«Приключения в стране тигров»

Буссенар Луи Анри Приключения в стране тигров

Глава I

Детские слезы. — Переводчик. — Жертва Людоеда. — Подвиги старого тигра. — Пятьдесят человек в полгода. — Неожиданный мститель. — Фрикэ, парижский гамен. — Послание. — Закладная под тигровую шкуру. — Тигр, который любит человека… есть. — Не судите по наружности. — На охоте. — След. — По джунглям. — Под высокими деревьями. — Поляна. — Человеческие останки. — Мясной склад Людоеда.

— Не плачь. Ну, не плачь же! Лучше расскажи мне, что с тобой стряслось. Может быть, найдется для тебя утешение. Как жаль, что здесь нет ни одного базара игрушек, а то бы я купил тебе барабан, либо рожок, либо бильбоке {Игрушка с привязанным к палочке шариком, который подбрасывается и ловится на острие.} — и вмиг бы успокоил.

Ребенок не понял слов, но почувствовал всю ласковость тона, которым они были сказаны. Он с серьезным видом поднял на иностранца свои черные глаза и продолжал лить слезы — без слов, без рыданий, даже без вздохов.

По этим безмолвным слезам иностранец догадался, что горе у ребенка не детское, а настоящее, большое, серьезное горе.

— Слушай, — продолжал он, — так нельзя. Кричи. Ори. Катайся по земле или что-нибудь в этом роде, но только не плачь такими тихими слезами. Никогда ничего подобного не видел. Ты плачешь, как мужчина. От этого меня всего переворачивает. Впрочем, я и сам не так уж давно ношу усы и не забыл, что у ребенка иногда может быть и серьезное… о, очень серьезное горе. Ну, а вы, прочие, не может ли кто-нибудь из вас поговорить со мной по-французски или хотя бы по-английски? По-английски я еще с грехом пополам могу, а уж по здешнему — не взыщите. Не успел выучиться. Только что приехал в Бирму из Парижа. Не ближний свет.

— Я могу, — раздался голос из толпы человек в двадцать мужчин, женщин и детей. — Мальчик плачет действительно от большого горя. С ним случилась ужасная беда.

К путешественнику подошел высокий индус, бронзовый, как дверь пагоды, и тощий, как факир. Голову украшала громадная белая чалма. Он отдал честь по-военному и прибавил:

— Здравствуйте, сударь.

— Здравствуйте, друг. Вы говорите по-французски и притом хорошо. Где вы научились? Ведь здесь берега Иравадди, в глубине независимой Бирмы.

— Я индус, французский гражданин, из Пондишери. Я служил при губернаторе. Умею обращаться с оружием, знаю кухню. Охотно готов служить вам. Французов люблю, а англичан ненавижу.

— Что же ты здесь делаешь, прости за нескромность?

— Так себе… гуляю.

— Ну, это не Бог весть какое занятие. Если у тебя нет в виду ничего другого, то отправляйся со мной. Я пробираюсь в Мандалай, а может быть, и дальше. Ты будешь моим переводчиком. Вознаграждением останешься доволен, за это ручаюсь. Согласен?

— С удовольствием, сударь. Я очень рад.

— Превосходно. Приступай же к обязанностям и объясни мне, почему плачет этот мальчик.

— Ах, сударь, это такая грустная история. Яса был один сын у матери, которая души в нем не чаяла. Ему жилось хорошо. Но два дня тому назад несчастную женщину подстерег у фонтана Людоед, утащил и съел. Яса остался сиротой и плачет. Вот и все.

— Бедный ребенок! — сказал иностранец со слезами на глазах. — А что это за людоед? Кто он такой?

— Это старый тигр, отведавший человеческого мяса и не желающий больше никакого другого.

— Я знавал крокодилов с такими же пристрастиями. Но это довело их до беды. Продолжай.

— За полгода Людоед съел пятьдесят человек.

— По два в неделю. У него хороший аппетит. Но неужели здесь не нашлось ни одного храбреца, чтобы пробить ему шкуру? Какие же вы все трусы! Позволять с собой так обращаться!

— Здесь редко кто решится помериться силами с тигром.

— Да? Покажите мне вашего Людоеда, сведите меня с ним — и я берусь с ним расправиться.

Индус встрепенулся. В глазах его загорелся огонь. Он обратился к толпе по-бирмански:

— Это француз. Он убьет Людоеда.

В ответ послышались недоверчивые возгласы и иронический смех.

Молодой человек искоса поглядел на толпу.

— Скоты! — пробормотал он с презрением. — Дают себя есть, как телята, и смеются над теми, кто хочет избавить их от такого бича. По мне — пусть вас поедает тигр, раз вам это так нравится. Не для вас, а для себя и для этого ребенка я примусь за дело — и сделаю его, вот увидите, дураки. Мать этого мальчика будет отомщена.

Туземцы, конечно, не поняли слов молодого человека и продолжали смеяться.

— Смейтесь, дураки, смейтесь. Посмотрим, что вы скажете завтра, когда тигр будет убит. А что он будет убит, за это ручаюсь я, Фрикэ, парижский гамен и путешественник.

Он взял ребенка за руку и сказал:

— Пойдем со мной, маленький мужчина, мы сделаем дело вдвоем.

Ребенок понял только фразу, сказанную индусом: "Он убьет Людоеда". Слезы его разом высохли, в глубине черных зрачков загорелся огонек. Он не спускал глаз с незнакомца, в котором неожиданно обрел мстителя за мать.

Парижанин растолкал толпу и, провожаемый ироническими взглядами, прошел со своим новым спутником в хижину, где двое негров охраняли его вещи.

Он торопливо набросал карандашом несколько строк на листке белой бумаги, завернул в непромокаемый конверт и отдал одному из них, приказав:

— Отнеси это monsieur Андрэ и возвращайся к завтрашнему дню обратно.

В записке было несколько слов:

"Monsieur Андрэ!

Я нашел живность. Нанял переводчика, выследил человеколюбивого тигра, который "любит человека… есть", как выражался покойный господин Гань. Через два дня явлюсь к вам с продовольствием, с толмачом и со шкурой Людоеда.

Думаю, что вы останетесь довольны вашим мальчиком.

Фрикэ".

Жители бирманской деревни, где остановился парижанин, далеко не разделяли этой уверенности. Они были очевидцами того, как сюда специально для охоты на тигров приезжали из английской Бирмы офицеры британской армии, здоровенные, бородатые великаны в блестящих мундирах. Им сказали про Людоеда. На крепких великолепных конях — не кони, а загляденье: удила все в пене, пар из ноздрей — офицеры прочесали джунгли вдоль и поперек и ничего не нашли. Тогда они выслали загонщиков, которые подняли адский шум, бросали ракеты и петарды в "тигровую траву". Удалось выгнать носорога, черную пантеру, лося, леопарда. Красномундирники набили целую уйму всякого зверья, но Людоед как в воду канул. Он ужасно свиреп, но притом и хитер до крайности.

Реально ли надеяться на то, что чужестранцу, приехавшему сюда с двумя неграми и парой каких-то ружей, удастся исполнить то, что оказалось не под силу даже таким заправским охотникам?

Да он и невзрачный такой. Не на что посмотреть: низенький, бледненький, одет неважно.

Так судил бы всякий поверхностный наблюдатель.

Но вы пристальнее вглядитесь в эти светло-голубые глаза, сверкающие из-под козырька пробкового шлема, как стальное лезвие; обратите внимание на эти широкие плечи, на эту шею атлета, на эту выпуклую грудь, как бы рвущуюся наружу из-под фланелевой рубашки… Нет, у Людоеда появился очень опасный противник.

Парижанин не любил терять времени даром, знал ему цену. Он надел через плечо сумку с патронами, опоясался ремнем с револьвером в кобуре и с неизбежным тесаком в ножнах, зарядил два металлических патрона в тяжелую винтовку и знаком подозвал второго черного слугу.

— Лаптот!

— Да, хозяин?..

— Возьми мою большую винтовку для охоты на слонов, затем свой тесак, револьвер и мешок с сухарями и сушеным мясом.

— Готово, хозяин, — отвечал негр по прошествии двух минут.

— Мы идем искать большого, старого тигра. Быть может, придется заночевать где-нибудь в лесу или в джунглях.

— Нам это не впервые. Только кто будет стеречь наши вещи?

— Да никто. Они сами себя постерегут. Впрочем, в хижине может посидеть мальчик и дождаться нашего возвращения. А ты, господин толмач, — имени твоего я еше не знаю, — изволь проводить нас к тому источнику, где сидит в засаде Людоед.

— Меня зовут Минграсами, сударь.

— Очень хорошо. Когда покажешь мне это место, можешь вернуться сюда, но если пожелаешь остаться при мне, то сделай одолженье. Ты волен выбирать.

— Мне случалось охотиться на тигров в Индии. Я останусь при вас. Я такой же француз, как и вы. А здесь при багаже побудет мальчик.

Но когда сиротка узнал от переводчика, что ему назначено сидеть в хижине, пока охотники будут отсутствовать, он решительно запротестовал и опрометью выбежал вон.

— Не с нами же он намеревается идти! — вскричал Фрикэ. — С моей стороны будет безумием, если я это позволю. Послушай, мальчик, воротись в хижину! — позвал он через переводчика.

Но мальчик не обратил ни малейшего внимания на этот ультиматум и проворно спустился в пересохшее русло ручья, текущего из джунглей. Оттуда он знаком пригласил своего нового друга идти за собой.

— Позови назад этого маленького безумца! — вскричал Фрикэ. — Скажи ему, что я, так уж и быть, беру его с собой, но только пусть он держится подле меня. Как знать, тигр, чего доброго, уже спрятался тут где-нибудь в тростнике и готов броситься на нас.

Поверив обещанию, мальчик остановился, повернул назад и пошел вслед за Фрикэ. Глаза ребенка горели, личико дышало энергией.

С четверть часа шли молча, но быстро, и достигли рокового источника, где чудовище обычно поджидало своих жертв.

Парижанин никак не мог себе объяснить странного упорства, с каким жители деревни продолжали ходить сюда за водой, вместо того, чтобы подыскать другой источник.

Впрочем, родники на этом плоскогорье не слишком часто встречаются.

Кругом на сырой глинистой почве виднелись многочисленные следы. Фрикэ стал разглядывать их, стараясь отыскать между ними след тигра. Это было не особенно трудно, тем более, что мальчик Яса как раз остановился на том месте, где в момент катастрофы находилась его мать.

— Да, это здесь, — говорил про себя Фрикэ, разглядывая следы тигра. — С этого самого места проклятый зверь кинулся на несчастную женщину и вцепился в нее когтями передних лап, так как видны следы только задних.

Незадолго до этого местные жители пытались выжечь джунгли в районе источника, чтобы лишить возможности хищника прятаться в чаще, подстерегая добычу. Эта попытка удалась лишь наполовину, потому что ветер раздул огонь в одну только сторону, и пламя выбрило в "тигровой траве" полосу, расширяющуюся в виде хвоста кометы.

Фрикэ подумал, что по этой полосе тигр убежал со своей добычей и что придуманная туземцами мера принесла ему только облегчение, потому что бежать по выжженной земле гораздо легче, чем пробираться через густую и высокую степную траву.

Его догадка оказалась верной. Метрах в двадцати от источника на золе от сгоревшей травы были ясно видны следы тигра, причем передние лапы отпечатались гораздо отчетливее задних, вследствие тяжести добычи, которую зверь тащил в зубах.

Следов борьбы не было видно. Несчастная женщина, очевидно, погибла сразу, как только хищник вонзил ей в шею свои ужасные клыки. У всех животных кошачьей породы хватка мертвая.

Через сто метров зверь остановился и положил добычу на землю, чтобы перехватить ее поудобнее.

Большое пятно засохшей крови краснело тут на беловатом пепле. Над этим зловещим знаком носились с жужжаньем противные зеленые мухи.

Фрикэ и его спутники шли по следу зверя километра два. Дорогу им пересек высохший ручей. Тут кончилась выжженная полоса: огонь был остановлен руслом ручья, как песчаной траншеей.

Тигр — так указывали следы — пустился дальше по этому руслу и бежал еще с километр, не испытывая ни малейшей усталости, если судить опять же по его следам.

Вдруг характер почвы резко изменился: ручей соединился с высохшим болотом, поросшим обильной густой травой и могучими деревьями. Чего только тут не было, каких растений и каких деревьев! Туи, тамаринды, бамбук, дерево резиновое, камедное, тековое, арековая пальма, nux Vomica, латании и фикусы… Все это возвышалось над невообразимой путаницей из всевозможных кустарников, карликовых лимонных деревьев и высокой густой травы.

По этой чаще пришлось пробираться поодиночке. Держа в правой руке винтовку, Фрикэ левой раздвигал ветви, которые шипами кололи ему руки, рубить же их было нельзя — это могло спугнуть тигра. А что он наверняка жил здесь — за это можно было ручаться. Об этом свидетельствовал весь характер местности.

На колючках растений часто попадались лоскутки одежды. Ясно было, что хищник проносил тут захваченную добычу.

Фрикэ тихонько обернулся, знаком приказав шедшему сзади мальчику остановиться. Такое же распоряжение получили и негр с индусом. Эти двое держались достойно, хотя у негра все тело пошло серыми пятнами, а у индуса зубы постукивали словно кастаньеты.

Парижанин пошел вперед один.

Вскоре он почувствовал отвратительный запах гниющего мяса, который на знойно-сыром воздухе был еще отвратительнее. Тем не менее парижанин продолжал продвигаться вперед, как раз в сторону этой вони, и вдруг очутился на полянке, окруженной, словно стеною, кустарником и осененной сверху непроницаемым сводом громадных деревьев.

При всем своем исключительном хладнокровии и не раз проявленном мужестве, молодой человек насилу мог подавить в себе крик удивления и ужаса.

На поляне, на влажной и совсем лишенной растительности почве, были раскиданы совершенно изуродованные человеческие останки, или, точнее, обглоданные человеческие скелеты; на костях которых еще оставались клочки разлагавшегося мяса.

Фрикэ насчитал не менее тридцати таких трупов.

Между костями виднелись золотые и серебряные вещи — браслеты, серьги, ожерелья, притом лоскутки одежды, волосы.

Парижанин набрел на мясной склад Людоеда.

Почему же в этой берлоге пусто? Куда девался хищник, совершавший в ней свои гнусные пиршества?

Ведь Фрикэ не мог ошибиться. Слух у него был чуткий и опытный. Он ясно расслышал давеча хруст костей, разгрызаемых чьими-то крепкими челюстями.

А теперь — никого!

Только нестерпимый запах. Фрикэ уже не мог дольше выдерживать и хотел уходить, как вдруг хруст костей раздался опять где-то в чаще.

Затем раздалось глухое, сдержанное рычанье.

Сомнений не было.

Неустрашимый парижанин поднял голову, стиснул рукой винтовку, пронзил своим светлым взглядом густой кустарник и тихо произнес:

— Людоед тут.

Глава II

Предрассудки по поводу свирепости диких зверей, — Дикие животные не нападают сами на человека. Охотничье тщеславие. — Почему Людоед? — Труслив и свиреп. — В берлоге. — Отступление тигра. — Бесполезный выход. — Фрикэ не желает возвращаться с пустыми руками. — Назад к источнику. — Мальчик согласен играть роль приманки. — В засаде. — Прыжок тигра. — Выстрел. — Смерть Людоеда. — Действие пули "Экспресс".

Многие записные охотники, рассказывая про свои охоты и про диких зверей, не заботятся о правдивости, а руководствуются исключительно тщеславием. Им хочется порисоваться, увлечь хорошенько слушателей, чтобы те внимали им, разинув рты.

Ради этого они всегда все преувеличивают и про свирепость диких зверей наговаривают много лишнего.

И то сказать: кто станет их опровергать, уличать во лжи? Подвигов их никто не видал, а звери опротестовать не могут. Тут действует правило: не любо, не слушай…

Риск на подобной охоте вовсе не так уж велик, если не считать возможности схватить простуду — лихорадку, ревматизм, воспаление легких. Зверь становится опасен, начиная лишь с того момента, как охотник берет ружье, прицеливается и нажимает курок.

То, что мы сейчас утверждаем, настоящая правда. Святая истина.

Возможно, что лев, тигр или пантера увидали или услыхали врага. У кошачьей породы слух тонкий, глаза видят ночью, как днем, обоняние тоже прекрасное. Если они не успели скрыться раньше при малейшем шорохе, то в них можно смело целиться: они и не подумают нападать сами, чтобы предупредить действия противника.

Стоит охотнику тихонько свистнуть — и зверь сейчас же пускается наутек. Если он опустит ружье и не сделает выстрела, «свирепый» хищник скроется, никого не тронув.

Никогда хищный зверь не нападает первый на человека, только разве что самки поступают так, и то, когда они с детенышами.

Но раненый зверь становится страшен и грозен и защищается отчаянно. Ранить хищника опасно, надобно уложить его сразу или уж не стрелять вовсе. Впрочем, даже и это не является непреложным правилом, чтобы раненый зверь бросался на человека, иногда даже раненный он старается убежать.

Известный Жюль Жерар, охотник и писатель, стяжавший себе имя "истребителя львов", в особенности не стеснялся рассказывать небылицы и больше всех содействовал формированию общественного мнения, будто бы дикие звери нападают на человека первые.

Мы не оспариваем заслуг и подвигов Жерара. Не оспариваем его титула. Но думаем, что этот титул все же не следовало бы указывать на визитных карточках.

Жерар был первым французом, охотившимся на львов. Он мог бы и не преувеличивать, мог бы описать одну правду, тем более, что из его утверждений многое было опровергнуто людьми знающими еще при его жизни, что было ударом по его самолюбию.

Нет. Решительно — нет. Ни лев, ни тигр, ни пантера не нападают на человека, если не ранены им. Не было случая, чтобы охотник был убит, не бывши зачинщиком схватки.

И трудность не в том, чтобы послать в зверя пулю, а в том, чтобы его настичь, когда он убегает, скрывается и когда приходится отыскивать его ночей пятнадцать подряд, а иногда и двадцать, и тридцать.

Публика любит все страшное, любит всяческие преувеличения. Поэтому здравый взгляд на вещи еще только начинает вытеснять предрассудки, привитые Жераром.

Из правдивых охотников-писателей назовем генерала Маргерита, Жака Шассэна, Гордона Кумминга, Вильяма Балдина, Константина Шеро, Ипполита Бетуля и Пертюизе. Последний с глазу на глаз оставался со львом и в своей книге, полной юмора, интересно описывает волнение и в особенности неудачи африканского охотника.

Бетуль в своей замечательной статье, напечатанной в журнале "Chasse Illustree" за 1875 год, говорит: "Очень жаль, что подобные вещи написаны таким охотником, как Жюль Жерар, потому что его мнение, будто лев нападает на человека, разделяется всею публикой. Если бы это было так, то Жерару не пришлось бы долго охотиться: не первый, так второй лев растерзал бы его, потому что ведь у животных слух и зрение развиты лучше, чем у человека, и, следовательно, зверь всегда имел бы больше шансов застичь человека врасплох, чем наоборот".

Но тогда, — справедливо возразит читатель, — как же в таком случае объяснить подвиги Людоеда? Тут большое противоречие.

Да, но это противоречие только кажущееся. Бывают исключительные случаи, но они крайне редки и только подтверждают правило.

Состарившись, тигр перестал находить себе пищу в джунглях, где он раньше ловил животных. Голод заставил его приблизиться к человеческому жилью. Однажды у источника он встретил женщину и решился на нее напасть.

И, поверьте, он сделал это после очень долгих колебаний и лишь принужденный крайностью обстоятельства.

Голод ему удалось утолить. Не имея по старости лет больше сил для того, чтобы гоняться за сернами и антилопами или напасть на буйвола, он стал частенько возвращаться за дичью, которую так нетрудно было отыскивать и оказалось так легко схватить.

Одним словом, тигр нападает на человека в крайней надобности, и то только на слабого, безоружного. И утверждать, что у него появляется пристрастие к человеческому мясу, тоже нет основания. Он питается им только потому, что другого достать себе не в силах, а безоружный человек слабее всякого животного.

К своим жертвам тигр подкрадывается так же коварно, как делал это прежде в джунглях, охотясь на животных, и спешит убежать, схватив добычу, чтобы съесть ее на свободе и в безопасности. Нападает он преимущественно на детей и женщин или на безоружных мужчин, бросаясь на них внезапно из какой-нибудь засады.

Но когда появляются английские офицеры шумной охотничьей ватагой, свирепый Людоед спешит укрыться куда-нибудь подальше и терпит голод все время, пока его ищут.

После тревог, причиненных ему охотниками, после всех этих петард и ракет наш тигр запрятался так далеко, что не показывался недели две. Все это время он жил впроголодь, как затравленный волк, питаясь крысами, ящерицами и лягушками.

Жители деревни уже думали, что избавились от него совсем, как вдруг его добычей сделалась мать Ясы.

Итак, услыхав хруст разгрызаемых костей, Фрикэ стал ожидать немедленного нападения.

Но осторожный зверь, чувствуя, что его преследуют, хотел только одного — скрыться. С этого начинается встреча с человеком любого зверя, кто бы он ни был — от слона и до последней маленькой зверюшки в джунглях или в лесу.

Потревоженный в своей берлоге приближением человека, тигр удалился в чащу, утащив с собой кусок, который он грыз в это время. Это отступление вовсе не понравилось Фрикэ, который приготовился к борьбе один на один и хотел непременно довести ее до конца. А между тем дальше двигаться было нельзя — путь преграждала непролазная чаща из перепутанных лиан, ветвей и колючек. Тигр мог, при необходимости, проползти под ними, но человеку, в одежде и вооружении, пробраться тут было немыслимо.

Безумно отважный парижанин решил раздразнить чем-нибудь тигра, лишь бы вызвать его на бой, спровоцированный нападением. Он взял камень и изо всех сил бросил его в ту сторону, откуда доносился хруст костей и сердитое рычание. Он рассчитывал, что зверь сейчас же выбежит из чащи, разыскивая дерзкого оскорбителя, но вместо того хруст и рычание разом умолкли. Вместо них послышался шорох быстро раздвигаемых ветвей, потом все стихло.

Отступление Людоеда было очевидным.

Фрикэ вернулся к своим совершенно разачарованный и сбитый с толку. Негр и индус стояли на том самом месте, где он их оставил. Оба были смертельно напуганы.

— Хозяин! — вскричал дрожащим голосом черный слуга. — Мой боится. Мой никогда тигра не видал. Мой рад, что гадкий зверь убежал от вас.

— Это правда, — сказал велеречивый индус. — Тигр обратился в бегство, сударь. Вас, сударь, этот страшный зверь испугался.

— Что толку? Я все-таки остался с носом. Это не особенно приятно. Я не хочу, чтобы здешние желтолицые куклы смеялись надо мной, когда я вернусь… Что нужно мальчику? Что он хочет мне сказать?

Мальчик, видя, что его новый друг очень расстроен, принялся что-то говорить необыкновенно быстро.

— Что он говорит? Переведи, — обратился Фрикэ к толмачу.

— Он говорит, сударь, что нужно воротиться к источнику, потому что тигр придет туда непременно.

— Кто же его выманит на открытое пространство?

— Мальчик сам обещал это сделать. Вы останетесь с ним вдвоем, и он выступит в роли приманки.

— Смелый мальчуган! Ну что же, будем ловить тигра вдвоем. Я ручаюсь, что не позволю ему тебя съесть.

Они пошли обратно по руслу, той же дорогой, как шли раньше, не заботясь о тигре, который, вероятно, после их ухода вернулся в свое вонючее логово. Они сделали привал под тамариндом и по-товарищески закусили сухарями и консервами. Тут они дождались заката солнца.

Мальчик встал первым и сделал знак, что пора идти.

Фрикэ велел обоим своим слугам идти в деревню и не появляться у источника пока не раздастся выстрел.

Они были счастливы избавиться от опасной службы и сейчас же собрались, но мальчик задержал индуса. У переводчика, по индусскому обычаю, было множество браслетов на руках и на ногах, и эти украшения все время производили металлическое позвякивание. Яса попросил себе несколько браслетов — для успеха дела пояснил он.

Индус не понимал. Яса пояснил:

— Те, кого тигр съел, все носили браслеты. Они звенели: дзинь-дзинь-дзинь! Я тоже буду бренчать ими, Людоед придет меня есть, а белый сделает "бум!" — и убьет его.

— Великолепный план! — весело вскричал Фрикэ, когда индус перевел ему слова мальчика. — Он очень прост и уже только поэтому должен удасться. Отдай ему свои побрякушки и уходи. Минуты дороги, надо спешить.

Индус и негр исчезли через пять минут с невероятной быстротой. Парижанин и ребенок остались вдвоем дожидаться тигра.

У людей бывают предчувствия как удачи, так и неудачи. Фрикэ почему-то непоколебимо верил, что день еще не успеет кончиться, а тигр уже будет мертв.

Чутко прислушиваясь и зорко приглядываясь, оба старались уловить малейший шум в окрестностях источника. Вдруг Фрикэ увидел, что высокая трава джунглей слегка волнуется шагах в двадцати от него.

"Тигр!" — мелькнуло у него в голове.

Повинуясь инстинкту, он отпрянул в сторону метров на пять или шесть, увлекая за собой и мальчика, который прекратил свою музыку. Это спасло обоих, потому что едва они успели отскочить, как из джунглей выпрыгнул огромнейший тигр и как раз на то место, где они только что стояли.

Изумленный тем, что под его когтями не оказалось добычи, на которую он рассчитывал, тигр присел на задние лапы, готовясь к новому прыжку.

Момент был самый благоприятный. Парижанин его не упустил.

В один миг приклад винтовки лег на его плечо, и грянул выстрел, раскатившийся наподобие грома.

Тигр в этот момент совершил прыжок.

Сраженный в тот самый миг, когда все его четыре лапы только что вытянулись, он перевернулся, точно кролик, и упал навзничь.

— В самую точку! — вскричал парижанин, к которому сразу вернулась вся его шутливость.

Выстрел был прямо фантастический. Редко случается, чтобы тигра убивали сразу наповал одной пулей.

Ребенок до сих пор держался спокойно, но тут с него разом соскочила невозмутимость, столь несвойственная его возрасту.

Он пронзительно вскрикнул, точно молодой зверек, и бросился к тигру, еще дергавшему конвульсивно лапами.

Фрикэ едва успел удержать его за руку.

— Постой ты, малыш. Погоди, когда он перестанет дрыгаться. Эти звери невероятно живучи, и недалеко до беды. Однако, в тебе сидит бес.

Мальчик высвободил свою руку, проворно схватил камень и изо всех силенок швырнул его в хищника.

Камень упал тигру на грудь. Зверь не пошевелился.

— Вот тебе, свинья! — крикнул своим пронзительным, звонким голосом мальчик.

Фрикэ подошел к Людоеду и стал разглядывать нанесенную ему рану.

Разрывная пуля из винтовки «Экспресс» вошла в череп немного ниже уха и произвела страшное действие. Вся эта часть головы была снесена, растерзана в клочья. В широкое отверстие виднелась окровавленная масса.

— Вот она, разрывная пуля, — проговорил Фрикэ. — Я и сам не ожидал такого действия.

…Между тем выстрел переполошил всю деревню. Исполняя приказание, индус и негр прибежали со всех ног в сопровождении некоторых жителей.

Счастливый охотник стоял, опираясь на винтовку, и хладнокровно разглядывал свою добычу.

Восторженные поздравления бирманцев он принял больше, чем холодно, почти презрительно.

— Ну да, хорошо. Я знаю, так всегда бывает, когда человеку повезет. На что мне ваши поздравления? Вы лучше возьмите-ка вот тигра да перенесите в деревню. Только уговор: когтей, усов, ушей не трогать. Мне нужна целая шкура. Ну-ка, ты, «сударь», объясни им это на их жаргоне.

— Слушаю, сударь.

— А ты, храбрый мальчик, — продолжал парижанин, обращаясь к ребенку. — Можешь идти ко мне, если тебе скучно с этими шалопутами. Знаешь, я тебя уже полюбил, потому что ты здесь единственный мужчина.

Глава III

Ретроспективный взгляд. — Почему "Голубая Антилона" ушла в плавание. — От Сьерры-Леоне до мыса Доброй Надежды. — Прощание с Барбантонами. — "А теперь мы куда?" — Рай для охотника. — Всевозможная дичь, пернатая и четвероногая. — В Бирманию! — По реке Иравадди. — Удачный почин.

Прежде чем продолжить рассказ, напомним вкратце события, составляющие содержание предыдущей книжки — "Приключения в стране львов".

Богатый землевладелец и фабрикант Андрэ Бреванн, ранее бывший неустрашимым путешественником, пригласил к себе в усадьбу несколько человек приятелей на открытие сезона охоты в Босе.

Охотники, все семеро — парижане, приехали радостные, веселые, предвкушая наслаждение от удачной охоты на пернатую дичь, которая водится в этой местности в изобилии.

К несчастью, как раз накануне ночью браконьеры прошлись по этим местам с сетью и истребили почти всю дичь. Парижские немвроды остались с носом.

После роскошного завтрака, какой мог устроить, конечно, только миллионер, обладающий утонченным вкусом, парижские гости, испробовав тонких вин, налюбовавшись на охотничьи трофеи хозяина и наслушавшись его рассказов о путешествиях, вознамерились отправиться с ним на корабле в большое путешествие по странам, где водятся крупные звери.

Предстояло посетить сперва экваториальную и южную Африку, потом Азию. Андрэ Бреванн единодушно был выбран начальником будущей экспедиции.

Все дали друг другу слово и расстались, уговорившись съехаться через два месяца в Гавре.

Андрэ направился в Париж, там прямо с вокзала к своему другу Виктору Гюйону по прозвищу Фрикэ, с которым он когда-то совершил кругосветное путешествие. Узнав, что Андрэ хочет взять его в новое путешествие, Фрикэ — в восторге, он бросает свою работу и едет в Брест нанимать команду для будущей яхты.

На прощанье он заходит к своему другу Барбантону, который раньше служил в колониальной жандармерии и тоже был одним из участников кругосветных приключений Фрикэ.

Бравый жандарм несчастлив в семейной жизни. Его супруга отличается таким нравом, что домашний очаг сделался для него адом, и бедняга с сожалением вспоминает о времени, когда находился среди людоедов.

Узнав, что его друг едет путешествовать, жандарм сразу принимает геройское решение: упаковывает чемодан, оставляет все имущество жене и уезжает с Фрикэ в Брест.

Тем временем Андрэ отправляется в Англию, покупает роскошную яхту и приводит ее в Гавр, куда уже прибыл Фрикэ с жандармом и экипажем.

Все приготовления быстро кончены. Наступает час отплытия. В этот самый момент Андрэ получает семь писем с отказом приятелей от поездки.

Труды, хлопоты, издержки — все, стало быть, пропало даром.

О, нет! Комнатные путешественники струсили, изменили. Тем хуже для них. Андрэ отправится на яхте вместе с парижанином и жандармом. Яхта называется "Голубая Антилопа".

Они следуют в экваториальную Африку, высаживаются в Сьерра-Леоне, углубляются в девственный лес, охотятся на львов, которых тут множество, и вырывают из лап одну белую даму, которую обезьяна схватила на глазах у ее провожатых и унесла, как ребенка.

Изумление жандарма: женщина оказывается его женой!

Оправившись от потрясения, она объясняет своим спасителям, что привело ее в Африку.

Несколько дней спустя после отъезда мужа госпожа Барбантон увидала, что ее лотерейный билет выиграл триста тысяч франков. Когда она пришла получать выигрыш, ей его не выдали, потребовав доверенность от мужа. Будучи женщиной решительной, она принялась разыскивать беглеца, навела справки в агентстве и с первым пароходом уехала в Сьерра-Леоне. В завершение рассказа она показывает свой билет, спрятанный в медальоне, и просит мужа, чтобы он оформил в консульстве доверенность на ее имя.

— Это мы еще посмотрим, — отвечает насмешливо Барбантон.

Вернувшись во Фритаун они узнают, что в городе свирепствует желтая лихорадка. Андрэ предлагает путешественнице прибежище на яхте.

Этого старый служака уже не может вынести. Не для того он проехал по морю тысячу двести миль, чтобы опять очутиться на одном корабле со своим домашним деспотом.

В ту же ночь он бежит с яхты с двумя неграми и скрывается в неизвестном направлении. Этот побег послужил началом целой серии неприятностей. Андрэ падает и ломает себе ногу, а у madame Барбантон пропадает медальон с лотерейным билетом.

Фрикэ отправляется на розыски Барбантона. Он снаряжает паровую шлюпку, берет с собой двух матросов и трех негров, из которых один сенегалец, и плывет вверх по реке Сьерра-Леоне, полагая, что Барбантон мог скрыться только в этом направлении — ввиду свирепствовавшей в городе эпидемии.

Ловко выспросив сенегальца, Фрикэ узнает, что один из спутников жандарма, негр-мандинг Сунгойя, был у себя на родине вождем племени, но лишился трона и был продан в рабство. Поступив на службу к Андрэ в Сен-Луи, он задумал бежать с яхты, как только она пристанет к берегам его родины.

Как все африканские негры, Сунгойя был до крайности суеверен и слепо верил в разные гри-гри, или фетиши. Когда белую женщину спасли от гориллы, он решил, что это могло случиться только потому, что у нее есть фитиш необыкновенной силы. Когда же она, показывая билет, вынула из-за лифа платья медальон, то мандинг окончательно убедился, что это и есть гри-гри.

"Если я овладею им, я сделаюсь непобедимым и верну себе престол", — вообразил он.

Мандинг воспользовался случаем и украл у госпожи Барбантон медальон.

На рейде, расспросив лодочников, Фрикэ узнает, что жандарм поплыл вверх по реке с двумя неграми, и пускается на своей шлюпке по их следам. После приключений с крокодилами, затем с гиппопотамом, шлюпка достигает места, где на реке Сунгойи устроена блокада. Шлюпку не пропускают. Фрикэ отсылает ее обратно, а сам идет дальше берегом.

После целого ряда новых приключений Фрикэ добирается до поселка Сунгойя и застает жандарма одетым в полную форму и обучающим европейскому строю воинов своего нового друга.

Происходит большая битва. Сунгойя одерживает победу, но пятнает ее потом зверской жестокостью. Европейцы возмущены и не хотят больше у него оставаться.

Черный монарх соглашается их отпустить лишь после того, как они убьют для него слона, потому что его подданным нечего есть: за время войны вся провизия вышла, а одной славой сыт не будешь.

Сунгойя, его воины и оба европейца идут в лес искать слонов; впереди идет сам вождь. Вдруг его хватает гигантская змея и уносит в болото. После долгих усилий змею находят — она в полном оцепенении — занята заглатыванием несчастного монарха.

Фрикэ убивает змею, вспарывает ее и вытаскивает мертвого Сунгойю, с шеи которого снимает медальон, украденный у madame Барбантон.

Через три дня Фрикэ с жандармом и несколькими неграми достигают в туземной лодке Фритауна и с ужасом видят, что на "Голубой Антилопе" поднят желтый флаг, а национальный флаг приспущен. Это означает, что эпидемия коснулась экипажа яхты и на борту — покойник.

Умер матрос. Друзья вступают на яхту в момент прощания с усопшим. Тут они узнают от Андрэ, что госпожа Барбантон во время эпидемии проявила редкое мужество и самоотверженно ходила за больными. В конце концов она заразилась сама и едва не умерла, но теперь выздоравливает. Эти события привели к необычайной перемене в характере madame Барбантон. Ее нельзя узнать, она стала совсем другой. Делая добро, поневоле сам становишься добрым.

Вместо прежней фурии старый жандарм находит себе добрую, кроткую жену.

"Голубая Антилопа" уходит в Капштадт. Там она выдерживает карантин, после которого Барбантоны покидают яхту и уезжают в Европу. Им уже нет резона путешествовать. Они счастливы и богаты.

Фрикэ и Андрэ остаются вдвоем и решают продолжить путешествие.

— Куда же теперь? — задаются они вопросом.

Андрэ предлагает отправиться в Бирму. Это рай для охотника: там есть тигры, носороги, слоны, леопарды, буйволы, черные пантеры, рыси, речные бобры, бабируссы, всевозможные антилопы. Пернатая дичь тоже всякая: фазаны без малого около двадцати видов, павлины…

— Павлины?.. Дикие?.. Неужели?.. — восклицает Фрикэ.

— В невероятном количестве… Дальше — индюки, тетерева, рябчики, куропатки, голуби всех сортов, аисты, калао, попугаи, разнообразнейших видов колибри.

— И вся эта благодать — в Бирме?.. В таком случае — да здравствует Бирма! Едем туда.

"Голубая Антилопа" взяла курс на Рангун, столицу английской Бирмы, находящуюся под 16R45' северной широты и 94R4' восточной долготы. Небольшая остановка у островов Соединения, другая, такая же, на Цейлоне — и после тридцатипятидневного счастливого плавания яхта бросила якорь перед Рангуном, расположенным при впадении реки Иравади, в Мартабанский залив.

Англичане полностью отрезали независимую Бирму от моря, захватив себе всю область между юго-восточной границей Бенгалии и перешейком, соединяющим Малайский полуостров с королевством Сиамским. Теперь в Бирманскую империю имеется единственный доступ через реку Иравади.

Эта река в полтора раза больше Рейна, но, как все индокитайские реки, с очень неровным руслом, и судоходство по ней затруднительно. Поэтому проехать 1200 километров от Рангуна до Бама можно только на судах с малым водоизмещением. Одна английская компания наладила здесь регулярное судоходство и буксирует шаланды с различными грузами.

Андрэ приехал в Индокитай вовсе не затем чтобы сидеть в английских владениях. Поэтому он пробыл в Рангуне ровно столько, сколько потребовалось для приготовлений к большой экспедиции во внутренние области.

Яхту решено было оставить на рейде, а по реке плыть в паровой шлюпке, снабдив ее всем необходимым, то есть оружием, зарядами к нему, провизией, одеждой и лагерными принадлежностями.

Поручив яхту капитану, Андрэ взял на шлюпку двух кочегаров-матросов, сенегальца-лаптота и двух негров, участвовавших ранее с Фрикэ в его экспедиции по реке Рокелль в Сьерра-Леоне. Шлюпку привязали к буксирному пароходу вместе с несколькими гружеными шаландами. Проигрыш в быстроте возмещался выигрышем в безопасности. Закончив хлопоты, Андрэ занял место в шлюпке рядом с парижанином.

Иравади впадает в море огромной дельтой. Река Рангун — это, собственно, один из рукавов этой многоводной дельты. Ниже города в Рангунский рукав впадает речка Пегу со множеством других речек и ручейков, отчего рукав расширяется до такой степени, что к городу могут подходить суда водоизмещением даже в полторы тысячи тонн, но выше города он опять сужается, так что без лоцмана пройти здесь уже нельзя.

После однодневного плавания достигли небольшого местечка Ниунгуну, где рукав соединяется с главной рекой. Отсюда целых пять дней тащился буксирный пароход до Мидая, английского таможенного поста в четырех километрах от англо-бирманской границы.

В сущности, это простая деревня, ничего собой не представляющая, но ее положение на границе сделало из нее очень важный в фискальном смысле {Для тайного наблюдения за исполнением правительственных распоряжений.} пункт, где взимаются пошлины с европейских и туземных товаров, идущих как вверх, так и вниз по реке.

Наша французская администрация измучила бы Андрэ всевозможными таможенными придирками по поводу груза шлюпки. Начался бы досмотр, перечисление, оценка всего на ней находящегося, вплоть до самого последнего пустяка, потом содрали бы солидную сумму, что для богатого человека ничего не значит, но потерять массу времени всегда очень скучно и иногда — хуже убытка. Одним словом, извели бы путешественника вконец.

Совсем иначе поступили англичане. Досмотр производил сам управляющий таможней с младшими чиновниками.

Андрэ отрекомендовался и в коротких словах объяснил ему, что он охотник, а не купец, и прибыл на яхте из Франции, побывав в Сьерра-Леоне, где тоже охотился на львов.

Англичанин, сам ярый спортсмен, как все британцы, вежливо поклонился французскому коллеге и произнес два лаконичных слова:

— All right! {Хорошо (англ.). }

Шлюпка прошла под орудиями форта, который вместе с цитаделью и редутом на песчаном острове контролирует все нижнее течение реки.

Французский флаг, редкий гость в этих местах, отсалютовал британскому, и спустя час шлюпка миновала английскую границу.

Тем временем Андрэ успел, по рекомендации капитана буксирного парохода, нанять себе лоцмана и решил на свой страх и риск продолжать путешествие.

До него стали доходить разговоры о разнообразной дичи по реке и на берегу. Наши охотники после долгого вынужденного бездействия не прочь были размяться и сделать несколько хороших выстрелов.

Между прочим, они убили двух гигантских аистов из породы марабу с великолепными белыми перьями, к которым так неравнодушны наши модницы-щеголихи.

На следующий день Андрэ решил проехать дальше в глубь страны, поднявшись вверх по течению реки Джен, левого притока Иравади, впадающего в нее при Менгуне.

Вот тут-то, намучившись с лоцманом, знавшим по-английски лишь несколько слов, он и послал Фрикэ на берег с поручением нанять переводчика и добыть каких-нибудь свежих припасов для стола.

Мы уже видели, как успешно исполнил парижанин оба эти поручения, и как он, сверх того, уложил насмерть Людоеда.

Глава IV

Возвращение с триумфом. — Представление. — "Я буду есть тетерева". — Старый бирманец-охотник и его таинственный помощник. — Дах — национальное оружие. — Через джунгли. — Сигнал тетерева. — Первый выстрел. — Первая жертва. — Тетерки. — Что у старика в корзинке? — Уж вместо легавой собаки. — Фрикэ выстрелил на лету и промазал. — Тетерка и змея. — Пир пресмыкающегося. — Истребитель тигров обращен в бегство тетеркой.

Андрэ, оставшийся на шлюпке с двумя матросами-европейцами и негром, очень встревожился, когда получил от Фрикэ известную читателям записку, в которой парижанин извещал о своем походе на Людоеда.

— Вечно он что-нибудь выдумает! — ворчал Андрэ. — Пуститься в такую экспедицию, не договорившись сперва со мной! И хоть бы я знал, в которую он сторону отправился! Ему кажется простой шуткой пойти на старого громадного тигра… А я изволь тут кипеть в котле до его возвращения.

До вечера, как читатель уже знает, не было никаких известий.

Настала ночь. Тревога Андрэ росла. Вдруг он увидал справа на берегу движущиеся огни и услыхал радостные крики. Он улыбнулся и сказал весело:

— Тигр убит. Бирманцы чествуют моего шального мальчишку.

Он не ошибся. Вскоре показались люди с факелами, оравшие во все горло, за ними четыре бирманца с чем-то вроде носилок, на которых лежали останки тигра, и, наконец, Фрикэ с винтовкой за плечами, с поднятым кверху носом, вообще с видом самым победоносным; тут же шествовали его переводчик, негр и мальчик Яса.

Шествие замыкали крестьяне, тащившие разную живность и свежие овощи и во все горло прославлявшие подвиг истребителя тигров.

Нечего и говорить о том, как радостно встретил Андрэ парижанина и его свиту.

Пожавши руку друга взволнованно и порывисто, Фрикэ вызвал вперед Минграсами и взял за руку Ясу.

— Вот вам переводчик, monsieur Андрэ, — сказал он весело. — Он родом из Пондишери, следовательно, наш индийский соотечественник. А вы, господин Минграсами, знайте, что этот джентльмен — господин Андрэ Бреванн, наш общий начальник.

Индус поднял над чалмой обе руки куполом, степенно поклонился и проговорил:

— Я буду служить вам, сударь, верой и правдой. Я настоящий француз и ненавижу англичан. Верно, сударь.

— Ты говоришь по-бирмански?

— Как по-французски, также бегло.

— Хорошо. Завтра мы уговоримся с тобой насчет жалованья.

— Я вполне полагаюсь, сударь, на вас и, кроме того, считаю большой честью быть на службе у французов из Европы.

— А вот этот мальчуган, — продолжал Фрикэ, — будет нашим новобранцем — потому что я его усыновил.

— Вот как! Еще один приемыш! — воскликнул, дружески улыбаясь, Андрэ.

— Всего только трое теперь, считая с этим. К тому же мой бывший негритенок Мажестэ стал уже взрослым, а китайчонок Виктор скоро сам сделается мандарином {Высший чиновник в Китае.}. Знаете, господин Андрэ, я был так глубоко несчастлив до встречи с вами, что теперь не могу равнодушно видеть покинутых детей или сирот.

— У него нет ни отца, ни матери? — спросил Андрэ.

— Его мать была последней жертвой тигра-людоеда.

— Ты правильно поступил, Фрикэ, и я очень рад этому прибавлению семейства.

— Если бы вы знали, как он понятлив… Я скоро выучу его болтать по-французски. И какой храбрец! Представьте, он согласился служить приманкой для тигра и даже бровью не повел.

— Кстати, я тебя не поздравил. Это великолепный почин на азиатском берегу. Я в восторге.

— Я старался следовать вашим урокам, чтобы стать настоящим охотником. И достиг цели: теперь я люблю охоту. А так как мы сюда приехали именно затем, чтобы охотиться, то я не почил на лаврах, а подыскал новую дичь.

— Ты меня совсем избалуешь.

— В двух словах: от переводчика Сами я узнал, что здесь в окрестностях изобилие чудных тетеревов. Из живности здесь, в деревне, я обнаружил только поросят и с удовольствием испробую тетерок. А вы?

— Я тоже очень люблю эту великолепнейшую дичь, но только известно ли тебе, что тетерева и тетерки до крайности пугливы?

— Известно, но я все-таки надеюсь, что наша охота удастся!

— А как ты это сделаешь?

— Сами, от которого я все это узнал, взялся доставить мне все необходимое. "Будьте спокойны, — сказал он мне, пересыпая свою речь бесконечными "сударями", — я вам представлю старика, который проведет вас куда нужно в чащу, и вы убьете столько дичи, сколько вашей душе будет угодно. У него есть животное, которое умеет находить след тетеревов и в особенности тетерок".

— Тетерев или тетерка — для меня все равно. Я сторонник полного равноправия полов перед вертелом. Ну, а как же мы проберемся через чащу?

— Не беспокойтесь, мы вам прочистим дорогу нашими дахами.

— И вот я послушался Сами и привел с собой рекомендованного им человека. Это вот тот самый старик, который жует бетель {Перечное растение, листья которого, пряного и жгучего вкуса, употребляют для жевания.} с невозмутимостью бронзового идола; через плечо у него надета плетенная корзинка из прутьев. Вы согласны оставить его при себе?

— Еще бы! Я тоже почему-то уверен теперь в успехе, хотя и не знаю, каким образом будет действовать старик.

— Эй! Сами!

— Что вам угодно, сударь?

— Пригласи старика поужинать. Я поручаю его тебе.

— Вы о нем, сударь, не беспокойтесь! Он ляжет на подстилку из листьев на берегу реки. А я разведу огонь, который будет потом гореть всю ночь, и приготовлю на нем ужин.

— Хорошо. Что нужно этим людям?

— Они желают вернуться в деревню.

— Справедливо. Раздай им вот эти деньги, — сказал Андрэ.

Пять минут спустя бирманцы удалились с громкими радостными криками, прославляя щедрось и храбрость европейцев.

На другой день, с зарею, два друга приготовились идти на охоту. Они выпили по чашке обжигающе горячего кофе с сухарями и с рюмкой можжевеловой водки — настоящий матросский походный завтрак и, кроме того, отличное средство, предохраняющее от гибельной лихорадки джунглей.

Старик-бирманец получил тоже хорошую закуску и выпивку и пришел в полный восторг. Он радостно сообщил необходимые сведения толмачу, а тот перевел их Андрэ и Фрикэ.

Предстояло, разбившись на две группы, идти параллельно шагах в семи или восьми друг от друга. Первую группу поведет старик, вторую — толмач и будут при этом расчищать дорогу. За ними пойдут Андрэ и Фрикэ, вооружившись каждый ружьем калибра 16 и гринеровской двустволкой. Замыкать шествие будут два негра с винтовками крупного калибра на случай встречи с опасными зверями.

Индусу и старику-бирманцу не полагалось другого оружия, кроме туземной сабли, или даха.

По форме это скорее тесак, а не сабля: толстая, тяжелая и без заостренного конца, но срезанная под прямым углом, вообще некрасивая.

Она служит в домашнем обиходе, подобно тесаку южноамериканцев или мачете мексиканцев, но только далеко не так удобна, хотя ею все-таки рубят дрова, крошат табак, разделывают мясо, срезают прутья, бамбук, сдирают кору с пальм, срезают лианы и ветки, мешающие идти. Рукоятка у нее длинная, деревянная, так что можно действовать обеими руками. Ножны сделаны из двух выдолбленных внутри деревянных планок, скрепленных проволокой или металлическими обручами.

Таков дах у простонародья, служащий одновременно оружием и орудием.

У лиц среднего и высшего классов дах имеет точно такую же форму, но рукоятка и ножны бывают более или менее богато украшены; дерево и простой рог заменяются слоновой или носороговой костью, проволока, гвоздики и обручи делаются серебряные или золотые, на них насаживаются драгоценные камни и т. д. Ножны обтягиваются выделанной кожей и тоже усыпаются украшениями.

Это национальное оружие служит также и знаком отличия. Когда император бирманский хочет оказать кому-нибудь из сановников особый почет за его заслуги, он жалует отличившемуся дах с ножнами, обвитыми серебряным или золотым листом. Такой дах обычно несет впереди сановника кто-нибудь из его подчиненных. Кавалеристы привязывают его наискось к седлу или надевают на фартук, или носят просто в руках в ножнах или без них. Вообще без этого оружия ни один бирманец, будь он богат или беден, не сделает никуда ни шагу.

Фрикэ и Андрэ ожидали, что их проводники будут шуметь, вырубая чащу, и были очень удивлены той ловкостью, с какою индус и бирманец бесшумно срезали мешавшие ветви в поросших колючим кустарником джунглях.

Вдруг среди тишины послышался громкий призывный крик тетерева.

Охотники прошли еще шагов пятьдесят. Крик повторился, и так близко, что Андрэ полагал увидеть сидящего тетерева прямо перед собой. Но нечаянно наступил на хворостинку, которая громко хрустнула. Из чащи послышался сначала хрип, потом тревожный крик, потом шуршанье крыльев.

Андрэ увидел, как над деревьями поднялась почти вертикально, точно фазан, огромная птица. Он выбрал момент, когда птица, завершив подъем, полетела параллельно земле, и выстрелил.

Подстреленная на лету птица перевернулась в воздухе и упала на землю.

Старик-бирманец при всей своей флегматичности вытаращил узенькие глаза и с почтением уставился на человека, сделавшего такой удивительный выстрел.

Негр проворно сунул винтовку своему хозяину и, как змея, уполз в чащу. Через пять минут он вернулся ликующий, таща великолепного черно-серого тетерева с голубыми, зелеными и лиловыми переливами, весом килограммов в пять.

— Monsieur Андрэ, поздравляю! — послышался из-за кустов веселый голос. — Ловко сделано!

— Сам-то ты что же не стрелял, когда от моего выстрела всполошились и взлетели все здешние стаи тетеревов?

— Я просто растерялся и не знал, в которого целиться. Фррр! Потом хлопанье крыльев — и ничего. Нет, мне еще долго нужно будет практиковаться, чтобы научиться стрелять на лету.

— Знаешь что? Присоединяйся ко мне. Будем ходить вместе. Мы оба последуем за стариком, который в эту минуту делает мне какие-то знаки, но только я их не понимаю. Сами, спроси, что ему нужно.

— Он говорит, сударь, что тетеревов больше нет. Ваш выстрел спугнул всех.

— Вижу, знаю.

— Остались одни тетерки.

— Где же это?

— Не знаю, сударь, но зверь нам сейчас укажет. Вот, извольте взглянуть.

Старик поставил свою корзину на землю и снял крышку. Французы невольно вздрогнули, увидавши на дне корзины огромную змею.

— Чего мы испугались! — вскричал сейчас же Андрэ. — Точно дети!.. Ведь это уж, безобиднейшая из змей.

— Пусть безобиднейшая, но я до них не охотник, — пробормотал Фрикэ. — Во всяком случае это очень странная легавая.

Старик вынул из корзинки змею длиной в два метра, с колпачком на голове, как у сокола, снял колпачок, привесил к шее колокольчик, открыл пасть и плюнул в нее слюной, окрашенной бетелем, потом отпустил на свободу, произнеся какие-то странные слова.

Змея стремительно исчезла где-то в кустах, так что ее и след бы простыл, если б не громкое позвякивание колокольчика.

Вскоре за деревьями послышался испуганный птичий крик и хлопанье крыльев.

— Тетерка! — прошептал Минграсами. — Она на гнезде и защищает яйца.

— Поползи-ка туда, Фрикэ, — предложил Андрэ.

Парижанин хотел было уже нагнуться под ветви, но бирманец удержал его.

Он издал резкий свист и знаком показал юноше, чтобы тот хорошенько посмотрел между деревьями.

— О, вижу, вижу!.. Бедненькая!.. Она на гнезде.

— Убей ее.

— Не могу!.. Ведь наседка.

— Без нежностей. Охота так охота. Ведь нам нужно людей кормить.

Тетерка, вероятно, прижатая невидимым врагом, тяжело взлетела.

Фрикэ сделал по ней два выстрела и оба раза промазал.

— Черт возьми! — вскричал он.

Раздался третий выстрел. Несчастная птица, описав большой круг над своим гнездом, распласталась на земле.

Старик свистнул еще резче и повелительнее. Уж как бы нехотя приполз обратно к своему хозяину.

Старик водворил его опять в корзинку и поглядел на Андрэ восторженно, а на Фрикэ косо.

Охотники пошли дальше лесом, который, на их счастье, сделался реже.

Пройдя шагов сто, старик остановился и опять выпустил змею.

— Еще гнездо! — сказал переводчик.

Фрикэ, начавший приобретать опыт, хотя и с уроком для своего самолюбия, бросился по следам ужа, на звук колокольчика.

Опять он услыхал испуганный крик и хлопанье крыльев. Тихо подкравшись, он совершенно отбросил свои кровожадные намерения при виде неожиданного зрелища.

Тетерка, вся ощетинившись, откинулась назад и, выставив вперед когти, отчаянно вертелась, защищая гнездо. Она старалась помешать ужу захватить яйца.

Но ужа нисколько не смущали ее крики, удары когтями и клювом. Он быстро двигался вокруг несчастной птицы, не спуская с нее глаз. Утомленная тетерка ослабевала; взгляд змеиных глаз, холодных и неподвижных, гипнотизировал ее. Круг сужался все больше и больше. Измученная, истомленная птица вдруг упала навзничь, словно в припадке каталепсии.

Уж проворно вполз в гнездо — то была простая ямка в земле — схватил одно яйцо, разбил зубами, съел с видимым наслаждением желток, потом принялся за другое, за третье, не обращая внимания на тихо подошедшего Фрикэ.

— Приятного аппетита, красавец мой, — сказал Парижанин, — а я тем временем овладею нашей курочкой, не истративши ни одной дробинки.

Но парижанин жестоко ошибся в расчете.

Тетерка, избавившись от гипнотизировавшего ее змеиного взгляда, пришла в себя. Увидав, что кто-то осмелился подойти и протягивает к ней руку, чтобы схватить ее за шею, она пришла в ярость и со всей злобой наседки, защищающей птенцов, набросилась на врага, жестоко исцарапав ему руки и едва не выклевав глаза.

Не имея возможности пустить в дело ружье, так как наседка была слишком близко, не зная чем и как защититься от ее когтей и клюва, Фрикэ благородно ретировался и побежал к своим, прыская со смеху.

Сытый уж полз за ним следом, отозванный свистком хозяина.

— Что случилось? — спросил Андрэ, заинтересованный этим непонятным бегством.

— Ничего не случилось. Бешеная тетерка, вот и все. Вы видали, как большие собаки убегали от наседки с цыплятами?

— Видал.

— Вообразите себе десятифунтовую курицу, прыгающую в лицо, царапающую, клюющую — словом разъяренного зверя, да и только. Я чуть-чуть глаз не лишился. Ей-богу, тигр не так страшен.

— Что же ты теперь будешь делать?

— Да ничего. Я мог бы вернуться и пристрелить ее, но за свое необыкновенное мужество она заслуживает пощады. Пусть живет. Во всяком случае я очень рад, что познакомился, благодаря этому старику, с интересным фокусом и долго буду помнить. А когда мы будем рассказывать об этом в Европе, нам не поверят.

Глава V

Дурное настроение лоцмана. — Жертвоприношение Гаутаме. — Туземная лодка. — Рея в тридцать девять метров. — Красных рыб покрывают золотом, а белых серебром. — Будда останется доволен. — Иравади. — Непостоянство реки. — Периодические разливы. — Торговый флот в семьдесят тысяч лодок. — Бирманские столицы. — Причуды монархов. — Ава, Амарапура и Мандалай. — Туда, где растут тековые деревья.

Экскурсией по берегу реки Джен два друга остались довольны и решили вновь спуститься по этой реке до ее слияния с Иравади и затем, уже плывя по самой Иравади, проникнуть в глубину Бирмы.

Шлюпка была прекрасная, машина великолепная, кочегар превосходный, лоцман опытный, знающий свое дело, следовательно, от путешествия можно было ожидать только одно удовольствие. Между тем лоцман с каждым часом становился мрачнее и мрачнее. Это бросалось в глаза. Андрэ обратился к толмачу за разъяснением.

Минграсами, или просто Сами, как его стали звать для краткости, осведомился у лоцмана о причине его дурного настроения.

Произошел короткий разговор.

— Ну, что он сказал? — спросил Андрэ.

— Лоцман отказывается от службы, сударь.

— Вот как! Чем же ему у нас плохо?

— Не плохо; он говорит, что, напротив, ему здесь очень хорошо, но только с вами должна непременно случиться беда, а он боится, что местные власти сочтут его виновником вашей гибели.

— Это вздор какой-то, прямо безумие! — вскричал Андрэ, теряя терпение. — Пусть он представит хоть какой-нибудь реальный довод.

— Он говорит, — Сами понизил голос до шепота, — он говорит… Сударь, я боюсь, вы будете смеяться.

— Да говори скорее, мучитель этакий, не тяни! Ты меня изводишь.

— Лоцман, сударь, жалуется на то, что вы не умилостивили Гаутаму.

— Как?

— Да, сударь. Обычай здесь требует, чтобы всякий, собирающийся плыть вверх по реке, приносил жертву Будде, которому поклоняются бирманцы.

— Не может быть! Где я только не побывал, чего я только не перевидал, но, признаюсь, от меня в первый раз требуют соблюдения обрядов чужой религии.

— Сударь, он вовсе не говорит, чтобы вы сами приносили жертву. Он только просит разрешения сделать это ему. Иначе он уйдет от вас.

— Да сколько ему угодно! Пусть приносит. Я человек веротерпимый, каждому предоставляю полную свободу совести. Я даже готов оказать ему содействие, чем только могу.

— У него нет рыб.

— Каких рыб?

— Для жертвоприношения Гаутаме.

— Вот что, парень, ты говоришь какими-то загадками, а теперь чересчур жарко, и я не желаю над ними ломать голову. Доставайте себе рыб, я заплачу за них, и пусть лоцман приносит свою жертву, а меня оставьте, пожалуйста, в покое.

Нахмуренное лицо лоцмана просияло, когда толмач передал ему слова Андрэ. Не теряя ни минуты, он направил шлюпку навстречу большой туземной лодке и быстро поравнялся с ней.

— Что он хочет делать? — спросил Андрэ, с любопытством разглядывая оригинальный образчик индокитайского кораблестроения.

Лодка, действительно, была построена со знанием условий речного плавания. Киль был выдолблен из ствола дерева, подобно пирогам первобытных народов, и уже по этому килю был выведен кузов. Корма высоко возвышалась над водою, как у гондол. Руль состоял из широкого весла, которым кормчий обыкновенно правит, стоя на платформочке, украшенной оригинальной резьбой. Мачты и паруса тоже были замечательны в своем роде. Мачта внизу состояла из двух столбов, которые у реи соединялись вместе, образуя треугольник, а выше реи шел уже столб. Рея была сделана из одного или нескольких бамбуковых стволов, отличалась огромной длиной и изгибалась дугою. Вдоль нее была протянута веревка, на которой на кольцах крепился парус, похожий на занавес. Паруса здесь делаются обыкновенно из очень тонкого и легкого бумажного полотна, из которого обычно шьется и одежда туземцев. Эта легкость необходима из-за громадной величины паруса относительно размеров лодки.

Английский инженерный капитан Генри Юль смерил рею одной такой лодки в сто тонн. Рея, не считая изгиба, имела тридцать девять метров в длину, а поверхность натянутого на ней паруса была не меньше трехсот семидесяти квадратных метров.

Уже по одному этому устройству можно заключить, что индокитайские лодки против ветра двигаться не могут.

Шлюпка Андрэ сошлась борт о борт с одной из таких гнау, на носовой стороне которой на небольшой платформе, вопреки европейским традициям, размещались самые почетные пассажиры. На корме лодки развевался белый флаг, на котором довольно грубо был изображен красный герб Бирманской империи — павлин с распущенным хвостом. Курьезная и чисто местная подробность: флагшток, на котором торчал флаг, был увенчан… европейским графином! У бирманцев это украшение в большом ходу, так что они даже злоупотребляют им: например, на верхней оконечности какой-нибудь пагоды иногда можно увидать насаженной… скромную бутылку из-под сельтерской воды.

В тот момент, когда лодка и шлюпка поравнялись, лоцман спрыгнул в лодку. Кочегар сбавил ход шлюпки.

После пятиминутного разговора лоцман и его коллега подошли к люку и на время скрылись в нем, но вскоре появились вновь. Они горячо пожали друг другу руки, обменялись дружескими словами и простились.

Фрикэ и Андрэ с интересом следили за этой сценой, знакомящей с местными нравами.

Лоцман перепрыгнул обратно с лодки на шлюпку и вернулся к рулю, держа в руке бамбуковое ведерко, до половины налитое водой.

Фрикэ подошел и заглянул в него. Там плескалось штук десять красных и белых прехорошеньких рыбок.

— Это и есть, должно быть, будущее жаркое для Будды. Наш лоцман купил, либо занял этих рыбок у своего товарища. Воротясь домой, буду остерегаться аквариумов.

Не обращая внимания на посторонних, непосвященных лиц, которые, впрочем, держали себя совершенно бесстрастно, лоцман вынул из ведра всех рыб, вытер их кисеей и разложил на сухой салфетке, потом достал из-за пояса небольшой деревянный лакированный ящик и извлек из него несколько тонких листков золота и серебра.

После того он взял одну красную рыбку, обернул ее золотым листком, который тотчас же присох к ее чешуе, выделяющей клейкое вещество, и бросил в реку, произнося при этом какие-то таинственные слова. Затем он взял белую рыбку, завернул ее в листок серебра и с таким же заклинанием бросил в воду.

Десять рыб — пять белых и пять красных поочереди — были таким образом выброшены в реку.

Жертвоприношение совершилось. Лоцман вернулся к рулю с безмятежностью человека, которому нечего больше бояться.

— Это все? — спросил Фрикэ у толмача.

— Все, — серьезно и важно ответил индус. — Злые духи укрощены. Гаутама ниспошлет нам благополучие в пути.

— Спасибо на добром слове. Каждый труд стоит награды, поэтому вот ему пять франков на чай.

Шлюпка поплыла с обычной своей скоростью. Мимо проносились берега Иравади. Спасались куда-то, хлопая крыльями, водяные птицы, напуганные отрывистым кашлем паровика.

— Странный обычай, — пробормотал парижанин, лежа на корме рядом с другом, курившим сигару. — Вы знали о нем раньше, monsieur Андрэ?

— Приходилось кое-что читать и слышать. Во всяком случае, в нем нет ничего удивительного, если принять во внимание капризный характер той реки, по которой мы плывем. Вполне естественно, что эти люди хотят умилостивить злых духов, которым они приписывают беспорядочные разливы Иравади.

— Сейчас она вполне спокойна.

— На это полагаться нельзя. Иравади — едва ли не самая непредсказуемая река в мире. И, наконец, теперь март, самое сухое время года в этой стране. А вот в августе, после проливных дождей, она разливается так, что становится многоводнее Конго, чуть не с Ганг.

— Но ведь эти разливы должны наносить колоссальный ущерб, — заметил Фрикэ, — так что неудивительно, если здешние люди всячески пекутся о том, чтобы предохранить себя от такого бедствия. Мне не только не жаль монеты в пять франков, которую я дал лоцману за десяток рыбок, но я даже нахожу, что это очень дешево.

— Убытки бывают не настолько велики, как можно было бы предположить. Наводнение бывает каждый год регулярно и достигает определенной высоты, так что все затопляемые места известны. После спада воды местность вновь принимает обычный вид, и навигация возобновляется с еще большим оживлением.

— Мне кажется, что навигация и сейчас очень оживлена. Лодки снуют на каждом шагу. А я-то ожидал увидеть страну дикую и почти не освоенную для торговли.

— О, как ты, однако, ошибся. Подумай: тридцать пять пароходов курсируют ежегодно вверх и вниз по реке, семьдесят тысяч лодок, из которых иные в полтораста тонн, ходят и по реке и по всем ее притокам. По официальным подсчетам внешняя торговля одной английской Бирмы дала за 1878–1879 годы 550 миллионов франков.

— И в то же время тут живут дикие слоны, тигры, носороги… Удивительная страна!

— Это-то в ней и привлекает. Тут порою наряду с атрибутами утонченной культуры соседствует непроходимейшая дикость. Вместе с тем ее гораздо реже, чем Индию, посещают туристы, что и заставило меня, выбрать Бирманию для нашей охотничьей экспедиции. Мы поднимемся вверх по одному из притоков, чтобы побывать в каком-нибудь тековом лесу, затем вернемся опять на главную реку и посетим развалины столиц, последовательно покинутых местными монархами.

— Вот тебе раз!.. Значит, здесь столицы меняются, как… сюртуки.

— Положим, реже, не так часто, — улыбнулся Андрэ. — Столицы трижды поменяли на протяжении семидесяти пяти лет.

— Двадцать пять лет очень короткий срок для столицы.

— Действительно. Да я и ошибся к тому же: не три раза, а пять раз их меняли.

— Не может быть.

— Суди сам. Более четырех веков столицею Бирмании была Ава. По капризу короля, одного из сыновей знаменитого Аломпры, она была оставлена и заменена Сагаином. Это было нечто вроде загородной резиденции — бирманского Версаля, что ли. Через три года, по капризу нового короля, столица была перенесена в Амарапуру, или "город бессмертия", на берегу Иравади, в семнадцати километрах от Авы. В 1819 году двор покинул и эту резиденцию и до 1837 года пребывал опять в Аве.

— Три столицы.

— В 1837 году двор безо всяких видимых причин покидает Аву и до 1857 года живет опять в Амарапуре.

— Четвертая перемена!.. Воображаю, как доставалось мебели, и как это было убыточно. Ведь недаром говорится: два переезда с квартиры на квартиру равносильно одному пожару.

— В 1857 году по новому капризу монарха Амарапура была оставлена окончательно и представляет в настоящее время груду развалин. В семи километрах к северу от них возникла новая столица Мандалай. Строительство ее завершено лет пятнадцать тому назад.

— Меня удивляет и эта страсть к переменам в монархах, и это стадное, слепое повиновение подданных всем их прихотям.

— Ты забываешь, что здесь монарх — собственник всего: лесных, полевых, речных угодий, даже всех диких слонов и, в особенности, всех людей. Человек здесь — вещь своего короля. Самые стены Мандалая, новой столицы, воздвигнуты на человеческих трупах.

— Ах!

— Ведь это не новость. В древней Палестине, например, даже требовалось, чтобы в основу фундамента при постройке здания закладывался "живой камень" для изгнания злых духов.

— Положим… Ну, а как же иностранцы, живущие в Амарапуре? Ведь они, надеюсь, имели право остаться там и не переселяться в другое место?

— Так и случилось в 1857 году. Когда король приказал всем жителям выселяться и покидать свои дома, китайцы, которых было очень много и которые только что выстроили пагоду в своем квартале, отказались исполнить приказ. Их не тронули. В конце концов и они все-таки переселились: их заставили это сделать соображения собственной выгоды, потому что в старом своем поселении они остались без покупателей с товаром на руках. И им пришлось даже униженно просить, чтобы их допустили в Мандалай.

— Интересен ли, по крайней мере, этот новый город?

— А вот сам увидишь. Я надеюсь в нем с тобой побывать. Но сперва нам нужно побродить по суше на западе, а то я боюсь, что на северо-востоке не будет тековых деревьев.

— Разве в северной Бирме их нет?

— Некоторые авторы утверждают, что тек не растет дальше 16R северной широты, но это неверно: он встречается много севернее. Мы увидим его непременно и даже удачно поохотимся в тековых лесах: они первобытны и изобилуют всевозможной дичью. Самые свирепые и страшные звери на земле водятся в них.

— Очень буду рад продолжить серию, начатую Людоедом. Если в тековых лесах есть звери, есть опасность, есть из-за чего рисковать и волноваться охотнику — в таком случае едем туда, где растут теки!

Глава VI

Вверх по притоку Иравади. — Обработанные земли. — Из Фрикэ получается отличный стрелок. — Утро на реке. — Восход солнца. — Неожиданная дичь. — Это слон? — Нет, только носорог. — Черные пантеры — супружеская пара. — Двое на одного. — Страдания носорога. — Двойной выстрел — единственный в жизни охотника. — Спасенная жертва. — Неблагодарность. — Не делать добра — не нажить врага. — Ярость дикого животного. — Череп носорога и пуля "Экспресс". — Недостаточная броня. — Для коллекции.

Поднявшись еще немного вверх по течению Иравади, шлюпка вышла, как и раньше, в один из бесчисленных притоков, несущих свои воды в богатыршу-реку.

Лоцман превосходно знал не только местную гидрографию, но и, как оказалось, все наиболее удобные для охоты места, изобилующие дичью.

Два друга, для которых охота была главной целью, решили полностью положиться на его добросовестность и сообразительность.

Им не пришлось потом об этом жалеть.

Лодка, замедлив ход, проплывала все более дикие места. Поселки показывались редко и виднелись по большей части издалека, обработанные поля исчезли совсем. Первозданная природа вступала во все свои права.

Фрикэ и Андрэ имели случай полюбоваться мимоходом, с каким трудолюбием и терпением бирманцы, близкие родственники китайцев, мастеров оросительного дела, сумели устроить, разнообразить и усовершенствовать свои плантации.

Почва всюду, где только можно было провести орошение, пользуясь сезоном разлива, была занята рисовыми насаждениями. Они, в свою очередь, чрезвычайно толково и разумно чередовались с другими культурами — табака, кукурузы, бобов, чечевицы, сладкого картофеля, сахарного тростника.

Все эти небольшие поля были разбиты на квадраты в виде шахматной доски, и каждое получало ежедневно свою толику воды из природных бассейнов. Вода распределялась по полям посредством целой системы каналов и шлюзов, системы крайне простой и в то же время очень умной и стройной.

Среди этих аккуратных и ухоженных полей возвышались фруктовые деревья, с огромным терпением акклиматизированные бирманцами: финиковые и фиговые пальмы, масличные деревья, гранаты, персики и даже сливы, груши и вишни. Что особенно странно было видеть рядом с гуявами, манго и бананами.

За фруктовыми садами шли целые рощи кустов индиго и хлопчатника, перевитых трельяжем из березы; далее виднелись деревья лимонные, апельсиновые, ореховые, тамариндовые, камедные, резиновые и т. п.

Там и сям среди деревьев возникал и снова исчезал блестевший на солнце купол пагоды, а затем опять начинались джунгли с колючим тростником, с островками бамбуков, с травой в человеческий рост — и среди всей этой природы величаво катила свои голубые, сверкающие волны многоводная Иравади.

Нечего и говорить о том, что водяная и болотная птица попадалась в изобилии: то и дело взлетали испуганные вздохами паровика ибисы и фламинго, марабу и чайки, цапли и пеликаны. Фрикэ все время практиковался в стрельбе на лету. Он помнил свою неудачу с тетеревами и дал себе слово сделаться превосходнейшим стрелком. Стоя на носу шлюпки, он с азартом стрелял в болотных и водоплавающих птиц, всякий раз усложняя задачу.

Успехи он делал изумительные, так что Андрэ все время его хвалил, не переставая ощипывать убитых птиц, подбираемых людьми экипажа.

Вечером бросили якорь на самой середине реки и безмятежно уснули.

Три дня прошло с тех пор, как лоцман принес в жертву Гаутаме серебряных и золотых рыбок. Шлюпка рассекала глубокие и прозрачные воды Яна, или Киук-Яна, притока Иравади, впадающего в нее под 21-ю северной параллелью. На протяжении тридцати километров Ян поднимается от устья к северо-западу и делится на четыре главных рукава, расходящихся гусиной лапой. Первые три рукава очень коротки, не более пятидесяти километров, а четвертый, идущий прямо с севера на юг, имеет в длину километров двести. Река Ян со своими притоками протекает по почти совсем безлюдной стране, простирающейся на запад вплоть до английской границы. Не трудно себе представить, насколько такая пустынная местность богата дичью всякого рода, крупной и мелкой.

Ознакомившись с направлением всех четырех рукавов, два друга решили направиться по самому длинному из них, так как он наверняка должен был протекать мимо тековых лесов.

На четвертый день, рано утром, Фрикэ проснулся с легким ознобом во всем теле под влиянием тумана, бывающего обыкновенно по ночам в низменных и сырых тропических местностях.

Желая согреться в движении, парижанин не стал кутаться в одеяло, а встал и поехал в лодке на берег с неграми, которые часто наведывались в лес за дровами для паровика.

Андрэ проснулся в таком же состоянии и, не сговариваясь со своим другом, обнаружил совершенно такое же намерение, как и тот. Они были очень удивлены, встретившись в тот момент, когда оба собирались сесть в лодку. Каждый полагал, что другой спит.

У Фрикэ было ружье калибра 16, а у Андрэ винтовка «Экспресс» калибра 14 1/4.

Друзья молча, но приветливо поздоровались и тихо уселись в лодку, приказав неграм как можно меньше шуметь веслами.

Вскоре длинные пучки красных лучей насквозь пронизали туман, и он рассеялся почти моментально. Верхушки деревьев, до этой минуты невидимые, вдруг словно загорелись, засверкали, между тем как внизу их еще застилала сероватая пелена, постепенно исчезавшая.

Воздух делался все свежее и прозрачнее. Предметы выступали особенно резко и ярко, звуки слышались особенно отчетливо, как ни в какое другое время суток. Одним словом, то было настоящее утро в тропиках, где солнце всходит без зари и закатывается без сумерек. Восход солнца там похож на взрыв света. Два друга наслаждались хорошо знакомой картиной. Они видали ее сотни раз, но никогда не могли налюбоваться вдоволь.

Однако художественное чувство не заглушило в них охотничьего инстинкта. Фрикэ первый заметил между широкими листьями водных растений, еще не просохших от росы, что-то черное и движущееся около берега реки.

Он сделал знак гребцам, чтобы они остановились.

— Что там? — тихо спросил Андрэ.

— Там у берега барахтается в воде какое-то крупное животное, вроде слона.

— Черт возьми!

— Слышите? Фр!.. Фр!.. Фр!.. Точно наш покойный приятель Осанор, когда, бывало, умывался утром…

— Ничего удивительного, если и слон: их много водится в бирманских лесах.

— Но я-то, я! Нечего сказать, хорош буду.

— А что?

— Да ведь у меня только ружье, заряженное дробью.

— Зато у меня винтовка. Впрочем, мы оставим его в покое. Сегодня мы не готовы. Лучше в другой раз как-нибудь. Бивни от нас не уйдут, мы еще успеем пополнить коллекцию.

— А если он на нас нападет?

— Слушай, Фрикэ, не говори глупостей, точно Немврод из предместья Сен-Дени. Виданное ли дело, чтобы слон нападал на человека первый, не будучи им тронут?

— Правда, я сглупил. Начитался когда-то страшных рассказов комнатных охотников и все еще не могу преодолеть в себе книжного человека.

Андрэ ничего не сказал, только улыбнулся и осторожно приподнял голову над водными растениями.

— Это не слон, — сказал он шепотом, — а носорог.

— Гадкий зверь. Терпеть не могу. Один меня едва не распластал в Африке, когда я отыскивал нашего жандарма.

— Черт возьми! — сказал Андрэ про себя, как бы слушая друга. — Я думал, он ближе, а он в ста двадцати метрах, не менее.

— Неужели вы хотите стрелять отсюда?

— Почему бы нет? Его можно смертельно ранить, а то и убить; во всяком случае, я удалю его отсюда. Соседство с ним мне не нравится. Из всех животных он да буйвол кидаются иногда в слепой ярости на предмет, который видят впервые. Он может наброситься на лодку, чтобы перевернуть ее. Надо попробовать. Эй, вы! Пригнитесь пониже и прижмитесь друг к другу. И ты также, Фрикэ. Моя винтовка производит настолько сильную отдачу, что вы все можете попадать с ног.

Андрэ медленно поднял оружие и стал целиться носорогу в заветное черное пятно около плеча. Стрелок находился в самых благоприятных условиях: ничто ему не мешало, торопиться не было надобности, носорог стоял спокойно и ничего не замечал.

Охотник уже хотел спустить курок, как вдруг раздался хриплый, сдавленный, но яростный крик, словно вдруг кто-то громадной пилой провел по самому твердому дереву.

Изумленный, даже испуганный носорог бросился было вон из воды, где он был стеснен в движениях, но не успел выскочить.

Вслед за криком, который, очевидно, был сигналом, из густых кустов позади носорога выскочили два гибких, проворных зверя и с замечательной синхронностью обрушились на толстокожего.

— Черные пантеры! — вскричал Андрэ, спокойно опуская винтовку.

— Черные пантеры? — повторил Фрикэ. — Это интересно. Я видал их только в зоологическом саду. Говорят, очень злые… Ай-ай! Тебе придется плохо, толстяк.

Носорог испустил отчаянный крик — громкий, яростный, сипло-металлический. Тут были и боль, и бешенство, и испуг.

Его положение было ужасным.

Застигнутый врасплох молниеносным нападением свирепой супружеской четы, носорог упустил все способы самообороны.

Самец сидел на его спине впереди, запустив когти веех четырех лап в его кожу, и вгрызался ему зубами в затылок, стараясь добраться до мозжечка. Самка оказалась слабее: сделав прыжок, она передними лапами достала до крупа носорога, но задние остались на земле. Она яростно теребила ляжки врага, царапала их когтями и рвала зубами.

— Monsieur Андрэ, — тихо проговорил Фрикэ, — мне было бы жаль этого увальня, если бы я не знал, какой у него у самого злобный нрав. Пантеры съедят его живьем.

— Если только я им это позволю. Носорогу я хоть и не особенно сочувствую, но этих кошек положительно не терплю. Кроме того, и мех черных пантер так красив и редок, что нам с тобой не мешает приобрести по одной шкурке.

— Вы отсюда хотите стрелять?

— Конечно. С расстояния ста двадцати метров обыкновенный стрелок должен сразу всаживать свою пулю в дно шляпы, а голова этого самца шире.

Громоподобный выстрел из винтовки «Экспресс» сотряс воздух и прокатился многократным эхом, подобно отдаленным раскатам грома. Самец привстал на спине носорога, изогнув туловище и вытянувши вперед лапы, точно геральдическая эмблема, и тяжело упал на самку. Та, не обращая внимания на выстрел, который приняла, вероятно, за гром, испустила отчаянный рев, когда увидала своего товарища мертвым. Приписав его смерть носорогу, она атаковала того с головы, пытаясь перегрызть ему горло, выцарапать когтями глаза, и когда это не удалось, яростно вцепилась в его выпяченную нижнюю губу.

Андрэ прицелился опять.

— Вот человек! — пробормотал про себя Фрикэ. — Он хочет сделать по пантерам двойной выстрел.

Андрэ выстрелил как раз в тот момент, когда пантера кусала носорога за морду. Пуля угодила ей между лопаток и перебила хребет, но она не отпустила носорога, а лишь глухо завыла.

Терзаемый носорог, вне себя от ужасной боли, изо всех сил тряхнул головой.

Но умирающая пантера не разжала своих челюстей. От движения носорога часть губы, ухваченная зубами пантеры, оторвалась, и та с размаху упала рядом с мертвым самцом.

Избавившись от врагов, носорог стал вертеться кругом, как безумный. Вода около него была окрашена кровью.

Вдруг он перестал выть от боли и зарычал от ярости. Он увидал лодку с людьми и расходившийся белый дымок.

— Недостает только, чтобы он на нас напал, — заметил Фрикэ.

— Конечно, нападет, — сказал Андрэ, аккуратно вставляя в винтовку два металлических патрона. — Да вот он уже и плывет на нас. Тем хуже для него. Я ему голову размозжу. Сидите, не шевелитесь. Пусть он подплывет ближе.

Андрэ встал на носу лодки и хладнокровно смотрел на зверя, который подплывал необыкновенно быстро. Отвратительный вид имела его исцарапанная морда с откушенной губой, видна была даже обнаженная челюсть. Глаза сверкали злобой. Он бешено ревел.

Минутка нерешительности, легкое головокружение, осечка или что-нибудь в этом роде — и лодка была бы опрокинута, люди задавлены.

Носорог уже в десяти шагах.

— Боже, какой он гадкий! — пробормотал неисправимый болтун Фрикэ. — Стой, красавец! Ни шагу дальше!

Это послужило как бы командой "пли!". Андрэ прицелился и выстрелил в третий раз.

Он метил в череп, как раз в ту кость, которою прикрыт мозг.

Настоящий блиндаж.

Но против пули «Экспресс» не устоять и этому блиндажу. Смертельный снаряд ударяет в голову. Носорог внезапно останавливается, точно окаменелый, с расширенными глазами и открытым ртом. Не стонет, даже не хрипит. И вдруг, как пробитая лодка, идет ко дну и остается в прозрачной воде среди травы, растущей на иле. По воде расходятся круги, выскакивают и лопаются крупные воздушные пузыри — и все.

— Ну, парижанин, что ты мне на это скажешь? — спросил Андрэ.

— Скажу, monsieur Андрэ. Скажу, что это ужасно. Голова треснула и разлетелась, как тыква. Я сам видел мозг. Как жаль, что носорог исчез под водой! У него великолепный рог, голову можно было бы препарировать.

— Зачем же его оставлять там гнить! Часть можно будет сохранить. Прикажем неграм привязать к его ноге канат и вытащить на берег. Впрочем, пусть лучше сюда подъедет шлюпка: надобно будет взять на нее и пантер. К тому же, я не хочу больше оставаться в лесу: я устал и проголодался, как собака. Вернемся позавтракать.

Глава VII

Яванская пантера, которая водится не только на Яве. — Об отсутствующих. — Два превосходных трофея. — Вперед! — Тековый лес — На что идет тековое дерево. — Тек и императорская казна. — Птица-носорог. — Охотник усердный, но неопытный. — Неудача. — Убежище калао. — Новая попытка. — Важные предосторожности. — Ружья калибра 16 недостаточно. — Клюв и рог птицы-носорога. — Парижанин и его приемыш.

Меньше ростом, но гораздо свирепее обыкновенной, черная пантера обладает исключительно красивыми формами и великолепнейшим мехом. С виду она скорее стройна и грациозна, чем сильна, но на самом деле у нее огромная сила и неслыханное проворство.

Голова — как у громадной черной кошки, с короткими ушами и золотисто-желтыми глазами. Рот всегда полуоткрыт, и белые зубы кажутся еще ослепительнее на окружающем черном фоне.

Свойственный обыкновенным барсам желтый цвет шкуры, усеянной красивыми розовыми пятнами не характерен для черной пантеры, ее шкура черная с дымчатым отливом. С первого взгляда, цвет черной пантеры представляется однородным, без малейших оттенков, но если приглядеться внимательнее, то и на ее шкуре окажутся темные узоры, вроде тех, какими отличается мех обыкновенной пантеры, и такие же пятна, только не розовые и черные. Но эти пятна и узоры выступают не так ярко, потому что мало отличаются от общего черного фона.

Фрикэ сдирал шкуру с самки, а Андрэ с самца, и оба любовались красивым мехом. Парижанин спросил, почему черную пантеру называют яванской.

Андрэ улыбнулся.

— Вероятно, потому, что, кроме острова Ява, она водится в Индокитае и в Бенгалии.

— Не особенно убедительный довод.

— На тебя не угодишь. А я больше никакого не знаю. Ученые премудро решили, что черная пантера живет только на Яве, и назвали ее яванскою. А между тем она водится во многих других местах. Майор индийской армии Левисон неоднократно стрелял черную пантеру на материке Азии. Наш соотечественник Том Анкетил встречал ее в Бирме… Да вообще много примеров, не считая нас с тобой.

— Так-то вот пишется история… естественная, — заметил Фрикэ. — Во всяком случае, пантера очень интересный зверь, где бы она ни жила, и я бы дорого дал, чтобы увидеть какими будут лица у ваших парижских охотников, когда из ящика камфорного дерева мы вынем эти две шкуры, натертые мышьяковым мылом.

— Я об этих изменниках уже и позабыл. Пусть их себе сидят сиднями дома. Займемся теперь носорогом. Кстати, какова длина этих пантер? Они вроде бы больше, чем описывают в книгах.

— У меня нет метра, но я знаю, что длина дула моего ружья семьдесят пять сантиметров. Вот и можно смерить. Так. Длина от морды до начала хвоста один метр сорок пять, а его супруги — один метр тридцать. Недурно.

Шлюпка, приведенная к месту боя, стояла под парами. Один из негров храбро нырнул в реку и привязал к ноге носорога веревку. Берег был невысокий, так что вытащить его было нетрудно. Тушу положили на траву. Андрэ хотел было сберечь и шкуру, но пантеры так обработали ее когтями и зубами, что она местами представляла собою лишь бесформенные лоскутки. Заслуживала внимания только одна голова, хотя и страшно исцарапанная. Замечателен был, во-первых, рог, достигавший семидесяти сантиметров при диаметре в двадцать пять, а во-вторых, та пробоина в черепе, которую сделала пуля "Экспресс".

Андрэ не без труда отделил своим тесаком голову от туловища, велел перенести ее на шлюпку, и сам принялся ее препарировать по всем правилам искусства. Шлюпка между тем снова пошла вверх по течению.

Два дня спустя путешественники прибыли в чудный тековый лес, который рос по обоим берегам реки.

Красивы они, действительно, эти тековые леса. Величественно поднимаются кверху, точно громадные столбы, их прямые, стройные, сероватые стволы, поддерживающие свод из темно-зеленых бархатистых листьев с белыми точками на внутренней стороне. Под деревьями в лесу сумрак полный и почва совершенно голая. Рядом с этими великанами растительного царства, не пропускающими ни воздуха, ни света, не может расти ничего. Если и попадется какое-нибудь другое дерево или растение, то это всегда их ровесник, случайно выдержавший борьбу за существование. Вообще же в тековых лесах преобладают одни теки.

Тековое дерево не боится червей — они его никогда не точат; оно не гниет ни в какой воде — ни в соленой, ни в пресной; оно нечувствительно к переходам от сырости к сухости, и наоборот; оно не изменяется ни в воде, ни в земле, ни в воздухе. Индусы и индокитайцы строят себе из него дома и пагоды, и везде и всюду его охотно используют на постройку кораблей.

В Бирмании все тековые леса считаются собственностью императора и приносят ему огромный доход. За эксплуатацией лесов следят многочисленные чиновники, но, разумеется, злоупотреблений тут всяких масса. И, несмотря на неправильную рубку, на довольно-таки хищническое истребление, тековые леса все еще огромны и густы и имеют совершенно первозданный, девственный вид, так что в них до сих пор в изобилии плодятся и множатся всевозможные дикие звери.

Шлюпка встала на якорь на выбранном Андрэ месте. Фрикэ сейчас же разглядел на берегу многочисленные следы буйволов и слонов.

— Завтра, кажется, у нас опять будет случай отличиться, — сказал он, — а пока я произведу маленькую рекогносцировочку.

— Как!.. В два часа пополудни, в самую жару! Ты с ума сошел. Ложись-ка лучше в гамак и отдыхай.

— Не могу, monsieur Андрэ, у меня зуд в ногах. Я и сам не засну, и вам спать не дам. Чу! Что это за шум? Какая возня там наверху, в листьях!

Дежурный кочегар, выпуская пары, пожелал доставить удовольствие мальчику Ясе и дал сильный свисток. По всей вероятности, звук парового свистка раздался в этих местах впервые. Спрятавшиеся от жары в листву птицы переполошились и, взлетев, подняли крик.

Фрикэ не обратил бы на это особенного внимания, если бы среди обыкновенных птичьих криков не различил чего-то похожего на мычанье, сопровождаемого громким хлопаньем крыльев, щелканьем клюва и карканьем. В то же время с вершин деревьев, стоявших у реки, тяжело слетело с дюжину птиц величиною с индюшку. Они были неуклюжие, с огромными, безобразными, ни на что не похожими клювами. Они отлетели на несколько сот метров и вновь взгромоздились на деревья.

— Я знаю этих птиц. Я их видал на острове Борнео. Зовут их… Эх, память у меня дырявая…

— Калао, ты хочешь сказать?

— Да, именно так… калао.

— Я тоже разглядел их. Это из породы так называемых птиц-носорогов. Вот бы подстрелить хоть одну птицу; это бы очень украсило нашу коллекцию.

Эти слова были порохом, брошенным на уголья. Пятки у парижанина буквально так и зажгло. Он моментально схватил ружье калибра 16 и бросился в ту сторону, куда полетели птицы.

Прошло не более двух минут, и уже загремели выстрелы — целых два, один за другим. Опытный охотник сказал бы: "Плохо дело".

Именно так и подумал Андрэ, сидя спокойно на складном стуле. Вскоре показался Фрикэ — расстроенный, весь в поту и без всякой дичи.

— Я бы мог сказать: не повезло, но я сам виноват. Я просто неловкий дурак.

— Не проще ли сказать — ветреник.

— Как так, monsieur Андрэ?

— Разумеется. Бросился со всех ног, как сумасшедший, не вычислив ни высоты деревьев, ни живучести дичи, ни дальнобойности ружья. Ну, какова, по-твоему, высота этих деревьев?

— Да… метров сорок.

— Далеко не угадал… Прибавь еще двадцать и будет, пожалуй, верно.

— Неужели вправду шестьдесят?

— Если не больше, но уж никак не меньше. Шестьдесят метров — это уже хорошее расстояние для охотничьего ружья при горизонтальном прицеле, а когда приходится стрелять почти вертикально, то ружья калибра 16 тут не хватит, к тому же эти огромные птицы очень живучи.

— Хорошо. Я возьму винтовку «Экспресс» и пойду опять.

— И что же ты сделаешь? Птица будет разнесена в клочки. Возьми лучше ружье калибра 8, его как раз будет достаточно.

— Сейчас так и сделаю — и побегу.

— Да что с тобой? Я тебя еще таким не видал. Можно подумать, что в тебя вселился бес.

— Бес охоты, monsieur Андрэ!

— Я очень рад за тебя, но нужно же хорошенько все обдумать. Мы здесь не в Босе. Во-первых, потрудись пополнить патронами свою сумку, чтобы в ней был полный запас: двадцать патронов с дробью и десять с пулями. Во-вторых, изволь взять с собой кожаный мех, сваренный кофе и несколько сухарей.

— Это для того, чтобы отойти на два километра?

— Никогда нельзя знать заранее, где остановишься в первобытном лесу.

— Я через час надеюсь быть дома.

— Я тоже надеюсь, иначе я бы тебя не отпустил. Но ведь ты же не ребенок, и, во всяком случае, ради пары калао стоит совершить прогулку. Ты увидишь странную птицу длиною в один метр двадцать сантиметров от клюва до хвоста, с черно-сизыми перьями прелестного отлива на спине и крыльях и с белым брюхом. Хвост белый, пересеченный черной полосой. На голове хохолок из тонких перышек. Все это было бы, впрочем, вполне обыденно, если бы не величина птицы и, главное, не ее чудовищная голова. Вообрази себе, что к этой голове приделан клюв в тридцать пять сантиметров длины и в десять толщины у основания; что у того вида калао, который называется носорогом, на верхней половине клюва имеется нарост, загнутый назад, как у четвероногого толстокожего носорога, и что этот нарост достигает восьми сантиметров.

— Какое, должно быть, тяжеловесное сооружение!

— Ничуть. Нарост не из плотного вещества, а из ноздреватого, губчатого. Он только прикрыт роговой оболочкой, которая очень тонка, хотя и тверда. Поэтому придаток не дает птице никакого веса. Длинный клюв и короткие лапы не позволяют калао клевать пищу, подобно маленьким воробьям, или терзать ее, держа в лапах. Поэтому калао должны глотать ее разом. Схвативши концом клюва ягоду, зерно или плод, калао подбрасывают добычу кверху и с ловкостью жонглеров ловят ее и глотают.

— Помню, я видел, как туканы делали то же самое своими клювами, напоминающими банан.

— Совершенно верно. Туканы очень похожи на калао, но только гораздо меньше. Однако, ну ее к Богу: первый же выстрел в один миг научит тебя большему, чем я своими рассказами.

— Вы меня только еще больше раззадорили. Я убегаю. До скорого, monsieur Андрэ!

— До свиданья, мой друг. Смотри же, возвращайся не с пустыми руками.

Фрикэ сделал все, как советовал ему Андрэ, и проворно побежал в тековый лес.

Едва он сделал десять шагов, как услыхал за собой топот маленьких ног. За ним спешил маленький бирманец Яса.

Первым движением парижанина было отослать ребенка обратно, но мальчуган с такой любовью на него смотрел, с такой мольбой протягивал к нему свои маленькие руки, повторяя только слово: "Фликэ!", что молодой человек передумал.

— Monsieur Андрэ, мальчик пойдет со мной! — крикнул он другу.

— Я очень рад, потому что в таком случае ты скорее вернешься и не заберешься чересчур далеко.

Через четверть часа Фрикэ дошел до места, куда, по его расчетам, перелетели калао, напуганные свистком. Они, по всей вероятности, сидели теперь на верхушках самых высоких деревьев.

Он шел тихо, осторожно, надеясь застигнуть птиц врасплох и громыхнуть своим чудовищным ружьем. Вдруг послышалось опять щелканье клювов, хлопанье крыльев, карканье. Очевидно, птицы его услыхали.

Неприятель вторично отступил.

— Ну, что же, я все равно буду их преследовать, хотя бы они полетели к черту на рога! Я вспотел и весь мокрый, а мальчуган как ни в чем не бывало. Скоро я высуну язык, а он будет еще совершенно свеж. Эти люди вылиты из бронзы. Впрочем, если он устанет, мы отдохнем, а пока надобно идти вперед и вперед, чтобы опять не возвратиться с пустыми руками.

Глава VIII

В погоню за калао. — Разочарование и озлобление. — Наконец-то! — Первая жертва. — Невероятно легкий вес калао. — Поляна в лесу. — С глазу на глаз с царственным тигром. — Отступление. — Кровавый след. — Убит! — Изуродован. — Пристрелили. — В обратный путь. — После трех часов ходьбы. — Изумление.

Как сказал Андрэ: "Никогда нельзя знать заранее, где остановишься в первобытном лесу".

Скоро парижанину пришлось убедиться в справедливости этих слов и от души поблагодарить своего друга за прозорливый совет запастись основательнее в дорогу хотя бы самым необходимым.

Калао летают тяжело и неуклюже, восполняя недостаток летательных способностей чрезвычайною бдительностью и осторожностью. Чем бы они ни были заняты — чисткой ли перьев, срыванием ли плодов с деревьев или просто шумным карканьем, они все время настороже, все время приглядываются и прислушиваются и при малейшем шорохе поднимают тревогу.

Увидав подозрительный предмет или живое существо, они шумно спархивают и перелетают, испуганно крича, на другое место, метров за двести. При этом они тяжело опускаются на ветку и начинают уморительно качаться, опуская книзу то голову, то хвост, точно чашки весов, и рискуя тем, что та или другая сторона перетянет.

Видя такой неуклюжий полет, такое неустойчивое равновесие, глядя на эти короткие перелеты, указывающие как будто на физическую слабость, неопытный охотник начинает думать, что он непременно настигнет калао, если будет их неутомимо преследовать и подкрадываться осторожно. Сами птицы вводят его в это заблуждение, коварно подпуская к себе иногда на довольно близкое расстояние.

Полный надежды, крадется он тихо-тихо, прячется, съеживается, сгибается, дрожит от страха и надежды, и вот уже готов прицелиться из ружья, как вдруг вся стая снова вспархивает и улетает с нестройным криком.

Можно сойти с ума.

Фрикэ увлекся подобной бесплодной погоней и незаметно для себя, от дерева к дереву, пробродил часа полтора, льстя себя надеждой подстрелить в конце концов хотя бы одну птицу. Он не один раз приближался к стае на расстояние выстрела, но не стрелял, сбитый с толку прежней неудачей, которая была приписана недостаточной дальнобойности ружья калибра 16, и забывая, что то чудовищное ружье, которое он взял с собой в этот раз, бьет вдвое дальше. Наконец, усталый, измученный, расстроенный, он в тот момент, когда птицы опять от него улетали, схватил ружье, приложился и выстрелил в самую середину стаи.

Бухнул чудовищный выстрел, прогремел и затих. Вслед затем с верхушки тека послышались отчаянные крики.

— Краа!.. Краа!.. Краа!..

Одна из птиц, настигнутая полным зарядом дроби из патрона № 3, висела вниз головой, зацепившись лапой за ветку.

— Наконец-то! — вскричал обрадованный охотник. — Однако, ружье калибра 8 бьет далеко! Ну, птица, спускайся скорее, дай на себя посмотреть… Так. Коллекцию ты украсишь собой, это уж точно.

Птица перестала кричать и сорвалась с ветки, за которую судорожно цеплялась лапой. Она упала на землю. Яса резко вскрикнул и бросился поднимать добычу, чтобы подать ее парижанину. А Фрикэ, как ребенок, поставил ружье у ствола дерева и начал выделывать разные фантастические прыжки, которым позавидовала бы сама тропическая Терпсихора.

— Спасибо, мальчик, ты очень любезен. Но положи же ее, ведь она ростом не меньше тебя. Наверное, она очень тяжела. Ты, стало быть, силач, раз ты принес ее сюда, как воробья… Ба! Да она прелегенькая! Вот штука-то! Настоящий фокус!.. Птица величиной с дворового гуся, а весит не более трех фунтов, когда должна бы весить не меньше двенадцати! Странно!.. Странно!.. Не стоит быть такой легкой и летать так плохо. Впрочем, я от этого не в убытке: удобнее нести.

Если бы Фрикэ был лучше знаком с анатомией птиц, он не назвал бы фокусом малый вес калао. Он знал бы, что так называемые воздушные мешки, или резервуары, в которые у птиц воздух поступает через легкие, сообщаются с костями крыльев и достигают у калао особенного развития, вследствие чего птица и оказывается такой легкой относительно своей величины. Она вся как бы надута воздухом, он проникает даже в кости. Будучи величиной с индюшку, калао весит не более полутора килограммов.

Фрикэ полюбовался глянцевитым иссиня-черным оперением спины и белыми перьями подбрюшья, подивился на громадный клюв с красным наростом и промолвил:

— Ничто так не ободряет охотника, как удача. Куда вся моя усталось девалась — я ее не чувствую. А как ты, мальчуган? — спросил он, как будто Яса мог его понять.

Маленький человек взял калао за голову и перекинул шею птицы себе за плечо: тело повисло у него за спиной; а за клюв он взялся обеими руками и в такой позе пошел вперед, приглашая Фрикэ за собою.

Немой жест бывает красноречивее иной длинной речи.

— Превосходно! — воскликнул Фрикэ. — Ты у меня молодец. Нужно будет подстрелить еще одного летучего носорога, чтобы и мне было что нести на себе.

Как человек осторожный, он вновь зарядил ружье, спрятав в карман пустую латунную гильзу, которая может использоваться вновь и вставляться бесконечное число раз, и пошел за своим храбрым малолетним товарищем.

К своему удивлению, он больше птиц не видал и не слыхал.

Взрыв громадного заряда, свист крупной свинцовой дроби в ветвях дерева, смерть сородича, все это до того повлияло на калао, что они удалились на этот раз гораздо дальше.

— Делать нечего, придется довольствоваться одной птицей, — сказал разочарованный Фрикэ. — В таком случае, пойдем домой, а то мы незаметно проделали порядочный конец. Как хорошо присоветовал мне monsieur Андрэ взять с собой козий мех со сваренным кофе и запас сухарей! Теперь мы съедим с тобой, мальчуган, по сухарику, попьем кофейку и отдохнем, чтобы оправиться и идти бодро. Так, малыш?

— Да, — отвечал доверчиво ребенок.

— Вот прехорошенькая полянка с цветами и невысокими деревьями, не такими угрюмыми и мрачными, как теки. Может быть, на них имеются плоды? Может быть, они растут близ какого-нибудь источника? Недурно было бы присовокупить к сухарю какой-нибудь фрукт и испить свежей водицы, чтобы поберечь кофе. В таком случае — вперед. Эти лесные полянки очень красивы, но сколько на них бывает всякого зверья!

С этими словами наш болтун, не перекидывая ружья за спину, а держа его в руке, в позе крадущегося охотника, направился к поляне, до которой было не более двухсот метров.

От тековых деревьев эту поляну отделял наполовину высохший ручей; последние теки стояли шагах в десяти от берега. По ту сторону ручья росли великолепные зеленые деревья, своей тенью сохраняющие в почве влагу; и среди них Фрикэ с удивлением различил стройные и прямые стволы кокосовых пальм. Он не ожидал их увидеть в таком месте.

— Да мы здесь будем как сыр в масле кататься! — сказал он, собираясь переходить ручей шириной в шесть метров. — Что такое? Кто это колышет кусты?.. Э, да тут дело нешуточное.

По ту сторону ручья раздвинулись нижние ветви кустов, покрытых цветами, и на откосе появился огромный тигр, очевидно, отдыхавший в этом благоуханном убежище.

То был настоящий королевский тигр, желтый с черными полосами, на коротких ногах, с широкой грудью, с длинными усами, укороченной мордой, с большими желтыми глазами, разделенными зрачком в виде буквы i.

Он потягивался и зевал, когда появился парижанин, несколько ошарашенный от неожиданности, несмотря на всю его самоуверенность.

Тигр был изумлен не меньше человека и стоял, не зная, как ему поступить.

Фрикэ проворно прицелился, чувствуя, как у него мурашки бегут по спине.

Увидав направленный на него железный ствол, тигр припал к земле, так что почти коснулся ее грудью.

"Он собирается прыгнуть", — подумал Фрикэ.

Не медля ни секунды, парижанин выстрелил из обоих стволов последовательно, раз за разом. Бац-бац! Оба выстрела почти слились в один, но гром от них не заглушил яростного крика, который испустил израненный зверь. Все его четыре лапы вытянулись, как пружины, и Фрикэ разглядел сквозь дым, как он подпрыгнул выше своей головы и тяжело упал назад.

Для Фрикэ было делом одной минуты схватить под мышку маленького Ясу, все время не выпускавшего из рук птицу, и отбежать с ним прочь.

"Укрыть сперва мальчугана, а там видно будет", — думал парижанин.

В несколько секунд он пробежал шагов тридцать и остановился, убедившись, что за ним нет погони. Тогда он вынул из ружья пустые гильзы, заменив их патронами с пулей, и с облегчением вздохнул.

— Если кот еще жив, то этим я уложу его уже наверняка. Вот так неожиданная встреча! И ружье-то было заряжено дробью. Правда, оно калибра 8, а заряд содержит двенадцать с половиной граммов пороха и семьдесят граммов свинцовой дроби № 3. Это очень серьезно. По-видимому, весь заряд угодил между глаз: порох, свинец и пыжи. Все въехало… Пойти взглянуть.

Он вернулся на прежнее место. Маленький бирманец шел за ним. Глаза его сверкали, как черные алмазы; птица болталась у него за спиной, ударяя его по икрам.

Фрикэ без труда нашел след тигра по пятнам крови, величина которых свидетельствовала о громадной ране. Так прошел он около двухсот метров и увидал совсем близко, прямо перед собой, лежащего тигра. Он еще не был мертв, по его телу пробегали конвульсии, но подняться он уже не мог и только бессильно дергал лапами.

Он издыхал. Агония, по-видимому, была очень мучительна, потому что тигр все время царапал когтями то почву, то твердую тековую кору.

Фрикэ едва верил глазам.

— Королевский тигр убит дробью! Просто невероятно. Буду рассказывать охотникам — не поверят, назовут хвастуном. А между тем это правда. Ужасный зверь! Он задрал бы меня насмерть одним ударом лапы. Ростом он не меньше Людоеда. Однако, мы с monsieur Андрэ действуем недурно. Здесь, действительно, страна тигров. Впрочем, довольно болтать, а то я становлюсь похож на деревенскую трактирщицу.

Судороги у тигра прекратились, бока перестали вздуваться, он только едва слышно хрипел.

Фрикэ понимал, что тот убит, но все же решил выстрелить в него еще раз для пущей безопасности.

Он прицелился в плечо и выпустил пулю «Экспресс». Зверь протяжно вздохнул, содрогнувшись, наконец, всем телом и замер.

Не стоило стрелять.

Яса, все время молча глядевший во все глаза, пронзительно вскрикнул, когда тигр издох, и крепко схватил Фрикэ за руку, залившись слезами.

Парижанин успокоил его словами и лаской и принялся рассматривать рану, нанесенную тигру.

Вся верхняя часть черепа была раздроблена на мелкие крошки, глаза были выбиты совершенно из впадин, носа не было, кожа полностью содрана. Морда представляла собою какое-то месиво из костей, кожи, шерсти и крови. Свинцовые дробины через пролом в черепе проникли в мозговое вещество, но такова живучесть кошек, что изуродованный тигр все-таки был в силах протащиться двести метров.

Однако нужно было подумать о возвращении. Великолепнейшую шкуру приходилось бросать за невозможностью перенести в шлюпку. Необходимо было спешить, чтобы до наступления вечера возвратиться на лодку.

Парижанин достал из кармана два сухаря для себя и для мальчика, и оба принялись их грызть, не жалея зубов. Сухари были тверды и жестки, как кирпичи. Потом два друга хлебнули кофе из козьего меха и приготовились в обратный путь.

Фрикэ торопливо сориентировался, взял на плечо заряженное ружье, убитую птицу привязал себе за спину ремнем от патронташа и пустился в дорогу рядом с маленьким спутником, который от него не отставал.

Теки тянулись без конца и почти без перерыва. Даже Фрикэ начал уставать.

— Никак не думал, что зайду так далеко, — разговаривал он сам с собой по своей всегдашней привычке. — Monsieur Андрэ был опять-таки прав. Уж не сбился ли я с дороги? Все эти деревья так похожи одно на другое. По солнцу ориентироваться нельзя, потому что за лесом его не видно. Инстинкта у меня нет, как у дикарей, потому что я парижанин, и мой нос лишен первобытной чуткости. Ну, Фрикэ! Леса на Борнео прошел насквозь, а здесь запутался, как дурак, гоняясь за калао! У меня даже компаса с собой нет. Забыл прихватить. Хорош! Хоть бы догадался давеча наделать тесаком зарубок на этих однообразных громадных кольях, именуемых тековыми деревьями — и того нет. Глупее, чем мальчик-с-пальчик.

Фрикэ посмотрел на часы и удивился, когда оказалось, что они идут уже три часа. Тигра он убил в половине второго. Стало быть, они скоро достигнут шлюпки, если не сбились с дороги.

Он взглянул на мальчика, который бодро перебирал своими маленькими ножками, не обнаруживая усталости, и ласково улыбнулся ему.

А лес все тянулся и тянулся без перерыва. Фрикэ начал серьезно задумываться.

— Наконец-то!.. Мы скоро дома!.. Вот эту группу деревьев я уже видел раньше, я узнаю ее. Да, так. Я не ошибся. Мы тут уже были.

Фрикэ почувствовал полную уверенность. Но пройдя еще шагов пятьдесят, он вдруг остановился, как вкопанный… перед трупом тигра.

Глава IX

Без компаса трудно идти по прямой линии. — Как плутают в лесу, в океане, среди снежных равнин. — Лагерь на поляне. — Вырезка из тигра на обед. — Шкура тигра вместо перины. — Гастрономические предрассудки. — Бооль. — После ночлега в лесу. — Пустые планы. — Безответные сигналы. — Фрикэ догадывается, что заблудился, и совершенно в этом прав. — Взаимное обучение. — Эхо. — Гора.

Приведите совершенно здорового умом и телом человека на какую-нибудь ровную площадь, завяжите ему глаза и предложите пробежать пятьсот шагов по прямой линии.

Пусть перед ним будет гладкая и ровная поверхность, пусть он наверняка знает, что на его пути нет ни одной преграды, ни малейшего препятствия, что он может смело двигаться вперед.

Вот он пошел.

Идет.

Через тридцать шагов он уже свернул с прямой линии. Через сто шагов отклонился от нее еще более. И начинает описывать, слева направо, весьма заметную кривую.

Все время он считает шаги. Пройдя пятьсот, он останавливается, снимает повязку и ищет глазами поставленную перед ним цель. И с изумлением убеждается, что стоит к ней спиной.

От точки отправления он описал почти правильный полукруг.

Увеличьте, если площадь позволит, это расстояние. Назначьте два, три, четыре километра. Возобновите опыт с кем угодно, с разными людьми, и вы убедитесь, что человек с завязанными глазами идти по прямой линии не может, а будет блуждать по довольно ограниченному периметру и описывать, почти всегда слева направо, круги или ряд окружностей.

Человек, заплутавшийся в тумане, будет бессознательно проделывать то же самое и кружиться приблизительно около одного и того же места. Какому охотнику не случалось плутать по болоту, охотясь в туманный, сырой ноябрьский день за бекасами? Матросы без компаса, когда потерпят крушение, также сбиваются с пути в туманную погоду, если не видно ни солнца, ни звезд. Что бы они ни делали, им приходится блуждать по волнам, описывая все те же фатальные круги, линии, покуда их не подхватит течение или не появятся на небе звезды.

Беглые сибирские каторжники, застигнутые в степи метелью, тоже кружат, кружат и роковым образом возвращаются по собственным следам на прежнее место.

Как хотите, объясняйте этот странный феномен, это невольное кружение, но факт остается фактом: человек, не имея компаса или не видя небесных светил, не способен сохранить направление, и будь это в лесу, в море, в снежной степи или в песчаной пустыне, начнет кружить, кружить — опять-таки слева направо, а кончит тем, что запутается в собственных следах.

Особенно коварен в этом отношении девственный лес.

Горе тому охотнику или путешественнику, который углубится в эти лесные дебри, не ознакомившись подробно с местностью, тщательно не сориентировавшись, не отметив своих следов какими-нибудь знаками.

Горе ему, если он забудет, что девственный лес для европейца — тот же день без солнца, та же ночь без звезд, то же море без компаса.

Горе ему, если он упустит возможность всеми мерами обеспечить себе обратную дорогу.

Вот за такое упущение и пришлось расплачиваться нашему парижанину. Он сам себя поставил в критическое положение. А между тем ему стоило только, проходя лесом, сделать на деревьях несколько зарубок или нарезать веток, но при этом всякий раз с одной какой-нибудь стороны — или с правой, или с левой. Общее правило предусматривает делать отметки с правой стороны, чтобы на обратном пути находить их с левой.

Парижанин путешествовал по девственным лесам и на Борнео, и в экваториальной Африке, и все это прекрасно знал. Но в этот раз он не думал заходить далеко, он предполагал почти тотчас же вернуться.

Свое положение он осознал сразу и не стал делать бесполезных попыток отыскивать собственные следы. Он хладнокровно уселся недалеко от убитого тигра, подозвал мальчика и стал обдумывать дело.

— Ну, — сказал он, — не будем топтаться на одном месте. Я поступил как новичок, это верно, но не стоит по этому поводу ахать и охать. Пусть этому занятию предаются слюнтяи и глупцы. Предположим, что калао завлекли меня по прямой линии, я нахожусь сейчас от monsieur Андрэ милях в двух, потому что собственно погоня за птицами продолжалась полтора часа. Поскольку мы, поплутав, вернулись на прежнее место, то, стало быть, от шлюпки нас по-прежнему отделяет расстояние в две мили. Наша задача теперь — как можно скорее пройти это расстояние. Сегодня сделать этого нельзя. И думать нечего. Через час наступит ночь, и мы до темноты едва успеем приготовить себе ночлег. Завтра утром — в дорогу чуть свет… А вдруг мы опять пойдем не туда, куда нужно? На всякий случай надобно подумать о продовольствии. В нашей кладовой имеются два сухаря. Есть чем поужинать на ночь. А чем позавтракать? Съесть калао — досадно будет. Разве кусочком тигра? А что же? Гм! Вырезка из тигра — как жаркое… Я едал и хуже. Огонь высечь будет чем — со мной всегда огниво и фитиль. Да уж не зажарить ли сегодня? Что долго раздумывать? Чем сытнее поужинаешь, тем крепче заснешь. Решено.

Парижанин достал складной ножик — с пилкой, штопором и лезвиями трех или четырех видов — и принялся потрошить тигра.

Так как шкуру он не намеревался сохранить, то операция кончилась быстро — в каких-нибудь четверть часа.

— Вот и перина готова, — сказал он, свертывая шкуру.

Отрезав от мертвой туши порядочный-таки кус мяса, он прибавил:

— А вот и жаркое. Теперь поскорее на поляну. У нас остается до темноты только три четверти часа.

С помощью Ясы он набрал большой запас сухих дров, устроил для вертела две подставки вроде вил, сложил костер, опытной рукой быстро разжег его, сбегал к ручью и разбавил кофе водой, чтобы было побольше, срезал и очистил для вертела душистую палку коричного дерева и подождал, пока костер перестанет дымить, после чего повесил жариться мясо.

Многие гастрономы утверждают, будто мясо крупных хищников не идет ни в какое сравнение с мясом травоядных. Это далеко не верно. Французские солдаты в Алжире нередко с успехом добавляли к казенному пайку мясо убитых охотниками пантер. Кто пробовал, находил, что очень вкусно, что можно пальчики облизать. Львиное мясо тоже не приносило вреда желудкам французских воинов в Африке. Правда, у них была хорошая приправа: молодость, скудость казенного пайка и большие переходы с ранцами за спиной. При таких условиях чего только не съешь.

Что касается пишущего эти строки, то он хотел однажды отведать мяса леопарда и не мог проглотить: жесткое, как резина, какое-то мочалистое и с самым неприятным запахом, а уж чего-чего, а по части питания у него никогда не было предрассудков.

Итак, мясо кошек съедобно. Фрикэ поел тигрятины с аппетитом 22-летнего юноши, позавтракавшего лишь сухарем, после трехчасовой прогулки по тековому лесу. Он ел тигрятину, не обращая внимания на то, что одни куски оказывались с кровью, а другие обугленными, и не вспоминая даже о том, что обычно гастрономы приправляют кушанья солью. В маленьком бирманце он нашел себе хорошего товарища, который от него не отставал и уписывал за обе щеки.

Покуда еще мясо жарилось, Фрикэ заготовил большой запас топлива. Теперь, кончив ужинать, он развел такой костер, который мог долго гореть без присмотра и без подкладывания новых дров.

Потом он разложил на земле окровавленную шкуру тигра, собрав у изголовья кучку земли в виде подушки, зарядил ружье, положил его около себя, чтобы было под рукой, воткнул тесак в землю, завел часы, уложил мальчика на пушистый атласный мех и сам лег рядом с ним.

Как все впечатлительные люди, парижанин долго не мог заснуть. Он не сомкнул глаз до полуночи, прислушиваясь к нестройному концерту лесных обитателей: выл шакал, лаял олень, ревел тигр, рычала черная пантера, мычал лось и ухали и чувикали ночные птицы. Заснул он только в первом часу.

Среди этого концерта он, уже засыпая, различил как будто и крик слона, бирманцами называемый звукоподражательно: бооль. Слонов было, по-видимому, несколько, потому что бооль слышался неоднократно и в разных направлениях. Этот крик похож отчасти на звук выстрела из большого ружья в лесу.

Ночь прошла без приключений: костер потух, но звери держались в почтительном отдалении, отгоняемые запахом тигровой шкуры, служившей ложем двум друзьям.

Фрикэ проснулся до рассвета, с поляны ему был виден восток. В самый момент появления солнца на горизонте он быстро сориентировался.

Зная, что река Ян, на которой находилась шлюпка, течет с севера на юг, он решил, что следует идти с востока на запад, если он хочет достичь реки.

Но сделать это было далеко не просто. Трудностей предстояло еще больше, чем накануне.

Если бы идти открытой местностью, он без труда выбрал бы себе надлежащее направление. Компас заменило бы солнце. Но ведь предстояло идти опять тековым лесом, через листву которого лучи совершенно не проникали.

— Я, конечно, попробую идти все время прямо, — сказал Фрикэ. — Но боюсь, что это бесполезно, потому что я все равно же вскоре сверну вправо. Километра не успею пройти, как уже опишу поворот. Во всяком случае, чтобы противодействовать этому, буду забирать влево. Попробую. По дороге может встретиться какой-нибудь ручей, впадающий в нашу реку.

План был очень хорош. Если, в самом деле, попадется такой ручей, то путники спасены. Им останется лишь идти по течению, разводя по ночам костры и производя время от времени выстрелы, звуки которых по воде разносятся быстрее и громче, чем по лесу.

Разумеется, шлюпка поспешит им на помощь. Но передвигаться по берегам тропических рек весьма затруднительно, потому что влажная почва этих берегов бывает густо покрыта всевозможною растительностью, затрудняющей путь. Однако Фрикэ не такой человек, чтобы бояться трудностей. Убедившись, что мальчик еще ничуть не ослаб, он покинул поляну и углубился в лес.

Шел он неторопливо, понимая, что нужно беречь свои силы и не переутомлять мальчика. После полуторачасового пути, полагая, что пройдено как раз такое расстояние, которое они пробежали накануне, в погоне за калао, Фрикэ остановился.

К несчастью, он все же так и не знал, в каком направлении движется. Может быть, он шел не к шлюпке, а от шлюпки.

— Впрочем, в этом можно удостовериться. Наверное, Андрэ нас ищет. По всей вероятности, он пошел в лес и дал соответствующие наставления людям, оставшимся на шлюпке. Звук наших выстрелов знаком им всем. Выстрелю два раза из ружья. Может быть, мне ответят.

Он приложился и дважды выстрелил, чередуя выстрелы так, чтобы можно было догадаться, что это сигнал.

Выстрелил и молча подождал некоторое время.

В ответ — ни звука. Даже эхо не прокатилось: плотные лиственные своды приглушили звук.

— Дело дрянь, — сказал парижанин. — Мы сбились с дороги. Куда теперь идти? Если бы хоть на минуту увидеть солнце, можно было бы определить направление. Хоть бы маленькая полянка встретилась! Назад, что ли, идти? Или повернуть налево? Или направо? Остается одно — идти вперед наудачу, не встретится ли какой-нибудь текущий ручей. В дождливое время года это не редкость, но теперь засуха, почти все ручьи пересохли, так что и по ним трудно ориентироваться. Все, как на грех, против нас. Ну, пойду вперед, наугад! Была не была! Куда-нибудь выйду.

Среди этих размышлений Фрикэ пытался беседовать с Ясой. Разговор получался довольно скудный, ввиду взаимного непонимания. Но мальчик упорно спрашивал у Фрикэ французские названия всевозможных предметов и запоминал их. Фрикэ, в свою очередь, узнавал у Ясы бирманские слова, но, нужно сознаться, запоминал их не в пример хуже, чем тот французские. Много было смеха по поводу коверкания тех и других слов при произношении. Так, занимаясь взаимным обучением, два друга пробыли в пути еще полтора часа.

— Итак, мы идем вот уже три часа, — сказал Фрикэ, поглядев на часы. Этому проклятому лесу конца не будет. Ни полянки, ни ручейка, ни горушки, только мох под ногами и бесконечная колоннада, поддерживающая зеленый свод, непроницаемый для солнечных лучей. Если нам сегодня так же везет, как и вчера, то это значит, что мы удалились от исходного пункта верст на двадцать. Такое бывало. Повторим-ка еще раз наш сигнал, хотя я боюсь, что только даром патроны истратим.

Опять раздался парный выстрел — и опять ничем не отозвался безмолвный лес. Только на этот раз оба выстрела сопровождало многократное и очень громкое эхо.

— Эхо! — сказал Фрикэ. — Значит, характер местности меняется. Тут поблизости должны быть или гора, или ручей, или река. Вперед, вперед!.. А! Начался подъем, и довольно крутой. Поднимемся и мы. Горы — это хорошо. С высокого места хорошо видно, в этом наше спасение.

На земле виднелись многочисленные крупные следы, валялись сломанные молодые деревья. На многих старых стволах была содрана кора.

Фрикэ продолжал:

— Тут только что прошло большое стадо слонов. Следы совсем свежие. Жаль, что нельзя на них поохотиться, а то парочка бивней явилась бы тоже недурным украшением нашей коллекции.

Глава X

Болезнь Белого Слона бирманского императора. — Лечение без всякого результата. — Дурное предзнаменование. — Что такое белый слон? — Альбинос или больной? — Белый или серый? — Откуда такое обожествление слона? — Буддизм на Востоке. — Переселение душ. — Очень трудно отыскать преемника. — Торг с уполномоченным. — Новые справки, новая экспедиция. — Заем у Схен-Мхенга. — Поиски Белого Слона.

Здоровье Белого Слона бирманского императора вот уже в продолжение года внушало тревогу окружающим.

Мрачный, печальный, раздражительный, он почти ничего не ел и, видимо, близился к смерти от изнурения, хотя и медленного, но неисцелимого. А между тем он был трижды священным животным и в продолжение восьмидесяти лет олицетворял собою три вида власти: религиозную, военную и гражданскую.

Окружающие всячески старались развеселить Его степенство, но усилия их были напрасны.

К статусу, которым он пользовался на правах принца крови, прибавились и неисчислимые богатства. Слон сделался самым богатым вельможей в государстве. Его воон, или министр, будучи изобличен в злоупотреблениях по административной и финансовой части, был представлен на собственный верховный суд Его степенства. Схен-Мхенг, или Государь-Слон, презрительно обнюхал его концом хобота, бросил на землю и наступил ему на голову своей гигантской ногой. Голова сплющилась, как яйцо всмятку.

Сделано это было в состоянии чудовищной рассеянности. Что слону до всех министерских перемен и государственных тонкостей.

Прежде у него был только один драйвинг-гаук — весь из золота с драгоценными камнями и с украшенной рубинами и сапфирами хрустальной ручкой. Теперь щедрый император поднес ему еще один, пожалуй, роскошнее прежнего. Драйвинг-гаук — это такой кинжал, который слоновожатые употребляют вместо кнута, когда управляют слонами.

На пурпурной тиаре {Головной убор древних персидских и ассирийских царей.}, сверкающей рубинами и алмазами дивной красоты, обновили материю. Император сам своими августейшими руками прикрепил к ней алмазную эгретку {Торчащее вверх перо на головном уборе.}. Каждый день на слона надевался парадный костюм. На голове у него была, как у знатных вельмож и у самого императора, прикреплена дощечка с прописанными на ней всеми его титулами; на лбу сверкал полумесяц из драгоценных камней; в ушах болтались огромные золотые серьги. Похудевшее тело покрывал роскошный пурпуровый чепрак, вышитый золотом и шелками и сверкавший жемчугом и драгоценными камнями. Любимые вожатые держали над ним четыре золотых зонтика, и для того, чтобы он мог всегда любоваться своим великолепием, за яслями было установлено большое зеркало, выписанное с огромными затратами из Парижа, с Сен-Гобенской зеркальной фабрики.

Наконец, сами знаменитые золотые ясли были всегда наполнены свежей сладкой травой, вкусными почками, сочными плодами, которые император, по безумной восточной расточительности, приказывал осыпать драгоценными камнями.

Ничто не помогало. Исхудавшее громадное тело Схен-Мхенга свисало на толстых ногах. Хобот бессильно болтался между бивнями; неприятный, подчас жестокий взгляд оставался тусклым и неподвижным в красноватых, как у альбиноса, окружьях.

Слон оставался ко всему равнодушным, бесчувственным. Лишь изредка, и то понемногу, притрагивался он к лакомствам, которыми его наперебой угощали слуги, сторожа, чиновники и даже сам император.

Все предвещало близкую развязку. Каждый понимал, что Схен-Мхенг умирает.

Смерть Белого Слона, если ему на тот момент не подыскан преемник, считается в Бирме предвестием великих бед. На императора и его семью падут всевозможные беды. На империю обрушатся разные катаклизмы: мировые ураганы, землетрясения, наводнения, голод. Поэтому всюду были разосланы указы, во исполнение которых каждый подданный обязан был следить и справляться, не появится ли где белый слон, потенциальный преемник Схен-Мхенга. Тому, кто найдет или хотя бы только укажет местонахождение такого слона, назначалась огромная награда.

Однако, что такое белый слон? Действительно ли он существует в природе и можно ли его считать абсолютно белым?

Одни говорят — да. Другие делают оговорки.

Достопочтенный отец Сан-Джермано в своем "Описании Бирманской империи" рассказывает о белом слоне, обнаруженном в 1806 году к величайшей радости императора, у которого незадолго до этого пал священный слон.

Сан-Джермано утверждает, что этот слон был белый. Говорят, что этот слон был еще жив до недавнего времени и что именно о нем так печалилась теперь Бирма.

Бирманский инженер-капитан Юл видел белого слона в 1850 году. Капитану он показался нездоровым. Его белизна "напоминала те белые пятна, которые бывают нередко на ушах и хоботе у обыкновенных слонов". В общем, по мнению капитана, слона можно было назвать белым.

Ясно и определенно.

С другой стороны, француз Анкетиль, историк Бирмы, в этой белизне, далеко не чистой, усматривал просто следствие кожной болезни, вызвавшей патологические изменения на коже и в эпидерме. Из его слов следует, что белый слон — вовсе не альбинос, а просто больное чесоткой или даже проказой животное.

И цвет его вовсе не белый, а бело-серый. На коже много трещин, пятен, бугров. На хоботе, на сочленениях заметны серозные пустулы {Гнойники.}; из которых вытекает серозная жидкость. Характером такой слон нисколько не напоминает обыкновенных слонов, которые так добродушны, терпеливы и покорны. Он вял и в то же время болезненно-раздражителен. Ростом он очень велик, голова огромная. Походка нетвердая, вразвалку. Взгляд напряженный. Глаза тусклые и всегда красные. Подходить к нему надобно с опаской. Своих вожатых, сторожей он убивает и калечит десятками. Не может же такого быть, чтобы он понимал исключительность своего положения и потому зазнался. "По-моему, он просто больной", — резюмирует Анкетиль.

Возможно, что французский писатель прав, тем более, что и капитан Юл нашел Белого Слона в болезненном состоянии.

Кем бы ни был Белый Слон: альбиносом, белым, серым, худосочным, золотушным, — во всех случаях он в Сиаме и Бирме животное священное.

Откуда, однако, возникло это обожествление худосочного, толстокожего животного буддистами Сиама и Бирмы?

Кажется, вот откуда.

Буддистов на земном шаре насчитывается около трехсот пятидесяти миллионов, не меньше. Буддизм является господствующей религией на больших малайских островах — Яве, Суматре, Борнео; в Тибете, Монголии, Пегу, Лао, Непале, Бутане, Ассаме, на Цейлоне; в Индии; в Манипури, Бирме, Сиаме; на полуострове Малакке, в Камбодже, Кохинхине и в особенности в громадном Китае.

Буддизм произошел от брахманистской религии; это, так сказать, реформированный, видоизмененный брахманизм, разделяющийся на множество сект, весьма терпимо относящихся друг к другу.

Все секты одинаково признают Верховного Будду, вечно сущего, олицетворяющего безусловный Разум и непрестанно ведущего человечество к совершенству. С этой целью он время от времени воплощается в пророков, являющихся людям учить их в жизни добру.

На этих пророков, этих провозвестников распространяется часть божественной власти, так как они представляют собой частичное воплощение Будды. Божественный элемент должен через их посредство проявить себя всякий раз в течение определенного периода времени, продолжительность которого трактуется различными сектами по-разному. Разброс в мнениях составляет от нескольких тысяч до миллиона лет. По окончании этого времени Будда откроет эру человеческого счастья, нравственного совершенства, вечного покоя, одним словом — начнется для людей нирвана, или созерцательное состояние, безусловно свободное от внешнего мира и всяких материальных потребностей.

Но воплощения Будды совершаются не сразу, а лишь после целого ряда переходов из одного существования в другое. Другими словами, Будда воплощается в человека лишь после того, как перебывает в телесной оболочке целого ряда низших животных. Вследствие этого буддийские духовные лица — ламы и бонзы, или талапойны, обязаны питаться исключительно растительной пищей, из уважения ко всякому живому существу.

Принцип святости жизни распространяется последовательно с человека на всех животных, на млекопитающих, на гадов, рыб, насекомых и даже моллюсков.

Из животных самое сильное и умное — слон. И буддисты полагают, что в слонов перевоплощаются самые видные пророки. Что касается редчайшего Белого Слона, то уж в нем, конечно, воплощается достойнейший из всех избранных, заканчивающий этим цикл своих превращений.

Таким образом, Белый Слон, заключая в себе душу одного из Будд, одной из частиц Верховного Будды, становится сам чем-то вроде Будды.

Понятна теперь та тревога, которая овладела императором, всем двором и всею Бирманской империей со времени болезни Белого Слона.

Король сиамский гораздо счастливее своего соседа: у него всегда имеется на лицо особей шесть белых слонов, так что сиамцы почти гарантированы от той катастрофы, которая грозила Бирме. Там не может случиться междуцарствия, разве что наступят какие-нибудь исключительные обстоятельства.

Император бирманский, когда его слон стал болеть, отправил к своему сиамскому брату посольство с просьбой уступить одного из белых слонов, причем ассигновал на это огромную сумму денег. Сиамский король отказал наотрез, несмотря на все просьбы. Но посол не смутился. Он написал своему государю, что дело устроено и что он везет Схен-Мхенга. Потом, с той абсолютной бессовестностью, которая характерна для всех азиатских чиновников, он отправился в увеселительную поездку по английской Индии и около полугода жил там роскошно, как набоб. Истративши последнюю рупию, он вернулся в Мандалай в трауре, выражая полное отчаяние.

— Где мой слон? — вскричал пораженный монарх, не видя ожидаемого Будды.

— Прикажи отрубить мне голову! — жалостливо сказал министр, коснувшись лбом ступеньки трона.

— На что мне твоя голова! Мне нужен слон.

— Увы! Коварные англичане, из страха и мести, отравили Государя-Слона. Их власть над Индией должна была прекратиться, как только Схен-Мхенг вступил бы на твою землю.

— Проклятые англичане! — вскричал император.

— Проклятые англичане! — вторил весь двор, в том числе и вернувшийся посол, никак не думавший отделаться так дешево.

А слон продолжал хворать, приводя в отчаяние монарха, который нигде не мог разыскать себе новое божество.

Разные проходимцы принялись спекулировать на монаршей доверчивости, эксплуатировать народные верования и порядком-таки трясли императорскую казну.

Из двух или трех отдаленных округов сообщали о встречах с белыми слонами — будто бы в тековых лесах, в местах не доступных для человека.

Император снаряжал несколько экспедиций, обошедшихся очень дорого, но поручал их тем же подозрительным личностям, и экспедиции не дали никакого результата, а рупии перекочевали из казначейства в карманы мошенников.

Император был в отчаянии. Опасались за его здоровье.

Тут выискался один бедный пунги, или монах, явившийся к императору и доложивший, что ему известно подлинное местопребывание белого слона и что он берется проводить туда лиц, которым будет поручена поимка.

Монах, следовательно, ему можно верить. У императора возродилась надежда. Тут же собрали новую экспедицию.

К несчастью, мнимая покупка слона у сиамского короля и выдача крупных авансов обманщикам, обманувшим доверчивого императора, почти совсем истощили казну. Но тут выручил опять же монах. Он присоветовал гениальный выход: отнести часть расходов на поиски будущего Схен-Мхенга на счет Схен-Мхенга существующего.

Совет был принят. К слону явилась торжественная депутация с грамотой от императора, написанной на пальмовом листе. Император настоятельно просил Белого Слона не гневаться за то, что часть его доходов будет употреблена для отыскания ему преемника, и клятвенно уверял, что сделанные расходы будут возмещены в самом непродолжительном времени.

Разумеется, Государь-Слон ничем не выказал своего несогласия с подобным передвижением сумм, и экспедицию тут же начали готовить.

Пунги говорил, что белый слон живет в районе реки Киендвена и что в тех местах его видят довольно часто. Монах был совершенно уверен в возможности его поимки и брался навести охотников на верный след.

Был выстроен огромный плот с дощатым полом и с балдахином из желтого шелка на столбах, украшенных богатой резьбой. Плот предназначался для будущего Будды, и тянуть его должны были лодки сперва до Иравади, а потом по ее притоку, Киендвену, до того места, где, по словам бонзы, обитал белый слон.

Шесть других плотов, гораздо комфортабельных, предназначались для дюжины обыкновенных слонов, с которыми предполагалось ловить белого слона. Эти плоты также должны были буксироваться парусными или гребными лодками. Слонов должны были сопровождать их вожатые, которые только одни и умеют управлять ими. На буксирных судах должны были поехать многочисленные загонщики, дрессированные лошади, опытные наездники; сюда же следовало погрузить съестные припасы для людей и животных, чтобы больше не приходилось тратить времени на их заготовку.

Водный путь был короче и не так утомителен, поэтому экспедиция могла прибыть на место в совершенно свежем и бодром состоянии. Утомиться могли только гребцы, да и то в случае безветрия или встречного ветра. Некоторым из них предстояло, быть может, и умереть, но об этом никто не стал бы горевать. Для обеспечения благополучия и безопасности империи и императора требовались жертвы. Это в порядке вещей.

Ветер в момент отплытия флотилии был довольно слабый, но гребцы усердно, не жалея себя, налегли на весла, и лодки, скользя по воде, быстро скрылись вдали при неистовых криках собравшегося народа. Гребцы работали изо всех сил. Благодаря попутному ветру и течению, флотилия в один день проплыла все сто километров, отделяющих Мандалай от места слияния Иравади с Киендвеном.

По Киендвену плавание предстояло более трудное, потому что там нужно было идти навстречу течению, но зато расстояние было короче — всего лишь около пятидесяти километров. С другой стороны, течение было чрезвычайно быстрое, так что от гребцов требовались нечеловеческие усилия.

Ни один из них не оказался недостойным поставленной задачи. Все были молодцами, так что пунги, когда экспедиция остановилась у селения Амджен под двадцать второй северной параллелью, с полнейшим основанием пообещал им в награду все блага загробной жизни.

Тут же немедленно состоялась и высадка на берег для продолжения пути по лесам.

Глава XI

Ловля диких слонов. — Искатели следов. — Злобное отношение ручных слонов к диким. — Загоны, обнесенные забором. — Самки-приманщицы. — Председательство. — Экспедиция действует. — Министр. — Разведчики. — Гауда. — Опасность солнечного удара. — Иссушающая жара. — Первые следы. — Слоновье пастбище. — Будда велик! — Белый слон. — Неуместное любопытство начальника экспедиции. — Неосторожность. — Тревога. — Выстрел. — Смерть Белого Слона.

Для ловли диких слонов бирманцы используют те же способы, что и индусы.

Способы эти настолько результативны, что практичные англичане освоили их при поимке вьючных слонов для нужд собственной армии.

В Бирме каждый дикий слон является собственностью императора, который один имеет право распорядиться им — после того, как его поймают, конечно.

В этих целях образованы, в зависимости от конфигурации местности, особые округа или участки, в которых на средства государственной казны содержатся чиновники особого назначения с целым штатом служащих. Такой штат составляют отборные люди, пользующиеся почетом и различными завидными привилегиями за исполнение, действительно, очень сложных и трудных обязанностей. В эти обязанности входит не только поимка слонов, но и их укрощение, дрессировка и разведение. Вполне заслуженными бывают обычно те крупные награды, которые выдаются лучшим разведчикам и лучшим дрессировщикам, а равно лицам, проявившим в отдельных случаях особую ловкость и неустрашимость.

Для ловли слонов существуют, собственно, два способа. Первый заключается в преследовании диких слонов слонами ручными, прошедшими дрессировку. Этот способ очень опасный. Тут нередки весьма драматичные инциденты.

Вот разведчики выследили стадо слонов. Охотники, верхом на ручных слонах, его окружают и начинают атаку на самого сильного и красивого. Они преследуют его без устали, без пощады, стараясь набросить ему на шею мертвой петлей аркан, привязанный другим концом к сбруе верхового слона. Если вожатому это удается, он трубит в трубу и сзывает на помощь себе товарищей. Дикого слона окружают, стараются остановить, задержать, даже повалить, если нужно. Когда это удается, как правило, при помощи ручных слонов, которые вообще обнаруживают какую-то странную, непонятную злобу к своим диким родичам, его поручают надзору собратьев.

В этой отчаянной борьбе дикий слон не жалеет своих окультуренных сородичей и наносит им тяжкие удары. Достается и слоновожатым. Случается, что, обезумев от полученных ран, дикий слон бросается бежать напролом, не обращая внимания на преграды, натыкаясь на деревья, и сваливается в какой-нибудь овраг, увлекая за собой ручного слона и его вожатого.

Все трое погибают.

Во время такой охоты строго запрещается стрелять в слона, за исключением тех случаев, когда он легко может уйти от охотников или когда он безусловно угрожает жизни кого-нибудь из них.

Гауду, или беседку в виде большого ящика, прикрепленного ремнями на спину слону, некоторые охотники заменяют открытым седлом, когда охота происходит в местности неровной, холмистой, или в джунглях. Но это довольно опасная замена, потому что ручные слоны во время охоты приходят в азарт и забывают, что на них сидят люди. Тряска бывает такой сильной, что охотник может упасть с седла и разбиться до смерти.

Второй способ заключается в использовании загонов, обнесенных забором. Этот способ приемлем только весной, в период гона животных.

Для этого существует многочисленный штат служащих и самки-приманки, выдрессированной отлично, даже идеально.

В Бирме и в Индии такой способ называется кеддой. Собственно, слово это значит «загон», или «загородка», но им заодно обозначается и сам способ охоты.

Из толстых бревен и неотесанных древесных стволов устраивается круглый загон на таком месте, где растет особенно любимая слонами трава. Бревна должны быть очень крепкие, потому что слоны сильны. Внутри первого загона ставится второй, точно такой же формы и из такого же приблизительно материала. Между бревнами должно быть такое расстояние, чтобы мог свободно пройти человек, а слон не мог бы просунуть даже головы. Таким образом, между двумя заборами образуется коридор в ширину около четырех метров, снабженный раздвижными барьерами.

Разумеется, кедда выстраивается ко времени появления слонов.

Когда загонщики и разведчики выследят стадо, выпускаются самки для приманки, отлично понимающие, что от них требуется. В поисках самцов они заходят иногда очень далеко.

Совершая эту коварную акцию, самки обнаруживают изумительную ловкость.

Они подзывают дикого слона нежным криком, приближаются к нему с отлично разыгранным смущением, ласкают хоботом и незаметно увлекают в загон. Ворота опускаются. Слон попался.

Не ясно одно: какое удовольствие находят коварные слонихи-соблазнительницы в этакой службе? Ведь сами они всего какой-нибудь год назад, свободные и дикие, гуляли по лесу. Откуда же вдруг такое полное рабское подчинение воле человека?

Но это еще не все. Заманив слона за забор, самка иногда ухитряется сама так его опутать, что он теряет всякую способность защищаться. Тогда охотникам и делать больше ничего не приходится.

Но случается и иначе. Бывает, что приманенный слон, увидев необыкновенное приспособление, вдруг проявляет недоверчивость настоящего дикаря и упирается, не идет в загон, несмотря на заигрывание обольстительницы. Тогда она пронзительным криком выражает неудовольствие. Этот крик заменяет сигнал, по которому на изумленного дикаря набрасываются ручные самцы и волей-неволей заставляют его протиснуться в коридор. Если он упрямится, они зашибают его почти до смерти. Но все-таки заталкивают в загородку.

И тогда через щели между столбами в загон проникают люди, они протягивают по земле веревки, о которых спотыкается пойманный слон, опутывают его арканами — словом, подчиняют его полностью.

Дикое и злобное животное через полгода становится образцом кротости и смышлености. Оно все понимает, и управлять им может даже ребенок.

Отряд охотников, высланный императором по подсказке монаха, намеревался действовать по первому способу.

Командир отряда был на правах министра и имел от императора неограниченные полномочия, как его представитель. Поскольку начальник округа своевременно не уведомил императора о нахождении там белого слона, его приказано было немедленно сместить и выслать в Мандалай для привлечения к ответственности за такое серьезное упущение. Чиновнику грозило обвинение в государственной измене, пытка и мучительная казнь, ибо никто не допускал и мысли о том, что он не знал о присутствии священного животного в подведомственном ему участке. А если и вправду не знал, то такая халатность была тем более преступна при сложившихся обстоятельствах.

Лодки и плоты были пришвартованы к берегу, уставшие от двухдневной работы гребцы получили заслуженный отдых, а охотники направились в лес.

Впереди ехали конные разведчики из отборнейшего штата, всегда состоящего при императоре для укрощения слонов, а также на случай, если ему самому вздумается поехать на охоту.

Они получили самые подробные топографические указания и должны были рассредоточиться в разные стороны веером, обследовать всю местность и немедленно скакать к главному отряду, как только нападут на нужный след.

В отряде было двенадцать слонов, из которых только на двух были гауды, а на остальных десяти простые седла. На каждом слоне ехало по два человека: вожатый — на шее и охотник — в седле. В гаудах сидели: в одной сам министр, в другой — его чиновник.

Гауда, как мы уже говорили, представляет собой ящик, крепко привязанный ремнями к спине слона. В нем две скамейки — одна против другой, так что двое могут свободно сидеть, не мешая друг другу. Позади — седло вроде кучерского для слуги, держащего зонтик даже тогда, когда нет ни дождя, ни солнца — только для этикета, — и опахало от мух, что никогда не лишнее.

К углам ящика привинчиваются железные кольца, в которые вставляются столбики для палатки из кисеи на случай жары; в дождливую же пору натягивается более плотная материя. Палатка формой напоминает балдахин гондолы. Ее покрывают тентом.

Императорской гауде придают форму трона. Верхнюю часть закругляют куполом и венчают ее хти — священной императорской эмблемой из позолоченного металла, какую можно видеть на куполах всех пагод.

До леса долго двигались по выжженной солнцем равнине. Слоны настолько страдали от зноя, что вожатые боялись, как бы с ними не сделалось солнечного удара, хотя головы их и были выкрашены белой масляной краской. Но вот стали появляться отдельные деревья, потом группы их, и вскоре начался большой лес.

Наступил вечер. Сделали привал на опушке. Разведчики пока не обнаружили новых следов, а лишь старые, трех-или четырехнедельной давности.

Монаха это ничуть не удивило. Он объяснил, что трава на равнине выгорела от солнца и сделалась жесткой, невкусной, вследствие чего слоны перешли на другое пастбище. На следующий день к вечеру охотники, наверное, на них набредут.

Наутро боох, ведающий всею организационной частью охоты, разослал загонщиков, как и накануне, веером. Монах улыбнулся, но не стал ему возражать, а только заметил, что это бесполезно, потому что он, монах, ведет охотников правильным путем и приведет куда нужно.

До полудня ничего интересного не было замечено. Министр стал уже косо поглядывать на монаха. Пунги был невозмутим.

— Ты уверен, что не ошибся, пунги?

— Я сказал, что ты увидишь слонов еще до вечера — и так будет. Как ты нетерпелив, точно белый или женщина! Умей ждать.

Прошло еще три часа. Бонза во все время не сказал больше ни слова.

Головной слон вступил на тропу, хорошо утоптанную животными. Тропа вела к большому круглому лугу, расположенному, точно озеро, среди леса, деревья которого по мере продвижения отряда делались все выше и выше.

Почва становилась болотистою. Среди густых кустов и водянистых растений журчали струйки свежей, прозрачной воды.

— Сюда слоны приходят на водопой, — спокойно проговорил монах и прибавил, указывая на луг: — А вот здесь их пастбище.

— Хорошо, если бы так! — отвечал министр.

— Слушай и убедись в этом сам.

Раздался быстрый лошадиный топот. Появился загонщик на взмыленном коне.

— Господин!.. Слоны!.. — кричал он, запыхавшись.

— А белого слона нет?

— Схен-Мхенг среди них. Будда велик!

Со всех сторон прискакали другие разведчики, подтверждавшие слова первого. Все ожили, ободрились, преисполнились энергии.

Усталость была забыта, тревога тоже. Все наперебой поздравляли друг друга. Каждый как бы видел перед собой обрадованного императора, щедро раздающего награды направо и налево.

Слонов было немного. Не более десятка. Вожаком стада был Схен-Мхенг.

Они мирно паслись на другой стороне луга, так что ручных слонов можно было расставить за деревьями по опушке совершенно незаметно. Так и сделали. Окружили слонами всю луговину. Всадники также взяли ее в кольцо. Дикие слоны были видны сквозь деревья. Успех облавы не вызывал сомнений. Министр, замирая в трепетной надежде, вздумал разглядеть поближе белого слона, расхаживавшего в стаде. Он сошел с гуады, тихо прокрался сквозь чащу и подошел к стаду метров на двести.

Это было очень неосторожно. В стороне от стада, шагах в пятидесяти, следовательно, не далее ста пятидесяти шагов от опушки, стоял на страже сам вожак стада — громадный белый слон. Без сомнения, это был тот самый слон, которого видел монах. Цвет его был, собственно говоря, не совсем белый, а скорее блеклый, беловатый.

Увидав это живое воплощение Будды, министр не удержался и вскрикнул от радости.

Тотчас же вслед за этим возгласом послышался гнусавый трубный рев, похожий на звук тромбона.

Белый слон подавал стаду сигнал опасности. Громадные мастодонты шарахнулись, насторожили уши, подняли хоботы, завертели короткими хвостами — и бросились в лес.

Проклиная себя за неуместное любопытство, министр хотел было приказать своему отряду скорее пуститься в погоню за слонами, как вдруг в лесу прогремел чудовищно-громкий выстрел.

Белый слон остановился, как вкопанный, испустил ужасный крик, зловеще слившийся с отголоском выстрела, и тяжело рухнул наземь.

Глава XII

Утомительность ходьбы по лесу. — Если нельзя идти, то надобно бежать. — На холмах. — Под гору. — Поляна. — Солнце. — Фрикэ убеждается, что шел не к шлюпке, а от нее. — Кобра-капелла, или очковая змея. — Пора! — Воды!.. — Муки Тантала. — Еще минута ожидания. — После жажды — голод. — Четыре тысячи килограммов мяса на двоих.

Итак, Фрикэ произнес: "Горы — это хорошо: сверху будет видно, в этом наше спасение".

То, что он так громко назвал «горами», было всего лишь лесистыми холмами, высотой не больше четырехсот метров. Он решил подняться на один из них. Как человек опытный, он не пошел по прямой, хотя подъем и не был крутым, а зигзагами.

Мальчику это казалось слишком скучным. Против такой медленной, спокойной ходьбы Яса протестовал прыжками и скачками, постоянно забегая вперед и возвращаясь обратно.

Фрикэ останавливал его, урезонивая тем, что по горам в жарком климате ходить быстро нельзя, что если он не уймется, то скоро вспотеет и выбьется из сил.

Действительно, уже через четверть часа мальчик прибежал к Фрикэ весь мокрый, точно из бани, и жалобно попросил пить. Он чувствовал себя совершенно разбитым.

— Что, уморился? Я ведь предупреждал… На, выпей кофе. И давай посидим минут пять, передохнем.

Они сели на корень громадного тека, протянувшийся по земле точно спина крокодила, отдохнули и продолжали подъем.

Адская жара начинала действовать и на Фрикэ. Внизу тоже было жарко, но на холмах стало вовсе невыносимо. Однако он все-таки продолжал подъем, превозмогая усталость и делая частые остановки ради ребенка.

Однако вскоре мальчик совсем выбился из сил и едва-едва передвигал ноги.

— Давай сюда руку, я тебя поведу. Ты умираешь от жажды? Вот отпей немного. Довольно. Через некоторое время получишь еще, а я обойдусь.

Сделали отдых более продолжительный. Когда встали, мальчик оказался не в силах двигаться.

Фрикэ вытер ему лоб, пару раз обмакнул лицо лоскутком коры, содранным с дерева, и дал ему выпить еще несколько капель воды с кофе. Передав ему в руки самодельный веер, парижанин сильной рукой поднял его наверх и посадил себе на спину.

— Гай-да! Поехали! — крикнул он со смехом. — Вот что значит нужда! Сам еле двигаюсь, а вот взял груз — и ничего: иду с грузом. Здесь оставаться нельзя; место нехорошее.

И он шел и шел, опасаясь, что если остановится, то уже не в силах будет идти дальше.

— Ух, больше не могу! — сказал он, наконец, и вовремя успел спустить мальчика на землю, иначе рухнул бы вместе с ним. Но он не упал, а сначала прислонился к дереву, потом сел под ним, будучи не в состоянии не то что двигаться, но даже думать.

И на беду все питье вышло, не осталось ни капли влаги. Нечем было смочить горло, освежить пересохший язык.

— Кажется, finita la commedia {Представление окончено (ит.). },— пробормотал бедный юноша.

Глаза его блуждали, горло сдавили спазмы. Лиловые губы совершенно запеклись.

Вдруг он радостно вскрикнул. Несколько минут отдыха все-таки взбодрили его, застилавший глаза туман рассеялся. Он теперь мог яснее видеть и разглядел, что находится на площадке, а не на склоне. Он достиг вершины!

Возможно, что по другую сторону есть вода. Он встал и храбро пошел. Отдохнувший мальчик мог теперь идти сам. Сцуск был легким и довольно быстрым.

Вскоре они очутились на неширокой поляне, ярко озаренной солнцем.

Фрикэ невольно рассмеялся, забыв свои мучения.

— В добрый час! Ловко! Шли целый день, думая, что на запад, а пришли как раз на восток. Стало быть, шлюпка позади нас. Если monsieur Андрэ пошел на поиски, то у него будет много хлопот. Вставай мальчуган! Если не хочешь больше идти, так побежим.

Два друга нашли на кустах несколько кислых ягод, которыми слегка утолили жажду, и стали спускаться — поневоле бегом — по крутому спуску, продираясь сквозь густую траву, хворост и всякую мелкую растительность.

Теки, по-видимому, кончились, к великой радости Фрикэ, которому они надоели. Появились другие лесные породы.

Пришлось пустить в ход тесак, прочищая дорогу. Фрикэ не терял энергии, забывая голод и жажду. У него теперь появилась надежда.

Вдруг раздался свист. Характерный. Фрикэ остановился.

— Змея? — вскричал он. — Я и то удивлялся, что их не видать. Бррр!.. Мурашки по спине. Надо идти осторожнее.

Через два шага он опять услыхал свист и остановился смертельно бледный. В двух шагах от него поднималась змея, готовая к атаке.

По широкой шее с темно-желтой чешуей он узнал ужасную «найю», или очковую, называемую так за два кружка на голове, напоминающие очки.

Эта змея, толщиной с руку и длиной не больше двух метров, очень опасна своим ядом и особой злобностью. По-португальски она называется кобра-капелла. Ее укус смертелен. Фрикэ понял, что он погиб, если допустит хоть малейшую оплошность.

Стрелять некогда. Надо защищаться иначе.

— Кобра!.. Очковая!.. — пробормотал он.

И в ту же минуту змеиная голова, точно подброшенная пружиной, кинулась к нему на грудь, грозя впустить в нее ядовитые зубы-крючки. Фрикэ взмахнул тесаком — и голова отделилась от туловища, но все-таки, по инерции, упала ему на грудь.

— Это не в счет, — сказал Фрикэ. — Она уже мертвая.

И снова он в пути. Вдруг до его слуха опять долетел шум…

— Вода!.. — воскликнул он. — Ручей!..

И бросился вперед, как сумасшедший.

Вскоре он у ключа. Вода чистая, свежая, холодная. Но пить ее сейчас, не остывши, безумие. Надобно подождать.

— Яса! — крикнул Фрикэ мальчику. — Беги скорей сюда!

Мальчик примчался со всех ног и прямо кинулся к водоему.

Фрикэ без церемоний ухватил его за штанишки со словами:

— Стойте, господин! Вы все утро сосали, как из рожка, воду с кофе, я вам ничего не говорил, а теперь погодите. Я не хочу вашей смерти. Ужо вместе напьемся.

Тяжко было ждать. Но вот прошли томительные минуты, и оба друга утолили жажду, от которой горело все их нутро.

Жажда прошла — начался голод.

Что бы такое съесть? Пойти поискать какой-нибудь дичи.

Фрикэ долго бродил по лесу, но ничего не попадалось. Вдруг взгляд его упал на лужайку, на которой паслось целое стадо слонов.

— Слоны! — вскричал он, вытирая платком потное лицо. — Чего же лучше! Я бы довольствовался и меньшим — например, косулей, зайцем, фазаном, и даже павлином. Слон весит четыре тысячи килограммов. На завтрак двоим этого чересчур много. Жаль убивать. Но с другой стороны, что же нам делать? Не умирать же с голоду. Вот там ходит большой серый самец. Подстрелим его.

Парижанин пополз по траве к стаду. Слоны не могли его почуять, потому что он был с подветренной стороны.

Вдруг все стадо, охваченное непонятной паникой, покинуло пастбище и галопом помчалось в лес, на опушке которого находились Фрикэ и Яса.

Оба спрятались за дерево, потому что стадо неслось подобно смерчу прямо на них.

Слоны пробежали всего шагах в двадцати от них, не больше. Фрикэ мог свободно прицелиться в того, которого себе наметил.

Он спустил курок как раз в тот момент, когда серый слон повернулся к нему плечевой впадиной. Стрелок видел, как вслед за выстрелом толстокожий великан тяжело рухнул наземь.

— Обед у нас есть, а слона все-таки жаль. Бедный! Даже не вскрикнул.

Глава XIII

Хороший выстрел. — Удивление чересчур счастливого охотника. — Окружен со всех сторон. — Французский бокс. — Арест из-за слона. — Отчаяние, вызванное смертью Белого Слона. — Фрикэ надменно третирует бирманского министра. — Англичан боятся и уважают. — "Голубая Антилопа" — военный корабль. — Фрикэ объявляет бирманскому императору войну. — Лестно бы получить выкуп. — В путь по реке. — Посадка на суда. — Внезапное появление Андрэ. — Не робей!

Сам Фрикэ, с тех пор как стал использовать ружья крупного калибра, еще ни разу не видал таких ужасных последствий выстрела.

Притом стрелял он не из винтовки калибра 8, выбрасывающей пулю «Экспресс» при семнадцати с половиной граммах пороха, а из гладкоствольного ружья. Правда, это ружье того же калибра, и хотя пуля у него круглая, но зато из твердого металла, весом в 65 граммов, при таком же, как у винтовки, заряде пороха, то есть в семнадцать с половиной граммов. При таких условиях сила выстрела должна быть громадна на небольшом расстоянии. При начальной скорости полета 440 метров в секунду живая сила удара равняется 2048 килограммам. Получив такой удар, слон, конечно, должен был погибнуть.

В несколько прыжков Фрикэ пробежал двадцать метров, отделявших его от убитого животного.

Слон, получив удар, свалился головою вперед, вероятно, потому, что его передние ноги подверглись параличу раньше задних. Длинные бивни, на которые всей тяжестью навалилось тело, глубоко вошли в землю, и один из них сломался у основания. Хобот пригнулся ко рту, наполненному кровью и землей. Глаза были открыты, веки не двигались. Бока не вздымались от дыхания, только по складкам кожи едва пробегали мелкие судороги. Позади левого плеча виднелась круглая дырочка, из которой струилась алая кровь.

— Пуля пробила сердце, — сказал Фрикэ. — Не хвастаясь, скажу: выстрел замечательный… Бедный слон! Не будь мы так голодны, я тебя убивать не стал бы. Но какой странный цвет! Я такого не видал никогда. Точно пеклеванное тесто с серым войлоком.

Фрикэ вынул тесак и приготовился вырезать из этой горы мяса себе кусок на обед, как вдруг послышалось лошадиное ржание, яростные крики скачущих людей и характерный топот бегущих слонов. Парижанин увидел, что окружен всадниками на конях и двенадцатью вьючными слонами. Из них лишь на двух были гауды, а на остальных седла.

Слоны остановились по знаку вожатых. Охотники проворно спрыгнули с седел, а важные персоны, сидевшие в гаудах, степенно спустились по выпущенным шелковым лесенкам.

Все бросились с криками горя и отчаяния к мертвому слону. Некоторые рвали на себе одежду, царапали себе грудь, даже лицо.

"Кажется, я совершил важный проступок, — подумал про себя Фрикэ. — Но отчего же было не выставить доски с надписью: "Охота запрещается"…

— Эй, вы! Прочь лапы. Я не люблю, чтобы меня трогали. Вас ведь тут только два десятка.

Охотники справедливо предположили, что Фрикэ и есть убийца слона, хотя и совершивший преступление по неведению. Они приближались к нему, чтобы схватить.

Сунувшийся раньше других получил удар в живот ногой и упал навзничь.

Крики усилились. Один слоновожатый, проворный, как обезьяна, в свою очередь, бросился на Фрикэ, который прислонился к дереву и повернулся лицом к толпе. Француз вытянул левый кулак и хватил им слоновожатого прямо по лицу. Тот также свалился с разбитой физиономией.

— Вот и два, — проговорил насмешливо Фрикэ. — Из ружья стрелять в них я не могу — это только усилит мою вину!

Сунулись — третий, четвертый — всех постигла та же участь.

— Желтомордые дураки! Совсем тактики не знают! — насмехался Фрикэ. — Чтобы им всем сразу напасть, а не поодиночке?.. Ай, попался!

Бирманцы тихонько подвели к дереву одного из слонов, поставили его сзади Фрикэ, и по команде вожатого слон вытянул хобот, обхватил им парижанина и поднял в воздух, как мальчик поднимает мышь.

Несколько мгновений слон раскачивал его над землей метрах в четырех, как бы спрашивая: "Не хватить ли его о дерево?"

Вожатый сделал ласковый знак и что-то сказал. Слон тихо опустил Фрикэ на землю или, точнее, на дюжину протянутых рук. С удовольствием дал бы парижанин встряску этим людям, ухватившим его довольно грубо, но удержался. К чему?

Тесак свой он выронил, когда был схвачен слоном, а ружьем овладели бирманцы. К тому же мальчик Яса, быстро-быстро переговоривши о чем-то с начальником отряда, подошел к своему другу и стал уговаривать его не сопротивляться.

— Ну, хорошо. Я уступаю силе. Вас двадцать четыре человека, а я один.

Как только Фрикэ перестал брыкаться, ему тотчас же дали относительную свободу и даже не связали. Подошла вторая большая группа людей, и опять начались отчаянные, стенания при виде мертвого слона. На убийцу метали взгляды-молнии. Фрикэ долго не мог понять, за что же на него так сердятся, но потом догадался.

Задав тому, кого он принимал, за начальника, несколько вопросов на французском языке и не получив ответа, Фрикэ повторил вопросы по-английски и довольно-таки развязно. Министру, как всем бирманцам из высшего сословия, этот язык был знаком. Но он не ответил сам лично, а велел своему помощнику бооху сказать Фрикэ, чтобы тот держался поучтивее.

Фрикэ прыснул со смеху и возразил:

— А кто же он таков, этот господин? Старший повар при папе?

— Это министр его величества императора бирманского, — невозмутимо отвечал боох.

— Ах-с, очень приятно-с! Только передайте ему, что мне на его министерство наплевать и что я вовсе не желаю выслушивать его наставления, как мне держать себя.

Боох передал эти слова министру, который, видимо, оскорбился.

— Скажите ему, — продолжал Фрикэ, — что в моих глазах он такой же дикарь, как и все вы, и что если кто-нибудь здесь имеет право на уважение и почет, то только один я — как европеец и француз.

— Так вы не англичанин? — с живостью переспросил боох.

— Вам это не нравится?

— Нет, ничего… Но…

— Понимаю. Если я не англичанин, то со мной можно меньше церемониться. Королева британская не позволяет беспокоить своих подданных, а французского представительства в Бирме нет. Но вы, сударь-министр, хвост-то все-таки не очень распускайте. За меня будет кому заступиться. Ведь я приехал сюда на военном корабле.

— Правду ли вы говорите, иностранец? — спросил министр, испугавшись слов "на военном корабле".

— Вы скоро об этом корабле услышите. Попробуйте только тронуть хоть один волос на моей голове.

— Зачем вы убили Белого Слона? — горестно воскликнул министр.

— Что такое белый слон? Не все ли равно какого цвета? Я его убил потому, что мы оба умирали с голода — я и мальчик. Но все равно, вам заплатят за эту животинку, не бойтесь.

— За священного слона не берут никакой платы.

— Не хотите деньгами, получите пулями и картечью.

Министр окончательно растерялся и не знал, что ему делать. С одной стороны — рискуешь навлечь на страну репрессии, за которые сам же потом ответишь, с другой стороны — ведь француз совершил тяжкое преступление, святотатство. Оставлять это безнаказанным — нельзя. Нужно представить виновника императору, пусть тот решает сам. Может быть, он согласится взять хороший выкуп.

Министр, боох и пунги переговорили между собой на бирманском языке, и боох объявил Фрикэ, что его доставят в Мандалай.

Пришлось покориться.

Парижанина сытно накормили и разместили в гауде самого министра. Ясу поручили бооху. Караван тронулся.

На пристани произошла посадка на плоты. Гребцы осыпали убийцу Схен-Мхенга бранью и оскорблениями. Флотилия отчалила и поплыла.

Вдруг Фрикэ вскрикнул и попытался броситься с плота в воду, но десяток рук удержали его.

— Гром и молния! Я так и думал! Это Фрикэ, его захватили и теперь увозят!

На берегу виднелись два всадника на взмыленных конях — европеец и негр. Фрикэ узнал Андрэ и сенегальца.

— Monsieur Андрэ, — кричал он, — меня везут в Мандалай за то, что я убил белого слона. Меня обвиняют в святотатстве.

— А! Вот как!.. — отвечал насмешливым тоном Андрэ. — Не робей, мой мальчик. Старайся протянуть время, угрожай, хвастай… даже обратись за поддержкой к англичанам. А я сейчас поскачу к шлюпке, потом на всех парах помчусь на «Антилопу» и освобожу тебя, хотя бы пришлось для этого сжечь город. Не робей же!

— Берегитесь, monsieur Андрэ. В вас хотят стрелять.

— Где им! — презрительно отозвался Андрэ и пустил своего коня вскачь.

Сенегалец сделал то же.

Оба скрылись в густой чаще панданусов.

— Кто этот человек? — спросил у парижанина министр, стараясь скрыть свое беспокойство.

— Человек, который не убивал серого слона, но в которого вы собирались выстрелить за то, что он со мной говорил.

— Никто не стрелял.

— Не успели — вот почему. Но вы за это покушение поплатитесь.

— Вы решительно не хотите сказать, кто этот путешественник?

— Отчего же не сказать, раз вам это может доставить удовольствие?.. Это-начальник французских морских сил в Рангуне, и вы о нем скоро услышите…

Глава XIV

Бесполезные сигналы. — Следы Фрикэ. — Едкий сок моха. — Тигр и его шкура. — Встреча с четырьмя охотниками. — Бирманские лошади. — Андрэ и сенегалец из пехотинцев превращаются в кавалеристов. — Неопровержимый аргумент. — Цель оправдывает средства. — Слишком поздно. — Возвращение. — Уплата долга. — Великодушие. — Шлюпка. — К английской границе. — Топят дровами и спиртом. — На всех парах.

Все время, покуда Фрикэ гонялся за калао, Андрэ оставался в шлюпке. Через два часа он начал беспокоиться.

Сигналы, которые парижанин подавал выстрелами из ружья, не долетали до слуха Андрэ, они замирали в лесу.

Прошло часа три, четыре. Беспокойство Андрэ переросло в тревогу.

Наступила ночь. Андрэ решил, что определенно с его другом что-то случилось. Возможно, он заблудился. Завтра надобно будет непременно отправиться на его поиски.

Андрэ также сделал два выстрела. Ответа на них не последовало. Тогда он велел открыть пальбу всем экипажем. Но и это не привело ни к чему.

Тем временем на шлюпке развели пары и дали резкий протяжный свисток. Потом стреляли из картечницы. Ее характерные резко-трескучие выстрелы, когда она начинала метать ураганом свои пули, должны быть слышны далеко. Всю ночь до рассвета подавали сигналы, но без малейшего результата.

На другой день с утра Андрэ с Сами и сенегальцем отправился на поиски, как следует вооружившись и запасись провизией на два дня.

Определив по компасу положение шлюпки, Андрэ тщательно сориентировался, отыскал следы Фрикэ и углубился в лес.

Следы Фрикэ, обутого в тяжелые кованые сапоги, ясно отпечатались по мху. Из придавленного подошвами и каблуками мха вытекал очень едкий сок и окрашивал следы в темный цвет, вследствие чего они были видны довольно ясно.

Дорогой Андрэ старательно отмечал свой след, так что за ним теперь мог бы пройти и вернуться назад даже ребенок.

Так дошли они до того места, где был убит калао. Андрэ нашел и войлочный пыж калибра 8.

Калао завлекли Фрикэ по прямой линии на восток. Андрэ догадался:

— Бешеный мальчишка погнался за второй птицей. Хотел принести пару.

Андрэ взглянул на компас. Направление почти не изменилось. Они шли еще довольно долго. Андрэ пробормотал:

— Куда же это его понесло?

— Сударь, — сказал Сами. — Взгляните на компас. Господин Фрикэ заплутался, он ходит по кругу.

— Да это так, — подтвердил негр. Андрэ сверился с компасом.

— А ведь верно. Но как же он не нашел своих собственных следов? Ведь мы же видим их ясно.

— Сок, вытекающий из мха, окрашивает не сразу, а через несколько часов, — сказал Сами.

— Ты прав… Однако он кружит все больше и больше. Понял, что заблудился, и ищет солнце. Для того он устремился к этой поляне… Это что такое?

— Тигр! — вскричал Сами. — Сударь, это тигр без шкуры.

— И убитый дробью. Молодчина Фрикэ!

— А вот здесь он жарил мясо, вырезанное около почки. Здесь он спал на тигровой шкуре.

— Покуда все слава Богу, — сказал Андрэ. — Идемте дальше.

— Сударь, дорога все больше загибается.

Андрэ держал компас в руке и то и дело на него поглядывал.

— Да, он так упорно делает круг, что, кажется, скоро придет к тому месту, где ночевал.

И, действительно, — Андрэ и его спутники снова вышли к этому же месту.

Здесь они сытно позавтракали взятой с собой обильной провизией и неутомимо пошли дальше.

Вскоре они достигли цепи холмов, взобрались на них и внизу, на склоне, увидали четырех человек, сидящих у того самого источника, где изнывающий Фрикэ, умирая от жажды, пил воду.

Возле кучи маиса стояли четыре лошади бирманской породы и жадно уписывали вкусный корм. Всадники лежали на траве под панданусами и весело болтали.

Андрэ направился к ним. При виде белого они почтительно встали.

Сами стал расспрашивать их о Фрикэ, а Андрэ залюбовался лошадьми. В Верхней Бирме они вырастают на воле, их ловят, затем укрощают. Они невелики, но красивы, быстры и замечательно выносливы.

— Ну, что они говорят? — спросил Андрэ у подошедшего Сами.

— Они говорят удивительные вещи. Это честные бирманцы, охотники, сударь.

— Они видели Фрикэ?

— Да, сударь.

— Он жив?

— Да, сударь.

— Здоров.

— Да, сударь, но он арестован.

— Как? Кем же?

— Бирманцами, охотившимися за Белым Слоном, за священным, за Буддой… а господин Фрикэ его убил.

— Будду убил?

— Да, сударь.

— И за это его увезли?

— По-видимому.

— Куда же? И кто?

— Люди, посланные императором за Белым Слоном.

— А эти кто такие?

— Они мне все объяснили. Я вам сейчас расскажу.

- Поскорее, пожалуйста. Я сгораю от нетерпения.

— В каждом округе, где водятся слоны, есть свой чиновник, при котором состоит его собственный отряд охотников.

— Знаю. Продолжайте.

— Начальник округа выслал этих людей секретно, чтобы они наблюдали за охотниками, посланными императором, и помешали бы им поймать слона. Господин Фрикэ одним выстрелом все спутал.

— Эти люди видели, как увозили Фрикэ?

— Да, сударь. На слоне, в числе отряда из двенадцати слонов и столько же всадников. Сейчас они, вероятно, уже грузятся на плоты и лодки, чтобы плыть по реке обратно в Мандалай.

— Спроси, далеко ли это?

— Пешком два часа пути.

— Стало быть, на конях полчаса.

Он резко обернулся к охотникам и спросил, словно те могли его понять:

— Хотите разбогатеть?

Сами поревел слово в слово.

— А что для этого сделать, господин?

— Продать мне этих лошадей.

— Нельзя, господин. Они казенные.

— Можно же сказать, что они пали.

— Невозможно.

— Хорошо. Я их все-таки беру. Сами и ты, лаптот, хватайте каждый по одному, а я двоих. Свяжите им руки и ноги. Цель оправдывает средства.

Негр и индус вскочили, как на пружинах, схватили каждый по бирманцу, повалили их и скрутили им руки и ноги.

Двое других сдались сами под направленным на них дулом револьвера Андрэ. Их тоже связали.

— На коня, лаптот! Ты поедешь со мной. А ты, Сами, стереги мне этих людей. Ты за них отвечаешь.

— Сударь, вы можете на меня положиться.

— Скажи им, что я не причиню им ни малейшего зла; лошади будут возвращены, я надеюсь, и во всяком случае они получат щедрое вознаграждение за невольную услугу. Жди меня обратно. Вперед, лаптот!

Андрэ вскочил на крепкого темно-гнедого коня, негр на другого, и оба помчались берегом ручья туда, где собирались садиться на плоты и лодки императорские охотники.

Как мы уже знаем, они опоздали: суда отплыли, и Фрикэ был увезен.

Это было их счастьем, потому что они, по всей вероятности, пошли бы до конца, и дело могло кончиться смертью обоих.

Андрэ вернулся в состоянии холодного бешенства. Бирманцы лежали на земле связанные. Сами их стерег. Они были совершенно спокойны, подчинившись силе, как умеют подчиняться ей только азиаты.

— Освободи их, Сами. Сядь на одну из двух свободных лошадей: пусть один из бирманцев садится на четвертую лошадь. Мы вернемся на шлюпку. Трое остальных пусть идут за нами пешком, как могут. След найти легко — по зарубкам на деревьях, — растолкуй им как. Объясни им также, что лошади им будут возвращены и что мы передадим их товарищу, который поедет с нами, и деньги в качестве вознаграждения. Да поторопись, дорога каждая минута.

Бирманцы охотно согласились. Обещание денежной награды сделало их кроткими и послушными.

Бирманские кони быстро домчали всадников до того места, где под парами стояла шлюпка.

Андрэ проявил обычную щедрость. Бирманец получил для себя и своих товарищей столько рупий, сколько не видел во всю свою жизнь, и, кроме того, Андрэ всем четырем охотникам подарил на память по ружью из запаса, предназначенного для обмена. Бирманец глазам не верил и благодарил, благодарил без устали.

Ему, как азиату, казалось невероятным, что человек исполняет обещание, когда мог бы свободно этого не делать.

Андрэ, лаптот и индус взошли на шлюпку. Громко и резко зазвучал свисток. Шлюпка понеслась по воде как чайка.

Винт буравил воду, из трубы летели искры.

— Поддайте жару, друзья! — командовал Андрэ. Через десять минут он спросил кочегара:

— Какова наша скороеть?

— Семь-семь с половиной миль в час.

— Нельзя ли прибавить милю?

— Будь уголь, можно бы. Но у меня только дрова.

— Хорошо.

Он подозвал лоцмана:

— Можешь вести шлюпку ночью?

— Могу.

— Сколько нам нужно времени, чтобы достичь с этой скоростью английской границы.

— Часов двадцать.

— Мы через пятнадцать часов должны быть в Мидае.

— Невозможно. До Мидая сто семьдесят миль.

— Знаю. Это одиннадцать с половиной узлов в час.

Кочегар и машинист переглянулись.

— Выдержит машина? — спросил Андрэ.

— Машина может выдержать какое угодно давление.

— Хорошо. Дров у вас на шесть часов?

— Да, сударь.

Андрэ подозвал Сами и лаптота и велел им принести из задней рубки бочонок в сто литров. Взяв кожаное ведро, которым черпали воду через борт, он подставил его к крану бочонка и наполнил на одну треть.

— Вот вам, машинист. Полейте этим дрова и делайте это до тех пор, пока скорость не достигнет одиннадцати с половиной узлов.

— Сударь, ведь это спирт.

— Превосходный, почти стоградусный. Если клапаны будут подниматься, наложите на них груз.

— Сударь, если вы дадите мне нужное количество спирта, я доведу скорость до двенадцати узлов, — сказал машинист, поливая дрова спиртом.

— В добрый час.

Машина сердито захрапела, винт завертелся с безумной быстротой, кузов шлюпки задрожал.

Из-под клапанов со свистом вырывался пар. Вскоре, однако, давление стало уменьшаться. Тогда на дрова вылили новую порцию спирта.

Андрэ вернулся в рубку, чтобы проследить за расходом спирта, который был для него дороже всех сокровищ мира.

Глава XV

Кочегар завидует своему паровику. — Спирт весь вышел. — Давление падает. — Ветчина может служить отличным топливом. — Английская граница. — Телеграммы. — Шлюпка опять в пути. — Фантастическая скорость. — Четырнадцать узлов в час. — В Рангуне. — Яхта. — У губернатора. — Английская политика. — Фрикэ приговорен к смертной казни за покушение на свободу отправления вероисповедания. — Через неделю! — Рекрутский набор.

В продолжение десяти часов шлюпка шла быстрым ходом, благодаря применению известного американского способа, употребляемого при безумных гонках речных пароходов соперничающих компаний. Впрочем, теперь эти гонки происходят в Америке реже, мода на них проходит.

Высокое давление поддерживалось поливанием дров спиртом, и винт работал необычно быстро. Но Андрэ как будто все еще был недоволен чем-то. Он упорно молчал, не спуская глаз с манометра. Если стрелка шла вверх, его нахмуренное чело несколько смягчалось. Если она ладала, он судорожно сдвигал брови, как будто она была виновата.

— Сударь, в бочонке пусто! — горестно объявил толмач.

— Malar D'oue! — вскричал кочегар. — Этакая счастливица эта машина: все выпила, мне, бедному, хоть бы капля досталась.

— Давление уменьшается, — объяснил машинист.

— Так и должно было случиться, — сказал Андрэ. — Лоцман, далеко ли до Мидая?

— Пятьдесят миль.

— Мы должны пройти это расстояние за четыре часа.

— Как прикажете, хозяин.

— Теперь течение быстрее, чем было раньше?

— Быстрее, хозяин. Мы можем выиграть на нем еще полмили в час.

— Хорошо. Сами и ты, лаптот, достаньте мне из камбуза вон тот ящик.

Индус и негр с усилием вытащили большой ящик, внутри обитый цинком.

— Возьми топор и сними крышку.

В ящике оказались копченые окорока ветчины, припасенные на случай, если бы экспедиция затянулась.

— Понимаю, сударь! — весело вскричал машинист. — От этих окороков дрова у нас загорятся, как смола.

— Тут сто килограммов. Этого довольно?

— С двадцатью пятью килограммами в час, даже при не особенно хороших дровах, я ручаюсь за успех.

С треском вспыхнули несколько кусков ветчины, искусно разбросанных среди дров в печи. Из трубы повалил едкий дым.

— Давление увеличилось, — заметил обрадованный Андрэ.

— Это не хуже угля и гораздо безопаснее спирта.

— Счастливец наш паровик! — ворчал себе под нос кочегар. — Сначала получил такую выпивку, а теперь его угощают такой закуской. В первый раз вижу подобное. Машину поят водкой и кормят мясом, точно человека.

— Значит, ты многого не видал, — возразил машинист. — Если бы ты побывал в Америке, то видел бы, как там сжигают иногда все содержимое камбуза, потом начинают жечь самый кузов парохода… И дело кончается взрывом, а пароход взлетает на воздух.

Андрэ успокоился, когда увидал, что новое топливо действует успешно. Он не спал с той самой минуты, как пустился по следам Фрикэ, и был совершенно разбит от усталости и душевного потрясения. Теперь он прилег отдохнуть и скоро заснул крепким сном.

Разбудил его свисток машины.

— Где мы? — спросил он.

— Подходим к Мидаю, — радостно ответил Сами. — Пришли на три четверти часа раньше.

— Браво, друзья мои! Все вы хорошо получите на чай.

— Я ^бы предпочел на водку, — пробурчал кочегар Мериадек. — Я, как паровик, тоже люблю спирт и могу выпить много.

— Стоп! — скомандовал Андрэ. — Причаливай, лоцман, осторожнее.

Шлюпка подошла к пристани. Андрэ сейчас же отправился на телеграф и послал следующую депешу:

"Капитану Плогоннеку, яхта "Голубая Антилопа", Рангунский рейд. Готовы ли сейчас идти Мандалай несмотря низкий уровень реки? Есть необходимость. Понадобится весь наличный экипаж, даже более того. Предстоит опасная, щекотливая операция. Жду ответа Мидай, телеграфная станция.

Андрэ Бреванн":

Через два часа пришел следующий ответ:

"Господину Андрэ Бреванну, Мидай.

Нужно полсуток облегчить яхту, уменьшить осадку. Уровень очень низкий. Яхта будет задевать дно, но пройдет. Кажется, понял смысл телеграммы. Будете довольны. Рангун — Мидай сто шестьдесят миль. Потребуется шестьдесят часов, десять миль час, помимо течения. Жду новых указаний.

Плогоннек, капитан яхты "Голубая Антилопа".

Андрэ отвечал:

"Спасибо. Рассчитываю на вас. Выхожу навстречу яхте. Дожидайтесь меня".

Андрэ бегом вернулся на шлюпку, стоявшую возле угольной пристани.

— Машина не испортилась? — спросил он у машиниста.

— Нисколько, и это меня даже удивляет. Я ее хорошо осмотрел.

— Так что, она может выдержать еще такое же напряжение?

— С углем — да, может.

— Хорошо.

Андрэ разыскал агента угольной компании и тут же купил у него две тонны самого лучшего угля, который и распорядился немедленно погрузить на шлюпку.

Пары уже были разведены, на клапаны положены гири.

Андрэ поднял на корме национальный флаг и скомандовал:

— Вперед!

Потом сел около руля рядом с лоцманом и толмачом.

— Нам ведь нужно пройти около ста семидесяти пяти миль? — спросил он через Сами у бирманца.

— Да, хозяин.

— Мы должны пройти их за двенадцать часов. Пойми: за двенадцать часов, во что бы то ни стало.

— Это дело машиниста. А я берусь провести шлюпку, не сажая на мель и не натыкаясь на плоты и лодки.

— Хорошо. Награда будет по заслугам. Машинист, сколько миль мы делаем?

— Двенадцать.

— Слишком мало. Нельзя ля разогреть посильнее?

— Будет опасно.

— Необходимо четырнадцать миль в час.

— Невозможно, сударь, но эту разницу покроем за счет течения.

— Лоцман, какова скорость течения?

— Две мили в час, хозяин.

— Превосходно. Вперед! Вперед!

Шлюпка неслась. Поршень лихорадочно работал, винт бешено вертелся, из трубы клубами вырывался густой черный дым, далеко стлавшийся по реке. Кузов трещал: котел, казалось, вот-вот взорвется.

Через двенадцать часов после выхода из Мидая шлюпка подходила к Рангуну. Андрэ отыскал глазами "Голубую Антилопу", стоявшую под парами. На фок-мачте развевался флаг отплытия.

Громким продолжительным «ура» была встречена давно ожидаемая шлюпка. Телеграмма хозяина взволновала весь экипаж.

Андрэ проворно взобрался на борт яхты, сердечно поздоровался с капитаном, ждавшим его в кубрике, и увел его к себе в каюту.

Через двадцать минут он вышел, переодевшись в костюм для визитов и переговорив с капитаном обо всем необходимом.

— Значит, вы непременно хотите попытаться у английского губернатора? — говорил капитан.

— Я желаю, по крайней мере, обеспечить себе его нейтралитет, — отвечал Андрэ. — Англичане считают себя передовыми борцами за цивилизацию и при случае не прочь поддержать белых в случае их противостояния с туземцами. Если бы они согласились заступиться за Фрикэ, то он, конечно, был бы спасен, но я рассчитываю хотя бы на нейтралитет, когда я стану бомбардировать Мандалай.

— А если они не пожелают сделать ни того, ни другого?

— Тогда я все равно буду бомбардировать бирманскую столицу. Через два часа я возвращусь от губернатора. Ждите меня.

Шлюпка высадила Андрэ на верфи, и молодой человек поспешил в губернаторскую резиденцию, находившуюся неподалеку.

Француз-миллионер, известный спортсмен и владелец увеселительной яхты, был немедленно принят губернатором.

Андрэ коротко, но обстоятельно объяснил, как и зачем он прибыл в Бирму, и перешел к приключению с Фрикэ. Тут губернатор его остановил:

— С этим делом я знаком. Я думаю, что осведомлен о нем лучше вас. Жизнь вашего друга в большой опасности.

— Я так и думал, ваше превосходительство. Прежде, чем сделать отчаянную попытку его спасти, я решил обратиться к вам с просьбой о заступничестве, о поддержке.

— Увы, сэр! Это совершенно невозможно.

— Ваше превосходительство! Неужели невозможно?

— Случай настолько исключительный. Замешаны религиозные чувства народа. Будь что-нибудь другое, я бы непременно заступился. Но правительство королевы Английской отличается широчайшею терпимостью в вопросах вероисповедания. Скажу больше: оно энергично поддерживает свободу отправления всевозможных культов.

— Послушайте, ваше превосходительство! Ведь тут европейца, француза, цивилизованного человека хотят казнить за то, что он убил животное.

— Священное животное, имейте это в виду. Я сознаю, что это нелепость, но — это вопрос религии. Мы не можем создавать себе проблем, вступая в конфликт с фанатиками. Ваш друг, во всяком случае, совершил преступление: он воспрепятствовал свободному отправлению вероисповедания, признаваемого нашим правительством.

— Но ведь это произошло не в ваших владениях, а в независимой Бирме.

— О! Эта независимость столь призрачна. И наши подданные исповедуют тот же культ.

Андра понял, что тут ничего не поделаешь. Национального эгоизма не сломишь.

— Хорошо. В таком случае, я буду действовать сам.

— Можете, сэр. Как государственное лицо, представитель власти, я вам содействовать не могу, но как лицо частное, как европеец — всей душой желаю вам успеха.

— Очень благодарен вашему превосходительству. При вашем благосклонном нейтралитете я надеюсь на успех.

— Мой нейтралитет, сэр, еще благосклоннее, чем вы думаете, — улыбнулся губернатор. — Ваше вмешательство, я уверен, вызовет большое потрясение в этой разложившейся империи, но ваша политика от этого не пострадает. Можете запасаться у нас всем, что только вам потребуется: съестными и военными припасами, углем и т. д. Кроме того, сэр, я могу снабдить вас отличным планом города Мандалая, составленным нашими инженерами. Вам это понадобится при бомбардировке. Ваш друг заперт в пагоде, где живет Белый Слон. Его казнь назначена через неделю, в день праздника коронации императора. Все это мне донесли мои агенты. До свидания, сэр. Торопитесь.

— Еще раз благодарю вас, ваше превосходительство, — сказал Андрэ и простился с губернатором. — В неделю я успею все провернуть, Фрикэ будет освобожден, или я сам погибну.

Через полчаса шлюпка заняла свое место на палубе яхты. Лоцман встал у руля. "Голубая Антилопа" пошла вверх по Иравади.

Самого Андрэ ждал на яхте сюрприз.

Капитан отлично понял подтекст его телеграммы. Слова "понадобится весь наличный экипаж, даже больше" объяснили ему всю суть. Опытный морской волк сейчас же распорядился нанять в гавани двадцать, свободных от предрассудков, решительных молодцев, какими обыкновенно кишат все портовые города. За деньги они готовы служить кому угодно и как угодно, и делают это по большей части весьма усердно.

Капитан предупредил их: вам будут хорошо платить, будут вас отлично кормить, но расстреляют при первом неповиновении.

На яхте они держались корректно, хотя и довольно развязно.

Андрэ одобрил распоряжение капитана, назначил каждому человеку двести франков в неделю и обещал по двести франков награды, если пленник будет освобожден.

Такая же сумма назначена была и всем людям экипажа в добавление к жалованью.

Слова Андрэ были покрыты громовым "ура".

Капитан был в восторге.

— С такими людьми, сударь, можно отважиться на всякий риск, — сказал он Андрэ, когда они остались одни.

— Я надеюсь на успех, — отозвался тот.

— Теперь у нас сорок боевых единиц. Тут можно многое предпринять.

— Черт возьми! Франсуа Гарнье взял Тонкин, имея при себе сто двадцать человек. Отчего бы нам не овладеть бирманской столицей, имея сорок?

Глава XVI

По поводу ящерицы. — Легенда об Аломпре. — Мертвый город. — Перед Мандалаем. — Столица и ее стены. — Лошади китайского купца. — Рекогносцировка. — Императорский город. — Ворота заперты. — Траур при дворе. — Предстоящая казнь богохульника. — Поход. — Взвод кавалерии. — Чтобы обеспечить отступление. — Удушливая температура. — Подземный гул. — Землетрясение. — Первый пушечный выстрел. — Динамитная петарда и тековая дверь.

"Антилопа" сидела в воде неглубоко, но продвигалась все-таки с трудом и с предосторожностями, по причине многочисленных отмелей и перекатов, образовавшихся на Иравади в период засухи. Медленное плавание изводило Андрэ, который боялся опоздать со спасением друга. С другой стороны, требовалась осторожность, потому что, если яхта сядет на мель, то опоздание неминуемо.

Планируя бомбардировку города, Андрэ тщательно осмотрел свою 14-миллиметровую пушку. Оказалось, все в порядке. Он уже велел накрыть ее опять просмоленным чехлом, как вдруг увидал на непромокаемой ткани, внутри чехла, препротивную ящерицу, глядевшую на него холодными глазами земноводного.

Андрэ питал отвращение к этим тварям и невольным движением стряхнул ящерицу на пол. Он уже собирался сбросить ее ногой за борт в воду, но тут подбежал лоцман и, быстро схватив ящерицу рукой, проговорил умоляющим тоном:

— Хозяин, не губите ее. Сделайте это ради вашего слуги.

— Опять священное животное? Ну, ладно. Пусть будет по-вашему.

— Спасибо, хозяин. Дух Аломпры да хранит вас за это.

Андрэ подозвал Сами и поручил ему подробно расспросить лоцмана. Сами исполнил поручение и передал следующее:

— В ящерице живет дух Аломпры, основателя нынешней бирманской династии. В 1752 году близ Авы жил богатый фермер Алоон. Рядом с его усадьбой стоял богатый монастырь, настоятель которого пользовался большим уважением окрестных жителей. Жители округа Пегу напали на жителей округа Авы и разграбили монастырь. Алоон снабдил монахов провизией, чем спас их от голодной смерти. Караван с провиантом он провожал сам. Уезжая обратно, он вдруг услыхал подземный гул.

— Фра! Владыка! — сказал он настоятелю, — уходите немедленно отсюда, иначе вы со всеми своими монахами погибнете.

— Это почему?

— Начинается страшное землетрясение. Бегите, бегите!

Настоятель послушался. Как только он с братией вышел за ограду, монастырь обрушился. С тех пор Алоона стали считать прорицателем. Через некоторое время пегуанцы вновь напали на аванцев и стали опустошать их земли. Алоон объединил силы соседей и прогнал врагов. Ободренный этим успехом, он составил ополчение из всех бирманских племен и довершил разгром пегуанцев. Он отнял у них Аву, очистил от них страну и короновался императором под именем Алоон-Фра, что значит владыка Алоон, а из этого произошло потом Аломпра. Он сделался могущественным государем, завоевал Пегу, Майцур и другие области и собирался уже завоевать Сиам, но умер на восьмом году царствования.

— При чем же тут ящерица? Что общего между ней и Аломпрой?

— Этого я не могу вам сказать, — отвечал лоцман. — Это тайна многочисленных потомков Аломпры. Я тоже один из его потомков, хотя и занимаюсь скромным ремеслом. Но я этой тайны не раскрою даже вам.

На шестой день утром яхта прошла мимо грандиозных развалин Авы, теперь мертвого города, а ранее бывшего в течение четырех веков столицей Бирмы. Сохранилась только четырехугольная городская стена, окружающая теперь вместо города парк, в котором аллеями служат прежние улицы.

В шести километрах от мертвой Авы яхта миновала Амарапуру, тоже бывшую столицу, в 1857 году переведенную в Мандалай.

Наконец, еще через шесть километров показался и сам Мандалай.

"Голубая Антилопа" все время держалась левого берега, где река, глубже, чем справа, потому что здесь часто углубляет дно местная пароходная компания. Яхта встала на якорь в виду города, в двух километрах от юго-восточной вершины городской стены.

Мандалай построен по обычному плану восточных городов с отдельным кварталом для китайцев. Он расположен в двух верстах от реки Иравади, с которой его соединяет аллея, обстроенная домами, амбарами, складами. Город имеет форму квадрата, каждая сторона которого равна двум верстам, и закрыт зубчатой кирпичной стеной, имеющей с каждой стороны по. трое ворот.

Мощенные камнем улицы расходятся в разных направлениях, пересекаясь под прямыми углами. Между большими улицами целый лабиринт переулков и тупиков. Дома очень простые, по большей части из бамбука, крытые рогожей, пальмовыми листьями, даже дерном. Все они построены на сваях на высоте полутора метров над землей. Кирпичных построек мало и то только на главных улицах.

Внутри города находится другая стена, окружающая императорский дворец его с домами для женщин, для министров и для Белого Слона.

Отсюда до стоянки яхты было три с половиной километра, как раз достаточно для выстрела из имевшейся на яхте пушки.

Андрэ, взяв с собой Сами и лаптота, произвел самую тщательную рекогносцировку города, руководствуясь планом, полученным от губернатора.

В китайском предместье он у одного китайца-купца нанял несколько десятков верховых лошадей для себя и для своего экипажа. Тремя из них он воспользовался теперь же и вместе с индусом и лаптотом двинулся во дворец.

Подъехав к тековым воротам дворцовой ограды, Андрэ обнаружил их плотно закрытыми. Перед ними шагал часовой с пистонным ружьем и в каком-то красном мундире, на манер английского.

Через Сами Андрэ попросил их пропустить. Солдат посоветовал обратиться к офицеру, который находится в помещении гауптвахты.

Дверь гауптвахты отворилась, и офицер сам навстречу вышел. Увидав чужестранца, он спросил очень вежливо на английском языке:

— Что вам угодно, фра?

— Представиться императору.

— Сейчас, фра, никак нельзя.

— Ну, тогда первому министру.

— Это тоже нельзя. Сейчас при дворе глубокий траур. Все дела прекращены до тех пор, пока убийца Белого Слона не искупит своей вины, то есть до послезавтра.

Андрэ не мог подавить в себе невольной дрожи.

— Тем более я должен теперь же переговорить с императором или министром.

— Повторяю вам, что нельзя. Если я доложу об этом, меня казнят. Да я и не смогу этого сделать: дверь заперта изнутри. Послезавтра пожалуйте.

— Хорошо.

Андрэ повернулся и поскакал в предместье к китайцу.

— Когда будут готовы остальные тридцать лошадей? — спросил он.

— Сейчас. Только оседлаем их.

— Смотрите же. Мы тотчас явимся за ними.

Пять минут спустя Андрэ был уже на яхте. Еще через две минуты капитан объявил начало боевых действий, а свисток боцмана созвал весь экипаж наверх.

Андрэ отобрал тридцать человек, полностью вооружил их и повел на берег. Четырнадцать человек с капитаном остались на яхте.

Все это сделано было в четверть часа.

— Где динамитные петарды? — спросил Андрэ.

Ему подали пакет с петардами. Андрэ поручил их нести четверым помощникам, объяснив, как нужно с ними обращаться.

Отряд двинулся в путь. Андрэ наскоро переговорил с капитаном, и они сверили свои часы секунда в секунду.

Прошли сначала в предместье, к дому китайца.

У того уже все было готово. Лошади стояли оседланные, взнузданные.

Андрэ достал из кармана пакет с золотыми монетами, распечатал его и высыпал условленное количество новеньких фунтов стерлингов в руки просиявшего китайца.

Каждый выбрал себе коня и вскочил в седло. Образовался кавалерийский отряд, превосходно вооруженный и пребывающий в приподнятом боевом духе.

Доскакав до первой стены, Андрэ оставил у ворот шестерых всадников для прикрытия тыла, а с остальными помчался по городу к дворцовой стене.

Было душно. Стояла невыносимая жара. Всадники обливались потом, лошади покрылись пеной. Кажется, даже сама Саламандра не вынесла бы такой жары. На улицах было тихо и совершенно безлюдно, все жители от зноя попрятались в дома.

Вдруг по городу пронесся какой-то гул. Не гроза, не гром, потому что небо было совершенно безоблачно. Что это такое? Земля как будто колеблется, дрожит. Лошади понурились, не хотят идти.

Землетрясение!

Дома направо и налево трещат, шатаются. Кирпичные дают трещины, готовы рухнуть.

На минуту землетрясение утихло. Всадники снова пустились вскачь и достигли дворцовой стены.

У ворот тот же часовой и тот же офицер. Тековые ворота, окованные железом и некрасиво утыканные гвоздями, по-прежнему наглухо заперты.

Караульные узнали Андрэ. Он крикнул, чтобы они сдавались. Все сейчас же побросали оружие.

— Свяжите нам, фра, руки и ноги.

— Хорошо, — согласился Андрэ. — Эй, скрутите их хорошенько.

Матросы принялись связывать караульных, а Андрэ собственноручно заложил под воротами, в месте соединения обеих створок, динамитную петарду. Потом он поглядел на часы и скомандовал:

— Спешиться, осадить назад!

Всадники спешились и отступили шагов на двадцать, держа коней на поводу.

Андрэ спокойно зажег фитиль петарды и отошел к своим людям.

В этот миг со стороны реки послышался нарастающий, свистящий гул. Воздушные массы прорезало какое-то быстро несущееся тело.

Это летел артиллерийский снаряд.

По ту сторону стены раздался взрыв.

— Капитан Плогоннек молодчина. Он сама точность, — прошептал Андрэ.

Вслед затем последовал ужаснейший треск. Облако дыма поднялось над воротами, от которых во все стороны полетели осколки. В воротах образовалась брешь, достаточная для проезда двух всадников в ряд. В городе поднялся ужасный вой.

Андрэ скомандовал:

— Вперед!

Матросы и наемные авантюристы, вскочив снова на коней, готовы были ринуться вперед, но в этот момент опять раздался подземный толчок. Лошади не пошли. Стена осела, дав огромную вертикальную трещину. Из разломанных кирпичей взвились целые облака красной пыли. Вопли и стоны наполнили разрушаемый со всех сторон город.

Из императорской резиденции, вторя стенаниям горожан, неслись яростные крики озлобленной толпы.

Забыв про землетрясение, Андрэ приблизился к проему в воротах, хотя подвергался опасности быть раздавленным в случае обвала стены.

Он заглянул в ворота и вскрикнул от испуга, но тотчас же овладел собой, схватил коня за повод, вскочил в седло и ринулся в пролом, даже не убедившись, скачут ли за ним его люди.

Глава XVII

Дальнейшие злоключения парижанина. — Прибытие в Мандалай. — Аудиенция. — Фрикэ отказывается разуться. — В присутствии короля. — Смертный приговор. — Палач. — Смерть от слона. — Большой почет. — Появление ящериц. — Их музыка. — Беспокойство ящериц накануне землетрясения. — Побег. — Пушечный выстрел. — Кавалерийская атака. — Спасен. — Возвращение в Рангун и отплытие в неизвестном направлении.

Когда, как помнит читатель, парижанина повезли в Мандалай, он не впал в уныние. Он видел Андрэ, он перекликнулся с ним словами и остался уверен, что тот непременно его выручит.

С министром Фрикэ держал себя совершенно развязно и на ломаном английском языке принялся расписывать ему силу артиллерии, высокие боевые качества и храбрость матросов того корабля, которым командует его друг. Это возымело действие на бирманского сановника, который, сидя в гауде визави с арестованным иностранцем, чувствовал себя неважно под его холодным, пристальным взглядом и охотно бы отпустил его, если бы не тот роковой выстрел. Слушая «страшные» рассказы самоуверенного парижанина, сановный азиат сопел и потел, опасаясь, как бы потом чего не вышло.

Зато Фрикэ этой самоуверенностью обеспечил себе большой почет. К нему относились, как к знатному лицу, обвиняемому в государственном преступлении и подлежащему суду самого монарха. Правда, оружие у него отобрали, но с поклонами и любезностями, на что азиаты вообще большие мастера. При этом его не связали и не заковали, а только караулили. Кормили его хорошо, спать ему было мягко, сидеть в гауде удобно, так что в смысле комфорта он как сыр в масле катался.

— Я, — говорил он, — похож на человека, который летит вниз с шестого этажа и думает: "А в воздухе, право, не так уж и дурно". Ну, будь что будет, потом и успеем задуматься, а сегодня пока посмеемся.

Весь переезд до Мандалая парижанин совершил в полной безмятежности. После высадки на берег ему подвели коня, он легко вскочил на него и поехал рядом с министром, под конвоем всадников. Слух о том, что возвратилась экспедиция, снаряженная с таким шумом, быстро облетел всю столицу. На все лады обсуждалось отсутствие белого слона: над неудачными охотниками зло подтрунивали.

Отряд подъехал к воротам дворцовой ограды. Фрикэ ступил на обширный двор, где справа находилась небольшая пагода с колоколом, а слева были холостые {Нежилые (устар.). } постройки, довольно в плохом состоянии. Окруженный командой солдат с саблями наголо, он прошел через тот двор и остановился перед узенькой дверью в низкой стене.

Министр распорядился ввести пленника не в обыкновенную залу для судебных заседаний, а в аудиенц-залу. Сказав несколько слов офицеру, командовавшему конвоем, министр пошел с докладом к императору.

Офицер открыл узенькую дверку и ввел пленника в Манх-Гау, или хрустальный дворец. Дойдя до монументальной лестницы, он разулся и предложил Фрикэ снять сапоги, ссылаясь на придворный этикет. В присутствии бирманского императора все должны быть босиком.

Фрикэ решительно отказался разуваться.

— Если вашему императору мой костюм кажется неприличным, он может меня не принимать, я не буду в претензии. Собственно, не я добиваюсь с ним свидания, меня ведут к нему насильно, следовательно, я не обязан соблюдать ваш этикет.

Офицер настаивал. Парижанин держался твердо.

— Сказал, не сниму — и не сниму. Разувайте меня сами, если посмеете.

И вот Фрикэ, едва ли не единственный из европейцев, вошел в бирманскую аудиенц-залу в болотных сапогах, в костюме охотника за утками. Зала была громадная, с высоким троном под роскошным балдахином.

Не найдя нигде стула, Фрикэ овладел одной из подушек, уселся по-турецки и стал ждать.

Вот зарокотал барабан. Поднялись драпировки, закрывавшие громадный вход, предназначенный для императора. Широчайшие двери распахнулись настежь, и в залу вошли солдаты в медных касках, в красных рубахах и босиком, с саблями наголо. Они выстроились в два ряда справа и слева от трона.

За ними вступил в залу сам император, за которым хлынул целый поток придворных. Монарх занял место на троне. Одна из его жен поставила перед ним золотой ящичек с бетелем, золотую плевательницу и чашу с водой.

Придворные были одеты роскошно, император же, напротив, очень просто: в длинную белую полотняную блузу до колен с шелковым поясом, легкие широкие панталоны, стянутые у щиколотки, и черные туфли с загнутыми носками. И все.

Роскошную одежду, всю осыпанную драгоценными камнями, император надевает только в особо торжественных случаях. Это уже не одежда, а облачение, которое, говорят, весит пятьдесят килограммов.

Фрикэ встал и вежливо приподнял свой пробковый шлем; приставленные к нему караульные буквально распластались на полу. От монарха он стоял в трех шагах, но тот все-таки приставил к глазам лорнет, чтобы разглядеть его. Зато Фрикэ и без лорнета заметил, что император волнуется, хотя и старается это скрыть под маской бесстрастия.

"Красивый мужчина, — думал Фрикэ. — Жаль только, что нижние мочки ушей просверлены у него дырами, в которые можно вложить палец. Это его очень портит. Зачем они ему?"

Какой-то облаченный в золотое одеяние субъект выступил перед троном и на довольно сносном английском языке принялся подробно описывать злодеяние, совершенное иностранцем. Принесена была и винтовка Гринера в качестве вещественного доказательства. Никто не умел с ней обращаться, и сам Фрикэ любезно показал, как она действует. Монарх увлекся этим объяснением настолько, что на время даже перестал выпускать в золотую плевательницу длинные струи красной от бетеля слюны.

Нарушая этикет, он лично задал Фрикэ вопрос:

— Вы француз?

— Да, француз.

Фрикэ гордо выпрямился. Грудь вперед, колесом.

— Зачем вы прибыли в мое государство?

— Познакомиться с ним — оно у нас мало известно — и поохотиться.

— Очень жаль, что вы француз. Я люблю французов, они мне оказывали услуги. Зачем вы убили слона?

Император говорил медленно, тянул слова, подыскивал выражения. Видимо, он не привык говорить.

— Я заплутался в лесу с ребенком, мы оба умирали от голода, другой дичи не было.

— Все слоны — моя собственность. За убийство слона полагается смертная казнь. Как с иностранца, я бы с вас взял только штраф и выслал бы вас из империи. Но к несчастью для меня, для моей семьи и для народа вы убили слона священного. За такое кощунство вы будете казнены. Даже англичане вас не спасут. Через неделю готовьтесь к смерти. Ваша голова будет раздавлена ногой моего Белого Слона. До тех пор вас будут содержать под стражей в одном помещении со Схенг-Мхенгом, и все ваши желания будут исполняться. Нужно, чтобы жертва была приятна Гаутаме.

Все это было сказано вялым, монотонным, печальным голосом, нараспев, хотя брови монарха хмурились, рот судорожно кривился.

— Пока ступайте! — закончил он, вставая. — В следующий раз вы увидите меня лишь перед казнью. Я вам передам свое послание к Гаутаме.

Так как казнь Фрикэ должна была совершиться в торжественной обстановке, в присутствии императора, двора и толпы народа, причем слон должен был раздавить ему голову на тековой плахе, то преступника велено было тщательно стеречь. Четыре солдата, сменяясь, попеременно не спускали с него глаз. Пагода Белого Слона была окружена целой ротой желтолицых воинов. Впрочем, пленника кормили, как министра; придворным поварам приказано было стараться изо всех сил, чтобы из него вышла жертва, угодная Гаутаме.

— Меня балуют, как настоящего преступника перед казнью. — говорил Фрикэ. — Но мы еще посмотрим!

Ничто не могло поколебать его уверенности в том, что Андрэ выручит.

На другой день после аудиенции у императора он увидал, что по стенам его помещения во множестве бегают проворные ящерицы, большеголовые, серого цвета с желтыми, зелеными и красными пятнами.

— Ба! У меня гости! — сказал он. — Пришли навестить узника. Дам им поесть — гостей всегда угощают.

Ящерицы с удовольствием стали есть разные сласти, которые предложил им Фрикэ, и даже позволили трогать себя руками, к величайшему удовольствию Ясы, который все время твердил: "Тау-тай, тау-тай", — из чего Фрикэ заключил, что это и есть бирманское название ящериц.

На следующие сутки ящерицы вдруг исчезли. Развлечение кончилось. Опять потянулись часы и дни мрачной, тоскливой, томительной скуки.

В одно прекрасное утро Фрикэ воскликнул:

— Э-э! Да мне остается жить только два дня, включая нынешний. Послезавтра Белый Слон должен будет раздавить ногой драгоценную оболочку, содержащую мой мозг. Любопытно, однако, каким образом Андрэ и его товарищи ухитрятся меня выручить. Уж просто из любви к искусству желал бы я знать их план… Ба! Ящерицы-то возвратились. Это не иначе, как к добру. Здравствуйте, ящерицы! Добро пожаловать!

Первые часы утра прошли томительно-однообразно. Только Фрикэ обратил внимание, что в воздухе ощущалась особенная духота. Он чувствовал себя скверно, как перед сильной грозой.

— Брр! — говорил он. — Не знаю, что такое творится там в воздухе, но только я нервничаю, как кошка. Из моих волос можно искры извлекать.

Вдруг с потолка послышалось тихое кваканье вроде лягушачьего. Фрикэ взглянул наверх. Там, кроме ящериц, никого не было. Квакали, очевидно, они.

Как только раздались эти звуки, стражники и Яса стали о чем-то быстро-быстро между собой говорить. Конечно, Фрикэ не понимал ни слова, но он расслышал, что они опять то и дело повторяют: "Тау-тай, тау-тай".

— Их волнует пение ящериц, — решил он.

Даже Белый Слон, от которого Фрикэ был отделен лишь кирпичной стеной, метался, как бешеный.

— Ну, и ты туда же, толстяк!.. Впрочем, и то сказать: духота нестерпимая. Точно в печке.

Постепенно дворец наполнился шумом, криками. Сновала испуганная челядь, металась по коридорам, по залам. Три раза проревел слон, так что стены задрожали. Словом, царил полный беспорядок, сумятица.

— Вот бы когда бежать-то! — проговорил Фрикэ, исподлобья поглядывая на солдат и в особенности на саблю одного из них.

Послышался подземный гул. Почва заколебалась, здание зашаталось, затрещало. Стена, отделявшая помещение слона от комнаты Фрикэ, дала широкую трещину; из которой посыпались кирпичи.

Отворилась дверь, вбежали испуганные солдаты и слоновожатые. Одни бросились к пленнику, чтобы укрыть его в безопасное место, другие старались вывести из полуразрушенной пагоды упирающегося и беснующегося слона.

Этой части императорского дворца, действительно, грозила большая опасность.

"Ну, минута настала, — решил Фрикэ. — Бедного моего мальчугана я оставлю здесь, среди его соотечественников. Будем надеяться, что кто-нибудь заменит ему отца. А сам покину дворец, выйду из города и побегу к реке".

Все эти соображения промелькнули в его голове с быстротой молнии. Он бросился на одного из солдат, вырвал у него саблю и, ловко прикрываясь ею, прыгнул к дверям, крикнув резким, звенящим голосом:

— Прочь с дороги! Выпущу кишки!

Его появление во дворе было равносильно взрыву бомбы. Солдаты опешили. Но быстро опомнились и пустились за ним в погоню. Они слишком хорошо сознавали, насколько этот арестант важен. За его побег они могли жестоко поплатиться.

Но стоило им выбежать из огромного здания, разрушаемого подземными ударами, как на несчастную столицу обрушились новые ужасы, довершившие общее смятение.

С шипением и свистом принеслось откуда-то ядро и разорвалось в самой середине вражеской толпы; многих убило, еще больше ранило и покалечило.

— Победа! Победа! — вскричал парижанин. Он сразу догадался, что это значит.

— Браво, браво, monsieur Андрэ! — продолжал он. — Но погодите! Снаряд перебил не всех. Эти негодяи гонятся за мной. Кричат встречным, чтобы меня не пускали. Боже, как еще далеко до ворот!.. Ах!.. Всадник в белом пробковом шлеме!.. Это же monsieur Андрэ. Он штурмует город. Я спасен.

Погоди, бедный Фрикэ. Еще рано праздновать победу. Выгнанные землетрясением из своих домов жители толпятся на улицах и не очень-то склонны тебя пропустить. Они видят, что за тобой с криком гонятся солдаты, и понимают, что тебя необходимо задержать.

Это и была та минута, когда Андрэ верхом на коне помчался через пролом, пробитый в воротах динамитным патроном.

Он врезался в толпу, давя людей конем и стараясь протиснуться к Фрикэ, который прочищал себе дорогу саблей. Не видя рядом своих всадников, Андрэ подумал, что они струсили и покинули его. Он обнажил саблю и решил дорого продать свою жизнь.

Но его не покинули. Всадники просто немного отстали, так как проход через пролом по два в ряд потребовал времени. Теперь они догнали своего начальника и тоже врезались в толпу, которая с воем сперва расступилась, а затем и вовсе разбежалась.

Андрэ приблизился к Фрикэ. Тот бросил изломанную, иступленную саблю и протянул ему руку.

— Monsieur Андрэ! Вы опять меня спасаете!

— После поговорим. Надобно скорее возвращаться.

— Как! Разве мы не останемся здесь императорами… хоть ненадолго?

Андрэ невольно рассмеялся, и с ним весь отряд.

— Будет шутить. Садись ко мне за седло — у меня нет для тебя запасной лошади. Надобно спешить. Через пять минут за нами будут гнаться десять тысяч человек. Да вот, смотри!

Бирманцы, видя, что неприятель немногочислен, вооружились кто чем попало и перешли в наступление. Толпа росла с каждой минутой.

Андрэ и его отряд пустили лошадей быстрой рысью и помчались прочь от преследователей. Проскочив ворота, Андрэ велел заложить под ними еще два динамитных патрона. Взрыв произошел в тот момент, когда толпа вступила в ворота. Преследование, разумеется, разом приостановилось.

У городских ворот к отряду присоединились еще шесть человек, остававшихся там в резерве для прикрытия тыла. С яхты, между тем, капитан Плогоннек продолжал бомбардировать город. Снаряды рвались над самым центром императорской резиденции.

Через четверть часа все были на яхте. По приказу Андрэ капитан Плогоннек прекратил бомбардировку.

Яхта приготовилась к отплытию, спустила военный флаг и отсалютовала подошедшему английскому пароходу, матросы и пассажиры которого кричали «ура» смелому французу, сумевшему заставить себя уважать.

Четыре дня спустя "Голубая Антилопа", идя по течению, достигла Рангунского рейда.

Пополнив запас угля и высадив наемных авантюристов, получивших щедрую награду, яхта вышла в море и взяла курс в неизвестном направлении.

Оглавление

Буссенар Луи Анри Приключения в стране тигров

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Реклама на сайте