборы, револьвер с патронами, красная палатка, получившая много лет спустя большую известность благодаря одноимённым советско-итальянскому фильму Михаила Калатозова о спасении экспедиции и книги Умберто Нобиле о его жизни и катастрофе дирижабля…

Радист Джузеппе Бьяджи смог наладить радиостанцию и пытался связаться с базовым судном экспедиции «Читта ди Милано», которое находилось в Конгс-фьорде. Однако никто не отвечал на призывы о помощи. Ужасная погода, стоявшая все первые дни пребывания на льдине, способствовала подавленному состоянию небольшого коллектива, а молчание эфира ввело его в глубокое отчаяние. «Никому не придёт в голову искать нас так далеко от намеченного направления полёта, — рассуждали обитатели красной палатки. — И всем нам суждено исчезнуть бесследно, как исчезла злополучная экспедиция Андре». Тем временем сильным течением лагерь Нобиле относило все дальше в юго-восточном направлении. Это обстоятельство поразило даже опытного полярника Мальмгрена. Он сомневался в установлении радиосвязи и понимал, что пассивное пребывание на дрейфующей льдине — плохой помощник. Офицеры Цаппи и Мариано считали создавшееся положение вообще безнадёжным и сообщили Нобиле о своём намерении предпринять попытку добраться до побережья Северо-Восточной Земли, чтобы найти там людей и дать знать миру о месте их лагеря.

На следующее утро Мальмгрен убил из револьвера белого медведя, пришедшего в лагерь. Появилось свежее мясо. Вскоре льдина приблизилась к острову Фойн на расстояние 5 миль, и тогда Цаппи вновь возобновил свой разговор об уходе. Нобиле дал согласие и попросил высказаться на этот счёт Мальмгрена:

— Какая судьба ждёт тех, кто уходит, и тех, кто остаётся? Наступило тягостное молчание. Понизив голос, Мальмгрен с полным спокойствием заключил:

— Обе группы погибнут.

Тогда Нобиле предложил уходить всем, кроме раненых. С ним не согласились, так как не желали оставлять Нобиле и Чечиони. Решил присоединиться к группе Мальмгрена радист Бьяджи, полагавший, что у неё будет больше шансов спастись. Тогда учёный решительно заявил, что он остаётся, ибо не может бросить главу экспедиции и ещё одного раненого, если уйдёт радист — единственная надежда на спасение.

— Господин генерал, простите меня, — с улыбкой проговорил вошедший в палатку Бьяджи. — Это была минутная слабость.

Все оставшиеся спешно принялись писать письма родным. Это было тяжёлое зрелище — люди писали и плакали. Затем поели все вместе в последний раз свой небогатый ужин: по три таблетки сухого молока и по нескольку кусков сахара.

На пятый день пребывания на льдине Мальмгрен, Цаппи и Мариано отправились по дрейфующим льдам на юг. После их ухода в красной палатке осталось шесть человек.

«Жалкий и искалеченный, нагруженный вещевым мешком с продовольствием, падая при первых шагах, но поддерживаемый несокрушимой волей, — писал о Мальмгрене его чешский коллега профессор Бегоунек, — он направился на сушу, побуждаемый единственной благородной целью организовать помощь своим несчастным товарищам, очутившимся на льду…»

Ежедневно радист продолжал выстукивать на ключе сигнал бедствия: «SOS. Италия. Нобиле…» Первым услышал его советский радиолюбитель Николай Шмидт — житель села Вознесенье-Вохма бывшей Северодвинской губернии (Архангельская область). Произошло это на девятый день пребывания людей на льдине — 3 июня. Комсомолец бросился на телеграф и отправил телеграмму-«молнию» в московское Общество друзей радио, которое передало его сообщение в Комитет помощи дирижаблю «Италия», организованный ещё 29 мая при Осоавиахиме СССР.

6 июня Бьяджи, принимая, как обычно, последние известия, неожиданно громко закричал: «Нас услышали!» Двусторонняя связь с внешним миром была установлена лишь после двух недель безуспешных усилий. Теперь период невзгод сменился на льдине периодом ожидания…

Советский Комитет помощи предложил западным странам создать международный центр по спасению, чтобы координировать и объединить усилия. Ответа не последовало. Тогда были организованы советские спасательные экспедиции. 5 июня Комитет решил направить в район к востоку от Шпицбергена ледокольный пароход «Малыгин». Гидрографическому судну «Персей» поручалось обследовать кромку льдов в Баренцевом море, а ледокольному пароходу «Седов» надлежало идти к Земле Франца-Иосифа на поиски группы Алессандрини.

12 мая профессор Р. Л. Самойлович получил от Комитета помощи телеграмму, в которой сообщалось о его назначении начальником спасательной экспедиции на ледоколе «Красин». 15 лет назад горный инженер Самойлович искал для России уголь на Шпицбергене. Теперь он снова отправлялся туда, чтобы на сей раз искать во льдах, окружающих архипелаг, затерянную полярную экспедицию.

В это время «Красин» стоял на приколе с погашенными топками. Вероятно, в другое время потребовался бы месяц, а то и больше, чтобы подобрать команду и подготовить ледокол к срочному походу на Шпицберген. Советские люди смогли это сделать за четыре дня! 16 июля «Красин» ушёл в свой знаменитый поход…

Помимо Советского Союза в поиски пропавших включились Норвегия, Италия, Швеция, Франция и Финляндия. Всего участвовало 18 морских судов, 21 самолёт и около 1500 человек! Подобного размаха спасательных операций Арктика ещё не знала. Эта эпопея продемонстрировала всему миру высочайший гуманизм, который объединил многих людей разных стран. Усилия, предпринятые Страной Советов лишь на одиннадцатом году своего существования, оказались решающими в этом благородном деле.

Одним из первых откликнулся на призыв о помощи Руал Амундсен. Два года назад, после перелёта на «Норге» через полюс, у него произошёл обидный разрыв дружеских отношений с Нобиле. Однако, едва узнав о катастрофе итальянского дирижабля, Амундсен, не раздумывая, отправляется спасать экспедицию своего недруга. На старом мощном гидроплане «Латам-47», предназначенном для тёплых краёв, храбрый Руал вместе с экипажем знаменитого французского лётчика Рене Гильбо 18 июня вылетает из Тромсё на Шпицберген.

Вскоре после вылета Амундсен попросил сообщить ему о состоянии льдов у Медвежьего, после чего радиосвязь с «Латамом» оборвалась. Самолёт, по-видимому, упал в бурные холодные волны, не долетев до архипелага. Через два с лишним месяца у берегов Северной Норвегии был найден поплавок «Латама» со следами сильных повреждений. Сомнений больше не оставалось: славный полярный исследователь и его замечательные спутники погибли.

Вечером 24 июня в лагерь Нобиле прилетел маленький шведский аэроплан на лыжах. После удачной посадки из него вышел молодой лётчик лейтенант Лундборг. Он направился к Нобиле:

— Генерал, я прибыл за всеми вами… Мне приказано доставить первым вас, потому что вы должны дать указания относительно поисков остальных участников экспедиции.

Выслушав мнение своих товарищей, тяжело раненный Нобиле решился лететь. Доставив начальника экспедиции на остров, шведский лётчик вскоре отправился назад. Однако его второй рейс закончился неудачей: при посадке самолёт перевернулся, и Лундборг неожиданно сам превратился в пленника ледового лагеря. 6 июля другой шведский пилот, Шиберг, вывез коллегу на базу. После этого полёты были прекращены.

Усилия спасательной экспедиции на «Красине» оказались решающими. Этому безусловно способствовали отличная организация её работ и удачное сочетание применения ледокола вместе с самолётом, которые, по словам Фритьофа Нансена, позволили советским людям сделать невозможное возможным.

Обойдя Шпицберген с запада, «Красин» смог приблизиться к месту красной палатки на расстояние 100 километров. Было решено направить самолёт Бориса Чухновского «Красный медведь» для проведения рекогносцировочных полётов.

Вскоре на ледоколе была получена радиограмма, принёсшая Чухновскому мировую известность: «Мальмгрен обнаружен на широте 82°42', долготе 25°45'…» Из-за густого тумана самолёт, не найдя базы, вынужден был сесть на лёд. Во время посадки снесло шасси и сломало два винта. Несмотря на это, командир «Красного медведя» радирует: «…Все здоровы. Запас продовольствия на две недели. Считаю необходимым „Красину“ срочно идти спасать Мальмгрена».

И вновь запыхтел ледокол своими высокими трубами среди белого безмолвия.

12 июля вахтенный штурман заметил в бинокль чёрную точку:

— Кажется, люди, смотрите сюда, товарищи.

Это была группа Мальмгрена. Но его самого на льдине не оказалось. Спасённые Цаппи и Мариано рассказали, что шведский учёный умер около месяца назад. Через две недели после ухода из лагеря Нобиле Мальмгрен заявил попутчикам, что у него нет сил идти с ними дальше, и просил вырубить ему заранее во льду могилу. Офицеры выполнили эту просьбу и через некоторое время покинули умирающего полярника, предварительно отдавшего итальянцам свою одежду.

Таинственная и трагическая гибель Финна Мальмгрена произвела сильное впечатление на общественность всего мира и ещё долго обсуждалась в печати. Нам кажется невероятным, как можно было бросить во льдах обессилевшего, но ещё живого человека, своего товарища по несчастью…

Несмотря на очень тяжёлый торосистый лёд, «Красин» упорно продвигался к лагерю Нобиле. Уже через 12 часов после спасения Цаппи и Мариано ледокол остановился близ красной палатки и забрал последних пятерых её обитателей. Сердца этих людей были преисполнены непередаваемым чувством радости. Безмерно счастливый радист Бьяджи торопливо передавал в эфир свою последнюю радиограмму: «Всё кончено. „Красин“ подошёл. Мы спасены!» Вскоре густой туман окутал все вокруг и началось интенсивное таяние льда. Помощь пришла удивительно вовремя.

Умелыми действиями советской спасательной экспедиции восхищался весь мир. «Красину» удалось разбить много льда, ещё разъединяющего СССР и Европу», — признавала английская газета «Нью-Лидер». Вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман так оценил значение подвига наших моряков: «Политический смысл той радости, с которой пролетариат мира реагировал на блестящие спасательные работы ледокола „Красин“, объясняется… радостью, вызванной сознанием превосходства научных и технических достижений социалистического государства».

Выдающийся советский поэт Владимир Маяковский немедленно откликнулся на героические деяния моряков «Красина» и «Малыгина»:

Этот рейд небольшой -

пролетарская проба, проба

нашей выучки,

нервов

и сил. И «Малыгин»,

и «Красин»

ринулись оба, чтобы льдины трещали

и ветер басил…, Победители мы

в этом холоде голом: удивляйся, Земля,

замирай

и гляди, — как впервые

в этих местах

ледоколы подымали людей

с двухметровых льдин.

После того как «Красин» доставил всех спасённых в Конгс-фьорд на борт парохода «Читта ди Милано», он вынужден был отправиться в Норвегию для проведения срочного ремонта, чтобы затем быстро вернуться назад для продолжения поисков Амундсена и унесённых вместе с дирижаблем «Италия» людей из так называемой группы Алессандрини.

Советский ледокол уже проходил южную оконечность Шпицбергена, когда его радист принял сигнал бедствия, который подавал германский пароход «Монте-Сервантес». На его борту находилось около 2000 пассажиров и членов команды. «Красин» тут же повернул на север, хотя сам имел опасные повреждения винта и рулевого управления. Иначе наши моряки поступить и не могли, ведь в 80 милях от них погибали люди. Через несколько часов на горизонте показался огромный четырехтрубный лайнер. По сравнению с ним даже внушительный стометровый «Красин» казался совсем небольшим. Осмотр пассажирского парохода показал, что при сильном ударе об лёд в его подводной части образовались огромные пробоины. «Монте-Сервантес» был обречён на гибель. Однако в результате быстрой и самоотверженной помощи «красинцев» пробоины удалось заделать, и потерпевший серьёзнейшую аварию корабль смог благополучно продолжить своё плавание на Шпицберген с массой туристов на борту. Полторы тысячи пассажиров столпились на верхних палубах лайнера и долго приветствовали и благодарили советских моряков с прославленного ледокола, а оркестр «Монте-Сервантеса» исполнял в это время «Интернационал»…

Закончив в сжатые сроки необходимый ремонт в норвежском порту Ставангер и взяв уголь в Бергене, «Красин» снова направился на север, к берегам Шпицбергена.

Ледокол обследовал довольно большую акваторию океана между архипелагами Шпицберген и Земля Франца-Иосифа, а также их побережье. Преодолевая тяжёлые льды к северу от Шпицбергена, «Красин» достиг широты 81 градус 47 минут. Ещё не было случая, чтобы судно самостоятельно могло проникнуть столь далеко на север в этом районе Арктики. Однако поиски не увенчались успехом…

Экспедиция генерала Нобиле была едва ли не самой трагической из всех полярных экспедиций XX века. Попытка итальянцев вторгнуться в тайны Арктики обошлась дорого: она повлекла за собой гибель семнадцати человек: восьми участников экспедиции на дирижабле «Италия», а также Руала Амундсена и восьми французских, итальянских и норвежских лётчиков, отдавших свои жизни при попытке спасти чужие…

…Позднее в Риме была создана специальная правительственная комиссия под председательством престарелого полярника адмирала Умберто Каньи, которая занималась тайным расследованием всех обстоятельств, связанных с гибелью дирижабля «Италия». В конце концов обнародовали приговор комиссии. В нём, в частности, оправдывалось поведение Цаппи и Мариано, но зато генерал Нсбиле был обвинён во всех грехах. Фашистское правительство всю вину за неудачу экспедиции свалило на её начальника. Ему инкриминировали неправильное управление воздушным кораблём перед катастрофой, плохую организацию экспедиции, трусость и эгоизм в связи с тем, что, будучи начальником, первым покинул на самолёте лагерь… Власти сняли с Нобиле звание генерала и вынудили его подать в отставку. После второй мировой войны вновь созданная правительственная комиссия полностью реабилитировала полярного исследователя. Звание же генерала было восстановлено ещё в 1945 году. Президент Географического общества СССР Герой Социалистического Труда, член-корреспондент АН СССР А. Ф. Трёшников утверждал, что начальник экспедиции на льдине не капитан на судне и он должен быть там, откуда легче управлять экспедицией и откуда в случае необходимости легче оказать помощь или спасение, если участники экспедиции попадут в беду.

Вероятно, не многие знают, что через три года после трагедии «Италии» Нобиле был приглашён в Москву и с 19 июля по 20 августа 1931 года принимал участие в плавании «Малыгина»на землю Франца-Иосифа. Там в бухте Тихой пароход встретился с дирижаблем «Граф Цеппелин» для обмена почты. На «Малыгине» находились иностранные туристы, и среди них -американская миллионерша миссис Бойс, нанимавшая шхуну для поиска пропавшего Амундсена. На судне было открыто отделение связи, где проводилось спецгашение конвертов и почтовых марок. Возглавлял его никому тогда ещё не известный работник Наркомата почт и телеграфа Иван Дмитриевич Папанин. Если для Нобиле это путешествие в Арктику стало последним, то для будущего знаменитого начальника дрейфующей станции «Северный полюс-1» оно оказалось первым, но далеко не последним.

Незадолго до прибытия дирижабля «Италия» из Европы на Шпицберген здесь завершился 16 апреля 1928 года очень рискованный и смелый трансарктический перелёт одномоторного американского аэроплана на лыжах. Его экипаж состоял из полярного исследователя и авиатора Джорджа Хьюберта Уилкинса и первоклассного полярного пилота Карла Бенджамина Эйельсона. Их большой маршрут протяжённостью около 3500 километров был выбран не через Северный полюс, а южнее — с мыса Барроу на Аляске через Ледовитый океан на Шпицберген. Перелёт продолжался свыше двадцати часов. Наибольшие испытания выпали на долю лётчиков уже в самом конце, когда они вынуждены были из-за неожиданно налетевшей сумасшедшей пурги сажать свой самолёт почти вслепую на берегу Шпицбергена.

Интересно, что через полгода после этого головокружительного перелёта неугомонные Уилкинс и Эйельсон стартуют уже по другую сторону планеты — на ледяном материке Антарктида. Именно там во время полётов в районе Южного полюса у Джорджа зародилась новая необычная идея — организовать полярную экспедицию на… подводной лодке, чтобы достигнуть на ней Северного полюса. Для этой цели исследователь арендует у морского министерства США за… 1 доллар (по американским законам нельзя было предоставить бесплатно!) небольшую устаревшую лодку 0-12 и называет её «Наутилус». В научную группу вошёл известный норвежский полярный геофизик профессор Харальд Свердруп. Вместе со своими коллегами он должен был заниматься проведением метеорологических, океанографических и других исследований.

15 августа 1931 года «Наутилус» прибыл в Грён-фьорд, избранный местом базы на Шпицбергене, а ещё через три дня покинул его.

На пятые сутки плавания из-за сплошных льдов к северу от архипелага предстояло погружение в воду. В это время раздался взволнованный голос вахтенного механика лодки:

— Мы потеряли руль глубины!

Дальнейшее пребывание во льдах могло окончиться катастрофой: ослабли заклёпки и открылась течь. Уилкинс решил продолжить поход по чистой воде. Во время его «Наутилус» специально погрузил под лёд носовую часть, и научный персонал смог выполнить некоторые исследования. Во время лавирования между льдами субмарина достигла рекордной северной широты: почти 82-го градуса. После этого экспедиция вернулась в Грён-фьорд, а затем покинула Шпицберген.

Джордж Уилкинс умер в 1957 году в возрасте 70 лет. Согласно завещанию старого полярника, его прах был доставлен в 1958 году на американской подводной лодке «Скат» на полюс и там развеян.

…Закончилась вторая мировая война. Над Шпицбергеном вновь слышен могучий рокот больших современных воздушных лайнеров, направляющихся к Северному полюсу и дальше.

Благодаря развитию авиации и опыту, накопленному человечеством за долгие годы «укрощения» самой северной точки Земли, она словно приблизилась к Евразии и Америке.

В 1964 году группа молодых норвежцев во главе с Бьерном Стайбом попыталась совершить путешествие на лыжах из Канадской Арктики на Шпицберген. Участники этой экспедиции смогли углубиться в сторону полюса примерно на 600 километров, дойдя до американской дрейфующей научной станции «Арлис-2», откуда они были эвакуированы самолётом.

Один из участников экспедиции, радист Сиверт Флеттум, «заболел» новым походом, разработав другой маршрут. По мнению этого норвежца, его лучше начинать на Шпицбергене и заканчивать на Американском континенте или в Гренландии. Во время наших работ на Шпицбергене в 1967 году мы видели, как усиленно Флеттум готовился здесь к будущему переходу, тренируясь в ходьбе на лыжах и езде на собачьих упряжках. По-видимому, из-за финансовых затруднений эта экспедиция не состоялась.

Бесспорно, самой интересной экспедицией подобного рода было путешествие четырех англичан — Уолли Херберта, Роя Кёрнера, Аллана Джилла и Кена Хеджеса — с мыса Барроу на Аляске через Северный полюс на Шпицберген.

Участники Британской трансарктической экспедиции долго готовились к своему грандиозному походу. Они отобрали в Гренландии 41 ездовую собаку.

Начальный путь до границы паковых льдов был необычайно тяжёлым. К 24 июня 1968 года, то есть через четыре месяца после выхода, экспедиция прошла от мыса Барроу по прямой лишь немногим больше 1100 километров. До полюса оставалось ещё 900. Дальнейшее продвижение пришлось прервать до осенних заморозков.

В сентябре снова отправились на север. Но на четвёртый день с одним из участников похода случилось несчастье: он неудачно споткнулся и упал навзничь, сильно повредив спину. Пришлось устраиваться на зимовку. Самолёты сбросили в лагерь 30 тонн груза. В конце февраля 1969 года льдина раскололась на части. Надо было срочно уходить, тем более что пострадавший к тому времени почти поправился.

Спустя 407 дней после старта экспедиции, 6 апреля 1969 года, англичане праздновали победу, стоя на вершине мира. Отсюда началась вторая половина похода. Теперь четвёрка двигалась на юг, но легче от этого не стало. И вот наконец показалась далёкая земля — Шпицберген! Так удачно закончилось необыкновенное, полное трудностей путешествие через Северный Ледовитый океан. Оно продолжалось около 500 дней. Отважные полярники прошли по плавучим льдам почти 6000 километров. «Я был твёрдо убеждён, — писал в своей книге У. Херберт, — что, пройдя пешком через вершину мира, мы узнаем больше об окружающей природе, чем если бы мы летели, плыли под водой или разместились в тёплых лабораториях на льду…»

В отличие от своих многочисленных предшественников современные полярные исследователи и путешественники выгодно используют новейшие достижения науки и техники; их надёжно обеспечивают с воздуха самолёты и вертолёты, которые сбрасывают продовольствие, топливо, снаряжение, а при необходимости могут и эвакуировать этих людей… Не изменились лишь торосистые, влекомые сильными морскими течениями льды, которые, как и раньше, стоят на пути человека, рискнувшего идти на полюс. Их-то и надо побороть прежде всего, чтобы ощутить щемящее удовольствие от того, что ты сумел покорить этот «горизонтальный Эверест», встать на точку, существующую только в воображении, доказать, что отвага человеческая сильнее ледяных преград!

Впереди будут ещё новые старты к Северному полюсу!

Кто следующий?

ПО СЛЕДАМ ПОЛЯРНЫХ ЭКСПЕДИЦИЙ

Прохладным июньским днём 1966 года два вертолёта взяли курс из Баренцбурга на северо-запад Шпицбергена. Во флагманской машине, ведомой Владимиром Тимохой, находились участники нашей экспедиции. Немного в стороне держался вертолёт Льва Власова, нагруженный оборудованием будущей ледниковой станции на плато Хольтедаля.

Понадобилось меньше 10 минут, чтобы перелететь широкий, покрытый холодными игривыми волнами Ис-фьорд. Теперь под нами тянулась западная кромка Земли Короля Оскара II, а слева, на противоположной стороне пролива Форлансунн, виднелся длинный и узкий гористый остров, покрытый небольшими ледниками, — Земля Принца Карла. В местах, где фьорды пропилили скалистое побережье и разомкнули горные цепи, вертолётчики срезали путь — мы неслись низко над водой.

Минут через сорок показался округлый нос полуострова Брёггера. Прямо за ним открылась широкая синяя гладь — это два крупных залива — Конгс-фьорд и Кросс-фьорд, поделившие по-братски между собой один общий выход в море. Ослепительные снежные полосы, словно серебряные ёлочные гирлянды, спадали от самых вершин до подножий.

Медленно огибаем полуостров Брёггера с его ровным плоскогорьем. На западе и на севере оно круто обрывается, и у его подножия лежит плоский участок, заканчивающийся мысом Квадехукен. Вертолёт поворачивает на восток, и перед нами открывается величественная картина Конгс-фьорда — красивейшего места на Шпицбергене. Залив чётко окаймляют остроконечные горы, столь характерные для всего западного побережья архипелага и совсем несвойственные для восточного. По долинам, разделяющим окрестные горы, спускаются широкие и узкие ледники. Куда ни бросишь взгляд, везде видны зубцы гор, снег, лёд и нагромождения моренных валов.

В дальнем углу Конгс-фьорда в его воды свесилась зеленовато-голубоватая бахрома широких ледниковых потоков. Один из них называется Конгсвеген — «королевская дорога». Немного левее, за крупным темно-коричневым нунатаком, выделяются три пирамидальных исполина Тре Крунер («три короны»)— однотипные горы, сложенные из горизонтальных пластов желтоватого известняка и красного песчаника, покрытого обломками других пород. Это горы-близнецы Свеа, Нора и Дана. Своими названиями они символизируют Швецию, Норвегию и Данию, некогда объединявшихся в одно государство.

Неожиданно радист вертолёта поворачивается к нам и что-то говорит, показывая на иллюминатор. Из-за шума двигателя я ничего не слышу. Бортмеханик, свесившись с маленькой вертикальной лесенки, ведущей к пилотам, указывает ладонью вниз и громко кричит:

— Подходим к Ню-Олесунну!

Но вот наконец показался и сам посёлок. С воздуха он напоминал поле, усеянное десятками крупных и ярких цветов. На самом же деле это были различные строения — красные, зелёные, белые, синие, коричневые, жёлтые и разноцветные палатки, расположенные по периферии Ню-Олесунна. Между южной окраиной посёлка и ближайшими к ней горными кручами темнела громада террикона. Несколько лет назад здесь ещё действовал самый северный на Земле угольный рудник, принадлежавший государственной Кингсбеской норвежской компании. Одиноко стоящий на южной окраине светлосерый памятник напоминает о последней горняцкой трагедии, разыгравшейся летом 1963 года в местных копях. Из-за этого и был закрыт рудник. Опустел некогда шумный шахтёрский городок.

На водной глади залива, частично освободившегося от ледяного покрова, дрейфовали сотни больших и маленьких бело-голубых парусников самых причудливых форм. Присмотревшись внимательнее, я понял, что это айсберги, рождённые ледниками. Самые крупные из них не двигались, словно дремали, окунувшись в воду. Они ждали, когда полная вода поможет им сняться с ледового якоря. Вдали, за группой небольших каменистых островов, слева и справа от крупного нунатака сверкали до боли в глазах ледники, разорванные по всему фронту тысячами зловещих трещин. Казалось, что исполинские языки пресного льда жадно лизали солоноватую воду залива…

Незабываемая картина открывается перед взором человека, попадающего в Конгс-фьорд…

Вертолёт почти ложится на левый борт. На недолгое время все, чем мы только что любовались восхищённо, — ледниковые языки, остроконечные горы, разноцветные дома посёлка, айсберги, залив — валится набок. Близко проплывает высокая треугольная мачта. Быстро пересекаем бухту Цеппелин, незначительно вдающуюся в побережье, проносимся мимо пирса, двух серебристых баков — резервуаров для топлива, внушительного железобетонного здания бывшей обогатительной фабрики, каменистого футбольного поля с воротами…Ещё один отчаянный вираж — вертолёт переваливает через крышу двухэтажного зелёного барака и зависает прямо между домами. На мгновение все вокруг тонет в пыли, поднятой с земли длинными свистящими лопастями винта. Пилот выключает двигатель, стихает оглушительный шум, прекращается неприятная вибрация.

Выходим на площадь в центре Ню-Олесунна, располагаемся между нашим вертолётом и островерхим домом, выкрашенным тёмной охрой. Курильщики дружно достают из карманов сигареты и трубки. В полёте они были лишены этого «удовольствия»: рядом находилась ядовито-жёлтая бочка, в которой хранился полутонный запас бензина.

Первое впечатление — посёлок вымер. Но вдруг из-за домов выбежали большущие лохматые псы и, махая хвостами, приблизились к нам. Это были гренландские ездовые собаки, пребывавшие в летнем «отпуске». Вскоре подошли норвежские рабочие в комбинезонах. Пока мы разговаривали с ними, лихо подкатил «лендровер». Сидевший за рулём местный начальник Хеннинг Нильсен приветствовал нас и тут же пригласил посмотреть дом, который он отвёл советским гляциологам на время пребывания в Ню-Олесунне.

Вертолётчики, как всегда, торопились вернуться домой, на базу.

Вскоре огромные механические стрекозы неторопливо взлетели над остроконечными крышами, слегка задрав свои длинные тонкие хвосты. Не прошло и двух минут, как они растворились на тёмном фоне горных склонов.

Возвращаемся в просторный двухэтажный дом белого цвета, в котором в 1962-1965 годах базировалась экспедиция Национального комитета геодезии и геофизики Академии наук ГДР. Её начальником был молодой учёный-физик Ульрих Фойгт из Дрездена. За год до нашего приезда немецкие коллеги закончили здесь интересные геофизические, гляциологические и другие исследования… Теперь мы можем спокойно расположиться в этом большом доме и приготовить «заморский» обед. Ну а потом надо, конечно, совершить экскурсию по Ню-Олесунну и его окрестностям.

…Уютный деревянный дом цвета тёмной охры (около него мы приземлились). В нём жил Руал Амундсен во время подготовки к броску на полюс. Ныне это добротное двухэтажное здание норвежцы приспособили под небольшой госпиталь.

Поблизости находится почтовое отделение и радиостанция. В общем-то самая обыкновенная почта, каких на земле многие-многие тысячи. Но когда мы отправляли письма, почтовый работник (по совместительству ещё радиотелеграфист и метеоролог-наблюдатель) поставил на всех конвертах специальный знак. В его центре изображён усатый тюлень, лежащий на льдине, а вокруг текст на английском языке: «Самый северный населённый пункт мира Кингбей 79 градусов северной широты Свальбард». Иметь такой редкий конверт в своих коллекциях мечтают многие филателисты мира. Поэтому на столе ню-олесуннского «почтаря» скопились десятки различных писем и открыток с оплаченным ответом. Все их авторы просят одно и то же: поставить специальный кингсбейский штемпель и погасить местной печатью марки на конверте.

Туристы, попавшие в Ню-Олесунн, могут получить за несколько крон специальное свидетельство, в котором сказано, что мистер такой-то или мисс такая-то соблаговолили тогда-то посетить «самое северное в мире поселение». Нам этот документ не дали. Может быть, потому, что на советском высокоширотном архипелаге Земля Франца-Иосифа имеются несколько населённых пунктов, расположенных ещё севернее Кингсбея: полярная станция «Остров Рудольфа», обсерватория «Дружная» имени известного полярника Героя Советского Союза Э. Т. Кренкеля, посёлок Нагурское. Специальный знак, по-видимому, продолжают ставить на конвертах не только в силу одной привычки, но и в целях туристической и филателистической рекламы норвежского полярного архипелага.

У норвежцев существует регулярное сообщение судов между портом Тромсё и посёлками архипелага. Раз в неделю тихий Королевский залив оглашает гудок небольшого белоснежного теплохода. Его маршрут начинается в Северной Норвегии и заканчивается у 80-й параллели. В пути туристы высаживаются помимо Ню-Олесунна в Лонгйире и на станции «Ис-фьорд радио», осматривают на севере фьорд Магдалены и бухту Вирго и другие живописные районы Шпицбергена. В каждом рейсе на седьмой день это судно сворачивает с «торного» морского пути в Грён-фьорд, чтобы удовлетворить любопытство пассажиров, желающих посмотреть с палубы на советский рудник Баренцбург…

Наибольший интерес у туристов обычно вызывает Кингсбей. Некоторые из них сменяют здесь шаткую палубу и тёплую каюту корабля на твёрдый, но часто заснеженный холодный берег залива. К их услугам имеется небольшая, но зато самая настоящая комфортабельная гостиница с соответствующим её высокоширотному положению названием — «Северный полюс»[2]. До очередного появления теплохода вездесущие туристы бродят по окрестностям Конгс-фьорда, знакомясь с памятными местами и памятниками, о которых речь пойдёт дальше. Наиболее смелые из них удаляются от Ню-Олесунна на много километров, совершая экскурсии вдоль берега, в горы и на ледники. Вернувшись домой, в значительно более тёплые края, такой турист потом долго ещё будет вспоминать дни, проведённые на Шпицбергене.

Во время нашего пребывания в Ню-Олесунне двухэтажный отель не пустовал: в нём останавливались граждане Норвегии, Швеции, США, ФРГ, Англии, Италии, Австрии и других стран. В этой гостинице жили одинокие и семьи, юные и престарелые дамы, люди спортивного вида и инвалиды…

Одна пожилая туристка из Вены как-то, гуляя по посёлку, забрела в дом, когда мы обедали. Знаний немецкого языка хватило, чтобы познакомиться, предложили неожиданной гостье разделить самодельную «полевую» трапезу. Старушка с заметным любопытством попробовала консервированные щи и гречневую кашу с говяжьей тушёнкой.

— Зер гут, мальчики! Зер гут! — услышали мы оценку. Сухощавая, не по годам бойкая и говорливая женщина оказалась интересной собеседницей, задав «работу» главному переводчику Троицкому и его помощнику Михалёву — нашему местному «полиглоту». Мы узнали, что австрийка после смерти мужа, будучи одиноким человеком, увлеклась, невзирая на солидный возраст, международным туризмом и повидала благодаря этому много стран и народов, а вот в полярную страну попала впервые.

— Я потрясена! — воскликнула туристка. — Здесь так красиво, но безжизненно, это место не для человека. Я не могу понять ваших жён! Как они могли отпустить вас сюда, во льды, да ещё на несколько месяцев? — С этими словами 73-летняя жительница Вены передала нам пакет, который лежал в её походной сумке. — Ради бога, съешьте хотя бы эти апельсины. Вы ведь, наверное, подорвали своё здоровье здесь и совсем не видите фруктов, Хотя это было ужасно нетактично и неприлично, но мы, словно сговорившись, дружно рассмеялись, услышав такие слова.

На следующий день отправляемся в свой первый маршрут на ледник Западный Ловен. Предварительно обходим весь посёлок. Привязанные к большим барабанам из-под кабеля ездовые собаки подымают неимоверный вой и лай. Увидев нас, они рассчитывают получить лакомый кусок нерпятины. Напротив над дверью длинного одноэтажного деревянного дома, окрашенного в ядовито-синий цвет, висит броская вывеска «Мексика». Так шутливо назвали свою постоянную базу участники многолетней геологической экспедиции Кембриджского университета. Кое-где ещё сохранились остатки наиболее северной ветки узкоколейной железной дороги, по которой ещё два года назад пыхтели мини-паровозики, таскавшие добытый уголь на берег. Один из них норвежцы оставили стоять здесь на рельсах, поблизости от угольного причала, специально, как памятник о былом угольном величии Ню-Олесунна. Не стало рудника, не стало и узкоколейки, опустел некогда шумный шахтёрский городок, прославившийся на весь мир ещё в 20-х годах…

По гравийно-шлаковой дороге выходим на его восточную окраину и направляемся прямо к высокой треугольной металлической мачте. Неожиданно нас «атакуют» агрессивные крачки. Одна из них даже ухитряется больно ударить клювом по голове зазевавшегося Корякина. Приходится моментально «ощетиниться» лыжными палками… Но вот мы наконец подходим к ажурной мачте. Неужели к ней причаливали дирижабли «Норвегия» и «Италия» перед полётами в неизвестность? Даже как-то не очень верится, но факт остаётся фактом — да, причаливали! Оригинальное сооружение хорошо сохранилось и, вероятно, смогло бы и теперь, по прошествии 40 лет, снова держать воздушные корабли на «привязи».

Чуть в стороне хаотично валяются толстые деревянные балки с мощными болтами и гайками да куски полуистлевшего брезента и заржавленного железа. Это все, что осталось от некогда огромного эллинга, совсем недавно ещё возвышавшегося над Ню-Олесунном. Немые свидетели героической истории освоения Арктики, словно памятники, напоминают потомкам о подвиге людей, совершенном в конце 20-х годов нашего века.

Недалеко от места, где ещё несколько лет назад стоял эллинг, на самом верху холма, спускающегося к Конгс-фьорду, мы увидели издали два монумента.

Памятник, расположенный ближе к посёлку, вырублен из серой каменной глыбы. Над именами шестерых авиаторов — Амундсена, Дитрихсона, Элсуорта, Фойхта, Омдаля и Рисер-Ларсена — высечены силуэты двух самолётов, а между ними характерный профиль начальника экспедиции. Внизу выбита дата: «21 мая 1925». Монумент вскоре после завершения этого полёта был сооружён шахтёрами Ню-Олесунна в знак высочайшего уважения и любви к отважным людям, впервые дерзнувшим отправиться на гидропланах к Северному полюсу. Авторство проекта принадлежит директору Кингсбейской угольной компании М. Кнутсену, в доме которого жил Руал Амундсен. Весной 1926 года перед вылетом на дирижабле «Норвегия» в Северную Америку Амундсен видел каменный монолит, поставленный в его честь. Через два года этому сооружению суждено было стать, к великой скорби, самым северным памятником известному исследователю и путешественнику.

С тех пор минуло более 40 лет. Колючие зимние ветры, ураганные пурги, леденящие морозы, обильные снегопады и летние дожди «расписались» на каменной плите царапинами и трещинами…

В основании другого памятника 19 разноцветных мраморных плиток — по одной из каждой области Италии. Над ними скорбно возвышаются восемь высоких крестов — по числу погибших участников экспедиции Нобиле на дирижабле «Италия». Верхушки крестов сплетены — символ великого братства и взаимопомощи людей на Земле. На чёрной доске, обращённой к Северному полюсу, написано: «Пали за благородное дело человеческого познания…» Ниже начертаны имена учёных Мальмгрена и Понтремоли, журналиста Лаго и членов экипажа дирижабля — Алессандрини, Ардуино, Помеллы, Каратти и Чиакко. Их братской могилой навсегда стал Ледовитый океан. Ниже фамилий ещё одна надпись — обращение к богу: «Властелин одиноких, ты, принявший последние призывы наших любимых и знающий тайну их ледяных обителей, храни их покой и сделай так, чтобы никто не забыл эти жертвы». На противоположной, южной стороне памятника начертано: «Всем полярным исследователям всех времён и народов». На западной доске слова, посвящённые памяти девяти отважных авиаторов, погибших при спасении экспедиции Нобиле: «Мы помним Амундсена и всех тех, кто пожертвовал жизнью ради высочайшей человеческой солидарности». На восточной стороне прикреплена четвёртая доска: «Павшим на Северном полюсе, к XXXV годовщине полярной экспедиции дирижабля „Италия“. Комитет по оказанию почестей итальянцам под руководством отставных авиаторов города Адро (Брешия)».

Изготовленный в Италии памятник был привезён в Ню-Олесунн и установлен в 1963 году — в 35-ю годовщину со дня катастрофы Дирижабля «Италия».

Местные цветы красивы, но они очень недолговечны, и приезжающие сюда люди создали «вечные» венки — из камня. На склоне холма перед памятниками среди мхов выложены кусочками белого известняка названия нескольких экспедиций и просто отдельные имена.

Обнажив головы, долго стоим на вершине холма — месте, которое навсегда останется символом единения людей на земном шаре. Мне вспомнились справедливые слова, сказанные Умберто Нобиле вскоре после катастрофы: «Тысячелетняя тайна полярных областей дёшево не достаётся… Риск заключается в самой природе таких предприятий, как наше… Быть пионером — это честь, которая оплачивается дорого…»

Возвращаемся в посёлок. Около соседнего дома молодые люди разгружают небольшую ручную тележку с экспедиционным имуществом. Это наши новые знакомые — французские коллеги, изучающие ледники и побережье Конгс-фьорда и соседние с ним районы. Вскоре подходит ещё один человек — средних лет, с увесистым рюкзаком. В его коренастой, крепко скроенной фигуре угадывается бывалый моряк. И действительно, Пьер-Андре Муле — аквалангист, а заодно капитан, механик, моторист и матрос экспедиционного мотобота. Во время второй мировой войны он был участником французского Сопротивления — воевал на подводной лодке в армии Освобождения генерала де Голля. Незадолго до приезда на Шпицберген Пьер работал в океанографической экспедиции Жака Ива Кусто. Товарищи зовут его просто Пам — по первым буквам двойного имени и фамилии.

Пам связывается по транзисторному радиотелефону со своей базой и после короткого разговора передаёт нам приглашение начальника экспедиции профессора Жана Корбеля посетить их станцию в ближайшее воскресенье.

Через день отправляемся в гости в сопровождении Пьера. Дороги нет. Идём прямо по ледяному припаю, прыгая через разводья и трещины. Часто ноги проваливаются по колено в воду. Выручают незаменимые в таких случаях высокие резиновые сапоги. Ещё издали замечаем мачты, на которых развеваются флаги Франции и Норвегии. Затем показываются красные домики и приземистые палатки, пестреющие вокруг них. Это и есть база экспедиции Национального центра научных исследований Франции. Она находится в глубине фьорда, километрах в шести от Ню-Олесунна. Рядом возвышается белый искривлённый язык ледника Восточный Ловен, спускающегося из соседней горной долины. На снегу чётко выделяются тонкие полосы следов, оставленные лыжами и мотонартами, которые называются здесь сноускутерами («снежный скутер»). Видно, что французские гляциологи кропотливо изучают этот «домашний» ледник.

Около базы нас встречает высокий энергичный человек в коротких резиновых сапогах, яркой тёплой ковбойке и без головного убора. Это и есть начальник гляциологической экспедиции профессор Жан Корбель. Известный французский учёный тут же увлекает прибывших гостей в свой научный «городок», расположенный на территории базы. Здесь он знакомит нас с профессором-климатологом Шарлем Пеги и другими сотрудниками экспедиции. Вместе с ними осматриваем лаборатории, гидрологическую и метеорологическую станции.

После экскурсии заходим в один из красных металлических домиков. Прямо из раздевалки попадаем в кают-компанию экспедиции. Справа, у сплошных окон, стоят два длинных стола, а напротив — чугунная печка с плитой, кухонный стол, мойка, полки и шкафы с продуктами и посудой. Столовая напоминает скорее дачную веранду, застеклённую так, будто бы здесь не 79-я параллель, а по крайней мере Ницца.

Сегодня удивительно ясный и необычный для июня день. Ещё вчера грязно-серые кучевые облака закрывали все небо многослойной пеленой. Перед самым сном лохматые тучи начали медленно уползать в сторону дальних гор, а проснувшись утром, мы увидели, что день обещает быть безоблачным, празднично-весенним. Яркое солнце висело над ледниковым плато Хольтедаля ослепительной шарообразной лампой. Золотистые лучи светила, не часто балующие эти места своим скупым теплом, торопились «освободить» промёрзшую землю от зимнего наряда. Засверкали во всей своей первозданной, словно картинной, красе ледяные языки, заиграли тысячи бликов на их хрустальной бахроме, спускающейся в воду. Почернели прибрежные равнины и горные пирамиды, стараясь сбросить с себя снежное покрывало. Зашумели талые воды, быстро сбегая со склонов и постепенно собираясь в бурные шумливые потоки. Морской лёд, ещё крепко припаянный к берегу на несколько километров до самого верховья залива, начал «худеть» на глазах. Участились оглушительные залпы ледниковых «орудий», оповещавших всю округу о рождении нового айсберга в Конгс-фьорде…

Приятная теплота старается просочиться внутрь столовой через сплошные стеклянные рамы. Солнечные лучи, как прожекторы, высветили в кают-компании лист бумаги с дружескими шаржами. Видимо, кто-то из «местных» французов изобразил своих товарищей. В центре портретной галереи гляциологов лицо человека очень знакомого, но которого не видно за столом. Ну конечно же, это генерал де Голль!

В нашу честь гостеприимные хозяева устраивают обед. Мадам Корбель энергично руководит всеми приготовлениями. Ей помогает повар Мишель. Эта высокая стройная девушка с длинными льняными волосами, спадающими на спину, окончила Лионский университет, получив специальность филолога. С детства она мечтала увидеть Арктику, и профессор Лионского университета Корбель предоставил Мишель возможность побывать на далёком от Франции Шпицбергене, предложив филологу сменить профессию на одно лето.

Длинный стол украшен традиционными французскими коньяками и винами. Молодой инженер Анри Жоффрэ раскупорил большую бутыль «божоле» собственного изготовления. Кто-то замечает, что сегодня в столицу Советского Союза прибывает с официальным визитом президент Французской Республики Шарль де Голль. Жан Корбель с большой теплотой вспоминает советских учёных, с которыми ему доводилось встречаться на многих международных конгрессах и симпозиумах. Мы делимся результатами своих исследований. С удовольствием принимаем приглашение Жана Корбеля участвовать в совместных работах на леднике Восточный Ловен.

Перед уходом c базы обе экспедиции дружески объединяются перед объективами фотолюбителей. Все французы во главе с Жаном Корбелем провожают нас.

Возвращаемся поздним вечером. Незаходящее июньское солнце по-прежнему освещает залив и горы: сейчас самый разгар полярного дня на Шпицбергене. Когда кто-либо из нас отстаёт на зыбкой ледяной «дороге», идущий впереди Пам останавливается и ждёт. Такое товарищеское отношение, готовность немедленно прийти на помощь друг другу — давний и добрый обычай людей разных национальностей, которые работают на этом архипелаге.

Через день мои товарищи уходят во французский лагерь, захватив с собой десятиметровый ручной бур и оборудование для измерения температур во льду и фирне. Я остаюсь дежурным по базовой кухне, или, как мы любим говорить на морской лад, по камбузу. Каждый день кто-то из нас удостаивается чести выполнять эту нужную, но не очень любимую обязанность, так как в экспедиции нет штатного повара, а еда быть должна.

Закончив приготовление «сложного» обеда-ужина из четырех блюд (первое, второе, компот и кипяток для чая и кофе), я направляюсь в маленький соседний домик, арендуемый французской экспедицией. Надо занять до завтра пачку соли: своя, как назло, куда-то запропастилась. Стучу в наружную дверь. В ответ раздаётся негромкое пение. Прохожу в короткий коридорчик и вновь стучу уже во внутреннюю дверь. Теперь ясно слышу речь. Правда, не понимаю её. Но по доброжелательному тону: «У, ля-ля, у, ля-ля» — полагаю что можно войти.

В кухне-столовой всего один француз. Он представляется:

— Гюстав, повар экспедиции.

«Какое приятное совпадение», — думаю я и произношу, стараясь быть как можно более серьёзным:

— И я тоже. Моё имя Евгений, по-вашему Эжен. Француз крепко жмёт мне руку и нараспев восклицает:

— О, ля-ля, шер амй Эжен, о, ля-ля, мон амй Жежен!

Он небольшого роста, коренаст; смуглое выразительное лицо обрамляет ухоженная шотландская бородки огненно-рыжего цвета. На вид ему можно дать лет сорок пять. На широком солдатском кожаном ремне поверх сильно полинявших фиолетово-голубых джинсов висит огромный нож. На оголённых до локтя руках всевозможные цветные татуировки, сделанные, очевидно, в экзотических странах во время морских странствий.

На газовой плите вдруг что-то зашипело. (Своим вторжением я отвлёк повара от дела.) С криком «О, ля-ля!» он, словно жонглёр, ловко играет сковородками. Но вот порядок восстановлен.

Гюстав даёт мне пачку соли, заставляет выпить ароматный чёрный кофе, достаёт всякую всячину из холодильника и шкафов.

— Коллега! — обращаюсь к повару. — Спасибо. Прошу теперь ко мне, по-соседски.

В нашей кухне нет газовой плиты, но есть зато прекрасная чугунная с духовкой. Француз, как опытный дегустатор, отведал всего понемногу. Затем, громко щёлкнув пальцами, произнёс:

— Фантастик! У, ля-ля, Эжен-Жежен! Фантастик, у, ля-ля! Видимо, из чувства профессиональной солидарности повар-сосед не хотел обидеть меня.

К вечеру появились наши изголодавшиеся гляциологи. Они даже не успели разобраться во вкусе приготовленной мной еды, как уничтожили весь обед-ужин из четырех блюд.

…Быстро пробежали в работе две недели. Мы обследовали ледники полуострова Брёггер и Конгс-фьорда. Теперь предстояло высадиться на вершину плато Хольтедаля. Если в 1965 году нашу экспедицию интересовали центральная и восточная части острова Западный Шпицберген, то сейчас предстояло изучить его западную часть. Мы рассчитывали выяснить климатические условия оледенения западной и восточной частей архипелага, чтобы затем сравнить их и определить имеющиеся различия.

Район плато Хольтедаля привлёк нас ещё и потому, что 30 лет назад здесь работала известная Шведско-норвежская арктическая экспедиция, которой руководили видные скандинавские учёные — шведский профессор Ханс Альман и норвежский профессор Харальд Свердруп.

Летом 1934 года четыре сотрудника этой экспедиции провели крупные гляциологические исследования на ледниковом плато Исаксена и спускающемся с него леднике 14 Июля. Результаты их обработки заняли 500 страниц известного стокгольмского научного журнала «Географиска Анналер». Выводы, сделанные Альманом после возвращения со Шпицбергена, знают все гляциологи мира. Расположенное рядом плато Хольтедаля находится в более характерных условиях, и площадь его намного больше, почему мы и отдали ему предпочтение. Было весьма заманчиво повторить наблюдения на этих ледниках, причём повторить с учётом всех современных гляциологических знаний и достижений. И опять предстояло нам идти по следам былых полярных экспедиций…

Об этом хорошо сказал однажды В. С, Корякин перед выходом в дальний маршрут: «Специфика нашей профессии — работать в таких местах, где люди бывают нечасто. Поэтому перечислить своих предшественников нетрудно. Нам ходить их маршрутами, пересекать те же ледники, форсировать те же речки, пробираться по тем же скалам — и каждая деталь в их записках имеет значение. Эти люди были первыми… И хотя многих из них давно уже нет в живых, они словно продолжают свою работу нашими руками. Нам и легче, и труднее одновременно. Легче потому, что мы идём по известным местам, у нас есть карты, вертолёты, рации… Труднее потому, что мы обязаны, мы должны найти и узнать что-то новое, постараться превзойти своих предшественников. А ведь это были незаурядные люди, благородную память о которых мы сохраним навсегда…»

ВЕРТОЛЁТЫ УХОДЯТ НА ЛЕДНИКИ

Каждое утро я продолжал сообщать в Баренцбург сведения о погоде в районе Ню-Олесунна и каждый раз настойчиво просил ускорить присылку вертолётов, чтобы забросить нас на плато Хольтедаля. Наконец на третий день спавший посёлок проснулся от рёва моторов. Мы бросились к месту посадки, но нас ждало разочарование. Вертолётчики направлялись к ленинградским геологам. Зато Троицкий и Корякин смогли воспользоваться этой оказией, чтобы улететь в свой маршрут.

На другой день в Ню-Олесунн пожаловал незваный циклон, принёсший резкое ухудшение погоды: сильный ветер, морось и низкую облачность. И вот, когда никто из нас не ожидал, что вертолёты могут прибыть сюда, они, словно назло природе, вдруг появились над заливом. Из окна флагманской машины приветливо машет Василий Фурсов. Через минуту он уже на земле, и мы жмём его руку.

— У вас всё готово? — спрашивает командир.

— Всё! — отвечаю я. — Вот только груз лежит на площади у Дома Амундсена.

Фурсов, не дослушав меня, тут же полез в кабину вертолёта. Быстро заработали лопасти ещё не успевшего остыть двигателя, и в одно мгновение машина взмыла в воздух. Когда мы прибежали на центральную площадь посёлка, Фурсов уже по-хозяйски разглядывал наше имущество, прикидывая, сколько понадобится сделать рейсов ему и командиру второго вертолёта Льву Власову, чтобы забросить гляциологическое «добро» на ледник.

Вместе с лётчиками идём в наш дом, забираем рюкзаки и приборы. Оглядев комнаты, в которых мы жили, бортмеханик не удержался от возгласа:

— Ну и хоромы отхватили гляциологи на земле — не то что на леднике!

— А мы, между прочим, дорогой товарищ, их и не хватали: нам так дали, — парировал Володя Михалёв, — а на леднике нас вполне устраивает КАПШ!

В первый полет, хотя он и рекогносцировочный, берём довольно много груза да ещё садимся вдвоём с Михалёвым. Место второго (правого) пилота рядом с Фурсовым временно занимает опытный лётчик Лев Николаевич Власов.

В считанные минуты переносимся по диагонали через фьорд, и вот уже под нами не холодная вода залива, а изборождённая тысячами трещин и промоин загрязнённая голубовато-сероватая поверхность широкого языка Королевского ледника. Бесчисленные потоки талых речушек и ручьёв стремительно скатываются со льда в пропасти и залив. Вертолёт продолжает набирать высоту. Справа от нас остались выстроившиеся друг за другом массивные горы-близнецы Три Короны — Свеа, Нора и Дана. Влево уходит вытянутое меж острых гор узкое ледниковое плато Исаксена, где в 1934 году работал Ханс Альман.

Вот и Хольтедальфонна! Сверху поверхность ледникового плато напоминает отбеленную накрахмаленную простыню. Дальние склоны гор медленно начинают затягиваться непрозрачной темно-серой вуалью: там, по всей вероятности, уже идёт сильный снег с дождём. Подножия ближних гор, окаймляющих плато, тонут в грязных лохмотьях рваного тумана. Торчащие из него отдельные вершины напоминают сказочные замки и башни, словно висящие в небе. Погода ухудшается. Где-то уже рядом должна находиться и наша цель — ледораздел плато. Определить с воздуха место, где будет создана станция гляциологов, всегда представляет сложную задачу. На узенькой вертикальной лесенке, на которой обычно стоит бортмеханик за спиной правого пилота, сейчас маячит высокая худощавая фигура Володи Михалёва. По просьбе Фурсова он должен показать ему нужную нам точку. Вот Володя что-то кричит лётчикам, усиленно жестикулируя левой рукой: видно, обнаружил искомое место!

Начинаем быстро снижаться. Белое полотно снежной пустыни приближается к иллюминатору с кинематографической быстротой. Вертолёт резко ложится на левый борт, и я замечаю на слепящей глаза однообразной белизне поверхности плато Хольтедаля взрыв дымовой шашки. С её помощью лётчик определяет направление ветра и уточняет манёвр посадки. Прежде здесь ещё никто не опускался на летательных аппаратах, никто не знает толщину и плотность снежного покрова, ориентировку и расположение замаскированных снегом коварных трещин. Отсутствие этих важных сведений должно беспокоить лётчиков. Корпус машины начинает дрожать и вибрировать всё сильнее и сильнее, значит, зависаем над ледником и через несколько секунд мягкие колеса коснутся его поверхности. Но что такое? Какая-то неведомая сила накрывает нас полупрозрачным колпаком. Мгновение — и он приподымается, а затем вновь опускается. Ну конечно же, это туман, предательски подкравшийся сюда, решил, видимо, затеять неуместную сейчас игру «в кошки-мышки». Длинная рука Снежной королевы дотянулась и до плато Хольтедаля, стараясь не пустить в свои владения гляциологов. Фурсов стремительно бросает тяжёлую машину вверх и вырывается из навязчивых объятий небольшого облака, плывущего по самому ледоразделу.

Сделав несколько кругов над этим местом, вновь идём на посадку, и опять непонятно откуда взявшийся туман обволакивает все вокруг. Приходится ещё раз поспешно ретироваться. Неприятная воздушная игра «в кошки-мышки» продолжается. В такой погодной ситуации командир вертолёта имеет полное право принять решение вернуться в Ню-Олесунн.

Не один раз приходилось нам летать с Василием Фёдоровичем Фурсовым на Шпицбергене, и всегда поражался я его исключительной выдержкой, настойчивостью, мастерством, мужеством, его чувством ответственности за порученное дело независимо от того, сложное задание или простое. Хотя, откровенно говоря, любой полет над фьордами, горами и ледниками архипелага не совсем правильно укладывать в понятие «простой»! Василий влюблён в свою рискованную профессию. Про таких людей обычно говорят: «Летает смело, красиво и надёжно!»

Ещё в Баренцбурге он как-то разоткровенничался:

— Знаешь, чем мне нравится работать на вертолёте? Летаю низко, неторопливо, могу любоваться природой: все хорошо видно из кабины. Если есть необходимость — почти всегда можно сесть. А вот скажи, какое получаешь удовольствие, летая на реактивном самолёте? Носишься над облаками, словно заводной, с большой высоты ничего толком не увидишь, что делается на земле, да ещё подай тебе солидный аэродром, чтобы сесть!…

Вот и теперь Фурсов, конечно же, знает, как важно нам сейчас попасть на ледник. Поэтому пилот целеустремлённо, но не бесшабашно продолжает борьбу с коварными силами природы, упорно «перескакивает» с одного места на другое, пока наконец не выбирает наиболее удачный момент для посадки.

Привычным рывком бортмеханик открывает дверь и ловко спрыгивает с подножки вертолёта, висящего в метре от поверхности ледника. В тот же миг человек проваливается в рыхлый снег почти до пояса — верный сигнал пилоту о невозможности садиться в этом гиблом месте. Механик выбирается из снежного «капкана» и уходит в сторону. Пройдя метров 100, он останавливается и вдруг начинает очень энергично топать ногами. Издали его занятие напоминает зажигательный африканский танец. Лишь убедившись в надёжности «площадки», наш расторопный механик разводит руки в стороны, изображая букву «Т». Получив «добро» на посадку, Фурсов осторожно подводит свою семитонную «стрекозу» вплотную к одиноко стоящему на леднике человеку и аккуратно прижимает её к поверхности. Колеса плавно, но глубоко продырявливают рыхлый, сильно насыщенный талой водой снег и тонут в нём до самого верха. Тогда пилот слегка приподнимает передние «ноги» вертолёта, и механик подкладывает под них специально захваченный для этого деревянный трап. Вздыбленная машина вскоре принимает горизонтальное положение. Но чтобы ненароком не упасть набок и не провалить огромной тяжестью находящийся, возможно, в этом месте снежный «мост», Фурсов не выключает двигателя, и лопасти продолжают резать со свистом воздух.

Командир знаками показывает, чтобы мы быстрее разгружали вертолёт: необходимо сделать сюда ещё один рейс сразу двумя машинами, а погода ждать не будет. В пожарном порядке выбрасываем на снег палатку, продукты, рацию, спальные мешки и приборы — всё необходимое для того, чтобы можно было жить и работать на леднике, если вертолёты не смогут вернуться. Арктика остаётся Арктикой и в наши дни: она по-прежнему изменчива, коварна и даже зла по отношению к человеку, который не хочет считаться с её повадками.

Аврал окончен. Бортмеханик последним садится в вертолёт, захлопывая за собой дверь, когда длинные усы-лопасти уже выпрямились от сильного вращения винта. Тупорылый, с виду неуклюжий Ми-4 словно ожил — задрожал, затем слегка пошевелился, едва заметно, чуточку лениво приподнял передние колеса и снова опустил их в снежную борозду. Постепенно нараставший шум двигателя достиг апогея. Машину будто охватил болезненный озноб: она стала покачиваться из стороны в сторону, как уставший путник. Потом неторопливо, совсем по-деловому легко вытащила наружу свои растопыренные ноги и полетела вперёд, едва не касаясь ледника широким округлым носом. Десятки раз видел я, как взлетают вертолёты, но, как мальчишка, готов ещё и ещё раз любоваться этим зрелищем.

По просьбе Фурсова я вместе с Володей Михалёвым принялся вытаптывать площадки для обоих вертолётов. Незаметно прошёл час нашего «топтания» — снег уплотнился, осел, и наши ноги почти уже не проваливались. Во время этой необычной работы нам удалось «нащупать» несколько узких трещин, секущих плато даже в самой верхней его части. Но вот снова донёсся далёкий прерывистый гул — приближались вертолёты. Туман тем временем немного откочевал в сторону, затаясь недалеко, под крутым склоном горы.

Скоро на наши «вертодромы» опустились машины Фурсова и Власова. Они доставили третьего сотрудника станции — Славу Маркина и весь остальной груз.

Лётчики не могли долго задерживаться: неприятный туман опять облизывал своим мягким светло-серым языком недалёкие подступы к плато — Снежная королева готовилась начать новую осаду нашего лагеря. Лётчики направились к своим ярко-красным машинам. Вдруг Лев Власов обернулся и крикнул:

— Всё-таки, когда вы станете вызывать нас из Баренцбурга, учитывайте погоду, а то при такой, как сегодня, можем вас и не найти.

— Не пугай ты, Лев, людей раньше времени! Всё будет нормально — найдём их и доставим, как надо, в лучшем виде! — весело перебил своего товарища Василий Фурсов, а затем добавил: — А вообще-то, друзья, старайтесь «сделать» погоду получше!

Едва стих шум растворившихся на горизонте вертолётов, как мы быстро очутились во власти мутного тумана. В момент исчезла видимость, посыпался мелкий холодный дождик вперемежку со снегом, резко усилились порывы ветра со стороны моря. Все это заставило нас ускорить монтаж полюбившейся палатки КАПШ и печки с трубами. Когда же приятное тепло и музыка, пойманная «Спидолой», распространились под куполом нашего шатрового дома, настроение вмиг улучшилось и мы даже запели тут же сочинённую песенку на мотив «Трех поросят»: «Нам не страшен дождь и снег, дождь и снег, дождь и снег!»

Прошло немного времени, и мне удалось связаться с радиоцентром «Баренцбург». Дежуривший там оператор Юра Игнатьев с удовольствием сообщил, что слышит нас на «четвёрку».

На другой день неподалёку от лагеря мы принялись сооружать гляциоклиматическую станцию: сначала поднялась на двухметровые «ножки» метеобудка; потом раскинула широкие плечи актинометрическая стрела; оживили белую целину снегомерные рейки, забуренные в фирн, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф и другие приборы. Станция «Ледниковое плато Хольтедаля» приступила к работе…

Несколько суток туман держал нас словно взаперти, не давая возможности уйти в дальние маршруты, во время которых мы собирались измерить величину накопившегося за последнюю зиму снега и определить положение фирновой границы.

Наконец удалось воспользоваться небольшим улучшением погоды и отправиться на восточный склон плато. Идём туда, где горизонтали на крупномасштабной топографической карте вдруг прерываются и тонкие синие ниточки линий сменяются пунктиром. Идём туда, где сохранилось типичное «белое пятно» — сохранилось, видимо, потому, что во время проведения аэрофотосъёмки над этим районом была облачность. Вот почему так получилось, что нашей маленькой экспедиции предстояло во второй половине XX века пройти по неведомым землям.

Все трое на лыжах. Без них и шага не ступишь — проваливаешься ниже колена. Иду головным, в моей руке начало стометрового провода. На другом его конце Маркин. Идущий с ним рядом Михалёв напоминает сейчас дрессировщика. Только у него вместо хлыста и пики длинный снегомерный щуп с делениями. Наш «снежный командир» всё время начеку — внимательно следит за движением своих товарищей, «связанных» проводом. Каждый мой «неверный» шаг тут же корректируется Володей: «Возьми влево, ещё левей, прямо, чуть-чуть правее, так держи». Это делается для того, чтобы не искажался продольный створ снегомерной съёмки, который должен проходить по прямой от места станции до его восточного «угла». Каждые 100 метров остановка: Михалёв измеряет толщину снега, протыкая его своим алюминиевым щупом. Определить границу между сезонным снегом и фирном не очень просто, но Михалёв имеет огромный навык подобных работ на Полярном Урале и Кавказе, причём делает это легко, несмотря на то что вся верхняя толща ледника пропитана талой водой. Каждые полкилометра вырываем шурфы, чтобы определить плотность снежного покрова и выявить запасы зимней влаги.

Спуск с плато незаметен. Его самая высокая часть меньше всего напоминает собой горную вершину, у которой крутые склоны. Здесь, наоборот, они, как правило, очень пологие, иногда волнообразные. Когда я оглядываюсь назад, на моих товарищей, они часто исчезают из поля зрения, «пропадая» в ложбинах, заключённых между двумя ледниковыми холмами. Справа и слева по мере нашего продвижения возникают до этого невидимые горы с оледенелыми боками. Километров через шесть мы сделали первое географическое открытие, а вернее сказать, поправку: ледник Урас спускается в направлении, противоположном указанному на топографической карте.

Вскоре впереди показался крутой спуск, за которым открывалась равнина с разлившимися по ледяной поверхности голубыми озёрами. Здесь, на высоте 620 метров над уровнем моря, мы отмечаем фирновую границу восточного склона плато Хольтедаля. Дальше уже нет снега и фирна — там зона так называемого ледяного питания.

Заканчиваем свой маршрут, определяем в последний, 85-й раз толщину снега, лежащего пятнами на голом льду, — всего несколько сантиметров.

Обратный путь на станцию начинаем к утру в сопровождении дождя. Одежда быстро промокает, вода маленькими струйками просачивается на спину и в сапоги, а лыжи вязнут. Снег прилипает большими кусками и не даёт скользить, приходится шагать на лыжах, с трудом отрывая их. Но обо всём этом забываешь, как только вспоминаешь, что нам довелось увидеть маленький клочок Земли, который не показан на картах, а может быть, никто и не видел.

Продолжением восточного маршрута стал западный. Он уходил в сторону Королевского ледника и Трех Корон. Прокладывать створ здесь оказалось намного сложнее: значительную часть времени приходилось двигаться в тумане, лишь изредка «подлавливая» ориентиры среди разорванных клубов. Но по мере спуска по ледниковому склону туман постепенно рассеивался, и теперь слева чётко возвышались Тре Крунер, а справа открылось плато Исаксена. В середине ночи нам преградила путь широкая и глубокая ледниковая речка, перейти которую было невозможно. Здесь, вблизи 72-й точки снегомерной съёмки, находилась граница зоны ледяного питания. Так мы узнали, что на западном склоне, обращённом к Гренландскому морю, снега меньше, чем на восточном, а положение фирновой границы несколько выше. Получалась картина, аналогичная той, что мы наблюдали в 1965 году на плато Ломоносова, где область наибольшего накопления снега также была нами отмечена на восточном склоне. Все это, бесспорно, представляет большой интерес для нас.

Мы не собирались рыть здесь глубокий шурф, а хотели лишь ограничиться несколькими метрами, а затем предполагали пробурить скважину. Но случилось непредвиденное: в скважину просочилась талая вода. Она приморозила опущенный на глубину 10 метров термозонд и штангу, державшую его. Чтобы спасти «прихваченный» холодом буровой инструмент, пришлось бить глубокий шурф. Так как «виновником» происшествия был Володя Михалёв, он с рвением взялся за работу, желая искупить свою вину. Нет худа без добра: Володя смог получить из ледникового «нутра» интересные количественные данные о преобразовании снега в лёд за последние годы…

Наша станция просуществовала две недели. Мы не только ходили в маршруты, но и проводили метеорологические и актинометрические наблюдения, что позволило установить связь таяния снега со средними суточными температурами воздуха. Экспедиция смогла расширить познания о метеорологических и радиационных условиях и гляциологических особенностях крупного ледникового района Шпицбергена…

Вертолёты прилетели за нами так быстро, что мы даже не успели разобрать каркас КАПШ. Открылась боковая форточка пилотской кабины, и из неё показалось всегда улыбающееся бронзовое от загара и ветра лицо Василия Фурсова. Через минуту он уже стоял рядом с нами.

— Вот и нашли вас! Все в порядке, Максимыч! — обратился ко мне командир вертолёта. — За погоду спасибо — видно, что постарались! Мы вас привезли, мы вас обязаны и вывезти — это закон лётчиков.

Прежде чем расстаться с местом бывшей станции, совершаем вместе с авиаторами экскурсию к шурфу и фотографируемся на память, как принято у всех кочующих людей.

Вертолётчики делают прощальный круг над шурфом и берут курс на Конгс-фьорд…

* * *

Летом 1967 года мы снова оказываемся в Ню-Олесунне. На этот раз попадаем сюда не по воздуху, а по морю. Небольшой теплоходик «Тайфун» высадил здесь нас, ленинградских геологов и ботаников. Через несколько дней «колония» советских учёных увеличивается: прибывает экспедиция Геологического института Академии наук СССР во главе с кандидатом наук Юрием Александровичем Лаврушиным, участником нашей экспедиции в 1965 году. Вслед за московскими геологами в Конгс-фьорде появилась видавшая виды шлюпка под названием «Беда». Она гордо вошла в залив под флагом Шпицбергенской гляциологической экспедиции. Вели её не прославленные мореходы-груманланы, а их очень далёкие потомки, по профессии своей сухопутные люди, влюблённые в море, — Владимир Корякин и Леонид Троицкий.

… На другой день и без того нагруженная шлюпка Ял-6 берет на свой борт Володю Михалёва и двух французских гляциологов — инженера Анри Жоффрэ, нашего знакомого по прошлогодним совместным исследованиям на леднике Ловен, и ассистента Тони Ружа, студента Лионского университета. Несколько часов потребовалось им, чтобы пересечь неспокойный залив и войти в соседний Кросс-фьорд. Разгулявшиеся волны не раз пытались залить гляциологический «корабль». Наконец нашим «десантникам» удалось высадиться на берег недалеко от фронта ледника 14 Июля.

Куда и для чего направилась эта маленькая советско-французская гляциологическая экспедиция? Её участники решили повторить путь группы профессора Ханса Альмана, совершенный в 1934 году. Летом 1967 года трое молодых исследователей из СССР и Франции наметили подняться по леднику 14 Июля на плато Исаксена, пройти его с севера на юг и спуститься по Королевскому леднику и нунатаку Оссиана Сарса к берегу Конгс-фьорда. Такой ледниковый «траверс» не преследовал спортивных целей, а был подсказан большим научным интересом. Нам хотелось выяснить, какие изменения произошли в питании ледникового плато Исаксена за прошедшие 33 года.

Прежде чем участники экспедиции ступили на ледник, им пришлось тащить несколько километров по камням нарты, нагруженные буром, штангами, приборами, лыжами, палаткой, провиантом. Только в пути они обнаружили, что забыли взять в Ню-Олесунне запасной баллончик с газом для походной плитки. Но дороги назад уже не было: шлюпка качалась далеко в фьорде, держа курс на Баренцбург. Оставалось идти только вперёд.

До самого вечера шли они по леднику 14 Июля, на котором французы ещё в прошлом году выставили снегомерные рейки на. поперечном створе. После того как взяли по ним отсчёты, заночевали на морене, в трех километрах от конца ледника.

Проснулись под аккомпанемент дождя, но надо идти дальше. По мере подъёма на вершину ледника горы впереди затягивались облаками, а снизу, за спиной гляциологов, надвигалась низкая облачность. Чем выше они поднимались, тем становилось прохладнее, и наконец дождь перешёл в снег, появились снежные «болота» и закрытые снегом трещины, в которые не раз стремились «нырнуть» нарты.

К полуночи сделали остановку, чтобы отдохнуть и поесть.

— Что будем делать? — обратился к уставшим и промокшим товарищам Анри. — Останемся ночевать здесь или пойдём на перевал?

— Есть резон устроить ночлег на перевале — ведь тогда сэкономим целый день, — предложил Володя.

И снова они двинулись вверх, таща за собой нарты. Постепенно склон становился более пологим, что предвещало близость перевала. Почувствовав это, путники приободрились. Принялись Даже гадать: сколько метров до вершины — 50 или 500? Но прошли уже полтора километра, а её все нет и нет, хотя, по всем расчётам, она должна была быть совсем рядом.

Лагерь разбили уже под утро. Втиснулись втроём в двухместную нейлоновую палатку и, чтобы быстрее согреться, влезли в спальные мешки.

Проснулись во второй половине дня. По аэрофотоснимкам oпределили своё местоположение и сделали наблюдения. Группа действительно находилась на перевале между ледниками 14 Июля и Исаксена на высоте около 1000 метров. Плато лежало на 200 метров ниже. Здесь уже можно было встать на лыжи.

Несмотря на «визиты» тумана-облака, накрывавшего много раз гляциологов, они благополучно спустились на плато. На его поверхности лёгкий морозец успел образовать ледяную корку, которую ноги легко продавливали. Быстро поставили палатку — и за работу. Как часто случалось и прежде, день «поменяли» на ночь, благо на Шпицбергене ещё не наступила пора сумерек. Спать же во время полярного дня абсолютно все равно когда — днём или ночью.

Работу начали с шурфа. Фирн показался на глубине двух метров. Это говорило о том, что за зиму здесь отложилась двухметровая толща сезонного снега. Затем со дна шурфа пробурили скважину и определили в ней температуры ледника до глубины 12,5 метра. Так удалось выяснить, что условия питания ледника на плато Исаксена и его температурный режим не претерпели существенных изменений со времени работ Ханса Альмана.

Очередная побудка произошла к вечеру 25 июля. Только тут трое гляциологов обнаружили, что находятся в районе трещин. И хотя видимости не было вокруг, требовалось идти дальше: приближалось контрольное время, назначенное Михалёву для выхода в эфир с берега Конгс-фьорда. Не очень разговорчивый Анри вдруг произнёс: «Вени, види, вици». Но товарищи сразу же внесли поправку в это знаменитое изречение Юлия Цезаря, известившего сенат об одержанной им победе над Фарнаком («Пришёл, увидел, победил»): «Какое уж здесь „види“, когда такой туман, только „вени, вици“!»

В шесть часов вечера гляциологи продолжили свой путь по плато на юг, надеясь лишь на помощь буссоли Шмалькальдера. Но от падения в трещины даже этот точный компас не мог уберечь людей. Поэтому то они сами, то нарты часто «повисали» над зловещими воронками пропастей. Вынужденные остановки тормозили продвижение вперёд, срывали намеченный заранее путевой график. Мучала жажда. Чтобы иметь небольшой запас воды, каждый нёс за пазухой и в карманах баночки со снегом, где он постепенно таял, растапливаемый теплом человека.

Стали появляться ручейки, и наконец открылись ледниковые грещины — снег исчез с поверхности. Неожиданно наткнулись на какое-то озеро. Долго пытались найти его «изображение» на прошлогоднем аэроснимке, но смогли обнаружить только подобие этого озера, настолько изменилась его конфигурация за один год. Но даже такой ориентир был очень ценен. Затем Михалёв каким-то чудом разглядел в сплошном тумане неясные очертания гор и закричал:

— Вижу горы!

— О, Володя! У тебя очень хорошие глаза! — воскликнул Анри Жоффрэ.

— Да нет! Просто у меня очень хорошие очки! — пошутил Михалёв, страдавший небольшой близорукостью и носивший очки.

Теперь уже можно было спокойно определить своё местонахождение. Сориентировавшись, взяли правильное направление. Через некоторое время остались позади последние маленькие островки снега и дальше начинался оголённый лёд. Лыжи пришлось положить на нарты. Был полдень 26 июля, когда Володя, Анри и Тони ступили на ледник Круне. Нарты с трудом удавалось сдерживать на сильном уклоне — то и дело они норовили «ускользнуть» вперёд. В просветах облаков начали неторопливо появляться все новые и новые очертания гор, которые показались гляциологам незнакомыми. Решили подождать окончательного прояснения.

Наконец туман рассеялся ещё немного и позволил взглянуть по сторонам. Намётанные глаза полевых исследователей быстро отыскали нужные им горные ориентиры. Когда сравнили их с аэроснимками, оказалось, что, пройдя 20 километров по ледникам, группа отклонилась от маршрута лишь на полтора километра и обошла маленький нунатак не справа, а слева. Пришлось вернуться к горе, окружённой льдом, и отсюда спускаться по крутому ледопаду. Тем временем туман окончательно исчез, и можно было выбирать более удобный путь. Нарты всё время стремились наехать на верёвки и ноги тех, кто шёл впереди.

Позади осталось 20 часов непрерывной ходьбы. Очень хотелось устроить ночлег. Шли, шатаясь от усталости, едва удерживая ноги на льду во время резкого спуска. Но о продолжительном отдыхе не могло быть и речи: торопились к радиостанции, которая лежала в укромном месте у подножия горы Оссиана Сарса. Там же «ожидали» путников небольшой склад провианта, пресная вода и баллон с газом. Все это мы заранее завезли сюда с Михалёвым на нашей шлюпке.

Недалеко от конца ледника показались какие-то ползущие люди.

— Наверно, ещё парочка «сумасшедших» лезет на ледник, — промолвил Володя.

«Сумасшедшими» на поверку оказались японские туристы, только недавно прибывшие в Ню-Олесунн. Любителей-гляциологов предупредили, чтобы они были поосторожнее: здесь много трещин.

Вот наконец и нижний край ледника. Взяли спальные мешки — и скорее к берегу фьорда. До него только два километра, но путники находились непрерывно на ногах уже 25 часов!

В этот день я тщательно проверил экспедиционную радиостанцию РПМС, установленную в моей комнате на окраине Ню-Олесунна. Начиная с семнадцати часов надел наушники и начал прослушивать эфир. Но Михалёв продолжал молчать. Наконец в семь вечера раздался тихий с хрипотцой голос:

— Здравствуй, дорогой «папочка»! Как меня слышишь? Это я, твой «блудный сын» Вова. Докладываю: у нас все в порядке, все здоровы. Высылай за нами плавучее средство! Мы падаем в мешки спать. Очередной срок радиосвязи в 23.00.

Я поздравил Михалёва с успешным завершением похода и сообщил, что «Тайфун» ожидает нас уже у причала.

Спешно направляюсь к морякам. Немедленно старший штурман Юрий Просвирник спускает на воду видавшую виды шлюпку и уходит с матросами на другой берег.

В два часа ночи появляется уставший старший штурман «Тайфуна» и сообщает невесёлую новость:

— В пути сломался мотор. Вынуждены были вернуться на вёслах на корабль без гляциологов…

Надо что-то срочно предпринимать. Предлагаю идти к мэру Ню-Олесунна Юхану Скрадеру и просить его предоставить нам любую лодку. Темпераментный парижский инженер Морис Денойель тут же идёт будить главу администрации посёлка. Юхан быстро одевает непромокаемую одежду и сам возглавляет поход за гляциологами. Минут через десять я вместе с двумя норвежцами н двумя французами отправляюсь в дальний угол залива.

Утром 27 июля 1967 года «Тайфун» покинул Кингсбей. С причала нам ещё долго махали французские гляциологи Анри и Тони.

Так закончился этот не совсем обычный гляциологический рейд по ледникам северо-западной части архипелага. Русский и два француза прошли по пути шведа Ханса Альмана, проложенному (если так позволительно говорить о леднике) свыше трех десятков лет назад. Эту работу мы рассматривали и как подтверждение успешного сотрудничества между полярными исследователями Советского Союза и Франции.

… Здесь я позволю себе немного нарушить хронологию повествования и перенестись вперёд на восемь лет.

Группа гляциологов вместе с почвоведами нашего института доктором географических наук Виктором Оганесовичем Таргульяном и Сашей Куликовым, входившими в состав гляциологической экспедиции, в конце июля 1975 года проводили исследования на побережье Конгс-фьорда. С разрешения начальника Ню-Олесунна Кристиана Снелведа мы разместились в небольшом норвежском домике «Госэбу» («Гусиное гнездовье»), который располагался на вершине низкого холма близ залива и недалеко от языка ледника Средний Ловен. В километре находились четыре красных домика французской экспедиционной базы. Времени для визита туда на первых порах у нас не было. К тому же мы не знали, обитаема ли сейчас эта база.

Погода в тот день не благоприятствовала проведению полевых работ: непрерывно шёл мелкий назойливый дождик и дул холодный ветер. Однако друзья-почвоведы все же отправились бить шурф метрах в трехстах от нашего домика. Ловко орудуя киркой и лопатой, они отрыли траншею, затем натянули над ней полиэтиленовую плёнку и приступили к описанию шурфа. Гляциологи же решили, воспользовавшись ненастьем, обработать полученные на леднике материалы, а заодно, для пользы дела, поддерживать огонь в печурке и приготовить воскресный обед по всем правилам.

Еда была готова уже давно. Жару развели несносную, а почвоведы все не приходили. Но вот наконец у двери раздался шум.

— Порядок! Работяги-землееды притопали! — воскликнул Корякин.

Каково же было наше удивление, когда мы увидели двух человек в непривычных жёлтых непромокаемых анораках и коротких зелёных сапогах. С вошедших стекали потоки воды. Лицо одного из них мне показалось знакомым. Когда он отбросил капюшон анорака, я сразу же узнал его. Это был французский гляциолог Анри Жоффрэ. Хотя и прошло восемь лет со дня расставания в Ню-Олесунне, мы не забыли друг друга. Жаль, не было сейчас с нами Володи Михалёва!

Оказалось, что Анри надумал провести свой отпуск вместе с женой-профессором и четой приятеля-социолога на… Шпицбергене. Остановились все они на французской базе. Там же жили ещё трое учёных из Института географии города Безансона. В компании или в одиночку Анри Жоффрэ почти ежедневно совершал экскурсии на окружающие ледники. С особым удовольствием он рассказал, что смог обнаружить свои снегомерные рейки, забуренные десять лет назад, и взять по ним отсчёты. Анри тут же переписал из своего полевого дневника все эти данные и любезно передал их нам.

Вечером участники советской и французской экспедиций собрались вместе с «отпускниками» на нашей базе. Вспоминали общую работу, ледники, на которых вели исследования, ну и, конечно всех гляциологов, с кем судьба свела на Шпицбергене.

Потом французы принимали нас на своей базе. Это была незабываемая встреча. Все вместе мы пели «Марсельезу» и «Интернационал», «Подмосковные вечера» и «Калинку»… В такие минуты познаешь, как важно жить на земле в мире…

Пока мы с Михалёвым работали в районе Ню-Олесунна, наши моряки-гляциологи продолжали действовать самостоятельно на своей «Беде». В их задачу входило собрать информацию о ледниках, расположенных по западному побережью архипелага. Северо-западный маршрут Троицкий и Корякин закончили успешно. Высадив франко-советский отряд, они вновь самостоятельно прошли через пролив Форлансунн.

Когда мы вернулись в Баренцбург, «Беда» готовилась к своему новому походу — в Бельсунн, где была организована подбаза с горючим.

Отсюда морской отряд обследовал Ван-Кёлен-фьорд и ледника этого района, а затем взял курс на север — в Ван-Мейен-фьорд. Чтобы попасть в него, надо было пройти небольшой пролив с ласковым женским именем Мария. В конце фьорда располагался посёлок Свеагрува, недалеко от которого находились ледники и морены, интересовавшие гляциологов.

Август 1967 года выдался на Шпицбергене очень плохим: обильные дожди, сильные ветры, густые туманы, холодные дни, непрекращающиеся штормы. Нагруженная до предела шлюпка медленно вспарывала зыбь Бельсунна. Вот уже показался узкий остров Аксель, замыкавший с востока этот залив. За ним находился Ван-Мейен-фьорд. Требовалось лишь проскочить пролив Марии. Сложность заключалась в том, что скорость здесь приливо-отливных течений, по-видимому, совпадала со скоростью шлюпки. По таблицам Корякин определил наиболее подходящее время прорыва в момент смены течений. Карты не могли дать все необходимые сейчас сведения. Больше всего беспокоили грозные стоячие волны, образующиеся в результате смены приливо-отливных течений, представлявших опасность для плавания.

Оба члена экипажа «Беды» совмещали функции и капитана, и механика, и штурмана, и моториста, и матроса. Вот наступает время идти на руль Корякину. С носа, где он был вперёдсмотрящим, Володя пробирается по ящикам и канистрам, прикрытым брезентом, на корму, по дороге откачивая ручной помпой воду из шлюпки и перемешивая в канистре бензин с маслом. Потом вместе с Троицким уточняет по карте местоположение и высматривает береговые ориентиры по курсу шлюпки. Гул мотора затрудняет переговоры, и приходится прибегать к привычным жестам. Например, кивок головы означает согласие, а лёгкое прикосновение к плечу — внимание. За время совместных работ оба гляциолога хорошо научились понимать друг друга.

«Вахту сдал», — произносит Троицкий. «Вахту принял», — вторит ему Корякин и занимает место у руля. Его же товарищ на час становится вперёдсмотрящим. Сдавший вахту идёт не отдыхать, а работать. Вот он поднял руку — значит, заметил какую-то опасность. Затем последовало лёгкое покачивание ладони — следует повернуть немного влево. Рядом с бортом проплывает разбитый ящик, издали похожий на гребень скалы. Пока все идёт нормально, да и небо, ветер и море всячески хотят «помочь» нашим морякам.

Неожиданно впереди показалась моторная лодка. Это были норвежцы — первые люди, которых удалось увидеть за три недели работы в августе. Заглушены моторы. После традиционных приветствий краткий обмен новостями. Потомки викингов интересуются, знают ли русские учёные о сильном волнении в проливе Марии и время высокой воды. Удовлетворившись положительным ответом, геологи задают новый вопрос: «Зачем вам нужны эти ледники?» Корякин весело смеётся: «Там собака зарыта!» Любящие и понимающие шутку норвежцы громко хохочут.

Серо-синие тучи постепенно стали редеть, и среди них открылись куски голубого неба, а вскоре над фьордом с одного гористого берега на другой перекинулась яркая радуга. Всплыло много красноватых морских водорослей и медуз, что указывало на улучшение погоды. Шлюпка вошла в полосу ровной зыби — пологой и спокойной. «Беду» так поднимало и опускало, что слегка перехватывало дыхание. У берега волны бесновались неистово, и о подходе к нему не могло быть и речи. За проливом зыбь должен «погасить» остров Аксель, расположенный поперёк входа в Ван-Мейен-фьорд.

Пролив Марии загораживала громада гористого полуострова Миттерхукен, отделяющего Ван-Кёлен-фьорд от Ван-Мейен-фьорда. Гладкий полукилометровый обрыв, кроваво-красный в солнечных лучах, спускался в ярко-синее море, казалось, из белых пушистых облаков. По мере приближения к нему отчётливее вырисовывались белая кайма прибоя, разбивавшегося у самого подножия, и сочные зелёные пятна мхов на каменистых кручах, висящих над водой. «Беда» упорно продвигалась уже вдоль обрыва Миттерхукена, и до огромных всплесков валов-волн было довольно близко.

Когда по расчёту до высокой воды оставалось 15 минут, Троицкий передал руль Корякину. Прикинув время и расстояние, он дал полный газ. Шлюпка устремилась на середину открывшегося пролива Марии. Вот уже совсем близко скалы Свартен и Эрта, лежащие у западного входа в него. Они словно кипят в бурунной пене. Теперь полосы волнения перекрывали пролив целиком: продолжали действовать приливо-отливные течения на ровной поверхности зыби, равномерно вздымавшейся между скал. Течение нарастало с каждой минутой. Прямо по курсу вставали острые мечущиеся гребни — стоячие волны. Пролив клокотал, и волны били со всех сторон без всякой жалости. На полном ходу шлюпка вошла в первую полосу стоячих волн. Её подхватило мощным течением и поволокло вперёд. Резкие броски следовали один за другим. Маленькая «Беда» отчаянно ныряла то носом, то кормой, и рулевому с трудом удавалось удерживать её по курсу.

Вторую полосу волнения миновали удачно, а вскоре начали уходить от течения. Сразу полегчало. Слева удалялись чёрные острые гребни скал Свартен. Стало совсем близко до мыса Миттерхукен — западной оконечности одноимённого полуострова. От него неслась на гляциологов отражённая волна. Володя быстро развернул шлюпку кормой, и зеленоватый, весь в пузырьках пены гребень пронёсся с шипением под днищем, накренив «Беду» на левый борт. Наконец поравнялись с последней скалой, вылезавшей из пены посреди пролива. Волны стали потише. Затихала морская зыбь. Течение обходило скалы стороной. Вот рядом низкий мыс Мосенесет — южный входной мыс Ван-Мейен-фьорда. Около него вода непривычно тихая, спокойная. Самое неприятное теперь уже позади. Но вдруг снова начались резкие толчки, словно поехали по развороченной мостовой, снова руль рвёт из рук, снова порывы течения… Это последнее испытание на «прочность» экипажа и самой «Беды».

Обогнув мыс, шлюпка скользит уже по гладкой воде. Теперь только можно подойти к берегу, «отдышаться», расслабиться и покурить. Кое-как удаётся закрепить посудину. Корякин и Троицкий с удовольствием разминают ноги на твёрдой суше, ощущая всю её надёжность. Прорывались через пролив Марии, наверное, минут десять, а сил потратили на целые сутки… Зато перед гляциологами лежал открытый на 50 километров Ван-Мейен-фьорд, театрально обрамлённый горами.

Так закончился этот трудовой день, всего лишь один из того множества, что провели участники нашей экспедиции на Шпицбергене…

В то время, когда «Беда» с нашими товарищами прорывалась через пролив Марии, мы с Михалёвым высадились с вертолёта на вершину ледниковой системы Грён-фьорд Восточный и Фритьоф, то есть находились на половине пути между Грён-фьордом и Ван-Мейен-фьордом. Каждое утро я включал в условленное время нашу старенькую рацию с надеждой услышать голос Корякина, но так и не услышал его ни разу. Ругал последними словами никудышного «радиста» Володю Корякина, его никчёмную радиостанцию РПМС и старые, наверняка «севшие» батареи, питавшие эту переносную рацию. Уже позже, вернувшись в Баренцбург, Володя признался, что, несмотря на какие-то неполадки РПМС, он ухитрялся слышать мои слёзные вызовы с ледника. Хорошо, что геологи-москвичи заметили «Беду» на пути в Свеагруву и передали по своему радио это счастливое известие.

Сейчас далеко за полночь. Воет сильный ветер, неся в воздухе тонны снега. На наш лагерь и ледник, зажатый с двух сторон отвесными горами, мягко ложатся серые сумерки. Только что мы с Михалёвым вернулись в свой «шатёр» — КАПШ, закончив снегомерную съёмку на леднике. Греем руки и ноги около спасительной печурки, клянём непогоду, вспоминаем Троицкого и Корякина, находящихся сейчас где-то на берегу Ван-Мейен-фьорда. Скорее всего, они тоже вернулись в своё полотняное жилище из очередного маршрута и отогреваются, увы, у примуса, на котором готовят походную еду. Эти люди — прирождённые маршрутчики!

Снежинки все настойчивее стучатся в нашу палатку, а наиболее наглые проникают за полог-дверцу, словно тоже хотят погреться у печки. Я стараюсь не обращать на них внимания. Мысленно мы в Баренцбургском оазисе, до которого чуть больше 20 километров. Там горят яркие огни, жизнь бьёт ключом. Сейчас мы думаем совсем о другом: скоро закончатся наши работы и вся экспедиция соберётся наконец вместе на базе, чтобы подготовиться к отъезду на родную землю, собрав свой третий гляциологический «урожай» на Шпицбергене.

* * *

Приближался ноябрь 1967 года. Осязаемо быстро надвигалась многосуточная полярная ночь: с каждым днём становилось все меньше и меньше светлого времени и мы уже чувствовали на себе злобное ледяное дыхание Снежной королевы. Горняки Баренцбурга и Пирамиды готовились к очередной зимовке на острове, а гляциологи — к скорому отъезду на материк. Сейчас все мы были брошены на очень важную, но совершенно не увлекательную«научную» работу: срочно зашивать, увязывать, упаковывать, забивать… На базе быстро стали вырастать горы ящиков и мешков со снаряжением, приборами, образцами. Полевики знают, что с этого начинается любая экспедиция и этим же она заканчивается.

… В сумеречной неясной дымке растворились далёкие очертания южной оконечности архипелага. Теплоход с южным названием «Дагестан» взял курс к родным берегам. Прощай Шпицберген — страна острых гор и ледников, фьордов и горючего камня! Нет, не прощай, а до свидания!

ЭКСПЕДИЦИЯ ЗАКОНЧИЛАСЬ. ЭКСПЕДИЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!

После возвращения со Шпицбергена поздней осенью 1967 года нам предстояло в Институте географии систематизировать многочисленные материалы наблюдений и исследований, которые мы получили в ледяном «поле» за три года, а также попытаться «переварить» не одну сотню самых разных и разноязычных книг, журналов, сборников, статей, докладов, топографических, морских и других карт, аэроснимков, содержащих полезную информацию об оледенении архипелага.

Молодой энергичный доктор географических наук Владимир Михайлович Котляков, только что принявший наш отдел из рук создателя советской гляциологической школы члена-корреспондента АН СССР Григория Александровича Авсюка, однажды вызвал всех участников Шпицбергенской экспедиции для делового разговора о будущей монографии. Она должна была стать обобщающим научным трудом и пополнить серию книг, созданных по результатам работ Международного геофизического года в нашем институте и посвящённых оледенению Земли Франца-Иосифа, Новой Земли и Полярного Урала. Новый руководитель отдела предложил составить подробнейший план предстоящей работы и пожелал успеха.

… Прошло несколько лет. Нам удалось завершить большое исследование. Толстая рукопись с приложением и множеством иллюстраций легла на стол издательства «Наука». Через некоторое время мы с волнением и гордостью держали в руках новую книгу, на которой значились имена всех участников экспедиции — авторов первой научной характеристики оледенения Шпицбергена.

Каковы же результаты, полученные гляциологами Института географии на архипелаге? О некоторых я уже говорил. Сейчас же хочу коротко рассказать о том, что, по моему мнению, может представлять наибольший познавательный интерес для читателей.

На самом крупном острове архипелага — Западном Шпицбергене сосредоточено две трети всей площади оледенения Шпицбергена, причём распределено оно неравномерно. В центральных частях острова ледников мало и они представляют собой лишь небольшие горные глетчеры. В то же время широкие участки его побережий почти сплошь погребены под мощными льдами, из которых торчат то тут, то там отдельные вершины и гребни гор. В южной, суженной части острова периферийные полосы льда сливаются, образуя единый район такого «сетчатого» оледенения шириной до 80 километров. Итак, в центральной части Западного Шпицбергена ледников почти нет. Как это получилось? Почему?

Многие полярные исследователи ещё на рубеже XIX и XX веков отмечали одну из существенных географических особенностей острова. Подобное распределение ледников видный шотландский геолог из университета в Глазго д-р Джордж Тиррел, изучавший архипелаг в 1919 году, назвал не только трудной, но и головоломной загадкой Шпицбергена. Непонятное явление природы стремились понять и объяснить многие учёные Европы. Однако недостаточность фактических данных не позволила им сделать убедительных выводов. Наряду с другими проблемами наша экспедиция занялась также и этой «головоломкой».

Для того чтобы её разрешить, мы успели провести в самом конце зимы 1967 года крупные многокилометровые снегомерные съёмки поперёк острова и прошли по раскисавшему от солнечных лучей снегу пешком и на лыжах сквозными долинами с запада на восток.

В результате этих трудоёмких маршрутных работ нам удалось установить, что в западной части снега накапливается в 2-3 раза, а в восточной — в 1,5-2 раза больше, чем в центральной. Так была выявлена главная географическая закономерность распределения осадков на острове Западный Шпицберген: их количество уменьшается от его периферии к центру. Это значит, что континентальность климата нарастает от побережий к центральной части острова.

Чем же можно объяснить такое интересное явление? Прежде всего положением самого острова в системе циркуляции атмосферы в атлантическом секторе Арктики. Дело в том, что Западный Шпицберген находится на своеобразной развилке «дорог» пониженного давления. По ним-то и движутся циклоны, которые приносят сюда обильные осадки в виде снега. Те, что поступают со стороны Гренландского моря, питают ледники, находящиеся на западной стороне, а со стороны Баренцева моря — на восточной, и только незначительная часть влажных воздушных масс достигает центра острова. Именно этим и обусловливается симметричное распределение сетчатого оледенения по краям Западного Шпицбергена и небольшое количество ледников в его центре.

Литературные источники и сопоставление с соседними ледниковыми районами Арктики позволили нам судить о развитии оледенения архипелага за последние 200 лет, то есть начиная с периода максимального распространения ледников в середине XVIII века. Анализ имеющихся картографических материалов позволил выделить два основных этапа в развитии современного оледенения Шпицбергена. Так, в период с 1870 по 1900 год здесь преобладало его наступание, а с 1900 года по настоящее время большинство ледников уменьшаются в своих размерах. Это подтвердили и полевые исследования нашей экспедиции.

На общем фоне убыли оледенения Шпицбергена в последние несколько десятилетий отмечалось наступание отдельных ледников, носившее в ряде случаев характер катастрофических подвижек. В целом же оледенение архипелага за последние 100 лет развивается синхронно с оледенением других ледниковых районов приатлантической Арктики…

Монография «Оледенение Шпицбергена» легла на полки всех гляциологических библиотек Советского Союза и за рубежом. На ежегодном конкурсе научных работ Института географии АН СССР она была признана одной из лучших, а её авторы отмечены первой премией…

После Шпицбергена пути участников недавней экспедиции разошлись. Однако все они продолжали свои исследования в самых разных, далёких и близких районах современного оледенения. Больше других преуспел в этом «деле» Володя Корякин. Он провёл зимовку в Антарктиде, изучал ледники Камчатки, Памира и гор Путорана и между дел ухитрился завершить многолетнюю работу над диссертацией. Интересный маршрут проделали в Арктике кандидат технических наук Леонид Троицкий и Владимир Михалёв. Они совершили нелёгкий пеший переход из залива Русская Гавань на купол Новоземельского ледникового щита, то есть туда, где мы с Корякиным и другими участниками гляциологической экспедиции Международного геофизического года вели наблюдения ещё за 10 лет до этого. Затем Троицкий и Михалёв вернулись к продолжению многолетних исследований оледенения Полярного Урала. Слава Маркин побывал на вулканах Камчатки и вновь обратил свой взор к ледникам Кавказа, защитил кандидатскую диссертацию.

Пришлось временно изменить Арктике и автору этой книги: наш институт с 1968 года не проводил больше там работ, и руководство отдела гляциологии «сменило» мой привычный северный курс на… южный. Летом 1968 года начались многолетние исследования ледников Памира, и меня назначили начальником Таджикско-Памирской высокогорной аэрогляциологической экспедиции. Благодаря такой резкой перемене я впервые в жизни очутился рядом с заоблачными снежными вершинами, лежащими на высоте более 7000 метров! Передо мной открылась редкая возможность познакомиться со Средней Азией — краем величайших контрастов природы…

Где бы ни находились после Шпицбергена я и мои товарищи по полярной экспедиции, мы всегда с особой теплотой и любовью вспоминали этот архипелаг и многие месяцы работы на нём, мечтали и надеялись, что в недалёком будущем нам удастся продолжить изучение его интереснейшего оледенения. В процессе создания монографии о Шпицбергене возник целый ряд важных вопросов, на которые в 60-х годах мы ещё не могли ответить из-за недостатка нужных данных. Так постепенно наши мечты и желания превращались в осознанную необходимость возобновления гляциологических работ на полярном архипелаге.

В конце 1973 года Владимир Михайлович Котляков предложил Л. С. Троицкому и мне научно обосновать и представить программу гляциологических исследований на Шпицбергене на ближайшие годы. Руководитель отдела поставил чёткие задачи перед новой экспедицией. Он особо подчеркнул необходимость более активно использовать геофизические и геохимические методы изучения ледников, в то время только начинавшие внедряться в гляциологических экспедициях.

— Итогом ваших работ несомненно должна стать новая монография, а пока можете начинать подготовку к созданию экспедиции, запланированной на 1974 год, — подытожил разговор профессор В. М. Котляков.

… На разных судах Мурманского морского пароходства доводилось мне добираться до берегов Шпицбергена, а вот на борту легендарного флагмана советского антарктического флота дизель-электрохода «Обь» — впервые. И надо же было такому случиться — именно на этом прославленном корабле и в этот памятный рейс я совершенно неожиданно повстречал почётного полярника Виктора Алексеевича Ткачёва, которого сменил на посту радиста полярной станции Бухта Амбарчик ещё в 1944 году. Известный в Арктике радист Главсевморпути давно уже стал известным и на флоте — первый помощник капитана «Оби», участник всех её многочисленных походов на далёкий ледяной материк. Я замечаю Виктору Алексеевичу, что со дня нашей первой встречи он сильно изменился. В ответ бывалый полярник добродушно смеётся:

— Это все потому, Женя, что мы с тобой-то не виделись ровно 30 лет!

… Вместе с нами на «Оби» плывёт и новый управляющий трестом «Арктикуголь» Николай Александрович Гнилорыбов. Он впервые едет на архипелаг, чтобы своими глазами увидеть, как живут и работают советские шахтёры на рудниках Баренцбург и Пирамида. Управляющий живо интересуется рассказами гляциологов об оледенении Шпицбергена и особенностях его природы, быстро вникает в суть проводимых исследований, просит обратить внимание на ледники, чьи талые воды служат главными источниками водоснабжения обоих рудников, внимательно выслушивает наши предложения и замечания по этому вопросу, а также и просьбы, касающиеся улучшения размещения экспедиции в Баренцбурге. Николай Александрович рекомендует изложить их в письменном виде, чтобы лучше разобраться и действенно помочь. При внешней своей суровости этот очень высокий, массивный человек оказался чрезвычайно интересным и приятным собеседником. В дальнейшем гляциологи многократно пользовались его поддержкой во время своих работ на архипелаге.

Майским вечером 1974 года Шпицберген открылся нам, как и семь лет назад, когда мы с ним расстались, в своём роскошном белоснежном наряде. Вновь мы становимся свидетелями волнующей и традиционной встречи судна, первым в этом году пришедшего с Большой земли на остров. Оркестр, приветствия, море человеческой неуёмной радости, гудки, шум, улыбки… Все так знакомо по прежним приездам, и поэтому все так близко.

Всматриваюсь в Баренцбург. За прошедшие семь лет он не постарел, а, наоборот, помолодел, увеличился в размерах, в значительной степени отремонтировался и подрос на два… этажа!

Пока наши ноги отмеряли десятки знакомых ступенек баренцбургской «приморской лестницы», я с волнением узнавал старые места и тут же отмечал для себя все то новое, что успело появиться за недолгое время.

На месте старого клуба, добросовестно отслужившего свой «век», поднялся впечатляющий каменный куб — прекрасный Дворец культуры шахтёров. Кроме зрительного зала, рассчитанного для концертов и демонстрации широкоэкранных кинокартин, здесь размещаются фойе, краеведческий музей, библиотека и комнаты для творческого отдыха трудящихся горняцкого посёлка. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что такому Дворцу культуры могли бы позавидовать многие крупные города на материке.

Наверху Баренцбурга, правее Консульства СССР, возвышается первый шпицбергенский «небоскрёб», построенный перед нашим приездом. Этот жилой четырехэтажный каменный дом на архипелаге имеет 70 квартир со всеми удобствами. Первый этаж нового здания отведён под начальную школу, парикмахерскую и другие службы. Дом построен из шлакоблоков, изготовленных на шлакобетонном заводе рудника Пирамида. Таким образом возводятся здесь сейчас все новостройки, а их наружные поверхности отделываются облицовочным кирпичом.

Справа от «небоскрёба» выделяется необычное высокое здание с чрезмерно большими (не по-северному!) окнами и округлыми каменными углами — башнями. По виду это сооружение напоминает издали средневековую крепость. На самом же деле это современная гостиница с номерами на одного и двух человек. На её первом этаже уютное кафе, получившее украинское название «Троянда» («Роза»). Баренцбуржцы любят отмечать здесь свадьбы молодожёнов и праздники.

Самые маленькие и любимые жители посёлка — дети получили в своё распоряжение чудесный сад и ясли. Их весёлый двухэтажный дом с большими окнами, просторными комнатами для игр, сна и занятий имеет даже специальную веранду для прогулок малышей в плохую погоду, которая практически может быть в любой день года. Взрослого человека, впервые попавшего сюда, несомненно, удивит обилие живых цветов, зреющие помидоры и огурцы. В долгую полярную ночь детей облучают кварцем. Особый восторг всегда вызывает посещение детсада и яслей у норвежцев.

Ниже консульства построено какое-то необычное здание. Оказывается, это бойлерная оригинальной конструкции. Двухэтажный дом имеет цилиндрическую форму и узкие окна в два этажа. В примыкающем к нему прямоугольном помещении расположены мастерские, кабинеты, раздевалки и душ. Снаружи бойлерная облицована светлым кирпичом. Несмотря на свою утилитарность, это здание, очень удачное по архитектуре и положению на местности, удивительно украсило Баренцбург.

Со стороны Грён-фьорда хорошо видно на южной окраине посёлка громаду новой электростанции, которая заменила устаревшую и сильно коптящую ЦЭС.

В 60-х годах пройти из жилых домов или клуба в столовую по улицам в ненастную погоду представлялось малоприятным делом. Теперь проезжая часть обеих «центральных» улиц покрыта бетонными плитами, и можно смело ходить, не боясь испачкать брюки и даже модные туфли. Ещё одна приятная новость-наконец-то сооружается пятикилометровая автомобильная дорога от северной окраины Баренцбурга до геологоразведочной экспедиции треста «Арктикуголь», где базируются вертолёты.

* * *

Итак, наша экспедиция приступила ко второму, более сложному этапу своих многолетних исследований. Из сравнительно небольшой она превратилась в солидную современную гляциологическую экспедицию, оснащённую новейшей отечественной техникой.

Все познаётся в сравнении. Начинали мы в середине 60-х, а сейчас уже стоим на пороге 80-х годов. За это время гляциология, как и любая другая наука, продолжала совершенствоваться и развиваться…

Гляциологу важно знать толщину ледника и его подстилающий рельеф. Эти данные помогают понять причины колебаний и быстрых подвижек ледников. Они необходимы также для того, чтобы подсчитать запасы льда и выяснить их роль в общем природном балансе. Получить же такие нужные сведения сегодня можно бурением и геофизическими методами. Наиболее действенным и эффективным зарекомендовало себя в последнее время радиолокационное зондирование ледников, применяемое как с наземного, так и с воздушного транспорта. Суть этого геофизического метода, если говорить очень кратко, состоит в том, что по времени запаздывания и характеру отражённых радиосигналов можно определять профили толщины льда и подлёдного рельефа, а также изучать внутреннее строение ледника.

Не один год ведутся подобные работы с самолёта над крупными и очень мощными ледниковыми покровами. В отличие от них относительно небольшие и «тёплые» глетчеры «просвечивать» намного сложнее. Радиолокационную съёмку таких ледников впервые на Шпицбергене провёл в значительном объёме молодой научный сотрудник нашей экспедиции Юрий Мачерет, работавший до этого на ледниках Кавказа, Полярного Урала и Памира. Так среди «чистых» географов в экспедиции наконец появился и «чистый» геофизик. На следующий год к нему прибавился ещё один молодой специалист — Саша Журавлёв.

С чего начинались эти работы? С наземного радиозондирования ледников Грен-фьорд и Фритьоф, хорошо известных нам по прежним исследованиям. Вся радиолокационная техника была закреплена на самодельных санях, полозья которых заменяли горные лыжи. На первых порах в качестве тягловой силы использовались все гляциологи. Пять человек, словно бурлаки, тянули за собой тяжеленные сани, нагруженные ящиками с приборами, аккумуляторами, запчастями и прочими нужными вещами. У задников лыж располагался бензиновый движок, дававший электроэнергию приборам. Над ними, на высоте метров двух, распластались внушительных размеров крылья радиолокационной антенны, придававшие саням вид непонятного летательного аппарата. Беспрерывно стрекотал двигатель, оглушая нас. То полозья саней, то мы зарывались глубоко во влажный снег. Часто слышались не очень лестные слова в адрес этой «могучей» техники и геофизика Мачерета.

«Хозяин» радиолокационной упряжки с крыльями был готов гонять нас по леднику вверх-вниз день и ночь. Все рабочее время он на ходу что-то включал, что-то выключал и регулировал. На экране маленького осциллографа метался в конвульсиях тонкий белый лучик. Юрина работа со стороны, возможно, напоминала выступление фокусника-волшебника, и мы, честно говоря, скептически относились к экспериментам нашего товарища…

Каждый вечер, когда гляциологи после ужина зарывались в мешки, Юра приступал к нудному проявлению фотоплёнок, которые содержали важнейшие записи радиолокационной информации. Если они получались хорошими, его радости, казалось, не было конца. Когда последний черно-белый «хвостик» плёнки повисал под потолком, геофизик отправлялся спать.

Прошло немного времени. После проверки и наладки аппаратуру наконец смонтировали на специальной стойке, затем перенесли и укрепили в вертолёте, подключив к бортовой сети. Теперь радиолокационная станция смотрелась совсем иначе: солиднее, мощнее и красивее! Да и не пять гляциологических сил, а много сотен лошадиных, «запряжённых» в могучий двигатель вертолёта должны были поднять её в воздух и быстро пронести над ледниками.

Мачерет рассчитал продолжительность всех маршрутов своего полёта и нанёс их на карту. Здесь большую помощь на первых порах оказал Володя Корякин, окончивший Московский институт геодезии, аэрофотосъёмки и картографии. Он стал штурманом. С лётчиками обсудили все варианты совместной работы. Бывалый начальник вертолётной группы В. А. Алексеев особо отметил, что полётное задание необходимо отрабатывать на земле.

— В воздухе никаких лишних разговоров, — напутствовал он гляциологов. Ваша задача — взаимодействовать с экипажем с помощью кратких команд, понимать друг друга с полуслова…

Теперь почти все зависело от погоды. Она на архипелаге, как известно, не очень баловала гляциологов: ледники чаще закрыты облаками, чем побережье и заливы. Здесь, как и везде в Арктике, надо уметь ждать. Ещё много лет назад призывал к терпению Нансен, считая его лучшей добродетелью полярника, а Амундсен сравнил терпение с необходимейшим целебным средством в аптечке полярного путешественника!… Но вот наконец после двухнедельных мучительных ожиданий синоптик и вертолётное руководство разрешают вылет. Вскоре нагруженная максимальным запасом топлива винтокрылая машина уходит на ледники. Вслед за ней взмывает в небо второй вертолёт — этого требует соблюдение правил техники безопасности полётов в особо сложных условиях…

Десятки сложнейших полётов с радиолокацией провели первоклассные полярные вертолётчики Николай Абраменков, Тарас Бровко, Владимир Севрюков и члены их отличных экипажей, которые обслуживали отряд Юрия Мачерета. Около сотни самых разных ледников облетали они вместе с нашими геофизиками.

…Сегодня мы проводим один из последних радиолокационных полётов в конце сезона. Наш маршрут лежит на далёкую Северо-Восточную Землю. На борту установлена новая уникальная радиолокационная станция, разработанная и созданная в Марийском политехническом институте имени М. Горького под руководством кандидата технических наук А. Н. Громыко. Сейчас сотрудники этого института Е. В. Василенко и О. А. Лебедев наблюдают за работой аппаратуры.

Через несколько минут после взлёта механик даёт команду:

— Включайте приборы!

Саша Журавлёв быстро нажимает тумблеры питания и корректирует режим работы приборов, а затем начинает запись на фотоплёнку и магнитную ленту различной радиолокационной информации.

С помощью СПУ (самолётного переговорного устройства) Мачерет соединён с экипажем. Вот и сейчас он слышит слова командира, обращённые к нему:

— Внимание! Подходим к леднику… Есть край!

Юра тут же подаёт условный знак, и Саша Журавлёв немедленно включает самописец. Радиолокационная съёмка началась… В полёте корректируется курс, фиксируется прохождение наземных ориентиров. Труднее всего сейчас приходится пилоту, ведущему вертолёт низко над ослепительно белой поверхностью ледника на одной и той же скорости, на одной и той же высоте и строго по маршруту. Несмотря на эти сложности, лётчик уверенно удерживает большую машину на заданном курсе.

— Внимание! Подходим к верхней границе ледника… Есть!

Саша выключает самописец. До следующего ледника лететь минут пять. Отдыхать некогда. Надо перезарядить кассету с фотоплёнкой, быстро проверить аппаратуру…

— Юра! Следующий ледник закрыт. Идём на восток по запасному варианту, — слышит Мачерет сообщение командира.

— Понял, — следует лаконичный ответ.

Показался пролив Хинлопен, а за ним величественный ледниковый покров, который распадается на три главных ледяных поля: Западный Лёд, Восточный Лёд и Южный Лёд. Здесь особенно сложно летать: нет ориентиров и приходится полагаться только на приборы…

В наушниках раздался щелчок, и командир произнёс усталым голосом:

— Отработали дальнюю точку маршрута. Идём обратно по плану..

Вертолёт разворачивается и вновь пересекает Западный Лёд. Через разрывы облаков видна трещиноватая поверхность ледникового купола. Постепенно он снижается, и показывается пролив Хинлопен, а за ним широкая лопасть ледника Валгаллфонна, переходящая в очень крупное ледниковое плато Осгорфонна. Погода вносит изменения — приходится лететь над верхней кромкой облаков, прикрывших это плато. Однако измерения продолжаются, аппаратура работает в заданном режиме. Дружный экипаж, спаянный из людей авиации и науки, работает и на обратном пути.

В тот лётный день наши аэрогляциологи привезли на базу много кассет с плёнками. Усталые, но счастливые ребята скупо рассказывали о проделанном маршруте. Они ещё не переключились на обычную, наземную жизнь. Они как будто бы находились ещё в воздухе: в ушах стоял неумолчный рёв двигателя, слегка покачивало после долгой вибрации и болтанки, ноги словно налились свинцом и стали чужими… После обильной еды тянуло в сон. Но хотелось и другого: поскорее взглянуть на проявленные плёнки. Как получились на них записи? Удачные ли? Какую новую информацию удалось вынести из напряжённого полёта? Именно эта научная заинтересованность, любовь к своему делу пересилили физическую усталость наших товарищей — после короткого отдыха на базе началось интенсивное проявление фотоплёнок…

Так закончился один полётный день радиолокационного отряда. А было их в нашей экспедиции начиная с 1974 года несколько десятков. Геофизикам удалось экспериментально опробовать один из вариантов будущей летающей гляциологической лаборатории.

Мой рассказ о радиолокационных исследованиях ледников Шпицбергена был бы неполным, если бы я не поделился с читателями отдельными, наиболее интересными результатами.

Тот, кому довелось плыть на корабле или пролететь на вертолёте вдоль юго-западного побережья архипелага, должен помнить величественный ледяной берег, вытянувшийся на многие километры севернее залива Хорнсунн. Его образовал большой единый фронт ледников Турелля. На севере они смыкаются с ледником Решерш. Радиолокация помогла установить неожиданную для острова Западный Шпицберген толщину этих ледников — 430 метров! Было сделано здесь и другое открытие: оказалось, что ложе Турелля и Решерша большей своей частью лежит ниже уровня моря. Так нам удалось обнаружить сплошную подлёдную долину. Если бы сейчас вдруг растаяли оба ледника, то на их месте мы увидели бы два фьорда, а может быть, и пролив!

Наибольшая толщина льда была выявлена на этом же острове в его северо-восточной части. «Рекордсменом» стал ледник Ветеран мощностью 500 метров! Кроме того, на ряде других ледников Западного Шпицбергена радиозондирование позволило «нащупать» полукилометровые толщи льда, заполнявшие переуглубленные участки подлёдных долин, прежде неизвестные исследователям.

Или вот другой, не менее интересный пример изучения оледенения южной части архипелага. В верховье Хорнсунна спускается внушительный ледник Хорн, наиболее крупный из ледников этого залива. В свою очередь, он имеет общий ледораздел на Еостоке с ледником Хамберга, сползающим на противоположную, восточную сторону острова в широкий пролив Стур-фьорд. Геологи и гляциологи высказывали робкие и спорные предположения о том, что эта двойниковая ледниковая система может скрывать под собой продолжение залива Хорнсунн вплоть до Стур-фьорда… Первые предварительные результаты гляциологической радиолокационной съёмки показывают, что ложе ледников Хорн и Хамберга находится почти на уровне моря. Только тщательная обработка всех полученных материалов позволит проверить крайне любопытную гипотезу о существовании не залива, а пролива Хорнсунн. Если она подтвердится, то будет открыт новый остров на юге архипелага, по площади примерно равный острову Баренца.

Радиолокация способствовала тому, что наша экспедиция смогла наконец впервые получить важную характеристику оледенения — величину ресурсов льда Шпицбергена. В результате обработки материалов радиозондирования Александр Журавлёв подсчитал объёмы 59 ледников. Анализируя данные об их толщине и площади, он установил зависимости между ними. Затем на основании этих закономерностей молодой учёный сумел подойти к решению общей задачи в 1980 году. Теперь мы знаем, что объём ледников всего архипелага составляет 4000 кубических километров. Много это или мало? Для сравнения укажем, что запас воды, сосредоточенный в ледниках Шпицбергена, превышает в 20 раз (!) годовой сток Волги— самой длинной и многоводной реки в Европе…

Возможно, читатель помнит, как мы в 1965-1967 годах с помощью лопат, кайла, пешни и ручного бура вгрызались в верхние слои ледников Ломоносова, Хольтедаля и других. Тогда нам удалось изучить строение 25-метровой толщи. О большем мы могли только мечтать. Сегодня на место устаревшего и трудоёмкого способа изучения ледников пришёл значительно более быстрый и удобный метод термического бурения. Его разработал сравнительно недавно в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте инженер и изобретатель Валентин Андреевич Морев.

В начале 70-х годов один такой термобур ленинградцы передали нашему отделу. Молодой лаборант-гляциолог Витя Загороднов сначала спроектировал к нему, а затем и изготовил лебёдку и аппаратуру управления. В ту пору он заканчивал вечерний факультет электронной техники Московского энергетического института, мог одинаково хорошо собрать любую электронную схему и сделать необходимую деталь на станке. Короче говоря, парень имел голову хорошего инженера и руки умелого рабочего. Может быть, поэтому я не удивился, когда его порекомендовали взять в нашу экспедицию. Загороднову было поручено провести летом 1975 года чрезвычайно сложные, но очень важные работы по проходке глубоких ледниковых скважин, которые ещё не проводились на Шпицбергене.

Каким же образом гляциологи проникают внутрь ледников, используя довольно лёгкое и весьма надёжное оборудование? Проходка ледниковых скважин ведётся с помощью специального термобура, на конце которого имеется электронагревательная головка в виде кольца. Благодаря этому лёд протаивает, и образуется скважина. Её содержимое — нерасплавленный и неповреждённый ледяной столбик длиной 2-4 метра — заполняет всю трубу бура. Керн регулярно поднимают на поверхность. Перед спуском бурового снаряда в него закачивается спиртовой раствор. В процессе бурения он вытесняется керном прямо в скважину, где смешивается с талой водой и тем самым препятствует её замерзанию.

Предварительно ледяной керн исследуют в холодной лаборатории, а затем из него отбирают пробы на последующие изотопные и геохимические анализы, проводимые уже в лабораториях на материке.

…Первым объектом для бурения мы выбрали ледораздел ледниковой системы Грён-фьорд — Фритьоф, где уже много раз вели комплексные гляциологические работы. В прошлом году здесь Юрий Мачерет измерил толщу льда. Теперь же было очень заманчиво сравнить результаты, полученные с помощью разных методов. Чему отдать предпочтение: радиолокации или термобурению?

Вертолёты быстро перебросили все оборудование из Баренцбурга на вершину ледника. Виктор с помощью товарищей подготовил свою технику к работе. Каждое утро начальник отряда Володя Корякин связывался со мной по радиотелефону, докладывал положение дел в гляциологическом лагере и сообщал о здоровье его «постояльцев». Откровенно говоря, ему было в тягость сидеть на одном месте без движения. Такое непривычное состояние просто унижало самого «маршрутного маршрутчика» нашей экспедиции. Однако он соблюдал дисциплину и, коль скоро это было необходимо общему делу, почти безропотно нёс непривычное для себя бремя руководителя стационара… Через несколько дней в наушниках я услышал бодрый, но слегка приглушённый зов старого товарища:

— База! База! Я — Ледник! Как меня слышите? Перехожу на приём.

— Ледник! Я — База! Слышу вас на пять баллов. Доброе утро, Володя! Что у тебя новенького? Как здоровье, настроение, работа?

— Вчера, наконец, приступили к бурению! Пока прошли 10 метров. Аппаратура работает, как в космосе! Все здоровы, бодры, мечтают о горячей бане и шлют привет…

Радиопереклички с ледником вносили приятное оживление и действовали положительно на всех участников нашей экспедиции.

Частым гостем на баренцбургской базе гляциологов был начальник вертолётной группы Адольф Анатольевич Крайнов, интересный человек, отличный лётчик, незаурядный рассказчик и балагур. Он с большим уважением относился к «бродягам-гляциологам», ценил их труд и всячески старался помочь. Себя любил называть «чиф-извозчик». Задолго до проведения какой-нибудь операции Крайнов приходил к нам вечерком, и мы вместе разрабатывали до тонкостей план очередной заброски или радиолокационный маршрут, спорили, настаивали, соглашались и, конечно, шутили. Однажды лётчик поинтересовался, как наши буровики борются с замерзанием скважин. Надо было видеть удивление на его лице, когда Витя стал объяснять, что метод термобурения требует применения спиртового раствора, который не портит керн и не искажает результатов анализа ледяных проб.

— Ну и гляциологи! Ну и наука! Зря я вас вожу, оказывается. На острове жестокие нормы на спиртное, а они его льют в скважину, да ещё ледяную, как будто больше нечего! Вот дают ребята! — воскликнул негодующий собеседник.

Мы принялись говорить Крайнову, что давно уже опытным путём доказано превосходство спиртового раствора над другими жидкостями при термобурении ледников. На Шпицбергене применяется сильно разбавленный (десятипроцентный) раствор, тем не менее на скважину глубиной 200 метров уходит около 200 литров спирта. Для примера в Антарктиде, где температура льда несравнимо ниже, чем на Шпицбергене, приходится заливать уже почти чистый спирт, чтобы не заморозить буровой снаряд.

— Шутки шутками, ребята, а я гляжу, что в полярных районах нашей Земли даже ледники любят погреться! — уже спокойно заключил разговор Адольф Анатольевич.

На другой день мы с Крайневым слетали на вершину ледника. Хотелось побыстрее взглянуть на ребят, закончивших работу. Буровой снаряд прошёл через всю ледниковую толщу и достиг её каменного ложа на глубине 213 метров. Сходимость с данными радиолокации была удивительной: разница составила всего лишь несколько метров.

В жилой палатке пахло немного подгоревшей гречневой кашей, сваренной в эмалированном ведре, видимо впрок. От печурки приятно исходило тепло, которое особенно ценится людьми, живущими на леднике. Все бодрствовали, кроме одного, спавшего мертвецким сном в пуховом мешке. Даже очертенелый шум нашего вертолёта не смог разбудить уставшего Загороднова, который только теперь получил возможность хорошенько выспаться. Ему досталось труднее всего: по технике безопасности только он имел право работать с буром и лебёдкой.

Я растормошил Виктора. Лицо его осунулось и почернело за 20 дней напряжённой работы на леднике, заметно подросла бородка. Одежда и даже спальный мешок нашего электроника-буровика сильно пропахли бензином и засалились… Несмотря на усталость, молодой человек быстро поднялся и принялся рассказывать.

— Лиха беда начало, — тихо произнёс Загороднов.

Мне удалось поговорить со всеми гляциологами, посмотреть буровую и керны, которые исследовал заведующий лабораторией изотопной геологии Института геологии Академии наук Эстонии кандидат наук Яан-Мати Пуннинг. Он заканчивал отбор последних придонных образцов льда, пилил, стругал и растапливал их, а затем заливал и запаивал воду в стеклянные ампулы. Осенью они будут обрабатываться на анализ в Таллине. Кроме того, Пуннинг отбирал пробы льда и для своего московского коллеги кандидата географических наук Феликса Геннадиевича Гордиенко, недавно возглавившего эти работы по изотопной гляциологии в Институте географии АН СССР.

Известно, что летописи первоначально представляли собой краткие погодные записи древнего времени, которые вели в монастырях летописцы. Сравнительно недавно учёным удалось обнаружить совсем необычных «летописцев»! Они не знали никаких букв, не умели писать, читать, говорить ислышать. Однако они обладали феноменальной памятью и, что удивительно, могли хранить её в надёжных замороженных сейфах на протяжении всей своей очень долгой жизни,длящейся многие десятки, сотни и тысячи лет. Да, это — ледники!

Ледяные керны, извлечённые из глубоких скважин, словно древние летописи, правдиво рассказывают нам сегодня о климате далёкого прошлого. Столь ценную научную информацию гляциологи стали получать в последнее время благодаря исследованиям изотопного состава льда в ледниках. Так, например, анализируя вариации соотношения изотопов кислорода в ледяном керне, можно восстановить температурные изменения на протяжении многих столетий, а на основе сезонных различий в содержании изотопов — и возраст льда. Наличие же в верхней ледникозой толще некоторых радиоактивных изотопов позволяет определить скорость накопления в ней фирна ильда за последние десятилетия…

Изотопно-кислородные измерения керна, полученного нашей экспедицией из 200-метровой скважины на ледниковом плато Ломоносова в 1976 году, помогли гляциологам предпринять попытку воссоздать изменения климата на Шпицбергене за последние 900 лет. Оказалось, что в XIIвеке он был сравнительно тёплым, а в XIII— XVвеках-холодным. Материалы скважины свидетельствуют, что XVI — XIX столетия отличало чередование непродолжительных потеплений и значительных похолоданий, причём наиболее длительный холодный период пришёлся на вторую половину XVIII века и весь XIXвек. По сравнению с предыдущими столетиями климатические условия на архипелаге в XXвеке выдались относительно более тёплыми, особенно в 50-х годах…

Наряду с новыми направлениями экспедиция продолжила исследования по изучению режима ледников, их колебаний и истории оледенения Шпицбергена в четвертичное время.

Ежегодно проводятся наблюдения за балансом льда на репрезентативных ледниках, расположенных в западной, центральной и восточной частях острова Западный Шпицберген, существенно отличающихся друг от друга в климатическом отношении. Этими работами занимается опытный гляциолог старший инженер Алексей Сергеевич Гуськов, многие годы отдавший изучению ледников Полярного Урала. Среди участников экспедиции он самый старший. Его исследования, проведённые в последние годы, показали, что баланс наблюдаемых ледников отрицательный, то есть они убывают, уменьшаясь в размерах и становясь тоньше. Удалось подметить, что в отдельные годы на многих каровых и долинных ледниках сезонный снег стаивает полностью.

Помимо других работ В. С. Корякин занимался несколько лет выявлением пульсирующих ледников. Во время многочисленных пеших маршрутов и аэровизуальных наблюдений с вертолёта он смог обнаружить в различных районах архипелага несколько десятков таких ледников. В частности, на основе изучения периодичности быстрых подвижек ледников им было правильно предсказано катастрофическое наступание ледника Фон-Поста, спускающегося в вершину залива Темпель-фьорд — северо-восточного колена Сассен-фьорда.

Много внимания уделил Л. С. Троицкий изучению рельефообразующей деятельности ледников и истории оледенения Шпицбергена в четвертичный период. В разных районах архипелага исследовал учёный морские террасы, древние морены и морские осадки, из которых отобрал органические остатки — раковины морских моллюсков, древесину плавника, торф… По ним в лаборатории изотопной геологии Яана-Мати Пуннинга был определён абсолютный возраст этих отложений радиоуглеродным и термолюминесцентным методами. Это позволило существенно уточнить временные интервалы оледенений и морских трансгрессий на Шпицбергене за последние 100 000 лет, а также установить, что они происходили одновременно с аналогичными событиями в Европе и Северной Америке.

В связи с тем что проблема водоснабжения рудников на Шпицбергене представляет определённые трудности, руководство треста «Арктикуголь» обратилось с просьбой в Академию наук СССР, чтобы наша экспедиция провела дополнительные детальные исследования ледников, питающих Баренцбург и Пирамиду питьевой и технической водой. Этими работами руководит видный советский гляциолог доктор географических наук Владимир Георгиевич Ходаков. Мы рассматриваем изучение ледников Вёринг и Бертиль как очень важную задачу экспедиции и надеемся на основе наших исследований решить, в частности, вопросы, связанные с режимом внутриледниковой воды зимой, чтобы дать практические рекомендации по её использованию рудником Пирамида.

…В 1980 году наша экспедиция отправилась на Шпицберген в десятый раз. Во всех них довелось работать только двум участникам первой гляциологической экспедиции — Леониду Сергеевичу Троицкому и мне. На этот раз важнейшей задачей сезона было проведение работ на плато Амундсена — центре крупного узла сетчатого оледенения на юге архипелага. Так как попытки определить здесь толщину льда с помощью радиолокации не давали результатов, мы решили применить термическое бурение.

16 мая начальник вертолётной группы Геннадий Александрович Романов возглавил операцию по заброске теплофизического отряда на ледораздел плато. Вместе с нами летел во флагманской машине и опытный польский полярник. По прежним экспедициям на Шпицберген варшавский геофизик хорошо знал ледник Амундсена. Теперь же ему предстояло вести экспериментальные радиолокационные исследования в районе нашей скважины. Помощь польского учёного в выборе с воздуха места советско-польской научной станции оказалась решающей. Вскоре первые тонны оборудования и снаряжения уже лежали на снегу, а вертолёты ушли в Баренцбург за остальным грузом…

Безжизненное белое плато преобразилось. На его вершине возник небольшой интернациональный научный городок, состоявший из временных домиков, буровой, палаток, холодной лаборатории, склада с горючим… Начальник отряда Виктор Загороднов быстро смонтировал аппаратуру, наладил бензоэлектрические двигатели, подготовил буровой раствор, лоток для кернов… Наконец наступил торжественный момент начала проходки скважины. Вот уже первая полутораметровая колонка керна извлечена на поверхность. Сколько будет впереди таких подъёмов бурового снаряда? Это зависит от толщины ледника. Предположительно её оценивали в 300 метров, не более.

В тяжёлой, напряжённой работе время шло быстро. Под мерное стрекотание электростанции крутился барабан лебёдки, с которой медленно сползал кабель-трос. Висевший на нём термобур уходил все глубже. Поднятый керн тут же становился «добычей» гляциологов: изучалось его строение, фотографировались шлифы в поляризованном свете, отбирались сотни проб льда на анализы… Давно миновали «проектные» 300 метров, а дна, однако, не было. Назревала сенсация — уже пройдено полкилометра. Подлёдное ложе удалось достичь лишь на глубине 586 метров! Так бурение принесло нам ряд открытий. Ледник Амундсена неожиданно оказался самым мощным на Шпицбергене, причём там, где этого никто не ожидал. Температурные и структурные исследования позволили определить, что он «тёплый» ледник и, что особенно важно, содержащаяся в нём вода просачивается сквозь отдельные слои льда благодаря тонким каналам. Через некоторое время лабораторный анализ проб керна даст возможность восстановить изменение климатических условий на архипелаге за последние 1500-2000 лет.

С начала 70-х годов на Шпицбергене возобновили разносторонние работы польские научные и спортивные экспедиции. Приятно, что дружеские научные контакты, установившиеся у нас со многими полярными исследователями, переросли в плодотворное сотрудничество на плато Амундсена.

Почти ежегодно доводится нам встречаться здесь и с норвежскими исследователями архипелага. Такие встречи обычно проходят в атмосфере творческой дружбы, а порой принимают форму совместных гляциологических работ, способствующих познанию природы оледенения Шпицбергена. То же самое можно сказать и о контактах с французскими учёными…

В процессе исследований и бесед с иностранными учёными, читая их статьи и слушая их доклады, мы не раз убеждались, что работы советской гляциологической экспедиции значительно расширяют общий фронт изучения ледников Шпицбергена и имеют ряд новых направлений, которые позволяют более полно и глубоко осветить важнейшие закономерности современного и древнего оледенения этого интереснейшего района Арктики.

* * *

…Много приятных новшеств появилось на архипелаге с того времени, когда мы завершили здесь первый этап своих работ и приступили ко второму.

Летом 1974 года в бухту Колс пришёл «Красин». Да-да, тот самый легендарный «Красин», который 46 лет назад спас близ берегов Шпицбергена оставшихся на льдине участников трагической экспедиции Нобиле на дирижабле «Италия». Ветеран советского ледокольного флота уже был не в состоянии соперничать в Арктике со своими куда более могучими «внуками» — атомными и дизель-электрическими ледоколами. Однако он ещё мог хорошо послужить нашим полярным исследователям, превратившись во вспомогательное судно геологоразведочной экспедиции. Полтора года переоборудованный «Красин» нёс свою вахту, стоя у пирса в Колсбее. Он обеспечивал буровиков электроэнергией, жильём, питанием, банями, кают-компанией, кинозалом, прачечной, библиотекой…

Второго сентября 1975 года был официально открыт аэропорт Лонгйир, расположенный на северной окраине Лонгйира. Вместе со скандинавской авиакомпанией САС здесь разместилось самое северное представительство Аэрофлота. С тех пор открылось регулярное воздушное сообщение с материком. Один — три раза в месяц комфортабельные самолёты Ту-154 доставляют из Москвы на Шпицберген советских горняков. Весь их путь теперь занимает лишь пять часов! Перед «прыжком» через Баренцево море воздушный лайнер делает часовую остановку в Мурманске. В считанные минуты вертолёты Ми-8, принадлежащие геологоразведочной экспедиции треста «Арктикуголь», перебрасывают прибывших пассажиров из аэропорта Лонгйир на рудники Баренцбург и Пирамида.

Участники нашей экспедиции были первыми пассажирами первого технического рейса Ту-154 осенью 1975 года. И все последующее время гляциологи не упускают благоприятной возможности пользоваться самым быстрым и самым удобным видом транспорта в наше время. Несомненно, введение в строй постоянного аэродрома на Шпицбергене сделало его более доступным районом высокоширотной Арктики для исследователей и туристов и значительно облегчило проблему срочной замены людей в случае болезни или другой причины, а также доставки грузов первой необходимости в любое время года…

Не раз становился я свидетелем того, как приехавшие на Шпицберген ветераны и новички были приятно удивлены, увидев наши высокоширотные рудники. Действительно, Баренцбург и Пирамида в последние годы преобразились — обновились, сделались краше и чище. Заметно изменился их внешний вид, намного улучшились культурно-бытовые условия островитян. Сразу видно, что трест «Арктикуголь» проявляет настоящую заботу о своих тружениках. За прошедшее время Арктика не стала добрее, не стали короче её длинные тёмные ночи, не уменьшилась сила её холодных ветров, не растаяли её безжизненные ледники… Однако наши люди сделали очень многое, чтобы условия их жизни здесь мало отличались от условий жизни на материке.

Советские строители, невзирая на климатические особенности архипелага, продолжали возводить и реконструировать многие крупные объекты на рудниках. Появились новые чудесные Дворцы культуры, больницы, четырехэтажные жилые дома со всеми удобствами, детские сады, гостиницы, теплостанции, склады, овощехранилища, бойлерные…

Автодорога, поднявшаяся из Баренцбургского порта в посёлок, заменила устаревший бремсберг, а асфальтированная трасса удобно соединила рудник со стоянкой вертолётов на мысе Хеэр. Немногочисленные нагорные улицы получили не только свои названия, но и надёжное бетонное покрытие. Дощатая галерея, портившая вид в самом центре, разобрана. На северной окраине возник новый животноводческий комплекс, а на южной — возводятся здания научного городка. Рядом со вторым четырехэтажным домом на самом верху посёлка выросло новое оригинальное здание консульства СССР, которое сразу же украсило Баренцбург. В 1980 году вступил в строй новый угольный причал с углепогрузочной машиной. Это заметно ускорило обработку морских судов. Почти не видно старых терриконов. Постепенно их «развезли» мощные самосвалы на отсыпку дорог. Есть и другие приятные преобразования. И не только в Баренцбурге, но и в «провинциальной» Пирамиде…

* * *

За долгие месяцы полевых исследований мы привыкли к архипелагу и полюбили его. Многочисленные маршруты проложили участники нашей экспедиции по ледниковым районам Шпицбергена. В этих нелёгких походах, полётах и плаваниях гляциологи добывали тот необходимый первичный материал, без которого немыслима настоящая природоведческая монография. А она уже начала создаваться! Не за горами новый большой труд о ледниках Арктики.

Конечно, есть на Земле места, значительно лучше приспособленные для жизни и работы, чем Шпицберген. Однако тот, кто однажды побывал здесь, не сможет забыть его голубые фьорды среди остроконечных гор и серебристых языков ледников, оазисы угольных рудников, приход первого корабля и появление первых лучей солнца после долгой полярной ночи!

Архипелаг Шпицберген — Москва

1965-1980 годы

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Гора Пирамида

Баренцбург. Июнь 1980 года

Вид с Грен-фьорда

Участники экспедиции 1974 года: В. С. Корякин, Л. С. Троицкий, Е. М. Зингер, Ю. Я. Мичерст и А. В. Гордейчик (слева направо)

Первый большой жилой дом на руднике Пирамида

Самая северная шахта в мире (Пирамида)

Остроконечный нунатак. Фронт ледника Норденшельда

Здесь начинается Ис-фьорд

Ледник Богер

Ледниковый язык

Конгс-фьорд — один из красивейших уголков архипилага

Норвежская хижина Уруа в ущелье Эндален

Ню-Олесунн. Справо — причальная мачта дирижаюлей Амундсена и Нобиле

Домик, построенный на месте, где жил помор Иван Старостин

Аэропорт Лонгйир. Из Москвы прибыл рейсовый самолет

Овцебыки Мишка и Машка близ Груманта

Геологи «Севморгео» заканчивают полевые работы

Рейндален — одна из крупных долин Шпицбергена

Причудливы откосные берега заливов

Причудливы откосные берега заливов

Острые горы и зажатые между ними ледники

Один из многих горных ледников, спускающихся в долину

«Огород» на 78 градусе северной широты

Примечания

1

Бьёрн (норв.) — медведь.

(обратно)

2

Ныне не действует.

(обратно)

Оглавление

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ОТ АВТОРА

МЫ — ГЛЯЦИОЛОГИ!

ЗЕМЛЯ ОСТРЫХ ГОР И ЛЕДНИКОВ

ОСВОЕНИЕ АРХИПЕЛАГА

СТРАНА ГОРЮЧЕГО КАМНЯ

ОДИН ИЗ САМЫХ СЕВЕРНЫХ

В ЧЕРТОГИ СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ

ОТКРЫТИЕ СТАНЦИИ

ОПЕРАЦИЯ „ГЛУБОКИЙ ШУРФ"

МЫ ЖИВЁМ НА ОДНОМ ОСТРОВЕ

ОТСЮДА СТАРТОВАЛИ К ПОЛЮСУ

ПО СЛЕДАМ ПОЛЯРНЫХ ЭКСПЕДИЦИЙ

ВЕРТОЛЁТЫ УХОДЯТ НА ЛЕДНИКИ

ЭКСПЕДИЦИЯ ЗАКОНЧИЛАСЬ. ЭКСПЕДИЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Реклама на сайте