«Приключения в стране львов»

ГЛАВА 1

Дикая симфония. — Львиный турнир. — Три охотника в засаде. — Два выстрела. — Смерть кокетки. — Похищение женщины гориллой.

Ужасающий рев, от которого задрожали листья деревьев, прокатился над тропическим лесом. Насмешливый голос проговорил:

— Батюшки! Дебют органной трубы.

— Замолчи! — приказал другой.

— Это все-таки лучше трубы паровозной.

— Умолкнешь ты или нет? По твоей милости нас могут растерзать.

Вновь раздалось оглушительное рычание. Мгновение спустя лес содрогнулся от ответного грохочущего рыка, заполнившего собой весь густо насыщенный сыростью воздух.

— Ну, вот. Теперь оркестр сороковых бочек.

Неугомонный болтун не останавливался.

— Нет, тебе, видно, непременно этого хочется, — тихо, но вполне внятно заметил его собеседник.

— Что именно, господин Андре?

— Быть разорванным на клочки или вернуться ни с чем — это как минимум.

— Второе было бы хуже первого.

— Да уж. Проехать тысячу двести километров только затем, чтобы остаться с носом! А кто будет в этом виноват? Ты один.

— Довольно, командир. Умолкаю… Ну и киска! Вот это да!

На поляну выпрыгнула великолепная львица и застыла при виде трех охотников.

Царица природы смотрела на людей не со злобой или страхом, а скорее с любопытством. До сих пор ей попадались только чернокожие двуногие, теперь же перед ней стояли бледнолицые, к тому же в светлой одежде.

«Это еще кто такие? » — казалось, вопрошала она.

Припав на одно колено, путешественники ждали, что последует дальше.

Всем трем охотникам в равной мере была присуща железная выдержка и необыкновенное хладнокровие. При появлении львицы никто из них даже бровью не повел, только пальцы крепче сжали тяжелые винтовки.

Главным в компании легко узнавался мужчина лет тридцати двух или тридцати пяти, — высокий, смуглый, пышущий здоровьем. Неумолчный балабол называл его господином Андре.

Сам шутник — небольшого роста мускулистый крепыш с плутовским выражением серо-голубых глаз, настоящий гамен из парижского предместья по прозвищу Фрике — выглядел года на двадцать три.

Третий — с худощавым, испещренным морщинами и шрамами бесстрашном лице, украшенном большими бровями, крючковатым носом, длинными опущенными книзу усами, бородкой в виде запятой — всей своей выправкой напоминал старого солдата, коим и являлся в действительности. Недавно ему минуло сорок пять.

Львица, недовольная присутствием незнакомцев, глухо заурчала, ударив себя хвостом по бокам, сморщила нос, прижала уши и вся подобралась, готовясь к прыжку.

Андре, медленно поднимая винтовку, предостерег товарищей:

— Главное — не стрелять! Ни в коем случае! Ты понял, Фрике? Слышали, Барбантон?

— Понял, — отвечал молодой человек.

— Слышал, — откликнулся старый солдат.

Охотник прицелился и хотел уже спустить курок, как вдруг хищница — не то из каприза, не то из любопытства — выпрямилась и неспешно отвернулась, подставив сама себя под выстрел.

Андре спокойно, будто перед ним простой кролик, проводил ее взглядом и опустил винтовку.

Огромная кошка вздрогнула всем телом. На поляну, рассекая грудью лианы и кусты, вылетели два исполинских льва.

Сверкая глазами, ощетинив шерсть, самцы-соперники рыча рвали когтями траву, не обращая никакого внимания на охотников. Еще мгновение — и, подпрыгнув метра на три, они сшиблись в воздухе. Послышался хруст костей, противный звук разрываемого мяса — и оба зверя тяжко рухнули наземь.

— Хороши, однако, ласки! — прокомментировал молодой человек, обращаясь к Андре.

— Похоже, оба будут растерзаны. Очень жаль!

— Шкур жаль?

— Да, и шкур. Ты не находишь, что они послужили бы недурным началом для нашей будущей коллекции?

— Согласен. Но прервать это выяснение отношений может только пуля.

— Ну что за идиоты! Дерутся из-за самки! — вступил в разговор Барбантон.

— Эх, дружище, — перебил его Фрике. — А мне даже нравится такая борьба. Я видел львов в цирках Виделя, Пизонье. В сравнении с этими двумя красавцами те просто набитые чучела.

— Не спорю. Но ведь можно быть красавцем и одновременно идиотом. Не проще ли им поделить свою мамзель, чем скусывать друг другу носы и драть гриву ей же на потеху. Взгляните — она прямо смеется над ними.

— Служивый, не беспокойтесь: все трое будут наши — и сия молодая особа, и ее воздыхатели.

Тем временем львица, присев на задние лапы, прищурив глаза и позевывая, томно следила за ожесточенной дуэлью.

Андре снова поднял винтовку и прицелился. Он метил в дерущихся, рассчитывая улучить хоть секунду передышки. Но львы не знали удержу. Стрелять было опасно.

Раздосадованный, охотник повернулся к юноше.

— Чего бы лучше застрелить их сейчас, но боюсь лишь ранить.

— Хотите, они остановятся?

— Разумеется.

— Идет. Вы готовы?

— Готов.

— Тогда не теряйте ни секунды.

Молодой человек, поднеся к губам два пальца, с силой свистнул. Дерущиеся вздрогнули и замерли.

— Вот бы сделать моментальный снимок! — вскричал говорун.

Слова его заглушил грянувший выстрел. Один из львов, получив пулю между глазом и ухом, привскочил на задние лапы, взмахнул в воздухе передними и растянулся бездыханный.

Другой, приписывая победу одному себе, громко прорычал в знак торжества, гордо выпрямился над трупом и бросил на львицу победоносный взгляд.

— Ах ты, болван! — пробормотал молодой человек.

Даже не дожидаясь, пока рассеется дым, Андре снова нажал на курок.

— Великолепный двойной выстрел! — с восторгом отметил Фрике.

— Чисто сделано, — похвалил Барбантон, когда и второй зверь пал замертво.

— Винтовку мне, — кратко бросил удачливый охотник, протягивая товарищам разряженное ружье.

Видя убитым и второго поклонника, львица забеспокоилась.

Когда соперники дрались, ничего не замечая вокруг, она обратила внимание на две молнии, сверкнувшие сквозь облако белого дыма, слышала выстрелы и интуитивно поняла, что все это сделали странные белые люди.

Смутно предчувствуя опасность, владычица леса решила идти ей навстречу. Уверенная в своей силе, смелая и ловкая, она знала, что лучший способ защититься — напасть самой, и как можно скорее.

Решив действовать, хищница метнулась в сторону, будто желая обратиться в бегство, потом сделала боковой прыжок и бросилась прямо на охотников.

Оставалось каких-то двадцать метров.

Еще семь-восемь секунд, и будет поздно. Но Андре, не растерявшись, выстрелил, когда та уже собралась напасть на них.

Пуля попала зверю в бедро и перебила его. В ярости, упираясь передними лапами, она, рыча и истекая кровью, поползла к бледнолицым метателям молний.

Стрелок подпустил ее поближе и разрядил винтовку в самую пасть.

Львица упала с совершенно раздробленной головой. Последствия от выстрела оказались слишком разрушительными. Череп раскрошился на мелкие куски, глаза выкатились, зубы вылетели, язык был разорван.

— Чем это вы зарядили ружье? — спросил он Барбантона.

Солдат в первый раз засмеялся, отчего его старческое лицо еще больше сморщилось.

— Разрывной пулей, только и всего. Разве плохо?

— Напротив, очень хорошо. Иначе не знаю, как бы я справился с такой зверюгой.

— Раз дело идет о самке, я вам скажу, нужна особая осторожность. Самцы погибли честно, благородно, без всяких фокусов, а она не могла и тут обойтись без хитростей. Берите с меня пример, господин Андре, и никогда не доверяйте женскому полу. Не верьте ни человеческим самкам, ни самкам животных. Учтите опыт старого жандарма и обманутого мужа.

Молодой человек только улыбнулся и, указывая на мертвых львов, призвал:

— За работу, друзья! Надо снять шкуры, скоро подойдут наши негры и отнесут их в лагерь.

Охотники сейчас же принялись за дело. Работа спорилась и не мешала оживленному разговору. Судя по нему, всех троих связывала большая и искренняя дружба.

— Черт возьми! — сказал Фрике. — Для начала не дурно, господин Андре! Полагаю, вы довольны?

— Еще бы!

— Наверное, эти трофеи можно рассматривать в качестве вознаграждения за неудачное начало сезона в Босе. Первого сентября вернуться в Париж с пустым ягдташем! note 1 Думаю, это был для вас удар!

— Немудрено, на моей земле несколько дней хозяйничали браконьеры.

— Неужели браконьеры еще процветают?

— Теперь даже особенно, тем паче жандармы им все позволяют. Слышите, Барбантон? Это камень в ваш огород.

— Нет, мой друг! Я служил жандармом в колониях, а не на континенте, а там браконьеры охотятся, чтобы добывать пищу. Правда, дичью у канаковnote 2 нередко бывают люди.

— Как же, помним! — засмеялся юноша. — Нас двоих и еще доктора Ламперрьера вы чуть не с вертела стащили.

— Ну, это пустяки. Я хотел только сказать, что жандармы бывают разные, и браконьеры тоже не все одинаковы. А скажите, господин Андре, в этих местах существует людоедство?

— Здесь, в ста километрах от побережья Сьерра-Леонеnote 3, — могу положительно сказать, нет. Тут британские владения, а англичане чрезмерно суровы с чернокожими.

За беседой работа быстро продвигалась. Друзья трудились усердно, несмотря на жару и духоту в лесу. Через час все три шкуры были содраны с искусством, которому мог бы позавидовать всякий натуралист, и аккуратно свернуты в ожидании носильщиков-негров. Однако те что-то долго не шли.

Андре в очередной раз прислушался к смутному лесному гулу и с трудом различил вдали нестройные крики.

— Наконец-то! Идут наши горлопаны.

На поляну выбежали человек двадцать негров с копьями и ружьями. Они кричали, выли, махали руками, точно пьяные обезьяны.

— Масса! Несчастье!

— Масса! Иди скорей!

— Ах, ужасное несчастье!

— О! Бедная мадам!

— Какая мадам? Да что произошло в конце концов? — встревожился Андре.

Чернокожие кричали все сразу, так что нельзя было ничего разобрать. Француз приказал им замолчать и, выбрав одного, посмышленее, спросил, в чем дело.

— Масса, там белая женщина.

— Кто она такая?

— Не знаю.

— Нечего сказать, объяснил. Дальше?

— Горилла! ..

— Какая горилла?

— Из леса!

— Разумеется, из леса, живая, а не чучело из музея. Ну?

— Она похитила белую даму… Понимаете?

Бывалый путешественник невольно вздрогнул. Слуга, по-видимому, говорил правду, хотя какими судьбами могла попасть сюда, в африканский лес за двадцать километров от Фритауна, белая женщина?

Но гориллы их часто похищают. Андре позвал товарищей, приготовил оружие и во главе небольшого отряда кинулся в лес.

ГЛАВА 2

Через лес. — Труп матроса. — На баобабе. — Смертельная рана. — Удивление Андре. — Изумление Фрике. — Жандарм просто поражен.

Пробираться через джунгли всегда трудно, особенно если двигаться вдоль опушек и полян. Полегче в середине леса, где под деревьями высокая трава расти не может — солнце сюда никогда не заглядывает. Здесь нет лиан, только гладкий мох покрывает девственную почву, устланную растительным перегноем. Путнику тут нужно остерегаться только скрытых трясин, невидимых болот, предательских оврагов, да еще стараться не споткнуться о поваленное дерево. Все это тоже очень нелегко. Но истинное мучение идти лесами, наполовину выгоревшими от пожаров. Новые деревья, все увитые лианами, с необычайной быстротой вырастают на месте уничтоженных, а из жирной почвы пробивается густая, высокая трава и кустарники.

От такого растительного богатства ботаник придет в неописуемый восторг, а путешественник и исследователь в ярость — на каждом шагу нужно расчищать себе дорогу тесаком или топором.

Со всех сторон такого скитальца опутают лианы, ноги будут цепляться за корни деревьев, колючки вопьются в тело; задыхаясь от жары, обливаясь потом, весь искусанный мухами, он измучится вконец, выйдет из терпения и проклянет себя за то, что зашел в эти непроходимые дебри.

В таком именно положении оказались три европейца, когда покинули место львиного турнира, услышав от испуганных негров о какой-то белой женщине, похищенной гориллой.

Андре и Фрике — исключительные натуры, оба благородные и великодушные, нетерпеливо рвались вперед, прокладывая себе дорогу тесаками. Старый солдат не отставал от них, но при этом поминал всех чертей и проклинал вместе с гориллами все, что не принадлежит к сильному полу.

— Женщина — в девственном лесу! Занесет же нелегкая! Если бы не моя преданность вам, господин Андре, и этому мальчишке Фрике, ни за что не пошел бы выручать эту особу.

— Барбантон, вы же старый солдат, сколько лет служивший верой и правдой Венере и Беллоне! note 4

— Верой и правдой, в том-то и дело.

— Так неужели вы оставили бы несчастную женщину в столь ужасном положении?

— А за каким дьяволом она сюда забралась? Кто ее звал?

— Спасем ее сперва, а внушение сделаем уже потом.

— Знаете, господин Андре, идя сейчас за вами, я не чувствую ни малейшего душевного трепета.

— Тем лучше! Самообладание — первое дело на войне.

— Совсем не то! Я хочу сказать, что иду как бы по принуждению, против своей воли.

— Барбантон, у вас нет сердца.

— Так точно, господин Андре.

— У него сердце съела жена, Элодия Лера, — не правда ли, жандарм?

— с насмешкой проговорил Фрике.

— Правда, мой мальчик. Старого солдата, кавалера с шевронамиnote 5 и медалями, она едва-едва не ввела в страшный грех.

— Но ведь вы теперь в тысяче двухстах километрах от своего домашнего тирана.

— Тут и десяти тысяч мало. Это такая гиена, такая ведьма! Настоящий черт в юбке. Волчица. Тигрица. Змея подколодная!

— Да вы всех зверей хотите перебрать, — засмеялся юноша. — Назовите ее лучше ходячим зверинцем — и дело с концом.

— Ведь сами знаете, на что способна моя жена.

— Знаю. Вам не повезло — в брачной лотерее достался несчастливый номер. Но все же не резон валить всех женщин в одну кучу и ненавидеть их всех без разбора.

— За ребенком я бы кинулся к акулам, в огонь, в расплавленное олово.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Но за женщиной — слуга покорный!

— Вы очень жестоки.

— Но справедлив. Я знаю, что, спасая женщину, причиняю вред какому-нибудь мужчине, не сделавшему мне ни малейшего зла.

— Не стремитесь казаться хуже, чем есть. Без сомнения, вы никому не способны отказать в помощи, особенно когда о ней умоляют. Даже женщина.

— Гм! .. Гм! ..

— Так-то, старый ворчун.

— Ну, может быть, но только в случае, если я эту особу не знаю.

— Даже если бы это оказалась ваша жена, сама Элодия Лера.

— Э, нет! Миллион миллионов раз — нет. Что вы такое говорите. Так можно накликать несчастье.

— Повторяю — вы бы выручили ее, поскольку только притворяетесь злым.

— Думайте как хотите, но только истинно говорю: эту… особу (у него язык не повернулся сказать: жену) я бы от гориллы спасать не стал. Кстати, гориллы ведь ужасно свирепы?

— Вроде бы. А что?

— А то, что, сведи их судьба вместе, нужно было бы спасать обезьяну от этой стервы, а не наоборот. Через две недели несчастное животное сошло бы с ума, а еще через месяц умерло бы от разрыва сердца, — закончил солдат, яростно разрубив тесаком лиану.

Путешественники от души расхохотались.

— Однако не волнуйтесь, — успокоил Андре женоненавистника. — Ваш «тиран» живет себе преспокойно в Париже, торгует в своей лавочке, а вы опять странствуете по белу свету.

— Нет худа без добра. Ей я обязан тем, что нахожусь с людьми, которых люблю больше всего на свете, — с вами и Фрике. Конечно, это нисколько не исключает моей привязанности к доктору Ламперрьеру и к нашему матросу Пьеру ле-Галю.

— И мы отвечаем вам полной взаимностью. — Андре крепко пожал ему руку.

… Наконец молодой лес уступил место старому. Показались большие деревья с высокими, гладкими стволами. Они тянулись бесконечными рядами и терялись вдали под густым, непроницаемым для солнца сводом. Было темно и душно, в воздухе висел тяжелый запах, насыщенный испарениями гниющих растений. Над почвой невидимо поднимались целые облака миазмовnote 6 лихорадки.

В этих местах могли жить и прятаться только дикие звери.

Три друга шли теперь довольно быстро, но с каждым шагом усталость давала себя знать все сильнее. Негры, особенно те, которым поручено было тащить львиные шкуры, едва поспевали за своими хозяевами.

Но вот вдали послышался неясный гул, затем во влажном воздухе глухо прозвучал выстрел.

Усталости как не бывало. Охотники, перепрыгивая через все препятствия, помчались к небольшой группе испуганных людей.

Их глазам предстало ужасное зрелище.

На земле навзничь лежал человек с распоротым животом, с вырванными внутренностями; кругом валялись клочья разорванной одежды вперемешку с кишками. Цела была только голова и синий матросский воротник на плечах.

Андре взглянул на лицо, искаженное короткой, но, вероятно, мучительной агонией, и ахнул:

— Да ведь это один из наших матросов! Фрике, погляди!

— Увы, да, — побледнел молодой человек. — С нашей шхуны.

— А вот и еще мертвец! Да тут была целая бойня.

Чуть дальше лежал труп негра с оторванной напрочь рукой. Одно легкое виднелось сквозь ребра, с лица была содрана вся кожа.

— Боже! Мы опоздали! — пробормотал юноша.

— Станьте ближе к стволу, джентльмены! — крикнул им вдруг по-английски какой-то господин в европейском костюме с винчестеромnote 7 в руках. — Поторопитесь! Обезьяна сейчас будет атаковать.

С дерева с шумом повалились огромные ветви. Кто-то кидал их с самой вершины. Наши охотники не преминули воспользоваться разумным советом и пристроились около незнакомца, рядом с которым стояли четыре насмерть перепуганных негра. У одного голова была чем-то проломана; из раны непрерывно сочилась кровь.

— Вероятно, жертвы гориллы? — Андре указал на трупы.

— Да, сэр, — флегматично согласился европеец. — Она сидит на баобабе, почти прямо над нами. Я ее ранил, но обезьяна только еще больше рассвирепела.

— Негры утверждают, будто она украла какую-то женщину.

— Это правда — у нас на глазах. Матрос хотел ее защитить — и вот печальный итог. Чернокожий тоже поплатился за свою попытку вызволить несчастную.

— А женщина?

— Думаю, обезьяна не причинила ей особенного зла и, по всей вероятности, спрятала в нижних ветвях баобаба. Потом, испугавшись выстрелов, оставила ее там, а сама поднялась на вершину. Эта горилла очень ловка и хитра: покажется и сейчас же спрячется. Я видел ее лишь несколько раз, когда она ломала ветви, которыми в нас бросала. Чу! Вы слышите?

С вершины дерева донеслись резкие и громкие звуки:

— Кзк-ак! .. Кэк-ак! ..

Звуки выходили как будто из металлического горла и чередовались с глухим рычанием, словно чудовище старалось набрать в легкие побольше воздуха.

У негров застучали от ужаса зубы. Они были не в состоянии слышать это без трепета.

— Вы не можете указать в точности, где находится похищенная? — продолжал француз. — Что с ней?

— Не знаю. Но надеюсь, она жива. Я сделал все, что обязан сделать в подобном случае каждый порядочный человек.

— Нисколько не сомневаюсь и готов вместе с друзьями оказать вам поддержку. Если мы не спасем даму, то хотя бы отомстим за нее.

Временами обезьяна замолкала, и тогда слышался треск ломаемых сучьев, которые, падая, ударялись о корни баобаба.

Андре напряг зрение, глядя в бинокль и стараясь отыскать гориллу. И вдруг, несмотря на все свое хладнокровие, вздрогнул.

— Я ее вижу, — произнес он тихо, — на высоте около девяти метров. Из бедра течет кровь, но рана, должно быть, легкая; незаметно, чтобы чудовище ослабело. Посмотрим, не удастся ли ее свалить.

— Если вы не убьете, а еще больше раздразните животное… — начал незнакомец.

— Постараюсь убить, — холодно оборвал его Андре. — Моя винтовка заряжена пулями восьмого калибра при семнадцати с половиной граммах английского пороха.

Охотник медленно поднял винтовку и застыл, прицелившись в густую листву.

Но выстрела не последовало. Обезьяну было хорошо видно только в бинокль.

— Вот несчастье! Вижу лишь неопределенное пятно.

— Помогите! Помогите! — послышался над головой женский голос.

Три друга вздрогнули. Следовало торопиться, голос мог привлечь внимание гориллы.

Андре вдруг решился. Грянул оглушительный выстрел, и лес сразу наполнился ужасным воем зверя.

— Попал! — возликовали Фрике и Барбантон. Лишь англичанин глядел на происходящее бесстрастно и безмолвно.

С вершины дерева на землю, цепляясь за ветви и кувыркаясь, валилось огромное мохнатое тело. Горилла, хоть и смертельно раненная, была опасна и страшна. Она ухватилась за один из суков, встала ногами на другой и устремила свои маленькие свирепые глазки на врагов, до которых оставалось не более шести метров.

Ее громадные челюсти с длинными желтыми зубами громко стучали. Морда — эта ужасная карикатура на человеческое лицо — исказилась гримасой, похожей на улыбку. Обезьяна выла, хрипела и харкала в людей кровью.

Собрав последние силы, она приготовилась ринуться на охотников, но тут снова раздались возгласы похищенной. От нее гориллу отделяли всего три метра.

Чудовище раздумало прыгать на землю и с криком «кэк-ак» устремилось к пленнице, невидимой снизу охотникам.

Француз еще раз спустил курок. Пуля нашла зверя, но угодила не в висок, как хотелось, а в челюсть. Обезьяна рассвирепела еще больше, наклонилась и уже было ухватила женщину, но грянул третий выстрел — в самое сердце. Горилла выпрямилась, постояла, схватившись огромными руками за груди, глухо выдохнув, рухнула вниз, едва не задев свою жертву.

На сей раз самым метким оказался жандарм. Своим спасением незнакомка была обязана ему.

Осторожный англичанин подошел к обезьяне и на всякий случай выстрелил в ухо, а Андре подозвал двух негров и стал быстро что-то объяснять, указывая на баобаб.

Лазить по деревьям для чернокожих — сущий пустяк. В несколько секунд они выполнили поручение хозяина, взобравшись наверх не по стволу, слишком для этого толстому, а по висячим корням, росшим из боковых ветвей растения-великана и вертикально спускавшимся к земле, чтобы в нее врасти.

Фрике полез вместе с неграми, дабы руководить их действиями. Он сам был почти так же ловок, как убитая горилла. Вдруг юноша вскрикнул, словно попал в змеиное гнездо, схватился за лиану и быстро-быстро спустился вниз, бледный, с искаженным лицом.

— Что с тобой? Что случилось? — всполошился Андре.

— Скажите, я очень похож на сумасшедшего?

— Так похож, что мне самому хотелось задать тебе этот вопрос.

— Действительно, дружище, вы выглядите как-то странно, — подтвердил Барбантон, заряжая свою винтовку.

— Странно! Всего лишь странно?! Да мне нужно бы кровь пустить, не то удар хватит! Впрочем, с вами сейчас сделается то же самое.

— Почему?

— А потому… Вот, смотрите.

Потерпевшая тем временем тихо спустилась на землю при помощи негров.

Андре и Барбантон одновременно обернулись. Первый невольно закашлялся. А жандарм… Невозможно описать, что изобразилось на его энергичном, мужественном лице: изумление, тревога, гнев, недоумение. Он стоял как вкопанный, не в силах ни говорить, ни думать, ни даже пошевелиться.

Бедняга едва-едва пролепетал глухим, замогильным голосом:

— Элодия Лера! .. Жена! ..

ГЛАВА 3

Открытие сезона охоты. — Жилище охотника-космополита. — Разочарование, мистификация, бедствие. — О том, как горе-охотники затеяли экспедицию по белу свету.

Чтобы уяснить происходящее, вернемся немного назад, к 31 августа 1880 года, к событиям, случившимся за четыре месяца до начала нашего рассказа.

Было семь часов вечера. У станции Монервиль (что сразу после Этампаnote 8) остановился пассажирский поезд. Из него вышло семеро парижан в полном охотничьем снаряжении: в сапогах, гетрахnote 9, с ружьями и сумками — все, как положено. При каждом из столичных немвродовnote 10 было, как водится, по легавой собаке. Милые песики, радуясь освобождению из специального вагона, в котором они, протестуя, выли два часа, весело лаяли и прыгали. По тому, как вырядились их хозяева, сомнения не было — скоро охота.

Да, завтра утром, на восходе солнца, должно было состояться открытие сезона. Люди радовались этому не меньше собак — ведь в Босе, местности, изобилующей куропатками, хороший стрелок может показать все свое искусство.

У станции гостей дожидался громадный шарабанnote 11, запряженный парой крепких першероновnote 12. Охотники уселись в него вместе с собаками, возница в блузе хлопнул бичом — и тяжелый экипаж покатился.

Дорогой парижане весело беседовали. Шесть километров от станции до деревеньки С. пролетели совершенно незаметно. Кучер, краснощекий парень из местных, сообщил, что уже лет девять, с самой войны, не было в их краях такого обилия куропаток и зайцев. В прошлую среду он обходил вместе с хозяином имение и видел более сотни стай, а крестьяне говорили, что в действительности их втрое больше.

Охотники предвкушали богатую добычу. В большом возбуждении, они подъехали к ухоженному домику и остановились у крыльца.

Строение было совершенно простым, без всяких архитектурных претензий, но просторное, уютное и чрезвычайно комфортабельно обставленное.

Услышав стук экипажа, из гамака, висевшего под липами, поднялся владелец усадьбы — здоровяк лет тридцати пяти.

— Андре! Андре Бреванн! Здравствуйте, Андре!

Гости шумно приветствовали хозяина, а собаки с громким лаем стали носиться по клумбам и грядам. Всюду слышался смех, шутки, компания подобралась сугубо мужская, следовательно, все церемонии были отброшены.

Бреванн, одетый в синюю фланелевую блузу, полотняные штаны и высокие сапоги из желтой кожи, имел вид довольно простецкий, как бы говоря: «Не взыщите, каков есть».

К приезду гостей подали обед, походный и в то же время изысканный. Готовила его Софи, великолепная стряпуха, знающая свое дело.

Суп стоял уже на столе, а все прочее жарилось, варилось, пеклось, кипело и томилось, дожидаясь своей очереди.

— Прошу, господа! Пожалуйте за стол!

Гости расположились в просторной столовой со стенами, увешанными диковинными трофеями, добытыми хозяином во всех пяти частях света.

Парижане, приехавшие поохотиться на каких-то куропаток, стали восторгаться бивнями слонов, рогами лосей, карибуnote 13, буйволов, антилоп, носорогов, кожей ящериц, шкурами львов, тигров, леопардов, чучелами гигантских и крошечных птиц, одеждой и утварью дикарей, разными амулетами, украшенными веслами и оружием. Этот интерьер создавал в доме особую атмосферу.

Не будем подробно описывать вкусный обед и передавать разговоры охотников. За столом компания просидела больше трех часов. У Андре Бреванна был винный погреб, доставшийся от дяди-миллионера, крупного судовладельца и большого гастронома. Разумеется, он ничего не пожалел для гостей, и когда те стали расходиться, прощаясь: «До завтра», кто-то сказал:

— Завтра! Да ведь это уже сегодня.

В семь часов утра, в урочный час, все были снова в сборе, хотя и чувствовали себя невыспавшимися. Наскоро закусив легким завтраком, восемь охотников весело рассыпались по равнине, при каждом был егерь, имевший запас патронов.

Андре накануне за обедом обещал:

— Дичи так много, что будете стрелять почти без перерыва.

И вот прошло полчаса. Друзья усердно прочесывали лес, но странно: не раздавалось ни одного выстрела, не взлетало ни одной куропатки.

Владелец усадьбы не знал, что и думать.

Прошел час — ничего, — если не считать нескольких стаек перепелок. По ним, конечно, били. Но где же обещанная пропасть дичи?

Оказалось, что она исчезла дня три назад. Владения Бреванна подверглись нашествию браконьеров, истребивших всю живность. Преступники нагрянули шайкой и переловили куропаток сетью — протянули ее над долиной и в два приема заполучили не меньше трех тысяч птиц.

Гостеприимный хозяин положительно не знал, чем утешить своих гостей, уж очень им не хотелось записываться в горе-охотники.

Завтрак был назначен в половине двенадцатого, но уже в десять часов неудачники вернулись в дом, принеся с собой всего лишь одну куропатку, зайца, трех перепелок и штук сорок жаворонков. Настроение было испорчено безвозвратно. Самому Бреванну вообще ни разу не довелось выстрелить. Чтобы как-то скрасить ситуацию, он прибегнул к очень верному средству — угостил друзей лучшими винами из своего погреба и многочисленными кушаньями, изумительно приготовленными поварихой Софи, превзошедшей в этот раз саму себя. Расположение духа у присутствующих улучшилось, головы разгорячились, беседа приобрела совсем иной характер.

Наши «охотники за воробьями» внезапно воспылали страстью к путешествиям. В своих фантазиях они пускались переплывать океаны, проходили сквозь джунгли, прерии и девственные леса, убивали бизонов, истребляли тигров, стреляли львов и сокрушали слонов. Ничто не могло устоять перед их отвагой и удалью.

Путешествие в мечтах оказалось сколь увлекательным, столь и безопасным, ведь совершалось оно, не выходя из уютной столовой. А уж насколько интереснее было слушать Андре, с жаром рассказывавшего про удивительные страны, в которых он побывал!

Каждый воображал себя героем того или иного приключения, описанного бывалым охотником. Временами слышались восклицания:

— Браво! Я бы тоже так сделал! Какой вы счастливец, Бреванн: вам удалось объехать весь свет.

— А вам кто мешает, — спокойно замечал тот, — людям со средствами, холостякам и любителям охоты? Неужели вы так привязаны к нормандским равнинам и пикардийским болотамnote 14, что уже и прожить без них не можете?

— Вовсе нет! — возражали наэлектризованные друзья.

— Так за чем же дело стало? Вам нравятся мои трофеи? Прекрасно! Так поезжайте добывать такие же; по крайней мере, встряхнетесь, наберетесь впечатлений, испытаете здоровое волнение. Пережитые тревоги заставят потом сильнее почувствовать прелесть домашнего очага.

— Все это так, — вмешался вдруг один из молодых людей. — Желание есть, за деньгами дело не станет, нужно найти лишь повод и руководителя. Впрочем, первое сделать просто, но вот кто бы мог нас возглавить?

— Правильно ли я понял? — уточнил Андре. — Вы хотите сказать, что, не будучи опытным путешественником, боитесь столкнуться с затруднениями, не имеющими прямого отношения к охоте. Так?

— Совершенно верно. Ведь, ясное же дело, нельзя сесть на первый попавшийся пароход, приехать, куда Бог послал, выйти на берег и пуститься на охоту. Ведь существуют тысячи вещей, которые нужно заранее обдумать и приготовить. Смешно и опасно действовать очертя голову.

— Это правильно.

— Наконец, путешествовать и охотиться одному. Бывают минуты, когда одиночество непереносимо. Я бы предпочел поехать компанией.

— О да! Точно! .. Компанией гораздо лучше!

— В таком случае остается только вопрос руководства.

— Вот именно.

— Так что, если б нашелся бывалый человек, который бы вас сплотил, предложив знания и опыт, вы бы с ним поехали?

— С восторгом!

— Только уговор: чтоб уж дичь была непременно.

— На этот счет будьте спокойны. Он заведет вас туда, где сетей не ставят, где не встретить дичи просто нельзя. Правда, и там есть браконьеры, но только другого сорта.

— Кто же этот человек?

— Если угодно — я.

— Здорово! А мы думали, дружище, вы решили больше не путешествовать.

— Пять минут назад я и сам так думал.

— А теперь, спустя пять минут?

— А теперь решил поехать с вами и угостить такой охотой! .. Сказать правду, я даже обязан это сделать.

— Серьезно, Бреванн?

— Разумеется.

— Знаете что, вы удивительный человек.

— Ничуть. Я только быстро принимаю решения.

Как раз в эту минуту громко хлопнули пробки нескольких бутылок с красными этикетками и просмоленными головками.

Искрясь и пенясь, разлилась по бокалам дивная влага шампанского «Монополь»! Настроение достигло наивысшей точки.

— Итак, — заговорил хозяин, подняв бокал, — мы едем охотиться. Договорились?

— Все едем! .. Все! .. И чем скорее, тем лучше.

— Чтобы приготовиться как следует, мне понадобятся два месяца.

— Так долго?

— Два месяца — долго? Да ведь нужно корабль подыскать, приспособить его для нашей цели, починить, если потребуется, опробовать ход, экипаж подобрать! Еще — заказать оружие и снаряжение безукоризненного качества! Через пару дней я дам вам полный список всего необходимого. Тогда сами увидите, два месяца — минимум, который нужен на подготовку экспедиции. Ведь она продлится месяцев десять, а то и год.

— Ну, хорошо. Два месяца так два месяца. Но не дольше!

— Дня не просрочу. Теперь — несколько слов о расходах.

— Об этом можно не беспокоиться.

— Напрасно. Это очень важно. Полагаю, что по двадцати пяти тысяч с каждого будет вполне достаточно.

— А корабль?

— Я куплю его для себя — давно собираюсь завести яхту, вот мы ее и испробуем.

— Когда же вы думаете начать приготовления?

— Немедленно, с этой же минуты. Нашу сегодняшнюю охоту следует считать оконченной. Через час еду в Париж. Если желаете остаться — располагайтесь как дома. Здесь все к вашим услугам, от погреба до чердака.

— Нет, спасибо. Мы тоже поедем.

— Как угодно. Завтра вечером я буду в Гавреnote 15, а послезавтра — получите от меня подробные наставления о необходимых покупках.

— Для себя вы что приобретете?

— Мне не нужно ничего. Я в любой момент готов выехать. Сегодня первое сентября. Сбор тридцать первого октября в Гавре, в гостинице «Фраскатти». Опоздавших не дожидаемся. Утром первого ноября яхта разведет пары — все должны быть на борту. Час отплытия будет зависеть от прилива.

— А куда же мы направимся?

— Решим по выходе в море. Можно начать с южной Африки, оттуда двинуться в Индию, в Индо-Китай, затем в Океанию. Впрочем, еще рано говорить об этом. Друзья, выпьем за наше путешествие и в особенности за твердость вашего намерения. Dixi! note 16

ГЛАВА 4

Домик на улице Лепик. — Улица Лафайет в девять часов утра. — Несчастья владельца табачной лавочки. — Нашего полку прибыло.

Бреванн и его гости, в восторге от того, что им предстоит экспедиция чуть не по всему белому свету, сели в поезд, проходивший в четыре часа дня через Монервиль, и отправились в Париж.

Веселые пассажиры уже представляли себе неведомые земли и увлекательную охоту.

Дорога заняла два часа.

Андре, радуясь решительному настроению друзей, крепко пожал им всем руку при выходе из вагона и простился. Затем он взял извозчика, сказал ему на ухо несколько слов, и фиакрnote 17 быстро покатился по парижским мостовым, обгоняя другие экипажи.

От Орлеанского вокзала ровно за три четверти часа Бреванн добрался до улицы Лепик и остановился у дома номер двенадцать с уединенным павильоном в глубине прелестного сада. По усыпанным песком дорожкам он пересек цветник, отворил двустворчатую входную дверь и очутился в большой комнате, служившей хозяину, по всей вероятности, и рабочим кабинетом, и мастерской.

Посетитель, чувствовалось, был хорошо знаком с ней, поэтому не обратил внимания на обстановку, которая состояла из совершенно не сочетавшихся предметов: двух громадных библиотечных шкафов, набитых книгами, большой черной доски, исчерченной геометрическими фигурами и алгебраическими формулами — решалась, по-видимому, задача по механике,

— на стене висела карта земных полушарий и множество каких-то странных деревянных и гипсовых моделей инструментов. Направо стоял верстак из вязового дерева, самоточка и целый набор слесарно-механических инструментов. Наверху висела клетка со скворцом. Напротив верстака находился большой дубовый письменный стол, заваленный бумагами и разными папками, набросанными одна на другую. На глаза то и дело попадались экзотические безделушки, шкуры животных, трофейные ружья, абордажные сабли и салакко, а напротив дверей эффектно смотрелся портрет самого Андре Бреванна в натуральную величину.

Звонок, прикрепленный ко входной двери, пронзительно зазвенел. Скворец прекратил свою болтовню и стал подражать металлическим трелям. Из большой плетеной корзины вылезла, махая хвостом, некрасивая собака с облезлой шерстью, но с живым и добрым взглядом, и своим влажным носом, черным, как трюфель, дотронулась до руки вошедшего гостя.

Отворилась боковая дверь, и молодой человек в синей блузе, как у гостя, воскликнул:

— Господин Андре! Вы! .. Как замечательно!

Во всем облике юноши сразу чувствовался настоящий парижанин, веселый даже в самые серьезные минуты.

— Здравствуйте, Фрике. — Андре крепко пожал руку друга.

— Какой добрый ветер занес вас ко мне?

— Очень странное приключение, честное слово.

— Не может быть! Наши приключения давно окончены… Ах да! Сегодня должен был открыться сезон охоты.

— Вот тут и начинается то, что может увести нас с тобой очень далеко.

— Ну, не страшно. Мы у черта на рогах уже побывали.

— И опять, пожалуй, отправимся туда.

— Что ж, я готов. Предстоит постранствовать?

— Месяцев восемь или десять.

— А когда отправляться?

— Мне и тебе — завтра.

— Стало быть, будут и другие?

— Вечером расскажу все подробно.

— Тогда не разделите ли со мною трапезу?

— Разумеется. Но только наперед говорю: я очень основательно позавтракал. Расскажи лучше. Как твои работы?

— Три дня назад закончил механический промыватель. Действует превосходно. Могу ручаться, что при промывке не будет пропадать ни малейшей частички золота. Амальгаматорnote 18 тоже готов. Я снабдил его аппаратом, устраняющим кражу золота и ртути.

— Молодчина!

— Кроме того, докончил вашу модель металлического патрона, соединяемого с капсюлем пистонного ружья. Вот она.

— Превосходно! А ты патент на себя выправил?

— Как же я это сделаю? Ведь изобретатель — вы.

— Не говори глупостей. Патент для тебя — деньги, понимаешь? И если даже у меня есть какие-нибудь права на эту штуку, я уступаю их тебе — и точка. А теперь изволь выслушать: завтра в восемь часов вечера — выедешь в Брестnote 19.

— Ладно.

— Там мы найдем на один год, с пятнадцатого сентября, десять патентованных матросов, корабельного повара и юнгу.

— Раз вы посылаете меня в Брест, значит, хотите, чтобы матросами были исключительно бретонцыnote 20, не иначе?

— Разумеется. Потом наймем двух машинистов и двух кочегаров, двух гребцов для лодок, суперкаргоnote 21, канонира, рулевого и боцмана. Капитана, помощника метрдотеля и повара для пассажиров я поищу сам.

— Все?

— Пока все. Выбирай людей надежных, безупречных. Скажи, что они будут плавать на увеселительной яхте с очень добрым капитаном, который, однако, требует железной дисциплины. Собраться надо в Гавре через две недели. Я желаю как можно скорее иметь команду под руками. Размер жалованья определишь сам. Знаю, ты выкажешь надлежащую щедрость без излишества. По окончании плавания каждому будет, кроме того, вручена награда, смотря по его заслугам.

— Теперь все?

— Все. Надеюсь, выедешь сейчас же? Или есть задержки?

— Задержки? Что вы, господин Андре! Какие у меня могут быть задержки? Я вольная птица.

— Пожалуйте кушать, господа, — сказала, отворив дверь, добродушная женщина с седыми волосами, типичная парижская «одна прислуга».

— Сейчас идем, мадам Леруа. Бедняжка! Для нее будет крушением мой отъезд. Впрочем, я обеспечу ее на время нашего отсутствия — пусть коротает время в компании со скворцом Мальчишкой и собакой Бедой.

* * *

На другой день утром Фрике, все в том же своем костюме, прошел пешком от своего дома до Монмартрского предместья и повернул на улицу Лафайет.

Было девять часов. Молодой человек шагал с обычной раскованностью парижского фланераnote 22, не думая о том, что вечером предстоит отъезд в Брест.

Оглядывая трамваи, витрины, прочитывая афиши, закуривая бесчисленное множество папирос в табачных лавочках, он шел вверх по бесконечной улице, наслаждаясь водоворотом толпы, которая так мила всякому парижанину и так смущает приезжего из провинции.

Но Фрике не гулял, у него была цель — навестить друга.

Знакомых у юноши в Париже было много, но друзей только двое: Бреванн и еще один человек, живший в самом конце улицы, почти в Пантенеnote 23. Молодой человек намеревался проститься с ним перед отъездом.

Любой другой, отправляясь в такую даль, взял бы извозчика, но Фрике это даже не пришло в голову. Ему напоследок хотелось пройтись по парижскому асфальту, пробежаться по любимым улицам, надышаться воздухом великого города.

Дойдя до одной табачно-винной лавочки, он смело вошел в нее, поклонился молодой особе, сидевшей у конторки, и замер, услышав крики и брань в комнате за лавкой.

— Неудачно я пришел, — прошептал он. — У мадам Барбантон расходились нервы, а когда это случается, для моего бедного друга настает сущий ад. Такой ад, что самому Вельзевулуnote 24 сделалось бы тошно. Но все-таки зайду и пожму ему руку.

Он стукнул в дверь и отворил ее, не дождавшись положенного «Войдите».

— Имею честь кланяться, сударыня! — произнес он с особенной любезностью. — Здравствуйте, дружище Барбантон!

На эти слова быстро обернулся высокий мужчина в узких панталонах, жилетке и трико, с лицом суровым, но симпатичным, и дружески протянул молодому человеку обе руки.

— Ах, Фрике! Я очень несчастлив, дитя мое!

Дама, в ответ на приветствие, кинула косой взгляд на гостя и ответила, точно хлыстом ударила:

— Здравствуйте, сударь!

Ледяной, чтобы не сказать более, прием не смутил Фрике. Он решил храбро выдержать бурю не отступая.

— Что случилось? Что у вас тут?

— Я доведен до бешенства. Еще немного — и выйдет большой грех.

— Боже, да у вас все лицо исцарапано до крови, — воскликнул молодой человек, невольно рассмеявшись. — Вы, должно быть дрались с полудюжиной кошек?

— Нет, это все доблестная госпожа Барбантон. Вот уже целый час она пробует на мне свои когти. И кроме того, осыпает оскорблениями, позорит честь солдата, прослужившего отечеству двадцать пять лет.

— Ну, может, вы и сами немного вспылили? — заметил юноша, зная, что говорит ерунду.

— Если я и вспылил, то ведь ничего же себе не позволял, — возразил исцарапанный муж. — А мог бы!

Женщина засмеялась противным, злым смехом, от которого передернуло бы самого невозмутимого человека.

— Что бы ты мог? Ну-ка, скажи!

Тон был злобный, вызывающий.

— Несчастная! Хорошо, что я с бабами не дерусь, считая это позором, а то ведь убил бы тебя одним ударом кулака!

— Это ты-то?

— Да! Но я не для того прослужил двадцать пять лет в жандармах, чтобы самому усесться на скамью подсудимых.

— Погоди же, сейчас ты у меня запляшешь. — Она схватила его за седую бородку и стала трепать ее изо всех сил, визжа как резаная:

— Трус и подлец!

Фрике был изумлен и не понимал, во сне это или наяву. При всей своей находчивости, он растерялся, нерешительно вымолвив:

— Сударыня, до сих пор я считал наоборот — подлец и трус тот, кто бьет женщину даже тогда, когда она сто раз того заслуживает.

Но госпожу Барбантон нельзя было ничем урезонить. Продолжая таскать отбивавшегося мужа за бороду, она ответила глупо и грубо:

Не лезьте с вашими рассуждениями! Очень нужно! Да я и не знаю вас. Явился неведомо кто, неведомо откуда — с улицы первый встречный!

Молодой человек побелел как полотно, выпрямился, устремил на нее свои стальные глаза, загоревшиеся особенным блеском, и проговорил:

— Скажи это мужчина, плохо бы ему пришлось. Но вы женщина. Я вас прощаю.

Отставному жандарму удалось наконец избавить свою бороду от мучительной трепки.

— Фрике прав, — негодовал он. — Тебя спасает, во-первых, то, что ты женщина, а во-вторых, то, что мы французы. Будь я турок, тебе бы голову отрубили за посягательство на бороду мужа, священную у мусульман.

— Шалопай! — взвизгнула госпожа Барбантон и выбежала вон, хлопнув дверью.

— Да, Фрике, милый мой товарищ, я гораздо лучше чувствовал себя у канаков. Тот день, когда нас в Австралии хотели посадить на вертел, не сравню с нынешним — было гораздо приятнее.

— Действительно, характер вашей супруги сделался еще ужаснее. Раньше был уксус, а теперь — купорос.

— И так каждый день. Не то, так другое. Последнюю неделю она изводит меня, требуя, чтобы я подмешивал воду в вино и водку. А я не желаю! Во всем ей уступил, а в этом нет. И не уступлю ни за что. Скорее всю свою торговлю к черту пошлю. Ах, если бы можно было поступить опять на службу!

— Кстати, я ведь зашел проститься.

— Уезжаешь?

— Сегодня вечером и, вероятно, на целый год.

— Счастливец!

— Вы сейчас хотели послать все к черту. Поезжайте со мной. Ведь меня увозит господин Андре.

— Господин Андре? Тысяча канаков!

— Вы же знаете, как он вас любит. Отправляйтесь с нами. Решено? Я увожу вас в Брест. Укладывайтесь, потом вместе позавтракаем, погуляем, как матросы на берегу, а вечером к восьми часам — на вокзал.

— Согласен, — энергично заявил Барбантон. — Через четверть часа буду готов.

Четверти часа не понадобилось. Уже через десять минут отставной жандарм вышел из спальни с застегнутым чемоданом, под ремни которого

был просунут длинный и твердый предмет в чехле из зеленой саржиnote 25.

Исцарапанное лицо старого служаки сияло.

Он прошел с юношей в лавку, где среди сигарных ящиков уже восседала за конторкой Элодия Лера, успевшая прийти в себя после передряги.

— Вы часто выражали желание расстаться со мной, — сказал ей слегка насмешливым тоном жандарм. — Желание это сегодня исполняется. Я уезжаю с Фрике, оставляю вам все деньги, какие есть в доме, беру только двести пятьдесят франков — пенсию за крест. Можете подавать на развод

— протестовать не буду. Надеюсь, что за время моего отсутствия примут закон, упрощающий расторжение брака. Счастливо оставаться!

— Скатертью дорога! — взвизгнула мегера, испытывая, однако, смутное беспокойство. Ей было очень не по себе, хотя она и старалась это скрыть.

— Спасибо.

Фрике тем временем насвистывал — правда, очень фальшиво, — легендарную арию господина Дюмолле, подходящую к случаю.

В тот же вечер два друга поехали на Сен-Лазарский вокзал и сели в поезд, отходящий в Брест.

ГЛАВА 5

«Голубая Антилопа». — Экипаж яхты. — Ее снаряжение. — Последний день на суше. — Приход почтальона. — Пакеты с вложением. — Нас только трое!

Прошло два месяца. Наступило 31 октября. На следующий день экспедиция Бреванна и его друзей должна была тронуться в путь.

Андре, благодаря своим необыкновенным организаторским способностям, неутомимой энергии и огромному богатству, в короткий срок запасся решительно всем для задуманного путешествия.

Услав Фрике в Брест нанимать команду, Бреванн снял квартиру в Гавре и связался с крупнейшими морскими агентствами Франции и Англии, в которых сосредоточены все сведения по части найма, постройки и покупки коммерческих кораблей. За хорошие комиссионные одно из агентств вскоре уведомило его, что в Брайтонеnote 26 продается отличная яхта. Описывая это судно, маклер не утаил и причин его продажи.

Построила яхту в Ливерпуле два года назад фирма «Шау, Тернер и Бангем» по заказу богатого баронета, страдавшего сплином. Путешествовать ей довелось всего два раза: в Капскую землюnote 27 и на Ближний Восток. Плавание по морю не избавило ее владельца от хандры; тогда он прибег к другому, также чисто английскому средству борьбы с недугом — к веревке, которая и спасла его от тягостного мизантропическогоnote 28 существования. Повесился ипохондрикnote 29 на рее своего корабля в день возвращения из плавания, удалив предварительно весь экипаж.

Наследники очень обрадовались, а яхту сейчас же решили продать.

Андре не признавал суеверий. В тот же день он купил в Дьеппе место на пароходе до Ньюхейвена, из Ньюхейвена проехал по ближней дороге в Брайтон, нашел судно, тщательно все осмотрел, сторговался и тут же уплатил наличными.

Наняв лоцмана с четырьмя матросами, чтобы довести судно до Гавра, миллионер исполнил необходимые формальности, закупил провизии и поплыл обратно к нормандскому берегу. Через восемь часов он уже был в Гавре и за этот короткий переезд убедился, что сделал чудную покупку.

«Яхта для увеселительных прогулок». Читатель, вероятно, сразу представил себе нечто хрупкое, несолидное, рассчитанное только на красоту, а не на крепость и силу. Нет. Приобретенное судно было выстроено чрезвычайно прочно. Типом оно напоминало трехмачтовую шхуну с прямыми парусами на бизань-мачтеnote 30 и с косыми латинскими — на гротеnote 31 и фокеnote 32. Длина кормы составляла пятьдесят метров, водоизмещение — пятьсот сорок тонн. Мощность двигателя равнялась семидесяти двум лошадиным силамnote 33, а скорость достигала десяти с половиной узловnote 34. Угольные камеры вмещали по восемьдесят пять тонн угля при расходе около четырех тонн в день.

Из сохранившегося корабельного дневника стало известно, что яхта ходила в среднем со скоростью восемь с половиной узлов, — другими словами, делала от четырнадцати до пятнадцати километров в час.

Таким образом, купленное судно оказалось крепким и надежным, пригодным для плавания в океанах даже в шторм.

Новый владелец сохранил название, данное яхте англичанином-меланхоликомnote 35, хотя оно для непосвященного не представляло никакого интереса — «Блю-Бок», что значит «Голубая Антилопа». Эта антилопа, известная в науке под названием antilope caeruloea, водится в Южной Африке, в Капской области, и очень ценится местными жителями как дичь. К судну, предназначенному для охотничьей экспедиции, такое наименование подходило как нельзя более. Оно было написано голубыми буквами, по золотому полю на доске, прибитой у кормы, а спереди корабля красовалось резное изображение грациозного животного.

Машина и оснастка были в хорошем состоянии. Требовались лишь незначительные изменения, и, если бы не внутренняя переделка для устройства семи пассажирских кают, новому судовладельцу не о чем было бы и заботиться. Не будучи профессионалом, Бреванн обладал довольно обширными познаниями в навигацииnote 36. Он их приобрел во время многочисленных морских путешествий. Когда другие пассажиры спали, ели, пили, играли в карты, не зная, как убить время, Андре пользовался каждой свободной минутой для изучения технической и практической сторон мореходства. В результате он хотя и не имел звания капитана, но, по сути, мог выполнять его функции. Решено было, что помогать ему станет опытный шкипер дальнего плавания, нанятый для проводки корабля по заранее указанному курсу, но с условием не вмешиваться в руководство экспедицией. Еще недавно этого нельзя было сделать и кораблем имел право управлять только ответственный патентованный капитан, но незадолго перед тем вышло распоряжение, по которому для прогулочных судов устанавливался целый ряд исключений из общего устава торгового мореплавания.

Фрике выполнил порученное ему дело очень удачно. Он подобрал образцовую команду из бретонцев-матросов, бывших в восторге от того, что им предстоит отправиться в путь на корабле, где нет товаров, с погрузкой и выгрузкой которых обыкновенно приходилось много возиться. К назначенному дню моряки прибыли в Гавр на представление судовладельцу. Тот сейчас же препроводил их на борт.

Всю команду обуяла страсть к чистоте. Они принялись мыть, чистить и скрести корабль внутри и снаружи, от киля до верхушки мачты. Реи, паруса, канаты, все снасти были внимательно осмотрены и, где надо, старательно подправлены, все пазы заново проконопачены — яхта сияла как новенькая.

Началась заготовка провизии и топлива. Угольные камеры и емкости для пресной воды, кладовые и камбуз наполнились до отказа.

Мудрая пословица гласит: «Если хочешь мира, готовься к войне». Малайские островаnote 37 кишат пиратами. Они легко могли соблазниться «Антилопой». Поэтому на всякий случай следовало вооружиться: решили заменить имевшиеся две маленькие сигнальные пушечки одним настоящим артиллерийским орудием четырнадцатисантиметрового калибра на вращающемся станке. Большую паровую шлюпку оснастили картечницей Норденфельтаnote 38, устанавливаемой обычно на панцирных (бронированных) судах для защиты от миноносок.

Среди этих хлопот незаметно прошел отпущенный срок. Андре был так уверен в своих спутниках, что не считал нужным тратить время на переписку. Зачем? Подробные наставления своевременно посланы, друзья должны успеть запастись всем необходимым, и, конечно, все явятся в срок.

В последний момент на борт приняли живность: баранов, свиней, кроликов, кур, уток, гусей, индюшек, размещенных по стойлам и клеткам, где они громко протестовали против насилия блеянием, хрюканьем, квохтанием, кудахтаньем, покуда морская болезнь не заставила их поневоле замолчать.

* * *

Восемь часов утра. Через сутки, в это же время, на корабле должен будет взвиться флаг отплытия.

Бреванн встал с рассветом и, просматривая бортовые бумаги, наскоро проглотил чашку чаю.

В дверь постучали. Вошел посыльный.

— Что вам угодно? .. Заказное письмо?

— Несколько пакетов с вложением. Вот, извольте, семь штук.

— Странно! — прошептал Андре, расписываясь в получении. — Очень странно!

Почтальону он щедро дал на чай. Тот ушел довольный.

Пакеты — тяжелые, толстые, каждый с пятью печатями, казалось, таили что-то недоброе.

— Ясно, что это от них. Неужели в последнюю минуту струсили? Вот будет комедия. Ну, посмотрим.

Он распечатал первый попавшийся под руку — на стол высыпались банковские билеты — целая пачка — и коротенькая записка.

«Милый друг!

Человек предполагает, а случай располагает. Два месяца назад я был свободен. Теперь нет.

Через две недели моя свадьба. Комментарии излишни. Только это одно и мешает поехать. Надеюсь, причина уважительная.

Впрочем, с вами и так останется очень приятная компания, так что ничего не потеряете. В убытке я один.

Сердечно преданный А*** Д***.

P.S. Из-за меня вы все-таки понесли лишние издержки. Считаю долгом возместить свою долю. Прилагаю двенадцать тысяч франков. Довольно ли этого? »

Андре расхохотался.

— Так! Он женится и потому не едет, а Барбантон уезжает, чтобы расстаться с женой. Одно другого стоит. Ну-ка, что пишут остальные.

«Дружище!

Я очень люблю охоту на уток — и поплатился за это. Прошлой зимой чересчур много бродил по болотам и схватил ревматизм — лежу теперь в постели и едва ли скоро встану. Итак, поезжайте без меня, а вам я желаю счастливого пути. Посылаю двенадцать тысяч франков, считая эту сумму моей долей понесенных вами расходов. Если нужно больше — уведомьте.

Знайте, что рвусь к вам всей душой.

Г*** Б***».

— Утки придуманы довольно удачно. Будем читать дальше. Очень интересная сегодня почта. Фрике останется доволен, есть над чем повеселиться.

«Мой милый Андре!

Одним монахом меньше… note 39 Вы знаете эту пословицу? Так вот, не сердитесь, что нарушаю слово: ей-богу, не виноват. Обанкротились две фирмы, с которыми у меня дела. Теряю половину состояния. Усиленно хлопочу, чтобы спасти остальное, и потому никак не могу уехать из Парижа. Передайте извинения нашим общим друзьям и верьте моему всегдашнему искреннему расположению.

Ваш Э*** Л***.

P.S. Довольно ли будет двенадцати тысяч франков для покрытия моей доли затрат? »

— Бедненький! Наполовину разорен! Но ведь путешествие — прекрасный способ сэкономить достаточно денег. Пойдем дальше. Как! Опять начинается пословицей!

«Дорогой друг!

«Поступай так, как должен поступить, и будь, что будет».

Знаю, что упускаю единственный случай, но ехать с Вами не могу. Я совершенно не предвидел того, что произошло. Судите сами: депутат от нашего округа неожиданно умер, и избирательные комитеты выставили мою кандидатуру. Принуждают баллотироваться. Уступаю «насилию». Грустно, что не увижу вместе со всеми вами тропических морей и земель, но что же делать? Я себе не принадлежу.

Думаю, несколько банковских билетов смогут компенсировать понесенные из-за меня убытки.

Преданный Вам А*** Л***».

Бреванн пожал плечами и не удержался, чтобы не сказать: «Дурак! »

Пятое письмо, с вложением роковой суммы в двенадцать тысяч франков, также начиналось пословицей:

«Лбом стену не прошибешь. Не правда ли, дорогой собрат! Не осуждайте меня чересчур сурово, если я не явлюсь на сборный пункт. Причина ужасная и в то же время секретная. Не спрашивайте ни о чем.

Ж*** Т***».

— И не подумаю спрашивать. Очень нужно! Замечу только, что мой друг Ж*** Т*** даже утки не в силах был выдумать.

Андре распечатал шестое письмо и возмутился:

— Замучили пословицами!

Действительно, автор начал свое письмо так:

«Правда не всегда бывает правдоподобна».

Дорогой Андре!

Уговариваясь с вами насчет путешествия, я совершенно забыл, что в будущем марте должен явиться на двухнедельные сборы резервистовnote 40. Глупо, но это так. И отсрочки нельзя взять: мне уже давали ее в прошлом году.

Вы не можете себе представить, как досадно и обидно упускать случай совершить увлекательнейшее путешествие с замечательной компанией, но что же делать? Приходится выбирать между изменой вам и дезертирством. Военное начальство у нас не шутит, поэтому выбираю первое. Страшно огорчен.

Преданный Ж*** Б***».

— Одно другого лучше. Посмотрим, какую пословицу подобрал седьмой, и последний.

«Любезный мой друг!

Есть русская пословица: вперед батьки в пекло не лезть.

Да, чувствую, что слишком много на себя взял. За завтраком у Вас в усадьбе, после выпитых бургонских вин, белых и красных, я был очень храбр, даже чересчур, а потом опомнился и много раз бранил себя за излишнюю пылкость. До последней минуты не решался Вам писать, все надеялся, не вернется ли ко мне мой героизм. Но он не вернулся. Нет, дорогой мой, я не создан для путешествий. Со стыдом сознаюсь, что мне мое буржуазное прозябание больше по душе, чем все Ваши приключения. Люблю основательно поесть, выпить и поспать. Излишнее волнение дурно отзывается на моем желудке, а чрезмерная усталость вызывает бессонницу. Таков не я один, таково громадное большинство, но только другие не решаются сказать правду открыто, а я говорю. Оцените же мою откровенность и, когда отправитесь в свое интересное путешествие, не поминайте меня лихом. Я же предпочитаю путешествовать при помощи книг.

Вы поедете не один, а с нашими друзьями… если и у них в последнюю минуту тоже не пропадет вся храбрость, чему я буду несказанно удивлен.

Позвольте вознаградить вас за труды двенадцатью тысячами франков и засвидетельствовать мою искреннюю симпатию. Вами восхищаюсь, но не намерен подражать.

Ф*** А***».

— По-моему, так гораздо лучше. Этот, по крайней мере, не врет.

Вошел Фрике.

— Вот возьми и прочитай. — Андре указывал на письма.

— От наших будущих спутников?

— У нас нет никаких спутников. Нас только трое.

— Не может быть! Неужели все сдрейфили?

— Именно так.

— Когда же выходим?

— Завтра, как намечено. Мы ничем не связаны, всем обеспечены и можем смело отправляться в путь.

— Я даже рад, что нет лишнего народа, и да здравствуют приключения! Вперед — без страха и колебаний! На нашем корабле есть веревка повешенного. Это залог удачи. Верю в успех!

ГЛАВА 6

Как познакомились другом с другом трое путешественников. — В плену у людоедов. — Воин, бывший у дикарей божеством, очень несчастен в супружестве. — Современное вооружение охотника.

На другой день «Голубая Антилопа», пользуясь утренним отливом, вышла в море.

Она шла неведомо куда и увозила в дальние странствия трех путешественников.

Объясним, однако, каким образом они познакомились, а то читатель, должно быть, уже удивляется, что общего у миллионера Андре Бреванна с парижским гаменом Виктором Гюйоном и отставным жандармским унтером Филибером Барбантоном?

В одном из своих романов я уже описывал, как Фрике пустился в кругосветное путешествие, не имея никаких капиталов, кроме железного здоровья, молодости, силы и смелости. Вот во время того путешествия и сблизились между собой эти три человека.

Андре в то время управлял по поручению своего дяди, богатого гаварского судовладельца, большой факториейnote 41, расположенной в Экваториальной Африке, в местечке под названием Аданлинанланго. Однажды, возвращаясь из поездки во Францию, Бреванн плыл в паровой шлюпке по реке Огу. Шлюпка была выслана на поиски военно-морского врача, которого украли прибрежные людоеды из племени осиэбо. Дикари напали на шлюпку и овладели бы ею непременно (винт суденышка запутался в водорослях и перестал действовать), не случись калейдоскоп следующих событий: молоденький кочегар выскакивает из лодки и, ныряя несколько раз, старается высвободить винт. Это ему удается. С лодки тем временем открывают бешеный ружейный огонь, дабы удержать дикарей на расстоянии. Казалось, худшее — позади. Шлюпка может теперь плыть. Кочегару кидают канат, но в эту минуту осколок туземной пироги, разбитой картечью, попадает ему в голову и тяжело ранит. Храбрец идет ко дну.

Тогда Андре прыгает в воду на помощь юноше. К несчастью, судно, подхваченное быстрым течением, уносит от смельчаков далеко в сторону.

Они плывут к берегу. Доплывают и попадают в плен к людоедам.

Кочегаром был не кто иной, как Фрике, совершавший кругосветное путешествие. Так он и познакомился с Андре — в африканской реке, среди крокодилов и людоедов. Немудрено, что такое знакомство сразу же очень сблизило их.

Думаю, незачем вновь описывать жизнь моих героев в плену у людоедов, побег и муки в африканской пустыне. Не стану пересказывать и то, как юноша, расставшись с Бреванном, попался пиратам, опять убежал и угодил к краснокожим, снова спасся, перешел Кордильерыnote 42 и неожиданно встретился в Вальпараисоnote 43 со своим спасителем. Вместе они поплыли через океан и на австралийском берегу были схвачены каннибалами. Их уже собирались вот-вот насадить на вертел, изжарить и съесть под гарниром из картофеля, как вдруг раздался зычный голос:

— Стой! Измена закона!

Из вечерней тьмы выступила высокая фигура в полной жандармской форме; неясный свет костра придавал ей колоссальные размеры.

То был Онезим-Филибер Барбантон, служивший жандармом в Новой Каледонииnote 44. Он вышел в отставку и на пути во Францию потерпел крушение.

Дикари остолбенели. Барбантон выхватил саблю и велел всем разойтись, не то он разгонит «незаконное сборище» силой. Впопыхах жандарм споткнулся, упал, сейчас же вскочил и поднял свалившуюся с головы треуголку. Надевая ее, он сделал воинственный жест и вновь повторил:

— Ну же, расходитесь, не то плохо будет!

Дикари по-французски не понимали, но им послышалось, будто высокий человек произнес слово «табу», объявляя священной свою шляпу. Они все дружно встали на колени, восклицая в священном трепете: «Табу! Табу! »

Пришелец в шляпе «табу» сам становился «табу» — неприкосновенным божеством в глазах дикарей. Таким образом, Барбантону случайно удалось спасти Андре и Фрике. Разумеется, они подружились и с ним.

Вернувшись на родину, жандарм расстался с военной формой и открыл в Париже табачную лавочку, получив на нее права в придачу к пенсии от казначейства.

Увы! Старый воин, изрядно уставший на трудной службе в колонии, не нашел себе на родине желанного покоя.

Мы уже видели, как его жена, урожденная Элодия Лера, превратила дом в преисподнюю. Постоянная, непрерывная, утонченная и злобная тирания измучила бравого жандармского унтера до такой степени, что он с тоской вспоминал время, когда находился среди людоедов-канаков.

Тем временем Андре и Фрике затеяли новое путешествие, на это раз по Океанииnote 45 с целью учредить большое торгово-земледельческое предприятие на Суматреnote 46, обещавшее огромные барыши. Но обстоятельства сложились чересчур неблагоприятно — пришлось уехать. Затем они пережили еще множество приключений. Парижский гамен Виктор Гюйон в продолжение двадцати четырех часов даже пробыл султаном Борнеоnote 47.

Вернулись они домой ни с чем, обогатившись только надеждами на лучшее будущее и опытом.

Тут умер дядя-миллионер, оставивший Андре Бреванну все свое громадное состояние. Получив его, наследник перво-наперво решил устроить для Фрике новую жизнь и избавить друга от материальной нужды. Но парижанин не желал «примазываться к чужому богатству» и отверг этот план.

— В таком случае возьми у меня хоть взаймы. Потом отдашь. Процентов я не прошу.

Молодой человек согласился. Он принялся пополнять свое скудное образование и в то же время занялся слесарно-механической работой, в которой очень преуспел. У него открылся талант изобретателя. Терпеливый, как бенедиктинецnote 48, упорный в работе, почти аскет, юноша творил чудеса. За год придумал и усовершенствовал целый ряд инструментов, наиболее часто использовавшихся в промышленности (например, аппарат для штамповки металлических пуговиц). Появились деньги, чему он не переставал удивляться. Самостоятельно молодой человек вряд ли сумел бы воспользоваться своими патентами, но за этим делом внимательно следил Андре, помещая частые публикации в газетах.

В последнее время Виктор изобретал аппарат для промывки золота и за него мог получить целое состояние, но бросил все, даже любимый Париж, и по первому зову «господина Андре», как он звал своего земного бога, пошел за ним, не забыв, впрочем, свою экономку.

— Разве мне сейчас плохо? — рассуждал вслух молодой парижанин. — Путешествуем по-царски. Яхта отделана как дворец, спальня — точно будуар светской женщины; стол не хуже, чем в Cafe-Anglaisnote 49. Плывем куда хотим и делаем что нравится. У нас даже слишком много комфорта, и это меня пугает.

— Напротив, — возражал Барбантон, — я полагаю, нет такого комфорта, которого бы мы трое не заслужили: вы — как бывший султан Борнео; я — как состоявший в ранге божества у людоедов, и, наконец, господин Андре — как человек, достойный быть где угодно хотя бы даже императором. Зато вот эти господа, — он указал на открытые пакеты, — обманувшие нашего патрона, не знаю, как их и называть…

— Жалкие люди, одним словом, — подсказал юноша.

Но довольно. Бог с ними. Мы и упомянули-то о них только потому, что избыток комфорта на яхте получился благодаря им же.

Действительно, Бреванн рассчитывал на десять пассажиров, из которых семеро были люди изнеженные, избалованные столичными удобствами. Ради них он и старался. Друзья смалодушничали и увильнули от путешествия. Ну и пусть.

Несмотря на то, что, по уговору, каждый должен был запастись оружием сам, на яхте его было очень много, и притом самого наилучшего. Андре знал по опыту: это необходимо не только для охоты, но и для безопасности. Поэтому еще до отъезда в Гавр, он отправился к оружейнику Гинару и после долгого с ним совещания решил, что каждый охотник получит: 1) по винтовке Гринера восьмого калибра с тройным замком и двумя стволами, длиной в пятьдесят сантиметров; 2) по обыкновенной двустволке такого же калибра, с гладкими стволами, длиной в семьдесят семь сантиметров для стрельбы птиц на лету; 3) по винтовке «Экспресс» одиннадцатого с четвертью калибра, которая должна была стать неотъемлемой частью походной амуниции каждого из охотников.

Все ружья представлялись для стрельбы на близком расстоянии. Оно и понятно: издалека охотник никогда не стреляет по дичи, какая бы она ни была. При этом винтовка «Экспресс» служила для защиты от крупных зверей (несмотря на малый калибр, пуля, выпущенная из нее, приобретает столь высокую изначальную скорость, что пробивает шкуры даже у таких зверей, как тапирnote 50, медведь, тигр).

Джентльменский набор охотников завершали следующие два пункта: 4) ружье шестнадцатого калибра для охоты на мелких животных и птиц; 5) американский револьвер одиннадцатого калибра для самозащиты.

Патронные ящики, футляры для ружей, в общем, все до мельчайшей вещицы было поставлено точно в срок с обычной аккуратностью замечательной фирмой Гинара. Заказ был сдан на яхту вместе со специальным вооружением для матросов, состоявшим из скорострельных винтовок Винчестера.

Фрике и Барбантон, собственно говоря, не были настоящими охотниками. Конечно, при встрече с дикими зверями и тот и другой могли за себя постоять, но охотничьего огонька в них не чувствовалось. Поэтому условились самостоятельных действий не предпринимать, а держаться около Андре, во всем ему помогая.

* * *

Выше мы уже кратко пересказали наши романы, где описывались подвиги троих французов на западном берегу Африки в лесах Сьерра-Леоне. Продолжение же их приключений началось с того, что Андре оставил яхту во Фритауне, а сам с друзьями отправился в страну львов, где и произошла их неожиданная встреча с мадам Барбантон, так удачно спасенной мужем от смертельных объятий громадной гориллы.

ГЛАВА 7

Кошмар наяву. — Путешественница. — Лотерейный билет. — Выигрыш не выдают! — По следам троих товарищей. — Желтая лихорадка. — Несчастье.

Бывают потрясения, которых не выдерживают даже самые крепкие сердца. Именно такое чувство испытал наш отставной жандарм, когда, подстрелив гориллу, узнал в спасенной женщине свою жену.

В голове у него все помутилось, мысли закружились вихрем и понеслись в какой-то дикой пляске. Для их выражения уже не находилось подходящих слов.

Барбантон разразился лишь нервным хохотом.

— Ха-ха-ха! .. Вот забавно-то! Приснилась любезнейшая супруга! .. Ведь это, разумеется, сон, господин Андре? Не так ли, Фрике? .. Что вы оба так смотрите? Или со мной случился солнечный удар? .. Кошмар какой-то! Послушайте, ущипните меня, уколите чем-нибудь острым, ударьте хорошенько кулаком, разбудите, я не желаю спать! Не хотите? Ну, тогда я сам.

Барбантон достал свой прибор для зажигания сигар, состоящий из огнива и фитиля, высек огонь, зажег фитиль и приложил к руке. От боли он вскрикнул и разразился руганью:

— Значит, я не сплю. Тысяча чертей! Это действительно она. Какое несчастье!

Андре не слушал Барбантона, ухаживая за несчастной женщиной, оставшейся в живых только чудом. С ней был нервный припадок; пострадавшая едва дышала и делала нечеловеческие усилия, чтобы выговорить хоть несколько слов.

Наконец Бреванну удалось привести ее в чувство. Элодия Лера едва внятно поблагодарила и хотела встать, но Андре запротестовал:

— Ради Бога, молчите и лежите. Вам необходим абсолютный покой. Сейчас сделаем носилки, и наши негры вас понесут.

— Нет, зачем же причинять так много хлопот. — Голос ее успел окрепнуть. — Я, ни с кем не посоветовавшись, пустилась в путь, вот и поплатилась. Ничего, пойду сама, одна виновата.

— Не заставляйте меня нарушать законы человеколюбия. Негры понесут вас до Фритауна, — повторил Андре.

— Ну хорошо, согласна, только с одним условием.

— Вот так-так! — прогудел жандарм на ухо парижанину. — Она еще и условия ставит!

— Тс-с! .. Молчите и не бойтесь. Наш патрон очень вежливый человек, но вертеть собой не даст никому.

— Сударыня, я сделаю все, что только могу, — заверил Андре. — Говорите же, чего вы желаете.

— Сходите со мной во французское консульство.

— К вашим услугам.

«Ах, какая это прелесть — хорошо воспитанный человек! » — мысленно воскликнул Фрике.

— И пусть с Вами пойдет господин Виктор Гюйон… и мой муж.

— Я не могу им этого приказать как начальник экспедиции, но могу попросить как друг. Что скажете, Фрике? И вы, Барбантон?

— Я охотно провожу вас, сударыня, — отвечал молодой человек, — хотя бы для того, чтобы предохранить от какого-нибудь нового приключения.

Жандарм все время открывал рот, но не мог произнести ни одного слова.

— Гм! .. Кхе! .. Кхе! .. — только и вылетало из его уст, что было и неблагозвучно и невразумительно.

— Благодарю, господин Гюйон, — продолжала дама. — В последний раз я была с вами довольно груба.

— Пожалуйста, не будем об этом говорить!

— Напротив, сударыня, об этом мы и будем говорить — и ни о чем больше! — загремел вдруг жандарм командирским голосом. — Черт бы вас подрал! Это очень мило — сначала смертельно оскорбить, а потом к нам же нагрянуть, в эту сельскую местность, смущать наш покой! ..

— Сельская местность! .. Ах, как удачно сказано! — не удержался и, едва сдерживая смех, заметил вполголоса Фрике.

— Наконец, позвольте спросить: что вы тут делали на дереве вместо того, чтоб скучать у себя дома?

— Вас отыскивала, — кротко ответила героиня драки в табачной лавке на улице Лафайет.

Ответ и тон, которым он был дан, выбили старого солдата из седла.

— Что касается лавки, то не беспокойтесь: я оставила ее под присмотром вполне благонадежного человека.

— Очень мне нужна ваша лавка! — бросил старый солдат с самым неподдельным презрением. — Я туда не вернусь, можете делать с ней что хотите. Но за каким чертом я вам так нужен, что понадобилось совершать варварское нашествие на здешние земли?

— Мне необходима ваша подпись… у консула при двух свидетелях.

— Для чего?

— Довольно, Барбантон, — ласково, но твердо вмешался Андре. — Теперь не время обсуждать все это. Даме необходим покой. Не волнуйте ее.

— Ладно, господин Андре. Повинуюсь.

— Спасибо, дорогой друг.

Тем временем негры соорудили носилки, связали лианами палки и колья и мягко устлали их ветками и листьями.

Несмотря на всю свою энергию, путешественница так ослабла, что едва смогла в них влезть.

Бреванн распорядился устроить над ней нечто вроде балдахина, дабы она могла укрыться от солнца во время перехода по лесным полянам.

Отряд выступил.

Фрике и Барбантон остались с одним из негров сдирать шкуру с гориллы — Андре пожелал сохранить ее как трофей. Дело это они завершили очень быстро и уже к вечеру догнали отряд, сделавший привал для ночлега.

— И никакого-то у нее ко мне человеческого чувства нет, — жаловался дорогой жандарм. — Ехала в такую даль — из-за чего? Из-за моей подписи! .. Ей моя подпись нужна… Ладно. Еще поглядим.

— На что, дружище? Вы храбрец, вы молодчина, вы даже что-то вроде теократическогоnote 51 монарха у дикарей, называющих вас «Барбантон-Табу» и чтущих как идола. Но тут вы уступите, я это знаю наперед.

— Увидим! Увидим! Даю честное слово. Слово Барбантона!

— Я знаю, что слово Барбантона твердо. Но, согласитесь, и женщина, сотворившая подобную штуку, тоже человек не слабый.

Молодой человек был совершенно прав. После такой передряги любая другая чувствовала бы себя полностью разбитой, а мадам Барбантон, несмотря на пятичасовую тряску в неудобных носилках, преспокойно сидела под деревом, с аппетитом уписывала холодное мясо с бананом вместо хлеба, демонстрируя силу своего организма и недюжинную энергию.

Ей минуло тридцать пять лет, но благодаря отсутствию морщин, долго не появляющихся у полных женщин, она казалась моложе. Лицо ее на первый взгляд казалось невзрачным, но и не производило отталкивающего впечатления. Правда, при ближайшем рассмотрении оно много теряло — кожа, довольно тонкая и негрубая, имела нездоровый вид, подчеркиваемый ее сероватым оттенком. Маленькие глазки неопределенного, желто-красновато-каштанового цвета, смотрели на вас странно и не особенно приятно. Стиснутый у висков лоб — в профиль недурный, в фас оказывался непомерно узким. Нос напоминал и утиный клюв, и голову какой-то змеи. Прибавьте к этому крепкие, жадные челюсти с острыми редкими зубами, тонкие бесцветные губы, заостренный подбородок, что-то кошачье в форме и положении головы. Монументальность всему ее облику придавал высокий рост, широкие плечи, пышная грудь и большие, но весьма красивые руки, с длинными пальцами и ямочками на суставах. Жандарм знал по опыту, что эти руки обладают силой, достаточной даже для бокса.

Такова была эта женщина — сдержанная, не болтливая, не увлекающаяся, все время на чем-то сосредоточенная и погруженная в себя.

Слегка кивнув всем, она отправилась спать в специально устроенный для нее шалаш из ветвей. Мужчины подбросили дров в огонь, подвесили свои гамаки и под охраной часовых погрузились в сон.

Весь следующий день и часть последующего были очень трудными — идти приходилось девственным лесом, а это не шутка. Но госпожа Элодия Лера ни на что не жаловалась и не теряла присутствия духа.

Наконец прибыли во Фритаун, главный город английских владений на западном берегу Африки — довольно значительный по своему положению, многолюдный, но с крайне нездоровым климатом. Подойдя к границе предместья Кисси-Стрит, где живут почти одни туземцы, мадам попросила Андре остановиться. Она подозвала молчавшего всю дорогу англичанина, заплатила ему деньги и, отпустив вместе с неграми, обратилась к Бреванну:

— Я рассчиталась со своим проводником. Это торговец слоновой костью. Мне его рекомендовал наш консул. Теперь не хотите ли узнать, зачем я сюда приехала?

— К вашим услугам, сударыня, — склонился Андре.

Путешественники уселись под большим манговым деревом и приготовились слушать.

— Странные случаи бывают в жизни, — начала дама. — Представьте себе: не прошло и месяца после… отъезда моего мужа…

— Говорите прямо, после побега, — перебил басом старый солдат. — Я действительно от вас сбежал.

— Побег так побег. Из-за слов не спорю.

— Зато спорите из-за другого.

— Позволите вы мне говорить или нет?

— Позволения просит! .. Первый раз в жизни! .. Ну хорошо, позволяю.

— Так вот, вскоре я увидела, что мой лотерейный билет в пользу Общества поощрения искусств и ремесел выиграл триста тысяч франков.

— Ну так получили бы выигрыш, поместили бы денежки под проценты и зажили бы припеваючи… О чем еще рассуждать?

— Я так и хотела сделать, — продолжала рассказчица с легким замешательством, — и сразу же предъявила билет лотерейному комитету.

— Ну и? ..

— Что, билет оказался недействительным?

— С этим-то все в порядке, номер совпал совершенно точно, но комитет потребовал, чтобы мой муж явился за выигрышем лично или хотя бы прислал форменную доверенность.

Жандарм залился громким хохотом. Фрике прикусил губу. Андре призвал на помощь всю свою выдержку и даже не улыбнулся.

Рассказчица продолжала как ни в чем не бывало:

— Я доказывала, что муж в долгой отлучке, представила почтенных свидетелей, бумагу от мэра… Напрасно. Закон неумолим. Комитет передал деньги на депозит, а я решила немедленно приступить к розыскам драгоценного супруга. Обратилась в одно справочное агентство. Спросили пятьсот франков, я предложила вдвое больше и через шесть дней узнала все, что предшествовало отплытию «Антилопы» из Гавра. Но куда направилось судно — оставалось невыясненным. Агентство, довольное моей щедростью, разослало телеграммы во все крупнейшие гавани мира, и

вскоре из Сенегала пришло уведомление, что яхта прибыла в Дакарnote 52. Так как вы намеревались охотиться, было ясно, что далеко от берегов удаляться не станете и будете заходить в порты по дороге. Все это мне объяснили агенты, добавив, что, если, не теряя времени, выехать сейчас же на первом английском пароходе, вас удастся скоро догнать. Я тут же приняла решение и, поручив торговлю приказчику, собрала все деньги, какими могла располагать, и немедленно отправилась в Сьерра-Леоне, где и обнаружила «Голубую Антилопу». Но вас на яхте не оказалось! Ждать возвращения экспедиции было выше моих сил, и, вытребовав у капитана в провожатые матроса (что погиб, защищая меня от гориллы), пустилась за вами в лес. Французский консульский агент убеждал не делать этого, но, осознав бесполезность своих усилий, рекомендовал в проводники торговца слоновой костью — того самого англичанина, которого я сейчас отпустила. Он взялся отыскать ваш след в джунглях и сделал это.

— И вы ни разу не испугались? — удивился Бреванн.

— Нет. Когда меня схватила обезьяна, я боялась только за билет, как бы он не потерялся. Но билет спрятан отлично. Вот!

Она вытащила из-под платья большой золотой медальон на желтой шейной цепочке, достала из него заветный листок и подала мужу.

Тот развернул и машинально прочитал:

— 2421! Как раз мой метрический номер! Неужели это судьба? .. Сударыня, берите ваш билет обратно. Поздравляю. Однако вы молодец: приплыть из Франции в Африку только для того, чтобы взять мою доверенность! Ну-ну! ..

— И вы, несомненно, мне ее дадите? Ведь это так просто. Господин Андре и господин Фрике подпишутся свидетелями, и на первом же пароходе я уеду обратно.

— Посмотрим, сударыня. Надо будет подумать.

Сказано это было таким насмешливым тоном, какого за Барбантоном еще не знавали его товарищи.

— Так как мы состоим в браке, — продолжала она, — и у нас общее имущество, то, само собой разумеется, вы получите половину выигрыша, конечно, за вычетом сделанных мной на поездку сюда расходов.

Старый служака быстро выпрямился, словно к нему подползла какая-нибудь гадина. Он сперва побагровел, потом весь побледнел.

— Предлагаете деньги! .. — прорычал он сдавленным голосом. — Да за кого вы меня принимаете? Мучили, высмеивали, били, царапали, но прежде так не оскорбляли.

— Не понимаю. Ведь у нас общее имущество. Тогда как же…

— Ах, очень мне нужно это имущество! Человеческих чувств в вас нет, вот что скверно! Довольно. Я сперва хотел только подразнить вас немного в отместку, а потом, пожалуй, и уступил бы, но теперь — нет, слуга покорный! Раз вы думаете, что Онезима-Филибера Барбантона можно купить за деньги, не будет же вам ничего. Я не дам доверенности. Слышите? Не дам, не дам, не дам!!!

Вмешался Андре, вступился Фрике, но старый унтер оставался неумолим.

Видя, что спор ни к чему не ведет, Бреванн велел продолжать путь. Жандарм мог еще и передумать: он ведь был отходчив. Но когда отряд миновал предместье, путешественники вдруг увидели над городской больницей и казармами громадные желтые флаги. Скоро к ним подошел негр-полисмен и объявил, что в городе желтая лихорадка.

Эта болезнь смертельна для европейцев. Не следовало и часу задерживаться в зараженном городе. Андре велел всем возвращаться на яхту, не забыв пригласить и даму. Та сначала отказывалась.

— Сударыня, ведь с желтой лихорадкой нельзя шутить. Остаться в городе — равносильно самоубийству. Я не отпущу вас, хотя бы пришлось употребить силу. Наконец, — прибавил он вполголоса, — попробуем еще раз победить упорство вашего супруга.

— Хорошо, господин Андре. Я принимаю приглашение.

«Ну и патрон! — думал парижанин. — Барбантоны будут на яхте вместе, муж и жена! Бедняга жандарм! Проплыл по морю тысячу двести километров, а от своей домашней мучительницы так и не избавился. Могу сказать одно: ничего хорошего из этого не выйдет. А суеверный человек сказал бы даже: быть беде! »

* * *

Молодой человек и сам не предполагал, что его слова так быстро сбудутся.

На следующее утро растерявшийся дворецкий доложил Андре, что жандарма на яхте нет. Сбежали также два негра из сухопутного конвоя.

Вдруг, едва держась на ногах, из своей спальни появилась бледная Элодия Лера. Она пронзительно завопила:

— Мой медальон! .. Его украли! .. Вместе с билетом!

И рухнула в обморок.

Вслед за этим возле машинного отделения послышался грохот тела, падающего по лестничным ступеням. Через мгновение кто-то грузно шлепнулся на палубу и болезненно вскрикнул.

Оказалось, это Андре так неудачно споткнулся, направляясь к своим друзьям.

ГЛАВА 8

Фрике проводит дознание. — Переворот в государстве куранкосов. — Медальон белой женщины. — Барбантон-капитан. — Первые известия о беглецах. — Осаждены крокодилами.

Эта череда неудач всех страшно расстроила. Даже Фрике потерял на минуту самообладание, когда Андре, поднятый двумя матросами, сказал ему тихо:

— Я сломал себе ногу!

У парижанина выступили на глазах слезы, несчастье с другом так его потрясло, что уже Бреванну пришлось утешать молодого человека.

Пострадавшего отнесли в комнату и уложили в постель.

Он был спокоен и продолжал делать необходимые распоряжения:

— Первым делом, мой друг, поезжай в город и во что бы то ни стало привези врача. Потом отправляйся искать Барбантона. Далеко уйти он не мог, и, если не будешь медлить, скоро его найдешь. Делом о краже медальона я займусь сам и произведу дознание, пока ты будешь в отлучке.

— Слушаюсь, господин Андре, — ответил юноша. — И готов действовать.

К нему вернулась вся его молодая энергия.

По свистку боцмана матросы спустили лодку и в один миг приготовились к плаванию.

Парижанин ловко спрыгнул в нее, сел за руль и скомандовал гребцам:

— Живо! Хозяин в беде. Вернемся — угощу на славу.

Через два часа он возвратился и привез с собой флотского врача, англичанина. После тщательного осмотра тот констатировал у больного перелом левого бедра и прописал полную неподвижность, обещав, правда, что через шесть недель наступит совершенное выздоровление.

Андре скрепя сердце покорился необходимости придерживаться режима. Доктор уехал, отказавшись наотрез от платы за визит, но согласившись навещать пациента в свободное от службы время.

Успокоившись за друга, Фрике занялся Барбантоном.

Куда он сбежал и по какой причине? Что с ним случилось? Совсем рехнулся, когда увидел домашнюю фурию? Нет, старый вояка не таков. Он уехал сознательно, потому что взял с собой и чемодан, и свой знаменитый чехол из зеленой саржи.

Возможно, бравый унтер не желал видеться с женой, появившейся на яхте по случаю эпидемии во Фритауне? Или хотел отомстить ей за прежние неприятности, заставив поволноваться, если не за него лично, то хотя бы за судьбу лотерейного билета?

Но куда он мог уйти? Молодой человек расспрашивал на верфи каждого встречного-поперечного. В городке жандарма никто не видел. Да и не глупец же он соваться в самое гнездо заразы.

Все указывало на то, что Барбантон убежал, сговорившись с двумя неграми-дезертирами.

Что это были за люди?

Проезжая через Дакар, Андре нанял двух лаптотов-сенегальцев, бегло говоривших по-французски и знавших множество местных наречий. Один из них и исчез теперь. Другой дезертир — родом из внутренней Африки, был привезен в Кайор невольником, откуда он бежал на французскую территорию и таким образом вновь обрел свободу.

По какой причине эти трое покинули яхту? Уже не они ли украли медальон?

Или эта ценная вещь просто потерялась, завалилась куда-нибудь?

Парижанин склонен был предположить скорее первое.

Госпожа Элодия ничего не могла сказать: всю ночь она проспала крепчайшим сном, что было немудрено после передряг, выпавших на ее долю.

Пропажа, несомненно, случилась именно тогда.

Фрике припомнил, с какой жадностью глядел на медальон один из негров, когда путешественница вынимала его и показывала всем троим. Юноша подозвал к себе оставшегося сенегальца, угостил ромом и основательно расспросил.

Лаптот сообщил о негре-дезертире довольно важные подробности. Бежавшего звали Сунгойя, родом он был из страны куранкосов.

Молодой человек, раскрыв карту, легко отыскал к югу от земли мандинговnote 53 территорию племени и даже, под 10°45' западной долготы и 9°30' южной широты, нашел название Сунгойя — вероятно, место, где появился на свет исчезнувший негр. Отсюда берет свое начало река Рокелле. Тут же неподалеку — истоки Нигера, который у тамошних жителей называется Джолибой.

— Сунгойя был в селении вождем, — поведал лаптот. — Эти люди практически независимы и только номинально признают власть верховного вождя, выбираемого пожизненно. После смерти такого «монарха» Сунгойя стал добиваться избрания себя на его место и почти преуспел в этом, как вдруг у него появился наглый соперник. Не обращая внимания на выборы, на всякие там голосования, этот субъект собрал вокруг себя отпетых головорезов, одарил их страусовыми перьями, напоил ромом и силой захватил престол, подтвердив лишний раз афоризм: «сила выше права». Как человек, умеющий властвовать, он объявил, что все, кто станут на его сторону, получат гри-гри (амулеты или талисманы), страусовые перья или ром; недовольные же будут проданы в рабство, а непокорным отрубят головы. На свою беду, Сунгойя не умел держать язык за зубами и напропалую критиковал нового главу племени. Критиковал по большей части правильно и потому, с точки зрения соперника, был особенно неправ. Кончилось тем, что его схватили, наказали палками и продали в рабство.

— Как опасно говорить о политике на берегах Гвинеи, — прокомментировал Фрике. — Ты, негритосик, рассказывай, не останавливайся! Это очень интересно.

Лаптот продолжал:

— Сунгойя освободился от рабства и задумал свергнуть узурпатора. Но как напасть на человека, владеющего лучшими гри-гри во всей стране? И вот Сунгойя принялся всюду разыскивать такой талисман, который помог бы ему одолеть противника. Он достал уже целую коллекцию всевозможных фетишейnote 54, когда познакомился с Андре, нанялся к нему на службу и стал свидетелем чудесного вызволения мадам Барбантон из обезьяньего плена. Без сомнения, считал дикарь, у этой женщины имелся гри-гри необыкновенной силы.

— Понимаю! .. — вскричал юноша. — Сунгойя видел, как белая госпожа вынимала медальон, и принял его за талисман, который помог бы одержать победу над гориллой. Конечно, будущему вождю куранкосов такой гри-гри был крайне необходим. Все ясно, не знаю только главного: где же Барбантон?

— Капитан уплыл на пироге с Сунгойей и еще одним.

Сенегальцы, как только поступили к Бреванну на службу, с первого же дня стали звать Барбантона капитаном. По их мнению, этот чин как нельзя более подходил к его бравой фигуре, мужественной осанке, молодецким усам и орденской ленточке в петлице.

Барбантон протестовал. Тогда его произвели в полковники. Пришлось из опасения оказаться вскорости генералом смириться с туземным табелем о рангах.

— Ты точно знаешь, что он уехал?

— Точно! Сам видел.

Дело было выяснено. Парижанин побежал к Андре посоветоваться. Выслушав юношу, тот вполне согласился, что, вероятнее всего, именно Сунгойя украл медальон, воспользовавшись крепким сном измученной путешественницы. Далее нетрудно было предположить, что сейчас кандидат на престол спешно возвращается на родину для организации государственного контрпереворота. Лучшей дорогой в землю куранкосов была река Рокелле. По-видимому, беглецы устремились вверх по течению, питаясь рыбой и дичью.

Оставалось лишь настигнуть их и схватить. В погоню мог пуститься только Фрике. Решили, что он воспользуется паровой шлюпкой и возьмет с собой двух матросов и трех негров, в том числе сенегальца, знавшего все местные наречия не хуже своего беглого товарища. Чернокожие и европейцы вооружились скорострельными винтовками Винчестера, а француз, кроме того, взял с собой полный охотничий боекомплект. Не будучи охотником по натуре, молодой человек согласился продолжать дело Андре, прикованного к постели, и добывать вместо него желанные трофеи. Впрочем, охота в этих странах не столько спорт, сколько вид самообороны.

Кроме провизии, на шлюпку взяли запас лекарств, главным образом хинина, незаменимого при малярийных заболеваниях; потом погрузили разные лагерные принадлежности, гамаки, одеяла — для защиты от ночной сырости и дневной жары. Не забыли и складную резиновую лодку, системы Макдональда, на случай, если придется идти сухим путем (дороги в тех местах часто пересекаются многочисленными реками).

Предполагалось, если Рокелле окажется вдруг несудоходной — она в некоторых местах усеяна камнями, — Фрике отошлет шлюпку обратно и поедет дальше в туземной пироге, посадив негров на весла. Яхта же будет дожидаться его или на фритаунском рейде, или, если экипажу станет чересчур уж скучно, станет курсировать вдоль берега.

* * *

Юноша уехал.

Шлюпка миновала устье реки (в этом месте она называется Сьерра-Леоне), затем английский берег и храбро вошла в воды собственно Рокелле.

Благодаря приливу и превосходному двигателю судно быстро плыло вперед, наполняя сердце француза надеждой на скорый успех погони. Но когда начался отлив, надежда эта заметно померкла, обнажились камни, мимо которых приходилось осторожно лавировать под малыми парами.

— Так мы нескоро догоним беглецов, — задумчиво пробубнил себе под нос парижанин. — Эти чернокожие — замечательные гребцы, их лодки плавают как рыбы. Но уж слишком много порогов!

Встретилось несколько пирог с фруктами и овощами. Негры везли продавать прекрасные дары тропиков в город. Через сенегальца Фрике задал им несколько вопросов и выяснил, что интересующие их особы плывут впереди на целые сутки.

Вечером наш герой сам выбрал место для стоянки и велел бросить якорь. Взошла великолепная луна, еще более расстроившая молодого человека: ведь при лунном свете беглецы могли уйти значительно дальше.

На другой день шлюпка отчалила с первыми лучами солнца. Пороги попадались реже, плыть стало легче. Фрике всем встречным лодочникам задавал одни и те же вопросы, но жандарма и негров никто не видел. Это его удивило. Впрочем, река была еще очень широка, они могли проплыть незамеченными, держась другого берега.

Настроение у француза заметно улучшилось, когда стало известно, что скоро шлюпка выйдет из области влияния приливов и отливов, приносящих сырой, наполненный миазмами туман. Этот туман содержит в себе губительный яд болотной лихорадки, пароксизмыnote 55 которой часто смертоносны даже для очень крепких людей.

Экономя уголь, юноша подошел к берегу набрать дров для топлива. Наступила ночь, и все, кроме вахтенного, заснули под плеск воды о борта.

Светало. Вдруг молодой человек проснулся от странного шума.

Тут было и шуршание, и стук, и какое-то щелканье. Парижанин открыл глаза и, ощутив полную неподвижность, вскочил на ноги:

— Гром и молния! Мы на мели!

Проснулась вся команда. Первым поднялся вахтенный — оказалось, он тоже спал.

Шлюпка действительно лежала на илистом дне, обнажившимся из-за отлива. Ждать, пока прилив ее опять поднимет, было сейчас совсем некстати.

Шум, разбудивший Фрике, между тем усиливался. Юноша внимательно пригляделся к речной жиже, среди которой застряло маленькое судно, и весь содрогнулся.

По илу в разных направлениях двигались какие-то странные существа удлиненной формы. Прибрежный тростник по временам расступался, и из него выпрыгивали в грязь зубастые чудища. Они, толкаясь и задевая друг друга, шлепали по дну реки, окружая шлюпку плотной серо-зеленой оскалившейся массой.

— Господин! — позвал в ужасе сенегалец. — Крокодилы!

Было слышно их холодное дыхание, стук чешуи и щелканье голодных челюстей; противно пахло мускусом; неподвижные глаза аллигаторов сверкали свирепой алчностью. Чудовищ становилось все больше. Казалось, какой-то злой дух нарочно сзывал сюда полчища этих доисторических ящеров. Ближайшие к лодке рептилии тыкались мордой в железную обшивку и пытались взобраться на борт.

Фрике не стал дожидаться, пока одни взберутся на спины другим, и приказал экипажу вооружиться. Затем выдал всем по стаканчику рома и обратился к команде:

— Друзья мои, вы знаете: крокодилы лакомы до человеческого мяса и не отличают белых от негров. Значит, каждый будет защищать себя и товарища. Наша задача — продержаться шесть часов до прилива и не пустить гадов на борт. В противном случае мы все будем съедены.

ГЛАВА 9

Первый выстрел. — Опасность растет. — Крепость занята неприятелем. — Шутки голодных рептилий. — Тропическая жара. — Прилив. — Для коллекции.

Но как же Фрике так опростоволосился, выбрав столь неудачное место для якорной стоянки? Не смог хорошенько рассчитать обычную глубину реки и высоту прилива?

И тем не менее упрекнуть его было не за что. Все произошло оттого, что дно Рокелле оказалось усеяно ямами; в одну из них и попал якорь. Длина ушедшего в воду якорного каната показывала, что глубина тут достаточная и после отлива воды останется довольно. Но случилось иначе. И теперь гнусные полчища крокодилов штурмовали шлюпку.

Молодому человеку, двум матросам и трем неграм предстояло очень трудное испытание.

Парижанин открыл стрельбу из винтовки «Экспресс», целясь с расстояния в пять метров в громадного крокодила, ползшего к шлюпке по илу, широко расставляя лапы и щуря глаза.

Пуля пробила ему череп. Аллигатор привскочил и растянулся мертвый.

— Удачно! — обрадовался юноша. — А между тем комнатные путешественники рассказывали, будто крокодила не возьмешь иначе, как только попав в глаз или в глотку… Друзья! — обратился он к матросам.

— Давайте уничтожим этих прожорливых гадин. Зарядов не жалеть!

Бретонцы дружно выстрелили, предварительно распределив цели.

Один крокодил получил пулю в затылок и был убит наповал; другой оказался ранен в туловище и, хотя из него фонтаном била кровь, полз по илу вперед.

— Нет, так не годится, — сказал француз. — Чтобы поражать насмерть, надо метить в голову, а то ведь они живучи.

Негры тоже стреляли, но то ли от испуга, то ли от неумения все мимо. Один лишь сенегалец довольно прилично управлялся с ружьем. Парижанин понял, что может рассчитывать лишь на себя, двух матросов и лаптота, — всего, стало быть, на четырех человек.

Этого было мало, принимая во внимание численность, силу и свирепость зубастых хозяев реки.

Чтобы действовать на два фронта, защитники шлюпки разделились на группы: Фрике с сенегальцем расположился у левого борта, а бретонцы у правого. Чернокожим было приказано не стрелять.

Первые атаки не произвели на крокодилов почти никакого впечатления. Они лишь замедлили свое наступление, но скоро возобновили его опять.

Рептилии двигались вперед сомкнутым строем, иногда вскакивая друг на друга и покрывая собой всю илистую отмель.

Европейцы, особенно Фрике, творили чудеса. Целились спокойно, хладнокровно и не давали промаха. Современные пули, отлитые из сплава свинца, олова и ртути, не сплющивающиеся при ударе о твердую поверхность, всякий раз пробивали крокодиловую кожу. Она с треском лопалась, и маленький кусочек металла глубоко проникал в тело.

Пули эти, выпущенные из отличной винтовки — например, винчестера, Мартини-Генри, «Экспресс» — имеют страшную убойную силу.

Вскоре вокруг шлюпки лежало множество мертвых аллигаторов. Но легче от этого не стало — нагромождения трупов служили живым крокодилам удобной опорой для штурма.

Безобразные пресмыкающиеся все наседали и наседали. Особенно свирепствовали раненые. Осажденным, несмотря на их храбрость, грозила ужасная участь: рептилии неминуемо должны были взобраться на шлюпку и растерзать всех.

Ах, поскорее бы прилив! .. Но нет, до него еще долго, три часа. А тут дорога каждая минута!

Вдруг парижанину пришла в голову счастливая мысль.

— Тент! .. Где у меня была до сих пор голова! .. Но только выдержит ли он столько народа? Все-таки надо попробовать. Другого выхода нет.

Фрике подозвал матросов и негров, указал им на прочнейшую парусину, протянутую надо всей палубой, и велел взбираться наверх.

Полог был натянут на раму, поддерживаемую тонкими железными столбиками.

— Только осторожно, не толкайтесь! Это наше единственное убежище. Ложитесь поближе к рамам и не шевелитесь. Ну, проворней!

Испуганные негры посерели от ужаса (волнуясь, они не бледнеют, а делаются пепельными) и с ловкостью обезьян вскарабкались на полотно.

— Готово? .. Да? .. Вы теперь в литерной ложе! .. Жарко? .. Не дать ли по зонтику?

Парижский гамен не терял чувства юмора.

— Ну, теперь ваша очередь, — обратился он к бретонцам, продолжавшим методически расстреливать крокодилов. — Полезайте.

Матросы перекинули винтовки за плечи и проворно исполнили приказание.

— Взобрались?

— Да! — откликнулся старший.

Последним, как и положено капитану, влез на парусину Фрике.

Так как стрельба прекратилась, крокодилы совсем обнаглели и полезли на шлюпку с левого борта и носа. Не найдя никого из людей, они очень удивились — недавно тут так вкусно пахло свежим мясом!

Со стороны было уморительно смотреть, как вели себя рептилии. Француз, забыв про опасность, потешался от души: крокодилов собралось около десятка; они открывали и закрывали пасти, царапали перепончатыми лапами металлическую обшивку, били хвостами по полу и грызли все что ни попадя. Один сунул морду в бочку с дегтем и весь перепачкался. Другой заинтересовался кусками каменного угля и стал их пробовать, но сейчас же выплюнул. Третий принялся добросовестно жевать подвернувшийся гамак. Четвертый залез головой в маленькую машинную камеру, застрял в ней и не смог вылезти, несмотря на отчаянные судорожные рывки — так и задохнулся от жара.

Главные же силы армии продолжали стоять неподвижным кольцом вокруг чешуйчатой шлюпки.

Появившееся солнце начинало нещадно припекать. Укрывшиеся на тенте почувствовали себя словно на раскаленной сковородке, не имея возможности не только достать хотя бы каплю воды, но и пошевелиться.

— Как долго не наступает прилив! — пробормотал Фрике. Теперь даже ему было не до шуток. — Да и прилив еще не все. Как мы избавимся от этих гадин? Стрелять отсюда нельзя — пули продырявят всю лодку! .. До чего жарко! Я никогда так не пекся, даже когда служил кочегаром. Эй, друг, это не дело! Ты что? Теперь не время! — Один из бретонцев лишился чувств, другой был близок к этому.

Из трех белых один лишь юноша хорошо переносил невыносимую жару — ни дать ни взять, саламандраnote 56. Он принялся энергично растирать упавшего в обморок матроса, поручив другого одному из негров.

— Делай как я, господин Белоснежка. Три хорошенько. За кожу не бойся — она у него толстая… Наконец-то!

Последнее восклицание было вызвано отдаленным рокотом, пронесшимся по реке — рокотом начавшегося прилива, усиленного вскоре гулом прибоя. На илистую отмель, все еще оккупированную крокодилами, набежала первая волна и тихо лизнула борт шлюпки.

Прилив надвигался. Он нес спасение. Но требовались большая осторожность и терпение.

Молодой человек снял с себя длинный шерстяной пояс и опустил его концом в реку. Ткань впитала воду — правда, теплую, мутную от ила, но все-таки воду. Можно было сделать компресс больным и облегчить их страдания.

Трупы убитых крокодилов всплыли; ряды осаждающих расстроились. Лодка начала вздрагивать. Потом заколыхалась, повернулась на якоре и встала против прилива.

Рептилии, заметив, что судно качается, пришли в беспокойство. От их возни оно закачалось еще сильнее. Вся свирепость аллигаторов куда-то исчезла. Они легли на животы, расставив в стороны лапы, и растерянно озирались по сторонам, чувствуя, что попали в западню.

Нужно было сниматься с якоря. Но как? Крокодилы в воде не представляли опасности: борт у шлюпки был достаточно высок и взобраться на нее они не могли. А вот непрошеные пассажиры на палубе…

Парижанин бубнил:

— Если бы поменяться местами — нас в тень, а их на солнце, — было бы полбеды: изрешетить тент пулями не опасно… Э, да вот что. Твари струсили и присмирели. Нападем на них втихомолку. Друзья: настолько ли вы оправились, чтобы посидеть с минуточку верхом на раме?

— Ничего, сможем, — отвечали матросы.

— Черномазых нечего и спрашивать: эти куда угодно взберутся. Так вот: берите каждый по ножу, садитесь верхом на раму и перережьте все завязки, удерживающие парусину. Поняли?

— Да! Крокодилы попадут будто в сеть.

— Прекрасно. Накроем всю компанию. Действуем по моей команде. Раз, два! .. Режь! .. Так. Ну теперь, значит, летим!

Затея удалась. Парусина свалилась на оцепеневших крокодилов — они даже не пошевелились.

Фрике и экипаж спрыгнули на палубу, закрепили ткань над хищниками и связали им веревками хвосты, почти столь же опасные, как и челюсти. Негры опомнились от страха и, получив разрешение, перерезали крокодилов, а трупы без церемоний побросали в воду. Впрочем, не все. Один исполинский экземпляр восьми метров длиной юноша велел оставить, чтобы сделать из него чучело.

— Вы, господин аллигатор, будете украшением моего кабинета, — прокомментировал парижанин. — Я вас подвешу под потолком.

Шлюпка благополучно отчалила и поплыла вверх по реке. Десять часов шла она без остановок — фарватерnote 57 был везде свободен. Француз подсчитал, что они сделали в тот день шестьдесят километров, почти столько же, сколько в первые два дня.

Судно летело на всех парах, мимо поросших высоким лесом берегов, вспугивая мириады разноцветных птиц.

Хотя препятствий впереди видно не было, один из матросов стоял на вахте. Фрике держал руль.

Вдруг лодка резко остановилась, от сильнейшего толчка европейцы и негры повалились друг на дружку.

ГЛАВА 10

На какой камень наткнулась шлюпка. — Хрип лошади. — Смерть гиппопотама. — Разнести живую баррикаду. — Были звери — теперь люди. — Отступление, а не бегство.

Если искать животное, менее всего похожее на лошадь, это несомненно гиппопотам, что в переводе с греческого значит: «речной конь». Так назвали его древние греки, и название сие почему-то оставили за ним современные ученые, несмотря на то, что оно совершенно противоречит здравому смыслу.

Вспомните лошадь: гордая гибкая шея, закругленный крупnote 58, тонкие быстрые ноги. Теперь взгляните на бегемота: бесформенное туловище, какой-то громадный обрубок на четырех подпорках, напоминающих плохо обтесанные столбы. Что общего с лошадью у этой чудовищной свиньи?

А между тем название дано, и оно прижилось. Что же такое «речной конь»? Млекопитающее из семейства травоядных парнокопытных, подотряда нежвачных. Стало быть, ничего лошадиного.

После слона это самое крупное из четвероногих, но ни силы, ни ловкости, ни сообразительности исполина у него нет.

Голова громадная, с маленькими, косо посаженными глазками, с едва заметными смешными ушами, узким лбом и мало развитым черепом; морда — толстая, квадратная, с широчайшими ноздрями и с огромной пастью, усаженной великолепными зубами.

Зубы чудные, настоящая слоновая кость: белые, твердые, не желтеющие. Их тридцать шесть. Клыки у взрослой особи достигают иногда сорока сантиметров при весе от шести до семи килограммов и в торговле идут очень бойко, почти наравне со слоновыми.

Все остальное у бегемота до крайности безобразно: неуклюжее туловище при отсутствии шеи непосредственно соединено с уродливой головой, отвислый живот почти касается земли, шершавая кожа темно-свекольного цвета имеет на редкость отталкивающий вид. Но по характеру этот безобразный увалень не зол, напротив, скорее миролюбив, даже робок и, если хотите, добродушен.

На человека он не нападает, даже избегает его, но с условием, чтобы уж и его самого не трогать. Если же животное раздразнить, ярость чудовища не будет иметь границ.

Питается гиппопотам исключительно растительной пищей, причем потребляет ее в невероятном количестве — сто и более килограммов в день. Этот обжора большой гастроном и любит лакомства. Не довольствуясь травой, корнями и тростником по берегам рек, он с жадностью набрасывается на рис, просо и даже на сахарный тростник. Это его десерт.

Появление бегемота на туземных плантациях вызывает настоящую панику — он не столько съедает, сколько вытаптывает посевы.

От обильной пищи у «речного коня» под кожей, как у свиньи, образуется толстый слой сала, который очень любят негры, но европейцам оно не нравится своим специфическим запахом.

Бегемот столь тучен, что имеет склонность к апоплексии. Уверяют, что поэтому он сам себе пускает кровь — выбрав острый утес, трется о его режущие края до тех пор, покуда не брызнет кровь. И сам следит, чтобы ее вылилось не больше, чем требуется, после чего ложится в густой ил и таким образом устраивает себе компресс и перевязки.

Иными словами, это млекопитающее является как бы изобретателем кровопускания. Некоторые ученые этому верили, например Галенnote 59.

Впрочем, что же тут удивительного? Неужели в естественной истории нельзя найти другого подобного факта? Разве морская птица баклан, питающаяся исключительно рыбой, не освобождает свой желудок от попадающих в него костей с помощью средства мольеровских докторов? note 60 Название этого приспособления мы здесь не станем приводить, хотя оно громко произносится с классической сцены театра Comedie Francaisenote 61.

Под клювом у этой птицы имеется перепончатый мешок, в который она набирает воду в количестве, необходимом для операции, и действует клювом, как тем инструментом, над усовершенствованием коего потрудились многие врачи, начиная с Флерана и кончая доктором Эгизье и бароном Эсмарком.

Шкура взрослого гиппопотама толще носорожьей. Из нее делаются очень прочные щиты. Намазанные ядом стрелы туземцев отскакивают от них, как горох от стены. Только благодаря своей природной броне бегемот еще встречается в природе, ибо на него охотятся много, а он имеет обыкновение подпускать к себе человека очень близко.

В прежнее время туземцам удавалось убить этого зверя лишь при помощи ловушек, ям, капканов, и то довольно редко. Но теперь, с распространением огнестрельного оружия и с усилением спроса на слоновую кость, гиппопотамов жестоко истребляют и скоро сделают совсем редкостными животными.

На суше бегемот вял и неповоротлив. Бегать он не способен — зато в воде превосходно плавает и ныряет, проделывая на глубине всевозможные трюки; может бесконечное время, как буек, благодаря своему жиру, держаться на плаву, не прочь поспать, отдаваясь течению и нежась, как истый сибаритnote 62, на мягком илистом ложе. При этом на поверхности торчат только глаза, ноздри и уши. Таким образом «речной конь» все видит, все слышит и все чует, находясь сам в полнейшей безопасности. Его даже не всегда и видно.

Понятно, что встреча с плывущим гиппопотамом чрезвычайно опасна для маленького судна. Полученный толчок приводит гиганта в бешенство. Он бросается на лодку и может прокусить ее своими крепкими зубами, а то и просто перевернуть.

Если при столкновении его ранит, горе тогда сидящим в лодке! Гибель неизбежна. Чудовище их загрызет.

В реке Рокелле, несмотря на близость английской колонии Сьерра-Леоне, это животное встречается еще довольно часто. Климат здесь нездоровый, спортсмены-охотники наезжают нечасто, предпочитая Капскую землю, туземцы же отваживаются нападать на бегемота только на суше, но там он появляется редко. Ему лучше в воде.

* * *

Когда шлюпка внезапно остановилась, все подумали, что она напоролась на камень и сейчас пойдет ко дну. Но странно: вода вдруг окрасилась в красный цвет, впереди появилось сильное волнение и, наконец, из глубины послышался громоподобный, ужасающий рев.

Лодка продолжала идти тихим ходом. Рев, уже более громкий, повторился.

— Узнаю этот стон! — заметил Фрике. — Я слышал его в аргентинских пампасахnote 63 и никогда не забуду. Так хрипит умирающая лошадь.

У «речного коня» имеется единственное сходство с лошадью — в голосе. Но у него он гораздо резче и страшнее.

Из клокочущей воды показалась голова гиганта, а потом и все туловище до половины. Он раскрыл огромную пасть с лиловым нёбом и ухватился ослепительно белыми зубами за железный борт, мотая головой изо всех сил.

Юноша понимал: опасность большая, но и тут не удержался от шутки.

— Вот те раз! Подводный камень плавает и даже кусается. Это глупо. Прочь, старый урод! Лодка металлическая, все равно тебе ее не одолеть. Убирайся!

Твердая сталь еще больше разъярила зверя. Он сотрясал судно так, что оно прыгало, как игрушка.

Парижанин понял, что пора принимать меры; не спеша достал и зарядил винтовку. Затем встал в позицию в двух метрах от зверя, грызшего металлический борт с такой яростью, что, казалось, искры летели во все стороны.

— Вот что, мой маленький, ты чересчур долго злишься, — сказал молодой человек, прицеливаясь. — Уходи-ка лучше домой… Не хочешь? Ну, знаешь, придется, видно, угостить тебя свинцом. Раз! .. Два! .. Ну, сам виноват. Три! ..

Раздался оглушительный выстрел. Гиппопотам, пораженный пулей в глаз, разжал челюсти и пошел ко дну. Он тонул медленно, и можно было рассмотреть, что наделала пуля.

Верх черепа оказался снесенным напрочь, одного глаза как не бывало, мозги превращены в кашу, клочки оторванной кожи перемешались с раздробленными костями. Казалось, взорвалась граната или бомба.

— Великолепные уродцы очень милы в зоологическом саду, когда глотают копеечные хлебцы, но у себя дома не особенно любезны, — продолжал юноша. — Положим, этого мы сами приласкали шлюпкой, вдобавок паровой, но ведь не нарочно же! Не наткнуться бы снова на такой «камень». Река что-то подозрительно бурлит. Глядите! Что я вам говорил?

Появился целый табун «коней». То ли гибель товарища, то ли просто винт проходившего парового судна, с шумом пенившего воду, привели травоядных сангвиников в бешенство. Стадо приготовилось к бою.

Бегемотов было не меньше двадцати. Они окружили шлюпку, выстроившись в кольцо.

— Неприятно, но приходится опять устраивать бойню, — огорчился парижанин. — Иначе не пробить брешь в этой стене из живого мяса. Зачинщики не мы!

Он встал на носу лодки, держа в руке винтовку восьмого калибра, вручил свободному матросу такую же, рядом положил «Экспресс» и приказал кочегару быть наготове, чтобы немедленно исполнить любую команду. Шлюпка шла тихо. До гиппопотамов оставалось метров десять. Их головы высовывались из воды и хлопали челюстями. Француз условился с матросом метить каждому в своего, лучше всего в висок, стрелять вместе, не торопясь, но и не медля, и всякий раз по команде.

— Целься! — приказал юноша, кладя винтовку на плечо. — Готово?

— Есть! — отвечал матрос.

— Пли!

Выстрелы слились в один — два зверя с разнесенными черепами, не издав ни звука, пошли ко дну, как полные бочки.

Брешь была пробита.

— Целься! .. Пли! .. Кочегар, полный вперед!

Раздался новый залп. Щель расширилась, между живыми подводными камнями образовался проход. Шлюпка устремилась в него, пустив две струи горячего пара направо и налево.

Это был фокус кочегара. Не имея возможности принять участие в стрельбе, он решил хотя бы обжечь противные морды, высовывавшиеся из воды.

Шутка удалась. Свистящий горячий поток напугал грозных животных пуще выстрелов; они скрылись, нырнув в воду.

Избавившись от опасности, судно замедлило ход, но двигалось все-таки довольно быстро. Русло стало уже, зато перестали попадаться скалы. Течение сделалось быстрее, плылось хорошо и легко.

Фрике радовался и уже стал забывать недавние неприятности. Вдруг, на крутом повороте, ему предстало зрелище, заставившее его вскрикнуть от удивления.

— Опять преграда! .. Что за проклятие! После крокодилов — гиппопотамы; после гиппопотамов — худшее из животных: человек. Если эти прохвосты не пожелают нас пропускать, что тогда делать?

От одного берега до другого, поперек реки, протянулась цепь узеньких пирог. В каждой находилось по десятку вооруженных негров.

Парижанин вывесил белую тряпку, означающую во всем мире добрые намерения, и приказал тихо двигаться вперед, держа, однако, оружие наготове.

Приблизившись, он поручил сенегальцу-лаптоту переговорить с чернокожими незнакомцами и объяснить, что шлюпка мирных путешественников — друзей черных людей, направляется в землю куранкосов с самыми добрыми намерениями, их там ждут.

Слова сенегальца были выслушаны в глубоком молчании, но потом началось что-то невообразимое. Негры выли как сумасшедшие, потрясая луками, дротиками; некоторые целились из ружей, давая понять, что никого не пропустят.

Молодой человек велел повторить сказанное, предполагая, что происходит недоразумение.

Но нет. Крики в ответ только усилились. Просвистело несколько стрел, прогремели выстрелы.

Юноша скрепя сердце приказал отступать, хотя был уверен, что прорвет цепь.

— Конечно, всю туземную эскадру можно разметать одним выстрелом из картечницы, — рассуждал он. — Ну а потом? О нас разнесут весть как о врагах, начнут травить, словно зверей, вовлекая в ежедневные стычки — это будет конец мирной миссии. Ну и жандарм! Заварил кашу. Где он теперь? Преодолел этот кордон или остался где-нибудь в лесу? Хоть бы эти черномазые рассказали, что ли… Я бы им заплатил… Очевидно, они принимают нас за англичан. Скверно. Первым делом надо отойти подальше от стрел этих негостеприимных господ, а там видно будет. И то сказать — отступление не бегство. Машинист, задний ход!

ГЛАВА 11

Отбытие парламентера. — Квартет пьяниц. — Капитан, генерал, военный министр, и все это в тридцать часов. — Шлюпка идет назад. — Сухим путем. — Носорог.

Паровая шлюпка, вооруженная картечницей, современные смертоносные винтовки против жалких скорлупок негров! Совершенно ясно, чья взяла бы, разразись бой. Тем не менее француз отступил!

Да, он был безусловно смел, но и благоразумен. «Мало, — рассуждал он, — просто проникнуть во враждебную страну, надобно еще и как-то ужиться с ее обитателями». Беспрерывно сражаться с воинственными оравами дикарей не входило в его планы. Именно поэтому Фрике отдал приказ:

— Задний ход!

Негры завыли от восторга, увидев, что шлюпка пошла назад, но преследовать ее не стали. И правильно сделали, потому что парижанин решил на дальнейшие уступки не идти и всыпал бы дикарям как следует.

Выйдя из-под обстрела, юноша распорядился собрать дров на левом берегу, затем, отплыв на середину реки, приказал бросить якорь.

Потом он подозвал сенегальца, успевшего доказать свою преданность:

— Не мог бы ты отправиться к неприятелю на челноке и навести справки о капитане?

— Мой съездит, — кивнул негр.

— Не боишься, что убьют?

— Мне все равно. Убьют — работать не надо.

— Ну, а если они заберут тебя в неволю?

— Не боюсь. Твой придет на шлюпка, с большими ружьями, и отберет лаптота обратно.

— Разумеется. Даю слово, всякий жестоко поплатится за оскорбление моего парламентера. Но, думаю, они не сделают тебе ничего дурного. В особенности если объяснишь, что мы не англичане, а французы.

— Да. Прощай. Мой сейчас сядет в челнок.

Сенегалец сошел в маленькую лодчонку, которую на веревке буксировала за собой шлюпка, схватил рулевое весло и смело поплыл вверх по реке.

Прошло два часа, затем четыре, потом шесть. Нет вестей! Фрике, хоть и знал, что переговоры с дикарями всегда большая канитель, все-таки под конец начал тревожиться. Настала ночь, он пробовал заснуть, но не спалось. Для себя юноша решил: с первыми же лучами солнца пойдет отыскивать слугу. Вдруг вдали, на реке, послышались веселые громкие голоса, шум весел — и в лунном свете показался челнок, плывший рядом с туземной пирогой, в которой сидело несколько негров. Что было у них на уме, молодой человек, естественно, не знал.

— Кто идет? — крикнул он так, что весь экипаж проснулся.

— Это мой, хозяин. Ваш добрый лаптот.

Фрике узнал голос сенегальца и очень обрадовался.

— Хорошо. А кто с тобой?

— Негры-дезертиры. Мой пил, они пили… много пили… мой привел их к тебе на службу — если хочешь. А не хочешь — отрезать им всем головы, и дело с концом.

— Несчастный! Ты пьян как сапожник, — рассмеялся путешественник. — И все-таки очень рад тебя видеть. Добро пожаловать. И собутыльников своих давай сюда. Полезай, да смотри не свались в воду.

Сенегалец, привязывая челнок к шлюпке, проделал это с особенной методичностью, свойственной пьяным людям, желающим доказать, что они вполне трезвы. Потом влез в шлюпку с кормы и стал звать товарищей.

Те мгновенно оказались на борту и, слегка пошатываясь, замерли на палубе.

— Вижу, ты не терял даром времени.

— О, хозяин, мой пил… много пил.

— Вижу, черт возьми. За четверых, должно быть, нализался!

— Мой пил, хотел напоить других, а других поил, хотел расспросить новости.

— Ну это верный способ развязать языки. Что же ты узнал? Про капитана есть что-нибудь?

— Хозяин… угости сперва доброго слугу ромом и беглых негров… тоже угости.

— Милый мой, да ведь ты потом языком не будешь ворочать. Впрочем, раз тебе так хочется…

— О, мой пил сорговоеnote 64 пиво… и просяное пиво… а ром все покроет.

— На, глотай! Только куда ты после этого будешь годиться.

— Товарищам тоже дай пить, — приставал лаптот.

— И товарищи пусть пьют, — согласился Фрике с терпеливостью человека, знающего чернокожих и умеющего ждать.

Выпив по большому стакану рома, негры, как ни странно, несколько оживились. У сенегальца язык перестал заплетаться, он заговорил более связно и понятно.

— Вести о капитане… Он проплыл мимо, когда мы стреляли крокодилов. Капитан теперь — генералом у Сунгойи, военным министром! А Сунгойя — верховный вождь.

— Ну, я теперь ничему не удивляюсь. Барбантон ищет приключения. Пустился во все тяжкие. За каких-нибудь тридцать часов угодить в генералы и министры! Недурно. Наше австралийское божество отличается. Невозможного для него не существует.

Юноша продолжал расспросы. Дальше выяснилось, что появление Сунгойи в родных местах вызвало целую революцию.

Его приверженцы, как только узнали о прибытии опального вождя, ударили в большой барабан и бросились навстречу все как один. Незнакомого белого человека дикари тоже приняли с большим почетом; им очень понравилась его наружность, осанка, обличавшая великого воина. Прибывших сейчас же посадили в лучшую пирогу, в которой ежечасно менялись гребцы, и быстро помчали в Сунгойю.

Немудрено, что шлюпка отстала: ей приходилось лавировать между скал, потом это сидение на илистой отмели…

— Ну, а те, другие негры, кто такие? Почему они нас не пропускают?

— Они нехорошие… Они из противной партии… Они заперли реку. Не хотят, чтобы мы плыли.

— А, вот как! Не хотят! Мой жандарм сделался главнокомандующим у будущего монарха. Не помочь ли ему, атаковав арьергардnote 65 неприятельской армии? Впрочем, какое я имею право вмешиваться в дела этих чучел? Все они друг друга стоят! Нет, лучше мирные средства. Чем идти напролом, постараемся обойти препятствие. Скажи, далеко ли отсюда до Сунгойи сухим путем?

Сенегалец поговорил с товарищами; те подняли вверх пять пальцев правой руки и три пальца левой.

— Восемь дней пути? А если на шлюпке?

Ответ был дан неопределенный: через два дня «огненной лодке» нельзя будет идти из-за камней и мелководья, придется плыть в пироге, по крайней мере, пять дней.

— Понимаю. Раз уж скоро все равно покидать судно, так не лучше ли по суше тихо-мирно прибыть в селение?

На следующее же утро француз начал приводить свой план в исполнение. Трех негров-дезертиров он напрямик спросил, желают ли они поступить к нему на службу. Те с готовностью согласились: им было лестно пойти в поход с белым хозяином. А когда Фрике пообещал каждому по ружью и кружке рома, туземцы пришли в неописуемый восторг и заплясали какой-то сумасшедший танец, объявив, что белый господин — их отец, и они пойдут за ним хоть на край света.

Покончив с этим, парижанин решил отослать шлюпку с обоими матросами во Фритаун, чтобы на стоянке местные дикари не могли напасть и захватить ее. В помощь матросам он оставил одного из негров, а сенегальца и двух других чернокожих взял с собой. Таким образом у юноши оказалась охрана из шестерых здоровых молодцев. Из них трое досконально знали местность, и все вместе были способны нести на себе багаж, провизию и амуницию.

Фрике снарядил экспедицию всем необходимым, не позабыв ни одной мало-мальски полезной вещицы. На шлюпке все имелось с запасом. Складную лодку, разумеется, также взяли с собой. Сенегальцы и два негра из экипажа были вооружены винчестерами, а француз — винтовкой «Экспресс», американским револьвером и тесаком. Свои ружья крупного калибра он поручил нести неграм. Конечно же наш герой положил в карман компас и огниво с фитилем, хотя сам не курил.

Андре он черкнул записку, рассказав о происшедшем, вложил ее в непромокаемый конверт и вручил кочегару. Потом велел свезти себя и негров на правый берег и простился с обоими матросами, крепко пожав им руки.

Спустя пять минут парижанин скрылся в лесу, а шлюпка пошла во Фритаун.

Идти пешком через тропический лес для европейца является нешуточным делом, для этого нужны недюжинные силы и железная выдержка.

Помимо трудностей самой ходьбы, путешественника ждет множество других мучений. Во-первых, температура. Вообразите себе громадную оранжерею, насыщенную водяными парами, с тяжелой, душной атмосферой, в которой ни днем, ни ночью не ощущается освежающего ветерка. Белый человек в этой атмосфере все время обливается потом и быстро слабеет. Развивается даже острое малокровие. В таких условиях особенно необходима питательная, укрепляющая пища с хорошим вином, а между тем кушать приходится что попало: кое-как изжаренную дичь без соли, подпорченные консервы, запивая все это мутной и вонючей водой.

Даже при дыхании кровь мало окисляется — в лесу нет чистого воздуха, весь он наполнен сыростью и миазмами от разложения органических веществ.

На первый взгляд кажется, что можно часто отдыхать, ведь путешественник, обыкновенно, никуда не торопится. Но не тут-то было: только он расположится на отдых, как его начинают атаковать комары и всевозможные мошки — колют, жалют, кусают — и нет от них никакого спасения.

Что касается диких зверей, то надо сказать правду: они стараются избегать человека, за исключением, может быть, буйвола и носорога. Опасность возникает лишь тогда, когда животных преследуют. Как часто разочаровываются записные охотники, тщетно разыскивающие в Африке крупную дичь — та упорно от них убегает и прячется.

Не большая опасность и от змеи. Она нападает на человека только тогда, когда он растревожит ее сам, например, наступит ногой, а это бывает редко: обычно пресмыкающееся уползает прочь при малейшем шуме. Конечно, какие-нибудь гигантские экземпляры агрессивных гадин в счет не идут, ведь они — явление исключительное.

Фрике шел по лесу уже два дня, проклиная и жару и климат, посылая ко всем чертям негров, присоветовавших ему покинуть шлюпку, в которой было так удобно. Доставалось — не будем скрывать — и старому другу Барбантону.

— И ведь это еще, пожалуй, не все! — яростно восклицал парижанин.

— Намучившись дорогой, нам по прибытии придется, чего доброго, вмешаться в междоусобицу — воевать, сражаться, делать революцию, посещать митинги, слушать идиотские речи, читать прокламации и даже, может быть, участвовать в составлении конституции! Ах, жандарм, жандарм! Что вы, сударь мой, наделали! За что нас так подвели! И найдем ли мы вас целым и невредимым? Смотрите не сломайте себе шею в погоне за почестями. Кстати, лес кончается. Не так душно, но зато еще жарче. Мы на самом берегу реки, среди гигантских камышей. Это мне не нравится. Эй, лаптот!

— Что, хозяин?

— Спроси у своих приятелей, почему они держатся так близко к берегу. Мы увязнем в трясине!

— Они говорят, что так лучше.

— Пусть возьмут правее.

— Они говорят, там много буйволов и носорогов: мы будем растерзаны в клочки.

— Скажи, я приказываю. Если им не нравится, могут уходить, но только тогда не получат ни рома, ни ружей. Буйволы! Носороги! Да это как раз то, что нужно. Поедим свежего мяса. Носорога я не пробовал, но мясо буйвола очень вкусное — язык, например, или вырезка. Лаптот, где моя винтовка?

— Вот она, хозяин.

— Будь с ней все время около меня и стой смирно, что бы ни случилось.

— Мой понял.

— Это что за шум? Точно стая диких вепрей мчится по мягкому илу. Не буйволы ли?

Гул приближался. В прибрежных зарослях слышался тяжелый топот и фырканье.

Камыши раздвинулись. Показалась чудовищная голова, остановилась и злобно потянула в себя воздух, почуяв человеческий запах.

Негры взвыли и в ужасе пустились наутек.

Сенегалец сделался пепельно-серым, но остался на месте.

— Хозяин, — проговорил он упавшим голосом, выбивая зубами дробь, — защити своего верного слугу. Это носорог.

ГЛАВА 12

Рациональная этимология. — Белые и черные носороги. — Птица при носороге. — Брешь в живой крепости. — Фрике на земле и без оружия. — Победный крик.

Носорог, в отличие от гиппопотама, назван так не напрасно. Впрочем, он этого, вероятно, не сознает и не ценит.

«Носо-рог». Да у него, действительно, на носу рог, а то и два. Кожа его отличается невиданной толщиной и твердостью. Распространен он не только в Африке как бегемот, но и в Азии, где водится даже на больших островах.

Здесь, конечно, мы будем говорить только об африканском носороге, но между ним и его азиатским родичем нет разницы, разве только в мелочах.

Носорог, подобно бегемоту, может служить олицетворением грубой силы, не управляемой разумом. Треугольная короткая голова его насажена прямо на безобразные плечи; туловище покрыто шершавой кожей со всевозможными буграми и мозолями, похожими на засохшую грязь. Лба нет, вместо него какое-то углубление. Где тут поместиться мозгу? Короткие прямые уши свернуты в трубки, близорукие, непомерно маленькие глаза прикрыты веками, напоминающими корку. Рот небольшой, с плоскими губами. Причем верхняя — очень подвижная и легко оттопыривающаяся вперед, свисает в виде остроконечного придатка, так что зверь может хватать ею лишь небольшие предметы.

На приподнятом носу с ноздрями в виде изогнутого вверх полумесяца торчит огромный, грозный рог. Это и оружие для нападения, и орудие для работы: он выкапывает им из земли коренья, до которых очень лаком. Рог не похож по своему составу ни на рога оленя или лося, ни на рога барана или коровы. Очень крепкий и очень твердый, он состоит как бы из сросшихся волокон или, точнее, из ороговевшей шерсти. Костного вещества там нет и в помине. Кроме того, рог отличается той особенностью, что не связан с черепными костями, имеющими необыкновенную толщину и продолжающимися до ноздрей. Он держится только на коже и легко срезается ножом.

Рог отлично полируется и имеет разнообразное применение в промышленности.

Защищенный толстой кожей носорог для охотников долго был почти неуязвим, но с усовершенствованием огнестрельного оружия потерял это преимущество.

Прежние пули отскакивали от его природного панциря, и нужно было попасть в одну из складок кожи, чтобы ранить животное. Незащищенными оставались глаза, но в глаз попасть очень трудно, это знает каждый охотник. Зато теперь убить его не так уж трудно, если попасть из винтовки Гринера или «Экспресс» в темное пятно позади плеча.

В Африке существуют два основных вида носорога — черный и белый, подразделяющихся каждый на две разновидности: тот и другой бывают или с двумя рогами, или с одним.

Белые носороги обеих разновидностей больше, массивнее, неповоротливее и редко нападают на человека. Они жирнее черных, мясо их вполне съедобно.

Единственный рог однорогого носорога достигает ста сантиметров и отогнут назад, а у двурогого передний — длиннее метра и загибается вперед под углом в сорок пять градусов, задний же — не более двадцати сантиметров и похож, скорее, на твердую шишку. Черные особи обеих разновидностей меньше и проворнее белых. Они очень опасны и злобно кидаются на все, что им кажется подозрительным.

Их мясо жесткое и сухое, так что даже негры, неприхотливые в пище, стараются его не есть.

Многие считают это млекопитающее смирным, как и большинство травоядных. Быть может, это и справедливо относительно белой разновидности, но к черной относиться не может. Черный беснуется часто без всякой причины. Часами роет рогом землю, бешено вырывает кусты, уничтожая в слепой ярости совершенно безобидные неодушевленные предметы.

В отличие от слонов, носороги почти никогда не ходят стадами, чаще — в одиночку или парами. Только там, где их особенно много, они иногда собираются группами по три, редко по четыре или пять особей.

Упомянем о неразлучном спутнике носорога — птичке из семейства воробьиных, называемой по-научному buphaga africana (быкоед африканский), а капскими колонистами именуемой rhinoceros-bird (носорогова птица).

Птаха эта — маленькая и слабая — настоящий телохранитель могучего гиганта. В коже носорога вовсе не так много паразитов, поживиться ей почти нечем, тем не менее верность пернатого своему большому другу не знает границ. Быкоед охраняет даже сон носорога; при малейшей опасности пронзительно кричит, будит его, а если тот не просыпается, клюет в уши.

«Сколько раз я проклинал эту необыкновенную дружбу, — рассказывает Гордон Каумминг, знаменитый охотник, которого доктор Ливингстонnote 66 считает крупнейшим знатоком африканской фауны, — носорог отлично понимает сигналы, подаваемые ему птицей; он сейчас же настораживается, вскакивает и убегает…

Мне часто приходилось охотиться на него верхом на лошади. Он заводил меня далеко и получал несколько пуль, прежде чем падал. Птицы не покидали его до последней минуты.

Они сидели у зверя на спине и на боках; при каждом выстреле взлетали метра на два, тревожно кричали и опускались опять на прежнее место. Четвероногому приходилось иногда пробегать под деревьями; низко нависшие ветки сгоняли птиц с его спины, но при первой возможности они садились на нее опять.

Случалось убивать этих животных ночью, на водопое. Пернатые, думая, что звери спят, оставались с ними до утра, потом долго старались разбудить и улетали, лишь окончательно убедившись в их смерти».

Выше мы отметили, что белые носороги спокойнее черных. Это спокойствие весьма относительное. Носорог, встреченный парижанином, был белый и однорогий, а между тем рассвирепел сразу же, как только увидел людей.

Низко опустив голову, пыхтя, как разъяренный бык, и направив перед собой огромный рог, зверь устремился на француза, который стоял и не знал, как поудачнее выстрелить.

К счастью, почва была болотистая, топкая; тяжелый белый великан увязал в ней то одной, то другой ногой, и поэтому бег его замедлился.

Не рассчитывая попасть спереди в уязвимое место, юноша отскочил в сторону и пальнул в мясную тушу сбоку, почти не целясь.

Но за секунду до выстрела носорог почуял негров, спрятавшихся в камышах, и быстро повернулся. Голова животного опять очутилась против охотника, и, вылетевшая пуля ударила в рог, почти на уровне носа.

Рог был срезан как серпом и остался висеть на лоскутках кожи перед мордой его обладателя.

— Досадно, я не сюда целился, — буркнул Фрике. — Но погоди, дорогой, для тебя найдется еще заряд.

Оглушенный носорог упал на колени. Так как рог у него растет не на черепе, а на надкостнице, потрясение оказалось очень легким.

Юноша выстрелил вторично.

Опытный охотник поступил бы иначе. Он развернулся бы так, чтобы поразить животину в бок. Но Фрике, неустрашимый и хладнокровный, не был ни настоящим охотником, ни первоклассным стрелком. И потому совершил большую ошибку.

Носорог несся с опущенной головой. Пуля восьмого калибра — страшная пуля из винтовки «Экспресс» — попала ему немного выше плеча, в складки кожи, пробила ее насквозь и раздробила лопатку, как стекло. В бегущей туше образовалась настоящая дыра. Сквозь разорванные мускулы и шкуру, сквозь обломки костей обнажилось что-то бледно-красное — легкое.

Ужасная рана была, конечно, смертельна. Но носорог оказался столь крепким и живучим, что едва покачнулся. Смерть могла наступить лишь после большой потери крови.

Охотник закинул за плечо разряженную винтовку, проворно посторонился, чтобы дать дорогу исполину, и взял у сенегальца свою двустволку восьмого калибра, заряженную круглой пулей. Это ружье длиннее винтовки и не так удобно, но на коротком расстоянии оно очень эффективно, хотя и не является нарезным.

Два выстрела, произведенные Фрике, образовали густое облако дыма, закрывшее и его и сенегальца.

Носорог не мог их видеть. Он стоял, корчась и воя от боли. Сквозь дым француз едва-едва различал его.

— Что ж он до сих пор не валится? Ведь я его подстрелил! Эй, лаптот! Подержи-ка ружье, а я вновь заряжу винтовку.

Негр не отвечал.

Юноша повернул голову. Слуги не было.

— Трусишка, больше ничего! — пробормотал парижанин.

Над камышом пронесся легкий ветерок и рассеял дым от выстрелов.

Стрелок увидел своего врага. Он стоял неподвижно и усиленно нюхал воздух.

Молодой человек прицелился и попал в другое плечо животного. Было слышно, как пуля ударилась в твердую кость.

Несмотря на вторую смертельную рану, зверь все-таки бросился на охотника. Изумленный такой невероятной живучестью, Фрике выстрелил опять, на этот раз совсем неудачно, и с двумя пустыми ружьями оказался рядом с разъяренным чудовищем.

Правда, у него был еще револьвер, но разве он тут мог что-нибудь значить? Оставалось спасаться в тростнике. Юноша пустился наутек, чувствуя за спиной горячее дыхание четвероногого. Казалось, за ним гонится сама смерть.

Он сделал прыжок назад, попал ногой в яму, только что протоптанную зверем, споткнулся и упал, растянувшись во всю длину.

Неужели смельчак погиб?

Но что это? Носорог остановился, ужасно захрипел и повалился на бок в каком-то метре от парижанина.

Откуда-то, громко вопя и победоносно размахивая окровавленным тесаком, появился сенегалец. Фрике вскочил на ноги, удивляясь, что жив, и закричал:

— Откуда это ты?

— Вот посмотри. — Вместо ответа лаптот подвел юношу к животному, судорожно бившемуся на земле.

— Превосходно, парень. Чисто сработано. А главное — как раз вовремя.

— Доволен, хозяин?

— Еще бы! Ты спас меня, а я только что назвал тебя, храбреца, трусом! Извини, друг! Дай пожму твою руку!

Похвала парижанина была совершенно заслуженной. Сенегалец действительно спас ему жизнь. И вот как.

Подав ружье, он, прикрываясь пороховым дымом, кинулся в камыши, подполз с подветренной стороны к носорогу и тихо стал сзади, собираясь перерезать зверю тесаком сухожилие на одной из ног.

В это время француз выстрелил. Носорог, хотя и получил смертельную рану, кинулся вперед. Лаптот — за ним, настиг его и успешно проделал задуманное.

Фрике, опираясь на ружье, глядел на мертвого великана.

Он впервые почувствовал всю прелесть охоты. Не той, когда без всякого смысла истребляются живые существа, а той, которая оправдана самозащитой или заботой о пропитании.

Беглецы уже возвращались, заслышав победный крик негра.

— Теперь можно будет приготовить на завтрак чудесное жаркое из белого носорога. Так иногда люди становятся охотниками, — усмехнувшись, произнес Фрике.

ГЛАВА 13

Фрике живет без приключений и не жалуется. — Туземное земледелие. — Экваториальные леса. — Подданные Сунгойи. — Черные рекруты на учении. — Селение претендента.

С тех пор, как Фрике оставил фритаунский рейд, прошло десять дней.

Жандарм, по всей вероятности, находился недалеко от истоков реки Рокелле, в селении Сунгойя, в обществе негра того же имени — претендента на местный престол.

После пережитых приключений наступила полоса затишья, но юноша на это не жаловался. Не все же драться с крокодилами, гиппопотамами и носорогами! Нужно и отдохнуть. Парижанин шел вдоль берега по трясинам и болотам, положившись на своих негров. Дикие звери встречались все реже и реже, зато люди попадались все чаще.

Обыкновенно очень апатичные, туземцы в крайнем возбуждении ожидали надвигавшихся важных событий. В селениях, расположенных на полянах среди больших лесов, полевые работы совершенно прекратились. Собираясь перед легкими хижинами, крытыми листвой, дикари спорили, ораторствовали, сговаривались, пили. Последним занимались особенно охотно. Много говорили о Сунгойе, о гри-гри необыкновенной силы, который должен был принести ему победу, о белом генерале, о начинающейся войне. И опять пили и пили.

Превосходная вещь — политика на Гвинейском берегу.

Фрике принимали радушно. Свита его все увеличивалась. Слуги парижанина везде рассказывали о подвигах своего господина, восхваляли его храбрость, ловкость, щедрость, грозную силу его оружия, убивающего гиппопотамов и носорогов, — и вот к нашему французу примкнул целый отряд, состоящий из любителей развеселой, легкой жизни.

«Если так пойдет дальше, — думал юноша, — скоро наберется целый экспедиционный корпус бродяг, жаждущих откушать убитой мной дичи и отведать моего рома. Они придут в Сунгойю и будут сражаться. С кем же и за кого? .. Выходит, я, сам того не желая, окажу сильное влияние на местную политику? Но ничего не поделаешь. Будь что будет, лишь бы отыскался наш Барбантон».

Все сильнее и сильнее чувствовалась близость крупного селения. На лесных просеках появились обработанные поля, засеянные маниокойnote 67 и бананами; эти культуры вместе с сушеной рыбой составляли основной рацион туземцев.

Как бананы, так и маниоку (иначе кассаву) мы неоднократно описывали уже в других романах и потому не считаем нужным возвращаться к сказанному еще раз. Прибавим только, что африканская маниока имеет перед американской то преимущество, что не бывает ядовита. Ее перемалывают и в виде забродившего мягкого теста с острым и не очень приятным привкусом и специфическим запахом употребляют в пищу. Туземцам это очень нравится.

Земледелие тут подсечное. После двух урожаев поле не обрабатывается и устраивается новая засека. А между тем при правильном обращении расчищенная с превеликим трудом земля могла бы долго сохранять свою производительную силу. Но для чего севооборот неграм? Они предпочитают вырубать все новые и новые участки леса.

А покинутые засеки с невероятной быстротой покрываются новыми растениями, но только не теми, что росли раньше, а всегда другими — вместо твердых, первобытных деревьев, на которых обыкновенно не бывает съедобных плодов, появляются более нежные породы, дающие человеку все необходимое для существования. Семена, занесенные ветром и птицами, случайно брошенные неграми или оставшиеся после паводков, прорастают очень быстро, и через несколько лет место поля занимает дикий фруктовый сад. В нем и манговое дерево с пышными, вкусными плодами, внутренние ядрышки которых наполнены веществом, сходным по вкусу и цвету с шоколадом; и sterculia acuminata, дающая несравненные орехи кола или гуру. (Этот плод чрезвычайно пряный и в то же время очень сладкий. После него во рту долго сохраняется приятный привкус. Тухлая вода, сдобренная им, кажется свежей и сладкой. Из-за этого орехи гуру очень ценятся в Судане и составляют там предмет весьма бойкой торговли. Кроме того, им приписывают тонизирующие и противолихорадочные свойства, засвидетельствованные многими путешественниками.) На просеках пускают корни и великолепные пальмы — Eloeis guineesis. Из их плодов добывается пальмовое масло. Упомянем также произрастающий здесь имбирный куст, перцовое дерево, различные виды кардамонов, дающих приправы и лекарства. Не забудем и виноград с громадными лозами и очень сладкими ягодами, к сожалению недостаточно мясистыми. (С помощью селекции этот виноград можно, разумеется, улучшить.)

Все это пестро разукрашено цветами растений-паразитов: бромелиями, орхидеями, ароидами.

Фрике и его люди двинулись в путь после отдыха на одной из таких заброшенных засек, давшей им и тень, и возможность кое-чем поживиться.

Скоро они вышли на обширную равнину, над которой голубым куполом нависло небо.

Неприятельская земля кончилась. Отряд вступил во владения Сунгойи. Поэтому люди шли нестройно, забыв про осторожность.

Сказывалась большая усталость.

Не успели негры, оказавшись на равнине, испустить протяжный, радостный крик, как с быстротой молнии их окружил неизвестно откуда появившийся отряд черных воинов.

— Это еще что такое? — шутливо поинтересовался нимало не встревоженный парижанин.

Пытаясь объясниться, болтливые туземцы сейчас же загорланили, перебивая друг друга. Француз ничего не понял.

— Так. Не орите все вместе. Лаптот, ты у меня присяжный толмач. Спроси, чего им нужно.

— Они нас не пропускают.

— А! .. Ну так объясни цель нашего прихода. Что они отвечают?

— Что нас отведут к вождю.

— К какому еще вождю? Кто он такой? Если сам Сунгойя, я согласен, а если кто другой — заговорят мои винтовки.

— Вождь — сам Сунгойя.

— В добрый час. Нечего больше и разговаривать. Пусть нас ведут!

Молодой человек закинул винтовку за плечо, сдвинул чуть набекрень пробковый шлем, выгнул грудь колесом и пошел впереди своего войска. Конвой окружил их с тыла и флангов — видно, Сунгойя принял меры безопасности.

Парижанин первый вышел на поляну, посреди которой стоял укрепленный поселок. Хижины опрятны и окружены бамбуковым забором, не в пример прочим туземным селениям. Но не это заинтересовало Фрике. Его слух поразили удивительные звуки.

— Положительно, я во сне! Нет, этого не может быть.

Звуки слышались все яснее и яснее.

— Раз, два! Раз, два! .. Слу-шай!

На открытой площадке французский жандарм в полной форме обучал шагистике пехотный отряд цвета настоящего черного дерева.

«Солдат» было около сотни, без всякого одеяния, прикрытых лишь собственной стыдливостью и несколькими амулетами. Виноградный листок, впрочем, был — в виде коленкорового лоскутка.

«Для полноты коллекции недоставало только этого, — отметил про себя Фрике. — Наш жандарм действительно достоин генеральского звания».

Почтенный воин, увидев друга, отсалютовал саблей, окинул строй гипнотизирующим взглядом бравого командира и продолжал учение.

— Стой! Равнение на-право! На плечо! К ноге! Шагом, марш! — доносилось до парижанина.

Черные рекруты проделывали все довольно исправно или, во всяком случае, усердно.

Но вот Барбантон степенно вложил саблю в ножны и направился наконец к юноше, раскрывая объятия.

— Здравствуйте, дорогой Фрике. Давно вас поджидаю и уже начал беспокоиться.

— Меня? Да вы что, колдун?

— Нет. Просто, хорошо зная своих друзей, не сомневался: вы пуститесь по моим следам и непременно догоните. Я, впрочем, позаботился о вашей встрече и отправил…

— … Уж не дезертиров ли на прошлой неделе?

— Их самых, чтоб они провели вас сюда.

— Благодарю и поздравляю: вы — генерал и командуете армией, хотя и черномазой. Это довольно лестно.

— Что ж, от безделья и то рукоделье. Моему приятелю Сунгойе чрезвычайно хочется попасть в монархи.

«Поразительно, жандарм — создатель королей! » — подумал Фрике и прибавил вслух:

— Вы, значит, скоро собираетесь возвести его на здешний трон?

— Да, мой мальчик. А пока вот обучаю воинов.

— Удивляюсь одному: неужели они понимают ваши команды?

— Не понимают, а все-таки исполняют механически. Точно так же, как у нас в армии разные инородцы не понимают ни слова по-французски, а команду заучивают.

— Это правда.

— Должен сказать, что здешние рекруты совсем не тупы — в одну неделю сделали такие успехи, что за них мне не стыдно. Правда, у Сунгойи есть очень действенное средство для развития умственных способностей.

— Понимаю. Что-нибудь в немецком вкусе: мордобитие, палки.

— Совсем нет. Он просто объявил, что бестолковым отрубят головы. Вы представить себе не можете, насколько понятливее сразу сделались мои подопечные. Однако пойдем в хижину. Таким важным персонам неприлично долго беседовать под открытым небом. Да и форму мне хочется скинуть: хоть она и внушительна, зато жарко в ней невыносимо.

— Это ее вы так бережно уложили в чемодане, когда покидали улицу Лафайет?

— У меня во всем доме только одно и было, чем я дорожил.

Весь комизм положения, в котором находился старый солдат, как бы на время исчез. Не хотелось больше смеяться над его «генеральством» и над тем, что он всю эту глупость принимал всерьез.

— Как господин Бреванн отнесся к моему бегству?

— Очень жалел и послал за вами.

— Я не вернусь на яхту, пока там жена. Лучше сделаюсь канаком и умру здесь.

— Ну вот! Желтая лихорадка не век будет продолжаться, и господин Андре отправит вашу половину в Европу с первым почтовым пароходом. Я и сам тому буду рад. Как только появилась мадам, на экспедицию посыпались несчастья и беды. Наш покровитель ногу сломал, потом…

— Что вы говорите?! Господин Андре?!

Жандарм побледнел.

— Доктор говорит, ничего опасного нет, но шесть недель нужно лежать, а это для энергичного человека очень тяжело. С вашей женой тоже случилась неприятность.

— Вот что, Фрике. Я вас очень люблю и очень дорожу нашей дружбой. И ради этой любви, ради этой дружбы дайте слово никогда при мне не упоминать о сей особе. Я ее имени не желаю больше слышать. Хорошо?

— Извольте, но только должен сначала сказать.

— Довольно. Ни слова. Вы обещали.

— Ну, как угодно. В конце концов: не мое это дело.

Разговаривая, друзья шли по длинной-предлинной улице, застроенной по обеим сторонам многочисленными хижинами и обсаженной красивыми тенистыми деревьями.

Бамбуковые жилища, крытые пальмовыми листьями, имели даже нарядный вид.

Позади них вся поляна была очищена от пней, и на ней в изобилии росли бананы, маниока, сорго, просо.

Французы подошли к дому, который был побольше других. У дверей стоял часовой, молодецки сделавший на караул. Барбантон отдал честь.

— Прошу сюда, — пригласив он юношу.

ГЛАВА 14

Претендент на престол. — Три недели в ожидании. — Барбантон и орлиный взгляд. — Не на что прицепить знаки отличия. — Тревога. — Бой. — Армия в плену.

Через единственную дверь Фрике и жандарм вошли в просторную комнату, где стояли два огромных дивана, сплетенных из пальмовых листьев, несколько грубых скамей, разнородные, совершенно случайные европейские вещи и множество сундуков.

На одном из диванов сидел по-турецки негр во фланелевой жилетке и в матросских брюках с трехцветными подтяжками.

Вокруг разместилось его окружение — без всякой одежды, но в полном вооружении. Перед каждым воином стояло по посудине с сорговым пивом — было так жарко!

Человек на диване милостиво подал вошедшим правую руку, поглаживая левой свою поджатую ногу. Величественным жестом пригласив гостей сесть рядом, он ласково обратился к Фрике:

— Здравствуй, муше!

— Здравствуй, Сунгойя. Ты великолепен. Рад тебя видеть.

— И Сунгойя рад видеть белого вождя. Белый вождь поможет Сунгойе одержать победу.

— Сделаем, что можем, хотя ваше величество и убежало довольно бесцеремонно с «Голубой Антилопы».

— Мой пошел с Бабато… Бабато — большой генерал.

Чернокожим свойственно коверкать иностранные слова и в особенности имена собственные.

— О да, мой жандарм — выдающийся военный и притом глубокий теоретик, — продолжал все в том же шутливом тоне молодой человек.

— Великий вождь муше Адли не приехал?

— Нет. Он выезжает только в случаях особой важности.

(Про сломанную ногу парижанин не счел нужным сообщать.)

— Но для победы нам будет довольно и одного Барбантона. Не правда ли, генерал?

— Разумеется, — отвечал польщенный жандармский унтер. — К тому же главное уже сделано.

— Действительно, я ожидал застать вас сражающимся, а вы тут преспокойно благодушествуете, спихнув прежнего правителя трона. Очень рад за Сунгойю; ведь это, выражаясь деликатно, наш бывший служащий, а теперь — глядите-ка! — какая важная персона.

Про себя же юноша подумал: «Вот бы ему напомнить, как он стащил у генеральской супруги медальон-фетиш. Но не буду. Да и Барбантон не желает слушать… Странная, однако, бывает судьба: мой товарищ попадает в генералы, а лотерейный билет его жены превращается в талисман для негра-претендента и дает ему нравственную силу для государственного переворота. Тут есть над чем подумать».

— Произошло все очень просто, — пояснил главнокомандующий. — Когда мы плыли в пироге, Сунгойю всюду узнавали и провозглашали королем. Тому и я отчасти содействовал — Сунгойя проведал о моем мундире, лежавшем в чемодане, и заставил надеть его. Мундир — великое дело не только во Франции, но даже здесь. Обаяние его громадно. К нам отовсюду стали стекаться люди — число приверженцев росло как снежный ком.

— Снежный ком и негры. Хорошенькое сопоставление. Мне нравится.

— Одним словом, собралось такое большое войско, что мы без единого выстрела вступили в столицу.

— Значит, нам незачем больше здесь оставаться?

— Напротив, впереди еще много дел. Мы, в сущности, в осаде, хотя это и незаметно. Каждый час надо ждать нападения. Вот почему я и обнес все дома заборами, а солдат ежедневно обучаю военным приемам. Мало победить, надобно победу удержать и упрочить.

— Это так, — подтвердил Сунгойя, кое-что понимая по-французски.

— Ну а потом что?

— Потом? — переспросил Барбантон. — Будем почивать на лаврах, охотиться, кататься на лодке, а когда кончится желтая лихорадка, вернемся на яхту. Полагаю, на сегодня аудиенция кончилась. Мы посидели на диване у Его Величества и поэтому считаемся сановниками первого класса. Формальность очень важная: нам теперь все должны повиноваться.

— Значит, я тоже вошел в состав здешнего правительства?

— Без сомнения, мой дорогой! Теперь у нас с вами полное равенство в государственных чинах.

— В военном отношении я охотно вам подчинюсь и буду добросовестно исполнять все ваши приказания. — Насмешник Фрике оставался верен себе.

— Однако хотелось бы отсюда уйти. Здесь козлом пахнет.

— Простимся и пойдем ко мне в хижину. Она рядом, дверь в дверь. У входа тоже стоит часовой.

— Надеюсь, теперь их будет два, хотя бы для того, чтобы не позволять любопытным копаться в моих вещах… Идем, стало быть? До свидания, Сунгойя; до скорого, милейший монарх…

Третью неделю молодой человек жил в туземном поселке. О неприятеле ничего не было слышно, но его присутствие чувствовалось повсюду.

Ежедневно разведчики доносили о встречах с подозрительными личностями. Сунгойе давно уже пришлось бы сражаться со своим соперником, не будь при нем двух белых.

Этот вооруженный мир, оборона от невидимого врага действовали юноше на нервы хуже открытой войны.

А Барбантон оставался невозмутимым и уговаривал парижанина запастись терпением. Тот неизменно отвечал, что и так слишком долго терпит.

Старый унтер все больше и больше входил в роль великого полководца и принимал наполеоновские позы: то целыми часами держал руку просунутой между пуговицами кителя, то упирался ею в бок, как изваяние на старинной бронзовой колонне.

Во время учения он окидывал солдат орлиным взором, а те смотрели на него со страхом и обожанием. Давно уж он не был так счастлив. Но жалобы друга изрядно портили ему радужное настроение. Ведь «генерал» так много сделал для усиления обороны! Научил туземцев не класть в ружье порох целыми горстями — от этого оно портится и даже может разорваться, употреблять свинцовые, а не железные или чугунные пули, благодаря чему стрельба сделалась куда результативнее; он обучил солдат шагу и другим приемам (хотя для предстоящей битвы это и не имело большого практического значения, но очень укрепляло дисциплину и приучало четко исполнять команды). Чернокожие, привыкшие сражаться по вдохновению, без всякой тактики, теперь уяснили, что из двух враждебных отрядов победит тот, который будет лучше повиноваться своему вождю.

Для молодого человека дни тянулись бесконечно долго. А жандарм не замечал их вовсе.

Не желая останавливаться на полдороге, он решил пройти со своими солдатами курс стрельбы, научить их рассыпаться в цепи.

— Дайте мне десять тысяч таких воиновnote 68, и я завоюю Африку, — изрек он однажды, приняв сразу обе наполеоновские позы — и аустерлицкую и ту, что на колонне.

— Очень хорошо, — одобрил не без досады Фрике. — Двиньтесь долиной Нигера до Тимбукту, покорите Сунгойю, Мессину, Гурму, Боргу, Сокото, Борно, Багирми и Вадаи. Захватите, пожалуй, мимоходом Дарфур и Кордофан. Сделайте подножку абиссинскому негусуnote 69, пройдите долиной Нила и задайте перцу египетскому хедивуnote 70. Выполните все это, но только не томите меня!

— С удовольствием, дорогой мой, но надобно подождать, когда соберутся эти десять тысяч.

Возразить было нечего. Юноша умолк.

У него на минуту мелькнула жестокая мысль — оставить этого Александра Македонского из Судана на произвол судьбы и вернуться на яхту. Но разведчики все время доносили, что река заблокирована.

От скуки молодой человек принялся учиться мандингскому языку.

Бывали, впрочем, и веселые минуты. Об одном эпизоде Фрике не мог вспомнить без хохота.

Барбантону хотелось, чтобы его ополчение как можно больше походило на европейское войско, и он ввел чины.

Лаптота сразу произвели в капитаны. Других куранкосов, смотря по толковости и исполнительности, — кого в сержанты, кого в капралы. От рядовых они теперь должны были отличаться нашивками. Нашивки нашиваются на одежду. А раз одежды нет?

О, знаки различия можно вытатуировать на руке, под плечом. Но тогда унтер-офицерское звание останется за человеком на всю жизнь.

— Как же вы будете разжаловать провинившихся? — смеясь, спрашивал парижанин, ставя жандарма в тупик.

Татуировку на теле господ офицеров производил все тот же мастер на все руки — сенегалец, мечтая о густых штаб-офицерских эполетах в недалеком будущем.

… Между делом юноша наводил справки о судьбе исчезнувшего медальона.

Потребовались чудеса дипломатического искусства и невероятное количество рома, чтобы хорошенько выведать все у Сунгойи: медальон действительно находится у него. Негр обокрал путешественницу без всяких угрызений совести, полагая, что могущественный талисман ему нужнее.

Дикарь так дорожил своим гри-гри, что, даже будучи безобразно пьяным, не позволил Фрике не только дотронуться, но даже и взглянуть на него.

Медальон висел у него на шее, на цепочке, в кожаном футляре. От одного постороннего взгляда он мог утерять свою силу.

Юноша стал следить за туземцем, решив при первом удобном случае вытащить из медальона лотерейный билет, оставив сам медальон чернокожему монарху.

Случай не замедлил представиться.

Однажды молодой человек сидел с Сунгойей и по обыкновению потчевал его пивом и ромом. Чтобы не возбудить подозрений, парижанин делал вид, что тоже пьет: всякий раз подносил стакан ко рту и выливал себе за рубашку. Когда после алкогольной ванны он отправился переодеться, его вдруг поразили истошные вопли, раздававшиеся со всех сторон.

Часовые с передовых постов отходили назад с криком:

— К оружию! Неприятель!

Селение заволновалось, наполнилось движением и шумом.

Черные ополченцы в относительном порядке собрались в указанных местах. Появился сам Барбантон в полной форме, важный и торжественный, возвышавшийся над толпой на целую голову.

Все распоряжения на случай атаки были отданы заранее, каждый знал, что ему делать, где его место в линии обороны.

Фрике наскоро вооружился скорострельным винчестером, который для боя гораздо удобнее тяжелых охотничьих ружей, и принял командование над отборным отрядом, защищавшим королевскую хижину и священную особу монарха, пребывавшую в состоянии полной невменяемости. Крики усилились (сражающиеся перекликались подобно гомеровским героям), свистели пули, бой разгорался по всей линии. Штурм, к которому давно готовились, начался. Тут-то и проявился во всем блеске военный дар Барбантона, бывшего в продолжение месяца душой обороны.

Не будь им сделано множество дельных распоряжений, превосходящий вчетверо неприятель легко одержал бы верх над сторонниками Сунгойи, овладев столицей без единого выстрела.

Гигантским щитом селения стал крепкий бамбуковый забор, из-за которого осажденные довольно успешно палили из ружей, сами не неся никаких потерь.

Тем временем Фрике, будучи, так сказать, в резерве, достал из походной аптечки нашатырный спирт, накапал его в воду и влил в рот пьяному королю.

Тот вскочил, точно выпил расплавленного свинца, отряхнулся, потянулся, протер глаза, стал чихать и пришел в себя.

В двух словах ему объяснили, что наступила решительная минута. Он тут же принялся готовиться к сражению, и первое, что сделал, — дотронулся до гри-гри.

Но перестрелка неожиданно стала стихать. И раскатистых команд «генерала» что-то не стало слышно. Между тем осаждающие кричали все громче, с их стороны выстрелы участились. Казалось, переменчивое счастье отвернулось от Сунгойи. Его взору открылось печальное зрелище: забор был проломан во многих местах; разъяренные черные демоны со всех сторон врывались в селение, верные войска отступали в полном порядке, без потерь и занимали оборону в королевском дворце (парижанин непочтительно называл его «правительственной хижиной»), число нападающих росло на глазах, стремительно надвигалась катастрофа.

Правда, дворец оказался хорошо защищен. Как мы уже знаем, его обороной командовал Фрике. Стоявший рядом с ним Сунгойя сильно перепугался, приобретя пепельно-серый цвет лица. Но юный француз его успокоил:

— Ну, ну, ваше величество, ободрись! Защищай свою шкуру. Ведь, если ты будешь побежден, твоя песня спета.

Бой закипел уже возле самых стен монаршей резиденции. Стрелки не успевали заряжать ружья. Началась рукопашная. Вдруг раздался знакомый резкий свист — по сигналу все бросились ниц. Хрупкие стены хижины будто воспламенились. Прогремел залп сотни ружей! На нападавших обрушился целый ураган свинца.

Когда оружейный дым развеялся, взору предстало печальное зрелище. Десятки черных тел окрасили кровью землю. Раненые кричали и стонали, но скоро противник пришел в себя и снова предпринял штурм. Неприятельские войска повел сам низложенный король — высокий негр в мундире английского генерала, загримированный для пущей важности под белого человека. Лицо его было уморительно выкрашено в белую, а щеки в розовую краску. Дрался он отчаянно храбро, подавая пример своим воинам. Те, сильные и рослые — не чета выродившимся неграм морского побережья, с безумной отвагой полезли вперед. Защитники дворца поддерживали непрерывный ружейный огонь, но толпы нападающих все прибывали и прибывали.

«Эти черные чучела дерутся неплохо, — мысленно отметил Фрике. — Даже неприятно бить их из ружья, как кроликов. Я вообще не люблю крови, и, если бы дело шло не о спасении собственной жизни, я бы чинно и благородно сидел сложа руки. Черт бы побрал этого жандарма с его побегом и его черномазого приятеля с его монархией и полицией… К черту всю эту поганую лавочку! .. Однако дела наши из рук вон плохи… Между тем у меня нет ни малейшей охоты подставлять свою шею под нож. Надобно прибегнуть к сильному средству».

Юноша схватил свои тяжелые ружья и начал расстреливать туземцев, ломившихся в дверь.

Окутанные облаком порохового дыма, осыпанные громадными пулями, они в беспорядке отступили. Свергнутый вождь попытался вернуть их, но тут в его тылу прогремел зычный голос «генерала». Барбантон, взяв лучших стрелков, совершил обходной маневр.

— Пли! — скомандовал он.

Нападавшие, очутившись меж двух огней и видя, что сопротивление бесполезно, побросали оружие и попытались бежать, но «генерал» принял меры: на побежденных со всех сторон направили ружья. Бегство оказалось невозможным.

Старый воин вложил саблю в ножны и, взяв в левую руку револьвер, подошел к потрясенному, растерявшемуся «белому» вождю.

Схватив его правой рукой по-жандармски за шиворот, он отчеканил:

— Вы — мой пленник! Солдаты, бросай оружие!

ГЛАВА 15

Массовые зверства. — Приготовления к отплытию. — Сунгойя собирается угостить своих воинов слоном. — Похищен змеей.

Обходной маневр Барбантона решил исход битвы. Сунгойя торжествовал полную победу, его соперник попал в плен.

Числа убитых никто не знал, да это никого и не интересовало.

Все внимание победителей было устремлено на пленных. Их, раненных и невредимых, оказалось около пятисот человек. Обезоруженные, крепко связанные, они валялись на солнцепеке, как скот, отобранный на убой.

Фрике и жандарм не без тревоги задавались вопросом: что ждет этих несчастных?

Победители пока занимались лишь тем, что поглощали неимоверное количество пива.

Торжествующий Сунгойя как бы поставил себе целью опровергнуть пословицу — неверную, как и их большинство — будто бы «благодарность — добродетель негров».

На европейцев, оказавших монарху такую сильную поддержку, он почти не глядел.

— Каков болван! — ворчал парижанин. — Дует пиво, а нам ни одного благодарного слова.

— Да, он что-то не особенно предупредителен, — согласился смущенный жандарм.

— Я вовсе не претендую на титул герцога для вас или для себя, но сказать спасибо этому нахалу не мешало бы.

— Боже мой! Что они собираются делать?

— У меня мороз пробегает по коже.

Сунгойя отдал приказ, после которого даже самые отчаянные пьяницы перестали пить. Они бросились к пленным, подтащили их к забору и привязали стоймя к кольям. Побежденные, несмотря на крайне грубое и жестокое обращение, вооружились гордым терпением и не издали ни единого стона.

Все было сделано с невероятной быстротой. Вождь встал и объявил, что сначала женщины и дети накажут пленных розгами.

Этого объявления, очевидно, ждали.

Из хижин, вопя и потрясая палками, высыпала целая армия отвратительных мегер и противных маленьких уродцев с толстыми животами и тонкими ножками.

На пленников посыпался град ударов. Они корчились, скрежетали зубами и, наконец, завыли, как звери, с которых заживо сдирают шкуру,

— терпению человеческому есть предел.

Победители тем временем оттачивали свои дрянные сабли, одобрительным хохотом поддерживая истязателей. Покрасневшие от крови палки опускались на спины несчастных реже и реже — мучители стали уставать.

Сунгойя дал знак. Все остановились, тяжело переводя дыхание. Посудины с пивом пошли по кругу. Стар и млад, женщины и дети с жадностью поглощали пьянящий напиток.

Воины покрепче — не раненные и не очень пьяные — подошли с поднятыми саблями к забору, к измученным, истерзанным, облитым кровью пленникам.

Французы поняли. Изверг, которому они сами же помогли одержать победу, собирается отдать приказ о массовых убийствах.

Этого они выдержать не могли.

Оба бросились к негодяю и принялись уговаривать не омрачать победы гнусной жестокостью.

— Ты жил с белыми, — пытался образумить его Барбантон, — ты видел, что они щадят побежденных. Убивать пленного — низость, и если ты хочешь править своим народом по примеру европейцев, то должен перенять их обычаи. Я тебе помог одержать победу и в награду прошу пощадить этих людей.

— Мой друг говорит дело, — с важностью вмешался Фрике. — Пленных нельзя убивать. Если ты это сделаешь, мы сейчас же уйдем и призовем проклятие на твою голову.

— Что же делать? — возразил плут-король на ломаном французском. — Кормить их я не могу — нечем. Отпустить? Они завтра же нападут опять. Продать их в рабство тоже нельзя: вы же сами, белые, этого не позволяете и вешаете тех, кто рабов покупает. Единственный выход — убить врагов. На моем месте они сделали бы то же самое. И вождь должен умереть первым. Всегда нужно лишать жизни того, на чье место садишься. Назад не возвращаются только мертвецы. Вы же, если хотите остаться моими друзьями, не вмешивайтесь в наши дела и уважайте наши обычаи. Я здесь единственный повелитель.

Тиран взмахнул саблей над поверженным королем и снес ему голову одним ударом.

Это послужило сигналом.

За каждой жертвой уже стоял палач. На головы полутысячи куранкосов опустилось отточенное железо.

Но не все палачи-победители оказались такими ловкими, как их «достойный» вождь. У многих сабли не перерубили позвонков пленников или врезались им выше шеи, в череп. Последовали новые взмахи, новые удары. Слышались нечеловеческие крики, ужасное хрипение.

Кровь брызгала из перерезанных артерий, окатывала заплечных дел мастеров, обливала землю, забор. Образовалось кровяное болото.

Возмущенные союзники по сражению с отвращением повернулись и направились в свою хижину.

Они не присутствовали при дальнейшем изуверстве, когда из тел казненных вырывались внутренности, и дикари, опьяненные вином и кровью, пожирали еще живые трепещущие сердца.

Не желая дольше ни минуты оставаться с людоедами, европейцы принялись укладываться.

Барбантон проклинал свое бегство с «Голубой Антилопы» и объявил, что вернется на яхту, несмотря на присутствие там жены. Весь его воинственный пыл исчез. Изнанка воинской славы предстала перед ним во всей своей ужасающей наготе.

Потрясенный жандарм скинул мундир, сунул саблю в чехол из зеленой саржи и, переведя дух, сам себя, в качестве главнокомандующего, уволил в отставку.

Верный сенегалец, встревожившись, пришел навестить своих хозяев, которых давно не видел.

Лаптоту тоже не по нраву была эта бойня. Он успел стать достаточно цивилизованным, общаясь с европейцами, и поэтому наотрез отказался участвовать в кровавой оргии, чем вызвал недовольный ропот туземцев.

Французы решили возвращаться домой речным путем, но негры, которые могли послужить носильщиками и гребцами, оказались мертвецки пьяны.

Пришлось отъезд отложить.

Настала ночь.

Они поужинали на скорую руку рисом с овощами, испеченными в золе, и легли спать. Сон был тревожный, кошмарный. На всякий случай каждый положил подле себя винтовку. Но за ночь ничего особенного не случилось.

Взошедшее солнце осветило поселок, уже успевший принять почти обычный свой вид: трупы были убраны, о сражении и бойне напоминали только опрокинутые кое-где хижины, выломанный забор, следы пуль на деревьях и еще не просохшие широкие лужи крови.

Сунгойя, протрезвевший, но сильно помятый с перепоя, как хороший сосед, заглянул проведать своих друзей-французов.

Он облачился в английский генеральский мундир, тот самый, в котором красовался вчера его соперник.

Барбантон набросился было на монарха с упреками за вчерашнее, но благоразумный парижанин сразу его перебил.

К чему бесполезные разглагольствования? Сделанного не воротишь. Находясь среди дикарей, необходимо считаться с дикими нравами. Чем ссориться, спорить, лучше молча уложить багаж и уйти.

Монарх, заметив сборы в дорогу членов правительства, очень удивился. По своей наивности он никак не мог понять истинной причины спешного отъезда.

Белые друзья чем-то недовольны? Обиделись на него? За что? Быть может, он чересчур возвысил голос, когда спорил из-за пленных, которым добрые белые люди просили пощадить жизнь? Но ведь он вчера был возбужден — и битвой, и пивом, и ромом. Правда, он казнил пленных, но ведь и у европейцев, ему рассказывали белые матросы, это бывает.

— Неправда! — резко возразил Барбантон. — У нас казнят только пленных бунтовщиков.

— Ну, вот видишь, — возразил негр. — Казнят, стало быть.

— Так это не одно и то же. Тут междоусобица, гражданская война, между собой воюют люди из одной и той же страны.

— Все белые из одной и той же страны, и все негры из одной и той же страны. Есть земля белых людей и есть земля черных людей. Почему же одних можно расстреливать, а других нельзя? Не понимаю. Во всяком случае, дело сделано. Не для того я пришел, чтобы спорить попусту. Сунгойя теперь успокоился, обезопасил себя от врагов, и мы можем с вами позабавиться.

— Спасибо, — холодно отвечал Фрике. — Пора домой, на корабль, мы и так задержались. Нас давно ждут.

— Успеете, а сегодня позабавимся.

— Говорю же, не до забав.

— Успеете, а сегодня позабавимся.

— Да что ты все заладил одно и то же? — взорвался юноша. — Хуже кукушки! Чем нам забавляться?

— Охотой.

— Охотой? .. Какой?

— Слоновой.

— Почему тебе в голову пришло охотиться на слонов?

— Потому, что ты великий охотник, и ружья у тебя большие. И потому еще…

— Ну? Еще почему?

— Потому что у нас нет провизии, а слона хватит на несколько дней.

— Какой хитрый король! Давно бы сказал, что хочешь сделать с нашей помощью запасы мяса. Очень хорошо. Я согласен. А после можно будет уйти или нет?

— Можно.

— И ты дашь нам пирогу с гребцами, чтобы добраться до Фритауна?

— Дам, если убьете слона.

— А когда нужно его убить?

— Завтра.

— Завтра? Значит, уже есть слон на примете?

— Я приведу тебя и Бабато-генерала к нему.

— Хорошо. Постараюсь добыть для тебя эту мясную гору.

Охотники снарядились и многочисленной толпой пошли в лес. Время было дорого. Поселку грозил голод.

Фрике вовсе не разделял радужных надежд Сунгойи на легкую победу над слоном. Нет, парижанин не боялся встречи с гигантом, просто заметил, что монарх уж чересчур уповает на могущество своего талисмана.

Что касается Барбантона, ему было все равно. Он шел и молчал.

Великий полководец, быть может, мечтал о новой славе, обдумывая план завоевания Судана?

Или оплакивал недавний кровавый и гнусный эпизод в своей карьере?

Впрочем, он вообще не был охотником. Все великие военачальники,

например, Тюреннnote 71, Кондеnote 72, Густав-Адольфnote 73, Карл XIInote 74, Фридрих Великийnote 75, Наполеонnote 76, не любили охоты, смотрели на нее как на пустую, недостойную забаву.

Они охотились… на людей, травили их, избивали, науськивали на них свои армии. Но гоняться за каким-нибудь зверем, когда в твоих руках судьбы царств, судьбы мира, — никогда!

Как бы то ни было, жандарм о чем-то сосредоточенно думал и молчал, приняв первую наполеоновскую позу, то есть просунув руку в промежуток между пуговицами.

… Углубились далеко в лес, а слоновых следов нигде не попадалось — не только новых, даже старых.

И все-таки Сунгойя уверял, что слон непременно появится.

Он то и дело дотрагивался до гри-гри, желая пробудить дремлющую в нем силу.

Молодой человек посматривал на туземного монарха и думал:

«Хоть бы на эту скотину дерево, что, ли свалилось и придавило хорошенько! Я бы открыл медальон, вынул из него билет мадам Барбантон, а саму вещицу оставил бы, пожалуй, этому ловкачу, окажись он не совсем раздавленным».

Солнце село. Сделали привал в лесной чаще, разведя костры, чтобы избежать чересчур короткого знакомства со львами, которые своей многочисленностью оправдывали данное этой стране название (Cierra-Leone значит «Львиная Гора»).

Кроме львиного рыка слышно было также ворчание леопардов, рев горилл, визг гиен и блеяние антилоп, но ни разу, — ни вдали, ни вблизи, — не протрубил слон, а его звучный металлический клич не спутаешь ни с чем.

Между тем Сунгойя продолжал непоколебимо верить в удачу.

Он проспал всю ночь сном праведника, зажав рукой талисман, утром объявил: сегодня еще до заката слон будет выслежен и убит. Белых друзей он пообещал угостить таким рагу из слонины, какого европейским поварам не приготовить ни за что.

Парижанин только плечами пожал. Насвистывая какую-то песенку, закинув за спину большую винтовку, он вместе с жандармом занял место в самом хвосте отряда. Впереди шел Сунгойя, как и подобает вождю, взяв на себя в то же время роль двуногой ищейки. За ним гуськом тянулись сперва приближенные, потом целой толпой чернь и, наконец, оба француза.

Такой порядок диктовался тем, что европейцы стучали обувью и могли спугнуть зверей, тогда как босые негры, словно змеи, передвигались совершенно беззвучно.

Фрике перестал насвистывать. Он зарядил винтовку Гринера двумя пулями в металлических гильзах и срезал для опоры палку.

Барбантон шагал молча, чередуя наполеоновские позы и все что-то обдумывая.

В лесу стояла полная тишина; лишь где-то наверху, в густой листве, чуть слышно чирикали птицы.

Вдруг из-за стволов-колонн, на которых покоился зеленый свод, долетел громкий крик ужаса. Цепочка всколыхнулась вся с начала до конца и круто разорвалась.

Юноша хладнокровно взял ружье на прицел; его друг, выведенный из задумчивости, сделал то же. К ним быстрым шагом, но стройно — видно, уроки «генерала» пошли впрок — приближались испуганные чернокожие, бывшие в авангарде.

Старый унтер смотрел и испытывал большое удовлетворение.

— Стой! — скомандовал он.

Услышав знакомую команду, негры дружно остановились.

— Что случилось? — спросил Фрике, призывая на помощь все свои познания в наречии мандингов.

— Господин! .. Сунгойя!

— Где же он? Что случилось? Или гри-гри сыграл с ним какую-нибудь штуку?

— Сунгойя! .. Бедный Сунгойя! .. Такой великий вождь! О, горе!

— Сми-р-р-рно! — прогремел Барбантон. — Не говорите все вместе. Кто-нибудь один.

Разом все стихло.

— Ну вот, хоть ты, номер первый, объясни, что у вас произошло. Да только без околичностей. Отвечай, как по команде, где Сунгойя?

— Схвачен, утащен.

— Кем?

— Змеей.

— Дело дрянь.

— Позвольте, позвольте! — забеспокоился парижанин. — Я так не согласен. Пусть змея его утащила, видимо, ей это ничего не стоит, но я не желаю, чтобы она его съела. Тогда как же гри-гри?

ГЛАВА 16

Каким образом змея унесла Сунгойю. — Трясина. — Что осталось от черного властителя. — Смерть змеи. — Возвращение. — Перетянутый флаг.

Как известно, самые крупные змеи обоих полушарий (ужи, боаnote 77, анакондыnote 78, питоны) не ядовиты.

Но хоть у них и нет ядовитых зубов, они очень опасны благодаря своей огромной мускульной силе. Опасны даже для крупных млекопитающих.

К счастью, эти чудовища редко выползают из непроходимых экваториальных лесов и вязких недоступных болот.

Какой величины достигают змеи? Вот несколько примеров и достоверных свидетельских показаний.

В 1866 году капитан Кембден убил в окрестностях Сьерра-Леоне питона длиной в двадцать восемь английских футов, то есть в девять метров восемь сантиметров, при сорока сантиметрах толщины. Несли трофей шесть человек. Капитану посчастливилось сделать из него превосходное чучело, которое находится в музее одного частного лица в Лондоне.

Капитан Федерик Буйе рассказывал об одном жандармском унтер-офицере в Гвиане, который был изувечен напавшим на него громадным ужом. Впрочем, этого ужа, двенадцати метров длиной, ему удалось убить.

Путешественник Эмиль Карре, исследователь Амазонки, повстречал как-то водяную змею анаконду длиной в двенадцать метров шестнадцать сантиметров, при шестидесяти сантиметров в диаметре. Семь человек насилу смогли с ней справиться.

Французский путешественник Адансон, пять лет проведший в Сенегале, видел страшных питонов от тринадцати до шестнадцати метров в длину и от шестидесяти пяти до восьмидесяти сантиметров в диаметре.

Сам пишущий эти строки, путешествуя в 1880 году по реке Марони в Гвиане, остановился однажды у гостеприимных индейцев аруагов и в хижине вождя обратил внимание на очень необычную скамейку, сделанную из позвонка змеи сорока шести сантиметров в диаметре. Индеец ни за какие деньги не согласился уступить эту вещь, потому что она была колдовским талисманом.

Змея нападает всегда предательски, украдкой, врасплох. Когда человека или животное обовьет эта громадная живая спираль, сопротивляться бесполезно. Она быстро стиснет свою жертву, задушит, раздавит и превратит в бесформенную массу из мускулов, костей, кожи и внутренностей.

Встреча с крупным диким зверем не так опасна. Там возможна защита, борьба с надеждой на успех.

Сунгойя, разумеется, погиб, раз его утащила змея. Очевидцы передавали, что она была громадной. Таких еще они ни разу не видывали.

Барбашон скомандовал:

— Вольно!

К неграм сразу вернулась обычная болтливость. Происшедшее обсуждалось на все лады. Все страшно сокрушались, что остались без короля. Как же теперь быть?

Если бы Сунгойя не убил своего соперника, выход легко нашелся бы.

— Что же делать? — сказал серьезным юном Фрике. — Идти в короли к вам я не могу и посоветовать некого. У меня нет рекомендательной конторы для безработных монархов. Обратитесь к «генералу», хотя он, после неудачного опыта с одним, едва ли пожелает взять на себя труд добыть вам другого правителя. Но довольно шуток. Сказать правду, я не особенно интересуюсь Сунгойей, и все-таки нужно его обыскать. Змеиный след, наверное остался. Покажите, где это произошло. «Генерал», что с вами? Вы словно воды в рот набрали.

— Мне жаль своих трудов. Эти люди скоро забудут, чему я их выучил.

— Так оставайтесь. Довершите их военное образование. Сделайтесь королем. А не то объявите республику и назовитесь президентом.

Барбантон тяжело вздохнул и молча пошел рядом с другом.

Пожалуй, ему ничего иного и не оставалось делать.

Юноша скоро добрался до места, где разыгралась трагедия. На земле поперек дороги, лежало упавшее дерево. Сунгойя перепрыгнул через него, и, наткнувшись на другое, лежавшее рядом, упал. Вдруг с громким свистом «дерево» выпрямилось, в один миг обвилось вокруг хрипящего от боли и ужаса негра и унесло его в лес.

Второе дерево оказалось громадной змеей.

Ее след был хорошо виден на топкой почве — точно тащили круглое бревно или мачту. Но скоро он пропал в непроходимой жидкой трясине.

Но молодой человек настаивал на розысках. Топко, нельзя идти? Можно устроить гать из камышей и веток. Не оставлять же на произвол судьбы змею, только что проглотившую человека с тремястами тысячами франков на шее.

Туземцы нарезали камышей по краям болота, связали их и принялись устилать трясину, идя по следу убийцы.

Сначала они трудились усердно, и камышовый настил протянулся на довольно значительное расстояние. Но потом им или надоело, или сделалось страшно — работа замедлилась, а скоро и совсем прекратилась.

Это не входило в планы жандарма.

Видя упорство друга, хотя и не понимая, зачем ему змея и несчастная жертва, он громко скомандовал, как на учении:

— Стро-й-ся! Смир-р-рно!

Негры послушались. Унтер умел влиять и подчинять своей воле чернокожих. Они боялись блеска серых глаз «генерала» и слепо повиновались ему.

Он объяснил сам и через переводчика-сенегальца: нужно трудиться по-военному, а не то! ..

Но что он мог сделать? Барбантон забыл, что вышел в отставку, что его генеральство рассеялось как дым, что ему даже опереться не на кого, так как короля, от которого он получил власть, больше не существует. И все-таки приказал — и его послушались:

— Марш! ..

Пехотинцы превратились в саперов и двинулись в болото за своим командиром.

Работа снова закипела. Гать настилали и шли по ней вперед. Но вот Фрике увидел примятый, словно после стада гиппопотамов, камыш.

Он первый вступил на это место и вскрикнул от удивления. Шагах в пяти или шести лежали две черные ноги, покрытые роем разноцветных мух. Повыше колен виднелись два красных лоскутка — очевидно, остатки генеральского мундира, в котором щеголял Сунгойя.

Остальная часть тела была проглочена питоном.

Сам он находился тут же. Юноша много путешествовал, много видел, много читал, но никогда не представлял себе ничего подобного. Что за страшилище! Какая голова! Какое туловище! Какие колоссальные размеры! Гадина превратила короля в некое подобие теста, смочила слюной и начала глотать с головы.

В эту минуту пресмыкающееся было набито пищей так, что могло лопнуть, и потому не представляло опасности.

Пищеварение еще не началось — тогда змеи впадают в полное оцепенение. Но уже челюстями она действовать не могла.

Зубы у этих тварей, как известно, отогнуты назад, так что, ухватив крупную добычу, они не могут от нее освободиться иначе, как заглотив, а этот процесс совершается не сразу. Случается, что часть тела крупного животного, еще не проглоченная, уже начинает разлагаться.

Фрике глядел на чудище спокойно, с холодным любопытством. В этом страшном питоне живыми казались одни глаза круглые, черные, маленькие, подвижные, как у птицы. Длинное тело медленно извивалось, совершая глотательные движения.

Но гадина могла ударить хвостом. Поэтому Фрике решил покончить с ней. Приказав всем отодвинуться, он спокойно прицелился из винтовки Гринера и выстрелил.

Сквозь дым парижанин увидел, как что-то вдруг с усилием выпрямилось, точно мачта, и сейчас же рухнуло в трясину, погрузившись в нее наполовину.

Бултых! Во все стороны полетели липкие, вонючие брызги. Молодой человек разглядел, что пробит насквозь затылок.

Он позвал Барбантона, который сейчас же подошел вместе с чернокожими.

— Взгляните, жандарм, какого я червяка застрелил. Недурен, а?

— Да, весит не меньше десяти центнеров.

— А длина — не меньше двенадцати метров.

— И толщиной с бочку. Что же со всем этим делать?

— Негры привяжут к шее лиану и вытащат, а кожу мы сдерем и подарим господину Андре. Мяса тут около тысячи килограммов. Не желают ли подданные Сунгойи взять его себе вместо слона? Кажется, оно съедобное. Предложите им.

— Хорошо. А как быть с трупом Сунгойи?

— Я сам вытащу его из пасти, потом похороним останки.

— В этом я вам не помощник. Мне противно. Я не выдержу.

— Все зависит от нервов. Для меня это ничего не значит.

Фрике подошел к мертвому питону, выломал тесаком челюсти, раздвинул их с помощью деревяшки и вытащил тело Сунгойи. Черты лица покойного еще можно было узнать.

На шее бедняги висел медальон в кожаном мешочке. Юноша оборвал цепочку и спрятал медальон в карман.

Ему, в сущности, ничего больше и не было нужно.

… Тело своего короля негры без церемоний закопали в ил, а змею лианами вытащили из болота. Парижанину они помогли содрать с нее кожу, мясо разрубили на куски, прокоптили и унесли в поселок, обеспечив себя на несколько дней продовольствием.

Молодой человек собрался домой. Куранкосы очень упрашивали его и «генерал» остаться, но, разумеется, безуспешно.

Отъезжающие выбрали крепкую, просторную пирогу, у строили на ней навес из листьев, перенесли багаж и решили отправиться в путь в тот же день.

Три негра и сенегалец — сухопутный капитан разжалованный в простые гребцы, заняли свои места. Все шестеро быстро поплыли вниз по течению Рокелле.

Через четыре дня они вступили на фритаунский рейд.

Барбантон по известным причинам не желал появляться на яхте, поэтому пироге было велено причалить к верфи, несмотря на то, что всюду еще развевались зловещие желтые флаги.

Вдруг Фрике вздрогнул и тревожно вскрикнул.

— Что с вами, дитя мое? — спросил унтер.

— Посмотрите! — отвечал юноша, указывая рукой на изящный кораблик, стоявший на якоре в двух кабельтовых.

— Вижу: яхта «Голубая Антилопа»… И как же грустно, что мне туда нельзя и я не увижу господина Андре!

— А что на мачте? Видите?

— Боже! .. Проклятый желтый вымпел! .. Болезнь проникла на яхту!

— Не только это. Неужели вы не замечаете траура на реях перетянутого национального флага? На яхте покойник.

Тоска в равной мере овладела обоими. Барбантон передумал высаживаться на пристани. Он указал гребцам на яхту и скомандовал сдавленным голосом:

— К яхте, ребята! Живей!

Через несколько минут уже на борту они стали свидетелями торжественной, но мрачной и тяжелой сцены.

ГЛАВА 17

Жертва эпидемии. — Что делала мадам Барбантон, покуда «генеральствовал» ее муж. — Фрике отдает медальон хозяйке. — Жандарм сознается в краже с доброй целью. — Отъезд домой.

Палуба яхты представляла действительно драматическую, потрясающую картину.

В кормовой части в угрюмом безмолвии выстроился в два ряда весь экипаж. Впереди строя, ближе к рулю, стоял узкий длинный ящик, прикрытый национальным флагом. То был гроб.

Возле него стоял капитан.

Фрике и Барбантон обмерли, не видя Бреванна. Невыносимая тревога пронзила их сердца. Но через минуту оба облегченно вздохнули.

Страшный кошмар рассеялся.

О эгоизм дружбы! Они увидели бледное лицо самого Андре, поднимавшегося по лестнице на палубу. Он едва мог ходить, но все-таки счел своим долгом отдать покойнику последний поклон.

Друзья готовы были оплакивать того, кого не пощадила безжалостная смерть, но, слава богу, им был не господин Андре.

— Неужели умерла она, и мы не помирились перед смертью? — пролепетал жандарм.

Бреванн подошел к гробу, снял шляпу и, обращаясь к матросам, сказал:

— Мы провожаем в последний путь рулевого Ива Коэтодона, унесенного эпидемией. Нашего бравого товарища приходится хоронить на чужбине, но его могила не будет забыта. Я позабочусь о том, чтобы ее содержали в порядке. Увы! Это все, что можно сделать. На всю жизнь останется нам памятной несчастная стоянка в Сьерра-Леоне, и в своих сердцах мы воздвигнем жертве долга памятник, который будет прочнее пышных монументов с громкими надписями. Прощай, Ив Коэтодон! Прощай, матрос! Ты умер честной смертью. Покойся в мире!

Капитан подал знак. Резко прозвучал свисток боцмана. Четыре человека подняли гроб и поставили на лодку, висевшую на блоках, вровень с поручнями штирборта.

Грянула пушка. Лодка медленно спустилась на воду вместе с гребцами, державшими весла кверху.

Вслед за тем спущен был большой баркас с капитаном и делегацией для сопровождения гроба на английское кладбище.

Тут только Андре заметил друзей.

— Наконец-то вы вернулись! .. И при каких печальных обстоятельствах!

— На яхте желтая лихорадка?

— Увы! И дай Бог, чтобы обошлось без новых жертв.

— Разве еще есть больной?

— Не больной, а больная. Бедняжка! Барбантон, вас ждут с нетерпением. Идите скорее.

— Сейчас, господин Андре. Фрике, пойдемте со мной. Я холодею при мысли… Ведь она все же носит мое имя… болезнь тяжелая…

— Мадам два дня была в отчаянном положении, но теперь ей гораздо лучше. По-моему, она на пути к выздоровлению.

— А если так, то я опять начинаю бояться. У женщины, которая вынесла желтую лихорадку, характер, наверное, становится еще тяжелее.

— Не говорите глупостей, не будьте ребенком! Предупреждаю, после перенесенного потрясения ваша жена сильно переменилась. Она переменилась и физически и морально.

— Что вы говорите?

— Говорю правду, мой друг. Желтая лихорадка появилась на яхте дней десять тому назад. Сперва все испугались: сразу занемогло два человека. Я был прикован к постели и мог лишь заочно давать указания по уходу за ними. Зато ваша супруга — вот молодец! — превратила себя в сиделку, день и ночь дежурила при больных, отбросив всякую брезгливость. Все изумлялись ее мужеству, самоотверженности и твердости. Положительно утверждаю, и это может засвидетельствовать навещавший нас доктор-англичанин, что ее энергия больше всяких лекарств помогала больным и поддерживала бодрость духа в остальном экипаже. Один из матросов безусловно обязан ей выздоровлением. К несчастью, она четыре дня назад заболела сама, когда выхоженный ею пациент был уже вне опасности. За другим некому стало ходить — и вот мы его сегодня хороним… Идемте же к ней скорее. Мадам вас поминутно спрашивает, ваш приход может ускорить выздоровление.

— Да верно ли это, господин Андре? — переспросил жандарм, к которому вернулись прежние опасения.

— Даю честное слово. Она только того и боялась, что умрет, не помирившись с вами.

— Если так, идемте. Но только я гораздо меньше трусил, когда первый раз шел в атаку.

Бреванн, сломанная нога которого только начала заживать, оперся на руку Фрике и спустился вниз. Там он подошел к приотворенной двери в одну из спален. Оттуда высунулась голова юнги, исполнявшего, очевидно, при больной обязанности сиделки.

— Она спит?

— Ее разбудил пушечный выстрел.

— Войдемте в таком случае. Сударыня, я к вам с хорошими вестями.

— Что мой муж?

— Вернулся. Фрике отыскал его.

— Попросите его прийти сюда.

— Он уже здесь. Ну, мой друг, подходите, смелее.

— Господин Андре, у меня ноги подкашиваются, — глухо прошептал жандарм, входя в комнату. Парижанин подталкивал его сзади.

Больная сидела на постели, вся обложенная подушками. Барбантон увидел бледное, худое лицо с лихорадочно блестевшими глазами. К нему протягивалась худая рука. Кто-то рыдал.

Унтер бросил на жену растерянный взгляд, машинально взял руку, откашлялся, поперхнулся и не произнес ни слова.

На знакомом лице, преобразившемся после сильных страданий, он не находил прежних жестких, бездушных черт, которые так его раздражали. Куда девались эти пронзительные взгляды, эти плотно сжатые саркастические губы… Да, Андре сказал правду: в физическом отношении перемена была полная.

Ну, а в нравственном?

Больная заговорила первая тихим, ласковым голосом:

— Друг мой, я уж и не думала с вами увидеться… Такая страшная болезнь! Вот мучение-то было! .. Дорогой, я вас не понимала. Я с вами очень дурно обходилась. Можете ли вы меня простить?

Барбантон стоял с покрасневшим носом, с мокрыми глазами и жестоко теребил свою бородку.

— Сударыня, мой друг, дитя мое! Я — старый дурак. Больше ничего. Сказать нужно прямо. Я хотел все устроить в доме по-военному, по-жандармски. В чувствах я смыслил не больше австралийского дикаря. Вы возмутились против деспотизма — и хорошо сделали. Я ведь тоже вас не понимал — а потом уж было поздно.

— До чего вы добры! Себя же обвиняете, берет на душу несуществующую вину! Спасибо. Скажу одно: я решила начать новую жизнь, если избавлюсь от желтой лихорадки.

— Но ведь опасности больше нет… Мне так сказал господин Андре.

— При этой болезни бывают внезапные возвраты, и потом… я боюсь, несмотря на радость встречи, что, вернувшись сюда, вы тоже можете заболеть.

— Об этом не тревожьтесь, сударыня, — сказал Бреванн. — Фрике и ваш муж закалились, проделав путешествие по болотам. Здешние миазмы на них не подействуют. С другой стороны, нами приняты все возможные гигиенические меры, так что едва ли стоит ожидать дальнейшего распространения эпидемии. Наконец, яхта сейчас уходит на юг, машинист уже разводит пары, и здоровый свежий воздух открытого моря сделает свое дело. Сударыня, мы сейчас оставим вас наедине с супругом. Вам, вероятно, о многом нужно поговорить с глазу на глаз. Пойдем. Фрике.

— Сейчас. Но сперва я должен отдать мадам Барбантон пропажу.

Парижанин вынул из кармана кожаный мешочек, из которого высовывались концы оборванной цепочки.

Он открыл его и достал знаменитый медальон.

— Вот эта штучка вытащена из желудка двенадцатиметровой змеи. Она нечаянно проглотила ее вместе с вором. Я не открывал медальона, не желая быть нескромным. Да и запирается он, вероятно, с каким-нибудь секретом. Впрочем, это не важно. Не угодно ли, сударыня, удостовериться, тут ли билет?

Горячо поблагодарив юношу, возвратившему, в сущности, ей и семейное счастье, и состояние, женщина дрожащими от слабости руками открыла медальон и вскрикнула от разочарования.

Там ничего не было.

Возгласы удивления вырвались и у Фрике с Андре. Жандарм остался невозмутим.

— Ну что ж! — сказала больная, быстро все обдумав. — Билет потерян, значит, деньги пропали. Лучше не думать об этом. Хотя все-таки жаль: ведь выигрыш обеспечивал нам безбедное существование. Ничего, мы будем работать — не правда ли, мой друг?

— Элодия, вы превосходная женщина. Уж как мне понравились ваши слова — представить себе не можете. Конечно, мы будем работать, если захотим. А не захотим — будем жить на твои доходы.

Он неторопливо вынул из кармана довольно-таки потертое портмоне, из которого так же неторопливо достал сложенную вчетверо бумажку и подал жене.

— Вам это знакомо?

— Билет?!

— 2421. Мой метрический номер, если не забыли.

— Вот здорово! — изумился Фрике. — Билет у вас, а вы все время молчите?

— Я о нем совершенно забыл. Дело было так. Обнаружив, что наглый Сунгойя обокрал вас, я напоил его до положения риз, открыл медальон, вынул билет и опять закрыл. Вор вора обхитрил! Конечно, это было нехорошо, в особенности со стороны человека, служившего в жандармерии, но, принимая во внимание обстоятельства… Словом, хотелось возвратить билет вместе с моей доверенностью.

— Правда?

— Честное слово. Но при виде желтого флага и знаков траура на яхте все вылетело из головы.

— Теперь все объясняется, — заметил молодой человек. — И за разбитые горшки пришлось поплатиться одному Сунгойе. Ну, «генерал», и везет же вам, однако!

— Действительно, Фрике, мне повезло. Но первый раз в жизни и, вероятно, в последний. Мы с женой оба выиграли на один и тот же номер. Вы, дорогая Элодия, получили приличный денежный куш, а я — добрую жену. Разумеется, из нас двоих я богаче, — прибавил с несвойственной ему галантностью бывший жандарм.

* * *

От желтой лихорадки все-таки не все умирают. С ней можно бороться. И лучшее средство — скорее бежать из очага эпидемии.

Болезнь обычно протекает очень неровно. Главное в борьбе с заразой

— перебраться куда-нибудь в более холодный климатический пояс или в гористую местность. Само собою разумеется, особую важность имеют и всевозможные профилактические меры, в частности — полное уничтожение всего, к чему прикасался больной.

В борьбе с этим недугом надо уметь сохранять хладнокровие и самообладание.

В ожидании возвращения матросов с похорон, Бреванн распорядился произвести самую тщательную дезинфекцию яхты сверху донизу, а как только делегация вернулась, «Голубая Антилопа» тут же вышла в море, взяв курс на мыс Доброй Надежды.

На другой день после отплытия открылся новый случай заболевания, но оно протекало не опасно, и матросы успокоились. Они поняли, что эпидемия ослабевает.

От Фритауна до Капстадаnote 79 около пяти с половиной тысяч километров.

Этот путь «Голубая Антилопа» проделала без всяких приключений за десять дней и по прибытии в пункт назначения подверглась восьмидневному карантину. На такое распоряжение английских санитарных властей не приходилось роптать: оно было оправдано обстоятельствами.

Барбантоны сияли счастьем, точно молодые, которых только что повенчали. У жандарма не было больше никакой причины продолжать путешествие. Госпожа Элодия гоже этим плаванием больше не интересовалась. В Капстаде они сели на первый пароход, отходивший в Европу, и отправились домой.

Прощание вышло очень трогательным. Весь экипаж, от капитана до юнги, дал дружной чете слово навестить их в Париже.

— О, это будет настоящий праздник, — пообещал глава семьи.

— Мы угостим вас на славу, — добавила его супруга.

Note1

Ягдташ — охотничья сумка.

(обратно)

Note2

Канаки — коренные жители Гавайских или Сандвичевых островов. Европейцы называли канаками обитателей различных островов Полинезии.

(обратно)

Note3

Сьерра-Леоне — в настоящее время — республика, в 1808 — 1961 гг. — английская колония (Западная Африка, побережье Атлантического океана). Столица — город Фритаун.

(обратно)

Note4

Беллона — в римской мифологии богиня войны.

(обратно)

Note5

Шеврон — нашивка из галуна (тесьмы, обшитой серебром или золотом) на рукаве форменной одежды.

(обратно)

Note6

Миазмы (лихорадки) — по устаревшим представлениям, ядовитые испарения, продукты гниения, якобы вызывающие заразные болезни.

(обратно)

Note7

Винчестер, карабин Винчестера — магазинное оружие, изобретенное и изготовлявшееся в XIX веке в Америке (система Винчестер Генри).

(обратно)

Note8

Этамп — небольшой город во Франции, в 50 километрах к югу от Парижа.

(обратно)

Note9

Гетры — род теплых чулок, закрывающих ноги от щиколотки до колен.

(обратно)

Note10

Немврод, Нимрод — библейский богатырь и охотник, «сильный зверолов» (Книга Бытия).

(обратно)

Note11

Шарабан — здесь: открытый четырехколесный экипаж с поперечными сиденьями в несколько рядов.

(обратно)

Note12

Першерон — порода крупных лошадей-тяжеловозов, созданная во Франции.

(обратно)

Note13

Карибу — общее название североамериканских разновидностей дикого северного оленя.

(обратно)

Note14

Нормандия и Пикардия — исторические провинции на севере Франции.

(обратно)

Note15

Гавр — город во Франции, порт в устье реки Сена.

(обратно)

Note16

Я сказал, т.е.: я высказался, я сказал все, я кончил (лат.).

(обратно)

Note17

Фиакр — наемный экипаж.

(обратно)

Note18

Амальгаматор — здесь: усовершенствованное героем романа устройство, обеспечивающее извлечение благородных металлов из руды при помощи ртути.

(обратно)

Note19

Брест — город и порт на северо-западе Франции, на полуострове Бретань.

(обратно)

Note20

Бретонцы — народ на северо-западе Франции, на полуострове Бретань.

(обратно)

Note21

Суперкарго — ведающий на морском судне приемом и выдачей грузов, а также наблюдающий за состоянием трюмов; обычно — второй помощник капитана.

(обратно)

Note22

Фланер — человек, разгуливающий без всякой цели, праздношатающийся.

(обратно)

Note23

Пантен — пригород Парижа (XIX в.).

(обратно)

Note24

Вельзевул — в Новом Завете Библии имя главы демонов.

(обратно)

Note25

Саржа — хлопчатобумажная или шелковая ткань с мелким диагональным переплетением.

(обратно)

Note26

Брайтон — город в Великобритании, у пролива Ла-Манш.

(обратно)

Note27

Капская земля, Капская провинция в Южной Африке — в 1806 — 1910 гг. — английское владение, с 1910 г. — провинция ЮАС (с 1961 г. — ЮАР). Административный центр — город Кейптаун (Капстад).

(обратно)

Note28

Мизантроп — человек, испытывающий ненависть к людям, чуждающийся их.

(обратно)

Note29

Ипохондрик — человек, находящийся в угнетенном состоянии; болезненно мнительный.

(обратно)

Note30

Бизань-мачта — самая задняя мачта парусного судна.

(обратно)

Note31

Грот — самый нижний парус на второй мачте от носа.

(обратно)

Note32

Фок — нижний прямой (на одномачтовом судне — косой) парус на передней мачте, крепящийся к фок-рею (поперечному брусу на фок-мачте — передней мачте на судне).

(обратно)

Note33

Лошадиная сила — устаревшая единица мощности, равная 735, 5 ватт.

(обратно)

Note34

Узел — здесь: морской узел (равен 1, 852 километра в час).

(обратно)

Note35

Меланхолик — человек, склонный к унынию, тоске, депрессии.

(обратно)

Note36

Навигация — мореплавание, судоходство; раздел науки кораблевождения, изучающий методы вождения судов.

(обратно)

Note37

Малайские острова, Малайский архипелаг — самое крупное скопление островов на Земле (около 10 тысяч) между материковой Азией и Австралией.

(обратно)

Note38

Норденфельт Торстен — шведский инженер, изобретатель огнестрельных пушек и пулеметов.

(обратно)

Note39

Сокращенный вариант французской пословицы «Одним монахом меньше — монастырь все же стоит». (Русский эквивалент: «Семеро одного не ждут».)

(обратно)

Note40

Резервист — военнослужащий, состоящий в резерве (призывается в армию при мобилизации).

(обратно)

Note41

Фактория — торговая контора и поселение, организуемые купцами в колониальных странах.

(обратно)

Note42

Кордильеры — величайшая по протяженности горная система земного шара (более 18 тысяч километров), окаймляющая западные окраины материков Северной и Южной Америки. Подразделяются на Кордильеры Северной Америки и Кордильеры Южной Америки, или Анды.

(обратно)

Note43

Вальпараисо — город в Чили.

(обратно)

Note44

Новая Каледония — острова в юго-западной части Тихого океана, в составе Меланезии — одной из основных групп Океании.

(обратно)

Note45

Океания — группа островов в центральной и юго-западной части Тихого океана, между Австралией, Малайским архипелагом на западе и лишенной островов широкой полосой океана на севере, востоке и юге.

(обратно)

Note46

Суматра — остров в Малайском архипелаге, в Индонезии.

(обратно)

Note47

Борнео, или Калимантан — самый крупный остров в Малайском архипелаге.

(обратно)

Note48

Бенедиктинец — член католического монашеского ордена, основанного около 530 г. Бенедиктом Нурсийским в Италии. Согласно уставу ордена, бенедиктинцы должны были находить время и для молитвы, и для физического труда.

(обратно)

Note49

Английское кафе (фр.) — одно из лучших парижских кафе.

(обратно)

Note50

Тапир — млекопитающее отряда непарнокопытных; нос и верхняя губа вытянутая в небольшой хобот. Обитают в тропических лесах Америки и Юго-Восточной Азии.

(обратно)

Note51

Теократический (монарх.) — здесь: обожествленный.

(обратно)

Note52

Дакар — ныне столица Сенегала, на полуострове Зеленый Мыс. Основан в 1857 г. как французский порт.

(обратно)

Note53

Мандинги, мандинго — общее название группы народов (бамбара, малинке, диула) в ряде стран Западной Африки.

(обратно)

Note54

Фетиш — неодушевленный предмет, который, по представлениям верующих, наделен сверхъестественной магической силой и служит объектом религиозного поклонения. Здесь — ближе по значению к словам «талисман» и «амулет» (предмет, якобы приносящий счастье, удачу).

(обратно)

Note55

Пароксизмы — припадки, приступы болезни; обострение болезни, проявляющееся внезапно.

(обратно)

Note56

Саламандра — из семейства хвостатых земноводных, похожих на ящериц.

(обратно)

Note57

Фарватер — путь для безопасного прохода судов, огражденный, как правило, сигнальными знаками.

(обратно)

Note58

Круп — задняя часть корпуса лошади.

(обратно)

Note59

Гален (ок. 130 — ок. 200) — древнеримский врач.

(обратно)

Note60

Речь идет о героях комедий Ж. -Б. Мольера (1622 — 1673), великого французского комедиографа, актера, реформатора искусства.

(обратно)

Note61

Комеди Франсез (официальное название «Театр Франсе»), французский драматический театр, основанный в 1680 г. в Париже Людовиком XIV.

(обратно)

Note62

Сибарит — изнеженный, праздный, избалованный роскошью человек (по названию древнегреческой колонии Сибарис на юге Апеннинского полуострова, жители которого славились богатством и любовью к роскоши).

(обратно)

Note63

Пампасы — субтропические степи в Южной Америке (главным образом в Аргентине).

(обратно)

Note64

Сорго — род высокостебельных травянистых растений семейства злаков.

(обратно)

Note65

Арьергард — подразделение походного охранения в сухопутных войсках и на флоте, часть военных сил и средств, предназначенных для прикрытия войск, совершающих марш от фронта в тыл, или отход.

(обратно)

Note66

Ливингстон Давид (1813 — 1873) — английский исследователь Африки.

(обратно)

Note67

Маниока или кассаву род тропических растений семейства молочайных; возделывается для получения из корней ценных пищевых продуктов.

(обратно)

Note68

Барбатон повторяет знаменитую фразу Наполеона I.

(обратно)

Note69

Негус — сокращенный титул императора Эфиопии (Абиссинии) в конце XIX — начале XX в. Полный титул — негус негесте (царь царей).

(обратно)

Note70

Хедив — титул наследственных царей Египта в 1867 — 1914 гг.

(обратно)

Note71

Тюренн Анри де Ла Тур д'Овернь (1611 — 1675) — выдающийся французский полководец.

(обратно)

Note72

Конде Луи II Бурбон (1621 — 1686) — принц, выдающийся французский полководец, герой Тридцатилетней войны.

(обратно)

Note73

Густав II Адольф (1594 — 1632) — король Швеции, полководец.

(обратно)

Note74

Карл XII (1682 — 1718) — король Швеции, полководец.

(обратно)

Note75

Фридрих Великий, Фридрих II (1712 — 1786) — прусский король из династии Гогенцоллернов, крупный полководец.

(обратно)

Note76

Наполеон I (Наполеон Бонапарт) (1769 — 1821) — француз — император, выдающийся полководец.

(обратно)

Note77

Боа — змея семейства удавов, обитающая в лесах тропической Америки.

(обратно)

Note78

Анаконда — самая крупная змея семейства удавов, обитающая по берегам рек, озер и болот в Бразилии и Гвиане.

(обратно)

Note79

Капстад — название города Кейптауна на языке африкаанс.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .