«Незримое сражение»

НЕЗРИМОЕ СРАЖЕНИЕ Очерки

Посвящается 60-летию

органов Государственной безопасности

и 100-летию со дня рождения

рыцаря революции Ф. Э. Дзержинского

ВЛАДИМИР БЕЛЯЕВ ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ

Помню: открывается дверь номера львовской гостиницы «Интурист», и меня встречает худощавый, смуглый, подтянутый человек. Он в мундире полковника Советской Армии, на кителе у него Золотая Звезда, четыре ордена Ленина, другие награды. Приглашает садиться. Это — прославленный командир партизанского отряда особого назначения Дмитрий Николаевич Медведев. Через минуту в номер входит невысокий, полный человек с пышной шевелюрой — Александр Лукин, бывший заместитель Медведева по разведке, мастер хитроумных замыслов, составитель надежных, «железных» легенд для подпольщиков, засылаемых в стан врага.

От всего облика Медведева веет собранностью. Угадывается большая сила воли. Это благодаря ей в августе 1941 года, когда гитлеровцы рвались к Москве, он перешел линию фронта, чтобы вести в тылу врага разведывательную работу.

Дмитрий Медведев внимательно разглядывает собеседников серыми пытливыми глазами. Постепенно завязывается непринужденная беседа.

Глуховатым, негромким голосом, удивительно просто говорит Медведев об исключительных делах своего отряда. Его будничный тон никак не вяжется с темой рассказа о необычных, легендарных подвигах партизан. Возникает вначале даже некоторая настороженность: да правда ли это? Что это за необыкновенные люди были в отряде? Как могли они столько раз перехитрить опытных гитлеровских разведчиков? Тогда еще не были написаны Медведевым книги «Это было под Ровно», «Сильные духом», «На берегах Южного Буга», и то, что я услышал от автора будущих произведений, меня поразило.

Часто в разговоре упоминался Николай Кузнецов. Я узнаю биографию замечательного комсомольца-чекиста, подлинного героя советской разведки. Легенда превращается в быль, железная логика событий убеждает, покоряет и восхищает нас. Так вот, оказывается, какие прекрасные люди, советские патриоты были в отряде полковника Медведева!

Чтобы лучше понять обстановку, в которой действовал отряд Медведева, следует заглянуть в прошлое.

Напуганные Великой Октябрьской социалистической революцией в России, полковники Пилсудского и священнослужители Ватикана по указанию Антанты пытались сразу же после Версальского договора проложить «санитарный кордон» против Советской страны.

Сюда, на пограничную Волынь, под защиту польской шляхты бежали изгнанные народом недобитки Петлюры, владельцы поместий над Днепром и около Умани, заводчики Екатеринослава и Черкасс — все те, кто поддерживал правительство петлюровской Директории, Центральную раду и разные националистические группировки. Ближайшими помощниками польских помещиков, кулаков-осадников и жандармов были тогда тайные агенты-пилсудчики, а также прежние военные союзники польской шляхты — петлюровцы.

От самого северного угла белорусского Полесья до того места, где Збруч впадает в Днестр, вдоль советской границы была расположена целая сеть представительств — «экспозитур» и других шпионских пунктов, откуда засылались на территорию Советского Союза разнокалиберные агенты. Они обслуживали не только «второй отдел» тогдашнего генерального штаба маршала Пилсудского, румынскую тайную полицию — сигуранцу, но и (по совместительству!) их фактических хозяев — множество разведок буржуазных стран.

…Начиная с двадцатых годов вместе с другими советскими чекистами-контрразведчиками на западной границе обезвреживал таких лазутчиков и Дмитрий Медведев.

Медведев преследовал шайку атамана Махно. Когда Махно обосновался в Румынии и вошел в тесные контакты с сигуранцой, было принято решение ликвидировать его по ту сторону границы, в Бессарабии.

Дмитрия Николаевича в мундире румынского офицера перебросили через границу на румынскую сторону возле села Меринешти. Он знал точно, где, на какой час в городе Бендеры назначена встреча руководителей румынской сигуранцы с Махно. С помощью верных друзей Медведев приехал на автомобиле в Бендеры и, имея заранее заготовленный пропуск, пришел на совещание, К сожалению, самого Махно среди собравшихся не было. Батько опаздывал. Пришлось разрядить маузер в крупных деятелей румынского шпионажа, а затем с большим трудом прорываться на советскую сторону.

Случай в Бендерах — только один из эпизодов чекистского пути Медведева.

Медведев принимал участие в ликвидации белогвардейской организации «Золотой якорь» на Херсонщине и в Одессе, в разгроме банды Каменюки и Ленивого, в уничтожении сионистских, антисоветских очагов в Одессе, в борьбе с украинскими буржуазными националистами из «Союза освобождения Украины» и Украинской военной организации (УВО) на Киевщине и в Харькове.

В напряженной многолетней борьбе с врагами Советской власти закалилась его воля. Находясь с молодых лет на передовой линии огня, Дмитрий Медведев научился постигать человеческие души. Он умел отличить явного врага от обманутых, заблудших, несознательных людей. И часто оказывал доверие запутавшимся во вражеской паутине, в перевоспитание которых он верил.

В книге Альберта Цесарского «Чекист» рассказывается о том, как Медведев убедил бывшего соратника Махно — пресловутого Левку Задова служить Советской власти. Этот пример — свидетельство того, как смело действовал еще в двадцатые годы будущий командир партизанского отряда.

…Воюя во вражеском тылу, на оккупированных гитлеровцами западных землях Украины, Медведев имел уже большой опыт борьбы и умело пользовался им в повседневной работе. К нему на огонь партизанских «маяков» шли не только испытанные революционеры, закаленные в боях за Советскую власть на Западной Украине, но и люди, которых еще следовало долго обучать искусству борьбы, воспитывать в духе советского патриотизма и пролетарского интернационализма.

Отряд цементировала партийная организация из пятидесяти коммунистов, комиссаром был Сергей Стехов. Даже в самых трудных условиях созывались партийные собрания, обсуждались злободневные вопросы. Направляющая сила партийной организации помогала командиру отряда особого назначения и его штабу действовать смело и решительно. Медведевцы помнили известные слова железного рыцаря революции Феликса Эдмундовича Дзержинского о том, что чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК.

На земле, где десятилетиями разжигался украинский и польский национализм с целью разобщить братские славянские народы, натравить их друг на друга, действовал сплоченный партизанский отряд, созданный из представителей многих национальностей. Здесь были русские и украинцы, белорусы и армяне, казахи и грузины, поляки и испанцы. Все они объединялись в общем порыве уничтожить ненавистный фашизм.

Все, кто сражался вместе с Медведевым, помнят, что их командир часто болел. Не совсем удачный прыжок с самолета, трудности партизанской жизни, расшатанные годами напряженной борьбы с врагами нервы — все это сказалось на его здоровье. Он нуждался в лечении, отдыхе. Но Медведев оставался на посту до выполнения поставленных перед его отрядом задач.

…Когда кончилась война, Дмитрий Николаевич считал своим долгом рассказать о подвигах еще неизвестных тогда героев. Из-под пера его вышли книги «Это было под Ровно», «Отряд спешит на запад», «Сильные духом». Написал он и несколько пьес, которые ждут своего сценического воплощения. Опубликована интересная повесть о винницком подполье «На берегах Южного Буга». Остался недописанным роман «Астроном». Большая ценность книг Дмитрия Медведева в том, что за ними стоят живые люди, бесстрашные советские патриоты.

Выдающийся деятель прогрессивного движения украинцев Канады журналист Петр Кравчук писал о книге Медведева «Сильные духом»:

«Эта книга представляет для меня особый интерес. События, описанные в ней, происходили в моей родной стороне (ведь Стоянов, откуда я родом, почти примыкает к Волынской области). Больше того, в 1928 году и в начале 1929 года мне довелось работать на Волыни — в Луцке, Горохове, Дубно, Ровно. Там я организовал отделы «Сельробединства». Кто знает, быть может, уже тогда мне приходилось встречаться и работать с героями этого народного движения. Далее события происходили во Львове, где я работал и жил последние полтора года перед своим отъездом в Канаду.

Читаешь эту правдивую книгу и видишь силу, которая не могла не одолеть врага, не изгнать его с украинской земли. Даже трудно поверить в подвиги разведчиков Медведева. Кажется — читаешь легенду. Но ведь это же действительность! Живут еще многие свидетели. Мне даже приходилось встречаться с некоторыми из них, например, с Марией Ких. Я прочел, как говорят, одним духом эту прекрасную, правдивую, искреннюю книгу. Как жаль, что автор преждевременно сгорел, сошел в могилу!

Пока что мы получили всего пять экземпляров этой книги. Но они уже переходят из рук в руки среди украинских рабочих города Торонто. Книга вызывает большой интерес у читателей. Начиная с первых разделов и до последней страницы книги перед твоими глазами, словно на экране, проходит большая эпопея — неутомимая, героическая, полная самопожертвования борьба народных мстителей в Цуманских лесах. Прочитав это произведение о великой борьбе, лучше понимаешь, почему советский народ так упорно, последовательно и решительно борется за мир. Он имеет право на мир и на радостную, творческую жизнь…»

Дмитрий Николаевич всю свою жизнь отдал служению партии и народу. В одном из писем он писал:

«…Я только прописан в Москве на постоянное жительство, имею здесь квартиру и семью, а сам беспрерывно разъезжаю по стране. Объездил я уже всю Волгу, весь Кавказ, неоднократно бывал в Ленинграде, в Таллине, в Киеве и в других городах. Слушают меня с большим вниманием, и я выступаю и выступаю со своими личными воспоминаниями. Мне доставляет огромное удовлетворение сознание, что выступления мои не проходят бесследно, они наталкивают наших людей на мысль заниматься серьезно подготовкой, чтобы заменить, если это потребуется, и Кузнецова, и Валю Довгер, и других».

…А скоро Дмитрия Николаевича не стало. Мы приехали в Москву с Украины на Второй съезд советских писателей, надеясь встретить Дмитрия Николаевича среди почетных и уважаемых гостей в Колонном зале Дома Союзов, как вдруг нас известили, что Медведев умер как раз в тот день, то есть 14 декабря 1954 года.

Через два дня группа делегатов съезда пришла в один из клубов столицы отдать свой последний долг покойному нашему другу, бесстрашному чекисту-дзержинцу, воспитавшему целую плеяду смелых, отважных людей.

Случилось это утром двадцатого октября 1958 года в польской столице. Небо над Варшавой было туманное, низкая облачность закрывала верхушку шпиля Дворца культуры, сеял мелкий, унылый дождь.

К большому серому зданию на аллее Сверчевского подъехала тюремная машина. Распахнулись задние дверцы машины, и два рослых милиционера вывели оттуда сморщенного усатого человечка. На нем была зеленая тирольская шляпа с кокетливым перышком, светлый пиджак, обвисающие коричневые брюки, а на ногах — комнатные туфли. Это был Эрих Кох — бывший гауляйтер Восточной Пруссии и рейхскомиссар оккупированной немцами Украины — та самая «крупная рыба», за которой так долго охотился на Ровенщине партизанский отряд Медведева, в частности его лучший разведчик Николай Кузнецов.

Одним из самых драматических эпизодов суда над Кохом было появление в зале свидетеля Юзефа Курьята — партизана из отряда Дмитрия Медведева. Советский разведчик польской национальности, рассказав о злодеяниях Коха на Украине, с гордостью и уважением произносил имя своего любимого командира Д. Н. Медведева. Все, что рассказывал Курьят (похищение партизанами гитлеровского генерала Ильгёна, личного шофера Коха — Пауля Гранау и другие акции медведевцев), казалось невероятным для присутствующих на судебном заседании, особенно для корреспондентов буржуазных газет, которые до этого ничего не слышали об отряде Медведева.

Один американский корреспондент в перерыве подошел к Юзефу Курьяту и язвительно спросил:

— Скажите, пан Курьят, а не вычитали ли вы все это в книге Мартенса «Где обер-лейтенант Зиберт?»

(Следует сказать, что незадолго до процесса такая книжка была выпущена издательством Министерства обороны Польши. В ней рассказывалось о делах партизанского отряда Медведева и подвигах Николая Кузнецова). На вопрос американского журналиста Юзеф Курьят спокойно ответил:

— Я слышал об этой книге, но, к сожалению, еще не читал. Она быстро разошлась. Да и разве можно в одной книге рассказать все, что сделал наш отряд?

На следующий день я видел в руках у многих слушателей процесса книжку «Где о бер-лейтенант Зиберт?». Она заканчивалась словами: «Вспоминаем сегодня снова, что совершили. Перед нами снова возникают люди, которые вели борьбу в тяжелейших условиях, постоянно находясь на краю пропасти. Николай Кузнецов был одним из тех, кого можно назвать самым отважным из отважных…»

А в кулуарах во время перерывов Юзеф Курьят снова вдохновенно рассказывал о своих друзьях и командирах — Дмитрии Медведеве, Александре Лукине, Николае Гнидюке, Яне Каминском, Вале Довгер, Николае Струтинском и Николае Кузнецове.

…Десятого октября 1964 года группа медведевцев вошла в здание посольства Польской Народной Республики в Москве. Посол народной Польши в торжественной обстановке вручил высокую награду — орден «Виртути милитари» заместителю командира отряда по разведке Александру Лукину. Орденом «Партизанский крест» были награждены бывший командир диверсионной группы отряда Владимир Григорьевич Фролов и бывший разведчик Владимир Иванович Ступин, ныне главный редактор издательства «Искусство». И в этом награждении тоже был отсвет боевой славы, которую завоевал в лесах под Ровно отряд Дмитрия Медведева в грозные годы войны.

В литературе дело Медведева продолжают сейчас его боевые друзья. С воспоминаниями и документальными повестями выступили бывший заместитель Медведева по разведке Александр Лукин, врач отряда Альберт Цесарский, бывшие партизаны Николай Струтинский, Николай Гнидюк.

Творчество боевых побратимов Медведева учит мужеству, бесстрашию, патриотизму. И каждая новая книга медведевцев является литературным памятником воспитателю многих славных чекистов Дмитрию Николаевичу Медведеву — человеку с горячим сердцем, отдавшему всю свою жизнь служению Отчизне.

РОМАН ФЕДОРИВ ХОЖДЕНИЕ МЕЖ СМЕРТЕЙ

Лет десять назад в далеком гуцульском селе Головы Ивано-Франковской области я записал в своем блокноте заклинание от трех смертей. Не думал я тогда, что записи когда-нибудь пригодятся. Просто меня поразили и взволновали своеобразные заклинания старой гуцулки, приговаривавшей нараспев: «А первой попавшейся дорогой не иди, обойди ее за горой и за лесом, потому что на первой дороге ждет тебя смерть от острой пули. А по другой дороге тоже не ходи… другую дорогу глубоким рвом перекопай, и пусть она зарастет колючим терном, и пусть она, та дорога, навек сотрется в твоей памяти, сгладится, рассыплется в прах, потому что на ней ждет тебя смерть от ножа. А на третью дорогу лучше бы ты глухим выходил… Лучше бы ты на третьей дороге не услышал ни звука, ни шороха, ни крика, ни слова. Потому что на ней подстерегает тебя смерть от слова…»

Долгие годы колдовские слова эти оставались в старом блокноте. Но однажды ко мне в номер новой ивано-франковской гостиницы «Україна» пришел гость. Рассказывая о своей жизни, он между прочим заметил, что не один год ходил меж смертей, как меж смерек в лесу. Это было сказано точно, образно, и я сразу представил его, молодого лейтенанта, идущим по земле — то прямо и гордо, то пригибаясь. Он идет, а за каждым поворотом подстерегает его в засаде белая госпожа с косой в руках…

Именно тогда, в гостинице, ко мне сквозь годы пришла старая гуцулка из Голов со своими заклинаниями. Я мысленно листал свой блокнот, мысленно видел три опасные дороги. И рассказал о них своему гостю.

— Только три заклинания от трех опасных дорог? — переспросил он. — А каким же должно быть спасение от других смертей?

Я ничего не мог ему ответить, да он и не ждал ответа, закурил и подошел к широкому, во всю стену, окну, за которым виднелось старое городское кладбище. Теперь там не хоронят, оно стало мемориальным парком, и мне рассказывали, что летними вечерами здесь гуляет много молодежи. Летом каменные серые склепы, покосившиеся кресты задрапированы буйной зеленью и теряются в ней. А сейчас только начинается весна… Деревья стоят голые, черные, каждая ветка на фоне голубизны неба больно ранит своей чернотой.

А он говорит дальше:

— Там… вы знаете… за деревьями, за склепами и крестами выстроились ряды солдатских могил. Скромные цементированные надгробья. Имена, имена… Многих из них я знал живыми… Многие были моими друзьями. Знали бы они эти три колдовских заклинания от трех смертей, тогда, может…

Его зовут Николаем Петровичем Ильиным. Подполковник в отставке, чекист, ему далеко за пятьдесят. Карие выразительные глаза смотрят на вас пристально, заинтересованно и совсем по-молодому. Вся его фигура собранная и крепкая. Только густая седина на висках говорит о годах, дорогах, о пережитом, потерянном и обретенном.

Николай Петрович — русский, родом из Ивановской области, но когда переходит на украинский язык, то кажется, что он уроженец Коломыи. На Прикарпатье он — с первого дня освобождения Станислава от фашистских оккупантов, тут родились и выросли его дети.

И здесь Ильин поседел…

Он рассказывает:

— Бывало, в те трудные послевоенные годы на меня иногда находили всякие мысли: я — ивановский ткач, в молодости работал мастером на меланжевом комбинате, в Иваново всегда найдется для меня работа… Так почему же я здесь, на Прикарпатье, в вихре жестокой классовой борьбы, среди опасностей? Не хватит ли с меня войны? Что меня здесь держит? Но открывалась предо мной вся красота земли карпатской. И я чувствовал, как соединяют меня с ней тысячи корней.

…Мы могли с ним встретиться еще летом сорок четвертого года, когда через мое село на Станислав катилась неудержимая лавина советских войск — артиллерия, танки, кавалерия, пехотинцы в белых от соленого пота гимнастерках. Молоденький лейтенант на вороном коне остановился перед группой подростков, голодными взглядами провожавших вкусно пахнущую солдатскую кухню, и, подмигнув, спросил:

— А что, братва, далеко еще до Берлина?

До Берлина еще был целый год пути, еще в той стороне, где Станислав, ухает артиллерия, там еще кипит бой. Мы пожимаем плечами, — откуда нам знать, сколько километров до ненавистного Берлина? — а веселый лейтенат, пришпорив вороного, догоняет своих.

Может, это был Николай Петрович Ильин?..

Он смеется.

— Нет, чего не было, того не было. На вороном коне во время войны не ездил. В основном своими ногами протопал от западной границы до Москвы и обратно. Был пограничником в Белоруссии, уничтожал под Оршей на Смоленщине фашистских парашютистов, принимал участие в знаменитом параде седьмого ноября 1941 года на Красной площади, защищал Москву, окончил школу КГБ. Не раз падал от вражеских пуль, но… никогда не падал с коня.

Мне почему-то не хотелось, чтобы Николай Петрович так категорически отрицал свое сходство с тем молоденьким лейтенантом на вороном коне: с тех летних дней сорок четвертого года я, например, никакого другого лица не запомнил — ни генеральского, ни солдатского, а молодое, задиристое лицо лейтенанта ношу в душе до сих пор. Почему-то в его образе вместилась вся наступающая армия.

Как тебя звали, всадник на вороном коне?..

Николай Петрович восстанавливает в памяти донесение, написанное им в первый день освобождения Станислава — 27 июля 1944 года:

«Докладываю, что вместе с младшими лейтенантами И. Никуловым и И. Юрченко прочесал порученный нам район города. На улице Коллонтая взяли в плен полковника венгерской армии. Возле бывшего комиссариата полиции с помощью местных жителей задержали и обезоружили двух полицаев…»

В тот день молодые чекисты были заняты по горло. В районе Софиевки и Пасечной еще шла перестрелка, еще мертвые смотрели в задымленное небо удивленными глазами, а младший лейтенант Ильин уже стоял на страже мирной жизни города.

— А еще, кроме всего прочего, мы тушили пожар в доме, где помещалось станиславское гестапо. Кригер, его начальник, удирая, приказал уничтожить архивы. Мы уже падали с ног от усталости, но горел архив, важные документы… И мы бросились в огонь, спасая их…

Спустя десятилетия я держал в руках обгоревшую папку из того архива Станиславского гестапо, в которой чудом уцелели протоколы допросов руководителя подпольной комсомольской организации в селе Зеленой Надвирнянского района Елены Смеречук. Через огромные временные расстояния — а происходило это в ноябре 1941 года, когда фашистские полчища угрожали Москве — долетали к людям гордые слова гуцульской девушки: «Да, я верю в дело Коммунистической партии! Да, я верю в победу Красной Армии!» И хоть пламенные слова комсомолки шеф гестапо перечеркнул красным карандашом: «Ликвидировать!», и хоть Елена Смеречук с товарищами пала от гестаповских пуль в Павловском лесу под Станиславом, — ее слова живы. Словно белые птицы, они долетели до нас и полетят еще дальше — в века, в вечность.

Может быть, в первый день освобождения Станислава от фашистов уберег Еленкины слова от огня младший лейтенант Николай Ильин?

Из характеристик того времени:

«…Старший оперуполномоченный отдела борьбы с бандитизмом тов. Ильин Н. П. в бою с бандитской сотней «Сулимы» вблизи села Тязив Станиславского района проявил себя смелым и сообразительным офицером. Бандсотня «Сулимы» уничтожена. Ноябрь, 1944 год…»

Бывало, бесконечными часами, а то и целыми ночами сидел он за столом, всматривался в лицо вытянутого из схрона какого-нибудь «Отавы» или «Сулимы» и спрашивал: «Кто ты такой? Как попал в банду? Во что, в кого верил?»

Ответы были разные. Что-то лепетали о «самостийной» Украине, хотя не могли объяснить, какое оно, это «самостийництво». Кулацкие сынки видели «соборность» сквозь призму классовых интересов; для мелких интеллигентиков «соборность» представлялась полем, на котором произрастали важные и высокооплачиваемые должности. Во имя своих шкурнических интересов они убивали, вешали, жгли.

Это называлось «строить Украину».

Николай Петрович, вспоминая осень сорок четвертого, вздыхает:

— Это был мой первый бой, первая, так сказать, встреча лицом к лицу с националистами. И хоть характеристики тогда писали на меня хорошие, начальник отдела Петр Федорович Форманчук оценивал нас по заслугам, но, признаюсь, я не был доволен проведенной операцией. Мы действовали напролом, надеясь только на свою храбрость и забывая, что перед нами враг хитрый, коварный. До сих пор стоит у меня перед глазами сержант… Ни фамилии, ни имени не помню, судьба свела нас вместе только в этом предрассветном бою.

Преследуя бандитов, мы прибежали к какой-то хате, в которой они скрылись. Я прилег под стеной, выжидая момента, чтобы бросить в окно гранату, а фронтовик-сержант встал во весь рост, крикнул: «Эй, сдавайся, сволочь!» и упал, скошенный пулеметной очередью с чердака.

Я видел на войне много смертей… Были смерти героические; были смерти случайные, бессмысленные — от заблудившейся пули. А вот смерть сержанта поразила меня своей дикой несправедливостью. Ну, как же так? Человек прошел все фронты и гибнет на своей же земле. На рассвете. Это было жестоко… Во сто крат более жестоко, чем на фронте. Так, во всяком случае, мне казалось. Я тогда подхватил пулемет сержанта, ярость застила мне глаза, я косил и косил…

— Наш начальник Форманчук, этот отважный партизан из соединения Федорова, учил нас: «Мудрость борьбы с классовым врагом — не в одном только гневе, не в слепой злости. Если в борьбе с национализмом будем опираться на народ, если будем не только храбрыми, но и мудрыми, то мы гораздо быстрее справимся с задачей, возложенной на нас партией».

Ильин некоторое время молчит, а потом добавляет:

— Наверное, это и была самая высокая мудрость, во имя которой мы ходили между десятью смертями и сотнями пуль. И хотя часто падали от этих пуль, все же новое в Прикарпатском краю побеждало. Я спросил:

— Вы не собираетесь написать книгу воспоминаний о пережитом?

Ильин отмахивается:

— Что вы! И не думаю. Боев, операций по уничтожению фашистских шпионов, диверсантов, националистических банд было немало. Ни в какую книжку их не вместить. Я работал в Станиславе, Рогатине, Галиче, Печенижине. Но ведь не во мне суть. Это была борьба, в которой мне пришлось быть воином. Покойный Форманчук (он умер в прошлом году) любил повторять: «Боремся с врагами, чтобы не мешали новому. А в том новом не только гуцул из Жабье или бойко из Перегинска, а и мы с вами, наши дети…»

Николай Петрович лежал раненый в Черном лесу вблизи села Гутыська. Была ночь, тошнотно пахло свежей кровью. И он злился на себя, что не продумал операцию до малейших подробностей, как это обычно делал и почти всегда побеждал в поединках. Он умел беречь людей, каждая жертва оставляла рубец на сердце… Рубец тот никогда не заживал. А тут бандеровская пуля подкосила его самого. Спешили выкурить из схрона референта районного провода ОУН. Спешили — и не предусмотрели, что бандиты могли быть не в самом схроне, а в кустах вокруг. А тут неожиданно ударил пулемет…

И вот он, капитан Ильин, лежит…

Это было не первое ранение. В сорок пятом напоролся на засаду между Богородчанами и Лисцом. Смерть за ним охотилась, ходила по пятам. И он, капитан Ильин, мог зачерстветь сердцем, проклясть тех, кто выплодил кротов в схронах… Но… Однажды не то в разговоре с пожилым крестьянином, не то на собрании или в беседе с молодыми «ястребками» услышал: «Разве виновато ржаное поле, на котором между колосьями вырос и сорняк?» И не его ли, капитана Ильина, это обязанность — вырвать сорняки, чтобы родила рожь?

Он сроднился с землей, обагренной его кровью. В Черном лесу, под этими молчаливыми Гутыськами он понял, что отсюда никуда уже не уедет, что эта земля навечно стала для него дорогой, родной.

— А как же с референтом районного провода? — напомнил я о неудачном начале операции.

— Взяли живым.

— Расскажите, пожалуйста, Николай Петрович, о самой смелой своей операции.

Он улыбнулся.

— Ликвидация гитлеровской агентуры, националистических банд в послевоенные годы в западных областях Украины не была, как вы понимаете, простым и безопасным занятием. Достаточно сказать, что на Ивано-Франковщине не найдете села, где бы бандиты не оставили своих кровавых следов. Жестокость их не знала предела. Следовательно, каждая операция по уничтожению банд была смелой и рискованной. Наши художники рисуют почему-то бандеровцев преимущественно с обрезами, топорами, а они, к сожалению, были вооружены немецкими автоматами. Хозяева позаботились о лакеях…

— А все же, наверное, из многих операций одна вам особенно запомнилась?

И он рассказал, как ему поручили возглавить небольшую группу особого назначения, задача которой — вести глубокую разведку. С ее помощью руководству становились известны места, где останавливались банды, их склады, схроны.

— Собственно говоря, это была разведка боем, — уточняет Николай Петрович. — Случалось, что мы неделями были оторваны от своих и поддерживали связь со штабом только по радио.

Группа обычно появлялась в селах внезапно, иногда разведчиков принимали за бандеровцев — тогда автоматически срабатывали подпольные оуновские связи: темное, замаскированное вдруг раскрывалось.

Группа действовала, сообразуясь с обстоятельствами. Если представлялся случай, то прямо на месте арестовывали разных «связных», «станичных», «референтов», иногда приходилось вступать в короткий бой и опять — вперед.

Именно в те полные опасности дни и недели Николай Ильин увидел ненависть прикарпатского крестьянина к бандеровщине. Ведь не проходило и ночи, чтобы бандеровцы кого-то не повесили, не расстреляли, не изнасиловали. Это была ночная орда, которая, выползая из схронов, ломала и заливала кровью ростки новой жизни. Ильин искренне восхищался и этими здоровыми ростками, и людьми, их сеявшими и берегшими. Это были мужественные люди и, как сказал один газда1 из Печенижина, «глубоко верующие в Советскую власть».

В лесу неподалеку от села Космач группа разведчиков наконец выяснила место расположения банды. Командование требовало проникнуть во вражеское логово. И вот такой случай представился. Хорошо, что успели закопать радиостанцию в определенном месте.

Бандеровцы их окружили, обезоружили и повели. Вели — как на Голгофу. Каждый разведчик понимал, что малейший промах, срыв сразу же обречет их на мученическую смерть. Больше всего боялись, конечно, за Ильина, недостаточно хорошо владеющего тогда украинским языком и поэтому изображавшего немого.

На допросе они повторяли легенду, что сотня «Спартана» нарвалась на засаду чекистов и под селом Белые Ославы была разбита. Спаслись только они. Теперь ищут, к кому бы присоединиться, чтобы продолжать борьбу с большевиками.

Им как будто поверили и даже выделили место для отдыха. Наверное, бандеровцы чувствовали себя здесь в относительной безопасности — вокруг леса, горы.

Разведчики понимали, что доверие было неискреннее. За каждым их движением следили днем и ночью. Главари банды, видимо, через свои каналы связи проверяли существование сотни «Спартана» и выявляли обстоятельства ее уничтожения.

Между прочим, такая сотня действительно существовала и действительно была разбита наголову. Но где гарантия, что какой-нибудь недобитый «боевик» из той сотни не приплетется сюда?

Разведчики увидели вооружение бандитов, подходы к лагерю. Ночью, обманув часовых, карауливших их палатку, Ильин с двумя бойцами ушел из лагеря, откопал радиостанцию и доложил штабу разведданные. Штаб приказал: дальше рисковать нет смысла, этой же ночью вывести группу из лагеря. Утром начнется операция.

Ильин и его люди благополучно выбрались из вражеского логова, да к тому же освободили пограничника Супертуладзе, которого бандеровцы истязали целый день. Странно, сколько лет прошло, а грузинская фамилия запомнилась. Наверное, потому, что во вражеском лагере каждый из разведчиков мог оказаться на месте пограничника.

…Прошлым летом Ильин побывал в тех местах, где когда-то, изображая немого, ходил с товарищами как по лезвию бритвы… Ничто не напоминало здесь о былых опасностях. Все заросло травой и мхом, и в этой зеленой тишине, в солнечной глубине сегодняшнего дня Ильину на мгновение даже показалось, что никогда ничего в этом девственном лесу не случалось, что все это ему приснилось.

Лес ничего не помнил. А Ильин не мог, не имел права забыть. Разве не здесь он поседел?

Может, кто-то удивлялся, что вокруг свистят пули, банды ночью жгут села, рассветы встают окровавленные, повешенные на воротах и деревьях взывают о мести, а писатель из Львова Антон Хижняк ходит по Крилосской горе под Галичем, по берегам Днестра и выискивает следы древних русичей для того, чтобы оживить их в своем романе «Данило Галицкий». Вслед за писателем ходят чекисты, которым Ильин приказал:

— Своей грудью защитите его от бандитской пули, если понадобятся. Он пишет ценную книгу.

…Кто-то, может, удивлялся, что в Станиславе на улице Дзержинского в древней подземной пещере чекисты обнаружили бандеровский схрон, ночами на окраине города слышны выстрелы, бандиты, обнаглев, напали на районный центр Лисец, — а в это время на товарную железнодорожную станцию в Станиславе прибывают из России, с «большой Украины» вагоны с оборудованием для завода, «позже названного «Станиславприбор».

…Кто-то плакал над убитыми и замученными, кто-то бросал комья земли на гулкие гробы, а Николай Петрович Ильин с двумя киевскими учеными ходил по Печенижину и разыскивал место, где стояла хата Василя Довбуша, в которой родился знаменитый Олекса Довбуш.

Абсурд? Ничего подобного. Новая жизнь стучалась в дверь. Она уже стояла на пороге. Ей служил, во имя ее ходил меж смертей Ильин.

Если бы Николай Петрович все же собрался написать книгу о своей боевой молодости, то в ней наверняка была бы глава о психологических поединках с задержанными националистами. Ильин прекрасно понимал, что иногда легче разгромить бандеровский схрон, бросив туда гранату, или, хорошо продумав каждый свой шаг, успешно провести боевую операцию, чем одержать победу в ходе следствия.

В свое время под Рогатином действовал некий «Белый», снискавший себе славу отпетого террориста. Но пришел его черед — «Белого» поймали. Как зверь, бился он в четырех стенах. Сначала не могли найти к нему подхода. А потом он скис, пал духом. Куда девались его высокомерие, напускное геройство. В животном страхе перед ответственностью за содеянные преступления Белый лепетал:

— Простите грехи — наведу на «Шувара». «Шувар» — птица высокого полета: руководитель Рогатинского провода ОУН. Ильин и его люди давно искали «Шувара», но он всегда исчезал как тень.

Теперь птичка сама шла в руки. «Белый» вел Ильина с бойцами на место условленной встречи со своим вчерашним шефом, перед которым выслуживался и похвалялся «подвигами» и которому теперь так легко изменил.

…Вечер. Пароль. Три фигуры на фоне ясного неба. Короткая автоматная очередь…

— «Шувар» был взят без потерь с нашей стороны. В тот вечер, собственно говоря, и закончился психологический поединок с «Белым», — вспоминает Николай Петрович. — А впрочем, иначе и быть не могло. За нами — справедливое и святое дело. А что было у националистов, кроме немецкого автомата и лютой ненависти ко всему новому, социалистическому?

Ильин рассказывает:

— В те годы случались события, которые могли бы послужить сюжетом для многосерийного телевизионного фильма.

Бандит из охраны «Шувара» на следствии проговорился, что в лесу за хутором Воронив ему приказали закопать под грабом, который он может указать, плотно закрытый бидон из-под молока. Правда, он не знает, что в бидоне. Типографские шрифты? Взрывчатка? Документы? Во всяком случае, бидон надо было найти. Привезенный на место бандит долго кружил по лесу. Все грабы были похожи друг на друга. Сперва искали хаотично, лихорадочно, тайна, спрятанная в бидоне из-под молока, подхлестывала. Потом взвод бойцов, взяв лопаты, начал планомерные раскопки.

Наконец бидон нашли и выкопали. Николай Петрович под охраной отвез его в Станислав. Здесь в служебном кабинете областного управления ему было поручено узнать тайну — открыть бидон. На всякий случай из кабинета все вышли — в бидоне могла быть и мина…

Обошлось благополучно. Бидон, оказалось, служил своеобразным банком для бандеровцев. В нем было шесть килограммов золота и других ценностей, 20 тысяч американских долларов. Между долларовыми банкнотами, между брошками и кольцами тускло поблескивали золотые зубы. Вот как. На золотых зубах, вырванных у жертв, держалась тайна «соборной» и «самостийной».

Николай Петрович живет на улице Московской в Ивано-Франковске. Именно на этой улице в задымленный и радостный августовский день 1944 года он начал свою работу. Тогда улица называлась иначе.

Он любит свою Московскую, она была первым микрорайоном новостроек, и ее даже называли «Станиславскими Черемушками». На этой улице выросли его дети. На этой улице как-то под вечер Ильин встретил человека — немолодого уже и будто знакомого. Человек тоже присматривался к нему, они остановились, и тут Николая Петровича осенило: вспомнился юноша с немецким «омпием»… Юноша просил поверить в его искреннее раскаяние. Не ему первому поверил Николай Петрович, не его первого наставлял на добрый и честный путь, выводя из схронов.

Они не обнялись. Тот «омпий», наверно, лежал между ними, но оба были рады встрече. И человек (имени не будем называть) с радостью сказал:

— А знаете, сын у меня здесь, на Московской, живет. Я к нему приехал. Инженер. У меня уже внуки есть. Время идет, товарищ капитан.

Ильин давно уже был подполковником, но не стал ни поправлять человека, ни хвастаться. Зачем? Разве в этом суть? Суть в том, что в далекие молодые годы он ходил меж смертей, быть может, во имя того, чтобы у этого человека сын стал инженером, чтобы рождались у инженера сыновья.

ПЕТРО ИНГУЛЬСКИЙ БАРВИНКОВЫЙ ЦВЕТ

Барвинок стелется низко. Не только корнями, а и стебельками, каждым листочком цепляется за землю. Он не гнется, а только шелестит под ветром; не вянет под солнцем, не боится грозовых ливней; его ростки не подвластны лютым морозам.

Барвинковый цвет — это свежие росы, щемяще падающие на сердца людей, это широко раскрытые синие глаза, проникающие в душу человека.

Я часто бывал в Трудоваче на Львовщине, с благоговением останавливался возле обелиска в центре села, и каждый раз на меня смотрели, ко мне обращались синие очи — барвинковый цвет.

«Расскажи о нас людям… Расскажи о нас нынешним комсомольцам, тем, кто водит комбайны, возводит новые здания, учит детей… У нас также были бы дети, может, и мы провожали бы сыновей в армию, а дочерей готовили б к венцу… Прошумели над Трудовачем десятки лет, а нам тогда не всем еще было по двадцать… Пойми нас правильно, товарищ-брат… Не слава нам нужна. Мы хотим всегда быть вместе с вами, жить в ваших сердцах, ваших делах. Мы — это не только шестерка трудовачских комсомольцев. Мы — это те, чьи имена высечены на обелисках возле сельских Советов, Дворцов культуры, школ…

Те, кто кровью своей оросили ростки новой жизни на западноукраинских землях.

Расскажи…. Расскажи…»

Рассказываю, как знаю, как умею. По крайней мере, хоть об одном из гордой стаи «ястребков».

Весной сорок пятого года, не простившись с товарищами, умчался Владик Иванюк во Львов.

— Хочу учиться и работать, — заверял он одного из руководителей школы ФЗУ.

О начале своего жизненного пути Владимир думал с горечью. Мучила совесть. Как и чем оправдает он то, что было?..

Володю затянули в лес «повстанцы», когда еще шла война. Немаков, швабов, мол, будем бить. Украина должна стать самостийной… Именно теперь, мол, надо об этом думать, пробуждать национальную сознательность у людей!

Юноше с романтическим характером импонировала таинственность лесных укрытий, конспирация, пароли, псевдо.

Оуновцы, как пауки, затягивали в свои сети несчастную жертву. Сначала невинное поручение: узнать, как трудовачцы, ну, к примеру, соседи, встречают воинов Советской Армии, о чем беседуют с солдатами, чем интересуются. Потом — что говорил секретарь райкома партии, приехавший в Трудовач? Кто его охранял? Собираются ли организовать в селе колхоз?

На «акции» Владика не брали. Очевидно, не понравилось поведение парнишки руководителю «надрайонного провода» Голубю, который заставлял деда Гаврилу пить деготь, чтобы впредь не угощал «советов» водой из колодца. Интересно, что бы сделал Голубь, ежели б дознался, что дед Гаврила бывало сам не съест, а их, соседских ребятишек, непременно угостит медом из собственного улья…

Володя твердо решил вырваться из-под опеки «надрайонного». Но как он появится в Трудоваче?

Когда сумерки окутали село, Владимир осторожно подошел к угловому окну своей хаты, легонько, словно кошка, стал скрести о стекло. На суровое отцовское «кто?» шепотом ответил:

— Я, Владик… Не узнаете?

Свет ночника дрожал то ли от сквозняка, подувшего из сенных дверей, то ли от подрагивания руки Дмитрия Андреевича — отца Владика.

— Чего притаился? — не поздоровавшись, грозно спросил отец. — Кто людскую кровь понюхал, людоедом становится. Прочь со двора! Ты опозорил наш честный хлеборобский род. Мать, родившую тебя, люди прокляли… Иди к ним, к людям, проси прощения. У меня больше нет сына! Нет!..

Несказанной болью обожгли сердце отцовские слезы. Ночник выпал из дрожащих отцовских рук, тьма заслонила глаза ему и сыну.

Владимир отшатнулся от родного порога, поднял воротник, насунул на лицо фуражку. Что-то терпкое подкатилось к горлу, мешало говорить, дышать, думать… Только протяжное материнское: «Сыночек мой, несчастье мое…» — донеслось из темного угла хаты.

Это тебе, Владимир, совет и напутствие в юной жизни!

Это тебе, Владимир, отцовское благословение!

За поворотом остановился, огляделся. Лес, подступавший к селу, пугал Владимира не только темнотой. Нет, туда Владимир не сделает и шагу… Убьют… Замучают…

На горизонте замигали огоньки… Нет, это не облава. Послышался гудок: «Ту-да!.. ту-да!..»

Владимир не колебался, пошел в манящую даль майского рассвета.

На станции бросил в почтовый ящик коротенькую записку секретарю райкома партии: «Уважаемый тов. Земляной! Дорогой Петр Васильевич! Отец мой родной! Берегитесь… Охраняйте комсомольского секретаря Михаила Кухту, инструктора Олю Головань, заместителя начальника райотдела госбезопасности Тимофея Антюфеева. Эсбисты вынесли вам смертный приговор».

Не подписался — не поверят. Возможно, письмо вызовет удивление, а может быть, их кто-нибудь уже предупредил? Владимир поступил, как подсказывала совесть. Он давно с любовью тянулся к Петру Васильевичу.

«Где он сейчас, хлопотливый, преждевременно поседевший товарищ Земляной? — подумал Владимир, возвращаясь из очередной прогулки по Высокому замку. — Может, сидит сейчас в низенькой, покосившейся от времени, продуваемой ветрами хате на околице Трудовача и вместе с секретарем сельского Совета думает думу?» Дошли до Владимира слухи, что в селе создали инициативную группу для организации колхоза. Подали заявления Дмитрий Болюбаш, Дмитрий Дикало, Павел Мокрый, Екатерина Болюбаш, Анна Мокрая… Хорошие люди — смелые, трудолюбивые, крепкие. Поняли они, что в колхозе — большая сила. От такой силы и схроны взлетят в воздух, как от взрывчатки.

Секретарь сельсовета — отец Владимира, Секретарь райкома никогда не упустит случая посоветоваться с ним. Мыслителями, сельскими философами величает Земляной отцовых ровесников-единомышленников.

На высокое и почетное звание мыслителя, сельского философа Володя не претендовал. «А отцовским сыном, его единомышленником все-таки стану, плечом к плечу буду шагать с ним по жизни, неотступно идти по его стопам», — с такими думами парнишка почти на ходу вскочил в вагон «двенадцатки».

«…Осиротели мы теперь, сынок… Отца замучили ироды, все выспрашивали о тебе… Будто убежал ты с поля боя. Предателя, дезертира, продажную шкуру, говорили, выплодил. Отец зубы стиснул, ничего им не сказад… А товарищу Земляному хорошее о тебе говорил. Верил, что с чистой совестью возвратишься ты в родной дом».

Слез не было на светло-серых глазах Владимира. Только что-то терпкое, как недозрелая груша, подкатилось к горлу.

Кабинет секретаря райкома в те дни напоминал штаб войсковой части. Там, где теперь висят карты грунтов, диаграммы роста урожайности в колхозах, висели, прикрытые шторами, топографические карты. На них почти ежедневно изменялись направления красных, синих и зеленых стрел, кое-где они перекрещивались. Немало на картах синих кружочков — это обнаруженные «схроны». Теперь во всех углах кабинета первого секретаря красуются экспонаты самого лучшего в районе льна, наиболее урожайной пшеницы, а в сорок пятом — стояли вороненые автоматы, в ящиках лежали гранаты, а на подоконниках — пулеметные ленты…

Владимир сидел перед широким столом, а секретарь поднялся и начал ходить по кабинету. Хотя на улице стояла не по-осеннему теплая погода, Петр Васильевич был в сапогах и в куртке военного образца. Наверное, только что возвратился с поля, с косовицы, а может, подавал снопы в барабан молотилки.

— Так это ты, говоришь, прислал записку в мае? — остановился перед юношей, спрятав руку за спину, под куртку. — Спасибо. И все же… — печаль пересекла лоб несколькими морщинами, — не удалось уберечь многих товарищей. Погибли работники государственной безопасности и райкома партии товарищи Глузда, Панив, Роспонин, Штахетив, Биленко… В Трудоваче уж нет в живых председателя сельсовета Степана Якубовского, председателя потребительской кооперации Степана Поленяка. А вот совсем недавно… — Петр Васильевич замолчал, подыскивая нужное слово.

— Об отце я знаю… Все знаю… Потому и возвратился. Если верите, — Владимир встал со стула, поправил пояс, вытянулся, — дайте оружие. Кровь за кровь! Они хотели воспитать во мне националистические чувства, а пробудили классовое сознание. С кулаками и поповичами мне не по пути, к какой бы национальности они не принадлежали. Я ведь мечтал: выучусь на электросварщика, огнем электродов буду расписываться на металлических конструкциях. А выходит, нужен автоматный огонь… Только поверьте. — Володя старался заглянуть прямо в душу Земляного. — Не подведу. Не бойтесь!

— Верю и ничего не боюсь… — Петр Васильевич подошел к нему вплотную, положил обе руки на плечи.

…До зари горел свет в кабинете заместителя начальника райотдела госбезопасности. Над картой склонились две головы: одна с большими залысинами, светловолосая, а другая курчавая и черная как смола.

— Я знаю псевдо нескольких верховодов. Знаю пароль. На карте могу показать некоторые схроны. Давайте завтра двинем на Гологоры, — страстно говорил Владимир. — Там и «Волк», и «Синица», и «Граб».

Капитан Антюфеев слушал возбужденного юношу, смотрел в его усталые глаза и мысленно повторял слово поэта: «Гвозди бы делать из этих людей…»

Не преждевременной и не завышенной ли была такая характеристика? Нет, капитан очень редко ошибался. Верить людям, советоваться с ними, опираться на них — таков закон чекистов. Это вообще. А в данном конкретном случае Антюфеев полностью полагался на партийную принципиальность, педагогический такт и отеческие чувства Петра Васильевича Земляного.

— Собирайся домой, в Трудовач. Подбери надежных хлопцев, о которых тебе говорил Земляной. Рассчитывай, товарищ Иванюк, на нашу всестороннюю поддержку… Отныне ты — чекист.

В Трудовач Владимир не пошел. Хотелось повидаться с матерью. Она после трагической гибели отца вместе с тринадцатилетним Андрейкой жила в Вильшанице.

Бабушкину хату он отыщет с закрытыми глазами. Вдоль леса, левадой, а там через ручеек. Третья за церковью. Туда Володя вместе с родителями ходил в праздники, любил и сам навещать старушку, хранящую в памяти множество сказок, интересных былей и умевшую красиво их рассказывать.

Как он теперь посмотрит в высохшие, словно полевой колодец, глаза бабуси? Что скажет матери «блудный сын»?

Родной порог кажется низким, когда выходишь из хаты, и очень высоким, когда возвращаешься домой, да еще с тяжелой ношей на сердце.

— Владик, сыночек! — всплеснула руками мать, увидев его в рамке сенных дверей, словно на портрете. — Живой, здоровый, — оглядывала, гладила, как тогда, когда он был еще совсем малышом.

— Ну и мундир… — внимание Андрейки привлекли блестящие пуговицы на форменной куртке «ремесленника». — А это что? — только сейчас он заметил автомат, который Володя поставил возле шкафа.

— Это мне товарищ Земляной вручил. Чтобы сполна заплатил врагам за зло, которое они причинили нашему народу, за невинную кровь отца, за ваши горькие слезы, мамо…

Слезы, слезы… Ими в тот вечер были окроплены поцелуи, неприхотливые яства, которыми угощала мать своего сына. Даже слова отдавали соленой горечью.

— Пора, мамо, собираться, — сказал Владимир, когда, казалось, все было переговорено.

— Куда же, сынок?

— В Трудовач, домой.

— Страшно…

— Пусть они нас боятся.

Боевой отряд «ястребков» сформировался где-то в начале сорок шестого года, когда бывшие школьные товарищи Григорий Гаврылив и два брата — Василий и Дмитрий Болюбаши выяснили отношения с Владимиром.

— Не так страшен черт, как его малюют! — философствовал Григорий Гаврылив. — Я уже не одному рога скрутил. Увидят нас вместе — десятой дорогой будут обходить Трудовач. Но мы найдем их, подлецов, и на краю света.

Как-то из Золочева позвонили в Красное. Сообщили, что группа самообороны вспугнула шайку бандитов, которые собрались на свою очередную черную раду.

— Встретьте их как следует! Мы ведем преследование.

— Есть встретить должным образом! — ответили из Красного.

Петр Васильевич Земляной знал, что милиция в полном составе выехала на «расчистку» Белокаменского леса; гологорскую группу чекистов срывать не решился — бандиты могут поджечь колхозную ферму, куда только что согнали весь общественный скот. «Поеду сам», — решил он. Через полчаса, преодолев на «газике» двадцатикилометровое расстояние до Трудовача, прихватил «ястребков» (ребята всегда были в боевой готовности) и поехали в направлении Золочева.

— Стоп! — приказал шоферу недалеко от Буды Хливецкой. — Машину сдай вправо в кусты. Остальным окопаться и ждать команды!

«Ястребки» без единого звука принялись за работу. Они не спрашивали командира, почему тот решил именно здесь сделать засаду. Знает ли он, сколько врагов движется в их сторону? В конце концов, они рассчитывали только на свои силы.

— Гляди, как в лес торопятся «друзи проводники», — первым нестройную цепь беглецов обнаружил Иванюк. — Много их, видно, из всех «самостийных» дыр повылазило.

«Нас только пятеро», — подумал Земляной, а вслух сурово приказал:

— Не будем вести подсчеты! Приготовиться! Огонь открывать только по моей команде!

Передний из банды увидел в перелеске машину, круто взял влево. За ним, запыхавшись, торопились остальные, прямо на «ястребков». Оставалось пятьдесят, сорок, двадцать шагов…

— По изменникам Родины — огонь!

Семь бандитов упали замертво. Остальные залегли. Перестрелка продолжалась несколько часов.

— Собрать оружие! — приказал Земляной и показал туда, где лежали трупы.

Какой он суровый и решительный, товарищ Земляной. Запыленный, вспотевший, Петр Васильевич совершенно не походил на того секретаря райкома, который искренне и сердечно умел беседовать с крестьянами, присаживаясь вместе с ними под копной в поле или на завалинке возле хаты. По давней привычке он сжимает руками колени, наклоняет голову. Секретарь никого не поучает, не читает нотаций, он всегда советуется, с людьми сверяет свои думы.

Вот и сейчас, собрав «ястребков» на обочине, Петр Васильевич превратился из военного в сугубо штатского. И разговор никак не походил на разбор боевой операции, скорее напоминал совет старшего товарища.

— Ты, Григорий, — обратился он к Гаврыливу, — слишком торопишься. Во время боя нужно думать не только о себе, но и о товарищах. Всегда чувствовать локоть товарища… А ты, товарищ Иванюк, рвешься поперед батька в пекло. Жизнь надо ценить и беречь, в будущем у нас еще очень много дел… А вообще, — это уже касалось всех, — действовали здорово! Молодцы! Только будьте осторожны!

Об этом наставлении Иванюк совершенно забыл, когда в своем же селе напал на след «Черногоры».

— Стой, негодяй, стой!

В усадьбе Михаила Рудника, куда успел заскочить раненый бандит, Иванюк устроил ему допрос. Он знал, что «Черногора» — главарь первой величины, что «проводникам» такой категории не разрешено появляться в селе без провожатых, да еще среди бела дня. Но мог ли думать в этот момент о собственной безопасности «ястребок», растревоженное, израненное сердце которого не находило покоя?

— Ты убил моего отца?

«Черногора» волочил перебитые ноги, оставляя за собой мокрый след. Скуля, как щенок, протягивал руки то к небу, то к ногам «ястребка», пытаясь прикоснуться к ним грязным лицом.

— Лежать камнем! — отступил Иванюк.

— Я виноват, я грешен! — скулил «Черногора». — Меня ввели в заблуждение. Под колокольней в тайнике — «Когут», «Кот»… Это они подговорили, они…

Гулкий, выстрел прокатился над селом и эхом отозвался в темнолесье: «Они! Они! Они!..»

Это они, ироды, затуманивали глаза людям, заслоняли им свет… Это они, наемники Берлина и Вашингтона, продавали Украину оптом и в розницу… Замахивались мотыгой на солнце…

Не получилось!

Выстрел Иванкжа в Трудоваче вселил людям надежду, разбудил силу. Колхоз зажил бурной трудовой жизнью. Вечерами собирались в конторе молодые хозяева, советовались, где что сеять, как лучше удобрить почву, где достать семена.

— Первый урожай — наш экзамен, — прикидывал председатель артели Дмитрий Болюбаш. — Экзамен перед людьми, зорко следящими за первыми, может, и неуверенными шагами общественного хозяйствования, перед государством, помогающим поскорее избавиться от нищеты, перед своей совестью, если хотите. Будущий урожай должен показать, на что мы с вами способны… К этому нужно готовиться заблаговременно.

Готовились. Гремели веялки в просторной, еще недавно кулацкой, риге, стучал молот в кузнице, что у пруда; из хлевов свозили столбы и доски, чтобы начать строительство животноводческой фермы.

Весело, призывно загорался в клубе свет.

Молодежь есть молодежь. Баян и песня стали спутниками зимних вечеров.

Чаще стали наведываться в Трудовач работники райкома комсомола — Михаил Кухта, Ольга Головань, Мария Бутенко. В кругу своих ровесников — Владимира Иванюка, Григория Гаврылива, Анны Дыкало и тех, кто демобилизовался из армии, вернулся из фашистской неволи, они вели разговор о создании комсомольской организации.

— Комсомол вписал не одну славную страницу в историю революционной борьбы на западноукраинских землях, — спокойно, убедительно говорил Михаил Кухта. — Вспомним Ольгу Коцко, Нафтали Ботвина, Юрия Великановича, Марию Соляк. В Народной гвардии имени Ивана Франко, действовавшей в наших краях в годы фашистской оккупации, большую часть составляла молодежь, комсомольцы. Так разве к лицу нам сегодня отставать, когда продолжается жестокая классовая борьба? Дети, внуки спросят, что мы с вами делали в эти дни…

В конце февраля 1946 года в селе Трудовач была создана одна из первых в районе комсомольская организация. Надо было видеть в этот день счастливых юношей и девушек, носивших у сердца маленькие книжечки с силуэтом родного Ильича на обложке… Нужно было слышать их бодрые песни…

АНДРЕЙ ЯКУБОВСКИЙ…

ЕКАТЕРИНА ТКАЧЕНКО…

ПАВЛИНА ГОРОДСКАЯ…

ЕКАТЕРИНА ДЫКАЛО…

ВЛАДИМИР ИВАНЮК…

МАРИЯ БУТЕНКО…

Эти имена высечены на обелиске, который возвышается в центре села Трудовач. 7 августа 1947 года их сердца запылали красными маками, а глаза засветились барвинковым цветом… Их убили оуновцы, те, что до сих пор слоняются на задворках Мюнхена и Вашингтона. Коварно, подло, из-за угла…

Выстрелы прогремели тогда, когда комсомольцы собрались в клубе, чтобы посоветоваться, как лучше закончить вторую артельную жатву.

«Ястребки» быстро выровняли свои ряды и взлетели ввысь.

К солнцу…

По крутой траектории жизни.

Возле автострады Львов — Золочев, на повороте к Трудовачу высится памятник, установленный к 50-летию Ленинского комсомола. Далеко окрест пламенеют огненные слова:

ВАШИ СЕРДЦА ПЫЛАЮТ В НАШИХ ДЕЛАХ

Это памятник трудовачским комсомольцам, отдавшим свои жизни за счастье грядущих поколений.

ИВАН ЛЮБАЩЕНКО ПОД ЧУЖИМИ ИМЕНАМИ

В один из теплых осенних дней 1940 года шел Петр Чуга на встречу с майором Халиным. Шел и думал о новом задании. Каким оно будет? Трудным? Опасным? Переход через границу дело трудное и всегда опасное. Приходится почти каждый раз выбирать новое направление и новый способ перехода, разрабатывать несколько версий на случай непредвиденных обстоятельств. Пока что все у него обходилось благополучно.

Вспоминая свой первый переход границы, Петр усмехнулся: как все несуразно получилось. Шел он тогда из оккупированной гитлеровцами Польши в Советскую страну. И инструктаж толковый получил, и участок границы, где ему предстояло переходить, хорошо изучил, и пароли запомнил, но от всего этого пришлось отказаться еще за несколько километров до границы.

Приехал в Лежанск, зашел в кафе перекусить, слышит — какие-то люди ведут разговор о пропусках в приграничную зону. «А как же я попаду туда без пропуска?» — мелькнула мысль. Увязался за незнакомцами. Куда они — туда и он. Тем, естественно, показалось подозрительным, что какой-то парень ходит за ними по пятам.

— Ты что это ходишь следом за нами? — угрожающе спросил Петра пожилой хмурый мужчина.

— Брат у меня на той стороне, — захныкал юноша. — Люди передали, что тяжело заболел, вот и собрался навестить его. А пропуска у меня нет.

Вид худющего, нескладного парня, его заискивающий, просительный голос, видимо, разжалобили незнакомцев. Решили взять его с собой. Вчетвером направились в магистрат за пропусками. Замолвили там и за него словечко.

По накатанной зимней дороге добрались в приграничное село. Остановились в доме богатого крестьянина. Хозяин угостил их самогоном, вкусным обедом. Захмелев, незнакомцы заговорили о переходе границы. И тогда Чуга узнал, что его попутчики — контрабандисты…

Границу перешли ночью, и совсем не на том участке, где должны были встретить Чугу. Лесом пробрались в незнакомое село. В одном из домов контрабандистов уже ждали. Хозяин дома, где они ночевали, поинтересовался, когда же немцы начнут войну с советами. И оружие есть в его доме. Да и его попутчики были вооружены. А может быть, они вовсе не контрабандисты? Может быть, их послали сюда фашисты? Тревожные мысли не давали покоя.

Странное поведение юноши, между тем, не укрылось от внимания попутчиков. Один из них, тот самый пожилой, хмурый, который заговорил с ним еще в Лежанске, больно сжав Петру плечо, сказал:

— Что-то не нравишься ты мне, парень. Как зверь, косишься… Смотри, проговоришься, с кем переходил границу, мигом прикончим. Из-под земли достанем, но прикончим!

На станции Петр решил улизнуть от своих попутчиков. Но не тут-то было! Те не отпускали его ни на шаг. Купили ему билет до Львова, посадили в тот же вагон, где ехали сами. Пристроившись на полке у окна, юноша задумался. Что же теперь будет с ним? Тщательно разработанный план перехода границы провалился. Тех, кто его ждал на советской стороне в определенные часы, уже нет в назначенном месте. Запасной явки ему тоже не дали. Глядя в окно на занесенные снегом села, мимо которых мчался поезд, Петр будто и позабыл, что едет по территории Советской Украины, куда так стремился попасть.

Очнулся Чуга от невеселых дум уже под Львовом. Куда же делись попутчики? Прошелся из конца в конец вагона, внимательно вглядываясь в лица пассажиров, но его знакомых среди них не было. Значит, все-таки скрылись. «Эх, Петро, Петро, не выйдет из тебя разведчика», — подумал о себе.

Поезд подкатил к главному вокзалу. Чуга вышел из вагона и направился в город. Во Львове он бывал не раз. Даже жил здесь в 1936 году три месяца, когда учился на курсах кооператоров. Но тогда город был совсем другим, По улицам расхаживали важные господа и нарядные дамы, из ресторанов неслись звуки модных танго, а толпы безработных осаждали биржу труда, нищие с изможденными лицами выпрашивали у прохожих милостыню. Теперь Львов будто помолодел. На зданиях полыхали красные знамена, поперек улиц висели лозунги, встречные прохожие были гордыми и счастливыми.

Чуга пошел к Степану Дашику. К тому самому Дашику, своему односельчанину, который разыскал когда-то Петра на курсах кооператоров, привел к себе в дом, завел с ним сначала осторожный разговор о житье-бытье, о настроениях крестьян Кросненского повета. Потом рассказывал о революционной борьбе львовского пролетариата, о своем участии в ней.

Может быть, жизнь Петра Михайловича Чуги сложилась по-иному, если бы он не повстречался тогда во Львове со Степаном Дашиком. Может быть, он жил бы и работал, как и десятки его односельчан, не ведая, что происходит в мире. Отец не смог дать ему образования. Семья была бедной, еле сводила концы с концами. Петр пахал вместе с отцом землю, собирал на ней скудный урожай, зимой нанимался на работу к кулакам. По-новому начал смотреть на жизнь уже во Львове, когда сдружился с Дашиком. Дашик рассказал тогда Петру о Советском Союзе — первой в мире социалистической державе, где у власти стоит рабочий народ.

После окончания курсов Петр возвратился в родное село и стал работать продавцом в местном кооперативе, но не порывал связей с Дашиком. Получал от него теплые письма, посылки с листовками и революционной литературой. Одну такую посылку у него конфисковала полиция.

В тюрьме Петр просидел два месяца. Выпустили как несовершеннолетнего под поручительство отца. Но тюрьма стала для сельского юноши настоящей политической школой. Здесь он познакомился и сдружился с польскими коммунистами, многое узнал и многому научился у них. После выхода из тюрьмы трудился на шахте, но его вскоре выгнали оттуда за участие в забастовке. Уехал в город Кросно и устроился грузчиком на склад к богатому коммерсанту. И здесь юноше повезло.

Попал на квартиру к шоферу Даниилу Белому. И этот рабочий, закаленный в революционной борьбе, завершил классовое образование Петра Чуги. Когда гитлеровцы в 1939 году оккупировали Польшу, Петр без колебаний встал на сторону польских патриотов, решивших бороться за освобождение своей родины. Однажды Белый завел с юношей разговор:

— Хотел бы ты побывать в Советском Союзе?

— Еще бы! — воскликнул Петр.

Польский коммунист рассказал ему, что гитлеровская Германия готовит нападение на Советскую страну.

— Долг каждого патриота — оказывать сейчас помощь ей, — подчеркнул Белый.

— Что же я должен делать?

— Для начала станешь связным между польскими патриотами и советской военной разведкой. Согласен?

— Да!

И Петр Чуга получил первое задание, первый раз перешел государственную границу. Неудачным получился этот переход. И он шел к Степану Дашику с горькими мыслями.

На другой день он уже сидел в кабинете майора Халина и рассказывал ему о расположении немецких воинских частей, оборонных объектов, о настроениях жителей Польши, оккупированной фашистами…

Так с декабря 1939 года Петр Чуга стал связным между польскими патриотами и советскими разведчиками. Переходил он границу обычно раз или два в месяц. Во Львов шел с разведданными о местах расположения военных аэродромов, дислокации воинских частей, складов с горючим и боеприпасами, сведениями экономического и политического характера. Из Львова нес польским патриотам новые задания, оружие, радиосредства.

Тихий, немногословный парень понравился советским разведчикам. Он не задавал лишних вопросов, отлично запоминал пароли, явки, номера немецких воинских частей, количество и марки военных самолетов, базирующихся на фашистских аэродромах, танков, проследовавших через железнодорожную станцию или населенный пункт. И притворяться хорошо умел, прекрасно знал, кроме украинского и польского, еще немецкий язык.

В оккупированной гитлеровцами Польше Чуга был на нелегальном положении. Ночевал иногда в своем селе у родителей, в маленьких городках находил приют у друзей и знакомых. Во Львове ему была предоставлена комната, где он отсыпался после перехода границы, ждал нового задания, учился ремеслу разведчика.

И вот теперь шел по знакомой улице к майору Халину…

Халин был не один. Рядом с ним за столом сидела молоденькая девушка с карими лучистыми глазами. Она метнула на Чугу быстрый и, как показалось Петру, настороженный взгляд и опустила глаза.

— Знакомьтесь, — обратился Халин к юноше, — Антонина Глыба. А это… — майор перевел взгляд на девушку. — Это и есть Петр Войтович, о котором я только что рассказывал вам.

Чуга подошел к девушке, пожал ей руку. «Уж не радистка ли это?» — подумал. Месяц назад он передал Белому задание подготовить в Кросно квартиру для радистки. Квартира уже найдена. Об этом Белый сообщил Петру несколько дней назад, назвал адрес, детально описал расположение дома и квартир в нем. Чуга слово в слово передал сообщение Белого майору Халину.

Майор подошел к молодым людям и обнял их за плечи.

— Вот что, друзья мои, — сказал он. — Вам надо хорошо познакомиться друг с другом. Погуляйте по городу, сходите в кино. Ко мене зайдете в это же время через два дня.

Простившись с Халиным, Петр и Антонина вышли на улицу и направились по тихой улочке к Высокому замку. Говорила больше Антонина. Она рассказывала, что родилась в Остроге на Волыни в зажиточной семье, окончила гимназию, мечтала стать учительницей.

Петр внимательно слушал собеседницу и не верил ей. Родилась в Остроге, окончила гимназию, но почему так безбожно коверкает польский язык, почему ее манеры так не похожи на манеры местечковых панянок, на которых он в свое время вдоволь насмотрелся? Проста, скромна, но держится с достоинством.

Чуга тоже рассказывал о себе. Рассказывал версию о своей жизни и тоже временами ловил насмешливый взгляд девушки. «Ведь и она не верит мне, — думал Чуга. — Что же это за знакомство, когда говорим друг другу неправду? А если открыться ей? Нет, нет! Значит, так надо. Иначе бы майор не назвал меня Войтовичем».

Постепенно сомнения о происхождении Антонины Глыбы у юноши рассеялись. Теперь он уже точно знал, что родилась и росла она не в Остроге, а где-то на Советской Украине. И, видимо, она и есть та самая радистка, для которой Белый нашел квартиру в Кросно.

Через два дня это подтвердил майор Халин.

Он усадил молодых людей напротив себя и начал их инструктировать:

— Антонина Глыба — радистка. Через три дня вы, Войтович, переправите ее на ту сторону. Ее легенда такая: родилась и выросла в Остроге, окончила гимназию… — и Халин начал рассказывать о радистке то, что Чуга уже слышал от нее самой.

Халин разрешил молодым людям пробыть во Львове еще два дня, чтобы лучше узнали друг друга, досконально изучили план перехода границы. На третий день под вечер майор доставил их машиной в район Перемышля.

Когда стемнело, Петр повел Антонину к условленному месту. Шли молча, каждый думал о своем. Чугу беспокоило, сумеет ли девушка бесшумно пробираться по лесу, ползти по мокрой траве, не испугается ли холодной воды… Антонину волновало другое: сумеет ли прижиться на новом месте. Готовясь к работе во вражеском тылу, она получила солидную подготовку: отлично изучила материальную часть советских и немецких радиопередатчиков, научилась быстро принимать и передавать радиограммы, знала шифровальное дело, умела прыгать с парашютом, метко стреляла. И польский хорошо изучила, на немецком бегло разговаривала, а вот с произношением было не все в порядке.

Когда приблизились к границе, Антонина, как и было условлено, несколько отстала от своего провожатого. Наблюдая за ее действиями, юноша успокоился: она точь-в-точь копировала все его движения. Под ногами че хрустнула ни одна ветка, не хлюпнула грязная жижа в болоте.

Переправились через Сан. До рассвета, дрожа от холода, просидели в кустах у реки. С наступлением утра вышли незаметно на дорогу и присоединились к крестьянам, идущим на базар. Поездом добрались до Жешова, сделали там пересадку и выехали в Кросно.

Молодых людей встретил Даниил Белый. Он учтиво поздоровался с Антониной, крепко пожал руку Петру.

— С приездом, пани, — сказал, весело сверкая глазами. — Квартира для вас готова, работа тоже найдется. — Перевел взгляд на юношу и добавил: — Прощайтесь, время не ждет!

— Как прощайтесь? — воскликнула девушка. — Разве Петр уже уезжает? Куда?

— В Кельцы. Куда же еще… — промямлил Чуга и виновато посмотрел радистке в глаза.

Антонина вдруг погрустнела, растерялась. Чуга понимал ее состояние: остается в чужом городе с незнакомым человеком, да еще и среди врагов.

За несколько дней знакомства юноша привязался к Антонине. Ему нравилось в ней все: карие лучистые глаза, черные пышные волосы, ее улыбка, несмелое пожатие руки.

— Не бойтесь, Тоня, вы будете жить среди добрых и верных друзей, — сказал Петр потеплевшим голосом.

Склонил перед ней голову, неумело поцеловал руку и скрылся в толпе.

Для Антонины Чуга должен был ехать в Кельцы, где, согласно легенде, он жил до войны и где в первый же день войны под немецкими бомбами рухнул его дом, погибли отец с матерью. На самом же деле Петр должен был снова пробираться к границе, перейти на ту сторону, чтобы доставить в Кросно рацию для Антонины Глыбы.

Майор Халин не решился дать Чуге радиопередатчик, когда тот переправлял радистку через границу. Это было слишком рискованно.

Рацию Чуга пронес через границу благополучно. До утра отсиделся в кустах у реки, потом, как обычно, вышел на дорогу и присоединился к крестьянам, идущим в город. Но на этот раз ему не разрешили садиться в поезд в Саноке, а посоветовали пройти километров двенадцать от границы пешком и сесть в поезд на небольшой станции Новоселицы. Петр благополучно преодолел и эти километры. Но когда сел в вагон и поезд тронулся, случилось непредвиденное.

Оккупационные власти в то время требовали от населения поголовной сдачи скота для нужд армии. Крестьяне бойкотировали распоряжение оккупантов, тайком резали скот, продавали его горожанам. Почти ежедневно немецкие солдаты и полицаи врывались в поезда, делали поголовный обыск у пассажиров. За найденное мясо жестоко карали.

В такую ситуацию и попал Чуга. Не успел поезд отъехать от Новоселиц, как в вагон ворвались полицаи во главе с офицером-гестаповцем. Послышались рявкающие команды, крики и плач женщин. «Конец, засыпался!»—мгновенно пронеслось в голове. Хотел было выскочить из купе и оставить чемодан с рацией на произвол судьбы, но сразу же понял, что это не выход из положения. Из вагона улизнуть не удастся: ехал он в купе не один, попутчики видели, как он сюда вошел, небрежно бросил чемодан на сетку. Да и рацию он не имел права бросать. Что же делать? Решил играть роль немца. Распахнул плащ, вытащил из кармана свежий номер «Краковер цайтунг» с огромным портретом Гитлера на первой странице и сделал вид, что углубился в чтение. Не прошло и минуты, как дверь купе распахнулась. У входа встал высокий полицай в очках.

— Открыть чемоданы! — скомандовал он. Пассажиры бросились исполнять его команду, а Петр сидел, уткнувшись в газету, и делал вид, что команда его вовсе не касается.

— Чей чемодан? — строго спросил полицай. Пассажиры молчали.

— Чей чемодан, спрашиваю? — повысил голос полицейский.

Чуга отложил газету, медленно поднялся с места.

— Этот, что ли? — указал он на свой чемодан.

— Да, этот! — рявкнул немец.

— Мой! — в тон ему выкрикнул по-немецки.

— Мясо везешь?

— Нет! — крикнул Петр и презрительным взглядом смерил полицейского с ног до головы.

Немец внимательно взглянул на Чугу и почему-то смутился. Потоптавшись на месте, он приложил руку к козырьку фуражки и вышел из купе. Петр в изнеможении опустился на скамью, сердце его учащенно билось.

Что спасло Чугу от провала? Случайность? Нет. За год, прошедший после оккупации родных мест, он уже хорошо изучил повадки гитлеровцев. На их высокомерие, нахальство он отвечал тем же. И получалось неплохо. Вот, например, месяца два назад советской разведке стало известно, что 358-я моторизованная немецкая дивизия, дислоцировавшаяся в Париже, как в воду канула. Ее искали всюду: и во Франции, и в Польше, и в самой Германии. Дело в том, что эту дивизию немецкое командование использовало как наступательную силу, и если ее куда-то перебрасывали, оттуда надо было ожидать новой авантюры. На оккупированной немцами территории Польши 358-ю дивизию искали десятки разведчиков. Искал ее, по заданию советской разведки, и Петр Чуга. Он объездил много городов и поселков у восточной границы, но напрасно. И вот однажды в небольшом курортном городке увидел немецких солдат, военные машины. «Откуда они взялись здесь?» — подумал, так как месяц назад, наведавшись в этот городок по своим делам, он не видел здесь ни одного гитлеровца.

Стал внимательно наблюдать, куда идут машины и солдаты. Направлялись они к корпусам санатория, огороженным высоким свежевыкрашенным забором. Не раздумывая, Петр зашагал прямо к проходной. Воспользовавшись тем, что часовой стоял в будке и звонил кому-то по телефону, Чуга быстрым шагом прошел проходную и очутился на территории санатория.

— Стой! Назад! — услышал он окрик часового. Юноша остановился и широко улыбнулся.

— Извините, — сказал он. — Не заметил вас…

— Назад!

Часовой вскинул автомат и больно ударил Петра в грудь.

— Родственник у меня здесь работает, — начал оправдываться Чуга.

— Какой родственник? Здесь теперь нет санатория!

Петр и сам об этом хорошо знал, потому что успел прочитать над аркой: «358-я моторизованная дивизия». Теперь он думал лишь о том, чтобы часовой не задержал его, не вызвал кого-нибудь из штаба. Он продолжал улыбаться, а сердце стучало так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Но все обошлось благополучно. Часовой, выпроводив Чугу за проходную, ударил его еще раз дулом автомата и повернулся к нему спиной…

…Поезд набирал скорость. Полицаи, искавшие мясо, ушли. А Чуга успокоился лишь тогда, когда вышел на привокзальную площадь в Кросно.

Для хранения рации Белый придумал надежное место. В сарае у него лежала старая колода, на которой обычно пилили и рубили дрова. В нижней ее части Белый выпилил небольшую нишу, тщательно замаскировал ее снаружи. В этот тайник и спрятали радиопередатчик.

— Показываю тебе этот тайник на тот случай, если со мной что случится, — сказал он Петру.

Белый в последнее время заметно похудел, осунулся.

— Что с тобой? — спросил Петр, когда тот спрятал в тайник рацию и нервно щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету.

— Война приближается, — ответил Белый. — По всему видно, что приближается… — он затянулся сигаретой, закашлялся. — Хорошо, что уже радиопередатчик есть. А то ведь столько сведений ценных собираем, а передавать их приходится раз в месяц. Отныне ты будешь ходить за кордон только в экстренных случаях. Переключаем тебя на другую работу: будешь вести разведку, ездить на связь с нашими людьми в другие города Польши…

Петр слушал Белого, и ему очень хотелось спросить: что с Антониной, где она? И он нашелся:

— Кто же будет работать на рации? Тоже я? Чуга в совершенстве овладел радиоделом. Этому научил его лейтенант Зимин, который иногда доводил своего подопечного до изнеможения, добиваясь, чтобы Петр четко передавал шифровки, быстро и безошибочно принимал их.

Но Петр понимал, что при его отличном польском и немецком произношении, знании местных условий нецелесообразно использовать его только как радиста. Конечно же, ему поручат работу посложнее. И все же такой вопрос задал.

Белый все понял и хитровато улыбнулся:

— Не беспокойся. С Антониной ничего не случилось. Живет на хорошей квартире, работает на железной дороге, имеет возможность разъезжать по многим городам. А это для нас очень важно.

Получив разрешение Белого навестить радистку, Петр в тот же вечер направился к ней.

Девушка встретила Петра с нескрываемой радостью.

— Все в порядке?

— Да.

— Вот и хорошо. Теперь и для меня найдется настоящая работа.

Долго проговорили они в тот вечер. И хоть не сказали друг другу ничего значительного, Петр почувствовал, что стал небезразличен девушке. Договорились встретиться на следующий день в городском парке.

Но встретиться в тот раз им не пришлось. Чуга получил задание выехать в Краков для встречи с некоей Славой Рудницкой. Белый не стал рассказывать о ней подробно, только предупредил:

— Встретишься с этой женщиной — ничему не удивляйся. Знай только, что она верный и очень нужный нам человек.

Чуга пошел по указанному адресу и попал в роскошный особняк, увидел красивую, с аристократическими манерами женщину. Слушая ее обстоятельный рассказ о расположении немецких воинских частей в Кракове, о их вооружении, передвижении танковых колонн к советской границе, он терялся в догадках: почему эта богатая и красивая женщина работает на советскую разведку? Ей ведь и при оккупантах жилось неплохо. Как будто угадывая мысли юноши, хозяйка особняка с улыбкой сказала:

— Не смотрите на меня, молодой человек, такими глазами. Не удивляйтесь. Сейчас каждый честный поляк должен бороться с фашистами.

Позже Чуга узнал, что пани Рудницкая — из богатой семьи, брат ее был крупным чиновником министерства иностранных дел. После нападения фашистской Германии на Польшу эмигрировал в Англию. Пани Славу принимали в лучших домах Варшавы и Кракова. Но никто из ее влиятельных друзей не знал, что в политике она придерживалась левых взглядов. Она оказывала даже материальную поддержку польским коммунистам. Когда же гитлеровцы оккупировали ее родину, стала работать на советскую разведку.

Сведения, поступавшие от нее в центр, всегда были очень важными. И на этот раз, передав на словех Чуге все, что ей удалось узнать за последнюю неделю, она добавила:

— Передайте, что война не за горами. Через три-четыре месяца Гитлер нападет на Советский Союз. Об этом открыто говорят во всех краковских салонах, совсем недавно это же самое доверительно мне сообщил один знакомый — важный чин вермахта…

Сведения к Даниилу Белому поступали со всех концов Польши. Он тщательно анализировал их, отбирал все важное для срочной передачи в центр. По вечерам с чемоданчиком в руках он направлялся на квартиру к Антонине Глыбе. После окончания радиосеанса забирал у девушки рацию и уносил домой.

За несколько недель до нападения фашистской Германии на нашу страну Кросно наводнили фашистские войска, В доме, где жила радистка, разместились немецкие солдаты, во дворе появился часовой. Белому уже нельзя было приносить Антонине радиопередатчик. Пришлось девушке обзавестись изящной, но вместительной дамской сумкой и самой брать рацию из тайника, приносить ее к себе в комнату. Каждую минуту рисковала жизнью: то пристанет во дворе часовой, то к ней в комнату на огонек заглянут непрошенные постояльцы.

Радиоаппаратура в те годы была еще не такой совершенной, как теперь. Во время радиосеансов рация издавала шум, треск. Вот и приходилось Антонине заводить патефон, укутывать рацию одеялом, ножки стола, на который она ставилась, обвязывать тряпками. Случалось, что после радиосеанса ей не всегда удавалось унести из дома рацию, прятала ее у себя и не спала потом всю ночь. Не спал, конечно, и волновался за свою подопечную и Даниил Белый.

Петр Чуга, выполняя задания центра, продолжал колесить по всей Польше. Часто наведывался в Варшаву, Краков. Бывал в Жешове, Люблине, Грубешове и других городах и селах, где спешно строились новые аэродромы, склады. По заданию Белого устанавливал связи с польскими коммунистами, подбирал для работы нужных людей. Встречался с рабочими, крестьянами, интеллигентами бывшими солдатами и офицерами польской армии Пользуясь их услугами, каждый раз вспоминал слова Рудницкой: «Сейчас каждый честный поляк должен бороться с фашистами».

Однажды по заданию разведцентра снова побывал во Львове, провел через границу радистку Марию, потом снова отправился за кордон, чтобы доставить ей радиопередатчик.

Границу переходил ночью в районе города Санока. До утра отсиживался в густом кустарнике. А утром увидел, что всюду куда ни глянь передвигаются немецкие войска. Выбрав момент, пробрался в лес, но и там наткнулся на фашистских артиллеристов. Повернул назад. Лишь когда стало смеркаться, покинул укрытие и направился в ближнее село. Поравнявшись с первыми домами, увидел, что навстречу идет наряд полиции. Свернул в первый же дом. Во дворе увидел хозяина, пожилого поляка. Тот сдержанно ответил на приветствие незнакомца, но пригласил его в дом.

— По делу? — спросил он.

— Нет, — ответил юноша. — Сам я из Кракова, задержался на несколько дней в Саноке. Теперь вот возвращаюсь назад, а пропуска у меня нет.

Хозяин внимательно посмотрел на гостя, с минуту о чем-то подумал, потом сказал:

— Да, хлопец, без пропуска тебе из нашего села не выбраться. Но не горюй, что-нибудь придумаем. Переночуешь у меня, а утром выйдешь из села с пастухами, которые погонят скот на выгон. Я договорюсь…

Хозяин в местном костеле играл на органе. Ушел на службу, вернулся домой часа через полтора, пригласил юношу поужинать и отвел его на ночлег в отдельную комнату. Укладываясь в кровать, Чуга поставил портфель с радиопередатчиком рядом. Не спал он больше суток. И потому сразу же уснул. Проснулся на рассвете. Первым делом протянул руку к портфелю, но его на месте не было. Петр как ужаленный вскочил с кровати, бросился к хозяину.

— Где портфель?

— Не волнуйся, — успокоил тот. — Портфель я твой спрятал. Ночью в дом приходила полиция. Видимо, вчера кто-то увидел, как ты входил в мой дом. Вот полиция и заинтересовалась, кто у меня ночует. Я сказал, что родственник. А портфель припрятал на всякий случай…

Во время своих странствий Чуга, случалось, заезжал домой. Для отца с матерью версия о роде его занятий была такова: в Кросно попал в облаву, немцы арестовали его и направили на принудительные работы в Краков, иногда отпускают на побывку домой. Об этом он говорил и односельчанам, если встречался с кем-нибудь. Многие верили ему, но были и такие, что сомневались.

К его односельчанину Василию Гриновцу, который был тайным осведомителем гестапо, приехал из Львова брат и рассказал, что несколько раз встречал Чугу в 1940 году во Львове. Гриновец, конечно, смекнул в чем дело, донес в гестапо. Фашисты поручили ему выследить Чугу, затащить к себе в дом. И хоть Петр обычно приходил в свое село по ночам, Гриновец выследил его, притворился перед ним патриотом, пригласил к себе на день рождения. А через несколько дней советский разведчик узнал, что Василия Гриновца застрелили. Почему — выяснилось позже. Оказывается, будучи пьян, он проговорился кому-то из односельчан, что напал на след советского разведчика и что этим разведчиком является Чуга. Об этом стало известно местным подпольщикам, они и ликвидировали предателя.

С Антониной Петр встречался редко. Но каждая встреча приносила ему радость. И девушка тепло относилась к нему, просила быть осторожным. Как-то пришла к нему не в назначенный час, взволнованная.

— Что-нибудь случилось? — спросил ее Петр. Антонина в изнеможении опустилась на стул:

— Послезавтра начнется война.

— Откуда такие новости?

— Услышала от постояльцев.

— А может, это только слухи?

— К сожалению, нет. Кстати, постояльцы из нашего дома уже выехали, так и сказали мне: отправляемся на фронт, послезавтра будем пить львовское пиво.

— А Белому сказала об этом?

— Не только Белому, но и в центр передала.

…Война застала Петра Михайловича Чугу в Варшаве.

Сообщение о начале боевых действий на востоке он услышал по радио в своем гостиничном номере. Бросился на квартиру радистки — не повезло. Хозяйка сказала, что Мария у нее больше не живет, новый ее адрес тоже не смогла назвать. Через адресное бюро Петр все же сумел разыскать новый адрес радистки. Но там ему сообщили, что Мария попала в облаву, и ее отправили на работу в Германию. Так и не узнал потом Чуга ни о дальнейшей судьбе этой смелой девушки, ни о том, куда она дела радиопередатчик.

Возвратившись в Кросно, Петр направился к Антонине. Застал ее растерянной, с заплаканными глазами.

— Что нового? — спросил он прямо с порога.

— Центр передал, чтобы ждали его указаний…

— Когда последний раз связывалась с Центром?

— Сегодня… — отрешенным голосом ответила девушка.

Неутешительным было указание Центра об их дальнейшей судьбе: переехать в г. Горлицы, подыскать надежное помещение для встречи людей и хранения оружия. Еще через день Центр предупредил разведчиков о том, что инструкции о дальнейших действиях группы Белого доставит им связной, который уже направлен к ним. Но связной в Горлицах так и не появился. Потом из Центра пришло еще одно сообщение: подготовить место для выброски парашютного десанта и оружия. Место это было указано в радиошифровке. Три ночи разведчики жгли костры в условленном месте, но напрасно. Самолет с востока не прилетел.

Разведчики продолжали собирать важные сведения, но передавать их не было возможности. Правда, Глыба еще несколько раз слышала Центр, который обещал организовать с ними связь, но этой связи они не получили. Так группа Даниила Белого осталась без связи с Центром.

Что же делать? Знать, что фашисты топчут советскую землю, продвигаются все дальше и дальше на восток, и находиться в такое время в бездействии они, естественно, не могли. Надо было искать другой путь борьбы с оккупантами. Группа Белого, куда входили Петр Чуга и Антонина Глыба, влилась в местную подпольную организацию, ведущую борьбу с оккупантами. О боевой деятельности группы Белого сказано немало теплых слов в военно-исторической литературе Польской Народной Республики.

Чуге и Глыбе удалось связаться с советской разведкой лишь в январе 1945 года, после освобождения Горлицы Советской Армией. Передали рацию, последние разведданные. Принявший Петра и Антонину представитель армейской разведки капитан Грачев пообещал быстро во всем разобраться и определить их дальнейшую судьбу.

Советская Армия стремительно наступала на запад, и Петр с Антониной остались в глубоком тылу. Обратились к советскому военному коменданту г. Жешова с просьбой зачислить их в армию, но тот посоветовал им выехать на Украину. Здесь разведчики отчитались о проделанной работе в тылу у врага, получили паспорта. И только в милиции, при получении паспортов узнали, наконец, подлинные имена друг друга. Вскоре они поженились, получили квартиру. Так и закончилась их боевая одиссея. В память о тревожных годах в военном билете Петра Чуги осталась лишь лаконичная запись: «С декабря 1939 года по май 1945 года — радиотелеграфист воинской части особого назначения».

Чуга стал работать в народном хозяйстве, заочно окончил университет, вступил в партию. Неоднократно избирался секретарем парторганизации, награжден многими похвальными грамотами, Ленинской юбилейной медалью. Сейчас возглавляет крупное учреждение и пользуется заслуженным авторитетом в коллективе. Антонина Глыба пошла на завод, работает техником-технологом, тоже награждена Ленинской юбилейной медалью, В 1946 году у них родился сын. Он окончил университет, работает в одном из институтов.

За эти годы Петр Чуга и Антонина Глыба не раз бывали у своих польских друзей по совместной работе в советской разведке, по подпольной борьбе с оккупантами. Даниил Белый уже на пенсии, за активное участие в борьбе с фашистскими оккупантами награжден орденом.

Не раз бывшие разведчики предпринимали попытки разыскать людей, которые учили их, под чьим руководством сражались они с гитлеровцами. И вот в 1951 году неожиданно встретились с полковником Васильевым, своим непосредственным начальником по воинской части особого назначения. Это он поручал им ответственные задания, разрабатывал сложные операции в тылу врага, писал на них представления на награждения. И награды нашли героев. В 1975 году Петру Чуге и Антонине Глыбе был вручен орден Отечественной войны первой степени.

У Петра Чуги и Антонины Глыбы много друзей: по работе, дому, совместным увлечениям. И никто из них не знает, что эта скромная супружеская пара в предвоенные годы, в годы Великой Отечественной войны сражалась с фашистами на самом трудном и опасном — незримом фронте.

НИКОЛАЙ ТАРНОВСКИЙ ВСЕГДА НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ

За несколько дней до личного знакомства с Александром Николаевичем Володиным я знал, что он много лет работал в органах государственной безопасности, имеет на своем счету немало успешно проведенных операций по выявлению и обезвреживанию вражеской агентуры.

По имеющимся у меня данным я мысленно создал портрет героя своего будущего очерка. Воображаемый портрет был похож на артиста Тихонова из телевизионного фильма «Семнадцать мгновений весны», имел отдельные черты Майора Вихря и других героев такого плана.

Когда же в комнату вошел человек среднего роста, в темном плаще, смуглый, с черными густыми вьющимися волосами и представился: «Я — Володин», я немного растерялся.

Но это чувство очень скоро прошло. В первые же минуты нашего разговора мы нашли много общего. Выяснилось, что мы с ним ровесники, в одно время начинали трудовую деятельность на учительском поприще, в один год призывались на военную службу. Потом мы на время поменялись местами: я в сорок втором освобождал от фашистских оккупантов его Смоленщину, а он в сорок третьем очищал от гитлеровцев украинскую землю. Великая Отечественная война обоих нас застала на западной границе Родины. Правда, уже в разных ролях: к тому времени он осваивал нелегкую и опасную профессию чекиста.

Своим боевым крещением Александр Николаевич считает участие в задержании трех агентов немецкой разведки. Было это в конце мая 1941 года. Стало известно, что в определенное время будут переброшены через границу вражеские лазутчики. Сообщены приметы агентов, приблизительный маршрут их продвижения и место возможной явки. В районе их высадки действовала специальная группа, в задачу которой входило «сопровождать» агентов до явочной квартиры.

Александр Николаевич был тогда в роли рабочего парня, который шел себе на работу, насвистывая веселую песенку. Шел он по переулку, имея задачу задержать лазутчиков, если они, почуяв опасность, будут искать спасения именно здесь. В соседних переулках были друзья, а здесь он был один.

Три вражеских агента были взяты у явочной квартиры. Сделали это такие же, как Володин, «рабочие пареньки», будто случайно сошедшиеся в одном месте и в одно время.

Мне не трудно представить ту обстановку, в которой приходилось работать нашим чекистам в тревожное предвоенное время в западных пограничных районах. Гитлеровская Германия мобилизовала все для того, чтобы наводнить приграничные советские земли своими разведчиками, диверсантами, террористами, сигнальщиками.

— Почти каждые сутки на нашем участке задерживали вражеских агентов, — вспоминает Володин те далекие дни. — Как только ни маскировались лазутчики! Пытались проникать под личиной пастухов, родственников местных жителей, даже выдавали себя за узников фашистских лагерей. Гитлеровцы, бывало, в одну ночь выбрасывали несколько групп парашютистов, почти каждый день «сбивались с курса» немецкие летчики. Под руководством небезызвестного Канариса немцы развернули массовую разведывательную деятельность под видом розыска и перезахоронения останков немецких вояк периода первой империалистической войны.

Всем этим и подобным ухищрениям немецко-фашистской разведки были противопоставлены продуманные действия чекистов.

— Mы были молоды и неопытны. Наши успехи шли от беззаветного патриотизма, умноженного на опыт старших товарищей-наставников, — констатирует Александр Николаевич. — Им приходилось обучать нас буквально на ходу, в процессе проведения той или иной операции. Они доверяли нам выполнение задач и при необходимости корректировали наши действия. Говоря это, я вспоминаю генерала Политику и полковника Зайцева, которые были в то время нашими учителями.

Володин на несколько минут умолкает, по-видимому, вспоминает из многих операций, в которых он принимал участие, самые характерные для тех времен. Но как сделать выбор, когда для него все они памятны, связаны с риском для жизни и, конечно же, очень важны для обеспечения безопасности Родины?

…Однажды днем в районе местечка Несвиж был выброшен немецкий воздушный десант. Сюда выехала небольшая группа чекистов. Силы были неравны. Но чекисты, навязав противнику бой, не дали ему развернуться, занять надлежащим образом оборону и таким образом сковали его действия. Подоспевшее воинское подразделение помогло окончательно разгромить десант.

Не успели еще обсудить этот случай, как очередная новость: фашисты перебросили в наши тылы группу диверсантов на лошадях, в одежде наших милиционеров, Охота за всадниками — а их было три десятка — длилась более суток и завершилась их полным уничтожением.

Воспоминания теснятся в голове, волнуют душу ветерана, переносят его в далекие огненные годы, воскрешают бессонные ночи, дерзкие операции, тревоги первых месяцев войны..

Тяжелые это были дни для нашей Родины и каждого из ее защитников. Но особая обязанность возлагалась в те дни на армейских чекистов. Им надлежало не только парализовать действия вражеской разведки, но, отступая вместе с воинскими подразделениями в глубь страны, готовить базы для наших партизан и для успешного выполнения разведывательных задач в тылу врага. Прятали в укромных местах оружие, запасы продовольствия, типографские машины, шрифты, бумагу.

— Самое главное в нашей работе, — уже не впервые говорит Александр Николаевич, — это надежная опора на людей, на советских граждан. Без их помощи и поддержки нам бы не удалось сделать так много, как было сделано в то тяжелое время.

И он снова возвращается мыслью к первым дням Великой Отечественной войны, когда гитлеровцы для обеспечения «блицкрига» привели в действие все звенья своей разведывательно-диверсионной машины в прифронтовой полосе и в наших тылах. Участники войны, чей путь к победе лежал через вынужденное временное отступление, помнят многочисленные вражеские десанты и группы лазутчиков, которые портили связь, «работали» регулировщиками на перекрестках дорог и направляли воинские колонны в засады, подымали стрельбу в наших тылах, имитируя окружение, раздували панику среди населения.

Вот один из эпизодов тех дней. После изнурительного перехода по болотам пехотный батальон разместился на отдых в небольшом хуторке, примыкавшем к лесу. Выставив охрану, бойцы и командиры отдыхали. Не ложился спать только работник особого отдела, оказавшийся в подразделении. Осмотрел хутор, его окрестности. Будто все нормально. Решил проверить еще соседний хуторок, состоящий из двух небольших дворов. Взяв на помощь бойцов из караульной команды, двинулся по проселку. Не прошел и сотни шагов, как навстречу, запыхавшись, бежит крестьянин. «А я к вам тороплюсь», — обрадовался встрече и начал торопливо рассказывать, что погнало его в такое время с хутора.

Оказывается, туда еще днем приплелся человек в красноармейской форме. Одна рука перевязана бинтом, будто ранен, в другой винтовка и вещмешок. Удивило крестьянина то, что боец не стал есть вареную картошку с простоквашей, как другие, а попросил кипятку, размешал что-то в своей кружке, выпил и попросился отдохнуть под навесом, на сене. Днем прошел дождь, к вечеру похолодало, раненому бы погреться в хате, а он рвется на «свежий воздух». И рану перевязывать отказался. Все это, вместе взятое, вызвало у хозяина недоверие к гостю.

Любитель свежего воздуха был схвачен в тот момент, когда заряжал ракетницу, чтобы подать сигнал вражеским артиллеристам. Ракеты полетели в противоположную сторону, к пойме реки. Вражеская артиллерия отозвалась скоро и в течение целого часа обстреливала непролазную топь. А тем временем бойцы батальона восстанавливали силы для новых боев и походов.

— Подобных случаев в практике фронтовых чекистов было немало, — говорит Александр Николаевич. — В трудном сорок втором году солдатская судьба забросила меня под Сталинград. Всему миру известно, как стремились гитлеровцы сокрушить эту волжскую твердыню, открыть себе дорогу на Урал, обойти Москву с востока, отрезать тылы от фронта. Но мало кто знает, какую жестокую борьбу за Сталинград вели наши чекисты. Маневрирование подразделений, смена, доставка боеприпасов и продовольствия — все это должно было делаться втайне от противника. Один вражеский лазутчик мог погубить много жизней, сумей вовремя передать информацию о готовящейся операции.

Александру Николаевичу и не вспомнить всех тех случаев, когда ему приходилось обезвреживать вражеских разведчиков. Но он до мельчайших подробностей помнит эпизоды, когда водил в атаку батальон. А такое случалось не раз и не два. Был он тогда уполномоченным особого отдела танковой бригады, день и ночь находился в ее боевых порядках. Кроме своих непосредственных обязанностей, он еще шефствовал над третьим батальоном и в самые трудные часы был со своими друзьями-танкистами.

— Для успеха нашего дела, — говорит он, — очень важно иметь тесную связь с людьми. Ведь чем больше друзей окружает чекиста, тем успешнее он выполняет свои прямые обязанности…

Но этого, как известно, на переднем крае мало. Солдаты отдают свои сердца и симпатии прежде всего храбрым офицерам. Ну, а Володину храбрости не занимать. Обстрелянный еще первыми залпами войны, он чувствовал себя в бою, как в обычном деле. Не случайно в танковой бригаде говорили: «С таким командиром в огонь и в воду — он не растеряется». Поэтому его везде встречали, как друга, старались помочь ему в его нелегком и очень важном деле.

…Далеко от Сталинграда собирались грозные силы, которые должны были уничтожить вражескую группировку под командованием фельдмаршала Паулюса. Даже несведущему в военном деле человеку ясно, что успех грандиозной операции во многом зависел от секретности ее подготовки. А готовилась она не день и не два. Необходимы были месяцы большой и многогранной работы по формированию новых и пополнению уставших от боев дивизий, потом их нужно незаметно для врага подтянуть к линии фронта, расположить на исходных рубежах. Раскрытие замыслов Верховного командования было бы равнозначно его провалу.

— Вспоминаю то время, — говорит Володин, — и до сих пор не могу понять, где брались у нас силы, чтобы работать по двадцать и больше часов в сутки, а то и вовсе не спать по несколько суток подряд.

Говоря это, Александр Николаевич не жалуется на свою неспокойную судьбу, а гордится, что на него были возложены такие ответственные задачи да еще на таких важных участках, как Сталинградский фронт.

А потом было освобождение Киева.

— Я принимал участие в осуществлении одного из замыслов советского командования, — заметно волнуется Володин. — Наше танковое соединение форсировало Днепр возле Дымера и наступало на юг через Бабинцы, Ирпень и далее на Васильков и Фастов, отрезая пути отступления немецких захватчиков. Стремительно продвигаясь вперед, мы задержали нескольких гитлеровцев, отбившихся от своих частей, и буквально на ходу узнали, что лесной дорогой между Дымером и Бабинцами продвигается колонна штабных работников противника, а среди них — армейские разведчики. Как говорят, на ловца и зверь бежит. У нас не было сомнения, что информация достоверная.

Успех дела зависел от быстроты действий. Штабную колонну во что бы то ни стало необходимо было ликвидировать и захватить документы. Немедленно была сформирована группа перехвата. В ее состав вошло несколько чекистов. Между ними был человек исключительной храбрости дзержинец Житков Петр Андреевич, которому посмертно присвоено звание Героя Советского Союза за отличие в этой операции. А руководил ею Александр Володин.

Вражескую колонну настигли в редколесье. На предложение сложить оружие гитлеровцы ответили яростным огнем. Володин принимает решение: живую силу уничтожить, а документы захватить. Поединок длился каких-то полчаса. В руках чекистов оказались важные сведения о воинских частях противника, а также десятки личных дел предателей, завербованных фашистской разведкой и оставленных в нашем тылу для выполнения заданий.

За успешное проведение этой операции Александр Николаевич был награжден орденом Красной Звезды.

— Когда меня спрашивают о наградах, я всегда говорю: самой высокой наградой для меня есть свобода и независимость моей Отчизны, слава моего поколения, которое одолело самого опасного врага — немецкий фашизм, — убежденно говорит Александр Николаевич и показывает групповую фотографию, сделанную в сорок пятом году в Праге возле дома, в котором в тысяча девятьсот двенадцатом году состоялась Пражская партийная конференция большевиков с участием Владимира Ильича Ленина.

Волнуется ветеран, вспоминая те необычные, насыщенные радостью победы весенние дни.

— Для чекиста война, можно сказать, никогда не кончается, — продолжает Володин свой рассказ. — Большинство людей даже не представляет, как и кто бережет их покой в мирные дни.

После войны Александр Николаевич Володин был в составе группы войск, которая выполняла свою миссию в Австрии и Германии. То было время дикого разгула холодной войны. Реваншисты, поддерживаемые империалистами всех континентов, делали все, чтобы развязать против нашей страны ядерную войну. Иностранные разведки делали попытки спровоцировать вооруженные конфликты, организовывали подрывную деятельность против нашей страны, пытались воздействовать на личный состав наших войск.

— За границей в одном из городов, где в первые послевоенные годы дислоцировалась наша войсковая часть, действовал офицерский клуб, — вспоминает Александр Николаевич. — Это был своеобразный гарнизонный центр. Ведь офицерам в чужой стране после рабочего дня деваться некуда, кроме своего клуба. Естественно, что там работают столовые, бары, буфеты.

Была приличная столовая и в том клубе, о котором ведет речь Александр Николаевич. А в столовой работали официантками местные девушки.

Некоторое время работала в офицерской столовой симпатичная официантка по имени… назовем ее Бертой. Обслуживала посетителей внимательно, со всеми была вежливой. Каждому приятно было обедать за столиком, который обслуживала Берта.

Спустя некоторое время оказалось, что взаимоотношения Берты с нашими офицерами не ограничивались столовой. Ее приглашали на разные представления, а в свободные дни — на прогулку в парк или же просто по городу… Приятно было иметь своим гидом смазливую девицу, которая любила поболтать обо всем. Но еще больше любила Берта слушать разговоры поклонников.

Однако она предупреждала своих знакомых, что не терпит «военных разговоров», мол, в таких разговорах могут быть секретные данные, а ее заподозрят в шпионаже.

Именно такое подчеркнутое отрицание шпионажа насторожило наших чекистов. Решили поинтересоваться Бертой. И открыли принадлежность ее к корпусу западной разведки, который в спешном порядке сколачивался во время победного наступления наших войск на немецкой территории. Берта оказалась в самом деле уроженкой города, в котором работала официанткой, но в начале сорок пятого выехала с матерью в западную часть Германии. Когда же обстановка стабилизировалась, многие беженцы возвратились на насиженные места. Вернулась и Берта. Только не для участия в строительстве новой жизни, а со шпионским заданием.

Слушаешь Александра Володина и все яснее, четче представляешь себе его поведение в сложных перипетиях, где весьма часто успех замысла зависит от мелкой детали, от ювелирной точности в действиях чекистов. Ведь им приходится иметь дело с обученными и многоопытными противниками, обнаруживать слабину там, где враг считает себя неуязвимым. Нужно мгновенно ориентироваться в самой сложной обстановке и не обнаруживать своих эмоций тогда, когда дело требует холодного расчета.

Возвратившись из-за границы, Володин стал работать в Станиславской области. То были неспокойные годы, разгар коллективизации. Стремясь сдержать этот естественный процесс, головорезы из оуновского подполья и их заграничные хозяева, можно сказать, ввели в действие все свои резервы, понимая, что победа социалистического способа жизни на селе будет концом их существования.

И вот чекиста Володина посылают в отдаленный Яблуновский район защищать людей от националистического террора, помогать им строить новую жизнь.

Задача не из легких. Нужно было не только вылавливать бандитов, но и помогать простым людям, запуганным бандеровцами, распрямляться во весь рост, становиться на правильный путь.

В результате целенаправленной деятельности партийно-советского актива в селах Яблуновского района в те годы появились десятки и сотни убежденных пропагандистов советского образа жизни, агитаторов за быстрейший переход на коллективную форму ведения хозяйства. Часто такими агитаторами становились люди, которые сами недавно освободились от пут национализма. И в районе, и в области хорошо знали, что в такой активности местного населения немалая заслуга уполномоченного обкома партии Александра Володина.

— Был среди моих знакомых старый украинский интеллигент, учитель начальной школы села Космач, — вспоминает Александр Николаевич с теплой улыбкой. — Честный человек, труженик на ниве народного образования, он плохо ориентировался в вопросах национальной политики Коммунистической партии Советского Союза, иногда даже оправдывал некоторые действия националистического отребья.

Много вечеров провели они вместе — уполномоченный обкома партии и школьный учитель горного села Космач. Выясняли свои политические позиции, дискутировали, искали истину до тех пор, пока учитель не пришел к окончательному убеждению, что счастливое будущее украинского народа возможно лишь при самом тесном содружестве со всеми советскими народами.

— После этого не было в гуцульском предгорье более рьяного агитатора за дружбу народов Советского Союза, — до сих пор радуется своему успеху Володин. — Начинал он разговор с людьми такими словами: «Братья и сестры мои родные, я многие годы искал правду вместе с вами, наконец нашел ее и хочу вам о ней поведать…» Позже он стал убежденным коммунистом, был избран депутатом Верховного Совета СССР.

Александр Николаевич называет имена многих людей, которым в свое время помог стать на верный путь. Наконец последний вопрос Александру Николаевичу:

— Какова по-вашому, характерная особенность вашей профессии?

Он некоторое время думает, потом говорит с таким видом, будто отчитывается перед своей совестью:

— Полагаю, что деятельность чекиста, весь ее смысл и особенность лучше всего вкладываются в такие слова: «Всегда на переднем крае».

Вероятно, точнее ответить просто невозможно.

ГЛЕБ КУЗОВКИН «ПОДАРОК» ПРОФЕССОРУ

Зал театра был переполнен. От сияния орденов и медалей, красующихся на груди военных и гражданских, рябило в глазах.

За столом президиума появились секретари обкома партии, руководители областных и городских организаций, передовики предприятий, представители интеллигенции, Советской Армии. Шло торжественное собрание, посвященное второй годовщине победы над фашистской Германией.

После доклада на трибуну поднялся видный ученый, активный общественный деятель, прошедший суровую школу антифашистской борьбы в подполье, профессор Павел Степанович С. От имени интеллигенции он приветствовал воинов Советской Армии, освободивших его родной город от фашистских захватчиков. Благодарил Советскую власть за все, что уже сделано на западно-украинских землях по восстановлению разрушенного войной хозяйства, по налаживанию новой жизни.

Профессор с гневом говорил о злодеяниях буржуазных националистов, призывал разоблачать их коварные замыслы, вырывать из их тенет отдельных обманутых и запуганных людей.

— Пусть никогда не вернется проклятое прошлое, — говорил Петр Степанович, — пусть не повторится страшная война, принесшая столько горя, страданий и жертв. Большое спасибо дорогим нашим воинам-освободителям. Никто никогда не разрушит скрепленную кровью дружбу русских и украинцев…

Бурной овацией приветствовал зал страстную речь профессора.

Взволнованный, с раскрасневшимся лицом, он сошел с трибуны и направился к своему месту в президиуме.

«Выступил профессор прекрасно, — думал сидящий с ним рядом один из руководителей областного управления государственной безопасности Василий Дмитриевич Коломиец. — Но эта речь наверняка кое-кому пришлась не по душе. И… не исключена попытка оуновцев «отомстить» профессору. Всякое может быть…»

После собрания Василий Дмитриевич на концерте не остался, а поехал в управление.

— Вызовите ко мне майора Гавриленко, — приказал дежурному.

— По вашему приказанию прибыл, — доложил майор, войдя в кабинет.

— В театре закончилось торжественное собрание, — начал Коломиец и рассказал о выступлении профессора. — Не исключено, что профессора попытаются «отблагодарить» за такое выступление. Это может произойти сегодня, завтра, послезавтра. Мы с вами знаем, что подобные «благодарности» стоили некоторым людям жизни. Помните последний случай?

— Вы имеете в виду «подарок»?

— Да. Возможно, и теперь попытаются применить тот же способ или что-то подобное. А может быть, ничего не случится… Но наш долг позаботиться о безопасности человека. Разработайте план действий и доложите мне. Пусть наши товарищи всесторонне обследуют улицу и дом, где живет профессор. Установите наблюдение. Словом…

— Понял вас, Василий Дмитриевич.

— Ну вот и хорошо. А сегодня после концерта обеспечьте проводы профессора домой.

— Будет выполнено.

— Желаю успеха.

…Когда закончился концерт, было уже темно. Электрические и газовые фонари тускло освещали притихшие, почти безлюдные улицы. Попрощавшись с товарищами у подъезда театра, профессор вместе с женой направился домой.

Через несколько минут мимо них проехала машина и остановилась в нескольких шагах. Открылась передняя дверца. Из машины выглянул человек в военной форме и обратился к профессору:

— Прошу извинить. Вы, случайно, не знаете, как проехать на Садовую улицу?

— Представьте себе, знаю! Всю жизнь прожил на этой улице. Поедете прямо, потом свернете на…

— Вот и хорошо! — перебил военный. — Оказывается, нам по пути. Садитесь в машину, сами доедете и мне путь укажете.

Любезность водителя показалась несколько подозрительной. Почему он едет именно на Садовую? Совпадение? Нет ли здесь подвоха? Он знал о том, что в городе случалось всякое. Иногда ночами раздавались предательские выстрелы из-за угла, и на мостовую падали поборники становления новой жизни. Поэтому он не соглашался ехать в первой попавшейся машине с неизвестным человеком.

— Вы поезжайте, а мы пешочком пройдемся по свежему воздуху.

— Да вы что — боитесь со мной ехать, что ли?

— Я никого никогда не боялся, — уже резко ответил профессор.

— Вот и хорошо. Я тоже из таких — не боюсь ни бога, ни черта. Не стесняйтесь, садитесь… И вас довезу, и сам доеду к дружку в госпиталь…

Последние слова шофера развеяли подозрения. На Садовой действительно располагалось какое-то военное лечебное учреждение.

— Спасибо за любезность. Поедем! — согласился профессор.

Машина быстро понеслась в направлении Садовой.

— Вы не спрашиваете, куда ехать, а едете правильно, — заметил профессор.

— Так вы же объяснили, а я на память не жалуюсь. И опять вкралось сомнение: «Знает куда ехать, а спрашивал».

— Теперь я уже припоминаю, как ехать на Садовую, — продолжал водитель. — Как-то раз я бывал в этих местах.

Машина шла на большой скорости. Водитель изредка бросал взгляд на сидящую рядом жену профессора, которой интуитивно передавалось волнение мужа.

— Ну вот мы и доехали.

Машина, скрипнув тормозами, остановилась у освещенного подъезда.

Шофер быстро вышел из автомобиля, открыл дверцу, подал руку женщине.

— Большое вам спасибо, — сказал профессор. — Может, зайдете чайку попить?

— Благодарю! Не могу, спешу. Дружка проведаю, гостинцы передам, заеду за начальником и обратно в часть…

— Вот ведь как бывает. Встретились незнакомые люди, да еще ночью, а расстаемся, как приятели. Будете в городе — заходите к нам.

— Спасибо! Постараюсь!

— Меня зовут Павлом Степановичем. А вас как?

— Михаил.

— Желаю вам всего наилучшего, Михаил! До свидания.

— Спокойной ночи.

Профессор и его жена направились к дому.

Как только они вошли в подъезд, водитель поспешил вслед за ними, держа что-то в руке. Вошел в браму и окликнул:

— Павел Степанович! Это не вы оставили в машине футляр от очков?

Профессор пошарил по карманам.

— Нет! Мой на месте.

— Извините.

— Всего хорошего.

Шофер поднял капот и начал что-то исправлять в моторе. Когда на втором этаже вспыхнул свет, водитель сел за руль. Машина ушла.

…Утром в кабинет подполковника Коломийца вошел Гавриленко.

— Товарищ подполковник, профессора вчера проводили. Остался доволен. Живет он на Садовой улице на втором этаже двухэтажного дома. Вход на чердак не закрывается. Подъезд освещен. Наши товарищи будут «ремонтировать» крышу. Оттуда хорошо просматриваются подступы к дому. Напротив этого дома живет работник милиции. Жена его с дочкой уехала к родственникам. С ним договорились. Дал ключ от квартиры. Есть телефон. Там будет находиться наш человек. Это на всякий случай… Профессор имеет родственницу в Польше — сестру жены, — продолжал Гавриленко, — и у нас в двух городах живут его братья. На работу выходит в половине девятого. Возвращается, как правило, к восемнадцати. Кроме жены и домработницы, в квартире никто не проживает. Наблюдение организовал.

— Хорошо. А как вы думаете, стоит ли в институте, где работает Павел Степанович, принять меры предосторожности?

Майор задумался.

— Правда, — продолжал Коломиец, — маловероятно, что станут сводить счеты с ним на работе. Скорее всего это может произойти либо в пути, либо в доме.

— Я такого же мнения, товарищ полковник. А что, если профессору подсказать, чтобы сам он был настороже? А может быть, вооружить его?

— Можно, но, мне кажется, не нужно. Человек он пожилой, здоровье неважное, был сердечный приступ. Жена тоже сердечница. Только запугаем людей. А в институт все же стоит наведаться…

Весь день ремонтировали крышу «кровельщики». Они видели, как утром выходил из квартиры профессор, выходила и приходила домработница с сеткой, нагруженной продуктами, а около восемнадцати часов возвратился домой Павел Степанович.

Услышав шорох на чердаке, он поднялся туда.

— Что вы тут делаете? — спросил, увидев двух молодых людей в комбинезонах с инструментами в руках.

— Велено отремонтировать крышу и заменить водосточные желоба, — ответил один из рабочих.

— Это очень хорошо. А то у нас в кухне и столовой во время дождя протекает потолок.

На следующий день ровно в восемь часов на улице появилась зеленого цвета машина, На переднем сидении — шофер в темном костюме, на заднем — человек лет тридцати, круглолицый. Курит сигарету, смотрит по сторонам, будто отыскивает нужный ему номер дома. Заднее окно автомобиля задернуто шторой. Номер машины 10–95.

На улице безлюдно. Автомобиль остановился. Из него вышел человек невысокого роста в серой шляпе и синем плаще. Он осмотрелся и быстро направился к дому профессора. Вошел в браму, побыл там минут пять и снова вернулся к машине. Открыл дверцу, сел в машину, и она тронулась.

Вскоре на Садовой появилась еще одна машина — темно-синего цвета с номером 12–40. Из нее вышел человек среднего роста, в темных очках, в кепке и сером плаще, с небольшим чемоданчиком в руке, взглянул по сторонам и пошел по улице. Перед домом профессора оглянулся, вошел в подъезд. В это время машина, тронулась, прошла по Садовой и свернула в первый переулок.

Человек в темных очках не спеша, бесшумно поднимался по ступенькам крутой мраморной лестницы, поглядывая вверх и вниз. Вот он остановился у двери, прислушался, поправил галстук и нажал на кнопку.

— Кто там? — послышался голос профессора.

— Пан профессор! — негромко сказал по-польски человек. — Вам письмо.

— Сейчас, сейчас…

Звякнул замок, и дверь открылась. Хозяин немного растерялся, увидев человека, явно не похожего на почтальона.

— От сестры вашей жены из Польши, — начал незнакомец, — имею поручение передать посылочку и письмо.

— Ах, вот оно что! — воскликнул профессор. — А я подумал — почтальон… Проходите, пожалуйста, раздевайтесь.

— Спасибо. Я забежал на минутку. У меня срочные дела в городе.

— Стася! — крикнул Павел Степанович жене. — К нам гость от Ядвиги…

Тем временем в подъезд вошел человек в легкой зеленой куртке, брюках галифе, сапогах с высокими задниками. Он прислушался, взглянул вверх и укрылся в нише.

«Кровельщик» бесшумно спустился с чердака и остановился у двери. До его слуха доносился разговор:

— Вот подарок и письмо от вашей Ядвиги. Я ее близкий знакомый. Сейчас спешу, а вечером обязательно зайду и расскажу…

В кабинете раздался телефонный звонок.

— Простите, это, наверное, с работы, — извинился профессор. — У нас сегодня горячий день, — и направился к телефону.

Гость с посылкой в руках присел возле стола, продолжая беседу с женой профессора.

Взяв трубку, Павел Степанович произнес:

— Я слушаю!

В трубке послышался тихий спокойный голос:

— Здравствуйте, Павел Степанович! Мне ничего не говорите. Вам передадут посылку и письмо, не распаковывайте ее. О нашем разговоре никому ни слова. Потом все узнаете. Объясните, что какой-то абонент не туда попал…

Оторопевший профессор не знал, что сказать и как поступить. «Кто это мог знать, что творится у меня в квартире? Что за чудеса? А я вот возьму и скажу гостю о телефонном разговоре. А может, не стоит?.. Нет, скажу!»

С этим намерением он вышел из своего кабинета.

Увидев, что гость почему-то еще не передал посылку жене, он вдруг передумал: решил послушаться совета неизвестного доброжелателя.

— Кто-то ошибочно набрал номер, — сдерживая волнение, сказал он.

Не успел сесть, как раздался длинный настоятельный звонок.

— Кто еще так рано пожаловал?

Открыть дверь было вызвался гость, но хозяин жестом руки попросил его не беспокоиться. И тем не менее в прихожей они оказались вместе.

Звонок повторился.

— Кто там? — спросил профессор.

— С газового завода, — отозвался голос за дверью. Гость махнул рукой и негромко произнес:

— Могут зайти позже.

— Зайдите позже.

— У вас неисправна колонка, утечка газа. Надо немедленно проверить, — слышался настойчивый голос. — Мы не можем ходить к каждому, когда ему вздумается.

Профессор, услышав такое бесцеремонное обращение к себе, рывком открыл дверь.

— Неужели нельзя повежливее? — с раздражением сказал он. — У меня, видите, гость из…

— Не надо шуметь, папаша! — молвил газовщик. — Ведь с газом шутить нельзя. Не досмотришь, не проверишь — и взорвется… Проверю и сейчас же уйду.

Газовщик взглянул на гостя и направился к счетчику, а потом в кухню.

Увидев, что жена профессора направляется к стулу, на котором лежит посылка, газовщик быстро подошел к ней и внушительно шепнул;

— Не трогайте!

Женщина обомлела от такой дерзости газовщика. Но, увидев жест, означающий «молчите», она села и не вымолвила ни слова.

Осмотр газовых приборов длился не больше двух-трех минут. Профессор, не закрывая дверь, стоял с гостем в коридоре, ожидая ухода мастера.

— Все в порядке, — весело произнес газовщик, направляясь к выходу. Он заметил, что гость делает вид, будто не замечает его, правую руку держит в кармане, стоит ближе к двери.

Поравнявшись с хозяином квартиры, газовщик легко оттолкнул его в сторону и, мгновенно выхватив пистолет, скомандовал гостю:

— Руки вверх!

Тот кинулся в дверь и тоже выхватил оружие. Газовщик — за ним.

— Что вы делаете? Что вы делаете?! — крикнул профессор.

— Павел! Это не газовщик, а бандит! Он меня запугивал! — кричала хозяйка.

— Надо звонить в милицию!

— Стой! — послышался громкий голос на лестничной клетке, и почти одновременно прозвучали выстрелы.

«Гость» убегал, отстреливаясь. Он не заметил взбежавшего по лестнице человека в зеленой куртке, который мгновенно нанес ему сильный удар в подбородок.

Ошеломленный профессор выскочил на лестничную площадку. Там он увидел раненого газовщика и услышал, как щелкнули наручники на руках лежавшего на лестнице гостя. Наручники надевал молодой человек в зеленой куртке.

В ужасе профессор вернулся в квартиру к телефону. Трясущейся рукой набрал номер милиции и задыхаясь закричал:

— В моем доме происходит невероятное! По-моему, орудуют бандиты. Кажется, убили моего гостя из…

— Не волнуйтесь! — послышался в трубке спокойный голос. — Сейчас примем меры.

Впопыхах профессор не закрыл дверь квартиры. В нее без стука и звонка вошел молодой человек в зеленой куртке и застал его за телефонным разговором.

— Что вам угодно? — крикнул ему профессор. — Я не беззащитный! Сейчас прибудет мил… милиция.

— Вы правы, Павел Степанович, — спокойно заговорил вошедший, — вы действительно не беззащитный. Вас есть кому защитить.

Эти слова и тон, каким они были сказаны, заставили профессора пристальнее взглянуть на стоявшего перед ним человека.

— Подождите! Постойте! — взволнованно заговорил он. — Не вы ли везли меня домой из театра? Или я ошибся? Вы не шофер?

— Вы не ошиблись, Павел Степанович. Я вез…

— Вы Михаил?!

— Так точно, — по-военному отчеканил Михаил. Услышав мирный разговор, вышла из кухни Станислава Богдановна, дрожащая от страха.

— Объясните же мне, Михаил, что произошло? Почему вы в гражданском костюме и здесь? Что вы сделали с моим гостем? Сейчас прибудет милиция…

— Скоро вы все узнаете и поймете. Могло быть намного хуже. А сейчас самое главное — успокойтесь и успокойте супругу. Вот валерьянка…

— Ничего не пойму, — пожал плечами профессор.

— Разрешите от вас позвонить?

— Звоните.

Молодой человек набрал номер.

— Товарищ майор, докладывает лейтенант Приходько. Операцию закончили. Да, отстреливался. Взяли живым, «отдыхает» в машине. Николай легко ранен. Перевязали и отправили. Что? А, машины обе задержаны. Взяли внезапно, почти без сопротивления, Да. Успокаиваю как могу. Передам. Понял.

Профессор с супругой оторопели, слушая этот разговор.

— Павел Степанович! — обратился Приходько. — Теперь вы знаете, кто я и зачем здесь. Что произошло за эти считанные минуты, вы видели и слышали, а что могло произойти, узнаете и увидите позже. Подполковник Коломиец Василий Дмитриевич просит вас приехать к нам в управление.

— Начинаю понимать, это, видимо, кто-то из ваших товарищей по телефону предупреждал — не распечатывать посылку.

— Конечно!

— Скажите, Михаил, а что случилось с газовщиком? Кто он? Наверное, из ваших?

— Да, Николай — наш сотрудник. Он «ремонтировал» у вас крышу.

— Он же представился газовщиком!

Не мог же он представиться вам в такой момент лейтенантом из управления госбезопасности! Он честно выполнил свой долг. Они выстрелили друг в друга почти одновременно. Николай угодил вашему «гостю» в левое плечо, а тот ему в правое.

— Боже мой! — всхлипывала жена профессора. — Ну что за день такой выдался? Выходит, из-за нас пострадал этот молодой газовщик… то есть лейтенант.

— Успокойтесь, все будет хорошо, — говорил Приходько. — А сейчас поедем в управление.

— А Стася? — спросил профессор.

— Ваша супруга — как хочет.

— Нет, нет! Я без тебя не останусь, — отозвалась Станислава Богдановна.

Быстро собрались и вышли из квартиры. Сошли вниз. У подъезда стоял автомобиль. Приходько открыл заднюю дверцу, пригласил профессора и его супругу в машину. Машина пошла по Садовой.

— Мне теперь ясно, — заговорил Павел Степанович, — что вы провожали нас в тот вечер во избежание… А если бы мы отказались с вами ехать?

— У нас было в запасе еще два варианта ваших «проводов» до дома, — смеясь, отозвался Приходько.

— Вот вы какие! — тоже засмеялся профессор.

— Наш долг оберегать…

Машина остановилась. Лейтенант вышел первым и пригласил Павла Степановича пройти в управление.

Из-за стола навстречу профессору вышел Василий Дмитриевич Коломиец.

— Рад видеть вас, Павел Степанович, — сказал подполковник. — Задал же вам и нам хлопот этот проклятый гость со своим подарком! Мы хотим вам показать, во что мог бы обойтись всем нам этот «подарок». Вы должны воочию убедиться в страшной подлости и коварстве наших врагов. Сейчас поедем на прогулку и там…

…Две машины на большой скорости шли по шоссе. За городом свернули в лесок. На небольшой поляне находились четыре человека в гражданском.

— Павел Степанович, — сказал Коломиец. — Вот у лейтенанта Приходько в руках та самая «посылка», якобы присланная вам от сестры вашей жены. Расчет у них был простой: вам передают эту посылку, вы благодарите вручателя, он быстро уходит, вы начинаете вскрывать ее и…

Профессор с нетерпением ждет, что же будет дальше. Он слушает Коломийца, глядит на Приходько, других чекистов, на посылку, правый глаз подергивается от волнения.

Лейтенант отходит с посылкой метров на двести, кладет ее за деревом, что-то привязывает и возвращается обратно.

Майор Гавриленко дергает за шнур, и тотчас же раздается сильный взрыв.

— Вот какой сюрприз подготовили вам бандеровцы, — сказал Коломиец.

— Все понятно, — заговорил Павел Степанович. — Мы могли вместе со Стасей взлететь на воздух… Я даже не знаю, как вас, дорогие друзья, благодарить.

— Для нас высшая благодарность — это то, что вы живы и невредимы.

Профессор обнял Приходько, потом Коломийца, крепко жал руки чекистам.

— На какие страшные уловки идут, — покачивая головой, говорил профессор, сидя в машине рядом с Коломийцем.

— Террор — излюбленный метод бандеровцев, — поддержал разговор Коломиец. — Не так давно в одном из сел они совершили расправу над председателем колхоза. — И Василий Дмитриевич поведал эту страшную историю.

…Произошло это весной. Поздно ночью председатель колхоза еще не спал. Раздался стук в дверь.

— Кто там? — спросил он.

— Свои! Открывай, не бойся! — послышался знакомый голос.

Председатель открыл дверь.

Вошли в хату четверо, изрядно выпившие. Двое — из их села, двое незнакомые.

— Ну что, начнем деловой разговор? — спросил один.

— Говорят, ты красной книжечкой обзавелся? — зловеще улыбнулся второй. — Ану, покажи ее.

Хозяин дома сразу все понял. Он недавно вступил в партию, и бандеровцы пришли мстить ему за это.

— Никакой книжечки не покажу! Пошли вон из хаты! — закричал он и кинулся к двери.

Отчаянно сопротивлялся председатель, но силы были неравными.

Бандиты избили и связали его. Один нашел партбилет, изорвал его в клочья. Головорезы вывели полуживого председателя в лес. Надели ему на шею удавку из колючей проволоки. Потом нагнули верхушку дерева, привязали к ней и отпустили. В страшных муках умер председатель…

— Ну, а этих зверей удалось поймать? — спросил профессор.

— Больше месяца мы искали их. Все были пойманы и понесли суровую кару. Такую же кару понесет и ваш «гость».

— Наш совет вам, Павел Степанович, — продолжал Коломиец, прощаясь с профессором, — будьте осторожны. А мы всегда с вами.

Так было предотвращено убийство одного из видных ученых.

Немало поймано шпионов, диверсантов, бандеровцев при личном участии Василия Дмитриевича и под его руководством за долгие годы работы в органах государственной безопасности на Харьковщине, Донеччине, Львовщине, Тернопольщине.

В памяти воскресают бессонные, тревожные ночи, боевые операции, опасные поединки с лютыми врагами Советской власти, нелегкая работа по перевоспитанию тех, кто, заблуждаясь, стал на путь преступления.

…В 1922 году семнадцатилетний Василий Коломиец по комсомольской путевке пришел на работу в Кременчугское ГПУ. Уже на первых порах Василий проявил себя сообразительным, отважным оперативным работником, не раз отличался умением и сметкой в операциях по разгрому вражеских банд, шпионских гнезд. С тех пор шел Василий Дмитриевич по нелегким жизненным дорогам, отдавая всего себя выбранной по душе профессии. От рядового работника ГПУ до начальника областного управления Комитета государственной безопасности вырос Василий Дмитриевич. Орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, многими медалями отметила Родина ратный труд замечательного чекиста.

Перед нами листовка, призывавшая избирателей Шумского избирательного округа на Тернопольщине голосовать за кандидата в депутаты Тернопольского областного Совета депутатов трудящихся Коломийца Василия Дмитриевича. В ней изложена биография скромного, большой души человека, бесстрашного бойца-коммуниста, поставленного на ответственный пост по обеспечению государственной безопасности. Заканчивается листовка словами:

«Товарищи избиратели!

В день выборов все как один отдадим свои голоса за Коломийца Василия Дмитриевича, верного сына нашей социалистической Родины!»

Под словами этого воззвания подписались бы все, кто знал его по совместной работе в Харькове и Дебальцево, в Артемовске и Перьми, в Подольске и Львове, в Донецке и Воронеже, и особенно в Тернополе, где он проработал начальником областного управления КГБ семь лет.

Ныне Василий Дмитриевич, полковник запаса, на заслуженном отдыхе, но он так же, как и прежде, не знает покоя, оставаясь активным бойцом нашей партии.

В один из летних дней полковник Коломиец получил такое письмо:

«Дорогой Василий Дмитриевич!

С чувством большой радости сообщаем Вам, что Указом Президиума Верховного Совета СССР за достижения в хозяйственном и культурном строительстве Тернопольская область награждена орденом Ленина.

Высокую оценку, которой партия и правительство отметили нашу область, мы относим и к Вам, отдавшему в свое время много сил и знаний экономическому и культурному развитию Тернополыцины.

От всей души благодарим Вас за Ваш неоценимый вклад в достижения тернопольчан, искренне желаем Вам крепкого здоровья, новых успехов в плодотворном труде на благо нашей любимой Родины, большого личного счастья».

Вглядываясь в светлые глаза Василия Дмитриевича, слушая его, мы думаем о том, что он по праву заслужил такую оценку. Его жизнь и ратный труд — замечательный пример для многих.

ВАЛЕНТИНА КОЛОМИЕЦ НА ЛИНИИ ОГНЯ

Погода была премерзкая — моросящий нудный дождик проникал, казалось, до самого тела, до самых костей. Не спасала ни плащ-накидка, ни высокие сапоги. Подполковник Новожилов, сидя в машине, думал о том, что встретиться они могли бы и в другую погоду, и в другое время, и в другом месте. Сегодня он устал, ехать к Петру Савельевичу ему не очень хотелось. Но поскольку условились, надо ехать.

Петр Савельевич, старый приятель Новожилова, был рад встрече и даже приготовил угощение: на столе стояли два стакана в подстаканниках, маленький чайник для заварки, масло, голландский сыр и еще какие-то пакетики, а в углу на подставке запевал свою тоненькую песню электрический чайник.

— Ну, это еще ничего, — одобрил такой натюрморт Новожилов. — И притом я крепкий люблю…

— Знаю, не в первый раз, — улыбнулся Петр Савельевич. — Раздевайся, Василий Матвеевич. Чай готов.

За чаем Новожилов объяснил, для чего он тащился сюда, в такую даль, по дождю.

— Нам стало известно, — начал он, — что у вас в исправительно-трудовом учреждении есть два парня — Степан Р. и Григорий П. Оба — уголовники. Один попал сюда за пьянку и хулиганство, другой — за кражу. Оба скоро выходят отсюда. Поумнели они и исправились ли — об этом, Петр Савельевич, тебе судить, но срок кончается. Нам также стало известно, что эти парни слишком близки с неким Слинько, у которого темное прошлое. Что ты можешь об этом сказать?

— Я вижу, что ты не хуже нас знаешь, что делается в нашей хате, — улыбнулся Петр Савельевич. — Действительно, есть такой Слинько. Попал сюда за хищение колхозного имущества. Бывший кулак, бандеровец, в свое время прощенный Советской властью, но глубоко затаивший ненависть к ней. Вот эта дружба Слинько с парнями уж больно подозрительна. Ребята постоянно вертятся вокруг него и беспрекословно ему подчиняются. А Слинько — скрытый враг, в этом я более чем уверен. И кто знает, на что он может толкнуть таких вот, как эти… — и Петр Савельевич выжидательно посмотрел на друга.

— Нда… кто знает… — задумчиво произнес Новожилов.

Сроки выхода обоих парней, фамилии, постоянное место жительства, последнее место работы — все эти и другие данные Новожилов записал в блокнот.

— Ну что ж, давай вместе поинтересуемся уголовниками. Врагам нашим не на кого опереться, не у кого искать поддержки, вот они и ищут свихнувшихся. Я уже встречался с подобными случаями… — и подал руку другу, прощаясь.

Вот уж Нина постаралась! Не стол, а иллюстрация к книге «О вкусной и здоровой пище». Поблескивает жиром селедка с зеленой веточкой петрушки во рту; коронное Нинино блюдо — фаршированная щука роскошно разлеглась на длинной тарелке посредине стола; ветчина, сыр, шпроты — ну, этим гостей теперь не удивишь. А это что? Грибы — не грибы… А, ясно, подделка! Это фаршированные яйца… А из кухни доносятся такие запахи, что проголодавшийся глава семьи, стоя на пороге комнаты еще в пальто и ботинках, глотает обильно набежавшую слюну.

— О, пришел, наконец, виновник! — слышит он веселый голос жены за спиной. — Во-первых, посторонись, — Нина с тарелками салата в обеих руках ловко проскользнула в комнату, — а во-вторых, разденься. Голоден? Ничего, подождешь, сейчас все придут…

Торжество устраивалось по поводу награждения Василия Матвеевича медалью «За боевые заслуги».

Раздевшись, Василий Матвеевич полностью поступил в распоряжение жены. Приказы «начальства» выполнял быстро и расторопно, за что и получил «поощрение»— пару вкусных бутербродов.

— Чтоб не похудел, покуда гости придут, — весело объяснила Нина.

Потом всей семьей (кроме самого главы) спорили, какой галстук должен надеть папа и надо ли ему быть «при параде», то есть прикрепить ордена и медали. Решили, что не надо, нескромно.

Правда, потом, когда пришли гости, когда выпили по первой рюмке и разговорились, кто-то из друзей потребовал:

— Ну-ка, товарищ подполковник, похвастайся всеми наградами. Знаем, что есть у тебя…

И он надел их. И сразу все заметили, что…

— Папа! А ведь тебе еще одна медаль нужна! — высказала общее мнение Галя.

— Какая?

— «За отвагу»!

— Почему? — удивился он.

— Так ведь орденов Красной Звезды — два, медалей «За боевые заслуги» — тоже две, а «За отвагу» — только одна…

— Так то ж фронтовые… — задумчиво молвил Василий Матвеевич и под веселый говор гостей вспоминал, за что получил эти награды.

…Зеленым юнцом пришел он в мае 1942 года в пехотное училище. А в феврале 1943-го их часть была уже под Москвой, потом в Елецке. 916-й артиллерийский полк, 348-я стрелковая дивизия… Боевое крещение получил на Орловско-Курской дуге. С тех пор до самой победы — на фронте. Там же в 1944 году и коммунистом стал. В двадцать лет…

А в сорок пятом… Последний месяц войны… Все уже знали, что скоро победа. Но ее, окончательную, еще надо было завоевать. Когда второго апреля командир дивизии полковник Греков отдал приказ продвигаться к Франкфурту-на-Одере, все поняли: готовится решающее наступление на Берлин. И они будут участвовать в нем.

На рассвете 16 апреля дивизия вместе с другими соединениями пошла на прорыв обороны немцев. Фашисты отчаянно сопротивлялись. Особенно, помнится, под городом Ной-Цитау. Ох, и трудно там было! Каналы везде, мосты… После трехчасового боя из мостов уцелел только один. По нему и пошел в наступление их дивизион противотанковых пушек. В одну из пушек попал вражеский снаряд. Она горит, горит и мост — единственный путь наступления. Развернуться невозможно — по обе стороны обрыв.

Тогда командир батальона майор Рашкуев и его ординарец Воронцов под огнем противника подцепили тягачом машину с пушкой и оттащили ее в сторону. Бой разгорелся с еще большей силой, и вскоре город был взят…

В начале мая их часть была уже западнее Берлина, вела бои в Бранденбургской провинции. Встречались с союзниками на Эльбе… А День Победы застал их в районе Вархау… Что тогда было! Все обнимались, поздравляли друг друга с победой, салютовали…

— Э, Вася, не время сейчас задумываться! Вот в твою честь тост провозглашают, а ты… — вернул его к действительности чей-то голос.

И он поднял рюмку. И сказал:

— Спасибо.

Звонок Петра Савельевича напомнил об их последней встрече.

— Вышел один, — сообщил он Новожилову. — А через неделю второй уходит.

— Который же первый?

— Григорий П.

— Учту.

Григорий и Степан жили неподалеку друг от друга, в соседних селах, разделенных лесом. Наблюдение за ними не доставляло особых хлопот. Новожилов в этом случае делал большую ставку на местное население.

И время от времени подполковник получал известия о «приятелях», как он окрестил Степана и Григория.

— Вчера с колхозного тока украден мешок пшеницы. По некоторым приметам, это сделал Степан Р.

— Почему не арестовали?

— На горячем не пойман, а позже доказать трудно.

Невеселые вести приходили и о Григории. Но вмешиваться Новожилов пока что не считал нужным. «Посмотрим, что будет дальше».

И вдруг…

— Товарищ подполковник! В селе Н. ограблена школа. Из военного кабинета похищено учебное оружие — три ствола и компас.

— Что еще взяли?

— Больше ничего.

Село Н. Кража. Похищено только оружие… Кто бы это? И зачем? Ну-ка, где это село? Ага, вот оно… Недалеко от районного центра. Там живет Степан. А Григорий? Он — здесь. Хм, какой треугольничек получается… Ну что ж, поглядим…

Новожилов зашагал по кабинету.

Больше некому… Надо проверить… Как? Найдем способ. Да и люди помогут…

В голове уже рождался план расследования кражи оружия. Но зачем оно им? Интересно, а где тот Слинько, их «наставник»? Есть ли между ними связь? Ведь он тоже отбыл наказание.

Голова работала напряженно, но четко, и мысли выстраивались уже в последовательную, но еще не ясную до конца версию.

Теперь подполковник Новожилов уже не полагался только на добровольных помощников. Надо было знать каждый шаг «приятелей».

Что же выяснилось? Они часто ходят в гости друг к другу, но редко — днем, чаще — ночью. Почему? Это первое. Второе: они не ездят обычной дорогой, огибающей лес, а ходят узкой тропкой напрямик через лес — это и ближе, и от людских глаз подальше. Прячутся, значит. Опять же: почему?

Все это надо было объяснить.

А между тем односельчане «приятелей» рассказывали:

— Грицко на поле вел с хлопцами антисоветские разговоры…

— Степан грозился бригадиру отомстить…

«Надо брать, — думал Новожилов. — А то могут натворить такого, что…» — и он вздохнул.

Теперь с «приятелей» глаз не сводили. Узнали даже некоторые их тайники во дворах. Обследовали и лесную тропку, по которой они курсировали между двумя селами.

Неподалеку от этой тропки был обнаружен схрон, а в нем украденное в школе оружие и пять листовок, написанных карандашом, до смешного безграмотных. Оружие уже было переделано с учебного на боевое.

Опергруппа вместе с понятыми арестовала обоих. Вещественных доказательств их вины было достаточно. Из тайников во дворах тоже было изъято оружие.

Началось следствие.

— Зачем вы украли учебное оружие из школы? — задал вопрос следователь.

Обвиняемые мнутся, мычат что-то невнятное, на повторные настоятельные вопросы отвечают сбивчиво, вразнобой. Наконец следствию удалось выяснить, что обрез обвиняемые хотели использовать для нападения на часового воинской части, чтобы таким образом добыть оружие.

— А зачем вам понадобилось боевое оружие? Опять молчание или невнятные ответы. Но не для игры же хотели они заполучить его! Оказывается, для совершения дальнейших преступлений.

Значит, так: оружие, листовки…

Новожилов недоумевал: не может быть, чтобы только двое «делали политику». Затем удалось выяснить, что Слинько сделал свое черное дело — втянул парней в авантюру.

А потом был суд.

Обвиняемые признались, что готовились к новым кражам и грабежам.

— С какой целью вы написали эти листовки? — спросил судья у обвиняемых.

— А… боивку создать… еще кого-нибудь к нам… чтобы за самостийную…

— А почему же не создали?

— Да… никто не шел…

Громкий хохот в зале был ответом на эти слова.

Новожилов тоже смеялся, испытывая глубокое удовлетворение от того, что предотвращено новое серьезное преступление.

Такая у него работа — беречь покой, безопасность советских людей, их доброе имя. Работа нелегкая, но почетная.

…Вот и кончено дело с «приятелями», как прозвали подсудимых. А потом были дела «братвев», «игроков», «гробовщика». А был еще «злопыхатель» — редкостный теперь экземпляр!

«Злопыхатель» был хитер. Он поставил свое «дело» на, так сказать, «научную» основу.

…С некоторых пор в Киев, а потом и в Москву, в адрес высоких правительственных и партийных органов начали приходить анонимные письма, в которых содержалась клевета на нашу действительность, на ответственных партийных и советских работников.

Так как письма отправлялись из Львова, дело это было поручено львовянам, в том числе подполковнику Новожилову.

Начиняя свои письма заведомой ложью, анонимный их автор явно боялся разоблачения и делал все, с его точки зрения, чтобы остаться неизвестным.

Письма были написаны печатными буквами, неровно — видно, левой рукой. Ручка шариковая, с фиолетовой пастой, бумага из школьной тетради в косую линию.

Несколько раз письма были брошены в почтовый ящик в одном из райцентров. Аноним запутывает следы или поленился съездить во Львов? Тщательно проанализировали содержание писем — нет, они тоже наводили на этот райцентр.

— Как думаете, товарищи, с чего начнем поиск? — спросил Новожилов, собрав группу следствия.

— С семей этого района, где есть дети — ученики младших классов, — предложил кто-то.

— Да, круг довольно широкий, но… придется…

«Естественно, что «злопыхателя» следует искать среди тех, кто по каким-то личным соображениям недоволен нашим строем, советскими законами, — размышлял Новожилов. — Это человек, либо прощенный Советской властью за прошлые злодеяния и выпущенный по амнистии, либо бывший кулак… Но может быть и хулиган…»

Кропотливая работа по сбору разных сведений заняла немало времени. Были проверены лица, ранее привлекавшиеся к уголовной ответственности, амнистированные, учтены также возможности сведения личных счетов и т. д. Стоило уделить внимание и злостным тунеядцам, на которых не раз указывала общественность.

А «злопыхатель», как прозвали анонимщика чекисты, продолжал действовать. При внимательном анализе его посланий постепенно сужался круг поиска.

Наконец осталось буквально несколько подозреваемых. Но подозреваемый — не обвиняемый, пока его вина не доказана.

Вот, например, самогонщик Дерябко. Может, он «злопыхатель», а может, и не он. Настроение у него отнюдь не честного советского труженика, да и не удивительно — за самогоноварение закон по головке не гладит.

Или взять сапожника-кустаря Самоцкого. Этот тоже ненавидит всех — не дают пошире развернуть, «деятельность».

Но ни обыска, ни тем более ареста произвести нельзя без веских на то оснований.

Новожилов поручил участковым установить, кто покупает в сельских магазинах тетрадки в косую.

— Да кому они теперь нужны! — с досадой ответила чернобровая продавщица в сельпо села Н. и задвинула стопку тетрадей в дальний угол полки. — В школах ведь чистописание отменили. Вот они и лежат, только место занимают.

— И давно лежат?

— Давно. За последние месяцы, может, с десяток продала, не больше. Так разве кто для писем возьмет или ще для чего…

— А не помните, кто покупал?

— Да чего ж, вот этот… как его… Ну, который моему мужу сапоги шил. Ага, Самоцкий, кажется.

Узнав об этом, Новожилов оживился.

— Надо побывать в доме у сапожника, — решил он. — Только повод подходящий найти.

— За этим дело не станет, — заверил его участковый.

И действительно, повод скоро нашелся. В селе подрались два парня. Один, изувечив другого, убежал и где-то спрятался. Милиция искала его, обошла даже многие дворы в селе. Подошли к хате Самоцкого.

— День добрый! — поздоровались, войдя в хату.

— Добрый день, — буркнул себе под нос хозяин. — Что привело вас?.. — и быстро схватил веник, чтобы подмести мелкие обрезки бумаги на полу.

— Говорят, что вы видели драку. Не помните, куда побежал Мирослав Н.? Мы его ищем.

— Ничего я не видел, и не путайте меня в это дело, — резко ответил Самоцкий.

Участковый обвел комнату взглядом. Комната как комната — с добротной мебелью, с телевизором. Некоторые детали выдают занятие хозяина: шило на лавке, а под лавкой небольшой обрезок кожи. А на подоконнике… вот, на подоконнике школьная тетрадка в синей обложке. Из тетрадки край промокашки выглядывает. Промокашка? Значит, в этом доме пользуются чернилами. А анонимки написаны шариковой ручкой. Явно не то. Но проверить бы следовало…

…Он действительно писал шариковой. Оттиски последней анонимки остались на следующей после вырванной странице тетрадки. А промокашка? Просто она продавалась вместе с тетрадкой.

Ни один факт, приведенный в анонимках, не подтвердился.

Припертый к стенке фактами, Самоцкий уже не отпирался и не грубил, как это было в начале следствия. Он сидел, опустив голову.

На столе аккуратной стопкой лежали газеты с большими фотографиями на всю полосу и крупными буквами заголовка: «Информационное сообщение». Сегодня опубликован доклад Леонида Ильича Брежнева на XXV съезде Коммунистической партии Советского Союза.

После работы, поудобнее усевшись в кресле, Василий Матвеевич внимательно, обдумывая каждую фразу, каждый абзац, прочел доклад от первого слова до последнего. Как всегда, с карандашом в руках. Доклад вызвал много раздумий. Он ведь затрагивал все стороны жизни советского общества. И о них, о чекистах, говорилось в докладе:

«Надежно ограждают советское общество от подрывных действий разведок империалистических государств, разного рода зарубежных антисоветских центров и иных враждебных элементов органы государственной безопасности».

КОНСТАНТИН ЕГОРОВ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ КАК ОДИН ДЕНЬ

Итак, тридцать лет чекистской работы. Виктор Иванович Лиходед счел этот юбилей сугубо личным и не хотел предавать его широкой огласке. Но, оказывается, товарищи не хуже самого Лиходеда знали об этом событии. Жизнь человека в родном коллективе всегда на виду.

В тот день были сердечные поздравления, крепкие рукопожатия, пожелания здоровья и новых успехов в трудной и кропотливой работе.

В такой день, конечно, принято и посидеть в кругу друзей, оглянуться на пройденный путь, многое вспомнить. «Но еще успеется!» — подумал Виктор Иванович и, как обычно, утром принялся за свои повседневные дела.

Раздался телефонный звонок. Знакомый голос начальника областного управления был особенно приветлив. Начальник поздравлял с юбилеем, сообщил о благодарности в приказе, а потом позвал к себе — есть важное дело.

Виктор Иванович оделся и вышел на улицу. Студеный ноябрьский ветер со свистом бросал в лица прохожих сорванные с деревьев последние листья. Зеленый ГАЗ-69, влившись в живой автомобильный поток, покатил в управление.

Тридцать лет как один длинный-предлинный день — в тревогах, раздумьях, непрестанной борьбе…

А начался этот большой день в 1946 году. Его, двадцатилетнего комсомольца, бригадира молодежной бригады токарей с Днепрогэса вызвали в райком партии. Секретарь райкома, просмотрев лежавшие перед ним какие-то записи, окинул пристальным взглядом щуплую, но крепкую фигуру юноши и, обращаясь к находившемуся тут же секретарю райкома комсомола, с удовлетворением сказал:

— По всем данным, кандидатура подходящая! — и уже к Виктору: — На Днепрогэсе вас знают как хорошего рабочего, боевого вожака бригады. О вас в газетах пишут. Так вот, товарищ Лиходед, комсомол рекомендует вас для работы в органах госбезопасности. Там нужны молодые, энергичные кадры… Как смотрите на это?

Виктор воспринял это как высокое доверие. Долго раздумывать не стал. Согласился.

Первое время работал в родном Запорожье, в областном управлении. Потом его направили учиться в спецшколу.

Становление молодого чекиста проходило в сложной обстановке первых послевоенных лет в горных районах западных областей Украины. Тут он и получил боевое крещение, первую закалку, первый практический урок.

Прошу Виктора Ивановича, нынешнего начальника районного отделения КГБ, рассказать о наиболее памятных операциях, проведенных при его участии, где особенно проявились сметка, находчивость, личное мужество.

Лиходед ответил просто:

— Без этих качеств — без сметки, находчивости и личного мужества — человеку в наших органах делать нечего. Это — норма поведения каждого нашего работника. Так что выделить кого-то затрудняюсь. Особенно самого себя. Что же касается операций, то их было очень много, и все разные по своему характеру. Вот, например…

Виктор Иванович достал из папки пожелтевшую от времени бумажку и прочел вслух: «Спецсообщение. В результате проведенной операции ликвидировано три бандита, у которых изъята оперативно ценная документация».

Немногим больше десяти слов в этом сообщении, датированном 1950 годом. Но если раскрыть, расшифровать эту телеграфную краткость…

…В пятидесятом году все реже раздавались выстрелы в лесах Прикарпатья. Банды оуновцев были ликвидированы. Оставались лишь отдельные мелкие группы, одиночки, которые выползали из своих схронов только по ночам.

Одна такая группа пряталась в глухом лесу в Сколевском районе. Местные жители сообщили, что три «лесных гостя» наведываются в горные села, отбирают у крестьян продукты питания, угрожают расправой всякому, кто осмелится их выдать. Сообщили также, что однажды ночью над лесом был слышен гул самолета. Это сообщение совпадало с данными службы наблюдения за воздухом. Значит, возможна выброска парашютистов, которые, очевидно, пойдут на связь с бандитами.

Оперативная группа, руководимая Лиходедом, получив задание произвести поиск, немедленно отправилась на место. Пробравшись сквозь густые лесные заросли, чекисты к полудню вышли к небольшому селению. Старые, почерневшие от времени деревянные домики поодиночке лепились к пригоркам и казались совершенно необитаемыми.

Подошли к самому крайнему, постучали. Долго никто не откликался. Наконец низенькая дверь приоткрылась. На пороге стояла женщина средних лет, настороженно вглядываясь в пришедших. Одета она была необычно: новая шелковая кофточка серо-пятнистого цвета плотно облегала ее фигуру.

Кофточка-то и привлекла внимание Лиходеда. Вернее, не сама кофточка, а материал, из которого была сшита. Такой в магазинах не продается. Да и вообще в те годы шелковых тканей было мало, а в отдаленном селении, где торговая сеть только налаживалась, их и вовсе редко видели.

Вошли в хату, попросили воды. Женщина принесла молока.

— Где это вы, хозяйка, раздобыли такой красивый шелк? Может быть, родственники из-за границы прислали? — спросил Виктор Иванович с веселым любопытством.

— Что вы! — смутилась женщина. — Какие могут быть родственники у меня за границей! Этот материал я в лесу нашла. Вот там… Если хотите, могу показать…

— Покажите, пожалуйста.

Примерно в двух километрах от селения находилась плотно окруженная высокими деревьями зеленая полянка. Лиходед поднял голову и увидел свисающие с одного дерева шелковые лохмотья. Это было все, что осталось от застрявшего на ветках раскрытого парашюта. «Видать, не одну кофточку и рубаху выкроили из него жители села», — подумал Лиходед, осматривая истоптанную множеством каблуков землю вокруг дерева. Где уж тут найти следы чужака!

— Виктор Иванович, а вот отдельный след, — как бы отзываясь на размышления Лиходеда, сказал оперуполномоченный Валентин Дьяконов. — Единственный, который ведет в лес. Крестьяне ведь сейчас туда не ходят…

— Действительно! И счастье наше, что в последние дни дождей не было. След почти не тронут. — Лиходед исследовал едва заметные вмятины, оставленные на сухой глинистой почве.

Опергруппа отправилась по следу. Долго шли сквозь густые заросли, маскируясь, минуя открытые места.

Только на другой день обнаружили бандитов, притаившихся в глухом овраге, настороженных, очевидно, уже кем-то предупрежденных о преследовании.

— Сдавайтесь! Вы окружены! — крикнул Лиходед.

В ответ просвистели пули, срывая с деревьев листья. Бойцы все теснее сжимали кольцо вокруг оврага, отрезая бандитам путь отхода. И хотя положение их было безвыходным, они продолжали бешено огрызаться, отстреливались. А их надо было взять живыми, особенно того, который спустился на парашюте…

Когда бой смолк, на склоне оврага остались лежать три трупа. Лиходед бросился к тому, который был одет в незнакомую форму цвета хаки, резко отличающуюся от грязных ватников бандеровцев. Рядом с ним валялась кожаная полевая сумка. Ее содержимое не оставило у Лиходеда сомнения в том, кому она принадлежала. В сумке находилась аккуратно свернутая топографическая карта обширного района Прикарпатья. Красный кружок на ней обозначал как раз тот пункт, где произошла выброска парашютиста и где прятались оуновцы.

Все это Лиходед рассмотрел уже позже. А сперва, когда развернул карту, увидел, что отпечатана она на английском языке.

— Вот теперь ясно, откуда «гость»! — произнес Виктор Иванович. — То, что мы предполагали, подтвердилось, Валентин Васильевич! Заморская разведка засылает к оуновцам своих эмиссаров. Снюхались, сконтактировались…

Дьяконов тем временем продолжал исследовать содержимое полевой сумки. Вот он извлек из нее небольшой металлический предмет, напоминающий обломок пилки с острыми зубчиками.

— А это зачем, как ты думаешь? — подал находку Лиходеду.

Виктор Иванович взял пилку, провел пальцем по тому краю, где был надлом. Совсем свежий.

— Поищи, Валентин Васильевич, вторую половинку. Может, сломалась случайно пилка-то?

— Второй половинки не нахожу. Зато на самом дне сумки — пачка наших денег. Подожди минутку, сейчас подсчитаю… — Дьяконов считал долго, складывая бумажки в стопку. — Ровно сто рублей, и все по одному рублю. Причем деньги новенькие, будто только вчера отпечатаны.

— Сто бумажек? Что-то нерасчетлив заморский гость. Десятки меньше бы заняли места в сумке. Но и в ста рублях, мне кажется, есть какой-то смысл. Надо искать другого гостя. Я уверен, что их было не меньше двух…

— Надо искать, — согласился Дьяконов.

Прошло некоторое время, и южнее, в соседнем Болеховском районе нынешней Ивано-Франковской области, была захвачена другая группа оуновцев. Среди них оказался и второй агент, засланный иностранной разведкой. При нем нашли такую же кожаную сумку, как и у первого. А в ней — другую половину пилки с острыми зубчиками. Соединили оба обломка — сошлись точно. Где-то в условленном месте агенты должны были встретиться и предъявить друг другу этот пароль. Но их встрече не суждено было состояться.

Выяснили и то, для чего предназначались сто рублей по рублю. Оказывается, их номера содержали код для передачи по радио разведданных заграничному центру.

Лучшие качества чекиста Лиходеда проявились в этой операции. Но к сметке, находчивости, личному мужеству присоединилось еще умение анализировать, сопоставлять факты, не пренебрегать на первый взгляд незначительными деталями.

В не меньшей степени эти характерные для Лиходеда и его товарищей качества проявились и в другом эпизоде, по времени более близком к сегодняшнему дню.

Во Львове с некоторых пор стали появляться небольшие брошюрки — с ладонь величиной. Привлекали внимание их обложки — мастерски сделанные фотографии. На одной — сплавщики гонят плоты по бурному Черемошу, на другой — девушки-красавицы в национальных костюмах на фоне зеленых Карпат. Казалось, что за этими привлекательными обложками содержится какой-то этнографический материал. Но стоило раскрыть брошюру, как с ее страничек, размноженных фотоспособом, тянуло смрадным националистическим духом.

Брошюры эти находили в магазинах, почтовых ящиках, даже приколотыми к забору. И тот, кто находил их, приходил в областное управление КГБ.

— Какой же подлец занимается такой мерзкой стряпней?

Перед Виктором Ивановичем, которому поручили разобраться в этом деле, лежало несколько экземпляров брошюрки. Все они были тщательно просмотрены и исследованы.

Дело оказалось довольно сложным. «Издатель» не оставил четких следов, как тот заграничный парашютист, что в пятидесятом спустился в Прикарпатье. Но Лиходед и приданные ему в помощь оперуполномоченные Василий Алтунин, Николай Марусенко и Николай Пазычев были неутомимы.

И вот заметили как-то мелькнувшую у забора тень, после чего на заборе забелела брошюрка. Проследили за тенью. Проделав извилистый путь по улицам и переулкам, она у одного из домов приобрела облик реального человека. Предстояло познакомиться с ним лично.

— Но знакомство состоялось не скоро, — вспоминает Виктор Иванович. — Неизвестный оказался на редкость изворотливым. Когда мы зашли в тот дом, где должен был проживать «издатель», его там не оказалось. В интересовавшей нас квартире находились его жена и дети. Жена сказала, что муж ее дома бывает редко. В последний раз месяц назад приезжал…

— А где он работает?

— На лесоскладе.

Лиходед и его товарищи отправились искать этот лесосклад в один из предгорных районов области. И нашли неподалеку от районного центра. Старая, почерневшая крыша прикрывала от непогоды плотные штабеля дров. Этим складом и заведовал «неуловимый».

Посредине склада стоял деревянный, тоже уже состарившийся вагончик, в котором размещалась конторка заведующего.

Виктор Иванович и его оперативная группа застали завскладом за необычным делом: он спешно вязал в узлы одежду, обувь и всякие другие пожитки, что-то выкапывал из тайников в углу, а что-то выбрасывал в колодец, находившийся во дворе. Видно, предупрежденный женой, что его ищут, он готовился сменить место своего пребывания.

— Ну, хватит, отдохните от трудов праведных, — сказал Лиходед. — Теперь поработаем мы…

Хозяин вздрогнул от неожиданности.

Труд чекиста иногда сравнивают с трудом сапера. Сравнение, пожалуй, верное. И у того, и у другого — труд тяжелый и опасный.

Лиходед, Алтунин, Марусенко начали санкционированный прокурором обыск. Пошли сначала в жилую комнату, которую собирался покинуть завскладом. Там и обнаружили оборудованную по всем правилам фотолабораторию. Именно здесь проявлялись и печатались для привлекательных обложек девушки-красавицы на фоне зеленых Карпат, размножались странички написанного от руки текста антисоветского содержания. Покопались и под подоконником. Оттуда посыпались на пол пожелтевшие и новенькие книжонки одного и того же толка — националистического.

А Лиходеду все не давал покоя вагончик на складе. Заглянули в него, порылись в старой рухляди и вынули еще ворох антисоветской литературы.

— А что вы бросили в колодец?

— Я ничего… — начал было хозяин, но осекся, увидев, как Алтунин и Марусенко извлекали из темной глубины еще несколько пачек намокших брошюрок и… пистолет.

При виде пистолета завскладом сник.

А чекисты продолжали свою работу. Перед ними еще громоздились узлы, туго связанные веревками и ремнями. Что могло в них быть? Только ношеное белье, одежда, новые или стоптанные башмаки? Как сапер проверяет каждую пядь земли, чтобы убедиться в ее безопасности, так и чекист обязан с особой тщательностью исследовать все, что вызывает подозрение.

Едва Пазычев развязал первый, самый большой узел, как оттуда, глухо позванивая, выкатилась металлическая банка. Открыли ее… Хозяин побледнел и зашатался. Обнаружилось, наконец, то, ради чего он издавал и подбрасывал в почтовые ящики свои кустарные брошюрки и держал наготове пистолет. Из кубышки посыпались золотые монеты старой чеканки. Дождь монет! В узлах нашли еще золотые браслеты, золотые часы и много других драгоценностей. В общей сложности на сто тысяч рублей. Подсчитали это уже после…

Из своей тридцатилетней практики Лиходед вынес твердое убеждение, что чекистская работа не терпит шаблона, в ней нет раз навсегда выработанных правил и способов. Каждый раз новые методы диктует сама обстановка.

Когда Виктору Ивановичу предложили должность начальника районного отдела, он задумался. И задумался, пожалуй, более серьезно, нежели перед самой сложной операцией. Тогда над ним стоял начальник, который руководил и направлял действия подчиненных, предоставляя, конечно, им возможность проявлять самостоятельность и инициативу. Теперь же Лиходеду самому нужно руководить и направлять подчиненных, отвечать за них. Он, привыкший к повседневной боевой оперативной работе, считал себя всегда на переднем крае. А не уйдет ли он с этого переднего края во «второй эшелон», став начальником райотдела, не превратится ли в кабинетного работника? Размышляя так, Виктор Иванович перебрал в памяти почти всех начальников, под руководством которых прошел свой большой чекистский путь. Нет, ни один из них не был кабинетным работником! Все они были деятельными людьми, неутомимыми в делах. И нередко, когда он, Лиходед, отработав свой трудный день, собирался домой, его непосредственный начальник, пожелав ему хорошего отдыха, сам все еще оставался на посту.

«Второго эшелона» в органах госбезопасности не было и нет. Есть и, очевидно, еще долго будет только передний край.

Коллектив райотдела небольшой, но мобильный. Его силы умножают советские люди.

— Они — наши верные помощники, — говорит Лиходед.

В райотдел частенько приходят люди, сообщают о настораживающих фактах, делятся своими мыслями, высказывают предположения и предложения, И почти с каждым Виктор Иванович беседует сам.

Зашел как-то пожилой мужчина. Взволнован.

— Извините, пожалуйста, — сказал, садясь на предложенный стул. — Но это очень серьезно. Случайно я узнал, что один юноша с хулиганскими наклонностями (ему восемнадцать лет) обзавелся обрезом, гранатой и самодельным пистолетом. Для чего они ему?

— Это мы выясним. Спасибо за сообщение! — поблагодарил посетителя Лиходед.

К выяснению подключили милицию. Любителя оружия призвали к порядку.

В другой раз на прием попросилась одна гражданка. У ее знакомых гостит иностранка, приехавшая, по ее словам, полюбоваться Львовом, его достопримечательностями. Но посещает только ювелирные магазины и квартиры лиц, подозреваемых в спекулятивных махинациях.

Иностранка заинтересовала Лиходеда, однако в то время, когда товарищи из райотдела хотели с нею встретиться, она уже отбыла из Львова. Но…

Иностранка была ошеломлена, когда дотошные таможенники извлекли из ее чемоданов двадцать три золотых кольца и другие драгоценности.

— Много таких фактов, — говорит Виктор Иванович. — У райотдела — сотни зорких, всевидящих глаз. Население активно помогает нам раскрывать и пресекать действия противника, обезвреживать его.

…Виктор Иванович взглянул на часы. Через двадцать минут — заседание постоянной комиссии социалистической законности, членом которой он является. В общественной работе Лиходед так же аккуратен и точен, как и в своей основной. Он — член райкома партии, депутат районного Совета депутатов трудящихся.

После заседания постоянной комиссии он еще вернется в свой кабинет. И еще долго будет сидеть за рабочим столом, подводя итог дня, анализируя дела и события, намечая, что надо сделать завтра.

Рабочий день чекиста такой же трудный и напряженный, как и у токаря, строителя, тракториста, ученого, как у каждого советского человека, радеющего о благе Родины.

ЕВГЕНИЙ КУРТЯК ОБРУБЛЕННЫЕ ЩУПАЛЬЦЫ

Его кабинет исключительно скромен. Строгая простота, ничего лишнего. Телефон. Два сейфа. Несколько стульев. И свободный чистый стол. Когда же на этот полированный стол ложится очередное дело — серая папка с бумагами, тогда приходит тишина. Тогда — раздумья, анализы, выводы. И только после этого — соответствующее решение.

Полированный стол. И телефоны на нем. Один из них внезапно зазвонил. Но не резко. Он приглушил свои телефоны. Он не любит, если вдруг какой-нибудь из них застает его врасплох, прерывает мысль. Уже пройдено столько дорог, и так много было на дорогах всяких ям и колдобин, что он успел научиться исключительному спокойствию и сосредоточенности.

И когда вдруг зазвонил телефон, он совершенно спокойно поднял трубку.

— Подполковник Игнатов? — спросил металлический голос на другом конце провода.

— Да, я вас слушаю, — спокойно ответил Михаил Никитович.

— Товарищ Игнатов, — сказал тот же металлический голос. — Немедленно приходите к кинотеатру имени Щорса. Я вас жду.

Михаил Никитович улыбнулся. И сразу же потушил улыбку, как десантник тушит свой парашут. Чей это голос? Очень знакомый. Ну, кто же это? Игнатов напряженно вспоминал. Досадно: такой знакомый голос, а вот чей — никак не может вспомнить. Вот купили, так купили…

Он взглянул в зеркало, поправил пестрый галстук и по-юношески сбежал по ступенькам вниз. До кинотеатра имени Щорса — рукой подать. Он был уже шагах в десяти, как вдруг… Он забыл обо всем:

— Саша!

— Миша! Товарищ Игнатов!

Стоял холодный, удивительно холодный май. Подняв воротники плащей и пальто, люди спешили на работу, а двое солидных мужчин обнялись так крепко, как обнимаются ветераны войны, когда встречаются в День Победы на Красной площади.

— Сколько ж это мы с тобой не видались, а, Саша?

— Да, наверное, лет десять, — подсчитал в уме Ярчук, и уголки его губ сразу же выгнулись в улыбку. — Ты очень занят? Может, пройдемся немного?

— К счастью, не очень. — На какое-то мгновение черные брови Игнатова сошлись на переносице. — А знаешь, давай-ка я тебя попотчую нашим львовским кофе. Да и поговорить там удобнее будет — людей сейчас немного.

— Ты думаешь, у нас в Закарпатье кофе хуже? — уголки губ Ярчука опять выгнулись в такой знакомой Михаилу Никитовичу еще с давних лет улыбке.

— Всякий край своими пирогами славится…

Они пошли по проспекту Шевченко. Оба моложавые, оба статные. Никто бы не поверил, что им уже по пятьдесят. И удивился бы, узнав, как много пережито, как часто их подстерегала смерть.

В «Ласточке» было безлюдно, только в дальнем углу ворковала влюбленная пара, совсем забыв о недопитых чашечках кофе. Игнатов был доволен, что в зале пусто и можно будет спокойно поговорить со старым другом.

— А кофе действительно вкусный, — похвалил Ярчук.

— Видишь, а ты не верил… Так какими же судьбами во Львове?

— Обычными, служебными.

— Какая-нибудь государственная тайна?

— Да все та же, дорогой Миша. Политическая диверсия, о которой ты знаешь не меньше меня. Задержали мы у границы одного туриста. Такой невинный симпатяга, воспитанный, корректный. Остановил свой «Фиат» у дороги возле кафе. С ним такая же симпатичная дама. Еще не проехал по нашей земле и пятидесяти километров, а уже все расхваливает — так ему, мол, здесь все нравится, он так рад, что представился случай побывать в Советском Союзе… А в багажнике у него антисоветские листовки…

Игнатов слушал спокойно, не проявляя никаких эмоций. Случай этот его не удивил — с политическими диверсиями он имел дело не раз, сам таких «туристов» разоблачал.

— Вот я и прибыл во Львов, чтобы кое-что выяснить и уточнить, — закончил свой рассказ Александр Ярчук. — У этого «туриста» здесь, кажется, знакомые имеются.

— И все сделал?

— Иначе мы с тобой не встретились бы.

Да, все рассказанное Ярчуком казалось обычным делом, но Михаил Никитович понимал, сколько понадобилось усилий, находчивости, умения, чтобы схватить врага с поличным.

— И что же он говорит, этот твой «турист»? Интересно, о чем они думают, такие вот деятели? Они до сих пор не уразумели, что все их потуги бесплодны, обречены на провал…

— Бешеная собака пытается укусить, пока не сдохнет…

— Бешеная собака… А помнишь, как было в послевоенные годы?

— Как не помнить! Особенно ту операцию, которую мы провели в Рава-Русском районе.

И в памяти Игнатова пронеслись картины того события, о котором вспомнил друг.

Шел 1949-й год. Родина залечивала раны, нанесенные войной. Трудящиеся западных областей Украины строили новую жизнь. Рабочие возводили новые заводы и фабрики, крестьяне объединялись в колхозы. А в лесах бродили банды — недобитки украинских буржуазных националистов. Очумевшие от ненависти ко всему советскому, они никак не могли смириться с тем, что трудовой народ бывшей Галиции навеки влился в дружную семью советских народов.

…За окнами мела метель. На станции перекликались поезда. Рава-Русская была окутана серой пеленой. Сквозь замерзшее окно Игнатов видел, как рабочие усердно грузят шпалы на открытые платформы. Молодцы! Он всегда радовался, когда люди старательно выполняли свои обязанности. Там, где старательность, — там честность, искренность. Он не хотел их ни в чем подозревать, но враг хитер — он тоже умеет показать старательность в работе. Неужели кто-то из них? Возможно. Далеко в лесу, зарывшись в «схрон», сидит банда «Лиса». Мог же он, руководитель бандбоевки, послать своего человека сюда, на станцию? Мог это сделать и еще один проводник, носящий псевдо «Дуб». Впрочем, если они не имеют своих людей на станции, то имеют в другом месте. Сами они не сумели бы выследить Азарова. Эх, какой чекист погиб! Они же способствовали убийству заведующего районо Волонтивца, конечно, они! И листовки — их работа.

А листовки появлялись то в самом центре Равы-Русской, то на околицах, то в ближайших селах — антисоветские листовки, призывающие саботировать мероприятия Советской власти, бороться против нее. Какая-то ловкая рука руководила их распространением, кто-то хорошо знал, где в тот или в иной момент находятся чекисты.

Надев полушубок и подняв воротник, Игнатов вышел на улицу. Он любил побродить в одиночестве — лучше думалось, легче сопоставлялись факты, глубже удавалось анализировать их. А анализировать было что.

На станции Рава-Русская он работал недавно и для более полной ориентации в обстановке старался изучить город и даже его историю. Узнал, что здесь никогда не затухала борьба против социального гнета. В Раве-Русской до освобождения активно действовали местные комитеты КПЗУ. Это под их руководством происходили первомайские демонстрации рабочих, стачки, это они призывали трудящихся к борьбе за воссоединение с Советской Украиной. А в годы фашистской оккупации все честные люди этого города вели героическую борьбу с поработителями, своими действиями приближая день победы над врагом. В первые два дня войны в Раве было уничтожено более двух тысяч вражеских солдат и офицеров.

Может быть, в отместку за это гитлеровцы создали здесь концлагерь для военнопленных. Двадцать тысяч человек держали в нем и почти всех их уничтожили. Мертвых тракторными прицепами возили в Волковицкий лес, живых людей бросали в ямы и засыпали известью…

Но террор не запугал жителей города. Они спасали и прятали военнопленных, они помогали партизанским соединениям Наумова и Сабурова, многие из них были членами «Народной гвардии имени Ивана Франко», действовавшей на территории района.

А как рьяно взялись они за восстановление разрушенного фашистами города! За короткое время отстроили железнодорожную станцию, переложили железнодорожную линию, пустили электростанцию, водокачку. Досрочно стал в строй шпалопропитный завод — одно из крупных предприятий города. Теперь его продукция идет в разные концы страны. Продукция идет, а…

— Здравствуйте, товарищ Игнатов, — прервал его мысли рабочий угольного склада Печеный.

— Здравствуйте, — остановился Михаил Никитович.

— Извиняюсь, но… досадно мне, что окна у вас позамерзали. Может, вам немного уголька подбросить? Нет-нет, не со склада. Мы премию углем заработали…

— Да что вы? — смутился Игнатов.

— Это просто в подарок, — тянул свое Печеный.

— Спасибо, мы уж согреемся тем, что есть. Нет-нет, спасибо.

— Жаль, — Печеный обиженно сжал губы, а уши у него были красные-красные, как свекла.

Игнатов опять предался своим мыслям. События и факты говорили о том, что город твердо идет по пути советского строительства. А что есть в нем и враги, так это не удивительно — недобитки еще остались. И рано или поздно, но придет им конец.

Когда Михаил Никитович возвратился, его сразу же вызвал к себе начальник оперпункта капитан Сергеев.

— Вот еще одна, — Алексей Захарович протянул Игнатову листовку. — Только что получили. Из Ростова.

Листовка была на четырех страницах, написана на русском языке и отпечатана в типографии. Игнатов не стал читать — полмесяца назад они получили точно такую же из Адлера. Чья-то вражеская рука вкладывает их между шпалами в те эшелоны, которые отправляются из Равы-Русской во все концы страны.

— Да-а, далеко они протягивают свои щупальцы, — сказал Игнатов. — Они что — рассчитывают на какую-то поддержку?

— Ищут сообщников, чтобы с их помощью собирать разведывательные данные и передавать за границу, а также чтобы вредить на каждом шагу. Диверсанты есть диверсанты. — Капитан Сергеев долго молча курил. — Конечно, эти листовки можно было вложить на любой станции, через которую следует эшелон. Но они рассчитывают на логику наивных: если, мол, на русском языке, значит, Рава-Русская исключается.

«Мне бы его опыт», — подумал Игнатов. Да, пока что опыта у него не густо. Ему ведь только двадцать три. Правда, брал пример с отца. Никита Васильевич Игнатов был участником гражданской войны, громил Колчака, был ранен, потом вернулся в родную Тулу, работал на заводе. Во время коллективизации находился среди тех, кого партия направила в село, возглавлял колхоз, в войну эвакуировал его в глубь страны. В сорок втором пошел на фронт, защищал Сталинград.

На всю жизнь запомнил Михаил Никитович проводы отца на фронт. Обнимая сына, отец говорил:

— Ты теперь старший в семье, береги маму и братьев. И никогда, сынок, не отступай перед трудностями. Будь правдивым и честным, не останавливайся на полдороге. Тот, кто останавливается на полпути, обречен на неудачу.

А через год пришла похоронная. Михаил тогда уже учился в техникуме. Мечтал водить железнодорожные составы, но судьба распорядилась иначе. Райком комсомола направил комсомольца-активиста в спецшколу, и через несколько месяцев Мишка Игнатов стал чекистом. Стал… Смех! Безусый чекист! Полон энергии и ни капли опыта. Правда, было большое желание работать на новом поприще. Желание это подогревал и Верин отец, старый чекист.

— Извини, — прервал воспоминания Михаила Никитовича подполковник Ярчук, отодвигая остывшую чашку кофе. — А как твоя Вера Антоновна? Видишь, о главном забыл спросить…

— У нас теперь одни юбилеи, — как-то по-семейному улыбнулся Игнатов. — Недавно мое пятидесятилетие отпраздновали, а на пороге тридцатилетие нашей с Верой супружеской жизни. Вера уже внука воспитывает… Часто вспоминает, как приходилось детей растить — в постоянной тревоге, что могут остаться сиротами. Помнишь, как мы тогда на хуторе Загорном?..

Но перед событиями на хуторе Загорном было еще вот что: пряча листовку в сейф, капитан Сергеев сказал:

— Михаил Никитович, поговорите еще раз с комсомольцами, пусть они пристальнее — но осторожно! — смотрят, как грузят шпалы.

А через два дня капитан Сергеев озадачил его сообщением:

— А ваш Печеный исчез.

— Как?!

— А так. Почувствовал, что за ним следят, и, наверное, нервы не выдержали. Кажется, мы отыскали ниточку…

— Но ведь он не грузил шпал…

— Это ничего не значит. В конце концов, вы сами когда-то говорила, что подозреваете его.

— Да, говорил… Но…

— Считайте, что у вас неплохая интуиция. Еще немного выдержки, логики, анализа. Не вешайте нос, далеко он не уйдет. Главное — я уверен, что листовки исходят отсюда.

Резкий звонок прервал их разговор. Алексей Захарович поднял трубку. «Как же я упустил Печеного? — мучился Игнатов. — Вот будет наука!»

— Звонил старший оперуполномоченный Магеровского райотдела Костерин, — положив трубку, сказал Сергеев. — На хутор Заторный зачастили бандиты, готовится операция. Примете участие.

— Есть.

Бандитов на хуторе Загорном не удалось взять живыми. Зато при них нашли неоценимый документ — отчет какого-то «Червинка» о проделанной работе.

— Какая удача, что они не успели уничтожить этот отчет, — радовался капитан Сергеев. — Какая удача!

Он крепко обнял Игнатова. Вот она, ниточка! Нет, они не ошиблись, — листовки в шпалы вкладывали здесь, в Раве-Русской. Об этом докладывал своему проводнику «Червинко». Аккуратно карандашом, пункт за пунктом, было написано, в какие города Советского Союза шла антисоветская литература.

— Немедленно выясните, кто такой этот «Червинко».

— Товарный кассир, товарищ капитан, — тут же ответил Игнатов.

— Смотрите не вспугните, — предупредил Сергеев. — Сейчас надо узнать, каким образом у бандитов оказалась пишущая машинка и…

— …а шрифты, возможно, из районной типографии… — опередил капитана Игнатов.

— Ну, это надо проверить. Только не горячиться, а то погубим дело, — он прошелся по комнате. — А теперь подумаем, как организовать этому «Червинку» командировку, ну… скажем, в Киев.

«Червинко» не доехал до Киева. Его арестовали на станции Подзамче во Львове. При нем была антисоветская литература. А еще через день в кабинет капитана Сергеева вошел взволнованный Игнатов:

— Товарищ капитан, еще одна ниточка! Пишущую машинку передала бандитам… — он назвал фамилию. — Установлено, что во время немецко-фашистской оккупации она работала машинисткой в потребсоюзе, вместе с немцами уехала в Германию, а после войны возвратилась, вошла в доверие. Завербовала ее в организацию жена «Червинка».

— Жену «Червинка» пока что не трогать! — сказал капитан Сергеев. — Что еще знаете?

— Брат этой машинистки Андрей добровольно пошел в дивизию СС «Галичина», воевал под Бродами. Когда дивизию разгромили — бежал, его видели здесь. Есть подозрения, что скрывается дома… — Игнатов умолк, явно чего-то не договаривая.

— Почему вы замолчали? — почувствовал это Сергей.

— В этой истории… как вам сказать… За брата их, Володю, обидно. Он был бойцом Красной Армии, освобождал от фашистов Раву-Русскую. Погиб здесь, товарищ капитан… А они видите как опорочили его имя…

…Она шла на работу, как всегда, за несколько минут до начала, она была пунктуальна, аккуратна. Она была спокойна и уравновешена, а в это время в дверь ее дома постучали…

Ее мать долго не открывала. Игнатов не торопил. Зачем? Пусть ведет себя старуха так, как и положено матери, дочь которой работает в государственном учреждении. Даже интересно, как она будет вести себя.

— Прошу, — скрипнула дверь.

— Здравствуйте, мамаша, — добродушно сказал Саша Ярчук. — Не ждали таких ранних гостей?

— Садитесь, пожалуйста. Ой, а на столе не убрано, — она собрала в охапку какие-то вещи и бросила на кровать.

— А мы пришли выразить вам свое соболезнование по поводу гибели Володи… — не сводил глаз со старухи Ярчук.

— Погиб он, погиб на фронте…

Внимательный взгляд Игнатова упал на школьную ручку с еще не высохшими чернилами.

— А это вы не другому ли сыну письмо писали? — Игнатов взял ручку и протянул старухе. Та побелела как стена. Михаил Никитович сурово, но не повышая голоса, спросил: — Где Андрей?

— Какой Андрей? Боже мой… — начала было старуха.

— А это кто писал? — из кучи тряпья, брошенного старухой на кровать, Игнатов вынул тетрадку и прочел: «Список работников Рава-Русского отдела НКВД». Так кто писал?

— Клянусь богом, что…

Игнатов взглянул на коврик посреди комнаты. Под ним подвал или нет? Вспомнил, как выпустил из рук главаря банды «Дуба». Тогда чекисты обыскали весь дом, только одно место не проверили: на кровати-диване лежал в перине ребенок, а под ним… «Дуб».

— Значит, нет его здесь?

— Богом…

Но Игнатов не ждал ответа, ногой отбросил коврик. Так и есть, отверстие в подпол. Оттуда вытащили не только Андрея, а и все то, что было так важно для чекистов, — вытащили данные о населенных пунктах, характеристики на руководителей района, списки председателей и секретарей сельсоветов, планы Равы-Русской, Магерова, Нестерова, антисоветскую литературу.

…Уютная «Ласточка» уже становилась шумной — начинался обеденный перерыв. Игнатов глотнул холодного кофе, а Ярчук задумчиво молвил:

— Да, мы тогда неплохо провели операцию…

— Несмотря на молодость, — засмеялся Михаил Никитович.

Ярчук взглянул на часы.

— Мне пора, Миша, — и встал. — Передавай привет Вере. В следующий раз обязательно зайду. А сейчас, прости, спешу на самолет.

Они пожали друг другу руку. И разошлись — каждый на свой пост.

Михаил Никитович — ныне начальник райотдела КГБ — шел медленно, погруженный в раздумья. Он сознавал, что ему выпала высокая миссия — беречь покой советских людей. Этому он посвятил свою жизнь.

БОРИС АНТОНЕНКО СЛЕДОВАТЕЛЬ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ

Рвались бомбы, горели вагоны, рушились дома, падали убитые… Фашистская авиация бомбила станцию Лиски. Шестнадцатилетний сын железнодорожника Борис Малыхин, отставший от эвакуировавшихся родителей и попавший под бомбежку, стоял, не зная что делать.

— Ложись! Убьют! — крикнул кто-то.

Он упал, но было поздно: его контузило.

Долго лежал в больнице, потом его увезли в глубь страны, в Саратовскую область. Поправившись, окончил курсы, стал работать, все время мечтая попасть на фронт.

Наконец в 1943 году его направили в стрелково-минометное училище. А с марта 1945 года он уже воевал. В первых же боях показал себя стойким, храбрым офицером. За освобождение Праги был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Окончилась война. После демобилизации долго раздумывал, куда ехать, чем заняться. В Радехове на Львовщине работал Дядя. Поехал к нему, взялся за учебу. Окончил юридическую школу во Львове. Получил назначение в прокуратуру. Стал следователем.

…Раскрываю пожелтевшее от времени личное дело Бориса Емельяновича. Читаю первую характеристику: «С 1 января 1949 года Б. Е. Малыхин работает следователем прокуратуры Бобркского района. Инициативен, дисциплинирован, к работе относится добросовестно, заметно совершенствуется в профессиональном отношении — в методике расследования дел. Объективен».

Разумеется, разные были дела, но первое запомнилось на всю жизнь. Встретился он тогда с бандитом, у которого на счету несколько убийств. Страшен, жесток был этот человек. А сидя перед ним, следователем, прикидывался казанской сиротой. Много пришлось тогда поработать, но преступник был уличен. В личном деле молодого следователя появилась первая благодарность.

В 1958 году Борис Емельянович перешел на работу в органы государственной безопасности.

Сейчас уже позади и юридический факультет университета, и много лет напряженной работы. И дети уже выросли.

Когда мы разговорились о работе следователя, Борис Емельянович сказал:

— Хотя она и неспокойная, сложная, но — интересная! Всегда надо быстро ориентироваться, в любой обстановке находить правильное решение, выход из создавшегося положения… И при этом строго соблюдать законы. У преступника, врага — одна цель и много путей к достижению ее, множество методов, способов. Нам же, чекистам, приходится проверять тысячи версий, чтобы напасть на верный след. И надо все делать быстро, ибо враг действует, вредя государству, народу. Следователь работает не один, он получает большую информацию. И его задача — правильно разобраться в этом обилии информации, чтобы найти, изобличить преступника…

Слушая Малыхина, я радовался за него. Радовался, что паренек из рабочей семьи стал опытным следователем-чекистом, продолжателем традиций чекистов-дзержинцев старших поколений.

В архивах хранится немало дел, в расследовании которых непосредственно участвовал Борис Емельянович.

Передо мной дело, о котором несколько лет назад сообщала пресса. Первый том. Фотография молодого человека. Смотрит со снимка с каким-то нервным напряжением, взгляд передает душевное смятение, растерянность. Внизу подпись: Ярослав Добош во время досмотра вещей на границе.

— В разоблачении этого шпиона и эмиссара Заграничных частей организации украинских националистов не только моя заслуга, — говорит Б. Е. Малыхин. — Здесь действовала группа чекистов. Должен вам сказать, что Добош хорошо был вышколен иезуитами и националистами за рубежом, но мы его разоблачили. При этом никакого ущемления его прав или унижения человеческого достоинства допущено не было. Я работал строго в рамках, предусмотренных законом. Что же касается тактических приемов, то здесь я, исходя из поставленной передо мной задачи, действовал по заранее намеченному плану. Встречался с ним, как с обыкновенным обвиняемым…

Да, из года в год к нам все больше и больше приезжает туристов. Советские люди гостеприимны. Мы с открытой душой делимся с гостями своими достижениями, успехами, признаем наши недостатки. Показываем самые красивые места и уголки страны. Короче говоря, относимся к туристам с большим уважением, доброжелательностью.

Но только к друзьям, честным людям. Тех же, которые едут к нам, чтобы собрать разведывательные данные, навредить, мы разоблачаем и будем разоблачать. И поступать с ними в соответствии с нашими законами.

Ярослав Добош, родившийся за границей (его отец в свое время бежал из нашей страны), ехал на Украину как турист. Но, воспитанный в духе ненависти к Советской стране, был настроен предвзято. Руководители 34 ОУН решили использовать его в качестве своего эмиссара.

Вот как об этом говорил сам Добош на пресс-конференции в Киеве 2 июня 1974 года:

«Я, Ярослав Добош, подданный Бельгии, родился в 1947 году в Западной Германии. Перед своим приездом в Советский Союз проживал в Бельгии, в селе Маосмехелен, Корган ст. 11, и учился на третьем курсе факультета социологии Лювенского католического университета.

В 1965 году я закончил «Папскую малую украинскую семинарию имени святого Иосафата», а в 1967 году — факультет философии «Университета Урбаниана»… Во время учебы в упомянутых мною учебных заведениях я воспитывался в духе ненависти к коммунистам и коммунистической идеологии. Возвратившись в 1967 году в Бельгию, я снова попал в националистическую среду, и это стало причиной того, что я вступил в организацию Союз украинской молодежи (СУМ). Эта организация состоит из молодежи, которая проживает на Западе и националистически настроена. Ее цель — борьба против Советского Союза…»

Далее он рассказывал:

«Зная меня как одного из активных членов, а также деятелей Союза украинской молодежи и о моем враждебном отношении к коммунистической идеологии, коммунизму, Емельян Коваль (один из активных членов провода ОУН. — Б. А.) в ноябре 1971 года предложил мне выполнить задание ЗЧ ОУН здесь, на Украине, на что я дал согласие».

Добош получил задание встретиться в Киеве и Львове с некоторыми гражданами нашей республики, которые занимаются антисоветской деятельностью. Он также должен был проинформировать их о том, какую деятельность против Советского Союза осуществляют антисоветские центры за границей. «На выполнение этого задания, — заявил Добош, — мне было ассигновано Ковалем 25 тысяч бельгийских франков и сто пятьдесят американских долларов».

На той же пресс-конференции он говорил:

«Я понимаю, что совершил тяжкое преступление против Советского государства. Сознавая это, я во время следствия откровенно рассказал о своей враждебной деятельности на Украине. Я надеюсь, что органы Советской власти примут по моему делу гуманное решение, принимая во внимание мою молодость и чистосердечное признание».

Разумеется, Добош не сразу начал рассказывать о полученном задании, о связях и встречах и многом другом. Его неоднократно допрашивал старший следователь Б. Е. Малыхин. А вести допрос умело — большое искусство. Если говорить о конкретном случае, то Борису Емельяновичу предстояло подобрать ключ к душе этого человека, и он подобрал его. И постепенно Добош раскрылся, стал рассказывать о своих преступных делах. Сначала медленно, сглаживая острые углы, затем более откровенно, а в итоге — полностью.

Конечно, достигнуто это было не сразу. Проделана сложная и длительная работа. Ведь перед следователем сидел молодой человек, никогда не бывавший на Советской Украине, не имевший представления о нашей действительности, воспитанный ярыми врагами советского строя. Годами ему вдалбливали ненависть к этому строю, нашему народу. И вот он оказался в кабинете советского следователя — враждебно настроенный, настороженный, возмущенный, напичканный жуткими рассказами о чекистах и ненавидящий их. Перед ним же сидел человек, хорошо понимающий его положение и спокойно ведущий беседу-допрос.

И после целого ряда встреч Добош понял: все, что говорили ему о чекистах, — блеф, сплошная выдумка. Они — люди, всегда находящиеся на передовой линии защиты Советского государства, советского народа, беззаветно преданы ему и непримиримы к его врагам. Возможно, поняв это, Добош заговорил.

Так советский следователь-чекист в моральном поединке победил воспитанника иезуитов, одного из редакторов бульварно-националистического листка в Бельгии.

Были приняты во внимание раскаяние и заверения бельгийского подданного Ярослава Добоша, что в дальнейшем он не будет заниматься антисоветской деятельностью. На основании его просьбы, в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР, он был освобожден от уголовной ответственности и выдворен за пределы Советского Союза.

Появление в нашей стране Добоша еще раз напоминает нам, советским людям, что в мире идет ожесточенная идеологическая борьба и нельзя быть беспечным, забывать о существовании в капиталистических странах всякого рода союзов, обществ и т. д., и т. п., представители которых под видом туристов нет-нет да и появляются у нас и пытаются причинить нам вред.

…В конце шестидесятых годов в управление Комитета госбезопасности по Львовской области поступило заявление. Автор его писал о злодеяниях украинских буржуазных националистов в годы фашистской оккупации в селе Староград и соседних селах Сокальского района, назвал фамилии убийц. Для проверки фактов, изложенных в заявлении, было назначено дополнительное расследование. Так возникло дело Маложенского Василия Ивановича, которое было поручено следственной группе под руководством капитана Б. Е. Малыхина.

Что же совершил Маложенский? Почему в ходе дополнительного следствия вдруг всплыла эта фамилия?

Обратимся к событиям недалекого прошлого.

…Июнь 1941 года. С кровопролитными боями отступали части Красной Армии на восток. У реки Буг вот уже несколько дней идут ожесточенные бои. На левом берегу, приготовив «мазепинку» с тризубцем, ожидал прихода немецко-фашистских захватчиков Василий Маложенский. На столе в комнате был расстелен рушник, а на нем — только что выпеченный белый каравай. Рядом закуска, водка… Хлебом-солью готовился он с кучкой приспешников встретить оккупантов. Заранее подготовил речь, а для арки, где до последнего времени висело красное полотнище, — транспарант на желтом материале с надписью: «Ласкаво просимо, панове, на Україну».

Маложенский встретил фашистов у арки. Немецкий обер-лейтенант принял хлеб-соль, а сопровождавший его фоторепортер щелкнул фотоаппаратом, чтобы потом в фашистской газете появился снимок: «Встреча немецкой армии населением в украинских селах».

Однако обер-лейтенант был недоволен:

— Какой же это народ? Семь человек взрослых, остальные дети.

На следующее утро Маложенский уже прислуживал оккупантам. Вскоре появился в селе представитель ОУН, и Маложенский был назначен «станичным».

— Я им теперь покажу! — говорил своим приближенным. — Они еще увидят, на что я способен.

Под «ними» Маложенский подразумевал односельчан, которые были активистами при Советской власти.

Как известно, гитлеровцы использовали украинских буржуазных националистов, своих прямых пособников, на различных должностях, в различных оккупационных органах. А когда стало туго, побуждали националистов создавать вооруженные отряды и соединения для борьбы с Красной Армией. Так была создана пресловутая дивизия СС «Галичина», провоевавшая очень недолго и разгромленная частями Советской Армии под Бродами. Остатки ее разбитых подразделений потом бродили по странам Европы, отступая вместе с гитлеровскими войсками. Среди них был и Василий Маложенский.

Вот с кем встретился теперь, ведя следствие, чекист Борис Малыхин.

…Перед ним сидел уже состарившийся человек — на вид ему было за шестьдесят. Но держался он уверенно, и следователь понимал, что придется долго и упорно добиваться главного — разоблачения. Ибо человек этот битый, опытный, побывавший во многих странах и не раз вербовавшийся империалистическими разведками. Более того, побывал и в тюрьмах, о чем стало известно уже в ходе следствия.

Маложенский прекрасно знал, что чекисты не будут вести допросы недозволенными методами, хорошо выучил процессуальное право, в том числе свои права и обязанности как обвиняемого. Кроме того, он не допускал мысли, что следователю станут известны его похождения за последних двадцать четыре года, прожитых за границей и в разных областях СССР. А главное — он дрожал за свою жизнь и готовился отчаянно защищаться.

Итак, начался поединок между следователем и опасным государственным преступником. Малыхину предстояло изобличить Маложенского, доказать его вину.

Борис Емельянович понимал, что для ведения следствия по разоблачению активных представителей украинского буржуазного национализма нужно хорошо знать их тактику, мировоззрение, грызню между ними за власть и влияние. Надо иметь в виду и то, что они часто меняют свою организационную структуру, названия всякого рода союзов, обществ и т. д.

Следователь-чекист должен был также хорошо знать кровавые злодеяния оуновцев на западноукраинских землях в годы войны и после нее, потому что ему приходилось встречаться со свидетелями, очевидцами трагических событий, происходивших в то время.

Тогда перед Б. Е. Малыхиным прошло много свидетелей, видевших расправу оуновских бандитов над советскими людьми. На сельском кладбище в Старгороде похоронено много жертв националистов.

Немало честных тружеников пало от рук станичного ОУН Маложенского, который вместе с подручными совершал террористические акты по уничтожению неугодных оуновцам людей. Все это отражено в протоколах допросов Маложенского, которые вел Малыхин.

…У крестьянина Петра Бащука была дочь Стефания. Оуновцы предложили ей сотрудничать с ними. Отец воспротивился. Через два дня дружки Маложенского зашли к нему вечером, вывели из хаты, а через несколько минут жена услышала выстрел. Труп Бащука бросили в реку.

…В тишине весенней ночи слышался отдаленный грохот — это шли в наступление советские войска. Засуетились гитлеровцы и их лакеи. Оуновские головорезы затеяли очередную «акцию».

На околице села появились люди с автоматами и винтовками. Послышались удары в двери прикладами, выстрелы, автоматные очереди. К дому крестьянина Якова Лавренюка подошла группа бандитов во главе с Маложенским.

— Запрягай лошадей, поедешь с нами, — приказал он.

Много лет спустя Лавренюк вспоминал: «Мы приехали во двор Косюка Мирона, мой сосед и Маложенский сказали, чтобы я держал лошадей, так как на подводу будут класть трупы семьи Косюков. Через несколько минут стали выносить трупы и класть на подводу. Убиты были Косюк Мирон, его жена Мария, дочь одиннадцати лет, двое сыновей еще моложе и сын их родственника Федыны».

Очевидцы рассказывали: в ту ночь оуновцы выводили из хат всех подряд — детей, стариков, женщин, — и стреляли в них. Если не хотели выходить во двор, расстреливали прямо в домах. Убили тогда около двадцати человек.

Когда оккупанты и их прислужники были изгнаны с украинской земли, Маложенский очутился в составе немецкого карательного легиона «Айнзац-31». Побывал в Польше, Югославии, Италии, снова в Польше. Возле одного из польских сел каратели были обстреляны, а гитлеровский сотрудник СД убит. В ответ на это легионеры сожгли село. В 1945 году в Югославии легион участвовал в боях с партизанами. Летом того же года Маложенский очутился в Германии, в американской зоне оккупации.

Позже оуновцам понадобился человек, который переправлял бы их людей через границу в СССР. Таким человеком становится Маложенский. А спустя некоторое время он сам появляется на территории СССР. Разумеется, прячется под чужими фамилиями, часто меняет место жительства. Наконец, в 1966 году появляется в одном из лесхозов Львовщины. Здесь его и арестовали.

Шаг за шагом следователь устанавливал все эти факты. Маложенский не смог их опровергнуть.

Потом был суд, строгий, но справедливый.

По приказу губернатора дистрикта Галиция Вехтера в ноябре 1941 года во Львове в конце Яновской улицы был создан концентрационный лагерь, который фашисты назвали лагерем принудительных работ. А народ назвал его лагерем смерти. Территория эта была огорожена кирпичной стеной, усыпанной кусками битого стекла, обнесена колючей проволокой. Внутри лагерь делился на три части. В двух, как правило, содержались люди, которых фашисты потом уничтожали.

Весной 1942 года, после окончания специальной школы, в Яновский лагерь прибыла группа вахманов — бывших военнослужащих Красной Армии, изменивших воинскому долгу и предавших Родину. В числе их был Сергей Приходько, Николай Станков, Александр Миночкин, Георгий Панкратов, Алексей Жуков, Сергей Лагутин и другие. Сдавшись в плен, они добровольно пошли в услужение фашистам, убивали советских людей.

Чрезвычайная комиссия, а потом следствие по делу вахманов Яновского лагеря, которое вел старший следователь Б. Е. Малыхин вместе с другими чекистами, установили, что в лагере было уничтожено около двухсот тысяч человек, из них почти восемь тысяч детей. Особенно зверствовали комендант лагеря оберштурмфюрер Густав Вильгауз, его заместитель оберштурмбанфюрер Рокита и другие руководители лагеря, изощрявшиеся в издевательствах над узниками, придумывавшие различные методы уничтожения их, лично убившие многие сотни людей.

Читая показания очевидцев, опрошенных сразу после освобождения Львова от немецко-фашистских захватчиков, даже сейчас, спустя тридцать лет, не можешь оставаться спокойным. Они рассказывали, что комендант Вильгауз часто направлял свою машину, которой сам управлял, в колонну узников, шедших на работу или с работы, и давил людей, а затем заставлял заключенных переносить машину на чистую дорогу. На массовые расстрелы приводил свою жену и дочь, как на развлекательное зрелище. Часто, стоя на балконе, Вильгауз стрелял из пистолета в узников, а фрау Вильгауз разряжала автомат в толпу несчастных людей. Заместитель коменданта Корита ежедневно перед завтраком расстреливал пятьдесят-шестьдесят человек. И только после этого садился завтракать. Людей расстреливали под звуки «Танго смерти». Детей убивали, тренируясь на них, как на мишенях. Так вели себя фашисты. И вахманы Приходько, Миночкин, Панкратов, Жуков, Лагутин, Станков помогали им, зарабатывали их благосклонность и доверие.

Вот выдержки из показаний.

Миночкин: «В марте 1942 года принял присягу на верность Гитлеру, мне было присвоено звание вахмана немецких войск СС. Сначала охранял еврейское гетто в Любене, а в мае 1943 года был переведен во Львов, в Яновский лагерь, для охраны заключенных. В лагере гитлеровцы ежедневно расстреливали по 50–70 человек. Мы, вахманы, гнали этих людей к оврагу, били прикладами и, если кто убегал, расстреливали. Возле рва люди раздевались, и их заставляли прыгать в ров, а затем расстреливали. Расстрел продолжался с утра до 15–16 часов. Принимали участие в расстрелах Приходько, Жуков. В конце 1943 года фашисты ликвидировали Яновский лагерь, а нас направили в Бухенвальд, где я охранял и конвоировал узников… В конце войны, переодевшись в гражданское, сдался американским войскам, но американцы передали нас Советской Армии…»

Станков: «В начале 1943 года в Яновском лагере была проведена акция по массовому расстрелу. Мы, вахманы, гнали обреченных ко рву, они плакали, кричали, прощались друг с другом, знали, что их ведут на смерть. Мы прикладами их били и гнали к ямам, а там расстреливали, в том числе и я».

Аналогичные показания давали на следствии и в суде остальные подсудимые.

Все обвиняемые привлекались раньше к уголовной ответственности, некоторые их них уже отбыли сроки наказания. Но тогда им удалось скрыть свое страшное прошлое, свое участие в массовых расстрелах людей, и за эти преступления они ранее не были наказаны.

Вот почему велика заслуга многих чекистов, в том числе Б. Е. Малыхина и начальника следственного отдела В. Клименко, которые в шестидесятых годах, возвратившись к делу о массовом уничтожении людей в Яновском лагере в годы фашистской оккупации, сумели собрать достаточный и доказательный материал о конкретной вине Приходько, Миночкина, Станкова, Панкратова, Лагутина, Жукова.

Но, разумеется, не одни только долгие допросы заставили их признавать свои злодеяния. Было множество запросов, поиски очевидцев, свидетелей, изучение обширнейших архивных материалов, сопоставление этих материалов со многими другими данными.

— Это была большая и длительная работа, — говорил Борис Емельянович. — Ведь передо мной были обвиняемые, уже прошедшие выучку у фашистов, ранее судимые. К тому же жизнь научила их многому, поэтому они и начали признаваться только тогда, когда изобличались документами или очевидцами.

Идут годы. Все больше седины появляется на висках старшего следователя по особо важным делам подполковника Б. Е. Малыхина, но он, как и прежде, полон сил и энергии. Свой опыт передает молодым чекистам. В тридцатую годовщину Победы советского народа в Великой Отечественной войне Б. Е. Малыхин был награжден орденом Красной Звезды. Эту награду он заслужил огромным трудом, ведя борьбу с теми, кто посягает на покой и безопасность нашей Родины.

НИКОЛАЙ ТОРОПОВСКИЙ ОГНЕННАЯ БАЛЛАДА

— Товарищи, вам поручается ответственное задание, — сказал начальник Боринского райотдела госбезопасности. — В селе Рыково находится главарь банды «Роман», Его нужно захватить живым. Выполнение задания возложено на оперативную группу в составе младших лейтенантов Зуева, Ващука, «ястребков» Емельяна Деньковича и Владимира Сенькива. Возглавляет группу старший лейтенант Уланов.

…Было тихо. В темном небе угасали бледные утренние звезды. В окружении серебристых горных вершин лежало село, На рассвете чекисты окружили хату «Романа». Операция началась.

— Выходите, вы окружены! — крикнул Уланов. Напряженная тишина. Командир подал знак. Сергей Зуев, сжимая автомат, подполз к самому крыльцу и резко открыл дверь. Вошли в хату. Никого. В печи что-то кипело в казанках, пахло жареным мясом и картофелем.

— Денькович, взгляни-ка, что там на чердаке. А ты, Сергей, осмотри подворье, — приказал Уланов.

Зуев вышел во двор, и тут же утреннюю тишину раскололи автоматные очереди. Сергей вскочил в сени.

— Товарищ старший лейтенант, с гор спускаются бандиты! — вдруг подал голос с чердака Денькович.

Чекисты бросились к окну.

— Я, Сенькив и Ващук отходим к лесу, — сказал Уланов, — вы — следом за нами. Силы слишком уж неравные, но попробуем дать бой! А там соединимся и пробьемся.

Автоматы чекистов заговорили очередями. Отстреливаясь на ходу, Уланов, Ващук и Сенькив пробирались на окраину села, за которой метрах в двухстах начинался лес. Пули заставили их приникнуть к земле. Больше не было слышно автоматов Зуева и Деньковича. В село входила банда. «Зуев, милый Зуев, что же ты молчишь? Ну!!!»

Все. Теперь дорога отрезана. Вокруг гремели выстрелы. «Ти-у, ти-у!»

Уланов сказал, тяжело дыша:

— Ващук… мы тебя прикроем… а ты — двигай к лесу. Доберись к нашим, скажи… А мы вместе с Сеньковым обоснуемся вон в том сарае.

— Есть, — ответил Ващук и побежал по заснеженному полю.

«Как же там Зуев с Деньковичем?» — думал Уланов. А в то время Сергей Зуев и Емельян Денькович были уже окружены бандитами.

— Коммунисты, сдавайтесь, будем из вас ремни драть! — вопил кто-то из соседнего двора.

Сергей и Емельян сознавали сложность своего положения, но решили бороться до конца. Зуев уже был ранен в предплечье. Денькович — в шею.

— Емельян, давай свой автомат, — тихо сказал Сергей, — я останусь один. А ты постарайся добраться к нашим. Быстрее!

Денькович спустился с чердака, а Зуев сдерживал натиск бандитов, которые приближались к хате. Когда Емельян исчез из поля зрения, Сергей перестал стрелять.

Бандиты тоже прекратили стрельбу.

Но вот в сенях заскрипела приставная лестница, и Сергей услыхал сопение бандитов, поднимавшихся на чердак. Первым лез главарь.

Чекист тяжело поднял руку и выстрелил. Тот упал, сбил с ног напарника, который лез за ним.

Внизу дико заревели:

— Сдавайся, эмгебист! Ты в западне!

Младший лейтенант Зуев приподнялся. Лицо его было залито кровью. Он крикнул:

— Запомните, гады, чекисты не сдаются!

Сергей левой рукой вытер лоб. «Прости, мама!» — и выстрелил себе в висок.

«Все, — подумал Уланов, когда стрельба в селе прекратилась. — Я остался один». На поле возле леса лежал мертвый Ващук. Перед сараем в луже крови застыл Сенькив, а немного поодаль лежали девять убитых бандитов.

Вдруг зыбкую тишину разорвал взрыв гранаты — и соломенная крыша сарая вспыхнула ярким пламенем. На Уланова падали пылающие факелы соломы. Дым разъедал глаза, горло, но чекист продолжал вести огонь. Он видел, как после каждой автоматной очереди, выпущенной им, падала на землю фигура, и жалел, что скоро кончатся патроны.

Огромным факелом пылало деревянное строение, но оттуда гремели и гремели выстрелы. В одном месте крыша провалилась, и бандиты бросили туда гранату. На Уланове загорелась одежда.

Вдруг двери сарая упали от сильного удара изнутри, а на бандитов помчался живой пылающий факел, который прокладывал себе дорогу последней автоматной очередью.

— Хватайте его! Тушите огонь! Живым возьмем! — приказал бородатый бандит.

Уланова повалили на землю, начали сбивать пламя.

Окровавленный Денькович ввалился в комнату дежурного райотдела госбезопасности.

— Там… наши… гибнут… — едва вымолвил он.

В Рыково помчался чекистский отряд под командованием Александра Иванова.

Разделившись на две группы, бойцы всю ночь преследовали бандитов. Утром банда «Романа» была ликвидирована. Но Уланова так и не нашли. Через несколько дней взяли в плен бандеровского разведчика.

— Где держат Уланова?

— В районе Зубрицы… На горе Большая Шабела.

…На горе чекисты нашли четыре схрона, выбили оттуда бандитов, захватили важные документы. Но Уланов — как в воду канул.

— …Ну вот мы и встретились с тобой, Уланов, — сказал один из главарей бандеровцев «Бородач». — Видишь ли, вы не рассчитали: шли захватить «Романа», а попали в западню нашей боевки. А возглавляет ее «Довбня». Слыхал о таком? Ты храбрый, Уланов, стало быть, давай поговорим по-мужски, я буду спрашивать, а ты — отвечай. Договорились? Прежде всего нас интересуют методы работы госбезопасности, организационная структура, количество отделов, имена руководителей. И потом еще — кто вам помогает из местных жителей? Я слушаю… Ты молчишь? Но это ж несерьезно! Ты думаешь, мы напрасно спасали тебя?

Черный от ожогов чекист стиснул потрескавшиеся губы.

— Что ж, хочешь поиграть в молчанку — играй. Но предупреждаю: сейчас ты запоешь…

Уланова схватили и начали медленно загонять ему под ногти большие иглы. Лицо чекиста покрылось испариной, стало белым как мрамор. Он терял сознание. Откуда-то издалека до него доносился голос:

— Какие операции готовит против нас райотдел госбезопасности? Кто из крестьян помогает вам?

— Напрасно… стараетесь…

— Сделайте ему удавку, панове… — с улыбкой сказал «Бородач».

На шею Уланова набросили петлю и начали медленно закручивать палкой веревку. Комната поплыла перед глазами, утонула в кровавом тумане…

Уланов не скоро пришел в сознание. А когда собрался с силами, морщась от боли и отвращения, плюнул в физиономию «Бородача».

И снова — пытка.

Его подвешивали за руки к потолку, зажимали пальцы в дверях.

Ночью Уланов бредил. В фантастических видениях мелькали перед ним улицы Москвы, метрополитен, где он когда-то работал, потом все подернулось дымкой…

На следующий день «Бородач» приказал собрать руководителей боевок — он решил дать им пропагандистский урок.

— Ну хорошо, Уланов, — начал в их присутствии «Бородач». — Не хочешь выдавать своих секретов — не надо. Давай выясним, почему так резко расходятся наши взгляды. Мы, украинские патриоты, хотим, чтобы Украина была соборной и самостийной. И мы здесь боремся за эту идею. А ты? За что борешься ты, за что мучаешься? — «Бородач» сделал паузу. — Молчишь? Молчишь потому, что тебе нечего сказать! — он торжествующе оглядел своих сообщников.

Уланову было тяжело не то что говорить, ему трудно было даже думать. «Я должен… Иезуиты проклятые… Нужно говорить».

— Мы стремимся к одному, — брызгал слюной «Бородач», — освободить Украину!

— Стремитесь… сесть… на шею народу, — вдруг сказал Уланов, — Старая песня… А что им… вот этим обманутым людям, несет ваша идея? Будут работать на вас… кулаков, капиталистов. Плюньте, хлопцы, на этих кровопийц… Вам с ними… не по пути… Идите к нам!

— Заткнись! — крикнул «Бородач». — Смотрите на этого коммуниста, на этого фанатика! Их стрелять, жечь нужно!

— Вот и вся ваша философия — стрелять… жечь… Но далеко с ней вы не уедете…

Заграничный эмиссар «Бородач» переживал свою неудачу с «показательным пропагандистским уроком». Ущемленное самолюбие не давало ему покоя. Он выпил самогонки. Потом еще. Никак не мог избавиться от взгляда Уланова, исполненного ненависти и презрения. Захотелось жестоко отомстить чекисту, придумать для него изощреннейшие пытки.

Эмиссар злобно выругался. Ему не удалось ничего сделать с этим непонятным, непостижимым Улановым. Ведь перепробовали все. Если бы ему кто-то сказал, что человек продолжал молчать и после удавки, — не поверил бы.

«Бородач» опять налил в кружку самогонки, выпил, не закусывая. Хотелось забыть обо всем, но почему-то хмель не брал его. Во дворе слышались пьяные голоса его «хлопцев».

«Э-э-э, все они, паскуды, боятся за свою шкуру! Надеяться на них — напрасное дело. Где воинственное настроение, где результаты подпольной работы? Неужели людям ближе идеи этих коммунистов, нежели наши? Мужичье, быдло! Землю им отдали советы! И мои собственные морги тоже поделили! За них я готов горло перегрызть. И буду грызть, буду убивать, жечь!»

…Бандиты привели чекиста в лес. И вдруг Уланов сильно почувствовал зов жизни, Хотелось еще раз увидеть Клаву, детей, друзей. Пронзительно остро пахли сосны. «Земля моя! Я твоя песчинка… твой нерв… твоя кровь…»

Уланова распяли на большом дереве, обложили хворостом. Боялся ли он смерти? Нет, он старался не думать о ней. Он уже не чувствовал боли в размозженных руках. Перед мысленным его взором предстал светлый солнечный день Первого мая. Москва… Он на Красной площади… Вот она вдруг расцветает красными маками… А вот они с Клавой, взявшись за руки, идут по полю, и она смеется радостно и звонко…

Пламя пылало под ним сильно и ярко, оно поднималось все выше, лизало плечи, грудь, мускулистые руки. Но из пламени, ярче пламени, вдруг вспыхнули яростным огнем прекрасные человеческие глаза.

— Будьте прокляты, изверги! Да здравствует… коммунизм!

Прошли годы, давно канули в Лету «бородачи». Много раз прорастала земля хлебами, травами и цветами. Много раз приносили в дом радость натруженные руки хлебороба. И Федор Уланов, так просто и сильно любивший свою землю, сам стал ее частицей — стал зерном в пшеничном колоске, каплей росы на зеленых ветвях.

Со времени, когда широкий круг читателей впервые узнал о подвиге чекиста, минул не один год. И чем больше дней проходит с того момента, тем глубже и естественней входит в нашу жизнь Федор Уланов. Почтальоны уже привыкли приносить письма с разных концов страны на улицу, носящую его имя.

Скульпторы Петр и Минна Флит создали проект величественного памятника мужественному чекисту. В далеком горном селе Рыково, на месте, где был сожжен Уланов, пламенеет обелиск, — словно капля крови погибшего героя. У обелиска круглый год цветы, венки вечнозеленых карпатских смерек.

В музее горловского машиностроительного завода имени С. М. Кирова, на котором в юности Федор Уланов работал кузнецом, есть несколько стендов, рассказывающих о его жизни и героической гибели.

Несут в будущее бессмертное имя чекиста его сыновья Рудольф и Владимир, дочь Неля, пятеро внуков.

Идут по земле улановцы — пионеры дружины, носящей его имя.

Идет по земле Уланов! Живет среди нас Уланов!

СЕМЕН ДРАНОВ ДОРОГОЙ МУЖЕСТВА

Над Карпатскими горами витала осень. Ее дыхание ощущалось и в прохладном воздухе, и в терпком аромате соснового леса, так благодатно подействовавшем на уставших бойцов. Ведь от Цуманских лесов на Ровенщине до Карпат партизанский отряд «Победитель» прошел с ожесточенными боями. Преследуемые воинами Советской Армии и партизанами, в страхе и панике гитлеровцы покидали нашу землю. В слепой ярости они прибегали к любым методам, дабы затруднить продвижение советских войск на запад.

Отряд остановился на привал. Запылали костры, каждый занялся своим делом.

После обеда разведчика Николая Струтинского срочно вызвал командир отряда.

— Вы, товарищ Струтинский, завтра поедете в Москву.

Николай от такого неожиданного и радостного сообщения растерялся. Медведев улыбнулся, крепко пожал руку Струтинскому:

— Счастливой дороги и благополучного возвращения!

…По обеим сторонам железнодорожного пути, убегавшего на восток, чернели опустошенные селения. Леса и сады давно сбросили с себя листву и не могли уже укрыть от взора варварские разрушения, нанесенные войной.

Струтинский впервые в своей жизни ехал в Москву. В тылу врага он тайно слушал ее позывные, видел Москву в кино, восхищался мужеством москвичей. Какая она сейчас, в эти октябрьские дни 1944 года?

И вот наконец машина мчит его по широким проспектам и улицам. Сколько в них сурового величия! Сказочной показалась, Красная площадь с ее рубиновыми звездами, мавзолей Владимира Ильича Ленина — святыня, вобравшая в себя океан народной любви. Но вершиной радостного волнения стала минута, когда в большом зале Кремлевского дворца всесоюзный староста, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил. Иванович Калинин вручил ему высокую правительственную награду — орден Ленина.

Родина высоко оценила мужество и отвагу молодого разведчика Николая Струтинского, проявленные им в тылу врага в первые годы Великой Отечественной войны.

Что же совершил бесстрашный патриот?

В оккупированном фашистами городе Ровно улицы почти безлюдные, хмурые. На центральном перекрестке стоит группа фашистов. Мимо них на высокой скорости пронесся серый «адлер» с обер-лейтенантом и солдатом-шофером. Это были Николай Кузнецов, переодетый в форму немецкого офицера, и Николай Струтинский.

На одной из тихих улиц машина остановилась. Ровно в четырнадцать часов, как и предполагали разведчики, появился немецкий генерал в сопровождении чиновника. Фашисты направлялись к дому, увитому пышной зеленью, машина последовала за ними. И вдруг заглох мотор. Под угрозой оказалась вся операция. Что делать?

Вот открылась дверца, из машины вышел подтянутый, спокойный обер-лейтенант, а шофер принялся устранять неполадку. Драгоценное время истекало. Наконец мотор привычно заурчал. Струтинский включил скорость, и машина впритык подъехала к генералу, шедшему размашистыми шагами, Внезапное появление неизвестной машины вызвало у генерала бурю гнева. Лицо его побагровело, он сердито набросился на выскочившего из машины обер-лейтенанта.

— Что за фокусы? Что вам угодно?

Кузнецов мгновенно выхватил из кобуры вальтер, в упор расстрелял генерала и сопровождавшего его чиновника и, быстро сев в машину, скомандовал:

— Жми, Коля!

Машина на предельной скорости умчалась в объятия зеленого леса.

Двумя палачами стало меньше на поруганной земле.

…Их было четверо: Николай Иванович Кузнецов, Ян Каминский и Мечислав Стефанский — в форме немецких офицеров, а Николай Струтинский — в форме солдата рейха. Днем они подъехали на машине к особняку генералу фон Ильгена, командующего карательными войсками на Украине. На посту стоял часовой. Кузнецов спросил у него по-немецки:

— Дома ли генерал?

Часовой выпучил глаза на офицера и виновато ответил по-русски:

— Простите, не понимаю.

Часовой оказался из бывших военнопленных. Спасая свою шкуру, он переметнулся на службу к гитлеровцам. Вместе с ним тут и его земляк, который стал денщиком у генерала.

— Мы партизаны. Вы можете искупить свою вину перед Родиной, если поможете нам похитить генерала фон Ильгена. В противном случае, мы вас расстреляем на месте!

Долго убеждать перебежчиков не пришлось, они поклялись, что помогут партизанам и с ними вместе уйдут в лес.

К особняку подкатил роскошный «мерседес» черного цвета. Из него вышел широкоплечий генерал-майор фон Ильген. Он сделал жест рукой — и машина удалилась. В доме генерал неожиданно встретил рядового солдата и, возмущенный, раскричался:

— Как ты посмел появиться здесь?

В этот момент на пороге показался гауптман. Его появление в сопровождении двух офицеров еще больше возмутило Ильгена.

— А это что? Кто вас сюда впустил? — от негодования его лицо исказилось.

Взяв под козырек, Кузнецов спокойно и властно произнес:

— Вы, генерал, арестованы!

— Чей это приказ? — недоумевал немец, все еще не разобравшись, что происходит в его обители.

— Фюрера! — отчеканил Кузнецов.

На какой-то миг генерал растерялся, и этим замешательством немедленно воспользовались партизаны.

Струтинский сшиб генерала с ног, Кузнецов схватил его за руки, на помощь пришли Стефанский и Каминский, они связали Ильгену руки, заткнули рот кляпом. Захватив документы, Ильгена вывели на улицу. И тут произошло невероятное: резким движением генерал вырвал из петли руки, вытолкал изо рта кляп и истерически завопил:

— Помогите!

Положение партизан стало критическим. Но они не растерялись, вновь набросились на генерала. Фон Ильген жестоко сопротивлялся, сильно ударил ногой в живот Каминского, до кости прокусил руку Струтинскому. Его связали. Однако к месту происшествия прибежали три офицера, оказавшихся вблизи генеральского особняка.

— Что здесь происходит? — потребовали они объяснения у гауптмана.

Успев прикрыть мундиром лицо генерала, чтобы его не узнали подбежавшие офицеры, Кузнецов спокойно ответил:

— Я офицер СД. Мы задержали красного бандита, переодетого в форму немецкого генерала. Преступника сейчас доставим в гестапо. — И, чтобы придать своим словам большую правдоподобность, Кузнецов предъявил гестаповский жетон.

Офицеры осыпали проклятиями «красного преступника» и разошлись. Лучшего исхода и желать нельзя!

Связанного Ильгена втолкнули в «адлер». На переднем и заднем сидениях разместились Кузнецов, Стефанский, денщик и часовой. За неимением места Каминскому пришлось залезть в багажник. Перегруженную до отказа машину Струтинский на большой скорости повел к окраине города.

Боевые эпизоды… Их на счету Николая Струтинского немало. В многострадальном городе Ровно под руководством Кузнецова Струтинский и другие разведчики совершили ряд смелых актов народного возмездия над гитлеровскими палачами Даргелем, Функе, Гителем, Кнуттом., И сколько при этом проявлено самоотверженности, мужества и отваги!

В 1944 году Николая Владимировича направили на оперативную работу в только что сформированное транспортное отделение МГБ для борьбы против диверсантов на железнодорожном транспорте.

Гитлеровская разведка повсюду засылала своих агентов. Они вместе с бандеровцами пускали под откос поезда, взрывали, поджигали станции, склады, убивали партийных и советских работников, активистов.

Николай Струтинский, будучи начальником отделения, руководил борьбой с невидимым врагом. Опять начались бессонные ночи, бесконечные выезды на места происшествий. Он в своей трудной и опасной работе опирался на честных людей, активистов. Однажды от местного крестьянина он узнал, что небольшая банда скрывается в лесу и оттуда совершает варварские набеги на села, железнодорожные станции, расправляется с теми, кто активно выступал против оккупантов, помогал восстанавливать Советскую власть в освобожденном крае.

Оперативную группу возглавил Николай Струтинский. На рассвете чекисты окружили лесной участок, где, по словам крестьянина, находилась банда. Схрон был тщательно замаскирован, но его все же удалось обнаружить. Струтинский громко обратился к укрывшимся там бандитам:

— Сдавайтесь! Мы вам гарантируем жизнь!

В ответ раздались выстрелы. Прошипев в воздухе, разорвалась граната, другая…

— Приказываю в последний раз: сдавайтесь! — предупредил Струтинский.

И снова последовали выстрелы. Тогда чекисты метнули по схрону гранаты. Отстреливаясь, бандиты стали разбегаться. Несколько человек удалось взять живыми. У одного из них изъяли карту, на которой некоторые железнодорожные станции были обведены красными кружочками. Когда Струтинский спросил владельца карты, что означают эти кружочки, он неохотно открыл секрет:

— Нам приказали их взорвать.

— Кто приказал?

Тот низко опустил голову:

— Не знаю.

— Эх ты, вояка! За что же ты воюешь?

— Меня заставляют, — признался бандеровец. — Иначе, сказали, убьют.

Карта с кружочками и признание бандита пригодились Струтинскому. Враг был хитер, коварен, прибегал к различным уловкам. Нашептывая обывателям, что, мол, вот эта станция будет взорвана, диверсанты на самом деле готовили диверсию в другом месте. Таким образом они пытались отвлечь внимание чекистов, направить их по ложному пути. Но Струтинский разгадывал истинные замыслы врага.

Вот он, вопреки ожиданиям бандитов, скрытно сосредоточил силы не в том месте, где, по слухам, собирались взорвать станцию, а на важном железнодорожном узле. А чтобы настороженные вражеские агенты не разгадали его замысла, в район предполагаемого взрыва для видимости направили несколько оперативных работников. Военная хитрость, не раз применявшаяся Николаем Владимировичем в тылу врага, дала и на сей раз положительные результаты. Диверсия была вовремя предотвращена.

…На счету Николая Струтинского не одна рискованная операция по борьбе с коварным врагом. Не раз его подстерегала вражеская пуля, не раз ему угрожали расправой. Но не такой характер у него. Он смело шел навстречу опасностям, сознавая, что делает это во имя своего народа, Родины, которую он стал защищать в первый же год войны. Тогда, в 1941 году, не имея никакого опыта, он возглавил группу народных мстителей. В нее вошли его отец Владимир Степанович, мать Марфа Ильинична, братья — Георгий, Ростислав и Василий, несколько бежавших из плена бойцов. «Семейный» партизанский отряд наносил чувствительные удары по захватчикам и их приспешникам — украинским буржуазным националистам. И уже зрелым командиром Струтинский и его боевая группа вошли в состав партизанского отряда под командованием Д. Н. Медведева. О героической семье Струтинских тепло писал после войны Д. Н. Медведев в своей документальной повести «Сильные духом»: «Я много думал о семье Струтинских. Вот она, наша сила! Семья, от мала до велика поднявшаяся на борьбу с врагом! Такой народ невозможно победить».

В этих словах боевого командира не только дань мужеству, а и утверждение замечательных черт характера советского человека.

Прошли годы. Чертополохом заросли бандитские тропы. Поднялись из руин города и села. Расцвел и родной край Струтинских. Да и сам Николай Владимирович возмужал, обогатился профессиональным опытом. Почти все послевоенные годы он отдал трудной профессии чекиста. И в эти мирные дни, как и в годы войны, Струтинский всегда на боевом посту.

…Недавно я зашел к Николаю Владимировичу Струтинскому и застал его за разбором дневной почты. Ему пишут с разных уголков страны рабочие и школьники, студенты и колхозники, воины Советской Армии и ученые.

В каждом письме горячие слова благодарности за совершенные им подвиги в годы Великой Отечественной войны. Вот одно из таких писем. Пишут учащиеся профтехучилища города Куйбышева: «Дорогой Николай Владимирович! Память о Ваших подвигах достойна благоговейного преклонения и бережного хранения, а сила Вашего духа, выдержка, бесстрашие, героизм, любовь к людям заслуживают подражания.

Мы уже сегодня знаем: когда подрастем и выйдем на самостоятельный жизненный путь, нам предстоит принять от Вас эстафету и, если потребуется, так же самоотверженно отстаивать честь, свободу и независимость нашей Родины».

А вот письмо от комсомольцев из города Тюмени:

«…Наш народ стойко защищал Родину, проявляя подлинный героизм. В подвигах советских людей находят яркое отображение высокие моральные качества, воспитанные Коммунистической партией. Именно так защищали Родину Вы и наш земляк, легендарный советский разведчик, Герой Советского Союза Николай Иванович Кузнецов…»

Я беседую с Николаем Владимировичем, смотрю на его посеребрившиеся виски и подкравшиеся к глазам морщинки и думаю: как хорошо, что он унаследовал от чекистов-дзержинцев замечательные качества, присущие людям бесстрашной профессии.

Именно о них, героях невидимого фронта, Струтинский рассказал в своих документальных повестях. Но и сегодня не исчерпались его творческие замыслы. Его волнует необычная судьба ученого-коммуниста Николая Максимовича Остафова, проявившего бесстрашие в борьбе с врагом. А сколько еще не сказано о боевом друге, смелом соколе, разведчике Николае Ивановиче Кузнецове…

Пять лет он отдал поискам останков героя. Именно ему доверили возглавить поисковую группу, от которой ждали ответа: где, когда и при каких обстоятельствах погиб Герой Советского Союза Николай Иванович Кузнецов?

Прямо скажем, нелегкое задание. Ведь пятнадцать лет обстоятельства гибели разведчика оставались загадочными…

О годах настойчивых поисков Струтинский и теперь рассказывает с волнением. Ему и группе товарищей пришлось побывать во многих селах и на хуторах Волыни и Ровенщины, подолгу беседовать с местными жителями, следовать по пути Кузнецова в последние дни его боевой деятельности, изучить большое количество архивных документов гестапо, проявить выдержку, находчивость, чтобы достоверно установить обстоятельства гибели Кузнецова.

— Мне хочется, чтобы молодежь знала о нем больше, — говорит Николай Владимирович. — Какую короткую, но неповторимо яркую жизнь прожил этот советский богатырь! Мне приятно сознавать, что в тяжелые годы испытаний я был рядом с ним.

ЛЕОНИД ШАПА КОГДА БУШЕВАЛА ВЬЮГА…

Зима шла на убыль. Погода стояла мглистая, дождливая. В небольшой комнате райотдела былосыро и холодно. Александр Сергеевич Яковлев, начальник отдела областного управления МГБ, неторопливо перебирал лежащие на столе бумаги. Несколько дней тому назад выстрелом в окно убит заведующий отделом райкома партии. Убит во время выступления перед крестьянами.

Бандит, стрелявший в окно, при преследовании оказал отчаянное сопротивление и был тяжело ранен участковым милиционером. Не приходя в сознание, скончался по дороге в больницу, и старшему следователю так и не удалось установить, кто же стоял за спиной убийцы. Похоже, что в районе снова появилась банда «Клима».

Суровое и тяжелое то было время. Только недавно закончилась война, опалившая не только землю, но и души людей. По лесам и буеракам еще прятались недобитые бандеровские головорезы. Жестоким террором они хотели запугать людей, стать на пути всего нового, что входило в их жизнь. Особенно свирепствовала банда, возглавляемая надрайонным проводником под кличкой «Клим». Не было дня, чтобы в окрестных селах не пылали колхозные амбары, где хранилось общественное зерно, не совершались кровавые расправы над советскими активистами. Там, где появлялась банда, замирала жизнь. Люди старались не выходить на улицу, боялись смотреть друг другу в глаза.

Чекисты знали, что под кличкой «Клим» скрывается националист Евген Смук, в годы немецкой оккупации верой и правдой прислуживавший фашистам. Однако добраться к нему было не так просто. Сколько раз оперативная группа выходила на след банды! Казалось, кольцо вот-вот сомкнётся, но в самую последнюю минуту «Клим» ускользал, как уж… По его указке была зверски замучена отважная дочь украинского народа, депутат Верховного Совета УССР Мария Мацко, убиты десятки честных советских граждан.

Первая встреча с бандеровцами, вернее, с тем, что они сделали, запомнилась Александру Сергеевичу на всю жизнь.

Несколько суток бушевала пурга. Дороги перемело — ни пройти, ни проехать. Видно, сбились в ту ночь с пути и забрели на огонек возвращавшиеся из Германии на родину два демобилизованных солдата. Шли с открытой душой и сердцем. Им нечего бояться, потому что самое страшное — четыре года войны — осталось позади, Немногим выпало такое счастье, как этим двоим. И хотя их не раз и не два штопали и перештопывали в военных госпиталях да санбатах, они выжили!

Солдаты торопились домой. И если бы не злосчастная вьюга, вряд ли забрели бы на тот далекий хутор в горах. Случилось так, что в полночь туда же нагрянула банда «Клима». Сонным, не пришедшим в себя солдатам бандеровцы топором отрубили головы. Вывернули карманы, забрали документы. И все же у одного на гимнастерке каким-то чудом уцелели боевые медали «За отвагу», «За оборону Сталинграда» и «За взятие Берлина». Может, кто помешал или в спешке забыли снять их бандиты.

Нельзя было без боли смотреть на залитые кровью солдатские медали. Наверное, в тот день, когда Александр Сергеевич Яковлев приехал с оперативной группой на тот далекий хутор, и появилась у него на висках первая седина, а в сердце боль, которая с годами не проходит.

Знали чекисты и о том, что «Клим» поддерживает связь с бандеровским центром за границей и что со дня на день ждет оттуда эмиссаров.

Старший лейтенант Яковлев нисколько не сомневался, что убийство заведующего отделом райкома партии не обошлось без «Клима».

Ночь была на исходе, когда в кабинет следователя вошел дежурный по райотделу и положил на стол телефонограмму. В ней было всего несколько слов. «Вчера убит капитан Дидусь, его заместитель капитан Кривцов тяжело ранен. Немедленно выезжайте в Яворов».

Еще одно убийство. Решил тут же позвонить во Львов, в управление, уточнить обстановку. Там, кроме дежурного, никого не оказалось. Он слово в слово повторил то, что было написано в телефонограмме, и от себя добавил, что к утру Яковлеву приказано быть на месте.

Не дожидаясь, пока станет светать, вышел на улицу. Было три часа восемнадцать минут. В Яворов Александр Сергеевич приехал, когда уже рассвело. Здесь, на месте он попытался восстановить, что же случилось сутки тому назад.

То утро не предвещало никакой опасности. Кирилл Фомич Дидусь и Андрей Павлович Кривцов выехали в соседний Краковецкий район помочь опознать личность убитого бандеровца.

При въезде в село Наконечное-второе на тихой безлюдной улице их встретила бандеровская засада. Почти в упор, с близкого расстояния ударили автоматы. Дидусь был убит первой же очередью, Кривцов, отстреливаясь, успел вскочить в соседний двор и скрыться на чердаке сарая.

Один из бандитов вбежал за ним следом и стал стрелять в потолок. Капитан был дважды ранен — сначала в левое плечо, а затем в ногу. Теперь он не мог ни двигаться, ни прицельно стрелять.

— Сдавайся, совит! — кричали с улицы бандеровцы. Кривцов вынул гранату, выдернул зубами кольцо и швырнул ее на улицу.

— Получайте, гады!

Разъяренные крики и стоны свидетельствовали, что граната попала в цель. Однако через несколько минут бандиты снова появились у сарая.

— Несите огня, сейчас мы его подогреем!

Кривцов приготовил вторую гранату, перезарядил пистолет, решив на всякий случай приберечь для себя последний патрон. Тем временем бандиты подожгли сарай. Дым ел глаза, першило в горле.

Нетрудно предположить, чем бы закончился этот неравный поединок, не появись на дороге группа пограничников. Вспугнутая банда оставила Кривцова, выскочила на улицу и на санях умчалась в сторону урочища Хуки.

…Когда старший лейтенант Яковлев вместе с начальником райотдела майором Князевым и старшим оперуполномоченным Иваном Михайловичем Обманьшиным прибыли на место происшествия, село было блокировано бойцами оперативной группы.

— Что будем делать? — спросил у Яковлева Иван Михайлович Обманьшин.

— Думаю, что в первую очередь надо снять оцепление и отправить солдат на отдых.

— А как же бандиты?

— Здесь их давно нет и в помине.

Местные жители подтвердили, что «лисовики» покинули село и поехали в сторону урочища Хуки.

— Там и ищите их на хуторах…

Создали небольшие подвижные отряды и двинулись в путь. Во главе одного из них находились майор Князев, старший лейтенант Яковлев и оперуполномоченный Обманьшин.

Старший лейтенант Яковлев на оперативной работе не первый год. За его плечами была большая жизненная школа. Родился он в городе Тбилиси, там окончил индустриальный рабфак, работал на фабрике, вступил в комсомол. Неизменно участвовал в отрядах «легкой кавалерии», помогавшей органам милиции бороться со спекулянтами и жуликами. Однажды его вместе с группой молодых рабочих пригласили в ЦК комсомола республики. Там им вручили путевки для работы в органах ГПУ.

Он хорошо помнил свое первое задание. Было это в Батуми в тридцатые годы. Почти каждый месяц в порт заходило небольшое нефтеналивное судно под иностранным флагом. Чекисты заметили, что каждый раз с него сходил высокий смуглый мужчина. Сначала он заходил на базар и покупал кефаль, а затем поднимался по улице Шаумяна и входил в дом под номером 36, где на втором этаже жила одинокая молодая женщина. Через некоторое время мужчина возвращался на судно. Так повторялось часто.

Чекисты знали, что высокий смуглый мужчина, работавший на судне ресторатором, был матерым вражеским разведчиком. Чтобы задержать его, нужны были веские доводы, а их и недоставало.

В тот день, когда нефтеналивное судно бросило якорь в порту, Яковлев дежурил в паре с Дмитрием Одеговым. Всю дорогу от порта и до улицы Шаумяна они не спускали глаз с ресторатора. На этот раз в доме под номером 36 он пробыл меньше обычного. Когда вышел на улицу, Одегов двинулся за ним следом, а Яковлев решил задержаться у дома. Минут через десять рядом остановилась пролетка. Из нее соскочил мужчина и направился в тот самый подъезд, откуда только что вышел ресторатор. Яковлев бросился за ним следом. Он успел заметить, как незнакомец вынул из тайника какой-то увесистый сверток и положил в боковой карман пиджака.

— Руки! — резко скомандовал Яковлев, направляя на незнакомца пистолет.

Как позже выяснилось, в подъезде дома номер 36 был оборудован тайник для связи с резидентом. К одинокой женщине на втором этаже ресторатор поднимался, чтобы замести следы.

В 1934 году Александра Сергеевича командируют на Дальний Восток. Он закладывает фундамент города юности — Комсомольска-на-Амуре, прокладывает железнодорожную линию Известковая — Ургал. Навсегда запомнится ему суровая осень 1942 года, когда снимали в тайге рельсы, направляя их под Сталинград. Там решалась в те дни судьба Родины. И там нужнее была дорога, чтобы подвозить к фронту войска.

Он рвался в действующую армию, но ему отвечали: «Здесь тоже фронт».

Во Львов Александр Сергеевич приехал после войны и сразу же с головой окунулся в работу. Буквально на второй день его пригласил к себе начальник управления и предложил выехать в район.

— Работа у нас горячая, а людей, сами понимаете, не густо. С обстановкой познакомитесь на месте.

Так и прошли эти два года. Многое он узнал за это время. Увидел, сколько горя причиняли бандеровские выродки простым людям, как лилась невинная кровь…

Все это вспомнилось Яковлеву, пока он шел вместе с Обманьшиным и Князевым по изъеденной оттепелью, излизанной сырым ветром, перетертой в мелкое крошево снежной дороге. Над их головами шелестел легкий, словно крылья птицы, весенний ветер.

— Видно, хорошая нынче будет весна, — задумчиво обронил Обманьшин. — Скоро люди выйдут в поле.

Впереди сквозь жидкий березняк, за которым начинался лес, длинными полосами заиграли тени. Разбитую, искрошенную в месиво дорогу пересекала хорошо накатанная санная тропа. Чекисты свернули на нее и углубились в лес. Через некоторое время их догнал солдат со служебной собакой и ушел вперед. На небольшой поляне собака остановилась, навострив уши.

— Что с ней? — поинтересовался у собаковода Яковлев.

— Может, белку увидела на дереве.

Солдат был еще совсем молодой, неопытный и не знал, что служебная собака никогда не обратит внимания на белку.

Старший лейтенант приказал ему следовать дальше по дороге.

— А мы здесь подождем.

Князев и Обманьшин, вскинув автоматы, стали за деревьями. Впереди лежала ровная заснеженная равнина. На ней, словно игрушечные, торчали несколько молодых елок.

— Что-то не нравятся мне они, — сказал Обманьшин и, подойдя к одной из них вплотную, дернул за верхушку. Елка легко выдернулась, и под ней оказался люк.

Он не успел заскочить за дерево, как люк приоткрылся и оттуда полетели гранаты.

— Вот тебе и елки-палки! — прижимаясь к земле, вскрикнул Яковлев.

После взрыва гранат несколько минут стояла тишина, затем люк открылся, и оттуда показался человек, одетый в немецкую форму. Князев успел дать короткую очередь из автомата, люк тут же захлопнулся, и бандит остался один перед чекистами. Из кармана заношенных, землистого цвета брюк выглядывала ручка немецкого парабеллума.

— Руки вверх! — скомандовал Яковлев.

— Я сейчас, я сейчас, — пятясь с поднятыми руками в сторону кустарника, бормотал бандит. Он явно тянул время, чего-то выжидая.

Майор Князев первым увидел, как на другой стороне поляны поднялся еще один люк и оттуда показался ствол автомата. Бандеровец тут же, словно хищный зверь, бросился в кустарник. И тотчас одновременно ударили два автомата: один — майора Князева по люку, другой — Обманьшина по пытавшемуся скрыться бандиту. Когда выстрелы затихли, чекисты сначала услышали шорох, затем увидели, как мелькнули за деревьями какие-то тени. Неужели бандиты? Однако тревога оказалась напрасной. Это, услышав взрывы гранат и автоматные очереди, бежали на выручку бойцы из опергруппы.

Через несколько минут бандитское логово было окружено со всех сторон.

— Сдавайтесь! — предложил оставшимся в схроне бандеровцам майор Князев.

Оттуда ни звука.

— Сдавайтесь, иначе…

В ответ послышалась дикая ругань.

— Предупреждаем последний раз. И снова ругань.

…Через двадцать минут бойцы спустились в схрон и вытащили оттуда три трупа. Один бандеровец оказался живым. Он смотрел мутными глазами на чекистов, словно не соображал, что вокруг происходит. Лицо землистое, давно не мытое.

— Чья боевка? — спросил его Яковлев.

Бандит бормотал что-то невнятное. Только на третий день, когда понял, что сопротивляться бессмысленно, заговорил:

— Я «Орлик». Если хотите, покажу крыивки, где прячется «Зир». Пусть они все зальются кровью, не только я один…

На рассвете 5 марта 1947 года неподалеку от хутора Брошки Краковецкого района оперативная группа окружила в лесу схрон, где пряталась банда «Зира». Однако взять живым никого не удалось. В темном сумрачном подземелье нашли свой бесславный конец проклятые народом бандеровские выродки.

В схроне чекисты обнаружили ротатор для печатания листовок, склад с оружием и медикаментами, националистическую литературу, мешок муки, сахар, бочку топленого сала, большие суммы денег. Здесь же были обнаружены документы и личные вещи капитана Дидуся Кирилла Фомича.

И хотя отныне не существовало больше банды «Зира», операцию нельзя было считать оконченной до тех пор, пока на свободе находился «Клим». Где, в каком схроне он отсиживался в эти дни?

Пришлось снова вызывать на допрос «Орлика», еще и еще раз задавать один и тот же вопрос:

— Где «Клим»?

— Не знаю…

Чувствовалось, что Орлик что-то недоговаривает.

Все это время, пока шло следствие, старший лейтенант Яковлев не решался открыть «Орлику» правду, что на второй день после того, как он был задержан чекистами, бандеровцы уничтожили всю его семью. Теперь он сказал об этом.

— Неправда! — «Орлик» вскочил словно ужаленный и заскрипел зубами. — Неправда! — и тут же опустился на стул, закрыв глаза. Разве он сам по приказу «Зира» не расстреливал семьи тех, кто приходил с повинной?

— Хорошо, я покажу, где прячется «Клим», будь он трижды проклят богом и людьми, — выдавил с болью «Орлик». — Только скажите правду.

— Мне больше нечего добавить, — ответил ему Яковлев.

Несколько дней тому назад неподалеку от хутора Высевки старший лейтенант Яковлев встретил парнишку, назвавшегося Федором Вишней. Он не стал прятаться, а смело шагнул навстречу старшему лейтенанту.

— Ты откуда, брат, такой шустрый?

— Из леса.

— И что там делал?

Парнишка наклонился к уху старшего лейтенанта и, хотя поблизости никого не было, начал рассказывать, что неподалеку в кустах лежат книжки, которые ему дали «лисовики», чтобы он прочитал их односельчанам.

— А ты знаешь, где их схрон?

— Нет. Туда они никого не пускают, говорят, «Клим» не велит.

— Молодец ты, Федор! Беги домой и запомни: о нашем разговоре никому ни слова.

— Не беспокойтесь, товарищ старший лейтенант, я все понимаю.

Парнишка, конечно, мог ошибиться. Но «Орлик» тоже назвал хутор Высевки. Все сходилось. Необходимо было до мельчайших подробностей разработать план операции.

Из управления сообщили, что, по их данным, к «Климу» в ближайшие дни из-за границы ожидаются «высокие гости».

— Постарайтесь взять всех вместе.

В ночь с первого на второе апреля 1948 года, когда бандиты ждали курьеров из-за границы, чекисты залегли на склоне оврага, окаймленного неширокой полосой кустарника. Отсюда хорошо было видно дорогу на село Бунов, по которой, по всей вероятности, и пойдут бандиты. Где-то здесь, в этом районе их должен был встретить «Клим».

Глухая непроглядная темень опускалась на землю. Луйа давно погасла, только звезды все еще блестели сквозь облака.

Руководство операцией командование возложило на старшего лейтенанта Яковлева. Вместе с ним все эти дни находился и Иван Михайлович Обманьшин. Оба понимали, что с ликвидацией «Клима» банда перестанет существовать, разбежится на второй же день. Только страх и жестокий террор удерживали их. «Клим» умел держать в страхе как никто другой. За малейшее подозрение — петля. Сколько бессмысленных жертв!

Последняя его акция была не менее жестокой. Бандиты удавили шнурком Федора Вишню. Видно, кто-то дознался о том разговоре на лесной опушке или парень чем-то себя выдал. Жаль было Федора, ведь человек только-только начинал жить…

В цепи рядом со старшим лейтенантом Яковлевым лежали с одной стороны сержант Чубенко, с другой — Иван Михайлович. Лежали молча. Вдруг старший лейтенант услышал еле уловимый шорох. Шорох повторился, затем послышались чавкающие шаги.

— Слышишь? — толкнул его в плечо Обманьшин. — Это они…

Тяжелые неторопливые шаги становились все ближе и ближе. Можно было определить — шло трое. Яковлев осторожно дотронулся до плеча сержанта Чубенко, и в ту же секунду застоявшуюся предутреннюю тишину разрезали две ослепительно-белые ракеты. На некоторое время вокруг стало светло как днем.

— Стой! Руки вверх!

Тот, что шел впереди и нес на плечах тяжелый сверток, тут же бросился на землю, второй метнулся в сторону Графского леса, третий кинулся в кустарник.

— Огонь! — скомандовал Яковлев и выпустил длинную очередь по тому, что бежал к Графскому лесу.

Когда сержант Чубенко выпустил новую серию осветительных ракет, все три бандита лежали на талом, почерневшем от весеннего ветра снегу.

Неторопливо приближался рассвет. Над дальними лесами еще лежала мгла ночи, а здесь уже сквозил зеленый свет медленно рождавшегося утра. Среди тех, кто неподвижно лежал на снегу, был и «Клим».

Когда старший лейтенант Яковлев доложил об этом в управление, там переспросили:

— Вы твердо убеждены?

— Да, это «Клим».

Он ни с кем не мог его спутать: широкие скулы, светлые волосы, плоские, слегка приплюснутые ракушки ушей. Местные жители также опознали бывшего учителя гимназии Евгена Смука. Вторым оказался референт краевого провода Владимир Купанец — он же «Прут», «Ингул», «П-21». Третий — рядовой бандеровец из охраны «Клима».

В ту же ночь пограничники задержали и обезвредили группу бандитов, которые пытались перейти государственную границу. Среди них были эмиссары закордонного провода, шедшие на связь с «Климом».

…После зимней стужи всегда наступает оттепель. Пришла она и на прикарпатскую землю. Повеяло теплом, распустились березы и клены, ослепительное солнце звало людей к земле, к жизни. Группами и в одиночку выходили из лесов обманутые бандеровскими главарями крестьяне, истосковавшиеся по родному крову. Шли, низко опустив головы…

МИХАИЛ ВЕРВИНСКИЙ БЕЛАЯ КРИНИЦА

Легкий туман окутывал предгорные холмы, долины, и высокие хребты Карпат в сизой предвечерней мгле казались таинственными великанами. После захода солнца надвинулись тучи и стал моросить мелкий дождик. Анатолий, погруженный в раздумье, шагал безлюдной улицей. Остановился у своего дома. Открыл дверь, вошел в комнату. Столик, две кровати. Одна его, другая — Виктора.

Виктор… Добрый товарищ, верный друг… Но он больше не войдет в комнату, не улыбнется. Не скажет: «Давай, Толя, закурим». Не возьмет больше в руки палитру. А рисовал красиво. Вот написанные им картины. Широкая река, на высоком берегу утопающее в садах село. И подпись: «Днепр». Это его родные места. На другой картине изображен очаровавший его карпатский пейзаж: горный ручей, а кругом зеленые буки, ели… Третью так и не дорисовал. Сделал лишь эскизы — горка с родником, миловидная девушка в гуцульской одежде, а внизу скорописью: «Белая Криница».

Анатолий смотрит на опустевшую кровать, на незаконченную картину…

Тысяча девятьсот сорок восьмой год. Три года, как кончилась война, а друг его погиб от вражеской пули.

Ранней весной молодые чекисты лейтенанты Анатолий Лобанов и Виктор Черноусов приехали в прикарпатский город Станислав (ныне Ивано-Франковск). Разыскали областное управление Комитета госбезопасности, куда были направлены для дальнейшего прохождения службы.

— Работники нам очень нужны, — сказал начальник управления, пожав руку коренастому, широкоплечему лейтенанту Лобанову, а затем худощавому черноволосому лейтенанту Черноусову. Он долго по-отечески напутствовал новичков, после чего они направились к месту назначения. Поездом — до Коломыи, там сделали пересадку и очутились в Печенежине — местечке, раскинувшемся в предгорье Карпат.

Возглавлявший печенежеский райотдел майор — человек средних лет с орденскими планками на гимнастерке — встретил новичков радушно. Расспросил обо всем, познакомил с новыми обязанностями.

— Люди тут кругом хорошие, работящие, — рассказывал майор. — Крестьяне благодарны Советской власти за то, что избавила от кабалы помещиков и кулаков, за то, что получили земельные наделы. В колхозы объединяются… Только бандеровцы делу вредят. Нападают, грабят, запугивают население. Партийных, советских активистов, да и просто честных людей зверски убивают.

Майор рассказал, как свирепствует еще не пойманный бандит Стефарук, именовавший себя «Пидковой». Заместителя председателя сельсовета села Слобода Ивана Татарчука «Пидкова» и его подручные схватили среди белого дня и увезли в лес. Целую неделю мучили и сожгли на костре. Заведующую сельпо Прасковью Жолоб бандиты из шайки Стефарука забрали ночью, оторвав от двух малых детей. Женщине отрезали уши, груди, вырвали волосы… «Пидкова» все это делал своими руками.

— Бандит по кличке «Смилый» в одну ночь двух активистов убил. А его подручный «Горох» обходится без выстрелов — душит свои жертвы веревкой-«удавкой». Бандитов кучка, а беды людям причиняют много. Кругом леса, в них и прячутся бандеровцы, а по ночам выползают, как голодные волки. Надо обезвредить врагов. Работа это нелегкая. И смелость, и настойчивость, и хитрость нужны. Да смотреть всегда надо в оба… А еще скажу вам, друзья, что в действиях чекиста связь с людьми — главный его козырь.

Анатолий и Виктор слушали напутствия майора, как солдаты командирский приказ перед боем. Да, для молодых чекистов начинался трудный боевой экзамен.

— Доверяете — приступим к делу, — с готовностью заявили лейтенанты.

— Займитесь для начала «Смилым» и «Горохом», — сказал майор, глядя на Лобанова. — Они орудуют вот здесь, — указал он на карте точку близ Печенежина, где было написано: Слобода. — А Черноусое будет работать в селе по соседству.

Так начались трудовые будни молодых чекистов. Жили Анатолий и Виктор вместе.

— До свидания, Виктор!

— Удачи тебе, Анатолий! — расставались друзья, направляясь по разным маршрутам.

Весна. Теплынь. Темно-зелеными островками покрыты взгорья. Там массивы хвойных — пихты, ели. А где дубовые и грабовые рощи — там светлые, салатные пятна. На полянах тянутся вверх буйные травы и пестрят красные, голубые цветы. Благоухает черемуха…

Идет Анатолий и вглядывается в домики села Слободы. Одни из них выглядят нарядно, другие приземистые, убогие. «Связь с людьми — главный козырь в работе чекиста», — вспоминались слова майора. Анатолий заходит в одну из хат, в которой живет член правления только что созданного колхоза.

— Добрый день! — здоровается с хозяевами дома.

— День добрый!

— Как поживаете?

— Ничего. Хлеб есть, жить можно.

Поговорили еще о том, о сем. Попрощался лейтенант — ив другую хату. И снова разговор дружеский, житейский.

А под вечер, когда Анатолий разговаривал с хозяевами домика, стоящего на окраине села, вдруг из окна увидел торопливо идущего в лес мужчину. Спросил:

— Кто это?

— То старый Ровенчук пошел в лес хвороста насобирать.

— И не боится идти в лес, на ночь глядя? Ведь там бандиты — «Горох», «Смилый»… Или, может, он с ними заодно?

— Нет, он честный человек. А «Гороха» вместе со «Смилым» люди видели в том конце села, что под лесом. Говорят, они туда часто приходят…

На следующий день Лобанов со своими бойцами скрытно пробрался на холм между лесом и окраинными домиками Слободы. Три бойца залегли в кустарнике, откуда был хороший обзор. Невдалеке на склоне горки с молодым ельником расположилась вторая тройка и Лобанов.

В конце дня бойцы, находившиеся на склоне горки, заметили в лощине двух человек, двигавшихся к лесу. Лобанов вскинул бинокль. Неизвестные — с автоматами. Вот к ним присоединились еще четверо вооруженных людей.

По сигналу Лобанова бойцы, находившиеся на холме, стали отрезать бандитам отход к лесу. Поднялась стрельба. Из-за горки, где занимал позицию Лобанов, появился Виктор с двумя бойцами.

— Вблизи проходили, слышим — стрельба. Поспешили на помощь, — объяснил Черноусое.

— Спасибо! — обрадовался Лобанов. — Мы тут кое-кого вспугнули. Отрезаем им отход в лес. Заходи вон оттуда! — указал Анатолий на пологий склон горы.

Тем временем пальба усилилась. Бандиты, отстреливаясь, перебежками, ползком пробирались в сторону леса. Но на их пути трое бойцов. Здесь и Анатолий. Он видит, что один из бандитов упал. «Ползти хочет или ранен?» — подумал Лобанов. Определить пока трудно. Но вот к нему наклонился другой — ясно: перевязывает рану. Пытается тащить раненого на плечах. Но пули все гуще ложатся вокруг них. Раненый брошен, а его дружок, согнувшись, удирает.

Лобанов побежал к раненому бандиту, которого караулил один из бойцов. Остановился в нескольких шагах. Увидел: лежит на траве, приподнявшись на локоть, здоровяк с красноватым заросшим лицом, маленькими припухшими, как видно, от солидной дозы спиртного, темными глазами. По всем приметам, это был «Смилый».

Оставив его под бхраной солдата, Лобанов побежал в сторону леса, где продолжалась перестрелка.

За «Горохом» погнался Виктор, Стрелял по бандиту, но так, чтобы взять живым.

«Горох» пробирался к лесу, отстреливался. Лобанов видел, как бандит упал, затем чуть прополз, приподнялся и снова упал. Тут же падает сраженный пулей Виктор…

— Витя! — кинулся к другу Лобанов. Но поздно…

И сейчас, войдя в пустую комнату, Анатолий почувствовал, как давящий ком подкатился к горлу. Ну, пусть бы это на войне, на фронте… А то ведь…

Война… Когда она началась, его, Анатолия, послали на курсы, он стал авиационным механиком. Летом сорок третьего попал в действующую армию. Назначили его в полевую авиаремонтную мастерскую (ПАРМ). Ремонтники со своим оборудованием передвигались вслед за наступавшими авиационными частями. Трудно было Анатолию вначале. Он присматривался к другим специалистам, перенимал их опыт. Потом работал самостоятельно. Включили его в бригаду по испытанию двигателей.

Все время гудут моторы на испытательных стендах. Не шесть, не семь, а двенадцать часов в сутки раздается такой гул. Выключены стенды, а звон стоит в ушах, болит голова. Так хочется уснуть, когда наступает ночь. Но где там! Ночью налетали вражеские самолеты. Ухали бомбы. Однажды, когда находились в районе Бреста, от бомбежки загорелось одно их помещений ПАРМА. Бойцы бросились тушить пожар. И он, Лобанов, задыхаясь в дыму, обжигая руки, длинным крюком растаскивал бревна, доски, чтобы не дать распространиться огню. «Это тоже передовая», — думал Анатолий. Его, фронтового авиационного механика, наградили тогда медалью «За боевые заслуги».

…Смотрит Анатолий на недорисованную картину, на кровать, к которой никогда не подойдет Виктор… Эх, жаль друга! И голова сама клонится на скрещенные на столе руки…

В Слободе Лобанов стал своим человеком. Его уважают, с ним советуются, ему доверяют. У него здесь много друзей. Вот и сегодня на улице к нему подошел светловолосый веснущатый парень.

— Привет, дружище!

— Привет, Василий! — ответил Анатолий.

Несколько дней назад они познакомились с этим парнем здесь, в селе. Василий — местный житель, был на фронте, командовал отделением. В боях был дважды ранен. Осколки вынули, но рубцы на теле остались.

— Толя, мне бы поговорить с тобой надо, но не здесь. Разговор серьезный, не для улицы. Давай где-нибудь вечером встретимся, — предложил Василий.

Вечером Василий действительно сообщил важную новость:

— Знаю, где ходят «Марко» и «Орел», которых «гусями» у нас называют. За селом из-под горы вытекает родник — Белая Криница. Вот туда по субботам, обычно на рассвете приходят эти два «гуся» на «водопой» — на встречу.

— Проведешь?

— Конечно.

На следующий день Анатолий и Василий встретились снова. Лейтенант набросил на плечи Васе плащ-палатку. Пошли за село. Анатолий запомнил, где бугор, где лощина, где голое поле, где кустарник, роща.

— Вон там тропа, а у подножия горки бьет родник, — показывал Вася. — Это и есть Белая Криница.

«Белая Криница… Не с этой ли горки Виктор писал свою картину? — подумал Анатолий. — Может, у этой Белой Криницы увидел ту девушку-гуцулку, которую рисовал?»

У села Василий снял свою маскировочную накидку.

— До встречи.

В канун субботы Лобанов устроил засаду близ Белой Криницы. Бойцы сидели в кустарнике всю ночь, но бандиты не пришли.

В условленном месте встретились Анатолий с Василием.

— «Гусей» не было, — сообщил лейтенант.

— Сменили место «водопоя», — пожал плечами Василий. — Ничего, все равно найдем. Вон там в хатке, что у трех осокоров, живет молодая женщина, она у них связная. Там явка.

Вскоре Анатолий наведался туда. Женщина с малым ребенком. Запуганная. Проклинает тот час, когда приняла у себя бандитов. Не знает, как избавиться от них.

— Когда приходят? — спросил Лобанов.

— Ночью, в любое время…

Вечером лейтенант опять повел свою опергруппу в засаду. Расположились в трех местах на подступах к домику связной. Ночью на дороге, которая вела с поля, залаяли собаки. Посланный Лобановым разведчик был обстрелян. Лейтенат дал команду открыть огонь по бандитам. Чекисты целились в те места, где видели вспышки выстрелов. После перестрелки Лобанов и его бойцы осмотрели поле, кустарники. Обнаружили тяжелораненого. Одежда в крови, все тело дрожит, как в лихорадке.

— Доигрался? — спросил лейтенант, подойдя поближе.

— Меня послали проверить, нет ли засады…

— Кто послал?

— «Марко» и «Орел». Завтра они будут… — и он указал новое место явки бандитов.

Там, в заброшенном сарае недалеко от Белой Криницы, и задержали их чекисты.

Каждый день у Лобанова полно забот. Занятия в райотделе, оформление документов, боевые операции. А к ним надо готовиться.

Майор уже считал Лобанова опытным чекистом. Но иногда напоминал, что за лейтенантом должок—«Пидкова».

Как-то утром, выйдя из дому, Лобанов увидел у порога свернутый тетрадный листок. Развернул, читает: «Пан Лобанов! До встречи. Привет от Пидковы». Лейтенант вздохнул: «Охотится за мной пан Стефарук. Посмотрим, какой будет встреча».

Слобода… Сколько раз по этим улицам ходил Анатолий! И снова он здесь. В домике с островерхой крышей хозяин — пожилой мужчина с бурыми пушистыми усами — приглашает в горницу. Хозяйка подает яблоки.

— Угощайтесь, свои, уродили добре.

А Лобанов завел разговор с хозяином об урожае.

— Вот вы, дядя Ваня, за плугом все ходите, свою полоску обрабатываете. А ведь в колхозе трактора есть. Стальные кони! Не надо им ни овса, ни хлыста.

— Да поля, считай, у меня нет. Оно за Белой Криницей, в горах, но там такое творится…

— А что же там?

— Те, что по лесам бродят, на моем поле вырыли схрон. Зимуют там. Люди видели и мне рассказывали, так я туда и не показываюсь. Страшно.

Разыскать поле дяди Вани было нетрудно. Миновав Белую Криницу, Лобанов с группой бойцов, которых он называл следопытами, по заснеженной лощине вышли на пологий холм. На холмах чернели проталины. Таким пятнистым было и поле дяди Вани. По нему и разошлись солдаты в разные стороны. Опустив голову, бегала по полю поджарая собака Джек. Лобанов часто брал Джека на боевые задания.

На обнаженной земле с жухлой травой виднелись, следы колес, но тут же исчезали под снежными пластами. Встречались отпечатки сапог, притрушенные порошей. Следопыты ходили, присматривались. Вдруг один из бойцов окликнул лейтенанта.

— На ровном месте появился холмик, — указал боец на бугорок, выросший буквально на глазах.

— «Зимовщики» открыли отдушину, — объяснил лейтенант. — Тут схрон. Надо искать вход.

Джек покрутился вокруг отдушины, принюхался и повел к кустам. Здесь был обнаружен тщательно замаскированный люк схрона. С помощью щупа приподняли крышку люка.

Джек ринулся в схрон. Там раздались выстрелы и собачий жалобный визг.

— Стефарук! Я — Лобанов! Пришел на встречу. Сдавайся!

Ответа не последовало. Бросили в схрон гранаты. Оттуда донеслись глухие взрывы, и снова все затихло.

— Раскопать! — приказал Лобанов.

Никого, кроме убитого Джека, в схроне не оказалось.

— Вот как! Неужели обвел вокруг пальца «Пидкова»? — недоуменно покрутил головой лейтенант.

— От схрона ведет подземный ход! — доложили следопыты.

Приближался вечер, надвигалась темнота.

— Оцепить поле. Собрать хворост и жечь костры, — последовало приказание Лобанова. — Чтобы вокруг на триста метров было светло, как днем!

Вскоре поле было залито светом костров. Бойцы собирали и подбрасывали в огонь новые порции хвороста.

— Смотреть в оба! — требовал от всех лейтенант.

Один из бойцов, неся охапку хвороста, зацепился ногой за какой-то притрушенный снегом предмет. Присмотрелся, позвал лейтенанта.

— Не иначе, как люк нового схрона! — определили следопыты.

Загадка исчезновения Стефарука раскрылась. Перебравшись подземным ходом в другой схрон, бандиты намеревались удрать. Но свет костров не дал им этого сделать.

— Передайте Лобанову: я — «Пидкова»! — донеслось из вновь обнаруженного схрона…

…Новый трудовой день для Анатолия Лобанова начался в Печенежине.

— Значит, встреча с «Пидковой» состоялась? — намекнул на подброшенную записку начальник райотдела, беседуя с Лобановым.

— Состоялась. Хитро ведь придумал: два схрона с подземным ходом сообщения!

— Помогает тебе фронтовая закалка, Анатолий, Молодец. Хвалю за настойчивость и храбрость.

…Несколько лет Анатолий Лобанов работал оперуполномоченным в Печенежинском районе. Первые годы его работы были годами самых трудных испытаний. И он выдержал их с честью. К его фронтовым наградам прибавилась еще одна медаль «За боевые заслуги» и орден Красной Звезды.

— С тех пор и остался я в этом краю гор и долин, — говорит Анатолий Владимирович. — Приворожили Карпаты. Здесь женился, выросли дети…

Ныне подполковник Лобанов возглавляет один из отделов областного управления КГБ. В служебной характеристике сказано, что Анатолий Владимирович «является образцом в выполнении служебного долга по защите государственной безопасности нашей Родины».

Выступает он с докладами, беседами перед молодежью. Часто такие беседы проходят в комнате боевой славы, созданной при областном управлении. Портреты, фотоснимки, документы, другие экспонаты повествуют о многих чекистах, о их мужестве, отваге. Для Анатолия Владимировича все это знакомо. Он и его побратимы — участники многих событий, о которых рассказывают фотографии и документы комнаты боевой славы.

Вот одна из фотографий. На ней запечатлены Анатолий Лобанов и чекист Петр Тарасов в то время, когда Анатолий Владимирович работал в Печенежинском районе. Петр Тарасов приехал тогда из управления в командировку, и они вместе пошли на задание. Надо было застать бандитов в хате, где была их явка. Хозяин хаты долго думал, как помочь чекистам и не навлечь на себя мести бандеровцев. Наконец предложил:

— Спрячьтесь заранее в кладовке. Я даже замок повешу и закрою вас, чтобы никто туда заглянуть не вздумал. А потом, когда надо, выпущу.

Сидеть взаперти, когда за стеной бандиты, — это был большой риск. Но поверили хозяину хаты и не ошиблись.

Вера в людей… Эта вера, любовь к людям и ведет Анатолия Владимировича на заводы, новостройки, в колхозы. Его радуют разительные перемены на земле Прикарпатья. В полюбившемся ему Ивано-Франковске он видит корпуса новых заводов, кварталы новых жилых домов, новые улицы, проспекты. Радуется преображенному Калушу, ставшему важным промышленным центром. Радостно становится на его душе, когда видит бурштынские пейзажи. Здесь вырос новый рабочий поселок. На берегу огромного водоема, который тут называют Бурштынским морем, сооружена мощная ГЭС.

Как-то поехал Анатолий Владимирович в Печенежин, побывал и в Слободе. В селе построены новый клуб, школа, магазины. Сотни добротных домов поставили колхозники.

Наведался Лобанов и к Белой Кринице. Бьет источник прозрачной, как хрусталь, воды у подножия горки, поросшей молодыми деревцами и кустарником. Когда уходил от родника, туда приблизилась статная женщина в гуцульском наряде. Может, это та, которую Виктор тогда, в сорок восьмом, видел у Белой Криницы и воспроизвел на своей незаконченной картине?

Долго стоит Анатолий Владимирович за околицей села. На полях колхозных идет уборка хлеба. Гудут трактора, снуют автомашины…

Кругом бурлит жизнь. Делами и заботами наполнена она и для коммуниста Анатолия Владимировича Лобанова.

ВЛАДИМИР ОЛЬШАНСКИЙ ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

Все было потом. И слава лучшего следопыта западной границы. VI две медали «За отличие в охране государственной границы СССР». И самая высокая награда Родины — орден Ленина.

Уже потом молодые пограничники с благоговением и затаенной завистью стали произносить его имя и фамилию, а в душе (что тут скрывать!) буквально все мечтали хоть чуточку быть похожим на него, записать в свою пограничную биографию хоть часть того, чем прославился этот человек. С ним могли сравниться разве только несколько пограничных ассов из тех, что служили на западных рубежах в первые послевоенные годы, на долю которых выпали отчаянные схватки с матерыми лазутчиками, с бандами буржуазных националистов. И хоть Александр Смолин — а речь идет именно о нем — в своем даровании сугубо индивидуален, у некоторых пограничников послевоенного времени было немало общего с ним. Это общее имело один источник, одну основу. Все они прошли тяжелые испытания на фронте, все прямо с боя пришли на западную границу, где продолжался тот же бой, не менее жестокий, с не менее коварным врагом.

Но уже тогда Смолин отличался от своих товарищей более тонким пониманием складывающейся в каждом отдельном случае обстановки, умением разумно сочетать смелость и риск. В его действиях всегда чувствовались та мудрая простота и целесообразность, которые присущи людям опытным, обладающим незаурядным мастерством. И именно поэтому Смолина всегда посылали туда, где обстановка была сложной и запутанной, где требовались хладнокровие и смелость, риск и смекалка, осторожность и умение. И наверняка по той же причине Александр Смолин всегда выходил победителем в жестоких вооруженных схватках. Немало было таких схваток, больше сотни, а задержанных нарушителей и того больше — сто шестьдесят девять. Так что молодым пограничникам было чему завидовать, на кого равняться, у кого учиться.

Но случались схватки и другого рода, когда не раздавался треск автоматных очередей и глухие разрывы гранат, когда смерть не заглядывала в глаза. Да, случались поединки спокойные, неторопливые. Но это вовсе не значит, что победить в них было просто и легко. Именно об одном таком поединке речь пойдет дальше.

Если говорить откровенно, то Смолин предпочитал схватки горячие, опасные, когда приходилось распутывать замысловатые клубки следов, разные ухищрения и уловки врага. Когда он со своей овчаркой становился на след лазутчиков, им овладевал азарт преследователя, он оказывался в родной стихии. И хоть в пути возникало множество вопросов — ведь у лазутчика сто дорог, — Смолин действовал быстро, смело, решительно и всегда оказывался именно на той тропинке, по которой ушел лазутчик. Правда, свои победы он всегда делил поровну на двоих: на себя и свою овчарку. Сколько раз собака выручала его! Одна, по кличке Грозный, погибла в вооруженной схватке, приняв на себя пулю, предназначенную хозяину. И когда командир поздравил Александра с победой, Смолин ответил:

— Это победа наша общая с Грозным.

Командир тогда ничего не сказал, он хорошо знал, как Смолин любил свою овчарку, ухаживал за ней. В погоне он ей отдавал последние капли воды из фляги, а в кармане у него всегда находилось для верного друга несколько кусочков сахара или две-три конфеты. Смолин сам готовил пищу для овчарки, сам кормил ее, выводил на прогулку. И Грозный платил заботливому хозяину поистине собачьей преданностью.

Грозный мог точно проработать след большой давности, мог выбрать из кучи вещей только одну нужную и безошибочно найти хозяина этой вещи. Ну, а в обыске местности Грозному не было равных. Так подготовить овчарку, так выдрессировать ее мог только большой специалист следопытства, большой мастер своего дела, каким был Смолин.

Подробный рассказ о всех поединках Александра на границе вылился бы в солидную книжку. Правда, и написано о нем немало. Его боевая пограничная биография привлекает внимание многих писателей и журналистов. Но редко кому он рассказывал о поединке, который произошел без единого выстрела, даже без захватывающего азарта преследования. Смолин считает его обычным, рядовым заданием.

А между тем задание это, как писалось в документах, было особым, очень важным, успешное выполнение, его давало в руки органов государственной безопасности ключ к разоблачению опасного преступника и предотвращению тайно и тонко готовившегося преступления.

Дело обстояло так. Прошло два дня, как Смолин вместе с несколькими пограничниками обезвредил группу лазутчиков. В перестрелке один был убит, двое — тяжело ранены, а четвертый целехоньким попал в руки пограничников. Этим инцидентом занялись сотрудники органов госбезопасности. И вскоре выяснилось, что группа шла через кордон с важным заданием, а возглавлял ее тот самый лазутчик, который захвачен живым и невредимым. Это подтверждалось несколькими деталями. Во-первых, в перестрелке он подавал команды, которые остальные трое точно выполняли. Во-вторых, он был легко экипирован и все время отстреливался из пистолета, тогда как те трое были вооружены автоматами (деталь мелкая, но важная). И, наконец, трое вступили в бой, прикрывая отход этого четвертого.

Раненые пока не могли давать показаний, а четвертый все отпирался, изворачивался, прикидывался простаком, а на вопросы отвечал так, будто все — и нарушение границы, и перестрелка — произошло по чистой случайности.

— С какой целью перешли границу?

— Какую границу? — старательно разыгрывал свою роль лазутчик. — Никакой границы мы не нарушали. Мы просто шли себе да шли, пока за нами не погнались солдаты с собаками.

— А оружие?

— Гм, оружие… Оружие мы в лесу нашли, в сосняке, там еще есть. И патронов куча, и гранаты.

— Ну, а стреляли зачем?

— А мы стреляли вверх, чтобы солдаты отстали от нас.

— Не притворяйтесь, бой вы вели по всем правилам военной науки, двух пограничников ранили.

— Какая там наука! Неграмотные мы. А если ранили кого, так то совсем случайно.

Два дня бились над ним чекисты. Лазутчик отпирался, давал путаные показания, но тщательный разбор пограничной операции привел к версии: улики о целях заброски группы через границу надо искать в лесу, где лазутчики петляли почти сутки, пока их настигли пограничники. В выполнении этого особого задания старшина Смолин и должен был сыграть главную роль.

План обыска местности, маршруты движения разрабатывались до мелочей. На трассах выставлены патрули, чтобы предотвратить случайный заход посторонних лиц в эти места, на ближних дорогах усилили пограничный контроль. В группу обыска местности, кроме Смолина, включили несколько опытных пограничников. Александр попросил, чтобы задержанный был все время рядом.

— Овчарке будет легче работать, — пояснил он. Операцию начали на рассвете с того самого места, где была нарушена граница. По сути, работал один лишь Смолин, остальные находились в стороне, их помощь пока не требовалась.

Шли по чистому полю, вся группа передвигалась быстро, без задержек. Смолин хорошо помнил маршрут, пройденный два дня тому назад. На перепаханном картофельном поле кое-где еще сохранились следы недавней погони.

Овчарка шла легко, будто понимала, что главные события еще впереди и поэтому можно порезвиться. Смолин снял поводок, и Грозный то вырывался вперед, то замедлял бег.

Поле прошли относительно быстро, ничего подозрительного не обнаружили, да Смолин и не рассчитывал здесь что-либо найти. А как только вошли в лес, овчарка стала работать активнее. Александр глаз не сводил с Грозного, стараясь не пропустить ни единого его движения. Было тихо вокруг, как бывает в местах, далеких от шумных дорог и селений. Временами слышался только голос Смолина:

— Ищи, Грозный, ищи!

Теперь хватало работы и шедшим по сторонам пограничникам. Они внимательно осматривали местность, особенно деревья. Не исключено, что нарушители могли припрятать кое-что на деревьях в густых ветвях.

Вышли на круглую светлую поляну. Солнце к тому времени уже высушило утреннюю росу. Воздух был напоен хвойным ароматом. Дышалось легко. Хорошо в лесу в такую пору. Одно наслаждение пройтись с лукошком и поохотиться на боровиков и маслят, которых в здешних местах обилие, особенно ранней осенью. Или просто побродить, слушая лесные звуки.

Только не до звуков и не до грибов было сейчас пограничникам. Они охотились совсем за другим, хотя, по сути дела, никто твердо не знал, что именно они ищут и найдут ли вообще.

На поляне тропинка, которой придерживался Смолин, раздвоилась. Старшина на минуту задержался, а затем, оставив Грозного на месте, направился к той группе, где был полковник, руководивший операцией. Вторая группа, конвоировавшая задержанного лазутчика, остановилась метрах в пятидесяти позади.

— Мне кажется, товарищ полковник, — обратился Смолин, — что на этой поляне нарушители разделились на две группы и пошли в разные стороны.

— Какой смысл в этом? — спросил полковник. — В той стороне, куда ведет правая тропинка, — овраг, густой кустарник. Пройти трудно.

— Так-то оно так, — ответил Смолин, — только одна деталь меня беспокоит. Два дня назад, когда я шел по следу, на этом месте Грозный заметался. Вначале он повел по правой тропинке, к оврагу. Тогда я рассудил точно так же: какой смысл? Овраг непроходимый, к тому же в стороне от железной дороги. Вряд ли туда пойдет нарушитель. Ну, а если и пойдет, то никуда не денется, далеко не уйдет. А на левой тропинке хорошо заметны были следы. Помните отпечатки с подковками на каблуках? Вот я и пошел по левой, тем более, что это самый краткий путь к железной дороге. На крутом повороте поезда замедляют ход, вскочить на подножку — пара пустяков.

— Но овчарка могла и ошибиться.

— Не думаю, товарищ полковник, — доказывал свое Смолин, — Грозный ошибиться не мог. Но и я тогда не мог позволить себе роскошь продираться через непроходимый кустарник, когда нарушители в десяти километрах от железной дороги. Время не позволяло.

А теперь думаю так: нарушители разделились на две группы, двое пошли прямо, двое — через овраг. Затем они снова сошлись в километре от железной дороги. Там мы их и настигли.

— Зачем же двое пошли в овраг? — вслух размышлял полковник.

— Вот именно, зачем им было в овраг лезть? Не для того же, чтобы изорвать на себе все в клочья. Думаю, там и надо искать те самые улики, — убеждал Смолин.

— Что ж, давайте пойдем по правой тропе, посмотрим овраг, — распорядился полковник.

Тропинка вилась в зарослях густого орешника и ежевики, и пробиться здесь, не оставив заметных следов, почти невозможно. На это и рассчитывал Смолин. Да еще крепко надеялся он на собаку.

Шел медленно, старался не упустить ничего подозрительного. Он понимал, что имел дело с опытными лазутчиками, которые действовали осторожно и наверняка постарались замести следы, замаскировать их. Учитывал он и другое: нарушители торопились, стремясь как можно быстрее уйти из пограничной зоны. А спешка — союзник плохой.

Вот несколько сломанных веток. Смолин осмотрел их. Нет, за два дня они не могли так засохнуть. Значит, ветки сломаны раньше.

А тут разворочен покров прошлогодних листьев. Неужели здесь прошли? Непохоже вроде… Даже пригнувшись не пройти… А может, они проползли?

Александр лег и ужом пополз через кустарник. За ним поползла и овчарка. Через несколько минут Смолин был уже на склоне оврага. Снизу ударило прохладой и затхлостью.

Сзади раздался треск сучьев и приглушенный говор. То пробивались сквозь заросли остальные пограничники.

С каждым шагом становилось все прохладней и сумрачней, а когда Смолин спустился на дно оврага, где лениво струился небольшой ручеек, там было почти темно. «А ведь здесь следы могли остаться», — подумал Смолин и скомандовал:

— Грозный, ищи!

И без того возбужденная овчарка, опустив голову, метнулась вдоль ручейка. Вдруг Александр увидел две глубокие вмятины на илистом берегу ручейка. Следы сапог! Чуть дальше на траве заметил комок засохшей грязи.

Работа по следу — родная стихия Смолина. Теперь уже ничего его не интересовало — только следы и поведение овчарки. И он поторапливал;

— Вперед, Грозный, вперед!

Овчарка вдруг закрутилась у старой сосны, а затем передними лапами стала разгребать землю.

— Сидеть, Грозный! — приказал Смолин.

Овчарка нехотя уселась возле дерева. Пока подошли пограничники, Александр успел хорошо осмотреть это место.

— Что остановились, старшина? — спросил полковник издали.

— Кажись, не зря сюда пришли, товарищ полковник, — ответил Смолин. — Видать, торопились и не успели хорошенько замаскировать тайник. Вот здесь надо копнуть.

Два пограничника саперными лопатами мигом разрыли землю. В неглубокой яме лежало два наполненных вещевых мешка, прикрытых плащ-палаткой.

— Надо еще поискать, — распорядился полковник, — может, еще что найдем.

И снова Грозный запетлял по кустарнику. Александр дал овчарке полную волю, уверенный, что она ведет верно. Тем более, что сразу за оврагом Грозный взял направление к железной дороге, к тому месту, где была настигнута вся группа. Только бы не проскочить мимо другого тайника.

Грозный привел к зарослям шиповника и заметался. Вслед за собакой Смолин пополз через заросли.

— Товарищ полковник, — вскоре раздался его голос, — нашел!

— Подождите, старшина, пусть сапер посмотрит сначала, — ответил полковник, и вмиг молодой солдат очутился рядом со Смолиным.

Александр вылез из кустарника с оцарапанным лицом. В руках он держал увесистый сверток, туго перевязанный куском медной проволоки.

— Вот здесь, наверное, то самое, что нам надо, — довольная улыбка скользнула по лицу полковника, и он приказал: —Теперь до конечной точки, старшина.

Через час, когда все собрались на опушке леса, откуда хорошо видна насыпь железной дороги, операция закончилась. На этом самом месте два дня тому назад и был захвачен тот самый уцелевший лазутчик, который сейчас сидит в тени под охраной двух пограничников.

Выложили на траву содержимое вещмешков. Радиостанция и батареи к ней. Много батарей. Видимо, долго собирались на ней работать.

Подвели лазутчика.

— Ваше? — коротко спросил полковник.

— Это еще надо доказать, — вызывающе бросил тот.

— Докажем. Только я хотел предупредить: чистосердечные показания… Сами понимаете.

— Ничего я не хочу понимать, не мое это.

— Что ж, посмотрим еще один сверточек, — полковник кивнул солдатам.

Нарушитель враз обмяк, плечи опустились и губы затряслись.

На подстилку с солдатской аккуратностью ровненько легли несколько пухлых пачек советских денег, какой-то блокнот, несколько паспортов и других документов.

Полковник взял в руки один паспорт, раскрыл на первой странице, а потом, прищурившись, посмотрел на лазутчика.

— Ну вот все и доказано. Здесь ваша фотография.

Прошло немало времени после этой необычной для Смолина операции. Александр, как и прежде, был далеко от пограничного отряда, переезжал с одной заставы на другую, хлопот у него хватало. На границу прибывали инструкторы служебных собак, и с каждым надо было позаниматься, помочь освоить участок границы, занять свое место в боевом строю заставы. Там и застал его приказ: немедленно прибыть в Москву. Оперативный дежурный, передавший это распоряжение, предупредил: нигде не задерживаться, явиться к начальнику политотдела.

Александр впервые ехал в столицу. Собственно, в Москве он уже бывал, но все проездом. Много ли увидишь, переезжая с вокзала на вокзал. А тут целых пять дней в его распоряжении! И он строил планы, куда пойдет, что посмотрит.

Смолина встретил на Киевском вокзале молодой капитан, комсомольский работник политуправления погранвойск. Усаживая Александра в «Волгу», он спросил:

— Что вы хотите посмотреть в Москве, Александр Николаевич?

— О, я многое хотел бы посмотреть, товарищ капитан, — ответил Смолин. — И прежде всего — памятник Дзержинскому.

В сплошном потоке машин «Волга» мчалась по широким столичным улицам. И вот перед взором старшины во весь огромный рост встала фигура в распахнутой шинели. Смолин вышел из машины.

Он медленно шел к памятнику и, казалось, ничего не замечал вокруг, кроме этой величественной фигуры.

Они вместе с капитаном постояли еще несколько минут перед памятником, а когда собрались уходить, Смолин тихо произнес:

— А ведь мы тоже его ученики, Дзержинского, первого славного чекиста…

— И неплохие ученики, — ответил капитан.

Через пять дней Александр уезжал из Москвы. На груди у него блестела новенькая медаль «За отличие в охране государственной границы СССР» — первая послевоенная награда.

АЛЕКСАНДР ФЕДРИЦКИЙ КОНЕЦ «ДАЛЕКОГО»

Утреннее солнце золотило верхушки сосен, когда невдалеке от бункера вспороли тишину автоматные очереди, а затем прогремел взрыв гранаты. Медленно закружились в воздухе срезанные пулями листья, и за кустами мелькнула фигура, убегающая в зеленый лесной полумрак. Беглец еще не знал, что вся местность была взята в надежное кольцо и что оно неумолимо сжималось…

А когда угасла последняя надежда на спасение и вплотную приблизилось горячее дыхание погони, с болота донеслось:

— Не стреляйте! Передайте начальству: я — «Далекий!»

Подбежав ближе, чекисты увидели лежавшего в болоте человека. Слишком уж хорошо, до мельчайших подробностей знали они его приметы, чтобы ошибиться. Да, это был «Далекий». Он же «Тома», «Юрий», «Богослов». Оч же Степан Янишевский, один из бандеровских главарей, известный особо изощренной жестокостью.

Так была поставлена точка в сложной и опасной операции. Впереди еще ждало не менее сложное и кропотливое расследование злодеяний «Далекого», с тем чтобы предъявить ему полный счет за все, что свершил он на своем предательском пути. Но главное все-таки было позади. И Корней, высокий, могучего телосложения боец, вытащив Янишевского из болота, устало вытер потное лицо.

— Все. Конец.

И улыбнулся. Так улыбаются люди после нелегкой, но как следует, на совесть выполненной работы.

А началась она 27 мая 1947 года, когда в нескольких километрах от Пустомытовского леса остановилась машина. Была ясная, тихая весенняя ночь. Люди, которые вышли из машины, не потревожили ее. Быстро, без суеты разобрали снаряжение и растаяли в зеленых сумерках, посеребренных лунным светом.

Семь человек ступали след в след, легко и неслышно. Младший лейтенант Владимир Ильяш еще раз мысленно отметил отличную выучку своих бойцов. На миг задержался взглядом на невысокой, подтянутой фигуре Виктора Коханюка, шагавшего впереди. Немного людей ведало, сколько отчаянно смелых дел было на счету этого совсем еще молодого парня. Деликатный, нередко смущающийся в разговоре с товарищами, он неузнаваемо менялся при виде пепелищ и тел замученных — всего, что оставляли за собой оуновцы. Острым блеском вспыхивали юношеские глаза, когда читал записку, приколотую бандитами к вербе возле убитой женщины и двух ее детей: «Хотела колхоза — имеешь!»

Коханюка не готовили к опасной и сложной работе чекиста в специальной школе. Он взялся за нее по зову сердца, и боевая наука, полученная на фронте, обогащалась вот в таких сражениях. Как и остальные, на практике изучал методы действий банд и оуновского подполья. Умел входить в доверие к самым осторожным и подозрительным лесным головорезам. О том, что «свой хлопец» был разведчиком-чекистом, они узнавали лишь потом, увидев перед собой черный зрачок автоматного дула.

Тогда донесения о поимке или ликвидации бандитских главарей и их подчиненных хранились в строгой тайне. Но придет время, и людям станет известно о славных делах и мужестве этого невысокого парня с открытым, приветливым лицом. А пока он в который уже раз шагает едва заметной тропкой навстречу неизвестности. Потому что для него война еще не закончилась. Потому что остается другой фронт — незримый, без тылов и флангов, но требующий не меньшего мужества, выдержки и сноровки.

Не закончилась война и для самого Ильяша. Для него солдатская судьба тоже не поскупилась на испытания. Первое ранение при обороне Москвы, второе… Тогда он был сапером, а саперам, как известно, ошибаться не позволено. Рядовой Ильяш помнил об этой пословице и в тот решающий миг, когда буквально из-под гусениц нашего танка отбрасывал вражескую мину. Она взорвалась невдалеке, и десятки осколков миновали солдата. Попал лишь один — настолько маленький, что не сразу и глазом заметишь. Но попал прямо в сердце.

Потом он узнал имя фронтового хирурга — своего спасителя. Из лап смерти его вырвал Борис Васильевич Петровский — ныне министр здравоохранения СССР.

Праздник Победы Ильяш встретил в чекистском строю. Сюда его направила партия, и вчерашний воин без колебаний ответил: «Есть!» Зарубцевались, не давали о себе знать в молодом теле раны. Но другая боль терзала сердце — за невинные жертвы, за сожженные хаты бедняков, за зверства, содеянные лесными головорезами с тризубцами на фуражках.

По следу одного из них, матерого и опасного, и двинулся сейчас Владимир Ильяш со своими товарищами. А где-то вышли на задание еще две поисково-разведывательные группы — Павла Распутина и Андрея Голубцова. Зоной их поиска также был Пустомытовский лес. Именно сюда, согласно последним данным, перебазировался со своей свитой «Далекий».

Чекисты понимали, что на легкий и быстрый успех рассчитывать не приходится.

Не было никаких сомнений в том, что «Далекий» проявляет удвоенную осторожность: оснований бояться за собственную шкуру у него более чем достаточно. И люди, которые вышли с ним на поединок, в который уже раз вспоминали и сопоставляли ранее известное с вновь добытыми сведениями, старались точнее представить своего противника и возможные его действия.

..СБ. Эти две буквы расшифровывались, как «служба безопасности», и бросали в дрожь не только мирных жителей. Их панически боялись и сами боевики из оуновского подполья. Эсбистские службы формировались из отборнейших бандитов и были своеобразной элитой среди националистического отребья.

Степан Янишевский вступил на пост руководителя службы СБ вскоре после прибытия на Ровенщину. А это значит, что его опыт и способности оуновское начальство оценило сполна. Ведь не за красивые глаза повышали его в званиях в охранном полицейском батальоне. Батальон, а затем созданная на его базе винницкая уголовная полиция служили гитлеровцам, принимали самое активное участие в карательных операциях, в борьбе с партизанами и подпольщиками. А Янишевский понимал толк в кровавых делах. Это и помогло ему дослужиться до заместителя начальника полиции.

Правда, вскоре успешно начатую карьеру пришлось оборвать. Как и другие оуновцы, он стал участником комедии «перехода в подполье» и «борьбы» с фашистами., К тому же гестапо начало искоса посматривать на махинации полицаев с ценностями: лакеи воровали из награбленного явно больше, чем им полагалось. В начале 1943 года уголовная полиция не досчиталась в своих рядах Степана Янишевского и верного его сообщника — Богдана Козака. Они исчезли, не забыв прихватить с собой чемоданы и узлы с часами, браслетами и вырванными у жертв золотыми зубами.

Словом, кандидатура на пост эсбистского главаря была вполне подходящей.

Новое амплуа Янишевского мало чем отличалось от предыдущего. То, что в оуновских документах громко именовалось разведывательной и контрразведывательной функциями, на практике сводилось к безудержному террору. Не случайно, выступая перед бандеровцами, «Далекий» неизменно высказывал самые пылкие чувства к подчиненной ему службе безопасности и призывал каждого быть эсбистом. Идеал борца за «самостийную» и «соборную» Украину он представлял не иначе, как с ножом за голенищем и постоянной готовностью поднять руку на любого, включая и родную мать.

Страшно читать безграмотные, на грязных обрывках бумаги «протоколы» допросов. Нацарапанные очумевшим от самогона бандитом, они решали человеческие судьбы.

Впрочем, эти судьбы были решены еще раньше. Эсбисты твердо усвоили и неизменно применяли на практике основной гестаповский принцип: лучше убить десять невинных, чем упустить одного, с их точки зрения, виновного. И росчерк пера или движение бровью означало: смерть. За то, что радуешься освобождению из-под сапога захватчиков. За то, что вышел с плугом на обновленную землю. Что подал заявление в колхоз и послал своих детей в школу. За то, наконец, что ты человек, а не зверь и не идешь в лес обрастать корой ненависти, не поднимаешь руку на отца и брата.

Давайте прочитаем эти бумажки. Вслушаемся в отзвук прошлых лет, в эхо страшных тайн, спрятанных в далеких лесах и оврагах.

Палащук Галина Кирилловна из села Малая Любаша Костопольского района. Простая крестьянка, для которой не было большей радости, чем смех детей и шелест спелого колоса. Бандиты отобрали у нее эту радость вместе с жизнью: застрелена «при попытке к бегству».

Тывончук Федор Григорьевич из села Головин того же района. Портной, долгие годы слепший над шитьем, чтобы прокормить семью. Расстрелян.

Нарольская Марина. Семнадцатилетний почтальон из села Казимирка тогдашнего Степанского района. Единственная дочь у труженицы-матери. Расстреляна.

От бандитской пули, от средневековой «закрутки» полегли они, не дожив до светлого сегодняшнего дня. Знайте: это дело рук «Далекого» — Янишевского. И «Дибровы», и «Днепра», и «Омелька». И других предателей, которые даже родной язык использовали для того, чтобы спрятать свое настоящее имя, свое черное нутро.

— Назвать точное количество советских людей, погибших от рук оуновцев, я не могу, поскольку не вел такого учета. Но знаю, что этих жертв было много.

Так заявит Янишевский на следствии. Заявит не потому, что у него короткая память. Просто перед лицом неминуемой расплаты не повернется бандитский язык, чтобы признаться в том, что реки крови пролиты с такой легкостью, будто это была обычная речная вода. Впоследствии, перед лицом неопровержимых улик, он назвал некоторые цифры, хотя и явно уменьшенные.

Да, во время следствия «Далекий» услышит многое, о чем, казалось, знали лишь он да один-два ближайших помощника. Не раз пришлось ему ошалело заморгать глазами и зажать между колен дрожащие руки. Особенно тогда, когда узнал, что в руках у чекистов оказался весь его личный архив.

Случилось это так. На одном из привалов кто-то из бойцов Ильяша заметил замаскированные объедки. Обратили внимание и на едва заметные следы. А когда разгребли песок и опавшую хвою, открылся вход в бункер. Здесь и хранился тот самый архив — протоколы допросов, приговоры, вся страшная эсбистская статистика.

Путь к первому успеху был долог и труден. Как всегда, группа обратилась за помощью к местному населению. Делать это приходилось осторожно, нельзя было подвергать опасности людей, да и бандитский пособник мог встретиться. Чекисты появлялись в селах в крестьянской одежде, ничем не отличаясь от местных жителей. А потом, разделившись по два-три человека, надолго уходили в лес. Одни — под видом крестьян, ищущих пропавшую корову, другие выдавали себя за лесорубов, сборщиков грибов и ягод.

Сломанная ветка, след на росистой траве, обрывок бумаги или свежая царапина на стволе дерева многое говорили острому, наблюдательному глазу. По крупице собирались данные, и ночью тихонько попискивала рация, передавая в Ровно: «В квадрате таком-то обнаружены следы стоянки. Поиск продолжается».

Сколько их было, боевых эпизодов, в которых сполна проявились и отличная подготовка членов группы, и молниеносная реакция, и предельное хладнокровие! Каждый раз Ильяш как бы заново открывал для себя своих побратимов.

За все время операции бандитам ни разу не удалось застигнуть их врасплох. Даже в ту памятную ночь, когда четверо бойцов шагали по обочине лесной дороги. Над стеной деревьев повисла полная луна, и глубокая тень надежно прятала их от недоброго глаза. И все-таки на пути оказалась вражеская засада. Но не успели грянуть первые очереди, как чекисты уже заняли оборону. Не было ни растерянности, ни суеты — каждый оценил ситуацию в считанные доли секунды. Бандитские пули впустую секли меднокорые стволы сосен.

По звукам перестрелки Ильяш определил: из наших бойцов не пострадал никто. И ясно представил себе жестокий прищур Коханюка, всматривающегося в прорезь мушки, его крепкие руки, сжимавшие автомат. Эти руки истосковались по извечному крестьянскому труду, им бы пахать да сеять хлеб, гладить детские головки. Но пока ходит по родной земле лесная нечисть, они будут посылать в нее, как сгустки ненависти, меткие пули. Многие бойцы имеют к оуновцам особый счет. Скажем, Корней, у которого зверски замучен отец.

Бандитов было намного больше, и все-таки не они победили в этой короткой и яростной схватке. Привыкшие показывать свою «храбрость» перед безоружным населением, оуновцы на сей раз поспешно ретировались, оставив на поле боя два трупа. Янишевскому пришлось вычеркнуть из списка своих телохранителей матерого головореза «Скорого». А очередное радиодонесение Ильяша заканчивалось лаконичным: «У нас потерь нет».

Учет всех возможных ситуаций, появление там, где этого меньше всего ожидает враг, — вот что обеспечивало успех чекистам. Разве не так было у хутора Круки? Добротные сараи, откуда слышалось мычание скота, обширная пасека — все свидетельствовало о том, что живет здесь крепкий хозяин. Именно такие хутора и оставались еще редкими островками, где бандиты могли отсидеться или пополнить запасы продовольствия.

Ильяш не ошибся в своих подозрениях: вблизи были замечены следы банды. Да вот беда: укрыться здесь нелегко. Перед хутором обширный луг с единственным островком кустарника.

Много раз проходили мимо этого островка хуторские жители, и никому в голову не пришло, что за ними неусыпно наблюдают зоркие глаза. Трое суток прятались здесь бойцы, не обращая внимания на дневную жару и ночной холод, на тучи надоедливых комаров. С каждым днем крепла уверенность, что все это не напрасно.

Их терпение было вознаграждено. 26 июня — Ильяш хорошо запомнил эту дату — с хутора направилась к лесу девушка, погоняя перед собой корову. В руках у нее был большой и, по-видимому, тяжелый сверток.

Она остановилась невдалеке от засады и, сложив рупором ладони, крикнула в лесную глушь:

— Ганю! Ганю!

Это был пароль. Зашевелилась листва, и из кустов появился человек. Он взял узел и молча двинулся обратно.

Сначала Ильяш решил взять его живым. Но для этого Виктору Коханюку и Михаилу Козлишину непременно надо было выйти на просеку и там обнаружить себя. Правда, бандит мог принять их за «своих» или в крайнем случае за обыкновенных сельских хлопцев, что значительно облегчило бы дело.

Но тот оказался не из доверчивых. Испуганно забегали глазки на заросшем лице, а рука рванулась к оружию. Но чекисты предусмотрели и такой вариант. Опередив бандита на неуловимое мгновение, в утренней тишине негромко треснул пистолетный выстрел, и тот упал навзничь на обочину. В стороне зашумели от чьего-то бега кусты.

Убитый оказался «Калиной» — командиром личной охраны «Далекого». Тогда чекисты еще не знали, что сам Янишевский в это время сломя голову мчится полуодетый по лесу, теряя оружие, одеяло, сумку и остальное свое добро.

Он бежал, тяжело дыша, проваливаясь в ямы и муравейники, не чувствуя боли от царапин и ударов веток. Потому что уже давно не был хозяином в самом диком лесу и на самом глухом хуторе. Чувствовал себя зверем, которого загоняют в западню.

В тот раз ему удалось бежать. Используя свой опыт конспирации, «Далекий» менял тайники и бункеры, переходил из леса в лес, из района в район. Но все старания были напрасными, сама земля горела под ногами бандитов. Еще недавно беззащитные села встречали их губительным огнем «ястребков». А главное, по пятам неотступно шли чекисты.

Все чаще получал «Далекий» панические «грипсы» (шифрованные донесения). Один из подчиненных, «Роман», жаловался: «Выкурили меня из одного гнезда, а через неделю из другого. Я уже забрался в такое место, что невозможно даже додуматься. Однако и туда наперло каких-то лесорубов, лазят целыми днями, так что удержаться совершенно невозможно…»

Ему вторил «Павло»: «…блокируют все переправы, и нет никакой возможности доставить продукты и все необходимое».

Таким образом, все три чекистские группы и войсковые части могли считать первую половину своего задания выполненной: деятельность бандитов в этом районе была надежно скована. Но оставалось главное — обнаружить место, где скрывался «Далекий», и захватить или уничтожить его.

А действовать было все труднее. Загнанные в капкан и готовые на все бандиты стали, в свою очередь, охотиться за подозрительными лесорубами. Бойцы усилили бдительность. Ночью замыкающие ходили, повернув автомат стволом назад и с пальцем на спусковом крючке — на случай внезапного нападения сзади. Обязательно тащили за собой по росистой траве ветку — чтобы уничтожить следы. Для маскировки вырезали из дерева подставки в форме копыт. И снова долгие часы просиживали в засадах, неделями были оторваны от всего мира. Иначе нельзя: малейшая неосторожность могла загубить всю операцию.

За это время поисково-разведывательные группы обезвредили около двух десятков бандитов, в том числе и таких отъявленных головорезов, как «Индус» и «Хмель». И окончательно лишили покоя «Далекого». После долгих скитаний он осел в Ведмедевском лесу, который и стал последним его пристанищем.

Когда лес окружили со всех сторон, чекисты, возглавляемые Федором Степановичем Вороной и Феодосием Ивановичем Гуреевым, уже более или менее точно знали, где находится бункер «Далекого». Начинать решили на рассвете.

Перед самым восходом солнца они услышали голос, доносившийся из-под земли. Потом открылся замаскированный люк, и из охверстия показалась рука. Короткая перестрелка, бешеный бег, и вот топкое болото огласилось отчаянным криком:

— Не стреляйте! Передайте начальству: я — «Далекий»!

Еще не так давно он требовал от своих подчиненных не сдаваться живыми, драться до последнего патрона. Приказывал беспощадно расправляться с семьями тех, кто вышел из леса с повинной. А вот у самого не хватило духу, чтобы следовать собственным наставлениям. «Далекий» поднял руки в надежде на то, что чекистам известно не все, что ему удастся выторговать себе жизнь. И лишь потом, подписывая сотни страниц своего дела, он поймет, что эта надежда напрасна. Животный ужас промелькнет в его глазах, когда прочтет в обвинительном заключении окончательный результат своей деятельности на Ровенщине: две с половиной тысячи террористических актов против мирного населения, включая стариков и детей. Его повергнет в ужас не сама эта цифра, а сознание того, что ему не хватило бы и сотни жизней, чтобы расплатиться за содеянное.

Одна операция… Одна из многих, в которых сходились в поединке люди и звери. И всегда побеждали люди. Такие, как Владимир Васильевич Ильяш, — скромный темноглазый человек, которого часто можно встретить на ровенских улицах.

МИХАИЛ ЛЕГЕЙДА ПОЕДИНОК

Полковник Нечаев, крепко обхватив загорелыми, мускулистыми руками баранку видавшей виды «Победы», гнал ее на предельной скорости.

Мелькали в белом весеннем наряде яблони и груши, высаженные вдоль шоссе, телеграфные столбы, дома. Навстречу гремели стояками лесовозы, временами ослепительно вспыхивали освещенные солнечным светом ветровые стекла газиков.

За Калушем небо вдруг потемнело. А вскоре зигзаги молнии известили о грозе. В лобовое стекло ударили сначала редкие, но крупные капли косого дождя, а затем начался ливень. Видимость резко ухудшилась, но «Победа» не сбавляла скорости. Стрелка спидометра по-прежнему лежала на правом боку. Полковник спешил в Станислав по вызову начальника управления.

Последних несколько месяцев полковник Нечаев с группой чекистов находился в Болехове, откуда руководил огранизацией розыска все еще скрывавшихся на территории области оуновских главарей «Севера» и «Петра». Розыск и ликвидация этих бывших гестаповских пособников, состоявших теперь на службе у англоамериканской разведки, были основной задачей Станиславских чекистов.

Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Станислав встречал забрызганную «Победу» яркими лучами заходящего солнца, появившегося между разрывами дождевых облаков.

Оставив машину у подъезда, полковник быстро поднялся на второй этаж, прямо к Костенко.

— Прибыл, Арсентий Григорьевич! — доложил он, едва открыв дверь.

Костенко встал из-за стола и, подавая руку своему заместителю, предложил:

— Садись, Алексей Андреевич, прибыл вовремя. Как только Нечаев уселся в кресло, приставленное к небольшому журнальному столику, Костенко начал тихим, спокойным голосом:

— В ночь на 20 мая в Майданском лесу на Дрогобыччине на парашютах сброшена шпионская группа. Самолет без опознавательных знаков. Парашютистов четыре. Обнаружено столько же парашютов американского производства. Группу возглавляет некий «Ромб», настоящая фамилия… — полковник открыл лежавший на столе блокнот в красной обложке и прочитал: — Охримович. Василий Охримович. — Закрыв блокнот, он продолжал: — Остальной состав группы пока не уточнен. Шпионам удалось оторваться от оперативной группы преследования. Все они, безусловно, хорошо подготовлены и, очевидно, будут пробиваться к «Северу» или «Петру».

— Теперь понятно, почему «Север» и «Петро» ранней весной ушли с Рогатинщины в Болеховские горы, — высказал свои догадки Нечаев.

— Возможно, они были осведомлены о предстоящей выброске «гостей» и поэтому двинулись навстречу им, — согласился Костенко. — Так вот, — продолжал он, — получено указание Центра: организовать захват шпионов при появлении их на нашей территории. В крайнем случае они должны быть ликвидированы. Оперативные группы наших соседей уже работают.

— Что известно о «Ромбе»? — поинтересовался Нечаев.

— Ориентировка о нем и других парашютистах будет завтра-послезавтра. Ее доставят товарищи из министерства, выделенные нам в помощь, а пока дайте указание следователям, пусть подберут все, что есть у нас на Охримовича.

Костенко встал и, заложив руки за спину, прошелся к окну, за которым уже спускались сумерки.

— Задача, Алексей Андреевич, как видишь, важная и не из легких. Шпионы прекрасно понимают, на какой риск они пошли. Кто-кто, а «Ромб» знает судьбу своих предшественников…

Взор Костенко остановился на подаренном ему рабочими Ворохтянского лесокомбината портрете Ф. Э. Дзержинского, исполненном резьбой по дереву. При взгляде на него полковник невольно вспомнил эпизод из своей многолетней и опасной работы, эпизод тридцатилетней давности, когда он, будучи еще молодым чекистом Харьковской ЧК, проник в одну из петлюровских банд и способствовал ее разгрому, за что получил личную благодарность от Феликса Эдмундовича…

— Да, поединок предстоит нелегкий, — нарушил короткое молчание Нечаев. — Оперативную группу надо увеличить.

— Не возражаю. Берите опытных чекистов.

— Необходимо включить в группу старшего лейтенанта Бокова из Войнилова, старшего лейтенанта Птицына из областного управления и некоторых товарищей из Рогатина и Бурштына. Не исключено, что события могут развернуться и там.

До полуночи сидели два полковника, два заслуженных чекиста, два бывших фронтовика, обмениваясь мнениями, обдумывая будущие действия.

На тускло освещенных улицах ночного города — редкие прохожие. Давно уже в ресторанах и кафе перестали звучать танцевальные мелодии. Окончились самые поздние сеансы фильмов. Город спал. Только немногие окна большого административного здания еще светились.

Горел свет и в кабинете Костенко. Там капитан Панченко, держа в руках голубую дерматиновую папку, докладывал полковникам:

— «Ромб» — довоенный агент немецкой разведки. Являясь формально членом экзекутивы ОУН, он главным образом выполнял инструкции абвера. В 1940 году его из Кракова, где, как известно, размещался тогда разведывательный орган гитлеровцев, нацеленный на нашу страну, нелегально перебросили во Львов, затем он прибыл в Станислав. Тут «Ромб» имел конспиративные встречи с местными главарями ОУН, которым передал указания о сборе шпионской информации.

— Могли бы вы конкретнее изложить доказательства по этому поводу? — спросил Костенко.

— Как раз перехожу к этому, — ответил Панченко и продолжал: — Факты и обстоятельства абсолютно достоверны и перепроверены. Накануне Отечественной войны Станиславскими чекистами под руководством полковника Михайлова была вскрыта и ликвидирована немецкая резидентура во главе с оуновским проводником, учителем Сенькивом Михаилом. Он сам, его заместитель, ведавший разведкой, Ганушевский Теофиль и городской «проводник» ОУН Дуда Матвей в один голос заявили суду, что «Ромб» заброшен в нашу область немецкой разведкой для организации сбора сведений военного, экономического и политического характера.

— Сенькив — это тот, что был потом заместителем у Луцкого? — спросил Костенко, когда капитан сделал короткую паузу.

— Тот самый.

— Помню. Он проходит по многим довоенным материалам. — И, посмотрев на Нечаева, добавил: —Луцкий до войны тоже забрасывался к нам немецкой разведкой, а потом был офицером в «Нахтигале».

— Этого прохвоста я помню, — сказал Нечаев и, повернувшись к Панченко, спросил: — Он же ведь пойман?

— Да, Луцкий осужден. Последнее время он являлся главарем душегубов из так называемой УПА. Луцкий хорошо знал «Ромба» и рассказал о нем. Из документов видно, что чекисты Станиславщины и Львовщины принимали в то время все меры к поимке «Ромба», но помешала война.

— Выходит, что «Ромб» — слуга двух господ и старый наш знакомый, — подвел итог Костенко и тут же сообщил следователю о выброске Охримовича-«Ромба», а потом спросил:

— Выявлены ли бывшие сообщники «Ромба»?

— Выявлены, товарищ полковник.

— Докладывайте!

— В Станислав Луцкий прибыл в 1940 году из Кракова по нелегальному каналу. По указанию гестапо он возглавил областной провод ОУН и всю деятельность этой организации подчинил интересам фашистской разведки, что, конечно, скрывалось от многих рядовых оуновцев. В первую очередь Луцкий связался с Ганушевским, оказавшимся, в свою очередь, агентом гестапо, завербованным еще в 1939 году немецким разведчиком Баумом, входившим в состав комиссии по эвакуации из области граждан немецкой национальности. От Баума Ганушевский получил задание собирать информацию о воинских частях в городе и области, следить за их передислокацией. Собранную информацию он должен был передавать прибывавшим к нему курьерам…

Взглянув на часы, стрелка которых давно перевалила за полночь, Панченко заторопился:

— По свидетельству Луцкого, Василий Охримович, он же «Бард», он же «Пилип», он же «Грузин» — из семьи униата, юрист по образованию, в 1939 году бежал в Германию, где поддерживал постоянную связь с гестапо, состоял в военной разведке заграничного провода ОУН.

…Через несколько месяцев Охримович покажет Военному трибуналу, что по рекомендации и прямому указанию главарей заграничного провода ОУН Лебедя, Лопатинского и Гриньоха и с их же личным участием он установил контакт с американской спецслужбой в Мюнхене, вместе с другими бандеровцами прошел специальный курс обучения шпионажу в Кауфберне, с американского самолета выброшен на Украину для организации шпионской и другой подрывной работы…

А пока… Пока полковник Нечаев, прощаясь с Костенко, твердо заверил:

— Задание выполним. Будем принимать все меры к захвату «Ромба» живым.

Два полковника разошлись по домам поздно. Алексей Андреевич долго не мог заснуть. Новое сложное и ответственное задание не давало ему покоя. Все двадцать с лишним лет службы в органах госбезопасности он постоянно находился на переднем крае, лицом к лицу с врагами.

За его плечами не один десяток рискованных и сложных операций по захвату и разоблачению фашистской агентуры, по ликвидации вооруженных банд. Но особенно памятна для него была проведенная в первые месяцы Отечественной войны операция по выводу группы украинских чекистов из вражеского окружения. Два месяца продолжался этот маневр в тылу врага. Все чекисты без потерь, с оружием и документами вырвались из вражеского кольца.

Родина высоко оценила заслуги Алексея Андреевича. Грудь его украшали шесть боевых орденов — высокое свидетельство беззаветной верности делу народа, символ самоотверженности и отваги, мужества и героизма в военное и мирное время. Каждая большая или малая операция — это предельное нервное напряжение, бессонные ночи. Вот и сейчас, ворочаясь с боку на бок, он отрабатывал в уме и раскладывал по полочкам различные варианты подхода к шпионам. «Их надо обязательно перехватить на подходе к «Северу» или «Петру», — сверлила мысль.

Логика и факты подсказывали, что «Ромб» будет идти к ним. На фоне хорошо известной полковнику обстановки отчетливо вырисовывались и будущие действия его группы. «Заманить в ловушку… заманить в ловушку…» С такими мыслями заснул полковник.

С восходом солнца Нечаев был на ногах. Наскоро выпиз стакан крепкого горячего чаю, он поспешил в гараж, а в начале десятого был уже в Болехове, прохаживался по двору райотдела, поджидая сотрудников, вызванных на совещание. Оно началось ровно в десять. Заслушав сводку за последние дни, Алексей Андреевич известил собравшихся о выброске парашютистов и поставил задачу:

— «Ромба» надо заманить в ловушку и взять живым. Необходимо принять решительные меры к розыску оставшегося охвостья, с которым могут связаться шпионы….

Вопросов не последовало. Не задерживаясь, чекисты разъехались по местам.

Работа продолжалась с удвоенной энергией и напряжением.

…Лето вступало в свои права. На полях колосились хлеба. Цвели розы. В садах дозревали вишни, наливались яблоки и груши. На полонинах готовились к сенокосу.

Борьба на незримом фронте не утихала. Как мелкие горные ручейки, сливавшиеся в один поток, так и отдельные отрывочные, порой, казалось, малозначительные факты и весточки, поступавшие с разных концов, стекались в Болехов, анализировались, сопоставлялись. Результат обобщения раскрывал многое.

…Раннее августовское утро. Группа бойцов истребительного батальона, растянувшись в одну линию, медленно движется берегом быстрого горного ручья. Впереди с автоматом на груди, в полевой форме, без знаков отличия — невысокая, плотная фигура старшего лейтенанта Птицына. Он ступает тяжело, медленно. Ночь, проведенная в засаде, дает о себе знать.

Не успел Птицын приблизиться к густым зарослям кустарника, где ручей круто сворачивает и скрывается в хаотическом нагромождении камней, как оттуда наперерез ему вышел средних лет мужчина, одетый в белые полотняные брюки и такую же рубаху. В руках у него коса, а за поясом болтается чехол для бруска.

— Кто из вас будет старший? — спросил он, поравнявшись с Птицыным.

— Буду я, — ответил тот, дав знак бойцам присесть.

— Из села Брязы я, — представился незнакомец. — В войну в полковой разведке служил. Слышал, что вы ищете бандитов.

— Ищем, — подтвердил Птицын, с любопытством рассматривая собеседника. — Вы что-нибудь знаете о них?

— Так, поэтому искал встречи с вами.

— Тогда рассказывайте.

— Два дня тому назад недалеко от полонины, где я косил сено, прошло их восемь вдоль потока в сторону Слободы Болеховской.

— Приметы помните?

— Помню. Особенно запомнил одного. У него широкие, черные, лохматые брови, большой нос с горбинкой, седина на висках…

— Ясно. Как был одет?

— На нем френч зеленого цвета. Автомат не наш и не немецкий, немецкие-то я хорошо знаю…

Расспросив о приметах других бандитов и поблагодарив незнакомца, который тут же исчез в кустах, Птицын с досадой сказал:

— Опоздали.

По приметам, рассказанным бывшим разведчиком, — а он, видимо, неплохо умел схватывать главное, — было ясно, что в группе бандитов был «Ромб». Приметы второго совпали с приметами «Севера».

Прибыв в райотдел, Птицын прямо с порога доложил Нечаеву:

— Опоздали мы, Алексей Андреевич!

— Что случилось? — заволновался тот.

Птицын подробно доложил о встрече с местным жителем, бывшим фронтовиком. Полковник долго ходил из угла в угол, молчал, о чем-то раздумывал, а потом, подойдя к телефонем, стал размышлять вслух:

— Они, очевидно, пробиваются к «Жару». Ведь «Ромб» и «Жар» — старые приятели по Кракову, оба до войны проходили там выучку у одних хозяев — гестаповцев, оба потом служили гитлеровцам в Тернополе. А теперь «Жар» готовится к приему каких-то важных гостей. Все стает на свои места.

Полковник поднял телефонную трубку и попросил срочно соединить его с Калушем…

…Шли дни. Для оперативной группы Нечаева они не шли, а летели. Заканчивалось лето, а задание еще не было выполнено. Появление Охримовича фиксировалось в Долинском, Выгодском и других районах. Но схватить его случая не представилось. Пока что он и его сообщники умело обходили расставленные секреты и посты.

Дальнейший анализ фактов подтвердил, что Охримович ушел на Рогатинщину, к «Петру». Это окончательно установили в начале осени, когда были захвачены живыми два охранника «Севера». Они показали, что оуновский эмиссар из села Тростянец Долинского района переправлен за Днестр, где и будет зимовать. С учетом этого основной состав оперативной группы переместился на Рогатинщину.

Осенью в Рожнятовском районе при активной помощи населения было обнаружено логово бандитов и в завязавшемся бою ликвидированы последние головорезы, а с ними и «Жар» — бывший следователь криминальной полиции гитлеровцев.

Чуть позднее в лесу, в обнаруженном там схроне нашла себе могилу вся верхушка банды во главе с «Севером» и «Петром». Охримовича там не оказалось.

В начале зимы было покончено с тремя парашютистами, выброшенными с «Ромбом». Средства радиосвязи шпионов с заграничным центром оказались в руках чекистов.

На Рогатинщине в результате ряда операций многие бандиты были обезврежены, а оставшиеся одиночки метались по Черному лесу.

Петля вокруг Охримовича затягивалась все туже и туже.

Работая на своем участке, старший лейтенант Боков напал на след бандитских курьеров «Клена» и «Березы», сопровождавших однажды Охримовича по линии связи. Захваченные охранники «Севера» показали, что эти курьеры заходят к вдове Кобяк Прасковий — жене погибшего в войну солдата. Боков тоже зачастил к ней. Несколько раз беседовали по душам. Прасковья не стала отрицать известных фактов.

— Пригрозили ироды, что убьют, — оправдывалась она в беседах с Николаем Петровичем.

Из этих бесед Боков уловил важное обстоятельство. Курьерам порядком надоела их служба. Прасковья не раз слышала, как «Клен» проклинал свою судьбу и оуновских главарей, затянувших его, молодого, малообразованного парня в националистические сети. На советы Прасковий бросить банду отвечал, что боится расправы над родственниками, да и не знает, простят ли ему прошлые преступления.

Это обстоятельство и решил использовать Боков. Обсудив свои соображения с руководителем группы и получив «добро», Николай Петрович явился однажды к Кобяк. Они долго разговаривали, и Кобяк согласилась передать курьерам гарантийное письмо и экземпляр приказа министра об освобождении явившихся с повинной от уголовной ответственности.

Упорство и настойчивость Бокова не пропали даром. Прасковья Кобяк передала письмо по назначению, и курьеры дали согласие на встречу с оперативным работником, выставив условие, что работник явится один и без оружия. Такое условие было неприемлемо. Чекисты предложили встречу на равных. Они понимали, что от этой встречи многое зависит, поэтому шли на риск.

Курьеры, между тем, согласились с доводами чекистов и назначили встречу на опушке леса, в районе одного из сел Бурштынского района. В записке они указали время встречи и сигналы опознания.

— Ну что ж, товарищи, это уже неплохая завязка, — прочитав записку, с радостью ответил Нечаев. — До встречи неделя, хорошенько обдумаем меры безопасности. На встречу, как я полагаю, должен идти инициатор этого дела!

Полковник прищурился и внимательно посмотрел на Бокова.

— Разрешите и мне, — отозвался Птицын.

— Не возражаю. Завтра все обсудим детально, а сейчас отдыхать.

..Моросил мелкий, нудный дождь. Птицын и Боков, еще раз проверив автоматы, уселись в «газик». Вскоре, сопровождаемый грузовиком с бойцами, он двинулся в направлении Бурштына. Потом к месту встречи с курьерами шли пешком. Они знали, что Нечаев с резервной группой находится недалеко. Меры по их безопасности приняты надежные. И если случится что-то, то курьерам из мешка не выбраться.

К полуночи Птицын и Боков были на месте. До решающих событий оставалось полчаса. Офицеры выбрали удобное место и залегли, накрывшись плащ-палатками. Дождь по-прежнему монотонно стучал по веткам и опавшим листьям. Холод и сырость пробирались под фуфайки. Пахло плесенью и прошлогодней травой. Кругом тишина.

Прошло примерно полчаса. Птицын взглянул на светящийся циферблат часов. Без пяти три. Через несколько минут где-то недалеко зашевелились кусты. В тишине отчетливо послышался шелест веток, а затем глухие звуки ударов по голенищу сапога. Птицын насчитал их три.

— Они, — толкнул он Бокова. — Давай отзыв!

Боков пробил ладонью по сапогу три раза. Через пару минут в стороне от них отозвался голос:

— Мы здесь.

Птицын и Боков с автоматами наготове присели на корточки и тут же увидели две приближающиеся тени.

Встреча состоялась. Она продолжалась около двух часов. Этого было достаточно, чтобы выяснить главное: где «Ромб». Вести оказались неутешительными, хотя было видно, что курьеры откровенны. Договорились о месте и времени более обстоятельной беседы и документальном оформлении явки с повинной…

Нечаев, расположившись в здании сельского Совета, всю ночь не смыкал глаз. Радист, находившийся с ним, не переставал настраиваться на волну группы прикрытия. Она молчала. Перед рассветом радист сообщил:

— Вышли на связь, передали: все в порядке.

— Отлично! Собираемся в путь! — распорядился повеселевший полковник.

На условленном месте, по дороге в Бурштын, встретились с Птицыным и Боковым. Когда те уселись в «Победу», полковник поинтересовался:

— Ну как?

— В порядке, Алексей Андреевич, — доложил Птицын, — хлопцы они неглупые.

— Хорошо, подробности в райотделе…

Освободившись от доспехов и развесив мокрые накидки над теплой еще печкой, Птицын начал докладывать:

— «Клен» и «Береза» поняли нас и со всеми нашими доводами и мыслями согласились. Задело их, что «высокий проводник», как они называют Охримовича, — американский шпион. Всем бандитам, с которыми ему удалось установить связь, он дал указание собирать шпионские сведения, для чего роздал специальный вопросник. В нем особое внимание обращается на нашу новую военную технику, авиацию… Курьеры поняли, что они — орудие в руках англо-американской разведки, поэтому решили порвать не только с Охримовичем, но и вообще с националистами. «Клен» прямо так и заявил: «Довольно! Сколько лет нас будут дурить?..» Где сейчас «Ромб», они не знают, сопровождали его однажды и передали «Буревому».

— Журавновскому эсбисту? — переспросил внимательно слушавший Нечаев.

— Да, ему. Кстати, курьеры предложили вариант его поимки…

Сомнения в отношении курьеров рассеялись. Но чекисты и впредь действовали по принципу семь раз отмерь — один раз отрежь.

«Клен» — Савуляк Иван и «Береза» — Клепик Петр прямых подходов к Охримовичу не знали, реальных возможностей к поимке в ближайшее время не подсказали. Поэтому чекисты неустанно думали, как выполнить задание.

Савуляк и Клепик, по их настоятельной просьбе, были приняты в истребительный батальон. Но до поры до времени явка их с повинной сохранялась в тайне. Птицын и Боков готовились к сложной операции по поимке «Буревого». Для пользы дела курьерам нужно было посетить их давнего знакомого, оуновского связного, проживавшего легально. Как-то поздним вечером курьеры в своей прежней экипировке отправились к нему. До села их сопровождал Николай Петрович. Он остался в километре от крайних хат, под одинокой развесистой грушей у дороги.

Договорились встретиться в час ночи. Стрелка на циферблате клонилась к цифре три, а курьеров все не было. Продрогший до костей на холодном и влажном ветру, Боков не находил себе места. Это был первый самостоятельный выход курьеров, теперь уже бойцов истребительного батальона. Все передумал лейтенант Боков за это время, которое показалось ему вечностью. Лишь около четырех в селе залаяла собака, а на дороге вскоре послышались глухие шаги и чавканье грязи. Боков увидел две тени, приближавшиеся к груше. На всякий случай вскинул автомат и зашел за дерево.

— Извините, Николай Петрович, — услышал он негромкий голос Савуляка. — Никак не могли раньше.

— Как обстановка?

— Все в порядке, нас по-прежнему считают курьерами, есть сведения и о «Буревом».

— Хорошо, поговорим потом, а сейчас домой, скоро рассвет, — распорядился Боков, довольный, что все обошлось благополучно.

В назначенный день и час «Буревой» — Малик Емельян, садист и убийца, был схвачен. Операция прошла без шума.

Сотрудники Нечаева знали наперечет всех бандитов, скрывавшихся на этом участке. Там оставались несколько отъявленных головорезов, прекрасно понимавших, что в случае задержания для них нет другой кары, как высшая мера наказания. Схватить живьем такого, как «Буревой», могли только смелые, отважные и мужественные люди. У него за плечами было несколько лет кровавого подполья. Там, где он появлялся, оставались трупы стариков, женщин и детей. Кровавые следы он со своей бандой оставил в ряде сел Войниловского, Долинского, Жидачевского и других районов.

Следователи задолго до его поимки собрали доказательства, что он по собственной инициативе и указанию своих верховодов из СБ — «Грома» — Твердохлеба Николая, «Жара» — Гаврилюка Степана и других гестаповских выкормышей явился организатором и непосредственным участником зверских пыток и убийств жителя села Стефанивка Константина Рудого, колхозника села Яворивка Ивана Тымкива, рабочего Калушского калийного комбината Владимира Бучака. По приказу «Буревого» в селе Тура Великая была схвачена и после жестоких пыток повешена учительница Анна Малик. Жертвами его банды стали учителя Ирина и Евгений Бомер из села Пчаны и некоторые другие ни в чем не повинные пюли.

В руках следователей находился страшный документ — инструкция главарей СБ нижестоящим звеньям. В ней для запугивания местного населения устанавливалась обязательная норма убийств. В одном из пунктов прямо указано: «В месяце июне… в каждом селе кррпнуть (убить) не менее двоих…» Такой же «план» был доведен на июль, август и другие месяцы. Убивали учителей, убивали тех, кто проводил в жизнь мероприятия органов власти по повышению материального и культурного уровня населения. Поджигали колхозные фермы, постройки. Грабили сельские магазины, жителей.

Банда Малика-«Буревого» не раз была бита, но ему самому удавалось уходить от возмездия. Теперь пришло время рассчитаться за все кровавые преступления. Вопреки предположениям, он не выкручивался. Видимо, понял, что заводить следствие в заблуждение или отрицать бесспорные факты и обстоятельства бесполезно. Цепляясь за жизнь, как утопающий за соломинку, бандеровский палач не скрывал мест укрытия своих сообща ников, рассказывал о содеянных преступлениях. Он подтвердил основную цель прибытия «на терен»» Охримовича — использование оуновцев в выполнении заданий иностранных спецслужб, сообщил о назначении гитлеровского разведчика «Грома» — Твердохлеба так называемым «проводником» вместо «Севера».

Через несколько дней Панченко докладывал Костенко и Нечаеву:

— «Буревой» неоднократно сопровождал Охримовича на встречу с бандитами. Последний раз он оставил «Ромба» в лесу в банде «Срибного». «Буревому» известно, что «Ромб» ожидает в этом году подкрепления из-за кордона…

— Это очень важные вести! — отметил Костенко. — Известны ли «Буревому» подробности?

— Нет, не известны. «Ромб» тщательно скрывал это. Как видно, он действует осторожно. Его подчиненный «Подкова»-Мартынец рассказал, что он втайне от «Буревого» по заданию «Ромба» ходил в Лататинский лес и искал там большую площадку. Хотя «Ромб» не сказал, для чего она нужна, мы поняли: готовится место для выброски очередной группы шпионов…

По ходу информации Костенко делал пометки в своем блокноте, посматривая поверх очков на капитана, когда тот замолкал, переворачивая очередной лист документа. Костенко и Нечаев слушали внимательно, вопросов не задавали. И только когда он закончил, последовал вопрос Костенко:

— Обусловлена ли у «Буревого» связь со «Срибным»?

— Нет, у него назначена связь с «Маком», который, как вы знаете, уже ликвидирован. Таким образом, связь через «мертвый пункт».

— Знает ли об этом «Буревой»? — спросил Нечаев.

— Нет, не знает.

— Хорошо! — лицо Нечаева повеселело. — Может ли он вызвать к себе «Мака»?

— На эту тему с ним разговора не было, — ответил Панченко.

Получив указания, Панченко собрался было уходить, как раздался звонок. Костенко поднял трубку.

— Вас вызывает Галич, — услышал он голос телефонистки, а потом знакомый бас начальника районного отдела госбезопасности:

— Сегодня на рассвете при попытке переправиться через Днестр убит бандит. Он шел один. Труп его опознать не удалось. В сумке убитого обнаружена записка, подписанная цифровой кличкой. Автор записи просит «Жара» связаться с ним, в чем ему поможет «Буревой».

— Как исполнена записка?

— Рукописно, карандашом.

— Все документы немедленно доставьте к нам, — распорядился Костенко. Повесив трубку, он обратился к следователю:

— У нас есть образцы почерка Охримовича?

— Есть. Их прислали из Тернополя, где Охримович в первый год оккупации служил бургомистром…

Содержание записки и криминалистическое ее исследование подтвердили, что она написана Охримовичем несколько дней тому назад.

Стало ясно, что Охримович находится где-то поблизости. Успешные операции по обезвреживанию бандитов перепутали все его карты и вынудили искать связь с оуновцами, о ликвидации которых сведения к нему еще не дошли. Обращаясь с запиской к «Жару», Охримович просит высылать связных на действовавшие ранее пункты связи. Естественно, в записке эти пункты не назывались. Перечитывая в который раз тонкий клочок бумаги, Нечаев вспомнил показания «Буревого»:

— А не протолкнуть ли нам, Виктор Александрович, письмо к «Маку»?

— Не уловил вашу мысль, Алексей Андреевич, — ответил Птицын.

— Пункты встреч ведь нам известны? — спросил полковник.

— Да, известны, — ответил Птицын. — Первый — в Вишневском лесу, второй — в Скалах.

— А «мертвые пункты» связи мы знаем? — продолжал Нечаев.

— Знаем. Они в тех же местах и пока пусты.

— Попробуем-ка мы получить записку от «Буревого» и послать ее к «Маку».

— Вот теперь понял, — сказал Птицын.

Долго еще они обсуждали задуманное. Тогда же и созрел смелый план…

Глубокой ночью, когда за горизонтом скрылся бледноватый диск луны, на окраине села появились трое. Они прошли в сторону леса и вскоре остановились недалеко от одинокой старой черешни, примостившейся около тропы, уходившей к опушке. Боков и его товарищи осмотрелись кругом. Было тихо. Николай Петрович нашел потайное место в дупле черешни. Там было пусто. Оставив записку, все быстро удалились в сторону леса и вскоре скрылись в его густых зарослях.

Направляя записку в адрес «Мака» через «мертвый пункт» «Буревого», чекисты рассчитывали, что она должна попасть к боевикам «Мака», которые, как стало известно, перешли в охрану курьерской группы «Петра». А это означало, что о записке «Буревого» рано или поздно узнает Охримович, который в силу сложившихся для него обстоятельств проявлял повышенный интерес к эсбисту и не преминет, очевидно, воспользоваться открывшейся возможностью для связи.

Шли дни. Чекисты еще раз посетили «мертвый пункт» связи. Ходили и на известные им другие пункты, но все напрасно. Там никаких признаков появления оуновцев не было, а записка лежала на месте.

Участники операции обсуждали, анализировали, сопоставляли факты. Просчетов вроде бы не было, но и убедительного объяснения молчания и бездействия бандитов тоже не было.

Наконец, спустя три недели, когда все надежды, казалось, рухнули, в дупле черешни оказалась долгожданная записка. Она была подписана «Демьяном» — бывшим охранником «Петра».

Сообщая, что письмо, адресованное «Маку», попало к нему и желая установить связь с «Буревым», «Демьян», в свою очередь, просит ответить на ряд вопросов. Это была проверка. Чекисты ее предвидели. Вопросов было много и довольно замысловатых. Ответы на многие из них мог дать только «Буревой» — Малик. В записке ставилось категорическое условие: люди от «Демьяна» придут на встречу только по получении правильных ответов.

Обсуждение плана дальнейших действий происходило у Костенко.

— Ну что ж! Экзамен трудный, но задачу надо решать, — констатировал Арсентий Григорьевич, выслушав доклад Нечаева.

— Содержание письма и характер вопросов свидетельствуют, что оно составлялось с участием «Ромба», — высказал свои предположения представитель министерства майор Пилипенко.

— Не вызывает сомнения. Значит, мы на правильном пути, — согласился Нечаев.

— Главное сейчас — не вспугнуть зверя, — добавил Костенко.

Ответное письмо было получено от «Буревого». В нем, кроме всех необходимых ответов, автор сетовал на невозможность пробиться к «высоким проводникам».

Письмо понесли в «мертвый пункт». Но там оказалась новая записка в адрес «Буревого». Боков отошел подальше от черешни и при свете карманного фонарика прочитал: «Друзья! Две недели тому назад я послал вам записку, но ответа нет. Прошу не тратить времени, а в любой день выйти на пункт связи, туда, где мы встречались летом… и куда привели человека, который пришел издалека с хорошей палаткой и еще кое с чем…» Записка была написана чернилами и подписана тем же «Демьяном».

Стало очевидным, что Охримович торопится. Его что-то подталкивает. Он клюнул на приманку и, как голодный зверь, лезет за добычей в капкан.

В оставленной Боковым новой записке «Буревой», ссылаясь на болезнь, на «гостей», которые совершенно не знают территории, невозможность посылки к «Демьяну» своих связных, просил его прибыть к нему в условленное место. Пункт, названный в записке, хорошо был известен «Демьяну» и «Ромбу». Его чекисты выбрали не случайно. Туда была одна проверенная бандитами дорога. Кстати, чекистам она стала известна из показаний «Буревого». Он рассказал, что однажды проводили по ней и «высокого гостя». Предполагалось, что если бандиты согласятся на встречу, то они, вероятнее всего, пойдут этим проторенным маршрутом.

…Шел мелкий, редкий дождь. В полночь возле старой черешни появились трое. Осмотрелись. Кругом тихо. В тайнике их ждала записка. Прочитав ее, Боков понял, что приближается развязка, и заспешил в райотдел. Там, как всегда, ожидал Нечаев.

— Ну что? — спросил он.

— Есть записка. «Демьян» просит ожидать его с 6 по 8 октября.

— Кто будет с ним?

— Не пишет. Надо полагать, будет и Охримович.

— Времени у нас достаточно, завтра обсудим подробно…

В восемь утра все, кто имел отношение к операции, собрались у Нечаева. Обсуждение предстоящих событий было коротким. Анализ показаний Малика, пояснений Савуляка, Клепика, переписки с «Демьяном», а также ранее имевшихся материалов показал, что с Охримовичем, кроме «Демьяна», скорее всего могут быть еще два бандита — «Потап» и «Довбня».

— Засаду выставляем в ночь на 5 октября, — распорядился Нечаев, закончив совещание.

Ночь уходила в прошлое. Ее мглистая темень медленно редела. Блекли звезды. Впереди различались контуры кустов, верхушки деревьев. Чуть позже над ними заалела оранжевая полоса. Наступал рассвет 6 октября. Красный диск солнца медленно поднимался над лесом. Заискрилась роса на ветвях деревьев и кустов.

— Кто-то идет! — доложил автоматчик, наблюдавший за тропой в бинокль.

Боков посмотрел в ту сторону. Бинокль помог ему увидеть, как между деревьями мелькали фигуры. Николай Петрович передал бинокль Савуляку, находившемуся рядом.

— Посмотри-ка, узнаешь, кто идет?

— Впереди… Охримович с «Потапом». Этого верзилу легко узнать и за километр. За ними двое: «Демьян» и, похоже, «Довбня»…

За считанные секунды все были готовы к схватке. И когда первая двойка бандитов миновала неширокую поляну, а вторая только что ступила на нее, из-за густого кустарника вдруг раздалась громкая и властная команда:

— Бросай оружие! Руки вверх!

Команду дополнила серия коротких автоматных очередей. Это Боков с группой захвата, выскочив из засады, отрезал «Демьяна» и «Довбню». Едва послышались первые слова команды, как выросшие будто из-под земли Птицын с бойцами набросились на Охримовича, сбили его с ног, скрутили руки и захлопнули наручники. Тут же сорвали ампулу с ядом, зашитую в ворот рубашки. Охримович не мог сообразить, что с ним случилось, а когда опомнился — хрипло простонал, зло выругался. Слова его потонули в автоматной трескотне. Это группа прикрытия преследовала бежавшего «Потапа»…

Капкан захлопнулся. Трудный и опасный поединок закончился.

«Ромб» — Охримович Василий, резидент двух разведок — гитлеровской и американской, предстал перед «судом Военного трибунала и получил сполна.

ПЕТР ФЕДОРИШИН КОНЕЦ БАНДЫ «СОКОЛА»

Светится синяя печаль глаз. Только иногда заиграют маленьким огоньком точки зрачков, наверное, отражается скалка, что тускло горит в хате, чадя черным дымом.

— Мама, слышите, мама! Кто-то в окно стучит.

— Спи, Ганя, спи. Это ветер. Затихла.

А темная нитка дыма от скалки струится вверх к потолку и сплетается с горечью Яреминых и Марийкиных дум. Грустно родителям, больно смотреть, как угасает единственная дочь.

Еще утром бегала по улице, играла, а под вечер вдруг желтая вся стала, как воск. И травы не помогают. Надо бы за врачом в райцентр сходить. Да близко ли? И страшно к тому же. Бандеровские изверги жить не дают. Прячутся по лесам, а как стемнеет, вылезают из своих бункеров, убивают честных людей.

Мария терзается этими неутешительными мыслями, а затем, лишь бы слово молвить и отогнать тишину, обращается к мужу:

— Что будем делать?

Молчит Ярема. Положил руку на голову Гане, будто этим мог отогнать тревожные мысли.

— Надо идти за врачом в Вишневец, — глуховато молвил и взял пиджак.

— Ты, доченька, не беспокойся. Я долго не буду. Под утро вернусь. — И, взглянув на жену, добавил: — Пойду к Ирине.

Ушел. Тишина. Только деревья в окно: тук-тук, тук-тук. Ганя прислушивается, прислушивается.

— Спи, доченька. Скоро придет тетя Ира и вылечит тебя…

Марийка сидит у кровати, не снимая руку со лба девочки.

Медленно идут минуты, часы.

Но вот уже рассвет бродит в верхушках деревьев, путается в густых ветвях и опускается вниз. Ярема с Ириной спешили миновать лес, когда услышали хриплое: «Стой!»

Какие-то горбатые тени, оторвавшись от деревьев, приблизились к ним. Ярема онемел: того, который шел впереди, узнал сразу. Это же тот поповский выродок! Знал его хорошо Ярема — еще до войны был батраком у его отца, А в тридцать девятом, когда установилась Советская власть, исчез из села попович Гарась Ястрив. Объявился, когда село захватили фашисты. В форме старшего полицая объявился. Про «соборную» кричал и немцам служил. А потом исчез куда-то. Больше не появлялся в селе.

— Кто такая? — к Ирине.

— Племянница моя, — Ярема не дает говорить Ирине. — Иду от сестры, и она со мной.

Кто-то из бандитов блеснул огнем. Выкроились из рассветного полумрака лица. Скрестились взгляды.

— Ба! Да это лекарка из Вишневец, советка! Яреме кажется, что сердце его вот-вот выскочит из груди. Видит, как Гарась ткнул обрезом. Понял этот страшный жест.

— За что же? Что она вам сделала? У меня дочь больная, к ней… — и не договорил. Тяжелый приклад врезался в лицо…

— На, получай, — злорадное шипение-сливается с тем ударом.

Стон у Яремы слетает с уст. Падая, услышал: выстрел, словно гром всколыхнул рассвет. То Ирину, И-ри-ну…

Утром шел серебристый дождь. Но недолго. Через час-два просветлело. Только небольшие лужи на дороге остались.

Сергей Степанович взглянул в испещренное струйками воды окно. Рассвело. Просыпались после короткой летней ночи хаты, а в кабинете начальника Вишневецкого отделения НКВД свет горел всю ночь.

Тусклая лампа освещала стол, шкаф со стопками бумаг, карту района, изрезанную красными и черными линиями. «Еще надо просмотреть вот эту папку, тогда и вздремнуть можно», — отошел от окна и вновь сел за стол. Слипались глаза, а в полусонном сознании оживали давно знакомые картины.

…Вот идет еще совсем молодой парень. Его после окончания курсов бухгалтеров направляют в родной Кондол Пензенской области на работу. Весело парню. Отныне он сможет самостоятельно работать, помогать родным, но…

Война. Окровавленный сапог фашистов топтал земли Украины, Белоруссии, Прибалтики. Стальной клин рвался к сердцу Родины — Москве.

Сергею Белову еще не было и восемнадцати, когда он попросился добровольцем на фронт.

Кто из нас может сказать, когда, в какую минуту пришла к нему зрелость, когда он почувствовал себя взрослым? Нет, не по годам. По восприятию мира, по своему возмужанию. Сергей Степанович убежден: для него — это та минута, когда надел военную форму, когда поклялся защищать Родину до последнего удара сердца.

Первое ранение старшина пехотной роты Белов получил в битве за Москву. Рана зажила, и уже через два месяца он был в разведвзводе одной из дивизий Юго-Западного фронта. Потом — второе ранение. После лечения в госпитале Белов возвращается в родной Кондол. Но он еще мог носить оружие, он еще мог и должен был воевать. Ведь враг еще не разбит.

В 1943 году стал чекистом. «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками», — запомнил тогда на всю жизнь слова Феликса Дзержинского.

Через полгода Белов едет в Киев на учебу.

Война заканчивалась. Бился в предсмертной агонии фашизм. Советская Армия избавляла Европу от коричневой чумы. Люди начали восстанавливать разрушенное войной народное хозяйство.

Свет новой жизни принесли воины Советской Армии и на западноукраинские земли. Хлебом-солью встретило население своих долгожданных освободителей. Но строить новую жизнь мешали оуновские головорезы.

Кажется, недавно, а вот скоро уже два года, как он прибыл на Тернопольщину. И сколько за это время таких вот недосланных ночей! Впрочем, что они по сравнению с теми ночами, в которые седеют матери, увидевшие убитыми своих детей. Он должен защищать их. Он обязался помочь людям жить счастливо — это его долг…

Тихий стук в дверь прервал его воспоминания. Вошел дежурный:

— Товарищ старший лейтенант, к вам просится какой-то человек.

— Пусть войдет.

В кабинет вошел Ярема Провальный. Старший лейтенант сразу узнал его.

— Проходите, садитесь, — указал на стул и, пока садился Ярема, успел восстановить в памяти обстоятельства, при которых впервые встретился с ним.

Это было прошлой весной. Операция по уничтожению банды, которую возглавлял оуновец по кличке «Серый», была проведена успешно. В бункере, где прятались бандиты, найдены медикаменты, оружие немецкого производства, несколько листовок. А место расположения бункера указали чекистам два крестьянина, которые видели, куда прятались бандиты. Один из них сидел сейчас в кабинете Белова.

Растрепанные волосы на голове Яремы, побелевшие последней ночью, напоминали тучи, разорванные ветром. Глаза, затуманенные слезами, смотрели на Белова. Видно, случилось что-то страшное.

— Успокойтесь, — поднес Яреме стакан с водой. Пока посетитель говорил, он не перебивал. Слушал.

Лишь после окончания рассказа спросил:

— Так, говорите, одного из бандитов вы узнали. Вы назвали его Гараськой. Фамилия его Ястрив? Да? Закурите, — протянул пачку сигарет.

Тонкая нить дыма повисла в воздухе и поползла в сторону окна. Хорошо натренированная память чекиста восстановила картину двухмесячной давности.

Возвратился домой. Усталый. Хоть было уже поздно, в окне его комнаты горел свет. «Может, сын заболел?» — мелькнула тревожная мысль. Ускорил шаг. Дверь открыла Лиза, жена. «К тебе каких-то два парня, — тихо предупредила. — Ждали, ждали тебя, да так и уснули».

Когда Белов вошел в комнату, двое еще совсем юных хлопцев вскочили на ноги, но, увидев Сергея Степановича с женой, виновато улыбнулись. Дальше рассказали обо всем. Как их бандеровцы обманули, как вынуждали доставать еду, быть связными, распускать фальшивые слухи о Советской власти, терроризировать крестьян сел Лозы и Катюжаны. Хлопцы поняли всю лживость оуновской пропаганды и не хотят, не могут идти против своего народа. Ведь люди повсюду смотрят на них, как на убийц и, организовывая отряды самообороны, дают вооруженный отпор.

На следующий день Белов с хлопцами был в районном комитете партии. Подыскали им работу. Но через месяц хлопцев нашли мертвыми. «За измену нации» — прочел Белов в записке, подброшенной возле мертвых. Большие кривые буквы врезались в память чекисту. Это был почерк бандита пад кличкой «Сокол», который вот уже около двух лет убивал ни в чем не повинных людей в Кременецком и Вишневецком районах, сжигал дома активистов, мстил всем, кто стремился к новой жизни. Долгое время следил за хитрым оуновцем Белов, но поймать его не удавалось.

Месяц назад в перестрелке с бандитами был убит «Сичкарь». Смерть «Сичкаря» показалась Белову странной. Оуновец был убит с близкого расстояния — прямо в затылок. «Прибрали, потому что был опасен им», — высказал предположение старший уполномоченный отделения Андрей Коваленко. В кармане оуновца была найдена записка. В ней сообщалось, что «в бою с советами убит «Сокол». «Сокол» — это кличка Гараська Ястрива, уроженца Вишневецкого района. Белову было известно, что он — один из тех, кто принимал участие в секретном совете, состоявшемся в июле 1944 года недалеко от Тернополя, в урочище Черный лес. Перед головорезами УПА, которых оставляли на западноукраинских землях, выступал худой немецкий офицер в мундире полковника вермахта, он давал указания, как действовать после ухода немцев с советской территории. Зная «Сокола», Сергей Степанович не поверил тогда записке, найденной у «Сичкаря». И сегодняшняя встреча Яремы с Гараськой подтвердила его догадки — «Сокол» живой и продолжает свои кровавые действия, а запиской, которую он специально подкинул, не пожалев для этого своего боевика, «Сокол» только хочет запутать следы. Хитрый бандит.

И еще — важное. Неделю назад был арестован «районный проводник» под кличкой «Джура». Он сознался, что седьмого августа должен выйти на связь с одним из членов референтуры СБ. В назначенное для встречи место был отправлен «Джура» с двумя сотрудниками отдела НКВД, но на явку никто не пришел. А что, если оуновцем, который должен был выйти на связь, был…

Сергей Степанович приказал ввести «Джуру».

— Говорите, что должны были встретиться с членом референтуры СБ? — в голосе Белова не слышалось прежней усталости, будто не было бессонных ночей.

— Да.

— С кем именно?

— Не знаю.

— Но на связь никто не вышел. Так на следующую вы должны… — Белов замолчал. Хорошо изучив систему оуновской связи, был убежден, что бандит знает и место запасного пункта встречи.

— Да, я должен через два дня между 10 и 11 часами ночи ждать в шестом пункте.

Сергей Степанович прошелся по кабинету. Через два дня. Значит, завтра. «Что ж, на этот раз на встречу с бандитом пойду я».

— А что, если эсбист не придет и на этот раз?

Внимательно посмотрел «Джуре» в глаза. «Ну, районный проводник, в правдивости твоих показаний мы скоро убедимся, так что можешь не крутить».

— Несколько западнее шестого пункта есть большое дерево. Под ним находится деревянный ящик, вкопанный в землю. Это наш «мертвый пункт». Если встреча не состоится, в ящике оставят грипс.2 В нем должны быть указаны задания для моей боевки.

— Пункт известен только вам?

— Нет. О нем знает заграничный провод.

— Вы знаете «Сокола»? — этот вопрос Сергей Степанович задал неожиданно и впервые.

— Знаю, точнее, знал ли я «Сокола». Дело в том, что он уже мертв.

«Вот так, — подумал Белов. — Значит, «Сокол» не только для рядовых бандитов «убит».

— Что ж, увидим. Может, это так, а может, и нет. Когда вы последний раз встречались с «Соколом»?

Чем больше Белов слушал о Ястриве, тем больше почему-то был уверен, что бандит жив. И на встречу с «Джурой» должен прийти именно «Сокол». За два года работы на Тернопольщине Сергей Степанович разоблачил немало врагов, но этот по своей хитрости и коварству превосходил других.

На связь с «Джурой» и на этот раз никто не пришел. Зато в «мертвом пункте» была найдена записка, в которой говорилось о том, что встреча должна состояться в пункте семь десятого августа. Снова те же кривые линии цифр. Сомнений у Белова не было — почерк «Сокола». Значит, «Сокол» не знает об аресте «Джуры». Пункт семь — это сарай на одном хуторе.

Через день к начальнику райотдела НКВД зашел сын владельца этого сарая. Он рассказал, что его послал отец, чтобы предупредить: к ним приходили бандиты и приказали на десятое число приготовить ужин на несколько человек.

Сергей Степанович созвал совещание. Началась разработка плана операции. Врага надо было взять живым. Гитлеровский шпион и член референтуры СБ мог дать показания относительно места расположения других бандитских боевок. Но как захватить оуновца, если он, как было известно Белову, даже спать ложится с оружием? Сергей Степанович предложил простой, но надежный план операции. В ночь на девятое был подготовлен сарай. Три солдата остались в нем на следующий день, а когда снова стемнело, туда пробрался Белов.

Около полуночи едва заметно блеснул и сразу же погас свет в окне хаты. Это хозяин подавал условный сигнал — в хату зашли оуновцы. Свет погас быстро — среди них «Сокол». «Джура» осторожной поступью направился к хате, с ним — переодетый сотрудник НКВД. Пароль. И вновь тишина. Потом стало слышно, как к сараю кто-то подошел. Белов догадался — это «Сокол» послал одного из своих боевиков проверить обстановку. Тот просунул голову в дверь сарая, прислушался и, осторожно ступая, ушел в дом.

Четыре человека направились к сараю. Как было условлено, «Джура» шел последним. Вдруг блеснули три фонарика… «Сокол» успел сделать шаг к двери, но свалился навзничь. Вскоре все оуновцы были обезоружены.

Так успешно закончилась еще одна операция, которую возглавлял Сергей Степанович Белов.

Август семьдесят пятого года был теплым и сухим, как полагается месяцу уборки урожая. Мы встретились с Сергеем Степановичем Беловым на Тернопольском вокзале. Он прибыл из Симферополя. Бродили по улицам, разговаривали.

— Трудно узнать город, — говорил Сергей Степанович, — так он изменился. Красивым стал. А новостройки какие! Тридцать лет назад здесь были одни развалины и несколько чудом уцелевших домов.

Сидели в парке и думали. О тех, кто недосыпал ночей, кто не жалел своего здоровья, своей жизни ради счастья других. Думали о смелых чекистах — бойцах невидимого фронта. О тех, кто помогал западноукраинским трудящимся строить новую, прекрасную жизнь.

ВИТАЛИЙ КАЗИМИР ФЕДОРОВ — РОВЕНСКИЙ

Ровно… Свыше трех десятилетий назад это географическое название не вызывало особых эмоций. Теперь же оно ассоциируется в нашем представлении с именами таких героев, как Дмитрий Медведев, Николай Кузнецов, Василий Бегма и другие, явивших миру высокие образцы советского патриотизма. Партизанская борьба на Ровенщине вошла в летопись Великой Отечественной войны многими волнующими страницами. Одну из них и перелистываем сегодня. Эти строчки пишутся из города Хмельницкого, где живет Иван Филиппович Федоров, в те грозные времена известный как Федоров-ровенский.

Эта приставка к его фамилии появилась не столько из соображений конспирации, сколько для того, чтобы Украинскому штабу партизанского движения удобнее было различать двух командиров соединений — однофамильцев. Алексея Федоровича именовали Федоров-черниговский, а Ивана Филипповича — Федоров-ровенский.

Поединок с германским фашизмом для него начался задолго до 22 июня 1941 года. Скрестить оружие пришлось раньше, когда молодого чекиста назначили начальником районного отдела Управления государственной безопасности в местечке Морочном, затерявшемся в пущах и болотах украинского Полесья вблизи границы.

К Морочному вели не столбовые дороги, а извилистые лесные тропки. Но обманчивой была лесная тишина. Именно здесь, в приграничье, пролегла линия невидимого фронта жестоких схваток советской и фашистской разведок.

Готовясь к осуществлению плана «Барбаросса», абвер и гестапо забрасывали к нам шпионов, навербованных из бывших кулаков, украинских буржуазных националистов.

И когда ударил гром войны, Иван Филиппович Федоров, оказавшись в необычайно сложной обстановке, в окружении оккупантов, не только не растерялся, а стал одним из организаторов антифашистской борьбы на временно оккупированной немцами территории.

Созданный им отряд, а потом соединение «За Родину!» стало настоящей грозой для гитлеровцев и их приспешников. Оценка его деятельности дана в Указе Президиума Верховного Совета Украинской ССР от 31 марта 1944 года: «За образцовое выполнение боевых задач партии и правительства в тылу врага, за героическую борьбу против немецко-фашистских захватчиков и самоотверженную службу социалистической Родине и своему народу вручить соединению партизанских отрядов под командованием тов. Федорова И. Ф. Почетное красное знамя Президиума Верховного Совета УССР, Совнаркома УССР и ЦК КП(б)У».

Расскажем несколько эпизодов из боевой жизни Ивана Филипповича Федорова — сына украинского хлебороба с Кировоградщины.

Из приземистой, под соломенной крышей, избушки вышли двое — женщина с пустыми ведрами на коромысле и мужчина с салазками. Шли неторопливо, не оглядываясь — как люди, которым тут все хорошо знакомо.

У колодца, на перекрестке улиц, стоял немец-часовой. Мужчина помог женщине вытащить ведро с водой. Они переглянулись, только взглядами сказав друг другу: «Счастливо!» И он пошел дальше дорогой, уходящей за село.

Подняв воротник, путник ускорил шаг, радуясь, что метель надежно заметала его следы. Позади осталась избушка, пусть чужая, но гостеприимная. А что его ждет впереди? «Ничего, — успокаивал он себя. — На своей земле не пропаду».

Ему везло на добрых людей. Взять хотя бы тот последний бой… Когда затихла стрельба, те, кто остался в живых, увидели, что они окружены немцами. И каждый, чтобы не попасть в плен, выбирался из вражеского кольца как мог. Он, например, прополз по глубокому рву, пересидел до темноты под копной. А когда стемнело, через огороды пробрался на околицу Середина-Буды. Не давал покоя вопрос: есть в селе немцы или нет? Решил: «Буду действовать так, будто они есть. А если есть, то заняли они, конечно, лучшие, самые просторные дома. Следовательно, приют надо искать в хатах невидных, попроще».

Осторожно постучал в дверь. Выглянула женщина и, внимательно приглядевшись, тихо молвила:

— Заходите, товарищ, я вас знаю.

— Откуда?

— А вы в райотделе НКВД работали…

На пороге заколебался: где лучше скрыться — там, где тебя знают, или там, где не видели раньше? Но отступать было поздно. А тут еще хозяйка предупредила:

— К нам немцы за сеном ходят. Спрячьтесь пока в окопчике на огороде. Когда можно будет — позову.

Обессилевший от холода, голода, усталости, он притаился в яме. Пистолет наготове. Вот и шаги по двору… Чужая речь… Шелест ceнa…

Возились долго. Наконец — тишина. А немного погодя — женский шепот:

— Товарищ… Идите в хату…

Утром одели в гражданское, накормили. Дали салазки — будто за соломой идет.

Хорошие люди эта чета Козаков.

И вот он идет все дальше, сквозь снежную мглу; Вдруг перед ним вырастают две человеческие фигуры. На них рваная одежда, вместо обуви — какое-то тряпье. Лица изможденные, заросшие.

— Откуда и куда? — почти одновременно спрашивают путники друг друга.

— Бежали из лагеря военнопленных, — признался; тот, что помоложе, Василий. — А теперь идем по домам. Он — аж под Гомель, а я тут поблизости — на хутор Воздвиженский.

— Значит, пойдем вместе, — решил Федоров.

На развилке, возле обгоревшего фашистского танка передохнули, задымили самокрутками. Вокруг простиралось широкое поле недавнего боя — груды покареженного, закопченного металла, подбитые танки, автомашины, тягачи. Убитых фашисты уже успели убрать.

…Наконец добрались до хаты Кузьмы Андреевича Гука, отца Василия. А задержаться здесь, вопреки ожиданиям, пришлось на целый месяц. Было хоть тесно, зато тепло и, главное, почти безопасно.

С Кузьмой Андреевичем они поняли друг друга скоро.

— Надо мне за дело браться, — как-то в разговоре проронил Федоров.

Понимай, мол, как хочешь: то ли на харчи зарабатывать, то ли фашистов бить. Старик, поглядывая из-под косматых бровей, ответил:

— Я познакомлю вас с нужными людьми.

Вскоре старый Гук представил стройного брюнета:

— Игорь Иванович Кузьмин.

Начался осторожный разговор. Федоров ему вопрос — и он вопрос. Так друг у друга мысли выведывали. Наконец узнал, что он командир Красной Армии, член партии, тоже попал в окружение. Рвется в бой. Уже две винтовки припрятал.

Через Кузьмина познакомился с Фомой Трофимовичем Кудояром, партийным работником, бывшим инструктором райкома партии на Львовщине. Со временем к ним присоединились лейтенант Папир, сержант Дегтярев, Иван Гришин и Николай Орлов.

Теперь их было уже семеро.

Определили первостепенную задачу: вооружиться. С помощью мальчишек, которые всегда шныряли по местам недавних боев, подобрали еще пять винтовок с патронами, по паре гранат на каждого. Позаботились о конспирации, так как к этому времени фашисты уже поставили над хуторянами старосту, часто наведывались полицаи…

Чем же прикрыться? Вспомнил Иван Филиппович, как в детстве между делом учился сапожничать. А Михаил Дегтярев оказался мастером этого дела. Организовалась «фирма» на весь хутор.

А вокруг свирепствовало гестапо. На улицах Середина-Буды, Ямполя появились виселицы.

Как-то и к ним заявился фашистский офицер с тремя солдатами, за ними — староста. Уже с порога немец пошел на Ивана Филипповича, указывая на него пальцем:

— Партизан?

Хозяин встал перед немцем и провел ребром ладони по горлу — ручаюсь, мол, за него головой. Однако офицер поверил, наверно, не столько хозяйским уверениям, сколько неказистому виду сапожника, от которого пахло старой мокрой кожей, варом, дегтем.

Гитлеровцы ушли. Но все поняли, что это первый сигнал. Пришли, наверное, не случайно. И вряд ли нужно оставаться дальше здесь и ждать повторного визита оккупантов.

Сапожная «фирма» переехала на хутор Рождественский, где жили остальные члены группы. Чтобы не вызвать подозрения, Федоров и Дегтярев меняли квартиры каждый день — где работали, там и ночевали.

Так прошел еще месяц. Пришло время осуществить задуманное. Выслали разведку в Хинельские леса на Орловщине, откуда долетали добрые вести о партизанских делах. И вот что сообщили посланцы.

В старых борах и непроходимых чащобах Орловщины собралась немалая сила. Это уже были организованные партизанские части, успешно разившие врага в его тылу. Действовал там и отряд Красняка — секретаря Ямпольского райкома партии, старого знакомого Ивана Филипповича.

Но прежде чем отправиться в путь, надо было многое обдумать, спланировать. Например, как безопаснее добраться к партизанским лагерям? Ведь идти предстояло через степь, а на снежной целине далеко видна каждая точка. Кроме того, свое исчезновение с хутора надо обставить так, чтобы об этом не скоро узнал староста и чтобы на головы партизанских помощников не упала фашистская кара.

Все это долго обдумывали, взвешивали. Ведь безопасность местных подпольщиков открывала возможность для создания явочных квартир, что, в свою очередь, позволило бы активизировать подпольную борьбу против гитлеровцев.

Решили сделать такой ход. Иван Федоров, Игорь Кузьмин, Фома Кудояр под видом полицаев «арестовали» ночью остальных членов подпольной группы, и, захватив оружие, все вместе пришли к бывшей колхозной конюшне. Взяли лошадей, крепкие сани и растаяли во тьме морозной ночи.

В Хинельских, а потом в Брянских лесах подпольная группа И. Ф. Федорова выросла в хорошо вооруженный партизанский отряд. Впоследствии он влился в соединение А. Н. Сабурова.

Соединение Сабурова в декабре 1942 года базировалось в поселке Селезовка на северо-западе Житомирской области. С целью глубокой разведки командир соединения решил послать на запад небольшой отряд. В той стороне, куда должен был отправиться разведотряд, находилось местечко Морочное — родное, знакомое Морочное, где служил перед войной И. Ф. Федоров. Он и вызвался пойти с отрядом. Сабуров согласился.

Стояли крепкие морозы. Выпал снег. Погода была союзницей партизан. Маневренная группа в составе полусотни бойцов с 45-миллиметровой пушкой на санках выступила из Селезовки и двинулась на запад.

Под копытами партизанских коней уже стелилась ровенская земля. Один из разведчиков доложил командиру:

— Поезд!

— Автоматчикам — остановить! — приказал Иван Филиппович.

Небольшая группа смельчаков бросилась наперерез составу. Машинист, увидев партизан, сам остановил поезд, который вел на станцию Томашгруд. Платформы были загружены лесоматериалом.

Через несколько минут поездная бригада собралась возле Федорова и охотно отвечала на вопросы партизанского командира. Из разговора с железнодорожниками он узнал, что Томашгруд и соседняя с ней станция охраняются жандармскими гарнизонами.

У Федорова созрел план смелой операции. Замаскировав часть бойцов под командованием Темникова на платформах с лесом, в вагончике поездной бригады, в паровозной будке, Иван Филиппович приказал машинисту ехать так, чтобы в Томашгруд добраться в сумерках. А сам повел остальную часть отряда лесом. Сверили часы, чтобы прибыть одновременно.

На сердце у Ивана Филипповича было тревожно. За несколько часов могло случиться много непредвиденного. Успокоился только тогда, когда далеко в темноте засветился зеленый глазок семафора. Значит, поезд ожидали. А между тем поезд уже миновал входной семафор. Машинист показал партизанам посты и помещение, где были полицаи.

Стрелка часов подходила к условленному времени. Вдруг черное небо над Томашгрудом распорола зеленая вспышка сигнальной ракеты. Шквал огня и металла обрушился на полицаев с фронта и с флангов. В сухое стрекотание автоматов, в скороговорку ручных и станковых пулеметов вплетались басовитые взрывы противотанковых гранат.

Когда бой был в разгаре, обстановка вдруг усложнилась. С западной стороны к станции подошел товарный эшелон. Партизан Никитченко пробрался на паровоз и вывел его из строя. Уничтожили охрану. Вагоны подожгли. Пока группа конников под командованием Гришина вылавливала, обезоруживала и сгоняла в одну кучу остатки вражеского гарнизона, партизанские саперы во главе с Орловым заложили мины под стрелками и под остатками станции, взорвали два небольших железнодорожных моста. Таким образом парализовали связь с соседними станциями.

Красная ракета подала заранее условленный сигнал: «Сбор! Отход!» Отряд Федорова исчез в ночной тьме так же неожиданно, как и появился.

День провели в лесном селе Ельном. Выставили боевую охрану, так как не исключали преследования. Однако каратели искали партизан совсем в другом месте. И уж никак не ожидали, что они осмелятся совершить новое нападение.

Если хочешь выиграть бой — думай и за противника. И Федоров, точно рассчитав ход мыслей врага, понял: на железной дороге они партизан, по крайней мере следующей ночью, не ожидают.

Посоветовавшись с комиссаром Лукой Егоровичем Кузей, решили ударить на Остки. Разведданные не обещали легкой победы. Гарнизон там побольше, чем в Томашгруде. Союзник один — внезапность. Но удастся ли усыпить бдительность гитлеровцев? Продвигались полями, уходя от дорог и населенных пунктов. Разведку вели только визуально, не расспрашивая даже случайных прохожих. Только в селе Сновидовичи, в непосредственной близости от объекта атаки, взяли проводников. Те вывели рейдовую группу в таком месте, где густой сосняк ближе всего подступал к станции.

В полной темноте произвели боевое распределение. Первыми должны были пойти в атаку автоматчики, их поддержат с флангов пулеметчики.

С наскоро оборудованной огневой позиции ударят пушкари Виктора Дондукова. Сигнал к атаке — пушечный выстрел. Пушку установили как раз напротив каменного дома, в котором расположились главные силы вражеского гарнизона — жандармы и полицаи.

Ровно в час ночи Дондуков скомандовал:

— Огонь!

Снаряд сделал первую пробоину в толстой стене дома.

Из двери и окон белыми призраками (в одном белье!) выскакивали полицаи. Их встречали автоматные очереди партизанских стрелков. Дондуков блокировал полицейское логово. Почти одновременно вспыхнули лесопилка, помещение станции, депо, склад горючего. Территория станции была усеяна трупами гитлеровцев.

Когда партизаны выстроились для отхода, Иван Филиппович приказал рассчитаться по порядку номеров. Итоги боя радовали. Как и в Томашгруде, рейдовая группа не потеряла ни единого бойца.

Было чему и порадоваться, и посмеяться. Как только колонна партизан двинулась в путь, позади послышались жалобные возгласы:

— Ой, а что же с нами будет!

Их догоняли двадцать два полицая.

— Это что такое? — удивился Федоров.

— Мы в укрытии бой пересидели, а теперь к вам… Возьмите нас с собой, не оставляйте на растерзание немцам…

Веселая была минута. Неожиданное пополнение пришлось принять.

В первые дни 1943 года по Морочинскому району разнеслась молва: прибыл Федоров. Население обрадовалось такой новости, а гитлеровские приспешники засуетились.

Первый визит Иван Филиппович нанес на хутор Коники. Зашел к своему знакомому Антону Григорьевичу Шоломицкому — одному из старейших местных жителей.

— Господи, — даже перекрестился хозяин, так удивился. — Да вы не с неба ли упали?

— Нет, я, видите, без парашюта и не один.

Хозяин, не веря глазам своим, осторожно прикоснулся пальцами к красной ленточке на кубанке, потрогал каждую пуговицу на гимнастерке. И только тогда спохватился:

— Ой боже, да я же вас и сесть не пригласил. Растерялся от радости… Прошу к столу.

И начался обстоятельный разговор. Узнал из него Иван Филиппович, что старостой управы в Морочном немцы поставили Тарасюка — был он когда-то здесь богатеем, ярый националист. Теперь вершит Тарасюк суд и расправу. Особенно издевается он над семьями красноармейцев, сельских активистов. А перед немцами выслуживается до самозабвения.

— И сам я прожил на свете немало, и от людей слыхал да в книгах читал о янычарах, слугах султановых. Так вот, говорят морочнянцы, что Тарасюк хуже всякого султана. Одно слово — катюга несусветный.

То ли услышанное сравнение с султаном, то ли гнев, умноженный на презрение, подсказали Федорову мысль послать морочинскому старосте письмо-ультиматум, как когда-то запорожские казаки писали султану турецкому.

Сожалеет теперь Иван Филиппович, что не осталось копии того письма.

— Это, — шутит он, — мое лучшее творение в эпистолярном жанре. Боюсь, что теперь, по давности, процитирую его не совсем точно. Но хорошо помню, что начиналось оно словами: «Предателю Тарасюку, председателю фашистской управы в Морочном». А дальше крестил я его и кровавым псом, и кулацкой мордой, и фашистским прихвостнем, у которого руки по локти в крови советских людей. Приводил длинный список замученных им людей. И предупреждал: «Карающая рука народной мести скоро возьмет тебя за горло». А кончалось мое послание так: «Еще до первых петухов буду я в Морочном. Иду на тебя и на твоих полицаев с пехотой, кавалерией и артиллерией. Не вздумай оказать сопротивление — пожалеешь». И хоть со мной была только рейдовая группа, для острастки подписал: «Командир партизанской бригады И. Ф. Федоров».

Шоломицкий взялся передать письмо Тарасюку в собственные руки. Простился с женой и детьми, перекрестился на красный угол и отправился парламентером.

Прочел Тарасюк и побледнел. Когда жена подала тулуп, никак не мог в рукава попасть. Парламентеру зло прошипел:

— Ну вот что, пан Шоломицкий. Пойдемте к коменданту. Там разберемся…

— Помилуйте, пан староста, чем я провинился?

Тарасюк рассвирепел:

— Не выкручивайся! Пойдешь!

И старый Шоломицкий был вынужден вторично наблюдать действие партизанского послания. Уже у коменданта. Выслушав перевод, немец взглянул на Тарасюка:

— А может, это вранье? Может, какой шутник написал?

— Нет, герр комендант, молва о Федорове еще вчера разошлась.

— Почему же ты молчал?

— Не смел беспокоить. Думал — пронесет.

Последние сомнения развеял выстрел из пушки. Комендант ошалело крутил ручку полевого телефона и кричал в трубку:

— Алярм!

Сколько радостных встреч было утром в Морочном, сколько объятий! Местный подпольщик Леонид Иванович Семенюк — электромонтер местной конторы связи — докладывал Ивану Филипповичу о своей работе. С приходом фашистов Семенюк, как и раньше, продолжал работать монтером. Ему было поручено обслуживать небольшой мощности электростанцию, которая давала ток конторе связи и комендатуре. Изобретательный монтер тайно провел электролинию к своему дому. На квартире у него был кинопроектор, припрятанный от немцев, и пленка фильма «Ленин в Октябре». Вечерами у Семенюков собирались свои люди, и он крутил фильм. Такие сеансы превращались в агитационные беседы. Хозяин дома читал землякам сообщения Информбюро, которые он регулярно принимал с помощью самодельного радиоаппарата. Состоялся киносеанс и для партизан.

Из местечка Морочного группа И. Ф. Федорова вышла в рейд с большим пополнением. Пройдя тылами гитлеровцев много сот километров, рейдовая группа возвратилась в расположение соединения Сабурова 28 января 1943 года. А через несколько дней в селе Храпуны Пинской области Иван Филиппович встретился с Василием Андреевичем Бегмой. Полковой комиссар (позже генерал-майор) Бегма прибыл сюда по поручению ЦК КП(б)У разбивать партизанское движение на Ровенщине. Вместе с партизанским отрядом «За Родину» он отправился в северные районы области.

Почему именно с этим отрядом? Почему Василий Андреевич остановил свой выбор на партизанах, которыми командовал Иван Филлиппович? Раньше мало знакомые, в Храпуны они близко сошлись, увидели друг друга в боевой обстановке и подружились. И. Ф. Федоров стал членом Ровенского областного партизанского штаба, членом подпольного обкома партии. На базе его отряда позже было создано партизанское соединение.

Тогда началась новая страница в боевой биографии Ивана Филипповича, принесшая ему новую славу.

После войны до самого выхода на пенсию И. Ф. Федоров служил в органах государственной безопасности.

ГРИГОРИЙ ИВАНЕНКО НЕРАВНАЯ СХВАТКА

Мы ехали почтить память Ивана Михайловича Фядина, похороненного в братской могиле в центре города Сколе, где высится величественный монумент в честь погибших на фронтах Великой Отечественной войны и тех, кто отдал свою жизнь в борьбе за установление Советской власти на Сколевщине.

В машине, кроме меня, — сын Ивана Михайловича Фядина — подполковник Владимир Фядин с женой и сыном. На Львовщине Фядины недавно. Приехали сюда с Дальнего Востока, где Владимир Иванович служил на границе. Несколько лет искал он могилу отца. Не раз писал в разные учреждения, но ответы были неутешительными. Извещали, что отец служил в бывшей Дрогобычской области, что погиб в неравном бою с бандой украинских буржуазных националистов в Сколевском районе, а где похоронен — неизвестно.

В дороге Владимир Иванович рассказывал об отце, каким он его помнил. Помнил он, правда, слишком мало — ведь ему шел только пятый год, когда в последний раз видел отца.

Я слушал подполковника Фядина, а перед глазами стоял младший лейтенант Фядин. Живым я не видел его, не знал. Маленькая фотокарточка, сохранившаяся в личном деле, которую я долго рассматривал, тоже не давала представления, каким он был в жизни. И все же… Фядин будто стоял перед моими глазами. Высокий, сильный, с волевым лицом и светлыми, добрыми глазами. Я рисовал его образ, характер, узнавал его мысли на основе лаконичных записей в личном деле, характеристик с места работы и службы, справок врачей, донесения о его подвиге и последних минутах жизни.

Был ноябрь теперь уже далекого 1944 года. Европа еще содрогалась от взрывов бомб и артиллерийских снарядов, на фронтах еще умирали солдаты, а в дом Фядиных, которые жили тогда в городе Кулебаки Горьковской области, пришла радость: в телеграмме, полученной от Ивана Михайловича вечером 23 ноября, говорилось: «Собирайтесь в дорогу. На днях приеду и увезу вас на Украину, в Карпаты». Счастьем светились глаза у жены чекиста Клавдии Никитичны, радостью билось сердце у маленького Володи от ожидания встречи с отцом, а в это время над мертвым Иваном Михайловичем глумились бандиты.

Вот что рассказывают скупые строки донесения: «21 ноября 1944 года оперуполномоченный Сколевского райотдела НКГБ младший лейтенант И. М. Фядин с группой бойцов истребительного батальона выехал на задание в район сел Корчин, Крушельница, Пидгородцы, Ямольница… В группе было шестеро бойцов: Щепанский Вячеслав Мирославович, Онищенко Владимир Павлович, Варивода, Береза Емельян Юрьевич, Ильницкий Николай Иванович и Динтер Станислав Марсеевич». В донесении описывается, кто из них и какое имел оружие. Автомат, револьвер и четыре гранаты имел Фядин, остальные бойцы были вооружены винтовками, двумя-тремя гранатами.

Группа благополучно миновала Корчин, побывала в Ямольнице, Пидгородцах. 23 ноября Фядин с бойцами выехал из Пидгородцев. Было холодно. Бойцы Береза и Ильницкий сошли с повозки, чтобы размять озябшие ноги. И тут увидели справа за рекой, бандитскую засаду. Из-за деревьев, из кустов на них смотрели дула винтовок. Бойцы сообщили об этом Фядину не сразу, а когда повозка отъехала от места засады на двести метров. Фядин не раздумывая решил навязать бандитам бой…

Я не стану излагать всего донесения, так как оно не дает возможности представить картину неравного боя. Кроме того, донесение хранило следы поспешности, а настойчивые напоминания провести дополнительное расследование гибели Фядина оставались почему-то без ответа. Был в личном деле только один ответ на третий запрос. Он датирован 31 декабря 1945 года. В нем говорилось, что из старых работников, знавших Фядина, в Сколе уже нет никого, а следственный материал по делу его гибели разыскать невозможно.

И вот мы ехали в Сколе, чтобы узнать, как он погиб. Была теплая, солнечная погода. В Сколе уже зацветали деревья, у монумента павшим пламенели яркие весенние цветы. Фядины возложили венок к монументу, постояли возле него молча. Потом все мы направились в Пидгородцы.

В кабинете секретаря парткома колхоза имени Жданова М. Г. Павлишина собрались старожилы села, партийные активисты, бывшие бойцы истребительного батальона. Многие из них инвалиды. Вспоминали о тех страшных годах, когда в горах и лесах, окружающих село, орудовали банды «Черного», «Кровавого», «Скакуна», «Крука». От их рук погибло более ста пятидесяти жителей Пидгородцев. Не щадили никого. Вешали и расстреливали даже детей.

О Фядине никто из присутствующих не помнил. О крупном бое с бандеровцами, который длился два с половиной часа, как говорилось в донесении, тоже никто не знал. Приглашали старожилов с хутора. Нет, говорили они, крупного боя с бандеровцами в 1944 году у нас не было. Были стычки с бандитами в 1946 году, позже, но чтобы бандеровцы сразу убили шесть бойцов, такого не помним и не знаем…

— Был крупный бой! — воскликнул секретарь парткома Павлишин; Он поднялся с места и взволнованно заходил по комнате. — Именно 23 ноября 1944 года. Я это как сейчас помню. Только не у хутора, а за Сопотом. Мне тогда было восемь лет, я как раз пас овец в том месте…

И вот мы в Сопоте. Ходим из дома в дом. Разговариваем со старожилами, с бывшими лесорубами, которые по воле случая очутились тогда в гуще неравного поединка горстки бойцов с крупной бандой украинских буржуазных националистов.

Из разговоров с десятками людей, сопоставления их с донесением о гибели Фядина картина мало-помалу прояснилась.

…Советская Армия, освободив от гитлеровцев Сколевский район, продвинулась в глубь Карпат. Банды украинских буржуазных националистов, выполняя волю своих немецких хозяев, бесчинствовали в тылу наступающих советских войск: взрывали мосты и дороги, линии связи, убивали отдельных солдат. В двадцатых числах ноября в Сопоте, где у самого села работали лесорубы, появился советский офицер и двое солдат. Пришли они сюда договориться о поставках леса для нужд фронта. Пока разговаривали с лесорубами, в лес незаметно вошли бандеровцы. Советских воинов схватили, разоружили. В короткой стычке офицер был ранен в ногу.

Солдат, как утверждают свидетели, бандиты отпустили, а офицера повели в расположение банды. Сопровождающих было двое. Офицер попросил разрешить ему опираться на палку. Один из бандитов выломал палку и подал ее пленнику. Тот, выбрав удобный момент, нанес палкой сильный удар по голове одному из бандитов, выхватил у него автомат, застрелил обоих и побежал, прихрамывая, в сторону Пидгородцев.

Видимо, где-то в пути раненый офицер встретился с Фядиным и рассказал ему о случившемся. Бывшие лесорубы, работавшие тогда у Сопота, поведали, что молодой офицер и шестеро бойцов-«ястребков» появились в лесу буквально через два часа.

Это была группа Фядина.

— Кто разоружил советских солдат? — спросил Фядин.

— Бандиты, — послышались голоса.

— Куда же они ушли?

— Вот туда, — показал старый лесоруб в сторону Сопота за реку.

К Фядину подошел молодой лесоруб и сказал:

— Мы поможем их разыскать.

Добровольцев, решивших помочь Фядину разыскать бандитов, оказалось немало. Но были, видимо, тут и бандпособники. Пока Фядин и лесорубы советовались, как быстрее разыскать и ликвидировать бандеровцев, по какой дороге двинуться в путь, кто-то сообщил об этом в банду…

Да, так и было, как говорилось в донесении, утверждают свидетели. Повозка миновала бандитскую засаду, отъехала от нее метров на двести и остановилась. Офицер, пошептавшись о чем-то с бойцами, крикнул лесорубам:

— Разбегайтесь кто куда! Сейчас здесь такое начнется…

Он не успел договорить, как тишину надвигающегося вечера раскололи пулеметные и автоматные очереди. Бандиты открыли огонь первыми. Их не беспокоило, что от пуль могут погибнуть мирные, ни в чем не повинные жители. Офицер подал команду залечь. Бойцы залегли, открыли ответный огонь. Лесорубы стали советовать офицеру уклониться от боя, говорили, что с бандой ему не справиться, что в ее составе более двадцати человек. Но он и слушать об этом не хотел. Больше того — предложил бандитам сдаться.

Короткими перебежками бойцы занимали удобные места, и бой с каждой минутой нарастал. Многие лесорубы разбежались, но некоторые не сумели этого сделать. Вжавшись в промерзшую землю, они ждали конца неравного поединка.

Упал один боец, второй… Застонал раненный в ногу Фядин…

Об этой схватке чекистов с бандитами, об их отваге и человечности поведал шофер Михаил Назар.

— В тот вечер вся наша семья дрожала от страха. Бой разгорался невдалеке от хаты, а нам уже сообщили, что в самом его центре находится отец. Загорелось несколько хат в селе. Мать бросилась на пол, стала молиться, а мы, дети, плакать… Когда уже стемнело, в хате появился дрожащий отец. «Чуть богу душу не отдал, — сказал он. — Спасибо, офицер выручил».

И отец рассказал: во время боя он оказался рядом с офицером. Когда стемнело и появилась возможность покинуть поле боя, офицер сказал ему:

— Выбирайся из этого пекла, друг. У тебя, наверное, есть дети?

— Есть.

— Тогда бывай здоров. Расти своих детей настоящими людьми…

Офицер пожал отцу руку, улыбнулся.

А я, слушая рассказ шофера, снова вспомнил лаконичные строки из автобиографии Фядина, служебных характеристик, хранящихся в его личном деле. Он учился в школе фабрично-заводского обучения, работал на заводе модельщиком, машинистом завалочной машины. Был лучшим агитатором цеха, членом редколлегии стенгазеты «Мартеновец», хорошим товарищем и примерным селльянином. Когда Кулебакскому райкому партии поручили подобрать кандидатуру коммуниста для работы в органах НКГБ, выбор пал на Ивана Михайловича Фядина. И Фядин с честью оправдал высокое доверие. Он и курсантом был хорошим. Быстро освоил новую специальность, умело сочетал свой служебный долг с добротой к людям.

Да, так, как поступил тогда чекист Фядин с отцом Михаила Назара, с другими лесорубами, попавшими в беду, мог поступить только настоящий человек, коммунист, хорошо знающий, кто его друзья и враги. Он уже знал, что погибнет в этом бою, но сделал все возможное, чтобы из него выбрались мирные жители. Прикрывал их огнем, подбадривал добрым словом.

А бой у реки Стрый продолжался и в темноте. Дважды раненный, Фядин вместе со своими боевыми товарищами отбивался от наседавших бандеровцев до последнего патрона, до последнего дыхания.

Помощь подоспела поздно. На берегу быстрого, говорливого Стрыя чекисты обнаружили трупы бойцов и младшего лейтенанта Фядина. У Фядина была перебита переносица, выколоты глаза, перерезана шея. Видно было по всему, что бандиты издевались над мертвым чекистом…

Село — не город. В нем каждая новость быстро становится известной всем. Жители Пидгородцев, узнав, что в село приехал сын человека, который погиб здесь свыше тридцати лет назад, защищая их жизнь и счастливое будущее, пришли повидаться с Владимиром Ивановичем, выразить ему свое соболезнование и заверить, что дело, за которое боролся и отдал свою жизнь его отец, чекист Фядин, в надежных руках.

Об этом мы узнали из рассказов колхозников, видели сами.

Колхоз имени Жданова стал передовым хозяйством в районе. Здесь получают самые богатые урожаи, самые высокие в районе надои молока, А как преобразились за годы Советской власти Пидгородцы! Всюду выросли новые добротные дома, построены школа, Дом культуры, детский сад, баня, столовая. Руководят сельским Советом, колхозом, преподают в школе, управляют тракторами и комбайнами сами же пидгородчане.

Вечером нас пригласили поужинать в столовую. За столами собрались многие из тех, кто сражался на фронтах Великой Отечественной войны, активно боролся за установление Советской власти на Сколевщине. Минутой молчания почтили память погибших, поклялись никогда не забывать их подвига во славу настоящего, работать не покладая рук во имя будущего.

БОРИС ДУБРОВИН НА ПОСТУ ВАРЛАМ КУБЛАШВИЛИ

Днем и ночью идут поезда через большие и малые города, через мосты и границы. На пограничной станции поезд стоит недолго. Ровно столько, сколько требует неумолимый график движения. И за это время работникам контрольно-пропускного пункта, или, как его сокращенно называют, КПП, нужно определить, кто едет в нашу страну с открытым сердцем, а кто…

Более четверти века служит в пограничных войсках прапорщик Варлам Михайлович Кублашвили.

Ученик легендарного Никиты Карацупы, он сам стал легендой. Двенадцать боевых наград украшают грудь отважного пограничника, который многие годы отдал работе на Брестском контрольно-пропускном пункте. Недавно Варлам Кублашвили был награжден орденом Октябрьской Революции.

Расскажем о некоторых эпизодах из его боевой жизни.

Таможенный зал.

Холеный, в золотых очках иностранец поставил на стол увесистый, желтой кожи чемодан и, попыхивая сигарой, невозмутимо дожидался конца досмотра. Немигающие глаза твердо и холодно смотрели из-под выпуклых надбровий куда-то мимо таможенника в сером форменном кителе.

Кублашвили заглянул в декларацию. Западногерманский турист возвращался из СССР. Любопытно, кто он, этот человек? Зачем, с какой целью приезжал к нам?

Но об этом не спросишь. Гостям, кто бы они ни были, таких вопросов не задают. И Кублашвили осмотрел иностранца с головы, разделенной безукоризненным пробором на две части, до блестящих лакированных туфель. Гм! Странно: мужчина одет так, словно бы сошел со страниц журнала мод, а в руке… батон. Ничего удивительного нет, если ребенок держит бублик или пирожок, но чтобы такой элегантный господин… В чем же дело?

И подобно тому, как, повернув выключатель, мы видим, что скрывается в густой плотной темноте, так и Кублашвили все стало ясно.

«Сейчас я тебя проучу, сейчас я тебе, как говорится, подкачу бревно под ноги!» — подумал с веселой злостью и шепнул таможеннику:

— Возьми-ка у него батон!

Сначала на лице туриста промелькнула натянутая улыбка пойманного с поличным жулика. Но уже через мгновение сузились темные зрачки, и он, вызывающе расставив ноги, надменно процедил: «Я не позволяйт брать булька чужой рука».

— Послушайте, господин…

Эти два слова прозвучали так повелительно, что турист с тихим бешенством положил на стол румяную булку.

Кублашвили склонился над батоном, втянул в себя воздух и довольно улыбнулся. Все так, как он предполагал. Но надо отдать должное туристу — сделано ловко, с чисто немецкой аккуратностью. Хоть все глаза прогляди — ничего не увидишь. Только запах выдает. Слабый запах меда, которым замазана линия разреза.

Так и подмывало громко закричать, как кричал бродячий фокусник, давным-давно дававший представление в их селе: «Смотрите — редчайший фокус-мокус! Ловкость рук и никакого мошенства!»

Кублашвили подавил в себе это мальчишеское желание и молча взял батон. Легкое усилие, и батон распался на две половинки. Из середины выпали свернутые в трубку деньги.

— Один… Два… Три… — считал таможенник. — Десять сторублевых купюр на общую сумму тысяча рублей!

Кублашвили улыбнулся одними глазами и с уничтожающей иронией заметил:

— О, конечно же, господин понятия не имеет, откуда появилась эта удивительная начинка…

Майор Дудко пригладил поредевшие волосы и поднял глаза на Кублашвили.

— Не обессудь, Варлам Михайлович, что вызвал ни свет ни заря. Тут такие события… — майор не закончил фразу, но Кублашвили и без того понял, что не зря подняли его в четвертом часу ночи. — Задержан помощник машиниста поезда загранследования с золотыми монетами. Задержанный не очень хорошо говорит по-русски, однако… — на губах майора промелькнула улыбка, — однако довольно сведущ в наших законах, Знает, что чистосердечное признание учитывается при определении наказания, и кое-что, правда со скрипом, рассказал… В частности, сообщил, что одним из его покупателей был некий Мельничук. Этот Мельничук умело прятал, концы в воду и лишь сравнительно недавно попал в поле зрения. — Майор постучал согнутым пальцем по зеленой папке. — Дальше тянуть нет смысла. Будем брать Мельничука и еще кое-кого…

Укатанная дорога наматывается на колеса «газика». Свет автомобильных фар выхватил сидящего на лавочке коренастого мужчину с метлой в руках.

— Мельничук! — показал глазами майор Дудко. — Сидит, ждет…

— Только не нас, — заметил Кублашвили. Фыркнув мотором, машина остановилась.

— Рано поднялись чистоту наводить, — выскочив из машины, сказал Дудко.

Мельничук отвел в сторону красноватые глазки.

— Бессонница мучает, вот и решил похозяйничать… — и, кивнув на машину, сочувственно спросил — Радиатор закипел или еще что?

— Нет, радиатор в порядке. Мы к вам, гражданин Мельничук…

Мельничук как завороженный держал в толстых негнущихся пальцах постановление об обыске. Потом, беззвучно шевеля губами, прочитал и осторожно, словно хрустальную, положил бумагу на краешек стола.

— Так вот, предлагаю добровольно сдать имеющуюся у вас валюту. — Майор Дудко насупил белесые брови. — До-бро-вольно! — повторил по слогам. — В противном случае, будем вынуждены…

Мельничук обиженно засопел.

— Воля ваша… А только нет у меня никакого золота…

Второй час продолжался обыск. Мельничук со скучающим видом рассматривал свои широкие плоские ноги, словно все происходящее нисколько его не занимало. Но вот он покосился на окно и заерзал на табуретке. Заметив, что Кублашвили наблюдает за ним, тотчас отвернулся и равнодушно уставился в оклеенную дешевыми обоями стену.

Но человеческая воля не всегда подвластна разуму, даже самая железная воля. У Мельничука налилась кровью шея, он страдальчески нахмурил брови. Кублашвили задумался. Что вывело Мельничука из равновесия? Ведь как бы ни был хладнокровен человек, а волнение, тревога обязательно отразятся на его поведении.

Раздумывая над тем, что могло встревожить Мельничука, Кублашвили подошел к окну. Ровно шумел дождь. Жена Мельничука возилась с замком у сарая. Рядом стоял сержант Денисов.

В чем же все-таки дело? Что встревожило Мельничука? Никакого вывода он, Кублашвили, сделать не может. А когда-то Никита Федорович Карацупа наставлял их, своих курсантов: «Пограничник должен работать не только ногами, но и головой».

Думай, Варлам, думай, думай… И вдруг Кублашвили чуть не вскрикнул. Ну как он сразу не догадался?! Неспроста Мельничук так равнодушен к тому, что в доме ведется обыск, и так встрепенулся, заметив пограничника у сарая. Надо доложить майору свои соображения.

Подошел майор. Мельничук даже не поднял головы. Минуту-другую майор молча стоял перед Мельничуком, заложив руки за спину. Потом негромко сказал:

— Слушайте, Мельничук! В доме валюты нет, вы правы, пожалуй. — Небольшая напряженная пауза, и вопрос в упор, как выстрел: — Ну, а в сарае?

Губы у Мельничука непроизвольно вздрогнули. В глазах мелькнуло смятение. Но только на долю секунды. Он тотчас овладел собой, и глаза его приняли обычное тусклое выражение.

— Ищите где угодно, — буркнул и, упершись локтями в колени, запустил пальцы в спутанные темно-рыжие волосы.

Правый угол сарая был забит всевозможным хламом. Пустые консервные банки, ведра без днищ, запыленные бутылки, рассохшийся бочонок, проеденная ржавчиной велосипедная рама, сплющенная соломенная шляпа… Левый угол занимала поленница сосновых дров.

«Плюшкин! Самый настоящий Плюшкин!» — брезгливо подумал Кублашвили.

— Откуда начнем? — снимая ремень, спросил Денисов.

— А по-твоему, откуда? — вопросом на вопрос ответил Кублашвили.

Денисов пожал плечами.

— Перетряхнем хламье, что ли?

— Вряд ли валюта спрятана вот так, чуть ли не на виду. Поставь лопату, посмотрим, что творится под дровами.

— Что ж, пусть так, — согласился Денисов.

Земля под поленницей отличалась от грунта в других местах сарая. Мягкая и податливая, она говорила, что здесь побывала лопата.

Кублашвили и Денисов копали, меняясь через каждые десять-пятнадцать, минут. Вот уже голова рослого Денисова скрылась внизу.

— Фу-у, — запарился Денисов, сердито смахнул со лба крупные бисеринки пота. — Еще немного — и до центра земли докопаемся!

— Дай-ка я тебя сменю, — Кублашвили протянул руку и помог выбраться товарищу. — Отдохни, генацвале!

Не успел Кублашвили несколько раз копнуть, как лопата глухо звякнула. Он присел на корточки и еще раз ковырнул землю. Показалась труба.

Кублашвили стало жарко. Он опустился на колени и пальцами принялся обкапывать землю вокруг трубы. Обкапывал медленно, осторожно, словно то была мина, которая ежесекундно могла взорваться.

Наконец метровая труба очищена от земли. Один конец ее сплющен, на другом — дубовая затычка. Приподнял — увесистая.

— Денисов! — звенящим голосом позвал Кублашвили. — Где ты там, Денисов?

Заслоняя свет, над ямой склонился сержант.

— Есть! Понимаешь, есть! — Кублашвили довольно засмеялся. — Докопались! Беги доложи майору!

…Майор Дудко подровнял пальцем ближайший к нему тусклый столбик золотых десяток.

— Семьсот… Ровно семьсот штук… Что же теперь скажете, Мельничук? Вот вы уверяли, что отроду золотой монеты не видели, а тут такая неожиданность. Правда, вы можете все отрицать. Можете клясться и божиться, что ни сном, ни духом не ведаете про набитую монетами трубу. Можете… Но одна деталь опрокидывает все ваши возражения. — Майор прищурил левый глаз и разгладил рукой обрывок газеты, — Вы выписываете «Гудок»?

Мельничук вспыхнул.

— Один я, что ли, выписываю?

— Ай-ай-ай! — с притворным сожалением покачал головой майор. — Такая промашка. Очень непредусмотрительно поступили, Мельничук. Взяли да и завернули золото в газету, а того не учли, что это против вас обернется… Товарищи понятые, прошу поближе! Безусловно, не один Мельничук получает «Гудок», но вы смотрите: на газете пометка, которую обычно делают почтальоны: «Вербовая, 18». — Майор повернулся к Мельничуку: — А теперь отвечайте: где остальные тайники? — будто вытесанное из серого гранита лицо майора посуровело.

— Нет у меня никаких тайников, — уныло пробормотал Мельничук и прижал руки к груди.

Невысокий смуглый ефрейтор медленно водил квадратной рамкой миноискателя над поверхностью земли. Нередко зуммер тревожно гудел, но тревоги все были ложные. То рядом с замерзшим кустом крыжовника миноискатель обнаружил дырявую кастрюлю, то по соседству с корявой яблоней выкопали лошадиную подкову, то из вязкой мокрой земли достали пролежавшую много лет ленту от немецкого пулемета… Но ефрейтор продолжал выслушивать землю, как доктор выслушивает больного.

Кублашвили из конца в конец обошел обширную усадьбу Мельничука и остановился у заброшенного колодца. От навеса остались лишь два покосившихся столба. Цепь на вороте проржавела. Кублашвили сдвинул фуражку на затылок. «Хорошо бы проверить, что там творится… — И сам себя передразнил — Хорошо бы! Не хорошо бы, а обязательно проверить!»

Не один десяток ведер позеленевшей воды вытащил вместе с Денисовым. Когда ведро стало задевать за дно, заглянул через сруб.

— Метров шесть, а то и все семь наберется. Давай плащ, буду спускаться.

Воды на дне колодца было чуть пониже колена. Он вычерпывал воду ведром, потом доливал его консервной банкой. «Готово! Тащи!» Ведро подымалось вверх, раскачиваясь, ударялось о заплесневевшие стены колодца, и тогда на голову Кублашвили выплескивалась ледяная вода.

Дело подвигалось медленно, и на Варламе не осталось ни единой сухой нитки. Зубы стучали как в лихорадке. Дрожь пронизывала тело. Он потерял счет времени…

Но всему на свете приходит конец. Пришел конец и этой адской работе. Кублашвили опустился на корточки и негнущимися, онемевшими пальцами стал прощупывать холодную жидкую грязь. Под руку попало что-то круглое, скользкое. Бр-р-р! Что это может быть? Велосипедная камера! Но не целая, а кусок. Конец туго закручен медной проволокой. Он снова присел на корточки и взял камеру в руки. Камнями она, что ли, набита? Смотри, и на втором конце проволока!

Прислонившись спиной к мокрой стене, Кублашвили торопливо отмотал проволоку… Нет, не напрасно они с Денисовым выкачали воду из этого заброшенного колодца: старая велосипедная камера была наполнена золотыми монетами.

— …А всего обнаружено шестнадцать килограммов… триста пятьдесят граммов золота, — подытожил майор Дудко.

…Под высокие своды вокзала с грохотом влетел скорый поезд. В лучах полуденного солнца поблескивали огромные зеркальные окна, сверкали ярко начищенные поручни вагона. Паровоз тяжело дышал, словно уставший после трудной дороги конь. Пассажиры со своими чемоданами и баулами заполнили перрон, и поезд ушел в так называемый «отстойник».

Там приступили к досмотру пограничники. По крутой металлической лесенке Кублашвили и солдат Петров забрались на паровоз. Они проверили все укромные уголки, где может быть спрятана контрабанда. Ничего подозрительного. Полный порядок. Ну и отлично.

Светло и отрадно становится на сердце, когда убеждаешься в честности людей. Все, досмотр окончен. Можно идти. Кублашвили уже взялся за поручень лестницы, как чуткое ухо уловило вздох. Радость, откровенная радость прозвучала в нем. Словно гора свалилась с плеч у машиниста: мол, пронесло!

Кублашвили обернулся и окинул глазами паровозную будку. Манометры. Привод к свистку. Блестящие водопроводные краники. Вентили. Чуть припудренный угольной пылью кран песочницы… Десятки знакомых деталей и приборов.

И тут он заметил у ног машиниста масленку с длинным носиком. Казалось бы, какая разница, где стоит масленка? Но, по-видимому, разница была. Каждый предмет, каждый инструмент на паровозе имеет свое строго определенное место. Почему же масленка не там, где ей надлежит быть? Возможно, забыли поставить в инструментальный ящик. Или не успели. Не успели или забыли? А может… Он не сторонник мелочных придирок, но проверить обязан.

Несколько шагов по железному полу кабины — и масленка в руках. Машинист неопределенно пожал широченными плечами и что-то невнятно пробормотал.

— Одну минутку… — Кублашвили опустил в горловину масленки кусок проволоки.

Смазки мало, а масленка тяжелая. Ударил отверткой по корпусу. В верхней части звук глухой. Та-ак… Без сомнения, внутри что-то есть. Но почему крышка не поддается? Эге, оказывается, крышка-то припаяна и шов для маскировки замазан тавотом… С таким впервые приходится встречаться.

У машиниста вспотел нос, к большому покатому лбу прилипли взмокшие волосы, отвалилась нижняя губа. А Кублашвили тем временем уже доставал из вмонтированного в масленку тайника перевязанные крест-накрест пачки долларов и золотых монет…

Примечания

1

Крестьянин (диалект.)

(обратно)

2

Записка.

(обратно)

Оглавление

ВЛАДИМИР БЕЛЯЕВ . ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ

РОМАН ФЕДОРИВ . ХОЖДЕНИЕ МЕЖ СМЕРТЕЙ

ПЕТРО ИНГУЛЬСКИЙ . БАРВИНКОВЫЙ ЦВЕТ

ИВАН ЛЮБАЩЕНКО . ПОД ЧУЖИМИ ИМЕНАМИ

НИКОЛАЙ ТАРНОВСКИЙ . ВСЕГДА НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ

ГЛЕБ КУЗОВКИН . «ПОДАРОК» ПРОФЕССОРУ

ВАЛЕНТИНА КОЛОМИЕЦ . НА ЛИНИИ ОГНЯ

КОНСТАНТИН ЕГОРОВ . ТРИДЦАТЬ ЛЕТ КАК ОДИН ДЕНЬ

ЕВГЕНИЙ КУРТЯК . ОБРУБЛЕННЫЕ ЩУПАЛЬЦЫ

БОРИС АНТОНЕНКО . СЛЕДОВАТЕЛЬ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ

НИКОЛАЙ ТОРОПОВСКИЙ . ОГНЕННАЯ БАЛЛАДА

СЕМЕН ДРАНОВ . ДОРОГОЙ МУЖЕСТВА

ЛЕОНИД ШАПА . КОГДА БУШЕВАЛА ВЬЮГА…

МИХАИЛ ВЕРВИНСКИЙ . БЕЛАЯ КРИНИЦА

ВЛАДИМИР ОЛЬШАНСКИЙ . ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

АЛЕКСАНДР ФЕДРИЦКИЙ . КОНЕЦ «ДАЛЕКОГО»

МИХАИЛ ЛЕГЕЙДА . ПОЕДИНОК

ПЕТР ФЕДОРИШИН . КОНЕЦ БАНДЫ «СОКОЛА»

ВИТАЛИЙ КАЗИМИР . ФЕДОРОВ — РОВЕНСКИЙ

ГРИГОРИЙ ИВАНЕНКО . НЕРАВНАЯ СХВАТКА

БОРИС ДУБРОВИН . НА ПОСТУ ВАРЛАМ КУБЛАШВИЛИ . . .

Реклама на сайте