«Морские досуги №4»

Морские досуги №4 (fb2) - Морские досуги №4 2591K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Коллектив авторов - Николай Александрович Каланов

Коллектив авторов Морские досуги № 4

Михаил Чурин

Зима

Какая в этом году выдалась холодная зима! Столбик термометра уже неделю не поднимается выше минус двадцати восьми градусов. Но караван все же пробился в заветный порт, только два часа назад портовые буксиры в сплошной ледяной каше закончили расстановку прибывших судов. Подойти вплотную к стенке все же не удалось — сильный прессованный лед прилип к причалу. Суда, утомленные недельной ледовой проводкой, стояли безмолвно у причалов, на которых мела поземка, заметая их снегом. Сами суда напоминали больших снеговиков, вместо глаз которых просматривались иллюминаторы ходовых мостиков. Команды начали готовиться к грузовым работам, на крышках трюмов появились люди, сметающие снег. Быстро темнело, на палубах включили освещение. От этого казалось, что вновь усиливающийся ветер к утру заметет снегом весь порт.

Комиссия на приход отработала спокойно, безразлично проверив заполненные приходные документы — судно, наконец, получило «свободную практику», теперь можно общаться с берегом. Николай Николаевич, проводив комиссию до трапа, поднялся на мостик, необходимо было определить, к какому причалу поставили судно его товарища, с которым он в свое время вместе учился на одном курсе. Когда они встречались в последний раз, Николай уже точно не помнил, и вот надо же так было случиться, что им пришлось следовать вместе в одном караване. Сергей работал также капитаном, но в этот раз судьба закинула его, как отметил Николай, на судно весьма преклонного возраста. Современный радар на компасном мостике старого теплохода смотрелся даже противоестественно, как в этих случаях говорят: «как на корове седло». «Как он там на такой старушке, да еще в таких сложных ледовых условиях? На современном-то судне не пробиться», — беспокоился Николай за своего однокурсника. За неделю, проведенную в совместных усилиях по преодолению ледовых полей, они много общались по УКВ-радиостанции, смогли вспомнить и обговорить многое: совместную учебу, кто, где и как трудился, кто с кем общается, обсудить и личные вопросы. А вспомнить, как оказалось, можно было очень многое.

На мостике принтер начал отстукивать текст принятого сообщения. Послание было от судовладельца, в нём сообщалось о том, что по имеющимся сведениям предстоящий выход каравана из порта, всего скорей, будет последним этой зимой. По причине тяжелой ледовой обстановки следующий караван запланирован на выход из порта только с наступлением весенних оттепелей. Поэтому Николаю Николаевичу предписывалось быстро, пока ледокол выводит суда на рейд, произвести погрузку, оформить отход и выйти, «кровь из носа», в рейс в составе этого последнего каравана. Да, задача поставлена не из легких: в первую очередь, трудность выполнения заключалась в том, что ход и темп погрузки абсолютно не зависел от капитана. Скорее наоборот, капитан зависел от порта и их усилий. Николай Николаевич вызвал к себе старшего помощника и проинструктировал его с учетом последнего указания судовладельца: «Федор Иванович, готовьте судно к погрузке, нам надо успеть к выходу каравана. Ледокол поведет суда послезавтра. Следующий караван на выход будет весной».

Проинструктировав подчиненных, Николай Николаевич отправился в гости к своему однокашнику на судно. У трапа, как это положено, его встретил вахтенный матрос. Все мысли капитана были заняты осмыслением полученной команды: «выйти, «кровь из носа», в рейс в составе этого последнего каравана», но на каком-то подсознании капитан все же отметил, что в облике вахтенного матроса что-то смотрится противоестественно, что конкретно, он не понял, но что-то было не так. Его проводили в каюту капитана.

Войдя в кабинет, Николай Николаевич был неожиданно озадачен: первым впечатлением было чувство, что он переместился во времени — оказался в капитанской каюте, как ему показалось, прошлого столетия: низкий подволок (потолок), какие-то странные переборки, да еще и мебель вызывала удивление. Картина дополнялась тусклым светом, исходящим из подволочных светильников странной конструкции. Сергей вышел из-за стола и с распростертыми объятиями направился навстречу гостю. Хозяин каюты был в форме при полном параде, на форменном кителе отчетливо смотрелся нагрудный знак капитана дальнего плавания. В каюте было откровенно холодно, и на ногах хозяина Николай увидел совершенно не сочетающиеся с его внешним видом старые войлочные ботинки «прощай молодость». Первое, что он отметил, это то, что Сергей за эти годы сильно изменился, постарел. Они обнялись, хозяин каюты пригласил Николая присесть, предложил чаю: «Виски не предлагаю — сейчас не до этого». Но гость, сославшись на нехватку времени, от чая отказался. «Ну, как ты? Как настроение?» — начал разговор Николай. Сергей все же поставил горячий чайник, какие-то печенюшки и еще что-то перед ним.

— А что я — видишь, работаем. Вот только что получил команду судовладельца — необходимо выйти с этим караванов в рейс, иначе застрянем до весны. А ты как?

— Я тоже получил такую команду, надо обязательно выходить. Боцман отдраил лючки балластных танков — там уйма льда на переборках, даже приблизительно невозможно определить сколько. Балласт промерз на переходе. Уже откатываем, через час начинаем погрузку, а сколько балласта останется в танках в виде льда, неизвестно, — поделился своими тревогами Николай.

— А что грузить собираетесь? — задал вопрос хозяин каюты.

— Металл в рулонах. Единственное, что немного успокаивает, это то, что партия груза не на всю грузоподъемность, будет свобода маневра и запас осадки. А вы, под какой груз пришли? — задал в свою очередь вопрос Николай.

— У меня все гораздо сложнее. Грузить предстоит уголь и команда — грузить на полную грузоподъемность. А в балластных танках та же ситуация — много льда, — в свою очередь поделился своими проблемами Сергей, — посмотрим, что из этой затеи получится. А затем сразу же перешел на другую тему: «Слушай, Николай, а ты что, так и ходишь по порту в валенках?»

— Так и хожу, чего стесняться, мороз какой? А что ты спрашиваешь? — насторожился Николай.

— Ты у нас всегда раньше был пижон, а сейчас прямо по порту так и ходишь в обычных валенках. А если серьезно, то хочу поинтересоваться, а у тебя на «пароходе» есть еще валенки? Я сам-то вот одел, что подвернулось. Настройка, пока шли, вымерзла, в каюте всего плюс пятнадцать, вот и хожу в своих «чунях». В салоне команды температура еще ниже. Все, что можно включено, даже электрокамин в сауне. Вон дверь открыли в бане и греемся. Но это не самое плохое. Самое плохое, что у меня на борту нет валенок. Матросы стоят у трапа на морозе по четыре часа в ботинках. Тулупы есть, а элементарных валенок нет. Если у тебя есть валенки, дай взаймы на стоянку. Хотя бы две пары — в одних стоим на вахте, другие греем для вахты. Перед отходом вернем, — попросил однокашник. И только сейчас Николай Николаевич понял то, что ему показалось странным в облике вахтенного матроса у трапа: матрос стоял у трапа в меховом тулупе и в относительно легких для этого мороза ботинках.

— У меня на борту валенки есть, матросы обуты все. А вот про запасные надо уточнить у боцмана, сколько. Если есть, то боцмана и пришлю, — был ответ коллеги.

Через час матросы Сергея стояли на вахте в валенках. Жить стало веселее, а стоять вахту теплее.

На третьи сутки к обеду портовые буксиры и ледокол закончили выводить суда. Караван был готов начать движение. Предпоследним в ордере стоял теплоход Николая Николаевича. Замыкающим был его старый товарищ по учебе Сергей. Валенки они вернули в самый последний момент, когда комиссия на отход уже подходила к трапу теплохода. Теперь старое судно Сергея не вписывалось в общую зимнюю картину. Большая надстройка последнего в ордере теплохода чернела на фоне белого ледового поля и таких же занесенных снегом коллег, стоящих в готовности начать движение за ледоколом. Угольная пыль покрывала и палубы последнего в караване судна.

Замываться они будут через девять суток, когда ледокол выведет караван на чистую воду, когда температура перевалит на плюсовые значения, когда можно будет вооружить пожарную магистраль для помывки судна.

Сбылось

Отец моряк, и дети на море глядят

Молодая женщина присела на табуретку рядом с детской кроваткой и долго с любовью смотрела на сына, безмятежно спящего в этот уже далеко не ранний час. Затем она посмотрела на часы, весящие на противоположной стене небольшой комнаты, покачала головой, улыбнулась, и все же, решив будить маленького мальчика, коснулась его плеча. Спящий ребенок заворочался на кровати, а от второго прикосновения открыл глаза. Петя еще не совсем проснулся и начал тереть глаза маленькими кулачками.

— Мама, а папа придет сегодня с корабля? Мы же собирались пойти гулять все вместе, — был первый вопрос сына.

— Нет, папа сегодня не придет. Он в море. А вот посмотреть, вернулся он или нет, это мы с тобой можем сделать, — спокойно ответила мама, стараясь не расстраивать сына.

Позавтракав и приведя себя в порядок, они вышли из дома и вдвоем направились к ближайшему скверу. На улице было жарко. Южное солнце поднялось уже высоко, и от этого воздух приобрел особую прозрачность, свойственную южным приморским городкам. Деревья стояли совершенно неподвижные, казалось, что по случаю выходного дня они тоже решили немного отдохнуть. По тротуарам важно вышагивали голуби, они совершенно не боялись прохожих. Тут же суетились местные воробьи, пытаясь во всем опередить своих ленивых крупных соседей — голубей. Пройдя тенистый сквер, мама с сыном направились к городской набережной. Народу на набережной, несмотря на выходной день, было мало — местные жители и приезжие, похоже, решили провести свободное время в общении с морем. Вдали просматривался ближайший городской пляж. Даже издалека было видно, что он переполнен.

На рейде одиноко стоял на якоре военный корабль. Мама зорким взглядом жены командира корабля определила, что тральщик.

— Мама, а это не папин корабль стоит на рейде? — с надеждой спросил Петя.

— Нет, сынок, это не папин корабль стоит. Папин сейчас далеко в море. Так что нам придется немного подождать, когда он вернется, — сказала мама.

Тут же на набережной рядом с ними остановился мужчина также с маленьким мальчиком, который, как и наши главные герои, обратил внимание на стоящий на рейде корабль.

— Папа, а что это за кораблик там, в море стоит? — спросил своего папу мальчик. Папа стал всматриваться в морскую даль, пытаясь рассмотреть стоящий на рейде корабль, для этого он даже снял свои очки. После изучения стоящего на рейде объекта, папа тоном заправского специалиста, обращаясь к сыну, произнес:

— Какой кораблик стоит в море? Володя, это стоит подводная лодка.

— Папа, как интересно, — была реакция маленького мальчика.

Мама не стала брать под сомнение сказанное взрослым мужчиной и подрывать папин авторитет, хотя была немало удивлена такими познаниями в области морского флота. Но все же решила поинтересоваться:

— Извините, а вы к нам из какого города приехали? Вы отдыхающие?

— Да, мы отдыхающие. А приехали издалека, из Сибири. Приехали к вам в санаторий для лечения. У Володи большие проблемы с позвоночником, — спокойно объяснил незнакомый папа. При этом маленький Вова как-то виновато, как показалось маме, посмотрел сначала на папу, а потом и на незнакомую тетю.

Пожелав здоровья новым знакомым, мама с сыном направились гулять в парк. Пете удалось покататься на маленьком паровозике, который тянул аккуратные вагончики с такими же маленькими девочками и мальчиками, как и сам Петя. Мама предложила посидеть, отдохнуть в летнем кафе. Там за маленьким столиком они немного перекусили, а в завершение поели мороженого. Выйдя из кафе, направились вновь на городскую набережную. Людей здесь стало значительно больше, нежели в первой половине дня. Оказавшись на набережной среди отдыхающих, мама с сыном отметили, что корабль, стоящий на рейде, исчез.

— Мама, а где кораблик? Куда он подевался? — спросил Петя.

— Наверное, пошел встречать другие корабли, — был ответ мамы, — может быть, папа скоро будет дома.

— Мама, как здорово, папа скоро будет с нами, — обрадовался маленький Петя.

На обратном пути Петя не мог успокоиться: «Значит, скоро папа вернется домой». Он не мог усидеть на месте — бегал и прыгал, даже задевал отдыхающих, прохаживающихся по дорожкам сквера. Чтобы успокоить сына, мама предложила присесть, отдохнуть на скамейке, что они и сделали. Но Пете не сиделось на месте. Он постоянно вскакивал и пускался бегать вокруг скамейки: «Папа скоро будет с нами». Мама решила все же успокоить сына, и когда Петя, уже сильно вспотевший, все же остановился перед ней, она только и успела сказать: «Петя, да успокойся же». Но Петя не унимался — обогнув скамейку, пустился на следующий круг. Мама в сердцах крикнула ему вслед: «Колин, да успокоишься ты, наконец. Колин, слышишь, что я тебе говорю?»

Мимо скамейки проходили два молодых морских офицера, видимо, из военного порта, где все друг друга знают. Они с интересом посмотрели на молодую женщину и бегающего вокруг неё мальчика. Один из них обратился к другому: «Смотри, какой малыш молодец. Такой же быстрый и настойчивый, как папа. Тоже, наверное, будет морским офицером». Далее молодые люди, улыбаясь, проследовали по своим делам.

Слова молодого офицера оказались пророческими. Через пятнадцать лет Петр поступил в высшее военно-морское училище, а еще через пять лет стал офицером.

Действие непреодолимой силы (форс-мажор)

1

Продолжить рейс уже не было никакой возможности, теплоход приступил к штормованию носом на волну. Капитан Александр Иванович Дроздов, давно уже не сходивший с мостика, установил ручки машинного телеграфа на малый ход. Качать стало значительно меньше, но огромные волны стали наезжать на носовую оконечность судна. При каждом ударе волны судно дрожало всем корпусом, как будто взывая о помощи. Волнение продолжало усиливаться, и теперь скорость судна начала падать до критических значений. Во избежание потери управляемости, Александр Иванович установил ручки телеграфа уже на средний ход, судно, как бы выйдя из сонного состояния, стало набирать ход. Но в этот момент огромная волна ударила в нос судна, да так, что водные потоки и массы брызг закрыли весь горизонт. Очистители стекол рубки не могли справиться с потоками воды, достигшими иллюминаторов ходовой рубки. Было впечатление, что очистители стекол просто окунули в воду. При этом судно неожиданно получило значительный крен на левый борт. Александру Ивановичу показалось, что это состояние длится целую вечность. Затем волна пронеслась по надстройке, заливая потоками воды все судовые конструкции. Теплоход, тем не менее, нехотя выпрямился и встал на ровный киль.

В этот момент Дроздову показалось, что видимость стала значительно лучше, хотя темные грозовые тучи продолжали нависать над судовыми мачтами. Волна прошла, и первое, что увидел капитан, был грузовой контейнер, ранее установленный на крышке второго трюма, а теперь сместившейся со своего штатного места. «Так и есть: палубный контейнер волной сорвала со своего места, дело приобретает серьезный оборот», — успел оценить ситуацию Александр Иванович. Капитан дал команду вахтенному третьему помощнику занести этот факт в черновой вахтенный журнал, а сам позвонил старшему помощнику, вызвав его на мостик.

2

В период между налетающими мощными потоками воды капитан со старшим помощником пытались определить положение поврежденного контейнера. Стало очевидным, что тот потерял крепление и еще больше сместился к кормовой части трюма. Вскоре после встречи с очередной сильной волной контейнер уперся в вентиляционную колонку, расположенную на главной палубе между крышками трюмов.

«Александр Иванович, необходимо людей посылать ко второму трюму попытаться произвести крепление. Волнение очень сильное, но это необходимо сделать. Я сам возглавлю аварийную партию», — высказал видение этой ситуации старший помощник. «Валерий Петрович, да, это необходимо сделать. Но мы можем просто потерять людей. Прежде всего, необходимо протянуть хотя бы аварийный леер. А как это сделать на таком волнении? Всех смоет за борт».

«А меня включите в аварийную партию, я попытаюсь провести до второго трюма конец», — обратился к капитану, стоящий на вахте третий помощник. «Иван, давай заканчивай фантазировать. Ты мне нужен здесь, на мостике», — был ответ капитана, а думы его были совершенно другие: «Вот молодо-зелено, туда же. Не успел еще опериться в своих непосредственных обязанностях, а уже лезет в герои». Третьего помощника посылать категорически было нельзя, совсем еще «зеленый». Крепление контейнера надо поручить опытным, зрелым и проверенным людям».

— Так, Валерий, пойдешь главным, переговори с боцманом и вторым механиком. Приказывать в этой ситуации не получится, нужны добровольцы».

3

Команда добровольцев была готова приступить к выполнению опасного задания. Выходить было решено через дверь на шлюпочной палубе, а затем по трапам спуститься на главную палубу и по подветренному борту попытаться пробраться ко второму трюму. В этом случае путь значительно удлинялся, но это было менее опасно, тем более что возможность попадания воды в надстройку практически исключалась. Капитан на мостике вновь убавил ход теплохода, заливаемость судовых поверхностей уменьшилась, но теплоход опять начало валить вправо и влево, он плохо слушался руля. Александр Иванович внимательно отслеживал перемещение аварийной команды. Вот первым перед надстройкой появился старший помощник, он в паре со вторым механиком пристегнул аварийный трос к грузовому рыму на лобовой части надстройки. Боцман, пожилой мужик, много проплававший на своем веку, у которого за плечами был огромный опыт работы, остался страховать командиров. Ему помогал матрос Иван Костров, упросивший старшего помощника участвовать в креплении палубного контейнера. Старпом со вторым механиком, очень аккуратно попеременно работая страховочным карабинами, постепенно пробрались к крышке второго грузового трюма. Несколько огромных волн полностью накрывали смельчаков, но они каждый раз успевали зацепиться за набор высоких комингсов грузовых трюмов. Аварийный трос-проводник, наконец был подан в район кормовой части второго грузового трюма и усилиями двух человек был закреплен. Самая опасная часть операции была выполнена. Вслед за командирами к трюму направился боцман, уже пристегнутый к проводнику. Петрович, как его просто называли матросы, на спине нес вещевой мешок с аварийным инструментом и крепежным материалом. Необходимо было закрепить контейнер, исключив его дальнейшее смещение. Валерий Петрович, улучив момент между набегающими огромными волнами, прополз к контейнеру и нырнул в межкоменгсное пространство грузовых трюмов. Здесь можно было и передохнуть, но после каждой накрывающей волны ниша заполнялась водой, не успевающей уходить с палубы через огромные голубицы (вырезы в наборе комингсов трюмов для стока воды). Вслед за ним к аварийному контейнеру пробрались второй механик и боцман. Прицепившись к рыму вентиляционного грибка второго трюма, старший помощник осмотрел повреждение креплений контейнера. Так и есть, лопнул крепежный зажим, выскочший из специального палубного «башмака» — зацепа. Самым неприятным в этой ситуации было то, что контейнер навалился на вентиляционный грибок и при каждой набегающей волне давил на верхнюю часть конструкции. О возвращении контейнера на первоначальное место не было и разговоров. В судовых условиях, да при такой погоде, это было просто невыполнимой задачей. Обсудив ситуации, старший помощник с боцманом завели трос в нижний рым контейнера и протащили его к набору комингса. По очереди, работая с аварийным талрепом, набили трос. Проследив поведение контейнера при ударах волн, отметили, что контейнер больше не ползает по крышке грузового трюма. Затем для надежности завели второй конец-дублер. Да, контейнер больше не ерзал по крышке, давление на грибок вентиляции, похоже, стало значительно меньше.

Немного передохнув, аварийная команда двинулась в обратный путь. В этой ситуации самым главным было успокоить себя и ни в коем случае не торопиться. Вскоре все благополучно пробрались к надстройке теплохода, где их встретил матрос. Он сразу же начал рассказывать, как он волновался, как ему казалось, что время шло медленно, ну а теперь все будет хорошо. У старпома даже мелькнула мысль: зря взяли Василия, рано ему еще ходить в такие походы, больно уж впечатлительный. В подобных случаях требуется холодный рассудок и выдержка. Команда поднялась на шлюпочную палубу и взошла в надстройку теплохода. Капитан добавил оборотов, судно сразу же начало получать удары набегающих волн. Александру Ивановичу показалось, что за время работы аварийной команды на палубе волны стали еще больше. «Самое главное, чтоб контейнер не проломил вентиляцию» — было его главной мыслью в этот момент.

Вскоре раскрасневшийся от сильного ветра и продрогший старший помощник поднялся на мостик. Он доложил о проделанной работе и отметил, что его тревожит вентиляционный раструб, на котором фактически зацепился контейнер. Но при этом он высказал надежду, что при закрепленном контейнере, последующей подвижки все же не произойдет.

4

Да, Александр Иванович оказался прав: размеры набегающих волн продолжали увеличиваться. Отдельные из них достигали огромный высоты, и каждый раз при очередной встрече с такой волной бак судна просто нырял в морскую пучину. А затем, напрягаясь изо всех сил выныривал на поверхность. Судно дрожало всем корпусом крупной дрожью, машина упиралась, пытаясь обеспечить теплоходу хотя бы минимальный ход вперед. Казалось, что даже картушка гирокомпаса с каждой такой встречей начинала визжать по-особенному, словно взывая о помощи.

К ночи с наступлением темноты волны стали еще больше, машина с трудом справлялась с натиском стихии. На вахту заступил второй помощник капитана. Третий, сдав вахту, прошел в штурманскую, приступил к заполнению вахтенного журнала. Капитан, который, казалось, провел на мостике целую вечность, выбрав подходящий момент, решил пройти к себе в каюту. Спускаясь по высокому судовому трапу на жилую палубу надстройки, капитан зацепился за что-то мягкое. В полумраке он даже не сразу понял, кто улегся под трапом мостика. Это была буфетчица Оксана — молодая, общительная, но, как многие считали в экипаже, весьма недалекая представительница судового камбуза.

— Оксана, ты? Что ты здесь улеглась? — капитан не пытался даже скрывать своего удивления.

— Александр Иванович, мне страшно. А вам? — безо всякий предисловий, выдала буфетчица.

— Оксана, о чем ты говоришь? Конечно, страшно, вот видишь в гальюн бегу. Давай вставай и иди к себе спать, — капитан шуткой решил успокоить молодую девушку.

— Александр Иванович, а мы не утонем? Так страшно, — опять начала про свое Оксана.

— Успокойся, все будет хорошо. Не бойся, это обычная штормовая погода. Иди к себе, тебе необходимо отдохнуть, — капитан отправил буфетчицу в каюту, а сам подумал: «Да, если бы обычная. Да, если бы не контейнер, тогда это была бы обычная ситуация. А так, очень тревожно». Документы на погрузку палубного груза агент принес в самый последний момент перед отходом, да и телеграмма от судовладельца о дополнительной загрузке пришла с большим опозданием. Так, что он мог бы и не брать эти четыре контейнера на крышки второго трюма. Наверное, и крепили их, не особо проверив исправность крепежного материала.

5

Отстояв на мостике со вторым помощником, Александр Иванович, проинструктировав старпома, все же спустился к себе в каюту. После четырехчасового отсутствия, каюту было не узнать. Не смотря на то, что все вещи были заранее закреплены, а некоторые из них просто уложены прямо на палубу каюты, все это повыскакивало из своих ниш, сдвинулось с места или расползлось по каюте. Кое-как наведя порядок, капитан хотел было все же отдохнуть, возможно, даже поспать, хотя бы час. Но через полчаса он был вынужден опять подняться на мостик — судно получило два мощных удара волн в надстройку, это говорило о том, что ситуация продолжала ухудшаться, шторм продолжал свой рост и напор.

Капитан со старпомом, периодически включая судовой прожектор, пытались отслеживать ситуацию на крышке второго трюма. Но постоянная кутерьма на открытой палубе из-за потоков воды, стены брызг, дождя и черной тьмы за бортом, не позволяла отследить положение контейнера, но, похоже, контейнер пока был на прежнем месте.

С рассветом ситуация стала проясняться. Да, контейнер за ночь устоял. Но волны, волны — они были огромны. Определить место астрономическими способами не представлялось возможным, судно окружала сплошная стена низких свинцовых туч, извергающих мощные дождевые потоки. А скоро необходимо будет посылать диспетчерскую судовладельцу.

Вдруг старший помощник как бы замер, вглядываясь в пространство перед судном. Александр Иванович инстинктивно также стал внимательно всматриваться в утренние сумерки впереди судна. Первой мыслью Александра Ивановича было то, что этого просто не может быть или, что он просто не совсем правильно оценивает размеры надвигающийся водной горы. Нет, он правильно её оценивает. Второй стремительной мыслью, пронзившей его сознание, была мысль о последствиях от встречи с такой волной. Да, это правда. Все же они есть эти волны, волны-убийцы. Вот сейчас она нас накроет. Старпом замер у пульта мостика, Александра Ивановича поймал на себе его взгляд — надежду на спасение.

Волна налетела на судно. В одно мгновение ничего не возможно было понять, судно получило ужасный крен на левый борт. Первое, что успел осмыслить Александр Иванович, было ощущение конца. Да, вот на этом и все. Все….

Капитану показалось, что он слышит какой-то грохот или треск. Волна пронеслась по судну. Огромные потоки воды неслись с накренившихся палуб теплохода. Судна осталось с огромным креном и только через какое-то время начало медленно выравниваться. Это время показалось присутствующим на мостике вечностью. Судно все же тяжело выровнилось, но стать на ровный киль ему уже было не суждено. Крен составлял восемь градусов на левый борт. Волна прошла, капитан с тревогой оглядел сместившийся контейнер. Да, он сместился еще больше. А самое страшное было то, что он окончательно наехал на вентиляционный раструб и, похоже, его еще и повредил. Сам контейнер тоже получил повреждения — развернутый боком к волне, он просто был сдавлен налетевшей водной стеной. Но это в сложившейся ситуации было уже не самое главное. Страшнее было то, что, контейнер сорвал с места вентиляционный раструб-грибок — судно получило водотечность. При такой волне это было гарантией поступления воды во второй трюм.

6

Капитан вызвал начальника радиостанции: «Егор Владимирович, необходимо выяснить, какие суда находятся поблизости с нами. Дело серьезное, возможно придется просить помощь. В этих условиях нам крен не выправить. Я полагаю, что в третьем номере (трюме) произошло смещение груза. В других трюмах этого произойти просто не могло. А если смещение все же произошло, то такого крена не было бы. Трюма забиты под завязку, кроме третьего: там генеральный груз, вот он и мог сместиться. Сейчас главная задача — не позволить этому крену дальше увеличиваться, тем более что мы, хотим или не хотим, начали принимать воду во второй трюм. Вентиляционный канал нам просто не закрыть».

Вскоре в пароходство ушло срочное сообщение о сложившейся ситуации на борту теплохода. В ответ было получена команда постоянно держать в курсе руководство пароходства о развитии ситуации, было дано множество команд или просто советов о возможных вариантах заделки вентиляционного раструба. Но реальная обстановка не позволяла принять полученные указания к исполнению. Они носили поверхностный, а некоторые из них даже просто фантастический подход.

Вскоре в машинном отделении начали откатку поступающей воды из третьего трюма, но крен к восьми часам судового времени достиг десяти градусов, это говорило о том, что и в других трюмах груз начал все же смещаться, прессуясь на накрененном борту. Александр Иванович дал команду собрать экипаж в салоне команды, где старший помощник провел инструктаж по оставлению судна — надо было готовиться к самому худшему. Команде было приказано готовить индивидуальные спасательные средства, а еще через час, когда крен достиг уже двенадцать градусов, команда надела гидрокостюмы. Все понимали, что перспектив на благополучный исход ждать уже не приходится. «Какого черта я согласился принять эти несчастные контейнеры. Не будь их мы бы спокойно или почти спокойно продолжили бы рейс. А сейчас абсолютно не понятно, чем все это еще закончится, — про себя ругался Александр Иванович, — вот так, из-за этих контейнеров, потерять судно. А что будет с людьми, с экипажем?»

Начальник радиостанции со своим помощником-радистом постоянно поддерживали связь с пароходством и с судами, отозвавшимися на вызов аварийного теплохода. Этих теплоходов было три, ближайший из которых — на восемь часов судового времени — находился в шести часах хода по спокойной воде. Это был собрат по судоходной компании, крупный сухогруз, он уже по команде судовладельца изменил курс в сторону аварийного судна.

К десяти часам крен увеличился до пятнадцати градусов. По палубам теплохода стало просто невозможно перемещаться. Капитан собрал на мостике командиров: «Так, ребята, наше дело «труба». Вряд ли мы продержимся до подхода нашего коллеги. Так даю команду быть готовым в любой момент к оставлению судна. Шлюпки при этом крене мы спустить просто не сможем, поэтому необходимо рассчитывать только на спасательные плоты. Как там наши женщины? Еще ночью Оксана мне заявила, что ей очень страшно. Валерий Петрович, поручаю вам контролировать нашего повара Нину Степановну, а вам, Сергей, — он обратился ко второму помощнику, — взять на себя заботу о буфетчице. Она конечно, бестолковая, но, когда надо, боевая. А ты Владимир — он повернулся к третьему помощнику, — берешь на поруки нашего практиканта Вадика. Валерий Петрович, подготовь всю необходимую документацию для эвакуации на плоты. Всем быть готовым к оставлению судна. Ждите команды. Всего скорей придется её все же давать». Александр Иванович закончил инструктаж командиров. Все понимали, что, возможно, они все вот так вместе видятся в последний раз. «Зачем я взял эти контейнеры», — капитан отогнал в очередной раз никому не нужные рассуждения, — сейчас главное не пропустить тот момент, когда надо будет давать команду на оставление судна, чтоб было еще не рано, но и уже не поздно». Старший помощник не стал рассказывать капитану, что обе женщины уже к моменту импровизированного инструктажа на мостике находились в ужасном положении: буфетчица была практически в полуобморочном состоянии, а повару приходилось уже два раза просто приводить её в чувства подручными средствами, включая нашатырный спирт и прочее. Наступал момент истины.

8

Лучше всех в этой ситуации чувствовал себя практикант Вадик, учащийся третьего курса мореходки, он пытался даже шутить над поникшими членами рядового состава. Валерий Петрович, обходя коридоры надстройки и пытаясь подбадривать экипаж в этой, казалось, уже безнадежной ситуации, отметил оптимизм молодого матроса-практиканта: «Вот, дурачок, он воспринимает нашу ситуацию, как какое-то интересное приключение. До него пока еще не дошло, какие последствия надо ждать в ближайшее время».

А волны продолжали свое губительное действо. Погода по-прежнему не собиралась отдавать свои позиции. Волны раскачивали теплоход на громадных водяных качелях. Казалось, свист ветра уже невозможно перекричать. Вокруг судна, крен которого продолжал увеличиваться, происходило что-то невероятное: волны то поднимались до огромной высоты, то стремительно проваливались в бездну, бурлящую и кипящую от этого водоворота. И вот в ближайшее время людям предстояло выйти в последний поединок с этой водной стихией, один на один, каждый. Хотя нет, не каждому одному, а маленьким коллективом в зависимости от того, кому придется спасаться на каждом конкретном спасательном плоту.

Александр Иванович в очередной раз вышел на крыло мостика, точнее не вышел, а протащился до леерных ограждений, хватаясь за ограждение и конструкции. Он вздохнул морской холодный воздух, еще раз огляделся по сторонам. Вокруг кипело и свистело, ухало и бурлило море Он тем же путем, хватаясь и цепляясь за леера и входную дверь, прополз на мостик и переместился к главной рубочной стойке, ухватившись одной рукой за её леера, он опять посмотрел на судовой кренометр — крен достиг двадцати шести градусов. Судно при каждом колебании надолго задерживалось в крайнем положении, период качки определить было просто уже невозможно. Александр Иванович всем своим нутром ясно почувствовал, что именно сейчас и надо давать команду: «промедление смерти подобно». Он обратился к вахтенному второму помощнику и матросу Сергею:

— Так ребята, быстро на шлюпочную палубу, помните, какой ваш спасательный плот? Помните, молодцы.

— А, вы? — в один голос закричали помощник и матрос.

— Вы слышите, что я вам сказал, быстро на шлюпочную палубу к своему плоту.

Затем он вызвал машинное отделение:

— Петрович, ты уже один в машине? Да? Пора. Давай на шлюпочную палубу.

Держась одной рукой за леерное ограждение рубочной тумбы, Александр Иванович другой рукой начал давить кнопку внутренней судовой сигнализации. Он давил эту кнопку до тех пор, пока команда, уже давно готовая к активным действиям и находящаяся в надстройке, не услышала сигнал, состоящий из семи коротких и одного продолжительного сигнала. Затем они услышали голос капитана по судовой громкоговорящей трансляции:

— Объявляется боевая шлюпочная тревога. Команде оставить судно.

Он машинально отметил и удивился тому, что на судне до сих пор работает даже внутрисудовая связь, которая и в обычных условиях в последнее время требовала постоянного контроля начальника радиостанции.

Команда, поддерживая и помогая друг другу, начала быстро продвигаться на шлюпочную палубу, обдуваемую мощными порывами ветра. Капитан в это время давил уже совершенно другую кнопку, — кнопку подачи в эфир сигнала бедствия с заложенными заранее координатами места трагедии, этот сигнал должны были принять десятки судов.

9

Александр Иванович опять пробрался на крыло мостика. Обдуваемый крепким соленым ветром, он отчетливо видел сквозь стену брызг и дождя, как началась эвакуация команды на спасательные плоты, он видел, как сажали на плот растрепанную буфетчицу Оксану: «Вот уж эти женщины, все они чувствуют наперед», как, похоже, в последний момент до практиканта все же дошло, в какой опасной ситуации находится экипаж, как он, с вытаращинными глазами, пытался судорожно ухватиться за спасательный конец. Он выдел, как плоты сразу же стало волной разбрасывать в разные стороны, быстро унося их от борта судна, уже ушедшего под воду. Ему махали руками, он видел, как старший помощник тянул время и пытался удержать последний плот у борта.

10

Капитан Дроздов все просчитал заранее и даже то, что в этой сложившейся ситуации он уже не будет спешить. Волны все наседали, и судно, как раненый зверь, уставший бороться со своими преследователями, окончательно потеряло остойчивость и все стремительнее начало заваливаться на левый борт. Капитан успел вскарабкаться по уходящей из-под ног палубе в ходовую рубку теплохода и плотно закрыть за собой дверь. «Вот и все. Люди на плотах, и есть надежда на их спасение», — было последней мыслью капитана.

Прощание старого парохода (на ремонт)

Большое видится издалека. В итоге время все решает. За бортом океан, а пока штурман курсы и мили считает. Отпустите, отпустите друзья. С пониманием разлуки считайтесь. Надо ехать домой, дорогие моря Вы поймите меня, постарайтесь. Я отдал вам свой срок, избегая циклоны и мели. Не пора ли встать в док и швартовки, ах как надоели. Острова и заливы, ледяные поля, с экипажем уже попрощался. Не зовите вы больше меня, я и так очень долго скитался. Ухожу я земные проблемы решать. На море с берега смотреть не запретишь и буду постоянно вспоминать валы большие или гладь и тишь. Я, конечно, вернусь, дорогие моря, оторваться от вас не сумею. Я моряк, это доля моя и единственное, что я умею. Большое видится издалека, Время счет ведут машины обороты. За бортом океан, а пока У механиков — ремонтные работы.

Чурин Михаил Юрьевич

В 1979 году закончил судоводительский факультет ГИИВТа (ныне Волжский государственный университет водного транспорта) по специальность «морское судовождение». После службы в армии пришел в Беломорско-Онежское пароходство. Преподавал на кафедре судовождения и безопасности судоходства ГИИВТа. В 1991 году пришел в Волжское пароходство на суда загранплавания, а еще через год получил диплом капитана дальнего плавания. Через десять лет перешел в частную компанию, где трудился семь лет капитаном на одном и том же судне под флагом Мальты. В настоящее время работает в Нижнем Новгороде деканом факультета судовождения, защитил кандидатскую работу, получил ученое звание доцента.

-churin/

Сергей Литовкин

Гардемарины

Командир сильно раздосадован. Об этом свидетельствует покрасневшее лицо, с которым он предстал перед курсантским строем. Сколько лет уж миновало, но совершенно явственно ощущаю свою принадлежность к сообществу из сотни молодых балбесов, вытянувшемуся двумя шеренгами в длинном коридоре второго этажа учебного корпуса училища.

— Хуже всех! — начал он свою речь, передвигаясь от человека к человеку, строго оценивая взглядом каждого, — хуже всех в роте!

Поскольку звание «хуже всех в роте» было переходящим и за многими водились грешки различной степени тяжести, можно было ожидать, что выбор падет на любого.

— Хуже всех, …хуже всех в роте, — нараспев повторил капитан-лейтенант, демонстрируя в голосе уже не возмущение, а глубокую скорбь и обиду на одного из своих подопечных.

— Опять нам принес оплеуху курсант Ионов. Опять нам всем краснеть за него…, — ротный горько вздохнул и разрядился фразой, ставшей впоследствии классикой курсантского фольклорного сленга: «Тебе, Вова, не водку пить, а г…о через тряпочку сосать».

Потом, разумеется, «Равняйсь!», «Смирно!», «Курсант Ионов выйти из строя!»….

Не припомню, сколько нарядов он тогда огреб, но морально был казнен без права на помилование.

Указанной экзекуции предшествовали некоторые события в Нижнем парке Петродворца, но об этом чуть позже.

Сначала об Ионове.

Роста он был среднего, худощавый, темноволосый с очень выразительными глазами, казалось отражающими чувства человека, оставленного на необитаемом острове.

Вова охотно воспринимал в курсантской компании все напитки и не отказывался поддержать своим участием любое мероприятие, от простого распития четвертинки в тамбуре электрички, до посещения ресторана за червонец на троих. Основная проблема состояла в дозе. Вова сильно изменялся в процессе выпивки. Сначала он, обычно немногословный, начинал участвовать в разговоре, делая неожиданные и остроумные замечания. На этой фазе с ним было приятно и весело общаться. Потом в его взгляде появлялась некоторая скука, он зевал и неожиданно ложился. Он спал, но сон был слишком глубоким и каким-то аномальным. Пульс слабо прощупывался. Одним словом, — вырубался. Пробуждение наступало только после холодного душа и освобождения желудка.

В результате нескольких смелых экспериментов было установлено, что критическая масса водки для Ионова составляет около 230 граммов. Принятое решение гласило: «Вове стакан без пояска!». Вова не возражал, но никак сам не контролировал дозу, отягощая товарищей этими обязанностями. Он даже себе не наливал и мог сидеть в копании трезвым до тех пор, пока о нем не вспомнят. Так что, если с ним приключалась неприятность, то возникал вопрос: «Какая сволочь Вову напоила?». Одно время его даже опасались брать в компанию, но после того, как Вова на летней стажировке обеспечил дополнительным питанием почти половину взвода, это казалось аморальным.

Дело в том, что одновременно с нами практику в приморском городке проходили выпускницы поварского училища. Мы набирались бесценного опыта на береговом радиокомплексе, а девушки работали в кафешке и нескольких ларьках на набережной. Вечно голодные и безденежные курсанты, разумеется, начали проявлять внимание к феям с пирожками, но удача светила только к Вове. Именно тому, у кого и аппетит — так себе. То ли изможденным видом, то ли потерянным взглядом привлек он внимание пышнотелой начинающей поварихи, но бесплатная кормежка ему и его друзьям была обеспечена на целых три недели. Очередь сопровождать Вову в увольнения расписывалась заранее. Разумеется, кое что из изделий студенток кулинарного техникума было недо- или пере-, но суровая рука голода на то время ослабила свою хватку.

* * *

В тот знаменательный день мне, Андрюхе и Юрке досталось патрулировать в Нижнем парке. И только мы спрятали повязки со штыками, присев отдохнуть в сорокадверке, как появились ребята в защитного цвета форме с повязками — кировцы, соседи по Петергофу. Это был патруль из конкурентно-дружественного общевойскового училища.

— Мужики, — сказал сержант-третьекурсник, — заберите вашего моряка от фонтана. Его на парапет положили, но может свалиться.

Мы пошли в указанном направлении и в фонтане «Солнце» увидели Ионова. Это была иллюстрация к поговорке: «моряк воды не боится». Он плавал и спал. Голова была на берегу, а остальное тело по закону Архимеда вытесняло воду из бассейна под веселыми фонтанными струями.

Мы достали Вову и положили на скамейку, частично отжав брюки и галанку. Дело принимало опасный оборот. Во-первых, Вова мог простудиться и прихватить пневмонию. Было прохладно. Во-вторых, наш взвод уже перевыполнил план по пьянкам раза в два. Ротного вчера таскали в политотдел и распекали с пристрастием. Он потом, как говорят, сидел в старшинской, хватался за сердце и все повторял: «Вот ведь, бёнать…». Мы его могли потерять. А этого не хотелось, так как из известных нам командиров в училище, — наш казался наименее вредным.

Вова, при скромном росте и худобе, был довольно тяжелым. Меняясь по очереди, мы с двух сторон прихватили его под руки и потащили в направлении училища. Он частично пробудился и вяло переставлял нижние конечности, что несколько облегчало задачу. Несколько раз Вова пытался поджать под себя ноги, но, получая заслуженный пинок, снова имитировал походку. Иногда он по-заячьи верещал. Обсуждая по пути насущный вопрос: «Какая сволочь Вову напоила?», вспомнили, что он сегодня увольнялся на час раньше с группой «театралов».

Чтобы выйти в город вперед всех, надо было иметь билет в театр или на концерт. Поэтому на таком построении в 17 часов требовалось предъявить не только короткую стрижку, внешний вид и однотонные носки уставного цвета, но и такой билет на нужную дату. Опытные «театралы» имели штампики и использовали каждый билетик до шести раз, последовательно нанося и выводя оттиски даты хлоркой. Строй любителей культурного времяпрепровождения распространял специфический запах. Самых наглых поклонников сцены с проеденными насквозь вонючими и пожелтевшими бумажками командир молча выгонял из строя. Остальные получали напутствие типа: «Ну, смотрите там. Чтоб без всяких деконорэ-дебальзаков». Что имел наш каплей против французского классика, оставалось тайной, но была понятна его непримиримость ко всяческим безобразиям.

Обменявшись мнениями, мы вспомнили, что у Вовы билет был настоящий и, вроде как, он собирался на концерт Жана Татляна с какой-то девицей. То, что не наши его напоили принесло некоторое облегчение. Собственно, как было дело, мы так и не узнали. Ионов молчал впоследствии, ссылаясь на провал в памяти, и соучастницу так и не выдал.

В таком составе и состоянии через КПП нам было не пройти. Мы доволокли Вову до БПК (банно-прачечный комбинат училища) и успешно перекинули его через забор. Потом нам пришлось темными тропинками доставить тело до роты и, минуя все посты, дотащить до койки, раздеть и уложить. Закончив эту операцию, вернулись в Нижний парк и уже оттуда — назад в училище через главный парадный подъезд с докладом об успешном завершении патрулирования.

И, все бы прошло без последствий, не случись посетить дежурному по училищу нашу роту в тот момент, когда Вова, не приходя в себя, вышел к нему навстречу из кубрика. Не лежалось ему под одеялом. Выглядел он, разумеется, после фонтана и доставки с полетом и волочением — не очень. Кроме того, мы сняли с него мокрую одежду. А мокрое было все. Поэтому голый, бледно-синеватый юноша с закрытыми глазами, двигавшийся навстречу капразу по синусоидной траектории, здорово его удивил. Вызванная дежурная медсестра диагностировала алкогольную интоксикацию и что-то по латыни, после чего Вову отнесли в лазарет. Утром он уже был в роте. Похоже, что ему прочистили не только желудок, но и мозги. Говорил задумчиво и не помнил прошлого. Мы решили ничего ему не рассказывать, но Андрюха не удержался и многозначительно предупредил Вову, что бабы его до добра не доведут. Так, впрочем, потом и оказалось…

После получения звания «хуже всех в роте» Вова больше существенных залетов не имел, получил лейтенантские погоны и отправился отдавать службе остатки молодости и лучшие годы жизни.

Обменялись с ним визитками. Я позвоню, пообещал Вова. Помнит, однако.

Пока не звонил.

Литовкин Сергей Георгиевич

Родился в середине прошлого века в Калининграде (бывшая Восточная Пруссия) в семье советского офицера. После окончания питерской средней школы начал казенную службу, поступив в военно-морское училище в Петродворце. Служил на кораблях ВМФ в Средиземном море и Атлантике и в испытательных подразделениях на всей территории СССР и за его пределами. Завершил военную карьеру в Генштабе ВС России капитаном первого ранга.

-litovkin/

Алексей Макаров

Нельсон Жизнь судового механика

Да, этот рейс для меня был одним из самых тяжелых, которые, наверное, были в моей жизни. Я чувствовал себя полностью вымотанным. Иногда было такое ощущение, что я был, как отжатая тряпка. Меня оставалось только повесить на ветру, и я бы болтался на этом ветру без сопротивления и сушился.

Вот и сейчас «Кристина О» ошвартовалась в порту Ватерфорд. От устья речки до самого порта надо было идти еще полтора часа вверх по течению. Иной раз я выходил из машинного отделения, и вместе с Кразимиром, нашим поваром, смотрел на берега реки, перекидываясь незначительными фразами, о том, как изменился облик окружающих холмов, по сравнению с зимними пейзажами.

С тех пор, как я приехал на судно, в декабре месяце, и по сегодняшний день, рейс так и оставался неизменным: Авенмаус — Ватерфорд. И вот, в этом Ватерфорде сейчас опять стоит ошвартованная «Кристина О». Я сидел в ЦПУ и ждал команды об окончании швартовки. Наконец-то я получил команду с мостика — «Отбой».

Как всегда, Володя, наш новый капитан, он приехал из Питера, бодрым голосом скомандовал:

— Ну что! Машине отбой. Выводи главный. Приготовь всё к стояночному режиму. Продолжительность стоянки — неизвестна.

Я приподнялся с кресла, подтвердил принятие отбоя и пошел останавливать насосы, обеспечивающие ходовой режим.

Поставил главный двигатель на обогрев, дождался, пока компрессор подкачает воздух в баллоны. Убедился, что котёл запустился в автоматическом режиме. И всё. Я могу спокойно покинуть машинное отделение. Контроль над работой механизмов в моё отсутствие, будет осуществляться автоматикой.

В машине уже делать было нечего. Я поднялся в ЦПУ. Сел в своё знаменитое кресло и закурил. Немного передохнул, поднялся на две палубы выше и вышел на главную палубу.

Судно стояло у причала контейнерного терминала. Он был весь полностью огорожен колючей проволокой, только вдоль причальной линии можно было выйти за пределы этого терминала. Все контейнеры стояли внутри этой колючки.

Я посмотрел на небо. Погода была чисто английская. Низкие облака, из которых временами сыпал мелкий и противный дождик. Над гребнями ближайших холмов висел туман. Такая была хмарь, что она как раз подходила под стать моего паскудного настроения. На душе было муторно. Всё вокруг уже настолько опротивело, что я не знал, куда бы себя деть.

Но тут с мостика, грохоча по трапам рабочими ботинками, спустился Володя. Он, как обычно, был весел и доволен.

— Что не весел? — походя, спрашивает он меня.

А я, понимая, что вопрос задан просто так из-за проформы, пропыхтел:

— А что тут веселиться? Встали и ждем неизвестно чего, — но он, также бодро и весело, скалясь своей белозубой улыбкой, ответил:

— Сегодня никаких грузовых операций не будет. Суббота! Так что ждем понедельника. Он-то нам точно принесёт какие-нибудь новости.

— Вот и, слава Богу, — подумал я, — Хоть этой ночью можно будет поспать спокойно в своей кровати.

Я посмотрел на Володю. А он уже и забыл, что только что говорил мне. У него уже были какие-то свои мысли.

Мы с ним прошли на противоположный борт. Встали, опёрлись о планширь фальшборта и тупо глядели на серую воду реки, по которой только что подошли к причалу. На противоположном берегу виднелись какие-то разрушенные старинные строения, около которых плавали лебеди. Полюбовались на этих лебедей. Всё-таки — какая это грациозная птица. Немного помолчав, говорю Володе:

— Пойду я прогуляюсь по берегу. Тоска меня заела.

Он понимающе посмотрел на меня и говорит:

— Пошел бы и я с тобой тоже погулять. Но есть и другие дела. Ладно, иди один, а я займусь бумагами, чтобы хоть вечером немножко отдохнуть. Ты там с прогулкой не очень-то задерживайся. Я заказал агенту пузырёк. Он скоро его привезёт. А филины уже готовят барбекю. Так что посидим здесь под тентом, пропустим по надцать граммулек на зуб, — так же скалясь и улыбаясь, проинформировал он меня.

— Спасибо. Попробую не опоздать, — уже веселее ответил я и двинулся к трапу.

Филиппинцы как раз только что закрепили трап, по нему я и сошел на причал контейнерного терминала.

Я вышел на причал, прошел мимо колючки, затем вдоль старинных полуразрушенных строений, по всей видимости, это были когда-то очень хорошие дома состоятельных людей. Им, может быть, было по лет 200–300. А сейчас от них остались только стены. Межэтажных перекрытий и крыш уже давным-давно у них не было. Внутри стен были только заросли крапивы, чертополоха и — больше ничего.

Я прошел вдоль них и вышел на дорогу, ведущую к трассе, по которой ездили грузовики с полными и пустыми контейнерами. Но, сегодня вечером, в субботу, машин не было. Ворота, как и прежде, были открыты. Только за стеклом будки была видна голова охранника. Он позволительно махнул мне рукой, и я тихонечко пошел вперед.

Куда? Не знаю. Я еще не ходил по этой дороге, просто на карте видел, что до трассы тут было где-то с километр. Подумалось:

— Пройдусь до этой трассы. А там посмотрим, что делать дальше.

Окрестности тут я исходил еще в начале весны. За старинными остатками домов был парк. Его, наверное, посадил прежний владелец. Я не думал, что он и сейчас жив, потому что некоторым деревьям этого парка было далеко за пятьдесят лет, а то и более. Он был весь заросший и неухоженный. Деревья в нем были, на мой взгляд, привезены из многих стран мира, в которых побывал их прежний владелец. Когда я бродил по зарослям этого неухоженного парка, то иногда создавалось впечатление, что я и на самом деле находился в каком-то девственном лесу. Настолько были переплены лианы, кое-где росли пальмы, а иногда на лужайке встречалась группки яблочных и грушевых деревьев.

Но когда окрестности парка закончились, то я вышел к полянке, покрытой нежной зеленой травой, за которой стоял солидный особняк современного типа. Когда я прошел вдоль него, то вышел на асфальтированную дорогу, которая и вела к порту. Тогда мое путешествие по окрестностям порта так и закончилось.

А сейчас кое-где вдоль дорожного полотна росли только цветочки. Они то тут, то там пробивались сквозь густую траву.

За воротами порта сразу начинались поля и луга для выпаса животных. Все они были огорожены естественными насаждениями — терновником. Терновник был высажен по периметру всех этих полей и лугов. И сейчас он цвел нежно-желтыми цветами. Издали, посмотрев на них, можно было подумать:

— Какое это нежное растение, так похожее на женщину.

Но, когда подойдешь ближе к нему и присмотришься к этим цветам, то поражаешься. А и в самом деле — женщина. За невинностью и нежной красотой ярко жёлтых цветов тебя подстерегала опасность. Изнутри, из-за каждого цветка, торчали громадные шипы.

Да! Через этот естественный забор из терновника вряд ли бы кто пробрался. Только внизу, где ветки немного не доходили до земли, можно было пролезть ползком, да и то не человеку, а мелкому животному.

Я шёл не спеша, глядя на зелёные луга и цветущий терновник. Дождь перестал. Я даже сложил зонтик и с удовольствием вдыхал теплый, влажный воздух, пропитанный запахом разнотравий. Луга все зеленые. В просветах естественного забора было видно, что то тут, то там на них лежат коровы, вяло жующие свою жвачку, а кто-то из них там и пасся. На других лугах паслись овцы.

Но тут я остановился, мне показалось, что под терновником что-то шевелится. Точно, откуда-то из-под кустов, выскочил заяц. Я застыл как вкопанный. Заяц пошевелил ушами, повертел головой, и вернулся обратно на луг, проскользнув под нижними ветками терновника. Вероятно, там травка была вкуснее. Заяц сделал вид или просто не боялся меня. А я, в свою очередь, не хотел тревожить его.

Слева от меня были уже распаханные поля, что-то на них было уже посажено. Я перешел дорогу, чтобы посмотреть на пашню. А и в самом деле, что-то было посажено на них. Или мне это только показалось. На свежей пахоте были видны цепочки заячьих следов. Кто-то из этих длинноухих, наверное, пересекал дорогу, чтобы побегать и поноситься по этим полям, а потом вернулся обратно на правую сторону дороги, на луга.

Дорога шла немного вверх. Я продолжал свой путь не спеша. Опять заморосило. Но это уже был не дождь. Воздух был настолько пропитан влагой, что мельчайшие капельки влаги так и висели вокруг в воздухе. Комбинезон на мне был довольно таки теплый. Как я был в нём в машинном отделении, так и вышел с судна, не переодеваясь. В рабочих ботинках, в бейсболке, которыми нас снабжали бензовозы и с зонтиком под мышкой. У водителей этих бензовозов, всегда можно было выпросить пару кепок, кружку для чая, какой-нибудь проспект, ручки — всякую мелочь, которую им давали то ли для рекламы, то ли просто она у них валялась в машинах. Эти бензовозы бункеровали нас раз в месяц дизельным топливом. Иной раз интересно было болтать с водителями этих бензовозов. Мужики они были самые простые и обыкновенные. Без всяких выкрутасов. Поэтому мы свободно говорили о политике, о личных переживаниях, о жизни страны. Ну, вообще обо всём, что придёт на ум во время непродолжительной бункеровки. Так что, идя вдоль дороги, я не чувствовал ни холода, ни мороси. Ничего. Просто шел и ни о чем не думал. Был такой дефицит в тишине, и что вот эта тишина сегодня была только вокруг меня. Меня радовало, что вокруг не было ни проходящих машин — ничего. Я остановился, присел на придорожный столбик, который, не знаю для чего, тут торчал у обочины. Потому что обычные километровые столбы (здесь они отмеряли мили) стояли чуть поодаль.

Это был просто какой-то столбик. Ну, просто столбик. Но он оказался такой удобный, что я сел на него и закурил. Я сидел и смотрел по сторонам, выпуская дым от ароматной сигареты.

Вокруг была благословенная тишина и спокойствие. Душа, как будто, стала оттаивать. Я затушил окурок, поднялся и пошел дальше. Слышался только хруст моих башмаков о гравий на обочине дороги.

Я шел, шел и шел. Ни о чём не думая, только наслаждаясь долгожданной тишиной и свежестью пахучего воздуха. Впереди уже стала прослушиваться трасса. Оттуда нёсся гул проезжающих автомобилей. Пора было поворачивать назад. Не хотелось вновь возвращаться в цивилизацию. Хотелось хоть немного, но оттянуть встречу с ней.

И вдруг! Или мне показалось, или это было явью, но как — будто сбоку от меня, чуть правее и сзади, раздался голос:

— Ой!

У меня пронеслась мысль:

— Что за хрень такая? — но голос и в самом деле слышался сзади:

— Ой-ой-ой! — ну, думаю:

— Ну, ничего себе! Что же это такое? — я оглянулся по сторонам — никого нет. Подумалось:

— Вот это да! Это точно крыша у меня уже едет. Как у нас говаривал молодой старпом Валерка:

— Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша.

Вот я и подумал что, не спеша-то вот, она у меня и съезжает. Но я все равно осмотрелся. Что же это было такое? Вокруг — никого. По-прежнему всё было так же тихо и спокойно. Я ничего не понял и попытался продолжить свой путь.

Но только я сделал шаг, как вновь раздалось:

— Ой! Ой!

Я вновь остановился в недоумении. Странно. Что это было за «ойё-ёй»? Я еще раз осмотрелся. Под ногами — ничего. Вдоль дороги, ни спереди, ни сзади — никого не было.

Потом я стал осматривать придорожные кусты терновника. Пригляделся к зелени кустов, и среди желтых цветков одного из кустов терновника, на его колючках, я увидел небольшого желтого мишутку. Он был такого же желтого цвета, как и цветы терновника. И, поэтому его сразу-то и невозможно было разглядеть. Он почти сливался с желтым фоном цветочных кустов.

Откуда он здесь мог взяться? Я, перепрыгнув через канаву, отделявшую трассу от кустарника, подошел к этому кусту. Потом с удивлением посмотрел на него.

Мишутка весело улыбался, расправив ко мне свои ручки. Я посмотрел на свою находку и полушутя спрашиваю его:

— Чего кричишь? — а он, как будто в ответ, кивнул головой и махнул мне лапкой.

Я не понял что это такое. Явь это или глюки.

Протер глаза. Посмотрел на этого странного незнакомца. Не верилось — слышал я его голос или нет. Правда это, что со мной происходит, или нет? Разговаривает этот зверь со мной, или это уже у меня в голове точно что-то шуршит?

Но все-таки мишка был, и он действительно застрял в иголках куста терновника, ветви которого под воздействием ветра слегка шевелились.

Он сидел на иголках. Он не упал, когда кто-то его, видимо, выкинул из машины. Но мишка не упал на землю, он просто задержался на иголках терновника. Я протянул к нем руку и взял его. Непроизвольно подумалось: — Вот это да! Если кому рассказать, то не поверят же.

О, какой он был красивенький и хорошенький. Он был только весь мокрый, но так же весело улыбался. Глазки у него были такие веселые и довольные, что настроение у меня само собой приподнялось.

Я взял его в руки и стал разглядывать. Говорю ему:

— Привет, — а он, как будто, в ответ снова махнул мне лапкой:

— Привет-привет, — непроизвольно вырвалось с его стороны.

Что? Он и в самом деле со мной разговаривает? Да и пусть говорит, значит, с кем-то на самом деле, можно будет поговорить в трудную минуту. Я снял его с колючек терновника, и принялся рассматривать.

Это был желтый мишутка, совсем продрогший от напитавшейся влаги. Я отряхнул его от капель дождя и положил к себе на грудь, под комбинезон. Пусть согреется. А он, и в самом деле, был холодный и мокрый. Почувствовав, что он верных руках, мишутка замолк.

Я перепрыгнул обратно через канаву. Не хотелось мне идти на эту трассу туда, где гудели автомобили. Заглянул за отворот комбинезона и посмотрел в глаза спасённого мишутки. Смотрю, а у него сбоку прицеплена какая-то бирочка с надписью. Я надел очки, чтобы прочесть, что же на ней написано. И прочёл — «Нельсон».

— Ха! Так тебя что, Нельсоном зовут, что ли? — удивленно спросил я его. Мишутка в ответ как будто бы даже подмигнул мне.

Непроизвольно подумалось:

— Вот это да! Ну и нормально! Привет, Нельсон, — погладил я его по мокрой головке, — Пошли назад, будем вместе куковать на нашей «Кристине». Будешь жить у меня, я тебя отогрею, я тебя высушу, и ты будешь жить у меня в тепле. Будешь говорить мне хорошие слова. Утром будешь говорить «Доброе утро!» — вечером будешь говорить «Спокойной ночи!» Давай будем друзьями? — мишка, как будто бы, соглашался со мной, и мне даже показалось, что он опять подмигнул мне, или утвердительно кивнул головой. Интересно. Какой ты хороший! Какой ты замечательный!

Я вновь засунул его себе под комбинезон, но уже во внутренний карман, повернулся и пошел обратно к порту. Думаю:

— Вот это да! Надо же! Или мне это кажется, или он и в правду со мной разговаривает? Не понимаю.

* * *

Но тут же вспомнился случай, который у меня был на «Бурханове». Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. И он как-то попросил меня:

— Ты не будешь против, если на стоянке во Владивостоке к тебе на «Бурханов» придет мой сын. Я с молодой женой уехал впопыхах, убегая от прежней жены, и все свои вещи оставил в Находке. Он привезет тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит, — неуверенно попросил он меня.

— Не затруднит, если там бомбы не будет, — полушутя пообещал я ему.

— Хорошо. Значит, я звоню сыну? — обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров на борт судна приходит парень и говорит:

— Я — сын Зайцева и я Вам привез ящики для папы.

— Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? — было уже поздно, и я с семьей уже собирался ехать домой.

Но он, несмотря на то, что в каюте были жена и дети, напомнил мне:

— Папа мне сказал, что я могу здесь отдать Вам его вещи, — деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой и на завтра был назначен отход.

— Хорошо, — нехотя согласился я, — Давай, тащи сюда свои ящики.

Так он притащил не несколько ящиков, а 15 штук огромных ящиков из-под яблок. Наверное, там было по 24 килограмма в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленые оказались эти ящики. Он, со своим другом, под моим руководством, забил ими всю ванную комнату. И плюс к тому же было еще два свёрнутых ковра.

Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать? Потом думаю:

— Да ладно, может быть, пронесёт.

Во время того отхода, таможня во Владивостоке особо нас не трясла. Семен Иваныч умер и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после нахождения этого преступления, несчастного морячка, который по пьяне забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда сейчас прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно их собирали при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.

Ну, отошли и отошли. Обычно, я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику, и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.

Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью от того, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю:

— Вот это да! Что у меня, крыша едет, или я дурак какой-то?

Я обошел и осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из туалета. Там не было видно, откуда это нечто кукарекает. Потому что уложенные ящики стопками стояли чуть ли не до подволока. Думаю — мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул — и все. Больше не слышал кукареканья.

На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы — один час через два дня. Получается, что первый раз оно закукарекало в 5 утра, потом в 6 утра, потом в 7 утра.

А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент одной из американских газет. То ли сан-францисской газеты, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски.

По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна — преподаватель английского языка.

Как она нас всех дрючила, бедных и несчастных!

Она вычисляла, где только мы можем находиться, ловила нас, и минимум два часа мы проводили в ее твердых, жестких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П» нулевое, невзирая на ранги и должности.

А тут еще и американец был. Так что те знания, которые вбила в нас Галина Степановна, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох, и любопытный был этот кореспонденьтик. Иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго.

И вот, как-то утром, когда я проснулся от очередного кукареканья, я поднялся на мостик. На мостике, увидев американца, тупо уставившегося в лобовое стекло, я подошел к нему.

Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля. Но мы пока шли только на одном, чтобы было экономичнее. Приближались к Алеутам. Штормило, было пять-шесть баллов, но качки практически не ощущалось из-за солидных размеров нашего судна. Длиной оно было около 180 метров.

Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:

— Майкл, вы живете в каюте прямо надо мной. Я — старший механик, если Вы помните, — тот утвердительно кивнул головой.

Мы уже с ним неоднократно вели различные беседы на различные темы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский.

Поэтом, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:

— Вас по ночам ничего не тревожит? — он с удивлением приподнял брови, — Потому что расположение вашей каюты примерно такое же, как и мое, — продолжал я, — И туалет и ванная комната у вас находятся так же, как и у меня.

— Правда? А я и не знал об этом. Значит мы по-настоящему соседи? — он изобразил искусственную улыбку на лице.

— Конечно соседи, — не обращая внимания на его эмоции, продолжал я, — Даже и вентиляция из туалета и ванной у нас с вами одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, — мялся я.

Как бы корректнее задать свой вопрос:

— Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно?

Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились до состояния бейсбольного мяча. Он посмотрел на меня с удивлением:

— Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось? — вежливо предположил он.

— Да нет, — пожал я плечами, — Ночью, то ли в 4, то ли в 5 часов там что-то начинает кукарекать.

— Нет, — решительно по-русски отмел он все мои сомнения, — У меня в туалете ничего не кукарекает.

Когда я узнал, что у него ничего не кукарекает в каюте, я вернулся в каюту. Через полчаса забегает ко мне капитан:

— Дед, ты что, совсем сдурел, что ли! Ты что к этому американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там где-то ночью что-то кукарекает.

— Ты знаешь, Владимир Иванович, а оно и в самом деле кукарекает, — попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.

— Да не может быть, чтобы кукарекало, — также напирал он на меня.

— Хорошо, — я поднял перед собой ладонь, чтобы успокоить возбужденность капитана, — Тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья, — а потом уже спокойнее добавил, — Давай, приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора и приходи, — я посмотрел на часы, — Придёшь? — я вновь вопросительно глянул в его возмущенные глаза.

Капитан, немного успокоившись от моих заверений, развернулся и вышел из каюты.

Он и точно пришел в назначенное время.

Я заварил свежий чай, разлил его по фарфоровым чашкам и мы сели, чтобы расслабиться.

Сидим, пьём чай, курим и ждём. Я искоса все время поглядывал на безмятежного капитана.

Но вдруг, на самом деле, послышалось: «Кукареку!».

После первого «Кукареку», капитан подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

Но кукареканье продолжалось с назойливой настойчивостью.

А я, поглядывая на него с ехидцей, спрашиваю:

— Ну и что? Кукарекает? Слышишь?

— Точно! Кукарекает, — озадаченно говорит он. И почесал в ухе пальцем, — Думал сначала, что показалось. А оно, и в самом деле, кукарекает. А где оно у тебя кукарекает? — он уже с любопытством просмотрел на меня. Хмыкнув, я указал ему на спальню:

— Да вон там — за спальней.

А из спальни дверь идет в ванную комнату. Сейчас дверь туда была открыта. Ванная комната была огромной. Там находились ванна, туалет, и еще там можно было бы и в футбол поиграть. Места было достаточно.

Капитан зашёл в ванную и остолбенел — а там все было забито ящиками.

— Откуда ящики?!

— Зайцев попросил.

— Ты что, дурак, что ли?! Если бы ты влетел с этими ящиками во Владивостоке, когда таможня нас проверяла, пароход был бы арестован! Ты что натворил!? — возмущению его не было предела.

— Но ничего же не случилось …, — попытался оправдаться я.

— Это тебе просто повезло. Да! Вот это ты учудил, — его возмущению не было предела.

Он сел в кресло, немного передохнул, чтобы сбросить эмоции, и продолжал:

— Ну и дурак же ты, дед! Елки-палки, вот это же надо…! Как это можно! Ты же все судно подставил бы из-за этого Зайцева!

Потом он немного успокоился и, поглядев на стопу ящиков, предположил:

— Может быть, в каком-то из этих ящиков что-то и кукарекает?

— Да я, вроде бы перебирал их — и ничего не нашёл, — оправдывался я. Но кукареканье неслось именно откуда-то с той стороны. Из ванной комнаты.

Капитан быстро поднялся с кресла и, чуть ли не бегом, проследовал в ванную комнату. А там начал простукивать и переворачивать эти злосчастные ящики.

Бац, бац, бац — ниже-ниже…. Стучал он по ящикам.

— Да! Вот он, — радостно вытащил он из кучи один из них, — Вот из этого ящика у тебя и кукарекает.

И на самом деле. Я прислушался к этому ящику. Точно! Этот ящик и кукарекал.

— Да. Там, наверное, находиться сингапурский будильник. Кто-то нажал кнопку на нем при погрузке — и он, поэтому и кукарекает, — предположил капитан.

— Да ты что!? — я был ошарашен от простоты такого решения.

Вытащили мы этот ящик, отнесли его в дальнюю кладовку и оставили там. До конца рейса я так его больше и не трогал. Не заходил в ту кладовку, но кукареканье в каюте прекратилось.

А когда Зайцев пришел в Сиэтле к нам на борт, я его с интересом спросил:

— Что это у тебя в ящике там кукарекает?

— Да, елки-палки, это моя жена, наверное, будильник положила туда, клавишу на нем нажала — вот он и кукарекает — он долго смеялся над моим рассказом и изумлением американского журналиста.

Капитан, немного успокоившись после моего рассказа, и немного охолонил нас:

— Одно только нормально, что у тебя с башкой всё в порядке, и крыша у тебя не съехала. Это доказывает, что ты ещё не чокнулся, хоть и в рейсе находишься больше полугода, и перед любым судом можешь находиться в полном здравии.

И потом рассказал нам, что этот корреспондент пришел к нему очень озабоченный:

— С вашим стармехом проблемы — у него кукареканье в голове слышно, — со смехом рассказывал нам капитан, — А по нашим законам, если моряк находится в море больше 4 месяцев, то этому человеку нужно отдыхать. А вы уже больше полугода в рейсе. Обратитесь в компанию, чтобы ему срочно предоставили отдых. А то, его ни один суд не возьмет свидетелем в случае любого инцидента.

Капитан успокоил журналиста:

— Все нормально, не переживай. Мы уже нашли где у него в каюте кукарекает и устранили причину. Теперь у него в каюте нет проблем, и он ночами спит спокойно.

Но корреспондент не успокоился и перед подходом к Сиэтлу, застав меня вновь на мостике, спросил:

— У вас больше ничего не кукарекает в каюте?

— Да нет, мы нашли этот ящик, из которого неслось кукареканье, там был будильник.

Тогда корреспондент посмеялся и говорит:

— Да, это был один из морских анекдотов. Я, может быть, опишу его в своей хронике.

* * *

И вот, пока я гулял с Нельсоном, этот случай непроизвольно вспомнился мне. Но тут я уже говорю сам себе:

— Но чтобы медвежонок разговаривал со мной, и я это слышу — странно. Когда я вернулся к себе на «Кристину», никого, конечно, у трапа не было. Следов вечернего отдыха под тентом не наблюдалось. Матрос, филиппок, сидел где-то в каюте. Ужин я прогулял. Кразимир, наш повар, оставил мне кое-что покушать. Я залез в холодильник, сделал себе бутерброд и разогрел в микроволновке ужин. Поужинал и поднялся в каюту.

Посадил на иллюминатор Нельсона со словами:

— Ну, Нельсон, все. Теперь мы будем вместе с тобой путешествовать. Будем вместе работать. Теперь ты будешь моим товарищем. Постарайся всегда создавать мне хорошее настроение. Ты согласен? — Нельсон как будто вдруг моргнул глазами и кивнул головой:

— Да — согласен, — вот тут у меня, и в самом деле, непроизвольно мурашки пошли по спине и непроизвольно вырвалось:

— Вот это да!

Я снял комбинезон, принял душ и лёг в кровать. Наверное, это был один из тех редких случаев за последние почти пять месяцев, когда я ложился раздетым в постель.

Обычно я спал, не раздеваясь, на диванчике или в своём знаменитом кресле в ЦПУ.

Первый месяц на «Кристине» был для меня полным кошмаром. Комбинезон я вообще не снимал. Спал, где придётся. Комбинезоны я просто менял. Один на мне, другой стирается, а остальные сушатся. Как-то раз старпом Валерка заскочил в ЦПУ и, увидев меня, скорчившегося на стульчике за столом, предложил:

— Дед! А не сделать ли нам для тебя достойное лежбище, — я был не против его предложения.

— Но как это сделать? — я был немного озадачен его вопросом.

— Не переживай. Всё сделаем быстро, — Валеркин энтузиазм меня всегда поражал.

При первой же стоянке в Авенмаусе, Валерка попросили Майкла, чтобы он отвёз его на ближайшую автомобильную разделку.

Майкл — пенсионер. Ему далеко за семьдесят. Он одинок и скрашивает свою жизнь тем, что ходит по судам и помогает морякам. Просто так, от души. Помогает и всё. Я ему, иной раз наливаю за его доброту душевную, по паре канистр дизельного топлива, которым Майкл заправляет свой «Лэнд Ровер». Денег у Майкла достаточно. И поэтому и машина у него очень даже приличная. Но, он немного экономит на топливе. Ну и что? Пусть, если ему так хочется. Меня этой дизелькой раз в месяц регулярно заправляют по сорок тонн. Так что сорок литров для Майкла всегда находится. Зато ни у меня, ни у матросов никогда не возникает проблем с посещением берега. Майкл даже возит капитана и Кразимира раз в месяц в супермаркет за покупкой продуктов. Хозяин экономит на шипчандлере. Так его, в какой-то степени, заменяет Майкл.

Майкл отвёз нас на разделку, на которой мы за несколько часов отыскали пару шикарных автомобильных кресел. Хозяин разделки, конечно же, не бесплатно, но по божеской цене, отдал нам эти кресла и привёз нас с ними обратно на судно.

У Валерки появилось занятие. Он несколько вечеров пилил и строгал постаменты для этих кресел. Одно из них было установлено на мостике, а другое у меня в ЦПУ.

Кресло и в самом деле было шикарное. Оно крутилось на 360 градусов, регулировалось и по высоте и по ширине. Его можно было поддуть и отрегулировать наклон спинки и подголовника. А можно было просто разложить, как кровать. Вот тут-то и наступили мои блаженные вахты. Можно было полностью разложить кресло и спать, спать и спать, находясь, как и прежде, в ЦПУ.

Иной раз Кразимир приносил мне еду прямо в ЦПУ, так как покинуть его не было никакой возможности во время длительных отходов из Авенмауса или подходов к Ватерфорду. Видя, как я мирно сплю в таком кресле от усталости, он не будил меня, а оставлял тарелки с едой на столе.

А что может сделать один человек в машинном отделении?

Вход в Авенмаус до 12 часов, выход до 8 часов, переход 8 часов и вход в Ватерфорд 8 часов. Стоянка в Ватерфорде 10 часов и вновь отход. Когда поспать? Когда отдохнуть? Только механически совершаешь какие-либо действия, интуитивно, наработанные тобой за много лет. Или от усталости валишься на кресло. Про поход в каюту и поспать там, на кровати приходилось просто забыть.

Из-за постоянных отходов и приходов, я вынужден был большую часть времени проводить в машинном отделении, где осуществлял все пуски механизмов и постоянно контролировал и обслуживал их.

В машине я был один. У меня не было ни моториста, ни механика, ни электрика. Всё приходилось делать самому. Самому и мыть и красить и заниматься ремонтом. Так что в моём машинном отделении можно было ходить по плитам и без обуви, просто в носках, не боясь испачкать их. Такая у меня была чистота. Хозяин после двух месяцев моей работы, увидев такую чистоту, даже поднял мне оклад почти на двести долларов.

Но бывали и грязные работы, после которых приходилось всё заново перемывать. А если нужно было произвести какой либо ремонт, то мне помогали или старпом, или Ромио.

Ромио работал со мной на предыдущем моём судне, балкере. Длина того балкера была 250 метров. Не чета, этой «Кристине» в 100 метров и осадкой в четыре метра.

А если были ночные отходы из Авенмауса, да ещё и во время прилива, то моё нахождение в ЦПУ продлевалось часов на 6. Потому что отливы и приливы в Бристольском заливе достигают 9 метров. А против прилива «Кристина» ползла по 9 узлов, вместо 19 по отливу.

А если ночью на ходу срабатывала какая-нибудь сигнализация, а я в это время находился в каюте, то приходилось стремглав лететь в машину для выявления устранения причин срабатывания сигнализации.

Поэтому-то я и находиться большее время суток в ЦПУ и мне приходилось возлежать в этом знаменитом кресле в ЦПУ, а не в каюте. Я был очень благодарен Валерке, за его заботу обо мне.

* * *

А тут — в кровати, на свежих простынях — я моментально уснул, как будто провалился в глубокую и тёмную яму. Только услышал утром, сквозь сон, что звонит будильник. Я поднялся, встал, протер глаза и пошёл умываться. Нельсон так же, улыбаясь, сидел на иллюминаторе. Я помахал ему рукой и сказал:

— Привет, Нельсон! Как дела? — он как будто меня понял и стал улыбаться еще шире. Улыбка его была все такой же, как и прежде, веселой и обаятельной. До конца контракта оставалось почти два месяца. В зависимости от того, как наше круинговое агентство пошлет мне замену. Надо собрать оставшиеся силы и продержаться всё это время.

Тяжело давался мне этот рейс. Ой, как тяжело. Я согласился пойти на него только из-за Алёши, своего старшего сына. У него были проблемы. Он связался с какой-то нехорошей компанией, влез в какие-то дела. Я еле-еле его выпутал из одной сложной истории. И его мать упросила меня, чтобы я взял его с собой в рейс.

Я и так уже собирался в декабре в рейс. О чём уже вёл переговоры с Питером Борчесом из Гонконга и круинговым агентством в лице его представителя. Тогда, в ноябре, я пришёл к Наталье и говорю:

— Все, все свои дела я уже закончил. Ты смотри за Алёшей, чтобы он никуда опять не вляпался. Чтобы опять чего-нибудь не натворил.

— Сделай хоть что-нибудь, сделай так, чтобы его устроили на работу, — слёзно молила она меня.

Тогда я пошел в свое агентство и попросил своего агента:

— Сын у меня есть, закончил мореходку. Он с дипломом штурмана и хочет работать.

— Да, но у него и опыта-то нет никакого, — отнекивался от меня агент.

— Да пусть хоть матросом поработает. Для работы матросом — есть у него опыт, я его брал с собой в рейс на шесть месяцев, мы ходили с ним на линии Хайфон — Сингапур, он там проявил себя замечательно, со всей своей лучшей стороны. Капитан ему даже похвальное письмо написал и в пароходство и в мореходку. Можешь посмотреть.

— А, я помню, когда это было, — недовольно мямлил агент. Так ему не хотелось приобретать на свою голову новые заботы.

— Если ты всё помнишь, то какие проблемы у тебя сейчас? Давай, оформляй его на работу. Пусть парень становиться на ноги. Не дай ему скатиться до уровня его друзей, которые только и знают, что у баньдюгов быть в охране, да наркотики трескать, — пытался я убедить агента.

— Пусть сначала принесет мне свои документы, — уже пошёл на попятную агент, — Для начала ему же визу хотя бы открыть надо, сделать паспорт моряка и сделать все морские документы.

Я поехал к агенту, взяв с собой Алешу.

— Вот он — сын мой. Вот его паспорт. Делай с ним что хочешь, но мне нужно, чтобы он был, как можно быстрее готов был выйти в рейс. А ты сам-то готов? — я уже обратился я Алёше. На что получил только утвердительный ответный кивок от своего сына.

Он, вообще-то и по жизни, был не очень то разговорчив.

— Я хочу позвонить Питеру Борчесу в Гонконг, — продолжал агент, — Поговорю с ним, и тогда будет известно, возьмет он его на работу или нет. Но мы его можем взять только в ту компанию, в которой ты работаешь, потому что в других компаниях у нас перебор, своих людей навалом, очень много желающих идти работать под флагом. Просто работать, даже за те деньги, что платит эта компания, — он с пониманием посмотрел на меня. Ну, матросу, насколько, я знал, платят 800–900 долларов в месяц. Больше 1000, по-моему, сейчас не платили.

Поняв, что дело сдвинулось с мёртвой точки, и агент сделает всё возможное, я поручился за сына:

— Да он и за эти деньги пойдет. Мне надо его услать подальше от этой компании, в которую он тут ввязался. Вытащить его из этого болота, — я многозначительно посмотрел на сына.

Хорошо, что я тогда это сделал, потому что его друзья, которые были в этой компании, почти все сели в тюрьму, стали наркоманами, а один, последний из его «друзей» — наркоман, умер лет через 10 от передоза. Но Лёшика это не коснулось, потому что я его, хоть и со скрипом, но вытащил оттуда.

Этим же вечером я позвонил в Гонконг Питеру Борчесу, долго ему объяснял всю создавшуюся ситуацию. В конце концов, он понял всё и согласился со мной:

— Напиши мне все это в письме и отправь его по e-mail.

Я тут же отправил ему письмо. Питер мне ответил буквально через 5-10 минут и позвонил на домашний телефон со словами:

— Я прочитал твоё письмо. Хорошо, я согласен взять его на работу. Ты как хочешь, чтобы вы работали вместе?

— Я хочу, чтобы он вместе со мной пошел на судно и был под моим присмотром.

— Ну, не знаю, получится это или нет, но, во всяком случае, сейчас на одном судне освобождается место старшего механика и матроса. Мы попробуем это сделать. Но это будет ближе к Крисмасу.

— Я согласен на все, я готов, — горячо подтвердил я Питеру и поблагодарил его за участие в судьбе моего сына.

Я быстренько скрутил Лёшку в охапку. Тут же, за две недели ему сделали визу, он получил все сертификаты, но на всё это пришлось дать ему денег, чтобы он все это прошел побыстрее.

Перед Крисмасом, компания купила билет только на меня, чтобы я ехал на судно. Для Алёши билета не было. Я был очень удивлён этим и вновь позвонил Питеру Борчесу:

— В чем дело, почему билет только мне, а не сыну?

Тот что-то замялся, говорит:

— Не переживай, я его все равно устрою на работу.

И я поехал на эту «Кристину О» до Москвы, из Москвы в Лондон.

Выхожу в Лондоне из самолета, тут же проверка. Таможня. Таможенник спрашивает:

— Вы зачем сюда приехали?

— У меня письмо от агента. Вот оно, — я вынул сопроводительное письмо из портфеля и показал его таможеннику, — Я приехал на судно.

— Вы на работу приехали?

— На работу по контракту на судно.

— Понятно.

Не задавая больше лишних вопросов, он поставил мне печать в паспорт. Все, допущен в Англию без права на работу на берегу, без права найма на работу. Я посмотрел на него, говорю:

— Хорошо.

Вышел из здания аэровокзала и осмотрелся. Первый раз в Лондоне. Куда идти, что делать дальше — не знаю. Решил позвонить агенту. Телефон агента мне дали ещё во Владивостоке. Я позвонил агенту и доложил, что я уже приехал, что я уже в Хитроу.

Сегодня уже 24 декабря, никому не нужна головная боль по устройству какого-то старшего механика, поэтому агент и отфутболивает меня: — Садись на автобус.

— А где тут автобус? — я понятия об этом не имел, — Я первый раз в Англии. Как к нему пройти? — попытался я хоть что-то выяснить у агента.

— Перейдешь дорогу, пойди направо, там увидишь автобусную остановку. Купи себе билет до Бристоля. До Бристоля и поедешь. От Бристоля возьмешь такси и доберешься до Авенмауса, где и стоит твое судно. Понял? Не забудь взять чек у таксиста, который мы потом тебе оплатим. Понял? — явно чувствовалось, что агенту не до меня, но он хоть так выполнил свой долг.

— Понял, — для меня хоть что-то прояснилось, — Хорошо, и я пошел к автобусной остановке.

Автобус отходил минут через 40. Я разменял доллары на фунты, потому что доллары в Англии не берут, а только фунты. Поменял сразу 100 долларов. Меньше купюр у меня с собой не было. Купил за 18 фунтов билет на автобус. И у меня еще оставалось около 50 фунтов. Сел в автобус. Хороший такой, мягкий автобус. Со мной рядом сел парень, засунул себе наушники в уши, и так два с половиной часа он и ехал с этими наушниками.

А напротив сидели две женщины. Ну, я не знаю, как про одесситок, их я видел в знаменитой Одессе. Но я впервые видел, чтобы английские женщины были такие же болтливые, как наши одесситки. Два с половиной часа они без умолку о чем-то говорили, наверное, у них был какой-то общий интерес. Они были так увлечены своим разговором, что вообще ничего не видели и не слышали вокруг.

А для меня была интересна сама дорога. Вокруг было очень влажно, туман, морось. К этому мне не привыкать. Во Владивостоке с мая по июль стоит точно такая же погода. А тут декабрь.

Интересно было то, что руль у всех машин английский, и естественно, движение не так как у нас. Но и к этому мне не привыкать. Во Владивостоке почти все машины с правым рулём. И сам я езжу на такой же праворульной тачке. И, не знаю даже, как бы я сел за руль леворульной машины…. Как бы я на ней поехал? Интересные разъезды, развязки, а дорожные знаки почти не отличаются от наших. Я с интересом смотрел на дорогу, кто как кого обгоняет, какие машины тут ездят.

Во Владивостоке мы ездили только на японских машинах, с таким же рулём, поэтому особо я не был удивлен этим, но чтобы движение было таким!.. Ну, английское и есть английское движение. Хотя я и по Японии и по Индии ездил, вернее меня возили. Но всё равно быть первый раз в стране и наблюдать за всем — это интересно. Обязательно найдёшь что-либо, что тебя удивит.

И вот мы так и доехали до Бристоля.

* * *

Я всегда вспоминаю тот случай, когда мы с Инной были в Одессе и спросили у одной женщины в трамвае:

— Скажите, пожалуйста, а где у вас здесь кассы, в которых можно купить билет в оперный театр?

Одесситка сразу так встрепенулась:

— А зачем вам оперный театр?

— Ну, мы хотим оперу послушать, — я был немного в недоумении от такого вопроса.

— Вы хотите купить билеты в оперный театр? — уже более заинтересованно спросила эта очень аккуратно одетая женщина.

— Да, мы хотим купить билеты в оперный театр, чтобы послушать, что там в этом оперном театре у вас есть. И это все, что мы хотим, — мне стало немного не по себе от такой заинтересованности.

— Хе, граждане, вы посмотрите, они хотят купить билеты в оперный театр… — на весь трамвай, который шел по проспекту Красной Армии, громогласно возвестила дама, — И они его хотят купить его посреди улицы Красной Армии! Доехали бы до самого театра и купили их там. Там где именно эти билеты и продаются. Что? Так трудно доехать до этого оперного театра? Тут и пересаживаться не надо. Ехай себе да ехай.

Я умоляюще смотрю на возбуждённую одесситку и пытаюсь, ну хотя бы ненамного снизить тембр её голоса:

— Женщина…, — уже, прошу я её, стараясь говорить тише. И Инна тоже просит громогласную мадам:

— Но мы же просто хотим купить билеты. Вы скажите. Где это можно лучше сделать?

Я понял, что тут сейчас начнется ужасающе странное представление. Весь трамвай начал обсуждать, где нам лучше выйти и купить билеты в этот «ёперный» театр. Тогда я взял Инну за руку, и мы выскочили из этого трамвая, так ошарашенные и обалдевшие от тех коллективных советов, который давал нам весь трамвай и, наверное, ещё и пол Одессы. Трамвай тронулся, но, по-моему, одесситы еще там и дальше обсуждали, как и где лучше купить билеты в оперный театр. Я тогда сказал Инне:

— Инночка, мы тут больше так никого не будем спрашивать, потому что здесь такие люди, которые все хотят узнать от нас и во всем нам хотят очень сильно помочь. Давай лучше разберемся сами, где купить билеты в оперный театр, — но билеты в оперный театр мы тогда так и не купили. Просто театр был в этот год на ремонте.

И вот, по приезде на автовокзал в Бристоле, меня чёрт дернул обратиться к этим двум женщинам. Я вежливо спросил их:

— Дамы, вы не знаете, как мне пройти на остановку такси?

Я получил тот же самый ответ:

— А что вам надо на этой остановке такси? — я был так ошарашен тем, что тут так чётко была проведена связующая линия между Одессой и Бристолем, которая крепкими узами братства связала два этих города навеки. У меня слов даже не хватило. Я говорю им:

— Вообще-то, я хочу взять такси, чтобы доехать до Авенмауса.

— А!.. Такси…. Послушайте! — дамы уже обращались ко всему автобусу, — Он не знает, где лучше взять такси! Что может быть проще в этом городе. Вам просто надо завернуть за угол, и там будет остановка такси.

Англичане люди более скромные, чем одесситы, гвалта в автобусе не получилось, но сразу с помощью ко мне обратилось еще три человека, и парень, который сидел рядом со мной. Он снял наушники, и они стали вшестером объяснять мне, как мне повернуть за угол, как там выйти на соседнюю улицу, потом там еще раз свернуть налево — и там будут стоять такси. Подойти к первому из такси, которые стоят в очереди, и что надо сказать этому таксисту, чтобы он отвёз меня по назначению. Я поблагодарил всех своих советчиков и с облегчением вздохнул, когда наконец-таки покинул автобус.

Следуя четким указаниям шестерых доброжелательных англичан, я прошел к остановке такси. Там, и правда, стояло несколько машин. Я подошел к первой машине, сказал таксисту, как мне и советовали доброжелатели, куда мне надо ехать.

А те попутчики в автобусе поняли сразу, что я иностранец и мне трудно будет сориентироваться в чужом городе. Поэтому, наверное, они мне так подробно и доходчиво всё объясняли. Но тогда мне показалось, что говорили они не со мной, а скорее между собой. Когда эти две женщины разговаривали между собой, то они тарахтели так, что из пяти слов можно было понять едва одно. А тут они разговаривали со мной медленно, доходчиво и я понял все их слова. Потом я так же медленно попросил шофера довезти меня до Авенмауса. Он поинтересовался, чем я буду платить. Я говорю:

— Наличкой, но мне нужен чек.

— Хорошо, поехали.

Таксист услужливо открыл дверь, уложил мой багаж в багажник, и мы поехали в Авенмаус. Времени это заняло не больше тридцати минут, может быть, чуть больше. Когда такси подъехало к проходной порта, то полицейские в красивых высоких шапках сделали отмашку, открыли шлагбаум, и на такси мы въехали в порт.

Это тоже интересно, потому что в наш порт на такси просто так не въедешь. Для этого нужно специальное разрешение, в которое вписывается номер паспорта. К тому же надо было ещё заплатить деньги в кассе, чтобы въехать в порт, взять пропуск и показать его охраннику на проходной. Процедура длилась бы минут 15–20 минимум, если бы не было очереди на проходной в кассу, где записываешься на получение пропуска.

А тут полицейский просто махнул рукой, и таксист въехал в порт. Мы объехали почти всю бухту. Как потом оказалось, это был огромный док, который запирался специальными воротами, чтобы уровень воды в доке не зависел от колебания приливно-отливных течений. Наконец-то подъехали к доку, в котором стояла моя «Кристина». Когда я впервые увидел её сбоку, то оказалось, что это был небольшой пароходик на два трюма, метров 100 длиной с небольшой надстройкой на корме. «Кристина» стояла у контейнерного терминала.

Таксист подъехал к контейнерному терминалу, но не смог подъехать к судну — терминал был огорожен колючей проволокой. Он объехал терминал с другой стороны — и там не смог въехать в него. Там тоже была колючая проволока. Тогда я прекратил желания таксиста помочь мне добраться до судна:

— Да ладно, я вдоль причальной линии пройду к судну, спасибо, что довез, — таксист выписал мне чек. Всё. Мы попрощались, а таксист на прощанье даже дал мне свою визитную карточку.

Я прошёл вдоль колючей проволоки, идущей рядом с причальной линией, и двинулся к судну. Подойдя к судну, я увидел спущенный трап. Только подошёл к трапу — господи, боже мой! У трапа на вахте стоит Марио. Он на предыдущем моём судне был матросом. Я говорю:

— Привет, Марио, что ты тут делаешь?

— Да вот, сегодня утром с Филиппин прилетел.

Так вот почему Питер Борчес что-то мямлил во время нашего последнего разговора! Ведь знал же он, что Марио уже назначен на это судно. Но промолчал. Как же быть с Лешкой тогда? Что же это Питер обманул меня? Подвел. Что же будет с назначением сына? Проглотив эту обиду, я спросил у Марио, где капитан и где стармех.

— Стармех в машине, он готовит её к отходу, потому что позвонил агент и предупредил, что ты скоро приедешь. Сейчас мы будем отходить, капитан тебя уже ждет на мостике. Я покажу тебе каюту, в которой ты будешь жить, а сейчас поднимайся на мостик к капитану.

Он подхватил мой чемодан и занёс его в каюту. Каюта была на палубу выше. До неё вёл трап в пять ступенек. Каютка была малюсенькая. В неё можно было протиснуться только боком. Кровать и диванчик, на котором во весь рост не ляжешь. Я поставил чемодан и портфель на него и пошёл на мостик. Еще пара таких же трапов наверх — и уже мостик.

Когда я вошел на мостик, то навстречу мне вышел крепкий, высокий, бородатый мужичина ростом, наверное, больше, чем метр 90. На вид лет шестидесяти. Борода с проседью. Он на хорошем английском поприветствовал меня и попросил, чтобы я принес ему все свои морские документы. Я вновь спустился вниз, открыл портфель и достал все документы, которые были нужны капитану. Вернувшись на мостик, я передал их капитану. Тот поинтересовался, как я доехал, устал я или нет. Ну и рассказал мне перспективы работы на ближайшие дни.

А сегодня у нас как раз было 24 декабря. Завтра будет Крисмас. Сегодня последний рабочий день во всем католическом мире. Он грустно пошутил: — Ну а мы отходим. Нам надо работать, — он переснял копии моих документов и передал данные обо мне в порт контроль. Когда всё было оформлено, я спросил его:

— А стармех где? Как бы мне с ним встретиться и поговорить?

— Он в машинном отделении. Он уже готовит машину, мы сейчас будем отходить, — капитан был уже озадачен другими проблемами.

А мне предстояло, встретился тут с другими.

Я, конечно, был расстроен. У меня последняя зарплата была 3200, а тут из-за того, что якобы Питер пошел мне навстречу и пообещал взять мне сына на одно судно, мне назначили зарплату в 2850. Тогда я, скрипя зубами, сказал в агентстве:

— Хорошо, я пойду на эту зарплату, но только чтобы со мной был мной сын. А в итоге, и Лешки со мной нет, и зарплата 2850, и контракт шесть месяцев, вместо четырёх, как прежде.

Ну, что делать? Работать всё равно придётся, контракт ведь подписан. Всё! Уже поздно кукарекать.

Я спустился в каюту, переоделся в комбинезон. Спустился еще на палубу ниже — там стоял повар. Почему повар? Да потому что он был в белом халате, переднике и белой шапочке. Он приветствовал меня на русском языке. Но, с каким-то твёрдым акцентом. Оказалось, что он болгарин и зовут его Кразимир. Он меня сразу спросил:

— Кушать хочешь?

— Да пока нет.

— Ну, если захочешь — все найдёшь в холодильнике, — он указал на дверь небольшого камбуза.

— Хорошо, Кразимир, спасибо, но сейчас я пойду в машину. А куда идти-то? — А вот сюда и иди. Иди вниз — не ошибешься. Тут негде блуждать. Сам всё увидишь.

Я спустился на пару трапов вниз, открыл дверь и вошёл в помещение, ярко освещённое флуоресцентными лампами. Это и было ЦПУ с пультом управления. Но никого в нём не было. Стол с открытым машинным журналом, какой-то непонятный стульчик и открытая дверь в машинное отделение из которого нёсся шум работающих дизелей. Двигатель еще не запускался, а шум от вспомогательных дизелей был довольно таки ощутим даже здесь.

Я, закрыв за собой дверь в ЦПУ, спустился еще ниже. Смотрю, там ходит какой-то мужик с небольшой бородкой, лет на 10 старше меня. Как потом оказалось, ему было 58, а мне в то время — 48. Но ничего необычного в его виде не было. Механик, как механик, одетый в немного испачканный, но выстиранный синий комбинезон.

Он посмотрел на меня из-под лобья и продолжал заниматься прежними делами, как будто меня здесь вообще не было. Он закачивал балласт в танки и тут же параллельно готовил к отходу машину.

Закончив очередную манипуляцию, он протянул мне руку.

Немного напрягая голос, чтобы его было лучше слышно, он прокричал:

— Збышек.

Я в ответ пожал его широкую ладонь, наклонился к его уху, защищенного наушниками, и тоже крикнул:

— Алексей.

А так как он работал, то руки у него были в перчатках, а у меня — нет. Поэтому я пожал его руку за запястье. Он вновь наклонился к моему уху: — Пойди в ЦПУ, там, в ящике стола возьми перчатки. А потом приходи сюда и я тебе буду показывать, как готовить машину к отходу, — все это он прокричал по-русски, почти без акцента.

Я быстро сгонял в ЦПУ, где взял перчатки, и мы с ним продолжили готовить машину к отходу.

А машина-то, господи… слова доброго не стоит. До крышек можно было достать рукой. Как дизель генератор с предыдущего моего балкера «Фредерике Зельмер».

Там главным двигателем был шестицилиндровый здоровущий дизель «MAN», у которого поршень был диаметром 900 миллиметров, и высотой этот «MAN» был в три с половиной этажа жилого дома. Когда мы в Китае дергали из него втулки, то китаец, который залез туда обмерять втулку не смог оттуда вылезти без посторонней помощи. Ему приходилось туда спускать специальный трапик.

Эта втулка могла стать хорошей тюрьмой тому, кто бы попал туда. Там можно было и умереть, если тебя там забудут, потому что из этой втулки просто так не вылезешь. Она была 90 сантиметров в диаметре, и у нее были полированные до зеркального блеска поверхности. В дополнении ко всему и высота этой втулки была три с половиной метра.

А тут двигатель… Одно название, что главный двигатель. Я смотрел на него с недоумением.

Ну — обычный восьмицилиндровый дизель генератор.

Вспомнилось, что еще Питер Борчес допытывался у меня по телефону:

— Ты когда-нибудь работал на «MAКах»? Ой, это такой двигатель! Он такой сложный! Ты сможешь с ними работать? — а сейчас я смотрел на этот дизелёк — господи, боже мой!.. Смех и грех — главный двигатель.

Я перед отъездом на судно просмотрел историю этих «МАКов». На наших подводных лодках стояли точно такие же дизеля, только содранные у немцев и сделанные русскими специалистами на балтийских заводах. Так что, этот дизель был мне знаком от пяток до макушки и от передней панели до маховика, и проблем с этим дизелем у меня не должно было возникнуть.

После того, как мы подготовили главный двигатель к пуску, прокрутили его на воздухе и топливе и передали управление на мостик, только тогда мы поднялись в ЦПУ, где уже не надо было кричать друг другу на ухо.

Поляк вновь представился, уже сняв с рук перчатки:

— Збышек. Сейчас мы с тобой посмотрим, как двигатель запускается с мостика, и тогда уже поговорим обо всём.

Двигатель работал на винт регулируемого шага, и поэтому он, после запуска, работал постоянно при одних и тех же оборотах. Штурман же с мостика только регулировал разворот лопастей, чтобы придать судну передний или задний ход.

Для меня это тоже было не новостью, потому что на «Бурханове» у меня был такой же винт. Ничего сложного в его эксплуатации не было. И для меня это не было открытием.

Меня больше всего удивляло только одно, что в машинном отделении я буду — один.

На палубе были три матроса и боцман. В кают-компании только повар. Один старший механик в машине и капитан со старпомом на мостике. Все — это был весь наш экипаж.

На предыдущем судне у меня было три вахтенных моториста, три вахтенных механика и два электромеханика. Электрик, и два токаря-сварщика. Народу было достаточно. Но там и работы было много на этом трехэтажном дизеле, да и на всем этом судне. Настолько оно было запущено. А тут я был только один. Вот это меня больше всего и озадачивало. Хотя все работы — токарные, слесарные, сварочные, я мог делать сам без проблем. Жизнь научила. После запуска и проверки главного дизеля в работе мы сели со Збышеком и просмотрели все параметры работающего дизеля. Я надел наушники, обошел машину и еще раз всё осмотрел, чтобы лучше усвоить, полученную только что информацию.

Ну, что машина? Спустился по трапу вниз и все — ты уже на нижних плитах у главного дизеля. По трапу поднялся — и ты снова уже в ЦПУ. Только было ещё и соседнее машинное отделение. Там стояли два дизель генератора. В настоящее время они работали. Я заглянул в третье отделение — там была тишина. Разобранный дизель генератор лежал вверх ногами.

После обхода Збышек и рассказал мне, как он обнаружил неисправность в этом дизель генераторе и заказал все необходимые запчасти. Они сейчас уже получены. И нам с ним вместе, в течение этого трёхсуточного рейса, а идем мы сейчас в Голландию на ремонт, потому что масло вытекает из дейдвуда, предстоит этот дизель собрать, поставить «на ноги» и запустить. И на все это нам даётся только три дня. Столько же времени займёт и переход. И вот уже тогда Збышек уедет на Новый год домой, а я продолжу здесь работать в гордом одиночестве.

Так что в Голландии нам предстоит стать в док, где должны будут устранить утечку масла из дейдвуда. До 30-го числа судно должно будет простоять в этом голландском доке, и произвести все запланированные ремонты. А 31-го числа будет отход из Голландии обратно в Англию, чтобы 3-го января вновь стать под погрузку в Авенмаусе.

После отхода от причала пришлось ещё шесть часов сидеть в ЦПУ, обеспечивая безопасный проход в док, из дока и вдоль всего Бристольского залива. До выхода из всех зон разделения в свободные воды. Только тогда от капитана с мостика поступил приказ:

— Останавливать вспомогательные дизеля. Вводить главный двигатель в ходовой режим.

Збышек показал мне, как всё это делается. И только тогда мы уже вдвоем вышли из машинного отделения. Было далеко за полночь.

Я спросил у Збышека, где же мне можно помыться, а он показал пальцем на дверь за углом и говорит:

— Вон там есть душ. Иди и мойся. У меня в каюте есть свой. А когда будешь стармехом вместо меня, то и будешь в нем мыться, а сейчас я в своем душе буду мыться только сам.

Я помылся в душе, который был за углом.

На кровати лежала брошенная простынь и подушка с наволочкой. Одеяло я нашел в небольшом шкафчике, прикреплённым над кроватью. Чемодан мой никак не помещался в этой миниатюрной каюте. Я просто бросил его на диван, лёг на кровать и уснул.

Через несколько дней мы, и в самом деле, пришли в Роттердам и встали в док.

* * *

Нельсон долго со мной путешествовал. Он перебывал со мной почти на всех моих судах. И всегда в трудную минуту он подбадривал меня своей улыбкой. А иногда, в особые тяжёлые моменты, он мне дружески подмигивал, стараясь поддержать меня и придать мне силы для преодоления трудностей в жизни судового механика.

Он до сих пор всё время находится со мной. Правда, его место обитания сейчас не каюта моего очередного судна, а всего лишь шкафчик с моей парфюмерией.

Каждое утро я открываю этот шкафчик, чтобы взять оттуда одеколон и протереть им лицо после бритья.

Открывая шкафчик, я всегда говорю своему старому другу:

— Привет, Нельсон.

А он задорно мне подмигивает и желает мне удачи на весь сегодняшний день. Я закрываю шкафчик, оставляя там Нельсона, а сам, подбодрённый его улыбкой иду заниматься своими делами.

«Бородин» Жизнь судового механика

Инспектор отдела кадров хитро посмотрел на Малова:

— Ну что? Хватит тебе бездельничать. Наверное, уже замучался бичевать? Не хотелось бы тебе пойти и поработать?

При таком раскладе Малов, конечно, был бы не против и поработать. Тем более что это было слишком шикарно предложено:

— Бездельничать и бичевать.

Хотя он приехал только неделю назад в Петропавловск после отпуска и набичеваться уже успел. Некоторые из моряков, бывало, и месяцами сидели, ожидая подходящего судна. Но это была — «элита», а он — простой четвёртый механик, только что после училища. Хотя уже за спиной имел год работы в этой должности.

Малов не стал возражать инспектору. Инспектор есть инспектор, пусть говорит, что хочет. Он бог и царь. От него зависит его судьба и судно, на которое он тебя пошлет. Поэтому ничего Малов ему не стал говорить, и молча стоял перед ним в ожидании решения своей судьбы.

Инспектор покопался в бумагах, вытащил карточку Малова, еще раз просмотрел её, а потом, изображая, что он долго что-то ищет и думает, вновь посмотрел на свою жертву:

— Так, — утвердительно сказал он, — Все. Пойдешь на «Бородин».

Что такое «Бородин» — Малов понятия не имел. Он только слышал, что такое старенькое судёнышко есть в пароходстве, поэтому осторожно спросил у инспектора:

— А что это такое этот «Бородин»?

Инспектор многозначительно поднял указательный палец над головой:

— Придешь — увидишь. Отличный пароход, лучше его у нас в пароходстве нет, — и криво усмехнулся.

Ну что ж, если лучше нет, то придётся с этим соглашаться.

— Хорошо. Я согласен, — подтвердил Малов, покорно стоя у стола инспектора, в ожидании его дальнейших решений.

Не то, чтобы он был доволен, а то, что бичевать уже точно больше не придется. Постоянно приходилось думать о еде и ночлеге. Но, Малову повезло. Его друг по училищу Стас сейчас, был дома один. Его жена с детьми уехала на материк. Поэтому ночевал Малов у него, а не в гостинице для моряков, которая в простонародье называлось «бичхолом».

Одно Малова только напрягало, что без бутылки туда не приходи, а то друг всех твоих благих намерений не поймёт. Возьмёт и обидится. Где потом ночевать? А пить уже порядком надоело.

Поэтому Малов стоял навытяжку перед инспектором и ждал. Что же он будет делать.

А инспектор, видя покорность Малова, выписал ему обходной лист со словами:

— Вначале сходи в ВЛКСМ, потом в военно-учетный стол, а затем уже к механикам-наставникам. После этого вернешься ко мне, и вот тогда я уже выпишу тебе направление на судно.

Процедура была знакомая. Все, указанные в «бегунке» пункты Малов прошел быстро. Никто не обратил внимания на молодого четвёртого механика, бегающего с обходным листком. У всех чиновников, а это были истинные моряки, (для них он был просто плавсостав — пешка, которую можно было двигать, куда захочется) и у них были свои неотложные дела, за которыми суета какого-то четвертого механика с обходным листком — ничто. Пыль. Они небрежно, не глядя в листок, подписывали его и также небрежно возвращали его Малову, даже не взглянув тому в глаза.

Только у наставников произошла небольшая заминка.

Механик-наставник, который отвечал за группу судов, в которую входил «Бородин», посмотрел на Малова и с сочувствием спросил:

— Ты хоть представляешь, куда ты идешь?

Отвечать надо было на все вопросы обязательно бодро и незамедлительно, поэтому Малов, как и прежде в училище, бодро брякнул:

— Нет.

Наставник повертел в руках обходной и со вздохом произнёс:

— Это сложный пароход.

— Почему? — так же, не задумываясь, задал Малов свой первый за целый день вопрос.

— Старенький он, там много, что ломается, и много, что не работает. Мы скоро планируем его списать на гвозди, но ему ещё нужно проработать несколько рейсов. Сможешь осилить такую работу?

В этой ситуации только и оставалось, что так же бодро отвечать:

— Конечно, смогу!

Наставник сочувственно покачал головой и поставил свою подпись напротив графы — «Наставники».

Получив от него обходной лист, Малов вновь спросил:

— Куда мне теперь?

— Если ВМП прошёл, то дуй в кадры. Теперь ты по уши в их распоряжении, — отмахнулся от Малова наставник. Он свою работу сделал. Теперь этот четвертак ему был абсолютно не интересен.

У Малова было не то положение, чтобы перебирать судами. Знакомых у него не было и волосатой лапы тоже не было. Поэтому оставалось только одно — куда пошлют, туда и идти.

После того, как обходной лист был полностью заполнен, Малов вернулся к инспектору отдела кадров.

Тот, тоже не глядя на него выписал направление, и со значительным видом произнёс, будто он облагодетельствовал Малова чем-то серьёзным, например, премией в виде полугодового оклада:

— Все. Иди, удачи тебе. Работай, — и протянул Малову подписанное направление на судно.

— А куда идти то? — Малов всё ещё не понимал, что судьба его уже решена и ему остаётся только идти, и ещё раз идти подальше от этого отдела кадров и сборища настоящих моряков.

Инспектор на секунду задумался и посоветовал:

— У Морвокзала сядешь на рейдовый катер и поедешь на свой «Бородин». Он стоит лагом около плавбазы. По-моему, она называется «Василий Богатырев». Вот у неё то, твой «Бородин» и стоит, — Малов даже не успел удивиться, что «Бородин» уже стал его, — Он там грузится консервами на Находку.

Это известие Малова даже обрадовало. Вот это да! Находка! Это же рядом с Владивостоком, откуда он сможет съездить домой. А там он постарается сделать все, чтобы отпроситься и увидеть свою юную жену!

Хоть в этом повезло!

Это затмило перед ним всё, поэтому остальные «прелести» предстоящей работы у него напрочь вылетели из головы.

Малов забрал у инспектора направление и поехал к Стасу, чтобы попрощался с ним.

Перед тем, как зайти в дом Стаса, он зашёл в гастроном, и купил обычный набор — бутылку «Варны», булку хлеба и полкило минтаевой икры на закуску.

Когда он открыл дверь ключом, которым его одарил Стас, то увидел что он после вчерашнего «отдыха» сидел на кухне за столом в майке и трусах и «мучился» с очередной бутылкой пива.

Увидев Малова, Стас даже обрадовался. У него созревало желание рассказать Малову о своих страданиях прямо сейчас. Его поблекшие глаза напрямую так и говорили об этом. Но, зная Стаса и предполагаемую беседу, Малов опередил его:

— Всё, Стас. Получил направление на «Бородин». Сейчас поеду принимать дела.

— Ну, ничего себе…, — только и смог сказать Стас, еле ворочая языком, — Эта же лушпайка! Самые настоящие дрова.

Малову даже обидно стало за своё приподнятое настроение.

— Неужели я так пролетел? Что же будет? — непроизвольно подумалось ему. Но Стас, немного подумав, и выдержав паузу, продолжал:

— Вообще-то не переживай. Оно сделает ещё пару рейсов и уйдёт на гвозди. Недавно я слышал об этом в ССХ. Так что, считай, что тебе повезло! В Японию пойдёте. Командировочные получите, — чувствовалось, что его силы на исходе, от произнесённой речи, — Не забудь и мне жвачки привезти, — это он уже добавил из последних сил и погрозил Малову пальцем, нагнув голову к столу.

Малов не знал, что ему делать. Радоваться, что он попадет в Японию или огорчаться, что попал на старую развалюху.

В пароходстве пойти на Японию считалось большой удачей. Закордонных судов было не так уж и много. А те, кто на них работал — багром с них не сковырнёшь. Там все сидели плотно, у всех была где-то своя «лапа». Куда Малову было до них?

— Значит, повезло, — вновь проскочила мысль, и он достал бутылку из портфеля.

Стас почти не отреагировал на его жест, только молча показал пальцем на свой стакан.

Малов набулькал туда половину и всучил его в протянутую ладонь Стаса, наблюдая, как светлое болгарское вино исчезает в его утробе.

У того хватило сил только допить стакан и поставить его на стол. Потом глубоко вздохнуть и сложить голову на руки, лежащие на краю стола. Пока Стас ещё совсем не размяк, Малов подхватил его и отвёл в соседнюю комнату и аккуратно уложил на диван.

Через пару минут, после того, как послышался равномерный храп Стаса, Малов пошёл складывать свои вещи. Что там было собирать? Полотенца, зубную щётку и пару рубашек с брюками.

Быстро собрав их, Малов запер дверь и вышел из дома. Ключ, как и всегда, он оставил в почтовом ящике. Выйдя во двор он, с грустью взглянул на запрошенный снегом балкон квартиры Стаса, как будто, прощаясь с ней на веки, и пошёл на остановку автобуса.

Хорошо, что это происходило днём. Рабочий день ещё не закончился, и поэтому в автобусах было мало народу. Это утром в автобус проходилось втискиваться с боем, а сейчас, даже с полной сумкой вещей, Малов спокойно доехал до Морвокзала, прошел к стоянке рейдовых катеров и принялся ждать очередной рейдовый катер.

Вскоре катер подошёл к причалу, и желающим было позволено пройти на борт. Он отвалил от причала по расписанию и направился на рейд.

Катер не спеша обходил суда, стоящие на рейде и наконец-то встал у плавбазы.

По сравнению с катером, база выглядела, как небоскреб. Катер казался, по сравнению с ней, щепкой.

Почему-то вновь подумалось:

— Ничего себе, сколько же на ней народу работает?

Потом прочитал название. Да, точно это был «Василий Богатырёв». Именно около него и должен был стоять его «Бородин»? Но где же он?

Немного заволновавшись, что не сможет попасть на своё судно, он поднялся в рубку и спросил у капитана рейдового катера:

— А где «Бородин»? К нему-то Вы подойдете?

— Сейчас подойдем, подожди, — насмешливо посмотрел на Малова капитан катера.

Народ с рейдового катера поднялся по крутому трапу на борт плавбазы, а потом катер развернулся и обогнул ее с кормы, направляясь к небольшому суденышку, стоявшему у нее уже с другого борта.

Вот именно там и находилась примерно такая же щепка, как рейдовый катер, только что чуть-чуть больше, которая и была конечной целью назначения Малова.

Две мачты — носовая и средняя, небольшая надстройка, весь ржавый до ужаса.

Сердце у Малова прямо рухнуло в отсек, который находился ниже ватерлинии:

— Вот это я попал! — непроизвольно проскочила мысль.

Но, делать ничего, бумага-то уже на руках и поздно было отрабатывать задний ход.

Катер уткнулся носом в борт «Бородина» и Малов, взяв свой небольшой чемоданчик, по сходне, которую скинул на катер вахтенный матрос, поднялся на борт.

Вахтенный матрос хитро посмотрел на Малова:

— Ты кто?

Озираясь по сторонам на ржавой и неприбранной палубе, Малов просто ответил:

— Четвертый механик я.

— А, четвертак?! Здорово! А то наш то, вон уже заждался тебя. Иди, сейчас дела будете пересдавать, — и махнул рукой в сторону надстройки.

Не поняв его жеста, Малов уточнил:

— А куда идти-то?

— Сейчас, — приветливо улыбался молодой матрос, — Пойдем, я покажу тебе, — сказал он также приветливо и пошёл к надстройке.

Малов последовал за ним, обходя какие-то концы и бочки, валяющиеся на палубе.

Сделав пару противолодочных зигзагов, они зашли в надстройку, благо до неё было от силы метров десять.

Матрос провел Малова по полутёмному коридорчику правого борта к одной из кают. Постучал в неё и, не дожидаясь ответа, он толкнулся в дверь. Засунув голову в щель полуоткрытой двери, он чуть ли не прокричал туда: — Четвертак! Тебе замена приехала! — и распахнул дверь полностью. Откуда-то из глубины каюты, а это была какая-то полутёмная щель, выглянула заспанная физиономия с взлохмаченными волосами. А потом раздался радостный вопль:

— Ура! Наконец-таки они разродились! А то я уж тут думал, что мне опять придётся в рейс идти, — это уже говорило тело, которое всовывало ноги в какие-то чёботы, стоявшие тут же на полу.

Мужику было уже лет за тридцать. Но почему-то он всё ещё был четвертым механиком, Малову то было всего лишь двадцать четыре. Вид четвертого механика как-то удивил Малова. Он считал, что встретит такого же возраста четвертого механика, как и он сам и им легче будет найти общий язык. Поэтому в первый момент Малову как-то стало не по себе, что встретил такого «старика».

— Ну, ладно, — непроизвольно подумалось, — Пусть будет и так. Всякое бывает в жизни.

Не обращая внимания на замешательство Малова, мужик сунул Малову заскорузлую широкую ладонь:

— Колян.

Ощутив мощь его ладони, Малов пожал её с достоинством. У Малова ручка тоже была не щепка. Не каждый мог её сломить:

— Егор, — как можно спокойнее Малов посмотрел в его открытое лицо.

— Некогда мне тут больше ждать с моря погоды, — начал Колян с пол оборота.

— Через два часа придет рейдовый катер, а потом следующий будет только поздно вечером. А я хочу домой хоть сегодня съездить, — потом, не переключая тона, он продолжал, — Пошли к деду, — он протиснулся в щель между Маловым и дверью и, приглашающе махнул рукой, показывая, чтобы тот следовал за ним.

По узкому трапу они поднялись палубой выше. Каюта деда находилась по левому борту в носу надстройки.

Дверь в неё была открыта, как всегда у всех нормальных моряков.

Колян пару раз стукнул костяшками пальцев по открытой двери и осторожно заглянул туда:

— Иваныч! Глянь — ко мне замена приехала, — радости Коляна не было предела. Он весь прямо таки светился от счастья, которое свалилось на его голову. За столом, который находился у лобового иллюминатора, сидел небольшой кругленький дедушка. На самом деле — это был «дед». По возрасту он был точно дедушкой.

Голова у него была абсолютно лысая, как биллиардный шар, только где-то у шеи просматривались остатки седых волос. Лицо круглое, носик вздернутый. На кончике носа напялены очки.

Дед сидел и что-то старательно выписывал на одном из бланков, который лежал перед ним.

Он оторвался от своих бумаг, медленно посмотрел на Малова и, похлопывая белесыми ресницами небольших глубоко посаженных глаз, спросил:

— А чё эт тя к нам направили?

Малов всё ожидал, но только не такого вопроса:

— Сам не знаю, — пожал он плечами, — Выписали направление, потому и направили.

— Ну, ладно, ладно, — миролюбиво продолжал дед.

Он приподнялся с кресла и протянул Малову розовую круглую ладошку:

— Иван Иваныч, — представился он.

Малов тоже непроизвольно пожал протянутую руку:

— Егор, — на предыдущем судне такой фамильярности дед бы себе никогда не позволил.

А Иван Иваныч, кашлянув, опять сел в кресло и, оглядев Малова с ног до головы, с интересом спросил:

— А чё эт ты такое сотворил, что заслужил такую честь, быть направленным к нам? — он сделал небольшую паузу и так же не спеша продолжал допрос, — Ну и сознавайся, где работал? Что делал? Уж что-то ты больно молод для четвёртого механика. Опыт-то работы хоть у тебя есть?

Пришлось Малову отвечать:

— На «Чите» отработал год после училища, а потом в отпуск пошёл. Вот после отпуска сюда меня и направили.

Дед спокойно слушал его, вновь с любопытством оглядывая с головы до ног:

— Так, так. Ясно. А чем же это ты не угодил начальству, что тебя с «японского» парохода к нам послали, а не вернули назад?

— Да не знаю я, просто инспектор так решил, потому и направил, — такая дотошность деда Малову уже стала надоедать.

— Ладно, ладно. Охолонись, — покряхтывая, приструнил дед эмоции Малова. Видно было, что он еще прикидывал, чтобы ещё такое спросить у своего нового механика. Видимо решив, что все вопросы исчерпаны, он почесал лысину и заёрзал, поудобнее устраиваясь в своём раздолбанном кресле. Потом, вдруг что-то вспомнив, с интересом спросил:

— Чё же ты закончил мой дорогой, такой молодой да ранний?

Не видя в его словах никакого подвоха, Малов честно признался:

— ДВВИМУ я закончил.

— Как? — глаза деда расширились, — Инженер, что ли? — по его широко раскрытым глазам было сразу видно, что удивлению его не было предела. Ничего не понимая, Малов непроизвольно подтвердил:

— Да, инженер-механик.

— А ну-ка покажи бумагу, — не унимался дед.

Малов порылся в портфеле, вынул оттуда рабочий диплом и показал его деду.

— Не, не, не. Ты мне покажи тот, который об образовании. Есть он у тебя? Этот диплом почему-то у Малова тоже был с собой. Обычно Малов оставлял его дома, а тут, уезжая, на всякий случай, положил в портфель.

Малов достал диплом и протянул его любопытному деду. Осторожно взяв диплом, дед бережно повертел его в руках, раскрыл и внимательно принялся изучать его содержимое. Прочитав обе страницы, он перевернул корочку и посмотрел на него с обратной стороны. Потом аккуратно положил диплом на стол, и, с неподдельным интересом уставился на Малова:

— Это же надо! Ин-же-нер! — раздельно, немного понизив голос и подняв над головой указательный палец правой руки, произнёс он по слогам.

— Да, инженер, — для Малова это не было чем то необычным. Отучился, получил диплом — вот поэтому и инженер.

— Ну, посмотрим, какой ты инженер, — покачал головой дед и переменил тему разговора, — А теперь, инженер, иди с Коляном в машину и принимай у него дела. Колян, смотри, — он усмехнулся в сторону Коляна, — Как торопиться домой.

И точно. Колян чуть ли не подпрыгивал от нетерпения, как ему надо было быстро сдать все дела и свалить с этого корыта.

— Понял Вас, Иван Иванович, — понимая настроение Коляна, подтвердил Малов приказ деда.

Дед замахал обеими руками, выпроваживая их из каюты:

— Идите, идите, да смотрите, чтобы все хорошенько проверили. Особое внимание обратите на котел. Ты там его, Колюня, обучи всему, что успеешь, — в напутствие посоветовал он.

Колян утвердительно кивал головой:

— Понял, понял. На всё обращу внимание, — Колян повернулся к Малову и подтолкнул его к выходу.

Колян был доволен и счастлив. Он только приговаривал:

— Давай, давай переодевайся. А роба-то у тебя есть? А то сейчас я сгоняю к подшкиперу. Получим новую, — суетился он.

— Да есть, есть. Всё есть. Сейчас переоденусь. Не переживай, — Малов пытался как-то сбить Коляновскую суету.

Придя в каюту, Малов раскрыл чемодан и, насколько позволяла теснота каюты, начал переодеваться.

Переоделся, надел рабочие ботинки и глянул на суетливого Коляна.

Тот, видя полную готовность сменщика, подскочил к двери:

— Всё! Пошли в машину, я сейчас тебе буду все показывать.

Вход в машину был почти напротив каюты. Подойдя к двери, Колян принялся показывать Малову, как она правильно открывается и закрывается. Дверь открывалась с каким-то отвратительным скрипом, она была вся перекошена, её надо было как-то особо поддержать, потом крутануть колесо кремальеры, и только после этого она начинала открываться.

Такой дверью Малов был просто поражён. На предыдущем судне дед всю машинную команду просто сожрал бы с потрохами за такую дверь:

— А что вы ее не сделаете? — удивления Малова только начинались.

— Да зачем её делать? Через пару месяцев на гвозди идём, — равнодушно ответил Колян, ныряя вглубь машинного отделения.

— А, ну понятно тогда, значит, надо только дожить до этих гвоздей, — подтвердил Малов главную мысль Коляна.

— Да, да, дожить, — отмахнулся Колян. И тут же напомнил, — Только смотри. Будь тут осторожен. Доживать-то надо бережно, как бы тебе еще самому что-нибудь по башке не прилетело.

Войдя в машинное отделение, Малов был поражён.

Машинное отделение было небольшим, но оно было таким закопчённым, что Малова это сразило наповал. Переборки и борта были тёмного серо-коричневого цвета, а подволок был чуть ли ни черный.

Вниз, к главным плитам вел всего лишь один небольшой трап, и из-под этих главных плит, возвышался, так называемый, «главный двигатель».

На последнем судне Малова дизель-генератор был чуть поменьше размером. Это был восьмицилиндровый «Ланг». Малов вспомнил, что механик-наставник говорил ему, что этот пароходик 1937 года постройки и по репарации отдан в Камчатское морское пароходство после Великой Отечественной войны, и уже достаточно тут отработал в его собственности. Теперь, даже с первого взгляда, можно было понять, сколько людей на нём отработало за это время, как они здесь трудились и как относились к тому, что им не принадлежит.

Судно было чисто каботажное, и народ на нём не держался. Все старались только отсидеться на нём и побыстрее, при первой же возможности, перейти на закордонное судно. Поэтому и вид машинного отделения представлял собой чуть ли не преисподнюю. Всё вокруг было чёрное, мрачное, закопчённое, не мытое и не крашенное.

Да и когда было заниматься мытьём и покраской? Во время коротких переходов по побережью Камчатки экипаж был постоянно занят на самовыгрузках. Трудно было себе представить, чтобы после двенадцатичасовой работы в трюме у кого-то хватило бы сил взять тряпку с ведром и хоть что-либо отмыть с этих переборок.

По одной из переборок Малов провёл пальцем. Под стёртой копотью слегка пробилась белизна от прежней краски.

Малов подошел к главному двигателю и осмотрел его. По сравнению с общим мрачным видом машинного отделения в глаза бросились бронзовые блестящие рукоятки рычагов пуска, реверса и различные маховики, которые находились рядом с постом управления. Видно было, что их крутили чаще остальных, поэтому то они так ярко выделялись на общем фоне разрухи. Колян, был весь в нетерпении, поэтому постоянно теребил Малова: — Потом тебе все второй покажет, а пока иди сюда, я тебе покажу механизмы нашего заведования.

Он показал Малову все насосы и как они запускаются. Клапана, которые надо крутить, вертеть, чтобы они качали в нужном направлении.

Потом он показал Малову, как запустить компрессор и вентиляторы на распределительном щите.

В конце концов, они подошли к котлу.

Колян тут приосанился и, с ещё более важным видом, произнёс:

— Котёл для нас — это самое главное. Кроме тебя никто за него не отвечает. Только вахтенные, когда давление упадёт, запаливают его. Но они бояться его пуще, чем черт ладана.

— А чего боятся-то? — удивился Малов. Котёл, как котёл. Маленький. Без видимых следов сажи из-под обшивки. Водомерные стёкла четко показывают уровень воды. Было видно, что с ним все нормально. Это даже не котёл, а котелок.

В том, как котел был расположен, просматривался один нюанс, который Малову сразу бросился в глаза.

Между фронтальной поверхностью котла, на которой была расположена форсунка, и переборкой котельного отделения — был проход, примерно в метр шириной. Смотровой люк топки с форсункой открывался наружу. То есть, когда ты разжигаешь форсунку, то спиной почти упираешься в эту переборку.

По сравнению со всем машинным отделением, котельное отделение было относительно чистым. Переборка напротив форсунки, была даже почти белой. Наверное, её совсем недавно мыли.

Колян с важностью подошёл к фронтальной переборке котла и похлопал рукой по форсунке.

— Сейчас я покажу тебе, как запускается котел. Но только, как я его буду запускать, ты никогда так не делай. Я-то знаю, чем это заканчивается, поэтому только я так и могу делать, — похвастался он.

Важности в его движениях было, хоть отбавляй.

— Для начала мы хорошенько провентилируем топку, — показал он Малову на вентилятор и включил его, — Потом зажигаем факел, — он достал из металлического стакана факел и подпалил его.

— Смотри сюда, а вот так нельзя запаливать котёл, — снова повторил он и приоткрыл лючок у форсунки, — Перед котлом не становись, а то, если топлива нальется в топку больше чем нужно, то на тебя вылетит пламя с дымом.

Малов слушал его внимательно. Ведь на предыдущем судне всё это делала автоматика, и он знал об этих процедурах только чисто теоретически. А вот так, факелом, ему никогда не приходилось запаливать котёл.

— Хорошо — он только кивал головой в знак согласия, что ему понятны все манипуляции Коляна.

— Запаливай только через эту дырку, — он указал Малову на смотровое стекло, которое в данный момент было закрыто на «барашек».

Но, противореча всем своим словам, он приоткрыл лючок у форсунки, запустил топливный насос и через пару секунд сунул туда факел.

Тут как из топки пыхнет…. Как грохнет….

Оттуда вылетел черный клуб дыма с пламенем и обдал, стоящего перед топкой ошалевшего Коляна.

Тот автоматически захлопнул лючок и остался стоять перед котлом, мотая головой.

Самое интересное, что переборка напротив котла была белого цвета. Наверное, совсем недавно кто-то отмывал ее после подобных манипуляций. Может быть того же самого Коляна.

Когда дым рассеялся, то обнаружилось, что Колян был там же — напротив топки.

Он застыл в той же самой позе, что и закрывал лючок. Только стоял он на фоне закопченной переборки чихал и плевался. Лицо его было черное, волосы слегка опалены, а глаза закрыты. На почерневшей переборке за ним просматривался белый человеческий силуэт.

Теперь Малову стало понятно, почему эта переборка так сильно отличается от общего вида всего машинного отделения.

Малов подскочил к Коляну и потряс его за голову:

— Ты видишь хоть что-нибудь?

— Да все я вижу. Все нормально, не переживай. Не в первый раз. Я же глаза специально держал закрытыми, — бормотал он, разлепляя глаза.

От такого нелепого вида своего «учителя» Малова просто разбирал смех. Он его с трудом сдерживал, но всё равно оттащил Коляна от котла:

— Пошли мыться, брось ты этот котел, — приговаривал он, отводя Коляна от топки.

Колян всё ещё не смог прийти в себя после только что перенесенного стресса, но остался по-прежнему таким же упёртым:

— Потом, — он оттирал сажу с лица, — Успею я ещё помыться. Ты лучше сам сейчас зажги его, но только не так, как я тебе показал.

Но Малов ещё был под впечатлением от вида пламени, вырывающегося из топки и чёрного дыма, до сих пор полностью не развеявшемуся в котельном отделении:

— Да ну его в баню, а то он взорвется ещё…, — отмахивался Малов от назойливых предложений Коляна.

— Да не боись ты, я буду всё контролировать, — не отставал от него Колян. Пришлось подчиниться «учителю».

Малов подошёл к котлу и попробовал запустить его, но не так, как говорил Колян, а так, как было написано в правилах технической эксплуатации. Включил вентилятор, провентилировал топку, зажёг факел, открыл топливо, и сунул факел в специальное отверстие для розжига.

Когда пламя зажглось, Малов быстро вытащил факел, и они стали ждать пока давление в котле начнет подниматься.

Колян позвал моториста:

— Котел в работе, — важности Коляна не было предела, не смотря на свой внешний закопченный вид, — Наблюдай за ним, — он кивнул на котёл, — Как только давление поднимется до марки, то останови насос и выключи вентилятор через пару минут. Понял?

Моторист тоже еле сдерживал смех, но кивнул головой;

— Да понял я, понял. Что в первый раз что ли?

Колян же, не обращая внимания на бормотание моториста и, пытаясь напоследок показать свою власть, продолжал:

— Так! Не балаболь, а возьми ведро, швабру и быстренько приступай к замывке переборки.

Моторист, услышав этот приказ, усмехнулся:

— Колян, ну это ты уже третий раз так торопишься.

Колян, наверное, всё-таки, осознав свою вину, согласился:

— Ну, что делать, если так получилось?

— За три месяца твоей работы здесь, три раза — это много. Я тут уже полгода, а еще ни разу котёл у меня не пыхнул, — моторист многозначительно потряс пальцем перед расстроенной физиономией Коляна.

Колян аж подпрыгнул от негодования:

— Не твое дело, я механик, ты моторист, что хочу, то и делаю. А ты — вообще молчи. Делай, что тебе говорят старшие, — он махнул рукой на моториста и показал Малову жестом, чтобы тот следовал за ним.

Да… Все здесь было на ручном управлении. Никакой автоматики! За всем нужен был только глаз да глаз.

Предыдущее судно у Малова было полностью автоматизировано. Там главный двигатель запускался и контролировался с мостика, по давлению воздуха в баллонах включался и выключался компрессор, по давлению пара включался и выключался котел. Насосы пускались сами на автомате или дистанционно.

Здесь же ничего такого не было. За всем надо было смотреть и полагаться только на свои руки глаза, опыт и интуицию, которая подсказывала правильность действий.

Закончив осмотр машинного отделения, они поднялись в каюту. Колян быстро сгонял в душ и переоделся. Потом перед зеркалом подстригал себе опаленные волосы и ресницы.

В промежутках между матами по поводу «такого нехорошего» котла, он попросил Малова:

— Смотри, деду не проболтайся. А то мне раздолбон тогда будет, да еще и характеристику может послать в кадры о моих козах.

Малов успокоил его:

— Не волнуйся. Ничего не буду говорить. Что тут такого? Ну, случилось. Ну и что? Никого же не убило, — он говорил это спокойно и рассудительно. Слыша его ответ, Колян через плечо посмотрел на Малова с благодарностью. После того как Колян переоделся, они вновь поднялись в каюту деда. Когда они вошли в каюту, то Малов был просто удивлён. Там на диване сидела копия деда. Он выглядел точно так же, как и старший механик, но был только чуть-чуть повыше, но точно такой же дедушка с лысой головой, как биллиардный шар, с такими же остатками волос над ушами, с таким же вздернутым носиком, где у него также были зафиксированы на кончике носа очки.

Увидев нас, Иван Иванович говорит:

— Ну, Иван Михайлович, смотри, а вот это наш новый настоящий инженер, — и ткнул в сторону Малова коротким пальчиком.

* * *

Только много позже Малов понял, почему у него был такой короткий указательный палец. На нем просто не хватало первой фаланги. К тому времени он уже знал, что это «болезнь» многих механиков-паровиков. Как потом ему рассказывали бывалые механики-паровики о том, что на паровых машинах механики на ощупь пробовали степень нагрева подшипников работающих машин. Особенно это касалось крейцкопфных подшипников. Они находились в глубине машины. Так, чтобы узнать их температуру, приходилось вытягивать руку к вращающемуся шатуну и тыльной стороной пальцев проверять этот нагрев. Иной раз от таких «измерений» механики лишались пальцев, если не угадывали такт двигателя. Примерно такой же пальчик и был у Ивана Ивановича.

* * *

Иван Михайлович с любопытством глянул на Малова поверх очков:

— Да ты что? — потом оглядел Малова с ног до головы, встал, обошёл его кругом, а потом встал перед ним и прямо посмотрел в глаза.

От такого жёсткого взгляда у Малова даже не осталось ни малейшего сомнения, что перед ним стоит не маленький лысый дедушка, а настоящий капитан, узнавший тягости и невзгоды морской жизни, который прошёл Крым, Рим и медные трубы.

Но тут его словно подменили и он, как и Иван Иванович, погрозил Малову пальчиком:

— Ну, смотри, инженер, чтобы у тебя тут все нормально было. А то Кольку иной раз и котел опаливает, и насос он может загробить, потом у нас в туалетах воды не бывает. Ты смотри, инженер, тут за всеми делами. У нас пароход старый, но очень хороший. Мы его, — он поглядел в сторону Ивана Ивановича, — Очень любим.

Малову стало предельно ясно, что спуска ему за все его козы тут не будет, и будут тут спрашивать с него всё по полной программе. Поэтому и оставалось, что ответить:

— Да понял я. Всё понял.

Иван Михалыч дружелюбно улыбнулся на такие слова и потрепал Малова по плечу.

— Ну, вот и замечательно. Иди, работай, — и вышел из каюты.

Иван Иванович сразу подписал Коляну акт о пересдаче дел. Тот быстро собрался и побежал к третьему помощнику, выписал у него бумаги, и с первым же рейдовым катером, исчез с борта. Как и из оставшейся жизни Малова.

Малов остался один. Каюта была маленькая. В ней было не разгуляться. Она была предназначена только для отдыха, но никак не для других «заседаний». В ней была только кровать, установленная поперёк судна, под иллюминатором находился небольшой диванчик, на который могли бы сесть только два человека. Напротив кровати находился небольшой столик и над ним полка для инструкций. В ногах кровати, за занавеской прятался очень маленький умывальник, где можно было только сполоснуть руки. Под кроватью был встроен рундук, в который Малов и сложил свои небольшие пожитки.

Устав от событий сегодняшнего дня, Малов присел на диванчик и с любопытством осматривал свои новые «владения».

Тут в дверь неожиданно постучали, и в щель приоткрытой двери просунулась голова третьего помощника.

Он посмотрел с любопытством на Малова:

— Что осваиваешься? — а потом, увидев потухший взгляд собеседника, подбодрил его, — Не расстраивайся. Бывают пароходы и похуже. А тут смотри — у тебя в каюте есть даже умывальник. А то все остальные моются в общем умывальнике, а вот у механиков есть свои. Зато душ для всех общий. Пошли, я проведу тебя по судну, — неожиданно предложил он, — А то Колян, наверное, забыл это сделать?

Малов встал и пошел с третьим. Посмотрел душ, надстройку, поднялись на мостик, и уже оттуда можно было подробно рассмотреть два трюма с лебёдками и стрелами и всю палубу.

Понемногу становилось понятно, куда же занесла судьба Малова и что он должен будет делать.

Но он обнадежил себя:

— А оно и правильно! Никогда не надо отчаиваться от создавшейся ситуации. Надо просто ситуацию брать за рога и вертеть ею туда, куда тебе будет надо.

На следующий день пароход снимался в рейс. Самое интересное было то, что Иван Иванович в машину не спускался. Он только отдавал приказания. Всем занимался второй механик. Иван Иванович только бегал по палубе, периодически заглядывая в полуоткрытую дверь машинного отделения.

— Ох и боится дед, что «главный» развалится при очередном пуске, — на ухо прокричал Малову второй механик, когда тот с ним отсоединял валоповоротку.

Второй был невысоким мужичком, тоже в возрасте, лет за пятьдесят. Такой крепыш невысокого роста, с внушительным брюшком.

После того, как была отсоединена валоповоротка, второй подошёл к пульту управления и вновь прокричал Малову на ухо. Из-за работающих рядом дизель генераторов приходилось только кричать:

— Смотри, что я буду делать и запоминай.

Иван Иванович стоял около входной двери машинного отделения, держа её приоткрытой. То есть на один трап выше крышек главного двигателя. Он руководил запуском «главного двигателя» — этой динамки, в понимании «опытного» механика Малова.

Малов сразу понял, что запускать главный двигатель надо чрезвычайно осторожно, а то тот от старости и в самом деле сможет развалиться.

Дед махнул рукой второму механику. Тот поставил ручку телеграфа на «Малый вперёд» и крутанул какой-то клапан, потом другой и двинул топливную рукоятку. Дернул ещё какую-то ручку и двигатель, натужно сделав несколько оборотов, завелся.

Раздалось похрюкивание работающих цилиндров. Тюх-тюх-тюх, и двигатель начал потихоньку разгоняться. Тут же вновь зазвенел телеграф. На нём была команда «стоп».

Второй поставил топливную рукоятку в «0» и опять крутанул какой-то клапан.

После этого раздался свисток на переговорной трубе с мостиком. Это была медная, надраенная до блеска труба со свистком. Если в нее дунули на мостике, то свисток свистел в машине.

Второй вынул пробку из трубы, подставил под неё ухо, послушал, что ему там говорят, сказал что-то в трубу и заткнул её обратно тем же свистком. То есть, таким образом, была получена какая-то очередная команда.

Малов стоял и с интересом смотрел на все эти манипуляции, потому что на предыдущем его судне двигатель запускался с мостика. Там было всё очень просто. Механики только готовили двигатель к запуску и передавали управление им на мостик. Там двигали ручку телеграфа, и автоматика сама запускала главный двигатель.

Тут же приходилось делать все вручную. Это было так необычно, так интересно! Малов наблюдал за руками второго механика и за всеми его манипуляциями, стараясь запомнить, как это все делается.

Он уже не так стал замечать грязь машинного отделения и его, измазанных солярой, плит.

Плиты на других пароходах были выкрашены зеленой краской, а тут наоборот — плиты были намазаны солярой и отдраены до воронёного цвета стальными щетками.

В машине стоял запах соляры, дышать было тяжеловато от такого ухода за этими плитами. Эта вся грязь стекала в льяла, и Малов, когда заглядывал туда, видел, какие они грязные и замазученные.

На предыдущем пароходе льяла были светло-серого цвета, и если туда спуститься в чистой робе, то вылезали оттуда, практически не испачкавшись. Но тут, не дай Бог, туда залезть. Тем более, что высота от деки до плит была всего лишь сантиметров 70, не больше.

Потом-то Малову пришлось лазить туда ни один раз. То ключ упадет, то отвертка, то сами льяла надо было чистить от скопившейся за много лет грязи.

Но тут Иван Иванович через дверь прокричал:

— Запускаемся на «самый малый вперёд»!

Второй механик быстро проделал все манипуляции для запуска и запустил двигатель на «самый малый вперёд», хотя телеграф звенел на «задний ход». Иван Иванович прокричал в открытую дверь:

— Не давай задний ход!

Потом Иван Иванович выскочил из двери, посмотрел наружу, что там делается, вернулся и вновь прокричал:

— Так и работай!

Тут на телеграфе возник ход «стоп» и «самый малый вперед».

То есть, Иван Иванович угадал, что и как надо делать, потому что он, наверное, лучше капитана чувствовал, куда ему надо швартоваться, и как тому надо было отходить.

Но, больше всего, как потом оказалось, он боялся резких реверсов. Ему мерещилось, что от этих реверсов старенький «главный двигатель» может просто развалиться и собрать его не будет никакой возможности. Запасных частей на него уже просто не было.

Двигатель по-прежнему работал самым малым ходом, когда Иван Иванович прокричал в дверь:

— Ну-ка, давай средний ход.

Второй механик добавил чуть-чуть топлива топливной рукояткой, двигатель заработал натужнее и потихоньку начал разгоняться.

Иван Иванович спустился вниз, схватил стетоскоп — «слухач», как мы его звали, и начал прикладывать его то к одному, то к другому месту на главном двигателе, прослушивая работу подшипников. Потом побегал вокруг «главного двигателя» и, довольный результатами осмотра, опять поднялся к своему посту управления на выходе из машинного отделения.

Потом он вновь выскочил на палубу и, вернувшись к двери вновь прокричал: — Давай полный.

Второй механик осторожно начал разгонять «главный двигатель» до полного хода.

Через минуту на телеграфе появилась команда — «полный ход».

Судно выходило из Авачинской губы. Как оно оттуда выходило Малов, и понятия не имел, потому что всё это время находился в машинном отделении, наблюдая, как второй механик обслуживает главный двигатель во время ввода в режим полного хода. Как он регулирует температуры, какие клапаны крутит и на каких холодильниках.

Для Малова это было новое судно и ему на нём было всё интересно.

Судно шло в Находку. Если на «Чите» в Находку приходили на четвертый — пятый день, то тут «Бородин» дошел туда только на седьмой день.

Там судно почти сразу же поставили на выгрузку на жестянобаночную фабрику, где производилась выгрузка консервов.

Пока выгружали консервы, Малов упросил Иван Ивановича разрешить ему съездить на пару дней во Владивосток.

Иван Иванович весь этот небольшой рейс присматривался к Малову. Он по-своему оценил его работу. Поэтому дал Малову разрешение проведать семью.

Малов видел, что деду нравится, как он работает в машинном отделении с мотористами, как несет вахту. За эту неделю дед создал свое мнение о Малове, и на одном из ужинов, когда весь комсостав сидел в кают-компании, он обратился к капитану:

— Да… четвертак у нас инженер, соображает, — со значением, глядя перед собой, произнес он.

Капитан посмотрел на него и весомо добавил:

— Да… инженер — это хорошо, — и вновь уткнулся в тарелку.

Так они постоянно переговаривались между собой. Один сидел на одном конце стола, другой на другом конце этого длинного стола.

Они были как братья-близнецы и говорили примерно одинаково. Если один что-то говорил, то другой, это же самое повторял. Мысли у них были тоже одинаковые. Если один важно говорил:

— Да! Это надо сделать!

То другой, немного подумав, отвечал:

— Да, надо это сделать, — и это дело потом делалось.

Они много лет проработали вместе, и им лишних слов не надо было произносить. Они понимали друг друга с полуслова.

* * *

Ходили даже слухи о виртуозности капитана. Малов о них слышал еще, когда сидел на «бичу».

На восточном побережье Камчатки в Пенжинской губе отливы иногда достигают 10 метров. Так Иван Михайлович на этом «Бородине» подождал время максимального прилива и пошёл к берегу, где должна была производиться самовыгрузка.

Только по одному из известных ему ориентиров, он бросил якорь и оставил судно в таком положении. Когда произошёл полный отлив, то оказалось, что судно просто легло на песчаный пляж, вокруг которого торчали острые скалы. С берега после отлива к судну подъехали грузовики, на которые и был выгружен груз. Питание на электростанцию подавалось от носового дизель генератора, который имел воздушное охлаждение.

* * *

После выгрузки консервов, судно было поставлено в торговый порт, чтобы грузить спиртное. Рейс был запланирован на Усть-Камчатск.

Как только судно встало к причалу, то на него сразу прибежали сто миллионов тысяч куч стивидоров. Они стояли около трюмом и вагонов, проверяли каждый строп, считали все бутылки, ящики, чтобы оттуда ничего не пропало.

Грузчики все равно должны были поживиться, чем либо, потому что там же была водка. К каким только уловкам они не прибегали, но ничего из этого у них не получалось. Заслоны из стивидоров были выставлены надёжно. Ведь товар был жидкий и очень даже востребованный. Поэтому стивидоры никому ничего не давали. Грузчики были на них очень обозлены, но погрузку трюмов завершили за двое суток. Все ящики с бесценным грузом были аккуратно погружены, трюма надёжно законопачены, и судно опять отправилось в рейс, но уже на Усть-Камчатск.

Обычно на Камчатку капитаны прокладывали курс через пролив Лаперуза, но сейчас, в конце ноября, Иван Михайлович решил идти через Сангарский пролив. Потом надо было пройти вдоль всех Курил и почти всю Камчатку. Для «Бородина» и это было значительным испытанием. С его ходом в десять узлов судно дочапало до Усть-Камчатска чуть ли не за десять дней.

Если в Японском море погода была спокойная, волнение было не больше трех баллов, то на входе в Сангарский пролив ветер достигал почти шести баллов. Но он был попутным, так что «Бородин» «несся» почти по двенадцать узлов. Да если ещё учесть, что течение Куросио тут достигает иногда больше трех узлов, то «Бородин» был, как глиссер.

В туманной мгле просматривались оба берега островов Хоккайдо и Хонсю. Выйдя на палубу, уже можно было ощутить запах Японии. Поперёк пролива сновали паромы, от которых очень умные судовые штурмана легко уклонялись. Малов с любопытством всё это рассматривал только с главной палубы. В такие напряжённые моменты четвёртым механикам не место на мостике. Он сделал несколько снимков своим «Зенитом». На нём был установлен объектив «Гелиос», поэтому Малов надеялся, что красоты Японских берегов запечатлеются надолго.

Хорошо, что проход проливом шел после его вахты, и он смог полностью его просмотреть. А это было всего лишь четыре часа прохода.

Как ему потом с гордостью показывал второй помощник на карте, что судно ни на кабельтов не вышло из зоны разделения.

Циклон, из-за которого Иван Михайлович избрал такой курс, ушёл на север Охотского моря и бушевал где то в районе Магадана, а «Бородину» после его прохода досталась только небольшая бортовая океанская зыбь, которую он ощутил после выхода их пролива.

Хоть каютка была и маловата и приспособлена только для отдыха, но всё равно зыбь в ней было переносить нелегко.

Многими телами механиков, которые работали здесь до Малова, в матрасе была продавлена яма и поэтому, если правильно в неё уложиться, то можно был хоть как то спать. Надо было вытянуть вперед руки, упереться ими в спинку кровати, найти в яме матраса нижайшее место, упереться ногами в заднюю стенку кровати и как-то попробовать заснуть. А так как кровать была длиннее Малова, то приходилось снимать подушку с дивана и укладывать её в ноги и уже тогда продолжать, так называемый сон. Иногда крен достигал десяти градусов с периодом в пятнадцать секунд, но судно и при такой болтанке всё равно шло со своими десятью узлами.

А утром после такой ночи всё равно приходилось вставать, идти на завтрак и выходить на вахту.

На завтрак очень даже хотелось идти, потому что его накрывала несравненная Ольга, наблюдая за прелестями которой у всех присутствующих отвисали челюсти.

И вот после таких семи суток болтанки, судно пришло в Усть-Камчатск. Оно встало на рейде Усть-Камчатска и бросило там якорь. Стивидоров, которые сопровождали груз, сейчас можно было увидеть на палубе. А то во время перехода они больше предпочитали район туалета.

На каждый трюм их было по три человека и один главный, то есть семь человек дополнительно. Где они ютились, и как они ютились — Малов не знал, потому что у него была своя каюта, и туда он не собирался никого пускать.

На рейд приехали уже береговые стивидоры. Они осмотрели трюма и пожелали, чтобы команда их открывала.

Это сейчас трюм открывается с помощью ручки только одного гидравлического манипулятора, а на «Бородине» это была целая эпопея. Вначале надо было снять брезенты, потом настроить стрелы и с помощью их снимать деревянные рыбинсы. Боцман с матросами занимались этим открытием трюмов несколько часов. Когда трюма были открыты и береговые стивидоры убедились, что ящики с драгоценным пойлом целые, только тогда выгрузка бесценного груза была разрешена.

Боцман, спокойный мужик в возрасте, подошёл к главному стивидору и мирно предложил:

— Слышь, ты бы экипажу дал хоть ящичек, мы тут страдаем от того, что столько добра, а никто ничего даже не попробовал.

Но стивидор обозлился на боцмана из-за его наглости. Отвернулся от него со словами:

— Никаких ящиков! Все будет выгружено по правилам!

А что оставалось делать боцману? Он пожал плечами и пошёл на конроллеры лебёдок:

— Хорошо, по правилам — значит, по правилам, — бубнил он себе под нос. Портовые грузчики, которые спустились в трюм, нагрузили на сетку ящики с водкой, и скомандовали боцману поднимать. Боцман потихоньку осторожно стал принимать строп. Строп натянулся и приподнялся над комингсом трюма. С океана шла небольшая зыбь и под её воздействием судно немного покачивало.

Боцман немного подождал, чтобы судно выровнялось, но судно раскачивалось где-то на 5 градусов, то есть каждые 10–12 секунд был крен на борт — туда пять и обратно пять градусов.

Затем он стал медленно выводить строп с водкой за пределы борта, и остановил его над баржой. Но остановил строп он как-то неловко. Почти у самого борта. Потом чуть-чуть приспустил его, и во время очередного крена, борт судна ударил по стропу. Тут же из ящиков сразу полилась нектарная жидкость. Стивидор схватился за голову и начал орать во всю глотку: — Ты что делаешь, вредитель?! Зачем ты это делаешь?!

Боцман отпустил рукоятки контролеров лебедок, поднял руку к уху, и как будто ничего не слышит, тоже прокричал стивидору:

— Чё говоришь-то?

В это время пока он переспрашивал стивидора, борт судна ударил по стропу второй раз, и еще больше бутылок разбилось. Со стропа хлынула ещё большая струя нектарной жидкости на палубу баржи. Грузчики не растерялись. Под эти струи были подставлены каски. Так что и им кое-что перепало.

Видя такой беспредел, стивидор взмолился:

— Сколько хочешь?

Боцман, поняв состояние стивидора, был доволен:

— Это уже другой разговор.

Борт приближался третий раз, когда стивидор закричал во весь голос:

— Я тебе дам все, что ты хочешь, только больше не надо экспериментов. Боцман мирно согласился:

— Понял.

Он быстренько взялся за рукоятки контролеров, и третьего удара уже не последовало. Строп плавно опустился на палубу баржи, где грузчики принялись разгружать его.

После этого инцидента в течение выгрузки больше ни одна бутылка, ни один ящик не были разбиты или повреждены. Народ был доволен, что боцман так проучил стивидора.

Но утром, за завтраком, получилась непонятная история.

На завтраке в кают-компании на столе стоял большой белый чайник, заварник с заваркой и хлеб для бутербродов. Каши сегодня не было. На большой тарелке посередине стола была навалена накромсанная колбаса с огромными кусками хлеба.

Обычно Малов завтракал вместе с третьим помощником. Им обоим надо было заступать на вахту с восьми утра. Поэтому они всегда дружно усаживались за стол, перекидываясь впечатлениями после прошедшей ночи. По привычке Малов взял чайник, чтобы налить себе в стакан кипятка. Но чайник почему-то оказался холодным. Тыльной стороной ладони он потрогал заварник — тот тоже был холодным. Ничего не понимая, Малов с третьим переглянулись непонимающими взглядами.

— Оля! — чуть ли не в один голос позвали они буфетчицу, — Почему чай холодный?

Оля — звезда нашей кают-компании, видя наше замешательство, подбодрила нас:

— А вы пейте, пейте. Не стесняйтесь. За всё уплочено. Боцман нам всем сегодня сделал подарок.

Язык у Оли что-то как-то подозрительно заплетаться, глаза были враздрай, и было непонятно её приподнятое настроение:

— Что наливать-то? Чай холодный, — третий помощник уже стал в серьез возмущаться.

— А ты лей, лей. Потом разберётесь, где что холодное, а где горячее, — показывала рукой Ольга, как надо наливать «чай».

Ничего не понимая, Малов открыл крышку чайника и понюхал его содержимое. Чайник оказался полным водки.

Как потом выяснилось, это боцман дал Оле водку, и она набрала ее в чайник, а в заварник налила египетский ликер «Абу-Симбел».

Теперь, чтобы позавтракать, надо было просто налить немного заварки, то есть «Абу-Симбела», разбавить его водочкой, быстренько выпить, и закусить бутербродом.

Ко всему прочему Оля появилась с большущей миской красной икры. Это уже в час ночи, подошел катер, и привез ведро икры. А сейчас этой икрой была наполнена целая эмалированная миска, которая была водружена в центре стола.

Что оставалось делать? Дедов не было, поэтому они по-честному выпили, закусили, чем бог послал и уже ни на какую работу не собирались идти. Какая на фиг работа? С утра принял сто грамм — считай, целый день свободен.

Правда, третьего помощника старпом всё равно вытребовал на мостик. Ему тоже хотелось отведать от щедрот стивидора.

Примерно то же самое повторилось и на второй день, и на третий. Тогда уже Иван Иванович вызвал всех механиков к себе в каюту. Он плотно прикрыл дверь и так залился матом, что такой амбициозной речи Малов не слышал ни до, ни после этого «собеседования».

Загулы прекратились, народ взялся за голову обеими руками и производил небольшие ремонтные работы с механизмами, чтобы судно хотя бы держалось на плаву.

К концу выгрузки рундук у Малова под кроватью был заполнен некоторым количеством бутылок, в том числе коньяком, вином и шампанским. Примерно так же было и у каждого члена экипажа.

Так как боцман больше ни одной бутылки не разбил, стивидоры эти потери как-то куда-то списали, что-то как-то сделали, что у них всё сошлось. Никого это уже не волновало, потому что после выгрузки судно снялись в рейс на Петропавловск.

В Петропавловске судно встало на рейде для продления документов, потому что как раз в это время эксплуатация судна заканчивалось. То есть все судовые документы к Новому году должны были закончиться, и поэтому в рейс надо было сняться до 25 декабря.

Подробности, как оформлялись эти дела, Малова, как четвертого механика не волновали, но все на судне чётко знали, что «Бородин» направляется в Японию на металлолом, и надо было дойти туда своим ходом.

Документы были продлены, и судно снялось в рейс 24 декабря в балласте. Продуктов было разрешено взять только на неделю.

При «крейсерском» ходе в десять узлов до Мурорана надо было идти почти неделю. Поэтому 1-2-го января планировалось прибытие в Японию, в порт Муроран.

По прибытию через неделю в Муроран, судно встало на якорь и начало связываться с портом. Новый старпом, который был направлен в этот последний рейс, очень хорошо говорил на английском языке. Иван Михалычу английский этот был до одного места. У него лучше выходило общаться с помощью второго нашего языка, который он знал в совершенстве. У Малова с английским тоже был полнейший напряг.

* * *

Когда он сдавал аттестацию в пароходстве, то один из пунктов обходного листа, должен был быть подписанным преподавателем английского языка. Преподаватель английского языка требовал от механиков, чтобы было изучено и сдано шесть уроков по Бобровскому за первый год работы в пароходстве, за второй год — надо было сдать аж десять уроков.

У Малова было сдано только шесть уроков. Так что он в совершенстве знал только «yes, it is» и начало Present Indefinite, но это считалось верхом знаний английского языка.

Поэтому познаний в английском языке — что у него оставались после училища, больше никаких не было, тем более что без практики разговора, английский язык забывался почти моментально.

* * *

Старпом сам индивидуально занимался английским и довольно прилично его знал, и вот он, после постановки на якорь в порту Муроран, связался с администрацией порта.

Те были крайне удивлены. Почему это какое-то судно пришло второго января утром в Муроран?

— Мы вас тут не ждали, — был их ответ.

— Как не ждали? Наше пароходство же договорилось с Вашим заводом, что мы придём для сдачи в металлолом.

Тут этот японский диспетчер проинформировал старпома:

— У нас до пятого числа выходные. Поэтому до пятого числа к вам никто не приедет. Не ждите никого. Мы только сможем прислать к вам катер, который привезёт вам правила нахождения вашего судна в территориальных водах Японии.

На самом деле, через пару часов к борту подошёл чистенький скоростной катер, и японец в аккуратной синей форме передал на трапе какой-то пакет вахтенному помощнику.

Что делать? Продуктов на судне было только числа до третьего, четвертого. Правда, спиртного было много, куда его девать — никто не знал. Перед подходом к Петропавловску весь экипаж участвовал в коллективном укрытии всего спиртного от таможни. На свой страх и риск, конечно. Не выливать же его за борт. Это было бы преступлением.

Да и тут не будешь же водку пить и рукавом занюхивать? Надо было что-то кушать.

Услышав такую новость, все пришли в уныние. Продуктов в артелке почти не осталось.

На одной из вахт вахтенный моторист Малова Василий Петрович подошел к нему:

— Слышь, четвертак, а давай ка после вахты возьмем фонари и слазим в трюм, все равно там будут деревянные переборки разбирать, может, там какие консервы и найдем?

А что? Идея была хорошая. Всё равно делать было нечего, поэтому так и сделали.

После вахты Малов с Василием Петровичем взяли фонари и полезли в трюм, прихватив с собой ломики и молотки.

Позвали третьего помощника с его матросом и принялись за «инспекцию» кормового трюма. Борта трюма на одну треть по высоте были зашиты добротными досками. Пришлось попотеть по демонтажу этих досок. В трюме было холодно, там была температура наружного воздуха, но при такой работе, холод почти не ощущался. И они были возблагодарены. Труды «разведчиков» были не напрасны.

Отодрав несколько досок, обнаружилось, что между деревянной обшивкой и бортом скопилось некоторое количество каких-то продуктов.

Если отодрать нижнюю доску, то можно было увидеть, какой мусор находится за обшивкой.

Отдирать доски было не сложно. Сложность была в выгребании мусора. А там, среди мусора, находилось довольно-таки достаточное количество рыбных консервов всяких разных наименований. В одном месте даже была найдена тушенка, видать, когда-то раньше ее тоже развозили по портам. В другом месте были обнаружены даже компоты в железных банках.

К четырем утра «разведка боем» была завершена. Все собранное добро было разложено по мешкам. Там были различные рыбные и мясные консервы, тушенка, компоты. То есть всё, что было найдено, было затарено в мешки. Возможно, сроки хранения этих консервов давно истекли. Но, кто бы на них смотрел, когда кушать очень сильно хочется. Да, и качество приготовления консервов советской промышленностью, гарантировало их пригодность для употребления в пищу, даже и с просроченным сроком хранения. Как раз была уже вахта старпома. Вот с мешками этого барахла, «разведчики» и припёрлись на мостик.

Старпом был несказанно удивлён добытому товару. Он даже как-то повеселел:

— Откуда это всё у вас? — с интересом говорил он, заглядывая в мешки.

— Мы во втором трюме всё это нашли. Надо и первый обследовать, — пытался объяснить старпому третий помощник, — Тогда нам хватит продуктов, чтобы перекуковать это время, пока японцы не пришли и не выселили нас с судна. А то мы можем так и подохнуть тут от голода. Ну, если не подохнем, так голодать будем точно, — хохотнул он.

Тут все принялись пробовать добытое «богатство» и даже очень остались им довольны.

Матросы с утра тоже вооружились ломами, и пошли разбирать переборки в первом трюме. Там они тоже нашли ещё много чего завалившегося за время долгой работы «Бородина» по обеспечению порт пунктов Камчатки генеральными грузами.

Побеспокоился о своем экипаже «Бородин» напоследок. Этими консервами народ питался 3, 4, 5 числа.

6-го числа утром приехали японцы обсудили с капитаном порядок нашей репатриации. Иван Михайлович только говорил:

— Да, это правильно твою м…. Нет, это неправильно б…. Хорошо, мы это сделаем на х…. Нет, мы это делать не будем к е…. матери, — а старпом всё это переводил, конечно, без смачных добавлений.

Старпом был очень большим дипломатом, и все выражения капитана он полностью не переводил, потому что после каждого слова у капитана вставлялся какой-нибудь международный термин, который понимал только русский человек.

Когда без этих промежутков и без вставок речь капитана была полностью переведена, то японцы пообещали:

— Седьмого числа мы у вас заберем судно. Но только вы должны сами встать к причалу.

Но, седьмого числа у японцев что-то было не готово, и они перенесли постановку к причалу на восьмое января.

Они откуда-то узнали, что на судне очень напряженно с продуктами, поэтому после обеда к борту судна подошел катер, на палубе которого лежало несколько каких-то ящиков.

Поднявшийся на борт японец объяснил старпому, что эти ящики — это подарок директора завода экипажу.

Ящики были подняты на борт. Как же все были удивлены, когда в них обнаружилось мясо, овощи, крупы и даже фрукты.

Повариха моментально приготовила из этих сокровищ обед. Их хватило еще на ужин и на завтрак.

8 числа утром второй механик вместе с Иван Ивановичем завели в последний раз «главный двигатель».

Иван Иванович делал это сам. Он бережно крутил барашки всех клапанов, двигал ручку реверса и топливную рукоятку. А потом, когда телеграф был поставлен на самый полный вечный «стоп», он подошёл к тёплой картерной стенке «главного двигателя» и прижался к ней.

Малову показалось, что у него даже выкатилась слеза, которую он невзначай смахнул куском ветоши, который у него постоянно был в руках. Его он доставал из кармана своих вместительных штанов, как только заходил в машинное отделение, а выходя — прятал там же.

Малов никак не мог предположить, что этот лысенький кругленький дедушка способен на такую сентиментальность.

Это трудно понять обычному человеку. Такое мог сделать только настоящий механик, который всю жизнь верил в надёжность своего друга и всегда старался заботиться о нём.

* * *

Только много позднее, лет через тридцать, когда Малов прощался со своей «Леди Беллой», то тогда и у него возникали точно такие же слова и чувства к своему верному другу и помощнику — ГЛАВНОМУ ДВИГАТЕЛЮ, который выгребал его из самых невероятных ситуаций и не единожды спасал ему и его друзьям жизнь.

* * *

После постановки к причалу приехал автобус, отвёз весь экипаж в контору капитана порта, где всем были выданы береговые паспорта, а потом этим же самым автобусом экипаж был перевезен в гостиницу.

Никто из экипажа в гостинице такого сорта до этого, наверное, никогда не был, потому что гостиница эта была чисто японского стиля.

Экипаж был поделен на «пятерки». Каждой «пятерке» была предоставлена отдельная комната.

Когда «пятерка» Малова зашла в пустую комнату, то все были поражены ее пустотой и чистотой.

По углам в комнате стояли только ящики.

Не ожидав такого интерьера, все с интересом остановились у дверей.

— Чё встали, — подбодрил Малов своих спутников, — Проходим, знакомимся с местностью и ищем место ночлега.

Василий Петрович и в машине славился своим любопытством, а тут вообще осмелел и прошел к ящикам, которые горкой стояли в углу.

Там оказались матрасы с постельным бельём, халаты, тапки, полотенца и еще чего-то, что с первого раза сразу не попалось на глаза.

Со смехом и радостью, что не надо будет ютиться на голом полу, каждый достал по матрасу, подушке, в виде валика и, расстелив матрасы, все уселись на них. Было хоть и жестко, но поспать на них можно было без труда. В других ящиках были халаты, тапки, и после того, как все переоделись в кимоно и тапки, в комнату вошел вежливый японец и жестами предложил пройти за ним.

В коридоре уже толпился почти весь экипаж.

Старпом тут же всех предупредил:

— А сейчас мы приглашены в баню. Не стесняясь, проходим за этим человеком, — старпом указал на молча стоявшего невдалеке японца. Тот, наверное, поняв слова старпома, продолжил жестами пройти за ним. Правда, трудно это было назвать приглашением. Это только были поклоны и жесты, предлагающие всем пройти в таком-то направлении. Но пройдя в указанном направлении, все оказались именно в бане.

В помещении было много пару. Из-за того, что в верхних бассейнах была горячая вода, и она стекала каскадами вниз, то внизу она была немного прохладней.

Какое это было удовольствие зайти на верхний каскад, попариться там, а потом медленно спускаться в более прохладные бассейны. Малов блаженствовал. Не меньшие ощущения, наверное, испытывали и остальные. Наплюхавшись наверху, потом все сидели в нижних бассейнах, отходя от жара.

Настроение у всех поднялось, а Малову так не хотелось покидать этот рай. Но, не век же там сидеть. Из бани все вышли довольные и счастливые. Тут же появился «руководитель» и также жестами показал, что надо пройти на обед.

Все, одетые в просторные халаты, прошли за «руководителем» и расселись перед маленькими столиками в соседней комнате. Столики были настолько низкие, что приходилось за ними устраиваться, то на корточках, а то и по-турецки.

Для начала были принесены миски с розовой водой и поставлены перед каждым членом экипажа. Никто не мог понять, зачем эти миски вообще нужны. Малов тоже ломал себе голову, зачем они вообще нужны. Он взял миску обеими руками, приподнял ее к лицу и понюхал эту розовую воду. Она пахла какими-то цветами.

Василий Петрович даже хлебанул из неё со словами:

— Что-то она каким-то ароматом отдает, то ли цветами, то ли каким-то одеколоном.

А когда через пару минут в комнату вошли пару японцев с полотенцами, то со смехом все поняли, что это миски были не для питья, а для мытья рук. Руки были вымыты, полотенца возвращены японцам и только после этого был принесен рис, лапша и множество салатов в небольших тарелочках. Все это надо было есть палочками. Но палочками никто не умел пользоваться и старпом попросил «руководителя», чтобы были принесены ложки. Видя беспомощность русских, японцы улыбались, но принесли ложки, и тогда уже можно было спокойно есть, запивая всю еду пивом и саке, которое в небольшом количестве была тоже выставлена на столы.

Кто-то предложил выйти погулять на веранду, но после такого сытного обеда, медленно перешедшего в ужин, Малову не то что ходить, а и шевелиться было лень.

Он осторожно пробрался в «свою» комнату, с трудом устроился на жестком матрасе, подложив под голову такой же жесткий валик, и улетел в царствие Морфея.

Утром никто не орал подъем. Все, кому было надо, прошли в знакомую комнату, где уже был накрыт завтрак.

А вот уже после завтрака поступил приказ собираться и грузиться в автобус, который шел до Саппоро.

Потом был перелет до Токио и оттуда уже на пассажирском судне «Байкал» экипаж привезли в Находку, где для Малова и закончился такой необычный рейс.

После этого весь экипаж вернулся в Петропавловск, а Малов ещё на неделю остался со своей молодой женой во Владивостоке.

Макаров Алексей Владимирович. Сорок лет своей жизни после окончания ДВВИМУ посвятил морю. Последние 27 лет работал в должности старшего механика. Несмотря на то, что из-за многочисленных заболеваний, полученных в течение работы на флоте, был выкинут за борт жизни, не поддался превратностям судьбы и вновь нашёл себя в жизни, написав эти рассказы.

-vladimirovich-makarov/

Сергей Балакин

Сказ про то, как царь Пётр флот создавал

Быть иль не быть? — It is a question.

Постановили: флоту — быть!

Из Шекспира спёрто

Три дня и три ночи заседала Боярская дума, кроя из шкуры неубитого медведя смету на царёв каприз. Порешили: с миру — по нитке, с бору — по сосенке, с каждого двора по пятаку собрать, но морским судам быть!

— Боярам теперь не отбояриться! — потирал руки довольный Пётр. — Деньги из заначки — на бочку!

Так юный монарх, сам того не ведая, стал зачинателем идей чучхе. То есть опоры на собственные силы. Что нам стоит флот построить? Нужен лишь топор повострее, кулак потяжелее да кнут подлиньше…

Царь Пётр Алексеевич был не только долговяз да дальновиден, но и натурой широк. Приструнить, а тем более взнуздать его было немыслимо, ибо норов он имел необузданный. Или разнузданный — и так и сяк назвать оный можно. Рубил он обычно сплеча: бороды, головы, шпангоуты — всё, что под руку попадёт. Он мечтал сделать из России свою любимую Голландию. Только на деле у него получился Гондурас… Впрочем, мы отвлеклись от темы.

Потешился царь потешной флотилией, да и захотелось ему викторий всамделишных. Внутренний голос позвал его в поход, и он пошёл на зов. На Азов. Но взамест виктории конфузия вышла: турки-то оказались не лыком шиты и не пальцем деланы. Побили оне войско государево — так, что самому царю пришлось, как Чапаю, через Дон ретироваться — едва не утоп.

Уразумел Пётр: «Всякий потентат, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет. А который и флот имеет, обе руки имеет». Но чтобы потентат мог свою потенцию реализовать, одних рук мало, нужен ещё один орган. Репрессивный. Взлелеял царь орган сей и начал трахать им своих подданных во все дыры. А оказывались на пути турки со шведами — и тем доставалось… Однако вернёмся к флоту.

Под стук топора, свист кнута и визг пилы осваивали новое для страны дело птенцы гнезда Петрова — его соратники да сподвижники.

— Пилите, Шура, пилите! — напутствовал царь своего любимца князя Меншикова, ответственного за распил бюджета. Птенцы с задачей справились: и верфь под Воронежем соорудили, и себя не забыли.

Только хочешь — верфь, хочешь — не верфь, но дело шло вкривь да вкось. И шпангоуты, и бархоуты ни в какие ворота не лезли, не то что в шкелет корабельный. Строили фрегат «Божье Предначертание», а вышло «Недоумение Господне»… Почесал государь кадык да высказал высочайшее благоволение пригласить из-за границы спецов по бодибилдингу — так по-аглицки постройка корабельных корпусов зовётся. А за одного иноземца царь приказал двух соотечественников давать. В том смысле, что иностранцу за ту же работу платить вдвое больше, чем россиянину. Прослышав про то, понаехали в Россию немцы, на деле оказавшиеся голландцами, шотландцами да прочими проходимцами. Стали они шпангоуты выпрямлять да свою линию гнуть. Корабли при них подорожали вдвое, отчего и уважение к флоту зело выросло.

Тем временем царь Пётр окно в Европу прорубил и первым делом показал через него европейцам большой брандскугель. Прорубить дверь самодержец поостерёгся. С той поры у нас и повелось внешние сношения осуществлять через форточку, а внутренние — через задний проход. По-другом реформы на Руси никогда не делались.

Ну, а реформ Пётр Алексеевич замутил с избытком. Столицу новую на болоте воздвиг, думу разогнал, стрельцам головы поотрубал, сотников да воевод упразднил, лейтенантов и фейерверкеров ввёл. Полки в камзолы да парики одел и — шагом марш к ценностям западной цивилизации! Но что-то мы опять отклонились от канвы нашего повествования…

Работа на вновь созданных адмиралтействах забурлила, закипела, запузырилась… Новоявленные корабелы трудились как ошпаренные — канаты из конопли варганили, паруса из сермяги шили. Бояре мало дуба дали — пришлось строить из ели. Еле-еле успели. Львов, русалок и прочие куншты корабельные топорами вырубили и под крики «ура!» очередной корабль на воду спихнули.

Особо торжественно спускали 60-пушечный «Святой Мегерманланд» — с песнями, плясками, балалайками, медведями и ритуальным разбиванием о форштевень морды пьяного боцмана… Царь не скупился: мальвазия текла рекой, щи хлебали лаптями, чёрную икру — ушатами. К вечеру завезли стерлядей под шубами, и застолье превратилось в оргию. Куролесили, куромарсили и куробрамсили до самого утра.

Пушкарь Шумов вылакал четверть хлебного вина, и захотелось ему отлить. За ночь он отлил дюжину медных шестнадцатифунтовых пушек, и уже утром те палили салютом в честь пробуждения царя-батюшки. Водка — вот катализатор прогресса!

Пётр, протрезвев, прослезился, проникся к пушкарю любовию, одарил его золотой табакеркой, тринадцатой зарплатой да кафтаном с царского плеча. Вооружение для «Мегерманланда» всего за пять дней изготовили — никакому Стаханову такое не снилось!

Деятельный государь лично постройкой кораблей ведал, топором махал — благо, его руки к сему инструменту с давних пор привычные были. Недруги его так звали: царь-плотник. У-у-у, злыдни! В ту пору так про самодержца сказать — всё равно, что ныне главу государства президентом-сантехником обозвать.

Пётр Великий закладывал не только корабли, но и вековые традиции. Например, традицию строить корпуса судов из сырого леса. В итоге в Российском флоте парусники служили лет по пять-шесть, а в британском — по пятьдесят-шестьдесят. Эвона на каком старье бедняжкам англичанам плавать-то приходилось!..

Впрочем, гений Петра заключался вовсе не в этом. А в том, что дальновидный монарх задолго до пресловутых англичан понял принцип, который те позже назовут «fleet in being». Флот нужен вовсе не для того, чтобы на нём воевать. Воевать будет солдат Ванька — на суше. А флот хорош для парадов, и потому на нём должно быть много золота, блеска, флагов, шума, пыли, порохового дыма… Чтоб, с одной стороны, супостата впечатлить, а с другой — бюджетные средства освоить.

— Поднять якоря! — скомандовал со шканцев «Мегерманланда» царь Пётр, совмещавший в одном лице должности шхипмана, флагмана и вымпелкома. Тотчас же застучали по палубе матросские пятки, зашевелились якорные канаты, заскрипели ванты да топенанты… Пахнуло смолой и перегаром. Зазевавшийся вице-адмирал Крюйс высокой чести удостоился: царь самолично своея монаршей рукой ему в харю дать соизволил. Флот в линию кордебаталии кое-как выстроился и в море поплёлся — на честном слове, чухонских бурлаках да берёзовых вёслах. И долго над Финским заливом витал большой загиб — Петра творенье…

Балакин Сергей Анатольевич

Родился в 1957 г. в Москве, с 1963 г. живёт в Химках. В 1979 г. окончил механический факультет Московского института инженеров железнодорожного транспорта, в 1985-м — факультет художников печати Университета рабкоров им. М.И.Ульяновой. Работал инженером, старшим научным сотрудником, затем редактором в журналах «Моделист-конструктор», «Морская коллекция», «Морская кампания», «Морской сборник», «!Оcean» и других. Автор трёх десятков книг, брошюр, многочисленных статей и иллюстраций по истории флота и кораблестроения, а также романа в жанре саркастической альтернативной истории «Союз Трёх Императоров» ).

Стихи автора можно прочитать здесь:

Рисунки и немного живописи:

Андрей Данилов

Летучий голландец

Товарищи офицеры, сегодня мы порассуждаем над философской проблемой, суть которой заключается в следующем: «Почему все хорошее заканчивается так быстро»? Надеюсь, возражений нет?

Ну, химик, вам что, тезис непонятен, что вы руку тянете? Вас не интересуют деньги как категория хорошего? А я и не о деньгах вовсе, догадливо-меркантильный вы наш, я о вечном. Не мешайте другим, а то опять бинтовать вас придется, вон уже старпомы кучкуются, видно, старое вспомнили, на вас смотрят плохо…

Итак, я не знаю, в каком безумном комсомольском застолье прозвучала мысль о том, что члены ВЛКСМ — рыбаки, в том числе активисты, за время промысла рыбы безнадежно деградируют и отстают от жизни, мыслей и чаяний молодежи страны. А это неправильно и социально опасно.

Я не знаю, кто это услышал и сделал выводы. Одно знаю точно: это был очень влиятельный и мудрый человек. Мы ему на Камчатке бюст хотели при жизни поставить в знак благодарности, но, не зная человека в лицо, эта задача, как вы понимаете, невыполнима. Наверное, он был работником невидимого фронта или членом какого-нибудь ЦК, или даже Президиума. И бюст на родине такой величины наверняка уже стоял, вот он и отказался от очередных почестей, скромняга.

Чем же он так прославился и нам угодил, вплоть до бюста, спросите вы?

А вот чем: по его распоряжению в водах Тихого океана появился шикарный трехпалубный теплоход под гордым названием «Крепчагинец». На нем было все: каюты повышения квалификации и обучения комсомольского актива, бары, биллиардные комнаты, боулинг, сауны (шесть!), в которые мог пройти утомленный учебой этот комсомольский актив и отдохнуть от трудов праведных, ресторан, танцпол с караоке, кинотеатр, видеозал и многое другое.

Но самое главное, что было на теплоходе, — это отдельная каюта для каждого члена экипажа. Экипаж формировался ЦК комсомола страны (сначала из активистов Союзных Республик, потом и до областей дело дошло), менялся каждые три месяца.

Ну вот, вот я и дошел до основного. Предыдущее, по сравнению с этим, просто стыдливо блекнет. Не догадались еще, в чем фишка?

Химик, что скажете? Тьфу на вас, какие коммунисты-активисты? Крепко же мы в вас эту псевдопатриотическую заразу вбили, как зуб коренной сидит, хрен вытащишь, м-да… Как всегда, безнадежен…

Ну ладно, химик — он химик и есть, но не у всех же так все запущено. Кто еще выскажется?

Есть, есть еще светлые флотские головы! Блестящая интуиция, заменяющая собой логику. Нутром чуют, хоть умом и не блещут. Вижу, всегда по жизни бежали с членом наперевес. Это, прошу заметить, комплиментарное заявление с моей стороны.

Да, да! ИНСТРУКТОРАМИ ЦК БЫЛИ ЖЕНЩИНЫ! И какие!

Не эти тощие, несуразные, плоские, голенастые топ-модели на худеньких ножках, с выпирающими ребрами и острыми коленками, с плоской грудью, а вернее, с одними сосками — грудью это не назовешь, язык не поворачивается. Они нравятся только извращенцам, которые их на кастингах и отбирают, чтоб нас, мужиков, от их вида тошнило. Тьфу! Вот-вот, вобл каких-то за красавиц выдать пытаются. Разделяю общее возмущение. Но позвольте продолжить.

Так вот, на борту «Крепчагинца» были только первые красавицы. Так сказать, отборный генофонд страны.

Январь-март взяла на себя кареглазая и пышная Украина, апрель-июнь — рыжеволосая и веснушчатая, стройная Прибалтика, июль-сентябрь — жгучечерная и волоокая Молдавия, октябрь-декабрь — беспардонно раскованная и ненасытная в постели Белоруссия…

А мулатки… О, эти мулатки…Впрочем, извините, затравился, свое вспомнил. Не было там ни мулаток, ни негритянок. Негритянок тогда вообще мало в стране было, не то что сейчас, когда в телевизор ткнешь, а тебе негритянка про погоду на севере нашей страны вещает, переключишь канал — там другая поет, третья пляшет. К этому мы потом вернемся. Продолжим.

Там, на «Крепчагинце», был настоящий, прекрасный, экзотический, сразу воспринимаемый и вожделенный интернационал, нерушимая дружба народов, скрепляемая, как правило, беременностью.

Рыбаки наслаждались жизнью. Некоторые не хотели возвращаться на родные сейнеры и траулеры, пытаясь продлить праздник и прячась в многочисленных «шхерах». Их отлавливал комсомольский патруль и сдавал с рук на руки озлобленным капитанам судов. Говорят, что боцманы матросов даже били, приговаривая: «Водку пьете и трахаетесь как взрослые, а работаете как дети, у-у-у, комсомол!»

Руководство «Тралфлота» и «Рыбхолодфлота», или как они там назывались, обеспокоилось падением улова и категорически протестовало против захода «Крепчагинца» в места промысла. Капитанам была дана команда досрочно прекращать лов и бежать в другие районы, лишь только «б… корыто» появится на горизонте или экране радара.

«Крепчагинец» возникал ниоткуда, подобно «Летучему голландцу», вызывая панику на мирных рыболовецких судах и суденышках.

— Рыбаки! Комсомольцы! Люди доблестного и нелегкого труда! Сейчас мы спустим баркасы и соберем вас у себя на борту, — гремела над морем громкоговорящая связь (капитаны по УКВ умышленно не отвечали).

Девушки на палубе «Крепчагинца» приветливо и вожделенно махали платочками, мечтая осчастливить рыбаков, конечно же, комсомольским инструктажем. Но хмурые капитаны выбирали тралы, в прямом и переносном смысле «сматывали удочки», врубали «вперед полный» и скрывались в морском просторе. Некоторых судно-призрак, истошно голося на весь Тихий океан, длительно преследовало…

Девушки-комсомолки платочки, которыми махали, повязывали на пиратский манер, пряча под ними волосы, и были готовы ринуться на абордаж в случае успешного завершения погони…

Н-да-с, основной инстинкт, ничего с ним не поделаешь, батеньки вы мои… А помножьте его еще на мужское пренебрежение и оскорбленную женскую гордость… Алжирские пираты и то гуманнее относились к экипажу захваченного судна.

Уловы рыбы катастрофически падали. Это «Крепчагинцу» мы были обязаны исчезновением из магазинов тихоокеанской сельди и заменой ее на иваси. Сельдь требует внимания, длительного поиска, а тут, извините, взяли то, что мимо проплывало.

Пришлось рыбацкому руководству идти на поклон к военно-морскому руководству: мол, так и так, мы совсем пропадаем, а ваши рыбу не ловят. Может, возьмут на себя активисток комсомольско-молодежного движения?

Руководство флота согласилось взять, но только под себя. Имеется в виду не «миссионерская» поза, как некоторые из вас, в силу испорченности, подумали, а вещи более прозаические. Маршрутом и заходами «Крепчагинца» руководит флот, а ремонты, солярку и все остальное обеспечивают рыбаки. Хлопнули по рукам, выпили по рюмочке, расстались, довольные друг другом. Руководство заходами поручили опытным в деле молодежного просвещения, в том числе и полового, работникам комсомольского отдела Камчатской военной флотилии. И начался вояж знаменитого судна вдоль побережья, где базировались корабли военно-морского флота. Вздрогнули вулканы, пытаясь сделать то, что многократно происходило в гарнизонах, а снег сошел с сопок. Вулкану извергаться положено в определенные периоды. Моряк извергается постоянно, беспорядочно и хаотично в зависимости от того, что приснилось, привиделось, или куда (в кого) удалось вструмить. А уж выбор был!

Девушки, которые недавно сами набрасывались на гражданских моряков, просились домой. Военные моряки не соглашались и продолжали неистово вструмлять.

Есть мнение, что развал Военно-Морского флота СССР, в частности Тихоокеанского, начался не с горбачевского «потепления», а с «Крепчагинца».

Как и рыбалка, боевая подготовка пошла насмарку…

Политотделы на метр были завалены жалобами жен, карающие мечи парткомиссий заржавели и затупились от крови жертв основного инстинкта. Комсомольский отдел Камчатской военной флотилии тоже устал. В частности Сева Станковский, мой названный и неоднократно «молочный» брат, планирующий заходы.

Химик, ну что опять у вас? Как так «молочный»? Объясняю. Когда холостые мужчины грудь одних и тех же женщин ласкали, они такими братьями и становились. Да не записывайте вы, женаты мы уже, не дай бог, листик ваш женам попадет… Старпомы, уймите его, пожалуйста, только не сильно. Чуть нить рассказа не оборвал…

Когда становилось совсем невмоготу, я набирал его, Севин, телефон.

— Сева, привет, я. Что у тебя с «Крепчагинцем»?

— Ищу, куда б его подальше заслать.

— По этому поводу и звоню. Куда-куда, к нам. Сам знаешь, база отдаленная, лодки, сопки, пять домов да три казармы.

— Что, опять к тебе? Две недели не прошло…

— Выручай, брат! Жена уже месяц в Киеве…

— Ладно. Понимаю. Будет. Жди. Но за это выполнишь поручение, секретное. Слушай…

Я связался с тральщиком брандвахты, на котором служил мой друг.

— Косточкин, привет! Завтра просись к стенке, комсомольский актив учить.

— Ура, неужели опять приходит?! Ну, Сева, ну, молодец! Второй месяц у вас сидим!

— Да, но сильно не радуйся. Задание нам, от Севы. Все при встрече. Конец связи.

Ясное и солнечное утро ознаменовалось громкой музыкой и силуэтом белого парохода, входящего в бухту, где базировались наши лодки. Народ радовался, но по-разному.

Около политодела появились первые женщины, требующие приема у начпо. Они, женщины, всегда все замечали первыми. А угрозу семейному очагу чувствовали кожей, миль за двадцать. Особенно после прошлого визита «Крепчагинца» к нам и встрече мужей, «после экскурсии по кораблю», ранним утром.

Даже оперативный опоздал против них с докладом.

Начальство выражало недовольство. Неискренне, но настойчиво. Пока судно швартовалось, парткомиссии было объявлено казарменное положение.

Дела с формулировкой «За аморальное поведение» ждали только вписывания фамилий. Карающий меч уже лежал на столе. Секретарь парткомиссии иногда крутил его за рукоятку, поглаживал лезвие, а потом укладывал на место, напряженно покашливая. Было принято решение допустить на судно личный состав срочной службы и холостяков. На пирсе выставить вооруженную вахту. Время пребывания на борту — два часа, после — смена комсомольского актива. Отставших замам искать лично. Утром пароход отправить.

Ура, в нас, в замов, верят! А жена-то в Киеве!

Начпо звонил в политотдел флотилии и впервые в жизни с ним ругался. Сева, дежурный по флотилии, вяло отбивался…

Скандал, одним словом…

А многим — радость! А мне! И Косточкину!

Косточкин со своим с минером сидели у меня на кухне и пили виноградно-яблочный сок, несмотря на наличие молочной двадцатипятилитровой фляги со спиртом.

Это на вечер. Фляга. Выпьем, не сомневайтесь. Сейчас Севу выручать нужно. Просил избавиться от «Крепчагинца» навсегда, но без жертв.

— Предлагаю посадить «Крепчагинца» на мель. Мы ночью буи переставим, выход из бухты — всего сорок метров. Пусть постоит, это минер.

— И месяца три с мели не снимем, нет у нас буксиров и спасателей. Ага, а мои бойцы вплавь будут добираться, утонут — а с кого спросят? Может, им под гирокомпасы топоры подложить? Помните, «Пятнадцатилетний капитан», Новая Зеландия? — это я.

— Есть решение, мужики, — это Косточкин. Не зря подпольная кличка Мозг.

Одобрили. Звоним Севе. Он рукоплещет и кричит, что следующий визит в ресторан «Авача» за его счет. И немножко за счет Морпорта. Мы милостиво соглашаемся.

Вечер прошел как надо. На «Крепчагинце». Я так устал контролировать активистов, что валился с ног. А как многое осталось неохваченным, например, та рыженькая из методкабинета…

Утро. «Крепчагинец» отваливает от стенки. На пирсе усталые, но счастливые, комбриг с начпо. Тоже всю ночь порядок контролировали…

Опять бравурная музыка, пароход отошел метров на тридцать от стенки. Что? Опять швартуется?

А, вот причина: с тральщика выскакивает минер и какая-то девушка с растрепанными волосами, слева в прическе перышко от подушки застряло… На борт просится. Девушку забрали, пошли на выход. От минера отказались.

Начпо дерет Косточкина, вызвал с тральщика: «Опять вы все здесь разлагаете?!»

Минер скромно прячется… Я тоже. Косточкин разлагает.

Кстати, больше их тральщик к нашим пирсам никогда не подпускали, даже за водой, как бы я ни просил.

Зато штормовые участились: брандвахта ветер меряет…

Дальше будет страшно. У кого с нервами и мозгами не в порядке — лучше пропустите.

Химик, химик, я сказал «с мозгами». Куда пошли-то? Останьтесь, вам не грозит.

«Крепчагинец» подошел к Авачинской бухте.

— Добро на вход нет в связи с общефлотскими учениями. Следуйте в Магадан.

Сева потирал руки. Решение Косточкина было простым и гениальным: «Не пущать!»

Сбрось проблемы дальше. А Тихоокеанский флот, ой, какой большой!

Магадан: «Общефлотские учения продолжаются. Следуйте южнее».

И пошло-поехало: Шумшу, Парамушир, бухта Ольга, бухта Владимир, поселок Тихоокеанский, Владивосток, Камрань и т. д. Говорят, «Крепчагинец» видели, когда он японские сети с красной рыбой выбирал в нашей зоне ответственности. А есть-то надо! А топливо? Какое-то время они маскировались под плавбазу…

Так и пропал белый пароход, отвергаемый всеми портами, в просторах мирового океана …

А все довольны были: и Сева, и начальство, и мы, и, наверное, девушки. Устали они от нас. Но не поручусь.

Говорят, многие моряки видели, как из морской пучины, светясь огнями и гремя музыкой, стряхивая воду с палуб и водоросли с бортов, появляется трехпалубный красавец белый пароход… Вдоль борта девушки в косынках и с абордажными крючьями… И горе тем, кого они догонят. Не девушки то — суккубы… Горе оказавшимся рядом…

Помните, что колокол Ллойда звонит почти каждый день… Это «Крепчагинец»…

Впрочем, у меня, как всегда, собственное мнение. На днях телевизор смотрел. Сомалийские пираты! Ха-ха!

Химик, это для вас, доверчивого…

Была там наша база, на Сокотре. Острове инопланетных растений, неземной и чуждой красоты. Сколько там боевых кораблей скопилось? А результат? Правильно, никакого. А почему? И никто не стреляет? А потому что женщины. Мое мнение. Ну и где еще «Крепчагинцу» быть? Не верите? Там он. Дошел. Обосновался. Нет?

А чего военно-морская группировка России бессильна? А почему у пиратов обводы шлюпок настолько знакомы? И из-под краски на носу пробивается: «Кре…» И лица я вчера узнал. Ух, эта рыженькая в косынке…

Параллельные миры, или Разговор в каюте

— Эх, а все-таки хороша у нас была холостяцкая лейтенантская жизнь! Это потом существа в юбках вмешались, все испортили. И наш инстинкт к продолжению рода, черт его бери…

Служишь на Камчатке, на красивом белом корабле. Деньги есть, делиться ими ни с кем не надо. Отдельная каюта, островок независимости. В кают-компании кормят, и вкусно. И четыре раза в день. Кино, понимаешь, три раза в неделю. И никаких тебе «а ты билеты купил? А моя шубка уже не модная, в чем мне идти?» Сидишь в куртке, смотришь себе… А если попку Яковлевой в «Экипаже» не рассмотрел, скажешь киномеханику. Он перекрутит назад и повторит пикантный эпизод.

Компания хорошая, интересная в общении, спешить никуда не надо. Дети по ночам не орут. Никаких пеленок. Во время «большого Сида», с пятницы по понедельник, — преферанс в каюте помощника командира по снабжению, возлияния без излишеств, деликатесы консервные. Ну сосиски, компоты, севрюга в томате, которую в магазинах не продают, карбонат, икорка. Рубашки, 22 коп. за штуку, стирает матрос, заведующий прачечной. Носки и трусы можно не стирать, а выбрасывать в иллюминатор, одевая новые, с бирочками, купленные про запас в поселковом магазине.

Все по распорядку, не то что дома. То «кран потек, сделай», то «мусор вынеси», то «к маме хочу». Одни проблемы.

А на корабле краном трюмный займется, мусором — матрос, приборщик каюты. И про «маму» только в беспокойном сне в кубриках кричат. Хотят к ней, конечно, но терпят.

И пусть личный состав создает проблемы, но им, в отличие от жены, можно управлять.

А на берегу… Песня!

Передвигаешься быстро, на такси. Все успеваешь. Одно плохо — вечно перчатки в машине забываешь, новые покупать приходится. Каждую неделю.

А зам после трех недель «Сида» за него дает три дня, в лучших военных традициях, — на разграбление города.

Беру только натурой.

На голове пушистая лисья шапка Сереги трюмного, под его же нейлоновой японской сине-красно-желтой нейлоновой курткой — военный альпак. Брюки, соответственно, флотские. Гостиница и ресторан «Авача».

Папоротник соленый и маринованный. Салат из кальмаров. Чтоб мясо и рыба были — не помню. Напьешься, потанцуешь, «снимешь» кого-нибудь.

Иногда подерешься для развлечения и разнообразия. А тебе потом ссадины нежно промоют какой-то жгучей гадостью… А потом наградят собой…

Эх, жизнь была! Приключения, понимаешь.

Какие? А вот в качестве примера.

В такси с ночным зеленым огоньком, последнем и позднем, из поселка Завойко, в которое ты подсел, — девушка. И ее голова склоняется на твое плечо, и через минуту вы уже целуетесь и едете к ней. И утром, чтоб не встретиться с родителями, ты выбираешься через окно первого этажа. Так и не узнав ее имя после ночи умопомрачительного секса. Жениться еще рановато. Или в катере из Петропавловска в Приморский получаешь в подарок от красивой женщины шарф, чтоб не кашлял. Пушистый такой, белый, теплый, с коричневыми полосками на концах. И ночуешь у нее. А через месяц страстных встреч узнаешь, что стал молочным братом своего лучшего друга. И не прекращаешь встреч, но с увядшим навсегда желанием на ней жениться… А она хочет замуж и приходит в политотдел… А ты говоришь, что это сестра. Дурит чего-то. А тебе верят… Увлекательно, бодрит. Сразу хочется в море. А жениться не хочется совсем.

Нет, корабль лучше, чем дом. Несомненно. Поэтому многие офицеры из дому на корабль рвались. Или на сход в свою смену не шли. А СПК их по каютам отлавливал и с корабля сгонял с напутствием:

— А не хер так рано было жениться. Теперь терпите. Будьте любезны, на сход, пожалуйста. Или будете наказаны.

И шли, печальные, на сход, завидуя оставшимся.

А как приятно приходить к женатым друзьям на день рождения их сына, принося в подарок барабан и свисток от спасательного жилета! И осуществляя процедуру дарения, не знать, что в этот дом тебя уже больше не позовут!

А в море как интересно! Люди за морские круизы огромные деньги платят. А тебе платят за то, чтоб в море сходил. Парадокс!

Океан тебе загадки выдает. То столбы радужные стоят частоколом до горизонта. Метров по пять в высоту. И сотнями. На форштевне переливы красок.

И рыбалка — чисто мужское занятие: акулы, кальмары, рыбки летучие…

И загорание в шезлонгах, и бассейн с морской водой.

То какие-то огни на закате возникнут вдали, переливаясь розово-зелеными неоновыми точками. Потом сольются в мерцающую стену и помчатся к кораблю со скоростью пассажирского экспресса, поднимаясь в пути до неба, переливаясь неземным и потусторонним, играя красками. Шквал света и цвета. И скорости. И за сто метров от корабля стремительно уйдут под воду. И думай, записывать в вахтенный журнал увиденное или нет. А ноги дрожат от несостоявшегося столкновения… И беспомощности перед непонятным.

А пока ты думаешь, снизу корабль начинают освещать какие-то круги, похожие на колеса от телеги со спицами. И они крутятся!

Ну, запиши, дружок. В дурку поедешь.

А когда об этих чудесах рассказываешь жене, она и говорит:

— Почисть картошку. А я пожарю.

Но бутылочку на стол выставляет. Думает, гормоны.

Пусть думает. Гормоны, понятно, присутствуют. А от гормонов освободишься — на корабль тянет. Особенно после слов:

— А завтра у нас генеральная уборка в квартире.

— Приборка, черт возьми, приборка! Сколько раз повторять!

Нет, мужики! Дом и корабль — миры параллельные. И пересекаться не должны…

Корабль — почти идеальное место в мире, созданное человеком. Почти, потому что женщин на нем нет. А женщины — это единственное, ради чего мы на берег возвращаемся. За загадочных и непознаваемых, красивых и не очень, обманутых и обманувших нас, желанных и ненавидимых, за проклятых и любимых, крадущих нас у моря и у нас самих для себя!

Ну, за них, за женщин!

Чего бурчишь, старлей? Зачем я тему сменил под конец? Да я в теме, это ты ничего не понял.

Огурчик-то бери, накалывай. Закусывать обязательно надо…

Данилов Андрей Викторович

Родился в 1957 г. в семье военно-морского офицера в г. Кронштадте. В 1978 г. окончил Киевское высшее военно-морское политическое училище. Служил на кораблях и подводных лодках Тихоокеанского флота. После окончания ВПА им. В. И. Ленина проходил дальнейшую службу на Балтийском флоте. Публиковался «Морском сборнике», «Морском литературном альманахе», журнале «Порты Украины» и других изданиях. Автор книги «HOMO Navicus, человек флота».

/z-h-travilo/

Сергей Акиндинов

«… И десять академиков» (Из цикла «Голландия!!!»)

Это было после окончания третьего курса, сдавшие экзамены курсанты, и не сдавшие — тоже, были отправлены на производственную практику по городам и весям страны. Практика для курсантов — всегда дело веселое, так что роты осчастливленных, вводя в трепет железнодорожные вокзалы и аэропорты, занимали с шумом места — согласно купленных билетов.

Рота, в которой учился Вовка, летела в далекий Северодвинск — когда-то Молотовск, а до этого вообще — Николо-Карельский монастырь. И есть в том Северодвинске крупнейший в Европе судостроительный завод, со стапелей которого сползают в море океанские гиганты — от лайнера до ледокола. Есть там и цеха, где строят подводные лодки — железный кулак по империализму, и они частенько, по ночам, тоже сползают на простор морской волны… Но это — жутко секретно! А в то-то время и тем паче, всё, что могло стрелять и прятаться, было секретно… И на вопрос «из-за бугра»: — «Ага! У вас вон что?!» Мы сдержанно отвечали: — «А как же… вот — аист принес». И тишина! Поэтому летящие в самолете курсанты, как «Отче наш…», твердили легенду; мы студенты паровозного техникума летим в Северодвинск, на предмет — посмотреть, а можно ли в условиях Крайнего Севера из района Ягры в район ресторана «Белые Ночи» протянуть узкоколейку и пустить по ней паровоз-кукушку с ядерным двигателем, на предмет… Твердили — но не все. Вот Вовка, например, клял в хвост и гриву кафедру физкультуры и спорта родного училища.

Ага! И вы также бы сделали, если бы вам после этой жутко засекреченной практики, нужно было бы опять возвращаться в раскаленную крымским солнцем бурсу.

Вовка кросс трехкилометровый не сдал — так что, хана! Здравствуй, «академия»… — и не очень-то весело.

И тут же читатель вправе спросить; а этот Вовка, он что, бегать не умеет? И будет прав. Потому как, и это, всем известно, если военный не умеет бегать, кому он нужен такой стоячий — вообще, и налогоплательщику — в частности. На что я вас тут же заверю — Вовка бегать очень даже умеет! Он бегает и как военный, и как курсант — в частности. А не сдал он эти три километра из-за своей натуры. Да. И такое у нас, бывает.

Вот вам этот экзамен, вкратце. Строится сдающий кросс класс на старте. Волнуются все… естественно, это ж вам экзамен. И Вовка тоже. Майор Антонов даёт старт. Весь класс рванул, и рванул не хуже парнокопытных. И Вовка рванул. Но, пробежав метров 500, Вовку, по нечаянности, ждал велосипед за углом, а все побежали дальше. А через километр Вовку-велосипедиста догнал ЗИЛ с прицепом, и Вовка за него прицепился, тоже нечаянно. Но к финишу Вовка бежал на своих двоих, это где-то метров 400 из-за угла. Рванул финишную ленту, и сразу мордой в траву — для приличия. Вслед и майор Антонов тоже в траву — от непредвиденности. Правда, Антонов не долго там был, майор все-таки, да и класс уже из-за угла пятками шлепал. Ну а потом, не много не мало, при разборе, выяснилось, что курсантом Владимиром, а не каким-то там Бикилой, был установлен мировой рекорд в беге на три тысячи метров, и все рекорды до этого, включая и олимпийские, побиты. Побиты, да ещё как! Если даже этим бегунам вставить ядерный двигатель, как в паровоз-кукушку, ни фига они Вовку не догнали б! Вот такая непредвиденность случилась!

Так что, после этой практики надо было ехать обратно в училище и подтверждать результат, и только уж после, либо на пьедестал, либо в каникулярный отпуск.

Но Вовка был не одинок, гулкие стены «академии» ждали ещё девятерых летящих с ним в далекий Северодвинск.

Практика! О! Это вам не только действительность, но и опыт! Поднабирались мы в то время и того и другого. Если там, в стенах Alma Mater, действительность нас поражала только вглубь, то здесь, на практике, только вширь. Да и опыт уже был, какой-никакой. А вот с практичностью случалась напряженка. Практичность отсутствовала, напрочь. Как и положено будущим морским офицерам жили по принципу — любить так, любить, гулять так, гулять, а если есть неживое, расшевелим! Но об этом в следующий раз.

А пока — улицы, дворы и подъезды, имеющие квартиры дочерей без родителей, наполнялись таким южным темпераментом, что вздрагивал не только командир роты капитан 3 ранга Николай Иванович, обеспечивающий производственную практику, но и условия — Крайнего Севера, разумеется. Но когда жалобы на практикантов начали поступать из районов, куда и северодвинская птица редко долетит, командир прекратил все выходы в город. Напрочь прекратил. И поделом. Да и деньги закончились у всех, но это не важно, и жить под легендой оставалось три дня.

— Вы что тут балаган устроили, — начал свою речь Николай Иванович перед строем осоловевших от свободы курсантов, — жил город спокойно и размеренно… А вы?! — и он для устрашения ощетинил свою рыжую чуприну, — Ещё одно замечание, и я к десяти не сдавшим, прибавлю полроты и отправлю в Севастополь вместо каникул. Кому не понятно?

Понятно было всем. Сидеть в «академии политической» (о ней вы уже знаете) охотников не было, и искушать судьбу за три дня до домашних пирогов — тоже.

— Билеты до Севастополя — куплены, я и десять не сдавших сессию — вылетаем вечером. В Симферополе будем поздно, поэтому ночь придется провести на вокзале, первая электричка на Севастополь в 7 утра. Вопросы? Вопросов нет! Разойдись.

И строй умиротворенно распался, с тягостной мыслью, что прожить эти три дня в режиме тотального слежения — можно, но это ж как долго?! Три дня.

Но Вовки эти три дня были по барабану. Его возмутила праздность крымских железнодорожников.

«Это я тут парюсь в условиях Крайнего Севера, блюду секретность родины, а вы там, по ночам, спите!? И электрички ваши ночью на приколе?! — кипел его мозговой котел, — Это что ж, получается, прилетаем в четверг, а в училище я буду только в пятницу после обеда? И кафедра «геркулеса и мускулов» уже на замке!? А там — суббота и воскресение, да и понедельник — день не физкультурный… итого; почти неделя как с куста, из летних каникул…» Но тут Вовку озарило!

— Товарищ командир, — подошёл он сразу и решительно, — есть вариант не торчать ночью на вокзале Симферополя.

— Да?! — заинтересовался командир, — И какой же?

— Так у меня же отец в системе АБТС флота. Надо бы телеграмму дать, чтобы транспорт в аэропорт подали.

— Вот это дело! Вот деньги, иди в город, отбей телеграмму, — и командир почувствовал, что Дамоклов меч в Симферополе может и не коснуться его рыже-огненной головы, — Да, ты только там аккуратнее в выражениях, помни о «легенде» …

Вовка до почты, а это километра три с гаком, добрался быстрее, чем на экзаменационном кроссе, и что удивительно — пешком. Текст на бланке печатал со скрупулёзностью коллежского асессора, свято помня обо всех великих тайнах человечества.

— На пожар что ли? — спросила работник почты по другую сторону окошка, — Дышите ровнее, и давайте ваш бланк.

Вовка протянул бумажку и стал прикидывать — хватит ли от честно сэкономленных на пару пива. Любопытная за окном пробежала текст глазами, и как-то осеклась…

— Молодой человек, минуточку подождите, я сейчас… — и исчезла за дверью внутреннего помещения.

Вовка расслабился. Но ненадолго. Через пару минут двое неизвестных тихо подошли с боков, ощутимо сжали его запястья и спокойно потянули за собой. Это произошло так неожиданно и нагло, что Вовка только у дверей облезлого «Жигуленка» опомнился и спросил;

— Вы что, мужики!

Но ответа не последовало, был только пинок в спину, достаточный, чтобы оказаться на заднем сидении, и машина тут же набрала скорость.

Потом был длинный полутемный коридор, шаги молчаливых сопровождающих, зашторенная комната с двумя стульями, столом и телефоном, и царапающий взгляд «железного Феликса» со стены. «Ну, ни фига себе, — успел подумать Вовка, — совсем, как в кино!» — И так, Вы кто? — получил Вовка вопрос в затылок.

И тут же увидел серое тело с лицом ничего не оставляющим на память.

— Я? Это… Студент, — ответил Вовка, — паровозного техникума… — Вы тут мне басен не рассказывайте! — тело опустилось на стул и припечатало к столешнице бланк телеграммы, — У нас и адмиралы рыдают как дети. Имя, фамилия… Вовка назвал даже отчество.

— Где служите? — тело было неподвижно, говорила только голова.

— Нигде, — ответил Вовка, путаясь в мыслях на опережающий вопрос; — Кому?

— Ответ не верный!

Вовки показалось, что и голова молчит.

— Я, это …курсант, — доверительно прошептал он и подумал, если сидит под ликом «железного Феликса», наверняка, свой.

— Телеграмму Вы писали?

— Я.

— Вот у Вас написано; — тело сдернуло волосатую пятерню с бланка, — «…Николай Иванович и десять академиков…» Кто эти люди?

— А?! Вы про это?! — дышать стало легче, но он боялся проколоться, — Так они все наши, — начал он уже весело, — то есть, свои…

— Какие это — ваши?

— Училищные…

Вовка подозрительно посмотрел на тело, а тело, вонзив взгляд ехидства, спросило:

— А не много ли академиков на одно училище?

— Да на втором курсе и больше было — Вовка начал сомневаться в сидевшим под портретом.

— Что Вы мне здесь дурочку ломаете?! — на голове явно нарисовались багровеющие уши, — Николай Иванович — это кто?

— Наш командир роты…

— Допустим, — хмыкнуло под портретом, — а почему он должен сопровождать этих академиков?

— А по приказанию… — Вовка совсем разозлился.

— По какому такому приказанию?

Из полумрака, где сидело тело, подул ветерок возмущения.

— Училищному, наверное… — засомневался Вовка.

В полумраке ожил стул и жалобно пискнул, а тело начало наваливаться на край стола.

— В вашем училище, что, начальники совсем директив не читают? Вовка не понимая, пожал плечами и промолчал.

— Десять академиков?! В одном самолете? А случись что? Страну без науки оставить хотите? — стол тоже стал попискивать, — Да и с академиками… — тело нажало кнопку на телефоне, и тут же раздался голос издалека; — Слушаю, оперативный! — спросила голова чуть в сторону; — Сколько у нас академиков на данный момент в городе? — По данным на 12 часов — два. Место расположения назвать? — Не надо — ответила голова, щелкая кнопкой. — Ну и, что это за отряд «академиков»? Ваших!? — из полумрака потянуло легким бризом, — И им ещё транспорт среди ночи понадобился?

— Да, разные… — Вовка начал оттаивать, — И по сопромату, и по гидромеханике, я вот — физо завалил…

— Это двоечники что ли?! Да, конспиратор, ты знаешь, что ты чуть в разработку не попал? Надо было, и писать; «…Николай Иванович и десять человек» …Академики!?

Вовку слегка задела школьная трактовка — «двоечник», зато поласкало самолюбие слово «разработка».

— Человек!? — и он окончательно разочаровался в «теле» — Человек — по-нашему, по-флотски, этот тот, кто в море, за бортом… А мы то — приедем и пересдадим…

Заплыв (Из цикла «Голландия!!!»)

Миха — крепкий парень во всех отношениях, сидел на бревне заброшенного пирса и удил рыбу. Утомленное крымское солнце безразлично клонилось к горизонту, высвечивая на глади бухты плавающий мусор. Миха снял с головы белый чехол от фуражки и протер им лицо.

— И кого ловим? — раздался за спиной знакомый голос друга Воти.

— Рыбу-падлу, — лениво отозвался Миха не поворачивая головы.

— Что-то я не знаю такой в Черноморском бассейне?! — Вотя посмотрел на далеко заброшенный бездыханный поплавок.

— Потому и не знаешь, что она, падла! — не клюёт… — Миха поправил удилище и скорчил рожу сидевшей поодаль чайке. Та, тупо попятилась и открыла клюв, — И чего приперся?

— Командир роты нас вызывает.

— А зачем? Не сказал? — и Миха к потраченной гримасе присовокупил "нос" из двух ладоней. Чайка, обалдев, выплеснула своё восхищение, но сзади, и опять попятилась.

— Да как-то не удосужился…

— Вот и лови после этого, — выдохнул в сердцах Миха, — ни клева, ни дисциплины! — он вытянул из воды длиннющую леску, положил на ладонь червя скрюченного под саксофон и снял его с крючка, — Извиняюсь, мадам, но он после баротравмы! — бросив червя чайке начал разбирать удилище. — Не, Вотя, экзамены досрочно сдавать нельзя! За неделю до практики — нас замучают. Ну, пошли, что ли?!

Командир роты сидел в своей каюте и подсчитывал средний балл экзамена сдавшего его подчиненными. Дверь в его "келью" была открыта и Вотя, прямо с порога, доложился:

— Товарищ командир, явились по вашему приказанию!

— Являются — "жмурики" во сне, а военнослужащие — прибывают, прибывают! — и он печально выдохнув, подчеркнул что-то на листе бумаги, — Вот, обошли нас силантьевцы, на 0,3 балла — обошли!? Так, а вы, голубцы, переодевайтесь, поедите в город, помогать своему любимому преподавателю вещи таскать в новую квартиру. Увольнений ни сегодня, ни завтра — нет, поэтому с ним и поедите. Начальник училища в курсе, "добро" — получено, вот увольнительные — до 7 утра завтра. Поможете, и сразу по домам, по городу — не шастать. Понятно! Учения на Черноморском флоте. В комендатуру сграбастают, фитиль — на всё училище. Так что — не подведите. И вот ещё что, о здоровье Николая Ивановича вам рассказывать не надо, поэтому, постарайтесь сделать всё сами, а ему после инфаркта — лучше в сторонке постоять. Всё, идите, он будет вас ждать на пирсе в 17.00. А завтра, в 7.00. быть в училище! И без замечаний!

— Есть! — счастливо пропели уста и, повернувшись кругом, расплылись в светозарной улыбке.

Перенос домашнего скарба из машины на второй этаж новенького дома занял не более трех часов. И когда была внесена последняя коробка, курсантам была дана команда; — Мыть руки и к столу!

Жена Николая Ивановича не скрывала радости:

— Ой, Коль, ты посмотри какая кухня просторная! И газовая духовка — просто чудо! Приглашай, приглашай ребят к столу, у меня и горячее уже готово!

Стол, накрытый листом белой бумаги, изобиловал. Воти показалось, что хозяйка выставила всё, что оставалось из запасов прошлого лета. Тут были и банки с маринованным перцем, и икра "огородная" двух сортов, и компоты, и ассорти из овощей, и даже редкие для крымского стола соленые подосиновики.

— А вот и горячее, — хозяйка осторожно поставила на стол, источающий вкусный запах противень, — и картошечка и мясо!

Николай Иванович раскрыл свой знаменитый кожаный портфель и извлек бутылку коньяка.

— Коль, а может, домашним вином обойдемся?

— Этот уксус ты будешь с подругами пить, — буркнул Николай Иванович, — а раз квартира настоящая, то обмывать её по-настоящему надо. Правильно я говорю? — и он посмотрел на присмиревших помощников.

— Так тебе ж — нельзя!? Врачи что сказали?

— На то они и врачи, чтобы рекомендовать, я ж не совсем размагничиваться собираюсь, а так — чисто символически, — он скрутил с горлышка пробку, — на-ка, вот, подаришь сыну бескозырку!

— Сын второй год в фуражке ходит, — заметила жена, — а внуку не хотелось бы, — с женской настороженностью добавила она, разливая компот в чашки.

— Что так? — удивился Николай Иванович, красиво плеснув коньяк в стаканы.

— Да так…

К концу застолья коньяк был выпит по-братски — на четверых, но обилие закусок задавило пятилетнюю выдержку, да так, что и духу не осталось.

На Севастополь упала ночь. Её бархат недвижимо замирал от теплых волн воздуха кативших откуда-то со степных окраин, и только свирели цикад безумолчно звенели под черным куполом вселенной.

— Я вас провожу до троллейбусной остановки, — сказал Николай Иванович, накидывая на плечи спортивную куртку, — район у нас новый, освещен плохо, а понастроили много, можно заблудиться.

Когда в кромешной темноте была преодолена "полоса препятствий", которую обозвали грунтовой дорогой, впереди за поворотом, показались огоньки автотрассы.

— Ну вот, ребята, и дошли! Остановка троллейбуса вон у того столба. Патрулей здесь нет, но если и нарветесь — объясните по какому случаю, вы уволены, я думаю, поймут. Огромное спасибо — за помощь, без вас мы бы с женой всю ночь шмотье это затаскивали. Спасибо! И постарайтесь без замечаний, я обещал Начальнику училища… ещё раз — спасибо!

Курсанты пожали протянутую сухонькую руку преподавателя и смущенные его благодарностью отправились к остановке.

Полночный троллейбус, как сонная гусеница, прошуршал по кольцу конечного маршрута и остановился в метрах десяти от остановки. Было видно, как водитель, распахнув все двери и выпустив одного единственного пассажира, вышел сам и, крикнув курсантам; — Хлопцы, поедем через минут десять! — скрылся за штабелем бетонных панелей.

— Опоньки! — Миха толкнул Вотю, рассматривающего черное небо, — Этого нам и недоставало!

Вотя обернулся и увидел щуплого лейтенанта с красной повязкой "Начальник патруля" направляющегося в их сторону. Курсанты поправили бескозырки и замерли в ожидании.

— Прошу предъявить документы! — не давая представиться, с ходу потребовал лейтенант. На его лице читалась радость человека нашедшего пятиалтынный на опохмелку.

Курсанты достали военные билеты и увольнительные записки.

— Почему в городе? — строго спросил начальник патруля, — Увольнения — запрещены…

— Уволены по особому распоряжению, — сказал Миха, — в увольнительной всё записано.

Лейтенант сделал серьезное лицо, пробежал глазами по увольнительной и, чмокнув губами, произнес:

— А это в Комендатуре разберутся, что это за "особое распоряжение". Вы — задержаны! Стоять и ждать!

Он, как-то уж начальственно прошествовал к телефонной будке, положил документы на столик и стал набирать номер.

— Дежурный! Дежурный, мною, начальником патруля лейтенантом Бусько, на конечной остановке 18 троллейбуса задержаны курсанты СВВМИУ…сейчас я их доставлю…

Решение, к не ожидавшим такого поворота курсантам, пришло мгновенно. Когда троллейбус мягко подкатил к остановке, телефонная будка лежала аккуратно плашмя — дверью на асфальт, пряча в своем чреве бьющегося о стеклянные стенки лейтенанта. Он, чиркал красными просветами на погонах безрадостные кривые, всё ещё сжимал в руках телефонную трубку, и что-то неистово кричал.

— По что начальничка в аквариум закатали? — весело спросил водитель.

Вотя коротко изложил суть произошедшего, спокойно пряча военный билет и увольнительную в потайной карман форменки.

— У-уу, — согласился водитель, — поделом, если так-то! Вы, вот что, хлопцы, я сейчас в парк, по центру проскочим без остановок, на Пушкина — я вас высажу, а там и Графская недалече…проскочите огородами!

Но "огородами" бежать не хотелось; пассажирские катера в это время уже стояли на приколе, да и родные пенаты были в двух шагах. Курсанты, осмотревшись на безлюдной улице Ленина, спокойно поднялись на Центральный холм.

— Ну, что, по домам? — боясь услышать "Да", спросил Вотя.

— А может к нам во двор? Наверняка там гуляют, — отозвался Миха.

И они, не сговариваясь, свернули на Суворова, разметая клешами белые лепестки отцветающих каштанов.

В последние дни весны всем хочется одного и того же! Но на этот раз, у этого — "одного и того же", обломилось…

Как только друзья вошли в темный колодец двора, на широкую грудь Михи пали девичьи руки.

— Миша! Володя! Вы тоже из патруля?!

— С чего ты взяла? — Миха смущенно развел пылкие десницы, освобождаясь от объятий, — Мы в увольнении… до утра…

— А у вас, что, увольнения не отменили? — задал вопрос кучерявый парнишка в цветастой рубашке, тискающий на лавочке белокурую девицу.

— Отменили, — встрял в разговор Вотя, — но у нас особый случай. Так что — мы до 7.00. — свободны, как Куба! — Вотя подошел к скамейке и сел на коленки сразу двум девчонкам, — Девочки, я буду вашим барбудос!

— До 7.00?! — протянул с удивлением кучерявый, — Вам, что, и катер особый подадут?

— На фига? — Вотя потолкавшись, уселся между девицами, — И на городском доберемся! А ты, в самоходе или как?

— Я в патруле… все в систему поехали, я домой, — ответил кучерявый, — Все катера отменили — до 8.00. в связи с учениями, да и на Графской лучше не появляться вашим голландцам. На ночном разводе комендант копытами от злости бил…

— Чё, невралгия у старого козла?! — обеспокоился Миха.

— Ага! Ваши курсачи, нечаянно будку телефонную уронили вместе с начальником патруля, так что, приказано — найти и обезвредить! — весело отозвался кучерявый, совершая непонятные манипуляции рукой чуть пониже спины блондинки.

— Вы мизинцем своего нахальства взлохматили плоть моего терпения! — неестественно взвизгнув сквозь смех, проговорила блондинка и, ухватив за руку своего ухажера, умчалась со двора на просторы улицы.

— Олег, будь осторожен в желаниях — они могут исполниться! — прокричал им в след Миха, но его не услышали, — Что за краля? — спросил он у местных девчонок.

— Не знаем, — обескуражено пропели голоса, — она из Стрелецкой… А у тебя родители на дачу уехали, пойдем музычку послушаем или "медведя" по улице поводим?! — лениво предложила одна из них.

— Миха, время третий час… к семи в училище можем и не попасть! Слышал, катера отменили, таксисты в наш край не поедут, проверенно. Что делать будем? — Вотя сделался серьезным.

— А ты думаешь, я знаю?! — пробасил Миха, — Если только вплавь…

— Вы с головой-то дружите?! — испуганно всплеснула руками пассия Михаила, — Вплавь, такую даль! А потом, вы что, в училище в плавках явитесь?

— Оксана, помолчи! — Миха опять освободился от её руки на плече, — Думайте, Чапаев, думайте… — обратился он к другу.

— А тут и думать нечего! Заплыв — других вариантов нет. Обещали; будем в 7.00. — будьте добры исполнить! Девчонки, как, компанию составите?

— Ага! — засмеялись те, — Только трусики поменяем!

— Минуту ждать! — сказал Михаил, и исчез за массивной дверью подъезда. Через пятнадцать минут он появился, неся большой кусок пенопласта и пакет с домашними пирогами.

— Угощайтесь, — предложил он сидевшим на скамейке, — пироги со с маком! Всем подкрепиться, пойдете с нами, в разведку! Проводите нас на Графскую пристань, пойдете впереди, если заметите патруль — предупредите.

— Отстреливаться будем! — девчонки опять рассмеялись.

— А может ты все-таки, позвонишь в училище? — требовательно спросила Оксана.

Но Мишка сделал вид, что не услышал, и сказал: — Пошли!

До Графской дошли быстро. Севастополь спал крепко и праведно, как и положено городу-герою. Но девчонки "осмотревшись на местности" принесли тревожную весть; на лавке у входа к причалу катеров обнаружен дремлющий ночной патруль. А это — в десяти метрах, правда, отделенных кустарником колючего шиповника.

— Прошу громко не разговаривать, — заговорщицки предупредил Вотя, — в стриптизе участвуют все! — и начал раздеваться.

Девчонки прыснули, но прикрыли рты ладонями. Миха тоже быстро сбрасывал с себя одежду.

— Отдам в хорошие руки, пробег 15 километров! — Вотя двумя пальцами держал собственные носки, но "хороших рук" не нашлось, — Да и ладно, отклею — если доплывем, — деланно обиделся он и запихал их в ботинки.

— Как там водичка? — спросил Миха, укладывая убранство в коробку из-под мороженого.

Вотя подошёл к краю настила и сунул ногу в воду; — Как парное молоко!

Картонная коробка была поставлена на пластину пенопласта и закреплена шнурками из ботинок.

— Не плохо бы веревочку подлиннее, — Миха проверил плавучесть конструкции, опустив её в воду, — а остойчивость в норме!

— Ты беску сверху положи, и так, чтобы название "системы" на ленточке было видно вооруженным глазом, — деловито добавил Вотя.

— А это, зачем?

— Потом объясню… — и Вотя тихо погрузился в воду, — Водичка — класс!

— Вот вам веревочка, — девчонки протянули Мишки свои ленты, распустив косы.

— Родина вас не забудет! — Миха связал тонкий гипюр в одно целое и сделал поводок для пенопластовой пластины, — "Ты жди меня, и я вернусь…" — скоморошничая, он припал к груди Оксаны, — "только очень жди…" — та не возражала, но тревога в карих очах явно просматривалась.

— Позвони, обязательно позвони! Обещаешь?!

— Without fait! — не выходя из роли, произнес он по-английски с вологодским акцентом ироничное "непременно", и полез в воду.

Первые десять метров, пока тело привыкало к воде, юноши преодолели классическим брассом, резво. Но коробка на пенопластовом поплавке начала мокнуть от волны пловцов, и те поменяли классику на пляжный примитив, почему-то названный — морским.

— А беска у нас, как флюгарка что ли? — Вотя греб мощно, опережая товарища на корпус.

— Тебе ж сказали — учения на флоте, а тут мы с ящиком на привязи — явные диверсанты… Грохнут ведь, не сходя с палубы… — и Миха посмотрел налево, там, окутанный утренней мглой, на флагманских бочках стоял крейсер "Дзержинский".

Выплывая на фарватер Севастопольской бухты, до уха курсантов донеслись непонятные вопли с берега. Пловцы легли на спину и взглянули в сторону пирса. Фигурки патрульных топоча бегали по швартовой полосе и что-то выкрикивали в след уплывающим.

— Они впали в состояние боевой растерянности! — многозначительно изрек Вотя и спокойно перевернулся на живот.

— А теперь подплываем ближе к берегу, — фыркая, посоветовал Миха, — если нас обнаружат с крейсера, выползаем на сушу… и по пампасам до Троицкой.

Но с крейсера их не "обнаружили". Скорее всего, верхняя вахта выпала в утренний обморок, повесив на гвоздь истории загадочную трагедию с линкором "Новороссийск" стоявшем точно на этом месте.

Утренние; — Рассветает! — пловцы встретили с прохладцей. Перспективы нарисовались понурые. Впереди — ещё два километра чистой воды. Справа — муть и грязь сливаемых в бухту вод Корабельной стороны. Слева — свист газовых турбин двух БПК (больших противолодочных кораблей). А назад — уже дороги нет.

— А тяжеловато — в серной кислоте с отрубленными ногами, — Вотя разогнал плавающий мусор и посмотрел на товарища.

— А ты обороты сбавь, — заметил Миха, — и на-ка, повози наш гардеробчик, — он передал конец поводка Воти, — До вешки доплывем, отшвартуемся, отдохнем, — и Миха сильным гребком ушел вперед.

Солнце выползало на безоблачное небо неторопливо. Озарив восток розовым, и выжидая пока пущенный в авангард светонос не поглотит тьму, оно копошилось где-то там, внизу. Море задышало туманной дымкой, не отпуская её от легкой волны, и просветлело. Вода сделалась прохладной и упругой.

— А может, была права Оксана? — Вотя держась за металлический парапет плавучей вешки, убирал капли с лица, — Может, стоило бы позвонить?

— Может… — равнодушно отозвался Миха, — А, сколько сейчас времени, примерно?

— Шести ещё нет. Побудку не играли. — Вотя лег на спину, зацепился ногой за буйреп, — Спать, хочется, — сказал он и закрыл глаза.

— К семи должны успеть, — и Миха последовал его примеру.

Севастопольская пацанва — им можно завидовать! Выросшие здесь среди камней и бескозырок, они с пеленок впитали дух этого легендарного русского города, сдаваемого, но не сдающегося, бесшабашного — как моряцкая удаль, но вечно приклоненного перед памятью прошлого. И море для них — вовсе не стихия, а друг — из их дворовой шумавы. Будь-то — "зарубить козла" под боком у вальяжно купающегося на городском пляже, или совершить прыжок в "колодец" скал Херсонеса в метров двадцать полета, или прыгнуть в свирепую волну при штормовой корявости…

— Вотя, нас, по-моему, засекли! — Миха торчал поплавком и пытался разглядеть подвижки на капитанском мостике БПК.

— С чего ты взял? — Вотя продолжал лежать, не отрывая глаз.

— Блеснуло… как стекла бинокля!

— Блеснуло, не блеснуло…сыграют "Человек за бортом" — услышим…

— Услышишь?! Как же! До "поющих голландцев" полмили… Поплыли, пусть видят, что мы в норме…

— Поплыли, — и Вотя оттолкнулся ногой от буйрепа.

— А я подустал! — Миха со свистом выдохнул воздух.

— Всё. Молчим. Не теряй силы на разговоры. Осталось то минут сорок. Но к семи должны успеть. Ты понял?!

— Понял. Молчим.

И заплыв продолжился.

Сорок минут тишины. Сорок минут монотонных движений. Сорок минут укрощения отяжелевшего тела. Сорок минут к цели. Вода осточертела. Спина одеревенела. Сорок минут…

— Миха, ты видишь, там, на пирсе… Нас, кажется, встречают…

— Нам главное в семь часов… — Миха хлебанул воды и закашлялся, — Выруливай на шлюпочную базу, там разберемся…

На пирсе куда подходят городские катера, собралась толпа, человек семь — восемь. Они что-то кричали и размахивали руками. Но пловцы их не слышали. Они повернули резко на север и поплыли параллельно берега к родному слипу училища.

— Эх, утонуть что ли?

Миха хорошо это расслышал и посмотрел в сторону друга. Тот плыл на спине, молотя радугу мазута на воде ногами. Миха тоже перевернулся.

— Утони, — ответил он с сожалением, — там хоть вода чище…

— Миха, ты мне друг или поросячий хвост?

— Ну, — Миха опять обернулся и поймал на лицо плавающую водоросль.

— Возьми гардеробчик. А то мне кажется, что я поймал твою рыбу-падлу, а она, падла! величиной с кита.

— Давай, — Миха, перехватил поводок, и ощутил достаточное сопротивление "кораблика".

Преодолев трехкилометровое водное пространство и наконец-то, нащупав ногами, шершавый бетон дна слипа, пловцы выпрямились. В ушах противно звенело, встреча с берегом была безразлична, а мозг, обессилив, отказывался напрочь воспринимать действительность.

— Время… сколько время? — как заклинание произнес Миха.

— Семи ещё нет. Наши, спят… — Вотя зачем-то одел бескозырку на мокрую голову.

Ноги плохо слушались, и совладеть с пологим подъемом дна слипа оказалось труднее, чем плыть. Они, шатаясь, вышли, шурша "корабликом" по мелкой гальке.

— Всем зачёт — на год вперед! — как-то обыденно из-за корпусов стоящих шлюпок нарисовался майор Антонов — преподаватель с кафедры физической подготовки. Он, улыбаясь, подошел к курсантам и начал массировать им плечи и спину в районе шее, — Глубокий вздох! И выдох! Потрясли, потрясли руками… и расслабились!

Миха и Вотя, замерли, справляясь с прострацией, но команду выполнили — на автомате.

— Повторили, повторили — ещё раз! Вдох! И выдох!

Теплая ладонь преподавателя как-то исподволь вернула их к реалиям. С глаз сбежала туманная пелена и, фокусируясь на фигурах спешащих в их сторону, пробила сознание; — Доплыли!

— Одеться! — и та же самая ладонь хлестко отпечаталась на "загривках".

И всё встало на свои места.

"Военная косточка" поддернувшаяся жирком от содеянного, оголилась, её белый цвет — оказался в копеечку, и курсанты быстро распечатав промокший "кораблик" стали облачаться. Голландка, брюки, носки, ботинки…

— Товарищ капитан первого ранга, прошу разрешения обратиться к дежурному по факультету, — без тени смущения рапортовал Миха.

— Обращайтесь.

И незнакомый капитан первого ранга невинную "Ща" облёк в шипящую аспида.

— Товарищ капитан третьего ранга, из городского увольнения прибыли, замечаний нет!

— Что-о??!

И незнакомец, стоящий рядом с дежурным по факультету, из "О" сотворил дырку в преисподнюю. Он уже собрался бросить туда статные тела гардемаринов, но был парализован…

— Смирно! — по-хозяйски распорядился голос дежурного по факультету.

Все замерли и только дежурный, приложив "лапу" к уху, четко развернулся и, доказывая стоящим, что притяжение Земли явление непостоянное, воспарил в строевом шаге, направив стопы в сторону идущего навстречу Начальнику училища.

— Товарищ контр-адмирал, за время моего дежурства на факультете происшествий не случилось. Увольняемые в город прибыли без замечаний.

От услышанного, у незнакомца выступила испарина, а чело под фуражкой с "дубами" стало похожим на чернослив, он тяжело засопел, но команда "Смирно" не разрешала действовать. Он просверлил взглядом низкорослую фигуру контр-адмирала, тот заметил, но никак не отреагировал.

— Вольно! — и адмирал подошел к виновникам переполоха.

Те, не замедлили представиться. Адмирал секунды рассматривал их лица, но глаза виновников смотрели поверх, а юношеские уста прятали упрямую иронию. Адмирал улыбнулся.

— За инициативу, проявленную во время учений на флоте — объявляю десять суток отпуска! — это он произнес громко и с гордостью, — Шагом марш, сынки, в роту, отдыхать, — добавил он уже по-отцовски тихо.

"Сынки" также тихо ответили — Есть! И обойдя выстроившуюся в линию делегацию с тыла, удалились.

— По словесному портрету — они! — шепнул на ухо злому капитану первого ранга комендант Северной стороны.

— Да, идите Вы… — отмахнулся капраз от коменданта, как от надоедливой мухи.

Начальник училища подошел к стоящим офицерам;

— Чем обязан? — без всякого интереса спросил адмирал.

— Командир отряда Охраны Водного Района — представился капитан первого ранга. Он хотел с возмущением что-то высказать, но адмирал строго его одернул.

— О какой охране Вы мне можете доложить? — лицо Начальника училища стало землистого цвета, — О какой?! — и адмирал испепелил взглядом его военную спесь, — Идите, и доложите в Штабе, что с задачами учений ни Вы, ни Ваш отряд не справились! Все свободны.

И адмирал, заложив руки за спину, неторопливо заспешил к лестнице ведущей в учебный корпус.

Акиндинов Сергей Александрович

Родился в Подмосковье, городе Павловский Посад в 1951 году. Окончил СВВМИУ в 1975 году. Служил на Северном флоте на АПЛ, потом на Балтике в системе судоремонта и судостроения. В запасе. Публикуюсь в различных изданиях.

Валерий Самойлов

К-129. Её нет на дне?

Что подвигло меня взяться за тему, связанную с гибелью субмарины К-129?

Я не мог не взяться за эту тему о гибели К-129, потому что мой партнер по документальному кино Майкл Вайт сделал фильм «Азориан. Подъем К-129». Этот фильм я эксклюзивно показывал в Музее Мирового океана для ветеранов подводного флота, в России его еще не показывали. В интернете — только в пиратском варианте. Копию оригинального фильма я передал в Москву Ирине Журавиной, вдове старшего помощника командира К-129 Александра Журавина, чтобы она и родственники погибшего экипажа смогли его посмотреть. Сам же фильм стал возможен, потому что один из членов экипажа американского судна «Гломар Эксплорер», пытавшегося в 1974 году тайно поднять нашу затонувшую субмарину на поверхность, прежде чем умереть, передал секретную кинопленку, пролежавшую под его кроватью 33 года, киношникам. Съемка велась с 12 камер, вмонтированных в специальные клешни, опускаемые на дно, с помощью которых «Гломар Эксплорер» захватил на дне Тихого океана на глубине 5 километров субмарину К-129. Погибшая подводная лодка «Курск» была на глубине всего 107 метров и мы помним, как сложно было ее поднять. А здесь пять километров!!! И это был всего лишь 1974 год!!! Специальная засекреченная операция ВМС США по подъему субмарины К-129 уникальна, с точки зрения технологических разработок. Американцы задействовали даже немецких ученых, разработавших специальную систему гиростабилизации, для удерживания огромного судна в океане точно над местом катастрофы К-129. По финансовым затратам она также не имела аналогов, разве что с сопоставимыми затратами для полета на Луну. Но американским военным очень уж хотелось достать наши шифркоды и фрагменты новой на тот период времени баллистической ракеты Р-21, поэтому и пошли на эту затратную авантюру. Кстати, у Майкла Вайта и название этой секретной операции реальное «Азориан», а не «Дженифер», как ее обычно называют в СМИ.

Кадр из фильма Майкла Вайта «Азориан. Подъем К-129». При подъеме у поверхности океана произошла поломка «подводных клешней» судна «Гломар Эксплорер». Корпус субмарины с баллистическими ракетами выпал и понесся обратно на дно на глубину 5 километров… В клешнях якобы осталась только носовая часть К-129.

Документальные кадры сопровождают весь фильм и в этом его ценность. Ни одна из компаний, которые брались за тему К-129 или еще возьмутся, не имеют подобных кино-фото-материалов и вряд ли смогут, особенно теперь, после выхода фильма Майкла Вайта в широкий прокат, сделать что-либо лучше и правдоподобнее. Майкл Вайт, продюсер и владелец кинокомпании «MICHAEL WHITE FILMS», сам по себе неравнодушный человек, он очень уважает погибший экипаж и до сих пор самостоятельно выясняет причину его гибели. Он тратит собственные деньги и, возможно, сделает еще один фильм «К-129. Последние дни», где расскажет о причинах катастрофы. Удастся ли ему это? Я полагаю, что нет. Недавно я получил ответ на мое письмо из Архива ВМФ России, где отмечено, что материалы по К-129 до сих пор являются закрытыми. Что-то подобное получил вероятно и Майкл из США. А жаль. Мы уже и с Калининградским Музеем Мирового океана договорились, что все экспонаты, включая макет подводной лодки К-129 лежащей на дне Тихого океана /до момента ее подъема на поверхность/, Майкл был готов после съемок подарить музею…

Автор фильма «АЗОРИАН. ПОДЪЕМ К-129» Майкл Вайт (слева) и калининградский писатель Валерий Самойлов на киностудии MICHAEL WHITE FILMS (чуть выше головы Майкла в рамке Диплом с благодарностью за этот фильм знаменитого Каннского кинофестиваля)

Неизвестность с причинами гибели подводной лодки К-129 будоражит сознание писателей и кинокомпаний. НТВ и компания «Соналист Студиоз» создали фильм «Операция Дженифер. Тайна гибели К-129». На самом деле, как я это указал выше, это была совершенно секретная операция «Азориан», а не «Дженифер», как ее обычно называют. Гибель субмарины К-129 затронула многих, поэтому неслучайно эта тема ежегодно обсуждается в СМИ, а ведь прошло более 40 лет, как она затонула. Но когда об этом пишешь или освещаешь на телеэкране, все должно быть точно выверено. Не так как в сюжете НТВ, где на фотографии вместо К-129 изображена затонувшая субмарина К-278, известная всем как «Комсомолец». Я длительное время изучаю всё, что связано с гибелью в 1968 году подводной лодки К-129 проекта 629 с тремя баллистическими ракетами, бортовой номер 574. Более того, я знаком с вдовой старпома этой подлодки Ириной Георгиевной Журавиной, которая предоставила мне часть своего архива. Во время её поездки в Калининградскую область, в Музее Мирового океана на борту подводной лодки «Б-413» и НИС «Витязь», мы обсудили одну из глав моей книги «Схватка на дне», где речь идет о К-129 и о том, как её на дне Тихого океана обнаружили американцы.

НТВ. Слева экипаж К-129, но справа, на фото К-278 «Комсомолец». Не все могут уловить тонкости деталей подводного флота.

О моей книге и фрагменте о К-129.

Я зачитал ей и всем присутствующим четвертую главу «К-129 — «Гольф», уделив особое внимание тем местам, где речь шла о её муже, старпоме Александре Михайловиче Журавине, капитане второго ранга. В пятой главе я зачитал эпизоды о технологии обнаружения субмарины К-129 на дне Тихого океана с помощью глубоководного аппарата, управляемого с подводного атомохода специального назначения ВМС США «Хэлибат». Ирина Георгиевна внимательно слушала меня, изредка поправляя текст, где речь шла об экипаже и… глубине — ведь она, вопреки всем сложностям, а иногда и пакостям отдельных военных чиновников, побывала на месте гибели своего мужа в Тихом океане. Так вот, с ее слов, глубина там 5000 метров. О ней самой, её женском подвиге, замечательно написал известный российский писатель-маринист Николай Черкашин в статье «Венок «железной леди».

Книга «Схватка на дне» основана на реальных событиях и написана в форме романа. Вообще же я взялся писать об американцах по конкретной причине. Меня поразило известие о том, что у них, на подводных лодках спецназначения в носовой и кормовой частях была заложена… взрывчатка. А в каюте капитана находилась… кнопка самоликвидации. Вы можете себе это представить? Какое нужно иметь самообладание, хладнокровие, мужество, чтобы служить на таких субмаринах.

Ирина Журавина в гостях у калининградских подводников на трапе Б-413.

Конечно, доказать, что так и было, довольно сложно — американские подводники с этих субмарин до сих пор хранят молчание. Но есть сопутствующие факторы, которые я привел в своем фильма «Самоликвидация». В частности речь идет о письме одного из моряков с субмарины «Си Вулф»… Я хочу подчеркнуть, что всё это происходило в мирное время. Знаю не понаслышке, что на наших подлодках специального назначения таких ужасных устройств не было. Хотя советские подводники к подобным сценариям морально были подготовлены не хуже, чем американцы. Все мы в стране СССР были Матросовыми, Космодемьянскими, Гастелло… Я резко зауважал американских подводников с «Хэлибат» и «Си Вулф», написал о них книгу, в конце которой будет представлен документальный раздел.

Читатель сможет увидеть фотографии, и даже схемы. Чтобы не было восхищения только от американцев, я хотел ввести и главу о российских субмаринах специального назначения. У Вас стало бы рябить в глазах от обилия фотографий героев России и Советского Союза. Но пока воздержусь — еще не время. Хотя, конечно, жаль, ведь время как раз и проходит, не оставляя никаких следов об этих людях. Я хотел, чтобы о них узнали при жизни, а не потом, когда уже никого не будет на этом свете. К тому же я их знаю лично по совместной службе.

Книга сформирована издательством «Горизонтом» — в 2018 году вышла в продажу на Литрес. ру

Как-то даже наступил на голову одному из героев, опускаясь вниз по вертикальному трапу в рубке. Кому-то помогал писать представление на награды. Да и сам подумывал «двинуться на героя» — медкомиссию начал проходить. Но пришла «перестройка» и поставила крест — надо было «дергать с Севера» за квартирой. Когда есть семья — квартира оказывается важнее, чем награды и звания. Впрочем, одну фотографию об этих героических людях и экипаже субмарины я здесь приведу.

Мне, имевшему непосредственное отношение к подводной службе, не составляет особого труда описать жизнь, быт, профессиональные особенности американских подводников. Суть одна и та же. Есть некоторые различия в терминологии. У нас командир — у них капитан.

Часто, при встрече с читателями, мне задают вопрос: не сложно ли было писать про американских подводников?

У нас центральный пост — у них мостик и так далее. К тому же, об этом в последнее время было немало фильмов, да и интернет покажет вам все подробно, в том числе и изнутри. Я провел большую исследовательскую работу и думаю, не разочарую ни наших, ни американских подводников. Все эпизоды, происшествия, взятые в основу моих фильмов и книги «Схватка на дне», реальные.

Российская субмарина специального назначения после очередного выхода в море. В центре снимка герой Советского Союза контр-адмирал Холод В.В., слева от него капитан первого ранга Мозульников Е.М., справа (в «канадке») — автор Самойлов В.А.

Они, в разное время, происходили на американских атомных субмаринах специального назначения «Хэлибат», «Парч», «Си Вулф» и объединены в одной подлодке с названием «Гоуст», что в переводе с английского языка означает «Призрак». Почему именно призрак, вы узнаете в книге. Это интрига. Конструктивно, я взял за основу субмарину «Хэлибат».

Субмарина «Хэлибат», обнаружившая затонувшую К-129.

Итак, нашу подводную лодку, уже затонувшую, на дне Тихого океана обнаружила американская атомная подводная лодка «Хэлибат». Субмарина была специально снаряжена разведывательным управлением ВМС США и экипажу поставлена конкретная задача: прибыть в заданный район и произвести поиск К-129 с помощью дистанционно управляемого глубоководного аппарата, прозванного подводниками «рыбкой». Так вот эта «рыбка» сделала фотоснимки, которые и легли в основу доклада руководителей военно-морской разведки и ныне здравствующего Генри Киссинджера президенту США Ричарду Никсону для принятия им секретного решения о проведении уникальной операции по подъему с глубины 5000 метров нашей подлодки К-129. Возникает вопрос: а какое право они имели это делать? Ведь затонувшие подводные лодки мира — это братские могилы… Ответ: никакого! Поэтому, операция была засекречена. И морального права они не имели. И в качестве достойного примера в этом плане, можно привести недавнее обнаружение нашими дайверами немецкого военного корабля, затонувшего во время войны недалеко от Пиллау (ныне Балтийск) в Балтийском море. Совместная российско-немецкая группа аквалангистов произвела погружения и установила название корабля, после чего он будет объявлен «Братской могилой». В нашем случае все было по-другому. Американцы, когда всё в итоге вскрылось, обосновывали свои действия по проникновению в нашу «Братскую могилу» тем, что СССР официально не объявил о гибели К-129. В этой связи, я расскажу ещё про один эпизод, который широко не освещался. Так вот, на одном из снимков, сделанном глубоководным аппаратом, рядом с затонувшей подлодкой, были запечатлены… останки нашего подводника. Разве можно было беспокоить его прах? Но они побеспокоили — слишком большой был соблазн получить наши секретные документы, шифровальную машину, образцы ядерного оружия.

В этом деле вообще возникает много вопросов, но ответы на них могут быть получены только от непосредственных участников тех или иных действий. А они и сегодня немы, как рыбы. В моей книге «Схватка на дне» капитан Эдвард Бест (в действительности это капитан АПЛ «Хэлибат» Кларенс Мур) обнаруживает на дне Тихого океана затонувшую К-129. На фотоснимках, а их тысячи, детально зафиксировано положение подводной лодки на грунте, все её повреждения — в том числе разгерметизацию двух шахт с баллистическими ракетами. Первый вопрос, который я бы сформулировал, звучит так: подводная лодка, после удара о дно, должна была расколоться, как это было с американскими атомоходами «Трешер» и «Скорпион» на аналогичных глубинах. Так она раскололась или…? Они утверждали, что она якобы лежала на грунте целиком. Если это так, то почему так называемый «лунный бассейн» в днище судна «Глобал Эксплорер», куда должны были поместить подлодку целиком после подъема на поверхность, при её длине 98 метров, спроектировали и построили длиной 61 метр? Не потому ли, что К-129 всё же разрушилась, и её изначально планировали поднимать по частям? Хорошо, что есть Майкл Вайт с его фильмом. Там четко показано, что корма лежит отдельно от остального корпуса. Это я к тому, что при постановке задачи подъема К-129, скорее всего, предназначался не одноразовый подъем. А подъем по частям.

В завершении эксклюзивная фотография «от Майкла Вайта». А именно фотография К-129 на дне:

Подводная лодка К-129 на дне Тихого океана (фото — Michael White Films).

Теперь читатель воочию эксклюзивно наблюдает, что пришлось поднимать со дна Тихого океана. Эта фотография уже позволила получить мнения специалистов подводного флота, которые проходили службу на 629-м проекте. Они отмечают, что разрушения в кормовой части ограждения рубки субмарины очень значительные, что полностью уничтожены ракетные шахты № 2 и 3, а шахта № 1 деформирована и смята. Скорее всего, такие разрушения были получены при внешнем воздействии — ударе по кормовой части рубки форштевнем корабля (судна) или корпусом подводной лодки. Таким образом, фотография подтверждает или не исключают возможные причины гибели К-129 от столкновения с кораблем (судном) или подводной лодкой. Также возможна гибель субмарины от разрушения одной из ракетных шахт и поступления воды в прочный корпус через эту шахту как это было на К-219 после столкновения с американской подлодкой у побережья США.

Могут ли иметь место повреждения такого характера при применении против К-129 торпедного оружия с американской субмарины, производившей слежение?

К этой версии подходит информация о «длительных акустических сигналах»: приняв их за работу стартового двигателя ракеты на К-129, противник мог применить торпедное оружие на поражение для срыва ракетной атаки. Это смелая версия, как и в случае с подводной лодкой «Курск», где одна из неофициальных версий предполагает, что командир американской субмарины, не понимая, что «Курск» проводит обычную учебную стрельбу торпедой в полигоне боевой подготовки, подумал, что подводный звук от открытия крышек торпедных аппаратов означает торпедную атаку по американской субмарине, и производит пуск своей торпеду по «Курску» на упреждение…

Подводный атомоход «Скорпион» (США) уходит в свой последний поход. Погибло 99 членов экипажа. 1968 год.

Американцы в период правления Б.Н.Ельцина показали нам кинодокументы о поднятой на поверхность носовой части подлодки. Объяснили, что не смогли поднять всю лодку, потому что у них произошло разрушение захватов при её подъеме. В захватах осталась лишь носовая часть, а всё остальное рухнуло в пучину, разметавшись на дне. Более ни американские, ни наши правители не возвращались к данной теме. Якобы существует договоренность между нашими странами не трогать эту историю и… обстоятельства гибели американской субмарины «Скорпион», затонувшей со всем экипажем через два месяца после трагедии К-129 при странных обстоятельствах, во время слежения за советской корабельной группировкой южнее Азорских островов.

Кларенс Мур, капитан АПЛ «Хэлибат», прославившийся за счет эпопеи с К129, побывал в нашей стране, и с ним беседовала Ирина Журавина. Но он был нем, как рыба и на её конкретные вопросы лишь скрестил пальцы у своих губ, показывая этим знаком, что ничего никогда не расскажет.

Кларенс Мур хранит молчание…

У меня же возник технический вопрос: как им удалось отыскать «иголку в стоге сена»? Представьте: огромный «Тихий океан» и они четко выходят на место гибели К-129. Невероятно! Якобы, они вычислили координаты по характерным при крушении подводных лодок звукам, зафиксированным специальной стационарной подводной системой слежения и обнаружения подводных целей. Если бы эта система была столь эффективна, то они бы с её помощью спокойно отслеживали наши подводные лодки на всех морских просторах. В действительности же американские субмарины подкрадываются к корме наших подлодок, полагая, что на кормовых курсовых углах, их невозможно обнаружить. Они, таким образом, сближаются на опасные дистанции, рискуя столкнуться с российскими подлодками при проверке нашими экипажами наличия слежения. При этом российская подлодка производит сложное подводное маневрирование на обратный ход. Этот маневр известен американцам, и они его всегда боятся. Возможно, причиной гибели К-129 и является столкновение, при проверке отсутствия слежения, с более везучим в этой ситуации американским атомоходом. Не случайно, через несколько дней после аварии К-129, субмарина «Суордфиш» зашла на ремонт в японский порт Йокосука. Становится понятно, откуда у них появились такие точные координаты места гибели нашей подлодки: северная широта 40 градусов 05 минут, восточная долгота 179 градусов 57 минут (координаты приведены по месту постановки судна «Гломар» при проведении тайной операции по подъему К-129). В доказательство версии о подводном столкновении субмарин можно привести аналогичную ситуацию с К-219, затонувшей после столкновения с американским подводным атомоходом в 1986 году недалеко от побережья США. Место гибели К-219 известно точно.

Возникает вопрос: не кажется ли, что цифры 1 и 9 (К-19, К-129, К-219) оказываются фатальными для наших подводных лодок?

Совпадения имеют место быть. АПЛ «Комсомолец», к примеру, имела тактический номер К-278. К-8, затонувшая в Бискайском заливе в 1970 году, также имеет цифру 8, как и С-178, затонувшая в 1981 году недалеко от Владивостока. Не думаю, что на этих фактах следует акцентировать своё внимание. К тому же мы отвлеклись от основной темы. На мой взгляд, более актуально то, что на борту К-129, как и К-219, были баллистические ракеты. На К-129, как показали фотографии глубоководного аппарата, были сорваны крышки шахт двух баллистических ракет. При этом одна из ракет выдвинулась из шахты наполовину. Разгерметизация любой из баллистических ракет с ядерной боеголовкой представляет реальную угрозу для жителей близлежащих к месту гибели подлодки островов и сегодня. Нужен такой же мониторинг подводной среды, как это периодически делается на месте гибели АПЛ «Комсомолец»? Это вопрос, связан со следующим…

А что, если погрузиться на место гибели субмарины К-129?

Вопрос, конечно, интересный… Именно поэтому, а также по причине поиска партнеров для экранизации моей книги, я обращался к известному калининградскому ученому глубоководнику А.М. Сагалевичу, который управлял подводной станцией «Мир» во время съемок фильма «Титаник» известным во всем мире кинорежиссером Джеймсом Камероном.

Я пообщался с Анатолием Михайловичем по телефону, поскольку он часто находится в командировках. Мы трезво оценили ситуацию, понимая, что подобные глубоководные экспедиции стоят очень дорого, поэтому было логично обратиться именно к Джеймсу Камерону. Тут как раз и выяснилось, что эта идея уже давно будоражит не только меня, но, вполне возможно, и уважаемого метра киноиндустрии. Тем более, что на Тихом океане летом 2003-го года уже проводились подводные съемки «черных курильщиков», создающих на дне потоки черного дыма.

Герой России А.М. Сагалевич у глубоководного аппарата «Мир»

Его фильм «Призраки бездны» имел коммерческий успех. Вроде бы всё логично и понятно, но… Джеймс Камерон вряд ли согласится организовать экспедицию на место гибели К-129. Почему? Потому что подводной лодки… там нет! И похоже, уже давно. Вероятно с тех времен, когда состоялась известная ныне на весь мир уникальная глубоководная операция по подъему К-129 с глубины 5000 метров. Американцы, скорее всего, подняли не только носовой отсек, но и всю подводную лодку. Частями. Возможно, что Джеймс Камерон навел справки о К-129 ещё в 2003 году, когда планировал переход НИС «Академик Келдыш» на Тихий океан. С его связями, финансами и менеджментом такая задача вполне по силам. Вероятно поняв, что на дне ничего нет, он закрыл эту тему. Это мое предположение, но оно близко к реальности.

Самойлов Валерий Александрович

Родился в 1956 году в Петропавловске-Камчатском. Первая половина жизни была посвящена службе на благо Отечества и прошла в подводном флоте. Вторая половина жизни ушла на подъем промышленного производства, в основном рыболовного и танкерного. Литературную деятельность начал в 80-е годы прошлого века, будучи внешкором газеты «Страж Балтики» в Африке. Писатель, автор известных книг «Подводные пленники», «Схватка на дне», победитель Х Международного Кинофестиваля «Балтийские дебюты» с собственным документальным фильмом «Самоликвидация», ветеран-подводник -samoylov-11958188/

Виктор Белько

Акушер-механик

…А Синичкина пришлось отправить, вместе с доктором, на беленькой, как Полярная ночь, «Волге» механика с «Гончего» да прямо в Полюсный. Врачи там были поопытнее, а условия — получше. Докладывать командующему о случившемся — все равно придется, как ни крути. Покрутишь — так только терпение адмиралу накрутишь, ещё хуже будет! И никому мало не покажется, ибо — кто не спрятался — я не виноват!

Там их ждали, все оформили, приняли, даже все белье новенькое Синичнику выдали.

Дело сделано, бойца сдали в «травму», пухлую папку с материалами расследования — дежурному по штабу флотилии, для передачи по команде. Загрузились чем-то жевательным — есть хотелось вовсю, желудок прилип к позвоночнику, а весь живот громко и недовольно бурчал. Было слышно, как пустые кишки ругались друг с другом злыми голосами.

Офицеры решили поехать по окружной — были у Родина кое-какие виды на эту окружность. Механик был известен еще и тем, что великолепно знал, кроме кораблей, любую автотехнику. Он по одному шуму двигателя и шуршания колес ставил сложные диагнозы, подтверждавшиеся потом «на все сто». А теперь он отрегулировал свой двигатель, по новой методике, и хотел посмотреть, что из этого вышло — по скорости и расходу топлива. Но для этого нужен километраж, намотанный на спидометр в достаточном количестве! Чтобы было с чем режимы сравнивать.

И именно от этого выбора Родиным дороги кое-кому повезло! Даже — очень!

Полярный день был на излете и за окнами машины заметно темнело. По шоссе неслись уже в матовых сумерках. Подслеповатые фары встречных машин хлестали по стеклам. Ветер шумел в приоткрытых окнах, шуршали шины, повизгивая и постанывая на поворотах.

Глядя на пролетающие мимо столбы и деревья, догорающие лиловые свечи иван-чая на обочинах, сливающиеся в одну цветную темно — лиловую линию, слушая взывающие встречные машины, Анвар зябко поеживался.

Вообще, ездить с капитаном третьего ранга Родиным в машине — одно это уже, само по себе, чистый экстрим! Адреналину-то будет — не унести! А у кого нервы послабее — так и полные штаны! Ага, напрочь переработанного адреналина с сероводородным запахом….

Мало того, что, будучи действительно талантливым инженером и закончившим все, что можно с золотой медалью, он усовершенствовал свою «Волгу» изнутри, как мог. Еще и форсировал мотор до невероятной для своего престарелого авто, мощности.

Этого тоже было мало — так он еще был гонщиком — по рождению, и еще со школы имел некоторый опыт на практике. Доктор знал, что Владимир Родин соревнуется — сам с собой — по скорости езды от своего подъезда в Обзорново до подъезда родительского дома в Питере. Побив очередной рекорд, он каждый раз заявлял приятелям: — это не предел!

«Если его в академию опять не отпустят — хана, когда-нибудь он будет доезжать до цели за пять минут! Ему хорошо — вцепился в «бублик» и ест глазами спидометр и дорогу, а я всё кюветы для себя приглядываю, куда мы поместимся вместе с машиной!» — враждебно думал Гайнутдинов. Иногда он просто тосковал по пешей прогулке … и даже давно был готов к ней — морально, но врожденная татарская вредность не давала ему потребовать от механика ехать тише, чтобы деревья не так противно мелькали перед глазами, с шумом растворяясь в изумленных сумерках.

И они оба, одновременно, вдруг увидели в «кармане» на обочине дороги «УАЗ» — «таблетку» с красными крестами. Тревожно мигали тусклые габаритные огни, вокруг машины бегала брюнетка-толстушка в белом халате и размахивала белой тряпкой, стараясь привлечь внимание водителей.

Родин затормозил, но они пролетели еще метров двести, и пришлось, лихо развернувшись «на пятке», возвращаться.

— Ой, людоньки, ой, рятуйте! — почему-то по-украински кричала большая заплаканная девица в белом халате в обтяжечку, который буквально трещал на её пышной упругой груди. Растирая по щекам обильно растекшуюся от потоков слез жирную тушь, она пыталась остановить машину. По вечернему времени, машин было очень мало… Но ей повезло — Родин ни за что не смог бы равнодушно проехать мимо «Скорой», которой самой явно требовалась помощь!

Выскочивший из машины Гайнутдинов не смог добиться хоть чего-то внятного от истерившей девицы, махнул рукой и поспешил к распахнутой дверце медицинского отсека кареты «скорой помощи». Там был пожилой мужик, весь в поту, и женщина — явно роженица. И то, как она стонала и изгибалась — очень-очень не понравилось Анвару. Медицинский отсек машины был весь пропитан густым солоноватым запахом крови. У Родина слегка закружилась голова.

Одного взгляда хватило опытному врачу: — стремительные роды!

«Во, блин, влипли!» — подумал он, а вслух спросил: — Давно?

— Минут двадцать как! — ответил мужчина.

— А ты — кто?

— Водитель я этой старой колымаги!

— А кто там орет и бегает?

— Это? Это фельдшер, девка только что из медучилища!

— Интересный у нее подход к приему родов! — восхитился доктор. — Везет мне сегодня! И вчера, и позавчера — тоже! — припомнил Анвар.

Он вылез из машины и закурил, что-то вспоминая и обдумывая возможные в этих условиях действия. Потерпеть — не получится и, уж точно, проблема сама не рассосется. Не тот случай!

Родин, тем временем, пытался привести девицу в чувство. Без особого, впрочем, успеха…

— Нужны вода и… А спирт есть? Да еще и свет нужен, движок у них заглох, а аккумулятор тоже дохлый… — поведал ему Гайнутдинов.

— Обижаешь — сказал механик, вынимая канистру родниковой воды из багажника.

Полную пластиковую бутылку-«полторашку» спирта офицер вытащил из салона. Механики — народ запасливый!

Все это он передал начмеду, а сам, прихватив какую-то хитрую отвертку своего собственного производства, двинулся к «таблетке».

— Сейчас глянем, чай, не «летающая тарелка»! — он с трудом подлез к по-дурацки размещенному двигателю, отчаянно матерясь в адрес конструктора, и тыкая куда-то своей отверткой. Нашел! Все оказалось так, как он сразу и предположил.

— Опыт не пропьешь и умище никуда не денешь! — пояснил он водителю старенького драндулета. И добавил — для остальных — Подумаешь — задачка для выпускного класса детсада с автомобильным уклоном! — Родин пренебрежительно хмыкнул и тронул ключи. Пристыженный водила посмотрел на молодого моряка с тайной завистью.

Движок фыркнул и завелся, как миленький. Загорелся свет в салоне, ожила рация, которая тоже, оказывается, не хотела работать — аккумуляторы и здесь подвели.

Какая-то девица сказала сквозь трески и нудный писк, что бригада акушеров вовсю мчится на помощь и нужны координаты. Владимир обстоятельно рассказал, да и теперь света вокруг столько — никак мимо не проедут!

Гайнутдинов мыл руки спиртом, который щедро лил на его ладони Родин. Водителя Анвар тоже заставил тщательно вымыть руки — чуть не до локтей. — Помогать будешь!

— Спирта не жалко? — буркнул пожилой шофер.

— В другом бы случае — сердце бы сжалось! — честно подтвердил Владимир. В это время из салона «таблетки» послышались крики женщины.

Началось! Гайнутдинов с водителем принимали роды. Руки сами делали то, что нужно — к удивлению самого корабельного врача. Попытки привлечь фельдшера к работе результата не дали. Какое там! У нее буквально тряслись руки-ноги…

Тогда за дело взялся сам Родин. Для начала он слегка хлестнул девицу по щеке перчаткой. Та опешила и подвывать прекратила. Офицер удовлетворенно кивнул, достал из «бардачка» фляжку с коньяком, стальной стаканчик и налил доверху и протянул девушке.

Сказал просто: — Пей, надо!

Та выпила залпом весь стаканчик, не задумываясь и ничуть не морщась. Затем закусила протянутым кусочком горького пайкового шоколада.

— Ты — хохлушка? — поинтересовался офицер, вдруг припоминая ее крики на украинском и протянул ей новый стаканчик, налитый доверху.

— Нет, мать с Украины, а я даже там ни разу не была, даже языка не знаю! — поделилась девица и механически опрокинула в себя коньяк.

— Ни фига себе, память поколений с перепугу как проявилась! — вслух удивился Родин. И добавил ледяным командным тоном, повысив голос: — А теперь — к больной, в машину — марш, исполнять клятву Герострата… тьфу, как, черт, его… но ты поняла! А, Гиппократа! Все равно — вперед! Это водила должен был бегать и орать вокруг своей сдохшей машины, а не ты! А то мужики любить тебя не будут! Пропадешь впустую — а зря! Будет о чем жалеть, точно говорю!

Фельдшерица кинулась исполнять военную команду. Довольный механик прислонился к капоту свое машины и закурил. «Надо бы тоже тяпнуть — стрессик снять. Да нельзя, еще сколько ехать, да два КПП впереди, обойдусь вообще или потерплю до корабля!» — решил он.

Девица влезла в салон и включилась в работу понемногу. Тем временем Анвар справился, делая все скрупулезно и проверяя каждый свой шаг! Это тебе не фурункулы на задницах вскрывать!

А тут и акушеры подлетели. Нормальный, толстенький пацан орал во все горло! Говорят — так и должен! Все сделали как надо. А доктора похвалили, но обидели — сказали, что таких знаний и умений от военного врача не ожидали.

Он обиделся за всю военную медицину, послал коллег гражданских по известным адресам, полез в «Волгу» — на свое место. Усталость сумасшедшего дня тяжелым мешком навалилась на него. Даже глаза стали сами закрываться!

Механик тоже устал, но возбуждение от вида крови и всех этих подвигов насытило эмоции, взбудоражило нервы и напрочь прогнало всякий сон.

Родин с присущей обстоятельностью, собрал свое имущество и поскладывал всё в багажник. Остатки спирта отдал шоферу «таблетки» — за храбрость! Показал фельдшерице кулак — чтобы больше так никогда не делала!

Потом налил коньяк в два стаканчика и отрезал два увесистых куска колбасы и еще теплого хлеба. Протянул один стаканчик доктору — тот выпил, протянул второй — вдогонку, мол, за здоровье малыша и молодой мамы! Анвар снова выпил, не поморщившись, видимо все еще находясь мысленно в процессе приключения, вспоминая, все ли он сделал так. как надо. Затем принялся, совершенно механически, жевать копченое мясо. И Владимир тоже с большим удовольствием пожевал колбасу, вкусно пахнущую чесноком и дымом.

— А теперь — спи! — скомандовал он Анвару и рванул с места. И тот действительно, сразу заснул — спокойно и без сновидений. И ему уже было наплевать на летевшие навстречу деревья и истошно визжащие шины… Только потом акушеры сообразили, что не спросили у офицеров ни имен, не фамилий, даже номер машины не запомнили.

А офицерам просто не пришло в голову дать свои координаты — да и зачем?

… Только через месяц, молодой папаша, рыбак, вернувшийся из рейса, на своем траулере из Атлантики, нашел офицеров. Неведомыми путями он проник на корабль и успешно споил половину кают-компании — вместе с Громяковским. А кто узнал прототип, помнит — споить прототип было ой, как не просто! Я бы сказал — невозможно, но долгая служба приучила к тому, что ничего невозможного не бывает … но это было потом! Когда им и прицепили прозвище: «акушер-механик». А что? И ничего, нормально!

«Сайпан» и «Тарава» Отрывок. Быль дела давно минувших дней Заводские будни

А еще местный заводской дивмех, стоявший вместе с ним на ходовом мостике СКР, наблюдая за телодвижениями доковой команды, рассказал такую вот страшилку-пугалку:

— Вы тут поосторожнее будьте! Пропуска еще не выдали, а у вас офицеры и мичманы — молодые и дикие, как ваше девственное Побережье, даже еще более близкие к истокам природы… особенно у вас — в Громыхалово! Ваших «земляков» — подводников, на свободном выгуле даже Североморский комендант боится. — иронически улыбнулся он, и продолжал: — обиделись покорители глубин как-то за его прихваты, дали в глаз один раз и смылись.

А он-то всего и хотел, как только выставить их из «Океана» — в кителях были, не по форме. Так и не нашли никого — даже деньги за столик через третьих лиц официантке передали с плюсом за волнение. Чтобы значит, по совести … Джентльмены, блин! — хмыкнул дивмех. Егор знал и эту историю и даже ее участников, но хвастаться этим из скромности не стал. — Как в город со своих черных обрезиненных горбатых чудищ сойдут — так сразу — бац! — головки самонаведения включаются. А верхние головы автоматически отключаются!

— Сразу после пары первых же рюмок! — резюмировал дивизионный механик Брендейкин, затушив в пепельнице очередную сигарету. — А какие здесь «вохрушки», знаете!? Ну-у-у! Ведьмы гоголевские! Самому Николаю Васильевичу зачеты сдавали!

— Вот! Чуть что — стрелять по нарушителям навскидку, по-ковбойски. А потом закладывать — да сразу на самый верх! Чтобы премия за бдительность! А снайпера! Что ты! — насмешливо продолжал он: — Вон, кстати, всего пару недель тому назад было! Не пустили одного капитан-лейтенанта, помощника по снабжению с БПК через КПП — вроде пьяный. Тот плюнул — что с дур взять? — и рванул по «Тропе Хо Ше Мина». А там «вохрушка» Нина в засаде сидит. Форсировал он «колючку» драную, через самую дырку в ней, в снегу извозился, и тут сзади слышит вопль: «Стой! Стрелять буду!».

Это Нина заорала во весь голос, как учили. «Стою!» — говорит капитан-лейтенант. «Стреляю!» — радостно восклицает вохрушка. И — ба-бах!!! В воздух, не целясь. Но ловко, прямо по-ковбойски, попала в бетонную опору фонаря. Со страху, наверное — шпиона же поймала или диверсанта. А пуля завизжала от неожиданности, встретившись с бетонным лбом столба, и — рикошетом — вниз! Да так удачно, слушай! Прямо в левую половину зада кап-лея. А если бы целилась, а? Да не в воздух!?

Кровь, вой, вопли. «Скорая», носилки и всеобщий «аврал» на уровне командующего флотом. Половину ягодицы ему эскулапы враз оттяпали в госпитале, что-то у них пошло не так — дело было вечером, в субботу, а врачи — они, знаете ли, тоже люди! А собирался каплей этим же летом поступать в свою любимую академию имени «Тапок и Тряпок», а тут … Понятное дело — засветился весь наш завод по приказам всех уровней, обвешали и кап-лея и нас звездюлями — кого за что. Но мало никому не показалось! Да и у парня все жизненные планы враз накрылись медным банным тазом! По этой тропе не он первый, не он последний ходил — да вот звезды в тот раз не сошлись! — с явным сожалением отметил рассказчик.

И эти вохрущки появляются неожиданно, сидят в засадах — и все из-за премии. Тут еще одна история, как мой коллега нашел себе приключение на то же самое место, ага! Так сказать, там где спина теряет свое благородное название … Берендейкин опять закурил и продолжил обмен опытом — доковой операции — ни конца, ни края не видать!: — возвращался он как-то с праздника души на свою лодку, да прихватил с собой бутылку портвейна. Но прорывать противолодочный рубеж через КПП не решился, а полез через забор. Спрятал он бутылку в задний карман, за ремень зацепил, чтобы не вылетела. А там тетя Клава в засаде. Стал он слезать с забора на той стороне, а она как заорет! Тот испугался. Отпустил руки и упал. Да прямо бутылкой и на камень. Бутылка — бздынь! И осколками ему шкуру на филейной части порвало. Эскулапы ему эту шкуру сшивали, прямо как бабкино лоскутное одеяло! Так. Представляете себе, он потом месяц на всех совещаниях стоял, а все документы исполнял, исключительно лежа!

— Это я вам, молодежь, в назидание говорю! Люди, будьте бдительны, я вас любил! — Везуха нужна не только в море — везде — наставительно заключил дивмех. — Так что вы просветите своих офицеров и мичманов, и все в оба глаза следите за своими «отличниками». Максимум через неделю ваши «аяврики» узнают от своей братвы с кораблей-«старожилов» о том, как нужно делать то, чего делать нельзя. Да и с девами из малярного цеха познакомятся, прошвырнуться по жаждущим бабам захочется — а не пускают! Они быстро узнают адреса пышнотелых красоток с гостеприимными квартирами и бедрами! Вот и пойдут по тропам «дядюшки Хо» …

Здесь, где они, командирские неприятности прячутся, куда там походы среди ледовых полей! В каждом рундуке подчиненного лежит «фитиль» его начальнику! Буксиры осторожно впихнули корабль в батопорт дока, команда дока свое дело знала хорошо, докмейстер распоряжался уверенно и спокойно. Корабль точно встал на предназначенные ему кильблоки. Всплыли. Из забортных отверстий корабля еще сбегала вода, но рабочие уверенно и ухватисто устанавливали строительные леса вокруг его бортов, ладили сходни. Всё! Можно бы и отдохнуть — завтра, несмотря на субботний день, придется вдоволь потрудиться и побегать. Помощник инструктировал вахту, расписывал смены, ругался с дежурной вахтой дока.

Наутро Егор Андреевич чисто выбрился, достал из шкафа выходной вариант наглаженного синего кителя, сшитого ленинградским портным. Его полы достигали середины бедер, что было неким непонятным нарушением и раздражало коменданта и кое-кого из начальства. Осмотрел шелковый подворотничок, длинные и широкие шевроны, сияющие золотом надраенные самолично пуговицы — остался доволен. Надел китель, посмотрелся в зеркало, оценил свой внешний вид и удовлетворенно хмыкнул. Ну и пусть начальство иногда цепляется — зато видно сразу орла и … немного фрондера. Себя уважать надо! А то и другие охамеют… Вежливо постучал, вошел озабоченный и еще не бритый механик со стопкой бумаг. Всю ночь ему и его лейтенанту пришлось трудиться — док, тем более аварийный — это профессиональный бенефис механика, ответственный и суровый. — Разрешите!? — Входите-входите, о инфаркт моего многодырчатого сердца! Садитесь на диван, я ваши бумаги буду долго листать — надо самому мне, как следует, вникнуть — что да как! И хоть что-то понять!

Выслушал доклад механика, прочел рабочий вариант ремонтной ведомости, лист дефектации, внимательно рассмотрел схемы и эскизы, любовно вычерченные групманом, еще не забывшим училищную науку. «Инженер он или как? Молодец, уважаю! Отличник!» — хмыкнул про себя Левин. — Черт возьми, Сергей Петрович, борта-то у нас из чего — из стали или папиросной бумаги? — изумился он, вникая в расчеты и справочные данные в пояснительной записке — Я теперь даже сильно топать на палубах бояться буду, когда дежурного придется в очередной раз воспитывать!!! — В формуляре написано — из семи и даже — кое-где — десятимиллиметровой стали — невозмутимо буркнул не выспавшийся и слегка помятый командир БЧ-5. Он до глубокой ночи со своим командиром группы и старшиной команды лазал по темным, сырым трюмам, уточняя, зарисовывая, измеряя. Так что ехидные подколки командира он пока не воспринимал… — Да и еще — в цистерне пресной воды, похоже, есть отверстия — вот отсюда и солоноватый вкус чая, за что вы меня мордой каждый раз в … это самое … тычете.

— Прогнило что-то в трюмном королевстве! Ага! — удовлетворенно отметил командир, радуясь своему предвидению — А я что вам говорил? А вы мне — кажется, кажется … а оно вон как окажется! — тут он перевернул еще одну страницу и удивленно присвистнул, огорчаясь: — Когда же я стану вас звать — ну например, «О, покой моей души!», или: «О, услада моих ушей!». А, Сергей Петрович? Когда наступит это время?

— Вот это — вряд ли, на пенсионе если только, в каком-то пивбаре-«поплавке» в Питере, когда встретимся за мемуарами … — ворчал подчеркнуто серьезный механик, упрямо не желая менять мрачный тон своего настроения. — Кстати, — добавил он, подумав, — надо топливо из всех цистерн на анализ на соль сдать — есть у меня подозрения, что мы его забортной водой обводнили! — Вот черт! Спасибо! — ругнулся Егор, делая пометку себе в записной книжке, и заключил: — Нет, дорогой мой друг Сергей, светлый инженер-сан, вы и тогда, на далеком пенсионе, скажете — крен у «Поплавка» 7 градусов, в трюмах его — явно вода, грузы приняты не правильно, а освещение над столиком из пивной бочки не дотягивает до 220 вольт … знаю я вашу инженер-механическую сущность! Вы и напиться можете, как все остальные приличные и образованные люди, то есть — в чистый хлам — только тогда, когда ваше дорогое железо стоит от вас в недосягаемой дали!

Вместе с замполитом они пошли на уже знакомое ПКЗ, где по случаю субботы на «Утренний Намаз» собирались командиры и замполиты всех ремонтирующихся кораблей дивизиона. Здоровались с коллегами, узнавали знакомых, знакомились с офицерами ремонтирующихся кораблей, которые уже стали «аборигенами».

Вот от них-то Левин надеялся получить толковые и вразумительные рекомендации на время стоянки в доке и в заводе. К Левину подошел капитан-лейтенант, дежурный по дивизиону, с красными от бессонной ночи глазами, поздоровался и сунул ему планшет из фисташкового пластика, на котором был написан карандашом аккуратный список всех кораблей с фамилиями командиров — и лаконично попросил, протягивая остро заточенный по-штурмански карандаш: — Впишите свой корабль, там, в конце списка, и вашу фамилию и инициалы. Егор Левин в соответствующей колонке написал: «СКР-150», Грохоталово, 175 брковр, капитан-лейтенант Левин Е.А. В кают-компании ПКЗ было шумно, офицеры ходили туда-сюда, как броуновские молекулы.

Все были заняты. Все спешили решить свои вопросы, пока командование не отбыло восвояси. Оно понятно — суббота есть суббота! В субботу менялись смены на кораблях — одни прибывали на корабль, другие уезжали к семьям на короткое время. На секунду задумавшись, и оглянувшись (тут его какой-то бес, родом из курсантских времен, попутал!) — не наблюдает ли кто — в конце списка командир вписал еще названия кораблей: «Сайпан» и «Тарава», подумав, добавил фамилии командиров — кап. 3 р. Д. Смитин и кап. 2 р. Д. Доу, вернул планшет дежурному. Он злорадно хмыкнул и пошел к Колотунову. Тот уютно устроился под прикрытием фанерной трибунки и развернул свой блокнот, по обыкновению, чего-то в нем рисуя в полете мысли. Вошла «святая троица» — комдив, начальник штаба, и замкомдива. — Товарищи офицеры! — скомандовал дежурный. Поздоровавшись, начальники начали мероприятия — сделали объявления, зачитали приказы по флоту с перечислением подвигов и приключений, виновными и наказанными. «Рутина!» — вздохнул Левин. Придется привыкать — один только Бог знает, сколько придется тут простоять — вдали от базы, семьи и обычных служебных забот. Было заметно, что комдив отчаянно боролся за трезвость своего ума. Ему было тяжело! Вчера у них была продолжительная баня, где традиционно отмечали очередной юбилей члена руководств завода. Ну и вот, ну и как всегда. Благие намерения были, ушли. Осталось похмелье … Хорошо гражданским — их-то никто не беспокоит, да и пива можно выпить — сглотнул вожделенную слюну комдив. Мозги просто не хотели включаться в работу и героически сопротивлялись. Память вовсю давала сбои. А подлечиться пока было нельзя — длительная служебная закалка запрещала это до конца рабочего дня.… Заму было несколько получше, (его вчера сан обязывал сдерживаться), он напомнил о политзанятиях и даже принял доклады замполитов о готовности к ним. Начальнику штаба было хуже всего — он и сегодня должен был что-то говорить, что-то читать, кого-то критиковать — служба обязывала. Тогда как в это самое время комдив и его замполит могли только согласно кивать или поддакивать вслух, лишь изредка вставляя замечания — для соблюдения статуса… А ему пришлось мобилизовать все свои силы и держать порядок и аудиторию в достойных рамках. Закончив подводить итоги былой недели, начальник штаба вознамерился устроить перекличку и разобраться, наконец, с теми, кто игнорирует свое командование, не желая по утрам в субботу являться под его светлые очи. — МПК –113! Ага, есть оба! СКР-54! А где командир? Вы за него? Ясно! Мпк-77? Понятно? Почему не забрали до сих пор график внешних нарядов? Садитесь!

И так далее. Дойдя до «Ста с прицепом», начальник штаба представил офицеров. Рассказал, как они выбирались из ледового поля и шли в базу. Упомянув, между прочим, что корабль здесь ненадолго, чтобы некоторые аборигены губы особо не раскатывали — в дежурство по дивизиону офицеров не включать. Затем он громко зачитал название очередного корабля: — «Сайпан» и оглядел публику. Никто не отозвался. — Ах, так, да! С первого дня? Ладно, — мстительно прищурился начштаба — запомним! Затем продолжил: — «Тарава»? Ответом ему опять была тишина и непонятное фырканье, и хмыканье. Названия этих кораблей ему о чем-то говорили, вот только о чем?? Нет, не было бы вчера юбилея, начальник штаба Константин Михнев что-то бы сообразил, он вовсе не был заповедно-дремучим, как Муромский лес, но сегодня … да, именно сегодня его интеллект как-то обиделся за вчерашнее отравление и на запросы упорно не отвечал. Тут подключился комдив, усилием воли, преодолевая упадок сил поврежденного юбилеем организма. Стряхнув с себя остатки ленивой дремы, он грозно вещал: — Это уже бардак, эта наглость ни в одной голове не помещается! Забыли бояться, товарищи командиры! И сами не ходите и даже старпомов своих не присылаете! — Это новые корабли! — подавляя смешок, пояснил командир загрядинского МПК, сидевший в первом ряду, — Их командиры про вас еще не знают! — Ах, так! — взорвался начальник штаба, — Еще узнают! Я им напомню! Тут комдив припомнил, что вчера действительно должны были встать в завод два больших вспомогательных судна — второго ранга — ракетовоз и большой спасатель. По названиям — какие-то не совсем русские, реки или горы. А может — острова? — точно вспомнить не мог, те или не те, но почему бы и нет? Память упорно не хотела входить в рабочий режим. «Вот блин! — злился комдив на самого себя — всё — больше ни-ни! Только сухое вино, а спирт даже нюхать не буду». Тут он нечаянно припомнил запах вчерашнего теплого «шила» и к горлу подкатилась дурнота. «Завязываю — по крайней мере с шилом!» — повторил он более решительно, прислушиваясь к взбунтовавшемуся против насильственного отравления собственному организму. Народ уже начал откровенно смеяться. «Ах, вот как!» — решил комдив и вынес вердикт: — Значит, так! Дежурный, передать на этот хренов «Сайпан» и на эту долбаную «Тараву», что капитан 3 ранга Смитин и капитан 2 ранга Доу — старшие командиры на дивизионе, сегодня — пусть будет Смитин, а завтра — Доу. Вот так! — заключил он и хищно оглядел публику. А пусть знают! С ним не забалуешь! Мореходы, блин, будущие флотоводцы! А он так даже до академии не сподобился — и вот попал в «кадровый тупик» дивизиона не ремонтопригодных кораблей, так называемый — днрк Егор даже не ожидал, что его шутка будет иметь такой успех, он полагал, что эту нелепость разоблачат сразу же при прочтении … А тут стечение обстоятельств — замученно-задерганный дежурный, не вникший в этот бред, ну и слегка поврежденное восприятие у Михнева, отсутствие, так сказать, обратной связи с интеллектом …

На доске дежурного фамилии старших на борту написали уже чисто автоматически. Помощник дежурного, мичман, проявил инициативу и добавил еще один тяжелый ляп: вписал на доску объявлений: — «Патруль по заводу выделяет «Сайпан»». Народ, откровенно посмеиваясь, с явным удовольствием разглядывал записи на доске. Потом все разошлись по кораблям — кто уже не помнит, то во время заводских ремонтов политзанятия на кораблях проводились именно по субботам, и даже иногда по воскресеньям. Почему политзанятия проводились по понедельникам? О-о-о! Это придумал кто-то очень мудрый! Это для того, чтобы пришедшие со сходов офицеры, не отошедшие до конца «после вчерашнего» мичмана и сверхсрочники не трогали технику руками, не подвергались риску электротравматизма, не угрожали технике и вооружению. Ну, максимум могли упасть головой на стол, засыпая, или пораниться ручкой. Ну, уж это вообще … а вы не знали? Да что вы, на императорском флоте такие потери были, что сначала запретили все выходы в море по понедельникам … А на РККФ пошли дальше, и по понедельникам с утра ввели только политзанятия, вот так! В традиционный понедельник рабочие трудились на кораблях, выполняя свои наряды, а сварщики изо всех сил пытались запалить ремонтирующиеся корабли с четырех концов сразу… Так что весь экипаж был занят все рабочее время обеспечением сварочных работ, и зорко следил, не загорелось ли что-либо, где-либо … Не сперли ли чего-то ценного, не потащили ли на соседний корабль славные труженики завода-героя! А такие случаи бывали-с … Вот именно с целью проверки хода этих самых политзанятий и прибыл Вася Оглоблин, тогда офицер политуправления, на завод. Он начал со штаба дивизиона … и дальше не пошел! На доске дежурного он прочитал такое, что сразу и не поверил своим глазам! Ни хрена себе! Да это будет хитом сезона … тьфу, как его — Всего учебного периода! Начальник управы скажет об этом раз сто! Протерев очки, а потом и глаза, он медленно, по слогам вновь все прочел и понял — идеологическая диверсия. Старший на этом заводе советского ВМФ нынче, оказывается, командир американского десантного вертолетоносца «Сайпан»!

Так и еще патруль с него — будет гонять по заводу советских моряков! Вот оно! У него в голове взревела сирена! Тревога! Дальше ходить по дивизиону смысла не имела! После такого вопиющего идеологического ляпа в святое время политзанятий, остальное замначальника управы и смотреть не будет! Это ему как вмятина на крыле родной машины! Уж он-то развернется! Офицер Оглоблин был настоящим природным проверяющим и просто обожал выкопать какие-то жареные факты и подать их начальству на тарелочке, прямо горячими … Причем, умолчать об этом самим проверяемым.

А там сюрприз — бац! Эх, проверка-проверочка! Как тогда говаривали: «Если сам не умеешь ни хрена делать — тогда проверяй!» пусть потом и скажут коллеги — политработники, даже его выпускники — Вася, мол, сволочь! Но что-то в этом было — как наркотик! Вот были такие «индивидуи», и их всегда находили и приближали к начальству — они любили не только подать, выявленные ими факты-фактики, но и приукрасить, драматизировать, чтобы начальство само напугалось! А еще, если начальство сразу не врубилось «во весь этот ужас», то ненавязчиво повторить — раза два — три, пока начальство поймет и захолодеет от ужаса! Смотри, какую такую ценную находку сделал «засланец»-проверяющий. И вовремя! Стратегия, однако! И началось — дежурный бросился вызванивать только что убывшее «Руководящее трио». Капитан-лейтенант уже понял — с памяти как пелена спала — что командира «Сайпана» вызывать бесполезно — не придет! Как и не будет никого с «Таравы»… Одно из полушутливых названий утреннего мероприятия по постановке задач, планерке, разбору вчерашних приключений и читки свежих документов, в свете которых надо служить с завтрашнего дня … Как только эту планерку не обзывали …

Белько Виктор Юриевич

Родился в городе Грозный в 1955 году, детство и юность прошли в Казахстане, на берегу Каспийского моря в городе Шевченко. Закончил Северодвинскую школу техников, затем Киевское ВВМПУ. Службу проходил на Краснознаменном Северном флоте, на надводных кораблях и подводных лодках, в штабах соединений Кольской флотилии в гарнизонах Островной, Лиинахамари, Видяево, Полярный. Капитан 2 ранга запаса, награжден правительственными наградами. Живет и работает в городе Полярном Мурманской области.

-urevich-belko/

Иван Муравьёв

Обречённый

— Эй, Юрка! Юрик! Ты спишь?

Нинкин шёпот разносился по всей каюте, и дубовая дверца была ему совсем не помехой. Что ты хочешь, четыре курса театрального. То самое мастерство, которое не пропьёшь.

— Щас! Встаю… иду…. — Юрик зашарил рукой по тумбочке, нашёл и водрузил на нос очки, впрыгнул в разношенные белые шорты и отомкнул задвижку.

Дверь обрадованно открылась наружу, закачалась на петлях в такт пологой волне. На яхте коварные двери, предупредил их в первый же день шкипер, они гораздо тяжелее, чем кажутся. И могут при случае больно ушибить. Естественно, Нинка успела уйти с траектории «этой бешеной деревяшки». С пластикой у неё тоже было всё в порядке.

— Привет! — сказала она уже нормальным голосом — Я решила тебя разбудить. Подумала, тебе тоже будет интересно.

— Ага! — Юрик подавил зевок — Щас, сполоснусь и приду.

Значит, Коляна она решила не будить. В общем-то, понятно, отчего. Человеку нужно проспаться… Сегодня — особенно.

Побрызгать на лицо тоненькой струйкой воды из массивного медного крана («Пресную воду нушно эконо-омить» — сказал тогда же капитан). Наскоро почистить зубы. Пригладить мокрые волосы рукой, схватить из каюты водолазку и подняться по крутым скрипучим ступеням трапа наружу, на палубу.

Уже должно было рассвести, но лучи утра едва пробивались сквозь туман. В мире царил полумрак. Предметы вокруг казались размазанными, нереальными, как в заставках к фильмам ужасов. Дул слабый, но ровный ветер. Яхта, почти не кренясь, шла под фоком и гротом, паруса в сумерках казались тёмно-серыми. Туман стелился над чёрной водой, закручивался в спирали и тянулся за яхтой рваными лохмами. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь еле слышным плеском волн в борта, да поскрипыванием деревянного корпуса. У штурвала виднелась тёмная фигура.

— Доброе утро, молодые люди! — произнесла фигура хрипловатым баритоном — Что это вам не спится так рано?

— Доброе утро, господин капитан! — улыбнулась Нинка, подбирая воображаемые юбки в книксене (в мини-шортиках это смотрелось забавно) — Ну, а как же! Сегодня такой день! Только вот туман…

— Утренний туман, сударыня, — частое явление в этих местах. Холодный воздух с суши, проходя над морем, охлаждает водяной пар ниже точки росы, рождая низкий приводный туман.

— А солнце, нагрев воздух, этот туман развеет! — быстро продолжила Нинка — я права?

— На этот вопрос может ответить только опыт (в голосе капитана промелькнула усмешка). А покуда солнце еще не встало, я доверю вам кливера, ведь тот же самый ночной бриз толкает сейчас наше судно. Ваш товарищ Ник вам поможет.

— А он еще… — начал было Юрик, но тень на носу шевельнулась, распрямилась и оказалась Коляном, их приятелем и еще совсем недавно — коллегой. Он махнул им рукой:

— Давайте ко мне! Тут есть рукавицы, и они даже сухие!

Втроём они подняли и настроили отсыревшие с ночи тяжёлые кливера. Потом, уже в охотку, принялись ставить топсели. За это время вокруг разлилась заря, море посинело, туман порвался в клочья, истаял. За кормой вставало солнце. Далеко впереди на самом краю окоёма что-то поблёскивало.

— Ой, кажется, это она! — привстала на цыпочки Нинка — Филипп, можно взять бинокль? — и, дождавшись разрешающего кивка, схватила восьмикратный «Бушмейстер» и умчалась с ним на нос.

— Народ, смотрите!

Над горизонтом вставал сверкающий золотом шпиль. Величественно, неторопливо. Вот показался купол, крыши домов… Из морских волн, как в сказке, перед ними вставала Венеция. Прекрасный город, конечная точка их пути.

Трое молодых людей замерли на носу яхты, всматриваясь в горизонт. Юрик достал было айфон, но только покрутил его в руках и сунул обратно в карман. Утренний ветер тем временем зашёл к югу, капитан Филипп позвал их для поворота. Перекинув тяжеленные гафельные паруса (Да с деревянным гиком! Только старина, блин! Только хардкор!), Юрик и Ник устроились у борта, а Нинка заторопилась вниз готовить завтрак. На полпути по трапу она резко остановилась и взяла со ступеньки тяжёлый деревянный ящичек. «Вот идиоты!» — покачала она головой — «Сами по-дурацки шутят, сами же об него спотыкаются!»

В ящичке лежал аккуратно свёрнутый лот: сто футов тонкой пеньковой верёвки, усеянной значками, с тяжёлой свинцовой ложкой на конце. Им на Нинкиной памяти никто не пользовался, но старая яхта была полна еще и не таким антиквариатом. Ящичек с лотом имел свой характер: время от времени он оказывался у кого-нибудь под ногами, вот как сейчас, на ступеньках трапа. Мальчишки разводили руками и сочиняли истории про непонятный полтергейст, Нинка же была уверена, что так шутит кто-то из них с молчаливого согласия капитана. Положить футляр на полку в штурманской было секундным делом, а уже через пять минут дразнящие запахи яичницы с беконом стали просачиваться на палубу.

Торжественного завтрака не получилось, все ели по очереди. Венеция с давних времён — перекрёсток морских дорог Европы, и движение на подходе было весьма интенсивным. Гуськом двигались тяжело гружёные баржи, вдали пролетали в облаках брызг белые скоростные паромы. Яхты и рыбацкие катера мельтешили во всех направлениях, добавляя сутолоки. Тут знай, держи ухо востро, тем более, что капитан Филипп не спешил убирать паруса, и все манёвры выполнял под ними. Нинка положила порцию себе и принесла тарелку капитану, а парни умяли свою часть прямо из сковородки, очистив её до блеска. После чего, оставив Нинку на парусах, отправились мыть посуду и собираться на выход.

На яхте было три просторных каюты, это не считая капитанской на корме и выгородки с тремя койками в носу под палубой («Старорежимный кубрик для матросни!» — грассируя, прокомментировал, увидев её, Ник). «Размещайтесь где хотите» — предложил им Филипп в самом начале перехода. Юрик почему-то ожидал, что одну из кают возьмут себе Колян с Нинкой. То есть, если бы Нинка вдруг обратилась к нему, он бы удивился больше. Хотя, кто их знает, женщин… Если, скажем, вспомнить тот корпоратив, ну, то есть, тот, когда… Хотя с тех пор ничего подобного не повторялось и близко. Но получилось так, что Нинка выбрала себе каюту в носу, с иллюминаторами на обе стороны и световым люком, Парни тоже расположились в отдельных каютах, где по переборкам висели старинные карты, зеркала и полки с книгами, и весь перегон жили в пошлой роскоши. Весь, до сегодняшнего дня.

Сверху донёсся жестяной звук свистка. Начав с восходящей ноты, он ушёл в низкую трель с четырьмя переливами. «Фью-у-у, тр-р-р-р! Ти-ти-ти-ти-тр-р-р-р!» Сигнал всем наверх. Вторя ему, в корме пробудился и глухо заурчал дизель. Ну да, время убирать паруса. Юрик закрыл за собой дверь каюты и вразвалочку направился к трапу.

Убирать тяжёлые паруса на большой яхте — занятие для сильных, особенно с деревянными блоками и тяжёлым гафелем. Капитан не привёлся к ветру, чтобы облегчить им работу: он, похоже, не считал это необходимым. Он только следил, чтобы паруса были ровно уложены на гиках, требуя переукладки, если видел одному ему заметные огрехи. Наконец, после нескольких попыток, паруса были устроены складка к складке, словно на королевском смотру, снасти безупречно подтянуты, концы аккуратно свёрнуты на кофель-нагелях, а команда — умотана в лёжку. Капитан, осмотрев сделанное, согласно кивнул и взял тангету рации (раньше, значит, не мог… пиж-жон!).

Местные службы, судя по радиообмену, международным языком себя не утруждали, при первой возможности переходя на родной итальянский. Итальянского Юрик не знал, предпочитая английский, хотя, если по-честному, и тем владел на уровне «хау мач из зис ботл оф вотер?». У капитана Филиппа не было проблем ни с английским, ни с итальянским, на которых он говорил одинаково свободно, и с тем же странным мягким акцентом. Юрик слушал, улавливая знакомые слова и термины. «Яхта «Маргарита»… Порт приписки —

Виллемстад… двадцать два метра… пятьдесят три тонны… Афины…Дубровник…». Закончив говорить, капитан обернулся к команде: «Швартуемся через полчаса. Можете отдыхать».

Естественно, отдыхать они не пошли, так и остались на палубе. Последние два дня плаванья не баловали их впечатлениями и видами, зато сейчас… Яхта заходила в лагуну Венеции через морские ворота, вокруг лежали острова, кое-где — зелёные, а чаще — застроенные до предела домами. Уступая дорогу серебристой громадине лайнера, капитан провёл судно по самой кромке канала, почти вплотную к набережной, где на досках причалов сидели мальчишки с удочками и невозмутимые коты. Затем, гуднув два раза, заложил штурвал влево и поперёк потока ушёл в боковой канал, мимо домов совсем уже старых. Айфон в руках Юрика ощутимо нагрелся, батарейка мигала красным, когда, наконец, прозвучала команда стоять по местам к швартовке. Сама швартовка была сплошной синекурой. Парни стояли по бортам с кранцами, пока яхта филигранно, как по ниточке, заходила кормой к причалу, затем, спрыгнув на доски, приняли поданные Нинкой швартовые концы. Последним, заглушив дизель, на причал сошёл капитан. Осмотрел и швартовы, и борт, перевязал один кранец и обернулся к своей команде, подкручивая ус.

— Что ж, господа, я благодарю вас за помощь на перегоне. Я готов предоставить вам расчёт прямо сейчас, при условии, что вы вернётесь к вечеру и, как договорились, поможете с уборкой. Мне кажется, что и деньги, и время вам сегодня очень понадобятся.

Господа не возражали. Получили на руки пучок разноцветных евро: вышло неплохо, поменьше, чем за ту же неделю в офисе, но ведь и на еду с ночлегом не надо было тратиться. Поблагодарили капитана, сбегали на борт за документами (Нинка еще и переоделась), приняли мешки с мусором.

— Капитан! — спросила задержавшаяся Нинка — Вам ничего не надо принести с берега?

— Благодарю вас, сударыня — отвечал капитан, — здесь я справлюсь сам. Она первой заметила странную нелюбовь капитана к выходам на берег. Еще тогда, в Дубровнике (четыре дня назад, а кажется — месяц прошёл) он попросил их отнести документы в портовую контору на регистрацию. А на обратном пути, спросил он, не будут ли они так любезны зайти на почту и взять посылку до востребования? На прямой вопрос Юрика (редкой тактичности человек!) отвечал: «Есть знакомые, которых я не хотел бы встретить на берегу». Так и не пошёл дальше сходен. Здесь, очевидно, таких знакомых не было.

Ник, Юрик и Нинка оттащили и перегрузили в разноцветные баки содержимое мусорных мешков (мешок из каюты Ника почти весь ушел в «стекло»). После чего, словно заправские туристы, пошли не спеша вдоль берега канала. На причале с голубой надписью «Giudecca Palanca DX» сели в низкобортый речной трамвайчик. У них впереди был целый день. У них была Венеция.

Когда солнце повернуло на закат, они сидели за столиком возле стены кофейни с видом на Большой канал, вытянув гудящие от ходьбы ноги. Кофейня славилась своим потрясающим кофе, равно как и ошеломительной ценой за него. Зато интернет здесь был бесплатный и даже более-менее хорошо работал, да и вилка (розетка?) для зарядки нашлась совсем рядом в стене. Солнце, плеск волн, фланирующие туристы вокруг… Но билеты на полуночный рейс до Москвы лоукостером уже лежали у них в карманах и сумочке.

— Ну, как там? — спросил Юрик Ника. У того, единственного из троих, на телефоне была настроена корпоративная почта.

— Да всё по-прежнему — телефон Ника лёг на стол рядом с чашками — Продлили наш отпуск за свой счёт. Валерьяныч со всеми переругался и хлопнул дверью. Похоже, закроют нас. Не сегодня, так завтра.

Нинка понурилась над чашкой.

— Я, наверное, вернусь — и перееду обратно. Домой, к маме.

— В Тамбов? — искренне удивился Юрик.

— В Тамбов! — вскинулась Нинка — Между прочим, там тоже люди живут! И даже получше, чем в столицах! Спокойнее — так точно.

— Что ж теперь, так сразу сдаваться? — встрепенулся Юрик — Я вот, например, резюме обновил, еще тогда. Разослал по сайтам.

— А что мне в нём писать? Театральный институт, три года стажа «личным помощником»? Знаешь, сколько сейчас таких, тоже без работы?

— Знаю, знаю… Но вот у моего резюме уже восемьдесят три просмотра на сайте!

— И сколько из тех, посмотревших, тебе отписались? — поморщился Ник. Официант материализовался рядом со второй порцией кофе для каждого, и пришлось лазить по карманам, выуживая оттуда кто евро, кто два. Заплатив, Ник посмотрел на стол:

— Смешно — сказал он — У меня осталось шестнадцать евро девяносто центов. Совсем как тогда.

Это было неделю назад, в Афинах. Они, тогда еще вчетвером, напрасно прождали больше часа у справочного киоска в аэропорту Венизелоса. Обещанный автобус от туроператора так и не появился. На телефоне отвечал приторно-вежливый голос автоответчика, просил оставить сообщение. На отчаянные звонки в Москву знакомым наконец-то подняли трубку и выяснилось, что туроператор скоропостижно врезал дуба. Четверо отпускников заметно приуныли, но потом Алик сказал, что знает поблизости весьма приличный хостел, где можно неделю перетусоваться. Он собрал с каждого по полтиннику, сказал ждать его здесь и отбыл с концами. Было уже поздно, идти куда-то не имело смысла. Российское посольство было наверняка закрыто, да и вряд ли там ждали их с цветами и оркестром. Делать было нечего. Трое оставшихся сели наугад в метро, вышли на станции Фалиро и пошли вдоль берега, на пирс, глядя, как меняют цвет вечернее море и небо. Там их окликнули с одинокой освещённой яхты. Завязался разговор, а потом капитан яхты сделал им предложение. Такое, как в фильмах, от которого сложно отказаться. Они устраиваются матросами на перегон до Венеции. Проживание в каютах, харчи за счёт нанимателя. Море и романтика в пропорции. Оплата по прибытию. Возможность сойти на берег и, если хочется, прервать договор, в Дубровнике. С характерным русским «Эх, была — не была!» уговорились все.

А потом был переход через Коринфский канал, между двух крутых стен, словно к легендарной Сцилле. Тёмная полоска земли по левому борту («Вон Итака,» — сказал капитан). Зелёные склоны и белые утёсы Керкиры, и тайные бухточки чистейшего песка. Лазурное море на выходе из Дубровника, и кружева островов с узором заливов. И ночной шквал на траверзе Задара, с рёвом ветра, и креном, и пушечным хлопаньем парусов. Они тогда мгновенно проснулись, выбежали на палубу в чём были, и молча, яростно спускали и вязали рвущийся по ветру фок. Что-то с ними произошло тогда, той ночью. А потом был переход через Адриатику и сегодняшнее утро в Венеции.

Они явились на яхту и окунулись в работу («Дембельский аккорд!» — усмехнулся про себя Ник). Через три часа всё на борту и внутри сверкало, блестело и благоухало, было натёрто мастикой и воском. Капитан не отставал от матросов и работал как сто чертей, но под конец действа скрылся у себя в каюте. Ник, Юрик и Нинка собрали свои вещи и сели спиной к борту, как частенько сиживали на переходе. Они могли уйти, но хотели попрощаться с капитаном. И они дождались.

Капитан Филипп взошёл по трапу, приблизился к ним, снял шляпу. «Вы хорошо потрудились. Вы были хорошими матросами,» — сказал он. Акцент его ощущался сильнее, чем обычно. «Теперь, когда договор нас не связывает, я хочу сказать еще кое-что.» Он опустился на колено, обернулся к Нинке:

— Нина, я прошу вас. Будьте моей женой!

Нинка отступила к борту. Глаза у неё выросли на пол-лица.

— Пускай я старше вас, — продолжал Филипп, — но я силён, здоров разумом и телом. Я буду беречь и заботиться о вас.

Нинка закрыла лицо руками.

— Если хотите, мы поселимся где-нибудь в тихом месте. Я достаточно богат, чтобы купить дом. Вам будет хорошо со мной. Молю вас.

Что за глупости, Филипп! — сказала Нинка — Я не могу стать вашей женой! Конечно же, нет!

Она подхватила сумки и сбежала по сходням вниз, на берег.

— Воля ваша, сударыня! — проговорил Филипп, неподвижно глядя перед собой. — Прошу покорно извинить мою дерзость. Впрочем, на что мне было надеяться?

Он, шатаясь, как пьяный, вытер лицо кружевным батистовым платком, и словно только что увидел стоящих перед ним Ника и Юрика. Взгляд его снова прояснился.

— Теперь вы, Николай. Я понял, что вас не ждёт на суше ни дом, ни дело, ни женщина. Как вы отнесётесь к тому, чтобы стать моим первым помощником? Мои условия вы знаете, а в дополнение к ним я беру вас в долю.

— Первый помощник, звучит неплохо — криво усмехнулся Ник — но вдвоём, даже с вами, не будет ли нам трудно?

— О матросах не беспокойтесь! — улыбка капитана вышла не менее кривой. — Они у нас есть. Разве что наш образ, хм, жизни их давно расхолодил. Прячутся днём, подкладывают приборы куда не надо, словно какие-то Барабашки. Я надеюсь, живой человек в команде их дисциплинирует.

— Ник, ты что? Ты с ума сошёл?! — Юрик ухватил приятеля за руку — Не смей соглашаться! Разве ты не видишь, КТО ЭТО?!

— Всё я вижу! — Ник… то есть, уже Николай, с силой освободил руку. — Я давно это понял. Всё в порядке, иди!

Юрик сошёл с вещами по сходням и встал на причале с Нинкой. Она, кажется, плакала. Очки его запотели, и мир сквозь них виделся размытыми цветными пятнами, и казалось ему, что среди огней на борту мелькают чьи-то бесплотные тени, а на поясе у вставшего к парусам Николая что-то серебрится лунным блеском. Юрик протёр очки и, когда надел их, увидел, что сходни уже убраны, швартовы отданы, а яхта готова отойти от берега. Капитан смотрел на них через борт, и Юрик понял, что тот ждёт вопроса. Может быть, последнего вопроса.

— Скажите, как же так? Ведь по легенде вы обречены вечно скитаться по морям?

— Те, кто обрекли меня на это — изрядные крючкотворцы — горько отвечал капитан — но и они дали промашку, пообещав мне отдых в Джудекке. По странному совпадению этот остров носит то же самое имя.

Муравьёв Иван Валентинович

Родился в 1966 году в посёлке Пестяки Ивановской области. В детстве с семьёй поездил по стране, по медицинским показаниям. Тяга к путешествиям осталась по сей день. В 1989 закончил Второй Московский мед, параллельно занимался нейрофизиологией. За долгие годы накопилось достаточно интересного, чтобы о нём поведать. Чем и занимаюсь, урывая минутки между работой и семейством.

-muravev/

Александр Козлов

Флотский юмор (короткие заметки)

На флоте юмор больше, чем юмор. Юмор на флоте — форма выживания. Банальная фраза “На флоте любят юмор” приобретает в устах моряков особый подтекст. “Ну и что? — скажет кто-то. — Юмор везде любят! '' И будет прав. Юмор, действительно, любят везде и практически все. Но только на флоте юмор имеет столь глобально-масштабное и жизнеутверждающее значение. Недаром утверждает флотская поговорка: “Не служил бы я на флоте, если б не было смешно! '' И в этой поговорке определена суть проблемы, изложен основополагающий принцип терпимости к флотскому “дуракизму” и тяготам флотской службы. Ну, действительно, не говорят же: “Не работал бы я на заводе (на фабрике, в поле, в театре и т. д. и т. п.) — если б не было смешно. Никому и в голову не приходит там ассоциация между смехом и возможностью честно выполнять свои профессиональные обязанности… По-иному обстоят дела на флоте. Здесь подобная поговорка абсолютно органична, точна и наиболее исчерпывающе отражает суть происходящих внутри его процессов. Так что в том, что юмор ценят на флоте по-особому, вряд ли следует сомневаться. Хотя, конечно, серьезных дел и по-настоящему мужских поступков на флоте совершается множество. И смешное, комичное нисколько не умаляет заслуг флота перед обществом, а, наоборот, только подчеркивает их. Юмор на флоте — безусловно, больше, чем юмор.

Кое-что о смешном

Однажды я решил написать смешной рассказ о коллегах — корабельных инженер-механиках. Я долго придумывал название, сочинял вступление, “раскручивал” сюжет. Но вдруг понял, что в рассказе нет главного: юмора. Рассказ получается несмешной! Почему люди смеются? — задумался я. Над чем, собственно говоря, люди смеются? А смеются они над чем угодно, но только не над собой, — сделал я главный вывод. Вы можете рассмешить чиновника, практически лишенного чувства юмора, рассказом про неловких официантов, хамоватых продавцов, бездарных врачей или ученых. Но стоит затронуть в рассказе тему, касающуюся самих чиновников, как улыбка на лице вашего наметившегося соратника по борьбе за стопроцентную профпригодность моментально исчезает. И он уже не смеется. Я бы даже сказал внутренне негодует. Аналогично реагирует и флотская аудитория. Пока дело касается в целом проблем флота и шутливого изобличения общих пороков флотского быта — смеются все. Заходит речь о высшем командном звене — перестают смеяться отцы-командиры, о старпомах — умолкают старшие помощники командиров кораблей, баз и частей. Заходит речь о механиках — и вот уже смеются все, кроме самих механиков. Лишь лейтенанты смеются всегда — им еще нечего терять, им еще не привит комплекс неполноценности. К тому же они ежедневно слышат в свой адрес слова, пожалуй, еще и покруче.

Смешным рассказ может быть лишь тогда, когда герои в нем легко узнаваемы, а проблемы без труда читаемы. Люди смеются не только над неловкостью, нерасторопностью, леностью тех или иных героев. Они узнают в них самих себя. Но рады, что объектами шуток и смеха стали не они, а другие. А ведь могли бы стать и они. Всегда интересно смеяться над другими. И практически всегда неинтересно смеяться над собой.

Рассказ тот я так и не написал. Будучи корабельным инженер — механиком до мозга костей, я не смог стать настолько беспристрастным, чтобы раскрыть все свои слабые, а значит и самые смешные стороны. А без этого смешного рассказа не написать…

Морская душа

Морская душа — это душа нараспашку! Сама флотская форма предполагает открытость, ведь у матроса форменная рубаха с огромным вырезом на груди, из которого гордо выглядывает полосатая тельняшка. Душа “нараспашку”, “тельняшка” — эти слова даже суффиксы имеют почти одинаковые. Если ты поэт, рифмуй на здоровье! Философ — философствуй сколько заблагорассудится. Далеко неслучайно вырез “голландки” (второе название форменной рубахи) имеет треугольную форму. Треугольник — это одна из сторон тетраэдра, а тетраэдр имеет форму пирамиды Хеопса. Ну а пирамида Хеопса, известно всем — это олицетворение чего-то вечного, незыблемого… Насчет чего-то вечного, незыблемого — это уже чересчур, скажет кто-то. Но что-то в этом, пожалуй, все-таки есть. Вспомните, сколько раз менялась форма в сухопутных войсках. А флот — как он был 300 лет назад в белом, синем, красном и черно-золотистом, так и остался верен этим цветам, обозначающим: честь, доблесть, храбрость и отвагу. Как ходили моряки в бескозырках, “голландках”, тельняшках и бушлатах, так в них и ходят. Как был флот надежным стражем рубежей Отчизны, таковым остался. Несмотря на временные трудности. Не потому ли именно у моряков родилось это понятие: “Морская душа”?

Морская душа — это нечто реальное, осязаемое и я бы даже сказал традиционное. Морская душа сегодня — это гордость людей за принадлежность к флоту, нестерпимая боль за дряхлеющий на глазах флот. Ну а что такое морская душа, если можно так сказать, в мелко бытовом смысле? Попробуем рассмотреть эту проблему на конкретных примерах. Допустим, встречаются в ресторане два пьяных офицера. Пьют, едят, веселятся. Но, напившись “в стельку”, о чем спорят и говорят!? Думаете о женщинах? Да конечно же нет. О службе!

На этот счет даже анекдот есть: “Встречаются две флотские семьи. Как всегда, жены — о своем, мужья — о своем. Жены в гостиной комнате “сухеньким” забавляются, а мужья на кухне — чем покрепче. Одна жена — другой:

— Иди послушай, о чем они там говорят?

Та возвращается и сообщает:

— О политике!

— Ну это хорошо!

Через полчаса повторяется проверка:

— О чем шушукаются?

— О женщинах!

— Это не страшно.

Еще через полчаса:

— Ну а сейчас?

— Все. Начали спорить о службе! Пора разбирать. Опять нажрались!

Вот в этом-то и проявляется душа настоящего военного человека. Именно напившись, он обнажает ее: чуткую, широкую, распахнутую навстречу флотским проблемам. При этом он, настоящий моряк, мучается, страдает, сопереживает и в то же самое время гордится!

Знавал я одного старпома, звали его Константином, который всякий раз перед застольем приговаривал:

— Не пьянства ради, а здоровья для. Важен не хмель, а пьяный разговор. Все пропьем, Саня, но флот не опозорим!

Военный моряк в третьем поколении, он породил и воспитал в трепетной любви и уважении к флоту трех своих сыновей. Сам стал достаточно большим флотским начальником, а у себя на даче соорудил что-то вроде флагштока. Летом каждый день сам или его сыновья (тот, кто больше всех в этот день отличился) на флагштоке поднимают настоящий военно-морской флаг, списанный с родного Костиного корабля. Наверное, это и есть морская душа в мелко бытовом, житейском смысле. Такую душу не сразить ничем: ни изрядной дозой спиртного, ни какими-то там финансовыми трудностями.

Не опозорим же флот наш и впредь!

Пиджаки

“Пиджак” — это не только название части мужского костюма, это еще и полуофициальное название целой группы флотских офицеров, отличающихся экстравагантной формой одежды и оригинальным пониманием азов военно-морской службы. Начало этой флотской “пиджакобратии” положил своим указом Брежнев, утвердив в 1980 году указ о службе на флоте в офицерских должностях выпускников ВУЗов. И вот, можете себе представить, они пришли на флот с круглыми прозрачными недоуменными глазами, с вечно жеваными погонами и мятыми брюками, с нестираными рубашками и фатально небритыми физиономиями. Умные, образованные, способные интегрировать трехэтажные алгебраические выражения, раскладывать ряды Фурье и решать биномы Ньютона, они при этом смыслили в морском деле меньше, чем матросы-первогодки. А рядом, да еще и в одном строю — настоящие флотские офицеры, поросшие здесь на службе “метровым мхом традиций” и “морскими водорослями специфики” этой тяжелой, неблагодарной, но безусловно интересной службы. Как тут было обойтись без неразрешимых противоречий и знаменитых флотских приколов!

Но “пиджаки” как-то быстро на флоте испарились сами собой. То ли слух прошел по бескрайним просторам нашей родины, что на флоте офицером после окончания института лучше не служить: засмеют до неприличия. Или пагубно повлиял очередной Закон Думы, согласно которому выпускники институтов уже не стали призываться на флот, а уходили, якобы, сразу крепить Отечественную науку. А может быть, и сами флотские высокопоставленные чиновники отказались от этой анархообразной интервенции на флот заумных студентов. Только как-то незаметно, в течении сравнительно небольшого периода, пиджаки с флота исчезли. Можно сказать, самоликвидировались! Впрочем, была попытка возродить их в облике контрактников: те же небритые лица, мятые брюки, нечищеные ботинки, вечно мятые безразмерные погоны…Но это уже совсем другая история. К “пиджакам” отношение не имеющая. “Пиджаки” — это, теперь уже, чуть ли не исторический этап в жизни флота.

Вот был, к примеру, в 80-е годы такой эпизод. Лейтенант Леня Купцов, типичный “пиджак” одного из кораблей противолодочного соединения, не успел прийти служить на корабль, как уже стал хлопотать о полагающемся ему подъемном пособии на “обзаведение хозяйством”. А ему, радеющие за его «благополучие» друзья — товарищи, более опытные офицеры, возьми, да и подскажи:

— Леня! А ты знаешь, что подъемное пособие офицеру положено выдавать в любой иностранной валюте, по желанию офицера?

— Нет, не знаю! — загорелся молодой “пиджак”.

— Пиши рапорт на имя командира. Только выясни, в какой валюте сейчас выгоднее всего его получать!

— Ага! — еще больше обрадовался Леня и резво побежал в библиотеку искать подшивку газеты “Труд”, которая в то время чуть ли не единственная публиковала курсы иностранных валют.

Выяснив, что самой устойчивой валютой на тот период были английские фунты стерлингов, Леня в рапорте командиру так и написал:

— Товарищ командир. Прошу выдать полагающееся мне подъемное пособие в английских фунтах стерлингов…

Командир был весьма деликатным человеком. Вызвав немедленно к себе Леню, он, почти без мата, сказал ему: “Лейтенант, а тебе сортир в твоей общаге немецкой “дойчмаркой” не обклеить?!”

И отправил Леню учить наизусть общевоинские уставы и обширный свод советских законов…

Вот такие это были воины.

Морское пижонство

Издавна моряки были пижонами. Так уж повелось на Флоте, что пижонство приобрело масштаб стихийного бедствия. Все началось с брюк. Моряки начали “портить” форменные брюки, путем вставления клиньев или растягивания их на специальных досках, еще в прошлом веке. Это теперь клешами никого не удивишь, а были времена, когда “революционные матросы” буквально взрывали общественные нравы шириною своих брюк. Затем кардинальной переделке подвергся головной убор. Потом форменная рубаха. И пошло — поехало. И теперь страсть к порче форменного обмундирования неизменно наследуется моряками от поколения к поколению. Не успел прийти морячок служить на Флот, как его старшие товарищи поучают носить каблук на ботинках высотой не 30 мм, а 45, ленточку у бескозырки иметь длиною как минимум полуметровой, а погончики непременно со вставками и, разумеется, с атласным кантом. Бедные “замовские” экраны для просмотра фильмов, их атласная белизна сводит с ума скромных и нерешительных пижонов. Пижоны, решительные и нескромные, режут и пилят корабельные стенды, покрытые толстым оргстеклом — замечательным подручным материалом для изготовления тех же погон, эмблем и “дэмебовых” альбомов. Напоследок разбивают контрольно-измерительные приборы, содержащие светонакопитель (это для того, чтобы моряка в его деревне было видно издалека). Совершенно безобидным пижонством является страсть к разгибанию блях у ремней и загибанию кокард у бескозырок и фуражек. Причем вкусы моряков изменяются, под стать парижским выставкам: в этом году модно иметь бляху плоскую, как доска, а уже в следующем — согнутую, как жестяная полоска водостока!

Конечно, пижонству способствует нерасторопность отечественных, так сказать, производителей. Почему бы брюки сразу не выпускать с небольшим клешем, а погоны и бескозырки не сделать красивыми, фланки и голландки — не безразмерными. А если еще интенданты и выдавали бы морякам по “ростовкам”, а не по разнарядкам, тогда, глядишь, и корни у этого пижонства стали бы непременно отсыхать и укорачиваться. А пока что растет древо этого самого морского ухарства и пижонства полным ходом. История морского пижонства продолжается.

Логика моряков

Недаром старая флотская мудрость гласит: “Не торопись выполнять приказание, ибо вскоре поступит новое, отменяющее старое”. Это результат многократного срабатывания весьма специфичной логики моряков. Действительно логично: зачем делать то, надобность в чем наверняка пропадет в ближайшее же время.

Или возьмем, к примеру, выход в море. Всем известно, что перед этим любые заявки выполняются почти на 100 %. И надо ли мучиться в обычные дни, выписывая, получая и доставляя имущество на корабль собственными средствами. Ведь можно перед самым выходом эффектно заявить, предположим: “А нет у меня буры для газосварки и двух баллонов с азотом. А без них я в море выйти не могу”. И вот уже тебе эту буру и баллоны прет чуть ли не на собственной шее сам начальник технического отдела. И сразу находятся и грузчики, и транспорт на складах, и дефицитное доселе имущество.

Еще очень логично в море не считать количество дней, которое предстоит быть в море. Моряки считают с первого дня выхода, сколько дней им осталось до прихода домой.

Но самым логичным для моряков является то, что море — это не суша! Море всегда расставляет все точки над “i”. Море не терпит слабых, тщедушных и неискренних. Море не прощает мелочности, высокомерия и заносчивости. На флоте логично жить честно и дружно. И это — железная логика!

Запрещенные доклады

Чуть ли не с первых дней прихода на корабль, молодого матроса командиры подразделений учат азам флотской мудрости, отучают от гражданской беспечности, нерасторопности и детской непосредственности. Немудрено. Каждые полгода встает в строй очередной призыв — и все комичное и смешное, все нелепое и глупое повторяется с завидной стабильностью. Особое дело — доклады подчиненных. Ведь матрос не отвечает начальнику, а докладывает! Искусству докладывать учат не только уставы. На флоте чуть ли не на каждом корабле можно найти распечатки так называемых “запрещенных докладов”. “Я хотел как лучше…” “Я пришел, а Вас не было…” “Я думал, Вам сказали…” “Вчера все работало…” Подобные доклады поистине составляют флотский фольклор, являются красноречивым доказательством верности туполобым традициям.

— Никогда, — говорит комбат своим подчиненным, разбирая действия одного из матросов, — не говорите мне: “А вы же видели…я мимо вас проходил”! Зарубите себе на носу: вас много, а я один. Я — командую, вы — выполняете. А после того, как выполните, лично докладываете. Ясно?

В это самое время старпом в собственной каюте воспитывает другого матроса, рассыльного по кораблю, не разбудившего его к назначенному часу, объяснившего это “запрещенным докладом”: “Не хотел Вас беспокоить”.

— Я же тебе дал команду, болван, — возмущается старпом.

— Вы отдыхали, — добавляет масло в огонь неопытный рассыльный…

А доклады типа “постирал, но не высохло”, “только что оторвалось”, “искал, но не нашел” не искоренить на флоте никогда. И здесь одними запретами не обойдешься. Ведь они — порожденье матросского страха перед наказанием. А как можно запретить бояться. Другое дело доклады “у нас всегда так было” или “мы все время так делали”. Это явное заблуждение. И его всегда легко развеять. Достаточно скомандовать: “А теперь будет так, как я сказал. И точка!”

А вообще-то ненужные доклады нужно не запрещать, а сделать так, чтобы их матросы сами не хотели производить и плодить в огромном множестве. Посему предлагаю на всем флоте переименовать их из “запрещенных” — в “дурные!” Запретить русскому мужику ничего нельзя, а вот навесить ярлык придурка — ох, как эффективно!

О лицах

Лицо военнослужащего — его визитная карточка! Лица, как и визитные карточки, могут быть:

красиво — парадными;

вызывающе — броскими;

глянцево — торжественными;

или, наоборот:

неприметно — серыми;

неотчетливыми;

помятыми и потрепанными.

Какое иметь лицо при определенных обстоятельствах, в различных ситуациях — это целое военное искусство! Вид лица в Вооруженных силах имеет едва ли не стратегическое значение! Можно вспомнить в связи с этим коронную фразу “застойных” времен: “кровавый оскал капитализма”. Эта фраза определяла “звериную сущность” практически всех армий капиталистических государств. Как правило, она располагалась под портретом какого-нибудь пьяного американского рейнджера, мастерски исполненного в художественных мастерских “пролеткульта”. Слава богу, что фразы типа “хищный оскал советской годковщины” средства массовой информации не изобрели. Иначе она бы стала не менее исторической. А слова Петра I о том, какое лицо должен иметь военнослужащий при обращении к начальнику, миновав расстояния в сотни лет, до нас-таки дошли. Мудрый государь говорил: “Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальства”. Актуальность этих слов очевидна. Если желаете добиться от начальника нужного для вас решения, ни в коем случае (запомните, особенно лейтенанты) не делайте умного лица! Чем глупее и растерянней лицо, чем больше в нем преданности и подобострастия, тем лучше для вас! Начальник должен чувствовать, что его боятся. Только тогда он становится добрым и покладистым.

И вообще, господа офицеры, следите за своими лицами. Ведь так хочется, чтобы на улицах флотской столицы, да и вообще во флотской среде, было как можно больше умных, веселых, ярких и запоминающихся лиц. Тогда и жить станет интереснее и светлее!

Козлов Александр Васильевич

Родился и вырос в г. Кузнецке Пензенской области, здесь же окончил среднюю школу № 2. После школы поступил в Ленинградское высшее военно-морское инженерное училище имени В.И.Ленина в г. Пушкин Ленинградской области. После окончания военного училища служил на надводных кораблях 2-й Дивизии противолодочных кораблей и в Техническом управлении Северного военно-морского флота. Заканчивал службу в Техническом управлении Северного флота, в отделе боевой подготовки. Офицер запаса, воинское звание капитан 2 ранга. Живет в г. Москва.

-kozlov-15904353/

Владимир Цмокун

Прыщ на теле образцовой флотской организации

Женщина на корабле — не только к несчастью, но и к штрафу.

В июне 1976 года мы, курсанты четвертого курса артиллерийско-ракетного факультета Калининградского высшего военно-морского училища находились на борту крейсера «Свердлов» — проходили практику. Корабль вышел из базы в Балтийске и направился с официальным визитом во Францию, в город Бордо. В связи с важностью и особой политической значимостью поход возглавлял командующий Балтийском флотом.

Конечно же, вместе с ним на борт поднялась целая куча разных московских чинов и Ансамбль песни и пляски дважды Краснознаменного Балтийского флота. Хоть артисты ансамбля и числились военнослужащими, на корабль они поднимались, как толпа туристов. Яркие модные чемоданы с наклейками, не менее яркие блузки и платья на плясуньях и разноцветные рубашки навыпуск с короткими шортами на мужской части ансамбля вызвали у экипажа корабля противоречивые чувства.

Но, с другой стороны, кого на что учили. Командир крейсера, двухметрового роста капитан 1 ранга Колондырец (между прочим, депутат какого-то последнего партийного съезда), понятное дело, был не в восторге от присутствия на борту этого, как он выразился, «прыща на теле образцовой крейсерской организации». Это выражение командира крейсера я услышал на ходовом мостике, где исполнял обязанности дублера вахтенного офицера. Кстати, это было, пожалуй, самым безобидным выражением командирских чувств по данному поводу. Некий московский чин из Главного штаба ВМФ убеждал командира, что все под контролем и надо просто немножко перетерпеть присутствие артистов на боевом корабле. Не помню уже, что ответил командир, он был не любитель подбирать выражения, но вот эту часть фразы я запомнил.

Пикантный момент

Естественно, неподдельный живой интерес к женской части ансамбля проявили молодые офицеры крейсера. Хорошо помню такой пикантный момент. Утро следующего после выхода в море дня. Мы драим швабрами деревянный настил палубы по левому борту в районе третьей башни главного калибра и вдруг слышим какой-то шум. Через несколько секунд становится виден и источник шума. По левому шкафуту в нашу сторону от носа корабля идут командир крейсера и главный боцман, невысокий, но крепко сбитый старший мичман, и на ходу машет кулаком перед лицом командира и что-то кричит, а тот с высоты своего роста отмахивается от кулака боцмана и как-то его вроде бы утешает. В общем, абсолютно странная для нас, курсантов, картина. Мы даже прекратили драить палубу и, развернувшись спиной к надстройке, приготовились пропустить командира с боцманом мимо себя.

Но в недоумении мы оставались недолго. Когда эта пара проходила мимо нас, мы смогли рассмотреть, что старый боцман махал не кулаком, а зажатым двумя пальцами презервативом. При этом он кричал, что такого позора он пережить практически не может. Все это излагалось, конечно, в гораздо более крепких выражениях. Командир терпеливо отводил от своего лица боцманскую руку с презервативом и примерно в таких же выражениях обещал боцману наказать всю женскую часть ансамбля и, что особенно страшно, начальника ансамбля.

Очевидно, после романтического свидания в одной из носовых кают левого борта, занятых плясуньями, девушки не стали утруждать себя выносом мусора в специальную бочку на корме, а просто выбросили все в открытый иллюминатор. Хотя, наверное, им кто-то должен был объяснить, (все-таки флотский ансамбль), что на ходу корабля любой легкий мусор, выброшенный в иллюминатор с носа корабля, да еще и с наветренного борта, воздушным потоком поднимается на верхнюю палубу и разлетается по всему кораблю. Мы, конечно, позлорадствовали над предстоящей процедурой «вставления фитиля» начальнику ансамбля, но в итоге, естественно, занялись своим делом — продолжили драить палубу перед завтраком. Тем более что никто из нас тоже не хотел получить «фитиль» от главного боцмана — если он обнаруживал, что приборка на каком-то участке палубы произведена некачественно, виновные повторяли процесс за счет своего сна во время «адмиральского часа» после обеда, причем выходило на повторную приборку все подразделение, без выяснения конкретного «виновника торжества».

Безобразие в проливе

На следующий день корабль подошел к проливу Большой Бельт. Впереди уже виднелись берега Дании. Однако порадовать глаз аккуратными лужайками и разноцветными домиками, раскинувшимися вдоль берегов пролива, удалось не всем. По правилам, установленным в советском ВМФ того времени (не знаю, как сейчас) перед входом в проливную зону на кораблях объявлялась боевая тревога, причем именно боевая, без приставки «учебная», личный состав разбегался по своим боевым постам, следовали доклады на главный командный пункт (ГКП) о наличии личного состава на местах. Цель в данном случае достигалась двойная — во-первых, при прохождении узкости или района с интенсивным движением судов экипаж был готов к немедленным действиям по борьбе за живучесть корабля в случае неожиданной посадки на мель, потери хода или столкновения. Во-вторых, таким образом затруднялась возможность потенциальным беглецам спрыгнуть за борт и уплыть за границу. Сотрудник особого отдела для пущей гарантии в это время с пистолетом в кобуре ходил вдоль бортов по верхней палубе.

И в этот раз все шло, как обычно. Мне и еще двум курсантам из моего взвода повезло — по боевому расписанию мы входили в состав зенитной батареи из шести автоматических пушек В-11 и, сидя в касках по тревоге на своих боевых постах, наслаждались ясной солнечной погодой и проплывавшими мимо чудесными видами не виданной ранее страны. Как выяснилось через несколько минут после объявления тревоги, этими видами наслаждались не мы одни. Как я уже говорил, день был солнечный, ветерок ласковый, волнение моря — 1–2 балла, не больше. Естественно, артисты ансамбля, в основном женская его часть, вытащили свои складные стульчики и шезлонги и расположились на верхней палубе по правому борту как раз перед 152-миллиметровой башней главного калибра, аккурат под зенитными пушками нашей батареи. Когда мы, заняв места по боевой тревоге, услышали за щитами ограждения батареи женские голоса, то, конечно же, выглянули и посмотрели вниз. Вид, который нам открылся, отвлек нас от созерцания чужих берегов.

На деревянном настиле палубы, прямо под нами, во всем великолепии своих тренированных тел расположились артистки ансамбля. Девушек было человек 15–20. В своих разноцветных купальниках, купленных явно не в отечественном «Военторге», они принимали солнечные ванны прямо на виду у вероятного противника — патрульного корабля датской береговой охраны, сопровождавшего нас по проливу. Датчанин шел в нескольких десятках метров от нас по правому борту, и, наверное, все его перископы, дальномеры и бинокли тоже были направлены не на орудийные башни нашего крейсера.

Впрочем, идиллия продлилась недолго. Командир крейсера, очевидно, выйдя с ходового мостика на правое крыло сигнального, под солнышко и свежий ветерок, решил полюбоваться родным кораблем, в полной готовности к бою рассекающим воды датского пролива. Скорее всего именно в этот момент, кинув взгляд в сторону кормы с высоты сигнального мостика, он и стал последним зрителем этого шоу. От места происходящего непотребства командира отделяло метров семьдесят.

Абсолютно неожиданно для нас, а уж для девушек на палубе и подавно, защелкали динамики корабельной громкоговорящей связи «Каштан». Один из этих динамиков был закреплен как раз над отдыхающими артистками. Мы, курсанты, сразу сообразили, что кто-то включил тумблеры трансляции по верхней палубе, и сейчас будет подана какая-то очередная команда, поэтому не очень удивились, услышав многократно усиленный динамиком командирский голос. «Старрршшший помощщщнииик!» — проревела трансляция. Последовавшая за этим трехсекундная пауза дала нам возможность перевести взгляд на сигнальный мостик и увидеть там возвышавшуюся над матросами-сигнальщиками фигуру командира крейсера с зажатым в кулаке микрофоном «Каштана».

«Старрршшший помощщщнииик!!!» — еще раз взревел динамик. За эти три секунды паузы командир, очевидно, подобрал самую корректную фразу для наведения уставного порядка на борту, потому что следующее выражение плавно соединилось с предыдущим: «На корабле объявлена боевая тревога, а этот (далее слово о женщинах легкого проведения) полк загорает?» Мы опять посмотрели вниз. Там начало твориться что-то невообразимое. Артисток словно подбросило вверх, они начали судорожно собирать одежду, пакеты, разные тюбики и баночки с кремами, складывать свои стульчики и шезлонги, причем все это делалось одновременно, падало на палубу, катилось и раскладывалось обратно. Самые шустрые, первыми закончившие сборы, начали кучковаться у тяжелой водонепроницаемой двери во внутренний коридор, задраенной, естественно, по тревоге. Конечно, поворотом мощной стальной рукоятки дверь можно было бы открыть без особых хлопот, но у каждой в одной руке были пакеты со шмотками, а в другой — сложенные стульчики и раскладушки. Нам вдруг очень захотелось помочь им спрятаться, но что мы могли сделать? Оставалось только молча наблюдать за развитием событий.

«Сейчас старпом прибежит, придаст им ускорение!» — Мой друг Генка Елисеев озвучил наши общие мысли. Место старпома по тревоге — на ГКП, находящемся глубоко в бронированной цитадели крейсера. Конечно, была включена и трансляция внутренних помещений и боевых постов, командирский рев слышал весь корабль, и мы знали, что старпом принял команду к немедленному исполнению. Но, чтобы добежать от ГКП по длинным крейсерским коридорам, отдраивая по пути тяжелые люки и двери, до места наведения порядка, должно было пройти несколько долгих минут, так что шанс у девушек все-таки был.

Датчане не обиделись

Тем временем столпившиеся у двери артистки смогли, наконец, открыть ее и начали, мешая друг другу и сбивая в кровь ноги о высокий комингс (мы поняли это по доносящемуся снизу мату), запрыгивать в спасительный полумрак коридора. Последней заскочила девушка, которая все это время пыталась сложить свой шезлонг, в котором что-то сломалось. Попытавшись в последний раз сложить непослушную конструкцию и не получив результата, она схватила шезлонг обеими руками и с выдохом «… такая!» бросила его на палубу, подхватила свои пакеты и побежала к спасительной двери. Дверь за ней закрылась, провернулся стальной рычаг центрального запора, загоняя в пазы поджимающие дверь клинья…

И наступила тишина.

Прошло, наверное, с полминуты времени. Мы не успели обменяться мнениями по поводу происшедшего, потому что увидели шедшего по шкафуту старпома. Конечно, выражение его лица соответствовало моменту. Он подошел к лежавшему на боку шезлонгу. Неподалеку также валялись какая-то легкая накидка и тюбик, наверное, с кремом. Старпом осмотрелся вокруг, увидел наши свесившиеся с автоматной площадки головы и спросил: «Ну и где эти (опять нецензурно)?» — «Разбежались, товарищ капитан 3 ранга!» — радостно хором прокричали мы. «Куда? — машинально переспросил он. «По боевым постам, наверное, товарищ капитан 3 ранга!» — не подумав о двусмысленности сказанного, ляпнул кто-то из нас. «Чего? — заорал старпом. — А вы что тут рожи повываливали, слюни пускаете? Марш на пушки! Замучаетесь мне зачеты по устройству корабля сдавать, юмористы!»

Пока мы осознавали серьезность старпомовской угрозы, он опять окинул строгим взглядом пространство вокруг себя, потом подошел к оставленным на палубе вещам. Поднял тюбик с кремом, потом ткань, завернул одно в другое. Потом подошел к шезлонгу, взял его в другую руку и, подойдя к леерам, коротким взмахом обеих рук отправил все это за борт. Наконец-то среди всей гаммы чувств на его лице можно было увидеть и чувство выполненного долга. Старпом еще раз посмотрел на нас, ничего не сказал и ушел в коридор, куда несколько минут назад скрылись артистки.

Ну, а мы продолжили смотреть на Данию. Правда, еще обсудили мысль о том, что если с датского корабля заметили, как старпом утопил раскладушку, не возникнет ли скандал со штрафом советскому ВМФ за бросание мусора в пролив? Тогда старпому точно будет не до приема зачетов по практике. Но, очевидно, датчане, как потомственные моряки, все поняли и старпома простили.

Цмокун Владимир Муневич

Капитан 3 ранга запаса. Закончил КВВМУ в 1977 году. Попал на РКР Владивосток, полгода служил инженером БЧ-2, потом комбатом батареи МЗА на АК-725. С 1983 года командир БЧ-2 на ЭМ 56-го проекта «Вызывающий». В 1984 году по состоянию здоровья списан с плавсостава и назначен начальником лаборатории цеха подготовки крылатых ракет на ТРБ под пос. Реттиховка. С 1985 по 1988 годы — помощник командира базы по МТО. С 1988 года — офицер отдела тыла острова Русский. С 1994 года — офицер по кадрам управления гарнизона острова Русский.

Андрей Осадчий

Полярный. За гранью смерти

Написал и мурашки по телу. Всплыло, взломало цемент памяти, плеснуло жутью в лицо, ужалило в сердце.

Подплав. Главная база подводных сил Северного флота. Это был год 59-й или 60-й. Эхо великой войны попритихло, цена человеческой жизни как бы устоялась, но всё еще могло повернуться неожиданностью. И повернулось. Смерть. Мгновение мы смотрели в упор, в глаза друг другу. Это так близко к сердцу и в этом миге столько жизни. Нет, не про те кадры личной кинохроники. А именно выброс жизни. Всеми силами вдруг — жизнь. Которую сейчас же и оборвут, так решили. Глазок ствола неумолим и неподвижен. Я боролся. Всеми удесятеренными силами своей природы. Я мог, мог тогда победить. Но предали. Собрали за спиной всех доступных, скрутили, сломали, растянули и сдали в лапы смерти. Ненавижу насилие. Ненавижу предательство. В любых проявлениях. Если бы я выжил тогда, жизнь, возможно, сложилась бы иначе. Но и я бы не узнал главного.

Ух, память. Перебиться бы сейчас сигаретой. Что делают некурящие, когда надо закурить дымом прошлое? Погуляю-ка с собакой. Эти огромные кавказцы как никто сочувственны.

Но давайте же что-ли по порядку. Предыстория такова. Заведующей Детсадом №-1 мама тогда уже не работала, перешла в Гороно в Старое Полярное. Рабочий день там был короче, чем в хлопотном детском саду, где всё, от шкафчиков для переодевания, нержавеющего котла, паровозика во дворе, до деревянных брезентовых раскладушек и вкусного дополнительного питания было выбито и обустроено мамиными заботами. Теперь она нередко забирала меня сразу после дневного сна, и это было воистину сладкое пробуждение, почувствовать на щеке теплую родную ладошку и встретить мамины глаза.

Ну вот, а в тот чёрный день затеяли нас фотографировать.

Вот эти жуткие приготовления, тренога, софиты, молния вспышки, вот и сам смертоносный ствол. Регулируют, подвигают. Как им хочется всё обставить по-своему, наслаждаются потянуть время.

И ладно бы я считал, что смерть придёт разом со щелчком затвора. Так нет, я ведь искренне думал, что человек сфотографированный обречен превратиться в фотокарточку, и это, видимо, во сне, когда ты уж совсем безпомощен что-либо изменить.

Страшное коварство. Нет, я не прятался, о нет! Кругом же наши пацаны и девочки, сегодня все так красиво одеты. Они же не знают! Они же ничего не знают, доверчиво разглядывают. Изо всей силы ударяю ногой по раздвижной ходуле марсианского нашественника. Стальные захваты сомкнулись со всех сторон. Врешь, — не возьмешь! В ход зубы, ага, им тоже бывает больно! Вдруг сбрасывают маски добрые наши нянечки и устремляются помогать неприятелю с лицами дежурных санитаров. Крутят, ломают, тащат в строй, к стенке, где ничего не подозревают Серега Леонов и Алёха Крючков. Ору фотографу: — Папа сделает мне лук и я тебя убью! Не действует это на них. Видать знают, что папа-то в автономке, в дальних морях, ушел по тревоге ранним утром и вернется только летом, когда отпуск и Новоселица с бабушками в кокошниках. Выбрали же время, супостаты. Ненавижу насилие. Ненавижу беспомощность. Я вырасту бесстрашным воином Барбеем и буду защищать всех слабых и угнетенных.

Эх… Обессиленного и изрыдавшегося меня сгружают в брезент раскладушки. Спи давай. Сплю. Последнее, что успевает захватить уходящее сознание, — мама, с тихой радостью приоткрывает край одеяла. Меня-карточку подхватывает движением воздуха и, покачав в полёте, укладывает к маминым ногам, обутым в резиновые боты на кнопках поверх туфелек по тогдашней моде.

Полярный. Командировка в заводоуправление. Мы встаем в ДОК в межпоходовый ремонт. Отличный отдых. Доковая сауна, сход в 17 часов, ресторан «Ягодка» и всё такое. Спешу. Надо успеть до закрытия садика. Дорогу найду и с завязанными глазами. Вот он, громадный наш Дом № 4 по улице Строительной с высоченной аркой посредине, вот блок дровяных сараев, с которых прыгали тогда в сугроб. Ого, а рискнул бы сейчас? Вот котельная, вот Малый каток и вот он… Что я вижу! Тот самый наш Паровозик, что возил нас по всему детству. Но мне надо вовнутрь, в тот зал, к той стенке.

Девушка — заведующая, трогательно юная и старательная. Нет, вижу, не справляется. Тут нужна мамина хватка. О! Мой арбуз! — фанерная дощечка с картинкой на шкафчике. И, — о Боже! — всё те же через двадцать лет раскладушки.

Ну вот всё и встало на свои места. Ничего здесь и не могло бы поменяться до моего прихода. Теперь мне легко и смешно. Но не моей собеседнице. Большие глаза переполнены глубоким пониманием. Она тоже нетерпима к насилию. Вот. Теперь нас двое в этом зале. Не возьмешь! Чаёк с лимоном в мамином кабинете. Ух ты, та самая сахарница! Ну мне пора. Оставляю ключи от своей детской тайны в надежных руках. Точка поставлена. Борись, не поддавайся, приходи на помощь вовремя. И, если что, зови, я рядом.

Спускаюсь к проходной судоремонтного завода. Вон там стояла батина лодка. Невольно твердеет шаг и тихо напевается любимая наша с Алёхой песня: «По военной дороге шёл Барбей по тревоге, боевой восемнадцатый год.»

Осадчий Андрей Александрович

Родился в марте 1956 года в городе Ленинграде. С самого раннего детства мечтал стать взрослым, чтобы покончить с Детсадом №-1 города Полярного, куда забросила судьба сына подводника. В 1978 году окончил Севастопольское ВВМИУ и снова на Северный флот. Служил на атомных подлодках 2-го поколения 670, затем 670 М проектов в базах ПЛ Западная Лица и Видяево. Вся служба проходила на железе, то есть в плавсоставе, дальние походы сменялись межпоходовыми ремонтами и так 12 лет после выпуска из училища. Было интересно. Сбылась детская мечта. На пенсию вышел в 1990-м. Трудился в Москве в должности директора брокерской конторы РТСБ. В настоящее время возглавляет небольшую европейскую инвестиционную компанию. Капитан 2 ранга запаса. Семейно счастлив, увлечения — домашняя столярка и дрессировка волкодавов.

Вадим Кулиниченко

Крепче стали (документальный рассказ)

Железо всегда остаётся железом, а вот человеческий материал в трагических обстоятельствах проверяется на прочность.

По достижении зрелого возраста, тем более пожилого, становится стыдно писать беллитристику, выдумывать то, чего не было. В нашей жизни, бывало, такое, что и без выдумок тянет на острые сюжеты.

И по прошествии более полувека во сне, как наяву, являются мне события и люди, особенно сокурсники, с которыми мне и после выуска приходилось соприкасаться по службе…

На встречу в 2018 году пришли немногие, да и в живых моих сокурсников осталось мало. «Не густо!» — так бы сказал незабвенный Адмирал флота Георгий Михайлович Егоров, оставивший добрую память о себе у многих подводников времён «холодной войны». Но что поделаешь — жизнь не остановишь. У каждого человека своя судьба, на которую накладывается и судьба страны, а она для нашего поколения была нелёгкой, а старость вообще досталась печальной.

Мы пришли в училище подводного плавания в послевоенные годы, в основном мальчишки из глубинки, которые не то что подводную лодку, но и паровоз видели впервые. Но через 4,5 года из стен училища под грифом «Войсковая часть 62651», это потом оно станет имени Ленкомсомола, мы вышли бравыми лейтенантами подводного флота страны. Напутствуя нас, начальник училища, герой-подводник, вице-адмирал Николай Павлович Египко говорил: «Служба ваша опасна, но почётна…». Так оно и вышло — опасностей было много (в подводном флоте они есть всегда), а вот почёта-то никто и не заметил.

Вот я уже капитан 3 ранга, помощник командира атомохода. Западная Лица, секретная база нашего атомного флота. Здесь уже не одна дивизия, у причалов лодки разных проектов и разных поколений. И в каждой дивизии есть мои сокурсники, конечно, уже на разных должностях.

Полярная ночь, экипажи спокойно спят в казармах, на лодках бдят дежурные смены. И вдруг, по флотилии объявляется — Боевая тревога!

Всё приходит в движение. К причалам устремляется чёрный поток людей, извивающийся словно гигантский удав. Я бегу рядом со своим сокурсником Львом Каморкиным, который служит на лодке первого поколения, он командир БЧ-3, не последний человек на торпедной лодке. Наши субмарины стоят у одного причала. На бегу мы рассуждаем, чтобы значила эта боевая тревога? Проверок вроде не намечалось, неужели война? Вот и наши красотки, доблестные лодки. Он на свою, а я на свою. Здесь всё отработано до автомата — не зацепиться не за один предмет, когда по скользким поручням скользишь в чрево субмарины. У люка ногой — раз, согнулся, рукой цепко схватился за крышку люка, и второй ногой на трап — два. Двумя руками за поручни вертикально стоящего трапа схватился — три, и ты уже на уровне нижнего рубочного люка. Спиной об открытый нижний рубочный люк навалился, и… здесь опять комингс. Не дай Бог в спешке на комингс люка, на зеркало его наступить. Это вырабатывается на уровне рефлекса у каждого подводника. Комингс люка на лодке — это жизнь. Комингс протекает, не плотно пригнана резина, или руковица забыта на нём, или шнур от переноски — и всё. Можешь утонуть со всей командой. Не дай Бог на комингс… четыре — схватился руками за поручни трапа центрального поста — отсека и молниеносно на своём боевом посту. Всё дело заняло полторы-две секунды. Не успел отскочить — и на голову тебе уже падают остальные. Но ты уже даёшь команду — Подводную лодку к бою и походу приготовить!

В голове роятся шальные мысли. Нас готовили к войне — и вот она! Настоящая война! Мы выполним свой долг. Наш долг, я знал это точно, как и другие, состоял в том, чтобы беспрекословно выполнять все приказы командира лодки, точно и профессионально работать с целью и, в конечном итоге, поражать противника….

Нам повезло — «война холодная» тогда не переросла в войну горячую, и мы никого не утопили. Теперь я думаю, что случись тогда худшее, мы бы работали на пределе сил, выполняя свой воинский долг….

Вспомнился один эпизод из жизни, когда я ещё был капитан-лейтенантом и служил на дизель-электрической подводной лодке 629 проекта, которую флотские острословы окрестили «сараем», а теперь я служу на атомной «раскладушке». Юморной всё-таки народ моряки.

Я был командиром минно-торпедной боевой части, попросту минёром. Неделю назад я встретил тёщу, которая приехала погостить из Питера, но поговорить с ней не успел — всё моря. Я её уважал, да и она, много пережившая, всю блокаду Ленинграда, с пониманием относилась к моей службе, и всегда в спорах с женой принимала мою сторону. Я звал её мамой больше из уважения, чем из-за возраста — она была на три года старше моей родной матери. Ещё она вызывала уважение к себе своим открытым гостеприимством. Многие мои сослуживцы, бывавшие в Питере, пользовались её адресом, с гостиницами в нашей стране всегда было туго. И сегодня седые ветераны вспоминают её добрым словом.

Анна Никитична, так звали тёщу, не первый раз посещала нас на Северах и обычно всегда говорила: «Соскучилась по внучке. Она единственная у меня, а здесь вкусненьким ребёнка не побалуешь. Дай, думаю, проведаю…». Но это было больше отговоркой. Сердце болело у неё за всех — и за внучку, которую она хотела взять в Питер, но её пока не отдавали, и за дочь, и за зятя, особенно за их совместную жизнь, на то были причины. Нет, я ей внушал доверие, а вот дочь последнее время стала взбрикивать, недовольная моей службой. «Отбилась от рук, — говорила она мне, — возьми возжи, не поддавайся!..». Но одно дело слова, а другое дело — личный догляд и материнское руководство.

Ноябрьским поздним вечером подводный крейсер 629-го проекта, ошвартовавшись у плавпирса одной из северных баз, отпустил по домам своих уставших офицеров. Все думали о том, как дома, натопив «титаны», смоют подводную грязь. Чего-чего, а «грязи» на подводных лодках, особенно дизельных, хватало всегда, и офицеров, как обычно рисуют моряков в приключенческих романах, в белоснежных рубашках здесь встретить почти невозможно. Все — от матроса до командира — на время походов облачаются в рабочее платье, робу, имея форму с золотыми погонами в каютах-клетушках: а вдруг загонят в друю базу.

Путь от причала до дома занял около двадцати минут. Я не ошибся, меня ждали. Дверь открыла тёща, поцеловала и сообщила, что жена и дочь, уже спят:

— Ждали-ждали, но не выдержали — заснули. Сказали, чтобы я их разбудила. «Титан» натоплен, ужин готов. Хотели поужинать вместе. Минут десять назад звонил какой-то оперативный и просил, когда ты придёшь, чтобы позвонил ему….

Всё это Анна Никитична говорила на ходу, пока я снимал сапоги и развешивал мокрую канадку. Мильком взглянув на кухню, заметил накрытый стол, на котором красовалась бутылка пятизвёздочного армянского коньяка, роскошь по тем временам. Но надо было звонить оперативному.

— Старик, — сказал мне оперативный, — давай дуй на лодку Преображенского, она стоит у шестого пирса. Казак Голота (командир дивизии подводных лодок, капитан 1 ранга Голота Григорий Емедьянович — впоследствии контр-адмирал, трагично закончил свой путь) приказал тебе идти с ними на глубоководные испытания….

— Да, ты что! У них же есть собственный минёр, Вася Батон!

— Ну, этот вопрос не ко мне. Ты же знаешь, Голота всегда берёт тебя в море. А собственно, всё сам узнаешь на месте….

Приказ есть приказ. Обвернушись к тёще, которая внимательно прислушивалась к разговору, с сожалением сказал ей:

— Не получилось, мать, ни помывки, ни торжественного ужина. Откладывается до следующего раза. Опять в море.

С этими словами, я начал надевать сапоги и ещё не высохшую канадку. Никитчна, как бы что-то предчувствуя, стала успокаивать меня:

— Не переживай! Мы подождём. А их я не буду будить, скажу, что ты задержался. А это надолго?

— Не знаю, надо разобраться, Может, через час вернусь, у них есть свой минёр. Наверное, здесь какое-то недоразумение.

Я побежал к шестому причалу. По неписанному закону, подводники всегда выходы «на работу» приурачивают к ночному времени. Среди нас даже бытовала такая шутка: «Кто работает по ночам? Женшины древней профессии, воры и, конечно, подводники!». Ночь была не из приятных. Добежав до пирса, я доложил на мостик, что прибыл по приказу комдива.

— Тебя и ждём! — ответили с мостика. — Давай в носовую шваровную. Сейчас доложим комдиву и будим отходить!

Я попытался выяснить обстановку, но меня никто не слушал. Все засуетились, а старпом, по кличке «гусь лапчатый», сказал, что потом всё объяснит. Пришлось покориться судьбе и забыть про праздничный ужин, про горячий «титан», про беседу с тёщей и прочие радости, о которых моряку по большей части только приходится мечтать. Быстро включился в ритм жизни лодки Преображенского, мне и раньше приходилось с ними выходить в море. Торпедисты знали меня и вполне доверяли. Подъехавший на машине Голота поинтересовался наличием минёра, пролез на мостик и приказал отходить. Приготовив надстройки подводной лодки к походу и погружению, швартовные команды потянулись вниз. Путь в чрево субмарины этого проекта лежал через надстройку мостика и два длинных вертикальных трапа вниз — недаром эти лодки на флоте называли «сараями» из-за рубки огромных размеров. Когда я пробирался вниз, меня задержал комдив и, как бы извмняясь, сказал:

— Не обижайся капитан-лейтенант. Всё знаю, придём с моря, дам тебе отдохнуть. А сегодня надо вводить эту лодку в строй.

Меня тронуло такое внимание, и от переполнивших меня чувств, направился в первый отсек.

Самые неприятные для подводников выходы — на испытания после всяких ремонтов в заводах и, в частности, на глубоководные испытания. «Глубоководка» — так называют ежегодные погружения лодки на предельную рабочую глубину в целях испытания корпуса и забортных механизмов. На них избегали ходить и представители заводов. Поэтому и неудивительно, что Вася Батон, капитан 3 ранга, минёр этой лодки, опытнее меня, вдруг «серьёзно» заболел. На таких выходах происходят всякие «случайности», о которых тогда не принято было распространяться. Не обошлось без «рядового случая» и на сей раз.

Придя к утру в полигон глубоководных испытаний, комдив принял решение начать испытания без надводного обеспечения, нужно было спешить. К слову, на флоте, как и у автомобилистов, многие «ЧП» происходят именно из-за спешки — почему-то всё должно делаться срочно.

Ритуал глубоководных испытаний сложен: через каждые 10 метров глубины лодка задерживается, всё тщательно осматривается и прослушивается, и только после докладов из всех отсеков — «Отсек осмотрен, замечаний нет!» — она преодолевает следующие 10 метров. И так до глубины 270 метров….

Но в тот раз на глубине между 230 и 240 метров, когда, имея дифферент на нос, субмарина медленно шла в глубину, в первом отсеке раздалось шипение, хлопок и весь отсек сразу заволокло плотным туманом. Я, стоя у переговорного устройства «Нерпа», только успел доложить в центральный пост: «Пробоина в первом отсеке!» — и бросился искать вместе с матросами эту самую пробоину. Сделать это было сложно. Струя била откуда-то из-за трубопроводов, переплетений которых в подводной лодке не счесть, и была такой силы, что сбивала с ног. Глубина была уже около 260 метров, а это составляло давление свыше 25 атмосфер. Для подпора был дан воздух высокого давления в отсек, да и в центральном посту не дремали. Вскоре, продутая аварийно, лодка, как пробка из шампанского, выскочила из объятий глубины и закачалась на поверхности моря. Описывать весь сложный процесс борьбы за живучесть — весьма неприятное занятие. Надо отдать должное — панике тогда никто не поддался. После всплытия выяснилось, что «пробоиной» стала прокладка, вырванная из фланца трубопровода, связанного с забортной водой. Но, несмотря на такую, казалось, незначительную пробоину, воды в отсек набралось изрядно, и она полностью затопила электронасос в трюме, за который очень переживал механик.

Меня вызвали на мостик, и комдив начал расспрашивать меня обо всём подробно. Когда я хорошо отозвался о моральном духе личного состава, то флагманский механик Женя Кобцев не выдержал и встрял в разговор: «Товарищ комдив, надо разобраться — по «НБЖ» (Наставление по борьбе за живучесть) они действовали или нет?!». На что последовала резкая отповедь Голоты: «Да пошёл ты! Главное — всплыли! Идём в базу, там будем разбираться!».

Лодка направилась в базу. Все переживали это событие, но было приказано до выяснения окончательного вердикта не распространяться со своими версиями.

К обеду я попал домой. Жена с дочкой гуляли, и меня опять встретила тёща. По моему усталому виду она поняла: что-то на этом выходе в море было не так. Но, умудрённая жизнью, не стала пристовать с распросами, а направила меня в ванную, а сама стала хлопатать на кухне.

После первой рюмки коньяку я лёг в кровать и провалился в забытьё, где продолжал бороться за живучесть отсека…Проснулся от тихого разговора Анны Никитичны с моей женой. Она настойчиво убеждала дочь ласковее относиться ко мне и ценить нелёгкую службу подводников. Из их разговора я с удивлением узнал, что пока я был в море, мать молилась за меня, чувствуя сердцем, что неспроста меня назначили на этот выход. А я-то считал её неверующей. Тогда, наверное, я и понял, что молитвы близких спасают не только подводников, но и других от всяких напостей….

Я потом пережил ещё не одно глубоководное погружение, остался на поверхности жизни, но то запомнил на всю жизнь, и уверен, что молитва матери тогда сыграла не последнюю роль….

Служба продолжалась. И вот я на атомоходе. Тревоги и неожиданные выходы в море продолжаются….

Через полгода после вышеописанной боевой тревоги наша атомная ракетная подводная лодка ушла на боевую службу в Средиземное море. О том, что мы идём в Средиземное море, узнали только выйдя в море, погрузившись и начав поход, когда вскрыли пакеты. Штурман заготовил карты на весь мировой океан. Этот район ещё не был освоен нашими атомоходами. Мы были первыми и как первым нам пришлось решать многие вопросы впервые.

Но главное, в июне 1967 г. мы оказались в центре мировых событий — началась арабо-израильская война. На никакие уступки Израиль не идёт. И опять мир стоит на пороге войны горячей, а мы горанты мира. Сегодня об этом мало кто помнит, человечеству свйственно забывать уроки истории, а нам это стоило здоровья и нервов. Как пишут американские авторы: «Как только началась арабо-израильская война, командиру «К-131» было приказано в течение 15 часов подготовить лодку к нанесению ракетно-ядерного удара по Тель — Авиву.

Командир был ошеломлён. Он вовсе не хотел стрелять по Тель-Авиву, но знал, что не может не выполнить приказ…».

Одно дело писать, видя бой со стороны, другое — пережить его. Но, слава Богу, обошлось и в тот раз. Только одним своим присутствием атомоход сумел погасить накал страстей. Мы выполнили свой долг, но не были отмечены наградами. Обиды не держим — это наша работа.

По возвращении в базу после 92 суток похода началась повседневная, изматывающая рутинная работа, где мы были уже не главные. Во всём бал правил береговой чиновник, прикрывающийся морем, словно одеялом….

Через полмесяца после возвращения я встретил в посёлке Заозёрный своего сокурсника Льва Каморкина. Он гулял со своей малой дочкой, а я со своей. Пока дети знакомились, мы разговорились. Он сказал мне, что их подлодку направляют на боевую службу в Средиземное море, а у него нет желания идти в эту автономку. Я ответил ему, что знаю об этом, так как их командир Степанов приходил к нам за нашим опытом похода в СРМ, так моряки называют этот морской театр. Лев сетовал на то, что у него из-за этого похода срывается учёба на офицерских классах по минно-торпедной специальности. Он категорически был против командирской карьеры.

Он любил минно-торпедное оружие, но не любил его применение, от него гибло сразу много людей. Мы вспомнили с ним одну горькую истину, которую высказал когда-то в шутку один из уважаемых наших преподавателей. Мы называли его «папа Лонцих». Приставку «папа» он получил, наверное, за чисто домашний, неофицерский и нестроевой вид. «Напьясно («папа» картавил) мы готовим из вас убийц массового масштаба». Это по поводу «отключившегося» на занятиях минного факультета курсанта. Мало кто задумался над этой шуткой всерьёз…. Как и не думали мы тогда с Каморкиным, что это была наша последняя встреча. Остались только воспоминания о нём.

Мы дружески расстались, полные оптимизма и надежд на будущее.

Лев Фёдорович служил на знаменитом нашем первенце — атомоходе «К-3», который уже и на полюсе побывал, а теперь, летом 1967 года, направлялся в субтропические воды.

После похода на полюс в июле 1962 г. атомоход попал в полосу фавора — о нём писали в газетах, одна за другой на борт следовали разные делегации, а члены экипажа стали обязательными представителями многочисленных конференций и съездов. До боевой ли подготовки? Измученные командиры тихо спивались и без огласки снимались с должности. В таком «темпе» прошло пять лет, а тут понадобилось заткнуть дыру в плане боевой службы, и вспомнили о «К-3».

Срочно назначили нового командира капитана 2 ранга Степанова, доукомплектовали экипаж офицерами и сверхсрочниками с других подводных лодок, и вытолкнули на боевую службу. Каморкин был самым опытным своим офицером. Экипажу пришлось срабатываться в процессе похода. Несмотря на все недостатки в подготовке к автономке, экипаж и лодка справились с поставленными задачами. Они возвращались домой, когда последовал приказ из Москвы — задержаться на Фареро — Шетландском противолодочном рубеже и провести его доразведку. И это тогда, когда экипаж на пике усталости! Не из-за таких ли необдуманных вводных с дополнительными задачами уже при возвращении в базу погибли АПЛ «Скорпион» (США) в мае 1968 г. и «К-8» (СССР) в апреле 1970 г.?

О «К-8» расскажу чуть ниже, там погиб ещё один мой товарищ и друг Всеволод Бессонов.

8 сентября 1967 г. пришло радио — прекратить разведку и следовать в базу. А в 4 часа начался пожар в 1-м отсеке, причины которого неясны до сих пор.

Люди спали, кроме вахты, и всё началось неожиданно. Лев, в отличие от механика и замполита бросился из второго отсека в горящий первый, а не от него….

Пожар в первом отсеке! Что может быть страшнее этого на подводной лодке, где первый отсек торпедный арсенал — два десятка торпед, и в их числе ядерные. Это понимал Лев Каморкин, который, не считаясь со своей жизнью, аварийно затопил отсек. За этот героический подвиг он был удостоен посмертно ордена Боевого Красного Знамени и забыт. Все офицеры моего поколения знали, что орденов на «фронте» не дают, их больше вручают кабинетным военным. Таков кульбит жизни, и особенно военной. Что толкнуло Льва Каморкина на такой поступок? Это трудно понять сегодня, но не тогда….

Почему это знаю, потому что Лев был моим однокурсником — братом, и я по свежим следам изучал эту трагедию. Таких братьев у меня более сотни. Теперь, когда я знаю, кого из нас готовили, я бы назвал наш большой кубрик в училище на всех, цехом завода по производству пушечного мяса. Но тогда никто из нас не догадывался о нашем истинном предназначении, мы готовились защищать нашу страну от врагов, и, действительно, были большой семьёй. Хотя это и трудно, братья мои за 60 лет разбрелись по свету, но я стараюсь следить за их судьбами. Многие погибли в «холодной войне», не дождавшись войны горячей: вместе с лодками ушли на дно морское, умерли от болезней, от преждевременно наступившей старости, от разочарований и беспробудного пьянства…. Есть среди них и адмиралы, и старшие офицеры, и Герои Советского Союза, но некоторые так и остались лейтенантами. Но у каждого своя судьба, которая тянет не меньше, чем на повесть, но я не профессиональный писатель, поэтому ограничусь небольшим рассказом ещё об одном своём товарище, который был на два года старше меня.

В этом году Всеволоду Бессонову исполнилось бы 84 года, но судьба предоставила ему только 37 лет, которые он прожил достойно. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно не на войне, но подвиг его не менее славен — подвиг в мироное время иногда более значим, чем на войне.

Подвигу предшествует вся жизнь, короткая или длинная. Детство Всеволода чем-то похоже на моё. Мы дети войны, и как вспоминает его одноклассница Юлия Скороходова: «Жизнь была тяжёлой, одевались мы бедно, зато нравственные качества всегда оставались на высоте. В то время учителя давали нам знания с душой. Сева окончил школу с развитым чувством патриотизма». Я привёл слова эти простой женщины о детстве В. Бессонова, потому что готов подписаться под ними, сам рос и мужал в такой же среде. Наверное, поэтому ещё в училище между нами возникли дружеские отношения. И в память о Всеволоде Борисовиче я могу сказать, что это был настоящий офицер-подводник, грамотный и беззаветно преданный Родине и морскому братству. Он был немного старше меня по годам, но никогда не кичился и был на равных и со старшими, и с младшими — редкое качество в нашей стране, среди холуёв и хозяев оставаться человеком. Уже за это он достоин награды. У него в характере было больше достоинств, чем недостатков.

Геройство Всеволода Бессонова состоит в том, что он стремился сохранить не только корабль, но и людей. Он смотрел в будущее. Вспомните горьковского Данко, о котором, к сожалению, мы сегодня забыли.

Ныне уже не секрет, что освоение новой техники, тем более атомных подводных лодок, шло с большим напряжением и трудом. Подводная лодка «К–8» была заложена в 1957 году, вошла в строй флота в августе 1960 года и была вторым серийным атомоходом нашего флота. Почему я на этом остановился? Это был фактически экспериментальный корабль, и выявленные недостатки на нём влияли на дальнейшее развитие атомного флота. Трагедия «К-8» 12 апреля 1970 года в Бискайском заливе наглядный пример того, что все серьёзные инструкции пишутся кровью. Гибель одних есть предотвращение гибели других, может быть больших жертв. Так было с «К-19», не исключение и «К-8». Только об одной знает весь мир, а другая остаётся в тени.

Подводная лодка «К-8» не очень удачная субмарина не только потому, что одна из первых, но и по своей судьбе. Не раз приходилось её ставить в неплановый ремонт. После окончания ремонта в 1969 году «К-8» совершила поход на боевую службу уже под командованием капитана 2 ранга В. Бессонова. Следующая боевая служба, начатая 17 февраля 1970 года, оказалась роковой. Вот как об этом повествует Пётр Николаевич Петров, служивший на «К-8» в период аварии лейтенантом, командиром штурманской электро-навигационной группы:

— Смотрю на снимки и вспоминаю горечь тех дней. Это Володя Шабанов. Мы вместе, в одно время в 69-м году пришли на лодку. Ей к тому времени было десять лет. С азартом взялись за изучение атомохода. Володя стал командиром БЧ-3 (минёром), а я командиром ЭНГ (штурманёнком).

А это мой командир боевой части старший лейтенант Коля Шмаков, на год старше меня был. Экипаж был у нас, можно сказать, молодёжный. «Стариком» для нас был командир лодки Всеволод Борисович Бессонов. Хотя — какой он старик … Ему в ту пору было лишь 37 лет. Но это был уже опытный командир, о чём красноречиво говорил орден Красного Знамени. Если память меня не подводит, Бессонов прошёл командирское становление на дизельных лодках, а затем побыл старпомом на атомоходе и лишь потом возглавил корабль.

Об аварии Пётр Николаевич рассказывает через силу. Тяжело вспоминать то, что болью отзывается в сердце, обжигает душу.

— Мы, выполнив задачи боевой службы, возвращались домой, но нас привлекли на учения «Океан». 8 апреля после вечернего чая, где-то в 21 час 30 минут, стали подвсплывать на сеанс связи. Ничто не предвщало беды. И вдруг мичман Леонид Оголь доложил, словно обухом по голове ударил: «Пожар в рубке гидроакустиков!».

Тут же сыграли аварийную тревогу. Не успел стихнуть ревун, как в центральный пост поступил доклад из седьмого отсека: «Горит регенерация!».

Тогда, к сожалению, не было тех средств борьбы за живучесть, в частности с пожарами, какие имеются сегодня на атомоходах. Вся нажеда была на ВПЛ (воздушно-пенная лодочная система), да огнетушители. Попытка сбить огонь в центральном отсеке не удалась. Положение становилось критическим. Пришлось всплыть. Меня, задохнувшегося от угарного газа, вытащил наверх механик капитан 2 ранга Валентин Николаевич Пашин. Глотнув свежего воздуха, пришёл в себя. Море было почти спокойно, а в районе 7-го отсека вода, соприкасаясь с горячим металлом, парила.

До конца выполнили свой долг специалисты главной энергетической установки: капитан 3 ранга В. Хаславский, капитан-лейтенант А. Чудинов, А. Поликарпов и старший лейтенант Г. Шостаковский. Аварийная защита реактора левого борта сработала автоматически, а на правом им вручную пришлось опускать аварийную защиту реактора. «Прощайте, ребята, не поминайте лихом» — это были их последние слова.

Было исключительно трудно, обстановка была непредсказуемой, а главное, не было связи с центром. Но экипаж вёл себя мужественно и самоотверженно. Только 10 апреля нас обнаружило болгарское судно «Авиор». К этому времени погода испортилась.

Пётр Николаевич с восхищением рассказывает о мужестве и хладнокровии Бессонова…

Но 12 апреля в 2 часа 15 минут лодка стремительно ушла под воду, унеся с собой 22 ещё живых человека….

— Потом всех нас пересадили на подошедшую плавбазу «Волга», — продолжил рассказ Петров, — где находился член Военного Совета — начальник политуправления Северного флота вице-адмирал Ф. Сизов. По приходу в Североморск нас сразу же отвезли на базу отдыха, и начались разбирательства. Семьям ничего не сообщили, хотя гарнизон бурлил разными слухами. Широкой огласке трагедию, разыгравшуюся в Атлантике, не придавали. Видимо, никому не хотелось признаться в гибели атомохода, кстати, одного из первых в Военно-морском флоте….

52 человека не вернулись из того похода в родную базу. Они честно выполнили свой долг. Флот и страна не вправе их забывать, как и их командира, сделавшего всё для спасения экипажа.

Есть подвиг боевой, есть трудовой, а есть повседневная жизнь, похожая на подвиг. Своей повседневной нелёгкой жизнью подводника Всеволод готовил себя к тому единственному мигу, который делает человека героем или… Бессонов оказался на высоте. Замполит, которого В. Бессонов отправил на плавбазу, чтобы тот потом мог рассказать о действиях экипажа в период аварии, писал в донесении: «… Душой экипажа был командир подводной лодки капитан 2 ранга Бессонов Всеволод Борисович…». На атомной подлодке он был по годам старше всех, хотя ему-то и было 37 лет, но это уже был опытный командир, прошедший все ступеньки подводной службы: становление на дизельных подводных лодках, всё наше поколение 50–60-х годов прошлого века начинало с дизель-электрических подводных лодок, где он уже столкнулся с атомным оружием — участвовал в испытаниях атомной торпеды. Затем помощник и старпом на атомоходе — это были первые атомные лодки. В должности помощника командира атомной подводной лодки «К-133», однотипной «К-8», участвовал в феврале-марте 1966 года в трансокеанском переходе с Севера на Восток в подводном положении. За что награждён орденом Боевого Красного Знамени. После того перехода был назначен старшим помощником командира АПЛ «К-8», командиром которой он стал в 1968 году. Это был командир, а не выскочка. За пять лет на «К-8» Бессонов из экипажа лодки сделал настоящую команду, которая верила ему, а он ей. Паники при аварии не было, а это самое страшное, ибо во всех случаях количество жертв увеличивается из-за паники, это не слова, а жизненный опыт. Команда вела себя мужественно и самотвержено. Один лишь факт: в 4-м отсеке примером для моряков был старший лейтенант Аджиев. Под его руководством был запущен дизель — генератор на отсос воздуха из загозованного отсека. Но сам Гамардахан Аджиевич потерял сознание. Матрос Филимонов, прослуживший на лодке два года, не растерялся, включив офицера в дыхательный аппарат принял командование отсеком на себя. А когда был отдраен верхний рубочный люк, Филимонов вывел всех людей из отсека наверх.

Что такое пожар на подводной лодке, тем, кто служил в подводном флоте, объяснять не надо. Страшен пожар на надводном корабле, а на подводной лодке во много крат страшней…, горит железо в замкнутом пространстве! Спасая корабль, Всеволод Бессонов думал о будущем!..

Закрытым Указом Президиума Верховного Совета СССР членов экипажа «К-8» наградили орденами и медалями. Офицеров и мичманов, оставшихся в живых, а также всех погибших — орденом Красной Звезды, а оставшихся в живых матросов и старшин срочной службы — медалью Ушакова, одной из престижных наград российского флота. Звание Героя Советского Союза присвоили командиру подводной лодки капитану 2 ранга В. Бессонову (посмерно). Я не хочу комментировать этот в какой-то мере не очень справедливый Указ, во все времена наше государство не очень ценило своих героев…. И как обычно происходит у нас — наградили и забыли. Подвиги не должны забываться. И очень отрадно, что Бессонова и его подвиг помнят на его малой родине.

Небольшой районный город Курской области Льгов, родина многих знаменитых людей, не забыл и своего геройского моряка — подводника Всеволода Борисовича Бессонова. Его именем названа одна из улиц города, главная школа города носит его имя, где функционирует школьный музей, посвящённый его короткой и яркой жизни. Не обошёл его вниманием и краеведческий музей района, где имеется экспозиция его имени. 12 апреля 2005 года в городе было освящено место, где ныне стоит памятник Герою. Всеволод остался в море, нет почётней могилы для моряка, но там памятником остаётся только широта и долгота места, доступная немногим. Памятник на земле — это память для всех, дань уважения курян своему земляку-герою.

Чисто сухопутная Курская область тесно связана с морем, она дала командира АПЛ «К-8», героев атомного подводного крейсера «Курск», который знает весь мир. Это наглядный отпор тем безродным либералам, которые не оставили своих попыток доказать, что Флот России не нужен. Нет, Флот был и будет нужен России. Он не только защитник страны, но и становой хребет её государственности.

Свой последний экзамен на человечность командир АПЛ «К-8» капитан 2 ранга Всеволод Бессонов сдал на отлично. Трудно отвечать за поступки, когда отвечаешь только за себя, но во много раз труднее, когда от тебя зависит жизнь других людей, корабля. Бессонов не оставил корабль, где были его живые и мёртвые суслуживцы. Погибая он думал о живых. Не это ли первая черта героизма?

Весь личный состав корабля действовал героически, вплоть до самопожертвования. К примеру, корабельный врач капитан медицынской службы Арсений Соловей отдал свой дыхательный аппарат матросу Ильченко, которому сделал операцию аппендицита. Матрос был спасён, а врач погиб. Этот эпизод запечатлён на памятнике погибщим подводникам в посёлке Гремиха (Кольский полуостров), откуда ушла «К-8» в свой последний поход. На памятнике есть замечательные слова — «Морякам-подводникам, погибшим на боевых постах, до конца выполнившим долг свой», и поимённо названы все 52 человека, которые погибли на АПЛ «К-8».

Через 38 лет, в канун Дня Военно-морского флота России, на родине героя, в городе Льгов Курской области, 26 июля 2008 года был открыт памятник командиру АПЛ «К-8» Всеволоду Борисовичу Бессонову. Это фактически второй памятник экипажу «К-8» на просторах необъятной России.

Основную идею памятника «Командиру субмарины К-8 Бессонову В.Б.», где на первом плане сам Бессонов в рабочем кителе, с мужественным лицом, сжимает рукой пилотку и, как бы, отдаёт последний приказ. Автор памятника известный скульптор Владимир Иванович Бертенёв подкрепил мыслью, что командир руководил достойным экипажем героев, поэтому за его головой поместил лица членов экипажа «К-8». И этот памятник командиру лодки олицетворяет памятник всему экипажу. Это подтверждает и сам скульптор В. Бертенёв, рассказывая, как он работал над льговским памятником: «Не хотелось, чтобы сооружение получилось холодным и безжизненым, дежурным. Памятник призван затрагивать самые чувственные струны в душе смотрящего на него человека. Думаю, что замысел удался. Низкий постамент символизирует водную гладь, на ней бронзовый венок, как бы брошенный в море в память о погибщих на субмарине. Вообще у людей должно создаваться впечатление, что они стоят на берегу и сверху вниз смотрят на уходящий в вечность экипаж…».

Были и другие трагедии и аварии уже позже, когда мы ушли в запас, и вот уже давно в отставке…, но продолжаем жить тревогами флота. А раз повторяются трагедии, значит не все уроки извлечены из прошлых.

Я бы много мог поведать случаев трагичных, а иногда и комичных, из своей жизни и жизни своих сокурсников, подводная служба изобилует такими, но память уже начинает подводить, а фантазировать не хочется. Можно сказать одно — наша жизнь была связана с судьбою нашего поколения. И то, что Лев Фёдорович Каморкин и Всеволод Борисович Бессонов погибли, выполнив честно и бескомпромиссно свой долг, за это им вечная слава.

Хочу закончить пожеланием нынешнему и будущим поколениям подводников, этому элитарному мясу войны, что они должны служить и рисковать не во имя победы в войне, а во имя мира на планете! Пусть головы будут всегда полны порядочных мыслей, а не как в той прибаутке –

По трапам скользким, вертикальным Летишь с лицом многострадальным, Пустой рискуя головой….

Кулинченко Вадим Тимофеевич

Родился 23 декабря 1936 года в городе Острогожск Воронежской области. Отслужил в Вооружённых Силы 32 календарных лет. Капитан 1 ранга в отставке. Служа на подводных лодках, совершил шесть выходов на боевую службу. Одна из них была в 1967 г. в Средиземное море, где АПЛ «К-131» участвовала в арабо — израильской войне в июне 1967 г., за что В. Т. Кулинченко имеет статус «Ветеран боевых действий». Проходя службу на ВЗПУ ГК ВМФ, одного из основных подразделений ЦКП ВМФ, совершил много учебных вылетов на флоты. Одновременно нёс оперативную службу на основном Командном пункте ВМФ в должности старшего помощника ОД ВМФ.

-kulinchenko/ob-avtore/

Сергей Опанасенко

Венецианский старпом или Commedia del arte по-павловски

Как добираются военнослужащие к месту службы?

По идее, т. е. по правильному, военнослужащего, к месту выполнения его служебных обязанностей, а может быть и героической гибели (или не героической), должны доставлять. Исключением, наверное, является пИхота, которая сама себя доставляет куда надо. Но и это уже в прошлом, так как она в основном стала моторизированной и механизированной.

Но это только по правильному, по Уставу — военнослужащего должны доставить, а в жизни…

Не знаю как в других родах войск, а во флоте, особенно в подводном, доставка к месту службы является головной болью самого военнослужащего. И если в Арбатском военном округе проблем с общественным транспортом нет, то в отдаленных северных и дальневосточных базах подводных лодок — есть, и еще какие…

Допустим в нашем славном приморском Павловске (Западловске). От поселка, где проживали подводники, Тихаса, до базы подводных лодок Павловска, расстояние примерно в 23 км. Это вам не 2 км в Западной Лице на Северах! В 8.00. утра моряку надо быть на подъеме военно-морского флага, а если точнее, то за 15 мин до подъема флага. А перед этим еще и позавтракать надо. Автобус из поселка ходит один, естественно все страждущие подводники в него не входят.

Доблестный «противолодочный» тыл должен выделять для перевозки героев-подводников автотранспорт. Представляет он собой «Уралы», «Камазы», 66-е «газоны», штабной автобус («КАВЗ»). Оборудованы они кунгом, т. е. фургоном с когда то работающей электропечкой. В среде подводницкого люда называются они так: на Северах — очень неблагозвучно — «скотовозами», на Дальнем Востоке — ласково, загадочно и не понятно — «коломбинами», как в сommedia del arte.

Лирическое отступление № 1.

Сommedia del arte. Так назывался особый вид уличного представления, который зародился в Италии в 16 веке. Особенно распространен он был в Венеции с её карнавалами. Сюжет такого спектакля был незамысловат (как правило, в нем присутствовал адюльтер, и любовники должны были разными способами водить за нос тех, кто мешал их счастию) и давал много возможностей для импровизации. Обычно актеры выступали в масках. Участниками истории были всегда одни и те же типажи, каждому из которых был предписан определенный вид поведения и определенная роль в развитии сюжета. Подробнее это:

— ДЗАННИ (Zanni) Общее название комедийного слуги;

— АРЛЕКИН (Arlecchino) — дзанни богатого старика Панталоне (другие имена: Багаттино, Труфальдино, Табаррино, Тортеллино, Граделино, Польпеттино, Несполино, Бертольдино и проч.);

— ПЕДРОЛИНО или ПЬЕРИНО (Pedrolino, Pierino) — один из персонажей-слуг;

— БРИГЕЛЛА (Brighella) — еще один дзанни, партнер Арлекина. Часто его изображают владельцем таверны;

— ВЛЮБЛЕННЫЕ (Inamorati) — неизменные герои commedia del arte, господа Коломбины, Арлекина и других дзанни;

— ПУЛЬЧИНЕЛЛА (Pulcinella) — итальянский аналог русского Петрушки, английского мистера Панча и французского Полишинеля;

— ПАНТАЛОНЕ (Pantalone) — одна из самых известных венецианских масок. Панталоне — это престарелый богатый купец, который постоянно волочится за каким-либо женским персонажем (всегда — безрезультатно);

— КАПИТАН (Il Capitano) — один из древнейших персонажей комедии дель арте. Тип наглого и беспринципного вояки — бахвала и искателя приключений; — ДОКТОР (Il Dottore) — престарелый персонаж, близкий по характеру к Панталоне, обычно отец одного из Любовников (Inamorati);

— ШУТ (Jester, Jolly) — классическая маска комедии дель арте;

— СКАРАМУЧЧО (Scaramuccia) Проказливый авантюрист и вояка.

И наконец… приготовьтесь! КОЛОМБИНА (Columbina) — служанка Влюбленной (Inamorata) (другие имена: Арлекина, Кораллина, Риччолина, Камилла, Лизетта).

Кто и когда в Приморье назвал машины для перевозки подводников «коломбинами» — сие есть великая тайна тайн. Кто был этот безвестный любитель итальянского народного уличного театра? Покрыто мраком… Но хватит отвлечений.

Итак, тыл выделяет автомобиль, утром в кабину оного садится старший от экипажа, обычно младший офицер, и едет в поселок забирать свой экипаж и везти на службу.

Водители автомобилей сначала были из матросов тыла. В помощь им от экипажа выделялся помощник из числа наиболее ненужных на корабле матросов, и назывался он «старпом».

Лирическое отступление. СТАРПОМ — разговорный, сокращение. Это старший помощник капитана на судне (на военных кораблях — старший помощник командира). «Помощник командира или, как принято называть его, старпом, Михаил Николаевич Попов был суров на вид, немногословен и очень требователен. Колышкин, В глубинах полярных… (Малый академический словарь)». Старпом отвечает на корабле обычно за ВСЕ. От того то он очень требователен, щепетилен, методичен, чистоплотен, пунктуален и прочая, прочая, прочая…

Со временем, дабы не зависеть от капризов и непредсказуемости тыла, умные и предусмотрительные командиры потихоньку заменяли водителей тыловских на своих, экипажных. Сначала назначался «старпом», потихоньку входивший в курс дела, постепенно он становился незаменимым в гараже тыла. Далее все просто — после ДМБ основного водителя «коломбины», основным становился «старпом», ну еt cetera, et cetera…

Сия ситуация оказывалась выгодна и тылу — не надо заботится о замене, о личном составе и машина всегда обихожена, и кораблю — всегда своя «коломбина»: и на службу, и со службы, и на пляж, и за овощами в подшефный совхоз.

Постепенно, уже в начале 90-х, на «коломбины» уже садили мичманов, а «старпомами», соответственно, контрактников.

Ну вот, а теперь по существу. Была и в нашем экипаже «своя» «коломбина». Водителем был старый мичман, старшина команды электриков Петрович, «старпомом» — матрос Жека Илюхин. Илюхин — простой русский паренек из маленького городка Камень-на-Оби, немного простоват, немного туповат. Так как Петрович был все таки старшиной команды электриков на нашей ПЛ, а это не баран чихнул, должность хлопотная, ответственная, и никто твои обязанности выполнять не будет, то основная нагрузка по содержанию «коломбины» в базе ложилась на Жеку Илюхина. Жил он практически в «коломбине»: и ел при ней, и спал в ней, и охранял ее, пока мы в море были, и ремонт какой-никакой ей, голубушке, задавал. Соответственно ходил он всегда не выспавшийся, несколько замученный, вечно в насквозь промасленном рабочем платье, вечно небрит и зело грязен. По сей прозаичной причине Жека вечно шхерился и старался не попадаться на глаза командованию, а особенно старпому, основному блюстителю порядка на корабле. Старпом, конечно, про него знал, иногда даже видел, периодически грозился сделать веселой и занимательной жизнь механику, третьему комдиву, старшине команды трюмных, где Жека числился трюмным машинистом, но потом успокаивался и некоторое время относился как к неизбежному злу.

И однажды пришел час, и сдавали мы задачу Л-1 («Общая организация службы корабля в базе»). Да не простую задачу, а показную. Кто служил на флоте, тот знает, что нам предстояло… «Показная» задача Л-1 представляла собой показ всему флоту, как нужно содержать корабль в базе, да, к тому же, принимал ее не командир дивизии, а Командующий флотом (Тихоокеанским).

И вот задолго до этого знаменательного события мы начали к нему готовится. Скребем, красим, полируем, моем, сдираем и опять красим, а также маркируем, штемпелюем, стираем, печатаем инструкции, книжки «Боевой номер», учим те же инструкции и те же книжки «Боевой номер». А в свободное от этого великолепия время, в основном в районе 21-го часа, бодро маршируем по плацу разучивая строевые песни № 1 и № 2. И раздаются вечерами над бухтой Павловского хриплые мужские голоса: «Прожектор шарит осторожно по пригорку…» и «Черная, суконная, Родиной дарёная, боевая спутница фронтовых дорог…». А потом можно на «коломбину» и домой, если достоин, если все выучил, напечатал, покрасил, от маркировал, от штемпеливал… А еще «любимый», вечно не целованный личный состав!!!!! А еще свора флагманских специалистов и других офицеров штаба, как дивизии, так и флотилии! Ох, и тяжела ты подводницкая жизнь!

Но выстояли, выстояли… И был день, и пришел Ком. ТОФ! Т. е. наступил день сдачи показной задачи Л-1. С утра строевой смотр, опрос жалоб и заявлений, прохождение торжественным маршем, потом с песней, потом по разделениям, потом в составе подразделений, потом одиночная строевая подготовка и еще много-много потом…

Переход на корабль. «Учебная тревога! Всем вниз!». Играются учения по провороту оружия и технических средств, учения по борьбе за живучесть ПЛ при комплексном воздействии поражающих факторов и, наконец, звучит команда: «По места стоять, корабль к смотру!». Идет командующий флотом осматривать корабль. Корабль как куколка: сияет, пахнет свежей краской и немного тревогой. Весь личный состав в чистом и новом РБ с белыми воротничками, подстрижены, поглажены, научены, замучены… тьфу-ты, что это я… В общем ждем…

Открывается переборочная дверь. Появляется Командующий. За ним командир, далее командир дивизии, потом маячит встревоженное лицо старпома, и наконец в перспективе угадываются очертания офицеров штабов разных рангов. Командир отсека последний раз окидывает взором свой отсек (вроде все в порядке! может и пронесет…), делает шаг навстречу, набирает в легкие побольше воздуха, чтобы дурным голосов возопить: «Смирнооооооооооо!!!!!». И тут…

И тут между командиром отсека и Командующим ТОФ откидывается крышка паёльного люка и оттуда, из сумрака трюма, на вычищенную, слегка маслянисто поблескивающую палубу чьи то грязные руки с грохотом ставят грязную банку из под регенерации. И из неё… о ужас!!!! выплескивается что то черное и жирное!!! Следом за банкой появляется лохматая голова, а за ней и все тело Жеки Илюхина. В отсеке немая сцена… Практически по Гоголю, практически «Ревизор»…

Естественно Жеку никто не готовил к смотру корабля августейшими особами. Просочившись незамеченным?????… на корабль???… и в трюм???… он нацедил в банку литра три дизельного масла для своей ласточки — «коломбины» и уже собирался покинуть гостеприимное место… Да не тут то было!!! Увидев перед собой такое высокое собрание, Жека застыл соляным столбом, почище не в меру любопытной жены Лота. Все остальные действующие лица тоже остолбенели — так нелепо выглядела грязная фигура Илюхина на сияющей палубе отсека.

Командующий флотом с изумлением оглядел Жеку, вытянувшегося перед ним во фрунт. Жека как и всегда, грязен, лохмат и немного вонюч.

«Вы кто?» — задал Ком. ТОФ вопрос.

«Старпом» — честно ответил Жека.

Командующий поискал взглядом нашего старпома: «А вы тогда кто, товарищ капитан 2 ранга?». Ответа не последовало. В воздухе запахло повторной задачей…

Задачу то мы в тот раз сдали… А куда они денутся, в море то надо кому то идти! Но за Жекой Илюхиным с той поры навсегда закрепилось прозвище «Старпом».

Много воды утекло с тех пор… Уже Жека стал контрактником, потом мичманом, женился… Все проходит… Все забывается…

Уже все забыли, как он, откручивая колесо от своей ненаглядной «коломбины», выкрутил все 16!!!!!.. шпилек….против резьбы, т. е. в обратную сторону… Пыхтел, упирался руками и ногами… Но выкрутил!!! Все 16 штук, как одну!!!! Как ему тогда попало от Петровича… Но это уже совсем другая история.

Уже и корабль наш вывели в отстой, меня командиром назначили, и Жека у меня мичманом в хим. службе служил…

Много чего забылось…

А прозвище — «Старпом» — нет…

Так видимо и останется…

Опанасенко Сергей Владиславович.

Родился в 1963 году. В детстве хотел стать танкистом, моряком и пограничником. Позже увлекся романтикой строительства Байкало-Амурской магистрали и даже окончил Ворошиловградский строительный техникум транспортного строительства. Но тяга к морю пересилила прочие, и он успешно закончил Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище. Служил на атомных ПЛ в Приморье. Уволился в 2003 году. Капитан 2 ранга запаса.

-opanasenko/

Валерий Граждан

Зелёный луч счастья

Очень жаль, но корабли, как и люди, имеют свою биографию. Ничуть не потрафлю скептикам, а подтвержу: есть у них и душа. Ежели кто держит на этот счёт сомнение, могу даже научную базу подвести. Ведь, по сути, сам корпус и все сущее на палубе и внутри судна слиты воедино с тем же биополем команды. То есть с ДУШОЙ экипажа. Как и люди, корабли, отжив свой век, уходят в небытиё. А вот душа-то продолжает жить. В другом теле, с другим обличием, с другой судьбой, но с годами она обнажается всей гаммой поведанных как прошлой, так и нынешней жизнью красок событий, помыслов.

Такой корабль был, а, пожалуй, их было десятки, если не сотни, достойные нашей незыблемой памяти. Одним из них стала первая в истории ВМФ плавбаза для АПЛ «Иван Кучеренко». Ему этой осенью минуло 40 лет. Многое повидала плавбаза и её десятки раз сменявшаяся команда. Один из эпизодов поведаем вам.

От многих, повидавших мир мореходов, слышал о неком «Луче счастья» или в обиходе, просто «зелёном луче». Выходило так, что повидавший его хотя бы раз в жизни, обретал счастье. В каком виде, и каким образом, в предании не уточнялось. Счастье и всё тут. И, что немаловажно, счастье полагалось безвозмездно и пожизненно. Так-то.

Теперь уже сорок лет минуло тому, как мне лично, как и в равной степени, всем, стоявшим в тот тропический вечер лицом к закату солнца на палубе океанского корабля, высветился этот самый лучик. А корабль, как мы уже осведомлены, именовался «Иван Кучеренко», в честь героя-подводника Великой Отечественной войны, капитана 2 ранга Ивана Кучеренко. Много позже, уже живя в Ульяновске, мне довелось встретиться с одним из членов экипажа «Ивана Грозного» (так про себя именовали Кучеренко его подчиненные). Это был старшина-комендор Степан Дерябин. Многое поведал ветеран ВОВ о героической кругосветке шести дизельных подлодок «Ленинец» и «Сталинец суровой зимой 1942 года, шедших, кстати, через Камчатку, Командоры и Панамский канал. Из шести дошли до Мурманска лишь пять лодок…

Вторично «Луч счастья» озарил меня и впервые — лица всех свободных от вахты моряков океанографа «Чумикан». Лично у меня, по сути, большая часть жизни оказалась во власти океана или вблизи его стихий. Может это и есть то самое счастье? А ежели счастье в детях, то тоже всё сходится: их у нас с женой двое — сын и дочка. Жаль лишь, что они по разные стороны Земного шара от нас живут… Зато какое счастье общаться! А сколько друзей приобретено за все годы! Это ли не счастье! Стоит лишь снять трубку телефона или войти в Интернет, и вот они — снова рядом! Но, ближе к теме.

На южной оконечности Африки приютился Мыс Доброй Надежды, но, как ведомо из истории мореплавания его первичное имя было Мыс Бурь. И лишь из суеверного страха перед стихиями мыс переименовали, как бы задабривая морские божества, в Добрую Надежду. Но не помогло. Как видно ещё и потому, что за ним, перед выходом в Индийский океан следовал Мыс Игольный. Последний возымел дурную славу одного из самых неистовых мест на Земном шаре наряду с проливом Дрейка, Бискаем и нашими камчатскими «Сороковыми ревущими». Здесь сталкивались лбами два океана, две ипостаси морских сил, туда же врывались силы властителя воздушной стихии Эола. Именно между мысом Игольный и Мадагаскаром зарождаются коварные «волны-убийцы». Достигая непомерной высоты, они переламывали запросто океанские корабли солидной тоннажности. Этой волной переломило первый в мире супертанкер «Уорлд глории». А «Игольный» стал таковым, ибо имел пакостную манеру ИГЛУ компаса вертеть куда вздумается всем чертям сразу!

Зная все описанные «прелести», команда плавбазы «Иван Кучеренко» крепила всё и вся намертво. Но, как потом вышло на поверку-Индийский океан провёл-таки над кораблём адский эксперимент на прочность. Отпраздновали мой 23-ий день рождения в одной из многочисленных лабораторий моего радиационного ведомства. Втихаря, конечно. Потом долго стояли под сенью южного неба на юте. Бурун за кормой фосфоресцировал так, будто по корме был виден не водный поток от винта, а выхлоп из сопла космического корабля при запуске. Всполохи, огненные вихри, серебристые струи пересекались, слагались и разлетались одновременно. Купол ночного неба до отказа заполнили мириады звёзд, от огромных и близких до малюсеньких и чуть ли не дымкообразных. Всё это было невообразимо восхитительно, феерия прямо-таки распирала душу, казалось, что эйфории не будет конца. Океан сладостно баюкал нашу плавбазу со всем её десятитысячным водоизмещением. Иллюзорное ощущение: мы и океан — едины. Но всё, — пора в кубрик.

Поутру, а скорее глубоко за полночь, страшный грохот заставил всех не только проснуться, но и перекреститься: кого мысленно, а кого и по факту верования. Корёжило, дробило, заваливало. И, если кто не мог себе позволить ходить по стенам в обиходе на суше, то в нашем случае ходили по переборкам коридоров вынужденно. А по ходу швыряло вдоль по проходу так, что не то чтобы зацепиться за поручень, а заметить ничего не успеваешь, как лоб втемяшится в пожарную корзину, либо сразу в палубу. Случалось и юморное: при попытке справить нужду на унитазе, матрос вывихнул руку…, промахнувшись мимо спасительной ручки. О выходе на верхнюю палубу и речи не было, но ситуация вынудила: сорвалась шлюп-балка и крушила во вращении над верхней палубой всё, что ни попадя. От окрестных шлюпок только щепки летели.

И как остановить эту дубовую, то ли буковую махину центнера на 23 весом, вряд ли кто соображал. А волны перекатывались через борт, грозя смыть аварийную партию целиком или по частям. Сотни, тысячи тонн воды били в борта, скулу, в корму вдогонку. Не сговариваясь, разом набросились на балку в момент её останова у борта. Главное — не дать ей обратный маятниковый ход! Получилось!! Принайтовали вначале к лееру, а уж потом к ближайшей тумбе. Спать не довелось практически никому трое суток. Из-за сильнейшей бури шли галсами, почти удваивая путь к Андаманским островам.

Но всё окончилось так внезапно, будто ничего и не было. Как по заказу, в канун третьих суток, утром, все свободные от вахты мертвецки спали, некоторые, даже не сняв спасжилетов. Не до того. Проснулись от просто-таки райской, умиротворяющей тишины. Высыпали на верхнюю палубу и не верили своим глазам: перед нами в мираже морской дымки открывалась сказка! Ничуть не меньше, именно она воспарила какие-то острова чуть ли не в поднебесье! На мини-островках кучерявились пальмы… Островов было великое множество: побольше, средние и совсем мизерные, но все в зарослях пальм и ещё чего-то. Даже после обеда почти никто не спал в «адмиральский час», все высыпали поглазеть на чудеса. Тем временем клочки тверди по мере приближения к ним, приводнялись, превращаясь хотя и в экзотические, но вполне обычные острова.

По небу плыли очень даже райские облачка, удаляясь за горизонт. Вечерело. «Очередной смене приготовиться на вахту!», лишь эта команда по верхней вывела из оцепенения и то, только тех, кого это касалось. Солнце, будто промытое с шампунем, уходило на покой в воды Индийского океана. И тут началось! Весь горизонт на западе высветился всеми цветами радуги. Океан вкупе с небесами заиграл буйную феерию красок. Неужто сам Нептун, бог морей, решил одарить нас, российских моряков щедро, по-царски! Вот это по-нашенски и сполна! Ну, спасибо, царь за эдакую невидаль! Красота просто заворожила всех: все тона цветов, их полутона и даже четвертинки вместе и порознь расцветили облака. Синий, лазоревый, пурпурный, голубой, бирюзовый и множество таких, коим и не придумал названия человек, — все разом отобразились на этой божественной картине заката!

Солнце заканчивало таинство ухода на покой. Вот уже лишь долька его передаёт всем прощальный лучик. Всё замерло над гладью океана. Словно ждали какого-то завершающего аккорда природы. Тем временем сиротливое, чичевицеобразное, чуть ли не микроскопическое светящееся тельце исчезало. Но нет!! Над океаном, пронзая пространство, наши души, ауру, всю планету без остатка проносится светоч исключительно божественного цвета и необычайной силы… Он проник к нам через глаза и прямо в сердце! За доли секунды его жизни он преодолел перевоплощение во все цвета радуги. Но почему-то нам запомнился лазурно-зелёным с чуть ли не фиолетовым переливом. Нас оглушило, сразило наповал. И даже когда все померкло и ушло в небытиё, все продолжали стоять на палубе и смотреть заворожено вдаль. В эти минуты мы наверняка были мыслями если не дома, то где-то там, далеко, далеко в неведомом.

Вторично «Луч счастья» довелось повидать уже ровно через десять лет. Но совру, если скажу, что всё было аналогично. Такое НИКОГДА одинаковым не может быть. Как огонь, как океан, как люди. Так устроен мир.

Камуфляж для «Запорожца»

В 60-е годы во Владивостоке дефилировало легковых авто мизер, по сравнению с днями нынешними. Заграничные же машины были предметом безусловного интереса и могли принадлежать ого-го каким людям. Фамилии таких людей боялись произносить вслух прилюдно. Сюда входили дипломаты, директора ресторанов, разведчики, да ещё Герои Советского Союза, холтя особо следует отметить элиту горпром и пищеторга. Было довольно много на той же Ленинской в хилом грузопотоке как-то: машин-инвалидок трёхколёсок, трофейных «Опелей» и «Виллисов». Для первых вроде и прав на вождение не требовалось. Кстати, сдача на права велась запросто за один рубль пятьдесят копеек. Без каких-либо курсов вовсе.

Отечественные легковушки почти не мельтешили в глазах. Первомодельный «Москвич», «Победа» и раритет «Волга» ГАЗ-21 с оленем на капоте. Как вдруг… Автопром Советского Союза начал серийное производство «Запорожца». Он одномоментно был прозван «горбатым», «мыльницей» и «консервной банкой». Но машины шли нарасхват. Теперь эту модель имел право купить любой, имеющий достаточно денег и стоящий на очереди в соответствующих учреждениях. Блат расцветал повсюду, а уж на авторынке — безусловно.

Теперь подвинемся с другой стороны повествования. Есть в «нашенском городе» неподалёку от бухты Золотой Рог учебный отряд подводного плавания. И разместился он почти у вершины сопки, именуемой местными «Дунькин пуп». На соответствующих пропорции местах возвышались «Дунькины груди». А наша школа подплава была первейшей среди школ всего учебного отряда. И по сему ограждалась дополнительным забором как на даче Хрущёва: высоченным и с «окантовкой» из колючей проволоки. Так что попасть к нам можно, лишь минуя ДВА КП.

Как водится, курсанты к окончанию учёбы, перед выпуском «годкуют». А это означало, что все непотребные работы уже перекладывались на плечи вновь прибывших. Так и шло: первый год — «без вины виноватый»; второй — «хождение по мукам», третий — «весёлые ребята, а уж четвёртый — «у них есть Родина». Так что нам предстояло хождение по мукам, то есть определяться с экипажем.

Но тут…Начальство порешило, что соков в нас ещё достаточно и можно жать. А требовалось из учебного корпуса «сделать конфетку»: чистить, драить и красить. Лозунг задан: «Краски не жалеть!!» Так заявил на общем построении как вновь прибывших на учёбу, так и нас, — выпускников наш наипервейший начальник, он же глава школы.

И надо такому случиться, что именно в эту пору упомянутый начальник школы № 1 подплава капитан 1 ранга Эпштейн купил себе… «горбатый» Запорожец. И не смейтесь! Тогда это был кусочек счастья на колёсах. Так что офицер в нём души не чаял. И, попирая все каноны режимности, Эпштейн под восхищёнными взглядами сослуживцев торжественно проезжал одно КП за другим. В апофеозе своеобразного действа начальник разворачивал машину по большому кругу на плацу перед зданием корпуса. И, насладившись ездой в ПЕРСОНАЛЬНОМ авто, ставил его прямёхонько под окнами. Стояла августовская жара.

Аврал с покраской был в разгаре. Нами овладел раж руководства молодыми: «Принеси, унеси, подкрась, выкинь к едрени матери, «кому спим!!» А остатки суперэмали польской всех цветов сливали в камбузный лагун литров на 50. Насливали едва не половину, и пора было снести «добро» в гальюн, что на сопке метрах в пятидесяти. Кстати, офицерский санузел был всё-таки в тепле, то есть тут же.

— Эй, вот эти двое! Ко мне! — будто копируя старшину роты мичмана Баштана, произнес Стас Михайлов.

«Двое» подошли, и Стас вручил им посудину, пояснив задачу: «Шнуром, салаги! Пять минут на всё. Вылить смесь и махом сюда! Время пошло!» И салаги тут же «рванули под уздцы». Никто особо не обратил внимание, что уж больно «шнуром» справились матросы с заданием. Главное — справились и вовремя. Молодцы, одним словом, службу поняли.

На пожаре так не кричат, как кричали минут через десять под окнами школы. Мы высунулись поглазеть, ведь окна были все настежь. Между плацем и КП сновал военный люд всех званий и рангов. Они орали, стенали, матерились. «Скорее всего японцы что-то насуропили в наших водах. Да и не мудрено: во Вьетнаме шла война.» — подумалось нам. Но, как видно, стряслось нечто неслыханное: бежал САМ Эпштейн прямиком к школе. Следом за ним семенили дежурный по КП и начальник караула с двумя вооружёнными матросами из караулки.

И тогда мы глянули под стены нашего здания…И, о боже! Под палящими лучами солнца переливался всеми цветами радуги и её оттенков АВТОМОБИЛЬ капраза… Так вот куда эти стервецы сбагрили краски «шнуром»! Они попросту шандарахнули её не глядя в первое же окно этажом ниже. И надо же было угадать прямёхонько на раскалившийся во владивостоцком зное корпус злополучной «мыльницы».

И было море крови. В том числе и нашей. Так что вместо Палдески на Прибалтике нас упекли на Камчатку. Ну а молодым Эпштейн в знак «благодарения» пообещал «нескучную работёнку на машзале до самого начала учёбы». Дежурных и начкара попросту сняли и им обещано «через день на ремень».

Без малого неделю бритвочками соскабливали «камуфляж» с Запорожца. Уж больно хорошая краска.

Не промахнись, стреляя!

— Становись, равняйсь, смир-рно! Говорю всем: завтра будут стрельбы. Кто не отстреляется на зачёт, будет стрелять во время сна! Отставить смех! Я хотел сказать вместо сна. Из… рогатки. Вольно! Теперь объясняю: патронов будет одиннадцать. Три на стрельбу из карабина. Восемь для автомата. Три из них — одиночными. Остальное очередью. Одной или двумя. Р-разойдись, долбанный народ!

Так строевой майор Костиков воодушевлял нас перед зачётными стрельбами по случаю принятия присяги. И не сказать, чтобы никто из нас не держал в руках оружия. Но это были воздушки, мелкашки, изредка-охотничьи ружья. Но чтобы такое боевое оружие, как карабины и тем более автоматы — боже упаси! Хотя кое-кто и сделал с десяток выстрелов из карабина на школьных уроках НВП (начальная военная подготовка). Меня не обошла чаша сия.

На берегу бухты, где предстояло нам удивить мир своей меткой стрельбой, стояла удивительно мерзкая погода. Уже через пять минут после прибытия нашего строя к месту стрельб многие щёголи пожалели, что напрочь отказались одевать кальсоны. Это были вполне приличные полотняные кальсоны образца 1905 года с экстравагантными тесёмочками на концах штанин «а ля Паниковский». Иногда они чудным образом как бы оттеняли короткие брюки синей робы. Ко всему, в эдакий собачий холод, да в яловых рабочих ботинках самое время оттачивать степ, сиречь — чечётку.

Декабрьский ветерок с Японского моря был явно недружелюбен. Как видно из-за исторических русско-японских неурядиц вообще или Курильского вопроса в частности. Шинели, подбитые «рыбьим мехом» тепла, даже душевного, особо не прибавляли. Наш «гуру» строевого шага и сапёрной лопаты Костиков, скорее всего из солидарности с нами и тяги к простоте щеголял в овчинном полушубке, валенках и кожаной шапке. Под стать были и его армейские меховые рукавицы. Курсантов бравый и раскрасневшийся вид майора явно вдохновлял на подвиги.

Снега пока не было, но уже образовалась наледь вдоль берега. Мы спотыкались о кучи валунов, будто специально свезённых со всего побережья Приморья. Кто и в какое время разбросал их здесь, — неведомо, но собирать булыжники пришлось нам. Следовало из них сделать некую гряду, обозначающую линию огня. «В жизни всегда есть место подвигам», вспомнилось нам из школьной программы, когда мы голыми руками выковыривали примёрзшие камни. И новоявленные «корчагинцы» сопели порознь и все вместе, стаскивая библейские валуны в единую гряду — линию огня. Для красочности вдоль каменного гребня укрепили красные флажки.

А уже ближе к горизонту, но в пределах видимости, водрузили щиты с мишенями. Щиты виделись сносно. Хотя «гуру» уверял, что на них есть ещё и мишени. Вот в них-то и следовало хотя бы вообще попасть. А ещё лучше — в частности, причём каждый в свою. И это с напрочь замёрзшими пальцами, красными, как у гуся лапы!

Патроны роздали первой десятке стреляющих. Им же вручили по карабину, которые, по словам строевого босса очень даже пристрелянные. Охотно верилось, но требовалось ещё и лечь, широко раздвинув ноги. В такой позе карабин был явно лишним: нечем придержать воротник, за который дул ветер с моря. Этот же ветер с успехом «одаривал» нас водяной пылью, а то и брызгами с волн. От эдакого «сервиса» шинели заледенели, от чего похрустывали, а х\б перчатки гнулись с трудом.

— Так, долбанный народ, чего разлеглись, как бабы! Ноги ширше и носки врозь! Найдите свои мишени по номеру. Все видят? Стрелять по моему сигналу. Жать на крючок плавно, дых притаить!

Все затихли, как на булыжном бруствере, так и поодаль, сгрудившись за выступом скалы от ветра. Мы застыли, «притаив дых», желая лишь побыстрее вскочиь и срочно размять окоченевшие ноги и руки. Но вот майор махнул красным флагом и скомандовал: «Огонь!» Тах, трык, та-тах, та-та-трык, — зачастили выстрелы хлёстко, как пастуший ремённый кнут. И так же быстро всё стихло: три патрона выпалили кто куда. Вариантов было немного: в белый свет, в соседский щит, в свой щит ближе к краям и, что вполне допустимо — в мишень. Очень эффектно визжали пули, отрекошетив от камней уже ниже щитов.

— Курсант Сазонов стрельбу закончил!

— Курсант Михайлов стрельбу закончил!

Стрельбу закончили все. Ну и я тоже. Ринулись к мишеням, словно на штурм Сапун-горы. Чёрта лысого! Даже до 20-ти очков не добрался никто. Моя мишень оказалась образцовой: 28 очков! Не сдавшие отсиживались за скалой в ожидании второго захода.

Но, вопреки стрельбам, Костиков построил нас всех, лишив укрытия от жуткого ветра.

— Вы что, в душу мать, растак твою в туды и обратно! Якорь Холла вам в задницы по самую вымбовку от лопаты! Чего, стрелять сюда пришли или говном мишени мазать! — примерно так, если с сокращениями, «вдохновлял» нас чуть ли не полчаса человек в полушубке. Так что мы теперь готовы были хоть голышами расстрелять мишени, лишь бы быстрее назад, в тепло казарм.

Тут же был перезачёт стрельбы из карабинов, но уже стоя. Ложиться на промёзшие камни — не в парной на полок, себе дороже. Так что вскоре карабины сложили в кузов грузовика и разобрали по номерам автоматы. Сменили мишени. А может и щиты перенесли поближе: кто их теперь упомнит, эти нормативы. Автоматы, осточертевшие на строевых занятиях, теперь вызывали интерес: из них стрелять будем ПО-НАСТОЯЩЕМУ! И у каждого был свой автомат, испробованный на стенде по пристрелке. Но это на стенде, а здесь…

И всё таки строевик приказал стрелять лёжа. Ну и чёрт с ним, хоть раком, лишь бы быстрее. Вызывали по десятку по алфавиту. Мне повезло: опять в числе первых. Застучало сердечко: ведь первый раз в жизни заряжаю автомат. Залегли. Первые три выстрела — одиночными. Ставим флажок на «ОД». Мушка, что тот указательный палец, планка для прицела как у верблюда на горбу и пронизывающий ветер. Там, в казарме на стенде было тепло.

Упал в ледяные объятия шинели, разбросил в стороны почти бесчувственные ноги. Наш инструктор, пинал лежащих, матерясь безостановочно. Те же вымбовки вперемешку с якорем, бабами и развратной матерью летели в наш адрес, слегка напоминая о «тяготах и лишениях» военной службы. В этот день мы с лихвой нахватались этих «тягот», пожалуй, перекрыли все нормативы, ежели таковые имеются. В голове звенело лишь одно: попасть бы в эту долбанную мишень и поскорее отсюда. Можно даже бегом во-он за тот поворот, откуда не видать всю эту экзотику! Век бы её не видеть!

Ну да ладно. Ах, «дых притаить» надо. Палец в рваной и мёрзлой перчатке едва просунул в скобу курка. Теперь надо прицелиться и держать автомат, чтобы не увело отсечкой патронов в сторону. Сказали, что из этого «ружжа» стрелять проще и не так громко, как из карабина Симонова. Сейчас испробуем…Где там эта мишень № 5! Вроде вижу. Так, теперь «прорезь эту с прорезью той», вспоминаю слова Костикова и совмещаю. Всё: планка, мушка и мишень…Жми!!! Ну и нажал. Даже плавно.

Но раздался неимоверный грохот, почему?! Может ещё что рвануло? В голове стоял малиновый соборный звон. Искоса огляделся: соседи о чём-то галдят, Мишка справа снял невесть почему порванную шапку…В голове шумело: видно оглох от «одиночного выстрела». Но тут же получил той самой солдатской перчаткой в другое, ещё слышащее ухо…Синхронно почувствовал тупой удар в зад, сопровождаемый знакомым набором мата, но парой-тройкой этажей выше. Офицер отобрал у меня, очумевшего от происходящего, автомат. Поставил на предохранитель.

Вынул рожёк и кинул оружие мне: «Держи, раздолбай! Под трибунал пойдёшь! Не дай бог, ежели токмо ранил кого!»

И, как выяснилось, никого я «токмо» не ранил, разве что мишкину шапку задел. А задело-то осколками камня, в который я с усердием упёрся дулом автомата. Вот те и «планка-прорезь-мушка и мишень»! А куда там стволом угораздило усоседиться, то мне это вроде и без надобности: поди на эдаком холоде угляди!

Не прошло и часа, как наша учебная рота утопала своими яловыми ботинками восвояси. Человек пять «двоешников»-неудачников остались подле машины по распоряжению Костикова. И стреляли мы, пока не вспотели: лёжа, стоя, с колена…По мишеням, пока от щитов остались одни щепки, а потом по щепкам и воронам. Пока не расстреляли почти весь запас трассирующих патронов.

Но в боевой листок меня всё же разрисовали: с зажмуренными глазами стреляю в огромный валун. И внизу подпись: «Курсант, не промахнись, стреляя!!»

Граждан Валерий Аркадьевич

Родился 7 июня 1944 года в Заполярье. Работал столяром на омской мебельной фабрике. В 1961 году окончил вечернюю школу и поступил в Куйбышевский авиационный институт. Но в 1964 году после третьего курса был призван на флот. Определили на первую атомную субмарину на Камчатку. Через четыре года, наморячившись вдосталь, демобилизовался. Работал на авиазаводе, доучивался уже в Омском политехническом, где и защитил в 1973 г. диплом инженера-механика. Обзавёлся семьёй. В 1974 году поступил в аспирантуру. Но уже в 1977 году был вновь призван на флот на корабль измерительного комплекса (КИК). Позже настраивал и испытывал КИП обеспечения ЯЭУ на АПЛ в\ч 81226 на Камчатке. Живет в Ульяновске.

-grazhdan/ob-avtore/

Николай Станиславский

Там, где шторма глотают туман

Механик на боевом корабле, это, конечно же, не белая кость. Но, как всегда, все зависит от человека. Николай Станиславский в годы службы на малых разведывательных кораблях Балтийского флота не только занимался, как механик, дизелями и, как говорится, «говном и паром» (а именно за этот ответственный участок отвечает командир БЧ-5 — электромеханической боевой части), но и писал стихи. Кстати, записывая их в «Записные книжки офицера» (были такие).

По словам Николая, вспоминать былое ему легче «в коряво-стихотворной форме», чем в прозе. Может, потому что училище его располагалось в Царском Селе, и половина казарм ВВМИУ имени В.И. Ленина — казармы Лейб-гвардии Гусарского полка, где немало времени провел Михаил Лермонтов. Не говоря уже о том, что напротив, через Екатерининский парк — лицей самого Александра Сергеевича Пушкина. То есть, как говорит Николай, «воздух у нас вокруг был особенный».

Командиру корабля ОСНАЗ

На Фареро-Исландских широтах, Там, где шторма глотают туман, За твоей наблюдая работой, Стал тебя уважать, Капитан. Кружка кофе вприкус к папиросе, Взгляд краснеющих глаз на радар… На руле — побледневший матросик. И волна. За ударом удар. На барографа желтой бумаге, Пятый день ускользающе вниз, Самописец рисует «овраги», Отражая природы каприз. Я на вахте своей, на «собаке», Обхожу за отсеком отсек. Мне матросов моих, цвета хаки, Лица помниться будут вовек. Поднимаясь по скользкому трапу, Я не просто иду на доклад. Нужен взгляд. Для опоры — как лапа, Чтобы выдержать весь этот ад. И под ветра порывы и стоны, Понял я, как никто из людей. На плечах, на твоих — не погоны, А судьба этих славных парней.

Возвращение

Много раз назло штормам свирепым,

После долгой разлуки с землёй, Возвращался к причалам я этим И по трапу спускался домой. Первый шаг по твердыне исконной Я всегда не спешу сотворить. Мне желанью, в душе затаённом, Надо волю опять подарить. И, боясь постороннего взгляда, Чтоб потом чудаком не прослыть, Подхожу близко к борту. Мне надо С кораблём моим вместе остыть. И ладонью своею шершавой, Вытиравшей и пот, и мазут, Осторожно коснусь я металла. Пальцы соли крупинки сотрут. Много миль одолели мы вместе В нашей общей с «коробкой» судьбе… Ухожу. Есть ли смысл в этом жесте? Я и сам не отвечу себе…

Станиславский Николай Георгиевич  — капитан 2 ранга запаса, выпускник Ленинградского ВВМИУ имени В.И. Ленина (1977 год), служил на Балтике на кораблях ОСНАЗ.

Юрий Ткачев

Рассказ о фронтовом учении

«Не служил бы я на флоте, если б не было смешно»

(глупая флотская поговорка)

В погожий сентябрьский день конца 80-х годов вызывает меня командир бригады кораблей охраны водного района капитан 1 ранга Терещенко.

— Поедешь на фронтовое учение представителем от Тихоокеанского флота!

Я ошарашенно уставился на комбрига.

— Но я же не оперативник, я химик! Тем более это армейское учение!

— Весь оперативный отдел в отпуске, кого я пошлю? Там ничего не надо делать, возьми морскую карту, обозначь фарватеры и точки, где стоят в дежурстве наши корабли и всё! Спросят генералы — ляпни что-нибудь. Главное, отвечай уверенно. Они все равно в военно-морском деле ни черта не смыслят, — сказал Терещенко.

— Я один поеду? — спрашиваю.

— С тобой поедет майор Царёв из полка БРАВ[1], но ты старший!

Ну, думаю, хорошо, хоть не одному ехать. Володю Царёва я хорошо знал, он часто бывал у нас в штабе.

Приказ — есть приказ. Взял я карту, сверху красной тушью написал «Карта обстановки на ____», а карандашом, с помощью офицерской линейки, нарисовал фарватеры и кораблики. Созвонился с Володей. Договорились встретиться с ним в Южно-Сахалинске в штабе армии.

Собрал свой походный баул (такой пузатый портфель застойных времён) — вещички, сухой паёк и, на всякий случай, туда же сунул фляжку со спиртом.

В штабе армии суета, толчея и неразбериха. Первый раз я увидел такое количество беспорядочно снующих полковников на один квадратный метр территории штаба.

Посреди плаца в военно-морской черной форме, фуражке с крабом среди серых шинелей и хромовых сапог я смотрелся, как пришелец из другого измерения.

Володя Царёв носил армейскую форму, поэтому он слился с общим серо-зеленым фоном и моему зрению был недосягаем. А может, уже уехал на ЗКП без меня. Ладно, думаю, найдется позже.

— Майор, чего стоишь? — унизил меня армейским званием какой то полковник. — Полезай в эту машину, сейчас отправляемся на запасный командный пункт.

В машине под тентом со своим скарбом уже сидело около пятнадцати армейцев в полевой форме. Какие-то ящики, матрасы, радиостанции… Бог его знает, чего только там еще не было напихано. В воздухе витал резкий запах свежей сапожной ваксы. Я втиснулся в щель между бортом и матрасами и довольно таки неплохо устроился со своим баулом и тубусом с военно-морской картой.

Ехали, мы ехали, наконец, приехали.

Володя Царёв растерянно топтался у входа в какой то подземный бункер.

— Привет, Юра! — обрадовался он встрече, — вот предлагают нам с тобой занять келью в этом подземелье. Ты только зайди сюда!

«Келья» выделенная для нашего недельного пребывания на ЗКП армии была свежевыкрашена темно-зеленой краской, которая еще липла к рукам. Дышать на шести квадратных метрах было нечем.

Толстый армейский капитан — начальник клуба, он же квартирмейстер, жалобным голосом объяснил нам, что ну ничем, совершенно ничем помочь он не в силах, у всех такие условия, надо потерпеть пять дней. Тем более через три дня краска подсохнет.

— Что делать будем? — Володя с надеждой смотрел на меня. — Тут же пяти минут не выдержишь!

— Что делать, что делать? Будем думать, — говорю, — а пока изучим с тобой окружающую природу. Напряги уши, Вова, и ты услышишь, где-то невдалеке, шум ручья. Индийские йоги говорят, что созерцание бегущей воды успокаивает и повышает жизненный тонус. А может это японцы так утверждают, точно не помню.

Я показал Володе фляжку со спиртом.

— А это, чтобы лучше созерцалось и думалось.

Мы расположились на травке у лесного ручья, открыли банку тушенки, разлили по кружкам спирт и развели водой из ручья.

— Ну, за содружество нашей могучей армии и военно-морского флота! Володя откинулся на траву.

— Эх, так бы и лежал здесь! Поставить бы на этой поляночке палатку и спокойно пережить это учение!

— Слушай, Вова, зачем палатка! У меня родилась прекрасная мысль, — говорю ему — нам надо найти армейского химика, моего коллегу Саню Петровского, он цивилизованный человек и вряд ли будет жить в вонючем бункере. По идее он должен со своей командой быть в этом лесочке. Мы пошли по лесной тропинке. Вдоль неё среди деревьев развертывался штаб армии, устанавливались антенны, маскировочными сетями укрывалась техника.

— Какие люди к нам! — Саня Петровский стоял у КУНГа — специальной машины с тентом, начиненной различной аппаратурой для радиационно-химического наблюдения и широко улыбался мне. — Здорово Юрок! Чего ты здесь делаешь?

— Да вот прислали оказать вам посильную помощь, бросили на усиление армии, — отвечаю, — приютишь двух флотоводцев? Саня с сомнением посмотрел на Володю Царёва.

— Он тоже флотский? А почему в камуфляжке? Замаскировался?

— Не сомневайся — Володя со всеми потрохами, принадлежит Тихоокеанскому флоту, как и я!

Я рассказал Петровскому, какое нам предложили жильё.

— Какой разговор, будете жить на нашей поляне, в КУНГе места хватит. Нас тут всего двое. Тем более водила — «партизан» будет спать в УАЗике.

Чуть в сторонке под поднятым капотом УАЗика ковырялся переподготовщик лет примерно сорока.

Над костром уже стояла тренога с ведерным котелком, в котором что-то булькало и аппетитно пахло.

— Сейчас ушички похлебаем, потом вам надо пойти представиться генералу Знобишину, начальнику штаба армии, — сказал Саня. «Партизан» Жора налил полную миску ухи из лососевых голов.

— Прошу к столу, господа офицеры!

Мы с удовольствием перекусили горячей, пахнущей дымком ухой.

— Молодец Жорж, — похвалил Саня своего «партизана», — очень вкусно.

— Главное не класть в такую уху картошку, иначе всё испортишь. Только рыба, черный перец, соль, лаврушка и рюмка водки, — деловито ответил Жора, — это рецепт моего деда.

Зазвонил полевой телефон. Саня послушал и засобирался.

— Вызывают на командный пункт, хотите, вместе пойдем?

На КП начальник штаба армии генерал Знобишин ставил задачи своим штабистам.

— А ваше место, флот, в этом помещении, — показал он нам каморку со стеклом в общий зал, где уже вовсю суетились служивые, развешивая армейские карты со стрелами — направлениями главных ударов.

Мы с Володей повесили на стену, захваченную с собой морскую карту, и стали ожидать дальнейших указаний.

Начальство из Дальневосточного военного округа задерживалось и мы, подготовив своё помещение к учению, вернулись на Санину полянку, к своему временному жилищу на колёсах. В каморке мы обозначили своё присутствие моей фуражкой с «крабом».

Прошло пять дней. Генералы всё не ехали и не ехали. Мы так хорошо обжились на поляне, так расслабились от безделья, что никуда не ходили. Решили — надо будет, вызовут. Маленькая штабная столовая всех не вмещала, поэтому мы перешли на подножный корм.

Поэтому… красная икра — «пятиминутка» горкой возвышалась из алюминиевой армейской миски, в сковороде ждали нас поджаренные с картошкой подосиновики. В котелке в зависимости от нашего желания наш «партизан» Жора готовил либо уху, либо борщ, щедро заправленный свиной тушенкой. А там внизу в прохладном ручье, в авоське, призывно маячили алюминиевыми головками бутылки с водкой. Жорж уже сбыл килограммов пять икры в посёлке и затарился полуящиком «Московской».

— Жора, — смеялись мы, — ты читал Салтыкова — Щедрина?

— Изучали в школе, — ответил Жора, — это который Буревестник?

— Да, нет, то Горький! А этот написал рассказ о том, как один солдатик двух генералов прокормил.

— Во-во, а я целых трёх кормлю, — «партизан» неспешно и с достоинством разлил по стаканам очередную порцию водки, — справляюсь, значит?

— Медаль от химической службы армии ты уже себе обеспечил! — важно сказал Саня, — будешь усердно служить и далее, представлю к ордену «За отличный сервис».

Так и проходили наши «фронтовые» будни. Где-то на острове бились «северные» против «южных», ползали танки и БТРы, стреляя учебными боеприпасами. Шла в атаку запыленная пехота, преодолевая «очаги ядерного и химического поражения», захватывая плацдармы и населенные пункты.

То есть учение шло своим чередом, на командный пункт поступали сведения об оперативной обстановке, полковники вырабатывали решения, отдавались приказы в гущу войск. И уже «северные» добивали «южных», опрокидывая их в пролив Лаперуза.

Флот в лице меня и Володи Царева на все это время был забыт, а мы, честно сказать, и не навязывались своим армейским братьям по оружию.

И вот они явились, долгожданные наши генералы! Десяток фуражек с высокими тульями, большие вышитые звёзды на погонах, хромовые щегольские сапоги, широкие озабоченные лица с двойными подбородками, круглые животы.

Мы с Володей прошмыгнули в свою каморку и в окошко стали смотреть в общий зал, куда направилась инспекция.

А там — разнос и истерика.

— Что вы натворили!? Где начальник штаба? — командующий округом судорожно тыкал пальцем в одну из карт, вывешенных на всеобщее обозрение. — Знобишин, вы, японский шпион! Враг народа! Вы же вывесили тут совершенно секретную карту, которая достается из сейфа только при объявлении войны Советскому Союзу!

Бедный начальник штаба пытался открыть рот для оправдания, но безуспешно. Высеченный при всех подчиненных он был жалок, как бездомный пёс из подворотни.

Прогулявшись по залу, уничтожив морально всю верхушку сахалинской армии, генерал налился тихой злобой и направился в нашу каморку.

«Сразу сделать себе харакири или уже после раздолбона?» — покрываясь испариной, подумал я.

— А это здесь, что? Вы кто такие? — генеральское крупное тело еле втиснулось к нам.

Володя тихо зацокал зубами, держа руки навытяжку, и, не моргая, преданно смотрел на командующего.

— Ага, флот? Это очень хорошо! — сам догадался генерал и, что-то человеческое прозвучало в его голосе. Может в душе он сам, когда-то, хотел стать моряком.

— Так, точно, товарищ генерал, мы представители Тихоокеанского флота на учении капитан 3 ранга Ткачёв и майор Царёв, — заодно представил я и онемевшего Володю.

— А это что за карта тут у вас висит? Странная, какая-то.

— Это военно — морская карта, — отвечаю, — на ней нанесены глубины, фарватеры и наши корабли в боевом дежурстве.

Генерал долго задумчиво изучал карту.

— Ну, хорошо, скажите мне, какое количество вражеского десанта в процентах сдержит Тихоокеанский флот?

За секунду до ответа я еще не знал, что скажу. Черт его знает, какое количество? Никто мне об этом не рассказывал.

— По нашим расчетам девять с половиной процента десанта флот сдержит, — бодро сказал я уверенным голосом, как учил меня мой комбриг Терещенко. По чьим это «нашим» я не стал уточнять.

— Ну, что ж, это хорошая цифра, довольно-таки хорошая, — одобрил «наши» расчеты генерал. Видимо отчасти в верности этой цифры его убедило, что не девять или десять, а именно «девять с половиной процента» На этом проверка организации штаба армии была закончена. Заняла она ровно сорок минут. Весь генералитет вместе с командующим военным округом Тетериным на вертолете отправился на остров Итуруп принимать горячие термальные ванны. А наши полковники, едва помахав ручками взлетающему вертолёту, дали «отбой» фронтовому учению, затопили баню, стоявшую на сваях в ручье, попарились и налились спиртом от души, под завязку. Так сказать, за все дни сухого закона.

Люди пережили стресс, и снять его можно было только подобным способом.

«Партизан» Жорж остался дожидаться протрезвления начальства, чтобы развезти их по квартирам.

А нам надо было идти паковать чемоданы и ехать домой. Верный КУНГ с Саней Петровским уже бил копытом и пыхтел, горяча мотор.

В таком КУНГЕ мы и участвовали во фронтовом учении.

Японские шпионы

На Сахалине растет замечательная ягода — красника. Не знаю, почему так, но коренные жители называют её «клоповкой» за специфический запах. Клопов я видел очень давно, еще, будучи практикантом, на крейсере «Михаил Кутузов» в 1970 году. Там они жили в матросских кубриках в деревянных рундуках. По ночам выходили из щелей и кусали нещадно. Пахнет ли красника клопами, не знаю, поскольку особенно к этим кровососам не принюхивался. Тем более, узнав о неприятном соседстве, мы — первокурсники военно-морского училища, вытащили свои пробковые матрасы на верхнюю палубу и стали ночевать там.

Так вот. Красника действительно уникальная и ценная ягода. Уникальна она тем, что растет только на Дальнем Востоке и то, на гребнях крутых сопок, куда еще надо суметь подняться. А ценная красника тем, что отлично снимает похмельный синдром и понижает давление.

Учитывая факт, что редкое русское застолье в праздник обходится без спиртного, а праздников на Руси тьма-тьмущая, такая ягода на Сахалине была в каждом доме. Засыпанная сахаром, красника выделяет сок, который и используется сахалинцами в утренние послепраздничные часы. Красничный сироп добавляют в чай или просто в воду, пьют, оживают, трезвеют и идут на работу.

Я служил в бригаде охраны водного района или сокращенно ОВРа, на юге Сахалина, и в погожие осенние деньки командование бригады организовывало для семей офицеров и мичманов морские путешествия за клоповкой.

Свободные от вахты офицеры, мичманы и их домочадцы грузились в порту Корсаков на малый десантный катер, и он потихоньку шлепал к мысу Анива. Там группа с ведрами высаживалась на берег и совершала подъем на самую высокую точку Сахалина — гору Крузенштерна.

Как-то, в конце сентября, назначили меня, старшим над всей этой компанией, и мы ранним утром отправились на катере за ягодой — клоповкой.

Был полный штиль. На востоке, из-за сопок, выползало огромное желтое солнце, цепляясь первыми своими лучами за синюю бухту и далекие скалы мыса Крильон. Японское море ласково расступалось перед МДК и тихо шуршало вдоль бортов.

В пункте высадки, на полпути к вершине горы Крузенштерна, находился армейский дивизион ПВО. Места совершенно дикие, полное бездорожье. Только глубокая колея от колес тягача вела сверху от дивизиона к морю. Продукты личному составу доставляли морем или выбрасывали с вертолета раз в месяц. Крупа, картошка, мука, масло, овощные консервы — ассортимент продуктов невелик. Не ресторан, конечно, но жить можно.

Иногда, по-безалаберности, или от великой занятости, а может нелетной или штормовой погоды, харч на пост не доставлялся, и солдатики вместе с офицерами переходили на подножный корм, то есть на грибы, ягоды и рыбу. Правда, от горбуши, кеты, красной икры их уже тошнило. Огромными косяками дальневосточные лососи — кета и горбуша в течение лета заходили на нерест, в близлежащие речки и ручьи, впадающие в море. Рыбу жарили, варили, солили и коптили. Зернистую икру солили, упаковывали в деревянные бочонки и с оказией передавали, в качестве презента, на «большую землю» в штаб армии, снабжали свои семьи.

Когда оба катера уткнулись в каменистый берег и откинули на него аппарели, я доложил о прибытии по катерной радиостанции в штаб бригады.

Вот тут ко мне и подошел командир одного из катеров мичман Гребенюк. — Товарищ капитан третьего ранга, — попросил он меня, — возьмите с собой за клоповкой двух моих матросов. Очень просятся на берег. Я не могу покинуть корабль, а они мне заодно наберут ягод.

Комбриг строго-настрого приказал не отпускать команду катера на случай необходимости выхода по распоряжению флота. Гребенюк это прекрасно знал.

— Нет, не разрешаю, — сказал я, — потом поделимся, скинемся тебе на ведро.

Десант с ведрами уже стоял на берегу и ждал моей команды на штурм вершины Крузенштерна. Кроме десяти мужчин здесь были еще женщины и дети.

Было семь часов утра по сахалинскому времени.

Я проинструктировал всех, чтобы держались рядом и не разбредались по сопкам.

— В четырнадцать часов начинаем спуск, никаких опозданий, — сказал я народу.

На вершину поднимались по крутой и извилистой тропе примерно два часа. Наконец, вышли на гребень горы и замерли в восхищении от увиденной панорамы. Позади нас был залив Анива, а впереди Охотское море, омывающее восточный берег Сахалина. Ширина гребня составляла всего лишь несколько десятков метров, а затем шел спуск к морю. И сразу же наткнулись на целую поляну красники.

Кустики у неё маленькие, высотой не более двадцати сантиметров, а под листочками прячутся ягоды, похожие на маленькие вишенки. Ползком и на четвереньках, мы накинулись на ягоду. Надо было успеть набрать по два ведра ягоды, чтобы не опоздать к отходу катеров. Все ведь строго регламентировано. Время отхода и прихода каждого плавсредства под контролем дежурной оперативной службы и флотских постов наблюдения и связи.

Наконец, мой отряд, с ведрами полными красники, собрался в точке сбора и столпился у тропы ведущей вниз. Я тоже успел собрать два ведра ценной ягоды. Проверил всех по списку. Все были на месте.

Время выхода в базу уже поджимало, и мы потихоньку начали спуск. Вниз идти было нелегко с полными ведрами, но часа через полтора группа была уже внизу.

— Гребенюк, запрашивай «добро» в базу, все в сборе — дал я команду командиру десантного катера.

Мичман молча смотрел на меня и никак не реагировал на мои слова.

— Чего, смотришь, выполняй приказание! Время вышло, пора, — сказал я Гребенюку.

Тот топтался на месте. По всему было видно, что он не решается мне что-то сказать.

— Говори, что случилось, катер в строю?

— Катер в строю, личный состав на месте… за исключением матросов Телегина и Степанова, — наконец признался мичман.

— А где они? — я начал уже закипать. — Куда они делись с катера?

— Я их отправил за клоповкой.

— Товарищ мичман, я же запретил покидать катер, какое право вы имели нарушить приказание? — перешел я на официальное «вы».

Мичман подавленно молчал, не зная, как оправдаться.

В беседе с его подчиненными выяснилось, что жадный Гребенюк дал Телегину и Степанову по два пятнадцатилитровых пластиковых ведра и отправил их за ягодой через полчаса после нашего ухода. Приказал не попадаться никому на глаза и вернуться пораньше, чем остальные пассажиры. — Вот-вот должны вернуться, — виновато заверил меня Гребенюк.

Запросили «добро» на перенос выхода МДК у оперативного дежурного бригады ОВРа капитана 3 ранга Новосёлова.

— Что там у вас? — поинтересовался оперативный.

— Да ничего страшного, ждем еще двоих человек, задержались на сопке.

— Ладно, переносим выход на восемнадцать ноль-ноль, — разрешил Новоселов. Отправили трех человек наверх поаукать пропавшим матросам еще. Никто не отозвался.

На часах стрелки показали шесть часов вечера.

— Ну, что там у вас? — начал нервничать оперативный дежурный.

— Пока не вернулись, ждем, — ответил я ему, — наверно заблудились.

— А кого нет?

— Нет матросов мичмана Гребенюка. Без моего разрешения он отправил их за ягодой и они, видимо, заблудились.

— Он, что? О….л? — интеллигентный Юра Новоселов всегда был сдержан в выражениях, но тут не сдержался. — Все, ребята, мне надо докладывать комбригу.

На связь с катером вышел командир бригады Терещенко и кратко, по-флотски, дал устную характеристику мичману Гребенюку. Характеристика состояла из двух десятков непечатных слов, выданных ему в ушные раковины. Потом подозвал к рации меня.

— Организовывай поиск, живыми или контуженными эти оболтусы должны быть на вашей галоше. Вы, что, убить меня хотите, зарезать? Или мне тут самому самому совершить суицид? Через четыре часа мне придется докладывать на флот, что у нас ЧП.

Ну, что ж, начали поиск. Собрал всех мужиков, захватили пару фонарей, найденных на катере, потому что уже начало смеркаться, и цепочкой двинулись по тропе на злополучную гору.

Всю дорогу орали и светили во все стороны фонарями. Всё напрасно, только охрипли.

На обратном пути зашли на пост ПВО.

— Это вы там веселитесь? — спросил нас начальник поста худой заросший волосами капитан — Что, никак спиртиком заправились и гуляете на природе?

— Какой спирт, какое гуляние? У нас два моряка от стаи отбились, — ответил я за всех, — вот ищем, не видели случайно?

— Да нет, не видели, — ответили мне, — а может, они вообще от вас сбежали? Может они у нас, где — нибудь, прячутся?

— Куда им с острова бежать? — посмеялись мы. — Разве только вплавь через пролив Лаперуза в Японию? Ну, давайте у вас поищем.

Вышли во двор, там были несколько сарайчиков и дощатый туалет на отшибе. В хозпостройках горели лампочки — электричество подавалось от небольшой дизельной электростанции.

Обшарили все закоулки, заглянули в сортир. Густой запах клоповки перебивал неприятное амбре человеческих отходов. Красничный похмельный сиропчик у пэвэошников явно был в ходу.

Осмотрели помещение дизельной электростанции, заглянули в ящики для угля и дров.

Ни с чем вернулись на побережье. Теплилась надежда, что Степанов и Телегин уже на борту и мы тронемся в обратный путь.

Не было ни того, ни другого. Всё. Чрезвычайное происшествие!

— Докладывай, Гребенюк, не нашли твоих бойцов, хрен их знает, куда они подевались, — сказал я мичману, — принимай ушат помоев, сам виноват. И началось. По цепочке от нашего оперативного, через оперативного дежурного Сахалинской флотилии оперативному Тихоокеанского флота пошло сообщение, что на Сахалине, у какого-то безмозглого мичмана Гребенюка с десантного катера ушли и не вернулись матросы. Флот встал на уши.

— Искать! Терещенко! С утра искать, найти и доложить! Понятно вам? — штаб флота, как растревоженный пчелиный рой жалил бедного нашего комбрига.

— Есть! Так, точно! Виноват! Так точно! С утра возобновим поиски! — отвечал командованию Терещенко.

Кое — как перекантовались на катере до утра. Трех дошкольников уложили спать в маленьком матросском кубрике, благо было место. Женщины ночевали в каюте командира и механика. Мужчины спали в сидячем положении, кто — где.

В пять утра подошел еще один десантный катер, забрал детей и женщин и ушел в Корсаков. На усиление поисков прибыл и стал на якорь базовый тральщик. С него на шлюпке высадилась группа — офицеры штаба бригады флагманский штурман Сергей Можаев, флагманский минёр Сергей Вяткин, досрочно сменённый с дежурства начальник отдела кадров Юра Новоселов.

Кроме них комбриг Терещенко прислал караул с автоматами Калашникова, УКВ-радиостанции, мегафоны, различную экипировку — ракетницы, фонари, капроновые лини, топорики, а так же продукты — тушенку, рыбные консервы и хлеб.

Поиск возобновился. Мы шли широким фронтом по вершинам сопок мыса Анива от самой его южной части, где стоял маяк, и на север, сколько можно было идти. «Идите от юга и пока не найдете» — совместил пространство и время комбриг.

Впереди шли автоматчики, потому что в зарослях низкорослого, густого бамбука водились крупные медведи. Они здесь были единовластными хозяевами. Зарубки своими когтями они делали высоко на редких деревьях. Так они метили свою территорию и никого к себе не допускали.

Юра Новосёлов прихватил с собой компас, чтобы не сбиться с пути. Заблудиться было несложно — и справа, и слева были склоны мыса и море. Ночью или в тумане можно ошибиться в направлении и выйти не на то побережье. Так потом с нами и получилось — не помог и компас, потому что там была магнитная аномалия.

Наши мегафоны подняли бы и мертвых, не то, что медведей! Но на призывы никто не отзывался. Прошли мы километров десять и в полной темноте подошли к какому-то глубокому ущелью. Откуда-то сверху текла река и падала вниз к морю пенистым водопадом.

— Тут не должно быть никакой реки, — остановился в замешательстве штурман Гранкин, — куда это мы пришли?

— Кто здесь штурман, я или ты? — ответил я ему, глядя в провал. — Давай Сусанин, выводи нас в залив Анива. Кушать хотца и баиньки уже пора.

Все мы уже устали. Матросы, как сквозь землю провалились и дальнейший поиск поиск стал бессмысленным. К берегу пробиться теперь было невозможно — мы вышли на крутые обрывистые берега мыса. Самим бы спуститься живыми и не разбиться.

К морю можно было попасть только по ущелью, и мы на общем совете решили вязать веревки, какие есть, привязать к крепкому дереву и ползти вниз к заливу Анива по водопаду.

Ребята! Кто любит экстрим? Спуститесь глухой ночью по тонким скользким веревкам неизвестно куда, в провал, метров двести, в потоке холодной воды. Да еще не зная, что там ждет ниже — берег моря или подземный тоннель, пробитый водой.

Первые спустились в кромешной темноте. Остальные ползли по веревке уже при свете сигнальных ракет, пускаемых с берега первопроходцами.

Минёр Вяткин доложил по рации, что мы находимся примерно в пяти — шести милях на берегу залива Анива севернее от точки стоянки наших кораблей.

— Вас понял, поиск прекратить, матросы нашлись, ждите катер, — лаконично ответил чей-то неразборчивый голос.

— Ура, матросы нашлись! Они уже на катере! — радостно завопил Вяткин. Все шумно выразили свой восторг. Наконец закончились наши мучения! Нашли веток, развели костер, чтобы согреться. Все насквозь были мокрые, к тому же стало довольно прохладно.

Через два часа ожидания начался прилив. И без того узкая полоска каменистого берега стала заполняться водой.

Мы вглядывались в море, но никаких огней не было видно. По нашим расчетам десантный катер, даже самым малым ходом уже должен был показаться.

Уже в полночь, когда прилив достиг своего апогея и поисковая группа стояла по колено в воде, прижатая к отвесному берегу, получили сообщение по УКВ, что мы все дураки, балбесы и идиоты.

— Какого хрена вы делаете на восточном побережье? — вопил базовый тральщик. — Кто приказал вам идти туда!?

Никто нам не приказывал. Наши штурмана Можаев и Гранкин — славные потомки Ивана Сусанина — вывели нас к Охотскому морю. Потом сказали, что мол, не учли, что здесь магнитная аномалия, и стрелка компаса вместо запада, куда нам надо было, показывала строго на восток.

За вами идет тральщик, начинайте движение, он обогнет мыс и станет у рыбацкого причала в четырёх милях южнее.

Нашли мы на карте и наш водопад, и причал на восточном побережье.

Четыре мили — это по морю. А по берегу, по приливу, по скользким валунам в темноте — это около восьми километров.

Не буду рассказывать, о нашем самочувствии, когда под утро мы добрались до рыбацкого причала, заползли на тральщик, выпили спирта, и упали, чуть живые, на койки. Проспали до обеда и стали приводить себя в порядок. У меня оторвалась подошва на ботинке и лопнула по всему шву левая штанина. Ноги были все в ссадинах от камней и ракушек. У других внешний вид был не лучше моего.

Я пошел выяснять обстановку, узнать, где нашли матросов.

— Японские шпионы связаны и сидят под замком, — сказал мне командир тральщика капитан третьего ранга Чубенко, — пойдут под трибунал.

— А, почему «японские шпионы»? — спросил я у Чубенко.

— Так, они мать их так, решили в Японию убежать на какой нибудь японской шхуне, — рассказал мне Чубенко, — вон их, сколько в наших водах браконьерничает, краба промышляют. Наши придурки запаслись тушенкой, хлебом, взяли с собой две бутылки водки и с преступного благословения мичмана Гребенюка отправились на восточное побережье ждать оказию на Хоккайдо. Мы вызвали погранцов с овчаркой и если бы не они, хлопчики, до сих пор сидели бы в уютной трещине под скалой. Собачка их живо из щели вытащила.

— Жюль Верна начитались, — сплюнул Чубенко, — Клондайк капиталистический им подавай, будет им золотой Клондайк и Эльдорадо в дисбате на острове Русском.

Стриптиз в ядовитом подвале

От химика на флоте никто и никогда не ждёт ничего доброго. Все думают, что это такое злобное существо с противогазовой сумкой на боку, которое ночами не спит и всё думает, чего такого вредного сделать. Пустить дым из больших таких бочек БДШ или МДШ на акваторию, когда там заходят с моря и швартуются ракетные катера, напоить дармовым, техническим спиртом добропорядочных семейных офицеров, чтобы они лыка не вязали, а ещё, к примеру, взять и потравить людей хлорпикрином. Я уверяю: напрасно все думают, что химики вруны. Например, когда я говорю, что все до одной наши штабные связистки поднимали передо мной юбки и я двумя руками хватал их за попки, мне никто не верит, хотя это истинная правда.

Вот, кстати о хлорпикрине. Все военные химики, хоть один раз за службу проводили газоокуривание личного состава. Что это такое? Объясняю для женщин, студентов гуманитарных вузов и детей. Берём «сантиметр» и, согласно методике, делаем замеры головы военного человека. Затем выдаём служивым противогазы по размеру этого человеческого придатка. Размеры бывают № 1, № 2, № 3 и № 4. У кого башка размером с лагун, тот напяливает четвертый размер и ходит с губами, сведёнными в трубочку, и синим лицом. Некоторые малоголовые до первого газоокуривания берут третий размер, чтобы легче было надевать и носить. Потом, нахлебавшись отравляющего вещества, просят химика выдать самый маленький размер и тоже ходят с синими лицами и губами в трубочку. Зато теперь они будут уверены, что никогда не отравятся.

Газоокуривание правильно называется «технической проверкой противогазов». Для этой цели устанавливается специальная палатка, где химик разбрызгивает хлорпикрин — учебное отравляющее вещество удушающего и раздражающего действия. Если нет палатки, используется любое помещение. Ядовитый газ выветривается из него за считанные минуты.

— Почему наши связистки не нюхали газы?

Я стою перед комбригом Терещенко и ласково, как Швейк, смотрю на него. В моём взгляде комбриг читает полную преданность и готовность к выполнению всего. Только о чём это он? Каких ещё газов? Я только что из отпуска, с Большой, так сказать, Земли, размякший и отвыкший от строгих военно-морских будней.

— Почему всех ты травил этой дрянью, а их нет? — Терещенко начал закипать. — Не делай придурковатое лицо, химик. Ты знаешь о чём я говорю.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что в моё отсутствие была флотская комиссия и эти дурочки — наши штабные связистки-телеграфистки на строевом смотре при опросе жалоб и заявлений заявили проверяющим, что у них не проверены противогазы на герметичность.

— Химик у всех проверил, а у женщин нет, — пожаловалась на смотре старшина 2 статьи Дубова, — мы тоже выжить хотим в будущей мировой войне, пусть ведёт нас в убежище.

У Любы Дубовой были большие серые глаза, волнистые каштановые волосы, высокая грудь, широкие бедра, обтянутые черной суконной юбкой до колен. Словом Люба была красавица. Иногда она в курилке, как бы забывшись, поднимала ногу на ногу и мы все на мгновение видели какого цвета сегодня на ней трусики. Или, вроде как бы нечаянно наклонится, и пугающего размера груди чуть не выпадали на нас из — под бюстгальтера. Руки так и тянулись поймать их и вставить на место.

А убежище — это довольно заглубленное помещение, куда вели прогнившие от старости деревянные ступени, без окон и одной дверью. Там я проводил газоокуривание личного состава, офицеров и мичманов бригады кораблей ОВРа.

Прав комбриг, о нашем «женском батальоне» я как-то не подумал.

Построил наших красавиц с противогазами.

— Равняйсь! Смирно! Сегодня будем проводить техническую проверку ваших противогазов, — объявил я этому грудасто — попастому строю, — а сейчас инструктаж.

Рассказал, как вести себя в помещении с отравляющим веществом, что делать, если начнёт щипать глаза.

— Надо поднять руку и самостоятельно выйти из убежища, — сказал я им.

В общем, проинструктировал, и мы все полезли в заранее загазованное помещение. Концентрацию хлорпикрина я там перед инструктажем создал добротную, не пожалел вещества.

Пока, надев противогазы, спускались вниз, одна увесистая телеграфистка сломала лестничную ступеньку. Хорошо, что я стоял внизу и успел её подхватить. Оставшиеся вверху, теперь просто спрыгивали вниз, минуя лестничный проём. Все наши девушки — сверхсрочницы носили военно-морскую форму: кремовые рубашки с погончиками, черную уставную юбочку, которую сами ушивали по фигуре, туфельки черного цвета на каблучке. Даже некрасивых такая форма делает привлекательными и эротичными.

В свете фонаря на меня уставилось пятнадцать противогазов. Я покачал головой вправо — влево. Противогазы тоже покачались, как я учил, вправо и влево. Я присел и встал. Они тоже присели и встали. Я попрыгал и они попрыгали. Противогазы связисток оказались хорошо подогнанными и не пропускали хлорпикрин. Всё, конец проверке. Я показал рукой на выход. Неожиданно красавица Люба Дубова сдёрнула с головы противогаз и зашлась в кашле. Из глаз потекли в два ручья слёзы, из ноздрей — сопли. Я схватил её за руку и потащил к выходу. Люба задрала ногу, чтобы нащупать ступеньку, но гнилая перекладина валялась рядом с лесенкой. Узкая юбка трещала. Она не давала никакой возможности наступить на следующую ступеньку.

На виду у всех своих сослуживиц я задрал у Любы юбку и, подхватив снизу за ягодицы, вытолкнул её на следующую ступеньку. Уже оттуда она выскочила на свежий воздух и потом долго чихала и кашляла в сторонке от убежища.

Но и этим, в противогазах, выйти наверх в их узеньких, сшитых по фигуре, юбках не было никакой возможности.

Они по очереди подходили ко мне, самостоятельно задирали юбки, и я, страдалец, упираясь ладонями в мягкие полушария обтянутые бежевыми, голубенькими, белыми трусиками, выталкивал их наверх. Связистки не стеснялись — все были в резиновых масках. А кто там под маской, мне не было видно. Только толстую телеграфистку я уже не смог вытолкнуть. Здоровья не хватило. Сама каким-то образом выползла на грешную землю.

— Люба, ты зачем противогаз в бункере сняла? — отдышавшись, спросил я Дубову.

— Так вы же команду дали рукой, мол, закончена проверка, всем на выход, — ответила Люба, — я и подумала, что можно уже снимать противогаз.

Хоть и красавица, но беспросветная дура. А вот попка у неё ничего была, упругая. И трусики белые. До сих пор вспоминаю.

Ткачев Юрий Васильевич

Родился в 1952 году в городе Тихорецке Краснодарского края. В 1969 году поступил на химический факультет Каспийского высшего военно-морского училища в городе Баку, который тогда еще не был заграницей. С 1974 года по 1995 служил Советскому Союзу и России на Тихоокеанском флоте на разных офицерских должностях — Владивосток, Сахалин, Вьетнам. В Тихорецк вернулся в 1995 году.

Николай Ткаченко

Стоянка в Осло

Октябрь 1970-го. Мне было 33, и работал я в Западном пароходстве вторым помощником капитана. Пришли мы в Осло с грузом металлолома. Нам говорят — выгрузка будет через неделю. И поставили к причалу в центре города, рядом с крепостью Акерсхьюз. Старинные крепостные пушки нависают прямо над нашей палубой. Золотая балтийская осень, деревья полыхают пламенем самых разных оттенков, воздух чист, как богемский хрусталь, и, даже, кажется, звенит. Солнышко ласково греет, прекрасный тихий город, спокойные и счастливые люди. На календаре суббота. Ну, что еще нужно советскому моряку для счастья!?

Вероятно, не все читатели знают, что в город мы тогда могли выйти только группой из 3-х человек, и не менее. Говорили — во избежание провокаций. Но все понимали, что — для предотвращения побега. Кстати, анекдот в тему. Брежнев вызывает Суслова и говорит: — «Что ж это получается, Михаил Андрреевич? Мне доложили, что если мы откроем границу, то в стране останутся только два человека… — один, Леонид Ильич! Только один!». Организовал и я группу для выхода в город.

Господи!.. Какая прекрасная прогулка! Этот день запомнился на всю жизнь. Попали мы на остров Быгдё, на котором расположены многие норвежские музеи. Мои спутники отказались идти в музей, платить надо было одну крону, это — 12 центов США, чисто символическая сумма, но даже такие деньги ребятам было жаль. А, вероятнее всего, неинтересно. Это я к тому, что сейчас многие молодые мне рассказывают, как хорошо мы тогда жили. Договорились, что мои спутники погуляют по острову, а встретимся в определенном месте и в условленное время. Это, конечно, было грубое нарушение, и для меня могло плохо кончиться, но все обошлось.

Первый музей — судно Фритьофа Нансена «Фрам», в переводе на русский означает — «Вперед!». Судно поставлено на вечную стоянку, для него построили специальное здание со стеклянной крышей. Зашел я в музей, поднялся по трапу на палубу судна с замирающим сердцем. Дело в том, что и судно, и его хозяин были для меня старыми друзьями! Двухтомник Нансена в школьные годы был хлебом насущным для моей души и моего ума. Ночи напролет вместе с автором я переживал его приключения, изучал на карте маршрут его знаменитого дрейфа! И вот сейчас я на легендарном, таком знакомом судне, в гостях у легендарного полярника. Разве это простое совпадение?! Разве это не подарок от Бога?!

Судно построено из дерева, потемневшего от невзгод полярных морей Арктики и Антарктики, оно кажется маленьким и уютным, как и все старые деревянные суда. Посреди палубы трап, чтобы спуститься вниз, а там, под палубой, небольшой салон, посреди — овальный стол, вокруг стулья, у переборок шкафчики, все из темного дерева, свет падает сверху. А из салона двери ведут в отдельные тесные каютки, на дверях которых таблички с легендарными именами прежних жильцов — Нансен, Амундсен, Свердруп, Норденшельд… Даже имена эти звучат, как музыка Грига! В самом потайном уголке моей души всегда жила мечта, которая казалась такой несбыточной — увидеть «Фрам», Осло, суровую и прекрасную Норвегию, где живут потомки храбрых викингов, предков которых когда-то мои предки пригласили в Киев… И вот, сбылось! Это — как встреча со счастливым детством, как подарок за верность мечте.

Кстати, мало кто знает, что Нансен заслужил вечную благодарность от русских людей. Он в 1921-м году приложил немало сил, чтобы собрать в Европе деньги и закупить продовольствие для голодающих Поволжья, а потом помогал нашим несчастным соотечественникам, бежавшим за границу от ужасов революции. Многие из них оказались там без всяких средств к существованию. Но в самую трудную минуту получали помощь от Нансена. Знаменитые «Нансеновские паспорта»… Сейчас все это в России, увы, забыто.

Полный впечатлений, перехожу в другой музей. Там, опять же под стеклянной крышей, легендарный плот Тура Хейердала — «Кон-Тики». Здесь — два этажа, разделенных зеленым сткеклом, изображающим поверхность океана. Сверху сам плот со всем палубным снаряжением, с жилой хижиной, с мачтой и парусом, а спустившись ниже, попадаешь, как бы, в океанскую воду. В зеленоватом сумраке подвешены акулы, черепахи и прочие обитатели океана. Иллюзия — как будто они живые и плавают под плотом. Книга Хейердала о плавании на плоту была издана в СССР в 60-х, и я ее тоже читал и перечитывал. Храню и сейчас. И вот, перед глазами живой «Кон-Тики»! Вот такое везение — в один день встреча сразу с двумя всемирно известными путешественниками!

Третий музей. Там, опять же под стеклянной крышей, в отдельном здании, расположены ладьи викингов, поднятые с морского дна, некоторые — отреставрированные, другие — нет. Есть и реконструкции. И все это я воспринимаю под впечатлением публиковавшихся тогда в «Науке и жизни» статей о плаваниях Эрика Рыжего и его товарищей, о колониях викингов в Исландии, в Гренландии и на Нью-Фаундленде. Получается, что весь этот прекрасный день я провел в компании таких ярких людей!

Потом был этнографический музей, где любовно собраны в одно место, сохранившиеся на труднодоступных берегах отдаленных фиордов, древние скандинавские деревянные постройки — жилые дома, мельницы, кузницы… Все постройки бережно перенесены и любовно собраны на новом месте, в окрестностях столицы. Национальное достояние тщательно сберегается. После осмотра этнографического музея, уставший, но счастливый, уже под вечер, вместе с ребятами возвращаюсь на судно. А там — душ, 100 граммов хорошего спирта, вкусный ужин и крепкий сон до утра. Разве может жизнь быть лучше!?

А на следующий день — осмотр старинной крепости Акерсхьюз, в ней же находится и старый королевский замок, тоже открытый для посетителей, а также музей антифашистского сопротивления; затем — посещение Национальной картинной галереи. Итого, восемь музеев за один заход в инпорт! Кстати, в Антверпене я посетил 17 музеев из 22, указанных в путеводителе. Но, естественно, не за один день. Остальные 5 антверпенских музеев находились где-то в окрестностях города и оказались за пределами моей карты. Ну, и что может быть лучше такой жизни!?

Читатель, вы, вероятно, решили, что все моряки так проводили время. Увы… На 99 % интересы моих коллег ограничивались только «маклаками», у которых мы покупали дешевые шмотки. «Больше суток, больше шмуток!». И это при том, что почти все музеи в Европе бесплатны.

Да и сейчас, более 40 лет спустя, когда шмотки никому не нужны, встречаю иногда на Карибских островах наших соотечественников. Как и европейцы, они путешествуют на огромных круизных лайнерах, но на этом сходство и кончается. Здесь система такая — лайнер заходит в порт на рассвете, а уходит в море на закате. Иногда в одном порту стоят одновременно 5–6 лайнеров. Так вот, все пассажиры выходят в город утром, беленькие, чистенькие, стайками, весело щебечут и с фотокамерами в руках. А наших я узнаю издали. Они выходят в город тоже компанией, но только в два часа дня, молчаливые, хмурые, помятые и неумытые. Ну, я-то понимаю — всю ночь ребята отдыхали по-русски, не выспались… Мне их всегда жаль!

А ведь такие прогулки, как в Осло — это и есть те тренировки для тела, души и мозга, без которых о здоровье и мечтать не стоит. Грустно, но я уверен, что все мои сверстники и коллеги рано вымерли по причинам, среди которых также и отсутствие интереса к жизни; им не нужны были музеи, даже бесплатные, не нужны были пешие прогулки и знакомство с этой, такой удивительной и прекрасной «планетой людей».

Ткаченко Николай Адамович

Родился в 1937-м году в гор. Звенигородка, Черкасской области. 60 лет проведены на капитанском мостике, сначала — матросом-практикантом, а потом, и капитаном судна. Закончил в 1957–м Херсонское мореходное училище МРХ СССР, в 1968-м, заочно, и Калининградский технический институт МРХ СССР, по специальности — «Судовождение на морских путях». Инженер-судоводитель, капитан дальнего плавания.

-tkachenko/ob-avtore/

Сергей Черных

Стой, раз, два! Можно курить О большом коменданте калининградской «системы» и маленьком червячке

В 1974–1979 годах я учился в Калининградском высшем военноморском училище (КВВМУ). Как во всяком военном учреждении, у нас был комендант — капитан морской пехоты, красавец под 2 метра, с широченными плечами — всегда образцово наглажен, берет залихватски скошен направо. Курсанты, особенно младших курсов, старались избегать с ним столкновений и, заметив офицера, заблаговременно меняли направление движения. Если коменданту не нравилось, как ему отдали честь, он пускал курсанта «по кругу». То есть сам продолжал идти туда, куда шел, а курсант должен был забежать вперед метров на десять, развернуться, перейти на строевой шаг и отдать честь как положено, прижав левую руку к бедру, поднимая ноги на прямых коленках как можно выше, при этом громко печатая шаг. Процедура повторялась несколько раз, пока коменданту не понравится.

В перерывах между учебой, дежурствами и самоподготовкой курсанты строили новый забор вокруг «системы» (так мы называли училище). Технология строительства была незамысловатой. В строго размеченные, вырытые ямы втыкались и заливались бетоном готовые бетонные же столбы. Каждый столб имел пазы, в которые помещались деревянные трехметровые брусья — по высоте столбов. Готовые (стокилограммовые) щиты поднимались между брусьями в пазах и приколачивались к ним обыкновенными гвоздями. Несколько месяцев — и забор готов. Его покрасили в яркий зеленый цвет. И я бы сказал, что стало красивее, чем было. Только в старом заборе были дыры, дававшие путь к свободе, а в новом ничего подобного с ходу не наблюдалось. Ничего, со временем разобрались! Кто-то из курсантов сообразил, что щиты, приколоченные к брусьям в пазах, при определенных усилиях поднимаются вверх вместе с брусьями. Не все, конечно, а только те, где брусья попрямее, где сопротивление трения поменьше. Эти места, где «трение поменьше», знали все, кто интересовался возможностью отлучиться.

Так вот, как-то сидит наш комендант у себя в кабинете, в окно смотрит. Свет выключен, вечер, время самоподготовки. Тем временем трое отважных подходят к третьему от угла щиту (там темно было, фонарь перегорел), приподнимают щит, подставляют приготовленный кусок доски сантиметров 80 и, согнувшись в три погибели, выскакивают на волю. Людей-то конкретных издалека не видно! Видно только, как заборный щит приподнимается и через 15 секунд падает на место. Для этого надо было просто выбить ногой подпорку. За забором железнодорожная насыпь. Вдоль нее прямо в город всего несколько сот метров. И по ней никто не ходит, удобно.

Комендант запоминает третий щит, снимает с вешалки плащ, не включая света, выходит и запирает кабинет. Проходит через КПП, прощается с дежурным и, вместо того чтобы идти домой, обходит вдоль забора «систему», заходит за угол, отсчитывает третий щит и ложится на плащик за железнодорожным полотном. Ждать приходится недолго. Забор приподнимается и три темные фигуры нарисовываются меньше, чем в десятке метров от коменданта. Он приподнимается, как для низкого старта, и громко и четко командует:

— Стой! Раз, два!

Замешательство? Это не то слово, каким можно охарактеризовать состояние трех разгильдяев второго курса штурманского факультета КВВМУ. Скорее — паника и катастрофа. Бежать бесполезно, догонит в несколько скачков. Бежать в разные стороны? Все равно хоть одного поймает, остальных вычислит. Понятное дело, что все из одной роты. Комендант чувствует моральное и физическое превосходство. Уже не так громко, вполголоса, командует:

— Ко мне. Ложись.

— Можно курить, — добавляет, — в кулачок.

За пять минут комендант подробно познакомился с первой тройкой залетчиков. Очередных самовольщиков ждать долго не пришлось — все вскоре повторилось с точностью, как под копирку, и через несколько минут к нему уже понуро шла вторая тройка. Только другого факультета. Дальше все было уныло и буднично:

— В колонну по одному — стройся! Шагом марш!

Через КПП виновные прошли мимо удивленного дежурного: мол, вроде товарищ комендант уходил домой — а это что за «культпоход». Пришли к рубке дежурного по училищу. Капитан выстроил всю великолепную шестерку перед рубкой, доложил обо всем, что нужно — и только тогда, сдав с рук на руки всю бригаду, с чувством выполненного перед Родиной долга убыл в расположение семьи.

САМОВОЛКА

КВВМУ, первый курс. Отучились первые полгода. Я спал на занятиях и на самоподготовке и в итоге завалил экзамен по спецэлектротехнике и электрооборудованию корабля. Все «академики» (двоечники), «олимпийцы» (не умеющие подтягиваться на перекладине, отжиматься от пола и выполнять нормативы по бегу), «политики» (кто попался в самоволке, опаздывал из увольнения, был пойман с запахом) в отпуск не отправлялись, а оставались в училище и готовились к пересдаче. То есть мели дворы, выполняли функции караульных и красили белой краской бордюры. Нас из 35-й роты осталось сидеть в отпуске 12 человек. Вечером, наподметавшись, накрасившись, после отбоя лежим, делаем вид, что спим. Прибыл дежурный по факультету, пересчитал по головам, убедился, что все в койках, ушел. Вдруг голос однокурсника Вовки Чуркина:

— Ребят, может, отметим начало отсидки? Знаю, недалеко, через три дома, можно в ресторане купить вина. Там до часу продают. По рублю скидываемся, и все будет хорошо. А ты, Ваня (у меня была кличка Иван), как местный, смотайся до дому, изобрази что-нибудь на закусь.

Скинулись. Вовка переоделся в спортивный костюм и через хоздвор отправился в кабак за вином. У меня спортивного костюма не было, так что я как был в рабочем платье (робе), через плац побежал к дыре в заборе. Об этой лазейке знали все. Но начальство почему-то не спешило ее заделать. Через 15 минут я объяснял маме, что 12 узников училищных застенков просто умрут от голода, если мама не приготовит яичницу из двенадцати яиц (лучше глазунью), не сообразит двенадцать бутербродов с вареной колбасой и не положит мне с собой литровую банку домашней квашеной капусты. Пока мама пошла на кухню, я решил быстренько помыться. Залез в ванну, включил воду, намылился. Слышу, зазвонил телефон. Мама взяла трубку и говорит:

— Сереж, тебя к телефону.

Беру трубку (телефон в коридоре напротив двери в ванную):

— Алло!

Голос в трубке:

— Серег, ты?

— Я.

— Давай быстрей в «систему».

— А что случилось?

— Тебя за задницу взяли.

— Кто?

— Дежурный по училищу.

— А кто говорит?

— Дежурный по училищу капитан 1-го ранга Бирбровер.

— Точно?

— Не сомневайся, я тебя в рубке дежурного жду.

Кладу трубку, практически не ополаскиваясь, хватаю полотенце и насухо растираю грязь по телу. Беру приготовленную мамой сумку-авоську и вылетаю на улицу. На обратном пути выполняю норматив первого разряда по бегу, хотя раньше и до третьего никак недотягивал. Через пять-шесть минут влезаю в ту же дырку в заборе в училище. По пути к рубке дежурного прячу приготовленную снедь в укромном месте. Осторожно приоткрываю дверь главного входа и вижу курсанта с автоматом, не из нашей роты на первом посту возле знамени училища. Он мне глазами показывает: заходи, мол, не стесняйся, допрыгался. Подхожу к рубке дежурного по училищу, а ноги не идут. Тихонько стучу в дверь.

— Черных? Заходи.

Пытаюсь доложить, что курсант, мол, такой-то по вашему приказанию прибыл. В ответ слышу:

— Ну что же ты, Серега! Сидишь за двойку, а попался в самоходе! Тебя же отчислят как пить дать.

У меня на глаза навернулись слезы. Дежурный по училищу капитан 1-го ранга Бирбровер вдруг внес деловое предложение:

— Вот что, курсант Черных. Завтра в 17. 00 я сменяюсь с дежурства и жду вас в 17. 15 возле входа на мою кафедру! А сейчас вам 5 минут на отбой. Бегом (я согнул руки в локтях) марш!

Меня как ветром сдуло. Я стал привыкать бегать по первому разряду, даже понравилось. Авоську, правда, прихватил. Жалко же, мама старалась. Володьку, кстати, за задницу не взяли. Он быстро вернулся, потому, что ему ничего не продали. И во время проверки был уже в койке.

На следующий день в назначенное место я прибыл заранее и ждал приговора с опаской. Сменившийся с дежурства, уставший капитан 1-го ранга долго не рассусоливал. Быстро распахнул дверь аудитории, в которой помещалось сразу два класса, человек 70, и объяснил, что его не удовлетворяет состояние палубы и прозрачность окон. Подсказал, что битое стекло (драить паркет) можно добыть на хоздворе, морилка и мастика имеются в достаточном количестве (показал на стоящие в углу бутыли и банки), а шинельное сукно и ветошь для мытья окон, мол, добудете сами. И добавил, что торопиться не обязательно, делать надо все тщательно, но к выходным чтобы все было готово.

Мы всей толпой трое суток не покидали аудитории, скребли стеклом паркетную палубу, красили ее морилкой и отплясывали твист на мастике. И ведь никто не ругался, что ночью мы не в койках!

В пятницу работа была сдана. Капитан 1-го ранга Бирбровер отвел меня в сторону, приобнял по-отечески и сказал:

— У меня такое впечатление, что вы и не были в самовольной отлучке в ночь с понедельника на вторник. Идите, курсант Черных…

Возьми, только маленького

Был у нас в роте Андрей Корабельников по кличке Сэм. Рост 195, вес под центнер, занимался боксом. Любил прихвастнуть. То расскажет, как на буровой в Сибири замерзал, то как то ли сидел где-то, то ли собирался сесть, то как здорово пел где-то в хоре (хотя ему явно кто-то на ухо наступил). Как-то вечером во время самоподготовки я взял чистый боевой листок и накропал стишки с намеком на нашего героя. Фрагментарно примерно так: «Он певец, он кларнетист, мастер спорта, культурист. / Он и мастер буровой. В общем, самый деловой. / Конферанс он в местном клубе, в экспедиции бывал. / Он силен по фене ботать… (и так далее)». И приписка: «Вот такой он наш герой! Угадайте, кто такой?» Повесил листок на информационную доску и скромно сел за стол. Ничто не предвещало, но надо было ожидать. Сэм встал и в силу несвойственной ему доселе любознательности пошел посмотреть, что на доске нового.

Потом он побелел, порозовел, а затем и вовсе побагровел, медленно повернулся и двинулся на меня, как боевой слон. Мне ничего не оставалось делать, как сорваться с места и, выскользнув из аудитории, убегать. Благо, ребята из нашего взвода не оставили меня в беде. Когда расстояние между нами было критическим, метра три, раздался рев у меня за спиной. Я невольно обернулся и увидел моих братьев-однокашников, которые просто висели по три человека у Сэма на каждой руке! Сэм немного побесился и обмяк. Но предупредил, что покажет мне кое-что из репертуара Никиты Сергеевича Хрущева! Со временем, конечно…

Потом была шлюпочная практика. Управление посыльными катерами (ПОКами), гребля на ялах, хождение под парусами и прочие развлечения на воде. Одним из развлечений было после обеда вместо сна половить в заливе рыбу. Ловили на кусочек хлеба, на перловку, которой нас кормили часто, на плавленый сырок в лучшем случае. А Сэм был не такой. Пойдет, найдет место, где есть почва (кругом же песок), накопает червей, и у него клюет, а больше ни у кого не клюет! Подхожу я к нему и так жалобно прошу:

— Сэм, дай мне одного червяка.

А он отвечает:

— Возьми, только маленького!

Кто услышал, — поржали, конечно. Ладно, думаю.

Вечер. Отбой. Командиры ПОКов после отбоя, как правило, собирались на одном из катеров «на блюдечко компота». Вот и наш кэп ушел. А на ПОКе команды по кораблю давать можно из трех мест: с ходового мостика (ГКП — главного командного пункта), из учебного класса и с запасного командного пункта (ЗКП). И вот, только мы все улеглись, откуда-то по всем помещениям корабля раздается:

— Сэм, дай мне одного червячка.

И в ответ, но другим голосом:

— Возьми, только маленького!

Сэм, зверея, вскакивает, а куда бежать, не знает. Смотрит, в кубрике вроде все на месте. И вдруг опять:

— Сэм, а мне можно одного червячка?

И в ответ басовито:

— Я же сказал, можно, только маленького!

Сэм сорвался сначала на ГКП, потом на ЗКП, потом в учебный класс. Пока он бегал, примерно то же прозвучало еще несколько раз, причем на разные голоса. «Погоня» продолжалась около десяти минут, но никто пойман так и не был. Запыхавшийся Сэм угомонился и, пробурчав обещание устроить всем, улегся в койку и уткнулся носом в переборку. Ночь прошла спокойно, пациент не буянил…

Зато теперь, когда друзья просят меня угостить их сигареткой, я, вспоминая Сэма, отвечаю:

— Возьми, только маленькую!

И протягиваю пачку.

Черных Сергей в 1979 году окончил штурманский факультет Калининградского высшего военно-морского училища. Службу начал на гвардейском большом противолодочном корабле «Гремящий», боевая служба которого, кстати, длилась 264 дня. Потом служил командиром БЧ-1 на эскадренном миноносце «Осмотрительный», на котором совершил переход из Балтийска во Владивосток, на эсминцах «Осмотрительный» и «Безупречный», большом десантном корабле БДК-55.

-chernyh/

Виктор Блытов

Операция «Задача — выжить!» 1998 год. Тихоокеанский флот» Из книги «Черное золото»

Шел июнь 1998 года. В России разгар, так называемых гайдаровских реформ. Десятки тысяч предприятий по стране приватизированы и разорены, а люди, работавшие на них выброшены на улицу без средств к существованию. По всей стране открылись сотни тысяч различных рынков и рыночков, базаров и просто торговых мест, где продается все начиная от вещей, поступающих из-за границы, остатков продукции разорившихся предприятий, до личных вещей, хранившихся в домах. В стране появилось масса прохиндеев, живущих за счет обмана и ограбления других людей. Разоряются тысячи банков, руководители которых хапнув побольше денег клиентов, бегут к лучшей жизни за рубеж. Как тараканы расплодились финансовые пирамиды, отжимающие деньги простых людей. Появились черные риэлторы, черные врачи, черные банки, черные строители, на улицах российских городов появились бандиты всех цветов и раскрасок. Государство расписалось в собственной беспомощности, отказавшись защищать обманутых, обобранных, униженных людей. Строили рынок, а построили самый хреновый базар — говорил один бывший премьер-министр России, про те времена. Людьми, приближенными к власти, воруются многомиллиардные кредиты, поступающие из-за рубежа. Армия и флот стране больше не нужны. — Россия нам больше не враг — заявил командующий 7-ым американским флотом — зачем им авианосцы, подводные лодки, эсминцы. Если попросят мы их руководству построим прогулочные яхты, много яхт — и тихо добавил — за их деньги.

В августе 1996 года генералом Лебедем от имени Президента подписан, так называемый Хасавюртовский договор, узаконивший распад России. Чечня становиться черной дырой на теле России, где не действуют никакие законы, а люди откуда побежали в Россию, где их никто не ждал и не оказывал ни помощи, ни содействия. Врагов нет и можно на распродаже армейского и флотского имущества сделать большие деньги. Продаются все — от государственных секретов до самых новейших кораблей и последних разработок конструкторских бюро. Флот потерял гораздо больше кораблей, чем в Цусиме и всех других сражениях России вместе взятых. Под сильнейший удар попал Тихоокеанский флот, как наиболее удаленный от столицы. Запущенные корабли находились в таком состоянии, что на них стало опасно выходить в море. Вспомогательный флот, обеспечивавший боевые корабли, продан за бесценок на металл или сдан в аренду. Случись беда на флоте спасать нечем. Все что могло это сделать продано. Аварийно-спасательного флота уже нет. Офицеры и мичмана выживают охраной стоянок автомашин, развозом проституток, участием в продаже флотского имущества. А некогда грозные боевые корабли превращались в груду ржавого металлолома.

Штурман СКР «Стерегущего» старший лейтенант Леша Кузьмин по корабельной кличке Кузя, лежа в маечке и брюках на своей нижней койке в каюте, не сняв ботинок и свесив ноги, играл на гитаре и тихо подпевал веселую песенку:

А тетя Надя не дает,

Трусов резинка душу жмет,

А лейтенант уже снимает пояс

Дверь каюты распахивается и в каюту входит командир БЧ-4 старший лейтенант Александр Ким, второй жилец этой каюты, высокий, черноволосый, черноглазый парень.

— Что за негатив Кузя?

Кузьмин, не прекращая играть мелодию и даже не повернувшись, ответил: — Опять зарплаты не будет. Наш корабельный «финист-финансит ясный сокол» Боря Покатин сказал, что кто хочет получить зарплату, тот должен отказаться от 30 % в пользу финансового отдела флота. Тот, кто согласиться, тот на следующей неделе может получить. А кто не согласен ничего не получит в этом месяце, как и в том — и продолжил петь:

На параде, на параде,

Флот воздушный в небесах.

Стало душно тете Наде,

В теплых байковых трусах.

— Значит зря пришел? Гулял бы себе, занимался своими делами — вздохнул связист — Леха, ну чего ты совсем расквасился — тронул за плечо друга — каждый раз, когда ты поешь эту песню, у меня кошки скребут на душе. Чувствую, что тебе плохо. Хочу помочь и не знаю, как.

Леша положил гитару на койку и сел. Потянулся, закрыл правый глаз, и улыбаясь сказал:

— Саня ты знаешь, что душа не лежит проституток Мамонта развозить по клиентам. Да и охранять стоянки автохлама, тоже занятие не для офицера. А придется. Денег то нет совсем. Я же офицер Саня блин, штурман. Я в море хочу, на боевые задания. Зачем меня учили столько, деньги вкладывали? Чтобы я проституток развозил или привезенный из Японии автохлам охранял? Как наши рапорта по увольнению со службы? Не знаешь? К едреней фене с этого флота. Корабли угроблены, денег не платят, мичмана воруют все медное и бронзовое с кораблей и продают барыгам. Флот практически угроблен. «Брест» списан и продан на иголки, «Смоленск» списан и продан на иголки, «Адмирал Грейг» списан и продан на иголки, «Адмирал Эссен» списан и продан на иголки. Ведь это были почти новые корабли океанской зоны. Кто будет Родину от супостата защищать, если понадобиться и с чем? С дубинками? Луки со стрелами наделаем?

— Саша, перечисляя корабли загибал пальцы — неужели там наверху этого не понимают?

— Почему не понимают? Понимают прекрасно — Александр сел на крутящийся стул и повернулся лицом к штурману — только не говори мне никогда, что они ничего не понимают. Все понимают прекрасно. С Москвы командуют ими прохиндеи, зарабатывают на продаже кораблей большие деньги и дают нашим адмиралишкам зарабатывать себе на безбедную старость.

— Не все адмиралы такие, как Душман и Учитель. Вспомни Сатулайнена. Камня не брошу в его сторону. Да и ты наверно.

— Согласен с тобой. Есть нормальные. Вернее, были раньше. теперь все реже встречаются. Вымирают, как мамонты. Саня, а ты, что опять выпил, нашел где-то? — подозрительно посмотрел на друга Ким.

— Чуть. Чуть — улыбнулся штурман — у нашего БЧ-7 спирт оставался на самом дне банки. Вот мы с ним по чуть, чуть — Леша показал пальцами по сколько чуть, чуть — только для настроения. А настроение почему-то сразу понизилось. Ладно, Саша хватит бередить душу. И так, все не так. Матросам жрать нечего. У нас в кают-компании шаром покати. Дохлая мышь повесилась. Ты посмотри, чем их кормят, а что в кают-компании нам дают на столы. Закусить нечем нормально даже после 100 граммов. Штурман опять лег на койку, взял гитару и продолжил свою другую песню:

Как лошади Пржевальского,

Мы ходим тут и там.

А в головах у нас опять

Балдежный трам, там, там.

— Хватит Леха так переживать, что нет зарплаты. Да плевать.

— Ким ты не понимаешь? Чем я буду маме должен помогать. Отец умер. Я один мужчина в семье и должен ей помогать. Пенсия не ахти какая. За отца не платят. Так сходил бы в Челюсти *(ресторан «Челюскин») оторвался бы вдвоем с официанткой Ниной, а так и этого не могу себе позволить. Какой же я офицер? — и опять затянул свою заунывную песню:

Я приглашаю вас сейчас в большой кабриолет,

А почему ответьте мне, опять сказали нет.

Хочу я вас еще разок трам, там, там, там

Поехали скорей со вдвоем и полежим со мной.

Ким постоял, подумал, а потом решился спросить:

— Леха ты думаешь, что если ты будешь здесь страдать, то деньги будут сами капать нам в карманы? Матросы будут сытые? Мама, накормленная. А ты с утра, выпив сто граммов, будешь довольный? Или, придя от Ниночки, скажешь, что все хорошо?

— А я давно ничего не думаю. Те, кто думают, извини друг сердешный по каюте Ким, стреляются. Слышал, на офицерских классах, опять капитан 3 ранга с Камчатки застрелился, стоя дежурным. Видимо ему, так все это обрыдло, что другого выхода не нашел. Уже десятый офицер в ВМФ подряд. Стреляются кто? Те, кто ничего не может изменить и видят пагубность всего, что происходит. Честные стреляются, а гниды выживают. И мы с тобой среди этих гнид живем сегодня. Чего стоят эти наши Душман и Учитель, которые уничтожают флот и корабли, ради своих преференций. Скоро и до нашего «Стерегущего» доберутся. Куда пойдем? Что делать будем я штурман, ты связист. На рыбаки — рыбу для японцев ловить?

— И что Леша? Стреляться из-за этих гнид? Да лучше их всех самих перестрелять.

— Если бы это было возможным, дорогой мой корейский друг, и ты думаешь, что что-то решило? Застрелишь ты, к примеру, Душмана (Душман — кличка адмирала Душенова — командующего флотом) или Учителя (Учитель кличка командира эскадры контр-адмирала Доскаля), а на их место встанут тут же десятки, таких же если не хуже Душманов и Учителей, которые будут рвать и уничтожать наш флот. Ты посмотри, какая пена повылезала откуда-то. Прохиндей на прохиндее, мошенник на мошеннике. Систему менять надо. А кто ж ее сменит? И кто нас допустит ее менять? У них знаешь, какая защита.

Он опять ударил по струнам, намереваясь продолжить песню, но Ким его перебил.

— Леха чего ты хандришь — Ким уселся на вращающийся стул, прикрепленный креплением к палубе каюты, крутанулся по кругу, и продолжил — если ты ничего не можешь изменить, то надо пристроиться к этой системе, и гадить ей изнутри. Пока она не развалиться.

— Ты ей уже не нагадишь. Вон ребята на «Бресте» встали на рога и не дали прохиндеям угнать «Брест» за рубеж. И что? Все равно угнали «Брест» в Китай — он усмехнулся — а их с флота выкинули, как нагадивших щенков. Даже особняков, таможенников и погранцов ихних и ванинских турнули со службы. Тех, которые их поддержали. Но систему эту, уже не сломаешь. Флот пропал. Из этой Цусимы нам не вылезти. Звания присваивают за баксы. Хочешь каплея плати четыре тысячи зеленых, хочешь кап три пять, а кап два восемь, кап раза десять, а адмирала все двадцать. Платят же и за звания, и за ордена.

— Согласен с тобой — Ким посмотрел на штурмана своими черными глазами — я тоже офицер, наверно единственный из наших приморских корейцев морской офицер. Мной знаешь, как гордились? А что теперь? Я даже в море после системы почти не ходил. Когда мазут по кораблям развозили, вместо проданных прохиндеями танкеров — это не в счет. И что мне звания за баксы, заработанные родителями звания получать? Или самому зарабатывать?

— Тогда вперед в корейские адмиралы Саня. Таких еще нет в нашем флоте. Можем со своего корабля медь и бронзу продавать на рынке. Вон со «Стойкого» мичмана придурки поснимали бронзовые кингстоны на продажу, и он сразу стал «Неустойчивым», вместо «Стойкого» и опрокинулся у причала. Куда его теперь. Под газорезку. Америкосы с радостью пришлют своих резчиков, чтобы наш флот почикать на иголки для наших ткачих, как мечтал сделать Ленин. А ведь он только три года, как пришел из Питера.

Штурман опять сел на своей койке, опять отложил гитару, вытер выступившие слезы рукой, тяжело вздохнул:

— Давай любимый мой Кимушка по чайку выпьем, единственное что осталось нам.

— Сахара нет. Леха хватит хандрить. Давай вставай, поедим деньги зарабатывать, на пропитание нашим матросам и себе немного. А что делать, кормить их чем-то надо? А то наши ворюги все тащат, что плохо лежит. А матросы голодными сидят на кораблях. На Русском говорят вообще от голода стали помирать в учебке. А мне рассказали, что на «Блестящем» годки молодых матросов на Светлановскую по вызову посылают проституцией заниматься, и хоть какие деньги зарабатывать им на выпивку. Представляешь, что раскрыли. Стыдоба. И это флот? Штурман опять сел, положил аккуратно на койку гитару:

— Что ты предлагаешь друг мой? Насчет «Блестящего» уже весь флот знает.

— Я еду сегодня на одно корейское дело. Там можно заработать и неплохо. Хочешь тебя возьму с собой. Все не в каюте гнить.

— Что за дело? — оживился штурман.

Саша немного замялся, а потом подумав, сказал:

— Я тебе сказать не могу. Не моя тайна. Но возможность заработать есть. Наши корейцы зарабатывают. Только надо держать язык за зубами, иначе можно не заработать, а погибнуть. Ты согласен или нет?

— Какой вопрос? Это наверно все же лучше, чем проституток развозить. Куда и когда едем? Гитару брать? Девочки будут?

— Гитару не брать. Девочек не будет. Сейчас, если ты согласен, идем ко мне. Поужинаем и потом, когда стемнеет поедем — он хотел сказать куда, но потом передумал и сказал неопределенно — в общем поедем. Тебе не все ли равно куда? — и Ким улыбнулся.

— Ты старший лейтенант Ким, какими-то загадками говоришь. Но я согласен. А что делать?

В дверь каюты раздался стук.

— Войдите — крикнул Александр.

Дверь открылась, и робко вошел молодой матросик с боевым номером БЧ-1 на синей, слегка мятой робе.

— Товарищ старший лейтенант разрешите обратиться — спросил он у штурмана.

— Обращайся Архипенко. Только скорее, видишь, мы со связистом собираемся уходить — Александр открыл шкаф и достал оттуда хорошо выглаженную, чистую, желтую рубашку с погонами старшего лейтенанта.

— Тут такое дело. Я местный, из-под Уссурийска. Местечко там есть Кроуновка. А мы с матерью и сестрой, еще дальше в тайге живем. Дом у нас там. Мать руку топором на днях поранила, мне сообщили. Надо в тайгу идти женьшень собирать, и делать настойку. Лечить надо.

— Ты из-под Кроуновки — удивился Саша Ким — а Пака знаешь?

— Кто у нас Пака не знает? — усмехнулся матрос — знатный браконьер. Тигра, медведя бьет для китайцев. А вы его знаете?

— Нет, лично не знаю, но рассказывали — замялся Ким — родственник он мой дальний — сказал, усмехнувшись.

— Понятно — протянул матросик — к нему за заказами из Китая приходят. Лапы там печень.

— Жить-то надо — сказал, застегнув галстук, сказал штурман — что от меня хочешь Архипенко? Не тяни Муму за яйца. Говори по сути. Что я должен сделать? Посочувствовать?

— У меня есть женьшеневая заимка в тайге — сказал тихо матрос Архипенко — мне надо идти туда, собирать женьшень, делать настойку и лечить мать. Для этого мне надо две недели отпуска. Вам принесу настойки, товарищу старшему лейтенанту тоже и можно продать будет немного на рынке. Какие не есть все же деньги. На питание матросов. Алексей задумался. Потом осторожно сказал, почесав лоб:

— Архипенко и как я дам тебе отпуска две недели? За какие заслуги? Положено по уставу, обрати внимание в качестве поощрения, но не более 10 суток плюс дорога. И то только в случае, если ты отличишься. А ты же недавно прибыл на корабль. Что я командиру скажу? Как я ему аргументирую?

Ким поморщился и сказал:

— Леша скажи командиру, как есть. У него мать топором руку разрубила. Надо срочно лечить. В тайге так и лечат женьшенем. Классная штука.

— Я водку женьшеневую пил. У ваших корейцев купил. Чуть Богу душу не отдал. А там знаешь какой корень.

— Знаю — усмехнулся Ким — прохиндеи деньги зарабатывают. А вы верите, что там женьшень? Наивные. А там в лучшем случае корень люпина для балдежа. Это как слабый наркотик. Так вот по семейным можно отпуск оформить. А там Архипенко телеграммку на корабль отобьет, что мол так и так заболел, простудился и просит продлить еще на недельку — улыбнувшись, сказал Ким — чего проще? В вашей Корфовке фельдшер есть? — спросил он у Архипенко.

— Есть, конечно. Не фельдшер, а фельдшерица есть Светланка.

— Одна хрен что фельдшер, что фельдшерица. Кашу маслом не испортишь, главное, чтобы печать была убедительная на твоей бумаге. Ее в сельсовете или какая у вас там власть ткнешь посильнее и все. Главное у нас не человек, а печать теперь — Ким снял со шкафа и накинул на голову фуражку и продолжил — Леша иди к кэпу, проси отпуск Архипенко по семейным и заодно скажи, что мы с тобой сходим и будем на коробке послезавтра к подъему флага. Он поймет. В море нам все равно нам не идти, значит штурмания не нужна ни сегодня, ни завтра. На заправку кораблей ходит на этой неделе «Страшный», связи тоже не надо, вся техника у меня в заводе уже год. Наверно уже продали паразиты кому-нибудь, ну да их дело. Денег нам с тобой не платят, и даже не кормят, как следует — он усмехнулся — значит, мы сами должны подумать о наших матросиках и себя не забыть немного, раз Родина о нас совсем забыла, а командиры не хотят заботиться.

Штурман поправил галстук на груди, посмотрелся в зеркало, и достав чистый лист бумаги, положил на стол вместе с шариковой ручкой:

— Архипенко пиши рапорт на отпуск, по семейным. Подпишу сейчас у командира, а заодно и нам добро на сход возьму для себя и связиста.

— Не Леха, ты выпивши. Я сам к командиру схожу с рапортом, заодно связистам своим заскочу и дам ценные указания на период моего отсутствия. Твоя задача одеться, и быть готовым, как юный пионер следовать по указанному мной маршруту.

Архипенко сел за стол и под диктовку сразу двух офицеров, ожесточенно cпоривших между собой, насчет формулировок, с третьего раза написал рапорт.

— Всю чистую бумагу перевел — проворчал штурман, и подписал рапорт. Ким взял рапорт, убедился, что все правильно составлено, что стоит дата, подпись и есть разрешение командира БЧ, выскочил из каюты. На выходе он обернулся, улыбнулся и сказал:

— Ждите я сейчас.

Командир сторожевого корабля «Стерегущий» капитан 2 ранга Матвеев был интеллектуалом, по складу своего характера. Чувствуя, что он ничего не сможет сделать, он особенно не держал на службе офицеров, а потихоньку отпускал зарабатывать деньги своим семьям. Из всех кораблей Тихоокеанского флота, пожалуй, «Стерегущий» обладал еще какой-то боеготовностью, и мог еще выйти в море в случае необходимости. И это было только благодаря командиру корабля, который пользовался уважением экипажа и офицеров. Правда, его командование эскадры и флота недолюбливало. Не стесняясь, называли профессором, а он не обижался. В эти трудные годы он активно изучал историю России и флота, писал статьи в «Морской сборник» и «Зарубежное военное обозрение», полемизировал активно с другими авторами и что вообще было странным писал кандидатскую диссертацию и планировал ее защитить в военно-морской академии, откуда ему приходили регулярные предложения перевестись в Питер. А еще у него было хобби, он играл в шахматы по переписке, в том числе и с заграницей с мастерами и кандидатами в мастера спорта по шахматам. Весь корабль знал об этом увлечении командира и матросы, и офицеры, с удивлением разглядывали заграничные конверты и марки, приходившие в адрес командира.

— Что вы хотите Александр Юнгынович? — оторвался от своей работы командир.

— Товарищ командир у матроса Архипенко мать разрубила руку топором и ему надо туда срочно.

— Давай рапорт — командир, не глядя быстро подписал его — что еще?

— Мы сойдем на берег со штурманов до послезавтра? Командир вздохнул, посмотрел в иллюминатор, подумал и потом сказал:

— Вам добро. Еще вопросы есть?

— Никак нет, товарищ командир.

— Тогда идите, мне надо работать — и командир снова склонился над своими бумагами.

Ким осторожно прикрыл дверь в каюту командира, и заскользил по трапу вниз, практически не касаясь ступенек ногами, держась за поручни одними руками. Так делают, только на флоте. По трапам надо идти как можно быстрее, и этой несложной наукой овладевают все моряки. Проходы узкие, а по тревогам любая заминка приводит к пробкам.

— В узкостях не стоять. Бегом, бегом — кричали старые кондукторы и боцмана еще императорского флота и щелкали цепочкой боцманских дудок по тугим задам задерживающихся на трапах и в коридорах матросов. Скользя по трапу вниз, Александр вспомнил этот флотский обычай и усмехнулся.

Минут через десять, после ухода, он вернулся в каюту. Там его ждали Архипенко и Кузьмин.

— Все подписал профессор? Нам разрешил?

— А куда он денется. Архипенко тебе добро на две недели и не надо делать бумаги от фельдшерицы. Я смотрю, ты расстроился, что не надо идти к фельдшерице?

Матрос виновато улыбнулся.

— Забирай подписанный рапорт и дуй в строевую часть оформлять отпуск по семейным обстоятельствам. И не забудь, что с тебя настойка — он усмехнулся, и когда дверь за матросом закрылась — нам тоже добро Леша с тобой.

— Саня, а что мы будем сегодня делать? Какая форма одежды? Что брать? — Форма одежды — штаны, приспущенные вниз до колен — пошутил Ким — сначала едем ко мне, обедаем, ужинаем, переодеваемся и едем в одно место. Все вопросы потом.

— Гитару брать?

— Гитару не брать. Водку надо взять бутылки две. Спирта же у тебя нет? Леша усмехнулся:

— Откуда у бедного яврея деньги и тем более спирт? Третий год не дают вовремя. Водкой компасы заправлены, вместо поддерживающей жидкости. Картушки лупятся. Не тот градус оказался.

— Сливай пару бутылок — почесал голову скомандовал Ким — вон из-под вина, стоят под столом. Денег заработаем, снова зальем. Надо Леха! Для дела надо.

Штурман почесал голову, схватил пару пустых бутылок из-под вина, понюхал их, удовлетворено хмыкнул, и побежал сливать, так называемую поддерживающую жидкость из компасов.

Мало кто из непосвященных, во флотские дела, людей знает, что картушка корабельных компасов плавает, в так называемой поддерживающей жидкости, состоящей из определенной концентрации спирта. Иногда на кораблях этот спирт пьют, в период особого состояния штурманов. Так сказать, в критические дни. Можно сказать, это был видимо крайний случай. Без поддерживающей жидкости компасы не работают. И ни один штурман, знающий, что предстоит выход в море не решиться на это. Видимо наступил такой крайний случай, думал штурман, взлетая наверх по корабельным трапам.

В голове вертелась дурацкая песня, написанная в такие же минуты одним из офицеров Приморской флотилии:

В порту утопим корабли

Все продадим железо, уголь

А фигли-мигли наша жизнь,

Теперь не стоит даже рубль!

Через минут двадцать он вернулся в каюту с наполненными бутылками.

— Тогда все нормально. Идем, пока ко мне домой, поедим, а потом дальше — Ким почесал затылок — мать нас накормит, а под вечер поедем по плану.

— Чем накормит? Сабачатиной? — пошутил штурман.

— Зачем сабачатиной. Это в Корее корейцы иногда едят. А мы обрусились изрядно уже, Собак не едим, кошек тоже. Многие у нас даже православные и имеют русские имена. Может где в тайге и едят некоторые, когда есть необходимость. Но я об этом не знаю — усмехнулся Ким.

Они вышли из каюты и направились по коридору к кормовому трапу.

Когда вышли из надстройки, яркое летнее солнце, резануло глаза. Офицеры надвинули сразу козырьки фуражек на глаза.

Корабль стоял у 33 причала Владивостока. Рядом стояли такие же «Страшный» и «Блестящий». Чуть дальше стояли эскадренные миноносцы «Свирепый» и «Строгий», чуть дальше был виднелся корпус, лежащего на борту «Стойкого». А ближе к гражданским судам стояли гидрографы «Байкал» и «Балхаш» с приваренными к бортам понтонами, видимо, чтобы не утонули. Буксиры через бухту волокли в Дальзавод бывший большой противолодочный корабль «Хабаровск».

У трапа стоял дежурный по кораблю командир группы управления ракетным оружием лейтенант Кромченко и вахтенный матрос, отмечающий карандашом, прибывающих и сходящих на специальном пластиковом столике смотрели в сторону причальных кустов. На соседних кораблях уже не было даже вахтенных матросов.

Ким и Кузьмин посмотрели в ту сторону. Там на причале у самых зеленых кустов на скамейке какой-то матрос целовал какую-то девицу, залезая рукой даже под коротенькую юбку. И вахтенный матрос, и лейтенант Кромченко открыв рты, с удовольствием разглядывали эту сцену.

— Трахнет или не трахнет? Давайте пари товарищи офицеры, предложил Кромченко Киму и Кузьмину.

— И так понятно, что трахнет. Иначе зачем она пришла — сказал не задумываясь Кузьмин мы на пару дней на сход. Будем послезавтра. За меня мичман Егунов. Передай ему Сеня пожалуйста, чтобы он на сход ни-ни. А послезавтра я его отпущу в город тоже на пару дней.

— А за меня старшина 2 статьи Ушаков — сказал Ким — он все знает — и отдав честь Андреевскому флагу, сбежал быстро вниз по трапу на причал.

— По трапу бегом — сбежал вниз и штурман.

С борта корабля, на уходивших старший лейтенантов, с завистью посмотрел Кромченко. Немного постояв, он с сожалением посмотрел на пару, где матросик кроме залезания под юбку дальше пока не пошел — Не трахнет. Тяму не хватит — сказал он вахтенному матросу и направился в рубку дежурного, записывать сошедших в журнал схода. С сигнального мостика рассматривали в визиры целующихся сигнальщики, отталкивая друг друга.

— Какое не есть, а все же зрелище — подумал лейтенант, позавидовав, сошедшим на берег командирам БЧ-1 и БЧ-4.

Дома мать Александра, Анита Кивоновна накормила их прекрасным борщом, заправленным вкусно пахнущей зеленью. Такого борща Алексей давно не ел. А на второе был прекрасный ромштекс с варенной и приправленной зеленью картошкой. В качестве гарнира были свежие огурчики и помидорчики.

— Кушайте мальчики. Какие же вы голодные — и она рукой погладила светлые волосы Алексея.

— Ма представляешь, Алексей решил, что мы его собачатиной накормим.

— наяривая ложкой, с полным ртом сказал Александр.

— Алексей в нашем доме ни собак, не кошек не едят — улыбнувшись сказала Анита Кивоновна.

— Да я пошутил — начал оправдываться Алексей.

— Не надо так больше шутить. А то обидно все же — сказал вошедший в комнату отец Александра, почти весь седой Юнгын Ирсенович, работник Дальзавода, находящийся в неоплачиваемом долгосрочном отпуске.

— Пап, чем занимаешься? — спросил Александр.

— Так зеленью на базаре немного торгую. Брат прислал из-под Партизанска у него там теплицы. А ты собираешься помочь дедушке Ану?

— Да конечно. С Алексеем поедем вместе. У нас на корабле матросы голодные надо немного заработать.

Отец нахмурил брови. Потом что-то сказал Александру по-корейски. Тот ответил.

Отец улыбнулся, и вежливо сказал:

— Если ты так считаешь, то делай. Дедушке Ану мой привет передай и скажи, что я просил его вам помочь.

— А мотоцикл твой можно взять?

— Конечно, для дела бери сынок. Мы же все от этого зависим. Ты помнишь куда ехать.

Ранним летом в Приморье темнеет поздно. Почти по пустынной дороге на Находку несся мотоцикл с коляской. За рулем сидел Александр, а сзади к нему прижавшись, сидел Алексей, старясь не смотреть в вперед. Так как ветер сильно бил в лицо. Александр надел на глаза широкие очки в кожаном обрамлении, почти полностью, закрывшее лицо. Они были одеты в камуфляжную форму, высокие сапоги. В коляске мотоцикла лежали теплые куртки, а на ухабах изредка стучали в зеленом рюкзаке, бутылки с «поддерживающей настроение жидкостью», как выразился сам Алексей. Александр одел так Алексея в камуфляж и сапоги в гараже, где отец хранил мотоцикл. А форму они оставили в гараже и аккуратно повесили на вешалку. Дорога поднималась вверх и впереди на горизонте краснело, заходящее солнце. Промелькнули домики Находки, Александр вышел на объездную дорогу. Затем дорога пошла куда-то вниз под гору. Начинало темнеть. В районе начинавшегося у дороги леса Александр свернул на какую-то грунтовую дорогу, промелькнули огоньки какого-то село, а потом он вообще съехал с дороги на тропинку, по которой вроде понеслись еще быстрее. Так казалось Алексею. Иногда Александр ловко поднимал коляску, мотоцикл наклонялся, и коляска приподнималось над пролетавшими под ее колесом кустарниками.

— Саня, угробишь нас — застучал по его спине Алексей — тише езжай. Зачем ты так несешься?

Но Александр его, как бы и не слышал, и несся вперед. Луч фары мотоцикла вырывал из темноты кустарники и деревья, и Алексею казалось, что тропинки нет совсем, а что они давно несутся по кустарникам, непонятно каким образом не падая. Он давно потерял направление куда они едут. Наконец показалась какая-то полянка. За ней светился яркий свет. Александр остановил мотоцикл, слез с него, снял очки и шлем и сказал Алексею: — Жди меня я сейчас приду.

— Я с тобой.

— Не надо. Могут застрелить. Ты все же чужой человек. Не кореец. Жди меня, я скоро — тихо сказал он, и направился в сторону света, освещавшего издалека верхушки деревьев.

Где-то рядом противно закричала какая-то птица, а вслед за этим раздался чей-то далекий крик.

Было жутко, и очень хотелось, чтобы Александр как можно скорее пришел. Захотелось почему-то в туалет. Алексей слез с мотоцикла и подошел к ближайшим кустам и вдруг увидел в кустах светящиеся глаза, наблюдавшие за ним. В ужасе он побежал к мотоциклу, который был его единственной защитой.

Александр, тем временем вышел на полянку. На полянке, полным ходом шла работа. Шесть мотоциклов освещали небольшой ручей, у которого находились несколько человек, которые вытаскивали сеть, набитую рыбой, и волокли ее на полянку. Там несколько человек разделывали рыбу, потроша ее икру в коляски мотоциклов, проложенные целлофаном. А выпотрошенную рыбу сбрасывали в вырытые заранее ямы.

Увидев Александра, в его сторону сразу направились несколько стволов автоматов Калашникова. Работа сразу остановилась.

Александр крикнул издалека по-корейски:

— Это я, Александр Ким — не стреляйте.

К нему направился старик с белой бородой и в кожаном плаще. Голову его прикрывал капюшон, под которым виднелась вязанная шапочка. Его сопровождали двое физически сильных людей с автоматами.

— А это ты Александр! — сказал по-корейски подошедший к нем дедушка Ан и уже вблизи разглядевший его лицо — здравствуй уважаемый, что так поздно?

— Отец просил, вам дедушка Ан и всей нашей бригаде, передать вам добрые пожелания в вашей работе — поклонился Александр.

— Спасибо и твоему отцу. Что хочешь мне сказать.

— Я приехал не один. Со мной русский, мой друг, он офицер флота. Если вы скажите нет, то мы уедем. Он ждет меня в двухстах метрах отсюда, и ничего не видел.

Дедушка Ан задумался:

— То, что не видел это хорошо, но может догадаться. Или он совсем глупый?

— Нет не глупый. Он свой человек, даже если догадается, никому и ничего не скажет. Я за него ручаюсь, и мой отец тоже.

— Саша, это наш корейский бизнес, и русские здесь не при чем. Нам не нужны лишние глаза.

— Дедушка Ан ты меня прости, если бы не эти времена, я бы никогда не осмелился сделать то, что сегодня сделал. Вы знаете, что твориться. Но на флоте, нам не платят зарплату, матрос не кормят. Вы знаете, что на острове Русском, были даже случаи смерти матросов. Нам надо с Алексеем заработать деньги и накормить своих матросов.

— Хорошо Александр, что ты все мне сказал. Я понимаю. Предупреди своего друга, что он ничего не видел и ничего никому не должен рассказывать. У тебя есть мешки для рыбы.

— Есть дедушка Ан. Я взял два мешка. Наберете в них рыбу. И пусть твой друг не бездельничает, а работает, и заработает себе и кораблю. Я разрешу вам это сделать. А заодно поможет и нам. Лишними рабочие руки никогда не бывают.

Дедушка Ан повернулся и пошел назад на полянку, где сразу возобновилась, прерванная появлением Александра работа. А Александр направился к Алексею.

Алексея он застал, прячущимся за мотоциклом.

— Ты что? Что случилось?

— Там — показал Алексей — глаза светятся. Они наблюдают за мной.

— Не бойся Алексей, у всех лесных животных в темноте светятся глаза. Особенно когда свет светит откуда-то.

— Но там кто-то есть.

— Конечно, есть. В лесу, особенно в нашей тайге животных очень много. Есть и тигры — хорани, и медведи — ком, и лисы — ёу, и волки — ныкте. Даже в темноте глаза светятся у енота — ногури, у ежа — косымточхи, у многих лесных животных. Вспомни даже у кошек — кояни тоже светятся глаза в темноте. Такие зеленые большие. Не надо бояться. Здесь рядом много людей, мотоциклы и они все обойдут стороной.

— Но этот не уходит. Смотрит на меня. Тебе любопытный попался. Вспомни, как матросы смотрели на парочку, сидевшую у причалов. Все разглядывали и если бы можно было бы советы давали. Тоже любопытные. Теперь, прежде чем мы пойдем туда, мне надо поговорить с тобой. Если мои условия тебя не устроят, мы уедем назад, но то, что я скажу тебе должно остаться между нами.

— Хорошо я заранее согласен, даже если это что-то противозаконное.

— Законное, что-то сейчас найти очень сложно в нашей стране. Даже наш Президент и Правительство делают много противозаконного, не говоря о простых людях, которым надо выживать. У нас корейцев есть свой бизнес. С незапамятных времен наши предки занимались ловлей рыбы. Вы называете это браконьерством. А мы так выживаем. Здесь находиться бригада корейцев по ловле рыбы. Мы ее ловим, и забираем икру. Икра — это то, что сейчас очень дорого стоит и за нее можно получить хорошие деньги. На эти деньги можно хорошо прожить. Ничему не удивляйся, веди себя вежливо. От того как ты будешь себя вести и работать будет зависеть возьмут ли тебя на эту работу снова. И меня тоже. Я поручился за тебя. И никому не делай никаких замечаний и ничего не спрашивай, не шути и вообще молчи. Корейцы работают молча.

— Хорошо я обещаю.

— Что обещаешь?

— Обещаю три Н и одну Р.

— Не понял?

— Н — это никому, ничего и никогда и Р — работать столько, сколько вы скажите — улыбнулся Алексей.

— Все меня это устраивает. Рыба, которую мы будем потрошить в коляску, вся будет наша. Для этого я взял два мешка.

Александр завел мотоцикл сел на него, сзади сел Алексей и посмотрел в сторону, где только что были чьи-то глаза. там уже ничего не было. Мотоцикл тронулся и через пару минут они выехали на небольшую поляну, где кипела работа.

Александр поставил мотоцикл на свободное место, вытащил все из коляски и подал Алексею теплую куртку:

Надевай, здесь прохладно.

Алексей и сам чувствовал, что стало прохладно.

Александр достал целлофан, развернул его, и стал прокладывать коляску. Рядом с мотоциклом положил зеленые мешки.

— Рыбу будем складывать сюда, а икру в коляску.

— Как ты будешь обрабатывать икру?

Саша улыбнулся:

— Корейцы все умеют обрабатывать, но мы все сдадим дедушке Ану. А что он дальше сделает нас не интересует. Даст несколько банок икры для себя и деньги. Тебе тоже будет банка.

В это время корейцы вытащили сеть, полную рыбы и все работники стопились вокруг. Они стали разбирать выловленную рыбу в свете включенных фар мотоциклов. Оставшуюся рыбу они выбросили из сети на траву и пошли снова ею перегораживать маленькую речушку, где оказалось очень много рыбы.

Саша посмотрел на речку, и увидел, что вода кишит рыбой от берега и до берега.

— Это горбуша идет на нерест — пояснил Александр — возьми перчатки резиновые, нож — он протянул Алексею нож.

— Сколько же рыбы — сказал Алексей — это надо же.

— Когда рыба идет на нерест, то на берега выходят и медведи, и тигры. Они в это время человеку не опасны, но лучше к ним не подходить и не дергать за хвосты.

Вдвоем они быстро наполняли коляску икрой, а мешки рыбой.

Они не заметили, как к ним подошел дедушка Ан, поднял рюкзак и заглянул в него.

— Там в бутылках водка — пояснил Саша.

— Зачем водка, пить будете? На работе пьют только русские.

— Нет — засмеялся Саша — папа сказал взять откупаться от рыбнадзора.

— Это, раньше надо было откупаться. Сейчас рыбнадзор знает, что мы здесь, но к нам не пойдет. У нас автоматы теперь есть. Мы — сила. Нас много.

Дедушка Ан встает рядом с Алексеем, достает из ножен красивый нож, с красным драконом на лезвии и начинает ловко потрошить икру в мотоцикл Саши:

— Помогу молодые вам немного, тем более, что вы это делаете не для себя, а для свои матросов. У меня внук тоже служит сейчас в армии. Может и ему кто поможет.

Дедушка Ан запевает какую-то заунывную песню, и все остальные корейцы ее подхватывают. Темп песни все убыстряется. Саша тоже поет вместе со всеми. Леша с удивлением слушает, неизвестные для него слова песни и видит одухотворенные лица новых знакомых подхватывающих все громче и громче слова песни.

Когда песня закончилась и дедушка Ан спросил Сашу:

— Твой друг знает, что знаменитый певец России Виктор Цой тоже был корейцем, и его предки были тоже из Приморья?

— Да конечно, мне кажется, что это знают все. Леша ты слышал песни Виктора Цоя?

— Мне он очень нравился — ответил Алексей — я запомнил такие как «Печаль», «Красно-желтые дни», «Камчатка», «Кукушка» и много других. У меня есть на корабле есть целый диск песен Виктора Цоя. И когда мне очень плохо я слушаю его.

Рядом шумела тайга. Начинало уже мазать далекий свет нового дня. За работающими людьми наблюдали много светящихся глаз, но Алексей их уже не боялся. Корейцы нравились ему все больше и больше.

— Мы скоро уйдем, и придут из тайги лисы, волки и даже медведи. Раскопают наши ямы и будут есть рыбу. Это жизнь ребята.

К Ану подошел низенький корец, поклонился, и что-то сказал по-корейски. Саша перевел, что у него коляска полная, но он может набрать с собой рыбу для нас. Дедушка Ан сказал, чтобы он брал больше. Ее женщины засолят, чтобы она не испортилась, Часть рыбы будут коптить. Потом пальчики оближешь. Матросы наши будут сытые.

Все корейцы изъявили желание брать рыбы для матросов.

Первые лучил солнца начали оживлять жизнь в тайге. Где-то начали кричать птицы, послышалось цвирканье цикад. Коляска Саши тоже наполнилась с горкой, тем более, что вокруг стали собираться остальные корейцы, наполнившие свои мотоциклы и активно помогали.

— Дружный у них коллектив — подумал Леша — наверно так много тысячелетий назад их предки так же помогали друг другу.

— Нам будет плохо будет если сюда придут китайцы — сказал дедушка Ан — они здесь были много лет назад, до русских. Корейцев они не считали за людей, заставляли работать на себя, уничтожали всю живность в тайге. Убивали много корейцев, гольдов, айнов и других народов. И только, когда сюда пришли русские мы поняли, что мы тоже люди. Правда потом русские выселяли корейцев из Приморья в Среднюю Азию. Много уехали туда и до сих пор живут там. Много людей живет на Амуре. Лучше русские, чем китайцы.

— У нас тоже люди разные есть. Есть и хорошие, есть и очень плохие.

— Я знаю — сказал дедушка Ан — но хороших людей у вас больше. Мы это знаем. Вот ты стал нашим. Ия приглашаю тебя, если будет время и возможность, приезжай еще вместе с Сашей. Теперь и мы твоя семья. Твое горе наше горе, твоя радость и наша радость.

Он снял с пояса свой нож с изображенным на нем красным драконом и протянул с кожаными ножнами Леше:

— Теперь ты наш друг и можешь приезжать к нам. Мы будем всегда рады тебе. Это мой подарок. Если будет трудно в жизни, и ты увидишь корейца, то покажи этот нож ему. Он всегда поможет тебе. Это очень древний нож.

Саша повесил, подаренный нож себе на пояс и обнял дедушку Ана. У него не было слов, и он почувствовал, что глаза его начали намокать. Он никогда не плакал с детства и такое было с ним впервые.

— Саша я знаю, что я должен встречно отблагодарить дедушку Ана, Такой обычай всех народов. Но у меня ничего нет сейчас.

— Не парься. Будет возможность, отблагодаришь. Он поймет это.

— Давай я сейчас спою для них песню Виктора Цоя, если им это приятно. Жаль, что нет гитары.

И не дожидаясь ответа, он громко на всю тайгу затянул свою любимую песню:

Здравствуйте, девочки,

Здравствуйте, мальчики,

Смотрите на меня в окно

И мне кидайте свои пальчики, да-а

Ведь я

Сажаю алюминиевые огурцы, а-а

На брезентовом поле

Вокруг собрались корейцы и некоторые стали даже подпевать и хлопать руками.

Саша тем временем, обтянул наполненную икрой коляску специальной кожаной накидкой, закрепил ее на специальных креплениях, еще обмотал веревкой ее так, чтобы икра не могла вылететь или отстегнуться, потом привязал сверху к коляске два мешка полные рыбой.

Дедушка Ан захлопал в ладони и что-то громко закричал. Корейцы побежали к своим мотоциклам, Рыбаки быстро стали сворачивать сети. Несколько молодых парней засыпали землей ямы с рыбой. Было видно, что все собирались домой. Солнце пробивалось сквозь густые листочки.

Леша взял лопату и пошел помогать молодым ребятам, засыпать ямы. Через полчаса поляна была девственно чистой, и только земля, присыпавшая ямы могла сказать, что здесь что-то было. Мотоциклы были построены в линию для возвращения домой. И дедушка Ан, и его помощники инструктировали всех, кто и как поедет, что делать, если остановят сотрудники ГАИ, что говорить.

— Куда сейчас? — спросил Сашу Алексей.

— Сейчас на заимку к дедушке Ану. Это поворот в Тихоокеанском поселке. У нас он назывался Тин-кан — золотое дно. И там по улице Усатого на заимку к дедушке Ану. Там оставляем рыбу и икру. Деньги и рыба будут через неделю. Такой порядок.

— Через неделю, так через неделю. Все понятно, даже если ничего не будет, это будет одна из самых ярких ночей в моей жизни. Я ее не забуду до конца жизни.

— Ты тоже понравился всем нашим. Теперь мы с тобой одной криви — и Саша обнял Лешу.

Дедушка Ан попрощался с каждым. Лешу обнял и потом в сопровождении нескольких охранников с автоматами скрылся в тайге.

— Куда это он?

— Я не знаю, но он придет куда надо. И если у кого-нибудь будут проблемы, он все решит.

— Он что вождь вашего племени? Как у индейцев — Леша крепко взялся за ручку, находившуюся за спиной у Саши.

— Он выше вождя. Его знают все корейцы Приморья и даже корейцы в двух Кореях. Если бы было можно, его выбрали Президентом обоих Корей. Но это невозможно пока. Он очень большой человек.

Блытов Виктор Александрович

Родился в 1949 году в городе Таллине в семье морского офицера. В 1971 году закончил Высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени А.С.Попова, служил на противолодочном крейсере «Москва» на Черноморском флоте, потом на тяжелом авианосном крейсере «Киев» перешел на Северный флот, затем на тяжелом авианосном крейсере «Минск» перешел на Тихоокеанский флот. В 1984 году закончил Военно-морскую академию и был направлен в Калининградское высшее военно-морское училище, позднее ставшее Балтийским военно-морским институтом имени Ф.Ф. Ушакова, где преподавал 18 лет.

-viktor-aleksandrovich

Николай Каланов

«Титаник» не верил в морские суеверия

«Крушение парохода «Титаник» — морская катастрофа, произошедшая в ночь с 14 на 15 апреля 1912 года в северной части Атлантического океана. Во время первого рейса самый большой на тот момент океанский лайнер с 2208 людьми на борту столкнулся с айсбергом и получил серьёзные повреждения обшивки корпуса. Спустя 2 часа 40 минут он полностью ушёл под воду. Катастрофа унесла жизни, по разным данным, от 1495 до 1635 человек».

Моряки не любят вспоминать истории, связанные с кораблекрушениями и смертью людей. Гибель «Титаника» — это не только цепь непредсказуемых случайностей, но в большей мере, халатного отношения к морской стихии, просчёты кораблестроителей и непрофессионализм экипажа несчастного судна. Однако, и в этой перечне ошибок, не обошлось без нарушения морских традиций и не внимательное отношение к морским суевериям.

1. Само название лайнера — «Титаник» — было выбрано не случайно. По замыслу руководителей судоходной компании, назвать судно в честь героев древнегреческих мифов — титанов, которые вознамерились свергнуть богов-олимпийцев, было хорошей рекламной идеей. Возможно, что они плохо знали морские поверия связанное с наименованием судов. Первое из них — «море не любит, громких, вызывающих корабельных имён и наказывает за это».

Тем более, что по легенде эти «титаны», за свою гордыню, были богами низвергнуты и отравлены в Тартар. А Тартар — по древнегреческой мифологии — глубочайшая бездна, находящаяся где-то на Севере. Как тут не поверить в мистику, когда «Титаник» затонул на севере Атлантики и лежит в на дне океана, на глубине 3750 метров.

2. Второе морское поверие, которое нарушили судовладельце — «нельзя называть новое судно именем уже погибшего корабля». Если бы хозяева судна поинтересовались историей имени «Титаник», то они бы с удивлением узнали, что в 1898 году, за 14 лет до спуска на воду погибшего «Титаника», американским писателем-фантастом Морганом Робертсоном была опубликована повесть «Тщетность». В повести описывается лайнер «Титан», который считался «непотопляемым» и по главным параметрам удивительно точно походил на «Титаник». По сюжету, в плавании, проходившем в апреле (!), «Титан», шедший на предельной скорости (!), около полуночи (!) столкнулся с айсбергом(!), в результате чего получил сильные повреждения правого борта (!) и затонул(!). Большинство людей, находившихся на борту, погибли, а главная причина большого числа жертв — нехватка шлюпок из-за уверенности судовладельцев в непотопляемости судна (!). В реальности все так с «Титаником» и случилось 12 апреля 1912 года. Гибель «Титаника» показала всю сверхъестественность сходства между вымышленным сюжетом книги и реальной версией крушения. Как можно было после появления такой книги давать похожее имя судну. Возможно, те 55 человек, которые отказались от рейса и сдали свои билету, читали эту книгу, верили в мистику корабельных имен и поэтому остались живы.

3. Как известно, лайнер «Титаник» был построен достаточно быстро — всего за 26 месяцев. Строительство его не обошлось без крови — за это время погибло 8 рабочих, а 246 человек получили травмы. Первой и, пожалуй, самой известной жертвой строительства «Титаника» стал Сэмюель Скотт, которому было всего 15 лет. Предполагается, что он умер от пролома черепа, в результате падения с корабля. Доподлинно это неизвестно, ведь даже могильную плиту с его именем, на кладбище Белфаста поставили лишь спустя 100 лет. После таких смертоубийственных происшествий ещё до спуска его на воду за «Титаником» потянулась дурная молва. А по морским повериям на таких судах ходить по морям — все равно, что испытывать свою судьбу.

4. Грубейшим нарушение флотских традиций стало то, что на судне вообще не проводился обряда морского крещения при спуске «Титаника» со стапеля, т. е его по-морскому не «крестили». А в начале 20 века этот морской обряд был в моде и практически на всех судах при спуске разбивалась бутылка шампанского, и «крестной мать» давала имя судну. Вряд ли судовладельцы экономили на проведение этого мероприятие «крещения» судна. Просто они не были моряками и не уважали морские традиции.

5. Следующим не соблюдением морских правил было, то что на «Титанике» перевозилась настоящая египетская мумия. В 1880-х годах во время раскопок близ Каира была обнаружена мумия прорицательницы Амен-Оту, жившей во времена правления фараона Аменхотепа IV. Мумия была приобретена каким-то коллекционером, затем перепродана другому, а тот третьему и далее… Причём из-за мумия и у ее хозяев сразу начинались разные проблемы. Все предыдущие владельцы, погибали при самых таинственных обстоятельствах, а те, кто был рядом с ней заболевали какими-то странными болезнями. В 1912 года мумию выкупил из Британского музея, американский коллекционер и решил её отправить в Америку на «Титанике». Столь ценный груз не рискнули перевозить в трюме и разместили в помещениях прямо за капитанским мостиком лайнера. Известно, что у изголовья останков прорицательницы Амен-Оту среди драгоценностей и амулетов, лежала статуэтка бога Осириса украшенная надписью: «Восстань из праха, и взор твой сокрушит всех, кто окажется на твоём пути».

По непроверенной версии капитан «Титаника» Эдвард Смит, из любопытства приоткрыл саркофаг и взглянул в глазницы древней оракулы, чем вызвал её недовольство и … древнее пророчество сбылось, накликав на «Титаник» беду.

6. Капитан «Титаника» Эдвар Смит был опытным моряком. Он прослужил на флоте почти 40 лет и командовал такими крупными кораблями как «Адриатик», «Маджестик», «Коптик» и «Олимпик». Конечно, он имел большой опыт судовождения, но он не был «везучим» капитаном. На многих судах которыми он командовал, случались аварии, пожары посадки на мель, и конечно моряки опасались несчастливой «кармы» такого начальника. Тем более, что этот рейс «Титаника» был его последние плавание перед выходом на пенсию.

7. Первый день отправления в рейс «Титаника» показал, что все предыдущие недобрые знаки начали сбываться. 9 апреля 1912 года, не успело судно отплыть в море, как уже на выходе из порта, из-за ошибки капитана, оно чуть не столкнулся с американским лайнером «Нью-Йорк». Избежать первую катастрофу удалось практически в последнюю минуту — суда разошлись на расстояние полуметра! Такие происшествия при первом выходе в море для опытных моряков — верный знак, что с судном что-то случится в дальнейшем!

8. Возможно, последним символическим предупреждением перед кораблекрушением стало то, что на судне умер пассажир — Эдвар Клаувер. О чем тщательно скрывалось от экипажа и пассажиров. А через несколько часов и самого судна не стало. Смерть пассажира — всегда признак будущих неприятностей для судна.

Интересно, что хозяева судостроительной компании «Уайт Стар Лайн» сделали выводы из трагедии с «Титаником». У «Титаника» был младший брат — лайнер «Гигантик», в 1912 году он еще только строился на вервях. Чтобы с ним подобной трагедии не повторилось, в его конструкцию на ходу вноситься изменения, но главное ему сменили имя. Вспомнив из древнегреческих мифов, что судьба как титанов, так и гигантов была весьма плачевна, хозяева корабля решили сменить названия «Гигантик» — на более патриотичное — «Британник». Что характерно, это лайнеру не помогло и в Первую Мировую войну он был потоплен немецкой субмариной.

Слово "Титаник" стало синонимом обречённых на неудачу авантюр, трусости, потрясений и приключений, но чаще всего — «Титаник» — это печальный символ человеческой непомерной гордыни.

Каланов Николай Александрович

Родился в 1956 году. Окончил Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище. Служил в Службе космических исследований Отдела морских экспедиционных работ АН СССР на научно-исследовательском судне «Академик Сергей Королёв». После перевода в Москву работал инженером-испытателем космической техник в Центре управления полётами (г. Королёв). Окончил военную службу в 1993 году.

-kalanov/

Примечания

1

БРАВ — береговые ракетно-артиллерийские войска.

(обратно)

Оглавление

Михаил Чурин

  Зима

  Сбылось

  Действие непреодолимой силы (форс-мажор)

  Прощание старого парохода (на ремонт)

Сергей Литовкин

  Гардемарины

Алексей Макаров

  Нельсон Жизнь судового механика

  «Бородин» Жизнь судового механика

Сергей Балакин

  Сказ про то, как царь Пётр флот создавал

Андрей Данилов

  Летучий голландец

  Параллельные миры, или Разговор в каюте

Сергей Акиндинов

  «… И десять академиков» (Из цикла «Голландия!!!»)

  Заплыв (Из цикла «Голландия!!!»)

Валерий Самойлов

  К-129. Её нет на дне?

Виктор Белько

  Акушер-механик

  «Сайпан» и «Тарава» Отрывок. Быль дела давно минувших дней Заводские будни

Иван Муравьёв

  Обречённый

Александр Козлов

  Флотский юмор (короткие заметки)

  Кое-что о смешном

  Морская душа

  Пиджаки

  Морское пижонство

  Логика моряков

  Запрещенные доклады

  О лицах

Владимир Цмокун

  Прыщ на теле образцовой флотской организации

  Пикантный момент

  Безобразие в проливе

  Датчане не обиделись

Андрей Осадчий

  Полярный. За гранью смерти

Вадим Кулиниченко

  Крепче стали (документальный рассказ)

Сергей Опанасенко

  Венецианский старпом или Commedia del arte по-павловски

Валерий Граждан

  Зелёный луч счастья

  Камуфляж для «Запорожца»

  Не промахнись, стреляя!

Николай Станиславский

  Там, где шторма глотают туман

Юрий Ткачев

  Рассказ о фронтовом учении

  Японские шпионы

  Стриптиз в ядовитом подвале

Николай Ткаченко

  Стоянка в Осло

Сергей Черных

  Стой, раз, два! Можно курить О большом коменданте калининградской «системы» и маленьком червячке

  САМОВОЛКА

  Возьми, только маленького

Виктор Блытов

  Операция «Задача — выжить!» 1998 год. Тихоокеанский флот» Из книги «Черное золото»

Николай Каланов

  «Титаник» не верил в морские суеверия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg