«Двенадцать миль вброд. Приключение в Мексиканской долине»

Томас Майн Рид Двенадцать миль вброд. Приключение в Мексиканской долине.

– Итак, вы участвовали во второй мексиканской кампании?

Этот вопрос я задал полковнику Уорину Калхуну, офицеру, с которым я служил во время экспедиции Скотта в Мексику в 1846-48 годах. С тех пор мы не встречались, хотя я слышал, что он принимал участие во Втором Восстании – конечно, на стороне Юга, потому что сам был южанином, – а когда оно потерпело поражение, поступил на службу к императору Максимилиану. Я пригласил его спокойно провести со мной Рождество, и мы сидели за обеденным столом вдвоем: женщины ушли.

– Да, – слегка печально ответил он, – и это было не очень удачно. Жалею, что я так сделал. Видите, что я получил от этого – вернее, потерял. – И он с мрачной улыбкой взглянул на свой пустой левый рукав.

– Да, старина. Вижу, и мне жаль. Но как это произошло?

– О, обычная история. Огнестрельная рана, пуля раздробила кость, пришлось ампутировать руку.

– Но где вас ранило? Расскажите все.

– Ну, о самой ране особенно рассказывать нечего. Но мне кое-что пришло в голову. Вам стоит послушать. Представьте себе брод длиной в двенадцать миль!

– Вы меня заинтересовали. Продолжайте!

– Так вот. Но чтобы было понятно, я должен начать с самого начала. То есть как обстояли дела в имперской мексиканской армии.

– Мне это тоже интересно. Но сначала наполните заново свой стакан.

Полковник послушался и продолжил свой рассказ.

– После того как с Джефферсоном Дэвисом и остальными сэсэшами было покончено, я понял, что территория дяди Сэма не очень благоприятна для пребывания конфедерата, и потому направился в Мескику (Сэсэш – прозвище южанина в годы Гражданской воны в США; Джефферсон Дэвис – президент Конфедеративных Штатов Америки, союза южных штатов во время Гражданской войны – Прим. перев.). Со мной отправился молодой англичанин по имени Блаунт. Во время войны я командовал частью из Южной Каролины, а он служил в ней капитаном. Как вы знаете, большинство южан встало в Мексике на сторону Максимилиана; и большинство англичан из аристократов –тоже. Блаунт был из числа таких англичан. Мы совсем недолго пробыли в Мескике, как поняли, что ошибались; и я часто думаю, что заслужил наказание за то, что отдал свою саблю на защиту такого неправедного и греховного дела. Наказание даже легче, чем я заслуживаю.

Ну так вот. Мы с Блаунтом привезли в Мексику рекомендательные письма к «императору». Они нам помогли и позволили получить должности в императорской армии. Впрочем, в званиях нас не повысили, совсем напротив: я был назначен капитаном, а Блаунт – первым лейтенантом. Так что нас не повысили, а понизили; впрочем, это нас не особенно интересовало.

Хуже всего были рядовые, которыми нам пришлось командовать. Назвать их солдатами значит опозорить это слово; и их лошади – отряд был кавалерийский – вполне соответствовали хозяевам: маленькие косматые мустанги, большинство Россинанты в миниатюре. Когда мы с Блаунтом впервые увидели их на площадке для маневров, то едва не рассмеялись. Контраст между ними и нашей прежней частью «кавалеристов в сером» был так велик, что заставлял смеяться над нелепостью. Отряд оказался сбродом, в котором встречались представители всех национальностей. То, что осталось, после того как Луи Наполеон струсил и улизнул из Мексики. Бедный Макс! Я говорю бедный, потому что его стоит пожалеть. Каковы бы ни были его амбиции, он желал добра мексиканскому народу; и никого не обманывали так подло, как Базен его. Ясный случай лисы и козла отпущения: роль лисы сыграл француз, а роль козла – австриец. Потому что, уводя свои войска – не неторопливо и упорядоченно, а поспешно, кружным путем через Оризаву, – Базен все время слал покинутому нерешительному императору подбадривающие сообщения, чтобы самому уйти беспрепятственно, пока он со своими приближенными не оказался в безопасности на кораблях (Максимилиан – эрцгерцог австрийский, которого Наполеон III уговорил принять корону Мексики. Максимилиан оказался не в состоянии вести борьбу со своим противником президентом Мексики Хуаресом. Преданный своим главнокомандующим французским генералом Базеном, он был расстрелян в 1867 году. – Прим. перев.).

А теперь, – продолжал Калхун, отпив вина из стакана – после такого военно-политического отступления ему потребовалось смочить горло, – вернемся ко мне и молодому англичанину. Мы вместе присутствовали при фиаско империи, и история у нас одинаковая. Вместе со сбродом, называвшим меня «капитан», а Блауна – «тенант» – большинство наших солдат оказались мексиканцами и испанцами, – мы должны были занять пост на Теотихуакане. Прошел слух, что «хуаристы» угоржают горному проходу в Отумбе со стороны Тлакскаллы. Уход французских войск вызвал у мексиканцев прилив надежды; поведение французов перед уходом – а вели они себя не как солдаты, а как бандиты, – еще больше усилило гнев против захватчиков. Во многом это объясняется позорным указом, продиктованным Базеном и подписанным императором; говорят, он подписал его недобровольно, и этому вполне можно поверить. Согласно этому указу несколько тысяч невинных людей были преданы военно-полевому суду и после этого немедленно казнены. Это убийство так разгневало мексиканцев, что самые робкие из них превратились в отважных львов и свирепых тигров.

Я совсем недолго пробыл в Теотихуакане, когда понял все это; понял и то, что защитить нашу позицию с помощью имевшихся в моем распоряжении сил невозможно. Будь я предоставлен самому себе, я бы немедленно покинул эту позицию и занял более удобную в Тескоко. Однако я не мог принимать решения; мной командовал тупоголовый автстрийский майор, который и не подозревал об опасности. Он даже считал нас в такой безопасности, что вместе со всем отрядом отправился в безрассудную ночную вылазку к древним пирамидам. Там мы попали в засаду, и врагов было втрое или вчетверо больше, чем нас. К своему стыду должен сказать, что мы сопротивлялись очень слабо; по крайней мере мои солдаты тут же побросали ружья и разбежались. Мы с Блаунтом, вторым лейтенантом ирландцем Макуином и десятью-двенадцатью лучшими солдатами попытались отбиваться; но остальные нас покинули, нас вполне могли проткнуть копьями, и нам тоже пришлось бежать. Впрочем, случай не тот, ради которого стоит пожертвовать жизнь. Что касается меня самого, то я достаточно потерял в этой стычке и вышел из нее с безжизненно свисающей рукой.

Последовало беспорядочное отступление в Теотихуакан. Но здесь мы не остановились; задержались всего на минуту, чтобы прихватить свои самые ценные вещи; потом снова бегство к Тескоко; первым бежал храбрый австрийский майор со своими солдатами в белых мундирах. Я со своими двумя лейтенантами и остатком отряда остался позади; с каждой минутой мы отставали все больше. Макуин был ранен тяжелее меня, ему копье пробило бедро, и он с трудом держался в седле. Оставить его означало обречь на верную смерть, может, и на пытки. Тогда действовал закон «зуб за зуб», и никто не проявлял милосердия. Ни Блаунт, ни я не могли решиться оставить товарища и потому решили держаться рядом с ним, пока есть возможность. Это было нелегко: утомительно и тревожно; каждую минуту мы ожидали появления преследователей.

Я так никогда и не узнал, почему нас не начали преследовать немедленно. Вероятно, потому что у врага были в основном пехотинцы, и их задержал грабеж оставленного нами добра в Теотихуакане. Во всяком случае мы беспрепятственно достигли Тескоко вместе с раненым товарищем. Но какое разочарование! Не только наш майор со своими быстрыми всадниками уже исчез из города – его оставил весь императорский гарнизон. Эвакуация произошла час назад по приказу из штаба, и курьер, посланный к нам в Теотихуакан, встретился с отступавшими беломундирниками и повернул назад вместе с ними.

Для нас положение не стало бы хуже, если бы не Макуин. Мы тоже могли бы продолжать отступление к столице, но с ним это было невозможно. Он больше не мог ехать верхом и вообще не мог передвигаться. Он потерял очень много крови, и рана причиняла ему ужасную боль. Не было другого выхода, кроме как оставить его в Тескоко, и мы его оставили; но в месте, которое давало ему возможность сохранить жизнь, если рана не окажется смертельной. Он был католиком, и один из городских священников, добросердечный старик приходский пастор, пообещал спрятать его и заботиться о нем, насколько сможет.

Все это заняло немало времени. Но как только мы устроили товарища, Блаунт, я и наши подчиненные – всего нас было теперь около двадцати человек – снова сели в седла и продолжили отступление. Теперь раненый нас не сдерживал и мы могли перейти на галоп; взошедшая луна позволяла хорошо разглядеть дорогу. Большое озеро лежало справо от нас; мы смотрели на его гладкую, словно скатерть, поверхность и хотели бы оказаться на его противоположном берегу, где расположен город Мехико.

Мы в неплохом настроении – насколько оно может быть неплохим у отступающих солдат – миновали старый мост через Рио де Коатепек и по дефиле Корро дель Чималхуакан приближались к деревушке Сан Антонио; оступление всегда бесславно; к тому же у нас было несколько раненых. Но Большая Национальная дорога теперь была всего в лиге от нас, мы уже почти ее видели; а когда доберемся до нее, можно будет считать, что все опасности остались позади: мы знали, что ее патрулируют сильные отряды императорской кавалерии. Успокаиваемые такими мыслями, мы замедлили скорость: наши лошади уже сильно устали. И вдруг белая пыльная дорога перед нами потемнела, на ней показалось темное пятно; при лунном свете мы увидели, что это всадники; блеск оружия свидетельствовал, что перед нами солдаты. Они двигались из Сан Антонио, и по мере того как они выезжали из-за домов, мы увидели, что их не меньше двух сотен.

При виде приближающейся колонны мы натянули поводья и остановились; пытались установить, кто перед нами; может, это патруль, на который мы надеялись. Вы лучше представите себя наши чувства, чем я смогу описать: неподвижный ночной воздух донес до нас возглас: «Мира!Уна патрида де лос инвасорес! (Смотрите! Отряд захватчиков!)»; за ним последовали восклицания: «Анда-аделянте! Вива Хуарес! Вива ля република! (Быстрее вперед! Да здравствует Хуарес! Да здравствует республика!)». Последовавший стук копыт говорил, что всадники перешли на галоп.

Этого было достаточно; мы повернули лошадей к Тескоко. Но даже если бы мы благополучно добрались, надеяться там было не на что. К этому времени наши преследователи, как ни медленно они передвигаются, уже достигли Тескоко, и мы окажемся между двумя группами противника. Да и скакать нам пришлось недолго: когда мы снова оказались в виду моста через Коатепек, то увидели, что он занят еще одним отрядом всадников; они тоже кричали: «Вива Хуарес! Вива ла република!»

Невозможно было усомниться в том, кто это: те самые, кто недавно нанес нам поражение.

Мне нет надобности объяснять вам, в каком ужасном положении мы оказались. Каждый из отрядов в десять раз превосходил нас по численности, и если мы попытаемся остановиться или пробиться в любом направлении, это верная смерть для всех нас. Сдаться в плен – то же самое: их мстительные крики говорили, что нам нечего ждать милосердия.

Была слабая надежда уйти вверх по течению ручья. Мы уже собрались направиться туда, когда услышали крики: третий отряд подходил со стороны Коатепека – по той самой дороге, по которой мы собрались уходить. Оставался только один путь – по берегу ручья у подножия Чималхуака. Ручей впадает в озеро, он протекает по полуострову, и если нам повезет, мы могли бы переправиться через него и выйти на национальную дорогу с другой стороны. Выбора у нас не было; не раздумывая, мы оставили дорогу и двинулись по полоске ровной земли между озером и горой. Поверхность была твердая, устойчивая, и луна позволила нам двигаться галопом. Но те же самые обстоятельства благоприятствовали и нашим преследователям, и теперь все зависело о того, чьи лошади крепче и дольше выдержат.

Так я считал; однако вскоре понял, что ошибаюсь. Мы достигли конца полуострова и уже поворачивали, как вдруг! – снова перед нами всадники, и они направляются к нам. Преследователи разгадали наши намерения и послали отряд мимо Сан Августина нам наперехват.

Мы оказались в ловушке; казалось, все кончено. Все так считали, и я тоже; похоже, жить нам оставалось не больше десяти минут. Но так казалось только с полминуты. У меня появилась мысль – отличная мысль, обещавшая спасение. Так и получилось, иначе я не смог бы вам об этом рассказывать. Этой мыслью я обязан вам, друг мой.

– Обязаны мне! О чем вы, Калхун?

– Может, вы помните, что когда-то предложили покататься в лодке по озеру Тескоко и настояли на том, чтобы я сопровождал вас?

– Помню не только свое предложение, но и то, как мы его осуществили.

– Тогда вы должны помнить, что когда мы остановились у Креста посреди озера, один из наших богадорес (гребцов), которые отталкивались шестом, рассказал, что в озере нет места, где глубина достигает шести футов; по больше части она всего три фута.

– Я помню его слова; помню, и как они меня удивили.

– Я тоже вспомнил их, вспомнил с радостью, видя, что противники приближаются к нам с обеих сторон. Это воспоминание было подобно спасательному кругу, брошенному с неба тонущему: все же нужны усилия, чтобы добраться до этого круга. Но я решил предпринять эти усилия; шпорами заставил лошадь вступить в воду, криком призывая остальных последовать моему примеру.

Мне кажется, они вначале решили, что я лишился рассудка; и неудивительно. Хотя луна светила ясно, противоположный берег не был виден; не видно было суши и слева и справа. Я словно приглашал товарищей вслед за собой ехать верхом по океану. По-прежнему сомневаясь в моем рассудке, они какое-то время колебались – все, за исключением молодого англичанина Блаунта. Он повел лошадь вслед за мной с возгласом: «Я с вами, капитан! Мы выплывем или утонем!» Колебание остальных кончилось: крики преследователей были слышны совсем близко. Все устремились за нами.

Первые полмили вода оставалась мелкой, как молоко в чашке, и мы продвигались почти так же быстро, как по суше; шли добрым галопом. Брызги взметались над головами, и в лунном свете казалось, что мы едем под потоком сверкающих жемчужин. Оглянувшись, мы увидели, что преследователи остановились на берегу. Но ненадолго: вскоре и они вступили в воду. Мы слышали их удивленные восклицания; они подбадривали друг друга возгласами: «Анда, анда! Муэран лос инвасорес! (Вперед, вперед! Смерть захватчикам!)

Снова казалось, что все решают силы и выносливость лошадей. Я вспомнил рассказ гребца о том, что дно озера везде твердое; та часть, которую мы миновали, подтверждала это. Поэтому когда вода достигла подпруг и поднялась даже выше, я не испытывал страха в этом отношении; мои подчиненные, с которыми я поделился своими знаниями, – тоже. Они больше не считали меня сумасшедшим.

Мы уже на две мили ушли в озеро и опередили преследователей на милю – впрочем, мы их видели и ясно слышали их возгласы, – когда неожиданно между нами словно задернули занавес. С северного конца озера надвинулся туман, постепенно закрывая всю его поверхность.

Мы обрадовались, решив, что это нам на пользу; хотя нам пришлось остановиться, то же самое вынуждены были сделать и преследователи. Их восклицания, по-прежнему доносившиеся до нас, свидетельствовали, что они в замешательстве и потеряли направление. Тем не менее они продолжали кричать, и это было нам на руку. Пользуясь их криками как ориентиром, мы снова двинулись, повернувшись к ним спиной.

Теперь мы были на глубоком месте: вода доходила лошадям до бедер; поэтому они издавали меньше шума; только когда какая-нибудь лошадь спотыкалась, слышался всплеск. Но мы не опасались, что эти звуки нас выдадут: их невозможно было расслышать среди криков водных птиц; испуганные появлением незваных гостей, птицы с криками летали у нас над головой. Вскоре преследователи перестали кричать; во всяком случае мы их больше не слышали. Невозможно было сказать, отказались они от преследования и вернулись на берег или молча ощупью пробираются за нами. Мы надеялись на первое.

Их молчание, однако, снова заставило нас остановиться, потому что у нас не было ориентиров для движения. Если поедем вслепую, можем наткнуться на них. Мне нет необходимости говорить вам, что в тумане никто не может идти прямо, даже на суше; а в нашем положении тем более. Поэтому нам пришлось остановиться. Странно выглядел отряд кавалеристов, наполовину погрузившийся в воду!

Так мы простояли почти час. Но вот наши лошади начали беспокоиться. В холодной воде, разгоряченные долгой гонкой, они могли охрометь. Опасаясь этого, мы решили рискнуть и двинулись дальше.

Еще час продолжали мы двигаться вброд, постоянно оглядываясь. Но вот впереди показался в тумане темный предмет; его вид принес нам облегчение. О крайней мере мне: это был Ла Крус – старый крест. Моим товарищам он сообщил, где мы находимся – в самом центре озера. Но мне он подсказал и другое: в какую сторону двигаться дальше. Когда наши гребцы, сняв шляпы и распевая церковные гимны, миновали его, я внимательно разглядел это своеобразное деревянное сооружение и заметил, что он расположен строго с севера на юг; на стороне, обращенной к западу, вырезано изображение девы Марии; именно в эту сторону нам нужно двигаться. Теперь, если мы не собьемся, все будет хорошо.

И мы сумели выбраться; мы растянулись цепочкой так, чтобы видеть друг друга, и двигались, все время обращаясь лицом на запад.

Мы прошли вброд не меньше двенадцати миль, потому что озеро в длину достигает десяти. Но все кончилось благополучно; на рассвете мы выбрались на сушу и услышали колокола городских соборов.

Через час мы проехали через ворота святого Лазаря. Какое зрелище представилось прохожим на улицах города! Мы все, и наши лошади тоже, побелели, словно от инея, и иней этот сверкал бриллиантами! Соленая вода озера оставила на нас, когда мы высохли, толстый слой соли.

Оглавление