«Подвиг, 1972 г., том 5»

Подвиг, 1972 г., том 5 (fb2) - Подвиг, 1972 г., том 5 [Охота в Лагартере, За два часа до темноты] (пер. Ю. Викторов,Юрий Александрович Смирнов) 1614K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Норман Льюис - Энтони Фрэнсис Трю

ПОДВИГ БИБЛИОТЕКА ГЕРОИКИ И ПРИКЛЮЧЕНИЙ ПРИЛОЖЕНИЕ К ЖУРНАЛУ «СЕЛЬСКАЯ МОЛОДЕЖЬ» 1972 Том 5

Норман Льюис ОХОТА В ЛАГАРТЕРЕ ПОВЕСТЬ

НОРМАН ЛЬЮИС И ЕГО КНИГИ

Норман Льюис является одним из представителей прогрессивной английской литературы, обличающей колониализм, выступающей в защиту народов, борющихся за свою свободу и независимость.

Во всех жанрах его произведений четко прослеживается линия разоблачения колониальной политики империализма. Писатель-гуманист выступает как романист, публицист, этнограф и антрополог.

Первое произведение Нормана Льюиса «Пески и море Аравии» было опубликовано в 1938 году. Вслед за ним, в 1949 году вышла документальная повесть «Самара», в которой автор описывает зверства французских карателей в послевоенном Алжире. Симпатии Нормана Льюиса целиком на стороне алжирцев, и читатель вместе с автором видят обреченность политики французских колонизаторов в Алжире.

Через год Норман Льюис заканчивает работу над книгой «В лабиринте», а в 1951 году появляется новое произведение — «Видимый дракон», в котором автор выступает историком и этнографом стран и народов Индокитая. В 1952 году читатели Европы знакомятся с «Золотой землей» — произведением о жизни народов Бирмы.

В 1953 году опубликован первый роман Нормана Льюиса «Одинокий странник». Действие романа развертывается в начале 50-х годов в Индокитае. На фоне личной трагедии управляющего английской факторией Крейна писатель показывает крах английской колониальной политики в Азии. Гротеск и ирония, используемые автором при изображении Крейна и американца Конфельта, способствуют проявлению уродливых черт англо-американских колонизаторов в Индокитае. Недостатком романа является некоторая схематичность в изображении вьетнамских коммунистов.

Выходом в свет книги «День лисицы» (1955 г.), в которой Норман Льюис с большим знанием дела показывает подоплеку социальных конфликтов в Испании, писатель создает ряд работ по этой стране. В остром социально-психологическом романе писателю удалось показать непримиримость испанского народа к фашистской диктатуре и его решимость вести борьбу против франкистского режима.

В 60-е годы писатель обращает внимание на Латинскую Америку. Книга «Вулканы над нами», разоблачающая политику американского империализма в странах Латинской Америки, написана после контрреволюционного переворота в Гватемале 1954 года и содержит документальные данные. Опираясь на документы, Норман Льюис показывает, что под ширмой цивилизации и прогресса, которые якобы несут в эти страны представители «Юнайтед стейтс фрут компании», скрывается жестокая эксплуатация местного населения. Представитель «кофейной» компании Элиот выведен в произведении любителем пропагандистской фразеологии, демагогом и сторонником западной цивилизации. С упоением он предается рассуждениям о том, какие блага принесла компания местному населению. На фоне этих побасенок читатель видит изнанку культурно-просветительской миссии Элиота: расправы над беззащитными индейцами, которые не воспринимают западные образцы культуры. И читатель проникается глубоким уважением к гордому и свободолюбивому народу маленькой «банановой страны», который ведет мужественную борьбу за свою свободу.

В 1959 году Норман Льюис в очерках «Под разными небесами» вновь возвращается в Испанию и Африку. Он собрал путевые заметки, обобщил их единой темой — жизнь простого народа, о быте и нравах которого он говорит с такой теплотой.

Книга «Зримая темнота» (1960 г.) разоблачает грязную войну; французских колонизаторов в Алжире. В рассказе английского инженера Лейверса читатель видит, что «патриотизм» французских колонизаторов и «гуманизм» американских империалистов служат прикрытием политики захвата природных богатств Алжира.

В 1964 году писатель выступает в жанре социально-исторического исследования с книгой «Почитаемое общество», в которой разоблачаются связи сицилийской мафии с международным империализмом и фашизмом. Автор раскрывает историю мафии и показывает борьбу сицилийцев против этой организации.

Вершиной творчества Нормана Льюиса считается повести «Охота в Лагартере», которая была опубликована в 1966 году. Читатель мог убедиться, как на фоне реальных событий борьбы кубинского народа за свою свободу и независимость писатель показывает трагедию английского журналиста Фейна, выполняющего особое задание американской разведывательной службы. Норман Льюис беспощадно разоблачает планы империалистов порабощения кубинского народа и подчеркивает бесперспективность политики неоколонизаторов в отношении Кубы и других стран Латинской Америки.

Творчество Нормана Льюиса привлекает внимание литературоведов и широкого круга читателей. С Норманом Льюисом мы знакомы по статьям о нем и его работам, опубликованным в литературных и общественно-политических журналах. Читателя «Подвига» первыми знакомятся с одним из наиболее значительных произведений этого писателя — «Охота в Лагартере» («Малая война по заказу» в оригинале).

После победы кубинской революции в январе 1959 года определенные круги в США начали готовить план «Операция Куба», который заключался в создании контрреволюционных групп внутри страны, в захвате плацдарма, который позволит ввести американские войска на Кубу и задушить кубинскую революцию. Во время разгрома в апреле 1961 года наемников в бухте Кочинос (Плайя Хирон) официальные документы разгромленной 2506-й бригады, документы, взятые на борту затонувших и поврежденных кораблей, перехваченные радиограммы переговоров командования американских войск со штабом бригады 2506-й показания пленных и т. д. неопровержимо разоблачают планы американских империалистов в отношении острова Свободы.

Уже в начале 1959 года американская печать, реакционная печать Кубы и Латинской Америки объявили поход против кубинской революции. В этих яростных нападках на Кубу реакционные журналисты пытались убедить мировое общественное мнение в том, что во имя лживого лозунга «Свобода и демократия» необходимо подготовить вторжение на Кубу. Внутри страны кампания лжи и клеветы против революции была предназначена для того, чтобы деморализовать кубинский народ и поднять дух отдельных групп буржуазии, которым удалось проникнуть в торговлю и гражданскую администрацию органов революционной власти.

В области внешней торговли американские империалисты и их пособники провели целый ряд экономических диверсий: например, введение квоты на продажу сахара, разрыв контрактов на поставки нефти, отказ перерабатывать советскую нефть, запрещение продавать сырье, машины и запасные части и даже запрет на ввоз медикаментов.

Наряду с этим ЦРУ начало развертывать на Кубе разведывательные сети, забрасывать на Кубу группы шпионов и диверсантов и организовывать контрреволюционные банды, которые действовали в горах Эскамброй, получая оружие, боеприпасы и снаряжение с самолетов, которые пролетали над Кубой.

Американская база Гуантанамо превратилась в очаг агрессии и провокаций против Кубинской Республики. С первых месяцев 1960 года на базе постепенно сосредоточиваются войска и корабли, возводятся оборонительные сооружения.

Что касается кубинских рабочих на базе Гуантанамо, то их увольняли, вызывали на допросы и под конвоем отправляли за ворота базы только за симпатии к кубинской революции.

Развернулась бешеная кампания лжи и клеветы против кубинской революции в Организации американских государств, которая по указке из Вашингтона стала проводить политику изоляции Кубы.

3 января 1961 года правительство США разрывает дипломатические отношения с Кубой, создавая тем самым политические условия признания в любой момент контрреволюционного правительства.

Вслед за этим дипломатическим актом со стороны правительства США все латиноамериканские страны (за исключением Мексики) порвали с Кубой дипломатические отношения.

Еще в марте 1960 года президент США Эйзенхауэр дал указание руководству ЦРУ о подготовке формирований из кубинских эмигрантов для нападения на Кубу.

Несколько позже первый секретарь американского посольства в Гватемале и руководитель американской разведки в Гватемале Роберт Кендэл Девис встретился с Роберто Алехосом, братом гватемальского посла в США, крупным землевладельцем и советником президента Мигеля Идигораса Фуэнтеса, и имел с ним беседу о базах подготовки кубинских эмигрантов в Гватемале для нападения на Кубу.

После встречи с Роберто Алехосом президент Идигорас дал указание о создании учебных центров на территории Гватемалы. Алехос предложил для этой цели свое поместье Эльветия площадью 20,2 квадратных километра. На землях поместья была создана база Тракс.

Кроме этого, Алехос предложил использовать в качестве полигона плантацию сахарного тростника Сан-Хосе-де-Буэнависта, между городами Реталюлеу и Гватемала.

Несколько позже по указанию президента Сомосы на территории Никарагуа отроится авиабаза Хени Велли в Кабесас.

В июле строится посадочная площадка в Раталюлеу для приема самолетов С-46, С-64 и В-26, которые должны были использоваться против Кубы. Эта посадочная площадка была построена американской фирмой «Томпсон Корнуэл» — в августе 1960 года. Стоимость строительства составила 1200 тысяч долларов.

Подготовкой агрессии против Кубы непосредственно занимались руководитель ЦРУ Ален Даллес и его заместитель Ричарда Мерсин Бисселл.

ЦРУ провело работу по объединению разрозненных контрреволюционных организаций и создало Революционный демократический фронт под руководством Кубинского революционного совета в составе Миро Кардона, Тони де-Варона, Антонио Массо, Мануэля Рая, Хуста Каррильо и Карлоса Эвия. Работу по объединению контрреволюционеров проводил Франк Бендер, который считался представителем ЦРУ в контрреволюционной организации.

Началась вербовка наемников. Основные вербовочные пункты располагались в городах: Нью-Йорк, Майами, а также в Панаме, Гватемале и Венесуэле. Кубинских эмигрантов приглашали в вербовочные пункты и предлагали 225 долларов, а также надбавки в размере 50 процентов на первого сына и по 25 процентов на остальных членов семьи за участие в агрессии против кубинской революции.

Наемников самолетом перебрасывали с авиабазы Оналока в Гватемалу или на остров Узеппан, где они проходили всевозможные проверки и тесты с использованием детектора лжи. 26 наемников изучали на острове Узеппан радиосвязь, а все остальные 22 июня были переброшены в форт Гулик (зона Панамского канала) для прохождения восьминедельного курса партизанской войны. В этой группе также проходили подготовку братья Хосе и Роберто Перес Сан-Роман, Хосе Барона, Уго Суэйро, которые были назначены командирами подразделений. 22 августа эта группа была переброшена на базу Траке в Гватемалу, где уже. находились 160 наемников.

В ноябре 1960 года прогрессивные элементы гватемальской армии под руководством Цесара Леона, Турспоса Лимы и Иона Сосы восстали против президента Идигораса и захватили порт Барриос. Идигорас по разрешению американцев использовал кубинских наемников в составе 100 человек под командованием Хосе Переса Сан-Романа.

После этого в конце ноября начинает формироваться бригада 2506-я, названная по номеру в честь кубинского наемника, который во время учений на базе Тракс упал в пропасть.

В марте 1961 года на базу Тракс прибыл наемник Висенте Леон, назначенный начальником разведки, с группой в составе 53 человек. К этой группе позже присоединились еще 9 наемников. Личный состав группы был специально отобран для выполнения задачи под наименованием «Операция 40», которая заключалась в уничтожении руководителей кубинской революции, захвате архивов службы безопасности, банков и других учреждений. После установления «нового порядка» группа «Операция 40» должна была преобразоваться в разведывательную службу.

Авиация наемников имела 16 бомбардировщиков В-26 и несколько самолетов «Каталина», а также несколько транспортных самолетов С-46 и С-54. В составе авиации наемников проходили подготовку 150 человек, включая летчиков, авиамехаников и радистов.

В целях дезинформации подразделение наемников получило наименование «бригада», хотя оно было немного больше батальона. Всего бригада 2506-я имела: 1500 человек, 5 танков М-41, 10 бронетранспортеров с пулеметами 12,7-мм, 4 миномета 106,7-мм, 15 минометов 81-мм, 8 безоткатных орудия 75-мм, 15 безоткатных орудия 57-мм, 3 пулемета 12,7-мм, большое количество гранатометов 88,9-мм, пулеметов 7,62-мм, винтовок М-1 и автоматов М-3, а также радиостанций PRC-10 и телефонных аппаратов.

Для высадки бригады 2506-й американское командование выбрало несколько районов на южном побережье Кубы. В числе районов предполагаемой высадки указывались Тринидад и Сапата в провинции Лас-Вильяс, а также остров Пинас, план высадки на который позже был отклонен из-за большого количества войск на острове и сильных оборонительных сооружений. Был также отклонен план высадки в районе Тринидад, несмотря на порт Касильда и непосредственную близость к горам Эскамбрай, где действовали банды, организованные ЦРУ. Таким образом, в качестве предполагаемого района высадки остались болота Сапата. После выбора места высадки разрабатывается план «Операции Плутон». Замысел «Операции Плутон» был рассмотрен и утвержден комитетом начальников штабов США.

В «Операции Плутон» делалась ставка на выступление контрреволюционеров внутри страны. Так, 13 марта 1961 года на северной побережье провинции Гавана был высажен отряд в составе Рафаэля Диаса Ансона, Умберто Сори Марина и других руководителей контрреволюционных организаций, которые раньше были вывезены в США, где прошли специальную подготовку по организации контрреволюционных выступлений с задачей начать волну убийств из-за угла, актов саботажа. Группа доставила большие запасы боеприпасов, оружия, взрывчатых веществ. Первым шагом этой группы на Кубе было установление связей с руководителями контрреволюционного подполья. В середине марта 1961 года было проведено совещание главарей контрреволюционных банд. На этом совещании было объявлено о назначении Рафаэля Диаса Ансона главным руководителем Революционного демократического фронта и о назначении Умберто Сори Марина военным руководителем указанного фронта. На совещании были приняты решения об объединении контрреволюционных групп в одну организацию. Бывший руководитель Революционного демократического фронта Бове Кастильо работал во указанию ЦРУ над планом провокационного нападения на базу Гуантанамо.

Почти все участники этого совещания были арестованы, а планы, карты и схемы попали в руки кубинской службы безопасности. Военный план ЦРУ заключался в покушениях на руководителей кубинской революции, взрывах складов, магазинов, промышленных предприятий, мостов и т. д. Выполнение плана должно было начаться 24 марта с нарастающим числом актов по мере приближения сроков высадки десанта на Кубе.

За несколько дней до высадки бригады 2506-й агент ЦРУ прибыл на Кубу с канадским паспортом, встретился с предателем Дуанеем Пересом Аламо, который в то время был капитаном кубинской армии и военным руководителем контрреволюционных сил в провинции Камагуэй, и имел с ним беседу о вооруженном выступлении в этой провинции, которое должно было состояться по условному сигналу. ЦРУ считало, что с 24 марта на Кубе будет создаваться благоприятная для высадки десанта обстановка. Но действия кубинской службы безопасности предотвратили выступления контрреволюционных банд и многие акты саботажа. Однако ЦРУ не знало об изменении в расстановке внутренних сил и отдало приказ о начале второго этапа «Операции Плутон», который заключался в проведении серии воздушных налетов на кубинские аэродромы и высадке десанта в составе 160 наемников на южном побережье провинции Орьенте в 50–60 километрах от базы Гуантанамо. Эта высадка и действия авиации должны были отвлечь внимание от истинного района высадки основных сил бригады 2506-й.

Однако планы ЦРУ были сорваны. Бомбардировщики наемников наносили удары по пустым аэродромам, так как все боевые самолеты были рассредоточены в стороне от авиабаз и после налетов авиации наемников были готовы к выполнению боевых задач. Десантные отряды наемников, которые должны были высаживаться 15 или 16 апреля, не нашли места высадки 15 апреля, а 16 апреля обнаружили в районе высадки подразделения революционных вооруженных сил. Высадка этих отрядов должна была проводиться в районе Касильди при поддержке американских кораблей только 19 апреля. Намеченная высадка десанта была отменена президентом США, так как в это время вопросу заключался в спасении остатков бригады 2506-й, а не о высадке нового десанта.

15 апреля ЦРУ подготовило пропагандистский трюк, который, по мнению составителей плана «Операции Плутон», был рассчитан на мировое общественное мнение. По плану ЦРУ бомбардировщик В-26 с летчиком, переодетым в форму кубинских ВВС, должен был прибыть из Кабесас (Никарагуа) в Майами, где его ожидали представители эмиграционных властей штата Флорида, которые подготовили сцену допроса летчика «кубинских ВВС». На допросе «перебежчик» должен был показать, что его самолет с двумя другими самолетами бомбардировали три кубинские авиабазы.

Однако эта тщательно подготовленная провокация была сорвана, так как наряду с тремя самолетами с летчиками «перебежчиками» оказались два поврежденных огнем ПВО Кубы бомбардировщика В-26, которые совершили вынужденные посадки на аэродромах. Летчики этих самолетов также рассказали, что они перебежчики и что они участвовали в бомбардировке кубинских баз. Таким образом, появление сообщения о пяти перебежчиках серьезно осложнило дело, и президент США Кеннеди запретил налеты, назначенные на 17 апреля.

Кроме того, американские корабли, среди которых отмечался эсминец ДД-844 «Перри», проводили учения у северного побережья острова Пинар-дель-Рио. Указанные корабли находились на расстоянии в 12 километров от берега в течение 16–18 апреля, и катера с кораблей имитировали высадку десанта в районе Баракоа, а 15 апреля ночью осуществляли взрывы, пуск дымовых и осветительных ракет в районах Кабаньяс и Онда.

13 и 14 апреля корабли с наемниками вышли в море из порта Кабесас и отправились равными маршрутами с тем, чтобы в Д-1 собраться в районе Z, в 70 километрах от южного побережья провинции Лас-Вильяс.

Высадке десанта в районе Хирон оказали упорное сопротивление подразделения кубинского батальона 339-го, которые находились в районе предполагаемой высадки.

Бригада 2506-я должна была высадиться в трех пунктах: Плайя Ларга, Плайя Хирон и Калета Редоида, которые в американских планах условно назывались «Красный берег», «Голубой берег» и «Зеленый берег». Высадка десанта началась в 1 час 30 минут 17 апреля 1961 года. Действия кубинской авиация были такими успешными, что 17 апреля считается днем авиации кубинских революционных вооруженных сил.

Успешные действия частей регулярной армия и отрядов милиции привели к разгрому бригады 2506-й, в результате которого было захвачено в плен 1197 наемников.

Таким образом, были сорваны планы американских империалистов удушить кубинскую революцию. Плайя Хирон остается символом первого крупного поражения американского империализма в Латинской Америке.

Ю. Воронцов

1

Точно в восемь часов сигнальная ракета взвилась в небо, оставив след, и бесшумно взорвалась вдали каскадом медленно гаснущих искр.

— Ну, — сказал Верона, — я думаю, что это начало.

Пик и Верона стояли в лодке, за ними у румпеля на корточках сидел кубинец. Ночь поглощала бронзовый закат, и по фосфоресцирующему океану побежала дорожка от восходившей на небосклон луны. В нескольких ярдах от них, уткнувшись друг в друга, стояли, слившись в одном силуэте, три баркаса. В ночном воздухе четко различались запахи: холодный морской запах гниющих ракушек, гуано и характерный запах металла и нефти. Из баркасов люди пересаживались в надувные лодки.

Впервые в жизни Пик выполнял задание, которое вроде проходило без помех. Операция была спланирована лично мистером Берри, заместителем директора специальных операций ЦРУ, известного среди рядовых сотрудников под именем Филипп. Пик относился к операции равнодушно, так как знал Берри, который любил замыслы с размахом, а этого не было в операции.

Надувные лодки в лунном смысле, серебрившем поверхность океана, двигаясь кильватерным строем к берегу. Кубинский берег лежал приблизительно в миле от них, как туманно-темный слой между небом и океаном. Пик был поражен бесшумной работой лодочных моторов. След выхлопных газов ложился за ними, словно вата, на поверхности воды. Кто-тол на берегу спугнул гнездящихся птиц, и их было слышно в прибрежных зарослях. Птичий гомон только подчеркивал тишину ночи. Пик жестом приказал кубинцу заводить мотор, и они осторожно последовали за лодками курсом на косу, наблюдая за темнеющим вдали берегом. Далеко к западу розовые сполохи на небе обозначали город — очевидно, Матансас. Лодки уже были далеко. Пик не мог определить их местонахождение, они сливались с приливной волной. Шум их моторов поглощался рокотом прибоя, шелестом гальки.

— Сколько нам придется ждать?

— Пять минут.

— Я уже не в силах ждать, — сказал Верона.

— Через пять минут они будут на берегу, и мы все можем отправиться спать.

— У тебя есть что-нибудь с собой?

Пик вынул плоскую бутылку с виски и протянул её Вероне, напряженно всматриваясь в даль, в мерцающую пустоту. Сколько миль кубинского берега просматривается отсюда? Наверняка десять. И насколько пустынно-безлюдным должен быть этот район? На аэрофотоснимках можно было видеть только несколько хижин среди болот с мангровыми зарослями. Зажигают ли люди здесь хотя бы огни?

— Ты слышал что-нибудь?

— Нет.

— Я что-то услышал.

— Птицы на острове, — ответил Пик.

— Я слышал что-то вроде выстрела. Это, должно быть, был выстрел.

— Где?

— Вон там.

Они оба вслушались в тишину. Пик напряг зрение, вглядываясь в иллюзорное сочетание красок берега, океана, неба и лунного света, напоминающего искусственный снег в теплой ночи.

— Это могли быть охотники за крокодилами в болотах, — сказал Верона, — на них охотятся ночью. Ночь лучшее время для охоты на крокодилов. Ночью они выходят на берег. За хорошую кожу сейчас можно получить сто долларов.

— Очевидно, это охотники.

— В такую ночь выстрел можно услышать за три-четыре мили. Над водой хорошо слышно.

— Это выстрел охотника, — сказал Пик.

Вдруг весь берег вспыхнул огнями прожекторов.

— Боже мой, — запричитал Верона. — Боже мой.

Прожекторы перестали ощупывать поверхность моря, быстро сойдясь в одной точке, и только один все еще блуждал где-то вдали, но и он присоединился к остальным.

— Боже мой, боже мой! — сказал Верона.

Сейчас, как и следовало ожидать, весь берег замерцал вспышками выстрелов. Пулеметные очереди полоснули по воде. Звуки выстрелов чередовались, как показалось Пику, с тишиной. «Экономят боеприпасы, — подумал он. — Они ведут только прицельный огонь». Трассирующие пули прорезали темноту ночи, сошлись на пересечении лучей прожектора и растворились во мраке.

Белый, в туманной оправе глаз покачнулся и наполнил весь мир ослепительным светом. Пик подал знак кубинцу заводить мотор, и в это время лодку бросило вперед, затем резко развернуло, сбив с ног Пика и Верону. Падая, Пик ударился и почувствовал боль в локте. Неповрежденной рукой он схватился за планшир и встал на колени. Они чертовски медленно двигались вперед в сверкающей зыби океана, словно в ярко освещенном тоннеле, которому не было конца. Он обернулся назад, и ослепительный свет ударил по глазам, затем снова вперед в тоннель света, где вдали маячил силуэт баркаса. Позади сквозь стрекотание двигателя с новой силой послышались выстрелы.

Сдвоенные молотки стучали и стучали где-то по крыше в небе. Что-то заскрежетало. И что-то, напоминающее яркий верхний плавник, мгновенно раскрылось на поверхности, закрылось, снова раскрылось, приближаясь все ближе и ближе к ним. «Орудийный огонь», — догадался Пик. Он подумал о том, сможет ли плыть со сломанной рукой. Он вспомнил об акулах.

Лодку снова рвануло, и он упал на дно. Со стоном поднялся на ноги. Боль в локте давала о себе знать. Они изменили направление, но лучи прожекторов безошибочно следовали за ними. Теперь ужо слева от них встала тень острова, словно темная стена. Луч прожектора высветил море рядом с лодкой, ушел в сторону, бросил их в темноту. Кубинец заглушил мотор. Они подошли вплотную к баркасу, где их ждали люди.

— Их расстреляли в упор, — сказал Пик, крепко сжимая локоть, когда его втаскивали на баркас. Он старался, чтобы в его голосе звучал ужас, которого от него ждали. Но голос прозвучал фальшиво, и Пик замолчал. Он был плохим актером. Внизу, в лодке, Верона бился в истерике.

Причитания Вероны послужили началом общей историки, особенно среди пуэрториканцев, которые заныли, как профессиональные плакальщики. Пик наблюдал за ними о любопытством, но спокойно. Он не верил и искренность горя. Помимо этого, его практически больше ничего не трогало, и он был лишен чувства сострадания. «Смотреть на вещи трезво» было его его девизом.

Лейтенант, под командой которого находились баркасы пожаловался на случай, граничащий с мятежом. Один из диверсантов потребовал, чтобы ему разрешили отправиться на берег самостоятельно на одном из баркасов, чтобы самому расправиться с кубинской армией. И этот герой действительно хотел отправиться на остров. Пик расценивал такие действия, как желание нацарапать свое имя на стене в сортире.

У него за спиной Верона, приглушенно плача, спросил:

— Ты собираешься оставить этих бедных парней здесь, чтобы их расстреляли, словно собак?

— Уже поздно. Все кончено. Уже ничего не сделаешь.

Раздавшийся отдаленный свист, а за ним звук, словно кто-то быстро вел палкой по гофрированному металлическому забору, и снова тишина вызвали новый приступ истерии на баркасе.

— Поздно, — сказал Пик, — все кончено.

— Я поплыву, говорю тебе, разреши мне их подобрать.

— Нет, если только ты не хочешь добраться до них вплавь. Баркас стоит правительству две тысячи долларов. Все в порядке, — обратился Пик к лейтенанту, — можно отправляться.

— Мы идем обратно в Кейз?

— Нет, сразу домой. Мы больше сюда не вернемся.

Через два дня Пика вызвали к шефу, который прибыл в Майами для проведения операции и остановился в мотеле «Семи-ноль». Мистер Берри полагался целиком на Пика, которого он считал надежным. Это слово имело для мистера Берри особое значение.

Было довольно странно, что Берри, который ухитрялся обычно выглядеть подавленным, на этот раз выглядел менее печальным, чем обычно. Пик даже сказал бы, что шеф делает все возможное, чтобы скрыть нечто вроде возбуждения. Берри напоминал Пику птицу и одновременно с этим упрямое, непроницаемое животное, может быть, броненосца.

— Ну, — сказал Берри, — кажется, мы снова напортачили. — И он криво улыбнулся.

— И на этот раз, я думаю, сэр, что по-крупному.

— Ты сделал все, что мог, все, что мог на этот раз. Ну а как рука?

— Пустяк. Небольшая царапина. Она уже меня не беспокоит

— Весь замысел был неверным от начала до конца. Все, что мы делаем, так это бьем лбом все о ту же каменную стену, к каждый раз все сильнее.

— Я был против этой операции с самого начала, — сказал Пик.

— Нет, действительно ты не скрывал это. Твоя точка зрения совпадает с моей. Подход к решению вопроса был неправильным,

— Насколько я понимаю, беда заключается в том, что мы довольствовались работой втемную. Мы целиком полагаемся на устаревшую информацию, полученную от гусанос. Мы не знаем о сегодняшнем положении в стране.

— К сожалению, ничего нового мы оттуда не можем получить, — сказал Берри. — Мы высаживаем на Кубу людей я надежде, что кубинцы тысячами будут переходить на нашу сторону. Но что происходит в действительности? Почему за нашими людьми охотятся, как за дикими животными, до тех пор, пока от голода они не сдаются на милость победителя? И что происходит с ними потом?

— Я думаю, — сказал Берри, — что ты абсолютно прав. Мы лишены жизненно важной информации. В этом-то и причина наших неудач. Мы расходуем агентов быстрее, чем вербуем. Я только что прочитал обескураживающее донесение. Два года назад, после того как мы внедрили агента, можно было рассчитывать, что он будет работать в среднем три месяца. Шесть месяцев назад такой агент существовал десять дней. А сейчас сколько времени, по-твоему, может продержаться агент? Двадцать четыре часа? Твои предположения верны, как и мои. Мы просто не знаем. Сегодня у нас нет ни одного работающего агента. На Кубе мы лишились в общей сложности 122 наших людей.

— Давай разберемся в этом. Мы имеем дело с новым в организации службы безопасности. Наши самолеты каждый день летают над островом. Летчики предполагают, что они в состоянии обнаружить с высоты пяти тысяч футов бильярдный шар. А что нам говорят аэрофотоснимки? Ничего. Мы имеем дело с мастерами маскировки.

— Что мы собираемся в этом случае предпринять? — спросил Пик,

— Я рад, что могу, по крайней мере, сообщить тебе добрые новости. Наконец нашему департаменту развяжут руки.

— Что это значит?

— Это значит, что нам будет дано право решать проблему так, как мы хотим. И без какого-либо вмешательства. — Кривая улыбка Берри сошла с его лица.

Пик задумался над тем, что же привело к провалу операцию. Не был ли проведен в жизнь вариант, по которому Берри, выглядевший сейчас таким самодовольным, передал детали операции через агента-двойника кубинцам, так как Пик знал, что шеф лжет, говоря об отсутствии на Кубе действующих агентов. Он встречал человека, которого несколько раз забрасывали в Гавану. ЦРУ могло иногда вступить в сговор с министерством юстиции, чтобы нужного человека не сажали за решетку, а передавали для использования управлению. Пик вспомнил одного парня неприятной внешности, с язвами на ладонях, который что-то сделал с ребенком, а потом был шантажирован и завербован. Он также видел дело одного человеке который мог быть использован в случае необходимости как агент-двойник. Профессионально безразличный к вопросам морали и имеющий иммунитет к неприязни и привязанности, Пик почувствовал, что с трудом переносит Берри.

— На этот раз, — сказал Берри, — мы будем действовать иначе.

— Массированное вторжение?

— Пять тысяч человек с надлежащей поддержкой с моря в прикрытием с воздуха, — голос Берри стал сиплым от волнения. Он всегда мечтал стать генералом, мечтал снять трубку телефона и отдать приказ, который изменил бы ход истории. Впервые в жизни он мог стать им и был взволнован.

— Какое прикрытие с воздуха? — спросил Пик. — Реактивная авиация?

— Да, почти наверняка реактивная. Они сейчас обрабатывают президента в Вашингтоне, чтобы получить его согласие. В противном случае это будут «Тандерболты» и Б-26.

Пик позволял себе в последний раз скептически улыбнуться и заметил:

— Рухлядь.

Жесткие, угрожающие складки легли у рта Берри.

— Может быть, но они сделали свое дело в Гватемале. Сегодня же мы будем иметь их в десять раз больше. Будем имел столько, сколько захотим.

— Но будут ли они настаивать на этом в Государственна департаменте, — пробормотал Пик, — осмелятся ли?

— О, я думаю, что да. Вопрос уже практически решен. Неясно лишь одно. Где мы будем высаживаться?

— Имеет ли это значение, если будут высажены пять тысяч человек при поддержке авиации?

— Это не имеет значения для меня, Пик. Не считай меня чиновником из Пентагона. Я не верю в слова «естественные потерн». Я не собираюсь бросить на произвол судьбы ни одно человека. Взгляни на карту.

Берри развернул карту Кубы и пригласил Пика к столу. Пик подошел к столу и стал рассматривать карту через плечо шефа.

— Что бы ты сказал? — спросил Всрри.

— Где бы высадиться на острове? Почти на любом участке северного побережья. Мы имеем семьсот миль отличного берега для высадки. Идеально высадиться милях в шестидесяти от Гаваны, двадцати, если можно. И быстро закончить дело. Я бы ударил по Санта-Крус или Кабаньяс. Где-нибудь в атом районе.

— Точно так же говорят и они, — заметил Берри, и Пик почувствовал, что сказал так, как этого хотел шеф. — Точно так же говорят и они, — повторил Берри, — и ошибаются. Ошибся и ты.

— В последнем я уверен, — сказал Пик. — Я не претендую на титул стратега. В этих вопросах я полный профан.

— Никто от тебя не требует быть стратегом. Твоя точка зрения была бы правильной, если бы ты располагал фактами. Но у тебя нет возможности их знать. Не так ли?

— Это действительно так.

— Что мы можем сделать? Использовать фактор внезапности и неожиданности. Противник ждет нас с севера. Мы же, естественно, ударим по нему с юга.

— Почему вы думаете, что они ждут нападения с севера?

— Воздушная разведка. Высадка должна быть произведена на южном берегу, в таком месте, о котором они не предполагают. Например, вот здесь. — Он ткнул пальцем в карту.

— Лагартера, — сказал Берри, — что означает «крокодилово болото». То, о чем я говорил. Несколько сот квадратных миль вонючего болота. Его не будут оборонять.

— Это дает возможность предположить, что там нельзя будет также и наступать, — Пик возразил почти что про себя, но Берри услышал.

— Традиционно, нет. Но мы же не думаем о традиционном пентагоновском решении. Не так ли? Там должна быть дорога, выходящая к автостраде. Все, что мы должны сделать, так это создать плацдарм и захватить оба конца дороги. Мы не подергаемся контратаке, так как они не смогут атаковать нас через болото. Как только мы проложим посадочную площадку и получим прикрытие с воздуха, наши бронесилы двинутся по дороге, перерезав страну пополам за двенадцать часов. — Он замолчал, ожидая одобрения со стороны Пика.

И Пик в восхищения закивал головой.

— А теперь спроси меня, в чем загвоздка? — потребовал Берри.

— А что, она должна быть?

— Да.

— Я уверен, что вы изучили всесторонне вопрос, — сказал Пик.

— Спасибо. Это, конечно, так, но том не менее сучок-то есть. Обычный. Отсутствие свежей информации.

— О болоте? — спросил Пик.

— Это может показаться странным, но именно о болоте. За последние месяцы, когда мы обратили внимание на этот район, здесь происходит что-то непонятное. Прямо у побережья создана сеть дорог. Зачем? Конечно, этому можно найти абсолютно понятное объяснение. Например, они хотят развивать рыболовство на этом участке побережья. Я должен сказать, что этом районе не обнаружено заметных признаков оборонительных сооружений.

— Конечно, дороги — это то, что необходимо, с нашей точки зрения, — заметил Пик.

— Эти дороги — дар божий, если там поблизости нет за маскированных батарей. Меня смущает одна вещь. Видишь озеро? За последние два месяца ряд странных сооружений появился как раз на самой его середине. Мы сделали тысячу фотоснимков, но они ничего нам не говорят. Взгляни-ка на них.

Он подал Пику несколько скрученных глянцевых фотоснимков. Тот сделал вид, что изучает их. Фотоснимки ему ничего не говорили. Что-либо туманно-техническое или «научное» вызывало у него небольшое, но неприятное чувство комплекса неполноценности. Пик считал себя в принципе художником.

— Каждый так называемый эксперт в ЦРУ изучал их, не нашлось ни одного, кто смог обоснованно объяснить их на значение. Они напоминают свайные постройки на Борнео. Мы даже консультировались с антропологом из Национального музея. По его мнению, они идентичны постройкам на иллюстрациях книги одного исследователя, который жил среди индейце Флориды сто лет назад. Я полагаю, что антрополог не в своем уме. Тысячи шансов против одного, что в них нет ничего угрожающего, но мы не можем начать операцию прежде, чем узнаем, что там происходит.

— Это означает поехать и посмотреть, — заметил Пик.

— Взглянуть на постройки и новые дороги на побережье. Это я и хотел сказать. Нам нужен надежный человек.

— Как мы зашлем его?

— Конечно, не старым методом. Мы постараемся найти новый путь. Мы не можем больше высаживать десант. Это следует признать. А что, если получить приглашение посетить Кубу? — сказал Берри.

— Это что-то новое, — заметил Ник. Он думал о том, какую еще фантастически безумную идею Берри предложит ему.

— Кубинцы приглашают в страну сторонников мира, профсоюзных деятелей, даже танцоров.

— Да, но красных, — возразил Пик.

— Нам нужно найти такого. Есть журналист из канадской газеты. Но с ним бесполезно говорить об этом. Мы пытались. Наша задача — найти такого человека, которому они поверят и в то же время мы должны его хорошо знать. Кого-либо из коммунистического мира, согласного сотрудничать с нами. Вопрос в том, существует ли такой человек?

— Сколько мы будем платить? — спросил Пик.

— Максимально.

— Он существует.

— Когда у меня родилась эта идея, я подумал о тебе, — сказал Берри.

— Я сделаю, что смогу.

— Используй все свои европейские связи. Я знаю, что если кто-нибудь может найти нужного человека для этого дела, так это ты.

— Это вопрос времени. Я найду кандидата.

— Брось все свои дела. Это важнее всего.

— И убедить его, — добавил Пик.

— Предлагай ему что хочешь. Я даю тебе право.

— Как скоро он вам нужен?

— Ты знаешь, что времени мало.

— Это займет месяц.

— Хорошо. Один месяц. Найди человека. Это все, что я прошу. Только найди его.

2

Чарльз Фейн не встречался с Лоуренсом Пиком двадцать лет.

Сейчас этот псевдоамериканец для Фейна ничего не значил. Он смотрел на него без злобы, хотя их первое знакомство состоялось при довольно неприятных обстоятельствах.

— Возьмем быка за рога, — начал Пик. — Я хотел бы знать: согласишься ли ты за приличную плату выполнить одну работу?

— Работаешь на старую фирму?

— На старую фирму? Что-то в этом роде.

— Если это связано с разведкой, то скажу прямо, что у меня нет ни желания, ни опыта.

— Опыт здесь не нужен,

— Тогда расскажи подробное.

— Ты должен получить приглашение в одну страну в качестве почетного гостя. Там тебе придется смотреть в оба глаза, а когда вернешься — рассказать обо всем, что видел. Только и всего. Оплата будет довольно высокая.

Подошел официант к их столику.

— Простите за беспокойство. Входной билет стоит десять шиллингов и шесть пенсов. Шоу начнется несколько позже, но девочки будут на сцене через несколько минут. Могу ли я вам предложить чего-нибудь выпить?

Пик заказал два виски по шесть шиллингов и шесть пенсов и попросил молодого человека не спешить.

— Мы вас не будем беспокоить, — сказал кельнер. — Девочки выступают в двух-трех местах, и представление не затянется.

Вначале они были одни в подвальном помещении с сырыми зелеными стенами и красным потолком. Вошли два человека в светлых, хорошо отглаженных костюмах. Вошли и сели отдельно. Фейн был уверен, что они из Родезии.

— Почему выбор пал на меня? — спросил Фейн. — Чем я могу быть полезен?

— У тебя хорошие, в своем роде уникальные данные. Ты признан как левый писатель, в то время как я знаю, что ты далек от левых.

— Я понял.

— С твоей репутацией будет нетрудно получить приглашение в эту страну. Можно было бы найти довольно много людей, которые лучше, чем ты, подходили бы на эту роль. Но никто не обладает таким бесценным качеством. Это дает тебе право просить все, что ты хочешь. Я откровенен, как и должно быть между старыми друзьями.

Фейн был не только удивлен, но и взволнован. Пик определенно был для него загадкой. Он внезапно появился в Италии в 1944 году, выдавая себя за фронтовика, напичканный жаргоном и всем, что можно было получить в результате интенсивного натаскивания на курсах. Его выдавало незнание некоторых деталей, безусловно известных любому фронтовику. Вскоре Фейн, собрав мозаику фактов, касающихся Пика, понял, что тот собирает информацию по его прежней фашистской деятельности. «Но зачем?» — спрашивал себя Фейн. Во всяком случае, оргвыводов сделано не было, и он продолжал оставаться в разведке.

— Я растерял связи, — сказал Фейн, — все, что я мог получить в разведке, едва ли может пригодиться тебе. Я все забыл. В течение последних двадцати лет я был журналистом-поденщиком.

— И писателем, — добавил Пик. — Насколько мне известно, в Фольк уид Вельт, Чисттельник и Венгерском книжном издательстве мировой литературы вышло немало твоих книг. Ты должен был сколотить приличное состояние за эти годы.

— В неконвертируемой валюте.

— Как тебе пришло в голову писать такие книги?

— Чисто случайно. Я редактировал каирскую газету, выходящую на английском языке, во время суэцкого кризиса. И мне показалось, что можно написать книгу, смотря на вещи с новой точки зрения, с учетом спроса.

— Я читал ее.

— Это был единственный способ опубликовать книгу. Грандиозное упражнение в притворстве. В Англии было продано шестьсот экземпляров и один миллион в странах за «железным занавесом».

Пик поганенько засмеялся дребезжащим носовым смехом. Смех Пика всегда раздражал Фейна.

— Чудесно, потрясающе, великолепно! Фейн, опасный фашист, чуть было не назначенный в спецотдел разведки, сейчас выступает в роли борца за свободу для угнетенных народов. Кстати, что мы беспокоимся? С точки зрения наших друзей, ты человек, который имеет сотню заранее подготовленных алиби. Между прочим, ты все еще фашист?

— Скажи мне, что ты имеешь в виду, говоря «фашист», и я отвечу тебе.

— Я имею в виду твои высказывания о том, что войну следует окончить, когда Германия вторглась в Россию. Ты придерживаешься этих взглядов и сейчас?

— Безусловно, и я полагаю, что ты их тоже разделяешь. Я должен думать, как думает любой интеллигент. Европа, мы знаем, была бы спасена.

— Знаешь ли ты, что я разрабатывал тебя в службе безопасности? — сказал Пик.

— Это было ясно как дважды два.

— Я представил донесение в выгодном для тебя свете. У тебя были оригинальные идеи, и ты их не скрывал, но я не видел в том угрозы для безопасности.

— Я тебе благодарен за это.

Официант подошел, неся на подносе два стакана с виски. Пик расплатился с ним, вынув банкнот из портмоне крокодиловой кожи. Погладив портмоне, сунул его в карман.

Старуха с лицом, покрытым румянами, как маской, вскарабкалась на эстраду, плюхнулась на стул у пианино и забарабанила по клавишам. Три полнотелые дамы в униформе школы бурлеска вышли на эстраду. Зал стал наполняться мужчинами со спокойными набожными лицами. Они занимали места тихо, как перед причастием. Фейна неприятно отвлекала обстановка, а Пик был спокоен и сосредоточен.

— Я хотел бы, чтобы во внимание было принято мое материальное положение. На какой срок я буду оторван от работы?

— Недель на шесть. Может быть, два месяца. В стране тебе придется находиться около месяца, но некоторое время займет подготовка к выезду.

— Я заказал обзоры по книгам для различных газет. Может быть, мне удастся уговорить их предоставить краткосрочный неоплаченный отпуск.

— Твое материальное положение будет принято во внимания. Наши друзья, безусловно, не заинтересованы в том, чтобы твои финансовые дела страдали. Я полагаю, что тебе будут платим тысячу фунтов в неделю. Этого будет вполне достаточно, чтобы существовать безбедно, пока не подыщешь себе работу.

— Это уйма денег, — признался Фейн.

— Ты имеешь право на эту сумму.

— В чем будет заключаться моя работа?

— Как я сказал, ты посетишь по приглашению одну страну. Ты будешь жить в лучшем отеле, тебе покажут все, что тебя интересует. Ты будешь почетным гостем как известный, по их мнению, литератор. Ты должен будешь рассказать обо всем что там видел, по возвращении.

— Оборонительные сооружения и так далее?

— Отчасти.

— Насколько я понимаю, мне не придется связываться с кем-либо, не надо будет знать пароли, код и прочую ерунду?

— Безусловно. Ты не будешь рисковать. Ты знаешь, так же как и я, что такую работу журналисты выполняют всегда.

— Я хотел бы быть абсолютно уверенным.

— Разве ты не был в команде сто первой, которая занималась похищением генерала Бартолини? Ты же добровольно принимал участие в этой операции.

— То была Швейцария.

— Мне всегда было свойственно любопытство. Укол делал ты.

— Нет, фельдшер.

— Операция была проведена образцово. Кстати, во мне снова заговорил профессиональный интерес. Ты не знаешь, что твой друг фельдшер использовал для укола?

— Не имею ни малейшего понятия. Что-то весьма примитивное, насколько я могу судить. Если хочешь, я могу описать реакцию пациента после укола. Он стал плаксивым, его пронесло.

— Этого для нас мало. Однако, возвращаясь к теме нашего разговора, я хотел бы, чтобы ты не недооценивал своих возможностей.

— Я не знаю. Я знаю свои пределы. Швейцария — тихая страна. А сейчас речь идет о стране с «железным занавесом».

— Не совсем.

— Тогда что же это за страна?

— Что за страна?

Внимание Пика было отвлечено представлением. На эстраде стало шумно. Комичный учитель с фальшивым носом и рыжими бакенбардами березовой веткой гонял здоровых, уже полураздетых в процессе стриптиза школьниц. Именно этот эпизод и нравился Пику. Он хотел получить максимальное удовольствие, прежде чем перейти к делу.

— Я не очень уверен в том, что мне следует говорить тебе, что это за страна. Это Куба.

— Там чертовски жарко.

— Да, говорят.

— Но я не знаю испанского.

— Тебе и не надо его знать.

— И когда мне надо выезжать туда?

— Как только ты будешь готов.

— Я должен еще раз все взвесить. Надо надумать.

— Конечно.

— Ты сказал, месяца через два?

— Наверно, так.

Восемь тысяч, думал Фейн. Это был открывшийся сезам, золотой ключик, паспорт в новую жизнь, свобода, написанная в небе громадными буквами. Эта баснословная сумма может быть последним шансом в его сорок четыре года. Он может аминировать от смерти при жизни, в которой он пребывал, разорвать цепи рутины, сковывающие его все эти годы, это яркий свет, маяк. Думая над тем, что ему предлагают, пытаясь понять, что это может значить, Фейн почувствовал, что его мучит жажда.

Во рту его пересохло. Еще один шанс на жизнь, возрождение к жизни.

— Идея заманчивая, — сказал он, облизав губы.

Пик наблюдал за ним, полузакрыв один глаз, словно смотрел в микроскоп. Он напомнил Фейну гадюку.

— Я знал, что ты заинтересуешься этим.

Через неделю Пик позвонил Фейну.

— Алло, Чарльз, — сказал он. — Есть ли новости? Еще не обдумал?

— Да, я обдумал.

— И мне кажется, что ты принимаешь предложение?

— Я думаю, что да, — сказал Фейн. — Я хотел бы обговорить с тобой один или два пункта.

— Отлично. Когда я могу видеть тебя?

— В любое время. Сейчас, если хочешь.

— Хорошо. Я сейчас же беру такси и еду.

— Давай начнем с того, чем ты занимался сразу же после я школы. Что ты тогда делал? — спросил Пик.

— Работал в гараже, заправлял автомашины.

— После окончания школы с отличием?

— Можно было пойти клерком в местный банк и получать два фунта пять шиллингов в неделю с ежегодной прибавкой пять шиллингов в неделю. Ты, наверное, помнишь, что в тридцать седьмом было не густо с работой. Если у тебя нет связей по школе, — сказал Фейн.

— Очевидно, у тебя возникло недовольство жизнью?

— Вероятно.

— Странно, что интеллигент твоего типа не пришел к коммунизму, — сказал Пик.

— Я не верил в массы.

— Некоторым образом, — сказал Пик, — я начал лучше, чем ты. Как продукт доктора Барнардо, я начал с начала. Несколько подбадривает, когда все делаешь с самого начала. Ты, вероятно, попал между двумя стульями.

— Меня беспокоит одна вещь, — сказал Пик. — Годы тысяча девятьсот тридцать девятый — тысяча девятьсот сорок пятый. Как ты думаешь заполнить их?

— Я не совсем тебя понимаю.

— Кстати, ты получишь для заполнения анкету. Я видел одну из них. Они спрашивают все, вплоть до размера твоей обуви. И мы не без основания подозреваем, что они проверяют эти данные. Что ты скажешь на это?

— Что, если просто признать факты?

— Тогда тебе не разрешат въезд в страну. Неужели ты полагаешь, что они действительно пригласят тебя на Кубу, в коммунистическую страну, если ты признаешь, что ты пошел добровольно в испанскую армию генерала Франко?

— Я не понимаю, почему бы им не разрешить. Прошло много времени, и я мог бы перевоспитаться.

— Мой дорогой Чарльз, ты просто не имеешь ни малейшего представления о характере людей, с которыми ты будешь заниматься. Мы намерены искать человека с таким же именем и фамилией, биография которого за эти шесть лет может быть соответствующим образом использована. Кстати, что заставило тебя вступить в партию под вымышленным именем?

— Мой отец. Он устроил бы мне скандал, если бы узнал это.

— Однако, к сожалению, ты под своим собственным именем пошел в армию Франко.

— К тому времени я уже никому не подчинялся. В любом случае я был доволен самим собой. Я хотел, чтобы все знали это.

— Что ты защищал нашу западную цивилизацию от большевиков, — сказал Пик.

— Я не защищал, а сражался за нее. Защищают статическое общество, так называемую демократию, если тебе угодно, сражаются за динамическое общество.

— Извини меня, — сказал Пик.

«Неужели он действительно такой? — удивился про себя Пик.

— Кроме испанского эпизода, мне не совсем приятен твой послужной список во время войны. Я намерен подключить тебя к чему-нибудь безобидному, вроде учебно-воспитательной службы.

— Ради бога!

— Слово «разведка» неприятно воздействует на слух иностранца. Не будет никакого вреда в том, что мы отбросим все, что их может беспокоить.

— Ты знаешь лучше это дело.

— Мы намерены послать тебя в Канаду, — сказал Пик. — В газету «Новая граница» в Торонто, которой руководит группа чудаков. Они выступают за кубинцев. Наша организация только что купила эту газету. Конечно, это было сделано через подставных лиц, так что редакция не знает, кто новые владельцы газеты. Им сказали, что политика редакции должна быть прежней. Ты знаешь политику этого типа. Свободу всем, даже неграм. Ты будешь работать в газете, и все будет устроено так, что тебя пригласят на Кубу. Там в прошлом месяце был их человек. Ты пробудешь в Канаде две или три недели, пока заявление и документы пройдут все инстанции.

— Небольшое дело. Когда мне начнут платить?

— Сразу же. Как только мы придем к соглашению. Я подхожу к этому вопросу. Ты будешь получать тысячу фунтов в неделю как я уже тебе говорил. Кстати, мы не советуем тебе связывать твое имя с этими денежными расчетами. Лучше не открывать счета к банке в Швейцарии, а платить тебе непосредственно. Ты можешь назначить доверенных, которые откроют счет на их общее имя. Это очень просто устраивается.

— Как прикажете.

— Б Канаде с тобой свяжется наш представитель и даст тебе последние указания, но пока я считаю, что ты должен изучать вот это, — сказал Пик и передал ему пакет. — Две книги по опознаванию танков на немецком языке: «Справочник по танкам» и «Вооружение и тайное оружие Советов». Особую ценность представляет вторая книга. Я хочу, чтобы ты был в состоянии определить любую советскую бронированную машину с первого взгляда. Я надеюсь, что ты понимаешь по-немецки.

— Читаю со словарем, — сказал Фейн.

— Остальные изданы Пентагоном и описывают радиолокационные станции. Они также имеют значение, если даже не более важное. Да, вот еще одна книжечка об опознавании самолетов.

— Так много?

— Я думаю, что да. В любом случае ты получил домашнее задание на неделю или на две. Как скоро ты можешь выехать, если потребуется?

— Послезавтра, — сказал Фейн.

— Я боюсь, что потребуется больше времени, чтобы все увязать. День или два потребуется на подыскание соответствующего человека с биографией для прикрытия неприятного периода твоей жизни. Я предлагаю тебе закончить все приготовления и ждать до тех пор, пока мы все не закончим.

Пик пожал Фейну руку и уже в дверях сказал:

— Хорошо бы захватить твою знаменитую книгу по экземпляру на каждом языке. Они тебе бы пригодились. Захвати с собой также переписку за последнее время с твоими издателями. С коммунистами, конечно.

— У меня горы этих писем, — сказал Фейн. — Также почта почитателей, если она представляет какой-нибудь интерес.

— Возьми все это с собой, — сказал Пик. — В виде вещи, которую можно положить в чемодан. Оставляй его открытым, когда ты будешь на Кубе. Кто-нибудь проявит к этому специальный интерес.

Фейи проводил гостя и спустился с ним вниз. Ничего не было сказано, и Пик насвистывал мотив из «Вест-сайдской истории».

3

На другой день Фейн вылетел в Торонто, а в 9 часов утра следующего дня он уже представился редактору газеты «Новая граница», которая располагалась в старом районе нижнего города, восточнее Новой улицы. Редакция газеты занимала все этажи полуразвалившегося четырехэтажного здания.

Фейн, недолюбливавший американцев, увидел типичного представителя Нового Света, удивительно напоминавшего черепаху. Это был Паппи Сауерби. Крючковатый нос и небольшие, плотно сжатые челюсти придавали его лицу выражение насмешливой суровости.

Его высокий крякающий голос напоминал крики диснеевской утки. Как полагалось всем старомодным редакторам газет из кинофильмов, Паппи работал без пиджака, с засученными рукавами рубашки, с зеленым защитным козырьком над глазами. Его кабинет был образцом аскетизма в здании, которое в общем выглядело довольно комфортабельным.

— Добро пожаловать в Торонто и в нашу газету, — прокрякал Паппи и протянул Фейну огромную сухую руку. — Мне кажется, что в первую очередь вас необходимо представить остальным членам нашего семейства.

Паппи повел Фейна по зданию редакции. Он много раз жал руки веренице серьезных, улыбающихся людей, которые, казалось, не имели фамилий. Фейн почувствовал атмосферу доброжелательности, взаимопонимания и сплоченности. Его представили девушке, с которой он будет работать. Лицо девушки напоминало героев Данте Габриеля Розетти, который был помощником Данило Дольчи в Сицилии. Позже Фейн заметил, что все сотрудники одновременно прервали работу на десять минут, чтобы выпить обычную редакционную пинту молока.

Затем Паппи рассказал Фейну о Фридландере, которого он должен был заменить.

— Он был не только крупным журналистом, но и хорошим человеком. Он был добрым, чистым, добросовестным и честным человеком. Он был лучшим работником нашей газеты… Мне хотелось, чтобы вы просмотрели его дела и ознакомились за несколько дней с характером материала, который он готовил для газеты. Это поможет вам составить представление о том, что нам нужно. Я думаю, что вы сможете выполнить эту работу не хуже Фридландера, так как я с большим удовольствием прочитал вашу книгу «Знамена свободы». Считаю, что эта книга написана пером настоящего писателя.

Позже Фейну преподнесли неприятный сюрприз. Оказалось, что безупречный Фрпдллндер умер на улице города две недели тому назад,

— Умер? Я не знал. Конечно, я слышал о нем.

— Вероятно, не было бы необходимости приглашать вас в нашу газету, если бы Фридландер не ушел от нас таким странным образом.

— Где и как это случилось? — спросил Фейн и почувствовал себя довольно неловко. Совпадения бывают, но такое совпадение казалось ему чрезвычайно загадочным и редким.

— Он умер здесь, в Торонто. На железнодорожной станции он ожидал поезда. Выпил чашечку кофе, вышел из буфета, упал на землю и скончался.

— Две недели тому назад, — сказал Фейн.

— Точнее пятнадцать дней тому назад. Никто не мог сравниться с ним в профессиональном мастерстве. Насколько я помню, он никогда не болел. Вот это я просто не могу понять.

Паппи нашел Фейну чистую комнату в гостинице, в которой не подавали спиртных напитков, но в которой на каждом столе в ресторане лежали изящно оформленные меню для протестантов, католиков и евреев. В воскресенье девушка с лицом героев Розетти, которую, кстати, звали Эйми, пригласила его в униатскую церковь на службу. После службы собравшихся угостили русским чаем и пригласили на беседу о неоколониализме в Латинской Америке. Фейн делал отдельные заметки и увидел, что его серьезность производит хорошее впечатление.

Через несколько дней встал вопрос о подготовке документов для Фейна.

— Как вы знаете, мы готовы начать новую серию статей о Кубе, как только вы будете там, — сказал Паппи Сауерби, — а потому мы готовим на вас документы, которые мы направим в страну. Дело в том, что после нашей заявки на Фридландера, кубинцы, как я случайно узнал, значительно усложнили процедуру. Анкеты, которые лежат у нас, уже устарели на два года. Я считаю, что было бы неплохо, кроме заполнения анкеты, послать все данные о вас, которые могут потребоваться при подаче документов.

Я вас прошу написать на нескольких листах все, что, по вашему мнению, может заинтересовать этих людей. Сведения должны быть обширными, и не имеет значения, насколько обычными и незначительными они могут казаться вам. Лучше подготовить список с перечислением таких данных, как школы, где вы учились, и различные учреждения, в которых вы работали. Необходимо указать языки, на которых вы говорите, и страны, где вы побывали и когда. Не спрашивайте меня, почему и зачем. Кстати, эти сведения указывались и в старых анкетах. Они больше всего интересуются военной службой. Опишите по возможности со всеми подробностями, с перечислением наименований полков, командиров, если вы помните. Конечно, если вы проходили службу в армии.

— Должен заметить, что я не служил в армии, — сказал Фейн.

— А во время войны?

— Даже во время войны. Вначале я получил отсрочку по работе, а затем я стал пожарником.

— Понятно. Однако, что бы вы ни делали, чем бы вы ни занимались, все должно быть описано. Не знаю, что происходит с этими людьми сейчас.

— Меня беспокоит одно обстоятельство, — сказал Фейн. — Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение. Если необходимо указать все адреса — а я думаю, что их будут проверять, — то дом, в котором я жил во время службы пожарником в Бристоле, уже давно не существует. Нет и улицы, я имею в виду Глочестер Террас. Во время бомбардировок немецкой авиации она была стерта с лица земли, а затем ее уже не восстановили. Сейчас там стоянка автомашин.

— Это не имеет значения. Напишите адрес и укажите, что дом уже не существует. Вы же ничего другого не сможете сделать.

— Я полагаю, что наши друзья заинтересуются моей журналистской деятельностью, — сказал Фейн. — В любом случае я сохранил несколько газетных вырезок времен суэцкого кризиса, когда я работал в газете «Кайро геральд». Если вы считаете, что их можно послать и они принесут пользу, то я могу оставить их вам.

Перед отъездом из Англии Фейн просмотрел старую папку и подобрал три дежурные статьи, выжидательного характера, которые он написал перед нападением англичан и французов, когда он сделал ставку на выживание газеты, а вместе с тем и на сохранение работы. Он с некоторым стыдом вспоминал этот эпизод как время, когда трусость, которую он объяснял себе как зрелое отношение к компромиссу, впервые стала чертой его характера.

— Что-нибудь вроде этого. Это то, что нам нужно. И книга. Кстати, на сколько языков она переведена?

— На семь, если считать арабский, на котором она вот-вот должна появиться. Мне сказали, что ее перевели на арабский для Египта и Северной Африки.

— Прекрасно, — сказал Паппи. — Это произведет хорошее впечатление на наших кубинских друзей.

— Я надеюсь, что это поможет им принять положительное решение. Я уже соскучился по настоящей работе.

— Конечно, вы устали ждать. Что вы делаете в редакции в настоящее время?

— Я все еще занимаюсь делом Фридландера. Производит сильное впечатление.

— Я знал, что его работа понравится вам. Он был человеком, питающим симпатию к Кубе и кубинскому народу. Если американские политики прислушались бы к его советам, то не было бы проблем, существующих в настоящее время.

Прошли еще три недели его пребывания в Торонто, и он начал по-иному относиться к окружающему.

Фейн стал привыкать к Канаде. Все его коллеги любили отдыхать за городом, и каждый конец недели он отправлялся с ними на автомашинах в глубь первобытных и чарующих лесов и полей Канады. Они нанимали лошадей и катались на них, взбирались на холмы, купались в холодных реках, находили голубые озера, ловили форель и жарили ее на кострах. Кто-нибудь всегда брал с собой гитару, и они сидели в сумерках медленно угасавшего дня позднего лета среди порхающих ночных мотыльков и светлячков, и слушали задушевные песни страны за Оранджевилем.

Такая жизнь нравилась Фейну. Он ел больше, пил меньше и прекрасно спал. Он сбросил лишний вес и вместе с этим помолодел. В новом психологическом климате исчезли его обычные заботы и напряжение. Восстановилась работоспособность мозга, и он почувствовал прилив творческих сил. Впервые за последние двадцать лет он начал писать поэму.

Когда Фейн думал о Кубе, то он испытывал чувство раскаяния, виновности и почти страха. Он устал от размышлений о судьбе Фридландера. Однажды он заговорил с Эйми об этом.

— А как Фридландер относился к жизни на Кубе?

— Я не думаю, что она ему нравилась.

— Он туда ездил несколько раз? — спросил Фейн.

— Он приобрел репутацию человека, знающего страну, но он всегда чувствовал себя лучше здесь, а не на Кубе. После некоторого раздумья она дополнила: — У меня создалось впечатление, что он был чем-то озабочен после последней поездки. Может быть, состоянием здоровья. Мы все думали, что он собирался подать в отставку.

— Это было месяц тому назад или несколько позже?

— Около этого, — сказала она. — И затем он внезапно умер на улице.

— Он был озабочен? — спросил Фейи. — Он что-то обдумывал?

— Я полагала, что да.

— Может быть, он устал от Кубы?

— Если судить по тому, что он рассказывал нам, то он, вероятно, устал.

— Я просмотрел некоторые из его очерков, —- сказал Фейн. — Они оставляют тяжелое впечатление.

— Вы тоже без особого удовольствия говорите о вашей поездке, — сказала Эйми.

— Я согласен с вами.

— Тогда почему вы собираетесь поехать туда?

— Я обещал. Ничего уже нельзя сделать.

Этим же утром Фейн получил письмо от сестры, из которого он узнал, что курочка снесла три яичка, что означало, что на счет его доверенных лиц уже положены три тысячи фунтов стерлингов.

Был еще один конверт, адрес на котором был выведен таким каллиграфическим почерком, что создавалось впечатление, что его написал профессиональный летописец. Фейн небрежно раскрыл конверт с каким-то скрытым предчувствием, что его содержание разочарует его. В конверте была старая почтовая открытка 1905 года с изображением на переднем плане короля Эдуарда в морской форме, сходящего в сопровождении свиты на берег в Кувесе. На обратной стороне открытки было написано: «Наконец вы отправляетесь! Желаю отличного отдыха. Я свяжусь с вами. Лоуренс».

На следующий день, когда Фейн почти был готов вернуть деньги и отказаться от работы, Паппи Сауерби вызвал его к себе в кабинет, чтобы поздравить его и сообщить ему, что заявление с просьбой о въезде в страну одобрено кубинским правительством и что отдел печати министерства иностранных дел Кубы выслал официальное приглашение.

Вначале Фейн почувствовал себя человеком, которому осталось жить только шесть месяцев. Затем он начал строить свои планы.

Паппи предложил ему самому заниматься вопросами поездки, и Фейи узнал, что в Гавану через Мексику вылетает всего один самолет в неделю. Рейс был записав на пятницу. В его распоряжении было полных четыре дня, чтобы заложить основы того, что ему казалось после кубинского эпизода многообещающим будущим.

Фейн, никогда не воспринимавший с энтузиазмом свою поездку на Кубу, был глубоко подавлен тем, что рассказал об этой стране Фридландер в пятидесяти или более оставленных им отчетах. Материалы показывали, что Фрпдландер был профессиональным левым.

После прочтения этого отчета Фейн заключил с собой торжественный пакт. Если уже поздно повернуть назад, то он поедет на Кубу, останется там на самое короткое время, будет вне опасности насколько это возможно, отдаст своим работодателям все, что он сможет за их деньги, а затем бросит все и вернется в Канаду. Сейчас он составил план остаться в Канаде и провести здесь остаток своей жизни. Это была чистая и простая страна, о которой он всегда мечтал.

Он выбрал Канаду после последней поездки в глубь страны с его молодыми друзьями по редакции, когда они исследовали окрестности Хантсвила и открыли небольшое озеро. Они провели чудесный вечер в лесу. Они ловили рыбу, исследовали прибрежные пещеры и просто лежали у воды и наблюдали, как орланы бросались в воду за форелью, поднимая тучи брызг над темной поверхностью. Кто-то построил бревенчатый дом в этом чудесном уголке североамериканского рая, может быть, еще до прихода сюда белого человека. Там был водопад и ручей с форелью. С этого места открывался вид во всех направлениях на горы и леса. У озера виднелось серебро белого пляжа с крутым обрывом и пристанью. В объявлении было указано, что бревенчатый дом продается вместе с парусной лодкой длиной четыре метра сорок сантиметров и участком площадью тридцать два акра. В понедельник Фейн нанял такси и поехал в контору агента по продаже недвижимого имущества в Торонто. Хозяин запросил большую цену — восемнадцать тысяч долларов, но агент сказал, что положение участка является уникальным, и Фейн согласился с ним. Он оставил в залог тысячу долларов и был готов оплатить покупку через месяц. Он никогда в своей жизни не хотел чего-нибудь так, как этот дом.

Фейн подсчитал, что после уплаты восемнадцати тысяч долларов у него останется довольно приличная сумма после выполнения задания на Кубе, чтобы прожить, по крайней мере, год без необходимости работать. Там он будет проводить дни наедине с природой и писать поэмы, а когда деньги кончатся, то на питание он будет зарабатывать еженедельной статьей для газет в Торонто или Оттаве. Только человек, который избавился от двадцатилетнего каторжного труда, может понять, как оценить то, что нашел Фейн: этот трепетный и долгожданный мир канадских лесов.

На следующий день Фейн оставил последнюю соломинку несбыточной надежды. Пик сказал ему, что в Канаде с ним свяжутся для последнего инструктажа. До отлета в Гавану осталось менее двадцати часов, а инструктажа не было. Поздно вечером во вторник он понял, что недооценил своих хозяев. Его пригласили в кабинет Паппи Сауерби для беседы с новым администратором газеты Эдвардом де Хавиландом; поглядев на него, Фейн сразу все понял.

Де Хавиланд был так похож на агента разведывательной службы, что, встречая его на улице, можно сразу сказать: вот идет матерый шпион. Он всем привлекал к себе внимание.

— Все это проще пареной репы, — сказал де Хавиланд, когда они ехали в машине, — уважаемый Фридландер, упокой господь его душу, изучил все экономические и политические стороны кубинской революции, а сейчас газета посылает вас для проведения небольшого социологического исследования населения… Как кубинцы проводят время на улицах, где они отдыхают и так далее. Это дает вам предлог для поездки на побережье.

Высадка на Кубу уже спланирована на картах. Наши люди считают, что настало время нанести удар коммунистам в этом районе, и мы посылаем вас изучить берег в районе Лагартеры, который может стать идеальным местом для высадки, а может быть, и нет.

Фейн взял карту в руки.

— Я не намерен оставлять вам эту карту, — сказал де Хавиланд. — У вас не должно быть карт. Посмотрите и верните ее мне. Обратите внимание на небольшой участок шоссе от Матансас до Сьенфуэгос. Но на карте нет новой дороги, которую кубинцы построили через болото от города Ла-Вака до побережья. И мы хотим знать, для чего построена эта дорога.

— Она показана на карте пунктиром?

— Да, эта самая. Во время съемки карты там была тропинка или проселочная дорога. Сейчас эта дорога имеет твердое покрытие. Говорят, что кубинцы собираются строить рыболовный порт. С одной стороны, там, где дорога выходит на берег, построено несколько зданий, предназначенных, вероятно, для рыбаков. С другой стороны, там нет мола, и знающие эту местность люди говорят, что ввиду господства ветров этот район будет плохим местом для порта. На побережье имеется несколько небольших, бесцельно построенных дорог, которые ни с чем не связаны. Сейчас я вам покажу несколько последних аэрофотоснимков. Обратите внимание на красные стрелки,

Фейн взял пачку крупноформатных глянцевых фотоснимков, На них он увидел темное море, серое и почти без характерных признаков болото и белую, точно по линейке проведенную дорогу. На самом берегу находились строения бледновато-серого цвета, похожие на продолговатые фигуры, которыми показывают состав армии на схемах сражений в учебниках истории.

— Нас беспокоят главным образом, — сказал де Хавиланд, — не дороги, которые ни с чем не связаны, а озеро, указанное синей стрелкой.

Озеро было представлено на снимке в виде почти точно очерченного черного круга.

Де Хавиланд порылся в фотоснимках и взял один из них.

— На этом снимке то же самое озеро снято тридцатидюймовым телеобъективом. Обратите внимание на странные строения, выступающие из воды. Всего семнадцать. Над разгадкой этой тайны бились все дешифровальщики Пентагона. Мы снимали их на черно-белой, цветной пленках, а также с помощью инфракрасной аппаратуры ночью. Мы знаем их размеры с точностью до дюйма. Мы знаем материал, из которого они сделаны, но мы не знаем их предназначения. Вы когда-нибудь видели подобное?

Фейн покачал головой. Эти таинственные сооружения походили на клетки курятника.

— Семнадцать деревянных строений на сваях высотой до полутора метров от воды, а вся высота до конька крыши составляет семь метров. Ничего подобного нигде не было и нет. Например, уникальным является способ возведения этих сооружений без применения металла. Кстати, мы посылали самолет, который пролетал в сотне футов от них, и использовали довольно хитроумные устройства, чтобы выяснить их назначение. Следует принять во внимание то обстоятельство, что это забытая богом дыра, где в радиусе тридцати миль ничего нет, кроме москитов и крокодилов. Мы просто должны знать, что это такое.

— Насколько я понимаю, моя задача — отправиться туда и узнать. И это все, что нужно сделать?

— Конечно, нет. Нас интересует все, что происходит в этом районе, и мы надеемся, что вы поможете нам в этом. Я вам передам сотню вопросов, но вы не ограничивайтесь ими. Все что происходит в Лагартере, имеет для нас значение.

— Кому я должен передать собранные данные?

— Я подхожу к этому вопросу. Проще кода, которым вы могли бы передать интересующие нас вопросы при отправлении телеграмм в газету ничего не придумаешь.

— В соглашении этого не было. Извините, но должая вас разочаровать.

— Нет же никакого риска, — сказал да Хавяланд визгливым голосом надоедливого просителя. — Самые последние коды не могут быть раскрыты. Если вы хотите, то я могу показать вам, как пользоваться таким, и вы убедитесь в его надежности,

— Извините, нет.

— Я уверяю вас, что меня беспокоит только фактор времени. Нужно ковать железо, пока оно горячо.

— Пик дал мне понять, что не будет вопроса о кодах или о чем-либо подобном.

— Понятно. И что же вы намерены тогда делать?

— Выехать из страны для передачи информации, как было обусловлено в соглашении.

Наконец де Хавиланд сдался. Очевидно, было подготовлено иное решение.

— Самолет прибывает из Гаваны в Мехико примерно в четыре. Скажем, в любое время от двух тридцати до четырех тридцати в зависимости от опозданий и задержки. Там перестали уважать точность. В любом случае как только вы прилетаете в Мехико, зайдите в контору «Эль-Порбенир» на улице Такуба. Там спросите Виктора Моралеса. Он позаботится о вас.

Фейн кивнул головой в знак согласия.

— Еще одно обстоятельство. Необходимо вылететь третьего. Все привязано к этому рейсу. Понятно?

— Отлично, — сказал Фейн. — Я встречу Виктора Моралеса в Мехико третьего.

— Скажите ему, что вы от Филиппа, — сказал де Хавиланд. — Вас будут ждать в любом случае, но скажите, что вы от Филиппа.

Фейн подумал, что можно еще отказаться. Но это последний шанс на успех. Сначала Куба, а затем свобода и возрождение. Если отказаться, то наступит катастрофа, он будет окончательно сломлен и опустошен. Ворота прежней жизни захлопнутся за ним, а когда они закроются, то сразу же погаснет последняя искорка надежды.

Он стал агентом Филиппа. Иного выхода у него не было.

На рассвете следующего дня Фейн поднялся на борт самолета «боинг-707». Полет до Мехико, включая пересадку в Нью-Йорке, продолжался семь часов. Пассажиров было мало, поэтому он смог еще раз внимательно изучить инструкции, которые ему вручил перед расставанием де Хавиланд. Они были просты, и при условии свободного передвижения по стране Фейн надеялся выполнить без особого труда задание хозяев: «Дорога из Ла-Вака в Лагартеру. Глубина воды в болотах и рисовых полях во всех пунктах? Система патрулирования подвижными радиолокационными подразделениями? Тип используемых подразделений? Ла-Вака: на аэрофотоснимках не выявлено признаков казарм и расположения войск. Не располагаются ли воинские подразделения на постое в крестьянских домах? Нет ли замаскированных танков и бронетранспортеров? Залив Лагартера: назначение строений на берегу и в озере в одной миле на северо-восток от берега? Состав песка (то есть наличие ила и т. д.) и глубина во время прилива на расстоянии 3, 6 и 12 метров от берега. Острова Бланкас у побережья: нет ли там укреплений? Возможность оборудования посадочной площадки в данном районе. Плавающие машины любых марок в районе Лагартеры? Радиолокационные патрульные суда?»

Инструкция состояла из пяти страниц с плотно напечатанными вопросами подобного характера. Фейн три раза внимательно прочитал все это, а затем, когда до Мехико оставалось полчаса полетного времени, он взял все бумаги и аэрофотоснимки, пошел в туалет и сжег их там.

В Мехико он присоединился к толпе суматошных пассажиров, покорно ожидавших в очередях прохождения различных проверок перед посадкой в самолет, вылетающий на Кубу.

В самолете, которым оказалась старая «Британия», он сел рядом с японцем. Стюардесса раздавала аляповато отпечатанные журналы, полные расплывающихся серийных снимков солдат на учениях. Фейн обрадовался, когда на одном из снимков он сумел опознать советскую радиолокационную станцию на автомашине. Он вздремнул, а когда проснулся, то самолет слегка встряхнуло при снижении, а до Гаваны оставалось только пятнадцать минут полетного времени. Под ним затейливой стремительной росписью на ослепительно сверкающем море протянулась береговая линия Кубы. Сзади грядами возвышенностей поднималась суша с блестящей, почти горящей зеленью лесов. Фейн никогда раньше не видел подобной зелени. Крытые тростником домики на чистых полях с рядами пальм, которые походили на огромные вееры из перьев. «Великолепный ландшафт, — подумал Фейн. — Все это никак не вяжется с кровавыми картинами Фридландера. Как странно, что коммунисты, люди, не знающие радостей отдыха, живут в таком чудесном зеленом раю спокойствия».

Здания аэропорта вызвали удивление и восторг. Здесь не было привычного шума и гомона других аэропортов. Вместе с пассажирами Фейна провели по сверкающим чистотой коридорам в комнаты, где молчаливые и вежливые служащие проверили ого. Врач в белом халате пристально и молча рассматривал его лицо в поисках какой-то болезни, а добродушный негр, похожий на проповедника, поставил штамп в паспорте и поднял два пальца, как бы благословляя. В одной из комнат привлекательная женщина средних лет приветствовала его по-английски.

— Мистер Фейн, добро пожаловать на Кубу, сэр. Правительство предоставляет вам номер в гостинице «Либертад». Пожалуйста, покажите эту карточку администратору гостиницы.

Затем подошла другая, почти такая же симпатичная с каким-то списком. Обе женщины дружелюбно начали спорить по-испански. После этого вторая женщина удалилась.

— Эта сеньора из института журналистики также встречает иностранных гостей, — сказала первая женщина. — Однако я объяснила ей, что вы включены в наш список. Вы говорите по-испански, мистер Фейн?

— Только несколько слов.

— Понятно. Сейчас мы отправим вас на такси в гостиницу, а завтра министр предоставит в ваше распоряжение машину и переводчика. Завтра утром вам необходимо поехать в пресс-центр для иностранных журналистов. Он находится… Вот вам адрес. Они сделают все, чтобы ваше пребывание в стране было успешным.

Она быстро написала что-то на карточке и подала Фейну.

— Завтра покажите эту карточку шоферу такси, и он отвезет вас туда.

Она отвела Фейна в зал таможни и там оставила его.

Остальные формальности закончились через несколько минут. Фейн ожидал строгий досмотр багажа. Он был почти разочарован, когда таможенные чиновники неразборчиво что-то написали мелом на его обоих чемоданах и даже не попросили открыть их. Затем он обменял сто американских долларов на кубинские песо в банке аэропорта. Везде вежливость, и все на своем месте.

Никто не смотрел на Фейна подозрительно, как на возможного врага, пробиравшегося в страну.

Через пять минут он уже сидел в такси на пути в Гавану. Внезапно опустился теплый тропический полумрак, Фейи снял пиджак и галстук и расстегнул ворот рубашки. За окнами такси он видел нежные тени тропической ночи: тонкие стволы деревьев, пышные ветви, заслонявшие освещенные окна домов, группы мужчин в белых рубашках непринужденно разговаривавших на перекрестке. Черные тучи затяну ли зеленую синеву неба. Капли теплого дождя упали на стекла машины и попали внутрь, обрызгав его щеку. На далеком прекрасном, сказочном фоне из-за низких деревьев виднелось искрящееся сверкание Гаваны.

Теперь улицы наполнились светом. Они ехали по центральному проспекту с газонами и деревьями с блестящей листвой, сквозь ветви которых сверкали слова «Патрия»… «Муэрте»… «Патрия», что означало «Родина или Смерть». Женщина-регулировщица пропустила их на улицу, которая оказалась крутой и сверкающей огнями, как лестница Иакова. Улица была заполнена потоком пешеходов, а автомашины, не управляемые огнями светофоров, пробирались сквозь толпу крадучись, как коты-разбойники. На вершине лестницы он увидел огромные голубые буквы: «Отель Либертад». Машина въехала на площадку и остановилась перед стеклянными дверьми, протянувшимися на сотню футов.

Шофер такси внес чемоданы Фейна в гостиницу. Прибывшие выстраивались в два ряда вдоль длинного прилавка, за которым прелестные девушки в ярко-зеленой форме бойко говорили на всех иностранных языках и подавали связки ключей:

— Гутен абенд — Добрый вечер, Буона сера — Добрый вечер, мистер Фейн. Мы приготовили для вас превосходную комнату на двадцать восьмом этаже. Заполните, пожалуйста, бланк. Носильщик сразу же доставит ваш багаж, сэр. Вам письмо.

Это самая большая комната гостиницы из всех, в которых раньше бывал Фейн. Номер походил на пещеру из полированного дерева и стекла. Широкое окно охватывало созвездие огней ночного города и сложную геометрию улиц. Примерно в миле от гостиницы, как штора, опускалось темное море. Тонкий луч прожектора прорезал темноту воды и коснулся силуэтов рыболовных судов, направляющихся в гавань. В этот момент впервые Фейн подумал, что он далеко в глубоком тылу противника, среди толпы людей, которые верят во что-то такое далекое от его понимания, что он считает их жителями иной планеты. В какое-то мгновение он почувствовал себя в ловушке.

Фейн вспомнил о конверте, который девушка дала ему и который лежал в кармане пиджака. Он вскрыл его и вынул потускневшую и пожелтевшую открытку. Фейн перевернул открытку и увидел знакомый почерк. «Братский привет и сердечные пожелания успешного выполнения вашей миссии. От группы Бурваша, международной организации мира. Секретарь Л. Пик.»

Он проснулся рано, большую комнату испещрили солнечные зайчики. С полным возвращением сознания он почувствовал легкую тошноту и, чтобы преодолеть это ощущение быстро встал с кровати, открыл окно я вышел на балкон. Днем Гавана была белым сверкающим городом с резко очерченной границей, с суровыми и опрятными видами. Море охватывалось широкой дугой суши. Ветер гнал волны желтой воды на берег. Далее, на горизонте, то здесь, то там виднелись следы шторма. Справа виднелся светло-желтый замок, построенный на конце узкой полоски суши. Улицы полны приглушенных утренник шумов.

Фейн заказал по телефону кофе и булочки и был приятно удивлен, когда через три минуты то и другое принесла горничная. Он включил радио и во время завтрака рассеянно слушал мягкую ритмичную танцевальную музыку.

Зазвонил телефон.

— Мистер Фейн, вас ждут в вестибюле.

От страха сжалось сердце, но внезапное нервное напряжение быстро прошло.

— Я буду через пять минут, — почти спокойно проговорил он.

Ожидавший его был одет в полувоенную форму. С уважением он проводил Фейна к «кадиллаку» и, открыв заднюю дверку, пропустил его в машину, а затем сам сел впереди, рядом с шофером.

Машина проехала десяток кварталов по центру города и остановилась перед зданием со стеклянным фасадом, на котором большими буквами по-испански было написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Это был пресс-центр для иностранных журналистов. Молодые девушки с винтовками на ремне охраняли двери здания. Фейн показал свои документы, и его послали на третий этаж, где его принял в небольшом тесном кабинете лысеющий молодой человек с невыразительным желтым лицом, который представился как товарищ Мола. Мола хорошо говорил по-английски, с ярко выраженным американским акцентом.

— Рады видеть вас у нас на Кубе, мистер Фейн. Мы успешно поддерживали дружеские отношения с покойным коллегой, мистером Фридландером. Я новый человек в министерстве, но мой предшественник рассказывал о нем. Моя обязанность помочь вам.

Мола порылся в кармане, вынул синюю карточку и подал ее Фейну.

— Прежде всего, ваше удостоверение. Это важный документ, так что, пожалуйста, нигде не оставляйте его. В случае потерн немедленно сообщите нам в министерство. Я записал номер телефона. При выезде из страны вы должны сдать его. Необходимо приложить к нему фотографию.

— Подойдет ли обычная паспортная фотокарточка? — спросил Фейн. — Я захватил с собой такую фотографию.

— Конечно. С вашим удостоверением разрешается посещать любую часть страны, какую вы пожелаете, за исключением отдельных военных районов, для посещения которых необходимо получить специальное разрешение. Вы можете фотографировать все, что хотите.

— К сожалению, я не захватил с собой фотоаппарат, — сказал Фейн.

— В этом случае вы можете взять у нас напрокат. Мы сделали все, чтобы ваша поездка была успешной.

— Фотоаппарат, конечно, нужен.

— Я позабочусь об этом, — сказал Мола и что-то записал в блокноте. — Теперь к вопросу о литературе. Я не знаю, будет ли обычный комплект, который мы- готовим для наших гостей, полезен вам. Однако здесь вы всегда найдете все наши последние публикации.

Он подвинул через стол объемистый пакет.

Фейн взял наугад первую книжку из пачки. Счастливый рабочий приветливо махал ему рукой с трактора на обложке. Он положил книжку обратно.

— Жаль, что не приехали позавчера. Фидель на площади Революции обратился к собравшимся с речью по случаю годовщины победы в Сьерра-Маэстре. Он говорил пять с половиной часов. Это бы действительно вам понравилось.

— Мне действительно не повезло, — сказал Фейн.

— Я полагаю, что вы хотели бы попасть на торжество. Но не огорчайтесь. Речь переводят на английский, и я позабочусь о том, чтобы вы получили перевод завтра утром.

— Благодарю вас. Вы очень добры.

— Что вас особенно интересует? — спросил Мола. — Пожалуйста, поймите меня правильно. Мы не предлагаем вам программу. Мы просто хотели бы вам помочь.

— Я намерен подготовить серию очерков о благосостоянии и культурной жизни кубинского народа. Мой предшественник проделал довольно хорошую работу в экономической и политической сферах, но наш редактор считает, что мы ничего не знаем, о среднем человеке, не знаем, как кубинцы отдыхают и развлекаются. Мы считаем, что настало время развенчать миф о том, что вся жизнь в любой социалистической стране заключается в работе.

— Я полностью согласен с вами.

— Давайте посмотрим правде в глаза, — сказал Фейн. — Девять читателей из десяти не хотят читать статьи, как кубинцы работают, но они хотят знать, как кубинцы отдыхают и развлекаются.

— К сожалению, это правда. Я считаю, что наша пропаганда, — сказал Мола, — недооценивает значение отдыха я нашей национальной жизни. Помогите нам исправить это положение. Наш министр сохранил хорошие впечатления об успехах вашей газеты в прошлом, в деле объективного изложения кубинской точки зрения мировому общественному мнению. Мы надеемся, что ваши очерки и статьи будут такими же благожелательными, как материалы мистера Фридландера. В действительности мы рассматриваем это как вопросы первостепенного значения. Министр просил меня подчеркнуть, что он лично сделает все возможное в его силах, чтобы обеспечить вашу работу.

— Благодарю вас.

— Мы предоставим вам автомашину и переводчика, как это было во время работы мистера Фридландера.

— Я вам премного благодарен за это, — сказал Фейн.

— Но всегда помните, что все это делается только для вашего удобства. Если вы желаете ехать куда-нибудь без сопровождения, то вы можете это сделать в любое время.

— Я понимаю вас.

— А сейчас, — сказал Мола, — я должен представить вашего переводчика.

Он переговорил по внутреннему телефону, и через некоторое время в дверь постучали. В комнату вошла очаровательная девушка.

— Это сеньорита Вест. Мы зовем ее Кларита. Как переводчица сеньорита Вест у нас нарасхват. Многие министерства хотели взять ее, но я рад, что она будет работать с вами.

Они пожали друг другу руки. На сеньорите Вест была необычная голубая форма. Шапочка, похожая на фуражку, была сдвинута чуть-чуть набок. Волосы были немного зачёсаны назад и приоткрывали нежное ушко с маленьким золотым колечком, пропущенным через мочку уха. Какую-то долю секунды она посмотрела на него, слегка улыбнулась и отвернулась.

— Мистер Фейн из газеты «Новая граница», — сказал Мола. — Они наши старые друзья. Я думаю, что вы были знакомы с мистером Фридландером?

— Я хорошо знала мистера Фридландера. Я работала с ним во время его последнего визита. Он был прекрасным человеком.

— Кларита работала в агентстве «Пресса Латина», так что ей кое-что известно о работе журналистов. Кларита, я хочу, чтобы вы помогали мистеру Фейну так, как раньше мистеру Фридландеру. Мистер Фейн рассказал мне о своем намерении написать серию очерков о том, как наш народ отдыхает. Я полагаю, что вы сможете подготовить соответствующую программу работы.

Кларита кивнула головой в знак согласия, и они договорились, что она будет в гостинице с машиной в семь часов утра.

Когда Кларита ушла, Мола рассказал историю ее жизни:

— До революции на Кубе было много иностранных компаний, которые проводили политику неприкрытого грабежа и разбоя. После революции мы выступили против засилья монополистов, и они вынуждены были покинуть страну. Отец Клариты работал инженером в одной из таких фирм. Он женился на кубинке. Родители уехали в Канаду, а Кларита осталась и Помогает нам. Не находите ли вы все это необычным?

— Нисколько, — сказал Фейн. — Можно полагать, что такая женщина будет предана делу народа.

Мола перестал быть для Фейна суровым революционером, а превратился в обыкновенного человека, которому присуще все человеческое. «Все это не так, как я думал», — мысленно пожурил себя Фейн.

— Она образцовый работник. Никогда не жалуется на усталость. Всегда вдохновляет товарищей из бюро переводчиков. Верная революционным идеалам, она вышла замуж за молодого учителя, который добровольно поехал в район, на который постоянно нападали бандиты. Его зверски замучили. Ее ребенок умер от болезни. Эти потери еще крепче связали ее с революцией.

— Так и следовало ожидать, — поддержал Фейн.

— Она образец женщины повой Кубы. Лучше ее никто не сможет показать вам страну.

— Я уверен в этом, — сказал Фейн. — И я надеюсь на ее помощь.

4

Министерство предоставило Фейну хорошо сохранившийся «кадиллак» выпуска 1959 года. Последующие три дня в сопровождении Клариты он осмотрел все, что ему предложили.

На третий день вечером он пригласил Клариту поехать куда-нибудь с ним и был поражен, что она приняла его предложение.

— Скажите куда, — спросил Фейн, — я не знаю местных ночных клубов.

Она выбрала ресторан Мокамба, место полупотушенных огней, позолоты, алой драпировки и легкой стонущей музыки. Косметика, которая, по признанию Клариты, была криком моды черного рынка, совершенно преобразила ее внешность. На ней было плотно облегающее фигуру платье. Такую женственную одежду Фейн видел только на Кубе. Фейн увидел Клариту помолодевшей, очаровательной андалузской красавицей с большими глазами и улыбкой, затаенной в нежных линиях уголков рта.

Ресторан был заполнен молодыми людьми с суровыми, мрачными лицами утомленных игроков из телевизионных детективных многосерийных кинокартин. Разукрашенная, как райская птичка, прошла мимо них сверкающая в золоте и украшениях женщина, которая в сопровождении щегольски разодетого кавалера направилась к танцевальной площадке.

Кларита проводила ее взглядом и сказала:

— Бездельники и тунеядцы. Они торгуют на черном рынке, а здесь тратят свои деньги. Ресторан принадлежит государству, и правительство смотрит на это сквозь пальцы.

— Но ведь это настоящий вертеп, — сказал Фейн.

— Именно поэтому я просила вас привести меня сюда,

— Неужели?

— Я вижу, что вы удивлены.

— И даже очень.

— Почему?

— Мне говорили о вас столько хорошего.

— Но разве это исключает желание повеселиться?

— Нет, конечно, нет. По крайней мере, я так считаю. Однако существуют и другие точки зрения.

— Все это не так. Я просто честно выполняю свои обязанности. Вот и все. Я вам говорю это, потому что я уверена, что вы не фанатик.

— Конечно, нет.

— Но вы левый. Вы, должно быть, очень левый, если вас к нам пригласили. Вы не получили бы так оформленное разрешение, если бы вас не ценили столь высоко. Обычно только руководители коммунистической партии получают такое разрешение.

— Я не коммунист, и даже не считаю себя левым.

— Мне важно одно: вы не фанатик, а это для меня имеет большое значение.

— Я уверяю вас, что я не фанатик.

— Однако вы получили такое разрешение.

— Это скорее относится к газете, которую я представляю. Наша газета считается крайне левой. Я же больше либерал.

Кларита говорила взволнованно. За столиком они выпили бутылку сладкого вина, которая в пересчете на английскую валюту стоила примерно 10 фунтов стерлингов. Он поражался изменению в поведении Клариты, на которую подействовал алкоголь, к которому она не привыкла.

— Все эти люди — контрреволюционеры. Правительство мирится с этим положением. Оно просто не обращает на них внимания.

— А вы случаем не контрреволюционерка? — спросил Фейн, который решил вести себя осторожно.

— Я хочу оставаться нейтральной. Революции разбивают семьи, они восстанавливают отцов против сыновей, а мужей против жен.

— Однако ваш муж отдал жизнь за революцию, не так ли?

— Мой муж хотел быть героем, — сказала Кларита и нехорошо улыбнулась. — Они все такие. Все хотят быть героями. Да, он был героем и убил самого себя. Беда в том, что он должен был распоряжаться героически жизнями других людей, как и своей собственной. Вы, вероятно, знаете, что у нас был ребенок. Мой муж был героем, и мы должны были жить в горах, где не было врачей. Ребенок умер. Вот что случается, когда выходишь замуж за героя. Мои жертвы не забыты. Меня избрали председателем местного СДР. Единогласно.

— Что такое СДР? — спросил Фейн.

— Комитет защиты революции. Такие комитеты создаются в каждом квартале. Я полагаю, что я сама виновата во всем, что случилось. Не надо было притворяться. Я притворялась, что меня интересует политика. Я это делала, чтобы понравиться Карлосу. Сейчас я устала от всего этого и хочу быть просто женщиной. Я хочу домой, к маме.

— Так вы намерены покинуть страну?

— Нет, — сказала она, — я не думаю о выезде, так как это совсем безнадежное дело. Больше всего на свете я хочу домой. Но это исключено, и я пытаюсь не думать об этом.

Она всхлипнула. Затем нашла платок и быстро провела им по глазам, чтобы вытереть слезы.

— Беда в том, что я наполовину кубинка, а наполовину канадка. Канадская половина говорит во мне сильнее, чем кубинская. Это происходит по той причине, что в раннем детстве я жила в Канаде, и мне было хорошо. Я не переношу тропиков. К тому же мой отец болен, и я хочу увидеть его.

Она положила свою руку на его руку.

— Извините меня. Я испортила вам вечер.

— Ничего подобного. Говорите, пожалуйста. Вам от этого будет легче.

— Я день и ночь мечтаю о Канаде. Как я хочу поехать туда!

— Это прекрасная страна.

— И люди там замечательные. Мои живут в Монреале. Я бы не пожалела ничего на свете, абсолютно ничего, только бы мне снова увидеть их.

— Что вам мешает поехать туда?

— Все. Я же председатель комитета защиты революции. Я переводчица. На Кубе переводчиков не хватает.

— Однако по закону вас отпустят, если вы попадите заявление. Вам только нужно подать заявление с просьбой о выезде.

— Я приношу здесь слишком большую пользу. Мне просто не разрешат выехать. Они придумают, как меня задержать.

— Но почему не попытаться?

— Это будет безумным шагом. После этого я стану контрреволюционеркой на подозрении. Мне кто-то должен помочь выехать из страны.

— О какой помощи вы говорите?

— Помощь из-за границы. От организации или кого-нибудь в этом роде. Кто-то с возможностями.

— Организация? — подумал вслух Фейн. В этот момент он был готов всей душой помочь Кларите.

— Я начинаю думать, что вы можете как-то помочь хне. Я понимаю, что глупо и неразумно рассчитывать на это. В самом деле, с какой стати вы будете помогать мне или кому-то, с кем вы знакомы только три дня?

— Я сделаю все, что смогу, — горячо сказал он. — Я сделаю все, что можно сделать. Вы понимаете это, не правда ли? Три дня или три года не имеет никакого значения.

Несколько позже они танцевали, и Кларита прижималась к Фейну.

— Прекрасно, — шептала она. — Я уверена, что все будет хорошо.

Фейн вернулся в гостиницу далеко за полночь. Он заказал разговор с Папци Сауерби на его домашний номер, и был поражен, когда его соединили через несколько минут.

— Она была бы нам полезна, — объяснял Фейн. — Она пару лет работала в агентстве «Пресса Латина». Кроме того, она свободно говорит на двух языках.

— Конечно, конечно. Мы сделаем все, что в наших силах.

— Нужно писать Моле. Мола возглавляет пресс-центр в Гаване.

— Я завтра же отправлю письмо.

Голос Оауербн был усталым и бесстрастным, без обычного трескучего энтузиазма.

— Тогда мы встречаемся третьего, — оказал Фейн.

— Подождите. Завтра вы получите телеграмму. Я срочно вызываю вас в Канаду. Выезжайте немедленно.

— Я вас нс понимаю. Выезжать немедленно? Что-то случилось?

— Фридландер. Довольно неприятное дело развернулось о тех пор, как вы уехали. Я не могу много говорить по телефону. Дело в том, что полиция эксгумировала его тело.

— Эксгумировали? Что же это все означает?

— Его жена пошла к ним и сказала, что его жизни угрожала опасность. Она знала, что он умер не от сердечного приступа. Во всяком случае, они эксгумировали и обнаружили яд.

— Вот так штука!

— Это случилось в день вашего отъезда. Полиция полагает, что кто-то бросил капсулу яда в его кофе.

— Невероятно! — воскликнул Фейн. — И в таком городе, как Торонто! Неправдоподобно!

— Довольно нехорошее дело со всех точек зрения. Некоторые обстоятельства меня просто пугают. Все это заставило меня дослать телеграмму. Вам нужно срочно возвращаться домой.

— Могу ли я чем-нибудь помочь в таком случае?

— Меня беспокоит вопрос вашей безопасности. Ведь с вами может случиться то же, что произошло с Фридландером.

— Что думает де Хавиланд о моем возвращении?

— Мы не могли связаться с ним и узнать его мнение. Он вылетел в Европу в субботу и постоянно переезжает с места на место. Раньше чем через пять-шесть дней мы не в состоянии выяснить это. Всю ответственность я беру на себя.

— Только один самолет вылетает до первого, то есть двадцать седьмого. Я же вылетаю третьего. Мне удалось узнать, что список желающих вылететь двадцать седьмого преогромный.

— Что ты скажешь в отношении Праги или Мадрида? Насколько я знаю, самолеты летают в Чехословакию и Испанию.

— Я могу попытаться, но мне кажется, что и на них нет билетов.

— Ну что ж, постарайся сделать все возможное, чтобы вернуться. Я сейчас начинаю бояться за все дело настолько, что последнюю ночь не сомкнул глаз, думая, что с тобой может там что-нибудь случиться. У меня поджилки дрожат от страха.

Фейн положил телефонную трубку в раздумье. Он знал, что его всегда приобщали к обстоятельствам смерти Фридландера, но он умышленно делал все от него зависящее, чтобы рассеять эти сомнения — убедить себя в том, что нечестной игры не было. Но сейчас все всплыло на поверхность, и надо было смотреть горькой правде в лицо. Фридландер был убит. Он был наверняка убит хозяевами Фейна. Убийство было совершено с такой легкостью и презрением к закону, в тихой обстановке привокзального буфета в Торонто, с таким знанием дела, что Фейн наконец понял ужасную силу людей, которые платят ему деньги.

На следующий день у Фейна не было затруднений при переговорах с кассирами мексиканской и испанской авиакомпаний. Кассиры входили в его положение и выражали сожаление. Но в кассе чехословацкой авиалинии его некстати обнадежили. Все места на самолеты, отлетающие на Прагу, в течение двух дней были проданы, но ожидалось возвращение билетов в час отлета самолета, и Фейн уговорил включить его в список.

— Простите, я хотел бы быть уверенным, что улечу этим рейсом.

Он послал телеграмму Сауерби: «На вылет надежды нет. До 3-го вернуться не могу».

Остальная часть дня была приятной, но бездеятельной. Они провели вдвоем несколько часов на безлюдном пляже. Фейн почувствовал угрызения совести. «Так нельзя, — говорил он сам себе. — Клариту было очень легко склонить к любви, но любовь была тормозом в выполнении задачи. Дело прежде всего. Надо было ехать в Лагартеру. Но как это сделать? Под каким благовидным предлогом можно было бы провести там хотя бы два дня?» Вопрос был решен в тот же вечер благодаря чистой случайности.

Только он вернулся в гостиницу, как раздался телефонный звонок. Звонит некто Виссент Стид, постоянно проживающий в Гаване.

— В пресс-центре мне сказали, что ты здесь. Сможешь ли ты зайти вечером ко мне? Встретишься со старожилами.

Стида послало провидение. Он был местным признанным спортивным авторитетом, и Фейну пришла в голову мысль, что Стид может посодействовать ему поехать на охоту в Лагартеру. Сам Стид не был человеком, общества которого Фейн добивался. Фейн видел неприкрытую наглость и подозревал скрытую жестокость в его характере. Стид был громоздким мужчиной с лицом херувима и голосом старомодного диктора Бн-Би-Си. Он подозревал, что Стид должен быть большим обжорой и был удивлён, когда оказалось, что это не так. Стид был надменным аморалистом. «Я приехал сюда, — сказал он Фейну, — прежде всего за вином и девочками».

…Они сидели в саду дома Стида, наполненном запахом жасмина, жужжанием жуков, потягивая виски со льдом из высоких стаканов. Гостями Стида были начинающие журналисты и молодые дипломаты. Фейн чувствовал, что его разделяла с ними непроходимая пропасть.

— Охота на крокодилов, старина? — спросил, поморщившись, Стид. — Боюсь, что это невозможно. В любом случае ты не можешь назвать это спортом, даже напрягая воображение. Убийством спящих животных, если хочешь. — Он покачал головой. — Когда представляется возможность, я охочусь на животных. Я не уничтожаю их. Я считаю, что существует кодекс чести охотника-спортсмена.

Кое-кто из гостей серьезно закивал головой. Фейн увидел, что идея отстрела крокодилов действительно удивила Стида.

— На кого же вы охотитесь здесь?

— Ни на кого. На Кубе не на кого охотиться.

— Но охота рекламируется. Я видел рекламу на тридцать четвертой улице. Она так и спрашивала: «Почему бы не поехать на уик-энд поохотиться?»

Кто-то зло захихикал.

— Я не думаю, что следует обращать внимание на рекламные объявления. Я повторяю, на Кубе не на кого охотиться. Рыбная ловля или стрельба — это другое дело.

— Ну а стрельба? Где и в кого стреляете?

— Мы стреляем уток. Почти везде. Этот остров — рай для охотника за утками. Здесь столько болот, сколько звезд в небе. И эти болота полны уток, особенно во время перелета.

Фейн подумал, что Стид решил его вопрос.

— Утки, великолепные утки, — сказал Стид. Его детское лицо смягчила улыбка. — Здесь утки везде, — продолжал он, — на Сапате, например, который находится в двух часах езды отсюда, ты можешь увидеть тысячи уток. Чирки, маларды, не говоря уже об уникальной и известной лесной утке.

— Никогда не слышал о ней, — сказал Фейн.

— Замечательная птица, живет в мангровых лесах. Когда болото подсыхает, то она переходит туда. Она летает по ночам. Ты можешь увидеть ее с наступлением темноты, — сказал Стид.

— Их полет не походит на полет обычной утки, — сказал Стид. — Охоту на них нельзя сравнить ни с каким другим видом спорта.

— И Лагартера стоит того, чтобы там поохотиться?

Детское лицо Стида приняло несколько необычное выражение.

— Лагартера? — спросил Стид. — Хорошо. Великолепно, если тебя туда пустят.

— А почему могут не пустить?

— Не знаю. В Лагартере запретная зона. Хотя это, наверное, тебя не касается. Ты же здесь по приглашению, а это совершенно другой разговор. Во всяком случае, туда следует съездить. Лагартера — лучшее место для охотника.

Когда гости разошлись, Фейн понял, что в их присутствии они не могли разговаривать откровенно. Большинство из иностранной колонии не скрывало своей неприязни к кубинскому правительству, и Фейн понимал, что они считали его, по крайней мере, сочувствующим, если не настоящим красным. Как только они оказались наедине, Стид разоткровенничался.

— Беда в том, что я живу в такой среде, где каждый не может быть самим собой. Я, очевидно, отношусь к левым, как и ты. Но я ничего не говорю об этом. Только так нужно вести себя, если ты хочешь жить в обществе.

— Ты живешь здесь много лет? — спросил Фейн.

— Двадцать пять лет. Я не жалею об этом. Куба — чудесная, восхитительная страна, и, поверь мне, что бы тебе ни говорили и кто бы ни говорил, кубинское правительство знает, что делает. Многие хвалят старый режим, и, конечно, было неплохо, если не вникать в суть дела. Что касается меня, то я люблю заглядывать за кулисы. Я полагаю, что ты придерживаешься такой же точки зрения.

Мулатка с великолепной фигурой и широкой глупой улыбкой вошла, неся стаканы. Стид ущипнул ее сзади и подмигнул Фейну. Говорили, что он платит служанкам в три раза больше обычного и спит с каждой из них. Несмотря на детское выражение лица, в нем было что-то напоминающее Пика — потенциальная опасность.

Неприязнь к Стиду, вызванная первым впечатлением, была усилена несколько необычным обстоятельством. Фейн спросил, как найти ванную комнату, но ошибся дверью.

Он очутился в пустой, узкой, длинной комнате и увидел манекен с восковым лицом, одетый в дешевый, плотно облегающий фигуру костюм. На груди манекена была мишень с несколькими отверстиями. Фейн мгновенно понял назначение этого личного музея восковых фигур, который был непристойным и пугающим. Первоначально пустое выражение лица манекена было изменено нанесением складок у рта, придающими ему преувеличенное выражение боли. Фейну показалось, что лицо манекена карикатурно походило на его собственное.

Фейн почувствовал мгновенно острое и неосознанное отвращение — укол инстинктивного ужаса первобытного человека, который столкнулся с секретом, при помощи которого факир может лишить его жизни. Фейн, пятясь, вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Стид, занятый виски, не заметил этого.

— Я сжился с окружающими, — сказал Стид. — Я люблю их, и они должны любить меня, иначе не разрешили бы мне бизнес, пересылки посылок между Кубой и США. Это, между прочим, строго конфиденциально, и кубинцы не хотят, чтобы об этом писали газеты. У меня несколько самолетов в Дакоте. В неделю два регулярных рейса.

— Разве американцы не пытаются что-либо предпринять в отношении этого?

— Ты можешь сделать, что хочешь, если знаешь как.

Он засмеялся высоким голосом, словно женщина, и сбил громадного черного жука, который упал на стол между стаканами, как уродливая пластмассовая игрушка.

— В старые добрые времена, — продолжал Стид, — как они говорят обычно, этот остров был раем для богатых и адом для бедных. Возьми, к примеру, этот дом. Он когда-то принадлежал сахарному магнату.

— …И здесь они устраивали оргии, — продолжал рассказ Стид, и его маленькие похотливые глаза заблестели. — После бегства миллионера здесь были найдены два-три скелета, закопанные в саду, как раз на том месте, где мы сидим, скелеты женщин. Так было в те дни, старые добрые дни. Девушка соглашалась прийти сюда заработать несколько песо, чтобы прокормить семью, и если дело заходило слишком далеко, то она исчезала, а кто будет искать ее.

Фейн почувствовал, что ему необходимо сказать несколько теплых слов в адрес социалистической Кубы. Он бросил несколько левых идей, и надеялся, что Стид не сразу обнаружит его неискренность.

— Лично я не могу говорить о прошлом, это мой первый приезд сюда. Я должен сказать, что трудно не проникнуться энтузиазмом и надеждой, которыми охвачены кубинцы, особенно молодежь. Стремление к образованию, самосовершенствованию. И я чувствую, что именно молодежь — будущее страны.

— Совершенно верно. Я согласен с тобой. Я испытываю то же самое чувство.

Ночная птица, усевшаяся на уродливую башню виллы-замка поблизости, закричала странно-печальным криком отчаяния.

— Кстати, — сказал Стид, — что касается поездки в Лагартеру, то я не возражал бы присоединиться к тебе. У меня там знакомый егерь. Он даст собаку. Без собаки там делать нечего. Между прочим, он большой знаток собак. У него есть собака отличных кровей, местной породы, чертовски ужасная, но безупречная. Поездка может быть удачной, я отдохну.

— Я скажу об этом товарищам из пресс-центра, — сказал Фейн. — Если мне разрешат, то почему бы нам не поехать вместе.

— Давай постараемся. Я был бы рад поехать с тобой. Может быть, смогу показать пару весьма интересных мест, которые ты не заметишь.

— Ты, очевидно, хорошо знаешь район.

— Знал когда-то хорошо, но не был там уже два года. Там должно быть сейчас лучше, после того как проложили дорогу. Раньше надо было миль пять ехать верхом. Сейчас от Ла-Вака до Верде можно доехать на машине.

— Это озеро у берега?

— Это одно и единственное озеро Лаго Верде — «зеленое озеро». Оно действительно зеленое. Живой, неземной зеленый цвет. Почему — знает один бог! Цвет болот вокруг обычный, как у всех болот. Я думаю, что от высокой радиоактивности воды, хотя, может быть, это и не так. Лаго Верде является лучшим местом для уток. Ты сможешь увидеть их тысячами, если попадем в удачный день. Десятки тысяч. Как повезет.

Фейн осторожно зондировал обстановку.

— Куда ведет дорога?

Стид ответил не колеблясь:

— Дорога, старина, — это такая же затея, как ферма для разведения лягушек или выращивания помидоров без почвы. Говорят, что в других странах строят стратегические дороги. Почему мы не можем построить несколько таких дорог? Никто не ест лягушек, помидоры не растут без удобрений, и дороги не идут в никуда. Но может ли это иметь значение? Кубинцы, как ты сможешь в этом убедиться, любят строить, как дети. Строят они с энтузиазмом.

— И, как все молодые социалистические государства, делают ошибки, — добавил Фейн.

— Ты не должен измерять нашими стандартами, — сказал Стид. — Идея постройки дороги могла быть связана с необходимостью перебрасывать войска в район возможного вторжения на остров. Но они могли проложить дорогу, где шанс на высадку десанта один к миллиону.

— Вроде Лагартеры.

— Это тому блестящий пример. Если будет вторжение, в чем я очень сомневаюсь, оно будет осуществляться с севера. Почему она должны поступать иначе? Почему они должны делать крюк в сотни миль, терять фактор внезапности, потому что, вникни в это, они не могут пройти это расстояние за одну ночь. В то время как от Флориды до места высадки на побережье несколько часов хода. И в любом случае можешь ли ты предполагать вторжение при сегодняшней обстановке?

— Пожалуй, нет. Я думаю, что нет. Два года назад, до того как правительство располагало временем сплотить вокруг себя массы. Но не сейчас… Сейчас поздно.

— Да, я полностью разделяю эти взгляды. Тем временем будем благодарны бесполезной дороге и поедем на охоту с комфортом.

С ним что-то происходило. Но что? В последние минуты Фейн дал волю интуиции, и привкус обмана сгущался и становился темнее. Ложь скрывать нелегко. А потом вспомнил, что он и сам относится к категории лгунов. Прощаясь, Фейн почувствовал отвращение к Стиду.

— Не пропадай. Звони мне, — сказал Стид.

Фейн ответил, что не будет пропадать, зная, что звонить он не будет. Стида, решил он, следует избегать во что бы то ни стало.

На шестой день пребывания на Кубе Фейна вызвали и задали несколько вопросов. Дело в том, что на следующий день после приезда ему надоел шум толпы фешенебельной гостиницы, и он решил укрыться в безобидном заштатном пансионе «Талисия».

Здесь в лабиринте улиц он почувствовал себя вне досягаемости всевидящего ока своих хозяев. Иллюзии рассеялись, когда во время завтрака на подносе ему принесли ненавистную открытку: «Очевидно, Вы решили сменить место жительства. Не могу сказать, что виню Вас в этом. Никогда не выносил адского шума фешенебельных гостиниц. Благословит Вас бог». Постскриптум: «Парни в картине действуют как всегда. Видел их сам только в прошлом году». Парни на открытке были танцоры 90-х годов, которые плясали на лугу.

В тот день Фейн и Кларита были на Пинар-дель-Рио. Обратно возвращались в дождь. Они были счастливы, и Фейн мечтал о ней. В гостинице его ждал вооруженный солдат.

— Вы должны следовать за ним, — сказала девушка-клерк, красивая метиска.

— Спросите его, могу ли я позвонить сначала по телефону, — спросил Фейн. Сейчас самое время позвонить Мола.

Девушка что-то сказала голосом, полным испуга, солдату, а тот отрицательно покачал головой.

— Он говорит, что не можете. Вы должны следовать за ним.

На улице стояла потрепанная американская автомашина. Солдат жестом указал Фейну на заднее сиденье и сел рядом с ним. Фейн обратил внимание на то, что на дверях машины не было внутренних ручек. Три или четыре парня остановились и наблюдали за ним. Он не был напуган. Нервы были спокойны. Он ни в чем не был замешан.

Машина остановилась у бетонного прямоугольного здания в нескольких кварталах от собора. Поток людей в униформе проходил в двери. Водитель вылез из машины и открыл дверцу. Первым вышел солдат и пригласил Фейна пройти. Они поднялись на пятый этаж, где его ждал сотрудник отдела. Фейна интересовало, был ли выписан ордер на его арест. Комната напоминала ему приемную зубного врача в бедном пригороде Лондона. Впечатление усиливалось находящимися людьми, которые сгрудились вокруг низких столов, заваленных старыми журналами. Они напоминали пациентов, ждущих свою очередь. На стене висел самодельно напечатанный плакат: «К свободе можно прийти только через культуру». Фейн понял, что находится в штабе контрразведки.

Так сидел он около получаса, просматривая старые журналы «Богемия». Через каждые несколько минут клерк входил с подносом чашечек черного кофе. «Кубинские контрразведчики. — подумал про себя Фейн, — любят кофе, как англичане чай». Временами молодой часовой, стриженный под ежик, дотрагивался до кого-нибудь шариковой ручкой и уводил того по коридору. Шаги гулко раздавались, затихали, и человек обратно не возвращался. Наконец очередь дошла до Фейна.

Допрос вела полнеющая женщина лет тридцати.

— Я сожалею, что мне пришлось вас вызвать сюда. Я хотела поговорить с вами в гостинице. К сожалению, у нас не хватает сотрудников. Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов? — спросила Риос.

— Пожалуйста.

— Ваше имя Чарльз. Что означает инициал П.?

— Понсонби.

— Вы родились второго мая 1919 года в Биркинхеде?

— Точно так.

— Вы профессиональный журналист и работаете в «Новой границе»?

— Да.

— Ваше социальное происхождение ?

— Социальное происхождение? Никогда но задумывался об этом.

— Рабочий класс, буржуазия, интеллигенция, — подсказала Риос.

— Нет. Это не подходит. У моего отца был газетный киоск.

— Газетный киоск? — удивленно переспросила Риос.

— Он продавал газеты.

— Понятно. Тогда, очевидно, он был разорившимся мелким буржуа?

— Едва ли. Мой дед был металлистом. Пролетарием-оппортунистом.

— Но сейчас вы интеллигент. Как вы объясняете тот факт, что вышли из своей классовой среды?

— Я презирал все, что было с ней связано, — сказал Фейн. И это было действительно так. — Мне удалось получить стипендию для обучения в начальной школе.

— И после нее университет?

— Нет. У родителей не было средств, чтобы я мог бездельничать. В шестнадцать лет мне пришлось зарабатывать на хлеб.

— Понимаю. А почему вы приехали на Кубу, мистер Фейн?

— Я приехал по приглашению вашего правительства.

Обаятельная девушка с пепельными волосами села за маленький столик спиной к Фейну и начала печатать на машинке. На стене над ее головой висела в рамке картина с изображением убитого человека. Половина лица была закрыта листом календаря. На картине можно было прочитать только одно слово надписи: «Помни».

— Могу ли я просить вас сейчас позвонить товарищу Мола в пресс-центр?

— Если вы желаете говорить с товарищем Мола, я вас свяжу с ним.

Риос сняла трубку и назвала номер. Время тянулось мучительно долго, пока на другом конце провода не ответили, что товарища Мола нет, но он позвонит, как только придет к себе. Риос взяла в руку карандаш и серьезно углубилась в чтение бумаг.

— Вы никогда не были на Кубе?

— Никогда.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Безусловно. Я никогда не был в Америке, Северной и Южной, кроме нескольких последних недель.

— До тех пор, пока вы не посетили Канаду?

— Да.

— Вы были когда-нибудь в Испании, мистер Фейи?

Фейн почувствовал, что у него сжалось сердце. У него было сейчас ощущение, которое он испытал однажды, сидя за рулем, когда машину внезапно занесло на обледеневшей дороге.

— Да, был.

— Когда?

— В прошлом году.

— Но вы не указали этого в анкете для получения виз. В анкете совершенно ясно стоял вопрос с просьбой указать то страны, в которых вы были. Когда при въезде на Кубу проверяли ваш паспорт, то было обнаружено, что вы посещали Испанию.

— Я не придавал этому посещению особого значения, — сказал Фейн с облегчением. — Я провожу двухнедельный отпуск за границей каждый год. Прошлый год я был в Касабланке. Перед этим в Доломитах, а еще годом раньше в Греции. Я просто не учел, что вас интересуют детали о каждом отпуске, проведенном за границей в течение всей моей жизни. В любом случае в анкете не было просто места. Я, должно быть, был во Франции, по крайней мере, двадцать раз. Я провожу уикэнд в Париже раз или два раза каждый год. Было бы просто невозможно вспомнить все даты и страны.

Она сложила губы трубочкой и нахмурилась. Инстинкт и жизненный опыт подсказывали Фейну, что главное еще впереди. Рано или поздно — основной вопрос, который у нее был в запасе и который она выстрелит в него. Он сосредоточил внимание на левой щеке Риос.

— И вы предпочитаете гостиницу «Талисия»?

— И даже очень.

— Несмотря на то, что гостиница «Талисия» — гостиница четвертого разряда.

— Я предпочитаю тишину, покой и отсутствие лифтов.

— Но «Талисия» находится в районе доков, которые работают всю ночь, и этот район действительно очень шумный.

— Как вам сказать… Я нахожу промышленный шум даже успокаивающим. Что я не могу выносить, так это «ча-ча-ча», запущенную на всю мощь по радио в соседнем номере.

— Я понимаю. А сейчас не могли бы вы назвать людей, с которыми вы поддерживаете контакт с того момента как вы приехали на Кубу?

— Вы задали исключительно трудный вопрос. Прежде всего, что вы имеете в виду, говоря «поддерживаете контакт»? Например, я поддерживаю контакт каждый вечер с барменом в гостинице «Талисия». Он говорит немного по-английски, его научили бывшие гости из Америки. Мы говорим о киноактрисах. Я разговариваю со всеми, с кем удается. Это часть моей работы. Если вы имеете в виду официальные контакты, а никого не могу указать, кроме товарища Мола и девушки, которая показывает мне город. Ее фамилия Вест.

— Я имею в виду членов иностранной колонии.

— Иностранная колония? О да. Я могу назвать некоторые фамилии, которые я запомнил. У меня плохая память на фамилии. Очевидно, я не очень внимательно вслушивался, когда меня им представляли. Если бы я знал, что меня спросят об этом, то я бы обратил внимание.

— Вы, конечно, встречали мистера Стида?

— Да, действительно встречал.

— И вы знали его до приезда на Кубу?

— Нет, не знал.

— Вы писали ему или как-то были связаны с ним?

— Я с ним встретился однажды и до этого не знал о его существовании.

«Так вот в чем дело, — сообразил Фейн. — Причиной вызова был Стид. В чем же замешан Стид?»

— Вы не звонили ему, когда приехали в Гавану?

— Он звонил мне и приглашал провести вечер с некоторыми друзьями.

— Но вы утверждаете, что абсолютно не знаете его.

— Я его действительно не знаю. Он узнал о том, что я на Кубе. Мы с ним соотечественники. Это дань вежливости. К тому же, если кто-нибудь приглашает меня провести вечер, я обычно соглашаюсь. Я встречаюсь со всеми, с кем могу. Как я уже сказал, все люди моей профессии делают именно так. Я должен сказать, что меня несколько удивило, что это расценивается на Кубе как подозрительная деятельность.

— Прошу вас понять нас правильно. Это не подозрительная деятельность, мистер Фейн. Мы знаем, что журналист должен собирать информацию. И мы уважаем его права. Если же мы иногда вынуждены задавать вопросы, то только потому, что были времена в прошлом, когда журналисты злоупотребляли нашим гостеприимством и были на самом деле шпионами. Мы ни на минуту не сомневаемся в том, что ваша деятельность вне подозрений. — Она улыбнулась неубедительно. Ее толстая верхняя губа вдруг стала тонкой, чем-то напоминающей восточную саблю. — Мы в этом нисколько не сомневаемся. Но вполне вероятно, не зная того, вы вступили в контакт с лицами, которых мы обязаны рассматривать как подозрительных.

— Если это так, то я вас могу искренне заверить, что я действовал в полном неведении. Наконец, на Кубе я менее недели. Я никого не знаю. Я уверен, что вы согласитесь со мной в том, что у меня возникает вполне естественное желание отдохнуть, проведя час или два в обществе людей, говорящих на английском языке. Вполне вероятно, что в таком случае человек может стать орудием империализма, у меня не было оснований предполагать, что я им являюсь.

— Мистер Фейн, вы действительно с симпатией относитесь к социалистическому режиму?

— С исключительной симпатией. Я полагаю, что это может полностью подтвердить сообщение в газету, которое я послал вчера. Вы, очевидно, с ним знакомы.

— В таком случае я уверена, что вы поможете нам в расследовании. Не могли бы вы рассказать мне о содержания беседы с мистером Стидом в тот вечер? Можете быть уверены, что все это останется между нами.

— Кроме всего прочего, мы говорили о погоде.

Она снова сложила губы трубочкой, лицо выражало крайнее недовольство.

— Вы с друзьями, мистер Фейн, всегда говорите о погоде?

— Нет, не всегда, но довольно часто. Погода — тема для разговора у англичан. В тот вечер у Стида было несколько англичан. Если в компании появляется незнакомец, то он начинает говорить о таких вещах, как погода.

Риос холодно улыбнулась.

— Вы говорили только о погоде и ни о чем больше?

— О крикете.

— Крикете? Вы имеете в виду кузнечиков?

— Нет, крикет — игру.

— Ах, игру.

— Точнее соревнования. Я повторяю, что англичане имели перевес в силах.

— Простите, мистер Фейн, но я вас не понимаю. Вы являетесь гостем кубинского народа, вы высказываетесь с симпатией о нашем режиме, и вы не хотите сказать мне правду. Очевидно, вы не хотите поставить кого-то под удар.

— Нет, я хотел бы вас убедить в том, что тот вечер не мог быть более безобидным в любом плане. Гости просто сидели и болтали, что обычно и делается на таких встречах.

— А мистер Стид? Он тоже говорил о погоде и крикете?

— Насколько я помню, то, что говорило большинство из гостей, было слишком тривиальным, чтобы запомнить. В целом мы, англичане, проявляли незначительный интерес к событиям дня и проблемам культуры. Стид, в частности, говорил об утках. Он ими очень интересуется. На Кубе водятся утки, которые летают по ночам, и он рассказывал мне об этом.

— Очень любопытно, — сказала Риос, — очень любопытно.

— Я полагаю, что это действительно кажется странным для тех, кто не помешался на утках.

— Да, это действительно кажется странным, мистер Фейн, и я не скрою, что я разочарована вашим ответом.

— Мне очень неприятно, но с какой бы симпатией я ни относился к делу кубинского народа, я полагаю, вы не захотите, чтобы я занимался фальсификацией.

— В таком случае я не буду задерживать вас. Прошу извинения за причиненное вам беспокойство. Шофер отвезет вас в гостиницу.

Фейн решил использовать создавшуюся обстановку в своих интересах.

— Не могли бы вы отвезти меня в пресс-центр?

— Куда вы захотите.

Телефонный звонок застал его в дверях. Это был Мола.

— Что случилось? — спросил Мола взволнованно.

— Произошла небольшая ошибка. Меня задержали в контрразведке для дачи показаний. Вы просили звонить в случае, если возникнут затруднения. Благодарю за звонок, но все выяснилось само собой.

— Вы звоните из контрразведки, не так ли?

— Я собираюсь отсюда уходить. Если вам удобно, то я к вам заеду.

— Конечно. Подождите меня на первом этаже у входа. Я буду через пять минут.

Они сразу же поехали в министерство, где их принял вице-министр Рикардо Баеза, который был взволнован произошедшим так же, как и Мола. Когда Мола закончил свой рассказ о случившемся, Баеза взял Фейна за руку и просил не принимать близко к сердцу инцидент.

— Вице-министр, — переводил Мола слова Баезы, который не говорил по-английски, — высоко оценивает ваш личный вклад и вклад газеты в борьбу кубинского народа. Он сожалеет, что министра нет, чтобы принести извинение. Но его немедленно проинформируют о случившемся, как только он вернется в Гавану. Он определенно потребует объяснений от начальника службы безопасности.

Когда они прощались, вице-министр крепко обнял Фейна и проводил его до лифта.

Мола и своем кабинете пытался смягчить унижение, которому подвергся Фейн.

— Для меня происшедшее особенно неприятно. Это случилось, несмотря на то, что вас встречают на высшем уровне. Ошибка Риос не может найти оправдания. Или она плохой работник, или она просто не знала указаний. Если так, то ее ожидают неприятности.

— Мне было бы неприятно, если у нее будут осложнения из-за меня.

— Вы считаетесь наиболее почетным гостем. И к вам следует так и относиться. Вице-министр обеспокоен, а министр будет очень раздражен, когда узнает о случившемся.

— Если вы считаете, что обязаны наказать виновных для предотвращения подобных случаев, — это ваше дело. Но повторяю, что мое самолюбие не пострадало. Я не собираюсь терять сон только потому, что было задано несколько вопросов.

Мола пожал Фейну руку.

— Вы благородный человек. Я не знаю, могу ли я надеяться, что этот неприятный эпизод не попадет на страницы вашей газеты?

— У меня нет ни малейшего намерения упоминать о нем.

— Огромное спасибо. Вы меня успокоили.

Фейн почувствовал, что сейчас самое время обратиться к Мола с просьбой.

— Товарищ Мола, я разговаривал с Кларитой. Оказывается, она очень хотела бы навестить родителей, которые живут в Канаде и пробыть там около месяца. Вы полагаете, что-либо можно сделать?

— В каком смысле?

— Ну, например, будут ли у нее затруднения в получении разрешения на выезд?

— Я не вижу причины возникновения такого затруднения. Граждане Кубы имеют право ехать туда, куда они хотят. Все, что требуется, так это получить въездную визу. Правда существуют определенные трудности.

— Я узнал, что затруднений не будет. Канадская миссия выдаст визу в тот же день

— И, конечно, встанет вопрос об оплате проезда в иностранной валюте.

— Мы уладим и этот вопрос. Это сделает газета. Ей подыщут какую-нибудь работу в редакции, пока она будет находиться в Канаде, и оплатят дорогу в оба конца.

— Тогда вовсе нет проблем. Как вы догадываетесь, нам будет не хватать Клариты, но я полагаю, что отсутствовать она будет недолго.

— Месяц. Может быть, два. Между прочим, не могли бы вы помочь в получении разрешения на выезд?

— Уверяю вас, в этом нет необходимости. Разрешение будет дано немедленно. Однако я был бы рад подать заявление от имени Клариты. Если вы можете попросить ее оставить мне паспорт. Я сделаю все необходимое без промедления.

— Это очень любезно с вашей стороны.

— Ну что вы, мистер Фейн. Я был бы рад выполнить более серьезную вашу просьбу. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

— Спасибо, нет. Я думаю, что пока нет. Все идет хорошо.

Фейн встал, протянул для прощания руку и остановился в раздумье.

— Да, вот что. Один пустяк. Я хотел бы провести несколько дней на охоте. Мне говорили, что лучшее место для охоты на уток — Лагартера. Это так?

— Простите. Вы обратились не по адресу. Я никогда не был там. У меня аллергия от болот. Но я могу, если хотите, навести справки.

— Не надо, прошу вас, не беспокойтесь. Я просто думал, что вы охотник. Вероятно, надо просто выбрать момент и поехать сразу туда. Я полагаю, что нет каких-либо возражений?

Товарищ Мола был удивлен.

— Конечно, нет. А почему они должны быть?

— Не знаю. Закрытые зоны и так далее. Меня не привлекает возможность попасть в руки Риос.

Мола печально развел руками.

В тот вечер Фейн бежал от ярких огней центральной части города. Он прошел десяток кварталов до первой и малолюдной улицы старого города и забрел в бар.

Фейн, задумчиво потягивая ароматный старый ром, был удивлен, когда к нему подсел новозеландец Крис Моссон, которого он встретил в доме Стида. Крис Моссон представлялся как экономический советник костариканской миссии. В разговоре, между прочим, Фейн упомянул имя Клариты, Моссон многозначительно ухмыльнулся.

— Привлекательная девочка, не правда ли?

— Чрезвычайно. И великолепный переводчик.

— Нам, коммерческой мелкой сошке, иногда выпадало счастье работать с ней, прежде чем они стали ее направлять на работу с журналистами и дипломатами. Что, она, как и прежде, хочет побывать в Канаде?

— Не могу сказать. Она мне не доверяет.

— Она всегда присматривалась к тем, кто мог ее взять в Канаду. Старик Фридландер рассказывал о ее желании поехать в Канаду.

— Я представляю, что это ему не понравилось, — сказал Фейн, потеряв интерес к разговору.

— А если бы ему понравилось, то его жена ему показала бы. Она была очень властной женщиной.

У Фейна остался неприятный осадок от разговора с Крисом Моссоном и на следующий день, когда они с Кларитой поехали в Лагартеру. Фейн вначале молчал, терзаемый сомнением. «Что я, молодой? — спрашивал он себя. — Нет. Богатый, остроумный, привлекательный? Нет и тысячу раз нет! Тогда в чем же дело?» И снова он приходил к выводу, что она готова полюбить любого мужчину, который помог бы ей посетить Канаду.

Он старался отбросить эти сомнения. Он находился в таком состоянии, при котором человек не имеет права сомневаться и обязан создавать баррикады, какими бы призрачными они ни были. Он был уже неспособен представить свое будущее без Клариты. Вскоре все сомнения рассеялись.

Деревня Ла-Вака была их первым объектом. Де Хавиланд проявил к ней особый интерес, и Фейн понял почему. Ла-Вака располагалась на стыке автострады и новой дороги, проходящей через болото по направлению к побережью. Она была построена на невысоком холме посреди болот, которые подходили к ней с трех сторон, и дома, построенные на сваях, возвышались над болотом. Фейну стало ясно, что любая группа вторжения должна была в первую очередь захватить высоту, на которой располагалась деревня.

Де Хавиланд хотел знать, существуют ли в Ла-Ваке расквартированные войска и замаскированная техника. И ответом на оба вопроса было категоричное «нет».

Когда они въезжали в Ла-Ваку, дождь прошел, но вдали еще были слышны раскаты грома. По главной улице неслись мутные потоки дождевой воды. Взрослого населения не было видно, только на веранде в качалке сидели три старика и какой-то пастух с боевым петухом под мышкой ехал на тощей лошади. Они зашли в бар, разбудили спящего за стойкой бармена, и Кларита спросила его, где поблизости расположена воинская часть, так как Фейн хотел взглянуть на карту района, прежде чем углубиться в поисках уток в болота. В радиусе семи миль, как оказалось, воинских частей не было.

Произошел неприятный случай. В Ла-Ваке им должны были достать собаку, а когда они выходили из бара, к ним подошел кубинец, таща на самодельной веревке собаку, страшнее которой Фейн не встречал.

— Он говорит, что без собаки охота на уток в болотах невозможна. Ее надо взять в лодку. Иначе вы не сможете достать убитую утку из тростника.

Собака натянула веревку и астматично завыла. Фейн поморщился.

— Мы не возьмем это чудовище с собой. Мы обойдемся без собаки, а если надо, то и без лодки.

Кларита перевела слова Фейна кубинцу, и тот потащил собаку в сторону, что-то бормоча и качая головой. Фейн и Кларита направились к машине, но раздавшиеся крики и вопли остановили их. Еще не видя, что произошло, Фейн понял, что собака оборвала веревку. Он увидел, как она перемахнула через улицу, сбила с ног ребёнка и схватила его за ягодицу.

Никто не тронулся с места. Фейн бросился к собаке и ударом ноги отбросил ее в сторону, но она снова бросилась к ребенку. Вспоминая, что надо делать в таких случаях, Фейн схватил собаку за оба уха и потянул что было сил. Одно из них, измочаленное в драках, оборвалось, словно тряпка, и Фейн, потеряв равновесие, упал. В этот момент собака, выпустив ребенка, бросилась, раскрыв пасть, на Фейна. Он вытянул вперед руки, прикрывая лицо и горло. Вскочил, вновь ударил ее ногой и, потеряв равновесие, упал, а собака вцепилась ему в плечо. В это время к ним подбежал хозяин собаки с камнем в руке, и Фейн услышал треск проломленного черепа животного.

Фейн почувствовал слабость, словно больной после долгой болезни. Он оперся на плечо Клариты, которая обняла его рукой и повела, поддерживая, Фейна, как медсестра ведет больного.

— Подожди, ты испачкаешься. Дай я почищусь.

Они вернулись в тот же самый бар, и Фейн протер раны ромом, так как не было хирургического спирта. На плече у него было несколько ссадин и большая царапина на руке. Кларита перевязала плечо и руку. Она была предельно нежна и готова расплакаться. Шофер принес из машины чемодан Фейна, и он сменил рубашку.

— Чудовище. Признаюсь, что мне стало не по себе, когда она бросилась на меня.

Кларита вынула носовой платок и приложила его к глазам.

— Только подумать, если бы не ты, то собака разорвала бы ребенка на части.

Дорога в Лагартеру казалась белой твердой линией, проходящей через буро-зеленое болото. От Ла-Вака до Лагартеры было около двадцати миль. Фейн сидел с зажатым между коленями охотничьим ружьем двенадцатого калибра, которое дал ему Мола. Он просил шофера ехать медленно, проводя мысленно топографическую рекогносцировку местности. Де Хавиланд хотел получить подробную информацию о глубине болота, и Фейи мог судить об этом достаточно точно, судя по ребятишкам, занятым ловлей лягушек и тритонов в болоте вдоль дороги. Вода доходила им до колен. Болото напоминало лес с прогалинами чистой воды и густыми зарослями. Там, где на болото наступали джунгли и деревья росли прямо в воде, углежоги построили свои хибарки. Ребята и углежоги были единственными людьми, которых они видели вблизи от дороги. Не было ни укреплений, ни надолб, танков, артиллерийских орудий, автомобильных радиолокационных станций, каких-либо лодок, которые можно было бы считать военными плавучими средствами. Все, что мог заметить Фейн, проезжая по дороге, носило исключительно мирный характер.

Фейн начал сомневаться в том, что сможет сообщить существенного де Хавиланду, так как только они увидели берег и ряды небольших деревянных строений, дымка тайны, окружающая Лагартеру, рассеялась. У конца дороги, которая воткнулась в дюны белого песка, два плотника прибивали деревянный щит, рекламирующий туристам Лагартеру, переименованную в Райское Лидо, гарантирующую массу спортивных удовольствий. На пляже и в море были видны отдыхающие. Блондинка скользила по водной глади на лыжах. На переднем плане молодые люди атлетического телосложения делали акробатические упражнения. Небольшие деревянные сооружения были пляжными коттеджами. Каноэ с подвесным мотором, первая лодка будущего флота отдыхающих в Райском Лидо, доставила их к озеру Верде, и строения, возвышающиеся над водой, сооружения, так озадачившие де Хавиланда из Пентагона, оказались сооружениями, не имеющими никакого военного значения. Это были коттеджи для новобрачных, празднующих свой медовый месяц. Коттеджи были построены с педантичным чудачеством, воспроизводя озерные постройки некоторых карибских индейцев, обнаруженных здесь впервые испанскими завоевателями.

Они нашли ресторан с баром под названием «Сибоней», где приятно поразили бармена — они были первыми посетителями. И здесь снова проявился веселый праздничный романтизм в виде телефонной будки, сделанной в форме китайского храма. На будке висело объявление, что телефон еще не включен.

Бармен проводил Клариту и Фейна в приготовленные для них комнаты. Через минуту они уже были готовы идти на пляж, и Кларита выразила беспокойство:

— Дорогой, твое плечо. Такие кровоподтеки, не говоря уже о следах от зубов.

— Я очень восприимчив к синякам. Во всяком случае, нечему удивляться. У собачищи были челюсти крокодила. Еще минута, и она откусила бы мне плечо.

— Не была ли она бешеной?

Фейн рассмеялся.

— Но, может быть, тебе не следовало идти в воду с таким плечом?

— Морская вода лучшее лекарство от порезов и укусов. Нет ничего лучше морской воды.

Фейн был полон решимости войти в воду. Во-первых, он довольно неплохо плавал и хотел это показать Кларите, а во-вторых, это входило в задание де Хавиланда.

Кларита наблюдала за Фейном с берега, за его фигурой, умением держаться в воде. Для нее было вполне очевидным, что Фейн в нее влюблен. Кларита была к нему равнодушна. Более того, она считала, что уже не сможет полюбить никого. До сегодняшнего дня она была готова использовать Фейна как посредника для получения паспорта, но с каждым днем он все больше нравился ей. Фейн был человеком, которым она могла восхищаться. С самого начала ей импонировало в Фейне одно качество — он не пытался ей надоедать ухаживаниями. Кларита как раз за это презирала мужчин, с которыми приходилось раньше работать.

Фейн проявил себя не только храбрым, но и простым в обращении человеком. Несмотря на его молчание и уклончивые ответы, она видела в нем человека, попавшего в сложные обстоятельства. Более того, она уже не видела Фейна, каким он был: для нее наступил опасный момент, когда она открывала человеческое существо — любое человеческое существо, которое она наделяла иллюзорными качествами. Она была готова, чтобы Фейн занял свое место в ее мире.

Они остались вдвоем. Шофер уехал в Гавану и должен был приехать за ними на следующий день. Плотники прекратили работу и ушли на отдых. Навевающий дремоту прибой лизал гальку пляжа, оставляя на ней пену, морские ласточки резали крылом кромку воды, взвивались в небо и снова проносились над барашками волн. С берега сквозь стрекот кузнечиков доносилась нежная кубинская мелодия.

Она все еще беспокоилась о возможных последствиях укусов.

— Ты действительно чувствуешь себя хорошо? — озабоченно спросила Кларита.

— Великолепно.

— Может быть, тебе следовало бы отдохнуть?

— Я и так отдыхаю. Лучшего отдыха трудно представить.

Он погладил ее по руке. Последнее облачко сомнения было развеяно ее заботой. Хотя это было удивительным, но Фейн поверил в возможность любви.

— Я хочу жениться на тебе, Кларита.

— А я выйти за тебя замуж. Мы поженимся в Канаде.

— А почему не здесь, сейчас. Не на Кубе?

Она отрицательно покачала головой, хотя Фейн заметил, что она была рада его предложению.

— В первую очередь потому, что у нас нет времени. Ты же сам сказал, что мы должны вылететь третьего, не так ли?

— Да, это действительно так. Я должен вернуться в Торонто четвертого.

— У нас полных только три дня. Таким образом, твое предложение отпадает. Кроме того, я должна подать специальное заявление для получения разрешения, чтобы выйти замуж за иностранца.

— Даже в том случае, если ты выходишь замуж за такого человека, как я?

— Да. Они, очевидно, дадут разрешение на выезд в надежде на мое возвращение через несколько месяцев. Они достаточно умны, чтобы понять, что если мы поженимся, то я уже не вернусь. Намного безопаснее в этом случае ничего не говорить. Мы можем пожениться, как только прилетим в Канаду. Если ты хочешь.

— Разве по мне не видно, что я этого хочу? — Я хочу обосноваться в одном месте. На озере, в лесу. Мы туда поедем, как только вернемся в Канаду.

— На озере. Это чудесно.

— Лес и только лес кругом. Скажи, ты смогла бы какое-то время жить такой жизнью?

— С тобой.

— Летом там будет восхитительно. Когда тебе там надоест, то мы можем наезжать в Торонто или Монреаль.

Внезапно слово Торонто отрезвило его, и он замолчал. Где-то подсознательно возникли ассоциации, и ход мыслей был прерван воспоминанием о Фридландере, труп которого был найден в станционном буфете. После Фридландера был Стид. И тогда он вспомнил, что прошлую ночь во сне он видел Стида, и, хотя не мог вспомнить сон, его охватило тяжелое предчувствие.

— Ты слышала фамилию Стид?

— Да, слышала. Почему ты меня спрашиваешь об этом?

Она ответила настолько нарочито не задумываясь, что Фейн поднял глаза и увидел, что ее лицо покривила презрительная усмешка.

— Стид позвонил мне на следующий день после моего приезда сюда, я не знаю почему. Он весьма общительный, свойский парень.

— Не очень приятная личность.

— Я то же самое бы сказал. Кроме прочего, он утверждает, что близок к правительственным кругам.

— Они его используют, — сказала Кларита с нескрываемым презрением. — Месяц или два назад состоялся процесс над террористами. Его приглашали как свидетеля обвинения. Он и Фридландер поехали смотреть на их расстрел в Ла Кабанья.

Фейн вспомнил страшный отчет Фридландера.

— Фридландер тоже был там, — заметил Фейн.

— Они одно время часто встречались. Я узнала Стида через Фридландера.

Фейн не знал, как ему понимать выражение «узнала Стида». Стид, очевидно, добивался ее расположения.

— Фридландер пытался сделать все возможное, чтобы избежать Стида, когда был здесь первый раз.

Фейн взвешивал факты. Фридландер прекратил дружбу со зловещим Стидом. Он вернулся в Канаду запуганным. Кто-то угрожал его жизни. Фридландера убили. Где же взять недостающие кусочки разбитой мозаики? Стид по каким-то темным, непонятным для Фейна мотивам ждал появления на сцене преемника Фридландера.

Они пробыли на пляже до вечера, а ночь провели в небольшом коттедже. Фейн встал рано утром и обследовал, насколько мог, побережье: протяженность пляжа, степень крутизны берега. Место для высадки десанта было отличным, лучше, чем пляжи в Джела и Салерно, с которыми он был знаком в 1943 году. Чистый берег, плотно утрамбованный песок, отсутствие грязи и ила. Здесь песчаный пляж переходил в дюны.

Лучшего места для высадки десанта не найти. «Ну а что после этого?» — подумал Фейн. Дюны волнами уходили в глубь острова и останавливались у кромки болота. Можно ли построить здесь посадочную площадку? Но, очевидно, нет. В четверти мили от берега был остров, покрытый небольшим кустарником. А что, если посадочную площадку построить на нем?

В свое время Фейн неплохо плавал в маске и с ластами. Они были о ним, и он решил вплавь добраться до острова. Вскоре Фейи понял, что остров был обманчиво близко. Он плыл в прозрачно-зеленой воде, изучая дно с профессиональным интересом. Дно было чистым, без признаков рифов. Судно довольно большого тоннажа могло безопасно войти в бухту и встать на якорь. Это место было предназначено самой природой для проведения десантной операции.

Кларита проснулась в половине девятого. Появился бармен с кусочками поджаренного хлеба, крепким кофе и приятными на вид, но безвкусными фруктами, которые они ели впервые. Завтрак был подан на веранду. Вдали в море, у горизонта, появились грозовые облака, но солнце еще светило ярко. Какое-то вьющееся растение обвило балюстраду балкона, и над их головами свисали желтые колокольчики цветов. Кларита сделала из них букет и воткнула его в фужер.

— Я не хочу уезжать отсюда, — сказала она.

Он поцеловал кончики ее пальцев.

— Ну что ж, давай останемся.

— Я думаю, что действительно могу жить в таком месте в нашем доме, построенном здесь. Это было бы чудесно.

— Но не тогда, когда откроется Рай в Лидо.

— Нет, конечно. Я совсем выпустила Лидо из виду.

— Здесь великолепно. Пальмы, зеленое море, экзотические птицы.

— А мы не могли бы здесь остаться еще на несколько дней? — спросила Кларита. — Пусть это будет нашим настоящим медовым месяцем.

— Самолет. Ты же знаешь, что я мечтаю об этом, но это невозможно.

— Мы должны действительно вылететь в четверг?

— Думаю, что да. Журналисты — рабы времени.

— Мы никогда не вернемся сюда снова, да?

— А ты не хочешь?

— Нет. Мысль о том, что я наконец уеду, позволяет видеть все в ином свете. В любом случае пусть эти несколько часов будут самыми лучшими в жизни.

Они снова купались, плавали и вернулись в домик. Фейн надел брюки и рубашку. Она окликнула его с веранды:

— Послушай, мой дорогой, наши цветы уже увяли.

— Уже погибли? — спросил он.

«А почему бы и нет? — спросил себя мысленно Фейн со странным раздражением. — Цветы собирают, на них смотрят, ими любуются, а затем выбрасывают. Они были великолепными, а затем увяли, и пропала их красота. Чем нежнее и привлекательнее красота, тем беспощаднее ее гибель и разложение». Пессимизм, свойственный натуре Фейна, связывал поблекшие цветы с его жизнью. «А что будет дальше?» — спросил он себя.

— Ты не знаешь, где ружье? — спросил он.

— Под кроватью. Оно упало, и я затолкнула его под кровать.

— Постреляем уток?

— Где? Без лодки никуда не доберешься.

— На острове. За углом привязана лодка. Мы можем ее взять. Я просто не могу приехать без утки.

— Как долго будешь на охоте?

— Недолго, — сказал он. — Не больше часа.

— Я подожду тебя здесь. Я очень устала. Наверное, это солнце и море. Я полежу здесь и отдохну. Ты не будешь там долго, не правда ли?

— Да, скоро вернусь. Бесполезная трата времени. Во всяком случае, вернусь через час.

Фейн отвязал лодку, положил на дно ружье, подтащил ее к воде, сел в нее и стал грести, направляя лодку к острову. Ветер крепчал. По воде шли мелкие волны. На поездку к острову он потратил больше времени, чем предполагал. Начался отлив, и Фейн оставил лодку на плаву, зацепив якорь за полузатопленное дерево. На берегу было мало песка, и сучковатые пальцы известняка вытянулись почти до воды. Выше обрыв был загроможден обугленными остатками леса, а над ними переплетались густые заросли кустарника. Фейн нашел тропинку через кустарник, которая вывела его на широкую поляну. Там он увидел хижины углежогов, которые смотрели на пришельца хитровато и испуганно. После осмотра поляны Фейн понял, что поколения углежогов помогли ему выполнить задание де Хавиланда. 20 или 30 акров внутренней части острова были расчищены от спутанных джунглей и превратились в грязное поле с большими кучами древесного угля.

Он прошел поляну вдоль и поперек. Огромные злые собаки встретили его яростным лаем, и если бы они не были привязаны самодельными веревками к хижинам, то разорвали бы его в клочья. Фейн радовался, что захватил с собой ружье, которое несколько отпугивало бесновавшихся собак. Несмотря на проливные дожди, на поляне было сухо, так как вода быстро уходила в землю через пористые известковые породы. Без сложных земляных работ можно быстро подготовить площадку для посадки и взлета поршневых самолетов с небольшой посадочной и взлетной скоростью. После подрыва нескольких огромных старых пней и нескольких часов работы бульдозера здесь можно будет принимать даже реактивные самолеты. Таким образом, Филипп получит хорошую посадочную площадку за свои восемь тысяч фунтов.

Кларита ждала его на другом берегу. Он помахал ей рукой, и она ответила. Быстрое течение понесло лодку, и через пять минут он уже был у берега. Когда он повернул голову, чтобы направить лодку туда, где стояла в воде Кларита, он понял, что с ней что-то произошло.

— Где утки? — крикнула она.

— Даже не видел, — сказал Фейн. — В чем дело?

— Я должна ехать в Гавану. Шофер с машиной уже здесь.

— Зачем?

— Я не знаю. Ты можешь остаться, если хочешь, а он вернется за тобой вечером или завтра утром, а я должна уехать немедленно. Что-то срочное.

— Я поеду с тобой, — сказал Фейн.

Машина шла со скоростью примерно 80 миль в час по широкой безлюдной автостраде, и через полтора часа они были в Гаване. Шофер остановил машину у здания пресс-центра, и бледная, взволнованная Кларита вышла из машины. Через десять минут она вернулась. Она попыталась улыбнуться.

— Завтра я уезжаю в Сантьяго, — сказала она. — Какой-то русский приехал, и министерство иностранных дел посылает меня туда с ним. Он знает, по-видимому, только английский. Мола сказал, что все сделано без его согласия. Ничего нельзя изменить.

— Сантьяго, — сказал Фейн. — Это семьсот миль отсюда. Когда ты вернешься?

— В четверг утром, — сказала она. — А может быть, и раньше.

— Но самолет улетает в два часа дня.

— Я знаю это, но все улажено. Мы выезжаем в Сантьяго в среду вечером и едем всю ночь, так что у нас остается уйма времени. На посмотри. Можешь радоваться.

Она достала из сумочки карточку и протянула ее Фейну.

— Мое разрешение на выезд. Везде подписали, проштамповали и поставили все печати. У тебя действительно есть подход к Мола. В министерстве иностранных дел он сказал, что я уезжаю в Канаду в четверг, и там согласились. Я вернусь до отлета самолета. Чтобы не торопиться перед отлетом, я сейчас поеду домой и уложу вещи. Я все возьму с собой в Сантьяго, так что при задержке в дороге я приеду прямо на аэродром.

— Хорошо, — сказал Фейн.

— Ну, не вешай носа.

— Извини меня. Все это так неожиданно.

— Но вечер сегодня мы проведем вместе, — сказала она. — Я свободна до утра, и мы можем куда-нибудь поехать. Давай поедем в Моакмба?

— Хорошо, — сказал Фейн. — Мы поедем туда.

Он задумался. Что скрывается за этим? Он не верил в необходимость срочной поездки в Сантьяго.

5

Фейн надеялся, что Кларита уже ждет его, и рано отправился в аэропорт Хосе Марти. Он выстоял три очереди, и к полудню все формальности были закончены. Он побродил по лавочкам аэропорта, где продавали ром, сигары, соломенные шляпы и маленьких крокодильчиков. За полчаса он выпил две чашечки кофе и три бутылки пива. Он вышел на террасу и пристально смотрел на дорогу. В аэропорт пришло несколько черных правительственных автомашин, но Клариты не было.

За 55 минут до отлета самолета он серьезно забеспокоился. Попытался связаться с Мола по телефону, но безуспешно — Мола не было на месте. Фейн готов был позвонить еще раз, но Мола сам приехал в аэропорт, чтобы попрощаться, и принес большую коробку сигар в подарок от министерства.

— Меня беспокоит отсутствие Клариты, — сказал Фейн. — Она должна была приехать самое позднее в одиннадцать тридцать.

Мола достал из кармана старомодные часы и поднес их к глазам.

— Действительно, что-то случилось. По телефону нам подтвердили, что они выехали из Сантьяго в десять часов вечера. Они должны были завтракать в Санта-Кларе в семь часов утра. Если даже возьмем час на завтрак, то они должны были приехать в Гавану в одиннадцать часов. Меня беспокоит то обстоятельство, что в составе делегации был важный иностранный дипломат.

В час сорок пять, после того как Фейн выпил одну за другой три стопки коньяка, а Мола выпил большой стакан ярко-красного лимонада, объявили об отправлении рейса 464-го на Мехико и пригласили пассажиров к воротам номер пять для посадки в самолет.

Мола уже в десятый раз посмотрел на свои огромные часы. Он был намного спокойнее Фейна.

— К сожалению, на автостраде бывают аварии. Может быть, машина сломалась в безлюдном районе. За пределами провинции Гавана селения очень редки на автостраде.

— Но они могли бы позвонить, — сказал Фейн.

— Может быть, и так, но движение бывает очень редким. Иногда часами приходится ждать, пока придет помощь.

Объявили в последний раз о посадке пассажиров на кубинский самолет, следующий рейсом 464-м в Мексику.

— К счастью, — сказал Мола, — на этой неделе будет дополнительный рейс. Самолет заберет в Мексику спортивную команду. Я понимаю, что задержка — дело неприятное, но будет нетрудно отправить Клариту этим рейсом. Нужно будет только исправить дату выезда на разрешении. Вы можете на меня положиться. Я сам позабочусь об этом.

Они подошли к воротам номер пять. Фейн показал свой билет и прошел. Через барьер забора Мола пожал ему руку.

— Позвоните мне из Мехико. Я все узнаю и сообщу вам.

Фейн кивнул головой. Он был не в силах сказать что-нибудь в ответ. Он почувствовал себя безнадежно раздавленным.

Через четыре часа он был в Мехико, в гостинице «Аламеда». Из гостиницы он позвонил Мола, но так как нужно было ждать примерно час, то он взял такси и поехал в редакцию «Эль Порбенир» на улице Такуба. Было уже девять часов, и Фейи вздохнул облегченно, когда увидел, что учреждения работали и Виктор Моралес, наверное, еще не ушел домой. Его сразу же пропустили.

Моралес был мрачным молодым человеком с тонкими усиками и дьявольской улыбкой мексиканского мошенника из американского фильма. На нем был темный, тщательно отглаженный костюм, в нагрудном кармане пиджака которого торчало пять золотых авторучек. Он благоухал одеколоном. Комната была заставлена горшками с тропическими растениями.

— Рад познакомиться с вами, мистер Фейн. Вы работаете у Филиппа?

Фейн небрежно кивнул головой.

— Я только что из Гаваны.

— Мы ждем вас. Как там было? Жарко?

Фейн пожал плечами.

— А сейчас вы намерены поужинать по-европейски?

— Было бы не плохо.

— Итак, за дело. Вопросы у меня. Я думаю, что вы уже имели возможность познакомиться с ними.

Он нажал на кнопку стола, напоминавшего маленький орган. Ящик открылся со слябым щелчком, и Моралес взял какие-то бумаги.

У Фейна в руках оказалась знакомая ему инструкция с вопросами. Он узнал эти вопросы.

— Я застенографирую ваши ответы, но вы не спешите, так как я давно не писал. — Заметив некоторое колебание Фейна, он добавил: — Все в порядке. Начинайте. Кроме нас, в здании ни души.

Он улыбнулся заговорщически Фейну, как бы успокаивая его.

Моралес записывал ответы Фейна. Он только один раз прервал его, когда Фейн рассказывал об измерениях глубины у берега в Лагартере.

— От верхней воды прилива до песчаных дюн примерно тринадцать ярдов берега, причем максимально эта полоса составляет восемнадцать ярдов и минимально девять ярдов, — сказал Фейн.

— У вас великолепная память, — остановился Моралес и взглянул на него.

— Измерения верны только в день измерения, то есть на двадцать девятое число, — сказал Фейн. — Их необходимо пересчитать по таблице прилива. -

Моралес кончил писать.

— Ну, я вижу, что вы не теряли времени даром. Кстати, не собираетесь ли еще раз побывать там? — Моралес посмотрел на Фейна медленным взглядом стервятника.

— Я все уже видел на Кубе, что необходимо газете.

— Филипп заинтересован еще в одной поездке.

— Возможно, но я не хочу. Завтра утром я вылетаю в Торонто, где пробуду несколько дней.

Моралес вскочил и, сунув руки в карманы, прошелся по комнате. Затем он упал в кресло и тяжело вздохнул.

— Вам хорошо заплатят, если вы измените свое решение.

— Вероятно, но я не хочу.

— Вам лучше знать. Во всяком случае, вы выполнили довольно сложное задание. Филипп будет рад этому. Кстати, могу я видеть вас в Мехико?

Фейн предпочитал не встречаться с этим человеком.

— Я еще не устроился, — солгал он.

— У меня могут быть вопросы. Могли бы мы встретиться завтра утром? Каким самолетом вы улетаете?

— В одиннадцать пятьдесят.

Фейн записался на самолет, который вылетает в восемь утра, но ничего не сказал об этом. Интуитивно он понимал, что Моралес настоящий головорез, который не будет стесняться в выборе средств. Он намного страшнее неопрятного Стида. Режиссеры старых американских фильмов хорошо знали этих людей, когда показывали мексиканских мошенников. Фейн видел в Моралесе бандита и убийцу, замаскированного йод порядочного человека. Каин в импортном американском костюме.

Когда Фейн вышел из здания «Эль Порбенир», то прежде чем взять такси и поехать в гостиницу, он два раза остановился и осмотрелся, чтобы убедиться, что за ним нет слежки.

Фейн позвонил Мола по домашнему телефону из гостиницы, и Мола сообщил ему довольно неприятную историю.

— Авария произошла в Гаване, когда она направлялась в аэропорт. Столкновение с другой машиной… Да, пока еще в больнице.

«Какая еще авария? Вы великолепно знаете, что никакой аварии не было», — хотел прокричать Фейн в телефонную трубку. Понимая, что вспышка гнева ничего не даст, он взял себя в руки и довольно спокойно спросил:

— Серьезные ушибы?

— К счастью, небольшой удар и царапины. Больше ничего.

— Она вылетает в воскресенье?

— Конечно, мистер Фейн. Все уже улажено.

Фейн считал, что отъезд без Клариты был непоправимой ошибкой. Он чувствовал себя жертвой шулерского трюка, но ему казалось, что эти карты тасует не Мола, а кто-то другой.

Кларита не вылетела из Гаваны в воскресенье, так как в этот день на Кубе было объявлено чрезвычайное положение, и воздушное сообщение было прервано. После телефонного разговора с Мола Фейн ничего не знал о ней. Утром он прибыл в Торонто. Все телефонные разговоры с Кубой задерживались на двенадцать часов. На следующий день международные телефонные переговоры были прекращены до специального указания. Сестра сообщила, что на его счет положено восемь тысяч фунтов, но это известие его нисколько не обрадовало.

В понедельник Паппи Сауерби созвал совещание всей редакции: от уборщиц до кочегаров. В руках у него был номер журнала «Тайм», вышедший на прошлой неделе. Он держал его небрежно между большим и указательным пальцем.

— Я полагаю, что все вы видели это! — начал он.

Журнал опубликовал сенсационную новость, которую никто не хотел печатать. Корреспонденты помпезно и ликующе описывали военные приготовления во Флориде и особенно в Центральной Америке, которые велись для разгрома кубинской революции. Дрожащим от волнения голосом Паппи сообщил:

— Леди и джентльмены, все сотрудники редакции. Мы должны действовать. Мы должны поднять голос протеста, чтобы остановить это грязное дело, которое готовят против Кубы. Во имя мира мы готовы на любые жертвы, и мы боремся за мир во всем мире.

Сразу же организовали сбор средств. Собрали 89 долларов 75 центов, которые направили в фонд защиты Кубы. Паппи предложил принять резолюцию, осуждающую «преступную и безответственную империалистическую агрессию, подготавливаемую против Кубы». Мнение работников редакции разделилось по поводу текста резолюции. Большинство признавало резолюцию в целом, но значительная часть сотрудников возражала против слов «преступная и империалистическая». Во имя сохранения единства главный редактор стал искать компромиссное решение. В конце концов была принята единогласная резолюция, осуждающая «безответственные империалистические маневры и угрозы агрессии в районе Карибского моря». Это было резко и достаточно туманно, а главное, понравилось всем, так что сразу же единогласно проголосовали за то, чтобы послать резолюцию в ООН, сессия которой проходила в Нью-Йорке.

После совещания Паппи принял Фейна в своем кабинете. Он схватил руку Фейна своими огромными старческими сухими руками и сжал ее с большой силой.

— Ну, сынок, ты все расскажешь старику Паппи. Я знаю все о твоих отношениях с Кларитой. Я рад за тебя и думаю, что ты найдешь свое счастье. Но надо же всему этому случиться именно сейчас.

— Я ничего не могу с собой поделать. Это ожидание свыше моих сил.

Паппи предложил ему:

— Самое лучшее — нанять частный самолет на Багамах, слетать на Кубу и забрать ее, только бог знает, когда восстановятся регулярные рейсы самолетов. За это время все может случиться, особенно с этой высадкой.

— Частный самолет? — переспросил Фейн. — Никогда не думал об этом.

— Что касается меня, то я стреляный волк в центральноамериканских революциях и контрреволюциях, — сказал Паппи. — С тех пор как я работаю здесь, их было более пятидесяти. Частные самолеты будут летать, пока не начнутся бомбардировки. Газета поможет тебе, сколько бы это ни стоило.

— Я ценю ваше великодушие, — сказал Фейн.

— И не говори об этом. У меня в этом деле свой интерес. Затраченные на тебя деньги ты отработаешь с лихвой. Если мы поместим твой отчет о положении на Кубе сейчас, то мы сделаем специальный выпуск в конце следующей недели. Старый Паппи всегда верен самому себе.

Он встал, сделал театральный жест и дружески пожал Фейну руки.

— Я думаю, сынок, что ты справишься с этим делом. Если тебе нужна поддержка газеты, то мы всегда с тобой. Решай.

Чтобы нанять самолет «уесена» в Нассау для полета в Гавану, Фейн заплатил сто фунтов. Пока готовили документы, фирма запросила по радио разрешение на посадку в гаванском аэропорту, и это разрешение было получено. Фейн послал в редакцию телеграмму с сообщением о ходе дела, купил бутылку виски и газету. Через пять минут самолет взлетел.

Самолет бросало и болтало в воздушных ямах. Он неподвижно повисал, резко падал вниз и снова поднимался. Крылья дрожали от напряжения. Впереди по курсу выходила из моря узкая полоска земли. Это была Куба. «Странно, — думал Фейн, — мне казалось, что ничто не заставит меня вернуться на Кубу. А чего мне бояться?» Анализируя свою поездку, он приходил к заключению, что не было причин волноваться.

Самолет приземлился в аэропорту Хосе Марти, и молодые парни в военных комбинезонах подбежали к машине. Пришел какой-то чиновник, проверил паспорт Фейна и документы летчика. Только после этого им разрешили покинуть самолет. Больше никаких проверок не было. Гражданские служащие занимались укреплением аэропорта. Укладывали мешки с песком вокруг пустых зданий аэропорта. Зенитная пушка, которую Фейн запомнил после изучения наставлений по опознаванию вооружения, стояла на широкой площадке перед входом в здание аэропорта. Она была замаскирована листьями, сорванными с ближайшей пальмы.

Здесь он попрощался с летчиком, который собирался отправиться на улицу Анимас… Он вылетал в Нассау вечером и должен был прилететь снова в Гавану через три дня. Такси не было, и Фейн доехал до Гаваны на попутной машине. Водитель армейского «джипа» высадил его у городской больницы.

Клариты в больнице не было. Он посетил еще две больницы в разных концах города. Он шел пешком. Ноги болели от усталости. Пропитанная потом одежда неприятно прилипала к телу. Наконец он добрался до гостиницы «Талисия», где ему дали прежнюю комнату. Он поднялся в номер, умылся, надел свежую рубашку и решил позвонить Мола. Ему ответили, что Мола нет и неизвестно, где он.

Затем он позвонил в бюро переводчиков и получил ошеломивший его ответ:

— Вест? — переспросила девушка. — Вероятно, это ошибка. В нашем бюро нет переводчицы с такой фамилией.

— Может быть, сейчас не работает, но, сеньорита, извините, товарищ Вест работала у вас?

— Нет, сэр. Товарищ Вест никогда у нас не работала. Очень необычная фамилия. Это ошибка.

От волнения у него пересохло в горле. Но ничего нельзя было сделать. Темнело, и он знал, что в городе с восьми часов вводится комендантский час. Все дальнейшие поиски следовало отложить до утра.

Заскрипели половицы в коридоре, и в дверь мягко постучали. Фейн открыл дверь. На пороге стоял Стид, и Фейн почти задрожал от страха и ужаса. Стид за это время странно обрюзг и высох. Его лицо казалось сделанным из жеваной бумаги. Было заметно, что несколько дней он не брился.

— Рад видеть тебя, старина, — сказал Стид.

Странно поеживаясь, он вошел в комнату и поморщился от боли.

— У меня ноют ноги и болят руки. Десквамация, что означает шелушение кожи. Вызвано нервным напряжением.

Он повернулся к двери.

— Запирается?

— Даже не закрывается, пока сильно не хлопнешь.

— Это ничего. Я не думаю, чтобы нам могли помешать. Рад видеть тебя, старина. Мы не встречались со времени охоты на уток, не так ли? Кстати, чем она закончилась?

— Полная неудача.

— Плохо. Очень плохо. Ты, наверное, выбрал плохой день. — Он повернулся к Фейну. — Не возражаешь, если я присяду?

Стид опустился в плетеное кресло и печально улыбнулся.

— Ты опоздал, старина, — сказал он. — Я уже начинал беспокоиться. Ты опоздал ровно на один день.

— Я тебя не понимаю, — холодно произнес Фейн.

— Ты должен был прилететь вчера. Твое опоздание расстроило все мои планы. Но сейчас все в порядке, ты здесь, а это самое главное.

— Убей меня, не понимаю, почему ты ждал меня вчера или сегодня и в любое другое время?

Стид весело захохотал.

— О твоем прибытии мне сообщили надежные люди. Кстати, нет ли у тебя чего-нибудь выпить? Бары закрыты уже несколько дней.

— Могу предложить тебе виски.

— Великолепно. Виски и немного воды, если можно. Благодарю тебя. Ты спас мне жизнь.

Стид опорожнил стакан двумя большими глотками.

— О тебе мне сообщил наш общий друг Филипп через Лаури Пика. Нашего дорогого Лаури. Не видел его уже целую вечность. Он был здесь как-то и звонил мне. Сейчас он стал настоящим американцем, не так ли?

— Ради бога, Стид, о чем ты говоришь? — сказал Фейн, в котором ненависть и отвращение вызвали странный прилив энергии.

— Брось, старина. Мы связаны одной веревочкой. Ты, как и я, работаешь у Филиппа. Неприятный маленький человечек. Мне сказали, что его зовут Алоизиус. Ты должен знать правду. Он выдал меня кубинцам, и я скрываюсь от полиции. Последние три ночи я спал в такой дыре, что представить трудно.

Внезапно уголки его рта скривились в отвратительной гримасе.

— Видишь, нервы не выдерживают.

Окна задрожали от взрыва, а на улице зазвенели разбитые стекла. Фейн вскочил и снова сел. Крики, свистки полицейских, и визг шин резко затормозившей на повороте автомашины.

— Акт саботажа, — сказал Стид. — Это уже продолжается пару последних ночей. И даже стрельба. Везде убийства.

Он молча протянул стакан.

— Можно еще? Спасибо. Будь здоров.

Стид поставил стакан и потянулся от удовольствия.

— Ты, конечно, знаешь, что готовится высадка и что Филипп руководит этим представлением. Подозревая, что в последнюю минуту я могу явиться с повинной, что я и намеревался сделать, этот негодяй выдал меня кубинской разведке. Все было устроено довольно ловко. Один из моих самолетов, перевозящих взрывные устройства в консервах, был конфискован в аэропорту. Но обрати внимание на коварство этого человека. Он все устроил так, чтобы меня предупредили. Таким образом, мне удалось скрыться. Но я знаю, что если правительство не будет свергнуто, то через пару дней меня схватят и поставят к стенке. Теперь я должен бороться за успех вторжения. Ну, ты видишь, что мы с тобой связаны одной веревочкой. Оба мы.

Фейн попытался засмеяться, но это у него не получилось.

— Ты сошел с ума, — сказал он.

— Ты можешь считать меня дураком, но еще раз напомнить тебе, что наша единственная надежда выжить в данный момент заключается в повиновении. Мы должны сыграть важную роль в этой операции, и я уверяю тебя, что это единственный шанс выжить.

Фейн по-настоящему встревожился. Вначале он подумал любым способом отделаться от Стида, а затем сменить гостиницу. Спрятаться в каком-нибудь пансионате в лабиринте улиц на другой стороне центрального парка.

— Не говори глупостей. Редактор газеты послал меня сюда с заданием написать статью. Я намерен сделать это, а затем уехать. Я просто не понимаю, о чем ты говоришь.

— Твой редактор тоже работает на Филиппа, хотя он может и не знать этого. Именно по этой причине он послал тебя. Я понимаю твое нежелание еще раз ввязываться в это грязное дело. Я не хочу принимать меры, но ты должен знать, что твой последний разговор с Моралесом в Мехико записан на магнитофонную пленку, а копия прислана мне. Это очень веская улика против тебя может как-нибудь попасть в руки кубинской контрразведки. Ты это учти и помни, что мы вместе потонем или вместе выплывем.

Завыла сирена.

— Закрой штору, — сказал Стид, — а то будут стрелять по лампочке. Они начинают терять голову. Это еще полбеды. Если бы обстановка была иной, то я мог бы рекомендовать явиться вам с повинной и все выложить. Но если мы это сделаем, они могут нас выслушать и сейчас же оторвать головы. У нас нет выхода, и мы должны работать на Филиппа.

Дальнейшее препирательство казалось бессмысленным.

— Но ты забываешь о посольстве. Кто запретит нам отправиться в посольство и укрыться там, пока все это не кончится? — спросил Фейн.

— Дело в том, что тебя не подпустят к английскому или другому посольству на две сотни метров. Улицы оцеплены. Так всегда они делают в подобных случаях.

Фейн подумал, что остается только убить этого человека. Но как? Чем? В пустой комнате не было вещей, которые можно использовать как оружие.

В армии Фейн прошел двухнедельную подготовку убийства подручными средствами, но, как всегда бывает с армейскими курсами, это оказалось пустой тратой времени, так как в боевой обстановке ему не приходилось прибегать к этой жестокой и предательской технике убийства. В какое-то мгновение он представил себе, как он внезапно бросается на ошеломленного Стида, парализует его ударами в пах и живот, а затем душит его кромкой простыни. Но как заглушить крики и стоны Стида в панельном здании с неплотно закрывающимися дверьми и разбитыми вентиляционными трубами, в этой деревянной коробке, где печальные песни о любви, которые поет прачка на первом этаже, хорошо слышны на четвертом? Даже если Стид будет наконец задушен, что он будет делать с трупом?

Стид, вероятно, прочитал ненависть в лице Фейна и разгадал его намерения убить его. Сразу же исчезла его нагловатая развязность, а когда он заговорил, то в голосе появились плаксивые нотки.

— Ты должен понять меня правильно, старина. Мы должны успешно сотрудничать, или нас поставят к стенке. Это ужасный и неприличный способ покончить счеты с жизнью. Ты думаешь, что будешь относиться философски, но когда наступит этот момент, то все будет совсем не так, как ты предполагаешь. Я много раз видел это. Расстреливают молодые, необученные парни, которые часто не умеют целиться. Тебе не будут связывать ноги. Однажды несчастный стал бегать по двору, а офицер, который командовал расстрелом, бежал за ним и стрелял в него. Лично я хочу умереть в постели. Пусть будет рак, но только не это.

Фейн встал и отвернулся, чтобы уменьшить искушение убить его.

— Что я должен делать? — бросил он через плечо.

— Уверяю, что после этого тебя оставят в покое. Слово джентльмена.

— Я спрашиваю: что я должен делать?

— Мне понятно твое недоверие, но просто незачем тебя беспокоить. Сейчас из всей организации только ты можешь свободно ездить по стране. Насколько я знаю Филиппа, тебя после этого оставят в покое.

— Ближе к делу, сказал Фейн.

— Организация приказывает тебе еще раз поехать по стране. В этом нет ничего опасного. Я должен заметить, что тебе все еще платят. Наши хозяева всегда раскошеливаются. После выполнения задания ты получишь довольно приличную сумму. По крайней мере, всегда так бывает.

— А если они не дадут мне машину для поездки по стране?

— Не беспокойся об этом. Уверяю тебя, что все будет в порядке. Ты получишь машину с пропуском прессы на ветровом стекле. Только такие машины можно видеть сейчас на дорогах.

— Нужно ехать в Лагартеру?

— Ты удивительно догадлив, старина.

— Это означает, что высадка будет там.

— Ты снова прав. У нас есть три возможных места для высадки, но лучше всего — Лагартера. Твое предложение использовать остров в прибрежных водах для посадочной площадки понравилось Филиппу. Дело в том, что сегодня ночью войска на кораблях вышли в море из порта Кабесас в Никарагуа. Прежде чем принять окончательное решение о высадке, нужно свежее донесение о положении в районе высадки. Именно по этой причине ты должен отправиться в Лагартеру, посмотреть все там, позвонить по телефону в Гавану и сказать, как там дела. Вечером они дадут телеграмму на корабли.

Фейн оправился от нервного шока и снова мог здраво смотреть на вещи. Он начал понимать, что его дела не так уж плохи.

Он сжал челюсти и испытующе посмотрел на Стида.

— Где Кларита? — спросил он.

— Кларита? Ты спросил как раз вовремя. Я собираюсь навестить ее.

— Где она?

— Жива и здорова, старина. Устроилась хорошо и, кстати, среди друзей.

— Я спрашиваю, где?

— Могу только сказать, что в довольно приличной частной клинике в полумиле отсюда. Но я не могу назвать точный адрес.

— Так она арестована? — спросил Фейн.

— Боже мой, нет! Ничего подобного. После автомобильной катастрофы ее осмотрели и сделали обычный рентгеновский снимок. К счастью, ничего серьезного.

— Это ты устроил аварию?

— Имеет ли значение, кто это сделал?

— Во всяком случае, Мола не имеет к этому делу никакого отношения?

— Мола? — переспросил с удивлением Стид.

— Шеф пресс-центра.

— Должно быть, новый человек. Ничего не слышал о нем. Если хочешь знать, то все это устроил Лаури Пик. Он хотел обеспечить твое возвращение на Кубу. Я лично полагал, что это очень хлопотливое и опасное дело. Но все окончилось благополучно.

— Она ранена? — спросил Фейн.

— Возможно, легкая контузия. Ничего больше.

— В таком случае, почему так долго держат ее в этой клинике? Ведь она там около недели.

— Вероятно, снотворное в кофе, — сказал Стид. — Уверяю тебя, что в любую минуту она может покинуть клинику.

Фейн встал и сжал кулаки. Он снова посмотрел на пустую комнату в поисках какого-нибудь оружия и увидел небольшое зеркало. Он представил себе, как он разбивает зеркало и берет осколок стекла как кинжал. Но как взять кусок разбитого стекла?

Стид наблюдал за ним, и уголки рта у него начали нервно подергиваться.

— Ты должен войти в мое положение, старина. Мы должны были сделать все, чтобы вернуть тебя на Кубу, а это дело было единственной нашей возможностью. Ты снова здесь, как и было предусмотрено. Так что Кларита снова свободна.

— Почему же ты не освободишь ее?

— Мы освободим ее. Уверяю тебя, что мы сделаем это. Как только ты вернешься завтра вечером из Лагартеры, она будет ждать тебя.

— И ты думаешь, что я поверю тебе?

— При определенных обстоятельствах ты прав, но в этом деле у меня нет расчета обманывать тебя. У меня лично против тебя ничего нет. Я не хочу осложнять тебе жизнь. Я считаю, что мы должны помогать друг другу.

— Я сам найду ее. Я достану список всех клиник и найду ее.

— Конечно, ты сможешь это сделать, но у тебя нет времени. Завтра ты будешь занят нашими делами. У нас нет времени.

Затем Фейн спросил Стида, почему Клариту не знают в бюро переводчиков.

— Мне сказали, что она там не работает и никогда там не работала.

— Ничего не понимаю. Вероятно, это какая-то путаница. Ты не можешь себе представить, какие запутанные дела порой здесь возникают.

Фейн согласился с этим. У него не было выбора, и он принял как должное объяснение Стида.

— И я должен только позвонить?

— Ничего больше. Наши друзья хотят знать, что там изменилось и нет ли признаков оборонительных мероприятий, которые проводятся в последнее время. Ты должен побывать в Лагартере и после четырех вечера позвонить в Гавану по номеру, который я тебе дам. Ты готов?

Фейн взял ручку и вырвал страницу из блокнота.

— Начинай.

— Дикая утка малярд — войска, свистуха — танки, чирок — артиллерия, а шилохвост — самолеты.

— Боже мой, снова утки! — воскликнул Фейн.

— Что же лучше уток можно придумать в данных условиях? — спросил Стид.

Всю ночь Фейн думал о загадочном исчезновении Клариты я заснул далеко за полночь. На рассвете взрывы бомб разбудили его.

Фейн вскочил, отдернул шторы и посмотрел на небо. В порту завыла сирена. Как только она смолкла, показался медленно летящий самолет. Фейн понял, что этот самолет сбросил бомбы. Однако трудно поверить, что эта старомодная, медленно летящая в сторону моря машина имеет какое-то отношение к взрывам, которые он только что слышал.

В семь часов Фейн уже был на пути в пресс-центр. Он предполагал, что такси не будет и ему придется идти пешком четыре мили. И он не ошибся. Его поразила Гавана. Город замер и чего-то ждал. Из громкоговорителей лились звуки обычной кубинской музыки. Фейну казалось, что флейты и барабаны преследуют его.

Он торопливо шагал по безлюдной, украшенной колоннами площади, по улице Эмпедрадо, мимо центрального парка с его сардонической и роскошной архитектурой. Все магазины и бары были закрыты. Исчезли чистильщики обуви. Пропали сотни продавцов орехов и лотерейных билетов.

Наконец Фейн добрался до пресс-центра. Он был поражен, когда увидел, что пресс-центр открыт. За столом у входа сидел молодой человек, занятый чисткой армейских ботинок. Пока он записывал данные Фейна в регистрационный журнал, Фейн изучал бюллетень, написанный мелом на черной доске и переведенный также на английский для посетителей.

«В шесть часов утра самолеты наемников американских империалистов совершили одновременно налеты на Сан-Антонио-лос-Баньос в окрестностях Гаваны, а также на Сантьяго-де-Куба. Наши зенитные батареи открыли огонь по самолетам противника. Один самолет сбит. Наши истребители сразу же поднялись в воздух. Взрывом полевого оклада боеприпасов в Гаване нанесен ущерб зданиям. Имеются убитые и раненые.

Объявлена общая мобилизация. Наша армия и милиция приведены в состояние полной боевой готовности. Если этот налет является прелюдией вторжения, то вся страна железной рукой сокрушит любую попытку высадиться на нашей территории.

Родина или смерть! Мы победим!»

Фейна принял компаньеро Армас, который был заместителем Мола. Он нашел, что Армас почти ничем не отличался от своего начальника. Армас в процессе разговора несколько раз цитировал известную речь Черчилля. Мола срочно вызвали, и он вернется только ночью. Армас знает все о Фейне и его газете. Нет никакой трудности с машиной. Он сам отвел Фейна в гараж министерства, выбрал самый подходящий «кадиллак», осмотрел шины, попробовал систему кондиционирования воздуха, проверил работу радиоприемника и приклеил собственноручно разрешение пресс-центра на ветровое стекло. Он пожал руку Фейну и пожелал ему счастливого пути. Он не задавал вопросов. «Скажите водителю, куда вам нужно, и он отвезет вас».

Когда автомашина тронулась с места, Армас поднял правую руку в знак приветствия и пропел тенором:

— Мы победим!

— Мы победим, — серьезно сказал Фейн.

— Куда поедем, сэр?

— Ла-Вака, — сказал Фейн и удивился, почему водитель говорит по-английски. Он думал, что на Кубе человек с такими знаниями мог найти себе более приличное место.

Затем он подумал, что прежний водитель выглядел человеком, рожденным водить машину для других, а этот, несмотря на форменную одежду, совсем не походил на шофера. Он был больше похож на политического деятеля, полицейского или священника.

Они въехали в Ла-Ваку. Водитель резко затормозил, чтобы уклониться от собак, которые бежали сбоку автомашины. Узкая главная улица была забита машинами. Дорога была перегорожена цепями. Солдат подошел к машине и посмотрел на Фейна. Он слышал, как водитель сказал: «Дипломат».

— Куда? Куда? — спросил солдат.

— Скажите ему, в Лагартеру.

Машины впереди были сдвинуты в одну сторону, и нм сделали знак, чтобы они трогались и повернули на Лагартеру. Осталась позади Ла-Вака с красочными хижинами у стоячей воды. Они выехало на прямую и узкую дорогу, ведущую в Лагартеру. Они ехали через серую болотистую местность.

Внезапно Фейн увидел изменения. Вода в болоте заметно убыла или была спущена. Вместо болота он увидел ил, покрытый следами тысяч мелких птиц. Со времени его последнего посещения были прорыты канавы, по которым была спущена вода. Во многих местах ил уже высох под палящими лучами солнца. Бесчисленные стаи птиц копошились на поверхности ила в поисках пищи. Это выбивало главный козырь. Болото, которое должно было прикрывать десант от контратак во время закрепления на плацдарме, сейчас исчезает. Узкая дорога в Лагартеру не может быть перерезана и не может защищаться горсткой солдат с противотанковой пушкой.

Что-то привлекло внимание водителя. Фейн скоро обнаружил, что это было. Впереди, на поляне за кустарником блеснул металл. Это был оазис твердой земли, который прошлый раз обнаружил Фейн и который был обжит углежогами. Когда они подъехали ближе, Фейн увидел четыре разведывательные бронемашины на концах поляны, где они были укрыты от наблюдения с воздуха. Затем он заметил, что под развесистыми ветвями деревьев двигался огромный танк. Со смешанным чувством тревоги и напряжения Фейн почти ощутил удовольствие охотника.

Теперь Фейн увидел все, что нужно. Необходимо было вернуться в Ла-Ваку, предупредить по телефону Роберто о том, что все утки, о которых он беспокоился и даже гусь или два гуся плавают в окрестностях Лагартеры, а затем уехать. Фейн все еще надеялся, что Стид выполнит свое обещание и выпустит Клариту из клиники. В противном случае он сам сумеет найти ее прежде, чем все это полетит ко всем чертям.

Он еще немного подождал, а затем подался вперед и похлопал водителя по плечу.

— Давай, брат, поворачивай.

На этот раз водитель понял его.

— Невозможно.

— Как это невозможно? Мне нужно назад в Ла-Ваку. Я вспомнил, что я должен быть там.

— Мы не можем вернуться в Ла-Ваку. Дорогу заняли военные. Мы можем ехать в Лагартеру, но нам нельзя повернуть назад.

— Почему вы мне не сказали это раньше?

— Я не понял, что вы хотите вернуться. Сегодня нельзя возвращаться, но мы можем вернуться завтра.

— Я хочу вернуться сегодня, идиот ты несчастный. Ты подумал, что я буду делать в этой дыре?

Водитель помрачнел, а лицо его посуровело и стало более интеллигентным.

— Простите меня, но я не идиот.

— Не будем спорить о пустяках. Развернитесь и поезжайте в Ла-Ваку. Я несу ответственность, если вы попадете в беду.

— Простите, но я не могу повернуть назад. Не имею права. Мы должны ехать прямо. Если вам необходимо вернуться в Ла-Ваку сегодня, вы должны получить разрешение у военных в Лагартере.

— Ты беспросветный дурак, — закричал Фейн, — глупый, беспросветный дурак!

Водитель только сильнее нажал на педаль газа, и через пять минут они были в Лагартере. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять всё. Лагартера ожила и превратилась в настоящий опорный пункт. Везде сновали люди в ярко-зеленой форме. Вдоль берега были растянуты спирали колючей проволоки, под которыми ползали тысячи маленьких черных крабов. С острова через залив мелькнул свет сигнального фонаря. Под защитой острова покачивался на волнах небольшой серый катер с пушечным вооружением. Одна из прибрежных хижин была превращена в штаб, где их встретил сержант.

Фейн начал довольно мягко.

— Скажите ему, что нам нужен документ для возвращения в Ла-Ваку. Скажите ему, что мы повернули неправильно и попали сюда по ошибке.

— Он говорит, что не имеет права подписывать разрешения.

— Кто же тогда подписывает их?

— Офицер. Все разрешения должны быть подписаны офицером.

— Где офицер?

— Его здесь нет. Он куда-то ушел.

— Там, на улице, я видел офицера. Мы проехали мимо него.

— Но это другой офицер. Ему не разрешено подписывать разрешения.

— Когда вернется офицер, который подписывает разрешения?

— Он не знает. Вероятно, скоро.

— Как скоро? Через час? Через два?

— Он думает, что через два часа. Офицер очень занят.

Два солдата внесли тяжелый ящик. Сержант встал и осмотрел его. Он записал что-то в книгу.

— Не может ли он оказать нам, где можно найти того офицера, и давайте поищем его? — сказал Фейн.

Сержант что-то сказал водителю и посмотрел на него довольно строго.

— Офицера нет в Лагартере, — перевел водитель, — и мы должны оставаться здесь, пока мы не получим разрешения. Мы не можем искать офицера, так как нам нельзя покидать Лагартеру.

Он улыбнулся и кивнул сержанту, который мрачно посмотрел на него.

— Это возмутительно, — сказал Фейн. — Мне дали специальное разрешение, по которому я могу ездить по стране без каких бы то ни было ограничений.

Он порылся в кармане, нашел разрешение и протянул его сержанту.

— Если он не может читать, то объясните ему, что это такое, — сказал он водителю.

— Этот человек может читать. На Кубе нет неграмотных.

— Конечно, нет, — сказал Фейн. — Как мог я забыть об этом.

Водитель взял бумагу из руки Фейна, посмотрел на нее и вернул ее обратно.

— Такие разрешения уже отменены из-за чрезвычайного положения.

— В таком случае я прошу разрешить мне позвонить в ваш пресс-центр. Если сержант хочет сделать это сам, то пусть он позвонит. Попросите его вызвать пресс-центр и поговорить о товарищем Мола. Товарищ Мола скажет вам, что в моем случае не нужно специальных военных разрешений.

— Он не имеет права пользоваться телефоном. Только офицер может говорить по телефону.

— Скажи ему, чтобы он убирался ко всем чертям.

Фейн подошел к двери дома и посмотрел на пустынное темное, почти пурпурное море в лучах вечернего солнца. Четыре пятнадцать. Отсюда не было видно острова и бронекатера. Бухта казалась странно двумерной, как сцена при съемке фильма о южных морях. Ничто, даже море, окруженное постоянной полосой пены, не двигалось. С самолета У-2 из стратосферы будут, конечно, сделаны последние перед высадкой аэрофотоснимки, которые ничего не смогут сказать. Через несколько часов, ночью, люди Филиппа вылезут из десантных судов и весело пойдут на этот красивый и безобидный берег. Там они напорются на проволоку и мины. Их встретит ружейно-пулеметный огонь. А тех, кто уцелеет, встретят танки.

— Спросите его, где у них умывальник, — сказал он водителю.

— Умывальник?

— Туалет.

— А, ванная комната. Мы называем здесь это ванной комнатой. Где туалет? — спросил он сержанта по-испански.

Сержант встал, снял со стены ржавый клюй к поманил Фейна.

— Идите за ним. Он вам покажет, — сказал водитель.

Фейн пошел за сержантом к будке в конце ряда домиков.

Сержант повернул ключ в замке и отошел. Фейи наблюдал за ним через неплотно прикрытую дверь, пока тот не скрылся из виду.

Он вышел из будки и пошел к обочине дороги. Песок, наметенный ветром мелкими волнами, проваливался под ногами. Несколько солдат прошли быстрым шагом, с трудом волоча тяжелые ящики. Они не обратили на него никакого внимания. Музыка, которую он не мог переносить, лилась из спрятанного где-то в деревьях громкоговорителя.

Он свернул на тропу, ведущую в бар Сибоней. Он постоял немного в дверном проеме и посмотрел назад. Фиолетовое море смотрело на него через парчовые листья.

Фейн толкнул дверь и вошел внутрь. Бармен, который что-то чистил в дальнем конце бара, повернулся на стук двери и поднял руки. Он обошел стойку, и Фейн пожал ему руку. Бармен взял Фейна за плечи и радостно потряс его. Затем нашел бутылку рому и с улыбкой протянул ее Фейну. Фейн кивнул ему.

Бармен налил две рюмки, и Фейн положил банкнот в один песо. Они подняли рюмки и буфетчик сказал:

— Ваше здоровье.

— Здоровье и деньги, — сказал Фейн по-испански.

— И любовь, — добавил буфетчик низким басом. Он снова налил рюмки. Пушистый кот с китайскими глазами, который спал в дальнем конце стойки, проснулся, понюхал воздух, потянулся и подошел, чтобы посмотреть, что происходит. Бармен плеснул немного рому на стойку, а кот стал лизать его.

— Хороший ром, — сказал бармен и поднес кончики пальцев к губам.

Фейн кивнул головой в сторону телефонной будки, которая походила на буддийский храм и в которой все еще не было двери.

— Работает? — спросил по-испански Фейн.

— Да, работает, — ответил бармен.

Фон и написал на обратной стороне конверта номер телефона Роберто и передал написанное бармену. Он взял конверт, снова обошел стойку, подошел к телефону и снял трубку. Бармен семь или восемь раз нажал на рычаг телефона, закатил глаза, и растерянная улыбка засветилась на его лице. Затем лицо его посветлело. Фейн услышал тонкий голос телефонистки, и буфетчик передал ей номер Роберто. Минутное ожидание, и буфетчик протянул Фейну трубку. Фейн взял трубку:

— Роберто? — спросил он. — Роберто?

Из моря треска помех выплыли далекие, еле слышные слова, которые сейчас же пропали.

— Роберто! — кричал Фейн. — Я на охоте… в Лагартере. Роберто, ты слышишь меня?

Слабый голос за штормом электрических помех превратился в бессвязное бормотание. Волнение и разочарование охватили Фейна. Он даже не мог сказать, говорили ли на другом конце провода по-английски или по-испански. Когда поток непонятных слов прервался, Фейн закричал:

— Роберто, это я! Хочу тебе рассказать об охоте, если ты думаешь приехать. Ты слышишь меня?

Шум на линии прекратился, и четкий голос произнес:

— Не бросайте трубку. Роберто сейчас будет.

Наступило тягостное молчание. Линия казалась отключенной. Затем кто-то снова заговорил, и снова помехи и электрические разряды. Снова послышались непонятные слова.

— Роберто? Это ты, Роберто?

Фейн помахал трубкой бармену, который поспешил ему на помощь.

— Ошиблись номером, — пояснил Фейн.

Бармен прищелкнул языком и собирался взять трубку, как чья-то рука из-за спины Фейна схватила ее. Фейн повернулся и увидел водителя. Сзади стоял солдат с автоматом наперевес.

В дежурной комнате их ожидал Мола. Это был совершенно другой человек. Решительность и властность чувствовались в каждом движении и слове. Сержанта не было. Мола отпустил солдата кивком головы. Фейн сидел на стуле посредине комнаты напротив Мола, который внимательно его рассматривал. Фейн чувствовал, что щеки его горели. Кровь прилила к лицу.

Мола покашлял. Он прервал молчание и повернулся.

— У меня нет времени, — сказал он. — Мы должны поговорить откровенно.

Во-первых, я должен сказать, что ничего не имею общего с пресс-центром, — сказал Мола. — Я офицер службы безопасности и должен был играть эту роль в связи с приездом. Мы все знаем о вас и о вашем прошлом. И следует заметить, что мы знали все это раньше.

Паника охватила Фейна. Растерянность подавила в нем всякую возможность оправдываться. Он внимательно рассматривал пропитанную потом фуражку Мола, которая висела на календаре. Слово «смерть» снова и снова проносилось в его голове. Смерть. Родина или смерть.

— Вам жарко, — сказал Мола голосом гипнотизера. — Здесь жарко. Почему бы вам не развязать галстук и не расстегнуть ворот рубашки?

Фейн поднял руки, чтобы сделать это, но руки безвольно, словно плети упали вниз. «Арестованные всегда без галстуков. Снять галстук — значит быть арестованным», — думал он.

— В вашей профессии, — сказал Мола, — понятие о верности носит довольно странный характер. Именно по этой причине, с моей точки зрения, мы часто находим союзника в лагере противника. Нас своевременно предупредили о готовящемся вторжении. После предупреждения единственной проблемой оставался выбор подходящего, с нашей точки зрения, места. Все время, когда вы полагали, что работаете против нас, вы работали в действительности на нас. Вы работали хорошо, и мы благодарны вам за это. Мы хотели заставить противника принять план высадки в Лагартере, так как мы знали, что Лагартера является превосходным местом для уничтожения десанта. Донесение, которое вы написали агентам американской разведки в Мехико, было вполне удачным, с нашей точки зрения.

Постепенно возвращалась способность анализировать происходящее. Это помогло Фейну понять, что за всем этим стоял Пик. Психопат Пик с холодными глазами мастерски подготовил этот предательский удар. В самом начале операции Пик, наверное, связался с кубинцами и подготовил провал высадки.

Мягкий и приятный голос Мола прервал его размышления.

— Как вы понимаете, мы сделали все, чтобы ваше задание было выполнено успешно. Небольшая неувязка произошла при вашем допросе, который состоялся по инициативе моих подчиненных, которые не знали, что происходит. Кроме этого инцидента, вся операция была проведена блестяще. Я думаю, что это объяснение нашей игры поможет вам понять, как вы сотрудничали с нами. А теперь я хочу дать вам возможность для дальнейшего сотрудничества.

Какое странное слово — «сотрудничество». В полиции часто используют это слово. Это слово, полное предательства и низости. Фей к задумался, как он будет реагировать на это слово»

— Зачем вы вернулись на Кубу?

Фейн должен был прокашляться, чтобы быть в состоянии говорить.

— Главным образом, по сентиментальным причинам.

— По личным причинам. И эти сентиментальные причины привели вас в Лагартеру?

— Я оказался в ловушке, — сказал Фейн. — Не было иного выхода. У меня не было намерения поехать в Лагартеру.

— Я верю вам. Вы оказались в ловушке. Вас заставили поехать в Лагартеру против вашей воли. Можно ли вас ругать за это?

Мола ожидал ответа. Фейн пожал плечами.

— И вы были вынуждены поехать сюда, чтобы еще раз проверить место высадки. Правильно?

— Я повторяю, что приехал на Кубу искать Клариту. Газета послала меня, но лично я был заинтересован в том, чтобы помочь ей. Когда я приехал сюда, то понял, что попал в неприятную историю. Я не знал, что Клариту использовали, чтобы заманить меня сюда.

— Я могу вам предложить следующее. Вы — наемник, а с наемниками можно договориться. Скоро начнется высадка. Если враг высадится в Лагартере, то мы будем считать, что вы помогли нам, и мы разрешим вам покинуть страну. Если это не случится и если ваши хозяева изменят в последнюю минуту свои планы, то мы будем обращаться с вами, как со шпионом.

— Я приехал за Кларитой.

— Мы не будем возражать против ее выезда вместе о вами.

— Где Кларита?

— Насколько я знаю, она в клинике, после аварии. Из клиники сообщили, что ее выпишут сегодня и она приступит к исполнению своих обязанностей.

— Но почему на работе не знают ее?

— А какую фамилию вы назвали?

— Вест.

— Дело в том, что никто не знает ее девичьей фамилии. По мужу она Росас.

Решение загадок было простым и убедительным. Мола видел, что ему еще не удалось убедить Фейна.

— Я могу сделать вам более заманчивое предложение, — сказал он. — Чтобы рассеять ваши сомнения, я пошлю за Кларитой. Вас отвезут в Ла-Ваку и будут содержать под стражей, пока будет проходить высадка. Клариту доставят в вашу камеру. Как только восстановится нормальное воздушное сообщение, то вам разрешим покинуть страну.

— Зафрахтованный самолет прилетит в Гавану в пятницу. Можно нам уехать этим рейсом?

— Если вы согласны нам помочь.

— Что я должен делать?

— Только телефонный звонок. Вы должны позвонить во телефону. Вы же хотели позвонить, не так ли? Если вы сейчас намерены позвонить, то наши интересы полностью совпадают. Я уверен, что знаете, что вам нужно говорить.

Фейн колебался.

— Две тысячи человек, — сказал Мола. — На что они надеются? Мы знаем все их планы. Если они не высадятся здесь, то они отправятся в город Тринидад, где их ждут пятьдесят тысяч человек народной милиции и регулярных частей армии. Если сделаете глупость и не примете нашего предложения, то вы все равно их не спасете.

Мола поднял трубку телефона.

— У меня номер записан на этом клочке бумаги. Я закажу его для вас.

Высадка началась в три часа утра. В это время Фейн мучился бессонницей в камере тюрьмы Ла-Вака.

Начался второй этап операции…

Перевод с английского Ю. ВИКТОРОВА

Энтони Трю ЗА ДВА ЧАСА ДО ТЕМНОТЫ

ГЕРОИ ЭНТОНИ ТРЮ

Роман «Два часа до темноты» является первой пробой пера Энтони Ф. Трю. До этого автор романа, предлагаемого вниманию читателя, даже не мечтал о литературной славе. С пятнадцатилетнего возраста, уроженец Трансвааля (1906 г.), он, по примеру старших в семье, связал свою судьбу с морем.

В годы второй мировой войны, имея за плечами опыт морской службы, Энтони Трю в должности командира корабля английского военно-морского флота сопровождал и охранял караваны союзников, направлявшихся северным путем в Мурманск и Архангельск.

Что стоит за этими словами «конвой в Россию» — широко известно. Достаточно прочесть хотя бы вышедшую в 1971 году в переводе на русский язык книжку Д. Ирвинга «Разгром конвоя Пе-Кью 17».

Не вдаваясь в оценку того, какой вклад эти караваны внесли в дело победы над гитлеровской Германией, нельзя не отдать должное мужеству и героизму моряков, принимавших в них участие, и в связи с этим не упомянуть, что Энтони Трю был удостоен высокой награды своей страны — Крестом за боевые заслуги.

Какое влияние оказало на мировоззрение автора его участие во второй мировой войне, пожалуй, лучше всего ответит его роман.

Этот роман — психологический, действие его разворачивается вокруг такого предмета, как ракетно-ядерное оружие.

…Английская подводная лодка «Возмездие» приобретена у Соединенных Штатов Америки за круглую сумму в тридцать миллионов фунтов стерлингов. Она оснащена американскими ракетами «Поларис», каждая из которых способна вывести из строя крупный город. Такая «перспектива» не отталкивает, а возбуждает командира подводной лодки — английского капитана Шэдде. Читатель видит, как его психическая неуравновешенность усугубляется патологической враждой к Советскому Союзу и вообще ко всему новому, передовому на земном шаре.

Таким предстает в романе английского писателя Э. Трю капитан Шэдде — образ вовсе не натянутый, ходульный, а имеющей своих двойников в жизни. Пусть они, эти двойники, психически уравновешенны, пусть они занимают какие-то незаурядные политические посты — с Шэдде их роднит не знающий удержу антикоммунизм, антисоветизм. Из их уст нередко раздавались призывы к использованию ядерного оружия. То есть они рассуждают, по сути дела, так же, как в романе Э. Трю поступает капитан Шэдде. У него под контролем пульт управлении ракетами «Возмездия», и, хотя эту ответственность он делит еще с тремя офицерами подводной лодки, лишь цепь случайностей мешает ему довести до конца свой дьявольский замысел — выпустить ракеты с ядерными боеголовками против Советского Союза.

Значит ли это, что случай с капитаном Шэдде подпадает под категорию лишь клинического обследования? Если бы автор описал его как обыкновенного психически больного, роман вряд ли имел бы такую политическую заостренность, какая есть у него в данном случае. Дело в том, что Шэдде живет в наше время, но мыслит так, будто эпоха колониальных империй и господ, повелевавших другими народами, еще может вернуться. И в этом ему, Шэдде, может помочь ядерное оружие.

Вот на какой почве происходит у героя прогрессирующий умственный паралич. И по мере его развития злоба к настоящему и тоска по прошлому фокусируются у него на Советском Союзе — в нашей стране он видит источник потрясений, испытываемых британским империализмом. Шэдде не оригинален. Реакционеры всех мастей и оттенков люто ненавидят Советский Союз. Это чувство нередко принимает патологические формы. Достаточно вспомнить о Джеймсе Форрестоле, выпрыгнувшем из окна нью-йоркского отеля потому, что ему померещились советские танки на улицах города. А ведь Джеймс Форрестол был военным министром США!

То было в разгар «холодной войны», когда деятели типа Форрестола нагнетали психоз военной истерии на Западе. Действие же романа Э. Трю происходит в наше время, когда в международной жизни наметились благоприятные для дела мира сдвиги. Но тем сильнее тревога людей типа Шэдде. Они воспринимают каждый шаг в пользу мира как свое личное поражение. Такова, как мы видим, основная питательная среда умопомрачения Шэдде, приводящая его к решению, которое было бы роковым в первую очередь для Англии.

Не будем пересказывать сюжет романа. Читатель, несомненно, будет захвачен динамичным развитием событий, остротой постановки вопроса. Правда, концентрируя внимание на капитане Шэдде, Э. Трю оставляет в тени главных дирижеров той возни, какая идет в штабах Атлантического блока под знаком «отражения» мифической угрозы Советского Союза. Автор ничего не пишет об этом. Получается, что, когда Шэдде принял командование над подводной лодкой, «он проникся убеждением, что ему вручено оружие, предназначенное для какой-то великой, хотя и неясной ему, цели…».

Это звучит крайне неубедительно. Создается впечатление, будто в высших английских сферах не догадываются о роли Англии в атлантической стратегии и держат в неведении даже командиров атомных подводных лодок. Шэдде, без сомнения, прошел основательную идеологическую обработку, прежде чем стал командовать подводной лодкой, оснащенной ракетами «Поларис».

То же самое относится и ко всему экипажу этого корабля. Автор хоть и но очень конкретно, но все же показывает отсутствие у членов команды убежденности в том, что со стороны Советского Союза имеется какая-то угроза. Приказ подготовить ракеты к запуску они воспринимают без веры в оправданность такой меры, хотя лишь единицы решаются оказать противодействие Шэдде, подозревая его в самом худшем.

Описанная Э. Трю драматическая ситуация, когда ми, казалось бы, повис на волоске, поднимает важный для дела мира вопрос. В 1969 году Стокгольмский международный институт по исследованию проблем мира перечислил 33 инцидента, связанных за иных с ядерным оружием, в том числе нашумевшие случаи с американскими бомбардировщиками, «потерявшими» водородные бомбы над Средиземным морем и у берегов Гренландия. Дело, к счастью, не дошло до худшего, но эти инциденты заставили ряд правительств в Западной Европе запретить полеты американских бомбардировщиков с ядерным оружием на борту над территорией своих стран.

Лондонская газета «Санди таймс» писала о проводившаяся в октябре 1969 года расследовании по делу о наркомании на американской подводной лодке «Натан хейл». Оно было начато после нервного припадка с одним из матросов подводной лодки. Выяснилось, что 38 человек из ее команды употребляли наркотики, причем некоторые из них имели доступ к пультам управления ракетами.

Вопрос о возникновении войны в результате случайности послужил темой для ряда романов, вышедших на Западе: «Предохранитель» Ю. Бэрдика и X. Уилера, «Красная тревога» П. Джорджа, «Триумф» Ф. Майлера и другие.

Ну а как же дело обстоит в жизни? Действительно ли положение следует считать трудно поддающимся контролю? Конечно, нет. Вопрос о случайном возникновении ядерного конфликта уже давно привлекает внимание многих правительств. У этой проблемы есть несколько аспектов. Решающее значение для предотвращения такой опасности имеет состояние международного климата. Чем более спокойна обстановка в мире, чем более налаженно международное сотрудничество в этой области, тем меньше шансов возникновения взрывчатых ситуаций.

Немалое значение для предотвращения угрозы случайного возникновения войны имеет выработка соответствующих мер предосторожности. Наконец, коренным решением данной проблемы явилась бы ликвидация оружия массового уничтожения.

Советский Союз вместе с другими странами социалистического содружества, со всеми миролюбивыми силами борется за устранение угрозы ядерного конфликта на нашей планете. Эта цель поставлена как основная в Программе мира XXIV съезда КПСС. Усилия, предпринимаемые в этом направлении, приносят свои плоды, хотя предстоит сделать еще многое для полного избавления человечества от того, что по праву называют висящим над ним ядерным дамокловым мечом. Завоеванное, достигнутое на этом большом и нелегком пути дает основания надеяться на возможность еще более значительных успехов такой борьбы за обеспечение мирного будущего человечества.

Договоры о запрете ядерных испытаний в трех сферах, о нераспространении ядерного оружия, о неразмещении его в космосе и на дне морей и океанов, соглашения об установлении линии «горячей связи» между СССР и США и ее усовершенствованиями, о мерах по уменьшению опасности ядерного конфликта между СССР и США, наконец — соглашения, подписанные а ходе советско американских переговоров на высшем уровне, — все это содействует разрядке международной напряженности, укреплению устоев мира и безопасности, устранению угрозы разрушительного конфликта.

Господа шэдде, реально существующие в среде фабрикантов военного базиса и связанных с ними представителей агрессивной империалистической военщины, могут нервничать и злобствовать по поводу таких соглашений, но при нынешнем соотношении сил в мире они не в состоянии изменить ход событий.

Глубоко символична концовка романа Э. Трю. Свихнувшемуся капитану Шэдде связывают руки. Он обезврежен. Из его безумной затеи ничего не вышло, хотя тут сыграли роль случайности.

Но силы мира не могут рассчитывать на случайности. Именно потому, что наша страна укрепляет свой оборонный потенциал, империалистические круги и вынуждены считаться с мощью Советского Союза и всего социалистического содружества. Любой реалистически мыслящий государственный деятель на Западе отдает отчет в необходимости проведения политики, обеспечивающей мирное сосуществование государств с различным общественным строем. Таково настоятельное веление нашего времени.

Жизнь наглядно демонстрирует силу, действенность принципов мирного сосуществования. Они становятся все более серьезным фактором современных международных отношений. Подавляющее большинство правительств капиталистических государств строят свои отношения с социалистическими государствами на основе признания и учета этих принципов, выдвинутых В. И. Лениным и выдержавших историческую проверку на практике. Признание этих принципов правительством США является важным итогом советско-американских переговоров на высшем уровне в Москве в мае 1972 года.

Народы могут уверенно смотреть вперед. Не снижая бдительности, они добиваются решения проблемы разоружения, с удовлетворением отмечая, что их усилия не являются напрасными. Что касается противников мира и сотрудничества, то пусть участь Шэдде будет для них символическим уроком: вот что ожидает тех, кто носится с бредовыми планами применения ядерного оружия!

Роман Э. Трю с интересом прочтут широкие круги советских читателей. Изображаемая им картина быта, взаимоотношений, настроений экипажа английской подводной лодки дает живое представление об атмосфере, в какой действует машина НАТО, составной частью которой являются британские вооруженные силы. Это застойная, нездоровая атмосфера, и неудивительно, что ею тяготится каждый попадающий в нее честный человек.

Автор — пусть и скупыми мазками — показывает, что и в составе экипажа данной подводной лодки есть люди, задумывающиеся над тем, что никак не укладывается в рамки официальной пропаганды НАТО. В повествовании Э. Трю встречаются беглые ссылки на движение сторонников мира на Британских островах, на антивоенные выступления в парламенте.

Борьба за укрепление мира и безопасности в Европе стала на континенте силой, с которой не могут не считаться буржуазные деятели правительств капиталистических государств. Такова одна на причин произошедших за последние годы знаменательных перемен в Европе, позволяющая вести еще более наступательными темпами борьбу за самое важное, о чем говорится в воззвании в защиту мира, принятом международным Совещанием коммунистических и рабочих партий в Москве в июне 1969 года, — за будущее человечества.

В. МАТВЕЕВ, политический обозреватель газеты «Известия»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Было темно и холодно, моросил дождь. Во вмятинах и неровностях штурманского стола вода собиралась в крохотные лужицы и тоненькими ручейками стекала на стальную палубу. В лучах сигнальных огней изморозь висела словно тончайший муслин — зеленый с правого борта и красный с левого.

Младший лейтенант Килли доложил место корабля, и Саймингтон окоченевшими руками нанес его на карту. Несколько капель с его дождевика скатились на карту, оставив темные, расплывающиеся пятна.

— Еще разок, Килли.

Младший лейтенант вновь склонился над пеленгатором. Напряженно всматриваясь в каждое деление, он медленно вращал круг, и в свете репетира его сосредоточенное бледное лицо казалось еще бледнее.

— Грейт Карлсо один-шесть-восемь; Вестергарн ноль-пять-семь, — доложил он не по возрасту глубоким, звучным голосом. — А вообще-то ни к чему все это. Определение места радиопеленгованием… Определение по Лорану… Определение по инерциальной навигационной системе… Осточертело! И зачем только мы занимаемся этой детской игрой! Словно мало других…

— Заткнитесь! — прервал Саймингтон. — Вы мешаете мне сосредоточиться.

Он перенес данные Килли с карты района Готланда на генеральную карту восточной части Балтийского моря, выключил фонарь и в темноте подошел к переговорной трубке.

Наступил момент, которого так опасался Саймингтон. Предстояло доложить о показавшихся вдали огнях Карлсо. Выслушав доклад, Шэдде мог сам подняться на мостик, а это означало, что неприятностей не избежать.

— Командир! — тихо начал он.

Молчание, потом послышался холодный, язвительный голос:

— В чем дело?

— Сэр, показались огни Грэйт Карлсо. Направление один-шесть-восемь, пять миль.

— Время?

— Ноль один шестнадцать, сэр.

— Видимость?

— Плохая, сэр.

— Погода?

— Моросящий дождь, легкий бриз, слабая зыбь, — ответил Саймингтон и тут же с надеждой добавил: — Очень сыро и холодно, сэр.

— Прекрасно, — после паузы ответил Шэдде. — Сейчас поднимусь.

Саймингтон прошел в переднюю часть мостика и посмотрел в темноту. Через каждые полминуты ночной мрак прокалывали три крохотные проблеска маяка в Грейт Карлсо.

— Сейчас явится, — буркнул он, поворачиваясь к младшему лейтенанту. — Предупредите впередсмотрящих.

Из центрального поста позвонил старшина.

— Командир поднимается, сэр, — торопливо, приглушенным голосом сообщил он.

— Благодарю.

Не в силах сдержаться, Саймингтон вздрогнул.

Рослый и массивный, Шэдде казался в своем дождевике какой-то бесформенной глыбой, не лишенной, однако, способности двигаться решительно и уверенно. Он протиснулся в боевую рубку, через люк вышел на мостик, и сразу же в лицо ему ударили холодные капли дождя. Еще не освоившись с темнотой, он ощупью, двигаясь вдоль рубочной мостика, добрался до защитного козырька и, приподняв, сунул под него голову и плечи. Пробыв в этой позе несколько минут, Шэдде резко выпрямился.

— Саймингтон!

— Да, сэр.

— На карту нанесено только одно определение. Почему? — ледяным тоном спросил он.

— Вообще говоря, сэр… — заговорил было Саймингтон чувствуя, как у него напрягается каждый нерв.

— Без всяких «вообще», Саймингтон, — не дал ему договорить Шэдде. — Я сам в состоянии разобраться с разными там «вообще» и «в частности». Вы заступили на вахту а полночь. Сейчас ноль один час двадцать одна минута. «Возмездие» делает шестнадцать с половиной узлов. Берег уже недалеко. По инструкции вахтенный офицер обязан определять и наносить на карту место корабля через каждые полчаса. Между тем я вижу на карте лишь одно определение. Почему?

Саймингтон откашлялся.

— На карте три определения, сэр, — ответил он.

— По-вашему, я лгу? — повысил голос Шэдде.

— Нет, сэр, но…

— Что «но»?

— Но вы, очевидно, смотрели крупномасштабную карту, — желая избежать скандала, мягко пояснил Саймингтон. — Она как раз лежала передо мной, когда мы впервые заметили свет маяка. Взгляните на генеральную карту — на ней нанесены три определения…

— Где она? — грубо спросил Шэдде.

— На столе, под крупномасштабной, сэр.

Шэдде гневно, то сжимая, то разжимая кулаки, посмотрел на молодого офицера, потом медленно отвернулся и уставился в темноту.

— Послушайте, Саймингтон, — спустя некоторое время сквозь зубы заговорил он. — Вы лейтенант британского флота. Неужели вы до сих пор не уяснили, что, когда на мостик поднимается командир, нужная ему карта должна лежать там, где положено, — на штурманском столе сверху?

Не дожидаясь ответа, он круто повернулся и стал спускаться по трапу в боевую рубку.

— Каков мерзавец! — вырвалось у Килли, когда командир скрылся.

Саймингтон нервно передернул плечами.

— Он все еще переживает Скансен. А ведь меня предупреждали, что он не даст мне житья.

— Он, видимо, терпеть вас не может.

— Не знаю, — покачал головой Саймингтон. — Просто ума не приложу. Когда мой отец узнал, что меня направляют к Шэдде, он остался очень доволен и заявил, что это просто счастье — служить под началом такого первоклассного командира.

— Он что, знает его?

— Еще с войны. Шэдде служил у него на «Сэйбре». По словам отца, это был его лучший офицер.

— Вот бы он взглянул на него сейчас. Первостатейная скотина.

— Адмиралтейство придерживается другого мнения, иначе бы его не назначили командиром лодки.

— И все равно он ублюдок, — проворчал Килли. — Совершенно невозможно предугадать, как он поведет себя, какой фортель выкинет. То он весел и приветлив, а через минуту готов перегрызть тебе горло.

— Стыдно за него. Да он и сам, наверное, не рад — легко ли жить с таким характером, то и дело ставить себя в идиотское положение? Взять хотя бы этот скандал, который он только что учинил на виду у впередсмотрящих и сигнальщика. Ничем не оправданное хамство!

Офицеры стояли на мостике, укрытые густой темнотой. Под ними смутно вырисовывался во мраке длинный корпус лодки, медленно покачивающейся под юго-западным ветром. Незадолго до окончания вахты курс был изменен. Саймингтон доложил об этом Шэдде, но командир не поднялся на мостик.

В два часа утра все еще царила глубокая темнота; ветер усилился, и море вспенилось мелкими, быстро бегущими волнами. По ранее отданному Шэдде распоряжению скорость была увеличена до двадцати узлов. Перед сменой вахты всё на лодке пришло в движение, на мостик то и дело поднимались люди с докладами и рапортами. Саймингтона сменил первый помощник командира Каван, а он сам и Килли, усталые и промокшие, спустились в отсек центрального поста. В штурманской рубке они проверили показания радиолокаторов, Саймингтон сделал запись в вахтенном журнале, а Килли сравнил показания эхолота с проложенным на карте курсом. Лишь после этого они отправились в свою крохотную каюту, где вместе с ними помещался еще и Аллистэр.

Засыпая, Килли думал об Аните. Девочка что надо! Жаль, что ее проклятая подружка не отходила от них ни на шаг… Увидятся ли они когда-нибудь снова?

Саймингтон, расстроенный и усталый, долго не мог заснуть. За что Шэдде ненавидит его? И сколько можно терпеть его выходки? Он вспомнил вечеринку в Скансене. Одним из ее последствий и была отвратительная сцена, только что устроенная на мостике командиром. Всякий раз, когда Саймингтон начинал думать о своем командире, перед ним отчетливо вставало лицо с твердым, словно разрубленным посредине подбородком с продолговатой коричневой бородавкой…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Во второй половине дня, перед вечеринкой в Скансене, они побывали в Сальтсшосбадене, а потом вернулись в Стокгольм и вечером распрощались со шведами у моста Скепсхольм.

Саймингтон и Килли хотели побывать в старом городе, но Каван и врач решили, что это слишком далеко, и, в конце концов приняли решение провести время в ресторане.

Обстановка в ресторане оказалась приятной — ароматный табачный дым, смех, музыка женщины… Нет, что бы там ни было, а в Стокгольме можно хорошо провести время!

Из ресторана они направились по Страндвагену к порту. Стоял май, и со Штроммена дул холодный ветер. Возвращаться на корабль было еще рано. Они наняли такси и поехали в Скансен. Некоторое время бродили среди старинных крестьянских домов, мельниц и колоколен, посмотрели народные танцы, потом, почувствовав усталость, решили отдохнуть в ресторане «Соллиден». Свободных мест не оказалось, и Килли отправился добывать столик, но метрдотель лишь развел руками:

— Невозможно. Вы же сами видите.

— Но мы гости из Англии!

— У нас в Скансене только гости и бывают, — пожал плечами швед.

Килли вернулся к друзьям и сообщил им о провале своей миссия. Выслушав его, доктор заявил, что сейчас же все устроит. О’Ши был ирландцем и после обильного возлияния чувствовал себя способным на любой подвиг.

— Ждите меня здесь, — наказал он. — Я говорю по-русски.

— Ну и что из этого? — зевнул Каван. — Мы же не в России.

О’Ши отыскал метрдотеля и на ломаном русском языке с серьезным видом заявил, что для русской делегации нужен столик. Оказалось, метрдотель немного понимал по-русски. Он задумчиво поскреб подбородок и удалился. Через несколько минут офицеры сидели за столиком.

Спустя полчаса к ним подсели Шэдде и валлиец Рис Эванс — главмех «Возмездия», самый «старый», в свои тридцать девять лет, моряк на борту лодки. С Шэдде они впервые встретились, когда лодка еще строилась, вместе спускали ее на воду, вместе проводили ходовые испытания, вместе принимали.

Шэдде и Эванса связывали дружба и взаимное уважение, хотя они были совершенно разными людьми. Шэдде был потомственным моряком, воспитанником привилегированного Дартмутского военно-морского колледжа и колледжа морского штаба; коренастый, невозмутимый Рис Эванс родился в одном из наиболее промышленных районов Уэльса, в долине Ронды, и прошел на военной службе трудный путь от старшины машинного отделения до инженер-капитан-лейтенанта.

Оркестр умолк, и площадка для танцев опустела. В зале, направляясь к ним, появился Килли с молоденькой шведкой под руку. Девушка весело смеялась, прикидываясь смущенной какой-то репликой спутника.

Каван, не таясь, подмигнул Килли. Тот с деланным негодованием сдвинул брови, бросил холодное «Сэр?» и, не ожидая ответа, снова увлек девушку на танцевальную площадку.

Шэдде был в превосходном настроении. Он без умолку болтал, перескакивая с одной темы на другую, а то вдруг принимался смеяться. Офицеры из вежливости смеялись вместе с ним… или, может, над ним? Каван исподволь наблюдал за своим командиром. Надолго ли ему хватит такого настроения? Услышав, что офицеры заказали сандвичи с курятиной, Шэдде велел официанту подать шампанское.

— Курятину нужно обязательно запивать шампанским, — заявил он.

«На какие это средства он заказывает шампанское? — подумал Каван. — На одно жалованье так не разгуляешься. Видимо, у него есть какие-то побочные источники дохода… Кстати, зачем вообще он заказал шампанское? Пустить пыль в глаза?»

— И как только ему удается знакомиться с такими красавицами? — спросил Шэдде, кивая на Килли и его девушку.

— По-моему, для этого не требуется особых талантов, — ответил Каван. — Они охотно идут навстречу.

— Него не понимаю, того не понимаю, — покачал головой Шэдде. — Ведь он же настоящий болван.

— Девица как будто придерживается иного мнения. Вы только взгляните на них.

— А вообще-то, какое все это имеет значение? — вздохнул Рис Эванс. — Все равно мы завтра уходим.

— Разве уже все исправили? — поинтересовался Каван.

Глаза Эванса потемнели от гнева, но он сдержался и, отвернувшись, ответил:

— Если вы имеете в виду конденсационную установку, то завтра к полудню ее приведут в порядок.

«Почему Каван всегда с таким наслаждением насмехается надо мной, вечно отпускает колкости в мой адрес? — подумал Эванс. — Постоянно издевается над моими машинами, постоянно задирает нос, словно первый помощник командира лодки — эго всё, а главмех — ничто!..»

— Ваш реактор еще действует? — осведомился доктор.

— Не задавайте нескромных вопросов, — остановил его Каван. — Наш главмех — человек весьма чувствительный.

Шэдде обвел взглядом переполненный зал ресторана.

— Как вам удалось получить столик? Мы не сумели.

— Доктор говорит по-русски.

— Ну и что? — нахмурился Шэдде.

Рис Эванс начал было объяснять, но командир перебил его.

— Шведы — народ ловкий, — заметил он. — Мы ведем войны, а они наживаются. В последнюю войну они торговали со всеми воюющими сторонами, не делая между ними никакого различия. Теперь они побаиваются русских, и не без причин.

Рис Эванс покачал головой и подмигнул доктору.

— Не думаю, сэр, — сказал он. — Как раз никаких причин для этого у них пет. К тому же они всегда могут рассчитывать на Запад.

Хорошее настроение Шэдде мигом испарилось.

— Да? — холодно спросил он. — Вы действительно так считаете? Я думаю иначе. Запад погружен в спячку. Слишком долго мы делаем вид, будто все спокойно, слишком мы разжирели… Чтобы выжить, надо рисковать…

— Как вас понимать, сэр? — спросил Эванс.

— А вот как, — Шэдде наклонился к нему, глаза его заблестели. — Мы напуганы… Точнее, наши политики напуганы до смерти. Они всегда хотели и действовали только наверняка, всегда проявляли чрезмерную осторожность, а чрезмерная осторожность никогда еще не приносила успеха.

— Но не может же Запад ни с того ни с сего напасть на Россию? — возразил О’Ши. — Это вызвало бы возмущение во всем мире. В наше время так не делается.

Шэдде с подозрением взглянул на врача. Не издевается ли тот над ним?

— Вот именно, — холодно подтвердил он, чуть помедлив. — Запад не может. Не может потому, что мы связаны всякими нелепыми условностями, вроде вашего «так не делается». И поэтому-то мы и погибнем в один далеко не прекрасный день. Между тем даже идиоту ясно, что мы можем выбирать лишь одно из двух.

— То есть?

— Либо немедленно начать превентивную войну против России, либо подчиниться русским некоторое время спустя. — Шэдде откинулся на спинку стула. — С наслаждением рисую себе картину, как наш парламент или конгресс США в торжественной обстановке обсуждают этот вопрос, как проходит голосование и как объявляется решение начать войну против России, Замечательный будет день!

Шэдде говорил во весь голос, и сидевшие за соседними столиками стали прислушиваться к его словам.

Саймингтон зевнул. Затеянный Шэдде разговор лишал вечер всякого интереса. Подобные рассуждения командира он не раз слышал и раньше, и они порядком ему наскучили. Шэдде буквально помешался на мысли о необходимости немедленно сокрушить Россию и в разговорах на эту тему часто доходил до абсурда…

В ресторане появилась высокая девушка в платье золотистого цвета, и Каван уставился на нее широко раскрытыми глазами. Как похожа! Такие же темные волосы, такой же профиль… Может, это Сьюзен? Девушка повернулась лицом к нему, и он разочарованно откинулся назад. Нет, это не Сьюзен. С ним часто так бывало. Он понимал, что это глупо, но ничего не мог поделать с собой. В каждой высокой темноволосой женщине он обязательно видел Сьюзен. Его размышления прервал оркестр. На танцевальной площадке появились пары. Саймингтон поднялся из-за стола.

— Прошу прощения, — заметил он.

Возвращаясь из туалета, Саймингтон увидел за столиком у стены двух моряков и подошел к ним.

— Привет, Грэйси! Привет, Спрингер! — поздоровался он. Грэйси был главным старшиной-радистом лодки, а Спрингер — главным старшиной-электриком. Они хотели было подняться, но Саймингтон жестом остановил их.

— Пива, сэр? — предложил Грэйси.

— С удовольствием, — согласился Саймингтон, усаживаясь. — Как провели время?

— Превосходно, — отозвался Спрингер. — Знакомились с городом. Тед нащелкал много снимков своей «лейкой».

Грэйси кивнул.

— Да-да, — подтвердил он. — Думаю, мне удалось сделать несколько хороших кадров, особенно в районе Слюссен. С верхней площадки башни открывается чудесная панорама.

— Я тоже был там вчера, — сообщил Саймингтон. — Потом сравним наши снимки, хотя я уверен, что ваши, как всегда, много лучше.

Шэдде видел, как Саймингтон подсел к старшинам, и это вызвало его раздражение. У Саймингтона хватило наглости откровенно зевать во время разговора о взаимоотношениях между Россией и Западом, а потом придумать предлог, чтобы уйти из-за стола. А сейчас он совершенно ясно дал понять, что предпочитает общество командира лодки компании старшин.

— Это что, обычная манера Саймингтона — якшаться на берегу с нашими старшинами? — спросил он.

— Я не совсем вас понимаю, сэр, — нерешительно ответил Каван.

— Потрудитесь оглянуться. Он распивает пиво с Грэйси и Спрингером.

— Ну и что? — добродушно удивился доктор. — Все мы на нашей лодке одна семья — только так и надо рассматривать его поведение в данном…

— Ни черта вы не понимаете в службе, О’Ши, — холодно оборвал его Шэдде. — Попридержите язык. Офицерам я старшинам не полагается проводить внеслужебное время вместе, это вредит дисциплине.

Командир взглянул на Кавана.

— Полагаю, вы полностью согласны со мной, номер первый, — заявил он, всем своим видом давая понять, что вопрос совершенно ясен и не подлежит обсуждению.

Однако Каван не понял его или сделал вид, что не повял. Он терпеть не мог Шэдде, его раздражала манера командира вечно изображать из себя невесть что.

— Не знаю, сэр, не знаю, — медленно ответил он. — Не думаю, что Саймингтон вообще способен с кем-то якшаться или перед кем-то заискивать. Он слишком хорошо воспитан. Он прекрасно относится к Грэйси, и тот отвечает ему тем же. Вот и все, ничего большего.

Шэдде повернулся лицом к Кавану и, навалившись на столик, уставился на первого помощника. Его зубы были крепко стиснуты, он не сводил с Кавана темных, сверкающих бешенством глаз. Наконец он встал.

— Пошли, главмех! Вернемся поскорее на корабль, а то мне еще скажут, что я не умею командовать этим проклятым корытом.

Пока растерявшийся Каван подыскивал какой-нибудь ответ Шэдде и Эванс ушли. Скрывая свое смущение, первый помощник вынул из ведерка со льдом бутылку шампанского.

— Хотите газированной водички, оставленной командиром? — спросил он и, не дожидаясь ответа, наполнил сначала бокал врача, потом свой. — Разъясните мне, ради бога, чем я его оскорбил?

— Ничем. Ну, может, были не совсем тактичны, только и всего. Скажем, о «хорошем воспитании», возможно, и не следовало упоминать.

— Вы так думаете?

— Все дело в том, что вы поддержали меня, номер первый, а я для Шэдде всего лишь паршивый костоправ из Дублина, некая пародия на морского офицера. И вот вы заступаетесь за меня, вместо того чтобы поддакивать ему, причем делаете это в тот самый момент, когда он излагает незыблемые традиции британского флота.

Каван нетерпеливо махнул рукой.

— Но как дико выглядит его замечание насчет Саймингтона и старшин! Сейчас ведь не тридцатые годы. Почему Джордж не может подсесть к ним и поболтать, если ему так хочется?

— Я-то целиком и полностью согласен с вами, — сказал О’Ши, — но Шэдде терпеть не может Саймиягтона — в этом все дело.

Каван осушил бокал и принялся рассматривать танцующих. Младший лейтенант танцевал все с той же шведкой. Она то и дело откидывала голову и весело смеялась, и Каван только теперь решил, что она очень хорошенькая.

— Да ну его к черту, этого Шэдде! — с сердцем бросил он.

— А вот и наш Питер Килли направляется со своей красавицей к нам, — вдруг сообщил врач. — Не иначе узрел шампанское.

— Привет! — воскликнул Килли, подсаживаясь к ним вместе с девушкой.

— Вы, конечно, хотели сказать «привет, сэр»?

— Прошу прощения, сэр. Я видел, как уходил командир, и решил, что вам, наверно, будет интересно познакомиться с Гретой Гарбо. Грета, познакомься, пожалуйста, с моими закадычными дружками.

Он налил шампанского девушке и себе.

— Какой же ты глупый! — хихикнула девушка. — И вовсе я не Грета, а Анита. Скажите, все англичане такие глупые?

— Можете не сомневаться, — добродушно отозвался врач. — Все.

Саксофонист на оркестра начал какую-то новую мелодию.

— Как, ничего у него получается с этим дудением? — спросил О’Ши у Килли, кивком показывая на музыканта.

Килли снял руку с колена девушки.

— Неплохо — ответил он. — Даже очень неплохо.

Девушка подняла бокал обеими руками, поставила локти на стол и взглянула на Кавана.

— А знаете, — заметила она, — вы весьма и весьма недурны собой.

Каван смутился, но его выручил оркестр. Офицер встал.

— Перестаньте, — попросил он. — Пойдемте лучше потанцуем.

Замечание девушки явно ему польстило.

Вскоре к их столику вернулся Саймингтон, и офицеры рассказали ему, какой неприятный разговор произошел у них с Шэдде. Саймингтон сперва удивился, затем встревожился, а под конец рассмеялся и, бросив: «Невероятно!» — перевел беседу на другую тему.

Анита отыскала в ресторане одну из своих подруг, и за столиком снова стало весело. Они то танцевали, то принимались болтать, причем любой пустяк, почти каждое слово вызывали взрыв безудержного веселья. Часов около двенадцати вся компания отправилась погулять на какой-то сквер. Офицеры вызвались помочь Питеру Килли проводить девушек домой, не тот отклонил их предложение.

— Верное дело, — тихо сказал доктору Каван.

— Что вы там шепчетесь? — поинтересовался Килли.

— Так, ничего. Просто думаем вслух.

Офицеры попрощались с девушками, и такси доставило Кавана, О’Ши и Саймингтона на военно-морскую базу в Скепсхольме.

Подойдя к буфету, она почувствовала, что у нее закружилась голова, а каждый мускул лица онемел, словно на сильном морозе. «От виски, наверно», — подумала она. Элизабет не любила виски, но случай был слишком уж особенный. Она на конец написала письмо. То самое ужасное письмо, которое нужно было написать во что бы то ни стало.

Она с такой силой поставила рюмку на буфет, что у нее отломилась ножка.

— Какая ты глупенькая, Элизабет, — сказала она себе. Зачем такая сила!

Хорошо еще, что при этом не было Джона… Именно из-за таких пустяков между ними иногда происходили отвратительные сцены. Ну ничего, таких сцен больше не будет, потому что и ее-то самой тут больше не будет. Она взяла другую рюмку и с преувеличенной осторожностью поставила перед собой. Однако металлическая пробка словно сама слетела с горлышка бутылки и покатилась по полу. Ну и пусть, она потом найдет ее…

Элизабет долила виски водой, подошла к маленькому столику и медленно опустилась в мягкое кресло. На столе лежало письмо.

— Почерк какой-то неуверенный, — пробормотала она и тщательно, словно на уроке красноречия, выговаривая слова, прочла вслух: «Капитану 3-го ранга Джону Шэдде, корабль военно-морских сил Великобритании „Возмездие“. Адмиралтейство. Лондон».

— Джону Шэдде, — повторила она. — Джону Шэдде… — И тут уголки губ у нее опустились, она уткнулась лицом в спинку кресла и разрыдалась. — Джон, Джон! — между рыданиями твердила она. — Что ты сделал! Что ты сделал с нами!

Наплакавшись, Элизабет подошла к зеркалу и кое-как привела себя в порядок. В гостиной она снова увидела письмо на столе и решила, как только стемнеет, выйти и опустить его в почтовый ящик.

«Письмо он получит в Копенгагене, — мелькнуло у нее. — Что он подумает, когда прочитает его?» А впрочем, пусть думает что угодно, никакого значения это уже не имеет. Она решила раз и навсегда и не изменит своего решения. Ей тридцатью три года; он раздавил, уничтожил ее собственное «я». Если она хочет остаться человеком, иметь собственную жизнь, она должна уйти от него. Сейчас, когда она нашла в себе силы навсегда порвать с ним, не может быть и речи, чтобы вернуться к прошлому. Развод оформляют адвокаты Пинкертон и Пайлингс, билет для поездки в Австралию она уже заказала. Элизабет схватила письмо и выбежала из дому.

Вернувшись на лодку, Шэдде предложил Эвансу выпить у него перед сном виски. Впрочем, это было не столько приглашение, сколько приказ, и валлиец подчинился, хотя пить ему не хотелось.

Шэдде наполнил бокалы, сделал приглашающий жест и опустился в кресло. Он сидел молча — угрюмый и насупившийся, занятый своими мыслями, и только нервное постукивание пальцев по столу выдавало его состояние.

Рис Эванс несколько раз пытался завязать разговор, но Шэдде отвечал сухо и односложно, В конце концов, пробормотав несколько слов извинения, валлиец ушел, а Шэдде еще глубже погрузился в кресло, опустив голову на грудь. Он долго просидел так и лишь около часа ночи перебрался на койку. Но сон не приходил. То одна, то другая проблема вставала перед ним — нескончаемая вереница проблем! — и каждая требовала немедленного решения. Вот хотя бы эта ссора с первым помощником в Скансене… Вообще, из-за чего она началась? Из-за Саймингтона? Не только из-за него, скорее из-за легкомыслия и глупости, какую проявили его офицеры, когда он заговорил о необходимости превентивного удара по России. Неужели они не понимают, что происходит? Неужели не в состоянии вникнуть в смысл того, о чем он говорил? Неужели, наконец, настолько слепы, что не видят опасности, на которую он им указал? Наступает время серьезных испытаний, а Запад, подобно кораблю без руля и без ветрил, беспомощно позволяет увлекать себя по течению. Слишком размякли, раздобрели англичане от долгих лет спокойной жизни, и теперь лишь посмеиваются, когда им говорят о надвигающейся опасности. Нужен человек, который открыл бы им глаза. История свидетельствует, что в Англии в подобные периоды всегда находился такой человек. Что ж, найдется он и теперь!..

Затем его мысли снова вернулись к тому, что произошло в Скансене. Он вспомнил, как возмутительно вел себя Саймингтон. А Каван… Посмел возражать ему и поддерживать этого знахаря О’Ши? Что он, собственно, имел в виду, говоря о «хорошем воспитании»? Да, с дисциплиной экипажа его лодки явно неблагополучно. Придется завтра утром серьезно поговорить с Каваном.

Вне всякой связи с предыдущим Шэдде вдруг вспомнил об Элизабет, и сердце его болезненно сжалось. Обычно мысли о жене не покидали его ни днем, ни ночью, а вот сегодня он почему-то забыл о ней. Он уже давно не получал от нее ни строчки; не ответила она и на его последнее письмо. С тяжелым чувством, словно в дурном сне, он вспомнил, что в последних письмах она намекала на свое намерение уйти от него. Это было так неожиданно и так непохоже на Элизабет, что вначале он не обратил внимания на ее слова, и лишь много времени спустя до него дошло, что она действительно может его бросить. Впервые так прямо, с такой откровенностью она написала, что несчастлива с ним, и это потрясло его. Почему? Мысль потерять Элизабет ужасала его. Кроме нее и ее любви, у него никого и ничего не было. Она одна понимала его, только она одна была для него дороже всех и всего на свете, дороже даже «Возмездия». Уж это-то она должна бы знать! Ну а если все же не знает? Он не может сказать ей об этом вот так прямо, в глаза. Ни за что! Но ведь есть вещи, которые человек должен понимать без слов.

За всю совместную жизнь с Элизабет, подумал Шэдде, ему никогда не приходилось ломить голову над их отношениями, Жена всегда оставалась где-то в тени, где-то там, где ей и полагалось быть, и ему никогда не приходила мысль, что может быть как-то иначе, как-то по-другому. И вот теперь она заговорила о своем намерении бросить его, и ему казалось, что все вокруг рушится. Прошло уже десять дней, как он послал ей из Осло письмо и потребовал объяснения. Десять дней — и ни слова в ответ…

Обуреваемый мрачными мыслями, терзаемый сомнениями, усталый, он долго ворочался на койке, не видя впереди никакого просвета. Лишь под утро он задремал, но и во сне, больше похожем на кошмар, он видел перед собой то Саймингтона, то Кавана, то Элизабет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Примерно в то время, когда офицеры «Возмездия» появились в ресторане «Соллиден» в Скансене, механик Эрнест Кайль забрел в другое подобное заведение, правда гораздо более скромное и расположенное в иной части Стокгольма.

Вместе с группой других членов экипажа Кайль был отпущен на берег в тот вечер в восемнадцать ноль-ноль, но вскоре, как случалось всегда, оказался, что называется, «третьим лишним». Его дружки разбились на маленькие шумливые группки, и никто из ребят не пригласил его в свою компанию, сам же он, Эрнест Кайль, не собирался навязывать кому бы то ни было свою персону. Они не хотели его общества, ну и прекрасно! Во всяком случае, он ничего не терял от этого. Он с удовольствием побудет один… Вообще-то он чувствовал себя одиноким, но на то тут и чужая страна. О чем говорить с местными жителями, если они не знают твоего языка?

Кайлю мучительно захотелось в эту минуту оказаться дома, в Саутси, поболтать с матерью на кухне, где всегда так тепло и уютно. Отец у него никудышный — или пропадает в трактире, пропивая очередную получку, или бранится на кухне с матерью, частенько пуская в ход кулаки. А вот мать замечательная. Правда, временами и она брюзжит, жалуется на усталость, но зато всегда хорошо его понимает, всегда рада его видеть. «Ты обязательно должен найти себе хорошую подружку, Эрни», — твердит она, когда он толчется на кухне и не знает, чем занять себя. А он ей: «Не нужны мне никакие подружки, мам, пока у меня есть ты!»

Но вот, пожалуй, сейчас он послушается ее совета и найдет себе подружку здесь в Стокгольме. Он не привык часто встречаться с девушками, но хитрого тут ничего нет, и если ему удасться найти подходящую подружку на этот вечер, она поможет ему хотя бы на время забыть и корабль, и всех его недругов, особенно старшего механика Шепарда, который вечно к нему придирается и превратил его жизнь в сущий ад. Но ничего, он еще покажет Шепарду! Запомнит, ох запомнит его главстаршина!..

С этими мыслями Кайль вскочил в автобус. Он не знал, куда и зачем едет. Ему хотелось только одного: как можно скорее и как можно дальше убраться от «Возмездия». Он отыскал свободное место и сел — худенький, постоянно чем-то обеспокоенный юноша с бледным, угреватым лицом.

Примерно в двадцать один ноль-ноль Кайль оказался я аортовой таверне в Вертахамнене. После шведского пива настроение у него заметно улучшилось, и теперь ему казалось, что Стокгольм, черт побери, не такое уж паршивое место. Никого из тех, кто его окружал, этих странных, шумливых людей, он не знал. Рядом с ним сидел какой-то Свен — хороший парень, тоже моряк, только не военный, а со шведского грузового судна. Он говорил по-английски, хотя и со страшным акцентом, и время от времени без возражений расплачивался за очередную выпивку. «А как у меня у самого-то с деньгами?» — подумал Эрни и заглянул в бумажник. Ничего, пока еще хватит, а в крайнем случае можно взять из денег, накопленных на подарок матери. Плохо гнущимися пальцами он снова засунул бумажник в карман. Все вокруг него словно расплывалось в тумане, но стоило ли считаться с этим, когда вокруг царит такое безудержное веселье!

— Свен, дружище, выпьем еще! — он хлопнул шведа по плечу.

— Довольно, Эрни, ты и без того пьян, — покачал головой швед.

— Чушь! — Эрни хрипло рассмеялся. — Не пьян, а просто выпил самую малость.

Он неловко ополз с высокого табурета, задел локтем и уронил тарелку. Бармен вопросительно взглянул на него. Эрни, слегка покачиваясь, стоял рядом со Свеном.

— Ну давай же, Свен! — продолжал настаивать он. — Выпьем на дорогу.

— Эрни, — обратился к нему Свен и подмигнул. — Хочешь познакомиться с той девочкой, о которой я тебе рассказывал?

Эрнм не верил, что Свен и в самом дело собирает познакомить его с какой-то девушкой. Но иначе старина придумал этот предлог, чтобы уклониться от дальнейших возлияний и смыться.

— Как ее зовут? — на всякий случай спросил он.

— Ингрид.

— Ингрид? Х-хорошее имя… А знаешь, Свен, — доверительно сказал он, — ты небось думаешь, что я пьян, да? А у меня… ни в одном глазу! Да, да!.. И я не верю, что у тебя есть знакомая Ингрид. Вот так-то. — Он вдруг стал печальным, погрозил шведу пальцем и добавил: — Не морочь мне голову.

— А вот сейчас посмотришь. — Свен повернулся и быстро вышел из таверны.

К удивлению Эрни, Свен говорил правду. Не прошло и пяти минут, как он появился в таверне в сопровождении Ингрид — рослой, розовощекой, приветливой блондинки.

— Вот получай! — причмокнул моряк. — Хороша-а!

Эрни купил новой знакомой фруктовой воды, и они принялись болтать и смеяться, как старые знакомые. Свен незаметно исчез.

Вскоре Ингрид пожаловалась, что гвалт в таверне действует ей на нервы.

— Давай-ка лучше поедем ко мне, — шепнула она и, лукаво улыбнувшись, добавила: — Дома у меня уйма хороших пластинок. Потанцуем.

Эрни без колебаний согласился. Он не верил своему счастью. Подумать только, едва успели познакомиться, а она уже приглашает к себе!

Покинув таверну, они взяли такси, и Ингрид что-то сказала шоферу по-шведски. Эрни показалось, что таксист слишком уж долго крутил по каким-то кривым улицам и закоулкам. Он не имел ни малейшего представления, где они и куда едут, да и не задумывался над этим — ведь к нему прижималась она, Ингрид, от волос которой исходило такое благоухание. Наконец такси остановилось у какого-то дома, и он расплатился. Ингрид провела его по небольшому коридору и открыла дверь своим ключом. В крохотной прихожей горел свет. Девушка приложила палец к губам, и они на цыпочках поднялись по лестнице.

— Чтобы никого не разбудить, — объяснила она.

Эрни понимающе кивнул.

В комнате, куда его привела Ингрид, Эрни сел на диван. «А у нее вовсе не дурно», — подумал он. На стенах висели картины с зимними пейзажами. Моряку показалось, что здесь ему тепло и уютно, как дома; он вытянул ноги и с наслаждением закурил.

— Я пойду приготовлю кофе, — сказала Ингрид. — Подожди здесь.

Вскоре она вернулась с подносом, на котором стояли чашки, кофейник и что-то еще — что именно, Эрни не разглядел. Он взглянул на Ингрид, и кровь бросилась ему в голову. Она успела переодеться, и теперь на ней было что-то воздушное из розового шелка, вроде того, в чем иногда появляются в фильмах кинозвезды. Он торопливо погасил сигарету, схватил девушку за руку и усадил рядом. Она сопротивлялась, но скорее для приличия. Эрни привлек ее к себе, но тут послышался шум открывающейся двери, а затем мужской голос. Эрни поспешно отодвинулся от Ингрид. В дверях стоял высокий, крупный человек.

— Так, так, — процедил он.

Эрни показалось, что мужчина что-то держит в левой руке. «Попался!» — пронеслось у него в голове. Он быстро повернулся и взглянул на Ингрид. Странная улыбка кривила рот девушки. Такую же улыбку он заметил и на лице мужчины.

Незнакомец медленно двинулся к Эрни, вытягивая правую руку, словно для рукопожатия, и одновременно поднимая левую. Как было бы хорошо, мелькнуло у Эрни, если бы сейчас здесь оказался Свен, он все объяснил бы и помог. Вдруг его охватил дикий страх, и он, защищаясь, поднял руку, но было уже поздно. В ушах у него раздался оглушающий грохот, и ему показалось, что все вокруг залил ослепительный свет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На следующее утро Шэдде в одиночестве позавтракал у себя в каюте. Старший вестовой кают-компании Дасти Миллер убрал со стола и мыл посуду в буфетной.

— А знаешь, дубина ты стоеросовая, — заметил он, подталкивая другого вестового, Таргета, — командир сегодня уж больно того, не в духе. Не иначе потерял двенадцать пенсов, а нашел только шесть.

— Чего ему не хватает, Дасти?

— Спрашиваешь! Будто не знаешь, какой он. У него вечно не одно, так другое. Теперь вот ждет письма от своей старухи, после каждых склянок справляется, нет ли ему почты.

— Чего только женщина не сотворит с человеком! А ведь картинкой ее никак не назовешь.

— Наверное, хороша в чем-нибудь другом. — Дасти дунул на стакан и снова начал протирать его. — В постели, к примеру.

— Когда мы уходим?

— В четырнадцать ноль-ноль.

— Скорее бы. По мне, так лучше Портсмута нет места на всем свете.

В крохотной буфетной громко прозвенел звонок из каюты Шэдде.

— Дасти, его светлость снова требует тебя. Ну-ка, мой мальчик, на полусогнутых!

Миллер поставил на место стакан и торопливо натянул куртку.

— Ни себе, ни другим покоя не дает, — проворчал он, выбегая из буфетной.

Шэдде сидел за письменным столом и что-то писал, когда в каюту вошел Каван. Он повернулся к нему, сухо кивнул и спросил:

— Кайль все ещё не вернулся?

— Нет, сэр. Я отправил на его розыски патруль под командой мичмана Скиннера.

Шэдде нахмурился.

— Никогда бы не поверил, что такое может произойти с кем-то из моих людей. Просто ума не приложу. И матрос-то он примерный, если не ошибаюсь.

— Неплохой, сэр. Но неприятности с ним случались и раньше. Главмех полагает, что ничего особенного не произошло. Шепард думает иначе. По его словам, Кайль большой бузотер. Он вообще удивлен, что такого типа назначили на нашу лодку.

— Надеюсь, его найдут. — Шэдде покачал головой. — Не люблю я вот так оставлять на берегу нашего человека. Этого у нас еще никогда не бывало.

— Уверен, сэр, что мы найдем его.

— Да, да… Ну а теперь несколько вопросов по планам боевой подготовки.

Обсуждая с Шэдде эти планы, Каван все время держался настороже. Он не сомневался, что эти разговоры командира лишь прелюдия к чему-то более серьезному.

— Первый, у вас готова программа для Копенгагена?

— Да, сэр, все в порядке.

— Хорошо. Рад слышать. — Шэдде отложил в сторону авторучку.

Первый помощник продолжал стоять в дверях с фуражкой под мышкой.

— Закройте дверь и садитесь. — Шэдде кивнул на кресло. — Мне нужно переговорить с вами.

Каван сел. «Вот теперь-то и начнется настоящий разговор», — подумал он. Шэдде предложил Кавану сигарету, потом, опустив руки на колени и щуря темные глава, некоторое время молча смотрел на своего первого помощника.

— Вчера вечером в Скансене, — начал он, затягиваясь я выпуская дым, — я ожидал, что вы, как моя правая рука, полностью поддержите меня, когда я объяснял лекарю порядки я традиции, существующие у нас на флоте. Мы оба с вами знаем, что я был прав. Мы оба знаем, что Саймингтон вел себя недостойно. Разумеется, он мог обменяться приветствиями с Грэйси и Спрингером. Ничего плохого в этом нет. Но ему ни в коем случае не полагалось подсаживаться к ним, а тем более пить с ними. Я уж не говорю, что это недопустимо с точки зрения воинской дисциплины — своим поступком он проявил явное неуважение ко мне. И тем не менее вы сочли возможным защищать его. Я спрашиваю: почему?

— Откровенно говоря, сэр, — ответил Каван, глядя прямо в глаза Шэдде, — я не вижу в его поведении ничего предосудительного. Теперь не…

Шэдде поднял руку.

— Меня вовсе не интересует, первый, ваше мнение о том, что предосудительно и что непредосудительно. Я позвал вас сюда за тем, чтобы вы хорошенько запомнили мое мнение. — Он снова затянулся и продолжал: — Вы, кажется, все еще не понимаете, что кроется за всем этим. Дружба между Саймингтоном и Грэйси недопустима. Один — офицер моего корабля, другой — главстаршина. Различие в званиях, положении в обществе, происхождении, воспитании… И вообще, их дружба кажется мне весьма и весьма странной.

— Странной?

— Да, странной… Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, прекрасно понимаю. — Каван с трудом сдерживался. — Но я не могу поверить, что вы говорите серьезно.

— Не можете? Тогда буду откровенным: по-моему, они гомосексуалисты.

— Вздор! — воскликнул Каван.

— Вздор? Так я скажу больше. Вы, вероятно, удивитесь, если я сообщу вам, что недавно видел, как Саймингтон и Грейси вместе вышли из радиорубки…

— Ну и что тут плохого?

— Вы не находите в этом ничего плохого?

— Все знают, что оба они увлекаются фотографией, — резко ответил Каван, чувствуя, что перестает владеть собой. — В радиорубке они проявляют пленки…

— Откуда вы знаете, что они там делают? — перебил Шэдде. — Вы что, были с ними там? Ваша версия об увлечении фотографией неубедительна. Я предпочитаю полагаться на собственные наблюдения.

— И делать из них ошибочные выводы, — бросил Каван.

Шэдде еще больше сощурился, губы его сжались в тонкую полоску.

— Позвольте узнать, — заговорил он ледяным тоном, который так хорошо знали его подчиненные, — позвольте узнать, откуда вам известно, что они ошибочны?

— Любой из нас, кто знает Саймингтона и Грэйси, скажет, что ваши выводы ошибочны и оскорбительны! — Каван понимал, что окончательно потерял контроль над собой и что глупо так вести себя с Шэдде. Довольно! Теперь он будет молчать, пусть Шэдде говорит.

— Знаете, первый, — резко заявил Шэдде, — для меня не составляет секрета ваша уверенность в том, что вы оказались бы более способным командиром лодки, чем я. Что ж, так уж повелось, что каждый первый помощник считает себя более знающим и более подготовленным, чем его командир. Не забудьте, что командир корабля когда-то тоже был первым помощником. Так вот, вы еще сравнительно недавно служите со мной, поэтому советую раз и навсегда зарубить на носу, что командир тут пока еще я, и я буду командовать «Возмездием» так, как нахожу нужным. Это означает прежде всего, что у меня на корабле должна поддерживаться образцовая дисциплина. «Возмездие» не какая-нибудь дрянная посудина с экипажем, набранным из всякого сброда. Наша лодка настоящий крейсер водоизмещением в четыре тысячи тонн. Четыреста двадцать пять футов длины, три палубы, отдельные каюты для офицеров, кондиционированный воздух, сто пять офицеров и матросов, отдельные столовые для главстаршин и старшин и все такое, прочее.

У Шэдде перехватило дыхание, и некоторое время он молчал, сжимая и разжимая кулаки. Потом встал и, гневно взглянув на Кавана, продолжал:

— Надеюсь, вы понимаете, для какой важной цели предназначен подобный корабль. Вам, очевидно, известно, что наши американские друзья содрали с английских налогоплательщиков по тридцать миллионов фунтов за каждую проданную им лодку, вооруженную ракетами «Поларис». Деньги эти израсходованы не для забавы. Если вы как следует поразмыслите над этим, то, возможно, догадаетесь, почему мы затратили такие огромные средства. Или, быть может, вы предпочитаете не думать над столь низменными вещами?

«Издевается, ублюдок! — подумал Каван, не спуская с Шэдде пристального, холодного взгляда. — С каким наслаждением я бросил бы ему в лицо все, что думаю о нем!»

— Меня вынудил к этому разговору тот факт, что ни вы, первый, ни некоторые другие явно не хотите замечать, что происходит вокруг. Вы не хотите, например, замечать, что дисциплина на нашем корабле ниже всякой критики. Там, где начинается панибратство, там кончается дисциплина. Я не потерплю этого! — почти выкрикнул он. — Я не позволю, чтобы мои офицеры якшались с нижними чинами, даже вне службы, на берегу!

Некоторое время они стояли молча, с ненавистью уставившись друг на друга, потом Шэдде отвернулся, подошел к письменному столу и сел.

— По этой самой причине, — продолжал он, — впредь вы будете всегда целиком и полностью поддерживать меня во всем, что касается дисциплины, независимо от того, что вы сами думаете на сей счет. Понятно? Независимо от того, что вы сами думаете или позволите себе подумать.

Не ожидая ответа, Шэдде склонился над столом и принялся что-то писать.

— У вас всё, сэр? — с ноткой иронии спросил Каван.

Шэдде сделал вид, что не слышит вопроса. Подождав немного, Каван вышел из каюты.

После ухода помощника Шэдде устало отложил перо и погасил сигарету. Его все еще не покидало чувство подавленности, владевшее им ночью, а разговор с Каваном снова вернул к мыслям о неприятностях последнего дня.

Да, сомнений нет, его первый помощник во всем поддерживает Саймингтона и врача. Впрочем, этого и следовало ожидать. Мерзавец! А ведь как выслуживался! Подзорная труба в качестве награды в Дартмутском военно-морском колледже, дарственный палаш за практику на учебном крейсере, досрочное производство в звании, участник флотской сборной команды регбистов, офицер на королевской яхте… А кто он такой, если разобраться? Тупица и болван, лишенный всякой инициативы. «Ну ничего, я еще встряхну его! — подумал Шэдде. — Клянусь богом, встряхну, и притом основательно».

И все же первопричина всему — в том нет никаких сомнений — Саймингтон. И надо же было случиться, что он окапался именно на «Возмездии»! В памяти Шэдде отчетливо сохранился день, когда он узнал, что Саймингтон направлен к нему, и воспоминание об этом постоянно жгло его. Он запомнил и текст телеграфного уведомления: «Лейтенант Д. Э. Ф. Саймингтон назначается на подводную лодку „Возмездие“ в качестве штурмана». Шэдде схватил тогда «Ежегодный справочник по офицерскому и корабельному составу королевского флота» и принялся лихорадочно листать, чтобы узнать, не является ли его новый офицер сыном того самого X. X. Ф. Саймингтона. Однако справочник сообщал только: «САЙМИНГТОН Джордж Энтони Фицхью произведен в лейтенанты 16 января 1960 года, род. в Драэд». Возможно, он доводился кузеном или племянником тому или кем-то еще, но уж, во всяком случае, не его сын. Дай-то бог, чтобы он не оказался сыном X. X. Ф., хотя третье имя того Саймингтона, кажется тоже было Фицхью.

Как только Саймингтон прибыл на борт, Каван привел его к Шэдде и представил. Саймингтон оказался несколько женственным высоким молодым человеком с бледным лицом. Командир «Возмездия» молча посмотрел на юношу и после долгой паузы спросил:

— X. X. Ф. Саймингтон имеет к вам какое-нибудь отношение?

— Да, сэр, это мой отец.

Шэдде вздрогнул.

— Он просил меня передать вам привет, сэр, — добавил Саймингтон, и Шэдде показалось, что во взгляде его нового офицера промелькнула насмешка.

После того как Саймингтон и Каван ушли, Шэдде вскочил и долго метался по каюте, задыхаясь от волнения. Произошло именно то, чего он так опасался. С выступившим на лбу холодным потом он вспомнил тот вечер на корабле «Сэйбр».

…Они только что покинули стоянку и через пролив Ломбок направлялись во Фримантл. За несколько дней до этого «Сэйбр» потопил неприятельский транспорт, но в общем-то патрульная служба протекала без особых происшествий. Это прямо-таки бесило Шэдде, он впервые за время войны попал в патруль и, что называется, рвался в бой. Во всяком случае, именно в таком настроении он, только что испеченный младший лейтенант, явился на «Сэйбр» во Фримантле и получил свое первое назначение — командиром минно-артиллерийской боевой части. Сквозь сон он услыхал настойчивый призыв: «Командира на мостик! Командира на мостик! Командира на мостик!» Еще через несколько секунд послышался сигнал ревуна, означавший срочное погружение. Вахтенный офицер и впередсмотрящие мигом скатились из боевой рубки в центральный пост, где тут же появился и командир. Лодка погрузилась на глубину а двести футов и снизила скорость до двух узлов; команда выключила все вентиляторы и перешла на бесшумный режим. Почти сейчас же последовало леденящее душу донесение вахтенного гидроакустика: «Взрывы глубинных бомб… Быстро приближаются…»

Вскоре Шэдде и сам услышал нарастающий шум винтов, что-то с грохотом пронеслось у них над головой, а еще черев несколько секунд корпус «Сэйбра» начал сотрясаться от мощных ударов. Лодка рыскала и вибрировала, как кожа барабана, по которой колотит дошедший до экстаза барабанщик. До Шэдде донесся звон разбитого стекла, стук падающих предметов. Обычное освещение погасло, и сразу же тускло замерцали лампочки аварийного. От непрекращающихся толчков и ударов люди валились с ног. Впервые Шэдде испытал на себе атаку глубинными бомбами. Это было потрясающе, это было кошмарно, это превосходило все, что можно было себе предстать.

Охота за ними продолжалась шесть нескончаемых, не поддающихся описанию часов. Шэдде понял, что его нервы больше не выдержат, что он не в состоянии переносить дальше этот кошмар. Заслышав (как ему казалось, в сотый раз) доклад гидроакустика: «Новая серия взрывов, сэр… Они приближаются… Курсовой угол…», он уже знал, что вслед за этим последует быстро нарастающий шум винтов, свидетельствующий, что эсминец начинает очередную атаку. Но что он мог сделать, находясь здесь, в этой стальной ловушке, откуда не было выхода? И вдруг Шэдде, потеряв контроль над собой, пронзительно завопил. Это не помешало ему на какой-то миг заметить удивление, появившееся на лицах всех, кто находился рядом. «Первый, успокойте его!» — послышался властный голос командира. Словно в каком-то страшном сне Шэдде увидел, как к нему приближается первый помощник командира, как он поднимает руку, и тут же ощутил сильный удар по лицу. Он умолк, упал на колени, потом рухнул на пол и, всхлипывая, провалялся так до окончания атаки — подавленный, униженный, полностью уничтоженный происшедшим.

После атаки, устранив кое-как наиболее серьезные повреждения, лодка продолжала путь во Фримантл. Никто из экипажа «Сэйбра» ни разу не напомнил ему о том дне, а когда по окончании войны лодку переводили в резерв, командир корабля сказал ему: «Вы лучший начальник минно-артиллерийской части, который когда-либо служил у меня». Однако Шэддэ не мог забыть пролив Ломбок, эта рана так и не зажила в эго памяти. Пусть люди молчат, он-то понимал, что самым позорным образом не выдержал первого же серьезного испытания. Позже он узнал, что и с другими случалось подобное, и другим оказывалось не под силу такое напряжение, но это никак не могло возместить ему главного — потери самоуважения.

Когда за Саймингтоном и Каваном закрылась дверь, Шэдде обхватил голову руками и разрыдался. Зачем адмиралтейство направило сына того Саймингтона к нему на «Возмездие»? Несомненно, презренная ухмылка, выражение снисходительности на лице могли означать только одно: Саймингтон знает о позоре Шэдде, он уже рассказал об этом в кают-компании — потому-то все офицеры настроены теперь против Шэдде. Его продолжают распинать за то, что когда-то произошло в проливе Ломбок, хотя он пытался сделать все от него зависящее, чтобы это было позабыто.

Когда Дуайт Галлахер, офицер американского флота на борту лодки, и Килли вошли в кают-компанию, там почти не оставалось свободных мест. Только что прозвучал полуденный сигнал, и сюда собралось большинство офицеров корабля. Таргет уже успел несколько раз принести из буфетной бокалы с коктейлями. Беседа касалась то одних тем, то других, потом кто-то заговорил о вечере, проведенном накануне в Скансене.

Саймингтон взглянул на Килли.

— Питер, что же вы ничего не расскажете нам о вчерашней крошке? Надеюсь, вы благополучно доставили ее домой?

— Почему это вас интересует? — спросил младший лейтенант, откладывая газету.

— У вас явно повышенная раздражительность, — погрозил ему пальцем О’Ши. — Если вы помните, мы вас оставили и поэтому хотели бы знать, что произошло дальше.

— Что именно хотели бы вы знать?

— Ну, как развивались события в дальнейшем.

— Никак. — И младший лейтенант снова погрузился в чтение газеты.

Дуайт Галлахер покрутил за ножку свой бокал.

— А что вообще представляет собой эта особа? — спросил он.

— Вас интересует ее умственное развитие или только наиболее существенные данные об ее фигуре? — съязвил Саймингтон.

Американец почесал кончик носа.

— Пожалуй, фигура, — ответил он, не замечая иронии. — Насколько я знаю, Килли человек непривередливый.

— Девочка оказалась прелестной. Что касается фигуры, то я бы, пожалуй, сказал так: бюст — тридцать восемь, талия — двадцать два, ниже — тридцать.

Галлахер присвистнул:

— Ничего, ничего! А вы что скажете?

О’Ши покачал головой:

— Нас это не интересовало.

— Питеру удалось подудеть в трубу?

— Нет, он же был с девушкой.

— Ах да, я и забыл.

Вошел радист.

— Капитан-лейтенант Галлахер! — объявил он. — Вам радиограмма, сэр!

В течение утра самочувствие Шэдде несколько улучшилось, ему удалось стряхнуть с себя овладевшее им ночью смятение. После ленча им предстояло отправиться в Копенгаген, и перспектива скорого ухода из Стокгольма поднимала у него настроение.

Работая за письменным столом у себя в каюте, Шэдде слышал гудение многочисленных вспомогательных механизмов и ощущал вибрацию корпуса лодки. Эти звуки и движения действовали на него успокаивающе, они превращали «Возмездие» в его глазах в некое живое существо.

В полдень он вызвал к себе Килли и передал ему для зашифровки депешу, адресованную командующему подводными силами, а в копиях адмиралтейству и командиру «Массива» — другой лодки, вооруженной «Поларисами», крейсировавшей недалеко от Гетеборга. Шэдде докладывал о своем намерении выйти из Стокгольма в четырнадцать ноль-ноль. Вечером, пройдя Сандхамн, он должен был радировать о погружении. Командира лодки «Массив» он извещал, что выходит в море и что «Массив» может идти в Гетеборг.

В половине первого на «Возмездие» прибыл британский военный атташе. Шэдде передал ему два донесения для отправки дипломатической почтой. В каюте Шэдде они выпили по рюмке шерри и распрощались после краткого обмена ничего не значащими вежливыми фразами. Шэдде проводил атташе до катера, постоял на мостике, наслаждаясь солнцем, и, увидев, что катер подошел к Скепсхольму, спустился в кают-компанию. Офицеры было поднялись при его появлении, но он жестом разрешил им оставаться на местах и приказал Таргету подать шерри. Он уселся в кресло, перекинув одну ногу через подлокотник, а другую вытянув перед собой. По всему было видно, что он находится в хорошем настроении, Каван и О’Ши обменялись понимающими взглядами и оба тут же подумали: «Надолго ли?» Как бы то ни было, пока Шэдде держался нормально и, казалось, забыл про вчерашний вечер. Однако было совершенно невозможно предвидеть, что он сделает или скажет в следующую минуту.

Шэдде поднял бокал с шерри и, прищурившись, посмотрел сквозь него на свет.

— Должен сказать, что вам невероятно везет. Лучшего дня для выхода в Сандхамн, чем сегодня, и не придумаешь. Сюда вы пришли в темноте и ничего не видели. — Он обвел взглядом всех присутствующих. — Между тем тут есть на что посмотреть — острова, рощи, замки, голубая вода… Восхитительная картина!

Шэдде отпил глоток вина и, снова подняв бокал к свету, взглянул на него. Саймингтон и О’Ши перемигнулись. Они по опыту знали, что Шэдде может болтать так до второго пришествия и не терпит, когда его прерывают. Собственно, он ни к кому конкретно не обращался, скорее просто думал вслух, перескакивая с одной темы на другую. Говорил он так быстро и так непоследовательно, что иногда трудно было уследить за его мыслью. Если кому-то и удавалось вставить словечко, он бросал на него тусклый, отсутствующий взгляд и продолжал говорить.

— Что слышно о Кайле? — неожиданно спросил он у Кавана.

— Ничего, сэр. Патруль не обнаружил его. Посольство наводит справки в полиции и в больницах.

— Почта поступила?

— Пока нет, сэр. Ожидаем в тринадцать ноль-ноль.

Шэдде нахмурился, повернулся в кресле, вытянул ноги и некоторое время рассматривал свои ботинки.

— Хочу надеяться, что там будет письмо и для меня, — тихо, куда-то в сторону, проговорил он.

— Отсутствие вестей уже неплохая весть, сэр! — шутливо заметил Галлахер, пытаясь развеселить Шэдде.

— Не знаю, не знаю, — все так же задумчиво отозвался тот.

— Вы берете лоцмана до Сандхамна, сэр? — поинтересовался Галлахер, чтобы сменить тему разговора.

Вопрос привел Шэдде в раздражение. Уж не намекает ли этот американский болван, что он, Шэдде, намерен положить себе в карман деньги, предназначенные для лоцмана? Если он не это имел в виду, тогда вообще зачем заводить разговор о лоцмане? Он медленно выпрямился в кресле к взглянул на американца.

— Нет, — резко ответил он. — Я обошелся без него, когда проходил здесь ночью. Зачем он мне теперь, днем?

— Конечно, конечно! Я спросил потому, что у нас на флоте мы обязательно берем лоцмана в подобной обстановке.

— Вы — да, не сомневаюсь, — холодно и многозначительно подтвердил Шэдде.

В кают-компании воцарилось неловкое молчание. Его нарушил сам Шэдде, решивший, видимо, окончательно расквитаться с американцем.

— Кстати, — заговорил он, — возможно, вы сумеете ответить на вопрос, который я давно собираюсь задать.

— Пожалуйста. Если смогу.

— Почему ваши эсминцы так медленно швартуются?

— Я… не совсем понимаю…

— Видите ли, вы, очевидно, и сами замечали, как лихо швартуемся мы: корабль мчится на большой скорости, затем дается полный назад. Отличный экзамен на умение управлять кораблем. Мы этим гордимся.

Только сейчас Галлахер понял, куда клонит Шэдде, и насторожился.

— Пусть так. Но в чем же, собственно, смысл вашего вопроса?

— В том, что умение обходиться без лоцмана — это тоже экзамен на искусство управлять кораблем. Именно поэтому я и задумывался, почему американские эсминцы настолько неповоротливы в подобных случаях. Как шаланды в Гонконге, которые используются вместо катафалков во время морских похорон. — Сравнение пришлось по вкусу самому Шэдде. Он самодовольно улыбнулся и добавил: — Жалкое зрелище, доложу я вам!

Галлахер с трудом сдержался — он находился здесь не для ссор.

— Может быть, вы и правы, сэр, — медленно ответы он, пожимая плечами. — Может быть.

После ленча Шэдде вернулся к себе в каюту. В доставленной на лодку почте письма от Элизабет снова не оказалось. Он безуспешно пытался подавить нарастающую озабоченность. Почему она не пишет? Где она? Что делает? Что будет в ее письме, когда он его получит?

Пропищал зуммер переговорного устройства, и Рис Эванс доложил о готовности всех механизмов к выходу в море.

Шэдде надел фуражку, повесил бинокль на шею и поднялся на мостик. Там уже были Каван, Саймингтон и старший сигнальщик.

— Рулевое устройство проверено, сэр, и находится в полном порядке. Все клапаны вентиляции цистерн задраены, — доложил Саймингтон.

— Рулевой у штурвала, сэр, — донесся голос из переговорной трубки. — Главные механизмы готовы, сэр.

— Хорошо, — кивнул Шэдде, посмотрев на часы. — Готовы отдать швартовы? — спросил он первого помощника.

— Готовы отдать швартовы, сэр.

Каван поднял правую руку и взглянул вперед, вдоль корпуса лодки. Аллистэр с несколькими матросами стояли на носу, лицом к мостику.

— Двадцать градусов право руля! Малый вперед! — скомандовал Шэдде.

Лодка медленно тронулась с места.

— Стоп! Прямо руль! — последовала новая команда. — Отдать концы!

Каван повторил приказ. Один из моряков сбросил трос, другие быстро его выбрали.

— Малый вперед! Пятнадцать градусов право руля!

Корабль вздрогнул, и нос начал медленно уваливаться вправо. После выхода в Штроммен командир застопорил машины, выправил курс, после чего снова скомандовал:

— Малый вперед!

Набирая скорость, лодка проходила мимо кораблей, стоявших у причалов в Штадсгартене. Слева по борту впереди «Возмездия» появился небольшой прогулочный пароходик, направлявшийся в порт. Пассажиры столпились у борта, с любопытством разглядывая огромный подводный корабль.

Посматривая на пароход, Шэдде не замечал, что нос «Возмездия» медленно, почти неуловимо поворачивается влево. Первым это увидел Саймингтон. Едва выслушав его, Шэдде бросился к переговорной трубке и приказал:

— Двадцать градусов право руля!

Рулевой немедленно повторил приказ, однако нос лодки продолжал разворачиваться к шведскому пароходу.

— Прямо руль! Право на борт! — последовали новые команды.

Из переговорной трубки послышался тревожный доклад рулевого:

— Корабль не слушается руля, сэр! Нет давления!

Капитан шведского пароходика дал тревожный гудок, предупреждая, что он отворачивает вправо. Шэдде вздрогнул. Если бы швед догадался отвернуть влево, все могло бы обойтись благополучно.

— Полный назад! — скомандовал он в трубку и крякнул Кавану: — Задраить люки! Живо!

Но было уже поздно: корма шведа и нос подводной лодки неумолимо сближались. Саймингтон услышал испуганные крики пассажиров, скрежет металла о металл. Нос «Возмездия» ударил в корму пароходика и царапнул его по борту. К счастью, удар оказался скользящим, и это значительно ослабило его силу. Через несколько секунд пароходик разошелся с лодкой. Саймингтон хорошо запомнил фигуру шведского капитана, который стоял на мостике, грозил кулаком и что-то кричал.

Между тем Каван быстро спустился из боевой рубки в центральный пост, закрывая за собой люки, подбежал к микрофону корабельной радиосети и крикнул:

— Всем по местам! Задраить водонепроницаемые переборки!

По переговорной трубке он связался с машинным отделением и приказал Рису Эвансу немедленно послать одного из механиков в рулевое отделение узнать, что произошло. Вскоре Эванс доложил, что обнаружено заклинение головки румпеля и что телемоторная система, приводящая в движение рулевое устройство, видимо, отказала. Причина была еще неясна, но уже сейчас не вызывало сомнений, что в одном из цилиндров упало давление.

Шэдде по радио доложил начальнику порта о столкновения, и вскоре на место происшествия прибыло два буксира. Один из них потащил пароходик по каналу в Нибровикен. Шэдде в мегафон отказался от услуг второго и блеснул подлинным искусством кораблевождения, мастерски подведя «Возмездие» к бочке, к которой лодка была пришвартована до этого.

Мрачный и бледный, едва сдерживая бушевавшую в нем ярость, Шэдде стоял на мостике. Саймингтон понимал, что его трясущиеся руки, стиснутые зубы и вздувшиеся на висках жилы говорят о неотвратимо надвигающейся грозе.

Сразу же после швартовки Шэдде обратился к шведскому военно-морскому командованию с просьбой предоставить ему катер, водолазов и специалистов для тщательного обследования подводной части «Возмездия». Аллистэра он отправил на берег с приказом доложить о случившемся военно-морскому атташе. Командующему подводными силами он радировал о задержке и о том, что вскоре представит дополнительную информацию. Копия этой радиограммы была направлена командиру лодки «Массив».

Только после этого Шэдде спустился в каюту, жестом отчаяния швырнул фуражку на койку и вызвал Кавана. Тот немедленно явился. Засунув руки в карманы и дымя сигаретой, Шэдде гневно расхаживал взад и вперед по каюте. Он сердито посмотрел на первого помощника из-под мохнатых черных бровей к отрывистыми, рублеными фразами распорядился:

— Увольнений на берег не будет… Удвоить число часовых на корме и на носу… Скоро прибудут шведские водолазы и специалисты… Всякую другую связь с берегом запрещаю.

Шэдде вызвал главного механика и в ожидании снова принялся расхаживать по каюте.

«В обычной обстановке, — думал Каван, — он пригласил бы меня сесть. Но в том-то и дело, что сейчас обстановку никак не назовешь обычной… Однако почему он так нервничает? Он сделал все, чтобы избежать столкновения, и если оно все же произошло, то не по его вине. Моряк он, конечно, первоклассный — этого у него не отнимешь… Черт возьми, но что случилось с рулевым устройством? Все произошло меньше чем за минуту, и пока трудно разобраться…»

В дверь постучали, и вошел Эванс.

— Слушаю вас, сэр.

Шэдде продолжал ходить по каюте, и офицеры видели, как у него на скулах перекатываются желваки. Наконец он остановился.

— Доложите, что там у вас произошло с этим проклятым рулевым механизмом? — крикнул он. В его голосе одновременно слышались и упрек, и отчаяние.

— Полагаю, сэр, причиной следует считать какие-то неполадки в гидросистеме, — сухо ответил валлиец, обиженный грубым тоном командира.

— Неполадки, неполадки! — заревел Шэдде. — Вы и сейчас не решаетесь назвать вещи своими именами. До вас доходит, что лодка могла затонуть?

— Мы производим тщательный осмотр, сэр, и через некоторое время сможем точно доложить вам…

— Кто вам разрешил производить осмотр? Немедленно прекратить! Нужно проводить его по всей форме, как положено. Я сегодня же назначу официальное расследование о причинах неисправности, но предварительно должен повидать нашего военно-морского атташе. Сейчас же удалите всех из рулевого отделения и закройте его на замок. Немедленно! Вы понимаете, наконец, что произошло? Диверсия! Диверсия, вот что! Нечто подобное я и ожидал.

Он умолк и погрузился в свои мысли, но быстро встряхнулся и сердито взглянул на офицеров.

— Чего вы ждете? Вы слышали приказ? Выполняйте.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Столкновение задержало «Возмездие» в Стокгольме на трое суток.

Повреждение в подводной части корабля оказалось незначительным: в одном месте корпуса, недалеко от носа, вдавился стальной лист и разошелся шов, что привело к образованию течи в носовом торпедном отсеке. Лодку пришлось поставить в сухой док, и шведские мастера, работая в три смены, произвели необходимый ремонт.

Много времени ушло на представление необходимых документов портовым властям, на донесение командующему подводными силами, на опросы и допросы. По возвращении в Портсмут должна была приступить к работе следственная комиссия. Шэдде настоял на проведении самого тщательного предварительного расследования о причинах неисправности рулевого управления. Оно началось вечером того же дня и происходило в кают-компании под председательством Шэдде.

До начала расследования Шэдде отправился в рулевое отделение и тщательно осмотрел его, чтобы освежить в памяти все детали телемоторной системы управления и рулевого устройства. Да, румпельная головка действительно заклинилась, и стальная палуба была покрыта липкой смесью воды и глицерина, вытекшей из гидросистемы. Несомненно, утечка произошла где-то здесь, поэтому-то и упало давление. Однако многое другое, думал Шэдде, так просто не объяснишь. Например, почему произошла утечка и кто в этом виноват.

Осматривая рулевое отделение, Шэдде испытал некоторое облегчение при мысли, что он все же послал соответствующую радиограмму командующему подводными силами, несмотря на совет военно-морского атташе Бартона подождать до возвращения «Возмездия» в Портсмут.

— Вы будете там через восемь дней, и к тому времени многое прояснится. Что, к примеру, случилось с рулевым управлением и все такое…

— Положим, это станет мне известно уже сегодня к вечеру. Я хочу, чтобы начальник разведывательного управления адмиралтейства немедленно, по горячим следам прислал сюда своего человека. Можете не сомневаться, Бартон, мы имеем дело с диверсией.

— Откуда такая уверенность, старина?

— Вы что, из тех, кто утверждает, будто у нас ничего подобного произойти не может? А вам известно, что после того, как я ввел «Возмездие» в строй, такие «инциденты» происходили не однажды?

— Что вы хотите сказать?

— Да то, что это уже третья попытка! Первая была предпринята, как только мы закончили освоение лодки. Мы вернулись в порт с серьезными неполадками в главных турбинах. В роторах были обнаружены стальные пластины. Следственная комиссия заседала трое суток и приняла глубокомысленное решение: возможность диверсии не исключается, однако маловероятна.

— Какое же объяснение дала комиссия?

— Вы же знаете, что обычно говорится в таких случаях. При сборке турбин на заводе кто-то из рабочих оставил эти пластины по халатности, и так далее, и тому подобное.

— Ну а вторая попытка?

— Вторая попытка была предпринята спустя несколько месяцев в Куинсферри. Произошел взрыв пара в парогенераторе. Как выяснилось, кто-то вставил комок льняных очесок в пусковой паропровод, причем, несомненно, это сделал человек, хорошо разбирающийся в конструкции нашей атомной силовой установки. Снова следственная комиссия, и снова то же ничего не говорящее заключение: «Результат халатности со стороны неизвестных лиц или лица…» — Шэдде задумался, потом, словно спохватившись, устало провел рукой по лицу и спросил: — Так о чем я говорил?

— О выводах следственной комиссии.

— Да, да… Результат халатности со стороны неизвестных лиц или лица. Вместе с тем комиссия не исключила возможность «неумышленного вредительства». Неумышленное вредительство, черт бы их побрал! Зачем толкаться вокруг да около, почему не назвать вещи своими именами и прямо не сказать, что речь идет о диверсии? И в Портсмуте совершена диверсия, и в Куинсферри, и здесь, в Стокгольме! Вот почему я посылаю телеграмму командующему подводными силами.

Бартон пожал плечами.

— Лодка ваша, Шэдде, — проговорил он, — и проблема ваша. Поступайте как находите нужным.

По соображениям конспирации Шэдде отправил шифровку через посольство — никто из экипажа «Возмездия» до поры до времени не должен был ничего знать. Этой радиограммой составленной в самых решительных выражениях, Шэдде хотел убедить командование в необходимости быстрых действий. Он утверждал, что у него есть веские причины подозревать диверсию, и просил командующего договориться с начальником морского разведывательного управления о немедленной присылке следователя. При этом Шэдде настаивал, чтобы следователь прибыл на лодку под видом какого-нибудь специалиста и вместе с экипажем совершил переход в Портсмут, что даст ему возможность и время провести негласное расследование. Депешу он закончил так: «Если моя просьба не будет удовлетворена, я снимаю с себя всякую ответственность за дальнейшее».

Военно-морской атташе прочитал телеграмму и укоризненно покачал головой.

— Очень неумно, Шэдде, очень. Вы прямо-таки напрашиваетесь на неприятности. Начальство не любит угроз.

— Я напрашиваюсь на неприятности? У меня их и так тьма-тьмущая. Одной больше, одной меньше… Я не изменю ни слова, мой друг. В двух предыдущих случаях, когда я докладывал, что совершены диверсии, мне в ответ лишь вежливо улыбались. Пусть теперь поломают голову. Я знаю командующего лично, и он меня знает. Он поймет, что я не стал бы так остро ставить вопрос, если бы не имел на то достаточных оснований.

Заканчивая осмотр рулевого отделения, Шэдде сделал интересную находку. За трубами он обнаружил кусок перепачканного в масле серого шелка, размером примерно с мужской носовой платок. Три кромки были вырезаны ножницами, четвертая словно от чего-то оторвана. Вынув лоскут из-за трубы, Шэдде развернул его. Из материи что-то выпало и со звоном покатилось по стальной палубе. Это оказалась медная контргайка около дюйма в диаметре и примерно полдюйма толщиной. Глаза Шэдде возбужденно блестели, когда он, завернув находку в тот же кусок шелка, сунул ее в карман. Чутье подсказывало ему, что он не только нашел нечто весьма важное, но и что он должен пока молчать об этом.

Заперев за собой дверь, Шэдде вернулся в центральный пост.

— Кайль нашелся, сэр, — доложил Каван. — Он в полицейском участке в Вартахамнене. В семнадцать ноль-ноль я отправлю за ним старшину Фэррела с патрулем.

За последнее время произошло столько событий, что Шэдде совсем забыл о Кайле. Теперь при упоминании этого имени у него мелькнула мысль о возможной причастности Кайля к аварии. Почему он не подумал об этом раньше? Возможно, Кайль отстал не случайно, а пытался дезертировать? Если он знал, что рулевое устройство лодки может отказать, тем более во время такого трудного перехода, как в Сандхамн, дезертирство было для него единственным спасением. Однако вслух Шэдде только произнес:

— Да? Посадите его в карцер. Под охрану.

— В карцер, сэр? Под охрану? — сомневаясь, правильно ли он расслышал, переспросил первый помощник.

— Да, в карцер. Под охрану! — отрезал Шэдде, он терпеть не мог, когда его приказы вызывали сомнение. Он повернулся и направился в свою каюту.

Каван проводил его взглядом. Ну и человек! Посадить моряка в карцер под охрану только за то, что он выпил лишку и случайно отстал? Что же будет дальше? Видимо, столкновение со шведским пароходиком взбудоражило командира больше, чем можно было предполагать.

Следствие о причинах неисправности рулевого устройства началось в 17.45 в кают-компании. Миллер и Таргет были удалены из буфетной, а водонепроницаемая дверь в отсек центрального поста наглухо задраена. Председательствовал Шэдде. По обе стороны от него сели первый помощник Каван, Рис Эванс, инженер-капитан-лейтенант радиолокационной службы Госс, командир артиллерийской боевой части лейтенант Уэдди, командир минно-торпедной части лейтенант Аллистэр и штурман лейтенант Саймингтон; помощник главмеха инженер-лейтенант Масгров вел протокол.

В течение полутора часов Шэдде допрашивал и расспрашивал всех, кто мог пролить какой-нибудь свет на то, что произошло. Рулевой доложил, что еще в 13.45, то есть перед отдачей швартовых, рулевое устройство действовало безотказно. Саймингтон (он находился в то время на мостике) подтвердил показания рулевого. Руль был положен право на борт, затем лево на борт, причем никаких ненормальностей в работе механизмов не наблюдалось.

Затем был вызван главстаршина Шепард. Он доложил, как выполнял свои обязанности по поддержанию в порядке рулевого устройства и телемоторной системы. Выяснилось, что только за день до отхода он вместе с двумя механиками производил текущий ремонт и осмотр систем, и они действовали безотказно. Когда главмех, рассказал далее Шепард, сразу же после столкновения послал его узнать, что произошло, он обнаружил, что головка румпеля заклинилась, а палуба в рулевом отделении залита жидкостью из гидросистемы. После этого главмех вторично послал его в рулевое отделение с рабочей группой, но не успели они приступить к делу, как их отозвали и велели запереть дверь. Шепард выполнил приказ и отдал ключ лейтенанту Масгрову.

— Но к этому времени, — добавил Шепард, — мы уже поняли, что именно произошло, сэр. Из телемоторной системы через спусковой клапан левого цилиндра вытекла гидросмесь.

Шэдде, впервые услыхавший об этом, нахмурился.

— Почему не доложили об этом мне? — резко спросил он.

— Меня никто не спрашивал, сэр, — обиженно ответил Шепард. — Мне лишь приказали увести людей из рулевого отделения и запереть его. Это было в шестнадцать ноль-ноль, а потом я получил распоряжение явиться сюда в семнадцать тридцать, что и выполнил. — Он укоризненно взглянул на Шэдде.

— Следовательно, смесь вытекла через спускной клапан? — более спокойно спросил Шэдде. — Но как это могло произойти?

— Выпала пробка, сэр. Мы нашли ее тут же, на палубе, где она упала.

— Упала?! — насмешливо переспросил Шэдде. — Откуда вам известно, что она упала?

— Должна была упасть, если лежала там.

— Почему бы это пробка вдруг упала? — делая ударение на последнем слове, обратился Шэдде к главмеху.

— Это новость для меня, сэр, — Эванс покачал головой. — Я впервые об этом слышу.

— Но как же все-таки, по-вашему, могла выпасть пробка? — тем же насмешливым тоном спросил Шэдде у Шепарда.

— Чего не знаю, того не знаю, сэр, — Шепард покачал головой. — Сама-то она никак не могла выпасть. Это невозможно.

— Да?!, Наконец-то мы заговорили по-деловому. Может, вы объясните нам, почему это невозможно?

— Пробка удерживается контргайкой, и пока она на месте, пробка выпасть не может.

— Но на этот раз невозможное все же произошло?

— Понимаете, сэр, тут что-то непонятное. Проверяя по распоряжению главмеха, почему отказало рулевое устройство, мы не нашли контргайки.

— А может, ее и раньше там не было?

— Что вы, сэр, была!

— Откуда нам известно?

— Она была на моего вчера, когда мы производили текущий ремонт.

— Вы укорены?

— Вполне, сэр. Мы вынимали пробку и осушали цилиндры, а потом я сам поставил пробку на место.

— Как вы это докажете?

— При этом присутствовал механик Финней. Я поставил пробку на место, и он затянул ее контргайкой.

Тут же вызванный Финней подтвердил слова Шепарда.

— Я затянул ее ключом до отказа, сэр, — добавил он. — Сама она развинтиться не могла. Это можно было сделать только при помощи ключа.

— И последний вопрос, Шепард, — продолжал Шэдде после того, как многозначительно и победоносно оглядел своих офицеров, — вы еще не сказали нам, кто входил в вашу рабочую группу вчера во время ремонта и сегодня во время осмотра.

— Вчера я, Финней и Кайль, а сегодня я, Финней и Стокс. Я, конечно, снова взял бы Кайля, но он в самовольной отлучке.

— Это мне известно, — сухо заметил Шэдде.

Фэррел явился в полицейский участок в Вартахмнене с патрулем из четырех матросов и нашел там усталого, грязного и небритого Кайля. Солидная шишка на правом виске была залеплена пластырем, на форменке виднелись пятна крови.

Старшина Фэррел, коренастый моряк с птичьим лицом, взглянул на Кайля и неодобрительно покачал головой.

— Это так-то ты представляешь королевский флот за границей? — с усмешкой заметил он.

На лице Кайля появилось скучающее выражение, он сделал вид, что не слышал Фэррела.

— Кто это тебя угостил?

— Да так, один швед, — зевнул Кайль. Он не испытывал ни малейшего желания продолжать беседу на эту тему, хотя его ни на минуту не оставляла мысль о приключившейся с ним неприятности.

— Напился, конечно, — презрительно фыркнул Фэррел.

— Ничего подобного! — возмутился Кайль. — Меня избили и ограбили, вот что!

— Хорошо, хорошо, мой мальчик! На борту ты все расскажешь вахтенному офицеру. Он-то, может, и поверит тебе, а мне очки не втирай.

Фэррел поблагодарил сержанта шведской полиции, расписался в документе о передаче задержанного и под конвоем доставил Кайля на «Возмездие», где и сдал вахтенному лейтенанту Аллистэру. Кайль рассказал ему свою историю. Аллистэр внес ее в рапорт на имя командира лодки, указав, что Кайль, будучи в самовольной отлучке, отстал от лодки и нарушил дисциплину на берегу. После этого он отправил Кайля к врачу.

Первый помощник, докладывая Шэдде о возвращении Кайля, упомянул, что у того рана на голове и что его сейчас осматривает лейтенант медицинской службы О’Ши. Шэдде распорядился прислать к нему врача, как только тот закончит осмотр.

Спустя полчаса О’Ши явился к командиру.

— Вызывали, сэр?

Шэдде сидел в кресле и читал.

— О’Ши? Да, вызывал. — Он отложил книгу. — Присаживайтесь.

О’Ши неловко опустился на стул. Он чувствовал себя скованно, в его памяти еще было свежо воспоминание о вспышке Шэдде в Скансене.

— Насколько мне известно, вы осматривали Кайля, — начал Шэдде, не сводя с врача проницательного взгляда.

— Да, сэр.

— В каком он состоянии?

— Собственно, оснований для беспокойства нет. Кровоподтек на виске, поврежден кожный покров, пришлось наложить швы. Ничего серьезного.

— Он говорил, при каких обстоятельствах это произошло? Может, он нанес себе рану умышленно?

— Возможно, но маловероятно.

— Почему вы так думаете?

— Он рассказал, что с ним случилось.

— Ну и что же он вам рассказал? — сухо, не скрывая разочарования, спросил Шэдде.

— Вчера вечером он напился в баре. Пить начал еще днем и, судя по всему, к вечеру был уже тепленький. Около полуночи сводник познакомил его с проституткой, и она отвела его к себе на квартиру, недалеко от порта. Тут появился «дружок» этой особы и захватил их… «ин флагранто деликто».[1]

— Это что еще за абракадабра, О’Ши? — нахмурился Шэдде. — Вы что, забыли английский язык? У меня нет времени выслушивать ваши словесные выкрутасы.

— Я просто не знаю соответствующего английского выражения вот и все, — пожал плечами доктор. — Повторяю, появился «дружок» и стукнул Кайля чем-то тяжелым.

— А причина ? — с нескрываемым недоверием спросил Шадде.

— Грабеж. Они взяли у Кайля часы и бумажник, в котором было около десяти фунтов стерлингов.

— Десять фунтов! А вы не находите, что это многовато для матроса, отправляющегося на берег?

— Он копил деньги на подарок матери.

— Ах, как трогательно! — саркастически усмехнулся Шэд-де. — Ну и что же дальше?

— Кайль очнулся в каком-то сарае, основательно избитый. Сарай оказался запертым, он начал барабанить в дверь, кричать. Случайные прохожие выпустили его, и он сейчас же отправился в полицию. Позвольте закурить?

— Курите, курите, — нетерпеливо махнул рукой Шэдде. — Скажите, О’Ши, вы верите ему?

— Да, сэр, верю.

— Вы знаете, что Шепард считает его никудышным матросом?

О’Ши спокойно встретил пронзительный взгляд Шэдде.

— Да, сэр, знаю, но у меня свое мнение на сей счет.

— Почему?

— Я заставил его разговориться, и он много рассказал о себе.

— Например?

— Он из бедной семьи, ненавидит отца, который пьет и порой колотит мать. Кайль очень ее любит. Отец оказывал дурное влияние на Кайля. Его отношение к сыну зависело от количества выпитого: он то баловал его, то терроризировал.

— Как интересно, скажите пожалуйста!

О’Ши не заметил иронии в голосе Шэдде и продолжал:

— Да, да! Вы понимаете, дети всегда испытывают внутреннюю потребность иметь в семье кого-то, перед кем они могли бы преклоняться, чьему примеру следовать. У мальчишек таким богом обычно бывает отец. Но поведение отца Кайля привело к тому, что у его сына не получили должного развития необходимые социальные стимулы, и, он, страдая от сознания своей неполноценности, пытается возместить этот недостаток путем…

— Довольно! — грубо прервал Шэдде, он стоял спиной к врачу и что-то регулировал в прикрепленных к переборке часах. — Не понимаю, что вы плетете, — Шэдде с трудом сдерживался. — У меня есть собственное мнение о Кайле. Я не смог бы изложить его так же витиевато и заумно, как вы, зато оно было бы понятнее, хоть я я не изучал психологию в вашем Дублине.

О’Ши только теперь понял, что обозлил Шэдде, и, окончательно растерявшись, пролепетал:

— Сэр, я только пытался объяснить, что за человек этот Кайль. Вот вы сказали, что, по словам Шепарда, Кайль никудышный матрос. Я же хотел выразить ту мысль, что по ряду причин он не всегда в состоянии разобраться, что плохо, а что хорошо. У него не совсем здоровая психика, ему нужно помогать, а не наказывать его.

Шэдде резко повернулся к доктору.

— Вы это серьезно? — спросил он. — Так вот, О’Ши, должен вам сказать, что меня абсолютно не интересует подобная философия. Она совершенно недопустима на корабле. Такие разговоры подрывают и опошляют принципы воинской дисциплины. — Шэдде уселся спиной к О’Ши и принялся что-то писать. — Можете идти, — не поворачиваясь, бросил он.

В течение двух следующих суток Шэдде почти не выходы из каюты, занимаясь какими-то неотложными делами. Офицеры в кают-компании знали, что у него наступил один из тех периодов депрессии, когда лучше не попадаться ему на глаза.

Утром на второй день первый помощник напомнил Шэдде, что Кайль все еще в карцере.

— Знаю, — коротко и, как показалось Кавану, устало ответил Шэдде.

— Вы намерены наложить на него взыскание за нарушение дисциплины?

— Видимо, намерен.

— Вы будете говорить с ним перед тем, как мы выйдем в море?

Шэдде взглянул на Кавана так, словно только что обнаружил его присутствие. Кавану бросились в глаза густые тени вокруг воспаленных век и тупой, отсутствующий взгляд. Первый помощник знал, что Шэдде в тот день получил акт инспектора морского страхового общества о повреждениях, нанесенных шведскому прогулочному пароходику, и что это никак не могло улучшить настроение командира «Возмездия».

— Там будет видно, — все так же вяло отозвался Шэдде. — Я поставлю вас в известность.

Попытки вестового Миллера развеять дурное настроение командира тоже ни к чему не привели. Нет, есть он не хочет. Нет, чай ему подавать не надо… Нет, обедать в кают-компании он не будет. Нет, раскрывать постель не нужно… Зато он усиленно опустошал бутылку с виски. Миллер служил с Шэдде значительно дольше, чем кто-нибудь другой на лодке, но и он не понимал, что происходит с командиром в последнее время.

Шифровка Шэдде вызвала у командующего подводными силами недовольство.

— Интересно! — заметил он, обращаясь к начальнику штаба Трэдвеллу. — Он угрожает. Возмутительно! — Командующий покачал головой. — Шэдде прямо-таки помешан на диверсиях. И это столкновение со шведом, я уверен, только подлило масла в огонь.

Командующий понимал, что он обязан удовлетворить требование Шэдде и командировать к нему следователя. Угрожал Шэдде или не угрожал, отклонить это требование он не мог, не рискуя серьезными неприятностями. К тому же, кто знает, может, Шэдде и прав. И все же шифровка не понравилась командующему прежде всего своим тоном. Она произвела на него какое-то странное впечатление, особенно в сочетании со слухами о неладах между Шэдде и его женой, что тоже не могло нравиться командующему. Столкновение, несомненно, лишь укрепило Шэдде в его подозрениях, но командующий хотел сам ознакомиться со всеми материалами, прежде чем сделать какой-либо вывод. Конечно, дело неприятное, придется срочно перекраивать план оперативного маневрирования оставшимися в строю ракетоносными лодками типа «Громовержец». Две из них должны постоянно находиться в море. Непредвиденная задержка «Возмездия» в Стокгольме означает, что «Устрашению» предстоит раньше назначенного времени отплыть из Лок-Ю и что командиру «Громовержца» необходимо немедленно подготовиться к выходу в плавание и вернуть на борт своих офицеров и матросов, уволенных в отпуск. Все это означало кучу неприятностей и недовольства. Командующий надеялся, что большую часть ответственности, возможно, удастся снять с Шэдде и свалить на капитана шведского парохода. Еще до злополучного столкновения адмиралтейство намечало через некоторое время дать Шэдде новое назначение, на этот раз на берегу. Командующий мысленно спрашивал себя, не следует ли ему в какой-нибудь форме поторопить начальство с выполнением этого решения.

Мистер Баддингтон прибыл на «Возмездие» незадолго до отхода из Стокгольма. Это был странный, какой-то бесцветный человек в черном костюме и шляпе-котелке, с зонтиком в одной руке, потрепанным кожаным чемоданчиком в другой и с черной, тоже кожаной, сумкой через плечо. На лодке его встретил дежуривший в тот день Уэдди и сразу провел к Шэдде.

Баддингтона уже ждали на «Возмездии». Выло известно, что начальник отдела кораблестроения адмиралтейства известил Шэдде, что направляет к нему одного из своих специалистов, работающих над усовершенствованием кораблей типа «Громовержец». На пути «Возмездия» в Портсмут этот специалист должен будет понаблюдать за системой кондиционирования воздуха и за его влажностью.

Военно-морской атташе заранее известил Шэдде, что Кларенс Генри Баддингтон — следователь морского разведывательного управления. Не теряя времени, Шэдде подробно ознакомил Баддингтона с положением дел, изложил факты, которые заставляли его подозревать диверсию и причастность к ней Кайля. Он вручил следователю контргайку и испачканный маслом лоскут серого шелка и высказал соображения по поводу своей находки, о которой, кроме него, а теперь и Баддингтона, никто на лодке не знает.

О том, кем в действительности является Баддингтон и какова цель его прибытия на «Возмездие», Шэдде поставил в известность лишь своего первого помощника Кавана и главмеха Эванса.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Из-за ремонта «Возмездие» смогла выйти в Копенгаген из Стокгольма только на третий день после столкновения, в четырнадцать ноль-ноль.

Высадив лоцмана недалеко от бакена Ривенджгрундет, лодка легла на курс 124 градуса. Вскоре Шэдде послал командующему подводными силами донесение о предстоящем погружении. Лодка погрузилась минут на десять, выровняла дифферент и снова всплыла, затем увеличила скорость до шестнадцати с половиной узлов. В 19.20 лодка легла на курс 210 градусов, что подтверждало намерение ее командира, следуя на юг, пройти ночью, в надводном положении между Эландом и Готландом.

Шэдде вновь появился на мостике лишь через пять часов, в 01.16, после того как Саймингтон доложил, что сквозь туман и дождь темной унылой ночи милях в пяти по курсу показались огни маяка Грейт Карлсо.

Сделав несколько раздраженных замечаний Саймингтону, Шэдде вернулся в каюту и лег, но уснуть не мог. Перед ним одно за другим бесконечной чередой проплывали события последних дней: столкновение со шведом; перепачканный маслом клочок серого шелка и поблескивающая медная контргайка; Кайль, отвертывающий эту гайку, а потом торопливо куда-то прячущий ее, завернутую в шелковый лоскут; заклиненная головка румпеля и клейкая масса жидкости из гидросистемы на палубе… Потом в поле его зрения возник командующий подводными силами за чтением его, Шэдде, депеши о столкновении с удручающим перечнем повреждений, составленным агентом страхового общества. Почти тут же перед ним появилось скучное лицо мистера Баддингтона с выражением чересчур уж почтительного внимания (весьма сомнительно, промелькнуло в голове у Шэдде, чтобы он смог что-нибудь обнаружить)…

Картины менялись одна за другой. Вот отвратительная физиономия врача, его глубокомысленная ухмылка, взлохмаченная рыжая шевелюра и торчащие в стороны уши… Шэдде вспомнил утренний разговор, нелепую попытку врача дать «психологический» анализ состояния Кайля. Между тем любому идиоту понятно, где зарыта собака. Как сказал врач? Забияка? Как бы не так! Саботажник, вот кто Кайль. Правда, сейчас развелось видимо-невидимо всяких мудрецов, которые самые простые вещи ухитряются объяснить так заумно, что уши вянут. Убийца теперь уже не убийца, а человек с ущербной психикой, не способный отличить плохое от хорошего. Его, видите ли, надо жалеть, вы должны понимать, что его нужно лечить, а не наказывать. Вот только жертвам этого «больного» никто и ничто уже не поможет…

Но кто это еще так нагло появляется в поле его мысленного зрения — высокий, стройный, элегантный, с презрительной улыбкой? Конечно, же Саймингтон! Шэдде почувствовал, как все в нем напряглось. Такое ощущение всякий раз возникало теперь в Шэдде, стоило ему увидеть Саймингтона, и это начинало серьезно его беспокоить.

Но вот наконец и единственный из всех: старина Рис Эванс, добрый, надежный, преданный, без всяких выкрутасов, первоклассный специалист, строгий командир… А это еще кто? Ну, конечно же, его первый помощник — тупой и ограниченный педант. Только о том и заботится, чтобы начальство не подумало о нем плохо. Настоящий болван. Разумеется, он понимает, что я вижу его насквозь, и потому ненавидит меня. А сколько форса на себя напускает! Ему, конечно, известно, что произошло тогда в проливе Ломбок… Воспоминание о той истории, словно стилет, пронзило сознание Шэдде, но мучительным напряжением воли он заставил себя обратиться в мыслях к Госсу, к Уэдди, к Дуайту Галлахеру. Вспомнив об американце, Шэдде гневно поджал губы и чуть не задохнулся от возмущения, Нет, почему, в самом деде, на британских кораблях обязательно должны плавать американские офицеры? Как можно было допустить подобное унижение? Подумать только: американец командует основным оружием английского военного корабля! Это же гнусный политический трюк, изобретенный бандой беспринципных политиканов. Именно они вынудили Англию согласиться на получение шести американских подводных лодок, вооруженных ракетами «Поларис», и выложить по тридцать миллионов фунтов за каждую! Грабеж средь бела дня! И в довершение ко всему эта пощечина — посадить на каждую лодку по американскому офицеру, которому принадлежит последнее слово, открывать или не открывать огонь…

А это кто? Элизабет? Она! Бледная, грустная, какая-то далекая, с немым вопросом во взгляде… Фраза за фразой он восстановил в памяти ее последнее ужасное письмо. Шэдде читал его много раз, знал наизусть, однако сейчас снова и снова вдумывался в каждое слово. Может, он пропустил что-нибудь или не понял?..

От всех этих размышлений у него разболелась голова. Нет, нужно думать о чем-то другом. Он встал с койки и открыл дверь каюты. Так он мог видеть кают-компанию, за которой находился центральный пост. Шэдде решил сосредоточить внимание на доносившихся оттуда звуках. Доклады на мостик к с мостика, доклады из машинного отделения и отсека управления реактором, доклады операторов гидролокаторов и радиолокационной станции, доклады из ракетного отсека. Доклады, доклады, доклады, будь они прокляты! Зачем все это? Они сведут его с ума… Однако торчать тут, у дверей каюты, бессмысленно, нужно лечь и попытаться уснуть… Что это за голоса? Да, конечно, рулевой и телеграфист… А этот шум? Это же топот ног. Топот в отсеке центрального поста, на палубе, покрытой пробковыми матами, топот на лестницах, топот на мостике… Какое-то жужжание… Ну конечно, это шум моторов, вращающих радиолокационную антенну… А потрескивание? Ах да, шум аппаратуры в радиорубке. И все это на фоне мерного гудения главных турбин. Тут уж не ошибешься: такой привычный, такой домашний шум…

Нет, надо взять себя в руки и во что бы то ни стало уснуть…

Шэдде включил свет над изголовьем и взглянул на часы. Без пяти три. Прошло всего полтора часа, как он ушел с мостика, оставив вместо себя Саймингтона. Шэдде бросил взгляд на контрольные указатели курса и скорости: 236 градусов, двадцать узлов. Нет, он не заснет. Шэдде оделся, повесил на шею бинокль и через кают-компанию прошел в центральный пост. Несколько минут он всматривался в экран радиолокатора, запоминая расстояния и направления проблесков маяков на индикаторе кругового обзора и положение судов, оказавшихся в поле радиолокационной видимости. Каждый поворот антенны делал все более отчетливым отображение далекой береговой линии на экране, и Шэдде сличил его с картой. Потом он подошел к эхолоту и сверил его показания с нанесенными на карту глубинами.

Как обычно в подобных случаях, он ни к кому не обращался и не вступал в разговоры с моряками, несущими вахту в этом отсеке. Затем, поджав губы и по-прежнему не обращая ни на кого внимания, он подошел к трапу, ведущему в рубку, и некоторое время всматривался через люк в ночное небо, качавшееся, казалось, в такт с покачиванием лодки. До него донесся свист ветра и шум моря. Он поднялся на мостик.

Дождь прекратился, однако ветер усилился. Слева за кормой показалась бледная полоска рассвета. Всматриваясь вперед, Шэдде разглядел на мостике расплывчатые очертания людей. Он подошел поближе и остановился рядом с самым высоким из них.

— Это вы, первый?

— Да, сэр.

— Скорость?

— Добрых двадцать узлов, сэр.

— Маяк Хобурга еще виден?

— Уже слабо, сэр. Милях в тринадцати за кормой. Вот, пожалуйста, сэр, — доложил Каван. — Периодичность около пяти секунд.

Шэдде взглянул в направлении только что погасшего, едва различимого проблеска и стал отсчитывать секунды. И действительно, при счете «пять» там, позади, снова появился и тут же исчез слабый проблеск.

Слева впереди, ныряя в гонимых ветром облаках, над самым горизонтом висела луна. Мелкая зыбь катилась по морю; время от времени мостик обдавало водяной пылью.

Кругом виднелось много ходовых огней, и Шэдде принялся рассматривать их в бинокль. На экране радиолокатора он насчитал двенадцать огней, но вскоре обнаружил только девять. «Наверное, три вышли за радиус видимости», — решил он.

— Довольно оживленное движение в этом районе, — ни к кому не обращаясь, заметил Шэдде.

— Да, сэр, — на всякий случай осторожно отозвался Каван. В основном каботажные суда.

Шэдде промолчал, продолжая всматриваться в огни потом коротко ответил:

— Три из них — рыбаки.

— Только что были видны лишь два, а вам удалось увидеть и третьего, — почтительно заметил Каван и поднес бинокль к глазам. — Да, да, теперь и я вижу!

Шэдде почувствовал удовлетворение — он обнаружил ходовых огней больше, чем впередсмотрящие и вахтенный офицер.

— Не хотите ли выпить чашку горячего какао? — предложил Каван.

— Пожалуй, — после некоторого колебания согласился Шэдде.

Вестовой подал чашку какао, и руки Шэдде, озябшие на холодном утреннем воздухе, сразу ощутили приятное тепло.

— В котором часу восход солнца?

— В ноль три двадцать девять, сэр.

— Рановато.

— Да, сэр, но зато длинный день.

Шэдде просунул голову и плечи под защитный козырек над штурманским столом, включил освещение и, отпивая какао, стал рассматривать на карте маленькие кружки с аккуратно выписанным временем против каждого из них. Кружки и время означали место корабля на тот или иной час. Против собственного желания он вынужден был признать, что его первый помощник вовсе неплохой офицер — внимательный, пунктуальный, знающий свое дело.

Допив какао, Шэдде выключил фонарик и подошел к краю мостика, выходившему на корму. Серые тона раннего утра стали сменяться розовыми, и вместе с разгорающимся рассветом улучшилось настроение Шэдде. Не то наступление дня, не то горячее какао породили у него ощущение благополучия, а утренняя свежесть помогла хоть на время забыть о тревоге и озабоченности, охвативших его ночью. Сейчас его окружало то, что он понимал и знал, — ничего двуличного, ничего дурного. Он вернулся на носовую часть мостика, взглянул вниз, на блестевший от воды корпус лодки, и, повернувшись спиной к ветру, прислонился к ограждению. На фоне розовато-серых облаков четко вырисовывались перископ и антенна радиорубки. Над Шэдде, неустанно ведя поиск, вращалась антенна радиолокатора; снизу доносились приглушенный гул турбин и равномерные удары волн о борта корабля.

— Хотите закурить, первый? — спросил он и достал портсигар.

— С удовольствием, сэр.

Некоторое время они молча курили.

— Какой смысл обладать подобным чудовищем и не иметь возможности применить его на деле? — прервал молчание Шэдде.

— Вы имеете в виду наш корабль?

— Да.

— Но разве ничего не значит сам факт, что подобные корабли у нас есть? Ведь они же представляют собой… как это называется… да, средство устрашения. Вы, если я правильно понял, недовольны тем, что это средство устрашения пока не приводится в действие? А я хочу верить, что и необходимости в этом никогда не возникнет.

— Вот в этом-то и беда! Десятки миллионов фунтов стерлингов, выброшенных на ветер, изумительные приборы и механизмы, высококвалифицированные специалисты… А люди, подобно вам, считают, что никогда не возникнет надобности привести все это в действие. Вот вы, первый помощник командира корабля, англичанин. Неужели вы не предпочитаете умереть стоя, вместо того чтобы жить на коленях? Влачить существование под пятой этих… — Шэдде кивнул подбородком в сторону востока. Вначале этот жест озадачил Кавана, но он тут же сообразил, что командир имеет в виду Советский Союз.

Шэдде помолчал, потом, не ожидая ответа Кавана, заговорил о своем «ровере» и о путешествии на нем по Франции, которое он хотел совершить во время очередного отпуска. Этот автомобиль был предметом оживленных пересудов в кают-компании. Офицеры хорошо знали, что Шэдде жил лишь на жалованье, однако с некоторых пор у него, видимо, появились какие-то дополнительные источники дохода, поскольку он приобрел хотя и не новый, но еще вполне приличный «ровер».

Солнце поднялось уже довольно высоко, когда Шэдде наконец ушел с мостика.

Баддингтон, как обычно, поднялся рано. Вскоре после семи он захлопнул книгу, которую читал, и направился в кают-компанию. Он собирался написать письмо жене и отправить его с первой же почтой, а потом пройти на мостик и полюбоваться красками начинающегося дня. Он постоял некоторое время в отсеке центрального поста, всматриваясь в экран радиолокатора. Накануне вечером лейтенант Саймингтон объяснил ему, как разбираться в показаниях прибора. Баддингтон вновь и вновь подивился тому, с какой четкостью отражаются на экране береговая линия и суда, находящиеся в пределах радиолокационной видимости. Он мысленно похвалил себя за то, что так быстро научился «читать» отражения на экране локатора.

Направляясь в кают компанию, Баддингтон увидел я услышал нечто такое, что заставило его замереть на месте. У двери в буфетную спиной к нему стояли вестовые Таргет и Миллер. Таргет что-то держал перед собой, а Миллер, вытянув шею, пытался это рассмотреть. До Баддингтона донесся шепот Миллера:

— Лучше минут через десять, в продовольственной кладовой. Здесь нас того и гляди застукают.

Заметив время — 07.08, Баддингтон кашлянул и вошел в кают-компанию. Вестовые отскочили друг от друга и поздоровались с ним. Дасти Миллер быстро спрятал за спину левую руку, но Баддингтон успел заметить, что он держит в ней коричневый пакет. Пятясь, вестовой скрылся в буфетной и, тихонько насвистывая, принялся что-то прибирать. Баддингтон уселся поудобнее в кресло и погрузился в чтение журнала.

Спустя несколько минут Миллер покинул буфетную и вышел из кают-компании, а вскоре за ним последовал и Таргет. Баддингтон снова взглянул на часы: 07.13. Он продолжал делать вид, что поглощен чтением журнала, но в 07.20 поднялся к прошел в отсек центрального поста. Маленький и неприметный, он носил башмаки на резиновых подошвах и передвигался бесшумно. Затем он спустился на среднюю палубу, где находилась продовольственная кладовая, укрытая сейчас от него стальной стенкой перископного колодца. Баддингтон прокрался по коридору и оказался почти рядом с дверью продовольственной кладовой. Оттуда слышался тихий разговор.

Время было дорого, в любую минуту в коридоре мог появиться кто-нибудь из экипажа. Делая вид, что он углублен в чтение объявлений на висевшей тут доске, Баддингтон внимательно прислушивался к доносившимся до него обрывкам разговора. Говорил Таргет, но Баддингтон мог разобрать лишь отдельные фразы, показавшиеся ему довольно-таки странными.

— …ты уверен, Дасти, что здесь никто не найдет?.. Поставь банки сверху… рискованное дело… агенты… двое в Портсмуте… большие деньги за такие негативы…

Потом заговорил Миллер так же непонятно и неразборчиво:

— …понимаешь, черт возьми… портовая полиция… вечно они суют нос… однако рискнуть все равно стоит… должен же человек как-то жить, не так ли… посмотрим, что можно будет сделать в Копенгагене…

Баддингтон решил, что слышал достаточно, и поспешил покинуть свой пост. Вернувшись в каюту, он сейчас же закрыл дверь на ключ.

В 07.35, когда «Возмездие» находилась в двадцати трех милях южнее Эландского рифа, на мостике появился Шэдде. Лодка по-прежнему шла в надводном положении курсом 205 градусов, на который легла в 06.20. Усилившийся юго-западный ветер вздымал короткие крутые волны, и корабль иногда вздрагивал от их ударов.

Вахту несли Уэдди и Бэгнелл. Вдали, справа по борту, было видно побережье Швеции, тянувшееся на запад, а затем на юг. Время от времени их обдавал дождь мелких брызг, долетавших с носа лодки; клеенчатые плащи офицеров тускло отсвечивали в лучах неяркого солнца.

Шэдде побывал затем в радиорубке, потом в ракетном отсеке, после чего зашел в центральный пост и, не обращаясь к операторам, ознакомился с показаниями радио- и гидролокаторов. Так он вел себя всегда, и это никого не удивляло. Несколько минут, сосредоточенно сдвинув брови, он изучал карту, потребовал последние данные эхолота и сравнил их с данными карты, а затем написал на бланках две записки. Одну из них он передал в радиорубку главстаршине радисту Грэйси для немедленной отправки. Радиограмма была адресована командующему подводными силами, и Шэдде докладывал в ней о времени предстоящего погружения и всплытия «Возмездия». Вторую он тщательно сложил вчетверо и стал ждать. Минуты через две, после того как из радиорубки донесся стук передатчика, он передал записку вызванному вестовому, приказал немедленно вручить вахтенному офицеру, а сам снова отправился к радиолокатору.

— От командира, сэр, — доложил вестовой вахтенному офицеру, передавая ему бланк.

«Приказываю произвести погружение по учебной боевой тревоге. Выполняйте», — прочитал Уэдди.

Две секунды потребовалось Уэдди, чтобы подбежать к штурманскому столу, и еще две, чтобы определить, что глубины по курсу следования подводной лодки составляют от ста сорока до двухсот сорока футов. Одной рукой он схватил со стола карты, другой тут же вдвинул его в специальный проем в стенке мостика. Скомандовав: «Очистить мостик!», Уэдди подскочил к переговорной трубке и крикнул: «Погружение! Погружение! Погружение!» Одновременно он нажал кнопку ревуна, пронзительные звуки которого сейчас же послышались во всех отсеках корабля. Экипаж мгновенно занял посты для погружения. Впередсмотрящие, сигнальщик и Бэгнелл кубарем скатились по трапу, за ними последовал и Уэдди, предварительно задвинув переговорную трубку, задраив за собой рубочный люк и с силой заведя скобы. Как только он спустился, сигнальщик проделал то же самое с нижним люком.

Торопливо направляясь на свой пост, сигнальщик налетал на бежавшего навстречу моряка, и тот свалился на сидевшего у горизонтальных рулей старшину.

— Смотри, куда топаешь! — добродушно крикнул старшина.

Лодка погружалась несколько носом вниз, и как только оказалась под водой, покачивание ее прекратилось. Саймингтон и доктор стояли возле штурманского стола; лишь мерный гул турбин нарушал тишину отсека. Аллистэр, как третий помощник командира, находился у главного счетно-решающего прибора управления огнем, куда поступали данные о курсе, скорости и прочие. Каван стоял позади рулевых-горизонтальщиков, внимательно следил за показаниями глубины и руководил работой помп, обеспечивающих правильный дифферент.

— Поднять перископ! — послышалась команда Шэдде. Он быстро оглядел горизонт и остановил взгляд на грузовом пароходе милях в двух впереди и справа по борту.

— Опустить перископ! Торпедная атака!

Отдав команду, Шэдде быстро сложил ручки перископа и отошел в сторону.

— Пятнадцать градусов право руля! Курс два-три-ноль! Шесть узлов!

Рулевой и вахтенный у машинного телеграфа повторили приказ, и гул турбин несколько изменился из-за уменьшения скорости лодки.

— Поднять перископ! — скомандовал Шэдде через несколько минут. — Так держать! Дистанция две тысячи семьсот! Опустить перископ! Цель слева двадцать. Угловой цели — пятнадцать! Дайте элементы движения цели курсом тридцать.

Стоявший позади Шэдде старшина определил пеленги и громко сообщил третьему помощнику. Тот немедленно заложил их в главное счетно-решающее устройство.

— Курс один-восемь-пять, сэр! — через несколько секунд доложил он.

— Курс один-восемь-пять! — приказал Шэдде, и когда рулевой повторил его команду, распорядился: — Приготовить все торпедные аппараты к залпу!.. Средняя глубина? — минуту спустя быстро спросил он.

Аллистэр ждал этого вопроса и без заминки сообщил необходимые данные. Едва Шэдде успел повторить их, как из машинного отделения послышался звонок. Старшина бросился было к телефону, но споткнулся о комингс люке и упал. Кто-то из моряков хихикнул.

— Опустить перископ! Отбой атаки! Затопить быструю! — яростно командовал Шэдде. — Сто футов!

Почти тотчас же послышался пронзительный свист воздуха, вытесняемого из заполняемой водой цистерны, и воздушное давление в центральном посту несколько повысилось.

Шэдде отошел от перископа и обвел взглядом отсек. Его лицо исказилось от гнева. Однако каждый был поглощен своим делом, словно ничего не произошло. Незадачливый старшина уже поднялся и разговаривал по телефону с машинным отделением.

Каван зафиксировал, что лодка погрузилась на глубину сто футов, а Саймингтон отметил на карте, что это произошло в 07.45.

Шэдде, все еще с трудом сдерживая бушевавшую в нем ярость, приказал штурману сообщить ему курс для прохождения между Борнхольмом и побережьем Швеции и увеличил скорость до пятнадцати узлов.

— С наименьшей глубиной в сто пятьдесят футов, — добавил он сквозь сжатые губы. Саймингтон подготовил нужные данные, и Шэдде приказал держаться этого курса. — Всем оставаться на боевых постах, — сухо добавил он. — Каждые пять минут отмечать на карте глубину и место по инерциальной навигационной системе. Немедленно доложить мне, если глубина окажется менее ста пятидесяти футов.

Кавану сразу стало ясно, что Шэдде умышленно усложняет обстановку плавания. Им предстояло и дальше следовать в подводном положении недалеко от берега, на сравнительно небольшой глубине, чем и объяснялись различные предосторожности, предпринимаемые по приказанию Шэдде, который, конечно, отдавал себе отчет, что все это усилит и без того высокое физическое и нервное напряжение каждого члена экипажа.

Рулевой доложил, что лодка уверенно следует по заданному курсу. Взглянув на карту, Шэдде отошел в передний конец отсека и, повернувшись к операторам лицом, некоторое время стоял, широко расставив ноги и засунув руки в карманы кителя. Он обвел всех недовольным взглядом и раздраженно объявил:

— Еще некоторое время мы будем оставаться на постах для погружения. Возможно, это поможет кое-кому понять, что мы не на курорте.

С этими словами он вышел из отсека.

После ухода командира Саймингтон в очередной раз нанес на карту место лодки и определил дальнейший курс для прохода между островом Борнхольм и побережьем Швеции с таким расчетом, чтобы корабль находился на глубинах не меньше ста пятидесяти футов. После итого он зашел в радиорубку, где Грэйси делал запись в вахтенный журнал радиосвязи.

— Привет, Грэйси!

— С добрым утром, сэр.

— Вам удалось поймать сигнал времени?

— Да, сэр.

— В чем же ошибка?

— Наши часы все еще отстают на шесть секунд, сэр. Вот запись.

Саймингтон взял судовые часы, положил запись в ящичек и с силой задвинул крышку. Потом он осторожно заглянул в отсек центрального поста, чтобы убедиться, не вернулся ли Шэдде. Поставив часы на место, он прислонился к переборке и чуть виновато улыбнулся Грэйси.

— Вы знаете, я должен сообщить вам нечто неприятное.

— Неприятное, сэр? — удивился радист.

— Командир считает, что мы слишком дружны.

— Слишком дружны? Как это понимать?

Саймингтон рассказал Грэйси о разносе, который Шэдде учинил в Скансене Кавану и О’Ши.

— Но что плохого в том, что вы поговорили со Спрингером и со мной?

— Вероятно, дело не столько в этом, сколько в том, что я проявил некоторую бестактность, когда вышел из-за стола и не стал слушать разглагольствований Шэдде.

Грэйси покачал головой.

— Мне бы не хотелось говорить об этом, но, видимо, придется, — хмурясь, заговорил он. — Уже несколько недель наш командир ведет себя более чем странно. Да вот сегодняшний случай. Он вскипел только потому, что кто-то засмеялся над Пурдо, когда тот упал, и приказал всем оставаться на своих постах… С ним что-то происходит, он явно чем-то расстроен… Ну, столкновение со шведом и все такое… А в том, что мы с вами дружим, я не вижу никакого преступления.

— Дело тут, с его точки зрения, серьезнее, — снова смущенно улыбнувшись, ответил Саймингтон. — Нам с вами это кажется невероятным, но наш командир полагает, что мы дружим по другой причине, а фотографией интересуемся лишь для вида.

— Для вида? — удивился Грэйси. — Я что-то не понимаю.

Саймпнгтон рассказал Грэйси все, что ему сообщил Каван о подозрениях Шэдде.

Вернувшись к себе в каюту, Шэдде вызвал вестового.

— Передай первому, что я хочу его видеть.

— Есть, сэр.

Вестовой осторожно закрыл за собой дверь. Он заранее посочувствовал Кавану, сразу увидев, что командир взвинчен до предела.

Шэдде искал что-то в шкафчике, когда в каюту вошел Каван.

— Вызывали, сэр?

— Да. Закройте дверь.

Избегая пристального взгляда Шэдде, Каван смотрел куда-то поверх его головы.

— Отличная работенка, ничего не скажешь, а? — саркастически спросил Шэдде после тягостной паузы. — Прямо как в классической оперетте.

Каван промолчал, понимая, что бесполезно разговаривать с Шэдде, когда он в таком состоянии.

— Мы уже так опустились, что я не могу провести учебную боевую тревогу на корабле без того, чтобы это не рассматривалось как пустая забава, — раздраженно продолжал Шэдде. — Матросня сталкивается друг с другом, старшины, как клоуны, валятся с ног под смех благодарных зрителей, которым все кажется ужасно смешным. Им становится весело при одной мысли, что командир задумал учебную торпедную атаку. Меня только удивляет, как это вы не лопнули от смеха!

Упорное молчание Кавана лишь подливало масла в огонь.

— Вчера я уже говорил, что я думаю о состоянии дисциплины на моем корабле. Теперь вы сами убедились, что я ничуть не преувеличивал. Дисциплина на лодке не просто плоха, ее вообще нет. Как, по-вашему, поведут себя эти, с позволения сказать, моряки во время настоящей боевой тревоги, если они при виде того, как кто-то упал, принимаются хихикать, словно смешливые девчонки?.. Что же вы молчите, первый помощник? Предполагается, что вы тоже командир. Скажите же что-нибудь, не стойте истуканом!

«Он пытается во что бы то ни стало вывести меня из терпения, — думал Каван. — Хочет, чтобы я начал возражать ему, и тогда он припишет мне все, что ему заблагорассудится. Не может быть, чтобы все это только из-за того, что Пурдо поскользнулся и упал, а кто-то рассмеялся. Нет, он нарочно взвинчивает себя для какой-то определенной цели». Побледнев от возмущения и унижения, Каван закусил губу, чтобы сдержаться.

Шэдде принялся метаться из угла в угол. «Вот уж действительно как зверь в клетке», — мелькнуло у Кавана.

— Для начала, — снова заговорил Шэдде, искоса посматривая на Кавана, — проведенная мною учебная тревога. Для срочного погружения нам потребовалось сорок девять секунд. Сорок девять! Вы когда-нибудь слыхали, чтобы современной лодке потребовалось сорок девять секунд на срочное погружение? — Шэдде на минуту остановился перед Каваном. — А шум и болтовня после объявления тревоги? Экипаж вел себя как на базаре. Но и это еще не все. В самый разгар атаки какой-то идиотский смех! Нет, вы только подумайте — в разгар атаки! Боже, и это на корабле, которым командую я! — И он снова забегал по каюте.

Шэдде преувеличивал, и Каван знал это. Погружение было произведено не за сорок девять секунд, а гораздо быстрее, учебная тревога прошла вполне нормально, если не считать того, что падение Пурдо вызвало легкий смешок. Ну и что тут страшного? Да и вообще не произошло ничего такого, что могло бы хоть в какой-то мере оправдать поведение Шэдде. Однако возражать ему Каван не стал, он лишь сдержанно произнес:

— Хорошо, сэр. Я попытаюсь выяснить, кто смеялся.

— Попытаетесь?! — взорвался Шэдде. — Вы, очевидно, хотели сказать — найдете? Если что-либо похожее повторится еще раз… — Он умолк, словно подыскивая нужные слова, и после некоторой паузы продолжал: — Впредь до моего распоряжения операторы останутся на своих постах и таким образом получат возможность основательно подумать над тем, что служат на боевом корабле, а не играют в бирюльки.

— У вас все, сэр?

— Все. Можете идти.

«Почему этот болван, считающийся моим первым помощником, не смотрит мне в лицо?» — подумал Шэдде. Он круто повернулся и вновь стал расхаживать по каюте.

Из-за большой осадки «Возмездие» не могла подойти к Копенгагену с юга, через Зунд. Шэдде приказал идти в обход, с запада, через пролив Большой Бельт, где курс пролегал на глубинах не менее 125 футов, хотя это и удлиняло маршрут почти на 220 морских миль.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Утром «Возмездике», погрузившись на глубину сто футов и делая двадцать узлов, продолжала держать курс на юго-запад.

В десять часов Шэдде разрешил операторам центрального поста смениться, а остальным членам экипажа приказал нести вахту по расписанию, обычному для плавания в подводном положении.

В десять тридцать Кайль предстал перед командиром.

Несколько раньше Шэдде осведомился у Баддингтона, насколько серьезны данные о соучастии Кайля в попытке совершить диверсию.

— Таких данных у меня нет, сэр, — сухо ответил Баддннгтон.

Шэдде нахмурился, но Баддингтон, откашлявшись, продолжал тем же тоном:

— Собственно, что вообще имеется против Кайля? Одни сплетни и намеки. Говорят, что он был одним из трех моряков, ремонтировавших рулевое управление накануне дня отплытия; говорят (это утверждает Шепард), что он забияка; говорят, что держится он особняком и что его не любят товарищи; говорят, что он якобы кому-то сказал о своем намерении расправиться с Шепардом, который будто бы придирается к нему. Говорят, говорят, говорят…

— Вы совсем недавно на борту, а уже успели узнать так много, — заметил Шэдде, и Баддингтон так и не понял, насмешка это или комплимент. — Но ведь есть и другие данные, и вам следовало бы иметь их в виду. Кайль механик и имеет свободный доступ в рулевое отделение. В предыдущих случаях все неполадки возникали именно в машинном отделении, где мог бывать Кайль.

— Совершенно верно, — вежливо согласился Баддингтон. — Однако то же самое, сэр, можно сказать еще о сорока-пятидесяти других членах экипажа вашей лодки.

— Кроме того, — пропуская его слова мимо ушей, продолжал Шэдде, — Кайль ушел в самовольную отлучку как раз в то время, когда отказало рулевое управление.

— Но это можно истолковать и как доказательство его непричастности к неполадкам.

— Что вы хотите сказать? — удивленно взглянул на него Шэдде.

— Пока больше ничего.

— Мне кажется, мистер Баддингтон, — пожал плечами Шэдде, — мне кажется, что вы не правы. Впрочем, поживем — увидим. Но если виновен не Кайль, кого же вы подозреваете?

- Видите ли, сэр, я не детектив, я только следователь разведывательного управления адмиралтейства. Моя задача — наблюдать, собирать, взвешивать и расследовать конкретные факты. Только так и можно решить ту или иную подобную проблему.

— Но вот этой-то проблемы вы пока и не решили.

— Мне, очевидно, следовало сказать: «Только так я можно пытаться решить ту или иную подобную проблему». Кстати, бывает и так, что у меня ничего не получается.

Шэдде поднялся и холодно посмотрел на Баддингтона.

— Меня это вовсе не удивляет. Вы не откажетесь выслушать одно предложение?

— Пожалуйста.

— Найдите владельца лоскута серого шелка, и вы найдете виновного.

— Возможно, возможно… — рассеянно ответил Баддингтон.

Возвратившись в центральный пост, где должен был разбираться поступок Кайля, Шэдде остановился у стола. Позади и сбоку от него стояли его первый помощник, главках, врач и Аллистэр, несший вахту в тот час, когда Фаррел доставил Кайля на борт.

Боцман привел Кайля.

— Снять головной убор! — приказал он.

Кайль повиновался.

Шэдде искоса бросил взгляд на его бледное, осунувшееся лицо с искоркой вызова, мелькавшей в темных глазах. На виске моряка белел большой кусок пластыря, а кожа с выстриженными чуть выше виска волосами была обильно сказана йодом. Кайль выглядел несчастным и приниженным.

По знаку Шэдде боцман начал громко читать по бумажке выдвинутые против Кайля обвинения. Читал он четко, отрывисто, с частыми паузами, словно стрелял из пулемета короткими очередями:

— «Эрнест Кайль, механик первого класса. Обвиняется: первое — в нарушении дисциплины во время стоянки лодки в Стокгольме, где он самовольно оставался на берегу с 24 часов 7-го до 17 часов 35 минут 8 мая, в результате чего отстал от корабля. — Боцман сердито взглянул на Кайля, со свистом втянул воздух в продолжал: — Второе — находясь на берегу, Кайль напился пьяным, в состоянии сильного опьянения нарушил нормы поведения, был арестован шведской полицией, которая передала его начальнику патруля старшине Фэррелу в 17.35 8 мая».

Затем дали показания Аллистэр и Фэррел, а врач О’Ши сообщил о телесных повреждениях, обнаруженных при осмотре Кайля. Шэдде все это время стоял, широко расставив ноги, засунув руки в карманы и буравя Кайля злым взглядом.

— Ну, Кайль, что вы можете сказать? — спросил он, когда О’Ши закончил.

Моряк отвел глаза в сторону.

— Я жду, Кайль.

— Бесполезно, сэр. Все равно вы не поверите. Мне вообще никто не верит.

— Я выслушаю вас и сам решу, верить вам или нет. Говорите, я слушаю.

Кайль коротко рассказал, что произошло с ним на берегу, умолчав, однако, о некоторых подробностях своего пребывания в квартире Ингрид. Закончив, он уставился в какую-то воображаемую точку над левым плечом Шэдде. Тот по-прежнему не спускал с Кайля пристального взгляда.

— Кайль, — обратился он к моряку, — почему вы всегда стараетесь остаться на берегу один, почему сторонитесь других членов экипажа? Одинокий моряк на берегу в иностранном порту обычно всегда попадает в какие-нибудь неприятности. Вы не первый год на флоте и сами это знаете.

Кайль молчал, продолжая тупо глазеть в пространство. Шэдде не стал повторять вопрос, он повернулся к главмеху и спросил:

— Инженер-капитан-лейтенант Эванс, Кайль ваш подчиненный. Что вы можете сказать о нем?

— Он хороший матрос, сэр, — ответил Эванс. — Старательный и надежный.

Шэдде понимающе взглянул на главмеха. «По доброте душевной, — подумал он, — старина Эванс никогда не упустит случая замолвить словечко за своих проштрафившихся людей. Но в Кайле он не разобрался и ничего не понимает». Шэдде перевел взгляд на О’Ши. «Знаю, знаю, что бы ты хотел сказать, костоправ! Его-де надо лечить, а не наказывать!»

Шэдде с трудом отогнал от себя эти мысли и подавил раздражение. Он, командир корабля, не позволит, чтобы на него оказывал влияние какой-то знахарь, нацепивший форму морского офицера! Нельзя допускать, чтобы военно-морская дисциплина подменялась каким-то психологическим вздором. Польза и целесообразность этой дисциплины доказаны вековым опытом. С этой дисциплиной побеждали и Дрейк, и Рэлей, и Нельсон, и их подчиненные. В конце концов, я он сам воспитан на такой дисциплине. Теперь он особенно твердо убежден, что экипажу «Возмездия» нужно побольше дисциплины и поменьше всякой там психологии.

Кайль был в самовольной отлучке и отстал от своего корабля. Это сам по себе серьезный проступок. А что, если к тому же объяснение Кайля — наглая ложь? Что, если он пытался дезертировать, оказаться на безопасном удалении от «Возмездия», когда откажет рулевое управление? Пусть Баддингтон болтает все, что угодно. История весьма подозрительна, от нее дурно пахнет. Сообщение Шепарда заслуживает самого серьезного внимания, ибо Кайля он знает куда лучше, чем успел узнать Баддингтон. Кайль — тип человека, вполне способного на диверсию. По возвращении на базу его нужно обязательно списать на берег, держать такого моряка на борту просто опасно. А пока наказать так, чтобы другим было неповадно.

— Кайль, вы должны взять себя в руки, — обратился он к матросу. — Моряки, не подчиняющиеся военно-морской дисциплине, не имеют права служить на флоте, как и те, кто не умеет вести себя на берегу, особенно за границей. Если вы еще хоть раз нарушите дисциплину, вас ждут серьезные неприятности. Пока же я лишаю вас отпуска на берег в течение двадцати восьми дней.

Нижняя губа Кайля дрогнула. Он знал, что лодка через неделю будет в Портсмуте, но и после этого еще в течение трех недель он не получит увольнительной! А ведь они с матерью собирались вместе провести его очередной отпуск… При мысли о том, что этому не суждено сбыться и как будет огорчена мать, на глазах Кайля навернулись слезы. Но он промолчал.

— Кругом! — скомандовал боцман. — Шагом марш!

Эрни Кайль повернулся и вышел из отсека.

Несколько позже Баддингтон вручил Шадде для дальнейшей передачи депешу, адресованную начальнику управления морской разведки и написанную его кодом. Шэдде обещал отправить ее сразу же после полудня, как только «Возмездие» поднимется на перископную глубину, чтобы сообщить командующему подводными силами о своем местоположении.

От командира Баддингтон отправился к судовому врачу. О’Ши что-то писал за столиком. При появлении Баддингтона он улыбнулся и отложил ручку.

— Заходите. Вы ко мне как больной или просто так?

— Нет, что вы, какой же а больной!

— Присаживайтесь.

Баддингтон осторожно опустился на краешек стула, сложил руки ни коленах и, помиренная водянистыми главами, уставился на доктора.

— Вот… Зашел поболтать, — заговорил он, помолчав. — Все остальные либо заняты, либо спят.

— В походе всегда так.

— Нас совсем не качает — это потому, что мы идем под водой, не так ли?

— Именно так. В том-то и преимущество подводной лодки. Погода нам безразлична.

— Да, да… — Баддингтон рассеянно обвел взглядом каюту. — Я слышал, вы весело провели время в Скаисене?

— Недурно.

— Мне рассказывали, как вам удалось получить столик, — заметил Баддингтон, рассматривая названия книг на полочке.

— Это когда я обратился к метрдотелю по-русски? — удивленно спросил О’Ши.

— Бот именно. Представляю, как он рассвирепел, когда узнал, что вы англичане.

— Возможно, — засмеялся врач. — Не понимаю, почему он мне поверил. Не так уж хорошо я владею русским.

— А когда-то владели хорошо? — поинтересовался Баддингтон, потирая нос.

О’Ши посмотрел на Баддингтона так, словно впервые его увидел.

— Всех нас в семье научила русскому языку наша мать — русская по национальности. Она надеялась, что мы когда-нибудь побываем в России и встретимся с ее родственниками.

Баддингтон взглянул на свои башмаки, затем мимо врача на полку с книгами.

— Очень интересно. Когда она уехала из России?

— Она никогда не жила в России. Ее родители — русские эмигранты, и родилась она в Лондоне.

— Она жива?

— Нет. Давным-давно умерла.

Настудило неловкое молчание.

— Как продвигается ваше расследование, мистер Баддингтон? — спустя некоторое время заговорил О’Ши.

— Расследование? — удивился Баддингтон. — Какое?

— О состоянии кондиционирования воздуха.

— Ах да! Должай признаться, продвигается пока довольно-таки медленно. По крупицам накапливаю необходимые данные. Надеюсь, что до Портсмута мне удастся кое-что сделать.

— Сложная это штука — кондиционирование воздуха?

— Очень! — поспешно откликнулся Баддингтон — Но исключительно интересная.

— Но сомневаюсь, — кивнул О’Ши.

— Спасибо за беседу, доктор, — проговорил Баддингтон, вставая и слабо улыбаясь. — Мне пора идти. Работы по горло.

Вернувшись к себе, Баддингтон достал на шкафа запасную книжку и черный кожаный ящичек и вынул из него несколько термометров и гигрометров. «Надо потренироваться с этими приборами», — подумал он, сделал несколько проб температуры и влажности воздуха и занес их в записную книжку. Ее бывший владелец, несомненно, был человеком старательным — книжка была заполнена формулами, техническими заметками и зарисовками, выполненными с большой тщательностью. В течение следующего получаса Баддингтон расставил термометры и гигрометры в различных помещениях лодки и, в частности, в матросских кубриках и в реакторном отсеке. Потом он отправился в ракетный отсек, измерил там температуру и влажность и аккуратно занес и эти данные в книжку. Перед тем как покинуть отсек, он вынул из черного ящичка два прибора и прикрепил их к переборке взамен тех, что повесил здесь раньше. После этого он зашел к Шэдде, сказал, что хотел бы побывать в продовольственной кладовой, и спросил, где может ваять ключ от нее. Важно, добавил он, чтобы никто не знал об его намерении. На вопрос Шэдде, что ему нужно в кладовой, Баддингтон заявил, что, возможно, ему удастся там кое-что отыскать. Разумеется, он замерит в кладовой температуру и влажность, но пока ему не хотелось бы ничего объяснять. Шэдде не стал настаивать и через некоторое время передал ему нужный ключ.

Вскоре после полудня Шэдде пригласил к себе главмеха поболтать за рюмкой шерри. Формальным поводом для приглашения послужила необходимость обсудить вопросы, связанные с предстоящим ремонтом лодки в Портсмуте, на самом же деле Шэдде переживал очередной приступ мрачной меланхолии и нуждался в обществе, а из одиннадцати офицеров корабля только Риса Эванса считал достойным своей дружбы.

Они обсудили некоторые детали будущего ремонта, потом Шэдде с возмущением заговорил о том, что произошло на центральном посту утром, во время учебной торпедной атаки.

— Вы знаете, все это очень серьезно. С дисциплиной у нас из рук вон плохо.

— Не так уж плохо, как вам кажется, сэр, — возразил Эванс. — Вы слишком нервничаете последнее время. Вам бы следовало хорошенько отдохнуть.

Шэдде нахмурился.

— А я говорю — плохо! — внезапно крикнул он. — Очень плохо! Я нисколько не преувеличиваю. И прежде всего потому, что большая часть офицеров лодки — новички.

— Ну и что? Послужат, поднатореют, будут не хуже остальных справляться со своими обязанностями.

— Сомневаюсь. Возьмите сегодняшнее занятие. Полнейший провал!

— Вы серьезно?

— Вполне серьезно. — Шэдде устало откинулся на спинку стула. — Вся беда в том, что мы слишком давно не воевали и теперь не в наших силах вдолбить людям, что к делу надо относиться серьезно. Всякую учебу, все учебные тревоги они рассматривают как пустые затеи.

С неприятным удивлением Рис Эванс обнаружил, что у Шэдде начали седеть виски. Он встречался с ним по нескольку раз в день, но только сейчас заметил.

— Да, да! Как придуманные мною забавы, — горячился Шэдде. — Никто из них и мысли не допускает, что им придется воевать всерьез.

— Меня это вовсе не удивляет, — заметил Эванс, рассматривая на свет вино в рюмке, как обычно делал Шэдде.

— Вот видите, даже вы не хотите относиться к этому со всей серьезностью, — с упреком сказал Шэдде.

— Это очень трудно.

— Знаю. В том-то и состоит опасность. Не далее как сегодня утром первый помощник заявил на мостике о своем неверии в то, что когда-нибудь возникнет необходимость использовать «Возмездие» в настоящем деле. И это говорит офицер, первый помощник командира боевого корабля! Вы понимаете теперь, что я имею в виду? Вы понимаете, насколько это опасно? Мы же идем к новому Пирл-Харбору! А эти люди убеждены, что ничего подобного у нас произойти не может. — Шэдде отставил рюмку, оперся руками о колени, ссутулился и пристально посмотрел на Эванса. — Вы знаете, о чем я думаю?

— О чем же?

— О том, что совершенно неожиданно наступит день, когда наш корабль по-настоящему покажет, какую силу он представляет, — торжественно, с такой убежденностью заявил Шэдде, что Рис Эванс даже несколько растерялся.

— Меня бы это… меня бы это крайне удивило, — запинаясь, ответил он.

— Да, да, такой день наступит, — не обращая внимания на ответ Эванса и все так же в упор глядя на него, продолжал Шэдде. — И знаете, что волнует меня?

— Что это будет последний день нашей планеты?

— Вовсе нет, — раздраженно отмахнулся Шэдде. — Я боюсь, что именно тогда, когда придет время действовать, среди экипажа начнутся дискуссии и болтовня… если мы заранее не укрепим дисциплину и порядок. Не забывайте, что не меньше половины экипажа выступает за запрет атомного оружия.

Смущенный Эванс молчал.

Шэдде еще больше нахмурился.

— Да. И врач примется объяснять, что все они очень милые люди, но не всегда в состоянии определить, что хорошо, а что плохо, и что их нужно не наказывать, а благодарить и помогать им.

— Вы, конечно, шутите, сэр, — натянуто улыбнулся Эванс.

— Какие шутки! — воскликнул Шэдде. — Тут уж не до шуток!

Угрюмый, замкнувшийся Шэдде погрузился в свои думы. Спустя некоторое время Эванс решил заговорить на другую тему.

— После прихода в Портсмут вы намерены взять отпуск, сэр? — спросил он.

— Вероятно, — буркнул Шэдде.

— И, как собирались, отправитесь с женой на машине по Франции?

Шэдде встал и долго возился у полки, переставляя с места на место книги.

— Не думаю, — наконец отозвался он.

— Решили изменить свои планы, сэр?

— У меня нет никаких планов.

— Но вы же сами говорили мне об этом!

К удивлению Эванса, Шэдде резко повернулся к нему и гневно крикнул:

— Черт возьми, не суйте нос в мои личные дела! — Однако он тут же взял себя в руки: — Извините, пожалуйста, но у меня, возможно, скоро не будет жены.

— Она больна? — озабоченно спросил инженер.

— Нет, насколько мне известно, она совершенно здорова, но хочет уйти от меня… Ну а сейчас я должен заняться работой. Вы свободны.

— Слушаюсь, сэр, — все больше удивляясь, ответил Эванс. Судя по поведению командира, он понял, что между ним и его женой действительно происходит что-то неладное.

Тем временем Баддингтон в тиши своей каюты просматривал личные карточки некоторых членов экипажа «Возмездия». Сделав кое-какие заметки в блокноте, он отложил дела в сторону и принялся внимательно рассматривать клочок серого шелка.

Как только по судовому радио пробило семь склянок, Баддингтон запер в ящик стола карточки и шелк, тяжело вздохнул и вновь взялся за изучение справочника по кондиционированию воздуха. Он даже покраснел, вспомнив, как утром, обсуждая со Спрингером и Шепардом какой-то дефект в воздухопроводе, не смог ответить на самый простой вопрос и как оба они пытались скрыть свое удивление. Надо было обезопасить себя от повторения подобных казусов.

Вскоре после полудня лодка всплыла недалеко от мыса Акон. Шэдде тотчас отправил в адмиралтейство телеграмму о всплытии, адресовав ее одновременно командиру «Массива» в Гетеборг. По его приказанию лодка легла на курс 262 градуса, развив скорость в восемнадцать узлов.

Во второй половине дня юго-западный ветер несколько изменил направление и перешел в западный, небо заволокли тучи, порывами налетал дождь и видимость ухудшилась. Волнение на море доходило до десяти баллов, и вахтенные на мостике вскоре промокли до нитки. В тринадцать ноль-ноль Шэдде распорядился снизить скорость до двенадцати узлов, и люди с облегчением вздохнули.

После ленча Шэдде, не раздеваясь, лег на койку и впервые за последние дни забылся глубоким сном. Вскоре его разбудили какие-то непонятные звуки. Некоторое время он лежал неподвижно, пытаясь понять, что происходит. Часы показывали десять минут четвертого, значит, прошло около часа как он ушел с мостика. Шэдде протер глаза, взглянул на указатели курса и скорости и снова уловил те же звуки. Ему пришлось долго вслушиваться, прежде чем он наконец все понял. Откуда-то словно издалека, доносилось приглушенное завывание джаза и хрипловатый голос певицы, тянувшей какую-то песенку… Так вот что его разбудило! Он еще не совсем проснулся, и у него мелькнула мысль, что на корабле происходит вечеринка с участием женщин, но качка тут же напомнила ему, что лодка по-прежнему находится в море.

Он снова прислушался. Теперь пел мужчина. Только сейчас Шэдде сообразил, что музыка и пение доносятся из кают-компании, и с трудом сдержал гнев. Он категорически запрета включать радиолу во время плавания, делая иногда исключение лишь для «собачьих вахт». Все офицеры «Возмездия» прекрасно это знали. Несомненно, знал и тот, кто включил радиолу, — недаром он приглушил громкость.

Шэдде подбежал к двери и приоткрыл ее. Однако в кают-компании оказался лишь О’Ши, мирно дремавший в мягком кресле. Радиола молчала. Все больше и больше распаляясь, Шэдде вызвал вестового, приказал ему найти виновника шума и немедленно прислать к нему.

Спустя несколько минут в дверь каюты Шэдде послышался стук и вошел Дуайт Галлахер.

— Вызывали меня, сэр?

— Это вы устроили концерт на лодке?

— Вы хотите знать, я ли включил проигрыватель? Да, я. Приобрел в Стокгольме небольшую вещицу на полупроводниках и вот решил опробовать. Извините, если потревожил.

— Знаете что, Галлахер, — холодно заговорил Шэдде. — Вы уже два месяца плаваете на моем корабле. Пора бы вам знать, в каких редких случаях я разрешаю включать музыку. На британском королевском флоте принято соблюдать дисциплину, хотя, видимо, на американском это считается не обязательным. Можете идти! — Он сердитым жестом руки выпроводил американца и с силой закрыл за ним дверь.

Еще долго Шэдде пытался успокоиться и уснуть, но безуспешно. Провалявшись некоторое время на койке, он уселся за письмо Элизабет, но после нескольких неудачных попыток написать что-нибудь связное отказался от своего намерения и минут десять сидел за столом, закрыв лицо руками. Потом он вызвал к себе главстаршину-радиста.

— Входите, Грэйси. Закройте за собой дверь и садитесь.

Грэйси удивился. Ему и раньше приходилось бывать в каюте командира, но Шэдде впервые приглашал его сесть. Получив приказание явиться к Шэдде, он решил, что тот вызывает его для допроса об отношениях с Саймингтоном.

Шэдде некоторое время молчал, искоса поглядывая на радиста.

— Грэйси, мне нужна ваша помощь, — проговорил он после паузы.

— Помощь, сэр? — Радист не верил своим ушам.

— Я очень обеспокоен, Грэйси. Меня тревожит крайне низкая боеготовность экипажа.

— Чего же именно нам недостает, сэр?

— Многого, — угрюмо ответил Шэдде. — Очень многого. Взять, к примеру, утреннюю учебную тревогу. Вся беда в том, что мы уже давно живем и плаваем в мирных условиях. Мы ограничиваемся всякими там учениями, и команда хорошо это знает. Знает и относится как к детской игре. Никто и мысли не допускает, что «Возмездию» когда-нибудь доведется участвовать в настоящем деле. — Он пожал плечами. — Вот и результат: личный состав распустился, и это чревато весьма опасными последствиями.

Грэйси молчал, силясь понять, к чему клонит Шэдде.

— Но как я могу помочь вам, сэр? — наконец осмелился спросить он.

Шэдде улыбнулся. Это была мимолетная, какая-то неживая улыбка.

— Видите ли, у меня есть один план, потому-то я и вызвал вас. Экипаж нужно как следует встряхнуть, поэтому мы сделаем вид, что происходит нечто настоящее. Совершенно неожиданно мы поставим людей перед фактом, что началась война. — Шэдде встал. — Конечно, это будет только учение, только очередная учебная тревога, однако о том, что она учебная, экипаж узнает лишь после отбоя.

— Но при чем тут я, сэр?

Шэдде прищурился.

— Вы получите две-три очень важные радиограммы.

— От кого, сэр?

Шэдде снова улыбнулся сухой, невеселой улыбкой.

— От самого себя.

— Я что-то не понимаю, сэр.

— А между тем все очень просто. Вы отправите эти радиограммы, и вы же получите их.

— И что это будут за радиограммы, сэр?

— Оперативные приказы.

— Оперативные приказы? — поразился Грэйси.

— Да. Но я пока еще не разработал план во всех деталях. Возможно, мы начнем о радиограммы командующего подводными силами с приказом «Возмездию» в определенное время занять определенную позицию.

— И потом, сэр?

Шэдде поджал губы и сложил вместе кончики пальцев.

— Потом? Я же сказал, что должен еще продумать детали. Возможно, следующей радиограммой нам прикажут арквеетн ракетное оружие в готовность номер один. Это будет вполне логично, не правда ли?

— Да, но невозможно, сэр. Подобные приказы являются совершенно секретными и передаются кодом. Для расшифровки я должен буду передавать их младшему лейтенанту Килли.

— Правильно, но это только упрощает дело. Я сам зашифрую радиограммы и передам вам для отправки… Но скажите мне вот что… Возможно ли это технически — передавать радиограмму и одновременно получать ее на одном из наших приемников с тем, чтобы ее можно было снять с телетайпа? Понимаете? Нужно, чтобы радиограмма ничем не отличалась от подлинной.

Грэйси на минуту задумался.

— Я не смогу использовать высокие, средние или низкие частоты, — ответил он, — поскольку в таком случае меня прочтут адмиралтейство и другие корабли. — Он нахмурился и добавил: — Не знаю, как это сделать, если…

— Если что, Грэйси?

— Если не использовать автоматический передатчик. Радиограмму можно заранее записать на ленту, вставить в передатчик, а затем включить его.

— А на каких же частотах?

— Ни на каких. В эфир ничего передаваться не будет.

— Не понимаю, Грэйси.

— Я предварительно выключу контуры и поставлю передатчик на прямую передачу на телетайп. Мы всегда так делаем, когда сличаем оригинал сообщения с пуншированной лентой. Сообщение на телетайпе получается точно такое же, как из адмиралтейства или от какой-нибудь другой станции.

— Превосходно, Грэйси, превосходно! — воскликнул Шэдде, потирая руки и широко улыбаясь. — Я не сомневался, что вы найдете выход из положения.

Похвала командира не вызвала у Грэйси восторга.

— Когда я вам потребуюсь, сэр?

— Я пока еще не решил, но заранее извещу вас.

По тону Шэдде Грейси понял, что беседа закончена, и встал.

— Разрешите идти, сэр?

— Подождите, — Шэдде внимательно посмотрел на моряка. — Я требую строжайшего соблюдения тайны. Понимаете? Никому ни звука. Цель будет достигнута, если все это явится для полнейшей неожиданностью. Только неожиданность создаст атмосферу реальности происходящего. Поэтому еще раз: никому на слова! Поняли, Грэйси?

— Да, сэр.

— Я чувствую, что могу довериться нам. У меня есть веские причины предупредить вас о необходимости сохранить наш разговор в строгом секрете, — многозначительно произнес Шэдде. — У нас на борту действует диверсант. Порча рулевого управление — его рук дело. При определенных условиям он обязательно выдаст себя. Не спрашивайте, почему я так говорю, и верьте мне. Понимаете?

— Да, сэр.

— Спасибо, Грэйси.

Ворочаясь на койке, Каван безуспешно пытался понять, почему в последнее время он так часто вспоминает Сьюзан. Возможно, причиной всему эти разговоры в кают-компании о женитьбе, а может, ему напомнила о ней та высокая смуглая девушка в стокгольмском ресторане? Но почему? Ведь его роману уже, наверное, лет пять. Каван не мог объяснить себе, почему его так мучает совесть. Обычный «пароходный» роман, не больше. Почему же его терзают угрызения совести, когда он вспоминает, что обещал жениться на ней, если она разведется с мужем, а потом даже не ответил на два ее письма, в которых она сообщала, что свободна? Где-то в глубине души он не исключал, что со временем станет полным адмиралом и командующим королевским флотом, а она, разведенная, да к тому же говорившая с каким-то иностранным акцентом, вовсе не годилась на роль жены адмирала.

Он не только не ответил на письма Сьюзан, но и вообще потерял ее из виду. Позже до него дошел слух, что она вышла замуж. Вначале Каван счел себя обиженным, но потом вздохнул с облегчением, считая, что это освобождает его от столь обременительного долга чести.

Баддингтон ничком лежал на стальной палубе рулевого отделения. Потом он перевернулся на спину и принялся внимательно следить за работой рулевого управления. Примерно через полчаса он поднялся, перебросил через плечо черный кожаный ящик и вернулся в свою каюту. Спустя некоторое время Баддингтон навестил главмеха и долго расспрашивал его о принципах работы телемотора. Рис Эавнс не только подробно ответил на его вопросы, но и согласился после приходя в Копенгаген помочь ему провести некоторые контрольные испытания.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Тиканье где-то в носовой части лодки впервые услышали во время одной из «собачьих вахт». Никто не мог сказать, кто услышал его первым, но доложил о нем в 19.30 главстаршина Макферсон. К тому времени подводная лодка прошла уже Лангеланн-Бельт и, направляясь к Большому Бельту, держала курс на Халсков-Хед. По-прежнему дул норд-ост, но «Возмездие» шла с подветренной стороны острова Зеландия, где особой качки на ощущалось.

Вахту несли Уэдди и Бэгнелл. Выслушав рапорт Макферсона, Уэдди по переговорному устройству доложил Шэдде. Тот немедленно поднялся на мостик и ворчливо спросил:

— Ну, что тут у вас?

— Макферсон докладывает, что в носовой части прослушивается какое-то тиканье, сэр, — ответил Уэдди, показав на стоявшего тут же главстаршину.

— Какое еще тиканье? — повернулся к Макферсону Шэдде.

— Оно едва прослушивается, сэр. Похоже на работу какого-то механизма.

— Почему вы так думаете?

— Звук очень размеренный и постоянный, сэр.

— Пытались узнать, в чем дело? — нахмурился Шэдде.

Макферсон кивнул.

— Да, сэр. Я внимательно все осмотрел, но ничего на нашел. Звуки очень слабые, доносятся из носовой частя, но невозможно даже определить, с какого борта.

Шэдде на минуту задумался.

— Я хочу послушать сам. — С этими словами он направился к люку, бросив на ходу Макферсону: — Вы мне понадобитесь.

Моряки, находившиеся в носовом торпедном отсеке, пропустили Шэдде и Макферсона к торпедным аппаратам.

— Внимательно прислушайтесь, сэр, — заметил Макферсон. — Звук очень слабый.

Шэдде приложил палец к губам, и минуту-другую они стояли молча, потом откуда-то издалека до Шэдде донеслось медленное, размеренное тиканье. Он засек время — тиканье раздавалось с регулярными перерывами в три секунды.

— Да, вы правы, какой-то механизм, — мрачно подтвердил Шэдде. Он уже почти не сомневался, что имеет дело с очередным актом саботажа. Несомненно, размышлял он, в носовую часть заложен взрывной механизм, и легко понять, почему для этой цели выбран именно нос подводной лодки — здесь размещены двенадцать торпед. Шэдде отдавал себе отчет, что нельзя терять ни секунды, следует сейчас же принять необходимые меры.

— Всем перейти в отсек центрального поста! — крикнул он. — Задраить водонепроницаемые переборки! Макферсон, вы останетесь здесь я поможете мне. Приступим к поискам.

В течение следующих десяти минут Шэдде и Макферсон фут за футом обшарили отсек, и все это время до них доносилось еле слышное, зловещее тиканье. Макферсон, обычно молчаливый и сдержанный, позднее признался, что, оставшись наедине с командиром и этим наводящим ужас звуком, отрезанный от всего мира задраенными дверьми, он словно заново пережил всю свою жизнь и распростился с белым светом.

Поиски оказались безуспешными. Понимая, что каждая следующая минута может стать для лодки последней, Шэдде вместе с Макферсоном поспешно покинули торпедный отсек.

Вернувшись в центральный пост, Шэдде снизил скорость до трех узлов и включил корабельную трансляцию.

— Говорит командир, — начал он резким, решительным тоном. — Всему личному составу сохранять полное спокойствие и быть в готовности к немедленным действиям. Не исключено, что в носовую часть корабля заложен какой-то механизм, угрожающий безопасности лодки. Пока нет особых оснований для тревоги. Мы идем поблизости от берега, и я намерен зайти в Корсёр. Приказываю задраить водонепроницаемые переборки в носовой части перед центральным постом и покинуть носовые отсеки. Всем свободным от вахты подняться наверх и собраться на корме. Командование на корме поручаю Бэгнеллу. Всем — повторяю, всем! — надеть спасательные пояса. Выполняйте!

Приказ Шэдде вызвал среди экипажа гул возбуждения. В отсек центрального поста стали вбегать моряки, торопливо надевая спасательные пояса. Отсюда через боевую рубку они поднимались на мостик и собирались на корме.

Шэдде тоже поднялся на мостик, где уже находился Каван. Лодка легла на курс к Корсёру. Шэдде послал радиограммы командующему подводными силами Великобритании и штабу военно-морских сил Дании. В них он докладывал о месте «Возмездия» и о том, что в носовой части лодки обнаружен взрывной механизм, что взрыв может последовать в любой момент и что налицо, таким образом, акт диверсии. Исходя из сложившейся обстановки, сообщал он далее, принимаются все необходимые меры, и последующая информация о положении дел будет отправляться по мере возможности. В конце радиограмм содержалась просьба выслать буксир из Корсёра.

По приказанию Шэдде люди подняли наверх надувные резиновые лодки. Аллистэр получил приказание проверить, по-прежнему ли слышится тиканье и прежними ли остались интервалы между звуками. По предположениям Шэдде, интервалы эта должны были измениться. Он все больше приходил к выводу, что странные звуки доносятся снаружи, поскольку их можно было слышать только в носовом отсеке, и ни одна деталь здесь их не издавала. Видимо, механизм был прикреплен к носу лодки, причем, несомненно, во время пребывания в Стокгольме. Когда лодка стояла в сухом доке, над обшивкой носовой части круглосуточно трудились шведские рабочие и закончили работу глубокой ночью. Разве трудно было одному из них прикрепить мину к носовой части корабля, ниже ватерлинии? Тиканье издавал, конечно, механизм взрывателя. При скорости лодки в двенадцать узлов интервал между звуками составлял три секунды, при уменьшении скорости до трех узлов, как казалось Шэдде. интервал должен был удлиниться. Скоро это станет известно точно. И чем скорее, тем лучше — промедление могло означать смерть.

Шэдде взглянул на часы: 19.33. Прошло тринадцать минут с тех пор, как ему доложили о происшествии.

Заход солнца в 20.30, подумал Шэдде, потом наступят долгие сумерки. Следовательно, времени до полной темноты еще достаточно. Небо покрывала довольно густая облачность, и хотя ветер заметно утих и перешел в слабый бриз, короткие волны, ударяясь в корпус корабля, часто обдавали брызгами столпившихся на корме людей. Справа по борту Шэдде видел далекие очертания Корсёра, а за ним Халсков-Хеда. По переговорному устройству он запросил у Саймингтона, находившегося в центральном посту, расстояние до Корсёра и немедленно подучил ответ: «Пять и три десятых мили, сэр».

Только теперь Шэдде сообразил, как правильно поступил, приказав снизить скорость до трех узлов. Если где-то к носу корабля прикреплена мина, значит, чем быстрее двигалась лодка, тем скорее должен был сработать механизм. Размышляя, Шэдде пристально всматривался туда, где нос лодки неторопливо вспарывал поверхность моря. Он отчетливо представлял себе эту проклятую мину, мысленно видел, как работает пропеллер взрывателя, вращаясь в бурлящих струях воды. В любую секунду мог прогрохотать взрыв и взметнуться вверх ослепительная вспышка пламени.

Шэдде раздражало, что Каван стоит на мостике, облокотившись об ограждение со спокойным, чуть ли не скучающим выражением на лице — неуклюжий, тупой, надутый. Наверно, думает только о том, как бы поскорее завалиться спать.

На самом деле Каван в этот момент думал совсем о другом — о том, что он отчаянно трусит, но во что бы то ни стало должен скрывать свой страх от окружающих. С ужасом представлял он себе, как все взлетает на воздух, как он сам — в лучшем случае — оказывается в холодной воде Большого Бельта. «Но ведь ты, — убеждал он себя, — как-никак первый помощник командира лодки и обязан показывать экипажу пример хладнокровия и выдержки». Еще он думал о том, имеют ли какой-либо шанс на спасение люди, сгрудившиеся на корме, если в носовом торпедном отсеке произойдет взрыв, и удастся ли ему уцелеть здесь, на мостике. Не исключено, что он окажется в эпицентре взрыва.

Размышления Кавана прервал Аллистэр. Он появился на мостике и доложил, что тиканье слышно по-прежнему, но интервалы сократились до двух секунд. Шэдде, наоборот, ожидал удлинения интервалов, и сообщение Аллистэра озадачило его.

— Я пойду на нос, может, удастся что-нибудь разглядеть, — объявил он Кавану. — Вы останетесь за меня, первый. А вы, Аллистэр, следуйте за мной.

Спустившись с мостика, Шэдде и Аллистэр разделись и, оставшись в нижнем белье, надели спасательные пояса, вышли на корпус лодки и осторожно направились на нос. К счастью, лодка находилась уже совсем недалеко от берега, и поэтому волнение здесь перешло в легкую зыбь. Шэдде двигался первым, за ним почти вплотную пробирался Аллистэр. На носу Шэдде лег на корпус и некоторое время всматривался в воду сначала с правого борта, затем с левого. Аллистэр страховал его, держа за ноги.

Наблюдая за ними с мостика и возмущаясь тем, что Шэдде не поручил осмотр, скажем, Аллистэру и Макферсону, Каван заметил, что Шэдде и Аллистэр слишком уж внимательно и долго всматриваются в воду с левого борта. «Неужели что-нибудь обнаружили?» — мелькнуло у него.

В эту минуту внимание Кавана было отвлечено какими-то звуками, долетевшими с кормы, и он с удивлением сообразил, что слышит пение. Он бросился на другую сторону мостика. Сгрудившиеся на корме моряки что-то тихо и монотонно навевали. Стоя среди них, Бэгнелл уныло глядел на мостик. Каван жестом вызвал его к себе.

— Немедленно прекратить пение! — крикнул он, как только Бэгнелл поднялся на мостик. — Разве вы не знаете, что командир категорически запрещает это?

— Да, но люди торчат там уже более получаса и очень замерзли, — рискнул возразить Бэгнелл. — Пусть хоть пением отвлекутся.

— Отставить немедленно! — повторил Каван. — Если услышит командир…

Пение вскоре прекратилось, но с кормы послышался ропот. Почти тут же на мостик поднялся бледный Шэдде.

— Стоп машина! — приказал он и быстро осмотрел горизонт. Прямо перед ним лежал Корсёр, и расстояние между лодкой и берегом продолжало сокращаться. Этот участок моря был довольно оживленным — сновали каботажные пароходики и мелкие парусники, поодаль виднелись танкер и несколько торговых судов.

— Малый назад! — приказал Шэдде и, как только инерция движения сошла на нет, велел выключить двигатели.

— Буксира не видно? — спросил он, бросив взгляд на карту.

— Пока нет, сэр, — ответил Каван. — Вам удалось что-нибудь обнаружить?

— Да, — нахмурился Шэдде. — К скобе ниже ватерлинии прикреплена толстая проволока с чем-то тяжелым на конце. С чем именно — определить невозможно.

— Что вы намерены делать, сэр?

— Попытаюсь установить, что же это такое, в конце концов! Прикажите спустить шлюпку. С собой я беру Аллнстэра. Да поживее, дорога каждая секунда.

Спустя несколько минут Шэдде и Аллистэр, все еще в нижнем белье, спустились в ярко-желтую надувную шлюпку. Кто-то из матросов на корме пронзительно свистнул и насмешливо прокричал: «У кого еще увольнительная на берег?» Каван, на спускавший глаз с командира, видел, как тот дернул головой, в понял, что он все слышал.

Бэгнелла призвали на мостик и снова отчитали.

— Чьи это фокусы? — свистящим шепотом опросил Каван.

— Понятна не имею. сэр. Я как раз пытался найти виновного когда вы вызвали меня.

— Так вот, найдите и доложите. Предупредите людей, что в случае новых шуток они будут лишены увольнительных на берег.

Между тем Шэдде и Аллистэр уже были у носа. С мостика быте видно, как они некоторое время всматривались в воду, затем принялись что-то тянуть. Резиновая лодка сильно накренилась.

— Выбирают проволоку, — сообщил Уэдди. — Будем надеяться, что на конце у нее не адская машина.

— Да, но что-то же должно быть! — озабоченно отозвался Каван.

Тем временем Шэдде и Аллистэр выбрали футов десять-двенадцать проволоки.

— Осторожно! — крикнул Шэдде. — По-моему, я что-то различаю.

Он склонился к самой воде, но легкая рябь мешала ему что-либо увидеть.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Аллистэр.

— Не могу понять. Придется вытаскивать. Тяните, только, ряди бога, осторожно, не стукнуть бы о борт.

Со всей возможной предосторожностью Шэдде и Аллистэр снова начали выбирать проволоку, пока на поверхности не показался темный продолговатый предмет. Некоторое время они молча рассматривали его, потом Шэдде зло сплюнул в воду:

— Грузило поплавка, черт бы его побрал!

— Да, да, сэр! — у Аллистэра вырвался вздох облегчения. — Видимо, мы зацепили рыболовную сеть.

Шэдде был явно расстроен.

— По всей вероятности, — кивнул он. — А скобу на планке, очевидно, оставил кто-то из рабочих в Стокгольме.

Им потребовалось минут пятнадцать, чтобы освободиться от проволоки и скобы, в которой она запуталась, после чего они вернулись на корму. Аллистэр, довольный, что не пришлось иметь дело с чем-нибудь пострашнее, пытался отпустить несколько шуток, во Шэдде так взглянул на него, что молодой офицер прикусил язык.

Поднявшись на борт, Шэдде молча прошел мимо расступавшихся перед ник людей на мостик, приказал Уэдди с прежней скоростью следовать через Большой Бельт и, не отвечая на вопрос Кавана: «Что вы обнаружили, сэр?» — спустился в свою каюту. Моряки подняли резиновую лодку на борт, стравили воздух, открыли носовые водонепроницаемые переборки и разошлись но своим отсекам.

Вскоре Уэдди доложил Шэдде, что показался буксир из Корсёра.

— Просигнальте, что мы не нуждаемся в его помощи, — распорядился Шэдде и добавил: — И поблагодарите капитана.

Несколько позже Шэдде передал Килли радиограмму на имя командующего с объяснением того, что произошло, и больше суток не показывался из своей каюты, подтверждая рапорты с мостика короткими, односложными ответами.

Утром, в двадцать семь минут пятого, Баддингтон решил, что это время как нельзя лучше подходит для осмотра продовольственной кладовой. Быстро одевшись, он отправился в кладовую, не встретив никого на пути.

Оказавшись в кладовой, Баддингтон обнаружил, что она напоминает одновременно и бакалейную лавку, и огромную буфетную. Полки были заставлены банками, картонными коробками, металлическими и деревянными ящиками, корзинами, мешками с мукой, сухими бобами, горохом и многим другим. Все это показалось Баддингтону чем-то домашним, явно не к месту здесь, в недрах подводной лодки. Разве не могли гениальные ученые, создавшие эти ракетоносцы, придумать для питания экипажа нечто не столь прозаическое, как обыкновенная бакалея?

Он вспомнил обрывки подслушанного накануне в кают-компании разговора: «…ты уверен, Дасти, что здесь никто не найдет?.. Поставь банки сверху…» Какие банки и сверху чего? Здесь тысячи банок — большие, маленькие, круглые, квадратные. Он растерянно осмотрелся еще раз и решил, что придется провести систематический и тщательный осмотр — полка за полкой, коробка за коробкой. Не теряя времени, он начал с полки, находившейся на уровне глаз, полагая, что именно она наиболее удобна для того, чтобы что-то быстро спрятать на ней и так же быстро достать. Не прошло и получаса, как его предположение подтвердилось. Поднимая одну за другой банку с печеньем, Баддингтон нашел тот самый коричневый конверт, который он видел в руках у Дасти Миллера, когда застал вестовых в кают-компании. Баддингтон подумал, что уносить конверт в себе в каюту, пожалуй, рискованно, в решил ознакомиться с его содержимым тут же в кладовой. В конверте оказалась пачка из двенадцати фотонегативов. Баддингтон посмотрел их на свет и тихо ругнулся. Это были негативы порнографических открыток. Вздохнув, он положил их в конверт и расставил банки с печеньем в прежнем порядке.

Около шести часов лодка вошла в Сайерё-Бугт, что почти совпало с заступлением на вахту Аллистэра, сменившего Саймингтона и Килли. Шэдде не выходил на мостик ни когда проходили между Зеланд-Рифом и каким-то небольшим пароходиком, ни при изменении курса южнее Шульцгрунда. На доклады Аллистэра он равнодушно отвечал: «Да? Действуйте, действуйте…»

В пролив Каттегат лодка вошла часов в девять, следуя на восток и завершая таким образом последний этап пути вокруг острова Зеландия. Уже показался вход в пролив Зунд, где в разных направлениях сновали десятки судов. С правого борта хорошо просматривалось датское побережье. Стояла чудесная погода, дул слабый ветер, море было спокойным. В голубом небе с медленно плывущими кое-где белоснежными облачками ярко светило солнце.

«Возмездие» должна была прибыть в Копенгаген в четырнадцать часов. Видимо, мысль об ожидающих на берегу удовольствиях, а также прекрасная погода способствовали тому, что среди матросов царило приподнятое настроение. За одно утро история, приключившаяся недалеко от Корсёра, стала чем-то таким, о чем нельзя было вспоминать без смеха. Даже самые простые вопросы, вроде «Ну, как ты тикаешь сегодня, дружище?» — вызывали у матросов хохот.

Старший вестовой Таргет, тихонько насвистывая, мыл посуду в буфетной кают-компании. Шел десятый час, и офицеры уже позавтракали. Покончив с уборкой, Таргет присел, достал из-за уха сигарету и закурил. Спустя несколько минут к нему присоединился второй вестовой командира лодки.

— Привет, дружище!

— Привет, Дасти! Как житуха?

Дасти Миллер насмешливо закатил глаза.

— После сегодняшнего утра я все еще не могу прийти в себя.

— Ты имеешь в виду старика?

— Угу.

— Взгрел?

— Если бы взгрел! Я бы и не заикнулся, дело привычное.

— Тогда что же?

— Ничего, в этом-то и беда.

— Да говори ты толком!

— Что говорить-то? Сидят у себя в темной каюте, опустил голову на руки и молчит. Разве это порядок, черт побери?

— Так ты говоришь, он не в себе?

— Да вроде бы. Я его спрашиваю: «Вы будете принимать душ, сэр?» — а он мычит в ответ. Прихожу позже, снова спрашиваю: «Что вам подать на завтрак, сэр?» — а он снова мычит. Возвращаюсь через несколько минут, пора, говорю, душ принимать и завтракать, и знаешь, что он мне отвечает? Это мне-то, кто заботиться о нем, как нянька!

— Что же?

— «Дасти, убирайся к черту, отстань от меня!»

Таргет некоторое время молчал, обдумывая услышанное.

— Ну а ты что сказал?

— А ничего. Пошел к черту, как он приказал.

Таргет опять принялся ковырять в зубах, пытаясь вспомнить из своей долгой службы на флоте нечто похожее на теперешнее поведение Шэдде, нечто такое, что могло бы произвести впечатление на Дасти, но так ничего и не вспомнил.

— А знаешь, Дасти, в чем дело? Он свихнулся, вот что! После Стокгольма. Столкновение со шведом, история с Кайлен, отсутствие писем от его старухи, а вдобавок этот номер с тиканьем… Вот он и чокнулся.

Между тем Килли работал в кают-компании, расшифровывая пачку радиограмм, принесенных Грэйси. Покончив с третьей депешей, он присвистнул и в волнения вскочил со стула. Рядам, занятые чтением, сидели Саймингтон, Аллистэр, Масгров и доктор. Младший лейтенант протянул Саймингтону расшифрованную радиограмму.

— Вот это да! — возбужденно воскликнул он. — Взгляните-ка!

Депеша из адмиралтейства была адресована командиру лодки «Возмездие». Саймингтон громко прочел:

— «Информирую вас о следующих назначениях, входящих в силу с восемнадцатого мая: капитан 3-го ранга Д. Л. Стрэйкер назначается командиром лодки „Возмездие“; капитан 3-го ранга Д. А. Шэдде переводится на должность офицера штаба командующего подводными силами». Второй лорд адмиралтейства[2] не оставляет своих дружков в беде, — добавил Саймингтон, закончив чтение.

— Кто-нибудь знает этого Стрэйкера? — поинтересовался Аллистэр, беря у него из рук депешу.

— Я встречал его на Мальте, он командовал там лодкой «Эдванс», — отозвался Саймингтон.

— Что за человек?

— Понятия не имею. По-моему, ничего.

— Хуже Шэдде быть нельзя, — заметил Килли, снова принимаясь за работу.

— Сколько времени Шэдде командовал «Возмездием»? — поинтересовался О’Ши.

— Он вводил ее в строй в Соединенных Штатах, — повернулся Саймингтон к врачу.

— Когда это было?

— Месяцев десять назад.

— Но ведь обычно офицер командует подводной лодкой не меньше двух лет.

— Обычно да, но теперь, в связи со строительством новых лодок, этот порядок не всегда соблюдается. Кроме того, среди командиров лодок этого класса Шэдде старший по званию и стажу. Видимо, адмиралтейство считает, что он с его знаниями и опытом будет более полезен на берегу.

— И я так считаю, — вставил Килли.

— Заткнись! — прошипел Аллистэр. — Не так громко. Он может услышать.

— Молчу, молчу! — перешел на шепот Килли, бросив испуганный взгляд на дверь командирской каюты. — Я так рад, что не в состоянии сдерживаться.

— Но, может, это все же не помешает вам вручить радиограммы командиру? — язвительно осведомился Саймингтон. — В конце концов, они адресованы ему.

Килли расшифровал остальные радиограммы и, постучав, вошел в каюту Шэдде. Свет в каюте не горел, но в полумраке он разглядел, что командир лежит на койке спиной к двери.

— Что там у вас? — не поворачиваясь, сердито спросил Шэдде.

— Несколько шифровок, сэр.

— Оставьте на столе.

Килли положил депеши на стол и осторожно вышел из каюты.

Шэдде еще несколько минут лежал не двигаясь. Он не спал всю ночь, не переставая размышлять о том, что произошло близ Корсёра. Но с радиограммами нужно было ознакомиться, как бы он себя ни чувствовал. Он встал, включил свет и подсел к столу. Дойдя до депеши с назначениями, он несколько раз перечитал ее, затем отшвырнул, опустил голову и замер.

В памяти у Шэдде вереницей потянулись годы долгой службы пи флоте с первых дней ее, когда после средней школы его приняли в Дартмутский колледж. Курсантскую практику он проходил на «Гамбии» и «Роттердаме». Потом, после окончания курсов для младших лейтенантов, он решил служить, на подводных лодках. Шэдде вспомнил о днях, проведенных я учебной флотилии в Ротсее и о том замечательном времени, когда он учился в Инчмэрнок-Уотере. После этого он совершил на военном транспорте плавание вокруг Африки во Фримантл, где базировалась подводная лодка «Сэйбр». При воспоминании о «Сэйбре» ему снова стало не по себе, это название всегда напоминало ему о той ужасной ночи в проливе Ломбок…

Шэдде продолжал службу на лодках и после войны. Ему припомнилось, какой восторг и волнение пережил он, когда в возрасте двадцати восьми лет впервые был назначен командиром подводной лодки «Амазонка». Потом его направили в штабной колледж и на различные курсы и, наконец, досрочно присвоили звание капитана 3-го ранга. Именно тогда он встретил Элизабет и женился.

После двухлетней службы на берегу Шэдде снова в течение четырех лет командовал подводными лодками, а два года назад наступил желанный для него день — день, когда его послали в США для изучения ракет типа «Поларис». Спустя десять месяцев Великобритания приобрела шесть новых атомных лодок-ракетоносцев, и одну из них он получил под свое командование. Именно тогда он проникся убеждением, что ему вручена оружие, предназначенное для какой-то великой, хотя и неясной ему, цели.

С того часа, как «Возмездие» была спущена на воду и принята английским экипажем (это произошло в Кротоне, в штате Коннектикут), она прошла под командованием Шэдде свыше двадцати тысяч миль. Эта лодка стала частью его самого. И вот теперь адмиралтейство намеревается засадить его за письменный стол и загрузить канцелярской писаниной. При одной мысли об этом Шэдде чуть не задохнулся от негодования. В своя тридцать восемь лет он был самым старым среди командиров подводных лодок, и начальство, наверное, решило, что он уже непригоден для этой должности. Эти чиновники скажут ему, конечно, что на берегу он принесет больше пользы, чем на корабле, но, что бы они ни говорили, ему-то ясно: его служба на кораблях пришел конец. До выхода в отставку придется просиживать штаны где-нибудь в штабе. В Портсмут они прибудут через пять дней — следовательно, только пять дней остается ему командовать боевым кораблем. Ему всегда претила мысль о штабной службе, но несколько раньше, скажем месяц назад, подобная перспектива подействовала бы на него не так угнетающе. Тогда его утешала бы возможность постоянно быть с Элизабет. А сейчас? Вспомнив о жене, Шэдде спросил себя, ожидает его в Копенгагене письмо от нее и, если ожидает, что будет в нем… Больше всего его раздражали неопределенность и ожидание. Плохо, что он не может сейчас же поговорить с Элизабет, попытаться доказать ей, что она не права, убедить не бросать его.

Без всякой последовательности Шэдде подумал, что если «Возмездию» когда-нибудь придется участвовать в боевых действиях, это произойдет уже без него. На ум ему пришел Джордж Стрэйкер — моложе его на четыре года. Они вместе плавали на «Санфише», где Шэдде был первым помощником, а Стрэйкер штурманом. Как же быть теперь с той великой задачей, о которой он так много думал после назначения на «Возмездие»? В то время «холодная война» вот-вот могла перейти в «горячую», и Шэдде надеялся, что этот день не за горами. Но страсти вдруг улеглись. Сейчас болтают о новом сближении между Востоком и Западом, дипломаты и журналисты обеих сторон воркуют и обхаживают друг друга, словно голубки. Но он-то, Шэдде, прекрасно понимает, что с Западом скоро будет покончено. Достаточно взглянуть, что происходит на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии.

Шэдде поднялся из-за стола и по обыкновению принялся быстро ходить из угла в угол своей маленькой каюты. Почему эти чинуши не оставят его в покое, почему отнимают у него «Возмездие»? Может, из-за столкновения со шведом? Или все это проделки Саймингтона? Через своего папашу — тот когда-то служил вместе с теперешним командующим подводными силами. Почему его не могут оставить на «Возмездии»? Или тут сыграли роль его семейные неурядицы? Вряд ли. В конце концов, какое дело начальству до его личной жизни?.. Позвольте, а не могла ли стать причиной депеша, в которой он докладывал о странных звуках, зафиксированных на подводной лодке недалеко от Корсёра? Но он поступил совершенно правильно. Да, он не установил факта диверсии, но ведь ее возможность не исключалась, и он просто обязан был доложить по инстанции.

Однако какой теперь смысл ломать себе голову? Все равно его списывают на берег, вот что главное. Ему предстояло потерять самое дорогое в жизни: Элизабет и «Возмездие». Ничего дороже у него не оставалось. В последние месяцы его преследовала одна неприятность за другой, причем начались они сразу после появления на лодке Саймингтона. Именно тогда изменилось отношение к нему офицеров, именно тогда ухудшилась дисциплина на лодка. Только от Саймингтона могли они узнать об истории в проливе Ломбок. Правда, кое в чем Саймингтон совершенно не виноват. Он не причастен к попыткам диверсии к этому невероятному письму Элизабет, к тому, что свою военно-морскую карьеру ему, Шэдде, придется заканчивать на берегу. Хотя… к этому-то, возможно, как раз и причастен Саймингтон…

От всех этих мыслей у Шэдде разболелась голова, в висках начала пульсировать острая боль, словно кто-то ввинчивал в них буравчики. Всеподавляющее чувство беспомощности и уныния овладело им. Он принял несколько успокоительных таблеток, которыми снабдила его Элизабет, и вновь принялся расхаживать из угла в угол. Из кают-компании доносился приглушенный гул голосов. Офицеры, наверно, обсуждали его новое назначение и, несомненно, изощрялись в насмешках над ним. Скоро, очень скоро об этом узнает весь экипаж, и тогда каких только домыслов не будет высказано о причинах его отчисления на берег!

Разговор главстаршин касался различных тем: новых окладов жалованья, предстоящей стоянки в Копенгагене, отдыха и ремонта в Портсмуте, увольнительных и, конечно, вчерашней комедии у Корсёра.

— И все же странно, почему командир был так уверен, что имеет дело с диверсией? — заметил боцман.

Шепард неторопливо набил трубку и раскурил ее.

— Говорят, — отозвался он, — что неисправность рулевого управления, обнаруженную после выхода из Стокгольма, он тоже считает результатом диверсии.

Макферсон, занятый вязанием коврика, взглянул на Шепарда:

— Не вижу в этом ничего странного. Если бы ты сам услышал это тиканье, ты бы тоже подумал о диверсии. Уж больно размеренными и ровными были интервалы между звуками.

— И как же ты объясняешь это? — спросил главстаршнна-электрик Спрингер у Шепарда.

— Сегодня утром я разговаривал с лейтенантом Аллистэром, он объясняет это так. За скобу зацепилось футов пятнадцать проволоки с грузилом на конце. От давления воды проволока на ходу натягивалась, и грузило, как маятник, стучало по борту лодки. Продолжительность интервалов зависела от скорости хода.

Рассказывая все это, Шепард не прерывал работу над абажуром из серого шелка. Боцман критически взглянул на него.

— Это уже который по счету? — поинтересовался он.

— Пятый.

— И что ты за них получаешь?

— Пятнадцать фунтов, а материал мне обходится в четыре.

— Неплохо. Прибыльное у тебя хобби. И у твоей старухи дополнительные деньжата, наверно, водятся, и у тебя занятие в свободное время.

— Я жертвую эти деньги на церковные нужды, — сухо ответил Шепард и, меняя тему, спросил: — Что ты думаешь об этом типе Баддингтоне?

— Настоящая змея! — фыркнул Спрингер. — Днем и ночью толчется по всей лодке, всюду сует свой нос. И знаешь, что я тебе скажу? Может, он и взаправду инженер, только в аппаратуре для кондиционирования воздуха разбирается как свинья в апельсинах.

— Откуда ты взял? — с любопытством спросил Шепард.

— А помнишь, вчера мы разговаривали с ним о кондиционерах? Он же ни в зуб ногой!

— Твоя правда. И еще я тебе вот что скажу. Рулевое-то управление и в самом деле мог кто-нибудь умышленно испортить. Да и те случаи — в Портсмуте и в Квунсферри — тоже могли быть диверсиями. И не так уж трудно угадать, кто тут приложил руку.

— Шепард снова навалился на Кайля, — подмигнул остальным боцман.

— Вот, вот! Кайля-то я и имею в виду, и у меня куча оснований подозревать его.

— Ты думаешь, он коммунист?

— Нет, так я не думаю. Просто не знаю. Но знаю, что он отчаянный задира, ненавидит корабль и всех, кто на нем есть, и вообще обижен на весь белый свет. Такие люди как раз и делают другим всякие пакости, могут даже рулевое управление испортить.

В дверях кто-то осторожно кашлянул, и разговор прекратился. У входа в кают-компанию стоял Баддингтон с кожаной сумкой через плечо.

— Можно к вам? — спросил он. — Мне нужно измерить температуру и влажность.

— Я всего только четыре месяца на «Возмездии», — заговорил Саймингтон, вставая с дивана в кают-компании, — а мне они показались годами. Уже во время нашей первой встречи Шэдде отнесся ко мне холодно и неприязненно. Когда первый помощник представил меня, у Шэдде был такой вид, как, наверно, у Гамлета, когда тот заметил призрак. С тех пор я почти никогда не видел его в хорошем настроении, и, должен признаться, это порядком мне надоело.

— Мерзавец он, вот что я вам доложу! — взорвался Килли. — Жду не дождусь, когда он уберется.

Каван, углубившийся было в чтение и не принимавший участия в разговоре, отложил книгу.

— Килли! — резко сказал он. — Сейчас же замолчите! Я запрещаю вам так отзываться о своем командире.

— Извините, сэр, — вызывающе ответил Килли. — Я только высказал собственное мнение.

— И все же замолчите. Он ваш командир, а вы лишь один из младших офицеров. Никогда не забывайте о принципах дисциплины и лояльности по отношению к своему командиру.

— Первый, — повернулся Саймингтон к Кавану, — а вы не находите, что Шэдде злоупотребляет этими принципами?

Дверь командирской каюты отодвинулась, и Шэдде предстал перед офицерами. Все вскочили, воцарилось неловкое молчание. Некоторое время Шэдде внимательно всматривался в каждого по очереди. Глаза у него покраснели от бессонницы, но он был тщательно выбрит и безукоризненно одет. Наконец его взгляд остановился на Саймингтоне.

— Чем я злоупотребляю, Саймингтон? — холодно осведомился он.

Саймингтон посмотрел ему в глаза и промолчал. Обстановка была накалена до предела.

— Давайте, давайте, Саймингтон! Обычно вы не лезете за словом в карман. Говорите же.

— Это был частный разговор, сэр, — запинаясь, ответил побледневший Саймингтон.

— Не такой уж частный, чтобы я не мог знать его содержание, тем более что речь шла обо мне.

— Я предпочитаю не повторять сказанного.

Вновь наступило молчание. Шэдде продолжал в упор смотреть на Саймингтона; пальцы его рук нервно сжимались и разжимались. Потом он медленно обвел глазами офицеров, и взгляд его остановился на Каване.

— И мой первый помощник тут! — иронически воскликнул он. — Мне следовало бы знать это.

Он круто повернулся и вышел.

Шэдде поднялся на мостик и приказал увеличить скорость до шестнадцати узлов. Спустя полчаса лодка вошла в Зунд и между Хельсингером и Хельсингборгом направилась на юг. По-прежнему ярко светило солнце, море было неподвижно, как зеркало, а бриз едва ощутим. Ни подходе к Ландскроне Саймингтон тоже поднялся на мостик. К его удивлению, Шэдде был разговорчив и любезен, словно ничего не произошло. Саймингтон снова, уже в который раз, подумал, что совершенно невозможно предсказать, как этот человек поведет себя в том или ином случае. Как бы то ни было, он хотел надеяться, что новый командир лодки окажется лучше, — хотя бы уже потому, что хуже быть не может.

Шэдде отправил радиограмму командующему подводными силами, а копию командиру лодки «Массив» в Гетеборг, сообщая, что «Возмездие» войдет в Копенгаген в четырнадцать ноль-ноль.

На бледном горизонте уже показался Копенгаген. Впереди и слева из моря поднимались форты Мидделгрундс и Флак, за ними возвышался лес башен, шпилей и крыш, поблескивавших под лучами солнца. Подходя к Мидделгрундсу, лодка обменялась позывными с лоцманским кораблем, а около двух часов ошвартовалась в Идерхавне. На катер прибыли датский офицер — дежурный по рейду, английский военно-морской атташе, представитель мэра города, два портовых чиновника и датский моряк-почтальон, доставивший почту для экипажа лодки.

В Лангелина цвела сирень, и маленькая русалка Ганса Андерсена все так же сидела на камне, задумчиво глядя в воду.

Официальный визит в Копенгаген начался, но из-за задержки в Стокгольме он должен был продлиться только два дня, а не пять, как намечалось раньше.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В почте, доставленной на «Возмездие», оказались и сюрпризы, и разочарования, и исполнение желаний. Не оказалось только письма от Элизабет, которого с таким нетерпением ожидал Шэдде. Охватившее его глубокое разочарование вскоре сменилось, однако, надеждой: ему показалось, что отсутствие письма может означать лишь одно — Элизабет еще ничего окончательно не решила. Мысль об этом вселила в него оптимизм. Может, его письмо из Осло заставило ее заново все обдумать и, возможно, перерешить?

Но одно письмо на имя Шэдде все же оказалось в почте — правда, его-то он и не ждал. Командующий подводными силами писал ему:

«Дорогой Шэдде!

Вы, конечно, уже получили уведомление адмиралтейства о том, что назначаетесь ко мне в штаб. В настоящее время возникла настоятельная необходимость в Вашем постоянном пребывании в Портсмуте, где Ваши глубокие познания а области атомных подводных лодок-ракетоносцев окажутся исключительно ценными. Я намеревался перевести Вас на береговую службу несколько позже, в сентябре, однако последние события заставили меня ускорить это.

Стрэйкер в течение месяца плавал на „Детерренте“, где он сменил Питера Бэкера, и сможет принять от Вас „Возмездие“ в течение сорока восьми часов после Вашего возвращения в Портсмут.

В ожидании Вашего скорого прибытия в мой штаб, где Вы принесете исключительную пользу, остаюсь искренне Ваш

Том Бэннерннг».

Для Баддингтона в почте оказался большой пакет с печатью отдела кораблестроения адмиралтейства и с ярлыком, уведомлявшим, что в пакете находятся «планы». В действительности же это было письмо из морского разведывательного управления с материалами, которые Баддингтон просил выслать в своей шифровке, отправленной после выхода лодки из Стокгольма. Среди присланных материалов была, в частности, справка о том, как проводили свои отпуска на берегу некоторые члены экипажа, и кое-какая информация лично о них.

Кайль получил письмо от матери. Изложив на целой странице всякие мелочи о родных и знакомых, она сообщала далее, что потратила часть своих сбережений на покупку новой шляпы и кое-каких «тряпок» для поездки с сыном в Лондон. Если до письма матери Эрни Кайль чувствовал себя подавленным, то теперь он буквально выходил из себя от ярости при мысли, что рушатся его планы. Во всем мире существовал только один человек, который для него что-то значил, — его мать.

Главстаршине Шепарду вручили письмо от Доры и Уин. Уин была его невесткой, женой сводного брата жены Артура Хиндла, а Дора — женой.

Семьи Шепардов и Хиндлов жили по соседству во Фрэттоне и постоянно общались между собой. Однако Дора Шепард не только не доверяла Уин Хиндл, но и вообще терпеть ее не могла. Слишком уж заносчива и самоуверенна была невесточка! Вечно кичилась своей осведомленностью о том, что происходит на белом свете, и поучала, как надо лечить этот белый свет, чванилась своей религиозностью и попрекала Дору тем, что та редко ходит в церковь. Но Уин не имела детей, а у Доры было двое, да к тому же маленьких, так что бросать их и бегать по церквам она никак не могла.

Дора считала, что Уин так много думает о себе еще и потому, что образованна и работает учительницей в местной муниципальной школе. Она держала под каблуком своего муженька — кладовщика маленького оптового склада в Портсмуте. И все же больше всего Дора не любила Уин за ее дружбу с Томом Шепардом — дружбу, как она считала, возникшую на общности религиозных убеждений. Том тоже регулярно посещал церковь. Дора всегда переживала, когда Уин с мужем и Томом отправлялись в церковь, а она оставалась дома нянчить детишек. По правде сказать, она ревновала Тома к Уин, и не только ревновала, но и побаивалась за будущее семьи. За двенадцать лет совместной жизни с Томом она хорошо его изучила, знала, что человек он неплохой, но непрактичный, легко поддающийся постороннему влиянию. А вот Уин — ничего не скажешь — бог наградил твердым, властным характером, и Дора видела, что под ее воздействием Том все больше становится настоящим религиозным фанатиком, все больше меняется, и далеко не к лучшему. Он уже не проявлял интереса ни к ней, его жене, ни к детям. Дора прекрасно понимала. что Уин не только моложе ее, но и гораздо интереснее как женщина, тем более что из-за бездетности ей удалось сохранить хорошую фигуру, чего не скажешь о Доре.

Том Шепард действительно был без ума от Уин. Он восхищался ее образованностью, ее развитостью и охотно признавался, что она обладает куда более широким кругозором, чем он сам. Ему нравилась ее осведомленность в международных делах. В отличие от Доры, у которой только и разговоров, что про детей да про всякие домашние заботы, с Уин можно было беседовать о куда более интересных вещах. С особым уважением Том относился к религиозным убеждениям Уин, к тому, как умно и понятно она толковала библию применительно ко всему земному, повседневному, практическому, как наставляла его нести слово божье своим братьям — людям, вместо того чтобы заниматься суесловием.

Вот и сейчас, прочитав письмо Уин, Том с удовольствием думал о предстоящей встрече. О многом ему хотелось рассказать ей…

Шэдде не любил приемы и рауты, но не пойти на прием, устроенный английским посольством в связи с заходом «Возмездия» в Копенгаген, он, разумеется, не мог. Прием качался страшно скучно, гости собирались медленно, и Шэдде просто возненавидел и организаторов приема, и всех присутствующих. А тут он случайно подслушал, как Дуайт Галлахер рассказывал группе датчан об истории у Корсёра. Нет, всего разговора он не слышал, но вполне достаточно оказалось и одной фразы: «…Ну и сдрейфил же наш командир, услышав это тиканье!..»

Тут Галлахер загоготал и оскалил зубы, словно изрек нечто невероятно смешное. Конечно, засмеялись и датчане. Шэдде готов был убить американца, но взял себя в руки и дал себе слово сообщить Джорджу Стрэйкеру, что представляет собою этот наглый янки. Кстати, почему Галлахер на всех приемах постоянно выпячивается на первый план? Неужели он не понимает, что это по меньшей мере бестактно, ибо приемы устраиваются в честь королевского флота Великобритании, а не в честь военно-морских сил США?

Стоя в обществе британского посла, датского адмирала и англиканского священника, Шэдде почти не принимал участия в беседе, лишь внимательно наблюдал за происходящим. Вскоре он заметил Килли — с хорошенькой девушкой конечно, тот направлялся к окружавшей Галлахера группе. В дальнем конце зала, около стола с напитками, стояли с бокалами в руках Саймингтон и О’Ши. Интересно, над чем они так дружно хохотали? Корсёр?..

Несколько в стороне, в другой шумной группе, Шэдде заметил Бэгнелла, Аллистэра и Масгрова. Они тоже часто смеялись. Именно из-за такой вот пустой болтовни и глупого смеха Шэдде ненавидел подобные приемы. Над чем тут смеяться, о чем болтать? Он поискал глазами своего первого помощника и увидел, что тот только что откуда-то появился в сопровождения жены посла. Можно не сомневаться, подумал Шэдде, что он закатывал глаза перед какой-нибудь чепуховой картиной, выбирая удобный момент, чтобы упомянуть о королевской семье и о том, что он служил на королевской яхте «Британия»… В этом Шэдде не ошибался. По окончании приема жена посла, беседуя с мужем, так отозвалась о Каване: «Ты знаешь, первый помощник, Бенджамен Каван, ну просто очарователен! Он хорошо знает и королеву, и Маргариту, и Филиппа, и детей. Этот милый офицер служил на „Британии“».

— Значит, дай срок — будет адмиралом, — проворчал посол, с трудом стаскивая носок. После приема у него расстроился желудок, но он по опыту знал, что лучше не уклоняться от разговора с супругой, иначе она закатит ему такую сцену, от которой расстройство только усилится.

Спустя некоторое время Шэдде увидел Риса Эванса и подозвал его к себе. В присутствии Эванса он почувствовал себя спокойнее и тут же решил, что при передаче лодки Стрэйкеру аттестует Эванса с самой лучшей стороны.

Продолжая рассматривать гостей, Шэдде с негодованием заметил, что Саймингтон и О’Ши снова заменили пустые бокалы на полные. Ну что ж, утром он взгреет как следует обоих, напомнит им, что на таких приемах они обязаны вращаться среди гостей и занимать их разговорами, а не набрасываться на даровую выпивку.

В этот момент к Шэдде подошел первый секретарь посольства с интересной молодой женщиной и представил ее как свою секретаршу-датчанку. У Маргрэт были красивые, излучающие тепло глаза и чудесный, заразительный смех. Она сразу понравилась Шэдде. С ней было легко разговаривать. Вскоре между ними завязалась непринужденная беседа, и от плохого настроения Шэдде не осталось и следа. С ним иногда случалось такое, во почему — он и сам не знал.

Рис Эванс, конечно, заметил перемену в своем командире, мысленно поблагодарил датчанку и незаметно исчез. Шэдде даже не заметил его ухода.

Саймингтон издали увидел всю эту сцену и толкнул О’Ши локтем в бок.

— Уж не обманывает ли меня зрение? — шутливо спросил, показывая глазами на Шэдде.

— Ты имеешь в виду нашего командира и ту милую, сдобную пышечку?

— А кого же еще? Ты только посмотри, как старик норовит заглянуть ей за корсаж.

— Вот и прекрасно! Да здравствует обворожительный слабый пол!

Между тем Шэдде решил пригласить Маргрэт поужинать с ним вечером после приема.

— Мне бы очень хотелось,— вполне искренне ответила она,— но сегодня я не могу.

Шэдде с трудом скрыл свое разочарование.

— Свидание с молодым человеком?

Маргрэт звонко рассмеялась.

— Нет, просто с давним приятелем.

— Честно?

— Разумеется, — с очаровательной улыбкой подтвердила она. — Пригласите меня как-нибудь в другой раз. Вы же мой любимый командир британского флота.

Приветливо попрощавшись, Маргрэт ушла.

Шэдде взглянул на часы. Уйти он пока еще не мог, но хорошее настроение, охватившее его от знакомства с Маргрэт, уже исчезло. Все в ней ему нравилось — и звонкий смех, я акцент с которым она разговаривала по-английски, и здоровил цвет лица, и ладная фигура, и ее дружелюбие, словно она знала, что нравится ему и хотела понравиться еще больше. Интересно, сколько ей лет?.. Тут его обожгла мысль об Элизабет, я он в удивлением подумал, что за беседой с Маргрэт позабыл о жене. Нет, даже невинный разговор с этой очаровательной особой — уже измена Элизабет. Надо забыть о Маргрэт…

Размышления Шэдде были прерваны каким-то шумом в дальнем конце зала и звоном разбитого стекла. Обернувшись, он увидел, что официант стоит на коленях, а Саймикгтов и О’Ши, сдерживая смех, склоняются над ним. У Шэдде мелькнула мысль, тут же переросшая в уверенность, что это они во всех виноваты — в течение всего приема они не отходили от столика с винами и, конечно, нализались. Сгорая от стыда и гнева, он подозвал Кавана и прошипел:

— Скажите этим типам, — он кивком показал на Саймингтона и врача, — чтобы они немедленно отправились на корабль. Утром я с ними поговорю.

— Саймингтон и врач, сэр? — удивился Каван.

— Да, черт возьми! Кто же еще?

После приема в посольстве Шэдде настоял, чтобы Эванс поужинал с ним в ресторане. Подобная перспектива вовсе не улыбалась Эвансу, он видел, какое отвратительное настроение охватило Шэдде, особенно после случая с официантом, но отказаться не решился. Когда они вернулись на лодку, Шэдде пригласил Эванса выпить вина. Наполняя рюмки, он продолжал возмущаться поведением Саймингтона и О’Ши на приеме, считая их ответственными за инцидент с официантом. Эванс заметил, что, возможно, они не имеют никакого отношения к случившемуся. Шэдде вначале бурно возражал, но потом несколько успокоился и перевел разговор на предстоящий ремонт корабля и возвращение в Портсмут, однако вскоре начал отвечать невпопад, затем вскочил, подошел к столу, схватил с него письмо командующего подводными силами и швырнул Эвансу.

— Что вы об этом думаете? — спросил он.

Эванс, разумеется, слышал, что Шэдде переводится с «Возмездия» и что новый командир сменит его в Портсмуте — об этом уже знали на лодке все. Однако официально его еще не поставили в известность, поэтому он сделал вид, что слышит новость впервые.

— Очень жаль, что вы покидаете нас, сэр. Но этого следовало ожидать, адмиралтейство, разумеется, не могло долго оставлять на корабле офицера с таким богатым опытом, как у вас.

Шэдде прищурился и долго смотрел на Эванса.

— А вы обратили внимание, — спросил он, — что командующий ничего не говорит, почему он переводит меня на берег раньше, чем сам предполагал? Вы заметили, как старательно он обходит этот вопрос?

— Он расскажет вам об этом, сэр. Несомненно, есть какие-то причины.

— Какие — вот в чем вопрос! — хмуро отозвался Шэдде. — Вы же читали — по словам командующего, он переводит меня на берег раньше предполагаемого срока в связи с последними событиями. Что, по-вашему, это может значить?

— Все, что угодно, сэр. Например изменения в программе строительства и спуска на воду новых кораблей.

— Вы думаете? — улыбнулся Шэдде, многозначительно взглянув на Эванса. — А мне вот определенно кажется, что тут совершенно иная причина. Но какая, в конце концов, разница! Давайте-ка лучше выпьем.

— У меня еще есть, спасибо, сэр.

Шэдде налил себе вина и снова опустился в кресло.

— Вы, вероятно, рады послужить некоторое время на берегу, сэр?

— Рад? — изумился Шэдде. — Рад? Да меня приводит в бешенство одна мысль о береге! Вы понимаете, что это значит? Это значит прощай море!.. Остаток дней я буду протирать штаны в штабе, вот что! Все мое общение с морем будет ограничиваться разговорами с командирами кораблей, когда они будут являться в штаб… Но почему адмиралтейство не может оставить меня на «Возмездии»?

Шэдде выпил вино и, протягивая руку к бутылке, спросил:

— Еще по одной?

— Нет, сэр, спасибо. Уже поздно.

Шэдде тем не менее налил обоим и, осушив свою рюмку, проговорил:

— А на борту небось все рады-радешеньки моему переводу? — Это был не столько вопрос, сколько утверждение.

— Что вы, сэр! Вот уж неправда!

— Да я-то знаю. — И Шэдде рассказал Эвансу, что произошло сегодня утром в кают-компании, когда он услышал замечание Саймингтона.

— Сэр, не слишком ли близко к сердцу ям приминаете всякие пустяки?

Шэдде покачал головой.

— Я не строю никаких иллюзий насчет моих офицеров. Вы же слышали, что ответил первый помощник сегодня, когда я пригласил его поужинать с нами. Я убежден, что он свободен, но просто терпеть меня не может. Не сомневаюсь.

— Я тоже не питаю к нему особых симпатий, — со вздохом согласился Эванс, — но никогда не слыхал, чтобы он плохо о вас отзывался.

— Он слишком осторожен для этого. И все же мне прекрасно известно, что мои офицеры терпеть меня не могут. Верно? — Он вопросительно и вместе с тем с какой-то затаенной надеждой посмотрел на Эванса.

Эванс ответил ему унылым взглядом.

— Нет, неверно, сэр, — попытался возразить он и сам понял, что это получилось у него совсем неубедительно.

Шэдде тоже заметил это.

— Нет, Эванс, вы меня не обманете, и все же спасибо хотя бы за ваше желание сделать мне приятное. Что же касается моих офицеров… Нет, я знаю, они ненавидят меня.

— Сэр, что вы! — протестующе воскликнул Эванс, только чтобы не молчать.

— Да, да, ненавидят! — подтвердил Шэдде и, доверительно наклонившись к Эвансу, продолжал: — И вы знаете, кто тому причиной?

Эванс отрицательно покачал головой.

— Саймингтон, конечно! — воскликнул Шэдде. — Все началось, как только он появился на борту. С тех пор с каждым днем становилось все хуже и хуже. Мне-то понятно почему.

— Да?

— Да, да, да! Из-за этой истории на «Сэйбре».

— На «Сэйбре», сэр?

Шэдде устало кивнул.

— Его отец был командиром «Сэйбра», а я третьим помощником.

— Не понимаю, сэр, что вы имеете в виду, — с искренним недоумением заметил Эванс.

Шэдде деланно засмеялся.

— Благодарю, Эванс, что вы так старательно изображаете свою неосведомленность, но у вас плохо получается. Вы, конечно же, знаете… Я имею в виду тот случай в проливе Ломбок.

Эванс покачал головой.

Мне ничего не известно ни о каком случав в проливе Ломбок.

Шэдде быстро взглянул на него.

— В таком случае вы единственный офицер на борту «Возмездия», который не знает этого. — Он нахмурился. — Хотя, пожалуй, вам-то он мог и не рассказать, зная наши дружеские отношения.

— О чем вы говорите?

Испытующе посмотрев на Эванса, Шэдде налил себе вина и сказал:

— Пожалуй, я сам расскажу вам. Возможно, вы поймете меня…

Бессвязно, перескакивая с одного на другое и не щадя себя, Шэдде рассказал, что произошло с ним в ту памятную ночь. Описывая со всеми подробностями, как у него не выдержали нервы во время атаки эсминца и взрывов глубинных бомб, он закрыл лицо руками, и Эванс со страхом подумал, что сейчас у него начнется истерика. Однако Шэдде справился с собой и хриплым голосом продолжал:

— Конечно, это нехорошо, конечно, это трусость, но я ничего не мог поделать с собой. Я не хотел кричать, но слышал свой крик и не мог поверить, что это кричу я.

Наступило молчание. Шэдде сидел в кресле, сгорбившись и обхватив голову руками. Потом, покачнувшись, он встал и, не глядя на Эванса, проговорил:

— Вот почему мои офицеры ненавидят меня. Представляю, как Саймингтон расписал им эту историю. — Он закурил и глубоко затянулся дымом.

— Я ничего не слышал о ней, сэр, — твердо заявил Эванс. — И сомневаюсь, чтобы кто-нибудь на борту знал об этом. Да и кто бы стал осуждать вас? Любой подводник знает, как легко теряют самообладание молодые, неопытные моряки, впервые попадая в подобные передряги. Так бывало со всеми, сэр.

Голос Эванса звучал искренне, он был убежден, что говорит правду.

Но Шэдде пожал плечами и досадливо махнул рукой.

— Бесполезно, Эванс. Я знаю, о чем говорю. И вот еще что. Я вовсе не удивлюсь, если станет известно, что к моему переводу на берег причастен Саймингтон.

— Саймингтон?!

— Да, да, именно Саймингтон. Его богатый и влиятельный отец на дружеской ноге с первым лордом адмиралтейства и когда-то служил вместе с командующим подводными силами. Можно добиться многого, если ты знаком с большим начальством. Откуда мне известно, что пишет Саймингтон отцу?

Эванс встал и с выражением глубокой озабоченности на лице положил руку на плечо Шэдде.

— Вам следует хорошенько выспаться, сор. Вы переутомились, и вам мерещится невесть что.

Шэдде нетерпеливо сбросил руку Эванса.

— При чем тут мое переутомление? Да, я устал, но мне ничего не мерещится. Все это факты, факты, факты!

Эванс понял, что продолжать разговор бесполезно.

— Пожалуй, я пойду, сэр, — сказал он, направляясь к двери. — Спокойной ночи. Все же постарайтесь выспаться.

Шэдде беззвучно рассмеялся.

— Легко сказать! Я давно уже мучаюсь бессонницей. — Он сел, наполнил свою рюмку и, не оглядываясь, помахал Эвансу рукой. — Спокойной ночи.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

После дождя, прошедшего рано утром на второй день пребывания «Возмездия» в Копенгагене, день выдался ясный, солнечный, однако в воздухе еще ощущалась свежесть. На мокрых бортах пароходов, стоявших у причалов, играли солнечные зайчики. На рейде тускло поблескивал корпус лодки, четко выделяясь на фоне изящного парусника «Денмарк».

Офицеры лодки завтракали в кают-компании, просматривая газеты и журналы. Как ни мало пробыл на лодке Баддингтон, он уяснил, что разговаривать здесь во время завтрака не полагается. Традиция пришлась ему не по душе. Будучи по профессии человеком общительным, он с удовольствием принимал участие в болтовне и спорах, в иное время кипевших в кают-компании. По его мнению, время нынешнего завтрака тратилось непроизводительно; он сравнивал его с долгими минутами в театре перед поднятием занавеса.

Он сидел спиной к буфетной, поглощая яичницу и читая газету. Однако сосредоточиться на чтении ему мешал разговор, который шепотом вели в буфетной Таргет и Миллер; до него доносились лишь отдельные фразы:

— Ну, она и говорит мне таким нежным голоском: «Хорошо, дорогой, сто крон».

— Сто крон?! Это же пять фунтов!

— А я ей так спокойненько отвечаю: «Черт возьми, но я же не покупаю эту штуковину насовсем, я только хочу нанять ее на время!»

Баддингтон тщетно напрягал слух — вестовые заговорили еще тише.

Вскоре после завтрака привез почту и почтальон «Возмездия». Среди корреспонденций оказалось и письмо для Шэдде. Командир в это время обсуждал у себя в каюте с главмехом дефектную ведомость. Взглянув на конверт, Шэдде узнал почерк Элизабет. К горлу у него подкатил комок. Дрожащими от волнения руками он поспешно вскрыл письмо.

— Извините, — бросил он. — От жены…

Шэдде развернул письмо и углубился в чтение:

«Дорогой Джон!

Твое письмо из Стокгольма поколебало мою решимость, видимо, поэтому прошло так много времени, пока я собралась с силами ответить тебе. Прежде всего я поехала в Борнемут к Уинифрид и попыталась разобраться в своем состоянии. Теперь я приняла окончательное решение, и, я надеюсь, ты не будешь слишком переживать. Вчера я была у адвокатов по бракоразводным делам, выяснила, что требуется для развода, и написала заявление, что беру всю вину на себя. Отвратительная, мерзкая процедура, но тем не менее я согласилась.

Из твоего письма мне стало ясно одно: ты не имеешь ни малейшего представления о том, что я пережила за последние два года. Почти все время я была одна. Возможно, я легче переносила бы одиночество, будь у нас дети. Настоящих друзей у меня тоже нет: из-за твоей службы мы, естественно, не успевали их приобрести. В тех редких случаях, когда мы были вместе, ты думал только о своих делах, и я часто спрашивала себя, замечаешь ли ты мое присутствие. Я понимаю, это звучит резко, но я действительно озлоблена. Я очень несчастлива, мне кажется, что все последнее время я бесцельно шла куда-то по бесконечной, унылой дороге. Больше не могу так жить! Иногда я задаю себе вопрос: понимаешь ли ты, каково мне переносить смену твоего настроения? Ты помнишь последний отпуск, проведенный тобой дома? Я не раз пыталась помочь тебе преодолеть приступы мрачного отчаяния, но ты всегда отдалялся от меня, давая понять, что во всем виновата я. Иногда на тебя нападало дикое веселье, ты принимался строить воздушные замки, болтать о всякого рода несбыточных планах, вроде покупки машины или особняка или поездки в отпуск за границу. Ты прекрасно знал, что у нас нет средств ни для таких поездок, ни для покупки „ровера“, но когда я пыталась вернуть тебя на землю, ты принимался обвинять меня во всех смертных грехах.

Я ненавижу себя за то, что пишу тебе все это, но рано или поздно это должно было произойти… Ведь из твоего письма повторяю, мне совершенно ясно, что ты не отдаешь себе отчета в серьезности положения и в том, как мне тяжело нести это бремя.

Когда-то я очень любила тебя, Джон. Вероятно, что-то от этого чувства сохраняется еще и теперь. Но невозможно вечно любить человека, которого видишь редко и мало, а главное, которого боишься.

Я пока еще не стара (как и ты) и не теряю надежды, что смогу начать жизнь заново. Не хочу отрицать и собственной вины. Я не могла дать тебе детей, а с ними, возможно, все было бы по-другому. Но, вообще-то говоря, сейчас уже не имеет значения, кто из нас виноват больше, а кто меньше… Не в моих силах жить по-прежнему. Знаю, я покажусь тебе истеричкой и эгоисткой, но тут уж ничего не поделаешь.

В конце месяца я уеду в Австралию к Рут и Эдварду и, вероятно, останусь там. До этого поживу у мамы, а в Питерсфильд уже не вернусь.

Со временем, хочу надеяться, ты поймешь, что так будет лучше для нас обоих.

Да, да, я не смогла сделать тебя счастливым. Прости меня, если сможешь. Но я верю, что ты еще будешь по-настоящему счастлив. Какой смысл жить, если не чувствуешь себя счастливым?..

Элизабет».

Закончив чтение, Шэдде долго сидел, бессмысленно уставившись перед собой. Потом встал, скомкал письмо, швырнул его в корзинку для мусора и молча вышел из каюты.

Ни врач, ни Саймингтон не имели ни малейшего представления, почему им приказали немедленно уйти с приема и вернуться на корабль. Передав распоряжение Шэдде, Каван в ответ на их недоуменные вопросы лишь покачал головой.

— Я и сам толком не знаю, — развел он руками. — Шэдде велел лишь передать его приказ и сказать, что будет разговаривать с вами утром.

— Но о чем? О чем? — уныло допытывался доктор.

— Понятия не имею, — пожал плечами Каван. — Могу сказать только одно…

— Ну?

— Он чем-то взбешен. Не иначе вы что-то натворили.

Каван отошел, и Саймингтон взял врача за руку.

— Знаете, я еле сдержался, чтобы не нагрубить ему, — заметил он.

— И я тоже, — кивнул О’Ши. — Однако приказ есть приказ. Пошли.

На следующее утро, все еще недоумевая, они подавленно ожидали вызова Шэдде. В полдень, когда уже пора было отправляться на прием к бургомистру, за ними явился вестовой командира.

Шэдде сидел за столом, погрузившись в свои думы, и даже не заметил их появления. Саймингтон решил, что это было проделано для вящего эффекта, и воспользовался длительной паузой, чтобы сочинить стихи, которые начинались: «Злобный Шэдде в диком бреде…» — но вдохновение покинуло его после первых же двух строк.

Шэдде поднял голову и уставился на офицеров, не сразу поняв, кто находится перед ним.

— А, это вы… Да, да… — он встал. — Будьте любезны рассказать, что вы натворили вчера вечером на приеме в посольстве?

«Стелит мягко, — подумал О’Ши. — Пока что держит себя в руках».

— Я не совсем понимаю, сэр… — начал было Саймингтон. Голова Шэдде дернулась в его сторону, словно он целился подбородком в молодого человека.

— Не напускайте на себя ореол мученика, Саймингтон, — голос у командира лодки был спокойный, но глаза по-прежнему холодны. — Это вам не поможет.

— Извините сэр, — вмешался доктор, — но я тоже не понимаю, что вы имеете в виду.

Шэдде медленно повернулся и вперил взгляд в О’Ши.

— В самом деле? — саркастически спросил он и вдруг выпалил: — Сейчас поймете, черт возьми! — Это раздалось словно револьверный выстрел. — В посольстве вы вели себя словно пьянчужки, вырвавшиеся на берег… — Он умолк и снова взглянул на них. — Но вам показалось этого мало, и вы сбили с ног официанта и устроили дебош, словно в третьеразрядном кабаке! Теперь вы понимаете, что я имею в виду?

— Мы не имели никакого отношения к тому, что официант упал, сэр, и осмелюсь утверждать, что…

Губы Шэдде сомкнулись в узкую полоску, и он властно вскинул руку.

— Лейтенант Саймингтон! Я здесь не для того, чтобы выслушивать всякий нонсенс! Слушайте мене! И вы тоже! — обвернулся он к О’Ши и перевел вздох. — Запомните — флотских офицеров приглашают на прием в посольство Великобритания не ради их личных достоинств, но в первую очередь как представителей корабля, на котором они служат, и как представителей королевского флота. Их долг находиться среди приглашенных и делать все, повторяю, все, для того, чтобы оставить хорошее впечатление об их корабле и об офицерах британского флота. Вот для чего они там присутствуют, понятно? А вовсе не для того, чтобы бесплатно напиться и… — он резко оборвал свою речь и указал на дверь. — Все. Можете идти.

Саймингтон хотел что-то сказать, но доктор глазами заставил его молчать. Саймингтон едва заметно пожал плечами, и оба офицера вышли.

В кают-компании лейтенант бросился в кресло и в отчаянии взъерошил свою шевелюру.

— Боже! Какое счастье, что мы скоро расстанемся с ним! Больше я не могу его выносить!

О’Ши сочувственно взглянул на него.

— Понимаю, но думаю, что он скорее заслуживает жалости, чем мы. Жизнь должна быть адом для него.

— Но вся эта чушь, будто мы свалили официанта… — развел руками Саймингтон.

— Возможно, что с другого конца зала ему могло так показаться. Ведь мы были рядом с официантом, когда он споткнулся.

— Но почему он не желает даже выслушать нас?!

— Ваше «осмелюсь утверждать», Джордж, было превосходно! Но это все равно что поднести факел к бочке с порохом. Вы…

Его перебил вахтенный старшина, объявивший по радио о приближении катера.

Врач и главмех симпатизировали друг другу. Каждый уважал в другом его знания и человеческие качества. Кроме того, Рису Эвансу импонировала доброжелательность врача, а врачу искренность и бесхитростность валлийца. Но так как главмех не мог понять, почему Шэдде не любит О’Ши, а тот, в свою очередь, не понимал дружбы Шэдде и Риса Эванса, то единственным человеком, о котором они никогда не заговаривали, был их командир. Тем более удивительным показалось О’Ши, что Эванс, придя к нему в каюту, сразу же заговорил о Шэдде.

Валлиец начал без предисловий. Вид у него был встревоженный.

— Док, мне нужно о нами посоветоваться…

О’Ши загасил сигарету.

— Я вас слушаю.

— По поводу командира, — продолжал главмех, качая головой. — Давно знаю его, док… Он всегда был со странностями. Человек он суровый, но справедливый, — вызывающим тоном произнес Эванс, словно ждал, что ему станут перечить.

— Я знаю, он вам нравится.

— Да. Он хороший человек. И я беспокоюсь за него.

— Репутация у него отличная, — мягко произнес О’Ши. — Но что вас тревожит?

Эванс некоторое время молча глядел на собеседника.

— Вы никому не скажете, доктор?

— Конечно.

Главмех наклонился вперед и, понизив голос, доверительно произнес:

— Он болен, вот уже несколько недель как он болен. Он сам не свой. Нервничает. Слишком много неприятностей свалилось на его голову. С ним происходит что-то непонятное…

— Из-за чего же он нервничает?

— Из-за всего. Во-первых, из-за саботажа, но и по другим поводам…

— Каким, например?

Валлиец угрюмо поглядел на врача.

— Придется рассказать вам все…

— Если не хотите…

— Нет, лучше, чтобы вы знали, — покачал головой главмех.

— Как вам будет угодно.

Эванс рассказал доктору все, что знал. Он начал с семейных неурядиц Шэдде, рассказал о том, как подействовало на Шэдде письмо жены, поведал об инциденте в проливе Ломбок и о том, что Шэдде уверен, будто Саймингтон разболтал об этом в кают-компании, и поэтому убежден, что все офицеры настроены против него. Главмех рассказал и о подозрениях командира относительно причин, по которым того переводят на берег.

— Да, слишком много навалилось на беднягу, — заговорил О’Ши. — Я знаю, что у него есть пунктик — расхлябанность экипажа, знаю, что он терпеть не может первого помощника, Саймингтона и меня, но об остальном я не знал. — Доктор замолчал. — Вам было известно о случае в проливе Ломбок?

— Нет, пока он сам не рассказал мне вчера вечером.

— Я тоже ничего не знал. В кают-компании об этом никогда не говорили. Иначе бы я знал. Саймингтон мой друг.

— Шэдде стал совсем другим человеком за эти дни. Вчера он сказал, что страдает бессонницей. Слишком много забот, говорит. И ничего не ест. Что-то тяготит его все время. Не можете ли вы ему помочь? — главмех озабоченно глядел на доктора.

О’Ши посмотрел в зеркало и поправил галстук.

— Это очень трудно. Вы же знаете, какой он своенравный и гордый. К нему нельзя приблизиться. К тому же он ненавидит меня…

— Он нуждается в помощи, доктор, — настаивал валлиец.

— Не думаю, чтобы Шэдде принял чью-либо помощь… Не такой он человек. Да и, судя по вашим словам, помочь ему невозможно.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… как бы это сказать… Вы говорите, что от него уходит жена… Медицина тут бессильна…

Главмех молчал.

— Что касается пролива Ломбок и Саймингтона… — О’Ши принялся разглядывать свои ногти. — Очевидно, он сгущает краски… Но ведь я не могу положить его на стол и вырезать это, как аппендикс. Он закует меня в кандалы, если только я заикнусь об этом. К тому же я не психиатр, но даже будь им, все равно не сумел бы ничем помочь. Он не терпит психиатров. В Стокгольме я пытался объяснить Шэдде проблемы, которые возникли перед Кайлем. Он чуть не взорвался, готов был ударить меня. Сказал, что все это медицинские штучки. — Доктор передразнил Шэдде: — «Подобные разговоры подрывают основы воинской дисциплины». — Он взглянул на Риса Эванса и покачал головой. — Сожалею, но я не хочу испытать это вторично. Жизнь слишком коротка.

— Значит, мы ничего не можем для него сделать? — Рис Эванс поднялся.

— Боюсь, что нет. Он сам должен решать свои проблемы. Не принимайте этого близко к сердцу. Проблемы есть у всех. Но время — лучший исцелитель. Через несколько дней мы придем в Портсмут, и он расстанется с нами. Сейчас это кажется ему катастрофой, но штабная работа, перемена обстановки пойдут ему на пользу. К тому же его станут окружать люди его возраста. Он будет не таким одиноким, как здесь. Возможно, что это исцелит его.

— Может быть, вы правы, док, — неуверенно произнес Рис Эванс. — Хочу верить в это. Я не могу видеть, как человек страдает.

— В вашем лице он имеет хорошего друга, чиф, — сочувственно улыбнулся доктор.

Командир вернулся на борт после ленча у мера в половине третьего. Нигде не задерживаясь, он прошел в свою каюту и вызвал Миллера.

— Я хочу выспаться. Пусть меня не беспокоят. Передайте вахтенному офицеру.

— Когда вас разбудить, сэр?

— Никогда, — рявкнул Шэдде. — Я сам проснусь.

Дасти Миллер услышал, как Шэдде запер дверь. Прежде этого никогда не бывало.

Оставшись наедине, Шэдде принялся за рапорт командующему относительно инцидента в Корсёре. Он не мог сосредоточиться и минут через десять поднялся из-за стола. Он чувствовал себя утомленным и прилег, пытаясь уснуть, но сон не приходил. Шэдде погасил свет и лежал в темноте, думая о письме Элизабет. Он все еще не мог поверить тому, что она уезжает в Австралию… Когда он вернется в Питерсфилд, дом будет пуст; он станет жить там в одиночестве. Вот как начинается его жизнь на берегу… Что произошло с Элизабет? Она так переменилась за последние два года, куда делись ее жизнерадостность и веселость? Теперь ему было трудно вспомнить, какой она была прежде. Он помнил только ее глаза — светлые и живые, не такие печальные и погасшие, как теперь.

В чем же причина? В том, что у них не было детей? Наверное, в этом… Она стала нервной и раздражительной; вечно настороженная, готовая к ссоре по любому пустяку. У нее всегда был беспокойный характер. Не оставляла его в покое ни на минуту, даже когда он бывал занят или чем-нибудь встревожен. Когда он пытался сосредоточиться на работе, она приходила и не давала ему думать. Она проявляла нежность и заботу, но он видел, что она хочет проникнуть в его мысли, и это злило его. Ведь он не всем мог делиться с ней. Элизабет никогда не понимала этого. Не понимала даже его желания остаться одному, когда он бывал расстроен и находился в подавленном настроении.

Помнит ли он свой последний отпуск, спрашивает она в письме. Как можно забыть? Дождь не прекращался ни на минуту, и Элизабет ходила в слезах, пытаясь вытащить его на прогулку или в кино. Но если тебе не хочется, если ты обеспокоен?! А как он мог рассказать ей, что именно тревожит его? Разве смогла бы она понять, что означает для него появление на борту Саймингтона? Что знала она о проливе Ломбок и как мог он рассказать ей про то, что там произошло?! Она стала бы презирать его, если бы только узнала. А когда он рисовал перед ней планы на будущее, она словно обдавала его ушатом холодной воды. У нее было болезненное отношение к долгом, словно они были единственными людьми на свете, которые занимали деньги.

И, несмотря на все это, он знал, что не сможет жить без Элизабет. Она была самым близким, самым родным и нужным ему человеком, единственным на белом свете человеком, всецело зависящим от него, — верная, внимательная, заботливая… И хотя она часто раздражала его, все равно она готова была прийти к нему на помощь в любую минуту, поддержать его, влить в него новые силы. Все его надежды, ощущение уверенности — все это было связано с ней.

Было уже шесть часов, когда он зажег свет, так и не сомкнув глаз ни на минуту. Три трепетных часа ворочался он без сна на своей койке. Во рту у него пересохло. Он встал, проглотил три таблетки, которые дала ему в дорогу Элизабет, и испуганно подумал, что сейчас начнется нервный приступ. Этого не было с ним с той самой ночи в проливе Ломбок… Не в силах больше оставаться в каюте, боясь, что не сможет совладать с собой, он отправился в кают-компанию, но тут же понял, что не в состоянии встречаться со своими офицерами. Лучше сойти на берег. Он подумал о Маргрэт, — интересно, что она делает? «Пригласите меня в другой раз, — сказала она на приеме, — вы же мой самый любимый командир британского флота».

Скоро он уже не будет командиром, вспомнил Шэдде и отогнал от себя эту мысль, решив больше не думать об этом. Он немедленно отправится на берег и позвонит Маргрэт. Если она занята, он проведет вечер один. Так или иначе, но он должен развеяться. К чему хандрить наедине с самим собой в каюте?

Шэдде позвонил вестовому и велел подать шлюпку через десять минут. Затем он переоделся в темный костюм, набил портсигар сигаретами и пересчитал деньги в бумажнике. На палубе вахтенный офицер Уэдди помог ему спуститься в шлюпку. Баковый отвалил, и они направились по внутренней гавани в Нюхэвн.

Из первого попавшегося автомата Шэдде позвонил в посольство. Дежурный дал ему номер телефона квартиры Маргрэт.

Она обрадовалась, услышав его голос. Нет, она свободна сегодня. Да, она с удовольствием поужинает с ним.

— Где? — спросил он.

— В «Павильоне» на Лангелина. Очень хороший ресторан, и я люблю глядеть на бухту и корабли.

— Я тоже, — согласился Шэдде. — Где и когда мы встретимся?

— А который час?

Они свернули в сторону Гроннингена и поехали по направлению к Остербогаде. Сперва ему казалось странным и непривычным ехать по правой стороне, но вскоре он к этому привык. Начинало смеркаться. Улицы были уже ярко освещены и многолюдны, несмотря на холодный ветер с моря.

Ощущение радостного возбуждения не оставляло его, и, управляя машиной, он непринужденно болтал о Маргрэт. Велосипедист пересек дорогу, и Шэдде пришлось резко затормозить. Он буркнул: «Будь ты проклят!» — и рассмеялся.

— Будьте внимательны, — встревоженно заметила Маргрэт. — Можете попасть в неприятное положение, если зацепите велосипедиста.

— Эго будет незабываемый день, мадам, — сказал он и запел. Он начал слишком низко, но пел недурно.

Тореадор, смелее в бой, тореадор, тореадор! Помни, что в час борьбы твоей кровавой Черный глазок блестит живей… И ждет тебя любовь, там ждет тебя любовь!

Он умолк.

— Уф, дыхания не хватает.

— Продолжайте, продолжайте, — рассмеялась она. — Мне нравится, как вы поете.

Они подъехали к оживленному перекрестку в Трианглене, в он принялся сворачивать влево.

— Нет, нет! — закричала она. — Держите вправо!

Он мгновенно развернул машину вправо, но поздно. Заскрипели тормоза, раздался гулкий удар — кто-то наехал на них сзади.

Шэдде немедленно остановил машину. Владелец наскочившего на них автомобиля уже был на мостовой, маленький, злобный, разъяренный человечек.

— Почему вы свернули налево? Это нарушение! Нельзя поворачивать налево! А затем вы вдруг свернули направо! Ни сигнала, ничего. Откуда я мог знать?! — гневно восклицал он.

Глаза у Шэдде сузились.

— Не кричите на меня, — сказал он холодно, возвышаясь над маленьким человечком, словно башня. — Я не глухой. А почему вы не смотрите, куда едете?

Собралась толпа. Появился полицейский. Человечек принялся изрыгать поток слов, и полицейский терпеливо выслушал его. Затем он достал записную книжку и начал расспрашивать Шэдде и Маргрэт. Да, это ее машина. Да, за рулем находился ее спутник. Да, он гость из Англии. Да, у него есть права. Международные. Нет, при себе их у него нет. Где они? На борту его корабля в гавани. Какого корабля? «Возмездие».

Полицейский воззрился на Шэдде с новым интересом. Большая английская подводная лодка? Да, английская лодка. В толпе пронесся ропот.

— Хотели свернуть влево? — спросил полицейский.

— Да, — ответил Шэдде.

— Здесь поворот запрещен, — полицейский показал на знак. — Взгляните.

— К сожалению, я его не заметил, — сказал Шэдде. — Я привык к левостороннему движению… Хотел повернуть влево в силу привычки.

Маленький человечек подпрыгнул от возмущения и замахал руками.

— Вот видите! Вот видите! Это его вина! — кричал он.

Шэдде посмотрел на него с нескрываемым презрением и холодно произнес:

— Пожалуйста, перестаньте кричать.

— Вы пили сегодня? — спросил полицейский.

Шэдде обернулся к Маргрэт.

— Нельзя ли что-нибудь предпринять? Это чрезвычайно унизительно, я имею в виду допрос на глазах толпы зевак при этом петрушке, который не может хотя бы мгновение постоять на месте!

Маргрэт обменялась с полицейским несколькими фразами по-датски.

— Он просит проехать в полицейский участок и предъявить ваши водительские права.

— Это невозможно. Мы отходим в восемь тридцать утра.

— Я ему сказала. Он говорит, что это не имеет значении. Права предъявить необходимо. Пострадавший желает устроить скандал. Он утверждает, что вы сегодня пили.

— Пил, — раздраженно проговорил Шэдде. — Но только не до такого состояния, как он предполагает. Во всяком случае, давайте поедем в этот чертов участок. Незачем устраивать тут зрелище на потеху зевакам.

Обе машины получили незначительные повреждении — вмятины в крыльях, погнутый бампер. Маргрэт села за руль, Шэдде уселся рядом, а полицейский позади. Все еще продолжая возмущенно бормотать себе под нос, маленький человечек залез в свою машину и упорно следовал за ними. Хорошее настроение Шэдде как рукой сняло. Им овладели подавленность и беспокойство. Чудесный вечер был испорчен. Ситуация, а которой он оказался, была глупой и унизительной, и он беспокоился о возможных последствиях.

В полицейском участке у Шэдде взяли на анализ кровь — для выяснения степени опьянения. Инспектор настаивал, чтобы Шэдде предъявил водительские права. Да, все будет в порядке, если он завтра утром пришлет их с посыльным между семью и восемью утра. Нет, инспектор ничего не может сказать, будет ли возбуждено судебное преследование. Это зависит от анализа крови. Да, пострадавший предъявил иск. Да, они могут уйти, но их, возможно, вызовут в суд на следующий день. Да, инспектор понимает, что лодка отходит завтра в восемь тридцать утра, но закон есть закон…

Жалкие и несчастные, отправились они домой к Маргрэт, которая жила вместе с матерью. Шэдде позвонил первому секретарю посольства и объяснил все, что произошло. Маргрэт взяла трубку и подтвердила его рассказ.

Первый секретарь выслушал их участливо. Ждите, сказал он. Двадцать минут спустя он позвонил и сказал, что Шэдде не будет вызван в суд на следующий день и может покинуть Данию. Однако посольство дало обязательство, что, в случае если против Шэдде будет возбуждено судебное преследование, он вернется в Копенгаген.

— Много шума из ничего, — кисло заметил Шэдде.

— К сожалению, анализ крови не в вашу пользу…

Шэдде принялся протестовать, уверяя, что он не был пьян, и подробно перечислил все, что он выпил, сойдя на берег: двойное виски с содовой, пять или шесть рюмок вина — он не помнит точно сколько — рюмку коньяка с кофе, — и попросил Маргрэт подтвердить это.

— Я совершенно убежден, что вы не были пьяны, — сказал первый секретарь, — но вы хорошо пообедали и выпили, а датчане довольно серьезно относятся к нарушению правил движения. Однако не тревожьтесь. Завтра мы сделаем все, что в наших возможностях. Надеюсь, что дело будет прекращено. Однако власти настаивают на том, чтобы вы предъявили ваши права на вождение, — продолжал он. — Поэтому будьте паинькой и пришлите их завтра утром.

Шэдде мрачно поблагодарил секретаря посольства за помощь.

— Не стоит благодарности, мой друг, такое случается и в самых счастливых семьях. Сожалею, что вам не повезло. Конечно, — хихикнул он, — если вы решили приударить за моей хорошенькой секретаршей, вам следовало ожидать осложнений.

Шэдде было не до шуток.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В тот день в Копенгагене первый помощник командира корабля Каван и Бэгнелл были единственными офицерами с «Возмездия», которые смотрели футбольный матч между командами датской военно-морской базы и их лодки.

Каван был поклонником регби и находил футбол предельно скучной игрой, однако не пропускал ни одного матча с участием команды «Возмездия». Еще в начале своей морской карьеры он понял, что это являлось одним из правил, которых должен был придерживаться желающий выдвинуться офицер. Вот почему его долговязая фигура на краю футбольного поля и его грохочущее «Вперед, „Возмездие“!» стали привычными для команды, которая любила его и молчаливо восхищалась его верностью.

После матча Каван вернулся на борт и переоделся в форму. Среди пачки полученных радиограмм одна была от «Массива».

В ней сообщалось, что «Массив» завтра в 09.00 придет в Осло. Во второй радиограмме говорилось, что «Устрашение» уходит из Лок-Ю в 04.30. Среди распоряжений по кораблю одно касалось увольнения на берег: увольнительные матросам оканчивались сегодня в полночь, а офицерам в два часа утра. Каван закурил сигарету и, сев к столу, принялся за дневник. Он очень серьезно относился к ведению дневника и не пропускал ни одного дня. Затем написал письмо матери. Обычное письмо, главным образом о тех местах, где ему довелось побывать, и о своем здоровье. Между прочим, он вкратце и довольно уклончиво заметил, что у его командира весьма тяжелый характер, но, перечитав письмо, решил, что это довольно рискованно. Матери имеют склонность к болтовне, и глупо сообщать им о том, что находишься не в ладах со своим командиром. Он тщательно зачеркнул эту крамольную фразу так, что ее стало невозможно разобрать. Затем отправился в кают-компанию и принял предложенный Уэдди стаканчик.

— Где Саймингтон и Килли? — спросил Каван.

— На берегу, вместе с доктором и Галлахером.

— Что им там нужно?

— Вина, женщин и песен.

— Боже, надеюсь, что Осло не повторится!

— Возможно, что и повторится, — отозвался сидевший в углу за газетами Госс. — Они отправились в приподнятом настроении.

В кают-компанию вошел Баддингтон.

— Добрый вечер, джентльмены, — робко приветствовал он.

— Привет, мистер Баддингтон, — улыбнулся Уэдди. — Что будете пить?

— Вы очень любезны. Немного шерри, пожалуй.

Появился радист с депешей и показал ее Кавану и Уэдди.

— Когда мы отходим? — спросил мистер Баддингтон.

— В восемь тридцать, — ответил Каван.

Принесли шерри для мистера Баддингтона. Первый помощник и Уэдди подняли стаканы.

— Ваше здоровье, джентльмены, — заморгав, отозвался маленький человечек из адмиралтейства.

Десять минут спустя в кают-компании наступила обычная, как всегда перед ужином, обстановка. Мистер Баддингтон и Госс засели за шахматы. Это была их четвертая встреча, и она походила на первые три: Госс играл с яростной агрессивностью в, пожалуй, больше ни с чем, а его противник вел игру вдумчиво и осторожно и вскоре начал брать верх. Масгров читал, хмуря лоб. В одной руке он держал книгу, а другой теребил свою аккуратную черную бородку. Госс наклонился вперед и сделал ход слоном. Мистер Баддингтон поглядел на доску, затем на Госса и с тихим удивлением произнес:

— Но вы же отдаете ферзя!

Госс выдвинул вперед подбородок и яростно взглянул на доску.

— Действительно, черт побери!

— Перемените ход, — предложил Баддингтон.

— Никогда! Госсы играют честно. Сдаюсь. — Он посмотрел на стакан партнера. — Хотите еще?

— Нет, нет, благодарю вас! Я уже достаточно выпил.

— Достаточно? — прогрохотал Госс. — Вы бы не обыграли меня, если бы выпили достаточно!

Госс сложил фигуры в коробку. Баддингтон взял со столика «Дейли экспресс» и указал пальцем на заголовок: «БУРНОЕ ЗАСЕДАНИЕ ПАЛАТЫ ПО ВОПРОСУ АТОМНЫХ СУБМАРИН».

— Читали? — спросил он.

— Да. Обычная шумиха об опасности случайного залпа. Поднимается каждые полгода. Сперва трезвонили по поводу американского флота. Теперь, когда мы вооружились «Поларисами», принялись за нас.

— Мне всегда казалось, что те, кто поднимает этот вопрос в палате общин, должны быть хорошо информированы… — недоуменно произнес Баддингтон.

— Поверьте, — покачал головой Госс, — это сборище несведущих тупиц.

Брони Баддингтона полезли кверху.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что случайно открыть огонь невозможно.

— Невозможно?

— Да, невозможно. Для этого существуют специальные меры предосторожности. Чтобы произвести запуск ракет без приказа свыше, необходим сговор нескольких лиц, находящихся на далеком расстоянии друг от друга.

— Весьма успокоительно, — сказал Баддингтон. — Но каковы меры предосторожности, если не секрет?

— Они хорошо известны на флоте, но в прессе я встречал только искаженные версии. — Госс испытующе поглядел на собеседника. — Вы, конечно, имеете допуск к военным тайнам, иначе вас не прислали бы сюда. Во всяком случае, надеюсь, что вы не станете болтать о том, что я расскажу.

— Можете быть совершенно спокойны, — чопорно проговорил мистер Баддингтон. — Я уже двадцать лет служу в конструкторском управлении.

— Да, да, знаю. — Госс допил стакан и взял сигарету. — Да и основная процедура не является секретной. Контроль за запуском ракет проводится на всех стадиях подготовки к открытию огня. Все решается в штабе НАТО, затем проходит через штаб подводных сил и, наконец, контролируется здесь, на корабле.

— Что же происходит в НАТО?

— В грубых чертах вот что: на командном пункте дежурят несколько высших офицеров, которые представляют начальников штабов НАТО. Для лодок, оснащенных «Поларисами», имеется специальный офицер, представитель штаба США. Командующий нашими подводными силами может приказать открыть огонь, только если получит соответствующий приказ от НАТО. Кроме того, существует еще трехсторонний контроль в штабе подводных сил. Если НАТО при помощи специального передатчика отдаст распоряжение об открытии огня, наш командующий может приказать нам тоже только таким же образом. Натовский передатчик приводится в действие, только если офицеры штаба НАТО и парень из США совместно установят на диске одним им известный код. Передатчик командующего подводными силами может быть приведен в действие только передатчиком НАТО, но даже в этом случае три офицера в штабе подводных сил должны набрать определенный, нм одним известный шифр на своих контрольных дисках.

Мистер Баддингтон не был полностью удовлетворен.

— А как проворить, получен ли приказ об открытии огня от командующего? Ведь может случиться, что кто-нибудь…

Госс одобрительно закивал.

— В том-то и дело, что не может. Такой приказ передается шифром и имеет закодированный адрес. Шифр и код совершенно секретны. Они известны только штабу НАТО и кораблю, которому надлежит открыть огонь.

— Ясно, — сказал мистер Баддингтон. — А каков же контроль здесь?

Госс позвал вестового и показал на пустой стакан.

— Налейте-ка еще, Таргет, — попросил он и вопросительно посмотрел на мистера Баддингтона.

— Благодарю вас, — затряс головой тот.

— Так вот, как я уже говорил, сперва мы должны получить зашифрованный и закодированный приказ…

— А если кто-нибудь на борту (хотя бы вы, к примеру) решит запустить ракету? Что может вам помешать?

— Очень многое. Чтобы запустить «Поларисы», требуется участие многих людей, и в первую очередь я должен был бы заручиться их содействием. Затем электрическая цепь не может быть приведена в действие, пока контроль на лодке не разрешит открыть огонь.

— А контроль на лодке, это?.. — вопросительно взглянул на него мистер Баддингтон.

— Чтобы открыть огонь, нужно утверждение четырех офицеров на борту. Пока все четверо не наберут на контрольных дисках свои коды, залп не может быть осуществлен. Это совершенно исключено.

Мистер Баддингтон медленно кивнул, щурясь на собеседника.

— Замечательно. Кто же эти четыре офицера?

— Командир, первый помощник, Уэдди — бог нашей баллистики и Дуайт Галлахер, представитель штаба Соединенных Штатов. Вы, конечно, знаете, что они дали нам эти подводные лодки при условии предоставления им права вето на открытие огня на всех уровнях контроля. Вот почему мы таскаем с собой Дуайта.

— Понятно, — задумчиво произнес мистер Баддингтон. — Но если все это известно членам палаты общин, почему же их так тревожит эта проблема?

Госс пожал плечами.

— Не спрашивайте, не знаю. Они политики. Если не болтают о баллистических ракетах, то треплют язык по какому-нибудь другому поводу. За это им платят.

Мистер Баддингтон принялся протирать очки.

Понимаю, — сказал он. — Должен признать, что теперь я чувствую себя куда спокойнее. Меня всегда тревожила эта проблема. Наверное, как и большинство людей. — Он помолчал. — Как вы считаете — американские бомбардировщики, оснащенные атомными бомбами, о которых часто пишут в газетах, как вы считаете, они тоже подчинены подобной системе контроля?

Госс шумно раскурил трубку и загасил спичку.

— Детали, возможно, иные, но в целом система должна быть такой же.

Из буфетной появился Таргет.

— Ужин готов, сэр, — обратился он к первому помощнику. — Прикажете подавать?

Каван поднялся, потянулся и зевнул.

— Прошу к кормушке, друзья.

В десять часов Дуайт Галлахер предложил отправиться дальше.

— Куда? — спросил Саймингтон.

— В «Пеликан».

— Это еще что такое? — пытался проявить осторожность доктор.

— Тихое, спокойное заведение.

— Девочки для танцев? — раздался низкий бас Килли.

— Естественно, — подтвердил Галлахер. — Как же иначе?

— Пошли, — тут же согласился доктор.

Саймингтон оплатил счет, и они вышли на улицу. Галлахер сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Остановилось такси, и они сели. Водитель нервно передернул плечами, когда Галлахер тронул его за плечо.

— В «Пеликан». Знаете?

— Я знаю все рестораны в городе, — кисло отозвался шофер.

Пять минут спустя они вылезли у какой-то церквушки.

На противоположной стороне улицы зелеными и желтыми огнями вспыхивала вывеска «Пеликан».

Шествие возглавил Галлахер. Пройдя через вращающуюся дверь, они вошли в накуренный зал, полный народу. Огни были притушены. Играл оркестр. Друзья прокладывали себе дорогу среди танцующих пар. Метрдотель провел их к столику в углу зала, поблизости от оркестра, принял заказ и исчез. Когда глаза привыкли к полумраку, они увидели силуэты мужчин и женщин, восседавших на высоких табуретах перед стойкой бара в дальнем конце зала.

— Схожу на разведку, поищу что-нибудь, — зевнув, произнес Килли и встал из-за столика.

— Извечные поиски, — ответил доктор.

Оркестр умолк, зажглись огни, и танцплощадка опустела. Саймингтон огляделся вокруг и одобрительно развел руками.

— Местечко что надо, Дуайт! Бывали здесь прежде?

— Три года назад, когда служил на авианосце. Ох и весело было тогда! Фокусники, акробаты, стриптиз — все, что душе угодно.

— Еще бы, — заметил Саймингтон. — Заведение высшего класса.

Заиграл оркестр. Танцплощадка вновь заполнилась парами. Свет погас. С помоста спустился негр-музыкант и задал ритм торжествующими звуками трубы. Когда он шествовал между столиками, за ним следовал луч прожектора и отражался на трубе, которой он взмахивал то вверх, то вниз.

Питер Килли возник из полумрака, дергаясь всем телом в такт музыке, хлопая в ладоши, пританцовывая перед волоокой молодой женщиной, яростно вращавшей бедрами.

— Говоря строго клинически, — заметил доктор, — они сильно пьяны.

— Кстати, взгляните, — пожаловался Галлахер, — мой бокал почти пуст.

Саймингтон протянул бутылку американцу. Музыка смолкла, и Килли вернулся к столику.

— Где же дама?

— С мужем. — Он вздохнул. — А почему никто из вас не танцует? Оркестр отличный.

Музыканты положили инструменты и, сойдя с помоста, направились в бар.

Доктор осушил бокал пива, вытер с губ пену и взглянул на часы.

— Полночь, — проговорил он и кивнул в сторону опустевшей эстрады. — Ну как?

Килли оторвал взор от девушки за соседним столиком и вопросительно взглянул на Саймингтона.

— Что скажете, Джордж?

Саймингтон нервно рассмеялся, залпом допил бокал, едва не поперхнулся и поднялся.

— Давайте.

Они медленно двинулись по краю танцплощадки, останавливаясь то у одного, то у другого столика, пока Килли болтал с сидевшими там людьми.

— Бог мой! — испуганно произнес Галлахер. — Уж не собираются ли они устроить дебош?!

— Не думаю, — отозвался доктор, заботливо наполняя бокал американца. — Выпейте и успокойтесь.

— Если они затеют драку, я уйду, — заявил Галлахер, нервно поправляя галстук. — Я нахожусь на борту «Возмездия» не для того, чтобы оказывать помощь вашим ребятам на берегу. — Он помолчал. — Я вовсе не желаю портить свой послужной список.

Доктор следил глазами за Саймингтоном и Килли.

— Драки не будет, обещаю вам, Дуайт. Слово ирландского дворянина.

Галлахер принужденно рассмеялся.

— В Осло вы вели себя самым отвратительным образом.

В полумраке доктор увидел, как Саймингтон подошел к роялю, а Килли взял в руки трубу. Вот-вот все должно было начаться. Младший лейтенант вышел на край помоста, поднял трубу к губам, издал высокий пронзительный звук и тут же перешел к песенке «Любовь родилась». Саймингтон аккомпанировал ему на рояле.

При первых же звуках трубы музыканты высыпали из бара и растерянно остановились. Прожектор высвечивал то Саймингтона, то Килли, и, когда последний звук замер в воздухе, все помещение взорвалось аплодисментами и криками «Браво!», «Бис!». Килли смеялся и качал головой, но затем, освещенный лучом прожектора, подошел к микрофону. Саймингтон пересел от рояля к ударным инструментам. Килли, держась обеими руками за стойку микрофона, оглядывал зал, сверкая белыми зубами. Он поднял руку, и мгновенно наступила тишина, изредка прерываемая приглушенными смешками.

— Благодарю вас, — произнес Килли. — От всего сердца благодарю. А теперь позвольте представить вам Патриски — польского вундеркинда!

Саймингтон выбил на барабане дробь, и Килли простер руку в сторону танцплощадки.

— Итак, Патриски! — объявил он и низко поклонился.

Луч прожектора скользнул по залу и остановился на танцоре, замершем на одной ноге, словно в прыжке, и протянувшем руку куда-то вдаль. В белой рубашке с расстегнутым воротом, он был бос, и голые лодыжки, словно спички, торчали из темных брюк, закатанных до колен. Снова раздалась барабанная дробь, и танцор подпрыгнул, закружился на месте, застыл в другой позе, обратившись лицом к помосту. Его рыжие волосы были растрепаны и лохматились над ушами, торчавшими в стороны, словно паруса. Раздались аплодисменты и крики восторга. Килли поднялся на помост к Саймингтону, который пересел за рояль.

— Док чертовски хорош, не правда ли? — крикнул Килли.

— Бесподобен, — кивнул Саймингтон.

Под аккомпанемент рояля и барабанов О’Ши с пылкой энергией принялся исполнять свой номер. Он выделывал антраша, кувыркался, откалывал немыслимые пируэты, пародируя балет и акробатику. Он прыгал через голову и прошелся колесом под оглушительный рев зрителей, среди которого выделялся бас Галлахера:

— Олé! Олé!

Исполнив свой номер, доктор начал важно раскланиваться. Килли объявил: «Леди и джентльмены, программа окончена, благодарю вас», и в зале вновь возникла буря аплодисментов.

Когда Килли и Саймингтон вернулись к столику, доктор уже был там, скатывая вниз брюки и едва переводя дыхание от усталости. Его окружали мужчины и женщины. Волоокая датчанка обняла Килли за шею.

— Питер, — восклицала она, — вы быль прелесть!

Заиграл оркестр, и публика хлынула на танцплощадку. Все еще тяжело дыша, доктор принялся повязывать галстук, торжествующе поглядывая на Галлахера: «Вот видите, Дуайт, никакой драки».

— Питер, вы же отличный трубач, — обернулся американец к Килли.

— Первый класс, не так ли? — сказал Саймингтон.

— Все вы, конечно, психи, но зрелище было великолепное!

Вечер продолжался. Выступили акробаты-японцы, маленькие, похожие на сфинксов мужчины, которые творили невероятные вещи. После них микрофон взял конферансье.

— Час уже поздний, друзья, — начал он. — Среди нас присутствует молодая леди, которая утомилась и желает отдохнуть.

Оркестр исполнил соответствующий пассаж, и конферансье продолжал:

— Она хочет лечь в постель. Прямо здесь!

Торжествующе загудели барабаны. В луче прожектора появилась девушка. Она была в темном в блестках платье, в меховом палантине. На лице у нее играла вымученная, типа вы-мне-надоели-до-смерти, улыбка. Когда стихли аплодисменты, она неторопливо повернулась на каблуках и деланной походкой манекенщиц прошлась по площадке, демонстрируя свое платье и фигуру. Закончив парад, она остановилась посредине площадки. Луч прожектора неотступно следовал за ней. Она прикрыла рот тыльной стороной руки, притворно зевнула, позволив при этом палантину соскользнуть на пол. Тихо игравшая музыка вдруг зазвучала громче. Девушка не спеша принялась расстегивать застежки платья. Оно упало на пол, девица переступила через него, подняла и небрежно отбросила в темноту, за пределы освещенного круга. Оттуда раздались взрыв смеха и мужские голоса. Оркестр заиграл в убыстренном темпе. Двигаясь в такт музыке, девушка гладила себя руками. Остановившись у крайнего столика, она пристально посмотрела на сидевшего там седовласого мужчину. Она села к нему на колени и принялась трепать его шевелюру. У мужчины был растерянный и смущенный вид. Публика громко выражала свое одобрение. Когда девушка встала, на лбу ее избранника, словно красный шрам, алел след, оставленный губной помадой. Оркестр заиграл снова, и, когда, постепенно раздеваясь, девушка шествовала по танцплощадке, самый пожилой мужчина за каждым столиком становился предметом ее внимания.

Саймингтон почуял, что последует дальше, и, прошептав «Пока, ребята», исчез в темноте.

— Балда, — хрипло характеризовал его Килли. — Пропустит самое интересное!..

Девушка оставалась в мини-бюстгальтере и узеньких трусиках. Музыка смолкла, и только барабан выбивал медленную дробь. Девушка осталась совершенно нагой и, словно в порыве застенчивости, пыталась прикрыть руками грудь и бедра. Но она не слишком преуспела в этом, вызывая бурю аплодисментов. Заиграл оркестр. Обнаженная девица подошла к микрофону и детским голоском запела слащавую балладу о том, как бэби нуждалась в папочке и как папочка нуждался в бэби. Кто-то из глубины зала выкрикнул: «А где у бэби ямочка?» — и хрипло захохотал.

Вскоре доктор понял, что подходит черед их столика. До сих пор казалось, что она не замечает их и даже не смотрит в их сторону, но теперь она направлялась прямо к ним. Доктор отодвинулся в темноту и благодарил свою звезду, что его кресло стояло не с краю, но Дуайт Галлахер, сидевший с краю, словно находился в блаженном неведении относительно того, что сейчас произойдет. Девушка приблизилась, Килли спросил: «Как поживаешь, бэби?» — и получил в ответ ослепительную улыбку, но ничего больше, ибо она опустилась на колени к Галлахеру и, взяв его голову в руки, вздохнула: «Милый!..» Затем она прижалась к нему, обвив руками за шею. Она действительно знала свою работу и одарила его долгим и горячим поцелуем, одновременно глядя его по голове.

Дуайт Галлахер был по натуре весьма скромным человеком, к тому же дорожащим своей карьерой. Освещенный прожектором. с голой девицей на коленях, прижавшейся к нему, слыша воспаленные голоса, орущие вокруг, он почувствовал себя несчастным. Дважды он безуспешно молил оставить его в покое и наконец закричал: «Ради бога, освободите меня от этой дамы!»

Это девице не понравилось.

— Милый, — воскликнула она и еще крепче обняла свою жертву. — Почему ты такой?! Я хочу… — Но ей не удалось сказать. что она хочет. Она сидела спиной к доктору и розовая округлость ее зада находилась в двух-трех дюймах от его горящей сигареты. Доктор не смог устоять против искушения. Раздался пронзительный вопль, и девица подскочила, словно какая-то неведомая сила подняла ее в воздух. Размахнувшись, она с силой шлепнула Галлахера по щеке. «Паршивая свинья! — закричала она, потирая зад. — Зачем ты это сделал?!»

Поднялся шум. Зажегся свет. Музыканты вскочили с мест и направились к их столику.

— Надо уходить отсюда! — закричал Галлахер, но он мог и не предлагать этого, так как доктор и Килли уже пробирались к выходу в такой спешке, что оставили его далеко позади.

Когда он выскочил на улицу, Саймингтон побежал рядом с ним.

— Дуайт, — переводя дыхание и едва сдерживая смех, спрашивал он, — что вы там натворили, черт бы вас побрал?!

В тот вечер мистер Баддингтон возвратился в свою каюту около половины одиннадцатого и в течение часа сидел над бумагами, полученными из разведуправления, после чего улегся на койку с книгой и читал, пока его не начал одолевать сон. Тогда он завел маленький будильник, сунул его под подушку и тут же крепко заснул.

Казалось, прошло всего несколько минут, как его сморил сон, когда зазвенел будильник. Стрелки показывали 03.30. Он встал, подошел к зеркалу, пригладил волосы и, перекинув через плечо черную кожаную сумку, вышел из каюты.

Перед дверью в кладовую он огляделся и, удостоверившись, что его никто не видит, вошел. С верхней полки он снял шелковый абажур, достал из кармана лупу и тщательно принялся сравнивать шелк абажура с небольшим куском серого шелка, который принес с собой. Шелк был одинаков.

Несколько минут спустя он уже был в своей каюте и, сев в кресло, погрузился в раздумье. «Найдите владельца серого шелка, и вы найдете того, кого ищете», — вспомнил он слова Шэдде, и ему начало казаться, что Шэдде прав. Улика против Шепарда, ничтожная, сомнительная поначалу, стала выстраиваться в нечто весьма существенное. Именно Шепард варганил эти абажуры, именно он стоял во главе людей, работавших в рулевом отсеке сразу же после отплытия из Стокгольма. К тому же перечень увольнительных, присланный из разведуправления, свидетельствовал о том, что оба раза, когда мог произойти акт саботажа, он имел возможность побывать в машинном отделении и у него было достаточно технических познаний для свершения этого акта. И, что важнее всего, данные, затребованные мистером Баддингтоном и полученные из разведуправления, содержали все основания для подозрений, ибо они говорили, что у Шепарда был тайный роман со своей свояченицей — миссис Унннифред Хиндл. Это само по себе еще ничего не значило, но миссис Хиндл и Шепард были ревностными прихожанами одной и той же церкви, и миссис Хиндл являлась видным деятелем движения за запрещение атомной бомбы…

Мистер Баддингтон взглянул на себя в зеркало, приложил палец к носу и подумал, что нет ничего такого, что не могли бы свершить люди во имя любви и веры.

Однако он был человеком осторожным и никогда не делал скоропалительных выводов. Многое зависело от осмотра, который он собирался провести в рулевом отделении. Возможно, что в этом деле замешаны и другие…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Главстаршина Шепард вернулся на борт незадолго до полуночи. Как только он появился в столовой для старшин, вахтенный хмуро доложил ему:

— Нигде не можем найти Кайля. Он был в машинном отделении вместе с Доббином, но исчез.

— Исчез? Что за чепуха! — усмехнулся Шепард.

— Исчез с полчаса назад. Сказал Доббину, что сходит в гальюн, и не вернулся. Доббин искал его, но тщетно.

— Доложили вахтенному офицеру?

— Нет. Мы еще не везде искали. Я посмотрел в машинном отделении и как раз собирался пойти в передние отсеки.

Шепард задумался.

— Ладно. Отправляйтесь. Если мы быстро не отыщем его, придется доложить вахтенному. Может быть, он свалился за борт…

Шепард обошел машинное отделение, затем матросскую столовую, где свободные от вахты люди уже спали на своих койках…

Он обратил внимание на то, что водонепроницаемая дверь между жилой палубой и рулевым отделением была прикрыта, но скобы не были закреплены. Он толкнул дверь и вошел. Свет был погашен, но Шепард почуял какой-то непорядок. Он повернул выключатель и в дальнем углу увидел Кайля. Тот сидел на палубе, подложив под себя робу и опершись спиной о переборку. В правой руке он держал почти опустошенную бутылку. Увидев Шепарда, Кайль бросил на него враждебный взгляд и в знак приветствия взмахнул бутылкой.

— А, чертов Шепард, — хрипло произнес он. — Чего тебе здесь нужно?

Шепард подошел ближе.

— Прекратить! — резко произнес он. — Вставай, пошли к вахтенному!

— К черту вахтенного! — Кайль икнул, поднес бутылку ко рту и глотнул.

Шепард вырвал у него бутылку и взглянул на этикетку. Коньяк «Курвуазье», пять звездочек. Кайль с трудом поднялся. Покачиваясь из стороны в сторону, он стоял перед Шепардом, уткнув руки в бока, растрепанный, бледный.

— Где ты взял коньяк? — возмущенно вопросил Шепард. — В офицерской кладовой?

Лицо Кайля перекосилось от презрения.

— Там. Можешь поставить его на место, — с вызовом произнес он.

Гнев закипал в груди Шепарда. Он схватил Кайля за руку.

— Паршивая скотина, — процедил он сквозь зубы.

Кайль вырвался и отступил назад.

— Убери свои грязные лапы, ублюдок! А не то, разрази тебя господь, я…

Шепард не мог снести богохульства. До какого-то предела он был в состоянии выслушивать оскорбления пьяного, но упоминание имени господа всуе было выше его терпения, и он рванулся вперед. Кайль размахнулся. Шепард не ожидал этого, и кулак Кайля попал ему прямо в подбородок. Шепард опешил, он не верил себе, словно этого не могло произойти никогда. Затем он поставил бутылку на пол, расправил плечи и один за другим нанес Кайлю два быстрых удара. Сила у главстаршины была, и механик рухнул, словно поверженный бык.

Шепард схватил его за шиворот и поволок в кубрик. Разбудив двух матросов, он велел им доставить Кайля в центральный пост. Там он передал его вахтенному старшине.

— Присмотрите за ним, пока я доложу вахтенному офицеру.

Старшина глянул на Кайля.

— За ним вроде нечего и присматривать, — сказал он. — Кто это его так разукрасил?

— Я, — мрачно отозвался Шепард. — В порядке самозащиты, — и он показал на свои опухшие и кровоточащие губы.

— Бог мой, ну и дела! — старшина широко раскрыл глаза от удивления. — Он стукнул вас? Даже представить себе не могу… Хорошенькие дела, доложу я вам! Куда идет наш флот?!

Шепард отправился в кают-компанию и доложил вахтенному офицеру о случившемся.

Уэдди присвистнул.

— Ударил вас?! Ведь это ЧП! Пошли!

Кайль уже очнулся, но еще находился в шоке и едва держался на ногах. Разговаривать с ним было бесполезно.

— Заприте его в лазарет, пусть проспится, — распорядился Уэдди и обернулся к главстаршине. — Принесите-ка эту бутылку, мы узнаем, откуда он ее достал.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался Шепард.

Уэдди отправился к первому помощнику. Каван, в рубашке с короткими рукавами, сидел за столом и писал.

— Что-нибудь случилось, Уэдди?

— Да еще такое! Кайль самовольно покинул вахту и напился до чертиков. Выпил почти целую бутылку нашего «Курвуазье», как мне кажется. Пьян в стельку. Шепард обнаружил его в рулевом отделении, и, когда пытался отобрать бутылку, Кайль ударил его.

Каван отбросил ручку и воззрился на Уэдди.

— Боже мой! Где он?

— Я велел запереть его в лазарете. Сейчас беседовать с ним бесполезно.

— Ладно, — кивнул Каван. — Поговорим, когда протрезвится. Он что, спятил? Ударить главстаршину?!

— Дезертировал с вахты. Украл коньяк. Напился на борту. Ударил главстаршину… Невообразимо! — покачал головой Уэдди. — Не завидую ему, когда он предстанет перед командиром.

— Я тоже, — мрачно согласился первый помощник.

После телефонного разговора с секретарем посольства Шэдде вопреки протестам Маргрэт настоял, чтобы она прислала ему счет за ремонт машины. Уладив все, он откланялся. На углу он остановил такси и вскоре был в Нюхэвне.

Было пять минут после полуночи, и шлюпка давно ждала его. Он извинился перед старшиной, и они отчалили. Шэдде владели тревога и злость. Вечер закончился катастрофически, и он был напуган возможным вызовом в суд.

Поездка в Копенгаген за собственный счет, оплата расходов по ремонту машины Маргрэт, гонорар адвокату — все это должно было вылиться в кругленькую сумму, значительно большую, чем позволяли его средства. Но хуже всего было унижение и неизбежные осложнения по службе. Он не сомневался, что вся история станет известна в адмиралтействе. Секретарь посольства обязан доложить о случившемся, а уж если дело дойдет до суда, пресса немедленно растрезвонит об этом; не каждый день офицеры британского военно-морского флота вызываются в датский суд по обвинению в вождении машины в нетрезвом виде…

Пока шлюпка пересекала гавань, Шэдде глядел вперед на темные очертания подводной лодки на фоне освещенных фонарями доков. Они приблизились, и часовой на борту крикнул: «Эй, на шлюпке!» Рулевой отозвался, и через несколько минут они подошли к борту. Ни вахтенный офицер, ни вахтенный старшина не встречали его, и Шэдде нахмурился и сжал губы. В центральном посту он увидел старшину из рулевой группы, и больше никого. Он прошел в кают-компанию. Там сидели Уэдди и Шепард, весело беседующие и разглядывающие бутылку коньяка. Они вскочили на ноги, как только он появился, но Шэдде, не взглянув на них, прошел в свою каюту и захлопнул за собой дверь. На его звонок мгновение спустя из центрального поста прибежал старшина рулевой группы.

— Передайте первому, чтобы немедленно явился ко мне, — прорычал Шэдде.

— Есть, сэр.

Не прошло и минуты как явился Каван.

— Слушаю вас, сэр! — с первого взгляда Каван понял, что Шэдде разъярен. Глаза у него горели, голос пресекался от гнева.

— Почему ни вахтенный офицер, ни вахтенный старшина не встречали меня?

— Они были внизу, сэр. Вахтенный офицер…

Шэдде повелительно вздел руку.

— Мне это известно. Я только что имел удовольствие видеть Уэдди и Шепарда в кают-компании за бутылкой коньяка. — Помолчав, он прибавил с горьким сарказмом: — Без сомнения, поднимали тосты за мое здоровье.

— Они не пили, сэр, они…

— Вы хотите сказать, что я лгу? — перебил Шэдде.

— Нет, сэр. Но Уэдди и Шепард расследуют обвинение против Кайля, а вахтенный старшина…

— Какое обвинение? — снова перебил Шэдде.

— Он напился и ударил главстаршину Шепарда.

— Что? — уставившись на Кавана, недоверчиво произнес Шэдде. — Напился?! Как он мог напиться?! Ведь он был лишен увольнения на берег!

— По-видимому, стянул бутылку коньяка из кладовой.

— Чрезвычайно занятно, — осклабился Шэдде. — Однако это никак не объясняет, почему вахтенный офицер не счел возможным встретить меня.

— Полагаю, сэр, что в тот момент он находился в центральном посту, возясь с Кайлем. Все это произошло как раз во время вашего прибытия, сэр.

Шэдде с усмешкой взглянул на первого помощника.

— Вы полагаете? — передразнил он. — Возможно, вы объясните, почему меня не встретил и вахтенный старшина?

— Он помогал вахтенному офицеру управиться с Кайлем, сэр. — Каван потянул себя за ухо, привычка, которая чрезвычайно раздражала Шэдде.

— Понятно. Все были так чертовски заняты, что наплевали на своего командира. Конечно, ведь командир сам должен знать свой корабль и не заблудиться.

Каван начал испытывать раздражение.

— Могу заверить, сэр, — тихо произнес он, сдерживая закипавшую в нем злобу, — что вы ошибаетесь.

Шэдде взял со стола радиограммы и принялся просматривать.

— Кто еще не вернулся на борт? — зловеще, обыденным тоном спросил он.

— Холмс и Браун, сэр.

— Гм, — буркнул Шэдде. — Меня это не удивляет. Экипаж так чертовски разболтан, что меня уже ничто не может удивить.

Каван промолчал, и это вовсе вывело из себя Шэдде. Он гневно взглянул на первого помощника.

— Знаете, Каван, мне кажется, что вы не отдаете себе отчета в серьезности положения. По-видимому, вы поддались общей распущенности, если можно так выразиться, но я не привык, чтобы вахтенный офицер не встречал меня, когда я возвращаюсь на борт своего корабля.

Каван не шевельнулся, и Шэдде метнул на него быстрый из-под томных броней. Вены на висках у него надулись.

— Нет — продолжал он, повысив голос. — Я не привык к кораблям где воруют коньяк из офицерской кают-компании и бьют своих командиров после пьяных оргий. — Он принялся шагать из угла в угол, сжимая руки за спиной. — Через несколько дней я передаю лодку новому командиру. Уверяю вас, я не намерен сдать ему разболтанный экипаж. Хотя времени осталось мало, но я переверну здесь все вверх тормашками. — Он остановился, и его темные глаза пронзили Кавана. — Вы поняли меня?

Каван не отвечал.

— Для начала, — продолжал Шэдде, — передайте вахтенному офицеру мое неудовольствие и мой ему приказ — первые десять дней стоянки в Портсмуте без берега.

— Ему положен отпуск, сэр, как только мы придем в Портсмут, — глядя в глаза командиру, произнес первый помощник.

Шэдде сердито швырнул на стол радиограммы и срывающимся от ярости голосом вскричал:

— Мне наплевать, что ему положено! Вы слышали мое приказание? Исполняйте!

Шэдде вел себя чудовищно. Первый помощник понимал это, но спорить с ним, когда он раздражен, было опасно. Командир был явно вне себя, и никакие доводы не подействовали бы на него. В таком состоянии он не прислушался бы к голосу рассудка. У Кавана как раз подходил срок получения очередного звания, и он хотел сохранить незапятнанным свое личное дело, каких бы усилий ему это ни стоило. Не произнеся ни слова, он вышел из каюты.

В пять минут второго Шэдде улегся на койку и выключил свет. Уже давно он по-настоящему не наслаждался хорошим ночным отдыхом. Он был утомлен, находился почти в состоянии нервного истощения и не мог заснуть. Он лежал в темноте, мучимый раздумьями, письмом Элизабет, происшествием в Стокгольме, завершением своей службы на море, а теперь еще и автомобильным происшествием и теми унижениями и заботами, которые оно сулило. Он много выпил, он знал это, но, сколько бы он ни пил, голова у него всегда оставалась ясной. Без сомнения, анализ крови нарисует мрачную картину, что он был пьян. Судебное разбирательство положит конец его надеждам на восхождение по служебной лестнице и поломает столь многообещающую карьеру. Он понимал, что его мир рушится, один за другим крошатся краеугольные камни всей его жизни. Какое будущее ждет его?

Затем он задумался об отношениях, которые возникли у него с офицерами корабля, и туго стиснул пальцы. Уэдди; ссора из-за него с Каваном; поведение Саймингтона и доктора на приеме в посольстве; стычка с Галлахером из-за радио. Все были против него, все, за исключением Риса Эванса. Почему? Ему вспомнилась сухопарая фигура Саймингтона, и он почувствовал, как мышцы где-то в глубине желудка собрались в тугой, болезненный узел и его голову охватила невыносимая боль. Почти истерически он произнес вслух: «Я должен заснуть! Я не могу больше терпеть этого!» Но сон не приходил. Шэдде включил свет. Был уже четвертый час. Он позвонил вестовому и велел позвать доктора.

— Сейчас, сэр! — удивленно повторил вестовой.

— Да. И побыстрей.

Через несколько минут явился О’Ши в накинутом поверх пижамы плаще, растрепанный, с мутными от сна глазами. Шэдде встретил его в халате, сидя за столом.

— Вы посылали за мной, сэр?

— Да. Я не могу заснуть.

— Давно ли это с вами?

— Сейчас дошло до точки. В голову лезут всякие мысли и не дают уснуть.

— Как у вас с аппетитом, сэр?

— Плохо. Почти ничего не ем.

— А желудок?

Нахмурившись, Шэдде посмотрел на О’Ши. Он недолюбливал врача, и вопрос показался ему оскорбительным.

— При чем тут желудок? — вызывающе спросил он.

— Регулярно ли работает?

— Какого черта это имеет отношение к бессоннице?!

— Огромное, сэр. Я хочу помочь вам…

— Очень нерегулярно, — нехотя ответил Шэдде.

— Головные боли?

— Да. Острые. Вот и сейчас… — Шэдде взглянул на доктора. — Они мучают меня, не дают заснуть…

Доктор невольно ощутил жалость к командиру. Он вдруг увидел одинокого, снедаемого комплексами человека.

— Когда вернемся домой, вам следует показаться флотскому специалисту.

Глаза Шэдде сузились, губы угрюмо сжались.

— Позвольте узнать, к какому именно специалисту? — ледяным тоном спросил он.

— К диагносту, сэр. — О’Ши хотел было сказать «к психиатру», но не осмелился.

Шэдде встал и зло посмотрел на него.

— Я послал за вами, О’Ши, потому что не могу уснуть. Мы выходим в море в восемь тридцать. Я хочу уснуть сейчас, понимаете, сейчас! Я не могу ждать ваших знахарей! Я должен выспаться!

— Я мог бы дать вам снотворного, сэр, — с серьезным видом произнес О’Шн, — но уже половина четвертого. Действие снотворного не пройдет до восьми тридцати…

Шэдде отвернулся.

— Благодарю, — холодно проговорил он. — Вижу, вы не хотите помочь мне. Вы похожи на остальных офицеров лодки, О’Ши, у вас уйма бойких отговорок, никогда не лезете в карман за словом, у вас припасен ответ на все, но когда доходит до дела, вы прячетесь в кусты. — Он взглянул доктору в лицо. — Я спрашиваю, вы действительно не знаете, что со мной?

О’Ши молчал. Он не мог рассказать Шэдде о том, что Рис Эванс поведал ему сегодня утром.

— Я могу только сказать, сэр, что у вас не в порядке с нервами, — наконец произнес он.

Шэдде побледнел. Слово «нервы» означало «Сэйбр», пролив Ломбок… Вот, значит, на что намекает этот паршивый костоправ! Шэдде подскочил к двери и растворил ее настежь.

— Вон отсюда! — закричал он. — Убирайтесь, пока я вас не вышвырнул!

Как только доктор ушел, Шэдде послал за Грэйси.

— Садитесь, Грэйси, — Шэдде указал главстаршине на стул. — Вы помните нашу беседу относительно радиограмм?

— Да, сэр, — кивнул Грэйси.

— Я хочу получить их сегодня.

— Сейчас, сэр?

— Позднее, когда мы выйдем в море. Я продумаю все детали и вызову вас.

Шэдде безостановочно мерил каюту шагами, и Грэйси встал. Ему было неловко сидеть, когда командир стоял.

— С тех пор, как вы впервые упомянули про это, сэр, я подумал о некоторых сложностях… — произнес он с тревогой.

— Сложностях? Каких сложностях?

— Да вот, сэр… Радиограммы, связанные с готовностью ракет и их запуском, являются сверхсекретными. Я не знаю адреса групп и коды…

— Об этом не беспокойтесь, — улыбнулся Шэдде. Улыбка была сухая и озабоченная. — Я все знаю и сам заготовлю текст. Вам останется только передать его по закрытой цепи и принять на ваш телетайп.

— Еще одна трудность, сэр. — Грэйси сморщил лоб. — Чтобы быть похожим на истинный, приказ об открытия огня должен заключать в себе координаты цели, а у меня их тоже нет. Они совершенно секретны.

Шэдде шагал по каюте, сжимая руки за спиной.

— Не беспокойтесь. Все это у меня имеется. Я за всех прослежу.

Наступило долгое молчание, прерванное наконец Грэйси:

— Это все, сэр?

Командир не ответил; казалось, он был озабочен, и Грэйси хотел было повторить вопрос, как вдруг Шэдде остановился.

— Все? — повторил он, словно пытаясь что-то вспомнить. — Да, пожалуй, все. За исключением… — он обернулся к радисту, и его воспаленные глаза, казалось, впились в главстаршину. — Никому об этом ни слова. Понимаете? Ни слова!

— Слушаюсь, сэр.

— Хорошо. Очень хорошо.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Перед отходом из Копенгагена главмех Рис Эванс и мистер Баддингтон прошли в рулевое отделение. Закрыв за собой водонепроницаемую переборку, они тщательно осмотрели крышку левого цилиндра, то опуская, то вновь подтягивая запор, дренажный спуск и запорную контргайку. Они проделали это не один десяток раз при самых различных положениях рулевого устройства.

— Весьма вам благодарен, — сказал наконец мистер Баддингтон.

Главмех почесал в затылке.

— У меня нет ни малейшего представления, зачем все это понадобилось, но надеюсь, что это вам пригодилось.

— О, конечно! — воскликнул мистер Баддингтон с несвойственной ему живостью. — Весьма пригодилось! Я потерял много времени между Стокгольмом и Копенгагеном, но именно тогда у меня зародилась одна идея. А сегодняшние поиски, в которых вы так любезно помогли мне, дали вене возможность найти то, что я искал.

— Не хочу совать нос в ваши дела, но… — Главмех пристально посмотрел на собеседника. — Вы думаете, что вашего человека?

Нет, нет еще! — поспешно отозвался мистер Баддингтон. — Но я напал на след…

И тут произошло нечто удивительное. Выходя из рулевого отделения Рис Эванс заметил в дальнем углу какой-то темный предмет. Он сразу бросился ему в глаза, особенно потому, что рулевое отделенно, как правило, содержалось в исключительной чистоте. Никогда и ничего не оставлялось здесь на стальной палубе. Приблизившись, он увидел сложенную вахтенную робу. Он поднял ее и взглянул на нашивку с фамилией.

— Роба Кайля, — обернулся главмех к мистеру Баддингтону. — Должно быть, он забыл ее здесь, когда пьянствовал тут ночью.

Но мистер Баддингтон заметил и еще кое-что: замасленный лоскут серого шелка, торчащий из кармана робы.

К девяти часам утра лодка уже следовала со скоростью семнадцать узлов по окутанному свинцовым туманом Зунду. Корабль возвращался домой, и настроение у экипажа было приподнятое. Через двое суток они придут в Портсмут, и тогда — увольнение домой, встреча с женой, возлюбленной, друзьями, семьей. Во всех отсеках люди обменивались улыбками и весело подтрунивали друг над другом. Завершался еще один патрульный поход, и впереди их ждала Англия, дом и отдых. Пронизывающий ветер потянул с северо-запада, ероша поверхность моря. Время от времени встречались пассажирские лайнеры, а слева и справа по борту тянулись берега Дании и Швеции. Казалось, что лодка плывет по широкой реке, вдоль сочных и зеленых берегов, освещенных слабыми лучами утреннего солнца.

В офицерской кладовой Дасти Миллер по секрету делился с Таргетом умопомрачительными новостями. Доктор в кают-компании невольно слышал их беседу.

— В половине восьмого вызывает меня старик и говорит: «Миллер, отвези этот пакет в полицейский участок инспектору Йенсену. Да поторапливайся, мы отходим в восемь тридцать. Возьми такси за мой счет. И слушай, Миллер, — говорит он, — надеюсь, ты понимаешь, что это поручение конфиденциальное?»

— Бог мой, Дасти, неужели что-то стряслось со стариком? — поразился Дасти.

— Обожди минутку, — важно произнес Миллер. — Я тебе все выложу. Ведь ты не выслушал еще и половины. Когда я добрался в полицию и вручил инспектору пакет, он внимательно рассмотрел бумаги, записал что-то в свой вахтенный журнал и вернул мне. Гляжу, а это водительские права. Потом он завел разговор о нашей лодке и ракетах, начал расспрашивать, что я делаю на борту. Я ответил, что мне, мол, про ракеты ничего не ведомо, что я всего-навсего вестовой, и тогда он тихо, как бы невзначай, спрашивает: «Скажите, а ваш командир любит выпить?»

— И что ты ответил?

— «Как и все моряки, может иногда пропустить стаканчик», — сказал я. Тогда этот остолоп с серьезным видом глядит на меня и говорит: «Сколько же ваш командир может выпить за один раз?»

— Зачем ему это знать? — удивился Таргет.

— Вот именно! Во всяком случае, я осадил его: «Мой командир — человек умеренный во всем. Никогда не видел, чтобы он выпивал больше двух стаканчиков за раз».

— Молодец, Дасти! Чертовы иностранцы! Ишь ловкач выискался!

— Я и сам не терплю полицейских ищеек, — отозвался Миллер.

— Но в чем же дело? Что случилось?

— Ага! — воскликнул Миллер. — Так я и знал, что ты спросишь об этом! Как бы между прочим я говорю инспектору: «Командир просил узнать, что будет дальше».

— И что же он ответил?

— Обожди, обожди, не спеши! Он ответил: «Передайте вашему командиру, что его, возможно, привлекут к ответственности за вождение машины в нетрезвом виде, приведшее к аварии».

В кладовой наступило молчание, которое прервал Таргет:

— Что?! Командира за езду в нетрезвом виде?! Но где же он раздобыл машину?

— Самое интересное! — торжествующе возгласил Миллер. — Я ждал, что ты задашь этот вопрос! Инспектор сказал, что машина принадлежала одной датчанке.

— Ну и что?

— А то, что, когда старик налетел на какого-то дурня, она находилась вместе с ним в машине!

— Старик с заграничной юбкой! — хохотнул Таргет. — Вот это да! Бог мой, представляешь, какие в газете появятся заголовки, если пронюхает «Дейли миррор»? «Командир атомной лодки в пьяном виде попал в аварию, катаясь с датчанкой-манекенщицей». Ну и получит наш старик трепку от своей благоверной!

После Хелсингсборга, когда изменили курс, Шэдде спустился к себе в каюту. Вскоре к нему пришел мистер Баддингтон с неизменной кожаной сумкой через плечо. Шэдде пригласил его сесть. Маленький человечек устроился в кресле и вытащил из кармана два куска серого шелка.

— Ага! — воскликнул Шэдде. — Эванс рассказал мне о вашей находке. Каков вердикт?

— Это вторая половина того куска, который вы обнаружила в рулевом отделении.

— И он оказался в кармане у Кайля? Ну, теперь мы его изловили!

— Боюсь, что нет, сэр, — закашлявшись, произнес мистер Баддингтон.

— Не понимаю…

— Не так все просто. Я признаю, что лоскут серого шелка, обнаруженный в кармане у Кайля, может показаться уликой. Но другие данные опровергают это.

— Например? — сухо спросил Шэдде.

— Пока что, сэр, я предпочел бы сослаться только на одно, — немного помолчав, вымолвил мистер Баддингтон.

— А именно?

— Допустим, что один и тот же человек повинен во всех трех случаях предполагаемого саботажа — в Портсмуте, в Куинсферри и Стокгольме. Это вполне вероятное предположение. Почерк во всех трех случаях одинаков: повреждение механизмов лицом, хорошо знающим их и имеющим к ним доступ. Вы согласны?

Шэдде утвердительно кивнул.

— Может быть, вам будет интересно узнать, сэр, что в двух первых случаях (в Портсмуте и Куинсферри) Кайль имел увольнительную и не был на корабле, когда произошли эти неприятности. Из чего можно заключить, что он не имел к ним никакого отношения.

— Откуда вы это узнали?

— Из журнала увольнений.

Шэдде задумался.

— Ладно. Пусть Кайль не замешан в первых двух случаях, — наконец произнес он. — Но это вовсе не означает, что он неповинен в стокгольмском инциденте. И конечно, этот проклятый шелковый лоскут, который вы обнаружили у него в кармане, является лучшим доказательством его вины…

Мистер Баддингтон отвел в сторону водянистые глазки, но по-прежнему твердо и уверенно сказал:

— Нет, сэр, это еще не улика. Я весьма озадачен, но мне почему-то кажется, что Кайль не тот, кого мы ищем.

Шэдде не скрывал своего недовольства. Он сидел с мрачным видом, барабаня пальцами по столу.

— Послушайте, не хочу быть грубым, но думаю, что вы напрасно усложняете дело. Кто-то отвернул контргайку, сунул ев в тряпку и спрятал за трубами в рулевом отделении, где я я обнаружил ее, когда мы стояли в Стокгольме. Вы согласны с этим?

— Да, — кивнул мистер Баддингтон.

— А сегодня утром вы нашли вторую половину тряпки в кармане у Кайля, и на ней видны следы гидравлической жидкости. Так?

— Да, — вновь согласился мистер Баддингтон.

— И Кайль был одним из тех, кто работал в рулевом отделении за день до отплытия?

— Совершенно верно.

Шэдде повернулся и уставился на собеседника.

— И вы продолжаете утверждать, что это не Кайль?

— Да, сэр.

— Каким же образом у него оказался этот шелковый лоскут?

— Ах! — воскликнул маленький человек из адмиралтейства. — Вот именно это я и хотел бы знать!

Шэдде откинулся в кресле и зевнул.

— Скоро вы это узнаете, — заявил он. — Я намерен допросить об этом Кайля завтра утром. Нет возражений?

— Ни малейших. Ведь нам действительно очень важно это узнать.

— Не хотите ли присутствовать?

Брови мистера Баддингтона удивленно полезли наверх.

— О нет, боже мой, конечно, нет, сэр! Какое отношение имеет к этому делу специалист по кондиционированию воздуха?!

Шэдде нахмурился.

— Вы правы. Глупо было предлагать вам это.

У Грэйси было муторно на душе, несмотря на скорое возвращение домой. Он сидел в радиорубке, листая бортжурнал и переговариваясь с дежурным радистом, но мысли его витали далеко отсюда. С того самого утра, как командир вызвал его к себе, он почти не спал. Перед ним возникла неразрешимая задача. Все в нем восставало против идеи использовать систему связи для передачи ложных сообщений независимо от цели, которую преследовал Шэдде. Такие радиограммы подвергали риску всю систему безопасности, всю секретность в отношении запуска ракет. Но главное, Грэйси не желал никаких нарушений. Однако годы службы на флоте, военная дисциплина и его лояльность по отношению к командиру не оставляли ему выбора; он должен был выполнять распоряжения командира корабля. Он не знал, на что решиться. Может быть, он боялся Шэдде и дал согласие на чувства уважения к нему? Он но был убежден в этом. Но как он смеет ослушаться командира?! Как может отказать ему в просьбе?! Командир был значительно старше его и лучше знал, что можно, а чего нельзя. И конечно, командир был последним человеком, который пошел бы на то, чтобы нарушить морской закон. Шэдде говорил, что экипаж разболтался и он желает подтянуть дисциплину. Грэйси так не считал, конечно, командиру виднее, ведь недаром он слывет одним из самых опытных офицеров королевского флота!

Было и нечто другое, что беспокоило Грэйси. Командир сказал, что радиограммы должны были создать атмосферу подлинности, которая поможет обнаружить саботажника. Грэйси не понимал, почему Шэдде считает неполадки с рулевым управлением саботажем, но командир — парень не промах и знает, что делает. Грэйси желал только одного — кому-нибудь довериться. Чем больше он думал об этом, тем больше приходил к убеждению, что ему необходим дельный совет. Шэдде велел ему помалкивать, но Грэйси просто не мог молчать. Только один человек на борту не выдаст его. Это штурман. Лейтенант Саймингтон пользовался уважением у экипажа, и его совет мог оказаться дельным. Грэйси решил обратиться к нему. Однако особенно после того, как Саймингтон рассказал ему о подозрениях командира, следовало соблюдать осторожность, чтобы Шэдде не увидел их вместе.

Каюта, которую Саймингтон разделял с Килли и Аллистэром, находилась на офицерской палубе, ниже центрального поста и командирской каюты. Когда Шэдде поднялся в боевую рубку, Грэйси понял, что горизонт ясен. Не спеша, чтобы не привлечь к себе внимания, радист спустился вниз и заглянул в открытую дверь каюты. Там был один Килли.

— Доброе утро, сэр. Вы не знаете, где штурман?

— В гиропосту.

Там радист и нашел Саймингтона. Штурман что-то записывал в гирожурнал. Не теряя времени, Грэйси передал ему свой разговор с командиром и высказал свои сомнения.

— Вы понимаете, в чем тут загвоздка, сэр? — заключил он свой рассказ. — Не нравится мне все это…

Саймингтон слушал его, склонив голову набок.

— Да, — кивнул он, — все это довольно странно…

Штурман в раздумье прислонился к переборке.

— Грэйси, вам придется подчиниться, — наконец вымолвил он. — Что ни говори, ведь он командир.

Грэйси облегченно вздохнул.

— Благодарю нас, сэр. Именно так я и думал, и теперь, когда вы рассеяли мои сомнения, я чувствую себя лучше.

Саймингтон внимательно посмотрел на радиста.

— Если он вручит вам шифровки для передачи — немедленно известите меня.

— Обязательно, сэр, — кивнул радист. — Надеюсь, вы никому но скажете? Ведь если Шэдде узнает…

— Я вас не подведу, Грэйси, — улыбнулся Саймингтон.

В половине десятого по приказу командира корабля все офицеры, кроме Эванса и Уэдди, который был вахтенным во время инцидента с Кайлем, оставили кают-компанию. Шэдде решил ограничиться выяснением того, как серая шелковая тряпка попала к Кайлю. Пьянство на борту, кража коньяка, нанесение побоев главстаршине получат свою оценку в Портсмуте. Пока что Кайль находился под арестом.

Он появился в кают-компании в сопровождении боцмана. Заплывший глаз, пластырь на виске, небритый… Он был бледен и удручен.

Шэдде жестом указал боцману на кресло у дальнего конца стола и перевел взгляд на Кайля.

— Гм, выглядите вы не лучшим образом, — пробормотал он.

Кайль молчал.

— Я приказал привести вас, — продолжал командир лодки, — чтобы вы ответили мне на некоторые вопросы. — Шэдде умолк, вперив взгляд в Кайля. — В ваших интересах говорить правду. Иначе вас ждут большие неприятности.

Лицо Кайля ничего не выражало.

Шэдде вытащил из-под стола робу и швырнул Кайлю.

— Ваша?

Кайль развернул ее и посмотрел.

— Да, сэр, моя.

— Так, так… — протянул Шэдде. — Когда в последний раз вы надевали ее?

— Прошлой ночью.

— Ясно. А до этого?

Кайль на мгновение задумался.

— В Стокгольме, сэр, перед тем, как получить увольнительную на берег. В тот самый вечер, когда меня ограбили…

— Где была ваша роба между той ночью и вчерашней?

— В моем шкафчике, сэр.

— В таком случае, — произнес Шэдде, и в голосе его послышались нотки триумфа, — вы сможете объяснить, каким образом этот лоскут, — он достал запачканный маслом кусок серого шелка и положил на стол перед Кайлем, — оказался у вас в кармане?

Шэдде вытянул вперед голову. Глаза у него сверкали.

Кайль посмотрел на тряпку, затем перевел взор на Шэдде.

— Да, сэр. Это я положил ее в карман.

— Когда?

— Накануне отхода из Стокгольма, сэр.

Подбородок Шэдде еще больше вытянулся вперед, словно он хотел дотянуться им до механика.

— Так, так… — произнес он. — Где вы тогда были?

— В рулевом отсеке, сэр.

Наступила гробовая тишина. Шэдде бросил на Эванса быстрый взгляд, говоривший: «Ну, кто был прав?!» — затем вкрадчиво обратился к Кайлю.

— Что же вы там делали?

— Работал вместе с Шепардом и Финнеем, сэр. Прочищали гидравлику.

По выражению лица Шэдде главмех понял, что тот готовит завершающий удар.

— Благодарю вас, Кайль. — Шэдде равнодушно откинулся назад, будто его больше ничто не интересовало. — Все ясно. Да, еще один вопрос перед тем, как вы уйдете. Где вы взяли этот шелк?

Он спросил это обыденным тоном, словно не придавая вопросу никакого значения, однако глаза его говорили об обратном.

— У главстаршины, сэр, — ответил Кайль. — Он дал мне этот лоскут вытирать руки. Мы забыли, прихватить с собой хлопчатобумажную ветошь.

Первый помощник увидел, что Шэдде растерялся, и подумал, что ответ Кайля сбил старого пса с толку.

Кайля увели, и Шэдде послал за Шепардом. Тот подтвердил слова Кайля.

Шепард ушел, и Шэдде покачал головой.

— Пожалуй, Баддингтон прав. Похоже, что это не Кайль…

— Кого же он подозревает, сэр? — спросил Рис Эванс.

— Не знаю. Говорит, что утреннее расследование навело его на след… Одно только можно сказать наверняка, — хмуро продолжал Шэдде, — контргайка не могла сама по себе оказаться в этом лоскуте. Кто-то это сделал. Вопрос только — кто?

Саймингтон находился в центральном посту, прокладывая курс, которым они должны были следовать после Калленса. Он почти не замечал ни на секунду не прекращавшийся шумовой фон, путаный, нежный звуковой рисунок различных механизмов, постукивание репетиров гирокомпаса, шипение и легкий скрежет рекордеров, басовитый рокот вентиляторов. Ровно гудели турбины, и то громче, то глуше раздавались слова команды и отзывы об их исполнении.

Лодка покачивалась на волне, идущей из Каттегата. Если бы не это и не вибрация главных моторов, люди в центральном посту даже не ощущали бы, что они в море.

Саймингтон все еще работал за штурманским столом, когда почувствовал рядом чье-то присутствие. Он поднял голову и увидел командира.

— Еще долго, Саймингтон? — поинтересовался Шэдде.

— Сейчас заканчиваю.

— Хорошо. Я хотел бы взглянуть на карту. — Шэдде принялся напевать себе под нос какой-то мотив, отбивая такт пальцами по столу.

Закончив прокладку курса, Саймингтон поднялся, уступив место командиру. Краем глаза он видел, как Шэдде взял линейку и циркуль. «Проверяет меня», — подумал штурман. Затем он увидел, как Шэдде сделал какие-то пометки на листке бумаги и спрятал ее в карман.

Вернувшись к себе в каюту, Шэдде запер сделанные им записи в ящик стола, затем открыл сейф, находящийся под койкой, и вынул оттуда книгу в черном пластиковом переплете. Следующие десять минут он делал какие-то выписки из книги и снова запер ее в сейф.

Размышляя над тем, что ему рассказал Грэйси, Саймингтон все больше уверялся в том, что должен поделиться своими подозрениями с первым помощником. Все это выходило за рамки его понимания, и он не знал, как ему следовало поступить.

Он никак не мог застать Кавана в одиночестве. Сперва он увидел его в кают-компании обсуждающим с главмехом проступок Кайля; пятью минутами позже он отправился к первому помощнику в каюту, но там оказался боцман. Затем, спустя еще пять минут, он встретил Кавана в торпедном отсеке разговаривающим с главстаршиной. Наконец он настал ого одного в центральном посту.

Саймингтон остановился рядом с Каваном, делая вид, что разглядывает приборную доску.

— Первый, — вполголоса произнес он, — могу ли я поговорить с вами наедине? Немедленно.

— Через две минуты у меня, — не оборачиваясь, ответил первый помощник и вышел.

Спустя две минуты Саймингтон последовал за ним.

Каван запер дверь каюты и вопросительно взглянул на штурмана.

— Очень таинственно, Джордж. Что стряслось?

Саймингтон слово в слово передал ему свою беседу с Грэйси. Сперва Каван отнесся к этому скептически, но штурман убедил его, что Грэйси не преувеличивает.

— Невероятно, не правда ли? — закончил он. — Ложный приказ командующего подводными силами начать чертовы учения…

Первый помощник кивнул.

— Действительно невероятно.

Саймингтон присел на угол стола.

— Уж не рехнулся ли он?

Каван пожал плечами. Наступило молчание.

— Может быть, довести это до сведения Галлахера?

Каван задумался, затем покачал головой.

— Нет. Галлахер представляет флот США, а это дело касается только нас. К тому же он тут же сообщит обо всем Шэдде и будет по-своему прав. А уж если Шэдде узнает, что Грэйси проболтался, начнется ад кромешный.

— Вы правы, — кивнул Саймингтон. — Нужно оградить Грэйси от неприятностей. Шэдде сгноит его.

— А вас, дружище? — окинул его взглядом первый помощник. — Если вся история выплывет наружу? — Он замолчал и после паузы произнес: — Я подумал было, что следует рассказать обо всем главмеху, он человек здравомыслящий. Но он слишком близок к Шэдде и не очень хорошо относится ко мне. Если я выложу ему все, он немедленно отправится к командиру.

— Что же вы намерены предпринять?

Каван бросил на него быстрый взор.

— Вы имеете в виду, что предпримете вы? Это ведь ваша проблема, а не моя, да будет вам известно. Грэйси поведал все вам, а не мне. Но, конечно, я буду целиком на вашей сторона

Саймингтон удивленно воззрился на него.

— Понимаю, — медленно произнес он. — Это очень любезно с вашей стороны, первый…

Каван похлопал его по плечу.

— Можете рассчитывать на меня. Я не дам вас в обиду. Однако…

— Что именно?

— Я помогу вам только при одном условии. Мы с вами ни о чем не разговаривали. Вы мне ничего не рассказывали. Никто, включая и Грэйси, не должен знать, что я посвящен в эту историю. Идет?

— Я не понимаю… — озадаченно проговорил штурман. — В чем дело?

— А в том, что я не хочу ставить себя в положение, при котором меня могут обвинить в потворстве людям, интригующим против командира. Вам ясно?

— Да… Вполне, — подчеркнуто холодно отозвался Саймингтон, но это ничуть не смутило первого помощника.

— Значит, вы принимаете мои условия?

— Конечно. У меня нет выбора, — пожал плечами штурман.

— Вот и отлично. А теперь я должен пошевелить мозгами…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Доктор лежал одетым на койке, и Кавану показалось, что он только что проснулся.

— Поздно легли, док? — спросил он.

Зевая и потягиваясь, доктор поднялся.

— Минут десять как опустил голову на подушку.

— Извините, не думал, что вы спите.

О’Ши протер глаза.

— Хорош видик, не правда ли? Вечером мы немножко гульнули.

— Слышал, — отозвался Каван. — Позвольте сесть?

— Конечно, — доктор указал на кресло. — Что-нибудь случилось?

Каван обратил на него долгий, испытующий взгляд.

— Мне нужен ваш совет, доктор. По медицинской части…

— К вашим услугам.

— Перед тем как начать говорить, я хочу, чтобы вы дали честное слово…

— В чем?

— Что никому не расскажете о пашем разговоре, разве только я сам попрошу об этом.

— Это касается медицины? — нахмурился доктор.

— Да, в некотором роде…

— В таком случае нет необходимости просить меня о молчании.

— Доле обстоит несколько иначе, док. Вопрос касается не мня, а другого человека. Вы даете слово?

— Конечно, — произнес доктор тоном, ясно говорящим, что просить его об этом излишне.

Каван сразу же перешел к цели своего прихода.

— Хорошо, — сказал он. — Это касается командира. Дела обстоят очень странно…

Доктор пригладил встрепанные рыжие волосы.

— Буду рад быть вам полезен.

— Я хочу знать, доктор, не свихнулся ли Шэдде.

— Свихнулся? Шэдде?! — брови доктора поползли кверху. — Вы это серьезно?

— Вполне.

— Объяснитесь.

Первый помощник рассказал о радиограммах, которые Шэдде хотел получить при помощи Грэйси. Кончив рассказ, он откинулся в кресле, сплел пальцы на затылке и прикрыл глаза.

— Знаю, что это звучит чертовски глупо, но… предположим самое худшее, доктор… Когда он получит сфабрикованные им самим приказы, кто сможет воспрепятствовать ему запустить «Поларисы»?

— Вы! — решительно изрек доктор. — Вы сможете остановить его! Ракеты нельзя запустить без вашего участия, пока вы не наберете свой шифр на контрольном диске. А вы своевременно узнаете, что приказы эти липовые. Грэйси предупредит Саймингтона. Саймингтон вас. И вы откажетесь одобрить запуск ракет. В чем же проблема?

— Не так все просто, доктор, как хотелось бы, — покачал головой Каван. — Разве я смогу сказать командиру, что мне известно о том, что приказ сфабрикован им самим?

— А почему не сможете? — вопросил доктор.

— Ведь он тут же поймет, что мне рассказал это Грэйси! Представляете, что тогда начнется? Ладно, пусть. Но что будет со мной? Я отказался выполнить приказ. Подверг сомнению честность командира, усомнился в его здравомыслии… Это конец моей карьеры. Меня отдадут под трибунал.

— Вы так думаете?

— Уверен. Ведь командиром является он. Если он решил начать учебную тревогу по ложной радиограмме, какое право имею я перечить ему, хотя бы и считал, что он не должен так поступать? Но у адмиралтейства может быть иное мнение на сей счет. Начальство никогда на стянет на сторону офицера, особенно первого помощника, который не подчинялся приказу своего командира. Для этого существует скверное слово. Это называется бунтом. Предстаньте себе ситуацию: я отказываюсь выполнить приказ Шэдде. Что я могу сказать ему: «Я не желаю принимать участие в вашей игре, сэр, ибо знаю, что эта радиограммы сфабрикованы вами, и думаю, что им спятили»? Он немедленно арестует меня. После этого кто сумеет убедить военный трибунал в том, что Шэдде и в самом деле собирался запустить ракеты? Даже мы сами не можем точно знать, собирался ли он проделать это в действительности или нет. Неужели вы на понимаете, доктор, как все чрезвычайно сложно? Выход на создавшегося положения найти очень трудно.

— А вы не можете набрать на вашем диске неправильный шифр?

— Нет. Шэдде немедленно узнает об этом, так как Уэдди и Галлахер, которые должны будут проделать это следом за мной, не смогут набрать свой шифр. Их диски останутся неподвижны.

— Что же делать?

Каван пожал плечами.

— Это действительно чертовски сложная проблема. Ситуация, при которой, что бы ты ни сделал, все будет неправильно.

С несчастным видом он взглянул на доктора.

— Видите ли, я почти уверен, что это и в самом дела всего лишь учебная тревога. Только Шэдде проводит ее довольно странно, непредусмотренным образом… А что, если он в самом деле нажмет кнопку?!

Доктор с сомнением посмотрел на первого помощника.

— Не слишком ли это окольный путь?

Каван кивнул.

— Да. Но разве это не слишком окольный путь и для командира корабля, оснащенного «Поларисами», войти в сговор со своим радистом и через него посылать и получать ложные приказы? Вот что смущает меня…

Доктор облокотился о колено и подпер щеку ладонью.

— А разве мотивы Шэдде недостаточно правдоподобны? Он хочет провести учебную тревогу, но так, чтобы все были уверены, что она боевая. Он считает, что экипаж лодки в этом нуждается, и думает, что это поможет разрешить мучающую его проблему саботажа. Учитывая его комплекс, все это не так уж лишено смысла.

Каван затряс головой.

— Начисто лишено! Рассекретить меры безопасности только ради того, чтобы расшевелить личный состав и, возможно, изловить саботажника?! На это способен только человек со странностями!

— Шэдде как раз и является таким человеком со странностями, — отозвался доктор. — Вы сами только что сказали это. Он не обычный морской офицер.

— Возможно, вы и правы, — недовольно согласился первый помощник. — Я и сам так считаю. Но эти проклятые сомнения…

Доктор отбросил со лба прядь волос.

— Мне кажется, что ваши сомнения относятся к области фантастики. Как вы думаете, куда бы он нацелил ракеты?

Каван перекинул ноги через подлокотник кресла и посмотрел на доктора.

— Знаю, что это звучит безумно, доктор, но если он рехнулся — а предположите на секунду, что это так, — он может пальнуть по русским. Вы же слышали его сетования на то, что русские якобы оседлали Запад и катаются на нем как хотят, а у нас подрезаны сухожилия, потому что наша демократия является демократией такого рода, что мы не можем начать превентивную войну, и что время играет на руку русским, и всякий прочий бред? Помните, он говорил об этом в Скансене? Потом на мостике, сразу же после Стокгольма, он снова морочил мне голову. Спросил, не думаю ли я, что лучше рискнуть последствиями ядерной войны, чем покориться русским. Назвал их бандитами и убийцами. Понимаете, что у него на уме? Если он думает и говорит об этом, когда находится в нормальном состоянии, разве не может он попытаться что-нибудь предпринять, если у него будет помрачение ума?

— Не думаю, что он помешан, первый, — сжал губы доктор.

— Значит, вы считаете, что он совершенно нормален?

— Нет, вовсе не обязательно. Но вы предполагаете, что он безумен.

— Но, если он ненормален, что же тогда? — настаивал Каван.

— Он невротик, — кивнул доктор. — Тысячи здравомыслящих людей, несущих на себе бремя чрезвычайной ответственности, являются невротиками. Но это еще далеко от психоза.

Каван в отчаянии вздел руку.

— Это для меня пустые слова, док! Что вы имеете в виду?

— Невротик — это человек, страдающий значительным нервным расстройством. Ничего серьезного для его восприятия реальности это не несет. Он находится в нормальной взаимосвязи с окружающими…

— А… а другие?

— Психотики, — продолжал доктор, — совсем иное дало. У них патологическое, беспорядочное мышление. Они не могут отличить бреда от реальности. Их ум и в самом деле поврежден.

— Спасибо, док, — вздохнул Каван, — но боюсь, что я не слишком поумнел после ваших объяснений. Что заставляет вас думать, что Шэдде невротик?

Доктор встал и, подойдя к зеркалу, начал причесываться.

— Резкие перемены настроения. Частые приступы депрессии, граничащие с меланхолией. Внезапные вспышки гнева по сравнительно ничтожным поводам. Назовите это повышенной возбудимостью, если желаете. Бессонница. Потеря аппетита. Тревожное состояние. Вот вам некоторые симптомы.

Первый помощник задумался.

— Да, большинство этих симптомов присущи ему, но я не знал, что он не спит и не ест… Что же грызет его?

Доктор положил щетку и гребень и оглядел себя в зеркале. Большого удовлетворения от этого он не получил.

— Главным образом страх, мне кажется. Страх лежит в основе большинства неврозов. В психиатрии это называется — возбужденно-тревожное состояние. Нормальный страх является реакцией на действительную угрозу. Невротический страх — беспричинен, это как бы предчувствие опасности. Очень сложная штука.

Каван с интересом взглянул на него.

— А что страшит Шэдде?

— То же, что и большинство из нас, — отозвался доктор, — ненадежность.

Каван задумался.

— Почему он должен страшиться ненадежности? Ведь у него все идет чертовски хорошо! Он наверняка дослужится до высоких чинов!

Доктор покачал головой.

— По профессиональным соображениям я не хотел бы входить в подробности, первый. Но можете мне поверить, что перед Шэдде стоят довольно тяжкие проблемы, как реальные, так и воображаемые. Скажу вам только об одной, но, прошу, никому ни слова. — Он сделал паузу. — Его бросила жена.

— Бедняга, — хмуро произнес Каван. — Я и не знал. — Он поднялся. — Итак, вы считаете, что мои опасения преувеличенны?

— Я терапевт, а не психиатр. Возможно, я ошибаюсь.

— Значит, вы не исключаете возможности, что он… что он… как это называется?..

— Психотик, — подсказал доктор. — Нет. Совершенно не исключить такую вероятность я не могу. Могу сказать только, что его симптомы кажутся мне характерными для невропата.

— Благодарю вас, док. Не забудьте, что вы сейчас сказали. Это может пригодиться. А пока что наш разговор не имел места, понимаете?

Бэгнелл взглянул на экран пеленгатора: «Легкое судно, два-шесть-три». Затем взял пеленг и доложил: «Один-семь-восемь». Уэдди посмотрел на часы и что-то нанес на карту.

— Дайте мне знать, когда на траверзе будет Куллен.

— Есть, сэр, — кивнул Бэгнелл.

Уэдди посмотрел на чаек, летевших в кильватере лодки, затем перевел взор на датский эсминец по правому борту. Он находился милях в двух и быстро шел вперед, взрезая носом белую волну. Скорость эсминца, как определил Уэдди, была не менее двадцати восьми узлов. Мысли Уэдди были прерваны Бэгнеллом:

— Куллен, сэр.

— Благодарю. — Уэдди взглянул на часы, подошел к переговорному устройству и нажал кнопку вызова.

— В чем дело? — послышался голос Шэдде.

— Куллен, сэр. Расстояние пять запятая три мили. Разрешите изменить курс на три-пять-пять?

— Хорошо. Иду наверх.

Поднявшись на мостик, Шэдде принялся смотреть в бинокль.

— Быстро идет этот датчанин, — заметил он. — Как, вы говорите, его название?

— «Уиллемос», сэр. Мы переговаривались с ним.

— Использовал нас как радарную и гидролокаторную цель?

— Да, сэр.

— Датчане — хорошие моряки, — без всякой связи с предыдущим сказал Шэдде.

— Да, сэр.

— Очень жаль, что Нельсону пришлось спустить с них штаны у Копенгагена. Датчане не простили нам этого. Конечно, они сами напрашивались…

Уэдди был не вполне согласен с рассуждениями командира, но, не желая портить хорошее расположение духа, в котором пребывал Шэдде, промолчал.

Шэдде обернулся к нему.

— Вам приходилось читать о битве при Копенгагене?

— Немного, сэр. Саути, конечно, читал.

— Вялое изложение, Уэдди. И очень скучное. Есть куда лучше. Карол Олган, например. Первоклассно.

И Шэдде с таким знанием материала принялся рассказывать о копенгагенском сражении и о старших офицерах, принимавших в нем участие, что прошлое вдруг ожило и показалось Уэдди чрезвычайно увлекательным.

— Да, — произнес Шэдде, сверкая глазами, — великие страницы истории Англии были начертаны в этих водах. В те дни можно было гордиться тем, что ты англичанин.

Уэдди поддакнул.

— Боюсь, что мы с вами опоздали на автобус, Уэдди, — вздохнул командир. — Слишком поздно мы родились. В те дни боевые корабли сражались с боевыми кораблями… А в наши дни?! Немцы стали использовать субмарины для потопления транспортов с женщинами и детьми. А мы… Взгляните на нас, — он обвел рукой лодку от носа до кормы. — Мы предназначены для разрушения городов и уничтожения их населения. Незавидная роль для морского офицера!

— Но ведь это неизбежно, не так ли, сэр? — проговорил Уэдди. — Я хочу сказать, ведь все меняется. Прогресс существовал всегда.

— Прогресс! — фыркнул Шэдде. — Будь он проклят, этот прогресс! Или вы скажете, что Британская империя продвинулась вперед?! Ныне век либеральных идей, мой мальчик. Пришла власть длинноволосых джентльменов, которые деловито разбазаривают то, что было создано и накоплено не ими. Наступила пора немытых. Россия, Индия, Китай, Африка… Один человек — один голос. Совершеннейшая чепуха! Неважно, что все они кровожадные безумцы! Один человек — один голос.

Слова вырывались у него одно за другим, и Уэдди подумал, что он уже не остановится.

— Слабоумные миллионы будут править теперь миром, — не унимался Шэдде. — Даже если они каннибалы, все еще живущие на деревьях. Способности не ставятся ни в грош. Все решает простая арифметика. О, вас несколько сот миллионов? Пожалуйте сюда! Во имя демократии, пожалуйста, займите ваше место! — Он обернулся и посмотрел на Уэдди. — Вы понимаете, что я хочу сказать? Видите весь идиотизм происходящего?

Уэдди сдержанно кивнул.

Шэдде продолжал говорить и в течение следующих десяти минут не дал возможности Уэдди вставить хотя бы словечко. Наконец он прервал свой монолог на полуслове и подошел к штурманскому столу.

— Я вижу, мы будем в глубоких водах в семнадцать ноль-ноль.

— Да, сэр.

Не произнеся больше ни слова, Шэдде покинул мостик. Когда он ушел, Уэдди взглянул на Бэгнелла:

— Он давно не был в таком настроении.

— Наверное, предвкушает новую должность на берегу, — улыбнулся Бэгнелл. — Выпади мне такое счастье, я проглотил бы якорь от радости.

Уэдди подошел к столу.

— Вы стареете, Ганс, вот в чем ваша беда.

Рис Эванс и Масгров вместе с главстаршиной Шепардом и Эбботом заканчивали составление описи повреждений.

— Все? — спросил главмех, засовывая за ухо карандаш.

— Вроде бы все, сэр, — отозвался Шепард.

— Масгров?

Масгров нервно теребил бородку, просматривая опись.

— Кажется, все.

Все встали из-за стола. Масгров перевел взор с главмеха на Эббота и затем вновь на Шепарда.

— Я слышал, будто командир думает, что неприятность в Стокгольме произошла в результате саботажа, — тихо произнес он.

— Где вы это слышали, Масгров? — нахмурился Эванс. Разглядывая носки своих ботинок, тот робко улыбнулся и облизал губы.

— Извините, сэр. В машинном отделении все говорят об этом…

Главмех холодно посмотрел на него.

— Вам следовало бы остановить их. Нет ничего лучше языка за зубами!

В неловком молчании они один за другим вышли из помещения.

Дасти Миллер взглянул через иллюминатор кладовой в кают-компанию.

— Полно греющихся на солнце тюленей, — язвительно заметил он. — Посмотри сам.

Таргет ковырял спичкой в зубах.

— Черт возьми, — воскликнул он, выглянув в иллюминатор, — прямо как боровы!

Килли и Саймингтон полулежали в креслах, а рядом с ними на кушетке растянулся доктор. Четвертым в кают-компании был Госс, который, сидя в кресле, рассматривал какой-то журнал. Внезапно он швырнул журнал в младшего лейтенанта. Килли сонно открыл глаза. «Ну, чего вам?..» — не просыпаясь, произнес он, переворачиваясь на другой бок.

— Вы храпите, как свинья! — отрезал Госс.

— Извините, сэр, — пробормотал младший лейтенант и вновь закрыл глаза.

Саймингтон беспокойно заерзал в кресле: «Хватит ворчать… Не даете людям спать…»

— С кем вы разговариваете, черт возьми?! — взорвался Госс.

— Который час? — выпрямился доктор.

Никто не ответил, и О’Ши обернулся посмотреть на часы, висевшие на переборке.

— Семь склянок… Так, так… А что, если мы поинтересуемся морем вокруг нас?..

— Если увидишь одну волну, это все равно что увидеть их все, — зевнул Килли, протирая глаза. — Не могу понять, почему родители настояли на том, чтобы я пошел служить на флот!

— Чем это вас не устраивает? — раздраженно спросил Госс. — День уже давно начался, а вы еще не продрали глаз…

— Мы не выспались, — объяснил доктор. — Вчера немного позволили себе на берегу.

— Оно и видно по вашим физиономиям. Что же вы делали? Девицы?

— Сэр! — укоризненно вздел брови Саймингтон.

— Мы весело провели время в «Пеликане», — отозвался доктор и окинул взглядом кают-компанию. — А где же представитель флота Соединенных Штатов?

В этот момент вошел Дуайт Галлахер.

— Привет, ребята! Как самочувствие?

— Отличное, — отозвался Саймингтон, но голос его свидетельствовал об обратном. — А у вас?

Галлахер сел и приложил руку ко лбу.

— Отвратительное! Хуже быть не может…

— Позор вам, сэр! — сурово вскинулся на него младшая лейтенант.

— Простите, — переспросил Галлахер, — что вы сказали?

— Я имею в виду ту несчастную девушку…

— Как она подскочила, бедняжка, — добавил доктора

Глаза Галлахера сузились.

— Она просто взбесилась, — он оглядел кают-компанию, словно желая узнать, находится ли он среди друзей или среди врагов. — Или какой-то сукин сын разыграл меня?…

— Хотелось бы поверить вам, Дуайт, но… — произнес доктор, разглядывая свои ногти. — Давайте лучше не говорить об этом.

— Да, — сказал Саймингтон, — лучше помалкивать…

— Но почему она вдруг завопила? — спросил Килли.

Доктор раскурил сигарету и хмуро посмотрел на него.

— Может быть, вспомнила свою мамочку?

— Бедная сиротка! — подхватил Саймингтон.

— Заткнитесь, хватит! — взорвался американец.

Мистер Баддингтон был обрадован и озадачен, услышав рассказ Шэдде о результатах расследования в кают-компании. Он никогда не верил в то, что Кайль причастен к неполадкам с рулевым управлением, хотя обстоятельства до некоторой степени, казалось, были против механика. Мистер Баддингтон был доволен, что его мнение подтверждалось, и озадачен, что Шепард с такой готовностью удостоверил слова Кайля относительно лоскута серого шелка, так как это еще больше бросало тень на самого Шепарда. Он долго размышлял относительно двух шелковых тряпок, которые когда-то составляли один кусок.

В одной из них, обнаруженной в рулевом отделении, была завернута контргайка, другая оказалась в кармане у Кайля. Шелк принадлежал Шепарду, и он признал, что дал лоскут Кайлю. Что же он сделал с другим куском? Мистер Баддингтон посоветовался с Рисом Эвансом, и сообща они решили, что главмех расспросит об этом Шепарда.

Первый помощник понимал, что должен спешить. Было уже далеко за полдень, и командир мог в любой момент вручить Грэйси радиограммы для передачи. Было нелегко разобраться в происходящем, и если он желал сберечь в чистоте свой послужной список, то ему надлежало быть предельно осторожным. Как только Саймингтон посвятил его в это дело, он должен был, с одной стороны, предпринять необходимые меры для предупреждения возможного бедствия, а с другой — не желал вызывать подозрений, будто ему что-то известно. Эта двойственность мучила его. В конце концов, это касалось штурмана, и если кто и мог вмешаться, так только Саймингтон — он был богат, независим и безразличен к карьере. Он не раз говорил, что подумывает бросить морскую службу и заняться какой-нибудь деятельностью на берегу. Так или иначе, но Каван, в конце концов, счел, что он и так достаточно честно ведет себя, пообещав содействие на крайний случай…

Покончив о этической стороной проблемы, он задумался над ее технической стороной. К счастью, он запомнил лекцию, посвященную системе электрического запуска «Поларисов», которую слушал, проходя обучение в Штатах. Лектор был человеком с юмором, его рассказ показался Кавану забавным и с тех пор навсегда засел у него в голове.

Получасом позже Каван подробно рассказал Саймингтону, что нужно сделать.

— Но не совершите ошибки, Джордж, — твердо заявил он. — Если вас застукают, я не сумею прийти к вам на помощь. Хочу быть предельно откровенным с вами на этот счет. Даже под клятвой я стану отрицать, что знал о том, что вы делаете или что мы когда-либо разговаривали с вами на эту тему.

Саймингтон встревоженно посмотрел на него.

— Вы даже более откровенны, чем думаете, первый.

Каван не понял, что хотел сказать Саймингтон, да это было ему совершенно безразлично, коль скоро Саймингтон понял ситуацию. Однако ему все же хотелось, чтобы штурман оценил помощь, которую ему оказывал первый помощник.

Из центрального поста Саймингтон отправился в боевую рубку. Двое матросов возились там с оборудованием. Он побыл с ними, поглядывая на кабель, протянувшийся от цоколя до переборки и через подволок до того места, где кабель уходил в шлюзовую камеру. Затем, оставшись один, штурман вошел в пост управления ракетами. Как и следовало ожидать, там никого не было. Он задраил за собой дверь и взглянул в смотровой люк, желая удостовериться, что никого нет в торпедном отсеке. Открыв герметическую дверцу, он протиснулся в небольшую шлюзовую камеру размером шесть на четыре фута. С величайшей осторожностью он прикрыл за собой дверь в затянул скобы. В камере было совершенно темно. Он нащупал выключатель и зажег свет. Открыв соединительную коробку, он натянул резиновые перчатки, достал из кармана плоскогубцы а принялся за работу. В течение нескольких секунд он отвернул кольцо, вывернул из гнезда кабель и обернул конец изоляционной лентой. Готовясь закрыть крышку распределительной коробки, он вдруг услышал шум за дверью. Кто-то поворачивал запорные скобы! Он покрылся холодным потом, мгновенно выключил свет и прижался в угол, притаясь в темноте и сдерживая дыхание. Послышался скрип открываемой двери, затем чье-то затрудненное дыхание и металлический скрежет запорных скоб. В ограниченном пространство шлюзовой камеры он и новый пришелец почти касались друг друга, и ему было слышно каждое движение, которое делал новоприбывший, он даже ощущал теплоту излучаемую его телом. Он еще крепче прижался к переборке. Если пришелец откроет дверь и пройдет через шлюзовую камеру, не зажигая света, — все обойдется. Но надежды Саймингтона рухнули: по стене в поисках выключателя зашарила рука. Раздался щелчок — и камера залилась светом. В нескольких дюймах от него стоял главмех. Широко раскрыв от удивления глаза, он смотрел на резиновые перчатки на руках штурмана, на плоскогубцы, на изоляционную ленту, на открытую распределительную коробку над головой. Растерянность на лице валлийца сменилась подозрительностью.

— Что вы тут делали, Саймингтон? — резко спросил он.

— Долгая история, — выдавив на лице несчастную улыбку, произнес штурман.

Глаза Риса Эванса превратились в узкие щелки.

— Что вы тут делали?

— Нарушил цепь огневого плунжера, — ответил Саймингтон, затягивая гайки на крышке распределительной коробки.

— Что?! Да вы спятили! — недоверчиво вскричал главмех.

К Саймингтону начало возвращаться спокойствие.

— Я все расскажу у вас в каюте, чиф, — произнес он. — Сперва выслушайте меня, а уж потом делайте выводы.

Главмех, сжав губы и не скрывая недоверия, сидел в напряженной позе в кресле, пока Саймингтон рассказывал ему всю историю. Рис Эванс был последним человеком на борту, кому штурман хотел бы это поведать. Валлиец был слишком близок к командиру, чтобы объективно судить о случившемся. У Саймингтона не было сомнений в честности и здравомыслии Риса Эванса, но дружеские отношения валлийца с Шэдде чрезвычайно осложняли положение.

— Таковы дела, главмех, — утомленно закончил Саймингтон. — Не ради собственной выгоды, не ради себя я рисковал. И никогда не пошел бы на такое, не будь это делом первостепенной важности…

Губы валлийца сжались.

— Почему я должен верить вам? Может быть, вы хотели совершить диверсию, откуда мне знать?

— Проверьте, — пожал плечами Саймингтон. — Поговорите с доктором. Спросите, что он рассказал мне сегодня утром. Но, пожалуйста, прошу вас, чиф, больше никому ни слова! Пожалуйста! Неужели вы не понимаете?!. Если получение радиограмм придумано только для проведения учебной тревоги — никакого вреда от того, что я сделал, не будет. Немедленно после учения я восстановлю контакт. Можете пойти вместе со мной, если хотите. Командир узнает о нарушенной цепи, только если захочет взаправду произвести запуск ракет, а уж если дойдет до этого, то благодарите судьбу, что я нарушил контакт. Неужели вы не понимаете? — откинувшись в кресле, продолжал Саймингтон. — Ведь это единственная возможность предотвратить катастрофу. Ответственность лежит целиком на мне. Никто, кроме вас, не знает, что я сделал. Я беру на себя всю ответственность…

Однако недоверие все еще не покидало Риса Эванса.

— Ужасно… Ведь это игра с огнем. Лучше бы вам заниматься своими делами. Если то, что вы рассказали о радиограммах, правда, значит, у командира достаточно причин так действовать. Он знает, чего он хочет. — Рис Эванс поднялся с места. — Ладно. Я поговорю с доктором, а потом решу, что мне делать. — Он хмуро посмотрел на штурмана. — Вы скоро узнаете мое решение.

Доктор был смущен.

— Неужели вы считаете, что это правильно, Эванс? Я знаю, как близко к сердцу вы принимаете интересы командира, но разве это будет правильным решением — рассказать ему все?

— Я даже считаю это необходимым.

— Давайте спокойно обсудим создавшееся положение. Если вы расскажете Шэдде, что застали Саймингтона с поличным, тогда вам придется рассказать и все остальное.

Главмех задумался.

— Что именно?

— А то, почему Саймингтон это сделал. О ложных радиограммах и о том, что Саймингтон сомневается в здравом уме командира. Как вы думаете, что сделает Шэдде, услышав об этом?

— Немедленно разделается с Саймингтоном! И будет совершенно прав!

Доктор кивнул.

— Да! И знаете, к чему это приведет? Саймингтон попадет под трибунал. Он станет оправдываться, и оправдываться весьма убедительно, можете не сомневаться в этом. Знаете, на чем будет основываться его защита?

— Нет, — покачал головой Рис Эванс.

— Он скажет, что счел ложные приказы нарушением уставных норм. Скажет, что усомнился в здравом рассудке командира и проконсультировался по этому поводу со мной. Затем он скажет, что после разговора со мной не мог исключить возможность помрачения рассудка Шэдде. Можете быть уверены, что он вызовет меня в качестве свидетеля. Я буду вынужден подтвердить все то, что говорил ему, и дать оценку душевному состоянию командира. Не сомневаюсь, что защита вызовет кого-нибудь из видных психиатров. Представляете, к чему все это может привести?

Главмех покачал головой. Он все еще сомневался.

— Я терапевт, — продолжал доктор, — а не психиатр, но хочу быть с вами откровенным. По всем признакам Шэдде невропат. Это бесспорно. Я не могу с уверенностью утверждать, что он не психотик. Эксперт-свидетель, однако, может прийти к такому заключению. А это будет равнозначно тому, что Шэдде душевнобольной. Теперь вы видите, какой опасности подвергается командир?

Молчание Эванса подбодрило доктора.

— Трибунал, возможно, прикончит морскую карьеру Саймингтона и оправдает Шэдде. Но грязь — липкая штука, и вполне возможно, что это будет конец и для него.

— Конец для Шэдде? — испуганно воскликнул главмех.— Что это вы мелете?

— Да, — повторил доктор, — конец. В лучшем случае он получит очередное звание и будет уволен в запас. Для газет военный трибунал окажется сенсацией, и адмиралтейство вряд ли рискнет после этого держать Шэдде на службе. Да, это будет его концом…

Рис Эванс опустил голову.

— Никогда не задумывался над этим, — хмуро произнес он. — Знайте, я не хочу делать ничего, что может нанести вред командиру…

Доктор сочувственно посмотрел на него.

— Оставьте все как есть, чиф. Если эта затея не что иное, как обычное учение, — Шэдде никогда не узнает, что контакт нарушен. Послезавтра мы будем в Портсмуте, и Шэдде распрощается с нами… Но если это не учение и он нажмет кнопку запуска ракет…

— Вы несете чушь, сэр! — перебил главмех. — Шэдде так же нормален, как я!

— Вы в этом уверены? — пожал плечами доктор. — Вспомните, вы же сами говорили позапрошлой ночью, что он болен… Что слишком много забот навалилось на его голову и это оказывает на него странное воздействие…

— Это совсем другое дело, — нахмурился Эванс. — Я никогда не говорил, что он не в своем уме. Говорил только, что слишком многое тревожит его…

— А это может повредить рассудок, — не сдавался доктор.

— Он так же нормален, как я, — упрямо повторил главмех.

— Возможно, вы правы, но подумайте о военном трибунале! В своем ли он уме или нет, это будет конец его карьеры. Я серьезно советую вам оставить все как есть.

Главмех отвел глаза в сторону.

— Хорошо. У бедняги и без того сейчас много забот. Не стану добавлять ему новых.

— Благодарю вас, Эванс, — доктор облегченно вздохнул. — Уверяю, что вы приняли правильное решение.

— Но запомните одно, — поднимаясь с места, произнес Рис Эванс.

— Что именно?

— Если окажется, что проклятый штурман не прав, я заставлю его на коленях молить о прощении.

Их взоры встретились — дружелюбный доктора и смущенный, озадаченный и неуверенный валлийца.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В полдень Саймингтон и Килли появились на мостике и заступили на вахту. Легкий ветер дул с северо-запада, солнечные лучи пробивались сквозь тяжелые тучи и отсвечивали на поверхности моря.

Берега Швеции тянулись по правому борту. В бинокль Саймингтон разглядел маяк у Марстена и к северу от него Скри Черч. По борту справа, словно указующий перст в небо, торчал маяк у Моруп Танга.

В море было оживленно: грузовые пароходы каботажного плавания, паромы, танкеры, пассажирские суда… Тут и там мелькали, словно легкие конфетти, коричневые и белые паруса яхт и баркасов рыбаков.

Саймингтону было трудно сосредоточиться на вахтенных обязанностях. Его тревожила мысль о том, что сейчас делает главмех. В любую минуту он ждал вызова к командиру. Правда, Рис Эванс обещал переговорить с доктором перед тем, как принять какое-либо решение. Саймингтон молил всевышнего, чтобы О’Ши удалось убедить валлийца скрыть все от Шэдде.

Перед тем как отправиться на мостик, Саймингтон рассказал о случившемся первому помощнику. Каван побледнел как простыня.

— Боже мой! — пролепетал он. — Он застал вас! — Казалось, что его лицо вот-вот расползется по кускам, он схватил Саймингтона за плечо. — Вы не проговорились обо мне? — хриплым голосом спросил он.

— Нет. Можете не беспокоиться, первый, вы чисты. — В голосе Саймингтона слышалось презрение.

Каван успокоился.

— Что собирается делать главмех?

— Сперва хочет проверить мой рассказ у доктора…

— Хорошо. Вот одна из причин, почему я посоветовал вам поговорить с доктором о состоянии Шэдде. Чтобы вам было на кого сослаться в случае чего…

— Вы очень заботливы, — сухо отозвался Саймингтон.

Теперь, стоя на мостике, Саймингтон, тревожимый дурными предчувствиями, дивился, почему все это должно было свалиться на его голову. Еще два дня, и они вернулись бы в Портсмут, и новый командир появился бы на борту, а Шэдде навсегда расстался с ними. Почему Шэдде пришла на ум эта безумная затея с радиограммами? Почему приятная рутина летнего патрулирования на Балтике должна была быть омрачена мерзкими ссорами и неприятностями последней недели? Почему проклятое неведение сунуло его на один корабль с Шэдде и что теперь ждет его? Что вообще будет дальше? Все это мучило его.

Шэдде пришел в кают-компанию к ленчу в хорошем настроении. Попросив налить стаканчик шерри, он принялся непринужденно беседовать с офицерами и даже разок-другой рассмеялся. И все же им владело беспокойство; он ни минуты не сидел на месте, разговаривая, беспрестанно двигался по кают-компании и никому не давал вставить словечко. Он перепрыгивал с одной темы на другую, и офицеры обменивались понимающими взглядами, а Таргет подмигивал Миллеру, который помогал ему сервировать стол.

Никто не мог сказать, как началась ссора. Шэдде завел разговор о проблеме уличного движения в Лондоне, затем о тестах, которым адмиралтейство подвергало командный состав, каким-то образом перешел к вопросу о добыче угля, а затем к ядерной энергии. Он утверждал, что англичане были всегда впереди в области фундаментальных научных исследований, и высказал предположение, что раньше или позже они отыщут еще более совершенный источник энергии. И тут Дуайт Галлахер вполголоса произнес: «Они или, возможно, какая-нибудь другая нация». Это было сказано в сторону, одному только доктору, но случилось так, что в этот момент Шэдде сделал паузу и слои американца были услышаны всеми присутствующими. Галлахер растерялся, помрачнел, а Шэдде холодно воззрился на него, сжав губы, словно не мог поверить своим ушам.

— Что вы изволили сказать? — ледяным тоном спросил командир.

— Ничего, сэр, — все еще не оправившись от смущения, отозвался Галлахер.

— Ничего? — переспросил Шэдде. — А мне послышалось, что вы сказали «или какая-нибудь другая нация», не так ли?

Назревала ссора, и Галлахер сделал еще одну попытку набежать ее.

— Это было сказано просто так, сэр.

— Вы подразумевали, Галлахер, что я преувеличиваю роль англичан в научных исследованиях, не так ли? — Шэдде тяжело дышал.

Галлахер передернул плечами.

— Нет, сэр, но если вы желаете…

Наступила мертвая тишина. Пальцы Шэдде сжались в кулак. Он побледнел от ярости.

— Я хочу напомнить вам, Галлахер, — едва сдерживаясь, проговорил он, — что именно англичане дали вашей стране ядерное оружие, ракеты, радар, угловую взлетную палубу, паровую катапульту и многое другое. И что важнее всего — мы не брали за это денег!

Глаза Шэдде тлели ненавистью. Неприязнь к американцу, злость, что на борту корабля ее величества находится офицер американского военно-морского флота, обладающий к тому же правом решающего голоса в отношении запуска ракет, — закипали в нем.

— Да, да, не брали, в отличие от вашего правительства, которое дало нам эти лодки, оснащенные «Поларисами», и выудило у нас больше тридцати миллионов фунтов стерлингов за штуку! — Он умолк, выдвинув вперед челюсть и сверкая глазами. — И когда я говорю «выудило», я это и имею в виду!

Доктор за спиной Шэдде делал отчаянные знаки Галлахеру, чтобы тот молчал, но у американца заиграла кровь и в глазах появился злобный огонек.

— Это замечание не только несправедливо, сэр, но и не соответствует истине, — тихо, с расстановкой произнес он, не собираясь отступать.

Какое-то мгновение Шэдде стоял со вздувшимися на висках венами, которые, казалось, вот-вот лопнут, затем срывающимся от ярости голосом отчеканил:

— Когда мне понадобится ваше мнение, Галлахер, я вас вызову. Пока что рекомендую держать его при себе.

Резко повернувшись, он ушел в свою каюту, с грохотом задвинув за собой дверь.

В кают-компании наступило растерянное молчание.

— Ну и дела, — вздохнул Уэдди, поглядывая на доктора

— Лучше не спорить с ним, — покачал головой Рис Эванс. — Он очень устал. Слишком много неприятностей навалилось на него сразу.

Первый помощник закурил.

— Очень жаль, что командир вышел из себя. Он был в таком хорошем расположении духа. — Каван вопросительно взглянул на доктора, который в ответ только пожал плечами.

Дуайт Галлахер достал пачку сигарет. Руки у него дрожали, лицо было в красных пятнах.

— Выпейте, Дуайт, — предложил доктор, — и забудьте обо всем.

В буфетной раздался звонок из командирской каюты. Миллер открыл дверь и сунул голову в каюту.

— Вы звонили, сэр?

Сидя за столом, Шэдде переводил стрелки часов.

— Я не буду в кают-компании за ленчем.

Миллер ожидал этого. Он присутствовал при ссоре. Он был недоволен происшедшим, так как командир корабля с утра был в необычайно хорошем настроении, и вестовой надеялся, что оно удержится весь день.

— Подать вам сюда, сэр?

— Я не голоден, Миллер, — отмахнулся Шэдде. Он беспокойно передвинул какие-то вещи на столе. — Хотя принесите мне чашку чаю и печенье… И тот датский «Камамбер».

Мрачное предчувствие охватило вестового.

— Слушаюсь, сэр, — он прикрыл дверь и исчез.

Десятью минутами позже он вернулся с подносом. Шэдде по-прежнему сидел за столом перед раскрытым атласом. Напевая себе под нос, он взглянул на Миллера, и тот удивился, увидев на лице командира улыбку.

— А, это вы, Миллер! — сказал он.

Вестовой поставил поднос на край стола и принялся выдвигать из переборки маленький складной столик.

— Великий день сегодня, Миллер.

— Сэр?

— Да! Шестнадцатое мая. В этот самый день в 1808 году Англия объявила Франции и ее союзникам войну, войну Наполеону, лукавому тирану и деспоту. Он приставил нож к сердцу Англии, Миллер. Хотел уничтожить нашу нацию.

Миллер был удивлен. Командир бывал время от времени выстроен дружелюбно, но никогда прежде так не разговаривал с ним. Он почувствовал, что должен что-то сказать.

— Вот именно, сэр.

Пальцы Шэдде барабанили по столу, и хотя он обращался к Миллеру, но не смотрел на него. И вестовым овладело неприятное ощущение, что командир забыл о его присутствии.

— Да, — продолжал Шэдде. — То были дня великих решений для англичан. Шестнадцатое мая 1803 года… Объявление войны повлекло за собой целую цепь событий, которые привели к Трафальгару. Нельсон разгромил объединенный флот Франция и Испании… Угрозы для Англии больше не существовало! Это явилось началом конца Наполеона. Нельсон погиб, но Англия была спасена!

— Да, сэр, — произнес Миллер.

— Нельсон, — повторил Шэдде. Он посмотрел на Миллера, глаза его застилал туман. — Знаете ли, что сказал о нем Роуз?

— Нет, сэр.

— Он сказал: «Я не могу слышать упоминания имени Нельсона без того, чтобы слезы не навертывались у меня на глазах… Какой гений, какая отвага, какая необыкновенная судьба!»

Миллер с нетерпением ждал, когда Шэдде выговорятся. Он не мог уйти, пока командир говорил, но надеялся, что тот скоро умолкнет. Миллеру нужно было вернуться в кают-компанию, чтобы кормить офицеров, и, кроме того, ему не терпелось поскорее поведать Таргету о том, что командир находится в превосходном настроении, несмотря на стычку с Галлахером.

Но Шэдде не умолкал.

— Да, мощь Наполеона была сломлена. Махэн очень хорошо описал это… Не помню точно, какими словами. Он говорил что-то о тонкой белой полоске паруса, отделявшей Наполеона от завоевания мира.

Шэдде протер глаза и зевнул. Затем он посмотрел на Миллера, словно впервые увидел его здесь.

— А, Миллер! — улыбнулся он. — Я устал. Очень устал. Плохо сплю последнее время, должен сознаться. И слишком много дел. — Он поднялся и снова зевнул. — Можете идти, Миллер.

Вестовой хотел уже выйти, как вдруг Шэдде вновь остановил его:

— Что это за сыр, Миллер?!

Миллер обернулся к подносу и печально посмотрел на сыр.

— Свежий «Чеддер», сэр.

— Я и так вижу, что это «Чеддар», — глядя в упор на Миллера, произнес Шэдде. — А где датский «Камамбер», который вы купили мне в среду?

Вестовой замялся:

— Кончился, сэр…

— Кончился? — сердито переспросил Шэдде. — Что это значит, объясните!

— Кончился, сэр. — Миллер опустил глаза. — Кто-то съел его по ошибке…

Шэдде сжал губы, глаза его засверкали.

— По ошибке? По чьей ошибке, осмелюсь спросить?

— Офицеров кают-компании, сэр, — едва слышно пролепетал Миллер.

— Съеден по ошибке офицерами? Мой сыр? — в припадке ярости Шэдде замахал руками. — Никогда в жизни не слышал подобного вздора! — Он тяжело дышал, горящими глазами впившись в Миллера. — Съеден или не съеден, идите и отыщите этот сыр и не возвращайтесь без него! — Он грозно надвинулся на Миллера. — А теперь вон отсюда! — закричал он. — Слышите? Вон!

В буфетной Миллер рассказал Таргету о случившемся.

— Боже! — охнул тот. — Кто же его съел?

— Лейтенант-коммандер Галлахер, доктор, лейтенант Саймингтон и младший лейтенант.

— Вот это да! Когда же?

— Сегодня ночью, когда вернулись с берега.

— Откуда ты это знаешь, Дасти?

— Саймингтон сам сказал мне об этом за завтраком. Сказал, что надеется, что я не буду ничего иметь против этого. А я сказал, что это сыр командира.

— Ну и что он?

— Чуть в обморок не упал!

Таргет с сочувствием посмотрел на приятеля.

— Не завидую тебе, Дасти.

Миллер достал носовой платок и вытер лоб.

— Лучше бы мне не родиться на свет, — печально изрек он.

После ленча командир корабля и Рис Эванс провели полчаса, обсуждая вопросы предстоящего ремонта. Когда с этим было покончено, главмех завел разговор о переводе Шэдде в штаб и обрадовался, что тот проявил живой интерес к своему новому назначению.

— Я много думал над этим, Эванс, — сказал Шэдде. — В службе на берегу есть кое-какая приятная компенсация за разлуку с мором. Во-первых, у меня будет время для любимых занятий, которыми я был лишен возможности заниматься, находясь в море.

— Совершенно верно, сэр, — поддержал Рис Эванс.

Шэдде выпустил изо рта клуб дыма и, прищурившись, глядел на то, как табачное облачко рассеивается по каюте.

— Писать, например, — продолжал он. — Меня всегда тянуло к этому. Знаете, ведь у меня столько идей, которые хотелось бы занести на бумагу.

— У вас есть к этому способности, сэр, — кивнул главмех.

Шэдде скромно отмахнулся.

— Ну, это трудно сказать. Я никогда не пробовал. Но, возможно, мне это удастся. — Он придвинул к себе пепельницу и положил сигарету. — Во-вторых, рыбная ловля нахлыстом. В молодости я увлекался этим. И прогулки. Люблю гулять, наблюдать за птицами. Теперь у меня будет много возможностей для всего этого.

— Никогда не думал, что вы любите гулять, — заметил Эванс.

Шэдде кивнул.

— Прогулки — это восхитительно. Гулять в одиночестве, размышлять… — Он откинулся в кресле и вытянул ноги. — Звучит несколько самонадеянно, но, знаете ли, я предпочитаю оставаться наедине со своими мыслями, чем беседовать с людьми.

В два часа, освободившись от вахты, Саймингтон немедленно отправился к доктору.

— Вы виделись с чифом? — тревожно спросил он.

Доктор посмотрел на бледное, осунувшееся лицо молодого человека и кивнул.

— Да. Перед ленчем. Он рассказал о том, что наткнулся на вас в шлюзовой камере.

— Что он собирается предпринять?

— Оставит все как есть.

— Вы имеете в виду, что он не расскажет Шэдде?

Доктор снова кивнул.

— Благодарение господу! — облегченно вздохнул Саймингтон.

— Я нагнал на него страху, — сказал доктор. — Объяснил, что военный трибунал может прикончить карьеру Шэдде.

— Военный трибунал?! — удивился штурман.

— Да, над вами, — ответил О’Ши и пересказал свою беседу с Эвансом.

— Благодарю вас, док, — слабая улыбка заиграла на лице Саймпнгтона. — Вы очень добры.

Вернувшись к себе в каюту, штурман принялся за чтение, но вскоре отложил книгу в сторону. Несмотря на заверения Риса Эванса, которые тот дал доктору, штурманом владело ощущение надвигающегося несчастья. Он был уверен, что Шэдде так или иначе узнает о том, что произошло, и при одной мысли об этом его бросало в дрожь.

Было три часа пополудни. Первый помощник лежал на своей койке. В четыре ему предстояло выйти на вахту, и он хотел немного соснуть, но безуспешно. Он был слишком обеспокоен. Для него было страшным ударом, что главмех видел Саймингтона в шлюзовой камере. Хотя он сделал все ради собственной безопасности, однако его тревожило, не станет ли известно командиру о его причастности к этому. Только один человек знал об этом — Саймингтон. Каван был уверен, что Саймингтон никогда не отступит от своего слова. Но у доктора могли возникнуть кое-какие подозрения, а теперь все зависело еще от Риса Эванса, хотя он и дал слово О’Ши ничего не предпринимать. Кавану не нравилось, что слишком уж много людей вовлечено в это дело. «Если выяснится мое участие, — думал Каван, — мне несдобровать. Адмиралтейство не помилует офицера, который вошел в тайный сговор против своего командира…» Каван беспокойно заворочался на койке. Нарушение боеспособности основного оружия корабля ее величества было страшным преступлением, а то, что в нем замешан офицер, явится еще более усугубляющим обстоятельством.

Снова и снова он мысленно проклинал судьбу, которая привела Риса Эванса в шлюзовую камеру в тот момент, когда там находился Саймингтон. Не случись этого, все прошло бы незамеченным, и после учения Саймингтон восстановил бы контакт. Но теперь уже пять человек знали о случившемся, и одним из них был главмех. Каван сомневался в том, что Рис Эванс сдержит данное доктору слово и ничего не расскажет командиру. На какое-то мгновение он подумал было посоветовать Саймингтону пойти к Шэдде и во всем признаться. Возможно, Саймингтону удастся проделать это вежливо и тактично: «Мне хотелось бы заметить, сэр, что мне стало известно относительно радиограмм, которые вы желаете получить через Грэйси. Не кажется ли вам, сэр, что это неоправданный риск… я хочу сказать в отношении мер безопасности, и…» Каван не удосужился закончить фразу. Его мысль была прервана возникшей а его воображении картиной: разъяренный Шэдде вопрошает Саймингтона: «Могу ли я узнать поточнее, что вы имеете в виду?»

О каком риске могла идти речь! О том, что Шэдде ненормален? Но как мог Саймингтон сказать ему об атом?! Нет, нет! Признание может оказаться фатальным. Каван немедленно окажется замешанным в это дело, Шэдде узнает, кто подучил Саймингтона нарушить контакт, и тогда Кавану не миновать трибунала.

Чем бы ни закончился суд, он все равно накладывал грязное пятно на репутацию. Правда, у Кавана будет благовиднее оправдание: он был убежден, что Шэдде превышает свою власть, воспользовавшись для учения ложными приказами. Именно такой линии поведения ему и придется придерживаться. Будет довольно трудно объяснить, почему он не посоветовался с Галлахером. К счастью, Галлахер был не из тех, кто затевает склоки. Во всяком случае, придется пройти через ад, коль скоро все откроется. Покамест он ничего не может поделать. Остается только надежда, что ничего не выплывет наружу, ну а если выплывет, то надеяться, что у Саймингтона хватит благородства не назвать его. Он успокаивал себя мыслью, что штурман является человеком высоких нравственных принципов.

В 16.00, когда он появился на мостике, лодка проходила Марштрандский фиорд. Слева по борту лежал Ско, а впереди — глубокие воды Скагеррака. Норд-вест посвежел, небо потемнело, тяжелые тучи потянулись с запада.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Грэйси находился в радиорубке, когда командир прислал за ним вестового. Проходя через центральный пост, радист подивился, зачем он понадобился командиру, и у него возник страх, что вызов был связан с теми радиограммами по поводу учения.

Он постучал и, услышав в ответ «Войдите!», открыл дверь.

Шэдде сидел за столом. Две внушительные черные папки лежали перед ним. Он обернулся.

— А, Грэйси! Входите и садитесь, — дружелюбно про нанес он.

Грэйси облизал губы, о испугом ожидая, что ждет его дальше.

Командир корабля, держа руки на коленях, наклонился вперед и Грэйси невольно отвел взор от темных, вызывающих неприязнь глаз.

— Когда ваша вахта, Грэйси?

— В восемнадцати ноль-ноль до двадцати ноль-ноль, сэр.

— Вот и хорошо, — одобрительно кивнул Шэдде. — Так я и рассчитывал. — Сделав жест в сторону черных папок на столе, он продолжал: — Я работаю над текстами наших радиограмм.

— Да, сэр? — сердце у Грэйси заколотилось.

Шэдде прикрыл глаза и начал торопливо говорить, словно у него не было времени.

— Я хочу, чтобы учение началось в половине восьмого. На радиограммах я сделал пометки карандашом — точное время, когда вы должны получить первую радиограмму. Она обозначена буквой А. Вот поглядите. Девятнадцать часов тридцать три минуты. Вскоре после первой радиограммы мы погрузимся. К тому времени лодка уже будет в глубоких водах.

Радист хотел что-то сказать, но Шэдде продолжал, не обращая на него внимания:

— В первой радиограмме нам приказывается к полуночи занять позицию в Скагерраке. Для этого нам придется изменить курс. — Лицо командира осветила слабая улыбка, словно отвечающая каким-то его потаенным мыслям.

— Слушаю, сэр, — неуверенно произнес Грэйси.

Шэдде вдруг снова стал серьезным и, наклонившись к радисту, доверительно сказал:

— Этим же приказом «Массиву» предписывается покинуть Осло в двадцать тридцать и к полуночи выйти на позицию в заливе Бохус, к северу от нас. «Устрашение» покинула Лок-Ю вчера вечером…

Радист кивнул.

— Сейчас она должна находиться где-то в районе Шетландских островов. — Левой рукой Шэдде пригладил шевелюру. — Я точно не знаю ее местоположение, да это и не имеет значения, хотя радиограмма касается и ее.

Та же безличная, отсутствующая улыбка.

— Ей приказывается быть на позиции Алесунда к полуночи. Что вы скажете на это?

Грэйси поежился под почти физически ощутимым толчком пронзительных черных глаз. Словно кто-то протопал в тяжелых ботинках по его могиле.

Не ожидая ответа, командир продолжал:

— Цель этих радиограмм заключается в том, чтобы создать атмосферу реальности, не так ли? Вторая радиограмма, — он обернулся и взял ее со стола, — помечена буквой Б, понятно?

— Да, сэр, — вымолвил Грэйси.

— Конечно, они зашифрованы. Это была трудная и долгая работа, — он кивнул в сторону лежавших на столе папок, — Пришлось воспользоваться секретными документами. Давненько не приходилось мне заниматься этим делом… — Он погрузился в свои мысли. — Ах да! На чем я остановился?

— Радиограмма В, сэр.

— Да, да, радиограмма В. — Шэдде поднял бланк. — Вот она. Вы примете ее за два с половиной часа до полуночи. Мы будем идти под перископом. Время получения тут указано. Я хочу, чтобы вы приняли ее в двадцать один час двадцать девять минут. Понятно?

— Я заканчиваю вахту в двадцать ноль-ноль, сэр, — сказал радист. — Меня сменяет Картрайт.

Шэдде кивнул.

— Рад, что вы напомнили об этом. Я все предусмотрел. После того как получите первую радиограмму, вы скажете Картрайту, что в связи с чрезвычайной обстановкой вы остаетесь на вахте и пошлете за ним, когда захотите, чтобы он вас сменил. Понимаете?

— Да, сэр.

— Хорошо! Теперь радиограмма Б… Как и шифровка А, она адресована «Возмездию», «Массиву» и «Устрашению». Она похвально коротка. — На лице Шэдде снова появилось холодное, отсутствующее выражение. — В ней приказывается привести ракеты в готовность номер один. — Шэдде откинулся в кресле, скрестив руки на груди. Затем он заговорил так быстро, что Грэйси едва поспевал за ходом его мысли: — Это придаст немного больше правдоподобия учению. Интересно поглядеть, как будет реагировать экипаж на то, что им должно казаться подлинной боевой тревогой. Пришло время их встряхнуть.

Шэдде провел рукой по лбу и, опустив голову на грудь, задумался. Затем он встряхнулся, сгреб со стола обе депеши и протянул радисту.

— Спрячьте, Грэйси. Никто не должен видеть их. Я вызвал вас, чтобы обсудить кое-какие вопросы, связанные с ремонтом радиоаппаратуры, ясно?

Грэйси кивнул и сунул радиограммы в карман. Он вспомнил совет Саймингтона: «Вам придется выполнить все, что он захочет, Грэйси. Ответственность целиком лежит на нем. Ведь он командир корабля». И дальше: «Если командир даст вам шифровки для передачи, НЕМЕДЛЕННО известите меня». «Так я и сделаю», — подумал радист.

— Ну вот, пока все, Грэйси, — сказал Шэдде, не спуская глаз с радиста. — Запомните, никому ни слова! Абсолютный секрет!

— Слушаюсь, сэр.

— И последнее, Грэйси. Когда будет получена первая радиограмма и по кораблю начнутся разговоры по этому поводу… — он сделал паузу, в глазах появилось таинственное выражение, — …внимательно приглядывайтесь к людям, может быть, вы заметите, что кто-то странно ведет себя… Понимаете, к чему я клоню?

— Да, сэр.

Грэйси вернулся в радиорубку, поговорил с дежурным радистом, после чего отправился на поиски Саймингтона. Он нашел штурмана в его каюте.

— Итак, учение будет сегодня ночью, — задумчиво произнес Саймингтон. — Веселенькое дело…

— Куда уж веселее, — озабоченно подтвердил радист.

— Первый приказ будет получен в девятнадцать тридцать, а второй около половины десятого?

— Да, сэр.

— И мы должны выйти на позицию в полночь?

— Так сказал командир. — Грэйси поднялся, собираясь уходить. — Один вопрос, сэр…

— Да, Грэйси?

— Что вы будете делать?

Штурман сжал губы и покачал головой.

— Предоставьте это мне и не тревожьтесь.

После ухода радиста Саймингтон отправился в кают-компанию. Было около пяти часов. Он спешил сообщить первому помощнику последние новости, но на мостике находились впередсмотрящие и сигнальщик. Разговаривать при них было нельзя. Пришлось дожидаться, когда Каван сменится.

Шэдде провел беспокойный день. Он не присел ни на минуту, входил и выходил из каюты, расхаживал по центральному посту, поглядывая на приборы, поднимался на мостик. Он был оживлен, бодр, общителен. Никаких следов мрачности и подавленного настроения.

Около половины шестого он вновь поднялся на мостик. Берегов Швеции не было видно, лодка уже давно шла Скагерраком, покачиваясь на волнах. Небо было в темном покрывале облаков, на горизонте вспыхивали молнии.

Взяв бинокль, Шэдде внимательно оглядел все вокруг, затем подошел к штурманскому столу и принялся изучать карту.

— Запросите центральный пост о глубинах, — распорядился он.

— Слушаюсь, сэр.

Первый помощник подошел к переговорному устройству и запросил глубины. Шэдде стоял у стола, отбивая пальцами дробь.

— Почему задержка? — в голосе его звучало нетерпение. — Пусть пошевелятся!

С центрального поста доложили, что готовы дать глубины.

— Говорите, — отозвался Каван и начал повторять вслух: — 122—120—123—126—128—130…

— Достаточно, — коротко произнес Шэдде. Он сравнил данные по карте и вернулся в переднюю часть мостика. — В восемнадцать сорок измените курс.

— Слушаюсь, сэр.

— Кто вас подсменяет?

— Уэдди, сэр.

Наступила длительная пауза, и Каван ждал, что за этим последует.

— Первый! — обратился к нему Шэдде.

— Сэр?

— По прибытии в Портсмут командование лодкой примет капитан третьего ранга Стрэйкер.

— Да, сэр.

— Никаких увольнительных, пока мы не обсудим с ним все дела.

— Да, сэр.

— Увольнения на берег будет разрешать он. Он примет командование через сорок восемь часов после нашего прибытия. После этого корабль перейдет в его ведение. Вы понимаете меня?

— Да, сэр, — сказал Каван, но все это время его не оставляла мысль о том, не позабыл ли Шэдде про учебную тревогу. Во время ссоры в Копенгагене он сказал: — «Через несколько дней я сдаю лодку новому командиру. Могу вас заверить, что я не намерен передать ему разболтанный экипаж. Времени осталось мало, но я желаю как следует встряхнуть людей».

Его мысли прервал Шэдде.

— Облачно впереди. Возможен шторм.

— Похоже на то, сэр.

— Правда, барометр падает медленно, но сомнений почти нет. — Шэдде обернулся. — Мы уже в глубоких водах. В двадцать ноль-ноль начнем погружение. Я рассчитываю на спокойную ночь.

«Если он играет, — подумал Каван, — то, безусловно, делает это весьма убедительно».

Командир провел на мостике еще с четверть часа, беседуя на самые различные темы, но Каван видел, что он был внутренне напряжен и обеспокоен и не мог ни на чем сосредоточиться. Шэдде беспрестанно шагал по мостику и, где бы ни останавливался, пальцы его отбивали нервную дробь. Наконец он отправился вниз, и остаток вахты прошел для первого помощника спокойно. В восемнадцать часов Уэдди поднялся сменить его.

— Как настроение у командира? — спросил он.

— Ужасное! Не перестает разговаривать. По-видимому, взволнован новым назначением.

— И позабыл про ссору?!

— Вы имеете в виду с Галлахером?

— Конечно!

— Кажется, начисто позабыл про нее.

Пошел мелкий, пронизывающий дождик, и первый помощник обрадовался возможности спуститься вниз.

Добравшись до своей каюты, Каван снял фуфайку и начал умываться. Почти немедленно раздался стук в дверь, и вошел Саймингтон.

— Что-нибудь стряслось?

Саймингтон холодно посмотрел на него.

— Командир передал Грэйси тексты шифровок.

Каван перестал вытирать полотенцем лицо и стоял с вытаращенными глазами. Он ждал этого весь день, и все же новость ошеломила его… И Шэдде еще сказал, что рассчитывает на спокойную ночь…

— Боже! — только и смог произнести Каван. — Значит, он это сделал? Расскажите подробно.

Саймингтон изложил ему разговор с Грэйси.

— Очень интересно. Поборник реализма… Изменение нашего курса на несколько часов обойдется английским налогоплательщикам не в один фунт стерлингов.

— Все это странно до чрезвычайности, — покачал головой штурман. — Но ведь и он странный тип, если говорить по совести.

— Где он сейчас?

— В своей каюте. Очень возбужден.

— Знаю.

Из ящика под койкой Каван достал рубашку и принялся ее надевать.

— На мостике он ни полсекунды не простоял спокойно. Но он чертовски хороший лицедей! Никогда бы не мог подумать, что он уже вручил радиограммы радисту!..

— Я спрашивал Шепарда. Он говорит, что дал вторую половину лоскута Финнею, — сказал главмех.

— Где и когда?

— В рулевом отделении за день до отхода из Стокгольма. Разорвал тряпку пополам и одни кусок дал Кайлю, а второй Финнею. Вытирать руки.

Мистер Баддингтон почесал подбородок и задумался.

— Очень интересно, — проговорил он. — Не казался ли Шепард… не растерялся ли он, когда вы спросили его об этом?

— Нисколько.

— Кажется, мы добираемся до главного, — водянистые главки робко отвернулись в сторону. — Не согласитесь ли вы сделать для меня еще одно одолжение?

— Пожалуйста. Что именно?

— Спросите Финнея, что он сделал со своим куском.

— Он заступает на вахту в двадцать часов. Можно подождать до этого времени?

— Конечно, — сказал мистер Баддингтон.

Металлический стук телетайпа на мгновение прекратился, и каретка скользнула влево, затем треск клавишей возобновился. Грэйси взял конец бумажной ленты и, прижав к резаку, отделил от рулона. Перед тем как зарегистрировать радиограмму в вахтенном журнале, он еще раз посмотрел на непривычный адрес и группу цифр, а также классификацию степени секретности и срочности. Во время ужина он явился в кают-компанию. Старшим за столом был первый помощник.

— Срочная шифровка, сэр, — обратился к нему радист.

Килли поднялся с места и взял радиограмму.

— Сейчас расшифрую, сэр.

— Действуйте, — сказал Каван. Он весь напрягся. Искоса он взглянул на Эванса, Саймингтона и О’Ши. Все трое хмуро уставились в тарелки. Его это не удивило.

Килли занялся депешей. Закончив расшифровку, он присвистнул:

— Ни за что не догадаетесь, что нас ждет!

— Неприятности, — ответил Госс. — Чую их за милю.

Глаза у Килли загорелись.

— Оперативный приказ командующего подводными силами НАТО, — прошептал он и направился в каюту командира корабля.

Поднос с чаем и сухариками стоял на столе перед Шэдде.

— В чем дело? — рявкнул он.

Килли протянул ему радиограмму. Командир принялся читать, брови его удивленно полезли кверху. Затем он что-то написал на бланке шифровки и положил в карман.

— Я иду в центральный пост. Передайте штурману, что я жду его.

Когда Саймингтон подошел к штурманскому столу, Шэдде показал ему радиограмму.

— Прочтите, — сказал он натянутым тоном.

«Актер!» — подумал Саймингтон, но заметил, что руки у Шэдде дрожат. Радиограмма была от командующего подводными силами и адресована «Возмездию», «Массиву» и «Устрашению» и подтверждена главнокомандующим объединенными вооруженными силами НАТО на Атлантике и прочими натовскими и адмиралтейскими властями. В ней говорилось:

«„Возмездию“ выйти на позицию 58 30 С : 09 52 В к полуночи тчк „Массиву“ оставить Осло в 20 : 30 и занять позицию в секторе 58 50 С : 10 12 В к полуночи тчк.

„Устрашению“ выйти на позицию 62 40 С : 3 00 В к полуночи тчк идти в подводном положении тчк выполняйте».

— Очень интересно, сэр, — Саймингтон должен был что-нибудь сказать и счел эти слова самыми подходящими.

Шэдде оторвался от карты.

— Дайте мне курс и скорость для достижения этой позиции к полуночи.

Саймингтон взялся за циркуль и линейки, а командир включил эхолот, после чего отправился в радиорубку и приказал Трэйси радировать командующему о погружении.

— Погружаемся в девятнадцать сорок одна. Всплытие в двадцать два ноль-ноль, — продиктовал он, глядя на свои часы.

— Есть, сэр.

Решительным шагом Шэдде вернулся в центральный пост.

— Боевая тревога!

По кораблю зазвучал сигнал ревуна, и экипаж торопливо бросился занимать свои места по расписанию.

— К погружению! Все вниз! — громко командовал Шэдде. — Открыть кингстоны главного балласта!

Впередсмотрящие и сигнальщик спустились из боевой рубки. Их мокрые дождевики поблескивали в мерцании огней центрального поста. Позади них раздался глухой звук задраиваемого рубочного люка, затем приглушенная команда Уэдди:

— Первая задрайка… Вторая задрайка…

Мгновением позже он спустился по трапу. Сигнальщик закрыл нижний люк и затянул болты.

Перед рулевым горизонтального руля подрагивала стрелка глубиномера. 16… 18… 20… 22…

— Погружение на глубину двести футов, — прорычал Шэдде.

Первый помощник стоял позади рулевых горизонтального руля, наблюдая за показаниями приборов.

— Есть двести футов, сэр, — повторил он.

Лодка пошла на погружение с дифферентом на кос.

— Курс, Саймингтон? — отрывисто спросил Шэдде.

Штурман поднял голову от карты.

— Ноль-пять-один, — спокойно доложил он.

Широко ступая, Шэдде приблизился к штурманскому столу и остановился рядом с Саймингтоном.

— А ну пошевеливайтесь! Скорость?

— Восемь узлов, сэр.

— Когда наступает темнота?

— Сейчас проверю, сэр.

Пока Саймингтон сверялся с лоцией, Шэдде стоял над ним, нетерпеливо постукивая пальцами по столу.

— Заход солнца в двадцать сорок, сэр. Навигационные сумерки заканчиваются в двадцать три пятьдесят восемь.

— Значит, темнота наступает в полночь. Хорошо. — Шэдде стоял хмурый и задумчивый. — Когда мы должны изменить курс, если за два часа до наступления темноты будем находиться в сорока милях от назначенной на полночь позиции?

— В сорока милях за два часа до темноты… — повторил Саймингтон.

— Да.

Штурман принялся за работу, подсчитывая что-то на бумаге. Шэдде наблюдал за ним орлиным взором.

Наконец Саймингтон выпрямился и показал карандашом позицию на карте.

— Вот, сэр, неподалеку от Кристиансунда. Мы будем там в двадцать один ноль-ноль.

Сморщив лоб, Шэдде склонился над картой.

— Курс оттуда до позиции в ноль-ноль часов?

Саймингтон сверился с картой и компасом.

— Ноль-шесть-один, сэр, — доложил он.

— Отлично. Ляжем на этот курс в двадцать один ноль-ноль.

Шэдде нанес время и курс на карту и аккуратно обвел цифры кружками.

— На каком удалении находится ближайший берег от нашей полуночной позиции? — спросил он.

Воткнув ножку циркуля в точку полуночной позиции, Саймингтон коснулся второй ножкой норвежского берега, затем перенес циркуль на шкалу.

— Чуть меньше двадцати четырех миль, сэр.

— Вижу, — отозвался Шэдде. — А за два часа до темноты?

— За два часа до темноты? — удивленно переспросил штурман.

— Да, да, — нахмурился Шэдде. — За два часа до темноты. Вы знаете — сорок миль от полуночной позиции. Как далеко в этот момент будет от нас берег?

Саймингтон вновь провел измерение.

— Вот, сэр, тринадцать и восемь десятых миль от маяка Хомборо.

— Что это за группа маяков? — ткнул Шэдде пальцем в карту.

Саймингтон наклонился, чтобы разобрать мелкий шрифт, которым обозначены маяки.

— Рейескбер, Геслингерн и Хомборо, сэр.

— Гм, хорошая позиция, чтобы определиться с помощью радиолокатора.

— Да, сэр.

— Великолепно. Всплывем там в двадцать два ноль-ноль, — он подошел к первому помощнику и увидел, что глубиномер показывает двести футов.

— Как дифферент, первый?

— В норме, сэр.

— Хорошо! — со сверкающими глазами Шэдде потер руки. — Сейчас мы всплывем для наблюдения. Внимательно следите за всеми кораблями вблизи нас. Мы всплывем под перископную глубину в двадцать ноль-ноль и после этого будем всплывать через каждые полчаса. Для радиосвязи.

— Есть, сэр! — Первый помощник обернулся к рулевому: — Всплывите под перископ, старшина. Передайте.

Рулевой повторил:

— Всплытие под перископ! Всплытие под перископ!

Вскоре центральный пост очистился от людей. Остались только вахтенные.

Шэдде кивнул первому помощнику:

— Пройдемте ко мне в каюту.

Пропустив Кавана вперед, Шэдде прикрыл за собой дверь.

— Дайте указание офицерам, чтобы они внимательно приглядывались, не будет ли кто-нибудь в течение следующих нескольких часов странно вести себя, — он не сводил глаз с первого помощника.

— Слушаюсь, сэр.

Шэдде барабанил пальцами по столу.

— Вскоре я обращусь к экипажу по корабельной трансляции. Тогда уж наш дружок саботажник почувствует себя не в своей тарелке. Наверняка чем-нибудь выдаст себя.

Каван посмотрел о измученное лицо командира, на темные мешки под глазами. «Бедняга, — подумал он, — Вечно в заботах… Почему ты не дашь себе отдыха?»

— Я, конечно, не непогрешим, — продолжал Шэдде, — но в этом отношении у меня есть нюх. Итак, пожалуйста, оповестите офицеров. — Он взглянул на часы. — Я буду разговаривать с экипажем через десять минут.

Он редко прибегал к помощи трансляционной сети. Тем более всем должно стать ясно, что вынудили его к этому чрезвычайные обстоятельства.

Голос Шэдде зазвучал по всему кораблю:

— Говорит командир. Хочу сообщить вам о приказе, полученном от командующего подводными силами. Это оперативный приказ НАТО, согласно которому мы должны к полуночи выйти на позицию в Бохус Бэй у Санднесс-фиорда. Этим же приказом «Массиву» предписывается выйти из Осло в двадцать часов тридцать минут и к полуночи занять позицию приблизительно в двадцати милях севернее нас. Наконец, «Устрашению» приказывается занять к полуночи позицию в Алесунде. — Капитан говорил быстро, и голос его звучал напряженно. — Этот оперативный приказ НАТО заставляет предполагать чрезвычайное положение. — Он сделал паузу. — Однако никакие догадки ни к чему не приведут, поэтому не занимайтесь ими. — Он прокашлялся. — Для того чтобы прибыть к полуночи на предписанную нам позицию, мы в двадцать один ноль-ноль ляжем на курс ноль-шесть-один. Скорость двадцать узлов. С получасовыми интервалами будем всплывать под перископ для радиосвязи. В двадцать два ноль-ноль мы всплывем в виду маяка Хомборо, что на норвежском побережье. Я буду информировать вас о всех последующих действиях. Все.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В кают-компании, в столовых, во всех отсеках, на камбузе и в кладовых — всюду, где находились члены экипажа, выступление командира стало основной темой разговоров.

Вопреки совету Шэдде высказывались различные домыслы по поводу того, что же таилось за полученным приказом. Чаще всего высказывалось соображение, что это еще одно учение, экспромт скучающего от безделья штаба НАТО, желающего оправдать свое существование.

Другая точка зрения, менее популярная, заключалась в том, что в полночь истекает время какого-то ультиматума, что между Востоком и Западом ведется закулисная дипломатическая игра, а приказ кораблям занять определенную позицию к полуночи является простой мерой предосторожности.

На носу были твердо убеждены, что все это делалось по просьбе Соединенных Штатов, чтобы принять на борт космонавта, который должен приводниться в этом районе — своего рода демонстрация космических достижений США у парадного подъезда Советского Союза. Вот почему корабли должны в полночь находиться вблизи друг от друга.

Но под спудом всех этих толков таилось глубокое недовольство тем, что это может задержать возвращение домой, и офицеры в штабах командующего подводными силами и НАТО залились бы краской стыда, если бы услышали, что о них говорят.

Около двадцати одного часа Саймингтон и Каван встретились, чтобы второпях обсудить создавшуюся ситуацию. Им это удалось сделать впервые после выступления командира по трансляции. Каван прикрыл дверь своей каюты.

— Поживее, — сказал он, — Шэдде сегодня начеку.

— Где он?

— У себя в каюте.

— Ладно. Что вы скажете на все это? — Саймингтон был встревожен.

— Давайте быстренько вспомним все, — предложил Каван. — Шэдде передал Грэйси две шифровки. Первая уже получена… Вторая будет получена около двадцати одного тридцати… Итак, учение началось… Что вы думаете о выступлении командира?

— Мне кажется, он был несколько возбужден, — пожал плечами Саймингтон.

— Естественно, — кивнул Каван. — Не забудьте, что он является главным действующим лицом этого представления.

— Каковы же все-таки его мотивы, первый? — Саймингтон скрестил руки на груди.

— Известно одно: он хотел встряхнуть экипаж и знает, что Кайль не саботажник. Очевидно, он рассчитывает, что учение поможет…

— Вздор, — перебил Саймингтон. — Почему саботажник должен выдать себя, если неожиданно окажется в ситуации, созданной Шэдде? Не вижу в этом логики.

Первый помощник присел на край стола.

— Я тоже. Всегда считал это неубедительным, но Шэдде думает иначе… Может быть, он и прав?..

— Возможно… — озабоченно произнес Саймингтон.

— Во всяком случае, мы поступили правильно.

— Мы?! — сухо переспросил Саймингтон. — Занятно!

Первый помощник нахмурился. Саймингтон начинал показывать зубы.

Около двадцати одного часа главмех рассказал мистеру Баддингтону, что, по словам Финнея, тот выбросил свой кусок шелка за борт после того, как они закончили работу в рулевом отделении.

Баддингтон обратил водянистые глазки на Риса Эванса.

— Выбросил за борт? Очень интересно! Не можете ли вы привести его вниз, в рулевое отделение? Я буду ждать вас там. — Маленький человечек проявлял нетерпение, словно терьер, напавший на след лисицы.

Рис Эванс казался озадаченным.

— Как мне объяснить ему, что вы хотите встретиться с ним?

— Никак. Даже не упоминайте меня.

— Ладно, — неуверенно произнес главмех. — Вы лучше меня знаете, что ищете.

Мистер Баддингтон уже ждал их, когда они появились в рулевом отделении, сперва главмех, а следом молодой краснощекий человек с широко расставленными голубыми глазами. При виде специалиста по кондиционированию воздуха из адмиралтейства на его лице выразилось удивление.

Эванс чувствовал себя не в своей тарелке.

— Старшина Финней, — представил он унылым тоном; Финней ему нравился, и он волновался за него.

— Очень приятно, — произнес мистер Баддингтон, строго глядя на молодого человека. — Возможно, вы сумеете помочь мне.

— Уверен, что он охотно это сделает, — сказал главмех, поворачиваясь к старшине.

— Так точно, сэр. Если могу,— смущенно улыбнулся Финней.

Мистер Баддингтон достал испачканную шелковую тряпку.

— Вам приходилось видеть эту тряпку раньше?

— Да, сэр. Это шелк главстаршины Шепарда. — Он взглянул на главмеха. — Вроде того куска, о котором вы меня спрашивали, сэр.

Эванс уныло кивнул.

— Шепард разорвал ее пополам, сэр, — объяснил старшина. — Одну половину дал мне, а другую Кайлю, вытирать руки. Я выбросил свою тряпку за борт еще в Стокгольма, сэр. — Он казался обрадованным, что сумел дать такое толковое объяснение.

 К течение некоторого времени никто не произнес ни слова, Закончив протирать стекла очков носовым платком, мистер Баддингтон вздел их на нос, очень медленно и тщательно укрепил к затем покачал головой.

— Вы врете, Финней, и это очень печально.

Старшина криво улыбнулся и убежденно сказал:

— Нет, сэр, не вру. Это истинная правда.

— Хотел бы, чтобы это было так, — печально произнес мистер Баддингтон. — Это значительно облегчило бы мою задачу. Послушайте, Финней, — в тоне его голоса послышались нотки, по которым можно было понять, что больше он не потерпит никакой лжи, — так как вы не желаете говорить правду, я расскажу ее вам. Если кое-какие детали не точны, прошу поправить меня, но в целом вы увидите, что мой рассказ соответствует действительности.

Водянистые глазки перебежали с Финнея на Эванса и обратно.

— В тот день, перед тем как лодка вышла из Стокгольма, вы и Кайль вместе с главстаршиной Шепардом работали в рулевом отделении. Верно?

— Да, сэр.

— Именно в тот день произошло столкновение с датским судном из-за того, что заклинило рулевое управление, верно?

— Да, сэр.

— Сразу же после столкновения главный механик послал Шепарда, вас и Стокса выяснить, из-за чего произошли неполадки с рулем.

— Совершенно верно, сэр.

— Когда вы пришли в рулевое отделение, то увидели, что рулевой механизм заклинило из-за того, что вся гидравлическая жидкость вытекла, верно? — мистер Баддингтон, прищурившись, взглянул на Финнея.

— Да, сэр.

— Все трое вы сразу поняли, что случилось, потому что увидели на палубе гидравлическую жидкость и выскочившую пробку. Верно?

— Да, сэр, верно, — подтвердил Финней.

— Но вы, Финни, увидели и еще кое-что, чего не заметили остальные. Вы увидели на палубе контргайку, которую вы должны были закрепить днем раньше. — Голос мистера Баддингтона стал мягким и вкрадчивым. — И тогда вас обуял страх, Финней, и я могу понять почему. Вы с ужасом вспомнили, что забыли закрутить эту контргайку, в результате чего и не сработало рулевое управление. — Мистер Баддингтон высморкался. — Вы мгновенно все поняли, Финней, и затем совершили глупость. Вы подобрали контргайку, завернули ее в серый шелк, который вытирали руки, и, перед тем как уйти, сунули сверток вой туда.

Он пальцем указал за трубы.

Краска сошла с лица Финнея, но он по-прежнему упрямо мотал головой.

— Может быть, все это и так, но я тут ни при чем, Я выбросил тряпку за борт. Может быть, это тряпка Кайля, сэр?

— Нет, Финней, — покачал головой мистер Баддингтон. — Его кусок тоже у меня. Взгляните, — он вытащил второй лоскут. — Если бы вы выбросили свой кусок, у нас оставалась бы только одна половина тряпки Шепарда, а не две. Не так ли, Финней? — горестно заключил мистер Баддингтон. — Вот почему я сказал, что вы врете.

Губы у Финнея задергались, и он зарыдал. К удивлению Риса Эванса, мистер Баддингтон принялся гладить парня по плечу и успокаивать его.

— Что вы, что вы, Финней! Вы сделали глупость, но ведь это еще не конец света. Вас обуял страх, ведь ваша оплошность привела к серьезным последствиям. Вы захотели защитить себя, но сделали это неправильно. Всегда лучше говорить правду. Успокойтесь, дружок! Все образуется. Вас не ждет ничего плохого.

Финней молча затряс головой.

— Возвращайтесь на вахту, Финней, — приказал главмех. — Утром мы во всем разберемся.

— Одно меня удивляет, мистер Баддингтон, — сказал Рис Эванс, когда старшина ушел, — почему вы решили, что Финней оплошал, а не сделал это преднамеренно?

— Потому что у него безупречное личное дело и потому еще, что саботажники действуют не так. Во-первых, он работал под руководством Шепарда, и тот должен был проверить, хорошо ли закручена гайка. Откуда Финней мог знать, что Шепард этого не сделает? Во-вторых, заклинение руля не представляло бы никакой опасности, не окажись в тот самый момент пароход по носу. В-третьих, спрятав гайку, Финней хотел скрыть свою вину и создать впечатление, что это был саботаж.

Отстучав вторую радиограмму, Грэйси заправил ленту в автоматический передатчик. Затем он повернул переключатель с «антенны» на «телетайп». Часы показывали 21.28. До слуха Грэйси доносились команды Шэдде, которые тот отдавал в центральном посту. После завершающего «Поднять перископ!» Грэйси вновь посмотрел на часы и в 21.29 включил передатчик, и принялся наблюдать, как из телетайпа выходит бумажная лента с текстом.

Приказ, как выразился командир, был похвально краток. После шифрованного адреса шло только шесть цифровых групп и затем открытым текстом: «Подтвердите получение», а также время отправления.

Внеся в журнал полученную депешу, радист отнес ее в кают-компанию и вручил Килли:

— Шифровка, сэр. Тот же адрес и отправитель.

Килли вскочил с места и почти вырвал бланк из рук радиста.

Расшифровав текст, Килли пробормотал:

— Черт возьми, дело становится серьезным.

Саймингтон вопросительно посмотрел на него.

— В самом деле? — холодно произнес он и вздрогнул.

Килли даже покраснел от возбуждения, переписывая радиограмму.

— Привести ракеты в готовность номер один, — хрипло прошептал и поспешил в командирскую каюту.

— Радиограмма, сэр. Срочная, оперативная, — он пытался произнести это будничным тоном, но безуспешно. Голос у него дрожал.

Шэдде молча взял радиограмму. В ней говорилось:

«Привести ракеты в готовность номер один тчк слушайте нас по этому каналу каждые полчаса тчк исполняйте тчк подтвердите получение».

Килли обратил внимание, как затряслись руки Шэдде, когда он, прочитав текст, положил радиограмму на стол.

— Передайте первому помощнику и командиру ракетной боевой части, чтобы немедленно явились ко мне.

— Есть, сэр.

Когда оба офицера пришли, Шэдде поднялся с места.

— Прочтите, — сказал он, протягивая им радиограмму.

Уэдди взглянул на шифровку, и брови у него удивленно полезли наверх.

— По-видимому, что-то серьезное, сэр?

Шэдде отстукивал пальцами по столу — раз-два, раз-два, Он энергично закивал.

— Похоже, что так. Но раздумывать нечего, нужно приниматься за дело. — Он воззрился на Уэдди. — Готовность номер один значит, что четыре ракеты должны быть готовы к запуску за три минуты, не так ли?

— Да, сэр.

— Что для этого нужно?

Командир боевой части был бледен.

— Нужно подготовить первую и вторую по правому борту и пятнадцатую и шестнадцатую по левому. Привести в готовность систему наведения с помощью инерциальной системы, подключить к управлению огня и установить основные данные корабельной инерциальной навигационной системы по компьютеру.

— Что еще? — поморщился Шэдде.

— Еще нужно создать давление в пусковых шахтах, проверить зажигание и электроцепь в моторах, на боеголовках и на пусковой установке. И конечно, первый помощник командира должен проверить плунжерную цепь.

— Приступайте, — голос Шэдде звучал сухо.

Уэдди вышел, и вскоре раздалась его команда по трансляции:

— Ракетному расчету приготовиться! Все по местам!

Шэдде улыбнулся первому помощнику, серьезная улыбка, без тени шутки, скорее даже с налетом злобы.

— Ну, что скажете, первый?

— Что именно, сэр?

— Вы не верили, что наш корабль будет когда-либо использован по его прямому назначению, — в голосе Шэдде послышалась торжествующая нотка. — Ну, кто же прав?

«Обожди, дружок, скоро мы узнаем, кто прав, а кто нет…» — подумал Каван, а вслух спросил:

— Еще какие-нибудь приказания, сэр?

Шэдде поднял голову от стола, словно впервые увидел Кавана.

— Следите за поведением людей. Надеюсь, вы предупредили офицеров?

— Да, сэр, — кивнул Каван.

Шэдде поспешно прошел в центральный пост. Первый помощник последовал за ним.

Во второй раз в эту ночь экипаж услышал по радио голос командира.

— Только что получен второй приказ. Он короток. «Возмездию», «Массиву» и «Устрашению» быть в состоянии готовности номер один. Вы уже слышали команду ракетным расчетам. — Командир едва сдерживал волнение, он говорил торопливо, и поэтому его слова звучали особенно тревожно. — Готовность номер один означает, что мы должны быть готовы выпустить четыре ракеты через три минуты после приказа. Пусковые расчеты подготавливают сейчас ракеты номер одни и два, пятнадцать и шестнадцать. — Он прокашлялся, сухо и хрипло, затем продолжал: — Очевидно, три наши лодки не получили бы эти приказы, если бы не создалось чрезвычайное положение. Однако (и я хочу, чтобы это было отчетливо понято) приказ о готовности номер один является обычной предохранительной мерой. Это еще не значит, что мы дадим залп, хотя эту возможность исключать не следует. — Он сделал паузу. — Еще раз должен предостеречь вас против каких-либо кривотолков и пересудов. Мы находимся здесь для того, чтобы выполнять приказы, а не обсуждать их. Как я уже говорил, в двадцать два ноль-ноль лодка на несколько минут всплывет на поверхность с навигационными целями. Это произойдет через двадцать три минуты. Я буду держать вас в курсе дальнейших событий. Сохраняйте спокойствие… Не прислушивайтесь к сплетням… Сосредоточьтесь на своих обязанностях. Все.

Пока Шэдде говорил, первый помощник проверил электроцепь.

— Огневая плунжерная цепь проверена и в порядке, сэр, — доложил он.

— Очень хорошо, — кивнул Шэдде.

После второго выступления командира по радио доктор сообщил, что Масгров в реакторном отсеке потерял рассудок и находится в истерическом состоянии.

— В чем дело? Почему? — воскликнул Шэдде.

— Трудно сказать, сэр. У него шок, — пожал плечами доктор.

— Что это значит?

— Не выдержали нервы. Ваше сообщение относительно готовности ракет к запуску, по-видимому, потрясло его. Возможно, он лишился рассудка от страха… от шока. Когда я привел его в сознание, он был словно потерянный и болтал невесть что…

— Болтал? — нахмурился Шэдде. — О чем?

— Вспоминал мать, родных…

Шэдде расхаживал взад и вперед по тесной каюте, заложив руки в карманы брюк, подняв плечи.

— Боже мой! Офицер! Что же было бы с ним в настоящем деле?! Невероятно. — Он вдруг остановился. — Что вы с ним сделали?

— Дал ему снотворное. Почувствует себя лучше, когда проснется.

— А он не притворяется? Вы уверены?

— Совершенно уверен. Нервы не вы держали напряжения, — доктор внимательно следил, как будет реагировать командир.

В глазах Шэдде мелькнуло выражение, словно он получил пощечину. Задрав подбородок, он яростно взглянул на доктора. О’Ши увидел, как сжались его губы и набухли вены, и приготовился к вспышке ярости, но тут из переговорного устройство послышался хриплый голос Саймингтона:

— Командира в центральный пост. Двадцать два ноль-ноль, сэр.

Злость в глазах Шэдде уступила место возбуждению.

— Хорошо, штурман, — ответил он. — Иду.

Он поспешно натянул резиновые сапоги и дождевик, повесил на шею бинокль и вышел. В центральном посту он тронул за плечо оператора. Тот сдвинул наушники и обернулся.

— Есть что-нибудь поблизости, Синклер? — спросил Шэдде.

— Большой одновинтовой транспорт, на красном один-три-один, сэр. Возможно, танкер. Примерно в двух милях… Быстро открывается, сэр.

— Хорошо, продолжайте наблюдение.

Командир вышел на середину центрального поста.

— Посты погружения! — приказ был повторен по радио, и люди заспешили на свои места.

— Сорок футов! — прорычал Шэдде.

Рулевые горизонтальных рулей принялись вертеть штурвалы, и нос лодки начал подниматься. Затем вновь раздался резкий голос Шэдде:

— Поднять перископ! — Быстро осмотрев горизонт, он задвинул ручки. — Всплывать на поверхность!

— Всплывать! Закрыть главные клапаны! — отдал команду первый помощник.

Гулко захлопнулись клапаны, и тут же последовали быстрые доклады из различных отсеков.

— Главные клапаны закрыты, сэр!

— Всплытие!

— Продуть главный балласт! — скомандовал Каван.

Сработали горизонтальные рули, и раздалось шипение воздуха, нагнетаемого под давлением в балластные цистерны. Сигнальщик отвернул задрайки нижнего люка, и Шэдде поднялся по трапу в боевую рубку.

Первый помощник называл глубины:

— Тридцать футов, сэр… Пятнадцать футов, сэр…

Всплыв, лодка начала покачиваться на волне. Шэдде отвернул задрайки и открыл верхний рубочный люк. Он поднялся на мостик, наблюдатели, сигнальщик и вахтенный офицер последовали за ним.

Норд-вест крепчал, и море было неспокойно. Скорость снизили до двенадцати узлов, но даже при этом волны заливали мостик. Видимость была меньше мили. Радиолокационная антенна, возвышавшаяся над людьми, стоявшими на мостике, обшаривала горизонт.

Наблюдатели заняли свои места, но по приказу Шэдде навигационные огни не включались.

В течение нескольких минут шла бурная деятельность. Саймингтон быстро определил девиацию компаса, проверил радионавигационную систему «Лоран» и положение корабельной инерциальной системы, проверил место корабля. Когда все это было проделано, командующему сообщили о погружении, и ровно через шесть минут после всплытия, лодка вновь погрузилась на глубину двести футов. Скорость была увеличена до двадцати узлов, и корабль лег на курс, направляясь в Богус Бэй.

За час до полуночи Грэйси вызвали к командиру. Шэдде шагал из угла в угол, словно тигр в клетке. При виде радиста он расцвел улыбкой.

— Молодец, Грэйси! Вы проделали все отлично! Учение проходит сверхуспешно!

Глаза Шэдде сверкали, освещая его изможденное лицо. Не останавливаясь, он продолжал:

— Благодаря вам, Грэйси, мы достигли подлинно реалистической обстановки. Ни один человек на борту не сомневается в том, что происходит нечто чрезвычайное, — он замешкался и быстро прибавил: — За исключением нас, конечно. — Затем, подхватив основную нить мысли, продолжал: — Да, да! Наконец-то весь экипаж уверен, что столкнулся с всамделишной ситуацией. Это первоклассное испытание для них. Отличное учение!

Он внезапно обернулся и взглянул на Грэйси:

— Знаете, все так похоже на правду, что лейтенант Масгров рехнулся от страха! — Он дал время Грэйси оценить эту новость, затем фыркнул: — Офицер называется! Лишнее доказательство, как необходимо такое учение!

Короткими, быстрыми шагами он вновь задвигался по каюте. За все это время Грэйси не произнес ни слова. Он стоял в дверях, ожидая, когда командир перейдет к главному, зачем он вызывал его.

— Осталось проделать последнюю штуку, чтобы достойно завершить учение, — продолжал Шэдде и угрюмо посмотрел на радиста. — И знаете что?

— Нет, сэр, — сказал Грэйси и подумал про себя: «Какого черта он еще надумал?!»

— Получить третью радиограмму, — сказал Шэдде, сверкая глазами. — Я уже зашифровал ее. — Он взял со стола лист бумаги. — Вот она… Вы примете ее за пять минут до полуночи. Мы как раз поднимемся под перископ.

Глубокий вздох, пожатие плечами, вздетая вверх голова… Затем Шэдде вновь принялся вышагивать из угла в угол.

— Третья радиограмма будет венчать наше замечательное учение. Она позволит закончить его драматическим аккордом. Вы знаете — благословение перед боем и все такое прочее… — Шэдде радостно рассмеялся. — После этого… — он пожал плечами, — мы направимся домой, и я расскажу личному составу правду о том, что было. Я привлеку внимание к достигнутым результатам и полученному уроку. — Он свел на переносице густые брови, и лицо его помрачнело. — А результаты будут весьма важными, могу вас заверить. Ну вот и все, Грэйси. Еще раз поздравляю с первоклассным представлением, которое вы проделали.

Радист отвел глаза в сторону.

— Благодарю вас, сэр, — неуверенно отозвался он.

Покинув каюту, Грэйси направился прямо к Саймингтону, чтобы рассказать ему о третьей радиограмме, которая должна быть получена в полночь и содержание которой неизвестно.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

За пять минут до полуночи подводная лодка всплыла под перископ, и Грэйси в радиорубке снова повернул переключатель с «антенны» на «телетайп». Сгорбившись на своем сиденье, он наблюдал, как выходит из-под машинки лента с текстом третьей радиограммы. Когда телетайп перестал стучать, Грэйси зарегистрировал депешу в журнале и отправился в центральный пост. Шэдде стоял возле перископа. Рядом находились Саймингтон и Килли, который должен был сменить на вахте Госса. Грэйси ответил на вопросительный взгляд Саймингтона едва заметным кивком головы и передал шифровку командиру корабля.

— Срочная радиограмма, сэр.

Шэдде на мгновение замер, углы рта у него опустились.

— Немедленно расшифруйте, — приказал он Кадди.

Расшифровав депешу, Килли увидел, что на этот раз она адресована только «Возмездию». Ни «Устрашение», ни «Массив» в ней не упоминались. Он перечитал текст и ощутил боль в желудке, словно его ударили в солнечное сплетение.

«ИСПОЛНИТЕ ЧЕТЫРЕ МОЛНИИ ПОВТОРЯЮ ЧЕТЫРЕ МОЛНИИ В НОЛЬ-НОЛЬ ЧАСОВ ДЕСЯТЬ МИНУТ ТЧК ЦЕЛЬ КПФ 18/19 ПОВТОРЯЮ КПФ 18/19 ТЧК ПОСЛЕ ИСПОЛНЕНИЯ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ СЕВЕРНОЕ МОРЕ ТЧК СЛУШАЙТЕ ЭТОТ КАНАЛ КАЖДЫЙ ЧАС ТЧК ПОДТВЕРДИТЕ ПОЛУЧЕНИЕ»

Часы в кают-компании показывали, что до полуночи оставалось всего две минуты. Бледный и встревоженный, Килли поспешил обратно в центральный пост и вручил радиограмму командиру.

— Приказ исполнить молнию, сэр, — хрипло произнес он.

Шэдде неодобрительно взглянул на младшего лейтенанта, затем прочел депешу. Темные тени под глазами, красноватое поблескивание сигнальных лампочек подчеркивали его ястребиную внешность. Он подошел к переговорному устройству и нажал кнопку вызова.

— Первому помощнику, Галлахеру и Уэдди немедленно в каюту командира.

Голос Шэдде дрожал от возбуждения, когда он обратился к офицерам, явившимся в его каюту.

— Джентльмены, прочтите.

Он протянул шифровку Галлахеру, затем открыл сейф под койкой и достал черную папку — справочник секретных сигналов. Уэдди и Каван, заглядывая через плечо Галлахера, читали радиограмму.

Наступило напряженное молчание.

— По-видимому, что-то стряслось, — сказал Галлахер.

Уэдди промолчал. Он ожидал этого с момента получения приказа привести ракеты в готовность номер один. Теперь наступило естественное продолжение, и все же у него перехватило в горле, и мысль о матери вытеснила все остальные. Он молил бога, чтобы ее не оказалось в Лондоне, чтобы она по каким-либо причинам уехала в провинцию.

Шэдде торопливо листал справочник и наконец нашел искомую страницу. Он обернулся к офицерам:

— Итак, надеюсь, что вам ясна важность приказа? Четыре ракеты должны быть выпущены в ноль часов десять минут.

У Уэдди пересохло во рту и закружилась голова, но, увидев, что остальные кивнули, он тоже кивнул.

Шэдде поднял черную папку, показывая им открытую страницу. Руки у него дрожали.

— Координаты цели КПФ 18 и 19, — произнес он. — Посмотрим, что это. — Он провел пальцем по таблицам координат и остановился на нужной строке. — Вот… КПФ 18 — морская база и верфь Кронштадт. — Он поднял голову. — Слава богу, военная мишень. — Он повел пальцем дальше по странице: — КПФ 19 — промышленный комплекс, Ленинград…

Наступило молчание.

— Итак, джентльмены, мишени нам известны…

Порывистым движением он отметил карандашом координаты целей, заложил страницу и протянул папку Уэдди.

— Данные найдете здесь, Уэдди, — сказал он и взмахом руки велел ему удалиться. — Немедленно рассчитайте все на компьютере. — Он взглянул на часы. — Боже мой! Полночь! У нас осталось всего десять минут! Приведите в готовность ракетные посты номер первый. За дело, нельзя терять ни секунды!

Шэдде вышел из каюты в сопровождении первого помощника и Галлахера. Уэдди ушел раньше. Когда они появились в центральном посту, Каван подошел к панели боевой тревоги и установил указатель на отметке «Пост ракетной установки». Настойчивый гул ревуна разнесся по всему кораблю, и не успел он стихнуть, как экипаж уже занял свои места по боевому расписанию. Одни казались спокойными, как обычно, но лица большинства отражали тревогу и страх.

По приказу Шэдде лодка всплыла на 90 футов. В центральном посту шла напряженная деятельность: то и дело слышались рапорты с поста пуска ракет, из центрального поста управления ракетным огнем и из ракетных отсеков.

Часы над штурманским столом показывали 00.02 — две минуты после полуночи.

— Боевая рубка запрашивает огневую позицию в ноль-ноль один ноль, — обратился младший лейтенант к командиру.

Шэдде властным жестом указал на Саймингтона.

— Рассчитайте огневую позицию на ноль-ноль один ноль. Начиная с ноль-ноль ноль восемь скорость восемь узлов. Ясно?

— Да, сэр.

— Выполняйте.

Саймингтон доложил огневую позицию на ноль-ноль один ноль.

Шэдде обернулся к Килли.

— Передайте в боевую рубку! Да поспешите, молодой человек, поспешите!

Затем он подошел к микрофону.

— Говорит командир! — хрипло произнес он. — Только что получен приказ штаба НАТО… — Он умолк. Были слышны только потрескивание микрофона и затрудненное дыхание командира. — Нам приказано выпустить четыре ракеты в ноль часов десять минут, то есть примерно через шесть минут. Цели — Кронштадт — крупная военно-морская база России и промышленный район вблизи Ленинграда. Они находятся приблизительно в двадцати пяти милях друг от друга. Расстояние от огневой позиции до целей составляет около семисот пятидесяти миль. Это значит, что наши ракеты достигнут цели через три минуты после запуска. Немедленно после залпа мы уйдем на глубину и на предельной скорости вернемся в Северное море, где будем ждать дальнейших распоряжений.

Он снова замолчал. Люди ощутили непоправимость того, что они услышали, и их охватил ужас.

— Я приказываю вам сосредоточиться на исполнении ваших обязанностей и воздерживаться от всяческих обсуждений полученных нами приказов. И еще я хочу напомнить вам, — экзальтированно продолжал Шэдде, — что в этих самых водах, недалеко отсюда, королевский флот однажды сломил мощь могущественного альянса, угрожавшего Англии. Победа Нельсона под Копенгагеном разрушила коалицию Пруссии, Дании, Швеции и… России. — Последнее слово он произнес с подчеркнутой ненавистью. — Сегодня не в одиночестве, а с могущественными союзниками по НАТО — Соединенными Штатами и другими странами — Англия стоит перед лицом смертельного врага — коммунистической России. И мы должны сейчас сделать для Англии то, что совершил под Копенгагеном Нельсон! — Выдержав паузу, он закончил: — И пусть мы сделаем это не хуже. Все. Да благословит нас господь!

Саймингтон наклонился вперед и тронул доктора за плечо. О’Ши обернулся и увидел вопросительный взгляд штурмана. Он едва шевельнул плечами и покачал головой и, отвернувшись, продолжал смотреть на командира, будто ничего не произошло.

Когда несколько минут назад зазвучали для ракетных постов зуммеры, людьми в различных отсеках корабля овладели страх и тревога, хотя предыдущие выступления командира подготовили их к тому, что должно было произойти.

Но было или не было неожиданным последнее сообщение командира, оно явилось ошеломляющим ударом для большинства. Страшная реальность встала перед ними и положила конец всяким предположениям и догадкам. То, о чем столько говорилось, то, к чему готовились, то, что казалось невероятным, — ядерная война с Россией началась! Мысли всех были обращены к женам, детям, подругам, к родным городам и местечкам. И, вытесняя все другие мысли, невообразимые и тревожные, главенствовала мысль о том, что происходит там, дома, на родине… Однако времени предаваться этим мыслям не было. Каждый должен был исполнять свои обязанности — находиться на посту и ждать команды. Роковое, неподдающееся измерению событие произошло, чтобы его можно было бы осмыслять в несколько секунд.

— Боевая рубка докладывает готовность ракет для запуска, сэр, — доложил младший лейтенант. Бледное лицо его покрывали капельки пота, глаза казались больше обыкновенного.

— Очень хорошо, — сказал Шэдде. — Подтвердите время залпа: ноль-ноль один ноль, через шесть с половиной минут. Обороты на двадцать два узла, — тут же распорядился он.

Матрос у корабельного телеграфа передал распоряжение в машинное отделение.

Последние события расшатали нервы мистера Баддингтона. Этому тихому и миролюбивому человеку стало ясно, что он вот-вот окажется в вихре ядерной войны. Его логическому, хорошо натренированному уму последовательность событий этой ночи не позволяла сделать иной вывод.

Когда командир выступил по радио в третий раз, подтвердились самые худшие предположения мистера Баддингтона, и это произвело на него катастрофическое воздействие. С огромным трудом сохранял он внешнее спокойствие.

Его мысли были обращены к маленькому домику у реки в Ричмонде, где жила миссис Баддингтон с детьми Аннабель к Розмари. Там, не находясь в адмиралтействе или в какой-нибудь командировке, он проводил лучшие свои часы. Жизнь улыбалась мистеру Баддингтону, и он был счастлив. Он был доволен своей женой, дочерьми, домашним очагом и работой. Он считал, что вознагражден всем этим не по заслугам и был благодарен судьбе. Но теперь, находясь на борту подводной лодки, он познал горечь гибели всего, что было ему дорого, и вздорность этого потрясла его.

Услышав первое выступление командира лодки, он ощутил чувство тревоги. Второе заставило задуматься над ужасающей возможностью войны, и это ошеломило его, вызвало чувство неуверенности в незыблемости всего окружающего. Но третье выступление Шэдде разрушило последнюю надежду…

Через пять минут лодка, пассажиром которой он являлся, выпустит четыре ракеты «Поларис» по русским целям, и у мистера Баддингтона не было никаких иллюзий в отношении того, что это означает и что за этим последует.

Охваченный тревогой и страхом за свою семью, он искал чьего-нибудь общества, человека, с которым он мог бы обсудить сложившуюся ситуацию. Одиночество было ему не под силу. Он не мог слышать разносящихся по всей лодке громких команд, которых он не понимал. Он заглянул в центральный пост и сразу понял, что там ему делать нечего. Все до единого офицеры, старшины и матросы были заняты своими обязанностями. Он понял, что так же будет и во всех остальных помещениях. Затем он вспомнил о машинном отделении. Там должен был находиться главмех — спокойный, дружелюбный, здравомыслящий. На ватных ногах мистер Баддингтон поспешил вниз, и, конечно, Рис Эванс стоял у пульта управления машинного отделения, среди десятков приборов, подрагивающих от рокота главной турбины и других механизмов.

По лицам людей в машинном отделении мистер Баддингтон сразу понял, что не он один страдал от мрачных мыслей, не им одним владели страх и беспокойство. Он подошел к Эвансу.

— Простите, что мешаю вам в такое время, но я должен поговорить с кем-нибудь, — он напряг голос, чтобы Эванс услышал его сквозь шум механизмов.

Главмех дружелюбно кивнул.

— Видите ли, — вздохнул маленький человечек, — я очень беспокоюсь о своей жене и детях…

— Кто же не беспокоится сейчас о своих семьях, мистер Баддингтон? — грустно отозвался главный механик.

Мистер Баддингтон принялся нервно потирать руки.

— Но ведь это означает атомную войну с Россией! — запинаясь, пробормотал он. — Возможно, она уже началась…

— Лучше не думать об этом.

— Невозможно не думать, — в отчаянии воскликнул мистер Баддингтон. Неожиданная мысль пришла ему в голову: — Что происходит при ракетном залпе? Громкий взрыв?

— Никакого взрыва, — покачал головой главмех. — Ракеты выстреливаются из пусковых шахт сжатым воздухом. Бесшумно, если только вы не находитесь в ракетном отсеке. Ракетный движитель приводится в действие, когда ракета уже вышла на поверхность. Но здесь все равно ничего не слышно.

— Никакого шума? — с некоторым облегчением спросил мистер Баддингтон.

— Почти. Когда в пусковую шахту зальется вода сразу же после выхода ракеты, вы услышите только рокот воды и шипение стравливаемого воздуха. Это происходит автоматически, чтобы не нарушился дифферент лодки. Иначе бы мы выскочили на поверхность, как пробка.

— Понятно, — несчастным голосом произнес мистер Баддингтон, — А что еще? Лодку тряхнет?

— Вы почувствуете изменение в положении лодки. После запуска ракет она слегка всплывет, затем снова примет прежнее положение, когда вода заполнит шахты и уравнительные цистерны.

— Понятно, — повторил мистер Баддингтон с отсутствующим видом. Перед его мысленным взором возникли Аннабель и Розмари. Они бежали по садовой дорожке ему навстречу. «Папа! Папочка приехал!» — кричали они, радостные и запыхавшиеся.

С тяжелым сердцем вернулся он к себе. «Как это ужасно! Как ужасно!» — в отчаянии повторял он.

Оба вестовых входили в аварийную команду. Они должны были находиться в кают-компании, в поле зрения центрального поста, чтобы по первому зову явиться туда. Для них это были тревожные минуты ожидания. Остальные члены экипажа выполняли свои обязанности, которые отвлекали их, но оба вестовых стояли в дверях, наблюдая за нервной деятельностью в центральном посту.

Таргет ковырял спичкой в зубах, не сводя взора с часов кают-компании.

— Ноль-ноль ноль четыре, — произнес он. — Еще шесть минут…

— Хорошо, что я не разношу сейчас виски в кронштадтской кают-компании, — промолвил Миллер.

Таргет с сомнением обернулся к нему:

— А разве у красных имеются кают-компании?

— А ты как думал? Конечно. Ведь у них есть офицеры.

— Это одно, а кают-компания совсем другое.

— Должны быть, — решительно заявил Миллер.

Наступило молчание.

— Как-то странно вот так стоять здесь и ждать… — наконец произнес Миллер, — пока Гай Фокс примется за свое дело.

— Да, — кивнул Таргет.

— Напоминает мне рассказ об Альфе, Билле и львах. Слышал когда-нибудь?

— Сотню раз только за это плавание, — Таргет устало передернул плечами.

— Нечего злиться.

— Что-то холодновато стало, — как бы извиняясь, проговорил Таргет, достал платок и высморкался. Он выглядел совершенно несчастным.

— Угу, — согласился Миллер и, помолчав, добавил: — Семьсот пятьдесят миль за три минуты… Слышал, что сказал старик? В Кронштадте сразу станет темно, как только они долетят туда. — Таргет отшвырнул спичку.

— Темно станет во всем мире, помяни мое слово…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Часы над штурманским столом показывали 00.05… Пять минут после полуночи. Напряжение нарастало. В красном мерцании лампочек лица людей, стоявших на своих постах, казались призрачными. Беспрерывно доносились рапорты со всех концов корабля, перемешиваясь с гулом главных турбин и тиканьем приборов.

Старшина Синклер доложил с поста гидроакустического поиска:

— Корабль прямо по носу. Быстроходный, двухвинтовой.

— Хорошо, — отозвался Шэдде. — Сообщите данные.

Десятью секундами позже Синклер доложил:

— Скорость двадцать узлов. Направление устойчивое. Дальность две мили.

— Какая-то чертовщина появилась у нас прямо по боевому курсу, — тревожным тоном обратился командир к Саймингтону.

Штурман взглянул на часы и быстро произвел в уме расчеты.

— Наша объединенная скорость равна сорока узлам, сэр. Мы сблизимся через две-три минуты. Когда мы достигнем огневой позиции в ноль-ноль один ноль, мы снова будем на расстоянии в полторы мили друг от друга.

— Слава богу, — вздохнул Шэдде.

— Корабль все еще прямо по носу, сэр. Быстро идет на сближение. Дальность меньше двух миль.

— Хорошо, — сказал Шэдде. — Продолжайте наблюдение. И не забывайте о круговом обзоре. — Он обернулся к штурману. — Глубина, Саймингтон?

— Есть, сэр, — Саймингтон включил эхолот и стал зачитывать показания вслух: — 310… 307… 305… 300… 306…

— Достаточно, — оборвал командир.

— Ракетный отсек запрашивает, в какое время открывать боеголовки, сэр, — спросил Килли.

Шэдде взглянул на часы.

— Через две с половиной минуты.

— Курс ноль-шесть-три. Обороты на двадцать два с половиной узла, — выкрикнул Саймингтон.

Боцман и телеграфист повторили команду.

— Расстояние до огневой позиции?

Саймингтон был готов к этому вопросу.

— Две тысячи двести ярдов, сэр.

Снова раздался голос Синклера:

— Корабль по-прежнему прямо по носу, сэр. Расстояние полторы мили. Быстро приближается.

— Хорошо, — отозвался Шэдде. — Есть ли еще кто-нибудь поблизости?

— Нет, сэр.

Часы показывали шесть с половиной минут после полуночи.

— Осталось тысяча четыреста пятьдесят ярдов, сэр.

— Хорошо. — И, нетерпеливо взмахнув рукой, Шэдде выкрикнул: — Проснитесь, Килли! Следите за мной. На все остальное плюньте!

— Есть, сэр!

— Сообщите в боевую рубку и посту управления ракетами готовность три с половиной минуты.

Саймингтон и доктор скрыто наблюдали за Шэдде. Одна только мысль владела ими: воспользуется ли он плунжером запуска ракет? Командир казался обеспокоенным и возбужденным.

— Тысяча сто ярдов до огневой позиции, сэр. Еще три минуты.

В наушники Килли услышал голос Госса:

— Смотровые люки пусковых шахт задраены!

Младший лейтенант повторил это сообщение командиру.

— Хорошо. Обороты на четыре узла!

Раздался звонок корабельного телеграфа, стрелка была переведена на новую скорость, и тут же Шэдде крикнул:

— Приготовиться к открытию боеголовок!

Младший лейтенант повторил команду в отсек управлении ракетами.

— Хиггинс! — злобно прорычал Шэдде. — Почему не включен микрофон из отделения боеголовок?! Немедленно включить!

Посыльный повернул выключатель, и новые звуки наполнили центральный пост: резкий посвист высокочастотных волн, шипение стравливаемого воздуха, жужжание компрессоров; ровный голос Бэгнелла, отдающего команды, голоса отвечающих ему людей.

— Боевая рубка докладывает: все готово к залпу, — отрапортовал младший лейтенант.

— Очень хорошо.

— Семьсот пятьдесят ярдов до огневой позиции; две с половиной минуты, — голос Саймингтона был спокоен, но на душе у него вовсе не было спокойно.

Шэдде взглянул на часы:

— Передать в боевую рубку готовность две с половиной минуты!

— Корабль проходит над нами, сэр, — доложил Синклер.

— Хорошо. Продолжайте наблюдение.

Из громкоговорителя раздался голос Бэгнелла:

— Освободить боевой отсек!

Затем послышался металлический звук — это закрывали водонепроницаемые люки.

— Отсек освобожден, сэр. Водонепроницаемые люки задраены, — доложил Килли.

— Открыть боеголовки, — хрипло приказал Шэдде.

Килли повторил приказ на пост управления ракетами.

Стоя возле указателя горизонтального руля, первый помощник пытался сосредоточиться на показаниях глубиномера, но все его внимание было приковано к тому, что говорит и делает Шэдде.

— Обороты на десять узлов, — громко распорядился Саймингтон.

Звук главных турбин стал выше.

— Четыреста двадцать пять ярдов до огневой позиции, сэр. Полторы минуты.

Голос Шэдде задрожал:

— Офицеры контроля, к огневому пульту!

Первый помощник присоединился к Галлахеру у пульта. На экране они увидели, как Уэдди снял наушники и сполз с консольного кресла. Он тут же появился на центральном посту и подошел к пульту. Торопливым шагом подошел Шэдде. Он открыл стальную дверцу пульта, за которой находились четыре контрольных диска, отражавших красное мерцание сигнальных лампочек. Затем он наклонился и набрал несколько цифр на верхнем диске. Проделав это, он решительно произнес:

— Наберите ваши шифры, джентльмены!

Каван быстро набрал шифр на своем диске, Уэдди на своем, и наконец склонился над своим диском Галлахер. Произошла небольшая заминка, пока американец набирал шифр. Он делал это со спокойной, неторопливой сосредоточенностью.

— Поторапливайтесь, Галлахер, — раздраженно рыкнул Шэдде.

— О’кэй, сэр, — отозвался американец и выпрямился. — Все в порядке.

Уэдди поспешил обратно в боевую рубку, а командир пересек центральный пост и подошел к штурманскому столу. Первый помощник вновь остановился у контроля горизонтальных рулей, только Галлахер оставался у огневого пульта.

Часы показывали девять минут после полуночи.

— Двести девяносто ярдов до огневой позиции. Одна минута, сэр, — дурным голосом произнес Саймингтон.

«Нервничает», — подумал доктор.

— Корабль, сэр. Направление пять-пять! Приближается.

— Расстояние? — голос Шэдде дрожал от возбуждения.

— Около двух миль, сэр. Крупное судно, одновинтовик.

Шэдде с горящими глазами подошел к карте, затем перешел к огневому пульту и остановился рядом с Галлахером.

— Сто шестьдесят ярдов… Тридцать секунд, сэр, — выпрямился за столом Саймингтон.

Доктор взглянул на командира. Капельки пота сбегали по лицу Шэдде, оставляя мокрые полоски, багровые, как кровь, в мерцании приборных лампочек центрального поста. Под темными впадинами глаз собрались красные лужицы пота, глаза были широко раскрыты, мускулы лица нервно подергивались. Темные волосы были взлохмачены и влажны. Пока О’Ши наблюдал за ним, Шэдде хрипло крикнул, обращаясь в Килли:

— Начать телеметрический отсчет!

Раздался первый, холодящий кровь удар боевого гонга. Отсчет начался. Взоры всех были устремлены на репетир над огневым пультом.

Каждую секунду звучал гонг, и цифра в репетире менялась, показывая, сколько секунд осталось до ракетного залпа.

Гонг!.. 10

Гонг!.. 9

Гонг!.. 8

Оттеснив Галлахера локтем, Шэдде положил руки на Т-образный рычаг огневого плунжера. Он следил за репетиром с яростной сосредоточенностью, выдвинув вперед челюсть.

«Ему нравится каждая драматическая кровавая секунда этого дурацкого представления!» — подумал первый помощник.

Но О’Ши думал иначе. Он всматривался в глаза Шэдде, и только они, эти глаза маньяка, занимали все помыслы доктора. Боже мой! Эти глаза…

Гонг!.. 5

Гонг!.. 4

Гонг!.. 3

Гонг!.. 2

Раздался отрывистый возглас Саймингтона:

— Пуск! Пуск! Пуск!

Ссутулив плечи, Шэдде отжал огневой плунжер от себя, пока стрелка не остановилась на отметке «огонь».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Напряженное молчание воцарилось в центральном посту.

Из боевого отсека раздавались тот же резкий посвист высокочастотных волн, шипение стравливаемого воздуха и урчание компрессоров. Лодка оставалась неподвижной, ни звука наполнения ракетных цистерн балластной водой, ничего…

С яростью Шэдде схватился за рукоятку плунжера, повернул ее обратно по дуге к положению «выключено» и затем снова перевел на отметку «огонь». И снова ничего не произошло.

Он бросил дикий взор на Килли.

— Почему задержка?! Что случилось, черт побери?!

Подскочив к растерявшемуся младшему лейтенанту, он сорвал с него наушники:

— Дайте их сюда, тупица! Уэдди! — закричал он в микрофон. — Боевая рубка! В чем причина задержки? Я дважды нажимал плунжер. Прикажите ракетчикам, прикажите им произвести залп! — В голосе его звучали истерические нотки, он дико размахивал руками.

Первый помощник кинулся мимо него в боевую рубку.

— Отставить! Отставить! — закричал он Уэдди.

Командир боевой части сорвал наушники и удивленно воззрился на первого помощника.

— Уэдди! — задыхаясь, проговорил Каван. — Залпа не будет! Все приказы подложные! Шэдде спятил!

— Но… Но почему они не запустились?.. Ведь он нажал на огневой плунжер! — заикался Уэдди.

— Забудьте об этом. Все это обман, говорю я вам. Приказы были ложные. Приказываю отставить боевую тревогу!

— …Но командир… — ошеломленно произнес Уэдди и посмотрел на экран центрального поста, где бушевал и жестикулировал Шэдде.

— Он свихнулся! Сошел с ума, понимаете? Я беру на себя командование! — с этими словами первый помощник рванулся обратно в центральный пост.

Увидев, что Каван побежал в боевую рубку, Шэдде решил, что он отправился туда выяснить причину, почему ракеты не выстрелили.

— Ну что там, первый? Что случилось? — закричал он. Пот заливал ему лицо, голос дрожал от нетерпения.

Первый помощник остановился и посмотрел прямо в лицо командиру.

— Ничего не случилось, сэр, но ракеты выпущены не будут, — твердо сказал он. — Эти приказы ложные.

Мгновение казалось, что глаза Шэдде вылезут из орбит. С диким воплем он подскочил к первому помощнику и толкнул его с такой яростью, что крупный и тяжелый Каван отлетел к штурманскому столу.

— Проклятый изменник! Как вы смеете?! Это бунт! Вы арестованы! — завизжал командир и обернулся к Аллистэру. — Арестовать его! В карцер, под замок! Боцман! Передайте руль Хиггинсу! Помогите лейтенанту Аллистэру. — Он мял в руках переговорное устройство младшего лейтенанта и закричал в микрофон: — Уэдди! Уэдди! Госс! Немедленно в центральный пост! — Затем повернулся назад и бросил горящий, недоверчивый взор на Саймингтона, доктора, Килли и первого помощника, медленно приближавшихся к нему. Его лицо перекосилось от бешенства. — Не подходите, слышите! Бунтовщики! Хотите помешать ходу истории! — Голос его был безумен, он пританцовывал на месте в припадке злобы. — Аллистэр! Боцман! Арестуйте этих офицеров немед…

Он не успел закончить фразу. Килли набросился на него, и Шэдде оказался на полу. Килли удерживал его за ноги. Каван, доктор и Саймингтон немедленно пришли ему на помощь. Завязалась яростная схватка. Шэдде изо всех сил отбивался руками и ногами.

— Проклятые изменники!.. Предали Англию!.. Обождите, трибунал воздаст вам за это!.. Аааа! Аааа! — задыхался он, барахтаясь на полу и хватая ртом воздух.

Младший лейтенант лежал на полу, держа Шэдде за ноги; первый помощник сидел на груди командира, а доктор и Саймингтон удерживали его за руки.

Шэдде повернул голову и увидел штурмана. Глаза его налились кровью.

— Вы… Вы… — взорвался он и с новой энергией начал отбиваться. — Подлец! Это ваших рук дело… Ваших… — он вдруг обмяк, застонал и принялся едва слышно бормотать: — Пролив Ломбок. Фицхью Саймингтон… Проклятая семейка преследует меня… — На мгновенье он умолк, ворочая дикими, ненавидящими глазами, и затем вновь забормотал: — Ах, Нельсон!.. Счастливое содружество братьев… Прости меня, Нельсон, прости меня…

— Успокойтесь, сэр! — тяжело дыша, произнес первый помощник, желая утихомирить командира, но его голос вызвал у Шэдде новую вспышку ярости.

— Вы обезумели!.. Все вы… Вот увидите, военный трибунал… Считаете себя англичанами… Боже! Вы предали ее… Предали Англию… Свиньи! Идиоты! Я бы заставил Россию встать на колени перед Англией! Сразу прекратил бы все угрозы… Вы помешали мне! Помешали мне!.. — простонал он и откинулся назад, измученный, бездыханный.

К этому времени в центральном посту появились люди и столпились вокруг, недоуменно глядя на то, что происходит. Там были Госс, Уэдди, мистер Баддингтон и оба вестовых. Боцман, Грэйси и Фарелл остановились в растерянности над барахтающимися на полу офицерами.

Галлахер, раскрыв рот, удивленно наблюдал за открывшимся перед ним зрелищем, но никакого участия в нем не принимал.

— Что тут происходит? — спокойно спросил он.

Все еще сидя верхом на Шэдде, первый помощник, тяжело дыша, ответил:

— Скоро узнаете, — затем обернулся к Госсу и Уэдди: — Уэдди, возьмите на себя управление кораблем. Следите за дифферентом! Держитесь этого же курса и скорости! А вы, Госс, снимите боеголовки и как можно быстрее!

— Кто-нибудь подержите его руку… — кивнул доктор на руку командира, которую он удерживал из последних сил, — я сбегаю за шприцем и морфием.

— Как вы смеете! — закричал Шэдде, снова пытаясь вырваться. — Паршивый лекарь! Не вздумайте делать надо мной свои опыты! — Он тут же обмяк, но мгновение спустя диким рывком едва не сбросил с себя Кавана. — Галлахер, Аллистэр! Боцман! — отчаянно призывал он. — Помогите мне! Оттащите этих людей… Они бунтовщики! Они… — голос его затих, и он откинулся на спину, стеная и тяжело дыша, в то время как Госс сменил доктора.

О’Ши вернулся со шприцем. Он обнажил у Шэдде локоть, и быстрым движением вонзил иглу, и под стоны и проклятия командира, который вновь попытался вырваться, ввел морфий.

Лекарство вскоре начало оказывать свое действие, и посредине новой истерики Шэдде впал в забытье.

Первый помощник, Килли и оба вестовых отнесли командира в каюту и осторожно уложили на койку.

С помощью Миллера доктор снял с Шэдде китель, ботинки, развязал галстук, расстегнул воротник. О’Ши печально смотрел на потерявшего сознание человека; он убрал с потного лба прядь волос и со вздохом пробормотал:

— Бедняга, ему пришлось пройти сквозь ад… Следите, чтобы ему было тепло, — распорядился он, обернувшись к вестовому. — Он пробудет в забытьи несколько часов. Мы будем поддерживать его в таком состоянии до самого Блокхауза, а там его положат в госпиталь.

Доктор ушел, и Миллер долго смотрел в бледное лицо, покрытое кровью и потом. Мокрым полотенцем он осторожно стер кровь. Он прислушался к затрудненному и прерывистому дыханию своего командира, время от времени прерываемому стонами, словно это был не офицер флота ее величества, а усталый, долго рыдавший ребенок.

Миллер укрыл Шэдде двумя одеялами и погасил свет. В дверях он на мгновение обернулся.

— Черт возьми, сэр, — прошептал он. — Что они с вами сделали?!

Вернувшись в центральный пост, первый помощник подошел к микрофону. Он все еще тяжело дышал.

— Говорит первый помощник командира корабля. Учение окончено. Отбой. У командира случился сердечный припадок, и он находится под наблюдением врача. Командование лодкой принял я. Все, что произошло сегодня, было всего лишь учебной тревогой. Приказы, о которых вам говорил командир, были выдуманными. Командир хотел провести такое учение, чтобы все сочли, будто это правда. Но… — он хотел что-то сказать, но передумал. — Все вы, я уверен, были обеспокоены и встревожены. Скажу только, что я огорчен случившимся. Должен просить вас из лояльности к вашему командиру и к нашему флоту не рассказывать об этом на берегу. Это наше домашнее дело, и пусть оно останется между нами, в нашей военно-морской семье. Я извещу командование о заболевании командира, и мы ляжем на курс в Портсмут. Утром в воскресенье мы прибудем домой. Все.

В двадцать минут после полуночи курс был изменен, и еще через десять минут лодка всплыла на поверхность и со скоростью шестнадцать узлов направилась на юго-запад.

Дождь прекратился. Дул норд-вест, и море пенилось за кормой. Порывы свежего ветра, врываясь в центральный пост, шум моря, скользящего по обшивке, удары волн о боевую рубку — все это напоминало людям внизу о том, как хорошо быть живым на этом свете, не потревоженном войной.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

После завтрака, когда вестовые еще продолжали убирать со стола, первый помощник велел им выйти.

В кают-компании находились все офицеры, кроме Аллистэра, занятого на вахте, и Масгрова, все еще не оправившегося от болезни.

Когда вестовые прикрыли за собой дверь, первый помощник начал:

— Я считаю, что мы должны обсудить некоторые вопросы, связанные со вчерашним происшествием. В Портсмуте, конечно, начнется расследование, и поэтому нам следует прийти к единому мнению.

Послышалось тихое покашливание, и мистер Баддингтон спросил:

— Может быть, мне лучше выйти, мистер Каван?

Первый помощник поморщился при слове «мистер».

— Ни в коем случае, сейчас я представлю вас офицерам корабля.

Мистер Баддингтон кивнул, и Каван принялся объяснять, кем он являлся и с какой целью был прислан на лодку. Это вызвало всеобщее удивление.

— Будь я проклят! — воскликнул Госс. — Мой партнер по шахматам — шпик! Не удивительно, что вы всегда обыгрывали меня!

— Я не забуду наших партий, мистер Госс, — обезоруживающе улыбнулся мистер Баддингтон.

— Я тоже!

— Напали на след саботажника? — поинтересовался Уэдди.

— Никакого саботажа не было, джентльмены, — водянистые глазки мистера Баддингтона скользнули по лицам офицеров. — Не было никакого саботажа… Было… было, — он запнулся. — Было лишь подозрение, что саботаж имел место. Со стороны вашего командира. Не скажу, что у него не было никаких причин для этого… — И Баддингтон рассказал им про Финнея.

— А как самочувствие командира? — грустно спросил Рис Эванс.

— Еще не очнулся. Спит, — ответил О’Ши. — Будем поддерживать его в этом состоянии до дому.

— Бедняга… — покачал головой главмех.

— Может быть, начнем разговор, ради которого мы собрались? — взглянул на первого помощника Галлахер.

— Конечно, — кивнул тот, облизывая губы. — Дело в том, что нам следует представить начальству все случившееся с наилучшей стороны для командира. Блюсти его интересы, понимаете? Хотя после того, что случилось, это будет довольно затруднительно…

— Еще бы, — мрачно согласился Галлахер.

— Позвольте мне рассказать все с самого начала.

Каван медленно оглядел присутствующих, словно оценивал каждого из них.

— Все началось на второй день после выхода из Стокгольма…

Он рассказал о том, как Шэдде завел с Грэйси разговор о ложных радиограммах, которые он желал получить для проведения учебной тревоги. Обеспокоенный Грэйси отправился к Саймингтону, после чего штурман обратился за советом к нему, к Кавану.

— Когда Саймингтон мне все рассказал, я инстинктивно почувствовал, что здесь таится нечто серьезное. — Каван сделал паузу и оглядел настороженные лица. — Угроза была фантастической. Поведение Шэдде становилось все более и более странным. — Он развел руками. — Следовало что-то предпринять. Я принялся размышлять. Надо было быстро придумать какой-нибудь выход. Должен сказать, что ответственность на меня ложилась чертовская.

— Еще бы, — произнес Саймингтон.

Первый помощник бросил на него испытующий взгляд.

— Я знал, что проделать все следует чрезвычайно осторожно, иначе ни в чем не повинные люди могли бы оказаться в неприятном положении. Я должен был защитить Саймингтона и Грэйси. Я пришел к решению нарушить огневую цепь. — Он пожал плечами, но все поняли, что его решение явилось самым разумным и единственным.

Далее Каван рассказал, как встретился с доктором, чтобы разузнать о состоянии командира, и как после этого предложил Саймингтону разомкнуть огневой плунжер, посоветовав предварительно переговорить с доктором и самому убедиться в душевном заболевании Шэдде.

— Это значительно облегчило положение штурмана после того, как он столкнулся в шлюзовой камере с главмехом. Не так ли, Джордж? — с неуверенной улыбкой произнес Каван.

— Блестящее предвидение событий, — сухо согласился Саймингтон.

Первый помощник рассказал далее, как доктор убеждал Риса Эванса ничего не предпринимать, и, дойдя до этого места, обернулся к главному механику:

— Благодарю вас, главмех, что вы согласились.

Валлиец сидел не шевелясь, мрачно опустив голову на грудь, и ничего не слышал, погруженный в собственные мысли.

— Вот, пожалуй, и все, что я хотел рассказать, — заключил Каван. — Остальное вы знаете.

Некоторое время все молчали, затем Галлахер спросил:

— Почему вы послали Саймингтона нарушить цепь? Почему не сделали этого сами?

— Уместный вопрос, — кивнул Каван. — Видите ли, если бы пошел я и меня бы застали там, не оставалось бы ни одного офицера старше меня, к которому можно было бы обратиться за помощью. Саймингтон — дело другое. Я всегда был наготове защитить его, если бы все всплыло наружу.

— Понятно, — медленно произнес американец. — И может быть…

— А меня интересуют, — перебил Госс, — мотивы, побудившие Шэдде на такой шаг. Ведь это просто не укладывается в голове, начать такое кровопролитие, какого…

— Это по вашей части, доктор, — обернулся к О’Ши первый помощник.

— Нам это трудно понять, — покачал головой доктор. — Дело в том, что у Шэдде маниакально-депрессивный психоз с примесью навязчивой идеи, я бы сказал.

— Откуда вы знаете? — раздался тихий, недоверчивый голос Уэдди.

— Симптомы. Поведение.

— Что значит маниакально-депрессивный психоз? — спросил первый помощник.

— Форма помешательства в своем высшем проявлении. Развивается на основе так называемой циклотимии. Довольно распространенное психическое заболевание. Часто проявляется у людей высокоодаренных. Приведу в пример Гёте.

— А каковы симптомы?

— Быстрая смена настроений. Периоды депрессии, сменяющиеся состоянием нервного возбуждения. Быстрое мышление… наплыв мыслей… перескакивание с одной темы на другую… сверхактивность… болтливость… бессонница… Большое количество людей страдают этим, но у Шэдде болезнь достигла степени психоза. Он потерял связь с окружающей действительностью. Потерял правильную оценку явлений.

— Почему это произошло с ним? — Галлахер выпустил к потолку кольцо дыма.

— Трудно сказать. Возможно, результат наследственности или под влиянием какой-либо травмы, полученной в детстве. Суровый отец… злая мачеха… возможно, и так. Нужно знать, как он провел детские годы.

Доктор рассказал все, что ему было известно о случае в проливе Ломбок и о прочих проблемах, возникших у командира. Посмотрев на Саймингтона, он прибавил:

— Шэдде преследовала навязчивая мысль, что вы рассказывали всем про ломбокскую историю.

— Мой отец никогда не говорил мне об этом, — нахмурившись, произнес Саймингтон. — Он был самого высокого мнения о Шэдде.

Доктор сочувственно кивнул.

— Без сомнения, состояние Шэдде ухудшилось после вашего назначения на корабль. Затем уход жены и все прочее, о чем я вам уже говорил. Автомобильная авария, возможно, явилась кульминационной точкой. — Доктор пожал плечами и загасил сигарету. — Во всяком случае, так мне все это представляется. — Он бросил взгляд в сторону каюты командира и вздохнул. — Бедный Шэдде… Мы никогда не поймем, через какой ад ему пришлось пройти.

— Есть ли шансы на его выздоровление? — деловым тоном спросил первый помощник.

— И немалые, — отозвался доктор.

— Может ли он по правилам вашего флота рассчитывать теперь на повышение по службе? — тихо спросил Галлахер.

— Пожалуй, нет, — покачал головой первый помощник. — Боюсь, что со службой ему придется распрощаться. Будет проведено расследование, и очень строгое. Общественное мнение и парламент ревниво относятся ко всему, что касается «Поларисов». Опасность случайного запуска ракет и все такое прочее… Шэдде уволят по состоянию здоровья, мне думается… Жаль человека…

— Меня потрясает мысль о том, что могло произойти… Все эти «если»… — сказал Уэдди.

— Что вы имеете в виду? — посмотрел на него доктор.

— Например, ЕСЛИ бы Грэйси не рассказал Саймнигтону. ЕСЛИ бы Саймингтон не рассказал вам. ЕСЛИ бы вы не убедили первого помощника в том, что Шэдде потерял рассудок. И конечно, самое важное ЕСЛИ… — он оглядел сидящих за столом, — ЕСЛИ бы огневой плунжер не был бы разомкнут… Просто страшно становится, когда подумаешь, что сейчас было бы, если…

Наступило молчание.

— У меня к вам вопрос… — нарушил тишину Галлахер.

Каван сухо улыбнулся.

— Спрашивайте.

— Почему вы посоветовали Саймингтону разомкнуть огневую цепь, а не пришли ко мне? На этом корабле я являюсь офицером, наблюдающим за ракетами. Я назначен сюда для того, чтобы предотвратить их случайный запуск или любое нарушение мер безопасности. Вы это знаете не хуже меня и все же, когда создалась чрезвычайная ситуация, обошли меня стороной. Как вы это объясните?

Каван зарылся поглубже в кресло, и офицеры обернулись, чтобы посмотреть, как он воспримет это обвинение.

— Мне не нравится ваш тон, Галлахер, — слегка побледнев, ответил он, — хотя я могу понять ваши чувства. И поскольку вы просите объяснений, я вам их дам. Когда Саймингтон пришел ко мне, я в первую очередь хотел обратиться к вам. Но затем я подумал, что это касается исключительно британского флота и что мы сами должны управиться с этим. Я знал, что, если цепь будет разомкнута, ракеты не смогут быть запущены. Моя проблема заключалась в том, чтобы не произошло какой-либо осечки, и в то же время нужно было сделать все так, чтобы я в случае чего мог бы выгородить Саймингтона и Грэйси, и, — он глубоко вздохнул, — и, конечно, самого командира… Если бы я явился к вам… — Он улыбнулся. — …все выплыло бы наружу. Разве это не ясно?

Галлахер бросил на него внимательный взгляд.

— Очень трогательный рассказ, — произнес он. — Но я поведаю вам другой, тоже довольно грустный, о вашем командире. — Он замолк, и в кают-компании наступила тишина. — Он настоящий мужчина, вы это знаете, или, во всяком случае, был им. Один из лучших командиров-подводников вашего флота. Но он захворал. О’Ши рассказал нам об этом, но мне думается, что мы и без того знали, что в последнее время ему пришлось пережить много тяжелого. И все же, за исключением Риса Эванса, никто из нас не сделал ни малейшей попытки хоть как-то помочь ему, не так ли? — Он оглядел присутствующих и затем вновь обратился к первому помощнику. — Но когда вы услышали об этих приказах, Каван, у вас возникла хитрая идея, настолько хитрая, что вы отправились к О’Ши и объяснили ему, почему вам кажется, что Шэдде рехнулся. Доктор не мог поручиться, что командир здоров. Если бы вы пришли ко мне, а вы были обязаны это сделать, и рассказали об этих приказах и ваших подозрениях, я бы сказал, что наберу на диске ложнее сочетание цифр. Думается, что вы могли бы догадаться об этом.

— Нет, не мог, — лицо у Кавана стало пепельного цвета.

— Во всяком случае, — продолжал Галлахер, — мы бы вместе пораскинули мозгами и придумали бы, как помочь командиру, в чем он так нуждался. Мы же знали, что он покидает корабль, что он получил назначение на берегу. Я мог бы проделать все таким образом, что мы избежали бы того, что произошло вчера в центральном посту. Никакого унижения для Шэдде в глазах экипажа, никакого бесчестья и увольнения со службы. — Он замолчал и оглядел озадаченные, смущенные лица. — Надеюсь, джентльмены, вы не считаете, что я злоупотребляю вашим гостеприимством. Я знаю, что, попросту говоря, являюсь гостем на корабле, но я чувствую вину перед вашим командиром, которую хочу снять со своей совести. Надеюсь, вы не станете протестовать… — Он вновь обернулся к первому помощнику. — Дело в том, Каван, что вы решили сыграть наверняка: орел — выигрываете вы, решка — проигрывает Шэдде. Вы решили, что, как бы все ни обернулось, вы-то будете в порядке. Если командир задумал учебную тревогу — вы в порядке. Если Саймингтона застанут в шлюзовой камере — вы в порядке. Если тревога окажется не учебной — вы тоже в порядке. Более того, вы прославитесь тем, что сумели предотвратить то ужасное, что могло произойти… Так что вы были бы в порядке, как бы ни обернулось дело.

Каван оттолкнул кресло и поднялся. Он был бледен.

— Вот почему вы так расписывали свои заслуги, — продолжал Галлахер, махнув рукой. — Защитить Саймингтона… защитить Грэйси… защитить Шэдде… Просто мутит от этого! Единственно, кого вы защищали, так это Бенджамена Кавана. Вот в чем фокус! Все ради того, чтобы не замарать своего послужного списка. Вы заботились о себе, о своей карьере… Ради этого вы затолкали Шэдде в грязь. Ведь вылечат его или нет — он все равно погибший человек. — Галлахер перевел дыхание и продолжал: — И если вы считаете, что перехитрили всех, я хочу довести до вашего сведения, что на следствии я повторю все то, что говорил сейчас здесь.

Казалось, что Каван вот-вот ударит американца. Так, наверное, думал и Галлахер. Но Каван только посмотрел на него и, пожав плечами, встал и вышел.

Остальные тоже поднялись с мест и один за другим покинули кают-компанию.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Доктор поднялся на мостик сразу после полуночи. Он не мог уснуть, и ему захотелось подышать свежим воздухом и убежать от давящих стен своей крохотной каюты.

Ночь была ясная и свежая, дул легкий бриз, море было спокойно. Лодка уже вошла в Ла-Манш, и по правому борту мерцали, словно жемчужные конфетти, мириады огоньков между Южным Форлендом и Дувром. В море холодно светили огни кораблей. Изредка тишину ночи разрывали проносящиеся над головой самолеты.

Вахтенным офицером был Саймингтон. О’Ши остановился рядом с ним и, облокотившись о поручни, смотрел в ночную тьму.

— Рад, что плавание подходит к концу, — вздохнул он.

— Я тоже, — кивнул Саймингтон. — Слишком много тревог.

Наступило молчание.

— Страшно подумать, что могло произойти…

— Да… Повторение 1939–1945 годов…

— Вы подозревали когда-нибудь, что Шэдде помешан?

— Иногда.

— Интересно, что он чувствует? Я хочу сказать, понимает ли он, на что шел?

Внизу шумело море, и мокрая обшивка лодки поблескивала при лунном свете.

Вещи были разбросаны по всей комнате — они были всюду, на кровати, на стульях, висели на дверцах шкафа, торчали из выдернутых ящиков комода. Посредине комнаты стояли полууложенные раскрытые чемоданы.

Элизабет твердо решила не брать ничего лишнего, только самое необходимое, поэтому отбирала и отбрасывала в сторону то, что не брала с собой, и гора вещей все время росла.

Вскоре она почувствовала усталость и присела на кровать. Она провела рукой по лбу и вздохнула. Ей часто приходилось укладывать чемоданы, но никогда это не бывало столь ужасающе — навсегда она оставляла не только Англию, но и всю прошлую жизнь.

Она вздохнула, устало и грустно. Это было бегство, нечего отрицать. Она продолжала думать о его письме из Стокгольма. Такое гордое и в то же время упрямое, словно его писал маленький мальчик, которого наказали и который хочет сочувствия, но слишком упрям, чтобы попросить прощения. Возможно, это ее вина, не меньше, чем его. Но какой смысл выяснять теперь, кто из них прав, а кто виноват. Слишком поздно…

Она покидала его, это решено бесповоротно. Конечно, он встретит другую, которая сможет родить ему детей, и он будет счастлив. Боже, как она хочет, чтобы он был счастлив! Это было единственное, в чем она была сейчас убеждена: она желает ему счастья. Это успокоит ее совесть и оправдает ее решение. Но, помимо всего, она желает, чтобы он был счастлив потому, что ему так не хватало счастья в жизни…

Внизу зазвонил телефон, и она услышала, как ее мать ответила на звонок.

— Да, да. Конечно. Сейчас позову… Элизабет! Тебя к телефону, дорогая. Из Портсмута.

Ее охватило волнение. Неужели это он? Что он ей скажет? И что ответит она? Но она должна подойти к телефону, хотя бы ради того, чтобы в последний раз услышать его голос. А может быть, это вовсе не он…

Она сбежала по лестнице и взяла трубку. Несколько мгновений она молча держала ее у уха, пока не пришла в себя. Затем сдержанно произнесла:

— Элизабет Шэдде у телефона. — Она старалась, чтобы голос ее звучал спокойно, но сердце учащенно билось. — Кто, кто, вы сказали?.. А, лейтенант О’Ши! Да, да, конечно. Здравствуйте, доктор!.. — У нее перехватило дыхание. — В госпитале? Почему? Что случилось? — Она почувствовала слабость и села. Так просидела она некоторое время, не зная, что предпринять. Затем набрала номер. Она подождала, пока искали нужного ей клерка. Она боялась, что не сможет вымолвить ни слова, но сама удивилась той твердости, с которой наконец произнесла:

— Мне пришлось изменить мои планы. Я отказываюсь от билетов.

Она положила трубку и залилась слезами.

Перевод с английского Юрия СМИРНОВА

Выходные данные

Ответственные за издание

О. ПОПЦОВ, С. РОМАНОВСКИЙ

Приложение к журналу «Сельская молодежь», том 5. М., «Молодая гвардия», 1972

304 стр.

Редактор-составитель Э. Хруцкий

Обложка В. Карабута

Рисунки Б. Чупрыгина, В. Карабута

Оформление А. Шипова

Художественный редактор В. Федоров

Технический редактор Л. Коноплева

Сдано в набор 24/VIII 1972 г. Подписано к печати 30/I 1973 г. Формат 84×1081/32. Бумага № 2. Печ. л. 9,5 (усл. 15,96). Уч.-изд. л. 18,9. Тираж 350 000 экз. Цена 97 коп. Заказ 1573.

Типография издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», Москва, А-30, Сущевская, 21.

Задняя обложка

Примечания

1

На месте преступления (латин.).

(обратно)

2

Начальник главного управления личного состава штаба ВМС Великобритании.

(обратно)

Оглавление

Норман Льюис ОХОТА В ЛАГАРТЕРЕ ПОВЕСТЬ

  НОРМАН ЛЬЮИС И ЕГО КНИГИ

  1

  2

  3

  4

  5

Энтони Трю ЗА ДВА ЧАСА ДО ТЕМНОТЫ

  ГЕРОИ ЭНТОНИ ТРЮ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Выходные данные

Задняя обложка Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg