«Без пощады»

Рид Томас Майн Без пощады

Томас Майн Рид

Без пощады

ПРОЛОГ

Во всей истории Англии нет таких светлых и славных страниц, как те, на которые занесен период между 1640 и 1650 годами. Это знаменательное десятилетие началось с созыва так называемого "Долгого" парламента. Просмотрите летописи всех древних и современных народов, и вы не найдете в этих летописях описания собрания, где заседало бы столько истинных государственных деятелей, как в "Долгом" парламенте. Мужественные, чистые и прямодушные, эти избранники были неустрашимы в исполнении своих тяжелых, опасных и ответственных обязанностей. Они не дрогнули даже перед печальной необходимостью уличить главного изменника своей стране и положить его венценосную голову на плаху. Со стойкой совестью и непоколебимой верой в свою конституцию эти люди создали для Англии такую честь, которая особенным блеском озарила ее государственный герб и прикрыла собой много позорных деяний прежних дней этой страны, заставив забыть их.

- Будьте же, наконец, королем.

- А разве я не король?

- Да, но только по имени. О, будь я мужчиной и находись на вашем месте...

- Что же бы вы тогда сделали?

- Я? Да сразу привила бы вашим грубым островитянам вкус к обаянию королевской власти, - той власти, которая существует у нас во Франции. Мой брат никогда не позволил бы так унижать себя, как вы... Ведь это ужас, до чего вы дошли!

- Ах, моя дорогая, вы забываете, что у вашего брата совсем другие подданные! Во Франции еще не додумались до крика о разных "правах" и "свободах". Здесь же, в Англии, всех сводит с ума "Великая Хартия", которую они вбили себе в головы.

- О, я сумела бы выбить из их голов эту глупую хартию, или же... снесла бы эти головы с плеч! Я царствовала бы как настоящий король, или же отреклась бы... Нет, это вздор! Отрекаться я не стала бы, а скорее опустошила бы всю страну мечом и огнем... превратила бы ее в мертвую пустыню!

Так говорила своему супругу, королю Карлу I, Генриетта Французская. Эта беседа происходила в одном из садов Уайтхольского дворца, на террасе, с которой видна была Темза. Был прекрасный летний вечер. Супруги прогуливались взад и вперед по длинной террасе. Когда они, при одном повороте, очутились в виду Вестминстерского дворца, глаза королевы вспыхнули новым огнем, и она возбужденно добавила:

- Неужели я допустила бы, чтобы мною распоряжался какой-то дикий парламент! Чтобы я дала всякому сброду такую волю!

- Так что же мне делать, по-вашему, Генриетта? - тихо спросил король.

- Как что? Само собой разумеется, распустить это сборище, отправить всех этих нахальных болтунов обратно к их конституционным избирателям, и пусть они там болтают о чем хотят и сколько хватит у них сил. Разгоните парламент и управляйте без него, как делали до сих пор. Вот и все.

- Но в таком случае мы останемся без денег, в которых у нас такая большая нужда. Мои подданные отказываются платить налоги, назначение которых для них непонятно. Я не могу больше делать новые займы или продавать монополии. Не далее как сегодня поутру ваш собственный секретарь, сэр Джон Уинтор, рассказал мне, как в Динском лесу напал на него народ из-за пожалованных ему нами в той области лесов и рудников. Уверяю вас, в настоящее время немыслимо добиться ни малейшего добавочного дохода, не разрешенного и не утвержденного этим сбродом, как вы назвали парламент.

- Так заставьте этот сброд дать вам разрешение.

- Как же это я "заставлю", дорогая?

- Нет ничего проще: прикажите схватить десяток-другой этих несносных крикунов и посадить в Тауэр, на попечение сэра Томаса Ленсфорда. Он живо отучит их от мятежных повадок.

- Это может стоить мне моей короны.

- Ну, если она не стоит большего, то вам лучше расстаться с нею. Швырните ее в Темзу или расплавьте и продайте на вес золотых дел мастерам в Ледгет-Стрите... Как вам не стыдно, Шарль! Вы толкуете о королевских правах, но не пользуетесь ими... боитесь.

- Мои подданные толкуют о своих правах.

- Да, и вы их поощряете своей робостью. На коленях вымаливаете у них то, что вам следует как королю, да, именно вымаливаете, вместо того, чтобы требовать и властно настаивать на своих требованиях. Хороши у вас "подданные". Это ваши господа, а не подданные... Но я все-таки сумела бы научить их повиновению... На что же они и существуют, как не для обслуживания наших нужд и удовольствий!

Слова эти были вполне достойны потомка Медичи: таковы были чувства королевы, жившей два с половиной века тому назад. Впрочем, не так велика разница между чувствами и речами коронованных лиц тех дней и некоторых из нынешних. Лишь немногие из них предпочтут отказаться от короны или поступиться хоть одной йотой своих так называемых "прерогатив", чем продолжать спокойно сидеть на троне и смотреть, как отправляются на убой их подданные и как разоряются целые цветущие области. Да и не может быть иначе. Окруженные низкими льстивыми людьми, коленопреклоненными, с низко опущенными головами и медоточивыми языками, воздающими им хвалу; видя вокруг себя не людей, а лишь человекообразные существа, поклоняющиеся вам, как божеству, - могут ли они относиться ко всему иначе? И не удивительно, что эта гордая, всячески избалованная женщина, с самой колыбели привыкшая к рабскому повиновению всем своим желаниям, серьезно считала себя в праве требовать такого повиновения.

- Их права! Какие же могут быть у них права?! - с ироническим смехом продолжала Генриетта, немного помолчав. - Какую глупость вбили они себе в свои саксонские черепа... Эх, побыть бы мне на вашем месте только один месяц... даже одну неделю, я с корнями вырвала бы всю эту глупость и растоптала бы ее ногами!

И как бы в подтверждение своих слов она несколько раз топнула ножкой по террасе. А ножки у нее были очень красивые, да и сама она, эта дочь Медичи, была довольно еще пикантная женщина, несмотря на то, что уже перешла за черту первой молодости. И хотя она была такая же честолюбивая, как знаменитая Катерина, "эта мать целого рода королей", и такая же явно развращенная интриганка, как та, Карл все-таки любил ее. Быть может, в особенности по этой последней причине он и любил жену: ведь крик кукушки одинаково разжигает и любовную страсть и ревность.

Он любил жену с нежностью, доходившей до безумия, готов был сделать все, что она прикажет, вплоть до убийства. И она подстрекала его не просто на убийство: она заставляла его душить, топтать ногами свободу целой страны, какой бы крови это ни стоило.

Карл охотно последовал бы этим советам своей жены, если бы только видел, что они могут привести к успеху. Некоторые до сих пор еще уверяют, что у Карла I был характер мягкий, наперекор тому неопровержимому факту, что Карл искренне радовался резне протестантов в Ирландии. Умалчиваем о многих других доказательствах бесчеловечности этого так называемого "короля-мученика". Правда, пожалуй, он не был ни Нероном, ни Тибо и относился очень любезно к своим фаворитам и приближенным, но не стеснялся, однако, жертвовать и ими, когда ему это казалось необходимым для собственной безопасности.

За свою верность и преданность жене Карл был прозван "королем-мучеником", и мы не отнимаем у него этого прозвища, но не можем не отметить, что в его любви к ней, во всяком случае, была известная доля страха. Ему хорошо было известно о скандальных отношениях ее матери, Марии Французской, с Ришелье и с убитым Бекингемом: он знал, что эта королева-мать отправила своего супруга такого же короля, как он сам, - в преждевременную могилу, посредством "чаши с холодной отравой". И часто, когда черные итальянские глаза ее дочери обдавали Карла пламенем негодования, он страдал от скрытой боязни, как бы Генриетта в один прекрасный день не вздумала сделать с ним то же самое, что сделала ее мать со злополучным французским монархом. Ведь и она по крови принадлежала стране, где всегда можно было ожидать подобной опасности. Лукреция Борджиа и Тофана были не единственными великими отравительницами, рожденными Италией.

- Если вы не заботитесь о самом себе, то подумайте хотя бы о ваших детях, - упорно твердила свое Генриетта. - Позаботьтесь о своем наследнике. Вот он.

Она кивнула головой на роскошно одетого мальчика, лет десяти-двенадцати, показавшегося в конце террасы. Это был тот самый мальчик, который двадцать лет спустя, прикрываясь безобидным прозвищем "веселого короля", был причиной безысходного горя во многих семействах, покрыл позором английский герб, отличился деяниями, равных которым мало даже во французских летописях.

- Бедняжка! - вскричала Генриетта, перебирая своими белыми пальцами, унизанными кольцами и сверкавшими радужным сиянием драгоценных камней, кудрявые волосы подбежавшего к ней ребенка. - Твой отец хочет лишить тебя твоих прав... сделать королем с ничего не стоящей короной.

"Бедняжка" мило улыбался матери в ответ на ее ласки и хмуро косился на отца. Как ни был он еще мал, но отлично понимал намеки матери и всецело был на ее стороне. Она успела крепко внедрить в его детский ум свои идеи о "божественном" происхождении королевских прав.

- Полно, дорогая! - сказал король, стараясь скрыть закипавшее в нем раздражение, вызванное, быть может, напоминанием о будущем преемнике. - Если бы я последовал вашим советам, то, действительно, рисковал бы оставить его совсем без короны.

- Так и оставьте! - отрезала королева, но тут же перешла на деланно равнодушный тон и добавила: - Право, не стесняйтесь. Пусть лучше мой сын будет простым земледельцем, чем принцем, которому вы открываете жалкую перспективу носить лишь призрачную корону...

- Государь, граф Страффорд просит аудиенции вашего величества, - доложил молодой человек в одежде придворного, только что подошедший со стороны дворца и низко, по-придворному, склонившийся перед королем.

Этот юноша был очень красив, и, когда королева обратила на него свой мрачный взгляд, ее настроение сразу смягчилось.

- Кажется, я теперь буду лишней, - сказала она, как всегда пересыпая свою английскую речь французскими словами. - Юстес, несите за мной в мой будуар вот это, - обратилась она к юноше с одной из своих самых обольстительных улыбок.

Паж с поклоном взял из ее рук довольно объемистый портфель с гравюрами, который она взяла было сама.

Неизвестно, заметил ли король улыбку, которой королева одарила юношу, или нет, но он с не свойственной ему резкостью остановил ее:

- Я бы желал, чтобы вы остались, Генриетта.

- С удовольствием, - ответила она, хотя выражение ее лица говорило об обратном. - И Шарлю оставаться? - спросила она.

- Нет. Он может уйти... Тревор, попросите сюда лорда Страффорда.

Юстес Тревор, как звали молодого красавца, снова отвесил низкий поклон, взял за руку принца и удалился с ним.

- Я желаю, чтобы вы слышали мнение Страффорда относительно вопроса, который мы с вами сейчас обсуждали, - пояснил король жене.

- Этого желаю и я, - ответила она многозначительным тоном. - Если вы не хотите слушать меня, слабую женщину, то, надеюсь, послушаете... сильного мужчину.

Карл отлично уловил подчеркивание женой этого последнего слова. Но и без подчеркивания оно достаточно ясно намекало на то, что Карл был лишен того качества, которым так гордятся мужчины и которому так поклоняются женщины. Она чуть не назвала его прямо в лицо трусом!

К сожалению, у короля не было времени защитить себя от этого косвенного обвинения, да еще сомнительно, решился ли бы он это сделать. Увидев подходящего лорда, Карл молча проглотил обиду и, придав своему лицу выражение полного спокойствия, стал готовиться к беседе с новым лицом.

Лорд Страффорд подходил к королевской чете с фамильярной небрежностью "своего" человека. Королева прельщала и его своими улыбками, и он вполне был уверен в ее расположении к нему; более того, он знал, что она властвует над королем. И он ласкал ее слух такой же лестью, какую расточал перед королевой более поздних времен другой ловкий министр Уентворт. В одном только этом и выразилось сходство этих двух министров, во всем остальном так же различных между собой, как, например, Гиперион с Сатиром. Многие недостатки Уентворта перекрывались достоинствами; во всяком случае, этот человек обладал мужеством и был тем, кто называется "джентльменом".

- Вы кстати пожаловали, милорд, - сказала Генриетта Страффорду, когда он поцеловал ей руку. - Нам хотелось бы знать ваше мнение. Я советую королю или распустить парламент, или принять меры к обузданию этого собрания. Скажите, милорд, как смотрите вы на этот вопрос?

- Я вполне разделяю мнение вашего величества, - с поклоном заявил министр. - Разумеется, по отношению к этим мятежным болтунам полумеры совершенно непригодны. Среди них есть дюжина голов, которые так и просятся с плеч.

- То же самое говорю и я! - с торжеством подхватила королева. - Вы слышите, супруг мой?

Карл молча кивнул головой, выжидая, что скажет далее министр.

- В самом деле, государь, - продолжал Страффорд, - если вы не дадите отпора, вас скоро лишат всех ваших прерогатив, оставят вам одни обломки королевской власти.

- О, Боже мой!.. Что же будет с нашими бедными детьми?! - плакалась королева, ломая руки.

- Я прямо из палаты, - продолжал лорд. - От одних речей, которые там льются целым потоком, можно прийти в отчаяние. Послушать Гэмпдена, Хезельрига, Вэна, сэра Роберта Гарлея и других им подобных, - так можно подумать, что в Англии уже нет короля, а управляют страной они...

- Слышите, супруг мой, не то же ли самое говорю и я? - настаивала королева.

- Неужели это верно, Страффорд? - возбужденно спросил Карл. - Вы можете подтвердить это?

- С позволения вашего величества, могу, - ответил министр.

- О, клянусь славой Божией, что я заговорю с ними совсем по-другому!.. Я докажу им, что король в Англии еще существует... такой король, который с этого времени будет управлять, как подобает королям: самодержавно и безгранично!

Все более и более волнуясь, Карл почти выкрикнул последние слова.

- Благодарю вас, мой друг, - шепнула королева министру, пользуясь тем, что король отвернулся. - Теперь он, наверное, предпримет что-нибудь решительное.

Глаза и улыбка Генриетты подтверждали ее признательность ловкому министру.

Вскоре королю доложили о новом лице, также просившем аудиенции, о пресловутом архиепископе Лоде. Карл велел ввести и его.

Через некоторое время на террасу стал подниматься своим тихим, скользящим шагом этот медоточивый князь церкви. Его лицемерное смирение являлось резкой противоположностью гордой, самоуверенной осанке лорда Страффорда. Приближаясь к королю, он постарался придать своему грубому лицу, свидетельствовавшему о его низком происхождении и низменной натуре, по возможности кроткое и благодушное выражение. На его скромно поджатых губах играла такая улыбка, точно они никогда не произносили лжи, а сам он никогда не совершал ничего позорного.

Он был таким же министром, как Страффорд, поэтому для него не было ни придворных, ни государственных тайн, и его пригласили принять участие в интимном совещании и в готовящемся заговоре. Он также был на стороне королевы и уже не раз обсуждал с нею поднятый ныне вопрос.

Но Страффорду не удалось развернуть перед своими слушателями полной схемы той жестокой затеи, которая, по всей вероятности, была начертана в Риме. Как всегда по вечерам, к королеве Генриетте, любившей повеселиться, стало собираться многолюдное общество, и на этом интересное совещание прекратилось.

Вскоре дворцовый сад расцвел пышными нарядами дам и кавалеров из представителей высшего дворянства, еще державшегося короля. Мало-помалу собралось, однако, очень смешанное общество как в социальном, так и в моральном смысле, - смешанное даже до карикатурности. Франко-итальянская королева хотя и очень носилась со своими великими идеями о "божественных" правах и прерогативах, была не прочь и поступиться ими, когда они мешали ей веселиться. Она могла играть в равенство в таких случаях, когда этого требовали ее интересы.

Как раз такой случай теперь и представился. Падающая популярность короля требовала поддержки всех классов, сторон и партий, высоких и низких, дурных и хороших. Поэтому на вечернем гулянье в саду королевы носители таких громких имен, как, например, Гарри Джермайн, Гертфорд, Дигби, Конингсби, Скюдамор, шли бок о бок с людьми низкого происхождения и более низких достоинств, вроде Ленсфорда, впоследствии заслужившего прозвище "кровавого", и заведомого разбойника Дэвида Гайда. Среди женщин замечалась такая же смесь, в том смысле, что почтенным дамам, известным своей щепетильностью в выборе знакомств и строгостью нравов, приходилось сталкиваться на равной ноге с героинями театральных подмостков и "профессиональными красотками". Положим, многие из этих красоток тоже принадлежали к знатному дворянству, роняя его достоинство своей распущенностью.

По обыкновению, Генриетта находила любезное слово и улыбку для всех, кто к ней приближался, хотя и более сладкие для мужчин, нежели для женщин, а особенно сладкие - для молодых и красивых мужчин. Впрочем, и между самой золотой молодежью она делала известное различие. Красавец Гарри Джермайн, до этого времени состоявший в главных фаворитах и всегда в полной мере пользовавшийся знаками благоволения королевы, теперь имел полное основание считать свою звезду померкшей. Взоры Генриетты то и дело обращались в сторону более молодого и более красивого Юстеса Тревора и каждый раз вспыхивали хорошо знакомым фавориту огнем.

Юстес, докладывавший о высокопоставленных лицах, искавших аудиенции, освободился от своих дневных обязанностей и также участвовал в вечернем гулянье в королевском саду. Сын уэльского рыцаря, он вел свой род непосредственно от короля Каратака, но не подчеркивал этого и не страдал ни самомнением, ни тщеславием. Менее всего он думал о своей наружности. Кажется, он даже и не сознавал своей красоты, хотя она бросалась в глаза другим. Вполне равнодушно относился он и к благосклонности, выражаемой ему королевой, на горе прежних фаворитов. Нельзя сказать, чтобы это равнодушие проистекало из холодного темперамента или из бесстрастной натуры, - нет; но не Генриетте Медичи, хотя и королеве и все еще прекрасной женщине, суждено было пробудить в сердце юноши первую страсть. До этого дня он даже не знал о любви. Приглашенный ко двору на официальную должность, он думал лишь о том, чтобы как можно добросовестнее нести свою службу.

На первый взгляд, собравшееся вокруг королевской четы пестрое общество казалось веселым и радостным, хотя у многих в сердцах кипели жгучие чувства зависти, ревности, ненависти и глубоких разочарований. Из уст в уста тайком передавался слух, что король решил вернуться к своим прежним способам властвования и даже, - что для многих было совершенной неожиданностью, намерен энергично выступить против того, что называлось "агрессивной политикой" парламента. Разумеется, это было на руку всем приближенным к трону, презиравшим народ. Там и сям составлялись группы дворян, которые с едва скрываемым ликованием поздравляли друг друга с мелькавшей перед ними радужкой надеждой на прекрасное для них будущее. Эта надежда рисовала им возможность по-прежнему продолжать расхищение народного достояния: вводить новые налоги, делать займы для "секретных" нужд, торговать монополиями и вообще всячески обогащаться за счет народа.

Но вдруг среди этой безмятежной радости разразился оглушительный громовой удар с безоблачного неба, ввергший их в ужас и смятение. Этот удар принял облик человека, облаченного в официальный наряд представителя палаты лордов, который скорее требовал, чем просил себе аудиенции у короля. И король не мог отказать ему.

Введенный в аудиенц-зал, куда поспешил и король, этот человек вручил Карлу документ, при чтении которого король побледнел и задрожал. Документ оказался только что подписанным обеими палатами приговором, объявлявшим виновным в государственной измене Томаса Уентворта, графа Страффорда.

Вернувшись в сад, король сообщил своим приближенным о доложенном ему постановлении парламента. Менее всех был поражен этим известием сам Страффорд. Погрязший в грехах, этот человек был одарен редким мужеством и до последней минуты своей жизни, даже когда положил на плаху голову, не менял своей гордой величавой осанки. Этой минуты ему недолго оставалось ждать: малодушный монарх так же хладнокровно подписал его смертный приговор, как простое заемное обязательство.

Более всех ужаснулся парламентскому постановлению архиепископ Лод. Для него окончательно был испорчен вечер в королевском саду. Его кроткая улыбка и медоточивая речь сразу улетучились. Бледный и хмурый бродил он между придворными, словно парламентское постановление принесло осуждение ему самому. Впрочем, дурное предчувствие того, что теперь кончились и его счастливые дни, не обмануло этого развращенного представителя церкви.

Достойный парламент умел не только обвинять, но и сурово наказывать обманщиков народа; он умел поддерживать свое достоинство и честь, что и доказал в том, например, случае, когда король, подстрекаемый колкими насмешками жены, явился в парламент в сопровождении целой толпы забияк. Однако это вторжение, сделанное с намерением арестовать самых выдающихся английских патриотов, не имело успеха. Не видя на всех скамьях палаты ничего, кроме голов в шляпах и грозно нахмуренных лиц и не слыша ничего, кроме единодушного крика: "Долой привилегии!" - король, подавленный и сокрушенный, поспешил удалиться вместе со своими спутниками.

Глава I

ССОРА

- Кто не республиканец, тот должен обладать глупой головой или недобрым сердцем.

Слова эти были произнесены всадником, которому на вид было лет тридцать, с красивым и благородным, но очень загорелым и обветренным лицом, с черными, слегка посеребренными сединой волосами и орлиным взглядом. Он был в гладкой серой суконной куртке с широким отложным кружевным воротником, в черной поярковой шляпе с высокой тульей и небрежно воткнутым спереди петушиным пером и в высоких сапогах из буйволовой кожи. Сбоку у него висела шпага. В те тревожные дни никто не отваживался отправляться в путь без какого-нибудь оружия. Но не только по этой шпаге можно было принять всадника за военного, весь его вид красноречиво подтверждал, что перед нами лихой кавалерист.

Судя по его словам, он мог быть пуританином, но эти "круглоголовые", как известно, носили коротко остриженные волосы. У незнакомца же вились по плечам густые шелковистые волосы, да и красивые, холеные усы отнюдь не были "пуританскими". Не имело ничего общего с пуританством и легкомысленно торчащее петушиное перо. Внешность была "роялистской", но слова его отдавали пуританством.

Что же касается человека, к которому были обращены слова всадника, то в его принадлежности к роялистам трудно было усомниться: она выражалась во всей его особе - и в одежде, и в манере себя держать.

Второй всадник, юноша лет двадцати, был в роскошном шелковом кафтане золотистого цвета, в таких же панталонах, в мягких сапогах из искусно выделанной кожи, обшитых по голенищам широкими драгоценными кружевными узорами, с позолоченными серебряными шпорами. Щегольская шляпа его была отделана мехом бобра и украшена развевающимся страусовым пером, которое прикреплялось аграфом из сверкающих самоцветных камней. Бархатная перевязь для шпаги была богато вышита, судя по тщательности и красоте, женскими ручками, управляемыми любящим сердцем. Подобно этому были украшены и его белые замшевые перчатки.

В этом юноше с женственно прекрасным, цветущим лицом, с длинными белокурыми вьющимися волосами, с ясным открытым взглядом больших синих глаз и ослепительной улыбкой на красиво очерченных пунцовых губах, едва покрытых первым пушком, таилось нечто такое, что должно было внушить каждому невольное уважение к нему. "Смотри, не задень меня, иначе раскаешься!" - как бы говорил его взгляд. С особенной силой это угадывалось в тоне его голоса, когда он, натянув поводья своей лошади, с живостью спросил своего собеседника, с которым случайно вступил в беседу:

- Что вы сказали, сэр?

- Я сказал, что тот, кто не республиканец, обладает глупой головой или недобрым сердцем, - повторил старший всадник, тщательно отчеканивая каждое слово.

- Вы так находите? - продолжал юноша, поворачивая свою лошадь назад, к всаднику, следовавшему за ним.

- Да, таково мое мнение, - ответил старший, останавливаясь. - Ежели желаете, могу выразить эту мысль и так: кто не республиканец, тот или подлец, или глупец.

- Подлец тот, кто говорит так! - покраснев от гнева и хватаясь за рукоять шпаги, вскричал юноша.

- Ясно, хотя и грубо сказано, молодой человек, - спокойно заметил старший. - Хотелось бы мне в ответ на это столь же прямо и грубо обозвать вас глупцом, но я сдерживаю себя. Предупреждаю, однако, что, если вам дорога жизнь, возьмите свои слова обратно.

- Ни одного слова, пока у меня есть шпага! - горячился юноша. - Советую лучше вам взять обратно свои слова.

Быстрым движением он выхватил из ножен шпагу и взмахнул ею.

Этих двух людей, совершенно между собой не знакомых, но уже готовых вступить в бой не на живот, а на смерть, свел случай. Они оба ехали по одной и той же дороге, пролегшей по горкой отлогости от города Мичельдина в мичельдинский лес, неподалеку от того места, где в настоящее время стоит усадьба "Пустынька". За каждым из всадников, на некотором расстоянии, следовал верхом слуга.

Одно время им пришлось ехать почти рядом, и они разговорились по поводу дороги. Незаметно разговор перешел на политические темы, и теперь, когда оба всадника поднялись на верх плоскогорья, у них вдруг вспыхнула ссора, готовая перейти в кровавую схватку.

Впрочем, горячился только младший из спутников. Тот, который был постарше, спокойно сидел в своем седле, говорил спокойно и за оружие не хватался. Это совершенно не вязалось с той горячностью, с которой он бросил в лицо собеседнику свое мнение о лицах, не принадлежащих к республиканцам. Что это означало? Не трусость же? А если трусость, то она должна была быть слишком откровенного характера. Ведь этот человек первый потребовал, чтобы были взяты обратно оскорбительные для него слова.

Но именно за труса и принял его юноша, крикнув:

- Обнажай оружие, негодяй! Защищайся, если не хочешь, чтобы я убил тебя, как зверя на охоте!

- Ха-ха-ха! - рассмеялся старший всадник. - Я потому и не тороплюсь обнажить свое оружие, что опасаюсь, как бы мне не пришлось сразу проткнуть вас насквозь, - с насмешкой произнес он.

- Не пытайтесь увернуться! - вне себя кричал юноша, разъяренный насмешкой противника. - Защищайтесь, и мы посмотрим, кто кого проткнет насквозь... Ну, что же вы?.. Слышите, что вам говорят?

- Напрасно вы так спешите, молодой человек. Конечно, если вы непременно настаиваете, я буду драться с вами, хотя, повторяю, боюсь нечаянно оказаться обыкновенным убийцей. Мне это было бы очень неприятно, потому что вы нравитесь мне, и я...

- Попробуйте! - с прежней горячностью оборвал его юноша. - Полагаю, не мне быть убитым вами. Как бы не случилось обратного. Не будьте трусом!

На серьезном лице старшего из противников появилось выражение восхищения, смешанного с жалостью и некоторой досадой. Он все еще не решался обнажить оружие и сделал это лишь после того, как юноша обозвал его трусом.

- А, вы находите, что я трус! - сквозь стиснутые зубы произнес он... - Ну, в таком случае - берегитесь... Да падет ваша кровь на вашу собственную голову!

Выхватив шпагу, он поудобнее уселся в седле и приготовился к поединку.

- Бог и король! - крикнул юноша, набрасываясь на противника и пытаясь нанести ему первый удар.

- Бог и народ! - последовал ответ.

Шпаги со звоном скрестились. Должно быть, мало привычная к такого рода забавам лошадь юноши испуганно шарахнулась в сторону и повернулась на задних ногах. Этим пируэтом она заставила своего всадника очутиться левым боком под оружием его противника. Если бы последний захотел воспользоваться своим преимуществом, то поединок тут же и был бы решен. Но он этого не сделал. Спокойно продолжая сидеть на своей лошади, не дрогнувшей и даже не шевельнувшейся, он выжидал, когда оправится его молодой противник.

Пылкий, самонадеянный юноша и эту снисходительность старшего принял за проявление трусости или, по крайней мере, слабости. Повернув обратно лошадь и лишив ее возможности вторично не подчиниться ему, он с новой яростью сделал выпад. По его приемам было видно, что он хотя и неплохой фехтовальщик, но в серьезных дуэлях еще не имел практики. Он и на лошади сидел неважно, как самонадеянный дворянчик, который занимается этим только ради удовольствия.

Иначе выглядел тот, кто и в штатской одежде не мог скрыть своей принадлежности к военному сословию. Он и лошадью отлично управлял, и она охотно ему повиновалась, и оружием превосходно владел, именно по-военному, с тонким знанием дела. И как ни горячился, как ни пыжился и ни храбрился юноша, шпага противника вскоре вонзилась в его правую руку, повыше локтя. Хлынула кровь, и рука юноши бессильно повисла, выпустив оружие.

Глава II

ПРИМИРЕНИЕ

Молодой человек теперь уже всецело находился во власти своего более опытного и искусного противника. Тот по праву мог бы лишить его жизни, тем более, что ему было брошено в лицо обвинение в подлости и трусости, и эти оскорбления должны были глубоко задеть его самолюбие и вызвать в нем жажду мщения. Между тем юноша нисколько не испугался участи, казавшейся ему неминуемой, и не старался уклониться от последнего решительного удара. Напротив, не меняя своего положения, он подставлял грудь противнику и кричал:

- Вы победили меня! Добивайте же!

- Добить вас?.. - с легким, почти добродушным смехом повторил старший. Лишить вас вашей молодой, едва расцветшей жизни? Вот этого-то я все время и избегал, хотя, уверяю вас, мне потребовалось огромное терпение. Обыкновенного противника я обезоружил бы одним ударом, как не раз и делал, но с вами мне это было очень трудно: я вовсе не хотел уложить вас; это не входило в мои намерения. Но вот теперь, когда игра окончена и никому из нас не пришлось убить друг друга, могу я предложить вам сдаться?

- Вы вправе требовать этого, - поспешил ответить молодой человек. - Но я, пожалуй, могу просить и пощады, - добавил он с внезапным порывом раскаяния в своей необдуманной горячности, побежденный не только шпагой противника, но и его великодушием.

Слуги обоих противников с живейшим вниманием следили за поединком своих господ и, чувствуя потребность как можно убедительнее выразить свою преданность им, готовы были сами наброситься друг на друга с оружием в руках, как будто этим могли помочь своим хозяевам. Они так же во всем отличались друг от друга, как и их господа. Слуга старшего был рослый, плечистый, сильный и ловкий малый средних лет. Слуга же молодого был, наоборот, худенький, хиленький, напыщенный и тоже совсем еще молодой городской лакей. Видя, что дело оканчивается лучше, чем можно было предполагать, слуги успокоились и, как ни в чем не бывало, обменялись дружескими взглядами.

- Губерт, - обратился старший из молодых людей к своему слуге, - сойди с лошади, подними оружие этого молодого господина и отдай ему. Он вполне заслуживает чести носить свое оружие... Теперь, милостивый государь, - вновь обратился он к своему противнику, - позвольте и мне принести вам свои извинения. Сознаю, что именно я дал повод к возникшему между нами недоразумению. Я должен был пояснить свои слова и, сам не знаю почему, не сделал этого. Может быть, мне сразу помешал ваш вызывающий тон. Но дело в том, что я, обвиняя нереспубликанцев в отсутствии у них умной головы или доброго сердца, имел в виду людей зрелых, достаточно разбирающихся в житейских делах, вроде меня самого. Что же касается людей вашего возраста, то ведь и я в ваши годы твердо верил в разные "божественные" права. Быть может, вы хотите узнать мое имя? Оно подтвердит вам, что я говорю правду.

- О, я очень рад буду узнать ваше имя, - со свойственной ему живостью подхватил юноша. - Назовите себя, мой великодушный противник.

- Приятно слышать такой лестный отзыв с вашей стороны, - с поклоном ответил старший из спутников и представился: - Сэр Ричард Уольвейн.

- Не родственник ли вы Скюдаморам?

- Да, только дальний, и уже давно не виделся ни с кем из них. Я только на днях вернулся из Нидерландов, где практиковался в боях и значительно укрепил руку. Без этого я, наверное, оказался бы против вас в проигрыше, - со своей приятной улыбкой добавил он.

Молодой человек с невольным смущением принял новый великодушный намек сэра Ричарда и сказал, что хорошо знаком с Скюдаморами, в особенности, с лордом Скюдамором из замка Леси, с некоторой гордостью пояснив:

- Я с ним часто встречался во дворце.

- В каком? - полюбопытствовал сэр Ричард.

- Конечно, в Вестминстерском.

- Значит, вы тоже принадлежите к этому дворцу? Впрочем, на это указывает и ваша внешность. Вы состоите в штате короля или королевы?

- Да, я действительно недавно еще состоял при дворе в должности докладчика о прибывающих ко двору лицах. Прослужил я несколько месяцев, - пояснил юноша.

- А теперь?.. Простите мне мое невольное любопытство, - извинился сэр Ричард.

- Пожалуйста, не стесняйтесь, дорогой сэр, - сердечно проговорил молодой человек. - Раз вы были так любезны, что сообщили мне кое-какие подробности о себе, то и я не должен скрывать их от вас. В настоящее время я оставил придворную службу и еду домой к отцу в Монмаутсшир.

- Так ваш отец...

- Мой отец - сэр Уильям Тревор.

- А! Теперь мне понятно, почему вы так вскипели, когда узнали, что я стою за парламент... Сын сэра Уильяма Тревора, конечно, не мог отнестись к этому иначе... Но не будем больше касаться скользких политических тем. Если я не ошибаюсь, поместье вашего отца находится близ Эбергевенни?

- Совершенно верно.

- Это в двадцати семи милях отсюда. Неужели вы надеетесь добраться туда ночью?

- Нет, я намерен остановиться переночевать в Монмаутсе.

- Да и туда вы едва ли попадете засветло. Ваша лошадь кажется довольно утомленной.

- Это неудивительно. Я еду на ней без отдыха с раннего утра.

- Это делает честь и вам и ей. Это же, вероятно, послужило и лишней причиной моей слишком легкой победы над таким мужественным противником, шутил сэр Ричард и, встретив по-детски смущенную улыбку юноши, продолжал: - А знаете ли, ведь до Монмаутса тоже не близко, миль около десяти. Жаль лошадки, которую вы совсем замучите на этих горных дорогах. Почему бы вам не дать ей поскорее отдых, который она так добросовестно заслужила?

- Я уж думал об этом. Хотел остановиться в Кольфорде, но...

- О, я не советовал бы вам не только ночевать в Кольфорде, но даже и останавливаться там.

- Почему?

- А потому, что население Кольфорда страшно настроено против короля, как, впрочем, почти во всей этой области. Это очень понятно после того, что здесь стал делать сэр Джон Уинтор, получивший от короля монополию на пользование здешними лесами и рудниками. Король не имел права жаловать этой монополии. Народ очень возбужден, и появиться в наряде придворного кавалера на улицах Кольфорда - просто опасно.

- О, это мне не страшно. Я нарочно переночую там! - воскликнул юноша.

- Хорошо сказано, мой молодой друг, и я не сомневаюсь, что у вас слово никогда не расходится с делом. Но зачем же подвергать себя излишней опасности, когда и без этого можно обойтись?

- Но как, если мой путь ведет именно через этот город?

- Вы забываете или не знаете, что есть еще дорога, по которой можно объехать стороной.

- Но прятаться по углам и закоулкам я вовсе не намерен! - горячо возразил молодой человек. - Я ведь не браконьер, которому нужно скрываться. Нет, я не боюсь никого и ничего. Пусть нападет на меня хоть целая толпа, я буду защищаться, как могу, но в бегство при виде ее не пущусь.

- Верно. Но иметь дело с целой толпой людей, заранее зная, что она враждебно настроена против вас, - совсем не то, что та маленькая стычка, которая произошла между нами, - возразил сэр Ричард. - Вы так храбро пробили сюда дорогу, что от всей души желаю вам благополучно и выбраться отсюда. Поэтому я убедительно советую вам не ездить в Кольфорд и предлагаю эту ночь провести у меня.

- У вас, сэр Ричард? Но разве у вас есть поблизости поместье?

- У меня лично нет, но есть у одного из моих лучших друзей. Я уверен, что в данном случае могу распоряжаться его домом, как своим, приглашая вас разделить со мной его радушное гостеприимство. Мне очень жаль, что я вынужден был сделать вам маленькое кровопускание, и хотелось бы, чтобы мой приятель он недурный хирург - осмотрел рану. Ваш слуга помог вам кое-как остановить кровь и перевязать рану, но она требует более серьезного и умелого ухода. Кроме того, я могу обещать вам, что вы в доме моего приятеля увидите пару прелестных женских головок, если только, впрочем, вам, находившемуся при дворе королевы Генриетты, не надоели подобные головки там.

Юноша беспокойно задвигался в седле, и по его вспыхнувшему лицу было заметно, что напоминание о дворе ему неприятно. Однако он смолчал, а сэр Ричард благожелательно продолжил:

- Как бы там ни было, но я могу сказать по совести, что леди Сабрина и леди Вега смело могут поспорить красотой с любой из прославленных придворных красавиц, не исключая и самой королевы, и наверное, затмили бы их всех.

- Сабрина? Вега? - с удивлением повторил юноша. - Что за странные имена!.. Могу я спросить, кто эти леди?

- Разумеется, можете. Но вам лучше познакомиться с ними лично, - ответил сэр Ричард. - Ну, будет вам колебаться, мой друг. Решайтесь. Поедемте со мной. Право, не раскаетесь.

- Ах, сэр Ричард, вы положительно подавляете меня своим великодушием! воскликнул видимо тронутый его словами юноша. - Распоряжайтесь мною по вашему усмотрению. Я весь в вашей власти.

- Благодарю вас. Едем же. Скоро скроется солнце, а нам еще нужно проехать не менее пяти миль. С Богом, в добрый час!

Крепко пожав друг другу руки, причем Тревор мог подать только свою левую, оба новых приятеля пустились мелкой рысцой в указанном сэром Ричардом направлении. Слуги, также успевшие уже подружиться, последовали за ними.

Глава III

СЕСТРЫ

В то самое время, когда лесные птицы на одном из митчелдинских холмов были встревожены лязгом оружия, в трех милях оттуда другие лесные пернатые с любопытством прислушивались к оживленным голосам двух молодых прогуливающихся девушек. Во внешности этих девушек было мало общего, хотя и были они родными сестрами. Старшая - черноволосая и смуглая, как цыганка, а младшая - нежнейшая блондинка с беленьким, как снег, личиком, розовыми щечками и прекрасными голубыми глазами, свежая и сияющая, как майское утро. Старшую звали Сабриной, младшую - Вегой. Это были те красавицы, о которых так восторженно отзывался сэр Ричард Уольвейн. И он не преувеличивал их красоты.

Действительно, обе девушки были необыкновенно красивы, но каждая по-своему. Разница во внешности сказывалась в росте и фигуре: старшая была и выше и плотнее младшей. Одеты они были тоже неодинаково, но вполне современно. Безобразные фижмы времен Елизаветы были уже оставлены, и надетые на девушках нарядные узкие платья с узкими же рукавами отчетливо обрисовывали их стройные фигуры. Не только по одежде, но и по манере держать себя, говорить, двигаться, можно было узнать в них потомственных дворянок. О том же ясно свидетельствовало и благородство их лиц, изящество фигур, рук и ног.

На младшей, по-видимому, более кокетливой, была прекрасная французская шляпа из светлого шелка, завязанная под подбородком длинными развевающимися лентами. На снежно-белой шейке блестело изящное золотое ожерелье, а в розовых ушках горели дорогие серьги. Все ее платье из дорогой белой ткани было покрыто искусной вышивкой разными шелками, сделанной, должно быть, собственными руками. В те дни даже самые знатные дамы не пренебрегали рукоделием и работали много и с любовью.

Старшая, более степенная и скромная, была в платье и шляпе темных цветов, вполне гармонировавших с ее черными волосами, глазами и смуглой кожей. Ножки у обеих были обуты в белые чулки, очевидно, тоже домашнего изготовления и в кожаные башмаки на толстых подошвах.

Обе девушки шли ускоренным шагом по лесной дороге, ведущей от Руардина до Дрейбрука. Дорога пролегала по высокому хребту лесистых гор. Девушки поднимались вверх, и когда они достигли высшей точки, Вега вдруг остановилась и спросила сестру:

- Может быть, не стоит дальше идти, Сабрина?

- А что? - отозвалась та. - Разве ты устала?

- Нет, я нисколько не устала, но я боюсь, что мы слишком далеко отойдем от дома. Как бы нам не заблудиться.

Что Сабрина не боялась заблудиться, можно было видеть по тому, что она шла впереди твердым, уверенным шагом и притом внимательно оглядывалась вокруг при каждом повороте дороги. Но Вега, очевидно, не замечала этого. Все внимание младшей сестры было устремлено на провожавшую их большую собаку из старинной породы чисто английских дворовых догов. Эта собака то и дело бросалась гонять мирно пасшихся в лесу темношерстных овец, которых издали принимала, должно быть, за каких-нибудь опасных для ее хозяев зверей. Вега каждый раз с восхищением хлопала в ладоши и звонко хохотала над смущением и разочарованием собаки, принадлежавшей, кстати сказать, ей.

- Всего каких-нибудь две мили отошли мы от дома. Неужели это, по-твоему, далеко, Вега? - с притворным удивлением спросила Сабрина, переждав, когда у сестры закончится очередной приступ хохота, вызванный все той же собачьей ошибкой.

- Да, это действительно не особенно далеко, - созналась Вега. - Но я...

И она не договорила.

- Что же ты? - настаивала Сабрина. - Трусишь?

- Да, я боюсь немножко.

- Чего же? Волков? Если их, то я могу вполне успокоить тебя. Вот уже более полсотни лет, как, по словам здешних старожилов, в здешнем лесу видели последний раз волка. И этот волк, очевидно, последний представитель своей породы в этих местах, был тотчас же убит. Здешнее население, происходящее от древних кельтов, питает наследственную неприязнь к волкам. Подозреваю, что это - последствие известного несчастья с инфантом Левеллином.

- Ах, нет, я боюсь вовсе не волков! - с новым взрывом смеха возразила Вега. - Напротив, мне бы очень хотелось встретить хоть одного. Гектор вступил бы с ним в бой и, наверное, остался победителем... Что, Гектор, правду я говорю, а? Неужели ты осрамился бы?

Дог несколько раз очень выразительно гавкнул в ответ на этот обращенный к нему вопрос, энергичнейшим образом размахивая при этом своим огромным пушистым хвостом. Приласканный за это смеющейся хозяйкой, он, ободренный и обрадованный, снова пустился в погоню за овцами, и все с тем же результатом.

- Чего же ты тогда еще можешь бояться? - не унималась Сабрина. Призраков, что ли? Но и их здесь не водится. А если бы каким-нибудь чудом и водились, то они вообще не страшны днем, а до наступления темноты мы вернемся домой.

И Сабрина, в свою очередь, громко рассмеялась, хотя это было так же мало свойственно ей, как и несвойственно было ее сестре говорить серьезно. Но как раз в это время Вега сделала серьезное лицо и заговорила таким же серьезным тоном. Очевидно, у каждой из сестер была своя причина поменяться на время характерами.

- Ну, вот ты, наконец, и развеселилась, и я рада этому, хотя то, что меня тревожит, вовсе не шутка, - сказала Вега.

- А ты скажи, в чем дело, тогда я и буду знать, как относиться к этому, продолжала со смехом Сабрина. - Если тебя пугают не волки и не призраки, то кто или что? Уж не мерещатся ли тебе какие-нибудь особенные лесные звери, как Гектору?

- Ты угадала, Сабрина: звери самого страшного типа - двуногие...

- А!.. Да, двуногие звери, действительно, самые страшные... Но, насколько мне известно, у нас, в глуши нашего Фореста, таких зверей не существует, значит, твоя боязнь не имеет никаких оснований.

- Ты забываешь, Сабрина, что в Монмаутсе и Лиднее появились целые толпы разнузданной черни, - возразила Вега. - Может случиться, что такая шайка забредет и сюда. Что же мы тогда будем делать?

- Ты говоришь глупости, Вега! Монмаутским и лиднейским бунтарям нет никакой надобности заходить сюда. Наши же руардинцы и дрейбрукцы, хотя тоже начинают волноваться, но женщин никогда не обижают не только таких, как мы с тобой, но даже и совсем простых. Этого у нашего коренного населения никогда не водилось. На это способен только тот иноземный сброд, который созвал сэр Джон Уинтор в Лидней, да так называемые роялисты, околачивающиеся в Монмаутсе и возле него. Кавалеры тоже! Хвалятся чистотой своей крови и галантностью манер, а на самом деле это - позор страны. Пьяницы, мошенники и игроки. Никого и ничего не уважают, - ни друг друга, ни посторонних, ни почтенных старцев, ни женщин; всячески оскорбляют государственную честь, народное и общественное достоинство... Хороши кавалеры, нечего сказать!

Смех молодой брюнетки прозвучал саркастически. Видя, что сестра слушает ее с заметным сочувствием, она продолжала:

- Но, уверяю тебя, дорогая моя трусиха, что и эти прекрасные кавалеры сюда не заберутся. Им совсем нечего делать в Форесте. Они знают, что наши бравые форестерцы все, как один человек, стоят за парламент. Нам лично, поверь, они ничего дурного не сделают, если бы даже и встретили нас тут одних. Напротив, они будут очень вежливы и почтительны к нам, в особенности, когда узнают, кто мы. Ведь наш отец пользуется среди них большой любовью и уважением за то, что принял их сторону против насильника Уинтора. Я горжусь этим.

- Горжусь и я, - заявила Вега, - и не меньше тебя люблю наших славных форестерцев. Не их боюсь я... Но, вообще, что ни говори, а нам, право, пора домой, в наш милый уютный Холлимид. Смотри, уже солнце заходит за вершины гор. Скоро начнет смеркаться.

- Ну, до этого еще далеко, - отрезала Сабрина, спеша вперед, - и мы отлично успеем подняться наверх, полюбоваться оттуда окрестностями и вернуться домой как раз к ужину. Я догадываюсь, что именно этот ужин так и манит тебя назад.

- Ах, Сабрина, как тебе не стыдно! - возмутилась Вега. - Ты ведь знаешь, что я менее всего забочусь о еде.

Конечно, Сабрина отлично знала это. Но она подразнила сестру едой только так, чтобы сказать что-нибудь и скрыть свои мысли. Прогулка была предпринята по ее же настоянию, и девушка, по-видимому, твердо решила не возвращаться домой, пока не побывает на вершине того горного хребта, по которому шла дорога.

- Не сердись, милая Вега, - посмеиваясь, продолжала старшая сестра, - я ведь только пошутила. Но ты знаешь, что я не люблю ничего незавершенного. Я задумала побывать сегодня на этой верхушке, и мне обидно было бы возвращаться назад из-за твоих пустых страхов, когда до цели осталось всего минут десять ходу. Хочется взглянуть на ту прекрасную долину, среди которой течет моя тезка - река Сабрина. Потом оттуда же мы можем полюбоваться великолепным закатом солнца вплоть до того момента, когда оно совсем скроется за Уэльсскими горами. После этого еще более часа будет настолько светло, что можно легко увидеть дорогу; а больше ничего и не нужно. И ты совсем напрасно хочешь лишить меня эстетического наслаждения.

- Ну, если ты так заговорила, я молчу и бегу вперед! - снова засмеялась Вега, с легкостью серны опережая сестру.

Глава IV

ОЖИДАНИЕ

На верху горы, где рос один дрок, Гектор увидал осла, лакомившегося молодыми побегами дрока, и с неистовым лаем стал прыгать вокруг него. Испуганно косясь на собаку и дрожа всем телом, осел не знал, что ему делать. Вега хохотала и хлопала в ладоши, поощряя своего любимца к дальнейшим проделкам. Явись в эту минуту на сцену собственник осла - наверное, один из славных форестерцев, - едва ли бы он оказался таким вежливым, каким представлялись в воображении путниц эти лесные жители. Но, в сущности, ни Гектор, ни тем более его госпожа не затравливали осла, как это могло показаться со стороны, а просто забавлялись по-своему. Да и сам осел, вспомнивший, что и у него не хуже, чем у его отдаленных предков, перевезенных сюда из Месопотамии, есть хорошие зубы и копыта, тоже вошел во вкус затеянной Гектором игры и стал обороняться.

Остановившись в стороне, Сабрина широко открытыми глазами смотрела на расстилавшийся перед нею вид. Представление, заданное Гектором с ослом и так восхищавшее Вегу, нисколько не интересовало старшую сестру. Она только отметила про себя, как бы не вышло недоразумения из-за этой игры, но потом махнула рукой и предалась своим мыслям.

Внизу, под ее ногами, раскинулась обширная зеленая равнина, по которой серебряной лентой извивалась узенькая речка. На некотором расстоянии от нее, в живописном беспорядке, были разбросаны домики довольно большого селения Дрейбрука. Домики были небольшие и со своими выбеленными стенами утопали в густой зелени садиков; сквозь эту зелень теперь, при заходе солнца, ярко сверкали золотом и пурпуром маленькие окна.

За рекой тянулся другой горный хребет, весь ощетинившийся вековым лесом, и по этому хребту шли дороги в самую густую глушь Фореста. По другую сторону Дрейбрука, едва заметно, почти касаясь самого горизонта, ширилась другая равнина с лугами и полями. Эта равнина называлась Севернской и когда-то была морским проливом.

Седые туманы, начинавшие сгущаться над этой равниной, с которой уже скрылось солнце, бросавшее теперь свои последние прощальные лучи на лесистые высоты, могли бы вызвать в воображении Сабрины картину некогда плескавшихся там морских волн. Но девушка смотрела вовсе не на эту равнину. Все внимание ее было поглощено противоположной высотой, где крутыми извивами змеилась дорога из Дрейбрука в то место Фореста, которое так и называлось "Глушью". При этом в черных серьезных глазах девушки было какое-то странное выражение, полное как бы тоскливого любопытства и недоумения.

Когда Веге наскучила забава с ослом, она отогнала от него Гектора и вперегонки с ним добежала до сестры. Взглянув ей в лицо, шалунья сразу заметила грусть в ее взгляде.

- Ах, милая Сабрина, - защебетала Вега самым наивным тоном, хотя ей заведомо хотелось немножко задеть сестру за живое, - насколько мне помнится, ты стремилась сюда затем, чтобы полюбоваться своей тезкой - рекой, а смотришь совсем не на нее, бедняжку, а прямо в противоположную от нее сторону. Даже на "великолепный" закат солнца не глядишь, повернувшись к нему спиной. Кажется, тебя заинтересовало что-то на той дороге в "Глушь", хотя на ней ровно ничего не видно.

- Да там ничего и нет, - с легким смущением подтвердила Сабрина, поймав взгляд сестры, в котором блуждал лукавый огонек.

- Так чем же она так привлекает твое внимание, милая Саб?

- С чего это ты взяла, что привлекает? - с плохо скрытой досадой проговорила Сабрина, торопливо отвернувшись, чтобы сестра не заметила вспыхнувшего на ее смуглых щеках яркого румянца. - Я просто нечаянно взглянула туда. Разве это - преступление?

Вега немного помолчала, с трудом удерживаясь от смеха, потом выпалила:

- Кто он, Саб?

- Как... кто он?.. О ком ты говоришь? - почти испуганно спросила старшая сестра, впиваясь в шалунью строгим взглядом и заметно бледнея.

- Да тот, кого ты ожидаешь увидеть съезжающим верхом с той дороги, храбро ответила Вега. - Полагаю, что он явится верхом.

- Вега, ты прямо несносна со своим неуместным любопытством! - вскричала Сабрина и даже топнула ногой.

- Так ради чего же, собственно, ты затащила меня сюда, на эту верхушку, когда мне хотелось скорее домой? Пойдем назад. Мне и в самом деле страшно захотелось есть. Я так проголодалась, что чувствую слабость и даже, пожалуй, на минуту присяду отдохнуть.

И, присев к стволу старого, полусломанного бурей дерева, она, смеясь, прижалась к нему спиной. Смех ее был так заразителен и весь ее вид так уморителен в эту минуту, что и Сабрина невольно рассмеялась, и на этот раз уже искренне. Но вскоре снова ее взгляд устремился на противоположную горную дорогу.

- Довольно, милая Саб, хитрить передо мною, - вновь зазвенел серебристый голосок Веги. - Я ведь отлично все понимаю. Ты напрасно забываешь, что мне на днях случайно попалось письмо в конверте, надписанном очень знакомым почерком. Этим же почерком - по всей видимости, мужским - было и раньше написано несколько писем, адресованных нашему отцу, а это было на твое имя. Сопоставив эти данные и приняв во внимание другие обстоятельства, я теперь прихожу к заключению, что в этом письме тебе было сообщено о том, что в такой-то день, вечером, на закате солнца, некто сэр Ричард Уольвейн поедет по Динскому лесу из такого-то места в...

- Вега, ты... настоящий демон!

- Ага! Раз ты награждаешь меня таким милым прозвищем, значит, я попала в цель! - ликовала блондинка, хлопая в ладоши. - Нечего тебе больше скрываться от меня, Саб! Признавайся лучше прямо!

- Мне не в чем признаваться, а если бы и было в чем, я все-таки не стала бы, чтобы наказать тебя за твое... шпионство. Знаю, что неудовлетворенное любопытство для тебя хуже всего. Ну и оставайся с ним, - сердито проговорила Сабрина.

- Но я вовсе не до такой степени любопытна, как ты стараешься это изобразить, Саб! - воскликнула Вега. - Впрочем, продолжай, пожалуй, скрытничать, если тебе так хочется. Это меня нисколько не трогает. Я и так знаю все, что мне интересно знать. Если сэр Ричард и в самом деле приедет сегодня в Холлимид, то неужели я не догадаюсь, что была права?

Сабрина молча окинула сестру взглядом, полным упрека.

- Отлично! Можешь молчать, как каменная статуя, - не унималась Вега. Впрочем, тебе нечего и говорить. Ты сама знаешь, что дважды два - четыре, и что против этого трудно что-либо возразить, как ты ни умна. Сегодня ли пожалует сэр Ричард или завтра... Ах, Боже мой! Да вот, кажется, и он! вскричала шалунья, вскакивая с места и указывая рукой в направлении видневшейся вдали дороги.

Действительно, по этой дороге спускался всадник, уже замеченный Сабриной, судя по ее разгоревшемуся взору. Всадников, собственно, было двое. Тот, который ехал впереди, на великолепной, богато убранной лошади, одетый в блестящий цветной шелк и в еще более блестящие доспехи, был, разумеется, джентльменом, между тем как следовавший за ним человек в простой, хотя и приличной одежде и на более скромной лошади, вернее всего был его слугой.

Пока еще, за дальностью расстояния, нельзя было рассмотреть лица переднего всадника, но когда Сабрина заметила цвет его одежды, девушка с трудом подавила готовый вырваться из ее груди вздох тяжелого разочарования. Тот, кого она так нетерпеливо ждала, а точнее, сэр Ричард Уольвейн, - как совершенно верно угадала Вега, - никогда не носил светлых цветов. Положим, он мог и изменить своей прежней привычке. Сабрина давно уже не видала его. Он был в Нидерландах, где под знаменами шведского короля Густава сражался за правое дело. Быть может, пребывание в чужих странах заставило его изменить своим правилам.

Но это ничего, лишь бы не изменилось его сердце, лишь бы оставались прежними его чувства. Впрочем, такой единственно страшной перемены не было основания опасаться: об этом убедительно свидетельствовало то самое письмо, один вид которого помог проказнице Веге обо всем догадаться.

Между тем, всадник продолжал приближаться. Вдруг Вега, с таким же напряженным вниманием следившая за ним, как и ее сестра, разочарованно вскричала:

- Да это совсем не он!.. Это Реджинальд Тревор!

В ее звонком голосе вместе с разочарованием проскользнула нотка неудовольствия. Те же чувства выражало теперь и серьезное лицо Сабрины, убедившейся, что Вега права и в этом отношении. Блестящий всадник, действительно, оказался не тем, кого она в тайном томлении ожидала; это был двоюродный брат Юстеса Тревора, Реджинальд Тревор.

Глава V

КОРОЛЕВСКИЙ ПОСЛАНЕЦ

Между Юстесом Тревором и его кузеном Реджинальдом было мало общего; только родство да имя. Обладая совершенно различными характерами, они и жизнь вели различную да и положение их было разное.

На долю Юстеса выпали все блага, между тем как Реджинальда судьба ссыпала одними неудачами. Отец, промотавшийся дворянин, ничего не оставил ему, кроме изрядно запачканного имени. Положим, Реджинальд не хуже других подходил под рубрику так называемых "галантных" кавалеров своего времени. Он даже отличался беззаветной храбростью, что не раз и доказал, состоя офицером в армии Ленсфорда, действовавшей в Шотландии. Но, подобно своему отцу, он был игроком, мотом, кутилой, - словом, в глазах республиканцев, в особенности пуритан, являлся человеком, достойным глубокого презрения; среди же своих, роялистов, он пользовался репутацией славного малого. Если терпимость в вопросах нравственности может быть причислена к христианскому милосердию, то роялисты этим милосердием отличались в полной мере. Впрочем, к чести Реджинальда Тревора, нужно сказать, что он был не злой человек. Если он кому-нибудь и делал зло, то лишь самому себе, поэтому можно смело сказать, что у него не было врага опаснее самого себя. Начав свою жизненную карьеру без гроша в кармане, он оставался таким же бедняком и после нескольких лет службы в армии. Кроме сабли, лошади, вооружения и надетой на нем одежды, он ровно ничего не имел, но зато все это было всегда первосортным. Он был истинным военным франтом, и все, что получал, тратил на свой внешний вид. Мало того: ради поддержания своей блестящей внешности он влезал в неоплатные долги. Реджинальд занимал в армии довольно видный пост, поэтому ему был открыт широкий кредит, которым он и пользовался, не слишком задумываясь о будущем. И когда его удалили из комиссии, в которой он участвовал, причем он разделил участь с самим Ленсфордом и другими после их возвращения с севера, он несколько месяцев околачивался в Лондоне, перебиваясь кое-какими чудом сохранившимися у него деньжатами. В то время на храбрых рубак был спрос везде. И в качестве такового он был приглашен Джоном Уинтором в его родовой замок, который Уинтор пожелал превратить в крепость для защиты королевских интересов. И вот уже с месяц Реджинальд Тревор находился в числе других наемных офицеров на новом месте, где исполнял сразу несколько обязанностей: администратора, специалиста по вопросам обороны и дипломата, ведшего переговоры с лицами другого лагеря.

В качестве дипломата ему приходилось бывать во многих домах местной форестерской знати. Особенно привлекательным показалось ему поместье Холлимид, владельцем которого был отец Сабрины и Веги мистер Эмброз Поуэль; таким привлекательным, что ему хотелось бы остаться в кем навсегда. Это было странно, и как бы совсем не вязалось с легкомысленным характером Реджинальда, не любившего захолустий, а Холлимид находился вдали от больших дорог, даже от других поместий.

Но в Холлимид, как мы уже знаем, притягивали два сильных магнита: Сабрина и Вега. На бесшабашного офицера особенно действовал именно последний. Почти при первом же взгляде на прелестную блондинку Реджинальд Тревор влюбился в нее, как говорится, по уши, и, что всего страннее, его страсть к девушке была совершенно чистая, потому что оказалась первой серьезной любовью. И намерения его по отношению к Веге были чисты и честны. Он ухаживал за ней не с той грубой, бесцеремонной настойчивостью, с какой обыкновенно преследовали понравившуюся им женщину молодые дворяне того времени, а сдержанно, почтительно, отчасти даже робко.

Однако Реджинальду и в этом случае не повезло. Ему не только намекнули, но прямо и решительно высказали, хотя и в вежливой форме, что его участившиеся посещения Холлимида совсем нежелательны. Разумеется, все это было сказано не самой Вегой, а ее отцом. И Реджинальд с тяжелым сердцем перестал бывать в Холлимиде.

Но вот прошло не более двух недель, и он снова направлялся в дом, посещать который ему было запрещено. Впрочем, он теперь ехал туда с иной целью и иными чувствами, чем раньше, но не по отношению к Веге. Его страсть к очаровательной блондинке еще не угасла в его сердце, напротив, только сильнее разгорелась, хотя и была совершенно безнадежной. Отказ отца дома сам по себе не много бы значил, если бы со стороны самой красавицы, пленившей молодого человека, проявился хотя бы малейший признак взаимности и поощрение ухаживаниям блестящего кавалера. Но все же ему трудно было убедить себя, что она осталась к нему полностью равнодушной. Он привык к легким победам и ни разу еще не встречал серьезного отпора своим ухаживаниям, поэтому считал себя неотразимым. Тем более в данном случае, когда его чувство было глубоким и чистым. И эта уверенность утешала и поддерживала его.

Все-таки не по собственному побуждению, даже против своей воли ехал он в описываемый вечер в Холлимид. Ехать вынудили его обстоятельства, и притом такие, которые должны были еще больше ухудшить отношение к нему Эмброза Поуэля.

Темнее тучи было его лицо, когда он спускался к Дрейбруку, а в его глазах вспыхивали молнии гнева, когда он вспоминал, какое оскорбление было нанесено его самолюбию в Холлимиде. Но в то же время он несколько утешал себя сознанием того, что везет мистеру Поуэлю нечто такое, что может послужить как бы отместкой за него, - некий документик, который многим был не по сердцу и даже возбуждал в них злобу. Этим документиком была грамота за подписью и печатью короля, заключавшая в себе требование выплаты ссуды в королевскую казну.

Но вернемся к сестрам.

- Да, кажется, это Реджинальд Тревор, - сказала Сабрина с таким видом, точно всадник был именно тот, кого она желала видеть.

- Наверное он, - подчеркнула Вега. - Узнаю его по гнедой лошади, на которой он постоянно ездит: узнаю и его одежду по цвету. Должно быть, у него только одна и есть, иначе бы мы, при его явной склонности к щегольству, видели бы на нем и другие наряды. Впрочем, может быть, сейчас он и в новом, только похожем на прежнюю, - с кокетливой гримаской добавила шалунья.

- Да, теперь и я больше не сомневаюсь, что это Реджинальд Тревор, - с кажущейся заинтересованностью произнесла Сабрина, не спуская глаз с всадника, все больше и больше приближавшегося, так что почти уже можно было рассмотреть черты его лица. - Да, это его лошадь, и одежда, и красное перо на шляпе. Но куда он едет? Не в Холлимид же? Не знаешь, Вега?

- Ах, Саб, какой странный вопрос!.. Ну откуда мне знать намерения мистера Тревора? - почти с негодованием возразила Вега.

- Ха-ха-ха! - рассмеялась Сабрина. - Какая же ты хитрая, Вега, и как мастерски умеешь притворяться! Я до сих пор и не подозревала у тебя такой способности.

- Саб, ты хочешь меня рассердить и отчасти уже добилась этого! воскликнула Вега. - Право, я начинаю на тебя сердиться.

- Напрасно. Не вижу никакого повода.

- Как не видишь?

- Конечно. Какой же это повод?

- Ты, кажется, подозреваешь, что у меня есть тайна и я способна скрыть ее от тебя, Саб. Это ужасно! - воскликнула Вега, и на ее глазах блеснули слезы.

- Вот так логика! - вскричала в свою очередь Сабрина. - Ты только что обвиняла меня в том, что я, будто бы, что-то скрываю от тебя. А теперь ты сердишься за то, что я говорю тебе правду... Да, да, не гляди на меня такими изумленными глазами, Вегочка! Ясно, что ты хотя и на три года моложе меня, но в некоторых делах гораздо опытнее, и, между прочим, в этих делах.

- В каких, Саб? Я не понимаю.

- Разве? Ну я, может быть, не так выразилась. Я хотела только сказать, что тебе, вероятно, не безразлично, куда именно направляется этот всадник.

- Ах, Саб, ты меня не только обижаешь, но даже оскорбляешь! - с упреком вырвалось у Веги. - Я нисколько, ни капельки, не интересуюсь Реджинальдом Тревором. Твои намеки не имеют никакого основания.

- Ты правду говоришь, Вега? - со сдержанной тревогой спросила брюнетка, и в ее прекрасном строгом лице выразилось глубокое и искреннее чувство к сестре.

- Ты обвинила меня в несносном любопытстве, а сама еще хуже меня любопытствуешь. Хорошо ли это, Саб? - с оттенком злорадства возразила блондинка, радуясь тому, что ей так скоро удалось отплатить сестре за ее любопытство.

Впрочем, злорадство Веги было не серьезное, а такое же легкое, ребяческое, как и вся она.

Сабрина оставила возражение сестры без ответа. Но ее молчание и покорный вид красноречивее слов говорили, что она чувствует себя неправой и побежденной. Подметив и это, Вега в порыве искренней сердечности спросила:

- Разве тебе очень хотелось бы знать, Саб, как я отношусь к Реджинальду Тревору?

- Да, конечно, - созналась Сабрина. - И когда ты скажешь мне это, я объясню тебе причину моего... любопытства.

- О, в таком случае я все охотно скажу тебе, милая Саб. Слушай! Реджинальд Тревор для меня так же безразличен, как всякий другой мужчина. Все они для меня лично ничего не значат.

- Неужели ты ни в кого не влюблена, Вегочка?

- Ни в кого. Сколько раз мне повторять тебе это?

- И никогда не была влюблена?

- Ах, Саб, какие странные у тебя вопросы! А этот последний всех страннее. Ведь ты всегда говорила мне, что не понимаешь и не признаешь другой любви, кроме неизменной, постоянной до гроба. И мне думается, что если бы я была в кого-нибудь влюблена, то оставалась бы влюбленной в одну и ту же особу до сих пор. Но я даже и понятия не имею об этом чувстве, потому что никогда не испытывала его. Да, по правде сказать, и не желаю испытывать, если оно так терзает всех людей, как тебя.

- Это еще что за глупости! - едва не вспылила сдержанная Сабрина. - Я влюблена и терзаюсь этим! Еще что выдумаешь? Уверяю тебя, что ничего подобного со мною не произошло.

- Нет, Саб, произошло и даже очень много "подобного", - невозмутимо продолжала Вега, чувствуя за собой превосходство и намереваясь использовать его до конца. - Может быть, ты думаешь, что никто ничего не замечает? Но ты сильно ошибаешься. По крайней мере, я не была слепа за все время его отсутствия на войне...

- Кого это его? - с притворным хладнокровием осведомилась старшая сестра.

- Ну, ты, конечно, не догадываешься, о ком я говорю, - подшучивала над сестрой веселая блондинка. - А я сейчас не хочу доставлять тебе удовольствие лишний разок услышать его имя... Скажу только, что с тех пор, как его нет, ты стала совсем другой, чем была раньше, Саб. Право, ты очень изменилась. Я еще помню тебя, когда ты была точь-в-точь такая же шалунья, как мы с Гектором. Но последние два года ты ходишь с меланхоличным видом... влюбленной киски. Только в самые последние дни - после получения известного письмеца, - ты снова немножко повеселела, ха-ха-ха!

Засмеялась и Сабрина, хотя ей было вовсе не до смеха; она чувствовала, что попала в капкан, устроенный ей сестрой. Письмо, на которое не раз уже намекала Вега, действительно рассеяло опасения, которым предавалась Сабрина. У нее никогда не возникало сомнения в верности того, кто был ей дорог и кому была дорога она, но она боялась за его жизнь, и последнее письмо, извещавшее о его возвращении с войны, успокоило ее и заставило "повеселеть", как выразилась Вега.

- Слава Богу, что Реджинальд Тревор не имеет для тебя никакого значения, дорогая сестренка, - поспешила она перевести разговор с себя на Тревора. Если бы мы с отцом знали это раньше, то были бы избавлены от больших забот.

- Забот? О чем? -наивничала Вега.

- Ну, конечно, о тебе.

- По какому же поводу?

- Да по поводу вот этого кавалера, - пояснила Сабрина, кивнув на всадника.

- Напрасно вы так заботились обо мне, Саб, - возразила серьезным тоном Вега. - Я теперь уже достаточно взрослая, так что сама могу позаботиться о себе в подобных случаях.

Это звучало весьма значительно со стороны молоденькой девушки, едва достигшей семнадцатилетнего возраста, но мнившей себя такой же взрослой, как двадцатилетняя Сабрина. Эта наивная на вид девушка обладала, однако, очень независимым характером и не только не намерена была терпеть над собой опеку старшей сестры, но даже считала себя вправе контролировать ее, потому что была любимицей отца, хотя, казалось, к нему скорее подходила бы старшая дочь.

- Уж не вашими ли с отцом заботами следует объяснить причину того, что Реджинальд вот уже около двух недель не показывался у нас? - допытывалась Вега.

- Тут я ровно ни при чем, Вегочка, - ответила Сабрина.

- Так, значит, только отец? Да? Это-то ты уже наверное знаешь, и я прошу тебя сказать мне. По твоему лицу вижу, что ты знаешь, Саб.

- Да, наша горничная Гуензсиана как-то проговорилась мне, что между этим франтом и нашим отцом произошло объяснение, после которого красное перо перестало появляться в нашем доме. Отец прямо сказал ему, что находит излишними его посещения.

- Да? Ну и что же возразил на это обладатель красного пера? Наверное, длинноухая Гуензсиана слышала это и сообщила тебе, - продолжала Вега, отмахиваясь от роя комаров, приставшего к ней.

Сабрина взглянула на сестру и, убедившись, что та действительно серьезно не заинтересована, ответила:

- К сожалению, горничная не расслышала, что именно сказало в ответ отцу красное перо. Она только сообщила мне, что перо что-то глухо пробормотало сквозь зубы и тотчас же удалилось с видом полного разочарования.

- Странно, что Гуензсиана ничего не сказала мне, - заметила Вега. Девушке в самом деле казалось странным, что горничная, всегда выказывавшая именно ей, своей молодой госпоже, особенную симпатию, ничего не сообщила ей об этом.

- Нисколько не странно, - возразила Сабрина. - Гуензсиана боялась, как бы это не расстроило тебя.

- Ха-ха-ха! Какая удивительная деликатность!.. Но Гуензсиана не хуже вас с отцом должна бы знать, что это на меня нисколько не повлияет.

- Радуюсь, Вегочка, твоему благоразумию. Но отец, очевидно, не предполагал в тебе такой рассудительности, иначе он был бы избавлен от лишней неприятности. При его характере ему, конечно, было очень неприятно устраивать Реджинальду такие проводы, как их описала Гуензсиана. Она говорила, что отец был очень взволнован и что... - Сабрина вдруг прервала свою речь, когда, взглянув на дорогу, вдруг увидела, как вслед за "красным пером" и его спутником на противоположном склоне стали выступать фигуры еще двух всадников, по-видимому, кавалеров, а за ними двух верховых, похожих на слуг.

"Боже мой! - подумала она, - да сюда движется целая кавалькада. Но он едва ли среди них. Писал, что приедет с одним своим Губертом. Может быть, это из банды тех разнузданных забияк, которые называют себя роялистами. Лучше поспешить назад. Страхи Веги, пожалуй, все-таки были основательны".

Теперь Сабрина сама уже стала торопить домой сестру, которая по этому поводу наговорила ей несколько добродушных колкостей, а потом вместе с Гектором стрелой помчалась вниз по откосу.

Глава VI

ИСТИННО КОРОЛЕВСКОЕ ПОСЛАНИЕ

Трудно вообразить себе более привлекательный уголок, чем тот, в котором было расположено поместье Холлимид. Находясь в северо-западной полосе Динского леса, оно господствовало над Вайей в том месте, где эта прелестная река с красным песчаным дном, извиваясь, подобно змейке, среди зеленых тучных лугов Гирфордшира, сворачивает к угленосным горам Монмаутса. Эти крутые каменистые горы, идущие наперерез реке, глядятся так гордо, словно никакая сила не в состоянии их поколебать. Однако река в течение столетий пробила все же себе путь сквозь эти твердыни. Разумеется, это далось ей нелегко. В некоторых местах ей пришлось делать такие крутые изгибы, что она, казалось, оборачивалась вокруг самой себя. Течет она среди этих преодоленных ею преград довольно стремительно.

С трех сторон это место защищено горными кряжами, состоящими из всевозможных видов и пород, начиная с древнейших на земле - разноцветных базальтов, гнейсов, сиенитов и гранитов. Только с четвертой, южной стороны, нет гор; там темнеют лишь густые леса. Перед самим же господским домом в Холлимиде расстилался на обширном пространстве своеобразный природный парк, в котором деревья словно чьей-то прихотливой рукой были разбросаны среди лужаек с сочной свежей травой. Но посередине этого парка была прекрасная аллея, по обеим сторонам усаженная вековыми дубами. Эта аллея вела к проезжей дороге, которая шла из Руардина в Уольфорд, а оттуда - на Росс.

Сам дом был построен в стиле времен Тюдоров, когда кирпич еще был дорог, потому что его изготовлялось мало, а дерева было в изобилии, и оно почти ничего не стоило. При постройке дома был использован тот и другой материал: остов его был сложен из массивных дубовых бревен, а промежутки между ними заложены кирпичом и оштукатурены. Получилось нечто очень своеобразное по виду и пестроте красок. Почерневшие от времени бревна чередовались с красными, желтыми и белыми пятнами, в зависимости от того, полностью ли осыпалась белая штукатурка с кирпичей или только отчасти и кое-где была восстановлена. Резные карнизы и украшения вокруг окон, дверей и других мест пестрели остатками разных красок, посредством которых владельцы дома хотели придать более жизнерадостный вид своему жилищу. Сама архитектура дома была неправильной и прихотливой, так что весь он был в выступах, вышках и боковых пристройках. Окна разной величины и формы были разбросаны как попало.

Такой же прихотливостью отличалось и внутреннее расположение комнат в доме, равно как и их убранство. Из передней поднималась вверх лестница с дубовыми перилами, для отделки которых искусный резчик не пожалел труда. К каждой площадке примыкали полутемные ходы, ведшие к комнатам, из которых не было и двух на одинаковом уровне. Комнаты эти были, главным образом, спальнями, но при этом почти все проходные. Повсюду были ступени, вверх и вниз, и тот, кто не был знаком с этими "тонкостями" планировки, на каждом шагу рисковал сломать себе ногу или шею.

Но эти "излишества" могут показаться неудобными и опасными только для современных поколений. В прежнее же время жилища вроде холлимидского дома не представляли ничего необычного и были широко распространены в глуши старой Англии. Люди, строившие их и жившие в них, ходили по ним вполне уверенно и спокойно. Еще и до наших дней там сохранилось несколько таких же своеобразных домов, свидетельствующих об искусстве или, вернее, о неумении строителей времен Тюдоров.

Владелец Холлимида мистер Эмброз Поуэль вполне подходил своему родовому гнезду. У него были необычайные вкусы и склонности, как можно заметить уже по тому, что он назвал обеих своих дочерей так же, как назывались те две реки, которые, подобно сестрам, проистекают из одних и тех же недр. Эти реки теперь называются Вайя и Северна, а раньше назывались Вегой и Сабриной. В его владениях, близ дома, была заросшая беседка, где он любил в летние дни проводить целые часы наедине со своими любимыми книгами и не менее любимой природой.

Эмброз Поуэль любовался природой не как ленивый пассивный созерцатель, а как трудолюбивый исследователь, стремившийся проникнуть в ее вековечные тайны. Но он не убегал и от жизни со всеми ее запросами, не прятался от людей. Напротив, людей он любил и очень интересовался социальными, политическими и бытовыми проблемами. Всесторонне изучив все условия человеческого бытия, общественного и государственного уклада, он пришел к выводу, что самый лучший строй - республиканский. В душе он был пуританином, но не из крайних, которые нередко доходят почти до изуверства. Всего более он примыкал к той группе пуритан, которая была известна под названием "друзей", или "квакеров", и особенно яростно преследовалась в те времена. Эта группа, несмотря на свою малочисленность, гораздо больше способствовала упорядочению и очищению нравов в Англии, чем официальные проповедники епископальной церкви.

Впрочем, мистер Поуэль не был в полной мере и квакером. Разделяя лишь их основные взгляды, он резко расходился с ними из-за их крайней склонности к непротивлению. Гордый и независимый по характеру, он всеми силами восставал против излишнего пуританского смирения, подставляющего обидчику, ударившему в одну щеку, и другую. Он всегда готов был дать сдачи, и эту черту его характера вполне может объяснить сцена, которой предстояло разыграться у него в доме в описываемый нами вечер.

Ужин был уже готов, когда запыхавшиеся от быстрого бега сестры вернулись со своей прогулки, но они не спешили в столовую, хотя дорогой и уверяли друг друга, что очень проголодались. Не дав себе времени даже снять верхнюю одежду и привести себя немного в порядок, обе девушки бросились в гостиную, окна которой выходили к тяжелым дубовым воротам, поддерживаемым толстыми, сверху донизу обвитыми плющом кирпичными столбами. Едва девушки успели выглянуть в окно, как в ворота стал въезжать Реджинальд Тревор. Ворота были далеко от дома, и девушки не могли еще рассмотреть выражение лица въезжавшего. А если бы видели, то поняли бы, что он очень взволнован из-за различных противоречивых чувств: ему, видимо, было не особенно приятно показываться здесь вновь после того, что произошло между ним и хозяином этого дома, но он подбадривал себя какой-то мыслью, тоже имевшей свою неприятную сторону. Все это отчетливо выражалось на его подвижном лице и в красивых темных глазах.

Действительно, Реджинальду Тревору еще никогда в жизни не приходилось чувствовать себя так неловко, как в эту минуту. Он знал, что везет с собой нечто такое, что нанесет его обидчику такой же удар, какой он, Тревор, сам получил от него. Это доставляло молодому человеку некоторое удовлетворение и вместе с тем мучило его. Ведь после этого как бы ответного удара он навсегда испортит свои отношения с отцом девушки, которую так искренне и беззаветно полюбил. Но его тут же утешала мысль, что, быть может, сама девушка, эта простенькая, наивная полевая маргаритка, какой она ему казалась, не разделяет взгляда своего отца; остальное же со временем уладится и помимо этого чересчур уж резкого старика. Затем вдруг мелькнула еще мысль: ведь как никак, а он едет с крайне неприятным поручением, таким неприятным, что стыдно и выполнять его. А чтоб пусто было этому Джону Уинтору и еще кое-кому, поставившим его, Реджинальда, в такое щекотливое, почти безвыходное положение!

Когда он стал подъезжать к самому дому, то сразу увидел смотревших на него в окно девушек. Заметив, что обе девушки в шляпах, он понял, что именно их-то он и видел стоящими на горе, а потом спешащими домой, только не по той дороге, по которой ехал он, а по боковой тропинке. Очевидно, они узнали его, и Вега хотела бы встретить гостя милой, ободряющей улыбкой, а, может быть, и еще более милым словом, но не решалась на это. Впрочем, пока довольно и того, что они хоть в окно смотрят. Сердце молодого человека забилось было сильнее, но тут же и упало: вместо привета, прелестное личико Веги выражало презрительное равнодушие, а черные брови Сабрины были враждебно нахмурены. И когда он хотел снять шляпу и раскланяться перед девушками, они резко отвернулись от окна и скрылись. На крыльце же появился сам хозяин дома и со строгим видом поджидал приближения незваного гостя.

Несколько мгновений царило тяжелое молчание. Гость не решался ни заговорить первым, ни сойти с коня, не получив приглашения со стороны хозяина. Мистер Поуэль ожидал объяснения, зачем пожаловал столь нежеланный гость, а последний, хотя и понимал, что должен дать это объяснение, но не знал, как к нему приступить, и, совершенно смущенный, тоже молчал. Наконец хозяин с кислой улыбкой осведомился:

- Что вам еще угодно от меня, мистер Тревор? Вам, кажется, опять зачем-то понадобилось меня видеть?

- Да, именно вас. Кого же еще? - грубовато отрезал посетитель, обозленный этим оскорбительным тоном.

- В таком случае прошу вас поскорее изложить ваше дело, - тем же тоном продолжал Поуэль. - Быть может, вы хотите сказать мне всего несколько слов? Можете сделать это, не сходя с седла. Но, если необходимо, я могу и пригласить вас войти в дом.

И эти слова Поуэля, и тон, каким они были произнесены, и взгляд, который их сопровождал, - были, по существу, пощечинами для блестящего кавалера. Весь побледнев, он выпрямился на стременах и с резко подчеркнутой иронией отчеканил:

- Благодарю вас, сэр. Мне нет надобности входить под ваш "гостеприимный" кров. То, что мне поручено передать вам, я могу вручить и здесь, оставаясь на лошади. Я предпочел бы вручить это кому-нибудь из ваших слуг, но раз уж вы очутились здесь, у дверей вашего дома, сами, то позвольте вручить вам лично.

С этими словами молодой человек вытащил из-за пазухи большой конверт с красной сургучной печатью. Печать была королевской. Эмброз Поуэль молча взял его и, тут же вскрыв конверт, прочитал про себя следующее королевское послание:

"Дворянину Эмброзу Поуэлю".

"Благосклонно приветствуем вас, верного нашего подданного" - так начиналось письмо. Далее тягучим канцелярским слогом описывалось право короля совершать частные займы у своих подданных, затем излагалось предложение внести в личную кассу короля, для военных и других надобностей, три тысячи фунтов стерлингов, которые-де по истечении полуторагодового срока будут возвращены полностью. Письмо заканчивалось словами, что получить эту сумму король доверяет сэру Джону Уинтору, которому Эмброз Поуэль и должен представить ее не позже двенадцати дней по получении этого послания, и что сэром Джоном Уинтором будет выдана официальная расписка в получении денег. Затем следовали печать и собственноручная подпись короля.

- В начале как бы просьба, а в конце уж прямо разбойничье требование! едко проговорил тот, которому адресовано было это письмо.

- Позвольте мне, мистер Поуэль, заметить вам, что я служу не только сэру Джону Уинтору, который послал меня к вам с этим поручением, но и королю, поэтому не могу допустить, чтобы вы так отзывались о короле. Вы, кажется, осмелились назвать его разбойником?

Мистер Тревор произнес эти слова, задыхаясь от разнообразных чувств, переполнявших его. Он едва сдерживался, чтобы не выйти из рамок приличия.

- Вы можете думать все, что хотите. Это вам не воспрещается, - иронически отвечал Поуэль, разрывая королевское послание и бросая клочки под ноги лошади всадника. - Поезжайте обратно и доложите вашему непосредственному начальнику, как я поступил с этой... с этой просьбой о пособии на бедность.

Нечаянно взглянув вверх, Тревор снова увидал прекрасные личики обеих сестер и прочел на них полное одобрение действий отца. Посланцем овладело такое бешенство, что он чуть было не прибег к насилию над стариком, бросившим вызов не только ему, Тревору, но и тем, кому он служил. Но, сделав над собой громадное усилие, молодой человек сдержался, сообразив, что он со своим слугой слишком слаб в сравнении с целой толпой челяди, выглядывавшей из всех дверей надворных построек и, видимо, готовых немедленно броситься на защиту своего хозяина. Их насмешливые лица и злорадное хихиканье ясно доказывали, что они с особенным удовольствием "занялись" бы этим господином, ненавистным им уже за одно то, что он принадлежал к партии короля. К тому же его оскорбитель все-таки был отцом боготворимой им девушки, и с этим Тревор не мог не считаться. Поборов в себе гнев, молодой кавалер почти смиренно сказал:

- Ваш поступок, мистер Поуэль, лично меня мало касается. Поверьте, что это поручение для меня крайне неприятно, и я принял его на себя лишь в силу необходимости.

- Верю. Поручение, действительно, не из приятных, - с прежним сарказмом произнес Поуэль. - Поэтому вы, разумеется, не станете дольше задерживаться здесь и поспешите удалиться отсюда, стряхнув с себя поскорее эту неприятность... Впрочем, быть может, вы найдете нужным, в довершение вашей обязанности, подобрать остатки королевского послания и отвезти их обратно усерднейшему рабу королевы и вашему господину, сэру Джону Уинтору. Я вам в этом не воспрепятствую.

Идти дальше было уже некуда. Тревор чувствовал это и при каждом слове строптивого старика вздрагивал, словно от удара хлыстом. Но снова, в третий раз он молча проглотил горькую обиду, и, окинув пылающим взглядом теснившуюся возле него толпу челяди, глядевшей на него с самым неприязненным видом, круто повернул лошадь и направился к воротам.

- Желаю вам доброго вечера, мистер Поуэль! - сдавленным голосом крикнул он своему непримиримому врагу.

- Желаю и вам того же, сэр! - с преувеличенной вежливостью отозвался старик.

Однако, как ни бодрился Поуэль, но на душе у него было тревожно. Он знал, что король, несмотря на ослабившую его парламентскую оппозицию, все же имел еще достаточно сил, чтобы уничтожить такого мелкого дворянина, как он. Вернувшись в гостиную, куда собрались его дочери, он сказал:

- Милые дети, я уже давно предвидел приближение грозовой тучи, и вот, в настоящую минуту она нависла над нашим домом. Нам, пожалуй, придется или покинуть наш милый Холлимид, или же укрепить его и защищаться в нем.

Глава VII

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Пока в Холлимиде шел совет, что предпринять, Реджинальд Тревор при выезде из холлимидского парка неожиданно встретился со своим двоюродным братом Юстесом, ехавшим, как мы уже знаем, рядом с Ричардом Уольвейном. Слуги следовали позади. Кузены давно уже не виделись, но каждый из них знал, где должен находиться другой. Реджинальд был уверен, что Юстес был при дворе, и никак не ожидал встретить его здесь, у порога дома, который одновременно и притягивал его к себе, и одновременно отталкивал. В свою очередь, и Юстес не предполагал, что увидит в этом месте Реджинальда, о возвращении которого с войны он не имел никаких сведений. Оба были немало изумлены этой неожиданной встречей.

- Ба, Юст! Тебя ли я вижу? - воскликнул Реджинальд, сдерживая лошадь и окидывая беглым взглядом незнакомого ему спутника своего кузена. - Откуда ты?

- Редж?.. Вот удивительная встреча! - вскричал и Юстес, опережая своего спутника.

- Что это с твоей рукой, Юст? - вдруг спросил Реджинальд, увидев его окровавленный рукав и перчатку. - Ты ранен? Подрался с кем-нибудь?

- О, это пустяки, простая царапина! - возразил со смехом Юстес, протягивая для пожатия свою левую руку.

- Но чем нанесена эта "царапина"?

- Кончиком шпаги.

- Ну, так и есть, значит, дрался! Да с кем же и где?

- Пожалуйста, потише, Редж! Мне не хотелось бы, чтобы этот джентльмен слышал нас, - взмолился юноша, указывая глазами на сэра Ричарда, который скромно оставался в стороне.

- Так это с ним у тебя было дело, Юст?

- Да.

- И он победил тебя?

- Сразу.

- Гм?.. Странно! Ты ведь хороший фехтовальщик, хотя и слишком горяч. Но еще более странно, что ты находишься в компании со своим противником. Уж не в плену ли ты у него?

- Есть отчасти.

- В таком случае моя шпага к твоим услугам. Я отомщу за тебя и освобожу от любого слова, которым ты связал себя, и вообще от всяких обязательств.

Всего несколько минут тому назад Реджинальд Тревор принес в жертву свое самолюбие, уклонившись от угрожавшей ему схватки с холлимидской челядью; теперь же, ввиду возможного равного боя с равным противником, он был полон прилива храбрости и мужества. Была пролита кровь Треворов, благородная кимврская кровь, и эта кровь требовала отмщения. Кузены никогда не были особенно дружны, но родственная связь давала себя знать во всем, что касалось родовой чести.

- Вызвать мне его, Юст? - спросил шепотом Реджинальд, наклонившись к кузену. - Скажи да, и он у меня живо затрещит по всем швам.

- Ах, нет, нет, дорогой Редж! Благодарю тебя за участие и предложение, но этого не следует делать.

- Ну, как знаешь, Юст. Но мне, право, очень досадно видеть своего родственника в таком униженном положении, и очень хотелось бы помочь тебе вернуть свою честь. Твой противник, кажется, одних лет со мной и, по-видимому, порядочный малый. Мне доставило бы большое удовольствие сразиться с ним.

- Верю, Редж, но еще раз прошу тебя оставить это. Не сердись на меня, если я скажу, что и тебе самому несдобровать бы с ним. Ты и не заметишь, как он отделает тебя еще чище, чем меня.

Как ни любезно было предложение Реджинальда вступиться за него, Юстес почувствовал себя уязвленным; юноша видел в этом предложении намек на свою собственную слабость. Поэтому и говорил он не без некоторой насмешливости. Реджинальд заметил это и раздраженно спросил:

- Ты шутишь, Юст? Что ты за ерунду несешь?

- Совсем не ерунду, я говорю правду, - тоже, немного надувшись, возразил юноша. - Этот джентльмен один из великолепнейших бойцов и наездников, каких я когда-либо видел. Он доказал мне свое превосходство в несколько минут, а если бы захотел, то мог бы сделать это еще скорее. Хотя я и сам, как ты знаешь, неплохо владею шпагой, но против него казался ребенком, размахивающим деревянным или картонным мечом. Да он, собственно, так и обращался со мной, как я потом узнал. Вначале только немножко поиграл, а потом вдруг так ловко ткнул меня в руку, что моя шпага далеко отлетела в сторону. Но это еще не все. Он обезоружил меня и в другом смысле: превратил из врага почти в друга. Потому я и сказал, что я у него как бы в плену.

- Гм... Все это очень странно, - повторил Реджинальд, подавляя новую вспышку гнева. - Но оставим это. После расскажешь подробности. Пока же скажи мне, как и зачем ты попал сюда. Я думал, ты так крепко внедрился в стенах вестминстерского дворца и так увлечен ласками его хозяйки, что тебе не до сельских идиллий. И вдруг встречаю тебя в самой лесной глуши, далеко от блестящей придворной и городской суеты. Разве она для тебя уже не имеет никакой привлекательности? Как же это могло случиться, Юст, объясни, пожалуйста.

- Охотно объяснил бы, дорогой Редж, но сейчас неудобно. Видишь, меня ждет сэр Ричард.

- Какой сэр Ричард?

- Уольвейн... Мой недавний противник, а теперь новый приятель.

- А, так вот как зовут твоего великодушного победителя.

- А ты разве знаешь его?

- Понаслышке - да, но до сих пор ни разу еще не видел его... Но как ты с ним встретился и из-за чего вы поссорились?

- Оставь и эти вопросы до более удобного случая, Редж. Право, сейчас неловко...

- Ну, хорошо, хорошо. Но скажи мне, по крайней мере, зачем ты едешь в Холлимид? Надеюсь, ответ на этот вопрос не отнимет у тебя много времени.

- В какой Холлимид? - удивился Юстес.

- Ну вот, ты даже не знаешь названия усадьбы, в которую въезжаешь! - со смехом проговорил Реджинальд. - Неужели и в самом деле ты не знал этого до сих пор?

- Честное слово, не знал.

- Не знать, как называется усадьба Эмброза Поуэля!

- А это еще кто такой? - все более и более недоумевал Юст.

Не менее юноши недоумевал и его кузен.

- Ты даже имени лица, которое собираешься посетить, не знаешь? - продолжал спрашивать Реджинальд, делая большие глаза.

- Право... не знаю, - робко ответил юноша, начиная теряться.

- Совсем, значит, ничего не знаешь об этом лице?

- Ровно... ничего.

Юноше хотелось откровенно добавить: ничего, кроме того, что у него две прелестные дочки, но его удержала мысль, что этим он может нечаянно задеть чувствительную струну в сердце кузена.

- Вот чудеса-то! - смеясь проговорил Реджинальд. - Ты, придворный, едешь знакомиться, по-видимому, с самыми мирными намерениями с самым заклятым и опасным врагом королевской власти, с человеком, который ненавидит и короля, и двор, и церковь и более всего твою покровительницу, королеву, по милости которой ты и попал ко двору. Я сам слышал, как мистер Поуэль называл ее Иезавелью, с присоединением некоторых очень нелестных эпитетов.

- Нехорошо с твоей стороны, Редж, что ты, будучи ревностным роялистом, мог хладнокровно слушать такие вещи! - пылко вскричал юноша.

- Я не говорил, что слушал их хладнокровно. Охотно остановил бы его кощунство, если бы не...

- Если бы не... Что же ты замялся, Редж?

- По некоторым причинам, о которых, быть может, ты узнаешь в другое время. Ведь и у меня так же, как у тебя, Юст, есть свои тайны.

Юноша подумал, что он угадывает одну из этих тайн, но смолчал об этом и ограничился возражением:

- Однако продолжаешь же ты бывать у этого ненавистника короля? Ведь от него ты едешь? Или эта дорога ведет еще к кому-нибудь из здешних дворян?

- Нет, я был у мистера Поуэля, но после оказанного мне приема полагаю, что нескоро снова попаду к нему.

- А, значит, тоже была ссора? По какому поводу?

- По довольно серьезному. Мне было поручено отвезти к мистеру Поуэлю письмо короля с требованием ссуды... Я теперь состою на службе у сэра Джона Уинтора, который является королевским агентом по сбору денег в личную казну короля в этом графстве и в глочестерском. Вот я и имел удовольствие быть посланным сюда с одним из королевских посланий, - пояснил Реджинальд.

- И денег ты не получил, - подхватил Юстес. - Вижу это по твоему лицу.

- Да, Юст. Вместо денег я получил другое: клочки разорванного мистером Поуэлем королевского письма. Положим, эти клочки были брошены под ноги моей лошади, а не прямо мне в лицо, но от этого мне не легче. Вызов брошен королю, сэру Джону и мне, - одним словом, каждому роялисту. Разумеется, этим дело не кончилось. Сгоряча я сказал, что нескоро снова буду здесь, но это неправда: я буду в недалеком будущем. Тогда и разговор у нас с мистером Поуэлем будет другой, и вся картина изменится... Но что теперь скажешь, кузен? Неужели после того, что ты слышал от меня об этом доме, ты все-таки еще намерен войти в него? Я бы посоветовал тебе лучше повернуться к этому очагу мятежа спиной и поехать со мной в Росс, куда я сейчас направляюсь.

- Ах, дорогой Редж, - сокрушенно ответил Юстес, - сделать так, как ты мне советуешь, будет такой грубостью с моей стороны, на какую я не способен. Ведь этим я нарушу и вежливость и простую благопристойность, не говоря уже о благодарности. Я и без того слишком злоупотребил терпением и снисходительностью сэра Ричарда, заставив его так долго ждать.

- Да, это правда, - согласился Реджинальд. - Ну, так делай, как знаешь, мой милый Юст. Я не могу заставить тебя сделать то, чего, очевидно, не желает твой новый приятель. До свиданья.

Простившись с кузеном, королевский посланец поскакал в противоположную сторону от дороги, на которой произошла его встреча с Юстесом. Мимо сэра Ричарда Уольвейна проезжать ему не пришлось. Таким образом оба джентльмена в этот раз так и не познакомились.

Глава VIII

СЦЕНА В КАМЕНОЛОМНЯХ

- Ну, двигайся же, Джинкем! Чего ты плетешься, как безногий!.. Живее же, говорят тебе!

Эти хриплые окрики сопровождались градом ударов палкой по спине небольшого осла, полускрытого под тяжестью двух огромных корзин, висевших у него по тощим бокам.

- Да будет тебе, Джек, мучить бедное животное! Дай ему передохнуть. Ведь этот подъем - один из самых тяжелых.

- Да, но зато корзины-то почти пустые. Чего ему еще? Уж очень ты жалостлив, Уинни!

- А у тебя совсем нет сердца, Джек. Когда он еще недавно нес эти корзины в Моннертс, они были полны доверху. Туда и назад - четырнадцать миль, и без отдыха. И он ничего не ел, кроме того, что ущипнет мимоходом.

- Тем больше ему хочется поскорей попасть домой. Если бы он умел говорить, то, наверное, сказал бы то же самое, что говорю я.

- Может статься. Но все-таки он очень устал и, конечно, еле тащит ноги. Ты хоть не бей уж его больше, Джек, слышишь?

- Ну, ладно, не буду... Ползи же скорее, Джинкем. Еще какая-нибудь миля и ты будешь дома, на лужайке, по самые уши в хорошей, сочной траве. И полакомишься всласть и отдохнешь там до утра. Постарайся еще немножко, пошевеливайся!

Точно поняв, что ему говорят и какую оказывают милость, осел стал напрягать последние силы, истощенные долгим трудным переходом по горам и такой же долгой голодовкой.

Хозяева осла были мужчина и женщина, оба довольно необычного вида. Мужчина отличался очень маленьким ростом и ковылял на деревянной ноге. Женщина была выше его на целую голову, именно потому, что сам-то он был уж очень мал. Простая, домотканая, мешковато скроенная и сшитая одежда не могла испортить ее красивой стройной фигуры; а глаза и волосы были так хороши, что многие герцогини и принцессы охотно отдали бы за них все свои драгоценности, если бы можно было купить такие живые глаза и заставить чужие волосы расти на своей голове. Эти волосы, черные, как вороново крыло, длинные и густые, были свернуты жгутом и заколоты вокруг головы шпильками. Как волосы, так и огромные черные глаза под такими же черными пушистыми бровями, с длинными ресницами, бронзовый цвет кожи и черты лица были присущи скорее цыганскому типу. Напоминало об этом же и то, что на всем облике молодой женщины лежала печать привычной неопрятности, и каждый, взглянув на нее, мог сказать:

"Какая бы это была красавица, если бы она имела обыкновение умываться, причесываться и одеваться!"

Тот, с кем она шла, был ее старший брат, за свою подпрыгивающую походку, к которой вынуждала его деревянная нога, прозванный "Джеком-Прыгуном". Он тоже был похож на цыгана, хотя вместе с сестрой происходили от одних и тех же родителей, коренных англичан. Оба они, подобно цыганам, занимались продажей кур и другой птицы на двух ближайших рынках - в Монмаутсе и Россе. Тщедушный и вялый, Джек невольно подчинялся своей младшей сестре, Уинифреде, обладавшей избытком силы и энергии.

День был рыночный, и брат с сестрой ходили в Монмаутс, где продали свой товар и накупили себе кое-чего другого, необходимого в хозяйстве. До вершины перевала оставалось немного, а остальная часть дороги была легче для усталых путников. Впрочем, Уинифреда поднималась таким легким и эластичным шагом, словно и понятия не имела об усталости. Измучились только Джек да больше всего бедный ослик.

Но отдых для этого терпеливого четвероногого неожиданно наступил раньше, чем ему было обещано хозяином. В одном месте, где дорога врезалась между двумя откосами, поросшими густым кустарником, из-за кустов вдруг выскочил человек, вид которого мог привести в содрогание любых мирных путников, не подготовленных к таким встречам. Но те, перед которыми он так внезапно появился, не только не выразили испуга, а, напротив, вполне по-дружески приветствовали его.

Это был мужчина лет за тридцать, исполинского роста и богатырского телосложения, с целой копной темно-русых щетинистых, торчащих во все стороны волос на огромной голове, с рыжей окладистой всклокоченной бородой и глазами, похожими на горящие уголья; он также напоминал цыгана. Кафтан из толстого сукна бутылочного цвета и красный плисовый жилет были изодраны, словно их владельцу пришлось продираться сквозь колючую растительность. Лицо и руки у него были такие же грязные, как у той, которая в это время приоткрыла в улыбке свои прекрасные зубы.

- Ну, что слышно нового внизу, возле Моннертса? - спросил, поздоровавшись, исполин, хлопнув Джека по плечу.

- Нового много, Роб, - ответил тот. - Так много, что если бы все написать, то понадобилось бы столько бумаги, сколько войдет, примерно, в обе эти корзины.

Хромой привык разнообразить свой товар, отбирая все, что ему попадало в руки; так же разнообразны были и цветистые обороты его речи.

- Поделись со мной хоть частью этих новостей, Джек, - сказал тот, которого звали Робом, и спокойно присел на выступе откоса, вынуждая тем самым остановиться и своих собеседников, к огромному удовольствию измученного осла.

- Гроза надвигается, Роб, гроза с оглушительным громом и смертоносными молниями, - начал Джек, располагаясь рядом с приятелем, между тем как его сестра осталась стоять, сложив руки под своим грязным передником. - Весь рынок был полон забияк как от Реглена, так и от лорда Уорстера. Они заставляли всех встречных и поперечных кричать здравицу королю, а кто не хотел, тех лупили с обеих сторон.

- А Джек этого очень боится, потому и орал громче всех. Я думала, у него глотка лопнет от усердия! - насмешливо добавила сестра.

- А ты полагаешь, сладко бы мне было, если бы за мое молчание они повалили бы меня, сняли мою деревяшку да ею и переломали бы мне ребра? - огрызался Джек. - Разве ты не видела, как одного храбреца, осмелившегося крикнуть: "Да здравствует парламент", чуть в клочья не разнесли? Поэтому я и орал что было мочи: "Да здравствует король", а про себя добавлял другое. От этого у меня в душе ничего не изменилось, да и тело не пострадало. Оно у меня и так уже достаточно искалечено. Роб знает, о чем я думаю. Он во мне не усомнится, как ты, сестрица, ни зубоскаль.

- Знаю, знаю, - успокоительно сказал Роб. - Ты такой же свободнорожденный форестерец, как и я, и не можешь быть заодно с теми роялистами и папистами, которые хотят закрепостить нас и заставляют работать дни и ночи только на них да их разодетых кукол-любовниц, черт бы их всех побрал! А что зря не следует лезть в петлю или под нож - с этим я тоже согласен...

Круто оборвав разговор с Джеком, рыжебородый обратился к Уинифреде, всем своим видом показывая, что ему хотелось бы поговорить с нею наедине. Джек понял это и потихоньку погнал осла дальше. Роб поднялся и стал напротив молодой девушки.

Эти двое людей вполне подходили друг другу. Оба высокие, сильные, в цветущем возрасте - Уинифреда была лет на десять моложе Роба; оба смелые, бесстрашные и решительные, и, несмотря на убожество одежды и даже некоторую неопрятность, оба полны особого, природного величия, не зависящего от среды и обстановки. Чувствовалось, что они должны любить друг друга. И это было верно: их взаимная любовь была такая же пламенная, чистая и нежная, как если бы их сердца бились не под грязными лохмотьями, а под шелком и бархатом придворных одежд. Но, оставшись наедине, они не обменялись ни одним словом о любви. Должно быть, они считали это излишним.

- Обо мне ты ничего там не слыхала, Уинни? - спросил Роб, наклоняясь к девушке, хотя она была не намного ниже его.

- Слышала, Роб.

- Да? А что именно?

- Удивляются, как это ты бежал из тюрьмы, и обвиняют Уилли Моргана в том, что он помог тебе. Третьего дня пришел отряд из Лиднея с тем офицером, который недавно поступил на службу к сэру Джону Уинтору... Кажется, его называли Тревором...

- Верно, Тревором. Я его знаю. Это он меня и засадил в тюрьму, - перебил Роб.

- Разве он?.. Хорошо, запомним. Ну, так вот, этот Тревор схватил Моргана и потащил его в Лидней, где сэр Джон устроил собственную тюрьму. Там случилась маленькая передряга. Моннертский губернатор, лорд Герберт, сказал, что Морган подсуден ему, а лорд Уинтор объявил, что так как ты попался на браконьерстве в здешних лесах, а Морган тебе помогал, то это дело подсудно ему, Уинтору. Ну, за ним и осталось последнее слово, и Уилли теперь у него. А он и вправду немножко помог тебе, Роб?

- Не только немножко, а полностью. Если бы не он, я и по сей день сидел бы в Лиднее. А вот теперь он и сам попал туда. Но я думаю, ему недолго там быть, если то, что я сам слышал, верно...

- А что ты слышал, Роб?

- Да я познакомился с теми, кто на днях побывал в Лиднее и принес оттуда слухи, что парламент выгнал из Лондона короля и повернул теперь все по-своему. Если это окажется верным, то ведь и лорду Уинтору недолго осталось своевольничать. Мы, форестерцы, покажем ему теперь то, что он не привык видеть. Нам поможет один человек. Быть может, он и станет у нас во главе всех.

- Кто же это, Роб?

- Это один из настоящих друзей народа. Он только что вернулся с войны. Храбрец такой, каких мало, и притом честный человек.

- О, я знаю, о ком ты говоришь! - воскликнула девушка. - О сэре Ричарде Уольвейне, верно?

- Совершенно верно, Уинни. Он самый и есть. А ты разве знаешь его?

- Знаю. Он прежде часто бывал в Холлимиде, чуть ли не каждый день. И как, бывало, едет мимо нас, непременно остановится, чтобы поговорить с Джеком. Думается, кое-кто в Холлимиде помнит его еще лучше меня.

- Кто же именно?

- Старшая дочка мистера Поуэля, мисс Сабрина. Я это знаю по секрету от их прислуги.

Девушка пустилась в подробности, не забыв упомянуть о слуге сэра Ричарда, Губерте, который, по ее словам, тоже не упускал случая "почесать язык" с ее братом. Эти подробности заставили было Роба нахмуриться, но он превозмог себя и, не высказав мелькнувшего у него ревнивого подозрения, заговорил с девушкой более теплым тоном:

- Ну, вот, дорогая Уинни, - продолжал он беседу, - этот самый сэр Ричард, как мне говорили, начинает набирать солдат для парламента. Если это правда, то одним из этих солдат, и, наверное, не худшим, будет и Роб Уайльд. Надеюсь, что он в грязь лицом не ударит.

- О, ты будешь самым храбрым из всех, милый Роб! - вскричала девушка.

И в пламенном порыве она бросилась своему собеседнику на шею, покрывая его лицо жгучими поцелуями.

Весь дрожа от блаженства, Роб отвечал девушке такой же бурной лаской, до боли стиснув ее в своих мощных объятиях, хотя она и сама была не из хрупких. Но вдруг он разжал руки, к чему-то прислушиваясь. Его примеру последовала и девушка. Тонкий слух лесного браконьера не обманул Роба: со стороны Руардина ясно слышался топот, по крайней мере, двух лошадей. Может статься, это были друзья, но, быть может, и враги. Совесть человека, промышлявшего чужой дичью и вдобавок еще убежавшего из тюрьмы, подсказывала, что это скорее всего враги. Поэтому первым движением Роба было броситься назад в кусты и оставить девушку одну на дороге; ее, наверное, никто не тронет. Но, пока он будет карабкаться на крутой откос, к месту, где густо разросся кустарник и можно укрыться, всадники легко увидят его. Они неслись вскачь и в любое мгновение могли их обнаружить. К счастью, Роб заметил в противоположном откосе покрытый сорняком пролом и вспомнил, что это, должно быть, вход в старые, давно заброшенные каменоломни, где когда-то добывался известняк. Недолго думая, он схватил девушку за руку и увлек за собой в пролом. Уинифреда поняла, в чем дело, и доверчиво последовала за ним.

Но было поздно. Ехавший впереди всадник - Реджинальд Тревор - успел заметить беглецов и пустил своего коня вслед за ними. Через минуту, не слезая с седла, так как пролом был достаточно высок и широк для лошади со всадником, преследователь очутился в обширной каменоломне, лицом к лицу с Робом и его возлюбленной. Видя, что их попытка скрыться не удалась, молодые люди остановились и стали ожидать преследователя.

- А, это ты, мой милый великан! - весело закричал Реджинальд, окидывая беглецов насмешливым взглядом. - А с тобой сестрица Джека-Прыгуна. Знаю и их обоих. В любовь, что ли, вы тут играете? Ха-ха-ха! Парочка подобралась на славу... Жаль, что мне невольно пришлось прервать ваше приятное свидание. Но вы сами виноваты: что бы вам пораньше, не у меня на глазах, залезть сюда, а не целоваться на открытой дороге?.. Эх, неприятно мне это, но делать нечего. Придется разлучить вас, милые голубки... Ну, - продолжал всадник, обнажая шпагу, - марш за мной, мистер Роб! В Лиднее соскучились по тебе, и я дал слово, что недолго заставлю тамошних твоих друзей томиться в разлуке с тобой.

- Как бы вам не пришлось нарушить ваше слово, - спокойно сказал Роб, вытаскивая из-под кафтана длинный складной нож и готовясь к защите.

Это было полной неожиданностью для королевского офицера, не предвидевшего сопротивления. Не показав, однако, и вида, что удивлен, Реджинальд направил коня прямо на браконьера с очевидной целью опрокинуть его и взмахнул саблей для удара.

Но нанести удар ему не удалось. Роб быстро бросился вперед и вонзил лезвие своего ножа прямо в ноздрю белому коню, который, пронзительно заржав от боли, поднялся на дыбы и обернулся кругом. Это сразу отдало офицера во власть того, над кем он только что смеялся, и в следующее мгновение он почувствовал, как железные руки обхватили его и стащили с седла.

Слуга Реджинальда не оставался праздным зрителем и поспешил на помощь своему господину. Но едва он успел приблизиться с обнаженным кортиком, как Уинифреда, на которую слуга не обратил было никакого внимания, тигрицей набросилась на него, сдернула с лошади и швырнула на землю. Таким образом, не прошло и нескольких минут, как офицер и его слуга, обезоруженные и спешенные, очутились в плену у своих почти безоружных противников.

Вдоволь насмеявшись над своими пленниками, Роб, наконец, сказал:

- Я отпущу вас обоих, если вы дадите мне слово, что не станете злоупотреблять моим великодушием и не нападете снова на меня... Впрочем, прервал он сам себя, - от этой опасности я на время могу избавиться и другим способом... Вот, смотрите! - продолжал он, ломая на куски шпагу и кортик пленников и бросая обломки им под ноги. - Теперь можете сесть на лошадей и продолжать свой путь, - с насмешливым поклоном заключил браконьер, отступая назад.

Королевский офицер молча встал, помог своему слуге подняться на ноги и сесть в седло, потом сел и сам на свою лошадь, все еще дрожавшую от боли, в то время как из носа ее текла кровь. После этого господин и слуга поспешили выбраться из пещеры, где все произошло иначе, чем они ожидали, когда въезжали в нее, и пустились прямо к дороге.

- Ну, на время мы от них избавились, Уинни! - произнес Роб, глядя вслед исчезающим за поворотом всадникам. - А ловко мы с ними расправились, ха-ха-ха! Но, разумеется, этим дело не кончится, и нам немало придется еще повозиться с этими франтами... Впрочем, быть может, мы и одолеем их, как ты думаешь, Уинни, а?

- Конечно, милый Роб! Бог нам поможет! - убежденно ответила девушка, снова бросаясь в крепкие объятия своего возлюбленного.

Глава IX

ПОДГОТОВКА К БУДУЩЕМУ

Хотя дошедший до Роба Уайльда слух о том, что парламент будто бы выгнал короля из Лондона, и был преувеличен, но доля правды в нем все-таки была. Действительно, встретив со стороны парламента довольно сильный отпор в своем смелом стремлении не считаться с конституцией, Карл почувствовал себя в столице крайне неуютно. Мало того, поговаривали, что парламент хочет ограничить власть и королевы, отчего эта тонкая интриганка находилась теперь в растерянности; она поняла шаткость тех прав, которые привыкла считать незыблемыми и неприкосновенными.

Страффорд лишился своей гордой головы, Лод сидел в тюрьме, готовый тоже потерять голову. Королева могла ожидать, что не сегодня-завтра "кровожадные островитяне" захотят положить под свой острый топор и ее красивую венценосную головку. Ведь одна, подобная ей и даже прекраснее ее, уже скатилась под этим топором. Начало было положено. Ежедневно по улицам и мимо дворца двигались громадные толпы черни, и их грозные крики: "Долой епископов!" врывались в дворцовые окна. Слушая эти крики, Карл в ужасе дрожал, вспоминая слова своего отца: "Не будет епископов, не будет и королей". Не лучше ли искать более безопасного убежища, чем уайтгольский дворец? И королевская чета переселилась в Виндзор, где королева потихоньку собралась и затем через Дувр ускользнула в Голландию.

Она захватила с собой столько золота и драгоценностей, что могла держать двор и за границей, давая пиры и даже набирая армию для повторного завоевания и закрепления за собой ограбленной ею страны.

Не очень приятно останавливаться на этих подробностях и еще неприятнее говорить о них. Грустно подумать, что хотя Англия и повзрослела на два столетия после Карлов Стюартов и Генриетт Медичи, всячески оскорблявших и грабивших население этой страны, она за это время нисколько не поумнела. Последняя победа либералов как будто противоречит этому выводу, однако, что значит эта так называемая "победа", когда поведение представителей английского народа в парламенте в течение последних десяти лет покрыло их имена долго не смываемым позором? Понадобится еще несколько веков, чтобы цивилизованным миром был забыт этот позор.

Сравним "Долгий" парламент и нынешний. Когда первый открыл свои славные заседания, то входящие в него истинные патриоты думали лишь о том, чтобы не пропустить безнаказанным ни одного преступления против страны и народа. "Лишить головы Страффорда! Лода и двенадцать непокорных епископов - в Тауэр! Очистить звездную палату и палату высшей комиссии! Уничтожить монополии, личные королевские займы и все несправедливые налоги и поборы!" Эти требования не только предъявлялись, но тут же и приводились в исполнение, как по мановению волшебной палочки. Но тогда судьбы Англии определялись ее добрым гением, и ей все удавалось. Слетела голова Страффорда, Лод отправился в Тауэр, и пресловутые королевские эдикты за последнее десятилетие были вырваны из книги государственных актов.

А что же теперь, в наши дни? Мы слышим много прекрасных речей и видим парламент, образовавшийся в условиях, почти одинаковых с теми, которые вызвали к жизни "Долгий" парламент, и как бы повторявший его. Видели и стушевавшихся перед этим парламентом министров, оскорблявших народ не в меньшей степени, чем делали это Страффорды, Дигби и Лоды. Но вместо привлечения к ответственности, заключения в Тауэр и смертной казни, постигших министров 1640 года, министры 1880-го были награждены очередными орденами и титулами.

Живи Томас Уентворт, граф Страффорд, в наше время, его голова не скатилась бы под секирой палача на эшафоте, а была бы украшена еще одной короной герцогской. Лод же, наверное, удостоился бы причисления к лику святых, потому что иной земной почести для него как архиепископа в Англии уже не оставалось.

Как только Карл благополучно проводил свою жену за море, он сам поспешил в Йорк, где, окруженный сонмом местных усердных своих сторонников, начал проявлять некоторую деятельность. В наши дни столицы севера и юга поменялись характерами. При Карле Йорк был наполнен врагами свободы, а Лондон - ее друзьями; теперь же Йорк поднялся на вершину свободолюбия, между тем как Лондон тонет в липкой тине беспросветного рабства.

Перемену эту нетрудно объяснить. Живущие в королевских столицах ближе к источнику нравственной заразы. Там царит кумовство и сватовство; там каждый жалкий писака может найти себе покровительство, поощрение и успех; там развращающее влияние современной финансовой системы питает целый сонм биржевых игроков, учредителей дутых акционерных обществ, торговых мошенников и всякого рода трутней, живущих за чужой счет. И компания таких лиц вытеснила тех честных купцов и ремесленников, которые в золотые дни парламента по справедливости заняли господствующее положение в стране...

Разошедшись с парламентом, Карл внял сладким голосам окружавших его Гертфордов и Дигби, внушавших ему, что его королевское достоинство требует победоносной борьбы с мятежным собранием. Король стал готовиться к этой борьбе, принимать меры для своей безопасности, рассылать по всей стране полутребования-полупросьбы о ссуде ему денег и придумывать разные другие способы добывания средств для борьбы.

Как мы уже видели, одним из его агентов по сбору денег в казну короля был сэр Джон Уинтор, придворный сановник и личный секретарь королевы. Этот ловкий проходимец отлично умел устраивать свои делишки, расстраивая чужие дела. Получив в бесконтрольное управление богатейшую лесную и угленосную область Форест, он построил себе близ Лиднея огромный дом, названный им "Белым". В настоящее время этого дома уже нет, потому что сам сэр Джон был вынужден предать его огню, но место, на котором он стоял, до сих пор слывет под названием "Белого дома". Когда двор покинул Лондон, сэр Джон засел в своем новом доме, и, предвидя близкую грозу, приготовился к его обороне.

Первые зловещие раскаты этой грозы были услышаны им, когда вернулся из Холлимида Реджинальд Тревор и рассказал ему, что там произошло. Но сэр Джон был человек, привыкший управлять своими чувствами и поступками. Он никогда ничего не делал сгоряча и тщательно обдумывал каждое свое решение. Не вспылил он и теперь, как можно было ожидать, а спокойно, по крайней мере, внешне, выслушав доклад Реджинальда, сказал:

- Не волнуйтесь, капитан Тревор, из-за того, что говорит или делает Эмброз Поуэль. В свое время он за все ответит. Сегодня же я озабочен, главным образом, усилением нашего небольшого гарнизона и пригласил к себе еще одного офицера, который прибудет завтра или послезавтра. Это полковник Томас Ленсфорд.

- А! Очень приятно слышать, - заметил Реджинальд. - Ведь под его начальством я и состоял в нашей северной экспедиции.

- Ах, да, в самом деле, я и забыл! - воскликнул сэр Джон. - Ну, так вот он приведет с собой десятка два надежных людей, и когда отдохнет и осмотрится здесь, вам можно будет вместе с ним нанести новый визит холлимидскому ослушнику. Во всяком случае, мы так или иначе заставим его раскаяться в своих словах и в своем дерзком поступке. Получим с него и деньги, требуемые королем. Если этот бунтарь не отдаст добром, мы возьмем их силой.

Реджинальд Тревор умолчал о том, что в доме "ослушника" и "бунтаря" есть некто, ради кого он желал бы, чтобы этого дома не трогали. Впрочем, в эту минуту, когда сердце его было полно горечи, он старался не думать о том, что угрожало хозяевам Холлимида. Молодой человек направил все свои помыслы на предстоящее прибытие полковника Ленсфорда, которого хотя и не любил, но ценил как доброго товарища в попойках и разного рода веселых развлечениях...

Глава Х

СОКОЛИНАЯ ОХОТА

Дней десять спустя после описанных событий в Холлимиде проходила соколиная охота. Несмотря на свои миролюбивые наклонности, Эмброз Поуэль не был противником такого рода полевого спорта, лишь бы только охота не сопровождалась излишней жестокостью. Сам он в ней активного участия не принимал, но дочерям позволял развлекаться. Старшая дочь была страстной любительницей соколиной охоты, младшая же интересовалась ею более умеренно и, кажется, больше потому, что в те времена было принято и дамам участвовать в этих развлечениях.

Общество состояло из Сабрины, Веги, сэра Ричарда Уольвейна и Юстеса Тревора. Последний все еще гостил в Холлимиде. Он находился там в качестве раненого, нуждающегося в уходе. Что же касается сэра Ричарда, все еще не возвратившегося под родительский кров в Эбергевенни, то его задержка станет понятной из последующих событий.

Местом охоты выбрано было болотце с большими лужами и ручейком, струившимся среди кочек. В лужах охотились за лягушками и другими болотными обитателями - множеством пернатой дичи: цапель, уток, глухарей и пр.

Соколов было два. Когда из болота поднялась цапля, очевидно, устремившаяся в свое гнездо, с соколов были сняты шапочки, и обе птицы, звеня бубенчиками и таща за собой путла, стрелой понеслись вверх за обреченной жертвой.

Приближаясь к цапле, соколы стали делать круги, намереваясь атаковать ее с двух сторон. Испустив крик испуга, цапля поспешила выбросить содержимое своего зоба, чтобы облегчить себя, и попыталась подняться выше своих врагов. Но соколы быстро заработали крыльями и, летая концентрическими кругами, опередили ее. Затем тот, который был наиболее воинственным, достигнув нужной ему высоты, как бы замер на мгновение, а затем вдруг ринулся вниз на добычу.

Но этот маневр ему не удался. Цаплю трудно сбить с толку с первого раза. Неуклюжая и неповоротливая на вид, на самом деле она обладает удивительным искусством делать неожиданные повороты и долго может увертываться от ястреба или сокола, если он один. Но когда преследователей двое, участь цапли решается быстрее.

Так было и на этот раз. Место первого сокола, потерпевшего неудачу, моментально занял второй и с победоносным криком бросился на жалобно кричавшую цаплю. Через несколько мгновений сокол своими острыми когтями впился в тело злополучной жертвы. Обе птицы судорожно забили крыльями, стараясь ослабить друг друга. Вскоре к ним присоединился и первый сокол, отдохнувший на высоте, на которую он снова было поднялся. Началась яростная борьба в воздухе.

Несмотря на неравенство сил, цапля долго сопротивлялась, и когда, наконец, все три птицы стали опускаться на землю, сокольничий поспешил к тому месту, куда они падали. Он знал, что в предсмертных судорогах цапля зачастую пронизывает противников своим длинным и острым клювом, и хотел это предупредить. Однако цапля упала на землю уже мертвой, вместе с вцепившимися в нее победителями. Сокольничий громким криком известил зрителей о благополучном исходе птичьей битвы.

- О, я так и знала, что наши милые соколики не осрамят себя! - весело крикнула своим звонким голоском Вега, подпрыгивая и хлопая в ладоши. - Видели ли вы когда-нибудь таких молодцов?

Вопрос девушки был безадресным, поэтому, не дожидаясь ответа, она пустила в ход свою прелестную белую лошадку и помчалась к сокольничему, который с трудом освобождал от мертвой цапли соколов. За Вегой понесся и Юстес Тревор, между тем как Сабрина и сэр Ричард Уольвейн оставались на своих местах, и, сидя на лошадях, вели вполголоса беседу.

Объехав с сотню ярдов вокруг изгиба болота, молодые люди остановились. Сокольничему, наконец, удалось заставить соколов выпустить свою добычу. Соколы принадлежали Веге, и сокольничий служил лично ей. Она и распоряжалась охотой по своему усмотрению. Полюбовавшись поднесенной ей цаплей, молодая девушка сказала сокольничему:

- Отдайте ее соколам. Видите, с каким аппетитом они смотрят на нее. Они голодны, и вполне заслужили свой корм.

Цапля была из редких по красоте своего оперения; в особенности был красив ее пышный хвост. В другое время Вега не отнеслась бы так равнодушно к такой красивой птице и, наверное, распорядилась бы сделать из нее чучело.

- Прошу у вас милости, - обратился Юстес к своей спутнице.

- Какой, мистер Тревор? - поспешно спросила девушка.

- Позвольте мне взять несколько перьев этой птицы.

- Пожалуйста. Сокольничий даст вам их. Какие? Наверное, из хвоста?

- Да, именно их-то я и желал бы получить.

- Слышите, Ван Дорн? Выщиплите хвостовые перья, которые получше, и отдайте мистеру Тревору.

Ван Дорн, голландец по происхождению, превосходно знавший свое дело, ловко выдернул десяток самых красивых перьев из хвоста погибшей цапли, обвязал их тоненькой бечевкой, имевшейся у него в кармане, и вручил молодому кавалеру. Затем он отправился к соколам, которые, нахохлившись, сидели в стороне.

- На что вам понадобились эти перья, мистер Тревор? - после некоторого молчания спросила девушка.

- Я хочу украсить ими свою шляпу.

- Она и так украшена перьями, несравненно более красивыми.

- Может быть. Но зато несравненно менее ценными для меня. Перья цапли я буду носить в память об одном из самых прекрасных дней моей жизни.

С этими словами он снял свою шляпу, сорвал находившиеся на ней роскошные страусовые перья и на их место воткнул только что полученные. Вега следила за ним с упреком, но с блаженством в сердце.

- Ну зачем вы это сделали? - притворно-укоризненно проговорила она, когда Юстес с пренебрежением сломал страусовые перья и пустил их по ветру. - Эти иноземные перья были так хороши, и они так дорого стоят. Вот и шляпу испортили и, что хуже всего, забыли, что перья с побежденной птицы - плохой трофей.

- Тем более они подходят мне, - возразил Юстес.

- Почему? - удивилась девушка.

- Да просто потому, что и я - побежденный.

- Вы - побежденный! Когда? Кем? Где? - засыпала она его вопросами, недоумевая, о какой "побежденности" он говорит: намек ли это на поединок, в котором он был ранен, или на что-нибудь другое?

Кстати сказать, ни сам Юстес Тревор, ни сэр Ричард Уольвейн ни словом не обмолвились о своей стычке, после которой они подружились; но мало-помалу все догадались, откуда у Тревора возникла на руке "царапина", до сих пор еще не совсем зажившая.

- Вега, мистер Тревор! Поедемте теперь порадовать моего Мера, - крикнула им издали Сабрина. - Он еле жив от нетерпения получить и свою долю, продолжала она, поравнявшись с сестрой и ее спутником.

"Милый Мер" был красивый кобчик, сидевший на левой руке у Сабрины. Как известно, эта птица не любит дичи, а предпочитает лесную и полевую добычу. В интересах кобчика и хлопотала его хозяйка.

Веге очень не хотелось прерывать начавшейся многозначительной беседы с Юстесом, и девушка попробовала было несколько раз возразить. Однако старшая сестра настояла на своем, и вся компания, не исключая и Ван Дорна, отправилась на соседний руардинский хребет.

Дорогой кобчик то и дело взмывал ввысь то за жаворонком, то за куропаткой, то за горлицей, и сразу же отправлял их всех мертвыми на землю. Сабрина была в восторге и поощряла своего любимца на новые подвиги. Между тем Вега и ее кавалер с нетерпением ожидали, когда им представится новый случай досказать то, что висело у каждого из них на языке. Ван Дорн беспокоился об участи своих соколов, оставленных им пока на попечении подручного, и в то же время особым свистом разжигал воинственный пыл кобчика. Он делал это с таким неподражаемым умением, что ради этого и был приглашен Сабриной в новую экскурсию, хотя, в сущности, он был нужнее при соколах, плохо слушавшихся других, кроме Веги, которой они принадлежали.

Но вот вдруг Ван Дорн прервал свой свист и воскликнул:

- Сюда идут солдаты!

Мгновенно вся компания обернулась туда, куда смотрел сокольничий, в сторону Дрейбрука, и на разные голоса подтвердила:

- Да, да, верно, солдаты!

Действительно, из лесной чащи, со стороны Дрейбрука, выступал довольно большой отряд всадников, одинаково одетых и вооруженных. Ехали они по двое в ряд.

Вид этого отряда сразу прекратил всякие забавы с кобчиком. Сабрина призвала его к себе, посадила на руку, накрыла шапочкой и прикрепила путлом к своей руке, а Ван Дорн поспешил к оставленным у болота соколам, чтобы препроводить их домой.

- По-моему, это отряд наемников Джона Уинтора из Лиднея. Как вы думаете, мистер Тревор?

Вопрос этот был задан Ричардом Уольвейном, подъехавшим к молодому человеку, который, в свою очередь, спешил ему навстречу:

- Я думаю то же самое, что и вы, - ответил юноша. - Во главе мой кузен Редж... Видите его? Он на сером коне в черной шляпе с красным пером. Вы уже однажды видели его... помните, в первый день, или, вернее, вечер, нашего приезда сюда.

- Помню, помню и узнаю его. Кажется, и лошадь была та же... Но кто это рядом с ним? Кажется, кто-то из начальствующих. Смотрите, оборачивается в седле и что-то кричит отряду.

- Вижу, но не знаю, кто это, - ответил Юстес, заслонив глаза рукой от яркого солнца, чтобы лучше видеть подъезжающих. - А эта орава что еще значит? - продолжал он, указывая на разношерстную толпу, следовавшую пешком за всадниками.

В толпе были и женщины в цветных платьях и платках.

- Это, наверное, народ из Мичельдина, из любопытства следующий за солдатами, - сказал сэр Ричард.

Но он хорошо знал, что это за толпа и зачем она сюда идет. Не будь здесь его самого, не шла бы сюда и эта толпа. За время своего пребывания в Холлимиде он совершил немало экскурсий по окрестностям, в Мичельдин, Кольфорд и другие промышленные центры Фореста. Немало людей перевидал он, много говорил с ними о свободе, и его слова всюду встречали сочувственный и радостный отклик. Поэтому тревога, с которой он смотрел на пеших провожатых военного отряда, относилась не к тому, что и они следовали за солдатами, а к их численности, которую он про себя сопоставлял с численностью солдат.

Дочери мистера Поуэля тоже догадывались, в чем дело, хотя и не в полной мере. Подозвав своих кавалеров, они поспешили вернуться домой. Когда кавалькада снова очутилась возле болота, где происходила соколиная охота, Ван Дорн, также смекнувший кое-что, выбивался из сил, чтобы остановить соколов, гонявшихся за другой цаплей, нечаянно вспугнутой Гектором и другими собаками, шнырявшими по густой осоке, где водилась дичь. Лишь услышав властный голос хозяйки, разошедшиеся пернатые хищники решились оставить новую добычу и вернуться на свои места.

Этим и закончилась охота.

Глава XI

НОВЫЙ ПОСЛАНЕЦ

Охотничья компания вернулась в Холлимид без сэра Ричарда. Что-то шепнув дамам, он вместе со своим неразлучным Губертом повернул в сторону Руардина. Оба всадника быстро понеслись по горным и лесным тропинкам и вскоре очутились в Руардине, который в то время был небольшим местечком с двумя сотнями домиков, расположенных вокруг почтенного вида старинной церкви. Все местечко, окруженное холмами, вдоль и поперек было изрезано ложбинами, ущельями и оврагами.

Лошадиный топот привлек ко всем окнам и дверям любопытных; а когда всадники остановились перед постоялым двором на взмыленных и тяжело дышавших лошадях, любопытство местного населения еще больше увеличилось.

- Губерт, - обратился сэр Ричард к своему спутнику, - протруби в рог сигнал сбора.

Губерт был трубачом в той армии, которая так храбро сражалась во Фландрии, поэтому знал все сигналы. Достав из-под своего кожаного колета металлический рожок, он протрубил "сбор".

Не успели еще замереть звонкие переливы рожка и их эхо в церковной башенке и соседних развалинах древнего рыцарского замка, как из всех ближайших домов стали выбегать люди, спешившие к месту, откуда раздался призыв. Вскоре во всем местечке не осталось ни одного закоулка, из которого не появились бы люди обоего пола и всех возрастов. Вокруг всадников тотчас же собралась довольно внушительная толпа. Ближе всех столпилось около них человек двадцать мужчин. По их лицам было видно, что они, хотя и услышали призыв и последовали ему, но еще не знали, что он означает и по какому поводу сделан.

- В чем дело, сэр Ричард? - спросил один из них. Вопрошавший был человек исполинского роста, на целую голову возвышавшийся над толпой. Это был наш знакомый Роб Уайльд.

- Из Лиднея идет отряд солдат, Роб, - ответил сэр Ричард. - Идет через Дрейбрук в Холлимид. Полагаю, ты со своими друзьями пожелаешь взглянуть, что там будут делать эти солдаты.

- Вы не ошиблись, сэр Ричард. Здесь немало найдется охотников поглядеть на это вместе с Робом Уайльдом, - отозвался великан.

- Очень рад слышать это, - сказал рыцарь и, перегнувшись через седло, стал что-то шептать ему на ухо.

Затем, приветливо кивнув головой собравшейся толпе, сэр Ричард натянул поводья, дал своей лошади шпоры и прежним галопом понесся назад к Холлимиду. Губерт не отставал от своего господина.

Немного спустя в холлимидском доме происходил следующий разговор:

- Значит, идут, сэр Ричард?

- Идут, идут, мистер Поуэль. По всем признакам, это именно отряд Уинтора. Во главе идут двое. Один из них, насколько мы могли разглядеть издали, Реджинальд Тревор; другого мы не узнали.

- Это все равно, кто бы он ни был. Визит этот, конечно, имеет целью вымогательство того, что они называют займом. Я же называю это настоящим грабежом.

- Я тоже.

- Что же вы посоветуете мне предпринять, сэр Ричард? Три тысячи фунтов стерлингов у меня имеются здесь, в доме. Пожалуй, все-таки придется отдать их. Но если вы находите, что можно обойтись и без этой насильственной дани, то я снова откажу.

- Позвольте мне, мистер Поуэль, как следует ознакомиться с составом толпы, которая следует за отрядом. Кажется, это народ вполне надежный, из Мичельдина, Дрейбрука и других ближайших местечек, присоединившийся по пути следования отряда. Необходимо также знать численность и дух этих людей. От этого все и будет зависеть. Когда я узнаю это, можно будет окончательно решить, как вам действовать.

Разговор этот происходил перед домом. Мистер Поуэль стоял на крыльце, а сэр Ричард, только что подъехавший, сидел еще на коне. Затем рыцарь спешился, после чего конь был уведен конюхом в стойло. Помещик же со своим гостем стали обходить усадьбу, отдавая нужные распоряжения относительно непрошеных "визитеров". Покончив с этим, сэр Ричард отправился в дом и вошел в гостиную, где у одного окна стояли Вега с Юстесом, а у другого - в грустном одиночестве, - Сабрина. Едва успел к последней присоединиться сэр Ричард, как снаружи к воротам подскакал Реджинальд Тревор, сопровождаемый другим, по-видимому, тоже начальственным лицом. За ними следовал в прежнем порядке, также попарно, длинный хвост солдат. Ворота и широкая калитка, проделанная в решетке, отделявшей двор от аллеи, заранее были растворены, и всадники беспрепятственно могли проникнуть в усадьбу.

- О, да ведь это полковник Ленсфорд! - вскричал Юстес, вглядевшись в спутника своего кузена.

- Полковник Ленсфорд? Вот как? - заметила Вега. - Я кое-что слышала о нем.

- Томас Ленсфорд? - озабоченно произнесла Сабрина, видя, как грозно нахмурился сэр Ричард. - Что он представляет собой?

- Один из самых отъявленных... Впрочем, вы сейчас и сами поймете, что это за человек, - отвечал сэр Ричард, кусая губы.

Подъехав к дому, Ленсфорд мельком взглянул в окно на Вегу, но в прекрасное смуглое и серьезное лицо Сабрины впился восхищенным взглядом человека, встретившего свой идеал женской красоты. Реджинальд Тревор, наоборот, смотрел только на предмет своих тайных воздыханий, снова предаваясь напрасной надежде увидеть на пунцовых губках девушки хоть беглую тень улыбки.

- Ого! Вот так красавица! Настоящая Венера! - вполголоса проговорил полковник Ленсфорд, подвигаясь далее к крыльцу.

- Кого это вы называете Венерой? - тревожно осведомился Реджинальд, хорошо знавший бесшабашное волокитство своего начальника.

- Кого? Разумеется, ту, которая стоит во втором окне, вон ту, высокую, черноволосую и черноглазую. Это прямо чудо красоты! Белобрысая в первом окне не в моем вкусе. Очень уж пресноваты эти блондинки.

- Вы правы, полковник, - произнес сквозь зубы Реджинальд, с одной стороны, оскорбленный таким пренебрежительным отзывом о предмете его страсти, а с другой, находивший нужным поддержать вкус Ленсфорда.

- Впрочем, - продолжал полковник, - и белобрысая недурна, надо отдать ей справедливость. За неимением лучшего и она... Ах, черт возьми! - вдруг прервал он сам себя, только теперь заметив возвышающуюся за Сабриной фигуру человека, которого боялся и ненавидел.

Неожиданность встречи здесь этого человека была так велика для Ленсфорда, что он даже побледнел.

"Однако, Юстес все еще здесь", - со своей стороны изумлялся про себя Реджинальд, когда увидел, что из-за плеча Веги на него смотрит двоюродный брат. Он предполагал, что тот уже давно уехал домой к отцу.

Возмущенная дерзкими взглядами Ленсфорда, старшая хозяйская дочь отошла от окна. Сестра последовала ее примеру, между тем как сэр Ричард подошел к Юстесу Тревору и сказал ему:

- Мистер Тревор, я желал бы, чтобы вы были свидетелем, как ведут себя ваши кавалеры и королевские офицеры. Если не ошибаюсь, вам для этого сейчас представится прекрасный случай.

В словах и тоне говорившего был такой явный намек, который десять дней назад заставил бы Юстеса обнажить шпагу, тем более, что на помощь ему приближался его родственник. Но в эту минуту юноша и не подумал сделать это. За истекшие десять дней его политическое мировоззрение очень изменилось, и вместо ответа он поспешил прижаться лицом к стеклу окна.

Остановившись перед крыльцом дома, Ленсфорд скомандовал отряду образовать линию, параллельную фасаду дома. При этом маневре оба кузена очутились лицом к лицу.

Юстес по-дружески поклонился Реджинальду. Тот ответил ему с холодной сдержанностью, причину которой юноша смутно почувствовал.

Между тем сам мистер Поуэль оставался на крыльце, точь-в-точь в той же позе, что и в тот достопамятный вечер, когда он с таким презрением разорвал заемное письмо короля. По открытому лицу старика не было заметно, чтобы он боялся своего поступка и страшился ответственности за него. Напротив, старик смотрел так же смело и презрительно, как тогда. Окинув взглядом военный отряд и окружавшую его народную толпу, он сравнил приблизительную численность обеих сторон и пришел к заключению, что ему можно продолжать прежнюю тактику. И когда полковник Ленсфорд приблизился с видом той небрежности, к которой привык в качестве бывшего придворного, он был встречен взглядом, полным достоинства и спокойной самоуверенности. Уже раздраженный тем, что увидел в окне, королевский офицер еще более был разгневан этой "негостеприимной" встречей и решил показать свои когти.

- Вы Эмброз Поуэль? - резко спросил он помещика, осаживая своего коня перед ступенями крыльца. Он даже не счел нужным поклониться.

- Да, сэр, я Эмброз Поуэль, - ответил старик. - Если вы сомневаетесь в этом, то обратитесь за справкой к сопровождающему вас джентльмену. Этот джентльмен должен хорошо знать меня, - со свойственным ему сарказмом прибавил он.

Это был новый удар для Реджинальда Тревора; но сейчас не время было ему отвечать на него, и он угрюмо промолчал.

- Я считаю свидетельство капитана Тревора излишней формальностью, и без нее я верю, что вы именно тот, кто мне нужен, - пренебрежительно ответил Ленсфорд.

- По какому делу я вам нужен, сэр? - подчеркнуто холодно спросил мистер Поуэль, заметив, что полковник говорит с ним таким тоном, каким полицейские разговаривают с пойманным преступником.

- Мне нужно от вас, чтобы вы уплатили ваш долг.

- Вы ошибаетесь, сэр. У меня нет долгов.

- Нет, есть, и вы это отлично знаете, мистер Поуэль! Но, быть может, вы желаете, чтобы я называл это обязательством? Извольте, я скажу так: мне нужно от вас, чтобы вы погасили свое обязательство.

- Никаких непогашенных обязательств я за собой не признаю.

- Опять позволю себе возразить вам. Вы должны королю три тысячи фунтов стерлингов. Как подданный его величества вы обязаны помочь ему нести государственные тяготы, обязаны, подобно другим подданным, внести и свою лепту на нужды государственной обороны. Вы однажды уже отказались исполнить эту обязанность...

- И теперь отказываюсь от этого незаконного требования, - спокойно оборвал его старик. - Вам не удастся получить от меня ни одного пенни.

- Однако мы получим их.

- Никогда!

- Значит, вы продолжаете упорствовать? - злобно воскликнул Ленсфорд. - Но я научу вас повиновению! Повторяю: если вы не дадите добровольно требуемой королем суммы, я возьму ее у вас силой, слышите? Я должен это сделать и сделаю! Если у вас не найдется этой суммы, я возмещу ее вашей дорогой посудой, которой, как мне известно, у вас излишне много. Я говорю совершенно серьезно, мистер Поуэль, - продолжал он, заметив на лице своего собеседника насмешливую улыбку, - и знаю, что говорю. Томас Ленсфорд никогда не бросает своих слов на ветер, и вы очень ошибаетесь, если воображаете, что он уйдет отсюда с пустыми руками.

- О, если вы Томас Ленсфорд, то я знаю, что с пустыми руками вы, действительно, ниоткуда не уходите. Я слышал о вас, сэр. Такие разбойники, как вы, всегда и везде найдут чем поживиться, но только не всегда им это удается, - продолжал иронизировать владелец Холлимида.

- Что такое?! Вы осмеливаетесь называть разбойником меня, королевского офицера! - угрожающе крикнул Ленсфорд.

- Осмеливаюсь, и сделал бы это даже в том случае, если бы рядом с вами стоял сам ваш король, - с той же твердостью и с тем же спокойствием произнес старик.

- Ах, проклятый бунтовщик! - скрежеща зубами, прошипел про себя Ленсфорд. - Берегитесь, я заставлю вас раскаяться в ваших дерзких словах! - продолжал он вслух. - Знайте, мистер Поуэль, что я имею полномочия подавлять любыми мерами всякое неповиновение воле короля... Но долго разговаривать с вами я не намерен. Если вы не желаете дать королю трех тысяч фунтов взаймы, то дайте их так, как уплачивают долг. Еще раз советую вам...

- Я совершенно не нуждаюсь в ваших советах, сэр, - не изменяя своему спокойствию, продолжал старик. - И как вы ни вертитесь, я все-таки смотрю на вас, как на простого вымогателя или попрошайку, и повторяю: ничего не дам вам, слышите? - ровно ничего.

- Так я обойдусь и без вашего согласия.

- Попробуйте.

- А вот увидите! - стиснув зубы, проговорил Ленсфорд и, обернувшись к своим людям, крикнул: - Эй, сержант! Бери десяток солдат и марш за мной!

Выкрикнув эту команду, он ловко соскочил с лошади и поднял было ногу на нижнюю ступеньку крыльца.

- Ну, нет, так просто вы в мой дом не войдете! - произнес решительным тоном старик.

С этими словами он быстро повернулся к массивной двери, вошел в нее и запер изнутри тяжелым замком. Вслед за тем захлопнулись все остальные двери и окна нижнего этажа с тяжелыми дубовыми ставнями.

Глава XII

НЕУДАВШИЙСЯ ПРИСТУП

В то время, когда хозяйские дочери отошли от окон, сэр Ричард успел шепнуть самому хозяину только одно слово: "Сопротивляйтесь!" Это слово и вселило в сердце старика новый прилив бодрости. Он остался на крыльце, а сэр Ричард снова занял свой наблюдательный пост у окна, ближайшего к парадному крыльцу и не закрытого ставней.

Судя по особому блеску в глазах сэра Ричарда, можно было понять, что рыцарь остался доволен смотром своих сил. Солдат, приведенных полковником Ленсфордом, было не более сорока человек, да и то по большей части таких, кого называют "всяким сбродом". Защитников же Холлимида собралось не менее двухсот. Правда, между ними оказалось много женщин, но зато таких, которые ничем не уступали мужчинам. Вся эта толпа казалась безоружной, но, вглядевшись попристальнее, можно было заметить, как одни прятали под одеждой огородные вилы, топоры, серпы, а другие - молотки с длинными рукоятками, мотыги и т. п. орудия, употребляемые местными горными рабочими. Все это были орудия мирного труда, но в случае надобности могли в сильных руках превратиться в смертоносное оружие.

Поднявшись на второй этаж, сэр Ричард едва не вскрикнул от радости, увидев, что в дальний конец аллеи, упиравшейся в проселочную дорогу и примыкавшей к большой проезжей дороге, входит новая толпа народа, хотя и малочисленнее первой, зато более сплоченная и, по-видимому, лучше организованная. Эта толпа шла под предводительством человека исполинского роста и телосложения, в котором нетрудно было узнать Роба Уайльда.

Великан оказался верен своему слову и хорошо умел справляться с делом, за которое взялся. Его люди были поголовно вооружены настоящим боевым оружием пиками, алебардами, кремневыми ружьями и секирами. Все это оружие они открыто несли в руках, и оно угрожающе сверкало на солнце.

Совершенно успокоенный, сэр Ричард снова спустился вниз и, стоя возле дверей, которые вели на крыльцо из дома, слышал почти всю беседу мистера Поуэля с Ленсфордом. Когда мистер Поуэль захлопнул входную дверь, сэр Ричард обратился к Юстесу Тревору, все еще стоявшему у своего окна, и торопливо сказал ему:

- Ну, мистер Тревор, наступает время действовать. Я намерен сделать все, что в моих силах, и не допустить, чтобы наш добрый и радушный хозяин был так нагло ограблен. Если желаете, можете оставаться нейтральным. Вообще поступайте, как сами сочтете нужным или удобным для себя.

- Напрасно вы думаете, что я могу остаться безучастным зрителем этих событий. Понадобится драться, - буду и драться, как умею, - с живостью ответил юноша.

- За кого? - полюбопытствовал сэр Ричард.

- Ах, зачем вы задаете мне такой вопрос? После того, что я сейчас видел и слышал, ясно, на чьей стороне я теперь могу быть! - чуть не со слезами на глазах воскликнул Юстес. - До сих пор я совсем не знал, что делается королем, и, разумеется, не могу поощрять такие действия. Кроме того, вы, должно быть, забыли, что я обязан вам своей жизнью, и буду очень рад доказать вам свою глубокую благодарность. Вы покорили не только мою шпагу, но и мое сердце; и то и другое всегда к вашим услугам.

- Теперь я вижу, что вы не только истинный друг мне, но и тому делу, которому служим я и мои единомышленники, т. е. делу человеколюбия и справедливости! - с жаром проговорил рыцарь, крепко пожимая руку юноши. - Ваша готовность быть в союзе с нами глубоко меня трогает и умиляет. Но не забывайте в вашем великодушном порыве, что, становясь на нашу сторону, вы восстанавливаете против себя своего отца и всю свою родню. Обдумайте это, взвесьте прежде, чем обнажать за нас свою шпагу. Если дело сейчас дойдет до битвы - что очень возможно, - то как бы вам не пришлось скрестить оружие с родственником, который...

- Все это я уже обдумал, сэр Ричард, - возбужденно перебил его Юстес. - Я понял, что ваше дело - правое, а то, которое защищает Редж, - отнюдь нет, и ставлю дело человеколюбия и справедливости выше всяких родственных связей. Если нам с двоюродным братом придется скрестить шпаги как защитникам противоположных интересов и стремлений, то пусть нас потом судит наша собственная совесть.

Не часто можно наблюдать на мужском лице выражение такой восторженной радости, какая отражалась на лице сэра Ричарда во время этой горячей речи его нового друга. Этот юноша, которого он случайно встретил, сразу вызвал у него симпатию; даже вооруженное "недоразумение" с ним не уменьшило этого чувства; мало того: и существовавшая до этой минуты разница в политических убеждениях не могла изменить расположения сэра Ричарда к этому милому юноше. И вот вдруг, когда наступил решительный момент и возникла необходимость открыто выступить против того или иного принципа, оказывается, что его прежний политический противник сделался горячим убежденным сторонником. Сознание этого доставило сэру Ричарду одну их лучших минут в его жизни. Такого переворота в душе Юстеса он совсем не ожидал, отчего, искренне жалея благородного юношу, и предлагал ему не участвовать в предстоящих событиях.

- Не могу и выразить вам, как я рад видеть вас на нашей стороне, дорогой Юстес! - растроганным голосом произнес рыцарь, снова пожимая руку юноше. Такая шпага, как ваша, - большая помощь во всяком деле. Очень может быть, что вам сейчас придется омочить эту шпагу в крови врагов свободы.

Сэр Ричард вовремя успел помочь мистеру Поуэлю распорядиться укреплением всех окон и наружных дверей в доме. Встретившись с хозяином, рыцарь сказал ему, что он и мистер Тревор попытаются урезонить непрошенных посетителей, и просил передать молодым хозяйкам, чтобы они ничего не боялись.

Сэр Ричард и не заметил, как с площадки верхней лестницы спустилась вниз высокая женская фигура и быстрыми шагами стала приближаться к нему. Только шелест юбок заставил обоих мужчин оглянуться. Они увидели Сабрину, подходившую с очень решительным выражением лица. Пока сэр Ричард спешил ей навстречу, чувствуя, что она именно ему хочет сказать что-то очень важное, мистер Поуэль, не желая стеснять молодых людей, тактично удалился.

- О, Ричард! - дрожащим голосом промолвила Сабрина, доверчиво положив ему руку на плечо. - Что вы задумали сделать? Надеюсь, ничего слишком поспешного?

- Разумеется, нет, моя дорогая, - ответил рыцарь. - Разве вы заметили во мне склонность к необдуманным действиям?

- До сих пор нет, но...

- Но и теперь я себе не изменю. Будьте уверены, что слепо я никогда ни во что не бросаюсь. Мною все предусмотрено, и ни вашему дому, ни тем более вам самим, то есть всей вашей милой семье, не будет угрожать никакой непосредственной опасности. Того, зачем явились эти вымогатели, они не получат, и вообще, здесь ничем не воспользуются. За это ручаются явившиеся к нам на помощь верные друзья.

Шепнув еще несколько успокоительных слов на ухо Сабрине, он горячо поцеловал ей руку и позвал Тревора, который вел почти слово в слово такую же беседу с Вегой, отыскавшей юношу в одной из нижних комнат, где он помогал ее отцу давать новые распоряжения по дому и усадьбе. Очаровательная блондинка с трудом сдерживала слезы. Но, подобно сестре, и она не боялась за себя, а думала лишь о том, кто заставил ее понять, что такое любовь.

Несколько минут спустя новые союзники, вместе со своими слугами, очутились среди толпы своих сторонников за решеткой усадьбы. Это привело в большое недоумение полковника Ленсфорда и его офицера, которые только что расставили было вокруг всего дома и двора караульных, получивших приказание никого за черту усадьбы не выпускать.

- Честные форестерцы! - крикнул сэр Ричард толпе, с ожиданием смотревшей на него.- Вы видите, что происходит? Неужели вы допустите, чтобы на глазах у вас ограбили вашего лучшего друга, Эмброза Поуэля? И притом кто? Ваш самый лютый враг, Джон Уинтор? Может ли это быть?

- Нет! Мы никогда не допустим этого! - раздался в ответ хор уверенных голосов.

- Вы, конечно, знаете, что эти солдаты, одетые в королевские мундиры, присланы сэром Джоном Уинтором? - продолжал рыцарь.

- Знаем, как нам не знать этих разбойников, будь они прокляты вместе с Джоном Уинтором! - с озлоблением крикнул один из толпы, выступая вперед. - С тех пор, как над Форестом поставлен этот Уинтор, у нас не было ни одного спокойного дня. Он отнимает у нас все наши права, которые так же стары, как наши горы и леса. Наши угольные шахты, наш лес, даже нашу дичь - все он забрал в свои разбойничьи руки. Даже дичь он объявил своей, хотя она испокон веков принадлежала каждому из нас, кто не жалел труда, чтобы добыть ее. Я заявляю протест против злоупотреблений сэра Джона Уинтора!

Этот человек, видимо, считавший самой серьезной обидой - запрещение свободной охоты на местную дичь, был не кто иной, как браконьер Роб Уайльд.

- Мы все присоединяемся к твоему протесту, Роб! - донеслось из толпы. Коли будет нужно, на одних словах мы не остановимся!

- Этот джентльмен, - продолжал великан, указывая на сэра Ричарда, - хочет помочь нам вернуть наши права. Только он один и может это сделать. Стойте за него, как будет стоять он за вас.

Взоры толпы были обращены на сэра Ричарда. Многие видели его в первый раз, но все уже слышали о нем как о правдивом и смелом человеке, открыто объявившем себя сторонником народа и парламента против короля и двора. Поэтому можно было понять, что не одна личная вражда к сэру Джону Уинтору заставляла его говорить так, как он говорил собравшемуся народу.

- Честные мои форестерцы, - произнес рыцарь, когда до него донесся одобрительный гул толпы,- благодарю вас за доверие. Я знаю ваши огорчения, причиненные произволом сэра Джона Уинтора, и приложу все свои силы, чтобы помочь вам вернуть ваши права и восстановить прежнюю свободу. Но для этого и вы должны помогать мне. Готовы ли вы тут же на месте помочь мне дать достойный отпор этим негодяям, которые уже принялись ломать двери вашего преданнейшего друга?

Действительно, в это время солдаты, по распоряжению Ленсфорда, принялись высаживать тяжелую дубовую дверь господского дома. Но это плохо им удавалось, несмотря на все их усилия и проклятия.

- Готовы, готовы, все до единого! - раздались крики одних.

- Можете надеяться на нас, как на свои руки! - заявляли другие.

- Мы - форестерцы и не побоимся никаких солдат! Начинайте, сэр Ричард, мы за вами! -кричали третьи.

- Хорошо, друзья мои, я верю вам! - отвечал рыцарь.

Глаза его горели торжеством. Двести решительных, мужественных, сильных духом и телом людей против нескольких десятков жалких наемников - разве тут можно было сомневаться в успехе?

Дав толпе нужные распоряжения, рыцарь вместе с Юстесом Тревором встал во главе ее и двинулся к решетчатой ограде усадьбы. Ворота в эту ограду были заперты и охранялись двумя солдатами. Сэр Ричард не был намерен просить их отворить ворота: он знал, что путь ему откроет его сабля и сабля его друга, а если этого будет мало, поможет сам народ.

Но солдаты и сами широко раскрыли ворота. Им их собственная шкура была дороже чести напяленного на них мундира. Грозный вид десятифутовых пик, сверкавших над головами толпы, валившей вслед за всадниками, заставил этих трусов поспешно скрыться в глубине двора, за спинами их товарищей.

Бывший вице-комендант Тауэра, полковник Ленсфорд, замер на месте. Густая толпа рослых, бородатых, хорошо вооруженных форестерцев, во главе с двумя дворянами, из которых один был известным своей храбростью офицером, была ему сейчас не по плечу. Этот человек, заслуживший впоследствии прозвище "Кровавого", был настолько же малодушен и труслив, насколько и жесток. По приказу короля он мог немножко почваниться, когда чувствовал за собой силу, но здесь за его спиной этой силы не было, и его чванство сразу улетучилось. Он видел, как убежали караульные от ворот и с какой тревогой оглядывались ломавшие дверь, бросив это опасное занятие; видел, как даже его старший сержант побледнел, и тогда он понял, что ему несдобровать, если дело дойдет до схватки с надвигавшимся на него сильным противником, движимым единым желанием во что бы то ни стало отстоять члена их партии, Эмброза Поуэля.

Полковник вполголоса что-то скомандовал своему отряду, и через минуту все солдаты вновь были на лошадях. Хмурые и злобные, они напоминали волков, внезапно попавших в облаву.

Глава XIII

БРАТЬЯ-ВРАГИ

Сэр Ричард и Юстес Тревор направились навстречу воинскому отряду. За ними плотной массой шла толпа, которая, вступив за ограду усадьбы, разделилась на две половины и окружила весь отряд. Все происходило в строгом порядке, хотя не было слышно ни слова команды. Роб Уайльд руководил толпой одними знаками, очевидно, заранее условленными. Пока сверкающие алебарды и пики еще не были направлены на солдат, но довольно было уже и того, что эта грозная, ощетинившаяся толпа окружила королевские мундиры; это подтверждало, что местное население нисколько не боялось королевских наемников и готово было вступить с ними в бой, заранее уверенное в победе.

- Капитан, или, как вас теперь называют, полковник Ленсфорд, - начал сэр Ричард, подъехав к начальнику отряда, - вы ведете себя здесь, словно все еще находитесь в Нидерландах, где можно было грабить беспрепятственно. Позвольте напомнить вам, сэр, что здесь -Англия; здесь ваши повадки неприемлемы, хотя бы им покровительствовал сам король. Именем народа предлагаю вам оставить ваше намерение, в противном случае не сетовать на последствия вашего отказа.

Разумеется, настоящий воин ответил бы на этот град оскорблений оружием. Так и советовал Ленсфорду поступить Реджинальд Тревор, который также проглотил молча немало обид, но совсем по другим причинам. Однако он напрасно ободрял своего начальника. Тот растерянно молчал, придумывая, как бы поудобнее вывернуться из создавшегося критического положения. Одного взгляда на его наемников было достаточно, чтобы убедиться в их полной ненадежности.

Видя, что Ленсфорд совсем растерялся, сэр Ричард громко сказал:

- Вы колеблетесь, вероятно, потому, что желаете избежать столкновения, со свойственной вам гуманностью опасаясь подвергнуть опасности ваших наемников, выглядящих кроткими агнцами. В таком случае я вполне сочувствую вам.

Эти иронические слова были встречены громким смехом со стороны форестерцев.

Помолчав немного, рыцарь продолжил:

- Если вам заблагорассудится удалиться отсюда, не показав нам, насколько хорошо вы умеете владеть оружием, то мы готовы примириться с этим и предоставить вам свободный выход. Но, быть может, вы все-таки решитесь дать возможность вашей сабле отличиться, - мы готовы и на это.

Слушать эти насмешки было истинной пыткой для Ленсфорда, тем более, что их сопровождал хохот и свист толпы, обрадованной смущением "храброго" воина. Горше же всего для него было то, что из окна верхнего этажа насмешливо смотрели две красавицы, одна из которых только что была предметом его восторгов.

Однако, несмотря на все это, Ленсфорд не мог найти в себе достаточно мужества, чтобы принять вызов своего противника, и он уклончиво ответил:

- Сэр Уольвейн, я нахожусь здесь вовсе не для того, чтобы сводить личные счеты. Это я успею сделать в более удобное время. Сейчас я здесь, в имении мистера Эмброза Поуэля, в качестве начальника ополчения, чтобы получить с этого джентльмена ссуду для короля. Раз он отказался дать эту ссуду, мне, не имеющему приказания доводить дело до крайностей, нежелательных и для меня самого, остается только отвезти его ответ моему начальству.

Можно представить себе, каким гомерическим хохотом встретила толпа форестерцев эти слова, обнажавшие до самого дна всю низменность души говорившего. Тот, кто до сих пор разыгрывал из себя перед этой толпой неустрашимого орла, вдруг оказался жалким, трусливо дрожащим перед силой воробьем.

Когда толпа немного притихла, сэр Ричард сказал Ленсфорду:

- Да, сэр, это будет самое благоразумное, что вы можете сделать. И чем скорее сделаете, тем лучше будет и для вас самого, и для ваших людей.

Ленсфорд молча повернул своего коня по направлению к воротам. Толпа беспрепятственно пропустила его, Реджинальда Тревора и весь их отряд, но потом провожала долго не смолкавшим гулом всяческих насмешек, который навсегда врезался в их память.

Но Реджинальд Тревор, единственный из всех, выглядевший гордым львом, припертым к стене настолько многочисленными охотниками, что сопротивляться было бы бесполезно, и затаившим свою ярость, тут же вернулся назад. Отозвав в сторону своего двоюродного брата, он сказал ему:

- Я испросил у своего начальника позволения переговорить с тобой. Юстес, как мог ты покинуть короля?

- Спроси лучше: как мог покинуть король свой народ? - возразил ему Юстес. - После всего того, чему я здесь был свидетелем и что было сделано именем короля и по его воле, я считаю себя вправе отвернуться от него.

- Это объяснение может оправдывать тебя только в глазах твоих новых и, очевидно, уже очень дорогих твоему сердцу друзей, - иронизировал Реджинальд, но что скажет на это твой отец? Едва ли он одобрит тебя.

- Очень может быть. Но что же делать! - произнес со вздохом юноша.

- "Что же делать"? - укоризненно повторил Реджинальд. - Как быстро остыли твои родственные чувства, Юстес! Ты считался одним из самых преданных сыновей, и вдруг...

- И вдруг я достиг таких лет, когда принято считать человека достаточно зрелым для того, чтобы он мог быть самостоятельным и не нуждался в совете даже таких мудрых братьев, как ты! - с легким раздражением досказал Юстес.

- Хорошо, Юст, пусть будет так! - с горечью проговорил Реджинальд. - Но смотри, как бы тебе не пришлось раскаяться в том, что ты сейчас делаешь!

- Это тоже мое дело, - ответил юноша, нетерпеливо передернув плечами. - Но о чем ты-то беспокоишься, Редж? Во всяком случае на тебя последствия моих поступков не падут. Иди своей дорогой и не мешай мне следовать по моей.

- Ах, Юст, погубишь ты себя... положишь свою юную голову на плаху!

- Что ж, пойду и на это, если понадобится, - заявил храбрый юноша. - Но если дело дойдет до плахи, то ведь она не только у короля. До сих пор те, на чьей стороне находишься ты, не обладали исключительной привилегией снимать головы, да, наверное, и не будут обладать ею. Те, кто снял с плеч голову Страффорда, в один прекрасный день могут снести голову и кое-кому... повыше. Он вполне заслужит это, если будет продолжать так, как начал.

- Что-о! Ах ты, молокосос! - вскричал Реджинальд, взбешенный этим ответом. - Ну, нет, будь уверен, что король сохранит и свою голову и корону на ней достаточно долго, чтобы успеть наказать каждого изменника, каждого презренного ренегата вроде тебя!

Эти гневные слова королевского офицера объяснялись не одной лишь преданностью королю, но и другим чувством, более субъективным, относившимся к одной из тех девушек, которые смотрели из верхнего окна дома и могли слышать все, что говорилось во дворе.

Юстес Тревор, со своей стороны, пылал желанием обнажить оружие против своего обидчика, но тот был его кровным родственником, всегда относившимся к нему хорошо. Как мог он решиться пролить эту родственную кровь? Судорожно сжимая рукоятку шпаги и чувствуя, что не может оставить без протеста брошенное ему в лицо обвинение в "ренегатстве", юноша глухо проговорил сквозь зубы:

- Редж, помни, что если бы ты не был моим родственником, то...

- То ты убил бы меня?! - вскричал Реджинальд. - Ну, что ж, убивай, если... осмелишься! - добавил он, в свою очередь, хватаясь за рукоятку шпаги.

- И осмелюсь, будь уверен! - дрожа от возбуждения, ответил Юстес. - Но только не здесь, не теперь...

- Хорошо! - сказал старший кузен, - я буду ожидать новой встречи с тобой... быть может, на поле битвы. И тогда, клянусь тебе Небом, я заставлю тебя раскаяться, не дам тебе пощады. Я оправдаю наш девиз. Когда я направлю на тебя свое оружие, то ты услышишь из моих уст: "Без пощады!"

- Хорошо, Редж, когда я услышу это от тебя, то отвечу тебе тем же! твердо проговорил юноша.

Реджинальд молча повернул коня и понесся догонять свой отряд. С этой минуты в его отравленном ревностью сердце созрело твердое решение действительно не давать никакой пощады своему двоюродному брату, если придется встретиться с ним на поле битвы.

Глава XIV

НАЧАЛО СОБЫТИЙ

Через несколько месяцев после описанных событий началась страшная междоусобица. Вся Англия резко разделилась на два противоположных лагеря. Помимо двух главных лагерей, каждое графство, каждый округ разбились на мелкие отряды, предводители которых шли друг на друга с таким же мужеством и доблестью, как настоящие боевые военачальники.

Большинство поместного дворянства укрылось в защищенных стенами городах. Те, которые были в состоянии укрепить свои усадебные дома, оставались на месте и собирали вокруг себя друзей и сторонников. Дороги сделались небезопасными для мирных путников. Когда на них встречались не знакомые друг другу люди, тотчас же раздавался окрик: "Вы за кого: за парламент или за короля?" Если звучал неблагоприятный ответ, выхватывалось оружие и начинался бой, сопровождаемый криками: "Без пощады!" и кончавшийся поражением и даже смертью сторонников той или другой стороны.

При возникновении так называемого "великого мятежа" - хотя это движение следовало бы назвать иначе - в графствах, опоясывающих Уэльс, в большинстве были роялисты, если не по численности, то по своему весу и силе. То же наблюдалось и в самом Уэльсе, где население находилось всецело под руководством и давлением знатного и богатого дворянства, строго контролировавшего его политические склонности и действия. Яркой иллюстрацией к этому может послужить Монмаутсшир, где граф Вурстер держал в повиновении самые буйные элементы, не оставляя без внимания и без своего влияния самые укромные уголки.

Там, где не было таких сильных влиятельных лиц, например, в Пемброке и Глеморгане, на юге Уэльса, в некоторых его северных графствах и областях, население тяготело, разумеется, к свободе. Из окраинных графств особенно предано было королю Салопское. Это было очень естественно, потому что его население в течение целых столетий привыкло преклонять голову и колени пред своими деспотами - так что рабская покорность и угодливость перед знатью крепко вошли в его плоть и кровь.

То же самое, и даже в еще большей степени, было и в Гирфорде. Его полупастушеское, полуземледельческое население само, без всякого принуждения, стояло на стороне королевской власти. Всюду и во все времена на земле близость к природе и занятие мирным трудом, среди простора полей и лугов, настраивало население на тот мечтательный лад, который оказывает своей кроткой пассивностью самую сильную поддержку своеволию и тирании его деспотов. Не будь этого, никогда не мог бы иметь места "илистый" империализм во Франции, не говоря уже о его еще более "вязкой" имитации в Англии. К счастью, по эту сторону Канала встречалось низменных элементов все-таки намного меньше, чем по ту.

Итак, Гирфордское графство было строго монархическим, но все же с примесью противоположного характера. Многие из простого народа, в особенности те, кому приходилось жить ближе к Глостерскому графству, были настроены иначе, и среди тамошнего дворянства встречались такие благородные исключения, как, например, Кэйрлы, Поуэли, Гоптоны и благороднейший из всех сэр Роберт Гарлей из Брамптон-Брайана. Если в этом славном списке не встречается имени сэра Ричарда Уольвейна, то только потому, что автор нашел более удобным сохранить за этим доблестным рыцарем его боевое имя, умолчав о действительном.

Из западных графств, заслуживших наибольшую славу на свое доблестное поведение в дни великой скорби английского народа, более всех отличалось Глостерское. Когда свет свободы повсюду еле теплился и очень чадил, он ярко горел только на берегах Северны, а в двух главных городах этого графства, Глостере и Бристоле, пылал ярчайшим костром. Этот свет, или костер, или маяк освещал путь друзьям свободы и поддерживал в них необходимую бодрость духа в борьбе с угнетателями.

Бристоль как город портовый был важнее Глостера. Он являлся крупным складом и центром заморской торговли, вследствие чего население этого города, разумеется, было свободно от узких воззрений и предрассудков, свойственных нашим островитянам. Некоторые из бристольских граждан уже в то время были достаточно просвещены и поняли, что мир создан вовсе не для наслаждения одних лишь королевских сибаритов и для мучений их подданных и рабов. Сообразно этому бристольцы и отдавали предпочтение парламенту, когда пробил час выбирать между собранием народных представителей и королем. Поэтому, когда в Бристоль был назначен военным губернатором полковник Эссекс, сын лорда, главнокомандующего армией парламента, его там приняли с распростертыми объятиями, и ни один голос не возвысился против него.

Однако вскоре же свободомыслящие бристольцы сделали открытие, очень удивившее и смутившее их. Открытие это состояло в том, что человек, присланный самим парламентом для защиты интересов сторонников свободы, оказался способным скорее на другое. Живи полковник в наше время, он был бы вигом, хотя и с уклоном в сторону тори. Будучи бристольским губернатором в 1642 году, он настолько был расположен к роялизму, что хвастался своей нестриженой головой и покровительствовал тем, кто носил длинные локоны и не иначе как с пеной у рта говорил о пуританах и квакерах. В Бристоле тогда было много длиннокудрых дворян в качестве пленников, взятых Стемфордом при Гирфорде и живших совершенно свободно в городе. Снисходительный полковник не только постоянно бывал с этими пленными в одной компании, но и состязался с ними за кубком вина в насмешках над "круглоголовыми", принадлежавшими к плебеям и лишенными всякого вкуса к дворянскому чванству.

К счастью, язык этого полуренегата был длиннее его осторожности, а голос оказался настолько громким, что достиг чуткого слуха парламента. Благодаря этому, в один прекрасный вечер, когда Эссекс участвовал в очередной пирушке со своими друзьями-роялистами, он был вызван в переднюю, где его ждал человек, который сурово сказал ему:

- Полковник, на меня возложена неприятная обязанность арестовать вас.

- Арестовать?.. Меня?.. - повторил губернатор, сверкнув глазами. - Да вы с ума сошли, милостивый государь! Кто вы?

- Этот документ подтвердит вам мои полномочия и объяснит, кто я, спокойно ответил суровый человек.

С этими словами он вручил губернатору сложенный вдвое листок пергамента, на котором красовалась печать, но не королевская, а парламентская. На этом листе был написан приказ, обязывающий полковника Натаниэля Финса взять под стражу бристольского военного губернатора, полковника Эссекса, и занять его место. Под приказом, кроме печати, была подпись: "Обер-секретарь парламента Ленталь".

Пораженный губернатор выразил было шумный протест, но тем и ограничился, потому что весь гарнизон крепости, еще утром находившийся под его командой, также оказался арестованным. Эти "доблестные" защитники города, узнав о смене их начальства, нашли более благоразумным молча покориться обстоятельствам.

Таким образом, низложенный губернатор, вынужденный расстаться со своими приятными собутыльниками, был препровожден в крепостную тюрьму, как простой преступник. Это он-то, сын графа Эссекса, военный губернатор одной из самых важных крепостей! Тот же самый парламент, который вначале облек его таким высоким доверием, низложил его, когда убедился в его двоедушии.

Глава XV

СЕРЖАНТ НАРОДНОЙ ГВАРДИИ

- Ну, вот, теперь мы скоро доберемся и до города, Уинни. Ах, как я рад! Наверное, не меньше меня радуешься и ты, приятель, а?

Так говорил Джек-Прыгун, обращаясь то к сестре, шагавшей рядом с ним, то к своему ослику, как всегда, тащившему на своей натруженной спине пару больших корзин.

На этот раз мы встречаем брата и сестру не на одной из форестских дорог, а на пути к Бристолю, высокие здания которого начали уже вырисовываться вдали.

Можно было подумать, что животное поняло слова своего хозяина: осел с оживлением поднял голову, весело тряхнул своими длинными ушами и прибавил шагу.

- Ну, до города еще добрых три мили, - заметила девушка. - Нескоро еще доберемся до него.

- Нам нужно попасть в него не позже семи часов, - продолжал Прыгун. Авось поспеем.

- Поспеем, если нас ничто не задержит, - проговорила девушка, с беспокойством оглядываясь вокруг.

- Ну, что же может задержать нас? - возразил ее спутник, отирая рукавом куртки вспотевший лоб. - Губернатор в Глостере сказал, что здесь мы если и встретим кого, то разве только разъезды наших солдат. Хорошо, кабы так... Ах, как стало теперь неприятно путешествовать! Каждую минуту так и жди, что на тебя налетят эти королевские сорванцы. Если бы нам давеча не посчастливилось незаметно прошмыгнуть мимо той компании, которая сломя голову неслась в Берклей, и моя деревяшка была бы прозрачной, то я мог бы лишиться не только последней ноги, но, пожалуй, и головы. Ну, а здесь, полагаю, не так страшно. Эта сторона пока еще в руках у наших...

- Ну, ты не очень надейся на это, Джек, - возразила сестра. - Пока мы не попадем в город, нужно всего опасаться. Разве ты не слыхал, как говорили бывалые люди, что королевские драгуны рыщут по всей стране. Их главарь, принц Руперт, прямо какой-то бешеный зверь: давит народ конями, стреляет в людей из пистолета, словно в лесную дичь. Как бы и нам не попасть здесь в какую-нибудь беду, Джек. Меня томит какое-то предчувствие... Впрочем, быть может, оно и ошибочное...

- Будем надеяться, что оно ошибочное, Уинни. Пока ведь с нами ничего не случилось особенного, хотя, конечно, можно наткнуться на беду и перед самым городом. Но, Бог даст, с нами ничего не случится такого... Не забывай, что если мы попадем благополучно в город и выполним поручение, то и пользу получим хорошую. Мы сразу заработаем столько, сколько нам не выручить и за целый год нашей торговлей. Разве это не важно для нас с тобой, Уинни, как ты думаешь, а?

- Конечно, важно, иначе я ни за что не отправилась бы в такой дальний и опасный путь, - согласилась девушка.

Говоря так, она, однако, кривила душой. Главная цель предпринятого ею с братом действительно рискованного и дальнего путешествия была иная: в Бристоле девушка надеялась встретить человека, которого не видела уже несколько месяцев и который был ей дороже всего на свете. Этот человек, как, вероятно, уже догадался читатель, был Роб Уайльд, местный браконьер. Он стал солдатом и, произведенный вскоре за особое отличие в чин сержанта народной гвардии, состоял в числе мелких командиров бристольского гарнизона.

- Бодрись, Джинкем, бодрись, дружище! Скоро доберемся до отдыха и вот как накормим тебя! - поощрял Джек осла.

И они все трое ускоренным шагом продолжали путь, мечтая каждый о своем: безногий - о награде, которую он должен получить в Бристоле, девушка - о свидании с близким другом, а осел - об отдыхе и обещанном корме.

Пока наши путники шагают, бросим беглый взгляд на разыгравшиеся события.

Это случилось вскоре после взятия Сиренстера принцем Рупертом, когда все население города было почти поголовно истреблено, без различия пола и возраста, а уцелевшие в резне были уведены или, точнее, уволочены в Оксфорд в качестве "приятного" зрелища для короля. Чтобы встретить это "триумфальное шествие", король в сопровождении всех своих придворных и сподвижников, отбыл из этого города, хотя и вмещавшего в своих пределах много высших учебных заведений, но больше хваставшегося своим просвещением, нежели обладавшего им в действительности. Почти десять миль проехал этот нарядный сброд, желая поскорее насладиться зрелищем сотен несчастных пленников, полунагих, босых, окоченевших от зимнего холода, покрытых ранами, облепленных грязью дорог, по которым их гнали, как скотину на рынок.

Один беспристрастный историк - во всяком случае, не сторонник парламента, - так описывает эту ужасную картину:

"Связанные попарно, пленники сгонялись в Оксфорд. Король в сопровождении своих ближних дворян, генералов и толпы городской черни отправился им навстречу. Бесконечной вереницей тянулись пленники по дороге, окруженные кавалерией. Среди пленников находились дворяне, солдаты, земледельцы и горожане. Вся окрестность дрожала от гула лошадиного топота. Пленники местами брели по колено в грязи. Конвойные подстегивали их и гнали, как баранов на бойню. Многие были покрыты ранами, все были страшно измучены. Среди этой толпы страдальцев особенно выделялась трагическая фигура почти нагого человека, сидевшего на лошади, которую вел на поводу один из конвойных. Несчастный не мог держаться на ногах, ему поневоле была оказана эта милость, т. е. его просто бросили на спину лошади. Это был совсем еще молодой, очень красивый человек. Несмотря на свое состояние, он все-таки старался сидеть прямо. Молодое тело было усеяно множеством зияющих ран, из которых струилась алая кровь. Когда этого умирающего юношу подвели к королю, одна старушка-горожанка крикнула: "Что, получил свое, негодный изменник?! Хорошо тебя отделали?" Юноша окинул старушку укоризненным взором, хотел что-то возразить, но тут же свалился с лошади и умер..."

Таково было зрелище, которым принц Руперт развлекал своего дядю после взятия Сиренстера. "Мягкосердечный", как его называли льстецы, король глядел на весь этот ужас без малейшей жалости во взгляде, а его свита оскорбляла несчастных пленников разными непристойными шутками, смехом, глумленьем, в то же время славословя и поздравляя бесчеловечных "победителей".

Падение Сиренстера было сигналом к падению еще целого ряда таких важных пунктов, как Тьюксбери, Мальмсбери, Девайзес, занятых прежде войсками парламента. Даже превосходно укрепленным замкам Седлей и Берклей пришлось сменить и гарнизон, и развевавшиеся на их сторожевых башнях флаги и знамена. Вообще, сторонники парламента в это время были окружены со всех сторон.

Неудивительно поэтому, что Джек-Прыгун и его сестра боялись встречи с роялистами, или "кавалерами", как их преимущественно называли в народе. Эти беспутные "рыцари" не щадили даже скромных сельских разносчиков. Один из них, Гастингс, сын знатного вельможи, издевательствами над торговцами сельскими продуктами заслужил себе прозвище "Грабителя разносчиков". Пример подавал сам принц-грабитель Руперт. Где он находился со своим блестящим сбродом, там каждый мирный путник рисковал быть обобранным и при малейшем сопротивлении хладнокровно зарезанным этими разбойниками в мундирах.

В сущности, опасение Джека и его сестры быть ограбленными могло показаться очень странным, так как ни на них самих, ни в корзинах на спине осла не было ничего ценного. Только намек Джека на то, что его деревянная нога не прозрачна, мог послужить догадливому человеку некоторым указанием на истинную причину тревоги Прыгуна.

Поощряемый ласковыми словами хозяина, его длинноухий друг подвигался вперед с таким усердием, что Джек едва поспевал за ним и порой готов был даже немножко поумерить пыл животного, рвавшегося попасть поскорее к яслям с обещанным кормом. К счастью для путников, никаких подозрительных встреч не произошло, и к назначенному времени они уже были у ворот Бристоля.

Бристоль в те дни был очень укрепленным городом, окруженным крепкими стенами и мощными старинными бастионами, только что отремонтированными и оборудованными. Ворота были заперты, подъемный мост был поднят, и стража была наготове. Короткий зимний день давно кончился, и стало совершенно темно. Местность перед воротами освещалась чем-то вроде маленького маяка, устроенного на воротах, что давало возможность часовым ясно видеть каждую приближающуюся фигуру.

Когда наши путники вместе со своим ослом подошли к воротам, часовой окинул всех троих пронизывающим взглядом. Сразу определив по убогому виду, кто они, он крикнул дежурному сержанту, что в город просятся "женщина, мужчина и осел". Наперекор обычаю, часовой упомянул сначала о женщине, а не о мужчине, вероятно, потому, что она прежде всего бросилась ему в глаза, поразив его своим ростом. Сверх обыкновения и сержант оставил ошибку часового без замечания. Молча поспешив к воротам, он выглянул в окошечко, закрытое железной створкой, и отдал приказ опустить мост.

Этим самовольным распоряжением сержант взял большую ответственность на свои плечи, хотя и достаточно широкие и крепкие, чтобы вынести любую тяжесть. Сержант этот был Роб Уайльд. Как нарочно, начальник стражи в это время отсутствовал, и Роб надеялся, что небольшое превышение власти будет ему прощено.

- А, Уинни! Это ты? - вскричал он, узнав женщину. - Потерпи минуточку, пока мы опустим мост.

И он бросился сам помогать людям опустить мост. Усталая путница терпеливо ждала. Она готова была прождать хоть целый час, услышав голос любимого человека и поняв, что скоро увидит и его самого. Через минуту завизжали тяжелые блоки, загремели толстые железные цепи, и мост плавно опустился, образуя широкий проход.

- Здравствуй, Уинни! - весело приветствовал Роб Уайльд девушку, отведя ее в тень. - Откуда вы явились? - продолжал он, поцеловав ее в губы.

- Из Глостера, - ответила она.

- С товаром?

- Нет, мы пришли сюда совсем по другому делу.

- Так почему же ваш осел с корзинами на спине? Значит, они пустые?

- Пока пустые, но назад надеемся отправиться с нагруженными.

Девушке хотелось сразу сказать всю правду. Она и от Джека скрыла, что, собственно, погнало ее сюда. Если в Глостере ее брату было дано одно поручение в Бристоль, то совершенно случайно. Джек во всем верил сестре и слушался ее. Когда она сказала, что нужно идти в Бристоль и захватить с собой осла с пустыми корзинами, он не стал долго расспрашивать, зачем и почему, а просто молча приготовился в путь в назначенное ею время. И только теперь он догадался, в чем дело.

- Так, значит, вы собираетесь и назад? - продолжал Роб.

- Разумеется. Как только покончим с делом, ради которого пришли, сейчас же и пустимся обратно, - ответила девушка. - А почему бы нам не сделать этого?

- Да ведь дороги теперь не прежние. На каждом шагу могут подстерегать опасности. Если бы я знал, что вы идете в такую даль, я бы очень беспокоился. Нет, право, вам лучше пока остаться здесь.

Сердце девушки замерло от радости. Она несколько месяцев уже не видела своего возлюбленного. За это долгое время он превратился в воина, даже в сержанта, и притом, как ей казалось, такого блестящего, что ни один офицер, ни один генерал, даже сам главнокомандующий не могли бы с ним соперничать в представительности. Да и в самом деле, при своем громадном росте, богатырской фигуре, затянутой в мундир, со стальной каской на голове, с широкой сержантской перевязью через плечо, в высоких сапогах со шпорами, он мог показаться простодушной сельской девушке каким-то сказочным принцем. Тем более, что с детства она привыкла видеть его в такой же грубой простой одежде, в какой ходила сама, часто оборванным и грязным, что, однако, не помешало ей полюбить его.

С тех пор, как Уинифреда узнала о происшедших с Робом переменах, повлекших за собой его отъезд в большой город, она не имела ни минуты покоя. Ей казалось невероятным, чтобы он остался ей верен в новом своем положении. Мало ли он теперь видел красивых девушек, которые могли обольстить его? Ведь он сам был так красив, по ее мнению, что должен был очаровать все женские сердца. Но слова "милая Уинни" и забота о ее безопасности доказывали, что он к ней не изменил своего отношения. О том же свидетельствовали и его честные глаза, глядевшие на нее с прежней нежностью, и его ласковый голос. Прочь все сомнения!

Она сама бросилась к нему в объятия и крепко его расцеловала. Потом начала было рассказывать, зачем привела с собой брата с Джинкемом. Но сержант прервал ее:

- Об этом мы поговорим потом, когда у нас будет побольше времени. А теперь скажи только, где вы думаете остановиться в городе?

- Да там же, где останавливались раньше, когда бывали здесь, в гостинице под вывеской "Птичий куст".

- Эта что за Авонским мостом?

- Да, улицы за две от него.

Бристоль не был для Уинифреды незнакомым городом: она не раз уже бывала в нем с братом и ослом. Товар на рынках этого многолюдного города всегда хорошо продавался и оплачивался.

- Я бы пошел вас проводить, если бы не был сегодня дежурным у ворот, сказал сержант. - Я не имею права ни на одну минуту покидать своего поста. Если бы был на месте мой капитан, он, наверное, отпустил бы меня на часок. Но, к несчастью, его нет... Кстати, Уинни, ты знаешь моего капитана, уже видела его.

- Разве? Где же я могла его видеть?

- Да в Холлимиде, нынче летом.

- Так это сэр Ричард?

- Нет, не он, - поспешно ответил Роб, у которого в части сэра Ричарда были сомнения, продиктованные ревностью. - Это Юстес Тревор, который вначале подрался с этим самым сэром Ричардом, а после драки очень с ним подружился и представил его хозяевам Холлимида. Ты ведь слыхала тогда об этой истории, Уинни?

- Слыхала. Он долго прожил в Холлимиде, и я даже знаю, почему, - сказала девушка. - Там есть хорошенькая, светловолосая барышня, и мы ожидали, что она будет его невестой.

- И будет, - с уверенностью проговорил Роб. - Лучшего жениха ей не найти... Но что мы все толкуем о других, а о себе забываем? - совсем другим тоном продолжал он, вновь привлекая к себе девушку. - Ты себе и представить не можешь, как я рад тебя видеть, моя дорогая козочка!

Уинифреда теперь чувствовала, что это была правда.

- Ах, злодейка судьба! - снова заговорил он, обменявшись с нею десятком горячих поцелуев. - Какая досада, что нет капитана! Но он хотел вернуться непременно сегодня же. Быть может, ты подождешь меня, если я приду ночью поболтать с тобой по душам? А если ты чересчур устала, то отложим это до завтра.

- Нет, я лучше прожду тебя до самой утренней зари, милый Роб. Приходи, когда можешь. Я...

Она хотела еще что-то добавить, но в это время к молодым людям приковылял Джек, до тех пор остававшийся в стороне.

- Уинни, нам некогда долго задерживаться, - встревоженно сказал он. - Ты знаешь, дело не терпит.

- Да, да, правда! Идем, Джек, - торопливо ответила девушка с виноватым видом.

Сержант в недоумении перевел свой взгляд с Джека на его сестру и обратно. Очевидно, они что-то от него скрывали, но что именно? Какой мог быть у них секрет он него?

Как ему ни хотелось узнать этот секрет, он не решался прямо предложить вопрос, который мог оказаться неуместным, и очень мучился из-за этого. Уинифреда своим тонким женским чутьем угадала его мысли и шепнула ему:

- Не думай ничего дурного, милый Роб. У нас есть небольшое дельце, о котором мы обещали никому не говорить, пока оно благополучно не закончится. Когда ты придешь в гостиницу, с ним будет покончено, и я все скажу тебе.

- Хорошо, я верю тебе, дорогая, - сказал сразу успокоившийся Роб, еще раз крепко целуя девушку. - Идите с миром. При первой возможности я прибегу к тебе.

- Ах, как бы нам не опоздать! - озабоченно ворчал Джек, быстро подпрыгивая и постукивая своей деревяшкой по гулкой городской мостовой. - Помнишь, Уинни, ведь губернатор сказал - не терять ни одной минуты. А ты столько времени проболтала со своим дружком. Я был, как на иголках... Но вот что: не лучше ли нам пройти сразу в замок, чем еще завертывать в гостиницу? Как ты думаешь, а?

- Нет, - возразила девушка, - сначала мы поставим Джинкема на место и велим его покормить, а потом и в замок. Без Джинкема даже скорее выйдет. Авось, не опоздаем.

Как всегда Джек сдался, согласившись с доводами своей сестры, рассудительность которой ставил выше своей собственной. С обычными своими прибаутками он стал погонять осла к мосту.

Глава XVI

В ГОРОДЕ И ЗАМКЕ

Через реку Авон, разделяющую город Бристоль на две половины, был перекинут мост с дорогой посередине, застроенный по обеим сторонам зданиями и укрепленный с обоих концов башнями: таков всегда был вид мостов в прежние годы. Среди жилых домов и торговых помещений красовалась даже церковь очень оригинальной постройки и удивительно непропорциональных размеров: семидесяти футов в длину и только двадцати одного в ширину.

Мост этот сыграл значительную роль в политических судьбах Бристоля, так как его обитатели, - "мостовики", как их называли в отличие от других, - были все поголовно приверженцами парламента, и он, в особенности по вечерам, являлся местом сборища единомышленников всего города.

Так и в этот темный и холодный мартовский вечер, который мы описываем, на одном из концов моста собралась довольно многочисленная толпа с намерением потолковать о событиях дня и высказать свои предположения насчет будущего. Ревностный патриотизм заставлял собравшихся пренебречь личными удобствами. Тысячеголовая толпа, сжатая со всех сторон, подобно сельдям в бочонке, терпеливо стояла целыми часами, лишь бы только услышать слово правды и нелживого обещания.

Я не знаю зрелища более впечатляющего, чем то, которое представляет собой собрание свободомыслящих людей, этого моря людей, на лицах которых так ярко выражается природная склонность человека ко всему, что носит в себе истину и добро и отвращение ко всему лживому и злому. Наоборот, я не нахожу зрелища более жалкого, чем то сборище, среди которого проповедуется насилие. На этих сборищах скапливаются мракобесы, враги свободы, угнетатели человечества.

В числе собравшихся на Авонском мосту было немало обмундированных и вооруженных людей, хотя и не принадлежавших ни к одному из полков регулярной армии. Это были добровольцы, тогда еще впервые появившиеся в Англии, на смену насильственно набираемым "тренированным бандам". Они держали караул на мосту под начальством молодого офицера, имя которого впоследствии озарило славой страницы летописи, а меч навсегда запомнился врагам свободы. Это был капитан Джон Бэрч, из торгового сословия.

Писатели Реставрации покрыли липкой грязью память этого честного человека, с презрением называя его низкородным, погонщиком вьючных лошадей, выскочкой и тому подобными кличками, равно как со злобой упрекают они и Оливера Кромвеля в том, что он был пивоваром. Между тем Джон Бэрч вовсе не был "низкородным": он происходил из семьи состоятельных торговцев и сам занимался торговлей, которую вел довольно успешно. В то время вовсе не считалось постыдным заниматься торговлей; ею занимались и многие дворяне, несмотря на их показное презрение к "торгашам". К тому же Джон Бэрч, судя по его дошедшей до нас обширной корреспонденции, обладал и некоторой образованностью, а грамотностью даже превосходил многих своих высокопоставленных современников, не исключая и самого короля. Превосходил он многих и природным умом и редкой храбростью. Как партизанский вождь он стоит на первом месте, и описания его подвигов в этой народной войне читаются, как самый интересный роман с приключениями.

Будучи одним из первых и усерднейших сторонников парламента, Джон Бэрч собрал в Бристоле многочисленный отряд добровольцев, преимущественно из "мостовиков". С частью этого отряда он и держал на мосту караул, предназначенный не столько для отражения внешних врагов, сколько внутренних, приютившихся в стенах самого города, так как в Бристоле находилось множество пленных роялистов. Хотя они и находились под присмотром, но им разрешалось "на честное слово" разгуливать по улицам, и при первом же удобном случае они могли нарушить это слово, что многие из них, к своему стыду и позору, и сделали.

В глазах короля их это нисколько не роняло: напротив, это только способствовало его благосклонности к ним и побуждало его давать им повышения, вплоть до самых ответственных должностей, как он сделал, например, с Вавасором.

Измена, не только терпимая, но и поощряемая бывшим бристольским губернатором Эссексом, находившимся теперь в берклейском замке, не была еще устранена; она только затаилась, готовая при первой же возможности поднять свою змеиную голову. И новому губернатору, Натаниэлю Финсу, стоило немалого труда держать ее в страхе. К сча- стью, у него в этом был хороший помощник в лице Джона Бэрча. Энергичный капитан-доброволец, казалось, был рожден для этой обязанности. Благодаря двуличности бывшего губернатора ему дважды самому пришлось пострадать: он был ни за что ни про что посажен Эссексом под арест. С тех пор Бэрч сделался особенно осмотрительным и осторожным.

И вот, обозревая свой участок, он увидел приближавшуюся группу, которая не могла не поразить его: впереди ковылял маленький мужчина с деревянной ногой, за ним шла женщина, чуть ли не вдвое выше его ростом, а между ними шагал осел, навьюченный двумя корзинами. Это были Джек-Прыгун, Уинифреда и Джинкем.

Хотя сам Бэрч был не погонщиком вьючных животных, как его называли враги, а крупным торговцем, производившим скупку разных товаров по всей провинции, он все же отлично знал все местные дороги и способы доставки товаров. Поэтому с первого же взгляда догадался, что это идут разносчики, простые сельчане. Мост был достаточно хорошо освещен фонарями и огнями от домов, и, когда путники приблизились, капитан мог ясно рассмотреть их лица. По этим лицам наблюдательный Бэрч понял, что это люди бывалые. Если они шли из Глостера или хотя бы из Берклея, то могли подхватить дорогой кое-какие важные новости, которые не мешало бы узнать от них. Рассуждая таким образом, Бэрч вышел на середину дороги и остановил разносчиков вопросом:

- Откуда идете, почтенные люди?

- Из Глостера, ваша честь, - ответил Джек.

- А по какому делу вы пришли в Бристоль?

- По своему обычному. Как вы видите, мы разносчики.

- Да, но корзины ваши, кажется, пусты, - сказал капитан, заглянув в корзины. - Почему это?

Вопрос этот смутил было Джека, но сестра поспешила спасти положение, ответив своим громким и ясным голосом:

- Мы пришли купить здесь кое-что для Глостера и других мест, подальше. Мы, собственно, из Динского Леса. В Глостере всего не достанешь, что бывает нужно в нашей стороне.

- Ах, вы из Динского Леса! - подхватил капитан. - А когда вы вышли оттуда?

- С неделю тому назад, ваша честь, - снова подал голос Джек.

- Да, оттуда не близко, - заметил Бэрч, покосившись на деревяшку разносчика. - Наверное, вам попадалось немало народа по пути, особенно между Глостером и нашим городом. Не можете ли вы, добрые люди, сказать мне...

Капитан круто оборвал свою речь, заметив, что вокруг начинают собираться любопытные. Он хотел продолжать свои расспросы, отведя путников в сторону, но вдруг увидел, как к женщине подошел мужчина исполинского роста с мощной фигурой, в форме кавалерийского сержанта и по-дружески заговорил с этой женщиной.

- А, сержант Уайльд! - воскликнул офицер-доброволец. - По-видимому, вы знаете этих людей?

- Как мне не знать их, капитан, когда мы родились и вместе росли в Дин-Форесте! - воскликнул бравый сержант.

- Ну и отлично, - заметил вполне успокоенный капитан, и дал своим людям знак пропустить путников через мост.

Обменявшись еще несколькими словами с капитаном, Роб обернулся к Уинифреде и схватил ее за руку.

- Милая Уинни, - шепнул он девушке, - я отпросился на часок. Капитан Тревор вернулся, едва вы успели отойти от ворот. Когда я ему сказал о вас, он велел мне позаботиться о вашем ночлеге. Славный он человек, не правда ли, Уинни?

- Хороший, Роб. Мало таких хороших, - ответила Уинифреда, про себя отмечая, чем именно вызывалась доброта мистера Юстеса Тревора к ней и ее брату: конечно, любовью к их прекрасной землячке.

Джек хмурился и неодобрительно качал головой. Новая задержка на мосту была для него настоящей пыткой: благодаря этой задержке, могли разлететься в пух и прах все его надежды на хорошее вознаграждение. Что же касается его сестры, то последняя мало об этом заботилась; она чувствовала себя полностью вознагражденной за все трудности долгого пути, видя шагающего рядом любимого человека.

Между тем к Джону Бэрчу, глядевшему вслед тем, с кем он только что разговаривал, подошла торопливыми шагами женщина, закутанная в длинный темный плащ с опущенным на лицо капюшоном. Оглянувшись кругом и не видя ничего подозрительного для себя, эта женщина откинула капюшон, и свет фонарей озарил прелестное женское личико с тонкими благородными чертами.

- Марианна! - вполголоса вскричал капитан. - Зачем вы пришли сюда? В чем дело?

- Ваша жизнь в опасности, Джон, - в страшном волнении ответила та, которую звали Марианной. - Я только что узнала об этом и поспешила, чтобы сообщить вам.

- Откуда же угрожает мне опасность, Марианна?

- От изменников. Они готовятся... вооружаются... хотят поднять народ на защиту короля! - отрывисто проговорила молодая женщина, дрожа с головы до ног и задыхаясь.

- Но кто они? И откуда вы узнали об этом?

- Они собрались кто в доме у Иоменса, кто у Баучера. Ждут подкрепления с улицы... Среди них... мой отец и брат. О, Господи! Но ваша жизнь мне дороже всего на свете. Берегите ее, дорогой Джон! Не пренебрегайте моим предостережением!

- Не беспокойтесь, милая Марианна, не пренебрегу. Не медля ни минуты, я приму меры против заговорщиков. Не бойтесь за меня.

Торопливое объятие, торопливый, но жаркий поцелуй - и молодая женщина, снова прикрывшись капюшоном и завернувшись в плащ, поспешно удалилась с моста. Взглядом, полным любви провожал ее изящную фигуру молодой капитан, и когда она, наконец, совсем скрылась в ночной темноте, он со вздохом отвернулся и прошел в караульную.

Эта девушка считалась одной из бристольских красавиц. Отец ее был очень богатый и гордый купец. Если бы он слышал, что говорила его дочь Джону Бэрчу, то собственноручно сбросил бы ее с моста в воду.

Некоторое время спустя капитан Бэрч несся во главе отряда добровольцев по направлению к городской крепости, к так называемому "Замку". Весь отряд, сидя на превосходных конях, был с головы до ног вооружен.

В это самое время в Замке происходил военный совет под председательством самого губернатора Натаниэля Финса. Кстати, нужно сказать, что этот человек, хотя и был неизменно предан парламенту, но другими достоинствами, необходимыми для его ответственной должности, не обладал. По профессии он был стряпчим и лучше разбирался в юридических тонкостях, чем в административных и, тем более, военных делах. Человек безусловно честный, прямолинейный и внешне спокойный, в действительности же он был чересчур горяч и несдержан, так что часто отталкивал от себя своих лучших друзей и портил самые лучшие отношения, не умея обуздать свой резкий язык. К счастью, он был окружен людьми с большим дипломатическим тактом и военным опытом: они контролировали его действия и удерживали от многих пагубных ошибок и увлечений. К числу этих людей принадлежал сэр Ричард Уольвейн.

Этот рыцарь, как и Юстес Тревор, очутился в Бристоле потому, что весь Дин-Форест с соседними областями был временно захвачен роялистами. Сэра Джона Уинтора, действующего в западной части этой провинции, поддержали в других местах лорд Герберт и Гарри Линджен. Особенно трудно было бороться с дисциплинированными и хорошо вооруженными наемными и партизанскими отрядами лорда Герберта, и сторонники парламента отовсюду были вытеснены из Фореста. Не теряя, однако, бодрости духа, сэр Ричард соединил свои отряды с главными парламентскими силами, выступившими против регулярных королевских войск. В описываемое время обе армии действовали в Вурстершире, Варвике и Салопе. Они уже вступали в битву при Эджхилле, - битву, не выявившую победителя, но в которой с обеих сторон проявлялось столько же стойкости и храбрости, сколько и жалкой трусости.

Не были повинны в трусости лишь отряды сэра Ричарда; напротив, все они проявили чудеса стойкости, и не при одном Эджхилле, но и на других полях сражения. Особенно отличился отряд, находившийся под командой сержанта Роба Уайльда, одно имя которого внушало панический ужас королевским солдатам. Даже блестящая конница принца Руперта старалась по возможности избегать стычки с этим отрядом, хотя превосходила его вдвое только по численности. В силу обстоятельств Роб со своим отрядом вынужден был войти в состав бристольского гарнизона; это было крайне неприятно свободолюбивым форестерцам, всегда стремившимся к свободе, но горькая необходимость заставила их покориться.

Вместе с сэром Ричардом и "большим сержантом", как называли в народе Роба Уайльда, оказался и Юстес Тревор, весь, душой и телом преданный парламенту с того дня, когда он в Холлимиде собственными глазами убедился в неправоте той партии, к которой принадлежал раньше.

Вернемся, однако, к новому бристольскому губернатору.

В описываемый нами вечер 7-го марта, т. е. всего несколько дней спустя после ареста Эссекса, он собрал в одной из своих приемных в Замке всех старших офицеров, командовавших отдельными частями местного гарнизона. Его предшественник непременно провел бы этот вечер, как и все предыдущие, в веселой компании легкомысленных кавалеров и дам, но Натаниэль Финс был человек серьезный, положительный и всему на свете предпочитал исполнение своих обязанностей, хотя иногда и не совсем верно понимал их.

Но в эту минуту и он не меньше своих офицеров понимал, что дело, которое они защищают, находится в критическом положении. Взятие Сиренстера, сопровождавшееся кровопролитнейшей резней, сдача Малмсбери, Тьюксбери и Дивайзеса, оставление седлейской и берклейской крепостей, - все эти тяжелые удары, беспрерывно сыпавшиеся градом, могли всполошить хоть кого.

По всей видимости, победоносные роялисты намеревались испытать теперь свои силы под Бристолем. Роялисты особенно зарились на Глостер и Бристоль как на города-склады, сулившие наибольшую добычу. Кроме того, Бристоль являлся ключом к богатой севернской равнине с ее цветущими городами и селами, вплоть до Шрьюсбери, влияющим на оживленную торговлю с южным Уэльсом.

Вся ближайшая территория находилась во власти принца Руперта, который во главе сильного корпуса беспрепятственно совершал набеги и грабил без всякого стеснения. В последнее время прошел слух, что он готовится овладеть и Бристолем путем штурма или осады. Слух этот и вынудил губернатора созвать военный совет для решения насущных вопросов обороны города.

Но для Бристоля были страшны не только внешние враги, - страшнее были враги внутренние. Очаг измены, образовавшийся при Эссексе, не был таким уж безобидным. В нем скрывалась немалая сила, которая ждала только руки помощи, чтобы показать свои острые когти.

В этот вечер Натаниэль Финс был необыкновенно возбужден из-за той малоприятной задачи, которую оставил ему в наследство его предшественник. Уныния, однако, в нем не было заметно. Напротив, трудная ситуация заставила его только собрать всю силу своего духа, и, когда совещание уже подходило к концу, он со свойственной ему горячностью воскликнул:

- Прежде, чем врагу войти в Бристоль, ему придется перешагнуть через мой труп!

- И через мой! И через мой! - единодушно вторили ему патриоты.

Голоса их звучали страстной убежденностью, но не все были искренни. Так, например, громче всех кричал о своей преданности отечеству и парламенту полковник Ленгриш, втайне готовивший измену, которую впоследствии и совершил.

Самым спокойным и сдержанным оказался сэр Ричард Уольвейн. Как человек больше дела, нежели слов, он не любил пышных и витиеватых фраз. Слова же хотя бы того же Финса вскоре, действительно, оказались именно только фразой, потому что впоследствии враг, вступив в город, не перешагнул через тело губернатора, а вошел самым удобным путем - через открытые перед ним настежь городские ворота. Сдача Бристоля произошла так легко, что не могла не показаться преступной, причем сам бывший стряпчий угодил в тюрьму, куда его посадили не враги, а прежние друзья. Он ходатайствовал о помиловании, и оно было ему оказано, но он должен был навсегда оставить всякую общественную деятельность.

Совещание в замке уже окончилось, и все собирались разойтись, как вдруг в дверях появился дежурный адъютант и доложил, что пришли какие-то люди, добивающиеся немедленного приема губернатором по важному делу. Никому другому об этом они говорить не желают.

- Что это за люди? - спросил губернатор.

- Не могу знать, ваше превосходительство, - ответил адъютант. - Они ожидают за воротами. Известие о них принес мне капрал стражи, который находится здесь у дверей.

- Позовите его сюда.

Через минуту перед губернатором уже стоял навытяжку капрал.

- Что за люди, желающие меня видеть в такой поздний час? - повторил ему свой вопрос Финс.

- Ваше превосходительство, - отвечал капрал, - я знаю только одного из них. Это сержант Уайльд из дин-форестского отряда. С ним пришли двое неизвестных мне: маленький мужчина и очень высокая женщина. У мужчины одна нога деревянная.

- Позвольте мне сказать, полковник, - начал сэр Ричард, привстав со своего места, - что мне знакома эта компания, судя по описанию капрала. Сержант Уайльд мой подчиненный. Могу ручаться за него, как за самого себя, а также и за тех, с кем он пришел сюда. Эти люди могли прийти только с добрым намерением.

- Ну, в таком случае пусть они войдут сюда все трое, - приказал губернатор.

Адъютант и капрал исчезли. Когда двери за ними затворились, Финс стал расспрашивать сэра Ричарда о тех, за которых тот так ручался. Едва успел капитан Уольвейн сообщить губернатору нужные сведения, как адъютант уже привел Роба Уайльда с его спутниками.

Глава XVII

ОТКРЫТЫЙ ЗАГОВОР

Присутствовавшие на совете офицеры стали по обе стороны губернатора, и все с любопытством смотрели на входившую группу, состоявшую из трех человек, которые, переступив порог комнаты, выстроились в ряд, причем низенький мужчина оказался между рослым сержантом и почти такой же высокой женщиной.

- Добрый вечер, сержант, - сказал сэр Ричард, подходя к новоприбывшим и ответив приветливым кивком головы на поклоны разносчиков и на отданную Уайльдом честь. - Вероятно, вы привели ваших друзей с какой-нибудь жалобой на причиненную вам обиду? Быть может, они потерпели от наших солдат или от здешнего населения?

- Нет, полковник, - возразил Роб, - они не из тех, которые любят беспокоить начальство жалобами. Но дело в том, что они принесли из Глостера весть от полковника Массея, которую должны передать господину губернатору. Они только что вошли в город и попросили меня немедленно привести их сюда с этой вестью.

Глаза присутствующих с еще большим вниманием обратились к спутникам сержанта. Весть от полковника Массея, командовавшего в Глостере, да еще в такой критический момент, - это должно быть что-нибудь особенно важное.

- Может быть, вашему превосходительству угодно выслушать этих вестников с глазу на глаз? - сказал сэр Ричард, намереваясь покинуть зал совещания и подавая этим пример остальным офицерам.

- О, нет, зачем же! - воскликнул губернатор. - Я не вижу в этом никакой надобности. Прошу вас всех остаться, господа. В сообщениях полковника Массея мы все одинаково заинтересованы... Так что же поручил вам, добрые друзья мои, передать нам полковник Массей? - обратился он к Джеку и его сестре, пытливо оглядывая их обоих. - Говорите прямо, без стеснения и не таясь.

Слова ободрения были излишни для Джека и Уинифреды; брат и сестра привыкли иметь дело с разными людьми и никого не боялись.

- То, что мне велено передать вашей чести, написано на бумажке, - сказала Уинифреда. - Бумажка у моего брата, и он спрятал ее в надежное место, на случай, если бы на нас напали кавалеры, которые рыскают по стране.

- Ну, здесь их нечего опасаться, и брат твой спокойно может достать спрятанную бумагу и передать мне, - заметил губернатор.

Джек прислонился к стене и с помощью сестры отвязал свою деревянную ногу, отвинтил ее верхнюю часть, причем в деревяшке открылось небольшое углубление, из которого и был извлечен свернутый в трубочку листок бумаги.

Развернув врученный ему листок, Финс вслух прочитал следующее:

"Глостер, 7 марта. - Руперт с восьмитысячным отрядом идет на Бристоль. Рассчитывает вскоре быть у ваших ворот. Советую держать их на запоре. Сожалею, что не могу поспешить к вам на помощь: я сам окружен в районе Монмаутсшира. Бретт и лорд Джон Соммерсет со своим папистским сбродом пересекли Форест и теперь теснят нас со стороны Хайнема. Но я во всяком случае удержу Глостер, как, надеюсь, и вы удержите Бристоль. Массей".

- Удержу, чего бы мне это не стоило! - вскричал Финс. - До последней капли крови будем защищать этот город, не так ли, джентльмены?

Вопрос этот буквально потонул в хоре пылких заявлений офицеров о своей готовности умереть за Бристоль.

Не успел еще замолкнуть гул голосов, как дверь с шумом отворилась, и в зал без всякого доклада поспешно вошел новый офицер, по встревоженному лицу которого было видно, что ему не до церемоний.

- Ваше превосходительство... джентльмены, под нашими ногами мина, готовая взорваться! - с трудом проговорил он, еле переводя дух и дрожащей рукой поправляя на себе сбившуюся при быстрой верховой езде перевязь сабли.

- Стоим на мине? - повторил изумленный губернатор. - Что вы такое говорите, капитан Бэрч? Я вас не понимаю.

- Среди нас измена... сбор заговорщиков... - почти хрипел Бэрч. Вооружены... собираются произвести смуту в городе...

- А вам известно, где они собрались? - раздались сразу несколько голосов.

- Частично в доме Роберта Иоменса, частично у Джорджа Баучера. Почти у ваших дверей я получил предупреждение, что и у Эдуарда Сэкра нечисто.

Если сопоставить это известие с сообщением полковника Массея, то нетрудно догадаться, что принц Руперт и его тайные сторонники в Бристоле сговорились овладеть городом в эту же ночь. Руперт со своим корпусом наемников должен был наступать извне, между тем как его друзья в городе намеревались устроить побоище в самих стенах и под шумок отворить ему ворота.

Лэнгриш, Уитель и двое других из присутствующих на совещании у губернатора офицеров, также принадлежавших к сторонникам Руперта, попытались было дискредитировать донесение Бэрча, но, к счастью, голоса их не были услышаны.

- Арестовать заговорщиков! - решило большинство офицеров с губернатором во главе.

- Капитан Бэрч! - обратился Финс к офицеру-добровольцу. - Заговорщиков нужно немедленно арестовать. Поручаю это дело вам как наиболее знакомому с местами сборищ. Возьмите сколько нужно своих людей и сделайте все, чего потребуют обстоятельства. В качестве моего представителя посылаю с вами вот этого джентльмена, - заключил он, указывая рукой на своего адъютанта.

Получив еще несколько инструкций, адъютант с капитаном Бэрчем поспешно удалились. Но вслед за ними явился, также без доклада и с видом необычайного возбуждения, новый офицер-доброволец, капитан Джереми Бек, известный у писателей Реставрации под презрительной кличкой "хлопотливого торгаша". Был ли он "хлопотливым торгашом" - мы не знаем, но что он был "хлопотливым борцом" за правду - это им было вполне доказано в описываемую ночь. Между прочим, он доставил много новых важных сведений о роялистском заговоре, которыми подтверждались и пополнялись предыдущие сообщения.

Ввиду того, что в Бристоле очагов измены оказалось больше, чем было известно Бэрчу, губернатор уполномочил и капитана Бека произвести "изъятие" заговорщиков в тех местах, которые стали известными ему помимо Бэрча.

Лишь только Бек вышел из губернаторской приемной, как на смену ему явился капитан Юстес Тревор, не менее своих предшественников встревоженный и взволнованный.

- Что случилось, Тревор? - встретил сэр Ричард своего подчиненного. - Как могли вы оставить свой пост у ворот, не испросив на то надлежащего разрешения, капитан?

- Простите, полковник, - торопливо проговорил Тревор. - Но время не терпит, и я нашел нужным лично прискакать сюда, чем посылать кого-нибудь. Особенно важно то, что здесь присутствует сам господин губернатор...

- Что же случилось, капитан? - спросил губернатор, вместе со своим штабом внимательно прислушивавшийся к каждому слову нового вестника.

- Стоя на своем посту, я увидел на некотором расстоянии от города подозрительное зарево, происходящее как бы от лагерных костров. Я счел своей обязанностью лично донести об этом своему начальству и очень рад, что нашел здесь и высшее начальство в лице вашего превосходительства.

Да, полковник Массей не ошибся. Губернатор со своей свитой поспешил подняться на сторожевую башню Замка. Действительно, со стороны Дергем-Доуна и вплоть до Кингс-Уэстона весь горизонт освещался желтоватым заревом.

- Разумеется, это бивуачные огни! - вскричал один из старых бывалых офицеров. - В этом нет никакого сомнения. Полковник Массей прав. Перед нами лагерь Руперта.

- Очевидно так, - подтвердил губернатор. - В свое время мы поблагодарим за предупреждение полковника Массея и остальных верных и преданных сынов родины, не скрывших от нас грозящей нам опасности. Пока капитаны Бэрч и Бек исполняют данные им поручения об аресте заговорщиков, не будем медлить и мы с исполнением наших дальнейших обязанностей.

С этими словами Финс спустился с дозорной башни и вместе с несколькими офицерами отправился осматривать городские укрепления.

Между тем капитан Бэрч уже стучался в двери дома Роберта Иоменса, требуя чтобы его впустили. Весь дом был окружен пешими и частично конными солдатами-добровольцами. В случае надобности были бы взломаны и двери. Кроме того, Бэрч принял все необходимые меры против возможных вылазок неприятеля и в других местах.

Дом был очень велик, так как принадлежал одному из местных богачей. По сведениям Бэрча, в этом доме в настоящую минуту присутствовали более сорока вооруженных роялистов. Услышав зловещий стук в наружную дверь и еще более зловещие слова: "Отоприте и сдайтесь без сопротивления!" - заговорщики схватились было за оружие и хотели попытаться пробиться силой на улицу. Однако, когда они выглянули из окон и увидели настоящую осаду, сердца у них дрогнули. Если они не намеревались тут же погибнуть, не принеся ни малейшей пользы своему делу, то им, действительно, не оставалось ничего иного, как сдаться без сопротивления. И они покорно сдались. Ждать пощады им было бесполезно. Они знали, что среди добровольцев есть люди, только чудом избежавшие резни, устроенной роялистами в Сиренстере, и те не упустили бы возможности жестоко отомстить за своих несчастных сограждан, погибших в этой резне.

Не зевали и Бек с Тревором, отправленные губернатором "очистить" гнезда заговорщиков, что и было ими исполнено с таким же успехом, как и Бэрчем. Все обошлось без кровопролития: роялисты везде сдались, уступая превосходящим силам противника и сберегая свою жизнь в надежде, быть может, на лучшее будущее.

Нужно сказать правду: не будь неусыпного Бэрча и неутомимого Бека, улицы Бристоля в ту ночь, наверное, были бы орошены потоками крови. Позднее, действительно, выяснилось, что принц Руперт, стоя перед городом, с нетерпением ожидал условленного сигнала колокола, которым его сообщники в городе должны были дать ему знать, что местный гарнизон перебит и ворота отперты. Остается лишь вступить в Бристоль и взять его.

Но титулованный разбойник так и не дождался желанного сигнала. В городе все оставалось спокойно, а на его стенах по-прежнему были видны черные силуэты людей, оружие которых блестело и сверкало в лучах фонарей. Незадолго до утра лагерные костры, обозначавшие стоянку Руперта, угасли, и он во главе своей армии повернулся спиной к богатому портовому и торговому городу, который в заносчивых мечтах уже давно видел своим.

Глава XVIII

РАЗНОХАРАКТЕРНАЯ СЕМЬЯ

Неблагоприятно сложившиеся политические события заставили всех наших добрых знакомых собраться в Бристоле, как в наиболее надежном убежище. Пришлось укрыться в нем и мистеру Эмброзу Поуэлю с обеими дочерьми. Его планы насчет укрепления Холлимида и защиты своего поместья с помощью друзей и приверженцев оказались невыполнимыми. Сэр Ричард объявил, что все старания укрепиться в деревянном доме будут напрасны. Первая же раскаленная стрела, пущенная неприятелем из специальных метательных снарядов, подожжет строение. Противник же захватывал один за другим все густонаселенные и хорошо укрепленные пункты в Форестской области. Сила была пока на его стороне. Послушавшись совета сэра Ричарда, мистер Поуэль, скрепя сердце, решился переселиться в Бристоль одновременно с отрядами добровольцев-патриотов.

У Эмброза Поуэля была сестра, состоявшая в браке с богатым плантатором в Вест-Индии. Имя ее было Гвендолина и по мужу она носила фамилию Лаланд. Муж ее, за год до своей смерти, последовавшей незадолго до описываемого нами времени, ликвидировал все свои дела в Вест-Индии и перебрался на родину своей жены, где от непривычной праздности и разных излишеств вскоре же заболел и умер, оставив жене и единственной дочери, Клариссе, огромное состояние.

Клариссе Лаланд было всего восемнадцать лет, и она отличалась необыкновенной, своеобразной красотой. Среди предков ее отца были мулаты, этим объяснялся приятный бронзовый цвет ее прекрасного лица, огромные жгучие темные глаза, особый оттенок густых, курчавых черных волос, с которыми не могла справиться ни одна гребенка, и ярко-пунцовые, пышные, чувственные губы. Избалована была эта единственная дочка богатых родителей донельзя. Прихотям ее и причудам не было конца. Своенравная и страстная натура Клариссы не терпела никаких противодействий своей воле, и не знала никакого удержу. Воспитанная в атмосфере рабства и лести, она, естественно, могла сочувствовать только монархизму, казавшемуся ей олицетворением всех ее идеалов - величия, пышности, изящества и красоты. От демократов она с отвращением и почти ужасом отворачивалась.

Хуже всего было то, что и ее мать стала разделять вкусы дочери. Мистер Поуэль совсем не узнавал в сестре свою прежнюю любимицу, скромную провинциальную девушку, которая раньше всегда так понимала его интересы и разделяла все его взгляды и убеждения. Он много лет с нею совсем не виделся и был неприятно поражен происшедшей с ней за это время переменой; между тем, судьба, как нарочно, заставила его искать гостеприимства именно у этой сестры.

Гвендолина Лаланд была в высшей степени гостеприимна. Постоянно устраивая званые обеды, вечера, балы и тому подобные собрания с великолепными угощениями и разного рода увеселениями, она, в сущности, только продолжала то, что началось по желанию ее покойного мужа. Центром этих собраний, на которых присутствовала вся местная знать - аристократическая и денежная - служила, разумеется, Кларисса. За нею увивались все мужчины, свободные от брачных уз. В числе ее поклонников одно время состоял и веселый полковник Эссекс, завсегдатай всех пышных обедов, балов и пикников. Мать и дочь, видимо, благоволили к нему, потому что он был сыном лорда, и в один прекрасный день и сам смог сделаться лордом. Но, когда Эссекс был уличен в измене и посажен в тюрьму, надежды его и Лаландов рассеялись, как дым.

Однако и после исчезновения Эссекса из дома радушной вдовы последняя продолжала вести прежний образ жизни. Не проходило почти ни одного дня, чтобы в этом доме не было многолюдного веселого сборища. Хотя город и находился в полуосадном положении, это нисколько не отражалось на богатом доме, где думали только о забавах, развлечениях и дорогих яствах.

Из семьи Эмброза Поуэля всех ближе была к Гвендолине и Клариссе Лаландам жизнерадостная Вега, но и ее смущали их чересчур уж свободные манеры и склонности. Сам же мистер Поуэль и его старшая дочь Сабрина являлись полной противоположностью своих родственников и чувствовали себя крайне неуютно в гостеприимном доме. Не раз пожалел мистер Поуэль о том, что не поселился в Глостере вместо Бристоля. Ему хотелось бы исправить эту ошибку, но это было очень рискованно, потому что дороги между обоими городами с каждым днем становились все более и более опасными, и он поневоле мирился с необходимостью переждать в доме сестры дни смуты и тревоги.

Гражданская война шла с переменным успехом. Раскрытие заговора 7 марта и арест всех заговорщиков дали временный перевес патриотам. Принц Руперт отошел с войском от Бристоля. Был избавлен от непосредственной опасности и город Глостер, которому угрожали отряды лорда Герберта, надвигавшиеся со стороны Монмаутсшира. Это было сделано сэром Вильямом Уоллером, известным под двумя прозвищами: "Вильяма-Победителя" - за совершенный им ряд блестящих подвигов, и "Ночной Птицы" - за его пристрастие к ночным экспедициям.

Разбив наголову часть партизанских войск лорда Герберта, наседавших на Глостер, он выгнал из Динского Леса королевские войска, находившиеся под предводительством принца Мориса, после чего направился в Гирфордшир и занял главный город этого графства, оставленный слабым и бездеятельным парламентарием Стамфордом. Захватив там в плен целую банду роялистов, приютившихся было в этом месте после ухода Стамфорда, Уоллер вернулся к Глостеру, а оттуда направился к Бристолю.

Уоллер не любил нигде засиживаться. Сдав Финсу своих пленников, состоявших преимущественно из самого цвета гирфордширского дворянства, он отправился в Соммерсетшир, чтобы помериться силами с принцем Морисом и маркизом Гертфордом.

Население Бристоля могло свободно вздохнуть. Внутренняя измена была подавлена в тот самый момент, когда она надеялась на успех. Главари заговора 7-го марта были приговорены к смерти и вскоре казнены. Среди судей не нашлось ни одного голоса, который решился бы ходатайствовать о смягчении их участи.

Эти главари - Иоменс и Баучер - имели повсюду большие связи, и за них многие хлопотали, но безуспешно. Сам король попробовал было пустить в ход все свое еще оставшееся влияние, чтобы их спасти. Он предлагал в обмен за них всех пленных, захваченных его сподвижниками в Сиренстере, но не помогло и это. Юрист Финс на это предложение, сделанное ему одним из приближенных короля, твердо ответил:

- Люди, которых мы судили и осудили, - не воины, а шпионы и заговорщики. Ваши же пленники, взятые в Сиренстере, дрались с оружием в руках. Это большая разница. На предложенный вами обмен мы согласиться не можем, и я предупреждаю вас, что за каждого сиренстерского пленника мы повесим целый десяток ваших длинноволосых кавалеров. Прошу вас это запомнить.

Королевская партия знала, что Финс шутить не любит и привык свои слова подкреплять делом. Новых попыток спасти Иоменса и Баучера больше не предпринималось, и сиренстерские пленники не были казнены.

Но король действовал так вовсе не из сострадания и жалости, а просто по расчету. В руках парламентариев находились роялисты, настолько важные по своему происхождению, положению и состоянию, что король боялся подвергнуть риску их жизни. У этих роялистов были еще более сильные связи, чем у Иоменса и Баучера, так что можно было опасаться, как бы они не обратились против самого короля в случае, если бы из-за его упорства угроза Финса была приведена в исполнение. Зато королевский провост-маршал1 Смитс впоследствии отомстил сиренстерцам, находившимся в заключении в Оксфорде, тем, что лишил их жизни всякими лишениями и жестоким обращением.

До последней минуты своей жизни Иоменс и Баучер, эти "государственные мученики" - как называют их роялистские писатели - не переставали заявлять о своей невиновности, но им никто не верил. Реальность подтверждала, что они собирались пролить кровь своих ничего не подозревавших сограждан. Недаром же при аресте они оказались вооруженными вместе с остальными заговорщиками. Кроме того, судебным следствием было установлено, что они собирались впустить в Бристоль принца Руперта с его разбойничьей шайкой, а это значило бы обречь город на разграбление, мирных граждан - на убой, а женщин - на позор. Только по опубликовании следственных актов бристольцы могли понять ту страшную опасность, которой они подвергались в ночь 7-го марта и от которой они были спасены почти чудом.

Между тем госпожа Лаланд собирала вокруг себя и своей прелестной дочери не одних приверженцев короля, но и сторонников парламента. Разумеется, она охотно допускала в свой избранный круг только тех лиц из противоборствующей партии, кто своим происхождением и манерами не шел вразрез с этим кругом. Таких лиц среди парламентариев было еще довольно много, так как партия "чистых" патриотов лишь впоследствии приняла особую окраску.

Среди других приверженцев парламента в доме вдовы Лаланд появлялись и сэр Ричард Уольвейн, и его юный приятель Юстес Тревор. Одного из них даже встречали там особенно радушно по причинам, которые выяснятся потом. Появление этих лиц несколько смягчало горечь мистера Поуэля, очень страдавшего в той шумной суматохе, которая являлась главным условием существования его сестры.

Сэру Ричарду часто приходилось отлучаться из города в погоне за роялистами. В последнее время он имел много хлопот с отрядами принца Мориса, которые старались проникнуть в Соммерсетшир, чтобы присоединиться к отрядам Гертфорда. Сэр Ричард не давал покоя противнику и преследовал его, как тень. При каждой стычке он наносил ему чувствительные удары и сокрушал все его планы. После одной из блестящих экспедиций он вернулся в Бристоль в одни ворота, между тем как из других выступал Уоллер, который явился в этот город с целью принять под свои знамена лучшую часть тамошнего гарнизона. Так как "Победитель" был наделен большими полномочиями, то губернатор не мог противиться этому, хотя ему и не хотелось лишиться части своих лучших защитников.

Через несколько дней после своего возвращения сэр Ричард получил приглашение на бал, который устраивала мадам Лаланд. Такое же приглашение было получено и Юстесом Тревором. Выходило так, как будто она давала бал только в честь этих лиц, что очень удивило и даже рассердило многих роялистов, также приглашенных на этот бал. Вид Юстеса Тревора раздражал их в особенности. Они считали юношу ренегатом, покинувшим своего короля в критический момент. Как могла сделать это мадам Лаланд, когда тела злополучных "государственных мучеников" еще не успели остыть в могиле? Нашлись и такие, кто объяснял это тем, что мадам Лаланд заискивает перед "восходящими светилами". Некоторые успехи, выпавшие в последнее время на долю приверженцев парламента, многих заставляли верить в их полную победу в недалеком будущем.

Не это ли имела в виду и Гвендолина Лаланд?

Но это предположение было неверно. На приглашении "новых светил" настояла Кларисса по причинам, известным только ей. Своенравная девушка не привыкла давать отчет в своих поступках никому, даже матери, которая, напротив, сама находилась под ее влиянием. Что будут говорить о ней другие, Клариссу не интересовало, лишь бы она могла настоять на своем. Она знала, что хороша собой, что умеет танцевать, как баядерка, хотела веселиться и блистать в обществе, хотела любить и быть любимой, а до всего остального ей и горя было мало.

В Бристоле было много дворян всех сортов: и среди коренных жителей, и среди временно искавших в нем убежища, вроде мистера Поуэля с дочерьми, и среди приведенных насильно в его стены в качестве пленников. Мадам Лаланд было из кого выбирать гостей. Число разосланных ею приглашений было на этот раз очень велико. Почти все явились на ее любезное приглашение, и в назначенный час вечера великолепные гостиные и залы Монсерат-Хауза стали наполняться именитой публикой, состоявшей не из одних длинноволосых или коротко остриженных дворян, но и из представителей местного крупного купечества. При новом губернаторе балы в Бристоле были редкостью, и золотая молодежь с жадностью ловила каждую возможность повеселиться и пофлиртовать. Этой молодежи и было особенно много. Но были люди и пожилые, для которых также было немало привлекательного в доме мадам Лаланд в виде лакомого угощения, интересных бесед и новых знакомств.

Собравшихся было не менее двухсот человек обоего пола. Бал обещал быть тем более интересным, что приглашенным предоставлялось право быть в каком угодно костюме и даже в масках. Разнообразие костюмов оказалось поразительным. Большинство дам было в масках, по крайней мере, в начале бала, во время же танцев почти все маски оказались на полу, и присутствовавшим открылись лица такой красоты, которую было прямо грешно скрывать.

Однако знатоки утверждали, что всех прелестнее были хозяйская дочь и ее две кузины, Сабрина и Вега Поуэль, которые и помогали мадам Лаланд принимать гостей. И действительно, эти три девушки совершенно различных типов были так ослепительно хороши, - каждая в своем роде, - что сам Париж признал бы за ними пальму первенства.

На балу оказался и Реджинальд Тревор, явившийся после своего кузена Юстеса, который сопутствовал сэру Ричарду. Реджинальд и Юстес Треворы не виделись друг с другом довольно долго, именно с того дня, когда они неожиданно столкнулись в Холлимиде. Реджинальд участвовал с монмаутсширскими отрядами лорда Герберта в осаде Глостера, так быстро прекращенной Уоллером, который забрал его в плен и препроводил в Бристоль. Кстати сказать, во время сражения при Эджхилле попал в плен и полковник Ленсфорд, не постыдившийся громко крикнуть "пощадите!", когда этого храбреца со всех сторон окружил неприятель. Пленника поместили в Варвик-Кэссле.

Находясь в Бристоле уже несколько недель, Реджинальд Тревор знал, что его кузен состоит в капитанском чине под начальством сэра Ричарда и вместе с ним сражается против роялистов, стремившихся овладеть одним из крупных торговых центров между реками Авоном и Северной. И вдруг старший кузен видит Юстеса в одной с ним гостиной! Эта новая встреча была для него очень неприятна. Ведь Юстес был из числа тех, кто пленил его, и, кроме того, это был тот самый человек, которому он, Реджинальд, угрожал не давать пощады, в случае встречи с ним на поле битвы. Все это еще больше углубило ту пропасть, которая легла между ним и его кузеном еще в Холлимиде.

Но Юстес смотрел на это совсем иначе. Он со своим простодушием не чувствовал к Реджинальду никакой вражды и видел в нем лишь политического противника, с которым при встречах на нейтральной почве всегда был готов обменяться крепким рукопожатием. Он искренне обрадовался, когда увидел в этом мирном собрании и Реджинальда. Полный самых добрых чувств, он подошел было к брату с протянутой рукой. Но вместо ожидаемой им трогательной сцены примирения вышло нечто совершенно иное, заставившее его очнуться от своих радужных мечтаний. Произошел разговор, хотя и короткий, но острый, как боевой меч.

- Так ты исполнил все же свое безумное решение? - бросил ему Реджинальд резким тоном.

- Какое решение? - с искренним удивлением спросил Юстес.

- А, ты еще спрашиваешь?! Притворяешься непонимающим? - продолжал Реджинальд. - Ты изменил своему государю и родному отцу!

- Зато не изменил своей совести, - с достоинством возразил Юстес, начиная понимать свою ошибку в оценке истинного характера и настроения кузена. - Бог и совесть для меня выше короля и даже выше моей привязанности к отцу, как бы сильна она ни была.

- Вижу, вижу, ха-ха-ха! - злобно смеялся Реджинальд. - Продолжай, как начал, пока еще твои "стриженые" головы берут кое-где верх. Но скоро, скорее, чем вы можете вообразить, - все повернется иначе. Радуйся, Юстес, что тебя не было среди тех, кому удалось добраться до меня при Хайнеме. Я успел уложить там около десятка бунтовщиков. Если бы и ты находился среди них, не сдобровать бы и тебе.

Сделав над собой усилие, Юстес старался придать этой беседе вид шутки и, улыбаясь, произнес:

- Нет, Редж, если бы мы с тобой встретились там, то тебя сейчас, пожалуй, здесь бы не было.

Сказав это, он поспешил отойти от кузена.

Глава XIX

В КОГТЯХ РЕВНОСТИ

В эту ночь двоюродные братья больше не вступали в беседу. Когда они случайно сталкивались, то делали такой равнодушный вид, точно не были вовсе знакомы. Новых попыток к примирению Юстес не делал и жалел о сделанной им ранее.

Реджинальд тоже не думал о примирении. Чувство более сильное и глубокое, чем оскорбленная преданность королю, заставляло его относиться к Юстесу как к своему злейшему врагу. Чувство это было ревностью, которая впервые вползла в сердце Реджинальда во время последней встречи с кузеном в Холлимиде и с тех пор успела превратиться во всепожирающую страсть. Он был уверен, что Юстес вытеснил его образ из сердца Веги, и не поверил бы никому, кто стал бы доказывать, что Вега и до знакомства с Юстесом ни одной минуты не интересовалась им, Реджинальдом.

Каковы бы ни были политические разногласия между остальной частью гостей в Монсерат-Хаузе, наружу они пока не прорывались. Роялисты и круглоголовые сходились группами или по одному из каждой партии и мирно между собой беседовали, шутили, смеялись, как ни в чем не бывало. Офицеры, уже сталкивавшиеся на полях битвы и старавшиеся там отнять друг у друга жизнь, здесь встречались, как добрые друзья, и старались шутить над изменившимися условиями встречи. А когда начались танцы, то не одну ярую роялистку можно было увидеть несущейся по паркету чуть ли не в объятиях какого-нибудь усерднейшего сторонника парламента, носившего его мундир, или самого пламенного роялиста в паре с прелестной парламентаристкой. Впрочем, большинство молодежи совсем не интересовалось политикой и со всем пылом беззаботной юности предавалось лишь наслаждению общим весельем. Серьезные дела молодежь предоставляла старшим.

Сабрина Поуэль танцевала почти исключительно с одним сэром Ричардом Уольвейном, с которым ей было о чем поговорить: они были уже женихом и невестой. Что же касается ее младшей сестры, то, будучи страстной поклонницей Терпсихоры, она готова была кружить под звуки задорной музыки хоть со всеми танцорами. Она так и перелетала из рук в руки, не отказывая ни одному из многочисленных кавалеров, искавших чести и удовольствия потанцевать с такой красавицей.

Поведение Веги не нравилось Клариссе. Хотя она тоже не имела отбоя от кавалеров, но не желала, чтобы какая-нибудь другая дама, в особенности ее собственная кузина, на которую она смотрела, как на деревенскую простушку, могла соперничать с ней в чем-либо; избалованная дочка госпожи Лаланд привыкла царить в городском обществе и не выносила соперничества. Но всего досаднее было то, что Вега осмелилась конкурировать с нею еще и в любви к Юстесу Тревору; этого уже не могла бы стерпеть и всякая другая женщина, даже и не одаренная таким бурным темпераментом, как Кларисса Лаланд. Поэтому можно себе представить, что творилось в душе и сердце этой взбалмошной полумулатки!

Распорядительницей бала была сама Кларисса. Она составила музыкальную и танцевальную программы; управляла подбором пар, назначая, кому с кем, в каком танце и сколько времени участвовать. Сама же она старалась иметь своим постоянным кавалером Юстеса Тревора, не обращая внимания на то, что это возбуждало насмешливые толки. Такое явное предпочтение хозяйской дочери, оказанное "ренегату" перед всеми другими кавалерами, побуждало некоторых роялистов высказывать предположение, что благосклонность Гвендолины Лаланд к парламентариям объясняется именно благосклонностью Клариссы к "ренегату".

Со своей стороны и Вега терзалась муками любви и ревности. Давно ли прошли те дни, когда она так пренебрежительно толковала с сестрой о любви, а теперь вот и сама очутилась во власти этого чувства, казавшегося ей тогда таким непонятным и бессмысленным. И, как нарочно, казалось, что на ее долю выпали одни шипы этой загадочной розы, именуемой любовью, т. е. одни терзания ревностью. Ведь уверенности во взаимности Юстеса она не имела. Положим, в ту минуту, когда он на соколиной охоте променял свои великолепные страусовые перья на хвост убитой ее соколом цапли, у нее была основательная надежда услышать от него признание в любви, но надвинувшиеся вслед за тем события помешали этому. С тех пор не было больше ни одного свидания с глазу на глаз, поэтому девушка так и оставалась в неведении относительно настоящих чувств ее избранника. Но она была верна своему слову, что если бы полюбила кого-нибудь, то и не переставала бы любить его. Никакая сила не могла бы заставить ее разлюбить Юстеса; даже уверенность в том, что он уже не любит ее, да никогда и не любил. Но страдала и мучилась она невыразимо, и лишь одурманивающая атмосфера бального угара давала ей возможность сохранять в этот вечер свое душевное равновесие.

Между тем Юстес по каким-то тайным соображениям казался весь поглощенным Клариссой, которая употребляла всевозможные уловки, чтобы он почти не отходил от нее. И то, что так заставляло страдать Вегу, приносило радость не только Клариссе, но еще одному человеку, - Реджинальду Тревору. С одной стороны, он считал ухаживание своего кузена за хозяйской дочерью искренним, а с другой, он, опытный сердцеед, воображавший, что Вега не могла избежать влияния его всепокоряющего обаяния, был убежден, что если этот пряничный херувимчик Юстес не вертится больше возле нее, то, значит, она его любезностей не поощряла и, стало быть, таит нежное чувство к другому, т. е. к нему самому, Реджинальду. И это было для него большим утешением в его остальных горестях.

В Монсерат-Хауз его собственно и привела только безумная надежда на то, что он там вновь увидит предмет своей страсти и объяснится с ним. Что же другое могло привести его туда? Не соблазны же бала или изысканного ужина? Он любил Вегу, как никогда никого не любил, и судорожно цеплялся за надежду, что и Вега должна полюбить его. Девушку могла бы заставить разочароваться в нем только обида, причиненная им ее отцу. Но ведь он нанес эту обиду не по собственному побуждению, а исполняя служебный долг, по приказу свыше. Во всяком случае, она могла бы забыть или простить ему это. Любовь всегда все прощает. Надо было только услышать подтверждение этого от самой Веги. Вот почему он и явился на бал.

Случай для объяснения с Вегой не замедлил представиться. Хозяйка дома за своими племянницами не присматривала; она вся была поглощена заботой о своей ненаглядной дочке; мистер Поуэль на балу не присутствовал, потому что вообще никогда не участвовал в увеселениях этого дома, где жил лишь временно и поневоле. Дочерям же своим он не запрещал пользоваться удовольствиями, свойственными их возрасту, и считал их достаточно благоразумными, чтобы не нуждаться в присмотре.

Сестры стояли отдельно, когда к ним приблизился Реджинальд. На его учтивый поклон они обе приветливо ответили и без всякой натянутости вступили с ним в разговор. Они слышали, что он, хотя и сражался за идею, которой они, разделяя политические убеждения своего отца, не сочувствовали, но проявлял истинную храбрость и стойкость. За эти качества женщины всегда склонны многое простить мужчине. Да к тому же, он ведь теперь был человеком побежденным, несчастным пленником, а это вызывало к нему сострадание благородных сердец. Именно такие сердца были у обеих сестер, и они теперь еще раз доказывали это.

Немного поговорив с "несчастным пленником" о событиях последнего времени, Сабрина оставила его одного с сестрой, чтобы не мешать им. Она научилась понимать Вегу и знала, что смело может предоставить ее самой себе.

- Я думаю, вы уже забыли меня, мисс Вега? - начал Реджинальд, лишь только Сабрина ушла от них.

- Напрасно вы, капитан Тревор, полагаете, что у меня такая короткая память, - с милой улыбкой ответила девушка. - Почему вы предположили, что я забыла вас?

- Потому что с тех пор, как мы виделись в последний раз, случилось так много нового, произошли такие события, и вам пришлось встретить столько новых людей, гораздо интереснее меня, - мог ли я надеяться, что вы не забудете меня?

Он говорил с ней скромно, почти смиренно, без тени прежнего фатовства. Это еще больше затрагивало в сердце молодой девушки струну сострадания.

- Ничто не может заставить меня забыть друга, каким вы были для нас и каким, наверное, остались бы, если бы не роковые обстоятельства, которые превратили стольких друзей во врагов, - поспешила девушка успокоить "бедного" пленника, своим смиренным видом точно умолявшего об участии.

- Никто больше меня не сожалеет об этих обстоятельствах, и по очень веской причине.

Реджинальд и в самом деле имел "вескую" причину огорчаться оборотом тех событий, в которых и он был действующим лицом. Хотя он и был пленником лишь "на честное слово" и не содержался ни в каком заключении, но все время находился под страхом, что его схватят и отведут в крепость, откуда была одна дорога - на казнь. Король не переставал осыпать "изменников" разными угрозами, и если бы ему удалось привести их в исполнение, то в ответ на это не пощадили бы и сторонники парламента своих пленников из королевской партии, и Реджинальд мог бы пасть одной из первых жертв их справедливой мести.

Но не это пугало Реджинальда. Была надежда на то, что будет произведен обмен пленными. Тогда Реджинальд мог бы со временем иначе пристроить свою шпагу и снова сделать себе карьеру. Вега же думала, что "бедный" пленник горюет только о потере свободы и опасается за свою будущность, поэтому и продолжала в прежнем приветливом тоне:

- Да, вас постигло большое несчастье, капитан Тревор, и я от всей души жалею вас. Особенно грустно мне то, что вы пострадали за неправое дело.

- О, благодарю вас! - воскликнул он, обрадованный и ободренный добротой девушки, не вслушавшись в ее последние слова. - Но я говорю не о своем поражении; эту участь испытал не я один, и я знаю, что она постигла меня не по моей вине. Нет, эта гражданская война мучит меня тем, что из-за нее я лишился многих прежних друзей, и в особенности, - грустно добавил он, - меня терзает боязнь лишиться вашей дружбы.

- Но мы к вам нисколько не переменились, мистер Тревор, - уверяла его мягкосердечная девушка. - Действительно, одно время и отец, и все мы были очень раздосадованы вашими действиями против отца. Но потом мы рассудили, что вы были лишь исполнителем чужой воли и поступить иначе не могли.

- Вы поняли это правильно, как я, впрочем, и ожидал, - продолжал молодой человек, все более и более увлекаясь и поддаваясь своим иллюзиям. Действительно, никогда ни одно служебное поручение не было мне так неприятно и так мало было созвучно с моей личной волей, как то, которое разлучило меня... с вами! - решительно выпалил он, немного замявшись было перед этими смелыми словами.

Очень смущенная этой неожиданностью, Вега отступила на шаг и даже отвернулась, не зная сразу, что ответить. Он этого не понял и принял за особый поощрительный маневр со стороны девушки, а потому и продолжал страстным шепотом свои признания:

- Да, мисс Вега, только об одном этом я сожалел и скорбел за все это бесконечно долгое время. Сколько служебных ночей провел я в неотступных думах о вас... Впрочем, когда служба и не обязывала меня бодрствовать, мои ночи все равно оставались бессонными из-за вас!

- Не понимаю, сэр, - попробовала отделаться шуткой Вега, - причем же я к вашей бессоннице?

Но эта притворная шутка вдруг напомнила Реджинальду, что, в сущности, эта девушка никогда не давала ему прямого повода говорить ей такие вещи, какие он сейчас говорил.

- Ах, - разочарованно произнес он, - если вам это непонятно, то мне нечего больше и объяснять... А я так надеялся, что вы поймете меня!

Но она отлично понимала его в эту минуту и даже была не прочь немножко поддержать его надежды: в ней заговорила ревность. Девушка заметила, как Кларисса повисла на руке Юстеса Тревора и без всякого стеснения бросала на него самые жгучие взгляды, сопровождаемые томными улыбками, на которые, казалось, он отвечал тем же. Пара эта готовилась начать новый танец. Зрелище, причинявшее Веге боль, как от острой пытки, и послужило на пользу Реджинальду. Когда он несмело, не надеясь на успех, попросил ее протанцевать и с ним несколько туров, она, к его удивлению, приняла это предложение. Этим молодая девушка снова сбила его с толку. Он не догадывался, что служит для нее лишь прикрытием в ревнивой игре.

Начался контрданс, - тот самый испанский танец, который через Францию проник в Англию, предшествуя котильону, кадрили и другим подобным "квадратным" танцам.

Пар образовалось столько, что часть их решила перейти в сад. Музыканты помещались так, что музыка была одинаково слышна и в доме, и в саду. Двери и окна одного из залов выходили на обширную террасу, перед которой расстилалась большая площадка для различных игр на открытом воздухе. Эта площадка была так хорошо утрамбована, что на ней так же легко было танцевать, как и на паркете. Терраса и окружавшие ее деревья были обвиты гирляндами пылающих разноцветных фонарей, а воздух был напоен смешанным ароматом цветов, в изобилии росших на садовых куртинах. Кларисса пожелала танцевать именно здесь, в этой чудной, естественной обстановке, в теплую летнюю ночь, где девушка чувствовала себя точно на родине, среди пальм и огромных светляков.

Ее большие темные глаза с восточным разрезом светились счастьем, словно она и в самом деле была перенесена в родную страну. Но в действительности Кларисса совсем и не думала о ней в эту минуту. Причина ее хорошего настроения была иная. Девушка и не скрывала этого. Страстная, никогда не встречавшая противоречия, эта девушка не привыкла ничего утаивать. Чего она хотела, того и добивалась. В настоящее время она задумала покорить сердце Юстеса Тревора и добивалась этого напрямик. Казалось, она и на этот раз достигнет своей цели. Молодой кавалер один танец уже протанцевал с нею, а теперь готовился пройтись с ней и в контрдансе. По всей видимости, он был полностью очарован своей дамой: внимательно слушал ее болтовню, оживленно отвечал ей, всецело разделял ее радости, - словом, всячески способствовал ее торжеству.

Все это казалось и Веге и доводило ее ревность до высшей точки кипения. Но ревность, это зеленоглазое чудовище, обладает свойством все преувеличивать и искажать, а потому бедная Вега совсем неверно истолковывала то, что видела. Беспристрастный наблюдатель, умеющий верно читать выражения лиц, истолковывать взгляды и движения людей, подметил бы, что Юстес Тревор только притворялся заинтересованным Клариссой Лаланд, в действительности же был бы очень рад избавиться от нее. Дело было в том, что он тоже страдал муками ревности, потому что видел рядом с Вегой своего кузена. Юноша знал, что Реджинальд раньше его был знаком с домом Поуэлей, и когда сам он, Юстес, был введен в этот дом, то, как он теперь припоминал, тамошняя домашняя челядь перешептывалась о том, что между младшей хозяйской дочерью и статным офицером Реджинальдом Тревором завязывается нечто большее, чем обыкновенная дружба.

Действительно ли это было так? Не возобновляются ли теперь на его глазах прежние отношения, временно прерванные по причине возникшей политической смуты, выбившей из привычной колеи всю страну? Юстес с тоской задавал себе эти вопросы и мучился ревностью. Ведь и он верил тому, что так искусно разыгрывалось при нем, но он не знал, что Вега вовсе не была такой простушкой, какой могла казаться на первый взгляд. Она отлично умела кокетничать, не хуже любой великосветской львицы.

Удивительно, как были перепутаны сердечные дела этого квартета: Реджинальд - Вега и Юстес - Кларисса. Двое мужчин любили одну и ту же женщину, две женщины любили одного и того же мужчину: двое же из них не были любимы теми, которых любили сами, и, что было всего страннее, именно эти, не любимые своими избранниками, ликовали и торжествовали воображаемую победу, между тем как любимые терзались всеми муками отвергнутой любви!

Если бы сердца могли заглянуть в сердца, то, увидели бы внутри совсем иное, чем извне, и тогда грустные стали бы радостными, и - наоборот. Но сердца, в большинстве случаев, "питаются" информацией посредством глаз, которые судят только по тому, что видят: а это часто бывает обманчивым, в особенности, когда разыгрывается комедия.

Печальное недоразумение между молодыми людьми продолжалось весь этот танцевальный вечер. Один танец сменялся другим, но ни в одном из них Юстес Тревор не был кавалером Веги. Вина была не его, хотя и могло показаться, что виноват именно он. На первый танец с Клариссой не он выбрал ее, но был выбран ею; то же самое вышло и со вторым. Танцуя с хозяйской дочерью, как бы по обязанности, от которой неудобно уклониться, он хотел подойти к Веге и пригласить ее на следующий контрданс. Однако неотступно следившая за ним Кларисса перехватила его опять.

- Ах, капитан Тревор, как хорошо вы танцуете! Совсем по-другому, чем прочие наши кавалеры, - сказала она ему полупокровительственно, полувызывающе.

Не дав молодому человеку оправиться от смущения, в которое вверг его этот слишком прозрачный комплимент, Кларисса стремительно продолжала:

- Надеюсь, и вы настолько довольны моим умением танцевать, что пригласите меня и на контрданс? Не правда ли?

В устах каждой чопорной англичанки такие слова были бы явным бесстыдством и, наверное, получили бы должный отпор даже от такого вежливого кавалера, каким был Юстес Тревор. Но к пылкой, воспитанной в совершенно иных условиях и донельзя избалованной креолке следовало быть снисходительным. Поэтому Юстес с вынужденной галантностью ответил:

- С большим удовольствием. Весь к вашим услугам, мисс.

Он не чувствовал ни малейшего удовольствия, но должен был притворяться чувствующим. А восхищенная Кларисса, не сомневавшаяся в его искренности, поспешно подхватила его под руку и увлекла в сад. Увидев это, увлеченная ревностью Вега выбрала себе кавалером Реджинальда Тревора, сходя с ума по его двоюродному брату, которого она считала навеки погибшим для себя. Конечно, этой несносной кокетке Клариссе удалось влюбить его в себя по уши! Это ясно, как Божий день. Иначе неужели бы он не нашел случая подойти к ней, Веге, чтобы сказать ей хоть одно любезное слово?

Окончив второй танец с креолкой, Юстес кое-как отделался от своей чересчур навязчивой дамы и стал отыскивать Вегу, надеясь хоть теперь, наконец, перемолвиться с нею парой слов. Но, к его отчаянию, она оказалась все еще в компании со своим кавалером по контрдансу и, по-видимому, была очень довольна им. Казалось, что Вега и Реджинальд только друг для друга и существуют на свете. Юстес не знал, что с одной стороны это была только игра, - не знал и страдал до отчаяния.

Видя подходящего Юстеса, Реджинальд, стоявший перед своей отдыхающей под деревом дамой, немного отступил назад и замер в позе, выражающей некоторую напряженность, с блеском торжества в глазах и тенью насмешливой улыбки на губах. Двоюродные братья не обменялись ни словом, ни даже взглядом. Тот, кто их не знал, мог подумать, что они совсем незнакомы. Поклонившись Веге, Юстес несмело спросил ее:

- Могу я просить вас на танец со мной, мисс Вега?

В другое время он отнесся бы к ней иначе и сказал бы "милая мисс Вега" или прямо "милая Вега", но в эту минуту она не казалась желающей быть "милой" для него.

- Извините, но я уже ангажирована, - пренебрежительно ответила молодая девушка и даже отвернулась в сторону.

Юстес понял, кем она снова ангажирована, и, с трудом скрывая свое огорчение, отвесил новый поклон, церемоннее первого, и поспешил скрыться в толпе.

В течение этого вечера пропасть между Юстесом Тревором и Вегой Поуэль все больше расширялась и углублялась. Во время танцев они часто сталкивались, но молодые люди старались даже не глядеть друг на друга; а когда их взгляды нечаянно встречались, то лишь вскользь и с таким выражением, словно каждый из них чувствовал себя в чем-то виноватым перед другим. Но украдкой они все-таки очень внимательно следили друг за другом, и жало ревности все острее и глубже вонзалось в их истерзанные сердца.

Кларисса и Реджинальд, наоборот, находились в полнейшем упоении. Между ними было много общего. Одинаково тщеславные, креолка и кавалер умели внушить известное обаяние особам противоположного пола, которым желали нравиться. Реджинальд Тревор, хотя и не мог быть назван Адонисом, все же был красивым и видным мужчиной того воинственного типа, который так привлекателен для большинства женщин. Он и в самом деле всегда был женским баловнем; поэтому было неудивительно, что он почти не сомневался в расположении к себе Веги. Если одно время он и поддался было сомнению, то поведение Веги по отношению к нему вернуло ему его прежнюю самоуверенность, и он торжествовал теперь победу.

В таком же состоянии блаженной уверенности в победе находилась и Кларисса Лаланд. Когда она гостила в Холлимиде, перед тем, как Поуэли были вынуждены переселиться в Бристоль, она слышала о том, что там провел три недели и Юстес Тревор, слышала и о его внезапном обращении из роялиста в парламентарии и чутьем угадала причину этого обращения. Однако при ближайшем наблюдении, она не открыла ничего, подтверждающего ее догадку. Юстес хотя и продолжал посещать Холлимид, но всегда в сопровождении своего непосредственного начальника, сэра Ричарда Уольвейна; беседовать с Вегой ему приходилось постоянно под наблюдением остальных присутствующих, между прочим, и самой Клариссы, когда та одновременно с ним бывала у своих форестских родственников. Правда, без нее Юстес с Вегой, быть может, и встречались наедине, но никакой особенной близости между ними не было заметно.

Разумеется, блестящая красота Веги, отрицать которую Кларисса не могла, давала повод подозревать, что редкий мужчина окажется в состоянии пройти равнодушно мимо такой красоты. Но разве она сама, Кларисса, не была в полном смысле красавицей, и даже еще более бросающейся в глаза, чем Вега, как уверяли ее льстивые языки и зеркало? И разве она не обладает огромной силой очарования? Нет, не "бледной" красоте форестской кузины спорить с ней, жгучей креолкой! Юстес должен любить ее, только ее, Клариссу! А что он иногда украдкой так странно поглядывает на даму своего кузена, то это ничего не значит; быть может, она нравится ему даже в качестве будущей жены его двоюродного брата.

Таким образом, в то время, как одна пара мучилась воображаемыми горестями, другая ликовала, предаваясь таким же воображаемым радостям.

Глава XX

КОНЕЦ ИГРЫ

Последним танцем был танец-соло. Этот вид танцев плохо прививался в Европе, пока его не одобрила французская королева. Пример королевы заразительно подействовал сначала на близкие ко двору круги, потом понемногу начал распространяться и по всей Франции, но еще мало был знаком в Англии. Кларисса Лаланд вздумала доставить своим гостям особенный сюрприз, показав им первый раз танец-соло, заимствованный у туземцев Антильских островов. Время для этого танца было выбрано после ужина, когда возбуждение после выпитого вина должно было придать этому чересчур смелому танцу особенную привлекательность в глазах публики. Положим, Кларисса заботилась только об одном человеке из всех присутствующих, но ведь приходилось считаться и с другими.

Танец-соло, включенный Клариссой в свою программу, - собственно говоря, в финале этой программы, - изображал индейскую девушку, собирающую цветы. В качестве этой девушки выступала, разумеется, сама Кларисса. Начала она с тихих, медленных движений, сопровождаемых соответствующей пантомимой. Вокруг нее - воображаемые цветы. Она идет по лесной тропинке и подходит то к одному цветку, то к другому, но не срывает ни одного. Остановившись на одно мгновение перед каким-нибудь цветком, она вдруг отпрыгивает от него и перепархивает к другому.

Танец этот очень богат фигурами и разнообразием поз, в зависимости от того, растут ли воображаемые цветы на правой стороне или на левой, внизу, на земле или вверху, на ветвях деревьев. Все это дает возможность демонстрировать ловкость, грациозность и искусство пантомимы. Стан танцующей подчеркивает его подвижность и гибкость.

Все еще не находя желаемого цветка, танцующая вдруг останавливается, причем вся ее фигура изображает нечто новое. Очевидно, ее смущает какой-то шум в лесу. Она низко наклоняется к земле и прислушивается. Сперва она выражает недоумение, затем тревогу. И вдруг она бросается бежать, но не по прямой линии, а зигзагами, словно она в своем смятении сама не знает, куда ей броситься, чтобы избежать угрожающей ей опасности. Движения ее становятся все более и более порывистыми, жестикуляция - возбужденнее. И вот, наконец, она несется в вихре бешеного вальса. Временами она останавливается как бы для отдыха, изображая полное изнеможение и жестами умоляя публику поспешить к ней на помощь. Но публика знает или предупреждена, - как в настоящем случае, - что "спасти" танцующую должен только тот, кому она бросит какой-нибудь предмет: платок, ленту, перчатку или еще что-нибудь. Роль "спасителя" состоит в том, что он выходит на "арену" и останавливается в позе желающего помочь. Тогда танцующая бросается ему на грудь, разыгрывая восторг радости по поводу своего спасения и выражая благодарность спасителю. Разумеется, этим спасителем должен быть мужчина.

К этому танцу Кларисса надела соответствующий костюм, какой носят карибские королевы: короткую белую газовую юбку и лиф из того же воздушного материала, с очень низким вырезом и широкими рукавами. В волосах, ушах, на открытой шее и на почти обнаженных руках сверкали драгоценности. Костюм этот с особенной яркостью подчеркивал ее своеобразную красоту. И когда она, подобно блестящей бабочке, запорхала от цветка к цветку, демонстрируя изумительную грациозность и гибкость, даже самые строгие пуритане не могли не восхититься ею.

Мужчины затаили дыхание в томительном ожидании, кого именно из них изберет индейская чаровница своим спасителем. Все уже заметили, к кому именно клонятся ее симпатии, но интересно было знать, не захочет ли она прикрыть свое истинное чувство, вызвав к себе "на помощь" кого-либо из остальных кавалеров. Томиться долго неизвестностью никому не пришлось.

Сняв с правой руки расшитую драгоценными камнями перчатку, какие в то время носили богатые дамы, она протянула руку, как бы намереваясь бросить перчатку, и изящно переступила с ноги на ногу, вглядываясь в лица зрителей, отыскивая между ними своего избранника. Многие были заинтересованы ею и втайне надеялись, что драгоценная во всех отношениях перчатка будет брошена им. Но она упала к ногам как раз того человека, который вовсе не желал ее - к ногам Юстеса Тревора. Отказаться поднять перчатку было невозможно. Молодой человек поднял ее и выступил вперед. В нескольких шагах от девушки, под залитой огнями террасой, он остановился и, как этого требовал танец, раскрыл свои объятия. В то же мгновение к его груди приникла другая, упругая грудь, вздымающаяся бурно и взволнованно. Но это нисколько не восхитило юношу.

Однако этим дело еще не кончилось. Юстесу Тревору пришлось взять под руку воображаемую карибскую королеву и пройтись с нею по ярко освещенным аллеям сада. Такое зрелище было новым ударом для бедной Веги. Прелестная блондинка была близка к отчаянию, и, пожалуй, заболела бы или наложила бы на себя руки, если бы не судьба. Эта всевластная богиня нашла, что истинная любовь должна восторжествовать над всеми недоразумениями, ошибками и заблуждениями людей и прихотями врагов. Быть может, все объяснилось бы когда-нибудь и само собой, но могло случиться и другое: зеленоглазая ревность могла погубить все намеченные ею жертвы. Как бы там ни было, но судьба послала Веге и еще кое-кому помощь в лице двух бдительных добрых гениев, полностью раскусивших суть этой игры. Этими гениями оказались Сабрина Поуэль и сэр Ричард Уольвейн.

- Не знаете ли вы, моя дорогая, - спросил сэр Ричард у своей невесты, с которой переходил на интимное "ты" только в особенных случаях, - почему ваша сестра совсем не танцевала с Юстесом Тревором? Да и вообще весь этот вечер я не видел их рядом. Уж не случилось ли чего-нибудь между ними?

- Да, кажется, у них произошло какое-то недоразумение, - ответила Сабрина.

- Но по какому же поводу?

- Положим, повод-то есть...

- Вы думаете, что тут замешана ваша экзотическая кузина?

- А вы разве не думаете этого, Ричард?

- Как вам сказать, дорогая Сабрина?.. Положим, она довольно откровенно ведет себя с Юстесом. Но я все-таки не думаю, чтобы мисс Вега имела основание ревновать к ней.

- Почему же?

- Да просто потому, что Тревор нисколько не заинтересован мисс Клариссой.

- Так почему же он так носится с ней весь вечер?

- Спросите лучше, почему она так цепляется за него, нарушая все правила приличия. Что же касается Юстеса, то он только из вежливости или по какой-нибудь другой причине показывает вид, будто ему приятны ее авансы. На самом же деле он любит вашу сестру. Это я знаю от него самого. В одну из минут откровения он мне во всем сознался.

- Он мог измениться с тех пор. Кларисса очень хороша и умеет привлекать к себе.

- Да, она хороша и привлекательна, но только не для Юстеса. Он не из тех, кого может привлечь любое красивое женское личико. В Уайтхолле он прослыл за человека с сердцем твердым, как алмаз, и все старания тамошних красавиц тронуть его нечувствительное сердце оказались тщетными. Говорят, это и было причиной того, что ему пришлось уйти оттуда. Он отверг явную благосклонность даже чрезвычайно важной дамы при дворе, так что и та была настроена против него. Когда такой человек кого-нибудь полюбит, то сомневаться в постоянстве его чувства нет основания. Юстес Тревор искренне полюбил вашу сестру и никогда не изменит этой любви, будьте уверены.

- Однако мог же он чуть ли не в один миг изменить свои политические убеждения, - резонно заметила Сабрина.

- О, это совсем другое дело и свидетельствует только в его пользу! воскликнул сэр Ричард. - Он не по собственному выбору шел ложным путем, и, когда сам убедился, что этот путь ложный, недолго думая, мужественно и решительно свернул с него. С пути же, свободно им избранного, он уже не сбивается и никогда не собьется... Не вернее ли предположить, что сама Вега изменилась к нему? Она сегодня что-то очень долго находилась в обществе другого Тревора. Что это значит, по-вашему?

- Право, не знаю. Может быть, старший Тревор насильно навязывает себя ей, и она, оскорбленная явным пренебрежением Юстеса, затеяла эту игру.

- По всей вероятности, это игра с обеих сторон. Оба, - и ваша сестра, и мой юный друг, - проделывают все это просто так... в пику друг другу. Но все-таки эта игра очень рискованная, и нам нужно постараться скорее прекратить ее, пока еще не поздно.

Сабрина и сэр Ричард давно уже были помолвлены друг с другом, и если бы не гражданская война, разразившаяся в стране, то были бы уже мужем и женой. Их интерес к сердечным делам Веги и Юстеса Тревора носил дружелюбно-покровительственный характер. Особенно тревожилась Сабрина, видя, что счастью ее любимой сестры грозит серьезная опасность.

- Да, дорогой Ричард, вы правы, - обрадованно подхватила она последние слова жениха, - вам надо остановить эту игру... Но твердо ли вы уверены в любви Юстеса к Веге?

- Повторяю вам - вполне уверен, - поспешил ответить сэр Ричард. - Не далее, как сегодня, когда мы ехали с ним сюда вдвоем, он снова открыл мне свое сердце и прибавил, что никогда ни на один вечер он не отправлялся в таком тяжелом настроении, как на этот. Я спросил его о причине такого настроения, и он мне сознался, что боится, не ошибается ли он, надеясь на взаимность Веги! Он слышал, что во время его отсутствия в Бристоле его кузен Реджинальд часто бывал здесь, что тот тоже влюблен в Вегу и что, быть может, ему удастся покорить сердце этой малоопытной девушки...

- О, - с живостью перебила Сабрина, - я хорошо знаю, что Реджинальд Тревор никогда не сможет стать предметом мечтаний моей сестры! Она...

Молодой девушке не удалось договорить: помешал шум приближающихся шагов и говор. Жених и невеста сидели в беседке, сплошь покрытой густой листвой вьющихся растений. Беседка освещалась висячей лампой, которая только что почему-то погасла. Поэтому в беседке было теперь темно. Шаги идущих вдруг замерли перед входом в беседку. Это были Кларисса и Юстес Тревор. Беззастенчивая креолка вела своего кавалера туда, где не ожидала никого встретить.

- Как странно, что вы могли перейти на сторону парламента, капитан Тревор! - звенел возбужденный голос Клариссы.

- Почему это кажется вам странным, мисс? - раздался холодно вежливый голос Юстеса.

- Потому что ваш отец и вся ваша семья находятся на стороне короля. Не изменил королю и ваш храбрый кузен. Да вы и сами совсем не подходите этим плебеям... круглоголовым, как их называют. У вас с ними ровно ничего нет общего.

- Нет, мисс, вы ошибаетесь, у меня с ними общее то, что я так же, как и они, люблю свободу и правду. Я удивляюсь их стойкости, их самопожертвованию, их мужеству, с какими они добиваются своего права на сносное человеческое существование.

- Однако и роялисты не менее стойки. Напротив, говорят, что они даже храбрее ваших оборванцев.

- Вы заблуждаетесь в этом, мисс... Простите, что я, во имя правды, противоречу вам. Роялисты вовсе не храбрее наших партизан. До сих пор они были только лучше вооружены. Это давало им возможность грабить каждую незащищенную ферму, каждую усадьбу, каждое селение. Вот в чем их преимущество перед нами. Но скоро колесо фортуны повернется в другую сторону, и мы рассчитаемся с Рупертом и его грабителями за все их бесчинства.

- Ах, капитан Тревор, как можете вы так отзываться о принце Руперте, словно об атамане разбойников с большой дороги!

- Он такой же гнусный убийца! Впрочем, и сам король не лучше его. Стоит только припомнить, как он поступил с несчастными сиренстерскими пленниками.

- Ах, какой вы, однако, гадкий бунтовщик! - вскричала Кларисса, смех которой доказывал, что участь сиренстерцев нисколько ее не трогает. - И что вы там ни говорите, капитан Тревор, но я не могу не называть вас ренегатом.

- Называйте меня, как вам будет угодно, мисс, - прежним равнодушным тоном произнес Юстес. - Я сделал то, что должен делать каждый честный человек. Когда он увидит, что необдуманно, по чужой ложной указке идет не туда, куда следует, он тотчас же поворачивает в другую сторону. Я так и сделал и нисколько не стыжусь этого, напротив, горжусь этим.

"Прелесть, что за прямой и открытый характер!" - думал о Юстесе Сэр Ричард, с удовольствием прислушиваясь к его правдивым ответам. То же самое думала и Сабрина, с тем лишь дополнением, что находила Юстеса вполне достойным быть мужем ее сестры. Только бы устроить эту партию!

Очевидно, Кларисса подумала, что Юстес обиделся на ее слова, и поспешила умиротворить его.

- О, сэр, - говорила она дрожащим от страсти голосом, - не подумайте, что я серьезно назвала вас так... Нет, нет, я только пошутила. Я вовсе и не думаю упрекать вас. Ведь мы, женщины, очень слабо разбираемся в политике. В особенности я не осведомлена в них, потому что нахожусь здесь совсем недавно. Как вам известно, моя родина не здесь. В действительности я совсем не знаю, какая партия права, какая - нет. Да, по правде сказать, и мало этим интересуюсь... во всяком случае, не настолько, чтобы из-за этого ссориться с друзьями, а тем более с вами, капитан Тревор. Прошу вас забыть мои необдуманные шутки, как будто бы их и не было. Забудете? Да?

Она перешла чуть ли не на умоляющий тон кающейся грешницы. Кротость и смирение его собеседницы, казалось, подкупили Юстеса в ее пользу. Он подумал, что, в сущности, у нее недурное сердце и много настоящей женственности, а если она так странно ведет себя, то это потому, что плохо воспитана и все время была у себя на родине в дурном обществе. Это побудило его пожалеть ее, и он сердечно ответил ей:

- Мне не за что прощать вас, дорогая мисс, и нечего забывать из ваших слов. По-своему вы, быть может, и правы, и не мне обижаться на вас за это.

Он и в мыслях не имел, что его дружеский тон и нечаянно сорвавшиеся с языка слова "дорогая мисс", которым он не придавал особенного значения, могут быть восприняты как доказательство наличия таких чувств, каких у него не было. Но Кларисса именно в этом смысле поняла его слова.

- Ах, как я рада, что мы остаемся друзьями! - с чисто южной пылкостью произнесла она. - А где моя перчатка? - вдруг спросила она совсем уж фамильярным тоном. - Намерены вы возвратить мне ее или предпочитаете оставить у себя?

Эти вопросы очень смутили Юстеса. Он все еще держал в руке поднятую им при танце-соло перчатку Клариссы и совсем забыл о ней. Вопросы креолки заставили его понять, что он попал в крайне щекотливое положение. Оставить у себя перчатку - значило бы выказать то, чего он не чувствовал, а возвратить ее обратно могло быть прямым оскорблением для девушки, на что он по своей натуре не был способен. Как поступить? Вдруг у него мелькнула мысль, дававшая ему приличный выход из создавшегося положения. Перчатка была очень дорогая: бархатная, вышитая золотом и мелкими драгоценными камнями.

- О нет, - сказал он, протягивая Клариссе перчатку, - оставить у себя такую дорогую вещь я не могу. Пожалуйста, возьмите ее обратно.

- Не надо, не надо, сэр! - со смехом ответила креолка, отмахиваясь от перчатки. - Благодарю за ваше любезное предложение, но, поверьте, я не настолько бедна, чтобы не быть в состоянии приобрести пару других таких же перчаток.

- Раз вы так великодушны, мисс, то я с благодарностью принимаю ваш подарок, - сказал окончательно растерявшийся Юстес, думая дать делу совсем другой оборот, чем это могло показаться его собеседнице.

- Благодарить не за что, - возразила торжествующая Кларисса. - Вы только получили должное за избавление меня от угрожавшего мне врага, ха-ха-ха!

Вдруг она взглянула на его шляпу, где еще развевались перья цапли, на которые он в Холлимиде заменил страусовые, и прибавила:

- Жаль, что вы не можете прикрепить мою перчатку к вашей шляпе. Она может испортить вид этих прелестных перьев.

Молодой капитан оцепенел. Прикрепить перчатку к шляпе - да ведь это значило бы, что нужно оставить ее там и, главное, что этим та особа, которой принадлежала перчатка, вселюдно объявляется дамой сердца владельца шляпы. Что подумает тогда Вега? Не будет ли она вправе считать его изменившим ей? Нет, этого допустить нельзя. Может быть, она изменила ему и никогда не любила его, - но что же делать? Ведь он сам искренне любит ее, и ему не следует навлекать на себя и тени подозрения в измене. Даже в отместку ей за ее возможную измену он не в силах был нанести ей такое оскорбление, какое внушала ему эта сумасбродная креолка. Немного подумав, он с решительным видом твердо сказал:

- Простите, мисс Лаланд. Как я ни осчастливлен тем даром, которым вам угодно было почтить меня, но есть причина, по которой я не могу использовать его так, как вы того пожелали.

- Да? Почему же? - полуудивленно, полураздраженно спросила Кларисса. Интересно бы узнать эту причину... Впрочем, на что мне и знать ее! Отдайте перчатку, сэр... Благодарю вас... Спокойной ночи!

Сидевшие в беседке слышали, как сначала удалились легкие и быстрые женские шаги, а немного спустя заскрипел песок дорожки, пролегавшей мимо беседки, под более тяжелыми, мужскими шагами. Затем все кругом затихло.

- Кларисса проиграла, - сказал сэр Ричард. - Видите, дорогая Сабрина, я был прав: любовь Юстеса Тревора к вашей сестре верна и крепка, как утес.

- Да, теперь я сама в этом убедилась, - подтвердила девушка. - Пойду, отыщу Вегу и расскажу ей все.

- Вы думаете, это ее обрадует?

- Конечно. Хотя прямо она мне ничего не говорила о своей склонности к Юстесу, но нетрудно было догадаться... Ах, вот еще какая-то пара идет сюда! Нужно скорее уйти, Ричард, чтобы не пришлось навлечь на себя подозрения в подслушивании...

- Не смущайтесь, дорогая Сабрина: наше подслушивание может привести только к добрым результатам, - возразил сэр Ричард, - они пройдут мимо.

Оба прислушались. Гремела музыка, слышался смутный гул множества голосов, раздавались взрывы смеха. К беседке подходила еще одна парочка. Это были Вега и Реджинальд Тревор. Словно нарочно, они тоже остановились перед беседкой и как раз на том самом месте, где за пять минут до этого стояли Кларисса с Юстесом.

- Мой двоюродный брат Юст не отходит от своей возлюбленной, - говорил Реджинальд. - Никогда мне не приходилось видеть кого-нибудь влюбленным до такой степени, как влюблен мой бедный кузен. Интересно бы знать, отвечают ли ему взаимностью?

Он бессознательно вливал яд в сердце Веги, потому что вполне был уверен в любви девушки к нему самому. Сознательным интриганом Реджинальд, во всяком случае, не был.

- Должно быть, отвечают, - упавшим голосом промолвила Вега.

Если бы Реджинальд вслушался в тон ее голоса и увидел выражение ее лица, то, вероятно, догадался бы, что он идет по ложным следам. Очаровательное личико его спутницы было покрыто смертельной бледностью, глаза были полны слез и отчаяния, губы судорожно дрожали. Он увидел бы, что несчастная девушка едва владеет собой и только благодаря силе воли, какую трудно было и подозревать в таком юном существе, не бьется где-нибудь на земле или на полу в истерике. Но возле беседки было темно. Блестящие огни иллюминации горели вдали, а с неба струился лишь слабый звездный свет.

Поощряя ухаживания Реджинальда, молодая девушка хотела этим продемонстрировать пренебрежение к Юстесу, мало думая о том, что одному подает неосуществимые надежды, а другого оскорбляет и всех сбивает с толку. Она помнила только одно: как извивалась змеей перед Юстесом ее легкомысленная кузина с Антильских островов, как она бросила ему перчатку, с какой - это уж Вега сама вообразила - торопливостью он подхватил эту перчатку, чтобы затем заключить в свои объятия и прижать к груди свою партнершу по танцу, и как в довершение он стал гулять с нею вдвоем по пустынным садовым аллеям. В пику всему этому и Вега пошла под руку с Реджинальдом бродить в темноте. Теперь она каялась в своей необдуманности и порывистости и не знала, как выйти из тупика, в который сама себя вовлекла. Не поступает ли она еще хуже Клариссы? Та, несмотря на свою сумасбродную причудливость, была хоть искренней, между тем как она, Вега, делала глупости с целью кого-то обмануть.

Знай Реджинальд, что происходит в душе его прекрасной спутницы, он тотчас же ушел бы от нее, как ушла от Юстеса Кларисса, когда поняла, что жестоко ошиблась. Но он этого не знал, поэтому считал себя вправе скорее завладеть тем, что, по его мнению, принадлежало ему.

- Впрочем, я выразился неверно, сказав, что не видел еще мужчины, который был бы так безумно увлечен женщиной, как мой кузен Юстес, - снова заговорил он, направляясь на этот раз прямо к цели. - Я знаю такого еще одного.

- Разве? - безучастно проговорила Вега.

- Да, я знаю его, - с невольной дрожью в голосе продолжал Реджинальд, только такого вопроса и ожидавший, чтобы пойти дальше. Он думал, что этот вопрос подтверждает интерес Веги к ею словам и поощряет его дальнейшие излияния, желанные ею самой. - Позволите вы мне сказать вам, кто это? добавил он, склоняясь к ней.

Вега молчала.

- Этот человек - я сам, - пояснил, наконец, он и снова приостановился, ожидая, что она спросит об имени его избранницы. Но он ошибся и в этом.

- Вот как! - еле слышно слетело с ее бледных губ, но и только.

- Сказать вам имя любимой мною женщины? - решился он еще раз, полагая, что Вега колеблется из-за свойственной девушкам скромности, стыдливости и застенчивости.

- А разве вам так интересно, чтобы я знала это имя? - спросила она, скорее по наитию, чем сознательно, потому что вся она была поглощена своими мучительными душевными переживаниями.

- Интересно, очень интересно... более всего на свете! - страстно проговорил он. - Женщина эта - вы, мисс Вега Поуэль. Вас я люблю... люблю всем сердцем, всей душой! Разве вы еще не поняли этого? Или, быть может, вам это неприятно?.. Вы так странно смотрите на меня...

Она подняла на него глаза, и он больше чувствовал, чем видел, что эти глаза говорят совсем не то, чего он так нетерпеливо ожидал.

- Капитан Тревор, - теперь уже с полным сознанием всей важности сказанного Реджинальдом начала Вега, - напрасно вы делаете мне такие признания. Я никогда не давала вам права думать, что могу серьезно ответить на ваше, хотя и лестное, но чуждое мне чувство. Отвечать вам взаимностью я не могу. Останемся добрыми друзьями, какими мы были до сих пор, но не...

- Можете не договаривать, мисс Вега! - холодно и даже грубо оборвал он ее. - Я слышал достаточно, и знаю, кто является препятствием между нами. Это - мой собственный кузен... Хорошо, будьте с ним счастливы, если вам удастся завладеть им. Что же касается меня, то я утешаюсь мыслью, что в житейском море плавает не одна такая прекрасная рыбка, какой являетесь вы, пойду ловить другую... Прощайте, мисс Вега Поуэль!

Сняв шляпу, он с подчеркнуто изысканной вежливостью отвесил своей собеседнице низкий поклон. Затем, круто повернувшись на каблуках, подбоченясь и насвистывая какую-то песенку, быстрыми шагами удалился.

Оставшись одна в темноте, Вега в отчаянье закрыла руками свое искаженное обидой лицо и горько зарыдала. В ту же минуту ее плечи обхватили две нежные, теплые и мягкие женские руки и милый, ласковый голос проговорил:

- Не плачь, моя милая Вегочка. Ты держала себя молодцом с этим франтом, и больше он к тебе не решится приставать. А я скажу тебе кое-что, после чего ты не захочешь больше плакать, а будешь радоваться. Пойдем со мной. Мы обойдем дом с задней стороны, где никого нет, и я дорогой все расскажу тебе.

В то время, когда сестры, нежно обнявшись, пошли по одной дорожке, чтобы через задний ход незаметно пробраться в одну из своих комнат, сэр Ричард отправился отыскивать Юстеса Тревора. Отыскав юношу в каком-то темном углу опустевшей бальной залы, где один за другим угасали огни, он утешил и его точно так же, как утешала Сабрина свою сестру. Горевавшая перед тем парочка стала ликующей, а ликовавшая до тех пор - кипела теперь из-за отвергнутой любви.

Таким образом, вся эта мучительная игра, к удовольствию одних и огорчению других, была, наконец, закончена.

Глава XXI

СДАЧА БРИСТОЛЯ

Около сотни всадников, мчавшихся во весь опор, но не в стройном боевом порядке, а вразброд, в рваных мундирах и помятых доспехах, пробитых пулями шлемах на головах, некоторые, впрочем, и без всякого головного прикрытия, в разорванных покрытых кровью кольчугах, в грязных сапогах, неумытые, облепленные пылью, - вот все, что осталось от армии "Вильяма Победителя".

Эти остатки конницы Гессельрига, так называемых "лобстеров", бежали из-под Раундвэй-Дауна. По-рыцарски храбрый, но беспечный и слишком доверчивый Уоллер вступил в бой с более сильным противником, под предводительством Байрона и Вильмота, и был разбит наголову.

Это было заключением целой серии кровавых схваток с маркизом Гертфордским и принцем Морисом, начавшихся в низменности между Тогскими и Фринольскими холмами и вскоре перешедших в жаркий бой, какого не могли запомнить даже самые опытные ветераны. После нового сражения на соседних высотах Ленсдауна, в котором перевес остался на стороне роялистов, оба войска снова сошлись на высоком горном плато при Раундвэй-Дауне, где и произошло окончательное поражение Уоллера.

Особенно пострадали кирасиры Гессельрига. Ряды их во многих местах были прорваны, у многих погибли лошади, и они оказались совершенно беспомощными в своем тяжелом вооружении. Целыми массами они скатывались в глубокие пропасти, которыми была изрыта скалистая возвышенность. Из сильного отряда в пятьсот человек, лишь за несколько дней перед тем так гордо выступавшего из ворот Бристоля, уцелела едва ли пятая часть и спасла свою жизнь беспорядочным бегством. Во главе этого разбитого отряда находился и сам Уоллер, несколько раз раненный и почти истекающий кровью.

Несмотря на страшное поражение, никто из этой горстки храбрецов не проявлял никаких признаков душевной слабости. Свежая кровь, покрывавшая и их самих, и их доспехи, еще красневшая на их оружии и на лошадях, - все это доказывало, что они стойко бились до тех пор, пока не убедились в полной бесполезности дальнейшего сопротивления. Они даже не стыдились своего бегства, сознавая, что отступили только перед силой, намного превосходившей их собственную. Осуждать их было нельзя, и они знали это. Они спасались с видом загнанных львов, а не трусливых гиен, которых может испугать и ребенок с палкой в руках.

Утро только забрезжило, когда перед бегущими открылся вид бристольских башен, радовавший их взоры и обещавший им безопасность и отдых. В отдыхе они нуждались, пожалуй, даже больше, чем в безопасном убежище. Несколько дней и ночей подряд эти доблестные воины не покидали своих седел, поэтому были очень обессилены усталостью, голодом и жаждой. Сами лошади едва держались на ногах и часто спотыкались, но, понукаемые всадниками, снова со свойственной им добросовестностью напрягали свои последние силы, чтобы выручить своих хозяев.

Но какое печальное зрелище они должны были представлять сами для тех тысяч людей, которые смотрели на них с городских стен, валов, башен и бастионов! Первым увидел их часовой на сторожевой башне Замка, когда светлеющее небо дало ему возможность различать предметы на расстоянии. Потом они были замечены другими часовыми, стоявшими на башнях по обеим сторонам крепостных ворот, и данные этими часовыми сигналы тревоги были быстро повторены по всей крепости. Загудели колокола, раздались резкие металлические звуки медных труб, зарокотали барабаны, и весь этот гул вскоре перенесся на улицы города, заставляя мирно спавших граждан с испугом вскакивать со своих теплых постелей.

Когда летнее солнце начало подниматься над горизонтом, все многочисленное население Бристоля было уже на ногах и высыпало на улицы. Мужчины с криком и гамом неслись к городским стенам, а женщины с плачем взбирались на первую попавшуюся возвышенность и оттуда с беспокойством и ужасом старались разглядеть и понять, что случилось. Но вот, наконец, все увидели длинный ряд сверкающих оружием всадников, медленно приближавшихся к городским воротам. На некотором расстоянии от города разгромленный отряд привел себя мало-мальски в порядок и умерил шаг.

Когда же блистольцы разглядели, кто эти всадники и в каком они истерзанном виде, когда увидели еле державшегося в седле, израненного, сокрушенного сэра Вильяма Уоллера и ехавшего рядом с ним не в лучшем состоянии его товарища, сэра Артура Гессельрига, этих двух вождей, до сих пор считавшихся непобедимыми, - тогда они поняли, какая над ними разразилась беда. Этот отряд выступал из Бристоля в рядах шеститысячной армии, полный мужества, храбрости и веры в успех, и вот теперь от всей этой громады возвращалась лишь жалкая горсточка полуживых людей! Многие из бристольских граждан тут же почувствовали, что это грустное зрелище - лишь прелюдия к еще более грустным и страшным событиям, угрожающим Бристолю.

Но не все в Бристоле огорчались. Часть его обитателей даже радовалась радостью удовлетворенной жажды мести. Разумеется, эта часть состояла из роялистов. Суровый режим губернатора Финса причинял им страдания, а вид пораженного противника возбуждал в них надежду на скорую благоприятную для них перемену, когда они снова восторжествуют пока здесь, в Бристоле, а потом, быть может, и везде. Тут были все тайные сторонники, родные и друзья "славных государственных мучеников", только и ожидавшие случая жестоко отомстить за них; были и простые граждане, так или иначе заинтересованные в деле короля; были и парламентские пленники разных категорий из оставленных на свободе, на честное слово, или заключенных в тюрьмы; были, наконец, всякого рода интриганы, держащие нос по ветру, разные авантюристы, устраивающие свои делишки сообразно с обстоятельствами: где окажется выгоднее, туда и примкнуть. Все эти люди радовались, глядя на остатки разбитой парламентской армии; это зрелище вселяло в них бодрость и давало им повод надеяться, что скоро вернутся к ним прежние золотые деньки, когда им опять можно будет безнаказанно грабить и производить всяческие насилия над беззащитными.

Возвращение разбитого отряда "лобстеров" совпало с балом у Гвендолины Лаланд. В то время, когда с этого бала разъезжались последние гости, к Монсерат-Хаузу подъехал верхом на лошади какой-то офицер в адъютантской форме и спросил, здесь ли еще находится сэр Ричард Уольвейн. Оказалось, что он готовится уезжать вместе с Юстесом Тревором и некоторыми другими парламентскими офицерами. Услышав, что его спрашивают, сэр Ричард, сопровождаемый своими товарищами и друзьями, поспешно вышел на крыльцо, возле которого дожидался приезжий офицер.

- Я Ричард Уольвейн, - сказал он офицеру. - Что вам угодно от меня?

- Мне поручено передать вам, полковник, экстренный приказ губернатора, ответил адъютант, прикладывая руку к шлему. - Потрудитесь принять.

Сэр Ричард взял сложенную вчетверо и запечатанную сургучной печатью бумагу, вскрыл ее и прочитал следующее:

"Полковнику Уольвейну. Экстренно.

Арестуйте всех пленников, оставленных на честное слово, кто бы они ни были, военные или штатские, и препроводите их под усиленным конвоем в Замок. Затем обыщите весь город.

Финс"

- Ну, Тревор, - вполголоса обратился сэр Ричард к Юстесу, - вот нам и реванш, если бы мы захотели воспользоваться этим случаем... Прочтите-ка... Поняли? Отправляйтесь сейчас же в казармы и приведите сюда сержанта Уайльда с дюжиной рядовых. Начнем обыск с этого дома... Эй, да вот и он сам и с рядовыми! - удивленно и вместе с тем обрадованно вскричал он, увидев въезжавшего в ворота сержанта Уайльда, за которым шла шеренга спешенных солдат, ведших своих лошадей под уздцы. Роб непосредственно из Замка тоже получил приказ отправиться с определенным числом людей в Монсерат-Хауз.

Последовала сцена, трудно поддающаяся описанию. Успело разъехаться лишь небольшое число гостей. Большинство же еще веселилось, разбредшись группами по обширному саду, где находились столы с винами, прохладительными напитками, фруктами и разными лакомствами. Одни из гостей были без масок, другие - в масках, но все в самых разнообразных костюмах. Между ними оказались и пленники на честное слово. Не успели они опомниться, как их всех арестовали и отвели на свободное место перед домом, где расставили рядами, чтобы вести в Замок.

Во всем этом было много комичного и карикатурного; раздавались даже веселый смех и шутки. Но было и немало досады и гнева. В особенности негодовала сама мадам Лаланд, принимая все совершавшееся на ее глазах за оскорбление, наносимое лично ей. На некоторых лицах, не закрытых масками, замечались испуг и что-то вроде раскаяния.

Самые разнообразные чувства выражало лицо Реджинальда Тревора, также, разумеется, арестованного. И это было неудивительно: быть может, за всю жизнь этому человеку не пришлось пережить столько волнений, сколько он пережил в этот вечер. Муки ревности к двоюродному брату; торжество из-за уверенности в том, что Вега его любит; наступившее вслед за тем горькое разочарование и, наконец, унижение тем, что арест был произведен тем же двоюродным братом.

К чести Юстеса нужно сказать, что ему вовсе не хотелось добивать своего родственника, хотя тот и был его противником. Напротив, он от души жалел старшего кузена, в особенности после той радостной для него вести, которую услышал всего за несколько минут перед тем от сэра Ричарда. Но нужно было повиноваться приказанию начальства. С румянцем смущения на своем красивом лице молодой человек подошел к Реджинальду и тихо сказал ему:

- Реджинальд, мне дан приказ отвести тебя в Замок.

Во избежание дальнейших разговоров он поспешно отвернулся и знаком приказал Робу Уайльду позаботиться о дальнейшем. Гигант подошел к Реджинальду и насмешливо проговорил:

- Пожалуйте за мной, капитан. Нам недалеко идти, гораздо ближе, чем тогда, когда вы меня вели из Кэтсхилля в Лидней.

Роялист понял насмешку грубого форестерца, понял с острой болью в душе и взгляд Веги Поуэль, смотревшей на него из окна своей комнаты. Он уже в третий раз видел ее там и все с тем же почти выражением снисходительной жалости на лице и в прекрасных голубых глазах. Однако, встряхнувшись и проведя рукой по лбу и лицу, как бы желая прогнать что-то надоедливое, Реджинальд с гордым видом поднял голову и бодро пошел вслед за сержантом.

Совсем другим взглядом обменялась Вега с Юстесом, когда тот снизу посылал ей прощальный привет. Они теперь знали, что неизменно любят друг друга; а остальное было лишь вопросом времени и обстоятельств. Охранявшие их добрые гении успокоили обоих...

Сэр Вильям Уоллер недолго оставался в Бристоле, он пробыл там лишь столько времени, сколько требовалось, чтобы дать отдохнуть измученным людям и лошадям, да немного оправиться и самому от своих многочисленных, но не опасных ран. Он был не из тех людей, которые любят торчать без дела в осажденном городе, каким Бристоль обещал сделаться в ближайшем будущем. Открытое поле, а не ограниченная стенами крепость - вот что было ареной, достойной деятельной натуры Уоллера. Хотя и потерпевший жестокое поражение, лишенный всей своей армии, этот сильный духом человек не поддался, однако, унынию. Разбита одна армия, он соберет другую. Поэтому он быстро снова покинул Бристоль; за ним последовал и Гессельриг. Они взяли с собой своих любимых "лобстеров", какие только уцелели, попав в город, и которые могли держаться на лошадях с оружием в руках.

Уоллер направлялся в Лондон. При таком слабом конвое это было очень рискованным предприятием, так как вся провинция была наводнена отрядами торжествующего врага. Но сообразительность и ловкость Уоллера помогли ему благополучно добраться до столицы, для чего он должен был делать большие обходы по самым глухим дорогам.

Между тем, вскоре после выступления Уоллера из города бристольцы могли полюбоваться нашествием к их стенам новых гостей - передовых отрядов победоносной роялистской армии. Все западные графства находились уже во власти этой армии. Только в Глостере и Бристоле оставались еще гарнизоны, верные парламенту. Роялисты намеревались овладеть и этими городами. Вопрос сводился теперь к тому, какой из них подвергнется первым натиску роялистов.

Глостер был уже под угрозой, но местному губернатору удалось на время ее отвести. Ввиду этого предполагали, что роялисты набросятся теперь на Бристоль, а потом, взяв его, вновь попытаются овладеть и Глостером. Бристоль был богаче и важнее по своему положению, следовательно, захват его обещал роялистам больше выгод. И, действительно, к стенам Бристоля уже подступал Байрон с передовым отрядом легкой конницы. За ним тянулись и другие войска: из Ленсдоуна шли отряды Гертфорда и Мориса, а со стороны Оксфорда показались ряды наемных войск Руперта, от которых несло гарью сожженного ими Чельгрова, где из-за измены пролиты были потоки крови лучших патриотов.

С чисто сатанинским буйным весельем эти многочисленные отряды носились вокруг бристольских стен, подобно пернатым хищникам, кружащимся над добычей. Они видели, что укрепления города не настолько сильны, чтобы долго противостоять дружному натиску многочисленного войска, и знали, что и гарнизон довольно слаб. Мы уже говорили, что после первой своей побывки в Бристоле Уоллер вывел оттуда значительную часть его защитников, которые почти все и полегли в битвах с роялистами и их наемниками.

- Тут нечего и раздумывать, - сказал Руперт. - Нужно начинать штурм. Город сразу же будет взят.

Вечером роялисты окружили город, а рано утром следующего дня начали штурмовать его и, действительно, сразу же ворвались в него. Это им удалось с глостерской стороны, где снаружи действовал принц Руперт, а внутри ему старательно помогал изменник Ленгриш, бок о бок с малоопытным в военных делах Финсом. Испугавшись на первых же порах, бывший стряпчий решил впустить неприятеля без дальнейшего боя. Роялистам даже не пришлось перешагнуть через его тело. Хвастливые высокопарные слова неплохого законоведа, но никуда не годного военачальника, так и остались одними словами, когда дошло до дела. Хотя он и пережил этот грустный день, но меч в защиту народа ему больше уже не доверяли.

Между тем на другой стороне Бристоля дело шло иначе; там защитники были другого рода. Сэр Ричард Уольвейн со своими форестерцами и Бэрч со своими "мостовиками" стойко держались против Гертфорда и принца Мориса, храбро отражая все атаки. Но - увы! - все оказалось напрасным. Ни к чему была и пылкая отвага рыцаря-солдата. Когда победа, видимо, стала клониться на сторону защитников города, вдруг раздался сигнал, оповещавший о том, что кто-то хочет приступить к переговорам. Обернувшись, сэр Ричард и его волонтеры увидели белый флаг, развевавшийся на одной из замковых башен. Что бы это значило? Нападение успешно отражается, Бристоль цел - к чему же переговоры? Уж не измена ли?

Бэрч сразу подумал, что это измена, только не со стороны Финса. Губернатор мог малодушно оробеть, но не изменить, значит, изменил Ленгриш. Так думал Бэрч и, как потом оказалось, он не ошибся. Когда он хотел сообщить о своем предположении сэру Ричарду, к нему вдруг подскакал адъютант, тот самый, который являлся в Монсерат-Хауз, и передал ему устное распоряжение губернатора прекратить оборону.

- Но почему же? - спросил ошеломленный полковник. - С какой стати прекращать действия? Ведь еще немного - и неприятель будет вынужден отступить.

- Причина этого распоряжения мне так же мало известна, как и вам, полковник, - отвечал адъютант, видимо смущенный той ролью которую ему пришлось сыграть в этой недостойной истории. - Мне известно лишь то, что мы разбиты на глостерской стороне, и неприятель уже вступил в это укрепление. Губернатор просил перемирия для ведения переговоров о дальнейшем, и принц Руперт согласился. Вот все, что я знаю.

- А! Так у вас там уже хозяйничает Руперт? - с горечью вскричал сэр Ричард. - Ну, это дело Ленгриша. Я всегда считал его подозрительным... Джентльмены! - обратился он к своим офицерам, - очевидно, Бристоль предательским образом сдается врагу. Здесь будет пировать Руперт со своими головорезами. Не желаете ли вместе со мной сделать попытку проложить себе путь отсюда наружу? Но, предупреждаю, дело это довольно рискованное.

- Желаем! Желаем! - в один голос закричали Юстес Тревор и все мужественные форестерцы; громче всех крикнул Роб Уайльд.

- И мы с вами! - послышалось из рядов, находившихся под командой Бэрча, причем его мощный голос покрыл все другие голоса.

Однако большинство защитников молчало. Предлагаемый подвиг казался им слишком уж опасным и имеющим мало надежды на успех. Будь весь гарнизон единодушен, еще можно было бы рассчитывать на удачу, но раз проявилась измена со стороны одной части защитников, то затея сэра Ричарда значила бы идти на верную, бесславную смерть. Какой в этом был толк?

Пока шел обмен мнениями среди защитников города, к ним примчался на взмыленном коне другой адъютант, сообщивший, что принц Руперт предложил почетные условия сдачи города, и Финс на них согласился. Сомнений больше не могло быть: факт свершился, Бристоль был сдан.

- В чем же заключаются эти условия? - осведомился сэр Ричард.

- Пленных не брать, население не грабить. Солдаты и все, поднявшие оружие против короля, могут свободно уйти из города, куда хотят. На оставление города и сбор имущества дается три дня. После этого же срока по отношению к оставшимся в городе "бунтовщикам" будут приняты другие меры, - ответил адъютант.

На первый взгляд, такие условия казались очень гуманными, и многие были удивлены этим. Некоторые заговорили даже о необычайном великодушии. Но кто понимал побудительные мотивы этого "великодушия", тот знал, что скрывается за ним. Очевидно до Руперта донеслись вести о положении дел на южной стороне города, где пыл штурмующих уже сильно ослабел. Разумеется, ввиду этого всего благоразумнее было предложить губернатору самые мягкие условия сдачи. Тот их принял и вручил Руперту ключи города так же спокойно и даже дружелюбно, как уходящее в отставку должностное лицо передает свои полномочия заместителю.

Как сдержал свои благие обещания принц Руперт, более подробно может рассказать история. А мы от себя добавим лишь то, что тотчас же по получении ключей сдавшегося города принц разрешил своим буйным наемникам любое насилие, какое только могло взбрести им в головы. Начались грабежи, пожары, убийства, оскорбления девушек и женщин... Так поступали те, которые называли себя джентльменами!

Глава XXII

ВЫСОКИЙ ПОКЛОННИК

Взятие Бристоля роялистами сопровождалось настоящей вакханалией всякого рода насилий. Условия сдачи города были нарушены раньше, чем успели высохнуть чернила, которыми они были подписаны. В стенах города было немало лиц, указывавших "победителю" достойные его внимания жертвы и добычу, хотя, в сущности, королевским наемникам было безразлично, в чей дом врываться, чью жизнь отнимать, чье имущество грабить. Они ничем не брезговали, совершая свои разбойничьи подвиги с неописуемым цинизмом и невероятной жестокостью.

Финс оставил потомству свидетельство, что принц Руперт будто бы сделал все от него зависящее, чтобы обуздать этих дикарей и что ради этого даже пускал в ход свою шпагу. Может быть, это так и было, но его удары придворной шпагой по спинам головорезов скорее всего были притворными, чтобы доказать свою "лояльность". "Наказуемые" на это обращали мало внимания и храбро продолжали свое "дело": ведь им была обещана полная свобода грабить Бристоль, и лицемерная игра их предводителя не могла смутить этих головорезов. Одно перехваченное письмо от кровавой памяти лорда Байрона к принцу Руперту ставит этот скандальный факт вне всякого сомнения.

Все дома парламентариев подвергались вторжению буйных шаек Руперта и "освобождались" ими от всех ценностей, а хозяйки этих домов, как бы высоко ни было их общественное положение, претерпевали самое гнусное насилие. Это было первым практическим знакомством Бристоля с победоносным роялизмом, и даже те, кто способствовал этому знакомству, вскоре сами же почувствовали горькую оскомину от этого.

По условиям сдачи гарнизон и все, не желающие оставаться, могли беспрепятственно покинуть город; но это нужно было сделать как можно скорее, чтобы освободить место для вступающих в него "победителей". Лицам невоенным было предоставлено три дня срока для решения вопроса, оставаться им или уходить, и дано право взять с собой свое имущество. Последнее условие являлось прямой насмешкой, так как почти все бристольские обыватели были ограблены. И вот все, кто не чувствовал себя в опасности и был в состоянии выбраться из города, поспешили воспользоваться предоставленной им "милостью".

В числе пожелавших покинуть занятый неприятелем город находился и мистер Поуэль. Теперь, при господстве роялистов, Бристоль не мог уже больше служить ему надежным убежищем, а тем более - его дочерям. Дочерей мистер Поуэль вообще был рад освободить от влияния легкомысленных родственниц. Самое ценное его движимое имущество хранилось в Глостере, куда он и намеревался перебраться. Остальное было неважно. Совершить переезд он нашел более удобным на верховых лошадях. Выезд из Бристоля был назначен утром следующего дня. Сабрина и Вега заранее были предупреждены отцом об этой необходимой перемене места жительства, и обе девушки ничего, кроме радости, по этому поводу не выразили.

Защитники города выступали из его ворот; лишенные оружия, они медленно проходили между рядами неприятельских полчищ. На их головы сыпались всякого рода ядовитые насмешки, но они, в горделивом сознании своего достоинства, выносили все это молча. Не мог только смолчать Юстес Тревор и в ответ на иронический выпад против него со стороны старшего кузена ответил ему тем же.

- Эх, жаль, что мне не удалось вчера встретиться с тобой на стенах укреплений, Юст! Я бы... - начал было Реджинальд, но не окончил, потому что Юстес это сделал за него:

- Лег бы там вместе с некоторыми из твоих соратников! Не это ли ты хотел сказать мне, Редж?

Реджинальд только скрипнул зубами, глядя вслед весело смеявшемуся кузену, и мысленно молил судьбу дать ему возможность скрестить с ним шпагу при воинственном кличе: "Без пощады!"

- Ах, Боже мой, какие прелестные девицы!

Это воскликнул на немецком языке принц Руперт, который, сидя верхом на прекрасном и великолепно убранном коне, окруженный блестящим штабом своих офицеров, представителей высшей знати страны, за воротами Бристоля пропускал мимо себя выходивший обезоруженный гарнизон сдавшейся крепости. Вслед за бывшими защитниками города спешили и толпы мирных граждан, также покидавших город. В волнах этого человеческого моря принц заметил обеих мисс Поуэль, следовавших за отцом в сопровождении небольшого числа слуг обоего пола. Все это общество было верхом на лошадях.

Восклицание Руперта заставило оглянуться державшегося почти рядом с ним Реджинальда Тревора. Узнав Вегу и Сабрину, отвергнутый обожатель первой глубоко вздохнул. Он понял, что Поуэли переправляются в Глостер; туда же, наверное, едет и Юстес. Это причиняло ему новую боль.

Не менее Реджинальда Тревора был взволнован переселением семейства мистера Поуэля и полковник Ленсфорд. Ему, до сих пор сидевшему в заключении в берклейской крепости, не было известно о пребывании этого семейства в Бристоле. И вдруг он совершенно неожиданно видит перед собой ту самую девушку, красота которой так поразила его в тот день, когда он в качестве взыскателя незаконных поборов находился в Холлимиде и так позорно вынужден был признать себя недостаточно сильным для выполнения данного ему поручения. Но и теперь эта очаровательница только скользнула мимо его восхищенных взоров.

Мистер Поуэль и его дочери ехали одетые очень скромно на простых лошадях, но гордый, независимый вид и благородная красота девушек, усиленная румянцем, игравшим на их нежных щечках, и блеск прекрасных глаз - все это придавало всадницам особенную привлекательность.

- Ах, Вега, - говорила Сабрина, - как жаль, что мы забыли надеть свои маски! Смотри, как они смотрят на нас.

- Ну, это не важно! - задорно возразила Вега. - Пусть они пучат на нас свои совиные глаза. Это меня нисколько не смущает, как не смущают и их дикие выкрики.

Последние ее слова относились к тем бесцеремонным замечаниям, которыми обменивались вслух насчет девушек "благородные" роялисты.

Но вот насмешливый взгляд Веги встретился со взглядом Реджинальда Тревора и мгновенно изменил свое выражение. Роялистский капитан смотрел на нее с таким выражением, которое плохо вязалось с тем напускным равнодушием, какое он проявил после своего неудачного объяснения с девушкой на балу у Лаландов. Видя это и сознавая свою невольную вину перед этим человеком, она посмотрела на него с жалостью. Хотя она и была довольно кокетливой, но не злой, и хотела бы доказать ему это.

В это же время скрестились взгляды и другой пары - Сабрины с Ленсфордом. На восхищенный взгляд полковника Сабрина ответила взглядом, полным гневного негодования, и забияка-роялист понял, что эту красавицу он мог бы взять только силой. И это было острым ударом по его самолюбию.

- Кто это такие? - спросил принц, проследив за всадницами, пока они не скрылись из виду. - Вы как будто их знаете, полковник?

Он обратился с этими вопросами к Ленсфорду, заметив страстные взгляды, которые тот бросал на прекрасную брюнетку.

- Ваше высочество спрашивает о тех двух молодых леди, которые только что проследовали мимо нас? - осведомился Ленсфорд.

- Да, да, именно о них... Собственно говоря, меня заинтересовала только одна из них, та, что с золотыми кудрями. Другая не в моем вкусе.

Реджинальд слушал эти слова с чувством отвращения. Ему горько было видеть Вегу покидающей Бристоль, но еще горше было бы знать, что она остается. Он досадовал на нее, даже возмущался ее поведением с ним на балу, но ненавидеть ее он не мог, поэтому не желал ей той участи, которой подвергалась всякая красивая женщина, имевшая несчастье понравиться бесцеремонному Руперту.

Совершенно противоположным было чувство, с которым Ленсфорд выслушал объяснение принца. Ленсфорд опасался, что принцу понравилась именно Сабрина; это сулило неприятное соперничество в случае, если бы прихоть судьбы когда-нибудь свела Сабрину, его и Руперта. С облегченным сердцем полковник ответил:

- Это дочери того пожилого джентльмена, который едет впереди.

- Богатый отец! - смеясь сказал принц, с победоносным видом покручивая холеные усы. - Я бы не прочь воспользоваться половиной его богатства, в виде одной из дочерей, хе-хе-хе! Эта пикантная розовощекая блондиночка с задорной мордочкой была бы для меня довольно приятным развлечением. Я такой хорошенькой куколки еще не видел у вас в Англии.

- Так почему же вы, ваше высочество, позволяете ей уходить отсюда? шепотом спросил Ленсфорд. - Как видно, они едут в Глостер, и второй случай увидеться с нею может не скоро еще представиться...

- Да, в самом деле! - перебил принц, задумчиво глядя в том направлении, в котором скрывалась Вега со своими спутниками.

- Если вашему высочеству угодно, можно будет их вернуть обратно. Прикажите, пока еще не поздно.

Этот совет был тем более низок, что дававший его заботился, собственно, о своих интересах: он рассчитывал, что вместе с Вегой будет задержана и Сабрина.

Принц колебался. Одно мгновение казалось, что он последует совету Ленсфорда, но что-то остановило его.

- Нет, полковник, - ответил он, немного подумав, - нам неудобно сделать это.

- Но почему же, ваше высочество? - удивился Ленсфорд.

- Вы забываете подписанные нами условия о сдаче города. Нарушение с нашей стороны этих условий вызвало бы страшный скандал, а нами, роялистами, и без того многие недовольны.

- Ваше высочество, я знаю эти условия, - продолжал Ленсфорд. - Но существует обстоятельство, допускающее исключение. Недостойное поведение отца этих девиц...

- А кто он и в чем провинился? - перебил с любопытством принц.

- Это один из самых ярых врагов его величества. Он даже ослушник королевской воли. По своей обязанности я ездил к нему получить три тысячи фунтов стерлингов в виде ссуды на личные нужды его величества, собиравшего средства на свою оборону. Мне не только в грубой форме было отказано в этой ссуде, обязательной для каждого верноподданного, но я чуть не был разорван в клочья громадной толпой его односельчан, которые окружили меня со всех сторон, чтобы защитить от воображаемой обиды, которую я якобы нанес их единомышленнику. По-моему, все это является достаточным основанием для того, чтобы задержать этого человека и всех, кто с ним, - заключил лукавый советчик.

Будь это на двенадцать месяцев позже, когда принцу Руперту уже удалось в достаточной степени развратить английский народ и приучить его ко всяким правонарушениям, этот безнравственный человек не задумался бы последовать совету своего соблазнителя, но на второй день после сдачи Бристоля он счел это слишком рискованной забавой. Еще немного поразмыслив, он решительным тоном сказал:

- Нет, полковник, лучше оставим это. Пусть птички летят, куда хотят. Утешимся надеждой на новое свидание с ними в будущем. Вы знаете, куда они отправляются?

- Кажется, знаю, ваше высочество. А если ошибаюсь, могу узнать.

- Ну, вот и отлично. Когда мы приведем в порядок страну, - а это случится, наверное, скоро, - тогда вы поведете меня туда. Пока же пусть они от нас прячутся, - цинично добавил он, смешивая, по своему обыкновению, английские слова с немецкими.

Никто не слышал этой беседы, кроме Реджинальда Тревора, - да и до его слуха доносились лишь отдельные слова, - но и их было достаточно для того, чтобы не оставалось сомнений относительно будущности, которую готовил Веге Поуэль ее новый высокий поклонник. Он понял это, и новое горькое чувство закралось в его сердце. Несмотря на свою развращенность, Реджинальд все-таки искренне любил Вегу и желал бы видеть ее своей женой, а не любовницей немецкого принца.

Глава XXIII

РЕКОГНОСЦИРОВКА

Высшей точкой в окрестностях Динского Леса является странного вида утес, известный под названием Бекстона (Козлиного Камня). Это - обращенная вниз пирамида, основание которой, в пятнадцать футов диаметром, обращено вверх, а вершина, гораздо меньшего размера, покоится на другом утесе с ровной четырехугольной поверхностью. Издали кажется, что оба эти утеса срослись, но вблизи видно, что верхний еле касается своей острой оконечностью второго, являясь, таким образом, подвижным камнем. Многие пробовали свою силу, стараясь свалить стоящую на вершине пирамиду, но сделать этого пока никому не удалось, хотя все были готовы поклясться, что она движется и вот-вот свалится в бездну. Много связано с этим камнем всевозможных легенд. Одни приписывают странному камню искусственное происхождение, другие - сверхъестественное. Но геологи дают очень простое объяснение этой фантастической глыбе. Они объясняют ее происхождение неправильным наслоением песчаных масс, сначала мягких, а затем постепенно отвердевших.

С Козлиного Камня открывается одна из прелестнейших панорам. Куда бы ни обратился взор, он всюду встретит живописнейшие картины природы, оживленные разбросанными там и сям городами и селами. На востоке, юго-востоке и юге красуются в своих зеленых окрестностях города Глостер, Соммерсет и Девон, а среди них вздымаются горные высоты - Костсуольдские и Мендипские. Тут же, огибая города и поселки, извивается широкая лента реки Северны, на своем пути все более и более суживаясь, пока, наконец, стремительным водоворотом не ввергается в море.

В один из вечеров в конце лета на Бекстон поднялись двое мужчин, оба в форме и с отличиями полковников парламентской армии. Это были полковник Массей, военный губернатор Глостера, и сэр Ричард Уольвейн. На шляпе последнего сверкала на черной бархатной ленте вышитая золотом королевская корона, проткнутая шпагой, - эмблема открытых приверженцев парламента. Эта многозначительная эмблема была вышита руками Сабрины Поуэль.

Со дня, описанного нами в предыдущей главе, прошло больше месяца. За это время произошло много новых кровавых событий. При Марстон-Муре роялисты, с принцем Рупертом во главе, понесли очень тяжелое поражение, после целого ряда других более мелких неудач. Вообще битва при Марстон-Муре многое изменила. Весь Дин-Форест был очищен от королевских мародеров, так долго державших в страхе и трепете эту богатую область. Полковник Массей, человек в высшей степени энергичный и храбрый, в свою очередь нанес этим грабителям сильный удар при Бечлее, далеко отбросив отряды сэра Джона Уинтора, принявшиеся было укреплять переправу через Северну. Это произошло всего три дня назад, а теперь неутомимый и предприимчивый полководец задумал обрушиться на Монмаутс.

Мысль эта была внушена Массею тем самым человеком, который сопровождал его к Бекстону, а высказала ее одна молодая девушка, которая, вся в слезах, на коленях умоляла его взять Монмаутс. Этой девушкой была Вега Поуэль. До нее дошел слух, что в Монмаутской крепости содержится в плену тяжело раненный капитан Юстес Тревор, и она очень беспокоилась о его драгоценной для нее жизни. Каждая минута промедления в деле освобождения Юстеса казалась ей вечностью. Ведь в то время был очень популярен закон, допускавший ссылку в отдаленные места, продажу в рабство и даже казнь пленных.

К счастью для молодой девушки, собственные планы Массея совпадали с ее стремлениями. Монмаутс был для него острой занозой, от которой он давно уже хотел избавиться, но до сих пор не мог. Недавно он справился с Лиднеем, тоже давно мозолившим его глаза: кроме того, он совершил и немало других подвигов; может быть, ему теперь посчастливится взять и Монмаутс. Если окажется невозможным взять город приступом, можно будет обложить его со всех сторон. Это стоило целого года полевых военных действий, потому что, как только падет Монмаутс, рухнет последняя опора роялистов во всей этой области, и в ней больше уже не раздастся клича: "За короля!"

С Бекстона был виден, точно на ладони, весь Монмаутс. Массей вынул из кармана подзорную трубу, раздвинул ее и стал рассматривать опоясывавшие город укрепления, ворота, выходившие в эту сторону, и дороги, разбегавшиеся от Монмаутса во все направления. Наконец он передал трубу сэру Ричарду и спросил:

- Так вы находите, что можно будет взять этот город без слишком больших жертв?

Сэр Ричард уже производил разведку в районе Монмаутса. Между прочим, он разузнал и о численности его гарнизона.

- Думаю, да, - ответил он. - Сведения, сообщенные мне полковником Кэйрлем, должны быть верными.

Полковник Кэйрль был сначала в рядах республиканцев, потом "перешел" к роялистам и через знакомого нам Джека-Прыгуна доставлял сэру Ричарду, с которым издавна был знаком, самую точную информацию и даже военные тайны той стороны, которой он якобы искренне служил.

- Может статься, - согласился Массей. - Неизвестно, что, собственно, побудило Кэйрля переменить окраску. Но, во всяком случае, дело при Марстон-Муре должно было произвести на него сильное впечатление, и он, похоже, намерен снова "перекраситься" и открыто вернуться к нам.

- Да, и наша победа при Бечлее должна была укрепить в нем это намерение, заметил сэр Ричард. - Вот, посмотрим, какое еще известие принесут нам от него наши вестовые. Они хотели сегодня быть на рынке в Монмаутсе и должны скоро вернуться оттуда. Их путь, проложенный еще римлянами, ведет как раз мимо этого места. Мы их тут и подождем. Кажется, рынок уже кончился... Да, - продолжал он, наведя подзорную трубу на улицы Монмаутса, - вон сколько народу высыпало из ворот... и все прибывает... А это еще что такое? - вдруг перебил он сам себя, с особенным вниманием продолжая вглядываться в пеструю толпу, выходившую и выезжавшую из городских ворот.

- Что вас так поражает, сэр Ричард? - спросил Массей, глядя в ту же сторону, куда смотрел его спутник, но за дальностью расстояния и без помощи подзорной трубы не видевший ничего, кроме отдельных групп движущихся фигур.

- Из города выходит отряд копьеносцев, - пояснил сэр Ричард.

- Из каких ворот?

- Из северных.

- Вероятно, патруль.

- Нет, для этого отряд слишком многочислен. Я насчитал уже более ста человек, и все еще идут новые... Ах, вот оно что: ведут куда-то пленников и...

- Позвольте мне взглянуть, - перебил Массей, протягивая руку за трубой, которую сэр Ричард поспешил ему передать, хотя ему очень хотелось рассмотреть пленников.

- Да, вы правы, - сказал Массей, взглянув в трубу, - отряд сопровождает пленников. Но куда же их могут вести? Дорога, по которой они пошли, ведет в Росс...

- И в Гирфорд.

- Ах да, совершенно верно!.. Но зачем уводят пленных? Монмаутская крепость довольно вместительная, и я не думаю, чтобы она была переполнена пленными...

- Мне кажется, их ведут не в Гирфорд, - продолжал сэр Ричард. - Если я не ошибаюсь, есть одна деталь, указывающая на другое... Будьте любезны, ваше превосходительство, позвольте мне еще разок посмотреть в трубу, - попросил он.

- Пожалуйста, пожалуйста! - воскликнул губернатор, передавая ему трубу. Интересно узнать, в чем там дело.

- Так и есть, это отряд конницы Линджена! - вскричал сэр Ричард, направив трубу на дорогу, которая вела из северных ворот города. - Мне так и показалось, что это линдженцы... А пленники, должно быть, из моих рядов... Один из них по фигуре очень похож на моего капитана Юстеса Тревора. Наверное, их ведут в замок Гудрич, ведь там главная квартира Линджена. Это недалеко отсюда, всего шесть миль. Досадно, что мешает река, иначе мы успели бы собрать свой отряд и устроить этим линдженцам приятную встречу. Как видно, большинство из них простые добровольцы: еле держат копье...

Сэр Ричард вдруг оборвал свою речь, услыхав сзади чьи-то твердые шаги. Оглянувшись, оба полковника увидели поспешно поднимающегося на утес сержанта Роба Уайльда, который нес что-то зажатое в руке.

- Я сейчас встретил тут в горах Джека-Прыгуна, - начал гигант, отдав честь обоим начальникам и вручая сэру Ричарду тщательно сложенную и запечатанную записку. - У него в деревяшке была спрятана эта записка, переданная ему в городе. Так как одноногий уж очень долго копался со своей деревяшкой, я сам отвязал ее, открыл втулку и вынул записку, - с легкой фамильярностью говорил великан, зная расположение к нему своего полковника.

- Вот и отлично! - одобрил тот. - А там больше ничего не оказалось? Может быть, Прыгун и деньги хранит в своей деревяшке?

- Так точно, полковник, - ответил Роб, ощерив свои крупные, белые как снег, здоровые зубы, - он целую горсть мелкого серебра запрятал туда. Говорит, очень бойко торговал нынче. Много разного товара он доставил туда на спине своего Джинкема и столько же, только другого, везет назад; кроме того, еще и денежки остались.

- Радуюсь за него, за его умницу-сестру и за терпеливого Джинкема! - также со смехом сказал сэр Ричард, потом, обратившись к губернатору, уже другим тоном проговорил:

- Сейчас мы, ваше превосходительство, узнаем, что еще новенького сообщает нам полковник Кэйрль.

Выслушав одобрительное замечание Массея, сэр Ричард распечатал записку, на которой вместо слов были начертаны лишь начальные буквы его имени: "Р. У." Внутри записки, на первой странице, была нарисована пером та самая эмблема, которая красовалась не только на шляпе сэра Ричарда, но и на его знамени: королевская корона, проткнутая шпагой. Это могло быть насмешкой, однако содержание записки доказывало другое. Содержание же ее было следующее:

"Помещенный здесь символ засвидетельствует "Р. У.", что "К" ненавидит то, что называется королевской властью, и никогда не перестанет ненавидеть ее. После этой ночи он никогда больше не обнажит меча в пользу неправого дела, в эту же ночь он обнажит его лишь для того, чтобы нанести ему, этому делу, заслуженный удар. Предложение "Р. У." принято. План действия таков: пусть "М" отведет свои отряды из Хай-Мидоу, о чем нам будет сообщено заблаговременно посыльным. Но для этого маневра необходим вполне благовидный предлог, иначе "К" трудно будет получить разрешение пуститься в погоню. Если все это будет хорошо обдумано, намерение "К" не встретит здесь никаких препятствий. "Г" заведомый дурак, которому очень хочется отличиться, и он непременно попадется в расставленную ему ловушку. Пусть "Р. У." покажет эти строки "М" и сам будет уверен, что меч его прежнего соратника вполне сознательно вновь поднимется за дело "П"; он окажется настолько острым и действенным, что навсегда исправит прежние ошибки, в которых виновен "К", кающийся и ждущий прощения".

Хотя в записке не было названо ни одного имени, и она была без всякой подписи, но сэр Ричард хорошо знал почерк писавшего и не нуждался в пояснениях, чтобы понять, кто автор записки.

- Как вы думаете, полковник, можно ли довериться ему? - спросил Массей, выслушав прочтенную вслух записку.

- Я убежден, что можно, ваше превосходительство, - ответил сэр Ричард, пряча записку в карман. - Я хорошо знаю Кэйрля, чуть ли не с самого детства, и вместе с ним служил в Голландии. Мне известны и причины, побудившие его перейти на ту сторону; это не что-нибудь дурное, а, напротив, доброе дело. Ведь он стал кажущимся изменником нашему делу только ради любви к своему престарелому отцу, которому республиканство сына угрожало полным разорением, конфискацией имущества, а, может быть, и кое-чем еще более худшим. Имение старика Кэйрля находится в Уальфорде, в верховьях реки, по эту сторону Росса. Оно расположено на расстоянии пушечного выстрела от Гудричского замка, и Линджен непременно разрушил бы это имение, если бы молодой Кэйрль не поспешил принести повинную и не перейти фиктивно на сторону короля. Теперь же, когда он видит, что это дело проиграно и всякая опасность для отца миновала, он рвется назад под те знамена, которым в душе никогда и не думал изменять. Это один из самых мужественных бойцов, и мы во всех отношениях можем только радоваться, если ему удастся вернуться в наши ряды.

- Хорошо, полковник. Раз вы так уверены в Кэйрле и в успехе задуманного нами предприятия, то я готов приступить к действию. В худшем случае, если нас все-таки постигнет неудача...

- О, ваше превосходительство, - с горячностью подхватил сэр Ричард, - по всем моим соображениям и расчетам неудачи не должно быть! Позвольте мне поговорить с моими верными форестерцами, и вы увидите, на какие чудеса храбрости они способны.

- Прошу вас, полковник, делать все, что вы найдете нужным, и, вообще, предоставляю вам полную свободу действий, - сказал губернатор.

- Благодарю вас, ваше превосходительство. Постараюсь, как всегда, оправдать ваше лестное доверие, - вежливо, но с достоинством промолвил сэр Ричард. - Сделаем так, как просит Кэйрль: отведем часть отрядов.

- Да, кстати, почему желает этого Кэйрль? - прервал Массей. - Мне это кажется очень странным.

- А мне кажется, я понимаю его мысль, и для того чтобы удостовериться в справедливости моей догадки, я сейчас пошлю верхового в Кольфорд, - сказал сэр Ричард.

- В Кольфорд? Зачем?

- Узнать новости о Глостере: не там ли снова Руперт.

Губернатор вздрогнул, словно ужаленный. Смысл сказанного сэром Ричардом был новым намеком на неудачу победоносных за последнее время республиканцев. Однако, заметив на губах своего собеседника улыбку и поняв намек, заключавшийся в его словах, Массей, приободрившись, также улыбнулся и сказал:

- Блестящая идея, полковник, и мы воспользуемся ею. Не будем же терять времени. Отправляйте своего гонца. Пойдем делать необходимые распоряжения.

С этими словами губернатор стал спускаться с опрокинутой пирамиды, на которой все время стоял вместе со своим спутником. Последний хотел последовать за ним, как вдруг сержант Уайльд, ожидавший распоряжений начальства, стоя немного в стороне, на самом краю пирамиды, вполголоса сообщил ему:

- Полковник, тут одна женщина желала бы сказать вам несколько слов.

- Женщина? Кто такая?

- Сестра Джека-Прыгуна.

- А! Я знаю ее... Где же она?

- Внизу в ущелье. Я не решился привести ее сюда, не зная, понравится ли это вам или господину губернатору. К тому же она хочет говорить только с вами лично.

- Ваша сообразительность равняется вашей храбрости, Уайльд, - шутливо проговорил сэр Ричард. - Может быть, Уинифреда хочет предложить мне поставку товара? Так это дело вы можете вести и без меня. Я дал вам на это полномочия, и вы как хотите, так и поступайте...

- Нет, полковник, Уинифреда ничего мне на этот счет не намекала.

- Значит, намекала на что-нибудь другое? На что же именно?

- Да вот и она сама, - заметил Уайльд, указывая на росшие внизу утеса деревья, под одним из которых стояла Уинифреда.

Губернатор поспешно прошел мимо молодой девушки, прятавшейся за стволом дерева, и не обратил на нее внимания, может быть, по рассеянности, а может статься, и преднамеренно, зная кое-что о сердечных тайнах сэра Ричарда, посредницей которых, как и других, более серьезных секретов, была эта разносчица.

- Здравствуй, Уинифреда, - ласково произнес сэр Ричард, спустившись к молодой великанше. - Мой сержант сообщил, что ты хочешь что-то сказать мне.

- Не хотелось бы сообщать вам об этом, сэр, потому что я не люблю передавать неприятных вестей, но меня просили, и я обещала, - ответила Уинифреда, поклонившись сэру Ричарду.

- Неприятная весть?.. Насчет кого или чего?

- Насчет молодого капитана Тревора. Вы, может быть, не знаете, что он был ранен перед тем, как его взяли в плен при Холлимиде. Вот меня и просили сказать вам об этом, сэр.

- Да, я действительно не знал, что он ранен. Опасно?

- Говорят, не очень опасно. Рана пулевая и, кажется, навылет.

- Благодарю тебя, милая, за это сообщение. Оно мне как раз вовремя. Больше ничего не хочешь сказать мне?

- Больше ничего. Прощайте, сэр. Побегу догонять брата. Он пошел вперед с ослом.

- Прощай, Уинифреда. Еще раз благодарю тебя.

Разговаривающие расстались. Девушка со всех ног пустилась вдогонку за братом, успевшим отойти со своим ослом уже довольно далеко. А сэр Ричард, отправив своего сержанта гонцом в Кольфорд, в свою очередь, стал догонять Массея, уже сидевшего под горой на коне и ожидавшего своего спутника.

Относительно того, что случилось с Юстесом Тревором, требуются некоторые пояснения. Эмброз Поуэль, благополучно добравшись с дочерьми и домочадцами до Глостера и устроившись там, захотел перевезти туда еще кое-какие ценности, оставшиеся у него в имении. Сделать это взялся Юстес и отправился в Холлимид с небольшим конным отрядом. Но об этом узнал полковник Линджен и нагрянул ночью со своей конницей в Холлимид. Между его отрядом и отрядом Тревора произошла жаркая схватка, окончившаяся победой роялистов и взятием раненого Юстеса в плен.

Сэр Ричард слышал об этом происшествии, но не знал, что Юстес захвачен раненым, а теперь, узнав, решил во что бы то ни стало выручить своего молодого друга и соратника из рук врага.

Главная квартира Массея находилась в Хай-Мидоу-Хаузе, обширном и богатом имении некоего Холля, который был роялистом и бежал в Бристоль при первых признаках надвигающейся опасности со стороны республиканских войск, не успев даже ничего взять с собой, кроме денег. После битвы при Марстон-Муре Массей занял это имение, представлявшее большие удобства для него и его главных боевых сил. Оно было удобно расположено и довольно хорошо укреплено еще его владельцем, сбежавшим только потому, что в решительный момент усомнился в силе его защитников, челядинцев и разных наемников, которые после бегства Холля разбрелись кто куда.

Вернувшись в свою квартиру, Массей все так устроил, что посланный сэром Ричардом в Кольфорд гонец, сержант Уайльд, привез ему заранее условленное известие о том, что к Глостеру движется целая армия с принцем Рупертом во главе. Это известие было привезено как раз вовремя, когда губернатор находился среди своего военного лагеря, где вокруг костров заканчивался сытный ужин, орошенный обильными возлияниями. Провизии и вин в брошенном имении оказалось столько, что могло хватить войску Массея на несколько недель. Благодаря этому люди Массея были сыты, довольны и веселы.

Прочитав врученное ему гонцом письменное сообщение, губернатор обратился к присутствующим офицерам и солдатам со следующей речью.

- Товарищи! Майор Раукрофт, командующий кольфордским гарнизоном, прислал мне очень важное известие. Он пишет, что, по дошедшим до него из достоверного источника сведениям, принцы Руперт и Морис объединили свои силы, взяли Страуд, Сиренстер и теперь направляются к Глостеру. Мы собирались брать Монмаутс, но, разумеется, если наш собственный город находится под угрозой, то мы должны прежде всего позаботиться о его спасении. Мы не позволим кровожадному врагу овладеть нашим старым Глостером, который до сих пор так храбро держался против злобных роялистов, ищущих возможности насытиться его кровью и обогатиться его сокровищами. Совершим же до конца наш долг. Идем без промедления снова на защиту нашего дорогого Глостера. Мы остановились здесь, чтобы быть поближе к Монмаутсу, но теперь надо вернуться в город, которому угрожает опасность, пока еще не поздно. Через двадцать минут будьте все готовы в путь. Надеюсь, что каждый из вас исправно исполнит свою священную обязанность.

Говорить больше не было надобности. Войско Массея было очень дисциплинировано и настолько привыкло к внезапным походам и ратным трудам, что всегда готово было мобилизоваться в любую минуту. Едва успели замолкнуть последние слова губернатора, как сигнальная труба протрубила "сбор", и вслед за тем офицеры и солдаты, бросив недоеденный кусок и недопитый кубок, проявили живейшую деятельность: выводили из временных стойл лошадей, седлали их, надевали на себя доспехи, цепляли оружие, тушили костры, так что не истек еще и назначенный срок, как уже раздалась команда: "Марш в дорогу!", и лагерь начал пустеть.

И никто не заметил, как один из личных слуг губернатора, его дворецкий, вскочил на лошадь и еще до выступления войска понесся по направлению к Монмаутсу.

Глава XXIV

ВЗЯТИЕ МОНМАУТСА

Ясный день близился к концу, предвещая наступление бурной ночи. Солнце зашло в полосу темных облаков. Немного спустя эта полоса, все больше и больше уплотняясь, чернея и расширяясь, понемногу расползлась сплошной пеленой по всему небу. Наступил мрак, изредка прорезаемый яркими зигзагами молний, походивших на раскаленные стрелы; поднялся сильный ветер и полил проливной дождь.

Тот, кто в это время шел или ехал по горным дорогам и тропинкам Фореста, должен был пережидать промежутки между молниями, чтобы не сбиться в сторону, не быть сброшенным в пропасть или со всего размаха не удариться о дерево.

Разумеется, в такую погоду ни один разумный человек не решался пуститься в путь без крайней надобности.

Такая нужда постигла, должно быть, четырех всадников, остановившихся на расстоянии одной мили от Хай-Мидоу-Хауза, на кольвордской дороге. Очевидно, эти люди стали под дерево не для того, чтобы укрыться от проливного дождя, потому что потоки воды легко проникали сквозь нависшие над их головами ветви, и сами они были уже промочены насквозь до нитки. Скорее всего, они скрывались тут от чужих глаз, которые случайно могли заметить их в те мгновения, когда яркая молния рассекала и густой мрак, и завесу дождя, освещая все вокруг. Всадники выбрали это место с тем расчетом, чтобы им можно было видеть большую часть дороги, а самим остаться незамеченными. При ослепительных вспышках молний нетрудно было рассмотреть, что все четверо - люди военные: офицер и трое рядовых, из которых один держал сигнальный рожок. Это был дозорный пикет, посланный наблюдать за дорогой, и в случае, если на ней будет замечено какое-либо движение, дать знать кому следует.

На небольшом расстоянии от этого пикета, в глубине леса, на обширной поляне, также не обращая внимания на дождь, бурю и грозу, расположилось войско Массея. Всадники и лошади вели себя тихо, как призраки. Лишь изредка слышалось сказанное шепотом слово, раздавался лязг оружия или металлического лошадиного убора. Фыркнет и рванется лошадь, когда молния сверкнет ей прямо в глаза, но, сдержанная сильной рукой, снова замрет.

В самый разгар непогоды из ворот Монмаутса тоже выступил отряд конницы и направился к мосту через реку Вайю, а затем, переправившись через него, начал подниматься к Каймин-Хиллу, где находился Бекстон. Этот отряд, по-видимому, разведочный, состоял из сорока человек под командой старшего офицера и корнета. Когда молния озаряла флаг, который нес на древке корнет, на нем можно было видеть изображение золотой королевской короны; да и некоторые особенности мундиров свидетельствовали о принадлежности отряда к королевской армии.

Перевалив через Каймин-Хилл, отряд направился к Хай-Мидоу-Хаузу. С какой целью совершалась эта экспедиция - было известно только командиру отряда. А цель эта была следующей. Монмаутский губернатор, получив донесение об оставлении неприятельским войском своей штаб-квартиры, нашел нужным занять этот важный пункт, который мог послужить базой для дальнейших операций роялистов.

В стороне от этого отряда, лесом, быстро скользила между деревьями высокая фигура, которую можно было принять за мужскую, тем более, что она была закутана в плащ с капюшоном, надвинутым на голову. Однако некоторая мягкость, округленность в очертаниях этой фигуры изобличали в ней женскую. Это была Уинифреда.

Добравшись до сторожевого пикета, девушка притаилась. При первой же новой вспышке молнии она убедилась, что перед нею те самые люди, которых она искала: сэр Ричард, сержант Уайльд, трубач Губерт и еще один конный рядовой, тоже знакомый ей. Проскользнув мимо сэра Ричарда, она шепнула ему:

- Сорок человек конных из Монмаутса идут в Хай-Мидоу-Хауз.

И тут же снова скрылась в буре и дожде.

- Роб, - обратился полковник Уольвейн к своему сержанту, - поезжай и передай капитану Харлею, чтобы он как можно скорее отвел свои отряды назад. Дело сейчас начнется.

Буря со свистом и воем ломала деревья; грохотали продолжительные раскаты грома; из низко нависшего черного неба лил дождь еще усиленнее; но на западной части небосклона, откуда явилась гроза, начинало яснеть; можно было ожидать, что вскоре разъяренная стихия утихнет, истощив свои силы.

Республиканские войска под предводительством самого Массея и сэра Ричарда, разделившись на четыре части, бесшумно двинулись обратно к недавно оставленной квартире. Предводители не спешили. Им было важно застать неприятельский отряд уже на месте, уверенным в полной безопасности.

Обрадованные прекрасным убежищем, открывшимся им в Хай-Мидоу-Хаузе, роялисты расположились там по-домашнему, обсушились у разведенных ими костров и принялись угощаться всем тем, что было оставлено республиканским войском, якобы выступившим назад в Глостер.

Но радость монмаутцев была непродолжительной. Не успели они утолить первый голод и осушить первый кубок, как в пиршественный зал Хай-Мидоу-Хауза вошли два полковника в форме республиканских войск. Один из них твердым голосом сказал пировавшим в зале роялистам:

- Сдавайтесь, господа. Мы вас окружили со всех сторон. Всякое сопротивление с вашей стороны бесполезно. Нас по пятидесяти человек на каждого из вас. Если вы дорожите своей жизнью, тотчас же сдавайтесь.

Это был сам Массей.

Ошеломленные роялисты застыли на своих местах, кто с куском во рту, кто с кубком в руке. Случилось то, чего они никак не ожидали: они оказались в ловушке, из которой не было никакого выхода. Одно мгновение им казалось, что они подверглись странной галлюцинации, но появление в дверях и у открытых окон множества вооруженных людей подтвердило, что они имеют дело с грозной действительностью, а не с мимолетным видением. Поняв безвыходность своего положения, все молча сдались, кроме корнета. Он успел выскочить из залы в темный внутренний коридор и оттуда благополучно выбраться во двор. Искусно лавируя между надворными постройками, тень которых не освещалась догоравшими кострами, он прошмыгнул в сад и, отыскав там лазейку, проник через нее на пустырь, а через него - и в лес. Таким образом, из всего отряда спасся только он, к утру вернувшись в Монмаутс. Бегству его способствовало и то обстоятельство, что он бывал в Хай-Мидоу-Хаузе в качестве знакомого владельца этого имения и хорошо знал расположение дома.

Между тем в доме, после того, как монмаутцы были пленены и уведены из зала, один из парламентских полковников подошел к командовавшему монмаутским отрядом, оставшемуся в зале на свободе, и сердечно сказал ему:

- Очень рад снова видеть вас в нашей дружеской среде, Кэйрль.

- А я еще того более рад, что мне посчастливилось вернуться к вам, Уольвейн, - отвечал Кэйрль, горячо пожимая протянутую ему руку. - Богу известно, как мне опротивел этот Руперт с его разнузданными шайками!..

Час спустя отряд конницы двинулся обратно из Хай-Мидоу-Хауза в Монмаутс. Буря за это время уже успела стихнуть; раскаты грома становились все реже и отдаленнее; дождь ослабевал; природа успокаивалась; только темнота ночи оставалась прежней. Отряд спускался по скользким горным тропинкам с особенной осторожностью, чуть не ощупью. Двигались медленно, как автоматы, и в полном молчании. Во главе отряда ехал полковник Кэйрль, а рядом с ним - знаменосец, одетый в форму роялистов и державший тот самый флаг, который раньше находился у сбежавшего корнета.

Среди отряда шли пленные и, судя по их мундирам и оружию, те самые, которые составляли монмаутский разведочный отряд, захваченный Массеем в Хай-Мидоу-Хаузе. Но на самом деле это были вовсе не пленники, и только то, что было на них надето, принадлежало настоящим пленникам, сами же они были из числа форестерцев, находившихся под командой сэра Ричарда Уольвейна.

В арьергарде следовал сам сэр Ричард со своим новым помощником, капитаном Харлеем, заменившим Юстеса Тревора. За ними ехали сержант Уайльд и трубач Губерт. И эти четверо также казались обезоруженными и тоже находились под присмотром ехавших за ними десятерых конвойных с саблями наголо. Временами Кэйрль отъезжал немного в сторону, где это позволяли условия местности, поджидал приближения сэра Ричарда и обменивался с ним несколькими словами, потом опять обгонял отряд и снова становился во главе его.

Осторожно спустившись по извилистой дороге, по мере приближения к мосту через Вию, Кэйрль скомандовал: "Эскадрон, вольно!" Тотчас же после этого лошади были пущены веселой рысцой, а люди громко и весело заговорили. Все это было сделано для того, чтобы обмануть часовых, карауливших мост.

К этому времени караул на мосту был усилен вдвое против обыкновенного, благодаря тому, что бежавший из Хай-Мидоу-Хауза корнет принес в крепость известие о случившейся с его отрядом беде. Основываясь на этом сообщении, комендант крепости принял целый ряд экстренных мер, на случай возможного нападения республиканского войска. Корнет был уверен в этом, потому что во время своего бегства, прокрадываясь в темноте мимо республиканских солдат, слышал, как они вполголоса переговаривались о готовящемся приступе.

Караулу на мосту были даны самые строгие инструкции. Главное его внимание должно было быть устремлено на дорогу в Хай-Мидоу-Хауз. И вдруг на этой дороге показался шумный конный отряд со что-то весело выкрикивающим и хохочущим полковником Кэйрлем во главе, то есть возвращающийся монмаутский отряд, только значительно увеличенный. Приглядевшись, при свете фонарей, караул увидел, что это увеличение объясняется довольно большим числом безоружных людей, стало быть, пленных. Очевидно, разведочный отряд Кэйрля сделал удачный набег и захватил где-нибудь поблизости неприятельский отряд. Значит, все напутал корнет, вернувшийся пешком, без оружия и без своего флага? Должно быть, он бежал, не дождавшись конца схватки и не зная поэтому, что она окончилась в пользу его собственного отряда. "Вернее всего, что так", - заключил начальник караула, посылая по адресу злополучного корнета не совсем лестные для этого воина замечания.

Передняя часть моста была поднята, образуя огромный провал посреди дороги, и в этом провале грозно шумела вздувшаяся от проливного дождя река.

- Кто идет? - крикнул начальник караула, когда подъезжавшая конница оказалась близ провала.

- Свои! - донесся веселый голос Кэйрля. - Опустите мост!

- Для кого? - снова осведомился начальник караула.

- Для полковника Кэйрля и его эскадрона! Ведем партию пленных круглоголовых, а другую партию их отправили к праотцам. Впустите нас скорее. Мы промокли до костей, иззябли и голодны, как волки!

- Но, полковник, - продолжал усомнившийся начальник стражи, - ведь ваш же корнет только что принес известие, что, наоборот, вы со всем вашим отрядом попались в плен к...

- А, так он бежал сюда, негодяй! - с притворным негодованием вскричал Кэйрль, нисколько не растерявшись. - Ах, он подлец! А мы думали, что он лежит где-нибудь убитый или раненый, но в темноте не могли найти его и хотели послать искать на рассвете. А он вот что устроил: позорно бежал, бросив оружие и флаг, и в свое оправдание наплел такую ложь!.. Ну, я с ним потом расправлюсь!.. Опустите мост, повторяю вам!

Последняя молния удаляющейся грозы с полной ясностью вырисовала перед караулом длинную линию монмаутского отряда, ехавшего попарно, а посреди него и в арьергарде массу людей на чужих лошадях, в чужих мундирах, безоружных и с опущенными на грудь головами, - очевидно, пленных. Сомнений больше не было. К тому же самого полковника Кэйрля хорошо освещали и мостовые фонари, да и голос его был хорошо знаком монмаутскому гарнизону. Ясно, что корнет бессовестно солгал, чтобы оправдать свою трусость.

- Опустить мост! - скомандовал начальник караула, решив, что долее медлить неудобно: этим он может навлечь на себя крупную неприятность со стороны полковника Кэйрля.

Эскорт с мнимыми пленниками галопом пронесся через мост и влетел в городские ворота, также отворенные перед ним по сигналу с моста. Но тут же произошла волшебная перемена. Выхватив из-под мундиров сабли, "пленники" оказались во главе эскадрона и с криками: "За Бога и парламент!" бросились по направлению к крепости.

В то же время к мосту с другой стороны вихрем примчалась главная сила полковника Массея под его собственным предводительством, перебила часть караула, остальную взяла в плен и с теми же криками: "Бог и парламент!" обрушилась на стражу у городских ворот.

Когда на горизонте заалела утренняя заря, на главной башне монмаутской крепости уже развевался совсем другой флаг, чем раньше. Славный штандарт Свободы сменил опороченное знамя Стюартов.

Глава XXV

БЕСЕДА ДВУХ ДРУЗЕЙ

- Что с вами, Ричард? Чего вы приуныли? Это совсем не идет храброму воину, только что взявшему целый город. Вы смотрите так, словно сами попали в плен.

Так говорил полковник Роберт Кэйрль полковнику Ричарду Уольвейну. Беседа их происходила около двух часов пополуночи, вскоре после перехода Монмаутса из рук роялистов в руки парламентариев. Кэйрль привел соратника в свою квартиру, очень хорошую и прекрасно обставленную. Он привык жить на широкую ногу, имел большое состояние и умел им пользоваться.

Друзья сидели перед большим, богато накрытым столом и с аппетитом ели разнообразные холодные закуски, оказавшиеся в буфете, несмотря на поздний час. За кубком хорошего старого вина они возобновили свои прежние, чисто товарищеские отношения, которые одно время были прерваны переходом Кэйрля на сторону роялистов, а теперь, с возвратом его к парламентариям, начали вновь укрепляться.

- Да, Ричард, если бы не вы, Массею так скоро не удалось бы взять Монмаутса, - проговорил Кэйрль, продолжая начатую беседу.

- Нет, он этим обязан скорее вам, Роберт, - возразил сэр Ричард. - Надо же отдать должное и черту, как уже успели прозвать вас роялисты, - с улыбкой добавил он.

Кэйрль не обиделся на эту шутку и с веселым смехом подхватил ее.

- Так как в данном случае я в роли "черта", то вам нечего и беспокоиться насчет того, что мне будет воздано "должное", - заметил он. - На мою голову теперь посылается весь запас ругательных слов, каким так богат лексикон роялистов. Но пусть называют меня, как хотят, я этим нисколько не буду смущен; совесть моя чиста, и мне нечего стыдиться своего поведения, каким бы оно ни казалось в глазах других. Вам известны его мотивы, Ричард.

- Конечно, я знаю, что руководило вашими поступками, Роберт, и никогда не осуждал вас. Я говорил об этом Массею, когда мы с ним вчера вечером находились на Бекстоне и любовались на Монмаутс как раз в то время, когда мне принесли вашу записку, вынесенную отсюда в деревянной ноге нашего тайного вестника.

- Благодарю вас, Ричард! - воскликнул взволнованным голосом Кэйрль. Впрочем, другого отношения ко мне я от вас и не ожидал. Когда я узнал, что вы находитесь в Хай-Мидоу-Хаузе, то решил присоединиться вновь к вам во что бы то ни стало, хотя бы мне пришлось бежать одному. Вы и представить себе не можете, как мне было противно среди роялистов. От них так и веет одуряющим запахом разврата. Роялисты и паписты пропитали своим специфическим запахом весь Монмаутс. Но теперь, надеюсь, скоро в стенах этого города повеет другим духом. Об этом позабочусь я сам. Массей сказал, что намерен сделать меня здешним комендантом.

- Радуюсь этому, - с искренностью проговорил сэр Ричард. - После того, что вами сделано, вы вполне заслуживаете такого доверия.

- Ну, сделал-то я, в сущности, немного. Тонкий план, только выполненный мною, задуман был вами, Ричард.

- Выполнение-то и важно. Успех плана именно от этого и зависит.

- Ну, что нам считаться, Ричард! Каждый из нас сделал, что и как мог.

- С этим я, пожалуй, согласен, Роберт. Но, благодаря глупой случайности, успех наш висел на волоске, когда нам с моста сообщили о бежавшем корнете.

- Да, момент, действительно, был критический, - сознался Кэйрль. - Я сам подумал тогда, что все пропало.

- Однако, вы выпутались из этой петли великолепнейшим образом! - подхватил сэр Ричард. - Я едва удержался от смеха, когда вы так искусно разыграли возмущенного "ложью" сбежавшего корнета. Впрочем, он и в самом деле струсил, хотя и по другой причине, чем та, которую вы расписывали перед мостом. А каким глупцом оказался тот офицерик, который начальствовал на мосту! Наверное, его теперь уже нет в живых. Следовавшие за нами товарищи вряд ли пощадили его.

- Да, боюсь, что так, - сказал Кэйрль. - В сущности, это был один из самых симпатичнейших людей в здешнем гарнизоне.

- Интересно знать, что сталось с вашим корнетом, который продемонстрировал такую удивительную прыткость ног? - сказал сэр Ричард.

- Все это мы узнаем завтра, когда будем проводить смотр. Корнет, может быть, ухитрился опять удрать. Пожалуй, и не один он. А оставшиеся здесь подозрительные субъекты все будут мной обезврежены. Я очищу весь город от роялистов, папистов и тому подобной гадости.

Наступило минутное молчание. Кэйрль достал бурдюк с испанским вином и наполнил им оба кубка. Когда он снова взглянул на своего собеседника, то заметил на его лице прежнее озабоченное выражение.

- В самом деле, что с вами, Ричард? - вторично спросил он, ставя перед ним кубок. - Право, вы смотрите так уныло, словно я - принц Руперт, а вы мой пленник... Простите, что я пристаю к вам с расспросами о причине вашей необъяснимой грусти. Кажется, не следовало бы грустить после такой блестящей экспедиции, как та, которая привела вас сюда. Но если у вас есть тайна, то я, конечно, не настаиваю. Быть может, вас тяготит что-нибудь, относящееся к сердечным делам? Тогда, разумеется, я молчу.

- Вы угадали, Кэйрль, - просто ответил сэр Ричард.

- Да?.. Вот уж не думал, что и ваше сердце может быть затронуто такой нежной страстью, Ричард!

- Нет, Роберт, то, что озабочивает меня, не имеет никакого отношения к моему сердцу - в том смысле, как вы думаете.

- Так чьего же сердца или чьих сердец касается это?

- Знаком вам молодой Тревор?

- Нет. Я знаю всех Треворов только по слуху.

- Тот, о котором я говорю, - Юстес Тревор, сын сэра Вильяма Тревора, владельца Эбергавенни.

- Ах, этот!.. Лично с ним я не знаком, хотя он и провел здесь несколько дней в качестве пленника. Он был взят Линдженом в Холлимид-Хаузе, близ Руардина, и завезен сюда по пути в Бечлей. Возвращаясь назад, Линджен снова забрал его с собой, чтобы отвезти в Гудричский замок. Это было третьего дня, поздно вечером. Кажется, он ранен.

- Да, и я слышал, что он ранен. Вот это-то меня и тревожит. Не знаете, какого рода у него рана? Опасна ли она?

- Не знаю. Я только заметил, что у него правая рука на перевязи. Но почему вы так беспокоитесь о нем, Ричард? Разве он вам родственник?

- Нет. Но он мне дороже всех родственников, Роберт! - с чувством проговорил сэр Ричард. - Так любить, как я люблю Юстеса Тревора, я мог бы разве только брата, сходного со мной характером и убеждениями. Но брата у меня нет... К тому же его любит еще одна особа, которой я симпатизирую.

- А!.. ну, конечно, эта особа - женщина, первопричина всяческого зла на земле! - презрительно буркнул Кэйрль.

- Нет, Роберт, не всякая женщина - причина зла, - возразил сэр Ричард. Например, та, о которой я говорю, никогда никому не причинила ни малейшего зла, зато много делает добра другим и даже принесла большую пользу нашему делу. Она сделала и то, что мы с вами сейчас сидим в стенах Монмаутса.

- Будет вам шутить, Ричард! - вскричал Кэйрль. - При чем здесь женщина к взятию нами Монмаутса?

- Уверяю вас, Роберт, что без нее из нашей затеи ничего бы не вышло. Вдвоем с вами нам не взять бы Монмаутса. Надо было поднять на это дело Массея. А это сделала именно та женщина. Она любит Тревора и захотела освободить его из плена, вот и сумела повлиять на Массея...

- Вот как! - воскликнул с удивлением Кэйрль. - Значит, благодаря ей...

- Да, только благодаря ее убедительным просьбам и уверениям, что, как ей было известно от хорошо осведомленных лиц, Монмаутс охраняется довольно слабо, Массей и решился помочь нашему с вами предприятию.

- О, в таком случае, эта женщина достойна всякой благодарности с нашей стороны! - снова вскричал Кэйрль. - Могу я узнать ее имя?

- Это младшая дочь Эмброза Поуэля, о котором вы, вероятно, тоже слышали.

- Конечно! Кто не слыхал об этом истинном патриоте. Теперь мне понятно, почему Тревора захватили именно в Холлимиде, а не где-нибудь еще... Если не ошибаюсь, Поуэль сейчас находится в Глостере? Мы с ним соседи по владениям, но лично нам как-то не пришлось познакомиться, и подробности его жизни за последнее время я мало знаю.

- Мистер Поуэль со своими двумя дочерьми, Сабриной и Вегой, в начале гражданской войны перебрался было в Бристоль. А когда этот город был взят Рупертом, он воспользовался данным победителем позволением и переселился в Глостер. Вега, младшая дочь Поуэля, и есть наша добрая помощница. Но, как мне известно, она знает о Треворе только то, что он попал в плен и был перевезен сюда, а о его ране совсем не была осведомлена. Я боюсь, что когда до нее дойдет весть и об этом, да, пожалуй, еще в преувеличенном виде, она будет страшно потрясена. Всего обиднее будет для нее сознавать, что он теперь, так сказать, вне нашей досягаемости.

- Вне нашей досягаемости? - медленно повторил Кэйрль, видимо, пораженный какой-то мыслью. - Вы так думаете, Ричард?

- Разумеется! Разве мы в состоянии будем овладеть замком Гудрич? печально произнес сэр Ричард.

- Не сейчас, конечно, а через некоторое время мы попытаемся сделать это, сказал Кэйрль, начиная возбуждаться. - Никто так страстно, как я, не может желать увидеть срытым до основания это разбойничье гнездо, а его владельца повешенным над дымящимися развалинами! Много горьких обид нанес Линджен моему старому отцу, и не я буду, если не отомщу ему за это!

- Но если вы собираетесь разрушить Гудрич, то надо сначала освободить оттуда Тревора.

- Ну, конечно, это будет сделано прежде всего, и я уже придумал способ. Очевидно, вы не прочь рискнуть кое-чем для его спасения, Ричард?

- Я готов ради этого пожертвовать хоть самой жизнью! - горячо воскликнул Уольвейн.

- В таком случае постараемся освободить его, так сказать, напролом.

- Какой у вас на этот счет план, Роберт?

- Очень простой. Едва ли Линджен оставит своих пленников в Гудриче, которому, как он считает, грозит опасность с нашей стороны после дела при Бечлее. Он опасается осады, которая чем дольше протянется, тем будет тяжелее для него. Я кое-что слышал об этом мельком. Говорят, что он хочет переправить пленных этой же ночью в Гирфорд, с тем, чтобы к утру они были уже на месте...

- А, понимаю, - перебил сэр Ричард, - вы хотите перехватить их где-нибудь по дороге, да?

- Именно. Опасаюсь только, как бы не воспрепятствовал этому Массей. Он может сказать...

- Так мы обойдемся и без его разрешения! - перебил Уольвейн. - Лично я со своим небольшим, но храбрым отрядом совсем не завишу от Массея и могу делать то, что сам найду нужным.

- Да?.. Впрочем, пока ведь и я еще могу распоряжаться собой и своим эскадроном, как хочу, лишь бы это не шло вразрез с интересами общего дела, соображал Кэйрль, - да и Массей должен быть только доволен, если мы совершим новый лихой подвиг, не потревожив ради этого его самого. Я знаю одно удобное местечко возле дороги из Гудрича в Гирфорд. Мы можем засесть там в ожидании конвоя с пленниками. Только для этого надо отправляться туда немедленно, иначе мы опоздаем.

- Что же, я готов, - поспешил заявить сэр Ричард, допивая свой кубок. Сейчас будут готовы и мои форестерцы.

Пока происходила эта беседа между сэром Ричардом и полковником Кэйрлем, из ворот Гудричского замка выступил конный отряд в несколько сот человек, ехавших попарно и снабженных копьями, любимым оружием Линджена. Лишь двадцать человек не были вооружены; это были пленники. Во главе отряда ехал сам Линджен, полковник королевской армии и главный шериф графства Гирфорд. Он, как и предполагал Кэйрль, действительно переправлял своих пленников в главный город графства.

Линджен не стал бы делать этого, если бы ему было известно о переходе Монмаутса во власть Массея. Гонец, посланный к нему с этим роковым известием из Монмаутса, задержался дорогой и достиг места своего назначения лишь после ухода оттуда эскорта с пленными. Но ничего не подозревая и считая себя в полной безопасности, Линджен ехал в самом радужном настроении, перекидываясь веселыми шуточками с окружавшими его молодыми офицерами, очень довольными тем, что они едут в большой город, где их ожидают всякого рода развлечения.

Среди пленников находился и Юстес Тревор. Он действительно был ранен, и его правая рука висела на перевязи. Юноша предавался самым грустным размышлениям. Помимо горести, испытываемой каждым пленником, его мучило опасение, как бы не изменилась к нему Вега. Быть может, она приписывает его несчастье трусости и стала презирать его. И никакой надежды вырваться из цепких рук врага и поспешить к любимой девушке, чтобы оправдаться перед нею! В Монмаутсе блеснула было надежда на возможность освобождения, когда туда дошла весть о победе парламентариев при Бечлее. Но здесь, в Гирфорде, расположенном в самом центре неприятельской зоны и отличавшемся своим строго роялистским направлением, не могло быть никакой надежды на спасение.

Особенно досадно было молодому Тревору видеть себя на плохой лошаденке, а не на своем верном Саладине, волей судеб попавшем в руки одного из конвойных солдат, ехавших рядом с ним. Саладин обладал качествами, известными только его прежнему хозяину. В строю он ничем не отличался от других коней обычного типа, принятого в войсках. Но в случаях крайней необходимости он проявлял почти сверхъестественную силу, быстроту, ловкость и неутомимость. Бывали дни, когда он без отдыха преодолевал не меньше пятидесяти миль в сутки.

Юстес был уверен, что ему удалось бы бежать, если бы под ним был Саладин. Конь был понятлив, как человек, и, почувствовав на себе любимого хозяина, непременно постарался бы спасти его. В два-три быстрых скачка он вынес бы Тревора из рядов конвоя на такое расстояние, что растерявшимся от этой неожиданности конвойным нельзя было бы его догнать. Даже пуля не настигла бы его, потому что, пока бы они в него прицелились, Саладин успел бы умчаться еще дальше. Думая об этом, Юстес то и дело с нежностью посматривал на своего четвероногого друга, который, в свою очередь, ласково глядел на него своими большими умными глазами и временами терся о него головой. Это было, наконец, замечено конвойным, который сказал:

- Что, господин офицер, вам жаль своей лошадки? Да и она, кажись, скучает по вас? Коли угодно вам заплатить мне, я могу устроить так, что мы снова обменяемся конями. Неподалеку отсюда, в Акорнбери, перед спуском в глубокий овраг, есть постоялый двор, где наш полковник всегда останавливается на отдых. Там я все бы и устроил. Никто и не заметит, как я поменяю лошадок. Цветом и ростом они схожи. Мне все равно, на какой лошади сидеть: они все не мои. Ну а когда привыкнешь к какой, то, понятно, жаль расставаться. А заработать немножко деньжонок было бы мне приятно, потому что я человек бедный, а дома у меня семья, которой я посылаю все, что добуду на службе...

- Видишь что, милый друг, - сказал обрадованный Тревор, - когда вы взяли меня в плен, один из ваших капралов отнял у меня и деньги, и дорогую пряжку с шляпы, вместе с пером, которое мне еще больше жаль самой пряжки. У меня остался только вот этот перстень, и уцелел он потому, что был на пальце правой руки, которую я обвязал платком, чтобы остановить кровь. Вот его я и мог бы отдать тебе за твою услугу, если ты согласишься.

Юстес снял с пальца перстень и показал его конвойному. Крупный алмаз в тяжелой золотой оправе сверкнул в лучах молодой луны целым снопом радостных лучей, лучше всяких слов свидетельствовавших о его ценности.

- Согласен, согласен, господин офицер! - поспешил сказать солдат, сразу понявший, что он в Гирфорде выручит за этот перстень столько денег, сколько никогда не видывал даже во сне.

Глава XXVI

ЗАСАДА

Конвойный хоть и мог бы обмануть Тревора, получив от него плату вперед, но не сделал этого. Когда отряд остановился перед постоялым двором, хозяин которого подавал оставшимся в седлах офицерам вино и пиво, конвойный сделал вид, что поправляет на лошади Тревора ослабшую подпругу. Для этого пришлось слезть с лошадей и конвойному и пленнику. Дело было обычное во время стоянок, и никто на это не обратил внимания. Солдат действовал так ловко, что через минуту Юстес был уже на своем любимом коне.

Когда отряд двинулся дальше, Юстес с тревожно бьющимся сердцем стал выжидать поворота дороги в том месте, где она разветвляется в две стороны. В этой местности находилось поместье отца Юстеса, поэтому она была ему хорошо знакома с детства. И вот, когда отряд приблизился к повороту, молодой человек шепнул что-то на ухо Саладину и особенным способом сжал коленями его бока. В одно мгновение добрый конь вынес его из строя и помчал вверх на гору, покрытую густым лесом и изрезанную узкими тропинками. За беглецом бросились в погоню, в него стреляли, но Саладин знал свое дело и проявлял чудеса ловкости, чтобы спасти своего хозяина. Еще немного, и Юстес вне всякой опасности. Там, куда он забрался, ему не были страшны никакие преследователи; это была непроходимая дикая лесная глушь. Отсюда беглец рассчитывал выбраться в область, занятую сторонниками парламента. Но помощь оказалась к нему ближе, чем он предполагал.

Восходящее солнце уже заливало своими яркими лучами весь лес, когда вдруг из-за группы деревьев выступил новый конный отряд, и тот, который был во главе этого отряда, крикнул:

- Стойте! Кто вы и за кого? - но тут же радостно прибавил: - Ах, Боже мой! Да ведь это вы, мой милый Тревор... Вот неожиданная приятная встреча! Как вас Бог спас? Вас-то нам и нужно было, и мы думали, что вас придется отбивать из рук врагов, а тут такое чудо...

- Сэр Ричард?! - вскричал Юстес, не менее его удивленный и обрадованный. Вот счастье-то!

- Вас везли в другое место заключения? - продолжал сэр Ричард, спеша узнать нужные ему подробности.

- Да, и кажется, в Гирфорд.

- Под сильным конвоем?

- Человек в двести. Но ведь я был не один. Там еще оставалось девятнадцать пленников.

- Где вы их оставили?

Юстес сказал.

- Кто командует конвоем?

- Сам Линджен.

- Да? Кстати, Тревор, слышали вы, что мы нынче ночью овладели Монмаутсом?

- Нет, не слыхал. Вернее всего, эта весть не успела еще дойти до Гудрича. Рад узнать эту приятную новость.

- Вы говорите, сам Линджен при отряде? - спросил Кэйрль пожав руку Юстесу после того, как сэр Ричард догадался, наконец, познакомить их.

- Да, полковник, он сам ведет конвой, - ответил Юстес.

По лицу экс-роялиста пробежало выражение такой радости, какая может быть только у человека, давно искавшего случая разделаться со своим смертельным врагом и вот, наконец, дождавшегося этого случая.

- Присутствие этого человека едва не стоило мне жизни, - добавил Юстес.

- Почему?

- Я слышал, как он распорядился стрелять в меня и вернуть живым или мертвым.

- Ну, и стреляли в вас?

- Стреляли все его конвойные, но к счастью, не попали, и я, как видите, уцелел.

- Ну и слава Богу! - сердечно проговорил Кэйрль. - Значит, эти-то выстрелы мы и слышали, когда попали сюда, пробираясь к дороге в Гирфорд... Ну, Уольвейн, - обратился он к сэру Ричарду, - пора нам следовать дальше, если мы не хотим упустить Линджена. Хотя ваш молодой друг и спасен и отбивать его нам не потребовалось, мы все-таки не должны упускать случая посчитаться с неприятелем, берите своих людей и своего друга, так счастливо попавшего из-под обстрела прямо в наши дружеские объятия, и направляйтесь влево, а я со своими людьми поверну направо. Так, с двух сторон мы и охватим Линджена. Только позвольте мне руководить этой операцией, потому что эта местность мне больше знакома, чем вам.

Немного спустя эскадроны Кэйрля и Уольвейна, каждый в отдельности, уже находились в засаде возле одного места, которого нельзя было миновать Линджену, бросившему бесполезное преследование беглеца и продолжавшему свой путь.

Юстесу было дано запасное оружие, имевшееся у сержанта Уайльда, и он снова почувствовал себя человеком, а не вещью, с которой можно делать все, что вздумается ее владельцу. И всем этим он был обязан своему верному и умному Саладину.

Часть линдженского эскорта, состоявшая исключительно из молодых дворян и ехавшая немного позади, только что достигла одного крутого перевала, как вдруг с обеих сторон попала в окружение. Послышалось грозное: "Сдавайтесь!" Растерявшиеся кавалеры поняли, что если они не выполнят этого требования, то через минуту все будут уложены на месте. И они, забыв, что при них есть оружие, единодушно подняли руки и хором завопили: "Пощадите".

- Где сам Линджен? - кричал Кэйрль, с обнаженной саблей ринувшись в самую середину эскорта. - Почему не видно его? Куда он спрятался? Такому храбрецу следовало бы быть во главе отряда... Эй вы, корнет! - продолжал он, бешено напирая на молодого офицерика, помертвевшего от ужаса, - говорите скорей, где ваш полковник? Иначе я проткну вам ребра!

- Не знаю, - лепетал несчастный корнет, еле ворочая языком. - Он сейчас был впереди... Должно быть, отъехал в сторону.

Кэйрль вылетел обратно на дорогу и внимательно посмотрел во все стороны. За поворотом, с которого начинался спуск с кручи, мелькнуло несколько лошадиных хвостов.

- А, вот он где! - крикнул Кэйрль. - Уольвейн, пустимся за ним!

- Непременно! - отозвался сэр Ричард. - Он ушел вперед со всеми пленными. А так как эти пленные все из моей дружины, то их надо освободить, чего бы это ни стоило.

- Это нетрудно будет сделать, судя по тому, что сейчас было, - заметил Кэйрль. - Ватаги Линджена страшно деморализованы и не в состоянии оказать серьезного сопротивления.

Оставив часть своих людей при пленных, оба полковника пустились вслед за передовым неприятельским отрядом, который успел уже уйти далеко.

Между тем Линджена стали догонять его собственные дружинники, которым удалось ускользнуть из засады. Обернувшись на раздавшийся за ним шум лошадиных копыт, Линджен узнал своих и, видя их тревожное состояние, спросил:

- Что случилось? Бежавшего пленника, что ли, поймали?

- Никак нет, полковник! - запыхавшись ответил один из солдат. - Измена! Мы попали в ловушку!

- Измена?.. Ловушка?.. Что за чушь! - воскликнул Линджен, размахивая саблей. - Очумели вы, что ли?

- Никак нет, полковник! - продолжал солдат. - Нам подстроена ловушка. Мы едва ушли. Наверху выскочили на нас целые тысячи круглоголовых...

- Вздор, какие там могут быть круглоголовые! Их больше нет в здешних местах. Это, наверное, дружина Скьюдамора из Гирфорда, и вы, трусы, испугались собственной тени.

- Никак нет, полковник. Они окружили и захватили в плен всех наших кавалеров, которые ехали в арьергарде отдельной кучкой. Им крикнули "сдавайтесь!", и они сдались. Никто ведь ничего подобного не ожидал.

- Не поверю этому, пока сам не увижу! - упорствовал Линджен. - Назад за мной! - скомандовал он, продолжая размахивать саблей.

Солдаты неохотно повиновались только из страха наказания. Но не успел еще весь отряд обернуться, как с нижней части дороги донесся новый конский топот. Линджен остановился в ожидании, что будет еще. Подскакал всадник весь в поту и на взмыленной лошади. Очутившись лицом к лицу с полковником, он молча отдал ему честь и вручил письмо. Вскрыв письмо, Линджен прочитал следующие, очевидно, с большой поспешностью набросанные строки:

"Кэйрль обманул нас. Массей занял Монмаутс. Большие отряды - несколько сот человек из форестерцев Уольвейна и дружинников Кэйрля во главе с ним самим нынче под утро отправились по дороге к Гирфорду. Назначение неизвестно. Будьте настороже!"

Хотя письмо было без подписи, Линджен узнал автора по почерку, а содержание письма подтверждалось только что полученным от собственных людей известием о засаде и теми устными подробностями, которыми мог дополнить письмо гонец.

Среди роялистов Линджен был одним из самых храбрых. Он ничего не боялся, когда знал, с чем имеет дело. Но кидаться очертя голову в опасность у него не было привычки; для этого он был слишком рассудителен и осторожен. Не поступил необдуманно он и в настоящем случае. Он понял, что с несколькими сотнями форестерцев и других республиканских дружинников ему, имея под руками какие-нибудь две сотни, не сладить. К тому же при форестерцах, наверное, находился полковник Уольвейн, славившийся своей исключительной доблестью, а изменник Кэйрль - лично ему, Линджену, смертельный враг. Массей в Монмаутсе, и тоже как бы не выкинул чего-нибудь непредвиденного. Вообще, положение Линджена было довольно критическим. Поэтому он хотел продолжать путь по направлению к Гирфорду, не пытаясь вступать в битву с неприятелем и оставив ему на произвол пленных кавалеров. Однако после новых размышлений, сообразив, что Кэйрль и Уольвейн могут пуститься ему вдогонку, он передумал насчет Гирфорда, но со всем своим отрядом и пленниками бросился обратно в Гудрич, только по боковой дороге, в обход того места, где была засада.

Это утро представляло удивительную картину переменчивости военных судеб. Сначала ехали триумфаторами роялисты, собиравшиеся удивить столицу графства Гирфорд своими победами и числом пленных; потом самая блестящая часть этих "победителей" позорно попала в плен к врагу, и, в довершение всего этого, Кэйрль и Уольвейн успели окружить отряд самого Линджена и отбить всех его пленников. Только самому Линджену, и то с большим трудом, удалось пробиться сквозь ряды своих преследователей. Со стыдом и позором, с горстью своих солдат, он вернулся обратно в свой замок, недавно покинутый им при совершенно иных условиях. Кэйрль торжествовал. Он гнался за своим врагом вплоть до самого Гудрича, куда он не мог проникнуть, потому что для этого понадобилось бы несколько тысяч человек. Но он нанес чувствительный удар самому Линджену, а в будущем надеялся завершить дело своей мести. Ради этого нужно было взять Гудрич штурмом или измором, сравнять эту гордую твердыню с землей и уничтожить самого Линджена. Вот только бы ему, Кэйрлю, утвердиться в Монмаутсе в качестве коменданта, и тогда наступит для него день полного торжества над врагом его и родины.

Глава XXVII

ОПЯТЬ В ХОЛЛИМИДЕ

Долго страдала руардинская область от роялистов, которые держали ее в страхе и трепете, творя всевозможные насилия над мирным населением. Когда парламентариям посчастливилось сломить силу сэра Джона Уинтора при Бечлее и овладеть Монмаутсом, форестерцы смогли, наконец, вздохнуть полной грудью. Давивший их столько времени тяжелый кошмар кончился. Для охраны их от возможных будущих вторжений и набегов роялистов, по деревням были размещены отряды парламентских дружин, по большей части набранных из среды местного же населения. С их стороны нечего было опасаться измены и предательства.

Когда все успокоилось возле Холлимида, Эмброз Поуэль, все время поддерживавший связи со своими единомышленниками и оказывавший им как материальную, так и моральную помощь, нашел возможным снова вернуться в свое заброшенное поместье. Этому способствовало и то обстоятельство, что Ричард Уольвейн и Юстес Тревор решили основать там свою главную квартиру. При них находился и сержант Уайльд. Лучшей защиты и быть не могло.

Вместе с отцом вернулись в свое родное гнездо и Сабрина с Вегой. В старом живописном Холлимиде снова закипела молодая жизнь со всеми ее радостями и удовольствиями; снова начались там соколиные охоты. Ван-Дорн не покидал Холлимида. Сокольничий сказал, что у него нечего взять роялистским грабителям, и за два года отсутствия своих хозяев - именно столько времени продолжалась борьба республиканцев за освобождение всего Динского Леса от роялистов, успел воспитать новый выводок соколов-бойцов.

В один прекрасный летний день была устроена соколиная охота на равнине у подножия руардинского горного хребта. Предметом охоты снова стала белая цапля с пышным хвостом и хохолком, поднявшаяся из ближайшей осоки. Это было странное и многозначительное совпадение для Веги. Она мечтала о новой белоснежной эгретке для Юстеса, как известно, лишившегося этого украшения вместе с алмазной пряжкой при взятии в плен роялистами. Вега с напряженным ожиданием следила за происходившими в воздухе движениями птиц. Соколы искусно делали свое дело, стараясь не упустить своей добычи; но одно время казалось, что она ускользнет от них. Сердце Веги тревожно колотилось в груди. Молодой девушке так страстно хотелось добыть белую эгретку!

Ван-Дорн поощрительно свистел и улюлюкал. Соколы словно горели желанием отличиться и получить награду. Ловким маневром они так далеко отогнали цаплю от ее убежища в осоке, где она была бы потеряна для них, что ей не было никакой возможности спастись. Долго металась несчастная цапля, тщетно силясь уйти от своих преследователей, и яростно защищалась от них, но минуты ее были сочтены. Совершив новый удачный маневр, оба сокола дружно ринулись на нее. Обхватив свою добычу крыльями и впившись в ее тело когтями, они вместе с ней спустились на землю.

- Готова! - с торжеством воскликнул сокольничий и, не дожидаясь распоряжений, отделил от мертвой уже цапли роскошные хвостовые перья.

Он слышал, что Вега желает иметь новую эгретку, чтобы украсить ими некую шляпу, и спешил услужить своей госпоже.

- Вот вам, дорогой Юстес, замена вашей утраты, - с нежной улыбкой проговорила девушка, передавая своему кавалеру перья.

- Как мне благодарить вас, дорогая Вега! - воскликнул молодой человек, принимая подарок, и весь вспыхнул от счастья.

Как велика была разница в их взаимоотношениях с того дня, когда Юстес получил первую эгретку из тех же ручек! Не было уже больше мучительных сомнений и опасений. Сердце почувствовало сердце, верность обоих была доказана, и взаимная любовь утверждена навеки.

- Постараюсь сохранить эти перья и не лишиться их, как первых, - продолжал молодой человек, втыкая перья за ленту шляпы. - Ах, как я был огорчен, когда у меня были отняты перья! Я опасался, что вместе с ними лишусь и того, что было мне всего дороже на свете...

- Жизни своей, конечно, - договорила Вега. - Как боялась и я этого, когда узнала, что вы ранены.

- Нет, я опасался лишиться не жизни, а кое-чего большего, - возразил Юстес.

- Чего же?

- Вашей любви, Вега, и вашего уважения.

- Ах, Юстес, как могли вы так думать!

- Как же было мне не думать так, когда я сам потерял к себе уважение, попав самым глупым образом в плен! Вы могли счесть меня трусом.

- Никогда бы этого не могло быть, дорогой Юстес. Мы все сразу поняли, что вы стали жертвой низкой измены. При таких условиях, при каких вы попали в плен, мог попасть и лев. И он ведь покоряется превосходству силы, притом же вы были ранены...

- Да, и опять в правую руку, на которой оказались поврежденными три пальца. Само по себе это не важно и слухи о моем ранении были очень преувеличены, но в нужный момент это лишило меня возможности защищаться, чем и воспользовались мои противники. Теперь уж все зажило...

- Только остались рубцы, как знак совершенных вами подвигов! - подхватила Вега, с жалостью и гордостью глядя на красные еще рубцы, которыми были отмечены три средних пальца правой руки ее жениха. - А как славно совершился ваш побег и как хорошо, что под рукой у вас оказался милый умный Саладин! Провидение так вовремя вернуло его вам. Недаром я день и ночь молилась за вас... Кстати, знаете ли, дорогой Юстес, что ваш счастливый побег избавил меня от неприятной поездки и еще более неприятного унижения?

Юстес с удивлением посмотрел на свою невесту и поспешил спросить:

- Куда же вы намерены были ехать и перед кем унижаться?

- Сначала я съездила бы в Гудрич, а потом, может быть, и еще кое-куда.

- Но для чего?

- Для того, чтобы броситься к ногам Линджена и вымолить вам свободу.

- Да, это действительно было бы для вас большим унижением, и я несказанно рад, что судьба избавила вас от этого! - с чувством воскликнул молодой человек.

- Судьба, а также ваша смелость и прекрасные качества Саладина, - добавила молодая девушка, трепля по шее коня, на котором сидел его хозяин. - Милый Саладин, если бы ты знал, как я тебе благодарна!

Благородный конь в ответ на эту ласку повернул к девушке тонкую голову и радостно заржал, стараясь потереться мордой о ее плечо.

Приятное зрелище представляла собой эта красивая молодая парочка, сидевшая верхом на великолепных лошадях, нарядно и богато одетая, и такая же жизнерадостная, как птицы, так беззаботно и весело щебетавшие в зеленых ветвях дерева, под которым она находилась. Возмужавший за два года боевой жизни, загоревший, с вполне развившейся и окрепшей фигурой, Юстес Тревор, сидя на своем Саладине, походил на рыцаря-крестоносца, только что вернувшегося из дальних походов. В свою очередь, и Вега превратилась из многообещающего бутона, каким она была два года тому назад, в пышную розу. Теперь в ней уже чувствовалась женщина, много видевшая и перетерпевшая. Не стало в ней прежней почти мальчишеской резвости и бойкости, зато явилось больше спокойной, милой женственности, и это придавало ей особенную привлекательность. Вообще она сделалась почти такой же серьезной, как ее старшая сестра.

Временами по ее прелестному личику пробегала тень печали и горести. Война еще не кончилась, и каждую минуту можно было ожидать, что возникнет новое осложнение, которое снова разлучит ее с Юстесом, и, может быть, даже навсегда. О том же самом думал и Тревор, глядя на свою очаровательную невесту. Словом, эта парочка чувствовала себя как на старом, полуразбитом корабле, ныряющем в бурных волнах океана в ожидании, что вот-вот ему предстоит нырнуть в последний раз; и тогда всему конец. Ах, как жестока война, рождающая такие чувства и причиняющая такие мучения!

Внутренние тревоги Юстеса и Веги, вдруг охватившие их среди веселья охоты, оказались предчувствиями. Как всегда, по окончании соколиной охоты Сабрина пожелала дать отличиться и своему кобчику. Ради этого охотники поднимались на гору, где среди древесной растительности водилась птица, нужная кобчику, так было сделано и в этот раз. Едва достигнув известной высоты, Сабрина опустила с руки кобчика. Не прошло и нескольких минут, как он уже высмотрел себе добычу дергача - и бросился за ним. Развив всю силу своих крыльев, дергач старался юркнуть в гущу листвы, но был настигнут хищной птицей и почти мгновенно сброшен на землю мертвым. Сабрина хотела еще раз спустить его, но была остановлена появлением всадника, быстро скакавшего к ним со стороны Дрейбрука.

Первым увидел его сэр Ричард, разумеется, участвовавший в охоте вместе с Сабриной, и угадал в нем посланного от Массея.

- Должно быть, это ко мне, - сказал он невесте. - Наверное, случилось что-нибудь новое и важное. Обождите здесь с сестрой, а я поеду встретить этого гонца. Ясно, что гонец несется во весь опор.

И действительно, это был гонец с письмом к полковнику Уольвейну от Массея. Письмо содержало следующее:

"Джерард через Вурстер проскользнул из южного Уэльса и направляется в Оксфорд, на помощь королю. Комитет предписал мне перехватить его, по возможности, возле Ивсгема или Котвольда. Для этого мне нужен полный состав дружин. Немедленно выступайте из Руардина и отправляйтесь в Глостер для подкрепления тамошнего гарнизона. Время дорого. Спешите.

Е. Массей".

Когда сэр Ричард прочел письмо, Вега сейчас же поняла по серьезному лицу и торопливости его движений, что опасения ее не были безосновательными. И это подтвердилось словами сэра Ричарда в ответ на вопрос Сабрины, не получил ли он дурных известий.

- Да, - дрогнувшим голосом сказал он, - Массей требует меня немедленно в Глостер со всеми моими дружинниками. Нужно поспешить домой и приготовиться к выступлению.

Как и в первый раз, охота была внезапно прервана, и маленькое общество поспешило назад в Холлимид. Но тогда, два года тому назад, сэр Ричард и Юстес Тревор оставались еще несколько времени возле приглянувшихся им молодых девушек, сделавшихся теперь их невестами. В настоящее же время женихи должны были наскоро проститься со своими возлюбленными и отправиться навстречу неизвестности. Что будет с ними и с теми милыми существами, которыми так полны были их сердца и которые снова оставались беззащитными в их отсутствие?..

Прошло несколько дней.

- Разве тебе не хотелось бы вернуться в Глостер, Саб?

- Зачем же мне хотеть этого, Вега?

- Здесь такая скука!

- Какая ты стала непостоянная, Вега! Когда мы были в городе, ты не знала, как попасть сюда, а теперь...

- А теперь сплю и вижу, как бы попасть назад в город.

- Это в "прозаический"-то Глостер? Помнится, ты всегда так называла его.

- Называла. А все-таки теперь мне досадно, что мы покинули его.

- Ты сама себе противоречишь, милая Вега. Отец всеми силами был против преждевременного возвращения сюда, а ты настояла на этом, и отец не мог отказать своей любимице...

- То есть тебе, Саб. Это ты все время рвалась сюда, по известной причине. Я только вторила тебе.

Вега была права. После взятия Монмаутса парламентариями сэр Ричард получил указание охранять гирфордские границы руардинской области от вторжения роялистов. Это подало сразу Ричарду мысль основать свою главную квартиру в Холлимиде, что, в свою очередь, вызвало и желание сестер Поуэль вернуться туда. После же того, как сэр Ричард был внезапно отозван в Глостер, все изменилось, и сельская жизнь, так восхваляемая Вегой в городе, потеряла для нее всякую прелесть.

- Ну, может быть, было и так, - созналась невольно покрасневшая Сабрина. Во всяком случае, раз мы здесь, нам нечего сокрушаться об этом. По совести сказать, я и сама была бы рада, если бы отец прислушался к советам Ричарда.

Перед отъездом сэр Ричард советовал мистеру Поуэлю вновь оставить Холлимид и переселиться в Глостер, где он и его дочери были бы в полной безопасности, между тем как у себя в поместье, лишенном защитников, он мог снова подвергнуться неприятностям. Но Эмброз Поуэль был так уверен в том, что роялисты и носа больше не посмеют сунуть в Форест, что не только не послушал доброго совета своего нареченного зятя, но даже в тот самый день, в который происходила описываемая беседа его дочерей, отправился в Глостер по делам комитета народной обороны и оставил дочерей совершенно одних.

- Мне не только скучно, Саб, - продолжала Вега, - но меня опять тяготит какое-то мрачное предчувствие. Ты ничего такого не чувствуешь, Саб?

- Нет. А что?

- Да мне все кажется, что к нам могут ворваться роялисты...

- Ну вот, вздор какой! Ближе Бристоля и Гирфорда их теперь больше нет. Да и быть не может.

- Ты забываешь о Гудриче, Саб.

- Нет, не забываю, Вега. Но раз Монмаутс в руках наших партизан, гудричскому гарнизону теперь только одна забота: как бы самому уцелеть вместе с крепостью; ему уж не до набегов по сторонам. Во всяком случае, думается мне, Линджен лично нас не стал бы тревожить. Ведь он был другом нашего отца и...

- Да и твоим тоже, пока не женился на другой! - подхватила младшая сестра. - Это мне хорошо известно. Тем больше надо его бояться. Отвергнутые поклонники бывают склонны к мести.

- Ах, Вега, охота тебе городить такую чушь! - с сердцем возразила Сабрина. - Между мной и Линдженом никогда не было ничего такого, что могло бы подать ему повод считать себя "отвергнутым" и пылать к нам жаждой мести. Нет, с этой стороны нам нечего опасаться.

- Так, может быть, с другой? - спросила Вега.

- С какой же, по-твоему?

- Не знаю, Саб. Но повторяю, что меня томит предчувствие какой-то надвигающейся беды. То же самое было у меня и перед тем, как пожаловал гонец от Массея...

- Ну что же случилось особенно дурного, Вега? Только то, что Ричард и Юстес должны были наскоро покинуть нас. Но ведь это не в первый раз. Пока не закончится эта несчастная война, мы постоянно должны быть готовы к разлуке. Да и не мы одни.

По своей тонкой, нервной натуре Вега была подвержена разным душевным состояниям, каких у других, обыденных людей не бывает. На нее действовали разные знамения, предсказания, предчувствия, и она всему этому придавала большое значение. И, как это ни странно, все ее предчувствия оправдывались. Томившее ее предчувствие оправдалось и в этот раз.

Сестры находились в маленькой комнате, рядом со столовой, откуда и перешли в гостиную после завтрака. Вега стояла у одного из окон и смотрела вдоль длинной аллеи. Вдруг девушка вскрикнула: "Так и есть! Смотри, Саб, смотри, кто идет!" и приникла к стеклу.

Сабрина тоже выглянула в окно. По аллее быстрыми шагами, чуть не бегом, приближалась Уинифреда, сестра Джека-Прыгуна.

В самом появлении этой девушки не было ничего особенного; живя поблизости, она чуть не каждый день бывала в Холлимиде по разным надобностям. Необычна была только ее торопливость. Она всегда ходила степенным шагом, а тут неслась с поспешностью человека, гонимого чем-нибудь очень важным.

- Должно быть, случилось что-нибудь необычное, - сказала Сабрина. - Уинни никогда так не бегает... И видно, что она в большом возбуждении.

- Я же говорила тебе, что надвигается вновь что-то неприятное для нас, сдавленным голосом произнесла Вега. - Наверное, Уинни несет нам какую-нибудь горькую весть.

- Ну зачем все видеть только в черном свете, милая Вегочка? Вернее всего, она была на рынке в Монмаутсе, услыхала там что-нибудь новое и бежит сообщить нам, хотя это лично нас, быть может, и не касается... Но как она могла поспеть назад с рынка в такое раннее время?.. Впрочем, мы сейчас узнаем, в чем дело.

Отворив окно, Сабрина вышла на маленький балкон и, перегнувшись через перила, крикнула вниз:

- Уинни, ты несешь нам какую-нибудь весть?

- Да, мисс Сабрина, и сама не рада этому, - отозвалась разносчица, приостановившись.

- Значит, весть твоя дурная? - с замирающим от страха сердцем спросила и Вега, также выбежавшая на балкон.

- Из Глостера? - подхватили Сабрина и Вега в один голос.

- Нет, из Монмаутса, - ответила великанша.

У сестер отлегло от сердца, и они уже спокойно стали ждать дальнейших сообщений.

- Он взят кавалерами, - продолжала разносчица, отирая рукой струившийся по ее лицу пот. - Они ворвались в него, засадили всех парламентских сторонников в крепость и грабят там по-прежнему, - пояснила вестница.

- Откуда ты это узнала? Неужели успела уже побывать в городе в такую рань? - интересовалась Сабрина, не перестававшая думать, что это просто слух.

- Конечно, нет, - продолжала вестница. - Мы с братом успели дойти только до Гудрича и узнали, что тамошний лорд вместе с рагленцами ходил в Монмаутс и помог им взять город. Мы и бросились назад: Джек - прямой дорогой домой, а я сюда, чтобы предупредить вас об этой новости.

- Спасибо тебе, милая Уинни, за то, что ты всегда помнишь о нас, - сказала старшая сестра. - Теперь иди на кухню и скажи от моего имени повару, чтобы он накормил тебя как следует... Да, погоди минуту! Когда был взят Монмаутс?

- Под вчерашнее утро, мисс Сабрина. Когда рассвело, люди увидели, что над крепостью опять развевается королевский флаг. Кто вчера побывал в Монмаутсе, те рассказывают, как там радуются те, кто на стороне короля. Словно все взбесились от радости.

- Что же нам теперь делать, Саб? - спросила Вега, когда разносчица ушла на кухню.

- Ничего до возвращения отца, - ответила Сабрина. - Как только весть о взятии Монмаутса дошла до Глостера, - а это могло быть уже вчера вечером, отец, наверное, поспешил обратно домой и скоро прибудет. Но вот что: не отложить ли нам до другого дня соколиную охоту, которая назначена на сегодня?

- Ну вот, милая Саб, почему же? - возразила Вега. - Похоже, что теперь нам и в самом деле придется опять перебраться в Глостер или в какой-нибудь другой город, и неизвестно, когда мы снова вернемся сюда и будем ли в состоянии повеселиться с нашими пернатыми бойцами. Да и не хотелось бы разочаровывать Ван-Дорна, который только этими охотами и живет.

- Ну хорошо, пусть будет по-твоему. Не надо только выезжать за пределы наших владений. Устроим охоту у себя в парке, - решила старшая сестра.

- Вот и отлично! - согласилась младшая. - Это ничему не помешает. Я и сама нахожу, что одним нам неудобно уходить далеко от дома...

Соколиная охота, начавшаяся после обеда, шла к концу, и сестры уже собирались домой, вдоволь натешившись подвигами своих любимцев, двух старых соколов, двух молодых, только что окончивших курс обучения под руководством Ван-Дорна, и старого кобчика. Отца все еще не было, и девушки начинали беспокоиться, не случилось ли с ним чего дорогой. Рассуждая об этом, они хотели было направиться к дому, но случилась неожиданная задержка.

Ван-Дорн уже собрал собак, посадил соколов под клобучки и собирался вернуться домой, как вдруг перед его глазами поднялась дичь, которая до этой минуты не показывалась. Это была великолепная цапля, летевшая по направлению от Северны к Вайе и теперь проносившаяся как раз над тем местом, где только что происходила охота. Это было таким соблазном, перед которым не может устоять никакой сокольничий. Ван-Дорн указал Веге на цаплю, и молодая девушка, как и ожидал сокольничий, велела вновь спустить соколов, но только одних старых, и те, расправив крылья, спиралью взвились ввысь.

В эту минуту широко раскрылись ворота, замыкавшие парк со стороны проезжей дороги, и в аллею вступил длинный блестящий кортеж. Во главе ехало человек шесть в залитых золотом мундирах и в дорогих шляпах с развевающимися страусовыми перьями. Драгоценные аграфы на шляпах переливались всеми цветами радуги. Особенно роскошно одет был тот, который следовал впереди всех. Он весь горел золотом и брильянтами; вся грудь его была украшена знаками отличия, обычно присваиваемыми только лицам королевской крови. Этот блестящий всадник был принц Руперт. Непосредственно за ним следовали его главные приближенные, среди которых находился и наш знакомый, полковник Ленсфорд. Затем тянулись две колонны солдат в багряных мундирах, богато украшенных золотыми шнурками. В каждой колонне насчитывалось не менее ста человек. Лошади под всадниками были белой масти, превосходно подобранные. Те же белоснежные скакуны, на которых ехали сам принц и его приближенные, были чистой арабской крови и, видимо, из одной конюшни. Принц был щедр к своим любимцам и ничего для них не жалел, начиная с лошадей и кончая всем другим, что у него было лишнее.

Находясь на стоянке в Бристоле, принц узнал, что те самые прелестные девушки, которые заинтересовали его, когда он вместе со своим отцом покидал только что занятый им, принцем, город, теперь живут у себя в имении. Об этом сообщил ему Ленсфорд, имевший при этом в виду, главным образом, свои собственные интересы, связанные, как уже известно читателю, с Сабриной Поуэль. Полковник напомнил принцу происходивший у них по поводу этих красавиц обмен мыслей, и принц пожелал привести в исполнение свое намерение "позабавиться" с пикантной блондинкой, носившей странное имя Вега. Такая же пикантная брюнетка, имевшая не менее оригинальное имя Сабрина, была "не в его вкусе", и Ленсфорд мог не опасаться соперничества принца; напротив, мог даже надеяться, в случае надобности, на его содействие в "ухаживании" за этой брюнеткой, красота которой была именно ему, Ленсфорду, по вкусу. Накануне, за веселым пиром в Бристоле, принц решил "осчастливить" своим визитом прекрасных обитательниц Холлимид-Хауза на следующий же день, то есть в тот самый, который нами описывается.

Въезжая в холлимидский парк и увидев, по всем признакам, что дом, действительно, обитаем, как ему было донесено, Ленсфорд обратился к принцу со словами:

- Меня не обманули. Владельцы этого прелестного уголка налицо, и ваше высочество напрасно опасались проехаться напрасно.

- Очень рад. Действительно, я боялся, как бы эта восхитительная блондинка не оказалась неуловимой, - на смеси немецкого с французским и английским отозвался Руперт.

- А теперь выходит, что вашему высочеству удастся не только изловить эту хорошенькую бабочку, но и удержать ее при себе, сколько вам пожелается, - с льстивой улыбкой успокаивал своего высокого собеседника Ленсфорд.

- Если я верно понял вас, полковник, вы намекаете на то, чтобы я взял этих девиц в плен? - спросил принц.

- Нет, ваше высочество, - возразил полковник, - я посоветовал бы вам взять в плен собственно не девиц, а их отца. Посадить в крепость этого старого интригана и смутьяна будет вполне законно и даже необходимо. Ведь это, как я уже не раз докладывал вашему высочеству, один из самых ярых врагов его величества. Отведите его в Бристоль, и дочери поневоле последуют за ним. Не захотят же они оставить своего отца одного томиться в заключении. И тогда... Вы понимаете, ваше высочество?

- Понимаю! - лаконично ответил принц, задумчиво оглядываясь вокруг. Совет лукавого Ленсфорда пришелся ему по душе, и принц обдумывал, как бы получше привести его в исполнение. Вдруг его слух был поражен каким-то странным криком, за которым последовал протяжный и пронзительный свист.

- Эй, да тут что-то происходит! - вскричал Руперт, придерживая коня. Кажется, соколиная охота, судя по этому свисту.

- Совершенно верно, ваше высочество, - подтвердил Ленсфорд. - Поднимают соколов на добычу.

- В каком же это месте? Отсюда ничего не видно.

- Должно быть, в той стороне, за соснами... Смотрите, ваше высочество, вот и пара соколов в погоне за цаплей! - воскликнул Ленсфорд, подняв глаза вверх.

- Да, да... Великолепный подъем. Превосходно обучены... Как красиво вонзаются вверх... А эта красавица-цапля... Не уйти ей от врагов... Вот и стойка... Подлетает второй. Сцепились... Готово! Мастерские приемы у этой дивной пары! - восторгался принц на смеси трех языков.

Пока в воздухе происходили волнующие зрителей движения птичьего боя, охотники и гости не могли видеть друг друга. Возможность эта появилась только тогда, когда охотники выехали из-за тесных рядов сосен, окаймлявших с обеих сторон аллею, спеша к тому месту, куда спускались соколы и их уже полумертвая жертва. Произошло обоюдное изумление.

- Солдаты?! - раздалось из уст обеих мисс Поуэль.

- Дамы?! - вскричали кавалеры.

- Вам везет, ваше высочество, - шепнул принцу Ленсфорд. - Изволите видеть?

- Этих двух дам? Вижу. Но лиц не могу различить под широкими полями шляп. Уверены ли вы, что это именно те, которых мы ищем?

- Вполне уверен, ваше высочество. Кому же еще из дам быть здесь, как не самим хозяйкам?

- Да, вы правы. Сами птички с птичками играют, хе-хе-хе!.. Не попросить ли нам у них позволения принять участие в их забаве, как вы думаете, Ленсфорд?

- Это как вам будет угодно, ваше высочество.

- Вы знакомы с ними лично, полковник?

- Нет, представлен я им не был, но вот капитан Тревор...

- Ах да, припоминаю, вы мне описывали ваше пребывание здесь. И насчет Тревора тоже... Тревор, прошу вас сюда! - крикнул принц, обернувшись через плечо к своей свите.

Капитан Реджинальд Тревор быстро поравнялся с принцем и, почтительно выпрямившись в седле, ждал, что ему скажут.

- Я слышал, вы знакомы с семейством мистера Эмброза Поуэля? Не его ли это дочери, которых мы тут видим? - спросил Руперт.

- Да, ваше высочество, когда-то я был с ними знаком. Но с тех пор много воды утекло, - с запинкой отвечал Реджинальд.

- Поссорились, что ли?

- Нет, ваше высочество, ссоры в прямом смысле не было, но...

- Но явилось некоторое охлаждение, понимаю, - прервал его принц. - Ну, остывшую дружбу можно снова подогреть, и я постараюсь поспособствовать этому. Прошу только познакомить меня с этими дамами. Полагаю, ваше знакомство с ними не настолько охладилось, чтобы они не пожелали выслушать вас?

- Надеюсь и я, ваше высочество, - пробормотал Реджинальд, поняв, что просьба принца собственно означает приказание, которого он не мог ослушаться. - Во всяком случае я вполне к услугам вашего высочества.

- Так поедемте к ним, капитан... Вы же, полковник, - обратился принц снова к Ленсфорду, - оставайтесь здесь с остальной моей свитой и со всем эскадроном, пока я не узнаю, можем ли мы надеяться на ночлег в Холлимиде... собственно говоря, с радушием ли он может быть нам предоставлен, хе-хе-хе! - со смехом добавил он.

Дав своему арабскому коню шпоры, Руперт понесся вперед к охотникам, или, вернее, к охотницам. Реджинальд волей-неволей последовал за ним. Он все еще любил Вегу и продолжал на что-то надеяться, хотя, казалось, никакой надежды уже не должно было быть. Поэтому он не мог перестать поклоняться Веге и уважать ее. Знакомить любимую девушку с принцем Рупертом было для него равносильно участию в ее погибели, и это было ему невыносимо больно...

Глава XXVIII

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

- Кто это может быть, как ты думаешь, Саб? Парламентское войско?

- Нет, для этого они слишком нарядны и блестящи.

- Так это - дружинники Линджена?

- Едва ли и они. Ричард говорил, что у Линджена одни копьеносцы. У этих же не видно ни одного копья. Скорее всего они из Монмаутса или Реглена. Старый маркиз Вурстер, сидящий в Реглене, говорят, любит такую пышность; да и его сын, лорд Герберт, тоже... Должно быть, тот нарядный радужный павлин, который впереди, и есть сам лорд Герберт. Но кто бы они ни были, одно несомненно, что это - роялисты, наши враги.

Так переговаривались сестры Поуэль, когда увидели в начале парка неожиданных гостей. Вид их привел молодых девушек в большое волнение. От роялистов нельзя было ожидать ничего хорошего. Предчувствие Веги все более и более оправдывалось.

- Чего им нужно? - удивилась она, с ужасом глядя на пеструю кавалькаду, сопровождаемую таким внушительным количеством солдат. - Зачем они явились?

- Наверное, за нашим отцом, - с дрожью в голосе ответила Сабрина. - А мы еще желали, чтобы он скорее вернулся к нам. Хорошо, что наше желание не исполнилось!

- Да... Как же нам теперь быть, Саб?

Старшая сестра на минуту задумалась. Затем, обернувшись к своему груму, сказала ему:

- Рекс, поезжай потихоньку домой по тому пути, который мы сейчас прошли. Поезжай шагом и с таким видом, будто ты ищешь что-нибудь потерянное. А когда выедешь на поляну, скачи во всю мочь и задними воротами проберись в Руардин, к Джеку-Прыгуну. Скажи там его сестре Уинни, чтобы она как можно скорее пришла сюда. Потом отправься на глостерскую дорогу, и если встретишь нашего отца, скажи ему, чтобы он вернулся назад в город. Понял?

- Все понял и исполню, мисс Сабрина, - ответил грум.

- Ну, так с Богом!

Рекс был человек сметливый и исполнительный. Он с таким искусством объехал вокруг опасных гостей, что ни один из них не догадался, что это может быть человек, опасный для них, которого следовало бы перехватить.

- Зачем-то остановились? - недоумевала Вега, смотря в сторону неожиданных гостей. - Наверное, хотят ехать к нам в дом...

- Это они из-за нас остановились. Лица обращены к нам, - заметила старшая сестра, в свою очередь, глядя в ту сторону.

- Да, правда... А двое скачут прямо к нам. Что же нам делать, Саб?

- Подождем их здесь. Ведь не очень будет вежливо, если мы повернемся к ним спиной и бросимся бежать.

- Как же принять их, Саб?

- Как следует девушкам нашего круга... Впрочем, это будет зависеть от их поведения. Если это лорд Герберт, то он не позволит себе ничего неприличного. Эти регленцы, хотя и роялисты и паписты, но до сих пор никогда...

- Нет, это не лорд Герберт! - вскричала Вега, всматриваясь в приближавшегося великолепного всадника. - Это кто-то другой.

- Почему ты так думаешь? - спросила Сабрина. - Ведь, насколько известно, ты никогда не видела лорда Герберта...

- Его-то я не видела, а этого нарядного павлина, как ты сама удачно назвала его, видела. Видела и ты вместе со мной.

- Разве?.. Не помню... Кто же это?

- Принц Руперт.

- Ах, Боже мой!.. Ведь и в самом деле он... Но кто же другой-то?

- А другой - Реджинальд Тревор.

- Да, да, вижу и я теперь... Ну, Вегочка, мы попали в ловушку! Нам нужно будет действовать очень осторожно, чтобы вырваться из нее. Я уже кое-что придумала и потом скажу тебе. А пока надо стараться быть с ними как можно вежливее и приветливее.

Едва Сабрина успела проговорить последние слова, как всадники уже подъехали.

В нескольких шагах от дам Руперт вдруг так круто осадил коня, что тот взвился на дыбы и сбросил бы всякого неопытного и неловкого всадника. Но принц Руперт был одним из лучших наездников своего времени и захотел, очевидно, похвастаться своей ловкостью перед дамами.

- Прекрасные леди, - с изысканной вежливостью, дотрагиваясь до своей роскошной шляпы, проговорил он, - я не имею удовольствия быть с вами знакомым. Но этот джентльмен, капитан Реджинальд Тревор, давно уже пользуется этим удовольствием, и если вы не имеете ничего против, он может познакомить и меня с вами.

- Это его королевское высочество, принц Руперт, - проговорил Реджинальд, в свою очередь, с сильным смущением поклонившись дамам и представив их принцу.

"Прекрасные леди" ответили не только любезным поклоном, но даже и приятной улыбкой, что означало большее, чем можно было ожидать от них. Поощренный этим, принц продолжал:

- Кажется, мы невольно прервали ваш интересный спорт? Приносим свои извинения.

- Не беспокойтесь, ваше высочество. Мы уже закончили охоту, - ответила Сабрина.

- Разве?.. Так это был последний из намеченных вами воздушных боев, которому я имел удовольствие быть свидетелем? Великолепнейший бой! Давно не видывал такого. Ваши соколы - прекрасные бойцы, воспитаны на удивленье... Ах, я вижу у вас и кобчика? Тоже интересная птичка.

Кобчик Сабрины случайно уселся на загривке лошади ее сестры. Делая вид, что любуется "интересной птичкой", принц впивался глазами не в птицу, а в лицо Веги, и выходило так, что его похвала относится именно к ней самой, тем более, что принц произнес свою похвалу пониженным тоном, чтобы не быть услышанным Сабриной. Та, впрочем, все равно не слушала его, потому что в это время была занята разговором с Реджинальдом Тревором.

- Да, он очень ловок, - сказала Вега, одним пальцем поглаживая крылья кобчика и как будто не замечая назойливых взглядов принца. - В несколько мгновений укладывает любую птицу, на которую бывает выпущен.

- Ах, - вздыхал Руперт, - очевидно, он так же опасен для жаворонков и куропаток, как и его хозяйка для бедных мужчин! Этот кобчик тоже ваш, мисс?

- Нет, ваше высочество, - ответила Вега, стараясь подавить неудовольствие, причиненное ей его тяжелым, пошлым комплиментом. - Кобчик принадлежит моей сестре. Мои только соколы.

- Счастливые соколы! - подхватил принц с новым вздохом. - Как бы я желал быть одним из вас! - обратился он уже прямо к птицам, смирно сидевшим под клобучками у девушки на руке. - Я готов бы целый век просидеть на цепи, лишь бы по временам удостоиться ласки нежной ручки вашей прекрасной хозяйки. Ах, как сладка должна быть эта ласка!

Это было уже прямой дерзостью, и Вега до корней своих золотистых волос вспыхнула от негодования. Ей хотелось бы как следует осадить этого блестящего нахала, но она вспомнила о предостережении сестры и сдержалась. Однако оставить совсем без возражения такие бесцеремонные выходки - значило поощрять их, и молодая девушка ответила, стараясь говорить по возможности спокойнее:

- Простите, ваше высочество, мы, провинциалки, не привыкли к тому языку, который, очевидно, предназначен для придворных дам.

Как ни был испорчен этот немецкий принц, но и он испытал некоторый стыд, получив такой отпор со стороны девушки, а негодующий взгляд, которым она сопровождала свои слова, окатил его точно холодной водой. Поняв, что с этой "пикантной блондинкой" надо действовать иначе, чем он привык обращаться с женщинами, принц скрыл свое смущение смехом и с искусственной веселостью проговорил уже другим тоном:

- Ах, уважаемая мисс, не сердитесь на наш язык. Он так же, как и наш меч, часто рубит без разбора. Сознаю это и извиняюсь. Клянусь вам, что у меня не было ни малейшего намерения оскорбить вас.

Извиниться было нелегкой задачей для такого избалованного человека, но он покорился этой горькой необходимости в надежде на то, что в ближайшем будущем сторицей вознаградит себя за минутное унижение, когда эта "задорная девочка" будет в его власти. Изменив тактику, он с чувством превосходства заговорил так громко, что мог быть услышан всеми присутствующими:

- Мисс, я приехал сюда с целью посетить вашего почтенного родителя, к которому у меня есть дело. Он, наверное, у себя дома? Может быть, вы позволите мне проводить вас домой и познакомите меня с мистером Поуэлем, которого до сих пор, к сожалению, я знаю только понаслышке. Если же вы найдете это почему-либо неудобным, то позвольте мне тут же распроститься с вами и поблагодарить за любезный прием.

- Ваше высочество, - отозвалась Сабрина, - нашего отца нет дома.

- А! - воскликнул принц, чувствуя некоторое разочарование и вместе с тем удовольствие. - Как жаль. Но, может быть, ваш почтенный родитель скоро возвратится?

- Не могу вам сказать, ваше высочество; он не определил дня своего возвращения.

- Да?.. А не могу ли я узнать, где именно он находится? Извините, что я так настаиваю, но мне необходимо это знать.

- Он находится в Глостере, - поспешила ответить Сабрина, радуясь случаю намекнуть принцу, что ее отец в безопасности от него.

- В Глостере? Ну, в таком случае он, наверное, скоро вернется. Не будет же он там долго задерживаться вдали от своего дома и семьи. Обождем его... Тревор, - обратился он к Реджинальду, - мы вынуждены здесь переночевать... Поверьте, мисс, - снова обернулся он к дамам, - мне очень совестно за такую навязчивость, и не только за себя лично, но и за мой конвой, стоянка которого здесь едва ли доставит вам удовольствие. Я понимаю это, но ручаюсь, что мои солдаты будут вести себя тихо и прилично; а если они подадут кому-либо хотя малейший повод к жалобе, виновные будут мною строго наказаны.

Девушки обомлели: то, чего они так опасались при виде незваных гостей, действительно случилось. Не стесняясь отсутствием хозяина дома, принц желает остаться в этом доме, следовательно, они всецело во власти этого человека!

Но, собрав всю силу воли, старшая сестра постаралась уверить принца, что Холлимид будет очень счастлив пребыванием в нем такого высокого гостя, и пригласила его пожаловать в дом. Дорогой она ухитрилась шепнуть сестре:

- Не унывай, Вегочка, и постарайся сдерживаться. Все будет зависеть от твоего поведения. Помни, что с волками нужно и выть по-волчьи.

- Капитан Тревор, - распоряжался между тем принц, - скажите Ленсфорду от моего имени, чтобы он привел весь отряд сюда к дому.

- Боже мой, и Ленсфорд здесь! - чуть не вслух воскликнула Сабрина.

К счастью, никто кроме сестры не услыхал этого восклицания, и она добавила ей уже шепотом:

- Да, мы действительно среди волков.

У крыльца, ловко соскочив со своего коня, принц очень галантно помог и дамам сойти с лошадей.

Когда девушки скрылись в доме, извинившись перед гостем, что они должны сделать кое-какие распоряжения по хозяйству, он остался на месте и с видимым нетерпением стал поджидать приближения отряда. С той минуты, как он услыхал, что владельца Холлимида нет дома, им овладела какая-то беспокойная мысль.

Лишь только офицер, ведший эскорт, подъехал достаточно близко, принц сделал ему знак прибавить шагу. Этот офицер был сам Ленсфорд, который и поспешил на зов своего начальника.

- Ближе, ближе сюда, Ленсфорд! - вполголоса подзывал его принц, стоя сам на верхней ступеньке крыльца, так что голова всадника как раз приходилась на одном уровне с его головой. По-видимому, принц опасался быть услышанным другими.

- Что прикажете, ваше высочество? - также вполголоса осведомился Ленсфорд, удивленный такой таинственностью.

- Тревор не говорил вам, что отца нет дома? - тихо спросил Руперт, нагнувшись к нему.

- Нет. Но я сейчас узнал об этом, - также тихо ответил Ленсфорд.

- Где же и от кого?

- Когда вы изволили отъехать от нас, я увидел шмыгавшего по парку молодого челядинца, остановил его, дал ему монету и узнал от него не только об отсутствии Поуэля, но и о том, куда он уехал.

- Мне говорили, что он в Глостере.

- Так сказал и мне этот парень. Но имейте в виду, ваше высочество, что монмаутский переворот наверное немедленно призовет Поуэля сюда. Весть об этом перевороте должна была достичь Глостера еще вчера, и нет сомнения, что старик тотчас же поспешит домой, так что он каждую минуту может оказаться здесь.

- Думал так и я, но затем мне пришло на ум, что если он как-нибудь случайно узнает дорогой, что мы опередили его, то с той же поспешностью вернется обратно. Поэтому прошу вас отделить от нашего конвоя человек десять-двенадцать и под командой надежного офицера отправить этот отряд по глостерской дороге, приказав ему при встрече с "родителем", - принц произнес это слово с особенной иронией, - взять его под арест и вести сюда.

- Это уже сделано, ваше высочество.

- Как?.. Разве он уже арестован?

- Нет, ваше высочество, прошу простить мне, если я выразился недостаточно ясно. Я хотел сказать, что отряд для задержания этого "родителя" мною уже отправлен без распоряжения вашего высочества. Я видел, что дело спешное, и боялся упустить время, а потому и распорядился...

- Отлично, полковник. Благодарю вас.

- Рад стараться, ваше высочество. Но я должен доложить вашему высочеству еще об одном обстоятельстве. Я заметил, что верховой, похожий на грума, насколько можно судить в отдалении, сначала отъезжал шагом от того места, где происходила охота, потом, очутившись за линией сосен с правой стороны, вдруг понесся во всю прыть. Я догадался, что это может быть гонец, отправленный навстречу кое-кому, чтобы сообщить о нашем прибытии...

- О, так это меняет весь наш план! - перебил принц.

- Ничуть, ваше высочество, - возразил Ленсфорд. - Так как гонец вынужден ехать задами, пока не достигнет Дрейбрука, откуда уже прямой путь в Глостер, наш отряд настигнет его в пути и также захватит в плен. Хозяина со слугой вместе и доставят сюда.

- Ах, какой вы блестящий стратег, мой милый полковник! - похвалил Руперт своего соумышленника, хлопая его по плечу рукой, обтянутой белоснежной замшевой перчаткой. - Если нас и постигнет неудача, то уже не по вашей вине.

- Глубоко тронут милостивыми словами вашего высочества, - ответил с низким поклоном Ленсфорд. - Но я надеюсь, неудачи не будет. Во всяком случае, гонца перехватят, и мы узнаем от него что-нибудь важное. Я распорядился, в случае его нежелания отвечать на вопросы нашего офицера, доставить его под конвоем ко мне. Здесь мы сами подвергнем упрямца такому допросу, что он выложит все, что нам нужно знать, и даже то, чего не нужно, - позволил себе пошутить Ленсфорд. - Полагаю, ваше высочество намерены переночевать здесь? - спросил он с плохо скрываемым любопытством, продолжая преследовать свою цель относительно "пикантной брюнетки".

- Да, полковник, и даже не только одну эту ночь, а несколько, если это понадобится для... достижения моей цели, - с улыбкой ответил принц.

- Достаточно будет и одной, если ваше высочество не откажетесь последовать моему искреннему совету. Скромностью и деликатностью здесь ничего нельзя будет достигнуть; это можно сделать лишь смелостью, а победителю надлежит быть смелым всегда и везде.

Ленсфорд знал, что его совет будет выслушан благосклонно. Едва ли бы он решился дать такой совет человеку с большей нравственной устойчивостью, чем принц Руперт.

- Конечно, - подхватил принц, - это будет самым верным способом действовать внезапно. Совершенно согласен с вами, полковник. А теперь вернитесь к отряду и распорядитесь насчет квартир. Позаботьтесь также расставить стражу вокруг дома и пикеты вокруг всего имения. Хотя Монмаутс снова в наших руках, но надо быть как можно осторожнее. Мало ли что может случиться неожиданного и непредвиденного? Когда вы все устроите, приходите ко мне, и мы с вами еще потолкуем.

Глава XXIX

В ПЛЕНУ

Сестры Поуэль поднялись наверх в свои комнаты. Им нужно было переодеться к обеду. Однако, когда явилась вызванная ими горничная, Гуензсиана, ни одна их молодых хозяек не выразила никакого желания переодеваться.

Усевшись перед своим письменным столом, Сабрина достала бумагу, обмакнула гусиное перо в чернила и принялась с лихорадочной торопливостью что-то писать. Когда письмо было готово, она особенным способом сложила его и, обратившись к горничной, сказала:

- Вот что, милая Гуензс, пойди к задней калитке и дождись там разносчицу Уинифреду. Она должна скоро прийти. Как только она придет, приведи ее сюда ко мне. Сделай все это как можно незаметнее, чтобы никто не обратил внимания. Поняла?

Горничная утвердительно кивнула головой и уже хотела уйти, но Сабрина остановила ее и сделала еще одно распоряжение.

- Вот что, Гуензс, сначала ступай на кухню и скажи повару, чтобы обед был спущен только тогда, когда Уинифреда уже уйдет отсюда, если вообще она придет. Во всяком случае, на стол без моих дальнейших распоряжений ничего не подавать.

- Неужели нам и в самом деле придется обедать с ним? - с ужасом спросила Вега, когда горничная, наконец, ушла. - Нельзя ли этого избежать, Саб?

- Никак нельзя, дорогая Вегочка, - спокойно отвечала старшая сестра. - Я уже пригласила принца отобедать вместе с нами и отказаться теперь от этого будет с нашей стороны грубым оскорблением. Надеюсь, ты это понимаешь, Вегочка?

- Ах, я бы скорее села за стол с самим Вельзевулом, чем с этим вульгарным принцем! Ты и представить себе не можешь, Саб, какой он противный!

- Вижу сама. Я уже знала о нем по рассказам Ричарда. Но мы должны выдержать его общество и всячески стараться занять его и офицеров. Думаю, пока еще они не позволят себе никакой вольности по отношению к нам. Только бы поддержать их в хорошем расположении духа несколько часов... собственно говоря, мне нужно всего двенадцать часов, и тогда мы будем избавлены от всякой опасности.

- Почему же именно двенадцать, Саб? - полюбопытствовала Вега.

- Вот прочти это и узнаешь.

Сабрина показала сестре только что написанную ею записку, и, когда Вега пробежала глазами набросанные на бумаге строки, спросила:

- Теперь поняла?

- Поняла. Но с кем ты хочешь послать эту записку?

- С Уинифредой. Для этого я и послала за нею Гуензс.

- Что ж ты не догадалась послать это с Рексом? Уж кстати было бы. К тому же он на лошади гораздо скорее доставил бы ее.

- Его могут остановить, Вегочка. Я имела это в виду. Уинни пешком скорее проскользнет, чем Рекс на лошади, а бежать она может с не меньшей скоростью, чем лошадь. Ей знакомы все тропинки и лазейки во всем Дин-Форесте, и лучше ее никто не умеет исполнять подобные поручения. К несчастью, может случиться, что ее нет дома, что она ушла куда-нибудь далеко. Жаль, что мы не знали сегодня поутру, когда она была у нас, того, что случится вечером.

- Да вот, кажется, она уже и идет! - воскликнула Вега, тонкий слух которой уловил вдруг раздавшиеся на лестнице шаги - одни полегче, другие потяжелее. Да, да, это, наверное, она вместе с Гуензс.

Действительно, немного спустя отворилась дверь, и на пороге появились две женские фигуры - горничной и за ней разносчицы.

- Иди сюда, милая Уинни, - позвала Сабрина разносчицу в комнату. - Как хорошо, что ты так скоро пришла.

- Я пришла бы и раньше, мисс Сабрина, но никак не могла пробраться сюда: весь Холлимид занят стражей. Увидели и не пропускают в усадьбу. Долго я думала, как бы мне пробраться к вам. Наконец мне пришло в голову сказать, что я здешняя прачка и иду за бельем...

- Отлично придумала! - одобрила Вега. - Ну и пропустили?

- Не хотели пропустить и после этого. Но тут явился на выручку один из офицеров и велел пропустить меня. Вы знаете этого офицера...

- Кто же это такой? - полюбопытствовали обе сестры.

- А это тот самый капитан Тревор, который бывал здесь года два назад.

- А! Странно, что он так хорошо обошелся с тобой, Уинни, - задумчиво проговорила Сабрина. - Мы были уверены, что он сердится на нас и не захочет упустить случая доставить нам неприятность. Ну, тем лучше, если мы ошибались... Но вот что, милая Уинни. Я хочу просить тебя об одной услуге. Только не знаю, возьмешься ли ты...

- А почему вы думаете, что я не возьмусь, мисс Сабрина?

- Потому что поручение, которое я хочу дать тебе, довольно опасное.

- А разве я боялась какой-нибудь опасности? Что вы, мисс Сабрина, Господь с вами! Говорите прямо, в чем дело, и я исполню все, что смогу, в особенности для вас.

- Спасибо, милая Уинни. Вот в чем дело. Нужно бы немедленно доставить вот это.

И Сабрина показала разносчице свернутый в трубочку листок бумаги. Опытная в таких делах разносчица сразу поняла, что это было письмо, и поспешила сказать:

- Хорошо, мисс Сабрина, позвольте мне эту штуку, я доставлю ее, куда и кому будет нужно, и никому не найти ее у меня, если бы меня и остановили на дороге.

Она взяла у Сабрины бумажную трубочку и так искусно вплела ее в густые пряди своих волос и потом так умело скрепила эти пряди, что только тогда можно было бы постороннему человеку отыскать бумажку, если распустить все ее косы. Она даже не спросила, кому доставить письмо в Глостере, зная, что адресатом может быть только сэр Ричард Уольвейн, которому не раз уже доставляла письма, написанные той же рукой.

- Ну, я отправляюсь, мисс Сабрина, - заявила она, поклонившись обеим сестрам.

- Когда ты думаешь попасть в Глостер? - осведомилась Сабрина.

- С Джеком и ослом мы ходим четыре часа, а одна я хожу скорее, потому что тогда не слишком выбираю дорогу и пробираюсь глухими местами. Надеюсь, пробегу не более, чем за три часа, а может быть, и меньше.

- Теперь десять минут седьмого, - сказала Сабрина, взглянув на часы. Значит, ты будешь там около девяти или немного позднее?

- Да, если меня нигде не остановят и не задержат.

- Ну, авось, Бог милостив... Постой, мне надо сказать тебе еще словечко на ушко. Подойди поближе и нагнись.

Сабрина была не из маленьких, но форестерская разносчица была выше ее почти на голову. Когда она нагнулась, Сабрина шепнула ей несколько слов, вызвавших на строгом лице разносчицы нечто вроде веселой улыбки.

- Хорошо, мисс Сабрина, - сказала она, отступая к двери. - А теперь пусть Гуензс даст мне побольше белья, чтобы видели, что я недаром назвалась прачкой.

Забрав большой узел белья, форестерка положила его себе на голову и, гордо подбоченившись, вышла из дома. Сестры, оставшись наедине, тревожно переглянулись. Теперь, когда их возбуждение немного улеглось, молодых девушек охватило отчаяние: что, если Уинифреда будет остановлена караулом и подвергнута обыску? Письмо, несмотря на все предосторожности, все-таки может быть найдено у нее в волосах, и тогда девушки окажутся очень скомпрометированными. В письме были ясные указания, и если они не достигнут своего назначения, можно было ожидать всего самого дурного.

Прошло с четверть часа в томительном ожидании. Обе, бледные, как смерть, сестры сидели в глубоком раздумье. С тревожно бьющимся сердцем они напряженно прислушивались к малейшему звуку, раздававшемуся в доме и вокруг него. Наконец по лестнице снова послышались легкие шаги Гуензс, и через несколько секунд она с сияющим от радости лицом вошла в комнату и воскликнула:

- Слава Богу, Уинни благополучно выбралась из усадьбы!

- Ты это верно знаешь? - осведомились сестры.

- Верно, верно! Ведь я провожала ее до самой наружной калитки.

- Неужели ее везде так и пропустили без остановок л вопросов?

- Какое без остановок! - засмеялась Гуензс. - Здесь же, у черного крыльца, караульные не хотели выпустить ее, как мы обе ни спорили и ни доказывали, что если прачка спешит домой с бельем, которое дано ей вымыть к сроку, то ее нельзя задерживать. Пусть посмотрят, что в узле ничего нет, кроме белья. Но куда тебе: и слышать ничего не хотят! Совсем было задержали нашу Уинни и хотели куда-то отправить, да на счастье опять подошел капитан Тревор и, когда узнал, в чем дело, велел пропустить "прачку" без всяких препятствий; даже позволил мне проводить ее до задней калитки и отправил с нами солдата, чтобы передать наружному караулу его распоряжение насчет дальнейшего пропуска прачки. Дай Бог ему всего хорошего! Славный этот капитан. Жаль только, что он не из наших...

- Ну, это, пожалуй, и лучше для нас, - заметила Сабрина. - А по какой дороге она пошла?

- Побежала прямо через лес. Белье оставила в дальней сторожке; там оно будет цело. Не тащить же его с собой всю дорогу?

- Само собой разумеется... Ну, Бог даст, теперь все обойдется благополучно. Самое главное было выбраться отсюда, а в своем родном лесу, где ей знаком каждый кустик, каждая самая глухая тропинка, она никому в руки не дастся.

Успокоившись насчет своей вестницы, сестры занялись обдумыванием другого вопроса, также очень существенного: как успеть в короткий срок приготовить приличный обед для таких важных гостей, какими были принц Руперт с его приближенными офицерами? Относительно солдат нечего было особенно заботиться: Сабрина уже распорядилась выдать им достаточное количество провизии и пару бочек пива; готовить же себе еду они взялись сами, попросив только разрешения разложить в удобном месте костры. Но для принца и его спутников нужно было иное. Нельзя же накормить таких избалованных господ чем попало. А затем надо было придумать, как и чем занять гостей, чтобы они остались довольны? Трудно было молодым хозяйкам, не привыкшим к такого рода сложностям, решать эти вопросы. Пришлось позвать повара. После долгих обсуждений и споров было решено, что обед должен быть отложен часа на два, а за это время повар брался состряпать такое, что "хоть всех королей собирай со всего света, так и те остались бы довольны"!

Наконец, все необходимое было улажено, и молодые хозяйки могли приступить к своему туалету для предстоящего вечера. Им хотелось бы просто заменить свои амазонки обыкновенным домашним платьем, но этого не допускали правила приличия. Нужно было почтить гостей и своими нарядами. А наряжаться обеим сестрам совсем не хотелось. Во-первых, они вовсе не стремились казаться еще лучше в глазах этих "противных повес", как охарактеризовала Вега незваных гостей, а, во-вторых, им было неприятно наряжаться еще и потому, что на сердце у них была тяжесть при мысли об отце. Что будет, если Рексу почему-либо не удастся остановить его в пути, и он попадет в руки своих заклятых врагов, роялистов? Об этом страшно было и подумать. Но как бы там ни было, а одеться было необходимо. Перебрав все свои наряды, сестры, наконец, остановились на самых скромных, но вполне приличных для приема любого гостя, не только не подчеркивающих, но, скорее, затеняющих естественную красоту обеих девушек. Сабрина выбрала более темные цвета, а Вега на этот раз надела серое платье вместо белого или голубого.

- А знаешь, Вегочка, - заговорила Сабрина, когда наряды уже были выбраны, но перед тем, как их надеть, нужно было еще поправить прическу, и сестры уселись каждая перед своим туалетным столиком, - ведь Реджинальд Тревор очень переменился. Я недавно говорила с ним и была поражена: он словно переродился за то время, пока мы с ним не встречались.

- Разве? - удивилась Вега. - Что же могло так подействовать на него?.. Должно быть, тебе только показалось, что он изменился. Если бы это было верно, он едва ли бы остался в свите этого надутого павлина Руперта.

- Мало ли какие соображения могут удерживать его до поры до времени! А что он стал совершенно другим, чем был раньше, - это верно. В нем уже незаметно ни прежнего бахвальства, ни самодовольства, ни...

- Одним словом, - иронически перебила сестру Вега, - по какому-то волшебству, все его прежние качества исчезли и изменились!.. Напрасно, стало быть, ты, мудрая Саб, боялась, как бы я не увлеклась им... помнишь, когда он только познакомился было с нами, а ты уж по уши была влюблена в своего Ричарда?

- Ах, Вегочка! Мало ли что было! Я никогда не считала себя "мудрой", а всегда понимала, что могу ошибиться, как и всякий другой человек, в особенности молодой. Это ты меня так прозвала и, конечно, тоже в насмешку.

Вега молча расчесывала свои длинные золотистые волосы; целым каскадом окатившие ее белоснежные плечи, думая о том, что, быть может, Реджинальд Тревор и в самом деле изменился. Быть может, он искренне любит ее, и ее отказ произвел в нем коренной переворот. Она слышала, что так бывает. Вероятно, он понял, что таким, каким он был, его не может полюбить ни одна порядочная девушка. Ну и отлично, тем лучше для него, но ей, самой Веге, разве это не все равно? Его доброе отношение к Уинифреде, конечно, стоит признательности, в которой ему не будет отказано. А дальше - какое ей дело до него? Да и Сабрина хлопочет, разумеется, только о справедливости, она видит, что человек исправился, радуется этому и хочет, чтобы радовалась и сестра...

- Ах, Боже мой, Вегочка! - раздался вдруг возглас Сабрины, уже закончившей свой туалет и смотревшей в окно. - Пойди-ка скорее сюда и посмотри, что там делается.

Испуганная встревоженным голосом сестры, Вега, как была с распущенными волнами волос, так и бросилась к окну и выглянула во двор. В ворота въезжало трое всадников, в середине ехал кто-то в черной одежде гражданского покроя, а с двух сторон его - по солдату в вышитых золотыми шнурками мундирах багряного цвета.

- Это Рекс! Его взяли в плен! - продолжала Сабрина, вглядевшись. Попался-таки... Вот несчастье-то!

- Да, Саб, это действительно он, - подтвердила Вега. - Ах, какая неудача!.. Теперь одна надежда на то, что отец не успел еще выехать из Глостера.

Но и эта надежда оказалась напрасной. Едва успела Вега выразить ее, как в аллее, по ту сторону двора, появилось еще несколько багряных всадников с человеком посредине, тоже в темной одежде. По-видимому, это тоже был конвой с каким-нибудь пленником.

- О, Саб, да ведь это наш отец! - вскричала Вега, отскочив от окна и бросаясь на шею сестры. Крепко обхватив друг друга, сестры громко разрыдались.

Над Холлимидом спустилась ночь. Сама по себе очень темная, эта ночь освещалась множеством больших и малых огней, горевших вокруг дома и в нем самом. Октябрь шел к концу, и становилось свежо, поэтому в доме топились все камины. Повсюду, на столах и стенах, пылало пламя толстых восковых свечей. Горели и спускавшиеся с потолка фигурные бронзовые канделябры.

Во дворе были разложены костры, вокруг которых, в самых непринужденных позах, расположились солдаты принца. Все они сытно и вкусно поужинали, получили по хорошей порции вина и пива, так что находились в самом прекрасном настроении. Их веселый и шумный гомон далеко разносился по тихим окрестностям.

Не менее весело, хотя и не так шумно, было и в парадной столовой дома. Там, за богато убранным столом, уставленным всякого рода прекрасной старинной фарфоровой посудой, бутылками с дорогими винами и серебряными кубками, восседали непрошеные гости. Самого хозяина дома здесь не было. Он находился в одной из соседних комнат, перед запертыми дверями которой стояла стража.

Дочери его все еще оставались наверху. Они видели в окно, как их отца провели под конвоем, точно какого-нибудь злодея, пойманного на месте преступления. Это зрелище наполнило их негодованием и ужасом. Еще больше сжалось у них сердце, когда они узнали, что не только не будут допущены к отцу, но даже к дверям его комнаты, через которые они могли бы перекинуться с ним несколькими словами. Эта бесчеловечность со стороны роялистов глубоко потрясла молодых девушек. Очевидно, взятие в плен их отца сулило впереди новые беды.

Несчастные девушки страшились даже подумать о будущем. Они могли лишь дрожать, плакать, молиться и со страхом прислушиваться к шагам поднимавшихся по лестнице к ним людей. Хотя дверь в их комнату не была заперта на ключ и никакой стражи к ним не было приставлено, они чувствовали себя в таком же заключении, в каком был их отец. Придворная челядь, находившаяся в свите принца Руперта, рыскала по всему двору, громко разговаривала и смеялась, словом, вела себя самым бесцеремонным образом. Попасться на глаза этой нахальной челяди было небезопасно для девушек, потому они по собственной воле заперлись в своей половине и боялись даже шевельнуться, чтобы не привлечь к себе внимание.

По всему было заметно, что принц почему-то вдруг резко изменил свое первоначальное отношение к обитателям Холлимида. Сначала он был таким любезным, вежливым и обещал не допускать никаких бесчинств со стороны своих людей, а теперь, по-видимому, разрешил им не стесняться во всякого рода вольностях. Это, конечно, что-то означало, но что именно?

Причина была, в сущности, простая. Вскоре после прибытия принца в Холлимид к нему явился гонец из Монмаутса с извещением о новом поражении роялистов: парламентские дружины взяли еще один из их укрепленных городов. Выведенный из себя этим неприятным известием, принц решил полностью последовать лукавому совету Ленсфорда и, сбросив с себя личину даже условной порядочности, поступить со всем семейством республиканца Поуэля, как с военнопленными, и отвести их в Бристоль. Став, таким образом, полновластным повелителем для этого семейства, он мог заставить "пикантную блондиночку" покориться его прихотям, как это уже было со многими девушками и замужними женщинами, имевшими несчастье приглянуться этому развратнику.

Усевшись вместе с Ленсфордом за небольшим столом, который приказал поставить в один из дальних углов столовой, принц вполголоса вел интимную беседу со своим соучастником в подлом замысле. Бражничавшим за большим столом офицерам было не до того, чтобы подслушивать разговоры своего начальства; да если бы они и подслушали, то едва ли были бы возмущены их содержанием. Понятия о чести и порядочности были им так же чужды, как и принцу с Ленсфордом.

- Как вы думаете, полковник, - сказал Руперт, - оставаться нам здесь до утра или теперь же вернуться в Монмаутс? Мы могли бы быть там около полуночи, если выехать отсюда сейчас.

- Конечно, могли бы, ваше высочество, но зачем нам так скоро возвращаться в Монмаутс? - с удивлением спросил Ленсфорд.

- Разве вы находите это излишним, полковник?

- Да, ваше высочество.

- Почему?

- По двум причинам.

- Какие же эти причины, Ленсфорд?

- Первая причина та, что если Чепстоун действительно попал в руки неприятеля, то нам будет очень затруднительно переправиться обратно через Вайю. Да и через Северну мы едва ли проберемся с нашими слабыми силами.

- Да, это верно... Я об этом не подумал... Ну а вторая причина?

- Вторая причина более деликатного свойства, ваше высочество. Как вы поведете туда пленника, в особенности - пленниц, не обратив на это внимания лорда Вурстера? Вы знаете, какой он щепетильный в вопросах рыцарской чести... К тому же он не из ваших друзей...

- О да, это мне хорошо известно, и когда-нибудь я посчитаюсь с этим старым лицемерным папистом! Но по какому же тогда пути нам уйти отсюда?

- По-моему, нам следует пройти через Форест до переправы через Северну при Ньюнгеме или при Уэстбери. В обоих этих местах имеется прекрасная переправа как для людей, так и для лошадей. Раза за два-три весь наш отряд будет перевезен на тот берег. К утру мы можем достигнуть Берчлей-Кессля. Если вашему высочеству будет угодно, мы там отдохнем, а затем уж проедем прямо в Бристоль, где никому уж не будет дела до того, кого мы ведем с собой в качестве пленников и... пленниц.

- Гм... Пожалуй, вы правы... Но хорошо ли вы знакомы с тем путем, по которому предлагаете следовать?

- Изрядно знаком, ваше высочество. Но еще лучше меня знает весь Форест капитан Тревор. Ведь он довольно продолжительное время провел в этих окрестностях, когда служил под знаменами сэра Джона Уинтора и объездил всю область вдоль и поперек. Под его руководством мы не заблудимся.

- Но я слышал, как здесь кто-то говорил, что ночь чересчур темна, заметил принц.

- Скоро должна взойти луна, ваше высочество, - поспешил успокоить его последние сомнения Ленсфорд. - Если мы поднимемся немедленно, то будет, пожалуй, и в самом деле еще темно, но часа через два появится луна. Тогда и в путь, а следующую ночь ваше высочество уже будет иметь удовольствие переночевать вновь в Бристоле в компании с некоей очаровательницей.

- Да, да, обязательно в этой компании, хе-хе-хе! - подхватил Руперт, весь красный от возбуждения вином и тем, что он называл любовью, что, в сущности, было лишь одной из его грязных прихотей. - Хорошо, я согласен следовать по этому пути. Распорядитесь, чтобы через два часа все были готовы к отъезду, а потом возвращайтесь сюда, и мы закончим нашу пирушку.

С этими словами принц пересел на свое председательское место за общим столом. Когда же вернулся Ленсфорд, сделав нужные распоряжения, Руперт поднял полный кубок и провозгласил:

- Пьем за прекрасных женщин, друзья мои! Ленсфорд развлечет их песенкой. Он на это мастер... Слышите, Ленсфорд, мы желаем, чтобы вы воспели наших утешительниц в боевых трудах и лишениях, прелестных женщин!

- Слушаю, ваше высочество. Сейчас исполню ваше желание.

Чокнувшись с принцем и остальными офицерами, Ленсфорд залпом осушил свой кубок, обтер усы и бороду и довольно звучным голосом запел песню собственного сочинения, прославлявшую роялистов, женщин-утешительниц и утехи любви и осмеивавшую "круглоголовых" врагов. Припев этой песни повторялся присутствующими, и хор пьяных голосов гремел по всему замку, раздражая слух лишенных свободы владельцев этого чинного до сих пор дома.

Глава XXX

МУЖЕСТВЕННАЯ ВЕСТНИЦА

Река Северна разлилась, и вся ее обширная долина превратилась в сплошное озеро. Вплоть до самого Вурстера на севере не видно было берегов. Казалось, снова хлынуло в свое прежнее ложе когда-то шумевшее здесь, затем исчезнувшее море.

Город Глостер оказался, как на острове, и часть его окраинных домов была затоплена водой. Сообщение производилось с помощью лодок. Все шоссейные дороги, соединявшие город с окрестностями, также были залиты водой на несколько футов глубиной.

Этот осенний паводок и был причиной того, что мистер Эмброз Поуэль не успел вернуться домой вовремя, до появления роялистов в его родном Холлимиде. Только накануне он узнал о падении Монмаутса, и его тотчас же потянуло домой к дочерям, оставшимся там без всякой защиты. Его остановила разбушевавшаяся река, и пока он нашел возможность переправиться через нее, прошло несколько часов. Встревоженный отец дорого бы дал, чтобы поскорее добраться домой, где, как он чувствовал, его дочерям угрожает страшная опасность. А когда ему, наконец, удалось приблизиться к Холлимиду, на него вдруг налетели солдаты королевской армии и, узнав, кто он, привели его к нему же домой как пленника.

Несмотря на то, что в Глостер не было доступа иначе, как на лодках, Уинифреда, эта отважная девушка, не испугалась бушевавшей воды и задумала добраться до города вброд и, если необходимо, даже вплавь. Лодки она не хотела нанимать, чтобы не иметь лишних свидетелей.

На башне кафедрального собора в Глостере пробило девять часов, когда Уинифреда дошла до Хайнема и остановилась на берегу в результате образовавшегося разлива реки. Луна не взошла, и было еще темно. Однако слабый отблеск ее лучей уже отражался в воде и давал возможность различать все, что располагалось на водной поверхности, на расстоянии, по крайней мере, сотни ярдов. Благодаря этому, рысьи глаза молодой форестерки могли различить две линии растрепанных ивовых деревьев, вершины которых поднимались над водой. Эти линии обозначали то место, где пролегала затопленная шоссейная дорога.

Уинифреда не ожидала этого препятствия; обыкновенно Северна разливалась позднее. Но храбрая девушка не дрогнула перед этим препятствием и не подумала отступить назад, как сделала бы на ее месте любая изнеженная горожанка. Да, пожалуй, и не всякий мужчина решился бы поступить в этих условиях так, как поступила эта отважная и самоотверженная девушка. Разувшись и подобрав повыше одежду, она смело вошла в воду, которая сначала доходила ей до лодыжек, потом стала постепенно подниматься все выше и выше. Временами отважная форестерка попадала в полосу быстрого течения, которое почти сбивало ее с ног. Но, собрав всю силу духа, она мужественно боролась и с течением, и с поднявшимся ветром, яростно вздымавшим волны, которые заливали лицо отважной путницы. В ее больших темных глазах не было ни страха перед опасностью, ни упрека в душе тем лицам, ради которых она подвергалась опасности.

Погруженная в холодные волны реки уже по пояс, Уинифреда продолжала храбро продвигаться вперед. Ее красивое энергичное лицо было проникнуто выражением спокойной решимости. Возвращаться назад она и не думала, хотя - повторяем даже не всякий мужчина проявил бы такую твердость воли и такую готовность к самопожертвованию. В крайнем случае она могла добраться и вплавь, как не раз уже делала и раньше при подобных обстоятельствах. Но пока надобности в этом, при ее высоком росте, еще не было. В одном месте смелая путница погрузилась было в глубокую размоину почти по самую шею. Но и это не испугало ее. Выкарабкавшись из этой ямы, путница снова очутилась на ровной почве, залитой водой только по пояс. Еще несколько усилий, - и стойкая форестерка очутилась перед высоким укрепленным мостом, за которым, на противоположном берегу, белела массивная башня городского собора. Теперь всякая опасность миновала и, кроме того, приближалась минута свидания с любимым человеком. Ради уже одного этого Уинифреда готова была бы переплыть хоть океан. Грудь ее дышала свободно, и сердце радостно билось.

К счастью, Роб Уайльд и в эту ночь, как и в ту, когда Уинифреда приходила с братом в Бристоль, был на часах у тех ворот, через которые она могла проникнуть в город. Уайльд сразу узнал свою невесту, когда та попросила впустить ее, и по-прежнему горячи были объятия и поцелуи этих молодых людей.

- Господи, кого я вижу?.. Мою Уинни! - задыхающимся от радости голосом бормотал Роб, с бурной страстностью прижимая к своей могучей груди возлюбленную. - Что принесло тебя сюда? Какая еще беда заставила перебираться через паводок?.. Бедная моя, измокла-то как!

- Это ничего не значит, милый Роб, - возразила девушка. - Лишь бы было сделано дело, по которому я пробралась сюда...

- Дело?.. Уж не случилось ли чего-нибудь у вас, в Руардине или в Холлимиде? - спросил встревоженный ее серьезностью сержант.

- Да, именно в Холлимиде, и случилось очень нехорошее, - продолжала Уинифреда. - Положим, этого надо было ожидать, раз роялисты взяли верх в Монмаутсе... Слышал ты об этом или еще не знаешь этой новости, Роб?

- Об этом мы узнали уже третьего дня. Но насчет Холлимида нам ничего не известно. Уж не нашествие ли...

- Да, вчера днем пожаловал принц Руперт с отрядом своей конницы. Солдаты в красных мундирах, в золотых галунах; кони у них - одно загляденье. Сам он весь в золоте, бархате, перьях да бриллиантах... Я послана сюда к сэру Ричарду с письмом... Догадываешься, от кого это письмо?

- Знаю, знаю! - кивнул головой сержант. - Значит, тебя надо немедленно вести к сэру Ричарду? Или, может быть, ты сначала пообсушишься и приведешь себя немножко в порядок? В таком случае я сейчас найду тебе помещение...

- Ах нет, Роб, какое уж тут обсушиванье! - воскликнула девушка, кое-как выжавшая воду из своей одежды еще на берегу, перед входом в город. - Дорога каждая минута. Если сэр Ричард не поспеет вовремя на выручку, то в Холлимиде Бог знает что может произойти. Знаешь ведь, на что способен Руперт?

- Знаю, знаю, для него ничего нет святого. Должно быть, ему приглянулась одна из барышень? Был среди нас такой слух... Так пойдем скорей к полковнику, Уинни, - теперь уже сам сержант торопил вестницу. - Он только что перед твоим приходом был здесь, проверял посты и дал мне приказ... Ну, да это уж дело мое... Поцелуй меня еще разок, радость моя, и пойдем. Думаю, полковник теперь уж у себя дома.

Через минуту высокие фигуры сержанта и его невесты уже торопливо пробирались по пустынным улицам, погруженным в глубокий мрак, лишь кое-где прорезаемый огоньками скудных фонарей.

Отправившись в одну из своих многочисленных экспедиций, глостерский губернатор оставил своим заместителем полковника Браутона, а сэру Ричарду поручил командование конной частью и снабдил его особыми полномочиями.

Совершив вместе со своим молодым другом, Юстесом Тревором, вечерний обход караульных постов, сэр Ричард вернулся в свою квартиру. Озябшие на холоде, он и его спутник уселись перед топившимся камином в ожидании ужина, который готовился им на кухне. Губерт-трубач накрывал на стол. Этот солдат так искренне был предан своему господину, с которым не разлучался с самого детства, что считал за счастье и честь служить ему, чем мог. Он один заменял сэру Ричарду несколько слуг.

Придвинув к господам небольшой стол, накрытый тонкой белоснежной скатертью, Губерт проворно расставил приборы, стаканы, корзины с хлебом и разные приправы к кушаньям. Потом достал из буфета заранее приготовленную бутылку кларета, откупорил ее и поставил перед прибором хозяина. Как молодой Тревор, так и старший по возрасту сэр Ричард любили умеренно употреблять хорошее вино, да и то лишь за едой. Это нисколько не напоминало безобразные кутежи и попойки роялистов.

Наконец, Губерт принес и аппетитно пахнувшее блюдо жаркого, обложенного гарниром из овощей, и приятели принялись утолять свой голод, усиленный тем, что им в этот день не пришлось вовремя пообедать.

Заморив червячка, сотрапезники разговорились о последних политических новостях, к числу которых принадлежало, разумеется, взятие роялистами Монмаутса. Сэр Ричард высказывал сожаление, что ему не пришлось защищать город, который, благодаря, главным образом, его стараниям, уже находился в руках республиканцев. Он был вправе сказать, что будь командование монмаутским гарнизоном поручено ему, а не майору Трогмортону, роялистам вряд ли удалось бы снова овладеть этим городом. Трогмортон же, как человек или слишком малодушный, или, быть может, как изменник, отдал вверенный ему город почти без боя.

Все это очень смахивало на фарс, крайне досадный для парламента. В описываемое время происходили заседания образованного парламентом "провинциального комитета"; на этих заседаниях вырабатывались резолюции, имевшие целью отдачу под суд монмаутских мятежников и конфискацию их имений. И вдруг те же самые лица, жизнью и имуществом которых распоряжался этот комитет - на бумаге, явились перед ними вооруженные с головы до ног и крикнули им грозное: "Сдавайтесь! Вы в нашей власти!"

Никогда еще ни одно судебное заседание не бывало так внезапно прервано, ничей авторитет не бывал так смехотворно повержен, как в этот раз. Только что с важным видом заседавшие судьи, игравшие в приговоры к высшим мерам наказания и в конфискацию укрепленных замков и поместий, были захвачены, как малые дети на месте шалости. Богато и уютно обставленная комната заседания сменилась для них темной, сырой, лишенной всякого комфорта тюрьмой. Люди, стоявшие во главе власти, мгновенно превратились в жалких бесправных арестантов, какими они собирались сделать других. Разумеется, для роялистов это была тема пустого бахвальства и веселого глумления над противником, так легкомысленно попавшим впросак; но для последнего это были стыд и позор, не говоря уже о разочаровании и горечи.

Особенно скорбели об этом событии полковник Уольвейн и капитан Юстес Тревор.

- Жаль, - говорил сэр Ричард, мелкими глотками потягивая вино, - очень жаль, что я не знал о надвигавшейся опасности в то время, когда получил от Массея приказ идти сюда.

- А что же бы вы сделали, сэр Ричард, если бы знали? - полюбопытствовал Юстес.

- Разумеется, не послушался бы Массея и направил бы свои отряды в противоположную сторону - к Монмаутсу, - ответил Уольвейн.

- Да, действительно, жаль, что не пришлось вам так сделать. Это спасло бы несчастный город, - убежденно сказал Тревор.

- Конечно, - подтвердил Уольвейн. - Но у нас осталось утешение, что Монмаутс пал не по нашей вине. Дай Бог, чтобы нам с вами не о чем больше было горевать, Тревор. К несчастью, есть кое-что еще более близкое нашему сердцу. Подумать только, что наши невесты оставлены одни в Холлимиде. Это было прямым безумием со стороны мистера Поуэля.

- Да, мы с Вегой находили это очень рискованным, - заметил Юстес. Слишком тревожное время для таких неосторожностей.

- Вот и мы с Сабриной говорили то же самое, - продолжал его собеседник. Один мистер Поуэль ничего не хотел слушать. Его никак нельзя было убедить в существующей опасности. В конце концов, я и сам стал надеяться, что все обойдется благополучно. А теперь, после падения Монмаутса, мало ли что может случиться неожиданного? Я весь холодею при одной мысли об этом.

- Нам с вами, полковник, следовало бы как-нибудь принудить мистера Поуэля последовать за нами сюда вместе с дочерьми.

- О, это было совершенно невозможно! - воскликнул сэр Ричард. - Мало ли я старался уговорить его. На него тогда нашло такое упрямство, какое иногда он вообще проявляет, и тогда ничем нельзя переубедить его... Неприятно говорить в таком духе о почтенном человеке, которого мы, вдобавок, оба уважаем еще как нашего будущего тестя. Но нельзя и скрывать правды относительно кого бы то ни было. Когда на мистера Поуэля находит упрямый стих, никакая земная сила не в состоянии сдвинуть его с места. Никого и ничего он не боится в это время. Помните, как неустрашимо отнесся он к вашему кузену и к Ленсфорду, когда они явились к нему за сбором денег в пользу короля? Положим, за спиной у него в тот день были мы с нашими людьми. Но и без этого он все равно стал бы бравировать с королевскими агентами, если бы даже за ними стояла целиком вся их армия. Это такая упрямая голова, каких мало на свете.

- Да, это верно, сэр Ричард, - согласился Тревор. - Но такая бравада вполне достойна уважения.

- Так-то оно так, друг мой, но и отвага, доходящая до безрассудства, может навлечь на него и на всю его семью, включая и нас, будущих членов этой семьи, всякого рода бедствия, - возражал Уольвейн, задумчиво глядя в одну точку перед собой. - И у меня есть предчувствие, что в Холлимиде уже что-то происходит очень дурное, - упавшим голосом прибавил он.

- В каком смысле, полковник? - спросил Тревор, невольно заражаясь беспокойством своего начальника и друга. - Может быть, вам мерещится какая-нибудь особая опасность?

- Именно так. И эта опасность угрожает нашим милым невестам, - тем же тоном ответил сэр Ричард.

- Но какая и от кого?

- Вы лучше спросите: откуда? И я вам отвечу: из Монмаутса. Мне кажется, что роялисты, овладев этим местом, захотят прогуляться по Динскому Лесу и, кстати, посетить прославленный своей оригинальностью Холлимид. Вы понимаете, что в этом-то и кроется страшная опасность для тех, кто нам так безгранично дорог.

- Но ведь мистер Поуэль отправился уже за ними. Наверное, он поспел вовремя, и ваши опасения совершенно напрасны, сэр Ричард.

- Вовсе не напрасны, друг Тревор. Могло случиться, что он опоздал. Мало ли что бывает в пути! Если он успел добраться до своего поместья вовремя, то, конечно, ни одной лишней минуты не задержится там. Но относительно его своевременного прибытия туда я очень сомневаюсь. Ведь как назло случился такой ранний осенний паводок, который и мог задержать нашего милого упрямца на первых же шагах. Наверное, ему уже пришлось горько раскаиваться в том, что он не послушал наших добрых советов.

- Ну, Бог даст, этого не случится! - вскричал совсем приунывший Юстес. - Я не перенесу несчастья, на которое вы намекаете.

- И я также, - с глубоким вздохом проговорил сэр Ричард. - Будь Массей здесь, я отпросился бы у него в Холлимид, посмотреть, что там делается... Впрочем, - продолжал он, ударив себя рукой по лбу, как человек, осененный какой-то мыслью, - отчего бы мне не сделать этого и по собственной воле?

- А ведь и в самом деле, полковник! - подхватил сразу повеселевший Тревор. - Мы успели бы побывать там и вернуться назад еще до рассвета.

Сэр Ричард молчал, видимо, обдумывая успех такого предприятия. Но через минуту он вскочил на ноги и со свойственной ему решительностью проговорил:

- Рискну, чего бы мне это ни стоило! Едемте сию же минуту. Я возьму с собой собственный отряд, которым могу распоряжаться, как хочу. Эй, Губерт! крикнул он.

- Что угодно, полковник? - послышался бодрый голос преданного трубача, появившегося из передней.

- Беги скорее в казармы и труби нашим людям сбор! - распорядился сэр Ричард.

- Слушаю, полковник.

Схватив мимоходом в передней свою неизменную сигнальную трубу, Губерт в буквальном смысле слова бросился бежать к казармам. Он знал, что когда его полковник отдает приказание таким тоном, как сейчас, то нельзя медлить ни минуты.

- Тревор, - обратился сэр Ричард к своему капитану, - пошлите за Гарлеем и другими офицерами... Или, еще лучше, отправляйтесь сами за ними... Вы знаете, где они стоят?

- Знаю, полковник.

- Приведите их как можно скорее. Хорошо бы нам через полчаса быть уже в седлах.

Юстес вполне был с этим согласен и поспешил выйти из комнаты, а затем и из дома. Но лишь только он вышел на улицу, как тотчас же столкнулся с мужчиной и женщиной. В мужчине он сразу узнал сержанта Уайльда, а в женщине - разносчицу Уинифреду.

Появление здесь разносчицы, служившей вместе с тем и тайной вестницей, поразило Тревора. Он понял, что она недаром явилась сюда в разлив и, вероятно, шла к сэру Ричарду с делом, которое должно было находиться в связи с вопросом, так сильно волновавшим его и сэра Ричарда.

- А, здравствуй, Уинифреда! - воскликнул молодой человек в ответ на ее поклон. - Я и не знал, что ты в Глостере.

- Да она всего с четверть часа и находится здесь, капитан, - ответил за девушку сержант. - Я только что впустил ее в ворота. У нее есть к полковнику весточка от барышень.

- Да? Ну, пусть идет... Впрочем, сначала идите сами к полковнику, сержант, и доложите ему о ней.

Это было в порядке вещей. По военному уставу, никакое постороннее лицо не может войти к начальствующему офицеру без его предварительного разрешения. Роб, являясь военным, не подходил под это правило. Но, когда тот уже шагнул через порог в полковничью квартиру, Тревор, по какому-то внутреннему побуждению, последовал за ним.

- В чем дело, Уайльд? - осведомился сэр Ричард, увидев напряженное выражение лица вошедшего сержанта. - Благополучно ли на вашем посту?

- Вполне благополучно, полковник.

- Так какие-нибудь новости?

- Так точно, полковник, только не из добрых.

- Что же случилось?.. Где?

- Вести из Руардина или, вернее, из Холлимида.

Полковник с капитаном навострили слух. Никакое место на всем земном шаре не имело для них такого значения, как Холлимид, и ниоткуда оба так жадно не ждали вестей, как из этого местечка.

- Говорите скорее, сержант, что вам известно оттуда! - последовал приказ Уольвейна.

- Там расположился на стоянке отряд королевской конницы, полковник, докладывал Уольвейн.

- О Господи, вот беда-то! - вскричал побледневший, как смерть, Тревор.

Сэр Ричард тоже казался очень пораженным.

- Откуда вы это узнали? - спросил он сержанта.

- От Уинифреды, полковник.

- Разве она пришла оттуда?

- Так точно. Она перебралась вброд через разлив и находится здесь за дверями. У нее есть письмо от барышень.

- Приведите ее сюда скорее.

- Слушаю, полковник.

- Какое странное совпадение, Тревор! - обратился сэр Ричард к Юстесу, когда вышел сержант. - Роялисты уже в Холлимиде: случилось как раз то, чего мы боялись.

- Да, и я о том же сейчас думаю, - сказал Тревор. - Тем более основания нам поспешить туда.

- Чей это может быть отряд, как вы думаете, Тревор? Не Линджена ли?

- Роб говорит, что они там остановились. С какой же стати останавливаться Линджену так близко от его Гудрича? Вернее всего, это лорд Герберт или, быть может, даже...

- Да, Тревор, если это отряд не лорда Герберта, то кое-кого похуже... Ну, мы сейчас узнаем это от самой Уинифреды или из письма.

Дверь вновь отворилась, и в нее вошла вестница из Дин-Фореста в сопровождении сержанта. Промокшая насквозь одежда плотно облепила статную и классически очерченную фигуру великанши, а ее тяжело дышавшая грудь и горевшее румянцем лицо свидетельствовали о только что испытанных ею трудностях в пути.

- У тебя есть письмо ко мне, моя милая? - поспешил спросить Уольвейн, когда она, остановившись перед ним, почтительно поклонилась ему.

- Есть, ваша милость, из Холлимида.

С этими словами форестерка подняла руки к копне своих черных волос, вытащила спрятанную бумажную трубочку и вручила ее сэру Ричарду.

Тот не был удивлен таким видом записки. Он уже не в первый раз получал подобные записки из рук той же вестницы и таким же путем. Развернув привычным жестом записку, он поднес ее к свету лампы и быстро ознакомился с ее содержанием. Но вместо успокоения его тревога усилилась еще более.

- Уайльд, - скомандовал он, - живо в казармы! Поднимите весь наш эскадрон, чтобы он немедленно готовился в путь. Губерт, вероятно, уже там и трубит сбор. А вы подгоняйте людей... Тревор, - обратился он затем к Юстесу, передавая ему записку, - прочтите-ка это письмо. В нем есть кое-что, касающееся и вас.

Вручив молодому человеку записку, он стал расспрашивать Уинифреду, что она видела и слышала в Холлимиде. Между тем Юстес пожирал глазами следующие строки:

"Сообщаю вам, дорогой Ричард, дурные вести. Явился принц Руперт с отрядом королевских кавалеристов, человек около двухсот. Прибыл только что, под вечер, и намерен остаться на ночь, под предлогом дождаться нашего отца. Надеюсь, отец без вас не поедет домой. Боюсь, что в том случае, если он все-таки уехал сюда один, роялисты захватят его. В свите принца находятся ужасный Ленсфорд и Реджинальд Тревор. Посылаю к вам Уинифреду с этим письмом. Подробности она передаст вам устно. Не могу тратить лишнее время на писание... Дорогой Ричард, спешите к нам на помощь, если можете".

Внизу была приписка, сделанная другой рукой:

"Милый Юстес, мы в большой опасности!"

Подписей не было. Да в них и не нуждались те, кому были адресованы эти краткие, но многозначительные строки.

- Прочитали, Тревор? - спросил Уольвейн, видя, что глаза его молодого друга замерли на последних строчках, приписанных рукой Веги.

- Прочитал, сэр Ричард, - ответил молодой человек, проводя рукой по лбу и как бы отгоняя засевшее в мозгу тяжелое впечатление. - Да, чего мы боялись, то и случилось. Надо скорее поспешить на помощь... Только бы поспеть вовремя!

- Поспеем! - уверенно сказал сэр Ричард. - Одевайтесь скорее!

Немного спустя оба офицера, наскоро расспросив вестницу о самом важном, уже были в казармах, откуда во главе своего эскадрона направились к выезду из города.

Глава XXXI

ОПОЗДАЛИ!

Поднявшаяся луна то и дело скрывалась за бежавшими по небу темными облаками, и тогда на земле вновь наступал полный мрак. Но в промежутках между затемнениями было достаточно светло.

В один их таких светлых промежутков конница полковника Уольвейна, отличавшаяся зелеными мундирами и петушиными перьями на шляпах, быстро поднималась от Мичельдина в нагорную часть Дин-Фореста.

Благополучно переправившись через разлив, эскадрон галопом примчался в Мичельдин. Там, не слезая с лошадей, офицеры навели справки о мистере Поуэле и узнали, что он в послеобеденные часы проезжал через этот городок, один, верхом и, по-видимому, очень торопился.

"Ну, значит, он теперь в руках роялистов", - пробормотал себе под нос сэр Ричард и снова пустился в путь.

Пользуясь тем, что начинался крутой подъем в гору, по которому можно было ехать только шагом, сэр Ричард вступил в беседу с Юстесом, ехавшим рядом с ним.

- Ах, как жаль, - начал он, - что в письме не указано точное число кавалеристов, нагрянувших в Холлимид. Сабрина пишет: "человек около двухсот". Это очень неопределенно...

- А что говорила о численности их разносчица? - спросил Юстес. - Ведь вы расспрашивали ее.

- Она тоже не могла сказать ничего, кроме того, что кавалеристы окружили и заняли всю усадьбу и что их много. Таким образом, мы только на месте можем узнать, со сколькими саблями нам придется иметь дело.

- Лишь бы было с кем скрестить шпаги, - заметил Юстес.

- Уж не думаете ли вы, что незваные гости успеют убраться до нас? спросил не без тревоги сэр Ричард.

- Опасаюсь этого, - ответил Юстес. - Мистер Поуэль должен был вернуться домой под вечер. Наверное, роялисты захватили его в плен. После этого им незачем было и оставаться в Холлимиде.

- Но почему же? - возражал сэр Ричард, продолжая, однако, волноваться. Если они явились из Бристоля, - а это ведь не так близко, - то должны порядком устать и пожелать провести ночь на отдыхе. Мне думается, они именно из Бристоля.

- А мне думается, что принц пожаловал из Монмаутса, - возражал, в свою очередь, Юстес. - Наверное, его привлек туда свершившийся переворот. И если он действительно явился в Холлимид из Монмаутса, то, забрав, кого нужно, в плен, теперь мог уже вернуться и назад: Монмаутс не так далеко от Холлимида, как Бристоль.

- Если вы правы, друг мой, то нам предстоит большое разочарование, и эта ночь будет для нас очень горькой! - заметил после некоторого размышления сэр Ричард. - Если принц уже покинул Холлимид, то, разумеется, в сопровождении не только самого мистера Поуэля, но и его дочерей... Гм!.. Да! Руперт, Ленсфорд да ваш милейший кузен - хорошая, нечего сказать, компания! Ни один из них не упустит случая "позабавиться", как они это называют, с беззащитными женщинами! Ваш кузен еще особенно рад будет возможности насолить вам почувствительнее. Вы во многих отношениях стали ему поперек горла.

- Да, это верно, - согласился Юстес. - Я знаю, что мне еще предстоит скрестить с ним оружие, и тогда я уж окончательно "перейду ему дорогу". Мы клятвенно обещали друг другу, что при первой же встрече на поле сражения будем биться без пощады. Если по его вине случится что-нибудь недоброе с Вегой, то, клянусь, я ни за что не пощажу его!

- И хорошо сделаете, друг Тревор. Я уверен, что вам недолго придется ждать этой встречи.

- Стало быть, вы все-таки убеждены, что принц еще в Холлимиде? - с живостью спросил Юстес.

- Скорее, рассчитываю на это, - ответил сэр Ричард. - Рассчитываю же я потому, что Руперт, как известно, большой любитель пображничать, Ленсфорд тоже. В Холлимиде же такие хорошие погреба и кладовые. Наедятся всласть, напьются и не захотят, а то и прямо будут не в состоянии двинуться с места до утра. Это тем более возможно, что они не ожидают никаких сюрпризов, например, вроде нашего появления среди них и, уверенные в полной безопасности, наслаждаются за обильно уставленным столом.

- Ну и пусть наслаждаются хоть до утра или, лучше сказать, - до нашего прибытия! - воскликнул Юстес.

- Да, если мы их застанем в Холлимиде, то в эту ночь там прольется не одно вино! - глухо проговорил сквозь стиснутые зубы сэр Ричард. - А, друг Ленсфорд! - в порыве жгучей ненависти продолжал он, - вы думаете, я забыл вас? Нет! И клянусь вам, что если суждено с вами встретиться в эту ночь, то она будет для вас последней!

Угроза была вызвана, главным образом, прежними намеками Сабрины на дерзкое отношение к ней Ленсфорда, подтвержденными ею в только что полученном сэром Ричардом письме выражением "ужасный Ленсфорд". Такое выражение доказывало, что девушка очень опасается этого человека.

Юстес Тревор также горел желанием сдержать свое обещание относительно двоюродного брата; и он тоже надеялся свести последние счеты с Реджинальдом именно в эту ночь. Горе Реджинальду, если он осмелится хоть одним словом или даже взглядом оскорбить Вегу! Не ждать ему тогда никакой пощады, как бы он ни умолял об этом!

Во время этих внутренних волнений сэра Ричарда и его спутника они очутились на том самом месте, где два года тому назад произошла их первая встреча, начавшаяся ссорой и окончившаяся дружбой. С признательностью судьбе вспомнили об этом всадники, но с совершенно другим чувством - их кони. Под единодушным впечатлением происшедшего эти чувствительные четвероногие вдруг остановились как вкопанные и, обернувшись друг к другу мордами, принялись яростно фыркать и бить копытами землю, словно собираясь вступить в бой. Это было тем более странно, что они, подобно своим хозяевам, жили в большой дружбе между собой.

Рассмеявшись над этой курьезной демонстрацией, друзья потрепали своих коней по крутым шеям и успокоили их уверением, что им, коням, нет никакой надобности ссориться, потому что этой надобности не имеется и у их хозяев. Умные животные поняли, радостно заржали и с удвоенной энергией поскакали дальше.

Этот маленький инцидент, наверное, послужил бы темой для новой оживленной беседы между всадниками, если бы в эту минуту их внимание не было отвлечено другим обстоятельством. В стороне Руардина они вдруг заметили на небе какой-то яркий отблеск, который никак не мог быть приписан лунному свету. Этот отблеск даже усилился, когда луна снова исчезла в покрывавших ее бродячих тучах. Нетрудно было догадаться, что это - зарево пожара.

- Дом горит! - вскричал один из солдат, показывая в ту сторону.

- Может быть, не дом, а просто стог сена, - заметил другой.

- Какое тут сено! - кричал третий. - Зарево такое большое, словно горит целый город!

- В этой стороне нет города, кроме Руардина, куда мы и едем, - послышалось чье-то возражение.

- Так разве по этой причине Руардин не может гореть? - иронизировал первый солдат. - Должно быть, горит церковь...

- И отличное бы дело, если так! - воскликнул один ярый пуританин. - Всем этим папистским церквам со всеми их алтарями да статуями сразу превратиться в мусор! Эти церкви с их причтом - прямая пагуба для страны. Духовенство заодно с этими пакостными роялистами - значит, идет против парламента и народа.

- Верно, товарищ! - отозвался другой такой же завзятый противник папизма. - Если окажется, что это горит не церковь, то давайте подожжем ее, когда доедем до нее. Надо же, наконец, покончить с этим злом.

Предложение это было встречено хором сочувствующих голосов. Ехавшие во главе отряда не вслушивались в обмен мнений своих рядовых, а вели свой разговор.

- Что-то горит, - сказал сэр Ричард. - Должно быть, близ Руардина, по ту его сторону.

- А я опасаюсь, что... - начал было Юстес, но от волнения не мог продолжать и только прошептал со вздохом: - О, Господи!

- Что вы хотели сказать, Тревор? Договаривайте! - с тревогой вскричал сэр Ричард. - Уж не думаете ли вы, что горит Холлимид?.. Да, в самом деле, похоже... Зарево правее Руардина... Эй, шевелись живее! - скомандовал он, обернувшись к отряду, и прибавил про себя: - Авось, Бог даст, поспеем, чтобы спасти...

Но и он не мог договорить по той же причине, что и Юстес.

В глубоком молчании отряд пронесся через погруженный в крепкий сон Дрейбрук, переправился через узенькую речку, быстро поднялся по отлогой извилистой дороге у подошвы Руардин-Хилла и остановился для минутной передышки лишь в Руардине. Этот городок, подобно Дрейбруку, также был погружен в мирный сон, но никакого пожара в городке не было.

Снова пустились в путь и, отъехав на некоторое расстояние от Руардина, все убедились, что горит действительно Холлимид. Всадники еще более усилили бег своих коней и неслись точно на крыльях, стараясь не отставать друг от друга. Когда достигли, наконец, парка, всем бросились в глаза уже догоравшие остатки живописного усадебного дома, основанного еще во времена Тюдоров. Но ни на пожарище, ни вокруг него не было ни одной живой души.

Сэр Ричард и Юстес Тревор замерли в ужасе.

- Ну, здесь нам делать нечего! - с горечью выговорил, наконец, сэр Ричард. - Злодеи подожгли усадьбу и увели с собой в плен всех ее бывших владельцев... Вдогонку за ними! - с такой силой рявкнул он, что некоторые из лошадей испуганно взвились на дыбы и шарахнулись в сторону.

И тем же путем, каким ехал сюда, отряд понесся назад. Однако, куда же именно направить преследование? Роб Уальд был послан отыскать следы уходившего из усадьбы эскадрона принца Руперта. Эту задачу он выполнил быстро. Вернувшись к своему полковнику, дожидавшемуся во главе отряда на перекрестке, он доложил, что следы ведут к Дрейбруку.

- Стало быть, и к Мильчедину. Почему же мы в таком случае не встретились с ним, когда ехали сюда? - изумился сэр Ричард.

- Это объясняется очень просто, полковник, - сказал Роб. - Весь лес изрезан боковыми тропинками, причем некоторые из них короче большой дороги. Должно быть, такой тропинкой он и ехал.

- Может быть. Но через Дрейбрук и Мичельдин дорога идет, насколько мне известно, только на Глостер. Неужели этот разбойничий атаман не боится идти в область, занятую нами? - недоумевал Уольвейн.

- Он может миновать ее, - возразил сержант. - Возле Эбенхолла путь разветвляется: один идет в сторону Глостера, а другой - в сторону Уэстбери, где Руперт найдет уже своих.

- Да?.. Ну, хорошо, увидим, - проговорил Уольвейн и прибавил, - поезжайте вперед, сержант, и ведите нас по следам врага. Дай Бог, чтобы мы настигли его хоть при переправе через одну из рек!

Глава XXXII

БОЙ СРЕДИ ПАВОДКА

Между тем принц Руперт во главе своего эскадрона уже подъезжал к переправе через Северну при Фремилоде. Ближайшая переправа при Уэстбери оказалась настолько неудобной и рискованной из-за своей близости к Глостеру, что пришлось направиться к другой. Это затягивало и затрудняло путь, но было безопаснее. Ленсфорд прекрасно понимал, что можно ожидать погони со стороны полковника Уольвейна. Наверное, до него уже донеслась весть о посещении им, Ленсфордом, и принцем Рупертом Холлимида. Получив эту весть, полковник тотчас же должен был поспешить со своим отрядом на помощь обитателям Холлимида. Побывав же там и увидев одно лишь пожарище, зеленая конница форестерцев скачет теперь по следам багряной королевской. Может быть, преследователи подумают, что Руперт переправился через разливавшуюся Северну при Уэстбери, и захотят сделать то же самое. Но это будет их погибелью: вода в том месте так глубока, стремительность ее так велика, что сунувшиеся в нее сгоряча лошади не в силах будут с ней бороться.

Принц Руперт хотя и согласился с доводами Ленсфорда, но с очень тяжелым сердцем решился следовать к другой переправе. Ему хотелось как можно скорее достичь Берклея, где он мог бы укрыться со своими пленниками, а главное - с пленницами. Он тоже был полностью уверен, что за ним погонится полковник Уольвейн, чтобы отбить у него лакомую добычу. К чести этого развращенного немецкого принца нужно сказать, что он отнюдь не страдал трусостью; напротив, он был одним из храбрейших среди роялистов. Но голова его отяжелела после чересчур усердного возлияния за ужином, и ему очень хотелось хорошенько выспаться вместо того, чтобы скакать ночью сломя голову по горам и оврагам, лесам и перелескам, переправляться через разбушевавшиеся реки и ждать встречи с полудикими форестерцами. Все это вовсе не улыбалось принцу, и он очень нервничал.

Но вот добрались, наконец, до переправы при Фремилоде, находившейся милях в двух выше уэстберийской. Ввиду того, что эта переправа должна была отнять много времени, принц распорядился оставить на берегу арьергард, настолько сильный, что в случае надобности он мог бы отбить преследователей. Для этого пришлось использовать треть всего отряда. В той трети, которая следовала непосредственно за командирами, находились и холлимидские пленники. Все они, не исключая дам, были закутаны в длинные военные плащи с опущенными на лица капюшонами; это было сделано для того, чтобы скрыть их от взоров возможных встречных. Пленники сидели на лошадях, которыми сами и управляли, но были так стеснены по сторонам конвоирами, что у них не могло явиться и мысли о побеге.

Командовать арьергардом было поручено Реджинальду Тревору. Поместившись среди деревьев, спускавшихся с горных высот до самой реки, Тревор мог видеть приближение неприятеля с тыла, не будучи сам им замечен, и это давало ему некоторое преимущество. Он должен был сдерживать преследователей до последней возможности, не думая ни о себе, ни о своем отдыхе, во имя главной цели благополучной переправы принца и Ленсфорда с пленниками. В случае же отсутствия погони арьергард мог переправляться сам по сигналу со стороны авангарда, когда тот окажется уже в безопасности на противоположном берегу.

Никто из офицеров принца Руперта не подходил более для охраны переправы, чем Реджинальд Тревор. Он отлично знал местность, примыкавшую к его родовым владениям, и отличался большим мужеством и стойкостью. Но, к несчастью принца, он не знал, что творится в душе и сердце этого офицера.

А сердце Реджинальда Тревора было в тревоге с самого отъезда из Бристоля. Капитан знал, куда и зачем едет принц, и это страшно мучило его. Не менее беспокоила его и необходимость рекомендовать этого принца той самой девушке, которую он сам, Реджинальд, не переставал любить и которую Руперт намеревался превратить в игрушку своей мимолетной прихоти. Теперь же вдобавок на него была возложена и обязанность помогать высокородному повесе вести эту девушку туда, где она могла лишиться чести и всех своих надежд на будущее.

Раньше очень испорченный в среде роялистов, которая была школой всяческого разврата, Реджинальд в последнее время словно переродился, став таким же, каким был в дни своего юношества в родительском доме. И это чудо свершила любовь к этой девушке. Неужели же он мог равнодушно присутствовать при ее позоре и даже быть участником и пособником в нанесении ей этого позора?

Стоя на своем посту и следя за переправой авангарда через разлив, он испытывал противоречивые чувства. В нем боролись две обязанности - обязанность честного человека и долг службы, и это приносило ему большие мучения.

Наконец, повинуясь голосу совести, превозмогшему голос службы, он выдвинул свой отряд прямо на берег, без всякого прикрытия, и отдал приказ держаться на месте и не открывать стрельбы без его команды. Потом он медленно отъехал один назад по только что пройденной дороге и, шагах в пятидесяти от места стоянки отряда, остановился. Этот маневр показался солдатам странным; но так как они не слыхали распоряжений принца и были твердо уверены в преданности своего капитана королю, то подумали, что он действует по каким-нибудь тактическим соображениям.

Между тем, в сущности, Реджинальд изменился не только в нравственном, но и политическом смысле. Эта перемена была так глубока, что он готов был пасть первым в бою с ожидаемыми преследователями, лишь бы был уничтожен весь конвой принца Руперта, а уводимые им пленник и пленницы были спасены. Приглядевшись поближе к грязной оборотной стороне "блестящего" роялизма, он почувствовал к нему такое же непреодолимое отвращение, какое побудило и его двоюродного брата, Юстеса, покинуть роялистов.

Теперь, в особенности в последний день, отвращение это достигло такой силы, что сделало из прежнего ярого роялиста такого же ярого республиканца, мечтавшего о том, чтобы сбросить с себя опротивевший ему королевский мундир, которым раньше он так гордился. Он очень жалел о том, что не сделал этого до сих пор, отстав где-нибудь по дороге сюда, например, в Мичельдине. Там представился удобный случай. Стоило ему войти в первый попавшийся дом и заявить о своем намерении: его встретили бы с распростертыми объятиями и помогли бы ему присоединиться к парламентским войскам.

Напряженно вслушиваясь, не раздастся ли в ночной тиши шум погони со стороны Уэстбери, Реджинальд молил судьбу, чтобы его желание осуществилось. Как был бы он счастлив, если бы вдруг из-за поворота дороги показался несущийся отряд зеленой конницы и раздался ее грозный военный клич: "Бог и парламент!" Только одно и могло еще спасти Вегу. Но нужно, чтобы это случилось вовремя, немедленно; через какой-нибудь час прекрасная девушка будет уже за крепкими стенами Берклей-Кессля, куда и он должен будет последовать, лишенный всякой возможности помочь несчастной жертве. Там он даже ценой своей жизни не будет в состоянии спасти ее. Да, теперь, под влиянием чар любви к Веге, прежний себялюбивый Реджинальд Тревор охотно отдал бы за эту девушку свою жизнь.

Кругом царила глубокая тишина. Шумели только воды, да изредка слышался крик ночной птицы, устроившейся на ночлег в ветвях деревьев. Стучали копыта и бряцали удила лошадей. Шумела в воде переправлявшаяся часть конницы. На далекое же расстояние кругом все было погружено в безмятежный ночной покой.

Так прошло немного времени. Вдруг донесшийся издали смутный гул заставил Реджинальда встрепенуться и напрячь слух. Сиявшая в эту ночь луна ярко освещала красивое и мужественное лицо молодого человека. Посторонний наблюдатель мог бы заметить теперь на этом лице, до сих пор таком печальном, и в его открытых блестящих глазах радостное выражение.

Как принц Руперт со своими друзьями опасался погони со стороны Уольвейна, так Реджинальд Тревор желал ее. Он был уверен, что пленницы через кого-нибудь из своих людей или преданных друзей из среды местного сельского населения ухитрились сообщить сэру Ричарду о грозной опасности для них. Получив об этом известие, храбрый полковник, конечно, ни минуты не промедлит и со своим отрядом сейчас же бросится на помощь к своей невесте и ее сестре. Догадавшись, что принц забрал в плен всю семью Поуэля и, поджегши усадьбу, с этой живой добычей поспешил назад в один из своих городов, сэр Ричард попытается догнать его и отбить обратно драгоценную добычу. Иначе не могло и быть. И вот теперь эта погоня действительно уже приближается.

Убедившись в том, что не ошибся в своих ожиданиях, Реджинальд вернулся к своим драгунам, но в полной нерешительности: сдаться сразу неприятелю или до конца исполнить принятое на себя обязательство защищать честь флага, которому служил столько времени? Заметили и солдаты приближение погони, приготовив мушкеты, ожидали команды открыть огонь, - но ожидали напрасно. Даже тогда, когда зеленая конница была уже совсем близко и по всей окрестности разнесся ее бодрящий клич: "Бог и парламент!" - Реджинальд Тревор молчал и не делал никаких распоряжений для обороны.

Положим, солдаты были довольны бездеятельностью своего начальника. Они видели, что противник во много раз превосходит их своей численностью. Схватиться с таким сильным неприятелем - значило идти на верную и бесславную смерть. Поэтому гораздо лучше, если начальник крикнет: "Прощу пощады!" - тогда и они охотно присоединят к его голосу свои голоса.

Их желание исполнилось немного спустя, когда оба отряда сошлись лицом к лицу.

Впереди зеленых кавалеристов сэра Ричарда Уольвейна летел Юстес Тревор с обнаженной саблей в руке. Он первый узнал своего кузена в командире неприятельского отряда и несся прямо на него. Едва успев обнажить свою саблю Реджинальд, как она уже с громким лязгом скрестилась со шпагой Юстеса.

- А, наконец-то! - весь дрожа в пылу воинственности вскричал Юстес. Наконец-то мы встречаемся с оружием в руках и можем выполнить свой уговор. Исполняя его, я кричу вам: "Без пощады!"

- А я, - ответил Реджинальд, - кричу: "Прошу пощады!"

Пораженный этой неожиданностью, Юстес поспешно опустил оружие и спросил:

- Как мне понимать ваши слова, капитан Реджинальд Тревор?

- Понимайте их, капитан Юстес Тревор, в том смысле, что я не служу больше ни принцу, ни королю, а с этой минуты посвящаю себя и свое оружие на службу парламенту, - пояснил Реджинальд.

- О, да благословит тебя Бог, дорогой Редж! - мгновенно переменив свой враждебный тон на сердечный, произнес обрадованный Юстес и протянул кузену руку. - Какое счастье... Я думал, мы встретимся, как враги, а ты вот как...

- Ну, я-то едва ли стал бы убивать тебя, но предоставил бы тебе удовольствие разрубить меня на какие угодно мелкие части, - с улыбкой заметил Реджинальд.

- Разве?.. Да ты совсем изменился, Редж, прямо до неузнаваемости! Что такое случилось с тобой?.. Впрочем, теперь не время для таких разговоров...

- Действительно, не время, Юст. Видишь, как улепетывают принц Руперт с Ленсфордом и со своими пленниками...

- Вижу. Ну, мы их немножко подзадержим... Ты ведь теперь с нами, Радж?

- Конечно, с вами, Юст. Соединим наши отряды - мой, как мне кажется, ничего не имеет против этого, хотя бы из одного чувства самосохранения, - и готов мчаться вслед за разбойниками!

Подоспевший в это время сэр Ричард решил, что лучше хоть для видимости обезоружить королевских драгун арьергарда, хотя на его вопрос те заявили, что давно уже думали оставить короля и только ждали удобного случая сделать это. Сержант Роб Уайльд отобрал у всех красномундирников оружие и поместил их в середине собственного эскадрона. После этого вся объединенная кавалерия бросилась в воду, вдогонку за принцем.

Шум новой переправы заставил оглянуться задние ряды передового отряда принца Руперта. Смутно различив в полумраке очертания коней и всадников, драгуны авангарда подумали, что их нагоняют товарищи арьергарда и крикнули:

- Наши бегут с берега.

Крик этот, передаваемый из ряда в ряд, быстро достиг слуха принца.

- Бог мой! - вскричал он на своем пестром жаргоне, обернувшись назад, что бы это могло значить, полковник? Почему арьергард следует вслед за нами, не дождавшись сигнала с нашей стороны? Как вы думаете?.. Потом, смотрите, разве такое огромное количество людей было оставлено с Тревором?.. Уж не круглоголовые ли это?.. Но как они тогда могли ускользнуть от арьергарда?

- Едва ли это наши, ваше высочество, - отвечал Ленсфорд, всматриваясь в густые колонны, имевшие явное намерение следовать за ними по пятам. - Это что-то другое... Можно предположить только, что круглоголовые захватили врасплох Тревора с его отрядом, и притом так ловко, что он не мог оказать никакого сопротивления, и всех наших забрали в плен, а теперь вот хотят преследовать и нас.

Пока принц и Ленсфорд с недоумением переговаривались, погоня приближалась; даже стали слышны крики: "Бог и парламент!" До противоположного берега было довольно еще далеко, да и вообще показывать спину настигающему неприятелю не в обычае храбрых людей. Лучше обернуться к врагу лицом и встретить его как подобает, с оружием в руках.

Принц повернул свой отряд обратно; отряд полковника Уольвейна приближался. Встреча произошла приблизительно посередине разлива. Лошади стояли в воде по брюхо, хотя под их ногами и была шоссейная дорога, так как по обе стороны ее вода была еще глубже. Появившаяся в это время луна освещала необычную картину боевой схватки двух кавалерийских отрядов в воде.

Первый же натиск "зеленых" был настолько силен, что роялисты сразу понесли большие потери. Красномундирники один за другим валились с коней, пораженные метким сабельным ударом или пулей. Некоторое время спустя весь отряд принца дрогнул и подался назад. Многие из красномундирных солдат стали искать спасения вплавь.

С обнаженной саблей в руке и грубой бранью принц Руперт прокладывал себе путь в расстроенных рядах своих драгун; рубя направо и налево, он старался пристыдить, устрашить, остановить бегущих. Но тут он вдруг очутился лицом к лицу с человеком, одно имя которого наводило на него, самого храброго бойца, панический ужас, - с сэром Ричардом Уольвейном, с которым ему и пришлось скрестить оружие.

Первый удар сэра Ричарда был ловко парирован принцем, но при втором сабля Руперта была выбита у него из рук и, описав при лунном свете широкую дугу, с плеском упала в воду. Это был тот же самый прием, которым Уольвейн некогда обезоружил Юстеса Тревора.

Со страшным проклятием Руперт выхватил из кобуры пистолет и направил было его в противника. Но в это время перед ним выросла фигура другого человека, которого ему еще приятнее было бы лишить жизни.

- А! Подлый изменник! Гнусный ренегат! - с пеной у рта прохрипел принц. Это вы предали нас врагу... Получайте же за это!

И принц выстрелил, но не в сэра Ричарда, а в Реджинальда Тревора и вышиб его из седла. На смену одному Тревору перед принцем возник другой, стремившийся нанести ему удар в грудь шпагой.

Между тем сэр Ричард увидел Ленсфорда, с которым ему, главным образом, и хотелось схватиться. Однако трусливый Ленсфорд был не из тех, которые способны сохранять самообладание при виде явной опасности. Притом он знал, что в части владения оружием он совершенно бессилен по сравнению с Уольвейном. Боясь за свою шкуру, абсолютно не дорожа своей честью, этот малодушный человек вдруг круто повернул своего коня и, показав сэру Ричарду спину, исчез у него из глаз в общей сумятице. Его примеру последовал и принц, обезоруженный Юстесом Тревором, не успевшим взять его в плен.

Вообще, красномундирники все до одного или спасались бегством, или просили пощады и сдавались в плен. Часть же их была перебита или утоплена. Храбрые форестерцы продвигались вперед, пока не добрались до пленников принца Руперта, оставленных своими конвоирами посреди воды на произвол судьбы.

- Сабрина!.. Ричард!.. Вега!.. Юстес!

Четыре радостных голоса произнесли эти имена одновременно, сопровождаемые нежными прилагательными: "милая" и "милый", "дорогая" и "дорогой". Других слов не находилось. Но не время было сейчас предаваться дальнейшим излияниям. Сэр Ричард хотел завершить начатое Юстесом Тревором - взять в плен принца Руперта, что было бы большой политической победой, перевешивавшей все личные интересы.

Но этому делу не суждено было свершиться. Руперт и Ленсфорд уже успели перебраться через паводок и скрыться вдали. Долго еще в их ушах звенели позорные прозвища и насмешки, которыми их осыпал преследовавший противник. Впрочем, их, этих аристократов-выродков, это мало смущало. Совесть, честь, чувство собственного достоинства давно уже были потеряны ими в буйных оргиях и диком пьяном разгуле. Они только радовались, видя себя уцелевшими для новых оргий и преступлений...

Немало было совершено и других преступлений принцем Рупертом, хотя ему после описанных событий и не пришлось долго поцарствовать в Бристоле. Этот город вновь подвергся штурму и на этот раз уже со стороны человека, которому было суждено сделаться впоследствии законодателем всей Англии и озарить ее светом свободы и блеском истинной славы.

Этот человек был Оливер Кромвель. Когда он, явившись под Бристолем, крикнул: "Сдавайтесь!" и не голосом, сомневающимся в успехе, а твердым и властным, принц Руперт немедленно исполнил это требование, спасая свою жизнь. Вместе с жизнью великодушный победитель даровал ему свободу и беспрепятственный отъезд из города со всем его имуществом в сопровождении его собутыльников и всякого рода прихлебателей и паразитов.

Одновременно в соседнем Глостере происходило событие еще более приятное для пера бытописателя. Там, перед алтарем собора свершалось торжественное бракосочетание четырех любящих пар: Сабрины Поуэль с полковником Ричардом Уольвейном, Веги Поуэль с капитаном Юстесом Тревором, Уинифреды с сержантом Уайльдом и Гуензсианы с трубачом Губертом. Последняя парочка тоже давно уже тяготела друг к другу, хотя у автора и не было случая сообщить об этом читателю.

Среди стольких сияющих счастьем лиц особенно бросался в глаза грустный вид Реджинальда Тревора. Он не был убит в сражении при Фремилоде, а только ранен. Вовремя спасенный сержантом Уайльдом и перевезенный в Глостер, он быстро оправился от тяжелой раны. Сердечная же его рана была настолько глубока, что он едва ли мог надеяться на ее скорое исцеление. Зато внутренне он все более и более очищался от наносной грязи. Но он смирил себя до такой степени, что смог даже оказать честь своему счастливому сопернику-кузену, присутствуя у него на свадьбе. В сущности, это было для Реджинальда равносильно принесению самого себя в жертву другому.

В числе публики, смотревшей на церемонию бракосочетания четырех пар, находилась и Кларисса Лаланд. Разумеется, она смотрела на все это не с добрым чувством. Обманутая в своих ожиданиях относительно Юстеса Тревора, она сама навязалась принцу Руперту, но быстро ему надоела, как все другие предметы его мимолетной прихоти, и была им брошена. После этого она стала ловить в свои сети других вельмож со звонкими титулами и блестящим общественным положением. Раз нельзя было удовлетворить сердечное влечение, "нужно было удовлетворить хотя бы тщеславие". Но пока ей не удавалось и это: слишком уж избалована, своенравна и сварлива была эта красавица для того, чтобы надолго привязать к себе даже самого снисходительного к красавицам мужчину.

Тотчас же после свадьбы своих дочерей мистер Поуэль избавился от своего довольно значительного имения и переселился за океан, в страну истинной свободы, пышно процветающую теперь под своим звездным знаменем. За ним охотно последовали все его близкие: дочери с мужьями и друзья: сержант Роб Уайльд и трубач Губерт с женами, и даже Джек-Прыгун. Дружескими убеждениями всех этих добрых людей, составивших как бы одну тесно сплоченную семью, удалось заставить вступить в их среду и Реджинальда Тревора. С большим трудом он заставил себя смотреть на Вегу только как на любимую сестру. После же его годичного пребывания в Америке судьба сжалилась над ним и послала ему жену в лице прелестного отпрыска других английских поселенцев. Он успокоился и зажил тихой семейной жизнью.

Если бы наши друзья остались на родине, они тоже подверглись бы участи всех истинных борцов за свободу н величие Англии, то есть беспощадным гонениям и гибели. В развернувшихся вскоре после их отъезда в Америку кровавых событиях, имевших своим последствием страшнейший из всех позоров Реставрацию, уцелели только те низкие трусы и предатели, которые вовремя опускались на колени перед так называемым "веселым монархом", Карлом Вторым, и постыдно умоляли это развращенное чудовище о пощаде...

В виде заключения нам осталось сказать несколько слов еще об одном "герое", игравшем видную роль в нашем повествовании, о принце Руперте. Одно время он довольно успешно занимался пиратством в морях Западной Индии, затем был призван Карлом Вторым обратно в Англию. Сделавшись там генерал-адмиралом королевского флота, осыпанный всяческими почестями и благами, он достиг глубокой старости и после своей "мирной" кончины был похоронен с особенной пышностью и торжественностью как "лучший и преданнейший друг короля". Хотя он и занимался убийствами и грабежами, но все-таки был отпрыском королевской династии...

1 Главный надсмотрщик за арестантами, тюремный староста. (Прим. переводчика)

Реклама на сайте