«Дети капитана Блада»

Куда ты скачешь, мальчик?

Кой черт тебя несет?

Ю. Ким.

Пролог

Питер Блад, губернатор острова Ямайка, закурил трубку и склонился над горшком с геранью, которая цвела на подоконнике его кабинета, выходившего окнами на залив в городке Порт-Ройял. Эту герань он выписал из Англии двенадцать лет назад, на третий год своего губернаторства – в память о той, что, наверное, так и засохла на подоконнике в Бриджуотере в приснопамятном 1685 году. Вряд ли кто поливал ее после той безумной ночи, когда Фортуна увела его из дома прочь – чтобы сделать каторжником, потом пиратом, и, наконец, губернатором. Питер Блад вздохнул. Что-то будет теперь с этой геранью? Подняв голову, он вновь увидел в гавани мачты фрегата, с которым пришла последняя почта из Англии. Теперь фрегат собирался в обратный путь, и каюта, предназначенная для Его Превосходительства губернатора Ямайки, должно быть, была уже готова. Блад отвернулся от окна.

Военный фрегат появился здесь три недели назад. И с ним появились два письма. Первое, под официальной печатью, содержало уведомление, что Его Превосходительству губернатору Ямайки надлежало по получению сего с первым же судном явиться в Лондон, где он приглашался на заседание Звездной палаты[1] с целью лично прояснить ряд вопросов. На время отсутствия ему предписывалось сдать дела командиру гарнизона Порт-Ройяла. Блад подозревал, что у капитана фрегата имеются инструкции помочь губернатору преодолеть нерешительность, буде у того возникнут сомнения в необходимости этой поездки. Питеру Бладу были прекрасно известны случаи, когда губернаторы и адмиралы, отправившиеся в Лондон по подобному вызову, кончали очень и очень плохо.

Второе письмо было личным. В нем министр колоний Англии Его Светлость лорд Джулиан Уэйд делился со своим старым знакомым, капитаном Бладом, сплетнями о том, что лорды Звездной палаты, в которой он, кстати сказать, состоит, желая доказать свою полезность недавно воцарившейся королеве Анне, обратили свои взоры на заокеанские владения короны с похвальной в общем-то целью навести там порядок. Вот только кое-кто из лордов обнаружил прискорбное свойство придираться к совершеннейшим мелочам. В частности, им не дает покоя мысль, что губернатор Ямайки, по слухам, мог финансировать некие мероприятия неких лиц, находящихся не в полной гармонии с законом. Ну, Вы знаете, Питер, морские походы, рейды сквозь джунгли к испанским городам и прочая романтика. Мало того, слухи утверждают, что оный губернатор использовал для помянутых целей казну вверенного ему острова, а также позволял авантюристам использовать склады Порт-Ройяла, что крайне огорчает упомянутых членов Палаты. Их рвение не охлаждает даже тот факт, что начавшаяся в Европе война на многое заставляет взглянуть иначе… Впрочем он, лорд Джулиан, равно как и многие его друзья, этим слухам абсолютно не верит, и только рад будет помочь губернатору рассеять их. Да и в самом деле, мало ли сплетен ходит по старой доброй Англии? Вот недавно один осел на полном серьезе уверял лорда Джулиана, что капитан Блад погиб при штурме Санта-Каталины… В конце письма сообщалось, что если тень Питера Блада вдруг вздумает навестить Лондон, то лорд Джулиан надеется видеть ее у себя в гостях.

Питер Блад задумался. Будучи человеком разумным и предусмотрительным, он никогда не стремился к решительному и бесповоротному искоренению каперства в Карибском море. В деле управления колониями он считал себя учеником своего старого друга – французского губернатора д'Ожерона, а позже – де Кюсси. Однако пример обоих ясно показал, что попытка чересчур добросовестного исполнения своих обязанностей ведет – в лучшем случае – к смерти на убогой больничной койке. Как врач, Блад мог бы поставить д'Ожерону диагноз задолго до кончины последнего: «застарелая язва желудка, происшедшая вследствие переутомления». Существовал еще и пример одного из предшественников Блада на посту губернатора Ямайки, некоего сэра Генри Моргана, прославившего себя бездарным походом на Панаму. Став губернатором Ямайки, этот Морган неоднократно обманывал доверие правительства, злоупотребляя данной ему властью, наконец, был вызван в Лондон для разбирательства, в течение трех лет усердно посещал все пирушки и оргии высшего света, в результате опроверг воздвигнутые против него обвинения – и, вернувшись на Ямайку, вскоре скончался. Как врач, Блад мог поставить диагноз и ему: «Разрушение печени, происшедшее вследствие неумеренного потребления горячительных напитков». Управление островами было нездоровым занятием.

Все эти полезные уроки не прошли для Блада даром. Как губернатор, он никогда не пытался обманывать доверие правительства, что не мешало ему поддерживать некоторые перспективные авантюры – как частному лицу. Это способствовало росту популярности Блада на островах. В то же время губернатор Блад преследовал и искоренял различный сброд, забывший уже о законах «берегового братства», как это было, например, в печально известном 1692 году.

Так, счастливо избегая Сциллы и Харибды, Блад управлял вверенным ему островом в течение добрых пятнадцати лет – ему самому теперь казались наивными давние мысли о «недолгой отсрочке перед возвращением в Англию», какой сначала представлялось ему внезапно предложенное губернаторство. Однако всему хорошему приходит конец. Теперь Англия с ее яблоневыми садами ждала его, чтобы принять в свои материнские объятия.

Тянуть с решением больше было нельзя. Питер Блад еще раз взвесил все «за» и «против». Что касается использования казенных денег, то здесь он был чист, и, доказав это, можно было попробовать опровергнуть и все остальное. Например, прихватить с собой пару свидетелей, которые никогда не видали чужаков в гавани Порт-Ройяла… (нет-нет, только своих…). Особенно если лорд Джулиан и вправду решил сыграть на его стороне. Но письмо лорда могло оказаться ловушкой – в их общем прошлом были моменты, которые вряд ли оставили Его Светлости приятные воспоминания. Однако Блад все же надеялся, что это не так. В свое время новость о назначении лорда Джулиана на пост министра колоний заставила его поволноваться, но потом до него дошли слухи, что у нового министра он на хорошем счету. А в прошлом году адмирал ван дер Кейлен прислал ему с оказией в подарок бочонок сидра и письмо, в котором со смаком рассказал анекдот, как лорд Джулиан в день своей (весьма удачной) женитьбы излагал приятелям, что климат тропиков крайне опасен – например, лично лорду этот климат настолько вскипятил мозги, что он чуть было не предложил руку и сердце племяннице захолустного плантатора, и до сих пор благодарен судьбе, спасшей его буквально в последний момент. Судя по некоторой фривольности изложения, милейший ван дер Кейлен явно не знал, о ком идет речь. Помнится, тогда Блад поздравил себя с тем, что вновь сыграл роль Провидения, и решил, что гадостей от лорда Джулиана ему ожидать не приходится.

Так что, похоже, шанс отвертеться действительно был. Впрочем, не отвертеться – тоже. С другой стороны, ясно, что проигнорировать вызов было бы опасной ошибкой. Значит, надо рискнуть и поехать. И сегодня же приказать секретарю подготовить все финансовые документы. А самому действительно заняться подбором свидетелей.

Блад поморщился. Он давно уже не питал иллюзий по поводу лучших творений Господа Бога и хорошо представлял себе, во что выльется попытка оправдаться. Тем более, что любому понятно, что интерес лордов вызвали не столько его связи с беспокойным миром авантюристов, сколько слухи о том, что благодаря этим связям он сколотил неплохое состояние. И это сильно уменьшало шансы на легкое окончание дела. Так что, пожалуй, ему стоит взять с собой в Лондон Джереми Питта и еще кое-кого из стариков. Не как свидетелей, о, нет. Более того, высокие члены комиссии не должны знать об их существовании. Старине Джерри он поручит особое дело. В конце концов, нужна же ему страховка.

Блад расправил поникший листик герани. Домашним он пока не говорил ничего. Впрочем, похоже, Арабелла чувствовала, что что-то неладно. Она всегда чувствовала. Но до отхода фрегата оставалось меньше недели, и молчать дальше было нельзя. Сегодня же он сообщит жене и дочери грустные новости.

Часть 1

Глава 1

Детство Бесс проходило в большом губернаторском доме на Ямайке. У нее были няня-негритянка, собственный пони и щенок. Еще у нее был свой маленький садик, где росли дикие перцы с крупными сердцевидными листьями и муравьиное дерево[2]. Против муравьиного дерева мама почему-то возражала, и вскоре его вырубили.

Больше же всего Бесс нравилось слушать страшные и чудесные сказки дядюшки Нэда[3], который частенько навещал ее отца. В этих сказках храбрые и сильные моряки плавали на далекие острова, переправлялись через бурные реки в коробах, сделанных из лошадиных шкур, с одной-единственной пушкой разгоняли многотысячное вражеское войско. Должно быть, это была волшебная пушка, и она непременно должна была говорить со своим бравым канониром человечьим голосом. А как же, ведь понятно, что на самом деле так не бывает[4].

Когда Бесс стала немного старше, она узнала, что многое в этих сказках было правдой. Дядюшка Нэд приносил папе множество портовых новостей – все, что можно услышать в кабачках, куда стекаются моряки со всего света. Дядюшка Нэд и сам был хозяином такого кабачка и знал все новости на свете.

– А потом, нагруженные золотом, они плыли к проливу Дрейка, и по дороге часть матросов спустила все свое золото в кости своим товарищам. И вот – представляешь, Питер? – они стали требовать от капитана, чтобы он разворачивался и снова вел их грабить Панаму. А те, кто выиграл, кричали, что они устали и хотят законно прокутить свои кровные денежки. И тут – ты ни за что не догадаешься! – они встречают другой корабль, находящийся в том же положении. И они меняются – все выигравшие переходят на один корабль, а все проигравшие… так сказать, овцы от козлищ… – Нэд закатился хохотом и оборвал рассказ[5].

– Да, в наше время это было бы невозможно, – сказал отец. – Помнишь – «Игра на деньги в кости и карты на борту во время похода карается…»

– А женщины! – воскликнул Нэд. Помнишь – «А ежели простой матрос или офицер проведет на корабль переодетую женщину или мальчика, наказание ему определяется – смерть».

– Дисциплина была строже. Я помню, как сам приказал расстрелять двоих по жалобе, поступившей от населения[6], – отвечал отец. – И правильно, нечего не вовремя ронять имя флибустьера.

– Ну, ты-то сам никогда не был пай-мальчиком, – говорит Нэд, что-то припоминая.

– Положим, никто из нас не был пай-мальчиком, – говорит папа и почему-то оглядывается, – но – видишь ли, Нэд, мне никогда не поступало жалоб на меня, а это, согласись, меняет дело.

– Ну еще бы, – говорит Нэд, и его единственный глаз округляется.

– Ты, кажется, смеешся надо мной? – добродушно интересуется папа.

– Да ни в жисть! – клятвенно произносит Нэд. – Если кто над тобой когда и смеялся, так только твоя любимая госпожа Фортуна. Это не ее, случайно, древние изображали с завязанными глазами, в одной руке – розги, в другой – топор?

Папины руки, набивающие трубку, замирают. Отсмеявшись, он говорит:

–Ну что ж, ты прав – в конечном итоге я получу от нее либо то, либо это. Но не сейчас еще, я надеюсь. А сейчас, извини, у меня дела. Можешь взять Бесс и прогуляться в город – обратно я жду ее к восьми склянкам.

– Папа, а что такое пай-мальчик? – спрашивает Бесс.

– Это такой мальчик, который пищит от любой царапины, как ты, – не задумываясь, отвечает папа.

Да, ясно, что папа не может быть пай-мальчиком. Бесс твердо решает, что и она никогда не будет пай-мальчиком.

Порт был наполнен запахами разогретого солнцем дерева, смолы, фруктов, перца и ванили, сухого табака, шкур, свежей и вяленой рыбы, водорослей и многого-многого другого. Крытые пальмовыми листьями склады никогда не пустовали. Оживленная суета большого порта нравилась Бесс. Здесь грузились и разгружались разнообразные суда и суденышки: барки, флейты, каракки, иногда даже огромные галеоны. И, конечно, почти всегда здесь находилось два-три военных фрегата. На одном из них иногда плавал отец, и тогда на нем поднимали его личный флаг. Нэд частенько водил сюда Бесс, ведь он здесь был почти свой. Здесь штурманом служил его старый приятель, Джереми Питт, а старшим канониром был второй его друг – тоже Нэд, Нэд Огл. Мама без страха отпускала Бесс с дядей Нэдом. «Я уверена, что с малышкой ничего не случится, когда она с вами», – говорила она. – «Будьте спокойны, мэм»,

– отвечал Нэд.

Конечно, мама не была бы столь спокойна, если бы видела свою дочурку. К десяти годам не осталось такого места на корабле, где бы Бесс не побывала. Даже папа иногда говорил дяде Нэду: «Ты знаешь, мне всегда казалось, что молодая леди должна получать какое-то другое воспитание». – «Да, но вот беда – ты не знаешь, какое,» – отвечал тот. А уж звучные словечки морского лексикона были для Бесс совершенно естественны: «Кулеврина», «Пиллерс», «Шпигат».

– Вот посмотри, – говорил Нэд, – этот флейт построен в Голландии: видишь, какие короткие реи? Осадка у него небольшая, и это очень хорошо для голландских портов; но и у нас есть места, где только такой утенок и проскочит.

Сам отец научил Бесс латыни, испанскому, французскому и основам хирургического искусства. «Вот уж точно не занятие для молодой леди», – замечал Нэд. Практиковалась Бесс, конечно, только на домашних животных, но уж зато ни один покусанный собачий бок и ни одна сломанная лапа не миновали ее рук.

К десяти годам вся эта свобода кончилась – папа выписал из самой Англии настоящую гувернантку, которая знала, какое воспитание должна получать молодая леди. Теперь все время Бесс оказалось заполнено по минутам. Оказывается, настоящей леди быть не менее трудно, чем портовым грузчиком или ловцом жемчуга. Впрочем, у Бесс никогда не было возможности провести качественное сравнение. О походах в порт пришлось забыть, так же как и о возне с лягушками, щенками и цыплятами. Правда, осталась верховая езда. Как-то вдруг она стала единственной областью, где гувернантка теряла свою власть. Кроме того, бывало забавно, обмахиваясь пропахшими лошадиным потом перчатками, ввалиться в пыльной амазонке в гостиную, где маменька как раз угощает супругу майора Мэллэрда кофе со сливками, где деликатно позвякивают чашечки драгоценного китайского фарфора и где идет бесконечный и неспешный разговор о воспитании детей. «Боже, Бесс, скорей иди переоденься! – Извините ее, дорогая, я же говорила вам, что…» – «Не стоит извиняться, дорогая, я так хорошо понимаю ваши трудности!..» Конюшней заправлял отставной кавалерист и бывший пират Джон Рэй, знавший Блада еще со времен рейда на Маракайбо. В дальнем конце длинного ряда денников размещались четыре громадных вороных жеребца – парадный выезд Его Превосходительства. В ближнем же от входа конце стояла караковая кобыла мамы и маленькая лошадка Бесс. С некоторых пор мама почти не выезжала верхом, предпочитая легкий экипаж, в который запрягали пару гнедых. На караковой же Джон каждое утро сопровождал Бесс на прогулке. Кроме того, не менее трех раз в неделю он давал ей уроки на заднем дворике, устланном соломой.

Однажды папа вышел во дворик, где она уже больше пятнадцати минут раз за разом поворачивала по команде Джона, заставляя лошадку менять ногу.

– Мягче повод. Ниже руки. Энергичнее. Мягче. Мягче!!! Еще раз. Плечи свободнее. Корпус назад. Мягче повод!!! Еще раз. Ша-гом!

Распаренная Бесс пустила лошадь шагом, пытаясь восстановить дыхание. Папа повернулся к Джону.

– Девочка хочет всего лишь научиться ездить верхом, а ты муштруешь ее, как драгуна.

– Вы сами приказали мне позаботиться о безопасности мисс, Ваше Превосходительство, – сказал Джон, дерзкой улыбкой уничтожая всю почтительность своего обращения. – А безопасность всадника – в его умении, умение же достигается только муштрой. Вам ли того не знать?

– Тебе виднее, но ведь она же еще ребенок!

– Сто-ой! Соберите лошадь, мисс. Галопом – марш!

Бесс прекрасно знала, что у нее не получится. Она подобрала поводья и тронула лошадь хлыстом – та пригнула голову и ударила задом. Лошадка была готова продолжать в том же духе, однако Джон ловко достал ее длинным бичом. Кобыла, прижав уши, понеслась по кругу, а Бесс, откинувшись назад, изо всех сил повисла на поводе.

– Ваша дочь, сэр, достаточно энергична и тверда, чтобы справиться с лошадью, когда та сопротивляется, – пояснил старик как ни в чем не бывало, – но ведь главное в езде – умение не вызывать лошадь на сопротивление, когда в том нет нужды. Правильное сочетание побуждающих и сдерживающих мотивов, сэр! Если хотите, это даже не искусство, это – философия. Шаа-гом!

– Я запомню, – сказал отец.

– Вот, скажем, майор Мэллэрд…

– Позволь напомнить тебе, – холодно произнес отец, – что майор – жеребчик не из твоей конюшни. С милейшим майором я как-нибудь разберусь сам, и, надеюсь, у меня хватит и энергии, и твердости.

– Ну-ну. Вы отчитали его – воля ваша, конечно – но…

– Интересно, почему весь дом в курсе этой истории?

– Это все потому, что в вашем кабинете большое французское окно. С таким же успехом вы могли бы публично высечь майора на площади перед церковью. Теперь он клянется, что никогда вам этого не забудет.

– Ну что он может сделать? – с досадой в голосе спросил отец.

– А вы уверены, что сами-то чисты перед законом?

– В конце-то концов, главное, чтобы в этом было уверено мое начальство, – с легким раздражением заметил отец.

– Вот в том-то все и дело, – протянул Джон.

– Слушай, Джон, уж не поменяться ли нам местами? Я вижу, что ты лучше моего знаешь, как управлять этим островом.

– Это было бы ужасно, сэр… – с чувством произнес Джон.

– Ну то-то!

– …я про лошадей, сэр… Мисс, р-рысью! Короче повод…

Отец призвал чуму на голову Джона, однако Бесс не услышала в его голосе обычного воодушевления, и ушел он с весьма задумчивым видом.

Потом Бесс часто вспоминала этот разговор. Когда ей было четырнадцать, папа внезапно уехал в Лондон. Делами теперь заправлял тот самый Мэллэрд, теперь уже полковник. Через год после этого у Бесс исчезла гувернантка, а еще через полгода – и пони. Бесс с матерью по-прежнему жили в губернаторском доме, однако со временем пришлось рассчитать большую часть слуг, расстаться с китайским фарфором и столовым серебром. Конюшня стояла пустая. Барбадосские плантации давно – со времен смерти дедушки Вильяма – почти не приносили дохода, и денег на содержание дома постоянно не хватало. Бесс повзрослела. Больше всего ей хотелось вернуть отца – тогда бы все беды кончились. Однако папа прочно заштилел за океаном, и редкие письма лишь ненадолго рассеивали ее тревогу.

Она частенько забегала проведать Волверстона – его кабачок «У одноглазого Нэда» был по-прежнему популярен в городе. Разумеется, она заходила не через общий зал, но и так эти визиты были, с точки зрения дам Порт-Ройяла, вопиющим нарушением приличий. Однако Нэд оставался ее единственным другом. Сидя с ним в задней комнатке, куда едва доносился гомон общего зала, Бесс рассказывала старому пирату о своих проблемах или, гораздо чаще, расспрашивала об отце. Нэд понимал, в чем тут дело: девочка выросла, и ей не хватало уже детских воспоминаний. Ей хотелось знать что-то еще, а что – она бы и сама не сказала. Ну и, конечно, она скучала по отцу и волновалась за него. Отсутствие писем пугало ее все больше. Нэд, как мог, успокаивал ее, хотя и сам не очень-то верил своим утешениям.

– Не горюй, Бесс, – говорил он. – Твоего отца не так-то просто пустить ко дну. Лондон, конечно, место гнилое, да только даже плантации проклятого Бишопа – то есть, извини, твоего двоюродного дедушки, – и те не свели его в могилу. Или тогда, в девяносто втором: все же его уже, считай, и похоронили, так ведь выбрался он, через две недели вышел и людей вывел. Ты-то, наверное, этого не помнишь, совсем малышкой была…

Бесс ненадолго успокаивалась, но через день-другой прибегала снова.

Арабелла старалась скрывать от дочери свою тревогу. Совершенно напрасно, – думала Бесс. Мама не хотела пугать дочь, – а ведь Бесс и сама прекрасно все понимала. Насколько было бы легче, если бы можно было поговорить, тихонько поплакать вместе. Но Арабелла замкнулась, и говорить с ней об отце было невозможно.

Наконец, настал день, когда денег не стало совсем, их едва хватало на существование. Слуги разбегались, и дикие перцы в саду больше никто не поливал. Мать заложила все, что смогла. Дальше была нищета. И Бесс решилась.

Деньги на поездку ссудил тот же дядюшка Нэд: его кабачок, в отличие от барбадосских плантаций Арабеллы, процветал.

– Конечно, было бы проще сесть на какое-нибудь английское или голландское судно, – сказал Нэд. – Да только сезон кончается – все они уже на полпути домой. Есть, правда, выход: испанский флот, как всегда, запаздывает, можно перехватить какой-нибудь галеон в Картахене, или Порто-Белло, или Гаване. А на рейде как раз стоит «испанец» – комендант разрешил ему заменить здесь треснувшую мачту. Надо думать, не задаром. Кстати, они уже кончают. Так вот, этот их сторожевик везет почту и груз в Порто-Белло, и испанский галеон будет его дожидаться. Оно и к лучшему: их караваны хорошо охраняются. Попробуй поговорить с капитаном.

Да, думала Бесс, направляясь к гавани. Подумать только – «испанец» гостит в Порт-Ройяле! Видно, после смерти их Карла в Еевропе заварилась такая каша, что комендант уже сам не знает, кого куда можно пускать[7]… Или ему попросту все сходит с рук? Что бы подумал папа!

О месте пассажира Бесс договорилась легко. Оставалась, однако, еще одна проблема. Арабелла наотрез отказалась отпустить дочь без сопровождения. Сама она то и дело болела, и Бесс понимала, что дорога будет для нее слишком тяжела. Нужна была компаньонка, но просить у дяди Нэда денег еще и на «дуэнью» она не хотела, да и не чувствовала себя нуждающейся в присмотре. Возвращаясь домой из порта, Бесс лихорадочно размышляла.

Размышления эти, однако, не помешали ей заметить в конце улицы знакомую фигуру. Бесс приветливо помахала рукой. Навстречу ей, держась в тени стен и тщательно прикрывая лицо от солнца белым ажурным зонтиком, семенила мадемуазель Дени, очередная гувернантка двух дочерей полковника Мэллэрда. Поприветствовав мадемуазель, Бесс поинтересовалась здоровьем милых деток.

– Я оставила это место, – объявила француженка, решительно взмахнув зонтиком и возвращая его в прежнюю позицию. – Нет, с детками я спг'авлялась, пускай они и не подаг'очек. Однако сам полковник…

– О! Неужели он был невежлив?!

– Пг'едставьте, милочка, этот нахал вообг'азил, что его внешность и положение делают его неотг'азимым – по кг'айней мег'е, для тех, чьи услуги он оплачивает. Пока это касалось кухонной пг'ислуги, я могла лишь возмущаться вульгаг'ными манег'ами этого солдафона. Но вчег'а он осмелился пег'енести свое внимание на меня. Mon Dieu! На меня! Пг'авнучку одного из сог'атников добг'ого ког'оля Анг'и!!! Дог'огая, я нанималась пг'исматг'ивать за его детьми, а не потакать гнусным пг'ихотям этой скотины! Я съездила ему по мог'де, забг'ала месячное жалование и ушла.

– И что же вы намерены делать? – заинтересованно спросила Бесс, увернувшись от очередного выпада зонтика.

– Попг'обую поискать что-нибудь еще. К счастью, гувег'нантки нужны даже в этой ваг'ваг'ской части света. Моя сестг'а великолепно устг'оилась в Гаване, и даже пг'иглашала погостить.

– А вы не хотели бы уехать прямо завтра?

– Куда?!

– Ну, разумеется, в Гавану. Только с заходом в Порто-Белло. Вы когда-нибудь бывали в Порто-Белло во время золотой ярмарки? Говорят, это нечто неописуемое!

– Но, дог'огая, лишний кг'юк мне все-таки не по каг'ману! К тому же я слышала, что в Пог'то-Белло свиг'епствует желтая лихог'адка… Конечно, чудеса Пог'то-Белло стоит посмотг'еть, но я лучше дождусь пг'ямого г'ейса.

– Но, дорогая мадемуазель, я хочу предложить вам оплатить вашу дорогу до Порто-Белло. Видите ли, у меня возникло небольшое затруднение…

Объяснение отняло считанные минуты. Мадемуазель Дени умела не только говорить, но и – когда это бывало нужно – внимательно слушать. Щепетильность мадемуазель была побеждена парой симпатичных сережек, а также несколько авантюрным складом ее собственного характера. Домой Бесс вернулась уже в сопровождении компаньонки. А о том, что компаньонка была нанята лишь на срок, достаточный для ухода «испанца» из Порт-Ройяла, они никому говорить не собирались.

– Я продам барбадосские плантации, и это позволит мне протянуть какое-то время, – говорила Арабелла Бесс тем же вечером. – Неизвестность – страшнее всего. Даже если случилось самое ужасное, ты, по крайней мере, будешь знать…

– Что за мысли, мама! Мы знаем, что он жив и пока еще не смещен с должности – иначе бы королева назначила нового губернатора.

– Ты права… права. Я и сама все время себе об этом напоминаю. Но все же мне страшно…

– Послушай, мама, мне только сейчас пришло в голову: ведь если папа не смещен, должно быть его жалование…

– Да. Весь первый год полковник передавал мне деньги, причитающиеся Питеру. Потом он сказал, что деньги перестали поступать… У меня, правда, сложилось впечатление, что… что он просто… но у меня не было возможности проверить. Возможно, мне следовало просить…

– Еще чего! Не вздумай унижаться! Ох, с каким удовольствием я посмотрю на физиономию полковника, когда папа вернется!

– Поезжай, дорогая… Но, прошу тебя, будь благоразумна. Надеюсь, мадемуазель хорошо за тобой приглядит – все-таки, у нее такой опыт. Но я все равно не отпустила бы тебя, если бы не думала, что, быть может, я больше никогда…

– Глупости! – Бесс почувствовала легкую неловкость по поводу мадемуазель.

– Лучше скажи: «Тр-ридцать тр-ри доххлых акулы!» Вот увидишь – сразу станет легче.

Арабелла слабо улыбнулась.

Так Бесс оказалась на борту испанского сторожевика, а затем заняла место на галеоне «Дон Хуан Австрийский». Все ее имущество составляли благословение матери, небольшой узелок с вещами и второй – с мемуарами отца. По слухам, мемуары были в большой моде в Европе, и Бесс рассчитывала в случае чего превратить рукопись в какие-нибудь деньги.

3 сентября 1707 года «Дон Хуан» покинул Порто-Белло.

Глава 2

Уходили с ночным отливом. Как это было заведено у испанцев, часть полагающихся по штату тяжелых пушек осталась на берегу, и их вес возместили пассажиры с вещами, тюки с товарами, ящики. Пассажирам была выделена верхняя из орудийных палуб. Вообще-то галеон должен был перевозить только государственные грузы; ни людей, ни частных товаров на нем официально не было. Порядка на золотом флоте не прибавилось даже после того, как пять лет назад англо-голландская эскадра подстерегла у берегов Испании очередной караван, и, хотя и не сумела его захватить, пустила ко дну семнадцать груженых золотом галеонов. В колониях об этих событиях в бухте Виго говорили много, но невнятно – точно никто ничего не знал. Вернее, знали многие – но все почему-то по-разному.

«Будем надеяться, что нынешний караван обойдется без подобных приключений» – подумала Бесс и тихонечко усмехнулась про себя: «Это ж надо! Желать удачи испанцам!» Пути Господни, воистину, были неисповедимы. Лежа с открытыми глазами в чернильной темноте, Бесс прислушивалась к звукам. Вокруг дышали, храпели и бормотали люди, временами слышался топот крысиных лапок, писк и возня. Качка усиливалась и отчетливее слышался шорох волн. Дыханию людей вторил ритмичный и протяжный скрип переборок. Теперь Бесс понимала, почему моряки считают свой корабль живым существом. Старый галеон кряхтел, ворчал и жаловался на прожитые годы, трудную службу и заплаты в обшивке. Ему было тяжело.

В кормовой части, где размещались более состоятельные, чем Бесс, пассажиры, с помощью растянутой парусины были выделены крохотные каютки. Впрочем, и там, и здесь люди спали не раздеваясь, лишь распустив слегка шнуровки неудобных платьев или положив под голову мятый камзол. В эту первую ночь Бесс так и не смогла толком заснуть и, едва пришло долгожданное утро, поторопилась выйти на палубу.

Там, под свежим морским ветерком, ее настроение быстро улучшилось. Глядя, как тяжко лавирует перегруженный корабль, Бесс живо представляла себе легендарный фрегат отца. Вот он, курсом фордевинд, вылетает из-за низкого зеленого мыса. Вот, приведя в смятение команду и пассажиров бортовым залпом… нет, достаточно предупредительного выстрела из носового орудия!… идет на сближение. Сверкают золоченые края открытых пушечных портов, сверкает золоченая носовая фигура. Летят крючья. Толпа полуголых пиратов наводняет палубу. Вот, пробираясь между пассажирами, дьявольски элегантный, с изящной тростью черного дерева, в черном с серебром костюме…

Должно быть, Бесс сильно задумалась. Внезапно, споткнувшись обо что-то, она потеряла равновесие и была подхвачена кем-то в черном с серебром костюме, с воротником и манжетами тонких брабантских кружев.

В первое мгновение серде у нее подпрыгнуло. Но нет, никакого сходства, конечно, не было и в помине. Юнец был тощ, угловат и высок. У него были правильный нос с легкой горбинкой и твердо очерченные губы, но сочетание высокомерия и растерянности, написанных на этом лице, было столь нелепым, что Бесс чуть не расхохоталась. Перейдя к костюму, Бесс обнаружила, что он действительно имел когда-то серебрянную вышивку и галуны, а манжеты рубашки и впрямь некогда были брабантскими. Впечатление несуразной худобы усиливалось широкими обшлагами камзола, который к тому же явно был пошит на мальчика пониже ростом. На боку юнца болталась длинная шпага с серебряной гардой.

– Позвольте представиться, сеньорита, – дон Диего де Сааведра из Картахены, к вашим услугам, – церемонно произнес юнец. – Если вас интересует происхождение костюма, то могу сообщить, что шил его у лучшего портного Картахены, и, когда я покажу его в Европе, у мастера отбоя не будет от клиентов.

Бесс рассмеялась. Мальчишка по крайней мере не был начисто лишен чувства юмора, – а она и вправду разглядывала его слишком бесцеремонно.

– А я – Элизабет Блад, дочь губернатора Ямайки, – представилась она в свою очередь.

– Как?! Санта Мадонна! Раз… Все… Кр…

– Разрази вас гром. Все дьяволы преисподней. Кровь Христова, – вежливо подсказала Бесс, и, задумавшись на секунду, любезно добавила: – Вымбовку вам в глотку.

– Что? – Благодарю вас, сеньорита. Ценное дополнение к моему лексикону. Как вы сказали – …

– Вымбовку. Это такая толстая деревянная штуковина для вращения шпиля.

– О! Вы, наверное, хорошо знаете море?

– По рассказам, в основном, но весьма подробно. Это было неизбежно. Вот, например, я как раз думала – наш галеон…

– И что же?

– Тихоходен. Перегружен. Плохо слушается руля. Чтобы взять его на абордаж, достаточно десятипушечного шлюпа и хорошей команды. Я бы даже порох не стала тратить, – важно добавила она.

– Это почему же?

– Ну! Очень массивные борта. Незачем и пытаться. А вот скорость и маневренность в этом деле – все, – продолжала Бесс тоном знатока. – На заре флибустьерства такие вот сундуки часто становились жертвами маленьких суденышек, так мне говорили. Вообще, у малых судов масса преимуществ, надо только иметь смелость ими воспользоваться.

– Вы бы смогли?

– Не знаю. Хотела бы попробовать. Ну – не смотрите на меня с таким ужасом. Просто из любопытства, не более.

– Хотел бы я знать, каким был… ваш отец.

– О! Лучший из отцов, разумеется. Но вас же, наверное, интересует другая сторона его жизни? Ее я тоже знаю в основном по рассказам. Мое воспитание, знаете ли, было довольно односторонним.

– Ну, мое воспитание можно считать совсем скудным: я не только не ходил сам на абордаж, но даже не умею отличить шкив от шкота.

Бесс опять рассмеялась. Мальчишка был совсем не таким надутым, как большинство пассажиров галеона.

– Однако расскажите мне еще, – продолжал тем временем юный кавалер. – Откуда вы так знаете испанский? Мой английский гораздо хуже.

– Меня научил отец. Он всегда повторял, что язык вероятного противника следует знать, – невинным тоном сообщила Бесс, хлопая глазками. Диего поперхнулся.

– Э-э-э… Кстати, о вашем отце. Кажется, несмотря на преимущества малых судов, столь вдохновенно воспетых вами, сам он плавал на огромном военном галеоне?

– Нет-нет, на фрегате, – большая разница. Кстати, он захватил его всего с двадцатью людьми. А прежде фрегат принадлежал дону Диего д'Эспиноса-и-Вальдес.

– Я слышал об этом, – произнес Диего странным тоном. – Видите ли, моя матушка в молодости была помолвлена с доном Эстебаном, сыном дона Диего. Потом в результате некоторых… э… обстоятельств эта семья впала в немилость и помолвка расстроилась. Вы, случайно, не знаете дона Эстебана?

– Нет, откуда же? А почему вы спросили?

– Дело в том… Странная случайность: дон Эстебан – помощник капитана этого галеона. Он ведь вырос на корабле и, главное, хорошо знает наши воды. Далеко он не пошел, но его ценят как хорошего штурмана.

– Действительно, странная случайность. А… Вы хорошо его знаете?

– Я знаю его по рассказам. Кстати, я догадываюсь, о чем вы подумали.

– Да?

– У помощника капитана должен быть список пассажиров.

* * *

Дон Эстебан д'Эспиноса-и-Вальдес аккуратно внес в журнал координаты галеона и число пройденных миль и, вздохнув, приписал: «Сегодня капитан был пьян». Дон Эстебан знал, что, когда они выйдут за пределы Карибского моря и попадут в зону устойчивых ветров, плавание на какое-то время станет совсем монотонным и эта запись будет появляться в журнале все чаще. Вздохнув еще раз, дон Эстебан отложил перо. Для него это значило, что ему и второму помощнику придется делить вахты капитана между собой и к собственным утомительным заботам добавится застарелое недосыпание, а к концу пути он окажется вымотан до предела. Однако жаловаться бесполезно: у капитана есть родственники в Торговой палате в Севилье и на любые свинства там скорее всего закроют глаза. Сам же дон Эстебан, пожаловавшись, неминуемо привлечет к себе недоброжелательное внимание и неизвестно еще, чем это для него обернется. Ему тридцать пять, и он достиг потолка своей карьеры, а ведь он способен на большее, и, если бы судьба не была столь неблагосклонна к его семье, он мог бы… Дон Эстебан снова вздохнул. Труднее всего было запрещать себе бесплодные сожаления. В конце концов, его собственное положение, столь раздражавшее его, для многих других было недосягаемой мечтой. Да и, черт побери, какого дьявола ему еще надо? Он любит море – пожалуй, он больше ничего не любит так сильно, – и он любит и умеет водить корабли; так моря здесь – хоть залейся, а он – правая рука Господа на этом галеоне, особенно, когда капитана побеждает его обычный недуг, заставляющий его по нескольку дней не покидать своей каюты. Итак – он имеет все, что хочет от жизни, а хотеть большего – значит, гневить Бога.

Однако дон Эстебан прекрасно знал, что лукавит. Несмотря на привычный самоконтроль, которым он так гордился, чувствовал он себя скверно. Тщательно поддерживаемое душевное равновесие готово было разлететься на куски. А все дело было в двух фамилиях, которые он обнаружил в списке пассажиров.

Де Сааведра – фамилия обширная. Интересно, имеет ли отношение мальчишка к… Может быть, и нет. Хотя у нее были братья и он может быть ее племянником. Теоретически он может даже быть ее родным младшим братом, хотя… Вздор. Какое ему дело. Маленькая девочка с огромными черными глазами не стала его женой, и дон Эстебан запретил себе вспоминать о ней.

А вот другая фамилия… Никаких сомнений. Еще пять лет назад он не удержался бы от мести. Мысль о том, что девчонке всего семнадцать и что она не имеет никакого отношения к событиям более чем двадцатилетней давности, не удержала бы его. В конце концов, разве сам он не был еще младше, когда на его семью обрушилась череда ужасных несчастий? И разве девчонка не носит ненавистную фамилию? И разве не справедливо было бы отомстить тому, кто был виновником и причиной этих несчастий, даже если месть эта заденет его лишь косвенно? Да, именно так он и рассуждал бы еще пять лет назад.

Однако за эти пять лет дон Эстебан перешагнул тридцатилетний рубеж. Если мужчине суждено поумнеть, к тридцати годам это, как правило, уже происходит. Дон Эстебан считал себя поумневшим, иными словами, он стал фаталистом. Судьба сводит людей и разводит, и спорить с ней – значит, накликать новые беды. Если судьбе угодно дразнить его – что ж, он будет терпелив. Если же судьбе будет угодно покарать этого нечестивца – она это сделает без его, дона Эстебана, участия. Ну… – дон Эстебан поколебался – в крайнем случае он ее немного подтолкнет.

* * *

Бесс не могла ничего знать о настроениях дона Эстебана, но это-то и выводило ее из себя. Поглядывая на него время от времени, она ни разу не уловила ответного взгляда. Если он и знал о ней – он явно предпочитал о ней не думать. А, может, он ждет удобного случая? Но – удобного для чего? С ума сойдешь. Испанцы. Культивируют невозмутимые физиономии. Мы, англичане, более открытый народ. Известна же история про одного благородного дона, который отчитал за оторванную пуговицу своего дворецкого, ворвавшегося в спальню хозяина с воплем: «Сеньор, наводнение! Гвадалквивир вышел из берегов!» Об англичанах никогда не расскажут ничего подобного.

Красивое лицо. Вид уверенный и надменный, костюм безукоризненный. Может, ему и нет до нее никакого дела. А в самом деле, какое ему до нее дело? Когда погиб его отец, ее еще и в помине не было. Говорят, он смертельно ненавидел папу. Говорят даже, было за что. Но это было давно. Сохранил ли он эту ненависть, и если сохранил, то может ли и к ней питать недобрые чувства? Как знать. Ничего не поймешь по этой растреклятой испанской роже.

Проклятый дон расхаживает по палубе, дает указания рулевому, опять ходит. Смотрит в подзорную трубу. Господи, что он там может увидеть? Опять ходит. Проклятый дон.

Ну и ладно, я тоже так могу. Praemonitus praemunitus[8]. Вот так. Взад-вперед. А смотреть на него нечего. Если ветер продержится, скоро будем в Гаване. Там таких пруд пруди.

Глава 3

Надлежит признать, что благородные доны не расхаживали по Гаване в промысловых количествах. Во всяком случае, в портовой части города. Преобладали носильщики-мулаты, торговцы, оборванцы, негры, матросы вполне пиратского вида и ярко одетые женщины всех оттенков кожи. «Дон Хуан» должен был простоять здесь дней пять – или даже больше – в ожидании конвоя, и поэтому часть пассажиров сошла на берег и устроилась в гостинице.

Бесс сошла также. Пробираясь сквозь толпу, она заметила дона Эстебана, который беседовал с двумя весьма темного вида личностями. Поскольку Бесс твердо решила не смотреть на проклятого дона, она не оглянулась, вот почему она не увидела, что проклятый дон не только смотрит ей вслед, но и показывает на нее своим собеседникам.

Что же касается молодого дона Диего, то у него было письмо к дядюшке – точнее, к дяде его матери, следовательно, двоюродному дедушке, дону Иларио де Сааведра, который некогда занимал важный пост на Эспаньоле, а теперь жил в загородном имении на Кубе. Городской дом у него тоже был, так что, как видите, это был весьма богатый родственник. Впрочем, у него, помимо внучатого племянника Диего, были родные племянники и племянницы, а также хорошенькая дочка.

Дон Диего плохо знал дядюшку Иларио. Дело в том, что сей достойный муж предпочитал обо всем иметь собственное мнение, и оно частенько не совпадало с таковым трех его сестер, их мужей и прочих родственников, включая и младшего брата – дедушку Диего. Мнением же всех этих родственников дирижировала старшая из сестер, двоюродная бабушка дона Диего, весьма разумная особа с твердыми принципами. Вот почему о доне Иларио, несмотря на занимаемый им некогда крупный пост, сложилось мнение, что он – человек хотя и небесталанный, однако чудаковатый и трудный в общении. Матушка дона Диего, тем не менее, всегда находила с дядей общий язык, хотя виделись они редко.

К счастью для молодого Диего, хозяин находился в своем городском доме, что избавило юношу от тяжелого путешествия пешком по жаре. Привыкший к прохладному, или, еще хуже, приторно-сочувственному отношению своих родственников, Диего был ошеломлен сердечностью дона Иларио.

Дон Иларио, еще весьма крепкий и бодрый, был много старше матушки Диего. Легкая хромота не мешала ему двигаться быстро, и он порывисто обнял мальчика.

– Сын племянницы Марии! Подумать только! Последний раз я тебя видел, когда приезжал на свадьбу твоей двоюродной сестры – когда же это было? Кажется, не меньше десяти лет назад. Благополучно ли здоровье твоей матушки?

– Благодарю вас, матушка здорова. У меня есть для вас письмо от нее.

Приведение себя в порядок, отдых, обед и пересказ основных новостей Картахены за последние два-три года заняли немало времени. Наконец разговор коснулся самого Диего.

– И зачем же, позволь спросить, ты едешь в Европу?

– Видите ли, сеньор… я хотел бы учиться… и… – неуверенно начал Диего.

– Ну-ну! Я верю, что ты хочешь учиться, однако, как мне кажется, у тебя есть еще кое-что на уме?

К своему удивлению, Диего почувствовал потребность поговорить откровенно.

– Вы правы, сеньор, есть еще что-то. Я никому не говорил об этом, даже матушке, но я чувствую, что вы могли бы дать мне добрый совет.

– Я слушаю тебя, племянник.

– Дело касается моего отца. Я чувствую, что мой долг – долг сына моей матери – найти негодяя, сделавшего ее несчастной. Я и так прождал слишком долго. У моей бедной матушки не было защитника, когда этот сукин сын, мой достопочтенный папенька…

– Что ж, – сказал дон Иларио серьезно, – познакомиться с отцом – это неплохая идея. Я немного знал его, и мне кажется, что вы бы понравились друг другу.

Диего поперхнулся. Дон Иларио вежливо ждал, когда гость прокашляется.

– Я вижу, что тебе не приходило в голову, что может существовать множество версий одних и тех же событий, – сказал он наконец. – Люди видят вещи по-разному, и это приводит ко многим сложностям. Я думаю, то, что ты знаешь, – это официальная версия. Твоя бабушка обожает создавать официальные версии. Самое забавное, что они гораздо основательнее, правдоподобнее и убедительнее, чем сама жизнь. Они как-то понятнее.

– Так вы хотите сказать, сеньор, что моя бабушка говорит неправду?!

– Ни в коем случае! – возмущенно произнес дон Иларио. – Моя сестра всегда говорит только правду. Но – заметь себе это, племянник, – она говорит не всю правду. Вся правда – явление очень запутанное и сложное. Всю правду трудно понять и еще труднее объяснить другому. Вот – например – как ты объяснил бабушке свое желание поехать в Европу?

Дон Диего понял, почему дон Иларио не ладил с бабушкой и был в отличных отношениях с матерью.

– Ну разумеется, сеньор, ведь я и вам не все рассказал. И – я даже не знаю, как это можно было бы объяснить…

Дон Иларио сочувственно покивал головой.

– Должно быть, тебе захотелось уехать куда-нибудь подальше – туда, где никто тебя не знает и не будет докучать непрошенным сочувствием или советами. А заодно – посмотреть большой мир, прекрасные города…

– Вот-вот. Вырваться, увидеть Мадрид, Севилью, Неаполь, Венецию, Рим… Ну – и это еще не все. Мне так интересно, как выглядят настоящие европейские девушки…

– О! Достойная причина для поездки. А тебе не интересно, как выглядят девушки Китая, Индии, Африки?

– Ну нет, только не Африки!

– А пока, – до Европы еще далеко, – неужели ты не начал изучать девушек уже сейчас?

Дон Диего стал серьезен.

– Еще одно странное обстоятельство, – сказал он. – Представьте, сеньор, на «Доне Хуане» плывет в Европу пассажирка – дочь губернатора Ямайки, Питера Блада.

Повисло молчание.

Наконец дон Иларио медленно произнес:

– Действительно, странно. Но ты сказал – «еще». Что ты имел в виду?

– Я думаю, вам известно – штурман «Дона Хуана»…

– Да! Действительно, странно. Что бы там ни было, ты все-таки обязан за ней присматривать. И – однако – налей себе еще вина, племянник – в жизни странные ситуации иногда разрешаются самым прозаическим образом. Не помню, говорил ли я тебе, что был знаком с капитаном Бладом? Вот я и думаю – прилично ли будет такой старой развалине, как я, пригласить в свой дом юную особу, отца которой я когда-то знавал? Кстати, когда он стал губернатором, мы возобновили это знакомство – насколько позволяла политическая обстановка.

– Если мне будет позволено высказать свое мнение, сеньор, репутация молодой особы ни в коем случае не может пострадать от пребывания в вашем доме.

– Ты меня оскорбляешь, щенок. Ладно, посиди здесь – я напишу ей. Затем отнесешь ей приглашение. Она, конечно, путешествует с прислугой?

– Она путешествует с двумя узелками. Эти англичанки очень самостоятельны.

– Понимаю. В молодости я тоже был… самостоятелен. Да и у тебя, как я заметил, самостоятельности хватает. Постарайся, однако, вернуться до темноты – иначе я буду волноваться.

* * *

Диего было о чем подумать, когда он шел в нижнюю, портовую, часть города. Хотя дон Иларио фактически не сказал Диего ничего, что противоречило бы привычным представлениям, он был озадачен новой для него мыслью, что всем известная печальная история его рождения – не более чем устраивающая семью официальная версия. Он был рожден через девять месяцев после того, как Картахена была захвачена и разграблена нечестивыми французскими и английскими пиратами, ведомыми проклятым Богом бароном де Риваролем, и его матушка сполна заплатила цену за возможность спасти священные церковные реликвии. Разумеется, вслух все восхищались самопожертвованием благочестивой доньи Марии. Разумеется также, что матушка так и не вышла замуж и жила на средства, из жалости выделяемые семьей. Диего же, будучи незаконным сыном безродного авантюриста, упрямо считал себя настоящим идальго – и в кровь дрался с каждым мальчишкой, позволившим себе в этом усомниться.

Сама же донья Мария каждое воскресенье, надев свое лучшее платье, отправлялась в церковь – «чтобы вознести хвалу Господу, Который, в Своем могуществе, ниспослал ей все эти испытания», как она говорила. Одним из этих испытаний был, видимо, сам Диего. Мальчику впервые пришло в голову, что брак матушки с доном Эстебаном – расстроившийся, кстати, не только по причине несчастий, постигших семью д'Эспиноса, но и по причине несчастий, постигших его матушку – мог быть и не столь уж желанен для нее, особенно учитывая то обстоятельство, что помолвлены они были, когда ей исполнилось всего четыре года.

Между тем Бесс в гостинице не оказалось. «Молодая сеньорита вышла погулять.» Диего, подождав немного, начал волноваться. Прогулки по вечернему порту в его представлении мало подходили для молодых девушек. Прокляв в душе самостоятельность англичанок, он отправился осмотреть окрестности. Легче было найти иголку в стоге сена. Когда через час, в быстро сгущавшихся сумерках, Диего вновь заглянул в гостиницу, Бесс там еще не было. Выскочив на улицу, он вновь помчался на поиски.

Вечерние улицы отнюдь не были пустынны. То и дело встречались – поодиночке и группами – подгулявшие матросы, их голоса в наступивших сумерках казались особенно громкими. Из раскрытых дверей слышались пение, брань, хохот. Пройдя улочку с расположенными на ней в ряд тавернами, Диего углубился в лабиринт сараев и длинных бараков – портовых складов. Здесь прохожих почти не попадалось. Яркая луна освещала бараки, но узкие проходы были почти темны. Внезапно Диего уловил какое-то движение в боковом переулке. Двое здоровенных громил пытались схватить Бесс! Вот один из них протянул руку… Диего с воплем, на ходу пытаясь высвободить шпагу, бросился вперед. Бесс, вместо того, чтобы отшатнуться от громилы, увернувшись, бросилась тому навстречу. Громила заорал, прижимая ладони к оцарапанному лицу – в руке Бесс сверкнуло узенькое лезвие. Второй попытался отпрыгнуть так, чтобы видеть одновременно и Бесс, и несущегося с воплем Диего. Тот, наконец, смог достать шпагу, но не остановился вовремя, налетел на громилу, и оба покатились в пыль. Шпага отлетела в сторону и застряла в камнях, тоненько звеня. Бесс, глядевшая только на дерущихся, с хрустом наступила на нее каблучком. Тем временем громила прижал Диего к земле. Бесс успела подобрать камень и с силой ударила по голове – она надеялась, что громилу. Второй, оценив ситуацию, уже удирал.

Выбравшийся из-под громилы Диего был в ярости.

– Идиотка! Дура набитая! Кой черт понес тебя шляться по ночному порту!

– Кретин! Кто тебя просит лезть не в свое дело! Разве не ясно – я бы и сама справилась!

– Ты сломала мою шпагу!

– За каким чертом ты за мной ходишь!

– Девчонка!

– Болван!

– Сеньорита, я вынужден с прискорбием отметить, что ваш отец, будучи человеком сомнительной профессии, привил Вам дурные манеры!

– С каких это пор управление островами от имени Ее Величества стало сомнительной профессией? Со своей стороны, сеньор, вынуждена конс-та-тировать, что ваш батюшка не только не привил вам хороших манер, но даже не научил держать в руках шпагу!

Ничего более ужасного Диего не слышал за всю свою жизнь. А тут еще шпага! Он обреченно поднял обломки длинного шестигранного клинка и провел пальцами по гравировке – «I Toled fesit». В темноте гравировки не было видно, но Диего знал, что буква «s» на клейме слегка перекошена. Раньше его это огорчало. Девчонкам не понять. Первое в его жизни настоящее боевое оружие. Драгоценный толедский клинок. Стало так тоскливо, что не хотелось даже ругаться.

Наконец он счел, что ему удалось взять себя в руки.

– Сеньорита, я никогда не осмелился бы нарушить ваше уединение, если бы не это письмо, которое мне было поручено вам передать. Теперь, поскольку поручение выполнено, я испрашиваю вашего разрешения удалиться! – и он чопорно поклонился.

Напрасно надеялся.

– Неужели, сеньор, ваше благородство позволит вам бросить беззащитную девушку одну в ночном городе? – с не менее чопорным реверансом отвечала Бесс.

Диего сдался. Отряхнув, как мог, шляпу и камзол, он по всем правилам этикета предложил Бесс руку и повел ее к выходу из лабиринта.

Некоторое время они молчали – оба еще не успели остыть. Наконец Бесс, как бы оправдываясь, произнесла:

– Дядюшка Нэд – это бывший лейтенант моего отца – всегда говорил мне, что девушку никто не обидит, если она сама этого не хочет.

– Так значит, именно сегодня вам хотелось чего-нибудь необычного.

– Но раньше никто не пытался меня обижать!

– Ну еще бы! Только не стоит забывать, сеньорита, что здесь вы уже не дочь всемогущего губернатора. Не будет ли дерзостью с моей стороны – просить разрешения в следующий раз сопровождать вас? Я просто о-бо-жаю приключения подобного рода. А вот и дом моего дядюшки. Ну и влетит же мне сейчас!

Дон Иларио нервно расхаживал по веранде.

– Неужели три часа тебе понадобилось, племянник, чтобы дойти до порта и обратно! – напустился он на Диего. – Что вы там, в Картахене, ходить разучились? И в каком ты виде! И… – не соблаговолишь ли ты представить меня сеньорите?

* * *

Позже они разговаривали на открытой веранде, наслаждаясь теплым вечерним воздухом.

– А потом, после того, как мой отец ремонтировал свой корабль в Пасти Дракона, вы встречались с ним? – с любопытством спросила Бесс.

– Разумеется, и неоднократно. Несколько месяцев спустя я встретился с ним недалеко от Эспаньолы. Наши маневры отняли несколько часов. В конце концов Блад сбил фок-мачту моего галеона, и я приказал спустить флаг.

– Вы сдались?! – с негодованием воскликнул Диего.

– Обстоятельствам, мой мальчик. А ты хотел бы, чтобы я дожидался абордажа с сомнительным исходом? После этого мы пообедали.

– Что?!!

– Уверяю вас, дети, многочасовые маневры разжигают зверский аппетит. Да и потом – Блад, конечно, снял с моего корабля все ценности, но меня, по старому знакомству, отпустил без выкупа. Он сказал, что удовольствие пообедать со мной – уже достаточная плата за мою свободу. Ну а я сказал ему, что удовольствие отобедать с ним я ценю еще выше – если судить по результатам боя.

– Господи! Я никогда бы не подумал, что…

– Смелей, племянник! Что два таких идиота могут оказаться в море одновременно? Я бы и сам не поверил.

Дон Иларио покосился на громко фыркнувшую Бесс. Девушку нисколько не задел нелестный эпитет, относящийся, как-никак, и к ее уважаемому батюшке.

– Вы напрасно приписываете мне столь неуважительные выражения. Я изумлен – вы все делаете наоборот, а получается, как надо.

– Не всегда и не со всеми. Но – позволь поинтересоваться, как – надо?

– А потом? – пришла Бесс на выручку смешавшемуся Диего. – Вы встречались с папой еще?

– О! Один из его бывших капитанов, некто Ибервиль, француз, оказался захвачен в плен. Блад написал мне, что, будучи губернатором английской колонии, он, разумеется, не может интересоваться судьбой какого-то французского пирата, но предлагает солидный выкуп – как частное лицо. Он сам привез этот выкуп.

– И вы пообедали, – улыбнулась Бесс.

– Разумеется. Я вообще стараюсь это делать каждый день. А, кстати об обедах, известна ли вам история о том, как капитан ван дер Киндерен брал «Арабеллу» на абордаж?

– Я никогда не слышала, чтобы «Арабелла» была взята кем-то на абордаж, – твердо заявила Бесс.

– Ну как же! Эту историю я услышал от некоего Дайка, одного из офицеров Блада, во время того самого обеда на борту «Арабеллы». Он изобразил мне ее в лицах – он был очень талантливый рассказчик.

– И что же это за история?

– Как вы, конечно, знаете, когда-то Блад служил под началом адмирала де Риттера. Он командовал большим фрегатом «Вильгельм Оранский».

– А сам де Риттер держал свой флаг на гигантском военном галеоне «Семь провинций», – важно вставила Бесс.

– Да-да, «Семь провинций», стопушечный галеон с командой в 750 человек, спущен на воду в 1665 году – невозмутимо подтвердил дон Иларио (Диего злорадно взглянул на Бесс). – Однако речь не об этом. Лейтенантом у Блада был некто ван дер Киндерен. Этот лейтенант его просто боготворил. А позже он перебрался сюда – уже в качестве капитана капера, двадцатипушечного брига.

И вот представьте себе Блада, еще мало кому известного, который возвращается из первого, довольно тяжелого, полугодового похода. «Арабелла», требующая очистки днища и разнообразного ремонта, ползет курсом бейдевинд левого галса. Тут-то и появляется на сцене бриг «Эсмеральда», капитан которого, безошибочно оценив ходовые качества и степень загрузки «Арабеллы», вступает в бой.

Блад разрядил пушки правого борта, однако качка была сильной, и залп не причинил «Эсмеральде» вреда. «Эсмеральда» же, уклоняясь от залпа, успела развернуться носом к «Арабелле», и, продолжая начатый поворот, разрядила все свои восемь пушек левого борта в высокий борт «Арабеллы», слишком медленно начинавшей поворот оверштаг.

Результат был ужасен. Не раз уже латанный фальшборт «Арабеллы» был разбит, но самой большой неприятностью были две пробоины на уровне ватерлинии. Окно кормовой каюты разлетелось вдребезги. Блад отдал приказ сбросить пушки правого борта и приготовиться к отражению абордажа – команда капера вряд ли насчитывала более сотни человек, и у «Арабеллы» были все шансы отбиться.

И вот когда люди с «Эсмеральды» попрыгали на палубу «Арабеллы"и на шкафуте уже завязалась потасовка, Блад, остающийся на юте, внезапно хватается за подзорную трубу, затем подзывает горниста – и раздается сигнал „Слушайте все“. Все не то чтобы слушают, но недоуменно замирают. Перегнувшись через перила, Блад командует: „Прекратить свалку! Передайте на эту шаланду – капитана ван дер Киндерена – ко мне!“ („Что такое „шаланда“?“ – спросила донья Леонора. – „Это такое средиземноморское корыто“, – ответила Бесс.) Озадаченный ван дер Киндерен переходит на борт „Арабеллы“, пробирается к юту – и тут обе команды с изумлением наблюдают, как он, придерживая шпагу, вдруг бросается бегом, взлетает по трапу и вытягивается перед Бладом. А тот тихо так, проникновенно, начинает ему что-то говорить. Обе команды прислушиваются – однако только зычные ответы ван дер Киндерена позволяют догадываться, о чем идет речь. Выглядит это так: „Виноват, сэр! Так точно, сэр! Никак нет, сэр, не последний! (болван, очевидно). Не могу знать, сэр! (кой черт меня надоумил, – смекает команда). Есть, сэр! Будет сделано, сэр!“ Наконец Блад, повернувшись на каблуках в знак окончания разговора, бросает через плечо: „Исполняйте!“ – „Есть, сэр!“ – говорит ван дер Киндерен, но с места не трогается. – „В чем дело?“ – спрашивает Блад. – „Но, сэр, „Эсмеральда“ останется без пушек!“ – „Ничего подобного, – с удовольствием говорит Блад, – мне, как вы понимаете, нужны только восемнадцать пушек, которые я потерял по вашей милости, так что два ваши носовые орудия можете оставить себе.“ – „Но, сэр, как же мы доберемся до порта!“ – „Ну хорошо, – десять пушек на мой борт и бочонок рома для моей команды,“ – говорит Блад. „Есть, сэр!“ – радостно отвечает капитан „Эсмеральды“ и, повернувшись к команде, начинает распоряжаться: „Очистить палубу от хлама! Убрать крюки! Плотники – в трюм! Кока – ко мне!“ А Блад добавляет: „Команде „Арабеллы“ – отдыхать“.

– И они отправились обедать, – не удержался Диего.

– Ну, не сразу. Приведение в порядок «Арабеллы» и приготовление праздничного ужина на триста человек из запасов «Эсмеральды» отняли какое-то время. Пока команда «Эсмеральды» занималась всем этим, люди с «Арабеллы», которые, конечно, не могли пропустить такое зрелище, в качестве отдыха болтались по палубе, висели на вантах и давали тысячи ценных советов. На следующий день они вместе погнались за… за кем-то, но упустили – на «Эсмеральде» оказалось слишком мало пушек.

– Теперь я припоминаю, – сказала Бесс, – что в журнале Питта меня интриговала одна странная запись: «На широте 1950'N и долготе 7330'W имели совместный ужин с экипажем „Эсмеральды“. Ремонт корпуса произведен на месте».

– Диего мог бы сказать вам, что это – официальная версия, – с улыбкой пояснил дон Иларио.

– И вы действительно верите в эту историю, сеньор? – осторожно спросил Диего.

– Ее действительно так рассказывают, – отвечал дон Иларио. – А сеньорита видела журнал. Так что, наверное, встреча и вправду была, и капитаны действительно не сразу узнали друг друга. А в остальном… Такие истории, племянник, не всегда во всем следуют фактам, зато правду характеров передают удивительно хорошо…

Через три дня Бесс и Диего покидали дом дона Иларио. Гардероб Диего пополнился двумя камзолами; узелок Бесс также выглядел более объемистым.

– Сеньорита, – говорил дон Иларио в той своей мягкой и учтивой манере, в которой он обращался к любой девушке старше восьми лет, – путешествие до Лондона может затянуться, и, хотя вы, несомненно, способны с честью выдержать любые испытания, я никогда не прощу себе, если отпущу вас, дочь моего старого друга, без надлежащего сопровождения. Будьте снисходительны к моему беспокойству и разрешите мне приказать своему племяннику сопровождать вас до самого Лондона. Он – славный мальчик, хотя и изрядный шалопай… Могу ли я сделать для вас еще что-нибудь?

– Благодарю вас, сеньор, вы и так делаете для меня слишком много. А дни, проведенные в вашем доме, я никогда не забуду – это было так чудесно, – отвечала Бесс, грациозно склонив голову («Все-таки не зря эта злющая гувернантка меня школила»). Впрочем, эти дни и впрямь были чудесны. Особенно прогулки верхом – как же давно она не ездила верхом! Ее неизменно сопровождали дон Иларио, непринужденно откинувшийся в седле и несущий поводья бережно, как драгоценную чашу, и Диего, который усердно старался перенять неподражаемую манеру езды старого кабальеро. Постоянные, но ненавязчивые знаки внимания со стороны последнего заставляли Бесс выше держать голову. Девушка была в приподнятом настроении – казалось, что цель ее пути уже достигнута или же будет достигнута завтра.

Когда они поднимались на галеон, дон Эстебан не удержался от изумленного взгляда при виде цветущей и оживленной девушки. Положительно, судьба игнорировала его вмешательство. Девчонка, кажется, не горит в огне. Дон Эстебан испытывал сильное искушение проверить, способна ли она тонуть в воде? Или – все-таки не дразнить судьбу, так явно благосклонную к сей юной особе?

… А накануне вечером Диего решился закончить начатый в первый день разговор. Бесс ушла в свою комнату, и они с доном Иларио одни сидели на веранде, прихлебывая редкую в этих краях малагу и глядя на звезды, загорающиеся в быстро чернеющем небе.

Диего решился.

– Дядя…

– Да?

– И все-таки… Что, если я его найду? – тихо и хмуро спросил он. – Меня учили… Я знаю, что семейная честь может быть восстановлена только ударом шпаги, но я… но мне…

Он не сказал «невозможно», но слово пришло и повисло в воздухе.

Дон Иларио не удержался от короткого взгляда – полного интереса и одновременно оценивающего.

– Я боялся, что ты не спросишь об этом, – задумчиво сказал он. – Да. Многие меня не поймут, но тебе этого делать не следует. По ряду причин. Вот если бы в свое время это сделал я – это было бы естественно… Но ты и сейчас – нет.

Ни один из них не думал в этот момент о том, что у Диего никогда не было возможности заниматься фехтованием систематически. Речь шла не о возможном результате, а об образе действия. Диего сам не заметил, что облегченно перевел дух.

– Да… – сказал Диего. – Наверное, так. Но тогда зачем я…

– Диего, как старший мужчина в семье я сказал тебе то, что сказал. В остальном же… Пойми, что здесь я не имею права давать тебе советы, – закончил дон Иларио.

Любой другой родственник Диего счел бы своим святым и непреложным долгом дать Диего множество советов. Кучу советов. Гору.

Должно быть, хорошо было иметь такого отца, как дон Иларио…

* * *

Караван, сильно растянувшись, полз по синей воде под рушащимся сверху солнцем. «Дон Хуан» шел одним из последних, а замыкали цепочку три больших хорошо вооруженных фрегата. Вблизи вода была неправдоподобно голубой, она манила и завораживала. Тени стоящих у борта людей, падая на нее, как будто проваливались в глубину, и солнце преломлялось вокруг них – так, что от каждой тени в воде разбегалось лучистое сияние. Иногда проплывали комки саргассов, похожие на клочки желто-зеленой пены. Синие искры летучих рыб с шелестом вспарывали воду и уносились прочь, сверкая серебром крылышек-плавников. И один раз глубоко внизу прошла смутно-синяя тень какой-то большой рыбы.

Бесс снова и снова пыталась оторвать глаза от журчащей за бортом голубизны, и снова та властно притягивала ее к себе. Кончилось тем, что, засмотревшись, она облокотилась на какой-то хорошо просмоленный канат. Это событие одолело, наконец, чары бегущей воды, и, оглянувшись, она обнаружила стоящего рядом Диего. Диего раздобыл где-то подзорную трубу и теперь сосредоточенно обозревал горизонт. У самого горизонта Бесс смогла разглядеть чьи-то паруса.

– Это пираты, – пояснила она Диего (тот встрепенулся и зашарил трубой по горизонту). – Они не решатся напасть на караван, но будут ждать, не отстанет ли кто-нибудь из нас. Может быть, непогода раскидает нас или даже повредит один из галеонов. А пока этого не случилось, можно не беспокоиться.

Диего оглянулся. Остальные пассажиры тоже не проявляли беспокойства – может, не видели далеких парусов, а может, не придавали им значения.

– Пожалуй, непогоды можно не опасаться, – сказал он, глядя на безоблачное небо с раскаленным добела солнцем. – Скорее, ветер упадет. Только штиля нам и не хватало.

– Кстати, о штиле, – сказала Бесс. – Дядя Нэд рассказывал мне такую историю. Было это во время первого похода Дампира – хороший был капитан, хотя и со странностями. Говорили, что он измерял носы всем отрубленным головам – особенно дикарей – и собирался писать об этом диссертацию для Королевского общества. Впрочем, пока он отличал нос от кормы, это никого не волновало.

Так вот, гнали они «испанца». Да не смотри ты на меня так! Преследовали они большой корабль. Два дня гнались, и были уже близко, – почти на выстрел. И тут – штиль. Корабли – как приклеенные, оба. Думали, к вечеру задует, да зря надеялись. Утром вода – как зеркало, испа… тот корабль в ней отражается. Ну, стали они ветер вызывать. Кто мачту ножом скребет, кто швабру в море полощет, боцман все кулаки просвистел, сам Дампир тайком на платке узлы распускает, даром что естествоиспытатель, а ветру – хоть бы что. На третий день они выпороли юнгу, но и это крайнее средство не помогло – паруса висели, как дохлые. Чего фырчишь? Парень, наверное, сам согласился. Ну, короче, от этого стояния они вконец озверели, ночью тихонько спустили шлюпки, и следующие пять дней ждали ветра уже на галеоне. Потом, наконец, задуло…

– Выдумал он все, – мрачно сказал Диего.

– Все может быть, – весело ответила Бесс. – Но штиль нам все-таки не нужен, а то мы еще сто лет не доползем до Азор.

Глава 4

Трехгорбый остров Сан-Мигель вставал перед ними, темно-зеленый и мрачный. На вершинах конических гор лежали тяжелые облака; влажный воздух давил. Караван рывками полз вдоль скалистого западного берега; ветер то и дело стихал. Наконец берег стал заметно более пологим, и открылся город Понта-Дельгада. Естественной бухты у города не было, и стоянка здесь считалась неудобной. Впрочем, выбирать не приходилось: после почти полуторамесячного плавания необходимо было пополнить запасы.

Корабли легли в дрейф, и вскоре целая флотилия шлюпок направилась к длинному деревянному пирсу. Часть пассажиров выразила желание размять ноги на твердой земле. Среди них оказался и Диего. Вид вершины, укрытой облаком, возбудил его любопытство. Разве не интересно, поднявшись, посмотреть, что там, внутри? К тому же, как он слышал, здесь можно увидеть целые озера горячей грязи, которые пахнут, как Преисподняя. Кстати, откуда известно, как она пахнет?.. Бесс наотрез отказалась идти куда бы то ни было, заявив, что грязи и мерзких запахов ей вполне хватает и здесь. Она усиленно отговаривала и Диего. Погода была неустойчивой, и она боялась, что стоянка окажется короткой. Если ветер усилится, корабли предпочтут встретить непогоду где-нибудь подальше от здешних гостеприимных берегов. Впрочем, перед искушением размять ноги на берегу – пусть и поближе к шлюпкам – не устояла и Бесс.

Шлюпка мерно качалась, под паелами хлюпала вода. Тяжелые капли срывались с весел, оставлявших на поверхности моря маленькие водовороты. Собственно, по тому, как эти водовороты уплывали назад, и можно было понять, что шлюпка все же движется к берегу – причем достаточно быстро. Вдруг порыв слабого ветерка окатил их невероятным, пьянящим, таким знакомым запахом свежей травы. Бесс стало решительно непонятно, как она раньше могла вдыхать такую роскошь каждый день и абсолютно ее не замечать.

Еще раз напомнив Диего, чтобы тот не увлекался, Бесс немного погуляла вдоль берега, с любопытством разглядывая незнакомые растения и пытаясь привыкнуть к ощущению твердой неподвижной земли под ногами. Потом она выбрала местечко поуютнее – подальше от толпы, но не настолько далеко, чтобы терять из виду шлюпки – устроилась под невысоким апельсиновым деревом и развернула рукопись отца.

* * *

После взятия Картахены мои люди занимали возвышенность, на которой стояла церковь Нуэстра-Сеньора-де-ля-Попа, и которая позволяла контролировать восточную дорогу из города. Было ясно, что барон де Ривароль хочет держать нас подальше от города и его богатств. Мне-то было все равно, однако люди мои заметно волновались. В наши обязанности, кроме всего прочего, входило следить за беженцами, покидавшими город по нашей дороге. Выезд допускался только при наличии разрешения, подписанного бароном. Меня раздражала мелочность барона, недостойная авантюриста, и склочность, недостойная даже торгаша. Меня вообще многое раздражало в этом походе, однако выбора у меня не было. Мы согласились выполнить определенную работу за определенную плату – и то, что работа была мне не по душе, ничего не меняло. Временами я вяло удивлялся тому, что Фортуна послала мне мой самый успешный (судя по наблюдавшимся результатам) рейд именно тогда, когда я твердо решил бросить пиратство, лишившее меня доброго имени в глазах дорогого мне человека. Возможно, думал я, Фортуна издевалась надо мной, коли вновь заставляла меня выполнять работу пирата, когда я уже было решил, что стал просто солдатом на службе Франции. И то, что на этот раз наш образ действий выбирал де Ривароль, а не я, мало меня утешало.

В один из вечеров, когда я, по обыкновению, курил у широкого окна без стекол, смягчая раздражение весьма умеренными порциями рома, мне доложили о посетителях.

Первым явился почтенный старец с жалобой, что некие «буканьеры» в поисках золота переломали всю мебель у него в доме. Я велел ему радоваться, что дом хотя бы не сгорел, и отпустил с миром. Интересно, если бы вместо меня тут сидел Олонэ со своим каленым железом, ему бы тоже жаловались на сломанные табуретки? Впрочем, на самом деле это было серьезно. Барон строго запретил нам заходить в дома жителей – подозреваю, что отнюдь не из соображений милосердия – и я подтвердил своим людям этот приказ. Налицо было прямое неподчинение. В те времена только положение командира восьмисот головорезов обеспечивало мою безопасность – не только в покоренном, но враждебном городе, но и вообще, в том числе от милейшего дона Мигеля, не оставившего, насколько я знал, идеи спустить с меня шкуру. Потеряв авторитет, я рисковал многим. Было бы правильнее провести дознание, но мне было все равно. Меланхолию, владевшую мной тогда, не смогла бы побороть и более непосредственная угроза.

Вторым посетителем – вернее, посетительницей, – оказалась молоденькая испаночка небольшого роста, в темно-лиловом непомерно широком платье. Во времена молодости ее матушки его, несомненно, сочли бы роскошным даже в Севилье. По всей видимости, сие парадное облачение я должен был расценивать как комплимент. Цель ее визита была проста: ее семья хочет выехать из города; они сдали все ценности, как это было предписано; однако барон подозревает сокрытие ценностей и не дает разрешения на выезд. Она знает, что дон Педро Сангре – настоящий рыцарь. Не согласится ли дон Педро принять вот эти два браслета – это последнее, что у нее осталось – мое великодушие всем известно – et cetera[9].

Было очевидно, что, предлагая мне пару золотых, массивных, изумительной работы браслетов, девочка хочет вывезти из города нечто гораздо более ценное. Я, конечно, не образец добродетелей, но опуститься до вульгарной взятки – это не про меня. Est modus in rebus[10].

– У флибустьеров строгие законы, сеньорита – сказал я. – Я не хочу повиснуть на рее собственного флагмана за сокрытие части добычи – тем более, такой незначительной части.

Она подошла на шаг и посмотрела в упор. У меня дух захватило. «Два огромных черных солнца» – это было сказано о ней. И в них светился экстаз великомученицы, желающей во что бы то ни стало пострадать за Веру.

– Но, может, я смогла бы предложить нечто, что нельзя поделить как часть добычи?

– Бывало, пираты делили и такой приз, – я постарался изобразить улыбку театрального злодея. На «Арабелле» такого не бывало никогда – разве что при предыдущем владельце – но ей об этом знать было незачем. Неужели девчонка не понимает, в какую игру играет?

Она подошла еще на шаг, так, что край ее жесткой юбки почти коснулся моих сапог. Я поспешно отвернулся и начал писать разрешение на выезд – «без обыска». Пусть вывозит, что хочет. В конце концов, я уже не флибустьер – я наемник.

– А великий пират боится меня, – сообщает она.

И тут мой темперамент, который и раньше, бывало, меня подводил… Вспомнить хотя бы тот случай, когда Каюзаку удалось заманить меня в ловушку. Пуританская нетерпимость Джереми не позволила ему описать эту историю так, как моя глупость, несомненно, заслуживала… Так вот, мой темперамент решает, что это уже чересчур. В конце концов, за каким чертом я пытаюсь строить из себя монаха? Для чего?! Да пропади все пропадом!

В тот день я остался без талисмана. Когда она наконец ушла, с ней вместе ушла и моя счастливая жемчужина, с которой я не расставался со времен первого своего похода. Я сам подарил ее ей на память. Зачем мне теперь мое флибустьерское счастье? Пиратом мне…

…Большая зеленая цикада с треском опустилась на страницу и уставилась на Бесс своими неподвижными глазами, в стеклянной глубине которых мерцало золотом. Бесс ухватила ее за тельце, крепкое, как орех, и насекомое возмущенно заверещало. Оглянувшись, она зашвырнула цикаду в соседний куст. «Надеюсь, тебе там понравится», – пробормотала Бесс и вновь погрузилась в чтение. Что-то там говорил про пай-мальчиков дядюшка Нэд?..

…Пиратом мне больше не бывать. Пожалуй, было даже нечто символическое в том, чтобы подарить талисман девчонке, которую я видел в первый и последний раз в жизни. Я смотрел ей вслед и чувствовал, что сделал очередную глупость – я не имею в виду жемчужину. Чувство это крепло во мне и властно требовало рома. Позже я узнал, что она вывезла из города множество золотой церковной утвари и других реликвий.

Между тем моя меланхолия не оставляла меня. Мои обязанности по-прежнему мало меня занимали. Проверка постов, забота о провианте для моей маленькой армии – с этим мог бы справиться любой из моих офицеров. Как сказал какой-то древний мудрец, незаменимых людей нет. Доведись мне в эту минуту командовать абордажем, боюсь, что я справился бы с этим делом хуже золоченой галеонной[11] фигуры «Арабеллы». Тем временем мои люди начали говорить, что барон собрал в городе сокровищ на гигантскую сумму, и мне надлежит обеспечить справедливый дележ. С неохотой признав их несомненную правоту, я отправился к барону.

Барон сидел в своем – то есть, губернаторском, – кабинете, обложенный бухгалтерскими книгами, как последний приказчик. После моего – весьма резкого – выступления он пообещал все уладить к утру, что я и сообщил своим людям. Любому, кто задался бы целью подумать, стало бы ясно, что произойдет дальше. Хотя влиять на события мне давно не хотелось, видеть очевидное я еще не разучился. Однако дурацкая перспектива провести дурацкую ночь в дурацкой засаде возле дурацких шлюпок меня не прельщала. Вернувшись домой, я решил наконец выспаться. Когда же занялся бледный рассвет, ко мне в комнату – как всегда, без стука – ввалился старина Волверстон и сообщил мне то, что я и сам мог бы ему рассказать: ночью де Ривароль удрал. Странно, но это меня разозлило.

Я не хочу вспоминать, как мои орлы едва не сцепились в кровь, решая, гнаться ли им за бароном или возмещать убытки за счет горожан. Впрочем, их перепалка меня встряхнула, и апатия моя стала отступать. Когда через несколько часов меня, солонину и бочки с водой доставили на корабль, я вполне был готов вновь взять штурвал Фортуны в свои руки. Знал бы я, куда несли меня паруса![12]

Бесс отложила листы и задумалась. Пожалуй, в том, что папа, оказывается, все же не был пай-мальчиком, не было ничего удивительного. Интересно, знает ли об этом мама? Конечно, мама всегда все знает, но ведь и папа умеет молчать… А вот интересно, стал ли он пай-мальчиком после?.. Бесс немедленно устыдилась неподобающих почтительной дочери мыслей и решила срочно изменить предмет размышлений. Крамольная мысль послушно сменилась другой: что-то должен думать Диего про ее отца, ведь он родом из этой самой Картахены. Представить только, что он там слыхал! То-то он так поперхнулся при знакомстве! Показать ему, что ли, рукопись, чтобы он убедился, что папа вовсе не такой страшный, как считают испанцы? Нет, не надо. Обидится еще… Испанская гордость взыграет. Лучше с ним вообще про Картахену не разговаривать.

Рассеянно перебирая страницы рукописи, Бесс неожиданно заметила на обороте одной из них запись быстрым почерком, сделанную рукой отца: «Сегодня отправил очередной груз кокосов в Кале, на Рю де Мер, напротив церкви. Это уже пятый». Бесс недоуменно моргнула. Насколько она знала, кокосами отец не торговал. Равно как и другими фруктами. Впрочем, он всегда отличался живостью ума и вряд ли упустил бы выгодную сделку с французским торговцем, коли таковая подвернулась. Интересно, сколько во Франции стоит кокос? Ведь там они, кажется, не растут?

…Тем временем солнечный луч продвинулся вдоль ствола деревца и прочно угнездился на странице. Бесс недовольно тряхнула головой и посмотрела на солнце. Оно заметно сместилось. Бесс сунула рукопись в холщовый мешок и огляделась по сторонам. Диего все еще не вернулся со своей экскурсии. И где его черти носят, этого дурака?

* * *

Бросив взгляд на шлюпки, деловито снующие взад и вперед между кораблями и пирсом, Диего решительно направился в сторону горы. Она казалась совсем близкой, и он рассчитывал обернуться быстро. Отличная дорога, удобная как для пешехода, так и для лошади, извивалась между садами, защищенными от ветра высокими стенками из шершавых кусков вулканической лавы. Темная листва апельсиновых деревьев была гладкой и блестящей. Вскоре, однако, сады кончились, а вместе с ними кончилась и ровная дорога. Дальше виднелась только тропинка, извилистая, иногда нырявшая отвесно на пять-шесть футов вниз, затем вновь карабкавшаяся вверх. В понижениях под сапогами чавкало, проступала вода. Диего осторожно пробирался вперед, стараясь наступать на кочки крупных осок или круглых блестящих ситников – впрочем, он и понятия не имел, как их зовут. Идти было трудно, а гора, словно издеваясь, не желала приближаться. Потом, наконец, начался пологий подъем. Почва стала более сухой. Здесь было царство миртов, вересков и можжевельников. И без того невысокие, по мере подъема они становились еще более приземистыми. Диего разминал в пальцах тонкие побеги, жадно вдыхая пряный и смолистый аромат.

Затем внезапно, посмотрев вниз, он увидел прямо под собой облака! Гора плыла, рассекая сверкающие рыхлые груды, освещенные ярким солнцем. Вдали, как остров в жемчужно-белом море, плыл пик Агуа-дель-Поа. Диего поспешно сел. На миг ему показалось, что он падает в пропасть. Внизу не было ничего – ни зеленых апельсиновых садов, ни синего океана. Диего почувствовал восторг. Ему казалось, что он летит, стоя на крохотном клочке суши, как на сказочном ковре-самолете.

Время, однако, шло. Пора было возвращаться. Солнце, столь яркое здесь, заметно клонилось к западу. Диего со вздохом посмотрел на вершину. До конца подъема оставалась по меньшей мере треть пути; а ведь еще следовало учесть время, необходимое на спуск и пересечение низины. Но повернуть, не дойдя до цели! Поколебавшись, Диего почти бегом бросился вверх. Вскоре усталость заставила его перейти на быстрый шаг.

Ближе к вершине было суше и холоднее, и отчетливее стали видны далекие вершины вулканов Агуа-дель-Поа и Пику. Но здесь не было того потрясающего ощущения близости к облакам, как ниже. Диего поднялся еще на тридцать футов – и застыл, потрясенный. Да, за этим стоило идти. Теперь стал полностью виден гигантский, не менее трех миль в поперечнике, кратер. Заглянув вниз, Диего увидел внутри старого кратера несколько более мелких; некоторые из них, почти идеальные по форме, были заполнены ярко блестевшей водой, другие заросли густыми деревцами. На краю одного из озер прилепилась хижина. По внутренней, почти отвесной, стороне кратера к ней сбегала извилистая тропинка. Дно кратера было укрыто туманом. Некоторое время Диего просто стоял и смотрел. В голове его крутились какие-то несвязные мысли про рай в бывшем аду. Вдруг ему захотелось оставить здесь знак, что-то, что оставалось бы на краю старого спящего вулкана, и помнило о нем. Порывшись в кармане, он вытащил последовательно круглый камешек, латунный гвоздик с красивой шляпкой и странную темную с прозеленью медную монету с волнистым краем и отверстием посередине. Взвесив на руке все эти драгоценности, он осторожно положил на камень гвоздик. Взамен он подобрал маленький осколок лавы. Теперь можно было начинать спуск.

Оказавшись ниже облаков, Диего бросил поспешный взгляд на море. Две-три шлюпки еще курсировали между галеонами и берегом, а одна из них оставалась у пирса. Диего хорошо видел палубы галеонов, шлюпки, он видел даже мерно взлетающие весла. Все это казалось удивительно близким. Определенно, время у него еще есть. Однако впереди был самый неприятный кусок пути. Здесь же, на этом сухом склоне, можно было чуть-чуть передохнуть перед тяжелым участком. Диего выбрал местечко поудобнее, лег и закрыл лицо шляпой.

* * *

– Через двадцать минут отваливаем, – сказал дон Эстебан и направился к домику коменданта. Погрузка закончилась, все пассажиры тоже были уже на борту. Все, кроме щенка Сааведра и этой девчонки, дочери губернатора Ямайки. Сейчас девчонка стояла прямо перед ним, загораживая дорогу, и вид у нее был беспомощный и застенчивый.

– Но, сеньор, мы не можем отплыть без дона Диего! Он остался на берегу, сеньор, и я ужасно волнуюсь за него!

– Если ему так понравилось гулять по острову, он может заниматься этим и далее – до следующего каравана, – с некоторым злорадством ответствовал дон Эстебан.

– Но, сеньор, быть может, с ним что-нибудь случилось! Неужели вы покинете соотечественника?!

– Да, если он – растяпа. Погода меняется, сеньорита, и задерживаться мы не можем. Как только я нанесу визит коменданту, мы отплывем, и я не поверну назад, даже если он появится на пирсе через пять минут после этого. Впрочем, никто не мешает вам остаться здесь вместе с ним, – и дон Эстебан, обойдя Бесс, удалился крупными шагами.

Проклятый дон! Бесс задумалась. В то, что Диего сломал ногу или шею (как этот идиот, несомненно, заслуживал), она не верила; скорее, застрял где-нибудь на лоне природы. Чтоб его укусило! Ведь проклятый дон выполнит свое обещание хотя бы для того, чтобы сдержать слово!

Гребцы, радуясь минутке отдыха, смешались с пестрой толпой местных жителей, на смеси португальского с испанским предлагавших матросам фрукты, рыбу и початки индейской кукурузы. Последняя шлюпка одиноко качалась на волнах.

ЧТОБ ЕГО УКУСИЛО!!!

* * *

Диего проснулся от того, что почувствовал странное жжение в плече. Он потер плечо – жжение усилилось. Затем оно возникло в запястье. Вскинув руку к глазам, Диего обнаружил крохотного ярко-рыжего муравья, отчаянно вцепившегося в его кожу. Диего судорожно стряхнул тварь – жжение возникло где-то в сапоге. Диего дернулся к сапогу и попутно бросил взгляд на море. То, что он увидел, заставило его забыть и о муравьях, и о вулканах. Только одна шлюпка оставалась у пирса. На палубах кипела суета, а большой галеон «Валенсия» поднимал паруса. Диего вскочил и сломя голову кинулся вниз.

Он бежал, не разбирая дороги и поминутно рискуя растянуть связки. Теперь он видел, что «Валенсия» медленно перемещается. На других галеонах тоже ставили паруса. Отсюда он не мог угадать, который из них – «Дон Хуан». Потом показались лавовые стенки, окружавшие сады и поля. Диего понял, что он, каким-то образом, оставил левее проклятую низину. Так, конечно, было чуть длиннее, но зато много удобнее для бега. Он с проклятием стряхнул очередного муравья. Теперь стены загораживали обзор, и юноша припустил еще быстрее, стараясь не сбиться с ритма. Он чувствовал, что долго не выдержит. Вдруг стены кончились.

Топоча как испуганный конь, Диего вылетел на пирс – и остановился. Прямо перед ним, подобный аллегорической статуе Безмолвной Ярости, стоял дон Эстебан; шестеро матросов бестолково слонялись по пирсу, озираясь и полностью игнорируя появление Диего.

– А… что, мы еще не отплываем?… Я так спешил!

Из-за спины дона Эстебана послышалось шипение Бесс. Дон Эстебан обернулся.

– Может, хоть теперь-то вы скажете мне, куда делись весла? – спросил он Бесс, явно сдерживаясь из последних сил.

– Ну, я не знаю… Я, правда, видела что-то вроде весел под пирсом, но я так плохо разбираюсь в шлюпках! – потупившись, отвечала Бесс. Рот Диего раскрылся. Один из гребцов заглянул под пирс и с радостным воплем спрыгнул туда. Стоя по грудь в воде, он начал вытягивать из-за свай весла.

– Ваше счастье, что Господь не сотворил вас мужчиной! – сквозь зубы процедил дон Эстебан. – Не то вы пожалели бы о часе вашего рождения!

– Но я – женщина, и не жалею, – с достоинством произнесла Бесс, сопроводив свои слова легким реверансом. Дон Эстебан отвернулся. Против воли к его ярости примешивалась некоторая толика восхищения. Чертова девка была вполне достойна этого висельника, ее треклятого папеньки. Ну, коли так…

* * *

Караван неспешно тащился вперед, и покинутые острова постепенно утрачивали реальность, становясь воспоминанием, мороком, сном. Впрочем, до берега было уже не очень далеко. Вода перестала быть пронзительно-голубой и отчетливо отливала зеленым, в небе появились птицы. Ночью какой-то незадачливый пассажир, которого не вовремя подступившая нужда погнала на нос корабля, скатился вниз, крестясь и причитая: «Братья, беда! Дьявол поджег море, и всем нам погибнуть в огне!» Бесс встрепенулась. В рассказах дяди Нэда она дольше всего не верила в то, что море может светиться ночами. И больше всего хотела в это поверить, не говоря уже о том, чтобы увидать. Она быстро собралась, показала язык спящему в узком гамаке Диего и поднялась на палубу.

На черной бархатной поверхности моря проступали огромные – больше корабля – бледные пятна. Когда они оказывались недалеко, было видно, что создает их слабый свет, поднимающийся из глубины. Но куда ярче море светилось там, где что-нибудь беспокоило воду. Струи холодного жидкого огня вскипали вокруг форштевня галеона и зеленым светящимся золотом текли вдоль его бортов. Пара дельфинов, сопровождавших корабль, плыла, облитая сиянием, и за ними далеко тянулся бледный огненный след. Вбок метнулась стайка летучих рыб, вспугнутых судном, упала в воду, и вода вспыхнула – как будто кто-то бросил крупинки пороха на тлеющую золу.

Стоя в тени мачты, дон Эстебан смотрел на темный силуэт Бесс, проступающий на фоне призрачного света моря. Он невольно представил себе, как ярко вспыхнет вода, если нечто тяжелое упадет в нее через борт и как темное пятно еще будет видно какое-то время в светящейся кильватерной струе там, за кормой. Никто не заинтересуется исчезновением одной из пассажирок… по крайней мере, настолько, чтобы задавать ненужные вопросы. Правда, этот парень – де Сааведра, который все время держится рядом… Но юнец неопасен. Тем более, что берег близко и вряд ли представится еще хоть один подходящий случай поторопить Судьбу. Дон Эстебан сделал шаг вперед – и снова отступил в тень. Послышались возбужденные голоса. На палубу высыпали пассажиры – человек тридцать, всклокоченные после сна и бурно обсуждающие новость о подожженном море.

Дон Эстебан вздохнул. Здесь явно стало слишком людно. Судьба в очередной раз указала ему, что, надумав ей помогать, он взялся не за свое дело. А значит, следовало оставить личные дела и заняться своими обязанностями. Нехорошо, когда ночью на палубе толпятся пассажиры… еще за борт кто упадет. Дон Эстебан вышел из-за мачты.

– Господа, а не соблаговолили бы вы… – начал он. Пассажиры гуртом потянулись к трапу.

…Внизу, в узком гамаке, сладко спал дон Диего де Сааведра. Снилось ему что-то на редкость приятное: то ли в кармане камзола он вдруг нашел золотой, то ли посадил наконец в лужу дорогую сестричку Бесс…

Глава 5

Дон Эстебан д'Эспиноса-и-Вальдес любил бывать в Севилье. Впервые он попал сюда еще мальчишкой, вместе с отцом. Пожалуй, это было его первое отчетливое воспоминание. Но и теперь, как и тогда, Севилья вызывала у него ощущение непрекращающегося праздника. Настроение дона Эстебана не было испорчено даже видом пяти огромных военных галеонов под французским флагом, по-хозяйски расположившихся в порту – еще несколько лет назад подобная картина была бы невероятной. Французов он недолюбливал всегда, а с некоторых пор абсолютно не выносил – именно они, новоявленные союзнички, были в боевом охранении в тот злосчастный день, когда раненый дон Эстебан, чудом покинув свой горящий галеон, выполз на прибрежный песок бухты Виго. Французы, что характерно, прорвались тогда сквозь флот англичан и благополучно ушли. И их адмирал был потом даже обласкан Людовиком – по слухам, за то, что успел кое-что прихватить с обреченных на гибель галеонов… Но сегодня дон Эстебан не хотел думать о французах. Капитан наконец стряхнул с себя пьяное оцепенение и занялся своим кораблем, милостиво предоставив дону Эстебану два часа отдыха на берегу. И дон Эстебан, с наслаждением бросив опостылевшие корабельные дела, ушел в город.

Узкие припортовые улицы кипели, бурлили и переливались яркими красками. Девушки в пышных и мягких юбках, с волосами, прикрытыми кружевными накидками или традиционными полосатыми шарфами; громоздкая уродливая карета, из которой, боком, выбиралась столь же уродливая старуха в каркасном жестком придворном платье середины прошлого века; уличные актеры и музыканты; торговцы, пронзительно предлагавшие прохожим свои разнообразнейшие товары – от жареной рыбы, фруктов и цветов, мармелада, паштета, вина, сладких булочек, сахарных фигурок до книг, освященных четок и крестиков, – все это казалось ярким и неповторимым. Дон Эстебан любил эти великолепные площади и фонтаны, белоснежные галереи роскошных дворцов, а при взгляде на мощную и легкую громаду кафедрального собора с возвышающейся над ним Хиральдой у него каждый раз перехватывало дыхание. Кажется, даже зелень кипарисов, лавров и цитрусов была здесь особенно глубокой и насыщенной. И сейчас, как и много лет назад, много повидавший и много испытавший дон Эстебан испытывал мальчишеское изумление перед этим прекрасным городом.

Даже общий деловой упадок чувствовался здесь не столь сильно, как в других городах Испании. Сюда привозили зерно и пряности, шоколад, индиго, прозрачный фарфор, душистый сандал, кампешевое и эбеновое дерево, тончайший китайский шелк и полосатый индийский хлопок, фламандские кружева, золотые и серебряные слитки, попугаев и обезьянок, крокодиловую кожу и слоновую кость, жемчуг и драгоценные камни, краски и благовония. Не было во всей Испании – а, значит, и во всем мире – порта более прекрасного, чем Севилья, ибо только Севилье было даровано право торговли с колониями.

К тому же в этом городе жила одна очаровательная вдовушка. Разумеется, дон Эстебан был далек от мысли, что прекрасная донья Фелисия пребывала одинокой и беззащитной во время его более чем полугодового отсутствия. Дон Эстебан слегка улыбнулся и коснулся рукой эфеса шпаги. Возможная стычка с соперником лишь придавала этим отношениям известную остроту; к тому же, право, после утомительного плавания подобная разрядка была просто необходимой.

Впрочем, сейчас у дона Эстебана не было времени для сцен ревности, да и вообще для вдовы. Он хотел посмотреть, не даст ли все-таки ему Судьба в последнюю минуту знак, что готова отвернуться наконец от некоей дерзкой девчонки, дочери своего отца. Прогуливаясь по набережной, дон Эстебан следил, как покидают корабли пассажиры, пока не углядел среди других Бесс – и с ней щенка де Сааведра. Он видел, как щенок помог девушке выбраться из шлюпки, бодро перекинул через плечо ее узелки, подхватил свой саквояж – и они двинулись прочь, часто застывая на месте с раскрытыми ртами и глазами, как и положено провинциалам. А ведь они шли всего лишь по Речному кварталу, далекому от богатых дворцов, принадлежащих древнейшим и знатнейшим фамилиям Испании. Не упуская их из виду, дон Эстебан неторопливо продвигался следом.

Проследив парочку до одной из многочисленных портовых гостиниц (чертов защитничек ни на шаг не отставал от девчонки), он повернул назад. Два часа истекали, и следовало спешить.

Дон Эстебан, хоть и идя торопливо, успевал глядеть по сторонам с жадностью давно не отдыхавшего человека. Речной квартал жил своей обычной, бурной и многообразной, жизнью. В воздухе смешивались запахи кузничного дыма, свежевыпеченного теста и жареной рыбы. Прогрохотала тележка водовоза. Спешила куда-то служанка в холщовом переднике, с засученными рукавами, обнажавшими красные от стирки руки. Дама, явно претендующая на знатность, с закрытым лицом, в зимних башмаках на напоминающей котурны подметке, спасающей от уличной грязи, следовала в сопровождении дуэньи. Степенно прошествовали два монаха. На продуваемой бодрящим ветерком набережной небольшая группа зевак наблюдала развязку шумного скандала. Альгвасил, в ярко-желтой куртке, алых чулках и алом же берете с небольшим белым пером, держал за шиворот какого-то бедолагу, время от времени награждая его тычками – не по необходимости, а так, для порядка – и внимал темпераментным объяснениям другого, весьма ярко одетого, господина. Суть объяснений сводилась к тому, что ярко одетый, будучи помещиком и землевладельцем, не потерпит оскорблений действием от какого-то безродного и настаивает на своем освященном веками праве взыскать с последнего штраф в пятьсот суэльдо[13].

– Это уже второй за сегодня, – сказала молоденькая горничная с живыми блестящими и черными глазами своей соседке, женщине постарше, плотной и степенной.

– Ну что же ты хочешь, Пбула, ведь осенний караван пришел. У дона Алехандро самая горячая пора. А хорошо, наверное, заработать за день тысчонку суэльдо!

– Нет, тетушка, по мне, так ни за что не согласилась бы. Хлопотный это заработок – весь день огребать по морде!

– Ну что за слова, Паула! Ты же служишь в почтенном доме! Вот стоит прилично одетый господин – что он о тебе подумает!

– Только то, что и впрямь не дело – с таким хорошеньким личиком избирать подобный способ заработка, – вмешался дон Эстебан, улыбаясь глазами и галантно касаясь рукой шляпы (бойкая горничная присела, демонстрируя полагавшееся по неписанному уличному этикету смущение). – А, кстати, не посвятят ли меня почтенные дамы в подробности этого способа?

В следующие минуты дону Эстебану со всеми деталями поведали о том, что вышеозначенный дон Алехандро – действительно землевладелец, да вот беда, все его земельные владения – пара виноградников, да и те заложены и перезаложены; а средством пропитания служат ему регулярно взимаемые за его оскорбление штрафы, которыми, кстати, приходится делиться и с судьей, и с альгвасилами; мастер он нарываться на скандалы, наш дон Алехандро, ну, конечно, все местные прекрасно его знают и давно уже с ним не связываются, да ведь тут, благодарение Господу, порт, приезжих всегда хватает, а уж как придет караван…

Тут дон Эстебан вынужден был прервать многословие почтенной матроны и устремиться вслед уходящему вместе с альгвасилом и арестованным им беднягой дону Алехандро. Судьба, несомненно, указывала ему путь.

– Эй, почтенный!

– Это вы мне? – опешил дон Алехандро.

– Вам, вам. Будучи изумлен тем удивительным способом, коим вы зарабатываете себе на жизнь, я позволил себе… Короче, сеньор, хотите добрый совет совершенно бесплатно? Тут рядом, в гостинице, остановился один…

– Так это совет или заказ? Заказ, сеньор, знаете ли, бесплатным не бывает.

– Приятно иметь дело со столь понятливым собеседником, – дон Эстебан достал кошелек с глухо звякнувшим серебром.

– И это все? – спросил мошенник, подбросив на руке добычу. Дон Эстебан пожал плечами.

– Когда выполните работу, приходите на галеон «Дон Хуан Австрийский». Спросите дона Эстебана д'Эспиноса, это я. Если засадите мальчишку на месяц, получите десять полновесных золотых дублонов; а если на два – то еще пять.

– Да за эту сумму я куплю всех судей Севильи оптом, и всех альгвасилов впридачу, – ухмыльнулся мошенник. Ухмылка была глумливая. Несомненно, дон Алехандро знал, о чем говорил. – Так что там у вас за мальчишка?

Подробно описав, как выглядит и где остановился интересующий его молодой человек, дон Эстебан поспешил продолжить свой путь в порт.

Дорогой он размышлял, правильно ли сделал, впутав в старые счеты постороннего, да еще и испанца. Впрочем, если он не слепой, юнец уже не вполне посторонний. Дон Эстебан цинично усмехнулся. Да и в конце-то концов, ничего страшного с парнем не произойдет – не убийцу же он нанял. Только полезно поучить взбаламошного юнца немного думать, прежде чем встревать в уличные скандалы. В жизни ему это ой как еще пригодится… Ну, а уж с девчонкой, оставшейся одной в чужом незнакомом городе, Судьба разберется даже и без его, дона Эстебана, непосредственного участия. Окончательно убедившись в своей правоте, дон Эстебан прибавил шагу.

Лицо вахтенного, встретившего его на борту «Дона Хуана», было откровенно растерянным. За два часа его отсутствия мучимый жестокой головной болью капитан не устоял перед искусом и приложился к испытанному лекарству, после чего приказал вышвырнуть за борт инспектора Торговой Палаты и заперся у себя в каюте, пообещав выбить мозги всякому, кто посмеет туда войти. Дон Эстебан вздохнул и впрягся в корабельную рутину. Многолетний морской опыт говорил дону, что в ближайшие несколько дней берега ему не видать.

* * *

– Нам необходимо подумать о теплой одежде, – сказал Диего. – И здесь-то не жарко, а в Лондоне, я слышал, зимой замерзает вода. Но, боюсь, у нас плохо с деньгами. Кто бы мог подумать, что самые простые вещи тут стоят так дорого!

Кажется, молодой человек на полном серьезе приготовился к продолжению совместного путешествия. Бесс ничего не имела против общества Диего, но тащить его ради своего удобства в Лондон! В чужую страну! И заставить его истратить на этот крюк изрядную долю его и без того тощего кошелька! Следовало отговорить юношу, пока не поздно.

– Я не буду настаивать на выполнении вами обещания, данного вашему дяде, дон Диего, – легко сказала она. – Мне неловко доставлять вам излишние хлопоты этой поездкой в Лондон. Я и так бесконечно благодарна вам за заботу. Так что я думаю, правильнее будет мне продолжать путь одной.

Диего на секунду задумался. Как легко болтать с Бесс о разных пустяках, и как трудно обсуждать такую деликатную тему.

– Я буду чувствовать, что поступил неподобающе, – сказал он твердо. – В конце концов, я должен сопровождать вас.

Бесс была тронута.

– Я просто не могу позволить вам настолько нарушать из-за меня свои планы,

– сказала она. Внезапно ее посетило вдохновение. – И, потом, подумайте о моей репутации! Что скажет мой отец?!

Да, ничего не скажешь, для Диего это был сильный довод. Он решился.

– Я давно хотел серьезно поговорить с вами, – начал он, выдергивая нитки из растрепавшегося шитья на рукаве и глядя на них с величайшей заинтересованностью. – Мне кажется, я должен объясниться… Я …

«Господи, неужели он хочет нарушить столь непринужденные отношения каким-нибудь дурацким признанием в любви? – подумала Бесс. – Что же делать?»

– Дон Диего, – быстро сказала она. – Может быть, нам удастся избежать этого? Право же, я очень ценю ваше дружеское отношение ко мне и не хотела бы…

Она опустила глаза, затем, не удержавшись, быстро взглянула на Диего из-под ресниц.

Диего впервые пришло в голову, как можно было истолковать его поведение. Он густо покраснел, потом побледнел.

«Так и есть», – подумала Бесс.

– Но позвольте же мне сказать… – встревоженно проговорил Диего.

– Нет-нет, дон Диего, мне хотелось бы, чтобы мы с вами остались друзьями,

– поспешно перебила Бесс.

– Но послушайте же! – в полном отчаянии вскричал Диего.

– Нет, сеньор, – грустно и твердо сказала Бесс. – Я не хочу больше говорить об этом. Я отношусь к вам как к другу… как к брату, в конце концов.

Диего, неожиданно почувствовавший под ногами твердую почву, воспрянул духом.

– Ну, как любящий брат, я просто не могу не сопровождать свою сестру всюду, куда ей вздумается поехать, – с облегчением сказал он. – Да если бы я ее бросил, меня следовало бы плетьми трижды прогнать вокруг этого чертова города! Надеюсь, сестричка, вы не желаете мне подобной участи?

– Вам угодно издеваться, сеньор? – с чопорным негодованием вопросила Бесс.

– Да нет же, я и не думал…

– Ну тогда прекратите называть меня «сестричкой»! – потребовала Бесс, возмущенная до предела.

– Но почему же я не могу называть свою сестру «сестричкой»?

– Сестру?!

– Если, конечно, вы не хотите считать сына вашего отца братом…

– Что?!

– Мне не хотелось бы оскорбить вас, сеньорита, но, боюсь, ваша мать не была единственной…

– Сын моего отца! – в голове Бесс что-то встало на место. – Господи! Из Картахены! В своих мемуарах отец…

Теперь не выдержал Диего.

– В жизни не стал бы читать эту похвальбу! – в ярости сказал он. – Да я в руки ее бы не взял! И все-таки это правда. Вся Картахена знает, кто мой отец. Да, знает! Когда он, вместе с другими безбожниками и нечестивцами…

– Диего! Прекрати немедленно! Ну хорошо… Значит… Значит, мы – брат и сестра. Прекрасно.

Это было невероятно, но последняя вспышка Диего оказалась гораздо убедительнее любых доказательств.

– И что же по-твоему… А, пропади оно. Знаешь, я, честно говоря, рада – одной мне было бы не по себе. И давай не будем больше про Картахену… – Бесс ткнулась носом в рукав Диего. – Погоди, мне все-таки нужно привыкнуть. И, пожалуй, ты прав: теплая одежда будет нужна…

В результате примерно через час Диего притащил ворох приобретений – плащ из плотного сукна, башмаки на толстой подметке для Бесс, теплые чулки, шерстяное платье, накидку с капюшоном. Их совместная казна почти не пострадала – Диего удалось выменять все это на два новых камзола дона Иларио. Теперь можно было ехать хоть к белым медведям.

Впрочем, через двадцать минут они убедились, что необязательно добираться до Лондона, чтобы замерзнуть. Вместо приятной прогулки, затеянной Бесс, выходило нечто прямо противоположное. Солнце ярко светило, но пронзительный ветер, дувший с реки, моментально уносил все тепло, заставляя их чуть ли не стучать зубами. Что самое странное, проходящим мимо горожанам явно холодно не было. Еще через пять минут Бесс сдалась и повернула к гостинице. Вскоре впереди показалась знакомая вывеска.

– Дурацкая погода, – сказала Бесс (ей было слегка неловко).

– Действительно, дурацкая, – охотно подхватил Диего. – В этом городе вообще все не так. Люди не те, воздух не тот. Толпа…

– Ты что, издеваешся? – поинтересовалась Бесс.

– Если честно, то не совсем. Действительно не по себе, когда вокруг все по-другому. Даже луна… Ты видела вчера этот вертикальный серп? Ведь он же выглядит совершенно по-идиотски! Луна – она ло-о-одочка, а тут… Да и звезды! Они же чужие! Нет, я никогда толком не знал созвездий, но вот не такие они здесь – и на душе тоскливо…

В этот момент рассуждения Диего были прерваны: он обнаружил, что его бесцеремонно разглядывает какой-то тип.

Незнакомец был невысок. Физиономия его была невыразительной и какой-то невнятной, словно дублон скверной колониальной чеканки. Но зато костюм… Его кирпично-оранжевый костюм был бы точной копией одного из тех, что изображались на французских модных листах, если бы спереди не было в два раза больше, чем надо, ярких галунов, а заложенные сзади складки не были бы столь пышны, что неуловимо напоминали петушиный хвост. Пряжки на башмаках сверкали дешевыми стразами. Довершал наряд зеленый берет с пером, покрывающий голову вместо положенной к подобному костюму шляпы с большими загнутыми вверх полями.

– Правда, он похож на попугая наших лесов? – шепотом спросила Бесс.

Диего фыркнул, но ответить не успел.

– Простите, юноша, вы не здешний? – поинтересовался «попугай».

– Да, мы прибыли с осенним флотом, – несколько удивленно ответил Диего.

Незнакомец кивнул, как будто окончательно уверившись в чем-то, и лицо его сразу стало до невозможности наглым.

– Я так и понял. Терпеть не могу, когда в наш город являются всякие индийцы, которые мнят себя «тоже испанцами»…

Диего сжал кулаки, однако сдержался. В конце концов, не драки же затевать он сюда приехал. Его долг – оберегать сестру; остальное может подождать.

Бесс почему-то стало неуютно. Она сжала руку Диего, намереваясь увести его поскорее. Однако «попугай» опередил ее.

– А, так ты и девку свою оттуда приволок? Можно подумать, Испании не хватает…

Закончить ему не дала звонкая пощечина.

– Извольте впредь выбирать выражения, сеньор попугай! – Диего был красен, зол, но, как успела заметить Бесс, слегка гордился собой. – И извольте ответить за уже сказанное!

– Уж не думаешь ли ты, сопляк, что я намерен с тобой драться? Может, у тебя еще и шпага есть? Эй, стража! Меня оскорбила какая-то шваль! Я же – помещик и землевладелец, и имею право требовать пятьсот суэльдо штра…

Диего, с пунцовым лицом, рванулся вперед, и они покатились по мостовой. Впрочем, продолжалось это недолго. Не более чем через минуту два могучих альгвасила, отпихнув невесть откуда взявшихся зевак, решительно вмешались в события.

Диего оттащили. Из его носа шла кровь, заливая белый шарф. Глаз его соперника быстро заплывал; один из альгвасилов осторожно пытался пошевелить челюстью. Зеваки расходились. Бесс, карие глаза которой потемнели от волнения, последовала за уводимым Диего.

Через два часа Диего, получившего с немыслимой для испанского правосудия скоростью два месяца ареста за сопротивление властям и необходимость уплатить штраф, втолкнули в ворота городской тюрьмы.

* * *

Севильская Королевская тюрьма мало изменилась за те два века, что минули с тех пор, когда здесь, в этих стенах, появился на свет бессмертный «Дон Кихот» [14]. Большие камеры на восемьдесят человек были переполнены. Государство не могло взять на себя заботу о пропитании сотен мошенников, несостоятельных должников, воров и шулеров. Некоторым еду приносили из ближайшей харчевни, других кормили сестры, подружки или жены – у кого они были. За право пронести еду взималась пошлина. Все необходимое можно было купить и в многочисленных лавках, располагавшихся в пределах тюрьмы. В восемь утра двери камер открывались, и арестанты могли свободно перемещаться по тюрьме – но за эту привилегию тоже надо было платить. Наружные ворота тюрьмы весь день оставались открытыми – через них в обе стороны то и дело проходили посетители. Вечером, пересчитав заключенных, камеры закрывали. Побеги, впрочем, были редки – никому не хотелось наживать большие неприятности из-за двух-трех месяцев отсидки или скромного штрафа. Серьезная публика – каторжники, приговоренные к галерам, или смертники – находились на особом положении: их охраняли, и их камеры всегда оставались закрытыми.

Бесс навестила Диего утром следующего дня. Тюрьма поразила ее. Порядки Антильских островов разительно отличались от европейских. На островах принято было сквозь пальцы смотреть на обычные поножовщины и кражи: суд рассматривал лишь дела действительно важные – или те, что считал таковыми – зато заключенные там действительно были заключены. Увиденное сподвигло ее на то, чего не предвидел дон Эстебан: на решительные действия. Увиденное, а так же еще и то, что не было никаких возможностей сидеть здесь целых два месяца, кормить себя и Диего, да еще и платить пятьсот суэльдо этому хлыщу. Бесс дошла до порта – и выяснила, что завтра Севилью покидает неказистый и ветхий французский грузовой фрегат, носящий гордое имя «Звезда Марселя». Капитан согласился принять на борт еще двух пассажиров. Правда, фрегат шел в Кале, но Бесс решила, что это почти по пути. Не смутила ее и крайне высокая сумма, затребованная капитаном. Бесс уже была наслышана о летней морской кампании англичан, блокировавших Тулон[15] и почти полностью парализовавших морскую торговлю вдоль побережья. Сейчас военный флот Англии уже отправился на зимовку, и, хотя всегда оставалась опасность встречи с каким-нибудь одиноким капером, торговые корабли торопились до зимних штормов наверстать упущенное. Расплатившись, Бесс отправилась в гостиницу. По дороге она завернула в пару лавок.

На следующий день Бесс явилась в тюрьму к полудню. Коловращение посетителей и заключенных было в самом разгаре, и надзиратели успели утомиться мельканием лиц, крахмальных юбок, узелков и лохмотьев. Положив на койку Диего небольшой узелок, Бесс принялась деловито раздеваться. Человек двадцать заключенных с интересом воззрились на нее. Диего ошалело смотрел на сестру. Его терзали сомнения: роняет ли происходящее какую-либо тень на ее достоинство. Между тем было ясно, что подобные сомнения не посещали Бесс: ее торопливые движения были точны и лишены суеты смущения. Под платьем и широкой, жестко накрахмаленной нижней юбкой обнаружилось второе верхнее платье – почти такое же строгое, как первое. Послышались разочарованные вздохи. Бесс протянула Диего снятое платье.

– Одевай, – заявила она.

Обитатели камеры номер восемь, оторвавшиеся кто ото сна, кто от игры в кости, кто от общения с подружкой, стягивались к месту действия.

– Т-ты что?!

– Одевай, говорю! У нас нет возможности тут рассиживаться! Или ты и правда собрался платить пятьсот суэльдо? Так вот: у меня лишних денег нет – подозреваю, что у тебя тоже.

– Так его! – сказал кто-то.

– Да брось, сестренка, – вмешался потрепанный и умудренный жизнью сутенер с соседней койки. – Охота вам была из-за пятисот монет наживать неприятности себе на задницу! – Бесс молча сверкнула глазами.

– Оставь их, Педро! – подали голос из соседнего угла. – Чего хочет женщина, того хочет Бог!

Диего неловко полез в юбку.

– Не так, – сказала Бесс.

– Парень, вспомни, как их снимают, и делай наоборот! – посоветовал кто-то. Диего покраснел.

Вокруг них толпилась уже вся камера.

Надзиратель Алонсо заглянул в открытую дверь. Плотное кольцо спин окружало что-то интересное. Наверное, кто-нибудь крепко продувался в кости. Впрочем, Алонсо было не до того – у него болела голова. Вчера он отмечал крестины дочери. Четвертой. Жена упорно не желала рожать ему сыновей. Алонсо подозревал, что она делает это наперекор ему – раз уж не может настоять на своем в других вопросах. А ведь все они вырастут, и их понадобится выдавать замуж. А кому надо будет думать о приданом? Ему, Алонсо! Конечно, всем известно, что тюремный надзиратель живет не на одно только жалование, но четыре дочери!!! – тут надо быть не надзирателем, а начальником тюрьмы!

– Подложи ему что-нибудь на окорока, а то они больно тощи!

– Эй, парень, а ты умеешь строить глазки?

– Нет, он умеет их скромно опускать!

Эти, а также куда менее пристойные, замечания сыпались, как из рога изобилия.

– Ну, хватит! – Диего повернулся к весельчакам.

– Стой смирно! – сквозь зажатые в зубах булавки прошипела Бесс. – Вколю вот тебе не туда!

– И ты ей больше не будешь нужен – закончили за нее.

Бесс выплюнула булавки:

– А ты, медузье отродье, захлопни рундук и уваливай к ветру! – посоветовала она. Диего охнул, но камера притихла и посмотрела на Бесс с уважением.

– Везет же некоторым дуракам. И за что Господь наградил его такой подружкой? – спросил кто-то у потолка.

– Да, бой-девка. С такой не замерзнешь! – согласились с ним.

Бесс решительными движениями конюха затягивала шнуровку.

– Ты уверена, что это должно быть так туго? – спросил Диего, осторожно пытаясь вздохнуть.

– Уверена, что… Черт! Лопнул шнурок! …иначе оно не налезет. И вообще, радуйся, что я не делаю из тебя придворную даму, – пробурчала Бесс.

– Они сюда не захаживают, – немедленно пояснил кто-то.

– А это правда, что они носят стальные корсеты?

– Да-да, и с шипами внутри, подобно великомученицам.

– Врешь!

– Слово чести, амиго! Видел, какая у них походка?

– А ты-то сам хоть раз видал живую придворную даму? Не говоря уж о ее нижнем платье?

– Повернись. Стой. – Бесс расправляла юбку.

Алонсо вновь прошел мимо открытой двери. Кольцо спин стало еще плотнее. Пожалуй, стоило войти и навести порядок. Алонсо прислушался: в камере явно резвились. На драку, во всяком случае, не походило, на свежий труп – тем более. Да ну их! Он должен совершать обход – вот он его и совершает, правда? Стараясь не слишком качать головой, Алонсо проследовал дальше.

– А хорошо у нее получилось. Такую я бы и сам с удовольствием прижал!

– Какую из двух ты имеешь виду?

– Но, амиго, я же не стал бы оскорблять даму!

– Да пустите же, мне не видно!

– Проваливай, это мое место!

Завязалась мелкая потасовка. Бесс тем временем прилаживала на голову пунцового Диего гребень и мантилью.

– Ишь, раскраснелась, кокетка!

– Сеньорита, вы не станете возражать, если я приударю за вашей подружкой?

Диего не выдержал.

– Убери эти тряпки, Бесс! Никогда кабальеро не согласится…

Договорить ему не дали.

– Ну, парень, не артачься! Для меня бы кто так старался!

– Не подавай повод говорить о неблагодарности мужчин, о кабальеро!

– Сеньора, позвольте мне вызвать неблагодарного на дуэль!

Одна из случившихся в камере девиц протянула платок:

– Сестренка, возьми, и пусть он закроет лицо.

Бесс сунула платок Диего в руки.

– Иди вперед и жди меня за воротами.

– Я не оставлю тебя здесь одну!

– Не валяй дурака. Когда мне понадобится защита, я тебя извещу.

– Топай, парень, мы за ней приглядим! – напутствовали его. Диего пробормотал что-то сквозь зубы и двинулся к выходу.

Стражник в воротах сонно посмотрел на высокую девицу и зевнул. Ему оставался до смены еще целый час.

На улице Бесс догнала Диего.

– По-моему, это было забавно, – сказала она.

– Никогда бы не подумал, что доживу до такого позора! Чтобы мою единственную сестру на моих глазах безнаказанно и нагло оскорбляла толпа невоспитанных мужланов и проходимцев, не имеющих ни малейшего представления о чести, совести и достоинстве!

– Ну что ты, они были весьма милы, – невинно ответила Бесс. – И потом, если уж заимела братца-каторжника…

– Бесс!!!

– Ладно, Диего, не кипятись. Вон удобный закуток – пойди, переоденься. И почему мне приходится всему тебя учить? В конце концов, кого кому велели довезти до Лондона?

Диего поспешно привел себя в прежний вид.

– Теперь куда – за вещами?

– Вещи уже на борту. Примерно через час назначено отплытие. Ко времени проверки мы будем далеко.

– Бесс, я восхищен твоей предусмотрительностью и благодарен, но должен сказать, что мне не скоро удастся простить тебе эту шутку. Это нельзя было сделать как-нибудь по-другому?

– Я не хотела рисковать – тебя мог кто-нибудь опознать при выходе из тюрьмы. Ну не сердись, ну что я такого сделала?

Минуты три Диего шел, молча хмуря брови, затем внезапно фыркнул.

– Так, значит, капитан Блад изучал испанский, сидя в Севильской тюрьме? – сказал он. – Не могу не признать, что даже такой испанец, как я, смог выучить здесь кое-что новое…

Глава 6

Как оказалось, на фрегате наличествовал еще один пассажир – шевалье де Бриер, очаровательный француз, сносно владеющий испанским и одетый по последней парижской моде. Единственной не вполне модной деталью его туалета была простая, потертого вида шпага, удобно висевшая у бедра на не слишком длинной перевязи. Ее вид вызвал у Диего грустные воспоминания. Сам он – еще до тюрьмы – заказал к своей шпаге новый клинок, и умница Бесс успела забрать его из мастерской, но он не шел ни в какое сравнение с безвременно погибшим клинком из Толедо. Кроме того, присутствие разодетого шевалье заставило Диего вспомнить, что он должен хранить сестру не только от физических опасностей. Шевалье же, приятно пораженный присутствием на борту юной особы, немедленно подтвердил худшие подозрения Диего, ибо начал оказывать Бесс несомненные знаки внимания. Диего решил, что пора вмешаться.

–Бесс, – решительно начал он, – ты очень устала сегодня. Пойди, отдохни, а я постерегу твой сон.

– Кто этот юный петушок, который смеет указывать даме? – удивился шевалье.

Краем глаза Бесс заметила, как Диего выпятил грудь и потянулся к рукояти.

– Это мой брат, – поспешно сказала она. – И я должна сказать вам, шевалье, что люди, говорящие о нем непочтительно, редко становятся моими друзьями.

Диего фыркнул. Он-то считал, что такие люди рискуют бульшим.

Шевалье между тем рассыпался в извинениях. Очевидно, сказал он, красота сеньориты затмила ему глаза, и в ослеплении своем он постыдно не заметил всех тех несомненных достоинств, коими, конечно же, обладает любой человек, имеющий счастье быть ее братом.

Логические построения шевалье показались Диего несколько двусмысленными, но все же он не мог не принять столь изысканные извинения. При этом он твердо решил не спускать с шевалье глаз. Кроме того, необходимо было серьезно поговорит с Бесс.

Случай для этого, кстати, представился очень скоро – прибыл багаж шевалье, и тот занялся его устройством.

Диего вздохнул и ринулся в бой.

– Сестра, – начал он. – На правах старшего брата…

– То есть как это «старшего»? – изумленно спросила Бесс.

– Но, дорогая, я-то считал, что твой отец посетил Картахену до своего брака с твоей матушкой!

– Ой, извини, – смутилась Бесс. Эта простая истина как-то не приходила ей в голову. – Так о чем ты хотел мне сказать?

– Сестра, как старший брат я должен предостеречь тебя от опрометчивых поступков. Ты слишком доверчива, сестра, и, быть может, не знаешь, какие на свете бывают проходимцы…

– Рано ты снял мантилью, Диего, – мурлыкнула Бесс. – Из тебя бы вышла прекрасная дуэнья!

– Я говорю с тобой серьезно! – Диего почти кричал.

Выражение лица Бесс явно обещало ему в глотку если не вымбовку, то по крайней мере морского ежа. Но вдруг оно смягчилось.

– Но, Диего, я ведь все равно не смогу избегать общения с ним. Я обещаю быть разумной. И потом, ведь я знаю, что всегда могу рассчитывать на твою помощь, – ласково сказала она.

Диего уже научился не доверять ласковому тону сестры. Оставалось надеяться на ее благоразумие – и, в крайнем случае, на свою шпагу.

Тем временем «Звезда Марселя» подняла якоря. Покидая порт, фрегат лихо прошел в довольно опасной близости от хорошо знакомых Диего и Бесс галеонов флота, доставившего их в Севилью. С некоторой грустью Бесс последний раз смотрела на высокие мачты «Дона Хуана». А на палубе галеона дон Эстебан еще раз взглянул вслед наглому «французу», впритирку миновавшему его корабль, и вернулся к скуке портовой вахты. Занятый наблюдением за рискованными маневрами чужого корабля, он не заметил, каких пассажиров пронес тот в полукабельтове от него, и не знал, что больше ему не доведется встречаться с Бесс. Не знал он и того, что последняя пьяная выходка капитана «Дона Хуана» переполнила терпение Торговой Палаты, и вскоре тот покинет корабль, а в освободившуюся капитанскую каюту вселится еще не поверивший своему счастью дон Эстебан. А еще через пять лет его новый галеон исчезнет без вести, когда жестокий шторм раскидает идущий в Индии караван…

* * *

«Звезда Марселя» с грузом кож спешила в Кале. Погода была ветренной, но ясной, и Бесс прогуливалась по палубе, опираясь на руку шевалье, а Диего околачивался поблизости и изредка вслушивался в их разговор. Де Бриер рассказывал о своем знакомстве со знаменитым игроком прошлого века, шевалье де Мере[16], которому он как-то имел честь проиграть две сотни пистолей в кости. Шевалье де Мере в это время было уже более семидесяти лет, однако его рука по-прежнему была тверда, а взгляд зорок. В молодости он был знаком с самим Блэзом Паскалем, и, беседуя с ним о своих драгоценных костях, проник в тайны математики случайного.

– Если же у вас, сеньорита, шестерка выпадает дважды подряд, то вероятность такого события составит… составит… Это очень трудный момент, – поспешно добавил шевалье, чтобы скрыть заминку. По его подсчетам выходило, что вероятность такого события в два раза выше, чем вероятность выпадения одной шестерки.

– Одну тридцатьшестую, – закончила Бесс. В свое время они с отцом провели немало приятных минут за подобными головоломками. – Вы так понятно все объяснили, шевалье, – должно быть, вы – прирожденный математик, – простодушно прибавила она.

Шевалье изящно склонился к ее руке. Должно быть, он и впрямь обладает особым даром объяснения, если ему удалось растолковать столь тонкую вещь этой провинциалке. Диего кусал губы. Он не был силен в теории азартных игр, однако видел, что сестра, что бы она там ни говорила, полностью поглощена этим разряженным французиком. О, женщины! Побольше вышивки, драгоценностей и кружев – и они уже тают. Неужели Бесс действительно это нравится?

На корме тем временем возникла какая-то суета. Позвали капитана. Диего подобрался поближе и прислушался.

– Это же «Андалусия»! – услышал он. – Ну, теперь-то этот прохвост заплатит мне тройную цену за перехваченный груз!

Навстречу шел небольшой пузатый флейт под испанским флагом.

– Он скроется на мелководье, и мы его не достанем, – сказал помощник. – У него и так-то осадка на пять футов меньше, чем у нас, а мы перегружены.

– Нет, мы успеем его перехватить вон у того мыса, – возбужденно возразил капитан. – Эй, вы, там! Поворот! Ставьте все паруса! Живее, живее!

Флейт, столь же круто повернув, уже мчался к берегу.

Диего счел своим долгом вмешаться.

– Капитан, уж не собираетесь ли вы атаковать это испанское судно? Здесь, в испанских водах? Как смеете вы наносить подобное оскорбление флагу Его Католического Величества?

– Я в своем праве, – раздраженно отвечал капитан. – Еще пять лет назад этот сукин сын сбежал, не заплатив портовых сборов в Кале, и был объявлен к аресту, как должник Франции. К тому же не так давно он перехватил у меня хороший фрахт, и у меня с ним личные счеты.

– Мне нет дела до чьих бы то ни было долгов Франции, меня интересуют только те оскорбления, которые вы собираетесь нанести Испании, – отвечал Диего, взбегая по трапу.

– Не смейте указывать мне на палубе моего корабля, – прорычал капитан, – не то я прикажу моим матросам вышвырнуть вас отсюда! А теперь – прочь! – и он занес трость над головой Диего.

Диего отступил на шаг и выхватил шпагу.

– Я научу тебя думать, прежде чем замахиваться на человека благородного происхождения! – воскликнул он.

– Эй, кто-нибудь, уберите его отсюда! – взревел капитан. На мостик сбегались люди.

Расталкивая матросов, шевалье де Бриер в два прыжка взлетел наверх.

– Я с вами, сударь! – не задумываясь, воскликнул он и обнажил свою шпагу. Привычная фраза прозвучала по-французски. – Эй, вы, там! – продолжал он на том же языке, обращаясь к матросам. – Первый, кто тронет этого юношу, будет иметь дело со мной!

Обернувшись и обнаружив поблизости Бесс, он картинно взмахнул шпагой и добавил уже по-испански:

– Не беспокойтесь, сеньорита, я не позволю подвергать издевательствам дворянина только потому, что он – верный слуга своего короля!

Бесс смотрела во все глаза. Шевалье наслаждался ситуацией. Матросы воинственно размахивали руками, однако в драку никто не лез. Паруса громко полоскали; ветер медленно сносил фрегат к берегу.

– Свиньи, скоты! – ревел капитан, решивший игнорировать неожиданную помеху. – Оставьте их – и живо по местам! Если он минует тот мыс, все пропало!

Диего отпрыгнул к трапу.

– Заколю первого, кто приблизится, – пообещал он. Шевалье, с азартным блеском в глазах, моментально блокировал второй трап. В эту минуту из-за мыса показалось сторожевое испанское судно. Его пушечные порты были недвусмысленно открыты.

– Ваше счастье! – исступленно прорычал капитан. – Вы помешали мне ввязаться в драку на неприемлемых для меня условиях. Однако если я еще увижу вас на палубе, остаток пути вы проведете в кандалах! Пропустите моих матросов и убирайтесь! – А вы, образины, по местам! Ждете, когда нас выбросит на камни?!

Бесс кинулась к Диего и сжала его руки.

– Вы настоящий рыцарь, шевалье! – пылко произнесла она. Шевалье, раскланявшись, галантно предложил ей руку. Их отступление с палубы было исполнено величайшего достоинства, однако в их сторону никто уже не смотрел[17].

* * *

Де Бриер убыл. Прощаясь, он успел трижды пригласить Диего в Париж и не менее двадцати раз уверить Бесс, что его сердце разбито навеки. Пока он, припав на колено, целовал ей руку, Диего скрипел зубами и бдительно следил, не осмелится ли тот на нечто большее. Глядя из окна гостиницы на почтовую карету, уносящую шевалье, Диего облегченно вздохнул и вытер лоб.

– Да, трудно быть братом! – изрек он.

– Ты не брат, а просто эгоист! – отвечала Бесс. – Я отлично провела время.

– Я не устаю благодарить Господа, что ты – моя сестра, – удрученно проговорил он., – а то бы…

– А то бы – что? – заинтересовалась Бесс.

– А то бы я безнадежно влюбился в тебя, и мои мучения были бы безмерны, – мрачно сказал Диего, но в его глазах плясали смешинки. Бесс звонко чмокнула его в нос.

– Какой ты милый! Не сердись, я буду послушной сестрой… если смогу. Но послушай, вот теперь-то наши деньги и впрямь на исходе. Что будем делать? Танцевать перед публикой? Ты умеешь танцевать?

– Только менуэт. Этим публику не развлечешь. Но смотри, у нас есть еще вот это, – и Диего, покопавшись в кармане, извлек маленький замшевый мешочек и вытряхнул из него крупную жемчужину грушевидной формы.

– Какая прелесть! – воскликнула Бесс, любуясь розоватыми переливами. – Можно? – и она подняла жемчужину за изящное серебряное крепление. – Ты никогда не показывал мне этого раньше. Откуда она у тебя?

– Это талисман моей матушки. Она говорила, что он приносит удачу. Однако – она стоит не менее ста дублонов, целое состояние. Правда, я думаю, что, поглядев на мой костюм, мне не дадут за нее и пятидесяти.

Розовая капля матово светилась на ладошке Бесс.

…Когда она наконец ушла, с ней вместе ушла и моя счастливая жемчужина, мой талисман со времен первого похода… Так стало быть, это ОНА?

– Повременим с этим, – сказала Бесс. Она задумалась. – До Англии – рукой подать, – мрачно добавила она. – Но… Послушай, идея! Здесь в Кале, на Рю де Мер, живет деловой партнер моего отца. Какая-то торговля фруктами. Завтра же я попробую найти его и одолжить немного денег на дорогу.

– А почему не сегодня? До вечера еще далеко. Тебя проводить?

– Не надо. Я думаю, лучше я пойду одна. Ты все-таки не очень похож на моего брата. Да ты не волнуйся, вряд ли Морская улица окажется далеко от порта.

– Это-то меня и волнует, – мрачно сообщил Диего. – Ох, не нравится мне, когда ты ходишь одна. Вечно ты встреваешь в какие-нибудь истории.

– Кто, я?! Это я, по-твоему, дралась с озверелой матросней, спина к спине с великолепным шевалье?

– Ты прекрасно знаешь, что все было не так!

– Знаю, знаю! И ты тоже был просто великолепен – со шпагой в руке, глаза сверкают! Знаешь, ты иногда – вдруг – делаешься очень похож на отца. Какой-то поворот, взгляд… Интересно будет поглядеть на вас рядом.

Диего вздохнул. Чем дальше, тем больше его страшила эта встреча. Бесс уловила его настроение.

– Ну, короче, я иду. Пожелай мне удачи.

– Удачи, сестра, – серьезно сказал Диего.

* * *

Расспрашивая прохожих и оглядывая вывески, Бесс постепенно продвигалась вперед. Довольно быстро она нашла нужную улицу, и на ней, как и значилось в записке отца, стояла церковь – к счастью, одна-единственная. Однако напротив церкви никакой торговли кокосами, равно как и другими овощами и фруктами, не наблюдалось. Наблюдался же там невзрачный, но добротный дом, фасад которого был украшен вывеской с изображением объемистого кошелька. У созерцающего вывеску прохожего не должно было оставаться никаких сомнений в том, что кошель наполнен чистейшим золотом – без малейшей примеси дешевого серебра. Бесс озадаченно помедлила. Похоже, зеленщик отсюда переехал. Однако, не зайдя внутрь, ничего не узнаешь, а зайдя – по крайней мере, хоть ненадолго избавишься от пронизывающего ветра. Она шагнула через порог.

Невысокий пожилой человек с колючим проницательным взглядом оторвался от конторской книги, с достоинством отложил перо и поклонился – вежливо, но не подобострастно.

– Monsieur, je suis… – с запинкой начала Бесс.

– Чем могу быть полезен, миледи? – на чистейшем английском спросил человек. На Ямайке Бесс редко слыхала столь безукоризненное произношение.

Решительно тряхнув локонами, Бесс начала:

– Извините, что отрываю вас от дел, месье, но мне крайне необходимо узнать, куда переехал зеленщик, который ранее занимал это помещение?

Лицо человека за конторкой осталось невозмутимым.

– Не хотелось бы огорчать вас, миледи, но, похоже, вы ошиблись адресом. Наш банк весьма уважаем, и за последние полтораста лет у нас ни разу не возникало потребности в смене адреса. Могу заверить вас, что под этой крышей никогда не торговали фруктами.

– Но как же, в записках отца… – растерянно пробормотала Бесс и замолчала. Зачем выставлять себя окончательной идиоткой? Ей живо представилось, как она сообщает Диего результаты своих изысканий. Правда, отец писал по-английски…

– Здесь нет улицы с похожим названием? – обреченно спросила она.

Удивительно, но такая улица была. Улица Пресветлой Матери, которую горожане называли просто Рю де Мэр[18]. Бесс воспрянула духом, но, как оказалось, зря. Прошлепав по грязи под начавшимся холодным дождем (Бесс решила его не замечать) через весь город, она обнаружила ужасную вещь: вопреки названию, на Рю де Мэр не было не только церкви, но даже следов того, что она здесь когда бы то ни было стояла. Пришлось признать поражение и повернуть к гостинице. Тем временем дождь перешел в ливень, и не замечать его стало трудно.

* * *

Едва взглянув на сестру, Диего сразу понял, что затея не удалась. Бесс была мокра до нитки, с одежды стекали лужицы, а лицо у нее было несчастным.

– Почему ты так долго? – сердито спросил он, помогая сестре снять накидку и башмаки. – Между прочим, я волновался. Иди скорее к огню, тебе надо согреться!

– Там нет того человека, – тусклым голосом сказала Бесс. – Там какой-то банк, и они уверяют, что никогда не меняли адреса.

– Может быть, это ошибка. Завтра мы пойдем искать вместе.

– Я все проверила, – сказала Бесс. – Ошибки нет.

– Ну, не будем сейчас об этом, – Диего по-настоящему встревожился. Бесс была не похожа на себя. – Сейчас тебе надо согреться. – и он начал стаскивать с Бесс прилипшие к ногам чулки.

Бесс заплакала. Диего снял с нее мокрое платье и, закутав в свой плащ, посадил к огню.

– Это я во всем виновата, – всхлипывала Бесс. – Я притащила тебя в это ужасное место. Если бы не я, ты бы сейчас изучал науки где-нибудь в Саламанке.

– Если бы не ты, я бы сейчас сидел в севильской тюрьме, – сердито напомнил Диего. – Ты всегда была такой мужественной, сестра! Ну… ну что с тобой? Тебе надо поесть и отдохнуть. Тебе теплее?

– Господи, что бы я без тебя делала? Но что же с нами будет?

– Ты выспишься, и все покажется не таким ужасным, – сказал Диего. – Ты же знаешь, я готов себя продать, лишь бы тебе было хорошо. А продавать-то придется всего лишь жемчужину.

– Да, правда! Я и забыла!

– Ну, ты согрелась?

Однако Бесс дрожала все сильнее. Диего напоил ее теплым вином и заставил съесть немного мяса с подливой. Закутав ее во все, что нашлось под рукой, он присел рядом. Наконец Бесс отогрелась и заснула – но затем ее лицо раскраснелось, а дыхание стало частым. Диего положил руку ей на лоб. Бесс открыла блестевшие глаза и что-то забормотала. Диего проклинал все на свете – и себя в первую очередь. Не надо было отпускать Бесс. Не надо было торопить ее. Надо было искать самому. Не надо было ввязываться в драку в Севилье. Не надо было заказывать новый клинок к шпаге. Надо было…

Проклятый болван. Что толку вспоминать о своих оплошностях. Завтра же – уже сегодня – надо найти Бесс врача и продать жемчужину. А теперь – спать. Только можно ли оставить Бесс одну?

Ночь прошла беспокойно. Диего то и дело подходил к Бесс. Он догадался сделать холодный компресс ей на лоб и два раза давал ей напиться. Хуже всего было то, что он понятия не имел, что надо делать в таких случаях, и полночи без толку бродил по комнате. Утром, с распухшей головой и слипающимися глазами, он отправился на поиски врача.

Врач, старомодно и неряшливо одетый полный господин, с видом средневекового алхимика проделал ряд непонятных действий: пощупал пульс, заставил Бесс показать язык и горло, оттянув веки, заглянул в ее глаза, зачем-то, приложив ухо, постучал по груди и спине, помял кончиками пальцев за ушами и под подбородком. Диего от нетерпения вздыхал и грыз ногти. Доктор, однако, не спешил. Диего показалось, что минуты звенят, как монеты, и он начал бояться, что для оплаты лечения придется продать не только жемчужину, но также шпагу, плащ и… что же еще можно продать? Ах, да, его сапоги – они еще вполне новые. И саквояж, в котором хранятся его пожитки, хотя и потертый, но тоже потянет на несколько су.

– Случай тяжелый, но вполне ясный, – изрек наконец эскулап. – Кровь больной чересчур насыщена флогистоном, сиречь воспламенителем, что и вызывает лихорадочный жар. Сей жар сгущает кровь больной, каковые сгустки и обнаруживаются под челюстью. Для облегчения оного жара великий Парацельс рекомендует применять кровопускания, для разжижения же крови больной необходимо давать больше пить, в особенности – отвары растений с сутью, связующей флогистон, как то: малины, липового цвета, подорожника и зверобоя. Современная наука применяет также рог черного единорога и некоторые китайские и арабские средства, но, боюсь, вам они будут не по карману. Сейчас можно иногда услышать, что болезнь вызывается невидимыми глазом зверьками-анималькулюсами, однако истинные ученые должны быть свободны от подобных предрассудков. Врач должен лечить, а не придумывать невидимое в оправдание своего невежества. Подумать только, анималькулюсы!.. Всего же с вас – за консультацию, кровопускание и микстуру – четыре экю, или же, иными словами, двенадцать ливров. Истинное знание, молодой человек, стоит недешево.

Диего облегченно перевел дух. В его кармане звенели целых пятнадцать ливров. Оставалось только раздобыть денег на оплату гостиницы и еду.

В последний раз покачав на подвеске жемчужину и полюбовавшись розовыми переливами, Диего упрятал ее в замшевый мешочек и отправился искать место, где можно было бы продать подобную безделушку. День уже клонился к вечеру: поиски врача и уход за сестрой отняли много времени. На город спускались ранние зимние сумерки. Промозглый ветер гнал в лицо водяную пыль, и уже через десять минут Диего начал мечтать о сухом жаре камина. Холодные струйки быстро нашли слабые места старого плаща и ручейками стекали ему за шиворот. На память Диего пришел адрес, по которому ходила вчера сестра. Судя по ее рассказу, заведение было вполне солидным и следовало надеяться, что там его надуют не так сильно, как в другом месте. Диего решительно зашагал по лужам и немедленно промочил сапог. Дом он нашел быстро.

– Месье, – неуверенно начал он, обращаясь к человеку за конторкой. – Я хотел бы продать…

– Мэтр Жюсье сейчас выйдет, – ответил тот и дернул шнурок колокольчика.

Часть 2

Глава 7

Исчерпав все аргументы, какие нашлись на его счетах в лондонских банках, губернатор Блад вынужден был без лишнего шума отправиться на пару дней во Францию. Разбирательство тянулось уже три года и требовало громадных вложений – впрочем, Блад любил повторять, что госпожа Фортуна не любит скупых. Положение Блада осложнялось еще и тем, что в метрополии ходили упорные слухи о его несметных богатствах. Говорили, например, что в свое время он выкопал знаменитые сокровища Моргана, зарытые на Панамском перешейке. Говорили, впрочем, и другое: сокровища выкопал некто Истерлинг, а Блад, желая завладетьть ими, но не зная местоположения клада, поджидал корабли Истерлинга у выхода из бухты. К несчастью, во время боя корабль Истерлинга получил пробоину и затонул вместе со всем золотом. Обе версии вызывали презрительную усмешку Блада. Истина, как всегда, оказывалась гораздо фантастичнее. Кто бы, находясь в здравом уме и твердой памяти, мог поверить, что Блад потопил Истерлинга, всего лишь мстя тому за смерть одного из своих капитанов, а сокровища приплелись к этой истории совершенно случайно…

Ну, как бы там ни было, а весь последний год дела губернатора были особенно плохи. Необходимость доказывать, что он не делал половины того, в чем его обвиняли, а вторую половину делал, будучи вынуждаем обстоятельствами, очевидными любому невежественному охотнику за быками, но отнюдь не ясными для членов комиссии, чрезвычайно раздражали его, пока он наконец не понял, что все это не имеет для господ из комиссии никакого значения. Значение имело другое – он, со своим сомнительным прошлым, будучи к тому же ирландским католиком и человеком, почти лишенным прочных связей при дворе, оказался идеальной фигурой для того, чтобы продемонстрировать рвение Звездной палаты в важном деле искоренения превышения власти на местах. В результате дело не двигалось: обвинителям не удавалось доказать, что Блад использовал свое положение к своей личной выгоде, однако губернатору точно также не удавалось это опровергнуть.

Настроение Блада отнюдь не улучшало то обстоятельство, что в течение нескольких последних месяцев у дверей снятого губернатором дома стоял человек, повадками напоминавший часового, и Бладу было настоятельно рекомендовано не покидать квартиры. При этом, поскольку ему не было предъявлено никакого приказа об аресте, он не имел оснований ходатайствовать об освобождении на поруки, на что, как известно, имеет право каждый свободный англичанин[19]. Абсурдность ситуации была вполне достойна пера Джонатана Свифта, получившего в последние годы известность как автор наискандальнейших политических памфлетов. Сей достойный член оппозиции Ее Величества был лет на двенадцать моложе Блада, но он, как и Блад, был выпускником дублинского Тринити-колледжа, да к тому же еще и ирландцем. Во время приступов мрачного сарказма Блад подумывал о том, что старина Джонни, если он не до конца позабыл славное студенческое братство, возможно, не отказал бы ему в небольшой услуге литературного плана. Однако Блад не был уверен, что вмешательство новомодного скандалиста из оппозиции не приведет к результату, прямо противоположному желаемому, – если лорды Палаты вообще обратят внимание на какой-то там памфлет. К счастью, несколько дней назад Питеру Бладу все же удалось убедить чиновников Палаты дать ему неофициальную возможность для сбора новых доказательств его невиновности. Получению столь необходимого разрешения в немалой степени поспособствовали последние политические события: Ее Величество королева Анна только что распустила шотландский парламент, и внимание лордов было отвлечено положением дел на севере страны. Приятным дополнением к новому повороту судьбы было и то, что опостылевшая фигура как-бы-не-часового у дверей исчезла.

Вот почему сейчас он сидел в задней комнате конторы одного из самых ловких банкиров Кале, широко известного в узких кругах. Комната эта приятно контрастировала с обшарпанным фасадом здания. Мебель была не столько изящной, сколько добротной, гобелены – уютными, камин не дымил.

Капитан Питер Блад являлся весьма почитаемым вкладчиком банка, хотя лично ни разу еще здесь не бывал. Более того, в какой-то степени он был компаньоном месье Жюсье. И теперь Его Превосходительство был занят просмотром толстых и потрепанных бухгалтерских книг. Гора этих книг высилась справа от него. Подогретое вино с пряностями и вазочка с печеньем занимали поднос, поставленный на табуретку слева. Сам же великий флибустьер размещался в громоздком, но удобном кресле, возложив ноги на вторую табуретку. Чем именно не устроил его массивный письменный стол – оставалось загадкой. Мэтр Жюсье предположил, что стол вызывает у гостя неприятные воспоминания об утомительных губернаторских обязанностях. Впрочем, мэтр Жюсье никогда не удивлялся странностям в поведении своих клиентов, тем более – компаньонов.

Правда, огорчительным было то, что на сей раз уважаемый гость не собирался вкладывать в банк деньги. Вовсе наоборот, и клерк уже отсчитывал в задней комнате требуемое количество полновесных золотых гиней. Теперь гостю надлежало решать, какие именно операции с его участием придется сворачивать. Впрочем, конечно, с судьбой не спорят, и платить тоже иногда бывает необходимо. Жюсье даже гордился собой немного – суметь набрать столь солидную сумму английской монетой! И без предупреждения! Хорошо хоть, что гостю не понадобились рупии… Или рубли… Мэтр пожевал губами. Губернатор Блад, конечно, известный авантюрист, но все же зря он отказался от предложенной охраны. Ох, зря… Впрочем, бывает, что тайна важнее безопасности. Мэтр понимал в таких вещах. Хотел бы он знать…

Звон колокольчика, возвестившего, что в переднюю, предназначенную для приема рядовых посетителей, явился клиент, прервал размышления мэтра. Подождав для приличия пару минут и уверив гостя, что он ненадолго, месье Жюсье направился в переднюю часть дома.

Диего увидел, как из неприметной двери позади конторки появился невысокий, одетый в солидный, правда, слегка старомодный, темный костюм человек лет шестидесяти, с острым носом и цепкими глазками. По почтительно напрягшейся спине клерка он понял, что это и есть обещанный мэтр Жюсье. Мэтр внимательно взглянул на Диего и на чистейшем испанском сказал:

– Слушаю вас, молодой человек.

Диего вздохнул и потянул за завязку мешочка.

Мэтр Жюсье почувствовал, что раздражение на идиота-клерка, оторвавшего его от важного разговора в задней комнате ради рядового посетителя, улетучилось без остатка. Более того, мэтр даже укорил себя за поспешность суждений, совершенно недопустимую в делах. Ну в самом деле, вот явился тощий высокий юнец, в потрепаннейшем суконном камзоле испанского покроя, и сам, несомненно, испанец. Совершенно безнадежный посетитель. А принес – глядите-ка! – розоватую антильскую жемчужину редкостного оттенка и размера. Мэтр Жюсье великолепно разбирался в жемчуге. Эта жемчужина стоила того, чтобы показать ее важному гостю, сидевшему в задней комнате. Удивительно было и то, что жемчужина вряд ли была краденой: в ворах мэтр разбирался не хуже, чем в жемчуге. Размышляя о превратностях судьбы, доставившей сей редкостный перл отъявленнейшему оборванцу, мэтр Жюсье привычно-равнодушным тоном на безукоризненном кастильском объяснял мальчишке, что жемчужины неправильной формы вышли из моды, что мужчины сейчас вообще не носят непарных жемчужных серег, а для того, чтобы переделать вещицу в брошь или какое-нибудь другое дамское украшение, придется искать жемчужины такого же оттенка, что все это вместе взятое, к его, мэтра Жюсье, величайшему прискорбию лишает жемчужину значительной части ее стоимости и, таким образом, он может дать за нее… – мэтр кинул быстрый взгляд на потертую шляпу Диего, украшенную мокрыми слипшимися перьями, – тридцать пять пистолей.

– Как! Это невозможно, сеньор! По самым скромным оценкам такая жемчужина стоит не менее восьмидесяти!

– Молодой человек, если бы вы пожили с мое, вы бы поняли, что цена винограда определяется урожаем и погодой…

– Но мы говорим о жемчуге!

– Не торопитесь, молодой человек… Цены на хлопок – Торговой Севильской палатой, столь же своевольной, как погода…

– Но жемчуг!…

– Не спешите. А цены на подобные безделушки определяются модой, столь же непредсказуемой, как обе вышепомянутые…

– О сеньор! Продавать такую жемчужину за столь низкую цену – просто кощунство!

– Неплохо, молодой человек, неплохо. Поживите с мое – и, может, лет через пятьдесят вы научитесь торговаться. Однако все, что я сказал вам, – правда…

– Что ж, придется попытать счастья в другом месте…

– И вот опять вы торопитесь! Ох, молодежь, горячая кровь, должно быть, карточный долг или…

– Моя сестра больна, – выдавил Диего, попытавшись выхватить жемчужину из рук почтенного мэтра. Мэтр проворно уклонился.

– О! Быть может, я мог бы предложить вам… к примеру… сорок пистолей?

– Учитывая состояние моего костюма и прочие обстоятельства, я согласен на шестьдесят, – Диего попытался улыбнуться, но внутри у него все сжалось. Шестьдесят, и даже сорок, пистолей были немалой суммой для него, но продавать матушкин талисман за полцены! Диего храбрился, но на душе у него скребли кошки.

Жюсье опять взглянул на парня, и вдруг ему показалось, что он только что проглядел что-то важное. Ощущение это мешало, как ноющий зуб. Впрочем, беседу все равно пора было закруглять.

– Право же, молодой человек, вы делаете успехи. Мне очень хочется пойти вам навстречу. Знаете… Как раз сейчас у меня гостит знакомый ювелир, и я попрошу его оценить вашу вещицу. Мое слово твердо, и я обещаю вам, что постараюсь добиться для вас максимальной цены – при условии разумных комиссионных. Вы видите, что при таких условиях я и сам заинтересован в наибольшей сумме сделки.

Честный и искренний взгляд мэтра Жюсье не оставлял места для подозрений. Да он и не собирался обманывать юношу. Молодость тороплива, пусть посидит в приемной, подумает, через пятнадцать минут будет рад продать жемчужину за пятьдесят. А он тем временем покажет вещицу гостю – ах, какая вещица! Она заслуживает внимания, если только мэтр Жюсье что-нибудь понимает в антильском жемчуге…

Однако Диего не пришлось слишком долго ждать. Мэтр появился вновь не более, чем через пять минут, и предложил Диего пройти внутрь «для личных переговоров о вашем товаре». И если бы за ними наблюдал человек, знавший Жюсье десять-пятнадцать лет, то он заподозрил бы, что мэтр озадачен.

* * *

Мэтр Жюсье провел Диего темным коридором и отодвинул портьеру, жестом предлагая пройти в комнату. Сам он туда не пошел. Крайне заинтригованный, Диего переступил порог. В удобном кресле у камина сидел высокий человек лет пятидесяти c небольшим (ноги с табуретки Блад убрал). У этого человека было узкое горбоносое лицо и внимательные ярко-синие глаза. Камзол глубокого василькового цвета, не новый, но безукоризненно пошитый, обрисовывал тонкую талию профессионального фехтовальщика. Батистовый шарф был обшит нежнейшим кружевом. На ювелира незнакомец, во всяком случае, не походил – скорее уж на остепенившегося бретера. Диего слегка растерялся. Незнакомец покачивал жемчужину за ушко. Пальцы у него были сильные и ухоженные.

– Я согласен заплатить вам за нее истинную цену, но при условии, что получу некоторую дополнительную информацию, – заявил он тоном, не подразумевающим отказа. – Дело в том, что я… знаком с этой вещицей, и мне было бы интересно проследить ее судьбу. Позвольте узнать, от кого она вам досталась?

– Мне дала ее моя матушка. Я думаю, что она владела ею давно – она говорила мне, что это – талисман.

– И вы решились продать его? – удивился Блад. Диего покраснел.

– Я не сделал бы этого без необходимости, – сказал он.

– О, прошу прощения. Я мог бы и сам догадаться. Кто же ваши почтенные родители?

(«Должно быть, его мать – та самая девчонка из Картахены… Вышла замуж, мать многочисленного потомства, отяжелела от бесчисленных родов… И хранила жемчужину. Ну надо же!»)

– Моя мать – донна Мария-Клара-Эухения де Сааведра. Мой отец… – Диего помедлил, затем сказал то, что, по его мнению, должно было прекратить дальнейшие вопросы, – умер, когда мне было около года. Моя семья живет в Картахене – не знаю, правда, чем это может вам помочь.

(«Вздор, конечно, но мальчишка мог бы быть моим – если он не младше семнадцати. Впрочем, если так, он вряд ли об этом знает. Однако почему он запнулся? Вздор, не может быть!»).

– Есть ли у вас братья или сестры?

– Нет, сеньор, я единственный сын.

– И ваша матушка отпустила вас путешествовать в столь юном возрасте? Должно быть, вам нет и шестнадцати?

– Мне уже семнадцать, сеньор, и она, конечно, боялась меня отпускать, но я убедил ее – мне хотелось увидеть Европу.

(«Это уже более, чем забавно. Даже чересчур»).

Блад подумал и решился сыграть ва-банк.

– Когда-то это была моя жемчужина, – сказал он. («Где же ты, мое флибустьерское счастье?») – Я подарил ее – давно. Нет ли среди знакомых вашей матушки подруги, которая отвечала бы следующему описанию: невысокого роста – не более пяти футов, очень стройная… впрочем, как все испанки… прямой нос, длинные брови, большие глаза. Я понимаю, что это описание может подходить ко многим, к тому же она могла сильно измениться. Ее тоже звали донья Мария. Сейчас ей должно быть около тридцати пяти лет.

У Диего расширились глаза.

– Вы – капитан Блад, – произнес он севшим голосом.

Блад почувствовал, как растягивается время, но его улыбка была безмятежной.

– Удивительно – мое имя еще кто-то помнит.

Диего расправил плечи и задрал подбородок. Удары судьбы следует встречать с открытым лицом – даже если они смахивают на пощечины.

– Я сказал вам неправду, сеньор, – произнес он, и его взгляд был гневным и гордым. – Моя матушка отвечает вашему описанию – и у меня никогда не было отца.

Блад задохнулся. Он – подозревал. Но сказанное было подобно удару шпаги.

– Так! – сказал он. – Значит – ты мой сын. Я… я рад познакомиться с тобой.

Голос Диего зазвенел.

– А я – ну что же, я хотел увидеть вас. Мне было любопытно поглядеть на человека, которому я обязан существованием. Я – удовлетворил свое любопытство.

Блад фыркнул – скорее одобрительно.

– Ну, а я – нет. Мне, например, любопытно, как ты оказался именно здесь.

Тут Диего вспомнил, какие настоятельные причины его сюда привели.

– Бесс – ваша дочь – она…

– Бесс – здесь?! И – с тобой?

– Мы плыли с ней вместе на галеоне. Она…

– Невероятно! Но почему…

– Она болеет. Мне нужны были деньги – у Бесс был этот адрес – и…

– Бесс больна?! Так что ж ты молчал? – возмутился Блад. – Подай-ка мне плащ, и пойдем.

Диего машинально выполнил распоряжение. Он был слишком ошеломлен. Блад поправил шляпу и взял у ожидавшего за дверьми клерка тяжелый саквояж.

– Мне, право же, неловко, дорогой мэтр, – сказал он вошедшему с клерком Жюсье, – но, боюсь, наш разговор нам придется закончить завтра. И я должен извиниться, но парень раздумал продавать…

– Что поделать, дорогой капитан. Конечно, вы привыкли торопиться, ведь вы добывали деньги, а не растили их, но в наше суетное время торопливости в мире хватает и без… – Мэтр запнулся, и взгляд его скользнул с Блада на Диего и обратно.

В глазах Питера Блада вспыхнули смешинки.

– Забирай свою жемчужину, сын, и впредь не швыряйся талисманами матери, – сказал он. – Да, кстати, а как тебя зовут?

* * *

– Удалось ли тебе что-нибудь раздобыть? – жалобно спросила Бесс.

– Не совсем то, на что я расчитывал, но выбирать мне не приходилось, – ответил Диего, пропуская Блада в комнату.

– А я-то считал, что сыновняя почтительность у испанцев в крови, – заметил Блад.

– Она передается только по мужской линии, – буркнул Диего.

– Папа?! Диего, кажется, у меня бред… Ой, папа! Это и правда ты! Диего, ты бессовестный, но я тебя все равно люблю.

– Не вскакивай, сейчас я сам подойду, – Блад встряхнул плащ перед камином и протянул руки к огню. – Почему ты здесь?! Что-нибудь случилось? Что-нибудь с…

– С мамой все в порядке. Но…

Диего отступил к двери. Наверняка, если бы у Бесс были силы, она визжала бы сейчас, как девчонка, и прыгала бы, как щенок. А вот ему никого не придется так встречать. Он сделал шаг, чтобы незаметно выскользнуть за дверь, но был остановлен.

– Диего, если ты не совсем замерз, сходи в порт, найди там посудину по имени «Ночной мотылек» и забери с нее мои вещи. Их немного. Постой – вот, возьми, расплатись с капитаном и скажи, что в Лондон я сегодня не плыву. Потом закажешь здесь ужин – настоящий ужин, – добавил Блад, с отвращением глядя на остатки луковой похлебки в тарелке, стоящей у изголовья Бесс. – И возвращайся скорее, ты можешь понадобиться.

Диего возмутился той легкостью, с которой Питер Блад взялся отдавать ему приказы, но спорить у постели больной сестры не стал. Блад озабоченно считал пульс Бесс, вцепившейся в его руку.

Когда он вернулся, Бесс дремала, а Блад мрачно глядел на огонь камина.

– Большое спасибо, малыш, – сказал он рассеянно. – Пойдем поужинаем.

Диего понял, что он не сможет высказать все заготовленные фразы – не сейчас.

Ужинали почти молча – и Диего не мог бы сказать, что именно он ест. Наконец он спросил:

– Как Бесс?

– М-м-м… Не слишком хорошо. Нам придется здесь задержаться. А мне как раз нельзя задерживаться – мое отсутствие будет дурно истолковано господами из комиссии. Ну – посмотрим. Пока – иди отдохни. Я буду в комнате Бесс – в этой дыре нашлось вполне приличное кресло. А ты спи.

Когда Диего зашел в свою комнату, он обомлел. В камине ярко полыхал огонь, раскрытая постель белела свежими простынями, а, откинув одеяло, он обнаружил грелку. До сих пор хозяин почему-то не проявлял к нему подобного внимания.

В ту ночь Диего приснилось, что он болен. Когда ему было десять лет, он очень сильно болел, и мать почти две недели не отходила от его постели. Поэтому он знал, что, открыв глаза, увидит мать, сидящую рядом. Однако, когда он их открыл, он не увидел матери – зато обнаружил отца, который сидел в дальнем углу в удобном кресле, положив ноги на табуретку. Он перелистывал томик «Назидательных новелл», хмуро глядя сквозь страницы. Затем Диего услышал шаги матери и почувствовал прикосновение маленькой прохладной ладони. «Иди отдохни, ты устала», – нежно сказал отец. Диего проснулся. Ему хотелось плакать.

Утром гостиничный слуга, почтительно помогавший ему натянуть сапоги, сообщил, что если «молодой господин» желает завтракать, он может присоединиться к отцу. «К отцу». Диего стиснул зубы и кивнул. Пусть только Бесс поправится – и он выскажет этому человеку все, что о нем думает, а потом уйдет.

А пока Бесс больна, придется общаться с этим человеком. Что же, раз так, он будет предельно вежлив, разделит с ним завтрак и даже поддержит светский разговор. Диего спустился вниз.

– С добрым утром, сеньор.

– С добрым утром, Диего.

Молчание.

– Джему?

– Спасибо, да.

– Не могли бы вы мне сказать, как провела ночь Бесс?

– Она сильно кашляла. А как ты? Я вчера боялся, что ты промерз.

Диего вспомнил свое вчерашнее удивление.

– Что вы сделали с хозяином? Я и представить себе не мог, что здесь есть такие тонкие простыни.

– Я показал ему золотой – издали – и пообещал, что если кто-нибудь из нас – мой сын или я – будет чем-либо недоволен, я приготовлю из его филейных частей фрикассе по рецепту индейцев-караибов. Он, кажется, поверил, – усмехнулся Блад.

Диего передернуло. «Мой сын». Кажется, этот авантюрист привык слишком просто смотреть на вещи. И грозить мирным людям пытками он тоже привык. Однако вежливый разговор надо было продолжать.

– Могу ли я поинтересоваться, как обстоят ваши лондонские дела?

Блад быстро взглянул на Диего. Преувеличенно-вежливый тон не оставлял сомнения в том, что на самом деле парня это нисколько не занимает.

– Бывало хуже. Но, по крайней мере, раньше я всегда видел борт своего противника.

– Вы хотите сказать, ваших беспомощных жертв? – не удержался Диего. Этот враг Господа Бога и Его Католического Величества, кажется, гордился своим прошлым.

– Я не считаю, что испанцы умеют быть только беспомощными жертвами, – невозмутимо парировал Блад. Диего открыл рот. – Некоторые из них умели кусаться. Например, блаженной памяти дон Мигель… Ты слышал о нем?

– Я слышал, что он мстил вам за смерть своего брата, – сказал Диего, выбирая слова. С этим пиратом следовало быть начеку. – Разве это не естественно и не справедливо?

– Естественно – согласен. Справедливо… Вряд ли найдутся на свете два человека, у которых представления о справедливости полностью совпадают. Я не убивал его брата. Однако он счел бы справедливым повесить меня… или выпотрошить живьем… не знаю, что подсказывало ему его воображение.

Диего припомнил:

– Кажется, как-то раз он попал в ваши руки – и вы отпустили его? – этот факт не вписывался в привычный образ и всегда озадачивал его.

– А зачем он был мне нужен? – удивился Блад.

– Я думал, вы должны были его ненавидеть.

– За что? За то, что он считал меня виновным в смерти своего брата?

– Вы проявили великодушие, – полуутвердительно произнес Диего.

– Наверное, – ответил Блад.

Он хорошо помнил, как это было.

Яркое солнце, и он идет по качающейся палубе. Кто-то стонет и кричит, но он старается не смотреть по сторонам. Кусок падающего рея, сбив шлем, разодрал кожу на его затылке, и в глазах плавает пелена. Он должен держаться прямо – на него смотрят. Он идет, стараясь не наступать на красные скользкие пятна, растоптанные ногами. А навстречу ему идет дон Мигель. Он тоже держится прямо, и рукав у него разодран, а по пальцам стекает красное. Пусть он уходит. Сейчас Бладу не до него. Ему надо держаться прямо. Потом это назовут великодушием. Потом возникнет легенда об элегантном и уверенном капитане, легко ступающем по палубе захваченного корабля. Он говорит Хагторпу: «Займись здесь всем, и пусть кто-нибудь посмотрит, что у меня с головой». И тут из кормовой каюты выходит Арабелла – его будущая жена – а с ней какой-то хлыщ. И он низко кланяется ей – и в затылок ударяет боль, а глаза заливает пот, смешанный с копотью. И сквозь подступающую дурноту долетают слова: «Среди моих знакомых нет воров и пиратов, капитан Блад!»…

– О чем вы думаете? – спросил Диего. – У вас такое лицо…

– О том, как все это было тогда, – медленно ответил Блад. – Извини, я должен идти к Бесс, а после – к Жюсье.

И он ушел, оставив недопитым свой кофе, а Диего остался сидеть и смотреть в скатерть.

* * *

Вечером Блад вызвал Диего к себе – слуга передал приглашение с интонациями, с какими, наверное, знатного гранда извещают о том, что король удостаивает его аудиенции. Блад, уже одетый для дороги, стоял у темного окна и смотрел на струи дождя.

– Я должен ехать, – сказал он. – Я и так задержался дольше, чем мог. – Он отвернулся от окна и быстро прошелся по комнате. – Я не оставил бы Бесс в таком состоянии… Если бы не ты… Я не знал бы, как поступить. – он опять заходил по комнате. – Садись же, я не настаиваю, чтобы в моем присутствии стояли, – раздраженно бросил он через плечо.

Диего сел.

– Но ты оказался здесь. Это сильно упрощает все. Ты… Блад остановился. Сделав над собой усилие, он продолжал уже мягче.

– Я прошу тебя: присмотри за Бесс, пока она больна, а затем привези ее ко мне. В Лондон.

– Вы все решили за меня, – сказал Диего, сдерживаясь. – Вы знали, что я сделаю это и без вашей просьбы.

Блад стремительно развернулся и сел – пламя свечи заколебалось, резкие тени метнулись по стене.

– Конечно, – сказал он. – Я так и думал. Я и не надеялся, что ты сделаешь это для меня. Однако мне достаточно того, что ты это сделаешь. И… я буду тебе признателен – все равно.

Диего пробрала дрожь. Этот Блад не был похож на вчерашнего.

– Теперь – к делу. Как ты и сам догадываешься, официального сообщения между Англией и Францией сейчас нет, но я замолвлю за тебя словечко хозяину «Ночного мотылька», и он возьмет вас с собой, когда будет здесь по делам в следующий раз – примерно недели через три. Все, что касается лечения Бесс, я тебе записал, – Блад ткнул чубуком трубки в сторону стола, на котором, придавленный кошельком, белел лист бумаги. – Я пригласил сиделку, чтобы она была рядом с Бесс ночью, но ты уж, пожалуйста, ее проверяй. Со здешним доктором я тоже потолковал, и он показался мне не полным идиотом, хотя и не верит в анималькулюсов. Если будет нужно, можно к нему обратиться. Здесь, – новый взмах трубки, – сорок гиней, этого должно хватить на все. Вам – обоим – нужно приодеться.

– Я буду покупать Бесс все необходимое, – упрямо сказал Диего, раздувая ноздри. Блад нетерпеливо вздохнул. Пламя свечи вновь заколебалось.

– Как знаешь. По-моему, нет ничего плохого в том, чтобы взять деньги у отца, – даже если он тебе не по вкусу.

Диего промолчал.

– Прошу тебя, – после короткой паузы продолжал Блад, – будь благоразумен. Не встревай, ради Бога, в драки, из французской тюрьмы удрать будет потруднее, чем из испанской.

Диего вспыхнул.

– Чего еще наговорила вам эта девчонка?

– Твоя дорогая сестрица, – с очаровательной мягкостью поправил Блад. Теперь он стал похож на вчерашнего. – Ну, она только о тебе и говорила. У нее острый язычок. Однако я понял, что ты любишь ее и заботишься о ней. Как это тебе удается? Она, как я помню, бывает невыносима.

Диего пожал плечами.

– Что делать, иногда мужчина должен уметь быть снисходительным, – с некоторой надменностью сказал он.

– Несомненно, – торжественно подтвердил Блад. Его синие глаза полыхнули смехом. Волнение наконец отпустило его. Он вытянул ноги и закурил, окутавшись густыми клубами дыма. Ветер бросил в стекло пригоршню крупных капель.

– Как же вы выйдете в море в такую погоду? – обеспокоился Диего. Блад внимательно прислушался.

– Ничего, – сказал он наконец. – Ветер не усилился, а к ночи станет ровнее. Я заплатил хозяину шебеки вдвое против обычного, так что из порта мы выйдем.

Ни за что на свете Диего не хотел бы сейчас оказаться на улице, а выйти в море не пожелал бы злейшему врагу. Заплатить двойную цену за возможность утонуть! Эта мысль вдруг показалась юноше слишком похожей на пожелание, и ему стало стыдно.

– Я буду молиться за успех вашего плавания, – быстро сказал он.

Блад взглянул на него слегка оторопело.

– Что ж, благодарю. Добрая молитва иной раз так же нужна моряку, как глоток доброго рома, – изрек он.

Диего обиделся. Стоит ли старый богохульствующий пират искренней молитвы? Однако матушка всегда напоминала Диего, что любое Божье создание достойно милосердия. Вот, например, Мария Магдалина… Тут теологические размышления Диего зашли в тупик. Блад явно не походил на Марию Магдалину.

Тем временем старый пират докурил свою трубку и упруго поднялся.

– Ну все, мне пора. С Бесс я уже попрощался. Храни тебя Бог, мой мальчик, и… не сердись.

Диего смог ответить только кивком. Сказать ему было нечего. Он с нетерпением ждал, когда закроется дверь… когда хлопнет дверь внизу… Прижавшись носом к стеклу, сквозь потоки воды он разглядел высокую закрытую плащом фигуру. Все. Он свободен. Он чувствовал облегчение и пустоту.

В комнате Бесс сидела полная пожилая женщина и вязала что-то очень длинное. Она улыбнулась так уютно, что Диего сразу стало лучше. Он побрел к себе.

* * *

– Встречный идет – сказала Бесс.

– Хоть на него посмотреть – сказал Диего и исчез. Вскоре он вновь появился, на этот раз с подзорной трубой. Бесс поразилась способности Диего выпрашивать трубы. Сама она вряд ли решилась бы одолжить столь дорогую вещь у малознакомых людей. Почему-то она почувствовала себя немного задетой.

– Это голландец, я и так вижу, – объявила она. – Ты только посмотри на его обводы…

– Голландец, говоришь? – переспросил Диего. – Что-то я по другому представлял голландский флаг. Не соблаговолишь ли просветить мою серость, дорогая: что это? – и преувеличенно-любезно он протянул ей трубу. Впервые после Кале в его голосе слышалось оживление.

Ожидая подвоха, Бесс взяла трубу. На встречном корабле ехидно плескалось белое полотнище с синим косым крестом в верхнем переднем углу[20]. О таком она не слыхала. Парусное вооружение, если приглядеться, также было необычным: кроме прямоугольного блинда, бушприт нес три небольших треугольных паруса[21]. Корма, более низкая, чем обычно, давала кораблю преимущество в скорости, немедленно отмеченное Бесс.

– Не иначе, в Нидерландах новый мятеж, – не унимался тем временем Диего. – Может быть, Ваша Мудрость решится спросить капитана, что это за флаг? Вдруг он больший знаток морей?

Озадаченность Бесс сменилась обидой.

– Нехорошо отвлекать капитана во время вахты, – сказала она. – Но если ты настаиваешь, то, когда мы придем, я спрошу у отца.

Оживление Диего мгновенно исчезло.

– Да какое мне дело до всех этих встречных! Плывут себе – и пускай плывут. Пойду-ка я отдохну.

– Ну и иди. А я тут постою – мне нравится.

Диего исчез в каюте.

Пару раз пройдясь взад и вперед по тесной каморке и пытаясь справиться с вспышкой раздражения, юноша присел к столу. На столе лежала развернутая рукопись – Диего сразу узнал этот четкий, чуть угловатый почерк. Впрочем, чья еще рукопись могла здесь лежать? И тут покоя нет. Внезапно Диего с изумлением обнаружил, что к его раздражению примешивается любопытство. Этого еще не хватало! Он недовольно отвернулся, но любопытство одолевало. В конце концов, если он только заглянет… Взгляд его задержался на странице, помеченной годом 1692-м.

«…Когда мне донесли, что в лесу вблизи Порт-Ройяла объявились пираты, я удивился. Первой моей мыслью было, что в этот день я никого не ждал. И только затем я осознал, что они высадились на берег Ямайки ради ПРОМЫСЛА. Это было слишком. Будучи корсарским капитаном, я никому не прощал охоту в своих владениях – и не собирался прощать ее, став губернатором. Видит Бог, я не ренегат Морган и не собирался быть излишне суров к тем, с кем два года назад делил судьбу, но, решившись на разбой на землях, находящихся под моей защитой, эти люди сами выбрали свою участь…» Диего бегло проглядел пару страниц. Сборы, бросок через джунгли… Переправа… Наглое послание-вызов губернатору, прибитое на дереве у сгоревших хижин… Десять дней безуспешной погони… Еще пепелище… И еще… Донесение о спрятанных шлюпках, найденных в устье безымянного ручейка…

«…Они появились через два часа после рассвета. Человек двести – это при том, что не менее полусотни они уже потеряли в стычках с поселенцами, которым ранее случалось охотиться не только на быков. Я не мог не вспомнить о том, что, по моим же словам, один корсар стоит в бою по меньшей мере трех солдат. Впрочем, все зависит от руководства. Пока же ясно было только то, что их предводитель нагл и храбр. Они шли в зловещей тишине, ибо ни одна птица не кричала в то утро в лесу, но тогда мы не придали этому значения. Не знаю, собирались ли они вовсе покинуть Ямайку, или просто хотели переместиться морем на пару-другую миль, устав продираться сквозь джунгли. Наверное, они рассчитывали на отдых у шлюпок, но вместо отдыха встретили нас.

Пираты были оборваны и усталы – и готовы драться с яростью загнанной в угол крысы. Мушкетный огонь заставил их отступить под прикрытие леса, однако там их также встретил огонь. Тогда, побуждаемые отчаяньем, они с яростными криками бросились в рукопашную. В какой-то момент я готов был усомниться в исходе дела. На нашу удачу, их предводитель пошел впереди своих людей – и погиб в самом начале схватки, вызвав сумятицу в рядах неприятеля. Но наиболее организованная часть пиратов, прорываясь к шлюпкам, ощутимо теснила моих солдат. Мы отчаянно пытались закрыть им путь.

Должно быть, в эти минуты дьявол хохотал в Преисподней, глядя на нас и думая, какой смешной выглядит наша мелкая стычка по сравнению с тем, что он собирался устроить.

Низкий утробный гул наполнил вдруг воздух, и земля содрогнулась. Первая ее судорога длилась почти десять секунд, а после точно гигантские молоты забили снизу. Толчком меня сбило с ног, я попытался встать и не смог, но сумел приподняться. Многие мои люди вперемешку с пиратами попадали на колени, крестясь и творя молитву. Я видел, как корчится земля, и волны идут по ней, как по воде. С чавканьем открылась трещина и уползла в лес. Как в кошмарном сне, вдруг осела и скрылась из глаз большая скала, стоявшая в море в полумиле от берега. Рядом с треском рушились стволы. Я и сейчас не знаю, как долго продолжался этот кошмар.

Когда мысли мои немного прояснились от изначального потрясения, я с ужасом вспомнил о городе и горожанах, которых покинул ради этой экспедиции. Увы, позднее нам суждено было узнать, что в Порт-Ройяле от толчков разрушилось большинство домов и более тысячи жителей погибло; сполз в море большой кусок берега, унеся с собой укрепления, церковь и могилу Моргана. Но, волею Провидения, семья моя уцелела[22].

Кончилось все внезапно. Вдруг повисла тишина, зловещая после грохота и гула, и земля перестала уходить из-под ног. Стихли крики людей. Мы наконец заметили, что часть уцелевших пиратов в этой суматохе сумела добраться до берега, и теперь они отчаянно гребли, уходя от нас на двух шлюпках. Но никто не смотрел на них, потому что следом за шлюпками от берега уходило море.

Вода отступала медленно и страшно, обнажая мокрые камни с обвисшими прядями водорослей. Кораллов здесь не было – их никогда не бывает около рек – и гладкое желто-черно-зеленоватое дно влажно блестело под ясным безоблачным небом. В мелкой луже отчаянно билась забытая морем рыба. Море ушло уже дальше, чем это могло бы быть в сильный отлив – но отливу было не время. Мои люди, поднявшись с колен, оцепенело смотрели на эту невероятную картину. Их лица напоминали белые маски, и, боюсь, мое ничем не выделялось среди них. И почему-то упрямо вспоминались слова: «гнев моря». Какая-то невероятная история, услышанная в кабаке на Тортуге… Очередная морская сказка… Сказка про уходящее море! Уходящее, а потом… Тогда, на Тортуге, я ни на фартинг не поверил пьяному болтуну.

Я повернулся и закричал: «Всем в лес! Бросать все тяжелое, искать деревья покрепче и лезть наверх! Быстро!» Не знаю, что подумала бы про такой приказ моя былая корсарская вольница, но, надо отдать справедливость майору Мэллэрду, он хорошо муштровал солдат.

Мы почти успели. Я карабкался на какой-то ствол, увешанный душистыми гроздьями желтых цветов, когда море вернулось. Сначала я увидал вдалеке темную полосу, невероятно быстро идущую к берегу, вздуваясь валом. Крохотные шлюпки пиратов мелькнули на его гребне. Вал достиг отмели и стал расти, поднимаясь черной стеной воды. Вершина чудовищной волны клонилась вперед, грозя обломиться. В тот момент она показалась мне выше мачт моей погибшей «Арабеллы», но сейчас я думаю все же, что она была не столь высока.

Последние из моих людей – и с ними несколько пиратов – еще подбегали к деревьям, когда она ударила в берег. Они даже не успели оглянуться. В мгновение ока вода была под нами. Дерево мое вздрогнуло от страшного удара, и цветочная кисть хлестнула меня по лицу. Брызги промочили меня насквозь, а грохот воды почти оглушил. Древесный великан, стоявший рядом, на котором висело шестеро моих несчастных солдат, не выдержал, наклонился и рухнул в ад. Бешеная круговерть кипящей воды, веток, листьев, цветов…» Тут Диего спохватился, что чтение всерьез увлекло его. И, что хуже, образ, встающий со страниц, был ему почти симпатичен. Это было невозможно, неправильно. Образ пирата, который… А кстати, почему он читает про губернатора? Диего лихорадочно отлистнул рукопись на несколько лет назад.

Того, чего он ожидал и чего боялся, не было и там. Вместо самодовольной похвальбы беспардонного авантюриста обнаружились описания незнакомых островов, упоминание о странном смерче, прошедшем по правому борту… И записи о морских стычках, в которых анализ изящных маневров занимал куда больше места, чем упоминания о взятой добыче. Человек, который… Нет, это ложь, ложь, ложь, это все маска позера… Он должен немедленно отложить эти листы… Вдруг мелькнуло знакомое зловещее имя: барон де Ривароль. Где-то здесь должна была идти речь о взятии Картахены. Проклиная себя за слабоволие, Диего вновь начал читать подряд. Пока не нашел Картахену и не дочитал последней страницы этой главы.

Диего поднял глаза. Корабль качала волна, и мир качался вместе с кораблем. Старый дон Иларио опять оказался прав. Все было не совсем так, как представлял Диего. Все было совсем не так. И что теперь ему думать? Не говоря уж о «делать»? Или написанное – не более, чем красивое самооправдание? Но разве написанное – оправдание? Оправдание… кому? Господи, прости мне мои мысли! Щенок! И все-таки… Честь семьи… Все эти годы… Отец… Не сметь!!! Дядя Иларио… Что же теперь…

Диего поднял голову. Сумерки сгущались, и чуствовалось, что похолодало. Диего спохватился и опрометью выскочил на палубу. Бесс, упрямо стоя у борта, зябко куталась в накидку.

– Бесс, – позвал он, подходя ближе. – Почему ты не идешь в каюту? Ты заболеешь вновь. Как я погляжу в глаза твоему отцу, если привезу тебя в Лондон больную? Ну… Ну я тебе обещаю, что в Лондоне я с ним поговорю. Хочешь?

Глава 8

Диего огляделся. Экс-губернатор занимал удобные апартаменты, выходящие окнами на *****. Темные портьеры гармонировали с удобной мебелью благородного дерева. От камина шел жар. На кресле, корешком вверх, валялись «Мемуары мессира д'Артаньяна», изданные семью годами ранее в Колоне[23].

– Как вы доехали? Бесс, здорова ли ты?

– Все прекрасно, папа, я великолепно себя чувствую.

– А что скажешь ты, Диего? Я в этом вопросе тебе больше доверяю.

– Эта чертова девчонка… я имею в виду мою дорогую сестру, – торопливо поправился Диего, – (– Я понял, – кивнул Блад.)

– …заявила. что не съест ни крошки, пока мы не выедем из Кале. Будь моя воля, я продержал бы ее там еще недельку.

Бесс дернулась, но промолчала. Будь воля Диего, они бы никогда сюда не доехали. Однако сегодня Диего был настроен удивительно мирно, и она побоялась спугнуть это настроение. Нужно было срочно продолжить разговор.

– Кстати, – быстро сказала она, – ты не знаешь, чей это флаг – белое полотнище с синим косым крестом в углу?

– А! Это русские. Говорят, их царь Петр занят сейчас строительством большого флота. Шведы уже сейчас серьезно обеспокоены.

– Но неужели они смогут соперничать с такой сильной державой?

– Как знать. Их царь очень энергичен. Представьте, он – инкогнито – сам учился корабельному делу сначала в Голландии, затем – в Англии. Он – серьезный человек. И вот результат – шведский король занят решением восточных проблем, а в европейскую кашу вмешиваться не собирается… По крайней мере, так сообщил полгода назад герцог Мальборо. И слава Богу! Дела союзников и так достаточно плохи, а если бы шведы воспользовались моментом, чтобы свести старые счеты с Леопольдом[24], нам было бы еще хуже. Право, можно увидеть руку Провидения в том, что именно мы научили Петра строить корабли.

– Все равно трудно поверить…

– Да. Невероятно. Но, Бесс, неужели тебе это интересно?

– Конечно! Правда, Диего?

Диего только молча кивнул.

…Вблизи Европа оказалась совсем не такой, какой она представлялась ему из далекой Картахены. Центр мира, великая и могущественная Испания, его Испания, вблизи вдруг оказалась разоренной страной, за обладание которой сражались Франция и Германия; на море тон задавали Англия с Голландией, а вот теперь еще эти непонятные русские. Диего представил себе странных воинов в мохнатых шапках, на толстоногих лошадях… Образ красавца-фрегата, вооруженного тридцатью большими пушками и шестью малыми и нагло прущего через Па-де-Кале, решительно не вязался с этой картиной. Диего было больно.

– Кстати, Бесс, объясни, ради Бога, каким ветром тебя занесло на испанский галеон?!

Бесс объяснила.

– Подумать только! – сказал Блад со смешком. – Война в Европе не касается Его Величества полковника Мэллэрда Первого. Мы, видите ли, помогаем императору получить испанскую корону для своего сына и воюем из-за этого с Францией, – а французам помогают сами испанцы и, значит, как всегда, воюют с нами… А Мэллэрд пускает их в порт! Обделывает свои мелкие делишки… Господи, ну почему я не дома! Но… Не могу не признать, что проделки Мэллэрда могут оказаться для меня оч-чень кстати. Сговор с противником за спиной правительства, вот это что – и никак не меньше! Уж если милейшему полковнику угодно так подставляться…

Объясняя Бесс влияние расстановки сил в Старом Свете на его собственное положение в Новом, Блад продолжал поглядывать на Диего.

«А парню-то, кажется, любопытно… Однако, ну и ситуация! Что бы сказала Арабелла? Нет, что она скажет? „Дорогая, разреши представить тебе моего сына!“ Хотел бы я, чтобы это было уже позади… Не торопись, капитан, чтоб пережить эту сцену, надо еще, чтобы парень захотел остаться с тобой.» «Вот сидит человек, который, потопив корабль противника, затем приглашает этого противника пообедать… Дон Иларио неспроста все это рассказывал. Но что же мне делать? Хорошо ему было не советовать… Мемуар… Если бы он был испанским грандом, а не английским пиратом, то… Боже, что за мысли!.. Интересно, о чем он думает?» «Интересно, что он будет делать… Испанская гордость в сочетании с ирландским упрямством! Когда я был мальчишкой, помню, мой батюшка драл меня нещадно, если я возвращался домой избитый или в рваной одежде. Это приучило меня снимать перед дракой камзол и драться так, чтобы меня не били. Сдается мне, в этом парень на меня похож…» «Приглядываются. Петухи. Интересно, чем все это кончится? А ну как… И что прикажете с ними делать?!»

– Господин губернатор, спальни гостей готовы.

Время отдыхать.

* * *

В тот вечер Диего не мог уснуть, и в конце концов решил немного почитать – он видел внизу какую-то книгу. В темной столовой горел камин, и в кресле виднелась черная фигура. Пахло гибралтарским табаком. Диего, чуть помедлив, вошел. Губернатор же, покосившись на Диего и убедивившись, что тот не собирается покидать его дом под покровом ночи, вновь ссутулился у огня.

– Присаживайся, – пригласил он Диего. – Нам надо бы познакомиться поближе. При первой нашей встрече я понял, что тебе наговорили обо мне Бог знает что… и, может, не все наврали. Но если ты хочешь разобраться сам… Спрашивай – я постараюсь ответить.

Диего поколебался и начал с того, без чего остальное не имело смысла.

– Моя мать.

– Да, конечно. Но что ты, собственно, хочешь узнать? Что бы я ни сказал тебе, это будет непросто выслушать.

– Я читал ваши мемуары… Скажите, вы написали правду?

– Я написал правду. Я ничего не могу добавить… Главное ты знаешь сам – я подарил ей жемчужину, и она ее сохранила… зачем-то. А потом зачем-то дала тебе.

Диего подумал.

– Мне кажется, – сказал он, – мама знала, что я хочу вас разыскать. Она настаивала, чтобы я ее носил.

– Она думала, что ты ненароком можешь меня и найти, и боялась за тебя, – сказал Блад, усмехаясь. – Матери всегда догадываются и всегда боятся. Но я уже давно не ем младенцев.

К своему удивлению, Диего почти не обиделся. Полумрак, огонь камина и ночь сделали свое дело. Настал тот час, когда можно было сказать все и услышать в ответ что угодно. Почти.

– А почему же ты не стал ее носить? – спросил в свою очередь Блад.

– У меня шляпа потертая, – серьезно пояснил Диего.

– А! Ты не хотел выставлять ее напоказ. И правильно: тебя, скорее всего, обокрали бы еще до Севильи, а уж в Севилье-то – наверняка.

– Как вы относитесь к моей матушке… сейчас? – осторожно спросил Диего.

– Как? – Блад прикрыл глаза и помолчал. – Я… Мне жаль, что я ничего не знал. Я мог бы ей помочь.

Диего представил свою мать – с гордо посаженной головой, увенчанной пышными волосами. Матушка не дала бы знать о себе губернатору Бладу, даже если бы имела такую возможность. Она привыкла за все отвечать сама. Теперь Диего многое видел в другом свете.

– И все-таки – кажется, вы всю ответственность свалили на мою матушку?

– А кто тебе сказал, что я отказываюсь отвечать? – немного сердито, как показалось Диего, отвечал губернатор. – Вздор! Если бы это было так, я, пожалуй, не стал бы тебя расспрашивать в Кале. И ты не сказал бы мне, что привез сюда мою дочь. Свою сестру. И раз уж…

– Я бы все равно нашел…

– И раз уж так получилось, что я столько лет о тебе не подозревал, теперь я должен тебе вдвойне.

Блад сказал это так, как доказывают теорему.

– Я вас не просил об этом, – возразил Диего.

– Вот беда! А я, видишь ли, тебя и не спрашивал, – с легкой издевкой парировал Блад. Диего, впрочем, не обиделся – кажется, издевались не над ним. Ему показалось, что он почти понял этого человека, тоже привыкшего решать за себя и других. И получавшего свою капитанскую долю, равную шести долям рядовых, еще и за то, что отвечать за эти решения – тоже ему.

– Кстати, а что бы ты делал, если бы «все равно нашел»? – полюбопытствовал Блад после недолгого молчания.

– Я бы… – Диего поколебался и замолчал. – А скажите, почему мой дядя, дон Иларио де Сааведра…

– Так он твой дядя?!

– Точнее, дядя моей матушки. Так почему он не… не дрался с вами тогда, когда вы заявились к нему с выкупом за этого, как его, этого французского капитана?

– Ибервиля? Ну, видишь ли… – Блад тихо рассмеялся. – Интересно, как, по-твоему, должна выглядеть дуэль английского и испанского губернаторов?

– И только? Значит, губернаторский патент хорошо заменяет положение командира восьмисот головорезов?

– Какого… Ах, да. Ты прочитал мои мемуары. Ну, знаешь ли, тут совсем другое дело. Дон Иларио все-таки не похож на дона Мигеля… И, я вижу, ты никогда не был губернатором, Диего.

В его голосе Диего почудился оттенок превосходства. Может, это было так, может, и нет, однако не мог же этот человек постоянно быть правым.

– И он даже ничего не сказал вам… за обедом.

– Ну, портить такими беседами черепаховый суп… Однако ты много знаешь. А если серьезно, то он, должно быть, считал, что некоторые разговоры надо или доводить до конца, или не начинать вовсе. Жаль… я бы узнал о тебе раньше.

– Ненадолго.

– Я вижу, ты о нем высокого мнения. Впрочем, есть за что, – сухо сказал Блад.

Возникла пауза. Диего посмотрел на камин, и увидел, что огонь в нем почти погас. Он открыл было рот, потом закрыл. И кой черт дернул его за язык? Ведь он же хотел поговорить. Ну и что теперь прикажете делать?

– Я пойду пройдусь, – сказал он наконец.

Как будто не было более естественной идеи, чем идти гулять в два часа ночи. Блад не повернул головы.

– Хорошо, – сказал он. – Возьми с собой Бенджамена. Он умеет не мешать.

* * *

Питер Блад был недоволен собой. Так поддаваться эмоциям! Вполне естественно, что мальчик предубежден против него; было бы удивительнее, не будь это так. И, надо признать, парень честен. Только от этого не легче. И… И, между прочим, что он говорил про мемуары? Если он их видел, значит, Бесс… Блад быстро огляделся. Небольшой холщевый мешок, составлявший половину багажа, с которым прибыла дочь, лежал на столе. Поколебавшись, Блад открыл его – и увидал хорошо знакомые страницы. Так и есть. И как она только додумалась притащить сюда рукопись, которой здесь совсем не место! Что сказали бы высокопочтенные лорды Адмиралтейства, поддерживавшие его в Палате, прочтя некоторые ее страницы? Вот, скажем, эти…

«Фрегат „Куин Элизабет“ готовился выйти в море для патрулирования. На этот раз мне хотелось самому принять в нем участие, и капитан Томас Клэнси заметно волновался. Однако за два дня до отплытия его свалила жестокая лихорадка, и я объявил, что возьму на себя обязанности капитана. По-христиански сочувствуя ему, я, тем не менее, не был слишком удручен таким оборотом дел. Чувствовать себя на корабле пусть высокопоставленным, но все-таки пассажиром, мне изрядно надоело. Итак, мы вышли…» Бладу можно было и не перечитывать листы – он прекрасно помнил, что было дальше. В тот раз, недели через три после выхода в море, когда он начинал уже подумывать о возвращении к своим основным губернаторским обязанностям, им встретился невзрачный бриг без флага, направлявшийся в сторону Наветренного пролива.

«В ответ на наше требование корабль лег в дрейф, и вдоль его мачты медленно поползло белое полотнище французского военного флага. Вскоре к нам направилась шлюпка – и мне показалось, что я уже видал человека, сидящего на ее корме. Так оно и оказалось: это был мой старый знакомый, капитан Ибервиль. Он нисколько не изменился за те шесть лет, что прошли с нашей последней встречи.

– Здоруво, капитан! – он приветствовал меня так, словно мы расстались только вчера, а сегодня собрались обсудить очередной пиратский набег. – Вот видишь, теперь и я на государственной службе. Так высоко, как ты, я не залетел, но, однако, мне доверили корабль.

– У меня ты командовал куда более крупным кораблем, – смеясь, сказал я. – А не скажешь ли ты мне, по старому знакомству, что это ты, находящийся на государственной службе, тут делаешь? Вольного охотника я бы, пожалуй, пропустил, но военный корабль державы, с которой у нас нынче война…

– Да разве я стал бы шкодить в твоих водах? – удивленно спросил он. – Меня никто не мог бы обвинить в трусости, но я ведь и не совсем сумасшедший! Я хотел лишь тихо-тихо, как мышка, проскользнуть мимо. А то обходить вас – это такой крюк…

Его тон был совершенно непринужденным, однако напрашивался законный вопрос, откуда и куда надо было идти, чтобы пришлось ОГИБАТЬ Ямайку? При всем богатстве воображения я не мог представить такого маршрута. Тем не менее, мне совсем не хотелось проявлять излишнюю суровость к старому приятелю.

– Тебе повезло, Филипп, что ты встретил именно меня. Другой на моем месте не был бы столь покладист.

– Ну, с другим бы и я не стал миндальнчать, – весело откликнулся он. – Но вот увидел твой флаг – и так, знаешь, захотелось навестить! Вот она, государственная служба! Их Величествам всегда виднее, с кем нам пить, а кого топить…

Мы прошли в мою каюту, и я велел принести старого французского вина.

– Вот это я понимаю, настоящее бордо! А какой букет! Это куда лучше того кошмарного пойла, которое производят на твоем острове.

– Говорят, это пойло помогает при лихорадке…

– Ну, если ты именно это снадобье прописал капитану Клэнси, неудивительно, что бедняга не смог выйти в море…

– Я посоветовал ему отвар коры хинного дерева, – машинально отвечал я. Ибервиль был не из тех, кто проговаривается случайно. Вежливость за вежливость: я его пропускаю, а он говорит, что здесь делал. И, прошу заметить, не выдает этим никакого особенного секрета – ведь вполне естественно, что французы интересуются состоянием крупнейшей во всем Карибском море эскадры.

– А я ведь прекрасно помню старого Тома, – говорил тем временем Ибервиль.

– Ведь это именно он потопил мою посудину у испанского берега Эспаньолы. Он дал нам шлюпку и велел убираться к дьяволу – ну, мы и убрались… прямо к испанцам в лапы. Ты еще нас потом выкупбл. Вот после этого инцидента я и подался от греха на государственную службу…

– Ну, зато теперь вы с испанцами союзники, – поддел я его. Ибервиль скривился.

– Как говаривал капитан Грей[25], моря кишат пиратами и большой политикой, – ответил он. – Только если от первых еще удается иногда улизнуть, вторая достанет всегда. Поверь, дружить с испанцами мне еще более не по душе, нежели опасаться тебя.

Впрочем, сейчас Ибервиль не рисковал ничем, и понимал это: корабли Ямайской эскадры содержались в отменном порядке, и французам это стоило знать. Вот если бы половина моих кораблей была бы похожа на ибервилеву лохань, тогда пришлось бы подумать, отпускать ли мне друга Фила. Ну, а он в этом случае ничего бы мне и не сказал. Вот если бы их интересовал наш новый форт… А кто, кстати, сказал, что он их не интересует? Уж, во всяком случае, не Ибервиль…

– А ты, часом, не думал, что я могу и не захотеть лишать себя твоего общества?

– Ну, Пьер, я, право, могу подумать, что лихорадка Тома – это государственный секрет…

А если их интересует форт… Правда, за последние Бог знает сколько лет никто не нападал на Порт-Ройял, но не следует забывать и того, что когда-то Ямайка была наследственным владением потомков Колумба… А впрочем, какая разница! Порт-Ройял всегда кишел всяческими проходимцами, и это давало мне основание подозревать, что планами наших береговых укреплений не располагает только ленивый. Уверен, сгори завтра все мои чертежи, я бы с легкостью купил на замену комплект таких же в добром десятке мест – и не обязательно на Ямайке.

– Иди ты к черту, Фил, в самом-то деле! – сказал я. И через час мы вернулись каждый на свой курс.

Однако этим история не окончилась. На следующее утро Джереми прислал за мной. Я меньше двух часов назад сменился с «собачьей» вахты, и он не стал бы беспокоить меня по пустякам. Впрочем, пустяков и не наблюдалось. Характерный гул трудно было бы спутать с чем-либо другим: где-то недалеко били пушки. Я приказал разворот.

Часа через полтора мы с Джереми напряженно вглядывались в облако дыма, пытаясь разобрать, что же в нем происходит. Ей-богу…

– Джереми, что ты об этом думаешь? Кто это?

– Бриг, – мрачно изрек Джереми после недолгого молчания.

– Вот хорошо, а я-то думал, трирема. Но погоди, неужели ты не видишь? Или меня глаза обманывают?

– Не обманывают, – столь же мрачно отвечал Питт. – Месье Ибервиль собственной персоной. Никуда он, значит, отсюда не ушел.

– А второй – это…

– Трирема, – мстительно сказал Джерри. – Двухдечная. Тридцатишестипушечная. Или тридцати… кто ее разберет. А национальность загадки не представляет, хоть флаг и не разглядеть. Голландца только слепой не узнает. Союзнички. Хочешь – зайдем с той сторны: там дыма меньше.

Я отрицательно качнул головой, и Джереми умолк. То, что мне было надо, я видел и так.

За дымной завесой корабли казались неясными силуэтами, однако было понятно, что ибервилев противник держится подветренной стороны. Следовательно, абордаж не входил в планы его капитана. То ли его не прельщал столь невзрачный приз, то ли он решил устроить своим канонирам учения. Судя по тому, что Ибервиль еще держался, это было для них нелишним, однако долго продолжаться это не могло. Решать надо было быстро. Конечно, Филипп шпионил в наших водах, как последний сукин сын… Но ведь некогда это был МОЙ сукин сын, и, похоже, он этого не забыл. В будущем это могло мне пригодиться. Да если бы даже и нет – ну не мог я спокойно стоять и наблюдать, как его топят на моих глазах.

– Протри глаза, Джереми, – ответил я. – Разве этот похож на «голландца»? И я разглядел на нем сквозь дым что-то красное. Ты не забыл еще, как выглядит испанский флаг[26]? Потом, с чего ты взял, что второй – это Ибервиль? Вот французского флага я в этом дыму абсолютно не вижу.

– Что ты хочешь сказать, Питер? – изумился Джереми.

– Только то, что я считаю, что это испанский корабль атакует кого-то. А кого могут атаковать испанцы, кроме англичан или их друзей? Наш долг – помочь бедолагам.

– Ах, вот оно что, – протянул Питт. – Виноват, капитан. Конечно же, это «испанец». Вы вправе наложить на меня взыскание за поспешность суждений, сэр. Прикажете атаковать, сэр? Эй, Огла сюда!

Запыхавшийся Огл взлетел наверх.

– Нэд, – повернулся я к нему, – будь другом, сбей вон с того наглеца испанский флаг. Видеть не хочу этого флага, у меня от него зубы болят.

– Где ты нашел тут «испанца», Питер? – опешил старина Огл.

– Нэд, – ласково сказал Джереми, – ты, часом, не оглох от этих твоих пушек? Если капитан велит сбить с кого-нибудь ИСПАНСКИЙ флаг, надо сбивать испанский. И поторопись, пока дым не снесло, а то ведь конфуз может выйти.

Его честная открытая физиономия была абсолютно серьезна.

– Только не потопи его ненароком, – добавил я. – Достаточно, чтобы ему просто расхотелось здесь драться.

После десяти долгих секунд взгляд Огла стал осмысленным. И, кроме того, он явно осознал, КАКОЙ меткости от него требуют.

– Но, ради всего святого, как, по-вашему… – начал он.

– Говорил я тебе, Питер, что он не сумеет, – сочувственно сказал Джереми.

– А ты: «Это же Огл, это же Огл!»…

Огл бешено сверкнул глазами и молча скатился по трапу.

– И в самом деле, – продолжал Джереми, пока наша «Элизабет» описывала дугу, чтобы зайти для залпа с подветренной стороны, – дурные они, эти испанские флаги. Никакого вкуса у людей. То ли дело наши благородные британские цвета! Кстати, они ненароком не подняты? Нет? Ну вот и хорошо, а то боцман не любит, когда зря полотнище треплют…» Как теперь вспоминалось Бладу, Ибервиль тогда показал хорошее знание английских манер. А именно, ушел совершенно по-английски. «Голландец» же, потеряв мачту, притащился в Порт-Ройял четырьмя днями позже их самих, и капитан ван дер Вильд долго жаловался губернатору Бладу на разбой, учиненный над ним в английских водах неизвестным пиратом. Губернатор Блад сочувственно слушал его и выражал надежду, что проливы будут очищены его флагманом «Куин Элизабет», которую он еще утром отправил в море под командой доблестного капитана Клэнси. Клэнси тогда еще сильно ворчал на эту непонятную спешку…

Опальный губернатор закрыл листы. Да, попади эта история к лордам… Его отчетливо передернуло. А ведь в рукописи она не единственная. Между прочим, подумал он с усмешкой, пристойное вооружение форта, да и эскадры, стало возможным не столько благодаря весьма скромному правительственному финансированию, сколько благодаря его собственным непрекращающимся контактам с представителями той беспокойной профессии, коей и сам он некогда уделял столько сил. И это также нашло отражение в рукописи. Не иначе, заключил Блад, он затеял писать свои мемуары, будучи в полном помрачении рассудка. В этой догадке его укрепляло и то, что именно помянутые контакты, наравне с его персональными проектами, пытались сейчас доказать его обвинители. Верно говорил когда-то кардинал Ришелье: человек, достойно служивший своей стране, сродни приговоренному к смерти[27]… Взгляд Питера Блада переместился с рукописи на камин, и лицо его стало задумчивым.

…Погибли ли эти бумаги, или они и сейчас мирно лежат в каком-нибудь надежном тайнике, никому не известно.

Глава 9

Наутро, когда Блад спустился к завтраку, он застал Бесс и Диего уже в столовой. Бесс отыскала гитару (которую оставил один хлыщ, приглашенный на дипломатическую вечеринку и напоенный до положения риз расшалившимся лордом Джулианом) и теперь мучила струны, пытаясь подобрать мелодию песенки из ямайского репертуара:

…Здесь, на совете, мы равны, И я своих тревог не скрою:

Мы сообща решить должны, – Быть иль не быть – наутро бою.

Вчера надменный адмирал Привел сюда пять галеонов, Он королю пообещал Нас всех повесить по закону.

Но если только дотянусь Крюком до вражеского борта, То я за жизнь его, клянусь, Не дам и рваного ботфорта…

– тоненько выводила дочь. Вообще-то по каноническому тексту адмирал был испанским, но присутствие Диего явно заставило Бесс заняться литературной правкой. Будь капитан Блад в другом настроении, это позабавило бы его.

– Такую чушь на советах не говорят, – проворчал он вместо приветствия.

– В балладах всегда все не так… А чего это ты такой хмурый? Папа, да что с тобой?!

– А что со мной?

– А то я не вижу. Не будет ли нескромностью с моей стороны спросить, что случилось?

– Будет, – мрачно заверил Блад, не удержавшись от короткого взгляда в сторону Диего.

– Неужели же вы с Диего уже успели поссориться?! – сообразила Бесс. – Однако! Я имею честь состоять в родстве с весьма талантливыми людьми. Так в чем же дело, папа?

– Дорогая, – с обманчивой мягкостью произнес Блад. – Не будет ли нескромностью с моей стороны, если я попрошу тебя предоставить нам с Диего право самим решать наши маленькие проблемы?

Бесс поколебалась. Против требования, высказанного в таком тоне, возражать не приходилось.

– Извини, папа, – кротко сказала она, опустив глаза.

Диего поглядел на Блада с неприкрытым уважением.

– Я хотел принести вам свои извинения, сеньор, – сказал он. – Я должен был бы сделать это еще вчера…

– М-м-м… Допустим. Но, видишь ли, Диего, если ты действительно думаешь то, что сказал тогда, твои извинения мне, пожалуй, будут ни к чему.

– Это не так, – ответил Диего, покосившись на Бесс. – Клянусь честью, сеньор, я действительно сожалею о том, что сказал…

– Забудем об этом, – с явным облегчением сказал губернатор. – Кстати, Бесс собралась за покупками – конечно, с ней пойдет Бенджамен, но, может, ты тоже захочешь сопроводить ее?

Так Диего, неожиданно для себя, оказался в одной из модных лавок Сити. Просторная комната была разделена на две половины. В левой громоздились книги на полках, правая блистала шелком, кружевами, яркими веерами и другими столь же необходимыми для человека а la mode вещами. Клиентами занималась изящно одетая молоденькая девушка с длинными ресницами и аккуратным носиком. Бесс увлеченно погрузилась в ворох атласных лент и кружев.

– Нет, этот белый цвет слишком резок. Сюда нужно что-нибудь помягче.

– Взгляните на эти кружева, мисс. Какой рисунок! Они, мне кажется, будут здесь хороши.

– Диего, тебе нравится? Ну посмотри!

Однако попытки растормошить Диего ни к чему не привели, и если губернатор, посылая его с Бесс, надеялся на обратное, то он просчитался. Диего хотел спать. Он отошел в сторону, скучающим взором скользнул по «Началам» сэра Исаака Ньютона и взял с прилавка какую-то книгу. Это было сочинение некоего господина Корнеля.

– Эти ленты прекрасно сочетаются с вашим платьем, мисс. Вот, не угодно ли взглянуть?

Груда бледно-зеленых лент легла на ворох кружев цвета слоновой кости. Бесс увлеченно прикладывала ленты к волосам и корсажу, любуясь атласным блеском. Диего читал. Он не слишком бегло читал по-французски, но звенящие как толедская сталь строфы увлекли его:

«Ужель я смог бы предпочесть Постыдный путь измены?

Смелей, рука! Спасем хотя бы честь, Раз все равно нам не вернуть Химены!»

– Эти перчатки, мисс, великолепно дополнят…

Выбор перчаток занял минут сорок. Диего читал, временами отрываясь, пробуя на вкус прочитанное, как выдержанное вино, перекатывая строки на языке и вслушиваясь в их звучание.

«Ужель я смог бы предпочесть..?» Мужчина в черном с серебром наклоняется и целует женщину. Женщина – в темно-лиловом шелковом платье на широком каркасе. Край жесткой, без единой складки, юбки, украшенной рядами черных позументов, касается его сапог…

«Постыдный путь…» Что он, собственно, делает? Живет в доме губернатора Блада, ест за одним столом с ним и пытается узнать, что он за человек. Как будто что-то меняется от того, что губернатор Блад – воспитанный и образованный кабальеро, умеющий грамотно обращаться с ножом и вилкой и способный читать… скажем, «Начала» Ньютона. С таким же успехом он мог бы оказаться… Воображение услужливо нарисовало звероподобного пирата в кожаных штанах, стучащего оловянной кружкой по дубовому столу и требующего рому. Да, тогда, пожалуй, было бы проще… хотя, собственно, почему? О, Господи!

Диего ухватился за край фразы, чтобы отогнать видение, и продолжил чтение.

«Спасем хотя бы честь..!» Бесс отложила перчатки и занялась муфтой. Гора покупок росла. Бенджамен скучал у входа.

…История кончилась тем, что приехал добрый король и помирил всех, кто к этому времени почему-то все еще был жив. Голос чести умолк пред волею монарха. Диего не оставляло чувство, что на самом деле все было не так.

Наконец Бесс, в сопровождении истосковавшегося Бенджамена, нагруженного свертками, двинулась к выходу. Диего поплелся следом. Между делом Бесс успела выбрать ему новую шляпу и перчатки.

– Что это ты читал, братец? – вопросила она.

– «Сида», – коротко ответил Диего. Он был слишком полон впечатлениями, чтобы говорить.

«Хотя бы честь».

Что же делать? Да, он не должен оставаться в доме человека, который нанес несмываемое оскорбление фамильной чести. Он вообще не должен был сюда приезжать. Но… Не трусит ли он, отказываясь от возможности понять, чей он сын? Постыдный путь измены… К тому же, не хочется расставаться с сестрой. Оказывается, быть старшим братом очень приятно… И, надо быть с собой честным до конца, перспектива остаться одному в чужом городе… Путь… Путь чести тяжел. Да, далеко ему до Сида.

Сидя в наемном экипаже среди подпрыгивающих свертков, Диего смотрел на профиль Бесс. Та с оживленным видом глядела в окно. Интересно, что бы делал Сид, если бы не столь своевременное вмешательство короля? Тьфу ты, пропасть! Но одно несомненно. Несовместимо с законами чести – жить в доме этого человека – и не признавать за ним отцовских прав. Надо выбирать что-нибудь одно… Решение принято – он покинет этот дом.

* * *

Велев Бенджамену сложить все покупки и идти отдыхать, Бесс с наслаждением принялась их распаковывать. Господи, сколько всего! Все эти три года она и новой шляпки-то себе не могла позволить. Зато теперь… Напевая себе под нос – «Одних сразила пуля, других сгубила старость, йо-хо-хо, все равно за борт», – Бесс повертелась перед зеркалом. Бледно-зеленые ленты и впрямь были ей к лицу. Взяв накидку, она прижалась лицом к нежному меху. Таким же мехом была отделана и муфта. Перчатки удобно облегали руку. Снимать все это не хотелось, и Бесс решила выйти на улицу.

Выходя из комнаты, она почти столкнулась с Бенджаменом. Отпущенный отдыхать, он отдыхать и не думал – и деловито спешил куда-то, прижимая к груди увесистую стопку полотенец и салфеток.

– Мисс Бетси желает выйти? – спросил он, гримасами изображая почтительнейшие извинения.

– Да, пройдусь немного, – беспечно ответила Бесс.

– Мисс, конечно, знает, что господин губернатор велел мне всюду сопровождать ее? Если вы соблаговолите подождать немного…

– Господи, Бен, как смешно ты говоришь! Нет, спасибо, ничего не надо, я недалеко и ненадолго. Ну, может, на полчасика, – еще беспечнее ответила Бесс.

Бенджамен ухитрился поклониться, одновременно подхватывая на лету упавшую салфетку. Да, конечно, он помнил Бесс с пеленок, но теперь она такая взрослая и красивая, и к тому же здесь, в столице, он чувствовал необходимость держаться соответственно высокому положению его любимого хозяина. Никто из этих расфуфыренных лакеев не посмеет сказать, что старина Бен не умеет себя держать.

Проходя мимо дверей отцовского кабинета, Бесс внезапно услышала громкие и раздраженные голоса. Конечно, эти двое разлюбезных идиотов опять что-то не поделили. Ну почему они не могут жить мирно! Со своим ослиным упрямством, которое оба почему-то называют «мужской гордостью»! Бесс прислушалась. Однако, кажется, дело плохо. Того и гляди, они… Ого! Кажется, Диего заявляет, что ноги его больше не будет в этом доме? Испанский осел! Он что, не понимает, что добьется так только того, что мы поменяем квартиру?! А папа совершенно справедливо отмечает, что тут вам просвещенная Британия, а не забытые Богом Америки, где можно жить в хижине и питаться черепахами. И… Боже!

– Вы… Вы хотите откупиться от своей нечистой совести… оплатить неправедно нажитыми деньгами честь моей матери?!! – донесся до нее звенящий злыми слезами голос Диего.

После нестерпимо долгой паузы отец сказал что-то, тяжело, тихо и неразборчиво. Диего вскрикнул что-то совсем отчаянное и злое. И… Где, где он видал таких отцов? В гробу, а лучше на виселице?!!

Тут Диего как ошпаренный вылетел из комнаты и, чуть не сбив сестру с ног, скатился по лестнице. Бесс, подхватив юбки, бросилась следом. Внизу хлопнула дверь.

– Совсем ополоумел парень, – сказал Блад закрытой двери. Он слепо пошарил по столу – на привычном месте пальцы нащупали книгу. С минуту Блад недоуменно смотрел на добротный, кожаный, с золотым тиснением, переплет «Мемуаров мессира д'Артаньяна», а затем в сердцах грохнул книгой о стол. Жалобно звякнула чернильница. Упал подсвечник. Вбежал слуга.

– Ужин готов, Ваше Превосходительство! – на всякий случай доложил он, с опаской глядя на разъяренного хозяина.

– К чертям ужин! Шляпу!

Однако, когда Блад выскочил на улицу, нигде не было видно долговязой фигуры в широком и длинном плаще испанского кроя.

– Болван! – сказал Блад вслух, адресуясь на этот раз к себе. Он вернулся в дом и закрыл дверь. Бесс он не заметил.

«Право же, – думал он, поднимаясь по лестнице, – если этот чертов придурок все семнадцать лет своей жизни доставлял своей матери подобные беспокойства, то я снимаю перед ней шляпу. Она, должно быть, женщина исключительных достоинств…»

* * *

Тем временем оказавшаяся более проворной Бесс успела заметить Диего на другой стороне улицы. Первая мысль – догнать – явно была неудачной: в таком состоянии братец разговаривать не захочет, да и домой не вернется. Но что он сделает? Бесс старалась не терять братца из виду, но тут дорогу ей перегородили две неуклюжие кареты, сцепившиеся осями. Мгновенно возник затор. Когда Бесс наконец сумела переправиться через мостовую, Диего был уже далеко. Подобрав юбки несколько выше, чем позволяли приличия, и энергично работая локтями, Бесс бросилась следом за ним. Диего завернул за угол. Добравшаяся до угла Бесс успела заметить край его плаща – Диего свернул в боковой проулок. Сделав рывок, Бесс сократила расстояние наполовину – чтобы не потерять его за следующим углом. Может, и не стоило подбираться так близко, но Диего несся вперед, ничего не видя вокруг себя. Его толкали, и сам он едва не сбил с ног дородную мамашу с ребенком. Та с проклятьями вцепилась было в его рукав, но ее отвлекло орущее чадо.

Падал мягкий теплый снег, превращавшийся под ногами прохожих в жидкое месиво. Колеса и копыта звучали приглушенно. Гвардеец на рослой серой лошади, картинно прогнув поясницу и нарочито-небрежно придерживая поводья пальцами левой руки, гарцевал у окошка кареты, покрытой красным лаком. Внезапно оказавшийся под копытами Диего вынудил лошадь шарахнуться в сторону. Всадник не покачнулся в седле, но его посадка утратила картинную четкость. Гвардеец выругался и огрел Диего хлыстом. Мелькнула тонкая рука, унизанная кольцами, и окно кареты закрыла красная с золотыми кистями занавеска. Всадник снова выругался и поднял хлыст, однако, наткнувшись на вызывающе-надменный взгляд из-под потрепанных полей шляпы, расхохотался и пустил лошадь коротким галопом вдогонку карете. Из-под копыт разлетелся веер брызг.

Машинально пытаясь отчистить камзол, Диего некоторое время стоял, глядя перед собой, и взгляд его был почти осмысленным. Бесс даже испугалась, что он заметит ее – она стояла почти рядом с ним. Однако Диего решительно развернулся и пошел прочь.

Теперь его блуждания приобрели подобие системы. Он явно что-то искал. Время от времени он останавливался, изучал вывески, пару раз сделал движение, как будто намеревался войти в дверь, затем проходил мимо. Наконец его выбор остановился на обшарпанной гостинице в Уоппинге, и он нырнул внутрь. Бесс выждала какое-то время, затем пересекла улицу и потянула дверь на себя.

Хозяин за конторкой, на которой лежала потрепанная конторская книга, при тусклом свете сальной свечи с сомнением разглядывал мелкую серебряную монету. При появлении Бесс монета исчезла, как по волшебству.

– Сюда зашел молодой темноволосый человек, – утвердительно произнесла Бесс.

– А что, – с ухмылкой поинтересовался хозяин, – дружок сбежал и не заплатил за постой?

Бесс дернула плечиком.

– Это мой брат, – объявила она.

Хозяин хмыкнул. Если девица хочет называть парня со столь явным испанским акцентом «братом», это ее дело. Бесс тем временем, порывшись в складках широкой юбки, извлекла на свет новенькую гинею. Хозяин встрепенулся. Бесс, повертев монету в пальцах, пустила ее волчком по столу – и накрыла ладошкой. Хозяин облизнул губы и перевел взгляд на ее лицо.

– Он здесь остановился? – спросила Бесс.

– Второй этаж, шестой номер, направо, – с готовностью откликнулся хозяин.

– Он мне сейчас не нужен. Но – Бесс поглядела значительно – может понадобиться потом. У него вряд ли с собой много денег, и я не хочу, чтобы его отсюда вышвырнули, как только они закончатся.

– Да пусть себе живет! – вскричал хозяин. – Он мне сразу приглянулся, такой славный юноша!

Девица, способная заплатить за дружка золотую гинею, вызывала у него смешанное чувство почтения и презрения. Однако золото – это всегда золото, и его дело – это золото получить.

– Я буду заходить узнавать о нем, – добавила Бесс. Но – меня здесь не было, понял?

– Да чего уж тут не понять! – сказал хозяин. – Э-э-э… братья – они народ своенравный. Не дай Бог заподозрят, что девушка их преследует, сразу нос задерут, а то так смотаются – и поминай как звали.

– Я плачу тебе не за то, чтобы ты болтал! – оборвала Бесс.

– Так я же уже молчу!

Бесс убрала руку с монеты, и та исчезла столь же непостижимым образом, как и серебряная.

– Для постояльцев у нас есть отдельный выход, – подобострастно сказал хозяин. – Направо по коридору, не заходя в зал. Не проводить ли вас, милостивая госпожа?

– Не стоит, – ответила Бесс. В последний раз испытующе поглядев на хозяина, она развернулась и быстро вышла. Теперь надо было поговорить с папенькой.

* * *

Бесс не учла настроения отца. Немного придя в себя, Блад велел подавать ужин, но тут выяснилось, что куда-то исчезла дочь. Краткое расследование показало, что Бесс ушла куда-то без сопровождения, и было это как раз незадолго до того, как молодой господин… Выражение лица губернатора недвусмысленно сказало Бенджамену, что продолжать фразу не стоит. Перепуганный Бенджамен клялся, что мисс Бетси не собиралась уходить надолго. Блад велел с ужином ждать, но минут через двадцать обеспокоился серьезно, и послал свою немногочисленную прислугу осматривать окрестности.

– В случае какой-нибудь неприятности я тебя вышвырну на улицу, – пригрозил он Бенджамену. – А предварительно выдеру.

Незамысловатое обещание было произнесено таким тоном, что Бенджамен почти поверил. Его опыт показывал, что наиболее опасными оказываются как раз наименее изысканные и экзотические угрозы.

Не нашедшие ничего слуги вернулись в дом. Блад ждал, нервно пробуя читать, время от времени подходя к окну, прислушиваясь к звукам. Стемнело.

Когда Бесс наконец появилась, Блад чувствовал себя вполне способным повесить кого-нибудь на ноке рея – если бы это могло помочь делу и если бы означенный рей случился поблизости. Разгневанный отец, не затрудняя себя выбором выражений, высказал Бесс все, что он думает по поводу ее поведения. Хотя выговор и начинался словами: «Где тебя черти носили?», ни объяснений, ни оправданий отец слушать не пожелал. Отвыкшая от подобного обращения Бесс от нетерпения подпрыгивала на месте, тщетно пытаясь вставить слово. Впрочем, выволочка не затянулась. Энергично выразив надежду, что «это» больше не повторится, отец смягчился и счел вопрос закрытым. Разумеется, такая послушная дочь, как Бесс, и не пыталась открыть его вновь, скажем, объявив о результатах своих изысканий. Считая, что понимает состояние отца, Бесс тем не менее чувствовала обиду, с которой ничего не могла поделать. Выговор казался ей чересчур жестким и чересчур несправедливым. Несмотря на это, она честно постаралась перевести разговор на интересовавший ее предмет.

– Диего…

– Диего ушел, – хмуро сказал отец, потянувшись за книгой.

– Неужели не было никакой возможности его задержать? – спросила Бесс.

Выбитый из колеи губернатор не обратил внимания на то, что Бесс, как будто, и не удивилась.

– С какой стати? И как? – ворчливо поинтересовался он. – Парень уже взрослый, и я не могу навязывать ему своих решений – если он сам не предоставит мне такого права. Я ведь не растил его, и он мне ничем не обязан. Я даже не его капитан.

– Ты мог бы найти его, поговорить…

– Но он этого не хочет. Ему тяжело со мной – ты же видишь.

– Мне кажется, ты не прав, – сказала Бесс.

– Вот погоди, когда твоей дочери будет столько же, сколько сейчас тебе, она тебе тоже объяснит, в чем именно не права ты. Между прочим, если бы я знал, что ты собралась покинуть Ямайку, я запретил бы тебе. Но ты решила сама – и я принимаю твое решение и уважаю его… хотя, видит Бог, это требует от меня усилий. Почему же к нему я должен подходить с иной меркой?

Бесс прошлась по комнате. Ей хотелось швырнуть в отца каким-нибудь тяжелым предметом.

– А что это ты читаешь, папа? – спросила она вместо этого.

–«Ласарильо из Тормеса». Конечно, это – всего лишь сатира, но некоторая доля истины в ней есть.

– «…Набрел я однажды, по воле Бога, на некоего дворянина…», – процитировала Бесс. – Папа, и ты хочешь всерьез уверить меня, что ты совершенно случайно избрал для вечернего чтения главу о голодном идальго? Ну признайся, ведь ты думаешь о Диего.

– Я, кажется, этого и не скрываю, – огрызнулся Блад. – Голод, знаешь ли, очень хорошее лекарство от больного самолюбия. Я, как врач…

– Ну перестань. Неужели тебе его нисколечко не жаль?

– Жаль?! – яростно сказал Блад, и уже мягче продолжал: – Ты не понимаешь, Бесс. Жалость – неподходящее слово. Пожалеть можно кошку, собаку, калеку-нищего, наконец. А Диего – мой сын. И я…

Пытаясь взять себя в руки, он встал, подошел к окну и забарабанил пальцами по стеклу.

– Иди-ка ты спать, Бесс… – сказал он наконец.

«Иными словами, оставь меня в покое», – сердито подумала Бесс. Она сделала издевательский реверанс спине отца и вышла, отчетливо стуча каблучками. «Ну и отлично, тогда сам и ищи эту гостиницу. Если найдешь. Я, конечно, не врач, но по-моему, умеренные пробежки лечат не хуже голода. А там посмотрим. Вот так.» «Ну, хорошо. Как можно найти мальчишку в этом огромном городе, где живет без малого полмиллиона человек? В одном только Минте сотни домов, где за несколько пенсов в день можно снять комнату или угол, а за шиллинг в день иметь еще и стол. А если повезет – то и хозяйку к столу. Всем известно, что там селятся объявленные к розыску преступники, банкроты и должники, и искать там кого-нибудь – занятие безнадежное[28]. Но точно также он может быть и, скажем, в Уоппинге. Последнее даже вероятнее, поскольку портовый район… Клянусь честью, я, кажется, поглупел. Впрочем, с моими дорогими детьми недолго растерять остатки разума. Я, видите ли, теряю время на размышления о том, что же делать мне, а ведь думать надо о том, что будет делать Диего. С его-то гонором и с его-то испанской рожей – возможностей в Лондоне у него немного. Так. Уже лучше. Ну что ж, завтра же поговорю с этим контрабандистом, месье Пьером… – или тут его зовут Билли Джонс?.. – его люди мне пригодятся… А интересно, кстати, есть ли у него свои люди в Ладгейте[29]? В смысле, чтобы могли входить и выходить? Я, кажется, почти мечтаю, чтобы Диего туда попал – тогда-то уж он от меня точно никуда не денется…» Слегка повеселевший губернатор отложил в сторону «Жизнь Ласарильо из Тормеса» и раскрыл на заложенной странице «Новое путешествие вокруг света» известного пирата и океанографа Дампира.

Глава 10

Антуан де Каюзак, в недавнем прошлом – чиновник по поручениям при посольстве Франции в Лондоне, а ныне, после начала военных действий, – якобы частное лицо, закрыл отчет о заседании комиссии, назначенной для разбора дела губернатора Ямайки Питера Блада. Отчет ему, по не вполне бескорыстному знакомству, предоставил один из писарей Звездной палаты. Каюзак был расстроен. Кажется, у Блада получалось выкрутиться, и, скорее всего, со временем дело закроют. Эх, не вовремя королева занялась шотландцами!

Каюзак уже третий год использовал все свои связи, чтобы следить за перипетиями этого разбирательства. Нет-нет, это не входило в те его обязанности, которые оплачивались Францией. Здесь был замешан личный интерес.

Прадед Каюзака служил в гвардии самогу великого кардинала Ришелье, и даже попал в некоторые хроники тех времен. В гвардии служил и дед Каюзака – при Мазарини. Славному отпрыску славной фамилии была бы уготована та же дорога. Однако – как всем известно – служба в гвардии сопряжена с большими расходами. К несчастью, денежные дела Каюзаков пошатнулись, и благополучие семейства стало напрямую зависеть от некоей деятельности родного дядюшки Антуана, обитавшего в Индиях. Дядюшка этот, по секрету говоря, был изрядным мерзавцем, и вся семья вздохнула с облегчением, когда, после какой-то темной истории, он вынужден был оставить Европу. Однако по ряду причин дядюшка не желал полного разрыва с семьей, и от него регулярно приходили деньги, позволявшие маменьке содержать особняк и карету, а маленькому Антуану – надеяться на блестящую карьеру гвардейского офицера, и поэтому в семье было принято говорить, что дядюшка служит в колониях.

И вдруг – в несчастный день – золотой ручеек иссяк: дядюшку, видите ли, прихлопнули. Так Каюзак, вместо расшитого гвардейского мундира, облачился в скромное платье чиновника. По слухам, дошедшим из колоний, к безвременной гибели не то чтобы любимого, но искренне оплакиваемого дядюшки приложил руку некто Блад – флибустьер и бретер. С тех пор этот самый Блад успел стать губернатором Ямайки. У английского правительства, видимо, вошло в традицию награждать этим постом отъявленнейших разбойников. А Каюзак начал внимательно следить за его карьерой. Поэтому надо ли говорить, что последние вести из Звездной палаты были для него весьма неутешительными?

Каюзак со вздохом закрыл отчет и придвинул к себе другую пачку бумаг – на этот раз касавшихся его непосредственных обязанностей. Обязанности эти были весьма деликатного свойства: сбор информации об английских контрабандистах, работающих во Франции. Получение мало-мальски ценных сведений об этих джентльменах, равно как и о разного рода подозрительных судах, требовало знакомства (и теплого общения) с весьма пестрым кругом лиц. А с тех пор, как начались боевые действия и положение Каюзака стало довольно шатким, его работа требовала особой деликатности.

Сейчас его особенно интересовал один бриг, стоявший в неприметном закутке Темзы. Бриг был каким-то непонятным. Для контрабанды посудина была пожалуй что великовата, гораздо более подходящими считались для этой цели маленькие верткие фелуки, но тренированное чутье редко подводило Каюзака: с бригом что-то было не так.

Вот, скажем, весьма подозрительным было то, что, хотя бриг сонно стоял в своем закутке, команда не была распущена полностью, а в трюме, как Каюзаку удалось выяснить, хранилось укомплектованное снаряжение и припасы для длительного пути.

В пачке бумаг, придвинутой Каюзаком, содержались последние сведения, которые удалось добыть о бриге: судовые документы – в полном порядке, хоть сейчас в путь; имя официального владельца – некто Джереми Питт. Имя капитана, однако, по-прежнему было неизвестно. Каюзак посмотрел на последний, довольно грязный, листок, исписанный корявым почерком. Листок был озаглавлен «раппорт» и уведомлял, что команда брига «Дельфин» из всех окрестных кабаков предпочитает таверну «Белый Дракон». Он положил себе в ближайшее время посетить это заведение.

* * *

Прошла неделя.

Блад пару раз уходил куда-то, но Бесс о своих делах не рассказывал – а если она спрашивала, отвечал односложно.

Однажды Бесс не вытерпела.

– Папа, а там, куда ты ходишь, нет дяди Джереми? – спросила она. – У меня для него письма, да ведь и он, наверное, захочет расспросить о семье!

Блад поколебался.

– Да, в конце концов, почему бы и нет, – сказал он наконец. – Со мной может случиться что-нибудь… непредвиденное… и ты должна знать, куда, в случае чего, пойти… Одевайся, пойдем вместе…

Двухмачтовое судно было размещено весьма неприметно – во всяком случае, Бесс могла бы поклясться, что она видит его впервые. Борта сверкали свежей белой и голубой краской; на кормовом подзоре блестели золотые буквы – «Дельфин». Нос, в соответствии с названием, был украшен золотым дельфином, взлетающем в стремительном прыжке. Бриг был соразмерен и наряден. Бесс невольно заулыбалась.

– Вот, – сказал Блад, – на нем мы и будем удирать, если дела сложатся неудачно.

Бесс почему-то совсем не удивилась.

– А не слишком ли он привлекает внимание? – спросила она, чтобы хоть что-то покритиковать.

– Джерри специально загнал его в этот угол. Кстати, и уйти отсюда, случись что, можно без излишней огласки и никого не расталкивая. Это Джерри его нашел – говорит, что, увидев, не смог оторваться. Ну, он и в самом деле хорош – пристойно ведет себя на волне, и ход неплохой. Его снаряжали для военных операций у побережья Испании, и на нем стоят довольно мощные пушки, но они требуют большой команды, а Огл к тому же жалуется, что опытных канониров сейчас не найти – всех, кто хоть что-нибудь умеет, забрали в Королевский флот… Он с этими пушками носится, как с новорожденными младенцами, только что не пеленает. Я-то их просил найти на всякий случай средство для побега, а они нашли себе игрушку…

– … а тебе поиграть не дают. Друзья, нечего сказать! – ехидно закончила Бесс.

Появление Джереми избавило отца от необходимости отвечать на шпильку. Пока Бесс изливала на последнего поток семейных новостей («Дик ходит с рыбаками в море, и Роберта они уже тоже берут с собой. А Роберт прошлой весной болел коровьей оспой. Джим упал с крыши и сломал ногу, но теперь уже все в порядке. И вообще, они не голодают, дядя Нэд им все время помогает, хотя миссис Питт и отказывается, говорит, что справится сама, она стирает на соседей, так что все хорошо…»), Блада захватил Огл. Бесс краем уха уловила, что речь шла о каких-то мушкетах, которые были, по выражению Огла, «сущая дрянь». Огл, покосившийся на Бесс, явно смягчил эпитет. Потом, ухватив Блада, он потащил его за собой, «чтобы сам посмотрел». Это был настоящий подарок для Бесс, которая, с той самой минуты, как увидела бриг, обдумывала некий план.

– Я хотела поговорить с тобой, дядя Джереми – начала Бесс, когда дверь закрылась.

Джереми удивленно оглянулся на дверь и с легким подозрением спросил:

– Это еще о чем?

– О! Об одном пустячке. О моем брате.

– Об… От… Откуда ты его взяла? – оторопел Джереми.

– Ну, это у тебя надо спросить, ведь это ты приглядывал за папой, когда он еще не был губернатором, – хладнокровно отвечала Бесс.

– А… ага, – растерянно сказал Джереми. Он запустил пальцы в свою светло-рыжую бородку и дернул, словно пробуя ее на прочность. – Он, должно быть, с Тортуги? Я что-то не припомню других увлечений капитана.

– Нет, не с Тортуги. А что, ты хочешь сказать, что у меня могут быть и другие братья?

– Н-нет… наверное. Твой отец… ну, он, вообще-то… – Джерри, багровея от смущения, снова дернул себя за бороду, – я хочу сказать, что он всегда был… э-э… очень умеренным. Для католика, разумеется.

Бесс, не выдержав, расхохоталась.

– Ну, по крайней мере, один брат у меня есть, – сказала она наконец. – Он – испанец… из Картахены.

– ?!

– Ну да, из Картахены. Он ненароком оказался в Лондоне, познакомился тут с отцом, а потом поссорился и ушел. И сейчас бродит где-то недалеко, голодный и холодный…

– А что же Питер?!

– А папа не хочет посягать на его священную свободу голодать так, как ему вздумается, – суховато отвечала Бесс. – Он, видите ли, не его капитан.

– Питер всегда уважал чужую свободу. Выбора – в том числе. А от меня-то ты чего хочешь?

– А ты не мог бы взять его сюда юнгой? Только не говори ему, что это – папин корабль…

– А что скажет Питер?

– А ты ему тоже пока не говори. Пусть сначала окажется его капитаном. Там увидим, что из этого выйдет.

Джерри третий раз дернул бороду.

– Впервые участвую в заговоре против капитана, – сказал он наконец. – А он не открутит нам головы?

– Ну, безголовая дочь его, может быть, и устроила бы, но посуди сам, зачем ему безголовый штурман?

– Звучит не слишком обнадеживающе, – уныло сказал Джерри. – Ты-то, значит, рискуешь только головой, а я – еще и местом штурмана впридачу.

– Ну, Джерри, тебе-то он по старой дружбе еще и не то простит. А вот мне каково? Меня – представляешь? – он вос-пи-ты-ва-ет!

– Человек, который взялся воспитывать такую дочь, как ты, попадет прямо в рай хоть с целой сотней побочных детей на шее, – проворчал Джерри. – Ну, ладно. Где мне его искать? И, кстати, он такой же непутевый, как ты?

– Хуже в тыщу раз, – весело сказала Бесс. – А искать его не надо, сам придет. Я позабочусь.

– Бедняга, – проворчал Джереми Питт, забыв уточнить, кого он имеет в виду.

Попращавшись с Джереми, Бесс выбралась на палубу. Папенька с дядей Оглом все еще обнюхивали мушкеты в оружейной, и Бесс, поджидая их, присела на бухту новенького каната. Неподалеку группа молодых матросов оживленно обсуждала какие-то сплетни. Похоже, в связи с появлением на корабле таинственного Хозяина, здесь с новой силой вспыхнули слухи о грядущей судьбе «Дельфина». Насколько поняла Бесс, общественное мнение склонялось к вольным операциям в модных ныне водах Индийского океана.

– Если уж мы будем плавать у Мадагаскара, то хорошо бы переименовать наш бриг… как нибудь эдак, на местный манер.

– Да? Ты хочешь сказать, что умеешь говорить по мальгашски?

– Ну, я-то нет, но я встретил парня, который знает, как по ихнему будет «птица». Чем не имя для корабля?

– «Птица»? Неплохо. И как это будет звучать?

– «Воо-роо-на» [30].

– Ну да. И поплывем мы на нем в лагуну Маданга. Там как раз есть остров Каркар![31] Из оружейной показался явно недовольный Блад, и матросов смело с палубы.

– Мне еще нужно обсудить кое-что с Джереми, – сказал он. – Видишь ли, если мне придется уходить… в свободное море… я уже не смогу появиться на Ямайке. Я обещал Джереми, что тогда высажу его на Канарах… чтоб хоть он смог вернуться к своим. И тогда ты поедешь с ним. И не спорь! Разумеется, это все в крайнем случае. Мы еще обсудим подробности. Да. А мушкеты и правда дрянь. Ну, я ему…

* * *

Все двенадцать дней, прошедших с тех пор, как он покинул дом губернатора Блада, Диего провел в неустанных трудах. Правда, нельзя сказать, что он провел их с пользой. Найти средства на жизнь и будущий отъезд в Испанию не удавалось никак.

Наилучшим выходом из создавшегося положения было бы найти приличное место в каком-нибудь знатном и богатом доме. Однако Диего прекрасно понимал, что без рекомендательных писем это совершенно невозможно. Другой путь, и самый обычный, по которому мог бы пойти кабальеро, – это завербоваться в солдаты. Причем здесь не было бы помехи даже в том, что он находился в чужой стране. Иностранные наемники были делом обычным во все времена, и не считалось зазорным, если они сражались даже и против соотечественников. Диего, однако, почему-то не улыбалась мысль сражаться где-то на испанской земле с испанскими же солдатами – затем, чтобы испанскую корону надел не один, а другой чужак. Дурацкая щепетильность сильно сужала круг поисков. Можно было попробовать завербоваться в какой-нибудь полк, квартирующий в Лондоне. Однако Диего быстро уяснил, что, по большей части, все это – гвардейские полки, где отнюдь не жаждут приютить испанского юнца неизвестного происхождения и без гроша в кармане. Оставался флот, но недаром же ходила поговорка – «лучше болтаться в петле, чем служить на флоте». К тому же флот стоял у причалов – лезть в зимнее штормящее море не хотел никто. Дело осложнялось тем, что даже и найденный заработок – случись вдруг такое чудо – еще не решил бы всех проблем. Если бы не война, можно было бы попросту отработать проезд в Испанию; но – увы! Ни с Испанией, ни с Францией, как тонко отметил недавно некий губернатор, официального сообщения не было. Возможно, мрачно думал Диего, такой прожженый авантюрист, как губернатор Блад, легко нашел бы обходные пути; ему же ситуация казалась неразрешимой. Как проклятый, ходил он по кругу между причалами и казармами, и скудная его наличность явно должна была кончиться раньше, чем эти хождения.

Воскресным утром Диего зашел в церковь. Ведь матушка никогда не пренебрегала этим долгом, думал он, а он – когда он в последний раз был в церкви? Еще в Картахене… не считая служб на галеоне, который все же не церковь… И не отсюда ли все его проблемы? Матушка когда-то говорила, что думать в церкви – значит, просить совета у Бога, а ему, видит Бог, нужен совет. К счастью, протестантские еретики не посмели закрыть все католические храмы. Диего выслушал мессу, но совета не получил. Возможно, потому, что сам не вполне понимал, какого совета он просит, а может, он просто не сумел задать вопрос – ему вообще не удавалось сосредоточиться.

Грустный и стиснутый толпой, Диего направился вместе со всеми к выходу. У самых дверей его кто-то толкнул, и тотчас же позади закричали: «Держи вора!» Диего поспешно прижал рукой карман с жемчужиной и рванулся вперед, стремясь поскорее покинуть толпу. Новый крик: «Держи вора!» раздадся уже где-то рядом.

– У меня украли часы! – истерично вскрикнула дама в нарядной накидке. шедшая вплотную к нему. Диего обернулся.

В это время толпа миновала выход, и стало несколько просторнее.

– Да вот же он, вот!

– Держи вора!

Диего понял, что говорят о нем, только когда чьи-то пальцы вцепились в его рукав. Он отчаянно дернулся.

– Держи вора!

– Держи!

Теперь кричали со всех сторон. Диего ужом проскользнул между двумя кинувшимися наперерез джентльменами, счастливо избежал подножки дюжего кучера, ударил головой в грудь тощего приказчика и понесся прочь. Значительная часть толпы кинулась за ним. К преследователям присоединялись зеваки и прохожие. Диего летел так, как никогда в жизни.

«Видит Бог! Я не боюсь… почти. Я не боюсь смерти, но… Что они со мной сделают прежде, чем поймут свою ошибку? А ты уверен, что они поймут? Захотят? Ньюгейт! Виселица! Он решит, что…» Диего удалось несколько опередить преследователей. Ему очень хотелось сбавить шаг – долго бежать с такой скоростью было немыслимо – но ужасный крик: «Держи вора!» не отставал. Улица впереди разделялась, и Диего на секунду замешкался.

– Не беги туда, сцапают! – раздался вдруг рядом спокойный и даже веселый голос, и Диего почувствовал, как цепкие пальцы ухватили его за рукав. Он обнаружил, что его увлекают в узкую щель между домами. Через несколько секунд они были на соседней улице. Спаситель Диего свернул, затем – опять свернул, и после этого пошел хотя и быстро, но совершенно спокойно. Тут только Диего смог разглядеть его как следует.

Спаситель рост имел невысокий, сложение – хлипкое, глаза – ехидные, нос – картошкой, а рот – ухмыляющийся.

– И что же ты слямзил? – вопросил он.

– Что?!

– Да ты, никак, по-английски не кумекаешь! Ну, спер… стянул… украл!

– Я, собственно, ничего… – растерянно сказал Диего.

– Ну, ты и дурень! Зачем же тогда бежал? В Англии, брат, без суда не вешают. Раз при тебе товара не нашли, то и кражу не докажут. Сперва, правда, избили бы, ну, это хоть и неприятно, да не смертельно… как правило. А ты, я вижу, голоден? Такой взгляд ни с чем не спутаешь. Пойдем, я тебя кое-куда отведу. А что-й то у тебя ремешок висит? Обрезан, никак?

Диего схватился за бок – и обмер. Его еще достаточно новый кошелек с последними монетами бесследно исчез. К счастью, пальцы ощутили привычный бугорок, и Диего перевел дух – до жемчужины вор не добрался.

– Да ты, парень, не хнычь, – подбодрил его незнакомец. – Монеты – дело наживное. А вот мы и пришли.

Домик, куда попал Диего, был таким же чистеньким и аккуратным, как и его хозяйка – совсем уже старая женщина с добрым морщинистым лицом. Беленькие занавесочки, салфетки, неоконченное вязание на кресле – все это создавало непередаваемый уют. Пока Диего отогревался и оглядывался, а чайник – закипал, старушка увела его нового знакомца в другую комнату и прикрыла за собой дверь. Если бы Диего слышал начавшийся за дверью разговор!

– Ну и зачем ты привел сюда этого дурачка, Гейтс?

– А вот послушайте, – отвечал Гейтс, весьма довольный собой. – Есть тут одно местечко, где лежат не на месте несколько тюков хорошего фламандского кружева. Ну, я и решил за ними сходить; да только надо послать вперед кого поплоше – вдруг там сторож будет. Этот лопух подойдет как нельзя лучше. А попадется, так тоже не жалко, раз он не знает никого из наших.

– Ты, Гейтс, и сам дурачок. С чего ты взял, что он согласится? Да и не лучше ли сообщить обо всем чиновнику таможни? Ты выторговал бы для себя фунтов пятьдесят, а то и семьдесят, и это было бы куда спокойнее, чем пытаться потом продать такой опасный товар[32].

– Ну, матушка, зачем же довольствоваться полусотней там, где можно заработать по крайней мере триста? Знаете, папаше моему цыганка нагадала, что кто-то в его роду станет богат – так почему бы не я? А этому птенчику я такую историю распишу, он и не поймет ничего, вот увидите!

– И почему это, Гейтс, тебя до сих пор не сцапали? – задумчиво произнесла та, кого Гейтс называл «матушкой».

– Удача! Удача покровительствует смелым – так я слыхал.

– Гордыня! – презрительно молвила «матушка». – Гордыня и глупость! Много вашего брата я перевидала; кое-кто кончил свои дни в Ньюгейте или на плантациях в Виргинии; кое-кто – остепенился и живет припеваючи, но таких мало. А знаешь ли, Гейтс, почему Господь одних наказал, а других пощадил? Гордыня! Будь скромен, разумен и осмотрителен – и Господь оставит тебе возможность раскаяться и зажить честной жизнью. Ну, ладно, – ворчливо заключила старуха, – ты тут посиди пока, а я гляну, годится ли этот цыпленок для дела.

И она, перейдя в соседнюю комнату, принялась потчевать Диего печеньем собственного приготовления, цепко вглядываясь в его лицо и расспрашивая о пустяках.

Входная дверь отворилась, и еще из-за порога послышался оживленный мелодичный голос.

– Вы, матушка, сейчас посмеетесь – какую нелепую ошибку я совершила! – говорила хорошо и даже с некоторой изысканностью одетая дама лет сорока, аристократически отчетливо выговаривая слова. – Такой был красивый кошелек! Я…

Она впорхнула в комнату, в одной руке покачивая пару золотых часов на цепочках, другой же – неся слегка на отлете, словно дохлую мышь, кошелек на длинном ремешке.

– Молли! – предостерегающе воскликнула «матушка». Но было поздно. Диего, узнавший свой кошелек, вскочил стремительно, словно им выстрелили из катапульты.

– Воровка! И это – воровской притон! Вы… вы украли это у меня!

– Где вам удалось подобрать это дитя? – удивленно промолвила дама, разглядывая Диего со снисходительным любопытством. – Мальчик, будь уверен, если бы я знала, что звенит в твоем кошельке, ни за что бы к нему не притронулась! Возьми – мне не нужны эти фартинги! – и она бросила Диего кошелек воистину королевским жестом.

От отвращения Диего вздрогнул.

– От такой, как вы, я не приму даже свою собственность! – вскричал он, ударяя по летящему кошельку сжатым кулаком. Монеты покатились по полу. Дама взвизгнула. Из соседней комнаты выскочил Гейтс.

– Успокойтесь, молодой джентльмен, успокойтесь! Пожалуй, вам лучше уйти, – заботливо говорила старушка, подталкивая ошеломленного Диего к выходу. – Я желаю вам только добра!

Дверь за Диего закрылась.

– Так это вы, миссис Молли[33], стырили кошелек у этого чучела? – веселясь, спросил Гейтс. – А лохмотья с нищих вы еще не заимствуете?

– Как вы вульгарны, Гейтс! – проговорила миссис Молли, поправляя локон и в то же время бросая обеспокоенный взгляд на дверь.

– Нет-нет, он не пойдет за констеблем, этот испанец, – уверенно сказала «матушка». – А если и пойдет – пусть-ка попробует объяснить, откуда у него за обшлагом взялся носовой платок с меткой почтенной миссис Молли Флендерс?

Миссис Молли, ахнув, схватилась за карман. Взгляд, который она послала старушке, был полон восхищения…

* * *

«Боже мой! – потрясенно думал Диего, бредя прочь. – Боже мой!» Других мыслей в его голове не было. Добрая приветливая старушка, выказавшая столь неподдельное участие к его делам, первая, кто был добр к нему в этом отвратительном городе, оказалась хозяйкой гнусного притона! Чувство одиночества, внезапно овладевшее им, было невыносимым. Рядом с ним пустяком казалась даже потеря последних денег. Однако печенье старушки пробудило неистовый голод, и не думать о нем было невозможно.

Вечером этого дня Диего прибрел на берег Темзы и долго смотрел на воду с мостков. Вода была омерзительно холодной на вид, к тому же он заметил в ней дохлого кота. Диего передернуло, и он удалился. ‚жась в промозглой сырости, парень брел, не зная куда и не разбирая дороги. Сапоги давно и безнадежно промокли, в горле саднило. Мысли привычно вернулись к губернатору Ямайки. Нет, он все-таки правильно сделал: эту ситуацию так и следовало решать – одним ударом… Гордиев узел… Диего усмехнулся: тоже мне, Александр Великий… А ведь он, надо быть честным с собой, чуть было не поддался соблазну – наконец-то иметь отца. Видно, это потому, что он – не настоящий испанец, – зло подумал Диего. – Полукровка. Бастард. Раньше он никогда так не думал о себе. На сердце было привычно тяжело – ну, это потому, что пришлось расстаться с сестрой. Честь дороже, – зло подумал он. Честь. У бастарда. И денег ни песо… то есть ни пенса…

Ну, ничего. Еще не все потеряно – осталась жемчужина. Сорок-пятьдесят гиней – сумма, достаточная, чтобы добраться до Испании и протянуть несколько месяцев. И, дьявол все побери, поступить наконец в университет. И думать обо всем забыть… «Забирай свою жемчужину, сын, и впредь не…» Диего сунул руку в карман – и похолодел. Жемчужины не было, зато в кармане обнаружилась не замеченная ранее дыра. Поспешно сдернув перчатку, Диего продрался сквозь дыру. Слава Создателю! За подкладкой пальцы ухватили знакомый замшевый мешочек, а в нем – нечто твердое и округлое. Рядом было еще что-то… монета… Диего вытащил руку: шиллинг. Он рассмеялся: как мало нужно для радости! Теперь операцию с жемчужиной можно было отложить – по крайней мере, на день, а то и на два… сегодня купить хлеба и сыра, завтра протянуть как-нибудь… нет, сегодня протянуть, а завтра купить хлеба. Без сыра, зато побольше. И за комнату заплатить – а то еще окажешься в тюрьме. А может, там кормят? Ну да, а потом продадут в рабство на плантации… в Новый Свет… к папеньке, на Ямайку. Диего фыркнул. А жемчужина пойдет на уплату судебных издержек. Ну уж, нет. Правильно все-таки, что он ушел. Он был прав, прав, прав. Теперь он свободен.

«Тебе этого делать не следует. По ряду причин,» – ясно сказал внутри голос дона Иларио. Диего выругался сквозь зубы. В конце концов, дон Иларио имел в виду другое.

«В остальном же – я не имею права давать тебе советы,»– с издевкой сказал голос. Это, как понимал теперь Диего, и был явный совет – помнить, что решение может быть не единственным.

«Но я уже решил, – ответил Диего настырному голосу. – А ты помолчи… особенно если не можешь советовать… вовремя.» Голос обиделся и умолк. Диего побрел дальше. Пожалуй, есть сегодня и впрямь не стоит… добраться бы до комнаты. Его, кажется, лихорадило.

Подняв глаза, он вдруг увидел вдалеке на набережной высокую, закрытую плащом фигуру, легко раздвигавшую толпу. Что-то в ней заставило Диего ускорить шаг… затем – побежать. Цепляясь за одежду прохожих ножнами шпаги и полами тяжелого плаща, Диего пробирался вперед так быстро, как мог. Когда расстояние между ними сократилось почти на треть, фигура остановилась у ожидавшей у причала шлюпки, и, перебросившись парой слов с гребцами, спрыгнула вниз. Весла опустились. Шлюпка удалялась, и лица человека, сидевшего теперь на корме, Диего так и не успел увидеть.

Он прислонился к стене. Голова кружилась, и сердце стучало от быстрой ходьбы. Проглянувшее солнце едва заметно грело лицо. Диего проводил глазами шлюпку, скользнул взглядом по лесу мачт и перевел взор на грязное маленькое окно. Прямо за окном высокий рыжий детина прихлебывал эль – горячий, наверное. Это было не такое приличное питейное заведение, куда в плохую погоду заходят порой и женщины среднего достатка и где, под присмотром хозяйки в чистом переднике, шустрые мальчишки разносят посетителям эль в начищенных серебряных кубках. Стол здесь, как догадывался Диего, был давно не скоблен, а кубок должен был быть оловянным, мятым и царапанным, как будто его не раз швыряли в голову собеседника… впрочем, почему «как будто»? Подобные заведения похожи, как родные братья. Даже посетители в них, кажется, одни и те же. Вот в углу, например, наверняка сидит полубезумная старуха, заунывно напевая песенку про бедную крошку Дженни из Ньюгейта. Если ей бросить мелкую монетку, она расскажет вам историю своей жизни… и будет говорить, не замечая, что вы уже ушли. Диего оторвался от стены, еще раз ощупал в кармане шиллинг, вздохнул – и побрел прочь.

Рыжий детина отставил свой эль, вышел на улицу и, старательно пошатываясь, двинулся в том же направлении. Диего его не замечал.

Когда Диего добрался наконец до своей комнаты, его желудок был пуст, как мир до начала Творения. В ушах стоял звон, и он абсолютно не удивился, обнаружив, что у него начались галлюцинации. Галлюцинация сидела на единственной табуретке посреди комнаты, грызла сочное яблоко и морщила нос.

– Сестричка, откуда ты? – осторожно спросил Диего, присаживаясь на край койки. Галлюцинация не исчезла.

– Ну и ап-партаменты ты себе выбрал, братец!

Нет, такое могла сказать только живая Бесс. Но тогда…

– Как ты здесь оказалась?!

– Диего, не петушись. Тебе же еще в севильской тюрьме объясняли – чего хочет женщина, того хочет Бог! Ну а я захотела тебя проведать. Правильно ли я понимаю, что ты не собираешься возвращаться домой?

Чтобы собраться с мыслями, Диего уселся попрочнее и облокотился затылком о стену.

– Видишь ли, Бесс… Кстати, а о… господин губернатор не сможет найти меня тем же способом?

– Тем же – не сможет. За другие – не ручаюсь… Не уходи от ответа.

– Зачем мне возвращаться?! Ну… ну как ты не понимаешь? Мы с… с Его Превосходительством друг другу – чужие люди… Он – английский пират, я – сам не знаю, кто… К тому же, я ему такое наговорил…

– Вот упрямец! Ну за что мне такое наказание!

– За грехи предков, – мрачно отвечал Диего. – Ты разве не знаешь – дети всегда отвечают за грехи отцов. Ну, а он, судя по всему, был великий грешник. Если бы не это, не пришлось бы тебе со мной мучиться.

– Раз ты можешь иронизировать, ты не безнадежен, – спокойно ответила Бесс.

– Ну и что ты собираешься делать, дурья твоя башка?

– Не знаю. В солдаты меня не берут, спрашивал, не нужен ли где юнга – тоже безуспешно. Буду пробовать дальше – может, что и подвернется.

– Ну, если ты согласен быть юнгой…

– Дон Мигель де Сервантес-и-Сааведра… один из моих предков, – не удержался Диего. (Родство это представлялось весьма спорным, но Диего нравилось так думать). – Так вот, он в подобной ситуации писал, что кабальеро не унижает уход за лошадью, поскольку лошадь – животное благородное. Я думаю, что корабль чем-то похож на лошадь…

– Боюсь, ты это себе не совсем верно представляешь, – не слишком уверенно произнесла Бесс. – Но если тебе так легче – что ж… Есть тут у меня один знакомый бриг…

Диего ничуть не удивился тому, что у Бесс есть знакомый бриг – не капитан, не боцман, а именно бриг. Его сестричка и не на такое способна.

– Так вот, я слышала, что юнга там нужен. Ну и?

– Невероятно! Сестрица, ты просто… просто чудо!!

– Тогда все просто. Ты видел на реке бриг «Дельфин»?

– «Дельфин»? Нет, кажется… – неуверенно произнес Диего. Названия кораблей, которые он посещал, вспоминались с трудом.

– Ну, такой весь бело-голубой, и золотой дельфин на носу… Стоит на отшибе, на Вулидж-Рич. Найти не трудно. Там за старшего сейчас штурман, некто Питт. Скажешь ему, что тебя прислала я – вот и все.

– Вот и все? Так, может, сейчас и пойти? Не дай-то, Бог, место окажется занято!

Папенька – прикинула Бесс – как раз был где-то в тех краях – поехал принимать какие-то особенные кремневые мушкеты, без лишней огласки спешно доставленные месье Пьером из Орлеана[34] взамен давешнего барахла. Не хватало еще им там столкнуться.

– А я-то думала, тебе захочется поболтать с сестрой. Угостить меня ужином, в конце-то концов. У меня в кармане целых две гинеи – можно устроить грандиозный пир.

– Заманчиво. Что ж, согласен, – сказал Диего, из последних сил делая вид, будто в подобном предложении нет ничего особенного.

В свою очередь, Диего решил, что, если только все удастся, он и шагу на берег больше не ступит. Теперь ему казалось, что виденная им у реки фигура вне всякого сомнения принадлежала Питеру Бладу. Не хватало еще им там столкнуться.

* * *

– Парень съехал с час назад. Уплатил за комнату – и ушел, – подобострастно сказал хозяин. – Куда? Да если бы знал – непременно сказал бы вашей милости. Нет-нет, уплатил все сполна.

О том, что он получил сверх этого «сполна» еще и новенькую золотую гинею, хозяин намеренно умолчал. Оборванец, едва-едва набравший мелочи на уплату грошового долга, по какой-то непонятной причине интересовал хорошо одетого джентльмена с уверенными манерами человека, привыкшего командовать. Которого, стоит отметить, сопровождал рыжий дуболом с мордой висельника. Жизнь в этом веселом районе приучила хозяина ко всему, и его осторожность победила его любопытство. Мало ли у кого какие дела? Может, у той девицы тоже пара таких субъектов в кармане. Так что лучше вежливо отвечать на вопросы, не болтая при этом лишнего.

Опасная пара попрощалась и направилась к выходу.

– Ну вот, ушли мои десять фунтов! – огорченно произнес рыжий, оказавшись на улице. – Да еще и от Билли влетит!

– Должно быть, все-таки нашел себе какое-то место.

– Ну, нет, капитан. Я-то знаю, у меня глаз наметан. Парень был все еще на мели. Скорее уж, перебрался в более дешевый угол. Я знаю тут места, где можно неплохо устроиться и за шесть пенсов в день, даже со жратвой. Да посудите сами, капитан, кто же возьмет на борт испанского мальчишку, который, как Билли сказал, толком ничего и не умеет? Разве стаканы в питейной перетирать?

– Вряд ли он сам туда пойдет, – задумчиво сказал Блад. – Что ж, будем надеяться, что он еще всплывет, – добавил он, помолчав. – Ну почему ты его не задержал, дубина ты этакая?!

– Так как же я мог его задержать, коли его невредимым заказывали? – искренне удивился рыжий.

Глава 11

– Эй, юнга! Живо отнеси эту цепь боцману! Что значит «где»? Чай на клотике пьет! Стой! Куда поволок? Зачем она боцману ржавая? Песочком ее сперва…

Пока Диего драил песком никому не нужную цепь, младший канонир Том, сидя рядом, рассуждал о жизни.

– Самое главное на корабле – это понравиться боцману. Если это тебе удалось, постарайся понравиться еще и капитану – только боцмана при этом не задень. И, вестимо, веди себя с командой по понятию. Ради команды можно и поперек капитана пойти. Только лучше, чтобы он этого не заметил. Вот помню, был у нас капитан. Зверь, не чета нынешнему – этот-то всем зверям зверь. Чуть что – акулам. Что? Нет, это нынешний – акулам, а тот все под килем таскал. Ты, салажонок, слыхал такое слово: «оверкиль»?[35] Так вот, тащили меня под килем…

Диего с остервенением тер цепь. Его обычно подвижное узкое лицо изображало сейчас прославленную испанскую невозмутимость. Уж он ее натрет – пускай Томми хоть смотрится. При этом он старался не думать о том, что будет, когда, наконец, он явится с этим железом к боцману. Конечно, вполне могло оказаться, что цепь тому и вправду нужна, но последние несколько дней научили Диего остерегаться розыгрышей. Временами его посещала крамольная мысль, что дон Мигель де Сервантес-и-Сааведра мог и ошибаться. Или все-таки лошадь – не совсем корабль. Однако, здесь кормят… Так что лучше считать дона Мигеля правым. И драить цепь.

Между прочим, думал Диего, многие знаменитые мореплаватели прошлого носили ту же фамилию, что и он. Им, правда, вряд ли приходилось тереть песком ржавое железо (Диего подул на озябшие пальцы). Вот, например, дон Альварес де Сааведра, почти двести лет назад открывший острова, называемые Новой Гвинеей. Интересно, он всегда помнил, что именно де Сааведра открыл эти острова, но все время забывает, в каком они океане. И опять ведь забыл! Хорошо бы тоже стать знаменитым мореплавателем и открыть какой-нибудь остров. Он назовет его… Да, так: он назовет его «Остров Девы Марии».

Тем временем Том, подстегнутый невозмутимым выражением лица юнги, продолжал живописать нынешнего капитана «Дельфина» – личность, безусловно, таинственную, и потому, несомненно, зловещую.

– И если ты, парень, ему не угодишь, он скормит тебя акулам еще до Английского Канала…

От удивления Диего поднял голову.

– Как, прямо здесь, сэр? Разве в Темзе водятся акулы? – с некоторым сомнением спросил он. Окрыленный его дрогнувшей невозмутимостью Том истово округлил глаза:

– И еще какие, парень! Речные! Зуба-а-астые. Зубы – во! – и он развел руки настолько, насколько позволяла совесть. Судя по всему, совесть у Тома была сговорчивой.

Диего вздохнул и вновь склонил голову. Он подозревал, что ужасы, столь красочно описываемые Томом, были некоторым образом преувеличены. Впрочем, какая-то доля истины в них, несомненно, была, вот только какая? Почему-то ему совсем не хотелось под киль к акулам… Но все равно, он – кабальеро, и еще покажет им всем, как следует принимать удары судьбы.

При этом Диего совершенно не держал зла на Тома. На эту добродушную рожу было грешно обижаться. К тому же Диего слыхал про ритуалы «крещения» новичков на кораблях, и понимал, что это со временем кончится. Не понимал он другого: зачем вдруг понадобился юнга на стоящем у стенки бриге?

Рядом возник еще один канонир и сказал, что Тома требует к себе старый Огл.

– А зачем это я ему понадобился? – озадачился Том.

– Вот заодно и узнаешь, – жизнерадостно ответил канонир.

Диего решил, что настал подходящий момент проверить кое-что из услышанного.

– Мистер Френсис, – вежливо спросил он, подождав, когда Том немного отойдет, – а что такое «оверкиль»?

– Страшная вещь, – ответил тот, живо представив себе перевернувшийся корабль. – Мало кто выживает, парень…

В этот момент в борт мягко ударила шлюпка.

– Никак, гости у нас? – удивился Френсис, и тут над палубой раскатился рев боцмана:

– Юнга! Трап!

* * *

В деле губернатора Блада, разбираемом Звездной палатой, неожиданно наметился финал. Некий доброжелатель известил лордов палаты, что Ее Величество Королева склонна считать, что палата слишком много времени тратит на дела незначительные и для короны не первостепенные. Днем позже лорд Джулиан приватно сообщил губернатору Ямайки, что комиссия, рассматривающая его дело, намерена закончить разбирательство на следующий день. Причем намерение это возникло столь внезапно, что высокие лорды еще не договорились, что именно они решат. Самого губернатора на заседание не пригласили (вероятно, подумал Блад, чтобы он не был свидетелем свары, буде таковая возникнет). Любое решение будет сообщено ему на следующий день с утра (значит, отметил Блад, сразу же конвой не пришлют). Блад был уверен, что вечером отсрочки, могущим оказаться бесценным, он обязан лорду Джулиану. Вероятно, Его Светлость считал, что при неудачном исходе дела Его Превосходительство губернатор с пользой потратит оный вечер на уничтожение документов и писем (отражающих, в частности, симпатии Его Светлости к Его Превосходительству). В случае ареста экс-губернатора и назначения формального следствия существование этих бумаг становилось излишним для лорда Джулиана. Надо ли говорить, что о существовании брига «Дельфин» лорд Джулиан не знал. Впрочем, обдумать все нюансы нового расклада можно было потом. Сейчас Бладу надо было привест бриг в состояние готовности.

Стоя в покачивающейся шлюпке, губернатор ждал, когда ему скинут трап. Он никак не мог прогнать мысль, совершенно несвоевременную. Сейчас, когда надо было не забыть доделать тысячу важных вещей, он думал о том, что никогда не простит себе, если бросит где-то здесь этого чертова парня. Это при том, что, даже столкнись он с мальчишкой нос к носу на улице, он, скорее всего, ничего не сможет сделать: тот просто отвернется и уйдет. Чувство бессилия было невыносимым. Если завтра все обойдется… Или если бы они провозились еще хоть пару недель… Он бы что-нибудь придумал… надо надеяться. Но что делать, если не повезет? Остаться? Но из-за решетки он сможет сделать не больше, чем из-за океана. Он – не какой-нибудь мелкий мошенник; его-то разыскали бы даже и в Минте… из-под земли бы достали. А если все-таки рискнуть? Отвлекающий маневр, демонстративная видимость побега – с шумом и громом… Ну-ка, ну-ка… Глаза губернатора вспыхнули вдохновением. Он чувствовал, что готов сделать величайшую глупость в своей жизни. Но ведь любую глупость можно попытаться сделать с умом. Итак, допустим…

Трап, размотавшись, стукнул о борт. Губернатор быстро вскарабкался наверх, и, перешагнув планшир, огляделся.

Блад смотрел на Диего долго и молча. Диего упрямо вздернул подбородок, но его губы побелели, а глаза стали совсем черными. Наконец Блад заговорил, и его голос прозвучал неожиданно мягко.

– Я надеюсь, что ты не удерешь отсюда, не поговорив со мной, – сказал он. И, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел прочь – а следом поплелся неизвестно откуда возникший Джереми.

– Ты мог бы предупредить меня, – сказал Блад, не оборачиваясь.

– Но ты же сам запретил искать тебя в городе, – виновато возразил Джереми.

– Ты мог написать записку. Ты знал, где я живу.

Джереми помолчал.

– Бесс попросила меня не делать этого, – сказал он наконец.

– Она! И ты – вы оба! Вы устроили себе развлечение из…

– Да нет же! Она… Мы…

– Я знал, что дети бывают жестоки к родителям, – сказал Блад, глядя под ноги. – Но я никогда не думал, что моя собственная дочь…

– Она считала, что ты слишком равнодушен к мальчишке, – сумрачно пояснил Джереми.

– А я должен был отчитываться ей в своих чувствах? – желчно спросил Блад.

– Декламировать античные монологи? Сколько он здесь? Неделю? О чем ты думал?!

– Неделю. Питер, честное слово, я…

– Иди ты к черту!!! Не будь мы старыми друзьями, я… Ладно, – сказал Блад, стиснув зубы. – Займемся делом. Есть новости. Возможно, нам придется сняться с якоря уже завтра. Значит, сегодня ночью все – трезвые или пьяные – должны быть на борту, и больше никто в город не пойдет. Пусть боцман немедленно оповестит людей. Будьте готовы и ждите. Я бы уже сейчас никого не отпускал, да команда взбунтуется, если оставить ее без берега в последний вечер. Далее. Продовольствие…

– Все готово, – торопливо сказал Джереми.

– Я хочу посмотреть, как закреплен груз, – буркнул Блад. – Показывай.

«Питер прав, – думал Джереми, спускаясь в трюм. – В каждой женщине сидит дьявол, и только он один знает, почему я согласился подыграть девчонке. Я бы ее удавил своими руками, только вот беда: во-первых, я люблю эту маленькую поганку, как родную дочь, а во-вторых, Питер никогда бы мне этого не позволил…» В течение следующего часа дотошный капитан, по выражению Тома, «всех озадачил». Джереми, молча сносивший все придирки и не возразивший даже тогда, когда его обвинили в тайном желании утопить бриг еще по пути на Канары, погнал людей перераспределять груз в одном из отсеков. На баке боцман, оскорбленный «до самых селезенок» замечанием Блада о состоянии палубы, в свою очередь, на все корки распекал матросов, прибирающих корабль – во второй раз за утро. Огл, покачивая головой и что-то ворча под нос, заставил своих парней заново крепить растяжки пушек. Кок выплеснул за борт свежесваренную похлебку – «если ты еще в порту будешь кормить ребят подобной дрянью, я скормлю им паштет из тебя самого». В результате всей этой деятельности Блад слегка остыл и даже повеселел.

– Ну что, Джереми, «завтра снова мы выйдем в огромное море», а? Представляешь: зимний Бискай! Давненько нас как следует не швыряло! Было бы забавно потонуть там после всего.

Джерри суеверно сплюнул через плечо и перекрестился. Он не одобрял подобных разговоров перед отплытием.

– Ты бы лучше попросил высоких лордов повозиться с тобой до весны, – ответил он наконец. – Ну попроси их, Питер, чего тебе стоит?

– Обязательно. А теперь давай мне сюда этого твоего юнгу.

* * *

Группа канониров во главе со старым Оглом, пользуясь своим несколько привилегированным положением, вольготно расположилась на шканцах. Весть о том, что Диего – беглый сын капитана, облетела уже всю команду. Сейчас вовсю заключались пари – чем кончится беседа папеньки с блудным сынком. Дик Френсис принимал ставки. Ставили два к одному – за то, что капитан юнгу выдерет. Считавших, что в капитанской каюте происходит трогательное примирение, было мало. Все поглядывали на Огла, однако тот от участия в пари уклонился, сообщив, что знает капитана слишком давно и уже потерял надежду научиться предсказывать его поступки. Как ни странно, это только подогрело азарт.

Первым из каюты вылетел Диего – бледный и кусающий губы.

– Вздул? – сочувственно, но и с некоторой надеждой спросил Том.

– Хуже. Скормил речным акулам, – отвечал Диего.

– Я же говорил – зверь капитан, – удовлетворенно заметил Том. – Эй, а как это? Такого в нашем пари не значится!

– Проиграл, Томми, – ласково сказал Огл, пуская колечки. – Тихо, салаги, капитан идет, – и на всякий случай трубка Огла скрылась за спиной.

Лицо капитана было мрачнее тучи, однако опытный Огл сразу понял, что Питер чем-то доволен.

– Боцман! – окликнул тот. – Как здесь уже, видимо, знают, вон то – это мой сын.

«Вон то» стояло, сжимая и разжимая кулаки.

– Поскольку нам нужен юнга, а не папенькин сынок, он будет исполнять обязанности юнги, – продолжал Блад. – Если тебе покажется, что с него следует содрать три шкуры, можешь смело спускать четыре. Однако есть он будет в офицерской кают-компании.

– Я могу есть с командой, – упрямо сказал Диего.

– На берегу ты можешь выбирать себе общество по своему усмотрению, – тихо, но выразительно сказал Блад. – Здесь же ты будешь удовлетворяться обществом моим и моих помощников. Ясно?

– Да… сэр.

– И чтоб впредь мне не приходилось повторять что-либо дважды.

– Да, сэр.

– Боцман! Еще: что за бардак у тебя на шканцах? Гони оттуда этих оглоедов!

Блад отошел.

– Да-а… – протянул Том, вставая. – С моим папашей было проще: получил свою порку – и гуляй себе, вольный, как птица…

– А как же наши ставки? – подал голос кто-то из сторонников трогательного примирения.

– Сгорели, – сказал Огл, заново раскуривая трубку. – Ушли в общий котел. Ну что, джентльмены, айда в «Дракона»? Вышвырнем всех к чертям и тихонечко посидим напоследок.

* * *

Антуан де Каюзак последний раз взглянул на листочек с криво начерченым планом и завернул за угол. «Белый Дракон» должен был быть через два дома. Каюзак осмотрелся. Вывеска «Дракона» и вправду была уже видна, и выглядела она именно так, как должна была выглядеть вывеска припортового кабачка у дальней корабельной стоянки Вулидж-Рич. Осторожно ступая по непролазной грязи, он потянул дверь. В лицо ему ударил спертый теплый воздух и шум. Похоже, ему повезло – веселье было в разгаре, и наверняка в нем участвовало несколько человек с таинственного «Дельфина». Через пару минут он понял, что здесь, собственно, только они и есть.

Команда брига гуляла, возможно, последний вечер – и потому гуляла. Стены «Белого Дракона» дрожали от рева, который именовался песней. Табачный дым густой струей выплывал в разбитое окно. За ближним столом шестеро сизоносых резались в кости, в углу кто-то мучил гитару. Стаканы со скверным красным вином и с ромом мутно поблескивали в свете двух масляных фонарей. Где-то визжали девки.

Песню Каюзак опознал мгновенно. Да и трудно было не узнать: «Балладу о капитане Кидде» пели в кабаках всегда, и, начав работать по нынешней своей специальности, он даже счел полезным для дела выучить ее слова. Здешние певцы явно были на подъеме.

– Я запомнил еще из Куиды купца, когда бороздил моря, Я запомнил еще из Куиды купца, Десять сотен я вытряс из молодца, Десять сотен в тот раз поделили на всех, когда я бороздил моря…[36] – гремело по таверне. Каюзак досадливо поморщился. Насколько он помнил, дальше в песне живописалось, как лихо капитан Кидд потрошил французские корабли. Не то, чтобы это особенно задевало Каюзака, но все-таки… Впрочем, он пришел сюда не песенки слушать. Пора было заняться делом.

В дальнем конце стола Каюзак опытным взглядом отметил тощего мрачного юнца, явно испанца. Юнец держался особняком и, похоже, стремился утопить свои горести общеизвестным способом. Пустая бутылка уже валялась рядом с ним, и он как раз открывал вторую. Изо всей компании он был наиболее перспективным. Каюзак подсел к юнцу, тот слегка пододвинулся.

– Выпей, амиго! – предложил юнец. – Выпей за женщин, которые не обманывают – если такие есть.

Каюзак расстроился. Неприятности юнца были амурного свойства. Однако начав рыхлить почву, надо продолжать – глядишь, что и вызреет.

– Она предала меня! – сообщил Диего, наливая новый стакан.

– Это случается со всеми, – заметил Каюзак. – Вот помню, одна шлюшка в Кале…

– Как смеешь ты!.. Впрочем, ты просто не понимаешь. Господи! Она же моя сестра, я же верил ей! Она должна была мне сказать, кто капитан этого корыта!

– И кто же? – заинтересованно спросил Каюзак.

– Этого я не могу Вам сказать, сеньор, – важно изрек Диего.

– Все женщины – предательницы, – напомнил Каюзак (он хорошо умел водить разговор по кругу).

– Вот и я говорю! Родная сестра! Она же знала, что именно ему-то я и не желаю подчиняться!

– Кому же?

– Ну, отцу, разумеется!

Да, Каюзак не ошибся. Налицо была семейная драма. Но что же это получается: отец этого испанского мальчишки – капитан брига? Испанец! с английской командой!! на зимовке в Лондоне?!! Дело становилось все более любопытным. Пожалуй, это уже не какая-то там рядовая контрабанда. Но что же, что?

– Но как его имя?

– Это секрет.

Каюзак решил зайти с другого конца.

– И что же он возит? «Черное дерево»?

– Нет, кокосы! – с идиотским смехом отвечал Диего, наливая очередной стакан.

Каюзак почувствовал, что еще немного – и он сойдет с ума.

– Кокосы?! И куда он их возит?

– Во Францию, куда же еще! Здесь для них к-климат неподходящий.

Все это было явным абсурдом. Но и на обычный пьяный бред тоже не походило. Каюзак решил попробовать еще раз.

– Почему же ты не уйдешь от него?

– Тогда он решит, что я струсил! Я, каб-бальеро! Он мне так и сказал: «Я не могу принуждать тебя, это может ок… оказаться опасно, если х-хочешь – уходи»! Не могу принуждать! – передразнил Диего.

– Разве перевозка кокосов может быть опасным занятием?

– Это смотря какие кокосы! Да я вообще не хочу иметь с ним и его делами ничего общего!

– Да что же это за дела?!

– Я не раскрываю чужих тайн!

Каюзак пустил в ход последнее средство.

– Это было нечестно – подозревать, что ты испугаешься. Джентльмен не может быть трусом! Должно быть, твой отец – порядочная свинья, раз сказал тебе это.

– Ты мне за это ответишь! – взревел Диего, тщетно разыскивая на боку отсутствующую шпагу. – Н-никто еще не называл б-безнаказанно Питера Блада св-виньей!!!

– Так капитан брига – Питер Блад??! – потрясенно вскричал Каюзак.

– Ч-ш-ш! Эт-то секрет! – ответил Диего и сполз под скамью.

Каюзак молча хватил стакан кислятины и уставился в стену таверны. Похоже, он бездарно упустил тот самый единственный шанс, который дарит судьба. Mon Dieu, ведь он узнал про «Дракона» еще три недели назад! Он должен был сразу идти сюда! А он вместо этого занялся теми двумя фелуками. Видите ли, бриг стоял, а они отплывали! Идиот! Да пусть бы они продали всю свою проклятую соль прямо на центральной площади Парижа[37]! Ну, поймали их, ну и что? Начальство отметило рвение агента Каюзака? Велик навар! Да он бы за эти дни так преподнес высоким лордам тайный бриг Питера Блада, что только ошметки полетели бы от драгоценного губернатора! Ведь чуял, чуял же!

А теперь… Завтра комиссия собирается в последний раз – и почти наверняка, чтобы признать этого мерзавца невиновным. А он, Антуан де Каюзак, не только не знает достоверно, зачем треклятому капитану понадобился бриг (хотя нет, знает, тут и дураку понятно – старый лис прорыл дорожку к побегу. Мда, маловато… Мерзавец сделает большие глаза и скажет, что и не думал бежать – ведь вот же он, тут… а бриг держит просто для укрепляющих здоровье прогулок), но и не успевает – просто по-дурацки не успевает! – сконструировать что-нибудь действительно впечатляющее.

Впрочем, хватит скулить. Милосердная судьба дала ему эту ночь, и он должен успеть сделать хоть что-нибудь. В конце концов, у Его треклятого Превосходительства хватает врагов, ненавидящих этого выскочку, и эти враги рады будут пустить в ход любое обвинение. Да и он-то что теряет, кроме листка бумаги? Итак, о чем он может – о чем он умеет – говорить правдоподобно? Правильно, вот об этом и надо писать. Лорды – не он, это только ему, а не им, понятно, что для контрабанды бриг великоват…

…Веселье за соседним столом начинало уже стихать, и только кто-то самый упорный по-прежнему заунывно тянул печальную историю капитана Кидда:

– И стекутся зеваки в тот горький час, когда мы должны умереть, И стекутся зеваки в тот горький час, В доке казней сойдутся глазеть на нас, И последний удар нанесет нам судьба, и придет наш час умереть…

* * *

– Дело даже не в том, что я считаю твой поступок жестоким… хотя это и так. Так ты решила, что лучше всех знаешь, что нужно?! Не спорю, тебе удалось заполучить парня на мой корабль так виртуозно, как я бы не смог – но именно потому, что у меня чуть больше принципов. Но дело, повторяю, не в этом. Дело в том, что ты позволяешь себе манипулировать людьми, которые тебя любят и доверяют тебе. Если ты возьмешь это себе за правило, ты окажешься недостойна их любви и их доверия. Это пугает меня, Бесс. Неужели я не дал тебе ни малейшего представления о том, что хорошо и что дурно?! Теперь же из-за тебя трое близких тебе людей чувствуют себя не в своей тарелке. Ты заставила Джерри вести себя так, как не подобает хорошему другу; ты обманула Диего; а что о тебе думаю я – право же, лучше не высказывать вслух.

Бесс молчала, опустив глаза. Она просто никогда не смотрела на свои поступки с подобной стороны. Но, кажется, папа прав… и тогда это ужасно. Бесс почувствовала, как что-то непоправимо валится в холодную пустоту. Что они думают о ней теперь?

– Теперь они оба серьезно обижены на тебя, и оба правы. И – я знаю, что я с тобой сделаю – я отправлю тебя саму улаживать с ними отношения. Надеюсь, им хватит великодушия тебя простить.

«Но я же не хотела ничего плохого! Я же их всех люблю!»

– Бесс!

– Да, папа?

– Если ты, вместо того, чтобы извиниться по-настоящему, похлопаешь глазками и скажешь, что не хотела ничего плохого, я буду думать о тебе еще хуже, чем сейчас.

– Я все поняла, папа.

«Господи, он что, мысли читает?»

– Если бы я считал, что ты не можешь этого понять, я не говорил бы с тобой на эту тему.

«Я никогда больше так не сделаю. Но, Господи, я же и впрямь хотела, как лучше!!!»

– А что Диего – ты позволишь ему уйти?

– Ну, было бы жаль не воспользоваться твоими достижениями, – сухо сказал Блад. – Я постарался сделать так, чтобы он счел невозможным для себя уйти.

– И чем ты тогда лучше меня? – хмуро спрсила Бесс.

– Ничем, – еще суше ответил отец. – Разница разве что в том, что я не обманывал его доверия и не заставлял вести себя против его собственных понятий о чести. А в общем, все к лучшему. Если наши отношения не переменятся, я высажу его в шлюпку неподалеку от побережья Испании… не тащить же его к черту на рога. И мы расстанемся настолько мирно, насколько это возможно.

– Но я думала, что английским кораблям опасно сейчас приближаться к берегам Испании?

– Разумеется, – по-прежнему сухо отвечал отец. – А ты можешь предложить что-нибудь получше? А теперь все. Завтра может быть тяжелый день, так что попробуй мне не уснуть.

* * *

Будучи человеком честным – во всяком случае по отношению к себе – Питер Блад не мог не признать, что он с большим напряжением ждал новостей по своему делу, которые лорд Джулиан Уэйд обещал сообщить ему сразу после решающего заседания Звездной палаты. И напряжение это отнюдь не уменьшалось от того, что Его Светлость задерживался. Блад уже больше двух часов поджидал лорда в малом городском доме Его Светлости, куда тот приезжал отдохнуть от государственных дел и где их встречи не столь бросались в глаза досужим наблюдателям.

Бесс он с утра отправил на бриг. Официально – с повинной головой искать пощады. В уме – еще и затем, чтоб девочка уже была на борту. Так, на всякий случай. Возможно, Бесс и догадалась об его мыслях, но убыла безропотно. И то хорошо. Зная характер дочери, Блад опасался, что она может пожелать ждать новостей вместе с ним, и в результате окажется обузой. Возможно, он ее недооценил. А может, она просто притихла на денек после вчерашнего разговора.

Он стоял у окна и смотрел на улицу, когда из-за угла показалась карета лорда Джулиана. Вот она остановилась… Вот лорд покинул ее и направился к дверям своего дома… Сейчас. Сейчас он узнает, кто он – человек с семьей, богатством и положением – или снова беглец от закона, авантюрист с почти неизбежным печальным концом, навсегда отринутый от близких ему людей… И уже не высадится в Англии новый король, чтобы, подобно Вильгельму, повернуть поток его жизни…

Разодетый лакей торжественно и церемонно распахнул дверь, и лорд Джулиан вошел в комнату. Блад молча шагнул ему навстречу. И подумал, что, стоя с голыми руками под пушечным огнем, чувствовал бы себя лучше, чем сейчас.

Однакоко от первых же слов Его Светлости у Блада отлегло от сердца.

– Я поздравляю вас, Ваше Превосходительство, – сказал лорд Джулиан. – Инспектора Палаты сочли, что вы предоставили им достаточно доказательств своей непричастности к делам, в которых вас столь несправедливо обвиняли. Так что вы теперь опять губернатор и можете возвращаться на Ямайку и приступать к своим обязанностям. Все бумаги я могу передать вам хоть сейчас. Тем более, что официально расследование было негласным, и торжественного их вручения все равно не предусмотрено.

– Мне просто не верится, что все это наконец кончилось, – вздохнул Блад.

– И вы, как всегда, правы, мой дорогой капатан. Когда я собирался уходить, мне доложили, что в Палату поступил донос. На вас, от некоего Каюзака.

– Как?! С того света? Не иначе, дьявол сам послужил почтальоном! И в чем меня обвиняют на этот раз?

– Ну, насколько мне известно, этот Каюзак вполне жив и даже служит… то-есть, конечно, до войны служил… во французком посольстве. Кстати, капитан, было бы правильно, чтобы это обстоятельство не изменялось…

– Его служба в посольстве? – уточнил Блад.

– …а обвиняет он вас в контрабанде, – невозмутимо закончил Его Светлость.

– В контрабанде?! Меня?! Какая чушь! Вы-то знаете, милорд. Я переменил множество профессий, я был солдатом, пиратом, врачом, каторжником… Да губернатором, наконец! Но контрабандистом я не был. И уж во всяком случае я выбрал бы для подобных занятий более подходящее время!

– Да я вам верю, верю. Но вы должны понимать, что в комисси заседают отнюдь не только ваши сторонники. Увидав этот документ, кое-кто захочет начать все сначала. Порою уязвленное самолюбие лордов определяет их поступки вернее, чем легкое неудовольствие королевы. Конечно, сейчас никто не стал бы ради такой ерунды вызывать губернатора в Лондон, – задумчиво продолжал лорд Джулиан, – но если оный губернатор и так здесь… Правда, этот документ еще должен пройти канцелярию Палаты, а как вы за эти три года могли убедиться, наши клерки не всегда расторопны.

– Ваш рассказ огорчает меня, милорд. Но, впрочем, раз серьезные обвинения с меня сняты, я сейчас могу думать лишь о том, чтобы скорее попасть на вверенную мне Ямайку. Ничего не поделаешь, долг.

– Весьма похвальное и уместное рвение, – улыбнулся лорд Джулиан. – Как министр колоний, я не могу не оценить его, хотя оно и лишает меня общества Вашего Превосходительства. Поверьте, мне, право же, очень жаль. Кстати… Этот Каюзак пишет о каком-то бриге… У вас ведь, кажется, был некоторый опыт кораблевождения? Дело в том, что ближайший военный корабль в колонии отходит только через полтора месяца, и я искренне не советую вам столько ждать.

Эпилог.

– Ты будешь смеяться, Джереми, но это капер, – сказал капитан Блад.

Несколько минут назад он приказал сменить галс и теперь смотрел, что будет делать тот, в ком он заподозрил преследователя.

– Его маневры слишком очевидны. Прикажи прибавить парусов.

– Надо показать ему, что мы – англичане, – сказал Джереми Питт.

Блад опустил подзорную трубу и насмешливо улыбнулся.

– Ну, нет. Это может быть французский или даже испанский капер, а может, он из тех, что поднимают свой собственный флаг. Я предпочту сохранять дистанцию как можно дольше.

Повернувшись к Диего, Блад добавил: – Мы несколько обросли, пересекая океан, да и потрепало нас изрядно, и я боюсь, что он догонит нас еще до вечера. Жаль, ночью бы мы ушли.

Вероятность подобной встречи тревожила Блада с тех самых пор, как «Дельфин» покинул Англию со спешно доукомплектованной командой, и два учения, проведенные в пути, конечно же, не заменяли истинного опыта. Он попытался пойти не самым торным путем и попасть в Карибское море, обойдя цепочку Антильских островов с юга, надеясь, что там никто не будет стеречь проливы, но Фортуна вновь подмигнула ему не тем глазом. Блад понимал, что с имеющейся у него полусотней человек ему не выдержать абордажа.

Если бы на борту не было его детей… Капитан посмотрел на Диего. Парень снова начал разговаривать с Бесс еще до того, как заявил, что нанимался на судно не для того, чтобы покинуть его, едва начав путь. Пусть даже в испанских водах. Он-де привык держать свое слово. Общаясь с капитаном, Диего по-прежнему подчеркивал, что он здесь юнга, и только, – но постепенно перестал сидеть за обедом, как застывший клинок. И у него как-то чаще стали возникать дела вблизи мостика. Бладу даже иногда начинало казаться… Но сейчас об этом нельзя. Как нельзя даже вспоминать, что с ними, на этом корабле, плывет Бесс. С такими мыслями нельзя рассчитывать маневры и верно оценивать риск.

Корабли сближались. В течение четырех часов Блад расхаживал по юту или сидел в кресле, вынесенном для него. Команде раздали обед – сухари, солонину, немного разбавленного водой рома.

– С твоими неофитами мне придется подпустить их для залпа гораздо ближе, чем хотелось бы, – задумчиво сказал Блад подошедшему Оглу. – Он нас накроет. Много времени для прицела я вам дать не могу, так и передай своим ребятам. Изворачивайтесь, как сумеете. Он будет заходить для залпа бакштаг правого галса, – продолжил он, жестом обозначив предполагаемый курс. – Паруса будут для вас более удобной мишенью, чем корпус. Если удастся повредить его оснастку, мы от него оторвемся, а большего нам и не надо. Картечь, двойные ядра. Иди, готовься.

Полчаса спустя ударила носовая пушка капера.

– Слишком далеко, – сказал Блад. – Подождем еще.

– Стемнеет часа через два, – сказал Джереми. – Мы продержимся?

– Почему бы и нет, если повезет, – ответил Блад.

Лишние паруса убирали. Над палубой натянули сеть, долженствующую удерживать падающие обломки, и все, что возможно, щедро облили водой.

Еще через некоторое время капер отклонился в сторону.

– Смотри, Диего, – он начинает. Теперь главное – не зевать и не подставлять ему борт. Теперь… Пора!

Бриг начал плавно разворачиваться. Над водой раздался гулкий удар, и левый борт капера затянуло дымом. Бриг немедленно развернулся снова, перемещаясь так, чтобы оставить противника с наветренной стороны, и ответил правым бортом. Палуба вздрогнула. Резко потянуло пороховой гарью и уксусом, которым спешно остужали пушечные стволы.

– К повороту оверштаг приготовиться. Орудиям левого борта – готовиться. Поворот. – скомандовал Блад. – Огонь.

Не ожидавший такой прыти капер только начинал поворот фордевинд, и несколько порций картечи попали в цель, оставив дыры в его парусах.

– Отходим, – сказал Блад. Он внимательно разглядывал противника. Результат был не так уж и плох, учитывая не вполне удобную позицию брига. Следующий заход мог оказаться более удачным.

Бриг уже развернулся, чтобы отойти и подготовиться к новому залпу, когда вдогонку ударили пушки капера. Такая стрельба вслед практически бесполезна, и капитан Блад успел подумать, что капер понапрасну тратит порох, когда «Дельфин», вдруг содрогнувшись, тяжело вильнул в сторону и потерял ветер.

– Капитан, руль выведен из строя! – крикнул Джереми.

Это была случайность, почти невероятная.

– Sic transit gloria mundi[38] – пробормотал Блад. – Господи, до чего же глупо!

Капер переменил галс и теперь приближался.

– Алан! – крикнул Блад. – Уберите раненых с палубы. Мушкетерам – приготовиться. Всем свободным – перезаряжать мушкеты. Огла – ко мне. Скотт! Выдай всем рому.

– Почему мы не стреляем? – спросил Диего.

– Чтобы перезарядить такие пушки, как наши, требуется не меньше получаса,

– ответил Блад. – Они успеют подойти раньше. Наши мушкетеры будут стрелять, как только мы сблизимся достаточно. Правда, есть еще легкие орудия на корме…

Огл поднялся на ют. Корабли сближались.

– Нет смысла стрелять из кормового калибра по подводной части – сказал Блад. – Даже если нам повезет, он доберется до нас прежде, чем затонет. Однако мачты, пороховой погреб…

– Да. – сказал Огл. – Но…

– Знаю, что безнадежно. Но попробовать стоит. С Богом. Марш.

Огл скатился по трапу.

– Диего. – сказал Блад, и его голос был сух и деловит. – Мы можем больше не увидеться. Даже если уцелевших не перебьют после боя… а такое случается в наших водах… во время абордажа мы потеряем многих. Я знаю, о чем говорю. Сейчас твое место рядом с мушкетерами. Потом – и если – рядом с сестрой. Я не хочу, чтобы…

– Я понимаю.

Появился Скотт с ромом.

– Твое здоровье, Диего! – сказал Блад, поднимая кружку. – И убирайся с юта. Он хорошо простреливается, а их мушкетеры тоже не дураки.

– Но вы?

– Ты забываешься. Марш.

Корабли сближались.

* * *

Счастливчик Чарли развалился в резном капитанском кресле, вынесенном на палубу. Поживиться на бриге было нечем. Правда, сам бриг был хорош – крепкий, ладно построенный и почти не поврежденный, не считая руля, который можно и починить. По всем статьям хороший бриг, хоть и больно дорого достался. Чарли, щурясь, глядел на пленников. Прямо перед ним – босой и без камзола – стоял их капитан, за ним жалась хорошенькая девчонка и теснилось еще восемь человек, которые, в отличии от других десяти уцелевших, отказались от лестного предложения восполнить собой убыль в команде Чарли. Счастливчик их решительно не понимал. Впрочем, их воля. Можно, конечно, скормить всю компанию рыбам. А можно… ему пришла в голову неплохая мысль. Вот только девчонку… Нет, всех, азартней будет.

– А что, – сказал Чарли капитану, – не сыграть ли нам в кости? Ставлю жизни – твою и этих идиотов, раз уж они с тобой. Выиграешь – пальцем не трону: берите шлюпку – и проваливайте.

– Шлюпку и все необходимое – уточнил босой капитан после секундного размышления.

– Может, ты еще захочешь отыграть назад эту посудину? – удивился Счастливчик. Неизвестный наглец забавлял его.

– А что, я бы не отказался, – последовал ответ.

– Команда меня не поймет, – то ли притворно, то ли искренне вздохнул Чарли. – Ладно: шлюпку, немного солонины, рома и воды.

– Хирургические инструменты, компбс, квадрант и судовой журнал, – добавил капитан (под обложкой журнала хранились его документы).

– Черт с тобой. Идет. Развяжите его, – сказал Счастливчик.

Пленник, растирая запястья, уселся на доски палубы. Чарли, не глядя, протянул руку – в нее вложили стаканчик с костями.

* * *

Шлюпка шла при попутном ветре. Капитан был мрачен.

– Теперь ты видишь, Диего, каперство – неподходящее занятие для честного человека, – меланхолично сказал он. И, подумав, добавил: – Управление островами – тоже. Я вообще не знаю, существует ли сейчас хоть одно занятие, подходящее для честного человека. Конечно, я мог бы быть хирургом в Бриджуотере…

– Питер, выпей рому и ложись спать, – посоветовал Джереми, баюкая сломанную руку. – Я подежурю.

– Можно быть честным землепашцем, – робко возразил Диего, пытавшийся получше натянуть кусок парусины над спящей Бесс – брызги летели густо. Джереми наградил его сердитым взглядом.

– Можно честно рубить сахарный тростник, – уныло продолжил Блад. – Или честно служить надсмотрщиком на плантации и честно пускать в ход плеть, когда кто-нибудь честно не может работать быстрее…

– Питер, если ты не сменишь галс, я подниму мятеж, – пообещал Джереми. – Ты не забыл еще законы Берегового Братства? Вот выберем нового капитана…

– Кого же? – мрачно полюбопытствовал Блад.

– Да хоть Диего, – сказал Джереми.

Прикорнувший рядом Огл хрюкнул сквозь дремоту. Умница Джерри поддел обоих философов разом.

– Интересно… И как же он проложит нам курс?

– А зачам, собственно, ему прокладывать курс, когда здесь есть такой штурман, как я? Между прочим, опыт командования кораблем ему тоже не понадобится – за отсутствием у нас корабля. А единственное качество, нужное капитану в наших условиях, у него есть.

– Это какое же?

– Он не зануда.

Блад промолчал.

– А что, – воодушевленно продолжал Джереми, – Диего будет отличным капитаном!

Блад молчал.

– Я буду у него штурманом. А Ваше Превосходительство мы поставим судовым, пардон, сэр, шлюпочным, хирургом, и ты будешь честно штопать наши честно надранные…

– Ну, хватит, – оборвал Блад. – Черт знает что! Диего, живо смени Алана. Всем свободным от вахты – он повернулся к Джереми – спать. Услышу хоть одно постороннее слово – лично скормлю виновного акулам. По букве и духу законов Берегового Братства. Всем ясно?

– Да, капитан, – сказал Диего, поднимаясь. Джереми облегченно вздохнул, закрыл глаза и устроился поудобнее.

Диего шагнул было к корме, но заколебался.

– Отец, – сказал он нерешительно и увереннее повторил: – Отец.

Блад вскинул голову. Его лица почти не было видно в сгущавшихся сумерках.

На ладони Диего смутно белела крупная грушевидная жемчужина.

– Вот. Я успел спрятать. Возьми, капитан, удача нам еще пригодится.

Шлюпка под парусом шла курсом норд-норд-ост. Была надежда, что в Сент-Винсентском проливе удастся встретить попутный корабль.

КОНЕЦ[39]

12/I – 15/XI 1997 г., исправления 1999 г., Москва.

[1]

Особая палата при короне, созданная Генрихом VII (дедом знаменитой королевы Елизаветы). Занималась делами государственной важности и обладала неслыханными полномочиями (см. Э. Порридж, В. Порридж. Именем королевы. М.: «НК». 1996 г.). Автор, однако, вынужден признаться, что на самом деле Звездная палата была упразднена еще в 1641 году, но надеется, что ему простят маленькую вольность с датами. Сабатини еще и не такое себе позволял.

(обратно)

[2]

Деревья рода Cecropia, обитающие в Центральной Америке, известны своим симбиозом с весьма агрессивными муравьями, которые устраивают гнезда в полостях ствола цекропии и защищают дерево от насекомых-листорезов.

(обратно)

[3]

Волверстона, разумеется. См. Сабатини.

(обратно)

[4]

На самом деле бывало. Такой случай описан описан Архенгольцем (Ф. Архенгольц. История морских разбойников Средиземного моря и Океана. М.: Новелла, 1991 г., с. 110).

(обратно)

[5]

Случай, опять же, подлинный, описан тем же Архенгольцем.

(обратно)

[6]

Еще один действительный случай, имевший место при штурме Картахены корсарами Дюкаса в 1697 году – см. Архенгольца, 1991. Предыдущие выдержки из обязательств команд – также подлинные.

(обратно)

[7]

Собственно, в Европе шла война за испанское наследство между Австро-Английской коалицией и Францией.

(обратно)

[8]

«Кто предупрежден, тот вооружен» (лат.). Любимая фраза капитана Блада (см. Сабатини).

(обратно)

[9]

И так далее (лат.).

(обратно)

[10]

Есть мера в вещах (лат.). Часто употребляется в смысле «всему есть предел».

(обратно)

[11]

Среди сухопутных крыс такие фигуры более известны под названием «носовых».

(обратно)

[12]

Если кто не помнит, по Сабатини в результате этой погони капитан Блад утопил де Ривароля, спас Порт-Ройял, получил (благо в Англии сменилась власть) пост губернатора Ямайки и, наконец, объяснился с Арабеллой.

(обратно)

[13]

Об этом штрафе см. «Дон Кихота».

(обратно)

[14]

Автор принял это допущение, поскольку не располагал описаниями Севильской Королевской тюрьмы, соответствующими началу XVIII века. Настоящее описание сделано на основе книги Б. Франка «Сервантес» (М., Молодая гвардия, 1960).

(обратно)

[15]

Блокада Тулона продолжалась в течение июля-августа 1707 г. Французы, полагая, что Тулон будет взят, затопили в гавани 50 кораблей. Благодаря разногласиям между союзниками, других крупных последствий эта акция не имела. «История войн», т.2, Р.-на-Дону, «Феникс», 1997.

(обратно)

[16]

Герой «Трилогии о математике» А..Реньи (М.:»Мир», 1980). Прототип этого персонажа, Антуан Гомбо, шевалье де Мере, кроме дружбы с Паскалем, был также известен как автор трактатов о хорошем тоне – «О развлечениях», «Об остроумии», «О беседе» (Ф. Блюш. «Людовик XIV». Москва, «Ладомир», 1998).

(обратно)

[17]

Здесь автор, следуя примеру известнейших авантюрных романистов, нагло приспособил под нужды своего сюжета сцену из подлинных мемуаров конца XVII века, не так давно переведенных на русский. Желающим предлагается поупражняться в сообразительности и обнаружить первоисточник.

(обратно)

[18]

Наличие в Кале начала XVIII века улиц Rue de Mer и Rue de Mиre является плодом творчества автора.

(обратно)

[19]

«Каждый англичанин имеет право быть выпущенным на поруки». См. Ф. Гизо, История английской революции, т.1. Изд-во Феникс, Р.-н.-Дону, 1996.

(обратно)

[20]

Ранняя версия. Андреевский крест сместился в центр флага только в 1710 г., а во весь флаг его стали изображать после 1712 г.

(обратно)

[21]

Иногда пишут, что кливер появился в конце XVIII века; однако описываемый вариант парусного вооружения можно найти на изображениях ранних петровских кораблей.

(обратно)

[22]

И высадка отряда пиратов под началом капитана Давио на Ямайку, и пришедшееся на разгар их похода страшное землетрясение, разрушившее Порт-Ройял, действительно имели место в 1692 году. Письма же на деревьях значительно раньше оставлял для губернатора Моргана какой-то нахал.

(обратно)

[23]

Кстати, выпущены в России: М.: АНТАНТА Лтд., 1995, Т. 1-3.

(обратно)

[24]

Леопольд I, император Священной Римской Империи, в описываемое время – союзник Англии, был старым недругом шведов. «Дела союзников и так достаточно плохи» – в апреле 1707 г. войска императора Леопольда, Голландии и Англии потерпели жестокое поражение в битве с французами при Альмансе (Испания).

(обратно)

[25]

Не тот, который у Грина, а тот, что в квесте «Морские легенды» (NMG, 1996).

(обратно)

[26]

Испанский флаг был красно-желтым, голландский – сине-бело-красным.

(обратно)

[27]

«… единственная разница в том, что последнего карают за грехи, а первого – за добродетели». Цит. по: Кнехт Р. Дж., «Ришелье»,. М.: «Зевс», 1997, стр. 89.

(обратно)

[28]

Даниэль Дефо приводит по этому поводу очаровательную идиому: «Переехать в Минт». Минт – это, вообще-то, район, расположенный близ Лондонского монетного двора.

(обратно)

[29]

Долговая тюрьма.

(обратно)

[30]

В самом деле так. См. «Nature», 1996, vol. 382. ј 6591, P. 532.

(обратно)

[31]

Опять же есть. См. «Records of the Australian Museum», 1995, Supplement 22, P. 164. А кто будет говорить, что лагуну Маданг тогда еще не открыли или что на английском языке разговор не звучит – тот зануда.

(обратно)

[32]

Ряд товаров (в том числе фламандские кружева, французское сукно и пр.) были запрещены к ввозу, как могущие составить конкуренцию английским продуктам.

(обратно)

[33]

Молли Флендерс – героиня одноименного романа Д..Дефо. Вводя этот персонаж, я пользуюсь случаем выразить свое глубочайшее почтение к этому автору, книги которого служат неоценимым источником сведений об особенностях быта и нравов Лондона начала XVIII века. Квартира «матушки» так же описана по мотивам этих книг.

(обратно)

[34]

В Орлеане в то время находился один из лучших в Европе оружейных заводов. Разумеется, товар мог быть только контрабандным.

(обратно)

[35]

Том откровенно резвится. На самом деле слово «оверкиль» означает, что терпящий бедствие корабль перевернулся вверх днищем.

(обратно)

[36]

Подлинник. Перевод А.П. Ефремова. Цит. по: Копелев Д. Золотая эпоха морского разбоя. М.: Остожье, 1997. Стр. 149-152.

(обратно)

[37]

Высокий налог на соль (габель) и жестко регламентируемая продажа соли в некоторых районах Франции приводили к тому, что соль была весьма распространенным предметом контрабанды. Ежегодно во Франции арестовывалось более 11000 человек за контрабанду соли либо пособничество контрабандистам (Виппер Р.Ю., «История Нового времени,» Киев, 1997, стр. 207). В основном соль поступала из районов Франции с низким соляным налогом (Прованс, Лангедок и др.); здесь – как символ абстрактного контрабандного товара.

(обратно)

[38]

Так проходит мирская слава (лат.). Часто употребляется в качестве эпитафии.

(обратно)

[39]

Acknowledgement. Автор благодарит производителей темного ямайского рома «Капитан Морган», продукция коих сподвигла автора на написание слова «начало».

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть 1

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Часть 2

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .