КНИГА ПЕРВАЯ
ТАЙФУН УХОДИТ МЕДЛЕННО
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Перед рассветом на Владивосток наползла серо-грязноватая бесформенная громада тумана. Как что-то неотвратимое, угрожающее, надвинулась она с океана и город постепенно исчезал в ней. Сначала длинные, влажные языки тумана из Гнилого угла по-змеиному переползали через седловины сопок и бесшумно подкрадывались к окраине, где в маленьких, сметанных на живую нитку из ящиков, черных просмоленных обломков барж и кунгасов, кусков жести хибарках ютился рабочий и матросский люд; затем наполняли узкие каменистые, размытые дождями улицы и смыкались над городом в непроницаемую для солнца массу. Все было поглощено туманом: и гранитные особняки хозяев приморских приисков, рудников, рыбалок, пароходств, и рестораны, и магазины с зеркальными окнами и золотом вывесок, и самые лучшие дома, над которыми повисли мокрыми пестроцветными тряпками флаги чуть ли не всех стран, которые уже вели и готовились вести беспощадную борьбу с молодой советской властью, и чужие корабли, стоявшие с расчехленными орудиями на рейде бухты Золотой Рог, и войска интервентов, маршировавшие по главной улице города — Светланской.
Зловеще перекликались в порту хриплыми гудками транспорты и слышался грохот якорных цепей. Это швартовались новые суда, доставившие в порт войска интервентов, пушки, зарядные и санитарные повозки, высокие грузовики. Все это, гремя железом колесных шин и урча моторами, ползло по городу. Серая пелена казалась занавесом, за которым готовится страшная драма: будут стрелять в людей, рубить их саблями, разрушать их дома, жечь деревни. И все это лишь потому, что люди захотели жить по-иному? Иначе почему из-за океана с такой торопливостью, которая невольно толкает на размышления о нечистоплотности целей, идут на всех парах военные корабли и транспорты? Почему их зовут так настойчиво бывшие царские генералы, адмиралы, заводчики, дворяне? Ведь они же русские люди.
Так размышлял Иван Алексеевич Северов, пробираясь сквозь густую толпу. Высокий, подтянутый, он на голову возвышался над прохожими. Белая морская фуражка с золотой эмблемой и большим тяжелым козырьком была низко надвинута на смуглое горбоносое лицо с темными сердито поблескивающими жаркими глазами. Летний светлый китель туго обтягивал покатые сильные плечи. Северов, задумавшись, не обращал внимания на людей, заполнивших тротуары, не прислушивался к разноязыкой речи, которая совсем заглушила русскую.
Свернув с многолюдной Светланки, он стал подниматься по крутой улице к своему дому. Сорок лет как семья Северовых поселилась на этой улице. За это время по обе стороны тесно выстроились дома в два—три этажа, каменные и деревянные, железные склады торговой компании Чурина, а в конце улицы, почти у подножия сопки Орлиное гнездо поднялось многоэтажное белое здание коммерческого училища. Дощатый тротуар вел к самому дому Северова. Выстроенный когда-то Лиговым и бывший одним из самых больших и красивых в городе, он сейчас затерялся среди новых, выглядел приземистым, потускневшим. Непогода и время объели краску, и дом стоял серый, старый, молчаливый. Не раз Иван Алексеевич подумывал капитально отремонтировать его, но откладывал из-за нехватки средств, а когда, наконец, он и Геннадий стали капитанами, не стало на это ни времени, ни желания. Пока Иван Алексеевич поднимался, порывы северного ветра разорвали серо-грязную пелену тумана, и в просветы хлынуло солнце. Туман быстро рассеивался, открывая город свету и теплу.
Иван Алексеевич остановился передохнуть. Сорок один год — возраст небольшой, но все же быстро в сопку подниматься трудно. Ишь как колотится сердце. А может это от только что увиденного там, в порту и на Светланке? Северов снял фуражку, пригладил седеющие волосы и глянул вниз на главную улицу. По ней двигались иностранные войска. Отсюда они походили на заплесневелый поток, а люди на тротуарах — на мусор, набившийся по берегам.
Северов привычно осмотрел город, поблескивающую гладь бухты. Владивосток. Неужели он станет чужим? Ведь он построен руками русских людей, на его глазах! Глядя на дома, на дымящиеся трубы Дальзавода, на военно-ремонтные мастерские, Иван Алексеевич вспоминал, когда и как все это возникало.
Капитан скользнул взглядом по бухте, заполненной военными и торговыми судами, разыскал свое маленькое, едва заметное рядом с огромным французским транспортом, грузовое судно «Кишинев». Оно стояло у самого дальнего пирса. «А когда-то я и Геннадий становились рядом, у самых пакгаузов, — вспомнил Северов. При мысли о брате Иван Алексеевич невольно вздохнул: — Где сейчас Геннадий?» Война застала его в Одессе, куда он ушел за грузом пшеницы. Там его пароход был взят под перевозку войск в Румынию. Письма от брата приходили редко. В последнем Геннадий Алексеевич писал, что он «пожалуй, останется на Черном море до окончательной победы». Последние слова были дважды подчеркнуты. Иван Алексеевич почувствовал, что за ними кроется какой-то иной значительный смысл. Не надевая фуражки, Северов широким шагом пересек двор, поднялся на крыльцо, вошел в прохладную прихожую и увидел на вешалке соломенную шляпу.
К нему вышла жена.
Тебя, Ваня, ждут. Арнольд Михайлович...
Я, Сонечка, чуть задержался. — Он повесил на крюк фуражку, привлек к себе жену, поцеловал ее: — Нужно было документы оформить.
Все-таки завтра уходишь? — Соня с печалью и любовью смотрела на лицо мужа. — Опять я одна, одна...
Иван Алексеевич нежно погладил полное плечо жены, глаза его тоже погрустнели. И муж и жена сейчас подумали об одном, о том, что у них нет детей. С каждым годом это ощущалось все острее, делало жизнь какой-то неполной. Особенно тяжело было Соне. Клементьева, после смерти Северова, как мать воспитывала оставшихся сиротами мальчиков. Было трудно, не хватало средств, но все же братья Северовы получили штурманское образование, стали моряками, хотя и не китобоями, как завещал отец. Она дождалась их самостоятельного выхода в море, увидела свою дочь Соню замужем за Иваном Алексеевичем. Теперь Тамара Владиславовна покоилась рядом с Северовым на берегу пустынной бухты Тихой — последнем пристанище моряков. Океанские ветры всегда шумят здесь, как и вечно бьется о скалы прибой...
Иван Алексеевич осторожным жестом поправил упавшую на лоб жены прядь волос, улыбнулся ободряюще:
Рейс короткий. Охотск — и назад. Скоро вернусь.
Скоро... — проговорила Соня, и ее большие, как у матери, глаза наполнились слезами: — Не сердись на меня, Ваня, но у меня какое-то тяжелое предчувствие.
Она посмотрела на дверь гостиной и, понизив голос до шепота, добавила:
— Это к тебе... большевик ходит... я догадалась...- Красивое лицо молодой, тридцатилетней женщины нервно дрогнуло. Северов почему-то вспомнил марширующих интервентов в центре города, нахмурился, почти сухо сказал:
Это, Соня, русский ко мне приходит. Такой же, как мы с тобой. Предчувствие же твое тебя обманет. Ну, будь умницей. Я должен идти.
Пригласи обедать этого господина, — предложила примиряюще Соня.
Иван Алексеевич молча кивнул и вошел в гостиную. Ему навстречу с дивана поднялся коренастый человек с густой копной каштановых волос, одетый в белый летний костюм и такую же рубашку, с узким сиреневым галстуком. К дивану была приставлена трость с костяной ручкой.
Прошу извинения за опоздание, господин Хайров,— протянул руку Северов.
Накануне отхода всегда много хлопот, — улыб нулся Хайров, отчего его широкое лицо с узкими глазами приобрело почти мальчишеское выражение. Гость был мо ложе Северова лет на десять, но из-за усов выглядел старше.
Они сели. Хайров голову держал, немного склонив к правому плечу, точно к чему-то прислушиваясь. С монгольским разрезом глаза из-под светлых бровей смотрели на капитана внимательно. Иван Алексеевич ждал, что скажет гость. Тот неожиданно спросил:
Вы чем-то расстроены, Иван Алексеевич?
Да, — кивнул Северов и рассказал о том, что видел на улице, возвращаясь из порта.
— Должно ли это вас удивлять? — пожал плечами Аиров.
Но это же русские, — Северов поднялся на ноги и заходил по гостиной: — Русские зовут интервентов на Москву!
А разве французский король не звал пруссаков на Париж, — усмехнулся Хайров. — Нет, там, на Свет ланке, не русский народ. Им нужна не Москва, им нужны деньги, нажива, власть, сладкая жизнь, а кто будет комендантом Москвы — японец или американец, — им все равно. Да что говорить...
Иван Алексеевич должен был признать, что он почти всегда соглашается с Хайровым. Так повелось еще с шестнадцатого года, когда они впервые встретились. Это произошло в Сиднейском порту, где «Кишинев» брал груз австралийской шерсти. К Северову пришел Хайров и сказал:
— Смогли бы вы взять меня в качестве матроса? Документов у меня нет, но мне очень нужно вернуться в Россию.
Было что-то подкупающее в Хайрове. Северов ответил:
Я могу вас взять, но во Владивостоке... Там сей час очень строго. Вы рискуете...
Я знаю, — спокойно ответил Хайров.
...В день прихода во Владивосток Хайров как-то незаметно исчез с судна. Боцман пожалел:
— Хороший матрос был, а сбежал. Я же его не обижал.
А через несколько дней Северова в порту остановил
незнакомый моряк:
— Благодарим вас за помощь!
Моряк ушел быстрее, чем Северов успел что-либо спросить. Иван Алексеевич был удивлен, а вскоре и встревожен. Он всегда стоял в стороне от политики, не интересовался ею, революционеров считал фанатиками и как-то в одной из владивостокских газет прочитал заметку о том, что в город из Японии, Америки, Австралии тайком пробираются немецкие агенты, шпионы, чтобы вредить в тылу русской армии[1]
С началом первой мировой войны через Владивосток из эмиграции тайно возвращалось много большевиков, в том числе и из Австралии
«Неужели и этот матрос был немецким шпионом?» — ужаснулся Северов и надолго потерял покой, считая себя чуть ли не предателем Родины. Его душевные переживания не остались не замеченными женой, и она не раз пыталась расспросить мужа, что его мучает. Иван Алексеевич отвечал уклончиво.
Это происшествие имело неожиданные последствия. Северов стал интересоваться тем, что происходит в стране, а когда царь отрекся от престола, это почему-то его не взволновало. Иван Алексеевич тогда даже упрекнул себя: «Как же я, потомственный дворянин, могу так равнодушно смотреть на гибель империи? Дворянин? Что собственно это значит? Чем я или мой отец отличались от простых людей, тех же матросов на моем судне? Наша с братом жизнь разве зависела от нашего дворянского звания?» Такие мысли все чаще приходили к Ивану Алексеевичу, он долго и мучительно над ними размышлял, но ответа не находил. Эмигрант Хайров стал уже забываться, как вдруг неожиданно напомнил о себе.
В ноябре семнадцатого года, когда Владивосток с запозданием получил весть об Октябрьском перевороте, Иван Алексеевич как-то бродил по городу. На всех перекрестках толпился народ. Около вокзала шел митинг. Какой-то верзила, взобравшись на трамвай, кричал, яростно размахивая руками:
— Теперь свобода для всех! Нам не надо никакой власти! Пусть торжествует анархия, когда мы сорвали цепи рабства вот с этих рук!
Верзила потряс над головой руками. Ивана Алексеевича это позабавило и встревожило. В городе действительно не было порядка, консульский корпус угрожал интервенцией.
— Не слушайте этого болтуна, Иван Алексеевич, — услышал Северов веселый голос. — Он о цепях рабства и представления не имеет. Крикун, в мутной воде рыбку пытается поймать. Не выйдет!
Северов с изумлением увидел рядом с собой Хайрова, того самого матроса из Сиднея, которого принимал за немецкого шпиона.
- Вы?— вырвалось у Северова.
- Я, Иван Алексеевич, — кивнул Хайров и приподнял кепку, Широко улыбаясь. — Я, как видите. Узнаете?
На Хайрове был бушлат с алым бантом. Капитан не знал, что и подумать, поэтому спросил:
- Вы все время во Владивостоке?
- Да, куда денешься, — развел руками Хайров. — Работы много, а еще больше предстоит, — он строго посмотрел на разорявшегося анархиста. — Власть нашу надо укреплять, а вот таких научить свободу ценить.
Иван Алексеевич был ошеломлен, узнав, что Хайров большевик, раньше находился в подполье, а теперь член Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов. Их встречи становились все чаще. Северов все больше нуждался в беседах с Хайровым, который уже давно перестал быть в его глазах матросом. Это был человек, хорошо знающий для чего он живет и что должен делать, куда идти. Иван Алексеевич не разделял многих высказываний Хайрова, но охотно согласился на его просьбу принять на судно трех матросов, так же охотно совершил рейс с боеприпасами для Красной гвардии Камчатки...
В конце июля восемнадцатого года, вернувшись из очередного рейса, Северов застал Владивосток в руках восставших чехословаков и белогвардейцев. Власть Советов была свергнута. В бухте Золотой Рог стояли американские крейсеры «Суффолк» и «Бруклин», японский «Ивами», а по улицам города расхаживали патрули интервентов. Вот тогда-то Северов и вспомнил слова Хайрова о том, что еще предстоит большая борьба. Присутствие иностранцев оскорбляло Ивана Алексеевича. Он невольно жаждал встречи с Хайровым, но тот исчез. Северов был в смятении, все вокруг казалось ему каким-то издевательством над русским народом. Администрация «Доброфлота», которому принадлежал «Кишинев», также была в растерянности. Среди моряков началась безработица.
Однажды утром Северов встретил на улице довольно франтовато одетого Хайрова. Он искренне обрадовался ему:
- Наконец-то, Александр Макарович! Где это вы пропадали?
- Зовите меня Арнольдом Михайловичем, — тихо сказал Хайров. — Фамилия моя — Шведецкий. Разрешите как-нибудь к вам домой заглянуть?
— Пожалуйста! Познакомлю с женой. Соня будет рада. — Северов несколько сытился, вспомнив, что до сих пор скрывал от жены свое знакомство с Хайровым. опасаясь, что это обеспокоит ее.
— Скажите жене вашей, что я коммерсант, думаю создать, ну, скажем, морское агентство по перевозкам, — попросил Хайров.
Северов охотно согласился: так будет лучше для Сони,для ее спокойствия.
Иван Алексеевич уже не раз выполнял поручения Хайрова, во многом разделял его взгляды, был за Советы, за изгнание интервентов и белогвардейцев из России. Но когда Хайров предложил ему вступить в члены РКП(б), Северов даже испугался, замахал рукой:
— Что вы, что вы, Арнольд Михайлович, какой из меня большевик. Увольте. Я не политик. Я моряк. — Он не замечал веселых, лукавых искорок в узких глазах Хайрова. — Если я и согласен с вами кое в чем и помогаю, как могу, то только потому, что я русский человек и люблю свое Отечество, хочу видеть его свободным.
Хайров больше не возвращался к этому вопросу, но по-прежнему давал Северову поручения от подпольного комитета. Сегодня он пришел с очередным.
- Вы, кажется, идете в Охотск. Не возьмете ли нашего товарища?
- Вы меня обижаете таким вопросом, Арнольд Михайлович, — пожал плечами Северов. — Ваш товарищ может находиться в моей каюте до самого Охотска.
- Нет, это нежелательно, — отрицательно покачал головой Хайров. — Привлечет внимание. Возьмите его матросом, как когда-то меня.
- Матросом?—повторил Северов. — Вакантных мест нет. А вот кочегар у меня один сегодня списался на берег.
- Прекрасно, — поднялся Хайров. — Можете написать записку боцману, чтобы он принял на борт кочегаром нашего товарища?
Северов вынес из кабинета лист бумаги и карандаш, спросил имя «кочегара» и набросал несколько строк. Затем передал листок Хайрову:
— Пусть ваш «кочегар» поспешит, а то как бы боцман нового не нашел.
— Спасибо, — Хайров взялся за трость и, отвернув ручку, под которой оказалась высверленная полость, вложил в нее трубочкой свернутую записку Северова. — Так спокойнее. Не к лиц коммерсанту Шведецкому носить записки о кочегарах.
Оба засмеялись. Северов, увидев, что Хайров собирается откланяться, пригласил его сначала отобедать, но Арнольд Михайлович, поблагодарив, отказался:
— Как бы ваш боцман не помешал нам своей старательностью.
Северов проводил Хайрова до дверей.
2
Филипп Слива лишился работы, когда у него в кармане не было и медного пятака.
«Кишинев», на котором Слива был палубным матросом, уже готовился отдать швартовы, когда к трапу подошел взвод американских солдат во главе с офицером; рядом с ним шел человек в штатском.
— Пассажиры прибыли, — зубоскалил Слива. — Стюард, готовь каюты первого класса!
Никто не поддержал шутки маленького щуплого одессита. Все следили за американцами. Сняв с плеч карабины, они вслед за офицером начали подниматься по трапу. Северов тревожно сдвинул брови: «Зачем идут? Может, за «кочегаром» Хайрова?»
Его Северов еще не видел, но боцман доложил, что принял матроса по записке капитана. В поднимавшемся за офицером человеке в штатском Иван Алексеевич узнал одного из членов правления «Доброфлота». Это еще больше встревожило капитана. Он спустился с мостика на палубу. Американцы стояли в вольных позах, дымя сигаретами и весело переговариваясь. Матросы смотрели на них с сумрачными, выжидающими лицами. Филипп Слива в старой, рваной тельняшке стоял, уперев кулаки в бока и постукивал разбитым ботинком. Тонкие губы матроса приоткрывали мелкие зубы. Одного впереди не хватало — потерял в недавней драке в портовом кабачке.
- Ваш отход отменяется, — сказал член правления капитану.
- Почему? — Северов почувствовал, что начинает нервничать. — У нас все готово.
— «Кишинев» передается американцам, — торопливо, стараясь не встречаться взглядом с Северовым, объяснил член правления. — Сейчас же рассчитайте команду. Таково решение правления.
Матросы зашумели. Северов вспыхнул. Решение правления было оскорбительным. Даже не нашли нужным заранее предупредить капитана. И это появление американцев с оружием. Скорее все походит на конфискацию.
Кому я должен передать судно, грузы? — спросил Северов.
Господину офицеру передайте документы, я надеюсь, что на все час хватит.
— Квикли! — кивнул американец: — Скоро делайте! У Северова от негодования дрогнуло лицо. Его просто
выгоняют с парохода. Но изменить что-либо он не мог и только сказал:
— Хорошо. Через час команда покинет судно.
Ругаясь, не скрывая своего возмущения, матросы получали расчет, складывали свои пожитки, но уходить с «Кишинева» не торопились. Северов передал американскому офицеру документы. Тот, даже не посмотрев, небрежно бросил их на стол и взглянул на ручные часы:
— Час истекает.
Он поднялся, давая понять, что Северову пора уходить. Иван Алексеевич с трудом владел собой. Как хорошо, что он уговорил Соню не провожать его в рейс! Офицер, ткнув окурок сигареты в пепельницу, вышел из каюты.
Северов едва уложил чемодан, как на палубе послышались шум, крики, ругань. Дверь каюты отворилась и на ее пороге появился Джо — сын Мэйла, служивший на «Кишиневе» механиком. Такой же, как отец, высокий, широкоплечий, с черными курчавыми волосами, он унаследовал от матери карие глаза, узкий подбородок и более светлый оттенок кожи, чем у отца. Джо вырос с Северовыми, они помогли ему стать механиком, и Джо всегда плавал с Иваном Алексеевичем.
— Матросов бьют, Иван Алексеевич, — сказал Джо. Его глаза гневно блестели.
Северов выбежал на палубу. Американские солдаты сгоняли моряков с парохода. Филипп Слива, увидев капитана, крикнул:
— Братва! Не поддавайся долговязым. Уйдем вместе с капитаном...
Удар в скулу не дал матросу договорить. Скатившись по трапу на гранитную пристань, он несколько секунд лежал неподвижно. Отлетевший в сторону сундучок раскрылся, и вещи вывалились из него.
- Что вы делаете? — подошел Северов к офицеру. -— Прекратите это безобразие!
- Здесь я хозяин, — криво усмехнулся американец.— Час прошел. Если сейчас же все не уйдут с судна, мои парни перебросят их через борт!
Офицер положил руку на кобуру пистолета и побарабанил по ней пальцами. Двое матросов помогли Сливе подняться. Он потряс лохматой головой, собрал вещи, запер сундучок и позвал судового повара:
— Ли Ти-сян! Куда потопаем?
Китаец, спускавшийся по трапу с узелком, подошел к Филиппу. Его темно-желтое лицо было спокойным, только глаза гневно горели.
- Думай твоя. Моя думай.
- Голова от дум распухнет, — огрызнулся Слива: Может американцы нам пенсию дадут.
- Дадут они тебе... — сказал боцман и воскликнул: —- Смотрите, ребята, нашего капитана как арестанта ведут!
- Матросы, сгрудившиеся на пристани, притихли, следя, как медленно, словно с огромным грузом на плечах, спускается Северов. Никогда еще он не переживал такого позора. Его сгоняют с парохода. И кто? Иностранцы. Увидев, что за ним наблюдают матросы, он подошел к морякам:
- Не падайте духом, ребята. Будем еще вместе плавать...
- Смотрите, что они делают! Ох, сволочи! — воскликнул Слива.
Все обернулись в сторону парохода. Северова словно ударили в грудь. Он покачнулся. Над его пароходом поднимали американский флаг; легкий бриз развевал его.
- Было наше, стало ваше, — горько скаламбурил Слива.
- Вот так они норовят и над всей Россией свой флаг поднять!..
- Прощайте, друзья. — Северов приложил руку к козырьку фуражки. — Идем, Джо.
Механик молча последовал за капитаном. Выйдя из порта, Иван Алексеевич сказал ему:
— Иди, Джо, домой. Скажи Соне, что я скоро буду. Зайду в правление флота.
...Матросы с «Кишинева», вяло переговариваясь, медленно брели по пристани. Возбуждение прошло, надо было думать о завтрашнем дне, искать работу. Постепенно моряки расходились, желая друг другу счастливого плавания и скорой встречи. Филипп Слива и кок Ли Ти-сян остались вдвоем. Повар был так же одинок, как и матрос. Так непохожие друг на друга, они за год совместного плавания крепко сдружились. Ли Ти-сян был молчалив, чистоплотен, экономил каждую копейку и не одобрял зубоскальства друга и его бесшабашности в расходовании денег. Но это не мешало им быть товарищами.
Ли Ти-сян думал о том, что его сбережений может хватить им месяца на два. А за это время может быть удастся найти работу. Только бы вот Слива меньше ругался, а то все время у него неприятности.
Они вышли на шумную Светланскую улицу. При виде иностранных офицеров Слива начинал материться, и Ли Ти-сян, опасаясь как бы его друга не забрал патруль, попытался увести его:
- Пошли ба, Филипа! Твоя водка хочу? — Ли Ти- сян хитрил. Он знал слабость друга.
- Корешок ты мой золотой, — растрогался Слива. — Знаешь, чем мою душевную тоску унять. Аида в «Зеленый попугай».
Они направились в портовый кабачок. У входа Слива остановился, хлопнул себя по карманам:
- Доллары у мамы оставил.
- Твоя мама мию [2]
Ми ю — нет (кит.).*, моя угощай, — серьезно сказал Ли Ти-сян.
- Твои таяны нам на харчи нужны. «Попугай» меня знает, даст в долг.
Они вошли в низенькую дверь. В лицо ударил теплый, насыщенный запахами дешевой еды и спиртного, воздух. За густым табачным дымом люди казались призраками. Ли Ти-сян закашлялся. Сквозь говор, стук посуды пробивался чей-то пьяный голос, певший с бесшабашностью
-Эх, шарабан мой, американка!
А я девчонка, да шарлатанка!..
Слива подошел к стойке и, щелкнув пальцами, поднял вверх указательный и средний. Буфетчик понимающе кивнул и поставил перед матросами граненые стопки с водкой.
- С чего загуляли? С «Кишинева» выгнали?
- Предложили по берегу прогуляться, — Слива залпом опорожнил свою стопку и, взяв со стойки кусочек соленой рыбы, сказал: — «Кишинев» флаг обменял.
Он коротко рассказал буфетчику, что произошло.
- Ты мне, Филипп, сможешь все долги разом отдать, — сказал буфетчик.
- Ты уже слышал, что Колька Романов мне наследство оставил? — подмигнул Слива.
- Слушай, — буфетчик, в прошлом сам матрос, знал все портовые новости. — В Семеновском ковше стоит шхуна «Диана»...
- Меня в капитаны приглашают? — осведомился с невинным видом Слива. — Так я женюсь и пока не могу...
На шхуну набирают команду, — перебил его буфетчик. — Пойдет на Камчатку бить китов. Понял, чертов, словомол? Держите курс в Семеновский ковш. Полный вперед!
- Есть, полный вперед. — Слива стал серьезным. Такую возможность нельзя было упускать. — Из первого же рейса привезу тебе кита.
- Лучше захвати парочку, — засмеялся буфетчик. — А теперь топайте, топайте.
- Ли Ти-сян, держись в кильватер, — Слива натянул на лоб кепку: — Вечером «Попугай» получит долг.
В правлении «Доброфлота» Северову сказали, что в его услугах больше не нуждаются. Как это он объяснит Соне? И почему «Кишинев» передан американцам? Как страшно и непривычно чувствовать себя безработным, никому ненужным человеком! Может быть, компания узнала о том, что он помогает большевикам? Нет, едва ли. Ему вспомнился «кочегар» Хайрова. Так и не увидел его. Вот огорчится Александр Макарович, когда узнает что его человек не попадет в Охотск.
Ивану Алексеевичу захотелось увидеть Хайрова, посоветоваться, что дальше делать. Но где его найдешь?
Грустно, печально было в этот вечер в доме Северовых. Соня с покрасневшими глазами принялась за шитье, но скоро ушла спать. Джо в своей комнате читал. Иван Алексеевич, чтобы скоротать время, сидел за письмом брату Геннадию, хотя никакой уверенности не было, что оно его найдет.
В открытое окно из города доносилась музыка. Вместе с вечерней прохладой в комнату влетали ночные бабочки, кружились вокруг лампы, падали с оббитыми крыльями. «Вот так и многие из русских сейчас, — подумал Северов, наблюдая за темно-коричневой бабочкой, которая ползла по письменному столу. — Да разве только сейчас. Ведь и Лигов, и отец, и Клементьев тоже стремились к цели, а погибли, ничего не достигнув. Кто же виноват в этом?»
Отложив перо, Иван Алексеевич сидел, глубоко задумавшись, опустив голову на руки. За окном послышался голос Хайрова:
-Вы еще не спите, Иван Алексеевич?
-Как вы кстати, — обрадованно сказал Северов, вводя Хайрова в свой кабинет. — Я вот сейчас смотрел на этих ночных бабочек и думал...
- Эка философия, — засмеялся Хайров, выслушав Северова. — Не завидую я вам, если у вас такие же хрупкие крылья. Я предпочитаю, чтобы у людей были железные, стальные крылья! На них он долетит до самой высокой цели!
- Может быть, может быть, — чуть обиделся Северов. — А знаете, я уже не капитан «Кишинева».
- Вот поэтому я и у вас. — Хайров достал коробку папирос. — Разрешите?
Хайров закурил. Взялся за свою трубку и Северов. Несколько минут они курили молча, прислушиваясь к музыке, игравшей на берегу Чуркиного мыса, в саду «Италия».
- Сегодня на Уссурийский фронт прибыла двенадцатая японская дивизия. Генерал заявил, что дивизия при была, чтобы помочь союзным отрядам вытеснить большевиков из края. Яснее не скажешь.
- Но это же наглое вмешательство во внутренние дела русского народа, — возмутился Северов.
Хайров не стал возражать.
— Вы сейчас стали безработным. Что думаете делать?
Северов пожал плечами: «Не знаю!»
- У нас есть предложение, — Хайров погасил папиросу. — Оставаться вам в городе не следует. Лучше уйти в рейс.
- В какой, на чем? — усмехнулся Северов. — Может быть, на китайской шаланде? Она хоть не «Кишинев»...
- Ваш «Кишинев» в рейс не пойдет, — прервал его Хайров. — Об этом позаботимся мы.
- «Кишинев» не выйдет в рейс? — приподнял брови Северов. — Так зачем же он американцам?
- Создают флот для белогвардейцев.
- И вы это допустите? — Северов уже требовательно смотрел на Хайрова.
- Нет, — твердо сказал тот. — А вам советуем по ступить на шхуну «Диана», которая сейчас набирает команду. Судно принадлежит рыботорговцу Осипову. Он задумал начать китобойный промысел у восточного берега Камчатки.
- Охотиться на китов? — не поверил своим ушам Северов. — В такое время?
- Смотря какое вы имеете в виду? — Хайров вопросительно смотрел на Северова, тот молчал. — Если военную обстановку, то она для ловкого дельца как нельзя выгодная. Можно не платить налогов, делать что вздумается. Ведь на дальних- берегах сейчас стабильной власти нет. Или вы имеете в виду время года?
- И то и другое, — кивнул Северов.
- Время для начала промысла явно невыгодное — приближается осень, — говорил Хайров. — Правда, Осипов сообщил репортерам, что он собирается только сделать разведку и, главное, завезти оборудование для постройки базы, чтобы с весны начать эффективный промысел. У него где-то на восточном берегу Камчатки есть фактория. Но может быть, «Диана» не только охотой будет заниматься. Господин Осипов человек предприимчивый, а в трюмы шхуны грузится слишком много различных товаров.
- Вы хотите, чтобы я ушел из Владивостока, поскольку здесь может начаться война...
Хайров кивнул:
— Обязательно начнется. Нам очень важно, чтобы вы, опытный моряк, побывали там, куда направляется шхуна, посмотрели, чем она будет заниматься. Возможно, со временем, все это нам пригодится.
-Охотиться на китов? — больше для себя сказал Северов. — Кто капитан китобойной шхуны?
Он вспомнил отца, его друзей китобоев. Как странно складываются судьбы людей. Когда-то и они с братом мечтали стать китобоями. Но все их попытки окончились неудачей. Теперь же, когда уже нет об этом ни мечты, ни желания, он может стать китобоем. Северова охватило волнение. Он будет продолжать дело отца.
— У них есть капитан Норинов, — сказал Хайров. — Знаете? Нет. А на «Диане» нужен опытный штурман...
3
Северов и Джо пришли в Семеновский ковш — небольшую полукруглую бухточку, отгороженную от Амурского залива низким каменным молом. В ковше было тесно от шаланд, джонок, барж. С рыболовных парусников выгружали улов. Кричали чайки, шумел вблизи ковша огромный базар. Пахло рыбой, водорослями. Иван Алексеевич сразу же увидел шхуну. Шхуна «Диана» выглядела легкой, чем-то похожей на птицу, которая вот-вот поднимется и полетит над морем. Изящные и строгие линии придавали ей какое-то особенное благородство. Корпус покрывала голубоватая краска, и от этого казалось, что она родилась из моря. Белая линия, шедшая вдоль причального бруса, оканчивалась на носу надписью «Диана». Северов сразу понял, что судно прекрасно по своим мореходным качествам, но какой-то неуловимый просчет в ее конструкции чувствовался. Вот только какой, Северов уловить не мог.
Ну, как шхуна? — спросил он Мэйла.
-Очень хорошая, как чайка, — высказал свое мнение Джо.
- У шхуны косое вооружение, — сказал Северов, глядя на мачты с подобранными парусами.
- Дизель, наверное, стоит, — указал Мэйл на тонкую трубу, поднимавшуюся над палубными надстройками.
- Другую машину на такую красавицу ставить было бы обидно, — заметил Северов. Они подошли к трапу, переброшенному со шхуны на брекватер, и поднялись на палубу.
- Вам, господин, кого? — встал перед Северовым матрос с широкими плечами, крупным лицом в оспинах и ярко-рыжими волосами, выглядывавшими из-под сдвинутой на затылок фуражки. Как потом узнал Северов, это был боцман Журба.
— Капитана.
— Идемте.
— Подожди, Джо, — сказал Северов Мэйлу. Журба привел Северова в каюту капитана. Норинова они застали за картой. Одет он был с бросающейся в глаза тщательностью.
— Очень приятно, что вы желаете поступить к нам, — сказал он, как только Северов представился. — Я вот оставил весьма беспокойную в наше время военную службу. Ходил на миноносцах...
Иван Алексеевич с интересом рассматривал узкое бледное лицо капитана. Светлые волосы разделял пробор. Тонкие длинные пальцы с отшлифованными ногтями все время находились в движении. Глаза прятались под высоким лбом, и Севере в не мог рассмотреть их цвета, выражения.
-Ну, что ж, Иван Алексеевич, — закончив знакомиться с документами Северова, сказал Норинов. — Я буду рад рекомендовать вас господину Осипову. Приходите за окончательным результатом завтра. Можно в это же время. Я уверен, что мы будем служить вместе.
- Я не один, — сказал Северов. — У меня есть друг детства, хотя он и значительно моложе меня, механик Джо Мэйл.
- Американец? — поднял узкие брови Норинов.
- Полунегр, полурусский, — Северов коротко рассказал о Джо.
Норинов ни разу не перебил его и задал только один вопрос:
Вы говорите, что он приличный механик?
Хороший, поверьте моему слову.
-Верю охотно, — Норинов через вахтенного вызвал с палубы Джо и, задав ему несколько незначительных вопросов, холодно сказал: — Ты принят, Мэйл. Спускайся к машине. Скажи Деду[3]
Дед — старший механик, что я прислал тебя. Иди.
Когда Джо вышел, Норинов поблагодарил Северова за механика и спросил:
— Вам приходилось бывать у восточных берегов Камчатки?
— Да
— Очень хорошо, — по тону капитана Северов дога дался, что тот не знает камчатских вод. Значит, у него- тем более шансов на получение места штурмана, которое совмещалось с обязанностями старшего помощника.
Норинов проводил Северова до трапа. На брекватере Иван Алексеевич столкнулся с Филиппом Сливой. Матрос со вспухшей скулой нес два ведра красных помидоров. Увидев бывшего капитана, он опустил ведра на камни и весело сказал:
— Здравствуйте, господин капитан. Вы будете на «Диане»?
-Штурманом, — коротко пояснил Северов, которому было приятно видеть своего матроса. — Ты тоже здесь ?
- И я и наш кок Ли Ти-сян, — торопливо сообщил Слива. — Вот послал меня за красными шариками. Фаршировать будет. Оставайтесь обедать.
— Спасибо, -— улыбнулся Северов. — Будем еще много раз вместе обедать. А вот Джо угостите. Он в машине.
— Будет сделано.
Северов попрощался. Филипп посмотрел ему вслед: «Капитан настоящий, не то, что эта глиста, Норинов». Матрос почему-то невзлюбил своего нового капитана с первого взгляда.
Домой Северов вернулся в приподнятом настроении,. с бутылкой шампанского и корзинкой фруктов.
-Соня, Сонечка! — закричал он из прихожей. — Ну, что же ты не встречаешь китобоя?
- Что случилось? — Жена недоумевающе смотрела на веселого мужа. — Снова на «Кишинев» вернулись?
-Да нет же, — смеялся Северов. — Мы с Джо поступили на китобойную шхуну. Он механиком, я штурманом и старпомом.
- Ничего не понимаю, — покачала головой Соня. — Расскажи все толком, по порядку.
- Ну, идем, — Северов взял жену за руки, привел в гостиную и, усадив рядом с собой, рассказал о посещении шхуны «Диана».
- Ох, боюсь я за тебя, Ваня, — сказал Соня. - Очень боюсь. Опять китобои. Вспомни, что произошло с Лиговым, моим отцом.
На ее лице была тревога. Северов взглянул в большие голубые глаза жены и прочитал в них такую боль, что все его оживление, радость отступили. Он обнял Соню, привлек к себе:
-Ну, чего ты беспокоишься. Теперь же другие времена, понимаешь, другие! И китобои-то свои, русские.
- Я так не хочу расставаться с тобой, — тихо проговорила Соня. — Ты вечно в рейсе, а я все одна, одна в этом большом, пустынном доме, в этом городе, где хозяйничают иностранцы, белые. Мне так грустно, тоскливо становится, когда вы с Джо уходите в рейс, я не нахожу себе места.
— Понимаю, Соня, — вздохнул Северов. — Давай тебя обучу, ну хоть бы как палубу драить. Будем вместе плавать.
Соня засмеялась:
Ладно уж! Плавайте без меня! Чего же ты Джо не привел обедать?
-На шхуне перекусит. Его уже послали к машине. Спокоен я за него. Механик он хороший. У Мэйла и Насти неплохой сын. Они могли бы им гордиться!
Воспоминания нахлынули на супругов. В доме было тихо и только из порта доносились гудки пароходов. Иван Алексеевич взглянул на жену. Она сидела, опустив голову.
-Ну, о чем ты задумалась, закручинилась, дорогая моя? — он нежно привлек к себе Соню, посмотрел ей в глаза, улыбнулся. — Давай обедать. Ты же так хорошо готовишь...
-Сейчас, сейчас, — заторопилась жена и ушла на кухню.
Иван Алексеевич вошел в кабинет, выдвинул один из ящиков в столе, достал папку и стал медленно перелистывать пожелтевшие листы рукописи отца. Перед ним проходила история Лигова, Клементьева... Вот страница с выцветшими пятнами клякс и недописанным словом. На этом обрывается запись Алексея Ивановича, а дальше с новой строки, уже десять лет спустя продолжал летопись отца Иван Алексеевич. Он заносил сюда все, что узнавал, слышал и читал о китобойстве в русских восточных водах, в которых плавал и его отец.
Вот выписка из газеты «Моргенбладет» за 27 сентября 1902 года:
«...Китолов Амундсен из Сандефиорда недавно возвратился на родину после четырехлетнего пребывания у берегов Кореи и Сибири. Русская компания, во главе которой стоит граф Кайзерлинг, открыла там китоловный промысел. Для этого были приглашены два известных китолова из Сандефиорда Амундсен и Педерсен. Амундсен уехал в Сибирь в 1897 году. Граф Кайзерлинг имеет два великолепных китоловных судна «Николай» и «Георг» с собственною стоянкой для них в Нагасаки в Японии...»
«...Прошлогодняя зима с уловом в 114 китов была вообще временем наилучшего улова для всего предприятия. Последний проект графа — устройство нового парохода в 3000 тонн вместимости, на борту которого можно было бы потрошить и разрезать пойманных китов, вываривать ворвань и солить мясо. Эта плавучая станция должна будет сопровождать другие китоловные суда на месте лова».
Северов вспомнил, как его и брата, когда они решили поступить работать на китобойные суда, граф не принял, а выслал к ним своего секретаря, который сказал: «Генрих Гугович советует молодым людям подыскать иной род деятельности, поскольку китобойное дело противоречит русскому характеру».
Иван Алексеевич не забыл старой обиды и сердито перевернул страницу. Необычайно везло этому «Кайзер-лингу и К°». В следующей заметке некий Рудольф Цабель из Лейпцига в том же 1902 году писал:
«...На транспорте «Александр» китолова Кайзерлинга я из Нагасаки пришел во Владивосток. Контора Кайзерлинга на Пекинской улице. Познакомился с Генрихом Кайзерлингом. Он собирается расширить и рыболовный промысел в морских и пресных водах: на Амуре — семгу, сельдь — у Сахалина. Его брат Максимилиан Кайзерлинг— второй директор. Их база в бухте Гайдамак. Там же и завод для перетапливания жира. Гавань небольшая, хорошо защищена от непогоды. Пристань принимает- суда до 3000 тонн. Много хороших зданий. В пути мы обсуждали вопросы китоловства. У Кайзерлингов большие, грандиозные планы расширения своего предприятия.
Осенью будущего года в Гамбурге на заводе Фридриха Круппа в Эссене будет строиться завод-судно. Это новость для китобоев всего мира. На палубе судна будет вестись полная разделка кита, выварка и слив жира в бочки, размельчение костей. Китобоям не придется каждый раз с китом идти к берегу.
Летом и осенью база Гайдамак действует, а зимой киты уходят к Корее. Там на берегу у компании есть временная станция. Кита разделывают, мясо и сало солят в бочках и продают в Японии на питание.
У китобоя Кайзерлинга большие деловые связи с японской компанией:..»
Иван Алексеевич прервал чтение, задумался. Странно, очень странно. И почему это так складывалось, что стоило русским взяться за китоловство, как их обязательно постигали неудачи, а любому иностранцу в этих же местах везло. Ведь почти одновременно с Кайзерлингом пытались создать в дальневосточных водах китобойный промысел русские предприниматели, но их планы не осуществились из-за многих странно возникающих помех. В то же время Кайзерлинг процветал. Он увеличил свой флот до девяти китобойных судов, добывал в год до двухсот китов и получал огромные прибыли в русских водах за счет русских богатств.
Русско-японская война застала флотилию Кайзерлинга в Нагасаки, и она была конфискована. Кайзерлинг подозрительно вяло заботился о возвращении ее России. Ныне его суда под японским флагом охотятся на китов, а Кайзерлинг, иудствуя, пишет: «Если мы больше не занимаемся китобойством на Дальнем Востоке, то лишь из-за малой предприимчивости сибиряков и незнания своих природных богатств...»
«В чем же дело? — мучительно думал Северов. — Ведь после русско-японской войны у нас делали попытки начать промысел китов и тоже безрезультатно...»
Захлопнув папку, он спрятал ее в стол. Что толку вспоминать прошлое? Надо думать о настоящем. Возможно «Диана» и положит начало крепкому, большому русскому китобойству.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
«Диана» на рассвете вышла в залив Петра Великого и взяла курс на японский порт Хакодате. Норинов, передавая Северову вахту, сказал:
— Не удивляйтесь этому курсу. В Японии мы должны приобрести гарпунную пушку. Завтракать милости прошу ко мне. Господин Осипов очень хочет с вами познакомиться.
Разве он на судне? — удивленно воскликнул Северов.
Ночью прибыл, когда вы отдыхали. — Норинов ушел с мостика, оставив Ивана Алексеевича в раздумье. Несмотря на то, что «Диана» простояла во Владивостоке еще четверо суток после того как Северов вступил в свои обязанности, он еще не видел хозяина шхуны. Понаслышке Иван Алексеевич знал, что Осипов имеет несколько рыбалок, ведет торговлю пушниной. «Видно предприимчивый человек», — думал Северов, осматривая расстилающееся перед ним море. Шхуна шла хорошо, развивая скорость до девяти узлов.
Судно плавно покачивалось. Изредка у форштевня всплескивалась волна. Светало. Небо бледнело, а облака, неподвижно стоявшие в вышине, зарумянились с востока от невидимого солнца. Море, словно огромное благодушное животное, медленно просыпалось от крепкого ночного сна и, дымясь легким прозрачным туманом, синело. Северов с наслаждением, глубоко дышал прохладой, слегка пьянея от нее, как от бокала шампанского.
«Снова море, — радостно, облегченно говорил себе Северов. Огромная тяжесть, легшая на его плечи, в день потери «Кишинева» исчезла. Мысль о пароходе вызвала в памяти слова Хайрова о том, что «Кишинев» в рейс не выйдет. — Что они с ним сделают? — под словом «они» Северов думал о Хайрове и его неизвестных товарищах-большевиках: — не взорвут же. Там теперь американцы».
Лицо Ивана Алексеевича помрачнело. В памяти всплыли постыдная картина прихода американцев, избиение матросов, бестактный офицер. «Ведут себя как в какой-нибудь колонии», — невольно сравнил Северов и тут же в сердцах произнес:
— Не будет так.
Над морем начало всплывать солнце. Вода заискрилась, заблестела и, казалось, ожила. «Почему солнечный свет часто сравнивают с золотистым? Ведь золото холодное, бездушное и тяжелое. А это... — Северов не мог найти сравнения и, еще раз окинув простор восхищенным взглядом, вдруг подумал. — А это ведь как любовь... — По лицу Ивана Алексеевича скользнула смущенная улыбка: — Неужели я стал сентиментален? Нет, я просто счастлив, что снова в море и иду не в простой рейс, а на разведку китовых стад...»
Вблизи шхуны выскочил из воды дельфин. Один, второй, третий. Их изогнутые толстые спины вспыхивали белым огнем, отражая солнце. Дельфины обгоняли «Диану» и проскакивали перед самым ее носом.
Влажная от ночной сырости, хорошо выдраенная накануне желтоватая палуба курилась парком, быстро высыхая. Иван Алексеевич прошелся по шхуне и остался доволен. Когда утром палуба пустынна, особенно хорошо заметны недоделки, но сейчас Северов не мог их найти. Журба, этот рыжий здоровяк, со спокойным лицом и маленькими хитрыми глазками хохла, оказался хорошим боцманом. Он ни разу не повысил голос на матросов, не разразился бранью, а они работали старательно. Даже Филипп Слива, матрос нерадивый, вчера с такой прилежностью начищал рынду, что Северов не мог сдержать улыбку. Теперь колокол сиял, как купеческий самовар в праздник.
«Удачный выход в море, хорошая погода, чистота на судне, это доброе предзнаменование», — говорят моряки и даже гордятся своей верой в приметы. Иван Алексеевич считал это ненужной и вредной традицией. Его очень рассердила Соня, когда сказала, что она предчувствует несчастье. Шхуна, конечно, не «Кишинев», но по крайней мере он, Северов, не будет видеть интервентов.
Утро прошло в обыденных работах. Журба, в желтой чистой робе, знал свое дело, и Северову почти не пришлось распоряжаться, словно все делалось само собой. К штурвалу пришел Слива, чтобы сменить на вахте рулевого, и Северов был приятно поражен. Обычно неряшливый, обросший, одессит стоял в начищенных сапогах, в старенькой, но чистой синей робе из дабы, мешковато сидевшей на его маленькой фигуре. Темное лицо Филиппа было в порезах — следах тупой бритвы. Вид у Сливы несколько сконфуженный. Матрос явно неловко чувствовал себя в новом платье.
— Франтом стал, — одобрил Северов. — Не узнать.
У Сливы вспыхнули глаза. Он кивнул в сторону Жур- быи тихо сказал:
— Этот рыжий боцман из черта попа сделает, и сам Христос не узнает фальшивку.
— Молодец, — похвалил Северов боцмана. — Пора из тебя моряка сделать.
Сдав вахту, Иван Алексеевич побрился в своей тесной, но хорошо отделанной каюте, переоделся и направился к Норинову.
Стол уже был накрыт и около него хлопотал Ли Ти-сян в белом фартуке. Ароматный запах свежего кофе и дорогого табака стоял в каюте. Увидев Северова, кок поклонился с улыбкой:
— Здраста, капитана!
-— Зови меня штурманом,-Ли Ти-сян, — сказал Северов. Из соседней каюты показался лысеющий человек с брюшком, в бархатном лиловом халате. В пальцах он держал сигару. Лицо с крупным носом, с двойным подбородком казалось бы добродушным, если бы не цепкие, злые серые глаза. Осипов, хозяин шхуны, понял Северов. За Осиповым вышел Норинов и познакомил их.
Я вдвойне рад, что вы на моей шхуне, — заговорил Осипов, опускаясь в кресло у стола и жестом руки приглашая моряков садиться. — Вы, если не ошибаюсь, из старинной морской семьи?
Совершенно верно, — наклонил голову Северов. Ему это было приятно слышать.
К тому же вы потомственный китобой, — продолжал Осипов и засмеялся, хотя его глаза от этого не стали теплее. — Вот вы и обучите нас охоте на китов. Мы же профаны в этом, так сказать, начинающие.
Он и Норинов засмеялись. Северов смутно почувствовал, что за этим смехом скрывается какой-то другой смысл, и ему стало неприятно, но он не подал виду и улыбнулся.
Я имею такой же опыт охоты на китов, как и вы, господа.
О! — Осипов взглянул на Норинова. — Тогда прекрасно. У нас будет удачная охота.
И снова смех, явно двусмысленный. Осипов заметил, что Северов недовольно нахмурился, и по-дружески похлопал его по руке:
— Не обижайтесь на нас, дорогой Иван Алексеевич, на наш смех. Мы ведь еще китобои, так сказать, в потенции, а будем сейчас торговать, торговать. Если мы, русские, сейчас не обеспечим себе рынка, покупателей среди камчадалов, то их приберут американцы и японцы. — Осипов стал серьезен. Голос потерял бархатистость, а стал сухим, деловым. — Во Владивостоке и так уже нам — средним коммерсантам, почти ничего не остается делать. Вы слышали, господа, японский министр финансов при содействии группы банков организовал торгово-промышленное общество дляработы на русском Дальнем Востоке. Как это вам нравится? Американцы тоже от них не отстают. Грабят нас, грабят русскую землю. Что вы на это скажете, господин Северов?
— Я моряк и плохо в этом разбираюсь, но полностью разделяю ваше негодование по поводу засилья у нас иностранцев, — с чувством сказал Иван Алексеевич и рассказал, как был захвачен «Кишинев».
Молчавший до сих пор Норинов, задумчиво помешивавший ложечкой в чашке кофе, воскликнул:
— В этом ли дело, господа? Банки, торговля, иностранцы! Все это мелочь. Надо спасать Россию, усмирить чернь. Создать тут, на Востоке, новое государство. Только отсюда может прийти спасение, освобождение России!
Бледное лицо Норинова порозовело, нервный тик подергивал его. «Чепуху какую-то плетет, — Северов смотрел на Норинова, пытаясь разобраться в нем. — Неврастеник...»
Осипов умело перевел разговор на плавание, на предстоящий заход в Японию.
— Купим гарпунную пушку, наймем гарпунера — ив бухту Круглых ворот, на мою факторию. Тешу себя надеждой, что вырастет там городок китобоев русских...
Хозяин шхуны, потягивая ликер, рисовал картины будущего расцвета дикого побережья, Норинов замкнулся, а Северову все эти разглагольствования показались фальшивыми. Он откланялся, ссылаясь на усталость после вахты.
Отдыхайте, Иван Алексеевич, — отпустил его Осипов. — Я доволен, что часть команды уже плавала с вами. Тем лучше. Да, как вам нравится шхуна?
Великолепная, — с искренним восхищением ответил Неверов. — Ходкая, красивая.
Похвала доставила Осипову удовольствие:
— Строилась для генерал-губернатора, а досталась мне. Ха-ха-ха!
Северов вернулся в каюту и лег, заложив за голову руки. Разговор за завтраком вызвал какие-то противоречивые и беспокойные мысли. Было такое чувство, словно прикоснулся к чему-то грязному. Норинов с его нелепой идеей, самодовольный Осипов... «А впрочем наплевать мне на них, — повернулся на бок Северов. — Жалованье платят хорошее, а болтают пусть что угодно. Интересно будет посмотреть охоту на китов».
Иван Алексеевич начал уже дремать, когда услышал стук в дверь. Это был Джо Мэйл.
После тягостных мыслей приход Джо был для Северова особенно приятен. Вот с кем он может поговорить по
душам.
— Прости, что помешал тебе отдыхать, — Джо стоял,
почти касаясь головой потолка.
Ты чем-то озабочен?
Вроде того, — Джо откинул от переборки сиденье складного стула и опустился на него, снял фуражку. Он был в белой рубашке, которая еще больше оттеняла его черную шею и обнаженные до локтей руки. «Может быть его обижают?» — строил догадки Иван Алексеевич. Бывали случаи, когда Мэйлу приходилось слышать оскорбления. И все из-за цвета кожи. Но среди моряков это бывало редко, а на берегу Джо обычно не спускал обидчику. Здесь Северов никому не позволит оскорблять Мэйла.
Не говори загадками, — попросил он.
Не нравится мне это, — покачал головой Джо. — Ночью я хотел выйти на палубу...
...Ночью Джо проснулся от какого-то шума. Он выглянул в иллюминатор, находившийся как раз под трапом, переброшенным с берега на шхуну. Доски трапа гнулись и поскрипывали под шагавшими людьми. Шли не один и не два человека, а значительно больше. «Кто это может быть?» — подумал Джо, и простое любопытство подняло его с койки. Он вышел из каюты и хотел подняться на палубу, но его остановил вахтенный:
Куда идешь? Вали в кубрик.
Мне на палубу надо, — Джо легко отвел рукой в сторону матроса, который пытался загородить ему дорогу, и вышел.
Над спящим городом стояла, глубокая ночь. В черном небе блестели яркие звезды. Джо, не обращая внимания на матроса, втихомолку у него за спиной ругавшегося, смотрел на входивших на судно людей. Как безмолвные тени, они исчезали в носовом трюме. Вскоре на палубе остались лишь двое. В одном Джо узнал капитана Норинова. Он сказал: «Все тридцать. Благодарю вас, подполковник!» «Всегда к вашим услугам, — ответил второй. Счастливого плавания! Готов всегда вам помочь». «Не исключена такая возможность, что я вновь обращусь к вам», — Норинов обменялся с подполковником рукопожатием, и тот покинул шхуну. Джо вернулся в кубрик... Северов был озадачен. Тридцать человек на борту, а Норинов и Осипов и словом о них не вспомнили. Что это значит? Что это за люди? И почему их тайком, ночью привели на шхуну? Он ничего не понимал. Мелькнувшая догадка показалась ему нелепой, но он все же спросил:
Люди были с багажом, с оружием?
Нет, без оружия, — покачал головой Джо. — Лишь кое у кого котомки.
Не будем ломать голову, Джо. Все само собой выяснится, — сказал Северов. — Присматривайся к людям. Кто знает, что нас ожидает.
Джо понимающе кивнул. Побыв еще с полчаса, он ушел. Северов долго размышлял над его рассказом. Сон пропал, и он вышел из каюты. Шхуну трудно было узнать. По палубе бродили люди. На баке пиликала трехрядка.
Изумленный Иван Алексеевич присмотрелся к неожиданным пассажирам. Не требовалось особой зоркости, чтобы угадать под штатской одеждой военных людей. Северов увидел на мостике капитана и подошел к нему. Норинов осведомился:
Что же не отдыхаете, Иван Алексеевич?
Да вот, вышел посмотреть на пассажиров, — с иронией сказал Иван Алексеевич. — Для меня они, так сказать, сюрприз.
Ох, простите, — воскликнул Норинов. — Я не предупредил вас. Это рабочие, завербованные на факторию. Знаете, многие сейчас охотнее будут потрошить китовые туши где-то на Камчатке, чем подставлять себя под пулю.
Откровенность Норинова поразила Северова. Капитан давал понять, что некоторые, а может быть все пассажиры скрываются от военной службы или дезертировали с нее.
«Диана» продолжала идти по курсу. Вахты сменялись вахтами. Жизнь на шхуне текла однообразно, без каких-либо происшествий. Северов, когда позволяли вахты, обедал, завтракал и ужинал с Осиповым и Нориновым. Если капитан держался любезно, но как начальник, то Осипов явно старался расположить к себе Северова. Иван Алексеевич не мог понять, для чего это нужно хозяину шхуны. «Пассажиры», или как их теперь звала команда шхуны — «рабочие», вели себя довольно спокойно, лишь изредка затевая ссоры за картами. Вина Норинов им не выдавал. Так «Диана» благополучно дошла до Японии.
В Хакодате «Диана» вошла вечером, город встретил шхуну тысячами огней. Горели цветные фонари на мачтах судов, которые, как огромные спящие звери, медленно покачивались на черной воде. По ней скользили блики света, падавшего из иллюминаторов, тянулись расплывчатые золотистые дорожки от больших огней на пристанях. Голые мачты кораблей выглядели едва различимой щетиной.
Матросы и рабочие столпились у бортов, разглядывая манящий огнями берег. С грохотом скользнула в клюз цепь, и якорь звонко разбил черную воду.
— Я и господин Осипов съезжаем на берег, — сказал капитан Северову. — Вы остаетесь. Кроме вахтенных, все также могут уйти в город. Пусть развлекутся.
На шхуну прибыли таможенные чиновники. Недолго пробыв в каюте Норинова, японцы быстро провели осмотр шхуны и разрешили доступ в город.
Северов и несколько матросов остались на «Диане». Медленно тянулось время. На шхуне было тихо, пустынно.
— Не нравится мне что-то на «Диане», ни ее хозяева, а еще больше эти рабочие, — говорил Джо, прохаживаясь вместе с Северовым по палубе. — Что-то разговоры у них больше о стрельбе, о деньгах...
Северов молча посасывал трубку. Он разделял мнение Джо. Осипов и Норинов больше не вспоминали о китобойном промысле, ради которого идут на Камчатку. Странно все это.
— И мне многое не нравится, Джо, — согласился Северов.
Они вышли на бак и тут увидели боцмана, сидевшего на кнехте и покуривавшего трубку.
Что же вы, Максим Остапович, на берег не съехали? Журба поднялся с кнехта:
Не охотник я по чужим берегам бродяжить.
Давно плаваете? — Северову хотелось поближе познакомиться с этим рыжим здоровяком.
Пятый десяток пошел жизни, — Журба затянулся и, медленно выдыхая дым, продолжал: — На море с мальчонки...
В темноте послышались пьяные голоса, брань. Это на шхуну возвращались подгулявшие матросы и рабочие.
До утра на шхуне не было тишины. Пьяные шатались по палубе, горланили песни, переругивались и даже затеяли драку.
В полдень на шхуну японцы доставили гарпунную пушку, десятка два флейшерных ножей и какие-то ящики. Осипов и Норинов все еще не возвращались. Японец-старшин-ка передал Северову записку. Норинов писал, чтобы пушку устанавливали на баке немедленно.
Маленькие, быстрые японцы принялись за дело. Они сверлили в палубе отверстия для закрепления тумбы пушки, укладывали стальные полосы. Столпившиеся вначале около них рабочие и матросы скоро потеряли интерес и разбрелись. Иван Алексеевич внимательно осмотрел пушку и совершенно не был удивлен ее состоянием. Покрытая ржавчиной, она, по-видимому, была извлечена из какой-то свалки. Ивам Алексеевич с трудом разыскал на ней фабричную марку и около нее год изготовления «1876».
— Да мы с тобой ровесницы, — похлопал Северов ла донью по короткому толстому стволу, с которого падали чешуйки красной ржавчины.
Японцы, поглядывая на Ивана Алексеевича, с улыбкой переговаривались. Старшина, вежливо улыбаясь, сказал по-английски:
Вери гут...
Чтобы сбросить ее за борт! — не удержался Северов. Теперь у него больше не было сомнений. Все, что говорится и делается якобы для будущего китобойного промысла, неуклюжая маскировка. Северов дал себе слово быть настороже. Ни в каких темных делах господ Осиповых и Нориновых он участвовать не будет. Он моряк честный и не станет марать своего имени.
К вечеру пушка была установлена, и японцы съехали с «Дианы». Иван Алексеевич иронически осмотрел их работу. Все было сделано кое-как, небрежно. «А откуда же будет идти линь?» — задал он себе вопрос. Перед пушкой в палубе должно быть отверстие, через которое линь поступит из трюма. Но его не было. Когда Норинов и Осипов вернулись на судно, Северов сказал им об этом.
— Новой пушки сейчас достать невозможно, — ответил Норинов. — Из этой мы будем стрелять в китов гранатами, а затем преследовать раненых животных и добивать. Есть же такой вид охоты?
Был, — вспомнил Иван Алексеевич рукопись отца. — Еще в прошлом веке.
Начнем со старины, Иван Алексеевич, — спокойно сказал Норинов. — Да, ящики с гранатами, что японцы привезли, не вскрывали?
Нет. Убрал в трюм, — доложил Северов. — А кто же у нас будет гарпунером?
Осипов, не принимавший участия в разговоре, похвалил Северова:
Ценю ваше беспокойство и заботу о наших делах, Иван Алексеевич. Вы для нас просто золотая находка!
Совершенно верно, — согласился Норинов. — Иван Алексеевич, я думаю, при нужде согласится на нашу просьбу стать капитаном «Дианы».
Если в этом будет необходимость, то это моя обязанность, как старшего помощника, — осторожно ответил Северов, не понимая, грубо ли ему льстят или же за этим кроется что-то другое. Осипов повернулся к Норинову:
Иван Алексеевич вправе знать, кто же будет у нас гарпунером, Игнатий Федорович?
Среди наших рабочих немало бывших артиллеристов. Практика у них большая. Стреляли по людям, а уж в огромного кита, конечно, попадут без промаха. — Норинов беспечно рассмеялся. — Прошу, господа, к ужину. На рассвете снимаемся с якоря...
2
...«Диана» шла на север. Заметно похолодало. Море потеряло свой теплый ласковый блеск, и темно-синяя вода с седовато-серыми гребнями волн дышала уже осенью. Солнце как будто поблекло, стало бледно-желтым. Шхуна приближалась к цели своего плавания. Слева по борту темнел скалистый восточный берег Камчатки. Палуба опустела. Людям надоело однообразное плавание, да и похолодание гнало их вниз, и они коротали время за картами, в болтовне.
Иван Алексеевич в меховой куртке ходил по палубе, заложив руки в боковые косые карманы. Тщательно выбритое лицо порозовело от встречного ветерка. За дни плаваний он посвежел, более молодо стали светиться его глаза. Когда Иван Алексеевич не думал о хозяевах и пассажирах шхуны, он был доволен и даже счастлив. Хорошая шхуна, благоприятная погода, исполнительная команда, опытный боцман — что еще надо для моряка, ведущего судно. Вот только мысли о целях экспедиции не давали покоя. Зачем все-таки «Диана» идет в бухту Круглых ворот? Северов раздумывал о словах, сказанных ему в порту: «Согласится на нашу просьбу стать капитаном». Они не были произнесены, между прочим, случайно. Норинов почти устранился от своих капитанских обязанностей, переложив все на Северова. Осипов против этого не возражал. Ивану Алексеевичу было приятно доверие и в то же время он держался настороже. Он не забывал о словах Хайрова и решил поступать так, как, по его мнению, поступил бы тот.
Не раз он заставал Норинова и Осипова в их каюте за картой Камчатки. Ее восточный берег был испещрен пометками. При его появлении разговоры над картой прекращались. Осипов и Норинов что-то скрывали.
До бухты Круглых ворот осталось немногим больше часа хода. Он пошел доложить об этом Норинову.
Входите прямо в бухту, — оживился капитан. — Вот и закончилось наше путешествие. Ни качки, ни шторма.
Так бы всегда, — улыбнулся Осипов. Северов уловил, что хозяин шхуны немного волнуется. Осипов был в сапогах, в наглухо застегнутом темном френче с большими карманами. Несмотря на полноту, в нем сейчас было что- то от военного. Даже одутловатое лицо приняло более решительное, строгое выражение.
Приказав рулевому переложить штурвал, Северов повел «Диану» в бухту Круглых ворот. Шхуна быстро приближалась к берегу, высокому, скалистому и мрачному своей обнаженностью. Нигде не было видно ни деревца, ни кустарника. Только птицы нарушали этот, казалось, вечный покой. На воде покачивались жирные глупыши, с утесов срывались кайры и, не достигая воды, переходили в полет.
Северов пристально смотрел вперед. Свое название бухта получила от каменной арки, которая перекинулась с утеса на утес почти правильной дугой, а под ней был широкий пролив в бухту. Ветра, время, море так отшлифовали и арку и утесы, что вход, казалось, был делом людских рук. Не раз мимо этой бухты проходил Иван Алексеевич, а вот заходить в нее не было случая. Сейчас он с любопытством разглядывал ворота. На палубу высыпали пассажиры, моряки. Арка надвигалась. Вот тень ее упала на палубу и заскользила по шхуне, по людям. «Диана» входила в бухту, раскрывавшуюся перед ней синим треугольником.
Острые глаза Ивана Алексеевича увидели, что в вершине треугольника в бухту впадает довольно широкая речка. Поблескивающая на солнце, она терялась среди
сопок.
— Держите к устью реки, — сказал Осипов, — там моя фактория.
— Опасно подходить близко к берегу, — Северов был готов в любую минуту дать в машину команду застопорить ход. — Я не знаю тут фарватера.
— Я скажу, где обычно суда бросают якорь, — сказал Осипов и шутливо добавил: — Тут уж я буду капитаном.
Берег становился ближе, можно было отчетливо рассмотреть на кем строения, а у самой воды людей. Навстречу шхуне уже шла шлюпка.
— Торопятся хозяина встретить, — самодовольно проговорил Осипов. — Видно есть чем меня порадовать.
Северова передернуло от этих слов, от тона, каким они были сказаны. Он внимательно рассматривал факторию, расположившуюся на правобережье реки. Скалы здесь отступали, и на небольшом ровном пятачке стояли три низких, сложенных из толстых бревен дома, соединенных между собой бревенчатыми переходами — коридорами. Толстые трубы, сложенные из дикого камня, поднимались над обомшелыми покатыми крышами. Почти у самой воды стоял навес.
Как уголок? — осведомился Осипов, заметив, что дикая, суровая красота этого уголка произвела на Северова впечатление.
Очень красиво, чудесно, — с восхищением признал Иван Алексеевич. Он не один испытывал это чувство. На палубе голоса притихли. Люди любовались природой. Осипов сказал:
— Вот теперь можно остановиться!
Иван Алексеевич передал команду — застопорить машину, — и «Диана», пройдя еще немного вперед, остановилась. С шумом упал якорь. К борту шхуны подошла шлюпка. По спущенному штормтрапу на палубу поднялся низкорослый человек, одетый в кухлянку и торбаса, с непокрытой головой. Черные, давно нестриженные волосы падали на лоб, закрывали уши. С лица, заросшего плотной с черным отливом бородой, угрюмо смотрели черные глаза.
— Здравствуй, здравствуй, Никитин, — протянул ему руку Осипов. — Не ждал?
— Ждал, — глуховатым голосом, не ответив на приветствие, сказал Никитин. — Многие про тебя справлялись.
Улыбка сбежала с лица Осипова. Он торопливо спросил:
Коннорс не заходил?
А кто такой? — Никитин подумал: — Нет, такого не бывало. Зачем он...
Но Осипов перебил его:
О делах потом, потом. А сейчас принимай гостей.
Всех этих? — Никитин взглядом указал на рабочих. — Тесновато будет.
Скоро уйдут, — успокоил Осипов и, поняв, что про говорился в присутствии Северова, торопливо добавил. — Построим барак, на китов будем охотиться.
Што-о? — Никитин с таким изумлением посмотрел на Осипова, словно услышал от него какую-то глупость: — Китов... С чего же это...
— Потом объясню, — раздраженно махнул рукой Осипов. — Начинай принимать груз.
— Сейчас подгоню шлюпку, — Никитин короткими, толстыми пальцами потеребил бороду. — Винца-то привез? Камчадалы совсем донимают.
— Соскучились, — заулыбался опять Осипов. — Привез, привез. Давай зови их.
Сами почуют. Придут, — махнул рукой Никитин и направился к штормтрапу.
Прошу начать высадку людей и разгрузку, — обратился Осипов к Ивану Алексеевичу и скрылся в каюте.
Отдавая команды, Северов размышлял об услышанном. Какой-то Коннорс, очевидно, иностранный капитан или торговец. На фактории ничего не знают о китобойном промысле. Видно, фактория торгует с местным населением, охотниками. Северов качнул головой: «И, как всегда, основная плата за пушнину — водка. Когда же это прекратится?»
Первыми на берег съехали рабочие, затем началась разгрузка трюмов. Норинов и Осипов, все доверив Северову, тоже съехали на берег. Иван Алексеевич снова и снова убеждался в способности боцмана Журбы управлять палубной командой. Работа шла быстро, без суматохи, криков.
Наступил вечер. С берега от Осипова приехал посыльный с запиской. Хозяин фактории приглашал Ивана Алексеевича на ужин в честь благополучного прибытия. Северов в ответной записке поблагодарил и отказался, ссылаясь на то, что разгрузочные работы на шхуне не закончены и он не может оставить «Диану» без надзора. Он мог бы, конечно, поехать, но компания Осипова и Норинова вызывала в нем все большую антипатию.
С наступлением темноты Северов приказал приостановить разгрузку и всем отдыхать. Убедившись, что вахтенные на местах, Северов пригласил к себе в каюту Журбу.
Вы заслужили стаканчик коньяку, Максим Остапович, — сказал чистосердечно Северов. — Я с удовольствием с вами выпью.
Не большой охотник я до этой штуки, — боцман щелкнул по бутылочке, — но стаканчик можно. — Он поднял свой бокал: — За ваше здоровье!
Иван Алексеевич стал расспрашивать боцмана о его жизни. Журба суховато, коротко рассказал, что он с Украины. Рано осиротев, он подался в Одессу и вот от юнги дошел до должности боцмана. Морская служба забросила его на Дальний Восток. Журба, немного захмелев, заговорил о том, что беспокоило его:
— Вы, Иван Алексеевич, вижу, как и я, на «Диану» попали. Кусок хлеба-то нужен. Шхуна добрая. А вот ее хозяева мне не по душе. Везут людей. Куда? Зачем? Китов охотить? Так это же камбале на смех. Смотрел я пушку. На грузило ее можно употребить. Обман все это, Иван Алексеевич, ей-богу, обман. Неспокойно мое сердце. Да и эти рабочие... солдатня...
Увидев, с каким вниманием слушает его Северов и истолковав это по-своему, боцман поднялся, взялся за фуражку:
— Благодарю за угощение, Иван Алексеевич. Извините, что я тут лишнего наболтал спьяна. Спокойной ночи.
Северову было приятно доверие Журбы в такое смутное, трудное время, когда каждый смотрит на другого с подозрением. Старший помощник в глазах команды является как бы доверенным хозяина шхуны, а вот боцман понял, что он такой же простой моряк. Не говорил бы иначе так откровенно.
Тут у Северова мелькнула мысль, от которой он даже поежился. А что, если Журба подослан? Но он тут же отогнал- эту нелепую мысль. Журба не такой...
Северов вышел на палубу. Бухта лежала полная мрака, и только на берегу желтели огоньками маленькие окна фактории.
Облокотившись о планшир борта, Северов долго смотрел на берег, потом вернулся в каюту и лег спать. Утро нужно бы\о встретить отдохнувшим, со свежей головой.
3
В фактории было шумно. В длинном бревенчатом доме с пустыми полками, который когда-то служил и магазином и складом товаров, прямо на полу, на разостланных медвежьих и оленьих шкурах расположились «рабочие» Норинова. На ящиках из-под товаров стояли плоские жестянки со спиртом, лежала закуска — консервы, вяленая и соленая кета, сухие и крепкие как камень американские галеты.
Керосиновые лампы отбрасывали на проконопаченные мхом стены уродливые тени пирующих. Люди жадно пили, неряшливо ели, шумно, бестолково перебивая друг друга, говорили, спорили.
...А за стеной, в комнате заведующего факторией —заросшего лохматого Никитина, шел деловой разговор.
Трое сидели за столом, попивая густой крепкий чай, рас- стегнув ворота рубашек. От печки шел густой жар. Большая керосиновая лампа бросала яркий свет на бумаги. Осипов проверял отчет Никитина.
Значит товаров у тебя совсем не осталось?
Опаска была, что зазимую пустым, — Никитин сприсвистом пил чай из блюдечка. — Считай, с весны камчадалы с обидой поворачивают от фактории.
— Плохо, как плохо, — с огорчением покачал головой
Осипов, и его злые серые глаза блеснули жадностью. — Сколько прибыли упустили...
Наверстаем. Чего же все лето не приходили? - На чем? — сердито бросил Осипов, и его лицо стало красным. - Как пошла эта Советская власть, так все в тартарары! Кончился порядок! Зафрахтовать даже лодку невозможно. Хозяева боятся, а может ты бандит, красный или белый...
Норинов многозначительно кашлянул. Осипов поднял на него серые глаза, еще полные гнева, несколько секунд смотрел на него, потом улыбнулся:
— Да, да, бандиты, раз мешают честному коммерсанту успешно вести дела. Я только ту власть признаю, пусть она будет любого цвета, при которой я могу спокойно вести свои дела. Чтобы был порядок. Надеюсь в
этом вопросе на вас...
— Само собой разумеется, — засмеялся Норинов, стряхивая пепел с папиросы в плоскую раковину.
Никитин, кое о чем догадываясь, но не зная планов, продолжал пить чай с невозмутимым видом, Осипов сложил бумаги, отодвинул их в сторону:
-Все в порядке, Никитин. Пушнину завтра осмотрим. Всю ее отдадим Коннорсу. А теперь скажи, у камчадалов есть еще пушнина? Все-таки осень...
А чего ей не быть, — вытирая ладонью губы, сказал Никитин. — У ближних есть. Продавать-то кому было, кроме нас. У дальних не ведаю, но мыслю, что там Свенсон[4]
Свенсон Олаф — владелец торговой фирмы, базировавшейся на Чукотке но скупавшей пушнину по всему побережью русского Крайнего Северо-Востока все прибрал.
Этот не упустит, — с завистью произнес Осипов и снова обратился к Никитину: — Ты бывал у камчадалов, знаешь к ним тропы?
Никитин молча кивнул. Осипов замялся, не зная как приступить к самому щекотливому разговору. «А впрочем, чего мне его, бывшего уголовника, стесняться. Мне он всем обязан».
Много лет назад с Сахалина бежал бывший рязанский купец Шувалов, отбывавший наказание за убийство своего компаньона и всей его семьи. Судьба свела беглого каторжника с Осиновым. С его помощью Шувалов стал гражданином вне подозрений Никитиным, верным приказчиком, а в последние годы даже его доверенным лицом.
— Так вот, Никитин, — решительно заговорил Осипов. — Господин Норинов прибыл сюда со своим отрядом. Это верные нам люди...
Норинов, покуривая, насмешливо смотрел на Осипова.
Тот продолжал:
— У господина Норинова есть документ от новой власти, по которому он может делать ревизии, проверки, собирать налог с местных жителей. Я хочу, чтобы ты был у него проводником.
Никитин, поняв больше того, что было сказано, допил чай, поставил блюдце на стол, спокойно произнес:
Опасное дело. Ну, а как настоящая власть за вас возьмется? Сразу к стенке?
Настоящая власть? — Осипов наигранно рассмеялся. — Да где она? Какая?
Так-то оно так, — Никитин поскреб бороду, исподлобья посмотрел на Норинова, словно оценивая его. — Власти сейчас, конечно, нет. Однако она появится.
Тогда нас здесь уже не будет, — заверил Осипов, понимая, что Никитин согласился на его предложение. — Наша «Диана» доставит всех нас куда угодно — в Японию, в Америку.
Что ж, тогда можно, — Никитин пригладил закрывавшие лоб волосы. — Тут недалече проживают и русские. Золотишко у них водится.
Норинов перестал курить. Осипов, взявшийся за кружку с чаем, отнял руку:
Где? Много?
Много — мало, не знаю, но имеется, — теперь и черные глаза Никитина алчно загорелись. — Людишки обыкновенные. Кто торгует, кто сам промышляет.
Прекрасно, — проговорил Норинов и обменялся взглядом с Осиповым. — Наша охота на китов обещает быть удачной.
Киты с золотой начинкой! Пора, пора начинать «охоту». Не будем терять и дня. — Осипов стал серьезным и тоном приказа сказал: — День на отдых и сборы. Послезавтра выступать. Надо как можно больше обойти селений камчадалов и этих, с золотишком.
На сколько дней пойдем? — осведомился Ники тин.
Сначала можно дней на двадцать или на месяц. Впрочем, все будет зависеть от охоты, от того, сколько вы набьете китов. Ха-ха-ха! — Осипов пришел в отличное настроение и, открыв бутылку коньяку, разлил его по кружкам. Он сейчас совершенно не походил на того добродушного барина, которого разыгрывал перед Северовым. Это был жестокий, хищный делец, готовый на любое преступление.
— За удачную, нет — богатую охоту, друзья!
...С утра на «Диане» продолжилась разгрузка. Занятый делами, Иван Алексеевич не обращал особого внимания на берег. Зато туда с вожделением поглядывал Филипп Слива. Он чувствовал, что там можно поживиться выпивкой, о которой на шхуне при этом рыжем боцмане не приходится и мечтать. Завистливым взглядом провожал Слива ящики со спиртом, которые всплывали из темного трюма, проносились над головой и исчезали за бортом в шлюпке. Поскрипывали блоки, ходила длинной рукой над палубой стрела.
А не всем хотелось работать и особенно Сливе. Утро стояло солнечное и холодное. Воздух был чистый, насыщенный морским ароматом. Высокое, по-осеннему бледное небо было без облачка. Легкий бриз тянул с океана.
— Майна! Вира! Полундра! — то и дело раздавалось над шхуной.
Не прошло и двух часов работы, как ветер посвежел, запел в снастях, пригнал с океана первые тучи. Сразу помрачнело. Бухта стала темной и хмурой. Северов взглянул на барометр. Тот пока не предвещал близкой бури, но нужно быть всегда готовым к встрече с ней. Он позвал Журбу. Боцман был в теплой тужурке и высоких сапогах. В его фигуре не было ничего, что говорило бы об угодничестве, но в то же время не было и развязности.
— Я вас слушаю, Иван Алексеевич, — сказал Журба тоном, не допускающим каких-либо иных, кроме служебных отношений. «Хорош боцман, — оценил Северов. - Настоящий моряк».
Как бы не заштормило, — Северов взглянул на сгущавшиеся тучи. — В бухте мы, конечно, отстоимся, а на палубе надо бы все подготовить.
Хорошо, Иван Алексеевич, — кивнул Журба. — Все сделаю.
Стоило Журбе отойти, как Филипп Слива перекинулся через борт и по штормтрапу быстро спустился в нагруженную, готовую к отходу, шлюпку.
— Ты куда? — спросил его рулевой.
— Навались на весла! — вместо ответа крикнул Слива. — Навались, сироты царя морского!
Гребцы послушно взмахнули веслами, и шлюпка, тяжело груженная ящиками и бочками, медленно двинулась от шхуны. Рулевой повторил свой вопрос.
— Курьер царя, отбывающего в эмиграцию, — усмехнулся Слива и попросил: — Нет ли, браток, закурить? Сигары подданным раздал.
Гребцы засмеялись. Рулевой протянул Филиппу кисет с табаком:
Веселый! Все у вас на шхуне такие?
Все, — кивнул Слива. — Только, знаешь, веселость испаряется. Нужно... — Филипп щелкнул по шее и с надеждой спросил: — Найдется?
Этого добра, — пренебрежительно усмехнулся рулевой, — хоть купайся.
Боюсь простуды. Лучше приму в нутро.
Слива балагурил, стараясь расположить к себе новых знакомых, чтобы они помогли ему достать выпить. Шлюпка причалила к небольшой пристани, он помог ее разгрузить и пошел за одним из гребцов. Проходя мимо склада, он в изумлении остановился: «Рабочие-китобои», которых привезла «Диана», вскрывали длинные ящики и доставали новенькие, смазанные винтовки, тут же протирали их, щелкали затворами, прицеливались, надевали на пояса подсумки и заполняли их патронами. Пулеметчики собирали два пулемета «максим». Между «рабочими» ходил Норинов с маузером на бедре. Капитана «Дианы» узнать было еще труднее. Он сменил морской костюм на английский френч с погонами и бриджи с крагами. На фуражке блестела кокарда.
Фьють! — присвистнул Филипп от удивления. — Наверное, меня готовится встречать почетный караул.
Ну и бандитов вы привезли, — покрутил головой спутник Сливы. — Всю ночь пьянствовали, изнасиловали . нашу стряпуху, а сейчас собираются на грабеж.
Среди жителей фактории уже прошел слух о целях предстоящего похода прибывших «рабочих». Слива с трудом верил тому, что говорил его новый знакомый, но вид и занятия «рабочих» не оставляли места сомнениям. «Надо капитану доложить, — подумал Слива, забыв о цели своего бегства с «Дианы». — Тут порохом и виселицей пахнет».
Он хотел повернуть к берегу, но его предупредил спутник. Указывая на низкую в конце сруба дверь он сказал
— Заходи. Тут мы артелью живем. Сейчас угощу те «я спиртом на грибах, клюкве и жженом сахаре. Мы его зовем «тайфун».
Слива вошел в полутемную комнату, но как через час из нее вышел, уже не помнил. Его привезли к шхуне на шлюпке и поднимали, обвязав под мышками шкентелем. Слива орал песни, кому-то грозил, размахивал руками но когда очутился на палубе и увидел перед собой Журбу, присмирел.
— Вернулся с берега я в дом родной, — покачиваясь, доложил он и, пьяно улыбаясь, добавил: — И не смотри ты на меня, как осьминог на покойника. Я такое видел, что... тсс, — Слива приложил к губам грязный палец: —
Тсс...
Отправляйся в кубрик и проспись! — сурово сказал ?Курба.
И пойду, — Слива провел рукой по глазам и тяжело вздохнул.
Северов подошел, чтобы узнать, почему приостановили разгрузку. Моряки расступились. Увидев Сливу, он недовольно сказал:
Опять напился, Слива. Иди-ка спать.
Сейчас иду, — Слива помотал головой и указал на берег. — Они там все... с винтовками, пулеметами... сволочи...
Больше о-н ничего не мог сказать. Минутное просветление прошло. «Тайфун» оказался слишком крепким. Выбежавший на палубу Ли Ти-сян подхватил Сливу и поволок в кубрик. Слива пытался обнять и поцеловать своего друга. Они скрылись...
— Завтра примерно накажу его, — сказал боцман и обратился к остальным: — Продолжайте работу!
«О каких винтовках, пулеметах говорил Слива? - думал Северов. — Что это бред пьяного или же...» На берегу раздался винтовочный выстрел, за ним второй, третий... Острохлесткие, они перекатывались эхом в скалах. В воздух с криком взвились испуганные птицы.
На шхуне снова приостановились работы. Все смотрели на берег. Северов не отрывался от бинокля. Пьяный матрос был прав. Вооруженные «рабочие» палили из винтовок.
Разгрузка на шхуне возобновилась, хотя матросы бы-ли возбуждены стрельбой и сейчас оживленно обсуждали ее. Подошел Журба:
— Что это по-вашему, «Иван Алексеевич?
— Думаю, что наши предположения начинают оправдываться самым наилучшим образом, — Северов передал боцману бинокль: — Взгляните.
Журба внимательно рассматривал берег и говорил:
Настоящий отряд. Что это за люди, почему они тайком приехали сюда под видом рабочих китобойной базы, а сейчас вооружились?
Я съеду на берег, — решил Северов. — Оставайтесь за меня.
...Северов с трудом верил тому, что видел на берегу. Здесь расхаживали, смеялись, ругались вооруженные до зубов «рабочие». Два пулемета стояли перед входом в жилье Никитина. Когда Северов, войдя к Никитину, увидел Норинова в погонах, то безошибочно решил — «банда авантюристов».
Осипов пригласил Северова к столу.
Вы, очевидно, удивлены тем, что увидели наших рабочих вооруженными?
В наше время едва ли кого удивят вооруженные люди. — Иван Алексеевич спокойно выдержал испытующие, готовые вот-вот стать недружелюбными взгляды: — Я пришел доложить, Валентин Витальевич, что разгрузка подходит к концу.
Вы оправдываете самые лучшие наши ожидания, — любезно сказал Осипов: — Я не забуду этого.
Благодарю вас, — сдержанно ответил Северов. — Я хотел бы узнать, когда мы выйдем на разведку китов, чтобы успеть подготовить шхуну.
Осипов и Норинов переглянулись.
Я еще не решил. — Осипов сделал озабоченное лицо: — Видите ли, мне необходимо закончить некоторые дела по фактории и я жду своего постоянного покупателя. Пусть пока команда отдыхает. И вы, разумеется, тоже.
Безделье плохо отражается на людях, — Северов решил свою роль довести до конца. — Может быть, дня через два все же приступить к постройке базы для разделки китов?
Превосходная мысль, — Осипов был доволен, что так легко разрешился вопрос. — А как-нибудь мы выйдем с вами на разведку китов. Вот Никитин говорит, что их тут много особенно когда они спускаются на юг зимовать
- Тогда разрешите откланяться, - поднялся Северов Шхуну без присмотра оставлять опасно.
Ему вежливо предложили остаться пообедать, но когда он отказался, настаивать не стали. Едва за ним закрылась дверь, как Норинов сказал:
— Не понравился мне сейчас этот Северов.
_ Но вы же его рекомендовали, — не без ехидства отозвался Осипов и с наигранным удовлетворением добавил: — А я им вполне доволен. Он вправе поинтересоваться, когда мы начнем охоту. Нанимался-то он на китобойную шхуну. Ха-ха-ха!
-Отставить шутки, — Норинов тонкими пальцами
поправил на груди портупею. Он начинал сердиться. — Вы не знаете принципиальных дураков. Северов из таких, я сразу понял, когда он спросил о выходе в море. Он прекрасно видит, что обманут, и нашу маленькую военную хитрость считает оскорблением. Я знаю моряков...
Полноте вам,' Игнатий Федорович, — остановил его Осипов. — Вы немного нервничаете перед походом.
Я не хочу, чтобы нам помешали какие-нибудь случайности. Северов может нам навредить, если ему не по душе придется наша «охота». Уйдет из бухты и...
Слова Норинова по-настоящему развеселили Осипова.
— Ох-ох, ну, чего вы, милый Игнатий Федорович. Неужели вы думаете, что я позволю какому-то морячишке провести меня. Он вот где у меня, -— Осипов сжал кулак и потряс им. Серые глаза стали холодными, с лица сбежала улыбка. — Пусть только пикнет, раздавлю, как яичную скорлупу. Моя шхуна будет стоять на якоре столь ко, сколько я захочу.
Норинов вопросительно смотрел на своего партнера. Тот от возбуждения заходил по тесной комнате.
— Мой старший механик по моему приказу снял с двигателя кое-какие детали, без которых дизель груда металла.
Преклоняюсь перед вашей прозорливостью, — на гнул голову Норинов, показывая безукоризненный пробор светлых волос.
Северов будет делать то, что я ому прикажу - продолжал Осипов. — А если у него не хватит ума меня слушаться, то, — Осипов вновь потряс кулаком, — на шхуне есть мои люди, и я знаю о каждом его шаге.
...Вечером Журба сидел в каюте Северова. Оба молчали. Иван Алексеевич только сейчас имел возможность рассказать боцману о том, что он видел на берегу и о своем разговоре с Осиповым. Ни у боцмана, ни у Северова не было сомнения друг в друге. Журба первым нарушил молчание.
Одним словом, Иван Алексеевич, попали мы в команду жуликов. Нам с ними не по курсу.
Может быть и похуже, — у Северова гневно дрогнули ноздри. — Посмотрим, что будет дальше, а там решим.
В нашей команде человека четыре—пять очень ненадежные. — Журба покосился на дверь. — Сдается мне, что они у каждой щелки уши ставят. Старший меха ник с ними. Остальные честные моряки.
«В команде всего тринадцать человек, — машинально подумал Северов. — Значит, на семерых можно рассчитывать? — И недовольно прервал свою мысль: — В чем рассчитывать? Надо быть спокойнее».
— Правильно говорите, Максим Остапович, нам с ними не по пути.
Моряки хорошо понимали друг друга, как понимают и сходятся честные люди, оказавшись неожиданно в компании преступников.
Хмурым утром Северов и вся команда шхуны наблюдали, как у фактории выстроился отряд Норинова и двинулся по берегу речки. Скоро он исчез за поворотом. Над бухтой печально кричали чайки.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Несколько дней в бухте Круглых ворот было тихо и спокойно. Жизнь текла размеренно, без каких-либо происшествий. Команда «Дианы» каждое утро съезжала на берег и, вооружившись кирками, лопатами и ломами, расчищала в стороне от фактории площадку, делала пологий спуск к воде. Здесь Иван Алексеевич с полного одобрения Осипова наметил построить слип и место для разделки китовых туш.
Северов мал. что работа ведется впустую, напрасно, но лучше было заниматься каким-то делом, чем сидеть сложа руки, предаваться невеселым тревожным мыслям. К тому же и для команды это было полезно. Без дела люди могли бы опуститься, запьянствовать, а команду надо было держать, как во время плавания. Мало ли что может произойти в любой момент! Вот почему Журба так же, как и на палубе, строго следил за моряками, которые, обливаясь потом, выворачивали из земли огромные камни, перетаскивали их, выравнивали площадку. Несколько человек складывали из диких камней жиротопки. Любой, кто в эти дни зашел бы в бухту, сказал бы, что тут действительно строится китобойная база.
Была и другая причина, которая заставила Северова так горячо взяться за дело. Он не раз подумывал о том, что может быть здесь когда-нибудь действительно будут жить и работать русские китобои. Он, конечно, понимал, как наивны его мечты, и все же ничего не мог с собой поделать. Однажды, глядя на бухту, он мысленно представил себе картину будущего. Вот под аркой показалось судно. Над ним взлетает белый султан пара и громкий гудок торжественно звучит над бухтой, возвещая о победе русских китобоев. А под бортом у него огромная туша кита. Китобоец подводит ее к слипу, и лебедка втаскивает ее на площадку, блестящую от воды. Это целая гора. Люди около нее кажутся такими маленькими, незначительными. Но вот в их руках появляются ножи на длинных рукоятках, и они заносят их, чтобы отрезать первые пласты жира...
— О чем вы так глубоко задумались, Иван Алексеевич? — прервал мечты Северова голос Оси-лова.
Валентин Витальевич стоял с дымящейся сигарой в теплой пушистой шапке и меховой куртке. От утреннего холода его лицо покраснело и еще более отчетливо стали видны склеротические синие жилки. Хозяин пытливо смотрел на Северова. Тот, застигнутый врасплох, смущенно улыбнулся.
— Да, размечтался как мальчишка о том, как сюда будут приходить китобои.
Брови Осипова недовольно двинулись, с лица сбежала улыбка, и оно стало холодным. Северов понял, что его слова не понравились, он насторожился 'и приказал себе быть сдержаннее.
Осипов взял моряка под руку, и они неторопливо пошли по важному песку с зелеными грядами водорослей, лунками воды. Был час отлива. Так они прошли шагов десять, и Осипов заговорил:
— Уважаемый Иван Алексеевич, я очень внимательно к вам приглядывался все это время и, откровенно говори, восхищен вашим отношением к делу и опытом. — Северов насторожился. Осипов не случайно начал с этого. А хозяин фактории продолжал: — Норинов, пожалуй, можно сказать утвердительно, больше капитаном «Дианы» не будет. И вот, посоветовавшись с ним и все взвесив, я ре шил просить вас стать капитаном моей шхуны. Что вы мне ответите?
Осипов остановился, с нескрываемым самодовольством прищурился. Впечатление, которое произвело на моряка его предложение, доставляло ему огромное удовольствие. Северов не мог скрыть своего удивления и даже на минуту растерялся. Слишком это было неожиданным. Не скрывается ли в предложении Осипова какой-нибудь подвох? Он ясно дал понять о своем нерасположении к подозрительным делам Осипова и Норинова. Напоминанием об охоте, расчисткой площадки, постройкой печей он подчеркнуто отгораживает себя от всего, что не имеет отношения к промыслу китов. «Хотят задобрить меня, приручить, — лихорадочно думал Северов, перебирая возможные причины, которые могли заставить Осипова сделать это предложение. — Но для чего это им? Они прекрасно понимают, что ни в какие махинации меня не втянут...»
Я жду вашего согласия, — прервал затянувшееся молчание Осипов.
Благодарю вас за лестное предложение. Я с большой охотой принимаю его, — решил Северов, подумав о том, что положение капитана даст ему значительно больше самостоятельности.
Вот и отлично, дорогой Иван Алексеевич, — Осипов не скрывал своего удовлетворения. Он дружески похлопал моряка по плечу и доверительно, с подчеркнутой откровенностью заговорил: — Я же знаю, вам, Иван Алексеевич, не очень нравится, что мы нарушили обещание и не начали охоту на китов. Но она будет, будет. Здесь, в этой бухте. Я приобрету современные охотничьи суда, и тогда мы с. вами, Иван Алексеевич, начнем большую охоту.
Они подошли к работающим морякам. Огромный участок берега был выровнен и плотно уложен камнями. Под наблюдением Журбы матросы мостили спуск к воде. Филипп Слива, перекатывавший большой камень, остановился, смахнул со лба пот и вздохнул, потирая поясницу:
— После этих камушков всю жизнь на лекарства придется работать.
Северов не удержался от улыбки. Этот молоденький, никогда не унывающий одессит, нравился ему своей жизнерадостностью, природным юмором.
— Физический труд полезен, Слива. Никакие болезни
против него не устоят!
— Так сказал мой папа — камнеломщик, когда его везли на кладбище! — отпарировал Слива и взялся за
лом.
Веселый матрос, — Осипов внимательно рассматривал площадку, и в его холодных глазах появилось выражение заинтересованности. — А вы здесь многое сделали.
Эти камни надо покрыть бревнами — и место дляразделки китовых туш готово, — пояснил Северов. — Только необходимо поставить вон там, за площадкой, одну—две лебедки.
Понимаю, — кивнул Осипов и у него неосторожно сорвалось: — Вы, кажется, меня действительно китобоем сделаете. Я слышал, что этот промысел очень прибыльный.
Северов промолчал. Больше не оставалось сомнений: Осипов никогда не собирался охотиться на китов. «Обман, обман», — с горечью думал Северов.
Осипов, пригласив Северова обедать, ушел в факторию. Ивану Алексеевичу не хотелось сидеть за одним столом с этим жиреющим, наглым и самодовольным человеком. Он уже подумывал, не сказаться ли ему больным, как все разрешилось само собой.
На факторию явилось несколько камчадалов. Они пригнали оленей, груженных тюками с пушниной. Осипов, сияя улыбкой, широко распахнул двери магазина:
— Заходите, заходите. Много есть товара, разного товара.
Охотники, оленеводы, рыбаки, одетые в кухлянки, торбаса, нерпичьи куртки, драные шинели и полушубки, толкаясь и громко разговаривая, повалили в магазин. Осипов вышел на середину и указал на бочку. На ней стояла жестянка со спиртом и немудреная закуска.
— Рад гостям и друзьям, — говорил Осипов. — Что бы лучше наша торговля шла. надо ее сбрызнуть.
Он налил полкружки спирту и поднес ближнему охотнику:
— Пей бачка. Бесплатно пей. Я тебя угощаю.
Охотник выпил и, едва дыша, торопливо закусил кусочком соленой рыбы. К бочке потянулись другие охотники. Осипов, сияя, угощал...
Началась торговля. Север? с изумлением смотрел на Осипова. Он не узнавал его: исчезла хозяйская осанка, медленные движения. Осипов теперь походил на юркого, расторопного и умелого торговца. Зайдя в магазин вместе с камчадалами. Иван Алексеевич наблюдал, как Осипов, не отставая от своего приказчика, развертывал перед смуглолицыми охотниками яркие дешевые ткани, отвешивал дробь и порох, отсыпал сахар, муку и соль, тряс шкурки, которые доставали из своих мешков покупатели, дул на мех, презрительно кривил губы и небрежно отбрасывал шкурки з сторону, делая вид. что они не стоят его внимания. Но Северов жадно горевшим глазам видел, что Осипов хорошо знает цену этим шкуркам и не упустит их.
В магазине становилось шумно. Появились первые пьяные. Осипов. подмигивал своему приказчику, стал обвешивать и обсчитывать камчадалов...
Иван Алексеевич почувствовал омерзение и вышел. Перед магазином было тесно от людей, оленей. Жестянки со спиртом холили по рукам. Весть о том, что на фактории появились товары успела разнестись повсюду, и местные жители прибывали и прибывали, чтобы обменять пушнину на охотничьи припасы и товары.
— Нижегородская ярмарка открыта, — вывернулся из за оленей Филипп Слива.
По его возбужденно поблескивающим глазам Северов понял что матрос уже отведал спирта и сердито приказал:
— Сейчас же на шхуну! Не хватало, чтобы мой матрос участвовал в этом, этой… — Иван Алексеевич не мог найти точного определяющего слова и, махнув рукой, закончил: — мерзости. Марш на шхуну!
-Есть на шхуну! — Слива посмотрел в сторону распивавших спирт охотников, состроил гримасу и повернул к пристани, где покачивалась шлюпка. — А счастье было так возможно...
На пристани Северов увидел боцмана.
Всю команду на борт! Незачем ей пьянствовать.
Уже все на шхуне, кроме этого, — Журба так посмотрел на Сливу из-под своих рыжеватых бровей, что матрос моментально оказался в шлюпке и стал преувеличенно деловито разбирать весла.
Северов, прежде чем войти в шлюпку, сказал Журбе:
— До шхуны доберусь с матросом. Останьтесь здесь, Максим Остапович, посмотрите, что дальше будет.
— Ясно, — кивнул Журба и, отвязав цепь, бросил ее в шлюпку. Северов сел на корму, а Слива налег на весла, и шлюпка пошла к «Диане». За спиной раздавались пьяные голоса, шум, ругань... торговля на фактории становилась все оживленнее...
...Матросы, недовольные приказом Северова, бродили по палубе, тихо ругались и посматривали на факторию. Ранний осенний вечер залил бухту густой синевой. Пылавшие на берегу костры бросали на темную воду алые дрожащие отблески. Шум пьяной торговли и веселья достигал шхуны.
Иван Алексеевич не повидал палубы, чтобы матросы не съехали тайком к камчадалам. Ему и раньше приходилось слышать о том, что торговцы, спаивая охотников, за бесценок выменивают у них пушнину. Но своими глазами подобное он видел впервые. Вмешаться, попытаться прекратить это безобразие, преступление? Ничего не получится. Осипов сейчас сильнее, да и камчадалы не поймут, станут на сторону обманывающего их наглого торговца.
Опустив голову, Иван Алексеевич без устали мерил шагами палубу. Какой позор! Под видом китобоев обирать, спаивать самым бесстыдным образом темных, неграмотных людей, пользоваться их слабостью. Какое оскорбление памяти Лигова, Клеменьтьева, его отца. Иван Алексеевич остановился у борта, положив на перила сжатые в кулаки руки, и долго-долго смотрел на мерцающие в темноте костры. Как бы сейчас поступил Хайров? Что бы он сделал? Северов мучительно искал ответа. Оставаться лишь свидетелем преступления было несказанно тяжело. К капитану подошел Джо и молча стал рядом с ним. Они хорошо и без слов понимали друг друга. Наконец Джо не выдержал:
— Может съехать с командой и потребовать, чтобы Осипов прекратил эту торговлю.
Северов отрицательно покачал головой:
Сейчас бесполезно.
Но Осипов грабит пьяных охотников, — с возмущением воскликнул Джо. — А мы смотрим...
Северов пожал плечами и вновь вспомнил о Хайрове. Как его сейчас не хватало Ивану Алексеевичу, его совета, даже взгляда его немного насмешливых глаз.
Послышался плеск весел и поскрипывание уключин. Вскоре моряки увидели шлюпку. Вот она вошла в полосу света, падавшего со шхуны на воду. Это возвращался Журба. Греб он легко, но сильно. Шлюпка, описав полукруг, подошла к шхуне; Журба, сложив весла, привязал ее к штормтрапу и поднялся на палубу.
Ну, что там? — нетерпеливо спросил Северов.
Эх, — боцман махнул рукой. — Почти сорок лет хожу по морям, но не видел, чтобы русские такую пакость творили! Срам!
Да разве там русские? — Северов посмотрел в сторону фактории, не замечая, что он повторяет слова Хайрова. — Нет, Максим Остапович, они не русские...
2
Шхуна «Кэмал» пересекала Берингово море, держа курс на Чукотку. Погода стояла свежая. Северо-западный ветер гнал навстречу шумные крутые волны, бил ими в скулы шхуны, но она только поскрипывала и шла точно по курсу.
Ну, что скажете, Барроу? — обратился к капитану Коннорс с самодовольной улыбкой на чисто выбритом лице с резкими чертами. — Как шхуна?
Отличная, сэр! — кивнул капитан и чистосердечно признался: — На такой ходить еще не приходилось.
Коннорс стоял, заложив руки в карманы кожаной на меху кенгуру куртки с большим шалью воротником. На ногах охотничьи, похожие на ботфорты сапоги, на голове шапка. Обветренное молодое лицо покрывал загар. Светло-серые с легкой синевой глаза смотрели пристально, цепко. Чуть широковатые губы часто трогала улыбка, открывая крепкие белые зубы, в которых был зажат мундштук давно погасшей трубки.
Капитан Барроу покосился на Коннорса и с раздражением и завистью подумал: «Радуется, черт его побери, что купил новую шхуну». Барроу помрачнел. Он уже не раз пытался разбогатеть и принимался мыть золото на Аляске, бить китов в море Росса, торговать в Перу, даже возил девочек из Европы в Бразилию, но всякий раз судьба крепким ударом возвращала его на мостик торговых или промысловых судов.
С Коннорсом Барроу познакомился два года назад, когда тот пришел в Сан-Франциско на старенькой шхуне с грузом пушнины и, рассчитав команду, стал набирать новую из моряков-китобоев. Вот тогда-то и пришел Барроу к Коннорсу.
Два года плавания вместе — немалый срок, однако сейчас Барроу так же мало знал Коинорса, как и в первый день знакомства. Странный все-таки этот Коннорс. Перед отходом Коннорс назначает один пункт, даже сообщает в портовый регистр о нем, но в море неожиданно изменяет курс, и «Кэмал» бросает якорь в бухте, о которой в порту не было и речи. И что самое странное — везде Коннорса уже ждут. Сам он не торгует, не бьет китов, хотя на шхуне прекрасная пушка, есть все оборудование. Правда, однажды Барроу убедился, что Коннорс — прекрасный гарпунер. Он с одного выстрела насмерть ранил сейвала. Было видно, что глаз у него наметан и рука твердая. Он обменивает товары на пушнину, китовый ус, жир, и только, но больше всего обменивает на оружие, боеприпасы. Иногда Коннорс встречается с какими-то людьми. О чем они говорят, Барроу не знает, но подозревает, что Коннорс интересуется не только пушниной, а кое-чем и другим. Уж слишком он хорошо говорит по-русски, по-японски.
Впрочем ему наплевать, с кем встречается Коннорс и о чем говорит. Он щедро платит, а это главное. Беспокоит Барроу только одно, что они все время ходят у русского берега. Как бы за это нарушение территориальных вод не пришлось расплачиваться тюрьмой где-нибудь в Сибири.
Барроу переступил с ноги на ногу, скользнул по темно-синему, вскипающему белыми гребнями морю. Трюм шхуны битком набит карабинами, патронами, одеждой, спиртом, консервами. Рейс трудный, а он еще плохо знает эту новую шхуну. Как она будет вести себя во время сильного шторма?
Капитан ниже Коннорса, но шире в плечах, с короткой темной бородкой. Хмуро глядя, он вошел в рубку. Высокий норвежец Стурволлан — рулевой — сдал вахту другому матросу.
Барроу сверился по приборам и карте. «Кэмал» шла хорошо, несмотря на свое несуразное имя, покорно слушалась руля, не рыскала. «Везет этому Коннорсу. — Зависть снова поднялась в Барроу. — Мне бы такое судно...»
Он вышел на мостик, мечтая о том, что бы он делал, будучи владельцем «Кэмал». Когда он вернулся в каюту, Коннорс стоял у иллюминатора, покуривая трубку. Сладковато пахло хорошим табаком. Коннорс был в коричневом пушистом полувере, который облегал его крепкую мускулистую фигуру.
— Весьма кстати пришли, — сказал Коннорс капитану.
Пока Барроу раздевался, Коннорс подошел к серванту, вделанному в переборку, достал бутылку коньяку, две рюмки и вернулся к круглому столу. Грубые сапоги Коннорса бесшумно ступали по толстому бордовому ковру.
— Я надеюсь, что от рюмки «Мартини» вы не откажетесь, Барроу?
Коннорс наполнил рюмки. Следя, как темная, золотистая влага поднимается в хрустале, Барроу обратил внимание, что рюмки стоят на разостланной карте Берингова моря и восточного берега Камчатки.
Коннорс подмял свою рюмку и, неторопливо смакуя, выпил.
Хороший. Как на ваш вкус, Барроу?
Отличный, — согласился капитан.
Ребром ладони Коннорс отодвинул в сторону рюмки и бутылку и искусанным мундштуком трубки коснулся на карте надписи: «Бухта Круглых ворот».
— Нет ли у вас желания заглянуть в эту бухту, Барроу?
«Начинается», — подумал капитан, выжидающе глядя на светлые гладко зачесанные волосы Коннорса, его высокий лоб, выдающиеся вперед надбровные дуги, из-под которых пристально, твердо смотрели светлые глаза. Чувствовалось, что он не сомневается в согласии и спрашивает, ради приличия. Барроу был лет на пятнадцать старше Коннорса, н эта уверенность больно задела его самолюбие Он почти вызывающе спросил:
— Для чего? Мы же держим курс на Чукотку?
Коннорс, уловив сердитые нотки в голосе своего капитана, неторопливо повернулся к нему, посмотрел внимательно и снова отвернулся. О чем-то раздумывая, помолчал и сказал:
Я вспомнил, что там меня ждет друг с партией пушнины. А разве вам не нравится идти туда, куда я хочу?
Коннорс говорил спокойно, даже чуть лениво: — Или вы не хотите больше у меня служить? Я вам мало плачу?
Нет, нет, — Барроу понял, что позволил себе слишком много и торопливо стал объяснять: — Меня не покидает тревога, когда мы заходим в русские воды, в любые их бухты без разрешения. Русские ведь могут нас за нарушение...
— Русским сейчас не до пас! Они делят наследство, которое достанется нам!
Барроу, чтобы загладить свою оплошность, согласился.
Коннорс едва приметно усмехнулся: «Пожалуй, нет человека, который бы не соглашался со мной». Он перебирал в памяти все, что успел сделать за эти годы на востоке, после того, как его сюда послало берлинское начальство. Никто, кроме Дайльтона и его советника, не знает, что он немец, военный моряк и его подлинное имя Отто Грауль. Для всех он ирландец американского происхождения. Никем, ни в чем он, «торговец пушниной», не заподозрен, и начальство довольно его работой. Об этом ему тайно было сообщено в Сан-Франциско. А капитан Барроу просто трус. Боится заходить в русские воды. Да русским сейчас не до охраны берегов...
3
Северов старался как можно реже, только при крайней необходимости, съезжать на берег. Он не мог спокойно смотреть, как Осипов обманывает и спаивает камчадалов. В складе гроздьями висели шкурки горностаев и соболей, выдр и лисиц. Росли тюки моржовых, нерпичьих и оленьих шкур...
Боцман, часто бывавший на берегу, рассказывал о том, что там происходило, и Северова не покидала мысль, что он, хотя и невольно, но все же является соучастником Осипова. Надо было что-то предпринять. Но что? Капитан ходил хмурый, неразговорчивый. Притихла и команда. На шхуне все ощутимее становилась атмосфера настороженности и напряженного ожидания какого-то события.
Его приход ускорил сам Осипов. В делах фактории выдалось небольшое затишье, и он вспомнил, что уже несколько дней не видел Северова, и явился на шхуну.
— Я уж забеспокоился, дорогой Иван Алексеевич, — дружески, хотя и с некоторой долей покровительства, говорил Осипов капитану. — Не заболели ли вы? Давно на берегу вас не видел. Что же вы этаким бирюком сидите?
Северов молчал, занимаясь прочисткой трубки. Ли Ти-сян подал им кофе и бесшумно исчез, а Осипов, не замечая угрюмого настроения Северова, весело, с нескрываемым удовлетворением продолжал говорить:
Я весьма рад, что все так отлично складывается. Если у нас и дальше дело так пойдет, то мы с вами...
Нет, увольте меня, Валентин Витальевич, — перебил его глуховатым от напряжения голосом Северов. —- Я не с вами, и у меня с вами общих дел нет и не может быть.
Осипов ошеломленно, не понимая, смотрел на Северова. Потом нахмурился и медленно произнес:
Не понимаю вас, Иван Алексеевич. Почему это вы не со мной? Или быть может вам не нравится то, что вы служите у меня?
Да, не нравится, — Северов смотрел в холодные глаза Осипова. — Я раскаиваюсь, что поступил на «Диану». Хорошее судно и в руках нечестных людей.
То есть как нечестных? — Осипов выпрямился за столом. — Что вы хотите этим сказать?
То, что вы гнусно поступаете с камчадалами, с этими темными людьми, которые...
Люди, ха-ха-ха! — непритворный взрыв хохота заглушил последние слова капитана. Осипов упал на спинку дивана, лицо его покраснело от натуги, глаза увлажнились. — Вы их называете людьми, ха-ха-ха, да какие же это люди... Вы слишком сентиментальны, Иван Алексеевич, — Осипов достал платок, протер глаза, шумно высморкался и серьезнее сказал: - Пусть этот разговор останется между нами и никогда не возобновится.
— Нет, я продолжу его, — покачал головой Северов и твердо продолжал: — Когда мы шли сюда, вы и Норинов изволили сетовать, что иностранцы грабят русские земли. Я подумал о вас тогда, что вы... Впрочем, не стоит вспоминать. Мне горько за мою ошибку. Я сейчас убедился, что вы хуже иностранцев, хуже, намного хуже. Вы попросту преступник...
Осипов с побледневшим лицом злобно оттолкнул от себя чашку, расплескав кофе, и встал из-за стола:
— Вы забываетесь, господин Северов, — голос его звучал угрожающе: — Благодарю за откровенность, но должен просить держать свое мнение при себе и исполнять обязанности или же... Вы, очевидно, догадываетесь, что я имею в виду?
Северов хотел тут же отказаться от капитанской должности, но какая-то смутная мысль удержала его. Рука лишь крепко сжала трубку. Осипов, не прощаясь, вышел из каюты, хлопнув дверью. Он сразу же покинул шхуну.
Журба заглянул в каюту и увидел, что капитан сидит в кресле и дымит трубкой. Северов сделал знак войти.
— Осипов-то с шхуны, как рыба с крючка, сорвался, — улыбнулся Журба.
Северов рассказал ему о своей беседе с Осиповым. Боцман неодобрительно покачал головой:
Погорячились вы, Иван Алексеевич. Как бы большой неприятности не было.
Какой? — Северов поднялся с кресла, выбил трубку. — Подлецу всегда надо говорить, что он подлец! А в обиду себя не дадим.
Он вышел на палубу в тот момент, когда послышались громкие голоса матросов:
Шхуна в бухту входит! Американская!
Гуд дэй, давно не виделись, дорогие родственники— сердито воскликнул Слива, не забывший нанесен ной ему на -Кишиневе» обиды. — Ждали, ждали, даже закуски не осталось.
Да, американское судно. — проговорил Северов с беспокойством, вспомнив, как Осипов справлялся у Никитина о каком-то Коннорсе.
«Возможно, что это он и жалует, — думал Иван Алексеевич, и снова его охватило негодование: — Говорил об американцах одно, а дела с ними ведет. Где же гордость, любовь к родине, патриотизм?»
Моряки «Дианы» следили, как «Кэмал» осторожно вошла в бухту и направилась к берегу. Это было добротное промысловое судно.
Хорошая шхуна, — сказал Северов, — кажется, китобойная. Видите, на носу гарпунная пушка !В чехле?
Видно, что ходкая, — боцман, как и капитан, думал сейчас над тем, что принесет им приход этого американского судна.
«Кэмал» приближалась. Коннорс стоял рядом с Барроу и рассматривал «Диану».
Может быть, опустить флаг, — тревожился Барроу.
Это шхуна моего друга, — успокоил его Коннорс. — Недурное судно он себе приобрел. Становитесь рядом с ним, но только ближе к выходу.
«Побаивается», — с тревогой подумал Барроу и отдал команду Стурволлану переложить штурвал. Рулевой, человек лет сорока с рыжеватыми баками и бородой, двинул лохматыми бровями:
— Есть, капитан!
«Кэмал», замедляя ход, подошла к «Диане» и бросила якорь. Два судна стояли друг против друга, как бы присматриваясь, прежде чем решить, будут ли они друзьями или врагами.
— Смотрите, — Журба указал Северову на берег. Иван Алексеевич поднял бинокль. От берега шла
шлюпка. В ней сидел Осипов, а трое служащих фактории усердно налегали на весла. Значит, Осипов ждал американцев. Мысль, заставившая Северова удержаться на капитанском месте, сейчас обрела свою ясность, бесспорность: да, он поступил правильно. Изменить положение на фактории он не в состоянии, но сообщить в Петропавловск, во Владивосток о том, что здесь происходит, может. Но кому?
Северов ничего не сказал об этом Журбе, решив немного повременить, узнать, для чего пришло американское судно. Он видел, как Осипова встретил на «Кэмал» широкоплечий человек в меховой куртке, и по тому, как они поздоровались и о чем-то с улыбкой говорили, он понял, что они хорошо знают друг друга.
События между тем развивались все стремительнее. Через полчаса на факторию вернулся отряд Норинова с оленями, навьюченными тюками. Журба по просьбе Северова немедленно съехал на берег и вскоре вернулся, взволнованный и растерянный. Таким его капитан еще не видел.
— Ну и дела, Иван Алексеевич, — глубоко дыша от быстрого подъема по штормтрапу, говорил он. — Банда, настоящая банда...
Вернувшиеся члены отряда Норинова не скрывали, что они совершили рейд по далеким селениям и грабили жителей, отбирая пушнину и цепные вещи, а тех, кто сопротивлялся, попросту расстреливали.
Сейчас там начинается попойка, — рассказывал Журба. — Эти бандиты похваляются, что скоро пойдут в новый рейд, набьют трюмы «Дианы» мехом и кое-чем другим, а затем поплывут в Америку.
Куда? — Северову показалось, что он ослышался.
В Америку на «Диане», — повторил Журба. — Я думаю, что это правда.
Да, правда. — согласился Иван Алексеевич. — Иначе бы Осипов и Норинов себя так не вели.
Что же делать? — боцман ждал от Северова ответа, а сам думал: «Уходить надо, уходить. Иначе нас тут как щенят перетопят».
-— Подумать надо, — уклонился от ответа Северов.— Вечером скажу. Если кто к шхуне будет подходить, доложите мне.
Иван Алексеевич ушел в каюту. Он с трудом сохранял самообладание — так потрясло его сообщение Журбы. Значит, Осипов и Норинов награбленное добро увезут в Америку, а что будет с Журбой, Джо. с ним. Северовым. со всей командой? Бросят на чужбине, и только. Северов яростно сжал кулаки. Он жадно курил, думал. -Надо уходить в Петропавловск. Другого выхода нет».
Северов приказал вахтенному вызвать Джо. Тот пришел в рабочей робе, г паклен в руках, черных от машинного масла.
Чем занимаешься? — спросил его Северов.
Начали с дедом машину перебирать. — обтирая руки, спокойно сообщил Джо.
Что-о!? — вскричал Иван Алексеевич, и на него повеяло холодом страха: — Кто приказал перебирать машину?
— Дед сказал, что мы еще долго будем тут стоять, а потом предстоит большое плавание.
Когда можно собрать машину?—Северов понимал, что не без участия Осипова начался этот ремонт.
Не раньше, чем к утру. А что случилось, Иван Алексеевич? — Джо передалась тревога старшего друга.
Ничего, ничего, иди и не говори механику, о чем я тебя спрашивал. Иди, Джо. — Северов хотел быстрее остаться один, чтобы обдумать эту неожиданную весть. «Осипов, видно, предполагал, что мы можем уйти, и при казал разобрать машину. — Северову казалось, что его связывают путы. — Сдаться, стать жертвой, игрушкой в руках этих подлецов? Нет, этого не будет».
Он позвал Журбу. Уже наступал вечер, и в каюте становилось сумрачно.
Американец и Осипов съехали на берег, — сообщил Журба.
Черт с ними, — выругался к его удивлению капитан, никогда раньше не допускавший ни единого грубого слова. — Мы должны уйти в Петропавловск, и какая бы сейчас там власть ни была, не может она безразлично отнестись к действиям осиповской банды.
Правильно решили, Иван Алексеевич, — одобрил ?Курба. — Мы можем на «Диане» доставить сюда отряд, чтобы он арестовал всех этих...
Боцман кивнул в сторону иллюминатора, выходящего к берегу.
Только как нам быть с машиной? — Северов покусывал мундштук трубки. — К утру едва ли ее соберут.
Здесь, в бухте, дед будет работать медленно, — сказал Журба. — Он же Осипова человек. А вот когда выйдем в море, тогда, чтобы спасти свою шкуру, все быстро наладит.
Выйти в море мы... — стук в дверь отвлек капитана. — Войдите!
К борту подошла шлюпка, — доложил вахтенный. — За вами, господин капитан. Гребцы говорят, Осипов вас зовет ужинать.
Журба и Северов обменялись понимающими взглядами. Боцман шагнул к двери:
— Я отвечу, Иван Алексеевич.
Журба вышел на палубу, нагнулся над бортом и крикнул:
— Эй, там, на шлюпке!
Ого!—донеслось снизу от темной воды.
— Передайте господину Осипову, что капитан заболел
и приедет завтра в полдень.
— Ладно! —было слышно, как гребцы оттолкнулись от шхуны и заработали веслами. Шлюпка, едва различимая в темноте, пошла к берегу.
Журба направился обратно, но его остановил шум на баке, громкие голоса. Он поспешил туда. Слива, несший вечернюю вахту, держал за руку высокого человека в морской одежде, без головного убора и босиком. С незнакомца стекала ручьями вода, образуя вокруг него лужу.
Кто такой?
По якорной цепи вполз, как обезьяна на пальму,— Слива потряс человека за руку. — Какой доктор приписал тебе морские ванны ночью?
Ка-ка-питана, — дрожащими от холода губами про говорил незнакомец по-английски. — Оч-чень надо кап- питана.
Обыщи его, Слива, нет ли ножа или револьвера, — приказал Журба.
Незнакомец покорно дал себя обыскать. В кармане брюк оказался складной нож, какие обыкновенно носят матросы. Журба взял нож и сказал ночному гостю:
— Пошли.
Он ввел его к Северову. В каюте уже горела лампа. Теперь можно было хорошо рассмотреть необычного посетителя. Человеку было лет около сорока. Судя по одежде, это был моряк. Ко лбу липли вьющиеся крупными кольцами мокрые волосы. Лицо его посинело от холода. Северов спросил:
— Кто вы? Зачем забрались на шхуну?
Я... я, — незнакомца била дрожь. Северов налил стакан коньяку:
Выпейте. Это согреет.
Моряк с благодарностью взглянул на капитана, залпом опорожнил стакан, помолчал и наконец сказал:
— Благодарю. Я с «Кэмал». Зовут меня Андерс Стурволлан.
...Коннорс крепко пожал руку Осипову, когда тот оказался на палубе «Кэмал», и с улыбкой проговорил
— Рад видеть старого друга. Есть ли товар? Не напрасно я сюда пришел?
Есть, есть, — успокоил его, тоже улыбаясь, Осипов и добавил, указывая на «Диану»: — Как вам нравится моя новая шхуна?
Вери уэлл — отличная, — оценил Коннорс. —
Я бы не против такую иметь.
Такая возможность не исключена, — любезно сказал Осипов, и с его лица сбежала улыбка. — Я должен сказать вам о ней несколько слов.
Они ушли в каюту Коннорса, сели за круглый стол и закурили с деловыми выражениями лиц. Осипов достал из внутреннего кармана пакет в желтом конверте из плотной бумаги и положил его перед Коннорсом.
— От господина Комбарова.
— Хорошо, — Коннорс взял пакет и, не вскрывая его, положил в сейф, оттуда достал пачку долларов и бросил се на. стол перед Осиповым: — Ваши. Что на словах передал Комбаров?
— Весной он будет в Петропавловске! — торопливо пряча деньги в карман, сказал Осипов. — Больше ни чего.
Понятно, — кивнул Коннорс. — Пушнина будет?
Есть, — закивал Осипов с подобострастной улыб кой. — Много и отличная. Особенно хороши шкурки...
Я много не возьму, — остановил его Коннорс. — Мне ещё надо посетить несколько факторий.
Выберете, какал вам понравится, — покорно согласился Осипов. — Остальную я думаю продать в Америке.
Хорошо заработаете, — пообещал Коннорс и вспомнил: — Что вы хотели мне сказать о вашей шхуне?
О ее капитане, — с ненавистью поправил Осипов. — Я в нем ошибся. Это тайный агент большевиков.
Что? — Коннорс нагнулся над столом к Осипову: — Большевик...
Да, — заговорил Осипов.
Я дам вам своих ребят, чтобы они этого большевика и его приятелей пустили на корм крабам, — сказал Коннорс. — Я не хочу, чтобы меня тут видели большевики.
Он вызвал Барроу:
— На рассвете подойдете поближе к русской шхуне. Там надо арестовать трех—четырех человек. Подберите ребят понадежнее, дайте оружие.
— Ясно, — Барроу, которого Коннорс даже не пригласил присесть, помялся и вышел.
Когда же Осипов вместе с Коннорсом собрались на факторию, ему сообщили, что туда прибыл отряд Норинова.
— О, мой друг прибыл со своими людьми. Теперь он сам справится с Северовым. Благодарю вас за желание помочь мне.
Коннорс тут же отменил свой приказ Барроу и вместе с Осиповым спустился в шлюпку. Едва она отошла от «Кэмал», как Барроу с раздражением сказал своему помощнику, не заметив, что вблизи находится Стурволлан:
Мы с вами потеряли по сотне долларов из-за этих
русских на берегу.
Почему? — удивился помощник. — За что мы должны были получить по сотне зеленых?
— Надо было арестовать на русской шхуне большевиков, капитана и еще кого-то и пустить их на дно. Теперь это сделают сами русские.
Стурволлан дождался темноты и незаметно спустился за борт. Вода была ледяная. Андерсу казалось, что через две—три секунды его сведет судорога и он утонет. Холод пронизывал все тело, но мысль, что он должен спасти русских, давала ему силы. Он доплыл до «Дианы» и по якорной цепи забрался на палубу, где его схватил какой-то маленький матрос...
Кто вы и почему вы решили помочь нам? — наливая новый стакан коньяку, задал вопрос Северов. Капитан был спокоен. Его уже не удивляли ни поступки, ни намерения Осипова.
Я честный моряк и на «Кэмал» поступил охотиться на китов. Служить у бандитов я не хочу. Я моряк и обязан помочь честным морякам, если они даже и большевики, — сказал Андерс. Северов не сомневался в его искренности и коротко поблагодарил, а затем предложил ему переодеться в сухое белье и сказал:
Мы вам верим. Вам теперь тоже грозит опасность.
Мы должны уйти, — Андерс не мыслил себе, как он вернется на свое судно.
Но мы можем только на парусах, — Северов объяснил почему.
Я смогу ставить паруса, если еще найдется пятерка дельных парней, — переодеваясь, говорил Андерс. Сейчас ветер с берега. Мы можем выйти.
— После полуночи, — решил Северов и сказал Журбе: — Верных Осипов у людей сейчас же заприте в кубрике. Сливу поставьте охранять.
Иван Алексеевич достал из стола револьвер и протянул боцману:
— Вот все наше оружие.
Отказ Северова съехать на берег привел Осипова в бешенство. Не стесняясь в выражениях, он грозил капитану:
— Я сам пристрелю его!
Коннорс со скрытой усмешкой наблюдал за Осиповым, неторопливо прихлебывая вино. По случаю прихода «Кэмал» и возвращения отряда Норинова была устроена пирушка, на которой Осипов и рассчитывал расправиться с Северовым.
Все, за исключением Коннорса, были изрядно пьяны. Норинов, опершись о стол локтями и поддерживая голову, едва внятно говорил:
— Хочешь, Валентин Витальевич, я сейчас поеду на шхуну и притащу за уши этого большевика. Я его... — Норинов встал с табуретки и, покачиваясь, начал расстегивать кобуру.
Коннорс неторопливо, властно отобрал у него револьвер и почти бросил Норинова на нары.
— Спать!
Пьяный послушно затих. Попойка продолжалась. За стеной слышались голоса и песни. Коннорс брезгливо поморщился и по-немецки проговорил:
Русские свиньи.
Что вы сказали? — Осипов повернул к Коннорсу красное лицо: — Простите, я не разобрал.
С вашим большевиком я поговорю сам на рассвете. Он негодяй.
В желтом свете керосиновой лампы лохматый, заросший Никитин казался еще мрачнее, чем днем. Коннорс подумал: «На зверя похож. Завтра надо его сфотографировать и подружиться с ним. Такой пригодится». Осипов, разливая вино на стол, наполнял кружки. Норинов зашевелился и закричал:
— Давай соболя... Расстрелять!..
Никитин покачал головой с всклокоченными волосами:
— Любит расстреливать...
— Молчи ты, — прикрикнул на него Осипов. — Любит. Сейчас все это любят. Если я не убью, то меня убьют.
«Все вы уже мертвецы», — подумал Коннорс и прислушался к завыванию ветра.
Вернусь к себе. Пора, - он посмотрел на ручные часы и усмехнулся: — Да и на свидание с вашим капитаном надо, Осипов.
Да, да, прошу, — потянулся с протянутыми руками для пожатия Осипов, но Коннорс словно не заметил и повернулся к висевшей на стене куртке. В этот момент дверь распахнулась и кто-то из служащих фактории закричал:
— «Диана» уходит!
Ворвавшийся ветер колыхнул пламя в лампе, Люди бросились из помещения раздетыми. Крича друг на друга, спотыкаясь и падая, Осипов, Коннорс, Никитин и еще несколько человек бежали к воде, казавшейся черным враждебным животным, которое в тихом бешенстве нетерпеливо грызло берег. Они остановились у воды, застыли на мгновенье, вглядываясь в ночной мрак. Небо, закрытое тучами, было безветренным, и от этого темнота казалось еще плотнее. Но попривыкнув, Осипов различил смутно паруса на высоких мачтах «Диана».
— Уходит, уходит, уходит! — заметался он по берегу, потрясая кулаками. — Коннорс, что делать, что делать ? Догоните ее!
Осипов забежал в воду почти до колен и вдруг всхлипнул:
— Моя шхуна…
Коннорс, не обращая на него внимания, побежал к пристани, где стояли шлюпки. К нему присоединилось несколько человек. Охваченный общим волнением, Коннорс громко говорил:
— Моя «Кэмал» сейчас догонит эту баржу под носовым платком.
Люди попрыгали в шлюпку, отвязали ее и налегли на весла.
Но не сделали гребцы и десятка взмахов, как с берега заклокотал пулемет. Пули совсем близко от шлюпки со злым свистом сверлили темноту. Коннорс невольно пригнулся.
— О, идиоты! Назад к берегу!
Гребцы охотно выполнили его команду. Коннорс выскочил на пристань и побежал к маленькому мигающему пламени, которое вырывалось из ствола пулемета. В лицо ему бил ветер, врывавшийся в бухту между сопок тугой струей. Коннорс добежал до пулемета и сильным ударом ноги отшвырнул лежавшего за ним Норинова:
Болван. Моих людей перебьешь! Подбежавший Осипов простонал:
Как же моя «Диана»?
Буду догонять на «Кэмал». У меня есть пушка. Верну шхуну, — быстро говорил Коннорс. — Из пулемета больше не стрелять. Это бестолково, глупо!
Не будем... — уже вслед убегающему к шлюпке Коннорсу, крикнул Осипов.
...Утром «Кэмал» вернулась в бухту Круглых ворот. «Диана» исчезла, словно растворилась в темноте, и Коннорс прекратил ее поиски. Обеспокоенный исчезновением рулевого Стурволлана, он решил сразу же после шторма покинуть бухту.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Много пронеслось штормов в жизни Ивана Алексеевича с той ночи, когда он под парусами бежал из бухты Круглых ворот. Не один шквал обрушивался на него, грозя смять, уничтожить. Много пришлось Северову переменить палуб, прежде чем он вернулся на свой «Кишинев»...
...Во Владивостокском порту стояла суматоха, которая обычно бывает при начале каждой навигации. В эти апрельские дни 1924 года в плаванье выходило одновременно несколько судов «Совторгфлота». Грохотали и отдувались паром лебедки, стрелы чертили еще прохладный чистый воздух, поднимая с пирсов и перенося в черные зевы трюмов различные грузы.
— Вира! Майна! Полундра! — звучали громкие команды.
Катились, грохоча железными шинами колес по булыжнику причалов телеги, текла бурливая река портового люда Реяли чайки, кричали что-то тревожное, с крыш зерновых пакгаузов взмывали стаи голубей и долго кружились в высоком безоблачном небе, под щедрым по-весеннему теплым солнцем.
Старенький транспорт «Кишинев», блестя свежей краской белых палубных надстроек и черных бортов, принимал на дальнем, семнадцатом причале соль для рыбалок Камчатки. За погрузкой спокойно следил с мостика Иван Алексеевич. Как и прежде, темно-синий суконный китель обтягивал его фигуру. Белая полоска подворотничка бежала вокруг смуглой шеи, но смуглое горбоносое лицо покрылось преждевременными морщинами, в карих глазах затаилась усталость. Виски отливали сединой. Северов наблюдал за погрузкой: ему хотелось быстрее ее закончить, чтобы на рассвете выйти в рейс.
К трапу подкатил автомобиль с брезентовым стареньким верхом и открытыми боками. Ветровое стекло пересекал веер трещин. Автомобиль губкома партии.
«Никак ко мне, зачем? — подумал Северов, и по его губам скользнула улыбка, а взгляд стал теплее. — Может, Хайров по старой дружбе приехал проведать?» Не виделись они давно, еще с того рейса, когда «Кишинев» доставил отряд Красной Армии к Охотску для окончательной ликвидации банд генерала Пепеляева. Тогда Хайров выступил перед бойцами с речью. Говорил он с капитанского мостика через микрофон.
Иван Алексеевич хотел спуститься, встретить друга, но тут увидел, что из автомобиля вышел незнакомый человек с брезентовым портфелем. Дорогу ему преградил вахтенный.
— Пропустите, — сказал в мегафон капитан. Вахтенный уступил дорогу, и человек с портфелем быстро поднялся к капитану:
Товарищ Северов Иван Алексеевич?
Совершенно верно, — кивнул капитан. — Чем могу служить?
Вам пакет из губкома партии!
Северов вскрыл конверт, вынул тоненький листок с грифом «Секретарь Приморского губкома РКП(б)». На нем было написано всего несколько слов, написанных от руки: «Иван Алексеевич! Прошу срочно зайти ко мне. Если возможно, то с получением моей записки. Хайров»
Северов, теряясь в догадках, зачем он так срочно понадобился Хайрову, вошел в каюту, взглянул в зеркало и, накинув легкое полупальто, спустился с судна.
Через полчаса он был в кабинете секретаря губкома партии. Хайров вышел навстречу. На кителе у него в алой розетке горел орден Красного Знамени. Голову с густой копной каштановых, тронутых сединой, волос, Хайров держал, как и прежде, немного склонив к правому плечу.
Здравствуй, здравствуй, дорогой 11ван Алексеевич, — Хайров г улыбкой пожал руку капитану и жестом пригласил его присесть. Пиан Алексеевич взял предложенную папиросу и, закурив, весело спросил:
Ну, зачем я тебе так срочно понадобился? Или кого-то тайком под видом кочегара надо на побережье доставить? Или снова к мнимым китобоям хочешь меня послать ?
Оба расхохотались, вспомнив события прошлых лет, которые сдружили их и сделали единомышленниками.
— Нет, Иван Алексеевич, — разгоняя перед лицом дым от папиросы, говорил Хайров. - Теперь никого нам тайком под видом кочегара не надо доставлять на побережье. Теперь мы хозяева и навсегда, — лицо Хайрова чуть нахмурилось. — Правда, кое-где в северных районах прячутся остатки белых банд, покусывают нас. То в одном, то в другом месте налетят, убьют несколько человек, подожгут здания и снова в тайгу, в сопки. Ну, недолго им осталось разбойничать. Всех выловим, на суд народный предоставим.
- Может быть среди них и Осипов с Нориновым и Никитин. — раздумчиво проговорил Северов. – Впрочем, едва ли. Они в Америку собирались удрать.
- Если американцы им это разрешили. — Хайров затянулся папироской. - Американцам интереснее держать твоих Нориновых именно здесь, у нас.
- Ну уж, уволь меня от «твоих Нориновых», - улыбнулся Северов и напомнил: - Если бы не ты, так я бы и не знал о существовании этих подлецов.
— Что верно, то верно. —Виновато шутливо извинился Хайров. – Но тогда ты бы узнал, что такое контрразведка белогрвардейцев.
Только вернувшись во Владивосток после его освобождения, Северов узнал, что на шхуну «Диана» Хайров послал его не случайно. Подпольному комитету стало известно, что белогвардейцы узнали о связях капитана с большевиками и намеревались его арестовать. Надо было срочно удалить Северова из Владивостока, и наиболее удачным для этого оказалась частная шхуна «Диана». Тогда Хайров не сказал этого Северову, чтобы напрасно его не тревожить.
- А я-то думал тогда, что ты действительно интересовался китобойным промыслом. — сказал Северов.
— Тогда нет, а сейчас очень интересуюсь, — серьезно произнес Хайров. — Вот почему так срочно и вызвал
_-Что-то не пойму, — пожал плечами Иван Алексеевич- Каким китобойным промыслом ты интересуешься?
- Все по порядку –Хайров ткнул окурок в пепельницу и достал из пачки новую папиросу. — Прежде всего хотим тебя, Иван Алексеевич, снять с «Кишинева»
— Что — Северов даже приподнялся в кресле. — Тогда американцы согнали с Кишинева». Теперь ты. За что?
Не за что, а почему? — поправил с улыбкой Хайров. — Мы тебя, как коммуниста и моряка, решили послать на другую работу.
С морем я не расстанусь, — резко предупредил Северов.
И очень хорошо, — кивнул секретарь губкома. — Советское правительство предоставило норвежской китобойной компании «Вега» концессию на промысел в районе Чукотки и Камчатки...
— Как? — громко вырвалось у изумленного Северова: — Допустить иностранцев в наши воды, разрешить им брать наши богатства! Да разве они мало принесли нам бед?
У него гневно вспыхнули глаза. Он жадно затянулся дымом, чтобы успокоиться, сдержать себя. «Неужели, когда мы стали хозяевами в своей стране, — думал он с горечью, - мы должны допускать иностранцев? Что мы сами не можем, не в силах наладить тот же китобойный промысел?»
Воспоминания взволновали моряка. Сколько пришлось пережить, вынести и что же получается? Опять иностранцы будут у нас хозяйничать? Северов высказал это Хайрову.
Тот молча поднялся с кресла, вернулся к себе за стол, достал из ящика папку, открыл в нужном меси и по-деловому сказал Северову:
— Вот читай, что пишет по этому вопрос Дальревком- «...Мы вынуждены сейчас, учитывая общее экономическое положение, привлекать иностранный капитал...»
Северов еще продолжал читать, когда Хайров спросил: «Понятно?» — и не дожидаясь ответа, заговорил:
— Иван Алексеевич, ты знаешь, что наше хозяйство разрушено, средств нет. Приходится использовать любую возможность, чтобы увеличить приток капитала в наше хозяйство. Но концессионеров мы допускаем не всяких. Вот, например, американцы просили предоставить концессии в золотой промышленности, лесоразработках, мы от казались. Как и от многих других. Норвежцам мы раз решили. Они не воевали против нас, вели себя дружелюбно, к тому же китобойная концессия сдается на очень выгодных для нас условиях.
Не верю я, чтобы иностранцы, капиталисты благотворительностью занимались, особенно для нас, большевиков, — покачал головой Северов. — Наверняка они будут браконьерствовать, безобразничать, выбивать всех китов подряд — и взрослых и молодняк.
Вот для того, чтобы этого не случилось, — Хайров смотрел на Северова узкими веселыми глазами, — мы и решили послать тебя своим контролером на норвежскую флотилию. Ты должен будешь наблюдать за тем, чтобы норвежцы соблюдали правила промысла, как обусловлено в договоре.
Меня? — Северов даже растерялся. — Но какой же из меня контролер? Что я знаю о китобойном промысле?
Насколько мне известно, ты же потомственный китобой, — напомнил Хайров.
В какой-то степени, — развел руками Иван Алексеевич, уже заинтересованный предложением Хайрова. В нем пробудились давно забытые мечты стать китобоем, и он страстно произнес: — Когда же у нас будет своя, советская китобойная флотилия?
Боюсь, что и твоему брату скоро придется оставить свое судно.
Неужели? — начал Северов, догадываясь, о чем говорит секретарь губкома. Тот остановил его движением руки:
Делобудущего. А сейчас тебе предстоит познакомиться с китобойным промыслом. Набирайся опыта. Он нам очень понадобится на нашей флотилии, когда она будет создана.
Но норвежцы могут меня не принять, — сказал Иван Алексеевич, не замечая, что этими словами он уже дает свое согласие.
-У нас договором предусмотрено нахождение нашего советского контролера и еще четырех советских людей на флотилии. Норвежцы согласились. Так что никаких препятствий для твоего перехода нет. Работа будет трудная, сложная, но я уверен, что ты с нею отлично справишься.
—Когда и куда мне выезжать? — спросил Северов. На своем «Кишиневе» пойдешь в Петропавловск-на-Камчатке и там дождешься прихода флотилии. Она стоит сейчас в Японии. Свое судно сдашь старшему помощнику. Ну, об этом тебе скажут в «Совторгфлоте».
Благодарю за доверие, — взволнованно проговорил Северов.
Прошу, — Хайров указал на длинный стол, покрытый красным сукном. На нем была разостлана карта Даль него Востока. Секретарь губкома взял карандаш и провел им линию из Петропавловска до мыса Сердце Камень. — Таким приблизительно будет курс флотилии. Ты дол жен...
2
Домой из губкома Северов возвращался с Хайровым, который сам ему сказал:
— Пойду к тебе обедать и помогу уговорить и успокоить Софью Георгиевну.
Иван Алексеевич с благодарностью посмотрел на секретаря губкома. Давно они знакомы, хорошо знают друг друга, но Северов не переставал удивляться его такту и заботливости. Когда, выйдя из бухты Круглых ворот, Северов оказался оторванным от Родины, от Владивостока на несколько лет, Хайров часто навещал его жену, успокаивал, помогал в трудные минуты, несмотря на то, что самому грозила смертельная опасность.
— Вот удивится Соня, — говорил он. — А как ей будет приятно, что дело ее отца не забыто и будет продолжено. Сегодня же напишу Геннадию о предполагаемой советской китобойной флотилии, обрадую его. Пусть торопиться домой. Хватит ему плавать в Черном море. Его место здесь, на Дальнем Востоке.
— Правильно, — кивнул Хайров: — Пусть возвращается быстрее... Нам здесь очень нужны опытные моряки.
Они поднялись к дому Северова, остановились у калитки. Иван Алексеевич по привычке посмотрел па бухту Золотой Рог и невольно вздохнул:
— Опять расставаться с «Кпшиневым».
Он вспомнил, как пароход был сохранен для страны. Вскоре после ухода «Дианы» подпольщики, чтобы пароход не достался врагам, взорвали его машину. Когда же белогвардейцы поставили его на ремонт в доки Дальзавода, рабочие по указанию подпольного губкома партии затопили его, открыв кингстоны. У часто сменявшихся властей не было ни времени, ни желания поднять и капитально отремонтировать судно. Так «Кишинев» и пролежал до осени двадцать второго года, когда Владивосток был освобожден от белых и интервентов. Рабочие и моряки быстро подняли его, и уже к весне N2 3 года он был восстановлен, а с началом навигации вышел в свои первый рейс. Вел его Северов, незадолго перед этим вернувшийся на Родину.
Хайров понимал настроение Северова и сказал:
— Мостик «Кишинева» всегда для тебя свободен, но сейчас ты нужен па чужой флотилии. Идем.
Они вошли во двор. Старый дом был отремонтирован, покрашен, выглядел помолодевшим. Больше не было видно следов запустения. Навстречу им на крыльцо вышла Соня.
Ваня, что так рано? —- и, увидев Хайрова, обрадовалась, приветливо поздоровалась: — Здравствуйте, Александр Макарович. Наконец-то! Когда за вами контр разведчики охотились, вы и то чаще приходили. Видно стали большим начальником, загордились...
Что вы. Софья Георгиевна, — засмеялся Хайров, - не гордость, а дела. Вы должны мне помочь...
Что-нибудь произошло?
Большие глаза Сони смотрели на мужа и Хайрова вопросительно, с беспокойством. Женщина заметно постарела, и в ее волосах поблескивал пней седины. Многолетнее отсутствие мужа, особенно неизвестность, тяжело сказалось па ней.
— Произошло, Сонечка, произошло, — говорил Северов- — Я больше не капитан.
_ -Как -_ испуганно ахнула Соня, и ее губы задрожали. _ Ты безработный? За что же? — Она посмотрела на Хайрова затуманившимися глазами.
— Да нет! — капитан обнял жену и поцеловал. — Я еду на китобойную флотилию.
— Этого еще не хватало, — всплеснула Соня руками. — Хватит и тех китобоев, с которыми ты ушел на «Диане»!
— Послушай, Соня, — начал успокаивать ее муж, но она перебила его и сердито, почти вызывающе сказала Хайрову: — Это вы его опять посылаете.
- Партия, — строго сказал секретарь губкома. — Иван Алексеевич солдат партии. Ему сейчас доверяется очень ответственное дело. Разрешите, я вам все расскажу...
Обед начался несколько мрачно. Соня не могла сдержаться и несколько раз утирала слезы, но постепенно ее настроение под влиянием рассказа Хайрова начало улучшаться, и под конец она дала не только свое согласие на новую работу мужа, но даже весело смеялась над шутками Хайрова.
Скучно тебе там будет, — сказала Соня. — Кругом чужие люди, иностранцы.
Кроме Ивана Алексеевича, на флотилии будет еще четверо наших советских людей, — сообщил Хайров. — Иван Алексеевич их сам подберет.
Прежде всего я возьму с собой Джо, — сказал Северов.
Ты же его хотел... — начала Соня, но муж перебил ее:
Не плавать же ему без меня. А потом дляпользы дела... — Он помолчал, о чем-то думая, тряхнул головой:— Возьму Джо с собой, возьму, и ты не противоречь, — заметил он протестующий жест жены. — Не могу же я быть на иностранной флотилии совершенно один, без своего человека, с которым мог бы поговорить по душам. Да и во время бедствия на «Диане» как он себя замечательно показал. Не будь его рядом, я бы возможно и не вернулся.
Но позволят ли тебе?
Позволят! — Хайров уверенно кивнул головой. — Они в наши йоды пришли. Нас и должны слушать!
Соня, следя за лицом мужа, поняла, что спорить с ним бесполезно, и покорно вздохнула:
— Ну что же делать. Бери и Джо…
...После обеда Хайров, убедившись, что жена Северова уже более спокойно относиться к новому назначению мужа, поблагодарил и откланялся.
- Дела, дела в губкоме ждут. Провожать будем Ивана Алексеевича вместе…
Вечером Иван Алексеевич в кабинете приводил в порядок бумаги; у него уже вошло в привычку перед каждым рейсом перелистывать рукопись отца, дополнять ее материалами по истории китобойного промысла. И сейчас он задумчиво переворачивал страницу за станицей. Каждая из них рассказывала о новых попытках русских людей создать отечественное китобойство, которые оканчивались всегда неудачей.
Красным карандашом подчеркнута цифра 1908. Это был год, когда не оправдались надежды русских рыбопромышленников, пытавшихся охотиться на китов в водах залива Петра Великого.
Иван Алексеевич вспомнил, как жители Владивостока провожали китобоев в первый рейс. Но вернулись они без добычи. Северов перевернул первую страницу и снова подчеркнутая красным цифра 1911. Очередная дата печальной истории. Что за рок, за проклятье висит над русским китобойством?
Северов невольно вспомнил пережитую трагедию на шхуне «Диана»…
«Диана», ускользнув из бухты Круглых ворот, устремилась на юг. но на нее обрушился шторм огромной силы. Вот тогда, в кромешной темноте, в свисте ветра и реве бушующего моря Северов припомнил свои впечатления о шхуне, когда он впервые увидел ее в Семеновском ковше. Он ведь тогда не заметил, что есть какой-то просчет в конструкции. Лишь во время шторма обнаружился этот просчет: мачты были непропорциональны корпусу шхуны, площади парусов. И мачты не выдержали. Под ураганным ветром они рухнула, причинив большие повреждения судну. Шхуна могла вот-вот опрокинуться, и Северов дал команду рубить ванты и сбросить мачты с парусами за борт. Шхуну швыряло с волны на волну, и крепкие руки Стурволлана с трудом удерживали ее против волн. Журба сменял норвежца, а тот на несколько часов забывался сном. Шторм как будто стремился наверстать упущенное в ту пору, когда «Диана» совершила свое спокойное плавание из Владивостока в бухту Круглых ворот. Кое-как залатав взломанную палубу, чтобы волны не заливали шхуну, моряки ждали своей участи. Бороться против тайфуна, увлекшего их в океан, было невозможно. Не обошлось и без жертв. Унесло за борт механика, освобожденного после выхода из бухты Круглых ворот из-под стражи, убило обрушившимися мачтами трех матросов. Северов сожалел о матросах, но механик погиб вовремя. Иначе бы ему не сдобровать. Оказалось, что по приказанию Осипова он некоторые части двигателя тайком снес на факторию, и «Диана» превратилась в игрушку ветра.
А тайфун нес шхуну, не выпуская ее из своих ревущих объятий. Так шла неделя за неделей...
Северов сидел в кресле с закрытыми глазами. Его лицо в эти минуты было совсем старым. Он не мог отогнать воспоминаний...
Кончилась пресная вода, а потом, кажется на пятьдесят седьмой день, когда, наконец, море утихомирилось, начался голод. Иван Алексеевич очень хорошо помнит этот день. Он стоял на палубе под палящим солнцем и смотрел на лазурную, сверкающую ширь, на выскакивающих из воды летающих рыб. К нему подошел Ли Ти-сян и сказал:
— Капитана, чифан мию...[5]
Чифан мию — есть нечего (кит.).
У китайца было такое выражение глаз, словно он виноват в том, что кончились продукты. Начались ужасные дни. Жара, голод, жажда... Если пресную воду понемногу выпаривали из забортной, то голод утолить было труднее.
Слабея, бродили обросшие, исхудалые люди. Журба и Стурволлан не отходили от штурвала, а бинокль и днем и ночью смотрел в океан. Но он лежал гладкий, равнодушный, спокойный и пустынный... Моряки говорили мало. Трудно было говорить с пересохшим ртом... Начались кошмары, и Северов уже с шестьдесят девятого дня не помнил ничего, кроме каких-то бредовых видений. Он разговаривал с Соней и Хайровым, гулял с ними по Владивостоку, плыл куда-то на «Диане»...
Когда он пришел в себя, то увидел, что лежит в чистой белой постели. Он долго не мог понять, где он? Что это, продолжение кошмара или же действительность? В светлой палате, за окном которой качались пальмы, стояло еще три койки и с них на Ивана Алексеевича смотрел Филипп Слива, Журба и Стурволлан.
— Где мы? — спросил Северов и едва услышал себя. Так был слаб голос.
Что ответили товарищи, он не понял, вновь впал в беспамятство. Только через несколько дней Иван Алексеевич узнал, что они находятся на острове Гуам, в военном американском госпитале, что их заметил американский миноносец и. взяв на буксир, привел в военный порт...
Дольше всех лежал в госпитале Северов. Его здоровье восстанавливалось медленно. Госпиталь отказался кормить поправившихся моряков, и они постепенно разбрелись б поисках работы. Наконец Иван Алексеевич остался только с Джо. Ничто не могло их разлучить. Спустя полгода Северов вышел из госпиталя и понял, почему так терпеливо за ним ухаживали, кормили и лечили и даже терпели Джо. Командир миноносца, взявший на буксир «Диану», отремонтировал и продал шхуну американскому миллионеру, президенту китобойной компании Дайльтону.
Командир миноносца хотел успокоить свою совесть, оплачивая содержание и лечение Северова в госпитале. В день выхода Ивана Алексеевича он пришел к нему и предложил пятьсот долларов в качестве подарка. Северов, опираясь на палку, посмотрел в беспокойные глаза американца, повернулся к нему спиной и сказал Мэйлу:
— Пойдем, Джо.
Они вышли на раскаленную улицу и медленно побрели к порту, объятые одним стремлением и желанием скорее вернуться во Владивосток, в свой родной дом. Но дорога к дому оказалась очень длинной. Она шла через порты Бразилии и ночлежные дома Нью-Йорка, английские угольщики «и матросский кубрик на шведском пароходе, который и доставил их через три года во Владивосток. Сколько передумалось за это время! Северов дал себе слово, что если вернется домой, то пойдет рядом с Хайровым. Он хорошо понял, где его место и с кем ему жить.
После возвращения, через месяц, Северов навестил Хайрова, и тот сказал:
— Вы по-прежнему капитан «Кишинева». Его скоро будут поднимать и ремонтировать на Дальзаводе.
В тот ноябрьский вечер 1922 года Иван Алексеевич твердо и строго заявил Хайрову:
— Вы когда-то предлагали мне вступить в члены РКП(б). Я отказался, потому что не понимал. Теперь я хочу это сделать сам.
Хайров протянул ему руку и обнял:
— Правильно, Иван Алексеевич. Нам с вами идти одним курсом.
...Северов шевельнулся в кресле. Открыл глаза, сконфуженно смахнул слезинки и глубоко облегченно вздохнул, словно освободился от тяжелой, гнетущей ноши. Надо думать о настоящем и будущем. Ведь Хайров ясно дал понять, что и у нас скоро будет своя китобойная флотилия. Скорей бы! Она бы положила конец клевете на русских, которые якобы не способны быть китобоями. Этих высказываний тоже много в папке Ивана Алексеевича. Один современник отца Северова пишет:
«Наилучшими китобоями являются норвежцы: на их долю приходится около половины всей мировой добычи. Они охотятся везде, где еще сохранились киты. Мы в китобойном промысле не занимаем хоть какого-либо места».
Второй прорицатель в то время, когда Лигов выдерживал бой с пиратским нападением «Блэкстар», высказывал сомнение;
«В настоящее время едва ли стоит русским учреждать на востоке свое китоловство».
Третий — дальневосточный моряк констатирует:
«На Камчатку заходило много японских, а еще больше американских китоловов и тюленебойщиков в погоне за гренландским китом, котиком. Китоловы хорошо знают течения, рифы, условия промысла. Но все это хранят в тайне».
Северов сердито сжал руки в кулаки. Его злили эти слова. А следующая выписка какого-то экономиста совсем вывела его из себя:
«Перспектив, побуждающих нас вкладывать средства в китобойный промысел, не намечается. Но рационально использовать наши районы охоты все же возможно. Это мыслится в плоскости предоставления их иностранному капиталу. Концессии Берингова и Охотского морей могли бы сыграть роль вспомогательных районов для китобойных предприятий».
— Ишь ты какой заботливый, — стукнул кулаком пирукописи Северов: — Об иноземцах беспокоишься!
Тут Северов вспомнил о своем новом назначении и на секунду смешался. Выходило, что этот адвокат иностранцев прав. И молодое Советское правительство следует его советам — дает концессию норвежским китобоям. Было над чем призадуматься. Он несколько растерялся, но тут всплыли в памяти слова Хайрова: «Набирайтесь опыта. Он нам понадобится».
— Да, так! — Северов хотел захлопнуть рукопись, но потом взял перо и, перевернув страницу, наверху новой написал: «Промысел китов в водах Чукотки и Камчатки норвежской флотилией «Вега», под контролем советского уполномоченного».
3
Норвежская китобойная флотилия «Вега» отстаивалась у дальних причалов порта Нагасаки. Огромный пароход — база по перетопке китового жира и пять китобойных судов не привлекали ничьего внимания. Команды были заняты обычным делом. Соскабливали вздувшуюся под тропическим солнцем краску на бортах и надстройках и красили их заново. Ругались боцманы, насвистывали и пели в своих люльках забрызганные краской матросы...
Подъезжали к судам высокие грузовики и маленькие повозки мелких торговцев, снабжавшие флотилию свежими продуктами. Кричали продавцы прохладительных напитков, ловко подхватывая на лету мелкую монету, и на шкертиках подавали матросам бутылочки с подслащенной сахаром или подкисленной лимонным соком водой.
Обычная картина портовой жизни. Но необычные разговоры впервые велись в каюте — кабинете капитан-директора флотилии Микальсена. Низенький и очень полный пожилой капитан-директор обливался потом, хотя в каюте бесшумно поблескивали лопастями три вентилятора и все иллюминаторы были открыты. Непрерывно обтирая свисающие на воротник кителя багровые щеки, лоснящуюся лысину и покрытый редкими седыми волосами затылок, Микальсен не сводил выцветших голубых глаз с сидевшего против него в кресле и не замечающего жары сухопарого американца. Гость прибыл всего полчаса назад, а испортил настроение Микальсену на месяц вперед, напомнив о действительных целях флотилии. Это был Гжеймс, советник из американской китобойной компании «Дайльтон и К°», с которой с началом мировой воины хозяева Микальсена, норвежские руководители фирмы «Командорен», начали очень дружно сотрудничать.
Покуривая сигарету, Гжеймс, человек с неопределенными чертами лица и зеленоватыми сонными глазами, говорил:
- Ваша стоянка в Нагасаки сокращается. Мы получили сообщение о том, кого большевики назначили своим уполномоченным на вашу флотилию, - он расстегнул портфель и достал из него лист, протянул его Микальсену: — Здесь все подробности о советском уполномоченном. Позднее изучите с... Граулем... то есть с Юртом Бромсетом, — поправился Гжеймс. — Решите, как с ним держаться. Запомните и не забывайте, что флотилия пришла к советским берегам не для того, чтобы платить большие концессионные проценты большевикам, а для выполнения особой программы...
Я знаю, — медленно наклонил голову старый моряк, изнывая и от жары и от беспокойства, которое не покидало его с момента выхода из Норвегии.
Тем лучше, — поднялся Гжеймс. — Желаю вам счастливой охоты, — он засмеялся. — Русские вероятно все еще мечтают стать китобоями и иметь свой промысел. Может быть, поэтому они 'и послали своим уполномоченным сына неудачного русского китобоя. Имейте это в виду. И хотя мы знаем, что русские никогда не будут бить китов, все же держите их подальше от всех технических деталей. Понятно?
Да, — отдуваясь, сказал Микальсен. Он встал и проводил гостя до дверей. — Вы не желаете поговорить с Бромсетом?
Нет. Вы сейчас же познакомите его с письмом мистера Дайльтона. — Гжеймс посмотрел на стол, где лежал переданный им лист бумаги. — Держите его в секрете или лучше уничтожьте.
— Хорошо, — они обменялись рукопожатием, и Микальсен остался один. На душе старого капитан-директора было невесело. Он честный моряк «и никогда не впутывался в темные дела. А эта концессия, полученная у русских, лишь ширма. Однако ему ничего не оставалось, как пойти в плавание и слушаться Бромсета, иначе он был бы уволен с флотилии и едва ли получил бы вновь такое место. После мировой войны безработных стало много, к тому же он уже стар.
А что если русские все разгадают? Ведь тогда ему не миновать сибирской каторги. Капитан-директор облизал пересохшие губы, наполнил из сифона бокал и жадно выпил воду. Чтобы отогнать неприятные мысли, он прочитал письмо президента американской компании Дайльтона и, вздохнув, через вахтенного вызвал гарпунера с китобойного судна «Вега-1». Через четверть часа в дверь раздался стук. Микальсен, куривший трубку, вынул ее из зубов:
— Войдите!
Через порог переступил моряк с дюжими плечами. На нем были высокие с отворотами сапоги, вязаная куртка в коричневую клетку с туго облегающими манжетами и поясом. Такая же вязаная шапочка обтягивала голову. С грубоватого лица смотрели светло-синие глаза. Гарпунеру было немногим больше тридцати лет, но русая борода и усы над тонкими и крепко сжатыми губами делали его значительно старше. Едва гарпунер вошел в каюту, как Микальсен, несмотря на свою грузность и годы, торопливо поднялся из кресла и заговорил по-немецки:
Я был вынужден вас пригласить, герр Грауль, чтобы...
Забудьте мое имя, — прервал его гарпунер и сел в кресло. — Я Юрт Бромсет. Запомните.
Хорошо, господин Гра... простите... Бромсет, — капитан был в замешательстве. — Мы же одни.
Стены тоже могут слышать, — гарпунер сел в кресло и стал сосредоточенно набивать трубку, словно не замечая, что капитан еще стоит. — К тому же, давайте условимся говорить только по-норвежски.
Хорошо, — капитан взял со стола письмо и протянул Бромсету: — Прочтите.
Гарпунер положил листок на колени, просмотрел его, на мгновенье у него удивленно приподнялись брови, потом он вернул капитану письмо. Оба молчали. Наконец, гарпунер спросил:
— Что вы думаете делать? Микальсен пожал жирными плечами.
— Его можно обезвредить, — выпустил струю голубого дыма Бромсет. — Нельзя позволить ему совать во ясе нос.
— По договору у него большие права, — напомнил капитан. - К тому же он, судя по письму, опытный
моряк!
— Не забывайте, что нас киты интересуют меньше всего, — строго взглянул Бромсет на капитан-директора. — Нельзя, чтобы он о чем-то догадался.
— Да, да, - по лицу капитана катился пот. Он вытащил платок, покосился на открытый иллюминатор. Черт возьми, апрель, а какая жара! Ему хотелось расстегнуть китель, но он стеснялся это сделать в присутствии Бромсета. Тот продолжал:
— Я предусматривав что в качестве большевистского комиссара нам могут прислать моряка. Поэтому я кое-что наметил. Наш рейс и охоту, — тут Бромсет весело и громко рассмеялся и повторил: — нашу охоту мы поведем так. Дайте карту!
— Пожалуйста, — торопливо сказал капитан-директор и развернул перед гарпунером карту Дальнего Во стока.
Бромсет поднялся с кресла и, отыскав на ней Петропавловск, ткнул мундштуком трубки.
— В этой камчатской гавани стоим не больше, чем потребуется для пополнения воды и угля. Затем сразу же идем на север, — мундштук скользнул вдоль берега Камчатки и остановился: — База становится в Кроноцком заливе, мы же выходим на охоту, — он опять рассмеялся. — У вас, Микальсен, будет время побеседовать с господином комиссаром. Только берегитесь, чтобы он вас в большевика не превратил.
Микальсен ответил деланным смешком. Бромсет продолжал:
— Теперь о первых наших шагах у русских... Бромсет говорил ровно, голос его звучал спокойно.
Микальсен только задавал вопросы и соглашался. Возражать и спорить он не решался. Этот гарпунер Отто Грауль, то есть Юрт Бромсет будет на какое-то время фактическим командиром флотилии. Так было приказано, и его дело слушаться и выполнять.
Вы меня плохо слушаете, Микальсен, — строго заметил гарпунер.
Извиняюсь, господин Бромсет, — теперь капитан не пропускал ни одного слова своего странного гарпунера
Бромсет ушел из его каюты через два часа. Выйдя на палубу базы, он, покуривая, смотрел на порт, похожий на огромный муравейник. Но Бромсет ни к чему не приглядывался. Мысли его были далеко. В письме Дайльтона было сказано, что советским уполномоченным на флотилии будет капитан Северов. Сын русского китобоя. Не тот ли это Северов, который угнал шхуну «Диана» из бухты Круглых ворот? У гарпунера была хорошая память. Жаль, что ему тогда не удалось увидеть этого большевика, а еще жаль, что он ускользнул и угнал такую прекрасную шхуну, как «Диана». Тогда у Коннорса, — по губам гарпунера скользнула улыбка при воспоминании одного из своих прежних имен, — было намерение забрать «Диану» себе. Теперь же она у американца Дайльтона, как впрочем и все переходит к американцам после этой войны. Даже он, Отто Грауль, и то получил приказ сотрудничать с американцами и выполнять их задания. Впрочем наплевать на кого работать. Больше бы платили, и только. Бромсет выколотил трубку и спрятал ее в карман, а мысли все еще занимал Северов: «Ну, что же, господин большевик, посмотрим, кто из нас более ловок. Грауль еще никому не давал себя обставить, и операцию «Концессия» он проведет так же успешно, как и все предыдущие. Если же ему кто станет мешать, то уж он сумеет с тем разделаться». Грауль опять улыбнулся, представив себе лица Осипова и Норинова, когда он сообщит о том, что Северов жив и даже является уполномоченным Советского правительства на норвежской флотилии. «Как там, на Камчатке, сейчас чувствуют себя и Осипов и Норинов? Неважно, должно быть...»
Гарпунер неторопливо спустился с базы на пристань и направился в город, чтобы весело провести вечер перед серьезной работой.
На рассвете флотилия «Вега» выбрала якоря и, выйдя из порта Нагасаки, взяла курс на Камчатку.
Грауль стоял у борта. Уже надвигался вечер и горизонт затянула мгла. «Вега», рассекая волны, медленно и тяжело шла вперед. Разбитые волны шипели у бортов, цепляясь за них белыми обрывками пены. «Скоро мы будем у русского берега», — думал Грауль. Кроваво-красный диск висел в серо-голубоватом небе, перерезанный тонкой цепочкой неподвижных облаков. На фоне солнца они казались черными. Червонная дорожка легла через темное море, похожая на полоску крови. «К утру заштормит», _ машинально отметил Грауль и с огорчением подумал, что это может задержать флотилию в море, на какое-то время оттянет приход в Россию.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Океан дышал влажным холодноватым бризом. Он нес на Петропавловск запах морских просторов, растрепанными черными космами тянул к берегу горьковатым дым судов, которые стояли в гавани Кошка.
Ранняя весна давно слизала с крутых сопок последние следы зимы, и теперь они были в рыжих оспинах глины и зеленых пятнах молодой травы. Лес на Никольской и Сигнальной горах стоял угрюмой грязно-серой щетиной. Черные березы, так непохожие на своих веселых сестер с материка, медленно просыпались от зимней спячки.
По небу на запад неторопливо ползли тяжелые темные тучи. Где-то в центре камчатской земли их подстерегали Ганальские востряки. Напоровшись на них, тучи истекут проливным дождем. Иногда тучи расступались, открывая голубоватые бездны, и тогда на город, рассыпавшийся по склону сопки, падали солнечные столбы. Петропавловск на недолгие секунды оживлялся. Гавань прятала в глубину, на самое дно, серые краски, и вода становилась голубовато-нежной, искрилась бесчисленными ослепительными огоньками. Точно перемигиваясь с ними, поблескивали окна домиков, яркими языками пламени вспыхивали флаги на зданиях губкома и губисполкома.
Вот уже два года как разгромлены последние банды Меркуловых, и на всей камчатской земле окончательно установилась Советская власть.
«А многое ли изменилось?» — с горечью думал пожилой моряк в потертом коротком пальто и надвинутой на глаза потрепанной морской английской фуражке с облезлым козырьком. Воротник пальто был поднят. На шее зеленел шерстяной шарф, повязанный большим узлом.
Моряк стоял на обочине единственной городской улицы, взбегавшей на сопку булыжной лентой, и рассматривал порт. Небольшие, в припухлых веках серые глаза смотрели тоскливо. Взгляд рассеянно скользил по пароходам, над которыми развевались японские, канадские, аргентинские, английские флаги. Среди них терялись три—четыре советских. Вон у стенки стоит старенький миноносец, единственное военное судно, несущее охрану советского побережья от мыса Дежнева до Посьета, а вон два транспорта под красным флагом. Один из них, «Кишинев», уже вторую неделю стоит в гавани. Но, кажется, погрузочные работы на нем закончены, и завтра он уйдет во Владивосток.
Моряк не мог сдержать тяжелого вздоха. Потом достал короткую трубку из темно-вишневого дерева с окованной по краям чашечкой, сунул ее в зубы и похлопал по карманам пальто, отыскивая коробку с табаком. Тут он вспомнил, что табак кончился еще утром, и, не выпуская из зубов трубки, сердито сплюнул и пробормотал ругательство. Широкое загорелое лицо с глубокими морщинами стало еще мрачнее.
Больше недели слоняется на берегу боцман Максим Остапович Журба. В Петропавловск он пришел из Панамы на аргентинском судне. Когда капитан узнал, что Журба русский, то спросил с издевкой:
— К большевикам в гости идете? Их родственник? Журба промолчал.
— Хорошо, я беру вас палубным матросом. За еду, койку и дорогу отработаете во время перехода. Платы не будет.
И Максим Журба снова промолчал. Он был готов снести все, лишь бы снова оказаться на родной земле. После трагического рейса «Дианы» оставшиеся в живых моряки вначале держались вместе, но голод и нужда разбросали их в разные стороны. Журба стремился домой, но как только капитаны пароходов, идущих к берегам революционной России, узнавали, что он русский, его немедленно списывали на берег. Аргентинец не сделал этого только потому, что к выходу в рейс трое из палубной команды не явились на борт. Вот и стал Максим Журба рядовым матросом.
Обидно, когда идет пятый десяток, а тобой помыкают, но приходится терпеть. Рейс был не из легких, да и боцман, подлаживаясь под капитана, издевался над Журбой, ставил на самые грязные и унизительные работы. Посылая мыть гальюны, цедил с ехидным смешком:
— Хе-хе... Может, ты и там революцию сделаешь?
Журба по-прежнему молчал. Только темное лицо его багровело сильнее и зубы стискивались крепче.
И вот он в своей стране, а для него нет ни места, ни работы. Максим только что из порта. Там и без него десятки безработных моряков осаждают суда. Но спроса на рабочие руки нет.
Кое-кому из счастливцев удалось все же попасть на иностранные пароходы. Журба же дал себе клятву: никогда больше он не поднимется на палубу, над которой поднят чужой флаг. Он будет ходить только на русском судне! Сейчас их мало осталось: многие лежат на дне, а еще больше угнано за границу. Но Максим уверен, что придет время, когда судов под красным флагом в этой гавани будет больше, чем сейчас стоит под пестрыми иностранными. Журба дождется того дня, а пока можно и потерпеть.
Голод все сильнее напоминал о себе. Пустая холодная трубка с горьким привкусом никотина плохо помогала. «Эх, если бы табачок был хоть на одну затяжку!..» Журба еще раз окинул взглядом гавань, повернулся и зашагал по улице.
Дождевые тучи вновь нависли над головой, закрывая небо и солнце.
Низко, с резкими криками проносились чайки и грязными хлопьями садились на воду. На город, на вулканы Авачу, Козел и Корякскую сопку легли серые скучные сумерки. Журба шел медленно, твердо ставя стоптанные ботинки на булыжную мостовую. Глубоко уйдя в думы, он не обращал внимания на встречных моряков. Вот стайкой, жестикулируя и часто улыбаясь, прошли низкорослые японцы. За ними нетвердой походкой, обнявшись за плечи, пробрели английские матросы. Насвистывая что-то веселое и поблескивая большими черными глазами, пританцовывающей походкой двигался смуглый моряк в вязаной куртке и красном берете на вьющихся смоляных волосах.
В этом многолюдье Журба чувствовал себя очень одиноким. В местном профсоюзе моряков его заявление приняли и пообещали помочь, но это было сказано так неопределенно, что Журба понял: ждать близкой помощи не приходится. Слишком много безработных моряков" Попасть бы на коробку — он бы себя показал. Журба прошел хорошую морскую школу. Он может и матросом, и штурвальным, и боцманом ходить. Была бы работа, а уж он покажет, что значит Максим Журба — русский моряк.
Теплая струя воздуха с запахами жаркого и пива ударила в лицо Максиму. Перед ним было низкое деревянное здание, выкрашенное в зеленый цвет. Над дверью вывеска, полинявшая от времени и непогоды: «Ресторан «Вулкан».
Дверь с шумом распахнулась, и на тротуар вывалился верзила в разорванной на груди тельняшке. Обнаженные руки были синими от многочисленных татуировок. Человек волочил по земле тужурку, в другой руке была фуражка. Красное опухшее лицо с бессмысленным взглядом блеклых глаз исказилось гримасой. Пьяный прохрипел:
— Ай гоу ту шип[6]
Аи гоу ту шип (англ.) – я пошел на корабль...
Чуть не сбив Журбу с ног, пьяный поплелся к причалам. Максим догнал моряка, натянул ему на плечи тужурку и дружески хлопнул по спине.
— Ну, топай, камрад. Трошки перебрал!
Журба медленно вернулся к ресторану, пошарил в кармане пальто: на ладони оказалось несколько никелевых монеток и скомканная радужная бумажка.
— Не густо, Максим Остапович, — усмехнулся моряк и подкинул на ладони деньги. — Двадцать центов и пять иен.
Он помрачнел, сунул деньги в карман и быстро зашагал прочь. Он не может рисковать последними грошами. Без еды пока обойдется, а без табака — нет. Как бы сейчас кстати была затяжка. Рот его наполнился слюной...
Журба не сделал и двух шагов, как сзади послышался гортанный голос.
— Максима... капитана... маманди[7]
Маманди (кит.) —подожди (кит.). мало-мало... Жулба...
Моряк оглянулся. К нему с робкой улыбкой бежал китаец в широкой синей кацавейке с разрезами и в таких же ватных штанах, туго перехваченных у щиколотки. Бутсы на толстой подошве были ему явно велики. Из-под рваной меховой шапки на Журбу радостно смотрели горящие глаза. Медное скуластое лицо, освещенное улыбкой, показалось Максиму знакомым. «Кажется, встречались».
Китаец быстро-быстро заговорил:
— Сдластвуй, Максима. Твоя моя знай.
Журба вынул изо рта трубку, почесал мундштуком небритую щеку.
Знакомый, что ли?
Моя Ли Ти-сян... — улыбался китаец, часто кивая головой.
— Фу ты!.. Лешка! — в свою очередь обрадовался Журба, хотя смутно помнил китайца. — Не узнал я тебя. Выходит, и ты здесь?
— Моя здеся, — еще быстрее закивал китаец. — Твоя какой пароход ходи?
— На мели сижу, Лешка, — помрачнел Журба. — А ты?
— Моя работа нет, — и он горестно покачал головой.
Моряк понял, что китаец такой же одинокий, бездомный человек, как и он. Журбавспомнил, что с Ли Ти-сяном они плавали на шхуне. Китаец был коком. После кораблекрушения судьба развела их в разные стороны, и вот они вновь встретились.
Было видно, что Ли Ти-сян особенно рад встрече. Журба вспомнил, что китаец вкусно готовил.
— Добрые ты, Лешка, манты[8]
Манты — китайское блюдо, род пельменей варил.
Он не замечал, что Ли смотрит на него внимательными, умными глазами. Это был взгляд человека, много пережившего и повидавшего. Осунувшееся лицо Журбы, пересохшие губы, лихорадочный блеск глаз — все говорило Ли Ти-сяну о том, что его друг находится не в блестящем положении.
— Ходи мало-мало кушать, — снова заулыбался китаец и сделал приглашающий жест в сторону ресторана. — Моя шибко хочу кушать. Мало-мало сиди, говори...
Журба качнул головой.
— С деньгами, Лешка, туговато. Остатки на табачок да на ночлег берегу. Ли Ти-сян быстро, стараясь не обидеть моряка, проговорил:
Моя твоя угощай... Моя чена ю![9]
Ч е н а ю (кит.)— деньги есть
Нет, браток, не дело переходить на твои харчи. — Максим подумал: «Не хватало еще, чтоб я тебя объедал. У самого, наверное, грошей не больше моего».
Моя твоя шибко проси ходи, — прижав руки к груди и низко наклонившись, повторил китаец, и в его голосе зазвучали такие умоляющие нотки, что Журба смутился:
Ну, спасибо, друг!
Они вошли в маленький коридор с заплеванным полом. Гардероб не работал, и моряки прошли в полутемный зал с низким прогнувшимся потолком, который поддерживали деревянные колонны. Гул голосов, звон посуды, обрывки песен и ругань — все это мешалось в синеватом кухонном чаду.
Найдя в углу у окна, выходящего в сторону гавани, свободный столик, друзья сели. Журба сдвинул на затылок фуражку, открыв начинающие редеть и поблескивающие сединой каштановые волосы. Ли Ти-сян снял шапку. Его черные блестящие волосы были гладко зачесаны назад и на затылке переходили в косу с вплетенной красной ленточкой. Лицо с выдающимися скулами было гладким, без единой морщинки. Только по губам и глазам можно было догадаться, что китаец примерно ровесник Журбе: он, как и все коренные жители Азии, медленно старел лицом.
Чего твоя буду кушай? — Ли Ти-сян достал из-за ворота кацавейки грязный узелок. Развязав его, он склонился над небольшой стопкой медных и серебряных монет. «Все его богатство, — мелькнуло у Журбы. — Жалкие гроши, а готов отдать». Он осторожно отодвинул руку Ли Ти-сяна, закрыл монеты углом затасканного платка.
Убери свои чены.
Чего твоя? — с удивлением спросил Ли Ти-сян, не понимая движения Журбы. — Моя считай, сколько тебе надо сулен тю[10]
Сулен тю — русская водка (кит.). покупай.
Водки пить не будем, Лешка, — Журба почувствовал, как затуманились его глаза. — На нее. ты знаешь, я небольшой охотник.
Моряк пододвинул монеты Ли Ти-сяна, который все еще не понимал его.
Спрячь!
Моя твоя угощай! — воскликнул китаец, и его лицо стало сердитым.
Журба достал свои деньги.
— Вот сначала эти проживем, а потом твои. Компания у нас будет, согласен?
Ли Ти-сян посмотрел на мятую бумажку, улыбнулся.
Твоя одинаково моя?..
Правильно, — Журба кивнул и торопливо вскрыл пачку английского табака, который принес официант. Пер вые затяжки он делал, ни о чем не думая, ничего не слыша, весь отдаваясь наслаждению. Только когда трубка была выкурена и немного закружилась голова, Журба принялся за борщ. Оба моряка ели быстро, лишь изредка переговариваясь.
Из скупых слов Ли Ти-сяна Журба узнал, что китаец все это время плавал коком на грузовых и промысловых судах. Он даже побывал в Южной Америке на каком-то чилийском китобойном судне и все пытался поподробнее об этом рассказать: широко разводил руки в стороны, показывая, какого большого кита они промышляли. Но Журба рассеянно слушал Ли Ти-сяна.
Раскуривая вторую трубку, он думал о том, что даже табак здесь, на полуострове, иностранный, английский... Когда же все станет своим? Когда эти товары он, Журба, будет доставлять из Одессы, Херсона, Ростова, Петрограда?..
Сильный пароходный гудок прокатился над гаванью и ворвался в ресторан. Сразу оборвались разговоры, стук посуды, только пьяный матрос за соседним столиком бормотал какую-то песню. Все прислушались: второй, третий! К ним присоединилось еще несколько, и скоро тревожный хор низких гудков зазвучал над притихшим городом.
Тревога! — раздался чей-то испуганный голос. Люди вскочили с мест и, опрокидывая стулья, роняя посуду, ринулись к окнам. На плечи Журбы и Ли Ти-сяна, которые при первых гудках припали к своему окну, навалилось несколько человек. Слышалось чье-то тяжелое дыхание, каждый кричал свое.
Эскадра входит! Может, американцы?
Держись, братва, снова смена власти!
Не паникуй, больше никто к нам не сунется, — вмешался более трезвый голос. — Всем по морде надавали еще синяки не сошли!
— Граждане! Дредноут и миноносцы входят под флагом Лиги наций, — истошно завопил человечек в драной шинели. — Петропавловск будет международным открытым портом!
— Заткни свое хайло! — подступил к нему моряк в бушлате и бескозырке без ленточки. — Камчатка наша, советская!
В гавань входил большой грузовой пароход без каких-либо признаков вооружения. За ним в кильватер вытянулось пять маленьких судов, на каждом — силуэт небольшой короткоствольной пушки, затянутой брезентом.
Журба пытался разглядеть флаги, но не мог...
В памяти всплыли недавние годы борьбы с белогвардейцами и интервентами, когда с судов высаживались десанты, когда жерла орудий угрожающе смотрели на город, а власти менялись чаще, чем капризная морская погода.
Друзья вышли из ресторана и в общем людском потоке направились в порт. Здесь они узнали, что на Камчатку прибыла норвежская китобойная флотилия «Вега», которая будет вести промысел у Камчатского и Чукотского побережья по предоставленной Советским правительством концессии. Тут же прошел слух, что флотилии понадобятся рабочие и матросы. Упорно, с надеждой, переходящей в уверенность, эту весть повторяли все, кто оказался в таком же положении, как Журба и Ли Ти-сян.
Китобойная флотилия «Вега» входила в гостеприимно распахнутые ворота Авачинской губы. Капитан-директор Элесеус Микальсен не бывал на Камчатке и сейчас с любопытством осматривал новые для него берега, бухту, которая считается лучшей в мире стоянкой для судов.
Погода стояла хмурая, и на душе у Микальсена было мрачно. С тяжелым сердцем шел он на промысел в русские воды. И чем ближе суда подходили к камчатским берегам, тем чаще хмурился старый моряк. Не было той праздничной приподнятости, которую он испытывал всегда при выходе на промысел. «Там была честная охота, — думал Микальсен, осматривая в бинокль берега. —А тут... дай бог унести ноги отсюда!»
Он задержал взгляд на трех темных скалах, что, как стражи, поднимались из воды направо от входа. Налево же, чуть дальше — пологий островок в больших серо-зеленоватых пятнах мха и лишайника. Они придавали островку веселый вид среди серой, на вид тяжелой, как свинец, воды. «Как он называется? — Микальсен напрягал память. Он же детально по картам и лоциям изучил камчатские берега! - Да, кажется, он вспомнил название островка: «Бабушка». Странные слова у этих русских. Впереводе это значит: старуха, имеющая внуков. Ну, уж к такому островку это имя не подходит!»
Проход становился уже. «Вега» подходила к порту. Капитан-директор насторожился. Лоция указывает здесь отмель. Микальсен вышел на открытое крыло мостика, посмотрел на идущих следом китобойцев. Они тоже уменьшили ход. Микальсен поймал в окуляры мостик «Веги-1», увидел на нем гарпунера Юрта Бромсета и с раздражением отвернулся. Он чувствовал большую антипатию к этому белобрысому немцу., выдававшему себя за норвежца.
Справа впереди открылся Петропавловск, и его вид разочаровал Микальсена. «Точно деревушка, а домики как ящики из-под апельсинов». Но тут же он понял, что дома кажутся микроскопическими на фоне вздымающихся к небу сопок. В этот момент в разрывах туч скользнул луч солнца, позолотив снеговые вершины вулканов. Это было такое захватывающее зрелище, что Микальсен прошептал:
— Божественно! — и усмешка скользнула по его толстым губам: они же в стране большевиков-безбожников.
Он снова взглянул на вулкан, но солнечный луч исчез, и все стало серым, скучным. Бегло осмотрев порт, Микальсен выбрал место для стоянки на рейде. Занятый постановкой флотилии, он мельком заметил, что от стенки отчалил и направился к базе портовый катерок. Капитан-директор вновь почувствовал себя беспокойно, «Может быть, большевикам уже хорошо известно, зачем сюда пришла флотилия?»
...Журба и Ли Ти-сян с трудом пробились сквозь плотную толпу к воде в тот момент, когда от причала отходил катер с представителями городских и портовых властей.
— Капитана... Моя капитана! — неожиданно закричал Ли Ти-сян, схватив за рукав Журбу и показывая на высокого человека в черном пальто с поясом и в капитанской фуражке. Тот стоял около рубки катера, придерживаясь за леер.
Ли Ти-сян возбужденно повторял:
— Моя капитана... Северова... — и вдруг закричал — Капитана Северова!
Но Иван Алексеевич не слышал голоса Ли Ти-сяна Со смешанным чувством любопытства и неприязни смотрел он на китобойную базу «Вега». Обычное океанское грузовое судно, водоизмещением в шесть—семь тысяч тонн, оно выделялось лишь увеличенной системой стрел и такелажа. «Могут одновременно обрабатывать много грузов» — безошибочно определил Северов. В душе шевельнулась обида. Опять иностранцы будут бить китов в наших водах, опять грабить, хозяйничать, как при Невельском, Лигове, его отце... Впрочем, не совсем так. Он не прав. Норвежцы теперь должны вести промысел, не нарушая установленных правил «Тогда наши запасы китов не пострадают, а доходы от концессии позволят построить свою китобойную флотилию... У нас будут свои китобойцы! Будут!» В этом его заверил секретарь Приморского губкома партии.
Северов перевел взгляд на китобойные суда-охотники с гарпунными пушками на полубаках. Металлические, метров в тридцать длиной, двухмачтовые китобойцы были с низкими бортами. «Быстроходны, с хорошей остойчивостью, — оценил Иван Алексеевич. — Смогут вести охоту в больших масштабах».
Катер, подходя к базе, застопорил ход. Матрос на нижней площадке поймал брошенный трос и подтянул катер к парадному трапу. Следом за начальником порта, служащими таможни и пограничниками Северов поднялся на верхнюю палубу «Веги».
Низенький, грузный Микальсен, старавшийся держаться- с достоинством и подчеркнутой независимостью, был огорчен, что, обмениваясь с русскими рукопожатиями, вынужден смотреть на них снизу вверх. От волнения у него на лбу выступил пот. Он всматривался в лица большевиков, старался по выражению глаз узнать, что им известно о подлинных целях его экспедиции, но русские оказались вежливыми, очень сдержанными на слова людьми.
Северов знакомился с Микальсеном последним. У капитан-директора, когда он услышал, что это и есть советский уполномоченный, который будет следить на флотилии за соблюдением условий концессии, чуть не вырвалось: «Вы и есть комиссар?», но он сдержался.
— Очень приятно. Прошу располагаться на моем судне!
Микальсен был ошарашен. Он ожидал увидеть перед собой нечто похожее на тех звероподобных комиссаров-большевиков, которых рисуют в газетах и журналах. А перед ним нормальный человек и, судя по всему, бывалый моряк. Лицо с чуть восточными черточками, нос с горбинкой, темные строгие глаза выдавали человека с незаурядной натурой. К тому же уполномоченный держался свободно и просто, великолепно изъяснялся на английском языке, и все, что он говорил, отличалось лаконичностью и точностью. Микальсен при первых же словах уполномоченного почувствовал его превосходство над собой.
На Северова капитан-директор произвел обратное впечатление. «Моряк, но почему-то держится натянуто и даже волнуется. Кажется, хитрая бестия, — вынес первое заключение Северов. — Впрочем, поживем, увидим...»
Все формальности, неизбежные при входе в иностранный порт, были проведены так быстро и благожелательно, с явным дружелюбием, что это поставило Микальсена в тупик. Он не знал, как это расценивать.
По традиции капитан-директор пригласил всех в кают-компанию на рюмку коньяку. Русские приняли предложение. Начальник порта, как старший, поздравил Микальсена с благополучным прибытием и пожелал флотилии удачной охоты. Норвежец недоверчиво поглядывал на гостей. Все были дружелюбны.
Может быть, господа желают осмотреть судно? — спросил Микальсен.
Вы же не уходите сегодня? — вопросом на вопрос ответил начальник порта.
Два дня даю командам на отдых, — Микальсен вертел в руках рюмку. — А затем — на охоту!
Значит, мы еще успеем познакомиться с вашим судном.
А у меня будет достаточно времени сделать это и позже, — добавил Северов.
О, конечно, господин Северов, — нагнул голову Микальсен.
Когда русские покидали «Бегу», Северов сказал капитан-директору:
Буду завтра в полдень!
Жду вас! — Микальсен следил, как русские спускались по трапу.
Первая встреча с ними прошла слишком гладко, и это тревожило норвежца. Об этом он и сказал Бромсету, когда тот поднялся на базу.
Они сидели в каюте Микальсена и обсуждали «визит большевиков». Гарпунер, выслушав капитан- директора, насмешливо улыбнулся в русую бороду.
Вы, кажется, волнуетесь? Почему? Любезность русских — хороший знак, попомните меня. Ну, а с этим комиссаром Северовым, я думаю, мы поладим... Какую вы отведете ему каюту?
Первого помощника!
Слишком близко к вашей. — Бромсет погладил усы, прищурил светло-серые, с легкой синевой глаза. — Поселите господина комиссара в каюте штурмана.
Но она не совсем удобна, и к тому же на два человека...
Вы же утверждали, что русские — люди вежливые, и поэтому наш комиссар, — тут Бромсет ядовито хмыкнул в бороду, — не будет возражать.
Хорошо, господин Бромсет, — покорно согласился Микальсен. «Тряпка, — в который уже раз подумал о нем гарпунер. — Ему бы не капитан-директором быть, а лакеем в таверне». Юрту Бромсету немногим больше тридцати лет, хотя борода и усы делают его старше. А насколько он сильнее этого Микальсена, какие дела ему поручают! И здесь, на флотилии, он полный хозяин.
Я ухожу на берег. Будьте на судне. Вечером вы мне понадобитесь.
Хорошо.
На берег Бромсет отправился в том же платье, что было на нем во время плавания. Вязаная куртка, высокие сапоги с большими отворотами, вязаная шапочка делали его незаметным в толпе китобоев, отправившихся в город повеселиться, пропить последние деньги. Скупиться не к чему — впереди ожидаются большие заработки.
Бромсет неторопливо бродил по Петропавловску. Заглянул в шумный «Вулкан», побывал еще в трех портовых кабачках, где китобои пьянствовали и угощали случайных знакомых — безработных моряков. Затем он снова поднялся в город и в сумерках подошел к большому, в половину человеческого роста, камню, на котором белела металлическая пластинка с барельефом парусного судна. Надпись о том, что это памятник в честь французского мореплавателя Лаперуза, уже нельзя было прочитать.
Бромсет медленно, как человек, выжидающий 'Время, набил трубку, раскурил ее и облокотился о памятник. Он 6ыл терпелив. Сумерки сменились ночной темнотой. Суда в гавани смотрели па берег освещенными иллюминаторами. Начинался дождь. Бромсет поднял воротник, выбил о памятник трубку. По камню скатились рубиновые, еще не сгоревшие крошки табаку.
Юрт стал негромко насвистывать. Прошло еще минут тридцать, когда из темноты выдвинулась человеческая фигура. Незнакомец сказал по-немецки:
В этом городе мало огней.
К знакомому порогу и в темноте найдете дорогу, — в тон ему произнес Бромсет.
Как лучше пройти к порту? — в голосе неизвестного была настороженность.
Могу вас проводить, — оторвался от камня гарпунер. — Я иду туда же.
На свое судно? — поинтересовался ночной собеседник. — Сегодня холодно...
Могу пригласить вас на рюмку коньяку, — любезно сказал Бромсет и тут же сердито заметил: — Долго же вас пришлось ждать, господин Комбаров.
Осторожность — лучшее качество из всех, — отпарировал тот. — Нетерпение — худшее из худших.
Тихо переговариваясь, они пошли в порт, куда сходились пьяные китобои. На одном из вельботов Комбаров и Бромсет добрались до «Веги». На спутника Юрта никто не обращал внимания. Большинство команды базы, в отличие от китобойных судов, было набрано на последних стоянках в Китае и Японии, и люди не успели еще перезнакомиться.
На корабль пришлось подниматься по штормтрапу. Комбаров сделал это с легкостью опытного моряка, Бромсет последовал за ним. На мокрой, слабо освещенной палубе их никто не встретил, и Юрт провел спутника к капитан-директору.
Микальсен сидел у себя в каюте. Казалось, он не поднимался из-за стола с тех пор, как его оставил Бромсет. Когда гарпунер и его спутник, жмурясь от яркого света, вошли в каюту, капитан-директор торопливо вышел им навстречу. Бромсет познакомил его с Комбаровым.
— Господин Комберг, или по-русски Комбаров.
Микальсек увидел перед собой человека среднего роста, сухощавого, с глубоко сидящими глазами, высоким лбом и неестественно маленьким тонким носом, точно он был пересажен Комбергу с другого лица. Кожа имела красноватый оттенок, а узкий подбородок с глубокой ямкой порос остренькой, клинышком, рыжеватой бородкой. Комберг стоял, чуть вздернув плечи и прижав руки к телу. Когда он здоровался с капитан-директором, то прищелкнул каблуками и рывком нагнул голову, прижав на мгновенье подбородок к груди, отчего на лоб упала прядь светлых волос.
«Офицер», — догадался Микальсен, и его сердце сжалась.
Бромсет, наблюдавший за капитан-директором, пояснил:
— Господии Комберг останется на нашей флотилии.
Зачислите его матросом.
Слушаюсь, — машинально ответил Микальсен.
Вам надо сменить платье, — повернулся к Комбергу гарпунер. — Сейчас у вас слишком комиссарский вид.
Оба рассмеялись. Комберг снял кожаную куртку и поношенную солдатскую фуражку, оставшись в черной сатиновой косоворотке и суконных брюках, заправленных в сапоги. Он потер руки.
Что-то промерз.
Может, рому или коньяку? — предупредительно спросил Микальсен.
Пожалуй, второе.
Пока капитан-директор угощал ночного посетителя, Бромсет, отказавшись от вина, развернул на столе карту Тихого океана и, не оборачиваясь, проговорил:
— Прошу, господин Комберг.
Тот с рюмкой коньяку подошел к столу. Поймав недовольный взгляд Бромсета, он усмехнулся и с вызовом выпил. «Эта свинья, кажется, пьяница», — подумал Бромсет и повторил:
Прошу. Начните с Командорских островов. Когда вы там были последний раз?
Вернулся месяц назад. Как работник кооперации, проверял постановку снабжения. Население малочисленно. Есть песцы. На островах, особенно острове Беринга, большое лежбище котиков...
Охрана? — задал вопрос Бромсет.
Сейчас нет, но скоро установят. Конец июля — лучшее время для охоты: мех самого высокого качества... Вот схема лежбищ зверей.
Комберг вынул из кармана свернутую вчетверо вырезку из какой-то карты. Бромсет взял ее и, развернув, увидел Командоры с нанесенными на них пометками.
-Подходы к берегу?
- Плохие. Только на мелкосидящих судах, лучше на
Вельбота.
-Так! Подробности обсудим позднее. — Бромсет свернул вырезку из карты и спрятал ее в нагрудный карман.
- Покажите устья рек, которые необходимо закрыть. Прямо на карте…
- Прежде всего необходимо идти в Кроноцкий залив. Вот сюда.
Микальсен и Бромсет нагнулись над картой.
На рассвете Бромсет возвратился на «Вегу-1». Комберга устроили в одном из кубриков базы. Сам капитан-директор еще долго не ложился. Ночное совещание вовсе лишило его сна.
Микальсен размышлял об услышанном. «Это же будут сплошные преступления. Но что я могу поделать? Разве можно не выполнить приказ, если желаешь сохранить свою голову на плечах?»
Еще в Бергене капитан понял, что концессия, полученная у русских, только ширма для грязных дел. «А он, Микальсен, — честный моряк и ни на какие жульничества никогда не пускался. Лучше уж было тогда отказаться от этого плавания! Нет, испугался, что будет уволен, останется без работы. А не подумал, каково придется вот сейчас. Быть на побегушках у этого авантюриста Бромсета... Что бы сказали друзья китобои, если бы узнали обо всем этом?..»
Микалъсен закрыл лицо руками и долго сидел неподвижно. Когда склянки пробили утреннюю вахту, он поднялся с кресла и направился к койке. Нужно было хоть немного отдохнуть. В полдень на базу прибудет Северов, а это г— новые переживания.
3
Волнение, вызванное в Петропавловске приходом флотилии «Вега», постепенно утихало. Насмотревшись на базу и китобойные суда, люди стали расходиться из порта. На берегу оставались лишь те, кто надеялся получить работу. Они обсуждали события, гадали, что это принесет городу и, конечно, прежде всего им.
Среди этих людей были Журба и Ли Ти-сян. Китаец все еще не мог успокоиться после того, как узнал Северова.
— Капитана шибко хороший человек, — возбужденно повторял Ли Ти-сян. Лицо его как-то помолодело, глаза приобрели юношескую живость.
Журбу несколько забавляла детская убежденность Ли Ти-сяна. В китайце он неожиданно приобрел друга, хотя, собственно говоря, ничем не заслужил этого. В то же время где-то в глубине души у Журбы появлялась маленькая надежда: а что если действительно на флотилию будут брать людей? Но тут же моряк сердито хмурил брови. «Опять под чужой флаг, опять драить палубу иностранного судна. Нет! Он сыт этим по горло».
Погода все хмурилась. К вечеру нужно было ожидать дождя. Ли Ти-сян не сводил глаз с «Веги», а когда увидел, как по трапу в катер спускается Северов, пришел в такое возбуждение, что Журба сказал ему:
— Тише, Лешка.
Китаец нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Он стоял на самом краю пристани, нагнувшись вперед, словно собирался прыгнуть на подходивший катер. Журба, опасаясь, что его друг может сорваться в воду, придерживал его за куртку.
Катер причалил к стенке. Увлекая за собой Журбу, Ли Ти-сян подбежал к Северову:
— Сдластвуй, капитана, моя кока Ли Ти-сян... мало-мало болей... твоя говори потом моя назад парохода ходи...
Все это он выпалил одним духом. Северов взглянул в светившиеся надеждой глаза китайца. Лицо Ли Ти-сяна расплылось в улыбке.
— А-а, Ли Ти-сян, — обрадованно воскликнул Северов: — И ты здесь! Рад, очень рад видеть тебя! — он пожал руку коку, — Теперь что делаешь? Журба! И ты здесь! — Северов едва верил своим глазам.
— Я, я! — Журба был взволнован не менее капитана. Они обнялись. Растроганный воспоминаниями, Северов сказал:
Вечером приходите на «Кишинев». Поговорим.
Сыпасиба, капитана, — широко улыбался Ли Ти- сян. — Сыпасиба!
Северов спешил в губком партии. Там уже его ждали. Секретарь губкома, еще не старый, но совершенно седой человек, стоял у окна и смотрел на гавань. Прежде чем успел заговорить Северов, он жестом указал гостю на стул:
— Стоят норвежцы. Мощная флотилия. Если уж пригнали ее с другого конца света, значит, ожидают большой выгоды.
— Только так, — подтвердил Северов.
Тесный кабинет был обставлен очень просто, почти бедно: письменный стол, два венских стула, книжный шкаф, огромная старая -карта Камчатки во всю стену.
Узнав, что Северов на следующий день перебирается на «Бегу», секретарь губкома предупредил его:
— Со стороны иностранцев возможны нарушения условий концессии: там, где речь идет о барыше, господа капиталисты звереют. Они превращаются в преступников. Будьте все время начеку, не позволяйте, чтобы они выбивали малолеток. В недалеком будущем мы сами начнем здесь свой большой советский промысел. — В голосе секретаря губкома звучала такая уверенность, что Иван Алексеевич на мгновение как бы увидел будущую советскую китобойную флотилию.
«Сколько русских людей об этом мечтало, сколько сил затрачено», — вспомнил Северов, и по его лицу промелькнула тень грусти.
Секретарь понимающе взглянул на него и, помолчав, продолжал:
Вы, Иван Алексеевич — уполномоченный нашего правительства- Ваши права определены условиями концессии, но ведь прежде всего вы — коммунист... Опасаюсь, что господа концессионеры интересуются еще кое-чем, кроме китов.
Прошлое подтверждает ваши слова, — сказал Северов.
Да. Наш край очень богат, и соблазнов для любителей легкой наживы здесь много, — секретарь губкома посмотрел на карту. — Территория Камчатки и Чукотки обширная, а охраняется еще слабо. Следите за концессионерами, не стесняйтесь одернуть, если начнут забывать о том, что мы, а не они здесь хозяева.
По условиям концессии на флотилии может быть пять советских людей, — заметил Северов, — и я об этом говорил с капитаном-директором. Он готов их принять, но предупредил, что не сможет допустить непосредственно к добыче и разделке китовых туш, так как это составляет профессиональную тайну.
Старая песня, — усмехнулся секретарь. — Но тут мы ничего не сможем поделать. Впрочем, это не так важно. Будет у нас своя китобойная флотилия — будут и свои мастера-китобои, которые не уступят иностранным. И даже обгонят их! Так кого же вы возьмете с собой?
Есть тут несколько человек, которых я знаю, — ответил Северов. Он имел в виду Джо, сына Мэйла, дожидавшегося его на «Кишиневе», Ли Ти-сяна и Журбу.
Регулярно информируйте нас по радио, — сказал на прощанье секретарь губкома и, дружески улыбнувшись, крепко пожал руку. — Счастливого плавания!
На следующий день Северов поднимался на «Вегу» ровно в назначенное время. Дождь с утра прекратился, ветер разогнал тучи, и солнце заливало сопки, гавань, суда. На палубе базы было шумно. С первого взгляда Иван Алексеевич понял, что идет подготовка к выходу в море. «Странно. Ведь они собирались простоять два дня», — вспомнил Северов и сразу же спросил об этом Микальсена.
Норвежец подтвердил предположение Ивана Алексеевича.
— Стоянку решил сократить. Время дорого.
Он провел Северова в свою просторную, отделанную под красное дерево каюту. Пол устилал ковер, на стенах висело несколько картин, изображающих китобоев на промысле. Круглый стол с мягкими креслами и диван дополняли обстановку. В открытую дверь была видна спальня.
Слушая Микальсена, который объяснял намеченный курс флотилии, Северов рассматривал капитан-директора и отметил, что тот выглядит сейчас не так, как при первой встрече. Под глазами отвисли мешки, на помятом, хотя и старательно выбритом лице еще глубже стали морщины. Сильнее, чем накануне, была заметна и нервозность Микальсена. Он старательно избегал встречаться взглядом и более многословно, чем требовалось, объяснял, где флотилия будет вести охоту, где намечается стоянка базы.
Эти воды и берега, — указал Северов на карту, исчерканную карандашом норвежца, — мне хорошо знакомы. Я часто тут ходил.
А-а? — только и мог произнести в ответ Микальсен. Чтобы скрыть свое смущение, он достал платок и шумно высморкался. Мысли лихорадочно бились: «Как же Бромсет выполнит свои планы, если комиссару все тут известно? Обмануть его, отвлечь внимание будет очень трудно». . Страх все больше овладевал им, хотя он и пытался себя успокоить: «Комиссар ничего не сможет сделать. Он один в море будет беспомощен». Тут Микальсен вспомнил, что с Северовым должны быть еще четверо.
Когда прибудут ваши люди?
Сегодня. Пока трое. — Северов назвал имена Джо Мэйла, Ли Ти-сяна и Журбы. — Я бы хотел знать, куда
вы их поставите?
— Механика на китобойное судно «Вега-1», — распределял Микальсен, заглядывая в составленный список спутников Северова. — Там как раз не укомплектована машинная команда. Кока... Китаец, вы говорите? Это хорошие повара, — можно оставить на базе. А вот матроса...
С палубы донесся страшный крик. Послышались громкие взволнованные голоса, топот людей.
— Что это? — Микальсен повернулся к раструбу переговорной трубы, что шла с ходового мостика, выдернул никелированную пробку, свистнул:
— Вахтенный, что случилось на палубе? Что за шум? Выслушав ответ, сказал Северову:
— Матрос сорвался с вантов. Кажется, переломил ноги.
Северова удивило, что капитан-директор совершенно не взволнован случившимся. Он говорил так, будто речь шла о каком-то пустяке:
Жаль, что на базе нет врача. Наш загулял в Сингапуре и остался там.
Надо немедленно затребовать врача с берега, — поднялся Северов.
Свезем матроса на берег, — Микальсен снова потянулся к переговорной трубке, но Северов остановил его:
Возможно, трогать матроса нельзя. Пойдемте посмотрим...
Иван Алексеевич быстро вышел из каюты. Удивленный Микальсен засеменил следом. «Почему комиссар так заинтересовался этим матросом? Мало ли что с кем случится! Да и виноват матрос сам. Видно, вчера перехватил на берегу».
На палубе около грот-мачты шумело плотное кольцо людей. При виде Микальсена и Северова они расступились. Иван Алексеевич опустился на колени. Матрос лежал, прижавшись щекой к трубе, и тяжело дышал. Сквозь сжатые зубы вырывались хриплые стоны, из уголка рта бежала тоненькая струйка крови — на затоптанных, пропитанных жиром досках палубы уже образовалась лужица крови. Серое лицо, на котором особенно черными казались небрежно подбритые бакенбарды, подергивалось мелкой дрожью. «Шок», — подумал Северов. Он осторожно тронул матроса за руку, но тот не шевельнулся. Глаза его закатились.
Иван Алексеевич перевел взгляд на ноги пострадавшего, которые были неестественно согнуты в коленях. Левая штанина промокла от крови.
Свое отплавал, — услышал Северов сожалеющий голос Микальсена. — Ларсен был хорошим матросом.
Матрос в очень тяжелом состоянии. Необходимо срочное вмешательство врача, — тоном, не терпящим возражения, сказал Северов. — Сейчас его вызовем.
Люди, стоявшие вокруг, одобрительно загудели. С каждым из них может случиться то же самое, что и с этим беднягой, лежащим на палубе. На обветренных бородатых лицах отразилось что-то похожее на благодарность и любопытство к человеку, который так по-хозяйски ведет себя на корабле.
— До прибытия врача матроса не трогать, — обратился ко всем Микальсен.
Ожидая в каюте приезда врача, Микальсен и Северов больше молчали. Разговор не вязался. Капитан-директора несколько обидело вмешательство Северова.
— Разбившийся, видно, надолго уляжется на больничную койку, и я могу на его место взять вашего матроса... — Микальсен поискал в списке имя Максима Остаповича.
Северов подсказал ему:
Журба!
Да, да, Журба, — с трудом произнес норвежец. — Надеюсь, он опытный моряк?..
Вахтенный доложил, что на базу прибыл врач, и капитаны вышли на палубу. Кто-то уже хлопотал около разбившегося матроса. Северов подошел ближе и увидел незнакомую женщину лет двадцати семи—тридцати. Она была одета в рыжую оленью куртку. Сдвинутая на затылок меховая кепка открывала лоб, на который в беспорядке спадали черные вьющиеся волосы. Переносица, как и верхняя губа, темнела от черного пушка.
Женщина ни на кого не обращала внимания. Она уже сделала матросу укол. Его левый рукав был завернут, открывая сильную мускулистую руку с довольно непристойной татуировкой. Дышал он ровнее, без стонов.
Женщина, достав из чемоданчика ножницы, быстро и ловко разрезала ему левую штанину, обнажив искалеченный коленный сустав. Северов сразу отвел глаза в сторону.
- Товарищ, — обратилась женщина к Северову, узнав в нем по фуражке советского моряка. — Товарищ!
- Я слушаю вас, — взглянул ей в лицо Иван Алексеевич.
На него смотрели серьезные черные глаза. Большие, удлиненные, широко расставленные, они придавали лицу особую привлекательность, которую скорее почувствовал, чем увидел Северов.
— Я могу оказать только первую помощь и наложить транспортные шины на ноги. У пострадавшего сильное внутреннее кровотечение, его надо немедленно в больницу. Приготовьте носилки, людей для доставки больного.
Врач говорила быстро, отрывисто. Голос у нее был чуть глуховатый. Не ожидая ответа Северова, она вновь занялась матросом. Ее маленькие, крепкие руки с коротко остриженными ногтями двигались ловко, привычно разматывая бинты, что-то накладывая и перевязывая.
Когда пострадавшего отнесли на катер, Микальсен подошел к женщине и по-английски поблагодарил ее. Северов перевел его слова, но врач, к удивлению Ивана Алексеевича, ответила Микальсену тоже по-английски.
Благодарить не за что. Это мой долг. А ваш долг иметь на судне своего врача. Там, где вы собираетесь охотиться, врачей нет... До свидания.
До свидания, — повторил обескураженный Микальсен. Похоже было, что врач сделала ему выговор.
Женщина, насмешливо взглянув на норвежца, коротко кивнула Северову и пошла к трапу. Капитан-директор догнал ее.
— Ваше имя, мисс? Я должен внести запись в вахтенный журнал.
— Елена Васильевна Захматова, врач портовой больницы.
Она быстро спустилась на катер, и Северов видел, как Захматова сразу подошла к носилкам и взяла матроса за руку, проверяя пульс.
— Женщина — портовый врач, — заговорил Микальсен. — В других портах я не встречал... А мисс права. На флотилии должен быть врач, особенно сейчас, когда случай с Ларсеном произвел на команду такое тяжелое впечатление.
Северов понял завуалированную просьбу.
Вы хотите, чтобы я помог вам найти врача?
Разве здесь возможно? — Капитан-директор посмотрел на Петропавловск. Сейчас город выглядел лучше, приятнее, чем накануне. Блестела синеватая вода гавани, и чайки, скользившие по ней, казались большими белыми цветами.
Думаю, что возможно. — Северов следил за катером, который подходил к причалу. И тут у него мелькнула мысль: «А что, если попытаться заполучить Захматову?» Он повернулся к Микальсену.
Прикажите спустить вельбот. Не будем терять времени... Врач как раз и будет нашим пятым человеком на вашей флотилии.
Это было бы прекрасно, — искренне обрадовался Микальсен: ему не нужно было ломать голову над тем, куда определить еще одного советского человека.
Северов съехал на берег, полный уверенности, что его замысел легко удастся. Но уже в портовой больнице, а затем в горздравотделе он натолкнулся на категорический отказ.
— Врачей нет. Один на несколько тысяч человек, а мы должны отдавать иностранцам!
Пришлось Ивану Алексеевичу обратиться за помощью к секретарю губкома. Тот, узнав, в чем дело, подумал, что-то прикидывая в уме, потом сказал:
— Дадим врача на флотилию! Там в большинстве такие же рабочие люди, как к у нас. К тому же они в какой- то степени наши гости. Кандидатура Захматовой вполне подходящая, она серьезный и весьма деловой человек.
Он вызвал Захматову и, пока ее ожидали, Северов с интересом выслушал короткий рассказ о Елене Васильевне. Студентка медицинского института э Томске, она выполняла опасные задания большевиков-подпольщиков. Оказавшись на Камчатке, сражалась в партизанском отряде Елизарова, в труднейших условиях делала перевязки и даже операции.
— Многие наши партизаны обязаны ей жизнью, — закончил свой рассказ о Захматовой секретарь губкома.— Вам надо знать, что весной двадцать третьего года ее постигло большое горе. Во время ликвидации банды Бочкарева погиб ее муж. Елена Васильевна сильно переживает потерю. Возможно, пребывание на флотилии для нее будет полезно. Другая обстановка, люди, события...
В дверь постучали, и вошла Захматова.
-Ты меня по какому делу вызывал?
Видно, Елена Васильевна шла быстро. Она раскраснелась и часто дышала. Увидев Северова, она вопросительно посмотрела на секретаря губкома. Тот сказал добродушно:
- Знакомься, Елена. Это товарищ Северов, наш уполномоченный у норвежцев.
- Мы уже с ним знакомы, — кивнула в сторону капитана Захматова. — Так зачем меня звал?
- Садись и слушай, — секретарь пододвинул Захматовой папиросы.
Она привычным жестом взяла папиросу, размяла ее в пальцах.
Пока секретарь губкома говорил, Елена Васильевна смотрела куда-то в окно сквозь голубой табачный дым и, казалось, думала о чем-то своем. Северову не понравилось, что она курила. Это он считал непристойным для женщины. Но еще больше ему не понравилось, что она так панибратски, грубо, на «ты» говорила со всеми. «Может, ошибаюсь, что приглашаю ее», — думал Северов. И тут же устыдился, вспомнив рассказ секретаря о том, как Захматова переживает гибель мужа.
— А другого врача не можешь послать? — спросила
Шахматова. — Чертовски не хочется на капиталистов работать!
Ты будешь помогать простым людям, а не капиталистам, — улыбнулся секретарь. — К тому же ты у нас единственный врач коммунист. Вот мы и посылаем тебя. Согласна?
— Если надо, то согласна, — ткнула Захматова папиросу в пепельницу. — Когда уходит флотилия?
На рассвете, — вступил в разговор Северов. — Успеете собраться?
— Успею, — тряхнула головой Захматова и спросила: — Как звать тебя?
Он назвал, и Захматбра вновь нахмурилась, но не сердито, не зло, а печально. Нагнула голову, словно пряча от собеседников глаза. Северов не понимал, что произошло. Секретарь губкома с досадой покачал головой. Он забыл предупредить, что и мужа Захматовой звали Иваном Алексеевичем.
В кабинете несколько секунд стояла тягостная тишина. Елена Васильевна овладела собой, встала, тряхнула головой.
Пойду собираться. Надо еще забежать в больницу.
Как состояние матроса? — спросил Северов.
Сейчас трудно сказать, — у Захматовой влажно поблескивали глаза. — Ну, я иду. Через два часа жди меня на пристани.
Распрощался и Северов. Когда он вышел из губкома, то увидел Захматову. Грустно опустив голову, она медленно шла по дороге, заложив руки в карманы куртки. И как-то странно было видеть это в яркий солнечный день.
Северов снял фуражку. Бриз легко перебирал волосы. Иван Алексеевич направился на «Кишинев» за моряками.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Рандольф Дайльтон, как раньше его отец, был единственным владельцем фирмы «Дайльтон и К°». Кроме этого, он унаследовал и отцовскую манеру вести дела, не отставая от требований времени и вводя необходимые новшества.
Последним новшеством был перевод конторы из Сан-Франциско в Нью-Йорк, поближе к самым крупным деловым кругам. Контора помещалась на семнадцатом этаже недавно выстроенного небоскреба. Большой кабинет с окном в целую степу был обставлен с той скромностью, которая обходится слишком дорого.
Огромный, похожий на бильярд, стол из черного дерева, во весь кабинет голубой ковер с таким ворсом, что в нем утопала нога, лакированный столик, да котором стоял большой глобус. В кабинете было всего две картины. На одной среди штормовых волн неслась шхуна «Блэк Стар», а против нее, за спиной сидевшего Рандольфа, висел большой портрет его отца, основателя компании. Художник с фотографической точностью передал его внешность длинное лицо с крепко сжатыми тонкими губами, выпуклые сероватые глаза, смотрящие прямо, требовательно. Редкие волосы, тщательно зачесанные назад, не могли скрыть угловатого черепа. Художник, очевидно, хотел смягчить жесткие черты и в углах губ заложил скрытую улыбку, но в сочетании с холодными глазами она придавала лицу угрожающее выражение. И каждый, кто впервые видел портрет, встречаясь взглядом с глазами бывшего президента, невольно испытывал какое-то неприятное чувство и старался больше не смотреть на изображение Герберта Дайльтона.
Только советник Гжеймс оставался совершенно равнодушным к суровому взгляду основателя компании, приводившего когда-то в трепет даже таких пиратов, как Уэсли и Стардсон. Гжеймс, человек с трудно запоминающимся лицом, мягкими, округлыми жестами, любил сравнивать отца с сыном.
Рандольф сидел за столом, в председательском кресле, сцепив длинные белые пальцы с полированными, поблескивающими перламутром ногтями. Эта поза Рандольфа Дайльтона показывала, что он доволен жизнью, что ему удалась новая операция — погиб очередной конкурент, словно на его горле сомкнулись эти белые пальцы.
«Улыбка та же, что и у отца, — сравнивал Гжеймс, удобно откинувшись на спинку кресла. —- И глаза выпученные, как у рака. Вылитый отец».
Рандольф действительно был точной копией отца. То же худое, обтянутое желтой кожей лицо, те же редкие, уже тронутые сединой, волосы. Только сын был шире в плечах, его фигура говорила о хорошей закалке и крепком здоровье. Не напрасно отец возил его на морские курорты и заставлял много заниматься спортом, особенно боксом. Была еще одна черта, которая несколько отличала отца от сына. Во взгляде последнего нельзя было прочитать открытой угрозы, иногда он даже казался ласковым.
Дайльтон разомкнул тонкие губы и, кривя их в довольной улыбке, сказал:
— Признаться, революция в России меня встревожила. А когда наши парик в двадцатом году бежали из Владивостока, я опасался, то никогда уже воды Камчатки и Приморья не дадут мне ни цента. Но доллары всегда остаются долларами. Они потребовались и русским революционерам. — Дайльтон залился смехом. Он был доволен, очень доволен. Сегодня он получил известие, что флотилия «Вега» вышла из Петропавловска на промысел. «Как прав был отец, когда говорил: «Слава нужна молодому человеку до тридцати лет, а после тридцати — деньги».
Если бы Дайльтон сам попросил концессию у большевиков, ему наверняка бы отказали. У русских слишком хорошая память, и они не забыли, как американские китобои хозяйничали у их берегов. Да и молодцы Гревса[11]
Генерал Г рев с — командующий американскими экспедиционными войсками на Дальнем Востоке и в Сибири в 1918—1920 гг., отличавшийся кровавыми злодеяниями. оставили на их Дальнем Востоке крепкую о себе память.
После того как большевики появились на Чукотке и Камчатке, Дайльтон опасался посылать свои суда к их берегам. Большевики действовали решительно и при первой же возможности забирали суда браконьеров. Но отказаться от промысла в русских водах Дайльтон не мог: он давал слишком хороший доход. Недаром так настойчиво посылал суда к русским берегам его отец. Тут Рандольф вспомнил, как он сам однажды был в бухте Счастливой Надежды, а затем на Шантарских островах, как принимал участие в расправе над шхунами «Норд» и «Ветер». Славные были времена!.. А теперь надо хитрить... Вот почему Дайльтон послал к берегам Камчатки флотилию «Вега». Хотя на ее мачтах и развеваются норвежские флаги, флотилия, как и вся компания «Командорен», фактически давно принадлежит Дайльтону. Семьдесят процентов ее акций лежит в сейфах Дайльтона.
— Как вы думаете, — обратился Рандольф к советнику, — начал Микальсен промысел?
— Смотря какой! — рассмеялся Гжеймс. Дайльтон присоединился к нему, но тут же оборвал
смех и, расцепив пальцы, положил ладони на полированную прохладную поверхность стола.
Меня все тревожит присутствие на флотилии большевиков.
Судя по радиограмме Грауля, там какой-то сброд и Отто с ними справится. Это такой парень, что и ваш отец был бы рад иметь его у себя на службе!
Возможно, — на лбу Дайльтопа собрались морщинки. _ Но все же мы напрасно Согласились вывезти тех людей. Я не люблю вмешиваться в политику.
Теперь поздно сожалеть, — Гжеймс потянулся к раскрытой коробке сигар. — К тому же эта операция даст приличное количество долларов. А я уверен, что Грауль проведет ее отлично.
- Раз начали дело — то вести его как следует. Надо вовремя послать Граулю судно для приема людей, — напомнил Дайльтон.
— Капитан Барроу стоит у острова Атту[12]
Атту — остров в Алеутском архипелаге. и готов по первому сигналу выйти навстречу Граулю.
Дайльтон кивнул и с сожалением заметил:
— Как нам раньше не пришла в голову мысль о котиках?!
Гжеймс пожал плечами. Он был занят сигарой. Выпустив струю дыма, советник проговорил:
— Двумя — тремя годами раньше это можно было проделать проще, спокойнее и без какого-либо риска.
- Да поможет нам бог, — поднял глаза Дайльтон, сразу вернулся к деловому тону: — Прикажите капитану Барроу крейсировать у русских территориальных вод...
2
Бромсет разразился бранью на Микальсена. Обычно выдержанный, спокойный, он никогда не позволял прорываться своим чувствам и гордился этим, но сейчас перестал владеть собой.
Как только Северов съехал на берег за врачом, Бромсет пришел к капитан-директору узнать, о чем тот говорил с русскими. Гарпунер не возражал против того, что на базе останутся Журба, Ли Ти-сян и Северов с врачом.
Они нам не помешают. Пусть живут и любуются морем. — Юрт улыбнулся. — На базе все будет так, как надо. А куда вы поставите этого негра механика?
На ваше судно...
Что-о-о? — у Бромсета даже перехватило дыхание.
У вас же нет второго механика, — объяснял Микальсен. — Вот я и решил...
Ко мне на судно большевистского агента? - взорвался Бромсет.
Он же негр, — пытался оправдаться Микальсен.
Да пусть он будет зеленого, оранжевого, голубого цвета, — кричал Бромсет. — Чем большевик! И свяжет меня по рукам и ногам!
Да, но я... — Микальсен был ошарашен бешенством Бромсета. — Я могу сейчас отменить... Механика переведу на другое судно, а вам пошлю...
Чтобы вызвать какое-то подозрение у комиссара? — вскипел гарпунер еще больше. — Этого еще не хватало! Я требую от вас ничего не предпринимать без моего разрешения. Ясно?
Да... да, — пролепетал Микальсен. Жалкий вид капитан-директора как-то смягчил гнев Юрта, и он уже тише сказал:
Этим негром я займусь сам. А вы готовьтесь к выходу в море. Якорь выбирать в четыре утра. Стоянка в Кроноцком заливе, за мысом Ольги.
Бромсет присел к столу и быстро набросал радиограмму:
«Вышли промысел. Состояние команды отличное. Дисциплина высокая. Уверен успешной охоте. Сообщу координаты первого кита. Микальсен».
Юрт протянул капитан-директору листок.
Передадите ровно в полночь. Будете вызывать норвежское консульство в Иокогаме.
Но там в нашем консульстве нет радиостанции!
Это не имеет значения. Передавайте на этой волне, — Бромсет поставил на бланке цифру. — Кому надо, тот получит.
...Вечером вельбот доставил Мэйла на китобойное судно «Вега-1». Джо представился капитану. Тот молча выслушал его и позвал боцмана:
— Покажи негру койку в кубрике. А ты, черномазый, становись с четырех на вахту. — Капитан отвернулся и зашагал прочь.
Мэйл точно окаменел. Его еще никто так не оскорблял. И сейчас он был готов броситься вслед капитану, заставить извиниться, но остался на месте. Он снесет все и будет вести себя так, как сказал Иван Алексеевич.
— Что в палубу врос? Пошли! — с грубоватым добродушием кивнул боцман, здоровенный детина с одутловатым лицом и голубыми веселыми глазами.
Спустились в кубрик. В нос ударил запах грязного белья, гнили и винного перегара. В тесном помещении по обеим сторонам тянулись двойные ряды коек. При тусклом свете единственной лампочки Джо рассмотрел на нескольких койках полураздетых матросов. За продолговатым столом, среди бутылок и остатков еды, четверо шлепали картами. На вошедших никто не обратил внимания.
— Занимай вон ту верхнюю койку, крайнюю слева, —
боцман сплюнул сквозь зубы и упер руки в бока. — Эй, парни! Новый постоялец. Как тебя величать, негр?
— Джо Мэйл! — произнес механик, продолжая стоять у двери кубрика, почти касаясь головой потолка.
Картежники прервали игру и молча обернулись, С нескольких коек свесились взлохмаченные головы. Все смотрели на Мэйла. Он стоял, широко расставив ноги, придерживая рукой свой сундучок. Бушлат его был расстегнут и открывал широкую выпуклую грудь, кепка надвинута на лоб. Мэйл переводил взгляд с одного моряка на другого. Его толстые губы полуоткрылись, крылья широкого носа чуть вздрагивали.
С тобой, черномазый, никто не собирается боксировать. Садись-ка к нам! — Один из матросов дружелюбно хлопнул рукой рядом с собой.
Меня зовут Джо Мэйл!
Наш второй механик, — пояснил боцман.
А что же он в каюту первого не идет? — спросил голый до пояса картежник.
— Приказ капитана, — боцман сплюнул себе под ноги. — Ладно, — матрос снова взял карты. — Занимай
койку, черно... Джо...
Боцман ушел. Мэйл поправил постель, достал чистую простыню из сундучка и забрался на койку.
Заложив руки за голову, он смотрел в низкий потолок, а мысли бежали одна за другой. Впервые, как Джо стал моряком, он расстался с Иваном Алексеевичем. Это было непривычно. Вся его жизнь, с тех пор как Джо помнит себя, связана с Северовыми. Отца он не знал, но хорошо представлял по рассказам своей" матери и Оратьев Северовых. Он вырос вместе с ними, и, хотя
был моложе почти на Десять лет и отличался цветом кожи, они чувствовали себя братьями. С их помощью о стал моряком, механиком.. И вот сейчас он оказался один, среди чужих людей, в затхлом кубрике...
У Джо горячо вспыхнуло лицо. Он вспомнил, как его встретил капитан. «Привыкли там, у себя, — размышлял механик. — Но это пустяки. Матросы, кажется, хорошие ребята, хотя и грубые».
Незаметно Джо уснул и проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.
— Пора, парень, на вахту! Первый механик у нас дьявол. Тебе лучше быть в своем аду вовремя. Слышишь, машина уже работает.
Палуба под ногами ритмично сотрясалась. Джо соскочил с койки.
Спасибо...
Оскар, — подсказал матрос. Он был еще молод, но изможденное лицо и лихорадочно поблескивающие глаза выдавали тяжелый недуг. Матрос все время подергивал плечами, как будто ежился от холода, хотя на нем был толстый свитер. Заметив взгляд Мэйла, он постучал себя по груди:
Тут, дьявол, болит... Ну, иди. Машину найдешь? Пойдем-ка, я тебя провожу. — Не обращая внимания на протесты Мэйла, он быстро пошел вперед, сухо покашливая.
Джо никогда не был на китобойных судах. После огромных транспортов все здесь казалось игрушечным — узкие коридоры, крутые короткие трапы.
Моряки поднялись на маленькую палубу. Стояла лунная ночь. Высоко в небе дрожали звезды. Серебряные блики скользили по воде. Между бликами, в черной глубине, лежали, отражения звезд, такие же чистые, как сами звезды. База стояла вся в огнях. Как и на китобойных судах, что стояли рядом с «Вегой-1», там тоже готовились к выходу в море.
В лицо Дню ударил теплый воздух. Они подошли к тамбуру, откуда вниз сбегал трап, тускло поблескивая отполированными поручнями.
Внизу горели лампы, шумела и вздыхала машина. Оскар, потирая грудь, усмехнулся.
—- Вот прямая дорожка к дьяволу!
-Спасибо! — Мэйл сбежал по трапу и оказался у машины. Она работала на холостом ходу. Мелькали спицы маховика, блестели стальные, со стекающим синеватым маслом, кривошипные шатуны. Ярко горели надраенные медные части, на щите белели циферблаты с дрожащими стрелками. Джо почувствовал себя в знакомой обстановке.
Из-за машины вышел человек с бритым лицом и таким узким подбородком, что его голова напоминала римскую" цифру пять. На верхней губе темнели аккуратные английские усики. Замасленная кепка ровно сидела на
голове.
- Второй? — закричал, гримасничая, человек. —
Я первый! — Он указал на себя и поднял палец. Мэйл с улыбкой кивнул и поднял два пальца. Первый механик состроил еще более зверскую гримасу и заорал так, что перекрыл шум машины:
— Хватит болтать! За дело!
— Есть, сэр, — Джо забавляли гримасы «деда».
Тот довольно сильно ударил Мэйла в бок, подталкивая к машине. Потом сунул ему в руки масленку и показал жестом, чтобы Джо начинал работу.
Механик ходил за Мэйлом, следя за ним веселыми глазами, и все время поторапливал. Джо уловил, что третий поршень изменил ритм работы. Он подхватил ключ и подрегулировал его. Старший механик что-то буркнул, отошел от Мэйла, «и уже до конца вахты Джо работал спокойно.
«Вега-1» вышла из губы. Тихий океан встретил их свежим ветром. Начало покачивать, но Мэйл не обращал на это внимания. Море для него было так же привычно, как суша для берегового жителя...
Китобойцы шли за базой. Флотилия держала курс на северо-восток. Волны лизали крутые скулы кораблей и, отбегая, рассыпались пологими веерами.
Захматова стояла у раскрытого иллюминатора и смотрела в сторону уже исчезнувшего берега. По ее лицу бежали слезы, она прощалась со многим. Кончилась какая-то часть ее жизни, началась новая. Какой она будет?.. Захматова чувствовала себя очень одинокой. Кругом чужие, далекие от нее люди. А Северов? Он же коммунист, как и она. Значит, они во многом едины. «Но он такой самоуверенный, — раздумывала Захматова. — И почему так пристально смотрел на меня тогда, при первой встрече? Или мне это только показалось?»
Елена Васильевна закрыла иллюминатор и легла на диван. Немного покачивало. Подступила дремота. Так и заснула с непросохшими от слез ресницами...
Ли Ти-сян, подпоясанный фартуком, уже с полуночи чистил рыбу на матросском камбузе. В руках быстро мелькал нож, рассекая серо-серебристые плоские туши камбалы. Сковороды размером в днище сорокаведерной бочки шипели и плевались маслом. В большом камбузе Выло жарко. Оба повара выбивались из сил. Нужно было накормить все население «Веги» — сто с лишним человек.
Ли Ти-сян время от времени отрывался от работы и осматривался. Как хорошо, что он снова на корабельном камбузе, где все так знакомо, где для него родной дом. «Какой хороший этот капитан Северов — узнал, взял на работу. Хорошие это люди, русские».
— Что засмотрелся? Работай, — раздался над ухом окрик главного повара. Его сморщенное лицо пылало от жара.
Нож в руках Ли Ти-сяна заходил быстрее. Раз, раз, раз — и камбала очищена от чешуи, еще движение ножа— и вскрыто брюшко. Рыба за рыбой проходит в руках Ли Ти-сяна, а мысли его заняты другим. Он размышляет над тем, что у него есть свой капитан, который хорошо знает его, и Ли Ти-сян даст клятву, что он всю жизнь будет следовать за Северовым и не один, а со своим другом Журбой. Как хорошо, когда у тебя есть друзья. Человек без друзей не бывает счастлив.
Размышляет над этим и Журба. Он в ночной вахте и беспрерывно попыхивает своей трубкой. Лицо у Журбы задумчиво, глаза полуприкрыты. Снова он в море, а облегчения нет. Дал себе клятву никогда больше не выходить в море под чужим флагом, а получилось так, что не сдержал слова. Правда, для этого есть основания! Журба вспоминает слова Северова: «Поплаваем годика два, посмотрим, как бьют китов, а потом и на свою китобойную флотилию перейдем. Скоро она у нас будет». Капитан говорил с такой уверенностью, что Журба ни в одном его слове не сомневался. Да была и своя дума: «Если стану китобоем, то уж не придется болтаться с судна на судно, как щепке на волнах, а останусь на флотилии. Года уж такие подходят».
Качка усилилась. Журба крепче прижался спиной к переборке. Мимо пробежал боцман — крепко сколоченный норвежец одних лет с Журбой.
— На бак! Крепить люк первого трюма!
Журба сунул в карман трубку и присоединился к бегущим за боцманом матросам. Выскочил на палубу и сразу пошатнулся' от удара ветра, едва удержался на мокрой скользкой палубе. С носа дождем летели брызги, больно секли лицо. Матросы окружили люк. Порывом ветра с него наполовину сорвало брезент, и теперь тяжелое полотнище билось и хлопало на ветру, как огромный черный флаг. Моряки пытались поймать его, снова натянуть на люк, но мокрый, одеревенелый брезент выскальзывал из рук, больно бил по плечам. Боцман кричал:
— Чертовы черепахи! Вам бы только юбки задирать у потаскух. Пригибайте его вниз. Ну, держи, на вались!
Нагнув голову, Журба кинулся к люку. В этот момент новый порыв ветра вырвал затрещавший брезент из рук матросов. Выгнувшись парусом, полотнище ударило Журбу в лицо с такой силой, что его руки, обламывая ногти, скользнули по мокрой парусине. В следующее мгновение ошеломленный моряк лежал на палубе, а брезент бился над ним, щелкал, плескался и жестким краем, обшитым манильским тросом, сек Журбу по голове. Перед глазами у него поплыли яркие и, как ему показалось, горячие звезды. Они вылетали из неведомой глубины и обжигали голову.
— Дохлые сельди, черви могильные! Живее, живее... Эй, трясогузка, вставай. Палуба — ас койка в кубрике! — кричал боцман Журбе, но моряк уже не слышал его.
Когда наконец люк был закрыт, матросы окружили лежавшего ничком Журбу.
— Поднимайся, — нагнулся над ним боцман. Он ощупал голову Журбы. — Что за черт?! — на пальцах была кровь.
Несчастье быстро объединяет людей, особенно на море. Матросы осторожно подняли Журбу. Он застонал. Его понесли. Боцман шагнул к нему и на что-то наткнулся ногой. Присмотревшись, он увидел, что это фуражка Журбы. Боцман поднял ее, отряхнул и пошел следом за матросами.
Журбу уложили на стол в носовом матросском кубрике. Его лицо и голова были в крови. При свете запыленной лампочки кровь казалась почти черной.
Врача, — бросил боцман одному из матросов. Он стер ладонью с козырька поднятой фуражки грязь и осторожно положил ее в изголовье Журбы.
Может, сами перевяжем? — предложил кто-то, но боцман подкрепил приказание такими отборными выражениями, что матрос стремглав убежал.
Моряки столпились вокруг стола. Пожилые и молодые, бритые и с бородами, одетые в старые заплатанные робы, комбинезоны, куртки и фуфайки, ,— все они сейчас были схожи одним — выражением глаз.
Через минуту Захматоза была уже в кубрике. В наспех накинутом белом халате она подошла к пострадавшему с тем деловым, решительным видом, который как-то сразу внушает окружающим уважение. Быстро осмотрев моряка, она попросила теплой воды.
Елена Васильевна осторожно обмыла лицо и еще сочившиеся кровью раны на голове. Журба застонал и приоткрыл веки. Над ним склонилось лицо Захматовой. Он силился вспомнить, где видел эти широко расставленные глаза, набегающие на лоб черные волосы, упрямо сжатые губы, родинку на полной белой шее.
Лежи спокойно, — строго проговорила Захматова.
Что со мной?
Пустяковые царапины, — Елена Васильевна говорила, как всегда, грубовато. Она начала выстригать волосы. Журба лежал спокойно. Лишь когда ножницы натягивали волосы около раны и боль охватывала голову, он стискивал зубы, На его лбу выступил пот. Захматова вытерла его и сказала:
А ты... Как звать тебя?
Максим Журба.
Ты, товарищ Журба, не молчи, — Захматова улыбнулась. — Говори. Чем это тебя так порубило?
У Журбы дрогнули губы. Она назвала его товарищем. В этом слове он почувствовал сейчас особую силу и нежность. Максим тихо повторил:
— Товарищ...
Захматова подумала, что он не знает ее имени:
Меня зовут Захматова, Елена Васильевна.
Спасибо...
Ты нежности не разводи, — прикрикнула она и передразнила: — Спасибо... Скажи спасибо, что тебе голову совсем не оторвало. Моряк...
Журба улыбнулся. Елена Васильевна забинтовала его голову и смазала йодом порезы на лице, отчего оно стало полосатым и немного смешным.
Дня два—три будешь лежать, потом ко мне придешь. Ну, поправляйся, товарищ.
— Спасибо, товарищ, — голос Журбы дрогнул. — Приходите еще... — После большой потери крови его клонило в сон.
Он уже спал, а матросы все еще растерянно молчали. Никто из них не проронил ни слова, пока эта женщина находилась в кубрике. И было странно видеть смущение на грубых лицах людей, привыкших отпускать скользкие шутки по адресу женщин, которых им когда-либо приходилось встречать.
Смуглый, похожий на мексиканца матрос с цепочкой красных кораллов на жилистой шее первым нарушил молчание.
Баба на судне. Кормить нам акул!
Заткнись! — грохнул кулаком о стол кочегар с квадратными плечами и воспаленными от жара глаза ми. — От твоей болтовни быстрее на грунт с колосником ляжешь!
Мексиканец вскочил и, воздев руки над головой, забормотал:
— О, святая мадонна...
Его заглушил хохот моряков. Кочегар, смеявшийся громче всех, выкрикнул:
Ты помолись святой..., которая тебя святой любовью наградила. В гальюне корчишься, как спрут на суше...
Не поминайте попусту святое имя, — вступил в разговор угрюмый седой матрос. Он сидел в углу кубрика и натачивал на бруске складной нож. Я хочу сказать.
— Давай, Скруп, — сплюнул кочегар.
Все затихли. Скруп осторожно провел по бруску, попробовал лезвие на щеке, сбрил несколько волосинок! Все ждали, что он скажет. Сложив нож и спрятав его в карман, он поднялся, но выше стал ненамного. У Скрупа были короткие кривые ноги и очень длинное туловище. Полы обыкновенной морской тужурки доходили ему до колен.
— Вот что я скажу, ребята, — благообразное лицо Скрупа в мелких морщинках ничего не выражало. Он растянул маленький рот, открыв мелкие зубы. — Вот что я скажу... Баба на корабле — быть беде! Другое дело, когда мы стоим в порту. А в море — дело гиблое. Еще в святом писании сказано...
Но матросы не узнали ?что сказано в святом писании. Гулкий голос боцмана перебил Скрупа:
Сменять вахту!
Прочти свое паршивое писание большевику, — загрохотал кочегар и, кивнув на спящего Журбу ;вышел из кубрика.
Скруп с ненавистью посмотрел ему вслед и что-то угрожающе пробормотал. Потом он вытащил из кармана нож, раскрыл его, поплевал на брусок и снова стал точить размеренными движениями.
3
Флотилия стала кабельтовых в трех от берега, за мысом Ольги, защищавшим базу от океанских волн. Коричневые скалы мыса были усеяны птицами, их гомон доносился до базы.
В кают-компании у Микальсена собрались капитаны и гарпунеры китобойных судов. Они расселись в креслах, молчаливые и недовольные. Все дымили трубками и, несмотря на открытые иллюминаторы, табачный дым плавал густыми сизо-голубыми слоями. Северов сидел справа от Микальсена, чувствуя на себе враждебные взгляды китобоев. Он знал о кастовых традициях китобоев, о могуществе Лиги гарпунеров и с этого начал, когда Микальсен представил его собравшимся.
— Господа, — поднялся Северов и окинул всех быстрым взглядом. — Норвежская флотилия «Вега» пришла в район добычи китов, определенный концессией. От имени Советского правительства я поздравляю вас с благополучным завершением перехода и желаю удачной охоты.
Иван Алексеевич заметил, что большинство моряков удивлено его словами, и повторил подчеркивая:
— Да, господа, мы, советские люди, желаем вам удачной охоты в наших водах. Мы должны быть друзьями, а значит, уважать права друг друга. У нас нет намерения проникнуть в секреты китобойного промысла, который оберегается законами Лиги гарпунеров. Мы не будем связывать вашу охоту, но мы просим строго придерживаться условий концессии. Они вам, я надеюсь, хорошо известны.
Северов сделал паузу. Китобои молчали. Микальсен ответил за всех:
Да, хорошо известны!
Я, как уполномоченный Советского правительства, буду находиться на любом судне, где мне покажется необходимым. — При этих словах Северова среди китобоев возникло едва заметное движение. Микальсен встретился взглядом с Бромсетом. Гарпунер сидел у дальнего конца стола. Он едва покачал головой, и капитан-директор обратился к Северову:
Это, надеюсь, не значит, что вы будете ходить и на китобойных судах во время поисков китов и охоты?
Я и это имел в виду, — твердо проговорил Северов. — В условии концессии записано: «Представителю Советского правительства предоставляется полная возможность посещения всех судов флотилии как во время стоянок, так и во время плавания».
Но не во время охоты! — сказал лохматый капитан «Веги-1».
Неужели ваше судно будет больше просто плавать, чем охотиться? — улыбнулся Северов. — К тому же в условиях дальше говорится: «Представителю предоставляется право находиться на любом из судов флотилии столько времени, сколько он найдет нужным». Неужели вы, господин... — Микальсен подсказал имя капитана, и Северов повторил: — господин Ханнаен, откажетесь от охоты, пока я буду находиться на вашем судне?!
Ханнаен только яростно стиснул зубами трубку.
Поле боя осталось за Северовым, но на него вновь повеяло недружелюбием, как в начале совещания. Бром-сет, внешне спокойный и как будто безучастный ко всему происходящему, ждал, что китобои дадут отпор комиссару, но капитаны и гарпунеры молчали. Посвященные в истинные цели экспедиции, они, хоть и привыкли к любым нарушениям законов, все же чувствовали себя неловко, сидели, смотря перед собой и посасывая трубки. «Чурбаны, — ругал их про себя Бромсет. — Им бы только ром глушить да гоняться за китами. Заявили бы все, что не будут охотиться, если русский явится на судно,— и все Вряд ли комиссар пошел бы на срыв всего промысла».
Но китобои струсили, и это ломало все планы Бром- сета. «Нет, черт возьми, надо что-нибудь придумать. Иначе этот Северов может неожиданно помешать нам». И Бромсет решил завоевать симпатию комиссара, разыграть его друга. .
Может быть, у господ китобоев есть ко мне вопросы? — предложил Северов.
Можно ли нам сходить на берег во время стоя нок? — спросил капитан судна «Вега-3», выделявшийся среди товарищей своим огромным ростом, мощными плечами и такой короткой шеей, что казалось, его голова лежит прямо на плечах.
Конечно, насколько это будет необходимо, — лицо Северова опять осветила веселая улыбка. — Но в одиночестве не советую гулять по берегу. Места здесь дикие, глухие, много медведей, а ведь у вас на прогулках не будет с собой гарпунов!
На шутку Северова никто не откликнулся. Еще раз пожелав успешной охоты, он вышел из кают-компании, оставив норвежцев одних.
Иван Алексеевич неторопливо шагал по палубе. Солнце уже прошло зенит, и его скользящие лучи как будто высекали бесчисленные искры из зеленоватой, с синим отливом воды. Вокруг судна с хриплыми криками носились чайки. Особенно много их собралось у кормы, где с камбуза выбрасывали остатки обеда. Птицы кричали, дрались, выхватывали из воды куски хлеба и рыбы, которые им были под силу. Некоторые тут же в воде клевали их, то и дело погружаясь с головой, и тогда были видны красные лапки, быстро гребущие воду.
У фальшборта собралось много моряков и рабочих. Они смотрели на птиц, шутили. Когда Северов приблизился, все умолкли и с любопытством стали его рассматривать. Они впервые видели советского комиссара и старательно искали в нем какие-то особенные черты, далекие от обыкновенных, человеческих. Но перед ними был высокий, крепкий моряк с открытым умным лицом.
Северов прохаживался по палубе, заложив руки за спину. Он понимал, что его первая попытка установить контакт с капитанами и гарпунерами окончилась неудачей. Они не хотели этого контакта. «Трудновато будет», — думал Иван Алексеевич. Он подошел к поручням, взглянул с высоты базы на стоявшие у ее борта китобойные суда. Рядом с «Вегой» они казались особенно маленькими. Иван Алексеевич никак не мог представить, как такие, можно сказать, катеришки справляются с морским гигантом.
Он твердо решил, что ему необходимо увидеть охоту своими глазами, изучать промысел с самого начала. На каком же судне пойти? Выбирать было бесполезно. Все китобойцы, как близнецы, похожи друг на друга. На полубаке в чехле — гарпунная пушка. Позади фок-мачты большая лебедка. Среднюю часть занимает довольно высокая надстройка с непропорционально длинной трубой. «Для большей тяги, — машинально отметил Иван Алексеевич. —так на каком пойти?»
Его внимание привлек человек на палубе китобойца, стоявшего у кормы базы. Он размахивал руками.
— Мэйл! — обрадовался капитан и в ответ тоже поднял руку. С Петропавловска они не виделись, и это время показалось необычайно длинным, словно прошло не двое суток, а по меньшей мере месяц.
Северов остановил свой выбор на этом судне. Не знал Иван Алексеевич, что сейчас рядом с ним, в кают-компании «Веги», приступали к исполнению заговора, который был составлен в кабинетах компаний «Дайльтон и К°» и «Командорен».
Перед Микальсеном лежала карта Тихого океана. Капитан-директор водил по ней толстым карандашом.
— Итак, сегодня мы начинаем поиски китов. «Вега-2» и «Вега-3» пойдут на север, пересекут Камчатский залив и дойдут до... — Микальсен взглянул на карту, — до мыса Африка. Возвращаться назад мористее. Судам «Вега-4» и «Вега-5» идти на юго-восток до траверза мыса Шипу некого. «Вега-1» идет к Командорским островам и обследует этот район.
Капитан и гарпунеры внимательно слушали. Каждый из них сравнивал свой район с соседним. Микальсен вытер со лба пот.
— По условиям концессии мы не имеем права бить малолеток...
Китобои недовольно заворчали: если они будут пропускать молодых китов, то и заработок понизится. А этих малышей все равно забьют другие охотники.
Микальсен, как добросовестный ученик, повторял то, что говорил ему Юрт:
— Китобойное судно, на котором пойдет комиссар, должно возвращаться самым последним и обязательно ночью, чтобы мы успели ободрать малолеток!
Китобои заулыбались. Им пришелся по вкусу совет капитан-директора.
Бромсет сделал Микальсену незаметный знак рукой. Капитан покраснел от волнения. Задрожавшей рукой он провел по лбу.
— Внимательно осмотрите устья рек, которые обозначены на этих картах. — Капитан-директор раздал капитанам небольшие карты с какими-то пометками. — Главное, обратите внимание, нет ли поблизости жилья, людей. Вы знаете, что нам предстоит поставить «мягкие пробки»...
Огромный капитан «Веги-3» беспокойно зашевелился.
— Не нравится мне это. Я китобой, а не...
Он не заметил, как при этих словах Бром-сет угрожающе взглянул на него. Микальсен поспешил успокоить одобрительно зашумевших китобоев.
— Я еще раз заверяю, что риска никакого, а за каждую «пробку» вы получите по тысяче фунтов!
Напоминание о деньгах, которые можно заработать довольно легко, смирило людей. Поговорив о том о сем, они стали расходиться по судам.
Выйдя от Микальсена, Бромсет увидел на палубе базы моряка с забинтованной головой. Матроса поддерживала невысокая женщина. О чем-то беседуя, они медленно ходили по палубе. Плотная фигура с отчетливо вырисовывающейся под тонким пальто грудью привлекла внимание Юрта. «Да это же советский врач», — вспомнил он и еще пристальнее всмотрелся в женщину.
Захматова почувствовала настойчивый взгляд гарпунера и, оглянувшись, встретилась с ним глазами. Бромсет вежливо наклонил голову. Его поразили глаза женщины. Слишком широко расставленные, они излучали невидимый свет и тепло, которые обволакивали человека н влекли его к себе.
Захматова, чуть склонив голову и сдвинув брови, вопросительно смотрела на стройного бородатого гарпунера.
Нужна медицинская помощь?
Нет, я здоров. Я гарпунер с «Веги-1», — сказал Бромсет.
Женщина ничего не ответила, отвернулась и, осторожно поддерживая Журбу, пошла дальше. Максим Остапович спросил:
— Что ему надо? Кто это?
Гарпунер, поздоровался от безделья. — Захматова
неожиданно для себя обернулась и увидела, что Бромсет уже перелез через фальшборт и теперь, держась за планшир[13]
Планшир - брус, проходящий по краю палубы у борта, собирался спускаться на китобоец. Гарпунер поднял глаза, и взгляды их снова встретились. «Ты мне нравишься», — прочитала в его глазах Захматова и рассердилась: «Кобель! Увидел бабу — и хвост трубой!» Она с презрением отвернулась. Следом за Бромсетом хотел покинуть базу капитан «Веги-1», но к нему подошел Северов.
— Я иду с вами, капитан Ханнаен!
Норвежец вздернул свою лохматую, всегда непокрытую голову, и несколько секунд возмущенно смотрел на комиссара.
Нет. Я не хочу, чтобы вы...
Почему, Ханнаен? — показалась над бортом голова Бромсета.
Гарпунер услышал слова Северова, когда начал спускаться, и сейчас вернулся назад. Оба моряка обернулись на его голос. Юрт дружелюбно, даже с каким-то заговорщическим видом, улыбался Северову.
Ханнаен оторопело спросил гарпунера:
Ты, Юрт, хочешь...
Господину Сигетову, — Бромсет нарочно исковеркал фамилию капитана, — будет интересно посмотреть поиски и охоту на китов. А «Вега-1» всегда это делала отлично. Пусть господин Сигетов убедится, что норвежцы отличные охотники!
Как хочешь, Юрт, — произнес обескураженный Ханнаен.
Ловко, по-кошачьи, он перебрался через фальшборт, спустился вниз и, перепрыгивая с судна на судно, направился к «Веге-1». Северов и Бромсет едва за ним поспевали.
Несколько матросов, стоявших у штормтрапа, провожали глазами Северова, которого теперь на флотилии звали не иначе как «Комиссар». Моряков удивляло, что гарпунер с «Веги-1» так быстро подружился с большевиком. Он даже поддерживал его под руку, когда Северов перепрыгивал с борта на борт.
Когда моряки добрались до «Веги-1», к Северову с радостью бросился Мэйл.
Иван Алексеевич! Вы? — механик радостно схватил руку Северова. Тот ответил ему крепким рукопожатием.
Не соскучился тут?
Нет, нет! Люди хорошие. — Он не хотел тревожить Северова.
Рад за тебя, — Северов потрепал Джо по плечу. — Значит, будем охотиться на китов?
Мэйл ответил широкой улыбкой. В этот миг он так напомнил Ивану Алексеевичу того Мэйла, отца Джо, который нянчил братьев Северовых! Джо-механик был такой же гигант, как и его отец. Те же черные кудрявые волосы, блестящая крепкими зубами улыбка. Нет, улыбка, пожалуй, матери Анастасии. У нее вот так же, когда она улыбалась, появлялись на щеках ямочки. Джо и смотрит по-матерински, хотя глаза у него отцовские, с ослепительными белками.
Бромсет со скрытым презрением наблюдал за встречей друзей. Северов как-то сразу упал в его глазах. Жать руку негру, держаться с ним наравне? Этого Юрт никак не мог понять. «Неужели ему, представителю правительства, не противно жать руку этой черномазой свиньи?» — не понимал Бромсет.
Точно догадавшись о мыслях гарпунера, Северов представил Джо.
— Мэйл, мой друг детства.
Лицо Бромсета, не выдававшее его мыслей, стало еще более непроницаемым, но он постарался изобразить приветливую улыбку.
— О! Это очень приятно. Мы еще не знакомы с господином Мэйлом, но я уже слышал, что он хороший механик, — Бромсет сильно потряс руку Мэйла.
У моряков, наблюдавших за этой сценой, даже лица вытянулись, будто они в первый раз увидели, как люди пожимают друг другу руки. Ханнаен был до того потрясен увиденным, что ушел с мостика в свою каюту и залпом выпил стакан рому.
«Кажется, этот гарпунер — славный человек», — думал тем временем Северов.
А Бромсет все больше рассыпался в любезностях. предложил Северову осмотреть судно. Они подошли к полубаку, на который вели три ступеньки.
— Гарпунная пушка, — Юрт развел руками. — К сожалению, по закону Лиги гарпунеров, не могу вас познакомить с ней ближе. А вот эта лебедка будет травить и выбирать линь, на котором мы станем вываживать нашу «рыбку»... — Бромсет говорил улыбаясь, точно и в самом деле во всем, что он показывал, было что-то смешное.
Их экскурсию прервал появившийся на мостике Ханнаен.
— По местам! Готовиться к отходу!
Бромсет пожал плечами, как бы извиняясь за нетактичность капитана, и пригласил:
— Идемте на мостик!
Поднялась та суматоха, которая бывает при отходе каждого судна. Гремя сапогами, пробежали куда-то матросы; другие убирали стропы, которыми «Вега-1» была пришвартована к соседнему китобойцу.
Палуба задрожала — заработала машина. Ханнаен покосился на поднявшегося к нему Северова и перевел ручку машинного телеграфа. Снизу донеслось треньканье звонка, а за кормой шумно забурлила вода. Ханнаен бросил короткую команду штурвальному. Тот быстро завертел колесо. Капитан снова перевел ручку телеграфа. Судно стало отходить кормой от базы.
Северов видел, что и другие китобойцы покидали «Вегу». Когда все суда развернулись в сторону океана, над базой поднялся султан пара, и оглушительный гудок прокатился над морем. Он вспугнул птичий базар, и тысячи птиц с криком заметались в воздухе.
Едва вдали замер салют «Беги», как китобойцы ответили тремя гудками. База по традиции желала им успешной охоты, китобойцы благодарили. Они расходились веером. Два судна пошли на север, два — вдоль берега на юг, а «Вега-1» — прямо на восток.
Северов стоял на мостике, положив руки на поручни. Китобоец набирал скорость. Все сильнее вскипали у носа буруны. Клокочущая вода под ажурным покрывалом пены бежала вдоль бортов. Иван Алексеевич с удовольствием ощутил упругое дыхание ветра, оставляющего на губах соленый привкус.
Впереди расстилалась безбрежная водная ширь. Море было спокойным, небольшие волны только чуть покачивали судно. Китобойцы, уже начинавшие терять друг друга из виду, обменялись гудками и окончательно разошлись.
Ханнаен крикнул:
— Бочковой!
Один из матросов забрался на фок-мачту. Здесь над вантами была укреплена бочка почти в рост человека. Скоро оттуда сверкнули линзы бинокля.
«Ищет кита», — догадался Северов. Он услышал, как Бромсет что-то говорил мрачно смотревшему в море Ханнаену. Ветер развевал непокрытые волосы маленького норвежца, сносил на сторону бороду. Ханнаен в ответ буркнул несколько слов, и Бромсет любезно перевел их на английский Северову:
— Капитан приглашает нас на чашку кофе. Пройдемте в каюту.
Северову очень не хотелось покидать мостик. Он боялся упустить момент, когда будут замечены киты. Бромсет перехватил взгляд, который Иван Алексеевич бросил на бочкаря.
— Не беспокойтесь. О китах нас немедленно предупредят.
Они вошли в каюту капитана. Маленькая, темноватая, но отделанная орехом и красным деревом, она создавала впечатление комфорта, хотя здесь одновременно был и кабинет, и столовая, и спальня. Северов присел на мягкий диванчик у стола. Ханнаен нажал кнопку звонка, и мгновенно появился старик кок с давно не бритым измученным лицом. Капитан сказал несколько слов, и тот исчез.
Ханнаен открыл стенной шкафчик, там в специальных гнездах стояли стаканы из толстого стекла и несколько бутылок с яркими наклейками.
— Пока варится кофе, — сказал Ханнаен, ставя на стол три стакана и разливая ром.
Он впервые сам обращался к Северову, и отказаться было неудобно. Иван Алексеевич взял свой стакан, Ханнаен поднял свой стакан.
— За удачу!
Они чокнулись и выпили. Ароматная жидкость обожгла горло. Ханнаен снова взялся за бутылку, но Северов отодвинул свой стакан.
Благодарю, но больше не буду. Не позволяет, — он постучал себя по груди против сердца.
Я с вами, — поддержал Бромсет — Мне нужен верный глаз, а то вместо одного кита буду целиться сразу
в трех!
Ханнаен выпил один. Кок принес кофе, и Северов чистосердечно похвалил его: кофе был сварен со знанием дела. По блеску глаз Ханнаена Иван Алексеевич понял, что похвала доставила капитану удовольствие. Кофе был слабостью Ханнаена.
— Лучше нашего кока никто на флотилии не варит! Бромсет, смеясь, рассказал, как однажды в какой-то
портовой итальянской гостинице, где после очередной пирушки Ханнаен валялся со страшной головной болью, ему принесли чашку кофе. Напиток так понравился капитану, что он захотел узнать, кто его сварил. К норвежцу явился старый официант Орацио. Ханнаен щедро дал ему на чай и пригласил зайти на судно, чтобы обучить своему искусству судового кока. Старик, соблазнившись обещанным вознаграждением, явился вечером на «Вегу-1».
— Орацио больше ни разу не был на берегу, — хохотал Бромсет. — Ханнаен сразу же приказал запереть его в носовой трюм. И, несмотря на все крики и мольбы, не выпускал старика до выхода в море... С тех пор Орацио и варит для Ханнаена кофе. Всякий раз, когда судно входит в какой-либо порт, старика сажают под замок, чтобы не сбежал. Теперь он уже смирился со своей участью.
Возмущенный Северов видел, что Ханнаен даже гордится своим преступлением. «Увезти старого человека, как вещь, разлучить, быть может, с близкими и любимыми, таскать его по морям только потому, что капитану
понравилось, как этот человек варит кофе! Северов еле сдерживал себя. — Чем же тогда Ханнаен, китобой двадцатого века, отличается от своих предшественников, грабивших прибрежные селения, увозивших женщин и детей?!» Иван Алексеевич почувствовал нервную дрожь и вспомнил, что он на иностранном судне, среди чужих людей. Настроение Северова было испорчено. Оставаться дальше в каюте было тягостно, и он почувствовал облегчение, когда в дверь просунулась голова вахтенного помощника.
Наткнулись «на похлебку», капитан!
О! Значит, скоро будут и киты, — поднялся из-за стола Бромсет. — Пойду оденусь!
Вышли на мостик. Северов увидел, что судно приближается к огромному красному полю воды, уходящему к горизонту. Это было скопление мельчайших рачков, которыми любят лакомиться киты. Иван Алексеевич знал, что такие поля иногда тянутся по океану на многие десятки километров, и на них пасутся киты.
Бромсет ушел с мостика. Вся команда судна высыпала на палубу. Только у машин остались вахтенные. Северов пожалел, что Мэйлу не доведется увидеть первой охоты.
Моряки жадно всматривались в море. По традиции тот, кто первый заметит кита, получал премию — бутылку рому. И каждый старался быть первым.
Настроение китобоев передалось и Северову. Он волновался: что-то неведомое заставляло замирать сердце.
Шумела, бурлила вода у носа, работала на полную мощность машина. «Миль двенадцать делает судно, пожалуй», — машинально подумал Северов, не переставая осматривать море.
На палубе появился Бромсет, одетый в промасленную, плохо гнущуюся на сгибах желтую куртку и зюйдвестку. Длинные голенища сапог были подняты и пристегнуты к поясу. В сопровождении боцмана он поднялся на полубак, сиял с пушки чехол, обнажив толстый, двухметровый ствол. Северов повернулся к трапу, но Ханнаен остановил его.
Куда вы, господин Северов?
К господину Бромсету.
— Нельзя, — покачал головой капитан. — Гарпунная пушка и работа с ней — секрет. Таков закон Лиги гарпунеров. Его нарушать нельзя.
Раздосадованный Северов вернулся на свое место. С мостика трудно было разобраться во всем, что делалось на полубаке. А пристально присматриваться было неудобно. «Вот оно, начинается, — подумал Севером о своей миссии. — Еще не раз предстоит встретить сопротивление».
Громкий крик из «вороньего гнезда» на фок-мачте заставил его вздрогнуть. Матрос, перевесившись через край бочки, что-то кричал капитану по-норвежски и указывал рукой влево. Все перебежали на левый борт китобойца. Ханнаен отдал команду штурвальному. Судно, как пришпоренный конь, на полном ходу резко развернулось влево, приподняв нос над водой и подняв большие волны. «Какая великолепная маневренность!» — восхитился Иван Алексеевич.
Над «Вегой-1» стоял радостный Многоголосый крик.
— Киты! Киты!
Не в силах сдержать охватившего их возбуждения, люди хлопали друг друга по плечам, подпрыгивали, чтобы лучше рассмотреть животных, размахивая руками. Тут же заключались пари, спорили о породе морских великанов.
Иван Алексеевич не раз видел китов, но сейчас он по-новому, совершенно иначе ждал этой встречи.
Вдали над морем поднималось нечто вроде тумана. Было похоже на то, что море кипит. К этому месту и неслось судно. Туманное облачко все увеличивалось и неожиданно распалось на несколько прозрачных водяных столбов с большим шарообразным верхом.
— Калифорнийский кит, — сказал Ханнаен. Теперь в его голосе не было той неприязни, с какой он до сих пор говорил с русским капитаном. Северов хорошо видел, что фонтаны поднимаются над небольшими, метров в десять, темными продолговатыми телами, которые издали были похожи на бревна. Их насчитывалось штук двадцать. Они пускали фонтаны с перерывами, и каждое животное выпускало два столба, которые скоро сливались в один, образуя пушистый водяной шар. Время от времени киты ныряли. Когда голова морского великана погружалась в воду, его широкий хвост свободно шевелился в воздухе.
Стадо быстро приближалось. Уже было видно, что бурые, блестевшие, как клеенка, тела покрыты множеством светлых пятен.
До китов оставалось метров сто. Бромсет поднял руку и что-то прокричал. Судно неслось, поднимая высокие буруны, брызги дождем сыпались на гарпунера.
На палубе все стихло. Ханнаен сам встал за штурвал, предварительно поставив ручку телеграфа на «Тихий ход».
Ветер донес запах свежих огурцов.
— Чувствуете? — Ханнаен потянул носом. — Это фонтаны серого кита!
Бромсет, припав к пушке, рукой подавал сигналы, и Ханнаен немедленно перекладывал штурвал. «Вега-1», послушно меняя курс, приближалась к стаду. Вот справа, метрах в пятидесяти, в каскадах воды вынырнул, блестя на солнце, кит и выбросил с большим шумом фонтан. Бромсет взмахнул рукой. Расстояние сокращалось. До кита осталось метров двадцать. В это время он повернулся и начал уходить.
Раздался выстрел. Со свистом, разрезая воздух, гарпун вырвался из пушки, окутавшейся облаком серо-голубого дыма. Запахло жженым порохом. Кит рванулся вперед, словно намереваясь выпрыгнуть из воды, но тут же скрылся среди всплесков и пены. Северов почувствовал сильный рывок судна. Ханнаен перевел телеграф на «Средний ход». Внизу затарахтела лебедка.
Северов видел, как разматывался линь и убегал в воду следом за китом. Трос обмяк, и на поверхности в полукилометре от судна всплыл кит. В его спине торчал железный стержень, от которого к судну шел трос. «Глубко проник гарпун», — подумал Северов. Из раны сильной струей била кровь и, стекая широкой лентой по черному глянцевитому телу, окрашивала воду. Кит выбрасывал розовые фонтаны.
— Хороший выстрел, — выдохнул Ханнаен. Лебедка выбирала линь. «Похоже на ловлю рыбы
спиннингом», — мелькнуло у Ивана Алексеевича. Кит пошел вперед, но тут же стал рыскать из стороны в сторону, потом быстро поплыл вправо. Судно послушно следовало за ним. Линь держался натянутым, и со стороны могло показаться, что животное ведет судно на буксире.
Кит все время менял направление, крутился, нырял и тут же сразу появлялся на поверхности.
— Задыхается, — коротко объяснил Ханнаен. Наконец животное забило хвостом по воде и, перевернувшись на спину, застыло.
Воздух огласился криками китобоев. Северов услышал имя Бромсета.. Команда поздравляла его. Вдвоем с боцманом Бромсет натянул на пушку чехол и, торжествующий, поднялся на мостик.
- Молодец гарпунер, с первым китом! — поздравил его капитан.
— И я вас поздравляю, — чистосердечно сказал Северов.
Бромсет сдержанно улыбался, и глаза его говорили: «Видел? Так могут стрелять только настоящие охотники». Но сказал иное:
— Серый кит — маленький и слабый на рану. Это не охота, а бойня у колбасной фабрики. Вот когда мы встретим блювала, вы увидите настоящую охоту!
Тушу кита прибуксировали к судну, набросили на хвост цепную петлю и закрепили ее на палубном кнехте. Северов подошел к борту. Со смешанным чувством восхищения и зависти он смотрел на огромную тушу. И вдруг почувствовал, как он устал. Иван Алексеевич взглянул на часы и удивился: охота длилась почти четыре часа!
Судно взяло курс на базу.
На палубе снова стало шумно. Матросы, заключившие пари, рассчитывались. Бочкарь с бутылкой рому, полученной от капитана, сидел на кнехте, окруженный товарищами, и тянул из горлышка.
— На чашку кофе, — подошел к Северову Ханнаен. Поднимаясь на мостик, Северов думал: «Да, норвежцы — хорошие охотники».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Ушли, — провожая взглядом китобойные суда, тихо проговорил Журба, и это было похоже на вздох сожаления.
Да, ушли, — в тон ему отозвалась Захматова. — Вон и последние дымки растаяли.
Максим Остапович, как и все старые моряки, при виде уходящих в море кораблей испытывал сложное чувство горечи, тоски и желания быть на их палубе, идти к далекому горизонту, ощущать дыхание моря. Находиться на берегу для моряка всегда неуютно. Здесь он только гость, временный постоялец в гостинице. База «Вега» принималась Журбой как портовая гостиница. Неподвижность ее, давно не крашенные надстройки, многолюдная толпа на затоптанной и заплеванной палубе, тошнотворный запах прогорклого и прокисшего жира, что тянул из глубин трюмов, — как все это было далеко от настоящих морских судов, на которых привык ходить Журба и о которых мечтал. «Я просто матрос на большом кунгасе, — думал он. — Вот так и будем торчать всегда у берега».
Елене Васильевне передалось настроение Журбы, ей казалось, что вместе с китобойными судами ушло что-то близкое, дорогое и взамен осталось одиночество, ожидание. «Что это я захандрила?» — с недовольством спросила себя молодая женщина и неожиданно подумала о Северове. Это было для нее так странно, что она на несколько секунд даже как бы растерялась: «При чем тут он?»
Ее глаза смотрели на море с таким напряжением, точно пытались в нем разглядеть ответ. Елена Васильевна, на мгновение опустив веки, увидела перед собой Северова, его спокойное мужественное лицо, его внимательный, изучающий и добрый взгляд. Да, да, у капитана были добрые глаза, как же это она раньше не заметила.
— Пойду полежу, — сказал Журба.
Его слова прозвучали для Захматовой откуда-то издалека.
Она машинально кивнула. Взгляд у нее был отсутствующий. Кто-то, тронув ее за руку, осторожно и почти боязливо спросил:
— Мадама, его шибко больной?
Ли Ти-сян с тревожным ожиданием смотрел на Захматову. Она покачала головой, улыбнулась, приподняв верхнюю с пушком губу, открыла ровные влажные зубы.
Нет, Журба скоро совсем будет здоров.
Сыпасиба, — закивал головой Ли Ти-сян и вприпрыжку догнал Журбу, взял его под руку.
Захматова крикнула им вслед:
Максим Остапович, вечером зайди ко мне. Пере вязку сделаю!
Хорошо... товарищ Захматова, — обернулся Журба. — Хорошо, Елена Васильевна.
Захматова направилась к себе в каюту. Провожавшие китобойцев моряки неторопливо покидали палубу, обсуждали, какой будет охота, как начнется промысел.
Солнце по-прежнему светило щедро, покрывая глянцем воду. Скалистые берега, изъеденные непогодой и временем, стояли обнаженные, без единого деревца. Они казались крепостными стенами, которые выдерживают непрерывный штурм океана. На птичьем базаре волнение несколько улеглось, и теперь все карнизы утесов были усеяны птицами. У борта базы показалась усатая морда нерпы. Ее немигающие глаза уставились на судно.
Елена Васильевна улыбнулась — так забавен был вид крупноголового зверя — и тут же, не успев прогнать улыбку, Захматова быстро повернула лицо влево, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд. Чей? Мимо проходили моряки, и все были незнакомы ей. «Почудилось», — подумала Захматова. Ее улыбка медленно сошла, лицо стало спокойным. Она сделала несколько шагов и увидела, что за людьми мелькнул и скрылся знакомый профиль — высокий лоб, под ним неестественно маленький нос, острая светло-рыжеватая бородка клинышком. Захматова рванулась вперед.
— Товарищ Комбаров!
Ее голос прозвучал так громко, что многие моряки оглянулись на Захматову, а она почти побежала по палубе, но через несколько шагов остановилась и растерянно оглянулась. Человека со знакомым профилем не было. Он исчез, словно растворился в воздухе. Моряки вокруг улыбались, посмеиваясь над ее видом. Захматова не обращала на них внимания.
«Я не могла ошибиться, — думала она хмурясь. — Это же Комбаров».
Захматова была уверена, что она не ошиблась. Теперь только она вспомнила, что, кроме лица, она заметила и вздернутые плечи человека. «Конечно, это Комбаров, — окончательно решила она. — Но как же он мог оказаться на этом судне? Владимир Иванович Комбаров работает инспектором в кооперативном отделе губисполкома. Что ему делать на китобойной флотилии? Может, я все-таки обозналась?» Но что-то говорило ей, что она не ошиблась, что она видела именно Комбарова. «Нужно сказать Ивану Алексеевичу», — подумала Елена Васильевна.
Она с нетерпением ждала возвращения Северова, и весь день бродила по базе в надежде встретиться с Комбаровым.
С еще большим нетерпением ждал возвращения китобойных судов Комберг. Он с мрачным лицом лежал на своей койке в матросском кубрике и с тревогой прислушивался к каждому стуку двери. Этой Захматовой может прийти в голову мысль разыскивать его. В ушах Комберга все еще звучал голос врача: «Товарищ Комбаров!» Черт бы ее побрал. Узнала! И зачем ему нужно было выходить на палубу, да еще разглядывать эту большевичку! Как он объяснит ей, комиссару Северову свое пребывание здесь?
Комберг беспокойно заворочался на койке, отвернулся лицом к переборке, но тут же лег на спину. Спокойствие не приходило. «Скорей бы вернулся Бромсет! С базы надо уходить! Или же убрать Захматову! Нет. Это слишком рискованно. Можно испортить все дело. Впрочем, пусть все решает сам Юрт». Однако, переложив все заботы на гарпунера, Комберг не почувствовал облегчения. Время для него тянулось мучительно медленно...
Все население китобойной базы как бы притихло, прислушивалось к рокоту океана, к шуму волн, к ровному посвисту ветра. А не донесут ли они до базы звуки охоты, гул выстрела гарпунной пушки, радостные крики китобоев... Так бывает всегда при начале промысла. Люди живут одним ожиданием первого кита, говорят о нем, готовятся к его встрече. Так было и на «Веге». В кубрике матросы рассказывали друг другу истории из китобойного промысла и, как все охотники, преувеличивали и размеры китов и опасность. Лишь Комберг не разделял этого ожидания. Ему в долгие, полные страха часы невольно вспоминалась вся жиз1нь: детство в захолустном финляндском городке, затем учеба в прусском кадетском училище.
Получив первый офицерский чип, Комберг был направлен в секретную школу, в русский отдел. Фон-Плак-виц, генерал и начальник училища, нашел, что облик Вильгельма Комберга «истинно славянский». Так получил Комберг новое имя — Владимир Иванович Комбаров.
После школы он очутился в Сибири как закупщик хлеба для фирм Дании. Вместе с деловой перепиской о стоимости ржи, пшеницы, овса, о количестве отправленных и закупленных пудов шли рапорты о расквартировании сибирских дивизий, о депо и мостах, о завербованных агентах.
Когда же кайзер бежал, Комбаров получил приказ встретиться с американским консулом во Владивостоке. Тот принял его как своего старого и вышколенного лакея и отправил на Камчатку:
— Войдите в доверие к совдепам, — сказал консул в заключение немногословной беседы.
Сделать это было нетрудно. «Учителя» Комбарова, бежавшего от преследований белых, приняли как своего. Скоро он уже работал в губисполкоме, в кооперативном отделе, в роли скромного уполномоченного. Им были довольны в губисполкоме. Исполнительный, дисциплинированный, скромный, он завоевал авторитет, доверие, примелькался и стал одним из тех, кто живет и трудится, но на кого мало обращают внимания.
Но еще больше им были довольны его новые хозяева. Он аккуратно поставлял все сведения, которые их интересовали. Комберг гордился собой. Особенно он гордился своим последним делом. Это он разыскал в глубине Камчатки притаившуюся группу полковника Блюмгардта, это он составил карту лежбищ котиков на Командорах...
При этих воспоминаниях Комберг самодовольно улыбнулся. Да, он был хороший разведчик. Сколько лет он уже вот так живет под чужим именем. Пора и отдохнуть. Он должен помочь вывезти группу Блюмгардта в Америку. Об этом полковнике бывшего генерального штаба царской армии очень пекутся американцы, и Комбергу обещана немалая награда. Он выполнит свое дело, получит свои деньги и поживет год—два по-человечески, где-нибудь в Баден-Бадене или в Ницце. Рестораны, яхты, музыка и женщины, роскошные женщины, красивые и уступчивые...
Но тут же Комберг ощутил беспокойство, тревогу. Откуда это? Бромсет! Вот кто тревожит его. Этот гарпунер слишком самоуверен. Он не упустит возможности заработать на Блюмгардте, потеснить Комберга.
После разгрома большевиками остатков белых группа полковника Блюмгардта, не успевшая вовремя бежать за границу, притаилась в глухом уголке Камчатки. Комберг разыскал ее, вывел к берегу, и вот теперь ее вывезут в Северо-Американские Штаты, а он, Комберг, получит премию, отпуск и будет отдыхать.
Комберг уснул под мерное покачивание «Беги». На его лице так и осталась довольная улыбка...
...Журба, покуривая трубку, слушал Ли Ти-сяна. Только сейчас он понял, что китаец плавал на чилийской китобойной флотилии, о ней он еще пытался рассказать в ресторане «Вулкан».
Значит, ты китобой, — улыбнулся Журба, но китаец мотал головой.
Моя чифан[14]
Чифан — еда (кит.). стряпай. Моя только смотри, как другой большая рыба фангули... Кончай!
Жители носового кубрика не обращали на Журбу и Ли Ти-сяна внимания. Одни играли в карты, другие, разбившись на группы, вспоминали охоту на китов у острова Кергелен, в Индийском океане... В углу, как обычно, сидел Скруп. Положив на колено брусок, он привычными движениями точил нож. Его продолговатое лицо в сетке мелких морщин было сосредоточено. Седые волосы падали на лоб, чуть прикрывая уши. Маленький рот был упрямо сжат. Скруп покачивался в такт скольжению ножа по бруску.
К занятию Скрупа моряки привыкли. К тому же все знали, что нож заменяет Скрупу бритву и поэтому его надо хорошо и долго точить. Даже Ли Ти-сян больше не смотрел на Скрупа. После несчастного случая с Журбой китаец все свободное время проводил с Максимом Остаповичем и тихо, тайком от всех, угощал его. Вот и сейчас Ли Ти-сян, быстро оглянувшись, достал из-под кофты небольшой сверток в промасленной бумаге и сунул его под подушку Журбы:
— Мало-мало пирога кушай...
Ну зачем это, Лешка, — воспротивился моряк. Китаец движением руки остановил его:
Твоя много чифан, скоро-скоро поправляйся буду...
Спасибо, брат, — Журба несколько раз затянулся из трубки, помолчал и вытащил сверток из-под подушки. — Это... того... давай вместе.
Моя хорошо чифан, моя кока, — заулыбался Ли Ти-сян, поглаживая себя по животу.
Журба развернул бумагу. В ней оказалось пять аппетитно поджаренных пирожков. Они были еще теплые. Максим Остапович протянул пирожки другу:
— Бери... тогда и я буду есть!
Ли Ти-сян с неохотой взял самый маленький пирожок. Как ему хотелось, чтобы все их съел Журба. Если бы он только знал, как Ли Ти-сяну было приятно готовить их для Журбы, готовить в секрете от поваров из капитанских запасов муки и мяса, рискуя каждую секунду быть пойманным на месте преступления.
- Вкусно, — похрустывая румяной корочкой, говорил
Журба. — Хорошо ты готовишь, Лешка! Тебе бы в большом ресторане служить...
Моя тебе пельмени буду стряпай, — радостный от похвалы друга пообещал Ли Ти-сян.
Нет, Лешка, — Журба старался говорить как можно мягче. — Нельзя так. Пусть эти пирожки будут по следними. Почему я должен есть лучше других?
Он кивнул на сидящих за столом матросов. Ли Ти-сян хотел ему возразить, но не мог подобрать слов. Какое ему дело до всех этих чужих людей. Журба — его друг.
Максим Остапович по взгляду и выражению лица Ли Ти-сяна понял, о чем он думает, и сказал:
Так надо, Лешка!
Как твоя говори, так моя делай, — огорченно про шептал Ли Ти-сян. — Твоя лучше знай.
Мимо них прошел Скруп в своей длиннополой куртке из толстого синего сукна с медными пуговицами. Лицо матроса было задумчивым, даже грустным. «Старый человек, — пожалел его Журба. — Ни товарища, ни друга. Посмеиваются матросы над его богомольностью. Видно, не от хорошей жизни молится».
Скруп вышел на палубу. Вечерело. Матрос медленно брел вдоль борта, смотря прямо перед собой. Правая его рука была опущена в карман. Пальцы крепко сжимали рукоятку ножа, и в душе Скрупа накипала злоба. Как этот нож вопьется в ее тело! Ведь у него такое тонкое, такое острое лезвие. Один удар — и все кончено: беда, нависшая над базой, исчезнет. Скруп знает, очень хорошо знает, что происходит тогда, когда на корабль приходит женщина...
Капитан, матросы не видят этой опасности. Они заколдованы черными глазами дьяволицы. Как она сегодня смотрела на море, когда уходили китобойные суда. О! Скруп еще сильнее сжал нож. Ладони стало больно, но от этой боли он испытывал сладостное ощущение. Скорей бы! Нож войдет, как игла в масло. И бог увидит, что Скруп — его верный слуга на море. Матрос поднял лицо к потемневшему небу, посмотрел на запад. Там далеко за скалистой береговой стеной, тонкой пурпурной полоской разлился закат.
Скруп остановился. Взгляд его помутневших глаз был прикован к пылающему горизонту. Кровь! Вот оно предзнаменование. Сам бог велит ему сегодня свершить заслуженную кару над дьяволицей. И он сделает это.
Старый матрос жадно глотнул воздух, лицо его передернулось, исказилось, картины прошлого встали перед глазами. Он видел высокие волны, которые несли корабль на скалы у Оркнейских островов. Бурей были снесены мачты, волнами разбит фальшборт. Шлюпки давно слизало море. Кораблю грозила гибель. Острые рифы, как черные зубы, торчали из бушующей воды и вот-вот должны были вонзиться в днище судна, а там смерть в водовороте, на гранитных скалах. И все это из-за женщины, которую капитан взял в Ливерпуле. Тогда Скруп стоял за штурвалом, но судно не слушалось руля, и Скруп начал седеть. Он звал бога на помощь, и тот услышал его. Выбежавшая на мостик женщина была подхвачена волной или, быть может, Скруп помог волне взять то, что ей полагалось.
Исчезла женщина, исчезла и опасность. Корабль пронесло мимо рифов, и все остались живы...
Когда же Скруп поступил на угольщик, то и там его подстерегала опасность. Женщина с ребенком-девочкой упросила капитана взять ее до Гонконга. Скруп знал, что это принесет несчастье. Так и случилось. Машина вышла из строя, и две недели пароход носило по Атлантике. Тогда Скруп сделал то, что он делал всегда. Он пришел на помощь, он спас судно и команду от гибели. Ночью он пробрался в каюту пассажирки, и его руки быстро нашли ее горячее горло. Как билась эта дьяволица под его руками. Но от Скрупа никто не уходил. А девчонка даже не успела заплакать... Стоило лишь их отправить за борт, как утром им встретился пароход и оказал помощь. Скруп никому не сказал о своем богоугодном поступке... Он никогда не говорил о них. А их было много, и сегодня он совершит еще один...
Закат потемнел, точно застывающая кровь. Скруп шептал молитву, не сводя с него глаз. Он был верен своей клятве, которую очень давно дал себе Он был еще мальчишкой, юнгой, когда погиб его отец. Тогда моряки говорили, что все случилось из-за женщины, которую рыбаки взяли с собой в море...
Скруп вновь ощутил рукоятку ножа. Он хотел бежать в каюту к Захматовой, но его остановил голос боцмана:
- Скруп! Довольно пялить глаза на небо. Берись-ка
за точило!
Старый матрос покорно подошел к группе моряков. Они при свете фонарей заканчивали точку флейшерных ножей.[15]
Флейшерные ножи — серпообразные широкие лезвия на метровых деревянных рукоятках для разделки китовых туш.
Скруп молча взялся за ручку и стал ее размеренно крутить. Матрос, водивший по точилу лезвием, из-под которого вылетали искры, предложил:
- Помолись Скруп, чтобы наши флейшеры закалились и их не пришлось больше точить.
Моряки захохотали. Скруп молчал. Он не обижался на товарищей. Погрязшие в пороках, они не ведали о том, что им грозит. А он знал. Поэтому он терпеливо ожидал, когда его отпустят, читая про себя молитвы.
Стало уже совсем темно, когда Скруп, наконец, освободился. Он брел по палубе, а перед его глазами все еще белело лезвие ножа и сыпались искры. Они, как капли крови, которые брызнут из-под его ножа...
Скруп осмотрелся. Люди на палубе не обращали на него внимания. Он это хорошо чувствовал, как зверь, крадущийся к своей жертве. Старый матрос незаметно скользнул на трап, ведущий на вторую палубу, на корму. Там прямо с палубы был вход в каюту врача. Короткие ноги Скрупа переступали неслышно. Он весь обратился в слух. Тихо, спокойно. Вблизи нет людей. А вот и желтая дверь каюты. На ней табличка с надписью: «Судовой врач». Скруп постоял перед дверью секунду, потом тенью пробежал вдоль переборки и взглянул в освещенный иллюминатор каюты.
Елена Васильевна сидела в кресле, откинувшись на спинку. Руки ее безвольно лежали на подлокотниках. В пальцах правой руки дымилась папироса. Голубоватая струйка, медленно извиваясь, тянулась кверху. На Захматовой было темное, туго обтягивающее грудь платье.
Черные, коротко остриженные волосы были небрежно зачесаны назад. Простая гребенка едва в них держалась.
В электрическом свете лицо Захматовой казалось желтым, и это еще сильнее оттеняло ее темные глаза и пушок на переносице и губе. Скруп видел в лице женщины что-то нечеловеческое. Особенно его тревожили эти глаза. «Как у дьяволицы»— мелькнуло у Скрупа, и он на мгновение ощутил страх, который тут же сменился ненавистью.
Елена Васильевна взяла со стола книгу, но, полистав ее, бросила обратно и затянулась папироской. Скруп окинул взглядом каюту с отворенной дверью в приемную. Постель была уже разобрана. «Не придется тебе в ней нежиться», — усмехнулся про себя Скруп. Он едва сдерживался, чтобы не захохотать, не посмеяться над этой женщиной, так покорно ждущей его. Скруп выхватил из кармана нож, быстрым незаметным движением раскрыл его и осторожно коснулся щеки. Послышался сухой слабый треск волос. Скруп метнулся к двери...
Захматова не слышала, как отворилась дверь, как Скруп пересек каюту-кабинет, где врач принимает больных, приготовляет лекарства... Она увидела старого матроса уже на пороге своей каюты. Он стоял, чуть нагнувшись вперед, держа руку с ножом за спиной. Глаза его уставились в лицо молодой женщины, а маленький рот сжался еше туже.
— Зачем пришел? — Захматова поднялась с кресла, и в то же мгновение Скруп с глухим смехом бросился на нее. Елена Васильевна успела лишь заметить, как у нее перед глазами мелькнул нож, и невольно отпрянула назад.
Скруп почувствовал страшный удар по плечу. Отлетев в сторону, он ударился о переборку и, быстро повернувшись, увидел двигавшегося на него Журбу. В дверях стоял, что-то крича, Ли Ти-сян... Он сопровождал Журбу на перевязку. Когда они спустились по трапу, то увидели, как Скруп с ножом вбежал в каюту Захматовой. Журба бросился следом за ним и подоспел в самую последнюю минуту. Сейчас Журба двигался на Скрупа:
Брось нож, год дэм![16]
Год дэм! — черт возьми! (англ.).
Максимка, ходи назад, — кричал в испуге Ли Ти-сян, который видел, что лицо Скрупа искажено гримасой и он готовится наброситься на Журбу.
Ли Ти-сян кинулся вперед, чтобы закрыть собой Журбу, но опоздал...
Моряк охнул и повалился на пол, а Скруп, бросившийся к двери, был сбит с ног Ли Ти-сяном и тщетно пытался высвободиться из крепких рук китайца...
Елена Васильевна опустилась на колени около Журбы. Ее руки быстро и привычно обнажили грудь раненого. Захматова невольно прикусила губу. Нож ушел по самую рукоятку. «Как мало выступило крови, — машинально отметила она. — Неужели рана смертельная? Нет, нет...»
Захматова оглянулась, чтобы попросить кого-нибудь помочь ей перенести Журбу на операционный стол, и с удивлением увидела нескольких незнакомых моряков. В каюте стояла напряженная тишина. Елена Васильевна не заметила, когда увели связанного Скрупа прибежавшие на шум борьбы рабочие базы.
Ли Ти-сян, сжав руки, смотрел на Журбу со страхом и болью. Его губы шевелились. Китаец хотел что-то сказать своему товарищу, но не мог выговорить ни слова.
— Перенесите Журбу на операционный стол, — поднимаясь на ноги, сказала Захматова. Ее голос зазвучал так властно, что сразу же всем как бы передалось ее спокойствие, которого в ней не было, но которое видел в ней каждый.
Ли Ти-сян с такой болью и надеждой смотрел на Захматову, что она, не выдержав его взгляда, отвернулась и нарочито грубо сказала морякам, поднимавшим Журбу:
— Осторожно! Спокойно, товарищ, спокойно. Ничего опасного. Сейчас посмотрим, — говорила она по привычке. «Нож пока не трогать... Осмотреть... Затронуты ли важные органы?.. Почему этот матрос напал на меня?.. Как Журба побледнел... Неужели не спасу его?.. Китаец хотел защитить Журбу... Они, кажется, друзья. У нас в партизанском отряде тоже был китаец... Смелый и верный друг... — Мысли у Захматовой были отрывистые, путаные. — Нашего звали Фу Чжоу... Погиб в разведке. Замучили пепеляевцы... Неужели Журба умрет?.. Что скажет Северов?.. Почему матрос напал?..»
Захматова тщательно обтерла руки спиртом, склонилась над Журбой. При каждом толчке сердца раненого около лезвия из раны выбивалась кровь. Она тонкой струйкой медленно стекала к плечу.
Максимка.. — Ли Ти-сян всхлипнул. Захматова сердито одернула его:
Чего завыл? Здоров будет твой Максимка.
— Сыпасибо, мадама, — Ли Ти-сян с такой надеждой смотрел на Захматову, что она ощутила прилив сил и уверенность.
«Должна спасти Журбу, — говорила она себе. — Сердечная область не пострадала. Крови бы много не потерял».
— Лед принеси с камбуза, — приказала она Ли Ти-сяну.
Китаец убежал, а Захматова решительно взялась за рукоятку ножа и осторожно извлекла его. Журба застонал.
— Ничего, ничего, — успокаивала Захматова, останавливая хлынувшую из раны кровь.
...Когда вернулся запыхавшийся Ли Ти-сян с ведром льда, Захматова накладывала на рану Максима Остаповича тугую повязку. «А зачем лед? — удивилась Захматова при появлении китайца. — Льда не надо». Тут она вспомнила, что лед был лишь предлогом. Ли Ти-сян не должен был видеть, как она будет извлекать нож из раны.
Моя тебе помогай, — попросил Ли Ти-сян.
Вымой хорошо руки да вместо своей кофты надень халат. Вон он на крючке висит, — Захматова говорила, как всегда отрывисто, грубовато...
Ли Ти-сян поблагодарил:
— Сыпасибо, мадама...
Китаец оказался хорошим помощником. Он с полуслова понимал Захматову, а его тонкие, длинные смуглые пальцы касались Журбы осторожно, почти нежно.
Когда Журбу уложили на койку в изоляторе и он, обессиленный потерей крови, забылся, Ли Ти-сян сказал Захматовой:
— Твоя, мадама, ходи мало-мало сутели[17]
Сутели – спать (кит).. Моя Максимка сиди.
Ли Ти-сян стоял рядом с койкой Журбы и с мольбой смотрел на Захматову, ожидая ее разрешения. Елена Васильевна поняла, что она не должна отказать Ли Ти-сяну в его просьбе. Китаец ей нравился все больше. Ей нужен помощник. А лучшей сиделки для Журбы не могло быть.
— Конечно, оставайся, товарищ. Журба твой друг, — согласилась она, усталым движением обеих рук поправляя растрепавшиеся волосы. — Оставайся. Как тебя звать?
Ли Ти-сян назвал свое имя. Захматова в ответ улыбнулась:
— Я тебя буду звать товарищ Ли, а ты меня товарищ
Лена, а не мадама!
Хао! Хао![18]
Хао – хорошо (кит.) — закивал Ли Ти-сян. — Хао мада... товалиса Лена!..
Вот так-то лучше, — Захматова надела пальто и направилась к двери, ведущей на палубу, но ее догнал Ли Ти-сян, остановил:
Ходи туда не нада, мадама. — Тут же Ли Ти-сян поправился: — Товалиса Лена. Капитана Севелова ходи, тогда твоя палуба гуляй. Моя твоя проси... Там шибко плохой люди.
Захматова подумала, вошла в свою каюту, достала из ящика письменного стола браунинг, сунула в карман пальто и снова направилась к двери. Ли Ти-сян, следивший за ней беспокойными глазами, снова пытался ее остановить, но она отмахнулась от него:
— Посматривай за Журбой.
Китаец не посмел больше возражать. В открытую дверь ворвался холодный мокрый ветер. Ли Ти-сян, покачивая головой, думал о том, что Захматова упрямая женщина, но храбрая. Ему было непонятно, почему на нее напал старый матрос.
Ли Ти-сян подошел к Журбе. Максим Остановим лежал очень тихо. Китаец с тревогой нагнулся к нему, прислушался и облегченно вздохнул: «Дышит Максимка». Он присел на стул, сложил руки на коленях. Ему все время казалось, что и он, Ли Ти-сян, виноват в несчастье, обрушившемся на Журбу. Ведь это он уговорил Журбу поступить на «Бегу». Если бы не Ли Ти-сян, был бы Журба на берегу и не лежал бы с тяжелой раной в груди.
— Пить... — оборвал мысли китайца тихий голос Журбы.
— Сейчас.. Тун дзы... [19]
Тун дзы — товарищ (кит.). — Ли Ти-сян метнулся за кружкой.
2
Елена Васильевна шла к Микальсеиу, чтобы потребовать объяснения, узнать, кто такой Скруп, какие причины заставили его покушаться на ее жизнь. Выйдя из каюты, она была удивлена, что ни у двери, ни у иллюминатора не было ни одного человека. А ведь всего несколько минут назад здесь толпилось много моряков. «Странно, — думала Захматова, взбегая по трапу. — Неужели бросаться с ножом на человека тут обычное явление. Скорей бы Северов вернулся, он во всем разберется».
Поднявшись на верхнюю палубу, она увидела, что почти все моряки собрались у левого борта. Слышались веселые крики, говор, отрывистые слова команды. На мостике и надстройках горели прожекторы. Яркие столбы света, в которых искрилась морось, 'наискось устремлялись за борт. По палубе пробежало несколько матросов с флейшерными, похожими на хоккейные клюшки, ножами. Все это Елена Васильевна заметила мельком и, подойдя к стене людей, стоявших к ней спиной, поднялась на носках.
К базе подходило китобойное судно «Вега-1». На него были направлены прожекторы. На китобойце были отчетливо видны и люди на палубе и каждое их движение.
«Где же Северов?» — Захматова жадно, с волнением искала капитана взглядом. Радостная улыбка скользнула по ее губам, когда она увидела рослую фигуру Ивана Алексеевича на мостике, рядом с Бромсетом. «Вот он. — Захматова видела, как он стоял, положив руки на поручни. — Скорее бы поднялся на базу. Я ему все расскажу...»
Когда китобоец повернулся к базе левым бортом, Елена Васильевна увидела под ним большую темную тушу, которая блестела от воды и света. Она медленно покачивалась.
Послышались приветственные крики с базы. Их заглушил гудок «Веги». Она поздравляла команду китобойца с первой добычей, с успешным началом промысла. Каждому хотелось получше рассмотреть первого кита, и люди на это время забыли о происшествии, которое так оживленно обсуждали еще полчаса назад.
...Когда о покушении Скрупа доложили Микальсену, капитан-директор растерялся. Нет, сам по себе такой случай не был для него неожиданностью. Драки, поножовщина и даже убийства на его флотилии, как и на других китобойцах, были обычным делом. Но этот случай был особый. Врач-то советская, большевичка, да и раненый матрос Журба тоже. Как это могут расценить? Скрупа Микальсен не знал, хотя и плавал с ним уже третий год. «Нужно поговорить с ним, а потом пойду к врачу и матросу», — решил Микальсен и в сопровождении боцмана
направился к карцеру.
. У дверей карцера с маленьким, задраенным решеткой окном было несколько матросов. Они переругивались со Скрупом, который метался по карцеру и в ярости бросался к решетке. Микальсен услышал, как он кричал:
— Дураки, овцы! Я вас спасти хотел. Баба на судне! Вам 'всем грозит гибель. Видит бог, я добра хотел вам!
Кочегар с крупным носом и воспаленными глазами погрозил Скрупу кулаком-кувалдой:
— Счастье твое, Скруп, что тебя засадили за решетку. Ты бы сейчас молился богу на дне!
Кочегар выругался и плюнул сквозь решетку в лицо Скрупа. Тот завопил:
— Погибнете вы все, погибнете. Убейте бабу, бабу убейте!
Он забился в истерике. Кочегар ударом кулака потряс дверь карцера:
— Замолчи, ублюдок!
Только сейчас матросы увидели стоявшего в стороне капитан-директора и уступили ему дорогу. Микальсен подошел к окошку. Скруп забился в угол, согнулся. Исподлобья смотрели сумасшедшие глаза фанатика. Они бешено сверкали. Микальсен спросил:
— Ты почему набросился на врача?
Скруп молча смотрел на капитан-директора. Потом медленно подошел на кривых ногах к двери и, подняв седую голову, негромко сказал:
— Женщина на судне, капитан! Это грозит нам несчастьем!
В голосе Скрупа прозвучала такая убежденность и вера в свою правоту, что Микальсен был поражен и даже на мгновение ощутил суеверный страх. Он передался и матросам. Их лица стали угрюмыми. Микальсен прикрикнул на Скрупа:
— Глупости болтаешь. Если свихнулся, то упрячу тебя в желтый дам! А сейчас будешь сидеть за решеткой!
Микальсен зашагал от карцера. Вслед ему неслись крики Скрупа:
— Да, капитан. Ее надо убить, убить... убить!
Микальсен невольно прибавил шаг, поднялся на мостик и стал отдавать распоряжения. Сдав свою добычу, «Вега-1» стала рядом с базой.
— Теперь можно и по бокалу вина, господин Севе ров, — после нескольких поправок со стороны Ивана Алексеевича Бромсет стал верно произносить имя капитана. Он смотрел на Северова с доброжелательной улыб кой. — Прошу в каюту. Ханнаен к тому же угостит своим чудесным кофе. Ха-ха-ха!
Северова покоробил смех гарпунера. Он вспомнил забитого, с изможденным лицом и тоскливыми глазами Ора-цио и сдержанно отказался.
Хочется взглянуть, как начнется разделка туши.
Успеете наглядеться на работу наших мясников, — настаивал Бромсет, но Северов повторил свой отказ.
На базе и флотилии началась страдная пора, прелюдией к которой является охота. Внимание Северова привлекли матросы, которые спустились по тросам с палубы базы прямо на тушу кита. Их было шесть человек.
Они спокойно ходили по плавучей горе мяса и жира. К высоким сапогам матросов были привязаны острые железные шипы, похожие на те, что надевают альпинисты. Эти шипы позволяли ходить по туше без опасения соскользнуть в воду.
Резчики принялись за работу. Острыми, как бритвы, ножами они вырезали длинные, в несколько метров, полосы жира. Стрелы, заведенные над бортом базы, поднимали их на палубу. На базе трещали лебедки. Ленты жира в ночной тьме и неверном, рассеянном свете прожекторов походили на огромных змей, сказочных морских чудовищ, которые взмывали от черной воды на базу. Да и вся картина разделки китовой туши казалась Северову почти фантастической.
К Ивану Алексеевичу подошел Джо Мэйл:
— Почему они не дождались утра, а ночью стали резать тушу?
— Китовый жир быстро портится, — вместо Северова ответил Бромсет, незаметно появившийся сзади советских моряков. — Сейчас он дает ворвань первого сорта, а скоро подойдут другие китобойцы с добычей, и резчики должны быть свободны, чтобы начать разделку новой туши.
Северов поблагодарил Бромсета за разъяснение и подумал о том, что гарпунер приятный, общительный человек, хотя и грубоват.
— Теперь можно и на базу. Ты свободен от вахты,Джо?
— В море пойдем на рассвете, — сказал Бромсет. — Джо может побыть на базе. Я тоже туда поднимусь!
Иван Алексеевич хотел было спросить, что он там собирается делать, но промолчал. Мало ли какие дела могут быть у гарпунера. В сопровождении Джо и Бромсета Северов поднялся на базу. У трапа его встретила Захматова. Не отвечая на приветствие Бромсета, она схватила Северова за руку, заговорила:
Ох, Иван Алексеевич, как я жду тебя!
Да что с вами, Елена Васильевна? — Капитан видел волнение, которое Захматова старалась скрыть, и не обратил внимания на ее фамильярное, обычно коробившее его обращение.
Такое произошло у нас, что...
Кажется, мисс расстроена, — сказал по-английски Бромсет. — Могу ли я чем помочь?
Нет! Не можете! — грубо бросила ему Захматова и, схватив Северова за рукав, почти потащила его к своей каюте, торопливо рассказывая о случившемся...
«Эта девушка не очень любезна. Но хороша. В моем вкусе. Укротим. Это даже будет оригинально. Роман с большевичкой, — думал Юрт, смотря им вслед. — Однако чем она встревожена?»
Бромсет задумался. Захматова взволнована. Чем? Может, на базе что-то произошло? Он поспешил к Микальсену. Гарпунер шел мимо висевших на стрелах длинных полос китового жира. Одни рабочие флейшерными ножами отсекали от лент куски весом в десять—пятнадцать килограммов, другие крючьями сбрасывали их в открытые на палубе люки. Это были горловины жиротопных котлов, находившихся где-то в глубине судна.
Когда Бромсет подошел к трапу, ведущему на мостик, из темноты выступил человек. По вздернутым плечам Юрт узнал Комберга:
Что вы прячетесь по темным углам?
Тс-с, тише, — зашептал Комберг. — Я опознан!
Кем? — насторожился Бромсет.
Врач узнала меня. Она даже окликнула, но я успел скрыться в кубрике, —- быстро говорил Комберг.
Какого черта вы выползли на солнце? — разозлился Бромсет и подумал: «Вот чем взволнована моя мисс».
Я не предполагал, что... — начал Комберг, но Юрт прервал его.
Эта женщина хорошо вас знает?
Да. Я же... — но Бромсет не слушал Комберга.
«Северов потребует объяснения у Микальсена, как появился на базе Комберг, может его арестовать, сорвать первую операцию», — торопливо думал Бромсет.
Немедленно спускайтесь на «Вегу-1» и сидите в моей каюте, — приказал он Комбергу. — Не выходите. Ханнаену скажите, что я вас прислал.
Есть! — Комберг отступил и словно растаял в тем ноте.
Бромсет взбежал по трапу: «Предупредить Микальсена. На базе нет и не было никакого Комбарова». Но капитан-директора не оказалось ни на мостике, ни в его каюте. Юрт в тревоге обошел всю палубу, прежде чем наткнулся на капитан-директора. Увидев Бромсета, Микальсен сказал:
Вы на базе?! Я послал за вами матроса. Вам есть радиограмма...
В каюту! — оглянулся Бромсет. — Быстро!
Хорошо, хорошо, — покорно сказал Микальсен, шагая рядом с гарпунером, и с трудом продолжал: — Вы уже знаете о нападении матроса Скрупа на русского врача?
Что-о? — Бромсет даже остановился. — Какое нападение?
Микальсен торопливо рассказал о преступлении Скрупа. Бромсет был ошарашен, но первым вопросом его было:
Врач пострадала?
Нет, только русский матрос.
У Бромсета отлегло от сердца. Он искренне испугался за Захматову. «Комберг, нападение матроса, — думал он. Все это может насторожить русских, заставит их быть более бдительными, внимательными ко всему, что происходит на флотилии. Хорошо, что он правильно вел себя с Северовым и этим негром».
У врача и матроса были? — спросил Бромсет.
Направился было, но...
Никаких «но»!
Когда они вошли в каюту, Бромсет с раздражением захлопнул за собой дверь. Микальсен протянул Бромсету бланк радиограммы. Прежде чем прочитать ее, Юрт
сказал:
Если комиссар или кто из русских будет спрашивать о Комберге, то отвечайте, что такого у нас не было и вы не знаете. Понятно?
Да, но он же тут, и его могут...
Комберга на базе нет, — продолжал Бромсет. — А сейчас приготовьте бутылку хорошего вина и корзинку фруктов. Быстро!
Микальсен вышел. Его лоб покрылся испариной: «В хорошую историю я попал».
Юрт пробежал взглядом радиограмму. Ока была из Иокогамы: «Поздравляем началом промысла. Нашему мнению возможно наличие блювалов южнее вашей стоянки. Начните разведку. Президент компании «Командорен» Асклунд».
«Капитан Барроу ждет вас южнее Командорских островов», — расшифровал Бромсет радиограмму. «Ну что же, весьма вовремя». Гарпунер написал ответную шифровку. Вошел Микальсен с бутылкой вина и свертком фруктов.
«Из этого толстяка официант был бы лучше, чем капитан-директор». Бромсет встал из-за стола и указал на радиограмму:
— Ее передадите утром. А сейчас идемте к раненому матросу. Давайте вино и фрукты.
Бромсет вышел из каюты. Микальсен покорно двинулся за ним. Уже на мокрой палубе, где шли горячие работы, Бромсет сказал:
Замените похоронную физиономию на жизнерадостную. Русским выскажите соболезнование и пообещайте, что подобное не повторится. Скрупа спишите на китобойное судно.
К вам?
—Да!
...Захматова закончила свой рассказ-доклад Северову.
Они сидели в ее каюте. В полуотворенную дверь было видно, как Ли Ти-сян заботливо меняет компресс на голове Журбы. У матроса поднялась температура, и он бредил. Джо, сидя на корточках, колол лед на мелкие кусочки. Северов долго сидел молча. «Что это? Все случайности, или... — размышлял он. — Но зачем им убийство врача? Нелогично, противоречит здравому смыслу. Нагнать на нас страху и сделать послушными. Глупо». Мысль вернулась к другому странному случаю.
Вы не ошиблись, Елена Васильевна, что узнали этого, как его... Комбарова?
Нет, — тряхнула головой Захматова. — Я теперь твердо убеждена, что это был он.
Но зачем ему быть на флотилии и прятаться от нас?
Захматова пожала полными плечами и потянулась к раскрытой коробке папирос. Иван Алексеевич остановил ее:
— Вы много курите, Елена Васильевна, и к тому же... — Северов сделал заминку, но тут же прямо и твердо посмотрел ей в глаза, — плохо, некрасиво, когда женщина, такая еще молодая, — и курит. Простите меня, но я человек старого воспитания и многое новое или, вернее, то, что выдается за новое и смелое, — не одобряю.
Пальцы Захматовой с коротко обстриженными ногтями уже держали папиросу. Она, не мигая, смотрела на Северова, потом отвела глаза, и лицо ее покраснело. Ей хотелось ответить капитану что-то резкое, грубое, но вместо этого она смяла папиросу, швырнула ее в пепельницу, и ей стало приятно, что она слушается Ивана Алексеевича.
Ты прав, Северов, курить — дрянное дело. В партизанском отряде привыкла.
И еще... — начал Северов, но его отвлек громкий бред Журбы.
Иван Алексеевич прошел к нему, посмотрел на пышущее жаром лицо, спросил Ли Ти-сян а:
Плохо ему?
Шибко пухо[20]
Пухо — плохо (кит)., — сокрушенно покачал головой китаец, не сводя глаз с больного товарища. Он сидел опустив плечи, и во всей его фигуре было столько скорби, что Северову захотелось ободрить его. Положив руку на плечо китайца, Иван Алексеевич сказал:
—"Поправится Журба, поправится, — и он обратился к Захматовой: — Тяжелое состояние?
- Да, -_ откликнулась она на стук в двери.
В каюту вошел Микальсен, а за ним Бромсет. Они обнажили головы. У Захматовой сердито сдвинулись брови. Несколько секунд стояла гнетущая тишина. Китобои смотрели на русских. Слышался лишь невнятный бред Журбы. Он задвигался, попытался подняться, но Ли Ти-сян удержал его:
Лежи, Максимка... лежи... Не нада...
Я очень сожалею и приношу самые глубокие извинения и заверения, что подобное не повторится... — начал Микальсен.
Здесь больной, пройдите! — пригласила моряков в свою каюту Захматова.
Моряки вошли, и каюта сразу стала очень тесной. «А он действительно переживает случившееся», — думал Северов, слушая Микальсена.
Капитан-директор говорил:
Скруп — фанатик. По-видимому, психически ненормален. Он убежден, что пребывание женщины на судне приносит несчастье. Старинное, глупое поверье.
Теперь моряки только рады присутствию женщины на судне, — вставил Бромсет.
Захматова и Северов не откликнулись на его слова.
Скрупа я могу передать в распоряжение ваших властей, — продолжал Микальсен. — Если вы, конечно, этого пожелаете. Но, судя по его состоянию, он не вполне вменяем.
Держать его на базе в таком случае тоже опасно, — заговорил Северов. — Не будете же вы его держать все время в карцере.
Я прошу капитан-директора списать Скрупа на мое китобойное судно, — сказал Бромсет. — Там он будет не опасен.
Захматова взглянула на гарпунера, точно молча спросила, какую роль он во всем этом играет. Бромсет встретил ее взгляд едва заметной сочувственной, дружеской улыбкой. Весь вид его говорил ей, что она нравится Бромсету. Елена Васильевна повернулась к Микальсену, который поддержал предложение гарпунера.
Я так и сделаю, если вы согласны, господин Северов.
Хорошо, — согласился Иван Алексеевич. — Лишать вас одного матроса я не хочу. Пусть Скруп работает на китобойцев. Но по приходе в Петропавловск он будет судим по советским законам, как совершивший преступление на советской территории.
Согласен с вами, господин Северов, благодарю, — поднялся Микальсен. — И еще раз прошу у мисс Захматовой извинения. Что же касается раненого матроса, то ему за время болезни будет выплачиваться полное жалование и доля, которая придется из добычи китов каждому матросу палубной команды. Надеемся, что матрос скоро поправится.
Прошу принять для больного фрукты. — Бромсет протянул сверток. — Это от моряков пострадавшему товарищу.
Спасибо, — сухо ответила Захматова и позвала негра: — Джо!
Мэйл подошел к дверям. Елена Васильевна развернула сверток, в котором были желтые лимоны, оранжевые апельсины и румяные яблоки.
— Выжми из апельсина сок для Журбы. А в воду для питья положи ломтик лимона.
— Хорошо. — Мэйл принял сверток. Китобои собрались уходить.
«Кажется, Комберг ошибся», — облегченно подумал Бромсет. Он все время ожидал, что Северов или Захматова спросят о Комберге, но раз они молчат, значит, Комберг ошибся. «Трус проклятый, —ругал Юрт про себя Комберга. Бромсет ощутил к Комбергу зависть. — Если все операции удадутся, то Комберг изрядно заработает. Трусу везет».
Китобои распрощались. Бромсет попытался осторожно задержать руку Захматовой, но она отдернула ее и подошла к Журбе. Микальсен пригласил Северова:
— Пойдемте к Скрупу. Вам будет небезынтересно взглянуть на него.
Иван Алексеевич хотел отказаться, но тут же изменил свое решение: «Надо своими глазами убедиться, что Скруп фанатик, как уверяет Микальсен».
...В карцере было тихо. Капитан-директор предложил Северову взглянуть в оконце. На голом полу, свернувшись в клубок, спал Скруп. Левый рукав его тужурки был оторван.
— Скруп! Скруп! — позвал Микальсен.
Матрос вздрогнул, поднял голову и, увидев за решеткой капитан-директора, вскочил на короткие ноги, подбежал к двери:
— Я слушаю, сэр!
«Вид у него вполне нормального человека», — подумал Северов. Лицо Скрупа было в кровоподтеках. Он получил их, когда его связывали, а затем, когда бился в истерике в карцере.
Я перевожу тебя на китобойное судно «Вега-1», — сказал Микальсен. — Согласен? За твой проступок тебя надо бы вздернуть на рее!
Согласен, сэр, — с покорной готовностью ответил Скруп.
Выпустите его! — приказал Микальсен боцману, стоявшему в стороне. Щелкнул замок. Боцман открыл дверь.
Выходи, Скруп!
Матрос показался на пороге. Бромсет спросил его:
— Ты зачем бросился с ножом на врача? Тусклые глаза Скрупа сверкнули, он весь собрался,
оглянулся и быстро, срывающимся голосом, заговорил:
— Баба на корабле. Ее убить надо. Она гибель нам несет. Убить!
Он сунул руки в карман за ножом, но, не найдя его, крикнул:
— Я задушу ее'
Скруп ринулся бежать, но, встретив кулак Бромсета, отлетел в карцер и ударился головой о железную переборку.
— Зачем вы? — поморщился Северов.
Матрос поднялся на • ноги. Губы и нос кровоточили. Бромсет сказал ему:
— Иди ко мне. Вздумаешь бежать, хуже будет. Утоплю!
Скруп подошел к гарпунеру, закрывая руками нижнюю часть лица. Между пальцами сочилась кровь.
— Я отведу его сам, — сказал Бромсет Северову и Микальсену. — Так будет спокойнее.
Только не бейте, — попросил Северов.
Ничего с ним не случится, — ответил Бромсет и, взяв Скрупа за руку, удалился.
Капитаны вышли на палубу. Морось перешла в дождь, но работа на базе не прекращалась. Из-за борта продолжали лебедками поднимать полосы и огромные куски жиру. Северов долго наблюдал за работой резчиков на туше. Сверху они казались муравьями, пытающимися разобрать гору.
Затем он спустился в жиротопный завод. Микальсен провел его мимо котлов, сложной системы труб, вакуумов. В электрическом свете горели бронзой манометры, сверкали стеклянные трубки с делениями. В трубках двигалась желтоватая густая жидкость. «Вытопленный жир», •— догадался Северов. В заводе было душно. Тошнотворно пахло жиром, от горьковатой сизой дымки чада першило в горле.
Капитан-директор объяснял процесс вытопки жира, но так бегло, что получить точное представление было невозможно.
Иван Алексеевич задал несколько вопросов. Микальсен ответил на них уклончиво, и Северов больше вопросов не задавал.
Когда они вышли на палубу, Северов с удовольствием глотнул свежего воздуха и ощутил на лице дождевые капли и дыхание мокрого ветра. Тошнота, которая стала его одолевать в заводе, прошла.
Распрощавшись с Микальсеном, капитан ушел в свою каюту. Он сбросил плащ и фуражку, присел за письменный стол, раскрыл дневник, чтобы сделать запись, — привычка, заимствованная у отца. Написав несколько страниц об охоте и разделке китовой туши, Северов дошел до сообщения Захматовой о Комбарове и отложил ручку, задумался. Ошиблась или кет Захматова? Он не спросил у Микальсеиа о Комбарове, чтобы не вызвать подозрения.
«Запрашивать о нем по радио базы губком партии нельзя, — размышлял Северов. — Напишу письмо секретарю губкома и передам его с первым встречным пароходом, идущим в Петропавловск». Северов решил зорче наблюдать за всем, что происходит вокруг него.
В каюту вошел Джо.
Ну, как Журба? — спросил Северов.
Бредит, плохо ему, — печально сказал Мэйл. — Сейчас наше судно уходит на охоту. Вы пойдете с нами?
- Нет. Иди один. - Северов подошел к Мэйлу, взял его за плечи. - Я знаю, что тебе трудно среди чужих, но потерпи, Джо. Скоро будем вместе. Ну, иди, счастливого плавания.
Мэйл ушел. Северов вернулся к письму.
3
Подгоняя притихшего Скрупа, гарпунер вместе с ним спустился по осклизлому штормтрапу на китобоец. На палубе было тихо и пустынно. Команда отдыхала. Лишь у спардека, прячась от дождя, вахтенный попыхивал
трубкой.
Когда подойдут китобойцы, — сказал ему Бром- сет, — сразу мне доложи.
Хорошо, сэр! — откликнулся вахтенный.
Рядом с судном, на китовой туше, по-прежнему шла работа. Оттуда доносились голоса резчиков, рокот лебедок. Светлые куски жира время от времени проплывали вверх.
Бромсет толкнул Скрупа в спину:
— Вперед!
Матрос покорно подчинился. Он все еще прикрывал рукой нижнюю часть лица. Юрт ввел его в свою маленькую каюту и включил свет. С узкого и короткого диванчика вскочил Комберг и сунул руку в карман. Вид у него был испуганный. Маленькие, глубоко сидящие под большим лбом глаза сверлили взглядом коротконогого Скрупа.
—- Что за ублюдка вы привели, Бромсет? — проговорил Комберг, успокаиваясь. Он опустился на диван, взял со стола недопитый стакан. Тут же стояла почти полностью опорожненная бутылка.
«Пьяница, — презрительно отметил гарпунер. — Пьет в одиночку».
Комберг жадно, большими глотками осушил стакан, со стуком опустил его на стол, ладонью вытер губы и посмотрел на Юрта:
Ну!
У вас галлюцинации. Вам даже забыли передать
привет.
Значит, тихо там? — Комберг ткнул пальцем в потолок, подразумевая базу.
Было бы тихо, если... — Бромсет стряхнул с бороды капельки дождя и бросил гневный взгляд на Скрупа, стоявшего у двери и осторожно обтиравшего лицо. Руки у него дрожали.
Кто его так загримировал? — с любопытством спросил Комберг, разглядывая разбитое лицо Скрупа.
Губы матроса распухли так, что стали похожи на большие сырые отбивные, рассеченный подбородок покрывала запекшаяся кровь, нос потерял свою форму.
Садись сюда, — Бромсет указал матросу место рядом с Комбергом, а сам опустился в кресло напротив.
Я мог бы тебя убить или утопить, но того, что ты получил, пока хватит. Согласен?
Скруп кивнул. Его тусклые глаза с испугом смотрели на гарпунера.
Юрт говорил:
— Будешь вести себя, как девственница в пансионе. Понятно?
Скруп опять кивнул. Гарпунер рассердился:
— Что болтаешь головой, как китайский болванчик? Отвечай!
Матрос открыл рот, и его лицо исказилось от боли. Передние зубы у Скрупа были выбиты. Вместо них виднелись кровоточащие десны.
«Хороший удар», — с удовлетворением подумал Бромсет и махнул рукой:
— Ладно. Захлопни свою пасть. На базу не смей подниматься, иначе...
Бромсет снова сжал свой кулак, и его усы и борода дрогнули в недоброй улыбке. Скруп испуганно откинулся назад. Гарпунер засмеялся:
— Не бойся. Я еще успею вытряхнуть из тебя душу. Он, не поднимаясь с кресла, дотянулся до шкафчика,
достал оттуда бутылку виски, отвинтил пробку и, налив полный стакан, протянул Скрупу:
— Пей!
Матрос осторожно приоткрыл губы и медленно стал тянуть вино.
В дверь постучали. На окрик Бромсета вошел вахтенный в блестящем от дождя черном плаще и зюйдвестке:
— Три китобойца пришвартовались, сэр. Каждый привел по туше!
Бромсет встал.
— Идем, Скруп.
Они вышли следом за вахтенным...
Когда Бромсет вернулся в каюту, Комберг, привалившись к спинке дивана, курил. Юрт чертыхнулся:
— Задохнуться можно. Превратили каюту в смолокурню.
Он отвинтил барашки иллюминатора, раскрыл его. В каюту потянуло мокрым холодом. Был слышен шум дождя.
Бромсет достал из стола папку с картами. Выбрал одну и расстелил на столе:
— Ни врач, ни комиссар о вас не спрашивали, но они могут хитрить.
«А эта врач с характером. Как она отдернула руку, — вспомнил гарпунер. — А рука маленькая, сильная и горячая. Черные глаза сердитые, но что-то в них есть». Ему было приятно думать о Елене Васильевне. Это волновало его. «Хорошо, что принес для матроса фрукты, — 'размышлял Юрт. — Будем заботиться о нем. Женское сердце на жалость уступчивое».
Бромсет неторопливо набил трубку и, раскурив ее, пригласил Комберга к карте:
— Так где мы можем встретить пассажиров? Комберг склонился над картой. Голубое Берингово
море омывало восточный берег Камчатки. Палец Комберга медленно полз по извилистой береговой черте, миновал мыс Кроноцкий и остановился у устья реки Чажма.
— Должны быть здесь!
— Вы точно уверены? — смотря на карту, спросил Бромсет.
Комберг пожал плечами:
Так было условлено. Кроме того, есть еще две явки, — палец с обгрызанным ногтем скользнул выше по карте. — Вот у этих рек Сторож и Андриановка.
Почти что рядом, — прикинув расстояние, иронически сказал Бромсет. — А не могли они еще встречу на Чукотке назначить?
Был и такой вариант, — невозмутимо ответил Комберг. — Но там большевики успели уже всех просеять.
- Ладно, — свернул карту Бромсет. — Ползите на койку.
Бромсет ушел к Ханнаену, а Комберг заснул пьяным сном.
На рассвете «Вега-1» отошла от базы и взяла курс на восток, но на траверзе мыса Козлова резко повернула на северо-восток и мористее стала огибать Кроноцкий полуостров.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Северов открыл глаза, провел ладонью по лицу и, усмехнувшись, покачал головой. Он сидел в кресле. На столе перед ним лежал раскрытый дневник. Так и заснул капитан в кресле. В каюте уже было светло, и электричество бессильно боролось с дневным светом.
Иван Алексеевич чувствовал, как затекло его тело. Он дотянулся до иллюминатора, открыл его, подставляя лицо свежему воздуху. Вместе с утренней прохладой в каюту ворвался птичий гомон. Северов выглянул в иллюминатор. Было серое, туманное утро. Дождь перестал. Вокруг судна вилось множество птиц. Можно было подумать, что пернатые обитатели береговых утесов избрали китобойную базу местом своего птичьего базара.
Умывшись, Иван Алексеевич вышел на палубу. Здесь работа не прекращалась. Резчики работали быстро, слаженно. «Неужели с одного кита так много жиру?» — подумал Иван Алексеевич, разглядывая висящие над люками пласты. Палуба была скользкой от жира. Внизу у борта капитан увидел четыре туши. Одна лоснилась темно-коричневой кожей и казалась на воде огромным продолговатым пузырем; на двух работали резчики, а четвертая плавала недалеко от базы. «Это тот кит, которого загарпунил Бромсет», — догадался Северов, но сейчас тушу трудно было узнать. Вся иссеченная, она казалась гигантским кровоточащим куском мяса. Ее уже не удерживали швартовы с базы. Покачиваясь на волнах, она стала добычей птиц и, очевидно, акул. Вода вокруг туши кипела. «Но почему же они бросили эту тушу? — недоумевал Северов. — Жир содран только сверху».
Он вспомнил прочитанные им документы о китобойном промысле за рубежом. В них говорилось о том, что на многих флотилиях, особенно японских, норвежских, английских и немецких, жир с туш берется полностью, а на некоторых даже полностью утилизируется вся туша. Одни ее части идут на тук и костную муку, другие — на изготовление консервов.
В Северове поднялось возмущение. Он решил немедленно встретиться с Микальсеном. Капитан-директор завтракал и пригласил Ивана Алексеевича к столу.
- Рано вы встаете, господин Северов, — сказал он,
пододвигая к нему масленку и сахарницу.
— Боюсь, что поздно, — нахмурился Иван Алексеевич. Микальсен в замешательстве посмотрел на Северова.
«Неужели комиссар узнал, что Комбсрг ушел с Бромсе-том. Буду отрицать, все отрицать. Пусть сам Бромсет выкручивается». Капитан-директор сделал несколько глотков кофе и, стараясь казаться спокойным, спросил:
— Вы снова хотели пойти на охоту? Почему же не предупредили? Теперь китобойцы редко будут стоять у базы, только для принятия топлива, продуктов. Сдадут тушу и снова на поиски, на охоту. На рассвете три китобойца доставили по туше и снова ушли в море. «Вега-1» тоже...
Микальсен за многословием пытался скрыть свое беспокойство. Северов выжидал, когда капитан-директор сделает паузу.
— Я не об этом, господин Микальсен. Я о том, что разделка туш ведется неправильно. Я не могу позволить, чтобы вы брали с туш только тот жир, который легко срезать сверху. С туши используется всего лишь одна треть жира. Это противоречит всем международным нормам.
«Вот он о чем», — Микальсен почувствовал облегчение и, отодвинув от себя чашку из тонкого китайского фарфора, откинулся на спинку кресла:
Мы иначе не можем, господин Северов.
Почему же другие флотилии берут с туш весь жир?
Наша база устарелого типа. Мы не имеем слипа[21]
Слип — вырез в корме базы, позволяющий втаскивать тушу кита на палубу для полной разделки., который бы позволил нам обрабатывать тушу полностью.
Но таким образом вы вынуждены в три—четыре раза больше бить китов, а это ведет к их истреблению.
Китов на наш век с вами, господин Северов, хватит, — рассмеялся Микальсен.
Это же хищничество! — возмутился Северов. Разве вы этого не понимаете?
Микальсен равнодушно пожал плечами.
Так делают все, у кого нет слипа.
Почему же вы не сделаете его, — вырвалось у Северова. В глазах Микальсена мелькнули 'веселые огоньки.
Флотилия не моя, господин Северов. Но я охотно передам ваше требование президенту компании.
Северов сдержанно сказал:
Если и остальные туши будут обдираться так же плохо, я буду вынужден сообщить об этом своему правительству. Кроме того, ободранную тушу вы оставили на плаву, отдали ее на волю волн.
Она скоро затонет, да и много найдется на нее любителей среди рыб, — забеспокоился Микальсен.
Это замечание Северова било прямо в цель. Капитан-директор знал, что, бросая тушу на плаву, он нарушает одно из условий концессии. Северов напомнил о нем:
— Тушу необходимо уничтожить полностью. Иначе волны прибьют гниющие остатки к берегу, хотя бы тех же Командорских островов, а это может вызвать мор среди котиков.
У Микальсена мелькнула тревожная мысль: «Комиссар говорит о лежбищах. Неужели он знает, что мы, Грауль, то есть Бромсет, должны... Нет, нет... Откуда он может знать об этом? Вот он говорит уже о другом».
Прикажите сейчас же уничтожить тушу, — Северов _ говорил так непреклонно, что Микальсен торопливо согласился:
Хорошо, хорошо.
Капитан-директор отдал в переговорную трубу приказ на мостик вахтенному помощнику. Северов, помешивая ложечкой кофе, с досадой думал: «Микальсен не хуже меня знает условия концессии, почему же ему о них надо напоминать? Впрочем, удивляться нечему. Будущее для них не имеет значения. После них хоть потоп...» — Северов отодвинул чашку, поблагодарил, поднимаясь из-за стола. Ему стало тяжело наедине с Микальсеном. Разговор с ним заставил Северова вспомнить о том, как разбойничали в русских северо-восточных морях иностранные китобои: «Те же хищники...».
Северов вышел из каюты и с облегчением вздохнул полной грудью.
От базы отошла шлюпка. Она, словно огромное насекомое, бежала по воде на тонких шести ногах — веслах. «Пошли взрывать тушу», — Северов остановился у бор-наблюдая за шлюпкой. Она подошла к туше, вспугнув тучу птиц. С недовольными резкими криками птицы покинули останки кита, но не улетали к берегу, а вились низко над водой. Наиболее смелые вновь набросились на добычу.
Иван Алексеевич видел, как на тушу взобрались двое моряков. «Динамит закладывают». На палубе шум работы стал тише: многие наблюдали за происходящим. Вскоре шлюпка с матросами вернулась к базе.
Туша, вновь усыпанная птицами, мерно покачивалась на волнах. Как всегда в ожидании взрыва, время тянулось чрезвычайно медленно. И хотя и Северов и другие на базе ждали взрыва, выросший над китом темный столб воды и клочьев мяса был внезапным. Люди вздрогнули от гула. Он прокатился над морем и слабым эхом затих в скалистых берегах.
Когда темный столб рассеялся и море вобрало его в себя, на месте туши виднелись лишь какие-то темные куски, но скоро и они исчезли. На базе вновь возобновилась работа. Северов направился к Захматовой.
Мысль о Журбе омрачила лицо капитана. «Какая нелепая история — это нападение полусумасшедшего матроса... Бромсет, Микальсен... их непритворное участие... Удар Юрта...» Северов видел отрицательные черты китобоев, но он не мог не признать, что норвежцы стараются жить с ним в мире, согласии, по крайней мере, ему так казалось. Прошло еще слишком мало времени, чтобы он мог безошибочно во всем разобраться...
«Поговорю об этом с Еленой Васильевной, посоветуюсь с ней. Человек она умный, хороший, — неожиданно Для себя подумал Северов и вспомнил теплый взгляд Захматовой. Тут же Северов посмеялся над собой: — Эх, старик, старик. Кажется, амур в тебя из своего лука целится».
Он улыбнулся и вошел в каюту. Захматова стояла У койки Журбы. Она обернулась на стук двери. В руках у нее был термометр. Северов молча поклонился. Елена Васильевна в ответ коротко кивнула, потрясла термометром.
«Плохо Журбе», — понял капитан. Елена Васильевна, видимо, не спала всю ночь. Под глазами темные круги, лицо усталое, осунувшееся. При виде Северова она оживилась, стала смотреть приветливее и, как показалось Северову, с нежностью. Но это он отнес за счет своего воображения.
— Пройдем ко мне, — шепотом проговорила Захматова, указывая на Ли Ти-сяна. Китаец сидел в кресле, уронив на грудь голову, и крепко спал. — Не будем мешать. Только сейчас уснул. Всю ночь дежурил.
—- Как состояние? — спросил Северов, когда они вошли в маленькую каюту Захматовой. — Тяжелое?
Елена Васильевна кивнула и потянулась к коробке папирос, взяла одну, но, вспомнив замечание Северова, смяла папиросу и швырнула ее в пепельницу:
К черту табак!
Сразу трудно отвыкнуть, Елена Васильевна, — мягко заметил Северов.
Ну, ты меня не успокаивай! — Захматова вскинула голову и посмотрела прямо в лицо капитана. — Я не из неженок!
Помилуйте, Елена Васильевна, — Северов был удивлен сердитым, вызывающим тоном Захматовой. — Я не хотел вас обидеть.
Меня не обидишь, — Захматова села в кресло. — Давай думать, как быть с Журбой. Всю ночь бредил. Температура высокая. Боюсь, как бы не... — она сделала паузу, потом, нахмурившись, тихо добавила: — заражение крови...
Что вы? — обомлел Северов.
— Может, ошибаюсь, — пожала плечами Елена Васильевна. — Но Журба в тяжелом состоянии. Возможно, ему будет нужна операция. Я здесь одна не смогу.
Захматова признавалась не в своем бессилии или неумении, а трезво оценивала обстановку. Северов хорошо это понимал.
Подождем до завтра, — сказала она. — Если не станет лучше, надо его срочно везти в Петропавловск.
Очень правильно, Елена Васильевна. Только вот согласятся ли китобои...
- Заставим, — перебила его Захматова. — Да они и не посмеют отказать!
Елена Васильевна выпрямилась в кресле. От нее повеяло такой уверенностью, силой, что у Северова исчезли
последние сомнения.
- Да, так и сделаем. Спасибо за совет!
- Ну вот еще, «спасибо!» Какие ты разводишь нежности, товарищ Северов, — усмехнулась Захматова. — И вообще, я тебе хотела сказать, что надо быть проще...
Она смотрела на Северова с таким видом, точно говорила: «Ну, что, разве я не права?», — а сама с глубоко спрятанным внутренним волнением ожидала, что он скажет. Северов не понял ее.
Что вы имеете в виду?
Ну, эти самые «спасибо», да и «выкаешь» ты мне все время!
Мы еще мало знакомы, Елена Васильевна, — напомнил Северов, несколько озадаченный простодушным объяснением Захматовой. — А на «ты» называют люди друг друга лишь очень близкие!
Мы же с тобой оба коммунисты, — бросила Захматова.
Из изолятора донесся голос Ли Ти-сяна:
— Мадама... Тун дзы... товалиса... Жулба шибко плохо...
Захматова и Северов поспешили из каюты. Журба лежал на боку, придерживаемый Ли Ти-сяном, из его рта бежала алая струйка крови. Глаза матроса были открыты, взгляд их был устремлен куда-то далеко. Журба не замечал вошедших,
— Максим Остапович, — позвал Северов, но Журба не откликнулся даже движением век.
Захматова шепнула капитану:
— Не надо... Иди... идите, — поправилась она, — к Микальсену. Журбу надо везти в Петропавловск. Я его буду сопровождать... Идите...
Иван Алексеевич медлил. Ему хотелось чем-то помочь /Курбе, хотя бы вот так, как Ли Ти-сян. Китаец обтер лицо Журбы, дал глоток холодной с льдинками воды. Кровь перестала идти. По лицу Журбы медленно скатывались крупные капли пота...
Ли Ти-сян молился всем богам, каких только знал, Давал им клятвы, лишь бы Журба выжил. Но матросу становилось все хуже и хуже. Ли Ти-сян готов был пожертвовать собой, чтобы спасти товарища. Обернув к Северову лицо с лихорадочно поблескивающими глазами, он умоляюще сказал:
— Помогай, капитана... Максимка спасай нала... Его шибко пухо...
— Хорошо, Ли Ти-сян, хорошо, — Северов вышел из каюты.
В сильном волнении он пришел к Микальсену. Тот, увидев расстроенное лицо комиссара воскликнул:
Что с вами, господин Северов?
Матрос Журба умирает, — Иван Алексеевич от быстрой ходьбы задыхался. — Надо немедленно отправить его на китобойном судне в Петропавловск.
Микальсен был в затруднении: «Как к этому требованию отнесется Бромсет? Нужно оттянуть ответ до его возвращения. Пусть сам и решает, но как задержать? Под каким предлогом?»
Я жду, — прервал затянувшееся молчание Севе ров. — Умирает человек, который тяжело ранен вашим матросом.
Да, да, конечно, доставим в Петропавловск, — за кивал Микальсен, усиленно стараясь придать своему лицу участливое выражение. — Вон подходит китобоец!
Северов обернулся. К базе шло китобойное судно. Было видно, как у форштевня кипят буруны, как китобоец чуть накренился на левый борт, под которым была туша.
Микальсен прищурился:
— «Вега-пятая». Вот на ней сейчас и отправим вашего матроса. Они быстро дойдут до Петропавловска, — говорил Микальсен, размышляя в то же время над тем, как задержать отправку Журбы.
Северов неожиданно пришел ему на помощь.
— Матроса будет сопровождать врач Захматова. Микальсен всплеснул руками:
— Что вы, господин Северов! Это же невозможно. Команда китобойца не пустит женщину на борт! Тут я беспомощен! Если она поднимется на китобоец, то команда оставит судно. Никогда женщины не бывали на китобойцах. Это морской закон, и его свято выполняют охотники. Я знаю, что это суеверие темных людей, но тут я ничего не могу поделать...
Северов был озадачен неожиданным препятствием и даже не уловил ноток облегчения в голосе Микальсена.
Иван Алексеевич спросил:
— Как же быть? Неужели мы можем допустить смерть Журбы. Тогда надо идти в Петропавловск базе.
Прекратить промысел на несколько дней? — у Микальсена широко раскрылись глаза.
— Жизнь человека дороже китового жира, господин Микальсен! — возмутился Северов. — Я жду вашего ответа!
«Черт, что же делать? — капитан-директор растерялся. Из-за какого-то матроса срывать промысел. Отказать — будут неприятности, да и еще что скажет Бром- сет. Всегда он отсутствует в трудный момент». Мысль о Бромсете точно осветила Микальсена. Вот где выход. Он взглянул в сердитое лицо Северова:
Вы правы. Я, конечно, согласен с вами, что матроса надо доставить в Петропавловск раз он так плох. Но база будет идти намного дольше, чем китобойное судно.
Вы же только что утверждали, что на китобойце невозможно идти врачу Захматовой, — напомнил Северов. — Я не понимаю вас!
Нужно подождать «Вегу-первую», — Микальсен даже улыбнулся. — Гарпунер Юрт Бромсет хороший человек, не суеверен, и его слово для команды судна закон. Он уговорит и Ханнаена. Тому тоже никакие суеверия не страшны. Выпьет лишнюю чашечку своего итальянского кофе и поведет «Вегу» в Петропавловск. Хе-хе-хе!
«И он смеется над несчастным Орацио». — В Северове бушевало негодование.
Капитан-директор, очевидно, прочитал по лицу Ивана Алексеевича его состояние, оборвал смех, зашарил в карманах, достал трубку и с нарочитым вниманием занялся сю: «Не знаешь, как себя держать с этим комиссаром».
Поверьте мне, господин Северов, — добавил Микальсен, — это лучший и верный шанс!
Хорошо, подождем Бромсета, — согласился Северов и ушел.
Микальсен облегченно вздохнул. Он с удовольствием потягивал из трубки дым крепчайшего «кэпстена»[22]
Кэпстен — сорт табака (англ.). и думал о том, что промысел начат удачно. «Этот район Берингова моря действительно богат китами, как это утверждали карты и записи американских китобоев еще с прошлого века». Микальсен вспомнил категорическое предупреждение президента компании Асклунда — ни в коем случае не знакомить с этими картами русских.
День для Северова и его товарищей тянулся мучительно медленно. Китобойные суда подводили к базе свою добычу и снова исчезали за горизонтом, а «Веги-1» не было.
Иван Алексеевич приготовил письма секретарю губкома партии и написал жене:
«Дорогая Сонечка! Итак, я становлюсь китобоем, вернее пока еще только наблюдателем, свидетелем китобойного промысла, но знай, что все, что я здесь увижу, потом пригодится. Неужели исполнится мечта наших отцов, Лигова, мечта моей юности? Как бы мне самому хотелось сегодня преследовать морского исполина. Это очень волнующее зрелище...»
Иван Алексеевич рассказывал жене обо всем интересном, но ни об одной тревожившей его мысли, ни о печальном случае с Журбой. Он знал, что она будет сильно беспокоиться, переживать за него, если об этом узнает.
«...Охотиться мы будем до глубокой осени. Правда, горько наблюдать, как иностранцы промышляют в наших подах, но я верю, что это продлится недолго. Теперь, когда весь народ — хозяин страны и ее богатств, русский китобойный промысел будет возрожден. Я очень и очень скучаю о тебе. Знаю, что и тебе одной трудно. Береги себя, о нас с Мэйлом не беспокойся. Здесь мы не одни. Я встретил и взял на флотилию одного своего бывшего матроса, и врач у нас свой, советский. Так что, видишь, мы тут не скучаем среди чужих людей. Не прислал ли Геннадии письмо? Целую милую жену...»
Северов отложил перо, задумался. Сопя, жена... Нелегко сложилась их жизнь, но она всегда была хорошей, верной и надежной подругой и в годы личных неудач, и в годы интервенции, когда Северову приходилось скрываться... Не раз она выносила издевательские допросы и обыски белогвардейцев, японцев, французов, американцев... Бедная, сколько пришлось испытаний на ее долю. И никогда она не жаловалась, не требовала от него другой жизни. Он был счастлив с пей и, гле бы ему ни приходилось плавать, как бы далеко он ни был от родного порта,
он всегда чувствовал ее любовь, ее заботу... Милая, дорогая жена!" Как благодарен он ей за все, что она принесла в его жизнь.
2
«Вега-1» шла на север. Когда слева за кормой остался мыс Кроноцкий, судно подошло ближе к скалистому берегу. Ханнаен не покидал мостика. Незнакомые воды таили в себе опасность, хотя в штурманской рубке и лежали точнейшие карты английского адмиралтейства. Ханнаен часто сверялся по ним и, возвращаясь на мостик, цепко обхватывал руками поручни, осматривал море, точно пытаясь проникнуть взглядом сквозь толщу воды, вовремя заметить притаившиеся там острые рифы. Ветер развевал длинные волосы капитана. Он щурился от встречного ветра, и это придавало Ханнаену вид дикого зверя, высматривающего добычу.
Бромсет видел, что маленький капитан беспокоится, и пытался отвлечь его разговором, ко Ханнаен отвечал односложно. Его все тревожило. Этот рейс напомнил Ханнаену эпизод из его далекого прошлого. Вот так же тайком он проник во французские воды, чтобы сдать партию контрабандных товаров, но был схвачен и три года просидел в каторжной тюрьме. Его спина могла бы о многом рассказать. Через нее в Ханнаена был навсегда вбит страх, который он с трудом подавлял сейчас.
Все ему не нравилось: ни это море, ни поднимающиеся к серому в облаках небу высокие темные утесы, ни Комберг, который стоял рядом с Бромсетом и рассматривал близкий берег. Вот он опустил бинокль.
— Скоро будем у цели?
Ханнаен окинул море быстрым взглядом. Хотя его и убеждали, что у большевиков нет пограничных судов, все же он опасался. «Черт возьми, осторожность никогда не вредна, — оправдывал он себя. — Надо было бы загарпунить одного кита и ходить с тушей под бортом. Хоть вид был бы деловой, а то сразу можем вызвать подозрение», Ханнаен уже предлагал Бромсету это сделать, но гарпунер лишь посмеивался над ним:
-Кого же вы собираетесь обманывать своей маскировкой, Ханнаен. Чаек, волны, рыбу?
Пожалуй, Бромсет был прав. С самого утра они никого не встретили в море, не заметили на берегу. Да и заверения Комберга в том, что они скоро будут у цели, немного успокоили Ханнаена, и он с удовольствием стал подсчитывать, сколько фунтов[23]
Фунт стерлингов — английская денежная единица. принесет ему и этот и другой рейсы, далекие от обычной охоты на китов.
Моряки осматривали берег. Где-то там их ждали люди. Быть может, они уже увидели судно и сейчас следят за ним. «А может быть и засада большевиков», — мелькнуло у Бромсета опасение, и он сказал Ханнаену:
— Мы зашли за питьевой водой.
Капитан молча кивнул. Он уже предусмотрительно приказал спустить за борт всю питьевую воду. На мостике снова наступила тишина. Покачиваясь, китобоец с шумом рассекал волны. Посвистывал ветерок в такелаже, гудела под ногами машина.
— Лево! — коротко бросил Комберг по-немецки.
Ханнаен, не понимая, обернулся к нему. Бромсет перевел по-норвежски. Капитан изменил курс судна, и оно пошло прямо к берегу. Скалы как бы расступились, и перед китобойцем оказался широкий залив с низким берегом в глубине. Его надвое разрезала река, впадавшая в залив. Недалеко от устья вода кипела белым гребнем. В этом месте течение реки сталкивалось с морем и намыло высокий подводный гребень грунта. Моряки молча осматривали берег, реку. Справа от нее поднимались сопки, уходящие вдаль могучей грядой; по левому берегу тянулась долина, поросшая низкорослым леском... Берег был пустынный, безлюдный, дикий.
— Стоп! — снова отдал команду Комберг.
Китобоец, замедляя ход. скоро остановился, чуть покачиваясь на мелкой зыби. Ветер переменился, стал береговой. Ханнаен приказал бросить якорь и ждал, что скажет Бромсет. Комберг пристально осматривал берег, сжав в губах потухшую папиросу. На палубе собирались матросы. Бромсет следил за ними. Вот и негр выполз из своей преисподней и с удовольствием потянулся, широко раскинув руки.
«Черномазого во время перевозки людей придется убрать, — подумал Бромсет. — Но как? Впрочем, потом будет видно. Пока пусть живет. «Дед» говорит, что он неплохой механик».
Джо осматривался. Его темное лицо было спокойно и добродушно. К нему подошел молодой матрос в толстом свитере. Покашливая, он потер грудь и заговорил с жаром, подняв лицо. Мэйл был выше матроса на целую голову. Матросы чему-то засмеялись и стали с любопытством рассматривать берег. «Кто этот матрос, почему так подружился с негром?» - подумал Бромсет и хотел спросить Ханнаена, но его отвлек Комберг.
Дьявол их побери! Нет условного сигнала.
Мы не ошиблись рекой? — кивнул на берег
Бромсет.
- Нет. Договорились встретиться здесь, — Комберг
снова припал глазами к биноклю, медленно водя его вдоль берега. Бромсет сказал Ханнаену:
— Шлюпку, гребцов и боцмана на берег с бочками. С ними идем и мы!
Мэйл стоял рядом с Оскаром. Этот вечно кашляющий матрос с симпатией относился к Джо, и негр отвечал ему тем же. Молодой датчанин Оскар, слабеющий с каждым днем от точившей его болезни, тянулся к черному гиганту, словно ища у него защиты.
— Почему на якорь стали? — спросил Джо. — Весь день шли, но за китами не охотились.
Приближался вечер. На востоке темно-синий щит океана слился с небосклоном. За берегом вдали еще растекались бледно-оранжевые краски заката. Они тянулись узкой полосой, пробиваясь сквозь пепельно-синие облака.
Капитану все встречные киты казались, наверное, селедкой, — на изможденном от жара лице Оскара появилась улыбка. Вокруг рта собрались тонкие мелкие морщины. Матрос закашлялся. — А сейчас за пресной водой пойдут. Забыл наш Ханнаен с базы накачать. Кофе, на верное, он не забыл захватить с собой!
Хорошо бы по берегу погулять, — сказал Джо. — Ох, и люблю же я зеленую траву. Она такая мягкая, как шелк...
Лицо Джо стало задумчивым. Перед ним возник двор У дома, что стоит на склоне сопки во Владивостоке. Этот двор летом всегда покрывала трава. На ней было хорошо играть в мячи, в догонялки с Соней, с братьями Северовыми. В такие минуты мать Джо — Анастасия — сидела на крылечке и, чуть приподняв лицо, с улыбкой слушала голоса детей, среди которых ей самым радостным, конечно, казался голос сына. Еще больше нравилась Джо трава на вершине скалистой сопки, которая поднималась за их домом. Сопку называли Орлиным гнездом. Может быть, там когда-то и вили свои гнезда орлы, но Джо их не находил. Он за руку приводил мать на вершину, усаживал ее на черный камень, выдававшийся из земли, а сам, бросившись на густую траву, подперев голову руками, смотрел на два деревянных высоких домика без окон, но со множеством маленьких дверок в стенах. Домики стояли в долине за сопкой. Это были военные голубятни. Белые, сизые, коричневые и черные голуби всегда вились над домиками, сидели на карнизах, и их воркованье, как и шум крыльев, долетали до Мэйла. Следя за полетом птиц, Джо думал о том, что если бы он стал голубем или имел крылья, то полетел бы далеко-далеко над морем, в ту сторону, куда своими незрячими глазами смотрела его мать. Летел бы Джо высоко и видел бы все море и на нем корабли, а среди них тот, на котором с капитаном Клементьевым уплыл его отец, тоже Джо, и больше не вернулся. Тогда бы Джо возвратился к матери и сказал ей, где плавает его отец, и мать не стала бы его все время спрашивать: «Скажи, Джо, какое судно вошло в порт? А как оно выглядит?» Мальчик терпеливо объяснял матери, а она, покачивая седой головой, печально говорила: «Нет, не наше судно, Джо. Мы еще подождем другое».
Так они сидели на вершине до самого вечера, пока темнота не закрывала от них бухту Золотой Рог. Тогда Джо опять брал мать за руку, и они медленно спускались вниз. Кутаясь в платок, мать говорила Джо: «Завтра мы опять пойдем на сопку, сынок. Может быть, завтра...» Настя ждала мужа, ждала отца Джо. Но он не возвратился ни на следующий день, ни через несколько лет...
— Здесь! — воскликнул Комберг. — Есть знак! Вон на левом берегу две конусные кучи камней. Это они. Посмотрите!
Комберг протянул Бромсету бинокль, но гарпунер отстранил его:
— Я вижу и так! Съезжаем на берег. Сходим со шлюпки с ружьями. Поохотимся, пока матросы будут возить воду. Вы, Ханнаен, ждите моего возвращения.
Шлюпка уже покачивалась у борта судна. Бромсет и Комберг спустились в нее, и шлюпка пошла к берегу, огибая бар[24]
Б а р — подводный вал, лежащий на небольшой глубине и отгораживающий устье реки от моря. Характерен для морей со значительным прибоем.. Гарпунер и Комберг сидели на корме. Присутствие Комберга на судне никого не удивило. Ханнаен через лоцмана распространил слух, что Комберг — второй гарпунер[25]
Второй гарпунер — гарпунер, проходящий практику пород самостоятельной охотой.
Бромсет и Комберг, держа между колен охотничьи ружья, молчали. Они осматривали берег, но он был по-прежнему пустынен. Ничто не указывало на присутствие людей.
Шлюпка ткнулась в зашуршавшую гальку. Двое матросов спрыгнули у носа в воду и вытащили шлюпку на берег.
Набирайте воду, — сказал Бромсет боцману, — а мы побродим по лесу. Может, что-нибудь и повстречаем.
Поздновато, — взглянул боцман на небо.
Но Боомсет уже не слышал его. Вместе с Комбергом он проходил мимо камней, громоздившихся конусами, и остановился прикурить. Было видно, что конусы сложены людьми, а от одного в сторону леса тянулась небольшая грядка камней.
— Это они, — сказал Комберг. — Наверное, уже заметили нас.
Они быстро направились к леску. Матросы, занятые наполнением бочек водой, не обращали на них внимания. Комберг говорил несколько быстро. Он был возбужден:
Их должно быть человек сорок...
Вы об этом тоже уже сороковой раз говорите, — отрезал гарпунер. И осторожно спросил: — Видимо, важные птицы, что их ждут в гости в Штатах?
Комбергу хотелось показать свою осведомленность.
— Два туза, у которых в нью-йоркском банке золота больше, чем у нас с вами крошек табаку, белые офицеры, не успевшие удрать от большевиков через Петропавловск и Чукотку, какие-то инженеры и еще кто-то...
Бромсет понимал, что и Комбергу не все известно о людях, которых они должны тайком вывезти с Камчатки и передать на американское судно, ждавшее их южнее Командорских островов. Да это его особенно и не интересовало. Юрт знал, что получит за операцию солидный гонорар. И это его вполне устраивало.
Они вошли в лес и замедлили шаг. Под деревьями было уже сумрачно. Комберг протяжно с двумя перерывами посвистел. Моряки прислушались. В лесу стояла тишина. Комберг повторил сигнал, и сразу же за спиной моряков раздался голос, говоривший по-английски:
— Здесь охота плохая. Дичи нет.
Моряки быстро обернулись. У ближнего дерева стоял человек с винтовкой наперевес. Давно не бритое лицо заросло бородой. На нем был грязный и рваный полушубок в подпалинах, на ногах разбитые сапоги с подошвами, кое-как подвязанными сыромятными ремнями. Через плечо в деревянной кобуре висел маузер. На глаза была надвинута меховая оленья шапка.
Человек был одного роста с Бромсетом. Он привычным жестом закинул винтовку за плечо:
Побережем лучше патроны.
Можно у вашего костра обогреться? — спросил Комберг.
К нему далеко идти. — У человека в глазах по явился жадный блеск, и он с мольбой попросил: — Будь те любезны, угостите табаком.
Бромсет протянул ему табакерку. Человек дрожащими руками набил свою грубую самодельную трубку и, прикурив от поднесенной Бромсетом спички, так сильно затянулся, что у него перехватило дыхание. Он закашлялся, на глазах выступили слезы. Отдышавшись, он извинился:
Простите, господа. Год как настоящего табака не видел.
Как пройти к костру? — повторил свой вопрос Комберг, но человек покачал головой.
До него действительно далеко.
Тогда пригласите полковника Блюмгардта, — сказал Комберг.
Подождите, господа. Кстати, разрешите представиться — Илья Ильич Цесарский!
Цесарский исчез за деревьями. Бромсет и Комберг остались одни.
Я его принял за камчатского дикаря, — пошутил Бромсет, — а он оказывается весьма воспитан и любезен.
Офицер, — напомнил Комберг.
Бывший, — усмехнулся Бромсет.
Будущий, — уверенно произнес Комберг. — Большевикам еще придется с ним встретиться.
Да, он им не простит ни своих лохмотьев, ни своего голода, — согласился Бромсет.
В лесу совсем стемнело, когда к ним в сопровождении Цесарского вышел из-за деревьев низкорослый человек в довольно хорошо сохранившейся бекеше и полковничьей папахе, но без кокарды. Лицо его, старое, с дряблыми обвисшими щеками, было плохо выбрито. Говорил человек басом:
— Господа, я к вашим услугам, — и тут же перешел с английского на немецкий язык, обращаясь к Комбергу — Господин Комберг, я ждал вас раньше, намного раньше. Мои люди слишком измучены, эти вечные страхи, что нас могут обнаружить большевики, совсем нас измотали.
Мы пришли за вами при первой возможности, — извиняющимся тоном ответил Комберг. — Судно ждет вас, чтобы доставить на американский транспорт.
Наконец-то, — радостно вырвалось у полковника.— А я уже, бог простит меня, начинал сомневаться в джентльменстве... Впрочем, это неважно. Я надеюсь, что большевики не осведомлены о вашем подходе к этому берегу.
Нет, — твердо ответил Комберг.
Но Бромсет ощутил тревогу. Откуда она? Да, этот же негр с большевиками пришел. Что-то надо с ним делать. Но Бромсет не сказал о своем беспокойстве.
— Великолепно, господа, великолепно! — похвалил Блюмгардт. — Он поднес левую руку к глазам, посмотрел на ручные в кожаном футляре часы и выругался: — А, черт, уже не видно. Прошу спичку, господа. Я надеюсь, вы богаты спичками, не как мы — каждую раскалываем на две.
Комберг зажег спичку и поднес ее к часам.
Сейчас девятнадцать часов пятьдесят пять минут, — проговорил полковник, и Бромсет увидел выпуклые глаза, в которых холодным блеском отразилось пламя спички. — Мы сможем подтянуть всех людей и груз только к рассвету. Они у нас скрыты в ущелье.
Сорок человек? — спросил Комберг.
Двадцать девять, остальные... — полковник не договорил и перекрестился. — Итак, господа, ждите нас на рассвете! Да, команда ваша надежная? Впрочем, это неважно, когда мои орлы будут на судне, любая команда станет надежной. До 'встречи, господа!
Полковник круто повернулся и скрылся в сумерках, которые уже подступали со всех сторон. Бромсст и Комберг направились к берегу. Там их уже поджидала шлюпка.
Боцман сказал:
— Я уже хотел на поиски идти, думал, что вы заблудились.
Бромсет буркнул в ответ что-то неразборчивое. Он был в затруднении. «Как быть с негром механиком? Единственный выход... Впрочем, я послушаю, что скажут Комберг и Ханнаен».
Шлюпка подошла к судну. Бромсет и Комберг направились прямо в каюту Ханнаена. Капитан листал английскую лоцию. Рядом стояла чашечка со следами выпитого кофе. Ханнаен захлопнул лоцию в тяжелом кожаном переплете с золотым тиснением, аккуратно поставил ее за планку полки, вопросительно сказал:
С удачной охотой?
На рассвете возьмем на борт двадцать девять че ловек и груз, — сказал Бромсет.
— Вы неплохо заработали, капитан Ханнаен. — Комберг развалился на диванчике и закурил.
— Я привык считать загарпуненным того кита, который у меня под бортом кверху брюхом полощется, — угрюмо ответил Ханнаен. — Много груза?
— Ящик—два. — Комберг выпустил струю дыма, и глаза его алчно заблестели. — Груз подороже китового жира.
— Я бы выпил чашку вашего прекрасного кофе, — попросил Бромсет капитана. — Он очень хорошо подкрепляет и дает ясность мысли.
Ханнаен позвонил, вызывая Орацио. Бромсет постучал пальцами по столу и сказал:
Что нам делать с большевистским негром?
Ах, доннер-веттер[26]
доннер веттер - черт возьми (немец.), — выругался Комберг и даже вскочил с диванчика. — Я и забыл об этой черномазой обезьяне.
— За своих парией я ручаюсь, — сказал Ханнаен, подчеркивая тем самым, что он не имеет никакого отношения к Мэйлу и пусть им занимаются Бромсет и Комберг — Негра мне подарил Микальсен.
Старый болван, — вспомнил капитан-директора Бромсет и вернулся к вопросу о Джо: — Что будем делать с негром?
За борт его, — махнул рукой Комберг. — Утопить, а там скажем, что свалился в море во время охоты.
Комиссар не поверит, — покачал головой Бромсет. — Впрочем... — гарпунер разгладил усы, провел ладонью по бороде, у него появилась мысль. — Есть выход! — Юрт от удовольствия засмеялся раскатистым смехом. — Даже без вашего кофе, Ханнаен, гениальные мысли иногда приходят в голову.
Дьявол меня возьми! — воскликнул Ханнаен, — Где пропадает Орацио? Я вытрясу душу из этой старой развалины.
Капитан позвонил снова. Старый итальянец замешкался на камбузе, готовя свежий кофе для капитана, и подходил к каюте Ханнаена в тот момент, когда капитан спрашивал Бромсета:
— Так каким же образом вы придумали отправить на дно этого негра?
Капитан говорил громко, и Орацио хорошо расслышал его. Старик чуть не выронил из рук подноса с кофейником и остановился, не решаясь постучать в дверь. Послышался голос Бромсета:
Негра отправит на завтрак рыбам Скруп!
Этот сумасшедший? — удивился Комберг. — Да негр его одним щелчком с палубы вышвырнет!
У Скрупа удар будет меткий, — засмеялся Бромсет. — На этот раз он не промахнется!
Жаль негра, хороший он механик, — сказал Ханнаен.
Механика в каждом порту найдете, — откликнулся Бромсет.
Орацио обомлел. Теперь он окончательно понял, что речь идет о негре механике, этом большом добродушном человеке, который так дружески улыбается. «О святая мадонна, не дай свершиться злодейству!» — Орацио хотел тут же бежать к Джо, предупредить негра, но страх перед Ханнаеном приковал его к палубе. Из каюты донесся взбешенный крик Ханнаена:
Орацио! Итальянская свинья! Старик отворил дверь, испуганно бормоча:
Я здесь, синьор, я здесь!
— Ползаешь, как улитка, — выругался Ханнаен и замахнулся на итальянца. — Ну, выметайся из каюты, рухлядь ходячая!
Орацио оказался за дверью. Он вышел на палубу. Ночь опустилась на море. Берег лежал темный, невидимый. В безлунном небе холодно перемигивались звезды. Море шумело, рокотало, плескалось у берега и бортов. У Орацио сжалось сердце. Он всегда боялся моря, всегда чувствовал себя таким ничтожным в сравнении с ним, и ему казалось, что море вот-вот поглотит и его, и корабль, и весь экипаж, и капитана Ханнаена. «О святая мадонна, почему ты не накажешь Ханнаена», — молил старик. Он, Ханнаен, увез Орацио из родной Италии, где так ярко светит солнце, где даже море не такое страшное, а ласковое, нежное, теплое... А теперь Ханнаен со своим гарпунером замыслили погубить негра. За что? Что им негр сделал? Он ведь такой же несчастный и одинокий, как Орацио, он так же оторван от своей родины. И теперь его хотят убить. Скруп убьет его! Тогда Орацио станет соучастником убийства. Кровь негра падет и на него.
Старый итальянец трясся от страха и ужаса. Он поднял глаза к небу и стал молиться. Свет далеких холодных звезд успокоил его. Он вспомнил, что в детстве мать рассказывала ему о звездах. Она говорила, что каждая звезда — это ангел, который смотрит на землю и помогает своим светом совершать людям добрые дела. Там, среди звезд, есть и его, Орацио, ангел. И он увидит, что Орацио тоже совершит доброе дело.
Итальянец спустился в кубрик. Увидел темное лицо Джо. Негр спал спокойно, подложив ладонь под щеку.
А на угловой нижней койке свернулся Скруп, уткнувшись лицом в подушку. Сразу видно, что совесть нечиста. Орацио с отвращением и страхом отвернулся, подошел к Оскару. Матрос спал беспокойно. Его левая рука лежала на груди, и пальцы ее скребли толстую вязь свитера, который Оскар никогда не снимал. Оскар все время шевелился, точно ему было неловко лежать и он никак не мог найти удобную позу. Скулы и впалые щеки были розовыми, это Орацио хорошо видел даже при слабом свете грязной лампочки.
— Оскар, Оскар! — осторожно потряс Орацио плечо матроса, — Оскар...
— А, что? — Датчанин сразу проснулся. — Ты что,
Орацио? Почему не спишь?
— Выходи на палубу, — Орацио пугливо обернулся. — Выходи скорее. О святая мадонна, я тебе такое скажу, что...
Итальянец закрыл себе рот ладонью. Лицо его побледнело, и глаза были полны страха. Он молча сделал матросу знак подняться на палубу и отступил к крутому трапу. Оскар бесшумно соскочил с койки и, сунув ноги в разбитые сапоги, тяжело зашаркал к двери. Скруп зашевелился на койке. Орацио, не спускавший с него глаз, затрясся в ужасе: что если матрос проснется? Тонкие, худые пальцы итальянца с ревматически распухшими суставами судорожно обхватили поручни трапа. Старик согнулся, точно желая стать еще меньше, незаметнее.
Что с тобой, Орацио? — позевывая, спросил Ос кар.
Тс-с! — Орацио с трудом разжал пальцы и почти бесшумно поднялся по трапу.
Недоумевающий Оскар следовал за ним. «Что-то со стариком творится. Может, кэп опять его обидел?» Уже не раз Орацио приходил к датчанину, чтобы выплакать свое горе.
Матросы вышли на палубу. Оскар глотнул холодного влажного воздуха, и на мгновение у него перехватило дыхание. Но удушье сразу же прошло., и лишь на лбу выступил холодный липкий пот.
Море глухо шумело. Со стороны берега доносился тревожный шелест мелких волн, набегавших на гальку и споривших с течением реки. В черной воде полоскались звезды. Они казались медленно ползущими в глубине горящими крабами.
Орацио за руку тянул датчанина на корму. Оскар послушно шел за ним, не столько охваченный любопытством, сколько по-товарищески уступая просьбе итальянца.
— Сядем. Тут нас никто не увидит, — зашептал Орацио.
Они опустились на груду пеньковых кранцев[27]
К р а н е ц — веревочная или резиновая прокладка, предохраняющая судно от повреждения при швартовке., Оскара знобило от пронизывающего бриза. Он прикрыл грудь руками:
— Бр-р...
-Тише, тише... — Орацио, касаясь губами уха датчанина, быстро зашептал.
Горячее дыхание обдувало щеку матроса, но он не замечал этого. «Они хотят убить негра. За что? В чем Джо виноват? Может, старый Орацио не так понял? Может, это ему показалось?»
Но Орацио так страстно поклялся, что у Оскара исчезло всякое сомнение. «Да, и гарпунер, и капитан могут убить любого человека, если это им выгодно. А на убийство негра никто даже и не обрати! внимания. Одним, мол, черномазым меньше!» — Оскар задумался. Какие-то смутные, ускользающие мысли бродили у него в голове. «Джо — большевик, может, из-за этого? Но чем же Джо мешает на китобойце?» Оскар сам сдышал, как «дед» уже не раз хорошо отзывался о Мэйле: «Хороший механик, хоть и черная морда...» Джо нравился Оскару. Бывает вот так между людьми — встретятся два совершенно незнакомых человека, и возникает неожиданно для них самих симпатия... Бывает, конечно, и наоборот — ненависть. Это даже чаще...
— Джо надо спасти, — шептал Орацио. — Спасти... Пусть бежит. Он может...
Итальянец прервал себя на полуслове и, как ребенок, ищущий защиты от опасности у матери, прижался к Оскару, весь съежившись и дрожа от страха. До матросов доносился голос Ханнаена:
Вахтенный! Матроса Скрупа ко мне в каюту. Да заодно поищи старого макаронника. Может, в гальюне заснул!
Хорошо, капитан! — вахтенный быстро подошел к двери трапа, ведущего в матросский кубрик. Оскар по чувствовал, как дрожал всем телом итальянец, и, поло жив руку на его худое, острое, старческое плечо, проговорил тихо:
— Я спасу Джо! Ты, Орацио, иди в камбуз. Иди! Орацио уцепился за руку датчанина:
— Спаси негра, спаси... Святая мадонна видит и слышит меня, что я...
Голос итальянца становился все громче. Он встал на колени и, подняв к звездному небу руки, всхлипнул. Оскар, боясь, что со стариком начинается истерика, потряс его и грубо приказал:
— Не вой! Марш в камбуз!
Старик с трудом поднялся на ноги и, покачиваясь, побежал по палубе, чтобы скорее забиться в свой угол. Орацио никто не заметил. Он скрылся в камбузе раньше, чем из матросского кубрика вышли Скруп и вахтенный.
Оскар, стоявший в тени, выждал, пока они уйдут, быстро скользнул в кубрик. Здесь все было по-прежнему, только койка Скрупа стояла пустой. Датчанин тихонько
разбудил Джо:
— На вахту, Мэйл, на вахту пора!
Крепко спавший негр открыл большие навыкате глаза, несколько секунд они смотрели бессмысленно. Потом он повернул голову к Оскару, улыбнулся:
Хороший сон видел, — глаза Джо засветились. — Видел мать и отца. Как будто он пришел из рейса и берет меня на руки...
Тихо, Джо, тихо, — остановил его Оскар, приблизив свое лицо к лицу Мэйла. — Поднимайся тихо на палубу... Скорее!
Мэйл разом изменился. В голосе Оскара была такая тревога, что он быстро оделся и через несколько минут сидел на кранцах рядом с Оскаром, слушая его...
...Тебе надо сейчас же покинуть судно, — закончил датчанин. — Не теряй времени. Я помогу тебе спустить шлюпку.
Не надо, — Джо удержал Оскара, который хотел встать. — Спасибо!
Джо говорил ровно и, как показалось Оскару, слишком спокойно. «Неужели он не понимает, что ему грозит смерть, — мелькнуло у датчанина. — Может, я плохо ему рассказал».
— Тебя хотят убить, — начал опять Оскар. Джо перебил его:
Понял тебя, Оскар. Я только не знаю, зачем это им надо?
Я тоже не знаю, — несколько виновато произнес Оскар. — Я передал то, что мне сказал итальянец старик. Он не слышал больше ничего...
«Убить меня? За что? — думал Мэйл. — Просто так, что я советский человек? Нет. После нападения на Журбу этого они делать не будут. Значит, я им мешаю. В чем?»
Перед внутренним взором Мэйла, как на вспыхнувшем экране кинематографа, одно за другим прошли события-кадры, которые до сих пор были оторваны друг от друга, не вызывали особого интереса и внимания, а сейчас как бы неожиданно стали звеньями одной цепи. Вспомнил Джо и странное, неожиданное появление на судне второго гарпунера после того, как на китобоец не пришел Северов, и неожиданную перемену курса на север, и вот эту стоянку у берега... «Да, все очень странно. Обо всем этом должен знать Иван Алексеевич...»
— Беги, Джо, — прервал мысли негра Оскар. — Не то будет поздно.
И как бы в подтверждение его слов на палубе послышались шаги. Оскар выглянул из-за укрытия и увидел низкорослую фигуру. «Скруп! — датчанин прикусил губу. — Вот оказывается для чего взяли этого психа на китобоец!»
Скруп прошел по тускло поблескивающей металлической палубе и спустился в кубрик. На палубе стало тихо и пустынно. «Нет и вахтенного, — отметил Оскар. — Держит его капитан».
Датчанин обернулся к Джо:
Давай быстрее шлюпку спустим.
Не надо. Услышат. — Джо начал снимать ботинки. — Вплавь до берега доберусь.
Вода холодная... — Оскар не договорил. Из кубрика выбежал Скруп, потоптался на месте, потом что-то выхватил из кармана. Послышалось сухое щелканье, и в руке матроса оказался открытый нож.
Скруп говорил сам с собой, и моряки не могли разобрать слов. Джо, успевший снять только один ботинок, следил за Скрупом и был готов встретить его. Нож в руках матроса не пугал Мэйла. Он бы справился со Скрупом, ко шум или крик могли привлечь внимание китобоев, и тогда, кто знает, как все обернется. Нет, выдавать себя нельзя. Надо как можно быстрее покинуть судно, выбраться на берег и идти к Северову. Джо не пугало, что ему придется много и долго идти пешком по берегу. Главное — скорее с судна.
Скруп побежал по палубе и скрылся в тени надстроек. Хлопнула железная дверь... «Ищет Джо... Сейчас он войдет в гальюн и в камбуз», — подумал Оскар и поторопил Мэйла. Негр снял второй ботинок, связал обувь и прикрепил ее к поясу. Потом встал по весь свой огромный рост и сказал Оскару:
— Спасибо, камрад!
Их руки встретились в крепком пожатии.
— Счастливо доплыть., кхе-а-а, кхе-е, — Оскар неожиданно закашлялся, схватившись за грудь, весь вздрагивая и тяжело дыша.
Мэйл стоял босым на холодной палубе и с жалостью смотрел на больного матроса. Тот, не в силах из-за кашля произнести ни слова, махал рукой за борт, в сторону берега, показывая жестом, что Мэйлу надо покидать судно.
Мэйл все медлил. Ему хотелось на прощанье сказать еще несколько слов Оскару, как перед ним вырос Скруп. Он точно поднялся из палубы.
Ты тут, Джо? — Голос у Скрупа был ровный, без выражения. Руку с ножом он держал за спиной.
Беги, Джо! — крикнул Оскар и бросился на Скрупа, но тот ловко от него увернулся и оказался перед Мэйлом.
Перед глазами Джо сверкнул нож, направленный ему з грудь. Мэйл сделал шаг в сторону, и его большой кулак тяжело опустился на голову Скрупа. Матрос упал на спину, коротко, по-кроличьи, крикнул. Из откинутой руки по палубе покатился нож. Оскар ударом сапога вышвырнул его за борт, и он упал в воду, булькнув. Скруп лежал и не двигался.
— Прыгай! — прошептал Оскар Мэйлу. — Пока он не очнулся.
Мэйл не стал больше медлить. Он ловко перешагнул через леер[28]
Леер — стильной трос, натянутый по борту корабля и служащий поручнем. и спрыгнул в воду. От всплеска у Оскара сжалось сердце: не услышал ли его кто? Но на палубе по-прежнему было тихо и безлюдно. Оскар следил за Мэйлом. Несколько секунд он видел голову Джо, а затем она исчезла в темноте. Не было слышно и как Джо плывет. Оскар смотрел в темноту. Где-то там, в холодной воде, плыл человек. Плыл от смерти. Скоро ли и благополучно ли он доберется до берега, а затем к своим, к комиссару, чтобы рассказать ему о приходе гарпунера, об Орацио и о нем, Оскаре, о Скрупе, который...
Датчанин толкнул лежавшего Скрупа в бок:
— Вставай, акулья святоша...
Тело матроса покорно и тяжело подалось под сапогом, и Оскара, как молния, пронзила догадка. Он нагнулся над Скрупом, взглянул ему в лицо. Стеклянные глаза матроса отражали звездный свет. Около головы, ударившейся при падении о двойной кнехт[29]
Кнехт — железная тумба, на которую набрасывается трос для швартовки корабля., темнела лужица. «Кровь!» — понял Оскар и увидел, что Скруп не дышит. Датчанин испуганно попятился, крестясь. Так он дошел до трапа в кубрик, не сводя глаз с неподвижного тела, а затем, оглянувшись, быстро спустился и бросился на койку.
Вновь начался приступ кашля. Он рвал горло, легкие. Оскар весь вспотел, а на глазах выступили слезы. Были ли они только от кашля и боли или же тут были и слезы от только что пережитого там, на палубе, — Оскар не смог бы и сам сказать...
Его кашель разбудил матросов. Они, зевая и сплевывая, сонно переговаривались:
Скоро Оскар все свои легкие за борт выхаркает.
Сидел бы на берегу! Мог в Сингапуре остаться!
Один дьявол, где матросу погибать, — в тепле или холоде!
Лучше в тепле, а в холоде кости успеют належаться.
Заткните поддувало, — зарычал кочегар, перевесившись через борт верхней койки. — Завели панихиду!
Он соскочил с койки и, налив из чайника в кружку тепловатой воды, протянул ее Оскару.
— Выпей. Легче станет!
«Легче станет!» — эти слова, как молот, ударили з уши Оскару. Разве ему может стать легче. Нет, ему никогда не станет легче, пока он не расскажет о том, что происходит на их судне. Но сделать этого Оскар не мог. Кто знает, может быть, среди матросов есть еще скрупы. Нет, он должен молчать, пока молчать. И молиться за Мэйла, за его спасение!
3
Капитан Барроу не спустился с мостика, когда к его транспорту «Юкон» водоизмещением в пять тысяч тонн подошла «Вега-1». Только большой оклад держал Барроу у Дайльтона. А вот когда выпадали такие рейсы, как этот, то они не только приносили хорошую награду от президента компании, но и приятно щекотали нервы. Правда, Барроу всегда это скрывал, и по его лицу трудно было прочитать, что творилось на сердце и в душе капитана.
Вот и сейчас, попыхивая голубым дымком, он стоял на открытом крыле мостика, положив руки на планшир. На черном сукне кителя золотом горели нашивки капитана дальнего плавания.
Барроу следил, как к борту дрейфующего «Юкона» пришвартовалось китобойное судно, и должен был отметить, что маленький капитан с лохматой, точно лошадиная грива, головой, умело это проделал. На палубе «Веги-1» толпились люди, очень похожие на бродяг. На них были изорванные шинели — русские, английские, японские, засаленные полушубки, кухлянки, гражданские пальто. Но у каждого за спиной висела винтовка, а у пояса — ножи, гранаты, пистолеты. Они смотрели на «Юкон», подняв заросшие лица с лихорадочно поблескивающими глазами, что-то кричали, размахивали руками. Когда с «Юкона» на «Вегу-1» был сброшен штормтрап, то вооруженные люди все ринулись к нему.
«Дикари», — подумал Барроу и поднес мегафон к губам. Его густой бас был хорошо слышен на обоих судах:
— На «Юкон» поднимаются только мистеры Бромсет, Комберг и Блюмгардт. Старпому проследить!
Он опустил мегафон. На «Веге-1» все заволновались. Оттуда доносились возмущенные крики. Они нарастали. Кое-кто на китобойце уже размахивал оружием. Барроу отвернулся и скользнул взглядом по морю. Серое, туманное утро изменило и цвет моря, сделало его тускло-синеватым. Невысокие, но размашистые волны раскачивались в какой-то монотонной пляске, то образуя водяные чаши с пенящимися рваными краями, то выстраиваясь частыми гребнями, вскинутыми к затянутому туманом небу.
«Юкон» почти не ощущал слабого волнения моря, но зато «Вега-1» плясала на нем, как шлюпчонка. Волны скользили по борту транспорта вверх, и тогда треть штормтрапа уходила под китобоец. Этим и воспользовался Бромсет. Он подтолкнул полковника Блюмгардта, и тот вцепился в жесткие колючие канаты штормтрапа. Он медленно пополз вверх, прижавшись к трапу всем телом, мелко и судорожно перебирая руками, как это делают люди, впервые попавшие на зыбкий штормтрап.
Наконец изношенная папаха полковника показалась над бортом судна, а за ней — лицо Блюмгардта, красное от натуги. Американские матросы подхватили старого полковника и вытащили его на палубу. По дряблым щекам Блюмгардта бежали струйки пота, а ноги и руки противно дрожали. Но это не мешало ему внимательно следить за тем, как с «Веги» в стропах было поднято несколько тюков. Затем на «Юкон» друг за другом поднялись Ком-берг и Бромсет. Старпом пригласил их к капитану.
Барроу встретил гостей у трапа на мостике и, обменявшись приветствием, привел в свою каюту.
Он сразу узнал в Бромсете Коннорса. «Бывший хозяин шхуны «Кэмал» — и гарпунер? Неспроста...»
Взгляды их встретились, они поняли друг друга и сделали вид, что встречаются впервые.
Блюмгардт вошел первым, с тем видом и выражением лица, которое бывает у людей, уверенных в том, что их ждут и им должны отдавать предпочтение. Зеленоватые, точно вылинявшие, глазки полковника обежали просторную каюту с диваном, мягкими креслами, ковром на полу и большим столом, уже накрытым к приему гостей. Лицо Блюмгардта расплылось в улыбке, а взгляд его стал жадным:
О господа, как великолепно! Вы должны понять меня. После стольких лет мучений, почти звериной жизни оказаться среди комфорта. — Он не смог дальше говорить и только покачал головой.
Теперь вы навсегда вернулись к цивилизации, — сказал Комбсрг. — И мы с вами. Так ведь, мистер Бромсет?
Гарпунер только молчаливо кивнул. Барроу пригласил всех к столу и, наполнив рюмки коньяком, сдержанно, чуть небрежно, поздравил гостей с благополучным приходом и пожелал успеха в проведении операции «Котик».
Блюмгардт залпом выпил коньяк, что вызвало у капитана неприкрытое презрение, и шумно поставил рюмку на стол:
— Отличный коньяк. — Глаза Блюмгардта обшаривали блюда, и он, не обращая внимания на моряков, хватал закуски и торопливо, с жадностью, набивал себе рот, ел, чавкая и давясь.
Барроу брезгливо поморщился, а гарпунер забавлялся. Ожидая, пока полковник насытится, Бромсет обратился к Барроу:
- У нас крайне ограниченное время, а операцию
«Котик» надо начать немедленно.
Через три часа мы будем у острова Беринга, — ответил Барроу, смакуя коньяк. — А на рассвете вы свободны.
Большевики очень подозрительны, и нам нельзя
давать им повод для размышлений своим долгим отсутствием, да еще возвращением без китовой туши, — проговорил Бромсет.
— Но мы вернемся с другой тушей, — засмеялся Комберг, — которая их больше обрадует.
Барроу вопросительно поднял брови. Гарпунер пояснил:
У нас на китобойце произошло маленькое событие. Механик негр, единственный большевик, попавший на наше судно, ночью убил одного матроса, а сам бежал!
Бежал? — насторожился Барроу.
Ничего опасного, — небрежно успокоил его гарпунер. — Он недалеко ушел. Едва выбрался на берег, как наткнулся на парней полковника.
Они у меня бьют без промаху, — вмешался Блюмгардт; сытно рыгнув, он развалился в кресле и расхохотался. — Штабс-капитан Цесарский принял вашего негра за морского черта и струхнул вначале: черный человек вылезает из моря. Тут, батенька мой, кто угодно в страховицкого сыграет. Но потом окликнул его. Ваш матрос хотел дать стрекача. Но разве, господа, кто-нибудь уходил ,от пули Цесарского? Никто! — Последнее слово полковник произнес врастяжку и снова потянулся к рюмке. — Надо бы моим ребятам для поднятия духа!
Хорошо, — ответил Бромсет.
Меткость стрельбы ваших парней сейчас очень при годится, — заговорил Барроу. — Операцию «Котик» про ведем так...
...Далеко на востоке среди бурных вод Тихого океана лежат Командорские острова, скалистые, невысокие. Кругом голые утесы, и только в лощинах рек, укрываясь от постоянных океанских свирепых ветров, тесными рощицами жмутся тальник, рябина, каменная береза...
Покрытые мхами скалы таят в себе следы далекого геологического прошлого. Никто — ни алеут, ни айн с Курил не видел последнего извержения вулканов на островах, не следил за тем, как океан выгрызал в их берегах гроты, вымывал бухточки и заливы, полировал и разрушал скалы, а ветер нес на острова и земляную пыль и семена растений. Никто не видел и не знает, как и когда к этим островам нашли свои вечные пути птицы, устроившие здесь базары; рыбы, нерестующие в реках островов; морские звери, облюбовавшие побережье для своих лежбищ...
Наконец пришел сюда посланец Петра I командор Витус Беринг. Он навсегда остался здесь, и благодарные потомки назвали его именем один, самый большой, остров, а всему архипелагу дали его воинское звание — Командорские острова. С тех пор -потянулись русские люди на новые земли среди океана. Шли не на гибель, не на временное житье, а навсегда, шли как рачительные хозяева, шли для создания большой жизни на далеких пустынных островах. Они не только охотились за зверем, но и разводили его. Уже в 1750 году российский мореплаватель Андриан Толстых, обнаружив на островах песцов, стал заводить здесь культурное звероводческое хозяйство, и на многие старинные карты легло новое название: «Острова голубых песцов».
Проходили годы, десятилетия, века, и все печальнее становилась судьба островов. В нужде и болезнях жили русские и алеуты — потомки первых жителей и переселенцы из Русской Америки. Были забыты славные дела Андриана Толстых, как и традиции правителя Русской Америки Баранова. Безжалостно эксплуатировались простые беринговцы, еще безжалостнее истреблялись когда-то большие стада нерпы и сивуча, морского котика и песца. Исчезла морская корова, и никогда уже на» земле не будет этого неповоротливого, но прекрасного животного, одного из самых крупных, так привлекавших своим мясом и шкурой алчных охотников. Начал исчезать калан — морской бобр...
Направо и налево торговали восточной землей России, ее богатствами царские чиновники, разрушая то, что было создано патриотами. Давно уже Русская Америка перестала быть русской, давно над островами Прибылова, Алеутскими, как и многими другими, полоскался звездный флаг. И под этим флагом потянулись к Беринговым островам суда зверобоев и китобоев, купцов и авантюристов. Они спаивали коренных жителей, выменивая на водку и безделушки китовый ус, моржовый клык» пушнину... Они выбивали стада китов, уничтожали лежбища моржа, сивуча, морского котика... В годы гражданской войны они открыто подходили к Командорским островам, ко всему побережью русских северо-восточных морей и били морского и пушного зверя, били торопливо, бессмысленно, не заботясь о завтрашнем дне промысла.
Когда же народ стал хозяином огромной страны и взял под свою охрану далекие земли, любители легкой наживы пошли на самое подлое, что могло родиться в их воспаленном алчностью мозгу...
Издавна славится своим красивым, прочным мехом морской котик. Миллионные, огромные стада этого зверя когда-то бороздили северные воды Тихого океана, кочуя с летних лежбищ на зимние. Стада катастрофически сокращались: их безжалостно истребляли иностранные браконьеры, пока их не взял под защиту истинный хозяин — народ. Богатые котиковые лежбища на Командорах были заманчиво близки, но наступили иные времена. Уже несколько лет новая власть делом доказывала, что браконьерам благоразумнее всего не подходить к советским берегам.
Тогда браконьеры и диверсанты решили нанести коварный удар в спину. Одним из звеньев в цепи вредительских действий и была операция «Котик».
...«Юкон» и «Вега-1» в сплошном тумане медленно подходили к острову Беринга. Китобойное судно шло впереди, как разведчик, готовое в любую минуту остановиться, повернуть назад или дать сигнал об опасности транспорту, громада которого темнела в тумане.
Ханнаен и Бромсет вместе с Комбергом и Цесарским стояли на мостике. Полковник остался на «Юконе», поручив командование отрядом штабс-капитану. Белогвардейцы сидели и лежали на палубе с раскрасневшимися лицами. Плотно поев и основательно выпив, они лениво переговаривались, но как только речь заходила о предстоящем деле, руки сильнее сжимали винтовки, голоса повышались.
— Ничего большевикам не оставлять!
- Я жалею, что мы так мало расстреливали и вешали это хамье!
- Отдохнем в Америке, соберем силы и — тогда держись, Совдепия!
— Мы еще вернемся, и комиссары захлебнутся в крови.
— Клянусь, господа, что я буду носить портянки из шкуры комиссара. Ха-ха-ха! Комберг сказал Цесарскому:
— Успокойте своих парней. Надо соблюдать осторожность.
Окрик штабс-капитана на время утихомирил подвыпившую компанию, но вскоре все началось снова. Так было несколько раз, до того момента, когда из-за тумана навстречу китобойцу донеслось приглушенное расстоянием не то гудение, не то глухой, протяжный, похожий на лай звук.
Котики! — сказал Комберг.
Будьте осторожнее, — обратился Бром-сет к Ханнаену, на волосах которого туман осел водяной пылью. — Тут много рифов!
Норвежец лишь кивнул. Он был сумрачен и едва сдерживал кипевшее в нем раздражение. Этот сброд на палубе превратил его китобоец в какое-то пиратское судно. Китобои, тоже вооружившиеся по приказу Бромсета, сейчас ничем не отличались от бандитов. Как Ханнаену хотелось повернуть свое судно назад, уйти от берега и охотиться за китами, а не рисковать ни собой, ни судном, ни заработком, ни свободой. Кто знает, может быть, на берегу их ждет большевистская засада. Почему можно доверяться во всем этому Комбергу?
Ханнаен покосился на Комберга. Тот, подняв винчестер, проверял, полон ли магазин патронов. Бромсет обратил внимание на состояние Ханнаена и подумал: «Трусит», — но тут же сам себе признался, что и он чувствует себя не совсем спокойно. Ведь то, что они задумали сделать, в случае провала обеспечит им многолетнюю каторгу, если они не уйдут вовремя или не получат пулю в голову.
«Впрочем, нам должно повезти», — усмехнулся про себя Бромсет, вспомнив старинную примету: когда на борту китобойного судна есть мертвец, то плавание будет спокойным, а охота — удачной. А мертвец лежал в брезентовом мешке на корме. Бромсет не разрешил выбросить за борт тело Скрупа. Он привезет его к комиссару Северову. «Посмотрим, что скажет господин большевик, когда я ему сообщу, что Джо из мести убил Скрупа, а сам бежал», _ размышлял Бромсет. О том, что негра пристрелили русские белогвардейцы, никто на судне не знает, а если бы кто и знал, то не полез бы к большевикам с доносом. Вряд ли найдутся желающие познакомиться со свинцовым кулаком гарпунера.
Стена тумана внезапно отступила, и перед моряками открылся берег. Ханнаен приказал застопорить ход и передал Бромсету бинокль:
— Там ждут вас!
В окуляры можно было рассмотреть неширокую песчаную полосу берега, за которой поднимался довольно крутой скалистый обрыв. Песчаная полоса была забита ластоногими животными, очень похожими на ушастых тюленей. Их тут было несколько тысяч — метра в два длиной, одетых в серо-коричневые шубы; у детенышей мех был серебристо-серый, а новорожденные выделялись черным блестящим мехом.
Вся эта масса двигалась, гудела; то в одном, то в другом, то сразу в нескольких местах вспыхивали потасовки. В воде у берега, среди выступающих рифов, плавали, кувыркались, ныряли и всплывали сотни животных. Во г котик вынырнул совсем недалеко от китобойца. В его пасти билась серебристая рыбешка. Посмотрев на судно неподвижными глазами, он скрылся в воде. Комберг выругался и сказал Цесарскому:
— Прикажите хранить молчание, пока мы не подойдем к берегу. Животные очень пугливы. При шуме все удерут в воду раньше, чем мы подойдем к берегу.
Цесарскому не без труда удалось водворить тишину. Ханнаен приказал:
— Все шлюпки на воду!
Четыре больших шлюпки закачались у обоих бортов «Веги-1». Бромсет взглянул на «Юкон». Он остановился вблизи «Веги-1», и с него тоже спускали шлюпки.
Идете на берег? — спросил Бромсет Комберга.
Несколько шкурок мне пригодятся в Штатах,
засмеялся Комберг. — Какая красавица откажет в любви из-за котикового манто? Советую и вам позаботиться.
— Тогда вместе. — Бромсет взял один из карабинов, стоявших в рубке, набил карман патронами.
Белогвардейцы и китобои садились в шлюпки. Туда же грузились банки с керосином. Когда посадка была закончена, подождали шлюпки, шедшие от «Юкона». Они тоже были наполнены вооруженными людьми. Бромсет насчитал около ста человек. Охваченные охотничьим азартом, они рвались к берегу. Бромсет и Цесарский с трудом удерживали их. Наконец, когда все шлюпки оказались рядом, гарпунер приказал:
— Всем держаться в одной линии. При подходе к берегу высаживаться разом и сплошной стеной идти на зверя. Бить прикладами по голове. Стрелять в крайнем случае...
Цесарский перевел слова гарпунера тем русским, которые не знали ни английского, ни норвежского языков.
Гребцы навалились на весла. Шлюпки пошли к берегу. Все с жадностью смотрели на лежбище. Брызги летели из-под весел и форштевней, волны захлестывали шлюпки, но никто не обращал на это внимания. Глаза лихорадочно горели. Все молчали. Каждый предвкушал добычу, богатство.
Берег приближался. Теперь гул лежбища был настолько сильным, что Бромсет должен был прокричать Комбергу:
Держитесь рядом!
О'кэй! — оскалил зубы Комберг.
Котики плохо видят, но слух у них тонкий. Однако они пока не замечали надвигающейся опасности. Ветер дул с берега. Только те животные, которые оказывались у шлюпки, испуганно уходили в воду, но на лежбище было все по-прежнему. Там ползали, дрались, кричали звери. Маленькие, похожие на щенят, детеныши забирались на обломки скал и тут же сваливались на песок...
На скале, возвышавшейся над лежбищем, сидело несколько больших самцов-секачей. Широко расставив передние ласты и вытянув вверх головы, они оглядывались по сторонам., как стражи, но ничего опасного не замечали.
Бромсет увидел сквозь толщу воды дно, поросшее водорослями. Между ними проплывал серебристый котик. Глубина была уже небольшая — полтора—два метра.
«Еще два—три взмаха веслами, и можно высаживаться», — подумал Бромсет, но он ошибся. Люди уже больше не могли себя сдерживать. Они прыгали со шлюпок, толкая друг друга, чуть не захлебываясь, и выпрыгивали на берег. Еще находясь по пояс в воде, они уже размахивали винтовками, как дубинками, целясь в ближайших животных.
Не прошло и двух минут, как все люди были на берегу. Паника охватила все стадо. Тысячи котиков кричали, метались, давили друг друга и детенышей, рвались к воде.
Бромсет ударил по голове молодого котика, и он распластался. Кровь побежала на светло-желтый песок, перемешанный с обломками раковин... Новый удар — новая туша. Мимо Бромсета пыталась проскользнуть самка. Около нее метался детеныш. Гарпунер оскалил зубы и, выдохнув воздух, как лесоруб, размозжил голову матке. Она упала, придавив своей тушей детеныша, который высунул голову из-под тела матери, моргая глазенками. Бромсет тут же прикладом сплющил голову зверька, вогнав ее в песок.
На лежбище шло побоище. Двуногие звери били котиков подряд, не разбирая, не останавливаясь, с налитыми кровью глазами, с оскаленными зубами, с искаженными гримасами лицами.
Мелькали в воздухе приклады, кричали животные. Рванувшийся к воде секач сбил одного матроса, а другой котик укусил за ногу белогвардейца. Раздался выстрел. Это послужило сигналом к новому взрыву ярости.
Перехватив винтовки, карабины, винчестеры, люди в упор стреляли в зверей. Когда в магазинах кончались патроны, ружья летели на землю, а в ход пускались пистолеты.
Стрельбу могут услышать в Никольском! — закричал Комберг.
Теперь людей не остановишь, — отмахнулся Бромсет и ударом разбил голову котику.
Хорошо бьете, — оценил удар гарпунера Комберг и, чуть обогнав Бромсета, сам убил матку.
Юрт, не останавливаясь, увидел лицо Комберга. Оно было совсем иное, чем до сих пор его видел Бромсет, — с каким-то бессмысленно-животным выражением, из уголка губ тянулась слюна. Комберг часто дышал, работая винчестером, как дубинкой.
Гарпунер вновь занес свой приклад, но ему вдруг показалось, что морда котика чем-то напоминает лицо Комберга. Острая, заставившая Бромсета вздрогнуть мысль мелькнула, но не исчезла. Гарпунер воровато оглянулся. Ни на него, ни на Комберга никто не обращал внимания. Все были в таком состоянии, что не замечали происходящего вокруг. Кровавая истерия владела ими. Трешали выстрелы, ревели звери...
Бромсет облизал сухие горячие губы и повернулся к Комбергу. Тот бежал за большим котиком, но нога его подвернулась на обломке камня, и Комберг упал на песок. Его винчестер отлетел в сторону. Он уперся в песок руками и хотел было приподняться, но на его голову опустился тяжелый приклад. Гарпунер вложил в удар всю свою силу. Тело Комберга вытянулось среди туш котиков.
Бромсет отбежал в сторону, продолжая наносить удар за ударом. Лицо его было страшным, как и у всех, кто вместе с ним участвовал в этой кровавой оргии. Побоище прекратилось только тогда, когда уцелевшие звери прорвались и ушли в море. Теперь были видны только их головы. Звери уплывали от берега. Азарт людей остывал. Кое-кто лениво, не целясь, стрелял вслед спасшимся животным. Другие же медленно бродили по устланному сотнями туш лежбищу и добивали раненых котиков. Навстречу Бромсету бежал Цесарский. Вид у него был встревоженный.
Господин Комберг погиб. Его кто-то убил.
Убил? — как-то вяло, почти безучастно переспросил Юрт. У него не было сил даже притвориться удивленным.
Вон его тело. — Цесарский подвел Бромсета к трупу Комберга. — Будем искать убийцу?
Потом разберемся. — Гарпунер обыскал платье Комберга, взял у него документы, пачку денег и часы. —Труп надо стащить в воду!.. Впрочем, тащите-ка лучше туда, подальше от берега.
Цесарский с испугом взглянул на гарпунера и покорно поволок тело Комберга к скалистым утесам, которые мрачно возвышались вдали, как немые свидетели злодеяния.
До глубокой ночи люди снимали с туш зверей шкуры. Туши бросали тут же на лежбище.
Когда на «Юкон» отправилась шлюпка с последними шкурами, были вскрыты банки с керосином, доставленным с «Юкона». Керосином обливалось все лежбище — и песчаный пляж, и скалы. Резкий запах волнами шел по всему берегу. У людей кружилась голова, у многих началась рвота. Двое упали без сознания, и их отнесли в
шлюпку.
Только к утру все было кончено. Шлюпки отошли от берега. Измазанные кровью, пропахшие керосином, усталые, одурманенные, люди тупо молчали.
На «Вегу-1» вернулись лишь члены команды, а белогвардейцы с Бромсетом поднялись на «Юкон». Гарпунер прошел к Барроу и попросил лист бумаги. Не обращая внимания на то, что его костюм покрыт запекшейся кровью и пропитан керосином, он уселся в бархатное кресло и быстро начал писать: «Господин президент! Операция «Котик» проведена блестяще. Выполнены все пункты...»
Закончив докладную и поставив свою подпись, он протянул листок Барроу:
Прошу вас лично передать в руки мистера Дайльтона. В случае опасности — уничтожьте.
О'кэй! — спокойно произнес Барроу, и в его голосе послышались нотки уважения. — Вы отлично поработали, мистер Бромсет.
Спасибо, — усмехнулся Юрт и откланялся.
Через полчаса «Вега-1» и «Юкон» расстались, не обменявшись даже гудками. «Юкон» взял курс на восток, к Алеутским островам, «Вега-1» — к Камчатке.
Ханнаен, проводив взглядом «Юкон», спросил Бромсета:
Кто же убил Комберга?
А дьявол его знает, — Бромсет длинно выругался. — Подставил кому-то свою дурацкую башку. В такой охоте это неудивительно.
Ханнаен несколько секунд молча следил за тем, как матросы драют палубу, моют шлюпки, чтобы уничтожить все следы побоища. Потом сказал:
Душ ждет вас!
После него я прошу вашего кофе. — Бромсет спустился с мостика и осмотрел море.
Оно было такое же неприветливое, серое, как и накануне. Ветерок заметно посвежел. «Как бы не было шторма, — подумал Бромсет, и по его губам скользнула улыбка. — Впрочем, никакой шторм нам не страшен. У нас же на борту мертвец. Действительно, они приносят удачу. Скруп помог операции «Котик», а Комберг... Ну, он поможет мне получить его долю за вывоз группы Блюмгардта».
Бромсет зашагал по палубе и тут же остановился. Он увидел в море несколько голов котиков. Они плыли куда-то в океан. «Кажется, операция «Котик» дает дополнительные результаты. Эти зверушки в дорогих шубках, наверное, держат курс на острова Прибылова, на новое жительство во владениях мистера Дайльтона. Счастливого пути!»
Бромсет задумался. Правилен ли был расчет на то, что котики, лишенные своего родного лежбища, покинут его и, повинуясь инстинкту, двинутся к своим собратьям на острова Прибылова? Стоит им туда прийти, и они уже навсегда вольются в прибыловское стадо, а большевики лишатся котиков. И керосин, и гниющие туши не позволят котикам вновь обосноваться на старом лежбище, если они даже вернутся к нему.
Мимо «Веги-1» проплыло еще несколько котиков. Они шарахнулись в сторону от судна и скоро исчезли.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Мы больше ждать не можем! — с трудом подавляя в себе гнев, говорил Северов. — Понимаете, господин Микальсен, не можем!
Я не знаю, как вам помочь, — торопливо произнес капитан-директор и прижал руки к груди, — «Вега- первая» все еще не пришла, и я очень тревожусь за нее...
Последние слова у Микальсена прозвучали фальшиво, но Северов не обратил на это внимания. Он был слишком встревожен состоянием Журбы. Елена Васильевна только что встретила Ивана Алексеевича на палубе и сказала:
— Журбе совсем плохо. Я не могу больше ждать. Надо заставить норвежцев немедленно идти в Петропавловск.
И вот, когда Северов с Захматовой сидели в каюте-кабинете капитан-директора, она сказала по-русски Ивану Алексеевичу:
— Он просто не хочет идти в Петропавловск. Ему наплевать на то, что смерть угрожает нашему товарищу. Заставь его, Северов, сейчас же сниматься с якоря.
Она уже начинала сердиться на Ивана Алексеевича, который, по ее мнению, был слишком мягким и нерешительным. «Ну, чего ты медлишь, Иван. Ты здесь хозяин. Прикажи, и все. Норвежцы ранили нашего товарища в нашем море. Они обязаны сделать все, чтобы спасти его, чего бы мы ни потребовали! А ты с ними так вежлив. Эх, закваска в тебе старая, дворянская. Все вежливо, все с реЕерансом, а тебя — в спину ножом».
Мы «Вегу- первую» больше ждать не можем и не будем, — продолжал Северов. — Уже прошло столько дней. К тому же вы сами как-то мне говорили, что поиски китов иногда могут длиться и неделю.
Да, да, — закивал Микальсен. — Но вот другие китобойцы приводят туши. Ханнаену и Бромсету, очевидно, не везет!
Я искренне сочувствую господину Ханнаену, — Северов с негодованием отметил попытку Микальсена затянуть разговор и решил положить этому конец. «Хватит болтовни».—Так как по суеверным традициям на китобойном судне не может идти женщина, то мы решили, что нашего раненого в Петропавловск буду сопровождать я! Надеюсь, что теперь никаких затруднений не будет?
Микальсен не знал, что ответить. «Комиссар хочет покинуть базу? Он будет в Петропавловске, где все большевистские власти? А чего же нам опасаться? Комиссар ни о чем, кроме нападения сумасшедшего Скрупа, не знает. Что скажет Бромсет, если я соглашусь на предложение комиссара?» — Тут Микальсена охватила ненависть к гарпунеру, ненависть, перед которой отступил обычный страх, и к тому же его ободрила, придала уверенности появившаяся мысль: «Без комиссара можно будет и малолетних китов брать».
Я жду ответа, — повторил Северов. Ему было непонятно замешательство капитан-директора. «Неужели Микальсен не хочет нам помочь, и две—три китовых туши для него дороже, чем Жизнь человека?!»
Пусть только попробует отказать, — сказала Захматова Северову, и ее глаза угрожающе сверкнули. — Пусть только попробует!
Она не знала, что бы она предприняла, но в случае смерти Журбы была готова поднять против этих китобоев весь Петропавловск, всех своих друзей-партизан. В эту минуту гнева Елена Васильевна была необыкновенно хороша. Северов невольно залюбовался ее порозовевшим лицом, задрожавшими крыльями носа, чуть приоткрытыми алыми губами. Захматова дышала глубоко. Иван Алексеевич невольно подумал: «Какая необыкновенная красота и сколько чувства!» — но сказал как можно мягче:
Спокойнее, Елена Васильевна. Прошу вас...
Вы нашли очень удачный выход из весьма тяжелого для нас положения, — сказал Микальсен, стараясь понять, о чем говорят русские, и внутренне довольный своим двусмысленным ответом. — Хорошо. С первым китобойцем, который вернется с охоты, вы пойдете в Петропавловск! Это должно быть скоро, если...
Он, как и Северов и Захматова, взглянул на большой, сверкающий никелем и стеклом хронометр, висевший на темно-красной переборке каюты, а затем перевел взгляд на иллюминатор, за которым плотной кисеей висел туман. Упавший на рассвете, он не рассеивался, а как будто все плотнее окутывал базу.
...если туман не помешает охоте, — закончил Микальсен.
Хорошо, — поднялся Северов и вместе с Захматовой вышел на палубу, потемневшую от моросящего тумана. Было сыро, прохладно. Туман стоял такой плотный, что рабочие — раздельщики туш — походили на призраков. Голоса, как и треск лебедок, казалось, были приглушены, но крики птиц звучали резче.
Вы остаетесь на эти два—три дня за меня, — заговорил Северов и пошутил: — Будете комиссаром! Не откажетесь?
Давай! — тряхнула головой Захматова. — Что надо делать?
Зайдемте в каюту, я объясню, — пригласил Северов. — Вы же еще у меня и в гостях не были!
Надо было пригласить, — откликнулась Захматова таким тоном, что Северов не понял, говорит ли она серьезно или шутит.
«Странная все-таки Елена Васильевна, хотя хороший и честный человек». Он ощутил к ней такое теплое чувство, что даже смутился. Захматова, не глядя на Ивана Алексеевича, тихо сказала:
— Не задерживайтесь в Петропавловске. Мне тут одной будет... — она неожиданно махнула рукой, точно разрубая невидимую нить. — А, все это чепуха!
«Что чепуха?» — хотелось спросить Северову, который ощутил себя обиженным, но они были уже у двери его каюты, он открыл ее, жестом приглашая Захматову войти.
Она, не снимая куртки и шапки, села на диван. -
— Ну, давай, рассказывай, что мне тут делать без тебя.
Северов, не обращая внимания на ее фамильярность, стал объяснять, как вести записи о добытых китах, проверять размер туш...
Захматова слушала Северова, рассматривая разостланные на столе бумаги. Потом ее взгляд скользнул по каюте, ни на чем не задерживаясь, и остановился на Иване Алексеевиче, на его чуть склоненной к бумагам голове. Она смотрела на смуглое лицо, на карие под густыми бровями глаза и густые, щедро посеребренные сединой волосы, и ее потянуло погладить эти волосы, обнять голову и прижать к себе. Это желание было настолько сильным, что Елена Васильевна, чтобы не подчиниться ему, хлопнула по карманам куртки:
— Забыла папиросы! — Голос ее зазвучал глухо, точно во рту пересохло.
Северов оторвался от бумаг.
— Вы же дали слово не курить!
Елена Васильевна отвела взгляд и увидела на столе фотографию женщины средних лет. Женщина сидела в соломенном дачном кресле с раскрытой книгой на коленях. Выражение легкого удивления и задумчивости делало ее лицо особенно привлекательным. Захматова взяла фотографию, несколько долгих (секунд смотрела на нее, потом спросила:
— Кто это?
— Жена... Соня... — Северов с такой любовью смотрел на фотографию, что Захматова осторожно, точно боясь ее уронить и разбить, протянула Ивану Алексеевичу. Он молча взял снимок и поставил на место...
«Как он любит ее», — подумала Захматова и, почувствовав, что она лишняя в этой каюте, встала с дивана:
— Мне все понятно... Иван Алексеевич. Я пойду. Подготовлю Журбу к отъезду.
И, прежде чем Северов успел возразить или задержать ее, Захматова вышла из каюты, плотно притворив за собой дверь. Ей хотелось побыть одной. Она ушла на корму и здесь, облокотившись о мокрый планшир, долго смотрела в туманную даль. Думать не хотелось. Мучило ощущение одиночества, холода и горечи на сердце..
" Послышался гудок подходящего к базе китобойного судна. Это была «Вега-4». Сквозь туман было видно, как она подвела к борту базы тушу с полосатым серо-белым брюхом.
Захматова вспомнила о Журбе и почти бегом направилась в лазарет. На стук двери Журба медленно повернул голову. Его сейчас было трудно узнать. Большая потеря крови, высокая температура измотали матроса. Глаза стали как будто больше, в них застыла такая боль, что Захматова как можно ласковее спросила:
— Тебе что-нибудь надо, Журба? Сейчас тебя пере несут на китобойное судно, и ты с Северовым пойдешь в Петропавловск. Там тебя скорее поставят на ноги.
Журба молчал. У него не было сил говорить. Только тонкие белые губы матроса беззвучно шевельнулись, и он закрыл глаза.
Дверь бесшумно открылась. В каюту на носках вошел Ли Ти-сян. В руках у него был ярко начищенный красно-медный чайник с многочисленными вмятинами. Из носка поднималась маленькая струйка пара. Ли Ти-сян бегал на камбуз за кипятком. Увидев, что Журба лежит с закрытыми глазами, он с испугом посмотрел на Захматову и зашептал:
— Его сутели... . — Да, заснул...
— Его моя чай носи... — Ли Ти-сян поставил чайник на стол. Китаец ухаживал за Журбой с необычайным умением и предупредительностью. Он кормил Журбу, брил его. обмывал, менял белье, которое сам же стирал и гладил.
«Хороший и верный друг у Журбы, — думала Захматова, наблюдая за Ли Ти-сяном, который старательно укутывал чайник в кусок войлока, чтобы чай не остыл, когда Журба проснется. — Скучать будет Журба о китайце, да и он о Журба. Однако Ли Ти-сяну невозможно идти в Петропавловск. Разве что проводить Журбу и вернуться. Так Ли Ти-сяну будет легче расстаться с товарищем».
Китаец с радостью встретил сообщение, что он вместе с Северовым повезет Журбу в Петропавловск, но когда узнал, что ему надо вернуться назад, то отрицательно затряс головой:
— Моя там буду живи... Моя Журба бросай не могу... Его моя братка...
Ли Ти-сян говорил с такой горячностью, страстью, что Захматова бросила свою попытку уговорить его. Северов, узнав о желании Ли Ти-сяна, оказался на стороне китайца.
Журбу положили на носилки и осторожно спустили на китобойное судно «Вега-4». За ним, быстро попрощавшись с Захматовой, спустился и Ли Ти-сян. У трапа, где собрались китобои во главе с Микальсеном, Северов предупредил капитан-директора о том, что Елена Васильевна остается вместо него.
— Но она же только врач и женщина?! — Удивлению Микальсена не было предела: у него на базе женщина-комиссар. Он станет посмешищем для китобоев всего мира. Вот уже и сейчас рядовые рабочие и матросы базы, понимающие английский язык, перекидываются шуточками.
Северов твердо, так что его слова зазвучали как приказ, повторил:
Елена Захматова — советский человек. По условиям концессии я могу оставлять заместителем кого хочу. К тому же Елена Захматова — коммунист!
О-о-о! — отступил на шаг пораженный Микальсен. Он до сих пор считал, что коммунистами могут быть только мужчины. А тут женщина. В этом было столько загадочного, удивительного и даже почему-то устрашающего, что норвежец больше не возражал.
Северов крепко пожал руку Захматовой:
Счастливо оставаться, Елена Васильевна. Я не задержусь.
Счастливого плавания, — коротко ответила она. — Секретарю губкома привет!
Северов спустился на палубу китобойца, и судно сразу же отчалило. Иван Алексеевич помахал Захматовой рукой. У него сжалось сердце, и ему стало тревожно за молодую женщину, которая осталась одна среди чужих людей.
Вскоре базу поглотил туман, и Северов поднялся на мостик к капитану китобойца...
...Проводив взглядом китобойное судно, Елена Васильевна пересмотрела все оставленные Северовым бумаги, записал данные о туше полосатика, что привела «Вега-4». Затем с добычей пришли еще два судна, и Захматова ушла в работу. Она с интересом присматривалась к тому, как разделывали туши, как поднимали на базу жир... Никто ей не мешал, ни о чем не расспрашивал. Только однажды ей пришлось сделать перевязку резчику, который порезал ногу флейшерным ножом.
Захматова с неохотой входила к себе в каюту. Она уже привыкла к тому, что рядом с ней были свои люди, был Журба, нуждавшийся в ее помощи. Сейчас же каюта встречала ее тишиной и казалась пустой, неуютной. Сон не приходил. Его отгоняли мысли о жизни, о прошлых событиях...
Как иногда удивительно складывается жизнь человека. Вот, например, у нее. Были годы борьбы, годы походов, жарких боев, а сейчас одиночество среди множества людей. Она одна среди них, одна на чужом судне в океане... и никому нет до нее дела. Ушел Северов... Елена Васильевна вспомнила фотокарточку его жены и неожиданно почувствовала, что у нее по лицу бегут горячие слезы.
— Дура, плаксивая дура, — выругала себя в темноте Захматова и крепко, до боли, утерла краем простыни глаза, щеки. — Разнюнилась, пожалела себя... Ишь ты, бедненькая, одинокая... Захотелось ласки, участия...
Она подняла голову. Тревожный, часто прерывающийся гудок донесся в каюту. «Опять пришел китобоец, — догадалась Захматова. — Но почему гудок такой необычный? Ревет так, точно что-то случилось».
Натянув куртку и надвинув на лоб кепку, она вышла на палубу. Ночной бриз разогнал туман. Прекратилась и морось. В небе проглядывали звезды. По палубе, к левому борту, бежали люди. Как видно, им хотелось поскорее взглянуть, какую добычу привела «Вега-1». О том, что это она, Захматова узнала из разговоров матросов. Перегнувшись через планшир, Елена Васильевна увидела на черной воде китобойное судно. «А где же китовая туша?» — удивилась она. Добычи под бортом «Веги-1» не было. Это удивило и матросов, и рабочих базы. Они кричали:
Почему без кита пришли?
Где болтались так долго?
На «Веге-1» молчали. По штормтрапу быстро поднялись два моряка. Захматова узнала их, когда на лица моряков упал свет из иллюминатора, мимо которого шел трап. Это были капитан Ханнаен и Юрт Бромсет. С китобойца донеслось несколько слов по-норвежски, и люди, сгрудившиеся у борта базы, зашумели. Послышались удив ленные восклицания, ругань, злобные выкрики. Некоторые фразы были произнесены по-английски. Захматова ! поняла, что на китобойце случилось какое-то несчастье, { и в этом несчастье винят русских большевиков.
Елена Васильевна направилась к Ханнаену и Бромсету, которые разговаривали с Микальсеном, окруженные тесным кругом людей. Моряки молчали, и в этом молчании было что-то угрожающее. Люди дали дорогу Захматовой, и она подошла к Микальсену и китобоям с «Веги-1».
Бромсет поздоровался с ней сдержанно, не как обычно. Ханнаен только кивнул большой лохматой головой. Микальсен быстро заговорил:
— Очень жаль, что господин Северов поторопился уйти. Не надо было спешить. Нужно было подождать
еще несколько часов, и тогда бы...
Мы и так слишком долго ждали! — резко перебила его Захматова. — Жизни матроса Журбы угрожает большая опасность.
Вы думаете только о своих людях. — Микальсен был возбужден. — А ваши люди хуже, чем наш сумасшедший матрос.
Что вы хотите этим сказать? — удивилась Захматова.
Ваш механик негр Мэйл убил матроса Скрупа и бежал с судна, — заговорил Бромсет.
Что-о... наш механик... убил... — Захматова была ошеломлена. — Нет... не может быть!..
Она провела рукой по лбу: уж не спит ли она. Нет. Юрт Бромсет уже более мягко просит ее спуститься на «Вегу-1» и удостоверить смерть Скрупа.
— Вы врач и уполномоченная Советского правительства...
Захматова молча двинулась к штормтрапу. Бромсет помог ей спуститься на китобойное судно. Когда она ступила на палубу «Веги-1», кто-то встретил ее злобным ругательством, но Бромсет тут же прикрикнул на матросов, и они умолкли.
Гарпунер провел Елену Васильевну на корму. При свете фонаря, который держал матрос, Бромсет откинул брезент с лица Скрупа. Елена Васильевна невольно вздрогнула, но, взяв себя в руки, осмотрела убитого. Было видно, что смерть наступила от сильного удара по голове. Бромсет прикрыл лицо Скрупа.
Как это произошло — никто не видел. Вахтенный знает только то, что Скруп и ваш негр ночью вышли на палубу. Утром мы обнаружили труп Скрупа, а Джо исчез с судна. В ту ночь мы стояли у берега.
Может быть, Мэйл убит? — вырвалось у Захматовой. — Может, на Мэйла было совершено нападение, так же как на нашего матроса?
— Тогда бы Скруп был жив, — отпарировал Бромсет. Он внимательно следил за врачом: «Верит ли она ему? Все ли объяснения звучат убедительно?»
Елена Васильевна должна была признать, что объяснения гарпунера звучат вполне правдиво и у нее нет оснований для сомнения. К тому же она так мало знала этого Мэйла. «А Северов? Он всегда с теплотой и любовью говорил о негре. Как же он перенесет эту утрату? Ведь Джо для него почти брат. А вдруг все, что говорит Бромсет, — ложь!»
Она оглянулась. Вокруг стояли члены команды «Веги-1». Неужели среди них не найдется ни одного честного человека, который бы сказал ей правду. «Как неподвижны все, — отметила юна. — Вон только один трясется в кашле, задыхается».
Оскар увидел, что Захматова задержала на нем свой взгляд. Ему хотелось броситься к ней, рассказать все, что он знает, но не было сил преодолеть страх перед Бромсетом. Моряки верят, что Мэйл убил Скрупа. Они все думают, что негр, черномазый, поднял руку на белого. Для них этому нет и не может быть прощения, каким бы ни был Скруп. Черномазым таких вещей прощать нельзя. И он, Оскар, ничем не лучше, не храбрее старика Орацио, который сейчас прижался к надстройке, трясется от страха и бормочет молитвы. Где-то в глубине сознания у Оскара теплится согревающая его мысль. Он расскажет русским, как все произошло, но сделает это потом, когда они будут в Петропавловске, когда он покинет «Бегу» и сможет укрыться от Ханнаена, Бромсета, от всех этих людей, готовых вцепиться в глотку друг другу. Женщине он ничего не скажет. Она может поступить неправильно, как обычно и делают все женщины, не подумав, не взвесив вес обстоятельства.
Новый приступ кашля, рвущего легкие, всю грудь, прервал мысли Оскара. Захматова сказала Бромсету:
— Скажите этому матросу, вон тому, что так сильно кашляет, пусть он зайдет завтра ко мне. Я его осмотрю и дам чего-нибудь успокаивающего.
Бромсет охотно исполнил просьбу Елены Васильевны, внутренне посмеиваясь: «Раз заботится о кандидате в мертвецы, то о мертвеце уже не думает. Поверила». Гарпунер похлопал Оскара по плечу:
— Русский врач тебя быстро вылечит. Зайди к ней завтра!
Оскар подумал, что вот представляется удобный случай все рассказать русским, но тут же прогнал эту мысль. Нет, он не будет спешить!
Бромсет спросил Захматову:
Можно похоронить Скрупа?
Да, — Захматова кивнула и пошла к штормтрапу.
Бромсет двинулся за ней. Его ждали у капитан-директора. На базе гарпунер не спешил расстаться с Еленой Васильевной. Он осторожно поддерживал ее под руку. Вначале Захматова сердито отнимала свой локоть от большой, горячей и сильной ладони гарпунера, но потом как-то смирилась. Бромсет не был ни назойлив, ни груб. Он держался сейчас так, словно был ее товарищем, разделял ее одинокое, трудное положение. Просто, по-дружески он говорил ей:
— Все, что произошло, ужасно. Жизнь так груба, и столько в ней неясностей. Люди иногда, как голодные волки, загрызают друг друга, лишь бы только быть самим сытым...
- Не все люди такие, — возразила Захматова.
- Да, да, вы правы, — быстро согласился Бромсет. — Например, в вашей стране, где происходит столько удивительных вещей, где все простые люди сами себе хозяева. Не так как у нас. — Он замолчал, словно задумался.
Захматова взглянула на его бородатое лицо, точно ища в нем подтверждения искренности его слов. Бромсет крепче сжал локоть Захматовой.
- Но я уверен, что и у нас наступят другие времена...
- Я бы остался в вашей стране, но трудно покинуть родину. К тому же у меня есть мать-старушка, одинокая, живущая в вечном страхе за меня, в вечном ожидании встречи со мной...
Они подошли к каюте Захматовой. Бромсет протянул ей руку и пожелал спокойного сна. Впервые она ответила ему рукопожатием и, когда осталась одна, подумала: «Почему я так злилась на этого бородача? По существу он ведь одинокий, несчастный... Как это он сказал: «Люди, как голодные волки...» Да, он прав. Это закон их жизни...» Тут она вспомнила о Джо: «Почему он так поступил?» И снова, как тогда на китобойном судне, к ней пришла уверенность, что смерть Скрупа и исчезновение Мэйла произошли иначе, чем ей объяснили. «Завтра же буду об этом радировать в губком и Северову. Или же подождать его возвращения? Нет, об этом происшествии должны знать немедленно».
...Бромсет, Ханнаен и капитаны других китобойцев сидели в ярко освещенной каюте Микальсена. Потягивая ром или отхлебывая маленькими глотками горячий кофе, они слушали Микальсена. Развалившись в кресле и с наслаждением покуривая, Бромсет чуть заметно кивал в тон словам капитан-директора.
— Отъезд комиссара развязал нам руки. Немедленно начинаем ставить «мягкие пробки». Будем экономить время. Бьем тех китов, которых легче и быстрее взять на гарпун. — Микальсен добросовестно повторил все то, что ему приказал Бромсет.
Капитан-директор обливался потом и не оттого, что в каюте было слишком накурено, душно, а от страха, который терзал его. Уже после отъезда Северова к нему пришла мысль: а не поехал ли комиссар в Петропавловск докладывать о своих наблюдениях.
Когда Микальсен высказал свои опасения Бромсету в разговоре с глазу на глаз, гарпунер только презрительно фыркнул:
— Вы трус, Микальсен. Комиссар должен был нас предупредить, если он что-нибудь заметил. Ему просто захотелось прогуляться. Вы молодец, что отправили его. Поторопимся сейчас с закупоркой рек. Вы скажете капитанам...
И вот Микальсен повторяет слова Бромсета, серые с синевой глаза которого с насмешкой следят за капитан-директором. Гарпунер думает: «Из каждого труса всегда можно вышколить способного и послушного ученика».
— На обдирку жира приводите к базе только взрослых китов, а остальных прямо ведите на якорь...
— Как бы самим не стать на вечный якорь из-за этих «пробок», — пробурчал огромный капитан «Беги-1».
Бромсет метнул в его сторону сердитый взгляд. Эта туша мяса и жира уже не раз высказывает опасения. Микальсен поторопился успокоить капитана третьего китобойца.
- Опасности никакой. Об окладе я уже вам говорил.
Теперь взгляните на карты. — Микальсен протянул капитанам пачку морских карт. Каждый взял себе ту, на которой значился номер китобойного судна. — На них указано, в какие бухты и устья рек ваши суда будут вбивать «мягкие пробки»...
Капитаны склонились над картами. Их глаза и пальцы поползли по извилистой береговой линии Камчатки, останавливаясь у тех точек, где стояли номера их судов.
2
Гжеймс давно не видел президента компании в таком отличном, даже радостном расположении духа. Еще когда от капитана Барроу с борта «Юкона» была получена радиограмма, что он возвращается в Сан-Франциско с «полным трюмом груза», Дайльтон витиевато выругался. Он позволял себе это как истый аристократ, который всегда остается мужчиной, и это служило верным признаком того, что Дайльтон великолепно заработал.
Со все возраставшим нетерпением он ждал прихода капитана Барроу, чтобы услышать все в деталях. Наконец этот день наступил. Сегодня Рандольф Дайльтон выслушал доклад Барроу, и с его лица не сходила улыбка. Она становилась все шире, ослепительнее, а глаза так и лучились весельем и тем особенным блеском, который появлялся у Рандольфа Дайльтона, когда ему удавалось обделать выгодное дело.
Черт меня побери, этот, как его, Грауль, кажется... — восторженно начал Дайльтон, но Гжеймс, бросив быстрый взгляд на капитана Барроу, поправил:
Бромсет, мистер Дайльтон, Юрт Бромсет...
Да, да, Бромсет, — заметил свою оплошность президент компании. — Так этот Бромсет настоящий парень. Как быстро и ловко он провел эту операцию с котиками. Придется ему добавить долларов. Я думаю, что он не откажется? Ха-ха-ха.
Дайльтон залился хохотом. Он откинулся на спинку кресла, поднял к потолку лицо и продолжал хохотать так, что покраснел. Краем глаза он увидел портрет своего отца и, внезапно умолкнув, почти торжественно сказал:
— Мой дорогой отец может спать спокойно. Мы не опозорим его память. Так ведь, Гжеймс?
Советник кивнул:
— Ваш отец всегда интересовался русскими водами. — Он привозил оттуда только ворвань и ус, а мы, —
снова засмеялся Дайльтон, — перегоняем стада котиков туда, куда нам нужно.
Рандольф всегда быстро переходил от веселого настроения к серьезному, деловому. Сейчас он озабоченно заговорил:
— Когда эти морские котики причалят к островам Прибылова? Правда, у них нет виз, но им не надо проходить карантин на Ист-Айленде[30]
Ист-Аиленд — остров, на котором проходят карантин иммигрирующие в Америку. Известен как остров слез.. Их ждут комфортабельные пляжи.
У Дайльтона появилось озабоченное выражение. Правильно ли все рассчитали специалисты, с которыми он советовался о перегоне котиковых стад с Командорских островов на острова Прибылова?
Русский отряд я высадил во Фриско, — напомнил Барроу, но Дайльтон небрежно, точно отмахиваясь от чего-то назойливого, сказал:
Это меня не интересует. Мы получили с министерства... — Дайльтон не назвал какого, — за транспортировку, и ладно. Пусть с ними нянчатся, кормят и поят их те, кто думает, что эти живые мертвецы пригодны на что-нибудь путное. Я не верю. Уж если парни Гревса не удержались на русском Дальнем Востоке, то этот сброд так и подохнет у нас. Я люблю на все смотреть реально,
Отряд Блюмгардта привез с собой изрядное количество серебра и золота, какие-то карты, документы, — перечислял Гжеймс.
Кормежка белого сброда обойдется в сотни раз дороже всего этого серебра и золота, — усмехнулся Дайльтон. Пока они подохнут, они успеют ввести Штаты в убытки. А карты и документы годны на то, чтобы ими — президент компании снова захохотал. — Мет, меня интересуют те иммигранты, у которых природные котиковые манто! Ха-ха-ха! Их не придется подкармливать, они сами себя обеспечат кормежкой!
Дайльтон закурил сигару, помолчал, потом обратился
к капитану Барроу:
— Вы свободны. Отдыхайте! Через недельку пойдете в Чили. Там местные китобои стали забывать, кто у них босс...
Когда капитан откланялся и вышел, Дайльтон пододвинул к себе письмо Бромсета, привезенное Барроу. Читая его, он хмурил брови над выпуклыми глазами. Наконец его желтоватое лицо пошло пятнами:
Черт побери этих большевиков! Комиссар во все сует свой нос. Он бывает и на охоте, и проверяет работу по разделке туш и по вытопке жира. У комиссара есть глаза, и он все видит. Он научится китобойному промыслу, и тогда большевики сами начнут добычу...
Нетрудно сделать, чтобы эти глаза вовремя закрылись, — лениво и чуть сонно произнес Гжеймс.
Надо это устроить осенью, когда флотилия будет покидать русские воды, — подтвердил Дайльтон и снова вернулся к письму Бромсета. — Этот Грауль — парень с головой, умеющий делать доллары... Так дайте ему радиограмму по поводу глаз комиссара.
В тот день, когда президент китобойной компании «Дайльтон и К 0» беседовал с Барроу и своим советником Гжеймсом, Иван Алексеевич Северов находился у секретаря Камчатского губкома партии.
Штормовая погода задержала «Вегу -4», и в Петропавловск судно пришло почти с недельным опозданием, Журбу, который был совсем плох, немедленно положили в портовую больницу. Около него остался дежурить Ли Ти-сян, а Северов поспешил в губком.
Секретарь губкома внимательно выслушал его.
— Вы вовремя приехали, товарищ Северов, — заговорил он после некоторого молчания и повторил: — Очень вовремя! Нападение матроса на врача Захматову. ранение Журбы, хотя и несчастный и тягостный случай, но мне он кажется не таким знаменательным, как скажем то, что Холена Васильевна увидела на базе Комбарова.
Возможно, что Елена Васильевна обозналась, — заметил Скверов. — Больше она его не встречала на базе.
Согласуй, — кивнул секретарь губкома. — Там его можно было больше и не встретить. Но Комбаров, вернее его труп, обнаружен на Командорских островах.
Северов с таким удивлением посмотрел на секретаря губкома, что тот невольно улыбнулся.
— Да, да! В этом нет ошибки. Труп Комбарова нашли на котиковом лежбище, которое подверглось нападению браконьеров. — Лицо секретаря потемнело. — Вот послушайте...
«Неизвестные браконьеры разогнали лежбище, забросали его сотнями освежеванных туш котиков, и все облили керосином...»
«Кто же это сделал, какие люди?» — Северову все это казалось каким-то кошмарным сном.
— И там же нашли убитого Комбарова, — повторил секретарь губкома. — А исчез он из города после ухода флотилии «Вега» на промысел. Кто его туда привез? Думаю, что товарищ Захматова не обозналась. Впрочем, все надо проверить. Вот почему ваш приезд явился своевременным. Если Комбаров — в прошлом, как сейчас установлено, служащий немецкой торговой фирмы — был на флотилии «Вега», значит, китобои доставили его на лежбище и вместе с ним устроили побоище животных, а затем разделались с ним, возможно, как с ненужным свидетелем.
Секретарь губкома испытующе смотрел на Северова, Иван Алексеевич терялся в догадках. Неужели он просмотрел преступление? Вся жизнь и работа китобоев проходила на его глазах. Он каждый день видел почти всех... Неожиданно, точно прожектор в темноте, у него вспыхнула догадка. А китобойное судно «Вега-1»? Пять дней оно не приходило к базе, и Северов так и не дождался его. Где бродили китобои? Неужели им все эти дни не встречались киты, в то время как остальные суда прибуксировали туши?
Северов был очень взволнован, — может быть, его сумели обмануть? Нет, нет! Там же Джо, и китобои не посмеют при нем браконьерствовать.
Секретарь губкома ждал, что скажет Северов, но Иван Алексеевич так глубоко ушел в думы, что секретарь осторожно спросил:
_- Вы чем-то взволнованы, Иван Алексеевич?
— Что? Да, да, — вернулся к разговору Северов и, смущенно улыбнувшись, потер переносицу. — Извините, задумался. Есть у меня какие-то еще не оформившиеся смутные подозрения. Впрочем, это ерунда. Не стоит о них и говорить.
- А все же? - осторожно, но настойчиво спросил секретарь и как бы в шутку добавил: — Знаете, есть поговорка: один ум хорош, а два лучше.
- Да, да! — Северов, прищурившись, взглянул в окно, как будто пытаясь рассмотреть какую-то далекую цель. Потом он резко повернулся к секретарю губкома. — Мне кажется весьма подозрительным, что «Вега-первая» долго находилась неизвестно где и я не мог ее дождаться. Если это совершили Ханнаен и Бромсет со своей командой, то... — Северов сжал руки в кулаки, — они заслуживают самого строгого наказания! — Но тут же капитан обмяк. — Там же Джо, а я ему верю, как самому себе!
То, что вы сообщили, очень важно. — Секретарь пожевал давно потухшую папироску, усмехнулся своей рассеянности и положил окурок в пепельницу. — Подведем некоторые итоги. Первое и самое важное то, что мы выяснили, — Комбаров наш враг. Но при нем не обнаружено никаких документов. Ясно, что Комбаров участвовал в диверсии по уничтожению лежбища котиков, которая могла бы принести нашему государству ущерб в сотни тысяч рублей золотом.
Вы говорите «могла бы принести», как это понять? — спросил Северов.
- Жители острова через несколько часов обнаружили следы нападения браконьеров на лежбище, немедленно очистили берег от туш и попытались уничтожить запах керосина. Морская вода хорошо его смывает. К тому же почти недельный шторм с его гигантскими накатами на берег помог нам прополоскать лежбище. — Секретарь губкома перелистал бумаги на столе и, взяв один из листков, потряс им. — Вот последнее радиосообщение с островов: «У берега держатся котики. На лежбище пока выходит около сотни голов». Это уже хорошо. Пройдет немного времени, и я надеюсь, что все стадо вернется.
Как бы не повторилось нападение, — с беспокойством сказал Северов.
Жители островов установили круглосуточную охрану, и, если браконьеры вновь сунутся, они получат хороший отпор. — секретарь встал из-за стола и прошелся по кабинету, заложив большие пальцы рук за поясной ремень, перехватывавший гимнастерку. — Охранять, очень зорко нам надо охранять свои богатства. А ведь сейчас у нас здесь нет ни достаточной пограничной охраны побережья, ни охранных судов для патрулирования в своих водах. — Секретарь остановился у окна, посмотрел на бухту и, разыскав взглядом миноносец, невольно вздохнул: — На все побережье, на все наши воды и острова от Врангеля до Владивостока — -один этот миноносец «Боровский», старенькое, потрепанное судно давно отслужившее свой срок. Вот у него опять машина скисла. Теперь не раньше чем недельки через две выйдет в море. Враги и пользуются нашей временной слабостью, гадюками ползут к нам, укусят исподтишка — и назад. — Он стукнул кулаком по косяку окна. — Но скоро мы будем обрубать голову каждой такой гадюке!
Настроение секретаря губкома передалось Северову. В нем с большей силой вспыхнула та же ненависть к браконьерам. «А отец мой и его друзья. — подумалось ему,— так же вот охраняли русскую землю и ее богатства от иноземцев, так же переживали неудачи... и я, Северов, коммунист и продолжатель их дела, никому не позволю творить такие же преступления, как это делали стардсоны, уэсли, ясинские, терновы...» Капитан поднялся со стула:
На рассвете я выхожу в море.
Идите, Иван Алексеевич, — просто произнес секретарь. — Смотрите в оба. Вы там — глаз народа и партии. Должен вам сказать, что меня несколько тревожит трест «Дальрыба», вернее, его руководители. На «Дальрыбу» Наркомзем РСФСР и Главконцеском возложили контроль за деятельностью норвежской флотилии, но трест ограничивается лишь запросами у нас — все ли идет благополучно. Какой-то Дукин даже поинтересовался, не нуждаются ли в чем иностранные китобои. Просил оказывать им помощь, — секретарь развел руками и покрутил головой. — Удивительная вежливость и забота.
На флотилию не мешало бы прислать двух—трех специалистов по рыбному делу, - проговорил Северов.- Одного контроля на базе флотилии маловато. Кто знает, где бывают китобойные суда, когда уходят на охоту.
Буду настаивать на присылке таких. — Секретарь губкома вернулся к столу, взял конверт и протянул Северову. — Прошу передать Елене Васильевне. И на словах — привет. Хороший она товарищ, да вот личная жизнь у нее неладно сложилась. Ну, ничего. Человек она молодой, счастье свое еще найдет.
Из губкома Северов зашел в больницу к Журбе. У дверей на корточках сидел Ли Ти-сян. Увидев Северова, китаец поднялся:
— Капитана, твоя ходи Жулба не надо. Его чик-чик делай доктора... Жулба сейчас мало-мало спи есть...
- Операцию делали? — озабоченно спросил Северов.
— Моя сама не видела, — огорченно покачал головой Ли Ти-сян. — Доктора меня не пускай, говорили потома ходи...
Сейчас я узнаю. — Северов вошел в приемную, и по его просьбе вызвали хирурга, который оперировал Журбу. Высокий, необычайно худой, с остренькой седой бородкой, в пенсне с золотой оправой и цепочкой, заложенной за ухо, он вежливо осведомился:
Чем могу-с служить?
Северов назвал себя и спросил о Журбе. Врач поправил пенсне и, смотря сверху на капитана, сказал:
— Операция прошла удачно-с. Ваш матрос будет жить, но поваляться в постели ему доведется долгонько. Так вот-с.
Иван Алексеевич сердечно поблагодарил врача. Тот сбросил пенсне, которое упало на грудь, и уже менее официально спросил, щуря близорукие глаза:
— Как себя чувствует Елена Васильевна? Северов ответил.
Передайте от коллег-с наше глубочайшее ей почтение. Мы ждем и скучаем, — врач вновь нашарил пенсне, водрузил его на нос и опять перешел на официальный тон. — Я надеюсь, что другой ваш матрос — китаец — отбудет вместе с вами. Он нам очень мешает.
Пожалуй, это невозможно. — Северов старался говорить так, чтобы отказ не обидел врача. — Ли Ти-сян большой друг Журбы.
Простите, кого? — спросил врач.
Матроса, которого вы оперировали, — пояснил Северов.
- Ах ;простите, — врач прижал к груди руку. —
Простите, но у уважаемого Ли... Ли...
Ли Ти-сяна, — подсказал Северов.
Да-да, Ли Ти-сяна нет медицинского образования. Так сказать...
Но он прекрасный повар, — пошел на выручку Ли Ти-сяну капитан. — Я его знаю много лет и должен сказать, что готовит он великолепно.
Повар, и хороший? Ваша рекомендация для нас полная гарантия. Нам повар очень нужен.
Так была решена судьба Ли Ти-сяна. Счастливый, что остается с Журбой, да еще может для него готовить особые блюда, Ли Ти-сян долго и горячо благодарил Северова:
— Моя твоя шибко-шибко говори сыпасиба, — Ли Ти-сян, сложив руки на животе, кланялся. Лицо его лоснилось от удовольствия. — Моя чифан буду делай Жулба. Его скоро-скоро опять ходи море...
Китаец проводил капитана до ворот больницы.
До свидания, капитана... Моя дальше ходи нельзя, Жулба одного оставляй нельзя...
Хороший ты человек, Ли Ти-сян. — Северов с чувством пожал маленькую руку китайца. — Поправится Журба — снова приходите ко мне.
Сыпасиба, капитана. Наша ходи, — закивал Ли Ти-сян и попросил: — Твоя говори мадама Ли Ти-сяна его привета давай.
Передам, передам. — Северов зашагал в центр города, на почту, чтобы отправить письма жене и брату.
Петропавловск как будто ни в чем не изменился. Так же на улицах бродило много иностранных моряков, так же грязна была главная улица. Но новая жизнь проступала во многих чертах.
Мимо Северова прошел отряд юношей и девушек, одетых в гимнастерки защитного цвета, с портупеями через плечо. Комсомольцы пели:
Наш паровоз летит вперед,
В коммуне остановка...
На стене пакгауза из гофрированного железа было написано: «Лозунг В. И. Ленина - «Ликвидировать неграмотность к 1927 году, то есть к 10-летнеи годовщине— должен быть осуществлен! Вперед же к знанию, отсталых быть не должно!»
У почты висело большое объявление, написанное от руки- «Неутомимый путешественник-этнограф В. К. Арсеньев сделает доклад о своих путешествиях по северу Приморской области и нашему Камчатскому полуострову в здании Петропавловской школы II ступени».
«Обязательно пойду, — решил Северов, вспомнив, как ему всегда нравились статьи и очерки Арсеньева, которого он, к сожалению, ни разу не видел. У Ивана Алексеевича была мысль познакомить Арсеньева с записками и документами своего отца и Лигова. — Возможно, они заслуживают того, чтобы их опубликовать».
Но Ивану Алексеевичу не суждено было встретиться с Арсеньевым. Когда он вечером в каюте на «Веге-4» собирался на лекцию и по привычке второй раз за день брился, из губкома партии пришел посыльный. Северова просили прийти.
Иван Алексеевич, забыв о лекции, шагал в гору к зданию губкома и старался догадаться, зачем он потребовался. Рассыльный, молодой парень, на его вопрос только пожал плечами:
— Не знаю!
Секретарь встретил Северова в кабинете, стоя у стола. Выглядел он усталым. «Как будто даже постарел за эти немногие часы, — подумал Иван Алексеевич. — Работает много. Да и забот сколько! Лицо серое, под глазами синева, мешки. Курит много. Вон окурки какой горой высятся. Даже в пепельнице не помещаются».
Северов не успел сказать «добрый вечер», как секретарь заговорил:
Иван Алексеевич, вам в жизни со многими трудностями приходилось встречаться. Я уверен, что и новые вы так же мужественно встретите...
Что-нибудь случилось? — Северов одновременно подумал о жене, брате, Журбе, о флотилии. — Говорите
- Ваш друг, Джо Мэйл... - секретарь помедлил и протянул капитану листок радиограммы. — Читайте радиограмму Шахматовой.
— Что с Джо? — почти крикнул Северов, чувствуя, как у него холодеет в груди. — Что с Джо?
Он схватил листок бумаги, и у него перед глазами запрыгали буквы, слова. Иван Алексеевич читал: «Вега-первая» вернулась с трупом матроса Скрупа Капитан Ханнаен и гарпунер Бромсет утверждают что его убил механик Джо Мэйл и бежал с судна на берег во время стоянки Свидетелей нет».
Северов пошатнулся, как от удара: «Джо убил Скрупа? Нет, этого не может быть. Это клевета. Я хорошо знаю Джо».
Секретарь губкома выслушал Северова, который с трудом сдерживал себя.
— Я понимаю ваше состояние, ваши чувства. Прошу немедленно идти на флотилию и все спокойно и точно выяснить. На флотилии, действительно, творятся удивительные дела. Сумасшедший Скруп ранит нашего матроса, а наш матрос якобы убивает Скрупа. Значит, теперь мы не можем Скрупа привлечь к ответственности и проверить, действительно ли он был сумасшедший? Странно, очень странно. С базы, Иван Алексеевич, радируйте мне следующим образом...
3
— Пожалуй, шторм будет, как думаете, Ханнаен? — говорил Бромсет, оглядывая потемневший океан. Гарпунер поднял лицо к небу. — А облака-то тоже штормовые, рваные.
Облака, клубясь, быстро неслись к обрывистому берегу с высокими конусами сопок. В ослепительно белые просветы лился желтый свет солнца.
— Шторм начался, но малый, — спокойно ответил Ханнаен. Он часто отбрасывал с лица длинные волосы, которые разметывал посвежевший ветер. Ветер теребил и бороду Бромсета, рвал гребни длинных волн и нес над океаном водяную пыль, обдавая ею мостик, моряков.
«Вега-1», ведя под бортами четыре туши малолетних китов, держала курс к берегу. Плавно переваливаясь с борта на борт, судно скользило с волны на волну, не зарываясь носом, не черпая воду.
Ханнаен на секунду скрылся в рубке и вышел оттуда со шнурком на голове, который схватывал волосы. Теперь они не мешали ему. В облике капитана было что-то древ-нее и дикое. Бромсет посмотрел на Ханнаена. Улыбка
шевельнула усы и бороду:
— Вы, Ханнаен, сейчас похожи на викинга. Ханнаену понравилось сравнение, но он все же заметил:
— Викинги приводили добычу в фиорды для родных, а мы таскаем китов в пустынные, забытые богом и людьми бухты.
Бромсет весело захохотал:
- В этих бухтах жизни больше, чем было в фиордах викингов!
Ханнаен не ответил. Он осторожно направил судно в бухту Моржовую. Моряки с любопытством ее осматривали. Здесь они были впервые. Высокие, пожалуй в километр, отвесные скалистые берега поросли темно-зеленым кедрачом.
Бухта далеко вдавалась в сушу. Все дышало суровостью, спокойствием Величественность природы подавляла моряков. Ханнаен дал в машину приказ уменьшить ход.
— Там, — Ханнаен протянул руку, — бухта образует два залива — Северный и Южный. В какой пойдем?
Бромсет не торопился отвечать. «Надо взглянуть на заливы. Какой лучше заткнуть «пробкой» и сколько для этого потребуется туш?» Перед моряками открылись сразу оба залива. Южный — тихий, спокойный, до него не доходят штормовые волны: вход в залив круто повернут от бухты. Бромсет пристально разглядывал в бинокль заливчик и в его глубине заметил речку. Как раз в это время на речку упал луч солнца из просвета туч, и она засверкала, заискрилась. Было видно, что речка сбегала с гор.
«Очень удобная для нереста рыбы», — определил Бромсет. и перед ним возникла картина: крупные лососи, один к одному, плотным серебристым строем идут в устье реки, но им преграждают путь мутные вонючие воды. Гниют китовые туши в устье реки, птицы усеяли горы расползающегося мяса, воздух тяжелый. Рыбины задыхаются в отравленной воде, жабры тщетно пытаются высосать из нее кислород, но его нет. И вот одна, за ней другая, третья... тысячная, миллионная... десятки миллионов рыбин всплывают вверх брюшками, а миллионы миллионов поворачивают назад, мечутся, подгоняемые самым сильным и таинственным законом жизни — инстинктом размножения, и, наконец, покидают бухту, уходят в поисках других бухт, рек... А эта река будет по-прежнему бежать в залив, серебристо-прозрачная, но пустынная. В ней не будет скатывающихся мальков, в нее больше никогда не поднимется рыба для нереста. Хрустальная вода будет лишь омывать кости, гору костей, которые останутся от «мягкой пробки», а затем их занесет ил, и все исчезнет...
— Юрт, Юрт, черт вас побери! — Ханнаен дернул гарпунера за рукав. — Оглохли вы, что ли? Застыли, как мороженая треска!
Гарпунер повернулся к Ханнаену, но взгляд его был еще задумчивый, отсутствующий. На какое-то мгновение ему стало не по себе от только что возникшей в воображении картины, и он жадно и быстро осмотрел бухту, услышал гул океана, облегченно повернулся и потом спросил капитана:
Что, Ханнаен?
Здесь будем ставить «пробку»?
Да! — рассердившись на себя, бросил Бромсет и с издевкой подумал: «Я, кажется, становлюсь сентиментальным». И еще резче приказал: — Тут речушка небольшая. На «пробку» двух туш хватит.
Оставив на плаву пару туш, Ханнаен с другой парой отправился в устье реки. Рискуя посадить судно на мель, он близко подвел к реке огромные туши и здесь умело завел их на отмель.
Туши возвышались из воды. Ханнаен удовлетворенно сказал:
На мертвый якорь поставлены. Через денек «пробка» начнет действовать.
А если ее смоет приливом? — Бромсет критически осматривал «пробку».
Едва ли, — Ханнаен указал на берег. — Видите, где плавник лежит. Значит, вода выше не поднимется.
Да, — согласился Бромсет. — Идемте в Северный залив...
Через полтора часа, поставив вторую «пробку», китобойное судно выходило из бухты Моржовой навстречу штормующему океану, который сейчас накатывал темно-синими с седыми гребнями волнами, гудел, точно в ярости пытался задержать китобоев, совершивших гнусное преступление против природы. Судно вышло в океан.
Бромсет смотрел на гряды наката которые двигались блестящей белой полосой, и молчал. Молчал и Ханнаен. Куда девалось то отличное настроение, которое у них было, когда они входили в бухту. Под смехом, шуткой Бромсет тогда прятал страх: не увидит ли кто их за черным делом? Сейчас же, свершив его, они бежали. У них было одно стремление — скорее и подальше уйти от места преступления. Ханнаен злился на Бромсета за то, что тот толкал его все время на дела, которыми он раньше не занимался, соблазнял деньгами.
«Когда уйдем из русских вод, на этом бросаю якорь,— давал себе клятву Ханнаен. — Больше такими делами заниматься не буду».
Гарпунер думал: «Сегодня я поставил двенадцатую «пробку». Другие суда — меньше, но все же получается колоссально! Умный тот парень, кто это придумал. Наверное, набил себе за эту штуку полный карман». Если бы год назад Юрту сказали, что он будет ставить «мягкие пробки» на пути нерестующих косяков рыбы, он бы того человека счел за сумасшедшего. Но сейчас это было делом его рук.
Бромсет не испытывал страха. После операции «Котик» он был уверен, что удача будет ему сопутствовать. Да и большевики, по его мнению, показали себя не очень зоркими. Гарпунер гордился, что ему так легко удается выполнять все поручения. Где-то в глубине шевельнулось беспокойство, но Юрт тотчас его прогнал. Он подумал о Захматовой. Это будет самое смешное, но в конечном успехе Бромсет не сомневался и самодовольно разглаживал усы и бороду. У него уже созрел план действий. Прошло то подавленное состояние., которое неизбежно приходило к нему после каждой установки «мягкой пробки». Он был полон энергии, жаждал действий и с удовольствием встретил шторм.
Ветер все громче выл в вантах. Волны, как бы озлобясь, врывались на палубу и, покружив, с шипением уползали назад. Видимость становилась все хуже. Воздух был наполнен мельчайшими брызгами. Дышать становилось все труднее.
Моряки чувствовали, как дрожит от напряжения, от борьбы с ветром и морем судно.
— Нажимный шторм[31]
Нажимный шторм — шторм, идущий к берегу, — прокричал Ханнаен. — Будем уходить в океан.
Бромсет согласно махнул рукой. Близость берега была опасной для судна, и «Вега-1», изменив курс, пошла прямо против ветра, против волн, в темно-серую бушующую мглу.
Не знал ни Ханнаен, ми Бромсет, что с той минуты, как «Вега-1» вошла в Южный залив, за ней наблюдала пара внимательных черных глаз. Они принадлежали низкорослому, тщедушному с виду человеку лет шестидесяти, с редкой бородкой и такими же усами на сморщенном, точно изжеванном, темно-коричневом от загара лице. В старой рваной меховой шапке, такой же куртке, подпоясанной патронташем, с сумкой за плечами и дряхленькой берданкой наперевес он пробирался среди каменного хаоса к вершинам сопок. Там, в гольцах, на тундровых пастбищах, где мирно уживаются рядом лишайники, кустарниковые березы и ивы, водится аргалии[32]
Аргали — снежный баран.
Впереди охотника бежала шустрая камчатская лайка. Охотник — может быть, потомок тех, кто с Атласовым пришел на камчатскую землю и здесь осел, женился на местной красавице, — неторопливо шел на своих старых, но еще не знающих устали ногах и по привычке разговаривал со своей собакой.
Коли удача будет, жирного аргали возьмем. Костер разведем, чай пить будем, мясо жареное кушать будем, а ты... — старик поискал глазами исчезнувшую куда- то собаку, и, когда взгляд его скользнул по заливу, он увидел «Вегу-1».
Железный бот пришел, — заговорил старик и уже намеревался спуститься к берегу, как разглядел норвежский флаг, бившийся по ветру над китобойцем.
Чужой?! — удивился он и залез между камней, выбрав удобное место для наблюдений. В памяти его хорошо сохранились воспоминания о далеких и недавних годах, когда вот так же в его родную бухту Шуберта, где стоит поселок, заходили суда под разными пестрыми флагами и начинались в поселке странные и страшные дни. Одни гости просто грабили, насиловали; другие спаивали спиртом и потом грабили; третьи выменивали пушнину на такую дрянь, что охотники потом и не знали что с ней делать... После ухода гостей в поселке не раз начинались всякие дурные болезни... Наученные горьким опытом, жители поселка при входе в бухту иностранного судна уходили в горы. А теперь не уходят лишь от того судна, над которым красный, как заря, флаг. Под ним приходят только хорошие люди. Они только добро и пользу нашим охотникам приносят...
А это судно под чужим флагом. Под ним должны быть плохие люди, что им нужно в пустой бухте? Так думал старый охотник, внимательно наблюдавший за китобоями. То, что они оставили у устья реки на отмели китовые туши, несказанно удивило его и испугало. Старик не знал, как и отнестись к этому. Он подозвал к себе собаку и приказал ей лежать рядом, чтобы она не выдала его.
Когда «Вега-1» скрылась во мгле шторма, старик, бормоча православные молитвы и шаманские заклинания, спустился к берегу. Китовые туши были обычными. В них он не видел ничего загадочного. Но вот то, что люди бросили такое добро, столько мяса и жира, казалось не только загадочным, но и пугающим. Люди под чужим флагом хорошего не сделают. Это он знал твердо. Значит, китовые туши приведены сюда со злым умыслом.
— Чужой человек мор хочет на нас послать, — говорил старик своему псу. — Кит завоняет, зверь заболеет. Сказать надо начальнику. Потом будем бить аргали.
Старый охотник зашагал от бухты на север, к поселку.
— Скажу советскому начальнику. Он знает все. Его Ленин учил...
Охотник исчез среди камней, а над бухтой по-прежнему ветер гнал тучи, рябил воду, мелкие волны полоскались у туш, и начавшийся дождь обмывал их...
...Отшвартоовавшись в океане, «Вега-1» загарпунила большого финвала и подошла к базе в ясный спокойный полдень. Как обычно, приказав никого из команды не пускать на базу, Бромсет поднялся туда один. Тут он увидел Елену Васильевну и дружески, приветливо с ней поздоровался. Она ответила так же просто и спросила:
— Какой породы кит? Я еще не научилась их различать.
Запишите: финвал, длиной 14 метров. Как видите мы строго придерживаемся условий концессии и не нарушаем их, хотя и многое теряем на этом, — говорил Бромсет с той обворожительной улыбкой, которая, как он знал, располагала к нему людей.
Да, в последнее время суда куда реже стали приходить с добычей и подолгу ходят в океане, — заметила Захматова.
Вернется господин комиссар, и мы, очевидно, пойдем на север. Киты стали уходить туда в поисках пищи и прохлады, — пояснил гарпунер. Он посмотрел на море, на берег. — Лето пришло и сюда. На земле сейчас хорошо. Зелень, цветы...
Елена Васильевна невольно посмотрела на берег, и черты ее лица стали мягче, взор задушевнее:
Я очень люблю цветы...
Знаете что, — воскликнул Бромсет, словно к нему только что пришла неожиданная мысль, — я сегодня хочу отдохнуть после шторма, непрерывной охоты и поисков. Съедемте на берег, походим по траве и соберем цветов. Вот такой букет, — Бромсет широко развел руки и захохотал.
Захматова улыбнулась. Предложение гарпунера ей понравилось.
Я согласна.
Великолепно! — У Бромсет а загорелись глаза: неужели его план сегодня осуществится? «А почему бы и нет? Бабенка, что и говорить, аппетитная». И он еще более оживленно продолжал:—Собирайтесь. Я на минутку к капитан-директору. Ханнаен послал доложить о рейсе.
— Хорошо. — Захматова направилась к себе в каюту. Бромсет проводил ее жадным взглядом. У него было
прекрасное настроение, которое на минуту испортил Микальсен. Когда Юрт узнал, что Захматова передала радиограмму в Петропавловск о смерти Скрупа и исчезновении Джо, он пришел в дикую ярость. Лицо его исказилось, а глаза от бешенства сузились, засверкали. Бромсет не кричал, он с каким-то шипением выдавливал из себя слова:
— Вы глупец, Микальсен!.. Болван. Надо было сказать, что рация вышла из строя. Вернулся бы Северов и узнал один. Тут бы его как-нибудь успокоили, а теперь знают многие. У них есть время на размышления, и они не так тупы, как вы!
Капитан-директор сжался, втянул голову в плечи. Ему казалось, что вот-вот гарпунер бросится на него с кулаками. Чтобы как-то отвести от себя гнев Бромсета, он почти пролепетал:
Вам радиограмма из...
Давайте! — рявкнул Юрт.
Пробежав ее закодированный текст, он опять выругался. Дайльтон приказывает ни в коем случае не знакомить русских с техникой охоты и разделки китов. Тех же русских, кто уже кое-что узнал, как комиссар Северов, уничтожить при уходе флотилии из советских вод. Тут Бромсет выругал себя. На новое поручение он напросился сам. В письме, посланном Дайльтону через Барроу, он похвалился, что приручил комиссара Северова и берет его с собой на охоту. Выругав себя еще раз, Бромсет уничтожил бланк радиограммы. Теперь ничего не поделаешь. Придется убрать комиссара. И он это сделает. Но это потом,
Сколько «пробок» поставили за эти два дня три судна? — спросил он у Микальсена.
Семь.
Маловато, но ничего, — утих Бромсет. — При возвращении комиссара из Петропавловска идем на север, к бухте Глубокой. Ее надо основательно закупорить.
Хорошо, — с готовностью ответил Микальсен.
А сейчас прикажите спустить малую шлюпку. Я с врачом съеду на берег.
Хорошо, — удивлению Микальсена не было предела: заместитель комиссара съезжает с гарпунером на берег.
«Впрочем, я уже устал удивляться», — подумал Микальсен и по переговорной трубе передал вахтенному приказ о шлюпке. Он облегченно вздохнул, когда за гарпунером закрылась дверь.
Выйдя на палубу, Бромсет увидел Захматову. Она ждала его. Елена Васильевна стояла у борта, облитая солнцем. Она смотрела на берег, по которому так сильно соскучилась. Бромсет ощупал взглядом -ее полную крепкую фигуру, обтянутую курткой, представил себе стройные ноги, скрытые резиновыми сапогами, и разом забыл все, о чем он только что говорил с Микальсеном, за что его ругал. Перед ним была женщина, не просто привлекающая к себе, как все женщины, которые так редки среди моряков, — она ему нравилась. В ней была какая-то непонятная притягивающая и в то же время вызывающая сила. Захматова не была красива — это гарпунер хорошо видел, — но в ее лице он бессознательно находил черты чего-то большего, чем обычная красота смазливого женского личика. И вот это большее волновало его, было вызывающим и даже как-то не то сердило, не то оскорбляло Бромсета. У него появилось огромное желание унизить Захматову, подчинить ее себе. К этому присоединялось и обычное влечение мужчины...
Гарпунер быстрым шагом подошел к Захматовой и весело сказал:
— Упросил капитан-директора дать нам шлюпку. Вон ту...
Он указал на маленькую двухвесельную шлюпку, которую матросы спускали с ботдека[33]
Ботдек — палуба самой верхней надстройки судна, на которой находятся шлюпки. У темного борта базы она казалась крохотной скорлупкой.
Захматова спросила:
Сколько же в ней поместится человек?
Только мы двое. — Бромсет прямо встретил вопросительный взгляд черных глаз Захматовой и улыбнулся. — Если вы не будете против? Остальные заняты работой.
Он махнул рукой на палубу, где, как обычно, секли ленты жира над люками. Бромсет встревожился, что женщина уклонится от прогулки, но она только сказала:
— Вам придется грести одному, я не знаю, как обращаться с веслами.
— Конечно, конечно, — подтвердил гарпунер. — Разве дама должна сидеть на веслах? Ее почетное место на корме.
У Захматовой сердито сдвинулись брови, и она резко сказала:
— Здесь дам нет!
Бромсет понял, что допустил в чем-то ошибку, и испугался: Захматова откажется от прогулки! Но она, сделав паузу, добавила:
Научите меня грести!
С удовольствием! — гарпунер облегченно вздохнул: Захматова съезжает с ним на берег.
Шлюпка уже покачивалась на воде. Елена Васильевна первой стала спускаться по штормтрапу. Гарпунер хотел ей помочь, поддержать ее, но Захматова почти сердито сказала:
—. Не надо!
«Колючая, как дикобраз, — подумал Бромсет и мысленно с угрозой пообещал Захматовой: — Обломаю твои иголки, как только будем на берегу».
Елена Васильевна неловко, с трудом, добралась до шлюпки, в которой был матрос. Он придерживал шлюпку за трап, Захматова опустилась на корму, но, вспомнив слова Бромсета, пересела на банку и невольно ухватилась за нее обеими руками.
С палубы базы море казалось спокойным, с небольшими волнами; здесь же, внизу, шлюпка плясала на волнах. Море дышало холодом; синяя, как высокое небо, вода лоснилась под солнцем, выгибалась, забрасывала в шлюпку тяжелые холодные брызги. «Зря поехала. Лучше вернуться, — подумала Захматова, но, увидев спрыгнувшего в шлюпку Бромсета, постаралась скрыть свою нерешительность и мимолетный страх. — Нечего трусиху играть перед этим бородачом».
Матрос с ловкостью обезьяны полез по штормтрапу. Шлюпку подхватила волна и отнесла от базы. Другая волна ударила в борт, и шлюпка черпнула воды, но Бром-сет уже нажал на весла, белозубо улыбнулся:
Покачает нас немного.
Я всегда любила качели, — вызывающе ответила Захматова.
Но Бромсет не принял вызова. Все его внимание сосредоточилось на веслах. Волнение на море все же оказалось сильным, и, хотя ветер был попутный, как и волны, гарпунеру пришлось приложить и силу и умение, чтобы шлюпка шла прямо к берегу. Она ныряла с волны на волну, и Захматова не могла не отметить, как ловко гребет Юрт. Весла ни разу не скользнули по воде, шлюпка шла без рывков, но чувствовалось, как ее равномерно гонит вперед Бромсет. Он ритмично покачивался на банке. Ветер теребил его бороду.
«Сильный», — машинально отметила Захматова. Испуг у нее прошел. Она была спокойна и с любопытством рассматривала море, которое из шлюпки выглядело совсем иначе, чем с борта судна. Вода была прозрачнее, и глубина ощущалась всем телом. От нее отделяло лишь тонкое дерево шлюпки. Захматовой стало необычно легко, и немного закружилась голова. Ушли, забылись в этот момент все заботы и волнения повседневной жизни. Глаза ее лучились мягким, глубоким светом. Мысли были далеко...
Елена Васильевна посмотрела в вышину, где медленно плыли огромными белыми хлопьями облака. Они были неплотные, сквозь них голубела бездна кеба. Покачивание шлюпки и лазурность небосвода создавали иллюзию полета.
Бромсету передалось настроение Захматовой. Он не нарушал молчания и не удивлялся тихому смеху Елены Васильевны. Юрт с увлечением работал веслами, забыв в это время о цели своей поездки, но когда Захматова воскликнула: «Берег близко» и он, оглянувшись через плечо, увидел темно-коричневые скалы, а между ними желтоватый галечный пляж, где можно было пристать, — в нем вновь с еще большей силой вспыхнуло желание. Юрт бросил на Захматову жаркий взгляд. Врач точно похорошела за эти двадцать минут, что они были на шлюпке. Лицо ее раскраснелось, глаза так задорно поблескивали, полные радости жизни, что Бромсет с трудом удержался, чтобы не бросить весла и не обнять Захматову, которая сидела так близко против него.
Он сильнее налег на весла. Шлюпка миновала темную, блестевшую от брызг, громаду камня, выдававшуюся из воды, и врезалась в берег. Под днищем заскрипел песок, галька. Бромсет спрыгнул прямо в воду и, схватившись за борт, одним рывком почти наполовину вытащил шлюпку на берег.
— Можно выходить, — проговорил Юрт чуть хрипловатым голосом.
Он стащил с головы вязаную шапочку и посмотрел в море. Ветер перебирал его светлые волосы, разметал веером бороду. Крепкий, широкогрудый, он так внешне спокойно смотрел на море, лежавшее перед ним сине-зеленоватым щитом, что, казалось, забыл об окружающем. В эти минуты Елена Васильевна с некоторым смущением подумала о том, что ома не поверила до конца объяснениям Бромсета о смерти Скрупа и бегстве Джо. «Зачем ему меня обманывать? К тому же я так плохо знаю Джо. Возможно, у него возникла драка со Скрупом, или же этот сумасшедший попытался напасть на него. Джо защищался. В страхе бежал...»
Елена Васильевна поймала себя на том, что ей хочется верить Бромсету. С неожиданным для себя кокетством она окликнула гарпунера:
— Так где ж тут цветы?
- Будем искать. — Бромеет натянул на голову шапочку. — Идемте подальше от берега.
За узкой галечной полосой начиналось хаотическое нагромождение камней, скалистых обломков, лежали обомшелые валуны в темно-зеленых и сероватых пятнах лишайников. Невысокая сочная трава пробивалась между камней. Захматова и Бромеет вышли на поляну перед березовой рощицей.
Елена Васильевна с наслаждением ступала по траве. После однообразной морской равнины радостно было видеть деревья, пусть неказистые, с изувеченными стволами, с истерзанными ветрами ветвями, но все же это были деревья. А трава. Она так и манила к себе.
Захматова, смеясь, говорила:
Мне кажется, что я впервые увидела и поняла, как красива простая, самая обыкновенная трава.
После моря ка берегу все видишь иначе, — подтвердил Бромеет. — Все иначе... быть моряком и хорошо и очень трудно... Мы ведь лишены тех многих маленьких радостей, которых сухопутные люди и не замечают, а принимают их как должное...
«Как он прав», — сочувственно подумала Захматова, и в ней шевельнулась жалость к этому большому человеку, который вынужден почти всю свою жизнь проводить в море, в далеких скитаниях, рисковать своей жизнью и для чего? Для своего благополучия или обогащения? Нет, для обогащения какой-то компании, каких-то людей, которые, быть может, никогда и не бывали на китобойных судах, не видели, не знают и не хотят знать, как живут китобои — Бромеет, матросы... «Есть ли у Бромсета семья, дети, жена? — неожиданно подумала Захматова. — Как они должны его ждать, как, наверное, скучают», Елене Васильевне взгрустнулось. Она вспомнила о своем муже. Погиб он за то, чтобы русские люди не были вот такими же несчастными, как иностранные китобои. Ей до сих пор трудно привыкнуть к мысли, что его нет, что он навсегда ушел от нее.
Захматова так погрузилась в воспоминания, что не замечала, как она машинально брела по траве. Бромеет, воровато оглянувшись по сторонам, обнял ее сзади за плечи и прижался губами к шее.
Елена Васильевна, очутившись в сильных объятиях, ощутив на шее прикосновение горячих жадных губ гарпунера, не сразу поняла, что же произошло. А он, не встретив немедленного сопротивления, истолковал это по-своему. Руки его стали властными и грубыми. Он повернул Захматову к себе лицом, поцеловал ее в губы так сильно, что ей стало больно.
«Что он делает? Как он смеет?!» — Захматова чуть не задохнулась от овладевшего ею возмущения. Она попыталась вырваться, но Бромсет держал ее крепко. Он становился все смелее, и его прикосновения, его ищущие руки, его шумное и прерывистое дыхание так оскорбили Елену Васильевну, точно облили ее грязью. «Бежать отсюда, бежать от него, не слышать его дыхания, не видеть его...» — Захматова рванулась от Бромсета так неожиданно резко, что он выпустил ее. Елена Васильевна отступила от гарпунера на шаг и почувствовала себя совершенно спокойной. Она с размаху ударила Юрта по лицу. Он протянул к ней руки, чтобы снова обнять, но она, не уклоняясь, снова и снова ударила гарпунера. Удар пришелся по глазам. Юрт невольно прикрыл их ладонью. В нем вспыхнула злоба. Как она смеет бить его? Сейчас он схватит ее. Но когда Бромсет открыл глаза, полный готовности исполнить свою угрозу, он не сделал ми одного движения. Захматова стояла рядом с ним, гордо вскинув голову и смотря ему прямо в лицо своими полными презрения и бесстрашия глазами. Их блеск сказал Бромсету больше, чем могли бы сказать любые слова. Эта молодая женщина не боялась его. Он для нее был сейчас таким маленьким и гаденьким, что Бромсет, поняв свое поражение, пробормотал:
Простите, я не хотел...
Молчите, Бромсет, — неохотно заговорила Захматова и как-то пренебрежительно махнула рукой. — Молчите... Вам нечего говорить... Вы просто... — она снова махнула рукой, — просто... Я хотела о вас лучше думать... Идемте к шлюпке...
Елена Васильевна повернулась и неторопливо зашагала к берегу. Ей захотелось быть сейчас одной в своей каюте. Ее больше не радовала ни зелень травы под ногами, ни ласковый ветер, ни сверкающее море. Оно как будто потускнело Все стало скучным, неинтересным, как бывает для человека, у которого неожиданно запачкали мечту...
Бромсет покорно шел за Еленой Васильевной. Она была впереди него, в трех-четырех шагах. Вокруг никого не было. Так что же он медлит? Но Бромсет знал, что он не сможет больше приблизиться к Захматовой. Она не боялась его. Он, как человек, который может быть ее товарищем, перестал для нее существовать. И Юрт это хорошо понимал. Но почему так произошло, почему он не смог взять эту женщину, он, которому многие правила общежития кажутся смешными? На этот вопрос Юрт не мог бы ответить. Пожалуй, впервые он потерпел поражение и теперь с удивлением думал об этом.
На «Вегу» они возвращались молча. Бромсет несколько раз пытался заговорить, извиниться, но Елена Васильевна останавливала его тем движением руки, которым отгоняют назойливую муху.
— Молчите, Бромсет... Молчите...
Мысли ее сейчас были далеки от него и от того, что он позволил себе на берегу. Захматова думала о Петропавловске, где бы ей сейчас хотелось быть, о друзьях-партизанах. Сколько она с ними была вместе, сколько провела походов, но ни разу никто из них не позволил себе такого грубо-грязного к ней отношения. «Когда люди борются за светлое будущее, у них и светлые мысли и чувства», — пришли на память где-то вычитанные ею слова. — Как это правильно».
Елена Васильевна не предполагала, что ее прогулка с Бромсетом на берег не только принесет ей горечь и чувство омерзения, но вызовет и более серьезные результаты.
Отъезд и возвращение Захматовои с гарпунером происходили на глазах всей флотилии. Одни из китобоев отнеслись к этому равнодушно, другие отпустили соленые шутки и забыли; третьи — Микальсен и капитаны китобойцев — почему-то решили, что теперь после поездки на берег Захматова не будет особенно строгой и придирчивой. Этому немало способствовал своими двусмысленными улыбками и ответами на расспросы китобоев Бромсет: мужское самолюбие не позволяло ему сказать правду. Китобои с большим рвением били всех китов подряд и ставили «мягкие пробки», однако к базе приводили туши только зрелых китов.
Бромсет, стараясь выместить свою злобу на Захматовой, бил китов как одержимый. Его судно подходило к базе лишь за топливом, водой, продуктами. Команда, измотанная работой, тихо ворчала, но из кубрика это недовольство не поднималось на палубу, не доходило до капитанского мостика. Каждый знал, что, узнай капитан об этом, кроме штрафа, можно поплатиться еще более тяжелым наказанием. Издавна на китобойных судах царило правило — член команды, высказавший недовольство чем-либо, рисковал быть высаженным на любом берегу, на острове, где даже может не быть людей. Его могли подвергнуть избиению, а иногда он таинственно исчезал с борта...
Поездка Захматовой на берег больше всех произвела впечатление на датчанина Оскара и его друга итальянца Орацио.
«Бог спас меня от беды, — думал помрачневший Оскар. — Я же хотел этой женщине рассказать правду о причине исчезновения Джо Мэйла, о набеге на лежбище котиков... Она бы, конечно, там на берегу выдала меня Бромсету, и я бы давно был за бортом».
— Кажется, эта русская заодно с Бромсетом, — шепнул как-то датчанину Орацио. — Я слышал, как Юрт рассказывал Ханнаену о том, как он с русской...
Орацио пугливо оглянулся: не подслушивает ли его кто-нибудь. Моряки стояли на палубе у лебедки. Был дождливый вечер. Капли воды монотонно стучали по палубе, по брезентовому чехлу лебедки. Старик прошептал несколько слов на ухо Оскару и добавил:
— Не вмешивайся, Оскар, в их дела. Я знаю, что смерть Джо не дает тебе покоя. Но ему ты уже ничем не поможешь, а себя и меня можешь погубить. Я хочу еще увидеть свою Италию...
Орацио затрясся в беззвучном плаче. Датчанин положил ему руку на плечо:
— Не надо плакать, Орацио. Ты еще будешь в Италии. Они замолчали. Дождь усилился. Клеенчатые плащи
на матросах блестели. Китобойное судно стояло в дрейфе. С рассветом оно снова начнет поиски китов и снова поведет туши в устье какой-то реки, как это делали и сегодня, и вчера, и каждый день. Усталая команда отдыхала. Оскар нес вахту. Мысли у него были такие же невеселые, как и этот дождливый вечер.
Из капитанской каюты донесся рев Ханнаена:
— Орацио! Макаронник проклятый! Кофе!
Старик испуганно побежал к камбузу, скользя по мокрой палубе. Оскар остался один. Прижавшись спиной к переборке спардека, он прислушивался к тому, что происходило в его теле. Последние дни кашель неожиданно прекратился, но слабость одолевала его. Любое движение вызывало испарину по всему телу. Хотелось лежать, не двигаться... Оскар опять подумал о Джо. И хотя датчанин не был набожным, мысль о возможной встрече по ту сторону действительности уже приходила к нему не раз. Вот и сейчас она назойливо вертелась у него.
Оскар сердито сплюнул: «Как бы Джо удивился, если бы узнал, что русская, врач с базы, была с Бромсетом на берегу... Прав Орацио: не нужно мне совать свой нос в их дела. Джо был механик, свой, моряк. А там, на базе, начальство. Пусть сами и разбираются».
Так Оскар пришел к твердому решению не пытаться встретится с Северовым, ничего ему не рассказывать о Джо, Скрупе, Бромсете, о побоище на котиковом лежбище. Елена Васильевна и не подозревала, какой вред она нанесла своим необдуманным поступком.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Прошло около полумесяца после того, как Северов вернулся на базу «Вега». Сколько он ни говорил с Микальсеном, Ханнаеном, Бромсетом и другими китобоями, ничего нового, что бы помогло установить истинную причину исчезновения Джо и смерти Скрупа, ему не удалось узнать. Интуитивно Иван Алексеевич догадывался, что за всем этим кроется какая-то тайна, но какая? Почему вдруг китобоям понадобилось избавиться от Джо? Может быть, он явился свидетелем какого-то преступления китобоев? Не набег ли на котиковые лежбища? Но если бы этот набег совершили китобои, то он или Захматова заметили бы какие-нибудь следы на судах. А их нет!
Иван Алексеевич изменился до неузнаваемости. Гибель Джо, а в этом Северов не сомневался, тяжело отразилась на нем. Он весь как-то осунулся, помрачнел, хотя и старался держать себя в руках. Не отличавшийся и раньше многословием, он сейчас стал заметно молчаливым и задумчивым. Иногда к нему были вынуждены обращаться несколько раз, прежде чем он откликнется...
«Неужели проклятие висит над всеми русскими, которые стремятся стать китобоями? — спрашивал он сам себя. — Неужели нас всегда будут преследовать одни неудачи, горе, смерть?»
Иван Алексеевич сидел в своей каюте. Одиночество все больше и больше нравилось ему. «Джо, Джо, где ты?—уже не раз мысленно спрашивал капитан. — Что с тобой приключилось?»
Его мысли прервал приход Захматовой. После возвращения Северова она почти каждый день заглядывала к нему. Все больше и больше Елена Васильевна привязывалась к капитану. Он, знающий жизнь, был для нее не только старшим товарищем, но чем-то больше... Без утайки, со всеми подробностями Елена Васильевна рассказала Северову о том, как вел себя Бромсет на берегу. К ее изумлению, Иван Алексеевич почти не удивился. Он сказал с укоризной:
— Вы поступили очень неразумно, Елена Васильевна... Да, очень неразумно!
И эти немногие слова, произнесенные довольно мягким тоном, прозвучали для нее более сильно, чем самые резкие и беспощадные. Захматова понимала состояние Северова, для которого Джо был братом. Боль и страдания капитана передавались и ей. Иван Алексеевич поднял на нее глаза:
— Я допустил ошибку, что оставил Джо одного на чужом судне. Я забыл все то, чему учит судьба Лигова... Клементьева...
Иван Алексеевич рассказал о капитане Удаче, о его друзьях и последователях. Она так была взволнована, вернее, потрясена услышанным, что долго не ложилась спать. Она как бы встретилась в этот вечер с Лиговым, Клементьевым, с их друзьями. Вот и Джо стал в один ряд с ними. Но сколько еще эта печальная судьба русских китобоев будет продолжаться?
Елена Васильевна мучилась над разрешением этого вопроса, но ответа не находила.
Жизнь на флотилии шла однообразно, без особых событий. Внешне все выглядело обычным. Китобойцы уходили на промысел и возвращались к базе с добычей кто раньше, кто позже. Каждое судно приводило на буксире туши, которые по размеру соответствовали условиям концессии, и Северову на базе почти нечего было делать после того, как по его требованию, жир с туш стал обдираться полностью. Темпы охоты упали. Киты встречались всереже. Флотилия собиралась идти на север.
Потеряв всякую надежду что-либо узнать о Джо, Иван Алексеевич стал чаще и чаще уходить с китобойцами на охоту. Он помнил слова, сказанные ему еще во Владивостоке секретарем Приморского губкома партии: «Набирайтесь опыта. Он нам очень понадобится на нашей флотилии». Северов жил этой надеждой. Не раз, находясь на мостике одного из норвежских китобойных судов, он представлял себе, что охоту на морских исполинов ведут советские китобои. И как ему было горько расставаться с этой иллюзией!
Иван Алексеевич много расспрашивал капитанов и гарпунеров, которые весьма неохотно отвечали ему. Он смотрел, изучал и запоминал, а вернувшись на базу, делал записи увиденного.
Эти почти ежедневные выходы комиссара на охоту не мешали китобоям ставить все новые и новые «пробки». Китобоец, на котором находился Северов, брал курс в океан, подальше от берега и других судов, которые тем временем были животных без разбора и буксировали их в бухты...
Однако Северов избегал ходить на «Веге-1». Это насторожило Бромсета. Он понимал, что «Вега-1» напоминает комиссару о Джо, но гарпунер чувствовал себя спокойнее, когда Северов был рядом с ним. Меньше опасности, что другие китобои в присутствии комиссара наделают глупостей. Северов может по отрывкам разговоров моряков догадаться, чем в основном они занимаются, и потом он доставит много хлопот. Вот почему однажды вечером Бром-сет сам пришел к Северову, Постучав в дверь, он услышал спокойный, немного усталый голос Ивана Алексеевича.
— Войдите!
Бромсет открыл дверь. В каюте было темно и сильно накурено. Свет, падавший в раскрытую дверь из коридора, осветил Северова. Он сидел в кресле за столом и курил трубку. Медленно повернув голову к двери, Иван Алексеевич спокойно, точно он ждал именно этого посетителя, произнес:
— Господин Бромсет. Проходите!
Северов включил настольную лампу. Яркий круг света упал из-под абажура на развернутый дневник Ивана Алексеевича, открытую коробку с табаком, чернильницу со вставленной в нее ручкой. «Писал что-то, — Бромсет незаметно взглянул в дневник Северова и увидел выведенное крупным почерком слово: «Вега». — О нас что-то пишет. Донесение. Та-ак!» Гарпунер почувствовал опасность, но не подал виду и сел на откинутое сиденье у стола. Северов положил трубку в пепельницу, неторопливо отодвинул дневник из круга света в темноту. «Прячет от меня, — вскипело в душе Бромсета. — Все равно прочту». Остальная часть каюты была в полумраке.
— Слушаю вас, господин Бромсет, — проговорил Северов и, откинувшись на спинку кресла, сцепил пальцы рук, опустил их на колени.
Бромсет сделал вид, что не знает, с чего начать говорить. Северов внимательными изучающими глазами смотрел на освещенное лицо гарпунера. «Что ты за человек. Юрт Бромсет? Откуда и, главное, зачем ты пришел в наши воды? Только ли бить китов, заработать на хлеб или же за чем-нибудь иным? Где мой Джо? Ты должен знать. Где Джо, что с ним сделали? А может, ты знаешь и о браконьерах?» Мысли капитана прервал Бромсет.
Я пришел пригласить вас, господин Северов, пойти со мной на разведку новых китовых стад. Здешние воды потеплели и совсем опустели. Животные ушли на север, где прохладнее и больше пищи.
Почему меня приглашаете вы, господин Бромсет, а не капитан Ханнаен? — ровно спросил Северов и потянулся за трубкой.
Постороннего человека капитан китобойца может пригласить на охоту только с согласия гарпунера, — не обидевшись, но насторожившись, объяснил Бромсет. — Такова уж традиция. Есть примета, что человек, который придет на судно без приглашения гарпунера, принесет неудачу.
Насколько мне помнится, я первый раз пришел к вам без приглашения, и все-таки охота была удачной, — напомнил Северов, посасывая трубку.
Ловлю вас на слове, господин Северов. Вы неточны, — улыбнулся Бромсет. — Ханнаен возражал, а я же утихомирил его. Вот и сейчас я приглашаю вас. Рейс поисковый, интересный. Мы пойдем в район, где еще никогда не бывали.
Северов слушал гарпунера и спорил сам с собой «Может быть, Бромсет приглашает чистосердечно? Может быть он действительно больше ничего о Джо не знает, кроме того, что известно всем. Почему я должен отказаться от этого приглашения? Рейс действительно интересен. Значит, с потеплением воды киты идут на север. Это надо не забыть и записать. Куда же, в какие районы идут киты? Знать это будет очень важно для нашей будущей флотилии».
Я понимаю, что вам будет тяжело идти на моем судне, — услышал Северов голос Бромсета, участливый, почти дружеский. — Но мы же с вами мужчины и моряки.
Не надо об этом, — попросил Северов. — Когда вы отходите?
В полночь. — Бромсет посмотрел на хронометр, который лежал на столе Северова в лакированном ящичке коричневого дерева с откинутой крышкой. — Время надо экономить...
Хорошо. Я иду с вами. — Иван Алексеевич поблагодарил Бромсета за приглашение.
Гарпунер хотел встать, но его удержал Северов.
— Скажите, как вы могли так обидеть нашего врача...
Бромсет смешался от неожиданного поворота разговора. Он никак не ожидал, что Захматова расскажет Северову об этом. Ведь что бы там ни произошло, это позорно только для женщины. Но, видно, у большевиков иные взгляды. Северов увидел замешательство Бромсета, и это понравилось ему.
— Стыдно мне говорить об этом... порыв... я сам не понимаю... — Бромсет действительно не мог подобрать слов, чтобы коротко, ясно ответить Северову, показать, что он раскаивается в случившемся. В то же время гарпунеру так и хотелось крикнуть в лицо комиссару, что не его это дело. Неужели комиссар должен знать, с какой бабой спит моряк и как это у них получается?
Северов остановил Бромсета:
- Я надеюсь, что подобное никогда больше не повторится...
- Клянусь вам, — воскликнул Бромсет и, встретив взгляд Северова, не опустил своих глаз.
- Нельзя ее обижать, у нее в жизни тоже большое горе. — Северов не объяснил Бромсету, какое горе, да оно и не интересовало гарпунера.
Юрт вышел от Ивана Алексеевича взбешенным. Северов поставил его в положение нашкодившего школьника, да еще по-отечески, снисходительно отчитал. Все это Бромсет припомнит Северову. Тут гарпунер вспомнил о дневнике комиссара и решил при первой же возможности выкрасть его. А пока надо быть любезным и внимательным.
Юрт умел хорошо владеть собой. Во время разведочного рейса, когда «Вега-1» дошла до бухты Дежнева, у Северова не было ни малейшей причины в чем-нибудь заподозрить Бромсета. Этот вызывающий симпатию моряк оказался настолько любезным, что даже показал Северову гарпунную пушку и сказал при этом:
— Я надеюсь, что вы не выдадите меня, господин Северов. Лига гарпунеров может меня за это очень жестоко наказать. Ведь по ее законам никто, кроме гарпунера, не имеет права к ней прикасаться. Видите, я даже выбрал такое время, когда никто из команды судна не увидит нас у пушки.
Этот разговор состоялся между Северовым и Бромсетом на рассвете, когда «Вега-1» уже возвращалась к базе с картой, на которой было много пометок о замеченных китовых стадах. Под бортом «Вега-1» вела кита, загарпуненного вечером.
Северов поблагодарил Бромсета за доверие, хотя и был чрезвычайно удивлен, что Юрт показал ему гарпунную пушку и объяснил ее устройство и принцип действия. Бромсет словно читал мысли Ивана Алексеевича. Он говорил;
Эти законы Лиги гарпунеров, да и все законы китобойных компаний ужасны. Они закабаляют человека, делают его рабом без прав, без надежд... Труд китобоя каторжный, а заработки очень низкие. . — Бромсет, оглядываясь на палубу, натянул на пушку чехол, похлопал ее ладонью. — Вот уже семь лет я стою за ней, а как был простым бедным моряком, таким почти и остался...
В этом вам трудно поверить, — усмехнулся Северов.
Бромсет поправился:
— Конечно, я не бедствую и кое-какой капитал имею, но все же... — Бромсет сделал паузу и совершенно неожиданно закончил: - Если бы у русских была своя китобойная флотилия, я бы перешел на нее работать гарпунером.
Северов с интересом следил за Бромсетом. Похоже, что гарпунер говорит искренне. Но Иван Алексеевич промолчал из-за осторожности. Мало ли как может быть истолкован его ответ. Бромсет продолжал:
— Сколько можно китов добывать в этих водах. Они из самых богатых. Я не говорю об антарктическом районе…
«Твои предшественники изрядно опустошили эти воды, — захотелось сказать Северову. — А в Охотском море, у Шантарских островов, теперь не встретишь ни одного фонтана»
- Что там за судно? — воскликнул Бромсет. Опершись обеими руками о пушку, он подался вперед.
— «Вега», — увидел базу флотилии Северов.
Ее темная громада стояла на синевато-седой воде утреннего моря. Небо было закрыто сплошной серой пеленой. Как обычно, вокруг базы летало много птиц.
— У левого борта не наш китобоец, — в голосе Бром-сета проскользнули нотки беспокойства. Северов, как и гарпунер, не мог из-за расстояния рассмотреть судна у базы.
Бромсет почти бегом бросился на мостик, вынес из рубки бинокль и припал к его окулярам. Северов поднялся следом за гарпунером.
— Ну, кто там в гости к нам пожаловал?
т« Вы кого ждете, господин комиссар? — в свою очередь спросил Бромсет и, опустив бинокль, в упор посмотрел на Северова.
Ивана Алексеевича удивила враждебность гарпунера и слова «господин комиссар» — так Бромсет еще ни разу к нему не обращался, — а главное, его поразили испуганные глаза Бромсета.
— Я не понимаю вас, — Северов пожал плечами. —Позвольте бинокль!
Бромсет молча протянул его Ивану Алексеевичу и исчез с мостика. Северов направил бинокль на базу и рядом с ней увидел военное судно. Утренний бриз развевал на нем красный флаг, который походил на язык пламени, «Воровский», - узнал корабль Северов. — Почему он пришел к базе? Что-нибудь случилось? И почему так испугался Бромсет?»
На мостик вышли Ханнаен и гарпунер. У обоих вид был встревоженный. Заспанный капитан без слов взял у Северова бинокль и долго рассматривал миноносец, потом произнес несколько слов по-норвежски, на которые Бромсет отрицательно покачал головой и что-то ответил. Северов уловил только одно знакомое слово «комиссар» и понял, что говорили о нем. Не знал Северов, что Ханнаен предложил Бромсету - немедленно уйти в нейтральные воды и там отстояться, пока выяснится, зачем пришел советский военный корабль. Бромсет возразил: он понимал, что таким трусливым поступком они поставят в очень тяжелое положение флотилию, если к ней есть претензии. А они, очевидно, есть, раз корабль пришел. Что же большевикам известно? Об отряде Блюмгардта, об охоте на котиков, о смерти Джо или о «мягких пробках»? Может, Северов и уходил в Петропавловск, чтобы вызвать этот корабль? Бромсет искоса посмотрел на Северова. О, как он его ненавидел! Он готов был убить его сейчас. Но это он сделает позднее и безопасно для себя. Это будет его прощальным подарком большевикам.
«Вега-1» подходила к базе. Около нее стояли все китобойные суда. Это было тоже необычно. Почему они не на охоте? Бромсет обратил внимание на то, что на палубах было пустынно. Может быть, все арестованы? Нет, не то. Значит, люди спят. Они уже привыкли к присутствию большевистского корабля, который, наверное, стоит здесь не первый день.
Бромсет испытывал страх, но внешне он был снова спокоен. Однако на Северова повеяло от него враждебностью. Ханнаен не скрывал своих чувств. Он был в смятении. Капитан клял на свете все и вся и прежде всего Бромсета, который втянул его в разные грязные дела. Большевики, если Бее знают, не будут с ними церемониться. Они повесят их или же закуют в кандалы и сошлют на сибирскую каторгу. Юрт приказал ему:
Вы ничего не делали. Только били китов. Вы ничего не знаете. От всего отказывайтесь. В этом спасение. Ясно?
Да... — выдавил из себя Ханнаен.
Больше молчите и ни в чем не признавайтесь, —наставлял Бромсет и обратился к Северову: — Зачем пожаловал к нам военный корабль?
- А вот сейчас узнаем. - Иван Алексеевич с нетерпением ждал швартовки к базе. «Может, сейчас прольется свет на загадочное исчезновение Джо »
Наконец «Вега-1» подошла к базе. На «Воровском» размеренно ходил вахтенный моряк. Северов заметил, что этот старенький, изрядно изношенный корабль, выглядел как новый. Он был хорошо покрашен. Медные части надраены до солнечного блеска. По всему было видно, что корабль находится в хороших руках.
Едва «Вега-1» пришвартовалась к базе, как с «Воровского» на китобоец перебрался человек в поношенной солдатской шинели с зелеными петлицами. Невысокий, пожилой, в сапогах и военной фуражке с красной звездочкой, он держал в руке портфель. Простое лицо освещалось умными и необыкновенно острыми светлыми глазами. В лице были едва уловимые монгольские черточки: то ли в разлете узких бровей, то ли в слишком плоской переносице и губах, которые немного приоткрывали желтые от табака зубы.
Несмотря на свою внешность, человек в шинели уверенно чувствовал себя на судне, Северов заметил это по тому, как он перешагнул через леера, как направился на мостик. Иван Алексеевич поспешил ему навстречу и назвал себя.
Яльмаров Петр Петрович, уполномоченный ОГПУ, — просто в свою очередь представился человек в шинели. — Вам привет от матросов Журбы и Ли Ти-сяна. Журба поправляется. Передает привет и секретарь губкома партии. А теперь прошу мне помочь в беседе с капитаном Ханнаеном и гарпунером Бромсетом. — Яльмаров улыбнулся, и лицо его стало неожиданно простецким. — Сам-то я по-английски «здравствуй» и «прощай» только и знаю.
К вашим услугам, — несколько по-старомодному ответил Северов, на что Яльмаров махнул рукой:
К нашим общим услугам. Ну, идемте-ка к капитану. Это вот тот, лохматый, без шапки? — Яльмаров головой едва заметно указал на мостик, с которого Ханнаен командовал передачей туши кита на базу. Там же стоял Бромсет. Да, это Ханнаен, а рядом гарпунер Бромсет.
Интересные охотнички, — негромко проговорил Ильмаров, он уже не улыбался, а был строг и деловит 240
Они взошли на мостик. Когда Северов представил Яльмарова, то Ханнаен заметно вздрогнул и глотнул воздух-
— Из чека...
Северов поправил его и сказал:
Господин Яльмаров хочет побеседовать с вами.
Прошу в каюту! — Ханнаен взглянул на Бромсета.
Гарпунер, только что пожавший руку Яльмарову, старался принять равнодушный вид, словно его не удивило и не взволновало посещение столь необычного гостя. Бромсет вместе со всеми направился в каюту капитана, но Северов, по просьбе Яльмарова, сказал ему:
— Вас пригласят позднее.
Лицо гарпунера налилось кровью. Он хотел что-то сказать, но сдержался и только наклонил голову в знак согласия, потом повернулся к трапу. Северов предупредил его:
Господин Яльмаров просит не покидать судно.
Разве я арестован? — Бромсет гневно смотрел на Северова.
Нет. Я надеюсь, что для этого нет оснований. —Северова изумило то, что говорил гарпунер.
К тому же я иностранный подданный, и никто не имеет права мне приказывать!
Бромсет повысил голос. Северов больше не сомневался: гарпунер в чем-то виноват и боится, что его вина раскроется. Иначе бы он не вел себя так. В чем же виноват перед Советской властью Бромсет? Северов оставил гарпунера на мостике у трапа, за поручни которого все еще держался Юрт, и поспешил на зов Яльмарова. Он сидел за столом против Ханнаена и доставал из портфеля бумаги. Капитан китобойца следил за ним с испугом. Яльмаров спокойно стал задавать вопросы через Северова, на которые без всякого возражения отвечал Ханнаен. Первые вопросы были безобидные — о порте приписки, о сроке службы на флотилии и другие, которые как-то успокоили Ханнаена, и он, решив показать себя гостеприимным хозяином, неожиданно закричал:
— Орацио! Гнилая макарона!
От оглушительного крика Яльмаров и Северов даже вздрогнули. Яльмаров покачал головой, а в его глазах Северов заметил веселые огоньки.
На пороге появился старый итальянец с кофейником. Разлив по чашкам густую темную жидкость, от которой по каюте поплыл вкусный аромат, Орацио торопливо вышел из каюты. Сердце у него билось так сильно, что его
стук отдавался в ушах.
— Вкусный кофе, — похвалил Яльмаров, отхлебнув несколько глотков горячей жидкости.
Это доставило Ханнаену удовольствие, и он похвалился:
— У меня лучший кофе среди всех китобоев мира. «Мерзавец!» — назвал про себя Северов капитана
и перевел новый вопрос Яльмарова:
- Когда ваше судно было у Командорских островов
и сколько вы набили там котиков?
- Что-о? — Ханнаен смотрел на Яльмарова остановившимися глазами и не видел, как из перекосившейся в его онемевших руках чашки кофе лился на стол.
Северов сказал ему:
— Вы проливаете кофе!
— Что-о? — повторил Ханнаен и посмотрел на коричневую лужицу, от которой Яльмаров отодвигал свои бумаги. Капитан переводил взгляд с Ивана Алексеевича на Яльмарова. Лохматый, с полуоткрытым ртом, он сейчас походил на затравленного зверя. В каюте было тихо.
Наконец Яльмаров сказал:
В молчанку нам нечего играть. Когда были на островах Беринга?
Никогда не были, — оттолкнул от себя чашку с кофе Ханнаен. — Ни на каких островах не были!
Ханнаен отрицал и то, что у них на судне был Комбаров, и то, что они ставили «мягкие пробки». Это для Северова было новостью.
— Представьте себе, какие подлецы, — пояснил Яльмаров, — забили устья нескольких рек тушами китов, чтобы те там гнили и преграждали путь лососевым, идущим на нерест.
Северов почувствовал себя виноватым в том, что он
просмотрел новое преступление китобоев. У него вырвалось:
Как же я не заметил этого?
Ловко действовали господа концессионеры, — Яльмаров вернулся к беседе с Ханнаеном: — Значит, вы не заводили китовые туши, например, в бухту Моржовую?
Ханнаен стоял на своем. Яльмаров постучал карандашом по блокноту, в котором делал заметки, и попросил Северова пригласить Бромсета.
Гарпунер был на мостике и дымил трубкой. Он вошел в каюту, пристально, изучающе посмотрел на Ханнаена.
Яльмаров с улыбкой в глазах сказал гарпунеру:
Капитан китобойца отказался от всего!
От чего всего? — высокомерно спросил Бромсет. Ему перечислили. Юрт пососал трубку, вынул ее изо рта, посмотрел на мундштук со следами зубов и покачал головой.
— Господа заблуждаются. Мы всего лишь простые китобои. Мы строго придерживались условий концессии, что может удостоверить господин Северов. Мы били китов и приводили их к базе. Больше ничем не занимались. А о том, о чем вы спрашиваете, — Бромсет поднял плечи, развел руками, — мы не имеем и представления...
Гарпунер, как и Ханнаен, отказался от всех предъявленных им обвинений. Сначала с большим спокойствием, а потом с наигранным возмущением он заявил:
— Я отказываюсь дальше вести подобную беседу. Она оскорбляет меня, капитана Ханнаена и всех китобоев.
Северов с удивлением смотрел на Бромсета. Перед ним не было того любезного собеседника, который всего несколько часов назад показывал ему гарпунную пушку, жаловался на свою судьбу. Иван Алексеевич видел наглого, грубого человека, державшегося вызывающе.
— Разрешите последний вопрос? — попросил Яльмаров.
Бромсет небрежно кивнул.
Вы утверждаете, что не заводили китовые тушив бухту Моржовую?
Я не миллионер, чтобы бросать туши. Если мне удается загарпунить кита, то я буксирую его к базе на разделку.
Благодарю за разъяснение. — Яльмаров захлопнул блокнот, аккуратно вставил карандаш в ушко блокнота и спрятал его в портфель, громко щелкнув замками. «Щелкает, как дверь тюремной камеры», — подумал Ханнаен и поежился.
Яльмаров поднялся.
— Пройдемте на палубу. Я хочу вам показать любопытную вещь.
Застегнув шинель, он молча вышел из каюты. Все двинулись за ним. Бромсет почувствовал приближение какой-то опасности. «Что еще готовит этот большевик?», - со злобой подумал он.
На палубе судна в ожидании китобоев стояли два краснофлотца с миноносца. Их синие форменки со светлыми воротниками выделялись среди пестрой одежды китобоев.
Матросы расступились перед Яльмаровым, и Северов увидел, что один из краснофлотцев держит гарпун, уперев его носом в палубу.
Яльмаров, указывая на гарпун, спросил Ханнаена:
— Ваш гарпун?
Тот пожал плечами. Бромсет тоже не отозвался. Яльмаров указал на клеймо на гарпуне и прочитал:
«Вега-первая». Берген. Норвегия».
Что же из этого? — не выдержал Бромсет. — Гарпун наш. Ну и что?
Гарпун вырезан из туши кита, которую вы оставили в Южном заливе бухты Моржовой.
Бромсет, не вынимая трубки из зубов, процедил:
Киты часто обрывают линь и уходят с гарпунами, а затем от ран дохнут. Тушу волны прибивают к берегу в любом месте.
Туши с гарпунами китобойных судов «Вега» обязательно прибивает к устьям рек, — хладнокровно сказал Яльмаров. — Я вам оставлю этот гарпун на память о бухте Моржовой, а себе я вырезал гарпун из туши, которую занесло в реку Андриановку.
Бромсет чуть не выронил трубку и вынужден был придержать ее рукой. «Как большевики обнаружили «мягкие пробки» в нескольких местах?»
Яльмаров, от которого не скрылось волнение гарпунера, спросил:
— Вы поражены, что мы нашли китов, которые ушли от вас, чтобы подохнуть у чистой речной воды?
Бромсет молчал. Он не знал, что сказать. «Какой же Ханнаен идиот, что оставил гарпуны в тушах». Ведь он предупреждал об этом! Оставить такую улику. Нет, это непростительно. Что же сейчас предпримут большевики? Арестуют их? Нет, они иностранцы. К тому же никто из китобоев не признает справедливость обвинения большевиков. Никто из матросов не посмеет этого сделать. Бромсет зло посмотрел на Ханнаена, обвел взглядом стоявших китобоев. Матросы, кочегары, механики, кто из них посмеет предать его? Не тот ли издыхающий от чахотки датчанин, которого он до сих пор не пустил к Захматовой. Яльмаров спросил Ханнаена:
Много у вас срывалось с линя китов?
Много... — тряхнул своей гривой капитан, пугливо оглядываясь на Бромсета.
Убыток сплошной, — сочувственно сказал Яльмаров. — Ну, не огорчайтесь. Я помогу вам разыскать всех сбежавших от вас китов. Будьте здоровы.
На базе Северова и Яльмарова встретили Микальсен и Захматова. Капитан-директор, несмотря на прохладное утро, потел так, словно над ним было знойное тропическое солнце. Его жирное лицо было в красных пятнах, а глаза выдавали огромный животный страх. Северов старался не смотреть на него.
Господин Яльмаров, господин Яльмаров, — почти лепетал капитан-директор. — Прошу ко мне в каюту. Вас ждет завтрак. Я буду рад вместе с вами позавтракать...
Хорошо. Я с удовольствием принимаю ваше предложение, — сказал неторопливо Яльмаров, которому Северов был по-прежнему переводчиком. — Мы только на минутку зайдем к товарищу Северову.
— Я жду вас, я жду вас, — Микальсен поклонился. В каюту Северова зашли Яльмаров и Захматова. Иван Алексеевич открыл иллюминатор, чтобы проветрить каюту, затем открыл коробку с табаком и набил свою трубку.
Дай-ка я заверну себе цигарку, — потянулся Яльмаров к коробке табака. Северов пододвинул ее к Яльмарову. Он взял щепотку золотисто-янтарного табака, поднес к носу. — Медом пахнет, — и, свертывая папиросу, перешел на деловой тон: — Устроим маленький военный совет, товарищи.
Ты, Петр, расскажи Ивану Алексеевичу все, — обратилась Захматова к Ялымарову. — Расскажи все об этих бандитах. — Елена Васильевна сжала руку в кулак, постучала по своей коленке: — Будь моя власть, я бы их всех перестреляла тут же, в море.
Брось, Елена, партизанские замашки, — строго одернул Яльмаров. — Мы сейчас с тобой не в отряде и не ведем перестрелку.
Северову стало ясно, что Захматова и Яльмаров были в одном партизанском отряде и хорошо знают друг друга.
— Так вот, товарищ Северов, — обратился Яльмаров к Ивану Алексеевичу. - Будем ставить точку на этой концессии Есть уже разрешение Москвы. Дела обстоят так. Эти норвежские китобои меньше всего занимались китами. С побережья мы получили несколько сигналов о том, что туши китов гниют в устьях рек. Это дело рук китобоев. Хотят отпугнуть рыбу. Глупо, но все же есть некоторый резон. Избиение котиков тоже дело их рук. Я осматривал лежбища на острове. Комбаров был с ними. Ему череп в лепешку превратили. Не буду удивлен, если это сделал этот гарпунер... как его?
— Бромсет, — подсказал пораженный услышанным Северов.
Юрт Бромсет, — вспомнил Яльмаров. — Это было не простое браконьерство, а с далеким прицелом. Хотели перегнать котиковое стадо на свои острова. Да не вышло у господ китобоев. Котики вернулись на лежбище. Все это ясно. Только вот с товарищем Мэйлом пока история не раскрыта.
Джо исчез... — вздохнул Северов. — Может быть, они его убили, чтобы он не рассказал о набеге на котиковое лежбище.
Возможно, — согласился Яльмаров. — Позднее, я надеюсь, и это станет для нас ясным, как ясно то, что китобойная флотилия занималась экономической диверсией. Концессия была взята для маскировки.
Судить этих негодяев! — воскликнул Северов. —В тюрьму их.
Они только этого и заслуживают, но, к сожалению, мы не можем сейчас так поступить. — Яльмаров положил окурок папиросы в пепельницу. — Отменный у вас табак, товарищ Северов. Так вот, судить их, наказывать нам сейчас невыгодно. Представляете, какая шумиха поднимется за рубежом. Мол, большевики убивают концессионеров. А это может отпугнуть тех иностранных дельцов, которые хотят вести с нами дела честно и сейчас нам еще нужны. Нам выгодно иметь дело с концессионерами, пока мы свое хозяйство не пустим на полный ход. Господа концессионеры платят нам валютой. Ну как, товарищи, согласны?
Яльмаров с улыбкой посмотрел на Захматову и Северова.
Вот я и прочитал вам маленькую лекцию по политэкономии.
Значит, эти проклятые китобои уйдут целехонькими и еще будут посмеиваться? — Захматова даже вскочила на ноги. — Они нам плюют в морду, а мы только утираемся и говорим еще: «Спасибо»?!
Не шуми, Елена, — спокойно попросил Яльмаров. — Немного мы их накажем. Слегка, но чувствительно. А главное — они не посмеют поднимать большого шума, когда вернутся домой.
Как же ты накажешь? — Елена Васильевна вновь села в кресло. — Прочтешь нотацию, что, мол, нехорошо браконьерствовать?
Я плохо знаю иностранные языки, чтобы беседовать с ними, — сказал Яльмаров. — Мы просто заставим китобоев вытащить в океан все китовые туши, которые они понатыкали у рек, и уничтожить их. Охотиться они больше не будут. Убыток у них получится изрядный из-за простоя. А господин капиталист очень чувствителен к убытку. В течение всего времени, что китобои стоят у базы, я запретил охоту и хождение китобойцев — это им уже влетело в копеечку.
Северов не мог не признать, что Яльмаров поступает правильно. Через полчаса, когда Яльмаров за завтраком у Микальсена официально предложил убрать китовые туши, капитан-директор в первую минуту не мог сказать ни слова. Его лицо побледнело. Яльмаров добавил:
На каждом китобойном судне будут находиться краснофлотцы с миноносца. Они проследят, чтобы где-нибудь у реки или в бухте не были случайно забыты или не замечены гниющие туши.
Это насилие, — почти прошептал Микальсен.
Нет, это помощь. Мы помогаем вам быстрее закончить уборку туш и уйти из советских вод. — Яльмаров говорил ровно, спокойно и немного медленно. — А насилие выглядит иначе. Скажем, к примеру, я прикажу посадить вас в тюрьму. Вот это уже будет насилие. Причем, вполне оправданное, законное.
Меня... в тюрьму... за что, — капитан-директора била дрожь. — Я не понимаю...
Успокойтесь! — Яльмаров аккуратно вытер губы салфеткой. — Это я просто сказал к примеру. А бифштексу вас преотличный.
Я бы хотел, — заговорил Микальсен, — увести флотилию сейчас же. Будь проклят этот рейс, эта концессия. Она уже дала нам убыток в полмиллиона золотых рублей. И каждый день, что мы стоим без дела, приносит новые убытки. А если мы начнем отводить туши в океан то сколько на это уйдет дней? Сколько убытков? Из-за гнилых китов, которых мы не ставили у берегов.
— Не будем снова спорить, — устало сказал Яльмаров. — Вы же сами еще три дня назад не возражали против моих доводов. Зачем же доводить дело до насилия. А? Лучше дайте приказ своим китобойцам начинать работу.
Микальсен сорвал своротника салфетку, смял ее и поднялся из-за стола.
— Хорошо. Ваши требования будут выполнены.
Яльмаров тоже поднялся.
Благодарю за великолепный завтрак. Разрешите с вами подняться на мостик, чтобы послушать, как вы отдадите приказ.
Я вызову сюда капитанов и скажу им о вашем приказе, — остановился в дверях Микальсен.
Нет, — покачал головой Яльмаров. — Зачем тратить время, беспокоить людей, заставлять их карабкаться по штормтрапу. Не надо. Вы прямо с мостика, по мегафону, отдадите команду. Надо, чтобы вся флотилия знала, куда и зачем уходят китобойцы.
Микальсен растерянно посмотрел на Яльмарова: «Бромсет не простит мне этого». Северов и Захматова обменялись улыбками. Они поняли, что задумал Яльмаров. О позорных делах с «мягкими пробками» должны узнать все китобои. А потом об этом станет известно и за рубежом. Хозяева флотилии не посмеют поднять крик о насилии большевиков над концессионерами.
Но капитаны не знают, куда вести свои суда, —слабо попытался сопротивляться Микальсен.
Не беспокойтесь. У наших краснофлотцев есть списки тех береговых пунктов, откуда надо убрать гниющие туши, — успокоил его Яльмаров. — Краснофлотцы уже на китобойных судах.
Микальсену ничего не оставалось делать, как идти на мостик и взяться за мегафон. Его дрожащий от гнева и страха голос разнесся над судами.
— «Вега-первая». Капитан Ханнаен. Идите на уборку гниющих китовых туш...
— Которые вы поставили, — подсказывал Яльмаров капитан-директору через Северова, — в устье рек для задержки рыбы...
Микальсен покорно повторил, обливаясь потом.
Бромсет, когда услышал первые слова капитан-директора, выругался и сказал Ханнаену:
Он, кажется, сошел с ума,
Надо заставить его замолчать, — поддержал Ханнаен.
Но в этот момент рядом с Микальсеном появился Яльмаров. Бромсет в бессильной ярости сжал поручни мостика. Вот, оказывается, что значит обещание этого чекиста: «Я помогу вам разыскать всех сбежавших от вас китов». Бромсет больше не мог сдерживаться. Он метался по мостику, ругался, как последний портовый забулдыга. «Какой провал», — думал он лихорадочно. Большевики обхитрили его. Что теперь с ним будет, когда они вернутся?!
На мостик поднялся краснофлотец и, войдя в рубку, склонился над картой на штурманском столике. Потом краснофлотец достал из кармана бумажку с несколькими словами и сказал Ханнаену:
— Ривер Сторож[34]
Ривер Сторож — река Сторож (англ.)., — и указал точку на карте. Краснофлотец был молод, но от него веяло такой уверенностью, силой, что Ханнаен покорно ответил:
— Иес, сэр!
Он вышел на мостик и приказал отдать швартовы. Краснофлотец тоже вышел из рубки. Бромсет сбежал с мостика, бросился к себе в каюту и, достав бутылку рому, налил полный стакан и выпил его. Не удержавшись, Бромсет посмотрел в иллюминатор. Китобойные суда отходили от базы, и все ложились на один курс, к берегу, — убирать ими же поставленные туши китов.
— О, доннер веттер! — выругался Бромсет и снова налил себе стакан рому. В этот день Бромсет впервые был смертельно пьян. Он, забыв о том, что выдавал себя за норвежца, ругался по-немецки, грозил большевикам, порывался выйти из каюты, но Ханнаен запер его...
2
Китобойная флотилия «Вега», лишенная концессионных прав, в сопровождении советского миноносца вернулась в Петропавловск. На этот раз ее приход не вызвал волнения в городе и даже как-то мало обратил на себя внимания. Гавань была полна пароходов под различными иностранными флагами. Торговля за эти несколько месяцев заметно расширилась. Рыбная Камчатка была новым Клондайком для прожорливых и разворотливых хозяйчиков, спекулянтов, перекупщиков, искателей счастья, представителей разных авантюристических компании и обществ.
«Вега» со своими китобойцами стала в дальнем углу гавани. Яльмаров с Северовым и Захматовои сразу же съехали на берег. Они спешили в губком партии. Иван Алексеевич даже не успел собрать свои вещи.
Когда катер отвалил от трапа базы, увозя советских людей, Бромсет немедленно поднялся к Микальсену. Капитан-директор трусливо следил за грапунером, ждал его ругани, укоров. Они давно не виделись, с того дня, как «Вега-1» с Северовым ушла на разведку китовых стад. Опасения Микальсена были напрасны. Бромсет, поздоровавшись, спросил:
— Радиограммы есть?
Микальсен отрицательно покачал головой. Бромсет помолчал, походил по каюте.
Чекист сказал, когда нам уходить отсюда?
Нет, но предупредил, чтобы мы были готовы к отходу.
Пойдем в Нагасаки, — сказал Бромсет и вышел из каюты
Стоял ясный, солнечный день. В гавани было шумно, но Бромсет ни на что не обращал внимания. Он торопливо прошел к каюте Северова, оглядел пустынный коридор и ключом с движущейся головкой открыл дверь. Юрт вошел, прикрыл за собой дверь и осмотрелся. В каюте был беспорядок. Северов начал собираться, но все оставил на половине. На койке стоял раскрытый чемодан с уложенным бельем, плащ был брошен на спинку кресла. На столе лежала открытая коробка табаку, высилась стопка книг.
Юрт быстро пересмотрел их. Попытки Бромсета открыть железный сейф оказались безуспешными. Он выругался и махнул рукой. Порывшись в чемодане и не найдя для себя ничего интересного, Бромсет вернулся к столу и достал из кармана маленький плоский пузырек с бесцветной жидкостью. Отвинтив металлическую пробку с резиновой прокладкой, он аккуратно полил табак из пузырька, не притрагиваясь пальцами к коробке. Янтарный табак жадно впитывал жидкость, не меняя своего цвета. Вылив весь пузырек, Бромсет вышел из каюты и запер дверь. В коридоре по-прежнему никого не было...
...Сойдя на берег, Яльмаров, Северов и Зажматова сразу же направились в губком партии. Здесь их ждал представитель Главконцескома. Яльмаров кратко доложил о результатах расследования на флотилии «Вега». Секретарь губкома сказал:
Боюсь, что к списку подвигов китобоев придется присоединить еще один. Они, кажется, помогли бежать остаткам банды Блюмгардта.
Этого головореза и грабителя? — воскликнула Захматова. — Мы же считали, что он давно бежал за границу.
Представь себе, Елена Васильевна, — сказал секретарь, — след обнаружили, но белогвардейцев уже не было. Их взяло на борт какое-то судно у устья реки Чажмы.
Конечно, они, китобои, — уверенно произнесла Захматова. — Кто же еще может? Не выпускать флотилию из Петропавловска! Микальсена, всех капитанов и этого Бромсета судить военным судом!
Захматова горячилась все сильнее, но представитель Главконцескома только покачал головой.
Есть приказ выпроводить «Вегу» подобру-поздорову.
И чем быстрее, тем лучше, — добавил секретарь губкома партии.
Этим мы и займемся сейчас, — представитель Главконцескома обратился к Северову: — Мы с вами немедленно едем на флотилию и оформим с капитан-директором Микальсеном документы.
Хорошо, — наклонил голову Иван Алексеевич, хотя ему не терпелось побывать на почте — проверить, нет ли письма от Соки, от Геннадия, навестить Журбу и Ли Ти-сяна.
А завтра ко мне, — говорил Яльмаров, пожимая руку Северову. — Я подготовлю материалы об охотниках- китобоях, и вы их просмотрите.
Северов и представитель Главконцескома прибыли на «Вегу». Переговоры с Микальсеиом заняли немного времени. Убедившись, что ни ему, ни флотилии не угрожает
опасность быть задержанными, капитан-директор несколько успокоился, осмелел и даже отказался подписать предложенный представителем Главконцескома документ в ко тором указывались причины расторжения концессии и высылки флотилии.
— Я с предъявленным обвинением не согласен, оно вымышленное. И компания «Вега» будет требовать возмещения убытков.
— Гниющие туши китов у устья рек тоже вымышлены? — напомнил Северов.
Микальсен не ответил Ивану Алексеевичу. Тогда представитель Главконцескома сказал:
— Флотилия «Вега» может немедленно покинуть советские воды.
— Заберем с берега нашего матроса, который лежит в больнице, и уйдем, чтобы рассказать всему миру о том, как большевики обращаются с иностранцами.
Северов, возмущенный до глубины души, сдержанно заметил:
— Да, расскажите правду о себе и о нас. Прощайте, господин Микальсен.
Северов и представитель Главконцескома зашли в каюту Ивана Алексеевича. Негодуя на Микальсена, Северов набил трубку табаком из коробки на столе и, жадно затягиваясь дымом, быстро собрал свои вещи.
Даже табак стал горчить из-за этого трусливого и наглого шакала, — говорил он представителю Главконцескома. — Скорее, скорее из этого вертепа. Всю жизнь я мечтал стать китобоем, как мечтал мой отец, но, видно, не суждено им стать. Да и не стоит быть таким китобоем, как эти преступники.
Вы будете китобоем нашим, советским, — сказал представитель Главконцескома. — В Москве уже обсуждается вопрос о создании своей советской китобойной флотилии. Дело это трудное. Иностранные китобойные компании постараются нам всячески мешать. Если мы начнем сами бить китов, то, значит, меньше у них будем покупать китового сырья.
Когда же, наконец, сбудется мечта? — Северов закрыл чемодан, выпрямился и, продолжая курить, говорил: — Если бы вы знали, как я жду той минуты, когда буду стоять на мостике китобойного судна, над которым развевается красный флаг, и давать команду: «Полный вперед, к фонтанам на горизонте!» — Он рассмеялся и смущенно сказал- — Простите, разболтался, как мальчишка! Идемте!
Подхватив чемодан и плащ, Северов и представитель Главконцескома вышли на палубу. У трапа к Ивану Алексеевичу подошел Оскар и незаметно дал ему вчетверо сложенную бумагу:
— Прочтете на берегу!
Удивленный Северов не успел ничего ответить матросу с «Веги». Он сунул бумагу в карман кителя и спустился в ожидающий его катер.
С огромным облегчением покидал Северов флотилию «Вега». Он даже не обернулся, чтобы взглянуть на нее. Северов вновь набил и раскурил трубку. Попыхивая голубоватым дымком, он смотрел на приближающийся берег и думал: «Когда же я буду возвращаться на берег со своей советской флотилии?»
Заняв номер в гостинице, Иван Алексеевич забежал в больницу. Его, как старого знакомого, приветливо встретил высокий хирург в пенсне.
— Товарищ Северов! Очень приятно. Искренне выражаю нам благодарность за повара Ли Ти-сяна. Знаете ли, великолепнейший кулинар. Ну-с, а матрос ваш поправляется. Он уже на ногах. Сестра, — обратился хирург к женщине в белом халате, — позовите больного Журбу из четвертой палаты.
Журба пошел к сером больничном халате. Увидев Северова, он воскликнул:
— Товарищ капитан! — И у него затуманились глаза. Северов, обнял Журбу за плечи, усадил на клеенчатый
диван. Хирург и сестра вышли из комнаты. Иван Алексеевич смотрел на Журбу. Матрос был еще слабый, худой, с запавшими глазами, но заметно поправлялся.
Врач обещает скоро выписать, — говорил Журба, полный благодарности, что его навестил Северов. — Возьмите меня к себе на судно.
Конечно, возьму. — Северов ощутил страшную жажду. Из графина, стоявшего на тумбочке, он залпом выпил два стакана йоды. — Возьму. Мы будем бить китов со своих охотничьих судов, и ты будешь на одном из них боцманом.
Спасибо, товарищ капитан. Как я скучаю о море, и Ли Ти-сян тоже.
- А где же он?
- Убежал к вам на флотилию. Видно, разминулись вы.
В эту минуту Ли Ти-сян, добравшись до базы и не застав Северова, который уже совсем съехал на берег, пришел к Микальсену.
- Капитана. Моя твоя парохода не буду работай!
Норвежец с искренним удивлением смотрел на китайца который осмелился прийти к нему, капитан-директору. Вот до чего доводят большевики: какой-то паршивый китаеза лезет к нему.
Ли Ти-сяи на ломаном английском языке говорил: — Твоя давай моя чена. Давай чена Жулба! В каюту вошел Бромсет.
- Что надо этому косоглазому?
- Послушайте! — ухмыльнулся Микальсен. — Так что тебе надо?
- Чена давай. Моя чена, чена Жулбы. Его больница лежи...
У Бромсета потемнело лицо. Он сказал Ли Ти-сяну:
— Пойдем, я дам тебе денег.
Ли Ти-сян доверчиво вышел с гарпунером на палубу. Он говорил:
— Жулба скоро снова плавай, наша плавай буду парахода капитана Северова! Твоя знай. Его шибко хороший капитана!..
Ли Ти-сян не успел сообразить, что с ним происходит. Сильные руки Бромсета обхватили его поперек туловища и перебросили через борт. С испуганным пронзительным криком он летел вниз. Крик оборвался, когда Ли Ти-сян ударился о воду и потерял сознание.
Он не слышал, как хохотали на палубе базы моряки, не видел, как улыбался Бромсет, как гневом налились глаза Оскара, как перекрестился Орацио, находившийся на китобойце «Вега-1».
Не видел Ли Ти-сян, как Оскар прыгнул в воду и плыл к нему, а на помощь датчанину прыгнули с рядом стоявшего советского парохода еще два матроса и спасли его в тот момент, когда он захлебывался. Оскар первый пришел на помощь Ли Ти-сяну. Затем он передал его подплывшим русским матросам, а сам с трудом вернулся на китобоец. В то время как Ли Ти-сяна откачивали и приводили в чувство, Оскар лежал на палубе китобойца, и из его рта лилась кровь. Орацио с ужасом смотрел на алую лужицу и крестился...
Только вечером Ли Ти-сян вернулся в больницу к Журбе и узнал, что Северов, уходя от Журбы, сказал:
—Ну, товарищ, поправляйся, и снова в море. Вместе пойдем. Да скажи Ли Ти-сяну, пусть забежит ко мне в гостиницу...
...Из больницы Северов направился на почту. Его все время томила жажда. В теле была вялость. Хотелось лежать, не двигаться. «Устал видно», — подумал Иван Алексеевич и, чтобы взбодрить себя, снова закурил.
На почте его ждало письмо от жены. От брата письма не было. Иван Алексеевич с волнением смотрел на знакомый почерк, медлил вскрыть конверт.
«Соня. Милая, любимая Соня, — говорил он про себя. — Как же я соскучился по тебе, как я тебя люблю, сколько тревоги, волнений я доставил тебе за всю жизнь, и ты все молча переносишь».
Северов ощутил легкое головокружение. «Что это со мной? Неужели от радости?» Он хотел надорвать конверт, но тут же положил его в нагрудный карман. Вокруг говорили, ходили, шумели люди. А он останется один в своем гостиничном номере и не торопясь прочтет письмо жены, поговорит с ней и сейчас же напишет ответ.
По пути в гостиницу Северов несколько раз заходил в лавочки выпить квасу и фруктовой воды. Жажда становилась все неутолимей. «Ничего не ел сегодня соленого, — подумал он. — Откуда такая жажда?»
Иван Алексеевич вошел в номер, скова раскурил трубку и, сделав две—три затяжки, почувствовал, что он необыкновенно устал. В ушах был далекий-далекий звон. Ему так захотелось лежать, что он, не снимая кителя, сразу же прилег на кровать и услышал, как в боковом кармане зашуршала бумага Оскара. «Прочту ее после письма Сони, — решил Северов. — А как хочется пить». Но подняться и подойти к столу у него уже не было сил. Иван Алексеевич достал письмо жены, надорвал конверт и, вынув мелко исписанные листки, начал читать: «Мой любимый Ваня! Я...»
У него было такое ощущение, будто бы он летит по воздуху. Когда Северов открыл глаза, то он больше не видел
Перед собой письма. Из колеблющегося тумана к нему приближалось лицо жены.
- Я пришла, милый. – Соня была рядом с ним. Она протягивала к нему руки, чтобы обнять его. У нее были такие счастливые глаза.
Иван Алексеевич рванулся к ним навстречу:
- Соня…
Ему казалось, что он кричит, во весь голос зовет ее, любимую, но он только шептал, а тело его била мелкая дрожь. Голова скатилась с подушки, и на губах выступила пена. Губы слабо и бесшумно шевелились. Иван Алексеевич все звал Соню. Он бежал ей навстречу. Вот она совсем рядом. Он обнимает ее, и счастье его так велико, что все куда-то исчезает, лишь он с Соней летит и летит, все быстрее и быстрее в бесконечность и растворяется в ней….
Сердце капитана медленно остановилось Тело вытянулось на кровати. На лице застыла улыбка. Пальцы сжимали листки письма. Только один из них соскользнул на грудь На нем были слова: «Мой любимый Ваня!..»
В номере было тихо. К вечеру в него ворвался приглушенный гудок базы. Китобойная флотилия «Вега» поспешно уходила из Петропавловска в Нагасаки...
КНИГА ВТОРАЯ
КУРСОМ КАПИТАНА ЛИГОВА
Через семь лет в советских газетах появилось сообщение:
«ЛЕНИНГРАД, 2 июля. (ТАСС).
Закончились последние монтажные и отделочные работы на китобойной матке «Приморье». Коллектив Балтийского судостроительного завода по-ударному выполнил свои обязательства и досрочно завершил работы. Первая советская китобойная флотилия создана. Она будет вести промысел в дальневосточных водах, в которых многие десятилетия браконьерствовали иностранные китобои. Исполнилась мечта русских китобоев о создании своего отечественного промысла. Капитан-директором китобойной флотилии назначен капитан Северов Геннадий Алексеевич, сын одного из пионеров русского китобойного промысла на Дальнем Востоке. 27 июля 1932 года китобойная матка отходит от причалов Ленинградского порта и возьмет курс на Владивосток. Создание китобойной советской флотилии— еще одна большая победа на фронте социалистического строительства нашей страны. Так постепенно мы освобождаемся от .экономической зависимости от капиталистов».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Бывают неожиданные встречи, которые иногда изменяют судьбы людей. Одна из таких встреч произошла в знойный июльский полдень 1932 года на Невском проспекте.
Ослепительное, редкое в Ленинграде солнце заливало палящими лучами город. Воздух казался густым от духоты. Многоголосый шум человеческого потока, звонки трамваев гудки автомобилей - все это было как бы приглушено казалось вялым от жары. В голубовато-белесом мареве зноя плавилась золотая игла Адмиралтейства.
Прохожие торопились скрыться в зданиях, из распахнутых подъездов которых тянуло сыроватым холодком. Но Леонтий Курилов, высокий, широкоплечий, молодой матрос торгового флота, словно не замечал жары. Он неторопливо ступал по горячим плитам тротуара, с явным удовольствием осматриваясь по сторонам, ловил обрывки разговоров прохожих, читал вывески, афиши. Покрытое густым тропическим загаром лицо моряка, с упрямым подбородком и карими, с чуть монгольской раскосинкой глазами, часто оживлялось улыбкой. После долгого рейса в чужих морях Леонтию было приятно идти рядом с людьми, говорившими на его родном языке, чувствовать себя дома.
Поднявшись по гранитным ступенькам Аничкова моста, на котором бронзовые гиганты укрощали рвущихся коней, Курилов остановился у перил, посмотрел на синеватую гладь Фонтанки. Вода в гранитных берегах казалась застывшей. Легкий голубоватый костюм, какие любят привозить моряки из дальних плаваний, плотно облегал мускулистую фигуру Курилова. Воротник кремовой шелковой рубашки был распахнут, открывая на груди часть татуировки — спасательный круг с якорем в центре — дань старым, крепко держащимся во флоте традициям. Из-под надвинутой на висок серой кепки падала подковка смоляных волос, что придавало моряку сходство с цыганом. Леонтии вытащил из кармана коробку папирос, закурил и щелчком бросил обгорелую спичку в канал. За спиной моряка раздался хрипловатый веселый голос с одесским акцентом:
—Сеньор! Будьте культурны! Пользуйтесь урнами!
Курилов не успел обернуться, как тот же голос продолжал:
— Убей меня мама! Да это же Курилка! Моряк обернулся и изумленно воскликнул:
- Слива! Филипп дорогой! Вот не ожидал тебя встретить
Лицо Курилова выражало радость, в глазах сверкали искры восторга. Перед ним стоял моряк в желтовато-зеленой робе с множеством карманов на брюках и кителе, с пуговицами из маленьких радужно-оранжевых ракушек — искусство сингапурских портных. Руки его были заняты свертками, но он взмахнул ими и обнял Леонтия.
— Корешок![35]
Кореш — Друг, приятель (жаргон). Каким штормом на берег выкинут? Из загранки притопал?
Филипп Филиппович Слива, давнишний друг и товарищ Леонтия, был неподдельно рад встрече. Они несколько лет делили трудности и радости морской жизни. Но два года назад Слива неожиданно заболел, а Курилов ушел в дальний рейс, и они больше не встречались.
Курилов сильным движением высвободился из объятий друга, отступил, осматривая его, и, улыбаясь, с грубоватой нежностью, как это бывает между товарищами, проговорил:
— Филя! Здоров, чертяка! А я из Сиднея пришел, да вот на риф сел.
Хотя в голосе Леонтия не было ноток горечи или досады, Слива насторожился. Улыбка сбежала, а глаза сузились и пристально смотрели на друга.
Кэп[36]
К э п — капитан (английск.). в любви отказал или чулки зазнобе привез без арматурки?[37]
Арматур к а, арматурная книжка — вещевая книжка моряка, определяющая количество вещей, вывозимых из-за границы.
Нет, — качнул головой Курилов. Ему была прият на участливость Сливы. — Нашу коробку на капитальный ремонт поставили, а команду — в резерв. Думаю недельки две отдохнуть, а потом на новую посудину. А ты на какой болтаешься?
Ха! — снова оживившись, воскликнул Слива и, подмигнув Курилову, кивнул в сторону, где на угловом доме виднелась вывеска ресторана. — Причалим на пяток минут. Пивко здесь — отрада моряка.
Они вошли в прохладный зал ресторана. Выбрав в глубине столик, заказали пиво.
Слива, нагнувшись к Леонтию, быстро заговорил:
— Не буду я стройным юношей с Пересыпи, если из тебя человека не сделаю. После того как нас разнесло в разные стороны, мотался в каботажке[38]
Каботаж — прибрежное судоходство. и вот сейчас стал китобоем.
- Кем?, - переспросил недоумевающе Курилов. – Каким китобоем?
Таким. Будем малюток-китов на гарпун брать. -Слива посмеивался над озадаченностью друга. - Ты что, газет не читаешь?
Леонтий пожал плечами и спросил:
- К норвежцам, что ли, пришвартовался?
- Дайте мне саблю, и я из него бифштекс сделаю! — притворно вскипел Слива. - Разве может такое быть, чтобы Филипп Слива паршивым капиталистам стал служить! У нас своя, советская, китобойная флотилия теперь есть!
Честное слово, не знал, — признался заинтересованный Курилов.
И что мне с тобой делать? — с напускной озабоченностью протянул Слива, потягивая из бокала холодное пиво. — Скоро из Ленинграда на Дальний Восток выходит китобойная база «Приморье». Ее здесь построили. А три китобойных судна куплены у норвежцев. Наши команды за ними выезжают. Буду боцманом на одном китобойце.
Предстоящая разлука после неожиданной встречи огорчила Курилова. Постукивая пальцами по бокалу, Леонтий сказал:
Увидел тебя — подумал, что вместе начнем ходить.
А разве я сказал нет? — спросил Слива, вновь налив бокалы и приподняв свой. — Беру тебя в свою команду. Нам крепкие парни нужны. У тебя мореходка в порядке?
Курилов кивнул и добавил:
— Полтора года в партии.
Он хотел эти слова произнести обычно, но в голосе его прозвучала гордость.
От неожиданности Слива громко присвистнул:
— Вот это да!
Забыв о пиве, он с уважением и любопытством посмотрел на товарища. Курилов сдержанно улыбнулся:
— Думаешь, изменился? Тот же матрос Взглянув на ручные часы, Слива сказал:
-Курс в порт! Познакомлю с капитаном. И там решат. Ну?
- Согласен, - сказал Курилов, чуть сдвинув черные брови. Глаза его стали глубокими, сгрогими. - Сидеть на берегу — дело бичевское[39]
Бич, бичкомер — моряк, слоняющийся по берегу и не торопящийся уйти в плавание (жаргон).. — Помолчав, добавил: — Вот уж не думал, что стану китобоем.
— Отдавай швартовы! — произнес Слива, поднимаясь со своего места.
Товарищи вышли из ресторана на душную улицу и направились в порт.
Слива, зорко поглядывая по сторонам своими быстрыми черными глазами, говорил:
— Отсюда пойдем во Владивосток. Там наш порт приписки... Смотри, какая блондинка у витрины стоит — Мэри Пикфорд![40]
М э р и Пикфорд — американская киноактриса, пользовавшаяся широкой известностью в 20—30-х годах. Народ подобрался стоящий — мечта капитана. Наш кэп — старый морж. Фамилия его почти моржовая — Можура. Слышал, может быть?
Курилов покачал головой. Слива схватил его за руку, сверкнул глазами в сторону панели:
— Эх, какая брюнеточка! Вот бы ее подцепить на бук сир...
Леонтий улыбался, хорошо зная товарища. Слива только на словах — законченный донжуан. Проводив взглядом женщину, Слива нарочито громко вздохнул и, прикрыв глаза, продолжал:
— Тебя обязательно зачислят, или не я Слива. Вот кем бы тебя сделать? Знаешь что? — он даже схватил Курилова за локоть. — У нас наблюдателя нет. Убей меня мама, если ты не классический бочковой!
Ты подожди, Филипп... — начал Курилов. Но боцман перебил его, помахав кому-то рукой:
Эй! Укротитель китов!
К ним подошел моряк с тонкой юношеской фигурой. Его синий китель, несмотря на жару, был застегнут на все пуговицы и крючки. Над левым карманом поблескивал маленький комсомольский значок.
— Петр Турмин! — театральным жестом представил его Курилову боцман». — Наша могучая смена. Впервые идет в кругосветку!
Турмин сдержанно улыбнулся.
— Протяните свою интеллигентную руку моему другу, — сказал Слива. — Ковыляй с нами до порта. — при гласил он Турмина.
В посту грохотали лебедки. Над головой проплывали в сетках бочки, тюки. Непрерывной лентой тянулись по конвейерам в широко раскрытые двери пакгаузов мешки с рисом и мукой, аккуратные с пестрыми наклейками ящики с апельсинами и яблоками. С берега на пароходы грузились металлические балки, машины в решетчатых ящиках.. Моряки шли мимо пароходов под иностранными флагами. Курилов рассеянно читал названия судов и портов, к которым они были приписаны.
- Стоп! - неожиданно крикнул Слива. — Вот она, наша мамочка-база.
Они остановились около большого стотридцатиметрового судна. Курилов с недоумением смотрел на поднятую, тупо срезанную корму. В ней был огромный четырехугольный вырез, начинавшийся у самой воды и доходивший почти до юта[41]
Ют - кормовая часть верхней палубы. От воды же шла и покатая площадка к верхней палубе.
— Что это за ворота? — удивленно спросил Курилов. Слива тоном экскурсовода заговорил:
— Эта «калиточка» называется слипом, через нее будут втаскивать китят для стрижки и бритья.
На палубе была видна сложная система стрел и лебедок. По широкому трапу сновали рабочие, матросы. В стропах поднимали какой-то груз.
По всему чувствовалось, что судно готовится к выходу в плаванье.
Слива торопил Курилова:
— Не становись на якорь. Идем к нэпу.
Петр Турмин уже куда-то исчез. Моряки вошли в кирпичное здание, на дверях которого была прибита картонка с надписью: «Китобойная флотилия «Приморье». В длинном коридоре Слива остановился перед дверью с надписью: «Китобойное судно «Шторм» и открыл ее.
— Разрешите войти, товарищ капитан?
Голос Сливы теперь звучал по-деловому. Сам он подтянулся, собрался. За столом сидел широкоплечий пожилой моряк с отвисшими запорожскими усами. Прищуренные глаза под взъерошенными бровями точно высматривали какую-то далекую цель. В густых волнистных волосах светилась седина. Это и был тот самый капитан Можура, о котором говорил Курилову боцман.
— Матрос Курилов прибыл со мной для несения службы на китобойном судне «Шторм»! — лихо доложил Слива и указал головой на Курилова.
Можура жестом приказал боцману умолкнуть, быстрым хмурым взглядом окинул лицо, фигуру Курилова и, видимо, остался доволен. С едва заметной под усами улыбкой капитан сказал:
Как же так выходит, товарищ Слива? В команду нашу товарищ Курилов еще не принят, а вы уже докладываете, что он прибыл для несения службы.
Илья Петрович, — протяжно проговорил Слива. Глаза его лукаво поблескивали. — Вы же сами отдали мне приказ настоящих моряков подбирать. Вот я и привел. Курилов мой морской брат...
Давайте знакомиться, — обратился Можура к Курилову и указал на стул.
На широком грубоватом лице капитана все было крупным: нос, губы, подбородок. Коричневую кожу, выдубленную непогодой и годами, покрывала паутина морщин. Можура несколько секунд молчал, занявшись трубкой, затем в упор посмотрел на Курилова и сказал:
— Расскажите о себе.
На следующий день Курилов был приглашен к помполиту флотилии Степанову. Провожая Леонтия, Слива давал наставления:
— С этим ухо держи востро. Чуть зазеваешься — проглотит, как акула ржавую консервную банку, у-ух!..
— Что, строг? — спросил Курилов. Боцман, не отвечая, махнул рукой.
У Сливы были причины опасаться помполита. Как-то он явился в порт навеселе и попал на глаза Степанову. Помполит пригласил моряка к себе в кабинет. Через час Слива вылетел оттуда с испариной на лбу. На следующий день беседа продолжалась. О чем с ним говорил Степанов, Филипп Филиппович никому не рассказывал.
Курилов постучал в дверь кабинета помполита и получил приглашение войти.
Степанов — рослый человек, для которого комната казалась тесноватой, — стоял над развернутой на столе картой. Он поднял навстречу Курилову моложавое, чисто выбритое лицо. На нем была полувоенная форма из серого коверкота. Над правым грудным карманом - орден Красного Знамени.*
По тому, как держался и говорил Степанов, Курилов понял, что он не моряк.
- Товарищ Курилов? — переспросил помполит Леонтия - Капитан Можура говорил о тебе. — Голос у него был ровный, густой. Он крепко пожал руку матросу и продолжал: — Значит, нашего полку прибыло. Это очень хорошо. Садись. Нам есть о чем потолковать.
После первых слов Степанова у Курилова исчезла та скованность, которая бывает при первой встрече с начальством.
Задав несколько вопросов, касавшихся биографии Курилова, и внимательно выслушав его, Степанов просто
сказал:
— О тебе и райком, и пароходство дали отличные отзывы. Рекомендуют. Нам партийцы очень нужны. На «Шторме», к сожалению, пока коммунистов раз, два — и обчелся.
«Значит, я принят на флотилию, — подумал Курилов, и от этой мысли у него стало приятно и светло на душе. — Ну, Слива, спасибо тебе».
Леонтий понял, что перед ним раскрывается новая и интересная жизнь. В детстве ему приходилось читать о китобоях, но, кроме каких-то смутных картин моря, охоты и почему-то ярко описанных попоек, у него ничего в памяти не осталось.
— Эх, людей, людей у нас мало, товарищ Курилов! Специалистов нет, приходится из-за границы приглашать. Но ничего, я верю, у нас скоро будут свои кадры, да и не хуже заграничных. Верно, а?
Он встретился взглядом с Куриловым, и матрос увидел его серые глаза, такие ласковые и приветливые. Степанов просто советовался с Куриловым. Подвинув к себе свежий номер «Ленинградской правды», он сказал:
— Вот сегодня сообщают: «Днепрогэс имени Владимира Ильича Ленина дала электроток». На открытии выступили товарищи Калинин и Орджоникидзе. Трудно было строить, трудно. Но победа одержана. И вот Алексей Максимович Горький пишет: «Днепр побежден и отныне улет покорно служить делу развития социалистической культуры». Хорошо сказано! — Степанов оторвал взгляд от газетного листа. — Нам тоже будет трудно осваивать китобойный промысел. Но освоим. Верно?
Не ожидая ответа, словно заранее зная, что с ним согласны, он широко и открыто улыбнулся, как только могут улыбаться честные и добрые люди, и эта улыбка понравилась Курилову. Он не сомневался, что именно так и будет, как сказал помполит.
Степанов вышел из-за стола, сел против Курилова и стал рассказывать:
— Когда я партизанил в Приморье, был у нас в отряде такой случай. Вызвал к себе комиссар одного бойца и приказал: «Иди на Сучанскую шахту номер такой-то и устройся там машинистом». Партизан только глазами замигал. Никогда он даже близко около машин не был. Стал отказываться. Тогда комиссар сказал ему: «Такое тебе партийное поручение. Партия дает задание». И что же ты думаешь, товарищ Курилов? Ушел на шахту партизан, и скоро мы узнали, что он — помощник машиниста, а потом и машинистом стал. Благодаря ему мы много боевых операций успешно провели.
Курилов не сразу понял, какое отношение имеет этот рассказ к его предстоящей работе на китобойной флотилии.
Помполит, пристально наблюдая за матросом, почти строго сказал:
— Думаешь, наверное, зачем я тебе все это рассказываю? Верно? А вот зачем. Через несколько дней наши экипажи выезжают в Норвегию. Будут принимать китобойные суда в Тёнсберге. Знаешь, чем этот город знаменит? Ему тысяча с лишним лет. Но знаменит он не этим. У нас есть города и подревнее. Тёнсберг — город китобоев. Норвежцы издавна считают себя лучшими китобоями мира. Эта уверенность у них еще более укрепилась, когда один из китобоев, капитан Свен Фойн, изобрел гарпунную пушку. Это было в прошлом веке. С тех пор норвежцы установили монополию на гарпунеров, и вот нам тоже приходится их к себе приглашать.
Курилов понял, что Степанов высказывал какие-то тревожившие его мысли, но до конца, полностью, понять их еще не мог. А помполит смотрел ему в глаза и раздельно, так, чтобы тот хорошо запомнил, сказал:
— Тебе дается партийное поручение. Ты не только матрос, ты прежде всего коммунист. Понимаешь? Внимательно присматривайся ко всему, особенно к тем участникам, на которых будут иностранцы. Советский Союз для капиталистов хуже, чем бельмо на глазу. И они будут нам вредить. Так что будь на чеку.
Теперь ты китобой, и твоя обязанность присмотреться и выбрать для себя новую профессию, специальность, чтобы со временем заменить иностранца и работать лучше его. Ясно?
Курилов утвердительно кивнул. Степанов протянул ему руку.
— Ну, попутного ветра, как говорят моряки.
Курилов вышел, думая об услышанном. Он знал, что не только ему одному дал Степанов такое боевое задание, подобные беседы тот вел с каждым коммунистом флотилии. __ Не схарчил? — спросил появившийся откуда-то Слива, но Курилов, занятый своими мыслями, не слышал его, и это обидело боцмана. Почему-то задело его и выражение лица Леонтия, безусловно довольного встречей со Степановым. — Товарищ Курилов, — официально произнес Слива, — готовьтесь к отъезду. Сегодня в ноль десять поездом отправляемся в Хельсинки, а оттуда в Норвегию, Сейчас явитесь к капитану.
— Есть явиться к капитану! — ответил Курилов, улыбнувшись вслед боцману.
2
Рандольф Дайльтон отличался вспыльчивостью и раздражительностью. С тех пор, как большевики выгнали флотилию «Вега» и задумали создать на Тихом океане свой китобойный промысел, президент компании рвал и метал. Достояние своего патрона хорошо понимал советник Гжеймс.
Поджарый, добродушный на первый взгляд, с лицом стареющего спортсмена, Гжеймс, как всегда, сидел в кресле спиной к огромному, во всю стену, окну и, не отрываясь, следил за Дайльтоном. Тот, высокий и худой, в отлично сшитом костюме, неторопливо ходил по мохнатому голубому ковру, в который раз возвращаясь от одной стены кабинета к другой.
Президент не мог спокойно оставаться в кресле. О, Гжеймс лучше чем кто-нибудь другой знал, в чем дело. В случае успеха большевиков компания «Дайльтон и Ко» теряла значительную прибыль от продажи китовой продукции России через своих немецких и норвежских посредников; русские обеспечат себя китовым сырьем. А закупали они до сих пор его на солидную сумму. Тут было отчего нервничать.
А в том, что большевики добьются успехов в создании своего промысла, Гжеймс не сомневался. Вот уже пятнадцать лет весь мир является свидетелем того, что они всегда выполняют задуманное, как бы им ни мешали. «Так и с китобойным промыслом будет, черт меня возьми, — сказал про себя Гжеймс и потер свои бритые щеки. — В чем мы можем помешать большевикам?» Пытаясь найти решение задачи, он сосредоточенно смотрел на узкие носки коричневых ботинок на своих длинных ногах.
Дайльтон подошел к столу и, опершись костяшками пальцев о его лакированную, зеркальную поверхность, в упор посмотрел на своего советника.
Как же получилось, что большевики так быстро купили у Свенсона китобойные суда? — Ударив костяшками по столу, президент добавил: — Почему мы их не перехватили? Где были вы?
Свенсон предлагал эти суда нам, но мы, — тут Гжеймс часть вины брал на себя, хотя во всем был виноват только Дайльтон, — мы предложили ему за них значительно меньше, чем он просил. Думали, что он уступит. Вот большевики и воспользовались...
- Что теперь можно сделать? — Дайльтону хотелось выругаться, но он сдержался. У рта еще резче стали складки.
Назад суда получить невозможно. Советские команды уже прибыли в Тёнсберг, и на китобойцах подняты советские флаги. Гарпунеры уже подписали договоры.
- Гарпунеры... — проговорил Дайльтон и на секунду задумался, что-то прикидывая, — Кто такие?
Оставшиеся без дела. Пьяница Андерсен, старый Харсен с помощником и Тран Майер. Свенсон точно выполнил указание Союза гарпунеров не продавать суда с гарпунными пушками иностранцам без гарпунеров-норвежцев. — Гжеймс усмехнулся и поднял глаза на патрона. — В документах так оговорено, что русские и близко к гарпунным пушкам не подойдут.
Дайльтон не разделял веселого настроения своего советника. Он опустился в кресло и тоном приказа сказал:
— Надо, чтобы в пути гарпунеры ушли, с китобойцев. Флотилия без них мертва! Договор не позволит русским поставить к пушкам кого-нибудь другого. Да у них и нет своих гарпунеров. Где сейчас флотилия русских?
— База «Приморье» уже в Киле. Ждет китобойцев.- Гжеймс стал озабоченным. — Согласятся ли гарпунеры...
Но его перебил Дайльтон:
— Деньги уговорят. Если будут сопротивляться, то тогда... — Дайльтон сжал губы и коротко отрывисто махнул вытянутой рукой, точно что-то сбивая ее ребром.
Советник президента понимающе кивнул, а Дайльтон продолжал, четко произнося слова:
— Вылетайте в Германию и там попытайтесь вы веста базу «Приморье» из строя. Кильский канал очень узкий.
Не так ли?
Советник снова кивнул. Дайльтон продолжал быстро,
решительно:
— Разыщите Отто Грауля. Пошлем его к большевикам.
Грауля? — у Гжеймса дрогнули рыжеватые брови. —Для русских он раскрытая карта.
У русских короткая память, да к тому же он был тогда норвежцем Юртом Бромсетом. Ха-ха-ха! — хохотнул Дайльтон и резко, оборвав смех, почти грубо сказал: — Времени не теряйте! Вылетайте первым самолетом!
3
— Вот наши китобойцы, — указал представитель советского торгпредства на три маленьких, низкобортных и довольно широких на вид судна, похожих друг на друга, как близнецы.
Курилов, стоявший на причале вместе с другими членами команды, жадно всматривался в пароходики, больше напоминающие буксиры, чем охотничьи суда, и его охватывало чувство, близкое к разочарованию. Метров тридцати длиной, с резко поднятым баком и большой, непропорциональной по отношению ко всему судну, трубой, они казались уродливыми, тихоходными.
— Если в Одессе узнают, что я топаю на такой шаланде, — поскреб в затылке Слива, — то мне туда хоть не показывайся!
-Вы напрасно, товарищ, огорчаетесь, - обратился к нему представитель торгпредства. - С виду эти суда неказистые, но их морские качества превосходны. Машины в девятьсот сил, а скорость могут развивать до четырнадцати миль в час!
Курилов уже с большей симпатией взглянул на китобойные суда. Моряки стояли на пирсе с чемоданами и саквояжами. «На каком же мне придется служить?» — подумал Курилов.
— Экипажу «Шторма» подняться на судно! — подал команду Можура.
На металлических, густо усеянных пятнами ржавчины, давно не крашенных корпусах еще не были выведены советские названия судов. Представитель торгпредства указал на правый крайний китобоец:
— Вот «Шторм». Следующие — «Фронт» и «Труд». Пошучивая, моряки поднялись по трапам на свои суда,
которые оказались сильно запущенными, грязными. Железные части запорошила ржавчина, медные покрылись сине-зеленой плесенью окиси.
Прежде эти суда принадлежали крупному норвежскому китобою Свенсону. Но он не выдержал конкуренции сильной американской китобойной компании Дайльтона, которая сосредоточила в своих руках большое количество акций многих китобойных компаний мира, и прекратил промысел. Суда были поставлены на прикол. Президент Дайльтон хотел их приобрести за бесценок, но Свенсон решил: пусть лучше съест их ржавчина. И неожиданно получил предложение от советского торгпредства на покупку этих судов. Сделка состоялась быстро.
— Урна в воскресенье у Ришелье[42]
Ришелье — памятник на одесском бульваре. бывает чище, чем эта посудина, — бормотал Слива, обходя вместе с Куриловым судно. — Драить все придется до седьмого пота.
Он в сердцах отшвырнул носком ботинка обрывок каната и двинулся дальше, мимо мощной лебедки, укрытой рваным брезентом, к полубаку. Там виднелась курносая, метра в полтора—два пушечка, затянутая чехлом.
Едва боцман ступил на трап, ведущий к ней, как сзади послышался хрипловатый голос, произнесший по-английски:
— Стоп!
Моряки обернулись и увидели на капитанском мостике, от которого к гарпунной пушке был переброшен пологий трап с поручнями, человека в коричневом свитере. Скуластое лицо его было в глубоких морщинах. Редкая рыжеватая бородка торчала вперед. В ней застряли крошки еды. Очевидно, человек только что завтракал. Маленькие глаза смотрели подозрительно.
- В чем дело, товарищ? — спросил громко по-английски Курилов. — Кто вы такой?
Я вам не товарищ, — огрызнулся человек в свитере. — Я гарпунер Тран Майер!
Я счастлив познакомиться с вами, но, между прочим, это советское судно, и я его боцман! — сердито говорил по-русски Слива, плохо владевший английским языком. — Может быть, вы мне пропуск на бак выпишете?
Майер, видимо, догадался, о чем говорит боцман, и более гневно предупредил:
— К пушке запрещается подходить!
Курилов не успел ответить. Рядом с Майером появился Можура и приказал морякам явиться в кают-компанию. Гарпунер, проводив их подозрительным взглядом, скрылся. Очевидно, он через иллюминатор из своей каюты следил за полубаком.
Курилов и Слива чувствовали себя так, словно получили пощечины. Молча они последовали за капитаном. В тесной, отделанной красным деревом и ясенем кают-компании собралась вся команда, При входа Можуры разговоры стихли.
Можура опустился в кресло и заговорил:
— Товарищи! Через пять суток мы выходим в море. Наше судно сильно запущено. Его необходимо привести в нормальный вид. Поэтому снимайте свои праздничные костюмы и надевайте робы.
Можура коротко и ясно отдавал распоряжения, а затем предупредил:
— На гарпунную площадку не подниматься! Моряки зашумели. Можура поднял руку:
— Иностранная, китобойная фирма продала нам эти суда с условием, что гарпунерами на них в течение пяти лет будут работать норвежцы. Мы вынуждены, пока у нас своих гарпунеров нет, не дотрагиваться до пушек. Таковы условия заключенного с фирмой договора, и их надо строго соблюдать. Это приказ. Можете приступать к делу.
Моряки стали расходиться. Капитан задержал Сливу и Курилова.
Вы прежде всего выведите на корпусе название нашего судна. Порт приписки — Владивосток.
Есть! — вытянулся Слива. Для него этим приказом капитана как бы сглаживалась обида, нанесенная гарпунером.
Присутствие советских моряков всполошило жителей города. Скоро пристань была запружена народом. Здесь были и простые моряки, и докеры, и грузчики, и какие-то люди, прятавшие свое любопытство и ненависть под презрительными улыбочками на холеных лицах. Суетливые фоторепортеры щелкали затворами аппаратов, бегая вдоль причала и пытаясь прорваться на суда. Но капитаны приказали не пускать их, чтобы не мешали работать командам.
Расположившись в люльке, висевшей у носа судна, Курилов тщательно выводил буквы. С пирса доносились крики. Кто-то на ломаном русском языке выкрикнул:
— Да здравствуют советские моряки!
Шум на берегу усилился. Курилов обернулся и увидел» что там возникла драка. Появилась полиция, и скоро вся пристань была очищена от людей.
Советским морякам было запрещено выходить на берег. Слива фыркнул:
— Вот любители свободы! Заботятся, чтобы наши ножки не устали от прогулок по их тротуарам!
Вечером из советского консульства китобоям прислали пачку иностранных газет. В них были статьи с кричащими заголовками: «Москва решила истребить китов!», «Советские китобои работают закованными в кандалы!», «Московские шпионы под видом китобоев!»
— Да! — покачал головой Можура и неторопливо расправил усы, что служило у него признаком хорошего настроения. — Собака лает, а ветер носит.
Дни летели быстро. И как ни мало было времени, моряки буквально преобразили суда. От надпалубных надстроек распространялся запах свежей краски, сияли на солнце надраенные медные части.
Накануне выхода в море китобоям все же удалось провести несколько часов на берегу. Они поднялись по каменистой дороге, извивавшейся между невысокими, но густо росшими деревьями, на вершину горы Шлетсфелле. Отсюда открывался вид на город. Он лежал в пышной зелени на берегах фиорда, голубая вода которого была зеркально-гладкой. У причалов дымились десятки судов.
Среди зелени белели красивые особняки. Их построили еще в семнадцатом — восемнадцатом веках, когда Генсберг был китобойной столицей мира. Свою прогулку моряки закончили у памятника Свену Фойну, капитану и китобою.
Курилов с любопытством смотрел на потемневшее от времени и непогоды бронзовое лицо Фойна. Взгляд китобоя был устремлен в морскую даль, навстречу ветру.
Как ни старался скульптор выполнить волю заказчиков, хозяев китобойной компании, и придать лицу Фойна выражение официально-героическое, бездушно-надменное, оно сохранило черты человека, познавшего превратности жизни.
И чем дольше смотрел на памятник Курилов, тем ближе и понятнее становилась ему судьба Свена Фойна. «Сколько тебе штормов — и морских и житейских — пришлось перенести! — думал Леонтий. — Тебе, простому моряку, поставлен этот памятник. Значит, заслуга твоя большая».
От этих мыслей Курилова отвлек работник советского консульства, который говорил:
К середине прошлого века китобойный промысел сходил на нет. Так называемые гладкие киты были в основном выбиты. Но были огромные запасы китов-полосатиков. Однако после убоя их туши тонули, поэтому добыча полосатиков в открытом море была невозможна. Но вот Свен Фойн создал гарпунную пушку и применил компрессор для накачивания китовых туш воздухом. Они не тонули, а превращались в своеобразные поплавки. Это позволило добывать китов-полосатиков. На них до тех пор не охотились. Китобойный промысел получил с этого времени небывалое развитие и принес огромные капиталы судовладельцам и пайщикам китобойных компаний. А Свен Фойн провел свои последние годы в бедности,
У них все хорошие люди так кончают! — произнес кто-то из моряков.
Можура и капитан китобойца «Труд» Орлов возложили к подножию памятника венок.
На рассвете три маленьких судна вышли из фиорда и, идя в кильватер «Шторма», легли на курс: Гамбург. Но в море от капитан-директора флотилии была получена радиограмма — идти в Киль.
4
В полдень на капитанский мостик китобойной базы «Приморье» вышел капитан-директор флотилии Геннадий Алексеевич Северов.
Высокий, с чуть узковатыми плечами, худощавым смуглым лицом, на котором горели по-южному карие глаза, он казался моложе своих шестидесяти лет. Только седина, не пощадившая ни один волос, выдавала его возраст. Тонкие крылья носа с горбинкой гневно дрогнули. Северов рассматривал берег, нервно постукивая пальцами по планширу мостика.
Вот уже четвертые сутки база стояла у входа в Кильский канал на виду Хольтенау, портовой части города Киля. Вокруг шныряли легкие суденышки, входили и выводили из канала огромные океанские транспорты и военные корабли, а до «Приморья» все еще не дошла очередь. Портовые власти вежливо извинялись, слегка разводили руками — не хватает лоцманов и рулевых!
За спиной послышались шаги. К капитан-директору подошел Степанов. Он был в морском кителе, так же ладно сидевшем на нем, как и гимнастерка. Заметив насупленные брови капитан-директора, он положил свою широкую ладонь на барабанившие пальцы Северова:
— Не хмурься, Геннадий Алексеевич. Картина здесь довольно приятная.
Берег был в зелени парков и садов. Домики готической архитектуры поднимали над деревьями яркие зеленые, красные и желтые крыши. Северов быстро проговорил:
Эту картину я могу нарисовать с закрытыми глазами — так надоела. Сколько раз я здесь проходил, и ни- когда не было подобной волокиты. Едва успеешь подойти к Килю, а на борту уже и лоцманы и рулевые. А сейчас... — Он пожал плечами и поправил съехавшую на лоб морскую фуражку с большим тяжелым козырьком.
Не нравится мне эта остановка, — продолжая мысль капитан-директора, сказал Степанов. — Нужно быть начеку. Ты хорошо знаешь канал?
Как свои пять пальцев, — кивнул Северов. — Могу сам свободно провести судно, но здесь свои правила.
Сложная сейчас в Германии обстановка, — размышлял вслух Степанов. — Социал-демократы, как всегда, только болтают. А этот Гитлер со всей шайкой фашистов, того и гляди, захватит власть. Что-то он слишком смел Думаю что здесь не обошлось без поддержки тех, кто мечтает снова изготовлять в Руре пушки, а затем начать новую войну.
Из радиорубки вышел радист и протянул капитан-директору радиограмму. Быстро пробежав ее взглядом, Северов оживленно воскликнул:
— Можура радирует! Завтра китобойцы будут здесь!
— Отлично. Соберемся все вместе и начнем наш поход через Атлантику.
...Утром китобойцы, чуть покачиваясь, подошли к базе и бросили рядом якоря. Можура поднялся на «Приморье» для рапорта.
К китобойным судам от берега ринулась целая флотилия моторных лодок с портными, торговцами всякой мелочью. На одной из них было только два пассажира. По одежде они походили на моряков, но лица их не были обветрены.
Моторка подошла к «Шторму» и застопорила ход. Один из пассажиров, сложив руки рупором, крикнул по-английски:
— Где гарпунер Тран Майер? Его хотят видеть друзья!
Из каюты вышел Майер. Курило в заметил, что гарпунер равнодушно посмотрел на вызывавшего его человека, и спросил:
В чем дело?
Майер, тебя хочет видеть твой старый друг Никольсон. Он только вернулся из Гонолулу и привез вести для тебя.
Услышав имя Никольсона, гарпунер с явной тревогой оглянулся, кивнул сидевшим в моторке и скрылся в своей каюте. Вскоре он вернулся, натягивая на плечи макинтош, и перешел на борт моторки. Приняв гарпунера, моторка направилась к китобойному судну «Труд». Там гарпунером был Андерсен. За время пути моряки видели его только мельком.
Еще в Тёнсберге каюту Андерсена заставили ящиками с коньяком и ромом. Грузный, с опухшими он непрерывного пьянство лицом, он поднялся по трапу и, мигая мутно-серыми, точно вылинявшими глазами, прохрипел:
- Я готов выйти в море!
От гарпунера несло перегаром. Боцман «Труда» Журба такого же мощного сложения, как и гарпунер, только вздохнул:
- Хватим мы горя с этим гарпунером. Чистая помпа! Дует коньяк, как воду!
Когда пришли в Киль, Андерсен не вышел на палубу. Из моторки попросили позвать гарпунера. Журба сам отправился за ним. Открыв дверь, боцман невольно сделал шаг назад. В лицо ударил спертый воздух, насыщенный запахом алкоголя. Растрепанный, в раскрытой на заросшей груди ночной рубашке, Андерсен лежал на койке. На столике стояла недопитая бутылка рому.
Больше знаками, чем словами, Журба объяснил гарпунеру, что его зовут какие-то люди с берега. Андерсен, наконец, промолвил:
Кэп хочет видеть меня?
Ноу, нет, — покачал головой Журба. — Чужие люди. Мэн бич!
Андерсен сплюнул на пол, отчего Журбу, страстно любящего чистоту, передернуло. Такой же неряха, как и те, что были на «Веге». Едва сдерживая свое возмущение, он повторил:
— Тебя зовут люди с берега.
Андерсен приподнялся на локте и разразился такой бранью, состоящей из смеси разных языков, что Журба, хотя и понимал только отдельные слова, отступил назад.
Не добившись встречи с Андерсеном, люди в моторке причалили к китобойцу «Фронт». Здесь по палубе прохаживался гарпунер Харсен, человек с редкими седыми волосами и маленьким сморщенным лицом. В зубах он держал дешевую сигару.
Харсен недоверчиво отнесся к посетителям. Он несколько раз переспросил, что надо, подумал, а затем, когда в моторке стали выказывать нетерпение, крикнул старческим голосом:
— Хорошо, еду!
Харсен вошел в свою каюту. Здесь, стоя на коленях, тщательно тер пол человек лет сорока с крепкой фигурой моряка. Это был помощник гарпунера Нильсен.
— Слушай, Олаф! — обратился к нему Харсен.
Тот поднял голову. Пряди черных волос падали на вспотевший лоб, перерезанный морщинами. Темные глаза, покорно смотревшие с открытого, приятного лица, говорили о том, что этот человек привык подчиняться, выполнять чужие приказания. Олаф держал в руках тряпку, с которой на пол звонко капала грязная вода.
-Я съезжаю на берег, - продолжал Харсен. –А ты побыстрей убери каюту, возишься как черепаха. Стареть начинаешь, - закончил он ворчливо, хотя сам был старше Нильсена на полтора десятка лет.
Нильсен молчал, не поднимаясь с колен. Гарпунер, переодеваясь на ходу, зацепил плащом за ведро и опрокинул его. Грязная вода залила чистый пол. Олаф стал торопливо вытирать лужу.
Когда Северову доложили, что два гарпунера вызваны на берег каким-то Никольсоном, он сказал об этом сидевшему у него в каюте Степанову и спросил:
Кто это может быть?
Никольсон, Никольсон... — насторожился помполит и вдруг, вспомнив, воскликнул: — Это же президент Союза гарпунеров, бывшей Лиги. Неужели он здесь, в Германии? Для чего вызваны на берег гарпунеры? Не нравится мне это, Геннадий Алексеевич.
Как бы гарпунеры не загуляли на берегу, — обеспокоенно проговорил Северов.
Боюсь, что гарпунеры не ром сейчас пьют. — Степанов подошел к иллюминатору.
Не понимаю твоего опасения, — признался Северов.
Хорошо было бы, если бы я ошибся, — отозвался помполит.
Мягкие сумерки опустились на зеленые и красные крыши домов Киля. В сумерках таяли шпили кирок, сливались в одну темную массу парки и сады. Ярко разгорались в вышине звезды. Зажигались огни на судах
«Приморье» опоясалось двойным рядом иллюминаторов. Серебристо-голубоватые потоки света хлынули из прожекторов на верхнюю палубу. На ней было оживленно.
Северов отдавал команды. Гремела в шлюзах цепь, выбирались якоря. «Приморье» готовилось войти в Кильский канал.
Степанов тихо, чтобы не разобрал лоцман-немец, стоявший недалеко от них, сказал Северову:
Может, было бы лучше дождаться утра? В темноте все может случиться!
Будем внимательны, — ответил капитан-директор. — Если откажемся идти сейчас, могут еще неделю продержать.
Якоря были подняты. «Приморье» двинулось к входу в узкий канал, зеленые берега которого скрывались в темноте. Северов передал управление судном немецкому лоцману. За штурвалом стоял немецкий рулевой.
Лоцман, высокий, со спокойным бесстрастным лицом, словно не замечал присутствия Северова и Степанова. Он бросал рулевому короткие команды.
«Распоряжения правильные, но слишком часто их меняет, — отметил про себя Северов. — Рулевой непрерывно крутит штурвал. Так и в берег врезаться немудрено!».
Впереди «Приморья» шли два китобойца: «Труд» и «Фронт», а за кормой — «Шторм». Не случайно так расставил суда Геннадий Алексеевич. Сердце моряка словно чувствовало опасность.
Китобойные суда вели тоже немецкие лоцманы и рулевые. Лоцман на базе продолжал бросать команду за командой. «Приморье» шло в густой темноте, где-то за его бортом совсем близко лежали низкие берега канала. Можура с мостика «Шторма» следил за базой. Он был настороже. Слива со своей командой находился на баке. Все молчали. Было слышно лишь, как вода плещется у бортов под равномерный гул машин, да одиноко, точно крик ночной птицы, раздавалась команда лоцмана. И хотя все пока шло хорошо и спокойно, но на судах росло напряжение. Оно все больше охватывало моряков. Люди чего-то ждали. Напряжение породило тревогу.
...Пушечный выстрел у самого уха показался бы морякам тише, чем этот глухой удар и скрежет. «Приморье» ткнулось носом в берег. Кое-кто не удержался на ногах. Лоцман забегал по мостику, что-то слишком громко крича на рулевого.
«Похоже на инсценировку возмущения и негодования», — мелькнуло в голове Степанова.
«Приморье» стало поперек канала. Никто не видел, как лоцман в темноте сжал кулаки и яростно кусал губы...
Северов быстро отдавал одну команду за другой своему рулевому, заменившему по его приказу у штурвала немца. Лоцман попытался снова взять на себя управление судном, но капитан-директор бросил ему только одно - Отойдите!
В голосе Северова прозвучали такие нотки, что лоцман благоразумно отступил. То же самое произошло и на «Шторме». Можура просто плечом, без единого слова, оттеснил лоцмана и подвел судно к корме базы. По команде капитана Слива подал на «Приморье» трос, и «Шторм», используя всю силу своей машины, стал оттаскивать базу, которая тоже давала обратный ход.
Второй помощник Северова, проверив состояние носовых отсеков, вернулся с успокаивающим сообщением: кроме небольшой вмятины возле форштевня, других повреждений нет.
«Приморье» стало вдоль канала. Лоцман вновь, попытался взять на себя команду, но Степанов предусмотрительно посоветовал Северову:
— Веди судно сам, Геннадий Алексеевич. А ему прикажи покинуть мостик. Без него обойдемся.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Капитан китобойного судна «Труд» Владимир Федорович Орлов вышел на мостик и невольно зажмурился от ослепительного тропического солнца, висевшего над головой. Сквозь веревочную подошву мягких туфель чувствовалось, как накалена палуба.
Худощавое молодое лицо капитана было сумрачным. пег, не таким он представлял себе буду шее, когда ему вручали диплом капитана дальнего плавания. Светлые глаза Орлова тоскливо смотрели на спокойные воды Тихого океана. Океан едва слышно дышал, да негромко журчала, шелестела, изредка всхлипывая, вода у низких бортов. В этих звуках молодому капитану слышалась насмешка.
«Осел, какой осел! И зачем согласился идти на китобойное судно? Точно мальчишка, дал себя уговорить. Вот теперь всю жизнь и придется, как мяснику, возиться с китовыми тушами. С китобойного судна никогда не переведут на океанский пароход. Эх!..»
Владимир Федорович опустил руки на поручни мостика и тут же отдернул их, прикусив губу. Накаленный металл обжег ладони.
— Товарищ капитан! — окликнул его кто-то. — Владимир Федорович!
Орлов обернулся. Перед ним на ступеньках трапа стоял в легкой сетчатой безрукавке Журба. Смуглый по природе, он под лучами тропического солнца превратился в «негроиндейца», как шутя называли его матросы.
— Наш гарпунер что-то лопочет, может, ему с белой горячки мерещится, все в море пальцем показывает.
Андерсен стоял у фальшборта, защищая ладонью глаза от солнца. Он что-то рассматривал вдали.
— В чем дело, господин Андерсен? — спросил его по- английски Орлов.
Гарпунер подошел к мостику и прохрипел приветствие. Вид у него был отвратительный. Давно не бритые щеки и подбородок поросли грязновато-серой щетиной, опухшее багровое лицо с побелевшими губами казалось больным, маленькие глаза заплыли.
— По левому борту киты, господин капитан. Испробуем пушку, — вяло, словно думая о чем-то другом, произнес Андерсен.
Орлов скользнул взглядом по воде, но ничего, кроме бурунов в миле от судна, не заметил. Он почувствовал большую неприязнь к Андерсену. Ему захотелось чем-то унизить этого горького пьяницу, выставить его на потеху всей команды. «Где же он видел китов и как он будет охотиться?» — продолжая всматриваться в океан, размышлял Орлов. Андерсен выказывал нетерпение. Наконец, заметив фонтаны китов, Орлов кивнул гарпунеру: «Действуйте!»
— Слушайте мою команду! — уже другим, деловым тоном распорядился Андерсен и с неожиданной для него легкостью побежал на бак. — Боцман, со мной!
По сигналам Андерсена капитан изменил курс судна, и «Труд» лег на юг. Набирая скорость, судно оставляло за собой всклокоченную воду. Замеченные буруны быстро приближались.
Андерсен снял с гарпунной пушки чехол и принялся ее заряжать. В короткое дуло он заколотил полотняный мешочек с порохом, весом немного более двухсот граммов, и за ним резиновый пыж.
- Гарпун! – крикнул Андерсен боцману, продолжая смотреть вперед.
Журба пустился бегом исполнять приказание. С гарпунерской площадки он отчетливо увидел на месте бурунов струи не то воды, не то пара - это были фонтаны. Журба приостановился и насчитал восемь фонтанов. Они взлетали над темными, выступавшими из воды спинами китов.
Снова раздался голос Андерсена. Журба заторопился.
Вместе с матросом он вытащил из стойки, укрепленной у палубной надстройки, гарпун — полутораметровый железный стержень с четырьмя расходящимися лапами и нарезной головкой на переднем конце.
Тяжеловатая штучка! — произнес матрос, с трудом поднимая четырехпудовый гарпун.
Не шипи! — сквозь зубы процедил Журба. — Может, господину гарпунеру пожалуешься?
Матрос сконфуженно замолчал. Они поднялись к пушке, и норвежец помог им вдвинуть гарпун в дуло.
От прежней медлительности и апатии гарпунера не осталось и следа. Он все делал быстро, ловко, почти с точностью автомата. Журба и матрос внимательно следили за его действиями. Стержень гарпуна Андерсен соединил стальным стропом с линем, уложенным перед пушкой в бухту[43]
Бухта — трос, канат, свернутый кругами, в головку вставил капсюль, смазал нарезы маслом. Затем достал из ящичка, находящегося тут же на площадке, гранату, насыпал в нее черного пороха и, наклонив пушку, навесил на головку гарпуна гранату.
— Готово! — Андерсен плюнул на ладонь и шлепнул по массивному дулу.
С палубы донеслись возгласы:
— Киты! Киты!
Андерсен обернулся и недовольно крикнул капитану перекрывая все голоса:
- Капитан! Ваши матросы кричат, как бабы. Они мне мешают. Заткните им глотку!
Орлов внутренне возмутился поведением гарпунера который осмеливается приказывать ему, капитале сделал замечание матросам. На палубе сразу стало тихо.
Киты были совсем близко, уже ясно слышался шум шести-метровых фонтанов. Они вырывались из могучих тел с шипением, точно пар из машины.
Андерсен, широко расставив ноги, повернул на лафете пушку и выбрал цель.
Животные, очевидно учуяв приближение судна, стали уходить. Гарпунер, выругавшись, перешел от пушки до перекладному трапу на капитанский мостик.
— Надо увеличить скорость! Будем брать вон того! — гарпунер указал на широкую спину кита, которая виднелась в кружеве вспененной воды. — Большой финвал!
Орлов отдал команду увеличить ход и не сводил глаз с кита, охваченный стремлением догнать его. Шли минуты, а «Труд» по-прежнему был на том же расстоянии от животного. Андерсен спокойно стоял рядом с капитаном и так же внимательно следил за китом. Кое-кто из матросов забрался на ванты, чтобы лучше было наблюдать за охотой.
Кит часто менял направление: то шел на север, то круто поворачивался на восток, и «Труд» следовал за ним, словно был привязан к нему невидимым буксиром.
Фонтаны у кита стали реже, ниже и скоро прекратились. Неожиданно финвал, круто изогнув спину, ушел в воду. «Труд» оказался рядом с ним, когда кит, вскинув над водой огромные хвостовые лопасти, точно в насмешку над моряками, трепыхнул ими и снова скрылся в глубине.
Стоп! — приказал Андерсен, и Орлов, повторив его команду, растерянно посмотрел на гарпунера. Тот кивнул:
Все в порядке! — и побежал к пушке.
Судно, пройдя по инерции, остановилось. Моряки следили за морем. Андерсен стоял за пушкой. Тянулись минуты... Далеко на горизонте виднелась темной точкой, скорее угадывалась, база «Приморья». Других китобойцев не было видно.
Наконец финвал вынырнул из воды. Он был от судна метрах в пятидесяти. По сигналу гарпунера Орлов повел судно к нему, и опять началась погоня.
...Орлов не замечал зноя. Четвертый час длилась охота. Финвал увертывался и не подпускал к себе судно. Но гарпунер был по-прежнему бодр и неутомим. Иго энергия, казалось, передалась Орлову. Одна мысль владела им: как лучше подойти к киту, чтобы гарпунер смог удачно выстрелить Андерсен поднял руку и приказал остановить судно. Кит уходил в глубину.
«Труд закачался на небольших волнах. Гарпунер не отходил от пушки. Все притихли, утомленные однообразием погони, жарой. Но вот опять все вздрогнули от внезапного крика матроса:
— Кит по корме!
Орлов ловко повернул судно, и кит оказался к гарпунеру боком. Андерсен припал к пушке, и сухой треск выстрела прокатился над морем. Он слился с резким свистом гарпуна и линя.
Через мгновение все услышали глухой взрыв. Это взорвалась граната в туше финвала. Кит рванулся вперед. Моряки с трудом удержались на ногах. Завизжали блоки амортизаторов. Тяжелый линь потянулся за финвалом с легкостью шпагата. Оставляя за собой широкую полосу крови, раненое животное с большой скоростью уходило от судна.
Орлов приказал выключить машину, но «Труд» продолжал идти за китом; финвал тащил его на трехсотметровом буксире. Судно зарывалось носом в воду, и она скатывалась через гарпунную площадку на палубу.
Лица моряков были настороженными. Чем кончится сея эта охота, если кит, в котором разорвалась граната, тащит судно с такой быстротой? Не у одного мелькнула тревожная мысль: а что, если финвал уйдет в глубину? Толстый линь не перерубишь сразу, и «Труд» последует за китом.
Но опасения были напрасны. Финвал постепенно замедлял ход. Несколько раз он пытался нырнуть, но тут же всплывал, выбрасывая розовые фонтаны. На «Труде» вновь заработала машина, и, выбирая линь, судно стало подходить к киту. На шестой час охоты Андерсен выстрелил вторым, добойным гарпуном, и финвал, рванувшись заходил перед китобойцем полукругами, потом медленно перевернулся на бок, показав бело-розовое брюхо с множеством продольных складок. За эти складки китобои прозвали животное полосатиком.
Выбирая линь, «Труд» подтянул кита. Моряки столпились у борта, с любопытством рассматривая огромную тушу. Орлов со смешанным чувством любопытства, удивления и гордости смотрел на кита. Ведь под его командой добыт такой морской гигант! Финвал был метров семнадцати длиной.
Орлов поймал себя на том, что доволен, и нахмурился: «Значит, уже смирился? Как ребенок, получивший игрушку».
Напряжение, энергия, владевшие гарпунером во время охоты, исчезли, уступив место расслабленности. Андерсен, натянув на пушку чехол, вялым шагом подошел к Журбе и стал знаками показывать, как швартовать. На хвост кита набросили линь с грузилами и, обхватив стальным тросом тушу, подтянули к борту. Андерсен пробил специальной пикой отверстие в туше, и в него вставили шланг. Заработал компрессор, надувая кита, как резиновый мяч. Наполненная воздухом туша выступила из воды. Проследив, как матросы обрезали лини от гарпунов, более чем наполовину ушедших в финвала, гарпунер медленно поднялся к Орлову на мостик.
— С первым китом, капитан! — прохрипел норвежец, дохнув на Орлова винным перегаром.
Тот брезгливо поморщился. Обросший, в несвежей рубашке, с всклокоченными волосами, гарпунер производил отталкивающее впечатление.
— Вы бы себя привели в человеческий вид, господин Андерсен, — сказал Орлов.
Гарпунер осмотрел себя, не поняв, чем недоволен капитан, пожал плечами и сказал:
— Прошу, капитан, за первого кита выпить со мною рюмку коньяку!
Приглашение Андерсена показалось Орлову обидным, и он резко ответил:
— Я не пью!
Норвежец с сожалением посмотрел на Орлова и, снова пожав плечами, ушел в свою каюту.
«Поздравляем с первым китом. Объявляем благодарность за инициативу», — ответили Северов и Степанов на радиограмму Орлова.
2
На океан опустилась тропическая ночь. Высоко над головой ярко горели звезды. Они отражались в воде. Мягкий пассат тянул с севера. Было тихо. Монотонно стучала машина Через решетки из машинного отделения шла струя горячо, пахнущего нагретым железом и маслом, воздуха. Мягко шлепались на палубу летучие рыбки.
Часто в разных местах на воде вспыхивали огни - то неровными серебристо-оранжевыми пятнами, то голубовато-зелеными спиралями и зигзагами.
Орлов в белом костюме стоял на мостике, всматриваясь в эти переливы огней. База лежала в дрейфе, поджидая китобойца. Рядом с ней стояли «Шторм» и «Фронт».
Палуба «Приморья» была ярко освещена. Горели прожекторы. У борта стояло все население базы. Люди что-то кричали, размахивали руками. Луч одного прожектора, направленного на «Труд», скользнул по его палубе, задержался на мостике, так что капитан был виден всей флотилии, и затем остановился на ките. В этот момент приветственные крики с базы заглушил мощный гудок.
Орлов стоял на мостике, гордый прикованным к нему вниманием. Он подвел кита к корме «Приморья».
Умолк гудок, но тут же заиграл оркестр, и финвала стали втаскивать по слипу на палубу.
Орлов приказал Журбе:
— Вызовите Андерсена! Только пусть поприличнее оденется. Поднимемся на базу.
На стук Журбы гарпунер долго не откликался. Дверь была не заперта. Боцман вошел в душную каюту. В иллюминатор падал слабый, рассеянный свет прожекторов. Журба увидел Андерсена. Тот одетый спал на кровати. Боцман, потряс гарпунера за плечо:
— Вставайте, капитан зовет!
Андерсен с трудом открыл глаза и что-то пробормотал заплетающимся языком. Он был совершенно пьян. Журба махнул рукой, вполголоса выругался и вышел из каюты.
— Наполнен водкой, как бутылка, даже в горле булькает, — доложил Журба.
Орлов один поднялся на базу. У трапа его встретили Северов и Степанов. Пожимая ему руку, они еще раз поздравили с успехом.
- Молодцы! Это хорошая подготовка к промыслу, - сказал Геннадий Алексеевич и, обернувшись к Степанову, добавил: - Надо, чтобы и на других китобойцах последовали примеру «Труда».
- Обязательно! – согласился помполит и спросил Орлова: - А где же ваш гарпунер?
Орлов нехотя и с чувством некоторой вины проговорил:
Он на радостях выпил.
Так выпил, что не может даже подняться по трапу, — сухо проговорил Степанов, не сводя глаз с несколько смешавшегося капитана.
На первый раз простим, — улыбнулся Геннадий Алексеевич и, видя, что Степанов еще что-то хочет сказать, предложил: — Идемте к киту.
Тушу обступили моряки, рабочие. Кит лежал на палубе, освещенный прожекторами. Он казался каким-то сказочным, фантастическим пришельцем из другого мира. Даже не верилось, что люди могли укротить эту громадину.
Орлов вновь почувствовал, как в нем поднимается гордость. Он невольно оглянулся на стоящих рядом людей и встретился глазами с невысокой стройной привлекательной девушкой в легком шелковом сарафане. Ее лицо и шею покрывал золотистый загар.
Девушка привычным движением откинула белокурые пышные волосы, вызывающе насмешливо взглянула на капитана и отвернулась. Орлов, улыбнувшись, обратился к Северову:
Будете разделывать кита?
Попробуем, — задумчиво проговорил капитан-директор. — Жаль, что рабочих мало. А инструктор по разделке нас во Владивостоке дожидается.
«Вот и начался наш советский китобойный промысел, — с радостью думал Северов, но тут же нахлынувшие грустные воспоминания уменьшили радость. — Как были бы счастливы Иван, Джо. Они, как и наш отец, как и Лигов и Клементьев, погибли от руки иностранных китобоев». Гнев охватил Северова, и ему хотелось крикнуть: «Больше этого никогда не будет. Не будет! Никогда не повторится грабеж наших вод иностранцами».
Ты о чем задумался, Геннадий Алексеевич? — спросил Степанов. — Сегодня ведь день-то у нас праздничный!
О брате вспомнил, об отце, —- признался Северов. — Знаешь, наш сегодняшний день был их мечтой, ради которой они жили, боролись, погибли.
Ты забываешь, что у нас еще много иностранцев, — возразил Степанов, который уже все знал о Лигове, о Северове, Клеменьтеве — Мы выполним их мечту, когда сами будем стоять у гарпунной пушки. Будем стоять?
Степанов с улыбкой смотрел на капитан-директора. Тот убежденно кивнул головой:
— Будем!
К туше подступили десять человек с флейшерными ножами. Их отточенные лезвия холодно поблескивали.
Один из рабочих полоснул кита. Темная кожа разошлась обнажив белый жир. Рабочий сильнее нажал на нож, и лезвие застряло в туше так, что его пришлось с усилием освобождать.
На такую рыбину и семи потов не хватит! — сказал молодой рабочий.
Это не рыба, а животное, — пояснил Степанов, —
и дышит легкими.
Рабочий недоверчиво посмотрел на помполита.
Михаил Михайлович позвал:
Товарищ Горева!
Да! — К помполиту подошла девушка в шелковом сарафане. Орлов с нескрываемым интересом смотрел на нее, а она, скользнув по нему равнодушным взглядом, слушала Степанова.
Где Вениамин Вениаминович?
— По ту сторону кита, — указала Горева. Степанов ушел, оставив молодых людей рядом. Орлов
хотел заговорить с приглянувшейся ему девушкой, но не знал, с чего начать, и неудачно спросил:
— Как вы думаете, сколько весу в этом ките?
— Распорядитесь, чтобы кок взвесил его, — насмешливо сверкнула глазами Горева.
Молодой капитан казался ей слишком самоуверенным, напыщенным. «Ишь ты, щеголь! В накрахмаленный китель вырядился. Красавчик!» С ее лица не сходило вызывающее выражение.
«Ого! Да вы с острым язычком», — подумал про себя Орлов, изобидевшись на Гореву, и сказал в "тон ей:
— Сейчас завернем кита в бумажку и взвесим. Я на- деюсь, что в вашу хозяйственную сумку эта рыбка поместится. Пригласите меня на уху?
Горева не успела ответить. Её окликнул пожилой человек в широком белом пиджаке на сутулых плечах:
— Нина Пантелеева, помогите произвести обмер!
— Иду, Вениамин Вениаминович! — звонко откликнулась она и, бросив на Орлова быстрый взгляд, ушла.
...Радость по случаю добычи первого кита была в тот же день омрачена. Капитаны китобойцев Можура и Шубин доложили капитан-директору флотилии, что их гарпунеры отказались охотиться на китов во время перехода. Они заявили, что по договору обязаны бить китов только в Беринговом море и только с будущего года.
Садись-ка, Михаил Михайлович, и давай обдумаем, что происходит.
Я уже обдумал, Геннадий Алексеевич. В Кильском канале мы уперлись носом в берег. Теперь отказ этих двух гарпунеров. Случайное совпадение? Едва ли. — Голос помполита зазвучал сурово.
Ты считаешь, что у нас на флотилии есть враги? — спросил Северов.
Не утверждаю, но предполагаю. Нам надо быть начеку. — Степанов прищурился, о чем-то сосредоточение думая. Через минуту спросил: — Что будем с китом делать?
Откровенно говоря, не знаю, — пожал плечами Северов. — Но, по всему видно, сейчас нам с ним не справиться.
Степанов забарабанил пальцами по столу, потом рывком легко поднял свое крупное тело из кресла.
— Оплошность мы с тобой, Геннадий Алексеевич, допустили. Надо было в Ленинграде полностью укомплектовать штаты. А теперь приходится кита за борт...
Слова Степанова оправдались. К концу следующего дня туша стала разлагаться, и ее, неумело искромсанную ножами, спустили по слипу в океан и взорвали.
Люди помрачнели. На глазах у всех рушилась вера в предстоящий успех. Лишь Орлов не утратил хорошего настроения, появившегося у него после встречи с Горевой. Стоя на мостике своего судна, он долго наблюдал за базой. «Приморье» вновь шло впереди китобойцев, врываясь в тропическую ночь яркими ходовыми огнями и освещенными иллюминаторами. У бортов и за кормой голубоватыми и золотистыми огоньками сверкала вода.
На лице Орлова теплилась улыбка. Он думал о белокурой загорелой девушке в цветастом сарафане, старался припомнить ее лицо с дерзкими, насмешливыми глазами.
От всех этих мыслей все вокруг казалось капитану необычайно красивым, а океан у бортов судна шумел ласково и певуче.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Рандольф Дайльтон, не отрываясь, смотрел на бланк только что полученной телеграммы. Глаза под нависшим лбом блестели сухо, зло, губы были стиснуты.
Но вот наконец бумага зашуршала в длинных, сухих и крепких пальцах президента компании. Он проговорил:
— Русская флотилия благополучно прибыла во Владивосток.
Зеленоватые глаза Гжеймса, сидевшего у стола, беспокойно метнулись. Он развел руками, словно говоря: «С этим ничего не поделаешь!»
Дайльтон, не удостаивая советника взглядом, спросил:
С каких это пор, Гжеймс, вы стали беспомощным младенцем?
С тех пор, как большевики задумали строить свою китобойную флотилию, — попытался отшутиться Гжеймс,
Вы ничего не сделали, — продолжал президент.
Пресса... — начал советник, но Дайльтон перебил его.
Все эти крики о неизбежном провале советского китобойного промысла будут лишь тогда кое-что значить, когда за ними последуют действия!
Гжеймс молчал. Дайльтон встал, прошелся по кабинету, остановился у лакированного китайского столика, на котором стоял большой глобус, и ударил по нему ладонью — шар бесшумно закрутился на стержне. Перед президентом мелькали моря и океаны, острова и материки, но он видел лишь то, что сейчас выводило его из себя, извилистую линию, отметившую путь советской китобойной флотилии. Эта линия началась в Ленинграде, шла к Килю, пересекала Атлантический океан и, пройдя Панамский канал, устремлялась к Гавайям, а отсюда — к Японии и Владивостоку. Дайльтон видел и будущий маршрут флотилии — Берингово море, Чукотское... Там богатейшие китовые стада. Теперь русские смогут добывать столько китов, сколько захотят.
По мере того как взгляд Дайльтона скользил по глобусу, ярость его возрастала. «Какие потери придется понести от прекращения добычи китов в русских водах и продажи китового жира Советской России! А, черт! Остановить русских, помешать им, не пустить их на север!»
Дайльтон отвернулся от глобуса и долго, с высоты тридцать седьмого этажа, смотрел на город, затянутый синеватой дымкой ранних вечерних сумерек. Крепкая сигара несколько успокоила президента. Он вернулся к столу.
Гжеймс сидел, не двигаясь. Казалось, он дремал, но это было не так: его глаза настороженно следили за шефом.
Надо действовать, Гжеймс, — резко проговорил Дайльтон. — Действовать, не то мы можем оказаться за кормой.
Гарпунеры согласились с нашими предложениями, — улыбнулся Гжеймс. — В Киле им пришлось намекнуть, что, если они начнут промысел у русских, то... Ну, конечно, пообещали по круглой сумме. Только с Андерсеном не удалось увидеться. Но от этого пьяницы русским будет немного пользы. А в случае чего, так его...
Советник сделал выразительный жест и прищелкнул языком.
Где сейчас Бромсет. то бишь Грауль?
На пути во Владивосток. О, это парень с головой! Немцы поручают ему весьма щекотливые дела...
Дайльтон с сомнением произнес:
Будет ли он хорошо служить?
Вы ему платите больше, — пожал плечами советник.
Дайльтон улыбнулся,
— Отлично. Отец недаром говорил, что деньги сильнее оружия. Грауль знает, что ему делать?
-Да!
2
Илья Петрович Можура спешил на совещание в трест. Он размашисто шагал по горбатой Портовой улице. Попыхивая трубкой, погруженный в свои мысли, старый капитан не замечал прохожих.
А мысли были невеселые. Третий месяц китобойная флотилия «Приморье» стоит у стенки Владивостокского порта. Давно прошел назначенный правительством срок выхода на промысел, а плавучая база и приданные ей суда простаивают день за днем, неделя за неделей, ожидая, когда наконец приедут на китобойцы «Шторм» и «Фронт» новые гарпунеры. Но, когда это произойдет, никто не знал.
Можура, сердито покашливая, вовсю ругал про себя гарпунеров — Майера и Харсена. Все это произошло очень неожиданно. На вторые сутки, после того как флотилия бросила якорь в бухте Золотой Рог, к Можуре явился гарпунер Манер и жестом показал, что хочет говорить с капитаном. Можура вызвал Курилова, хорошо владевшего английским языком, и добродушно сказал:
Будьте переводчиком. Господин гарпунер явился ко мне, очевидно, с важным делом.
Майер говорит, что он раздумал работать на советской китобойной флотилии, — перевел изумленный Леон- тин слова гарпунера.
Что-о-о? — протянул недоуменно капитан, собиравшийся раскурить трубку. Рука с зажженной спичкой застыла в воздухе. — Ты не ошибся, товарищ Курилов?
Гарпунер повторяет, что желает вернуться в Норвегию. Работать у нас он не будет, — подтвердил Курилов.
Да он что, сдурел, что ли? — Можура впился взглядом в лицо Майера, подавшись в его сторону. Тот пренебрежительно отвернулся.
О черт! — Спичка догорела и обожгла пальцы Можуры. Он ткнул ее в пепельницу и, отложив трубку подошел к гарпунеру. Постучав по его груди согнутым пальцем, Можура сказал:
— Вы понимаете, господин Майер, что вы говорите? Глаза капитана поблескивали из-под взъерошенных
бровей яростными огоньками. Можуре страстно хотелось взять сейчас этого норвежца с воровским взглядом за шиворот и встряхнуть так, чтобы слова у него застряли в горле.
— Переведи ему, Курилов, что я его не отпущу с судна и он будет на нем работать.
Гарпунер что-то ответил. Курилов перевел:
Майер желает говорить с капитан-директором.
Ладно, скажи ему, чтобы он шел за мной к Северову, — приказал, едва сдерживаясь, Можура и, рывком нахлобучив фуражку, первый вышел из каюты.
На «Приморье», кроме Геннадия Алексеевича, Можура и Майер застали Шубина, Степанова и гарпунера Харсена.
Что, и твой гарпунер, Илья Петрович, отказывается у нас работать? — обратился Северов к Можуре.
Да, — глухо проговорил Можура. — Пассажиром объехал полмира, а сейчас желает домой.
Так-так-так! — вполголоса проговорил Степанов, посматривая то на одного, то на другого гарпунера, а затем обратился к ним по-английски: — В чем причина вашего отказа?
Гарпунеры заявили, что начинать работу на новой флотилии в год, кончающийся двумя тройками, — тридцать третий, — они не могут, так как их постигнет беда.
— Чушь какая! — возмутился капитан-директор. — Вы же знали, с какого года начнется промысел, когда заключали с нами договоры?
Майер только развел руками:
— Ошиблись мы.
Было ясно, что гарпунеры не отступятся от своего. На их застывших лицах отчетливо выражалось какое-то трусливое упрямство.
— А как же быть с договором? — спросил Северов, стремясь использовать любую возможность изменить решение гарпунеров. — Вы же получили аванс. Мы можем судиться с вами за нарушение договора!
Гарпунеры были готовы вернуть аванс и уплатить неустойку. Никакие уговоры и доводы руководителей флотилии не подействовали на Майера и Харсена. Они стояли на своем.
Степанов позвонил директору треста Дукину. Тот через полчаса был на базе.
Невысокий, худощавый, с быстрыми резкими движениями, в расстегнутом кожаном пальто, с кепкой в руке, он не вошел, а скорее ворвался в каюту. Густая шевелюра отсвечивала сединой. Бледное лицо было взволнованно, а черные глаза смотрели требовательно, строго.
— Что здесь произошло? — резко спросил он, ни с кем не здороваясь и бросая кепку на диван. Выслушав капитан-директора, Дукин в упор посмотрел на гарпунеров, точно стараясь проникнуть в их души. На бледных щеках директора треста появились алые пятна румянца. Он попросил Северова:
- Переведите этим господам, что их поступок мы рас сматриваем как саботаж, как стремление нанести нашему промыслу вред и по существу сорвать его.
Гарпунеры выслушали перевод, и Майер сказал:
- Мы понимаем, что ставим флотилию в трудное положение, но иначе поступить не можем.
- А гарпунер Андерсен? — спросил Дукин. — Он же не боится тридцать третьего года?
- О, это личное дело Андерсена! — угрюмо проговорил Харсен. — Мы уверены, что охота будет неудачной.
Почему вы не начали охоту во время перехода? — спросил Степанов. — Тогда был тысяча девятьсот тридцать второй год!
По договору мы должны охотиться у Камчатки, — ответил Майер.
Да-да! — нервно заходил по каюте Дукин. — Задачку задали нам господа иностранцы. Так что же будем делать, товарищи?
Директор треста обратился с этим вопросом ко всем. В каюте стало тихо. Майер сказал, что их решение не изменится, и гарпунеры ушли.
Не отпускать и силой заставить бить китов! — решительно предложил Можура, глубоко затягиваясь дымом.
И они будут бить мимо китов, — сказал Степанов. — Нет, Илья Петрович, это не выход из положения.
— Почему же так несерьезно подошло наше торгпредство, подбирая этих гарпунеров? — с досадой заговорил Дукин. — Сдается мне, товарищи, что уход гарпунеров — это не только дань суеверию, а, может быть, что-нибудь и посерьезнее. Как вы думаете? — Дукин взял кепку, — Я еще попытаюсь поговорить с гарпунерами. Если же они не останутся, буду просить Москву срочно завербовать других. Будем действовать. Вы, товарищи, не расстраивайтесь. И не с такими трудностями справлялись. Готовьтесь к промыслу!
В течение нескольких дней шли переговоры с гарпунерами , но они стояли на своем. Гарпунер Андерсен на предложение Степанова повлиять на своих коллег ответил:
— Меня это не касается. Я спой договор не разорву. Я честный гарпунер.
Говорил он с трудом. Андерсен еле держался на ногах, и его оставили в покое.
Через неделю Майер и Харсен поездом выехали из Владивостока к себе на родину.
С тех пор прошло почти три месяца, а положение оставалось прежним — гарпунеров не было. Над флотилией нависла угроза срыва промысла...
Можура подошел к зданию треста, выбил трубку и спрятал ее в карман кителя.
— Что хмуришься, Илья Петрович? — услышал он голос подошедшего Степанова.
Помполит был, как всегда, бодр. Можура обтер платком усы и тихо произнес:
Радоваться нечему.
Голову не вешать! — Степанов взял капитана под руку. — Может быть, сегодня товарищ Дукин сообщит нам что-нибудь приятное.
Хорошо бы!
Они вошли в приемную.
— Проходите в кабинет, — любезно предложила секретарша.
У Дукина уже сидели Северов, Шубин и Орлов. Директор треста поднялся, энергично пожал Степанову и Можуре руки и начал совещание.
— Итак, наша флотилия имеет задание: сто восемьдесят китов. Это очень много. В Москве, как видно, не учли, что мы впервые начинаем промысел. Сейчас средняя норма — шестьдесят китов на одно охотничье судно. Но за границей богатые традиции промысла, опытные китобои, богатейшая китобойная техника.
«Эх, не надо было бы этого говорить! — подумал помполит. — Расхолаживает людей».
Степанов незаметно взглянул на лица капитанов: какое впечатление произвели на них слова Дукина. Моряки внимательно слушали его: много или мало сто восемьдесят китов — толком они не знали.
Орлов, как всегда франтовато одетый, сидел прямо, стараясь сохранить на своем худощавом лице бесстрастность, но глаза в пушистых ресницах невольно метнулись и вопросительно остановились на сидящем против него Шубине. Капитан «Фронта» в это время, казалось, дремал. Когда Дукин назвал цифры, он вдруг поднял на него глаза: «В море узнаем, проверим на практике реальность этого задания».
Северов выглядел усталым, под глазами у него залегли тени Он сидел, облокотившись на ручку кресла, обхватив подбородок. Видно было, что на душе у него неспокойно.
Дукин с озабоченным видом продолжал:
— У нас нет никаких документов об охоте на китов в наших водах. Мы не знаем точно мест скопления китовых стад, вообще мы ничего не знаем...
Северов резко поднял голову. Глаза его загорелись. Громко, не скрывая своего недовольства, Геннадий Алексеевич перебил Дукина:
- Все эти вопросы, несомненно, мы тем быстрее решим, чем быстрее выйдем в море. Вы не правы, что мы ничего не знаем. Мы знаем, что нет китов у берегов Приморья, нет их в Охотском море. Они выбиты американцами. Но мы знаем, что киты есть в Беринговом и Чукотском морях. У Камчатки охотилась «Вега».
— У вас есть точные карты? — Дукин был недоволен, что его перебили.
— Карт нет! Карты первых русских китобоев Лигова и Клементьева исчезли или, может быть, оказались в руках иностранцев! — в голосе Северова была горечь.
Вот видите, — кивнул Дукин. — У нас же ничего нет.
Хотелось бы знать, когда к нам прибудут гарпунеры? — обратился Степанов к Дукину.
Помполиту что-то не нравилось в директоре треста, но что, он еще не мог сказать. Не нравилось, например, как он передернул плечами, точно вопрос Степанова был ему неприятен.
Могу заверить, что этот вопрос в скором времени разрешится положительно, — быстро говорил Дукин. — Один гарпунер уже находится на пути во Владивосток.
Кто? — спросили разом капитаны.
Дукин взял со стола телеграмму и, оглядев всех, громко сказал:
- Из наркомата сообщают: «Гарпунер Отто Грауль выехал из Москвы курьерским поездом». Грауль будет гарпунером на «Шторме».
- Наконец-то! — шумно, с облегчением вздохнул Можура и с неподдельным чувством благодарности добавил: — Порадовали вы меня, товарищ директор.
Вам просто повезло, — улыбнулся Дукин, хотя глаза его оставались холодными. — Отто Грауль — лучший гарпунер мира и виднейший теоретик китобойного дела. Он написал ряд трудов, опубликованных в Америке и в Европе.
Ого, мировая знаменитость, значит! — усмехнулся Можура.
Да, именно знаменитость, — подчеркнул Дукин и, сделав паузу, наставительно сказал: — Я вас должен предупредить, чтобы вы прислушивались к иностранным спецам, учились у них, помня, что перед вами весьма знающие мастера добычи китов. Мы им платим золотом и должны перенять у них все, что нам необходимо. Об одном прошу вас, — Дукин поднял руки и выставил перед собой ладони, голос его зазвучал требовательно, — ни в коем случае не допускать никаких осложнений с гарпунерами, не вступать в пререкания с ними, чтобы не вызывать у них недовольства, не давать повода для разрыва договоров. Ваша обязанность — создавать им необходимые условия для выполнения их обязательств!
Можура сердито пыхнул трубкой, обволакивая себя клубами дыма. Орлов неожиданно расхохотался. Все с недоумением посмотрели на него. Тогда он, едва сдерживая смех, сказал:
— Мой Андерсен так хлещет ром, что если бы я и хо тел его обидеть, — ничего не получится. Видел многих пьяниц, но такого еще не встречал.
Дукин, недовольный тем, что его снова перебили, заметил:
Ваш смех неуместен, товарищ Орлов. Итак, я продолжаю: помните, что гарпунер на судне — хозяин во время охоты, ему подчиняются все.
Будет морока с этими спецами, — произнес Можура. — Вся работа от этих гарпунеров будет зависеть.
Терпи, казак, атаманом будешь! — невесело пошутил Северов и вспомнил рассказы своего отца о Лигове, Клементьеве. Как все это давно было, но многое повторяется.
Судьба нашего китобойного промысла будет зависеть от нас самих, — поправил Можуру Степанов.
Дукин улыбнулся:
— Кто может сомневаться, что и у нас появятся в будущем свои гарпунеры? — И уже по-деловому добавил: — Но пока нам не хватает одного гарпунера для «Фронта».
— Может, выйдем на промысел с двумя китобойными судами, как только приедет Грауль? — обратился Северов к Дукину.
Тот не успел ответить. Заговорил Степанов:
- Есть другой выход.
- Какой? — с непонятной для помполита настороженностью спросил Дукин.
- Помощник сбежавшего Харсена — Олаф Нильсен!
Он отказался от возвращения в Норвегию и остался у нас.
- Правильно, совершенно правильно, — оживленно одобрили капитаны.
— Во всяком случае это уже выход из положения, — вяло согласился Дукин, и трудно было понять, доволен он или нет предложением помполита.
После совещания у директора треста Геннадий Алексеевич решил в одиночестве побродить по Владивостоку. Так и не довелось ему больше увидеть брата Ивана.
Геннадий Алексеевич стоял в Одессе, когда от Сони пришло письмо, в котором ока сообщала о смерти Ивана в Петропавловске-на-Камчатке. Геннадий Алексеевич написал Соне большое ответное письмо, успокоил ее, как мог, но письмо вернулось «из-за отсутствия адресата», Соня куда-то выехала из Владивостока, и все попытки Геннадия Алексеевича разыскать ее были безрезультатными.
Геннадий Алексеевич продолжал плавать на Черном море, затем на Балтике, пока не был послан на первую советскую китобойную флотилию.
И вот он снова в родном Владивостоке. Картины прошлого проходили перед глазами, вызывая грусть. Особенно сильно он почувствовал ее, когда подходил к дому Лигова. Когда-то он был самый большой и красивый на улице, а теперь его окружали высокие кирпичные здания, и от этого дом Лигова казался очень приземистым, маленьким и старым.
Чужие, незнакомые люди живут в этом доме. По приходе во Владивосток Геннадий Алексеевич сразу же пришел сюда. На все его расспросы жильцы ничего не могли сообщить о Соне. В старом доме слишком часто менялись квартиранты.
Геннадий Алексеевич бросил последний взгляд во двор, где когда-то он так любил играть с братом, Соней, Джо, на крыльцо, на котором часами просиживала слепая Анастасия... У Северова невольно вырвался вздох: он больше никогда не придет к этому старому дому. Зачем будить воспоминания, которые несут только печаль...
Геннадий Алексеевич шире расправил плечи, точно сбрасывая с них невидимый, но тяжелый груз, и быстрым шагом спустился по деревянному тротуару на улицу Ленина, по которой бесконечным потоком двигались люди. Улица была полна шуму, гудков автомобилей, голосов, звонков трамваев.
Капитана подхватил поток пешеходов. Северов уже не чувствовал грусти. Он спешил в порт, на свою флотилию. Он весь погрузился в заботы подготовки к выходу в море на промысел. На первый промысел...
...Экспресс «Столбцы—Владивосток» с гулом мчался мимо пригородных станций Владивостока. Ветви деревьев, покрытые ярко-зеленой молодой листвой, изредка хлестали по широким зеркальным окнам международного вагона.
Пышная растительность берега Амурского залива, его голубые воды, белые треугольники парусов на проплывающих вдали яхтах, золотой песок и легкие пестрые строения купален, казалось, приворожили к себе пожилого пассажира из третьего купе.
Два больших из желтой кожи чемодана уже давно были затянуты ремнями. На крышке каждого чемодана в маленькой рамке за целлофановой пластинкой была вставлена карточка с именем его владельца: «Отто Грауль. Гамбург». Сам Грауль стоял в коридоре вагона, засунув руки в карманы широких брюк-гольф, и, не отрываясь, смотрел на залитую майским солнцем широкую гладь залива.
Трудно было догадаться, что этот немец со светло-серыми глазами, выдающимся вперед тяжелым подбородком, когда-то сходил за норвежца Юрта Бромсета. Лишь крепко сжатые тонкие губы напоминали гарпунера китобойной флотилии «Вега». Седина покрыла его коротко остриженные волосы.
Проводник прошел по вагону, предупреждая, что через три станции будет Владивосток. Отто Грауль-точно не слышал его. Когда цель путешествия стала такой близкой, он снова вспомнил, как оно началось...
...Китобойная база «Дейчланд» пришвартовалась к 117-му причалу у Гамбургского порта. На палубу поднялся человек в темном пальто, но с явной военной выправкой. Не здороваясь, он подошел к техническому директору базы гарпунеру-наставнику Граулю и тоном приказа предложил:
- Через час — на Фридрихштрассе, девятнадцать.
...Отто Грауль подходил к мрачному особняку на одной из старых улиц Гамбурга. Дом казался необитаемым. Все его окна, несмотря на то, что наступили уже сумерки, были темны.
Грауль вошел. За дверями оказались двое в полувоенной форме. Отто назвал себя. Один из часовых повел его по полутемной лестнице и коридорам. Все окна изнутри были тщательно закрыты темными шторами.
Часовой ввел гарпунера в полутемную комнату и плотно затворил за собой дверь.
— Подойдите сюда, — послышался голос из-за стола в глубине комнаты, освещенной низкой лампой с темно- зеленым абажуром.
Глаза Отто Грауля не сразу привыкли к полумраку. Оглядевшись, он увидел за столом офицера, лицо которого оставалось в тени. В кресле справа от офицера сидел, покуривая сигару, человек в штатском. Грауль узнал Гжеймса, но не подал вида. Офицер повернул лампу так, что свет от нее упал на лицо Грауля.
Пригласив Грауля присесть, офицер проговорил:
— Материалы о южных островах -— ценные. Теперь вам дается новое поручение...
Грауль обрадовался: значит, снимки французских островов пригодились. Что ж, он рад и дальше служить.
— Вы поедете в Россию, — сказал офицер.
Грауль невольно сделал протестующее движение. Офицер это заметил и еще больше повысил голос:
— Да-да. Вы поедете во Владивосток, на китобойную флотилию большевиков...
Гжеймс вступил в разговор:
— Будете помогать большевикам бить китов... — Он рассмеялся.
Офицер за столом продолжал:
— Нам удалось отозвать двух гарпунеров. Но вместо одного большевики назначили... — офицер посмотрел в лежавший перед ним листок, помедлил, — назначили этого Олафа Нильсена, черт бы его побрал! За то, что этому норвежцу позволят стрелять из гарпунной пушки, он будет во всем слушаться русских. Второй гарпунер — Андерсен — вам знаком. Пьяница. За лишнюю сотню долларов будет бить китов без промаху.
Мы ему дадим две сотни, год дэм! — выругался Гжеймс.
Да, две сотни против каждой сотни, что ему дадут большевики, только бы он мазал!
Вы, Грауль, будете главным гарпунером, — продолжал офицер, переждав, когда кончит американец. — Вам предстоит практически убедить русских в том, что китобойный промысел — занятие невыгодное, нерентабельное и что китобойная флотилия — дорогая, не оправдывающая себя затея.
Русские упрямы, — сказал американец.
Они могут не послушаться моих советов, — заметил Грауль.
Вы там будете не один, — возразил на это офицер. — У нас есть свои люди и среди большевиков. Вам поручается понизить эффективность охоты, договориться с гарпунерами и сделать так, чтобы каждый добытый русскими кит обходился им намного дороже, чем тот жир, который они до сих пор покупали у норвежских и английских китобойных компаний.
А если русские поставят к пушкам своих людей? — спросил Грауль.
Это предупреждено договором. Никто из русских не имеет права приближаться к пушкам, пока около них наши гарпунеры.
Вам должно быть известно, что я выполнял на китобойной флотилии «Вега» некоторые поручения, — напомнил Грауль.
Не имеет значения, — сказал офицер. — Вас уже забыли. К тому же вы тогда носили усы и бороду, имели другое имя. Теперь слушайте, что надо сделать...
Если удастся ваш замысел, — сказал Гжеймс, — вы недурно заработаете.
Грауль наклонил голову в знак того, что ему все ясно.
Советник вытащил из кармана портсигар и протянул офицеру и Граулю:
— Курите. Да берите по две. У вас же не сигары, а капустный лист. Ха-ха-ха! А это же настоящая гаванна...
А теперь, слушайте...
Грауль оторвался от воспоминаний. Поезд, прогромыхав под виадуком, через который проходит главная улица Владивостока, замедляя ход, подходил к перрону вокзала. Как ни гордился Отто Грауль своими нервами, все же сейчас он волновался. Семь лет — большой срок, да и внешность тогда у Грауля была иная. Но всякое в жизни бывает. Кто может узнать его? Грауль перебирал в памяти тех русских, с которыми встречался на «Веге». Только врач Захматова, кажется, осталась в живых. Грауль вспомнил сцену на берегу, когда он обнял Елену Васильевну и получил пощечину. Но она же знает его как Юрта Бромсета. Да и едва ли эта женщина будет на китобойной флотилии. Северова нет. Грауль усмехнулся: правильно говорят, что курение приносит вред. Капитан-директор большевистской флотилии — брат комиссара Северова. Ну что ж, посмотрим на второго брата, да и померяемся силами...
3
В конце апреля 1933 года советская китобойная флотилия вышла из владивостокской бухты Золотой Рог на промысел.
Когда Владивосток исчез за сопками, Можура начал обход своего судна. Настроение у него было приподнятое, но в то же время тревожное, как и всегда, когда он выходил в рейс по новому, еще не хоженному курсу. «Как-то будем бить китов? Дело новое, неизвестное, — бежали беспокойные мысли. — Не довелось бы на старости лет опозориться!»
Подкрутив ус и набив трубку табаком, Можура полез в карман за спичками. Их не оказалось. Он похлопал по другим карманам. Пусто! Но тут рядом у его плеча кто-то чиркнул спичкой, а вслед за этим раздался голос Курилова:
Прикуривайте, товарищ капитан!
Ох, чертяка! — воскликнул Можура. — Напугал меня. Что ты бродишь по кораблю?
Да кто же сейчас может отсиживаться в каюте? Сегодня особый день.
Вышли на промысел, — задумчиво добавил капитан. — А как по-твоему, дело пойдет?
Научимся! — твердо сказал Курилов.
Сжав в ладонях трубку, Можура несколько раз глубоко затянулся. Ему понравился спокойный, уверенный тон матроса.
Видал китов? — спросил Можура. — Разницу между ними замечал?
Видал, много видал, — ответил Курилов и несколько смущенно признался: — А вот насчет разницы — не примечал. Не думал, что мне это понадобится.
Ну, ничего, не унывай! Глаз у тебя молодой, память крепкая. Да и трон твой высокий, — пошутил капитан, кивком указывая на фок-мачту.
Там, над вантами, у реи, виднелась «бочка», или, как ее зовут моряки, «воронье гнездо».
— Пойдем ко мне в каюту, — пригласил Можура, выбив трубку.
Курилов последовал за капитаном.
— На судне только я и ты — коммунисты, — заговорил в каюте Илья Петрович. — Значит, нам с тобой и нести полную ответственность за все, что здесь делается. Многое будет от тебя зависеть. Твоя обязанность — сидеть з бочке наверху и зорко смотреть вокруг. Как только покажутся киты, сразу сообщать!
Курилов в знак согласия кивнул головой. Можура встал с кресла, снял с переборки висевший в футляре бинокль, протянул Курилову:
— Лучшего бинокля на флотилии нет. Береги его! Леонтий осторожно, но уверенно взял бинокль в руки.
На вторые сутки база «Приморье» зашла в бухту Птичью, чтобы высадить партию рыбаков и выгрузить материалы для рыбокомбината, взятые по пути из Владивостока.
Степанов пригласил к себе коммунистов флотилии и беспартийных капитанов Шубина и Орлова.
Курилов и Можура поднялись на базу последними. Огромное судно с большим количеством лебедок, укрытых чехлами, не было похоже на обычный пароход. Палубу покрывали дощатые настилы. По ним ходили люди, по-разному одетые, не похожие на моряков. По тому, как они осматривались вокруг, по доносившимся обрывкам разговоров Леонтий понял, что рабочие базы в большинстве впервые в море.
На базу поднялся и Журба. Едва он ступил на палубу, как его обхватили чьи-то цепкие руки.
Жулба... товалиса...
Лешка, — обрадовался боцман. — Ну, отпусти, леший. Вот уцепился, как краб.
Журба притворно ворчал, но был доволен встречей. Взяв Ли Ти-сяна за руку, он пошел с ним по базе.
Как живешь, Лешка?
Шибко шанго! — лицо китайца озарилось улыбкой. — Холосо.
Вот наконец-то мы и на своей флотилии, — задумчиво произнес Журба и взглянул на мостик.
Китаец перехватил взгляд боцмана и догадался, о чем думает Журба. Глаза его погрустнели:
Капитана нету...
Нет Ивана Алексеевича, — кивнул Журба. — Нет его, а флотилия, о которой он нам говорил, есть!
Ли Ти-сян молчал, Журба окликнул его:
Не грусти, Лешка. Ну, я пошел. Опоздаю на собрание!
Потома твоя ходи моя. Мало-мало чифань буду.
В клубе базы, в уютно обставленной большой каюте с шахматными столиками, вокруг которых стояли стулья, с портретами и плакатами, висевшими на всех четырех стенах, собрались коммунисты флотилии. Их было немного — около двадцати человек.
Степанов и Северов прошли за стол, покрытый кумачом. Курилов чувствовал себя всегда как-то неловко среди людей из-за своего высокого роста и широких плеч. Но рядом со Степановым это ощущение исчезло.
Михаил Михайлович, расстегнув крючок воротничка отлично выглаженного форменного кителя, смотрел спокойными темными глазами на моряков и рабочих.
— Мы собрались с вами, — сказал он ровным голосом, — чтобы обсудить важные вопросы. — Помполит тихо о чем-то переговорил с Северовым.
«Начальство у нас бравое», — подумал Курилов, с интересом рассматривая капитан-директора. Л тот, пригладив седые волосы, кивнул головой.
Степанов предоставил ему слово. Северов помолчал, точно собираясь с мыслями, потом заговорил:
— Мы идем на север. Там начнем поиски китовых стад и охоту.
Капитан-директор говорил о новизне дела, требующего приобретения навыков в очень короткий срок.
Это будет трудно, — Северов сделал паузу, глянул в зал. Лицо его было решительное, а глаза под нависшими бровями в упор смотрели на китобоев. Каждый невольно подтянулся, словно именно на него смотрел капитан-директор. — С начала прошлого века в Охотском и Беринговом морях стали появляться иностранные китобои и беззастенчиво грабить богатства наших вод. Теперь этому положен конец. Мы взяли эти богатства в свои руки и обязаны стать умелыми китобоями...
Правильно! — сказал Шубин, когда Северов кончил.
С ним согласился и Можура.
— А ваше мнение? — обратился Степанов к Орлову. Помполит внимательно следил за молодым капитаном
со времени встреч:! в Ленинграде. Орлов как-то обронил в разговоре: «Китобои — не настоящие моряки». — «Почему же?» — поинтересовался Степанов, не зная, что Ор-лоз мечтает быть капитаном океанского лайнера. Молодой капитан пожал плечами и почти насмешливо, но с оттенком горечи, сказал: «Настоящие моряки жир заготовлять не будут».
Давно состоялся этот разговор, но помполит хорошо его помнил и дал себе слово сделать из Орлова настоящего китобоя. Вот почему Михаил Михайлович улыбнулся только одними глазами., когда молодой капитан сухо ответил:
— Поддерживаю!
Было понятно, что Орлов ответил не совсем искренне, что ка такой ответ его вынудила обстановка.
Я хочу продолжить мысль товарища Северова, — сказал помполит тоном человека, беседующего с кем-то наедине об очень важных делах. У помполита жесты были скупые, но выразительные. Они помогали понимать говорившего с полуслова.
Нам, коммунистам, нужно проявлять как можно больше инициативы, смелости в порученном деле, показывать личный пример, — продолжал Степанов. — Мы — пионеры в советском китобойном промысле. Но нам пока нельзя обойтись без иностранных специалистов. С ними должен быть установлен деловой контакт.
Сидевший рядом с Леонтием Журба шевельнулся, хотел, как видно, что-то сказать, но сдержался. Он провел ладонью по щетине коротко остриженных волос, посмотрел на Курилова и почему-то сокрушенно покачал головой.
Журба вспомнил «Бегу», норвежских китобоев. Те были убийцы, грабители, враги. Какими окажутся эти? Семь лет прошло, а Журба не мог спокойно вспоминать о том, что было на «Веге». Давно он поправился, зарубцевались раны на теле, но в сердце всегда была рана. Он ненавидел людей, отравивших Северова. Об этом старый моряк узнал в тот же день, когда к нему в больницу прибежал Ли Ти-сян со страшной вестью об Иване Алексеевиче. Того Северова больше нет. После его смерти Журба не расставался с Ли Ти-сяном. Вместе плавали на угольщике, работали в порту, потом матросами на пассажирском...
А когда на Дальнем Востоке среди моряков объявили, что на советскую флотилию «Приморье» требуются люди, знающие китобойный промысел, Журба вместе с Ли Ти-сяном немедленно подали заявления и были направлены в Ленинград. Но здесь их разлучили. Ли Ти-сяна направили на базу, а Журбу боцманом на китобоец «Труд»,
Журба вздохнул и, оторвавшись от воспоминаний, стал слушать помполита.
— Надо добиваться, чтобы все указания гарпунеров полностью и быстро исполнялись, — говорил Степанов. — Иностранным специалистам мы платим золотом. Вам должно быть понятно, как это дорого обходится нашей стране, занятой выполнением второго пятилетнего плана. Давайте внимательно присмотримся к работе иностранцев, действительно ли они знают какие-то особые секреты. Проверим, так ли это на самом деле. А может быть — и секретов никаких нет?
Курилов заметил, что Степанов сдержанно улыбнулся. И даже этой едва уловимой улыбкой он подтверждал правильность своих слов.
Мы идем охотиться в районы, о которых знаем лишь понаслышке. Карт миграции китовых стад у нас нет, точными данными о местах скопления китов мы не располагаем. На самых важных постах у нас иностранные специалисты. А ответственность за судьбу промысла несем мы! Помните, что за нами сейчас следит вся страна. И не забывайте, с какой издевкой, с какой злобой пишут о нашей флотилии за границей. — Степанов взял одну из лежавших на столе газет. — Вот послушайте, что пишет «Нью-Йорк тайме»: «Советскую китобойную флотилию ждет гибель!» — Отложив газету, Степанов взял другую. — Лондонский «Тайме» утверждает: «Русские по своей природе не могут стать китобоями. Китобойный промысел — дело смелых, мужественных людей». А вот французская газета «Пари суар». — Степанов развернул листы большой многостраничной газеты и прочитал: — «Большевики потерпят неудачу в китобойном промысле. Китовая продукция для них обойдется дороже, чем закупка ее у иностранных китобойных компаний». Глаза пом полит а загорелись гневом:
Ошибаются, господа! Очень уж им хочется, чтобы у нас ничего не вышло. А я верю, что выйдет! — голос Степанова зазвучал еще громче. — Сколько трезвонили они по поводу первого пятилетнего плана, на всех перекрестках кричали, что пятилетка — мыльный пузырь, что Советская Россия не сумеет преодолеть свою техническую отсталость. На деле оказалось, что по плану первой пятилетки на берегу реки Томь, около города Кузнецка, там, где когда-то были владения татарских ханов, третий год идет строительство металлургического завода-гиганта; Днепрогэс имени Ленина дает промышленный ток. А сколько таких фактов можно привести еще?
Верно, помполит! — громыхнул Журба. — Можно мне слово?
Боцману не терпелось высказать что-то свое, важное, наболевшее. Неторопливо подошел он к столу и, положив на него большие узловатые руки, сказал:
— Тут помполит призывал иметь деловой контакт с иностранцами. Но что из этого получается? Когда на нашу коробку пришел Андерсен, капитан мне сказал: «Ты, боцман Журба, по положению будешь ему помогать во время охоты, а раз ты коммунист, то возьми его под свое влияние и найди с ним обилий язык, чтобы этот норвежец набил нам китов больше всех». Отвечаю капитану: «Есть!» — и швартуюсь к Андерсену. Оказался ничего человек, даже по своему почину кита в тропиках добыл. Моих лет, стало быть, сорок шесть — сорок семь. Солидный. По палубе с малолетства ходит. Разговорились с ним...
— На каком языке? — спросил кто-то. — На норвежском или на английском?
— На морском! — отрезал Журба. Его изрытое оспой
лицо покраснело, а глаза сузились от гнева. — Закрой люк, а то плюнет кто по ошибке...
Боцман спохватился, но было уже поздно. Каюта наполнилась смехом. Степанов, прикусив губу, укоризненно произнес:
— Товарищ Журба!
— Понятно! — мрачно согласился боцман и после паузы продолжал: — Так вот, поговорили мы с ним по душам. Он, значит, для знакомства откупоривает бутылочку коньяку, потом вторую, третью... — Боцман вздохнул. — Ну, нарезались мы с ним по первое число, едва-едва я на койку влез. Нехорошо получилось, сам знаю. Но, думаю, проступок небольшой, глядишь, польза будет. Потом убедился — гусь свинье не товарищ. Хлещет Андерсен коньяк! В каюте не продохнешь! Мимо идешь — хмельным духом с ног сшибает. И образумиться человек не хочет! Вот я и спрашиваю: кит покажется, куда Андерсен будет палить, если он образ человеческий потерял?
Запретить ему пить! — сказал кто-то.
У него в каюте горилки на два года припасено, — закончил Журба. — Если ж я буду устанавливать с ним контакт, то в дальнейшем сгорю от белой горячки. Конечно, можно поговорить с ним по-своему, да подданства он иностранного, конфликт может быть... — Журба, провожаемый взглядами и улыбками моряков, вернулся на свое место.
Степанов сказал:
Волнение товарища Журбы понятно. Но он рисует слишком мрачную картину. Гарпунер Андерсен, я думаю, нуждается в нашем влиянии...
Факт, — прогудел Журба.
После собрания Степанов и Северов задержали Можуру и Курилова.
Ты владеешь немецким языком? — спросил Степанов Курилова.
Нет! — удивился вопросу Леонтий.
Ваш гарпунер Отто Грауль не говорит по-английски, — сказал Степанов. — А сработаться с ним особенно необходимо. Он рекомендован нам как крупнейший специалист, теоретик гарпунерского дела. Если это так, он может во многом помочь нам.
Кто у нас еще владеет иностранным языком? — поинтересовался Северов.
Орлов знает немного норвежский и английский, Шубин — английский. А вот Илья Петрович подкачал, — улыбнулся Степанов.
Подкачал? — рассердился Можура. — Нет, я так считаю: кому надо со мной говорить, пусть по-русски разговаривает.
Я вот сел за учебники, — сказал Северов. — Немецкий подзубрю, глядишь, и Маркса в подлиннике прочту.
Можура покрутил ус.
Не буду я иностранный язык учить. Вот он за меня еще один выучит, — и Можура кивнул в сторону Курилова.
А ты согласен? — живо повернувшись к Леонтию, спросил Степанов.
Матрос должен всегда выручать своего капитана, — пошутил Леонтий, не придавая большого значения этому разговору.
Так и запишем. — сказал Степанов.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Журба потерял покой: после партийного собрания прошло два дня. а Степанов ничем еще не помог ему. Андерсен пил в одиночку, не вылезая из каюты. Когда Журба входил к нему, Андерсен, стараясь его разглядеть, долго мигал белесыми ресницами, таращил голубые выцветшие глаза и, наконец, узнавал боцмана. Хрипло, мало понятно говорил:
Май дарлннг... плиз дринк шнапс. Гуд бай!
Эх. гарпунер, гарпунер! — качал головой Журба. — Нет у меня над тобой власти. — шелковым бы ты стал у меня. Смотри, как опухла твоя морда. Тьфу! Чистый
бульдог...
Андерсен протягивал ему наполненный стакан. Журба гневно отвергал. Гарпунер не обижался, выпивал сам, показывая жестом, что он пьет за здоровье боцмана.
— Золото получаешь, а сам... — Журба в сердцах хлопал дверью и уходил.
...«Труд», на котором Журба служил боцманом, сверкал чистотой. Все матросы ходили опрятные, в чистой одежде. Эта страсть к порядку была и у Орлова. Пожалуй, на других судах не было такого крепкого единства боцмана и капитана, как на этом маленьком китобойце.
И вот впервые Орлов рассердился на боцмана: он был недоволен выступлением Журбы на совещании в клубе базы. Орлову казалось, что боцман слишком разоткровенничался. Но поскольку Орлов не был коммунистом, он не считал себя вправе в этом случае делать замечания боцману.
На третий день утром на китобоец поднялся Степанов.
— Познакомь меня с Андерсеном, — попросил он Журбу.
Боцман, обрадовавшись приходу помполита, охотно повел его в каюту гарпунера. Михаил Михайлович остановился на пороге каюты, посмотрел на пьяного Андерсена и сказал Журбе:
Прикажи двум, нет — четырем матросам вытащить его отсюда, поставить на палубе под холодный душ, а затем напоить черным кофе.
Есть! — ухмыльнулся Журба, довольный, что может отвести душу.
Степанов ушел к Орлову. К удивлению моряков, Андерсен без сопротивления дал себя раздеть. Так же покорно принял он и окатывание забортной водой. Как видно, к подобным процедурам гарпунер привык. Пока его протрезвляли, Степанов разговаривал с Орловым.
- Почему вы не побеседовали с Андерсеном?
- В таком состоянии он ничего не способен понимать, — ответил Орлов. Лицо у капитана было холодное, говорил он сдержанно.
- Вы хозяин судна, — наступал на него Степанов.
- По договору гарпунер мне не подчиняется, — напомнил Орлов. — Я очень хорошо помню то, что говорил товарищ Дукин в тресте.
Формально Орлов был прав, но в голосе его почему-то прозвучали нотки неуверенности. Это понравилось Степанову. «Значит, Орлов понимает нелепость положения», — подумал помполит, которого все больше интересовал этот молодой капитан. Помполиту уже было известно, что Орлов зарекомендовал себя умелым моряком и хорошим начальником, но все еще был недоволен своей судьбой, забросившей его на какой-то китобоец.
— Однако в договоре ничего не сказано, что гарпунер может вести себя так, как ведет себя этот пьяница Андерсен, — в тон Орлову ответил Степанов.
Открылась дверь. Вошел довольный Журба. Он весело доложил:
- Господин Андерсен сейчас явится!
- Вот и прекрасно, — сказал Степанов.
В каюту вошел Андерсен с видом человека, заранее на все согласного. Он разочарованно посмотрел на пустой стол и спросил, обращаясь к Орлову:
- Капитан хочет со мной говорить?
- Вы понимаете по-английски? — придвинулся к нему Степанов.
- Да, — кивнул Андерсен.
- Отлично! — Степанов протянул Андерсену папиросы. Гарпунер закурил, неумело держа в толстых пальцах непривычный для него картонный мундштук.
- Когда у вас бывает перерыв в этом занятии? — Степанов выразительным жестом показал нa стакан.
- О! Это зависит от китов! — заплывшее от попоек лицо Андерсена осклабилось.
- Не понимаю, поясните, — в голосе Степанова прозвучали строгие нотки.
- Когда начинается охота, я не пью. — Гарпунер грузно сел на диван, его влажные волосы хранили следы гребенки, опухшее лицо расплылось в улыбке. — Русские могут не беспокоиться. Я дал слово, когда подписывал договор, и пусть теперь будут уверены, что Андерсен их не подведет.
- Вы знаете Отто Грауля? — спросил Михаил Михайлович.
- Хороший гарпунер, — с уважением произнес Андерсен. — Один сезон я охотился с ним в море Росса. Гордый. Но меня это не интересует. Он аристократ без монокля!
Довольный своим ответом, Андерсен захрипел; это, очевидно, должно было выражать смех.
— У меня больше нет вопросов к гарпунеру, — сказал помполит капитану и протянул руку Андерсену: — Мы верим вам, господин Андерсен.
Орлов отпустил гарпунера. В дверях Андерсен задержался:
- Может, господа выпьют с гарпунером по бокалу за предстоящую удачную охоту?
— После первого кита, убитого в наших водах, — ответил Степанов.
- Оллраит! — кивнул Андерсен и вышел.
- Пусть пьет, пока ему не надоест, — сказал помполит — Свой договор он выполнит.
Михаил Михайлович поднялся:
— Пойду к команде.
Взгляд Степанова остановился на книжной полке над письменным столом. Помполит прочитал на корешках: Джозеф Конрад, Стефан Цвейг, Стивенсон...
Подбор книг говорил об определенной склонности и вкусах владельца, но Степанов не подал виду, что это его заинтересовало, и вышел.
В кубрике моряки забивали «козла», яростно стуча костяшками домино. Один из матросов сидел с привязанной мочальной бородой, держа в зубах капустный лист.
При виде Степанова он сорвал бороду и хотел уже закинуть ее, но помполит его остановил:
- Козел?
- Козел, — весело ответили за проигравшего все игроки.
- Тогда сиди, как сидел, — сказал Степанов. — Примете меня в игру, товарищи?
Через минуту он с таким же увлечением стучал костяшками. Играл Степанов мастерски. Посмеиваясь, он выводил из игры моряков. Когда и последний противник был повержен, помполит достал портсигар. Угощая моряков, он спросил:
— Доводилось кому бить китов?
Оказалось, что только двое видели китов и знают, что это за животные, а остальные затруднялись сказать о них что-нибудь. Кое-кто называл их рыбами.
Степанов подумал: «Вот и проморгал, помполит. Моряки даже не знают, что за зверя они будут промышлять. Плохо, товарищ Степанов, исправляй ошибку».
Вернувшись на базу, Степанов пригласил к себе комcopгa лаборантку Нину Гореву и научного работника, профессора Вениамина Вениаминовича Старцева.
— Морякам нужно прочесть лекции о китах, — объявил помполит Старцеву и Горевой.
Старцев погладил холеную бородку и удивленно взглянул на Степанова:
- Я, собственно, научный работник, а не агитатор.
- Не агитирующей науки нет, — ответил Степанов. — Да и ваш долг популярно рассказать нашим морякам о китах, их происхождении, образе жизни.
- Пожалуйста, если это будет интересно, — пожал сутулыми плечами Старцев. — Можно идти?
- Идите, — отпустил его Степанов.
Равнодушный ко всему, — произнесла Горева, когда за Старцевым закрылась дверь.
- Постараемся заинтересовать, — весело сказал Степанов.
- А если не удастся? — засмеялась Нина.
- Уступит место другому, — серьезно ответил помполит. — Но я уверен, что будет с нами. А вы согласны читать лекции на китобойцах?
При этих словах помполита глаза девушки приняли новое, незнакомое Степанову выражение.
- Что, разве вам не хочется побывать на китобойцах?
- Наоборот, очень хочется, — задорно сказала Горева, подумав о молодом капитане «Труда».
Вернувшись от помполита, Старцев остановился посередине своей каюты, погладил бородку. Вид у него был и сердитый и растерянный. Он пожал плечами. «Чего-чего, а он никогда не мог бы даже предполагать, что дойдет до этого. Ученый — и матросы. Просто смешно. Как и смешна вся эта затея с китобойным промыслом. Русские никогда не были и не будут китобоями. Затея пустая, заранее обреченная на неудачу. Зачем он только пошел в этот рейс. Смалодушничал, дал себя уговорить. Трата времени и здоровья. — Старцев вздохнул. — Что же ему делать? Степанов — начальство. И его просьбу надо выполнять как приказ». Вениамин Вениаминович нехотя подошел к столу, сел в кресло и пододвинул бумагу, задумался. С чего же начать лекцию для матросов, которые даже не знают, что киты — звери, а не рыбы.
2
Отто Грауль проводил на палубе все дни перехода флотилии из Владивостока к месту охоты. Невысокий, с фигурой уже стареющего, начинающего полнеть моряка, он привлекал к себе внимание приятным мужественным лицом со светлыми глазами, смотревшими прямо, открыто. Отливающие мягкой желтизной волосы были гладко зачесаны назад. Крепко сжатые губы и крупный прямой нос делали лицо несколько грубоватым, но это первое впечатление исчезало, как только немец добродушно заговаривал.
Он плохо говорил по-русски, коверкал слова так, что моряки покатывались со смеху, но это, однако, не обижало гарпунера, и он посмеивался вместе с ними. Грауль охотно угощал китобоев сигарами.
— А немец вроде кореш ничего, — сказал как-то Слива, — хотя и притопал к нам от фашистов.
— В Германии не все фашисты, — ответил Курилов, следя, как Грауль пытается объясниться с кочегаром, поднявшимся на палубу подышать свежим воздухом. Гарпунер и моряк оживленно жестикулировали. Грауль, соглашаясь, кивал головой, затем, дружески хлопая кочегара по плечу, протянул ему раскрытый портсигар. Моряк взял сигару и неумело ее прикурил.
Курилов подошел к гарпунеру и попросил его рассказать об обязанностях бочкаря. Грауль ответил:
— Я ошень прошу вас извиняйт. Я буду сказать свое время. Это время я есть занят. Я должен иметь русский язык. Тогда арбайтер ошень хорош будет.
Улыбаясь, он потряс Леонтия за плечо:
— О! Ви есть завтра хороший охотник! О, я ошень хорошо знай!
Грауль осмотрел Курилова и, прищелкнув пальцами, исчез в каюте. Через минуту он вернулся с фотоаппаратом.
— Я есть делаю иллюстрашион. Колоссаль память. Ви унд я. — Он указал на Курилова и себя.
Моряки поняли, что гарпунер хочет сняться с ними на память, и охотно стали перед объективом. Грауль щелкнул несколько раз, а затем, приготовив аппарат, передал его Сливе и сам стал с Леонтием.
— Трогательное единство пролетариев! Спокойно, снимаю... Уверен, что испортил!
Боцман спустил затвор. Грауль поблагодарил моряков и, указав на часы, показывавшие уже шесть вечера, заторопился в каюту. С пунктуальной точностью он ежедневно в это время садился за стол и, обложенный учебниками, до глубокой ночи занимался изучением трудной русской грамматики. Гарпунер овладевал шестым иностранным языком.
Ну, этот не похож на Майера, — проговорил Курилов. — С мировым именем, а держится запросто, по морскому.
За золотую валюту и черт попом станет, — фыркнул Слива. — Посмотрим, как он китов брать будет.
На другой день Курилова вызвал Можура. В каюте капитана сидел Грауль в суконных брюках-гольф и кожаной куртке с металлической застежкой. Ноги гарпунера были обуты б желтые, на толстой подошве, ботинки, а голову обтягивала синяя вязаная шапочка с помпоном.
— Господин Грауль хочет прогуляться, — сказал Курилову Можура. — Составьте ему компанию.
— Да! — кивнул гарпунер. — Маленький моцион. Курилов и Грауль вышли на берег. Гарпунер был на голову ниже русского моряка. Он твердо ставил ноги на скрипевшую под его башмаками гальку. С берега круто поднималась лестница к дороге, ведущей в поселок рыбокомбината, раскинувшийся на склоне подступившей к морю сопки. Грауль направился к лестнице:
— Много гуляйт, много есть беседа! Поднявшись на первую площадку, Грауль остановился и, перекинув со спины коричневый футляр, достал завернутый в замшу фотоаппарат:
— Я есть колоссаль любит снимать! Ошень колоссаль коллекций.
Немец сфотографировал флотилию, затем аккуратно уложил аппарат в футляр и направился дальше. Лестница с четырьмя сотнями ступенек не утомила его. Он шагал размеренно, как хорошо натренированный спортсмен. Окончив подъем, Отто собрался еще раз сфотографировать флотилию, но Леонтий остановил его:
— Зачем однообразные снимки?
Гарпунер попросил повторить вопрос и, поняв его, с трудом объяснил, что второй снимок не помешает, что здесь точка лучше, что он фотограф-любитель. Скучно в море, вот он и снимает все места, где приходится бывать. У него уже целая коллекция. На старости лет эти фотографии будет показывать внукам. Грауль засмеялся, потом продолжал:
— Необходима тренировк... Бошкарь, гарпунер и капитан должны ошень хорошо панимайт друг друг. От этого будет успех промысла. Завтра много говорит по- русски.
Они долго лазали по сопкам. Леонтий давал себя снимать много раз, но, как бывший пограничник, фоном неизменно выбирал безобидный кустик или скалу. Чрезмерное увлечение Грауля фотографированием заставило его насторожиться. Наконец Грауль убрал свою лейку. С моря надвигалась серая стена тумана, закрывая воду и небо.
— Погода портится, надо скорее на судно, — сказал Леонтий.
Пока они добрались до берега, все вокруг затянулось моросящим туманом. Стало сумрачно.
На следующий день флотилия снялась с якоря и, покинув бухту Птичью, продолжала путь. Выйдя из пролива Лаперуза, она двигалась вдоль Курильских островов. Погода улучшалась. Свободные от вахты члены команды «Шторма» сидели около трубы — грелись на солнце и покуривали. Вышел Грауль. Поболтав несколько минут с матросами, он разыскал Курилова:
— Будем говорийт о деле.
Они отошли на бак, и гарпунер, прибегая к мимике и жестикуляции, стал объяснять Курилову, как следует наблюдать за морем, как сообщать о замеченных китах. Потом он ловко, с поразительной для его полноты легкостью забрался на фок-мачту в «воронье гнездо» и прокричал:
— Слева по носу кит!
Но тут же Грауль вдруг умолк и вскинул бинокль. Затем спустился вниз и указал Леонтию на фок-мачту:
— Туда... быстро... кит.
Лицо гарпунера оживилось, глаза заблестели. Взбежав на мостик, Грауль коротко бросил вахтенному:
— Полный ход! Я буду стреляйт!
Только опытный глаз мог заметить вдали низкие пушистые фонтаны, больше похожие на застывшие клубки пара. Гарпунер весь преобразился, охваченный охотничьим азартом, и торопил изменить курс судна.
Нa мостик вышел Можура. Грауль требовательно сказал:
Надо идти! Кит!
Сейчас узнаю, будем ли мы здесь охотиться, — спокойно сказал Можура.
Он пристально следил за другими китобойцами. Те шли, не меняя курса.
Можура скрылся в радиорубке, а Грауль по трапу, соединяющему мостик с гарпунной площадкой, подбежал к пушке и стал снимать с нее чехол. Ему никто не помогал. Грауль приказал Сливе:
— Гарпун!
— Обождем команды капитана, — сказал боцман. Гарпунер стоял, нетерпеливо похлопывая ладонью по чехлу пушки. Лицо его стало серьезным. Он крикнул Курилову:
— Ви видит фонтаны?
Леонтий долго шарил взглядом по воде, прежде чем ему удалось увидеть фонтаны. Они были низкие и то исчезали, то возникали. Курилов взглянул на часы. Киты выпускали фонтаны через каждые десять—пятнадцать секунд. На всех судах моряки высыпали на палубу, облепили фальшборты.
Стадо кашалотов приближалось к флотилии, идя ей наперерез. Животные походили на огромные черные бревна. Некоторые из них начинали горбиться, затем, выбросив из воды широколопастный, похожий на гигантскую бабочку хвост, медленно и почти отвесно погружались в воду. На том месте, где они скрывались, появлялись водовороты. Кто-то из матросов крикнул:
— Смотрите, киты блины пекут.
С «Приморья» передали радиограмму Северова, предупреждающую, чтобы китобойцы не начинали охоту: флотилия шла в территориальных водах Японии. Слева по борту темнели Курильские острова. Выстрел из гарпунной пушки мог вызвать претензии со стороны японцев и явиться причиной многих неприятностей.
Матросы переговаривались:
— Название островов русское, а хозяева — японцы.
— Острова наши же были, русские открыли. Китобои долго и задумчиво смотрели на острые вер шины Курильских островов.
Стадо кашалотов осталось позади и скоро исчезло из виду. Моряки были разочарованы, что охота не состоялась. Леонтий еще долго сидел в бочке, но больше ничего не было видно. Грауль ушел в каюту, сильно хлопнув
дверью.
- Рассердился гарпунер, — сказал Курилов капитану.
Леонтий разделял настроение Грауля.
3
Олаф Нильсен был счастлив. О, как бы он хотел сейчас повидать своих друзей из Бергена и посмеяться над ними! Когда Олаф получил приглашение в советское консульство, он удивился: зачем понадобился большевикам он, простой китобой?
Олафу очень хотелось взглянуть на настоящих большевиков, и он пошел. Консул оказался вполне европейским человеком и очень вежливо с ним разговаривал, потом пригласил его выпить чашку кофе с ликером. После всего этого Нильсен согласился поехать на три года в Россию, на русскую китобойную флотилию, помощником гарпунера, потому что без помощника Харсен не хотел заключать договор. Консул обещал ему вполне приличную оплату.
Когда флотилия прибыла на Дальний Восток, старый Харсен почему-то ушел с китобойца перед самым началом промысла. Олаф тогда обеспокоился: поскольку нет гарпунера — не будет и охоты и русские отошлют его обратно в Норвегию. А все флотилии уже ушли за китами, и ему придется весь сезон болтаться безработным.
Но недаром в старом Бергене, в кабачке «Голубой кит», где Олаф перед своим отъездом в Россию распил бутылку рому с безработными китобоями, ему говорили, что большевики — странные люди и от них можно ожидать всего самого невероятного. Сущая правда. Теперь Нильсен это знает. Когда Харсен уехал, Олафа вызвал капитан. В каюте сидели и большевистский комиссар Степанов и капитан-директор флотилии. Хотя Олаф и не из трусливого десятка, но все-таки ему было немного не по себе. «Наверное, будут спрашивать о Харсене», — подумал он.
Однако русские о старом дураке и слова не сказали. Северов спросил:
— Вам, Нильсен, приходилось стрелять из гарпунной пушки?
Да…, редко! — кивнул Олаф, крутя в руках фуражку.
А китов вы убивали?
Да, заменил гарпунера, когда он не мог охотиться.
Тут в разговор вступил комиссар. Нильсен почему-то побаивался того великана. Но тот предложил нечто необыкновенное:
— Что вы скажете, если мы вас назначим гарпунером?
Возьметесь
— Меня — гарпунером? — Олаф был потрясен. Потом ему пришло в голову, что над ним смеются. Он отрицательно покачал головой.
— Чтобы быть гарпунером, надо иметь протекцию.
— Это мы знаем, — прервал Нильсена капитан-директор. — кроме того, надо быть принятым в Союз гарпунеров и съездить в Гонолулу.
— Ну да! — подтвердил удивленный Нильсен. «Откуда русские все знают?» — думал он. Ведь его убеждали, что русские никогда китобоями не были и ничего в этом деле не нанимают.
— Так вот. Нильсен. сказал Северов, — вы у нас будете гарпунером на «Фронте». В помощники себе выберете сами кого-нибудь из команды. Время для того, чтобы познакомиться с людьми. у вас есть.
— Но Союз? — воскликнул Нильсен. Он ведь меня не признает, а без Союза гарпунеров это очень опасно!
— Мы не просим вас нарушать правила Союза гарпунеров, — сказал Степанов. – Работайте так, как вы работали в прошлом сезоне. Если будут у вас хорошие результаты, мы дадим вам диплом, и вас примут в Союз.
После долгих и мучительных раздумий Нильсен согласился Обменявшись рукопожатием с капитаном и помполитом, он вышел из каюты.
Степанов сказал:
— Во всем мире, оказывается, всего только триста гарпунеров. По заграничным законам гарпунером может стать лишь тот. кто не менее десяти лет плавает на китобойцах. Прием в гарпунерскую корпорацию связан с различными препятствиями, и без разрешения Союза гарпунеров никто не имеет права встать за пушку. Вся работа гарпунеров держится в тайне, обставляется всякой чертовщиной. В общем, не китов бьют, а священнодействуют.
Нильсен нарушает правила Союза гарпунеров, но он станет нашим лучшим помощником.
Так Нильсен стал гарпунером. Впервые за двадцать лет работы на китобойцах он встал за пушку не как помощник гарпунера, а как самостоятельный охотник.
Правда, его тревожило то, что ни Андерсен, ни Грауль, с которыми он был знаком уже не первый год, даже не поздравили его. Но все это в конце концов мелочь. Да и гарпунеры еще ни разу не собирались все вместе.
Неожиданная радость всегда делает человека счастливым. Так произошло и с Нильсеном. Он стал меньше сутулиться, в глазах появился блеск. На губах часто играла улыбка. Теперь Нильсен не отсиживался бирюком в своей каюте, как это было до сих пор, а старался все время быть с моряками. Ему хотелось поговорить по душам с людьми, которые вдруг стали ему так близки, так дружески расположены к нему. Нет, никогда еще Олаф не чувствовал себя так хорошо. Это, пожалуй, самое яркое, самое праздничное событие в его жизни. Ну что он может вспомнить о китобоях, с которыми плавал до сих пор?
Нильсен задумался, роясь в памяти, но ничего, кроме тусклых картин прошлого, не вспомнилось ему. Капитаны и гарпунеры помыкали им, как юнгой. Оскорбления и постоянные унижения, вечный страх быть выгнанным, лишиться куска хлеба раньше времени состарили его, заставили смотреть хмуро, держаться приниженно. Такая же судьба была и у остальных китобоев. Единственной отрадой, единственным отдыхом и развлечением после каторжного труда на охоте и разделке туш были дикие попойки, грязные оргии в портовых притонах, когда за несколько вечеров спускался весь заработок многих месяцев.
Нильсен чувствовал себя так, словно он вышел из старого затхлого подвала на яркое солнце. Олафу хотелось поделиться своим счастьем. Он мог бы написать о нем письмо, но кому его послать? Настоящих друзей у него не было. Написать знакомым — не поверят. Будут смеяться, скажут: «Врет старый Олаф» или, еще хуже, «спятил с ума». Нет, писать ему некому. Нильсен подавил невольный вздох и вышел на палубу. Ходить он стал быстрее и с нетерпением ждал начала охоты. О, он докажет русским, что может ценить доверие и дружбу!
На палубе Олаф увидел Петра Турмина.
— О, Петя! — весело окликнул он комсомольца и жестом позвал к пушке.
Нильсен взял Турмина к себе в помощники. У молодого матроса над левым карманом тужурки был значок — знамя с тремя буквами «КИМ». Такие же значки Олаф видел и кое у кого из норвежской молодежи. И ему это нравилось.
Петр Турмин выполнял все распоряжения Нильсена. Но больше всего покорило Олафа то, что этот парень однажды один принес из пирамиды гарпун, а в нем ведь немало — четыре пуда! Олаф с удивлением оглядел тонкую фигуру молодого матроса, его покрасневшее от натуги лицо с золотистым пушком на верхней губе и похлопал по плечу:
— Вери гуд, сэйлор![44]
Сэйлор — моряк (английск.).
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Флотилия шла в густом тумане.
Глухо, точно потеряв всю свою силу, раздался в белесой мгле гудок. Китобойцы следовали за базой. Степанов находился на мостике вместе с капитан-директором.
Интересно судьба у человека складывается, — как бы что-то вспомнив, сказал Степанов. — Да вот хоть меня возьми. Родился на Сучане и мечтал стать таким же, как отец, забойщиком. Не успела рука к обушку привыкнуть, пришлось его сменить на винтовку. Партизанил, потом стал секретарем Владивостокского горкома комсомола, затем учеба в Ленинградском горном институте. Решил сделаться инженером, но кончить институт не успел: партия послала на завод «Судомех» парторгом. Тяжело там пришлось: троцкисты и зиновьевцы вредили. Когда положение исправилось — новое назначение, к вам, на флотилию. Теперь я — моряк, китобой. Если считать по порядку, то это у меня уже шестая профессия.
Нет у тебя шести профессий, — сказал Северов. — Есть одна профессия — ты партийный работник. Вот это точно. И надо гордиться тем, что тебя посылают все на новые и на более сложные дела.
Степанов рассмеялся:
- Эка ты меня отчитываешь! Знаешь, Геннадии Алексеевич, бывает у меня такое настроение, когда я хочу, чтобы меня поучили, посоветовали мне, как сделать то
или другое.
- Значит, ты меня избрал громоотводом для своих
настроений? — усмехнулся Северов. — Смотри-ка, туман то уже рассеивается...
Флотилия выходила из полосы тумана. Постепенно светлело. С севера потянул ветерок. Он быстро разогнал тучи. Сверху — чистое небо, а внизу — темно-голубое, почти синее, в штиле море; оно кажется покрытым тонкой серебристой пленкой, искрящейся под солнцем.
— Идем в Моржовую бухту! — сказал Северов. — Начнем охоту.
Голос его звучал торжественно. Капитан-директор был взволнован. Степанов кивнул:
— Начнем!
В этот день на судах был оглашен приказ об открытии первого промысла первой советской китобойной флотилии. Подписали его капитан-директор и Степанов. Они выражали уверенность, что советские китобои в трудовом содружестве с иностранными специалистами успешно выполнят план добычи — сто восемьдесят китов за сезон.
Приказ перевели гарпунерам. Грауль, выслушав Кури-лова, удивленно приподнял свои светлые брови:
Начинайтес нормы лучший китобой мира? Смело, ошень смело.
Вы не согласны? — спросил Курилов.
Мой обязанность бить кит, — сказал Грауль. — Но ви, русские, слишком увлекайте люди. Шестьдесят кит — это большой норма даже для опытный китобой.
Постараемся обогнать тех, кто с опытом, — сказал Леонтий.
Да, это любимый ваш поговорка, — улыбнулся Грауль.
Андерсен встретил приказ равнодушно, а Нильсен встревоженно: добыть шестьдесят китов! Нет, он не сможет. Не надо никому об этом говорить. Не надо разочаровывать русских, которые так хорошо к нему отнеслись. Он будет стараться больше бить китов. Но шестьдесят туш! Олаф был удручен.
Приказ давал капитанам и гарпунерам полную свободу и самостоятельность в промысле. Капитаны и гарпунеры имели право уходить на своих судах куда угодно, на любое время, чтобы находить и бить китов.
База, на которой оставались Северов и Степанов, отправилась в бухту Моржовую, а китобойцы, проводив ее гудками, пошли в море каждый по своему курсу.
На палубу «Шторма» вышли все, кроме вахтенных, механиков и кочегаров. Люди не сводили глаз с моря. Проходил час, второй, но море было пустынным.
Леонтий сидел в «бочке». Грауль вместе с боцманом Сливой проверили пушку, но когда подошло время ее заряжать, Грауль жестом попросил Сливу отойти. Тот присвистнул:
Секрет изобретателя, или заботитесь о моем драгоценном здоровье? Внучат у меня еще нет.
Пушка есть оружия, — громко и твердо сказал Грауль. — Ви нельзя ее трогайт.
На Молдаванке сказали бы, что Слива дал осечку, — пробормотал боцман, спускаясь с гарпунной площадки. — Нет, потомок Нибелунгов в кореши нам не подходит!
Поведение Грауля не понравилось морякам и вызвало к нему отчужденное отношение.
В первый день охоты «Шторму» не повезло. Киты не были встречены, и в сумерках судно легло в дрейф.
А Шубин повел свой «Фронт» к острову Уташут. Он помнил, что не раз в прошлые годы встречал китов, когда проходил в этом районе на грузовом судне. Шубин, оставив за себя старпома, сам полез на фок-мачту, сам осматривал море. Нильсен одобрительно кивал головой: «Капитан — хороший моряк. Он сразу заметит кита».
Нильсен с Турминым возились у пушки: Турмин протирал канал ствола, Олаф смазывал тавотом винтовой нарез в головке гарпуна. Нильсен готовил пушку не торопясь, тщательно. Наконец он ввинтил запальный капсюль в казенную часть пушки и соединил его со спусковым механизмом.
— Финиш! — сказал гарпунер Турмину.
Пока готовилась пушка, взволнованный Олаф молчал, едва сдерживая нервную дрожь. Взявшись за ручки пушки, он повернул ее — короткую, толстую — на лафете и остался доволен.
Судно шло полным ходом. У форштевня шумели буруны На гарпунную площадку залетали брызги. Нильсен по трапу поднялся на мостик. Лицо норвежца было торжественным. Вот он, Олаф Нильсен, стоит впервые в жизни на капитанском мостике, все люди на судне готовы выполнять его приказания. Нет, черт возьми, можно поклясться, что русские - неплохие люди!
— Слева по носу фонтан! — крикнул из бочки Шубин.
Из-за острова показался кит. Было видно, что он только что вынырнул.
«Кашалот, — определил Нильсен. — Должен быть мой», _ и побежал по трапу к пушке.
Гарпунер обрадовался, что он первым встретил именно кашалота. На поверхности кашалоты медлительны, и к ним легко можно подойти. Правда, они очень живучи, но если хорошо всадить гарпун, то кит недолго протаскает судно. А удачное начало охоты — хорошая примета.
Шубин командовал сверху. Вахтенный помощник передавал его распоряжения в машину. Нильсен одобрительно покачивал головой: капитан умело подводит судно. Вот кит уже совсем близко, в каких-нибудь сорока метрах.
— Теперь командую я, — крикнул Олаф, и Шубин спустился на мостик.
Судно и кит сближались. На китобойце все застыли на своих местах. Нильсен целился. Пете Турмину казалось, что проходят не минуты, а целые часы, что кит сейчас нырнет и уйдет в глубину океана.
Нильсен слился с пушкой. Шубин точно по командам Олафа менял курс судна и приближался к киту.
Выстрел разорвал воздух. Гарпун с визгом вылет, л из пушки, и животное, в спину которого впилось острое железо, с шумом закружилось волчком. Даже не верилось, что эта огромная туша может с такой стремительностью двигаться по воде.
По приказу гарпунера Шубин засторопил ход судна. Кашалот стремительно ушел в воду, но тут же выскочил и рванулся в сторону. Кит потащил за собой судно. Брызги дождем летели на Нильсена и Петю Турмина, перезаряжавших пушку.
Первый выстрел оказался удачным: кит терял много крови, шел все тише. Нильсен подал рукой знак выбирать линь. Но едва старший механик включил лебедку, как раненый кит рванулся раз, второй, потом повернул и с раскрытой пастью, захватывая воду, пошел навстречу судну.
Шубин и шалил китобойца правее. Кашалот остановился, точно в недоумении, а затем, вновь повернув, быстро поплыл от судна. «Фронт» покорно пошел за ним. Нильсен дал сигнал снова травить лебедкой линь. Животное ушло от судна метров на триста и, не сбавляя скорости, устремилось на восток. Нильсен помрачнел: кит ранен не смертельно. Лишь через два часа кашалот остановился и, казалось, заснул. Тогда «Фронт» подошел, и Нильсен выстрелил второй раз. Кашалот наполовину ушел в воду, затем, точно у него прибавилось силы, снова потянул судно за собой, но тише, слабее. На рассвете животное, обессилев и потеряв много крови, перевернулось на бок, показав светлое брюхо. Кит был мертв.
— Урра-а! — загремело над судном.
Моряки, как они ни были измучены многочасовой охотой, подбежали к гарпунеру и, схватив его, стали высоко подбрасывать. Лишь голос капитана остановил их.
Лебедка подтащила кашалота к борту.
— Эх, махина какая! — возбужденно проговорил кто-то.
Нильсен показал боцману, как надо пробивать в туше кита отверстие пикой со шлангом. Заработал компрессор. По шлангу в китовую тушу пошел сжатый воздух, и скоро кит закачался на воде огромным поплавком. Законопатив пробитое отверстие паклей, моряки стальным тросом пришвартовали кита к судну.
Шубин повел «Фронт» к «Приморью». На базу было передано сообщение о первом загарпуненном ките.
2
Днем в клубе базы «Приморье» было тесно. Здесь собрались моряки и рабочие послушать лекцию Старцева. Он стоял, облокотившись на трибуну. Выждав, когда утихнут голоса, Старцев монотонно заговорил, не поднимая глаз, точно читая справку:
Киты — самые крупные животные на земле. Голу бой кит, например, весит сто двадцать тонн — столько же, сколько двадцать пять слонов или сто пятьдесят быков.
Ого! — прокатилось по рядам. Люди с интересом слушали Старцева, но он не обратил на это внимания и продолжал говорить по-прежнему без всякой интонации:
- Тридцать пять миллионов лет назад, когда на месте теперешних материков были моря и океаны, омывавшие небольшие островки, жили в теплых водах древние киты — зейглодоны...
Читая лекцию, Старцев не испытывал никакого удовлетворения. Он был убежден, что напрасно теряет время и сидящие перед ним, в большинстве своем малообразованные люди, ничего не поймут. Вениамин Вениаминович только выполнял распоряжение помполита.
Он ни разу не поднял головы, ни разу не посмотрел на людей, собравшихся его слушать. Старцев так густо пересыпал свою речь латынью и специальными терминами, что моряки с трудом улавливали содержание лекции. Внимание зала ослабело. Кто-то задремал, послышался приглушенный смех. Потом шум усилился, люди стали поодиночке пробираться к выходу.
Сидевшая в первом ряду бойкая девушка, прикрыв ладонью зевок, со скучающим видом насмешливо проговорила:
— Ну до чего ж интересно!
Ее подруги фыркнули, а она сидела прямо, устремив перед собой взгляд. Видно, и в ней бушевал готовый прорваться смех, и ей надоело бормотание Старцева, но она сдерживала себя.
Степанов поймал себя на том, что он уже давно не слушает Старцева, а вот сидит и рассматривает эту плотную девушку в тесно обтягивающем ее фигуру простеньком ситцевом платье и наброшенном на плечи ватнике, как видно, с отцовского плеча. Чистое смуглое лицо, тяжелая коса с вплетенной розовой лентой, переброшенная на грудь, и нитка кораллов в вырезе платья.
Михаил Михайлович вспомнил день, когда к нему пришел встать на партийный учет бородатый уссурийский казак Данилов, в высоких рыбацких сапогах, перехваченных у колен ремешками.
Коммунистом на твой завод прибыл, — сказал он густым басом. Черные глаза уссурийца сверлили помполита. Оказалось, что Данилов приехал из колхоза «Красный рыбак», что на озере Ханка.
Там я калугу пудов на пятьдесят резал, — скупо говорил о себе Данилов. — Ну, вот меня как умельца по этому делу и послали сюда. А какие киты-то — я еще и не видел. И на море впервой.
— Киты побольше калуги, — улыбнулся помполит. Когда документы были оформлены, Данилов еще задержался:
Жинку вот уже третий год как схоронил, так я с дочкой прибыл. Ты уж Оленьку-то пристрой куда- нибудь.
Оленьку? — удивился Степанов.
По тому, каким тоном Данилов произнес имя дочери, он подумал, что речь идет о ребенке. Когда же рыбак открыл дверь и сказал: «Войди» — то Михаил Михайлович увидел девушку. Она бойко, нисколько не смущаясь, отвечала на вопросы помполита.
Девушку, окончившую семилетнюю школу и уже два года работавшую учетчицей в колхозе, взяли на «Приморье» метражисткой — измерять длину убитых китов.
Ольга, заметив, что помполит смотрит на нее, вскинула голову, нахмурилась и еще пристальней стала смотреть на Старцева, делая вид, что внимательно его слушает.
К Степанову подошел матрос и передал записку Северова об успешной охоте «Фронта». Надо было готовиться к его встрече. Помполит написал Старцеву записку: «Заканчивайте». Тот произнес еще две—три фразы и замолк.
Народ стал выходить из клуба. К Степанову подошел Данилов, который все время, пока шла лекция, просидел где-то в задних рядах.
— Был у нас до семнадцатого года дьячок в церкви, — заговорил он басом. — Гундосил так, что и слов нельзя было понять. Мужики его прогнали.
Степанов, едва сдерживая улыбку, укоризненно покачал головой:
— Нельзя же так, Данилов.
Донесся гудок. Это «Фронт» подходил к базе.
... Встречать китобойца вышли все. Люди с любопытством рассматривали кита. «Фронт» подвел добычу к слипу «Приморья». Гигантскую тушу вытащили на палубу.
Старцев стал осматривать кита, делая записи в блокноте.
— Приступай и ты к делу! — обратился Степанов к стоявшей рядом дочери Данилова.
Ольга вначале как будто оробела, почувствовала себя крошечной рядом с распластавшимся на палубе громадным животным, по потом резким движением головы перебросила косу на спину и, вытащив из кармана рулетку, оглянулась. Было видно, что она ищет кого бы позвать к себе в помощники. Степанов шагнул к ней.
— Давай, помогу.
Он взял конец ленты. Ольга пошла, потом побежала вдоль кита, стуча подкованными каблуками сапог по д 0-шатому настилу разделочной площадки.
Кит был четырнадцати метров длиной. К нему подо-шли рабочие с остроотточенными ножами. Они остановились около кита, посматривая на своего бригадира — высокого и худощавого Мака Хардинга. Одетый во все кожаное, Хардинг, важно надув губы, обошел вокруг кита. В углу рта у него висел изжеванный окурок потухшей сигареты. Потом он повернулся, сделал обратный круг.
Что-то мешкает наш американец, — сказал Степанов.
Присматривается, решает, наверное, с какого бока
начать, — откликнулся Северов. — Такую тушу разделать не шутка.
Прошел час, а Хардинг все еще медлил с распоряжениями. Рабочие с ножами переминались с ноги на ногу. Вдруг Хардинг схватил у Данилова нож и полоснул им по коже кита недалеко от головы. Такой же надрез он сделал и у хвоста. От этих надрезов Хардинг провел несколько параллельных линий вдоль всего кашалота. Этим способом следовало вырезать из кита большие брусья жира.
Квикли! — крикнул он бригаде.
Быстро! — перевел кто-то из рабочих. — Ишь ты, скорый. Сам целый час кружил, а теперь подавай ему быстроту!
Поплевав на ладони, рабочие начали разделку. Толстый слой жира кита оказался крепким, упругим. Он пружинил под ножом. Когда же широкие ножи уходили вглубь, лезвия зажимало, и их было трудно двигать. Данилов с большим усилием сделал продольные надрезы и остановился, чтобы вытереть катившийся пот.
— Ну, а как же дальше? — подумал вслух Данилов и оглянулся на Степанова.
Помполит и капитан-директор стояли рядом. По их глазам было заметно, что они обеспокоены. Мак Хардинг, увидев сбившихся в кучу рабочих, закричал на них.
— Слышишь, Геннадий Алексеевич, — сказал Степанов. — Хардинг ругает наших рабочих. А почему Хардинг не использует механизмы — лебедки, шкентеля?
Американец, обзывая рабочих лентяями и скотами, требовал, чтобы они не останавливались. Степанов позвал Хардинга и сердито сказал ему:
Прекратите ругань. Счастье ваше, что вас никто не понимает, а то бы вам, пожалуй, не поздоровилось.
О'кэй! — небрежно кивнул Хардинг и вернулся к киту.
Прошел час, второй, а разделка почти не продвинулась вперед.
— Медлит американец, — сказал Северов. — Если такими темпами пойдет у нас разделка, то мы одного кита будем целую неделю мусолить.
Капитан-директор окликнул Хардинга.
Здесь нужны настоящие китобои, — оправдывался мастер по разделке.
Слушайте, Хардинг, — не утерпел Степанов, — покажите рабочим все как следует, и они отлично справятся с делом.
Американец пренебрежительно оглядел Степанова:
— На судне один капитан, и я слушаю его.
Он демонстративно повернулся к Степанову спиной. Помполит с любопытством посмотрел на Хардинга. Северов предупредил американца:
— Распоряжения товарища Степанова вам, Хардинг, надо выполнять так же, как и мои.
— О'кэй! — равнодушно пожал плечами Хардинг. Рабочие большими железными крючьями оттягивали
жир с туш, а другие его подрезали. Огромные пудовые куски жира беспорядочно загромождали палубу. Их резали на более мелкие и крюками сбрасывали в открытые на палубе люки жиротопных котлов.
Северов, следя за американцем, вспоминал представленные им рекомендации.
Хардинг прежде работал на американской китобойной флотилии «Калифорния». Она вела промысел вдоль западного побережья Северной Америки. Как специалиста по разделке китов, Хардинга и пригласили на советскую китобойную флотилию. Однако сейчас у него дело почему-то не ладилось. Разделка шла очень медленно. Измазанные китовым жиром и кровью, усталые рабочие уже резали кита всяк по-своему: каждый приспосабливался, как ему казалось, удобнее. Американец продолжал подавать команды, но его почти никто не слушал.
Наступила ночь. Густые сумерки охватили базу. Кто-то из рабочих швырнул на палубу нож, рядом зазвенел крюк.
Хватит на сегодня, умаялись! — послышались голоса.
Такого черта за день разве распотрошишь?
Стойте, други, — Данилов оперся на рукоятку своего ножа. Его, как и других рабочих, поташнивало от сладковатого запаха жира и мяса кашалота.
Ну что? — спросил маленький человек с давно не бритым лицом.
Как же так — работу недоделанную бросать? — неторопливо сказал Данилов.
А ты что за указчик? — накинулся на него маленький человек. — Мы свои часы с лихвой отработали, и хватит.
Верно! — поддержали его два—три голоса. — Аида, ребята, в баню да за стол — животы подтянуло. Весь день копошились!
—- Постойте! — повысил голос Данилов. — Кто из вас рыбак или моряк? Разве вы не знаете, что рыба и морской зверь быстро портятся? — Данилов посмотрел на небо, замигавшее первыми звездами. — Завтра добрая погода будет. Солнышко пригреет кита, и после полудня он дух тяжелый даст.
— А нам какое дело? — маленький человек выскочил вперед и остановился перед Даниловым, размахивая руками. — Ты что за агитатор нашелся?
Данилов не ответил. Он словно не замечал крикуна.
Кто со мной останется на ночь? — спросил Данилов, смотря на рабочих.
Выслужиться хочешь? — ехидно рассмеялся кто- то. — Эх, борода, борода!
И вслед за этим послышалось категорическое:
— Идем, ребята!
С Даниловым из семнадцати рабочих осталось только семеро. Пантелей Никифорович прогудел:
— Маловато нас, конечно, ну, да ничего.
Но тут в круг света вступил еще один человек — в ватнике, в пушистой шапке и брюках, перевязанных у щиколотки.
— Капитана, — высоким гортанным голосом сказал он, обращаясь к Данилову, — моя хочу лаботай! Моя, — он сделал паузу, как видно подыскивая нужные слова, — шибко много солнца, лаботай далеко, далек... Чик-чик, и рыба — фангули![45]
Фангули — конец (китайск.).
Данилов, приглядевшись, увидел темное скуластое лицо китайца с блестящими глазами. В них было тревожное ожидание, Данилов обрадовался приходу нового товарища, но значения его словам не придал.
Ли Ти-сян! — назвал себя китаец.
Ну, давайте начнем! — сказал Данилов, подступая к туше.
Ли Ти-сян с волнением взялся за флейшерный нож. Вот когда пригодится то, что он узнал на чилийской китобойной флотилии. Ведь там он видел, как разделывали китов. Он сейчас поможет русским товарищам в их трудном положении.
Ли Ти-сян поднял нож и уверенно сделал надрез на темной коже туши...
Степанов и Северов тем временем беседовали в каюте с Хардингом.
Развязно откинувшись на спинку стула, американец покуривал сигарету и, щуря глаза от дыма, говорил:
Разделка кита — очень сложная операция. Навыки для этого приобретаются годами.
Сколько времени разделывается кит на базе «Калифорния»? — спросил Северов.
О, там другое дело, — Хардинг описал сигаретой круг в воздухе, — там специалисты...
Степанов спросил:
Почему не пущены в ход пилы, лебедки?
О, до них дойдет очередь, — махнул небрежно рукой американец. — У вас нет оснований для тревоги. С первым китом всегда так бывает. Надо, чтобы люди освоились с новой работой.
Говорил он уверенно. Помполит и капитан не стали спорить с американцем. Только перед уходом Северов спросил Хардинга:
— Вы завтра разделаете кашалота?
- О да! Я по-новому поведу дело, — важно закивал американец.
Оставшись наедине, капитан и помполит невесело посмотрели друг на друга. Северов сказал:
— Не верю я этому наглецу. Он ничего не умеет делать.
- Посмотрим еще завтра, — произнес Степанов.
- А потом? — спросил Северов.
- Бригадиром по разделке поставим Данилова. Он осилит! — В голосе помполита слышались теплые нотки.
3
С рассветом Курилов забрался в бочку на фок-мачте. Низкие дождевые тучи затянули небо. Серое море было покрыто рябью. Поеживаясь от холода, Леонтий осматривал водный простор.
Можура, взволнованный, стоял на палубе. «Шторм» шел полным ходом. Успех китобойца «Фронт» задел капитана, всю команду. Каждому хотелось, чтобы их судно прибуксировало на базу первого кита.
В это утро Курилов думал: «А не пропустил ли я кита? Мог просмотреть — принять фонтан за пенящийся бурун?» Леонтий не отрывал бинокля от глаз. В каждом гребешке волны ему чудился фонтан.
День прошел в напрасных ожиданиях. И только на следующее утро первый кит был обнаружен со «Шторма» неожиданно просто. Сумрачный рассвет сменился серым утром. Курилов, поеживаясь от холода, был на своем месте. Осматривая море, такое однообразное и в то же время непрерывно меняющееся, он задержал взгляд на небольшом, как ему вначале подумалось, рифе. Риф одиноко выступал из воды, отшлифованный волнами, темно-серый с синим оттенком. И в этот же момент Леонтии, скорее чутьем, чем сознанием, понял, что перед ним кит с маленьким плавником на спине.
— Кит! Кит! Слева по носу кит! — закричал он не своим голосом. В нем одновременно звучали и радость и растерянность.
В одно мгновение палуба ожила. Забегали люди. Животное лежало неподвижно, затем, вздрогнув от шума винта, стало уходить.
Слива побежал к гарпунной пушке. Можура окликнул его:
— Боцман! Зови Грауля, что он — оглох, что ли?
Капитан вел судно за китом, боясь потерять, выпустить его из виду. Грауль медлил. Можура сунул пустую трубку под усы, ругнул про себя гарпунера. Кит нырнул. Лишь тогда, наконец, вышел Грауль.
Неторопливо натягивая перчатки, он оглядел пустынное море, поднялся на капитанский мостик и пожал плечами, точно спрашивая: «Где кит?»
— Ушел в воду, — сердито буркнул Можура и, выхватив изо рта трубку, показал мундштуком в море.
Грауль, точно не замечая капитана, посмотрел на Курилова.
Можура хмурился, нервно подергивая ус.
— Кит! — послышался голос Леонтия.
С высоты мачты ему было хорошо видно, как кит поднимался к поверхности. Он был метрах в тридцати слева по борту от «Шторма». Леонтий сообщил и об этом.
Едва голова кита показалась в пене взбаламученной воды, как Грауль вскрикнул:
— Блювал! [46]
Блювал — редко встречающийся голубой кит, самый крупный по размерам. Эта порода китов в прошлом веке была основным объектом промысла и подверглась истреблению. — и ринулся по трапу к пушке.
Лицо гарпунера преобразилось, глаза смотрели молодо, в них появились хищные огоньки.
Кит всплыл, выпуская высокие, более десяти метров фонтаны, похожие на огромные колонны.
— Польный, самый польный! — кричал Грауль, — Гросс вал!
Лицо его исказилось. Он был охвачен страстным желанием убить голубого кита. А блювал, словно дразня его, все дальше уходил от судна. Началась погоня. Через несколько минут животное нырнуло опять и снова появилось далеко в стороне. «Шторм», стремясь настигнуть его, метался по морю. Проходил час, второй, а кит все еще не подпускал к себе охотников: он и под водой хорошо слышал шум винта. Можура начал нервничать, часто не разбирал, путал сигналы Грауля. Шли часы.
— Стоп, машина! — неожиданно приказал Можура, когда кит вновь ушел в глубину.
«Шторм» шел по инерции. Можура крикнул Курилову:
— Где кит?
Леонтий молчал. Томительно шли секунды. «Шторм» уже начинал терять ход, когда из бочки донеслось:
—Всплывает слева по корме!
— Полный вперед! — скомандовал Можура. — Право руля!
Машина заработала в момент всплытия животного, и судно смогло подойти к нему почти на двадцать метров.
Грауль, не отходивший от пушки, прицелился и выстрелил. Гарпун вошел глубоко в спину кита. Блювал рванулся с такой силой, что судно зарылось носом в воду и волна скинула Грауля с площадки на палубу.
В ту же секунду послышался треск: это рухнула фок-мачта. Леонтий выпал из бочки. Из носа у него хлынула кровь. К Леонтию бросились матросы.
Грауль, вскочив на ноги, кричал механику у лебедки:
— Травийт линь, травийт!
Блювал тащил за собой судно с такой скоростью, что вода то и дело обдавала палубу. Грауль дрожащими руками перезаряжал пушку.
От второго гарпуна кит застыл на месте. Только когда он был подтянут к борту, Можура заметил, что ветер давно разогнал тучи и море сверкало. День был на исходе.
Победа не была радостной. Не слышалось восторженных голосов, никто не поздравлял Грауля. Мачта с перепутанными вантами свесилась за борт. Гарпунер вынес фотоаппарат и, сделав несколько снимков кита, ушел в свою каюту, даже не поинтересовавшись состоянием Курилова. Оставшись один, он шумно вздохнул и довольно улыбнулся...
«Шторм» возвращался к базе. Курилов без сознания лежал в каюте Можуры. Около него хлопотал Слива. У Курилова оказалась сломанной левая рука и повреждено плечо.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Кончались вторые сутки с тех пор, как на базе был принят первый кашалот. Туша его все еще лежала на кормовой площадке, истерзанная, с неровно срезанным по бокам жиром. Как и предсказывал Данилов, кит начал портиться. Уставший, с красными от бессонницы глазами, Памтелей Никифоровым не бросал работу. Рядом с ним постоянно был Ли Ти-сян. Рабочие спали поочередно, не раздеваясь.
Во все помещения базы проник тяжелый сладковатый запах разлагающейся туши. Люди были мрачны.
— Американец не исполнил своего обещания — не смог ускорить разделку, — сказал Степанов, выходя с Северовым на площадку...
Хардинг по-прежнему толком не показывал, что и как нужно делать. Данилов, которого рабочие признали старшим, старался изо всех сил, но, видимо, делал что-то не так, как хотел Хардинг. Американец швырнул окурок сигареты, грубо оттолкнул Данилова. Тот удивленно на него посмотрел, а затем, прежде чем Хардинг успел отступить, взял американца рукой за ворот и скрутил так, что лицо у Хардинга побагровело. Он раскрыл рот, жадно глотая воздух.
— У, стерва! — презрительно проговорил резчик и толкнул Хардинга от себя.
Американец отлетел, упал на покрытую жиром площадку и проехал по ней «а своих кожаных брюках почти к самым ногам капитан-директора. Тот помог Хардингу подняться и, сдерживая клокотавшую в нем ярость, сказал:
— Зайдите ко мне.
Рабочие взглядами проводили Северова, Степанова и Хардинга. На площадке стало тихо. Ли Ти-сян прищелкнул языком.
— Его американ фангули![47]
Американцу конец! (жаргон).
Он так заразительно рассмеялся, что захохотали и другие рабочие.
— А ну, дружки! — поплевал Данилов на ладони и взялся за нож.
Все задвигались быстрее. Угнетающая обстановка на палубе разрядилась.
Разговор Северова с Хардингом в каюте был коротким. Капитан-директор спросил:
— Вы когда-нибудь видели разделку кита при помощи лебедок и паровых пил?
Хардинг по-прежнему держался развязно, на его лице явно было написано пренебрежение к людям, с которыми он разговаривал.
- О, - проговорил он, — на базе «Калифорния» только так и разделывают китов!
Хардинг улыбнулся, вспомнив наставления, полученные перед выездом из Америки в Советскую Россию. «Русские ничего не понимают. Делайте так, чтобы и впредь они ничего не понимали в разделке».
— Как именно? — быстро спросил Степанов. — При помощи механизмов или вот так, как разделываете вы?
- База «Калифорния» самая совершенная, — поднял свои подбритые брови Хардинг и воодушевленно продолжал: — Там лучшие механизмы, и кита там обрабатывают в полчаса.
— Вы лжец! — стукнул Степанов кулаком по столу. Лицо его побледнело, стало неузнаваемым. — Вы наглый лжец!
Северов еще никогда не видел помполита таким взволнованным. Михаил Михайлович взял себя в руки и ровным голосом, в котором еще слышались нотки негодования, сказал капитану:
— База «Калифорния» доживает свои последние годы. Там даже не ставят новое оборудование — невыгодно. Слип на этой базе сделан в носовой части — понимаете, какая это допотопная посудина?
Хардинг понял, что его обман раскрыт. С ним нянчиться больше не будут, сейчас решается его судьба. Глаза американца испуганно заметались. «Чего доброго, эти русские засадят еще в тюрьму. Зря я ввязался в это дело».
Степанов требовательно спросил Хардинга:
Вы сможете организовать разделку при помощи лебедок и пустить в ход пилы, которые имеются на разделочных площадках?
О, конечно! — кивнул Хардинг, все еще разыгрывая опытного специалиста. Сказал и похолодел.
Идемте! — Степанов встал.
Хардинг сделал движение, но задержался в кресле. Степанов поторопил:
— Ну что же, идемте.
Американец безвольно опустил голову и не поднялся с кресла.
— Фьють! — присвистнул Степанов. — Значит, вы плохо знаете дело?
Хардинг кивнул.
Я на китобойной флотилии работал матросом.
Та-ак! — протянул Степанов и тяжело вздохнул. По крайней мере, стало ясно, что на Хардинга нечего надеяться. И уже с особым любопытством спросил: — А зачем же вы приехали к нам?
Хардинг молчал.
Можете идти, мистер Хардинг, — сказал Северов. Американец встал:
Вы меня выгоняете?
— Да! С вас будет удержано по суду все, что вы успели у нас получить! Идите!
Хардинг ушел.
Как ты думаешь, случайно или не случайно Хардинг попал к нам в качестве незаменимого специалиста? — спросил Степанов.
Возможно, оплошность тех, кто приглашал Хардинга на работу, — ответил Северов. — Не хочу думать о худшем.
Уж что-то много у нас всяких неожиданностей, — проговорил Степанов.
— Наверное, тут не все чисто, — кивнул Северов. В дверь постучали. Вошла лаборантка Горева с двумя
мензурками и стремительно поставила их перед Северовым. В одной был светлый перетопленный жир, а в другой — темно-янтарный.
Прикажите, чтобы жир кашалота прекратили сбрасывать в котлы для перетопки. — Горева указала на мензурку со светлым жиром. — Это жир отличного качества. Он получен от первой партии кусков. А это, — она пододвинула к Северову вторую мензурку, — из сегодняшней партии. Низкий сорт, жир уже портится. Нам грозит опасность загрязнить таким жиром котлы, и тогда или завод останавливать или вся продукция будет низкосортной.
Час от часу не легче, — медленно поднялся из-за стола Северов. — Ты прав, Михаил Михайлович. Слишком много неожиданностей. Идем на палубу.
Сбросив за борт кашалота, база приняла только что доставленного «Штормом» огромного блювала, который едва уместился на палубе. Голова его лежала на слипе.
Данилов, увидев капитан-директора и помполита, крикнул рабочим площадки:
- Час на перекур, ребята! Садись в круг. Будем держать совет. Ты, Ли Ти-сян, садись рядом со мной. — Он протянул китайцу пачку папирос, и Ли Ти-сян, никогда не куривший, с благодарностью взял папиросу.
- Вот что, ребятки, — заговорил Данилов, — если будем так потрошить китов, то без портков вернемся во Владивосток. Протрем свои, а на новые... — Данилов показал всем кукиш, — вот что заработаем.
Что верно, то верно, — вздохнул кто-то.
Чего вздыхаешь, как корова в хлеву, — одернул Данилов. — Обмозговать дело надо.
Думай уж ты, — выкрикнул тот самый юркий человек, что вечером первым бросил работу. — А мы сальцем китовым сыты до этих пор. — Он провел пальцем по грязной заросшей шее.
Давно тебя заприметил, — сказал Данилов предупреждающе. — Чистая ты блоха — прыгаешь, кусаешь, а никакого проку нет от тебя.
Рабочие весело засмеялись. Данилов продолжал: "
— Одними этими механизмами, — он вытянул вперед свои широкие, сильные руки, — кита не обдерешь. Машины есть! Про них скажет нам товарищ Северов.
Капитан-директор еще в полдень беседовал с Даниловым, предвидя отставку Хардинга.
Есть у нас лебедки, вот они, — заговорил Северов, указывая на механизмы, закрытые чехлами. — Поставим их сюда, чтобы нам легче было кита обрабатывать. А как это делается — никто не знает. Хардинг липовым инструктором оказался.
Будь он неладен! — сплюнул Данилов.
Нам, товарищи, надо разобраться в этих лебедках и снастях. — Северов указал на паутину тросов над головой. — Разберемся — значит будем кита ворочать, как угодно...
Ворочать — это штука нехитрая, если лебедки силой возьмут, — сказал рабочий в бушлате. — Зацепить, положим, левой за хвост, из-под низу, а правой — у головы и сверху. Может, и пойдет дело.
Разворачивать-то можно, а вот как сало брать? — вступил в беседу резчик, знакомый с работой лебедки. — Ну, располосуем мы кита, а сало-то ведь на мясе...
- Моя хочу говорить, моя, — неожиданно звонко и быстро произнес Ли Тисян. — Можно, капитана?
— Давай! — кивнул Данилов.
Китаец вскочил на ноги, чуть нагнулся вперед, точно собираясь прыгнуть, и, оживленно жестикулируя, заговорил:
— Моя твоя слушай, слушай и думай, какой мой баш ка? Плохо совсем! — Ли Ти-сян шлепнул себя по лбу, отчего шапка свалилась, открыв черные, как смоль, волосы. — Моя повара, чифань мало-мало делай на такой парахода, его плавай шибко далеко... Чили... Его лови кита, его таскай сюда, — китаец постучал ногой о палубу, — потом чик-чик сало и верха таскай, машина работай, —- китаец остановился, чтобы перевести дух.
Степанов слушал его с большим интересом. Маленький человек сказал:
Ну и оратор ты! Наговорил, наговорил, а никто ни черта не понял. Хоть ты-то не мешай. И без тебя запутались.
Моя мешай? — возмутился Ли Ти-сян. — Моя ни чолта не знай? Сама твоя чолта! Сиди болтай, болтай... Капитана, — обратился он к Данилову, — ходи сюда...
Ли Ти-сян побежал к киту. Данилов поднялся. За Даниловым пошли и остальные. Ли Ти-сян схватил нож, провел по туше кита две продольные линии и одну поперечную.
— Смотри, — сказал он. — Его рыба чик-чик ножика! Понимай? Потом крючок здеся цепляй, — он указал на то место, где пересекались надрезы, повернулся к ближайшей лебедке и закончил: — Машина работай... Шибко шанго!
Ли Ти-сян смотрел на китобоев с ожидающей улыбкой.
Молодец! — Данилов хлопнул китайца по плечу и обратился к рабочим: — Понятно, ребятки?
А чего здесь не понять? — заговорили рабочие. — Понятно, только как на деле-то будет?
Сейчас проверим, — Данилов поплевал на ладони, потер их. — Становиться к лебедкам! Кто тут в снастях толк понимает? Давай-ка ты, — он указал на рабочего в бушлате. — Посмотри, какой трос к какому относится? Где тут крючки, о которых Ли Ти-сян толковал? Резчики! Беритесь за ножи! Резать поглубже!
Данилов сделал поперечные надрезы у головы и у хвоста кита. Между этими двумя надрезами разместились рабочие с ножами.
- Откуда у тебя этот товарищ? — указывая на китайца, спросил Степанов у Данилова.
- Рабочий из камбуза. Сам попросился к нам. По внешности тонковат, а на работу двужильный. У меня и то в глазах уже все крутится, а он ничего. Смотри, как орудует.
Степанов увидел на палубе судового врача и с досадой вспомнил, что не выполнил его просьбы — не дал помощницы, чтобы дежурить возле больного Курилова.
— Виноват, виноват перед вами, — сказал Степанов врачу. — Сейчас все сделаем.
Помполит торопливо перебирал в уме, кого бы можно без особого ущерба отвлечь для дежурства.
— Пойдемте к комсомольцам, они нас выручат, — предложил он и тут же воскликнул: — Хотя, стоп! На шел! Пусть помощницей у вас будет Оленька Данилова...
Помполит произнес имя девушки так же, как ее отец в день прихода на базу.
Степанов поискал Оленьку глазами. Она стояла недалеко от отца и настойчиво повторяла:
Да идите же кушать, батя!
Не мешай, Оленька, — гудел Данилов. — Самое горячее время.
Степанов подошел к ней. Оленька сердито сказала:
С утра у бати маковой росинки во рту не было и не идет кушать.
Сейчас, Оленька, Пантелею Никифоровичу не до еды. а у меня к тебе дело...
Степанов рассказал о Курилове, и девушка откликнулась на просьбу.
Конечно, согласна, раз надо. Только какая из меня санитарка выйдет?
Преотличная, — Степанов пожал ее крепкую руку и улыбнулся. — Завтра приду посмотрю на тебя в новой роли, товарищ медицинский работник!
Курилов пришел в себя, когда его уже доставили на базу. С недоумением смотрел он на белые стены лазарета, шкафчик с пузырьками, пустые койки, на свою левую руку в гипсе.
Тогда он вспомнил все и долго лежал с закрытыми глазами, с горечью думая о случившемся. Ему захотелось пить. Здоровой рукой он взял со столика, стоявшего У изголовья, стакан. Ложка звякнула о его край. Вошел врач, отдернул с иллюминатора марлевую занавеску.
Как себя чувствуете?
Тело все побаливает, — с виноватым видом при знался Курилов, вспоминая все, что с ним произошло.
Серьезно пострадала только рука, — успокоил врач.
Долго я пролежу? — с тревогой спросил Леонтий.
Через два—три дня можно будет сказать точно.
Ясно, — удрученно произнес Курилов, понимая, что врач уклоняется от прямого ответа. — А не скажете, где сейчас «Шторм»?
Около базы, но о делах здесь запрещено говорить, — мягко, но настойчиво произнес врач, встряхивая градусник. — Лежите тихо и спокойно. Быстрее поправитесь.
Леонтий прислушался. База стояла на якоре. С палубы доносился приглушенный шум. Там шла работа. Это успокоило Курилова, и он уснул.
2
Грауль пришел к Северову в тот момент, когда у капитан-директора сидели Степанов и Можура. Они обсуждали, как быстрее восстановить мачту. Увидев Грауля, все замолчали, ожидая, что он скажет. Весь его вид говорил о том, что он расстроен.
— Несчастье с бочкарем произошло по моей вине, — заговорил Грауль по-немецки. — Я забыл предупредить, что при охоте на больших китов бочку необходимо покидать. Я слишком увлекся охотой. Голубой кит так редко встречается.
Степанов перевел слова Грауля. И всем, в том числе и Можуре, который был особенно зол на Грауля, показалось, что гарпунер говорит искренне, а Отто, словно пытаясь закрепить это мнение, продолжал уже по-русски:
— Я ошень, ошень виновайт перед господин Курилофф... Я ходит к нему прошит прощенья...
Грауль слегка поклонился и вышел. Северов с досадой воскликнул:
— Вот тебе и лучший гарпунер мира! А что же от
других ждать!
— Хорошо хоть, что он свою вину признал, — сказал Степанов.
- Извинением Курилова с койки не поднимешь. — Можура яростно набивал трубку табаком. — Так как же мне быть?
- Ремонтироваться будете в Петропавловске, — ответил Северов. — Туда уже сообщили. Обещают быстро установить мачту.
- Когда идти в Петропавловск?
— Завтра утром.
Китобоец «Труд» вернулся к базе без добычи. Киты в районе его плавания не попадались. На судне было тихо. Члены экипажа ходили сумрачные. Степанов послал к ним Гореву прочесть лекцию, подготовленную ею вместе со Старцевым.
Девушка охотно согласилась. Ей хотелось взглянуть на франта-капитана, как она называла про себя Орлова. За время стоянки во Владивостоке они почти не виделись.
— Заодно лучше познакомишься с экипажем. Там много молодежи. Работы для комсомольской организации — непочатый край, — напутствовал помполит.
Китобойные суда стояли у борта базы. Горева по трапу спускалась на «Труд». Ей оставалось сделать еще шаг, чтобы ступить на палубу, как раздался отчаянный крик:
— Фрау... вумен... ноу, ноу![48]
Фрау — женщина (немецк.); вумен — женщина (аиглийск.); ноу — нет (английск.)
Расталкивая матросов, стоявших около трапа, Андерсен загородил девушке дорогу, выставив вперед руки. Лицо его исказилось.
— Да ты что, рехнулся? — взял гарпунера за плечо Журба. — Это же наш работник, понимаешь? С базы.
Журба показал гарпунеру в сторону «Приморья», но тот ничего не хотел слушать. Он, как автомат, повторял:
— Ноу, ноу, ноу...
На шум вышел Орлов. Увидев Гореву, он неожиданно для себя обрадовался и строго спросил гарпунера:
— Почему вы не пускаете товарища на судне?
Андерсен не был пьян. Он только что проснулся и вышел на палубу поразмяться. Норвежец поднял на капитана глаза, и Орлов увидел в них испуг.
— Женщина хочет прийти на китобойное судно, — заговорил Андерсен. — Это принесет нам большое несчастье. Женщин на китобойные суда не пускают!
Вы говорите ерунду! — рассердился Орлов.
Я знаю, что большевики не верят в примету, — быстро проговорил Андерсен. — Это ваше дело — не верить. Но если женщина войдет на это судно, — я разрываю договор. Я не хочу быть несчастным.
Капитан перевел свой разговор с гарпунером экипажу. Послышались сердитые голоса:
— Нечего фокусы устраивать. Пусть комсорг поднимается на палубу.
Орлов задумался, не зная, как поступить. Горева насмешливо крикнула ему:
— До свидания, капитан!
Матросы взглядами проводили ее. Горева вернулась на «Приморье» и спустилась на стоящий у другого борта «Шторм».
Андерсен вытер вспотевший лоб и, не обращая внимания на недовольные возгласы моряков, подошел к борту, деловито плюнул в воду, затем перешел к другому борту и снова плюнул.
— Колдует, — сказал Журба. — Темнота заграничная!
Норвежец ушел в каюту.
Орлов был зол на Андерсена. В его ушах все еще звучал насмешливый голос Горевой: «До свидания, капитан!» К тому же ее приняли на «Шторм».
Действительно, Грауль к приходу девушки отнесся приветливо и вежливо поклонился. Моряки собрались в кают-компании. Увидев Гореву, Слива скатился в кубрик, сбросил рабочую блузу, надел зеленый свитер с вышитыми на нем белыми оленями, вылил на голову чуть ли не целый флакон одеколона и явился на лекцию.
Одеколоном от него несло так густо, что моряки весело посмеивались:
Душистая Слива! Скоро боцман прикажет духами скатывать[49]
Скатывать — обливать, мыть. палубу.
Товарищи! — начал Слива. — Данный лектор... извиняюсь! — Он повернулся к Горевой: — Ваше имя и отчество?
Просто Горева, — улыбнулась девушка.
— Очень приятно, — Слива прижал руку к сердцу. _ Слива Филипп Филиппович — боцман этого выдающегося китобойца. Будем знакомы.
Он пожал руку девушки и обратился к присутствующим:
— Товарищ Горева имеет до вас слово!
Она, взглянув с улыбкой на забавного боцмана, начала свой рассказ. Моряки узнали и о том, что собой представляют киты, и о том, как с древних времен развивалась охота на морских гигантов, и о том, как используется продукция китобойного промысла, и о многом другом.
— Огромные доходы от китобойного промысла, — сказала в заключение Горева, — привели к тому, что между китобойными компаниями разгорелась ожесточенная борьба. Дело иногда доходило и до уничтожения китобойных судов конкурентов. Норвежские, немецкие, французские, а позднее особенно американские компании всячески стремились не допустить развития китобойного промысла в других странах, и в первую очередь в России. Только при Советской власти в нашей стране создана первая китобойная флотилия. Наша флотилия...
Горева, откинув прядь пушистых волос, упавших на раскрасневшуюся щеку, закончила лекцию и опустилась в кресло. Моряки, внимательно слушавшие ее, задвигались, заговорили.
Так, значит, сердце у голубого кита тяжелее крупного битюга? — все еще не веря, спросил кто-то из матросов.
Да! — кивнула Горева, заглянув в лежавший перед ней конспект. — А язык весит больше трех тонн!
Мама дорогая! — воскликнул Слива. — Вот так сердечко!
Тебе бы, Филипп Филиппович, такое, — хохотнул матрос. — Во всех бы девушек Камчатки влюбился.
Он и своим обходится, — подхватил другой. — В Ленинграде у него Маша, в Одессе — Саша, во Владивостоке — Глаша...
Моряк, встретившись с грозным взглядом боцмана, неожиданно умолк на полуслове, а Слива, моментально изменив выражение лица, любезно обратился к Гревой:
— Спасибо, товарищ Горева, за увлекательную лекцию. - Он осторожно взял ее под локоть и помог выйти на палубу.
Провожая девушку, боцман думал о последних словах ее лекции: «Иностранные китобойные компании всегда мешали русским китобоям...» Авария с нашим судном? Случайно это или нет? Грауль-то иностранец да еще из фашистской Германии.
Тут же Слива решил навестить Курилова. Леонтий сообщил, что у него побывал Грауль. Филипп Филиппович, склонив голову и закрыв один глаз, сказал:
— Мухомор — красивый гриб, а надкусишь — и в ящик можешь сыграть...
Когда Горева вернулась на «Приморье», Степанов спросил:
Что, не пустил на «Труд» гарпунер?
Дикость какая-то, — возмутилась Нина, почему- то больше досадуя на Орлова. — И капитан там тоже ведет себя странно. Не мог одернуть гарпунера!
Орлов поступил правильно, не допустив конфликта с Андерсеном, — сказал Степанов. — Нам надо проявлять выдержку и на всякие штучки реагировать спокойно.
В тот же день Степанов побывал на китобойце «Фронт». Нильсен встретил его радостной, несколько подобострастной улыбкой. О, теперь Олаф больше не относился настороженно к русскому комиссару!
Михаил Михайлович собрал коммунистов. Парторгом здесь был старый моряк, кок, дядя Митя, низкорослый, кряжистый, со спокойным взглядом маленьких серых глаз.
Обтирая по привычке полное лицо платком, словно он находился в жарком камбузе, кок неторопливо говорил:
— Наш гарпунер ходит именинником. И на деле пока ничего, держится за своего брата-моряка.
Степанов рассказал о случае с Андерсеном и Горевой. Кок покачал головой:
— Нет, за нашим этого не наблюдается. Наш сознательный.
Все засмеялись. Степанов сказал:
Коммунистов на вашем судне четверо — больше, чем на других китобойцах. Вот вы и должны показать при мер в добыче китов.
Гарпунер у нас молодой, хотя и седой, — напомнил дядя Митя.
— Это мы учитываем, —- кивнул помполит. -— Партийная установка такая: поддерживать Нильсена, добиться, чтобы он шел наравне с другими гарпунерами. Это очень важно. Для будущего важно, — повторил Степанов.
- Хорошо. Будет исполнено, — твердо произнес дядя
Митя.
Степанов уходил с «Фронта» в полной уверенности, что дела на этом китобойном судне лучше, чем на остальных.
3
Андерсен перестал бриться и умываться. Успех Нильсена раззадорил его, а блювал Грауля поверг в отчаяние.
— Несчастье принесла мне та белокурая девушка, — с глубоким убеждением говорил он Орлову. — Женщина в море — непременно быть беде.
—Но Грауль не возражал против того, чтобы Горе в а находилась на его судне, и охота у него идет успешно, — напомнил Орлов.
— Это верно, — кивал Андерсен. — Но нашему суд ну она оставила несчастье.
«Труд» с начала промысла не встретил ни одного кита. Орлов тяжело переживал неудачу.
— Пропал сезон. Нельзя нарушать морские обычаи. Киты это чувствуют, — жаловался норвежец.
Днем гарпунера никто не видел пьяным. Он крепился. Зато по вечерам напивался до бесчувствия.
Однажды Орлов подвел «Труд» ближе к берегу и пошел вдоль него на север. Слева тянулись темные высокие скалы с бесчисленными уступами, трещинами. Волны разбивались о подножия скал.
Андерсен надеялся встретить здесь кашалотов. И не ошибся. За выдающимся далеко в море скалистым мысом судно наткнулось на стадо китов. Их было двенадцать. Животные не обращали на судно никакого внимания.
Хрипло вскрикнув, Андерсен бросился к пушке и торопливо выстрелил в ближайшего кашалота. То ли гарпунер промахнулся, то ли кит изменил свое положение, но гарпун, скользнув по голове животного, срикошетил вверх. В это же время взорвалась граната.
— Мазила! — проворчал Журба.
Кита оглушило. Он стремительно описал круг и ударил о правый борт судна у носа, затем отошел, снова ударил — уже ближе к центру и в третий раз — около кормы. «Труд» дрожал, гудел и качался, ложась левым бортом на воду.
Кашалот нырнул и, пройдя под кормой, всплыл неподалеку, остановился. Лебедка выбирала линь. Гарпуна на нем не оказалось: линь перерезало винтом.
— Охотничек, — процедил сквозь губы Журба. Орлов с гневом смотрел на гарпунера, с трудом сдерживая себя.
Андерсен длинно выругался. Пока готовили новый гарпун, Орлов повернул судно. Кашалот, выпускавший фонтан за фонтаном, вновь погрузил свою широкую голову в воду, и над волнами взметнулся его хвост. Кит исчез. Норвежец яростно ругался, но от пушки не отходил...
Марсовый следил за поверхностью моря. «Труд» на самом легком ходу петлял около места, где нырнул кашалот. Орлов внешне держался спокойно, но его волнение возрастало. Прикусив губу, молодой капитан думал: «Не убьем сейчас кашалота — брошу, уйду с судна. Я моряк, а не мясник. — И тут же выговаривал себе: — Кажется, я начинаю походить на Андерсена».
— Лево по борту кашалот! — доложил бочкарь.
Из воды показалась черная голова и горбатая спина животного. Андерсен замер у пушки. Все затаили дыхание.
Гарпунер выстрелил в кашалота второй раз. Кит рванулся, забился на месте, завертелся волчком, наматывая на себя линь, и замер. Норвежец крякнул от удовольствия: «Выстрел был удачный, прямо в сердце». Кита подтащили к борту, пришвартовали. Вся команда повеселела. Радостный Андерсен сбегал в каюту, выпил стакан коньяку и вернулся к Орлову.
Искать второго кита, — предложил он на радостях.
Стадо ушло далеко, надвигается ночь, — возразил Орлов, хотя удача воодушевила и его.
Тогда к базе, — согласился Андерсен. Ему хотелось, чтобы вся флотилия скорее увидела его кашалота.
Судно подходило к «Приморью», когда произошло то, что на долгое время сделало китобоев «Труда» мишенью для дружеских насмешек. Кашалот под бортом судна внезапно ожил. Он пустил фонтан и яростно заработал грудными плавниками. Кит был пришвартован хвостом вперед. Голова находилась у кормы.
Судно сначала замедлило ход, затем пошло назад и стало кружиться на месте. Животное тянуло за собой китобойца. Судовая машина оказалась бессильной против кита. И все это происходило на виду у базы. На «Приморье» стоял громкий смех. Слышались шутки.
— «Труд» живого кита привел! Китовый вальс танцуют!
Орлов в первую минуту we знал, что предпринять. Изумленный Журба ждал его команды. Капитан приказал освободить кита. Кашалот отошел от судна и застыл. Агония прекратилась. Он был мертв.
Взбешенный Орлов, чувствуя себя опозоренным, подогнал тушу кита к «Приморью». Андерсен, сидя в своей каюте за бутылкой коньяку, гадал, как истолковать случившееся — доброе ли то было предзнаменование или это сигнал о могущем случиться несчастье? Бутылка была пуста, а гарпунер все еще не мог решить этого вопроса. Он отправился к боцману.
Журба, выслушав норвежца, решил использовать его сомнение для пользы дела и убежденно сказал:
— К лучшему это. Кит показал, что уступает место другим.
— Верно, верно! — обрадовался Андерсен. Довод боцмана показался ему убедительным.
Объяснялись они на какой-то дикой смеси слов из различных языков, но отлично понимали друг друга. Когда гарпунер ушел, Журба вздохнул:
— Пропащий человек.
Орлов поднялся на базу. Здесь гудели лебедки, шипел пар, слышались голоса рабочих, разделывавших тушу кита.
— Майна помалу! Вира! Вира! Стоп! Так!
Площадка была залита ярким светом прожекторов. Орлов видел, как, надрезав полосу жира, рабочие зацепляли ее крючком спускавшегося со стрелы стропа. Пятитонная лебедка тащила полосу сала вверх, а рабочие внизу подрезали ее, отделяя от мяса.
Работа приостановилась только тогда, когда с боков кита был снят весь жир. Требовалось повернуть тушу, и ее стали обвязывать тросами.
— Добрый вечер, капитан! — услышал Орлов рядом с собой знакомый женский голос.
Он обернулся. Перед ним, чуть вскинув голову, стояла Нина Горева. Орлову была приятна встреча с девушкой. Он позабыл о случае с кашалотом и как можно приветливей поздоровался.
— Мне сказали, что вы танцуете с китами? — спросила Горева. Ей нравилось дразнить Орлова.
— В море больше не с кем, — улыбнулся капитан. Девушка, засмеявшись, скрылась в темноте. А Орлов
еще долго стоял на палубе, думая о том, смеется ли она над ним или просто шутит.
... Киты в районе стоянки флотилии стали попадаться реже. Они уходили на север. «Приморье» покинуло хорошо укрытую от ветров бухту и вышло в открытое море. Навстречу катились свинцово-черные косматые волны. Низко неслись рваные тучи, тоскливо посвистывал ветер. Море хмурилось, недобро вспыхивало тусклыми искрами, шумело все громче, поднимая пенящиеся гребни.
На базе продолжалась разделка кита. Данилов спал не больше трех—четырех часов в сутки. С лебедками дело подвигалось быстрее, но не так быстро, как требовалось. Много времени уходило на то, чтобы перевернуть почти стотонную тушу голубого кита. Сало с блювала было снято лишь на четвертые сутки. Цех вытопки работал круглосуточно, однако жир выходил низкосортным — сказывалась медлительность разделки.
Десять котлов в цехе переработки, предназначенные для вытапливания жира из костей, бездействовали. Из-за отсутствия сырья простаивал и туковый цех, не использовалась консервная установка. А испорченное сырье десятками тонн летело за борт.
Северов повел флотилию в Петропавловск, рассчитывая разузнать там о местах скопления китов, подыскать опытных лебедчиков, людей, знакомых с разделкой китов.
Оленька сидела в лазарете возле койки Курилова и читала лежавший у нее на коленях журнал. Тяжелая черная коса, переброшенная на грудь, выделялась на белом накрахмаленном халате. Лицо девушки часто меняло выражение.
Курилов боялся пошевельнуться, чтобы не отвлечь девушку.
Она, как видно, почувствовала его взгляд и, повернув к нему голову, заботливо спросила:
— Что же, проснулись и не говорите? Они внимательно смотрели друг на друга.
Не хотел мешать вам, — признался Леонтии. — Вы так внимательно читали. Что, очень интересно?
Очень. Роман «Как закалялась сталь». Вот!
Она подняла журнал и показала Леонтию заголовок.
Наверное, скучный. И название какое-то странное, — сказал Курилов.
Что вы? Очень интересный роман про комсомольцев, про войну. Вот слушайте. — И, не дожидаясь ответа, Оленька начала читать.
Вначале Леонтий вслушивался в мягкий девичий голос. Он был какой-то особенный, певучий. Потом незаметно увлекся тем, о чем рассказывалось в романе, стал следить за судьбой Павки Корчагина. Они не слыхали, как тихо растворилась дверь и в лазарет вошел Степанов.
— Гутен морген! — поздоровался он по-немецки. Курилов ответил по-английски, но Степанов отрицательно покачал головой:
— Не понимаю. Говори по-немецки. Курилов в недоумении смотрел на помполита.
А я-то на тебя надеялся, думал, что моряк свое слово сдержит! — сказал Степанов. — Ты же обещал немецкий учить за Можуру.
Так это же была шутка, товарищ помполит, — удивился Курилов.
Таких шуток не признаю, — Степанов присел рядом с Оленькой. — Покою тебе не дам, пока ты со своим гарпунером на его языке свободно говорить не станешь. Учебники тебе сегодня вот она принесет. — Он хитро прищурился, посмотрел на Оленьку. — Вдвоем и занимайтесь — веселее, лучше. А экзаменовать вас буду я. Как ты на это смотришь, Оленька?
А зачем мне немецкий? — спросила Оленька.
Знание иностранных языков, даже хотя бы одного, позволяет человеку узнать много нового, интересного! нужного.
Оленька промолчала, потом решительно сказала:
— Согласна!
— Смотри на часы! — предложил Данилов.
На полный оборот туши уходило двадцать минут.
— Во, видел! — Данилов от удовольствия крякнул.— Теперь давай нам китов хоть по штуке на день — сделаем!
- Верно, ребята?
- Верно! — дружно поддержали Данилова рабочие.
Настроение на площадке изменилось. Степанов вытащил пачку папирос, к ней потянулись руки, в пачке осталась лишь одна папироса — для самого Степанова.
А все-таки плохо наше дело, — сказал Северов.
Верно, плохо, — поддержал Степанов.
На площадке стало тихо. Люди недоумевающе переглянулись, притихли. Они ожидали, что командиры флотилии будут поздравлять их, вместе с ними радоваться успеху, а они говорят такие слова. Данилов бросил папиросу за борт, выжидающе посмотрел на помполита и капитана.
Люди ждали, что им скажут дальше. Судно, покачиваясь, шло вдоль затянутого серой пеленой темного скалистого берега. Низкое небо было закрыто облаками. Волны шуршали, всхлипывали, били о борта.
Звали на свадьбу, а слушаем заупокойную, — съехидничал маленький рабочий.
Выходит, зря старались! — поддержал его кто-то.
Нет, не зря! Достижения у нас имеются, товарищи! Мы сдвинулись с мертвой точки в разделке кита и сделали это без посторонней помощи. Практически доказано, что мы можем освоить новое дело не за несколько лет, а за несколько недель, — заговорил первым Степанов. — Мы должны добыть за сезон сто восемьдесят китов, а охотиться будем пять месяцев. Выходит, что на разделку не хватит времени.
Ну, столько китов и гарпунеры не набьют, — сказал кто-то. — Они вон за неделю только четырех привели.
Набьют, — возразил Северов. — Мы пойдем в районы, где много китов. Сейчас мы берем одно сало, а нам надо использовать тушу полностью. На нашей базе самое современное оборудование. Что сказали бы вы о хозяине, который заколол кабана, снял сало, а мясо выбросил вон?
Дурной тот хозяин! — усмехнулся Данилов.
Так эти же самые слова мы можем сейчас отнести и к себе.
— Вот те раз! — рассмеялся юркий человек. — Мы тут при чем? Это вы уж на свой счет относите.
Северов не обратил внимания на реплику.
Нам предстоит научиться разделывать всего кита за пять часов. Надо носовую площадку в дело пустить. Легче будет. На ней кит должен разделываться после того, как вы здесь, на кормовой, снимете с него жир и отделите голову и хвост, — пояснил Северов. — Сейчас же мы выбрасываем за борт головы и блювала и кашалота. Последнюю особенно жалко. В ней же спермацет.
Ясно! — кивнул Данилов. — Только трудновато будет головы потрошить.
Моя знай, как башка рыба ломай, — заговорил Ли Ти-сян. Он слушал Северова с напряжением, стараясь точно понять, о чем идет речь, и был обрадован, что может помочь русским, которые совсем не походили ни на чилийских китобоев, ни на китобоев с «Веги» — не пускали в ход кулаки, а звали его по имени, считали своим товарищем.
Ли Ти-сян почувствовал себя свободно и спокойно, не сутулил плечи, не жил в напряженном ожидании, что его сейчас могут ударить или столкнуть за борт, как сделал тот капитан-гарпунер с «Веги». Утонул бы тогда Ли Ти-сян в своей ватной одежде, да спасли его матросы с советского парохода. Теперь Ли Ти-сян хотел только одного — побольше сделать добра русским.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Флотилия «Приморье» входила в Авачинскую губу. В ней стояло десятка полтора пароходов. И над каждым поднялись белые султаны пара. Суда встречали флотилию дружными гудками. От берега быстро застрочил моторный катер. Он первым подошел к «Приморью».
На базу приехал секретарь обкома партии. Китобои с интересом смотрели на этого седого, грузного человека с тремя орденами Красного Знамени.
- Ну, наконец-то свои китобои пришли, — секретарь обкома был доволен. Он обходил базу, заглядывал в каждый уголок, вспоминал прошлое.
Выслушав сдержанный рассказ Северова о невзгодах, выпавших на долю флотилии, секретарь обкома сказал:
- Поможем. Я тут старожил, когда-то сам охотился
за зверем. В Петропавловске не советую задерживаться. Идите на север. По нашим наблюдениям, киты сейчас уходят туда, где прохладнее, — там их пастбища. Добирайтесь до Чукотки. Там вам поможет мой давнишний друг — чукча Тнагыргин. Он и его жена Захматова немного знакомы с промыслом. Это замечательные люди! Мы с ними добивали тут, на Крайнем Севере, остатки белобандитов.
После осмотра базы секретарь обкома пригласил Северова и Степанова к себе.
Когда они вошли в его кабинет, секретарь пригласил их сесть в кресла, а сам открыл шкаф и достал из него пакет, туго перевязанный черной тесьмой.
Это документы и письма вашего брата, Ивана Алексеевича, — протянул секретарь обкома пакет Северову.
Ивана? — понизив голос, спросил изумленный Северов.
Да. Его, — секретарь обкома вернулся к себе за стол и, закурив, сказал: — Этот пакет остался после смерти его жены — Софьи Георгиевны.
Как? Разве Соня была здесь? — охваченный волнением Северов не мог спокойно говорить. — Я потерял ее из виду. Когда она приезжала сюда?!
Вскоре после смерти Ивана Алексеевича. Его отравили норвежские китобои. Это вы знаете из заключения медицинской экспертизы. Они же убили негра Мэйла...
Секретарь обкома говорил еще что-то, но Северов не слышал его. Смотря на пакет, он погрузился в воспоминания. Брат... Соня... Письма Ивана, полные уверенности в создании советской флотилии... Его планы... Неожиданная гибель... Смерть Сони... И вот все, что от них осталось. Этот пакет.
Северов не отрывал взгляда от лежавшего у него на коленях пакета.
— Среди бумаг Ивана Алексеевича, — сказал секретарь обкома, — я обнаружил рукопись вашего отца, которую затем продолжал Иван Алексеевич. Она мне кажется очень интересной и нужной сейчас для вашей флотилии. В ней много важных сведений о китах, путях их миграции, об истории китобойного промысла в наших водах...
Да, да, — Северов вспомнил, как Иван делал записи в рукопись отца, — она нам поможет, очень поможет...
Сначала я хотел переслать рукопись в Москву, — продолжал секретарь, — потом узнал, что советская китобойная флотилия придет сюда, и вот берег этот пакет, чтобы передать Геннадию Алексеевичу, законному наследнику.
Северов осторожно развернул пакет, достал рукопись отца и, открыв ее, на первой странице прочитал посвящение: «Русским китобоям». Вновь нахлынувшие воспоминания болью отозвались в сердце капитана, и он захлопнул рукопись:
— Посмотрю на судне...
Помполит и секретарь обкома понимали состояние капитан-директора.
Когда моряки возвращались на базу, Северов молчал, погруженный в думы. Он бережно нес пакет.
У входа в порт им навстречу шли под руку Орлов и Горева. Капитан что-то оживленно говорил девушке, та сдержанно улыбалась. Молодые люди так увлеклись беседой, что не заметили Северова и Степанова.
— Хорошая пара, — сказал капитан-директор.
Помполит кивнул в знак согласия, и тоска по оставленной в Ленинграде семье кольнула его сердце... «Надо, чтобы к осени, к нашему возвращению, они перебрались во Владивосток», — подумал Степанов о жене и детях.
К вечеру Геннадий Алексеевич снова спустился на берег, но на этот раз он был один. Капитан-директор медленно шел по городу, не обращая внимания на прохожих. Он был погружен в печальные мысли. «Из всех, кто начинал с капитаном Лиговым, из тех, кто унаследовал его дело, остался я один, — думал он. — В далеком Ленинграде давно лежат в могилах мой отец и Невельской. На забытом берегу бухты Счастливой Надежды покоится Мария. Лигов — на дне моря, может быть, рядом с Клементьевым. Нет брата Ивана, нет Джо... Всех их убили».
Северов свернул на пустынную улицу, ведущую к городскому кладбищу. Оно раскинулось в небольшом распадке. Кресты и деревянные обелиски покосились, и ветер вяло шевелил пожелтевшие венки, обтрепанные выцветшие ленты. Как печален и неуютен последний приют человека...
Геннадий Алексеевич в растерянности остановился. Где же искать могилы дорогих людей? Он скользнул взглядом по кладбищу, на которое от высокой сопки падала густая предзакатная тень, и увидел человеческую фигуру возле кладбищенской сторожки. Северов подошел поближе. Старик, неторопливо коловший дрова, отложил топор, вытер рукавом потный лоб и, выслушав посетителя, сказал:
— Могилки супругов Северовых, значит, ищете? Как же, знаю. Они рядом и лежат. Мужа-то, говорят, отравили норвежцы. Ну и жена вскорости к нему пришла. Как же не знать. А вы им родственником доводитесь?
Не дождавшись ответа, старик зашагал в глубь кладбища и продолжал что-то бормотать себе в бороду. Северов молча следовал за ним.
— Вот... тут. — Сторож отошел в сторону, и перед Геннадием Алексеевичем открылись два небольших холмика, поросших травой. Вид у могил был запущенный. Капитан снял фуражку и долго стоял перед дорогими могилами, пока сумерки не скрыли от его глаз скромные надписи на деревянных обелисках, увенчанных железными звездами.
Когда Северов вышел с кладбища и перед ним засверкали огни большого города, его снова обступили привычные заботы о флотилии. Скорее, скорее в море. Только делом он должен почтить их память...
На базе Геннадий Алексеевич сразу же зашел к Степанову и сказал:
Завтра выходим в море. Согласен?
Да — помполит с улыбкой смотрел на капитан-директора, — у тебя сейчас такое выражение лица, словно ты собираешься идти на приступ вражеской крепости.
Ты почти угадал, Михаил Михайлович, — кивнул Северов. — Наш промысел похож на сражение, которое мы должны обязательно выиграть.
Мы его выиграем, — уверенно подтвердил помполит. На «Приморье» заканчивалась разделка кашалота. Выйдя на палубу, Северов и Степанов услышали голос Данилова:
- Ты, Ваня, играй на лебедке, как на гармошке, вот тогда и будет дело!
- Ну хорошо, — откликнулся лебедчик, — давай еще разок попробуем.
Северов и Степанов подошли к площадке в тот момент, когда включили лебедку. Послышался сочный треск. Помполит увидел, как голова кашалота вдруг враз отделилась от туловища.
— Ну вот и все! — Данилов облегченно вздохнул и полез за табаком. — Теперь, ребятки, по чарке мы заслужили. Пойдем малость повеселимся...
Данилов увидел Степанова, смешался и, как бы оправдываясь, объяснил:
По одной не грех, товарищ помполит, устали — страсть!
Заслужили, — кивнул Степанов. — И я с вами за компанию.
Вот это хорошо! — раздался чей-то веселый голос.
По одной только, — улыбнулся Степанов. — Вам еще много работы.
Северов ушел к себе в каюту. Степанов проводил его взглядом: «Пусть побудет один».
Геннадий Алексеевич развязал пакет, стал перебирать бумаги, фотографии: снимок, сделанный во Владивостоке перед тем как братья расстались, фотография, с которой смотрят Соня и Иван, другой снимок — Дню Мэйл.
Северов перечитал письма. Вот и последнее письмо Сони к Ивану, которое было найдено в номере гостиницы около мертвого Ивана Алексеевича. В нем Соня писала мужу о том, что скучает и что скоро приедет в Петропавловск, о своей любви, и Северов не стал дальше читать. Эти слова мог читать только Иван. Медленно листал Геннадий Алексеевич рукопись отца и брата. Перед ним проходили картины прошлого, вспоминались далекие дни.
Грауль был доволен стоянкой в Петропавловске. Он много времени проводил в городе, обошел его и без устали щелкал фотоаппаратом. Поднимался он и на Петровскую гору, откуда вся Авачинская губа была видна как на ладони. Здесь Грауль израсходовал целую катушку пленки.
- Наш гарпунер — мировой фотограф! — говорил Слива, позируя Граулю.
Он снимал со страстью начинающего фотолюбителя — много, не жалея пленки, не откладывая на долгий срок проявление негативов и печатание снимков, и на другой же день вручал морякам карточки.
Однажды Слива с невинным видом спросил Можуру:
- Вы не знаете, в какую приблизительно сумму можно оценить вот этот залив и город?
Не задавайте мне глупых вопросов!
Вы думаете, я для себя прицениваюсь? — не унимался боцман. — Нет, я не нахожу большого удовольствия в частной собственности и недвижимом имуществе. Я хочу прикинуть, какое количество государственных казначейских билетов, обеспеченных золотым запасом, должен будет выложить Грауль.
При чем тут Грауль? — удивился Можура.
Наш гарпунер так старательно снимает эту панораму, — Слива широко обвел рукой. — Снимки он повезет своей молодой супруге и уговорит ее немедленно выехать сюда на собственной яхте для поправки расшатанного проклятым капитализмом здоровья.
Грауль будто заметил, что о его увлечении фотографией уже начали поговаривать, и стал реже выносить аппарат.
2
«Труд» и «Фронт» вышли из Петропавловска на поиски китов. Первые сутки прошли без результатов, зато на следующий день китобои напали на крупные стада, уходящие на север. Преследуя китов, суда вышли в Кроноцкий залив. Здесь фонтаны виднелись со всех сторон. Чтобы не мешать друг другу, китобои разошлись в разные стороны и начали охоту. Андерсен заметил вблизи берега животных с коротким, но очень толстым телом. Они часто выпрыгивали из воды, поднимали волны, размахивали длинными грудными плавниками, грузно падали, ныряли, вскидывая хвосты.
— Веселый кит! [50]
Веселый к и т — так китобои называют горбачей за их прыжки из воды. — обрадовался гарпунер. — Легкая добыча.
«Труд» подошел к ним близко. Киты плыли друг за другом по кругу — точно вели хоровод. Андерсен быстро загарпунил горбача. Он оказался живучим. После долгой буксировки норвежец выстрелил вторым гарпуном.
Когда горбач перевернулся, показав свое бело-розовое брюхо, к нему подплыло несколько китов, и гарпунер на выбор убил еще двух.
Буксируя богатую добычу, «Труд» возвращался к базе. Андерсен торжествовал. Он тщательно брился, долго рассматривал свое багрово-синее лицо с большими мешками под глазами и подмигивал себе. Гарпунер собирался, как он говорил, «отдохнуть» на берегу. Сошли на берег и Горева с Орловым.
Когда капитан пригласил ее в кино, Нина усмехнулась:
— В кино ходят влюбленные и женатые, а мы давайте погуляем по городу.
Глаза ее лукаво искрились. Сойдя на берег, Горева позволила взять себя под руку. Под вечер, возвращаясь на базу, они увидели Андерсена, который неуверенно брел в обнимку с каким-то моряком и безуспешно пытался затянуть песню.
Трудно с ним? — неожиданно участливо спросила Горева.
Когда трезвый — тихий, работящий, — ответил Орлов, удивляясь перемене в настроении девушки.
Журба встретил Андерсена на берегу, разлучил его с собутыльником и ;погрузив в шлюпку, прошипел:
— Пойдешь еще у меня на берег один! Судно позорить! Займусь вот тобой — сразу сделаю трезвенником.
У трапа базы Горева небрежно протянула Орлову руку:
— До свидания!
Опять она была далекая и неприветливая.
На палубе Журба вытрезвлял гарпунера по методу Степанова: Андерсен спокойно стоял под душем. После этого он пил черный кофе, старался выполнить все требования боцмана. Если бы знакомые китобои с других флотилий увидели сейчас Андерсена, они были бы очень удивлены тем, что этот буйный во хмелю человек стал таким смирным.
Посоветовавшись со Степановым, Северов вызвал к себе Данилова и Ли Ти-сяна. От капитан-директора они вышли вместе. Данилов почесывал подбородок, щурил левый глаз на Ли Ти-сяна. Тот шел торжественно. Его темно-оливковое лицо с узким разрезом глаз выражало удовольствие и гордость, внутри бушевала радость. Внешне Ли Ти-сян был спокоен, даже замкнут. Он думал: «Капитан должен быть строгим и спокойным, как Северов».
- О, Ли Ти-сян теперь тоже капитан — бригадир кормовой разделочной бригады, как прежде был Данилов. А Данилов _ этот добрый бородатый русский человек, к которому Ли Ти-сян так привязался, стал бригадиром носовой площадки.
Сдав мясо и набрав недостающее количество рабочих, плавучая база «Приморье» покинула спокойную Авачинскую губу. Курилов, упражнявшийся в счете по-немецки, с тоской прислушался к шуму машины, к протяжному гудку. Ему стало грустно. Там, наверху, идет жизнь, а он лежит и как школьник зубрит:
— Айн, цвай, драй...
Он снова забубнил. Слова произносил автоматически, думая об Оленьке. «Что же она долго не идет?» — Курилов уже привык видеть девушку рядом с собой и, услышан за дверью знакомый голос, оживлялся. Лицо его прояснялось. "Сейчас войдет она, ласковая, веселая, подробно расскажет обо всех новостях. Можно будет отдохнуть от немецкого языка».
Курилов узнал от Ольги, что на озере Ханка есть черепахи, растут лотосы, что отец Оленьки — красный партизан и у него есть орден, что отца вызывал в Москву сам Климент Ефремович Ворошилов и что Оленька умеет вышивать, но вот беда: она не захватила с собой цветных ниток.
Оленька рассказала Курилову, что в клубе базы идет подготовка к вечеру самодеятельности и она будет участвовать в концерте; Степанов часто заходит к ним и требует, чтобы все было как в театре. Но разве можно этого добиться — они же ведь не настоящие артисты!
Леонтий уговаривал Оленьку что-нибудь спеть. Она отказывалась: «Врач отругает, если услышит», — но однажды уступила просьбе и вполголоса запела:
Виють витры, виють буйни,
Аж дэрэва гнуться...
Голос у нее был чистый, задушевный. Оленька пела, вся отдаваясь настроению, а Леонтий смотрел в ее такие глубокие, немного грустные в этот момент глаза, на которые опускались пушистые черные ресницы, на полные алые губы, на крепкие сильные руки, лежащие на коленях, обтянутых халатиком.
Их взгляды встретились. Оленька не отвела глаз, улыбнулась и продолжала петь. Она была довольна поручением Степанова. За Куриловым ей было приятно ухаживать и немного командовать им. Она обрывала разговоры и приказывала:
— Хватит болтать! Давайте повторим глаголы!
Курилов покорно брался за учебник.
3
Шубин повел судно на поиски китов. В полдень бочкарь заметил финвала. Его черное с синеватым отливом продолговатое тело, подобно торпеде, взрывало воду. Животное часто меняло направление. Нильсен, следивший за китом, по рябившей впереди его воде определил, что финвал гнался за косяком сельди, которая устремилась к берегу.
Шубин отдал в машинное отделение команду увеличить скорость. Берег был уже совсем близко. Раздался крик Нильсена. Шубин увидел, что гарпунер дает знак — отвернуть.
Моментально был переложен руль. Судно описало полукруг, шаркнуло килем по дну и вышло на глубину, избежав опасности сесть на мель. А кит вылетел на мелководье и остался там. Он не мог сползти назад, бился, поднимая хвостом огромные волны, и потом стал задыхаться. Огромное тело кита, облегченное в воде, давило теперь всей тяжестью на легкие. Животное постепенно замирало. Время от времени кит яростно бил по воде хвостом, но удары слабели.
Нильсен знал, что этот финвал от него не уйдет, и продолжал охоту за другим китом. Ему удалось загарпунить второго финвала.
В тот день Нильсен убил еще одного кита. Это был успех, которому могли бы позавидовать и другие гарпунеры! Правда, Граулю не везет, он все еще стоит в Петропавловске, а Андерсен промышляет. Интересно, сможет ли он, Нильсен, набить столько же, сколько и Андерсен? Ведь здесь так много китов!
После охоты «Фронт» вернулся к финвалу-самоубийце. Кит был уже мертв. По спине животного расхаживали птицы. Китобоец взял его на буксир и, стащив четырнаднатиметровую тушу с мели, доставил вместе с другими тушами к базе.
Дядя Митя лично пригласил Нильсена к ужину. Олаф был польщен. Кок на советском судне — это не просто кок. А здешний кок — дядя Митя — и вовсе особенный человек: его очень уважает капитан; Нильсен видел однажды, как дядя Митя что-то говорил капитану, а тог слушал его с видом человека, которому советуют что-то хорошее, нужное.
Вот и сейчас за столом, на котором были расставлены вкусно приготовленные блюда и даже стоял графинчик с русской водкой, дядя Митя сидел по правую руку от
капитана.
Все подняли рюмки за успех «Фронта», за успех Нильсена и выпили. Капитан отрезал от пирога кусок и положил Нильсену на тарелку. Гарпунер растерялся: такой чести он не ожидал. Старый, бывалый моряк, он почувствовал, как у него в горле что-то защекотало и запершило.
— Как вы смотрите, мистер Нильсен, — обратился к нему Шубин на английском языке, — если мы вызовем на соревнование команду «Труда»?
Нильсен сначала не понял, о каком соревновании идет речь. Да, он много слышал, что в России соревнуются, но как это делается, что это означает — он понимал плохо.
В разговор вмешался дядя Митя и так просто и понятно разъяснил Нильсену сущность соревнования, что гарпунер даже удивился: почему он сам об этом не догадался? Это очень заманчиво — быстрее всех выполнить план! А если удастся еще сверх плана добыть китов? Конечно, сколько удастся. Нет, не так! Нужно дать слово, что, кроме положенного количества он, Нильсен, убьет еще, допустим, пять китов, и во что бы то ни стало это надо сделать. За это ему будет почет и уважение. Судно получит красный вымпел, а Нильсена назовут ударником, — так называют лучших.
Да, все это очень заманчиво, но Нильсен должен подумать: шестьдесят китов — мировая норма гарпунера, а он не знает, сумеет ли добыть столько китов, не говоря уже о дополнительных.
Ночью Нильсен проснулся с тревожным чувством: кажется, он совершил какую-то оплошность. Сон исчез. Нильсен вспомнил, что в конце ужина он сказал русским:
«Вы вызываете на соревнование «Труд»? Хорошо, вызывайте, но я, Нильсен, не буду в этом участвовать».
Да, да. Он так и сказал, а русские посмотрели друг на друга и виду не подали, что он их обидел. Нет, Нильсен, ты неблагодарный человек. Русские тебе столько добра делают, к гарпунной пушке тебя поставили, а ты не согласился на их предложение. И уж раз они это говорят, значит, уверены, что ты можешь добыть шестьдесят пять китов, как были уверены в том, что ты способен стать гарпунером.
Нильсен покрутил в темноте головой. Нет, он поступил не как моряк. Выходит, что он пренебрег товарищами по судну. А что если русские на него рассердятся? Откажут ему в гарпунерстве? Тогда опять безработица! Да и Союз гарпунеров может не простить, что Нильсен без разрешения встал за пушку.
Забыв зажечь свет, Нильсен торопливо натянул на себя одежду и вышел «а палубу. Судно стояло около ярко освещенной базы. На разделке китов работали круглые сутки; у борта базы качались огромные темные туши.
Шубина на судне не оказалось. Нильсен направился к дяде Мите.
Дядя Митя, к удивлению Нильсена, не спал и не возился у плиты. Он сидел за столом перед раскрытой книгой в красном переплете и что-то выписывал из нее в ученическую тетрадь.
«Поварская книга», — решил Нильсен.
Увидев гарпунера, кок неторопливо снял очки и заложил ими раскрытую книгу. Нильсен, волнуясь и приглаживая ладонью волосы, говорил:
— Я тогда поторопился с ответом. Я хочу, как это... соревноваться с Андерсеном. Я убью шестьдесят пять китов и хочу, чтобы русские не думали, что Нильсен неблагодарный человек, что он не хочет дружно жить с русскими товарищами, — последние слова он произнес не совсем
уверенно.
- Вы очень хорошо решили, Нильсен, — сказал дядя
Митя, протягивая ему руку. — Очень хорошо!
- Я не один буду соревноваться? — спросил с плохо скрываемой тревогой Нильсен. — Меня поддержит команда «Фронта»? Так?
- Да с вами будет вся команда, — кивнул кок. — Садитесь. Вы спать не хотите?
— О, какой сон! — махнул рукой Нильсен.
Он широко раскрытыми глазами смотрел на книгу. На ее темно-красном коленкоровом переплете было вытиснено одно слово. И хотя оно, это слово, было написано по-русски, гарпунер прочитал его: «Ленин».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
На базе все еще не успевали с разделкой китов. Сбросили за борт и взорвали тушу одного горбача, а за ним — протухшую голову кашалота. Северов и Степанов подошли к Данилову, который никак не мог «обжить», как он говорил, носовую площадку.
Видел, что полетело за борт? — спросил Степанов.
Глаза у меня хорошие, — нахмурился Данилов.
Хорошие, говоришь? А как же ты не заметил, что в воду мешок денег бросили, — вмешался Северов. — Надежда на тебя, Никифорыч.
Голову кашалота за борт, а у самого голова трещит, что делать-то? — обратился Данилов к капитан- директору. — У нас есть две пилы, одна большая, другая поменьше — для распилки мяса и костей. Ребятки мои приспособились их пускать.
Так чего же жалуешься? — удивился Степанов. — Начинай!
Начать дело нехитрое, да как кончишь? — вздохнул Данилов. — Как такую махину, — он указал рукой в сторону борта, куда сбросили голову кашалота, — приладишь к пиле, когда в ее хайло вся моя бригада входит? А с ножами тоже не подступишься — кости прямо железные. Вон у того кита, что Ли Ти-сян разделывает, башка такая, каких я не видывал.
Придется сегодня технический совет собрать, — сказал Северов,
Суды-пересуды ничего не дадут, — безапелляционно заявил Данилов- — Надо практикой до всего доходить.
У Ли Ти-сяна работа шла хорошо. Он оказался умелым бригадиром: по-своему переставил людей, и теперь четыре лебедки одновременно снимали полосы жира. Пока их у люков секли ножами на куски, тушу переворачивали.
Разделка шла непрерывно, точно на конвейере. За сутки бригада «обдирала», как говорили рабочие, двух китов.
Ли Ти-сян весь превратился в действие. Он поспевал всюду, за всеми следил и только изредка возмущался, выражая недовольство на своем родном языке. Он сердился на Данилова. Несмотря на то, что бригада носовой площадки была полностью укомплектована, тот все же увел с собой лучшего лебедчика. Ли Ти-сян вначале спорил, горячился, но потом сказал:
Это твоя обмани меня есть... Твоя его бери, моя работай плохо... Так моя работай нету... Моя буду работай шибко шанго.., а твоя пропала совсем...
Ты что же это надо мной издеваешься, Ли Ти- сян? — почти крикнул Данилов. — Думаешь, я у тебя в хвосте буду плестись? Подожди, мы с тобой соревноваться будем!
Солев... солев... — Ли Ти-сян не смог выговорить новое слово и крикнул вслед уходившему Данилову: — Давай, давай!
Мясо первого финвала было сдано консервному цеху. Заработал новый цех на флотилии, но разделка китов шла по-прежнему плохо.
«Труд» и «Фронт» каждый день подводили новые туши. Подошел из Петропавловска с новой мачтой «Шторм». Ли Ти-сян довел разделку китов до трех штук в день, но этого ему было мало.
Бригада Данилова распиливала туши на части: мясо ;кости, внутреннее сало. Она полностью загружала цех переработки. Здесь день и ночь вытапливался жир в десяти котлах. Отсюда его перекачивали в отстойники для дальнейшей обработки. Все, что оставалось в котлах, шло в сушильные печи, а из них — в туковый цех на выработку мясного и костного тука.
К концу первого месяца заработали все цехи плавучего завода, но головы китов по-прежнему летели за борт.
Степанов предложил пригласить гарпунеров.
— Может быть, они что-нибудь подскажут. Ведь у каждого из них за спиной десятки лет работы на китобойном промысле.
Гарпунеры явились в точно назначенное время. Первым пришел Грауль, за ним Андерсен. Обменявшись рукопожатием, они молчаливо закурили. Вошел Нильсен. Еще в дверях он снял свою шапочку, пожал руку Северову, Степанову и подошел к Граулю. Немец сидел с таким видом, как будто перед ним никого не было.
— Добрый день, мистер Грауль, — сказал дрогнувшим голосом Нильсен, все еще держа протянутую руку.
Грауль медленно поднял на Нильсена глаза и, не выпуская из зубов сигары, едва заметно, пренебрежительно кивнул. Нильсен, пунцовый, неловко подошел к Андерсену. Тот крепко пожал ему руку и, хлопнув по дивану рядом с собой, пригласил сесть. Нильсен ответил благодарным взглядом.
Капитан-директор и Степанов начали совещание. Грауль, а за ним и Андерсен только отвечали на вопросы, которые им задавал Северов. Нильсен все время молчал.
Узнав, зачем их позвали, Андерсен прохрипел:
— На других базах китов разделывают так же, как и на «Приморье». А вот почему быстрее, — не могу сказать, не знаю. Думаю, что все дело в способностях.
Андерсен несколько недоумевал, что с ним советуются.
Спасибо, мистер Андерсен, — скрывая досаду, прервал его Северов и обратился к Граулю. — Вы имеете свои труды по китобойному промыслу. Очевидно, сможете нам помочь?
Мне очень неприятно, но я должен вас огорчить, — развел руками Грауль, отвечая по-немецки. — Я ведь только гарпунер. Вы читали мои книги?
Нет, к сожалению, — сказал Геннадий Алексеевич.
Я писал только о гарпунерском деле, — сообщил Грауль, — а разделка туш меня никогда не интересовала.
— А вы господин Нильсен? — спросил Северов. Выходка Грауля расстроила Олафа и напомнила ему,
что его не считают настоящим гарпунером, а видят в нем самозванца, нарушившего законы Союза гарпунеров. Поэтому Нильсен только отрицательно покачал головой. Когда гарпунеры ушли, Степанов сказал:
Видел, как Грауль с Нильсеном поздоровался? Вот тебе живая политграмота.
А мы не ошиблись в Нильсене, — сказал Северов. — Посмотри сводку охоты на сегодня. У Андерсена — восемь китов, у Нильсена — пять, а у Грауля — четыре. Если такими темпами пойдет дело, план будет выполнен. Эх, только разделка у нас отстает!
Степанов ушел к себе.
Он сидел в каюте, читая переданную ему Геннадием Алексеевичем рукопись Северовых, когда к нему пришел дядя Митя.
Парторг редко бывал у помполита. Все мелкие вопросы он старался решать сам и приходил к Степанову только по большим и важным делам.
Сегодня было совещание, — спокойно сказал он, — и гарпунеры отказались нам помочь. Правильно?
Степанов утвердительно кивнул.
Ко мне заходил Нильсен, — продолжал дядя Митя. — Трусоватый человек, но честный. Он сказал, что гарпунеры говорили неправду и, под большим секретом от Андерсена и Грауля, просил меня передать Северову, что головы китов разрывают лебедками — кости в одну сторону, мясо в другую, а затем распиливают. Если не будет ничего выходить, Нильсен согласен поздно ночью прийти показать, как это делается, «о только так, чтобы его никто не видел.
Степанов отложил рукопись и воскликнул:
Вот это здорово! Приведи его после полуночи на «Приморье».
Теперь второй вопрос, — дядя Митя вытащил из кармана листок, развернул его. — Мы вызываем на социалистическое соревнование команду «Труда».
Ну и молодцы! — воскликнул Степанов. Он быстро прочитал текст вызова и с изумлением проговорил: — Нильсен вызывает Андерсена! Интересно, очень интересно! Очень хорошо. Только вот насчет цифр надо поговорить с Северовым. Когда думаете посылать делегатов на
«Труд»?
Завтра, — сказал парторг.
2
Степанов с интересом дочитывал рукопись Ивана Алек-(еевича Северова.
«...В начале шестидесятых годов русский китобой Линдгольм[51]
Линдгольм — в романе выведен под именем Лигова. организовал промысел в Тугурской губе. Но через несколько лет ему пришлось закрыть дело, так как он не мог конкурировать с американцами, а со стороны правительства ничего не было сделано, чтобы оградить восточные воды от иностранных браконьеров.
В 1887 году отставной капитан Дыдымов[52]
Дыдымов- в романе выведен под именем Клементьева. приобрел быстроходное, лучшее в мире китобойное судно «Геннадий Невельской». Аким Григорьевич Дыдымов не получил поддержки у царского правительства и вынужден был занять деньги, предложив страховой полис на собственную жизнь на сумму в шесть тысяч рублей. Экипаж китобойного судна «Геннадий Невельской» был полностью укомплектован русскими моряками. Дыдымов, лично командуя судном, успешно начал охоту. В 1888 году он за четыре месяца добыл двадцать восемь китов, а в следующем году — пятьдесят. Корейский император разрешил ему — единственному из китобоев — вести промысел у берегов Кореи. Но вот, выйдя в море в 1890 году, Дыдымов таинственно исчез вместе со своим кораблем.
Затем русский подданный Кайзерлинг приобрел оставшееся после Дыдымова имущество и возобновил китобойный промысел на Дальнем Востоке. У него насчитывалось девять китобойных судов.
Когда вспыхнула русско-японская война, вся флотилия была уведена в Японию.
Американские, японские, английские китобои продолжали охотиться в водах русского Дальнего Востока и неустанно на весь мир трубили о «неспособности русских создать китобойный промысел», об «отсутствии у русских китобойных традиций, которые создаются веками».
В 1923 году норвежская китобойная фирма обратилась к Советскому правительству с просьбой дать ей концессию на советском Дальнем Востоке. Но с самого начала иноземные китобои хищнически повели промысел.
Вскрылось, что норвежские охотники интересовались не только китами, а проявляли слишком пристальный интерес к русскому побережью, оказывались у лежбищ морского зверя. Советское правительство предложило «китобоям» немедленно покинуть наши дальневосточные воды...»
Степанов отложил рукопись и задумался. Печальная судьба у русского китобойного промысла! Но теперь ничего подобного не повторится.
Степанов снова склонился над рукописью. После краткого исторического обзора шли подробные записи многих лет о времени появления и нахождения китов различных пород у южных берегов Камчатки. Не прерывая чтения, Степанов подвинул к себе блокнот, нашел ощупью карандаш и стал делать выписки.
Над морем уже занялся рассвет. Круглый иллюминатор побелел, потом порозовел, зазолотился, точно накаляясь, и в каюту хлынули лучи солнца. Степанов перевернул последний лист рукописи и долго сидел над ней, думая о прочитанном. Потом вновь прочел имя автора.
«Спасибо тебе, Иван Алексеевич, от советских китобоев! — мысленно произнес Степанов и закрыл рукопись. — Надо дать ее почитать Старцеву». Он вышел из каюты.
Залитая утренним солнцем, китобойная база «Приморье» стояла на спокойной голубой воде. На обеих площадках разделывались киты. К базе шли «Труд» и «Шторм» с добычей. Легкий бриз развевал на мачтах вымпелы.
3
Экипаж китобойца «Труд» принял вызов команды «Фронта». Услыхав об этом от Журбы, Андерсен грубо заявил:
Двадцать пять лет я охочусь за китами без соревнования. Соревнование — это политика. А политикой я заниматься не хочу!
Орлов пригласил к себе Андерсена. Капитан был несколько уязвлен тем, что его вызвали на соревнование, а не он первый об этом догадался.
Нильсен обещает убить шестьдесят пять китов, — сказал Орлов гарпунеру, решив во что бы то ни стало привлечь его к соревнованию.
Что? — закричал Андерсен. — Нильсен, этот мальчишка, хочет взять больше китов, чем я, настоящий гарпунер!
Да! —подтвердил Орлов. — Вот здесь, в договоре, написано, что Нильсен дал слово добыть именно столько китов.
Андерсен затрясся от негодования. Он посмотрел маленькими глазами на Журбу, на Орлова и прохрипел:
Я проучу этого хвастуна! Я убью семьдесят китов и ни одним меньше!
Но, сказав так, он осекся и растерянно, почти испуганно посмотрел на капитана и боцмана. Трудно, очень трудно добыть за сезон больше шестидесяти восьми китов. А тут он сболтнул, старый дурак!
Журба дружески хлопнул Андерсена по плечу:
Молодец, поддержал команду!
Может, господин Андерсен передумает? — спросил Орлов, видя, что гарпунер смешался.
Нет, я сказал свое слово! — хрипло бросил Андерсен.
Он вошел в свою каюту, налил стакан рому и залпом выпил. Как только добытые киты были переданы базе, Андерсен потребовал у капитана:
В море!
С этого дня начались какие-то сумасшедшие по напряжению вахты. Подобного не случалось с Андерсеном еще никогда в жизни. Судно уходило на поиски китов на рассвете и возвращалось только поздним вечером. Нередки были случаи, когда и ночью китобоец дрейфовал в море.
Вот это работа! — посмеивался Журба. — Крепко задел Нильсен нашего гарпунера. Смотрите, Андерсен и с лица спал.
Действительно, норвежец похудел, у него был усталый вид, но он чувствовал себя прекрасно. Даже к бутылке стал реже прикладываться.
Каждый вечер к Андерсену, приходил Журба и показывал два, а иногда три пальца — столько, сколько добывал китов Нильсен.
Если у Андерсена было меньше, гарпунер злился, клялся всеми святыми, что завтра у него будет больше и что он нащелкает по носу этого Нильсена, а русские увидят, какой он, Андерсен, гарпунер.
Андерсен постепенно выдвигался вперед, и у него быстрее, чем у Нильсена и Грауля, росло число добытых китов.
... На базе разделка туш шла успешнее. Нильсен сдержал свое слово и помог рабочим.
На кормовой разделочной площадке только что закончили обрабатывать кашалота. Отделенную от туши голову кита зацепили тросом с носовой площадки и медленно потащили по широкому коридору, который шел вдоль правого борта судна. Палубные надстройки в средней части судна были отнесены к левому борту.
Курилов и Ольга поднялись по трапу и, жмурясь от ослепительного света, вышли на залитую солнцем палубу.
Пойдем к бате, — сказала Ольга. Незаметно они перешли на «ты». — Посмотришь, как он работает.
Щеки девушки порозовели. Ей очень хотелось показать Курилова отцу. Ольга была уверена, что Леонтий ему понравится, но все-таки волновалась.
Они миновали коридор и вышли на носовую площадку. Данилов стоял в центре ее, выделяясь своей могучей фигурой. Он то и дело зычным голосом отдавал приказания. Каждое движение его рук заставляло вступать в дело или останавливало тот или иной механизму
Вот он взмахнул рукой и крикнул:
Давай на разрыв!
Тросы крепко обхватили доставленную сюда голову кашалота. Данилов дал знак. Зашипел, вырываясь из лебедок, пар, зарокотали шестерни, и с головы кашалота слезло мясо.
Стоп!
Новое движение, громкий треск. Это разрывались связки костей головы.
На пилы! — приказал Данилов.
Стальные зубья паровой пилы вгрызались в сильно пропитанные жиром кости нижней челюсти. А верхняя часть головы была подтянута к горловине котла, стоявшего под палубой. Сюда сливали маслянистую жидкость — спермацет. Около двух тонн оказалось его в голове кашалота. Верхняя часть головы тоже пошла под пилу.
Все! — удовлетворенно сказал Данилов, когда разделка кита была закончена. — Ну, ребятки, сегодня мы рекорд поставили — меньше часу возились с китом!
Он подошел к дочери. Оленька познакомила отца с Леонтием.
Нехорошо с тобой вышло, — сказал Данилов — Но ты человек молодой, до свадьбы заживет.
Заживет, — улыбнулся Леонтий.
— Вот и сватай мою дочку, — пошутил Данилов. Увидев, как вспыхнула Оленька, как смутился, не найдя что ответить, Курилов, старый рыбак подумал: «Кажется, я в самую точку попал».
Тебе... вам, — запуталась Оленька, обращаясь к Леонтию — вам надо ложиться, много сегодня ходили...
Они ушли. Данилов задумчиво погладил бороду: «Ну что же, в час добрый. Парень с виду представительный. Да и говорят о нем неплохо».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
На рассвете Орлов привел «Труд» к китовому стаду. В серой мгле был виден один фонтан, а чуть левее другой... Холодок забирался под полушубок, бежал мурашками по спине, плечам. Рваными клочьями цеплялся за воду туман. Капитан приказал разбудить Андерсена. Через минуту вахтенный возвратился.
Гарпунер отказывается вставать. Все время тычет пальцем в календарь.
— Опять коники выкидывает, — заворчал Журба. Боцман сам отправился к гарпунеру, но быстро вернулся обескураженный, пожимая плечами.
Наш гарпунер вроде как поминки справляет. Показывает на календарь и мотает головой — дескать, не пойду к пушке.
Киты были рядом. Журба с досадой крякнул:
Эх, какие добрые! Парочку можно было бы сейчас взять!
Орлов, кипя негодованием, вошел в каюту Андерсена. Тот, полураздетый, взлохмаченный, небритый сидел за столом и потягивал коньяк. Увидев капитана, он приветливо обратился к нему:
Стаканчик, кэп!
Нет! — резко ответил Орлов, отстраняя наполненный стакан. — Почему вы не выходите на охоту? Киты у борта!
Взгляните, кэп, — гарпунер, не оборачиваясь, большим пальцем через плечо показал на календарь, висевший над койкой. — Сегодня опасный день. В этот день не охотятся.
Орлов посмотрел на календарь. На листке стояло: «Тринадцать. Понедельник».
Ни один китобой, — объяснил Андерсен, — тринадцатого числа не охотится. А когда тринадцатое число к тому же приходится на понедельник, то уж в этот день охота обязательно кончится большой бедой.
Но вы же соревнуетесь с Нильсеном! — напомнил Орлов.
Будет несчастье, если я выпущу хотя бы один гарпун, — приложив руку к груди, сказал Андерсен, — или даже подумаю о том, что надо убить кита. Нет, я сегодня и на палубу не выйду.
Андерсен выпил коньяк и налил еще. Орлов понял, что спорить с гарпунером бесполезно, и вышел.
В этот день отказался охотиться и Грауль. А Нильсен, захваченный соревнованием, забыл о временя и утром, как обыкновенно, подготовив с Петей Турминым пушку, стал на мостике рядом с Шубиным.
Китов обнаружили быстро, и судно полным ходом двинулось к видневшимся на горизонте фонтанам. Как оказалось, там было много серых китов. Небольшие, десятиметровые, без спинного плавника, со множеством белых пятен на бурой коже, они выбрасывали двойные широкие фонтаны, сливавшиеся своими пушистыми вершинами. Это было стадо, которое пропустил китобоец «Труд».
Нильсен подготовился к стрельбе. Шубин подводил судно к стаду. Вдруг он заметил, что к стаду, вспенивая воду, точно торпеды, несутся большие, высокие косовидные плавники. Это были косатки. Ниже спинного плавника и над глазами хищников виднелись белые полосы.
Серые киты, как по команде, повернули к берегу и начали стремительно уходить от своих острозубых врагов.
Нильсен безнадежно махнул рукой - гнаться сейчас за китами было бесполезно. Напуганные опасностью, они развили большую скорость. Косатки устремились в поганю.
Петя Турмин, с интересом наблюдавший за происходившим, вдруг крикнул:
Смотрите, смотрите!
Он указывал на одного из серых китов, который начал отставать от стада, плыл все медленнее.
Плохо, — проговорил Нильсен по-русски — он заучил от Пети десятка три слов.
Косатки были совсем близко от своей жертвы, когда животное внезапно перевернулось на спину и показало свое светлое брюхо. Кит словно одеревенел — закачался на волнах. как бревно. Моряки ждали, что косатки набросятся на него, разорвут на части, но они, обойдя его, точно скалу, продолжали погоню за уходившим стадом.
Наверно, от испуга у него разрыв сердца произошел, — пошутил Шубин.
Он вел судно к неподвижно лежавшему киту. Когда судно было в трех десятках метров от цели, животное ожило и, перевернувшись, начало уходить от «Фронта».
Ишь ты, какой хитрец! — воскликнул удивленный Шубин и приказал: — Полный ход!
Кит был настигнут. Прозвучал выстрел. Зверь ушел в воду на большую глубину, потом выскочил далеко слева. Шубин развернул судно.
Через три часа, когда кита прибуксировали к борту, моряки увидели, что вместо левого грудного плавника у него торчала одна культяпка.
Хромой кит, — пошутил Турмин, — теперь понятно, почему он притворялся мертвым. Не было сил уходить от косаток.
В тот день Нильсен охотился удачно — привел на базу двух китов. Он очень удивился, когда узнал, что Грауль и Андерсен не загарпунили ни одного кита.
«Фронт» победителем подходил к базе. У борта «Приморья» стоял «Шторм». Грауль, покуривая, прохаживался по палубе. Когда «Фронт» оказался рядом со «Штормом», Грауль, увидев Нильсена, сложил ладони рупором и крикнул по-английски:
Хэлло, Нильсен! Вы смелый парень. Бьете китов тринадцатого числа, да еще в понедельник. Смотрите, как бы не пришлось кормить собою крабов!
Выпалив это, Грауль расхохотался. Нильсен побледнел, руки его судорожно сжали поручни мостика. Он как-то весь обмяк и, с трудом передвигая ноги, подошел к капитану, дрожащими губами прошептал:
Капитан, которое сегодня число и какой день?
Тринадцатое, понедельник.
Нильсен, закрыл лицо руками, побрел в свою каюту. Там, упав на койку, он пролежал в одежде до полуночи, а потом, точно что-то вспомнив, вскочил, выдвинул чемодан и, перерыв все свои вещи, достал маленький молитвенник. Над ним Нильсен просидел всю ночь.
Утром, когда китобои выходили на промысел, Грауль, прогуливаясь по палубе, ядовито хихикнул в лицо растерянному Нильсену:
Счастливой охоты, гарпунер! Вчера вы славно постреляли.
Нильсен стоял бледный, с лихорадочно поблескивающими глазами. Петя Турмин несколько раз пытался заговорить с Гарпунером, однако Нильсен молчал. Показались киты. Нильсен неуверенно подошел к пушке и, нервничая, выстрелил. Гарпун поразил цель, но не смертельно. Животное потянуло за собой судно. Нильсен стрелял раз за разом, и все мимо. Один гарпун был потерян. Только шестым гарпуном Нильсен прикончил кита. Это его приободрило, но больше охотиться он не смог, и «Фронт» вечером вернулся к базе с одной тушей. Кэтому времени двух китов уже подвел Андерсен и одного — финвала — Грауль.
Когда финвала подтащили к- борту базы, Слива звонко закричал:
Ну что вы скажете, ребята! Гарпуны на этой туше, как грибы, растут. Гляньте! Грауль вогнал три гарпуна, а торчит почему-то четыре.
Действительно, из спины кита торчала пятка гарпуна, изъеденная ржавчиной. Видно,гарпун этот попал в животное давно. Бывает, что киты, оборвав линь, уходят с гарпунами в теле и, если они ранены не смертельно, то и живут так, с металлической занозой.
На базе бригада Ли Ти-сяна вырезала из кита все гарпуны. На четвертом было клеймо: «Дурбан, 1908 г.».
Степанов забрал гарпун к себе в каюту.
... Курилов поправился. Ему позволили вернуться на «Шторм».
Смотри, больше с мачты не падай, — пошутил Степанов. — Немецкий язык изучай основательно, — продолжал он серьезно. — Буду проверять.
Ясно, — улыбнулся Курилов и по-немецки попросил разрешения идти на свое судио.
Иди, — засмеялся помполит.
Оленька загрустила. Возвращение Курилова на китобоец казалось ей расставанием чуть ли ие навеки, хотя она знала, что сможет видеть Леонтия каждый день.
Ты не забывай нас, — сказала она, провожая Леонтия к трапу, и протянула ему руку.
Несколько минут они стояли, не разнимая рук, оба взволнованные. Ольга с тревожным ожиданием смотрела на Курилова. Ей неудержимо захотелось обнять его, прижаться к его широкой груди. Но, испугавшись нахлынувших чувств, она почти грубо сказала:
- Иди!
Они расстались. И все на базе стало для девушки скучным. Ходила она невеселая, и уже не так бойко стучали ее каблучки, когда она тянула ленту рулетки, чтобы замерить новогофкита. Данилов видел перемену в дочери, но ни о чем ее не спрашивал.
Можура, обрадованный возвращением Курилова, сказал:
Наконец-то, явился. Заждались!
Крепко пожал руку Леонтию и Грауль. Он снова извинялся за свою ошибку и пообещал, что подобное никогда не произойдет.
Я понимаю, что вы сделали это не умышленно, — сказал Курилов.
О! — только и произнес гарпунер и еще раз пожал ему руку.
Курилов сразу же занял свой наблюдательный пост на мачте. После охоты он доставал тетрадь и аккуратно записывал, при каких обстоятельствах замечал китов, какие у них были фонтаны.
2
Наступил август, а вместе с ним настали для флотилии тревожные дни. Китов становилось все меньше; однажды все три судна вернулись к базе без добычи. То же произошло и на второй и на третий день. В течение недели только Андерсену удалось взять двух китов.
Разделочные бригады на базе простаивали. Капитан-директор советовался со Степановым:
Куда идти? Где искать китовые стада? Во г «Шторм» уходил на полтораста миль вперед и не встретил ни одного кита!
Пригласили Старцева. Он по-прежнему держался как-то в стороне от всего коллектива, наблюдения проводил вяло. Быть может, это происходило из-за того, что он впервые оказался вдали от своего привычного кабинета в институте, или же эта апатия была вызвана тем, что Старцеву по существу до сих пор не приходилось заниматься китами. Среди китобоев, моряков, рабочих он чувствовал себя чужим и даже со своей лаборанткой держался натянуто.
Вопрос руководителей флотилии застал его врасплох. Никаких предложений он не мог дать.
Я думаю, что киты ушли из этого района в другой...
Вот как! — со скрытой насмешкой воскликнул Геннадий Алексеевич.
Старцев этого не заметил и продолжал:
В какой район ушли киты — мне неизвестно. Ни один научный работник здесь не бывал, и никто не занимался вопросом миграции китов в этих водах. Поэтому сейчас сообщить вам что-нибудь определенное не могу.
Так, — вздохнул Северов. — Ну, а ваши личные предположения?
Мне нужно еще три—четыре года, чтобы составить хотя бы общую картину. А для подробной разработки вопроса о миграции китов потребуется, может быть, десяток лет. Если учесть к тому же условия нашей работы...
То есть? — заинтересовался Степанов. — Что вы имеете в виду?
Что я имею в виду? — переспросил Старцев, подняв брови, точно удивляясь наивности вопроса. — Да хотя бы то, что для научных исследований нужна специальная экспедиция, специально оборудованное судно!
У нас пока нет специальных судов, — сдержанно сказал Геннадий Алексеевич, испытывая все большее раздражение против Старцева. — Но почему бы вам не воспользоваться для начала нашими китобойцами и не сделать на них несколько рейсов?
Я это имею в виду. Правда, для научных экспедиций эти суда не приспособлены, но, как говорится, на безрыбье и рак — рыба. — Старцев снисходительно улыбнулся.
Что вы скажете о рукописи, которую я вам передал? — спросил Степанов, неприятно задетый последними словами ученого, которые прозвучали оскорбительно.
Старцев помолчал, потом осторожно проговорил:
Рукопись Северовых интересна, я бы сказал, даже весьма интересна. Но практически ее использовать я не нахожу пока возможным.
Почему? — почти разом спросили капитан-директор и помполит.
Автор или авторы ее не являются подлинными учеными, то есть я хочу сказать, не имели необходимой подготовки, и это должно нас насторожить. Они... простите, Геннадий Алексеевич, — обратился Старцев к капитан-директору: — Но истина такова. Они не исследователи, а лишь собиратели материала, который не проверялся строго. Это не дает права полностью доверять всему тому, о ,чем говорится в рукописи.
Что же нам предпринять? — обратился Геннадий Алексеевич к Степанову, давая понять, что разговор со Старцевым окончен.
Он не мог скрыть обиды за отца и брата. Старцев поднялся с кресла:
Во всяком случае нам сейчас следует держаться подальше от. Командорских островов. Это единственное, в чем я согласен пока с выводами Северовых. Там помехой будут котики.
Старцев откланялся и вышел.
Пользы от него мало, — сердито сказал капитан-директор. — Однако его совет дельный. У Командор я не раз видел большие стада китов. Но на островах — лежбища котиков. Охотясь на китов, мы можем их распугать, а мясо, выброшенное за борт, может быть прибито к берегу и вызвать среди котиков мор. Мы, конечно, пойдем к Командорам, но после осенней откочевки котиков. А что будем делать сейчас?
Надо посоветоваться с гарпунерами, с капитанами, — ответил Степанов. — Но не будем собирать всех вместе, а поговорим с каждым отдельно.
Северов одобрил предложение помполита. Степанов отправился на «Труд». Андерсен, выслушав Михаила Михайловича, яростно сжал кулаки и почти прокричал:
Нильсен виноват, что нет китов! Он на нас несчастье навлек. Теперь от наших судов киты бегут, как от чумы!
Больше от него ничего не удалось добиться. Северов побывал у Нильсена. Тот, расстроенный, только руками развел:
— Я в этих водах не плавал, не знаю. Капитаны называли разные заливы и севернее и южнее Кроноцкого, где им приходилось видеть китов раньше, но определенно сказать, где именно может быть промысловое скопление китов, никто из них не мог.
На «Шторм» Северов пришел с помполитом. В каюту Можуры они пригласили Грауля. Его чисто выбритое лицо было бесстрастным. Подумав, он сказал:
Я думайт, что сейчас надо ходить подальше в море. Наступайт шаркий дни, кит ищет прохлад и пищу далеко от берег.
Куда именно идти? Уточните, — сказал Северов.
О! — улыбнулся Грауль. — Тихий океан ошень велик. Там охотились китобой весь мир.
Значит, идти на юг? — спросил Степанов.
Юго-восток, — поправил Грауль.
Как же так, господин Грауль? — удивился Степанов. — Вы говорите, что киты ушли от берегов в более прохладные воды, потому что здесь повысилась температура, а сами советуете идти на юг.
Юго-восток, — холодно повторил Грауль. — В океан для кит не шарк.
Степанов, внимательно слушавший Грауля, торопливо достал из кармана блокнот с выписками из рукописи и, полистав, сказал:
Киты исчезли. Ушли в поисках пищи. Куда? В океан или в какую другую сторону? Ответы на эти вопросы дать пока затруднительно. Но вот факт: гарпун, который мы обнаружили на убитом ките, принадлежит южно-американским китобоям. Можно сделать вывод, что кит шел из тропиков на север. Почему он должен дойти только до Кроноцкого залива и вернуться в океан, к югу, в самые знойные месяцы, а не продолжать миграцию на север?
Этот кит мошет быть слушанный, — сказал Грауль.
Возможно, — согласился Северов.
Тогда отбросим этот факт и возьмем другой, — продолжал Степанов. — У нас имеются сведения о том, что в августе киты кочуют на север, — помполит имел в виду рукопись Северовых. — Этому находится подтверждение. Люди, приезжающие с севера, а также и моряки рассказывают о замеченных там китовых стадах в августе и сентябре. Допустим, что и эти сведения неверны. Но вот третий факт: норвежская флотилия «Вега»...
При упоминании норвежской флотилии Грауль бросил быстрый взгляд на Степанова, насторожился. Помполит продолжал:
— ...«Вега» в это время собиралась уйти на север, но была вынуждена покинуть наши воды по ряду причин, не имеющих отношения к промыслу. Таким образом, вывод напрашивается сам собой: идти вдоль побережья на север. И есть еще одно говорящее за себя обстоятельство. Где сейчас в основном изобилие планктона — главной пищи китов? — задал вопрос Степанов и сам же на него ответил: — Здесь у нас уже лето. Весна уходит на север, и там, куда она движется, бурно развивается планктон. Киты идут на более богатые пастбища. И мы должны идти за китами.
Ваш выводы проблематишн, — покачал головой Грауль и с настойчивостью, которой в нем еще не замечали моряки, сказал: — Я повторяйт свой предлошений — идти юго-восток. — Грауль повернулся к Северову. — Господин Дукин просил меня давайт вам совет, как шеловеку, неопытный в китобойный деле. Вот я и давайт вам совет.
Может быть, мы совершим рейс в океан? — неожиданно вступил в разговор молчавший до сих пор Можура. — И если там не окажется китов, то пойдем на север?
Господин капитан правильн понимайт меня, — тотчас же отозвался Грауль. Он был доволен, что его неосторожно поддержал капитан «Шторма».
Северов поблагодарил Грауля.
Моряки остались втроем. Северов после раздумья решительно сказал:
Я приказываю готовиться к выходу на север. Если там китов не обнаружим — пойдем в океан. Снимаемся на рассвете.
3
Степанов задумчиво держал в руках рукопись Северовых, только что возвращенную ему Старцевым: «Ее авторы работали для будущего, в которое верили, работали для нас. Нет, мы не дадим зачеркнуть этот труд! Пусть Северовы не были учеными, но они знали жизнь. А это нам и надо. Жизнь!»
Помполит прошелся по каюте, с хрустом развернул плечи. Затем надел фуражку, взял рукопись и пошел к Нине Горевой.
В лаборатории все сверкало чистотой. Нина склонилась над микроскопом. Увидев Степанова, она сказала:
Взгляните, Михаил Михайлович! Это капля забортной воды!
Степанов прильнул глазом к окуляру. Нина, подкручивая винт регулировки, спрашивала:
Хорошо видно? Резко?
Стоп! — остановил ее руку Степанов. — Да тут целый мир! А что это за паучки с черными точками вместо глаз?
Это рачки-одноглазки — планктон, которым питаются усатые киты. — Лицо девушки было оживленно, глаза блестели. — Хочу изучить этих рачков, их образ жизни...
Степанов встал из-за микроскопа.
Желаю успеха. Это очень важно для нас — знать, где и когда их больше бывает. Не будем гадать, где искать китов. — Он положил перед Горевой рукопись. — Прочти. Это записи весьма ценных наблюдений. Их следует проверить и умножить. Твоя задача — наносить на карту, где и какие будут обнаружены киты, куда они пойдут. Все эти сведения помогут нам в развитии китобойного промысла. Понятно?
Ну, конечно! — кивнула Нина, польщенная доверием помполита.
Курилов использовал переход флотилии на север для учебы. Однажды утром он поздоровался с Граулем по-немецки. Тот сделал удивленное лицо.
О!
Курилов произнес еще две—три фразы. Гарпунер поправил его ошибки в произношении, а потом сказал:
Давайт заключим, как это по-русски, договор! Я вас немецкому языку буду учит, а вы меня — русскому. Теперь буду разговаривайт с вами на своем языке.
Можура только посмеивался.
Смотрите, активистом станет наш Грауль. Мы тут всех перевоспитаем. А?
Гарпунер стал еще более общительным, много беседовал с членами экипажа, щедро угощал моряков сигарами. Курилову он подарил автоматическую ручку.
Этим пером была написана книга о гарпунерском деле. Хороший сувенир!
Отто Грауль оказался умелым учителем, а Леонтий — способным учеником. Как-то раз Грауль показал Курилову золотую медаль, на которой был выбит силуэт кита с гарпуном на спине. На лицевой стороне медали имелась надпись: «Лучшему гарпунеру мира», а на оборотной — цифра «97».
Столько китов я убил однажды, — с гордостью сказал Грауль. — Меня никто не сможет обогнать.
Грауль не сказал о том, что в это число вошло и одиннадцать детенышей. Курилову цифра показалась баснословной. Взять столько китов — может, для этого нужно быть действительно мастером, знать какой-то секрет гар-пунерского дела? Ведь недаром Грауль до сих пор никого не допускает к пушке. Когда же Леонтий, видя расположение к себе гарпунера, заговорил о желании познакомиться с пушкой, с приемами стрельбы, Грауль сухо сказал:
— По договору русские обязались не подходить к пушке. Договор надо соблюдать. Такова воля наших хозяев.
Больше на эту тему Леонтий с гарпунером не разговаривал.
Плавучая база шла по кратчайшему курсу, а китобойные суда отходили от нее в сторону — на разведку китов. Во время одной такой отлучки «Шторм» наткнулся на двух кашалотов, которые долго не подпускали к себе судно. Однако, выбрав удобный момент, Грауль выстрелил. Гарпун упал в воду. Его выбрали. Второй выстрел был удачнее. В глубину кашалот ушел с гарпуном в спине. Визжали блоки, отпуская линь. Грауль, следя за линем, приказал застопорить машину. Показавшийся на поверхности кит рванулся от судна.
Началось вываживание кашалота. Прошел час, второй, третий. Вдруг кит закружился на месте, потом снова ринулся вперед зигзагами, ведя судно на буксире. Так «Шторм», рыская следом за китом, прошел еще пять миль. Затем скорость резко упала, и Грауль закричал:
Линь!
Лебедка выбрала трос. Он был цел, а гарпун оказался переломленным надвое. Половина его осталась в ките. Грауль потребовал продолжать погоню. Можура отдал приказ. Уже в сумерках, давно потеряв из виду флотилию, «Шторм» настиг кашалота.
Обезумевшее от боли животное удалялось на север. Кит терял силы. Грауль снова выстрелил в него. И тут повторилась та же история. Кашалот глубоко нырнул и пошел под судно. Можура увел «Шторм» в сторону. Лебедка вновь выбрала линь с обломком гарпуна.
Курилов с другими моряками рассматривали обломки. Железо толщиной в молодое деревцо было переломлено, как хворостинка. У линии перелома Курилов увидел марку норвежской фирмы. Грауль, охваченный азартом, подбежал к Курилову, ударил ногой в обломок.
— Это позор! — взбешенно крикнул он по-немецки. — Кто такие гарпуны делает?
Вот фабричное клеймо, — указал Курилов. Грауль взглянул на него и пробормотал:
Позор тем, кто продает брак! Но в голосе его уже не было прежнего возмущения.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Китов все не было. Капитаны редких встречных пароходов давали путаные сообщения. Там, где они замечали китов, при подходе флотилии их не оказывалось.
Воспользовавшись невольным бездельем, рабочие разделочных площадок отсыпались. Впервые после выхода из Петропавловска они побрились, ходили в чистой одежде.
Дни становились длиннее, а ночи короче, незаметнее. Чувствовался север.
На «Приморье» кончилась пресная вода. Северов привел флотилию в удобную бухту, хорошо закрытую от ветров.
— Эх, благодать-то какая! — проговорил Журба, оглядывая спокойное, как в озере, гладкое темно-голубое зеркало воды, крутые скалистые берега. Изрезанные, они раскрывались перед моряками, показывая у подножия узкие полоски золотистого песка, быстрые ручьи, впадавшие в заливчики и бухточки. В воду падали тени от зубчатых скал, и не одному посмотревшему за борт моряку казалось, что судно не плывет, а летит над каким-то другим, сказочным, опрокинутым миром. Чистый воздух, тишина и прохлада охватили флотилию.
Было как-то непривычно, что под ногами не качается палуба, что в борт не бьет волна, не свистит в ушах ветер.
Но вот послышался какой-то отдаленный, нарастающий гул. Вскоре за отвесным мысом из серого камня показался водопад. Он низвергался с большой высоты широкой лентой, взвихривая водяную пыль.
Вокруг на серых скалах, в расщелинах и на уступах виднелись карликовые деревца, терновник и кусты рябины. Растения стелились по холодному камню, прикрывая его своей яркой зеленью, крепко впиваясь длинными корнями в каждую щелку, углубление, куда занесена ветром земля.
«Приморье» подошло к водопаду. Зеркальную гладь бухты рассекли падающие якоря. Цепляясь за уступы скал, матросы протянули шланги с кормы базы.
Свободные от вахты китобои спешили на берег. Каждому хотелось ощутить под ногами землю, посидеть на траве с бархатными пятнами мха и чешуйчатого лишайника.
Оленька и Курилов, отделившись от китобоев, пошли в сторону по узкому берегу, загроможденному гранитными обломками. Они были рады встрече. Как им много хотелось сказать друг другу!
Давай заберемся на самый верх! — Оленька не скрывала, что соскучилась по Леонтию, что ей сейчас радостно, весело.
И они лезли по крутым гранитным уступам все выше, выше. Не беда, что руки в ссадинах и колени горели от ударов об острые камни, зато как приятно было -вдыхать свежий горный воздух.
И вот они на вершине скалы. Задыхающиеся, с сильно бьющимися сердцами, с горящими лицами, они уселись на траву.
Леонтий рассматривал бухту. Она как бы раздвинула свои берега. Сверху было видно, как сжатая отрогами гор бежит извилистой лентой река и, достигнув обрыва, прыгает сверкающей дугой в залив. Но шум водопада сюда уже не доносился, и вообще не было слышно никаких звуков снизу.
Как в сказке, — проговорила Оленька, хотя ей хотелось сказать совсем о другом, а с чего начать — она не знала.
Она вопросительно посматривала на Леонтия: хоть бы скорее заговорил он о самом главном.
Леонтий почувствовал на себе взгляд Ольги. Он обернулся и встретился с се зовущими главами. Невольно потянулся к ней, но девушка вскочила и увлекла его за собой к небольшой полянке, где блестели в траве крупные синие ягоды голубицы и черные, круглые — ползунихи, а дальше, в изумрудной зелени листвы, были рассыпаны янтарные капли морошки.
Быстрым и в то же время мягким девичьим движением Оленька набрала полные пригоршни голубицы и протянула Леонтию:
На, возьми!
Он взял ее руки вместе с ягодами и тихо, осторожно привлек девушку к себе... Моряк хотел поцеловать Оленьку, но она вырвалась и побежала вниз, к морю.
Оля, Оленька, куда ты, постой! — крикнул Курилов. — Оборвешься!
Девушка исчезла за скалами. Расстроенный, он медленно возвращался на базу. «Неужели я обидел Оленьку? Может, она навсегда на меня обиделась?»
В этот день Леонтий нигде не смог встретить Ольгу.
... Андерсен топтался на берегу, не зная, куда направиться. Его окликнул Грауль. Немец был, как всегда, в спортивном костюме и с фотоаппаратом. Андерсен опытным глазом определил, что карманы Грауля пусты. Значит, придется делить пополам взятую с собой бутылку коньяку. Норвежцу вовсе не хотелось этого делать, и он вяло откликнулся. Лучше распил бы эту бутылку с кем-нибудь из русских.
Немец предложил Андерсену прогуляться и повел его к скалам, ловко находя удобную дорогу. Он шел так быстро и уверенно, как будто уже бывал здесь. Норвежец едва поспевал за ним и в душе проклинал Грауля. С трудом добравшись до вершины, задыхающийся Андерсен свалился на траву.
Какого черта было забираться сюда! — ворчал он, загребая ладонями голубицу и ползуниху. — А впрочем здесь неплохая закуска. — Андерсен улыбнулся, затем ловким ударом выбил из бутылки пробку и протянул вино Граулю: — Прошу!
Грауль несколько раз щелкнул фотоаппаратом.
Отсюда открывается такая чудесная панорама, — сказал он, приближаясь к Андерсену. — Итак, за нашу дружбу!
«Ого! — Андерсен посмотрел на Грауля. — Это неспроста. Я ведь неровня ему. Грауль — птица высокого полета. Какая дружба может быть между мною и этим сынком заводчика и судовладельца, который избрал профессию гарпунера ради спорта или, черт знает, еще ради чего!».
Выпив коньяку, Грауль неторопливо бросил в рот несколько ягод и спросил:
Довольны работой, Андерсен?
Обижаться не на что, — пробормотал норвежец, а сам подумал: «Рассказал бы ты лучше что-нибудь о той мулаточке, которую я видел с тобой в Гонолулу».
А я на вас обижен, — сказал Грауль. Андерсен насторожился. Немец продолжал:
Зачем вы бьете так много китов? «Странный вопрос! Я выполняю договор так же, как
и ты. Вечно суешь свое рыло в чужие дела. Недаром о тебе кое-что поговаривали китобои в Антарктиде». Так думал Андерсен, «о вслух он не проговорил ни слова.
Понимаю, — кивнул Грауль, — по договору. А за то, что сделаете сверх плана, получите двойное вознаграждение.
— Да, так, —недовольно прохрипел норвежец. — Ну и что?
Большевики вовлекли вас в политическое дело с этим соревнованием! — многозначительно сказал немец.
Политика! — усмехнулся Андерсен. — Согласен! Я должен побить Нильсена, черт возьми, чтобы он знал свое место, выскочка! А русские, убей меня гром, деловые парни. Уговорили меня дать семьдесят китов, и я дам. Им жир нужен, а мне деньги, — вот и вся политика!
После такой длинной речи Андерсен промочил горло парой лишних глотков и подумал: «Отвязался бы Грауль с этими разговорчиками».
- Сколько вам надо денег? — спросил Грауль.
На тысячу фунтов больше, чем я получу по договору, — назвал первую пришедшую ему на ум цифру Андерсен, зная, что и тех денег, что он зарабатывает у русских, ему хватит на год жизни со всеми удобствами. Да он и никуда не поедет. К черту Гавайи. Он не мальчишка, чтобы бегать за юбками, а водка и коньяк есть и во Владивостоке.
Вы получите полторы тысячи, — сказал Грауль и пристально посмотрел на Андерсена.
За что? — удивился норвежец и опустил бутылку, забыв выпить.
Если убьете до конца промысла не больше двадцати пяти—тридцати китов.
Вы хотите, чтобы я не выполнил договор?
Да!
А зачем вам это нужно? — спросил озадаченный Андерсен.
Я так хочу. — Грауль протянул руку к бутылке. — Согласны? Полторы тысячи в любой валюте.
Андерсен не дал Граулю бутылки.
Это нечестное дело, Отто! Зачем подводить русских?
Они большевики.
А мне на это наплевать! Русские — хорошие парни. Они пригласили меня, чтобы я им помог, и за это мне платят золотом.
Вы получите золотом... — начал Грауль.
Нет, Грауль, я честный человек. — Андерсен сжал бутылку так, что побелела рука. — В ваши грязные дела я не хочу вмешиваться.
Он встал и, не оборачиваясь, пошел вниз. На берегу Андерсен с яростью ударил о скалу бутылку с остатками коньяку. Он удивленно посмотрел на мокрый камень и покачал головой: «Нет! Такого со мной еще никогда не было. Пойду к Журбе. Он уже, наверное, освободился от вахты. Разопьем с ним бутылочку. Честный моряк, этот русский. А Грауль, хоть и знаменитость, — мошенник!».
... Нина сидела на валуне, покрытом пушистым, как шкура медведя, мхом, и покусывала ровными зубами крепкий стебелек травы. Она смотрела вдаль, туда, где кончался залив и лежал морской простор.
Краем лукавых глаз Нина следила за Орловым. Вот уже час он рассказывал ей о своих плаваниях, и ей было интересно слушать, но требовалось быть все время настороже. Он уже дважды сводил разговор к тому, что впервые встретил такую девушку, как она, Нина Горева...
Кто полюбит, тот не спешит признаваться в своих чувствах, говорила сама себе Нина. А Орлов сразу же готов объясниться в любви. Нина на минуту задумалась: а что если он вправду полюбил? Капитан ей нравится, и она напрасно к нему придирается.
Тени гор становились все длиннее и медленно ползли по воде бухты, которая от них казалась черной. Было слышно, как по воде ударяют крыльями утки. Черными стрелами мелькали бакланы.
Нина упрямо встряхнула головой и поднялась: пора идти на базу. Орлов хотел помочь ей, взял за руку, но она насмешливо отрезала:
Я здорова и не боюсь ходить сама! Перепрыгивая с камня на камень, Нина спускалась
к берегу. Орлов шел следом, удрученный холодным отношением девушки. Из-под ног у них сыпались мелкие камешки и с бульканьем падали в воду. От воды и скал тянуло прохладой. Нина вдруг остановилась.
Какая интересная! — Девушка нагнулась, подняла с песка маленькую, загнутую рожком раковину и повернулась к Орлову. На ее лице уже не было насмешки. Она с дружеской простотой показывала Орлову ракушку, из которой выглядывала голова рачка.
Выбрал себе жилье, как наш Старцев, —- засмеялась Нина. — Сидит в своей каюте и не выходит. Ну, не обижайся на меня, рачок! — сказала Нина и, размахнувшись, бросила раковину в воду. — Пора на судно.
Ей предстояло закончить чтение рукописи Северова и перенести необходимые сведения на карту. Выслушав ее, Орлов сказал:
Возьмите меня с собой. Я вам помогу!
Как-нибудь сама справлюсь, — лукаво улыбнулась Горева.
Они присоединились к морякам, которые шли с ведрами, наполненными ягодой.
Будем пироги печь и кисель варить, приходите в гости, — пригласил девушку дядя Митя.
Нет, Нина Пантелеевна не забывает старых друзей, — выступил вперед Слива. — У вас что — голубица да ползуниха, а у нас морошка да приятная беседа с музыкой. Во!
Он достал из кармана губную гармошку и, проиграв бойкий мотивчик, запел:
Высоко над мачтой
Пьяно пляшут звезды,
И рычит свирепо
на палубе волна.
Затейника поддержало несколько голосов:
Мне не надо тропиков,
Пестренькой экзотики,
Чужд мне Южный Крест
и сказочный Багдад.
Я хочу в холодной,
Но родной сторонке
Под березой с милой
провожать закат...
Стуча моторами, подходили боты. Слива крикнул:
— «Шторм» ждет вас, Нина Пантелеевна!
2
Прошло три недели. Флотилия бороздила морские просторы, а китов все не было. Неустанно несли вахты в своих «вороньих гнездах» бочкари. Нет-нет да кто-нибудь и вздохнет:
— Ну хотя бы один Биток!
Нина Горева аккуратно заносила на карту пометки, делала записи в дневнике:
«Усть-Камчатск — китов нет. Остров Карагинский — китов нет. Залив Корфа — один кит. Мыс Олюторский — китов нет. Мыс Наварин — китов нет. Анадырский залив — китов нет». На базе кое-кто начал поговаривать, что зря немца не послушались, что человек он опытный — дело предлагал. Можура также подумывал о том, что он был, пожалуй, прав, поддерживая в свое время Грауля.
Флотилия подходила к бухте Провидения, «Шторм», шедший впереди базы миль на пятьдесят, натолкнулся на кита. Одиночка-кит оказался беспокойным и чутким. Гонялись за ним полдня. Грауль не уходил с мостика.
Можура, подергивая ус, думал: «И до чего этот немец непонятный. Когда китов много — бьет как-то неохотно, меньше, чем остальные. А увидит одного — готов гоняться без передышки!»
Грауль выстрелил по киту только в сумерках, порвал линь и потерял гарпун. Животное было убито лишь с третьего выстрела.
Добыче обрадовались все. Даже Старцев который в последнее время стал больше интересоваться делами флотилии, долго осматривал тушу. Ли Ти-сян поторапливал Оленьку, измерявшую кита вместе с Ниной Горевой. Ему не терпелось приняться за разделку, «о девушки не спешили. Они, по указанию Старцева, тщательно записывали в специальную карточку данные об убитом ките: он был сравнительно небольшой с высоким "треугольным плавником на темно-серой спине. На плавнике виднелись широкие белые полосы, а в раскрытой пасти — густые желтовато-белые пластины усов со светлой бахромой.
Переодевшись, Грауль поднялся на базу. Его пригласил к себе капитан-директор. Встревоженный частыми обрывами линей, Северов хотел посоветоваться с лучшим гарпунером.
Они встретились на палубе, где собрались почти все рабочие базы.
Поздравляю вас с первым китом в северных водах, — приветливо сказал Геннадий Алексеевич. — Эта добыча — доброе предзнаменование.
Слушай кит, — небрежно махнул рукой с зажатой в пальцах сигарой Грауль.
Эта скромность понравилась Северову. Ли Ти-сян стоял к Граулю спиной, отдавая распоряжения резчикам и лебедчикам. Но, услышав голос гарпунера, он быстро обернулся и застыл в изумлении, потом одним прыжком очутился подле немца и высоким, звенящим от напряжения голосом закричал:
Шима[53]
Шима — что, почему (китайск.). твоя здеся?
Китаец вскинул руки, точно собирался ударить гарпунера. Быстро, обращаясь то к Северову, то к подошедшим на крик рабочим, Ли Ти-сян, мешая русские, английские и китайские слова, выкрикивал:
Его ю очень плохой мэн!
Грауль вначале смешался, но затем быстро оправился и брезгливо сказал Северову:
Что за китаец? Я его не знай.
Гарпунер пытался уйти, но Ли Ти-сян схватил его за рукав.
Стоп, моя хочу спик, сейлор [54]
Стоп, спик, сейлор — стойте, говорить, моряк (ан-глийск.)., какой твоя плохой люди! Куда твоя борода, усы девал?
Северов хотел остановить китайца, но помполит сделал знак не мешать Ли Ти-сяну.
Китобои с возрастающим негодованием слушали рассказ Ли Ти-сяна. Он говорил быстро, размахивая руками, путая слова, но все это придавало еще больше достоверности его рассказу.
Его син хуа ла! [55]
Синхуала — человек, потерявший лицо, — чисто китайское выражение, соответствует понятию — плохой человек! — говорил Ли Ти-сян.
Он как бы снова переживал испуг, как и тогда, когда Бромсет-Грауль сбросил его за борт «Веги»...
«Норвежец здесь, на советской флотилии, — думал Ли Ти-сян. — Он хочет сделать вред русским товарищам. Нет, Ли Ти-сян этого не допустит».
Это какой-то недорасумений, — пожимая плечами, говорил Грауль, спокойно выдерживая взгляд Северова. — Ошевидно, он путайт меня с кем-нибудь другой. Я никогда не имейт бороды и усов.
Мы вам верим, — наклонил голову капитан-директор, — Ли Ти-сян, возможно, ошибся.
Но гарпунер чувствовал, что ему не верят. Северов перевел разговор на участившиеся случаи разрывов линя. Грауль снова пожал плечами:
Кит сильно дергайт: часто не выдерживайт никакой трос.
У Грауля не было оснований опасаться, что русские смогут докопаться до истинной причины. Обнаружить умышленное повреждение манильского троса, закупленного на Филиппинах, было почти невозможно.
В этот же день китаец побывал у Журбы, рассказал ему о встрече с гарпунером. Журба очень сожалел о том, что ему не довелось разглядеть Бромсета в лицо на «Веге». Но он хорошо знал, кто такой Бромсет. Вместе с Ли Ти-сяном Журба рассказал Северову и Степанову все, что им было известно о Бромсете. Было решено тщательно наблюдать за Граулем.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Седьмые сутки база «Приморье» стояла в бухте Провидения. На палубе было тихо. С палубных механизмов уже давно не снимали брезентовых чехлов.
Китобойцы уходили в далекие поиски и возвращались без добычи. Китов не было.
Андерсен снова запил. Ему не давала покоя мысль: а что, если он свалял дурака? Сделают его большевики посмешищем перед гарпунерами всего мира: старый болтун обещал добыть семьдесят китов, а добыл меньше половины. Может быть, прав Грауль. Полторы тысячи фунтов — солидные деньги... Андерсен беспокойно ворочался на койке, прислушиваясь к вою ветра. Он звучал в ушах гарпунера, как заунывное, похоронное пение.
На «Фронте» тоже было невесело, но здесь неудачу переживали все вместе, а это всегда легче. Нильсен с утра сам забирался в бочку и сидел там до вечера. Шубин не раз предлагал сменить его, но гарпунер отказывался.
— Я больше видел китов и скорее их узнаю. Кок дядя Митя одобрил, как он выразился, «трудовой
почин» гарпунера и все время держал для него горячий кофе с коньяком. После многих часов на качающейся мачте, на пронизывающем ветру кружка кофе хорошо согревает и восстанавливает силы.
Плохо. Пропал кит. Мое слово — как ветер. Нехорошо. — Нильсен вздыхал.
Киты будут! — уверенно говорил кок. — А гарпунеру стыдно быть маловером. Это временное затруднение. Готовьтесь бить китов!
О, Нильсен готов, — кивал головой гарпунер. — Я хочу верить. Ваши слова всегда правда.
Норвежец возвращался в «воронье гнездо». После разговора с коком к нему пришла уверенность в том, что киты все-таки будут найдены, надо только хорошо искать. И «Фронт» уходил все дальше в море.
Грауль в первые дни после встречи с Ли Ти-сяном находился в тревоге. Он ожидал неприятностей, но его никто не беспокоил, и к нему вернулась обычная самоуверенность и даже некоторая наглость.
Однажды после очередного безрезультатного поиска китов Грауль явился к Северову:
Я хочу повторяйт мой совет: китобойный промысел в этих водах не будет.
— Мы помним ваш совет, — ответил капитан-директор. На базе проходил шахматно-шашечный турнир, чуть
ли не ежедневно занимались музыкальный, драматический и хоровой кружки. Степанов организовал группы по изучению политграмоты. В клубе без конца крутили надоевшую всем кинокартину «Два друга, модель и подруга». Все было как-то вяло, неинтересно. Тревога за исход промысла охватила всех. Где киты? Будут ли они?
Степанов переживал трудные дни. На людях он держался спокойно, подбадривал моряков, но, оставшись один, погружался в невеселые думы. Как быть, что делать дальше? Он больше, чем кто-либо, несет ответственность за судьбу промысла. Его послала сюда партия. А что получается?
Ночью часы тянулись особенно медленно. Степанов выходил на палубу, долго простаивал под ветром, вслушиваясь в шум моря. Приходили разные решения. Но какое лучше, вернее?
Помполит собрал коммунистов и комсомольцев:
—- Наши разведки пока безуспешны. Местное население дает путаные сведения. Нам советуют идти еще дальше на север, — говоря это, Степанов имел в виду записи Ивана Северова. — Китобойцы уже подходили к Берингову проливу, но и там китов не обнаружили... Мы должны определить наш дальнейший рейс. Хотелось бы знать ваше мнение. Помните, товарищи, что за флотилией следят миллионы людей — советские люди уверены в нашем успехе, враги ждут нашего провала.
В клубе, где собрались моряки, наступила тишина. У всех были озабоченные лица.
Наши надежды не оправдались, — заговорила Горева. — Китов нет. Идти ли флотилии дальше на север? Мое мнение — идти. Надо до конца выяснить — бывают ли киты на севере в это время года. Плавание предстоит трудное, но всякое новое дело требует риска.
Кто был в полярке, тот знает, что это такое, — поднялся Журба. — Товарищ Горева не была. Это и видно, если она предлагает гнать базу прямо во льды. Загубить судно — пустяки, а как оно нам досталось? — Журба вытянул вперед свои руки. — Мозоли вот до сих пор не сходят!
Но не возвращаться же во Владивосток с пустыми цистернами! — крикнула Горева.
А если возвратимся без базы? — Журба сердито покосился на Гореву. — Не дело это. Я советую послать в полярку одних китобойцев. Пусть порыскают там и сообщат по радио. Если киты окажутся, можно будет и базу подослать поближе.
Курилов не сразу решился выступить. Он несколько раз встретился взглядом с Оленькой. Она смотрела на него с надеждой. Ее смуглое лицо залил румянец, Оленька улыбнулась, точно подбадривая Леонтия. С того дня, когда девушка убежала от него со слезами на глазах, они не встречались. Курилов все время находился в море. Только теперь Леонтий убедился, что Оленька на него не сердится.
Все суда гнать незачем, тем более, что мы сомневаемся, есть ли киты на севере, — заговорил он таким тоном и с таким выражением лица, что Степанов невольно подумал: «И чему он радуется?» — Надо всегда готовиться к худшему, — продолжал Курилов. — Нет китов — значит, напрасно сгоняем суда, поизносим механизмы, сожжем лишнее топливо. Значит, послать нужно одно судно, но укомплектовать его лучшими людьми. Поход будет тяжелый.
Предложение Курилова всем понравилось. Решили рекомендовать капитан-директору послать на север один китобоец.
В тот же день Северов огласил приказ: «Китобойному судну «Труд» под командованием капитана Орлова обследовать прибрежные воды Чукотского моря до мыса Сердце-Камень». Бочкарем на «Труд» был назначен Курилов, гарпунером — Грауль. В этот рейс отправлялась и Горева.
«Труд» должен был выходить на рассвете. Ночью ему предстояло взять полные бункера угля и воды. Степанов передал Орлову пакет, полученный от секретаря Камчатского обкома с наказом передать чукче Тнагыргину.
Курилов и Оленька прощались. Стоя у фальшборта, они молчали. Оленька смотрела в черное, дышащее холодом море и думала о том, что вот скоро от нее уйдет туда Леонтий и там ему будут грозить всякие опасности. Поднявшись на носки, она шепнула:
Ты береги себя.
Курилов смотрел на Оленьку и не узнавал ее. Она стала совсем другой.
Я так испугался, когда ты убежала от меня, — прошептал он. — Думал, ушла навсегда!
Оленька улыбнулась. И когда Леонтий сильной рукой обнял девушку, она доверчиво прижалась к его груди...
2
«Труд» выходил из Берингова пролива. Впереди лежали блекло-синеватые воды Северного Ледовитого океана. Горизонт был затянут серой мглой. С моря в пролив, словно в открытые настежь двери, тянул полярный ветер. У берега бурлил прибой, но его не было слышно из-за крика чаек. Они так стремительно бросались вниз, словно хотели нырнуть до самого дна, но, только коснувшись воды, взлетали с добычей.
Через несколько дней «Труд» вошел в маленькую бухту. Орлов внимательно рассматривал в бинокль гранитные берега, стиснувшие маленькую вытянутую долинку. Недалеко от берега стояли Побуревшие от сырости и непогоды деревянные домики, бараки из гофрированного железа и две высокие радиомачты с провисшей между ними антенной. От антенны провод тянулся к домику, стоявшему в стороне от поселка.
Ближе к берегу неровной линией выстроились круглые яранги. За поселком виднелись маячная башня и треугольник топографического знака, сложенного из бревен.
Из домиков, из яранг к самой воде выбегали люди, махая руками.
Орлов приказал бросить якорь.
Люди на берегу столкнули на воду вельбот с сидящими в нем гребцами. Сильный прибой чуть было не вышвырнул вельбот назад, но гребцы налегли на весла так дружно, что прорвались сквозь кипящий вал и направились к китобойцу. Вельбот бросало с волны на волну...
Гостей принимать будем, — сказал Орлов боцману. — Чукчи любят чай. Скажите коку, чтобы покрепче заварил.
Пока Журба ходил в камбуз, вельбот приблизился к судну, и сидящий на корме рулевой бросил конец. Его поймали на палубе китобойца.
В вельботе сидело семеро чукчей, одетых в меховые кухлянки и такие же брюки, заправленные в нерпичьи торбаса. Поверх кухлянок были надеты водонепроницаемые камлейки из пузыря морского зверя. Только на рулевом была блестящая кожанка с меховым воротником, а на голове — пушистая пыжиковая шапка.
Чукчи ловко взобрались на палубу «Труда». Последним поднялся рулевой. Он приветливо сказал мягким, несколько приглушенным голосом:
С прибытием, товарищи. Здравствуйте.
Здравствуйте, — Орлов протянул чукче руку, удивляясь чистоте его русской речи, и назвал себя.
Тнагыргин, — произнес в ответ, рулевой. — Мы давно ждем вас. Обком радировал нам о вашем рейсе.
А, вы и есть Тнагыргин, — повторил Орлов. — Для вас от секретаря обкома партии пакет привез. Впрочем, о делах потом. Прошу всех товарищей на чашку чаю.
Гости охотно приняли приглашение и двинулись в кают-компанию. Они бесшумно ступали в своей расшитой мягкой обуви, с интересом осматривались.
Это первое советское китобойное судно, которое мы видим, — говорил Тнагыргин капитану.
Орлов присматривался к Тнагыргину. У чукчи было приятное круглое лицо, покрытое природной смуглостью. Глаза смотрели спокойно, пытливо, умно. Сев по правую руку от капитана, он непринужденно вел беседу с Орловым и Горевой. Присутствие женщины на судне его нисколько не удивило. Он часто обращался к ней, неторопливо прихлебывая ароматный чай. Кок действительно постарался для гостей. Чай был почти черный и густой. Чукчи с удовольствием пили чашку за чашкой.
Китов в этом году много, -— говорил Тнагыргин, — и вашей флотилии надо было прямо идти сюда.
Не было уверенности. — Орлов протянул Тнагыргину пакет секретаря обкома партии. — Собственно говоря, мы ведь еще ничего не
стад.
Миграция китов почти не надорвал пакет и, извинившись, стал
Горева и Орлов незаметно переглянулись, Тнагыргин все больше и больше вызывал удивление. Своими манерами он отличался от спутников. «Кто же он?» — подумал Орлов, а Горева, точно угадав мысли капитана, сказала себе: «Тнагыргин грамотный и какой-то особенный».
Тнагыргин, прочитав письмо, вложил его обратно в пакет и сунул в карман куртки:
Секретарь обкома просит помочь вам в поисках китов, — заговорил он, вновь принимаясь за чай. — Об этом же он говорил и по радио. Завтра пойдем на разведку. Извините.
Он обратился к чукчам и о чем-то спросил их на родном языке. Двое быстро ответили, но третий, как видно, возразил им. Тнагыргин сказал китобоям:
Советуют идти чуть северо-восточнее. Так и сделаем.
Значит, есть киты? — с надеждой спросила Горева.
Есть, конечно, — улыбнулся Тнагыргин. — Наши воды богаты. Только знать их надо хорошо.
Будем знать, — чуть с вызовом сказала Горева. Тнагыргин, соглашаясь, молча наклонил голову, затем отодвинул чашку и, поблагодарив, пригласил:
Теперь прошу к нам на берег. Вас очень хочет видеть моя жена. Сама она не может сейчас побывать на китобойце. Занята в больнице.
Через несколько минут Орлов, Горева и Журба сидели в вельботе. Чукчи привычно налегали на весла. Погода все свежела. Море бросало в лицо пригоршни холодных брызг. Горева со страхом смотрела на свинцовую воду, которая, казалось, вот-вот хлынет через борт. Когда вельбот устремлялся вниз с гребня волны, она инстинктивно хваталась за сидевшего рядом Орлова. Но стоило ей взглянуть на спокойное лицо Тнагыргина, как ей становилось стыдно за свое малодушие.
Едва достигли прибойной полосы, как Тнагыргин крикнул гребцам и те приналегли на весла. Вельбот стрелой прорезал кипящие буруны и вылетел на галечный берег, подхваченный десятками рук ожидавших людей.
Чукчи улыбались, жали руки, что-то говорили, мешая
Ийские слова. Вокруг с лаем носились собаки.
Передеавалось общее праздничное настроение.
гостей по берегу. Здесь лежали на
свернутые и смазанные жиром байдары моржовых шкур. Они казались такими ненадежными, что Журба с сомнением проговорил:
—- На этих хлипких посудинах тоже по морю ходите?
Пока ходим, — кивнул Тнагыргин. — Вельботов еще мало. Но скоро совсем о них забудем. Вот уже получаем вельботы с рульмоторами.
Он указал на вельбот, около которого трое чукчей и один русский распаковывали ящик. В нем лежал густо покрытый смазкой руль мотор. Тнагыргин улыбнулся:
— Хотел вас на нем встретить, да вот не успели. Он повел китобоев мимо яранг. У одной из них чукчи
разделывали нерпу, отгоняя наседавших собак. Увидев гостей, охотники прекратили работу и, поздоровавшись, с интересом смотрели им вслед.
Не удивляйтесь вниманию наших людей, — сказал Тнагыргин. — Каждому хочется взглянуть на советского китобоя и сравнить его с иностранным. О них у нас очень плохая память осталась. Впрочем, не будем о них вспоминать. Старые времена ушли навсегда. А вот и мой дом.
Тнагыргин указал на деревянный домик, окинул его довольным взглядом.
Скоро все будем жить в таких. Пока вот из чукчей только я один перебрался в дом. Так сказать, для примера. Остальные наблюдают за мной: как я себя в нем чувствую. — Он засмеялся. — Шаман предсказывает мне быструю смерть в этом доме.
И ему еще верят? — спросила Горева.
Пока верят. — Лицо Тнагыргина стало озабоченным. — Старое не скоро исчезает. Только вот недавно начали мы грамоте обучать чукчей, приучать к самым простым культурным навыкам.
Папа! Папа! — прервал Тнагыргина звонкий мальчишеский голос.
Все обернулись на него. К Тнагыргину бежал мальчик лет семи, одетый в кухлянку и торбаса. Голова его не была покрыта, и черные коротко подстриженные волосы торчали ежиком. В руках у него был длинный тонкий шест. Потрясая им ; мальчик кричал:
Смотри, какой я себе остол нашел.
Мой сын, — гордо сказал Тнагыргин китобоям.
Прижавшись к отцу, малыш исподлобья посматривал на незнакомых людей. Его лицо отличалось от отцовского. В нем было много от европейских черт — и в разрезе глаз, и в очертаниях носа, и в более светлом цвете кожи.
Как же тебя звать? — наклонилась к нему Нина.
Ваня... — проговорил мальчуган и чуть попятился от Горевой. но в ту же секунду закричал обрадованно: — Мама! Мамочка!
Ваня стермглав понесся навстречу подходившей женщине. «Жена Тнагыргина русская!» — Горева и ее спутники с удивлением смотрели на женщину. Журба силился припомнить, где он видел это лицо. А она, потрепав сына по голове, низким грудным голосом сказала:
Опять ты без шапки. Вот я тебе задам! — Затем приветливо улыбнулась морякам: — Здравствуйте, товарищи. Извините, что задержалась, не встретила вас. Только что принимала роды. Чудесный ребенок. Здоровяк. Три с половиной килограмма.
Мальчик? — спросил Тнагыргин.
Все мужики только и ждут мужиков. Нет, назло тебе у Кымытваль родилась девочка.
Моряки продолжали с любопытством смотреть на русскую женщину, оказавшуюся в далеком чукотском поселке на берегу Ледовитого океана, а Журба буквально впился глазами в ее лицо. «Что за черт, — говорил он себе, — мерещится мне, что ли? Да это же...»
Елена Васильевна! — громко вырвалось у боцмана. — Товарищ Захматова?! — Все обернулись к нему. Боцман сделал шаг вперед.
Несколько секунд Захматова смотрела на Журбу, потом ее глаза радостно засверкали:
Боцман... ты? Ну вот и встретились! — она схватила его руку, крепко пожала. — Журба... значит, стал советским китобоем. Здорово. А помнишь, ты еще сомневался, что...
В дом, в дом. — Тнагыргин не был так удивлен, как Горева и Орлов, которые никак не могли понять, каким образом Журба и Захматова оказались знакомыми.
Когда все вошли в домик, гостей поразили чистота и уют, царившие в маленькой комнате и кухне. Вся обстановка была европейская, а оленьи шкуры на полу и шкура белого медведя на стене придавали комнате особенно уютный вид. Этажерка, заполненная книгами, батарейный радиоприемник, патефон с набором пластинок говорили о том, что хозяева домика не чувствовали себя отрезанными от культурного мира. А картинам и прекрасным изделиям из моржовой кости, украшавшим комнату, могли позавидовать и в московской квартире.
Раздевайтесь и садитесь, — приглашал Тнагыргин. — А старые друзья пусть поговорят.
Он с улыбкой смотрел на жену и Журбу, которые наперебой высказывали друг другу все, что обычно говорят друзья, не видевшиеся много лет. Журба, отвечая на расспросы Захматовой, смотрел на нее, сравнивал с той, которая навсегда осталась в памяти моряка. Елена Васильевна была та же и не та. «Сколько же я ее не видел, — думал Журба. — Пожалуй, все восемь лет. Как изменилась. Раздобрела. И глаза стали добрее, а то все сердитые были».
Заметив на себе взгляд боцмана, Захматова спросила:
Что смотришь? Постарела, что ли? —И тут же рассмеялась. — Видишь, какой я бабой стала. Уже о своей наружности беспокоюсь.
Не ждал я встретить вас, — Журба от волнения не переставал теребить усы и поминутно кашлял, словно у него першило в горле. — Сколько лет прошло.
Много, — Захматова тряхнула головой. — Ну, хватит о старом. Расчувствовалась и о гостях забыла.
Елена Васильевна быстро накрыла на стол. Тут были жареная и вареная оленина, строганина из мороженой рыбы, пироги с начинкой из полярной ягоды, консервы. Когда Тнагыргин разлил по кружкам вино, Захматова сказала:
За первых советских китобоев, о которых мечтал Иван Алексеевич Северов.
Все выпили. Разговор перескакивал с одной темы на другую, и казалось, ему не будет конца. Захматовой пришлось рассказать и о себе.
После того как китобои «Веги» были изгнаны из советских вод, она некоторое время работала в Петропавловске. Потом была послана на Чукотку, разъезжала по стойбищам, лечила больных, помогала внедрять новый быт, да так и осталась здесь.
— Это все Тнагыргин виноват, — рассмеялась Елена Васильевна. — Надо же мне было встретиться с ним! Совсем уж собралась уезжать, а тут он приехал из Ленинграда. Он у меня ученый, институт окончил.
Когда заговорили о делах китобойной флотилии и Захматова узнала, что на «Приморье» есть иностранные гарпунеры, она сердито нахмурила брови.
Смотрите за ними, товарищи, в оба. От них можно ожидать всяких пакостей. Я знала гарпунера Юрта Бром-сета. Это он убил Ивана Алексеевича... Кроме него некому.
Журба, на радостях выпивший больше остальных, сжал свой огромный кулак:
Не прощу им, подлецам, смерть Джо, Ивана Алексеевича. Не прощу...
Сначала надо поймать на месте преступления, — спокойно сказала Захматова. И все почувствовали в ее словах уверенность и силу.
Поздно вечером китобои вернулись на судно. Прощаясь с ними, Захматова жалела, что ей не скоро теперь придется увидеть Журбу и остальных своих гостей, ставших за короткое время такими близкими.
Когда-нибудь снова увидимся, — говорила она с надеждой. — А теперь желаю вам счастливого плавания и богатой охоты! А ты, — обратилась она к мужу, — долго не задерживайся.
3
С утра все были на палубе. День выдался пасмурный, ветреный. Тнагыргин стоял с Орловым на мостике. Тут же была и Горева. Судно шло мимо мыса Дежнева. Птицы усеяли берег. Над головами проносились тучи вертких кайр. Недалеко от судна на зеленоватой воде покачивались маленькие нырки.
На востоке показался остров Ратманова, вдали за сизой пеленой угадывался берег Аляски.
Небо было тяжелое, непогодливое. Тучи низко клубились над головой, меняя свои очертания.
— А вот и полярка свои визитные карточки шлет! — пошутил кто-то нз матросов, пряча лицо в воротник полушубка.
Небольшие льдинки мелькали в волнах, со звоном били о борта. Оторвавшись от скрытого где-то за горизонтом ледяного поля, плыли по морю обломки самой причудливой формы.
Грязные льдины, — сказала Горева Орлову и вдруг смущенно взглянула на него: не смеется ли он над ее ошибкой?
На льдинах лежали огромные, с метровыми бело-желтыми клыками усатые моржи. Подняв круглые морды, они смотрели по сторонам и, заметив судно, устремлялись к бледно-зеленой ледяной кромке. С громким плеском звери бултыхались в воде, поднимая каскады брызг. Маленькие шустрые нерпы подплывали к самому борту и, высунув любопытные морды, глядели на моряков круглыми, словно удивленными глазами.
Орлов смотрел за борт, искоса поглядывая на Гореву. Лицо капитана было серьезным. Выходя в рейс, он надеялся, что пребывание на одном судне с Горевой сблизит их, яснее определятся их отношения, но ошибся: Горева держалась отчужденно и избегала разговоров, не касавшихся дела. Орлову невольно пришлось вести себя так же. В то же время он видел, что Нина охотно и много беседовала с Куриловым, весело смеялась над произношением Грауля.
Вот и сейчас она сбежала с мостика и, указывая на льдины с моржами, о чем-то спрашивала Грауля. Немец стал объяснять, и звонкий смех Горевой прокатился над палубой. Капитан ревниво взглянул на них и недовольный ушел в рубку к штурману.
Вернул его на мостик Курилов, находившийся в бочке на фок-мачте:
Фонтаны!
Все стали смотреть в ту сторону, куда показывал Курилов, но там, в туманной дымке, еще ничего не было видно.
На палубе установилось напряженное ожидание. Моряки почему-то переговаривались вполголоса. Грауль возился у пушки.
Наконец, справа, а потом слева по борту показались фонтаны. Еще через несколько минут можно было разглядеть блестевшие в воде спины животных.
Грауль подал команду и приготовился к стрельбе. Началась охота. Курилов спустился с фок-мачты и следил за Граулем, за каждой его командой, движением. Леонтий все больше заинтересовывался гарпунерским делом. Его удивило, что гарпунер не стрелял, хотя кит, повернувшийся боком к судну, представлял собой хорошую мишень. Грауль требовал завести судно в хвост животному, напуганному шумом машины. Шли часы. Кит снова оказался совсем близко: он шел наперерез ходу судна.
Эх, сейчас бы стрелять! — не выдержав, воскликнул Курилов. — Цель-то какая! А?
Но гарпунер вновь приказал, чтобы судно зашло киту в хвост, и только после этого выстрелил. Лишь после четвертого гарпуна кита подтянули к борту. Было решено подарить эту первую добычу у берегов Чукотки жителям чукотского поселка. Тнагыргин с благодарностью принял подарок:
Теперь наш поселок надолго обеспечен мясом и салом.
Чукча взглянул на тушу кита и о чем-то задумался. Оставив его на мостике, Орлов ушел к радисту и передал на базу сообщение о том, что обнаружены китовые стада. Северов ответил: «Снимаемся с якоря. Подарок местному населению одобряем».
«Труд» с развевающимся вымпелом разрезал студеные воды. Он вел на буксире первого кита, добытого на севере — на открытых советскими китобоями летних северных пастбищах морских исполинов. Орлов впервые за время плавания на китобойце испытывал чувство горделивого удовлетворения.
... Встреча с Захматовой взволновала и растревожила старого боцмана. На него нахлынули воспоминания обо всем, что было на норвежской флотилии «Вега». И эти воспоминания ничего, кроме боли и печали, не принесли Журбе. Максим Остапович помрачнел, стал угрюмее, хотя по-прежнему умело выполнял свои многочисленные обязанности.
Увлеченные разведкой китовых стад, занятые трудными вахтами, постоянной борьбой с неспокойными водами, китобои не замечали перемен в характере своего боцмана. Однако это не прошло мимо внимательного, все замечающего Грауля. Уже утром, после посещения моряками берега, гарпунер уловил на себе пристальные и недружелюбные взгляды Журбы.
«Что-то этот боцман слишком часто стал смотреть на меня, — думал Грауль в беспокойстве. — Может, узнал меня? Но на «Веге» мы с ним, кажется, не встречались».
Гарпунер не подавал вида, что заметил внимание боцмана, но был все время начеку. Журба же думал иначе: «Этот немец чужой нам человек. Сколько нам пакостили норвежцы. Права Захматова, что и этот может нам песочку в глаза насыпать».
Боцману не терпелось скорее встретиться с Ли Ти-сяном. Как только китобойные суда сошлись вместе, Журба немедленно поднялся к китайцу. Товарищи встречались редко. Ли Ти-сян всегда был рад Журбе, старался его угостить чем-нибудь повкуснее. Работа по разделке китов не мешала ему в редкие свободные часы заниматься кулинарией.
Вот что, Лешка, — говорил Журба, сидя с Ли Ти-сяном в пустой кают-компании базы, — видел я товарища Захматову, Елену Васильевну. Помнишь, на «Веге» врачом была?
Мадама видел! — воскликнул китаец и заулыбался: — Ай-я-ха, почему моя не знай. Моя шибко его уважай. Как его живи?
Жадно слушал Ли Ти-сян рассказ Журбы о неожиданной встрече, часто перебивал боцмана, то и дело восклицал:
Шибко холосо.
Едва же Журба заговорил о том, как Захматова отзывалась об иностранцах, китаец помрачнел:
Мадама правда говори. Его чужой люди, его наша товалиса нету. Гарпунера Грауля моя знай. Его был «Вега»; моя говори, говори Степанов. Его говори, что моя глаза плохой...
Ли Ти-сян сокрушение покачал головой, с обидой поджал губы. Журба похлопал его по плечу.
— Твердишь ты о Грауле, как сорока, одно и то же. Если бы он был на «Веге», то его больше бы не пустили сюда. Да и я не помню его там.
Ли Ти-сян уже не раз высказывал Журбе свое подозрение, но Журба был глубоко убежден, что его товарищ ошибается.
Твоя не помню, моя видела, — загорячился Ли Ти-сян. Журба остановил его: — Ладно, Лешка. Хватит пока об этом.
Но китаец не мог успокоиться и после того, как ушел Журба, долго еще сидел за столом задумчивый и мрачный. Нет, он не ошибся. Как этого не могут понять его друзья и даже самый близкий друг Максим?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Привет единоличникам! — звонко крикнул кто-то с палубы «Приморья». Раздался дружный хохот. Смеялись рабочие, моряки, громко с удовольствием хохотал Степанов, сдержанно улыбался Геннадий Алексеевич.
Никогда еще Можура не переживал такого стыда. Каково стоять на мостике под насмешками всей флотилии!
Он подвел свое судно к базе и, передав единственного кита, повернул на север, за мыс Пассена, чтобы не слышать насмешливых голосов, несшихся вдогонку:
- Не рискуйте!
- Не надорвитесь!
- Не берите больше одного!
Можура переступал с ноги на ногу, сдерживая себя, стараясь успокоиться. Как сейчас ему хотелось вбежать в каюту Грауля, схватить этого немца за плечи и спросить его: долго ли он будет позорить судно?
С тех пор, как флотилия пришла в Чукотское море и Грауль вернулся на «Шторм», он работал хуже других гарпунеров — бил китов по одному в день. Редко, может быть, раз в неделю, ему удавалось за сутки взять двух китов. Внешне гарпунер был старателен, тщательно целился, но позволял раненому животному по нескольку часов таскать за собой судно.
Однажды «Шторм» подошел к базе следом за «Трудом», у которого было три кита, и «Фронтом» — с двумя китами. У Можуры же, как всегда, тянулся на буксире один кит.
Ли Ти-сян, увидев добычу «Шторма», покачал головой: — Его опять единоличника есть! Моя знай, гарпунер плохой человека.
С легкой руки китайца и пошло по флотилии гулять это прозвище — «единоличник». Сам того не подозревая, Ли Ти-сян охарактеризовал положение отстающего китобойца. Грауль категорически отказался участвовать в соревновании, и экипаж «Шторма» оказался как бы выключенным из общей кипучей борьбы всей флотилии за лучшие результаты промысла.
Что нам делать, товарищи? — обратился Можура к Курилову и механику. — Этот гарпунер мне все печенки испортил, сколько с ним ни говорил — бесполезно.
Попытайтесь еще раз, — предложил Курилов.
Да я смотреть на него не могу, а не то, что разговаривать! — Можура засопел трубкой, спрятал глаза под нависшими бровями. — Давай-ка, Леонтий, ты с ним попробуй по-немецки...
Грауль, развалившись в кресле, равнодушно слушал бочкаря. Исчерпав весь запас немецких слов, Курилов перешел на русский язык.
Вы — один человек — заставляете тащиться в хвосте всю команду, двадцать три человека!
Их всех можно заменить, а гарпунера не заменишь, — по-немецки сказал Грауль и с ноткой снисходительности добавил: — Хотя вам этого не понять. Я подписал договор на шестьдесят китов за промысел. Вы их получите. Чего же еще вы хотите от меня?
Вы можете убить сто китов! — горячо заговорил Курилов, с трудом понимая гарпунера. — Смотрите, сколько китов вокруг. Кругом фонтаны!
Я очень стараюсь, — сдержанно ответил Грауль. Он самоуверенно смотрел на Курилова. — Я всегда и везде так работал, и мной были довольны.
Но Андерсен, Нильсен! — вскипел Курилов. — Они бьют больше!
— Им везет! — спокойно пожал плечами Грауль.
Продолжать спор было бесполезно. Курилов ушел. Грауль улыбнулся ему вслед. Убедившись, что изменить ничего нельзя, Можура старался подходить к базе в темноту но и это его не спасало. Обязательно кто-нибудь крикнет:
Единоличник притопал! Все на аврал!
А Грауль охотился по-прежнему. Гарпуны, выпущенные им, чаще падали в воду, чем попадали в цель.
«Неужели так трудно попасть в кита из гарпунной пушки? — думал Курилов. — Интересно, смог бы я стрелять из нее?»
Когда Грауль промахнулся в кита, лежавшего неподвижно в двадцати метрах от судна, Курилов с горячностью сказал капитану:
Разрешите мне стать к пушке. Постараюсь зря порох не переводить.
Можура был вне себя от своего бессилия, от того, что он лишен возможности пойти навстречу Курилову, помочь ему стать гарпунером. «Пора, давно пора нам подумать о своих гарпунерах», — Эта мысль не давала капитану покоя.
Грауля пригласил к себе Северов:
Мы недовольны вашей работой, господин Грауль.
Я тошно выполняйт договор! — ничуть не смутившись, сказал гарпунер.
Беседовал с Граулем и Степанов, но с тем же результатом.
А тут еще по-прежнему часто рвались лини. Это доставляло много хлопот и гарпунерам, и всем китобоям. У Нильсена ушли два кита, оборвав линь с гарпунами, то же случилось и у Андерсена. Андерсен отчаянно ругался — клял всех, кто изготовляет тросы, канаты.
Нильсен, после того как у него ушел третий кит, долго рассматривал линь в месте разрыва. Потом он попросил у капитана бинокль и, вывернув линзу, превратил ее в лупу. Случайно мелькнувшее у него подозрение подтвердилось: в том месте, где линь порвался, ткань его была чуть-чуть светлее, но заметить это было почти невозможно.
Захватив с собой отрезок линя, Нильсен почти вбежал в камбуз к дяде Мите.
Надо показать это капитану. Линь испорчен, — торопливо заговорил гарпунер.
В лаборатории базы было установлено: линь пережжен кислотой. Капитан-директор послал Дукину телеграмму: «Линь американской фирмы умышленно поврежден».
На базе кипела работа. Разделка китов велась днем и ночью. Ли Ти-сян со своей бригадой начал управляться с пятью китами за сутки. Люди вновь ходили измазанные жиром и кровью китов, но довольные. Спали мало. Работали все, кто был свободен от вахты.
Степанов в высоких резиновых сапогах и брезентовом костюме стал резчиком в бригаде Ли Ти-сяна. Китаец посмеивался:
Теперь моя капитана. Твоя работай мало-мало хоросо.
Степанов смеялся и подмигивал Ли Ти-сяну:
— Научусь, буду не хуже тебя китов потрошить! А китов было много. Они уже покачивались у обоих
бортов «Приморья». Тнагыргин привел на вельботах своих земляков. Чукчи разделывали китов у берега. На запах мяса слетались бесчисленные чайки. Птиц было такое множество, что, осмелев, они садились на огромные туши китов, вокруг которых суетились люди.
Вскоре вся флотилия отмечала торжественное событие. Китобои «Труда» первыми добыли шестьдесят китов. В этот день, когда возвращавшийся с охоты «Труд» показался из-за мыса, воздух дрогнул от мощного гудка «Приморья».
Орлов поднялся на базу, одетый в парадный китель, выбритый. Он рапортовал Северову, не скрывая гордости. И капитан-директор, и Степанов, и все, кто находился в это время на базе, поздравляли капитана китобойца.
Когда руководители флотилии прибыли на китобоец, чтобы поздравить гарпунера и весь экипаж, Андерсен был удивлен происходящим.
Почему все довольны? — спросил он. — Деньги-то за убитых китов получаю я.
Мы радуемся, что вы, Андерсен, и все китобои судна «Труд» хорошо поработали, — сказал капитан-директор.
Видно, мне этого не понять, — задумчиво покачал головой Андерсен. — Но обещанные десять китов я тоже возьму.
Мы вам верим, — улыбнулся Степанов. — А теперь, господин Андерсен, мы с удовольствием выпьем с вами по стаканчику за ваши будущие успехи.
О! — только и мог произнести польщенный гарпунер и, схватив помполита за рукав, потащил в свою каюту.
Подняв стакан, Степанов пожелал Андерсену хорошей охоты. Они выпили. Гарпунер подумал: «Как хорошо, что тогда, на берегу бухты, он не поддался Граулю. Черт возьми, Андерсен честный человек, и с русскими он будет дружить...»
Успех Андерсена подстегнул Нильсена, который теперь не отходил от пушки. Весь экипаж «Фронта» помогал гарпунеру, как мог. Люди образцово несли вахты. Китов уже становилось меньше, стада редели. В погоне за китами «Фронт» доходил до кромки льда, пугая моржей.
Однажды «Фронт» пришвартовался к ледяному полю. Вдали показался огромный белый медведь. Он подошел совсем близко к судну, остановился, втягивая ноздрями воздух и не обращая внимания на крики моряков.
Дядя Митя вылил из ведра на льдину остатки обеда. Медведь обнюхал обглоданные кости, вареный картофель и стал есть. Подобрав все крошки, он начал ходить вдоль судна. Тогда дядя Митя спустил «а веревке ведро с супом. Медведь сунул в ведро морду и съел все дочиста. Матросы смеялись:
И мыть не надо, дядя Митя!
А медведь, отойдя от судна чуть подальше, лег на спину и стал кататься, задрав лапы кверху.
Нильсен выполнил годовой план неделю спустя после Андерсена. К этому времени убил пятьдесят первого кита Грауль. Это был его последний кит. Сколько потом он ни стрелял, все было впустую. Охота остановилась.
Слива шумно возмущался:
— Что он морочит нам головы? Пришвартовать его до той пушки тросом на мертвый узел и сказать: бей кита, пока план не будет. А нет плана — кормить его треской соленой!
Море дышало осенью. Гуще поплыли на юг льдины, вода стала неприветливой — сине-сизой, почти серой — такой же, как низкое холодное небо.
Часто выныривали усатые, клыкастые моржи. Обведя море немигающими глазами, они взбирались на зеленые льдины, но держались на них недолго. Звонко шлепнув ластами, как иногда хлопают в ладошки купальщики, они шумно ныряли в воду.
Уходят киты, — говорила Горева Степанову. Одетая в полушубок с пушистым воротником, она стояла рядом с помполитом, который был в обычном своем кожаном пальто.
Обветренное, с шелушащимся от полярного солнца носом лицо девушки дышало здоровьем. Однако она выглядела усталой. Степанов подумал: «Молодец. Не жалуется. Послать на зиму в дом отдыха, в Крым. Хотя нет — надо послать учиться, на Старцева нечего рассчитывать». Горева заметно волновалась; до июня основная масса китов приходит в Ледовитый океан и держится тут все лето, а с конца сентября или с Начала октября китовые стада начинают обратный переход.
Горева выжидающе посмотрела на Степанова.
Но это не окончательный вывод, — отозвался он.
Этот вывод совпадает с высказываниями Северова! — горячо отозвалась она.
Очень хорошо, — согласился Степанов. — Однако предстоит сделать многое, чтобы мы отлично знали пути миграции китовых стад в наших водах.
Когда-нибудь это будет, — мечтательно сказала Нина.
Обязательно будет, и не когда-нибудь, а в ближайшие годы. — Степанов посмотрел в море. — Ты слышала о том, что, когда в деревне поспевает урожай, люди начинают выборочную уборку. Так и мы должны на китов охотиться. Брать самых взрослых, больших животных, а не всех, какие попадаются.
Горева с интересом слушала Степанова. Помполит подтверждал ее собственные мысли. Ведь об этом же самом долгие часы размышляла она, склонившись над картой, отмечая места охоты, наблюдая за морем.
Решающее слово в этом деле, в охране богатств наших морей, должны сказать вы, научные работники, — закончил Степанов.
Михаил Михайлович! — засмеялась Горева. — Вот вы называете меня научным работником, а я ведь всего только простая лаборантка-химик.
Сегодня ты лаборантка, — сказал Степанов, — а завтра должна быть научным работником!
Я что-то не пойму вас.
Подумай, — Степанов сделал паузу и предложил: — Не пойти ли тебе учиться?
Уйти с флотилии? — удивилась и испугалась Горева. У нее невольно мелькнула мысль об Орлове.
Да! — кивнул Степанов. — Но не надолго! Зимой ты будешь учиться, а летом плавать с нами. Тут хорошая практика. После учебы будешь работать в научно-исследовательском институте.
Девушка неуверенно улыбнулась. Предложение Степанова было для нее неожиданным, но заманчивым. Прежде чем на него ответить, надо серьезно подумать.
Но Степанов и не ожидал от нее сейчас ответа. Он снова смотрел в море и продолжал:
— Будь у нас свои специалисты по китам, мы не искали бы их вслепую!
2
На флотилии объявили неделю ударника. И в первый день чествовали Нильсена. Он выполнил свое обязательство, обогнав на двух китов Андерсена.
База встретила «Фронт» еще более торжественно, чем неделю назад встречала «Труд». Состоялся митинг. Когда Нильсен поднялся на «Приморье», его подхватили на руки, и он, как мяч, взлетел в воздух. А через неделю китобои сверх годового плана добыли еще шестнадцать китов. Впереди вновь оказался Андерсен.
Флотилия взяла курс на юг. Разделка последнего кита была закончена. На чисто вымытых площадках никого не было. Холодный северный ветер загнал всех вниз, в теплые каюты. Только на задней площадке повара всех трех китобойцев опаливали огромного кабана, которого откармливали в течение всего рейса.
Ворочай медленно. Смотри, чтобы кожа не потрескалась, — командовал дядя Митя.
Горьковатый дымок паленого щекотал ноздри. Степанов засмеялся:
Слюнки бегут.
На базе чувствовалось праздничное оживление. Хлопали двери кают, женщины пробегали с утюгами. Около Ли Ти-сяна собралась большая группа рабочих. Он ловко щелкал ножницами, подстригая каждого по его вкусу и, как заправский парикмахер, занимал клиента разговорами.
Рабочие посмеивались:
Наш Ли Ти-сян стрижет и бреет китов и китобоев.
А нерпу ты можешь побрить? — спрашивал китайца белобрысый парень, заранее улыбаясь в ожидании, что тот скажет что-нибудь смешное.
Но бригадир презрительно прищурился:
— Нерпа брить моя могу, — дурака брить не могу. Раздался взрыв хохота. Не мог удержаться от смеха
и Степанов. В хорошем настроении он пошел к себе в каюту: дело завершено, план выполнен, все люди наслаждаются заслуженным отдыхом. Помполит вдруг почувствовал, как сильно он устал.
Гудок «Приморья» напомнил Михаилу Михайловичу, что нужно идти на торжественный вечер. Когда помполит пришел в клуб, там собрались уже почти все команды китобоев. Над сценой ярко горел лозунг: «Ударникам китобойной флотилии — пламенный привет!»
С праздником! — поздравляли Степанова с разных сторон.
Под аплодисменты в президиум избрали Данилова, Ли Ти-сяна, Орлова, Нильсена, Гореву, Журбу. Потом все очень внимательно слушали доклад Северова. И каждый чувствовал что в общих итогах первого промысла первой советской китобойной флотилии — сто девяносто шесть добытых китов — есть частица его труда. Только один Грауль не разделял общего мнения. Он сидел на передней скамейке и холодным, равнодушным взглядом посматривал на президиум.
Капитан-директор сказал, заканчивая речь:
Сегодня мы чествуем советских китобоев, осваивающих новое для них дело. Своей ударной работой они привели флотилию к крупной трудовой победе. Но это, товарищи, только начало, первый шаг. Впереди большая работа. Наша флотилия должна стать лучшей в мире!
Станет! — прогудел Данилов.
Северов вручал билеты ударников лучшим людям флотилии. Андерсен молча принял красную книжечку и, неловко держа ее в своих больших руках, вернулся на место, такой же пунцовый, как книжка. Аплодисменты, которыми наградили его собравшиеся, разволновали старика. Его глаза застилал туман. Впервые в жизни Андерсену аплодировали, и не за какой-нибудь выдающийся подвиг, а за работу, за ту работу, за которую он получает деньги.
Дошла очередь и до Нильсена. Степанов, зачитывавший список, назвал его имя:
Мистер Нильсен!
Раздались еще более громкие аплодисменты. Гарпунер подошел к столу и, повернувшись к затихшему залу, с трудом, но внятно произнес:
Вы сделали меня настоящим китобоем и счастливым человеком. Спасибо! Я теперь есть советский гарпунер!
Ура Нильсену! — раздалось из зала.
- Ура! —.подхватили многие десятки голосов. Андерсен недоумевал: «Я ведь убил больше китов, чем Нильсен, а мне не кричали «ура». Почему?»
Журба, оглушительно хлопая в ладони, наклонился к Андерсену и прокричал:
— Вот видишь, как Нильсена возносят! Он первый соревнование начал.
Андерсен уловил только одно слово «соревнование» — и сказал себе, что на следующий сезон он не опоздает начать это дело раньше всех.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Китобойная флотилия проходила мимо мелких островков. На них желтоватыми точками блестели редкие огни деревушек японских рыбаков, у берегов ходили рыболовные суда — кавасаки, сейнера... Было мирно и тихо.
«Шторм» шел в кильватере, замыкая колонну. Несмотря на то, что впереди были видны гакобортные огни флотилии, Можура часто сверялся по карте. Он вел «Шторм» с такой точностью и аккуратностью, словно сдавал экзамен по судовождению.
Не доверял Можура, как и все китобои, ни мирному виду островков, ни тишине. Можура был уверен, что за флотилией сейчас следит не одна пара глаз, сверкая линзами биноклей. Недаром с наступлением темноты все ближе подходят рыболовные суда — одни отстают, другие идут навстречу.
Теплый ветерок приятно обдувал лицо. Чувствовалось теплое течение. Море было точно усыпано миллионами блесток — голубоватых, серебристых, зеленых.
Можура ходил по мостику, заложив руки за спину, с биноклем на груди. Временами с грохотом полз в роликах штуртрос. Из открытого светового люка машинного отделения упругой струей шел теплый воздух с запахом масла. Доносились тяжелые вздохи машины. Как большая оса, жужжала турбодинамка.
Неожиданно из темноты наперерез «Шторму» вырвался кавасаки.
— Лево руля! — дал команду Можура.
Китобоец, зарываясь в воду, круто взял влево. Столкновение с японским судном было предотвращено. Слива погрозил кулаками в темноту.
За эти штуки у нас в Одессе фотографию портят! — крикнул он.
Вот черти, — возмущался Можура. — Ну, куда, дьяволы, лезут! Прямо под форштевень. Перережем пополам» как бритвой!
Китобоец разрезал темноту ходовыми огнями.
Это политика, — сказал Курилов. — Вот стукни мы такую галошу — она на дно, команда на шлюпки. У них они наготове! И на берег! А завтра на весь мир затрубят: «Караул! Советское судно таранило мирных рыбаков». Или еще хуже — не успеешь оглянуться, как их миноносцы подлетят.
Слева вырисовывались контуры небольшого островка. За кормой от вспененной винтом воды стелилась горящая беловатыми огоньками лента... Вдруг китобоец замедлил ход, точно его задержала невидимая рука.
Дрынь! Дрынь! — зазвонил телеграф. — Стоп машина!
Судно остановилось.
На палубу выбежали свободные от вахты моряки.
Что случилось?
— Погасить палубные огни! — скомандовал Можура. На судно навалился густой мрак. Капитану было ясно:
японцы поставили перед китобойцем крепкие сети, и судно намотало их себе на винт. Можура приказал:
Соблюдать полную тишину. Кавасаки недаром шел нам навстречу. Он заставил нас отвернуть в сторону нарочно расставленных сетей.
А если по радио сообщить на базу? -— шепчет кто-то в темноте.
Ходовые огни базы и китобойцев растаяли в темноте. На судне установилась напряженная vтишина. Можура позвал:
Коммунисты, комсомольцы, стармех, боцман и старпом, ко мне!
Положение наше тяжелое, — сказал капитан, когда все собрались. — По радио на базу сообщать о себе мы не можем. Прежде чем она окажет нам помощь, нас арестуют японцы. Для этого они и поставили ловушку. Нам остается одно: молчать. Но молчать хорошо сейчас, когда вокруг темнота, ночь. А если к сетям придут японцы, — мы будем уведены в ближайший японский порт! Надо как-то сбросить с винта сеть.
Он обвел глазами собравшихся:
Придется резать сеть! Это — единственный выход.
Разрешите начать? — вставая, проговорил Курилов. Можура кивнул ему. Да, именно от Курилова ждал он
этого. Все вышли на палубу.
Леонтий попробовал на пальце острый нож. Можура указал стармеху:
Позаботьтесь насчет освещения, но только так, чтобы свет лампы падал прямо на воду и не был виден со стороны.
На корме спустили штормтрап, у самой воды повесили лампу. Высоко над головой горели крупные звезды. Леонтий разделся, густо обмазал тело машинным маслом, обвязал вокруг талии тонкий трос и, переступив через поручни, спустился по трапу в воду.
На яркий электрический свет в воде собрались рыбы. Мелькали их серебристые тела. Плавала студенистая с красноватой бахромой медуза.
Может, комбинезон наденешь? — заботливо спросил Можура.
— Нет, так лучше, свободнее, :— откликнулся Леонтий.
Решительно войдя в воду и набрав полную грудь воздуха, он скрылся в воде. Медленно потянулись секунды, минуты...
Как он там? Сможет ли сделать? — шепотом переговаривались столпившиеся на корме китобои.
Сделает! А не успеет — мы закончим! — бросил Слива. Лицо его обострилось, глаза, не отрываясь, смотрели в воду.
Веревка в цепких руках Сливы задергалась, он начал быстро тянуть ее вверх. Двое моряков перегнулись через поручни, чтобы подхватить всплывающего Курилова. Он вынырнул шумно, с плеском, и, захватив широко открытым ртом воздух, ухватился рукой за штормтрап.
Ух! — Тяжело переводя дыхание, Леонтий поднялся на палубу. В руках у него были обрезки сети.
Ну что? Как там? — посыпалось со всех сторон.
- Метров пятнадцать намотало на винт. Сеть новая. Осталось еще половину срезать.
Как водица, холодная? — как бы беззаботно, ради любопытства, поинтересовался Слива.
Водица холодноватая. Но если душа теплая, то в самый раз.
Сейчас у нас будет полный морской порядок, — сказал Слива, стаскивая с себя робу. — Ну-ка, детки, привяжите меня знаменитым бим-брам-шкотовым узлом. Нож давайте! — И Слива, сложив над головой руки, смаху бросился в воду...
Вот чертяка! — проговорил кто-то. Снова медленно тянулись секунды...
Слива не подавал никаких сигналов. Сверху было видно, как шарахались рыбы. Временами подхватывались течением смутные белые лоскутья отрезанной сети.
На палубу вышел Грауль:
О! Маленький аварий! Нехорошо, нехорошо. Мы испортили чужой сети. Ай! Ай! Это ошень плохо. Надо давай радио!
Идите отдыхайте, — едва сдерживая гнев, сказал Можура.
О! Затем отдыхать? Надо звать на помощь! Грауль был уверен, что советский китобоец оказался в безвыходном положении.
Ты слыхал, что он предлагает? — сквозь зубы переговаривались матросы. — Вот сволочь!
Как там Слива? Что-то, не подает сигналов.
А ты подергай, может задохнуться, ведь сколько времени прошло.
Наверно, минута прошла...
Матрос натянул конец, но в ответ веревка начала часто дрожать в его руке. Боцман, как видно, злился и дергал за конец, чтобы ему не мешали.
Жив наш боцман!
Подымая бурун воды, Слива всплыл и тут же закричал:
Ух, давай, выбирай. Я вот тебе дерну! — накинулся он на матроса. — Только примостился резать, а он дерг да дерг... Что я тебе — бычок на крючке?
Ну, а дела, дела-то как там?
Прочтете в докладной, а сейчас срочно полстакана спирту, надо промыть внутренности, а то совсем просолились!
Залпом выпив, Слива сказал:
Пока, хлопцы, бувайте здоровы!
Шумно вздохнув, он снова нырнул в воду.
Вдали за островками затарахтел мотор. Его частая дробь ясно доносилась по тихой спокойной воде. Моряки всматривались в темноту.
Несет черта!
Можура насторожился. Что делать, если подойдут японцы? Успел бы Слива.
Звук мотора становился громче. Японцы шли к сетям.
Неужели не успеем? — спросил кто-то тревожно.
Спокойствие! — раздался голос Можуры. Капитан впился руками в поручни. Слива вынырнул
и, ухватившись за конец, прохрипел:
Тяни быстрей, тяни, хлопцы... За мной теща прет... Сливу выхватили из воды. На том месте, где он только
что был, извивались серые, словно змеи, плети — щупальца осьминога, но, попав в яркий свет лампы, они исчезли в глубине.
— Вот гад, чуть не сцапал, — возмущался Слива. — Капитан, все готово, можно работать!
Слива убежал греться в машинное отделение. Японское судно было совсем рядом. Ходовые огни быстро приближались к китобойцу.
Жах! Жах! Ух-х-х! — винт сделал первый оборот.
С японского катера визгливо кричали и сигналили. Китобоец, включив освещение, вспенил воду и дал полный ход...
2
В день прихода во Владивосток Грауль направился в немецкое консульство.
Глубоко спрятав руки в карманы мехового пальто, гарпунер неторопливо шел по вечерней, ярко освещенной главной улице имени Ленина. На зданиях пылала иллюминация. Развевались красные флаги. Густым потоком двигались по тротуарам люди. На рейде выстроились корабли. Их силуэты были очерчены нитью огней. Во всем чувствовалось праздничное оживление. Был канун годовщины Великой Октябрьской социалистической революции! На всю улицу гремели репродукторы. Диктор сообщал: «Фашистская Германия вышла из Лиги наций; по всем ее городам и селам идут погромы и убийства коммунистов: Ван-дер-Люббе все еще пытается обвинить Димитрова; узникам Скотсборо[56]
В 1931 году на судебном процессе в Скотсборо (США) была приговорена к смертной казни по ложному обвинению группа негритянских юношей. грозит электрический стул; в Англии четыре миллиона безработных; японские войска расстреливают невинных китайских жителей. В это время в Советском Союзе на Челябинском тракторном заводе пущен гигантский литейный цех — лучший в мире; началось регулярное движение судов по Беломорско-Балтийскому каналу; в Ленинграде завод «Электросила» изготовил первый в мире мощный высокочастотный генератор. Шестнадцатую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции советская страна встречает новыми грандиозными успехами на фронте мирного строительства».
... Грауль глубоко затянулся дымом сигары. Он не спешил к консулу, предчувствуя, что разговор будет не из приятных. Что ж, он сделал все, что было в его силах, и если они прозевали флотилию, когда она еще рождалась, а потом .шла вокруг света, то это уж не его вина.
Грауль свернул с улицы Ленина на боковую Пушкинскую, круто взбегавшую вверх, и стал подниматься по ней, мимо темной громады собора. Уныло гудел ветер в голых ветвях деревьев. Собор стоял, как темный островок, среди ярко освещенного города.
Отто крепче сжал зубами сигару, направляясь к деревянным решетчатым воротам между каменными столбами. За ними стоял двухэтажный, с освещенными окнами деревянный дом. На флагштоке развевалось алое полотнище с белым кругом в центре и извивающейся в нем черной свастикой.
Грауль толкнул калитку, пересек маленький мощеный дворик и вошел в консульство. Служащий проводил его в кабинет консула.
Из-за стола поднялся человек в штатском костюме.
Консул, здороваясь, не подал гарпунеру руки. Пристально глядя в его глаза, он сказал холодным тоном:
Вы не справились с заданием, Грауль.
Обстоятельства сложились так, что...
Я вас вызвал сюда не для того, чтобы выслушивать ваши объяснения. — Консул шагнул к окну и указал на бухту. — Там стоит китобойная флотилия. Она добыла двести четыре кита!
Восемь китов были добыты Андерсеном и Нильсеном во время перехода во Владивосток, — начал было Грауль.
Знаю! — резко прервал его консул. Он стоял, заложив руки за спину. — Можно договориться с гарпунерами?
Безнадежно. Нильсен перешел к ним, — кивнул Грауль в сторону окна, через которое были видны часть бухты и освещенные огнями улицы. — Андерсен категорически отказался от денег.
Нильсена убрать через Гонолулу, ну, а Андерсен ведь когда-то пробовал опиум. Слушайте, что надо сделать...
... В номере Грауля, который он снял в лучшей гостинице города — «Версаль», было шумно. В углу, на подставке трюмо, завывала виктрола. За столом, уставленным бутылками и закусками, развалились в креслах гарпунеры. Сизый табачный дым стоял в воздухе слоями. Андерсен в расстегнутой рубашке и воротничке, державшемся на запонке (галстук и пиджак валялись «а полу), пытался размахивать руками в такт музыке. Из стакана расплескивался коньяк, и Андерсен смеялся. Потом он подошел к зеркальному шкафу и долго смотрел в него, пытаясь сосредоточиться.
Нильсен пил мало. Сколько Грауль ни настаивал, Олаф не хотел быть пьяным. Он обещал дяде Мите, что будет у него в гостях. Было уже девять часов вечера. Ну что ж, к десяти он придет. Хороший гость не должен рано приходить. Сегодня вдвойне приятный день. Грауль пригласил его и Андерсена к себе на обед. На угощения немец не скупился. Значит, Грауль и Андерсен признали его. Теперь он настоящий гарпунер.
Я очень огорчен, — прошептал, наклонившись к Нильсену, Грауль, — что ошибся в вас. Вы прирожденный гарпунер. Я рад, что в нашем Союзе прибавился еще один достойный член.
Меня примут в Союз? — спросил Нильсен.
Несомненно, — кивнул Грауль и предложил Олафу сигару. — Остается теперь сделать немногое: побывать в Гонолулу, встретиться с членами совета Союза гарпунеров, и вам будет всегда обеспечено место на любой китобойной флотилии мира
О! —улыбнулся Нильсен. Правда, он не собирался скоро уезжать из России, здесь очень хорошо работать, но об этом Нильсен предпочел умолчать.
Я думаю месяц — другой провести на Гавайях, — как бы между прочим сказал Грауль. — Было бы хорошо, если бы и вы со мной поехали. Я бы там рекомендовал вас, мой друг...
Нильсен был польщен предложением Грауля. Правда, на Гавайи его не тянет, но раз Грауль предлагает, то он об этом подумает. Норвежец бросил взгляд на часы: о, ему пора идти!
Грауль не задерживал Нильсена. Они чокнулись, выпили на прощанье, и Грауль вновь повторил свое предложение. Норвежец кивнул: он согласен.
Они обменялись крепким рукопожатием и расстались, оба довольные друг другом. В этот момент раздался звон стекла. Грауль быстро обернулся. Ах. вон что! Андерсен разбил бутылкой из-под шампанского зеркало! Серебристые осколки лежали у его ног. Отто схватил гарпунера за плечо и усадил в кресло.
Что там за морда на меня смотрела? — спросил Андерсен, не узнавший себя в зеркале.
Грауль не успел ответить. В номер вошла дежурная, и Андерсен, с трудом засунув в карман руку, вытащил пригоршню денег:
— Плачу!
Деньги посыпались на залитый, затоптанный ковер... Потом Грауль что-то шепнул на ухо Андерсену. Тот сначала не понял, но Грауль терпеливо повторил еще несколько раз одно и то же, и Андерсен, наконец, хлопнул его по плечу:
— А ты, черт возьми, парень стоящий! Они вышли из гостиницы и по крутой улице спустились к базару. С Амурского залива тянул ледяной ветер. Базар был погружен в темноту.
Грауль подвел Андерсена к воротам какого-то темного двора. В глубине его тускло желтели огоньки. Тянуло прогорклым маслом, гнилью, слышались крики. Из тьмы к гарпунерам бесшумно прибежал человек. Качавшийся на ветру фонарь осветил на мгновение желтое дряблое лицо с черными бегающими глазами.
Грауль бросил человеку несколько слов, и тот, подхватив Андерсена под руку, потащил его в темноту...
Через неделю после похорон Андерсена, найденного в канаве замерзшим, уезжал Нильсен.
Пароход «Сибирия-мару» отходил в полдень. Провожать Нильсена пришли дядя Митя и Петя Турмин. Кок, пожимая руку гарпунеру, говорил:
Возвращайтесь скорее, товарищ!
Мы будем вас ждать, — сказал Петя.
Лучше бы не уезжали! — дядя Митя недовольно посматривал на стоявшего у сходней Грауля. — Господин Грауль —- этот привык к курортам Гавайи, а вы же рабочий, простой человек.
Вы меня сделали гарпунером, — взволнованно говорил Нильсен. — Теперь все признают меня гарпунером. Я приеду и буду бить китов еще больше. Сто китов за сезон!
Ну, счастливого пути!
Завыл гудок. Поднялись сходни. «Сибирия-мару» отчалила от пристани и, развернувшись, направилась к выходу из бухты. Долго махал рукой Нильсен, долго стояли на пристани дядя Митя и Петя Турмин.
3
Горева уезжала на учебу в Московский рыбный институт утренним поездом. Провожающие окружили Нину у вагона. Широкая стрелка вокзальных часов приближалась к девяти.
Ой, товарищи, трудно мне будет! — воскликнула девушка. — Опоздала я к началу учебного года.
Ты морячка-китобой! — смеялся Северов. — Китов догоняла в море, в науке тем более догонишь.
Орлов пытался быть веселым, как и все, но ему это не удавалось. Расставаясь с девушкой, капитан загрустил. Так он и не узнал, любит ли его Нина. Покалывало сердце и у Нины, но она скрывала это за смехом и шутками.
Курилов уже в который раз просил:
Не забудь, Нина Пантелеевна, пришли побольше книг о китах, все, что найдешь в Москве. Особенно если удастся, книги Грауля: Очень хочется почитать, что он написал..
Нина лукаво посмотрела на Курилова:
Уж не хочешь ли ты тоже стать гарпунером?
- А что же, — ответил Леонтий. — Познакомиться с тем, что этот знаток пишет, не мешает.
Все заказы будут выполнены, — пообещала Горева и повернулась к Оленьке. — Ну, а ты, подружка моя, что молчишь, ничего не заказываешь?
Оленька обняла Нину, и ее черные глаза повлажнели.
Поедем вместе учиться, — засмеялась Нина.
Прошу молодую семью не разбивать, — шутливо-грозно потребовал Степанов. — Что тут Курилов будет один делать?
Жаль, что я на вашей свадьбе не погуляю, — сказала Нина и шепнула ей на ухо: — Чтобы к моему приезду была дочка!
Оленька зарделась:
Ну, уж и скажешь.
Нина прощалась, пожимая товарищам руки. Обняла Оленьку, поцеловала ее. Поезд двинулся, Горева торопливо, не смотря на Орлова, протянула ему руку:
— Счастливого плавания, капитан! Она вскочила на подножку вагона.
— Вам скорее вернуться... — начал Орлов. Он волновался и не знал, что сказать дальше. Улыбка его была растерянной.
Поезд набирал скорость. Вот уже, громыхая на стыках рельсов, прошел мимо последний вагон.
Уехала! — грустно сказала Оленька.
Приедет. Еще один год будем вместе плавать, — успокоил ее Степанов.
В вокзальном книжном киоске продавались свежие газеты. Степанов взял одну из них.
Ого! Да тут о нас целая страница! «Победа советских китобоев», — прочитал он.
А вот и другая газета, и в этой тоже страница, — сообщил Северов. — Интересная статья «Два показателя». Слушайте, я прочту: «Японская китобойная флотилия в северных водах добыла на одно китобойное судно тридцать с половиной китов, американская плавучая база «Калифорния» — пятьдесят китов, норвежская китобойная флотилия — пятьдесят семь китов, а советская китобойная . флотилия «Приморье» — шестьдесят восемь китов!»
Значит, всех обставили! — воскликнул Курилов. — Вот это здорово!
- Обогнали на первом же промысле иностранцев, восхищенно произнес Орлов. — Это я понимаю! Да мы же можем еще лучше охотиться. Дайте только срок — набьем руку.
Северов, раскрывший еще одну газету, стоял мрачный. Степанов спросил:
Ну, а ты что хмуришься? Да нам бы сейчас только радоваться.
Послушайте, что в другой газете пишут. — И Северов прочитал: — «Победа советских китобоев в водах Тихого океана является выдающимся событием в деле социалистического освоения Дальневосточного края... Силами советских моряков за один год освоена техника боя китов, освоена их обработка, освоена прекрасная и сложная техника базы «Приморье».
Совершенно верно, — подтвердил Степанов. — Не понимаю, чем же ты недоволен?
Слушайте дальше: «Экипаж флотилии благодаря помощи иностранных специалистов в совершенстве овладел техникой добычи и обработки китов».
Северов посмотрел на товарищей:
Это пишет директор нашего треста Дукин.
По его выходит, что мировые нормы добычи китов перекрыли не мы, а иностранцы, — глухо сказал Курилов. — Что же это получается?
- Ну да! — возмутился Орлов. — Мы только добросовестные ученики.
Теперь послушайте еще одну новость. — Степанов перегнул газетный лист, чтобы удобнее было читать. — То, что мы ученики, это утверждает Дукин, а вот что пишет Грауль.
Как? И Грауля статья? — потянулся к газете Курилов.
Да, — ответил Степанов. — Называется она «Сделаем все, чтобы советские китобои были лучшими в мире». Вот портрет Грауля, и под ним подпись: «Отто Грауль широко известен в европейской и американской технической литературе как видный теоретик китобойного дела. Тем большую ценность и интерес имеют его заметки для первых советских китобоев, которые должны сделать из них практические выводы».
Интересно, послушаем! — проговорил Геннадий Алексеевич.
Степанов читал: «Первая советская китобойная флотилия будет, несомненно, играть все более крупную роль. Но это придет еще не скоро. Я должен сказать, что для овладения китобойным делом советским морякам нужно как можно больше использовать многолетний опыт других стран. Я приехал в Советский Союз как друг, чтобы помочь наладить здесь китобойное дело. Такое же исключительно дружеское отношение я встретил и по отношению к себе. В этот срок первая советская китобойная флотилия могла бы выполнить план намного больше, но мы не знали районов скопления китов и, таким образом, полтора лучших месяца потеряли попусту».
Трудно понять этого Грауля! — проговорил Курилов.
«В будущем году эту ошибку ни в коем случае повторять нельзя, — читал дальше Степанов. — Надо идти немедленно к мысу Дежнева. По количеству и качеству китовых стад этот район один из лучших».
Степанов кончил читать.
Ну, а дальше идут мелочи. Впрочем, вот и еще немаловажные строки: «Трюмы для китового жира на «Приморье» сейчас очень велики. Это — недостаток. Следует немедленно поставить вопрос о реконструкции».
Вон как! — усмехнулся Орлов. — Вместо того чтобы наполнять трюмы жиром, мы их будем сокращать! Но как Грауль успел с этой статьей?
Кто-то, очевидно, в этом заинтересован, — задумчиво сказал Степанов. Смутное беспокойство не покидало помполита. Он направился к выходу, и все двинулись за ним.
Что же теперь делать? — спросила молчавшая до сих пор Оленька. — Получается, что только Грауль и выручил флотилию.
Этому, — Степанов щелкнул пальцем по газете, — народ не поверит. Стыдно, что у нас напечатано такое...
Редакцию, очевидно, ввели в заблуждение, сказал Орлов.
Во всем разберемся, — помполит распахнул тяжелую дубовую дверь вокзала.
Моряки вышли на площадь. В сквере на высоком постаменте стоял памятник Ленину — гранитная скульптура вождя с выброшенной в энергичном жесте рукой.
Курилов долго смотрел на памятник, потом крепче прижал к себе локоть Оленьки и сказал:
Мне хочется быть скорее в море!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
Солнце поднялось над океаном. Барашки волн, точно белые кудри, шевелились, рассыпаясь под легким ветерком.
«Труд» шел полным ходом, переваливаясь с борта на борт, то и дело зарываясь носом в волну. На палубе, у дымовой трубы, сидел Журба и тянул самокрутку, в которую вошла добрая половина пачки махорки.
Изрытое оспинами, медно-красноватое, точно дубленое, лицо боцмана было мрачно. Облокотившись о колено, он сосредоточенно смотрел на палубу. От нее, нагретой солнцем, поднималась легким туманом испарина, пахнущая машинным маслом. .
Боцман не слышал, как его окликнул вахтенный матрос:
Товарищ боцман! Помполит требует к себе! Мысли у Журбы невеселые. К концу подходит второй
месяц промысла, а «Труд» не добыл еще и десятка китов. Правда, и у других китобойцев тоже невелики успехи, но у «Труда» — хуже всех.
А что поделаешь, когда гарпунер, как говорится, ни богу свечка, ни черту кочерга? Помполит флотилии Степанов о гарпунере не лучшего, чем Журба, мнения, а все же говорит боцману: «Ты недостаточный контакт с гарпунером установил, поэтому мало китов набили».
«Может, и впрямь я виноват?..» — думал Журба. Вахтенный тронул боцмана за плечо:
Помполит требует!
Журба неторопливо поднялся, погасил недокуренную цигарку, одернул китель. Он заранее знал, что разговор предстоит неприятный. Вот уже вторые сутки Степанов находится на судне.
Постучав, боцман вошел в каюту Орлова. Капитан держал в пуках какие-то бумаги и с яростью говорил:
— Все характеристики на Трайдера, блестящие рекомендации, отзывы — все это сплошной обман!
Тонкое, худощавое лицо Орлова покраснело от негодования. Губы крепко сжались. Орлов в упор смотрел на помполита.
Нет, — сказал Степанов. — Нет! В этих характеристиках все правильно. Нам не лгали, когда предлагали Трайдера как опытного гарпунера. Он действительно умелый китобой.
Так в чем же дело? — с недоумением воскликнул Орлов.
А в том, что... — Степанов сделал паузу, — ему, возможно, выгоднее не бить китов у нас и для нас... А? Может так быть?
Он вспомнил, как в Приморском обкоме партии высказывал свои подозрения о намерениях Грауля и люден, пригласивших его на флотилию. Были наведены по всем каналам справки. Однако проверка пока ничего не дала. Дукин, беседуя со Степановым и капитан-директором, сказал:
Пожалуй, мы каждому неприятному случаю придаем слишком большое значение. А ведь в новом деле без ошибок, промахов, неудач, просчетов не бывает! Жизнь есть жизнь! К тому же работаем с иностранцами, которые отнюдь не пылают к нам любовью. Надо быть бдительнее, настойчивее.
С директором треста нельзя было не согласиться, но чувство беспокойства, тревоги не покидало Степанова. Оно особенно возросло после внезапной смерти Андерсена и невозвращения с Гавайских островов Нильсена. Не мог он там остаться по своей воле. В этом Степанов был почти уверен, хотя Грауль доказывал обратное.
Взашей тогда этого Трайдера! — вскипел Журба.— Ох, дозволили бы мне, Михаил Михайлович, взять его за грудки, я бы так тряхнул, что он навек бы закаялся пакостить. — Боцман сжал толстые, сильные пальцы и тише добавил: — Эх, Андерсен, коньячная твоя душа. Загубил ты себя!
В его голосе прозвучали нотки грусти, жалости. Андерсен пришелся боцману по душе.
Неважные наши дела, товарищи, — просто сказал Степанов.
Куда уж хуже, — прогудел Журба и кашлянул в кулак.
Помполит тем же тоном продолжал:
Иностранцы хотят нас в дугу согнуть. Не выйдет, господа хорошие! Мы не из гнущегося бамбука, а из русского дуба! Не отступим от своего!
Верно, Михаил Михайлович, — подхватил Журба, ожидая, что сейчас помполит разрешит все вопросы.
А раз так, — Степанов улыбнулся своей широкой белозубой улыбкой, от которой словно стало светлее и просторнее в каюте, — то давайте решать, что делать дальше?
Что делать?—переспросил боцман и, взглянув на капитана, загнул крепкий палец на левой руке. — Во-первых...
Фонтаны на горизонте! Киты! — раздались возбужденные, радостные голоса.
Журба, оборвав речь, метнулся из каюты, за ним бросились Орлов и Степанов. Они бегом поднялись на мостик, где вахтенный помощник уже командовал:
Лево руля!
Матрос переложил штурвал. Маленький китобоец накренился так, что корма окунулась в кипящий бурун воды. Развернувшись, «Труд» понесся навстречу белым фонтанам.
Сколько их! — кричал бочкарь и считал: — Три... семь... одиннадцать!
«Труд» быстро приближался к китовому стаду. Орлов взглянул на гарпунерскую площадку. Там никого не было. Он приказал:
Вызвать гарпунера.
Над стадом китов с пронзительным криком носились грязновато-белые чайки.
Ишь, морские тещи, как стрекочут, точно на базаре, — заметил кочегар.
Вот! Вот! Крупный кит! — кричали матросы. — Эх, черт, несется, что твой курьерский!
Степанов и Орлов молчали. Они ждали гарпунера. А тот, как видно, не торопился.
Киты резвились уже вблизи судна; один из них, поднимая волны, перевалившись на спину, показывал белое брюхо, а потом, взмахнув хвостом, скрывался в глубине, чтобы вскоре показаться вновь.
Это он нашему гарпунеру хвостом сигналит, — съязвил кочегар.
Ну уж, сказал, — возразил матрос. — Нашего гарпунера этим не тронешь, он свое здоровье бережет!
Наконец на палубе появился Трайдер. Высокий, худой, в черном свитере, с выступающими острыми лопатками, н шел медленно, слишком медленно. В его длинном, со впалыми щеками лице было что-то хищное, ястребиное. На уши был низко надвинут кожаный шлем. Трайдер поднял руку в черной перчатке и тут же опустил ее, точно рука у него .была на шарнирах, — он поздоровался с моряками.
Гарпунер поднялся к пушке, неторопливо снял с нее чехол и не спеша стал готовить к стрельбе. За все это время он ни разу не взглянул на китов. Но вот, наконец, пушка заряжена. Трайдер подал на мостик знак, что будет охотиться.
На судне стало тихо. Гарпунер отослал от себя Журбу и начал поворачивать пушку в разные стороны, целясь то в одного, то в другого кита.
Чего он медлит? — негромко, но так, что услышали все, спросил кто-то из матросов.
Это тебе не Андерсен, — проговорил Журба, и в голосе его прозвучало сожаление.
Неожиданно прямо перед судном всплыл кит. Трайдер, почти не целясь, выстрелил. Гарпун со свистом прорезал воздух и, не попав в кита, упал в воду метрах в тридцати от судна. Линь натянулся.
Стоп! — резко отдал команду Орлов. Степанов посмотрел на капитана. Орлов стиснул зубы, скулы его подергивались.
Судно шло по инерции. На китобойце слышалось лишь шипение пара в лебедке, выбиравшей линь. Киты уходили. ; — Зачем ты меня, мама, родила? — послышался в группе матросов чей-то насмешливый голос.
Китобои с ненавистью смотрели на Трайдера. А он с невозмутимым видом начал укрывать пушку чехлом. Степанов спросил гарпунера:
Почему прекращаете охоту? Трайдер развел руками:
Сегодня есть неудачный день.
День хороший. Все от вас зависит, — настаивал Степанов.
Русский не понимает, день есть плохой, — покачал головой Трайдер. Выражение лица его было туповатым, но по глазам англичанина Степанов видел, что тот издевается. — He-понимает русский, — продолжал Трайдер, — сегодня карта плохая вышла.
С этими словами гарпунер прошел мимо помполита, спустился на палубу и под недобрыми взглядами китобоев скрылся в своей каюте на корме.
2
«Шторм» подводил к базе финвала. В небольшой бухте было тихо. Крутые, в расщелинах темные скалы, поросшие редким кустарником, отражались в воде.
Всю неделю база простаивала, людям нечего было делать. Вот почему сейчас встречать первого кита высылали все. Данилов, приложив ладони ко рту, крикнул:
— Ого-го! На «Шторме»! Поздравляем с успехом! Его густой голос прокатился над морем, откликнулся эхом в ущелье. Возгласы бригадира подхватили рабочие базы. Слива подмигнул Курилову:
Размочил сухой счет! Оленька тебя за это два раза поцелует.
Почему два? — улыбнулся Леонтий.
Двойная радость — кит и муж.
Курилов искал глазами Оленьку, но в массе, людей, облепивших борт базы, трудно было найти ее. Но вот над головами вскинулась факелом алая косынка. «Оленька!» — узнал Курилов, охваченный нежностью.
Кита подвели к слипу. Матросы вручную набросили на хвостовой плавник механический захват. Послышалась команда — и лебедки заработали. Тушу начали втаскивать на палубу. Из воды уже показалась половина ее, и в это время раздался такой звук, как будто лопнула туго натянутая гигантская струна.
Многотонная туша скользнула в воду. Поднявшаяся волна качнула китобоец. На «Приморье» зашумели. Слива выкрикнул:
Дырявые руки! Им бы только этими руками затылки почесывать да зря плату получать! Встречусь я с ними на берегу, будут они меня помнить!
Да хватит тебе, — попытался остановить боцмана Курилов, но это еще больше разозлило Сливу:
Ты, бочкарь, все в облаках витаешь, как птица!
Между тем на базе после первой растерянности бригадиры и рабочие, сгрудившись, рассматривали механический захват. Он не выдержал тяжести китовой туши, развалился на куски.
Что случилось? — подошел к рабочим встревоженный Северов.
Да вот, расползся по швам, — недоумевающе сказал Данилов.
- Новый?
- А как же. Вон и марка заводская, — показал Данилов, — какая-то заграничная.
Северов осмотрел обломок механического захватного приспособления. Блеснули буквы заводской марки.
— «Корнелиус», — прочитал Иван Алексеевич. — Сделано в Германии.
Можура снова направил «Шторм» в море. Грауль поднялся на капитанский мостик.
Я есть против идти в море!
Можура поднял руку к усам, но пальцы его не захватили клочка волос. Капитан посмотрел в глаза гарпунера и, встретив его твердый настойчивый взгляд, повторил:
Мы идем в море. Готовьте пушку!
Я есть против идти в море! — Грауль сделал движение навстречу капитану, точно хотел заставить его отступить.
Можура резко шагнул вперед, и это было так неожиданно для Грауля, что гарпунер вздрогнул и отпрянул.
На мостик поднялся Курилов. С палубы он заметил, что здесь происходило что-то необычное.
Готовьте пушку! — Можура с трудом сдерживал гнев.
Грауль хотел возразить, но, скользнув взглядом по Курилову, вдруг усмехнулся:
О, конечно! Зачем время пускайт свободный? Я думал отдыхайт, но хочу быть ударник, как Андерсен.
Улыбаясь, Грауль ушел с мостика. Можура сквозь зубы процедил:
Наглец!
Курилов увидел, как лицо капитана покрылось багровыми пятнами. Можура достал трубку и, закуривая, проговорил с негодованием:
Над мертвым, подлец, издевается!
Капитан положил руку на плечо Курилова. Голос его стал мягче:
Долго еще мы будем терпеть их, Леонтий? А? Не пора ли нам от них избавиться? — И, не ожидая ответа, добавил: — На вас, молодежь, надежда. Но уж больно вы все смирные.
Это как сказать, — усмехнулся Курилов.
Посмотрим! — пыхнул трубкой Можура и добавил: — Сегодня надо обязательно найти кита и заставить Грауля добыть его. Заставить!
3
Швед Лунден, заменивший на китобойце «Фронт» не вернувшегося с Гавайских островов Нильсена, ничем-не походил на своего предшественника. Кругленький, упитанный, с постоянной улыбкой на одутловатом, с желтым отливом лице, он, казалось, не ходил, а катался по судну. Его можно было видеть везде — ив кубрике, и на мостике, и в кочегарке, и в камбузе у дяди Мити.
То там, то тут слышался его тоненький веселый голосок. В своей коричневой жилетке и мягких меховых полусапожках Лунден напоминал доброго дядюшку. Он охотно и щедро угощал моряков поджаренными орешками и по каждому поводу восклицал:
Чольт возьми, камрады!
Но как только речь заходила о китах, или кто-нибудь обнаруживал желание подойти к гарпунной пушке, Лунден весь взъерошивался и сердито покрикивал:
Ноу, ноу, ноу!
У пушки гарпунер преображался. Согнувшись и широко расставив короткие и толстые, как обрубки, ножки, он водил круглой головой из стороны в сторону, и в темных глазах его при этом горел огонек азарта.
Ишь, как высматривает добычу, — говорили матросы.
Высматривает-то высматривает, — соглашался кок дядя Митя, — но вот плохо хватает ее!
Лунден охотился хуже Нильсена, делал много пустых выстрелов, но все-таки шел впереди Трайдера.
Что-то мы мало китов бьем?! — говорил ему Шубин.
Как бог даст, — поднимал Лунден глаза к небу. — Как бог...
Он часто и подолгу молился в своей каюте перед висевшей над койкой маленькой бронзовой фигурой Христа, распятого на кресте из черного мрамора. В каюте стоял душный запах духов и ладана.
Дядя Митя, присмотревшись к гарпунеру в первые дни после приезда, решительно определил:
С этим нечего и слов тратить: нутро гнилое. Все внимание коммунистов судна было направлено на
то, чтобы ничто не мешало работе гарпунера. Лунден это заметил и похвалил:
О, русские — хорошие моряки, чольт возьми, камрады!
Дни шли за днями, а охота велась вяло, хотя киты и встречались почти ежедневно. Флотилия двигалась вместе с китами на север.
Петя Турмин очень часто вспоминал о Нильсене и недоумевал, почему тот не вернулся. Он по-прежнему был помощником гарпунера. Лунден с первого дня пытался подружиться с комсомольцем. Петя неохотно принимал угощения гарпунера, но своей неприязни к Лундену не выказывал, надеясь, что дружеские отношения со шведом благоприятно скажутся на результатах охоты.
Швед поощрительно похлопывал молодого моряка по плечу:
О, вы сделайте гарпунер! — Лунден указывал на себя и Турмина, дополняя жестами, что он обучит комсомольца своей специальности. Петр кивал, выражая согласие, а. гарпунер продолжал:
Шлюшай меня, и будет иметь ошень много моней [57]
Моней — деньги (английск.).. Но сам он, видимо, не был заинтересован в том, чтобы побольше заработать на советской флотилии денег. Это казалось комсомольцу очень странным.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
Степанов ходил по каюте, заложив руки за спину. Он был погружен в думы. В прошлом году флотилию преследовали неудачи, и все-таки дела обстояли лучше, чем теперь, во второй год советского китобойного промысла. Иностранные гарпунеры, будто сговорившись, тянут флотилию к поражению.
Помполит отправился к капитан-директору. Выйдя на верхнюю палубу, он остановился у поручней. Море лежало темное, таинственное, дышало холодом.
На базе было тихо. Разделочные площадки тонули во мраке. Прожекторы не горели. Где-то на юте тренькала балалайка и мягкий тенорок выводил:
Сама садик я садила,
Сама буду поливать,
Сама милого любила,
Сама буду целовать.
Тяни губы, готовься, — насмешливо прервал певца грубоватый голос. — Станет тебя милая целовать, коли без жира во Владивосток придем.
А ты каркай больше! Может, киты соберутся тебя послушать, — огрызнулся тенор.
Споривших не было видно в темноте. Степанов прошел дальше. До его слуха донеслись последние слова одного из них:
И чего начальство смотрит? Эти гарпунеры пакостят, а мы им: сэнк ю, очень рады. — Ив заключение категорическое: — Сволочи эти спецы!
Снова тренькнула балалайка, но тут же и замолкла. Чей-то простуженный голос сказал:
Хватит бередить душу, айда спать. Может, завтра и повезет.
Степанов вошел к Геннадию Алексеевичу. Капитан-директор застегивал китель.
А я к тебе собирался. Хорошо, что пришел. — Северов озабоченно перебрал лежавшие на столе бумаги. — Читай. Рапорты капитанов.
Догадываюсь о чем. Докладывают, что гарпунеры плохо бьют китов?
Да! — Капитан-директор опустился на диван, жестом пригласил Степанова сесть рядом. — Надо принимать решительные меры. — Северов забарабанил пальцами по валику дивана.
Пора нашим людям осваивать гарпунерское дело, — сказал помполит. — Наступило время, когда наши люди могут и должны стать к гарпунной пушке.
Иностранцы не отойдут от пушек, — повернулся к помполиту Северов. — А план-то в этом году больше прошлогоднего!
Вот то-то и оно! — Степанов положил руку на колено капитан-директору: — Ну что же, Геннадий Алексеевич, без риска ни одной победы не одержишь.
Значит, беремся за гарпунеров! — повеселел Северов.
— Беремся! — Степанов вытащил из кармана карандаш и блокнот. — На «Шторме» может стать гарпунером Курилов, надежный и старательный, на «Фронте» — Турмин.
Подойдет ли Турмин? Молод еще.
Комсомолец, серьезен, да и все время около пушки находится. — Степанов записал Турмина и продолжал: — На «Труде» пока самого Орлова поставим, а там подберем гарпунера. — Согласен, — кивнул Северов и обеспокоился: — Но согласится ли трест?
Дукин этого вопроса сам не решит, — сказал Степанов. — Партизанить нам тоже не годится. Самовольно отстранять иностранцев от пушек мы не имеем права. Но договор — кабальный. Наши люди не могут даже близко подойти к гарпунной пушке.
Кто на такой договор согласился? — сердито сказал Геннадий Алексеевич. — Почему не посоветовались?
Радируем Дукину и в обком партии о своем предложении разрешить нашим людям в день по два—три часа учиться стрелять из гарпунных пушек, — предложил помполит. — Я верю, обком нас поддержит.
Поздно вечером Дукин приехал из обкома партии к себе в трест. В кабинете никого не было. Дукин нервно ходил мелкими шагами из угла в угол и все время настороженно прислушивался.
Дрожащими руками он отодвинул штору и взглянул на вечерний Владивосток. Со склона Тигровой сопки, по которой взбегала Портовая улица, город был хорошо виден, но в глазах Дуки-на электрические огни расплывались в мутные пятна. Директор треста находился в смятении. Обычного спокойствия, уверенности, умения держать себя в руках не было. Он вытащил из кармана платок и вытер лицо. Лихорадочно метались мысли.
В обкоме ему только что сказали, что два работника, занимавшие ответственные посты, — Птуховский и Натыгин, арестованы. Басов и Мильмаи в Хабаровске разоблачены как враги народа... Все, кто приехал сюда по заданию троцкистского центра, провалились... Что делать?.. Бежать за границу? Но это невозможно. Пойти раскаяться? Но больше не поверят. А тут еще вдруг раскроется дело с китобойной флотилией. Но никто ничего не знает. Птуховский и Натыгин, наверно, не выдадут. Документов нет никаких... Ох, как стало трудно, тяжело работать! Всего надо опасаться, остерегаться.
Степанов и Северов просят обком партии разрешить им начать обучение советских моряков стрельбе из гарпунных пушек. Он вспомнил состоявшийся полчаса назад разговор с секретарем обкома.
Как же так получилось, что от иностранцев зависит наша флотилия?
Видите ли, гарпунерская профессия — сложное дело и сразу не дается! — сказал Дукин с озабоченным лицом.
Это верно, — согласился секретарь. — Но почему второй год не ведем обучения наших людей стрельбе из гарпунной пушки?
Есть договор, который заключили без нашего ведома, — с показным возмущением ответил Дукин, — и тем самым связали и себя, и промысел, и нас всех по рукам и ногам.
Что же, придется разрубить эти путы, — сказал секретарь. — Есть мнение обкома разрешить Северову начать обучение наших людей гарпунерскому делу.
Я давно этот вопрос поставил в наркомате, а там его не решают, — быстро и громко заговорил Дукин. — Говорят, что это может вызвать дипломатические осложнения и...
Вопрос ясен, — перебил секретарь. — Удовлетворяй просьбу Северова, немедленно радируй ему, а я сегодня с Москвой свяжусь.
Дукину ничего больше не оставалось, как попытаться выразить удовлетворение и уехать.
Директор треста долго стоял у окна. Успокоение не приходило. Он плотно закрыл дверь и набрал номер телефона. Сказав несколько слов, опустил трубку и опять быстро, мелкими шагами заходил по кабинету. Через полчаса в дверь осторожно, но настойчиво постучали. Дукин взглянул на часы, почти подбежал к дверям и яфустил высокого плотного человека в дорожном плаще с поднятым воротником. Над городом моросил дождь.
Не здороваясь и не снимая плаща, посетитель сел на стул. Из-под низко надвинутой кепки была видна только нижняя часть лица пришедшего — оплывший подбородок и толстые губы. Дукин стоял перед ним.
Ну, — сказал недовольно человек. — Вы неосторожны, назначая встречу здесь. Что-нибудь случилось?
Я вас пригласил за тем, чтобы проинформировать... Степанов и Северов просят обком партии разрешить им начать обучение матросов стрельбе из гарпунных пушек, — торопливо говорил Дукин.
Этого нельзя допустить! — резко, тоном приказа сказал человек в плаще.
Но я тут бессилен! — развел руками Дукин. — Я до сих пор делал все, что мог.
Мы недовольны вами, — прервал его человек в плаще. — Нам приходится за вас многое делать. С одним Нильсеном сколько возни было, Надо предпринять новые меры. В чем флотилия особенно сейчас нуждается?
Ждет угля, — быстро сказал Дукин. — Мы отправляем транспорт.
Транспорт потерпит аварию в пути, —I сказал человек в плаще.
Хорошо, — подобострастно ответил Дукин.
2
Радист « Шторма» Баранов от скуки настроился на Хабаровскую радиостанцию. Она передавала для моряков концерт художественной самодеятельности. Выступали студенты. Молодые, задорные голоса дружно пели новую популярную песню:
Не сынки у маменек В помещичьем дому — Выросли мы в пламени, В пороховом-дыму...
Повторяя мотив про себя, радист ловко орудовал электропаяльником. В рубке стоял едкий запах нашатыря.
Без стука вошел Слива. Отряхнув плащ и фуражку, он повесил их у двери и сел на диванчик.
Что. мастеришь, король эфира? — спросил Слива.
Приемник, — коротко ответил Баранов.
Приемник? Да куда же тебе его? И так вся рубка забита. — Слива обвел глазами аппаратуру.
Был он не в настроении, не шутил, не балагурил, как обычно. Взгрустнулось боцману. Но радист этого не заметил. Слива затронул его слабую струнку.
Да, полная рубка аппаратуры. А откуда эти приемники и передатчики? Ты посмотри, — Баранов ткнул пальцем в фабричную марку приемника. — Сделано в Германии. Есть у меня думка сделать приемник и передатчик, чтобы они ни в какой шторм не скисали. Это раз. А второе...
Слива прервал размечтавшегося радиста:
Уж лучше изобрети такой приемник, чтобы китов к базе приманивать. Цып-цып, и киты, как цыплята, уже под бортом фонтанчики пускают!
-— Опять смешки, — с обидой сказал радист, но тут же улыбнулся: — А что ты думаешь? Может, и построим такой передатчик. Волны его будут действовать на мозг кита и усыплять.
Тогда гарпунеров-интуристов носочком, — присвистнул Слива. — Гуд бай, сволочи! Хватит гадить! Эх, мама моя, взял бы нашего Граульчика, — Слива пошевелил пальцами перед своим лицом, — за кадык и в гальюн...
Баранов не дослушал Сливу и наклонился к приемнику. Сквозь музыку пробивалась vморзянка. Слышались Ц настойчивые однообразные звуки. Радист повернул к Сливе встревоженное лицо:
SOS... Слышишь, SOS![58]
S О S — международный сигнал бедствия.
Он схватил наушники и стал ловить сигналы терпящего бедствие судна. Слива, вскочив с дивана, смотрел на радиста во все глаза. А тот взял карандаш и быстро стал записывать:
— Угольщик «Утес»... Координаты... Идет к нам…
Слива вырвал из-под рук радиста листок и, не надевая плаща и фуражки, выскочил на палубу. Его обдало душем штормового дождя. Боцман вбежал к Можуре.
Капитан сидел за столом, читал книгу. Быстро прочитав радиограмму, Можура натянул китель и скомандовал:
Доложить Северову. Экипаж судна поднять. Готовиться к выходу в море. Курилова вызвать с базы.
Есть! —• Слива выбежал из каюты...
Капитан-директор флотилии, пробежав глазами радиограмму, приказал выйти, на помощь угольщику двум китобойцам «Труду» и «Шторму».
Угольщик «Утес» был застигнут штормом в открытом море. Старенький, малосильный транспорт с трюмами, полными топлива для китобойной флотилии, боролся с разъяренным морем. Но когда ураган достиг наивысшей силы, судно стало относить к береговой линии. Огромные волны то и дело накрывали его. Ударом волны о борт были сорваны брезент и крышки с люков: судно заливало.
Капитан Остап Тарасович Пилипенко приказал радисту дать в эфир сигнал бедствия. Старый, опытный моряк был встревожен положением своего судна. Оно угрожающе поскрипывало. Истрепанное, построенное в прошлом веке, суденышко давно уже было непригодно для таких дальних и трудных рейсов.
Остап Тарасович, уцепившись за поручни мостика, с трудом удерживался на ногах, на чем свет стоит ругал Дукина, пославшего его в этот рейс.
Рискуя каждую минуту быть смытым за борт, к капитану добрался радист и прокричал на ухо:
Китобойцы... идут... держу связь... еще какое-то судно запросило координаты... ответ на него не получил...
У Пилипенко полегчало на душе. Если даже не удастся спасти «Утес», то будет спасена команда. Капитан смотрел в темноту, стараясь разглядеть спасительные огоньки. Они должны были вот-вот показаться. Прошло около часу. У левого борта в океане блеснуло несколько огней.
Идут! — радостно проговорил Пилипенко, но рев бури заглушил его голос.
Из темноты почти в упор по «Утесу» ударил ослепительный сноп голубоватого огня. От света прожектора моряки зажмурились. «Какие сильные прожекторы на китобойцах», — подумал Пилипенко.
Но тут же прожектор погас, и на «Утес» надвинулся темный вытянутый силуэт военного судна.
Сокрушительный удар в левый борт «Утеса» потряс старое судно, качнул его так, что оно чуть-чуть не легло на правый борт. Огромная волна хлынула на палубу. Сквозь рев бури послышался скрежет разрываемого металла, треск дерева, крики людей...
Палуба вырвалась из-под ног Пилипенко. Его потащило к борту, но капитан уцепился за вентиляционную трубу, поднялся, не понимая, что происходит. «Утес», сильно накренившись на левый борт, погружался в воду.
В этот момент в темноте показались еще огни — это шли китобойцы.
Пилипенко отдал команду проверить повреждение и приступить к заделке пробоины. Из трюма вернулся старпом.
Пробоина велика, — доложил он, — заделать не сможем. Трюм быстро наполняется водой.
Быстроходное военное судно, заметив подходящие китобойцы, скрылось в ревущем мраке. А огни китобойцев все приближались. Они, точно на качелях, то взмывали вверх, то опускались вниз. Огромные волны мешали судам подойти к «Утесу». Его радист лихорадочно передавал в эфир тревожную весть — «Утес» тонул.
Орлов сам стал у штурвала. Промокший до нитки, сжав рукоятки штурвала, он подводил «Труд» к угольщику. Волны то угрожали бросить суда друг на друга, то разносили их в стороны.
Сжав зубы, Орлов вновь и вновь пытался подвести свой корабль к «Утесу», но безуспешно: шторм не стихал. Волны ревели, заливали палубу, в вантах выл ветер.
Сейчас Орлов ничего не видел, кроме темной массы «Утеса», которая безвольно переваливалась на волнах. Машинное отделение угольщика уже было залито водой.
Там, на «Утесе», ждали помощи люди. Орлов приказал спустить шлюпки. Захлестываемые волнами, они подошли к тонущему судну. С «Утеса» в шлюпки прыгали моряки. Китобои бросали канаты, по одному вылавливали тонущих людей, втаскивали их на палубу. Транспорт быстро погружался в морскую пучину.
Последним на «Труд» перешел Пилипенко.
На рассвете китобойцы вернулись к базе. Пилипенко сидел в каюте капитан-директора. Осунувшееся лицо, темные круги под глазами говорили о переживаниях минувшей ночи. Капитан подробно отвечал на вопросы Степанова и Геннадия Алексеевича.
Дукин, значит, знал, что «Утес» годен лишь на слом? — спросил Степанов.
Конечно, но настоял на выходе в море, — кивнул Пилипенко. — Я, старый дурак, дал себя уговорить.
Ну, а кто же таранил тебя? — поинтересовался Северов.
Судно погасило огни. Можно заключить, что военное. — Остап Тарасович подумал и добавил: — Сдается, что это судно и запрашивало наши координаты, а себя не назвало.
Степанов нервно заходил по каюте. Мысли были неспокойные, тревожные. Было ясно, что событие истекшей ночи — не простая случайность.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
Северов, выслушав Степанова, радостно похлопал его по плечу:
Значит, все согласились?
Все. И Курилов, и Турмин, и Орлов. Мне, собственно, никого не пришлось уговаривать. Каждый понимает, для чего это нужно. А Курилов и Турмин будто только и ждали этого предложения.
Вот только Орлов не совсем подходит, — высказал сомнение Степанов. — Сочетание капитана и гарпунера! Не знаю, было так когда в китобойной практике?
А вот и проверим. — Геннадий Алексеевич отпил чай из стакана. — Что-то обком долго не отвечает на нашу радиограмму?
Возможно, с Москвой советуется, — Степанов, обмакивая бисквит в чай, задумался.
Ты о чем думаешь?
Сколько нам еще придется преодолеть трудностей!
Устал, силы кончились, духом пал?! — удивленно и в то же время испытующе спросил Северов. Ему редко приходилось видеть своего помполита в плохом настроении.
Сил хватит, — вскинул голову Степанов и нахмурился. Голос его зазвучал жестко. — Чувствую, что нам вредят. А вот как поймать тех, кто это делает? Хотя бы ухватиться за кончик веревочки, — всех бы тогда «а свет вытащили.
Степанов даже пристукнул кулаком по столу и, помолчав, добавил:
Пощады не дадим!
Ты что-то сегодня воинственный, — следя за Степановым, проговорил Северов.
А ты как думаешь, Геннадий Алексеевич? — Степанов оттолкнул кресло, зашагал по каюте. — Мы первую пятилетку выполнили, а шахтинцы да подлецы из промпартии по указке из-за рубежа намеревались нам в спину нож вогнать. Сейчас вторую пятилетку выполняем, а нам снова вредят, но другие. И до них доберемся. Когда народ един, никакая мерзость не скроется!
...Наконец пришел новый транспорт с углем. На нем прибыла на «Приморье» и Нина Горева. Ольга, увидев ее, обняла, затем отстранилась, ожидая найти в ней какие-то перемены. Но Горева была прежней. Так Ольга и сказала ей. Нина засмеялась:
А вот ты изменилась, и очень. ;| Любовь тебе в пользу.
Скажешь тоже! — махнула рукой Ольга и вспыхнула.
Горева заметила, как округлилось, стало более женственным лицо Ольги, исчезли прежние резкие движения и жесты.
— Счастлива? — шепнула Нина на ухо подруге.
Да! — кивнула та и крепко прижала к себе Пореву, пряча лицо на ее плече.
Нина почувствовала себя так, точно она что-то потеряла и хочет найти. Ее глаза осматривали китобоев, взгляд скользнул по мостику, оттуда за борт, на китобойные суда, и задержался на «Труде».
Нина, не признаваясь себе в этом, хотела видеть Орлова.
Перегрузка угля с транспорта на «Приморье» была закончена к вечеру четвертого дня, и угольщик на рассвете собирался уйти во Владивосток.
В этот вечер и случилось взволновавшее всех китобоев событие.
Степанов и капитан угольщика находились у капитан-директора, готовившего пакет в трест. Северов писал, а помполит вполголоса беседовал с капитаном. Вдруг раздался громкий стук в дверь.
Войдите, — поднял- голову от бумаг Геннадий Алексеевич.
Дверь широко распахнулась, и удивленные моряки встали. В каюту вошел Данилов. Он держал за шиворот низкорослого человека, лицо которого налилось кровью.
В нем Степанов узнал всегда недовольного резчика из бригады Данилова.
В чем дело, товарищ Данилов? — спросил Северов и закрыл дверь каюты, за которой толпились моряки. Все были возбуждены, громко говорили.
Вот в чем дело! — не выпуская резчика, Данилов левой рукой бросил на стол несколько металлических стержней толщиной в карандаш и длиной немногим больше спички. — Глядите!
Что это такое? — Северов взял один из стержней и осмотрел его.
Стальной, — пояснил Данилов. — Расчет правильный был.
Рассказывай, — попросил Степанов.
Иду я мимо паровой пилы. Вижу: чехол-то шевелится. Ну, думаю, ветер как бы не сорвал, надо к раме парусину покрепче привязать. Нагнулся за тесьмой, а там нога торчит этого паскудника.
Данилов с силой тряхнул человека. Тот не сопротивлялся. Лицо его стало лилово-красным.
Отпусти, задушишь, — сказал помполит Данилову.
Ему одна дорога! — Бригадир толкнул резчика к стенке. Тот стал растирать себе шею. — Откидываю парусину, а там этот сморчок притаился, а у самого в руках стерженьки. Два уже успел в шестерни заложить. Включили бы мы пилу, и брызги от нее во все стороны. Вот!
Данилов так посмотрел на резчика, что тот съежился.
Едва довел до вашей каюты, товарищ директор. Ребята хотели его за борт.
Степанов подбросил на ладони стержни, точно взвешивая их:
За борт рано. Он нам кое-что расскажет.
Я ничего не знаю, ничего, — заговорил испуганно резчик, и глаза его заморгали. — Я... я буду работать.
Работать, говоришь? — переспросил Степанов. — Работать можно по-разному. Можно китовую тушу разделывать, можно и механизмы выводить из строя.
Помполит подбросил на ладони стержни. Говорил он, казалось, спокойно, но глаза с гневом смотрели на человечка, а на скулах ходили желваки:
Так кто же тебе посоветовал насчет этих стерженьков?
У резчика испуганно метнулись глаза. Лицо его, серое от страха, покрылось алыми пятнами.
Я... нет... никто... — забормотал он. — Никто... я сам...
Сам? Хорошо, — кивнул Степанов. — А для чего?
Не люблю я машин, — оправляясь от страха, нагловато проговорил задержанный, — вот и...
Научили тебя во Владивостоке, — неожиданно перебил его Степанов.
Человечек в ужасе откинулся назад и закричал:
Нет, нет. Я сам... сам...
Признавайся, кто подговорил тебя? — требовал Степанов. Но сколько он ни бился, резчик так и не назвал ни одного имени.
Уведи его, Данилов, — устало попросил Северов. — Да смотри, чтобы не ускользнул. Берег близко.
-У меня ни одна сволочь не убежит! — Данилов, вновь захватив ворот куртки резчика, выволок его из каюты.
Вот, возможно, и кончик веревочки, — проговорил Степанов. — Надо осмотреть все лебедки, все оборудование.
Северов кивнул и сказал капитану угольщика:
Под охраной доставите этого типа во Владивосток. Вас встретят — мы дадим радиограмму.
2
Леонтий, не опуская бинокля, крикнул Можуре: —Прямо по курсу птицы!
«Шторм» набрал скорость. Курилов заметил, что птицы -г- не только спутники косяков рыбы, но часто указывают и на присутствие китов. Палубная команда взобралась на туго натянутые ванты.
По небу неслись рваные облака. Ветер тонко посвистывал в снастях, в проводах антенны. Волны гулко ударялись в водоотливы, сыпали брызгами. День был серый и невеселый. Перед судном, вспенивая воду, начали мелькать блестящие темные спины. «Неужели просмотрел?» — встревожился Леонтий, но тут же успокоился. Это дельфины резвились вокруг китобойца: то мчались у самого борта, то, неожиданно нырнув перед форштевнем, показывали свою остроносую морду и белое брюхо и снова исчезали. Гладкие длинные тела дельфинов торпедами резали воду.
Вода темнела, постепенно принимала коричневый, затем темно-красный оттенок. Это указывало на густое скопление мельчайших рачков — пищи китов.
Курилов осмотрел уходящее к горизонту коричневатое поле и доложил:
Справа по борту фонтаны!
Можура сменил курс. На палубе началась подготовка к охоте.
Слива постучал в каюту Грауля:
Киты!
Грауль вышел на палубу. Хмурым взглядом окинув море, он неторопливо подошел к пушке. Киты были уже близко. Не дожидаясь команды гарпунера, Можура стал подводить судно к мирно пасшимся животным.
Горбачи, — определил Курилов по крутой спине животных.
Животные ходили по кругу, все время его сужая. Они сгоняли в одно место лакомую добычу. Когда же круг становился совсем небольшим, киты быстро переваливались на бок и захватывали коричневую воду широко раскрытыми пастями.
Ишь ты, как приспособились! — проговорил Можура.
Курилов спустился из бочки на палубу. Горбачи были совсем рядом.
Гарпунер целился в ближнего кита, который только что захватил большую порцию пищи и, очевидно, довольный, игриво подпрыгивал, размахивая длинными плавниками.
Веселый кит, — усмехнулся Курилов.
А горбачи словно хотели оправдать это прозвище. Они выпрыгивали из воды больше чем на половину туловища и грузно шлепались в воду.
Убейте меня — пляшут! — воскликнул Слива. — Дайте-ка мне рояль, я им сейчас фокстрот отобью!
Над морем гулко прокатился выстрел. С китобойца было видно, что гарпун пролетел мимо цели. Слива зло бросил:
Попал... в море!
Испуганные выстрелом, горбачи один за другим круто уходили в глубину. Над поверхностью, точно на прощанье, показались их широкие хвосты и несколько раз мелькнули над водой...
Линь с гарпуном выбрали, пушку j зарядили вновь. В тот же миг неподалеку от судна ударили два широких, метров в шесть высотой, фонтана.
Грауль крикнул капитану:
Быстро!
Можура повел судно к китам. Курилов стоял рядом. Крепко обхватив поручни, он следил за фонтанами. Они возникали через пять—шесть секунд. До китов было еще сравнительно далеко, когда Грауль выстрелил.
Есть! — закричали матросы, услышав разрыв гранаты и увидев, как вскинулся кит. Но они ошиблись. Грауль лишь задел животное. Киты быстро стали уходить.
Полный вперед! Самый полный! — приказал Можура.
«Шторм» шел, отваливая буруны, похожие на огромные белые усы. Но киты легко оставляли его позади. Скоро они затерялись среди волн.
...Капитан все эти дни был мрачен. Передав вахту старпому, Можура ушел к себе в каюту.
Леонтий проводил его взглядом, разделяя настроение капитана. На палубе послышались недовольные голоса, матросы ругали Грауля по-своему. Гарпунер, как всегда с ним бывало, после неудачной охоты, закрылся у себя в каюте. Один из палубных матросов грубо выругался, но его одернул Слива:
Ты что, советский моряк, или кто? А может, ты очень тонкого воспитания, что нервы у тебя не выдерживают гарпунерского хамства, и ты решил его в этом самом за пояс заткнуть? Ругань свою оставь. Хватит! Чтобы мое музыкальное ухо не слышало ни одного слова, которому вас в школе не учили. Ясно?
Да что я, не понимаю, что ли, Филипп Филиппович? — виноватым тоном сказал матрос.
Курилов, подняв бинокль, стал осматривать море, отыскивая фонтаны. «Ну что же, найду сейчас китов, а Грауль вновь над нами посмеется, поиздевается, — думал Курилов. — Грауль распоясался, что хочет, то и делает. Хватит! Больше терпеть не буду». — Курилов решительно нахмурил брови.
Когда через час был замечен сейвал, Курилов, вместо того чтобы сообщить об .этом вахтенному, быстро спустился вниз, подошел к Сливе. Боцман стоял у фальшборта и, покуривая, о чем-то вполголоса говорил сам с собой.
Ты с кем беседуешь? — удивился Курилов.
Морским пейзажем любуюсь и уточняю вопрос, зачем я пошел в китобои? Лучше быть Айвазовским.
Ты что, всегда свои мысли вслух высказываешь?
Это у меня с малолетства, — прищурился Слива. — Все интереснее, чем слушать, как винт воду мелет.
Курилов оглянулся, точно проверяя, не подслушивает ли их кто-нибудь, и вполголоса сказал:
Скучно? Давай веселье начнем.
Это как же? — осведомился Слива.
Я хочу пальнуть в кита, — проговорил Курилов. — Хуже, чем у Грауля, не будет. Как думаешь?
Ты это как, сейчас сообразил или еще вчера? — спросил Слива, но в глазах его вспыхнули задорные огоньки. Предложение Курилова пришлось ему по душе.
Пора проучить Грауля, — решительно продолжал Курилов.
Держи пять! — Слива протянул ему руку, и они обменялись крепким рукопожатием. — Ты помалкивай, — предупредил боцман Курилова, — я сейчас заряжу пушку, потом ты выходишь «а трибуну, а я остаюсь за кулисами. Согласен?
Готовь пушку! — кивнул Курилов. Приготовления Сливы не привлекли ничьего внимания.
К тому же начал моросить дождь. На палубе никого не было.
Сейвал неторопливо плыл на север. Курилов попросил вахтенного помощника подвести судно ближе к киту.
Слива спустился к гарпунерской площадке и сделал Курилову знак, что все в порядке. Вахтенный помощник, решив, что боцман пошел за гарпунером, исполнил просьбу Курилова. Леонтий сбежал по трапу к пушке и отыскал глазами спину кита. Обычно широкая, с высоким большим плавником, она показалась сейчас Леонтию необычайно маленькой, узкой. Целиться в нее было очень трудно.
Курилов больше ничего не видел и не слышал. Он знал, что если сейчас не выстрелит, то его остановят. Быстро прицелившись, он нажал курок. В то же мгновение его рванула за плечо чья-то сильная рука. Он подался в сторону и потерял точку прицела.
Гул выстрела слился с криком Грауля. Что кричал гарпунер, Курилов не разобрал, он только понял, что это была грубая, циничная брань. Не отнимая рук от пушки, Курилов видел, как гарпун ушел в воду недалеко от кита. До его слуха донесся звук лебедки, пущенной Сливой.
Кит уходил. Грауль еще раз рванул Курилова от пушки. Лицо его было красно от гнева. Глаза налились кровью, а губы дрожали.
Леонтий повернулся к нему и по-немецки сказал:
Ведите себя спокойнее, господин Грауль, вы на советском судне.
Гарпунер хотел что-то сказать, но только с ненавистью взглянул на Курилова.
С мостика крикнул Можура:
Курилов, зайдите ко мне в каюту!
Леонтий неторопливо, чувствуя на себе одобряющие взгляды высыпавших на палубу матросов, шел следом за капитаном. Он был взволнован, но голову не опустил. Он думал о том, что если бы Грауль не рванул его за плечо в момент выстрела, то, возможно, — нет, наверняка бы — попал в кита. Ну, конечно, попал бы: прицелился он точно.
И это придало ему уверенности.
3
Все гарпунеры — Грауль, Трайдер и Лунден — направились к Северову с требованием наказать Курилова за его дерзость, а Можуру — за явно сочувственное отношение к выходке бочкаря.
Из-за двери каюты капитан-директора доносились голоса. Грауль негромко, но требовательно постучал. В каюте стихли. Послышалось приглашение. Гарпунеры вошли.
А, господа гарпунеры! — воскликнул Степанов. — Заходите, заходите!
Давно Грауль не видел помполита таким оживленным. Он со злорадством подумал: «Сейчас я испорчу вам настроение, господин комиссар».
В каюте были капитаны всех китобойцев и с ними Курилов, Турмин и Горева. Тут же сидел Пилипенко. Вид у него был сумрачный. Это доставило Граулю удовольствие. Китобои молчали и выжидающе смотрели на гарпунеров.
Грауль сейчас особенно остро почувствовал, что все эти русские не проявляют к нему никакого уважения как к специалисту. Злоба и ненависть охватили Грауля, но внешне он был спокоен. . По приглашению Северова гарпунеры сели на диван. Посредине разместился крепкий, хорошо сложенный Грауль, по левую руку от него по-петушиному задрал голову тощий Трайдер — весь в черном, наглухо застегнутый, с бледным лицом и маленьким подбородком. Руки он сложил ладонями вместе, словно приготовился молиться. Лунден устроился справа от Грауля. Он, выпятив губы, посматривал исподлобья.
Грауль с удивлением отметил про себя, что у всех находящихся в каюте китобоев почему-то веселые лица. Во всяком случае, эти люди были чем-то обрадованы или возбуждены. Они вполголоса переговаривались, изредка поглядывая на гарпунеров.
Степанов с Северовым обменялись несколькими фразами. Затем капитан-директор, постучав карандашом по столу, попросил тишины.
Но прежде чем он заговорил, встал Грауль. Неторопливо, отчеканивая слова и прислушиваясь к тому, как они звучат, Отто сказал:
Ми, иностранный специалист, заявляйт самый решительный протест. Матрос Курилофф груб нарушайТ договор, заключенный с нами Советский правительство. Ми требовайт суровый наказаний матрос Курилофф. Виновный ви должен увольняйт с флотилии...
Трайдер и Лунден закивали головами. Китобои неодобрительно шумели. Можура сидел, спрятав глаза под нависшими бровями. Граулю показалось, что капитан улыбнулся. «Нет, этого не может быть», — подумал он, но остался недоволен тем впечатлением, которое произвели на китобоев его слова. Моряки точно не чувствовали своей вины, и Курилов смотрел так, словно Грауль, а не он совершил возмутительный поступок.
У тебя, Михаил Михайлович, есть замечания? — посмотрел на помполита капитан-директор.
— Нет, все ясно, — сказал Степанов. Грауль насторожился еще больше.
Северов обратился к гарпунерам и обычным спокойным тоном, чуточку устало проговорил:
Мы с вами согласны в одном, а именно, что поступок товарища Курилова является нарушением дисциплины и даже договора, который, к слову говоря, вы заключили с представителем одной из хозяйственных организаций нашей страны.
Это значит с правительством! — выкрикнул Грауль, перейдя на немецкий язык.
Нет, это не одно и то же, — чуть громче сказал Северов. И дальше он ровным голосом продолжал: — Вы протестуете против поступка Курилова, но не подумали о том, что сами вынудили его к этому?
Мы? — удивленно приподнял брови Грауль и, вынув изо рта сигару, несколько секунд в недоумении смотрел на Северова.
Да, именно вы! — повторил Геннадий Алексеевич.— Вы, господин Грауль, и ваши коллеги. Вы плохо и мало бьете китов)
Мы задания выполним! — гордо вскинулся Грауль.
Судя по ходу дела, — едва ли. Да и шестьдесят китов на судно — это нас не устраивает. Китов много. Наши воды богаты. А вы, господа гарпунеры, стали почему-то слишком часто бить мимо цели!
Лунден, метнув на Грауля тревожный взгляд, откинулся на спинку дивана и вытер о колени вспотевшие ладони. Трайдер сидел, как изваяние, точно разговор его не касался.
У нас есть договор, и мы будем работать по договору, — сказал Грауль, чувствуя, что его позиция становится шаткой.
Вы будете работать по договору, оставляя китов в покое? — спросил Степанов и перевел свой вопрос китобоям. Те засмеялись.
Трайдер и Лунден выжидательно взглянули на Грауля.
Я отказываюсь обсуждать договор, который во всех странах не вызывал нареканий, и требую удовлетворения своих претензий! — резко ответил Грауль.
Ваше требование — прогнать Курилова?
Да, это так, — кивнул Грауль, чувствуя себя менее уверенно.
Поднимаясь из-за стола, Северов сказал:
Курилов останется на судне. Его проступок не настолько велик, чтобы вести речь об увольнении с флотилии. За нарушение дисциплины я ему сделал замечание. Считаю, что этого вполне достаточно.
Но, капитан... — начал было Грауль.
Северов словно не слышал его:
Я обращаюсь к вам с просьбой, господа гарпунеры... Трайдер и Лунден наклонили головы в знак того, что
готовы выполнить все его просьбы. Лунден даже улыбнулся. Грауль настороженно смотрел на капитан-директора.
Я вас прошу, господа, начать обучать стрельбе из гарпунных пушек наших моряков — Курилова, Турмина и капитана Орлова...
Ничто бы, пожалуй, не произвело на гарпунеров более сильного впечатления, чем эти слова. Лунден заморгал своими круглыми глазами, точно его только что разбудили, Трайдер от изумления даже рот открыл. А Грауль так стиснул зубы, что перекусил сигару, хруст ее был услышан всеми.
Это плохая шутка! — криво усмехнулся он.
Мне некогда и незачем с вами шутить, господия Грауль, — сухо проговорил Северов. — Як вам обращаюсь с деловым предложением: нам нужны свои гарпунеры, чтобы мы могли добывать не шестьдесят, а сто двадцать китов за сезон на одно судно. Возьметесь вы обучить наших товарищей?
Вы же знаете, что это невозможно! — воскликнул Грауль. — Есть договор, и мы никому и никогда не позволим его нарушать.
Тогда мы его нарушим, — подчеркнул слово «мы» Северов, — и оплатим вам неустойку.
К черту деньги! — Грауль посмотрел на Северова откровенно ненавидящим взглядом. — Никто из русских не смеет подойти к пушке. Вы не имеете права нарушать договор.
- У нас на это уже имеются полномочия! - сказал Геннадий Алексеевич.
Грауль понял, что капитан-директор действует на законном основании. Он быстро, но так, что это заметили все, взглянул на сидящих рядом с ним гарпунеров, в душе выругался и подумал: «Перетрусили. С такими помощниками ничего не сделаешь», а вслух сказал:
Русские не могут стать гарпунерами, для этого надо иметь природные данные...
Северов оборвал Грауля:
- Вы находитесь на русском судне, как вы смеете наносить оскорбление русским?!
Степанов, стараясь сдержать себя, спросил притихшего гарпунера:
Вы, господин Грауль, возражаете против обучения наших моряков гарпунному делу? По-вашему, у них нет для этого особых данных. Ну, а если все-таки испробовать, может быть, выйдет толк?
Не стоит тратить время напрасно.
Лицо помполита стало суровым. Он кивнул Северову:
Слово за вами.
Да, — ответил капитан-директор и обратился к гарпунерам: — Вот радиограмма, полученная из Владивостока. Слушайте.
Грауль слушал и не верил своим ушам.
В радиограмме командованию флотилии разрешалось поставить к пушкам русских моряков, не принимая во внимание никаких протестов иностранных специалистов. «Желаем успеха в охоте и освоении китобойного промысла», — этими словами заканчивалась радиограмма.
С завтрашнего дня у каждого из вас будет по ученику. Ваш ученик, господин Грауль, — бочкарь Курилов, — тоном приказа сказал Северов и поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Нет, так не будет! — почти закричал Грауль, но, поняв, что сказал лишнее, добавил тише: — К гарпунной пушке русские не смеют подходить! Мы будем защищать наше право всеми средствами! До свидания! Идемте! — бросил он Трайдеру и Лундену. Те послушно вскочили с дивана и вышли вслед за Граулем.
Когда за гарпунерами захлопнулась дверь, Степанов, обращаясь ко всем, сказал:
За гарпунерами надо внимательнее следить, сейчас они способны на любую пакость. — И уже другим тоном обратился к Горевой: — Ну, рассказывай новости, показывай, что нам привезла, будущий профессор.
Горева подошла к столу и развернула небольшую карту Дальнего Востока. Первый год учебы у нее прошел хорошо. Много пришлось поработать и в библиотеках, чтобы собрать весь материал о китах, который мог пригодиться ее товарищам.
Это — пути миграции китов, — заговорила она, указывая карандашом на цветные линии, тянувшиеся вдоль камчатского берега на север. Горева волновалась, хотя десятки раз представляла себе эту беседу на базе. — Их еще нельзя считать окончательно установленными, они взяты из различных и недостаточно проверенных источников, но ориентироваться по ним, придерживаться их мы должны, пока не будет более подробных дополнительных данных... В мировой литературе очень немного сведений о миграции китов, об условиях и особенностях их жизни, развития. Большинство книг посвящено одному вопросу — как быстрее переработать добытого кита, каких китов лучше промышлять. У меня сложилось мнение, что зарубежные китобои, как и та небольшая группа ученых, что находится на службе у китобойных компаний, одержимы одной мыслью — как можно больше убить китов. Я привезла книгу отца и сына Северовых. Издать ее в такой короткий срок нам помогли товарищи из ЦК партии. — Нина указала на стопку томиков в зеленых обложках. — Это одна из наиболее серьезных работ о китобойном промысле в нашей стране. Для нас она тем более интересна, что написана на основании данных, собранных в районах Дальнего Востока.
Геннадий Алексеевич с необычайным волнением рассматривал книгу. На ее обложке стояло: «А. И. и И.А. Северовы». Вот труд отца и брата. Их нет в живых, но исполнилось то, о чем они мечтали, чему посвятили жизнь... Глаза капитан-директора затуманились. Он невольно вспомнил прошлое.
— Поздравляю тебя, Геннадий Алексеевич, — негромко сказал Степанов. — Поздравляю с книгой. Она, как и наша флотилия, достойный памятник им.
Помполит не назвал имен, но капитан-директор знал, кого имел он в виду.
Орлов смотрел на Нину и слушал ее со смешанным чувством. Девушка после возвращения вела себя по отношению к нему так, словно его не было на флотилии. И капитан знал, что виноват в происшедшем он сам. А Нина, стараясь не замечать Орлова, в то же время думала о нем. Морская жизнь быстро сближает людей, позволяя познать друг друга, раз и навсегда определить свои отношения. Коллектив флотилии стал для Горевой второй семьей, и она нашла здесь настоящих, верных товарищей. Но радость возвращения была для Нины омрачена.
Сколько раз там, в Москве, она думала о том, как приедет к китобоям, и всегда перед ней возникал образ Орлова. Нина не признавалась себе, но она была влюблена в молодого капитана. Как сложатся их отношения, Горева не знала. Она была охвачена одним желанием — быть рядом с Орловым, видеть его, слышать, и, чем больше проходило времени, тем сильнее становилось ее чувство. Горева остро ощущала расстояние, которое отделяло ее от флотилии, от Орлова.
Какими радужными красками рисовала себе Горева встречу с капитаном! Она знала, была убеждена, что и Орлов любит ее. Это волновало и радовало Нину. И вот все оказалось глупой девичьей выдумкой.
Орлов не тот, каким она хотела его увидеть. Он, как ей казалось, стал в обращении официально вежлив, равнодушен, холоден. Это сначала ошеломило девушку, н Горева страдала. Она злилась на себя за прежние мечты, издевалась над собой и еще сильнее любила Орлова.
Нина знала причину изменения в отношении Орлова к ней. Это началось с тех пор, как на «Фронт» прибыла новая радистка Воинова. С первого взгляда Нина невзлюбила эту хрупкую на вид молодую морячку, ее манеру носить форменную фуражку и китель. Ей казалось, что Воинова слишком кокетлива.
Кажется, Орлов к ней неравнодушен, к Воиновой, — заметила однажды Ольга.
А мне какое дело? — стараясь скрыть волнение, произнесла Нина и тут же подумала: «Еще посмотрим, чей Орлов будет».
Капитан тоже переживал. Воинова привлекала его. Он все чаще стал бывать в ее обществе. Она казалось ему какой-то особенной, романтичной. Скупая на слова, Мария не избегала капитана, но и не давала никакого повода к тому, чтобы Орлов мог подумать, что она им заинтересовалась. Воинова рассматривала его внимание только как товарищеское.
С приездом Нины молодой капитан стал задумчив. Холодно встретив Гореву, он постепенно убеждался в том, что в нем просыпаются те чувства, которые когда-то владели им. Орлов находился в смятении. Обе девушки нравились ему. «Но любить-то я должен одну», — говорил он себе почти с отчаянием. И смутно сознавал, что эта одна, Нина, для него потеряна.
Вот и сейчас, раздавая книги Северовых, она вручила экземпляр и ему, даже не взглянув на него. Орлов, чтобы скрыть свое огорчение, открыл книгу и увидел посвящение: «Русским китобоям».
На первых страницах книги было напечатано предисловие, написанное Степановым. Капитан быстро пробежал его и увидел свое имя. Степанов писал о том, что в море вышли советские китобойные суда под командованием опытных моряков, что мечта Северовых претворяется в жизнь. Орлов услышал голос Курилова:
Завтра мы станем к гарпунным пушкам. Если говорить откровенно, товарищи, я очень волнуюсь, но жду нашей охоты, как праздника. Вызываю Турмина и Орлова на соревнование. Условия такие: быстрее освоить гарпунерское дело и бить китов лучше, чем наши иностранные, с позволения сказать, учителя.
Принимаю вызов, — звонко сказал Турмин.
А я «вас обоих вызываю!—задорно, без обычной своей сдержанности объявил Орлов. Ему хотелось, чтобы Горева обратила на него внимание.
Не горячись, Орлов, — засмеялся Степанов, — обставят они тебя.
Это мы еще посмотрим! — Орлов взглянул на Гореву.
Завтра борьба за советский китобойный промысел примет новые формы, — обратился Степанов к первым советским гарпунерам. — Не мешайте охотиться гарпунерам-иностранцам, используйте время, когда их нет у пушек. Вам оказано большое доверие. Вы можете и должны стать настоящими гарпунерами.
Моряки разошлись по своим судам. Можура пригласил Курилова к себе в каюту.
— Отдыхай у меня, а то у вас в кубрике шумно. Капитан ушел на мостик, но Курилов не мог заснуть
и взял книгу Северовых. Она открывалась общим очерком о китобойном промысле.
«...Киты издавна привлекали к себе внимание человека. Но долго, очень долго человек не осмеливался поднять на кита-исполина руку с охотничьим оружием. Промысел китов начался лишь в девятом веке нашей эры у берегов Испании и на Севере. С каждым годом он все быстрее расширялся.
Тысячелетний промысел китов условно можно разделить на три периода. Первый период продолжался до 1779 года, когда охотники на китов выходили в море на гребных судах — шлюпках, шитиках или байдарах, — метали гарпун вручную и после многочасовой погони за китом и борьбы с ним, если он не разбивал утлого суденышка и не топил самих охотников, добытое животное буксировали и на берегу разделывали. Туши китов — гладких — гренландских и кашалотов — использовались полностью. Убитые охотниками, они плавали на поверхности моря; туши китов-полосатиков и других пород тонули.
С 1670 года китобои, в особенности баски, норвежцы и англичане, стали промышлять китов вдали от своего берега, на русском Севере, у Ньюфаундленда, в Исландии и Гренландии. Брали они у китов только жир и ус. Доход от этого хищнического промысла был очень велик. Истребление китов шло с невероятной быстротой. Достаточно сказать, что с 1669 по 1787 год голландские китобои добыли четыреста тысяч китов, а американцы с 1835 по 1860 год, за двадцать пять лет, убили сто пятьдесят тысяч китов.
Все это привело к тому, что запасы гладких китов быстро истощились. Тогда китобои набросились на многочисленные стада кашалотов и за восемьдесят лет истребили их настолько, что дальнейшая охота на кашалотов оказалась нерентабельной. В 1850 году во всем мире было добыто около пятидесяти тысяч китов.
Китовый жир использовался в кожевенном производстве, в парфюмерии, мыловарении и свечной промышленности, шел на изготовление красок, колесной мази, светильного газа.
Не менее широкое применение нашел и китовый ус. Из него делались пластинки для корсетов и кринолинов, зонтики, волоски для часов. Спрос на китовый ус был так велик, что в Сан-Франциско за один фунт уса платили четыре доллара золотом. Китов стали убивать только ради уса, вся же остальная туша выбрасывалась в море. Охотой за китовым усом занимались преимущественно американцы, возглавившие истребление гладких китов.
Дешевый китовый жир с улучшением обработки находил все новое и новое применение в медицинской и химической промышленности, шел на технические масла.
И вот тогда-то обратили внимание на огромные запасы полосатиков.
Начались лихорадочные поиски способа их добычи. На китобойных судах появились паровые машины, была изобретена гарпунная пушка. Так начался второй период китобойного промысла. В результате усовершенствований к концу XIX века стада полосатых китов тоже значительно поредели, и китобои начали уничтожение огромных стад горбачей.
Третий период промысла начался после того, как русские моряки совершили важнейшие открытия в Антарктике. По их следам туда пришли иностранные китобои. Здесь, у кромки антарктических ледяных полей, находились стада сохранившихся китов почти всех пород и даже таких редких, как голубые.
С лихорадочной быстротой начали строиться береговые и плавучие базы. Иностранные китобои, охваченные жаждой наживы, с каждым годом увеличивали добычу. Только с 1925 по 1930 год в Антарктике было добыто до ста тысяч китов.
В китобойном промысле с самого его основания важнейшее значение приобрела фигура гарпунера. Вначале этой специальностью овладевали наиболее смелые, ловкие, мужественные люди. С изобретением же гарпунной пушки профессия гарпунера стала уделом узкого круга людей, выделившихся из массы китобоев. В то время как гарпунер получал баснословные деньги, все остальные жили и работали в исключительно тяжелых условиях. Их труд граничил с каторжным. Не случайно поэтому на многих китобойных судах скрывались всякого рода преступники, которых охотно принимали к себе капитаны китобойцев. Пользуясь их безвыходным положением, капитаны держали этих людей на положении рабов. .
Получая высокую плату и подачки от крупных китобойных компаний, гарпунеры охотно выполняли их указания. По существу они становились их резидентами. Гарпунер не решал собственную судьбу сам, своим умением и искусством, а за него решали ее в кабинетах президентов компаний, решали вплоть до того, сколько и когда тот или иной гарпунер должен убить китов...»
...Курилов прервал чтение, вспомнив о гарпунерах, находящихся на советской флотилии. Он взглянул на стопку брошюрок и книг в ярких цветных обложках. Это все, что привезла Горева. Вот и две книжечки Отто Грауля.
Леонтий взял верхнюю — в глянцевой суперобложке, с портретом автора. Книга была издана в Лейпциге. Курилов с благодарностью вспомнил Степанова, заставившего его изучить немецкий язык. Вот и пригодилось. Он раскрыл книгу и углубился в чтение.
Потом Леонтий стал карандашом делать на полях книги пометки. Ставя большой вопросительный знак, он сломал карандаш и не заметил этого.
— Вот мерзавец! — стукнул кулаком по столу Курилов, перечитав последний абзац.
Строчки, которые вывели Курилова из себя, были подчеркнуты обломком карандаша. Отто Грауль писал: «Перед выстрелом в голубого кита бочкарь должен обязательно, не теряя ни одного мгновения, выбраться из бочки и спуститься вниз, так как известны случаи перелома мачты во время судорожных рывков животного. Не должен бочкарь подниматься в бочку и во время вываживания кита, потому что не исключена возможность перелома фок-мачты с блок-амортизаторами, через которые проходят гарпунные лини».
Курилов прервал чтение, взглянул на обложку с портретом Грауля. «Значит, он умышленно не предупредил меня об опасности!» — Курилов захлопнул книгу и отшвырнул ее от себя.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
С утра иностранные гарпунеры встали к пушкам и не покидали их до самого полудня. Удивленные моряки переговаривались :
За ум взялись господа!
Но когда на судах стало известно о решении приступить к подготовке своих, советских, гарпунеров и о том, что на это уже получено разрешение, китобои стали посмеиваться над Граулем, Трайдером и Лунденом.
Испугались!
Как собаки на сене, — ни сами, ни другим...
В это утро моряки увидели гарпунеров с другой стороны. Если до сих пор у многих китобоев еще крепко держалось представление о гарпунерах как о незаменимых специалистах, владеющих какой-то особой, доступной только избранным тайной, то теперь перед ними стояли люди из чужого мира, трусливые и наглые. С них словно слезла яркая, но оказавшаяся дешевой краска.
Слива подмигнул Курилову на Грауля, бросил:
Бита его карта. Твоя очередь сдавать!
Еще не бита, — серьезно ответил Курилов. Он поднялся к Можуре. Капитана Курилов застал
в отличном расположении духа. Можура дымил трубкой, легко шагая по мостику, глаза его совсем потонули в море веселых и лукавых морщинок.
Что, не терпится к пушке стать?
Леонтий указал глазами на Грауля, неподвижно стоявшего на гарпунерской площадке.
Он там словно цепями прикован.
С характером, — отозвался Можура. — А ты тоже терпенья наберись. Скоро ты его сменишь.
Когда же?
Все в свое время!
Грауль, оглянувшись на мостик, быстро поднялся по трапу и подошел к ним.
Почему бошкарь не наблюдайт за море? — обратился он к Можуре.
Грауль говорил отрывисто, глаза его зло смотрели на капитана. Курилова гарпунер точно не замечал. Граулю казалось, что сегодня все против него.
Вы правы, — согласился Можура, — бочкарь сейчас будет на фок-мачте.
Грауль мельком взглянул на Курилова, вернулся к пушке, но удовлетворения от того, что его требование исполнено, он не испытывал. Все обстоит чертовски плохо, и еще никогда его положение на флотилии не было так неустойчиво, как сейчас. «Да, да! — говорил себе Отто. — Это провал. Даже фотографирование пришлось бросить!».
У большевиков какие-то особенные, цепкие глаза. Спасли команду угольщика, поймали резчика, пытавшегося вывести из строя механизмы на разделочной площадке. Да и на себе Грауль ощущал взгляд не одной пары настороженных глаз. Он мучительно думал, искал выхода из создавшегося положения, но выхода не было. Невидимая, но огромная сила была против него, как вот этот бьющий в грудь упругий ветер. Хотя нет, — против ветра можно устоять, а против той силы, которой обладают русские, не устоишь — она опрокинет!
Гарпунер с горечью и злобой вспомнил вчерашний разговор в каюте Северова. Оживление на судне заставило его оглянуться, и Грауль не поверил своим глазам: в бочке на фок-мачте сидел Слива.
Боцман, заметив, что гарпунер смотрит на него, помахал ему рукой:
Гутен морген!
У Грауля перехватило дыхание от ненависти. Он увидел Курилова рядом с Можурой и в первое мгновение хотел было бежать к капитану, заставить его убрать Сливу, а Курилова загнать в бочку. Он был готов на все, чтобы Курилов держался подальше от пушки. Но голос Сливы остановил его:
По носу бахчисарайский фонтан!
Можура, отдав приказ машинисту идти полным ходом, сделал боцману замечание:
Бочкарю докладывать коротко и ясно, без лирических отступлений.
Есть перейти На телеграфный код! — весело отозвался Слива.
«Шторм», набирая ход, шел к стаду китов.
Грауль растерялся, когда «Шторм», буксируя двух сейвалов, подошел к базе, находившейся в заливе. Около ее борта стояли китобойцы «Труд» и «Фронт». Они привели по одному киту. База встретила «Шторм» гудком, и он прозвучал для Грауля похоронной музыкой.
«Ошибка, ошибка, — думал гарпунер. — Эти олухи Трайдер и Лунден перетрусили и начали бить китов». Грауль выругал гарпунеров и тут же вспомнил, что и сам-то убил двух китов — столько, сколько они оба вместе.
«Не бить! Стоять у пушки и не бить! Мазать!» — приказывал себе Грауль. Вытерев лицо одеколоном, он вышел из каюты на палубу. «Шторм», передав базе своих китов, отправлялся в море. Грауль против своего желания покорно поплелся к пушке. Ему так и не удалось переговорить с Лунденом и Трайдером. А те, увидев добычу Грауля, окончательно решили, что единственная возможность не допустить русских к пушке — это самим бить китов.
Грауль понял, что для русских теперь не имеет особого значения, сколько он убьет китов: им нужны свои гарпунеры, на его место они решили поставить Курилова. «Не пущу! — решил Грауль и тут же растерянно подумал — Но ведь не могу же я торчать у пушки днем и ночью!»
Выход был найден совсем неожиданно. Грауль стоял на площадке, окидывая взглядом пустынное море. Китов не было видно. Гарпунер быстро оглянулся назад. На судне никто за ним не наблюдал. Тогда он незаметно, воровскими движениями вынул из затвора пушки маленькую, размером с мизинец, шпильку и, опустив ее в карман кожаной куртки, сбежал с площадки на палубу.
Спустя несколько минут Можура вызвал Курилова:
Пушка свободна. Становись!
Есть! — радостно улыбаясь, ответил Курилов.
Бить тебе, не перебить! — пожелал товарищу Слива.
2
На базе было шумно. На разделку поступило сразу четыре китовых туши. Рабочие весело переговаривались, работали быстро и с удовлетворением, которое всегда бывает у людей, соскучившихся по труду.
На кормовой площадке бригада Ли Ти-сяна ловко снимала с кита сорокасантиметровый слой жира. Маленькая живая фигура китайца мелькала всюду. Вот Ли Ти-сян остановился около молодого парня и, проследив с минуту за его работой, покачал головой:
Пухо, шибко пухо!
Почему?—парень, сдвинув на затылок фуражку, вытер рукавом мокрый лоб. Лицо у него было красное от натуги. Работал он добросовестно, но неумело, всей силой налегал на флейшерный нож, и тот, рассекая слой жира, застревал в мясе.
Думай надо!
А чего тут думать? — обиделся парень.
Твоя смотри здеся! — Ли Ти-сян ловко, несколькими ударами ножа рассек толстый слой жира до самого мяса.
Здорово! — восхищенно воскликнул парень. — Ну-ка, пусти, я сам попробую!
Но у него не получалось. Рабочий сконфуженно посмотрел на Ли Ти-сяна. Тот мягко, ободряюще улыбнулся и, взяв парня за руки, стал учить его с таким терпением и внимательностью, что ему позавидовала бы любая учительница, показывающая малышу, как вывести первую букву.
Толково! — признался парень, когда наконец он без особых усилий отсек ленту жира.
Ли Ти-сян похлопал парня по плечу и, блестя глазами, побежал дальше, но его окликнули.
К бригадиру подошли Северов, Горева и Ольга. Ли Ти-сян с тревогой подумал, что они заметили что-нибудь неладное. Но Северов сказал:
Ну, Ли Ти-сян, тебе дается новое поручение: будешь ассистентом у Горевой...
Шима? — Ли Ти-сян, впервые услышав слово «ассистент», недоумевающе посмотрел на Гореву.
Он гордился, когда русские китобои обращались к нему с просьбами, которые он всегда старался хорошо выполнить. Вот и сейчас он был готов сделать для Горевой все, что она потребует.
Девушка разъяснила Ли Ти-сяну, что его бригада должна по ее указанию вырезать из китовых туш те части, которые потребуются для исследования.
Моя понимай! — заулыбался Ли Ти-сян.
Лучшего помощника не найти, — сказал Северов. — Ну, желаю вам успеха.
Капитан-директор ушел, а Горева с Ольгой отправились к туше кита. У них были блокноты, альбомы и карандаши. Ольга держала в руках рулетку.
Чего, мадама, покупай хочу? — шутя спрашивал Ли Ти-сян. — Наша товар шибко шанго.
—-• Сердце надо, легкие надо, почки надо! — задорно отвечала Ольга тоном хозяйки, покупающей на базаре мясо.
Сичаза, — пообещал Ли Ти-сян, однако выполнить просьбу Ольги было не так просто.
Разделка внутренностей кита — дело сложное и трудное. Сперва Ли Ти-сян и его помощники вырезали сердце кита и при помощи лебедки оттащили его в сторону. Ольга и Горева зарисовали форму сердца в альбомы, измерили его. Оказалось, что длиной оно около ста десяти сантиметров, а весит шестьсот шесть килограммов.
Когда они перешли к легким, Горева пояснила:
Судя по размерам легких, кит должен вдыхать сразу тысяч десять литров воздуха!
Просто сказка о великанах! — проговорила Ольга и, наклонясь к Горевой, добавила: — Я тебе завидую, Нина... Вот будешь ты научным работником, много будешь знать про китов и... — она неожиданно смолкла, словно устыдившись высказанной вслух зависти.
Горева тыльной стороной руки поправила выбившийся из-под берета локон и прямо взглянула на Ольгу.
А ты бы хотела учиться?
Не знаю, — откровенно призналась Ольга, взмахнув густыми ресницами. — Я не знаю, но своей работой недовольна.
Ее большие глаза стали чуть грустными.
А ну-ка, профессора, взгляните сюда! — послышался голос Степанова.
Помполит нес металлический стержень толщиной с руку и длиною около метра. На одном конце стержня расходились три лапы, как у гарпуна, а на противоположном была круглая пятка с выбитой на ней надписью: «Китобойная база «Приморье», 1934 г. Берингово море». Такая же надпись была и на самом стержне.
Очень хорошо! — одобрила Горева. — Теперь эти гарпуны надо скорее использовать.
Есть, товарищ профессор, — с шутливой серьезностью сказал Степанов. — Скоро начнем.
Помполит ушел.
Ты понимаешь, — заговорила Горева, посмотрев ему вслед, —- я как-то сказала Степанову, что хотела бы узнать, где и когда киты путешествуют. Вот, например, молодого финвала мы встретили в этом году. Для добычи он будет годен через несколько лет. Где он за это время успеет побывать? Ну Михаил Михайлович и говорит: «Давай метить их, как птиц кольцуют». И вот придумал этот гарпун. Если кто-нибудь добудет финвала с нашей меткой-гарпунчиком в другом море, то нам сообщат, а это знаешь, как важно! Будем мы знать все дороги китов, и промысел можно будет вести лучше!
Увлекшись, Горева стала вслух мечтать о том, как человек станет хозяином китов, начнет выводить те породы, которые выгодны ему, и предотвратит вымирание этих гигантских животных...
Вдруг Оленька закусила губу, побледнела.
Плохо тебе? — участливо спросила Горева.
Сейчас пройдет.
Лица у подруг стали торжественными. Горева, обняв Ольгу, сказала:
— Как я за тебя рада! Скоро ты станешь матерью... В голосе Нины прозвучали грустные нотки. Она торопливо собрала альбомы, низко наклонившись, чтобы Ольга не увидела ее расстроенного лица, печальных глаз. Она не могла выбросить из своего сердца Орлова, но и не отвечала на его попытки восстановить прежнюю дружбу. Ей оставалось лишь втихомолку плакать ночью.
3
Когда появились киты, Орлов сказал старпому:
Будешь точно выполнять мою команду!
Есть!
Старпом внимательно следил за Орловым. Лицо капитана мгновенно изменилось: черты стали резче, голос глуше. От него и старпому передалось напряжение. Так было всегда, особенно в трудный момент.
Капитан неторопливо прошел на гарпунную площадку. У пушки стоял Трайдер. Он мельком взглянул на Орлова через плечо и снова перевел взгляд на море. На бледном лице гарпунера от волнения выступили пятна.
Пушка готова к стрельбе? — строго спросил его Орлов.
Трайдер промолчал, только острые плечи его поднялись выше. Орлов повторил вопрос: —• Пушка готова к стрельбе?
Да, сэр! — быстро ответил гарпунер.
Здесь нет сэров. Здесь есть капитан! Советский капитан!
Да, капитан.
Отойдите от пушки! — потребовал Орлов. — Я буду учиться стрелять.
Я буду охотиться! — Трайдер стиснул зубы, его руки еще сильнее сжали ручку пушки. — Вам нельзя! — обернулся он к капитану.
С палубы моряки наблюдали за происходившим. Орлов стоял прямо, уверенно.
По небу ползли кудлатые серые облака, часто закрывая солнце. То становилось сумрачно, то в разрывы туч прорывался поток солнечного света, и все вокруг ненадолго преображалось, светлело.
Орлов дал команду на мостик:
Полный вперед! У форштевня взлетели брызги, застучали по пушке,
по лицам Орлова и Трайдера. Гарпунер смотрел на китов и чуть поводил пушкой из стороны в сторону, выдавая этим свое волнение.
Орлов стал вплотную к Трайдеру.
Отойдите от пушки! — приказал он. Гарпунер не отступал. Орлов повысил голос: —• Вы слышите мой приказ?
Трайдер рывком повернулся к Орлову, толкнув его так, что капитан едва устоял на месте. Затем, что-то крикнув, гарпунер замахнулся на Орлова, но тут же застонал. Его руки оказались вывернутыми за спину... Из-за плеч гарпунера смотрел Журба. Видно, боцману доставляло большое удовольствие держать Трайдера. Глаза его поблескивали, и он, кашлянув, довольно сказал:
Все в порядке, товарищ капитан.
Как очутился Журба за спиной гарпунера, никто не заметил. Орлов приказал:
Отпустите его.
Трайдер потер запястья. Стоял он растерянный, с опущенными плечами.
— Идите к себе в каюту! — сказал капитан. Гарпунер провел кончиком языка по сухим губам, боком обошел Орлова и спустился на палубу.
Киты были совсем близко. Фонтаны поднимались белыми колпаками. Ветер угнал на восток облака, и сразу открылось голубое небо с ярко ослепительным солнцем. Орлов чувствовал, как солнце пригревает его плечи, спину. Он смотрел вперед, на синий океан. Капитан был спокоен. Он тщательно прицеливался в лоснящуюся спину кита, вынырнувшего далеко впереди судна.
— Лево руля! Следовать за китом! — подал Орлов команду и начал выбирать точку прицела.
Он не видел, но знал, что за ним на судне с надеждой следят свои, советские, люди. Быть может, это-то сознание и давало ему спокойствие, когда он целился.
Кит, испуганный шумом машины, рванулся вперед. Расстояние между животным и судном увеличивалось.
Самый полный! — крикнул Орлов. Он держал руку на спусковом крючке, а перед ним
среди узорных кружев пены темнела спина кита...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
1
Наступал вечер. Солнце зашло за высокие горы Камчатки, и над ними разлилась пурпурная полоса заката, обещая назавтра хорошую погоду. На востоке уже темнело. Море лежало спокойное, обдавая берег легким бризом.
Ольга поднялась на ботдек и долго смотрела вдаль. Где-то там Леонтий. Удалось ли ему стать к пушке? Убил ли он кита?
Что, скучаешь? — спросил Степанов. — О муженьке думаешь?
О нем, — смущенно призналась Оленька.
А я о своих ребятишках скучаю, — доверительно сказал Степанов. — Вот сейчас только отправил им письмо, написал о медвежатах, которых поймали на берегу наши китобои.
Михаил Михайлович говорил с теплотой в голосе.
Ребятишкам будет интересно читать, — сказала Ольга.
Степанов сосредоточенно посмотрел на Ольгу, занятый внезапно пришедшей мыслью, и предложил:
Идем к медвежатам. Я их сфотографирую. И тебя с ними. Хорошая память будет.
Ольга взглянула на море. Китобойцев не было.
Идем, идем, — повторил Степанов, — а то стемнеет, только пленку испорчу.
Они подошли к будке, специально сколоченной судовым плотником для медвежат. Один медвежонок шумно втягивал воздух влажным черным носиком, а его маленькие карие глазки были совсем такие, как у игрушечного мишки.
Китобои дали медвежатам имена — Миша и Маша. В первые дни зверьки ничего не хотели брать из рук — ни меда, ни рыбы, ни сгущенного молока. Миша был крупнее и смелее Маши, которая все прятала свою голову под его лапы.
Медвежата сперва не вылезали из своей будки, но, освоившись. стали съедать все, что им приносили. Потом Миша окончательно осмелел и, неуклюже ступая своими короткими лапами с крепкими когтями, обошел ботдек, спустился по трапу и, обнюхивая воздух, пришел к камбузу.
Дверь в камбуз была открыта. Медвежонок, положив голову на высокий порог, стал шумно втягивать аппетитные запахи.
Здравствуй, Миша! — шутливо приветствовал его кок и бросил ему кусок мяса.
Медвежонок обнюхал мясо и спокойно съел. Кок дал еще. Миша и другой кусок уничтожил. Кок пожурил его:
А про сестренку забыл? Нехорошо!
Он бросил медвежонку большую кость с остатками мяса. И тот, словно поняв укор повара, схватил кость и заковылял к будке. Медвежата долго и дружно трудились над костью. А потом медвежонок снова направился к камбузу. За ним вышла и маленькая сестренка, но, сделав несколько шагов, остановилась. Миша не раз возвращался к ней, лизал ей нос, приглашая идти дальше, но Маша не решалась. Тогда он шлепнул ее лапой, и она пошла.
А на другой день медвежата уже смелее бежали к камбузу. Кок кормил их три раза в день, точно по часам. Медвежата к этому так привыкли, что являлись за пищей минута в минуту.
Ну, уже «юнги» топают к камбузу, пора и нам заправляться! — говорили моряки...
К фотографированию медвежата отнеслись спокойно. Они дали, Степанову снять себя и в одиночку и вместе с Оленькой.
Вот бы о медвежатах написать в пионерскую газету или в журнал, — предложила Ольга. — Ребятам будет интересно читать.
В газету или в журнал? — повторил Степанов и внимательно взглянул на молодую женщину. Ольга стояла перед ним пополневшая, с тонкой коралловой нитью «а смуглой шее. Это была уже не прежняя Оленька, какой он ее встретил в первый раз.
Ну да! — сказала Ольга.
Вот что, — заговорил Степанов. — Мне некогда этим заниматься, а ты время выкроишь. Опиши-ка все: и как мы охотимся, и как живем. Приключений разных много было! Напиши во владивостокскую газету «Красное знамя».
- Какой из меня писатель, - засмеялась Ольга. – Я ничего сочинить не могу.
- Зачем сочинять? Опиши все как было. Согласна? Ну, по рукам? - Степанов крепко пожал горячую руку Ольги. — Расскажи обо всем, с самого начала, подробно.
Попробую, — неуверенно кивнула Ольга.
Полистай наши вахтенные журналы. — продолжал Степанов, — расскажи, что у нас получилось с разделкой, как помог Ли Ти-сян. О гарпунерах тоже не забудь. Знаешь, я убежден в том, что наступит время, когда о нас книги будут писать. Как ты думаешь?
Ольга уже не слышала Степанова. Ее взгляд был устремлен в море. К базе подходил «Шторм». Под бортом судна была туша кита.
Может, Леонтия добыча, — тихо, с надеждой проговорила Ольга, и сердце ее радостно забилось.
Сейчас узнаем!
Когда он поднялся по трапу на базу вместе с Можурой, Ольга кинулась навстречу мужу, хотела поздравить его. Но приготовленные для Леонтия ласковые слова застыли на ее губах.
Курилов был хмур. Взглянув на него, Ольга поняла, что произошла какая-то неприятность.
Что случилось? — спросила она, взяв его за руку.
Грауль издевался, — глухо выговорил Курилов. Они вошли в каюту Северова. Там Ольга узнала обо
всем, что произошло на «Шторме».
...Слива заметил кита через четверть часа после того, как -Курилов стал к пушке. Вскоре появились еще три кита.
— Ну, Леонтий, выбирай своего! — сказал Можура.
Киты были осторожны. Они долго не подпускали судно на близкое расстояние. Казалось, вот еще десять метров, и можно будет стрелять, но животные ныряли и всплывали далеко от «Шторма».
Курилов нервничал. Он уже несколько раз оборачивался к мостику. Можура хорошо понимал эти взгляды. Леонтии хотел, чтобы судно подошло к китам как можно ближе. Когда кит оказался против пушки, Курилов нажал спусковой крючок — нажал сильно, до боли в пальцах. Но выстрела не последовало.
Стреляй же! — крикнул Слива.
Курилов опустил руки. Пушка не действовала. К нему подошли Слива и Можура. Капитан вызвал механика, и тот быстро установил, почему не произошло выстрела:
Вот отсюда снята соединительная шпилька!
Курилов внешне был спокоен, и только глуховатый голос да подергивание скул говорили о кипевшем в нем негодовании.
Сделаешь? — спросил он механика. Механик осмотрел и измерил отверстие.
Можно. Будем сегодня вечером точить.
Не надо, — остановил Можура. Он усиленно дымил своей трубкой. — Поговорим на базе с Северовым.
Спустя час на палубу вышел Грауль. Он убил за день одного кита. Можно было продолжать охоту, но Грауль снова вывел пушку из строя и ушел к себе, провожаемый негодующими взглядами моряков, не скупившихся на крепкие выражения по его адресу...
Геннадий Алексеевич и Степанов выслушали все, что им рассказал Можура.
Михаил Михайлович мрачно проговорил:
Неважно получилось!
Да что же это такое! — только и произнесла Ольга.
Что думаешь дальше делать? — спросил Степанов Можуру.
Сегодня будет готова шпилька... — начал Леонтий, но помполит перебил его:
А завтра Грауль сломает другую какую-нибудь часть. Уж запасайся новой гарпунной пушкой.
Вы правы, — согласился Курилов.
Грауля с судна вон! — воскликнул Можура. —-Хватит миндальничать с ним!
Я полностью согласен, — ответил Северов.
Курилов был благодарен Можуре. Капитан отказывается от иностранного гарпунера. Значит, Можура уверен, что он, Курилов, будет лучше Грауля.
Ну, держись, Курилов! — Степанов тронул его за плечо. — Бей китов лучше Грауля!
Ясно! — отрывисто ответил Курилов.
Иди! Отдыхай! Завтра тебя ждет большая работа. Степанов легонько подтолкнул его в спину. — Готовься!
Придя в каюту Ольги, Леонтий перебрал на столе книжки, нашел брошюру Грауля и, открыв иллюминатор, выбросил за борт.
Что ты делаешь? — воскликнула Ольга. — Зачем же книги-то выбрасывать?
Разве это книги? Макулатура! —сказал Курилов. — Они и написаны-то были для того, чтобы честных людей с толку сбивать. Ведь кроме общеизвестных сведений в брошюрах Грауля ничего нет.
2
Грауль никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что его уволили, выгнали с флотилии. Когда вернувшийся вечером с базы Можура сказал ему об этом, гарпунеру на мгновение показалось, что это дурной сон.
Но нет, он стоит в каюте капитана советского китобойца «Шторм», а капитан этот сидит в кресле, посасывает свою черную обгорелую трубку и смотрит на Грауля прищуренными глазами. Граулю показалось, что Можура смотрит на него насмешливо. У него от злобы перехватило дыхание, но он насколько мог спокойно сказал:
С варвар, который не уважайт и не понимайт культурный отношений между люди, я работайт не могу.
Грауль произносил эти слова, а его жгло яростное желание схватить вот тот, что лежит на полке, тяжелый, покрытый затейливой резьбой, моржовый клык и раскроить череп капитану, разнести, изрубить в щепы все судно, всю флотилию... Он вспомнил о Трайдере и Лун-дене. Что с ними? Их тоже уволили? Спросить об этом сейчас? Нет, скорее вон из этой каюты, здесь ему больше нечего делать!
Впервые в своей жизни Отто Грауль, которого считали лучшим гарпунером мира, вышел из каюты капитана китобойного судна уволенным... Обычно он сам бросал работу, когда ему это было необходимо, бросал и, уходя, хлопал дверью. Но сегодня уже не было прежнего Грауля. Он, правда, с силой рванул дверь, но прикрыл ее тихо, осторожно.
Грауль не желал лишнего шума. Он спешил. Плотный мрак слился с морем. Китобойцы стояли рядом, с переброшенными с борта на борт трапами. Огни выхватывали из мрака куски палубы, надстройки. Одиноко прохаживались вахтенные.
Грауль перешел на «Фронт» к Лундену, позабыв даже свой головной убор. Швед лежал на кровати с томиком в руках.
В давно непроветривавшейся каюте стоял душный, насыщенный запахами пота и духов, воздух.
О, Отто! — улыбнулся Лунден и, шариком скатившись с койки, протянул руку.
Грауль с внутренним отвращением коснулся потной ладони Лундена и присел. Лунден, что-то быстро затараторив, торопливо откупорил бутылку коньяку, но вдруг насторожился.
Грауль ребром ладони отодвинул наполненный стакан.
Завтра выведете из строя китобоец, — сказал он. Дальше он говорил так, точно бросал гири. Лунден сидел, чуть наклонившись вперед. Отливали глянцем его красные, пухлые щеки. Неожиданно тоненьким голоском он спросил:
Как вывести из строя? На рифы судно не наведешь. Шубин — хороший капитан...
Грауль посмотрел в глаза Лундену долгим взглядом, и Лунден выдержал этот взгляд. «Нет, Лунден не трус», — заключил про себя Грауль. Вслух он сказал:
Если точно выполните приказ, получите премию, не выполните — наказание.
Лунден встал, вытянулся:
Будет сделано. Я устрою «качели».
В дверь постучали. Гарпунеры быстро переглянулись.
Грауль кивнул Лундену на дверь. Левой рукой он поднес стакан к губам, правая же рука его в это время опустилась в карман и нащупала там пистолет.
Лунден распахнул дверь. На пороге стоял Трайдер. Грауль опустил стакан на стол. По виду англичанина он понял, что и с этим долговязым гарпунером на флотилии все покончено. Рассказ Трайдера подтвердил предположение Грауля.
Да как же вы допустили? — набросился он на Трайдера, а тот, с чмоканьем открыв свои бледные губы, ответил:
Так же, как и вы!
«Ого! Значит, о моем изгнании уже известно на флотилии», — мелькнуло в голове Грауля. Он заметил, как Лунден заморгал глазами, потом стукнул кулаком по столу:
Мы проучим этих русских...
Вам, — Грауль нагнулся к гарпунерам, — надо сегодня же ночью испортить пушки.
Он достал из кармана коробочку из желтой кожи, раскрыл ее. В вате лежало до десятка небольших, размером с обыкновенную папиросу, металлических цилиндров.
Грауль дал обоим гарпунерам по три цилиндрика.
Этого будет достаточно.
Лунден, завернув цилиндрики в носовой платок, спрятал их в грудной карман, а Трайдер все еще держал свои в ладони. Грауль сказал:
Будьте осторожны. К металлу не прикладывайте. Начнется реакция.
Англичанин кивнул. Вдруг ему показалось, что его запястья опять сдавлены железными пальцами Журбы. Он поежился.
Когда гарпунеры расходились, Трайдер, переходя по трапу, незаметно выкинул свои цилиндрики в воду и облегченно вздохнул.
А Грауль, поднявшись на «Шторм», еще походил по палубе, покурил, затем прошел на гарпунерскую площадку. Здесь стоял подвахтенный. Увидев его, немец круто повернулся и быстро ушел к себе в каюту. Захлопнув дверь, он выругался.
«Откуда у русских такая уверенность? — спрашивал себя Грауль. — Ведь они же не могут промышлять китов. У них нет гарпунеров. Их флотилия станет на прикол». В то же время он знал, что лжет самому себе, что русские смогут и сами, без посторонней помощи, бить китов. И от этой мысли еще сильнее разгорелась его бессильная ярость. Теперь он желал лишь одного — поскорее отсюда выбраться.
3
У Лундена положение было лучше, чем у Грауля и Трайдера. Еще раньше Лунден понял: нужно менять тактику, вести себя лояльно, дружески, а иначе... О, от русских можно ожидать всего. Это не имеет значения, что они останутся без гарпунеров, что им будет трудно. Они только быстрее научатся бить китов! Вот почему он был покладист с Турминым. Вот почему он, к удивлению экипажа китобойца, с утра сам пригласил Петю Турмина к пушке. Сияя счастливой улыбкой, он говорил:
О, Турмин, ты будет гросс гарпунер! Он показывал комсомольцу, как стоять за пушкой, как
целиться. Турмин, взявшись за ручки пушки, уже больше не хотел уходить с гарпунной площадки, и Лунден не возражал. Он позволил комсомольцу выстрелить и раз и второй, но оба раза гарпуны не долетали до китов.
Хорошо, хорошо, — похлопывал Лунден Турмина по спине. — Сразу нельзя.
Лунден уже видел, что Турмин будет отличным гарпунером. Ему только надо подсказать, что он неправильно берет прицел, потому гарпуны и летят мимо. Но Лунден молчал, а расстроенный Турмин не смыкал всю ночь глаз. Только к утру он забылся, но и во сне видел, что никак не может попасть в кита. Встал он с койки еще более усталым, чем лег.
«Фронт» выходил в море на рассвете. Лунден побрился, попудрился, смочил свои редкие волосы одеколоном и вышел на палубу.
О, я жду гросс охота! — сказал он, здороваясь со старпомом. — Где же мой коллега Петер Турмин?
Гарпунер направился к пушке. Она уже была приготовлена. Судно быстро шло в море, рассекая волны.
Турмин, направляясь на бак, встретился с Воиновой и неловко с ней поздоровался. Сам не понимая отчего, он несколько смутился. Она внимательно на него посмотрела и приветливо сказала:
Доброе утро!
К Турмину вернулось хорошее настроение. Он взбежал на гарпунную площадку. Швед уступил ему свое место. Так они простояли час, второй, а китов все не было видно, Наконец Лунден предложил идти на север, к банкам [59]
Банка — мель среди глубокого места..
Киты любят быть около банок! — согласился с ним капитан и положил судно на новый курс.
Погода стояла тихая, воздух был прозрачен. В полдень были замечены фонтаны кашалотов. «Фронт» устремился к ним.
Хорошо бить надо! Большой охота! — дружелюбно говорил Лунден Турмину. — Я стреляй, ты смотри. Потом ты стреляй, я смотри.
Давай! — согласился Турмин.
Ни он, ни Шубин и никто из людей, находившихся на палубе, не заметили, что Лунден, выбрав момент, когда после двухчасовой погони судно нагнало ближнего крупного кашалота, прицелился не в спину кита, а ближе к хвосту.
Гарпун вошел точно туда, куда был послан, — между спинным плавником и хвостовыми лопастями.
Есть! — закричал Турмин.
Есть! — радовались китобои.
Затрещала лебедка, вытравливая линь. Кашалот вздрогнул и, чуть выгнув спину, с хрипеньем ушел в воду. На том месте, где он нырнул, забурлила взвихренная его хвостом вода.
Лунден, подавшись вперед, следил за линем, быстро уходившим вниз, в воду. Кашалоты ныряют глубоко. Прошло несколько минут. Море было спокойным. Лунден не сводил глаз с воды. Вот на поверхность стали выскакивать и лопаться пузырьки. С каждым новым пузырьком все ближе подходил тот момент, когда кит должен стремительно появиться на поверхности. И Лундену надо было уловить этот момент.
По пузырькам он определял, что у кита уже мало осталось в запасе воздуха. Кроме того, он видел, где находился кашалот.
Гарпунер давал капитану сигналы:
Лево, малый ход, лево, стой! Малый ход! Каждое свое слово он для подкрепления сопровождал
жестом. Турмин с удивлением смотрел на шведа. Он никогда еще не видел Лундена таким энергичным, так захваченным охотой. Эта взволнованность передалась и ему.
Никто на «Фронте» не догадывался, что Лунден заводил судно над китом, или, как выражались китобои, устраивал «качели». Он ставил китобойца в такое положение, когда кит, находясь на гарпуне и к тому же задыхаясь, всплывает и, встретив на своем пути судно, с огромной силой ударяет в него, как тараном. Это почти всегда выводит судно из строя.
Лундену, уже устраивавшему подобные «качели», лучше, чем кому-нибудь, это известно. И сейчас он сумеет сделать «качели». Но на этот раз Лунден неточно рассчитал: кашалот, поднимавшийся к поверхности, ударил не в центр китобойца, а под корму в винт.
Корма высоко вскинулась над водой. Нос ушел вниз, по самую гарпунерскую площадку. Многие моряки были сбиты с ног. Турмин чуть не упал за борт. Лунден же оказался у спардека невредимым.
Оглушенный кит мирно покачивался на воде невдалеке от судна. Из глубокого полутораметрового разреза, нанесенного судовым винтом, потоком шла кровь.
В любую минуту кит мог прийти в себя и рвануть судно, которое стояло к нему бортом.
Шубин отдал команду:
Лево руля!
Судно, пройдя немного по инерции, остановилось. Из машинного отделения выбежал озлобленный механик.
Что-то случилось с винтом! — крикнул он.
Кит ожил и рванулся в сторону. «Фронт» развернулся и, зачерпнув воду, с большим креном на правый борт, потянулся за китом. Судно шло на буксире у животного, оно не имело своего хода.
Обрубить линь! — скомандовал Шубин.
Кит уходил на север. «Фронт» беспомощно покачивался на волнах. У судна ударом головы кашалота был переломлен гребной вал, смято рулевое управление.
Капитан китобойца подал в эфир сигнал бедствия.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
1
Орлов стоял на мостике с пылающим лицом. Ему сейчас трудно давалась сдержанность. Глаза поблескивали, в них ярко горели огоньки. Улыбка трогала губы. Капитан поглубже натянул на лоб фуражку, чтобы команда не заметила его счастливого лица. Он убил кита, убил после долгой, утомительной погони, но с первого выстрела. Удача? Случайность?
Молодой капитан посмотрел на тушу под бортом. Он попытался восстановить в памяти все подробности своей первой охоты на морского исполина, но они забылись; в памяти остались лишь отрывочные картины: вспененная вода, темная полоса спины кита, которая то исчезала, то уходила вправо или влево от судна, затем выстрел... Нет, если бы сейчас Орлова попросили подробно описать, как протекала охота, он бы не смог. Помнил огромное напряжение мускулов, чувств, мыслей. А сейчас была только усталость.
Орлов торопился к базе. О своей добыче он радировал и знал, что его ждет торжественная встреча, но думал не о ней, а о том, что среди встречающих будет Горева. При мысли о ней капитан стал задумчивым, сосредоточенным. В душе шевельнулась тревога. Неужели Нина совершенно к нему безразлична? Матросы, гордые тем, что их капитан добыл кита, удивленно перешептывались:
— Чего-то наш помрачнел. Вроде сердитый... Моряки терялись в догадках.
Едва «Труд» показался у входа в бухту, как ему навстречу поплыл мощный гудок базы. Он не прерывался, пока китобойное судно не подошло к слипу. Моряки, рабочие выкрикивали приветствия с палубы «Приморья». Орлов, отдавая команды, искал взглядом среди десятков лиц Гореву. Передав кнта, капитан подвел судно к трапу базы, чтобы подняться с рапортом к Северову, но увидел, что капитан-директор и помполит спускаются к нему сами. Он остановился у трапа, ожидая их.
Поздравляем и выносим благодарность, — сказал Северов, ступив на палубу «Труда» и крепко пожимая руку Орлову. — Вы первый советский китобой, добывший кнта!
Орлов насторожился. В голосе капитан-директора слышалась озабоченность. Он пытливо посмотрел в лицо Северова, затем на Степанова. Сомнения не было: оба чем-то встревожены.
Твоя победа несколько омрачена, — сообщил помполит. — «Фронт» потерпел серьезную аварию.
Что с ним? — вырвалось у Орлова. Тревога за товарищей охватила его.
Выведен из строя винт и потеряно управление. — Северов достал из кармана листок с цифрами. — Вот его координаты. Прошу полным ходом к нему. Боюсь, как бы шторма не было. Судно вблизи берега. Может выбросить.
Понятно, — только и проговорил Орлов. — Иду к Шубину.
Капитан-директор и помполит вернулись на базу. На них были устремлены оопни глаз. Уже все знали о несчастье с «Фронтом». Молча взялись рабочие за разделку кита. Слышались лишь отрывистые распоряжения бригадиров.
Проводив взглядом «Труд», Северов мрачно посмотрел на Степанова:
Черт знает, что происходит! Одна неприятность за другой! Надо же было Шубину винт потерять! Сколько теперь уйдет времени на установку нового? Придется* в Петропавловск отбуксировать «Фронт».
Капитан-директор говорил отрывисто, зло. Таким его помполит еще никогда не видел. Обычная уравновешенность оставила Геннадия Алексеевича. Меряя шагами мостик, он в сильном волнении говорил:
Руки опускаются. Бьемся, бьемся, а результаты мизерные.
Авария «Фронта» вызвала у Степанова мрачные раздумья, но последние слова капитан-директора рассердили его:
Ты, Геннадий Алексеевич, становишься неузнаваемым: одно плохо, другое плохо. Что ж это такое?
Северов, взглянув из-под бровей на Степанова, промолчал. Михаил Михайлович уже мягче сказал:
Обидно, конечно, что в тот самый момент, когда наши люди должны стать к гарпунным пушкам, произошла такая авария. Это уменьшает шансы на успех охоты своими силами.
Как это на руку иностранцам, — покачал головой Северов. — А может быть, это дело их рук?
Гадать не стоит. Дождемся Шубина и узнаем подробности, — сказал Степанов, смотря на носовую разделочную площадку, где бригада Данилова возилась у головы кита.
«Вот они, — думал Степанов о рабочих и моряках флотилии, — работают, стараются изо всех сил. Они хотят, чтобы флотилия стала ударной, как лучшие предприятия в стране, они верят нам, убеждены, что командование флотилии поможет им. А мы все время допускаем промахи».
Михаил Михайлович чувствовал вину перед Даниловым, Ли Ти-сяном, перед всеми моряками и китобоями, его не покидало ощущение того, что у него на глазах невидимые темные очки, мешающие видеть далеко, широко, ясно.
Но кто надел ему их? А может быть, он случайные события укладывает в одну цепь, подгоняет под свое предположение?
Послышался голос вахтенного:
Вам, товарищ капитан-директор, радиограмма из Владивостока.
- Что там еще? — раздраженно отозвался Северов и, пробежав взглядом текст радиограммы, удивленно воскликнул: — Черт возьми! Что они там еще задумали? Зачем я им? Михаил Михайлович, читай! — Северов протянул бланк радиограммы Степанову.
Капитан-директора срочно вызывали во Владивосток вместе с Пилипенко. Командование флотилией предлагалось передать одному из капитанов по собственному усмотрению. Радиограмму подписал секретарь Приморского обкома партии.
- Ну? — нетерпеливо спросил Северов. — В чем дело? Понимаешь? Почему радиограмму подписал секретарь, а не Дукин?
- Вот на эти вопросы, да и на многие другие ты получишь ответы во Владивостоке. — Степанов не сомневался, что радиограмма из Владивостока — сигнал о предстоящих больших изменениях в жизни и работе флотилии. В этом помполит был уверен. «Я не удивлюсь, Им1 думал он, — если история с гарпунерами, присылка плохого угля, а затем гибель «Утеса», бракованное оборудование, попытка вывести из строя паровые пилы и лебедки — звенья одной цепи». Об этом он и сказал Северову:
- Всего мы не знаем. Наверняка там, во Владивостоке, вскрыто и еще что-нибудь... Поезжай, твои сообщения помогут во многом.
- Ты уверен, что именно по этому вопросу вызывают? — все еще сомневался Геннадий Алексеевич.
- Не посмотреть же на тебя, — засмеялся Степанов. — Кого оставишь за себя?
Северов подумал, перебрал в уме капитанов.
- Самый подходящий будет Можура. Опыт большой — и жизненный, и капитанский.
- Тоже о нем думал, — кивнул Степанов и пошутил: — Мы с тобой вроде близнецов стали.
Поздней ночью «Труд» привел «Фронт» на буксире. Шубин вместе с Лунденом поднялись на «Приморье» к Северову. Капитан-директор и помполит внимательно слушали вначале Шубина, затем Лундена. Гарпунер казался удрученным, растерянным. Он пожимал плечами, разводил руками:
- Такой случай... Какое несчастье!
Моряки смотрели на гарпунера. «Черт его знает — думал Северов, — говорит как будто искренне». Двойственное впечатление было и у Степанова. Отпустив гарпунера, помполит спросил Шубина:
- А все-таки нельзя ли предположить, что авария — дело вражеских рук?
- Честно говоря, не знаю, — покачал головой Шубин. — Кит — не дрессированная овчарка.
На следующий день из Петропавловска пришел вызванный Северовым буксир. Он доставил стальные храпцы для втаскивания китовых туш на палубу. Они были изготовлены по эскизу Данилова. По приказу капитан-директора иностранные гарпунеры перешли на буксир. Этот приказ был для них неожиданностью. Они не успели вывести из строя гарпунные пушки.
Передав командование флотилией Можуре и распрощавшись с товарищами, Северов направился к трапу, но его остановила Ольга. Протянув ему конверт, она, чуть смущаясь, сказала:
Это в газету. Передадите?
— Я почтальон аккуратный, — засмеялся Северов. Он спустился на буксир, который тут же вышел из
бухты, ведя за собой «Фронт». На базе людн молча провожали взглядами уходившие суда.
Ли Ти-сян, сложив рупором руки, крикнул:
— Скорее ходи... мало-мало чини... Грауля под... ногой. Палуба грохнула смехом. Степанов скрыл улыбку и остановил Можуру, который хотел позвать китайца.
Не надо. Он разрядил обстановку. Посмотри на людей.
Пересмеиваясь, отпуская остроты и нелестные замечания в адрес гарпунеров, вспоминая недобрым словом Хар-динга, рабочие и моряки расходились по своим местам.
«Шторм» и «Труд», проводив отходящий караван, дали прощальные гудки и повернули на восток, навстречу поднимавшемуся солнцу. Суда шли на поиски китов. У гарпунных пушек на китобойцах стояли советские гарпунеры.
2
Данилов был зол. Все эти дни бригадир еще крепился, сдерживался, ожидая, что не сегодня, так завтра положение на флотилии изменится, начнется большая охота и он со своей бригадой не будет сидеть без дела.
Данилов полюбил свою новую специальность как человек, нашедший дело по душе. Да и просто по свойственной трудовому человеку черте характера он не мог находиться без дела. А тут вдруг сплошное безделье.
И еще Данилову было не по себе из-за неудач Кури-лова. Орлов добыл первого кита, на следующий день — второго. А Курилов метался по морю, да все без толку. Что греха таить, Данилову очень хотелось, чтобы Леонтий стал первым среди молодых советских гарпунеров и счет добытых китов у него был бы богаче. Вот тогда бы он погордился зятем.
Слива не отнимал от глаз бинокля, но ожидаемые фонтаны не появлялись. Ветер усиливался. День становился все более хмурым, волны крупнели. Брызги летели на гарпунера. Старпом Волков, заменивший на «Шторме» Мо-журу, подумал о том, что в такую погоду гарпунеры-иностранцы никогда не выходили в море. Когда пошел третий час плавания и люди спустились в кают-компанию выпить по кружке горячего кофе, Волков спросил Курилова:
- Идем дальше?
- Конечно! — удивленно посмотрел на капитана Леонтий и подумал, что Можура бы не задал такого вопроса.
Волны захлестывали палубу, и вода шумела в шпигатах.
Курилов давно приметил, что киты не любят волн, что в бурную погоду они стремятся уйти подальше от берега и надолго, пока хватает воздуха, уходят под воду. На поверхности в это время они мало приметны. Фонтаны трудно отличить от пенящихся белых гребней волн, под которыми стоит пелена мелких брызг. Поэтому долго и не был обнаружен сейвал, всплывший вблизи. Его заметили разом несколько человек.
Но Слива, находившийся на фок-мачте и считавший личным оскорблением, если кто-нибудь раньше его сообщит о китах, стремился сейчас перекричать всех, чтобы тем самым восстановить, как он думал, свой престиж.
- Вот он! Милок! — закричал Слива. — Прошу на чашку кофе1
По лицу Курилова текли струи воды. Одежда намокла. Из «вороньего гнезда» донесся голос Сливы:
- Убей меня бог, если это не царь-кит. Короны только нет. Монарх в изгнании!
Ветер относил слова бочкаря, и он, чувствуя безнаказанность, пел и разговаривал в свое удовольствие, оживленно жестикулируя, указывая Волкову « Курилову на сейвала, то исчезавшего, то появлявшегося на волне, на виду у всех.
Курилов, казалось, прирос к палубе у пушки. «Шторм» все сильнее качало. Судно то вдруг проваливалось между гребнями волн, скользя вниз с большой скоростью, то начинало медленно ползти на волну, и тогда как бы огромная сила наваливалась на Леонтия и старалась отбросить его от пушки. Курилов не отрывал взгляда от кипящей воды. Каждый клочок пены, каждый гребень казался ему фонтаном кита.
Волков подвел китобойца почти к самому сейвалу. До кита оставалось не более пятидесяти метров. Курилов целился старательно. Волнение и нетерпение сейчас исчезли.
— Спокойно, спокойно! — говорил он себе. — Не торопись.
И вот до сейвала осталось около тридцати метров. Курилов нажал спуск. Кит ушел в воду, когда в него впился гарпун. Курилов и все, кто были в этот момент на палубе, увидели, как побагровели гребни волн. Значит, гарпун попал в цель. Линь быстро бежал в воду. «Главное — не допустить, чтобы кит пошел за корму и чтобы линь перерезало винтом, — думал Курилов. — И совсем беда, если животное ударит в судно. Надо поэтому уловить момент, когда кит вынырнет, и без промаху всадить в него второй гарпун».
Курилов слышал за спиной радостные возгласы всей команды китобойца, приветствовавшей его удачу. Сейвал всплыл и стал уходить от судна.
Море разыгралось не на шутку. Яростно дул ветер. Китобоец дрожал, выдерживая натиск моря и идя на поводу у кита, несущегося куда-то в океан со стальной занозой в теле. Кит непрестанно делал резкие повороты, крутился на месте и снова устремлялся вперед. «Шторм» часто зарывался носом в воду, и тогда китобоев обдавало холодным душем.
«Шторм» шел полным ходом, то выбирая, то травя линь. Слива не случайно назвал обнаруженного им сейвала царем китов: Курилов действительно загарпунил крупное животное.
Линь натягивался, как струна, и мелко дрожал, казалось, что он вот-вот лопнет. Сейвал двигался все медленнее, несколько раз он нырял, но тут же поднимался на поверхность, выбрасывая розоватый фонтан. «Шторм» подошел ближе.
Курилов выстрелил второй раз, и гарпун угодил рядом с первым. Сейвал рванулся, но затем сразу остановился, вяло ударил хвостом по воде и перевернулся на бок. Добычу подтянули к борту китобойца.
Волков поздравил усталого, но счастливого Курилова и команду с первым китом.
Слива тронул Курилова за плечо, подмигнул:
Счет открыт — нужно чаще вклады делать!
Орлов, перехватив радиограмму Волкова на «Приморье», передал на «Шторм»: «Поздравляю вызываю соревнование».
«Вызов принят!» — ответил «Шторм».
3
«Фронт» был прибуксирован в Петропавловск поздно вечером. Город взбегал на склоны сопок беспорядочной россыпью золотистых огней. Они весело подмигивали в густом мраке. Казалось, что город передает в море бесконечные приветственные сигналы. С берега доносилась музыка.
На палубе собрались свободные от вахты члены команды «Фронта». Иностранные гарпунеры вышли с чемоданами. Их первыми свезли на берег, и они поселились в гостинице. Еще не было и полуночи, когда Грауль, оставив в номере Трайдера и Лундена, вышел на улицу.
Убедившись, что за ним никто не следит, он быстро зашагал вверх от порта. Там, в двухэтажном особняке, помещалось японское консульство.
На осторожный стук швейцар открыл дверь. Через полчаса Грауль уже снова был в гостинице. Гарпунеры спать еще не ложились. Не успел Грауль войти в номер, как Трайдер, шептавший бледными губами молитву, быстро спросил:
Ну, что?
Грауль бросил на него презрительный взгляд.
Пошли! — резко приказал он.
Лунден, нахлобучив шляпу и надев пальто, поднял два чемодана, но Грауль зашипел на него:
К черту барахло!
Это же мои вещи! — воскликнул Лунден, и его красные щеки стали еще пунцовее.
Выбирайте, что вам дороже — вещи или ваша шкура, — сказал Грауль. — Они нас хотят выслать, но могут этой ночью передумать, и тогда нам придется о многом им рассказать, а вам прежде всего о «качелях». На палубе японского судна будет спокойнее.
Лунден, чертыхнувшись, бросил на пол чемоданы, затем быстро раскрыл их и стал рыться в вещах, засовывая кое-что в карманы. Под руки ему попался молитвенник в кожаном переплете с золотым тиснением. Лунден швырнул его в угол номера, где стояла плевательница.
Грауль проверил браунинг. Трайдер зябко ежился в своем длинном, как балахон, черном пальто.
Ну! — сказал Грауль и вышел.
За ним поспешно двинулись гарпунеры. Грауль закрыл дверь номера на ключ. Они вышли «а темную улицу. Перед ними из темноты возник коротконогий человек, который молча повел гарпунеров по пустынной, круто спускавшейся улице к бухте. У берега покачивалась шлюпка с двумя гребцами.
Провожатый произнес гортанным голосом несколько слов. Лодку подвели к берегу, и гарпунеры сели в нее. Гребцы налегли на весла. Тихо поскрипывали уключины. Провожатый точно растаял в темноте.
Шлюпка быстро шла к стоявшей на рейде японской шхуне. Там, как видно, ждали ночных пассажиров — был спущен трап. А когда лодка подошла, с палубы окликнули Грауля по имени. Гарпунеры поднялись на шхуну, и Грауль сразу же потребовал от низкорослого темнолицего капитана:
Надо немедленно выходить в море!
Это невозможно, Господин Грауль, — сказал японец.
Ваш консул... — начал Грауль, но его перебил капитан:
Посмотрите туда, господин Грауль.
Грауль взглянул в сторону выхода из бухты, и в груди у него похолодело. Рядом сними стояло сторожевое советское судно. Оно было ярко освещено.
А черт! — выругался Грауль. Его охватил страх. Лихорадочно метались мысли. Что делать? Куда бежать? Но сейчас это было невозможно. Грауль и его спутники чувствовали себя, как загнанные в ловушку крысы.
Трайдер и Лундён сидели в маленькой каюте, пропахшей соевым маслом и жареной рыбой. Трайдер, съежившись и быстро шевеля бледными губами, читал молитву, а Лунден вытаскивал из карманов все, что он туда впопыхах насовал, и старательно разглаживал все это ладонями.
Грауль не уходил с палубы, следил за советским судном.
«Наверное, сторожат нас, — думал он. — Да будь я проклят, если еще сунусь к русским. Бегу второй раз».
Мысли Грауля прервались. Он не верил своим глазам. Советское сторожевое судно двигалось. Оно шло к выходу из бухты, набирая ход.
Через два часа, после того как исчезли огни советского сторожевика, шхуна осторожно двинулась следом. На ней не было ни одного огня.
Отто стоял, вцепившись руками в поручни мостика. Несмотря на свою выдержку, он весь покрылся холодным потом. Японский капитан умело вел шхуну к выходу из Авачинской губы.
Грауль стоял рядом с капитаном и смотрел на удаляющийся Петропавловск. Он никогда больше не явится сюда. Грауль клялся в этом, а между тем у него мелькала мысль, что если ему прикажут поехать в Россию еще раз, он, конечно, поедет. Отказываться ему нельзя. Иначе...
Грауль глотал слюну. Впереди его ждали немалые неприятности. Задание не выполнено — это ясно. Но пускай бы они сами попробовали иметь дело с большевиками. Легче всего сидеть в теплом кабинете, отдавать приказания.
Отто достал сигару, прикурил. Горьковатый дым несколько успокоил, но ощущение тревоги не покидало его до тех пор, пока шхуна не вышла из территориальных советских вод.
Капитан — маленький японец — улыбнулся:
— Теперь вы в безопасности. Можете отдыхать.
Граулю показалось, что японец подсмеивается над ним, над его недавними страхами. Он едва сдержался, чтобы не ударить наотмашь по желтому лицу с длинными зубами. Грауль сейчас ненавидел этого японца так же сильно, как и большевиков.
С серым, осунувшимся лицом он спустился в каюту. Гарпунеры после бессонной тревожной ночи спали. Трейдер согнулся в кресле, Лунден храпел на диванчике.
Грауль с ненавистью посмотрел на них и одетый повалился на койку.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1
За окном шел дождь. Быстро бежали по стеклу струи воды. В кабинете было сумрачно и прохладно. Запахнув плотнее халат, Старцев медленно шагал из угла в угол, шлепая домашними разношенными туфлями.
Не работалось. На письменном столе лежала незаконченная статья «О планктонных массах Берингова моря и их зависимости от изменения температурных условий». Старцев ходил, опустив голову, задумавшись. Все чаще в последние месяцы он испытывал такое чувство, словно что-то потерял.
Вернувшись с флотилии, Старцев первое время считал, что ему повезло, когда он так решительно порвал с промыслом.
Своим коллегам Вениамин Вениаминович говорил:
— Месяцы, проведенные на флотилии, — потерянное время. Условий для научной работы никаких. Дали в помощники девчонку. Пришлось уйти...
Коллеги вежливо слушали Старцева и даже, как казалось ему, соглашались с ним, но почему-то никто из них не нашел и слова, чтобы похвалить его за этот, как он считал, смелый поступок.
Прошло время, и Старцев стал замечать, что кое-кто из коллег смотрит на него с удивлением, а некоторые даже с открытым неодобрением. Старцев стал сомневаться в том, правильно ли он поступил. Эта мысль все больше тревожила его. Он постарался отогнать ее от себя, й на какое-то время это ему удалось. Но тут он встретился с Дукиным.
Явившись в трест, чтобы оформить некоторые документы, связанные с пребыванием на флотилии, Старцев был приглашен в кабинет управляющего. Он ожидал, что Дукин начнет его укорять за уход, станет уговаривать, чтобы он вернулся. Каково же было изумление, когда Дукин, приветливо его встретив, заговорил:
Правильно сделали, Вениамин Вениаминович, что вернулись во Владивосток. В принципе я за посылку ученого на промысел, но пока там нет условий для научной работы! Согласен с вами, что Степанов беспокойный человек и профан в науке...
Старцему почему-то было неприятно, что Дукин так отзывается о Степанове. Прощаясь, Дукин сказал:
Работайте пока, Вениамин Вениаминович, у себя в институте. А вот в скором времени, .когда мы создадим на флотилии надлежащие условия, мы будем просить вас продолжать там свою работу.
Старцев ушел от Дукина несколько успокоенный. Но, прочитав в газете заметку Ольги Куриловой о том, как работают советские китобои, снова задумался над своим положением.
«Странное дело, Дукин одобрил мой уход с флотилии, кажется, все ясно, но почему же я теперь ничем другим не могу заняться, кроме того, что связано с китами?»
Как ни поверхностны были наблюдения Старцева, а увидел и узнал он многое. Пребывание на флотилии подсказало ему несколько вопросов, еще почти не освещенных в науке.
Вот и эта статья о планктонных массах в Беринговом море. Если ему удастся в ней прийти к правильным выводам, статья будет весьма полезна для практиков. Киты идут за планктоном, а где его изобилие? Какова в этом роль температуры, как влияет на это характер водной среды?
Вениамин Вениаминович поймал себя на том, что он думает над тем, о чем когда-то говорил Степанов на одном из совещаний с китобоями. Рассердившись на себя, Старцев заходил по кабинету. На душе у него было тоскливо и беспокойно.
Он подошел к двери, вспомнив, что сегодня еще не читал свежей газеты. Может, опять есть что-нибудь о флотилии. В почтовом ящике вместе с газетой лежало несколько писем. Вернувшись в кабинет, Старцев быстро развернул газету, просмотрел ее и был разочарован: о китобоях в ней не было ни строчки. Вениамин Вениаминович хотел было уже отбросить газету, но тут его внимание привлекла маленькая заметка, набранная петитом. Старцев мельком пробежал ее, затем, не веря своим глазам, перечитал еще раз. В ней сообщалось о том, что советские органы арестовали во Владивостоке группу врагов народа, шпионов одного из иностранных государств. Среди них был Дукин. Над преступниками состоялся суд. С газетой в руках, Старцев бегал по кабинету.
Мерзавцы! Как это он говорил, этот Дукин? «Правильно сделали, что вернулись во Владивосток... Работайте пока в институте...» Нет, каково?
Старцев отшвырнул газету, сорвал с себя халат и, быстро одевшись, выбежал из квартиры. Он крупно шагал по улице, не замечая ни дождя, ни потоков воды, шумно бежавших из боковых, расположенных на склонах сопок, улиц. Вениамин Вениаминович торопился в трест. Мысль о том, что Дукин как бы считал его своим сообщником, одобрял его действия, была ему невыносима.
Новым директором треста оказался Северов. Узнав об этом от секретаря, Старцев заколебался: идти ли? Как его встретит бывший капитан-директор, что он подумает о нем? «Надо уйти», — мелькнула мысль. Но это значит уйти навсегда от интересной работы, быть в какой-то степени соучастником Дукина. Старцев попросил доложить о себе.
Северов принял его сразу. Старцев обрадованно пожал протянутую ему руку и взволнованно заговорил:
Я пришел не извиняться за свое очень неправильное поведение на флотилии. Я пришел просить вас дать мне возможность вернуться на базу и делом, работой исправить свою ошибку...
Северов внимательно смотрел на Старцева. А тот, волнуясь все больше, передал весь свой разговор с Дукиным и повторил просьбу:
Я был похож на человека, который старательно подрубал сук, на котором сидел.
Хорошо, — сдержанно сказал Северов. — Я запрошу командование флотилии и через несколько дней дам вам ответ.
Северов на прощанье дружески пожал руку Старцеву, и для Вениамина Вениаминовича это было обнадеживающим ответом на просьбу.
2
Погода все время менялась. Где-то в океане бушевал шторм, а в Беринговом море чувствовалось его дыхание.
Был полдень, когда «Шторм» подвел к базе двух огромных финвалов. Еще ни разу ни один гарпунер не возвращался так рано с добычей.
Хороших красавцев вы добыли, — похвалил Можура.
На большое стадо напали, — сказал Волков.
Жаль, база далеко стоит от места охоты, — проговорил Курилов. — Пока доставим туши китов, стадо исчезнет. Связываете вы нас по рукам и ногам._
Степанов, внимательно слушавший китобоев, спросил:
Значит, вы после двух китов уже не охотитесь?
Неуклюжими становимся, ползаем, как черепаха, — с досадой проговорил Курилов. — Если бы, положим, убил я кита и передал его на базу тут же, сразу, а сам за другим китом отправился... Вот было бы дело!
То есть ты предлагаешь не таскать за собой туши? — спросил Степанов.
Ну да!
Их разговор прервал Можура.
Пойдемте посмотрим, как будет действовать изобретение Данилова. Гордись своим тестем, — сказал капитан-директор Курилову.
Они подошли к кормовой площадке. Здесь лежали огромные стальные храпцы, при помощи которых вместо не оправдавшего себя импортного «Корнелиуса» стали втаскивать на базу китовую тушу.
Данилов, волнуясь, погладил бороду и дрогнувшим голосом крикнул:
Вира!
Загудели лебедки. Китобои следили за натянувшимся тросом, за медленно ползущей вверх по слипу тушей финвала. Сначала люди увидели хвост кита, а затем и тушу на треть, на половину... Наконец показалась и голова.
Ура! — закричали рабочие и, бросившись к Данилову, стали качать его.
Взлетая над палубой, Данилов кричал:
— Эй, эй, отпустите, черти полосатые! Но рабочие все выше подбрасывали бригадира. Когда его, покрасневшего и растрепанного, спустили на палубу, он, добродушно поругиваясь, подошел к Курилову.
Видал? То-то! Вот и ты добейся, чтобы тебя тоже так народ уважал. — Затем он обратился к Волкову: — Почему двух китов привел, а не трех?
А ты спроси Курилова, — засмеялся Волков.
С ним я поговорю наедине, по-родственному, — пошутил Данилов. — А ты там старший, с тебя и спрос.
Подождите ссориться, — остановил Данилова Степанов. — Курилов подал одну интересную мысль.
Какую, о чем? — насторожился Данилов.
Он говорит, что было бы лучше китобойцу не таскать за собой туши, тем более, когда рядом есть еще киты.
Ну и что?
А вот что. — Степанов оглядел всех. — Как вы смотрите, если кита после компрессорной накачки оставлять на плаву? Ведь он ее утонет?
Не утонет. Это верно, — согласился Волков. — Но как же можно бросать на произвол судьбы добычу?
Думаешь, потеряем? — Можура быстро оценил предложение Степанова. — Кита волны не унесут далеко даже при свежей погоде, а в спокойную он будет почти на месте.
Честное слово, товарищи, это здорово! — с оживлением заговорил Курило в. — Охотиться на китов до тех пор, пока они есть, а потом всех их собирай и буксируй к базе.
Можура предложил:
На каждой туше надо ставить флаг с названием судна, которому принадлежит добыча. — Во-первых, китов не перепутают, а, во-вторых, в море их легче будет найти, флаг-то издалека виден.
Договорились,—сказал Степанов.—Пусть «Шторм» проведет первый опыт.
3
Сначала Ольга не поверила своим глазам. Среди писем, которые доставил катер из Петропавловска, был объемистый пакет на ее имя. На нем был напечатан обратный адрес редакции владивостокской газеты. Осторожно вскрыв конверт, Ольга увидела сложенную газету. Красным карандашом была отчеркнута статья. Под ней стояла подпись: «О. Курилова, наш корреспондент».
Ей еще никогда не приходилось испытывать такого восторженного чувства: напечатана ее статья! Правда, она мало походила на ту многословную и многостраничную, которую написала Ольга, но все же это была ее статья!
Ольга не заметила, как из газеты выскользнул небольшой листок бумаги. Его подняла Горева:
Это письмо из редакции.
Редактор газеты благодарил за статью, сообщал, что Курилова зачислена корреспондентом, и тут же советовал, о чем ей в первую очередь необходимо написать. Ольге хотелось сейчас же бежать в каюту и сесть за стол, взяться за перо.
Горева была рада за подругу и с благодарностью думала о Степанове. «Нет, он просто какой-то особенный человек — всем находит дело, а потом оказывается, что именно это-то и нужно было человеку, что найденное ему занятие становится его любимым».
Ольга сказала о письме из редакции отцу.
Хорошо, дочка! — с гордостью ответил Данилов. Степанов весело заметил:
Теперь, товарищи, будьте начеку. Среди нас — представитель прессы. Чуть что — на карандаш да в газету!
Если за дело, тогда всей душой, — сказал Данилов.
Иначе и быть не может! — Степанов протянул Ольге руку. — Поздравляю с началом большой, важной и трудной работы. Желаю успеха.
Данилов сначала даже растерялся. Вот тебе и Оленька! Он будто увидел ее заново. Только сейчас, взглянув на ее разрумянившееся лицо, отец впервые обратил внимание на располневшую талию дочери, и у него стало еще светлее, радостнее на душе.
Степанов ушел в каюту с пакетом от Северова. Читая его письмо, Михаил Михайлович изредка вполголоса говорил:
Ну так и есть! Вот подлец! Этого можно было ожидать!
Замечания помполита относились к Дукину, о котором писал Северов:
«После гибели «Утеса» и ареста вредителя-резчика Дукин, чувствуя, что его скоро разоблачат, пытался бежать за границу, но был задержан. Вначале отказывался, но, прижатый фактами, во всем признался. С его ведома уволились у нас гарпунеры, совершившие переход из Ленинграда во Владивосток, убит Андерсен, пропал Нильсен. Он же давал задание резчику. Дукин — троцкист и агент иностранной разведки».
Далее Северов сообщал о своем назначении директором треста, а Можуры — капитан-директором флотилии.
Советовался Геннадий Алексеевич и о Старцеве. Сам он был за возвращение ученого на флотилию, но только в том случае, если будут согласны Степанов, Можура и Горева.
...Поздно вечером, когда на базе закончили разделку туш, коммунисты были срочно приглашены в клуб. Собрание открыл Степанов. Все заметили, что он необычно взволнован, и ожидали от него особых известий. Взволнован был и Можура.
Подойдя к трибуне, Степанов оглядел собравшихся и заговорил:
Товарищи! Наша китобойная флотилия и после того, как отстранили от работы иностранных гарпунеров, в глубоком прорыве. Случайно ли это? Нет, не случайно. Мы не овладели еще в совершенстве добычей и обработкой китов. Это, конечно, очень важное обстоятельство, и коммунисты должны вскрыть недостатки в нашей работе. Предстоит напряженная учеба. Но нельзя забывать о том, что нам вредят...
По залу прошло движение, а потом опять наступила тишина. Степанов рассказал о разоблаченной вражеской группе.
Враги немало наделали зла, — сказал помполит. — Но, я думаю, мы выполним свою задачу, выведем флотилию из прорыва. Как вы считаете, товарищи?
Не подведем! — поднялся со своего места Данилов. — Верно я говорю?
Все дружно поддержали бригадира:
Верно!
4
Нина Горева все дни проводила то у разделываемых туш, то над картой, испещренной разными пометками. Пометки говорили о замеченных и убитых китах, породах, размерах, возрасте. Указывалось также, при каких условиях они были загарпунены.
Материала было так много, что Горева завела себе картотеку. В ее каюте было тесно от карт, дневников, папок с записями. Ольга, вначале горячо помогавшая подруге, сейчас, после первой удачи в газете, охладела к изучению китов. Да и Нина старалась все меньше пользоваться помощью Ольги, но одной ей все-таки было трудно. С каждым днем расширялась ее работа и росли планы. Не было только личного счастья.
Незадолго до аварии «Фронта» Орлов, побывавший на «Приморье», попытался заговорить с Горевой, но она, небрежно ответив, быстро ушла. Огорченный, он не появлялся больше на базе и с яростью набросился на работу, пытаясь найти в ней облегчение.
А Горева, взволнованная встречей с Орловым, вышла тогда на носовую площадку. Тут, у головы сейвала, работала на разделке бригада Данилова. Бригадир вырезал тускло-черные, с буроватой бахромой пластины китового уса. У ног его лежала куча таких пластин.
Триста двадцать две, — сообщил Данилов и тут же спросил: — Ты что раскраснелась?
Быстро шла, — сказала Нина и торопливо добавила, чтобы переменить разговор: — И вот только ради этого гибкого уса, который шел модницам да щеголям на всякую галантерею, убивали китов, а туши бросали в море.
Бригадир сокрушенно повел головой:
Буржуям лишь бы барыши получить.
Горева не слышала, что говорил Данилов. Она думала об Орлове и упрекала себя: «Ну почему я, глупая, так груба с ним? Для чего? Дурацкий у меня характер».
С этого дня она ждала новой встречи с Орловым, которая, как ей казалось, восстановит их прежние отношения.
...Чем больше проходило времени, тем сильнее Орлова тянуло к Горевой. С Воиновой капитан не виделся. Она была «а «Фронте», стоявшем на ремонте в Петропавловске, Однажды вечером Орлов поднялся на базу и решительно постучал в дверь каюты Горевой. Нина встретила его с нескрываемым удивлением и вспыхнувшей в глазах затаенной радостью. Орлову все было дорого
и мило в этой девушке: и эти упрямые губы, н озорные насмешливые глаза, и маленькие нежные уши, и даже простая прическа. Когда пряди волос падали Нине на щеку, она нетерпеливым резким движением головы откидывала их назад, и это тоже нравилось Орлову.
Я слушаю вас, товарищ капитан, — с подчеркнутой официальностью сказала Горева, когда молчание Орлова затянулось.
Он не знал, с чего начать разговор. Нина видела, что Орлов любуется ею. Это и нравилось ей, и волновало.
Я слышал, что к нам возвращается Старцев, — заговорил Орлов, смущенный ее официальным тоном. — Будет ли нам от него прок? Помните, как он вел себя на флотилии в прошлый рейс?
Орлов явно беспокоился за Гореву, и это тронуло ее.
Вениамин Вениаминович сможет стать хорошим руководителем, раз он сам захотел к нам приехать. Я не возражаю против его возвращения и сказала об атом капитан-директору и помполиту.
Нина вертела в руках карандаш, которым до этого вычерчивала на карте пути движения китов. Орлов нагнулся над картой и долго ее рассматривал. Увлеченный картой, он не заметил, с какой нежностью смотрела на него Горева. Еще никогда она так внимательно не вглядывалась в худощавое лицо капитана. Нина заметила голубую жилку, которая билась у его виска, и у нее появилось вдруг желание приласкать Орлова. Но она быстро справилась с собой, подошла к иллюминатору и подставила горячее лицо под струю свежего морского воздуха.
Нина стояла, чуть хмурясь, недовольная собой. Может, она одна виновата в том, что между ними такие отношения, тягостные для обоих? Конечно, только она одна. Да и так ли уж увлекся капитан Воиновой? Нина прислушалась. Орлов говорил:
Наконец-то я разобрался в вашей схеме, Мне кажется, что вы делаете не так.
Замечание Орлова заставило ее насторожиться.
Вы знаете, что такое прокладка курса?
Слышала, — с вызовом ответила Нина.
Тогда почему же вы пути китовых стад на карту наносите неправильно.
Как неправильно? — вспыхнула Горева.
Только не сердитесь, — попросил Орлов умоляюще. — Смотрите, я покажу вам, как это надо делать.
Он взял карандаш, линейку и быстро исправил ошибки. Нина следила за ним, низко нагнувшись над картой, не замечая, что ее волосы касаются лица Орлова.
Вот и все. Теперь ясно? — повернулся капитан. Они стояли рядом. Орлов смотрел в глаза любимой
девушки. Она не ответила и опустила голову. Орлов хо тел привлечь ее к себе и поцеловать, но она, высвободившись из его рук и-отойдя, сказала, с холодной насмешкой;
А радистку с «Фронта» вы тоже так обнимали? Орлов вскинул голову, как от удара, надел фуражку
и поднял руку к козырьку.
Простите. До свидания.
Он вышел. Нина сделала шаг к двери, но вдруг, закрыв лицо руками, опустилась на диван, прижалась к жесткой подушке и заплакала.
5
Нет, товарищ капитан, не выйдет из меня гарпунера! — Турмин с отчаянием посмотрел на Шубина. «Фронт» после ремонта уже второй месяц вел промысел в океане.
Турмина словно преследовала неудача: стрелял он плохо, часто мимо. Капитану стало жаль парня:
— Глупости говоришь! Сразу и Москва не строилась.
Но капитан не мог не признать, что у Турмина дело не клеилось. Леонтий загарпунивал в день по два—три кита, а Турмин с грехом пополам — одного. Старался парень, сил не жалел, с утра до вечера у пушки маялся — и все зря. Шубин не знал, что делать.
В каюту заглянул матрос:
—Киты!
Турмин всегда при этом слове вскакивал и бежал к пушке, теперь же он поднялся медленно, точно нехотя. Капитан проводил его взглядом, затем поспешил на мостик: «Парнягу, конечно, поддержать надо. А что с планом будет?»
Поднявшись на гарпунерскую площадку, Турмин увидел метрах в ста от судна китов. Он насчитал семь сельдяных полосатиков, гонявшихся друг за другом. Киты ныряли и всплывали, все в белой пене. Казалось, что вода кипела. Шумели фонтаны, и ветер доносил их запах.
Буду бить вон того, с серыми пятнами на спине, — сказал Турмин, правда, без особой уверенности.
Хорошо! — одобрил капитан. — Сейчас мы его привяжем! Смотри, он что-то больно нахально наш курс режет! Не упустить бы...
Капитан не спускал глаз с гарпунера, смотрел, как тот стоит за пушкой, поворачивает ее, целится. Все правильно у Турмина, ошибки как будто ни в чем нет. Он ждал удобного момента для выстрела.
Из воды неторопливо показался кит. Вот он лег на волну и выбросил широкие и высокие фонтаны — один, другой, третий... Потом кит начал скользить вглубь, изгибая лоснящуюся спину.
В этот миг над морем прокатился гул выстрела. Все на палубе китобойца невольно подались вперед, но ожидаемого рывка не было. Быстро растаяло на ветру синеватое облачко выстрела, и все увидели, что кит спокойно ушел в воду. Лебедка заработала, выбирая гарпун.
Эх, черт, так махануть! —с досадой проговорил рулевой. — Под носом ведь был! Руку протяни — и достанешь.
Прекратить разговоры! — сердито потребовал Шубин.
— Есть прекратить, — недовольно отозвался рулевой. Турмин, сердясь на себя, испытывая стыд, начал заряжать пушку вновь.
Опять Шубин подвел «Фронт» к киту, который, словно издеваясь над моряками, спокойно отдыхал на воде. И опять Турмин не попал. Наконец кит ушел, а с ним ушло и все стадо. Лишь к концу дня Турмину удалось загарпунить одного полосатика.
Но это не принесло особой радости ни Турмину, ни экипажу судна. На подходе к базе они нагнали «Шторм». Под каждым бортом там покачивалось по две китовых туши. В этот день Курилов впервые убил четырех китов. Шубин поздравил китобоев «Шторма» с успехом — дал несколько гудков. «Шторм» шел медленно, и Шубин не стал его перегонять, а пристроил свой китобоец ему в кильватер...
Турмин не выходил из каюты до сумерек, а вечером отправился на «базу к Степанову.
У Степанова сидели Можура и Шубин. Разговор шел о Турмине. Можура сделал краткий вывод:
Искать вместо него новую кандидатуру на гарпунера.
Шубин поддержал его и добавил:
Хоть и жаль парня, а из Турмина гарпунера не выйдет. Не для охоты он рожден. Зато моряк из него — лучше не надо.
Когда они умолкли, Степанов спросил:
Все высказали? Ничего не забыли?
Еще вот что, — спохватившись, добавил Шубин. — Прошу этот вопрос решать сразу, а то стыд нам и позор.
Ты это уже говорил, — прервал его Можура.
Нет, пусть продолжает, — насмешливо сказал Степанов. — Пусть поплачет. Видно, Шубин стареть начал, поэтому его на слезу и тянет.
Это как понимать, товарищ помполит? — выпрямился в кресле Шубин.
А как хочешь! — махнул рукой Степанов.
Все молчали. Можура наблюдал за капитаном и помполитом, пряча улыбку в усах. Шубин сидел нахмурившись.
Можура был уверен, что Степанов и сейчас еще не оставит капитана в покое. И он оказался прав.
Скажи, Шубин, что подумал бы ты о человеке, который в день рождения своего сына стал бы заказывать для него гроб? — спросил помполит.
Шубин недовольно посмотрел на Степанова.
Молчишь? — сказал Степанов. — Турмин — младенец в гарпунерском деле, а ты ему уже отходную спел. Да и капитан-директор с тобой вместе.
Степанов встал и сердито отодвинул стул.
Почему вы, — Степанов посмотрел на часы, — за сорок пять минут не сказали ни слова о том, как бы помочь Турмину? Молчите? Ты, Шубин, должен прийти к нам со своими советами, предложениями. А ты пришел к капитан-директору и помполиту, как на биржу труда...
Степанов был сердит.
Один кит в день — это хороший показатель, — сказал он. — Таким показателем не все опытные гарпунеры могут похвалиться. Но нам этого мало. Наши гарпунеры должны быть отличными. И ты во что бы то ни стало обязан сделать Турмина таким гарпунером.
Правильно! — подтвердил Можура.
Ясно! — Шубин поднялся.
Немного, но это ему на пользу, — ответил Степанов.
Если будем так же промышлять китов, как сейчас, то план мы, пожалуй, выполним, — проговорил Можура. —У нас уже есть восемьдесят девять китов, а впереди еще три с половиной месяца охоты.
Арифметику хозяйственника ты быстро усвоил, засмеялся Степанов. — При этих темпах план дадим. Но этого мало. План надо перевыполнить.
— А как? — набивая трубку табаком, спросил Можура.
Вот и давай думать, — предложил Степанов и на стук в дверь крикнул: — Входите!
Вошел Турмин.
Он еще не успел и слова сказать, а Степанов уже все понял по одному его виду.
Турмин пришел отказываться от гарпунерства.
Да, я хочу, чтобы меня освободили от гарпунерства, — Турмин протянул листок бумаги с заявлением.
Тут я не властен, — развел руками Степанов. — Пусть решает капитан-директор. Он в этом хозяин.
Можура неторопливо сказал:
Я не вижу причин освобождать вас от работы, товарищ Турмин.
Я же плохо стреляю...
Возвращайтесь на судно, гарпунер! — прервал Можура. — Отдохните, а завтра в море. Здесь охотимся последнюю неделю, затем передвинемся в новый район. Можете идти!
В каюту Степанова вошел вахтенный матрос:
Радиограммы капитан-директору и вам, товарищ помполит.
Степанов взглянул на бланк. Капитан ледокола «Буран» сообщал: «Южнее Сердце-Камня большое скопление китовых стад».
Вторая радиограмма была от Тнагыргина: «К нашему берегу пришло много китов», Степанов сказал:
Вот тебе и третий гарпунер — Тнагыргин. Орлов— капитан. Пора его вернуть на мостик!
Правильно, — кивнул Можура. Он знал, что Орлов стоит за пушкой без особого вдохновения.
6
«Шторм» рано утром отошел от базы. Рядом с Волковым на мостике стояла Горева. Зябко кутаясь в полушубок, она следила за Куриловым, после каждого его выстрела делала записи в блокноте, сверялась с приборами.
Бу-м-м! — раскатывался над неприветливыми холодными водами звук выстрела. Сизое облачко дыма, подхваченное ветерком, расплывалось и таяло над волнами, в которых поблескивали острые льдинки.
И когда гарпун попадал т кита, Слива тоном парикмахера кричал:
Следующий! Пожалте бриться!
Как и все китобои, Слива за эти два месяца устал от напряженной работы бочкаря и боцмана, его глаза глубоко впали, скулы обострились, и вокруг губ залегли морщинки, но хорошее расположение духа не покидало его, по-прежнему он был неугомонным.
Волков, незаметный при Можуре, сейчас показывал себя хорошим капитаном. Его продолговатое загорелое лицо с серыми глазами было всегда строгим. Волков решил во что бы то ни стало сделать «Шторм» передовым судном, обогнать Орлова. «Труд» и «Шторм» соревновались.
Волков не любил, как говорили китобои, «травли». Только Сливе он многое прощал за его многочасовые дежурства в «вороньем гнезде». И если сейчас капитан делал бочкарю замечание, то больше для того, чтобы предостеречь других.
Снова раздался выстрел, и снова Слива крикнул:
— Печать поставлена!
«Шторм» не охотился, а клеймил китов специальными короткими, без гранат, гарпунами. На них было выбито название флотилии и район обнаружения кита. С помощью этих гарпунов китобои надеялись в ближайшие годы узнать пути движения китов, установить точные даты их переходов, наиболее посещаемые ими районы.
Радиостанция «Приморья» несколько раз передавала в эфир сообщение о проводимом опыте и просила промысловые флотилии и береговые базы всего мира в случае добычи животного с клеймом сообщить об этом во Владивосток Тихоокеанскому институту рыбного хозяйства и океанографии или непосредственно на флотилию «Приморье», предлагало провести подобное же клеймение и в других районах. На этот призыв ответила лишь одна американская база «Флэк-Уэл». С нее запрашивали издевательски: «Не прислать ли вам клейменых китов?»
Можура с возмущением показал эту радиограмму Степанову.
Близко к сердцу принял? Напрасно, — покачал головой помполит. — Иначе они и не могли ответить. Согласиться на нашу просьбу — значит признать нас. Но можно не сомневаться, что после нашей радиограммы многие флотилии начнут клеймить китов.
Почему? — удивился Можура.
Да потому, что это внесет ясность в туманный вопрос о миграции китов. Следовательно, и весь промысел можно будет вести увереннее, а не так, как сейчас, — на авось.
Понимаю, — кивнул Можура. — Экономическая заинтересованность.
Именно это.
Негреющее полярное солнце скатывалось к горизонту. Его косые бледные лучи скользили по воде. По небу ползли темные низкие облака. Они часто закрывали небосклон, и тогда становилось неуютно. Прошел час, другой. Порыв ветра разогнал тучи, и океан залило солнечным светом. Со льдин взлетали птицы. Высоко подняв головы, следили за судном моржи.
Курилов выпустил последний в этот день гарпун-клеймо и устало прислонился к пушке. Спустившийся с фок-мачты Слива натянул на пушку чехол.
Малютке надо отдохнуть!
Леонтий медленно поднялся на капитанский мостик и шутливо отрапортовал Горевой:
Задание выполнено, товарищ профессор!
— Объявляю благодарность! — в тон ему ответила Нина.
Курилов неожиданно для себя заметил, что Нина сегодня какая-то особенная. По тому, как она складывает свои записи, окидывает взглядом море, просто и открыто улыбается, он чувствовал, что Горева счастлива и довольна — и жизнью своей, и работой, и тем, что она находится здесь, в далеком северном море, что занимается делом, которым в этих местах еще никто никогда не занимался.
Волков посмотрел на часы:
— Пора отдыхать. Скоро полночь. Все невольно обратили взгляды на пурпурный горизонт.
Когда я смотрю на это незакатное солнце, — задумчиво произнесла Горева, — на угрюмые, скалистые и пустынные берега и когда вспоминаю, что здесь находят отпечатки тропической растительности, богатого животного мира, мне кажется, что здесь в те далекие времена жили люди.
Горева замолкла и смущенно посмотрела на слушавших ее китобоев. Нет, никто не улыбался, не переглядывался. И она продолжала:
Но вот началось оледенение, и люди стали отступать на юг...
Не хотел бы быть среди паникующих предков, — сказал Слива. — Папа чемоданы упаковывает, а мама под фикусом рыдает — жалко оставлять. Эх, судьба человеческая!
— Смешно? — не обидевшись, спросила Горева.
Чепуху я горожу, — впервые за плавание смутился Слива. — Язык на шарикоподшипнике. А то, что вы сказали, очень интересно, или не быть мне больше на Дерибасовской.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
1
Второй месяц китобойная флотилия вела промысел у мыса Сердце-Камень. Вокруг, вплоть до самой кромки льда, часто встречались стада китов. Хотя на поиски животных затрачивалось и меньше времени, чем прежде, но добыча шла медленными темпами.
Весной киты пугливы. И в то же время, отощав за долгий переход через океаны и моря, они ослабевают и, попав на гарпун, почти всегда становятся добычей китобоев. Теперь же, осенью, откормившись в богатых планктоном и сельдью водах, киты делались спокойнее. Зато, попав на гарпун, часами таскали за собой суда И нередко, оборвав линь, уходили с гарпуном в спине.
Весь коллектив флотилии боролся за выполнение плана. Но успехи базы в конечном итоге зависели от гарпунеров. И они почти круглые сутки не отходили от пушек. Полярный день позволял вести непрерывную охоту.
«Шторм» медленно вползал в бухточку, где приютилась база. Два кита у борта и третий за кормой на буксире — результат охоты Курилова за день. Леонтий был счастлив и горд, слушая приветственные гудки с базы. В высоких скалистых берегах долго перекатывалось гулкое эхо.
На базе шла разделка китов. Из шести добытых один пришелся на долю Орлова. Такого большого количества китов на флотилии за один день еще не добывалось. Бригады Ли Ти-сяна и Данилова не успевали передохнуть, выкурить лишнюю цигарку...
Така, така работай, — подбадривал Ли Ти-сян свою бригаду. — Данилка говори: наша сила мало. Его сам сила мало. Наш первый работу кончай и его, Данилка, помогай ходи. Во!
Правильно! — со смехом отозвались рабочие на слова своего бригадира. — Мы даниловским ребятам собьем спесь. А то все хорохорятся: мы да мы.
Ли Ти-сян вел разделку китов по новому способу. Подсобные рабочие едва успевали смывать с палубы черную кровь и выбрасывать отходы. Чайки стаями носились над базой. От заката вода вокруг стала красной и чайки порозовели.
Радист включил репродуктор. Над базой раздался голос диктора. Он читал: «В текущем 1934 году в сельском хозяйстве СССР работали уже двести восемьдесят одна тысяча тракторов и тридцать две тысячи комбайнов. Коммунистическая партия поставила задачу — превратить Кузнецкий бассейн в Западной Сибири во второй Донбасс. За годы первой пятилетки в нашей стране возникли новые города — столица Таджикской республики — Сталинабад, город Магнитогорск, за Полярным крутом — Игарка. На берегу Охотского моря растет будущий город Магадан...»
Работая, китобои слушали сообщения о новых достижениях родной страны. У всех было приподнятое настроение. Диктор смолк. Его сменила музыка. Она заполнила всю бухту. Быстрее задвигались люди, чаще стала раздаваться команда у лебедчиков, которые помогали резчикам. Только и слышалось:
Майна! Стоп! Вира помалу!
А на носовой площадке неумолчно жужжали паровые пилы. Это рабочие бригады Данилова старались не отстать от своих товарищей.
Работа на палубе прервалась лишь на несколько минут, когда к «Приморью» подошел буксир из Петропавловска.
На базу поднялся с небольшим чемоданчиком в руках Старцев. Вид у него был виновато-сконфуженный и настороженный. Михаил Михайлович первым встретил его и крепко пожал руку. Яр
Мы очень рады вашему приезду. Надеемся на помощь в решении важных задач, — сказал он.
Спасибо. Постараюсь. — Старцев испытующе смотрел на помполита, как бы опасаясь, не смеется ли тот над ним.
Все на базе встретили Старцева доброжелательно, и ему стало неловко за свою мнительность. К Старцеву подошла Горева.
Здравствуйте, коллега, — несколько смущенно сказал он, пожимая ей руку. — Ну, как вы тут?..
Трудно мне, Вениамин Вениаминович. Материала много, а справиться с ним не могу: нет у меня ни опыта, ни знаний. Вот вы завтра посмотрите, что я смогла сделать.
Нет, зачем же откладывать на завтра? — Старцев взял Гореву под руку и торопливо сказал: — Прошу, познакомьте меня с материалами сейчас же.
Да вам с дороги отдохнуть надо, — возразила Горева.
Успеется, успеется, — нетерпеливо перебил Старцев, увлекая Гореву в лабораторию. — Показывайте, что вы сделали, пока я бездельничал.
2
Нина вышла на палубу подышать свежим воздухом. На базе было тихо, разделка китов закончилась, и люди отдыхали. Палуба опустела. Нина, спрятавшись от ветра около спардека, смотрела на широкое море. Ей было грустно.
Она чувствовала себя очень одинокой, несчастной. Ей хотелось увидеть Орлова, услышать его голос. Вон стоит «Труд». Его команда тоже отдыхает. А что делает сейчас Орлов?
Нина... — раздался за спиной девушки негромкий голос.
Она обернулась. Перед ней стоял Орлов. Горева молчала. Она смотрела на капитана доверчивыми, полными нежности глазами.
Нина, — Орлов взял ее за руки. Девушка догадалась, о чем он сейчас будет говорить, и с каким-то непонятным страхом ждала его слов. — Нина...
Горева молчала. Она прислушивалась к своему внутреннему голосу. Она любит Орлова. Теперь наступил момент, когда от нее зависит все: будущая жизнь, счастье, радость. Да, она хочет сказать ему, что согласна, что это уже решено, что хочет видеть его всегда рядом с собой, никогда больше не разлучаться.
Нина... — тихо, очень тихо сказал Орлов, и в его голосе чувствовалось волнение: — Будьте моей женой.
Девушка осторожно высвободила свои руки. Навсегда отошли те времена, когда она могла посмеиваться, подшучивать над Орловым, дразнить его.
Но Горева, словно это говорила не она, а кто-то другой, сказала:
Нет!
Но почему же?! — воскликнул с горечью Орлов. — Разве вы сомневаетесь в моем чувстве к вам?. Или вы не любите меня?
Нет... я... — Горева нежно погладила руку Орлова. — Поймите меня правильно Я очень хорошо к вам отношусь, очень... но...
Но что же? Что? Ну, скажите?
Орлов нервно закурил. Горевой стало жаль его. Как бы хотела она сейчас успокоить его, обнять и поцеловать в эти упрямые губы. Но девушка, будто что-то отгоняя от себя, тряхнула головой.
Я не знаю, поймете ли вы меня...
Постараюсь! — кивнул головой Орлов. Он уже овладел собой и, как ему ни было тяжело, приготовился услышать самое горькое и неприятное. Она была вправе выразить сомнение в том, сможет ли он понять ее. То, что говорила Горева, было и впрямь непонятно.
Да, я вас люблю, люблю всем сердцем, и знайте, что дороже вас для меня нет человека на свете. Но я в Щ же время и боюсь вас. Нет, не боюсь, а вернее, до конца я вас не знаю. Разве можно связать судьбу с человеком, которого еще во всем не знаешь? Согласны вы со мной?
Горева посмотрела в его блестевшие глаза и замолчала, с ужасом думая, что она сказала совсем не то, что хотела. Орлов, может быть, и не поймет ее вовсе, обидится. И все это может кончиться плохо. Они разойдутся. А ведь она же любит его! Но не сказать всего этого она тоже не может.
Слова Горевой не обидели и не удивили Орлова. Они показались капитану совершенно справедливыми. Сейчас, что бы ни сказала Нина, Орлов согласится с ней. Он любим!
Нина! — воскликнул Орлов. — Нина! Я прошу об одном: разрешите считать, что это не последний наш разговор...
Да... — тихо проговорила девушка...
3
«Шторм» Подходил к оставленному на плаву киту с развевающимся над ним флагом. Это был третий убитый в тот день кит. Дальше виднелись еще два флажка. Подобрав добычу, «Шторм» отправился к базе.
Что ты не идешь отдыхать? — спросил Волков Кирилова, когда они вдвоем остались на мостике.
Разосплюсь — потом трудно вставать, да и голова будет побаливать. А нужно еще поговорить с Можурой и Степановым.
Волков ревниво посмотрел на Леонтия. Курилов продолжал:
Это, конечно, достижение, что мы оставляем китов на флаге, а потом буксируем их на базу вместе. Экономия времени большая.
Ну и чем же ты недоволен?
А тем, что сейчас мы идем со скоростью трех миль в час.
С такими тушами, — Волков кивнул на китов, — больше не дашь.
Верно! — согласился Курилов. — Но почему мы должны таскать их к базе? И почему она стоит на якоре?
Мы напрасно тратим время, которое могли бы использовать для охоты. А базе ведь все равно где стоять — у берега или в том районе, где мы охотимся.
Ты хочешь, чтобы база ходила за нами и подбирала китов?
Да!
Подожди. Мысль дельная, но надо ее обмозговать. — Волков на мгновение задумался. — Понимаешь, таскать базу в открытое море опасно. Не знаю, стоит ли рисковать ею.
С каких это пор моряки стали бояться моря? — усмехнулся Курилов. — Да здесь, у мыса Сердце-Камень, такой берег, что во время шторма стоять у него даже опаснее. Укрыться негде.
Твоя правда, — согласился Волков и похвалил: — Молодец! Хорошо придумал! Я тебя поддержу.
Прежде чем идти к Можуре и Степанову, Леонтий забежал к Ольге. Она была в клубе. Вместе с комсомольцами базы заканчивала выпуск стенной газеты «Гарпун». Большой, ярко разрисованный лист бумаги лежал на двух вместе сдвинутых столах.
Увидев Курилова, Ольга отложила в сторону карандаш и с посветлевшим лицом, мягко, осторожно ступая в полусапожках, пошла навстречу мужу. Нитка кораллов по-прежнему перехватывала ее смуглую шею. На Леонтия смотрели любящие глаза.
Ну, наконец-то ты появился, — грудным голосом произнесла Ольга и хотела обнять мужа, но, вспомнив, что они не у себя в каюте, взяла его только за руки и потянула к столу. — Посмотри, какую мы тут газету сделали. Есть и о тебе. Вот, прочти. Уже можно. Сейчас будем вывешивать.
Оленька смотрела на Леонтия с нежностью. Вот он, ее муж, который для нее дороже всех людей на свете, он отец ее будущего ребенка...
А Курилов уже спешил к выходу.
Потом почитаю вашу газету, а сейчас я к Можуре, — сказал он.
Если бы Курилов видел, с какой обидой и недоумением во взгляде проводила его Ольга, он бы остался. Но Кури-лову было некогда.
Можура выслушал предложение гарпунера и, оценив его выгоду, пригласил Степанова.
—- Послушаем, что скажет помполит! Степанов сразу поддержал Курилова.
Нам приходится подчас и за пятьдесят миль буксировать китов. Пятьдесят сюда, пятьдесят обратно, посчитайте — сколько уходит лишнего времени и топлива.
—- А сколько из-за этих переходов потеряно китов! — добавил Курилов.
Чертовски же просто, — хлопнул рукой по столу капитан-директор. — Кто нам запрещал выводить базу в открытое море? Враг Дукин. И мы к этому привыкли.
Ну, не брани себя, — остановил Можуру Степанов. — Какое принимаешь решение?
С завтрашнего дня наша база будет находиться в районе охоты, — решил Можура. — По возможности ближе к китобойцам. И еще вот что... — Он сделал паузу и улыбнулся: — Курилов! Гебе, пожалуй, придется делить со мной славу изобретателя. Я тут кое-что тоже придумал. Есть у нас катер «Приморец». Мотор у него подходящий, кита вполне потянет. Вот этот катер и будет буксировать туши к базе.
Прощаясь с Куриловым, помполит сказал:
Книжечку для тебя в библиотеке нашел интересную. Идем, дам почитать.
Времени нет, — с сожалением произнес Курилов.
Знаю, — кивнул Степанов. — Но две странички ежедневно ты сможешь прочитывать?
Курилов только улыбнулся.
Каково же было его изумление, когда помполит протянул ему томик стихов Гёте на немецком языке.
Курилов вопросительно уставился на Михаила Михайловича. В такое напряженное время читать стихи на немецком языке? Этого еще не хватало! Курилов отказывался понимать помполита.
Хорошие стихи, — угадывая его душевное состояние, сказал Степанов. — Прочтешь — поговорим. Мне очень нравится Гёте. У него есть замечательные слова: «Я человек, мне чужд покой...»
Взяв книгу у Степанова, Курилов вышел на палубу. Там все были заняты разделкой китовых туш. Только Журба да дядя Митя стояли у вывешенной стенной газеты. Курилов прислушался к их разговору.
Хоть мы с тобой и друзья и по соленым лужам уже по третьему десятку годов ходим, — говорил коку Журба, — а все же дружба наша кончена. Отдавай швартовы.
Боцман с расстроенным, сердитым лицом повернулся, чтобы идти, но дядя Митя удержал его:
Отрабатывай задний. Чего вскипел?
Парторг с трудом сдерживал улыбку. Журба сердито ткнул пальцем в одну из заметок в стенной газете.
А это что? — спросил он. — Разве друзья так поступают? Ишь ты, решил на всю флотилию Журбу выставить: отстающий-де товарищ, вызываю его на соревнование, чтобы добиться почетного звания ударника!
Да о тебе же здесь нет ни одного слова! — не выдержав, засмеялся дядя Митя.
Ты не думай, что я на старости лет того, — Журба приложил к своим ушам широченные руки и помахал ими. — Думаешь, твой Турмин обгонит нашего чукчу?
Неделю назад на флотилию прибыл Тнагыргин. Он принял приглашение командования флотилии работать гарпунером. Тнагыргин заменил на «Труде» Орлова, который уже не раз просил Степанова и Можуру дать ему гарпунера. Тнагыргин пока еще только учился стрелять из пушки. Журба глубоко переживал, что его судно сейчас самое отстающее. А вызов «Фронта» на соревнование старый боцман рассматривал как издевку, а не как желание дяди Мити помочь гарпунерам быстрее освоить новое дело, добиться хороших показателей.
Ну вы-то принимаете вызов или нет? — спокойно спрашивал парторг.
Принимаем! — прохрипел Журба и смахнул пот со лба. — Вот уже после соревнования я напишу о тебе заметку. Вспомнишь ты меня.
Старые моряки разошлись. Курилов стал с интересом просматривать стенгазету. В одной из заметок Турмин вызывал на соревнование Тнагыргина. Вдруг Курилов увидел заметку под заголовком: «Ошибка гарпунера Курилова». Леонтий в первую минуту даже не понял смысла заголовка — таким он был для него неожиданным. «Первый советский гарпунер Л. Курилов, — говорилось в заметке, — успешно бьет китов и уже доказал, что для советских людей нет преград. Тов. Курилов обогнал иностранных специалистов. Однако он допускает большую ошибку — не делится своим опытом с другими молодыми гарпунерами: Турминым и Тнагыргином. Может быть, он боится выдать свой «секрет»? Но ведь так поступали и поступают только иностранцы. Мы уверены, что тов. Курилов поймет свою ошибку и исправит ее».
Под заметкой стояла подпись: «О. Данилова». Кровь бросилась Курилову в лицо. Так вот как поступает Оленька: семейный разговор выносит на суд общественности! Недавно Леонтий рассказал жене, что за последнее время он настолько хорошо отработал некоторые приемы охоты за китами, что думает до конца года добыть не менее ста китов.
Ты бы помог Турмину и Тнагыргину, — сказала тогда Ольга.
Что они, младенцы? — не подумав, ответил Леонтий. — Пусть сами учатся!
Ольга стала доказывать, что он не прав, но Курилов упорствовал. И вот результат.
Леонтий не знал, что ему сейчас делать. Бежать к Ольге? Но зачем? Ругаться с нею? Или идти к Степанову? Зачем? Леонтий переступил с ноги на ногу. «А ведь Ольга права, — подумал он, — чего сердиться?» Он улыбнулся, вытащил из кармана карандаш и размашисто написал под заметкой:
«Первое занятие гарпунеров назначаю на базе завтра в 22.00. Л. Курилов».
Весь день плавучая база шла следом за китобойцами, подбирая убитых китов. Катер «Приморец» деловито сновал, помогая швартовать туши.
Старцев брал пробы забортной воды. Вынув очередную порцию, матросы передали профессору пучок диковинных водорослей.
За трос зацепились, — объяснили они. — Да чудные какие-то: не стали бросать за борт, решили вам показать.
Спасибо, спасибо. — Забыв про анализ воды, Старцев принялся рассматривать растения, У него заблестели глаза: таких он никогда не видел. Да и, насколько ему известно, этого вида водорослей наука вообще не знает.
Нина Пантелеевна, коллега!—позвал Старцев Го-реву, которая сидела за микроскопом. — Пожалуйте сюда. Взгляните, что за прекрасные растения!
Водоросли лежали на столе длинными лоснящимися пучками с кружевными бархатными краями, тонкими и ажурными. Фиолетово-пурпурные, они были упругими, крепкими.
Они красивее тропических водорослей, — сказал Старцев.
Он посмотрел в иллюминатор на море.
Не случайно мы столкнулись с такими чудесными водорослями, как эти. Когда-то здесь было тепло, и растительный мир был тут очень богат, быть может, богаче и разнообразнее современных тропиков. Кто знает, может быть, в будущем наука откроет возможности резкого смягчения климата северных широт.
Вениамин Вениаминович! — воскликнула Горева. — Представьте себе, я недавно о том же самом говорила на «Шторме» товарищам. Вот, наверное, фантазеркой меня посчитали!
*— Наука без фантазии бескрыла, — сказал Старцев. Вдруг он спохватился. — Время, время! — И устремился к своему столику.
Потом ученый снова нарушил тишину.
Отрицательные результаты, — сказал он. — Планктона с каждым днем все меньше. Скоро киты начнут уходить на юг.
Наверное, это будет в конце месяца, — заметила Горева.
Откуда вы знаете? — удивленно спросил Старцев.
Северовы указывают на это в своей книге, — ответила Горева. — Они предполагают, что в воде в определенные периоды уменьшаются запасы пищи для китов.
Совершенно верно, — подхватил Старцев. — Они предполагают, а мы доказали. Ну, побегу, сообщу Можуре, что надо быть готовыми к миграции китов на юг...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1
Дядя Митя был доволен. Он, посмеиваясь, передвигал на плите свои кастрюли и сковородки и думал о Журбе, о гарпунерах. Соревнование, начатое по его предложению, стало давать результаты. Когда раздавался выстрел, кок быстро обтирал лицо фартуком и выбегал на палубу посмотреть, удачно ли стрелял Турмин.
Дядя Митя взялся за комсомольца круто: Ты должен стать хорошим гарпунером! Смотри, как старается на «Труде» Тнагыргин. Ты его вызвал на соревнование и должен завоевать первенство.
А Тнагыргин быстро приспособился к гарпунной пушке и охотился все успешнее. Когда Журба и Орлов сказали ему, что честью гарпунера является вывести судно хотя бы на второе место на флотилии, Тнагыргин охотно принял вызов на соревнование. Ему помогала вся команда.
Но Журба находился в угнетенном состоянии. У Тур-мина число добытых китов было больше, чем у Тнагыргина.
Слушай, дорогой, — отвел как-то Журба в сторону Тнагыргина, — этот кок со своим младенцем идут впереди нас. Разве нам можно терпеть?
Скоро нагоним «Фронт», — уверенно сказал Тнагыргин. — Даю слово.
Журба сжал руку гарпунера своей огромной ручищей, посмотрел в карие глаза чукчи.
Вот спасибо, Тимофей, — так он заменил трудное имя чукчи на удобное русское, — порадовал душу, а то она уже ржавчиной стала покрываться.
Тнагыргин целыми днями простаивал у пушки, и результаты у него становились все лучше. Журба повеселел. Но вот однажды с ним приключился конфуз, рассмешивший всю флотилию.
Как-то, измученный многочасовой охотой, Тнагыргин уснул, и в этот момент Журба увидел около судна темную блестящую спину животного. «Кит», — решил боцман. Стоял туман. Журба недолго раздумывал. Он сам встал за пушку и выстрелил. Кит с первого гарпуна перевернулся, показав белое брюхо, и боцман увидел, что это не кит, а акула. Когда ее подтянули к борту, Журба, забыв обо всем на свете, наградил акулу всем запасом ругани, какую он знал или слышал за все тридцать лет своей морской службы. Журба стоял у борта и ругался, а команда, собравшись вокруг, слушала его с удивлением. Еще никто не видел боцмана таким расстроенным.
Не сговариваясь между собой, матросы решили никому на флотилии не рассказывать о неудачном опыте Журбы. Но трудно утаить шило в мешке. Уже через четверть часа, когда судно стояло рядом со «Штормом», Слива с невинным видом спросил китобоев с «Фронта»:
Ну, что нового в вашей бурной морской жизни?
Да все по-старому, — как можно беспечнее ответил вахтенный.
А вы не знаете, кто перешел на акулозаготовки? Не слыхали?
Первый раз слышим! — Вахтенный был тверд, но Слива все-таки допек его. Он спросил:
Большая акула была?
Метров... — тут вахтенный осекся и закричал: — Что ты мне голову морочишь?
Благодарю за точную информацию из достоверных источников. — Слива церемонно поклонился и отправился на базу. А еще через четверть часа все на флотилии уже узнали о злосчастном промахе Журбы.
Несколько дней боцман не показывался на базе. Он был в центре внимания, пока новое событие не заставило забыть этот эпизод.
2
В последние дни заметно похолодало. Все чаще стал падать снег, льдин в море прибавилось.
Все чувствовали себя приподнято. Флотилия находилась накануне выполнения плана. Оставалось привести на базу еще двух китов, но, как нарочно, вот уже вторые сутки китобойцы безрезультатно бороздили море.
Оставаться здесь больше нет смысла, — говорил Можура Степанову. — Старцев убедительно доказывает, что киты ушли на юг.
В прошлом году мы ушли отсюда немного позже, — напомнил Степанов.
Но нынче ранняя зима. Решаю идти на юг.
Не возражаю, — кивнул Степанов.
Они вышли на мостик. Хмурое небо низко висело над головой. Заунывно посвистывал ветер. Льдины звонко сталкивались друг с другом, скрипели и постукивали по борту.
Степанов застегнул полушубок на все пуговицы.
Холодно!
Можура взглянул на термометр. Температура воздуха падала. Капитан-директор еще раз внимательно осмотрел в бинокль море. Китобойцев нигде не было видно. Можура приказал передать на суда радиограмму: «Охоту прекратить. Возвращаться к базе».
Ветер усиливался. Море начало волноваться; льдинки все громче стучали в обшивку. С каждой минутой усиливался снегопад. Видимость упала до нуля. Можура забеспокоился:
— Как бы еще шторма не было!
Степанов, покуривая, молчал. Капитан-директор приказал подготовить базу к шторму. Вскоре китобойцы «Фронт» и «Труд» радировали, что возвращаются. Все суда шли без добычи.
«Шторм» сообщил: «Преследую второго кита. Прошу разрешения закончить охоту». Можура резко сказал радисту:
— Передайте Волкову: «Немедленно идти к базе». Застигнет его шторм, могут тушу потерять.
А шторм уже надвигался. Он ударил первой высокой волной в борт базы, обдал палубу и ее надстройки густым дождем брызг. Снег все сыпал. Не стало видно верхушек мачт.
Степанов не уходил с мостика. Всякий раз во время шторма он часами простаивал рядом с капитаном. Он любил, когда в лицо ему бил свирепый ветер и огромные, подобные горам, волны швыряли судно, пытаясь его захлестнуть, утянуть на дно, а оно, послушное руке человека, двигалось неуклонно вперед, побеждая разъяренную стихию. В этой победе Степанов видел великое торжество человека, и его наполняла огромная радость и гордость. Не будучи в силах ее сдержать, он начинал негромко напевать свою любимую еще с партизанских времен песню.
Шторм обрушился на флотилию. От страшной силы ветра и тяжести волн база словно присела, ушла в воду до самых фальшбортов. Шпигаты захлебывались. Поднялись высокие волны с завернутыми внутрь гребнями. Казалось, вот-вот они похоронят под собой судно.
«Приморье» взобралось на волну и потом вновь скользнуло вниз. Это походило на изготовку судна к стремительному рывку вперед. Оно и в самом деле шло, подминая под себя волны.
Можура с тревогой осматривался. Но за китобойцев, что находились вблизи базы, можно было не беспокоиться. Они мелькали среди волн. Устойчивые, с глубокой осадкой и мощными машинами, суда не боялись шторма.
«Приморье» швыряло с борта на борт. Степанов с трудом открыл дверь в радиорубку и скорее ввалился, чем вошел в нее.
Связи со «Штормом» нет, — доложил радист.
Старайтесь все-таки связаться с ним, — сказал Степанов.
А китобоец тем временем находился севернее базы миль на сто. Шторм дошел сюда позднее. Китобоец только успел подобрать и пришвартовать к своим бортам двух финвалов, как засвистел ветер. «Шторм» взял курс на базу, но внезапно накатившаяся высокая волна почти перешла через него и снесла антенну. Судно с задраенными дверьми и люками напоминало поплавок, который, как ни заливай его водой, как ни толкай вглубь, все равно вынырнет на поверхность. Машина работала безотказно, и Волков был спокоен. Он даже ухмыльнулся:
Пускай немного потреплет, а то весь сезон точно в луже плавали.
Море било в борта пенящимися волнами. С каждым часом сила шторма нарастала. Китобоец часто сбивался с курса. Киты тормозили ход, задерживали судно. У Волкова мелькнула мысль: не бросить ли китов? Но тут же он отверг ее. В этом случае исчез бы всякий смысл борьбы со штормом. Какой бы силы ни был шторм, китобоец все равно выйдет из него, но выйти без китов — это позор. Над ними же вся флотилия будет смеяться!
Видимость уменьшалась. Сверху сыпался мокрый снег. Со всех сторон ухало море, и казалось, что нет никого и ничего больше на свете, кроме вот этого маленького суденышка с его тонкой металлической обшивкой.
Курилов и все свободные люди из команды сидели в кубрике. Уцепившись кто за что мог, моряки, как всегда в таких случаях, вспоминали, кому какие штормы приходилось переживать. Курилов слушал рассеянно. Удары волн о судно, грохот их над головой привели его к той же мысли, что была и у Волкова, — бросить китов. Но он еще не пришел к окончательному решению.
К Волкову поднялся Слива. Стараясь пересилить рев шторма, он кричал:
Швартовы ослабли! Можем китов потерять!
Буря словно намеревалась отобрать у китобоев их добычу. Волны подхватывали туши, били ими о борт, тянули от судна. Скрипели и терлись тросы. Волков понял, что спасти добычу невозможно. Он прокричал:
Руби тросы!
Слива, сделав вид, что согласен, исчез с мостика и скатился в кубрик. Быстрым взглядом окинул лица моряков. На них по-разному отражались чувства: одни хмурили брови и сжимали губы, другие, подняв головы кверху, вслушивались в рев бури, третьи непрерывно тянули папиросы. Курилов что-то сосредоточенно обдумывал. Один из матросов рассказывал какой-то анекдот.
—! Приходит однажды теща к зятю и видит...
Внимание, мальчики, я сейчас вас проинформирую, — обтирая ладонью мокрое лицо, проговорил Слива.
Все вопросительно посмотрели на него.
Капитан хочет китов бросать! Швартовы ослабли.
Правильно! — угрюмо, но твердо поддержал Курилов. — Нельзя рисковать судном!
Наш гарпунер сказки любит слушать в шторм, — обозлился Слива. — Китов можно спасти!
Да ну? — протянул кто-то.
Ну, сказал твой папа, увидев сына в мокрых пеленках, из этого парня вырастет моряк. — Слива нахлобучил на голову шапку. — Кто моряк, тот со мной наверх! Не дадим китам пропадать.
Слива побежал вверх по трапу. За ним ринулись китобои. Волков не стал останавливать команду. Привязавшись тросами, моряки, рискуя быть смытыми за борт или сорваться и оказаться между тушами и бортом, крепили швартовы. Вместе с ними был и Курилов.
Правильно, кореш! — кричал ему Слива.
Что-о? — не понял Курилов.
Сообщу в письме! — Слива чуть не захлебнулся от накрывшей их волны...
Так прошли сутки. На базе были в тревоге. По-прежнему не было связи с китобойцем.
Ольга сидела в своей каюте и думала о Леонтии. Где сейчас «Шторм», что с командой? К сердцу ее подступила такая боль, что Ольга не выдержала и отправилась к Горевой.
Как хорошо, что ты пришла, — встретила Нина подругу. Она взяла Ольгу за руку и усадила рядом с собой на диван. — Знаешь, о чем я сейчас думала? О том, что мы с тобой, да и все, кто теперь на флотилии, очень счастливые люди. И вот, когда я об этом думаю, у меня становится очень хорошо на душе и хочется как можно больше сделать, чтобы отблагодарить за это счастье. А ты? У тебя бывает такое? — Горева заглянула в глаза Ольги.
Счастье? Ну, конечно, счастье. Я раньше много мечтала о своей будущей жизни, о счастье. И вот я его нашла, счастье. Ты права. Тут я встретила Леонтия...
Ольга уткнулась лицом в плечо подруги и заплакала. Сквозь слезы она проговорила:
Где он? Где «Шторм»? Может быть, их уже и нет? А я про него заметку злую написала! — И она еще сильнее заплакала.
Горева, обняв подругу, гладила ее по волосам. Она хотела найти какие-то успокаивающие слова, но, представив себя на месте Ольги, только крепче прижимала ее к себе.
...Утро третьего дня встало тихое и солнечное. Еще проплывали в небе тучи, еще прорывался откуда-то холодный ветер и срывал с гребней волн брызги, но уже не штормило.
Недалеко от «Приморья» шли «Фронт» и «Труд».
Пошлем их на поиски «Шторма», — предложил Степанов капитан-директору.
Но едва китобойцы развернулись, как по базе пронесся радостный, подхваченный всеми возглас:
— Идет! «Шторм» идет! Ура-а-а! Вдали показался «Шторм». У бортов судна были киты.
3
Стоял солнечный осенний день. Дул холодный ветерок. Рабочие базы отдыхали. Побритые, приодетые, они сидели в заветренных местах и, покуривая, вели неторопливые разговоры, перебрасывались шутками.
Можура собрал в клубе базы командный состав флотилии» а также гарпунеров и бочкарей. За маленьким, покрытым кумачом столиком сидели Степанов и Старцев. Капитан-директор стоял у трибуны, заканчивая свой небольшой доклад.
Итак, товарищи, — говорил он, — второй промысловый год нашей флотилией завершен. Мы добыли по сто тринадцать китов на одно охотничье судно. Наши советские гарпунеры за один сезон догнали и перегнали иностранных гарпунеров!
Раздались аплодисменты. Журба сидел рядом с дядей Митей. Кок задорно подмигнул:
Они сотни лет, а мы за полгода. Как это? А? Здорово?
Черт побери вас всех!
Дайльтон побледнел от ярости. Голос у президента китобойной компании перехватывало.
Вот, полюбуйтесь, — прохрипел он. — Флотилия «Приморье» за сезон добыла триста тридцать девять китов. Триста тридцать девять! — повторил он. — При трех судах! А мои гарпунеры доказывают, что больше семидесяти китов на судно добыть невозможно. Бездельники! Снизить им оплату!
Дайльтон поднялся, нервно заходил по кабинету — долговязый, высохший. Гжеймс сидел в кресле и следил за движением своего шефа. Дайльтон подошел к нему, остановился и заложил руки в карманы:
Почему вы не сообщили мне раньше о том, что все наши усилия пошли впустую?
Я надеялся еще кое-что предпринять, но... — советник развел руками, — выгнали наших гарпунеров.
Это я и без вас знаю, — снова раздражаясь, сказал Дайльтон.
—. Послать на русскую флотилию новых людей не уда-ось. Грауль...
— Грауль действовал очень хорошо, — прервал Гжейм-а Дайльтон. — По-видимому, для борьбы с русскими
нужны другие способы. А пока мы будем их искать, большевики разовьют еще больше свой китобойный промысел. Нельзя этого допустить. Нельзя! Вы слышите?
Борьба против русской флотилии требует больших расходов, — сказал Гжеймс.
К черту расходы! — крикнул Дайльтон. — Я готов истратить в десять раз больше, только чтобы не видеть
а морях русских китобоев.
Дайльтон вдруг стал сосредоточенным.
— Хорошо, черт возьми! — сказал он наконец. — Попробуем еще один ход. Где сейчас Грауль?
В Хакодате...
— Прекрасно, — кивнул головой Дайльтон. Он нажал кнопку звонка. Вошел секретарь с блокнотом
в руках. Дайльтон приказал:
- Соедините меня с японским консулом. Секретарь исчез. Гжеймс улыбнулся: он кое о чем начал догадываться.
У вас, господин президент, государственная голова, — сказал он.
На столе загудел телефон. Дайльтон поднял трубку:
Мистер Сато? Добрый день. Мне нужно к вам по срочному делу. У вас прием? Пошлите всех к черту. Еду немедленно.
Президент бросил трубку на рычаг.
Японцы помогут мне. В конце концов они тоже в этом заинтересованы...
Флотилия шла мимо небольших пустынных островов. Вахтенный помощник спокойно прохаживался по мостику, когда вдруг из-за одного островка вырвались два миноносца под японским военным флагом.
Миноносцы шли прямо на плавучую базу. Вахтенный вызвал Можуру. Миноносцы были уже хорошо видны простым глазом. Можура вошел в радиорубку.
Немедленно свяжитесь со штабом отряда военных кораблей, — сказал он радисту.
Трудно, — покачал головой радист. — С утра нас все время кто-то глушит.
Все равно связывайтесь! — приказал Можура. Затем он изменил курс базы, направив ее к советскому берегу. Капитан-директор пригласил Степанова. Михаил Михайлович мгновенно оценил обстановку. v
Ждали нас, не иначе. Ну что ж! Не будем вступать с ними ни в какие переговоры.
Эфир был забит шифрованными передачами многих японских судовых радиостанций. Радист, хотя и с большим трудом, но связался со штабом. Оттуда ответили:
Продолжайте идти своим курсом!
Можура вопросительно посмотрел на Степанова. Пом-полит кивнул:
Помощь нам будет!
Японские миноносцы шли уже на параллельных с базой курсах. Можура запретил людям выходить на палубу. Неожиданно один из миноносцев пошел на сближение. Хорошо стали видны на японском корабле фигуры офицеров, матросов. Над миноносцем взвилось несколько цветных флагов.
«Следуйте за мной!» — прочитал Можура и теснее сжал губы. Он продолжал вести базу прежним курсом. Несколько минут миноносец шел рядом с базой, затем резко рванулся вперед и, сделав круг, стал почти борт к борту с нею. На мостике миноносца появился еще один офицер. В рупор он крикнул по-русски:
Приказываю следовать за мной!
После этого миноносец отвалил в сторону. Однако база не изменила курса. На миноносце сыграли боевую тревогу. Ее повторили на втором японском корабле.
Можура обеспокоенно посмотрел на Степанова. Помполит проговорил:
— На испуг берут. У нас слабонервных нет. Некоторое время флотилия и миноносцы шли, не изменяя положения. Но вот взвились новые флаги:
«Следуйте за мной или открываю огонь!»
Этого от них можно ожидать, — сказал Степанов. — Приготовь, капитан, шлюпки.
Н а кораблях поднялась беготня: японцы начали заряжать орудия, направляя стволы на базу.
Не посмеют! — Степанов сжал кулаки. — Это провокация. Они в наших водах! Пираты!
Снова прозвучал горн. Офицеры у орудий подняли руки — знак, что сейчас будет подана команда открыть огонь. Можура стоял, откинув голову. Степанов неторопливо поднял бинокль и стал рассматривать миноносец.
Грауль! — удивленно проговорил он, повернувшись к Можуре.
Кто? Где?
На мостике миноносца!
Степанов не ошибся. Грауль действительно стоял рядом с японскими офицерами. Он и не скрывался, уверенный в том, что план захвата флотилии удастся японцам. Издевательски улыбаясь, Грауль курил сигару.
Японский офицер подал команду. На палубе у орудий засуетились артиллеристы. Грауль отлично видел Степанова, Можуру. Их спокойный вид поднял в нем такую жажду мести, что Грауль нетерпеливо, грубо крикнул офицеру:
Скорее, что вы медлите?!
Офицер подал новую команду. Еще секунда, и началась бы стрельба, но в этот момент показался советский сторожевик. Он шел к базе с большой скоростью, оставляя за собой пенистый след. Описав полукруг, сторожевик вышел между японскими судами и «Приморьем» и просигналил японским миноносцам:
«Немедленно покиньте советские воды!» Один из миноносцев ответил пестрым набором сигнальных флагов: «Следуйте за мной. Вы арестованы!» Все японские миноносцы направили на базу и сторожевик пушки и пулеметы.
Сторожевик предупредил японцев: «Ответственность за незаконные действия возлагается на вас». На миноносцах снова прозвучал сигнал к бою. Степанов усмехнулся: —• Пытаются запугать! Можура приказал:
С палубы всем сойти вниз!
Однако это была единственная команда капитан-директора, которая оказалась невыполненной, так как в этот момент все услышали густое гудение моторов. К флотилии в высоких бурунах шли торпедные катера. Китобои закричали:
Ура-а-а!
Грауль в ярости швырнул сигару за борт:
О черт!
Он ударил биноклем по поручням мостика, и стеклянные брызги звонко упали на палубу. Миноносцы легли на новый курс и стали уходить от флотилии.
Торпедные катера преследовали их до границы территориальных советских вод. Выйдя в нейтральную полосу, японцы остановились и долго следили за тем, как уходила из пределов их досягаемости советская китобойная флотилия.
На «Приморье» поднялся командир сторожевого судна. Его встретили у трапа Можура и Степанов.
За вашей флотилией японцы следили давно, — сообщил командир сторожевика. — Они засекли ее местонахождение. Эта засада японцев — одна из многих. Но вы можете быть спокойными. Вас надежно прикрывают советские военные моряки!
Степанов, стоявший рядом с Можурой. сказал:
— Борьба так не закончится. Еще не раз придется нам встретиться с врагом!
Подошел вахтенный с радиограммой. Можура прочитал ее.
Северов запрашивает, когда будем во Владивостоке, —повернулся капитан-директор к помполиту. — Что ж, идем точно по курсу, значит, будем в назначенное время.
— Да, так мы ему и ответим, — проговорил Степанов. Командир сторожевика пожелал китобоям счастливого
плавания и вернулся на свое судно. Китобойная флотилия быстро шла на юг. За бортом мерно вздыхал океан, отражая бесчисленные высокие и яркие звезды бескрайнего неба. Они казались Можуре огнями праздничной иллюминации. И в сердце его звучала праздничная музыка. Касаясь плечом помполита, Можура с наслаждением вдыхал прохладный морской воздух. Необъятный океан расстилался перед ними до самого горизонта.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
1
Мы готовы к выходу на промысел! — заключил свое сообщение капитан-директор флотилии Можура.
Управляющий трестом посмотрел в окно на голубую бухту Золотой Рог, лежащую среди высоких зеленых склонов сопок. На рейде стояли база «Приморье» и китобойные суда. Залитые ярким весенним солнцем, они были хорошо видны.
Северов провел рукой по гладко причесанным седеющим волосам и, поднявшись из-за стола, подошел к карте Дальнего Востока, занимавшей половину стены. На ней разноцветными пунктирами были отмечены курсы двух предыдущих плаваний китобойной флотилии. В первый год промысла путь этот был более извилист.
Вы, товарищи, конечно, заметили разницу между курсами, — сказал Северов. — Сколько лишнего времени и средств потеряли вначале. А почему? Да потому, что у нас не было опыта, знаний и потому, что нам мешали, вредили.
Директор треста, глядя на карту, вспоминал события, происходившие на флотилии в годы работы там иностранцев. Он взглянул на Можуру, Степанова, Орлова, Шубина, Волкова, внимательно слушавших его, и улыбнулся:
Все китобойные «сверхсекреты» раскрыты. Нужно только настойчиво осваивать этот промысел. Наша задача — добывать как можно больше китов, но только взрослых и с соблюдением определенных установленных правил.
Северов роздал капитанам отпечатанные на машинке предварительные правила охоты на китов и продолжал:
В тысяча девятьсот двадцать седьмом году Лига наций попыталась кое-что предпринять в целях сохранения и воспроизводства китов, но желаемых результатов не достигла. Американские, английские и другие китобойные компании в погоне за большими прибылями по-прежнему ведут промысел китов хищнически. Наши предварительные правила предусматривают, какой породы, в каком возрасте и какой длины китов можно бить. Со временем эти правила, мы надеемся, будут узаконены и распространены среди всех китобойных компаний.
Взяв указку, Северов протянул ее Можуре:
— Познакомьте меня с новым курсом флотилии. Можура подошел к карте, и указка заскользила по
голубому полю от Владивостока, мимо Сахалина и Курильских островов, к Камчатке.
Результаты китобойного промысла прошлых лет показали нам, — говорил Можура, — .что мы шли не теми путями, по которым перемещались китовые стада. В этом году мы решили пойти новым курсом, который назвали курсом Северовых. Более месяца назад в предполагаемый район охоты вылетел профессор Старцев. Сейчас он ведет разведку с воздуха на основании записей Северовых и своих собственных наблюдений...
Старцев оказывает нам все больше помощи! — вставил Степанов.
Действительно, работает он сейчас с большим жаром, — подтвердил Северов. — Его статьи о китах, о способах их добычи и использования туш, опубликованные в печати, вызвали большой интерес.
Он задумал интересное дело. Решил детально, на практике, проверить работу Северовых, — сказал Можура. — Причем не один, а вместе с Горевой.
Правильно, — одобрил Геннадий Алексеевич. — Ну что ж, желаю вам, товарищи, успехов в новом сезоне.
2
На невысокой эстраде лысеющий мужчина, картавя, пел под джаз-оркестр о бананово-лимонном Сингапуре, но его никто не слушал в накуренном зале владивостокского ресторана «Версаль». Звон рюмок, ножей, голоса, шарканье ног танцующих сливались в утомляющий шум, от которого болезненно морщился худощавый человек в модном, отлично отутюженном коричневом костюме. Круглое, с маленьким подбородком и зеленовато-серыми глазами лицо его выглядело усталым.
Уже четвертые сутки штурман Свидерский ужинает в одиночестве за крайним правым столиком, и никто не подходит к нему и не просит прощения за опоздание.
В зале свободных мест почти нет, а он всем отказывает. На него начинают коситься, ему кажется, что он стал центром всеобщего внимания. А этого внимания Свидерский как раз больше всего и боится. От волнения на его лице выступает пот, и снова приходится заказывать пиво, курить до одурения. Он чувствовал себя так, будто сидел на иголках.
Свидерский не заметил, как около занятого им столика очутился человек в форме моряка торгового флота. Его лицо с усиками было желтым. Черные глаза смотрели пристально, изучающе.
- Прости, Георгий, что я опоздал, — сказал моряк и, не дожидаясь приглашения, уселся за столик.
Свидерский что-то произнес, налил гостю пива, тот залпом выпил, отодвинул от себя бокал и неторопливо, вполголоса заговорил. Свидерский, потягивая пиво, изредка, словно рассеянно, посматривал на публику. Со стороны можно было подумать, что два друга беседуют о каких-то незначительных, маловажных вещах.
Ну, Свидерский, устроились на китобойную флотилию?
— Да, но...
Я спрашиваю, а вы отвечайте! — оборвал моряк. — Кем устроились?
— Штурманом на китобойное судно «Шторм», — присмирев ответил Свидерский.
Дурак! — тихо выругался моряк. — Зачем вы там яужны? Вы нужны на базе «Приморье», или вы забыли?
Нет, но на базу не требовался штурман, — облизнув пересохшие губы, виноватым тоном произнес Свидерский.
— Простым рабочим надо было идти. — Моряк закурил сигарету. — Нам нужен свой человек на базе, вас для этого сюда и прислали, господин Скидельский.
Свидерский вздрогнул. «Господи! Он знает мою подлинную фамилию».
Мы знаем, — продолжал моряк, — что вы ненавидите большевиков не меньше нашего, а может, и больше. Они отобрали у вас все.
Да, у отца были здесь, в Приморье, рудники, торговля, суда, — сказал Свидерский. — Они все отобрали, и я поклялся мстить.
Вас здесь никто не знает? — спросил моряк.
О, нет! — улыбнулся Свидерский. — Я с детских лет жил и учился в Америке. Сейчас я — штурман из Одессы.
Очень хорошо, — кивнул моряк. — Но начало у вас плохое. Вам надо перебраться на базу и помочь нам. Делайте, что хотите, но переходите на базу. Там сдружитесь с радистом и давайте радиограммы своей «невесте». Шифр знаете?
Да.
Моряк протянул Свидерскому пачку сигарет. Они закурили, с удовольствием затягиваясь ароматным дымом.
3
Вскоре после выхода флотилии «Приморье» на промысел управляющего трестом Северова пригласили в областное управление НКВД.
Геннадий Алексеевич терялся в догадках: по какому поводу его вызывают? Быть может, на флотилии произошло что-нибудь серьезное, такое, чем интересуются органы, призванные вести борьбу с агентами иностранных разведок?
В полученной утром от Можуры радиограмме сообщалось, что флотилия пришла в район промысла и начала поиски китовых стад. Все в порядке. Но чем ближе подходил Северов к старинному серому зданию на одной из самых шумных улиц города, тем больше усиливалась тревога за флотилию, за благополучный исход промысла.
Оказалось, Северова вызвал к себе начальник областного управления Яльмаров. Пожилой, широкоплечий, в простой грубошерстной солдатской гимнастерке с одним темно-вишневым ромбом на петлицах, он крепко пожал руку директора, пригласил сесть:
— Разговор у нас, вероятно, затянется.
Яльмаров неторопливо закурил. Лицо его с угловатыми чертами и глубокими складками у глаз и рта осветилось улыбкой и сразу же утратило суровую сосредоточенность. Темные глаза смотрели приветливо и в то же время проницательно.
— Я хорошо знал Ивана Алексеевича, — сказал Яльмаров.
Он коротко рассказал о своем недолгом знакомстве с Иваном Алексеевичем.
До сих пор чувствую за собой вину. Я в какой-то степени виноват, что так нелепо погиб ваш брат.
Они помолчали. Яльмаров постучал карандашом по столу:
В борьбе всегда приходится нести жертвы. — И он перешел к Делу: — Я хочу познакомить вас с некоторыми фактами, которые проливают свет на события, происходившие на вашей флотилии. И хотя все это относится уже к прошедшим годам, тем не менее, как нам кажется, представляет интерес и по сей день.
Яльмаров достал из стола желтую папку и, раскрыв ее, стал перебирать листы. Помолчав, точно собираясь с мыслями, он посмотрел на Северова:
Вы сами вели флотилию из Ленинграда во Владивосток и, очевидно, помните, какие были происшествия во время рейса.
—На память не жалуюсь. — Северов почувствовал, что за словами чекиста кроется что-то очень важное.
Вспомните, во время стоянки в Киле на берег были приглашены иностранные гарпунеры?
Верно, — подтвердил Северов. — Гарпунеры Харсен и Тран Майер пожелали встретиться с каким-то старым другом. Андерсен, по своему обыкновению, был пьян, а Нильсена никто не приглашал.
Так вот, Геннадий Алексеевич, — просто, без всякого нажима в голосе, заговорил Яльмаров. — Нам стало известно, что гарпунеры были вызваны агентами иностранной разведки. На берегу от них взяли подписку, что по приходе во Владивосток они покинут флотилию.
Так и произошло, — вырвалось у Северова. — Но скажите, если можно, какая цель преследовалась при этом?
— Для вас не секрет, — продолжал Яльмаров, — что, когда наша флотилия стала реальностью, иностранные китобойные компании встревожились и больше всех забеспокоилась компания Дайльтона. Вы еще не успели выйти из Ленинградского порта, а его советник Гжеймс направился в Берлин и оттуда — в Киль. Там по его заданию велись переговоры с гарпунерами, закончившиеся подписанием обязательства уйти с флотилии по прибытии во Владивосток. Конечно, гарпунерам была выдана крупная сумма.
Компания американская, разведка немецкая, — проговорил директор треста. — Как это у них согласуется?
Очень просто. Интересы общие. Они учитывали, что успешная работа флотилии «Приморье» наверняка может неблагоприятно отразиться на доходах компании Дайльтона, у которой мы закупали китовую продукцию.
Сейчас закупка совершенно прекратилась, — сказал Северов.
Значит, Дайльтон лишился части прибылей, — засмеялся Яльмаров. — А там, где до этого доходит дело, господа капиталисты звереют, идут на все. Так вот они предприняли необходимые меры, чтобы гарпунеры покинули нашу флотилию и она не могла начать промысла, так как вы были связаны договором и не могли ставить своих людей к пушкам. Но этим они не ограничились, а пошли дальше. Вспомните, когда база проходила через Кильский канал, что там произошло?
Мы полагали, что нам дали недостаточно опытного лоцмана, а выходит — это диверсия? — подался вперед Северов.
— Лоцман был опытный, но он выполнял задание разведки и не справился, видно, сильно волновался и допустил просчет. «Приморье» отделалось небольшой вмятиной, а должно было пропороть себе обшивку и стать на доковый ремонт.
Негодяи, — глухо проговорил Северов.
С этого началась борьба иностранцев против нашей китобойной флотилии. Вас впереди ждали новые неприятности, — продолжал чекист. — На флотилию при содействии троцкиста Дукина был принят неуч Хардинг, Расчет у Дайльтона и его сообщников был на срыв разделки туш. Доконать вас, если не мытьем, то катаньем.
Яльмаров достал из стола фотографию и протянул ее Геннадию Алексеевичу:
А это знакомая вам личность?
Грауль?
Именно он, Отто Грауль, — подтвердил Яльмаров. — Известный китобой, теоретик гарпунерского дела, а мы добавим, — опытный диверсант. Он же Юрт Бромсет, гарпунер на флотилии «Вега», убивший вашего брата. Ну всю эту историю вы знаете.
Северов рассматривал фотографию. Ему до мелочей было знакомо это волевое, с сильными чертами, прямо и упорно смотрящими глазами лицо. Голова немца была несколько откинута назад, светлые волосы гладко зачесаны.
Так вот, когда вы решили поставить к пушке Нильсена, враги всполошились. Дукин об этом поспешил сообщить им, и на флотилию был прислан Грауль, чтобы сорвать промысел, убрать неугодных гарпунеров.
Каким понятным сейчас становилось Северову многое. А сколько они со Степановым ломали голову, сколько провели бессонных ночей!
Грауль — матерый шпион. — Лицо Яльмарова стало замкнутым, строгим, а глаза чуть прищурились. — Он неохотно брался за выполнение нового задания. У него были серьезные опасения за исход дела на советской флотилии.
Какие? Почему?
Грауль не новичок в наших водах. Это агент не только немецкой, но и американской разведки. Так сказать, слуга двух господ. Кроме тех, о которых вы уже знаете, замышлялись и другие диверсионные акты на базе. Нам нужно быть и впредь бдительными.
— Это верно, — согласился Северов. А Яльмаров продолжал:
Наши правила охоты на китов, регулирующие промысел в дальневосточных водах, встречены за границей враждебно. Там пытаются представить это как пропагандистский трюк большевиков, клевещут, что советские китобои сами истребляют китов, не достигших зрелости, бьют всех подряд.
Северов с интересом посмотрел на своего собеседника, удивляясь его осведомленности в китобойном деле. Чекист уловил взгляд управляющего трестом и сдержанно улыбнулся.
Нам многим приходится заниматься и многое изучать. Так вот, иностранные компании, конечно, понимают, что недостаточно голословных обвинений, требуются Доказательства, факты. Это надо иметь в виду. Мы не можем сказать, что у нас на флотилии нет агентов Дайльтона, которые попытаются подстроить нам новый сюрприз, скомпрометировать наших китобоев. Как мне известно, проекты наших правил, регулирующих промысел китов, предполагается внести на рассмотрение международной конференции по китам.
Да. Мы вошли по этому вопросу с ходатайством в правительственные органы, и нас поддержали.
Тем более надо зорко следить за тем, чтобы не допустить ни одного нарушения правил. Малейший промах будет ловко использован против ваших предложений, которые наверняка попытаются провалить господа из заграничных китобойных компаний. Так давайте обсудим мероприятия, которые необходимо провести на флотилии, — предложил Яльмаров, доставая из папки бумаги. Северов углубился в чтение документов.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Старцев прогуливался по палубе китобойной базы. Приближался вечер. Солнце уже скрылось, и вдоль горизонта потянулась широкая пурпурная полоса заката. Она пылала, предвещая назавтра хорошую погоду. На море легла багряная дорожка. Старцев скользнул по ярким краскам заката равнодушным взором и, облокотившись о фальшборт, задумался.
Так хорошо начатая разведка и наблюдение за китами неожиданно сорвались. Уже месяц прошел с тех пор, как флотилия начала промысел. Неторопливо продвигаясь на север, вдоль Камчатского побережья, в основном «по курсу Северовых», уточненному Старцевым, она успешно вела добычу. Однако на прошлой неделе киты стали попадаться реже, а к сегодняшнему дню они и совсем исчезли.
«В чем причина?» — в который раз уже задавал себе Старцев этот вопрос, но ответа найти не мог. По журналам базы за прошлые годы можно было сделать лишь один вывод, что киты не могут не быть в этих районах. Так где же они в таком случае?
Вернувшись в свою каюту, Старцев лег, но уснуть не мог и долго ворочался на койке. У него было такое состояние, словно он забыл о чем-то важном. Чувство беспокойства нарастало, тревожило.
Ученый поднялся, включил свет и сел за работу. Просматривая записи наблюдений последних дней, он мучительно искал решения загадки.
Вениамин Вениаминович поежился. Иллюминатор был прикрыт неплотно, и в каюту просачивалась струя холодноватого воздуха. Старцев потянулся за пушистым шерстяным свитером и как бы застыл на мгновение. Потом он проговорил:
— А что, если...
Рывком поднявшись с кресла, он подошел к шкафу, открыл его и начал перебирать папки с материалами. Перелистывая записи, он стал выписывать оттуда на отдельный листок сведения о температуре воды в различных местах охоты с начала промысла. Постепенно перед ним вырисовывалась картина изменения температур, причем в последние недели очень резкого, что должно было привести к изменению количества планктона.
«Это же непростительно, — думал Старцев, — как мог я забыть об этом? Повысилась температура воды, уменьшились запасы планктона. Поэтому киты ушли на поиски пищи в более прохладные воды».
Старцев на клочке бумаги набросал несколько строк и быстро направился к радиорубке. Сеня Клебанов, толстый, неповоротливый радист с тусклыми глазками, дремал на диване. Он неохотно принял радиограмму Старцева, в которой ученый обращался ко всем капитанам советских пароходов, находящихся в районе Берингова моря, с просьбой измерять температуру воды и регулярно сообщать эти данные на китобойную базу. В радиограмме содержалась также просьба сообщать на базу о всех замеченных изменениях в водной среде, о наличии птичьих стай, китовых стад.
— Да это же целая анкета, — недовольно проворчал Клебанов, начиная передачу.
Сопоставляя позже сообщения моряков с данными наблюдений — своих и Горевой, — Вениамин Вениаминович установил, что в обширном районе происходило потепление морской воды.
Составив предварительный план разведки китов, Старцев пришел к капитан-директору.
У Можуры в каюте сидел Степанов, как всегда бодрый, подтянутый. Время словно не касалось Михаила Михайловича. Зато заметно изменился Можура. Он несколько постарел, прибавилось седины на висках, а усы обвисли еще больше. У губ залегли полудугами морщинки. Степанов встретил Старцева шуткой:
А вот и наш хиромант!
Опозорился на глазах у почтенной публики, — с невеселой улыбкой отозвался Старцев и подошел к лежащей на столе карте.
Быть или не быть китам? Вот в чем вопрос! — снова заговорил Степанов. — Что посоветуете? Мы туг с товарищем Можурой все варианты перебрали, а ни на одном остановиться не могли. Ваше мнение?
Старцев высказал свое предположение.
Нам остается одно, — сказал он, — начать планомерную разведку. Я вот набросал тут примерную схему.
Вениамин Вениаминович развернул лист, на котором была вычерчена схематическая карта района с обозначенными на ней курсами китобойных судов. После некоторых поправок эту карту приняли.
«Шторм» мы пошлем в дальний рейс, — сказал, вставая, Можура. — Курилов добыл китов больше всех.
Справедливо, — согласился Степанов.
Можура тут же отдал приказ о разведочных рейсах китобойцев. Не дожидаясь утра, суда, взяв топливо и воду, ушли в море. Погода держалась тихая, спокойная. Было тепло, и даже не верилось, что это Берингово море.
«Шторм» быстро шел вперед. С рассветом моряки высыпали на палубу: не покажутся ли киты? Но часы проходили за часами, а водная равнина была по-прежнему пустынной. Монотонно тянулось время. Щ
Во Владивостоке на китобоец был принят новый штурман — Свидерский. Сухощавый, щеголеватый, с выпуклыми спокойными глазами, он стоял теперь вместе со всеми на палубе.
Напрасно гоняют нас по морю, — сказал Свидерский боцману Сливе. — Только воду мелем...
Морские прогулки полезны для здоровья! — проворчал Слива. Он никак не мог составить определенного мнения о новом штурмане.
Из первого разведывательного рейса «Шторм», как и другие китобойцы, вернулся без результата. Китов не было. Тогда капитан-директор приказал китобойцам отправиться во второй, более дальний рейс. И вот тут-то Курилов решил действовать по-своему.
Едва плавучая база скрылась за горизонтом, Леонтий поднялся на мостик к Волкову.
—- Слушай, капитан, есть предложение. — Как найти китов? — засмеялся Волков.
Вот именно! — с серьезным видом подтвердил Курилов. — Смотри сам: Можура посылает нас второй раз искать китов почти в одном и том же направлении. А я уверен, что мы их там не встретим.
Ну и что ты предлагаешь? — заинтересовался Волков.
Меняй курс и держи прямо в океан, — убежденно сказал Леонтий. — Раз китов нет у берега, значит, они в океане.
Нарушить приказ? — с сомнением начал Волков, но Курилов его перебил:
Зато мы найдем китов. Загарпуним одного—двух и прибуксируем к базе. Почет и уважение. Никто не упрекнет нас в том, что нарушили приказ. Нам киты нужны, понимаешь?
Ну, а если мы впустую проходим? — все еще сомневался капитан.
На нет и суда нет, — пожал плечами Курилов и тут же с вызовом добавил: — Первенство всегда будет за нашим китобойцем. Я его никогда и никому не уступлю! — Леонтий говорил с ноткой самоуверенности.
Волков задумался. Курилов заметил, что к их разговору прислушивается Свидерский.
А какого мнения на этот счет придерживается штурман? — поинтересовался Леонтий.
Полностью с вами согласен, — горячо поддержал его Свидерский. — Мы же не мальчики на посылках, а охотники.
Слышишь? — повернулся Курилов к капитану. — Не теряй времени, идем в океан. На сколько у нас хватит топлива?
Дня на четыре.
Идем! Сто шансов за успех! — говорил оживленно Курилов.
Ну что ж. Пусть будет по-твоему! — согласился Волков и дал Свидерскому команду изменить курс.
Когда судно легло на новый курс, Слива удивленно спросил Волкова и Курилова:
Что за перемена политики?
Идем в океан! — положил ему руку на плечо Курилов.
Боцман неторопливо снял со своего плеча тяжелую руку гарпунера и серьезно, без обычной своей шутливости, сказал:
Я бы этого не сделал...
Чудак! — почти высокомерно произнес Курилов. — Ты что, против добычи китов?
Я за китов, — сухо сказал Слива. — Но против нарушения приказа Можуры.
Хитришь, — пренебрежительно махнул рукой Курилов и отошел.
2
Рассвет подкрался незаметно. Потускнели звезды, прорезалась на горизонте светлая полоса, точно на невидимых шарнирах стала подниматься над морем лежавшая всю ночь плотная завеса.
Горизонт быстро менял цвета — из серого стал зеленым, затем оранжевым. И вот уже яркое, пылающее, раскаленное золото залило горизонт и покатилось по воде и по небу, ударило в борта, в иллюминаторы, в надстройки судов, заставив людей зажмуриться. Начался день...
Китобоец «Фронт» шел навстречу дню, и казалось, что судно плывет не по морю, а по синевато-искрящемуся расплавленному металлу.
Турмин стоял на капитанском мостике. Кок дядя Митя был занят у себя в камбузе. Лишь время от времени он выходил на палубу, чтобы освежиться, взглянуть на море. Парторг был взволнован, пожалуй, больше всех.
Уже третьи сутки «Фронт», настигнув стадо фиявалов, вел удачную охоту. На базу было доставлено пять китов. Еще одна туша, оставленная на плаву, не была найдена в спустившихся сумерках. На судно пришел Степанов. Дядя Митя пожаловался ему:
Черт знает, что такое! Бьем китов и теряем. Надо будет что-то придумать. Фонари на них ставить, что ли?
Вот и придумал! — засмеялся Степанов.
Турмин поддержал парторга.
Ой, совсем забыл! — вдруг хлопнул себя дядя Митя по лбу и выбежал из каюты.
Моряки проводили его удивленным взглядом.
Что-то дядя Митя так взволнован? — заметил Степанов. — Куда это он побежал?
Китобои молча переглянулись.
Кок вернулся в каюту, неся на вытянутых руках поднос с тортом, испещренным замысловатой вязью и какими-то изображениями. Степанов присмотрелся. На торте красовались силуэты загарпуненного кита среди волн и китобоя с пушкой. Все это окружалось надписью: «Гарпунеру Турмину!»
Турмин, смущенный вниманием, принял подарок. Он держал его в руках, не зная, что с ним делать.
А ну, на стол, — весело предложил Степанов.
В этот день дядя Митя был вдвойне счастлив: он и радовался успеху гарпунера и был тронут той высокой оценкой, которую заслужил его торт.
Допивая чашку кофе, помполит думал о Курилове: «Не везет Леонтию. До сих пор ничего не встретил». Это вызывало беспокойство и у него, и у капитан-директора. В то время как два других судна приводят китов, от «Шторма» получали лишь однообразные радиограммы: «Ведем поиски». Вскоре связь с ним оборвалась.
Степанов вернулся на базу. Была глубокая ночь, но на ярко освещенной палубе шла разделка туш. У бортов базы на аспидно черной воде покачивались китобойцы. Из репродукторов лилась бодрая мелодия марша. Ветер уносил ее в сторону невидимого в темноте камчатского берега. Вдруг музыка прервалась. На мгновение стало тихо. Затем в репродукторе послышался картавящий голос радиста:
Внимание! Внимание! Говорит радиоузел китобойной базы. Слушайте последние сообщения о социалистическом соревновании разделочных бригад. Первенство по-прежнему держит бригада Ли Ти-сяна: она обогнала бригаду товарища Данилова на двадцать процентов.
Эх, на три китины ошибся, бисова душа! — раздался в темноте сердитый голос Данилова. Было слышно, как он споткнулся в своих больших сапожищах и, чертыхаясь, заспешил в рубку. На кормовой же площадке, где работала бригада Ли Ти-сяна, рабочие весело переговаривались.
Степанов был доволен тем, что сообщения о соревновании бригад так горячо принимаются рабочими.
Тут помполит увидел Можуру. Капитан-директор стоял на кормовой разделочной площадке.
— От «Шторма» ничего нет? —спросил Степанов. Капитан-директор отрицательно покачал головой. Он
уже решил, что если «Шторм» не вернется к завтрашнему дню, — начать поиски. Радист Клебанов продолжал по приказанию капитан-директора искать в эфире позывные затерявшегося китобойца.
3
Леонтий, никогда не куривший и не любивший табачного дыма, машинально протянул руку к раскрытому портсигару Волкова и неумело сунул папиросу в зубы. Острый, горьковатый запах табака оторвал его от невеселых дум. Он сердито смял папиросу в пальцах и швырнул ее в сторону.
Капитан, краем глаз наблюдавший за гарпунером, промолчал. Вот уже скоро час, как они стоят на мостике и не произнесли ни одного слова. У обоих сердитые, сумрачные лица.
Над морем плыл огромными космами туман, и от него вода казалась седовато-синей, холодной, враждебной. «Шторм» забирался все юго-восточнее. Давно был покинут район, отведенный ему Можурой для разведки, а китов все не было. Правда, вчера перед вечером далеко на горизонте были замечены фонтаны, но быстро спустившиеся сумерки помешали их настигнуть.
«Черт возьми, — думал про себя Курилов, — кажется, попали мы в неприятную историю. Пашем море без толку. Время теряем, планомерную разведку флотилии сорвали. Ну и влетит нам от Степанова и Можуры. Пусть бы и влетело, да были бы киты».
Волков поежился и проговорил осипшим голосом:
— Скоро восход. Должно потеплеть. Курилов промолчал. Да, скорей бы солнце. С ним веселее. В каюту уходить не хотелось. Там в одиночестве еще сильнее осаждали тревожные мысли. Что скажут товарищи, как отнесется к их упрямству Можура? А Оленька?
Леонтий сейчас особенно остро, как никогда, почувствовал тоску по ней. Скорей бы, скорей увидеть, обнять ее.
Ведь она должна скоро быть на базе. В последней радиограмме Ольга сообщила, что закончила курсы редакторов многотиражных газет промышленных предприятий и выехала из Москвы. С тех пор прошло уже более полумесяца. Курилов пересчитал дни. Да, времени утекло много. Уже должна быть здесь. А быть может, она уже прибыла на базу?
Курилова охватило нетерпение. Он зашагал по мостику — два шага вперед, два назад.
«Эк заметался, как тигр в клетке», — подумал Волков. Его внимание привлек какой-то шум. Он стал вслушиваться, сделал знак Курилову*
«Шторм» шел малым ходом. Седой туман бродил над морем. Капитан и гарпунер переглянулись. Навстречу судну неслись знакомые звуки. По ним нетрудно было определить, что где-то рядом стоит большое судно и на нем ведутся палубные грузовые работы. Трещали лебедки, порой шипел пар, слышались голоса людей, позвякивание металла. В утреннем воздухе шум был отчетливо слышен.
Волков отдал приказ застопорить машину. «Шторм» шел по инерции, точно ощупью.
Смотри! — прошептал Курилов и схватил Волкова за руку.
Из тумана выплывало огромное темное пятно, которое быстро принимало очертания судна. Оно надвигалось на «Шторм». Волков приказал штурвальному переложить руль. Китобоец медленно подходил к неизвестному пароходу, с которого доносился шум работы.
Китобойная база! — вскричал Курилов, заметив пришвартованные у борта судна туши.
«Шторм» подошел ближе. Теперь был ясно виден нос судна с выведенными на нем английскими буквами и японскими иероглифами.
Иностранцы! Вот так встреча! — озадаченно протянул Волков.
«Шторм» был замечен с судна. У бортов появилось множество людей. Они что-то кричали, размахивали руками. Но разобрать слов моряки не могли.
По-своему, по-японски кричат, — определил Волков. — Что будем делать?
Курилов не ответил. «Шторм», пройдя вдоль всего судна, остановился у кормы со слипом. Здесь также было несколько китовых туш. Но не на них смотрели моряки.
У другого борта судна стояли четыре китобойца под японским флагом.
Это была одна из китобойных японских флотилий. Старые, давно не крашенные борта судов покрывали пятна ржавчины и грязные подтеки. Рядом с ними «Шторм» выглядел щеголем.
С китобойной базы раздался громкий, с металлическим оттенком голос. Моряки подняли головы и увидели над бортом рупор мегафона. Кто-то по-английски говорил:
Капитан китобойной базы «Фудзияма-мару» имеет честь пригласить советских китобоев к себе на судно.
Сразу приметили наш флаг! —- с гордостью проговорил Курилов.
Вам будет оказано гостеприимство, — продолжал мегафон.
Поднимемся, что ли? — спросил Волков.
— Подходи к трапу, — сказал Курилов. Пока «Шторм» швартовался к трапу японской китобойной базы, Курилов и Волков договаривались, как себя вести у японцев. Решили идти оба.
Волков забежал к радисту:
— Отстучи на базу, что встретили японских китобоев. Вот координаты.
Баранов скинул наушники:
Этот японец сейчас так заработал, что мне не пробиться в эфире.
Попытайся, — сказал Волков и вышел на мостик. Замечание радиста его насторожило, и он поделился своими опасениями с Куриловым: — Как бы нам впросак не попасть.
—- Уши не будем развешивать, — ответил Леонтий. — А посмотреть, как у них дела идут, не мешает.
Они поднялись на палубу «Фудзияма-мару». У трапа их встретила группа японцев в кителях торговых моряков и в робах. Впереди стоял широкоплечий человек с худощавым лицом. Он был одет чище и лучше других. Волков обратился к нему: — С кем имею честь говорить? — Ямага — капитан-директор, — отрекомендовался тот и, приветливо улыбнувшись, пригласил к себе в каюту. За ними последовало несколько человек. Капитан что-то отрывисто сказал им по-японски, и моряки стали расходиться. Остался лишь один японец с острым взглядом желтых, как у кошки, глаз. Он так внимательно осматривал китобоев, точно навсегда хотел запомнить их облик.
Пока Волков и Курилов поднимались на мостик, они успели заметить, что база значительно меньше «Приморья» и запущена. На площадках шла разделка туши. «А кит-то малый, недоросток», — отметил про себя Курилов.
Капитан любезно пригласил китобоев в свою каюту, небольшую, но удобную, убранную с некоторой претензией на комфорт. Волков и Курилов опустились в кресла. Японцы уселись против них. Капитан Ямага хлопнул в ладоши. Бесшумно появился слуга. Он быстро накрыл на стол, поставил несколько бутылок вина, желтой японской водки — сакэ — и маленькие чашечки с закуской.
Ямага налил по миниатюрной рюмочке и, подняв свою, сказал любезно:
За встречу, которая принесет нам счастье в охоте. За первую встречу японских и советских китобоев. О, мы много слышали о вас, и вот нам выпала великая честь принять вас...
Он что-то еще долго и вежливо говорил, изредка с присвистом втягивая в себя сквозь зубы воздух, что было выражением большого почтения к гостям. Советские моряки пригубили рюмки и, отставив их, поинтересовались, давно ли здесь ведет промысел флотилия «Фудзияма-мару». Японцы ответили так уклончиво, что их нельзя было понять. Ямага в свою очередь задал несколько вопросов: как нашли их русские? Откуда они? Волков твердо, не моргнув глазом, сказал:
О, мы вчера узнали о вашем присутствии здесь и решили прибыть к вам с визитом.
Значит, вы ведете здесь охоту? — уточнил Ямага.
— Да, но здесь же нейтральные воды. —• О да! Здесь могут все вести промысел, — закивал Ямага. — Но китов мало, очень мало стало. Такого неудачного сезона у меня еще никогда не было...
Второй японец все время молчал, лишь изредка улыбался, кивая, и старательно подливал в рюмки вино. Но советские китобои больше к ним не притрагивались. Волков поднялся, чтобы откланяться, но Ямага настойчиво просил советских китобоев побыть еще на его судне. «Это будет самым светлым и радостным воспоминанием в моей жизни». Ямага явно старался затянуть время. Он чего-то ждал, но Волков решительно сказал:
- Нас ждет капитан-директор! Волков и Курилов двинулись к двери. Японцы, перекинувшись несколькими фразами, предупредительно открыли дверь. На мостике к ним подошел японский матрос и протянул листок радиограммы. Ямага быстро прочитал ее и, спрятав в карман, еще любезнее заговорил с Волковым и Куриловым.
Они подошли к трапу. От него испуганно шарахнулось несколько рабочих, которые, оживленно жестикулируя, пытались вести разговор с командой «Шторма».
Распрощавшись с Ямага и его молчаливым спутником, Волков и Курилов спустились на свое судно. Слива сунул Волкову радиограмму. Можура приказывал: «Немедленно возвращайтесь на базу».
«Шторм» обошел вокруг «Фуздияма-мару». Курилов насчитал девять туш. Две разделывались прямо на плаву.
Варварский способ. Так больше половины жира пропадает, — сказал он Волкову. — А ты обратил внимание, что все туши — или сосунков или незрелых китов?
Бьют всех подряд.
Давай-ка сейчас составим акт, — предложил Курилов. — Вся команда «Шторма» пусть подпишется, что видела, как японцы промышляют сосунков.
...«Шторм» пришел к базе ночью без единого кита под бортами. Можура немедленно вызвал к себе Волкова и Курилова. Слива, провожая их взглядом, невесело сказал:
— Веничков бы прихватили с собой, туристы, пар будет подходящий!
— Чего зубы скалишь? — рассердился Курилов. Слива не ответил, круто повернулся и ушел. Курилов никогда еще не чувствовал себя так плохо, как сейчас. Подняться на базу боялся: стыдно было смотреть на людей. Да и здесь, на китобойце, в каждом взгляде ему чудилось осуждение. «Подвел весь экипаж! Зря столько дней проболтались в море».
Войдя в каюту капитан-директора, Волков и Курилов старались не встречаться с Можурой и Степановым взглядами. Продолговатое лицо Волкова покрылось пятнами. Леонтий хмурился, чувствуя на себе всю тяжесть вины.
В каюте стояло тягостное молчание. Можура внимательно просмотрел вахтенный журнал «Шторма», в который сам еще недавно вносил записи, громко захлопнул его и, ударив ладонью по обложке, гневно сказал:
Ну, выкладывайте, как гостили у японцев, как охотились.
Илья Петрович... — начал Курилов, но капитан-директор прервал его:
От капитана жду ответа!
Можура шевельнул усами, грозно уставился на Волкова. Тот провел рукой по лицу, словно проверяя, хорошо ли оно выбрито, потом сказал:
Китов мало, и мы...
—Разве это оправдание? — загремел Можура. Курилов еще никогда не видел его таким сердитым. — Где дисциплина? Кто на «Шторме» капитан — Волков или Курилов? Почему нет порядка? Какой же это капитан, если он идет на поводу у своих подчиненных, нарушителей дисциплины?
Волков виновато молчал. Можура, рассыпая крошки табаку, стал набивать трубку. Потом, отложив ее, снова сердито заговорил:
Вы меньше других добыли китов. Первенство на флотилии потеряли. Знаете, на сколько китов отстали? На одиннадцать! — Можура близко принимал к сердцу дела на «Шторме».—Кроме того, вы сорвали нам планомерную разведку, обследование целого района.
Мы думали... — начал Курилов, но капитан-директор не дал ему договорить.
Не ожидал я от тебя, Курилов, ничего подобного. Зазнался ты, что ли?
Курилов только вздохнул.
Степанов, молчавший до сих пор, сказал:
— Считаешь, видно, что гарпунеру все дозволено.
Придется призвать к порядку! — снова загромыхал Можура, яростно затягиваясь дымом. — Сегодня по флотилии будет приказ о «путешественниках».
Волков и Курилов молчали. Можура трубкой указал им на кресла:
— Садитесь и рассказывайте, что видели у японцев. Голос его стал мягче.
Волков, обрадовавшись перемене в настроении Можуры, заговорил, стараясь не упустить ни одной детали. Капитан-директор и помполит слушали внимательно. Когда китобои сообщили, что у японцев на разделке заметили только молодых китов, Степанов сказал:
Всех подряд бьют. Это на них похоже.
Волков положил на стол акт, составленный по предложению Курилова.
Молодцы, — одобрил Степанов. — Это нам со временем пригодится. А вообще-то вы очень рисковали. «Фудзияма-мару» — флотилия одного из средних промышленников Японии. А попади вы на другую, — трудно сказать, удалось ли бы вам так быстро распрощаться с ними.
Могли задержать? — с тревогой спросил Волков.
Все могло быть, — строго сказал Степанов. — Уверен, что Ямага получит нагоняй, что отпустил вас так скоро. Видно, его радиограмма о вас попала не тем, ктонами интересуется.
—А теперь, — Можура показал на один из квадратов на карте, — вы пойдете в этот район, и больше никакого самоуправства.
4
Окна кабинета были открыты в палисадник. Под утренним солнцем ярко зеленели трава и молоденькие деревья. В кабинет тянуло приятным запахом свежей зелени. Северов машинально следил за пчелой, мелькавшей в солнечных лучах между планок палисадника, но мысли его были далеко, на флотилии. Добыча китов упала, а тут еще Волков и Курилов, как сообщил Можура, нарушили приказ, болтались без толку в море. Эх, черт возьми! Как трудно дается всякое новое дело. Вошла секретарь:
— К вам товарищ Курилова. Северов оживился:
Проси, проси!
В кабинет быстрей походкой вошла молодая женщина. Ее фигуру плотно облегал темно-синий строгий костюм. Смуглую шею оттенял мягкий воротничок шелковой блузки. Гладко зачесанные назад и собранные на затылке волосы открывали высокий, чуть выпуклый лоб. Из-под черных бровей смотрели внимательные темные глаза.
Оленька! — протянул ей руку Северов и с улыбкой поправился: — Здравствуйте, Ольга Пантелеевна! С приездом. Какая же вы стали красавица! Не узнать! Ну, поздравляю с прибытием. Совсем?
Совсем!
От прежней Оленьки осталась улыбка да нитка кораллов на шее. С той поры, как она уехала в Москву на курсы, Северову не приходилось ее видеть.
Курьерским приехала сегодня ночью, — отвечала на расспросы Ольга. Голос у нее был грудной, глубокий, говорила она неторопливо. — Закончилась моя учеба...
Типография на базе ждет вас, — сказал Северов. — Утверждено и название газеты — «Гарпун».
Северов смотрел на Ольгу и думал о Курилове: «Ну, Леонтий, теперь держись! Жена у тебя вперед полным ходом пошла, а ты что-то табанить начал».
Когда можно на флотилию попасть? — спросила Ольга, и лицо ее порозовело.
Завтра вылетите на гидросамолете, — сказал Северов.
А как там Леонтий? – спросила, наконец, Ольга.
Жив, здоров, — хмуро проговорил Северов.
Вы чем-то недовольны? — насторожилась Ольга.
Мы, хозяйственники, всегда бываем чем-нибудь недовольны, — ответил управляющий трестом, уклонившись от прямого ответа.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
1
Флотилия стояла в тихой бухточке, сжатой скалистыми берегами. Чахлая растительность — стелющиеся по земле низкорослые деревья да лишайники — не оживляла пустынного вида. Берега казались суровыми и малопривлекательными. Но все свободные от работы китобои съехали на землю и разбрелись по берегу.
Штурман Свидерский отправился к старшему радисту Сене Клебанову. Войдя в радиорубку и назвав себя, он попросил радиста при случае отстукать во Владивосток радиограмму.
Клебанов усмехнулся:
Зазнобушке?
Свидерский многозначительно подмигнул и сразу же передал текст.
Старший радист ухмыльнулся еще шире:
Будь спокоен, сегодня же получит, — он повернулся, крикнул в глубь радиорубки: — Федя! Передай очередной! — и протянул подошедшему дежурному радисту листок с текстом радиограммы Свидерского: «Плавание идет спокойно тчк Часто вспоминаю тебя тчк Скучаю целую».
От этих эфирных поцелуев меня уже тошнит, — с тоскливой миной вздохнул дежурный радист.
Из радиорубки Свидерский вышел вместе с Клебановым.
Потом они съехали на берег. Сеня оказался разговорчивым парнем: он любил, чтобы его слушали. Свидерский, внимательно следя за радистом, поддакивал ему, соглашался с ним, чем быстро расположил его к себе. Разговаривая, радист и штурман незаметно отошли от берега. Тут, оглянувшись и понизив голос, Свидерский щелкнул себя по шее.
Не мешало бы, —- сказал он. — Как смотришь?
В самый бы раз, — мечтательно вздохнул Клебанов и удивленно раскрыл свои всегда сонные глаза: Свидерский доставал из внутреннего кармана бутылку.
Чистый!
Врешь! — воскликнул радист, и его глаза уставились на бутылку. — Ей-богу, чистый?
Через полчаса Свидерский стал для подвыпившего Клебанова лучшим другом. В порыве дружеского расположения радист говорил:
Ты парень свойский. Люблю таких. Приходи ко мне. Давай сколько хочешь радиограмм своей девахе, все передам.
Смотри, чтобы потом не отказывался!
Ну что ты! Я да от своего слова... За кого ты меня принимаешь?
Уже в темноте радист и штурман вернулись каждый на свое судно. Оба остались довольны прогулкой и друг другом. Впервые после выхода из Владивостока Свидерский достал из футляра аккордеон и долго наигрывал какой-то тягучий, ноющий мотив.
2
Над городом вставало раннее солнечное утро. Ольга шла по набережной, жадно вдыхая запах моря, доносимый легким бризом, приглядываясь к кораблям, стоящим у причала и на рейде. У входа в порт она взволнованно подумала: «Море. Как я о нем соскучилась!»
В порту у ближнего пирса ее ожидал маленький катерок. Он резво пронесся по бухте, разрезая темно-синюю прозрачную воду.
Ольга опустила руку за борт. Вода бежала у нее между пальцев, упругая, прохладная.
Катер обогнул вдавшийся в бухту мыс и направился в рыбный порт. Там на якоре покачивался гидроплан. Он походил на присевшую отдохнуть огромную белую птицу. Подрулили. Ольга забралась в кабину. Вскоре самолет, чихнув мотором, загудел и задрожал, а через несколько минут заскользил по воде, набирая скорость. Ольга не заметила, как гидроплан оторвался от воды и оказался в воздухе. Город, бухта и заливы с кораблями остались внизу. Развернувшись, самолет круто взял курс на север.
Ольга не отрывала глаз от иллюминатора. Когда кончилась прибрежная полоса, она увидела внизу под собою темно-синюю гладь открытого моря. Оно чуть-чуть рябило мелкими волнами. Слева тянулся скалистый берег. За манной дымкой голубела горная цепь с пятнами еще не растаявшего снега.
На берегу, у воды, виднелись постройки. Ольга с удовольствием отметила, что за два года тут появились новые рыбные промыслы, поселки. Прибрежная полоса выглядела уже не такой пустынной, как прежде.
Однообразный гул мотора навевал дремоту. Ольга заснула. Проснулась она от внезапно наступившей тишины и взглянула в иллюминатор. Самолет снижался к небольшой бухточке со скалистыми, неприветливыми берегами.
Коснувшись поплавками воды, машина еще раз взревела моторами и, описав полукруг, подошла к берегу.
- Здесь и заночуем, — сказал Ольге летчик.
Вместе с экипажем самолета она перебралась на землю. Вдоль берега громоздились базальтовые скалы. Только в одном месте была пологая песчаная пристань, созданная самой природой.
Люди шли по плотному, утрамбованному песку с зелеными валиками выброшенных прибоем водорослей.
- Какая глушь! — удивилась Ольга.
Вокруг была незнакомая местность. Недалеко от берега озерцо ,над ним носились стаи уток и гусей. Низко журавли. В кустарнике завозился какой-то зверь, и птицы пугливо взвились, теряя пух и перья. За озерцом, в отдалении, поднимались сопки с затянутыми туманом вершинами.
Летчик то и дело озабоченно посматривал на пасмурное небо.
Завтра прояснится, — успокоила его Ольга. — Можете мне поверить. Я уже изучила здешнюю погоду. Каверзная, но ничего. Вас этим не удивишь. Верно?
Летчик улыбнулся:
Обычно мы пассажиров предупреждаем, когда делаем посадку вот у этого островка, на котором нет ни одного человека. Ну, будем устраиваться на ночлег.
А я пройдусь, осмотрю остров, — сказала Ольга.— Затекли ноги.
Ольга пошла вдоль берега и, миновав мыс, поросший худосочной лиственницей, очутилась на пологом берегу узкого заливчика.
Был час отлива. Обнаженная полоса песка блестела, как полированная. Темно-зелеными косами лежали водоросли. Оставляя за собой канальчатый след, медленно ползла к воде улитка. Боком пробежал коричневато-белый краб.
Отойдя от воды метров десять, Ольга набрела на остатки китового скелета. Видно, животное было выброшено бурей много лет назад. Кости, полузанесенные песком, стали темно-серыми, обветренными, пористыми.
Ольга споткнулась о какой-то темно-коричневый предмет. Потирая ушибленную ногу, она увидела торчавший из песка гарпун. Изъеденное ржавчиной железо шелушилось красновато-коричневыми чешуйками.
Ольга с интересом осмотрела его. Судя по ржавчине, по старым костям кита, он здесь лежит много лет. «Чей же гарпун?» — подумала Ольга. На нем оказалась надпись: «1890 год. Россия».
Вот так находка! — обрадовалась Ольга. — Хоть сейчас в музей ее сдавай. Это же гарпун капитана Клементьева. Видно, ушел от него какой-то кит.
«Осенью заберем, когда будем во Владивосток возвращаться», — решила она.
Ольга вернулась к летчикам; те, перебрасываясь шутками, жарили на костре дичь.
Ночь прошла спокойно, а утро, как и предсказывала Ольга, выдалось погожее, солнечное. Еще несколько часов продолжался полет. Настал, наконец, момент, когда Курилова увидела в иллюминатор под крылом гидроплана китобойную базу «Приморье». Сильнее забилось у нее сердце. Скоро она встретит Леонтия. Ольга вспомнила его лицо, каждую черточку на нем.
Самолет быстро снижался. Вот он коснулся воды, подпрыгнул и заскользил к плавучей базе...
Ольгу радостно встретили Можура, помполит, китобои. Они засыпали ее вопросами. Передав капитан-директору пакет от Северова и письмо Степанову от жены, Ольга направилась к отцу.
На палубе шла разделка сейвала.
Ольга прошла на носовую площадку. Данилов встретил дочь так, словно они расстались вчера.
Приехала? Ну, добрый день, — прогудел он, обняв дочку, и с теплотой в голосе спросил: — А где внук?
У Степановых оставила...
И то правильно, — одобрил старый рыбак. Но тут он нахмурился и, понизив голос,, проговорил: — Леонтий-то задурил.
Ольга встревоженно посмотрела в лицо отца, по-прежнему красивое, но уже иссеченное морщинами. Данилов продолжал:
Гонористый стал, ну и споткнулся, шишку себе набил, люди им недовольны. — В голосе старого рыбака звучали огорчение и обида. — Возьмись-ка за него!
Он вернулся к бригаде.
Проходя по палубе, Ольга услышала голос Ли Ти-сяна. Он широко улыбался.
Здравствуй, моя о тебе скучай. Моя хочу тебе много говори. — Китаец подошел к Ольге и, смотря в упор, торопливо заговорил: — Курилов шибко плохой работай. Пухо, — китаец покрутил головой. — Его совсем не думай, чего делай. Только гуляй море.
Знаю, Ли Ти-сян. — Ольга помолчала, смотря в море, потом тряхнула головой. — Леонтий снова будет хорошо работать!
Она прошла к себе, открыла чемодан, чтобы переодеться, потом опустилась на диван, задумалась и так просидела долго, хмуро сведя у переносицы брови.
Нет, не таким она представляла свое возвращение на флотилию. Ольга встряхнулась, прошлась по каюте. «Чего это я раскисла? Леонтий поступил неправильно. Все за него переживают. Значит, надо ему помочь, вернуть былое уважение и авторитет. А распускаться-то нечего...»
Только сейчас Ольга заметила, что база идет полным ходом. Ольга вышла на палубу и поднялась к Можуре.
Идем подбирать голубого кита, — сказал ей капитан-директор.
На палубе рабочие готовили механизмы.
Кто же это отличился, кто взял голубого кита?
Тнагыргин! — ответил Можура. — Одного оставил на флаге, а сам пошел за другим.
Ольгу кольнуло в сердце, что этого кита добыл не Леонтий, но она мысленно пристыдила себя и сказала:
—Молодец, Тнагыргин!
Все поглядывали на серо-синюю, темнеющую к горизонту воду. Море приглушенно шумело, вскипало белыми гребнями. Можура заметил:
Странно. И ветра в последнее время нет, а море какое-то беспокойное.
Слева по борту кит! — раздался голос вахтенного матроса. Люди перебежали на левый борт.
Вдали виднелся темный силуэт кита. «Приморье» повернуло к нему, и скоро перед глазами моряков оказалась огромная туша голубого кита. На ней развевался красный флажок. Туша медленно покачивалась на волнах.
Хорош! — с удовлетворением сказал Можура, когда добычу подводили к слипу.
И опять Ольга почувствовала обиду за Леонтия. Кита втаскивали на палубу. Голубоватого оттенка кожу его покрывали неровные светлые пятна. Спинной плавник казался неправдоподобно маленьким на этой стотонной туше. Кит занял всю палубу. Голова лежала на площадке слипа.
Великолепный экземпляр! — заметил Степанов. — По везло Тна гыргину.
Орлов радировал, что этот кит шесть часов их на буксире таскал, — сказал Можура.
Ольга прошла вдоль гигантской туши, внимательно ее осмотрела. Гарпун вошел в спину животного весь, до самой пятки. Второй, добойный гарпун торчал слева, выше грудного плавника.
Ли Ти-сян, переняв привычку от русских рабочих, ходил вдоль туши, почесывал затылок и, прищелкивая языком, говорил: «Ой-я-ха!»
Как к нему приступить? — недоумевали рабочие.
Начинай, — подал команду Ли Ти-сян. К нему на помощь пришел Данилов со своей бригадой, и работа началась.
Ольга вернулась к себе в каюту и принялась прибирать ее, чтобы как-нибудь до прихода китобойца, на котором был ее Леонтий, скоротать время. Уже было известно, что «Шторм» идет с одним сейвалом. Ольга часто поглядывала на часы. Ох, как медленно тянется время! Она взялась за составление плана первого номера многотиражной газеты «Гарпун». Но работа не ладилась. То и дело она прислушивалась — не подходит ли «Шторм»? В полночь дверь отворилась, и на пороге появился Леонтий.
Ольга поднялась, улыбающаяся, открытая, готовая броситься к мужу.
Оля! Оленька! Оля! — воскликнул Леонтий. Он обнял ее, поднял, как ребенка, и закружился по каюте, счастливый и ликующий, покрывая лицо жены поцелуями. Наконец, когда он отпустил ее, Ольга, смеясь, сказала:
Вот медведь! Чуть не задушил!
Она, не поправляя растрепавшихся волос, нежно погладила лицо Леонтия, похудевшее, осунувшееся, с горькой складкой у губ, но такое ей дорогое, близкое. Забыв обо всем, Ольга прижалась к мужу и от счастья закрыла глаза.
...Курилова, задумавшись, машинально рисовала квадратики на листке бумаги и затушевывала их. Степанов сидел по другую сторону стола и терпеливо ждал ее ответа. Готовился первый номер газеты «Гарпун», решался вопрос о передовой статье.
Помполит видел, как сдвинулись брови Ольги, собрались на лбу морщинки. «Понимаю, — подумал он, — нелегко тебе ругать Курилова»,
Степанов пошевелился в кресле, и Ольга, откинув карандаш, подняла на помполита свои большие глаза.
Много мы говорили с Леонтием о его работе. Признает, что неправильно уговорил Волкова идти в океан.
Тот тоже ребенок — «уговорил», — фыркнул Степанов. — Можура его пропесочил.
— А сейчас Леонтий объясняет — редко киты встречаются.
Китов меньше, верно, — сдержанно произнес Степанов, — но другие гарпунеры бьют. Отстал Леонтий, надо его подстегнуть!
Я сама напишу передовую статью, — сказала Ольга, вздохнув.
Правильно, Ольга Пантелеевна! — одобрил Степанов. — Курилов попросту стал хуже работать. Зазнался, успехи вскружили голову. Ну, не буду мешать.
Будете смотреть гранки?
Ты редактор. Прочту статью вместе со всеми в газете.
Доверие помполита, его уверенность, что она напишет о Леонтии именно то, что надо, — все это сейчас помогло Ольге.
Перо быстро бежало по бумаге, мысли текли ровно, отливаясь в ясные и точные слова...
Степанов, проходя мимо каюты Можуры, увидел свет в иллюминаторах. «Не спит», — подумал помполит и зашел к капитан-директору. Тот, облокотившись о стол, рассматривал карту, дымя трубкой.
Ну и начадил, — открывая иллюминатор, сказал Степанов.
Можура отвел взгляд от карты, несколько раз затянулся и сказал:
- Киты исчезают. Сейчас мы отходим от материка на северо-восток, может, там встретим китовые стада.
А почему не пойти на север? -— опустился в кресло Степанов.
На север киты, пожалуй, еще не пришли. — Можура отошел к письменному столу и перебрал бумаги. Не одну уже бессонную ночь провели они над картой в размышлениях, где же могут быть богатые стада китов?
Положение действительно было трудное. Начав промысел у Южной Камчатки и постепенно продвигаясь на север, флотилия вдруг словно попала в мертвую зону. Киты встречались все реже.
Можура вернулся к карте с бланком радиограммы.
Вот получили час назад. Старцев рекомендует пойти в район острова Трех Сивучей. Он предполагает там наличие китов...
Остров Трех Сивучей, — задумчиво проговорил Степанов и посмотрел на карту. — Это в стороне от нашего маршрута. Время затратим, а неизвестно — встретим ли китов? Пока окажемся у острова, киты на севере появятся. Мы к ним, а время-то будет идти вхолостую...
Можура, не вынимая из рта трубки, неторопливо проговорил:
- Знаю я остров Трех Сивучей, бывал на нем. Спасал команду зверобойного бота «Буревестник».
Когда? — заинтересовался Степанов.
Давненько, в двадцатом году. — Можура сделал несколько затяжек. — «Буревестник» вел у острова охоту на сивучей. Как-то на рассвете появилось стадо кашалотов. Неслось оно с большой скоростью: как видно, киты были чем-то напуганы. К несчастью, судно оказалось на их пути. В борт его разом ударились головами два кашалота, пробили его, и судно затонуло. В живых из команды остались лишь те, кто был на берегу. С тех пор об острове Трех Сивучей пошла дурная слава, и туда никто не заходил. Уцелевших зверобоев снял я. А занесло меня туда тайфуном...
Что же будем делать? — после паузы спросил Степанов.
Если в течение этой недели здесь китов не прибавится, пойдем к острову, — решил Можура.
В день выхода первого номера газеты «Гарпун» Леонтий добыл финвала. К вечеру «Шторм» доставил тушу к базе. Довольный успехом, Леонтий взбежал по трапу на «Приморье». Ему хотелось скорее увидеть Ольгу. Но едва он ступил на базу, как к нему подошел Данилов.
Читай, зятек, что о тебе пишут. — Он протянул Курилову газету, указывая на абзац передовой статьи.
Леонтий быстро прочитал:
«В то время, когда флотилия организованно и по единому плану ведет промысел, гарпунер товарищ Курилов, переоценив свои силы и опыт, отправился в район, который не был указан ему по приказу капитан-директора. Капитан китобойца «Шторм» товарищ Волков, уверовав в незаурядные способности Курилова, пошел на поводу у своего гарпунера. Результатом такой вредной самонадеянности...»
Леонтий, не дочитав, свернул газету и увидел подпись: «Ответ, редактор О. П. Курилова». Горячая волна гнева и обиды залила его сердце.
Слишком умна стала, — зло сказал он и, круто повернувшись, направился на «Шторм».
Зря парень петушится, — смотря ему вслед, покачал головой Данилов.
3
Не дождавшись Леонтия и догадываясь, что он обиделся на статью в газете, Ольга пришла к нему на «Шторм». Перед тем как ступить на трап, она столкнулась с Можурой, который вышел покурить перед сном трубку, обойти по привычке суда. Увидев Ольгу, капитан-директор спросил:
— Ты написала о Курилове? Ольга ответила утвердительно.
Можура покашлял:
Правильно, молодец! Хорошо отлакировала. Теперь лучше будет.
Противоречивые мысли овладели Ольгой. Она и радовалась тому, что столько людей принимает заботливое участие в труде и жизни ее Леонтия, и в то же время ей было жаль его. Войдя в каюту мужа, Ольга остановилась.
Леонтий сидел, немного сгорбившись, положив на колени руки, сжатые в кулаки. Ольга с любовью и тревогой смотрела на его сумрачное лицо, на вороненое колечко волос, падавшее на лоб.
Почему не пришел ко мне? — спросила она как можно мягче. — Что с тобой?
Тебе какое дело?! — грубо проговорил Леонтий.
Ольга вздрогнула, как от удара. Вскинув голову и глубоко вздохнув, с нескрываемой обидой и горечью она сказала:
Ты почему так говоришь со мной?
Ого!—крикнул Леонтий. — Ты еще учишь меня вежливости?
Ты, Леонтий, просто рассержен, потому что неправильно понял статью, — примирительно сказала Ольга. Ей сейчас очень жаль было мужа. — Мы все желаем тебе удачи.
Он запальчиво крикнул:
Что же, по-твоему, я — выскочка? Так? Я хотел всех удивить? Так ты думаешь?
Удивить?—повторила Ольга.— Нет! Это не то слово. Не удивить, а... как бы тебе это сказать? Да, ты хотел убедить всех, что ты какой-то необыкновенный, не такой, как все, и тебе везет.
Не пойму! Слишком умно для меня!
Вот если бы ты о своем намерении искать китов в неуказанном районе сказал капитан-директору и получил на это разрешение, — тогда все выглядело бы иначе. Никто не считал бы тебя разгильдяем.
Формально!
Нет! — твердо сказала Ольга. — Дисциплина для всех одинакова. А ваш самовольный рейс показал, что ты считаешь себя лучше других. На деле, оказывается, не так. На твоем счету не так уж много убитых китов.
Ты что приехала меня учить? — рванулся к ней Леонтий.
— Если ты в этом нуждаешься, — спокойно ответила Ольга, не повышая тона. — Да и не учить я хочу тебя, а помочь тебе, как друг, как товарищ твой, как жена.
Хватит мне читать нотации! — оборвал Курилов. — Теперь я хочу спросить тебя, почему ты бросила сына?
Кровь отлила от лица Ольги. Она перевела дыхание, как человек, вынырнувший из воды.
Ты же знаешь, что Сережа остался у Степановых. Ты же сам дал на это согласие.
— Место матери с сыном. А та мать, которая бросает своего ребенка... — он не договорил и пренебрежительно махнул рукой. — Спокойной ночи! Мне надо отдыхать!
Леонтий! — Ольга шагнула к нему, но он повернулся к ней спиной.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
1
«Шторм» шел по ночному морю. Привычные звуки работающей машины и шумящей за бортом воды не мешали Леонтию думать. После ухода Ольги он не в силах был оставаться в каюте и вышел на палубу. Курилов старался разобраться в том, что произошло. «Никто и словом не обмолвился в мою защиту. Все меня осудили. Неужели я уж так виноват?» — Курилов долго и печально смотрел на море. Потом взглянул на ночное небо: далеко ли до утра?
На палубу вышел Волков. Увидев гарпунера, он окликнул его:
— Не спишь? — Капитан тоже чувствовал себя неважно.
— Не до сна, — махнул рукой Леонтий.
И мне не спится, — сказал Волков. — Как думаешь, догоним Тнагыргина?
Сомневаешься? — сердито сказал Курилов, и ему захотелось, чтобы все на флотилии узнали, что он, Курилов, не пал духом, не опустил руки, а готов снова занять первое место на флотилии.
Что ты задумал? — спросил Волков, уловив в голосе гарпунера вызов.
Сейчас узнаешь, — воскликнул Курилов. — Идем к радисту!
Не пори горячку, — предупредил его капитан.
Ладно, — кивнул гарпунер и вошел в радиорубку. Там в ярко освещенной, тесной от приборов каморке сидел с наушниками на голове радист. Увидев Леонтия и Волкова, он быстро пододвинул журнал и стал в него что-то записывать. Радист, как и остальные члены команды, сердился на гарпунера, считая, что тот подвел их, уговорив Волкова совершить безрезультатный рейс в океан. Курилов дружелюбно спросил его:
Как в эфире?
— Сплошные помехи, — буркнул радист. — С «Трудом» можешь связаться?
Ты что, Тнагыргину привет послать хочешь? — ехидно спросил радист.
Нет, поговорить с ним! — Леонтий сказал это таким тоном, что радист понял: дело серьезное. Снова оседлав голову наушниками, он торопливо заработал ключом.
Прошло несколько минут.
«Труд» слушает, — сообщил наконец радист. — Тнагыргин спит. Пошли будить.
Спроси, сколько сегодня добыли? — придвинулся к столу Леонтий.
Попискивание зуммера наполнило каюту.
Три! — отрывисто сказал радист. Леонтий и Волков переглянулись. Тнагыргин охотился все лучше. Радист насторожился, слушая, потом сказал: — Тнагыргин в рубке. Что передавать?
Говорит Курилов, — диктовал Леонтий. — Вызываю вас на соревнование и ставлю условием выполнение годового плана в течение трех месяцев.
Радист от неожиданности даже подскочил на стуле и прервал передачу. Но Леонтий прикрикнул на него: «Передавай!»
«Труд» молчал. Радист уже начинал тревожиться: приняли ли там его радиограмму, когда поступил ответ:
Вызов принимаю. Первое условие — ликвидация вашего отставания в месячный срок.
Курилов вспыхнул, но делать было нечего: Тнагыргин прав. И он ответил:
Согласен! Письменный вызов пришлю. До свидания. Закончив передачу, радист сорвал с себя наушники
и с грохотом бросил их на стол.
Ты что делаешь? — почти кричал он Леонтию. — Хочешь, чтобы вся флотилия над нами издевалась? «Выполнение годового плана в течение трех месяцев!» — передразнил радист Курилова. — Ишь ты, герой! А где одиннадцать китов? Где? В море? Держи их за хвост!
— Будут и одиннадцать китов. — Курилов вышел из каюты. Волков последовал за ним.
Один гарпунер, — сказал он на палубе, — соревноваться не может. Соревноваться должна вся команда судна. Только тогда будет толк. И нельзя гарпунеру отделяться от людей.
Смотри, какой ты стал правоверный, — невесело рассмеялся Курилов, хотя на душе у него было тяжело.
С командой тебе поговорить надо, — сказал Волков решительно. — Виноваты мы оба, но на тебя все смотрят.
Хорошо, поговорю, — отозвался Леонтий.
Все ждут от тебя хорошей охоты, — проговорил капитан и ушел.
...Шли дни, но киты встречались все реже и только одиночками. Стад не было. Можура повел флотилию к острову Трех Сивучей.
«Шторм» был далеко впереди базы. Леонтий стоял около Волкова, смотрел на расстилавшуюся перед ними равнину моря в напряженном ожидании увидеть фонтаны.
Гарпунер часто поглядывал на фок-мачту, но Слива сегодня был необычайно молчалив.
Китов не видно! — односложно повторял он.
Наш бочкарь нынче на ворону похож: каркает одно и то же, — пошутил Волков.
На мостик вышел радист и протянул капитану радиограмму. Можура сообщал, что Тнагыргин убил первого кита на пути флотилии к острову Трех Сивучей.
Это известие взволновало Леонтия. Он не мог спокойно оставаться на месте, спустился к пушке, и, хотя она уже не однажды была им осмотрена, снова стал проверять ее.
Китовый харч! — послышался голос Сливы.
Курилов взглянул за борт. Слева от судна в зеленовато-голубой воде тянулась широкая маслянистая буро-красная лента планктона. Она уходила к горизонту.
Усилить наблюдение! — приказал Волков. Кроме боцмана, за морем стали наблюдать все, кто был на палубе. Примерно через час Слива увидел в бинокль около двух десятков фонтанов. В море паслось стадо китов.
«Наконец-то!» — облегченно вздохнул Курилов. Он почувствовал прилив сил, нетерпеливо поглядывал вперед. Почему медленно идет судно?
Из «вороньего гнезда» раздалось:
—•Стадо идет встречным курсом!
Киты шли широким фронтом. Они так быстро пронеслись мимо «Шторма», что Курилов не успел и прицелиться. Волков удивленно подумал: «Почему же они плывут на юг с такой скоростью?» Вскоре все разъяснилось.
Стадо сейвалов уходило, преследуемое косатками. Косатки настигли одного кита, и вокруг него, как в котле, зашипела вода. Хищники вырывали из кита куски мяса. Вода вокруг животных окрасилась в розовый цвет. Как стая волков набрасывается на оленя, так косатки со всех сторон терзали огромного кита. Он бился, пытался вырваться, уйти, но косатки своими острыми зубами вцепились в его бока, и кит, изнемогая, забился на месте.
Моряки с изумлением следили за этой неравной борьбой.
— Как шакалы! — проговорил Волков. Кит бился из последних сил, пытался нырнуть, но косатки его не пускали. Мелькали их серповидные спинные плавники с белыми полосами позади, иногда из воды показывалась морда с открытой пастью, усаженной острыми, как отточенные ножи, зубами.
Скоро все было кончено. Хищники неторопливо, стайкой поплыли на юг и скрылись среди волн. Там, где недавно был кит, волны сменяли друг друга. Только несколько чаек кружилось над ними. Изредка они снижались к воде, выхватывали добычу и поспешно улетали к берегу.
Киты! Четыре фонтана! — сообщил с азартом Слива.
Волков повел «Шторм» к животным...
2
На базе в маленькой каюте редакции пахло типографской краской. Ольга вычитывала гранки очередного номера. На душе у нее было тяжело. И не с кем поделиться своим затаенным, личным. Была бы здесь хоть Горева. Но она уехала в Москву и, наверное, не скоро еще вернется.
Здравствуйте, товарищ редактор! — сказал, входя, Степанов. — Забрел на огонек!
Помполит повесил на крючок фуражку, удобнее уселся в кресло.
О чем задумалась?
Думаю дать передовую о наших гарпунерах, — быстро сказала Ольга, стараясь не смотреть на Михаила Михайловича, чтобы он не увидел ее заплаканных глаз.
Интересно! — оживился Степанов. — Можно посмотреть?
Он быстро пробежал набросок статьи и сказал:
Может, следует добавить, что с позапрошлого года иностранные китобойные фирмы повысили для своих гарпунеров норму с шестидесяти до восьмидесяти китов в год?
Почему? — спросила Ольга.
Вот и меня интересует, — поднял палец Степанов. — Потому, вероятно, что наши гарпунеры дают более высокую норму добычи. Выходит, таким образом, что иностранцы теперь за нами следуют.
Степанов раскатисто рассмеялся.
Об этом где-нибудь в статье надо непременно вставить пару слов. И вот еще что, — помполит стал серьезен, сделал паузу, а потом заговорил: — Чем больше я думаю о них, тем больше прихожу к убеждению: не может быть, чтобы китобойный промысел достиг уже предела своего развития. И вот меня занимает еще один вопрос. Я говорил с Можурой, он поддерживает. Может быть, стоит об этом в твоей статье добавить?
Ольга ожидающе смотрела на помполита.
— Не следует ли нашим гарпунерам напомнить, что им надо не только точно исполнять все приказания командования флотилии, а искать и находить, испытывать и применять новые методы промысла. Они должны проявить в труде творчество, смекалку. Почему, например, наши гарпунеры бьют кита двумя, пятью гарпунами, а не одним? Можно сказать, что так, дескать, поступают все иностранные китобои. Но нам ли по ним равняться? А что, если все-таки попытаться добывать кита одним гарпуном? Насколько дешевле обойдется тогда каждый добытый кит? Или другой вопрос: как сделать, чтобы при встрече со стадом китов не упустить ни одного промыслового?
Интересно, — проговорила Ольга. — Может, стоит дать заметку с призывом к китобоям вносить рационализаторские предложения?
Их беседу прервали гудки. Это китобоец извещал о своем подходе к базе. Степанов и Ольга насчитали три гудка — значит, он доставил трех китов.
Три! Идем встречать героев. Это знаешь кто? — Степанов хитро прищурился. — Леонтий Курилов отличился. Рада за мужа?
Ольга молча кивнула. Степанов уже давно заметил, что она расстроена, и только теперь решил как можно участливее спросить:
Что не в ладах с ним?
Да нет, просто так... Обиделся за статью, ну и... — Ольга торопливо достала носовой платок и, прижав его к глазам, нагнулась над столом. Плечи ее вздрагивали.
«Осел! — выругал про себя Степанов Курилова. — Упрямый осел! Ну, подожди!»
Ольга справилась с собой и, утирая глаза, улыбнулась виновато:
Бабьи слезы! Глупо! — И уже задорно добавила: — А к нему я не пойду. Была у него. Пусть теперь сам приходит.
Вот это правильно! — воскликнул Степанов. — Узнаю Ольгу Данилову.
Помполит вышел из каюты. Ольга посмотрелась в маленькое зеркало и рассердилась на себя за слезы: веки покраснели...
Курилова прислушивалась к шуму на палубе базы, к шагам людей.
В дверь постучали.
Войдите! — Ольга постаралась придать своему голосу спокойный, безразличный тон. Но это ей не удавалось. Чтобы скрыть волнение, она с подчеркнутым вниманием стала перечитывать свою статью, но не понимала ни слова, а слушала, как отворилась дверь, как в каюте раздались мужские шаги. Ольга ждала услышать голос Леонтия и удивилась, когда раздался чей-то другой. Она подняла голову и увидела штурмана Свидерского. «Зачем он здесь, что ему надо?» — недоумевала Ольга. Штурман поклонился:
— Прошу прощения. Немного поздно, но днем мы в море. Я статью принес... может, мне потом зайти?
Присаживайтесь! — пригласила Ольга. Свидерский достал из кармана сложенный вчетверо мелко исписанный лист. Ольга начала читать.
Свидерский писал о таких тонкостях и подробностях штурманского дела в условиях китобойного промысла, что Ольга с трудом вникала в смысл статьи. Она уже хотела заговорить об этом, но, когда подняла на штурмана глаза, встретилась с его немигающим, ощупывающим взглядом.
Курилова резко сказала:
Ваша статья слишком специальна.
Я и сам так думал, но не был в этом уверен, — торопливо согласился Свидерский и виновато улыбнулся» — Но мне хочется написать интересно, понятно. Может, вы мне поможете в этом?
Ольге хотелось, чтобы поскорее ушел этот чем-то неприятный ей человек. Она объяснила, но Свидерский не собирался уходить. Ольга с досадой поднялась.
Пойду на палубу. Надо посмотреть на вашу добычу. — Она направилась к выходу из каюты. На палубе Свидерский взял ее под руку.
-— Разрешите, здесь темно.
Ольга не видела, что невдалеке остановился Слива и удивленно следил за ними. Когда же он услышал, что Курилова сухо сказала Свидерскому «до свидания», он довольно улыбнулся. Боцман давно своим острым взглядом приметил, что Ольга пыталась освободить руку. Но штурман как будто этого не замечал. Он слащаво проговорил:
Я бы хотел, Ольга Пантелеевна, встречаться с вами...
Ольга гневно спросила:
Вы, очевидно, оговорились? Свидерский невольно отступил.
— Да я... Вы не так поняли, — начал было штурман, но Курилова уже исчезла в темноте палубных надстроек.
Свидерский вернулся на «Шторм», достал аккордеон и устроился с ним на баке. Подыгрывая себе, штурман томно напевал:
О, эти черные глаза,
Кто вас полюбит...
К штурману подошел Слива и положил руку на меха аккордеона. Мелодия оборвалась. Свидерский нахмурился:
Что мешаешь?
По душам хочу с тобой поговорить, — тихим, подкупающим голосом произнес боцман. — Хороша Ольга Пантелеевна?
Да, в соку, — причмокнул Свидерский и в тот же миг испуганно откинулся, потому что перед самым своим носом неожиданно увидел увесистый кулак боцмана.
Тихо, милейший, без шума! Шуметь не надо. Я не претендую на известность и на внимание публики. — Боцман пригнулся. — Слушай, штурман, — зашептал он, — я добрый человек и бесплатно даю тебе консультацию: забудь дорожку к Ольге Пантелеевне.
Это что — угроза? — загорячился Свидерский. — Да тебе-то какое дело?
Ша! — Слива оглянулся. — В темноте могу не разобрать, куда печать поставлю.
Он схватил штурмана за ворот и встряхнул так, что Свидерский вскрикнул. Лишь после этого Слива отпустил его, многозначительно помахав перед носом штурмана кулаком. Свидерский счел за лучшее молча удалиться.
В этот вечер он больше не играл на аккордеоне и с тех пор не появлялся больше в редакции. Затаив злобу против боцмана, Свидерский побаивался его и избегал. Слива только посмеивался.
...О чем Степанов разговаривал с Куриловым в этот вечер, никто не знал, но гарпунер в своей каюте после ухода помполита сидел красный, пристыженный, словно озорник, которого высекли. Потом он побрился, переоделся и пришел к Ольге. Вид у него был виноватый. Он нерешительно остановился у порога и сказал:
Ольга, я был...
Иди ко мне, глупый, — сказала Ольга и обняла мужа.
3
Ли Ти-сян взмахнул флейшерным ножом. Нож, сверкнув, легко рассек кожу финвала и глубоко вошел в жировой слой. Было утро. На палубе базы начали разделку последнего, третьего кита, убитого накануне Куриловым.
Как всегда, Ли Ти-сян размечал китовую тушу для своей бригады. Еще два—«три надреза, и рабочие приступят к разделке, но тут нож ударился обо что-то металлическое и лезвие обломилось.
Чего тебе? — озадаченно посмотрел на кита Ли Ти-сян и поднял испорченный нож. — Его кости, что ли, железный?
Заинтересованные резчики обступили бригадира.
Наверное, гарпун зарос в ките, — высказал кто-то предположение.
Осторожно вырезав кусок жира, рабочие извлекли небольшой гарпун.
С круглой пластинкой у пятки, гарпунчик отличался от обычного не только своим малым размером, но и конструкцией. Для охоты он не годился.
— Куда такой? — удивился Ли Ти-сян.
— Вроде наших, что метили китят, — сказал резчик. К ним подошел Степанов:
Что это у вас?
Смотри. — Ли Ти-сян протянул гарпунчик помпо-литу. — Его кита нашел. Нож совсем пропал.
Нож, конечно, жалко, — успокоил бригадира Степанов. — Но эта находка нам дороже.
Ли Ти-сян непонимающе смотрел на помполита.
Слушай, — и Степанов стал объяснять бригадиру значение находки.
На гарпунчике оказалась марка английской китобойной экспедиции в Антарктиде — «Дисковерн». Он был выпущен в кита через год после того, как база «Приморье» обратилась ко всем китобоям мира с предложением о совместном изучении миграции китовых стад. На это иностранные флотилии ответили тогда молчанием, а американцы — насмешкой.
Его американ, англичан — много мошенника, — не поняв толком, в чем дело, проговорил Ли Ти-сян. — Его шибко жулика.
Китаец ушел, а Степанов с гарпуном отправился к Можуре. Капитан-директор стоял посредине каюты с бланком радиограммы в руках.
— От Северова, — сказал он, увидев вошедшего помполита. — Предлагает начать обучение на китобойцах вторых гарпунеров!
Очень своевременно! — Степанов с гарпунчиком в руках сел на диван. — Нам здесь, на Дальнем Востоке, нужно иметь не три, а тридцать три китобойца. Скоро наступит время, когда от Посьета до мыса Сердце-Камень будут построены береговые базы по разделке кита. Запасы китов у нас большие. Мы еще плохо знаем, где киты находятся, и как в темноте тычемся в разные стороны. Да, — Степанов поднял гарпунчик, — вот взгляни, полюбуйся маркой. Английская!
Выбросить его за борт! — кивнул капитан-директор на гарпунчик.
Нет, — улыбнулся помполит. — Пусть будет у нас. Еще пригодится. Кроме того, сообщим им о времени и месте, где был добыт кит с этим гарпуном.
—I Им сообщать? — удивился Можура.
Это нужно для науки, — спокойно сказал Степанов.
Пожалуй, ты прав, — кивнул Можура, доставая трубку.
4
Стояла летняя ночь. Луны не было, но на чистом небе высоко горели звезды. На базе не утихал шум работ.
Подошел «Труд» с тремя серыми китами у бортов. Курилов встретил Тнагыргина.
Первенства не хочешь отдавать? — улыбнулся он. —- Спорить будем, — ответил Тнагыргин.
Спор один! кто даст больше китов, — проговорил Леонтии.
Правильно! — согласился Тнагыргин. - Хорошо! На базу по слипу втаскивали финвала, убитого в сумерках Турминым. Яркие снопы света от прожекторов хорошо освещали кормовую разделочную площадку. Вода у борта базы блестела, как отшлифованный металл, и на ее поверхности была заметна каждая морщинка.
— Кит! Живой кит! — крикнул вдруг кто-то. Курилов и Степанов бросились к борту. В свете, падавшем на черную воду, был хорошо виден детеныш кита
метров шести длиной. Он рыскал вокруг судна, как слепой котенок, толкаюсь головой в борта.
Степанов, сдерживая свой гнев, подошел к Ли Ти-сяну. Его бригада была занята разделкой. Острые ножи рассекали брюшную полость животного. Неожиданно из-под ножа хлынула, белая жидкость.
Молоко! Матку убили, — сдержанно проговорил Степанов. Он быстро ушел к Можуре.
Курилов направился к Ольге в редакцию. По пути он встретил Сливу. Боцман показал головой за борт.
Слышишь, дите китовое плачет, на Турмина жалуется? — сказал он.
Он случайно матку загарпунил. Это с каждым может случиться, — встал на защиту Турмина Курилов.
...Китовые стада встречались чаще и чаще. По пути на север животные подолгу задерживались у острова, прибрежные воды которого были богаты планктоном и рыбой.
Киты один за другим попадали под выстрелы Леонтия. Смертельно раненные, они уводили судно далеко от базы. Оставив тушу на плаву, «Шторм» снова разыскивал стадо и продолжал охоту.
Настроение Леонтия улучшалось. Он ощущал необычайный прилив сил. Разрыв в добыче между ним и другими гарпунерами уменьшался. Курилов теперь не торопился взять самого ближнего от судна кита, а выбирал того, что покрупнее. Впервые за многие дни с его лица сошла угрюмость.
5
Утро застало Старцева и помполита у Можуры. В каюте было накурено, душно, люди сидели с серыми, усталыми лицами и покрасневшими веками. Степанов потянулся и сладко зевнул:
Эх, поспать бы!
— Можно и отдохнуть, — сказал Старцев. — Поработали мы славно, заслужили отдых вполне.
Степанов открыл иллюминатор. В каюту ворвался ветерок, зашевелил на столе бумаги. Помполит повернулся к Можуре:
Наши поправки к временным правилам охоты на китов будем считать принятыми. Так, что ли, товарищ капитан-директор?
Да! Я сегодня же отдам приказ по флотилии о том. чтобы эти поправки строго соблюдались.
— А что решил насчет Турмина?
Турмин не умышленно убил матку, только впоследствии это обнаружилось. Охотился он в сумерках, китеныша не видел,
Надо предупредить всех гарпунеров, — сказал Степанов и повернулся к Старцеву: — Были ли какие-либо твердые международные соглашения об ограничении промысла китов?
Нет, - покачал головой ученый.
Значит, каждый бьет китов, сколько хочет и каких угодно, — задумчиво проговорил Степанов. — Но ведь так можно дойти до полного их истребления.
Старцев пожал плечами.
Не знаю, помогут ли сохранению китовых стад меры, которые мы принимаем, — заметил Можура. — Иностранцы своей хищнической охотой сведут на нет все наши попытки.
Лицо Степанова стало озабоченным. По привычке меряя шагами каюту, он заговорил:
Наш трест через правительство обратился ко всем китобоям мира с предложением разработать единые правила эксплуатации китовых стад.
Вряд ли встретим мы поддержку у иностранных компаний, — высказал сомнение Старцев.
Будем настаивать! — взмахнул кулаком Степанов. — Народы — хозяева всего, что есть на земле. М ы широкое общественное мнение возбудим и поднимем. Нас поддержат.
Вахтенный доложил, что на горизонте показался остров Трех Сивучей. Низкое небо затягивалось тучами, посвистывал ветерок. Тускло-серое море, словно через силу ворочая невысокие темные волны, шумело приглушенно, угрожающе. Гранитный, заливаемый волнами при шторме остров возвышался над морем тремя голыми, без всякой растительности, скалами. Разрушенные временем и непогодой, они издали походили на отдыхающих на лежбище сивучей.
Китобои смотрели на безграничную водную равнину. От нее веяло силой, мощью и вечностью.
Великий океан! — проговорил Степанов, глядя в даль морского простора.
Все, что приходилось ему раньше читать или слышать об океане, пришло сейчас на память. Трудно было подобрать более неудачное название, чем дал этому океану открывший его Магеллан. Редко бывает Тихий океан ласковым; он больше хмурится, шумит штормами, бьет в берега бесчисленными волнами...
Большая жизнь идет на его берегах и на островах. Русские люди не только первыми из европейцев вышли к Тихому океану со стороны Азии, но и первыми вступили на западное побережье Америки, добравшись до него на своих шитиках и кочах. Кто знает, может быть, на том вон островке делали привал русские землепроходцы и мореходы? Может, это они установили крест, что виднеется на одной из вершин острова, как память потомкам о далеких отважных предках.
В конце восемнадцатого века Григорий Шелихов основал в бухте Трех Сивучей, на острове Кадьяк, первое русское поселение...
О чем задумался, Михаил Михайлович? — спросил Можура, подходя к Степанову.
Думаю я о том, — живо откликнулся Степанов, — что по путям, проложенным русскими на утлых суденышках, идут советские люди.
Плавучая база «Приморье» бросила якорь у острова.
Китобойцы непрерывно подходили с новой добычей: китовые стада шли мимо острова на север. Люди хотя и устали, но были довольны.
И вдруг разом все кончилось, точно оборвалось. Исчезли китовые стада, море стало пустынным, безжизненным. Даже птицы на островке — и те смолкли, словно в какой-то тревоге. Можура подолгу простаивал на мостике, вслушиваясь в рокот моря. Оно казалось притихшим, затаившимся.
От Северова пришла радиограмма: «Горева, вернувшаяся из Москвы, вылетела самолетом на остров Дымный».
Значит, скоро получим от нес сведения, прошли ли киты на север, — сказал Старцев.
Можура повел флотилию дальше. Остров Дымный лежал на ее курсе.
Помполит отдыхал в своей каюте на диване. Он перебирал в памяти недавние события. Охота до последнего времени шла хорошо, и можно не сомневаться, что затишье в промысле долго не продлится. План наверняка будет перевыполнен. Но все ли сделано, чтобы добыть китов еще больше?
Степанов сел на диване, затем рывком встал и зашагал по каюте. Наконец он остановился перед письменным столом, задумался. Взгляд упал на две узкие половинки распиленного моржового клыка, висевшие как украшение на стене. Степанов купил их в Наукане.
Желтоватая поверхность кости была испещрена рисунками. На одной половине нарисована собачья упряжка с сидящим на нартах каюром. Михаил Михайлович перевел взгляд на другую половинку клыка. Вначале он равнодушно рассматривал рисунок. Думая о гарпунерах, Степанов глядел на клык как на вещь, давно знакомую во всех подробностях.
На втором рисунке изображалась охота на китов. За тремя животными гнались байдары, в которых сидели чукчи-охотники. На носу байдар стояли гарпунеры и метали в китов гарпуны, похожие на копья. Некоторые гарпуны уже впились в животных, другие же только летели.
Сколько раз смотрел Степанов на этот рисунок! Но только теперь он обратил внимание на одну деталь. Гарпуны на изображениях всегда попадали в бок китам, около переднего плавника. Туда же направлялись и летящие. И ни одного гарпуна не было видно на спине китов!
Михаил Михайлович внимательно пригляделся к рисунку и особенно заинтересовавшей его детали. Чукчи в своих рисунках всегда верны жизни. Значит, то, что гарпуны направлены не в спину, а в бок китов, — не случайность! Степанов задумался. Раз гарпуны летят в одно и то же место, значит, тут есть какая-то цель, расчет. В чем же дело? Почему?
Степанов сел за стол и, положив перед собой кость, достал из ящика книжку, привезенную Горевой. Полистав ее, он нашел рисунок внутреннего строения кита.
Помполит вспомнил, как Тнагыргин объяснял своему ученику, молодому матросу Саше Панину, куда нужно целиться во время охоты на кита при большой волне. Ученик внимательно, затаив дыхание, слушал гарпунера, но вдруг удивленно спросил:
А разве обязательно нужно бить кита в спину?
В спину легче попасть, — ответил Тнагыргин. — А у нас на Чукотке охотники бьют гарпуном в бок. Сердце уколоть надо. Но для этого надо быть очень хорошим охотником.
«Вот оно — решение! — сказал себе Степанов. —| Научиться убивать кита ударом в сердце с одного гарпуна».
Вспомнил помполит и о том, как Грауль всячески старался избегать выстрелов в бок кита, а давал команду заводить судно в хвост животному. Ясно теперь, для чего это делал немец!
Как же это он, Степанов, допустил такую оплошность. Не придал в свое время значения таким фактам! Сколько китов упущено, сколько лишних выстрелов. Надо это дело поправить.
Помполит пригласил к себе Тнагыргина. Михаил Михайлович взял со стола моржовый клык с рисунком, изображающим охоту на китов, и спросил, правильно ли направлен гарпун.
Наши охотники бьют кита всегда в сердце, — сказал Тнагыргин вместо ответа.
Значит, правильно я думал, — улыбнулся Степанов. — Надо, чтобы вы, Тнагыргин, рассказали всем гарпунерам, как охотятся на китов чукчи.
Помполит долго еще беседовал с Тнагыргином. Потом, захватив моржовый клык, Михаил Михайлович пошел к Можуре и высказал ему свое предложение. Капитан-директор заинтересовался с первых же слов. Взяв моржовый клык, он посмотрел на рисунок.
Пожалуй, вы правы. Мы сделаем в добыче китов шаг вперед.
Должно выйти, — убежденно сказал Степанов. — Считай, сколько экономии в выстреле, в гарпуне, в лине. Не будет необходимости в этой многочасовой погоне за раненым китом, на которую сейчас уходит большая часть времени.
Настроение Степанова передалось Можуре. Их беседу прервал вахтенный. Он вручил капитан-директору радиограмму. Можура прочитал ее и, помрачнев, протянул помполиту. И Читай!
Михаил Михайлович быстро пробежал текст.
Радиограмма была из Петропавловска. В ней для сведения капитанов судов сообщалось, что началось оживление деятельности подводных вулканов и нужно ожидать штормов
Теперь все время надо быть начеку, — сказал Можура.
Степанов спросил:
— На Дымном есть вулкан?
Да, этот остров вулканического происхождения, — ответил Можура. — Возможно, что возобновившаяся деятельность вулканов и заставила китов изменить их путь.
Весьма вероятно, — согласился Степанов. — Пожалуй, так оно и есть. Как на Дымном, спокойно? Там же Горева.
Не знаю, — пожал плечами Можура. — Давай запросим.
— Я думаю, что курса мы менять не будем, — сказал Степанов. — Пойдем к Дымному, а оттуда дальше на север.
Да, это будет наиболее правильно, — согласился Можура. — А сколько вулканов еще не нанесено на карты?
И оба подумали, что под днищем базы, наверное, не один километр водной толщи, а там — дно океана, которое никем не исследовалось и не изучалось. И совсем неожиданно на большой глубине может начать действовать вулкан, разбуженный таинственными силами природы. В какой-то миг вода забурлит, вырвется расплавленная масса, столбы газов и пара поднимутся на поверхность. И море, сейчас спокойное и тихое, превратится в ревущую, все уничтожающую стихию...
— Как мало мы еще знаем природу, ее силы, — задумчиво проговорил Степанов. —- Но придут времена — и разрушительные силы вулканов будут использованы.
Тебе бы фантастические романы писать, — улыбнулся Можура.
Фантазия? — спросил Степанов. — Скажи мне, кто в свое время не посмеивался над Циолковским и многими другими «фантазерами»? А ведь их фантазии сбываются.
Убедил, убедил, — расправил усы Можура. — Верю, что и вулканы люди превратят в гигантские топки.
Верить надо в людей! — горячо сказал Степанов.— Они великие дела творят! Мы говорим — прогресс! А люди еще только начинают пробовать свои силы. Сколько еще предстоит сделать, чтобы весь земной шар стал хорошо обжитым, благоустроенным...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
1
Четвертые сутки над морем стоял туман. В каютах днем горели лампы. За плотным густым туманом не было видно ни воды, ни неба. Китобоец плыл словно в облаках. Гудки звучали слабо, глухо, точно кто-то закутал их в ватное одеяло.
Леонтий отбросил книгу. Вынужденное безделье выводило его из себя.
В дверь постучал вахтенный:
Капитан просит вас к себе.
Надев китель, Леонтий вышел на палубу. Моросило. У Курилова разом повлажнело лицо, на темно-синем сукне кителя осели бесчисленные капельки воды.
Волков сидел в кресле в резиновом плаще, в фуражке с надвинутым на нее капюшоном. Капитан нес вахту во все туманные дни. Плавание в новом, еще малоизвестном районе заставляло его быть настороже. Новых карт не было, а старые, составленные еще в прошлом столетии, оказывались неточными.
Взглянув на вошедшего гарпунера, капитан встряхнулся и, чтобы не уснуть, закурил.
Помнишь статью и заметку в нашей газете о необходимости рационализации всей нашей работы? — заговорил Волков. — Пожалуй, скоро нас спросят, что мы придумали. А у нас ничего нет.
Курилов молчал.
Мы вывели из прорыва «Шторм». Но это только сегодня у нас хорошо. А как будет завтра, послезавтра, через год, через пять лет? Ты об этом подумал? Неужели ты будешь вот так же, как сейчас, промышлять китов? Чем ты отличаешься от других гарпунеров? Более точной стрельбой? В любое время тебя могут обогнать. — И неожиданно,- чтобы расшевелить гарпунера, Волков спросил: — Ты любишь свое дело?
— Ну еще бы! — воскликнул удивленный Курилов. — Что любишь свое дело и работаешь с душой, — это
хорошо. Я уверен, что ты и план перевыполнишь. Но ты коммунист, а это значит, что ты должен идти впереди других, показывать пример. Слышишь? То-то. Пока я в тебе этого не чувствую.
Слова Волкова задели Курилова за живое, в глазах его вспыхнули упрямые огоньки. Капитан достал из стола и протянул Курилову листок бумаги.
Справка. В ней указаны стоимость одного выстрела, одного часа хода корабля во время погони за раненым китом. Подумай над ней!
Курилов взял справку, недоумевая, зачем она ему, но тут же улыбнулся:
От меня требуется уменьшить и то и другое?
Подумай! — поднялся Волков.
Они вышли на мостик. По-прежнему стоял густой туман.
На «Шторм» доносился характерный шум.
Это кашалоты «дрейфуют» вместе с нами, — сказал Леонтий. — В тумане они не двигаются, ожидая улучшения погоды.
Курилов думал начать охоту сразу, как только рассеется туман. Судя по шуму, стадо было большое. Но туман не рассеивался. В каютах было сыро. Белье и вещи стали влажными. В тесной кают-компании громко стучали костяшками домино.
Время тянулось медленно. Радист укрылся в своей рубке от надоевших ему вопросов о погоде.
Свидерский под аккордеон тянул ресторанные песенки. Голос штурмана был Волкову неприятен, как туман.
Вахтенный, передайте штурману, что его пение собрались слушать кашалоты! — громко крикнул он.
— Есть! — весело ответил матрос. Свидерский, обидевшись, умолк.
Курилов сидел в своей каюте в глубокой задумчивости. Степанов недавно напомнил ему его же слова о Грауле, когда тот, охотясь, стрелял не в бок, а в спину кита.
Леонтий достал из чемодана толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке, провел по ней ладонью и раскрыл. Это был дневник. Полистав тетрадь, он нашел нужную запись:
Сегодня хорошо рассмотрел, как охотится Грауль. Честно говоря, нет в этом ничего сложного, а тем более загадочного. Непонятно одно: почему Грауль не бьет кита в бок, а обязательно заходит ему в тыл и стреляет в спину?»
Как можно было забыть об этих записях? Да, правильно писалось, о нем в передовой газеты «Гарпун». Он переоценил свои силы и успокоился.
Леонтий был сердит на себя. Задача гарпунеров — вогнать гарпун поглубже, чтобы граната смертельно ранила животное. А что если стрелять кита не так, как обычно, не сзади, не со спины, а заходить во фланг и бить его сбоку, прямо в сердце? Сбоку к нему можно подойти ближе и целиться легче. Тогда на кита и одного гарпуна будет достаточно.
Курилов взял карандаш, листок бумаги и набросал рисунок судна. Впереди он нарисовал кита. Провел от судна к киту прямую линию. Получилась схема охоты по обычному способу — с заходом сзади. А что если идти не в кильватер киту, а на параллельных с ним курсах?
Теперь Леонтий понял, зачем Волков дал ему справку о стоимости одного выстрела: до сих пор Курилов тратил на кита самое меньшее два выстрела — в точном соответствии с правилами, так как второй гарпун считался до-бойным.
«Правила-то мы сами составляли, — думал гарпунер. — Рассчитывали их на старый способ. А если промышлять по-новому, на кита может вполне хватить одного гарпуна. Граната разорвется у самого сердца. Проверю на практике», — решил он.
2
Капитан приказал передать, что туман рассеивается, — сообщил Курилову вахтенный.
Гарпунер вышел из каюты. С запада дул ветер. Туман редел. Серый полумрак светлел, появилось солнце, расплывшееся, как масляное пятно на бумаге.
Китобои собрались на палубе. Леонтий поднялся на мостик к Волкову. Капитан встретил гарпунера улыбкой:
Слышишь! Кашалоты забеспокоились. Чуют тебя.
Туман уплывал от китобойца сплошной стеной, цепляясь серыми клочьями за темно-зеленую воду, точно пытаясь задержаться.
Неожиданно, пробившись сквозь эту стену, хлынул яркий солнечный свет, залил море, корабль. Сразу стало веселее на душе.
— По носу, кажется, фонтаны — сообщил из бочки ученик Сливы, Виталий Тарасов.
Слива выпрямился и ехидно на все судно спросил бочкаря:
Шо я слышу? Витечка, будь другом, повтори свою продуманную фразу.
Тарасов, побаивавшийся Сливы, недоумевал:
Филипп Филиппович! Я же правильно рапортую. Вы же сами так учили.
Нет, вы слышите? — обратился Слива к морякам на палубе и, разведя руками, прижал их к груди. — Обратите, пожалуйста, внимание: этому мальчику кажется, что есть киты. Кажется! Какого тонкого воспитания наш Витя!
— Вижу, вижу! — понял свою ошибку молодой бочкарь. — Справа по корме кашалоты!
Моя школа! — подмигнул Слива.
Леонтий обернулся. Над морем вблизи китобойца поднимались невысокие, пушистые, наклонные фонтаны. Они часто прерывались. Чернели на воде широкие спины и головы кашалотов, виднелись спинные плавники. Под лучами солнца киты оживились. Некоторые из них высовывались из воды, показывая темно-бурые бока с собранной в бугристые складки кожей. Другие, круто сгорбившись, неторопливо ныряли.
Леонтий насчитал тринадцать китов. Все они были крупными. «Шторм» быстро приближался к животным. Киты не обращали никакого внимания на судно.
Из воды выпрыгнул, наполовину показав свое могучее тело, черно-бурый кашалот.
Животное упало на бок, зарылось в воду и, с большой скоростью описав круг, оказалось перед судном.
Будем бить этого! — сказал Курилов.
Волков застопорил машину. Проходили минуты. Кури лов и Слива стояли у пушки, готовые в любую секунду выстрелить. Китобои терпеливо ждали кита, ушедшего на большую глубину в поисках добычи. Они знали, что кашалот вынырнет в том месте, где и нырнул.
Кашалот питается кальмарами, осьминогами и донными рыбами. Он уходит за пищей на глубины, не доступные другим морским животным. Но и на поверхности он чувствует себя так же хорошо. В отличие от других китов кашалот водит большое стадо самок, которое завоевывает в битве с самцами.
Быстро и безошибочно передвигается кашалот из года в год по одним и тем же морским дорогам — ив солнечный день и в ясную ночь, когда хорошо видны звезды. Но стоит туману или тучам закрыть солнце и звезды, как стадо кашалотов останавливается. Животные, лежа на воде, дожидаются ясной погоды. Чем это вызвано, пока еще неизвестно, но все китобои это знают.
Волков поглядывал на часы. Кит долго не показывался. Наконец он шумно вынырнул, взбудоражив воду, и лег на поверхности, выбрасывая пушистые фонтаны.
Полный ход! — подал команду Леонтий.
Он решил стрелять кашалоту в бок, идя с ним на параллельном курсе.
Волков подвел судно так, что кит стал справа от «Шторма». Леонтий выбрал точку для прицела — немного позади и ниже грудного плавника.
Кит лежал на воде, почти не двигаясь. Леонтий выстрелил. Гарпун вошел в бок животного, и граната разорвалась.
Кашалот вздрогнул, секунду лежал неподвижно, потом рванулся вперед, потащив за собой судно, бросился в сторону и закружился на месте.
Леонтий крикнул Сливе:
Давай второй гарпун!
Слива замешкался. Леонтий прикусил губу, бросая на своего помощника яростные взгляды.
Кашалот ушел в воду и вынырнул у самого судна прежде, чем успел предостерегающе крикнуть бочкарь. Волков бросил судно влево, но кашалот все же ударил в правую скулу «Шторма». Корабль тряхнуло. Леонтий едва удержался на ногах. К счастью, удар скользнул, не причинив повреждений. Кашалот вновь попытался нырнуть, но не смог и, вздрогнув, перевернулся кверху брюхом. Капитан поздравил гарпунера:
Молодец! В рекордно короткий срок убил кита! Волков подвел судно к добыче. Леонтий осмотрел тушу
и понял свою ошибку: оказалось, что прицелился он неточно — гарпун попал в бок кита далеко от сердца, но все же рана была смертельной.
«Спокойнее, — думал Леонтий, возвращаясь к гарпунной пушке. — Точнее надо целиться». Но главное уже было достигнуто: кит добыт с первого снаряда.
3
Курилов заканчивал охоту, а в это время, довольный успехами гарпунера, Волков ходил по мостику и улыбался какой-то своей мысли... Вот уже третий кашалот убит с одного выстрела. Встретив вбежавшего на мостик гарпунера, капитан прищурился и легонько ударил его по плечу.
Как это говорится, есть еще порох в пороховницах! Леонтий кивнул в знак согласия и посмотрел на море,
окутанное вечерними сумерками. Сейчас ему было радостно. Настали и у него эти светлые минуты, когда перед человеком открываются новые горизонты в его труде и исканиях. Надо только поскорее, не теряя времени, обучить всех новому способу стрельбы.
Пока «Шторм» шел к базе, ведя добытых китов, Курилов в своей каюте писал статью в газету. Статью он назвал: «Один гарпун на кита». Писалось легко. Рассказывая о своем открытии, гарпунер набросал и небольшую схему. Прочитав статью, Леонтий остался ею доволен: просто и ясно. Теперь скорее передать ее Ольге. И как будут удивлены другие гарпунеры, когда прочтут его статью! Курилов испытывал чувство гордости, пряча статью в карман.
Догорала вечерняя заря. Море лежало спокойное, темное, поблескивая огненно-медными бликами уходящего солнца, от которого легла на водную гладь пурпурно-розовая дорожка. Небо было чистое: назавтра ожидалась хорошая погода.
По приказу Можуры все суда собрались у базы. Китобои поднялись на палубу. Стоял многоголосый говор. Люди, долго не встречавшиеся, занятые в последнее время напряженным трудом, сейчас с удовольствием отдыхали, рассказывали друг другу новости.
Курилов, поднявшись на базу, встретил Турмина. Тот оживленно спросил:
Ну как, здорово Тнагыргин придумал?
Что? — без интереса спросил Курилов, торопясь к Ольге.
Не знаешь? — удивился Турмин. — Что, не читал сегодняшний номер «Гарпуна» со статьей Тнагыргина?
Нет, — настораживаясь, покачал головой Курилов. — А о чем он пишет?
Вот читай! — Турмин достал из кармана газету и, развернув, протянул Курилову. — Он предлагает бить кита в бок, прямо в сердце. Одним гарпуном.
Курилова обдало жаром. Он быстро пробежал статью и невольно вздохнул: Тнагыргин обогнал его.
— Здорово ведь? — восхищался Турмин. — Вот так и будем теперь охотиться. А ты почему такой красный? — удивленно посмотрел он на лицо Леонтия. — Температура у тебя, или что?
Слегка повышенная, — кивнул Курилов и отошел. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он смял в кармане свою статью и швырнул ее за борт.
Зачем море мусором засыпаешь? — раздался сзади голос. Курилов обернулся. Перед ним стоял Тнагыргин.
Хотел тебя письменно поздравить, — сказал Курилов. — Да лучше уж лично.
На себя Курилов сердился за ту растерянность и, может быть, зависть, которые охватили его в первую минуту после того, как он прочитал статью Тнагыргина...
-А я тебя ищу, — Ольга подошла к Леонтию. — Хочу побывать на «Шторме», посмотреть, как ты охотишься. Возьмешь меня?
Обязательно. Твой приход должен принести нам счастье в охоте, — засмеялся Курилов. К нему присоединилась Ольга. Они вспомнили суеверного Андерсена.
Ну пошли, — Курилов взял жену под руку. Спускаясь по трапу, он слушал Ольгу.
Молодец Тнагыргин, — говорила Ольга. — Верно, его предложение интересное?
Очень, — согласился Курилов и улыбнулся своей неудаче со статьей.
Ты чему улыбаешься?
Да нет, тебе показалось.
...Флотилия продолжала плавание, держа курс на остров Дымный. Поздним вечером Ольга и Леонтий были на палубе «Шторма», любуясь ночным морем. По небу ползли тучи, часто закрывая луну. Когда она выходила из-за туч, возле китобойца светились полосы воды, как под сильным прожектором. Свет переливался разными оттенками — от золотистого до зелено-серебристого и голубоватого. Ольга с восхищением смотрела на эту игру света.
— Как красиво! — прошептала она. Полоса искрящейся воды, казалось, зажгла море. Оно ярко вспыхнуло. Цветной этот фейерверк держался долго. Китобойное судно шло, с шумом разрезая воду. Ольга, прижавшись к плечу мужа, бездумно смотрела на море. Она была счастлива. Молчал и Курилов.
Вот, наконец, море погасло. Только вокруг китобойца переливались и мигали огоньки стремительно бегущей вдоль бортов воды. •
«Шторм» двигался вперед, точно опоясанный золотым шнурком, концы которого вились за кормой. Становилось все прохладнее. Ольга поежилась:
Север дышит.
Иди в каюту, — предложил Курилов, — а я еще побуду здесь.
Проводив жену, Курилов поднялся в радиорубку. Радист сидел, как всегда, в наушниках. Увидев Леонтия, он сорвал их и, потрясая ими в воздухе, закричал:
Киты, кругом киты!
— Откуда? — удивился Леонтий.
Не знаешь? — радист даже подпрыгнул от удивления. — Вот здорово! Ведь о замеченных китовых стадах радируют нам все суда, идущие в этих водах. А пограничники — те прямо по часам докладывают.
Ну?
Что «ну»? Так мы же обратились ко всем судам с просьбой помогать нам в поисках китов. Вот все и откликнулись. Теперь я едва успеваю принимать радиограммы. Держись, гарпунер! Покажи класс стрельбы!
Курилов вышел из рубки. Сна не было. Леонтий прошел на мостик. Вахту нес Волков. Увидев Леонтия, он сказал:
Что бродишь? Отдыхай! Утром будет много работы: идем к большому стаду! А обогнал нас Тнагыргин!
На мостик поднялся Слива.
— Минутку внимания. Слышите вздохи? — сказал он. Курилов и Волков прислушались. В ночной тишине
отчетливо было слышно, как дышали киты.
Спят себе, — сказал Волков. — Даже обидно мимо них проходить.
А зачем проходить? — раздумывая, медленно проговорил Курилов. И вдруг воскликнул: — Охотиться будем! Поднимай команду!
— Ночью еще никто не охотился за китами! — удивился Волков. — Это уж ты загибаешь!
А мы будем охотиться!
Курилов побежал по трапу к гарпунной пушке.
Поднимай команду! — снова крикнул он на бегу. Вскоре судно ожило.
Удивленные и заинтересованные необычной охотой, моряки быстро выполняли свои обязанности.
По небу ползли рваные темные тучи. Бледно-желтая, точно выгоревшая луна, казалось, плыла в тумане, то освещая море, то погружая его во мрак.
Курилов увидел силуэт кита, затем второго и третьего. Киты лежали недалеко друг от друга темными огромными поплавками. Это были кашалоты.
Курилов подал команду:
Малый ход! — и стал готовиться к стрельбе. Ольга поднялась к Волкову.
Выйдет что-нибудь из этой затеи? — спросила она.
У Курилова должно выйти! — откликнулся капитан и уверенно добавил: — Выйдет!
Море тускло поблескивало в темноте. Была тихая зыбь.
Судно медленно приближалось к кашалоту. Леонтий тщательно прицелился и выстрелил. Гул выстрела разнесся под ночным небом. Гарпун с визгом пронзил воздух и почти весь ушел в кита. Кашалот метнулся, и вода засверкала миллионами огоньков.
Выбрасывая темный фонтан, кит рванулся вперед и потащил за собой судно. Через несколько минут он затих.
Волков пожал Леонтию руку.
Молодец! Промышлять китов ночью — это здорово!
Днем и ночью, и в любую погоду, — отозвался Курилов. — Хорошо бы нам установить прожектор. С прожектором ночью легче будет и по морю шарить, и целиться в кита.
— Фары для нашего «Шторма» прямо-таки необходимы, — вставил Слива. — Не китобоец будет, а дредноут.
Из радиорубки выскочил радист и подбежал к капитану.
«Приморье» не верит моей радиограмме! — доложил он.
Волков усмехнулся и отправился в радиорубку. Пошла с ним и Ольга. Капитан продиктовал радисту:
Говорит капитан «Шторма». Прошу подобрать кашалота, координаты...
Радист добросовестно отстукал радиограмму. База тотчас же ответила:
Боря, брось мне засорять мозги. Радист возмутился:
Я буду жаловаться, рапорт на него подам!
Не горячись! — засмеялся Волков. — Что ночью бьем китов, да еще с одного выстрела, этому не сразу поверишь. Давай вторую радиограмму.
Радист базы ответил, что радиограмма принята. Но при этом пошутил:
Дорогой Боря, если натравил, — береги свою бороду: отрежу.
Радист «Шторма» даже покраснел от ярости, но Ольга его успокоила:
Подумай, что там сейчас делается? Ради первого кита, убитого ночью, можно и не такую шутку простить.
Над китобойцем прокатился новый гул выстрела. Курилов продолжал охоту...
Когда наступило утро, на воде, в том районе, где прошел китобоец, покачивались две китовые туши. Над ними в солнечном свете алели флаги, развеваемые ветром.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
1
Дайльтон нетерпеливо посматривал на часы. Секундная стрелка шла сегодня по своему кругу как будто слишком медленно. Перед президентом лежали срочные бумаги, но он даже не взглянул на них. Дайльтон был в нетерпеливом возбуждении. Лакированные ногти холеных, но тощих рук, обтянутых сухой кожей, выстукивали нервную дробь по полированному дереву стола.
В кабинете было жарко. Большой вентилятор бесшумно гнал на президента струю освежающего ветерка, и все же Дайльтон часто смахивал платком капли пота со лба.
Он потянулся к ящику с сигаретами и остановился. В кабинет вошел Гжеймс.
Ну? - хрипло спросил Дайльтон.
Он вцепился пальцами в край стола и подался вперед.
В позе его было что-то хищное. Советник, искоса взглянув на Дайльтона, продолжал обтирать толстую в складках шею и затылок.
Да говорите же, черт вас подери! — стукнул Дайльтон ладонью по столу.
Правительство согласилось с предложением русских, — выдохнул Гжеймс и взмахнул рукой с зажатым в ней платком. Это был жест безнадежного отчаяния.
Президент откинулся на спинку кресла, будто его ударили. Гжеймс все еще обтирал свое красное лицо.
— В государственном департаменте объяснили, что отказаться от предложения русских было невозможно. Общественное мнение...
К черту! К черту! — крикнул Дайльтон.
В следующее мгновение он выхватил дрожащими руками сигару из ящика, прикурил ее и подошел к окну. Постоял, взглянул на расстилавшийся внизу Нью-Йорк и повернулся к советнику:
Неужели они там не понимают, что, соглашаясь на предложение большевиков о заключении международной конвенции, мы сами себе надеваем кандалы на руки, а на шею — петлю из манильского троса.
Общественность... — начал Гжеймс, но Дайльтон опять прервал его:
Общественность не охотится за китами. Мы Добываем их! Известно ли вам, с какими предварительными предложениями решили выступить русские?
Да, — кивнул Гжеймс. — В московской печати появилась статья. Я имел беседу в советском посольстве.
Ну! — нетерпеливо выдохнул Дайльтон.
Ограничение промысла китов в зависимости от их размеров и возраста...
Дайльтон побагровел.
Китовые стада никому не принадлежат, и я буду бить китов таких, каких угодно, и столько, сколько мне надо! — крикнул он.
Русские предлагают поставить на каждом плавучем заводе не менее двух инспекторов, чтобы они наблюдали за промыслом круглосуточно.
Вот как! — затрясся Дайльтон в мелком злобном смехе. — Может быть, мне еще скажут, сколько дней в году я могу охотиться?
— Да, большевики будут настаивать на запрещении охоты на китов свыше шести месяцев в году, — подтвердил советник.
Президент швырнул сигару в пепельницу. Его холодные глаза сощурились, и он медленно, отделяя каждое слово, сказал:
Не нравится мне, что правительство заигрывает с русскими. Не нравится.
— Вынуждены согласиться, — развел руками Гжеймс. — Русских поддерживают другие правительства. Предложения Москвы о сбережении китовых стад и о рациональной охоте вызывают симпатии. В наших левых газетах...
Дайльтон движением руки остановил его.
Вы лучше скажите, возможно ли устроить наших людей на русскую флотилию?
Советник отрицательно покачал головой.
Нам надо действовать через русских белоэмигрантов: люди недовольные, жадные до денег. Вот их-то и следует нам иметь в виду, — сказал президент компании.
Одного такого удалось послать на флотилию, — напомнил Гжеймс. — Теперь он штурман на русском китобойном судне.
Какой эффект? — заинтересовался Дайльтон.
Пока только сообщает маршрут флотилии русских,— неохотно ответил советник.
Пусть смелее действует, припугните его, — проговорил президент, — а сейчас надо сделать все, чтобы провести нужную нам конвенцию. Побить русских их же оружием... — Дайльтон помолчал. Затем закончил тоном приказа: — Провалить все большевистские предложения и обеспечить прием своих!
Трудно будет!
Вызвать ко мне представителей всех китобойных компаний, — не слушая его, продолжал Дайльтон. — Пусть кто-нибудь из них посмеет поддержать эту коммунистическую пропаганду.
Дайльтон сжал в кулаки свои крючковатые пальцы и с кривой усмешкой сказал Гжеймсу:
Радируйте на наши флотилии — требуется усилить охоту за китами. Бить всех подряд! Бить и бить! Бить больше! В Антарктике мы хозяева и будем охоту вести по-своему.
— В Антарктике нет русских, — согласился советник.
Не будьте младенцем, — рассердился президент. — Русские и туда придут! Если они за эти четыре года успели сделать столько, что мы должны теперь кое в чем их догонять, то — уж поверьте мне — русские придут и в Антарктику. Дорогу им туда не закроешь. В чем их сила — ни вы, ни я, никто этого не знает. Мы только знаем, что они очень опасны. И с ними надо бороться. — Дайльтон встал. — Вызовите ко мне Грауля! И не забудьте разослать статейки в эти паршивые газеты.
Советник вышел. Президент долго неподвижно сидел за столом. Впервые он почувствовал, что не все в мире, связанное с китобойным промыслом, подчиняется ему и не всем, как привык, может он теперь распоряжаться. Это было страшно. Дайльтон передернул плечами, позвонил.
Соедините меня с государственным департаментом, — сказал он вошедшей в кабинет секретарше.
Минуту спустя Дайльтон говорил по телефону.
Было бы очень хорошо, чтобы международная конференция и заключение конвенции на убой китов проходили у нас. в Штатах, желательно в Вашингтоне. Вы согласны? Очень хорошо. Благодарю. В этом случае надо выдать большевикам визы без затруднений. Мы их проучим!
Он засмеялся и, положив трубку, зашагал по кабинету, нервно потирая руки,
2
Готовясь к предстоящей международной конференции по рациональной эксплуатации китовых стад, Северов внимательно следил за иностранной печатью.
Предложение советского правительства о созыве международной конференции по китам, как и следовало ожидать, за рубежом было встречено в штыки.
Это особенно хорошо было заметно по печати. Почти каждый день почта доставляла Северову многостраничные американские, английские, норвежские газеты, в которых все больше появлялось статей, направленных против советских китобоев и их предварительных предложений.
Управляющий трестом развернул одну из американских газет, и ему в глаза бросился жирный, идущий через всю страницу заголовок: «Почему я отказался работать на советской китобойной флотилии?»
В статью был заверстан портрет. Не читая подписи под статьей, Геннадий Алексеевич узнал автора. Это был Мак Хардинг.
— Ну, что вы там клевещете, дорогой мистер? — усмехнулся Северов и внимательно начал читать. Мак Хардинг писал:
«Большевистские комиссары на флотилии «Приморье» заставляли меня руководить разделкой молодых китов, сосунков и самок. Большевики истребляют китовые стада, выбивают молодняк, стремятся скорее опустошить моря. Я протестовал против преступного истребления китов. Во имя цивилизации и спасения китовых стад я отказался работать на русской китобойной флотилии. Тогда большевики дали приказ своему агенту китайцу Ли Ти-сяну зарезать меня. Только счастливая случайность спасла меня от смерти».
—- Вот прохвост! — не выдержал Северов и взял другую газету.
В ней оказалась статья Лундена и Трайдера под двойным заголовком: «Русские истребляют китов. Нас заставляли бить молодых китов».
В третьей норвежской газете заголовок был интригующим. «Что скрывается за предложениями русских?» Автор статьи писал:
«Русские предлагают ограничить промысел китов в зависимости от их размеров и возраста! Разве может цивилизованный западный человек возражать против этих предложений. Нет, он с ними согласен!
Да, мы будем согласны, и мы так и делаем, а большевики в это время бьют молодых китов и самок. Уже после внесения советских предложений на китобойной флотилии «Приморье» был убит сосунок. Разъяренная мать китенка чуть не потопила большевистское промысловое судно. Коммунистам едва удалось спастись. И это не единственный случай. Взгляните на снимок, помещенный внизу этой страницы, и вы увидите, что большевики добывают молодых китов...»
Северов невольно перевел взгляд и увидел снимок.
В первую секунду ему показалось, что у него зрительный обман. «Шторм» стоял, окруженный тушами китов, по величине которых можно было безошибочно определить, что они далеки от промыслового размера. В овалах были помещены портреты Волкова и Курилова.
Что за черт? — вырвалось у Северова. Он торопливо прочитал подпись под снимком: «Браконьеры Тихого океана. Большевистские комиссары, истребляющие молодых китов. Этот снимок нам любезно предоставлен капитан-директором японской китобойной флотилии «Фудзияма-мару» господином Ямага, который собственными глазами видел, как большевики били молодых китов. Он попытался их задержать с поличным на месте преступления, но советское китобойное судно оказалось вооруженным пушкой!»
«Ловко сработано! — возмущенно думал Северов и не мог не злиться на Волкова и Курилова. — Вот результат недисциплинированности. Ротозеи, попались на удочку! Даже не заметили, что их фотографировали. Снимок явно смонтированный, но как доказать, что это фальшивка?»
Геннадий Алексеевич сложил газеты и достал из стола конспект своего выступления на международной конференции. В него надо внести новые мысли, которые пришли сейчас.
Поборемся, господа, — проговорил он тихо, и его перо заскользило по бумаге.
...Дайльтон, развалившись в кресле, неторопливо говорил Гжеймсу:
Газетный залп превосходен. Артиллерийская подготовка к заключению конвенции началась. Ха-ха-ха! Большевикам от этого не поздоровится!
Статья Хардинга гарантирует успех, — сказал советник.
Дайльтон описал в воздухе круг сигарой.
Помещать такие статьи ежедневно, — сказал он. — Усиливать впечатление.
— Больше не осталось очевидцев, — заметил Гжеймс. Дайльтон выпрямился в кресле и засверкал глазами.
- Не письма и разоблачающие статьи нужны, а не очевидцы. И вы тоже не младенец! За доллары можно найти любого очевидца!
Довольный своей шуткой, Дайльтон залился сухим смешком и снова развалился в кресле. Смотря на голубоватый, тающий в воздухе дымок от сигары, он почти мечтательно сказал:
В этот раз мы положим русских на обе лопатки и отучим их соваться к нам со всякими предложениями.
Гжеймс промолчал. Только его глаза моргнули, точно он хотел скрыть от своего шефа мелькнувшие в них насмешливые искорки»
Что же вы молчите? — привстал Дайльтон. — Вы, я вижу, стали со мною спорить и потеряли вкус к борьбе.
Я никогда не был поклонником бокса, — возразил Гжеймс. —• Нокауту на ринге предпочитаю стрельбу из автоматического пистолета на расстоянии.
Хорошо сказано, — одобрил Дайльтон. — Бить русских при обсуждения конвенции будем не мы, а всякие там... — Дайльтон сделал брезгливый жест, — чилийцы, норвежцы, датчане...
Хороший командир никогда сам не садится за пулемет, — согласился Гжеймс. — Эту грязную работу делают солдаты. Наше место на командном пункте.
— Ха! — оскалился Дайльтон. — Да вы совсем перешли на военный язык.
На войне — по-военному, — вздохнул советник. В кабинете стало тихо. Президент китобойной компании и его наиболее сведущий агент думали...
3
Поздно вечером «Шторм» отошел от базы с установленными на нем двумя прожекторами. Один был укреплен на мостике, другой — около гарпунерской площадки.
А ночка сегодня как по заказу, — сказал Волков гарпунеру.
Они посмотрели на темное небо. Звезд не было видно. «Шторм» окутывал густой мрак. Плескалась за бортом вода, ритмичный гул машины нарушал тишину ночного моря. Ходившие по палубе моряки разговаривали вполголоса. Необычайность эксперимента Курилова создала на судне настроение ожидания и напряжения.
«Как школьники перед экзаменами», — покачал головой Слива, проходя по палубе. Это ему не понравилось, и он, усевшись на бухту троса, вытащил из кармана губную гармошку. Над судном полилась одна из тех одесских мелодий, которые вызывают улыбку, желание двигаться, действовать, чувствовать себя немного бесшабашным.
И разом исчезло чувство скованности у моряков. Кто-то в темноте стал подпевать Сливе:
На Молдаванке пышные каштаны,
А мы уходим в море навсегда...
Море словно услышало музыку и песню. Вокруг китобойца стали вспыхивать светящиеся точки. От них быстро во все стороны разлился свет, и море, темное несколько секунд тому назад, осветилось фантастическим огнем с зеленоватым отливом. Золотые круги росли, расширялись, искрясь и переливаясь. Вот они коснулись друг друга и слились в одно сверкающее поле [60]
Свечение моря — явление, обусловленное светом, излучаемым морскими организмами, в частности планктоном..
Так же внезапно, как и вспыхнуло, море погасло. Снова мрак окутал судно, но теперь темнота казалась гуще, плотнее.
За кормой исчезли огни базы. Курилов направился к пушке.
Слива!
Слива на месте! — послышался голос боцмана.
Давай свет!
Есть!
Вспыхнули прожекторы. Два ярких с голубоватым отливом столба света ударили по воде. Китобоец шел, как большой жук, ощупывая дорогу длинными светлыми усами.
Курилов и Слива стояли у заряженной пушки, напряженно всматриваясь в темноту.
Луч прожектора с мостика уперся в огромный темный бугор — неподвижный, словно выступающий из воды камень.
— Кашалот, — определил по спинному горбу Курилов. От яркого света прожектора кит проснулся. Испуганный, он начал погружаться. Леонтий выстрелил...
...На рассвете «Шторм», сдав базе двух китов, отправился в новый рейс.
4
Был солнечный полдень. На горизонте по ходу базы виднелись темные облака. На палубе было тихо. Вторые сутки как прекратилась охота. Степанов зашел в радиорубку.
Что слышно нового? — спросил он Клебанова.
Пока ничего, — ответил радист.
Нескладно получается, — заметил Степанов.
Будем искать! — надел на голову наушники Клебанов. — Запрошу радистов всех островов и судов в нашем районе.
Степанов отправился к Можуре. Капитан-директора он застал склонившимся над картой. Она вся была испещрена красными крестиками — так были отмечены места, где промышляли китов гарпунеры.
Ничего не пойму! — Можура бросил на карту карандаш и достал трубку. — Все киты точно в воду канули. Ночью получили две радиограммы о замеченных стадах. Китобойцы прошли в указанные районы и ничего не обнаружили как будто киты куда-то бегут.
Можура был недалек от истины. Если бы можно было подняться над океаном и окинуть его ширь в этот момент, то стало бы видно, как киты уходят на север, далеко огибая остров Дымный.
Идем на север, — ткнул Можура карандашом в карту. — Здесь из наших китобоев еще никто не бывал.
Он провел по карте прямую линию. В стороне от нее оказался остров Дымный.
Вот и Дымный молчит. А ведь Горева была нашим самым аккуратным корреспондентом.
...Весь день прошел в напрасных поисках. Погода по-прежнему держалась хорошая. Внешне как будто не произошло ничего особенного, однако старый моряк знал хорошо море. Сейчас оно было каким-то непонятным.
Тревога Можуры возрастала. Особым чутьем он ощущал приближение опасности. Но какой, откуда? Он не высказывал своих опасений Степанову.
Капитан-директор непрерывно курил, выпускал густые струи дыма и не уходил с мостика. Он все более озабоченно посматривал на горизонт. Солнце багровело.
Прибежал помощник радиста. Он протянул капитан-директору листок радиограммы. Метеостанции предупреждали, что с юга приближался тайфун. Солнце быстро затягивалось дымкой. Люди бросились задраивать иллюминаторы и люки, убирать с палубы все, что можно было убрать.
Пронесся первый порыв ветра. Судно качнулось. По палубе, как дробь, застучали тяжелые брызги.
Можура, натянув дождевик, вышел на капитанский мостик. Команда заняла свои места. Свободные от вахты матросы приготовились в любую минуту прийти на помощь товарищам.
Небо заволакивали клубящиеся тучи. Мрачной, неприветливой стала вода, росла волна. Послышался тонкий посвист ветра.
В течение десяти—пятнадцати минут сила ветра нарастала. Воздух наполнился водяной пылью. Стало еще темнее.
Небо словно опустилось до верхушек мачт. Свист ветра перешел в вой. Потом вдруг на какое-то мгновение наступила тишина. А вслед за ней раздался оглушительный рев и грохот. Море всколыхнулось огромными волнами, подняв «Приморье» на гребень волны так, что обнажился бешено крутящийся винт. Затем база заскользила вниз, зарываясь носом в забурлившую воду. Вода хлынула на палубу. Под многотонной тяжестью судно осело по самый фальшборт. Казалось, что оно сейчас канет в пучину. Но база вырвалась из цепких, жадных лап моря и уже карабкалась по крутому подъему новой волны, разрезая ее железным носом. Потом снова этот отчаянный прыжок вниз...
Можура стоял на мостике, промокнув до нитки. Давно уже не курилась залитая водой трубка в его зубах.
...Проштормовав остаток дня, судно к полуночи стало выходить из зоны тайфуна, а Можура все еще не покидал мостика. Кок, рискуя быть смытым за борт, приносил ему несколько раз кофе в термосе.
Капитаны китобойцев радировали о своем местонахождении. Все они хорошо выдержали тайфун.
Снесенный с курса «Шторм» двигался в сторону Дымного. Можура приказал Волкову обогнуть остров с востока и идти на соединение с базой, направлявшейся на север. Передав капитану радиограмму с базы, радист, как обычно, следил за эфиром. Сквозь электрические разряды и писк морзянки тонкий слух его уловил знакомый почерк радистки с острова Дымного.
Радист обрадовался и, прижав наушники, стал вслушиваться в передаваемую ею торопливую радиограмму. Радистка тревожно выстукивала: «Проснулся вулкан. Проснулся вулкан. Возможно извержение лавы! Просим находящиеся в районе острова суда оказать помощь в вывозке людей. Начальник поселка Трофимов. Радистка Емельянова. Отвечайте... Прием».
Радист быстро отстукал ответ и, выскочив из рубки, побежал к Волкову. Капитан прочел радиограмму и приказал:
Сообщите Можуре, что мы идем к Дымному на спасение людей.
Вышел Курилов:
— Что случилось?
— Читай! — протянул ему капитан радиограмму. Курилов прочитал и с тревогой подумал о том, что
на острове Горева.
Можура приказал всем китобойцам идти к острову Дымному. «Приморье» полным ходом направилось туда же.
На базе начались приготовления к спасению людей.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
1
Китобойная флотилия подходила к острову Дымному вечером. Погода не улучшилась. Угрожающе гудел ветер. Волны с силой били в борта, взлетали выше палубы, словно хотели схватить судно, остановить его, но, обессиленные, падали и исчезали за кормой, чтобы уступить место новым, еще более высоким и яростным.
Волков и Леонтий не уходили с мостика. Китобоец продвигался вперед точно ощупью; густая темнота, затянутое тучами небо и дождь, свели видимость к нулю.
Слева по борту огонь! — доложил через несколько часов вахтенный.
Моряки присмотрелись и увидели высоко над морем пурпурный язык пламени. Время от времени пламя исчезало — его застилала пелена дыма и дождя, и тогда китобои видели лишь багровый отсвет.
Сомнений быть не могло: впереди был вулкан острова Дымного.
Ориентируясь по нему, Волков повел судно. Вскоре стал слышен гул вулкана. Он то нарастал, напоминая гром, то ворчливо стихал. Волков отдал команду готовиться к спасательным работам.
Придется нам лечь в дрейф подальше от острова, — говорил он Курилову. - У берега большой прибой, который может выкинуть и разбить судно. Ты и Слива подойдите к берегу на ботах.
Есть идти к берегу на ботах!
...Остров Дымный.
Здесь, на земле, окруженной со всех сторон угрюмыми волнами океана, жили советские люди.
Среди прибрежных скал поставили они рыбозавод. У природной гранитной пристани покачивались, сдавая улов, моторные боты рыбаков.
Теперь всему этому грозила гибель. Из маленького дощатого домика, приютившегося у отвесной каменной стены, летели в эфир радиограммы ;— лаконичные, тревожные.
В комнате с тремя ярко освещенными оконцами сидела за передатчиком усталая радистка. Она передавала в эфир сообщения начальника поселка, написанные торопливым почерком на маленьких листках, вырванных из блокнота, принимала ответы, вопросы, быстро записывала их в дежурный журнал. Тут же сидела и Горева. Из Москвы она вылетела на этот затерянный в безбрежном океане остров, чтобы помогать флотилии и собирать материал для своей будущей научной работы. Нина быстро вошла в жизнь людей острова и теперь вместе с ними переживала неожиданно свалившееся несчастье. Лицо ее осунулось, стало серым, а уголки губ опустились. Глаза смотрели сосредоточенно, озабоченно. Нина была в наброшенном на плечи кожаном пальто.
Гул вулкана нарастал. Казалось, кто-то под землей ворочал огромные жернова. Содрогался пол, дрожали стены, дребезжали в окнах стекла. Над островом шел ливень. Толстые струи воды били в землю, в стены, в крышу, хлестали вкривь и вкось.
В комнату радиостанции вошел в мокрой шинели начальник поселка Трофимов. Он сдвинул на затылок фуражку и сбросил на стул шинель. Оставшись в полувоенном френче, Трофимов поднял голову и прислушался. То, что происходило за тонкими стенами домика, напоминало ему грохот боя.
— Что, суда подходят? Близко? — спросил он радистку хриплым голосом: в гортани у него першило от сернистого газа. За радистку ответила Горева:
Идут. Ближе всех китобоец «Шторм».
Ну, этот много людей не возьмет. Транспорты нужны, транспорты, настоящие корабли! — Начальник нервно потер руки, вздохнул. — Совсем как на войне. Эти, черт бы их взял, вулканические бомбы падают, как артиллерийские снаряды.
«Самое главное - спасти людей», — не раз повторял он себе. Люди — три тысячи человек — все, кто жил на острове, собрались на дальнем от вулкана мысе. С надеждой они смотрели в сторону моря, которое свирепо билось о скалы и набрасывалось на гальку открытого берега.
...Остров Дымный. Жители на первых порах удивлялись этому названию. Зеленый, с шумным водопадом, с холмами и рощами -— какой же дымный? Сохранились предания о том, как в далекие времена остров дышал шумно и жарко, непрерывно курил свою трубку и окутывал себя дымом вулкана.
И вот то, что было когда-то, повторилось сейчас. Вначале где-то глубоко под землей проснулись незримые силы, и люди на пашне, в лесу, на палубе рыболовного судна и в своих домах ощутили толчки. Затем затряслась земля; из вершины высокого холма пополз черно-коричневый дым.
Когда же наступила ночь, над вулканом вскинулось большое зарево и рокот подземелья перешел в грозный рев.
Зарево постепенно тускнело за толстой пеленой дыма, лежавшей над островом. Вулкан выбрасывал тучи пепла, который вначале уносило поднявшимся ветром. Потом хлынул дождь, и весь остров покрылся липкой грязью. Бежали грязевые ручьи. Водопад низвергал в море серую воду...
Радистка вдруг насторожилась, и ее карандаш быстро заскользил по бумаге. Вот она выпрямилась на стуле, брови ее поднялись, а глаза недобро сверкнули.
Что передают? Кто? — привстал Трофимов.
Американцы предлагают свою помощь. Американские военно-сторожевые корабли, — быстро проговорила радистка, — но они согласны оказать помощь при условии, если им будет уплачена премия.
2
Китобойные суда компании «Дайльтон и К 0», находившиеся в северных водах Тихого океана, следили за маршрутом советской китобойной флотилии. Аккуратно засекалось местоположение советских китобойцев. Американцы подслушивали радиопереговоры. В кабинете президента компании висела карта, на которой флажками отмечались курсы советских китобоев. У Дайльтона повсюду были свои люди.
Шифрованная радиограмма Свидерского извещала, что советская флотилия отправилась к острову Дымному. Радиограмму приняли на одном из американских китобойцев и затем по радио передали Дайльтону. Президент бросился в военное министерство.
Высокий, костлявый, с сухим, обтянутым желтой кожей лицом, он буквально дрожал при мысли, что благоприятный момент может быть упущен.
— Скорее, скорее, — торопил он. — Отдавайте приказания!
Сутулый полный моряк наклонил голову.
Я понимаю, но мы должны соблюдать осторожность. Помните...
Но я говорил с мистером Роу...
Хорошо, — решительным тоном сказал моряк и вызвал дежурного радиста.
Записывайте. — сказал он, когда радист вошел. — «Капитану Кэрку. Предложите русским на острове Дымном помощь. Случае согласия ждите дальнейших распоряжений». Затем он взял из рук радиста ручку и расписался на бланке под текстом.
Благодарю вас, — сказал Дайльтон.
— Что? — не понял Трофимов. Радистка протянула ему текст радиограммы.
Что они говорят? Какую премию за спасение? Нет, уж обойдемся без них! — И Трофимов резко взмахнул рукой. — Нас выручат свои.
Мерзавцы! — воскликнула Горева. — Какие мерзавцы!
Они вышли из домика под дождь. В этот момент под ногами у них качнулась земля. Горева схватилась за ручку двери. Из кратера вулкана высоко взметнулось пламя, осветив и остров и бушующее море. Широкой огненной лентой, от вершины сопки к подножию, светилась лава. Трофимов побледнел.
Черт возьми, этого еще не хватало! — крикнул он. Они быстро зашагали по раскисшей от ливня земле,
туда, где собрались все жители острова.
Еще не доходя до большого засольного сарая, в котором укрылись женщины и дети, Трофимов услышал блеянье коз, похрюкивание свиней, мычание коров. «Откуда они здесь?» — удивился начальник поселка.
Навстречу ему из тени утеса вышел человек и торопливо доложил:
Животные почти все сбежались сюда. Мы тут для них настоящий скотный двор организовали!
И помощник указал в сторону двух утесов, сходившихся углом.
В это время кругом закричали:
— Пароход! Пароход! Ура-а! Наши плывут! Среди женщин послышался плач. Трофимов обернулся и увидел ходовые огни небольшого судна: это был китобоец «Шторм». У берега судно легло в дрейф. На мысе заметили, что оно не приближается и не удаляется. Люди притихли.
Трофимов громко сказал:
Сейчас оттуда придут шлюпки.
На «Шторме» включили прожекторы. Яркие лучи света задвигались над морем, нащупывая берег.
Какой это пароход? Большой? Сколько человек он может взять? — опрашивали Трофимова со всех сторон.
Сейчас подойдут шлюпки, узнаем, — успокаивал Трофимов. Со стороны вулкана донесся нарастающий гул. Ощущение приближающегося несчастья сжало сердца. Это тягостное состояние продолжалось секунду-другую. Затем огромный взрыв потряс землю. В небо медленно поднялся огненно-дымный фонтан. Море отхлынуло от берега...
...Боты под командой Курилова и Сливы шли к берегу в свете прожекторов. Взрыв застал их на полпути. Матросы налегли на весла. Упругая волна воздуха ударила им в спину. Они инстинктивно попадали на дно, а когда вновь сели за весла, то увидели, что их отнесло назад почти к самому судну. Бот Курилова зачерпнул воды.
Черное небо над головой раскалывалось молниями. Золотисто-голубые, они ломаными стрелами бежали от горизонта, на миг освещая кипящее море, танцующие, как скорлупки, боты и китобоец. Остров горел.
— Греби! Налегай на весла!
У матросов словно удесятерились силы. Боты быстро приближались к берегу.
Первыми спрыгнули в воду Курилов и Слива, за ними последовали матросы. Слива крикнул:
По два человека остаться на веслах! Держите боты, детки!
На берегу моряков встретил Трофимов:
В первую очередь берите детей и больных.
Ясно! — ответил Курилов и подхватил ближнего ребенка. Это была девочка лет шести. Обняв Курилова за шею, она, дрожа, прижалась к нему. Курилов вошел в воду. Передав девочку на бот, он вернулся на берег.
Моряки, построившись в живой конвейер, быстро и ловко передавали друг другу детей.
Где товарищ Горева? — спросил Курилов начальника острова.
Тот ответил. Курилов разыскал Сливу:
Принимай команду — и на бот! А я останусь здесь с тремя матросами.
— Есть!
Бот двинулся от берега к китобойцу, за ним «второй. Они шли, освещаемые прожекторами «Шторма», и все люди на берегу и на судне следили за ними.
Боты благополучно достигли судна и без задержки повернули к берегу.
Тем временем огненная лава, наполнив котловину, лежавшую над поселком, устремилась к рыбозаводу. Она падала сверху огромными тягучими кусками, задерживалась на скале, оставляя клочья, ползла все ниже и, достигнув, наконец, деревянных построек рыбозавода, подожгла их. Постройки вспыхнули ярко, как сухая лучина.
Горева не замечала, как по ее щекам от нахлынувших чувств бежали слезы. Сейчас, когда помощь пришла, она вдруг почувствовала себя совсем слабой. Вдруг она увидела, как все ближе рвутся к радиостанции языки пламени от рыбозавода. Стоит ветру повернуть немного, и домик радиостанции вспыхнет, как бумажный. Радистка ничего этого не замечает, увлеченная работой. Нет. Нет. Спасение близко. Горева почти физически ощущала, как приближаются к острову пароходы. Вот они уже совсем близко от берега — транспорты «Искра», «Орочон», «Игарка», китобойная база «Приморье», пароход «Тобольск».
В эфире было тесно. Радистка не успевала принимать радиограммы. Москва давала распоряжение предоставить для вывозки людей с острова Дымного все необходимые средства. Хабаровск и Владивосток, Александровск-на-Сахалине и Петропавловск-на-Камчатке передавали капитанам судов приказы немедленно идти к Дымному...
Огонь подступил к радиостанции, и она загорелась. Горева с радисткой выскочили из домика, уже наполовину охваченного пламенем.
Откашливаясь от едкого дыма, Горева смотрела в море. Там было много огней. К острову подходили пароходы. По огням Горева насчитала семь судов. Среди них были китобойцы и база «Приморье».
3
Спасенных на острове людей китобойная флотилия доставила в Петропавловск.
Горева сидела в каюте Старцева и с увлечением говорила:
Теперь ясно, почему киты в этом году не шли по знакомым нам дорогам на север, а встречались порою в самых неожиданных местах и даже кружили или возвращались на юг. Происходило это от начавшейся с весны активности вулканической цепи, которая здесь проходит. Другой причины, во всяком случае, пока не найдено. Что же произошло? Вначале проснулись подводные вулканы, затем последовало это извержение на Дымном. Киты оказались очень чуткими к малейшим изменениям в режиме вод. Для науки это чрезвычайно важное наблюдение.
Старцев внимательно слушал Гореву.
Пожалуй, вы правы. Но что дальше? — спросил он.
Надо полагать, что сейчас, когда вулканы стихли, киты пойдут по прежним путям.
Мы получили несколько радиограмм с судов, находящихся на севере Берингова моря. Киты теперь там! — сказал ученый.
— Вот видите, — улыбнулась Горева. Беседа их окончилась поздно ночью. Нина вышла на палубу. На «Приморье» стояла тишина. Опершись о фальшборт, Горева смотрела на огни города, отражавшиеся в глубине бухты, на запруженный народом пирс. Становилось прохладно. Нина зябко повела плечами. После всего пережитого она была спокойна, но неожиданно почувствовала себя очень одинокой.
Нина ждала, ждала встречи с Орловым. Она видела его всего лишь дважды, и то мельком. Он, как и все китобои, был занят спасательными работами.
Горевой не хотелось идти в каюту, она смотрела, как моряки с китобойцев, помогавшие разгружать «Приморье», один за другим покидали базу. Все было кончено.
Слива уходил одним из последних. Заметив у борта Гореву, кутавшуюся в пальто, он хотел подойти к ней. Но в это время показался Орлов. Он вышел от Можуры. Нина негромко окликнула капитана. Это заставило Сливу отступить дальше в тень. Не желая этого, он попал в такое положение, когда человеку неловко обнаружить себя и уйти незаметно он тоже не может. Приходится оставаться на месте, быть невольным свидетелем встречи и разговора людей, не подозревавших о нем. Орлов остановился, удивленно спросил:
Вы, товарищ Горева? Почему так поздно? Нина, для которой сейчас, кроме Орлова, никого не
существовало, подошла к нему и, взяв его за руку, тихо, с волнением проговорила:
Я очень виновата, но...
Орлов выжидательно молчал, зная характер Горевой. На этот раз он ошибся. Она, не договорив, неловко его поцеловала. Орлов обнял девушку:
Нина, моя дорогая...
Она ладонью зажала ему рот, что-то тихо сказала, Слива не разобрал, что именно. Потом Орлов и Горева прошли мимо него. Слива стоял, затаив дыхание. Вот они спустились по трапу на китобоец «Труд» и скрылись в темноте. Слива осторожно, на носках, дошел до трапа и почти бесшумно добрался до своего «Шторма», стоявшего рядом с базой. Боцман был задумчив. Он спросил у молодого матроса, стоявшего вахтенным:
Ты женат?
Нет, — явно удивился вахтенный этому неслужебному вопросу.
— А тебя какая-нибудь девушка любит? Матрос подозрительно посмотрел на боцмана. Нет, тот был трезв.
— А любил ли ты, как Ромео? — продолжал Слива. Решив, что боцман его разыгрывает, матрос грубовато
ответил:
—• Нет у меня никакой любви, что ты ко мне привязался?
Не понимаешь ты еще ничего, — вздохнул Слива. — Любовь — это, брат...
Боцман не договорил и скрылся в темноте.
В приемной Дайльтона сидели секретари и с тревогой прислушивались к крику, доносившемуся из кабинета.
Когда президент входил в офис, у служащих его всегда было тревожно на сердце: Дайльтон мог выгнать каждого из них с работы...
Ослы, тупицы, трусы! — кричал Дайльтон в своем кабинете. — Упустили момент, когда можно было легко расправиться с русской флотилией! Где были ваши корабли?
Дайльтон перегнулся через стол к сутулому офицеру в морской форме.
Тот, не глядя на президента, ответил:
— Суда находились в трех милях от острова Дымного.
Черт вас всех возьми! — задохнулся Дайльтон и откинулся на спинку кресла. — Да что у вас? Может быть, уже наступило старческое слабоумие?
Речь шла о том, что капитаны американских военно-сторожевых кораблей запросили у русских на острове Дымном премию за спасение. Они хотели сделать бизнес. Русские отказались от помощи. И это расстроило все планы Дайльтона. Под видом спасения миноносцы могли бы войти в русские территориальные воды. А там стал бы действовать приказ: выпустить, пользуясь суматохой при землетрясении, одну — две мины в китобойную базу русских, потопить китобойцы.
Президент китобойной флотилии был вне себя оттого, что этот план провалился.
—- Мы не могли войти в законные воды русских, — сказал офицер, но Дайльтон резко прервал его.
— Плевал я на законы! — кричал он. — Законы писаны для дураков. А мы могли разом утопить всю китобойную флотилию большевиков и упустили блестящий случай...
Если еще представится... -— тихо сказал офицер.
Может быть, вы сможете устроить новое извержение вулкана? — ехидно спросил офицера сидевший напротив него Гжеймс.
Офицер бросил яростный взгляд, но промолчал.
Боже мой! Какие олухи! — качал головой Дайльтон. — Ах, какие олухи! В эту ночь, когда русская флотилия была у острова Дымного, ей можно было устроить могилу в два счета! А вы что?! Болтались в море и занимались фотографией. Да я вам за десять долларов дам альбом фотоснимков Камчатки и всех русских пароходов. Вы годитесь разве только для устрашения младенцев. Корабли обходятся нам в миллионы, а вы даже ни одного серьезного дела не можете провести сами, если вас не ткнуть носом!
Когда офицер вышел, Дайльтон свистящим шепотом сказал советнику:
Большевики получили визы. Готовьтесь к обсуждению конвенции. Она должна быть составлена и принята по-нашему!
Гжеймс кивнул, встал, сделав движение к двери, задержался. Президент компании взглянул на него вопросительно.
Вы что-то хотите мне сообщить, Гжеймс?
Неприятную новость! — вздохнул советник. — Большевики арестовали нашего агента на флотилии «Приморье».
В кабинете стало тихо. Дайльтон сжал тонкие губы, потом, вскинув перед собой на столе руки, сжал их в кулаки с такой силой, что они побледнели:
Этого еще не хватало! Неужели вы не могли подсунуть русским кого-нибудь поумнее идиота Свидерского?
Гжеймс не знал, что ответить и молча смотрел на своего патрона. Он еще никогда не видел его таким расстроенным.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
1
Китобойцы один за другим подходили к базе. Каждый из них вел на буксире по три китовые туши. Закончился еще один трудовой день. Первые сумерки уже плотно легли на море, и оно как бы курилось голубовато-синей дымкой, которая становилась все плотнее.
Внезапно вечернюю тишину взорвал долгий басовитый гудок «Приморья».
Курилов подошел к Волкову.
— Что за сигнал? Волков усмехнулся:
— Салют. Поздравляют нас с выполнением плана. Гудки катились по воде, к далекому берегу. А там невидимые в темноте крутолобые сопки и ущелья откликались наних многоголосым эхом. К мощному басу «Приморья» присоединились гудки «Труда» и «Фронта». Суда переговаривались между собой оживленно и весело.
Волков взглянул на Курилова. Гарпунер стоял, крепко стиснув поручни мостика. Волков наклонился к переговорной трубке. Через секунду в общий хор кораблей влился голос «Шторма».
С палубы базы доносились приветственные крики рабочих.
Описав полукруг, оставляя за собой светящуюся дугу, китобоец подошел к «Приморью» и передал китов.
Трап «Шторма» осветился голубовато-золотистым лучом прожектора с базы. Моряки поднимались на «Приморье», щурясь от яркого света. Китобои аплодировали своим товарищам.
Грянул оркестр. Когда же Волков вступил на палубу базы, музыка стихла. К нему подошли Можура и Степанов.
— Поздравляю вас, — сказал капитан-директор. — Поздравляю с досрочным выполнением годового плана добычи китов!
Он крепко пожал руки всем стоящим вокруг китобоям. Степанов взял за локоть Курилова и подвел его к трибуне. На палубе стало тихо. Помполит вышел вперед.
Сотни людей стояли под звездным темно-синим небом, смотрели на маленькую, обитую кумачом трибуну.
Луч прожектора, скользнув по толпе рабочих, осветил оживленные лица и задержался на трибуне. Помполит стоял и спокойно смотрел перед собой, и только меж бровей у него залегли строгие складки. Команду «Шторма» он первой поздравил с трудовым успехом.
— Мы гордимся вами, товарищи! — сказал Степанов, и слова его потонули в шумных аплодисментах.
Михаил Михайлович поднял руку. Вновь наступила тишина. Стало слышно, как плещут у борта волны, как вздыхает море.
Темнота, яркие электрические лампочки, которые казались в быстро густеющем мраке медленно покачивающимися светлячками, море, затаившие дыхание люди — все это создавало особое настроение.
Глаза у всех светились радостью и счастьем. Гордо осматривался вокруг Курилов. Рядом стоял Журба — широкий, крепкий, сложивший на груди сильные свои руки, возле него поблескивающий живыми глазами Ли Ти-сян, тонкая, гибкая Мария Воинова. А дальше — спокойный Тнагыргин, большой, суровый Данилов. Сколько их собралось здесь, спаянных в одну дружную семью!
Степанов говорил о том, как вот здесь, в этих морях, открытых русскими людьми, многие десятилетия хищничали иностранные китобой, пока не пришли сюда настоящие хозяева, советские люди, которые развенчали дутый авторитет иностранных гарпунеров, посрамили величие замкнутой касты незаменимых специалистов китобойного промысла и доказали всему миру, что русские — отличные китобои. Никогда еще в истории китобойного промысла не было случая, чтобы один гарпунер за половину сезона добыл сто восемь китов, как это сделал советский китобой Курилов.
...Леонтий не помнил, как очутился на том месте, где только что стоял Степанов. Уцепившись за край трибуны, гарпунер вдруг со страхом почувствовал, что не сможет начать речь. Он взглянул на помполита, ища у него поддержки. Степанов улыбался и «вместе со всеми громко бил в ладоши.
Леонтий вновь оглядел собравшихся на палубе базы людей. В первом ряду он увидел Ольгу. Она, счастливая, гордая, смотрела на него. И он сумел сказать всего лишь несколько слов.
Последние его слова были заглушены аплодисментами китобоев.
Когда кончился митинг, «Шторм» первым отошел от базы. Волков, Курилов и Слива снова стояли на мостике. Над ними развевалось шелковое полотнище вымпела.
2
Перед походом в северные воды Берингова пролива флотилия зашла в селение Тнагыргина.
Воспользовавшись неожиданной стоянкой, моряки съехали на берег. Журба и Ли Ти-сян направились к Захматовой. Стоял поздний вечер. С океана тянул холодный, мокрый ветер, сыпавший изморосью. Быстро густели сумерки. Сквозь синеву приветливо светились окна домиков. Сейчас их в селении стало около двух десятков.
Захматова встретила моряков так, словно не расставалась с ними на многие годы. Она просто и приветливо сказала:
Наконец-то и Ли Ти-сян навестил меня. Ну, проходите, садитесь.
Ли Ти-сян смотрел на Елену Васильевну и с огорчением отмечал на ее лице морщинки, кое-где поблескивающую седину.
Завтра приду к вам на флотилию, — говорила Захматова. — Посмотрю, как вы там живете.
Твоя мадама ходи наша парохода плавай, — проговорил китаец.
Ишь ты, — Захматова улыбнулась. — Нет, моряка из меня не выйдет, а ты, товарищ Ли Ти-сян, меня мадамой не называй. Мадамы были до революции. Зови меня или товарищем, или Еленой Васильевной.
— Холосо мада... товалиса, — смутился Ли Ти-сян.
Вот так-то, — Захматова позвала: — Ваня, а ну иди сюда. Знакомься с Ли Ти-сяном.
Из комнаты вышел мальчик. Он уже не походил на прежнего застенчивого малыша, каким видел его боцман три года назад. Ваня вытянулся, повзрослел и смотрел на моряков без прежнего смущения. Он быстро подружился с Ли Ти-сяном, и тот потянулся к мальчику. Скоро они так увлеклись каким-то своим разговором, что Захматова не без некоторой нотки ревности в голосе сказала Журбе:
- Ишь, как скоро сошлись. У тебя, товарищ Ли Ти-сян, есть секрет, как находить дорогу к сердцу мальчишек,
Его моряка буду, охотника китов бить, — засмеялся Ли Ти-сян и с теплотой посмотрел на Ваню: — Твоя хочу мало-мало пушка стреляй?
Смотри ты, гарпунера нового нашел, — расхохоталась Захматова. — Нет, ты мне его морем не соблазняй. Он у меня будет радистом.
Мать лукаво смотрела на сына. А Ваня, который долгие часы проводил на радиостанции селения, наблюдая работу радиста, сейчас растерянно посмотрел на мать. Конечно, он много говорил о том, что будет радистом, когда вырастет. Но кто в детстве не мечтает о десятках профессий, интересных, заманчивых? Вот и Ваня, послушав Ли Ти-сяна, который, так забавно коверкая слова, рассказал об охоте на китов, загорелся стать таким же, как его отец Тнагыргин. Упрямо тряхнув своей черной головой, мальчик сказал:
— Буду как папа!
— Ого, — мать с любовью смотрела на сына. Вскоре пришел Тнагыргин. Журба и Ли Ти-сян не стали больше задерживаться, хотя хозяева настойчиво оставляли их ужинать. Моряки видели, как вспыхнули глаза Елены Васильевны при появлении мужа, как расцвело, разрумянилось ее лицо, и не хотели мешать радости их встречи после долгой разлуки.
Мы завтра увидимся на базе, — сказал Журба, а Ли Ти-сян просительно добавил:
Приходи, мадама, сына бери, моя ему все показывай буду...
—- Ладно, придем, мадама, — передразнила Захматова. — Придем...
Моряки вышли на улицу. Их охватила мокрая холодная ночь. Медленно побрели они к берегу, думая о только что оставленном домике, полном уюта, о семейном счастье. Догадываясь, что у Ли Ти-сяна мысли такие же, как и у него, Журба сказал:
Не унывай, друг. Жизнь у нас прожита...
Чего твоя так говори? — рассердился Ли Ти-сян. — Наша буду много живи, холосо живи...
Верно, Лешка, —согласился Журба. — Сболтнул и что-то лишнее. Видно, погодка сердце мокрым языком лизнула. Будем мы с тобою жить много и хорошо, будем всегда товарищами. Верно?
— Твоя говори правду, кэга![61]
К э г а - старший брат (китайск.)
Они прибавили шаг. В темноте зовущими маяками горели огни флотилии... Друзья больше не замечали ни холода, ни ветра. Они шли на родные суда...
3
По широкой улице Виктория-авеню с ярко-зелеными подстриженными газонами и деревьями, гудя сиренами и шипя тугими узорными шинами, мчатся автомобили.
У подъезда одного из белоснежных особняков, по стенам которого вьется плющ, а на флагштоке пламенеет флаг Советского Союза, тормозит многоместный лимузин.
Тотчас около него появляются полицейские. Из автомобиля выходят Северов, Курилов, Горева и другие члены советской делегации международной конференции по китам. Они приехали «из гостиницы в посольство. Их окружает толпа фоторепортеров. Вспыхивает магний, щелкают затворы аппаратов. Чаще фотографируют Гореву и Курилова. Северов смеется:
Ну, Курилов, теперь тебе домой нельзя возвращаться.
Советские делегаты улыбаются, вспоминая заметку в утренней газете, в которой говорилось о том, что знаменитый советский гарпунер Курилов прибыл на конференцию с секретарем-любовницей.
—- Мерзость! — говорит Леонтий. — Всякую чушь пишут!
Делегаты пробиваются сквозь стену репортеров и входят в здание. Их встречают посол и торговый представитель. Пожимая руки соотечественникам, посол говорит:
Как приятно встречаться с советскими людьми. Дышать становится легче. Как будто свежим ветерком подуло. А тут, товарищи, душно, очень душно...
Какая здесь затхлая атмосфера, вы почувствуете на конференции, — улыбается торгпред и приглашает делегатов к столу.
Международная конференция начнет свою работу через несколько дней. Советские делегаты еще и еще раз перечитывают материалы, обсуждают свои предложения. Предстоит упорная и трудная борьба. Торгпред предупреждает:
Все иностранные делегаты будут много и напыщенно говорить о великом значении конвенции, которая позволит сберечь от истребления китовые стада, будут пространно рассуждать об неукоснительном соблюдении принимаемых правил. Это не должно вас обмануть.
Но их большинство, и они любое свое предложение могут провести, не считаясь с нами, — озабоченно говорит Горева.
Нет, — качает головой посол, — иностранные делегации с тревогой ждут, что скажете вы. Общественное мнение играет большую роль. А оно, несомненно, будет на нашей стороне. О наших предложениях уже известно в печати. Посмотрите, что пишут газеты самых различных направлений, — он указал на груду газет на столе.
Опять какая-нибудь пошлость, — брезгливо морщится Горева.
Нет, — посол берет одну из газет, — эта газета левого направления, она симпатизирует нам. Имейте в виду, что после установления наших дипломатических отношений с Америкой все больше усиливается интерес американского народа к стране строящегося социализма. Вот послушайте, что пишет газета: «Сейчас все частные китобойные компании ведут хищнический промысел. Принятие международной конвенции в той редакции, которая ими предложена, явится для них удобной завесой, скрываясь за которой они будут продолжать свой промысел в зонах размножения китов. Советские китобои предлагают прекратить охоту на серых китов, летние пастбища которых находятся в их водах. Советские гарпунеры не стреляют по редкому гренландскому киту. Мы призываем всех китобоев мира делать то же самое. На каждом плавучем заводе должно быть не менее двух инспекторов для наблюдения за китобойным промыслом, чтобы обеспечить круглосуточное контролирование работы. Аналогичное инспектирование должно быть обеспечено на каждой береговой станции. Необходимо установить контрольные цифры промысла китов, выше которых убой должен быть запрещен. Необходимо также ограничить сроки промысла. Гарпунеры и команды плавучих заводов, береговых станций и китобойцев приглашаются на таких условиях, что их заработная плата зависит от выполнения правил принятой конвенции, от породы и величины, а не только от количества убитых китов. Никаких видов оплаты гарпунерам не производить за поимку кормящих самок или молочных китов и в каждом случае нарушения этого правила штрафовать, а при повторении — увольнять со службы с долголетним запрещением работать на китобойцах...»
Правильно, очень правильно! — восклицает Горева. — Вот это честно, справедливо!
Как видите, мы не одиноки, — улыбается посол. — А вот другая газета. Она финансируется компанией Дайльтона. Сегодня в ней опубликован проект предложений американской делегации. Послушайте.
Посол развертывает газеты и читает предложения, которые американцы намерены внести на рассмотрение конференции. Советские китобои слушают внимательно. Северов делает заметки в своем блокноте. Горева несколько раз порывается что-то сказать, но Северов удерживает ее. Когда посол откладывает газету, она горячо, с возмущением начинает говорить:
Все эти предложения малозначительны и неточны и, если их принять, то это значит позволить китобоям вести еще более хищнический промысел.
Северов и торгпред такого же мнения. Горева продолжает:
Вот в третьем пункте у них запрещается ловить или убивать молодых китов и сосунков. Это очень хороший пункт, и наша делегация его полностью одобряет...
Он есть в наших предложениях, только несколько в другой редакции, — замечает Северов.
Но в американских предложениях есть девятый пункт, — говорит Горева. — В нем точно указаны в футах и метрах размеры промысловых китов. Животных же меньших размеров запрещается ловить или убивать. Взгляните на эти цифры. Они звучат убедительно. Однако нам ясно, что они неудовлетворительны. Контрольные размеры китов, не подлежащих убою, занижены. Девятый пункт противоречит пункту третьему. Девятый пункт практически разрешает убой неполовозрелых китов — голубых, финвалов и кашалотов... Возьмем для примера раздел «а» пункта девятого. Здесь записано, что запрещается убивать синего кита менее семидесяти футов. Но это же размер неполовозрелого кита. Такая же картина по всем разделам.
Эти исключения развязывают руки китобоям, — поддерживает Гореву торгпред, — и китобои получают возможность снова охотиться за молодыми китами во всех зонах — запретных и открытых. При этом, конечно, не может быть и речи о восстановлении китовых стад. Наша делегация должна настаивать на принятии самых строгих мер для охраны молодых китов и кормящих самок, и прежде всего кашалотов, подвергающихся в последнее время наибольшему истреблению, в особенности у японских островов.
Как видите, работа вам на конференции предстоит большая, — говорит посол. — Правда на нашей стороне, и поэтому действуйте смело, напористо. Приготовьтесь и к различным провокациям. Вот сегодня в одной из газет опубликована статья Отто Грауля.
Грауля? — разом переспрашивают китобои.
Да, — кивает посол. — Он теперь капитан-директор китобойной флотилии «Аризона». Слушайте, что он пишет: «Я был весьма удивлен, узнав о предложениях русских китобоев. Большевики пытаются обмануть общественное мнение. Они умышленно выступают с весьма острыми требованиями, чтобы за ними скрыть свое хищническое истребление китов. Большевики бьют китов всех без разбора. То же самое они заставляли делать нас, иностранных гарпунеров, а когда мы отказались, угрожали нам. Мы вынуждены были бежать из России. Капитан-директор Ямага уже сообщал, что застал советский китобоец «Шторм» с тушами китовых детенышей...»
Какая мерзость! — глухо произносит Северов.
Вас, честных людей, будет мало на этом международном совещании, — предупреждает посол. — Остальные — это хозяева китобойных фирм и флотилий или подставные лица. Один Дайльтон держит больше шестидесяти процентов акций норвежских китобойных компаний. Неужели он пойдет добровольно на сокращение своих доходов? Повторяю, вы проведете важную работу. Сделайте первый шаг — самый трудный. На следующем международном совещании по китобойному промыслу, надеюсь, будет легче.
- Ну нет, — смеется Курилов. – Сюда я больше не ездок!
Делегаты оживляются.
Чуть не забыл! — говорит посол – Пришла почтоа из Союза.
Посол раздает всем письма, а Курилову вручает два:
О вас больше всех скучают дома. И здесь есть знакомые.
Знакомые? Здесь? — удивляется Леонтий.
Да, — кивает посол. — Олафа Нильсена знаете?
Нильсен? — переспрашивает Северов. — Мы все его знаем. Он был у нас на «Труде» гарпунером, а потом уехал и больше не возвращался и не писал, словом, исчез.
Вот он-то и написал письмо вам, — подтверждает посол и протягивает управляющему трестом конверт. Северов вскрывает его. На маленьком листке бумаги нацарапано: «Из газет я узнал, что вы здесь. Очень хочу вас видеть. Пытался встретиться с вами, но это оказалось невозможным из-за полисменов. Вид у меня такой, что и близко к подъездам не подпускают. Напишите, где я могу вас встретить. Мой адрес: «Блэк-парк, 17-8. Олаф Нильсен».
— Не ловушка ли тут? — спрашивает Северов.
Не думаю, — качает головой посол. — Нильсен давно здесь живет. Все пытался получить визу в норвежском посольстве: хотел выехать на родину или же к нам. Но в визе ему отказали. Вот он тут и обитает, нищенствует. Поезжайте посмотрите.
Едемте все вместе, — предлагает Горева.
Едем, — решает Северов.
Возьмите такси, — предупреждает посол. — Появление машины советского посольства на окраинах города может вызвать ненужные толки.
4
Северов, Курилов и Горева едут в предместье Вашингтона. Автомобиль мчится куда-то на северо-запад. Быстро мелькают благоустроенные кварталы с белыми в глубине садов особняками, с причудливыми фонтанами.
Потом тянутся кварталы двух- и трехэтажных деревянных домиков с подслеповатыми окнами, с промасленной бумагой, вместо выбитых стекол, с облупившейся штукатуркой, из-под которой, как ребра, виднеется дранка. Мрачно стоят и закопченные кирпичные дома тюремного вида.
Здесь уже нет ни зелени, ни фонтанов. На балконах и подоконниках, в открытых дворах сушится цветное тряпье. По улицам бродят понурые люди, бегают оборванные ребятишки. И тут же лезут в глаза яркие плакаты. На рекламе изображены розовощекие джентльмены с широкой улыбкой и белыми зубами, длинноногие полуобнаженные девушки с голубыми мечтательными глазами, пухлые малыши.
На фоне страшной нищеты окраин города все это выглядит нелепо. Курилов отворачивается.
Шофер вдруг тормозит. Впереди по дороге движется похоронная процессия. На стареньком разбитом автомобиле, который, казалось, вот-вот развалится, стоит гроб с бумажными цветами, обитый марлей. За гробом идут несколько негров с опущенными головами.
Шофер сворачивает в первый переулок и. объехав процессию, выбирается на шоссе.
Несколько минут езды — и машина останавливается у каменной ограды кладбища с металлической фигурой Христа над воротами. Краска с нее смыта непогодой. Из калитки навстречу машине выбегает привратник. На его широких плечах болтается старый заплатанный пиджак. Правый глаз закрыт черной повязкой.
Первым из машины выходит Курилов. Он сразу же узнает в привратнике Нильсена.
— Олаф Нильсен! — говорит он, пораженный.
Нильсен глядит на гарпунера, не узнавая, потом восклицает:
— Курилофф, мистер Курилофф! О-о-о! Вы приехали ко мне?
Он растерянно оглядывается и совсем теряет дар речи, когда узнает Северова и Гореву. Долго молча жмет он руки советским китобоям. Его морщинистое изможденное лицо покрывается пятнами. Потом радушно приглашает китобоев к себе.
В небольшом покосившемся домике, стоящем за воротами, Нильсен занимает одну комнату. В ней стоят прогнувшаяся железная кровать, стол, стул. Под кроватью виднеется железный сундучок.
Почти ничего не осталось от прежнего Нильсена в этом старом, усталом человеке. .
Что с вами случилось? — спрашивает бывшего гарпунера Северов. — Почему вы не приехали из Гонолулу к нам обратно? Разве вы были чем-нибудь недовольны?
—- О нет, мистер капитан! — качает головой Нильсен. — Я совершил колоссальную ошибку, что послушался Отто Грауля. Сердце мое чувствовало, что в Гонолулу мне будет плохо, но я все-таки дал себя уговорить. Когда я приехал в Гонолулу, со мной произошло страшное несчастье...
В фешенебельном ресторане «Голубой кит», лучшем в Гонолулу, развлекались съехавшиеся на отдых гарпунеры. Ярко горели, переливаясь, хрустальные люстры.
Нильсен в новой тройке сидел с Граулем за столом, уставленным винами и блюдами.
Охмелевший норвежец довольно жмурился. Выл саксофон, ему вторила скрипка. Бесшумно и плавно скользили официанты.
Нильсен затягивался сигарой, выпуская голубоватый душистый дым, и слушал Грауля и своих новых знакомых. Это были известные гарпунеры — Джон Стидинг, Август Нардвинг, Хин Хольм и Давидсен. Они говорили с ним, как со старым товарищем. Нильсен был счастлив. Невдалеке сидел президент Союза гарпунеров Никольсон.
«Русские молодцы, что сделали меня гарпунером, — думал Нильсен. — Вот вернусь я к ним, так еще больше набью китов. А быть может, и совсем у них останусь. Да, да, останусь».
Мысли Нильсена прервал Грауль. Он был совсем трезв. «Что-то мало пьет и все кого-то ищет глазами. Наверное, девчонку». Нильсен засмеялся. Грауль, осклабившись, наклонился к нему:
Идем-ка в номер. Нас хочет видеть один человек!
Да ну его! Потом! — отмахнулся Нильсен, но Грауль был настойчив.
Нильсен неохотно поднялся и направился за ним.
В номере был не один человек, а трое. Они сидели и, когда Нильсен переступил порог, внимательно взглянули на него. Нильсену это показалось подозрительным. А когда заговорил Грауль, Олаф сразу же отрезвел.
Вот что, Нильсен, — сказал Грауль, и голос его зазвучал зло. — Разговор у нас с тобой небольшой. Ты сейчас должен поклясться, что, вернувшись к большевикам, будешь делать то, что я буду приказывать.
Ты что, Отто? — изумился Нильсен. — Это плохая шутка.
У нас мало времени. Вот, подпиши это. — Грауль подвинул к Нильсену лист исписанной бумаги.
Олаф быстро прочитал и изумился. Это был текст клятвы в том, что он, Олаф Нильсен, во всей своей дальнейшей работе на флотилии «Приморье» будет подчиняться распоряжениям Грауля и всячески вредить русским с целью срыва китобойного промысла.
Гарпунер оторопел. Буквы исчезли перед глазами. Стены роскошного номера будто раздвинулись, и Нильсен увидел базу «Приморье», «Фронт», Турмнна, Степанова, дядю Митю, услышал их голоса...
Благодарность к этим людям горячей волной наполнила его сердце. Ведь они, эти русские, сделали его гарпунером, им теперь не гнушаются знаменитые гарпунеры. И он, Нильсен, должен вредить русским! Они ждут его, чтобы он и дальше по-ударному бил китов, а от него требуют предательства! Нет, Олаф никогда не будет .врагом русских! И этот наглый щенок Грауль смеет требовать от него такой клятвы! Не бывать этому! К черту Гонолулу! Скорее во Владивосток! Все рассказать Степанову, дяде Мите, всем русским.
Ну! — грубо крикнул Грауль. — Подписывай!
К черту! — Нильсен отшвырнул от себя лист и повернулся к двери.
Грауль поднял руку и щелкнул пальцами. Прежде чем Нильсен успел сообразить, что происходит, его ударили чем-то тяжелым по голове. Но удар пришелся вскользь. Он пытался вырваться из грубо обхвативших его рук я вдруг почувствовал в пращом виске резкую боль. Что-то горячее залило его лицо. Нильсен потерял сознание.
А, черт! — выругался Грауль. — Испачкали ковер, не могли аккуратнее. Убрать его!
Носком лакированной туфли он ударил Нильсена, лежавшего ничком с залитым кровью лицом.
Олафа вытащили в коридор, а оттуда по черной лестнице во двор к закрытой машине. Бросив тело гарпунера на дно, убийцы сели в машину.
Машина долго мчалась по освещенным улицам Гонолулу, потом вырвалась на окраину города и понеслась по узкой боковой дороге. Проскочив пальмовую рощу, она оказалась на берегу моря.
Берег был пустынным. Где-то в темноте волны яростно бились о скалы. Тело Нильсена вытащили из машины.
Мертв? — спросил Грауль.
Я бью наверняка! — засмеялся низенький человек. Тело Нильсена раскачали и бросили со скалы в море.
Послышался глухой всплеск. Постояв минуту и убедившись, что все тихо, люди сели в машину, и она, взвыв мотором, повернула от берега...
Нильсен дрожащими руками распечатывает пачку сигарет, закуривает. Жадно затянувшись, продолжает:
Меня ударили чем-то тупым и сбросили в воду, но я успел от холода прийти в себя и выбрался на берег. Темнота спасла меня. Но, зная, что оставаться на Гавайях опасно, я этой же ночью пробрался в порт. Какой-то врач сделал мне операцию, удалив поврежденный глаз. У меня были заработанные у вас деньги. Остаток их я отдал боцману американского фруктовоза, готовившегося к выходу в море. На этом пароходе я добрался до Сан-Франциско. Пытался получить разрешение, чтобы возвратиться в вашу страну, но мне сказали, что выдать разрешение может лишь норвежское посольство. И вот я приехал сюда и стал ходить за визой. Мне все отказывали, и я понял, что кто-то очень не хочет, чтобы я вернулся к вам. Я пытался устроиться на любое китобойное судно, но меня не хотели брать. Не удалось мне и нарт родину вернуться. Я стал нищим и, чтобы не умереть с голоду, сделался уборщиком на этом негритянском кладбище.
Нильсен печально усмехается:
Это черная работа. Никто из американцев, белых, не согласился бы на нее.
Все смотрят в окно. За ним виднеются унылые ряды заросших могил.
Все время, когда я один, когда хожу или работаю, все вспоминаю о том, как я был у вас, вспоминаю дядю Митю, — говорит Нильсен. — То было счастливое время, поверьте! — Он вздыхает. — А теперь жизнь моя кончена. Я вот себе подыскал местечко тут. Пусть меня здесь похоронят...
Нильсен умолкает, и его единственный глаз блестит от слез. Олаф смущенно вытирает его застиранным платком. С трудом он пытается улыбнуться и спрашивает:
Вы, Курилофф, хорошо теперь бьете китов?
Хорошо, — отвечает за гарпунера Северов.
К воротам подходит похоронная процессия. Нильсен торопливо встает, крепко пожимает руки советским китобоям:
Спасибо, спасибо, что навестили! Теперь я совсем счастлив. — Он извиняется и невесело шутит: — Меня ждут клиенты. Пойду делать свой бизнес.
Советские китобои возвращаются к машине. Всю дорогу они молчат, думая о Нильсене, о его судьбе. И еще они думают о том, чтобы скорей прошла конференция. Скорей бы вернуться домой, ощутить на лице ветер родного моря, шум волн у родных берегов.
Владивосток — Хабаровск — Магадан.
[1]
[2]
[3]
[4]
[5]
[6]
[7]
[8]
[9]
[10]
[11]
[12]
[13]
[14]
[15]
[16]
[17]
[18]
[19]
[20]
[21]
[22]
[23]
[24]
[25]
[26]
[27]
[28]
[29]
[30]
[31]
[32]
[33]
[34]
[35]
[36]
[37]
[38]
[39]
[40]
[41]
[42]
[43]
[44]
[45]
[46]
[47]
[48]
[49]
[50]
[51]
[52]
[53]
[54]
[55]
[56]
[57]
[58]
[59]
[60]
[61]
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Фонтаны на горизонте», Анатолий Алексеевич Вахов
Всего 0 комментариев