«Под стягом победным»

Под стягом победным (fb2) - Под стягом победным [Параллельный перевод] (Хорнблауэр - 8) 1145K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сесил Скотт Форестер

Сесил С. Форестер. Под стягом победным

C. S. Forester. Сесил Скотт Форестер. Flying Colours. Под стягом победным. CHAPTER ONE. I. Captain Hornblower was walking up and down along the sector of the ramparts of Rosas, delimited by two sentries with loaded muskets, which the commandant had granted him for exercise. Капитан Горацио Хорнблауэр расхаживал взад-вперед по крепостному валу Росаса, как разрешил ему комендант: от одного часового с заряженными ружьем до другого. Overhead shone the bright autumn sun of the Mediterranean, hanging in a blue Mediterranean sky and shining on the Mediterranean blue of Rosas Bay -the blue water fringed with white where the little waves broke against the shore of golden sand and grey-green cliff. В синем южном небе над головой висело южное солнце, по-осеннему ярко вспыхивая на южной синеве залива Росас. Синеву окаймляли полоски белой пены - это ленивые волны разбивались о золотистый прибрежный песок и серо-зеленые обрывы. Black against the sun above his head there flapped the tricolour flag of France, proclaiming to the world that Rosas was in the hands of the French, that Captain Hornblower was a prisoner. Черный в свете солнца, хлопал на ветру французский триколор, возвещая миру, что Росас - в руках французов, а Хорнблауэр -военнопленный. Not half a mile from where he walked lay the dismasted wreck of his ship the Sutherland, beached to prevent her from sinking, and in line beyond her there swung at their anchors the four ships of the line which had fought her. Меньше чем в полумиле покоился остов его бывшего корабля - "Сатерленд" выбросили на мель, иначе бы он затонул - а на одной линии с ним покачивались четыре его недавних противника. Hornblower, narrowing his eyes and with a twinge of regret for his lost telescope could see even at that distance that they were not ready for sea again, nor were likely to be. Хорнблауэр щурился на них, сожалея об утрате подзорной трубы. Даже и так он видел, что корабли не готовы выйти в море и вряд ли будут готовы. Even the two-decker which had emerged from the fight with all her masts intact still had her pumps at work every two hours to keep her afloat, and the other three had not yet succeeded in setting up masts to replace the ones lost in the battle. Двух-палубник, который не потерял в бою ни мачты, и тот еле-еле держался на плаву - помпы на нем работали каждые два часа. На трех других не установили еще ни одной мачты взамен сбитых. The French were a lubberly lot of no-seamen, as might be expected after seventeen years of defeat at sea and six of continuous blockade. Французы ведут себя, как ленивые салаги, что не удивительно - семнадцать лет их бьют на море, шесть лет держат в жесткой блокаде. They had been all honey to him, in their French fashion praising him for his 'glorious defence' after his 'bold initiative' in dashing in with his ship to interpose between their four and their refuge at Rosas. Они на французский манер расшаркивались перед ним, превозносили его "героическую оборону" после "мужественного решения" броситься между Росасом и спешившими укрыться там четырьмя линейными кораблями. They had expressed the liveliest pleasure at discovering that he had miraculously emerged unhurt from a battle which had left two-thirds of his men killed and wounded. Они выражали живейшую радость, что он вышел целым из сражения, в котором потерял убитыми и ранеными две трети команды. But they had plundered in the fashion which had made the armed forces of the Empire hated throughout Europe. Но они набросились на добычу с алчностью, снискавшей Имперской армии ненависть всей Европы. They had searched the pockets even of the wounded who had cumbered the Sutherland's decks in moaning heaps. Они обшарили карманы даже у раненых, когда, стонущих, грудами увозили их с "Сатерленда". Their admiral, on his first encounter with Hornblower, had expressed surprise that the latter was not wearing the sword which the admiral had sent back to him in recognition of his gallantry, and on Hornblower's denial that he had ever seen the weapon again after giving it up had instituted a search which discovered the sword cast aside somewhere in his flagship, the glorious inscription still engraved upon the blade, but with the gold stripped from hilt and guard and scabbard. При встрече с Хорнблауэром их адмирал удивился, не видя шпаги, которую отослал своему пленнику в знак восхищения его отвагой; когда Хорнблауэр ответил, что никакой шпаги не получал, адмирал велел разобраться. Шпага отыскалась на французском флагмане, выброшенная за ненадобностью: гордая надпись, как и прежде, украшала лезвие, но золото с рукояти, эфеса и ножен исчезло. And the admiral had merely laughed at that and had not dreamed of instituting a search for the thief; the Patriotic Fund's gift still hung at Hornblower's side, the tang of the blade protruding nakedly from the scabbard without the gold and ivory and seed pearls which had adorned it. Адмирал лишь рассмеялся и вора искать не стал. Сейчас награда Патриотического Фонда висела у Хорнблауэра на боку, голая рукоять сиротливо торчала из ножен, от жемчуга, золота и слоновой кости остались одни воспоминания. The French soldiers and sailors which had swarmed over the captured ship had torn away even the brasswork in the same fashion; they had gorged upon the unappetizing provisions in a way which proved how miserable were the rations provided for the men who fought for the Empire - but it was only a few who had swilled themselves into insensibility from the rum casks. С равной жадностью французские солдаты и матросы накинулись на "Сатерленд" и ободрали все, вплоть до медяшек. Они в один присест смолотили жалкую провизию - не зря говорят, что Бонапарт держит своих людей на голодном пайке. Однако пьяным не напился почти никто, хотя рома было вдоволь. In face of similar temptation (to which no British officer would have exposed his men) British seamen would have drunk until nine-tenths of them were incapable or fighting mad. Девять из десяти британских моряков перед лицом подобного искушения (какому никогда бы не подставил их британский офицер) упились бы до беспамятства или до пьяной свары. The French officers had made the usual appeal to their prisoners to join the French ranks, making the usual tempting offers of good treatment and regular pay to anyone who cared to enlist either in the army or the navy. Французские офицеры обратились к пленным с обычным призывом перейти на их сторону, суля хорошее обращение и щедрое жалованье. Hornblower was proud that no single man had succumbed to the temptation. Сейчас Хорнблауэр с гордостью вспоминал, что ни один из его людей не поддался на уговоры. As a consequence the few sound men now languished in strict confinement in one of the empty storerooms of the fortress, deprived of the tobacco and rum and fresh air which for most of them represented the difference between heaven and hell. Теперь те немногие, кто чудом не получил ранений, томились под замком - их загнали в душный склад, лишив табака, рома и свежего воздуха, что для большинства из них и составляло разницу между раем и адом. The wounded - the hundred and forty-five wounded -were rotting in a dank casemate where gangrene and fever would soon make an end of them. Раненых - сто сорок пять человек - бросили в сырой каземат, умирать от гангрены и лихорадки. To the logical French mind the poverty-stricken Army of Catalonia, which could do little even for its own wounded, would be mad to expend any of its resources on attention to wounded who would be intolerable nuisances should they survive. Руководство нищей армии, которое и для своих-то людей мало что могло сделать, сочло неразумным тратить силы и медикаменты на раненых, с которыми, выживи они, не оберешься хлопот. A little moan escaped Hornblower's lips as he paced the ramparts. Хорнблауэр тихо застонал на ходу. He had a room of his own, a servant to wait on him, fresh air and sunshine, while the poor devils he had commanded were suffering all the miseries of confinement - even the three or four other unwounded officers were lodged in the town gaol. Ему предоставили комнату, слугу, право гулять на свежем воздухе и греться на солнце, а несчастные, которыми он командовал, заживо гниют взаперти - даже тех двух-трех офицеров, которые не ранены, поместили в городскую тюрьму. True, he suspected that he was being reserved for another fate. Правда, он подозревал, что его берегут для иной участи. During those glorious days when, in command of the Sutherland, he had won for himself, unknowing, the nickname of 'the Terror of the Mediterranean', he had managed to storm the battery at Llanza by bringing his ship up close to it flying the tricolour flag. В те славные дни, когда он, сам того не ведая, заслужил прозвище "Гроза Средиземноморья", ему случилось подойти к батарее в Льянце под французским флагом и взять ее штурмом. That had been a legitimate ruse de guerre for which historical precedents without number could be quoted, but the French government had apparently deemed it a violation of the laws of war. То была законная ruse de guerre, военная хитрость, подобных которой немало насчитывается в истории, но французское правительство явно намеревалось истолковать ее как нарушение воинских соглашений. The next convoy to France or Barcelona would bear him with it as a prisoner to be tried by a military commission. С первым же конвоем его отправят во Францию или в Барселону, а там - военно-полевой суд и, вполне вероятно, расстрел. Bonaparte was quite capable of shooting him, both from personal rancour and as a proof of the most convincing sort to Europe of British duplicity and wickedness, and during the last day or two Hornblower thought he had read as much in the eyes of his gaolers. Бонапарт мстителен и к тому же стремится убедить Европу в подлости и двуличности англичан. Хорнблауэру казалось, что именно это он читает в глазах тюремщиков. Just enough time had elapsed for the news of the Sutherland's capture to have reached Paris and for Bonaparte's subsequent orders to have been transmitted to Rosas. За время, прошедшее с пленения "Сатерленда", новость должна была добраться до Парижа, и распоряжения Бонапарта - вернуться в Росас. The Moniteur Universel would have blazed out in a paean of triumph, declaring to the Continent that this loss of a ship of the line was clear proof that England was tottering to her fall like ancient Carthage; in a month or two's time presumably there would be another announcement to the effect that a traitorous servant of perfidious Albion had met his just deserts against a wall in Vincennes or Montjuich. "Moniteur Universel", надо думать, захлебывается от восторга, расписывая всему континенту славную победу над линейным кораблем, неопровержимо доказывающую, что Англия, подобно древнему Карфагену вот-вот падет; через месяц-два та же газета сообщит, что бесчестный прислужник вероломного Альбиона заслуженно расстрелян в Венсенском замке или Монжуи. Hornblower cleared his throat nervously as he walked; he expected to feel afraid and was surprised that he did not. Хорнблауэр прочистил горло. Удивительное дело - он не чувствовал и тени боязни. The thought of an abrupt and inevitable end of that sort did not alarm him as much as did his shapeless imaginings when he was going into action on his quarterdeck. Мысль о скором и неминуемом конце пугала его куда меньше, чем расплывчатые страхи перед началом боя. Мало того - он почти с облегчением сознавал, что смерть избавит его от треволнений. In fact he could almost view it with relief, as putting an end to his worries about his wife Maria whom he had left pregnant, and to his jealous torments of longing for Lady Barbara who had married his admiral; in the eyes of England he would be regarded as a martyr whose widow deserved a pension. Не надо думать о Марии, которая скоро родит, мучиться ревностью и томиться по леди Барбаре, жене адмирала Лейтона. It would be an honourable end, then, which a man ought to welcome - especially a man like Hornblower whose persistent and unfounded disbelief in his own capacity left him continually frightened of professional disgrace and ruin. Это будет достойный мужчины конец, а для такого человека, как Хорнблауэр - мнительного, вечно мучимого страхом провала или бесчестья -даже желанный. And it would be an end of captivity, too. Это будет окончанием плена. Hornblower had been a prisoner once before, for two heartbreaking years in Ferrol, but with the passing of time he had forgotten the misery of it until his new experience. Хорнблауэр два года протомился в Ферроле, но время притупило горькие воспоминания, и лишь сейчас они нахлынули с новой силой. In those days, too, he had never known the freedom of his own quarterdeck, and had never tasted the unbounded liberty - the widest freedom on earth - of being a captain of a ship. А ведь тогда он не знал, что такое свобода и каково оно - ходить по палубе капитаном, самым свободным из смертных. It was torture now to be a prisoner, even with the liberty to look upon the sky and the sea. Быть пленником - пытка, даже если можешь смотреть на небо и солнце. A caged lion must fret behind his bars in the same way as Hornblower fretted against his confinement. Наверно, так чувствует себя запертый в клетке лев. He felt suddenly sick and ill through restraint. Хорнблауэр физически ощущал, как давит на него заточение. He clenched his fists and only by an effort prevented himself from raising them above his head in a gesture of despair. Он сжал кулаки и с трудом сдержался, чтоб не воздеть их к небу в жесте отчаяния. Then he took hold of himself again, with an inward sneer at his childish weakness. И тут же овладел собой, внутренне презирая себя за детскую слабость. To distract himself he looked out again to the blue sea which he loved, the row of black cormorants silhouetted against the grey cliff, the gulls wheeling against the blue sky. Чтобы отвлечься, он стал глядеть на такое любимое синее небо, на черных бакланов над обрывами, на кружащих в синеве чаек. Five miles out he could see the topsails of His Majesty's frigate Cassandra keeping sleepless watch over the four French ships huddled for shelter under the guns of Rosas, and beyond them he could see the royals of the Pluto and the Caligula - Admiral Leighton, the unworthy husband of his beloved Lady Barbara, was flying his flag in the Pluto, but he refused to let that thought worry him - where they awaited an accession of strength from the Mediterranean fleet before coming in to destroy the ships which had captured him. Милях в пяти от Росаса белели марсели - фрегат Его Британского Величества "Кассандра" неусыпно следил за четырьмя линейными кораблями в заливе, а еще дальше Хорнблауэр различал бом-брамсели "Плутона" и "Калигулы" - адмирал Лейтон, недостойный муж обожаемой леди Барбары, по-прежнему командует эскадрой, но сейчас лучше из-за этого не огорчаться. Эскадра ждет, пока средиземноморский флот пришлет подкрепление, чтоб уничтожить его победителей. He could rely upon the British to avenge his defeat. Британия отомстит за "Сатерленд". Martin, the vice-admiral with the Toulon blockading squadron, would see to it that Leighton did not make a hash of this attack, powerful as might be the guns of Rosas. Как ни мощны пушки Росаса, Мартин, вице-адмирал, возглавляющий блокаду Тулона, проследит, чтоб Лейтон не сел в лужу. He looked along the ramparts at the massive twenty-four-pounders mounted there. Хорнблауэр перенес взор на крепостной вал с громадами двадцатичетырехфунтовок. The bastions at the angles carried forty-two-pounders - colossal pieces. На угловых бастионах стоят и вовсе исполины -сорокадвухфунтовые пушки. He leaned over the parapet and looked down; it was a sheer drop from there of twenty-five feet to the bottom of the ditch, and along the bottom of the ditch itself ran a line of stout palisades, which no besieging army could damage until he had sapped right up to the lip of the ditch. Он перегнулся через парапет и поглядел вниз; уступ высотой в двадцать пять футов, затем ров, а по дну рва вьется крепкий частокол, который не прорвать иначе, как подойдя вплотную. No hurried, extemporized attack could carry the citadel of Rosas. С налету Росас не взять. A score of sentries paced the ramparts, even as did he; in the opposite face he could see the massive gates with the portcullis down, where a hundred men of the grand guard were always ready to beat back any surprise attack which might elude the vigilance of the twenty sentinels. Десятка два часовых, подобно самому Хорнблауэру, расхаживали по стене, напротив высились массивные ворота с крытой галереей, на которой укрывались еще человек сто, готовые отразить атаку, если ее не заметят первые двадцать. Down there, in the body of the place, a company of infantry was being put through its drill - the shrill words of command were clearly audible to him up here. Во дворе под стеной маршировало пехотное подразделение - до Хорнблауэра отчетливо долетали итальянские команды. It was Italian which was being spoken; Bonaparte had attempted his conquest of Catalonia mainly with the foreign auxiliaries of his empire, Italians, Neapolitans, Germans, Swiss, Poles. Бонапарт завоевывает Каталонию силами своих сателлитов - здесь воюют итальянцы, неаполитанцы, немцы, швейцарцы, поляки. The uniforms of the infantry down there were as ragged as the lines they were forming; the men were in tatters, and even the tatters were not homogeneous - the men wore white or blue or grey or brown according to the resources of the depots which had originally sent them out. Мундиры на солдатах - не лучше, чем их строй -лохмотья, да и те разномастные - белые, серые, коричневые, в зависимости от того, что нашлось на складе. They were half starved, poor devils, as well. К тому же они голодают, бедолаги. Of the five or six thousand men based on Rosas the ones he could see were all that could be spared for military duty; the others were all out scouring the countryside for food - Bonaparte never dreamed of trying to feed the men whom he compelled to serve him, just as he only paid them, as an afterthought, a year or two in arrears. Из пяти-шести тысяч расквартированных в Росасе солдат этот полк единственный занят строевой подготовкой - остальные рыщут по окрестностям в поисках пропитания, Бонапарт не намерен кормить людей, чьими руками завоевывает мир, равно как и платит от случая к случаю, с опозданием годика этак на два. It was amazing that his ramshackle Empire had endured so long - that was the clearest proof of the incompetence of the various kingdoms who had pitted their strength against it. Хорнблауэр дивился, как эта прогнившая империя еще не рухнула. Вероятно, потому, что ее соперники, эти европейские короли и князьки, являют собой полнейшее ничтожество. Over on the other side of the Peninsula the French Empire was at this very minute putting out all its strength against a man of real ability and an army which knew what discipline was. В эту самую минуту на другом конце Пиренейского полуострова ей преградил путь настоящий военачальник с армией, которая знает, что такое дисциплина. On the issue of that struggle depended the fate of Europe. Это противостояние решит судьбу Европы. Hornblower was convinced that the redcoats with Wellington to lead them would be successful; he would have been just as certain even if Wellington were not his beloved Lady Barbara's brother. Хорнблауэр не сомневался, что победят красные мундиры Веллингтона - он был бы в этом уверен, даже не будь Веллингтон братом обожаемой леди Барбары. Then he shrugged his shoulders. Тут он пожал плечами. Not even Wellington would destroy the French Empire quickly enough to save him from trial and execution. Даже Веллингтон не победит Французскую Империю так быстро, чтоб спасти его от суда и расстрела. Moreover, the time allowed him for his day's exercise was over now. Мало того, время, отпущенное ему для прогулки, истекало. The next items in his monotonous programme would be to visit the sick in the casemate, and then the prisoners in the storeroom - by the courtesy of the commandant he was allowed ten minutes for each, before being shut up again in his room, drearily to attempt to re-read the half-dozen books which were all that the garrison of Rosas possessed, or to pace up and down, three steps each way, or to lie huddled on his bed wondering about Maria and the child that was to be born in the New Year, and torturing himself with thoughts of Lady Barbara. Следующий пункт его небогатой программы -посетить раненых в каземате, потом - пленных в здании склада. Комендант любезно разрешил ему проводить там и там по десять минут, после чего его вновь запирали - читать и перечитывать пяток книг (больше в Росасе не нашлось), или ходить взад-вперед по комнате, три шага туда, три шага обратно, или лежать на кровати ничком, думая о Марии, о ребенке, который родится под Новый год. И еще мучительнее - о леди Барбаре. CHAPTER TWO. II. Hornblower awoke that night with a start, wondering what it was that had awakened him. Хорнблауэр проснулся ночью и с минуту гадал, что же его разбудило. A moment later he knew, when the sound was repeated. Потом звук повторился, и он понял. It was the dull thud of a gun fired on the ramparts above his head. То был глухой артиллерийский раскат. Стреляли пушки с крепостного вала над его комнатой. He leaped from his bed with his heart pounding, and before his feet touched the floor the whole fortress was in a turmoil. Он рывком сел - сердце отчаянно колотилось - и еще не коснулся ступнями пола, как вся крепость пришла в движение. Overhead there were guns firing. Над головой палили пушки. Somewhere else, outside the body of the fortress, there were hundreds of guns firing; through the barred windows of his room came a faint flickering as the flashes were reflected down from the sky. Где-то далеко, вне крепости, тоже звучала канонада - сотни выстрелов сливались в многоголосом хоре. В небе вспыхивали зарницы, их слабые отсветы проникали в комнату сквозь зарешеченное окно. Immediately outside his door drums were beating and bugles were pealing as the garrison was called to arms - the courtyard was full of the sounds of nailed boots clashing on the cobbles. Сразу за дверью били барабаны и гудели горны, призывая гарнизон к оружию. Во дворе стучали по булыжнику кованые сапоги. That tremendous pulsation of artillery which he could hear could mean only one thing. The fleet must have come gliding into the bay in the darkness, and now he could hear the rolling of its broadsides as it battered the anchored ships. Чудовищная канонада могла означать только одно: под покровом тьмы в бухту проскользнула эскадра и теперь бортовыми залпами разносит стоящие на якоре корабли. There was a great naval battle in progress within half a mile of him, and he could see nothing of it. It was utterly maddening. В полумиле от него разыгрывается величайшее морское сражение, а он не видит - это сводило его с ума. He tried to light his candle, but his trembling fingers could do nothing with his flint and steel. Он попробовал было зажечь свечу. He dashed the tinder-box to the floor, and, fumbling in the darkness, he dragged on his coat and trousers and shoes and then beat upon the door madly with his fists. Дрожащие пальцы не справились с кремнем и огнивом - он бросил трутницу на пол, нашарил в темноте и надел сюртук, штаны, башмаки, и тут же яростно заколотил в дверь. The sentry outside was Italian, he knew, and he spoke no Italian - only fluent Spanish and bad French. Он знал, что часовой за дверью - итальянец, сам же он по-итальянски не говорил, только бегло по-испански и чуть-чуть по-французски. "Officier! - Officier! Officier!" he shouted, and then he heard the sentry call for the sergeant of the guard, and the measured step of the sergeant as he came up. Officier! - кричал Хорнблауэр. Наконец он услышал, как часовой зовет сержанта, а затем и различил унтер-офицерскую поступь. The clatter of the garrison's falling in under arms had already died away. Лязг и топот во дворе уже стихли. "What do you want?" asked the sergeant's voice - at least so Hornblower fancied, for he could not understand what was said. - Что вам нужно? - спросил сержант. По крайней мере, так Хорнблауэр догадался - слов он не понял. "Officier! - Officier! Officier!" roared Hornblower, beating still on the heavy door. Officier! - не унимался Хорнблауэр, продолжая молотить по тяжелой двери. The artillery was still rolling terrifically outside. Залпы гремели без перерыва. Hornblower went on pounding on the door even until he heard the key in the lock. Хорнблауэр что есть силы лупил кулаками в дверь, пока не услышал, как в замке повернулся ключ. The door swung open and he blinked at the light of a torch which shone into his eyes. Дверь распахнулась, свет фонаря ослепил Хорнблауэра, он заморгал. A young subaltern in a neat white uniform stood there between the sergeant and the sentry. Перед дверью стояли часовой, сержант и молодой субалтерн в ладном белом мундире. "Qu'est-ce-que monsieur d?sire?" he asked - he at least understood French, even if he spoke it badly. Hornblower fumbled to express himself in an unfamiliar tongue. - Кес-ке мсье дезир? - спросил офицер. По крайней мере, он говорил по-французски, хотя и весьма посредственно. "I want to see!" he stammered. - Я хочу видеть! - Хорнблауэр с трудом подбирал слова. "I want to see the battle! - Я хочу видеть сражение! Let me go on to the walls." Выпустите меня на крепостной вал! The young officer shook his head reluctantly; like the other officers of the garrison, he felt a kindly feeling towards the English captain who - so rumour said -was so shortly to be conducted to Paris and shot. Молодой офицер нехотя помотал головой: как и остальные, он сочувствовал английскому капитану, говорят, того скоро отвезут в Париж и расстреляют. "It is forbidden," he said. - Это запрещено, - сказал он. "I will not escape," said Hornblower; desperate excitement was loosening his tongue now. - Я не сбегу. - От волнения у Хорнблауэра развязался язык. "Word of honour - I swear it! - Даю слово чести... клянусь! Come with me, but let me see! Пойдите со мной, только выпустите меня! I want to see!" Я хочу видеть! The officer hesitated. Офицер заколебался. "I cannot leave my post here," he said. -Я не могу оставить свой пост, - сказал он. "Then let me go alone. - Тогда выпустите меня одного. I swear I will stay on the walls. Клянусь, я не уйду со стены. I will not try to escape." Я не попытаюсь бежать. "Word of honour?" asked the subaltern. - Слово чести? - спросил субалтерн. "Word of honour. - Слово чести. Thank you, sir." Спасибо, сударь. The subaltern stood aside, and Hornblower dashed out of his room, down the short corridor to the courtyard, and up the ramp which led to the seaward bastion. Субалтерн посторонился, Хорнблауэр пулей вылетел из комнаты, пробежал по короткому коридорчику во двор и дальше по пандусу на выходящий к морю бастион. As he reached it, the forty-two-pounder mounted there went off with a deafening roar, and the long tongue of orange flame nearly blinded him. Как раз, когда он оказался наверху, оглушительно выпалили сорокадвухфунтовые пушки, языки оранжевого пламени ослепили его. In the darkness the bitter powder smoke engulfed him. В темноте клубился горький пороховой дым. Nobody in the groups bending over the guns noticed him, and he ran down the steep staircase to the curtain wall, where, away from the guns, he could see without being blinded. Не замеченный никем из артиллеристов, Хорнблауэр бегом спустился по крутым ступенькам на куртину меж бастионов - здесь вспышки не ослепляли и можно было видеть. Rosas Bay was all a-sparkle with gun flashes. Залив Росас освещали выстрелы. Then, five times in regular succession, came the brilliant red glow of a broadside, and each glow lit up a stately ship gliding in rigid line ahead past the anchored French ships. Потом, пять раз подряд, громыхнули бортовые залпы, и каждый озарил величавый корабль в безупречном кильватерном строю. Эскадра скользила мимо стоящих на якоре французских судов, и каждый корабль палил в свой черед. The Pluto was there; Hornblower saw her three decks, her ensign at the peak, her admiral's flag at the mizzen, her topsails set and her other canvas furled. Хорнблауэр различил "Плутон" - английский военно-морской флаг на грот-мачте, адмиральский флаг на бизань-мачте, марсели расправлены, остальные паруса взяты на гитовы. Leighton would be there, walking his quarterdeck -thinking of Barbara, perhaps. Там Лейтон, ходит по шканцам, может быть -думает о леди Барбаре. And that next astern was the Caligula. За "Плутоном" шел "Калигула". Bolton would be stumping about her deck revelling in the crash of her broadsides. Болтон тяжело ступает по палубе, упиваясь грохотом бортовых залпов. She was firing rapidly and well - Bolton was a good captain, although a badly educated man. "Калигула" стрелял быстро и четко: Болтон -хороший капитан, хотя и плохо образованный человек. The words Слова 'Oderint dum metuant' - the Caesar Caligula's maxim - picked out in letters of gold across the Caligula's stern had meant nothing to Bolton until Hornblower translated and explained them to him. "Oderunt dum metuant" - "Пусть ненавидят, лишь бы боялись" - изречение императора Калигулы, выложенные золотыми буквами на корме его корабля, не значили для Болтона ничего, пока Хорнблауэр не перевел и не разъяснил смысл. At this very moment, perhaps, those letters were being defaced and battered by the French shot. Быть может, сейчас французские ядра бьют по этим самым буквам. But the French squadron was firing back badly and irregularly. Однако французские корабли стреляли плохо и нерегулярно. There was no sudden glow of broadsides where they lay anchored, but only an irregular and intermittent sparkle as the guns were loosed off anyhow. Борта их не озарялись единым залпом, только случайными неравномерными вспышками. In a night action like this, and after a sudden surprise, Hornblower would not have trusted even an English seaman with independent fire. Пушки стреляют по одной - ночью, при внезапном нападении неприятеля, Хорнблауэр не доверил бы стрелять независимо даже британским канонирам. He doubted if as many as one-tenth of the French guns were being properly served and pointed. Интересно, какая часть расчетов целит как следует? Наверно, даже не каждый десятый. As for the heavy guns pealing away beside him from the fortress, he was quite certain they were doing no good to the French cause and possibly some harm. Что до больших пушек на бастионах, они не только не помогали товарищам в заливе, но, скорее, вредили. Firing at half a mile in the darkness, even from a steady platform and with large calibre guns, they were as likely to hit friend as foe. Стреляя в темноте на полмили, даже с твердой опоры и даже из большой пушки, рискуешь попасть как в чужих, так и в своих. It had well repaid Admiral Martin to send in Leighton and his ships in the moonless hours of the night, risking all the navigational perils of the bay. Адмирал Мартин хорошо сделал, что, презрев навигационные опасности, послал Лейтона именно в такую безлунную ночь. Hornblower choked with emotion and excitement as his imagination called up the details of what would be going on in the English ships - the leadsman chanting the soundings with disciplined steadiness, the heave of the ship to the deafening crash of the broadside, the battle lanterns glowing dimly in the smoke of the lower decks, the squeal and rattle of the gun trucks as the guns were run up again, the steady orders of the officers in charge of sections of guns, the quiet voice of the captain addressing the helmsmen. Хорнблауэр, дрожа от волнения, представлял, что творится на английских кораблях - лотовые заученно выкрикивают глубину, судно кренится от отдачи, фонари освещают дымные палубы, визжат и грохочут по палубам орудийные катки, офицеры уверенно руководят стрельбой, капитан тихо отдает указания рулевому. He leaned far over the parapet in the darkness, peering down into the bay. Он перегнулся через парапет, вглядываясь во тьму. A whiff of wood smoke came to his nostrils, sharply distinct from the acrid powder smoke which was drifting by from the guns. Ноздри защекотал запах горящего дерева, не похожий на плывущий от пушек пороховой дым. They had lit the furnaces for heating shot, but the commandant would be a fool if he allowed his guns to fire red-hot shot in these conditions. Это затопили печи для разогрева ядер, однако комендант будет дураком, если прикажет стрелять калеными ядрами в таких условиях. French ships were as inflammable as English ones, and just as likely to be hit in a close battle like this. Французские корабли горят не хуже английских, а вероятность попасть что в тех, что в других совершенно одинаковая. Then his grip tightened on the stonework of the parapet, and he stared and stared again with aching eyes towards what had attracted his notice. It was the tiniest, most subdued little red glow in the distance. Тут Хорнблауэр с силой сжал каменный парапет и до боли в глазах стал вглядываться в привлекший его внимание отсвет, далекое, еле заметное зарево. The English had brought in fire ships in the wake of their fighting squadron. В кильватере боевых кораблей британцы привели брандеры. A squadron at anchor like this was the best possible target for a fire ship, and Martin had planned his attack well in sending in his ships of the line first to clear away guard boats and beat down the French fire and occupy the attention of the crews. Эскадра на якоре - идеальная цель для брандеров, и атаку Мартин продумал хорошо - идущие впереди линейные корабли потопили караульные шлюпки, отвлекли внимание французов, ослабили их огневую мощь. The red glow suddenly increased, grew brighter and brighter still, revealing the hull and masts and rigging of a small brig; still brighter it grew as the few daring spirits who remained on board flung open hatches and gunports to increase the draught. Отсвет ширился, огонь разгорался, озаряя корпус и мачты небольшого брига, вот вспыхнуло еще ярче - это смельчаки на борту открыли люки и орудийные порты, чтоб увеличить тягу. The tongues of flame which soared up were visible even to Hornblower on the ramparts, and they revealed to him, too, the form of the Turenne alongside her - the one French ship which had emerged from the previous battle with all her masts. Хорнблауэр с крепостного вала видел даже языки пламени и в их свете - силуэт "Турени", того самого французского корабля, который вышел из боя с неповрежденными мачтами. Whoever the young officer in command of the fire ship might be, he was a man with a cool head and determined will, thus to select the most profitable target of all. Молодой офицер там на брандере хладнокровен и решителен - он выбрал наилучшую цель. Hornblower saw points of fire begin to ascend the rigging of the Turenne until she was outlined in red like some set-piece in a firework display. Огонь побежал по такелажу "Турени", очертив ее силуэт, словно праздничная иллюминация. Sudden jets of flame showed where powder charges on her deck were taking fire; and then the whole set-piece suddenly swung round and began to drift before the gentle wind as the burnt cables gave way. Иногда пламя взвивалось ввысь - это вспыхивали на палубе картузы с порохом. Внезапно весь иллюминированный корабль развернулся и двинулся по ветру - перегорели якорные канаты. A mast fell in an upward torrent of sparks, strangely reflected in the black water all round. Упала, сыпля искрами и отражаясь в воде, мачта. At once the sparkle of gunfire in the other French ships began to die away as the crews were called from their guns to deal with the drifting menace, and a slow movement of the shadowy forms lit by the flames revealed that their cables had been cut by officers terrified of death by fire. На других французских кораблях перестали стрелять - матросов отозвали от пушек, чтобы в случае чего оттолкнуть пылающую громаду. Озаренные пламенем силуэты кораблей двигались - вероятно, напуганные близостью "Турени" офицеры приказали обрубить якоря. Then suddenly Hornblower's attention was distracted to a point closer in to shore, where the abandoned wreck of the Sutherland lay beached. Тут Хорнблауэр отвлекся: огонь разгорался ближе к берегу, там, где лежал выброшенный на мель "Сатерленд". There, too, a red glow could be seen, growing and spreading momentarily. Он тоже пылал. Some daring party from the British squadron had boarded her and set her on fire, too, determined not to leave even so poor a trophy in the hands of the French. Какие-то смелые британцы высадились на него и подожгли, чтоб не оставлять французам и такой жалкий трофей. Farther out in the bay three red dots of light were soaring upwards slowly, and Hornblower gulped in sudden nervousness lest an English ship should have caught fire as well, but he realized next moment that it was only a signal - three vertical red lanterns -which was apparently the prearranged recall, for with their appearance the firing abruptly ceased. Дальше в заливе засветились три красные точки. У Хорнблауэра от волнения сперло дыхание - он подумал, что загорелось английское судно. Но нет, это сигнал, три красных фонаря, видимо, заранее условленный, потому что пальба сразу стихла. The blazing wrecks lit up now the whole of this corner of the bay with a lurid red in whose light could be distinctly seen the other French ships, drifting without masts or anchors towards the shore. Горящие корабли озаряли ползалива, и в их свете Хорнблауэр отчетливо видел: три другие корабля, лишенные мачт и якорей, дрейфуют к берегу. Next came a blinding flash and a stunning explosion as the magazine of the Turenne took fire. Тут зарево осветило весь залив, над водой прокатился оглушительный грохот - огонь добрался до порохового погреба "Турени". For several seconds after the twenty tons of gunpowder had exploded Hornblower's eyes could not see nor his mind think; the blast of it had shaken him, like a child in the hands of an angry nurse, even where he stood. Взорвались двадцать тонн пороха. Несколько секунд Хорнблауэр ничего не видел и не соображал: даже здесь, на бастионе, взрыв тряхнул его, как сердитая нянька -расшалившегося дитятю. He became aware that daylight was creeping into the bay, revealing the ramparts of Rosas in hard outlines, and dulling the flames from the wreck of the Sutherland. Начало светать, вокруг проступили очертания крепостных стен, пылающий "Сатерленд" несколько поблек. Far out in the bay, already beyond gunshot of the fortress, the five British ships of the line were standing out to sea in their rigid line-ahead. Далеко в заливе, недосягаемые для городских пушек, стройной кильватерной колонной уходили в море пять британских линейных кораблей. There was something strange about the appearance of the Pluto; it was only at his second glance that Hornblower realized that she had lost her main topmast - clear proof that one French shot at least had done damage. Что-то было не так с "Плутоном" - только со второго взгляда Хорнблауэр понял, что флагман лишился грот-стеньги. По крайней мере одно французское ядро в цель угодило. The other ships revealed no sign of having received any injury during one of the best managed affairs in the long history of the British Navy. Другие британские корабли, видимо не пострадали в этой, одной из самых блестящих операций в истории британского флота. Hornblower tore his gaze from his vanishing friends to study the field of battle. Хорнблауэр оторвал взгляд от удаляющихся друзей и оглядел арену сражения. Of the Turenne and the fire ship there was no sign at all; of the Sutherland there only remained a few blackened timbers emerging from the water, with a wisp of smoke suspended above them. "Турень" и брандер сгинули, на месте "Сатерленда" догорали черные уголья, да вился над водою серый дымок. Two ships of the line were on the rocks to the westward of the fortress, and French seamanship would never make them seaworthy again. Два из трех линейных кораблей выбросило на камни к западу от крепости - не французам их починить. Only the three-decker was left, battered and mastless, swinging to the anchor which had checked her on the very edge of the surf. Уцелел только трехпалубник - побитый, без единой мачты, он качался на якоре у самой кромки прибоя. The next easterly gale would see her, too, flung ashore and useless. Первый же шторм выбросит на берег и его. The British Mediterranean fleet would in the future have to dissipate none of its energies in a blockade of Rosas. Британскому средиземноморскому флоту не придется больше следить за заливом Росас. Here came General Vidal, the governor of the fortress, making his rounds with his staff at his heels, and just in time to save Hornblower from falling into a passion of despair at watching the English squadron disappear over the horizon. Появился генерал Видаль, комендант крепости -он вместе со штабными офицерами делал обход и спас Хорнблауэра от приступа отчаяния, в которое тот чуть было не впал, провожая глазами удаляющихся друзей. "What are you doing here?" demanded the General, checking at the sight of him. При виде Хорнблауэра генерал остановился. Under the sternness of his expression could be read the kindly pity which Hornblower had noticed in the faces of all his enemies when they began to suspect that a firing party awaited him. - Что вы здесь делаете? - спросил он, однако за внешней суровостью угадывалось жалостливое участие - его Хорнблауэр замечал с тех пор, как пошли разговоры о расстреле. "The officer of the grand guard allowed me to come up here," explained Hornblower in his halting French. - Меня выпустил караульный офицер, - объяснил Хорнблауэр на ломаном французском. "I gave him my parole of honour not to try to escape. - Я дал ему слово чести, что не сделаю попытки бежать. I will withdraw it again now, if you please." Если хотите, я повторю это в вашем присутствии. "He had no business to accept it, in any case," snapped the General, but with that fateful kindliness still apparent. - Он не имел права вас отпускать, - буркнул комендант, однако в речи его сквозило все то же роковое участие. "You wanted to see the battle, I suppose?" - Полагаю, вы хотели видеть сражение? "Yes, General." - Да, генерал. "A fine piece of work your companions have done." - Ваши соотечественники провели блестящую операцию. The General shook his head sadly. - Генерал печально покачал головой. "It will not make the government in Paris feel any better disposed towards you, I fear, Captain." - Боюсь, капитан, после этих событий вы не выиграли в глазах парижского правительства. Hornblower shrugged his shoulders; he had already caught the infection of that gesture during his few days' sojourn among Frenchmen. Хорнблауэр пожал плечами - за несколько дней общения с французами он успел подцепить эту привычку. He noted, with a lack of personal interest which seemed odd to him even then, that this was the first time that the Governor had hinted openly at danger threatening him from Paris. Дивясь своему равнодушию, он отметил, что комендант впервые открыто намекнул на исходящую из Парижа угрозу. "I have done nothing to make me afraid," he said. - Мне нечего страшиться за свои поступки. "No, no, of course not," said the Governor hastily and out of countenance, like a parent denying to a child that a prospective dose of medicine would be unpleasant. - Да-да, конечно, - сказал комендант торопливо и несколько смущенно, будто убеждал ребенка, что лекарство не горькое. He looked round for some way of changing the subject, and fortunate chance brought one. Он огляделся, ища, на что бы перевести разговор -к счастью, повод отыскался сразу. From far below in the bowels of the fortress came a muffled sound of cheering - English cheers, not Italian screeches. Из недр крепости донеслись приглушенные крики "ура!" - английские, не итальянские. "That must be those men of yours, Captain," said the General, smiling again. - Должно быть, это ваши люди, капитан, - сказал генерал, снова улыбаясь. "I fancy the new prisoner must have told them by now the story of last night's affair." - Полагаю, новый пленный рассказывает им о сегодняшнем сражении. "The new prisoner?" demanded Hornblower. - Новый пленный? - переспросил Хорнблауэр. "Yes, indeed. - Да-да. A man who fell overboard from the admiral's ship -the Pluto, is it not? - and had to swim ashore. Человек, который упал за борт адмиральского корабля - "Плутон", кажется? - и выплыл на берег. Ah, I suspected you would be interested, Captain. Вам, наверно, интересно с ним поговорить, капитан? Yes, off you go and talk to him. Так поговорите. Here, Dupont, take charge of the captain and escort him to the prison." Дюпон, проводи капитана в тюрьму. Hornblower could hardly spare the time in which to thank his captor, so eager was he to interview the new arrival and hear what he had to say. Хорнблауэр так торопился выслушать новоприбывшего, что едва нашел время поблагодарить коменданта. Two weeks as a prisoner had already had their effect in giving him a thirst for news. За две недели в плену он приобрел неодолимую тягу к новостям. He ran down the ramp, Dupont puffing beside him, across the cobbled court, in through the door which a sentry opened for him at a gesture from his escort, down the dark stairway to the iron-studded door where stood two sentries on duty. Он сбежал по пандусу впереди отдувающегося Дюпона, бегом пересек брусчатый дворик. Провожатый велел часовому открыть дверь, и по темной лестнице они спустились еще к одной двери, окованной железом. With a great clattering of keys the doors were opened for him and he walked into the room. Здесь дежурили двое часовых, гремя ключами, они отворили дверь, и Хорнблауэр вошел в камеру. It was a wide low room - a disused storeroom, in fact - lit and ventilated only by a few heavily barred apertures opening into the fortress ditch. It stank of closely confined humanity and it was at present filled with a babel of sound as what was left of the crew of the Sutherland plied questions at someone hidden in the middle of the crowd. Большое и низкое складское помещение освещалось и проветривалось двумя зарешеченными отверстиями, выходящими в крепостной ров, оно пахло человеческим телом, а в данную минуту еще и гудело от голосов. Все те, кто остались от команды "Сатерленда", забрасывали вопросами человека, скрытого в середине толпы. At Hornblower's entrance the crowd fell apart and the new prisoner came forward; he was naked save for his duck trousers and a long pigtail hung down his back. При появлении Хорнблауэра толпа раздалась, и новый пленник вышел вперед - матрос в одних только холщовых штанах и с длинной косицей за спиной. "Who are you?" demanded Hornblower. - Кто такой? - спросил Хорнблауэр. "Phillips, sir. - Филипс, сэр. Maintopman in the Pluto." Грот-марсовый на "Плутоне". His honest blue eyes met Hornblower's gaze without a sign of flinching. Честные голубые глаза смотрели на Хорнблауэра без тени смущения. Hornblower could guess that he was neither a deserter nor a spy - he had borne both possibilities in mind. Не дезертир и не шпион - обе эти возможности Хорнблауэр учитывал. "How did you come here?" - Как сюда попал? "We was settin' sail, sir, to beat out o' the bay. - Мы ставили паруса, сэр, собирались, значит, выйти из залива. We'd just seen the old Sutherland take fire, an' Cap'n Elliott he says to us, he says, sir, 'Now's the time, my lads. "Сатерленд" только что загорелся. Капитан Эллиот сказал, сэр, сказал, значит: "Пора, ребята. Top'sls and to'gar'ns.' Брамсели и бом-брамсели". So up we went aloft, sir, an' I'd just taken the earring o' the main to'gar'n when down came the mast, sir, an' I was pitched off into the water. Мы, значит, полезли наверх, сэр. И вот я, значит, отдаю сезень грот-бом-брамселя, и тут, значит, стеньга как сломается, сэр, и я, вестимо, лечу в воду. So was a lot o' my mates, sir, but just then the Frenchy which was burnin' blew up, an' I think the wreckage killed a lot of 'em, sir, 'cos I found I was alone, an' Pluto was gone away, an' so I swum for the shore, an' there was a lot of Frenchies what I think had swum from the burning Frenchy an' they took me to some sojers an' the sojers brought me here, sir. Нас много попадало, сэр, но остальных, видать, убило, потому как ихний корабль, ну, горел который, его, значит, понесло ветром прямо на нас, сэр. По крайности, выплыл я один, сэр, я вижу: "Плутона" нет, я тогда поплыл к берегу, сэр, а там уже уйма французишек, думаю, с ихнего корабля, который горел, спаслись вплавь, и они отвели меня к солдатам, а солдаты сюда, сэр. There was a orficer what arst me questions - it'd 'a made you laugh, sir, to hear him trying to speak English - but I wasn't sayin' nothin', sir. An' when they see that they puts me in here along with the others, sir. Тут ихний офицер стал меня расспрашивать - вы бы обхохотались, сэр, как он лопочет по-нашему -но я ничего не сказал. I was just telling 'em about the fight, sir. Я сейчас как раз говорил про сражение. There was the old Pluto, an' Caligula, sir, an' -" "Плутон", сэр, и "Калигула", и... "Yes, I saw it," said Hornblower, shortly. - Я видел, - оборвал его Хорнблауэр. "I saw that Pluto had lost her main topmast. - На "Плутоне" упала стеньга. Was she knocked about much?" А так он сильно пострадал? "Lor' bless you, sir, no, sir. - Да сохрани вас Бог, сэр, ничуть. We hadn't had half a dozen shot come aboard, an' they didn't do no damage, barrin' the one that wounded the Admiral." В нас ядер пять всего и попало, и то, можно сказать, не задели почти, только адмирала ранило. "The Admiral!" - Адмирала! Hornblower reeled a little as he stood, as though he had been struck. - Хорнблауэр пошатнулся, словно его ударили. "Admiral Leighton, d'you mean?" - Адмирала Лейтона? "Admiral Leighton, sir." - Адмирала Лейтона, сэр. "Was - was he badly hurt?" - Его... его сильно ранило? "I dunno, sir. - Не знаю, сэр. I didn't see it meself, o' course, sir, seein' as how I was on the main deck at the time. Сам не видел, сэр, я был на главной палубе, вестимо. Sailmaker's mate, he told me, sir, that the Admiral had been hit by a splinter. Помощник парусного мастера, значит, сказал мне, сэр, мол, адмирала ранило куском дерева. Cooper's mate told him, sir, what helped to carry him below." А ему сказал помощник купора, сэр, он помогал нести адмирала вниз. Hornblower could say no more for the present. He could only stare at the kindly stupid face of the sailor before him. Хорнблауэр на время потерял дар речи и только смотрел на добродушное туповатое лицо моряка. Yet even in that moment he could take note of the fact that the sailor was not in the least moved by the wounding of his Admiral. Однако даже сейчас он отметил про себя, что моряк нимало не огорчен происшедшим. Nelson's death had put the whole fleet into mourning, and he knew of half a dozen other flag officers whose death or whose wounding would have brought tears into the eyes of the men serving under him. Гибель Нельсона оплакивал весь флот, и есть десятки других адмиралов, о чьей смерти или ранении подчиненные рассказывали бы со слезами. If it had been one of those, the man would have told of the accident to him before mentioning his own misadventures. Будь Лейтон одним из них, моряк сообщил бы о его ранении прежде, чем расписывать собственные злоключения. Hornblower had known before that Leighton was not beloved by his officers, and here was a clear proof that he was not beloved by his men either. Хорнблауэр и прежде знал, что Лейтона недолюбливают офицеры, теперь увидел, что и матросы не питают к нему приязни. But perhaps Barbara had loved him. Однако, может быть леди Барбара его любит. She had at least married him. По крайней мере, она вышла за него замуж. Hornblower forced himself to speak, to bear himself naturally. Хорнблауэр, стараясь говорить естественно, выдавил: "That will do," he said, curtly, and then looked round to catch his coxswain's eye. - Ясно. - Потом огляделся, ища глазами старшину своей гички. "Anything to report, Brown?" - Что-нибудь новое, Браун? "No, sir. - Ничего. All well, sir." Все в порядке, сэр. Hornblower rapped on the door behind him to be let out of prison, to be conducted by his guard back to his room again, where he could walk up and down, three steps each way, his brain seething like a pot on a fire. Хорнблауэр постучал, чтоб его выпустили и проводили обратно в комнату, где можно будет походить от стены до стены, три шага туда, три шага обратно. Голова раскалывалась, как в огне. He only knew enough to unsettle him, to make him anxious. Он узнал очень мало, но достаточно, чтоб вышибить его из колеи. Leighton had been wounded, but that did not mean that he would die. Лейтон ранен, однако это не значит что он умрет. A splinter wound - that might mean much or little. Рана от щепки может быть серьезной или пустяковой. Yet he had been carried below. Однако его унесли вниз. No admiral would have allowed that, if he had been able to resist - not in the heat of a fight, at any rate. Ни один адмирал, пока он в силах сопротивляться, не позволил бы сделать с собой такое - по крайней мере, в пылу сражения. His face might be lacerated or his belly torn open -Hornblower, shuddering, shook his mind free from the memories of all the horrible wounds he had seen received on ship board during twenty years' service. Может быть, ему разорвало лицо или вспороло живот - Хорнблауэр содрогнулся и поспешил отогнать воспоминания об ужасных ранах, которых навидался за двадцать военных лет. But, coldbloodedly, it was an even chance that Leighton would die - Hornblower had signed too many casualty lists to be unaware of the chances of a wounded man's recovery. Однако, безотносительно к чувствам, вполне вероятно, что Лейтон умрет - Хорнблауэр в своей жизни подписал немало скорбных списков, и знал, как невелики шансы у раненого. If Leighton were to die, Barbara would be free again. Если Лейтон умрет, леди Барбара будет свободна. But what had that to do with him, a married man - a married man whose wife was pregnant? Но что ему до того - ему, женатому человеку, который скоро вновь станет отцом? She would be no nearer to him, not while Maria lived. Пока жива Мария, леди Барбара для него недоступна. And yet it assuaged his jealousy to think of her as a widow. Однако, если она овдовеет, это уймет его ревность. But then perhaps she would marry again, and he would have to go once more through all the torment he had endured when he had first heard of her marriage to Leighton. Но она может вторично выйти замуж, и ему придется заново переживать муки, как и тогда, когда он услышал о ее браке с Лейтоном. In that case he would rather Leighton lived - a cripple, perhaps mutilated or impotent; the implications of that train of thought drove him into a paroxysm of too-rapid thinking from which he only emerged after a desperate struggle for sanity. Если так, пусть лучше Лейтон живет -искалеченный или утративший мужские способности. Последнее соображение увлекло его в такой водоворот горячечных мыслей, что он еле выкарабкался. In the cold reaction which followed he sneered at himself for a fool. Теперь в голове прояснилось, он зло и холодно обозвал себя глупцом. He was the prisoner of a man whose empire extended from the Baltic to Gibraltar. Он в плену у человека, чья империя протянулась от Балтики до Гибралтара. He told himself he would be an old man, that his child and Maria's would be grown up before he regained his liberty. Он выйдет на свободу стариком, когда их с Марией ребенок вырастет. And then with a sudden shock he remembered that he might soon be dead - shot for violation of the laws of war. И вдруг он вздрогнул, вспомнив: его расстреляют. За нарушение воинских соглашений. Strange how he could forget that possibility. Странно, как он забыл. Sneering, he told himself that he had a coward's mind which could leave the imminence of death out of its calculations because the possibility was too monstrous to bear contemplation. Он зло сказал себе, что трусливо исключает возможность смерти из своих расчетов, потому что страшится о ней думать. There was something else he had not reckoned upon lately, too. И еще кое о чем он давно не вспоминал. If Bonaparte did not have him shot, if he regained his freedom, even then he still had to run the gauntlet of a court martial for the loss of the Sutherland. О трибунале, перед которым он предстанет, если не будет расстрелян и выйдет на свободу. О трибунале, который будет судить его за сданный неприятелю "Сатерленд". A court martial might decree for him death or disgrace or ruin; the British public would not hear lightly of a British ship of the line surrendering, however great the odds against her. Его могут приговорить к смерти или ославить -британская публика не спустит человеку, сдавшему британский линейный корабль, каким бы ни был численный перевес противника. He would have liked to ask Phillips, the seaman from the Pluto, about what had been said in the fleet regarding the Sutherland's action, whether the general verdict had been one of approval or not. Хорошо бы спросить Филипса, матроса с "Плутона", что говорят флотские, оправдывает или осуждает его молва. Но, конечно, это невозможно: капитан не может спрашивать матроса, что думает о нем флот, тем более что правды он все равно не услышит. But of course it would be impossible to ask; no captain could ask a seaman what the fleet thought of him, even if there was a chance of hearing the truth -which, too, was doubtful. Его обступали неопределенности: сколько продлится плен, будут ли французы его судить, выживет ли Лейтон. He was compassed about with uncertainties - the uncertainties of his imprisonment, of the possibility of his trial by the French, of his future court martial, of Leighton's wound. Даже с Марией все не определенно - родит она мальчика или девочку, увидит ли он ребенка, шевельнет ли кто-нибудь пальцем, чтобы ей помочь, сумеет ли она без его поддержки дать ребенку образование? There was even an uncertainty regarding Maria; she was pregnant - would the child be a girl or a boy, would he ever see it, would anyone raise a finger to help her, would she be able to educate the child properly without his supervision? Плен душил его, душила невыносимая тоска по свободе, по Барбаре и по Марии. Once more the misery of imprisonment was borne in upon him. He grew sick with longing for his liberty, for his freedom, for Barbara and for Maria. III. CHAPTER THREE. На следующий день Хорнблауэр опять ходил по крепостному валу, отведенный ему отрезок, как всегда, охраняли двое часовых с заряженными ружьями, приставленный для охраны субалтерн скромно сидел на парапете, словно не хотел мешать погруженному в глубокую задумчивость пленнику. Hornblower was walking next day upon the ramparts again; the sentries with their loaded muskets stood one each end of the sector allotted to him, and the subaltern allotted to guard him sat discreetly against the parapet so as not to break in upon the thoughts which preoccupied him. Однако Хорнблауэр устал мыслить. Весь вчерашний день и почти всю вчерашнюю ночь он в смятении рассудка мерил шагами комнату - три шага туда, три шага обратно - и теперь пришла спасительная усталость, думы отступили. But he was too tired to think much now - all day and nearly all night yesterday he had paced his room, three paces up and three paces back, with his mind in a turmoil. Exhaustion was saving him now, he could think no more. Он радовался всякому разнообразию. Вот какая-та суета у ворот, часовые забегали, отпирая запоры, въехала, дребезжа, карета, запряженная шестеркой великолепных коней. He welcomed as a distraction a bustle at the main gate, the turning out of the guard, the opening of the gate, and the jingling entrance of a coach drawn by six fine horses. Карету сопровождали пятьдесят верховых в треуголках и синих с красным мундирах бонапартистской жандармерии. С живым интересом затворника Хорнблауэр разглядывал жандармов, слуг и кучера на козлах. Один из офицеров торопливо спешился, чтобы распахнуть дверцу. He stood and watched the proceedings with all the interest of a captive. There was an escort of fifty mounted men in the cocked hats and blue-and-red uniforms of Bonaparte's gendarmerie, coachmen and servants on the box, an officer dismounting hurriedly to open the door. Явно приехал кто-то важный. Clearly the new arrival must be a man of importance. Хорнблауэр даже огорчился немного, когда вместо маршала в парадном мундире с плюмажами из кареты вылез еще один жандармский офицер - молодой человек с яйцевидной головой, которую он обнажил, пролезая в низкую дверцу, на груди - Орден Почетного Легиона, на ногах - высокие сапоги со шпорами. Hornblower experienced a faint feeling of disappointment when there climbed out of the coach not a Marshal with plumes and feathers, but just another officer of gendarmerie. От нечего делать Хорнблауэр гадал, почему жандармский полковник, явно не калека, приехал в карете, а не в седле. A youngish man with a bullet black head, which he revealed as he held his cocked hat in his hand while stooping to descend; the star of the Legion of Honour on his breast; high black boots with spurs. Hornblower wondered idly why a colonel of gendarmerie who was obviously not crippled should arrive in a coach instead of on horseback. He watched him go clinking across the courtyard to the Governor's headquarters. Hornblower's walk was nearly finished when one of the young French aides-de-camp of the Governor approached him on the ramparts and saluted. "His Excellency sends you his compliments, sir, and he would be glad if you could spare him a few minutes of your time as soon as it is convenient to you." Addressed to a prisoner, as Hornblower told himself bitterly, these words might as well have been 'Come at once.' Звеня шпорами, полковник направился к комендантскому штабу, Хорнблауэр провожал его взглядом. Отпущенное для прогулки время уже заканчивалось, когда на стену поднялся молодой адъютант из комендантской свиты и отдал Хорнблауэру честь. - Его Превосходительство шлет вам свои приветствия сударь, и просит уделить ему несколько минут, когда сочтете удобным. Обращенные к пленнику, эти слова могли бы с тем же успехом звучать: "явиться немедленно". "I will come now, with the greatest of pleasure," said Hornblower, maintaining the solemn farce. - Я с превеликим удовольствием отправлюсь прямо сейчас, - сказал Хорнблауэр в духе того же мрачного фарса. Down in the Governor's office the colonel of gendarmerie was standing conversing alone with His Excellency; the Governor's expression was sad. В штабе коменданта давешний жандармский полковник беседовал с Его Превосходительством с глазу на глаз, лицо у коменданта было расстроенное. "I have the honour of presenting to you, Captain," he said, turning, "Colonel Jean-Baptiste Caillard, Grand Eagle of the Legion of Honour, and one of His Imperial Majesty's personal aides-de-camp. - Честь имею представить вам, капитан, - сказал он, поворачиваясь к Хорнблауэру, - полковника Жана-Батиста Кайяра, кавалера Большого Орла, Ордена Почетного Легиона, одного из личных адъютантов Его Императорского Величества. Colonel, this is Captain Horatio Hornblower, of His Britannic Majesty's Navy." Полковник, это флота Его Британского Величества капитан Горацио Хорнблауэр. The Governor was dearly worried and upset. Комендант был явно встревожен и опечален. His hands were fluttering and he stammered a little as he spoke, and he made a pitiful muddle of his attempt on the aspirates of Hornblower's name. Руки его подрагивали, голос чуть прерывался, а попытка правильно произнести "Горацио" и "Хорнблауэр" явно не удалась. Hornblower bowed, but as the colonel remained unbending he stiffened to attention. Хорнблауэр поклонился, но, поскольку полковник даже не нагнул головы, застыл, как солдат на параде. He could recognize that type of man at once - the servant of a tyrant, and in close personal association with him, modelling his conduct not on the tyrant's, but on what he fancied should be the correct behaviour of a tyrant, far out-Heroding Herod in arbitrariness and cruelty. Он сразу раскусил это человека - приближенный деспота, который подражает даже не деспоту, а тому, как, по его мнению, деспот должен себя вести - из кожи вон лезет, чтобы превзойти Ирода в жестокости и произволе. It might be merely a pose - the man might be a kind husband and the loving father of a family - but it was a pose which might have unpleasant results for anyone in his power. Может быть, это внешнее - вполне вероятно, он добрый муж и любящий отец - но от этого не легче. His victims would suffer in his attempt to prove, to himself as well as to others, that he could be more stern, more unrelenting - and therefore naturally more able - than the man who employed him. Люди, оказавшиеся в его власти, будут страдать от его усилий доказать - не только окружающим, но и себе - что он еще суровее, еще непреклоннее, а значит - еще лучше для дела, чем его патрон. Caillard ran a cold eye over Hornblower's appearance. Полковник взглядом смерил Хорнблауэра с головы до пят и холодно осведомился у коменданта: "What is he doing with that sword at his side?" he asked of the Governor. - Почему он при шпаге? "The admiral returned it to him on the day of the battle," explained the Governor hastily. - Адмирал в тот же день вернул ее капитану Хорнблауэру, - поспешил объяснить комендант. "He said -" - Он сказал... "It doesn't matter what he said," interrupted Caillard. - Не важно, что он сказал, - оборвал Кайяр. "No criminal as guilty as he can be allowed a weapon. - Преступникам не оставляют оружие. And a sword is the emblem of a gentleman of honour, which he most decidedly is not. Шпага - символ воинской чести, которой он не обладает. Take off that sword, sir." Отцепите шпагу, сударь. Hornblower stood appalled, hardly believing he had understood. Хорнблауэр стоял потрясенный, с трудом веря своим ушам. Caillard's face wore a fixed mirthless smile which showed white teeth, below the black moustache which lay like a gash across his olive face. Кайяр говорил с кривой усмешкой, обнажая белые зубы под черными, словно рассекшими бронзовое лицо, усами. "Take off that sword," repeated Caillard, and then, as Hornblower made no movement, - Отцепите шпагу, - повторил Кайяр. Хорнблауэр не шевельнулся. "If Your Excellency will permit me to call in one of my gendarmes, I will have the sword removed." - Если Ваше Превосходительство позволит позвать жандарма, шпагу снимут силой. At the threat Hornblower unbuckled his belt and allowed the weapon to fall to the ground; the clatter rang loud in the silence. После такой угрозы Хорнблауэр расстегнул перевязь. Шпага упала на пол, металлический звон прокатился в наступившей тишине. The sword of honour which the Patriotic Fund had awarded him ten years ago for his heading of the boarding party which took the Castilla lay on the floor, jerked half out of its scabbard. Наградная шпага, врученная ему Патриотическим Фондом за проявленное при захвате "Кастильи" мужество, лежала, до половины выпав из ножен. The hiltless tang and the battered places on the sheath where the gold had been torn off bore mute witness to the lust for gold of the Empire's servants. Рукоять без эфеса и ободранные ножны вопияли об алчности имперских солдат. "Good!" said Caillard. - Хорошо! - сказал Кайяр. "Now will Your Excellency have the goodness to warn this man of his approaching departure?" - Я попрошу Ваше Превосходительство известить его о скором отбытии. "Colonel Caillard," said the Governor, "has come to take you and your first lieutenant, Mistaire - Mistaire Bush, to Paris." - Полковник Кайяр, - сказал комендант, - приехал, чтобы забрать вас и мистэра... мистэра Буша в Париж. "Bush?" blazed out Hornblower, moved as not even the loss of his sword could move him. - Буша? - Слова коменданта сразили Хорнблауэра так, как не сразила утрата шпаги. "Bush? - Буша? That is impossible. Это невозможно. Lieutenant Bush is seriously wounded. Лейтенант Буш тяжело ранен. It might easily be fatal to take him on a long journey at present." Переезд может окончиться для него смертельно. "The journey will be fatal to him in any case," said Caillard, still with the mirthless smile and the gleam of white teeth. - Переезд в любом случае окончится для него смертельно, - сказал Кайяр с той же недоброй усмешкой. The Governor wrung his hands. Комендант всплеснул руками. "You cannot say that, Colonel. - Не говорите так, полковник. These gentlemen have still to be tried. Этих господ будут судить. The Military Commission has yet to give its verdict." Трибунал еще не вынес вердикта. "These gentlemen, as you call them, Your Excellency, stand condemned out of their own mouths." - Эти господа, как вы, Ваше Превосходительство, их назвали, собственным свидетельством скрепили свой приговор. Hornblower remembered that he had made no attempt to deny, while the admiral was questioning him and preparing his report, that he had been in command of the Sutherland the day she wore French colours and her landing party stormed the battery at Llanza. Хорнблауэр вспомнил: адмирал, готовя донесение, задавал вопросы, и он, отвечая, не стал отрицать, что командовал "Сатерлендом" при взятии батареи в Льянце, когда на его судне подняли французский флаг. He had known the ruse to be legitimate enough, but he had not reckoned on a French emperor determined upon convincing European opinion of the perfidy of England and cunning enough to know that a couple of resounding executions might well be considered evidence of guilt. Хорнблауэр знал, что уловка была в достаточной мере законная, однако недооценил решимость французского императора парой показательных расстрелов убедить Европу в английском вероломстве. Что до вины - сам факт расстрела послужит ее доказательством. "The colonel," said the Governor to Hornblower, "has brought his coach. - Полковник Кайяр приехал в карете, - сказал комендант. You may rely upon it that Mistaire Bush will have every possible comfort. - Не сомневайтесь, что в дороге мистэру Бушу будет обеспечен весь возможный комфорт. Please tell me which of your men you would like to accompany you as your servant. Пожалуйста, скажите, кого из ваших людей вы хотите взять с собой в качестве слуги. And if there is anything which I can provide which will make the journey more comfortable, I will do so with the greatest pleasure." И если я могу быть вам чем-нибудь полезен, я сделаю это с величайшим удовольствием. Hornblower debated internally the question of the servant. Хорнблауэр задумался, кого взять. Polwheal, who had served him for years, was among the wounded in the casemate. Полвил, который служил ему много лет, - в каземате, среди раненых. Nor, he fancied, would he have selected him in any case; Polwheal was not the man for an emergency -and it was just possible that there might be an emergency. Нет, я все равно бы не взял Полвила, это не тот человек, на которого можно рассчитывать в решительную минуту, а такая минута еще может подвернуться. Latude had escaped from the Bastille. Латюд бежал из Бастилии. Was not there a faint chance that he might escape from Vincennes? Что если Хорнблауэр убежит из Венсенского замка? Hornblower thought of Brown's bulging muscles and cheerful devotion. Он вспомнил рельефные мускулы и бодрую преданность Брауна. "I would like to take my coxswain, Brown, if you please," he said. - Если позволите, я возьму старшину моей гички Брауна. "Certainly. - Конечно. I will send for him and have your present servant pack your things with him. Я пошлю за ним, а ваш теперешний слуга уложит пока вещи. And with regard to your needs for the journey?" А касательно ваших нужд в дороге? "I need nothing," said Hornblower. At the same time as he spoke he cursed himself for his pride. - Мне ничего не надо, - сказал Хорнблауэр, и в ту же секунду проклял свою гордость. If he were ever to save himself and Bush from the firing party in the ditch at Vincennes he would need gold. Чтобы спасти себя и Буша от расстрела, потребуется золото. "Oh, I cannot allow you to say that," protested the Governor. - Нет, я не могу вас так отпустить, - запротестовал комендант. "There may be some few comforts you would like to buy when you are in France. - Деньги могут немного скрасить вам путь. Besides, you cannot deprive me of the pleasure of being of assistance to a brave man. Кроме того, не лишайте меня удовольствия хоть чем-то помочь мужественному человеку. Please do me the favour of accepting my purse. Умоляю вас принять мой кошелек. I beg you to, sir." Сделайте одолжение. Hornblower fought down his pride and took the proffered wallet. Хорнблауэр поборол гордость и принял протянутое портмоне. It was of surprising weight and gave out a musical chink as he took it. Оно оказалось на удивление тяжелым и музыкально звякнуло в руке. "I must thank you for your kindness," he said. "And for all your courtesy while I have been your prisoner." - Глубоко признателен вам за доброту, - сказал он,- и за ласковое обращение, пока я был вашим пленником. "It has been a pleasure to me, as I said," replied the Governor. - Мне это было в удовольствие, как я уже говорил,- отвечал комендант. "I want to wish you the - the very best of luck on your arrival in Paris." - Желаю вам... желаю всенепременной удачи в Париже. "Enough of this," said Caillard. - Довольно, - сказал Кайяр. "My orders from His Majesty call for the utmost expedition. - Его Величество велел поторапливаться. Is the wounded man in the courtyard?" Раненый во дворе? The Governor led the way out, and the gendarmes closed up round Hornblower as they walked towards the coach. Комендант повел их на улицу, и вокруг Хорнблауэра сразу сомкнулись жандармы. Bush was lying there on a stretcher, strangely pale and strangely wasted out there in the bright light. Буш лежал на носилках, непривычно бледный и осунувшийся. He was feebly trying to shield his eyes from the sun; Hornblower ran and knelt beside him. Дрожащей рукой он закрывал от света глаза. Хорнблауэр подбежал и встал на колени рядом с носилками. "They're going to take us to Paris, Bush," he said. - Буш, нас повезут в Париж, - сказал он. "What, you and me, sir?" - Как, вас и меня, сэр? "Yes." -Да. "It's a place I've often wanted to see." - Я часто мечтал побывать в этом городе. The Italian surgeon who had amputated Bush's foot was plucking at Hornblower's sleeve and fluttering some sheets of paper. Лекарь-итальянец, который ампутировал Бушу ногу, дергал Хорнблауэра за рукав и тряс какими-то бумажками. These were instructions, he explained in faulty Italian French, for the further treatment of the stump. Это инструкции, объяснял он на смеси французского с итальянским, как быть с раненым дальше. Any surgeon in France would understand them. Любой французский врач их разберет. As soon as the ligatures came away the wound would heal at once. Как только освободятся лигатуры, рана заживет. He had put a parcel of dressings into the coach for use on the journey. На дорогу он положит в карету пакет с перевязочными материалами. Hornblower tried to thank him, but was interrupted when the surgeon turned away to supervise the lifting of Bush, stretcher and all, into the coach. Хорнблауэр начал благодарить, но тут жандармы стали заталкивать носилки в карету, и лекарь должен был ими руководить. It was an immensely long vehicle, and the stretcher just fitted in across one door, its ends on the two seats. Карета была длинная, носилки как раз поместились вдоль, концами на противоположных сидениях. Brown was there now, with Hornblower's valise in his hand. Браун был уже тут с капитанским саквояжем. The coachman showed him how to put it into the boot. Кучер показал, как пристроить багаж. Then a gendarme opened the other door and stood waiting for Hornblower to enter. Жандарм открыл дверцу и ждал пока Хорнблауэр сядет. Hornblower looked up at the ramparts towering above him; no more than half an hour ago he had been walking there, worn out with doubt. Хорнблауэр глядел на исполинский крепостной вал: какие-то полчаса назад он ходил там наверху, раздираемый сомнениями. At least one doubt was settled now. Теперь, по крайней мере стало одним сомнением меньше. In a fortnight's time perhaps they would all be settled, after he had faced the firing party at Vincennes. Недели через две его расстреляют, покончив и с остальными. A spurt of fear welled up within him at the thought, destroying the first momentary feeling almost of pleasure. При этой мысли в душе закопошился страх, сводя на нет первое, почти радостное ощущение. He did not want to be taken to Paris to be shot; he wanted to resist. Он не хотел в Париж умирать, он хотел сопротивляться. Then he realized that resistance would be both vain and undignified, and he forced himself to climb into the coach, hoping that no one had noticed his slight hesitation. Тут он понял: сопротивляться будет и тщетно и унизительно. Надеясь, что никто не заметил его колебаний, он полез в карету. A gesture from the sergeant of gendarmerie brought Brown to the door as well, and he came climbing in to sit apologetically with his officers. Один из жандармов указал Брауну на дверцу, и тот с виноватым видом сел, явно робея в присутствии офицеров. Caillard was mounting a big black horse, a spirited, restless creature which champed at its bit and passaged feverishly about. Кайяр садился на крупного вороного жеребца, который нетерпеливо грыз удила и злобно косился по сторонам. When he had settled himself in the saddle the word was given, and the horses were led round the courtyard, the coach jolting and heaving over the cobbles, out through the gate and down to the road which wound under the guns of the fortress. Утвердившись в седле, он подал команду, лошади застучали копытами, карета запрыгала по брусчатке, проехала в ворота и дальше на дорогу, которая вилась под пушками крепости. The mounted gendarmerie closed up round the coach, a whip cracked, and they were off at a slow trot, to the jingling of the harness and the clattering of the hoofs and the creaking of the leatherwork. Верховые жандармы сомкнулись вокруг кареты и двинулись медленной рысью под скрип седел, звон сбруи и цокот лошадиных копыт. Hornblower would have liked to have looked out of the windows at the houses of Rosas village going by -after three weeks' captivity the change of scene allured him - but first he had to attend to his wounded lieutenant. Хорнблауэру хотелось поглядеть в окно на домики Росаса - после трех недель заточения все новое его подстегивало - но прежде следовало позаботиться о раненом лейтенанте. "How is it going, Bush?" he asked, bending over him. - Как вам, мистер Буш? - спросил он, нагибаясь к носилкам. "Very well, thank you, sir," said Bush. - Очень хорошо, спасибо, сэр, - сказал Буш. There was sunlight streaming in through the coach windows now, and here a succession of tall trees by the roadside threw flickering shadows over Bush's face. Солнечный свет лился в окна кареты, кружевная тень придорожных деревьев скользила по лицу раненого. Fever and loss of blood had made Bush's face less craggy and gnarled, drawing the flesh tight over the bones so that he looked unnaturally younger, and he was pale instead of being the mahogany brown to which Hornblower was accustomed. От лихорадки и потери крови кожа у Буша разгладилась, обтянула скулы, так что он казался удивительным образом помолодевшим. Хорнблауэру странно было видеть бледным обычно загорелого дочерна лейтенанта. Hornblower thought he saw a twinge of pain cross Bush's expression as the coach lurched on the abominable road. Когда карета прыгала на ухабах, по лицу Буша пробегала чуть заметная гримаса боли. "Is there anything I can do?" he asked, trying hard to keep the helplessness out of his voice. - - Могу я что-нибудь для вас сделать? - спросил Хорнблауэр, стараясь не выдать голосом своей беспомощности. "Nothing, thank you, sir," whispered Bush. - Ничего, спасибо, сэр, - прошептал Буш. "Try and sleep," said Hornblower. - Попытайтесь уснуть, - сказал Хорнблауэр. Bush's hand which lay outside the blanket twitched and stirred and moved towards him; he took it and he felt a gentle pressure. Рука, лежащая на одеяле, неуверенно потянулась к Хорнблауэру, тот взял ее и ощутил легкое пожатие. For a few brief seconds Bush's hand stroked his feebly, caressing it as though it was a woman's. Какую-то секунду Буш гладил его руку, слабо, нежно, как женскую. There was a glimmer of a smile on Bush's drawn face with its closed eyes. Глаза у Буша были закрыты, изможденное лицо светилось слабой улыбкой. During all the years they had served together it was the first sign of affection either had shown for the other. Они столько прослужили вместе, и лишь сейчас позволили себе хоть как-то обнаружить взаимную приязнь. Bush's head turned on the pillow, and he lay quite still, while Hornblower sat not daring to move for fear of disturbing him. Буш повернулся щекой к подушке и затих. Хорнблауэр не решался двигаться, чтоб его не побеспокоить. The coach had slowed to a walk - it must be breasting the long climb which carried the road across the roots of the peninsula of Cape Creux. Карета ехала медленно - наверно, преодолевала долгий подъем на хребет, слагающий мыс Креус. Yet even at that speed the coach lurched and rolled horribly; the surface of the road must be utterly uncared for. Однако и при таком черепашьем шаге она трясла и моталась немилосердно: дорога, надо думать, пребывала в полнейшем небрежении. The sharp ringing of the hoofs of the escorts' horses told that they were travelling over rock, and the irregularity of the sound was a clear indication of the way the horses were picking their way among the holes. Судя по звонкому цокоту копыт, ехали они по камням, а судя по нестройности этого цокота, лошадям приходилось то и дело обходить ямы. Framed in the windows Hornblower could see the gendarmes in their blue uniforms and cocked hats jerking and swaying about with the rolling of the coach. В обрамлении окна Хорнблауэр видел, как в такт подпрыгиваниям кареты подпрыгивают синие мундиры и треуголки жандармов. The presence of fifty gendarmes as an escort was not a real indication of the political importance of himself and Bush, but only a proof that even here, only twenty miles from France, the road was unsafe for small parties - a little band of Spanish guerilleros was to be found on every inaccessible hill-top. Пятьдесят жандармов к ним приставили вовсе не потому, что они с Бушем такие уж важные птицы, просто здесь, в каких-то двадцати милях от Франции дорога все равно небезопасна для маленького отряда - за каждым холмом укрываются испанские гверильеро. But there was always a chance that Claros or Rovira with their Catalan miqueletes a thousand strong might come swooping down on the road from their Pyrenean fastnesses. Есть надежда, что на дорогу из Пиренейского укрытия выскочат Кларос или Ровира с тысячью ополченцев. Hornblower felt hope surging up within him at the thought that at any moment, in that case, he might find himself a free man again. В любую минуту их могут освободить. У Хорнблауэра участился пульс. His pulse beat faster and he crossed and uncrossed his knees restlessly - with the utmost caution so as not to disturb Bush. Он беспокойно то закидывал ногу на ногу, то снимал, однако так, чтобы не побеспокоить Буша. He did not want to be taken to Paris to face a mockery of a trial. Он не хочет в Париж на шутовской суд. He did not want to die. Он не хочет умирать. He was beginning to fret himself into a fever, when common sense came to his rescue and he compelled himself to sink into a stolid indifference. Его уже лихорадило от волнения, когда рассудок взял вверх и побудил искать защиты в стоической отрешенности. Brown was sitting opposite him, primly upright with his arms folded. Браун сидел, сложа руки на груди, прямой, как шомпол. Hornblower almost grinned, sympathetically, at sight of him. Хорнблауэр еле сдержал сочувственную улыбку. Brown was actually self-conscious. Брауну явно не по себе. He had never in his life before, presumably, had to be at such close quarters with a couple of officers. Certainly he must be feeling awkward at having to sit in the presence of two such lofty individuals as a captain and a first lieutenant. For that matter, it was at least a thousand to one that Brown had never been inside a coach before, had never sat on leather upholstery with a carpet under his feet. Nor had he had any experience in gentlemen's service, his duties as captain's coxswain being mainly disciplinary and executive. Он никогда не оказывался так близко к офицерам, Конечно, ему неловко сидеть рядом с капитаном и первым лейтенантом. Кстати, можно поручиться, что Браун и в карете-то никогда не бывал, не сидел на кожаной обивке, не ставил ноги на ковер. Не случалось ему и прислуживать важным господам, обязанности его как старшины были главным образом дисциплинарными и распорядительными. There was something comic about seeing Brown, with the proverbial adaptability of the British seaman, aping what he thought should be the manners of the gentleman's gentleman, and sitting there as if butter would not melt in his mouth. Занятно было наблюдать Брауна, как он с вошедшей в пословицу способностью британского моряка "хошь што суметь", корчит из себя барского слугу, каким его представляет, и сидит себе, ну только венчика над головой не хватает. The coach lurched again, quickening its pace and the horses broke from a walk into a trot. Карету снова тряхнуло, лошади перешли с шага на рысь. They must be at the top of the long hill now, with a long descent before them, which would bring them back to the seashore somewhere near Llanza, where he had stormed the battery under protection of the tricolour flag. Наверно, подъем они преодолели, дальше пойдет спуск, который выведет их на побережье к Льянце, к той самой батарее, которую он штурмовал под трехцветным французским флагом. It was an exploit he had been proud of - still was, for that matter. Он всегда гордился этим подвигом, да, кстати, и последние события его не переубедили. He had never dreamed for one moment that it would lead him to Paris and a firing party. Чего он не думал, так это что история с флагом приведет его к расстрелу в Париже. Through the window on Bush's side he could see the rounded brown slopes of the Pyrenees soaring upwards; on the other side, as the coach swung sickeningly round a bend, he caught a glimpse of the sea far below, sparkling in the rays of the afternoon sun. Со стороны Буша за окном уходили ввысь Пиренейские горы, в другое окно, когда карета поворачивала, Хорнблауэр различил море далеко внизу. Море искрилось в лучах вечернего солнца. He craned his neck to look at it, the sea which had played him so many scurvy tricks and which he loved. Изгибая шею, Хорнблауэр смотрел на стихию, которая так часто подло шутила с ним и которую он любил. He thought, with a little catch in his throat, that this would be the last day on which he would ever see it. При мысли, что он видит море в последний раз, к горлу подступил комок. Tonight they would cross the frontier; to-morrow they would plunge into France, and in ten days, a fortnight, he would be rotting in his grave at Vincennes. Сегодня ночью они пересекут границу, завтра будут во Франции, через неделю-две его закопают во дворе Венсенского замка. It would be hard to leave this life, even with all its doubts and uncertainties, to lose the sea with its whims and its treacheries, Maria and the child, Lady Barbara - Жаль расставаться с жизнью, со всеми ее сомнениями и тревогами, с Марией и ребенком, с леди Барбарой... Those were white cottages drifting past the windows, and on the side towards the sea, perched on the grassy cliff, was the battery of Llanza. За окном мелькали белые домики; со стороны моря, на зеленом обрыве взгляду предстала батарея. Это Льянца. He could see a sentry dressed in blue and white; stooping and looking upwards he could see the French flag at the top of the flagstaff - Bush, here, had hauled it down not so many weeks ago. Хорнблауэр видел часового в синем с белым мундире, а пригнувшись и подняв глаза вверх, разглядел французский флаг над батареей -несколько недель назад Буш спустил этот самый флаг. He heard the coachman's whip crack and the horses quickened their pace; it was still eight miles or so to the frontier and Caillard must be anxious to cross before dark. Кучер щелкнул бичом, лошади побежали быстрее - до границы миль восемь, и Кайяр торопится пересечь ее засветло. The mountains, bristling here with pines, were hemming the road in close between them and the sea. Why did not Claros or Rovira come to save him? Почему Кларос или Ровира не спешат на выручку? At every turn of the road there was an ideal site for an ambush. Каждый поворот дороги представлялся идеальным для засады. Soon they would be in France and it would be too late. He had to struggle again to remain passive. Скоро они будут во Франции, и тогда - прощай, надежда, Хорнблауэр с трудом сохранял невозмутимость. The prospect of crossing into France seemed to make his fate far more certain and imminent. Казалось, как только они пересекут границу, рок станет окончательным и неотвратимым. It was growing dark fast - they could not be far now from the frontier. Быстро смеркалось - наверно, они уже у самой границы. Hornblower tried to visualize the charts he had often handled, so as to remember the name of the French frontier town, but his mind was not sufficiently under control to allow it. Хорнблауэр пытался воскресить перед глазами карты, которые так часто изучал, и припомнить название пограничного городка, однако мешало волнение. The coach was coming to a standstill; he heard footsteps outside, heard Caillard's metallic voice saying, Карета встала. Хорнблауэр услышал шаги, потом металлический голос Кайяра произнес: "In the name of the Emperor," and an unknown voice say, "Именем Императора!", и незнакомый голос ответил: "Passez, passez, monsieur." "Проезжайте, проезжайте, мсье". The coach lurched and accelerated again; they were in France now. Карета рывком тронулась с места: они въехали во Францию. Now the horses' hoofs were ringing on cobblestones. Конские копыта стучали по булыжнику. There were houses, one or two lights to be seen. За обоими окнами мелькали дома, одно-два окошка горели. Outside the houses there were men in all kinds of uniforms, and a few women picking their way among them, dressed in pretty costumes with caps on their heads. На улицах попадались солдаты в разноцветных мундирах, спешили по делам редкие женщины в чепцах и платьях. He could hear laughter and joking. До кареты долетали смех и шутки. Then abruptly the coach swerved to the right and drew up in the courtyard of an inn. Внезапно лошади свернули направо и въехали во двор гостиницы. Lights were appearing in plenty in the fading twilight. Замелькали фонари. Someone opened the door of the coach and drew down the steps for him to descend. Кто-то открыл дверцу кареты и откинул ступеньку. CHAPTER FOUR. IV. Hornblower looked round the room to which the innkeeper and the sergeant of gendarmerie had jointly conducted them. Хорнблауэр оглядел комнату, куда их с Брауном провели хозяин и сержант, и с радостью увидел, что очаг топится - от долгого сидения в карете он совсем задубел. He was glad to see a fire burning there, for he was stiff and chilled with his long inactivity in the coach. У стены стояла низенькая складная кровать, уже застеленная бельем. There was a truckle bed against one wall, a table with a white cloth already spread. A gendarme appeared at the door, stepping slowly and heavily - he was the first of the two who were carrying the stretcher. He looked round to see where to lay it down, turned too abruptly, and jarred it against the jamb of the wall. В двери, ступая тяжело и неуверенно, появился жандарм - он вместе с товарищем нес носилки -огляделся, куда их опустить, повернулся слишком резко и задел ношей о косяк. "Careful with that stretcher!" snapped Hornblower, and then, remembering he had to speak French, - Осторожно с носилками! - заорал Хорнблауэр, потом вспомнил, что надо говорить по-французски. "Attention! Mettez le brancard l?. Doucement!" - Attention! Mettez le brancard la doucement! Brown came and knelt over the stretcher. Браун склонился над носилками. "What is the name of this place?" asked Hornblower of the innkeeper. - Как называется это место? - спросил Хорнблауэр у хозяина. "Cerb?re. H?tel I?na, monsieur," answered the innkeeper, fingering his leather apron. - Сербер, трактир Йена, мсье, - отвечал хозяин, теребя кожаный фартук. "Monsieur is allowed no speech with anyone whatever," interposed the sergeant. - Этому господину запрещено вступать в разговоры, - вмешался сержант. "He will be served, but he must address no speech to the inn servants. - Будете его обслуживать, но молча. If he has any wishes, he will speak to the sentry outside his door. Свои пожелания он может высказать часовому у двери. There will be another sentry outside his window." Другой часовой будет стоять за окном. A gesture of his hand called attention to the cocked hat and the musket barrel of a gendarme, darkly visible through the glass. - Жандарм указал на треуголку и ружейное дуло, едва различимые за темным окном. "You are too amiable, monsieur," said Hornblower. - Вы чересчур любезны, мсье, - сказал Хорнблауэр. "I have my orders. - Я подчиняюсь приказам. Supper will be served in half an hour." Ужин будет через полчаса. "I would be obliged if Colonel Caillard would give orders for a surgeon to attend Lieutenant Bush's wounds at once." - Полковник Кайяр чрезвычайно меня обяжет, если немедленно пошлет за врачом для лейтенанта Буша. "I will ask him, sir," said the sergeant, escorting the innkeeper from the room. - Я скажу ему, сударь, - пообещал сержант, выпроваживая хозяина из комнаты. Bush, when Hornblower bent over him, seemed somehow a little better than in the morning. Хорнблауэр склонился над Бушем. Тот даже посвежел с утра. There was a little colour in his cheeks and more strength in his movements. На щеках проступил слабый румянец, движения немного окрепли. "Is there anything I can do, Bush?" asked Hornblower. - Могу ли я быть чем-нибудь полезен? - спросил Хорнблауэр. "Yes -" -Да... Bush explained the needs of sick-room nursing. Буш объяснил, в чем состоят потребности больного. Hornblower looked up at Brown, a little helplessly. Хорнблауэр взглянул на Брауна несколько беспомощно. "I am afraid it'll call for two of you, sir, because I'm a heavy man," said Bush apologetically. - Боюсь, тут одному не справиться, сэр, я довольно тяжелый, - сказал Буш виновато. It was the apology in his tone which brought Hornblower to the point of action. Этот виноватый тон и подстегнул Хорнблауэра. "Of course," he said with all the cheerfulness he could bring into his voice. - Конечно, - объявил он с напускной бодростью. "Come on, Brown. - Давай, Браун. Lift him from the other side." Берись с другой стороны. After the business was finished, with no more than a single half-stifled groan from Bush, Brown displayed more of the astonishing versatility of the British seaman. Когда с этим было покончено - Буш лишь раз чуть слышно простонал сквозь зубы, Браун очередной раз продемонстрировал изумительную гибкость британского моряка. "I'll wash you, sir, shall I? - Что если я вымою вас, сэр? An' you haven't had your shave to-day, have you, sir?" И вы ведь не брились сегодня, сэр? Hornblower sat and watched in helpless admiration the deft movements of the burly sailor as he washed and shaved his first lieutenant. Хорнблауэр сидел и с беспомощным восхищением наблюдал, как плечистый старшина ловко моет и бреет первого лейтенанта. The towels were so well arranged that no single drop of water fell on the bedding. Он так расстелил полотенца, что на одеяло не попало ни капли воды. "Thank 'ee, Brown, thank 'ee," said Bush, sinking back on his pillow. - Большое спасибо, Браун, - сказал Буш, откидываясь на подушку. The door opened to admit a little bearded man in a semi-military uniform carrying a leather case. Дверь открылась и вошел маленький бородатый человечек в полувоенном платье и с чемоданчиком. "Good evening, gentlemen," he said, sounding all his consonants in the manner which Hornblower was yet to discover was characteristic of the Midi. - - Добрый вечер, господа, - сказал он с несколько необычным выговором - позже Хорнблауэр узнал, что так говорят в Южной Франции. "I am the surgeon, if you please. - Я, с вашего позволения, врач. And this is the wounded officer? Это раненый офицер? And these are the hospital notes of my confr?re at Rosas? Excellent. А это записки моего коллеги из Росаса? Yes, exactly. Да, именно. And how are you feeling, sir?" Как самочувствие, сударь? Hornblower had to translate, limpingly, the surgeon's question to Bush, and the latter's replies. Хорнблауэр сбивчиво переводил вопросы лекаря и ответы Буша. Bush put out his tongue, and submitted to having his pulse felt, and his temperature gauged by a hand thrust into his shirt. Врач попросил показать язык, пощупал пульс и, сунув руку под рубашку, определил температуру. "So," said the surgeon. "And now let us see the stump. -Так, - сказал он, - теперь осмотрим конечность. Will you hold the candle for me here, if you please, sir?" Вы не подержите свечу, сударь? He turned back the blankets from the foot of the stretcher, revealing the little basket which guarded the stump, laid the basket on the floor and began to remove the dressings. Отвернув одеяло, лекарь обнажил корзинку, защищавшую обрубок, снял ее и начал разматывать бинты. "Would you tell him, sir," asked Bush, "that my foot which isn't there tickles most abominably, and I don't know how to scratch it?" - Скажите ему, сэр, - попросил Буш, - что нога, которой нет, ужасно затекает, а я не знаю, как ее потереть? The translation taxed Hornblower's French to the utmost, but the surgeon listened sympathetically. Перевод потребовал от Хорнблауэра неимоверных усилий, однако лекарь выслушал сочувственно, "That is not at all unusual," he said. "And the itchings will come to a natural end in course of time. - Это в порядке вещей, - сказал он, - со временем пройдет само. Ah, now here is the stump. А вот и культя. A beautiful stump. Отличная культя. A lovely stump." Дивная культя. Hornblower, compelling himself to look, was vaguely reminded of the knuckle end of a roast leg of mutton; the irregular folds of flesh were caught in by half-healed scars, but out of the scars hung two ends of black thread. Хорнблауэр заставил себя взглянуть. Больше всего это походило на жареную баранью ногу -клочья мяса, стянутые наполовину затянувшимися рубцами. Из шва висели две черные нитки. "When Monsieur le Lieutenant begins to walk again," explained the surgeon, "he will be glad of an ample pad of flesh at the end of the stump. - Когда мсье лейтенант снова начнет ходить, -пояснил лекарь, - он порадуется, что на конце культи осталась прокладка из мяса. The end of the bone will not chafe -" Кость не будет тереться... "Yes, exactly," said Hornblower, fighting down his squeamishness. - Да, конечно, - сказал Хорнблауэр, перебарывая тошноту. "A very beautiful piece of work," said the surgeon. - Чудесно сработано, - продолжал лекарь. "As long as it heals properly and gangrene does not set in. - Пока все быстро заживает, гангрены нет. At this stage the surgeon has to depend on his nose for his diagnosis." На этой стадии при постановке диагноза врач должен прибегнуть к помощи обоняния. Suiting the action to the word the surgeon sniffed at the dressings and at the raw stump. Подтверждая свои слова, лекарь обнюхал бинты и культю. "Smell, monsieur," he said, holding the dressings to Hornblower's face. - Понюхайте, мсье, - сказал он, поднося бинты Хорнблауэру под нос. Hornblower was conscious of the faintest whiff of corruption. Хорнблауэр ощутил слабый запах тления. "Beautiful, is it not?" said the surgeon. - Ведь правда, замечательно пахнет? - спросил лекарь. "A fine healthy wound and yet every evidence that the ligatures will soon free themselves." - Дивная, здоровая рана, и по всем признакам лигатуры скоро отойдут. Hornblower realized that the two threads hanging out of the scars were attached to the ends of the two main arteries. Хорнблауэр понял, что две черные нитки -привязанные к двум главным артериям лигатуры: когда концы артерий разложатся и нитки отойдут, рана сможет затянуться. When corruption inside was complete the threads could be drawn out and the wounds allowed to heal; it was a race between the rotting of the arteries and the onset of gangrene. Вопрос, что произойдет быстрее - перегниют артерии или возникнет гангрена? "I will see if the ligatures are free now. - Я проверю, не свободны ли еще лигатуры. Warn your friend that I shall hurt him a little." Предупредите вашего друга, что сейчас ему будет больно. Hornblower looked towards Bush to convey the message, and was shocked to see that Bush's face was distorted with apprehension. Хорнблауэр взглянул Бушу в лицо, чтобы перевести и вздрогнул, увидев, что оно перекошено страхом. "I know," said Bush. - Я знаю, - сказал Буш. "I know what he's going to do - sir." - Я знаю, что он будет делать... сэр. Only as an afterthought did he say that 'sir'; which was the clearest proof of his mental preoccupation. Он добавил "сэр" чуть запоздало - явный знак внутреннего напряжения. He grasped the bedclothes in his two fists, his jaw set and his eyes shut. Руки его вцепились в одеяло, губы были сжаты, глаза - закрыты. "I'm ready," he said through his clenched teeth. - Я готов, - произнес он сквозь зубы. The surgeon drew firmly on one of the threads and Bush writhed a little. Лекарь сильно потянул за нить, Буш дернулся. He drew on the other. Лекарь потянул за вторую. "A-ah," gasped Bush, with sweat on his face. -А-а-а... - выдохнул Буш. Лицо его покрылось потом. "Nearly free," commented the surgeon. - Почти свободны, - заключил лекарь. "I could tell by the feeling of the threads. Your friend will soon be well. - Ваш друг скоро поправится. Now let us replace the dressings. Сейчас мы его опять забинтуем. So. Так. And so." Так. His dexterous plump fingers rebandaged the stump, replaced the wicker basket, and drew down the bed coverings. - Ловкими короткими пальцами он перевязал обрубок, надел на место корзинку и прикрыл одеялом. "Thank you, gentlemen," said the surgeon, rising to his feet and brushing his hands one against the other. - Спасибо, господа, - сказал он, вставая и обтирая руки одна о другую. "I will return in the morning." - Я зайду утром. - И вышел. "Hadn't you better sit down, sir," came Brown's voice to Hornblower's ears as though from a million miles away, after the surgeon had withdrawn. - Может, вам лучше сесть, сэр? - Голос Брауна доносился как бы издалека. Комната плыла. Хорнблауэр сел. The room was veiled in grey mist which gradually cleared away as he sat, to reveal Bush lying back on his pillow and trying to smile, and Brown's homely honest face wearing an expression of acute concern. Туман перед глазами начал рассеиваться. Хорнблауэр увидел, что Буш, откинувшись на подушку, пытается улыбнуться, а честное лицо Брауна выражает крайнюю озабоченность. "Rare bad you looked for a minute, sir. - Ужас как вы выглядели, сэр. You must be hungry, I expect, sir, not having eaten nothing since breakfast, like." Небось проголодались, сэр, еще бы, не ели с самого утра. It was tactful of Brown to attribute this faintness to hunger, to which all flesh might be subject without shame, and not merely to weakness in face of wounds and suffering. Браун тактично приписал его обморок голоду, а не постыдной боязни ран и страданий. "That sounds like supper coming now," croaked Bush from the stretcher, as though one of a conspiracy to ignore their captain's feebleness. - Похоже, ужин несут, - прохрипел с носилок Буш, словно тоже участвовал в заговоре. The sergeant of gendarmerie came clanking in, two women behind him bearing trays. Звеня шпорами, вошел сержант, за ним две служанки с подносами. The women set the table deftly and quickly, their eyes downcast, and withdrew without looking up, although one of them smiled at the corner of her mouth in response to a meaning cough from Brown which drew a gesture of irritation from the sergeant. Не поднимая глаз, женщины накрыли на стол, и так же с опущенными глазами вышли. Впрочем, когда Браун многозначительно кашлянул, одна легонько улыбнулась, но сержант уже сердито замахал рукой. The latter cast one searching glance round the room before shutting and locking the door with a clashing of keys. Обозрев напоследок комнату, он захлопнул дверь и загремел ключами в запорах. "Soup," said Hornblower, peering into the tureen which steamed deliciously. - Суп, - сказал Хорнблауэр, заглядывая в супницу, от которой поднимался дразнящий дымок. "And I fancy this is stewed veal." - А тут, я полагаю, тушеное мясо. The discovery confirmed him in his notion that Frenchmen lived exclusively on soup and stewed veal - he put no faith in the more vulgar notions regarding frogs and snails. Подтверждалась его догадка, что французы питаются исключительно супом и тушеным мясом - вульгарному мифу о лягушках и улитках он не доверял. "You will have some of this broth, I suppose, Bush?" he continued. He was talking desperately hard now to conceal the feeling of depression and unhappiness which was overwhelming him. - Бульона поедите, Буш? - спросил он, стараясь за доверчивостью скрыть накатившее отчаяние. "And a glass of this wine? - Бокал вина? It has no label - let's hope for the best." Наклейки нет, но будем надеяться на лучшее. "Some of their rotgut claret, I suppose," grunted Bush. - Небось их поносный кларет, - проворчал Буш. Eighteen years of war with France had given most Englishmen the notion that the only wines fit for men to drink were port and sherry and Madeira, and that Frenchmen only drank thin claret which gave the unaccustomed drinker the bellyache. За восемнадцать лет войны с Францией большинство англичан уверилось, что пить можно только портвейн, херес и мадеру, а французы употребляют исключительно кларет, от которого у человека непривычного расстраивается желудок. "We'll see," said Hornblower as cheerfully as he could. - Посмотрим, - сказал Хорнблауэр бодро. "Let's get you propped up first." - Давайте сперва немного вас приподнимем. With his hand behind Bush's shoulders he heaved him up a little; as he looked round helplessly, Brown came to his rescue with pillows taken from the bed, and between them they settled Bush with his head raised and his arms free and a napkin under his chin. Hornblower brought him a plate of soup and a piece of bread. Он подсунул руки под плечи Бушу, потянул на себя и беспомощно огляделся. К счастью, Браун уже снял с постели подушку. Вдвоем они устроили Буша полусидя-полулежа и подвязали ему салфетку, Хорнблауэр принес тарелку супа и кусок хлеба. "M'm," said Bush, tasting. - М-м, - сказал Буш, пробуя. "Might be worse. - Могло быть хуже. Please, sir, don't let yours get cold." Прошу вас, сэр, ешьте, пока не остыло. Brown brought a chair for his captain to sit at the table, and stood in an attitude of attention beside it; there was another place laid, but his action proclaimed as loudly as words how far it was from his mind to sit with his captain. Hornblower ate, at first with a distaste and then with increasing appetite. Браун придвинул к столу стул и вытянулся за спинкой по стойке "смирно": хотя прибора было два, сразу стало ясно, как далек он от мысли сесть с капитаном. "Some more of that soup, Brown," said Bush. - Еще супа, Браун, - сказал Буш. "And my glass of wine, if you please." - И вина, пожалуйста. The stewed veal was extraordinarily good, even to a man who was accustomed to meat he could set his teeth in. Тушеная говядина оказалась превосходной даже на вкус человека, привыкшего, что мясо надо жевать. "Dash my wig," said Bush from the bed. - Лопни моя селезенка, - объявил Буш. "Do you think I could have some of that stewed veal, sir? - А тушеного мяса мне можно, сэр? This travelling has given me an appetite." Что-то я с дороги проголодался. Hornblower had to think about that. Хорнблауэр задумался. A man in a fever should be kept on a low diet, but Bush could not be said to be in a fever now, and he had lost a great deal of blood which he had to makeup. Когда человека лихорадит, ему лучше есть поменьше, но признаков лихорадки он не видел. К тому же, Бушу надо оправляться после потери крови. The yearning look on Bush's face decided him. Все решило голодное выражение на лице лейтенанта, "A little will do you no harm," he said. - Немного вам не повредит, - сказал Хорнблауэр. "Take this plate to Mr Bush, Brown." - Браун, передай мистеру Бушу тарелку. Good food and good wine - the fare in the Sutherland had been repulsive, and at Rosas scanty - tended to loosen their tongues and make them more cheerful. На "Сатерленде" кормили однообразно, в Росасе -скудно. Теперь они вкусно поели, выпили хорошего вина, обогрелись и даже немного разговорились. Yet it was hard to unbend beyond a certain unstated limit. Однако ни один не мог преодолеть некую невидимую преграду. The awful majesty surrounding a captain of a ship of the line lingered even after the ship had been destroyed; more than that, the memory of the very strict reserve which Hornblower had maintained during his command acted as a constraint. Аура могущества, окружающая капитана на линейном корабле, сохранялась и после гибели корабля, мало того, беседе препятствовала та дистанция, которую всегда сохранял Хорнблауэр. And to Brown a first lieutenant was in a position nearly as astronomically lofty as a captain; it was awesome to be in the same room as the two of them, even with the help of making-believe to be their old servant. А для Брауна первый лейтенант был почти так же недосягаемо высок, как и капитан, в присутствии офицеров он испытывал благоговейный ужас, хотя личина старого слуги помогала преодолеть неловкость. Hornblower had finished his cheese by now, and the moment which Brown had been dreading had arrived. Хорнблауэр доедал сыр. Наступил момент, которого Браун страшился. "Here, Brown," he said rising, "sit down and eat your supper while it's still hot." - Ну, Браун, - сказал Хорнблауэр, вставая. - Сядь и поешь, пока не остыло. Brown now at the age of twenty-eight, had served His Majesty in His Majesty's ships from the age of eleven, and during that time he had never made use at table of other instruments than his sheath knife and his fingers; he had never eaten off china, nor had he drunk from a wineglass. Семнадцать из своих двадцати восьми лет Браун служил Его Британскому Величеству на Его Величества флоте, и за эти годы пользовался за едой исключительно ножом и пальцами, он ни разу не ел с фарфоровой тарелки, никогда не пил из бокала. He experienced a nightmare sensation as if his officers were watching him with four eyes as large as footballs the while he nervously picked up a spoon and addressed himself to this unaccustomed task. Он запаниковал - ему казалось, что офицеры вылупили на него огромные, как плошки, глаза. Он нервно схватил ложку и приступил к незнакомой задаче. Hornblower realized his embarrassment in a clairvoyant flash. Хорнблауэр внезапно увидел его смущение так, словно заглянул внутрь. Brown had thews and sinews which Hornblower had often envied; he had a stolid courage in action which Hornblower could never hope to rival. У Брауна железные мускулы и нервы, которым Хорнблауэр нередко завидовал, в бою он храбр той храбростью, какая Хорнблауэру и не снилась. He could knot and splice, hand, reef, and steer, cast the lead or pull an oar, all of them far better than his captain. Он умеет вязать узлы и сплесни, брать рифы, убирать паруса, править, бросать лот и грести -все это много лучше, чем его капитан. He could go aloft on a black night in a howling storm without thinking twice about it, but the sight of a knife and fork made his hands tremble. Он, не задумываясь, полез бы на мачту ночью, в ревущий шторм, однако при виде ножа и вилки руки его задрожали. Hornblower thought about how Gibbon would have pointed the moral epigrammatically in two vivid antithetical sentences. Хорнблауэр подумал, что Г иббон смог бы афористично вывести мораль в двух ярких антитезах. Humiliation and nervousness never did any good to a man - Hornblower knew that if anyone ever did. Унижение никому не идет на пользу - Хорнблауэр отлично знал это по себе. He took a chair unobtrusively over beside Bush's stretcher and sat down with his back almost turned to the table, and plunged desperately into conversation with his first lieutenant while the crockery clattered behind him. Он взял стул, поставил возле носилок, сел лицом к Бушу и постарался вовлечь его в разговор. За спиной ложка скребла по фарфору. "Would you like to be moved into the bed?" he asked, saying the first thing which came into his head. - Переберетесь в постель? - спросил он первое, что пришло в голову. "No thank you, sir," said Bush. - Нет, сэр, спасибо, - ответил Буш. "Two weeks now I've slept in the stretcher. - Я уже две недели сплю на носилках. I'm comfortable enough, sir, and it'd be painful to move me, even if - if -" Мне тут удобно сэр, да и больно было бы перебираться, даже если бы... если... Words failed Bush to describe his utter determination not to sleep in the only bed and leave his captain without one. Бушу не хватало слов выразить безусловную решимость не ложиться вместо капитана в единственную кровать. "What are we going to Paris for, sir?" asked Bush. - Зачем мы едем в Париж, сэр? - спросил он. "God knows," said Hornblower. - Бог его знает, - отвечал Хорнблауэр. "But I have a notion that Boney himself wants to ask us questions." - Думаю, Бони хочет о чем-то нас порасспросить. That was the answer he had decided upon hours before in readiness for this inevitable question; it would not help Bush's convalescence to know the fate awaiting him. Вопроса он ждал и ответ приготовил несколько часов назад: Бушу в его состоянии лучше не знать о предстоящем расстреле. "Much good will our answers do him," said Bush, grimly. - Много ему будет проку от наших ответов, -сказал Буш мрачно. "Perhaps we'll drink a dish of tea in the Tuileries with Maria Louisa." - Может, пригласит нас в Тюильри выпить чайку с Марией-Луизой. "Maybe," answered Hornblower. - Может, - согласился Хорнблауэр. "And maybe he wants lessons in navigation from you. - А может, решил поучиться у вас навигации. I've heard he's weak at mathematics." Я слышал, он в математике слабоват. That brought a smile. Буш улыбнулся. Bush notoriously was no good with figures and suffered agonies when confronted with a simple problem in spherical trigonometry. Считал он туго, и простейшая задачка из сферической тригонометрии оборачивалась него пыткой. Hornblower's acute ears heard Brown's chair scrape a little; presumably his meal had progressed satisfactorily. Чутким слухом Хорнблауэр уловил, как скрипнул под Брауном стул - видимо, трапеза продвигалась успешно. "Help yourself to the wine, Brown," he said, without turning round. - Налей себе вина, Браун, - сказал Хорнблауэр, не оборачиваясь. "Aye aye, sir," said Brown cheerfully. There was a whole bottle of wine left as well as some in the other. На столе оставалась непочатая бутылка и еще немного в другой. This would be a good moment for ascertaining if Brown could be trusted with liquor. Сейчас можно проверить, как у Брауна с тягой к спиртному. Hornblower kept his back turned to him and struggled on with his conversation with Bush. Хорнблауэр упорно не поворачивался к нему лицом и кое-как поддерживал затухающий разговор. Five minutes later Brown's chair scraped again more definitely, and Hornblower looked round. Пятью минутами позже стул под Брауном скрипнул более определенно, и Хорнблауэр обернулся. "Had enough, Brown?" - Поел, Браун? "Aye aye, sir. -Так точно, сэр. A right good supper." Отличный ужин. The soup tureen and the dish of stew were both empty; the bread had disappeared all save the heel of the loaf; there was only a morsel of cheese left. Супница и судок опустели, от хлеба осталась одна горбушка, от сыра - последний ломтик. But one bottle of wine was still two-thirds full -Brown had contented himself with a half bottle at most, and the fact that he had drunk that much and no more was the dearest proof that he was safe as regards alcohol. Однако в бутылке убыло всего на треть - Браун удовольствовался от силы полбутылкой. По тому, что он выпил не больше и не меньше, можно заключить, что он не пьяница. "Pull the bellrope, then." - Тогда дерни звонок. The distant jangling brought in time the rattling of keys to the door, and in came the sergeant and the two maids; the latter set about clearing the tables under the former's eye. Вдалеке зазвенело, потом в двери повернулся ключ, вошел сержант с двумя служанками: женщины принялись убирать со стола, сержант присматривал. "I must get something for you to sleep on, Brown," said Hornblower. - Надо раздобыть тебе какую-нибудь постель, Браун, - сказал Хорнблауэр. "I can sleep on the floor, sir." - Я могу спать на полу, сэр. "No, you can't." - Нет, не можешь. Hornblower had decided opinions about that; there had been occasions as a young officer when he had slept on the bare planks of a ship's deck, and he knew their unbending discomfort. Молодым офицером Хорнблауэру случалось спать на голых палубных досках, и он помнил, как это неудобно. "I want a bed for my servant," he said to the sergeant. - Моему слуге нужна постель, - обратился он к сержанту. "He can sleep on the floor." - На полу поспит, - отозвался тот. "I will not allow anything of the kind. - Ничего подобного. You must find a mattress for him." Найдите ему постель. Hornblower was surprised to find how quickly he was acquiring the ability to talk French; the quickness of his mind enabled him to make the best use of his limited vocabulary and his retentive memory had stored up all sorts of words, once heard, and was ready to produce them from the subconscious part of his mind as soon as the stimulus of necessity was applied. Хорнблауэр к собственному удивлению обнаружил, что бойко объясняется по-французски. Сообразительность помогала максимально использовать небольшой набор выражений, цепкая память хранила все когда-либо слышанные слова - при необходимости они сами оказывались на языке. The sergeant had shrugged his shoulders and rudely turned his back. Сержант пожал плечами и грубо повернулся спиной. "I shall report your insolence to Colonel Caillard to-morrow morning," said Hornblower hotly. - Завтра утром я доложу полковнику Кайяру о вашей наглости, - сказал Хорнблауэр в сердцах. "Find a mattress immediately." - Немедленно принесите матрац. It was not so much the threat that carried the day as long-ingrained habits of discipline. На сержанта подействовала не столько угроза, сколько вошедшая в плоть и кровь привычка к повиновению. Even a sergeant of French gendarmerie was accustomed to yielding deference to gold lace and epaulettes and an authoritative manner. Даже сержант французской жандармерии был научен уважать золотой позумент, эполеты и властный голос. Possibly the obvious indignation of the maids at the suggestion that so fine a man should be left to sleep on the floor may have weighed with him too. Может быть, его смягчило и явное недовольство служанок, возмущенных тем, что такой красавчик будет спать на полу. He called to the sentry at the door and told him to bring a mattress from the stables where the escort were billeted. Он позвал часового и велел принести с конюшни матрац. It was only a palliasse of straw when it came, but it was something infinitely more comfortable than bare and draughty boards, all the same. Это оказался всего-навсего соломенный тюфяк, однако несравненно более удобный, чем голые доски. Brown looked his gratitude to Hornblower as the mattress was spread out in the corner of the room. Браун взглянул на Хорнблауэра с благодарностью. "Time to turn in," said Hornblower, ignoring it, as the door was locked behind the sergeant. - Время отбоя, - сказал Хорнблауэр, оставляя без внимания этот взгляд. "Let's make you comfortable, first, Bush." - Сперва, Буш, устроим поудобнее вас. It was some obscure self-conscious motive which made Hornblower select from his valise the embroidered nightshirt over which Maria's busy fingers had laboured lovingly - the nightshirt which he had brought with him from England for use should it happen that he should dine and sleep at a Governor's or on board the flagship. Из какой-то непонятной гордости Хорнблауэр отыскал в саквояже вышитую ночную рубашку, над которой любовно потрудились заботливые Мариины пальцы. Он взял ее из Англии на случай, если придется ночевать у губернатора или у адмирала. All the years he had been a captain he had never shared a room with anyone save Maria, and it was a novel experience for him to prepare for bed in sight of Bush and Brown, and he was ridiculously self-conscious about it, regardless of the fact that Bush, white and exhausted, was already lying back on his pillow with drooping eyelids, while Brown modestly stripped off his trousers with downcast eyes, wrapped himself in the cloak which Hornblower insisted on his using, and curled himself up on his palliasse without a glance at his superior. За всю бытность свою капитаном он ни с кем кроме Марии, комнаты не делил, и теперь стыдился готовиться ко сну на глазах у Брауна и Буша, он до смешного стеснялся их, хотя Буш уже откинулся на подушку и закрыл глаза, а Браун, скромно потупившись, скинул штаны, завернулся в плащ, который Хорнблауэр всучил ему чуть не насильно, и свернулся на тюфяке, ни разу на капитана не взглянув. Hornblower got into bed. Хорнблауэр залез в постель. "Ready?" he asked, and blew out the candle; the fire had died down to embers which gave only the faintest red glow in the room. - Все? - спросил он и задул свечу; дрова в камине прогорели, красные уголья слабо озаряли комнату. It was the beginning of one of those wakeful nights which Hornblower had grown by now able to recognize in advance. Начиналась бессонная ночь, чье приближение Хорнблауэр научился угадывать заранее. The moment he blew out the candle and settled his head on the pillow he knew he would not be able to sleep until just before dawn. Задув свечу и опустив голову на подушку, он уже знал, что не заснет почти до зари. In his ship he would have gone up on deck or walked his stern gallery; here he could only lie grimly immobile. Будь это на корабле, он вышел бы на палубу или на кормовую галерею, здесь ему оставалось только лежать неподвижно. Sometimes a subdued crackling told how Brown was turning over on his straw mattress; once or twice Bush moaned a little in his feverish sleep. Иногда по шороху соломы он догадывался, что Браун повернулся на своем тюфяке, раз или два простонал в нездоровом забытьи Буш. To-day was Wednesday. Сегодня среда. Only sixteen days ago and Hornblower had been captain of a seventy-four, and absolute master of the happiness of five hundred seamen. Шестнадцать дней назад Хорнблауэр командовал семидесятичетырехпушечным кораблем и неограниченно распоряжался судьбами пяти сотен моряков. His least word directed the operations of a gigantic engine of war; the blows it had dealt had caused an imperial throne to totter. Малейшее его слово приводило в движение исполинскую боевую машину, от ударов, которые он наносил, содрогались троны. He thought regretfully of night-time aboard his ship, the creaking of the timbers and the singing of the rigging, the impassive quartermaster at the wheel in the faint light of the binnacle and the officer of the watch pacing the quarterdeck. Он с тоской вспоминал ночь на корабле, скрип древесины и пение такелажа, бесстрастного рулевого в свете нактоуза, мерную походку вахтенного офицера на шканцах... Now he was a nobody; where once he had minutely regulated five hundred men's lives he was reduced to chaffering for a single mattress for the only seaman left to him; police sergeants could insult him with impunity; he had to come and to go at the bidding of someone he despised. Теперь он никто. Человек, которые расписывал по минутам жизнь пяти сотен подчиненных, выпрашивает один-единственный матрац для единственного своего старшины. Жандармский сержант безнаказанно его оскорбляет, он должен покоряться презренному временщику. Worse than that - Hornblower felt the hot blood running under his skin as the full realization broke upon him again - he was being taken to Paris as a criminal. Хуже того - при одном воспоминании к щекам прихлынула горячая кровь - его везут в Париж как преступника. Very soon indeed, in some cold dawn, he would be led out into the ditch at Vincennes to face a firing party. Очень скоро холодным утром его выведут в ров Венсенского замка, чтобы поставить к стенке. Then he would be dead. А потом смерть. Hornblower's vivid imagination pictured the impact of the musket bullets upon his breast, and he wondered how long the pain would last before oblivion came upon him. Живое воображение явно рисовало касание пули. Интересно, долго ли длится боль до того, как наступает забытье? It was not the oblivion that he feared, he told himself - indeed in his present misery he almost looked forward to it. Perhaps it was the finality of death, the irrevocableness of it. Он убеждал себя, что страшится не забытья - оно будет избавлением от тоски, почти желанным - но окончательности, необратимости смерти. No, that was only a minor factor. Нет, даже не это. Mostly it was instinctive fear of a sudden and drastic change to something completely unknown. Скорее он инстинктивно боялся перемены, переходу к чему-то совершенно неведомому. He remembered the night he had spent as a child in the inn at Andover, when he was going to join his ship next day and enter upon the unknown life of the Navy. Он вспомнил, как мальчиком ночевал в Андовере - на следующий день ему предстояло взойти на корабль и окунуться в совершенно незнакомую флотскую жизнь. That was the nearest comparison - he had been frightened then, he remembered, so frightened he had been unable to sleep; and yet 'frightened' was too strong a word to describe the state of mind of someone who was quite prepared to face the future and could not be readily blamed for this sudden acceleration of heartbeat and prickling of sweat! Наверно, точнее сравнения не подберешь - он был тогда напуган, так напуган, что не мог спать, и все же "напуган" - слишком сильное слово, чтоб описать состояние человека, полностью смирившегося с будущим, который не виноват, что сердце колотится и по всему телу выступает пот! A moaning sigh from Bush, loud in the stillness of the room, distracted him from his analysis of his fear. В ночной тишине громко застонал Буш. Хорнблауэр отвлекся от анализа своих страхов. They were going to shoot Bush, too. Они расстреляют и Буша. Presumably they would lash him to a stake to have a fair shot at him - curious how, while it was easy to order a party to shoot an upright figure, however helpless, every instinct revolted against shooting a helpless man prostrate on a stretcher. Наверно, привяжут к столбу - удивительно, как легко приказать солдатам стрелять в стоящего, даже совершенно беспомощного человека, и как трудно - в простертого на носилках. It would be a monstrous crime to shoot Bush, who, even supposing his captain were guilty, could have done nothing except obey orders. Это будет чудовищным преступлением. Пусть даже капитан виноват, Буш только исполнял приказы. But Bonaparte would do it. Но Бонапарт пойдет и на это. The necessity of rallying Europe round him in his struggle against England was growing ever more pressing. Необходимость сплотить Европу в борьбе против Англии подстегивает его все сильнее. The blockade was strangling the Empire of the French as Antaeus had been strangled by Hercules. Блокада душит Французскую Империю, как душил Антея Геракл. Bonaparte's unwilling allies - all Europe, that was to say, save Portugal and Sicily - were growing restive and thinking about defection; the French people themselves, Hornblower shrewdly guessed, were by now none too enamoured of this King Stork whom they had imposed on themselves. Вынужденные союзники Бонапарта, то есть вся Европа, исключая Португалию и Сицилию, беспокоится и подумывает о переходе в другой стан. Сами французы, догадывался Хорнблауэр, подобно лафонтеновским лягушкам, не в восторге от короля-аиста, которого сами же выпросили себе на голову. It would not be sufficient for Bonaparte merely to say that the British fleet was the criminal instrument of a perfidious tyranny; he had said that for a dozen years. Бонапарту мало сказать, что британский флот -преступное орудие вероломной тирании, он говорил это десятки раз. The mere announcement that British naval officers had violated the laws of war would carry small enough weight, too. Объявить, что британский флотский офицер нарушил воинские соглашения, тоже будет пустым сотрясением воздуха. But to try a couple of officers and shoot them would be a convincing gesture, and the perverted statement of facts issued from Paris might help to sustain French public opinion - European public opinion as well - for another year or two in its opposition to England. А вот судить и расстрелять парочку офицеров -куда убедительнее. Франция, даже Европа, вполне могут поверить превратно изложенным фактам - еще год-два враждебности к англичанам Бонапарту обеспечено. But it was bad luck that the victims should be Bush and he. Только жаль, что жертвами будут он и Буш. Bonaparte had had a dozen British naval captains in his hands during the last few years, and he could have trumped up charges against half of them. За последние несколько лет в руки Бонапарту попали десятки британских капитанов, против половины из них он мог бы сфабриковать обвинения. Presumably it was destiny which had selected Hornblower and Bush to suffer. Вероятно, на Хорнблауэра и Буша пал выбор судьбы. Hornblower told himself that for twenty years he had been aware of a premonition of sudden death. Хорнблауэр убеждал себя, что двадцать лет ходил под угрозой внезапной насильственной смерти. It was certain and inevitable now. И вот она перед ним, неминуемая, неотвратимая. He hoped he would meet it bravely, go down with colours flying; but he mistrusted his own weak body. Он надеялся, что встретит ее смело, пойдет на дно под развевающимися флагами, однако он не доверял слабому телу. He feared that his cheeks would be pale and his teeth would chatter, or worse still, that his heart would weaken so that he would faint before the firing party had done their work. Он боялся, что лицо побелеет и зубы будут стучать, хуже того, что подведет сердце, и он упадет в обморок. That would be a fine opportunity for a mordant couple of lines in the Momteur Universel - fine reading for Lady Barbara and Maria. "Moniteur Universel" не преминет напечатать пару язвительных строк - отличное чтение для леди Барбары и Марии. If he had been alone in the room he would have groaned aloud in his misery and turned over restlessly. Будь он в комнате один, он бы громко стонал и ворочался с боку на бок. But as it was he lay grimly rigid and silent. А так он лежал неподвижно, молча. If his subordinates were awake they would never be allowed to guess that he was awake, too. Если его подчиненные проснутся, они не догадаются, что он бодрствует. To divert his mind from his approaching execution he cast round in search of something else to think about, and new subjects presented themselves in swarms. Он стал думать, как бы отвлечься от будущего расстрела и мысли не замедлили нахлынуть. Whether Admiral Leighton were alive or dead, and whether, if the latter were the case, Lady Barbara Leighton would think more often or less often about Hornblower, her lover; how Maria's pregnancy was progressing; what was the state of British public opinion regarding the loss of the Sutherland, and, more especially, what Lady Barbara thought about his surrendering - there were endless things to think and worry about; there was endless flotsam bobbing about in the racing torrent of his mind. Жив ли адмирал Лейтон или убит, а если убит, чаще ли леди Барбара Лейтон будет вспоминать Хорнблауэра, своего воздыхателя, как развивается беременность Марии, как английская публика расценивает капитуляцию "Сатерленда" и, в особенности, как расценивает ее леди Барбара -сомнения и тревоги сменялись, как плавучий мусор в водовороте его сознания. And the horses stampeded in the stable, and every two hours he heard the sentries being changed outside window and door. На конюшне били копытами лошади, каждые два часа сменялись часовые за дверью и за окном. CHAPTER FIVE V Dawn was not fully come, the room was only faintly illuminated by the grey light, when a clash of keys and a stamping of booted feet outside the door heralded the entrance of the sergeant of gendarmerie. Заря только брезжила, наполняя комнату серым утренним светом, когда звон ключей и топот подошв возвестили о появлении жандармского сержанта. "The coach will leave in an hour's time," he announced. "The surgeon will be here in half an hour. - Карета тронется через час, - объявил он, - лекарь будет через полчаса. You gentlemen will please be ready." Попрошу господ приготовиться. Bush was obviously feverish; Hornblower could see that at his first glance as he bent over him, still in his embroidered silk nightshirt. But Bush stoutly affirmed that he was not ill. Буша заметно лихорадило - Хорнблауэр увидел это сразу, когда, еще не сменив вышитую ночную рубашку на мундир, склонился над носилками. "I'm well enough, thank you, sir," he said; but his face was flushed and yet apprehensive, and his hands gripped his bedclothes. - Я в полном порядке, сэр, - сказал Буш, однако лицо его горело, руки стискивали одеяло. Hornblower suspected that the mere vibration of the floor as he and Brown walked about the room was causing pain to the unhealed stump of his leg. Хорнблауэр подозревал, что даже то сотрясение пола, которое производят они с Брауном при ходьбе, причиняет Бушу боль. "I'm ready to do anything you want done," said Hornblower. - Я готов помочь вам, чем могу, - сказал Хорнблауэр. "No, thank you, sir. - Нет, сэр. Let's wait till the doctor comes, if you don't mind, sir." Если вы не против, давайте подождем врача. Hornblower washed and shaved in the cold water in the wash-hand stand jug; during the time which had elapsed since he had left the Sutherland he had never been allowed hot. Хорнблауэр умылся и побрился холодной водой -теплой ему не давали с самого "Сатерленда". But he yearned for the cold shower bath he had been accustomed to take under the jet of the wash-deck pump; his skin seemed to creep when he stopped to consider it, and it was a ghoulish business to make shift with washing glove and soap, wetting a few inches at a time. Больше всего ему хотелось искупаться под холодной струей из помпы, при одной этой мысли по коже побежали мурашки. Мерзко было мыться намыленной рукавичкой, по несколько дюймов в один прием. Brown dressed himself unobtrusively in his own corner of the room, scurrying out like a mouse to wash when his captain had finished. Браун одевался в уголке и, когда капитан умылся, бесшумно проскользнул к умывальнику. The doctor arrived with his leather satchel. Вошел лекарь с чемоданчиком. "And how is he this morning?" he asked, briskly; Hornblower saw a shade of concern pass over his face as he observed Bush's evident fever. - Как сегодня раненый? - спросил он поспешно. Хорнблауэру показалось, что врач с явной тревогой разглядывает горячечное лицо Буша. He knelt down and exposed the stump, Hornblower beside him. Лекарь встал на колени, Хорнблауэр опустился рядом. The limb jerked nervously as it was grasped with firm fingers; the doctor took Hornblower's hand and laid it on the skin above the wound. Лекарь размотал бинты - обрубок задергался в крепких докторских пальцах. Лекарь взял руку Хорнблауэра и положил ее на кожу над раной. "A little warm," said the doctor. - Тепловато, - сказал лекарь. It was hot to Hornblower's touch. Хорнблауэру нога показалась совсем горячей. "That may be a good sign. - Это может быть хорошим знаком. We shall know now." Сейчас проверим. He took hold of one of the ligatures and pulled at it. Он ухватил лигатуру пальцами и потянул. The thing came gliding out of the wound like a snake. Нить змейкой выскользнула из раны. "Good!" said the doctor. - Отлично! - сказал лекарь. "Excellent!" - Превосходно! He peered closely at the debris entangled in the knot, and then bent to examine the trickle of pus which had followed the ligature out of the wound. Он внимательной разглядывал клочья плоти на узелке, потом наклонился обозреть тонкую струйку гноя, вытекшую из раны на месте выдернутой лигатуры. "Excellent," repeated the doctor. - Превосходно! - повторил лекарь. Hornblower went back in his mind through the numerous reports which surgeons had made to him regarding wounded men, and the verbal comments with which they had amplified them. Хорнблауэр поворошил в памяти, вспоминая многочисленные рапорты, которые приносили ему корабельные врачи, а так же устные комментарии последних. The words 'laudable pus' came up in his mind; it was important to distinguish between the drainage from a wound struggling to heal itself and the stinking ooze of a poisoned limb. Из подсознания всплыли слова "доброкачественный гной" - это было важное отличие между дренированием стремящейся исцелиться раны и зловонным соком отравленной плоти. This was clearly laudable pus, judging by the doctor's comments. Судя по замечаниям лекаря, гной был именно доброкачественный. "Now for the other one," said the doctor. - Теперь другую, - сказал лекарь. He pulled at the remaining ligature, but all he got was a cry of pain from Bush - which seemed to go clean through Hornblower's heart - and a convulsive writhing of Bush's tortured body. Он потянул за оставшуюся лигатуру, но исторг только вопль боли (полоснувший Хорнблауэра по сердцу), да конвульсивные подергивания истерзанного тела. "Not quite ready," said the doctor. - Не готова, - сказал лекарь. "I should judge that it will only be a matter of hours, though. - Однако, полагаю, речь идет о нескольких часах. Is your friend proposing to continue his journey to-day?" Ваш друг намерен сегодня продолжить путь? "He is under orders to continue it," said Hornblower in his limping French. - Мой друг не распоряжается собой, - сказал Хорнблауэр на нескладном французском. "You would consider such a course unwise?" - Вы считаете, что продолжать путь было бы неразумно? "Most unwise," said the doctor. - Весьма неразумно, - сказал лекарь. "It will cause him a great deal of pain and may imperil the healing of the wound." - Дорога причинит больному большие страдания и поставит под угрозу выздоровление. He felt Bush's pulse and rested his hand on his forehead. Он пощупал Бушу пульс и задержал руку на лбу. "Most unwise," he repeated. - Весьма неразумно, - повторил он. The door opened behind him to reveal the gendarmerie sergeant. Дверь отворилась и вошел сержант. "The carriage is ready." - Карета готова, - объявил он. "It must wait until I have bandaged this wound. - Я еще не перевязал рану. Get outside," said the doctor testily. Выйдите, - произнес доктор резко. "I will go and speak to the Colonel," said Hornblower. - Я поговорю с полковником, - сказал Хорнблауэр. He brushed past the sergeant who tried too late to intercept him, into the main corridor of the inn, and out into the courtyard where stood the coach. Он проскользнул мимо сержанта, который запоздало попытался преградить ему путь, выбежал в коридор и дальше во двор гостиницы, где стояла карета. The horses were being harnessed up, and a group of gendarmes were saddling their mounts on the farther side. Лошадей уже запрягли, чуть дальше седлали своих скакунов жандармы. Chance dictated that Colonel Caillard should be crossing the courtyard, too, in his blue and red uniform and his gleaming high boots, the star of the Legion of Honour dancing on his breast. Полковник Кайяр в синем с красном мундире, начищенных сапогах и с подпрыгивающим при ходьбе орденом Почетного Легиона как раз пересекал двор. "Sir," said Hornblower. - Сударь, - обратился к нему Хорнблауэр. "What is it now?" demanded Caillard. - Что такое? "Lieutenant Bush must not be moved. - Лейтенанта Буша везти нельзя. He is very badly wounded and a crisis approaches." Рана тяжелая, и приближается кризис. The broken French came tumbling disjointedly from Hornblower's lips. Ломанные французские слова несвязно слетали с языка. "I can do nothing in contravention of my orders," said Caillard. -Я не нарушу приказ, - сказал Кайяр. His eyes were cold and his mouth hard. Глаза его были холодны, рот сжат. "You were not ordered to kill him," protested Hornblower. - Вам не приказано его убивать. "I was ordered to bring you and him to Paris with the utmost dispatch. - Мне приказано доставить его в Париж как можно быстрее. We shall start in five minutes." Мы тронемся через пять минут. "But, sir - Cannot you wait even to-day?" - Но, сударь... Неужели нельзя подождать хотя бы день... "Even as a pirate you must be aware of the impossibility of disobeying orders," said Caillard. - Даже пираты должны знать, что приказы выполняются неукоснительно. "I protest against those orders in the name of humanity." - Я протестую против этих приказов во имя человечности... That was a melodramatic speech, but it was a melodramatic moment, and in his ignorance of French Hornblower could not pick and choose his words. Фраза получилась мелодраматическая, но мелодраматической была и сама минута, к тому же из-за плохого знания французского Хорнблауэру не приходилось выбирать слова. A sympathetic murmur in his ear attracted his notice, and, looking round, he saw the two aproned maids and a fat woman and the innkeeper all listening to the conversation with obvious disapproval of Caillard's point of view. Ушей его достиг сочувственный шепот, и, обернувшись, он увидел двух служанок в фартуках и хозяина - они слышали разговор и явно не одобряли Кайяра. They shut themselves away behind the kitchen door as Caillard turned a terrible eye upon them, but they had granted Hornblower a first momentary insight into the personal unpopularity which Imperial harshness was causing to develop in France. Они поспешили укрыться на кухне, стоило тому бросить на них яростный взгляд, но Хорнблауэру на минуту приоткрылось, как смотрит простонародье на имперскую жестокость. "Sergeant," said Caillard abruptly. "Put the prisoners into the coach." - Сержант, - распорядился Кайяр, - поместите пленных в карету. There was no hope of resistance. Противиться было бессмысленно. The gendarmes carried Bush's stretcher into the courtyard and perched it up on the seats, with Brown and Hornblower running round it to protect it from unnecessary jerks. Жандармы вынесли носилки с Бушем и поставили их в карету. Хорнблауэр и Браун бегали вокруг, следя, чтоб не трясли без надобности. The surgeon was scribbling notes hurriedly at the foot of the sheaf of notes regarding Bush's case which Hornblower had brought from Rosas. Лекарь торопливо дописывал что-то на листке, который вручил Хорнблауэру его росасский коллега. One of the maids came clattering across the courtyard with a steaming tray which she passed in to Hornblower through the open window. Служанка, стуча башмаками, выскочила во двор с дымящимся подносом, который передала Хорнблауэру в открытое окно. There was a platter of bread and three bowls of a black liquid which Hornblower was later to come to recognize as coffee - what blockaded France had come to call coffee. На подносе был хлеб и три чашки с черной бурдой - позже Хорнблауэр узнал, что такой в блокадной Франции кофе. It was no pleasanter than the infusion of burnt crusts which Hornblower had sometimes drunk on shipboard during a long cruise without the opportunity of renewing cabin stores, but it was warm and stimulating at that time in the morning. Вкусом она напоминала отвар из сухарей, который Хорнблауэру случалось пить на борту в долгих плаваньях без захода в порт, однако была горячая и бодрила. "We have no sugar, sir," said the maid apologetically. - Сахара у нас нет, - сказала служанка виновато. "It doesn't matter," answered Hornblower, sipping thirstily. - Неважно, - отвечал Хорнблауэр, жадно прихлебывая. "It is a pity the poor wounded officer has to travel," she went on. - Какая жалость, что бедненького раненого офицера увозят, - продолжила девушка. "These wars are terrible." - Эти войны вообще такие ужасные. She had a snub nose and a wide mouth and big black eyes - no one could call her attractive, but the sympathy in her voice was grateful to a man who was a prisoner. У нее был курносый носик, большой рот и большие карие глаза - никто бы не назвал ее хорошенькой, но сочувствие в ее голосе растрогало бы любого арестанта. Brown was propping up Bush's shoulders and holding a bowl to his lips. Браун приподнял Буша за плечи и поднес чашку к его губам. He took two or three sips and turned his head away. Тот два раза глотнул и отвернулся. The coach rocked as two men scrambled up on to the box. Карета вздрогнула - кучер и жандарм влезли на козлы. "Stand away, there!" roared the sergeant. - Эй, отойди! - заорал сержант. The coach lurched and rolled and wheeled round out of the gates, the horses' hoofs clattering loud on the cobbles, and the last Hornblower saw of the maid was the slight look of consternation on her face as she realized that she had lost the breakfast tray for good. Карета дернулась и покатилась по дороге, копыта зацокали по булыжникам. Последнее, что Хорнблауэр увидел, было отчаянное лицо служанки, когда та увидела карету, уезжающую вместе с подносом. The road was bad, judging by the way the coach lurched; Hornblower heard a sharp intake of breath from Bush at one jerk. Судя по тому, как мотало карету, дорога была плохая, на одном ухабе Буш с шумом потянул воздух. He remembered what the swollen and inflamed stump of Bush's leg looked like; every jar must be causing him agony. Раздувшемуся, воспаленному обрубку тряска, должно быть, причиняла нестерпимую боль. He moved up the seat to the stretcher and caught Bush's hand. Хорнблауэр подсел и взял Буша за руку. "Don't you worry yourself, sir," said Bush. "I'm all right." - Не тревожьтесь, сэр, - сказал Буш, - я в порядке. Even while he spoke Hornblower felt him grip tighter as another jolt caught him unexpectedly. Карету опять тряхнуло, Буш сильнее сжал его руку. "I'm sorry, Bush," was all he could say; it was hard for the captain to speak at length to the lieutenant on such personal matters as his regret and unhappiness. - Мне очень жаль, Буш, - вот и все, что Хорнблауэр мог сказать: капитану трудно говорить с лейтенантом о таких личных вещах, как жалость и сопереживание. "We can't help it, sir," said Bush, forcing his peaked features into a smile. - Мы тут ничего не можем поделать, - сказал Буш, пытаясь изобразить улыбку. That was the main trouble, their complete helplessness. Полнейшее бессилие угнетало больше всего. Hornblower realized that there was nothing he could say, nothing he could do. Хорнблауэр обнаружил, что ему нечего говорить, нечего делать. The leather-scented stuffiness of the coach was already oppressing him, and he realized with horror that they would have to endure this jolting prison of theirs for another twenty days, perhaps, before they should reach Paris. Пахнущая кожей внутренность кареты давила на него. Он с ужасом осознал, что им предстоит провести в этой тряской тюрьме еще дней двадцать. He was restless and fidgety at the thought of it, and perhaps his restlessness communicated itself by contact to Bush, who gently withdrew his hand and turned his head to one side, leaving his captain free to fidget within the narrow confines of the coach. Он начал беспокоиться, и, наверно, состояние это передалось Бушу - тот мягко отнял руку и повернулся на подушку, чтобы капитан мог хотя бы шевелиться в тесном пространстве кареты. Still there were glimpses of the sea to be caught on one side, and of the Pyrenees on the other. Иногда за окном проглядывало море, с другой стороны тянулись Пиренеи. Putting his head out of the window Hornblower ascertained that their escort was diminished to-day. Высунув голову, Хорнблауэр заметил, что сопровождающих поубавилось. Only two troopers rode ahead of the coach, and four clattered behind at the heels of Caillard's horse. Два жандарма ехали впереди, остальные четверо -позади кареты, сразу за Кайяром. Presumably their entry into France made any possibility of a rescue far less likely. Теперь они во Франции, значит, вероятность побега гораздо меньше. Standing thus, his head awkwardly protruding through the window, was less irksome than sitting in the stuffiness of the carriage. Стоять, неловко высунув голову в окно, было не так томительно, как сидеть в духоте. There were the vineyards and the stubble field to be seen, and the swelling heights of the Pyrenees receding into the blue distance. Они проезжали мимо виноградников и сжатых полей, горы отступали. There were people, too - nearly all women, Hornblower noted - who hardly looked up from their hoeing to watch the coach and its escort bowling along the road. Хорнблауэр видел людей, главным образом женщин - те лишь ненадолго поднимали глаза от своих мотыг, чтоб взглянуть на карету и верховых. Now they were passing a party of uniformed soldiers - recruits and convalescents, Hornblower guessed, on their way to their units in Catalonia - shambling along the road more like sheep than soldiers. Раз они проехали мимо отряда солдат. Хорнблауэр догадался, что это новобранцы и выздоровевшие после ранения, на пути в Каталонию. Они брели, похожие больше на овечье стадо, чем на солдат. The young officer at their head saluted the glitter of the star on Caillard's chest and eyed the coach curiously at the same time. Молодой офицер отсалютовал Кайяру, не сводя с кареты любопытных глаз. Strange prisoners had passed along that road before him; Alvarez, the heroic defender of Gerona, who died on a wheelbarrow - the only bed granted him - in a dungeon on his way to trial, and Toussaint 1'Ouverture, the Negro hero of Hayti, kidnapped from his sunny island and sent to die, inevitably, of pneumonia in a rocky fortress in the Jura; Palafox of Zaragoza, young Mina from Navarre - all victims of the tyrant's Corsican rancour. Необычные арестанты проезжали по этой дороге. Альварец, мужественный защитник Жероны, скончавшийся в темнице на тачке - другой постели ему не нашлось, Туссен Лювертюр, чернокожий гаитянский герой, которого похитили с его солнечного острова и отправили в Юрские горы умирать в крепости от неизбежного воспаления легких, Палафокс из Сарагоссы, Мина из Наварры - всех их убила мстительность корсиканского тирана. He and Bush would only be two more items in a list already notable. Их с Бушем имена лишь дополнят этот славный список. D'Enghien who had been shot in Vincennes six years ago was of the blood-royal, and his death had caused a European sensation, but Bonaparte had murdered plenty more. Г ерцог Энгиенский, которого расстреляли в Венсенском замке шесть лет назад, принадлежал к королевскому роду, и смерть его потрясла всю Европу, но Бонапарт уничтожил и многих других. Thinking of all those who had preceded him made Hornblower gaze more yearningly from the carriage window, and breathe more deeply of the free air. Мысль о предыдущих жертвах заставила Хорнблауэра пристальнее вглядываться в пейзаж за окном, глубже вдыхать свежий воздух. Still in sight of sea and hills - Mount Caingou still dominating the background - they halted at a posting inn beside the road to change horses. Они остановились на почтовой станции сменить лошадей - отсюда еще было видно море, и гора Канигу по-прежнему высилась в отдалении. Caillard and the escort took new mounts; four new horses were harnessed up to the coach, and in less than a quarter of an hour they were off again, breasting the steep slopes before them with renewed strength. Запрягли новую упряжку, Кайяр и жандармы пересели на свежих лошадей, и меньше чем через четверть часа опять тронулись в путь, с новой силой преодолевая крутой подъем. They must be averaging six miles to the hour at least, thought Hornblower, his mind beginning to make calculations. К Хорнблауэру вернулась способность считать -он прикинул, что они делают миль по шесть в час. How far Paris might be he could only guess - five or six hundred miles, he fancied. Сколько еще до Парижа, он не знал, но догадывался, что пятьсот или шестьсот. From seventy to ninety hours of travel would bring them to the capital, and they might travel eight, twelve, fifteen hours a day. Семьдесят-девяносто часов пути, и они в столице; а они могут ехать в день по восемь, двенадцать, пятнадцать часов. It might be five days, it might be twelve days, before they reached Paris - vague enough figures. Может быть, они доберутся до Парижа за пять, может быть - за двенадцать дней. He might be dead in a week's time, or he might still be alive in three weeks. Может быть, его не будет на свете через неделю, а может - спустя три недели он еще будет жив. Still alive! Еще жив! As Hornblower thought those words he realized how greatly he desired to live; it was one of those moments when the Hornblower whom he observed so dispassionately and with faint contempt suddenly blended with the Hornblower who was himself, the most important and vital person in the whole world. Произнеся про себя эти слова, Хорнблауэр понял, как хочет жить. Это была одна из редких минут, когда Хорнблауэр, которого он изучал отстраненно и немного брезгливо, сливался с тем Хорнблауэром, который был он сам, самый важный и значительный человек в мире. He envied the bent old shepherd in the distance with the plaid rug over his shoulders, hobbling over the hillside bent over his stick. Он завидовал старому сгорбленному пастуху в рваной одежде, который брел, опираясь на палку, по склону холма. Here was a town coming - there were ramparts, a frowning citadel, a lofty cathedral. Они въезжали в город - земляной вал, хмурая цитадель, величавый собор. They passed through a gateway and the horses' hoofs rang loudly on cobblestones as the coach threaded its way through narrow streets. Проехали ворота. Карета пробиралась по узким улочкам, копыта звонко цокали по мостовой. Plenty of soldiers here, too; the streets were filled with variegated uniforms. Здесь тоже было много солдат: улицы пестрели разномастными мундирами. This must be Perpignan, of course, the French base for the invasion of Catalonia. Должно быть, это Перпиньян, французский перевалочный пункт для переброски войска Каталонию. The coach stopped with a jerk in a wider street where an avenue of plane trees and a flagged quay bordered a little river, and, looking upward, Hornblower read the sign Карета резко остановилась на улице пошире, дальше за полосой деревьев виднелась каменная набережная и речушка. Подняв глаза, Хорнблауэр прочел табличку: 'H?tel de la Poste et du Perdrix. "Почтовая станция Педпикс. Route Nationale 9. Государственный тракт № 9. Paris 849'. Париж - 849". With a rush and bustle the horses were changed, Brown and Hornblower were grudgingly allowed to descend and stretch their stiff legs before returning to attend to Bush's wants - they were few enough in his present fever. Сменили лошадей, Брауну и Хорнблауэру неохотно разрешили выйти и размять ноги перед тем, как заняться потребностями Буша - их у последнего в теперешнем состоянии было немного. Caillard and the gendarmes were snatching a hasty meal - the latter at tables outside the inn, the former visible through the windows of the front room. Кайяр и жандармы наскоро перекусили -полковник в дальней комнате, солдаты у окна. Someone brought the prisoners a tray with slices of cold meat, bread, wine, and cheese. Арестантам принесли на подносе ломтики холодного мяса, хлеб, вино, сыр. It had hardly been handed into the coach when the escort climbed upon their horses again, the whip cracked and they were off. Еду только передали в карету, а жандармы уже вскочили на коней и кучер щелкнул бичом. The coach heaved and dipped like a ship at sea as it mounted first one hump-backed bridge and then another, before the horses settled into a steady trot along the wide straight road bordered with poplars. Мотаясь из стороны в сторону, как корабль в море, карета переехала сперва один горбатый мостик, потом другой, и лошади рысью тронулись по обсаженной тополями дороге. "They waste no time," said Hornblower, grimly. - Времени не теряют, - мрачно заметил Хорнблауэр. "No, sir, that they don't!" agreed Brown. - Уж это точно, сэр, - отозвался Браун. Bush would eat nothing, shaking his head feebly at the offer of bread and meat. Буш ничего не ел и, когда ему предложили мясо и хлеб, только слабо помотал головой. All they could do for him was to moisten his lips with wine, for he was parched and thirsty; Hornblower made a mental note to remember to ask for water at the next posting house, and cursed himself for forgetting anything so obvious up to now. Единственно, что они могли сделать, это смочить вином его воспаленные, растрескавшиеся губы. Хорнблауэр строго наказал себе на следующей же станции попросить воды - он переживал, что позабыл такую очевидную вещь. He and Brown shared the food, eating with their fingers and drinking turn and turn about from the bottle of wine, Brown apologetically wiping the bottle's mouth with the napkin after drinking. Они с Брауном ели руками и пили по очереди из одной бутылки - Браун, отхлебнув, всякий раз виновато вытирал горлышко салфеткой. And as soon as the food was finished Hornblower was on his feet again craning through the carriage window, watching the countryside drifting by. Покончив с едой, Хорнблауэр сразу встал к окну, высунулся и стал разглядывать бегущий мимо пейзаж. A thin chill rain began, soaking his scanty hair as he stood there, wetting his face and even running in trickles down his neck, but still he stood there, staring out at freedom. Пошел холодный дождик, волосы и лицо намокли, за шиворот бежали струйки, но он стоял, глядя на волю. The sign of the inn where they stopped at nightfall read Ночевать они остановились в трактире под вывеской: 'H?tel de la Poste de Sigean. "Почтовая станция Сижан. Route Nationale 9. Государственный тракт № 9. Paris 805. Париж - 805. Perpignan 44'. Перпиньян - 44". This place Sigean was no more than a sparse village, straggling for miles along the high road, and the inn was a tiny affair, smaller than the posting stables round the other three sides of the courtyard. Сижан оказался большой деревней, растянувшейся на милю вдоль тракта, а гостиница - крохотным домишком, меньше чем даже конюшни по трем другим углам двора. The staircase to the upper rooms was too narrow and winding for the stretcher to be carried up them; it was only with difficulty that the bearers were able to turn with it into the salon which the innkeeper reluctantly yielded to them. Лестница наверх была такой узкой, что втащить по ней носилки не представлялось никакой возможности, лишь с трудом удалось внести их в гостиную, которую нехотя предоставил арестантам хозяин. Hornblower saw Bush wincing as the stretcher jarred against the sides of the door. Когда носилки задели о косяк, Буша передернуло от боли. "We must have a surgeon at once for the lieutenant," he said to the sergeant. - Лейтенанту немедленно нужен врач, - сказал Хорнблауэр. "I will inquire for one." - Я спрошу хозяина, - ответил сержант. The innkeeper here was a surly brute with a squint; he was ungracious about clearing his best sitting-room of its spindly furniture, and bringing beds for Hornblower and Brown, and producing the various articles they asked for to help make Bush comfortable. Хозяин был мрачный косоглазый детина, он злился, что пришлось выносить из лучшей гостиной ветхую мебель, устраивать Хорнблауэру и Брауну постели, приносить разные мелочи, которые они просили для Буша. There were no wax candles nor lamps; only tallow dips which stank atrociously. Ни ламп, ни восковых свечей у него не было, только вонючие сальные. "How's the leg feeling?" asked Hornblower, bending over Bush. - Как нога? - спросил Хорнблауэр, наклоняясь над Бушем. "All right, sir," said Bush, stubbornly, but he was so obviously feverish and in such obvious pain that Hornblower was anxious about him. - Отлично, сэр, - упрямо отвечал тот, но его так явно лихорадило и он так явно страдал, что Хорнблауэр встревожился. When the sergeant escorted in the maid with the dinner he asked, sharply: Когда сержант провел в комнату служанку с ужином, он резко спросил: "Why has the surgeon not come?" -Где врач? "There is no surgeon in this village." - В деревне нет врача. "No surgeon? - Нет врача? The lieutenant is seriously ill. Лейтенанту очень плохо. Is there no - no apothecary?" Есть ли здесь... есть ли аптекарь? Hornblower used the English word in default of French. Не вспомнив французского слова, Хорнблауэр употребил английское. "The cow-doctor went across the hills this afternoon and will not be back to-night. - Ветеринар ушел в другую деревню и сегодня не вернется. There is no one to be found." Звать некого. The sergeant went out of the room, leaving Hornblower to explain the situation to Bush. Сержант вышел. Хорнблауэр объяснил Бушу ситуацию. "All right," said the latter, turning his head on the pillow with the feeble gesture which Hornblower dreaded. - Очень хорошо, - сказал последний, слабо поворачиваясь на подушке. Hornblower nerved himself. Хорнблауэру больно было смотреть. Он набирался решимости. "I'd better dress that wound of yours myself," he said. - Я сам перебинтую вам рану, - сказал он наконец. "We might try cold vinegar on it, as they do in our service." - Мы можем приложить к ней холодного уксуса, как это делают на кораблях. "Something cold," said Bush, eagerly. - Чего-нибудь холодного, сэр, - с надеждой откликнулся Буш. Hornblower pealed at the bell, and when it was eventually answered he asked for vinegar and obtained it. Хорнблауэр дернул звонок и, когда появились, наконец, служанка с сержантом, попросил уксуса. Not one of the three had a thought for their dinner cooling on the side table. Уксус принесли, Никто из троих не вспомнил про стынущий на столе ужин. "Now," said Hornblower. - Ну, - сказал Хорнблауэр. He had a saucer of vinegar beside him, in which lay the soaking lint, and the clean bandages which the surgeon at Rosas had supplied were at hand. Он поставил блюдечко с уксусом на пол, смочил в нем корпию, приготовил бинты, которыми снабдил его в Росасе гарнизонный лекарь. He turned back the bedclothes and revealed the bandaged stump. Отвернул одеяло. The leg twitched nervously as he removed the bandages; it was red and swollen and inflamed, hot to the touch for several inches above the point of amputation. Культя подергивалась, пока он разматывал бинты, она оказалась красной, раздувшейся и воспаленной, на ощупь горячей. "It's pretty swollen here, too, sir," whispered Bush. - Здесь тоже здорово опухло, сэр, - прошептал Буш. The glands in his groin were huge. Лимфатические узлы у него в паху раздулись. "Yes," said Hornblower. - Да, - сказал Хорнблауэр. He peered at the scarred end, examined the dressings he had removed, with Brown holding the light. В свете свечи, которую держал Браун, он осмотрел обрубок и бинты. There had been a slight oozing from the point where the ligature had been withdrawn yesterday; much of the rest of the scar was healed and obviously healthy. Из того места, где утром вытащили лигатуру, немного сочился гной, в остальном рубец выглядел здоровым. There was only the other ligature which could be causing this trouble; Hornblower knew that if it were ready to come out it was dangerous to leave it in. Значит, вся беда во второй лигатуре - Хорнблауэр знал, что опасно оставлять ее после того, как она готова отойти. Cautiously he took hold of the silken thread. Он осторожно потянул шелковую нить. The first gentle touch of it conveyed to his sensitive fingers a suggestion that it was free. Пальцы чувствовали, что она вроде бы свободна. It moved distinctly for a quarter of an inch, and judging by Bush's quiescence, it caused him no sudden spasm of pain. Он вытащил ее на четверть дюйма, Буш лежал спокойно. Hornblower set his teeth and pulled; the thread yielded very slowly, but it was obviously free, and no longer attached to the elastic artery. Хорнблауэр сжал зубы, потянул - нить поддавалась неохотно, однако она явно была свободна и не тащила за собой эластичную артерию. He pulled steadily against a yielding resistance. Хорнблауэр тянул. The ligature came slowly out of the wound, knot and all. Лигатура медленно выскользнула из раны вся, вместе с узелком. Pus followed it in a steady trickle, only slightly tinged with blood. Тонкой струйкой потек окрашенный кровью гной. The thing was done. Дело было сделано. The artery had not burst, and clearly the wound was in need of the free drainage open to it now with the withdrawal of the ligature. Артерия не порвалась, и теперь, после удаления лигатуры ране явно требовалось открытое дренирование. "I think you're going to start getting well now," he said, aloud, making himself speak cheerfully. - Я думаю, теперь вы начнете поправляться, -сказал Хорнблауэр громко и по возможности бодро. "How does it feel?" - Как оно? "Better," said Bush. - Лучше, - сказал Буш. "I think it's better, sir." - Вроде лучше, сэр. Hornblower applied the soaking lint to the scarred surface. Хорнблауэр приложил смоченную уксусом корпию к рубцу. He found his hands trembling, but he steadied them with an effort as he bandaged the stump - not an easy job, this last, but one which he managed to complete in adequate fashion. He put back the wicker shield, tucked in the bedclothes, and rose to his feet. Руки его дрожали, однако он перевязал рану - это оказалось не просто, но все же осуществимо -приладил на место плетеную сетку, прикрыл одеялом и встал. The trembling was worse than ever now, and he was shaken and sick, which surprised him. Дрожь в руках усилилась, его мутило. "Supper, sir?" asked Brown. - Ужин, сэр? - спросил Браун. "I'll give Mr Bush his." - Мистера Буша я покормлю. Hornblower's stomach resisted a protest at the suggestion of food. При мысли о еде Хорнблауэру стало совсем тошно. He would have liked to refuse, but that would have been too obvious a confession of weakness in front of a subordinate. Он хотел отказаться, но это значило бы обнаружить слабость перед подчиненным. "When I've washed my hands," he said loftily. - Когда вымою руки, - сказал он величаво. It was easier to eat than he had expected, when he sat down to force himself. Он заставил себя сесть, а дальше пошло легче, чем он предполагал. He managed to choke down enough mouthfuls to make it appear as if he had eaten well, and with the passage of the minutes the memory of the revolting task on which he had been engaged became rapidly less clear. Правда, куски застревали в горле, но он кое-как создал видимость, что поужинал плотно. С каждой минутой воспоминания о сделанном теряли остроту. Bush displayed none of the appetite nor any of the cheerfulness which had been noticeable last night; that was the obvious result of his fever. Буш сильно сдал со вчерашнего вечера - он был вял и есть не хотел, явно из-за лихорадки. But with free drainage to his wound it could be hoped that he would soon recover. Но теперь, когда рана дренируется открыто, можно надеяться на скорое выздоровление. Hornblower was tired now, as a result of his sleepless night the night before, and his emotions had been jarred into a muddle by what he had had to do; it was easier to sleep to-night, waking only at intervals to listen to Bush's breathing, and to sleep again reassured by the steadiness and tranquillity of the sound. Хорнблауэр устал, и после бессонной ночи мысли его были в полном беспорядке; на этот раз заснуть было легче. Временами он просыпался, слушал, как дышит Буш, и вновь засыпал, успокоенный ровным, спокойным звуком. CHAPTER SIX VI After that day the details of the journey became more blurred and indistinct - up to that day they had had all the unnatural sharpness of a landscape just before rain. Дальше детали путешествия стали менее отчетливыми и мешались в голове - до того дня, когда окружающая местность приобрела неестественную предгрозовую четкость. Looking back at the journey, what was easiest to remember was Bush's convalescence - his steady progress back to health from the moment that the ligature was withdrawn from his wound. Оглядываясь на предыдущие дни, легче всего было вспомнить, что Буш выздоравливал. С той ночи, когда из раны вынули лигатуру, он уверенно шел на поправку. His strength began to come back fast, so that it would have been astonishing to anyone who did not know of his iron constitution and of the Spartan life he had always led. Силы возвращались с быстротой, удивившей бы всякого, не знакомого с его здоровьем и спартанским образом жизни. The transition was rapid between the time when his head had to be supported to allow him to drink and the time when he could sit himself up by his own unaided strength. Вскоре его уже не надо было поддерживать под плечи, чтобы напоить, он садился сам. Hornblower could remember those details when he tried to, but all the rest was muddled and vague. Эти подробности Хорнблауэр мог при желании вспомнить, но все остальное смешалось в кучу. There were memories of long hours spent at the carriage window, when it always seemed to be raining, and the rain wetted his face and hair. Он помнил, что долгие часы стоял у окна, и почти все время на голову капал дождь. Those were hours spent in a sort of melancholy; Hornblower came to look back on them afterwards in the same way as someone recovered from insanity must look back on the blank days in the asylum. То были часы глубокого душевного упадка, позже Хорнблауэр вспоминал их, как выздоравливающий вспоминает канувшие в горячке дни. All the inns at which they stayed and the doctors who had attended to Bush were confused in his mind. Трактиры, где они останавливались, и лекари, которые навещали Буша, перепутались в памяти. He could remember the relentless regularity with which the kilometre figures displayed at the posting stations indicated the dwindling distance between them and Paris - Paris 525, Paris 383, Paris 287; somewhere at that point they changed from Route Nationale No. 9 to Route Nationale No. 7. Он помнил неумолимую череду табличек на почтовых станциях, настойчиво напоминавших, что до Парижа остается все меньше километров: Париж - 525, Париж - 383, Париж - 285; где-то после этого они съехали с государственного тракта № 9 на государственный тракт № 8. Each day was bringing them nearer to Paris and death, and each day he sank farther into apathetic melancholy. Каждый день приближал их к Парижу и смерти, с каждым днем Хорнблауэр все больше впадал в уныние. Issoire, Clermont-Ferrand, Moulins; he read the names of the towns through which they passed without remembering them. Иссуар, Клермон-Ферран, Мулэн; он читал названия городов и тут же забывал. Autumn was gone now, left far behind down by the Pyrenees. Осень осталась за Пиренеями. Here winter had begun. Началась зима. Cold winds blew in melancholy fashion through the long avenues of leafless trees, and the fields were brown and desolate. Холодные ветры тоскливо раскачивали облетевшие деревья, поля лежали бурые и безлюдные. At night he was sleeping heavily, tormented by dreams which he could not remember in the morning; his days he spent standing at the carriage window staring with sightless eyes over a dreary landscape where the chill rain fell. По ночам Хорнблауэра мучили кошмары, которых он не мог вспомнить по утрам, дни он проводил, стоя у окна и вперив невидящий взгляд в скучные, мокрые от дождя равнины. It seemed as if he had spent years consecutively in the leathery atmosphere of the coach, with the clatter of the horses' hoofs in his ears, and, visible in the tail of his eye, the burly figure of Caillard riding at the head of the escort close to the offside hind wheel. Казалось, он провел годы в спертом, пахнущем кожей воздухе, под стук конских подков, постоянно видя краем глаза Кайяра с эскортом чуть позади кареты. During the bleakest afternoon they had yet experienced it did not seem as if Hornblower would be roused from his stupor even by the sudden unexpected stop which to a bored traveller might provide a welcome break in the monotony of travel. В один из самых тоскливых вечеров его не вывела из оцепенения даже неожиданная остановка, которая вполне могла бы развеять дорожную арестантскую скуку. Dully, he watched Caillard ride up to ask the reason; dully, he gathered from the conversation that one of the coach horses had lost a shoe and gone dead lame. Он тупо наблюдал, как Кайяр проехал вперед узнать причину задержки, так же тупо понял из разговора, что одна лошадь потеряла подкову и захромала. He watched with indifference the unharnessing of the unfortunate brute, and heard without interest the unhelpful answers of a passing travelling salesman with a pack-mule of whom Caillard demanded the whereabouts of the nearest smith. Он отрешенно наблюдал, как распрягают несчастную лошадь, без любопытства слушал, как проезжий торговец на вьючном муле отвечает Кайяру на вопрос о ближайшей кузнице. Two gendarmes went off at a snail's pace down a side track, leading the crippled animal; with only three horses the coach started off again towards Paris. Два жандарма черепашьим шагом двинулись по боковой дороге, ведя хромую лошадь в поводу, запряженная тройкой карета двинулась к Парижу. Progress was slow, and the stage was a long one. Ехала она медленно. Only rarely before had they travelled after dark, but here it seemed that night would overtake them long before they could reach the next town. До того им редко случалось путешествовать в темноте, но теперь, похоже, ночь грозила застигнуть их далеко от города. Bush and Brown were talking quite excitedly about this remarkable mishap - Hornblower heard their cackle without noticing it, as a man long resident beside a waterfall no longer hears the noise of the fall. Буш и Браун оживленно обсуждали это экстраординарное происшествие - Хорнблауэр слышал их шуточки, но не воспринимал умом, как живущий у водопада человек не замечает шума воды. The darkness which was engulfing them was premature. Тьма сгущалась, хотя было еще совсем не поздно. Low black clouds covered the whole sky, and the note of the wind in the trees carried with it something of menace. Небо заволокли черные тучи, ветер угрожающе шумел в облетевших кронах. Even Hornblower noted that, nor was it long before he noticed something else, that the rain beating upon his face was changing to sleet, and then from sleet to snow; he felt the big flakes upon his lips, and tasted them with his tongue. Даже безразличный ко всему Хорнблауэр это приметил, а вскоре обнаружил и другое: бьющий в лицо дождь сменился серой крупой, а затем и снегом; большие снежинки холодили ему губы, и он потрогал их языком. The gendarme who lit the lamps beside the driver's box revealed to them through the windows the front of his cloak caked thick with snow, shining faintly in the feeble light of the lamp. Жандарм зажег лампу на козлах; плащ его запорошило снегом, тускло искрящимся в свете лампы. Soon the sound of the horses' feet was muffled and dull, the wheels could hardly be heard, and the pace of the coach diminished still further as it ploughed through the snow piling in the road. Копыта стучали приглушеннее, колеса скользили почти беззвучно, карета двигалась все медленнее, увязая в снегу. Hornblower could hear the coachman using his whip mercilessly upon his weary animals - they were heading straight into the piercing wind, and were inclined to take every opportunity to flinch away from it. Кучер безжалостно нахлестывал усталых лошадей - ветер дул им прямо в морды, они то и дело норовили уклониться с пути. Hornblower turned back from the window to his subordinates inside the coach - the faint light which the glass front panel allowed to enter from the lamps was no more than enough to enable him just to make out their shadowy forms. Хорнблауэр обернулся к подчиненным - сквозь переднее окошко проникало совсем немного света от лампы, так что он еле различал, где они есть. Bush was lying huddled under all his blankets; Brown was clutching his cloak round him, and Hornblower for the first time noticed the bitter cold. Буш лежал, укрытый одеялами, Браун кутался в плащ, и Хорнблауэр вдруг понял, что очень холодно. He shut the coach window without a word, resigning himself to the leathery stuffiness of the interior. Он молча закрыл окно, оставшись в пахнущем кожей тесном пространстве. His dazed melancholy was leaving him without his being aware of it. Он не заметил, когда отпустило оцепенение. "God help sailors," he said cheerfully, "on a night like this." - Храни Господь тех, кто в море в такую ночь, -сказал он бодро. That drew a laugh from the others in the darkness -Hornblower just caught the note of pleased surprise in it which told him that they had noticed and regretted the black mood which had gripped him during the last few days, and were pleased with this first sign of his recovery. В темноте его спутники рассмеялись. По их смеху он понял, что они заметили его уныние, жалели его эти несколько дней и теперь радуются первым признакам выздоровления. Resentfully he asked himself what they expected of him. Интересно, чего они от него ждут? They did not know, as he did, that death awaited him and Bush in Paris. В отличие от него они не знают, что в Париже двоих должны расстрелять. What was the use of thinking and worrying, guarded as they were by Caillard and six gendarmes? Что толку ломать себе голову, если их стерегут Кайяр и шесть жандармов? With Bush a hopeless cripple, what chance was there of escape? Если Буш - беспомощный калека, разве им убежать? They did not know that Hornblower had put aside all thought of escaping by himself. Они не знают, что мысль оставить Буша и бежать вдвоем Хорнблауэр отмел с порога. If by a miracle he had succeeded, what would they think of him in England when he arrived there with the news that he had left his lieutenant to die? Положим даже, это бы ему удалось. Что ж, он вернется в Англию и объявит, мол, лейтенанта я бросил на верную смерть? Как на это посмотрят? They might sympathize with him, pity him, understand his motive - he hated the thought of any of that; better to face a firing party at Bush's side, never to see Lady Barbara again, never to see his child. Может быть, посочувствуют, пожалеют, поймут -нет, лучше пусть его расстреляют рядом с Бушем, пусть он никогда больше не увидит леди Барбару, не увидит новорожденного. And better to spend his last few days in apathy than in fretting. И лучше провести оставшиеся дни в апатии, чем изводиться несбыточными планами. Yet the present circumstances, so different from the monotony of the rest of the journey, had stimulated him. И все же перемена погоды его раззадорила. He laughed and chatted with the others as he had not done since they had left Beziers. Он смеялся и болтал, чего не было с ним после Безьера. The coach crawled on through the darkness with the wind shrieking overhead. Карета ползла во тьме, ветер ревел. Already the windows on one side were opaque with the snow which was plastered upon them - there was not warmth enough within the coach to melt it. На окна налип мокрый снег и не таял - слишком холодно было внутри. More than once the coach halted, and Hornblower, putting his head out, saw that they were having to clear the horses' hoofs of the snow balled into ice under their shoes. Не раз и не два карета останавливалась, и Хорнблауэр, высунувшись наружу, видел, как кучер и жандарм очищают конские копыта от смерзшегося снега. "If we're more than two miles from the next post house," he announced, sitting back again, "we won't reach it until next week." - Если до ближайшей почтовой станции больше двух миль, - объявил он, опускаясь на сиденье, -мы доберемся до нее через неделю. Now they must have topped a small rise, for the horses were moving quicker, almost trotting, with the coach swaying and lurching over the inequalities of the road. Теперь они, похоже, въехали на горку, лошади пошли быстрее, почти побежали, карету мотало из стороны в сторону. Suddenly from outside they heard an explosion of shouts and yells. Вдруг снаружи донеслись яростные крики: "He, h?, h?!" -Эй! Стой! Тпру! The coach swung round without warning, lurching frightfully, and came to a halt leaning perilously over to one side. Hornblower sprang to the window and looked out. Карета развернулась и встала, опасно наклонясь на бок Хорнблауэр бросился к окну и выглянул. The coach was poised perilously on the bank of a river; Hornblower could see the black water sliding along almost under his nose. Карета остановилась на самом берегу реки: прямо под колесами струилась черная вода. Two yards away a small rowing boat, moored to a post, swayed about under the influence of wind and stream. В двух ярдах от Хорнблауэра моталась привязанная к колышку лодка. Otherwise there was nothing to be seen in the blackness. Другой берег терялся в темноте. Some of the gendarmes had run to the coach horses' heads; the animals were plunging and rearing in their fright at the sudden apparition of the river before them. Жандарм бежал к лошадям, чтобы взять их под уздцы; они пятились и фыркали, напуганные близостью воды. Somehow in the darkness the coach must have got off the road and gone down some side track leading to the river here; the coachman had reined his horses round only a fraction of a second before disaster threatened. Где-то в темноте карета свернула с тракта на проселочную дорогу, кучер еле-еле успел натянуть поводья, не то бы они свалились в реку. Caillard was sitting his horse blaring sarcasms at the others. Кайяр сидел на лошади и злопыхал. "A fine coachman you are, God knows. - Ну кучер, ну мастер. Why didn't you drive straight into the river and save me the trouble of reporting you to the sous-chef of the administration? Что б тебе заехать прямо в реку - избавить меня от необходимости писать на тебя докладную. Come along, you men. Эй, чего стоите? Do you want to stay here all night? Хотите здесь ночевать? Get the coach back on the road, you fools." Вытаскивайте карету на дорогу, болваны. The snow came driving down in the darkness, the hot lamps sizzling continuously as the flakes lighted on them. Снег валил, снежные хлопья с шипением таяли на горячих лампах. The coachman got his horses under control again, the gendarmes stood back, and the whip cracked. Кучер успокоил лошадей, жандармы отошли в сторону, щелкнул бич. The horses plunged and slipped, pawing for a footing, and the coach trembled without stirring from the spot. Лошади дернулись, оступаясь, нащупывая копытами опору, карета задрожала, но не тронулась с места. "Come along, now!" shouted Caillard. -Эй! - заорал Кайяр. "Sergeant, and you, Pellaton, take the horses. - Сержант и ты, Пеллатон, берите лошадей. You other men get to the wheels! Остальные, толкайте колеса. Now, altogether. Ну, разом! Heave! Толкай! Heave!" Толкай! The coach lurched a scant yard before halting again. Карета проехала ярд и снова встала. Caillard cursed wildly. Кайяр ругался на чем свет стоит. "If the gentlemen in the coach would descend and help," suggested one of the gendarmes, "it would be better." - Если бы господа вышли из кареты и помогли, -предложил жандарм, - может, мы бы ее и сдвинули. "They can, unless they would rather spend the night in the snow," said Caillard; he did not condescend to address Hornblower directly. - Пусть помогут, если не хотят ночевать в снегу, -отвечал Кайяр, не снисходя до того, чтобы лично обратиться к Хорнблауэру. For a moment Hornblower thought of telling him that he would see him damned first - there would be some satisfaction in that - but on the other hand he did not want to condemn Bush to a night of discomfort merely for an intangible self-gratification. Тот сперва решил было, что пошлет Кайяра ко всем чертям - это было бы приятно. С другой стороны, он не хотел ради мелочного удовлетворения обрекать Буша на ночевку в холодной карете. "Come on, Brown," he said, swallowing his resentment, and he opened the door and they jumped down into the snow. - Идем, Браун, - сказал он, проглатывая обиду, открыл дверцу и выпрыгнул на снег. Even with the coach thus lightened, and with five men straining at the spokes of the wheels, they could make no progress. Теперь карета стала легче, и на спицы давили пять человек, но сдвинуть все равно не могли. The snow had piled up against the steep descent to the river, and the exhausted horses plunged uselessly in the deep mass. На крутой берег намело снега, усталые лошади беспомощно барахтались. "God, what a set of useless cripples!" raved Caillard. - Черт, что за калеки! - орал Кайяр. "Coachman, how far is it to Nevers?" - Кучер, сколько до Невера? "Six kilometres, sir." - Шесть километров, сударь. "You mean you think it's six kilometres. -То есть, по-твоему шесть. Ten minutes ago you thought you were on the right road and you were not. Десять минут назад ты был уверен, что едешь по тракту. Sergeant, ride into Nevers for help. Сержант, скачите в Невер за помощью. Find the mayor, and bring every able-bodied man in the name of the Emperor. Найдите мэра. Именем Императора приведите сюда всех здоровых мужчин. You, Ramel, ride with the sergeant as far as the high road, and wait there until he returns. Otherwise they'll never find us. Рамель, поезжай с сержантом до тракта, там останешься и будешь ждать, иначе они нас не найдут. Go on, sergeant, what are you waiting for? Скачите, сержант, чего вы ждете? And you others, tether your horses and put your cloaks on their backs. Остальные, привяжите лошадей. Накройте им спины своими плащами. You can keep warm digging the snow away from that bank. Согреетесь, разгребая с берега снег. Coachman, come off that box and help them." Кучер, слезай с козел и помоги им. The night was incredibly dark. Темень сгустилась. Two yards from the carriage lamps nothing was visible at all, and with the wind whistling by they could not hear, as they stood by the coach, the movements of the men in the snow. В двух ярдах от горящей лампы было не видно ни зги, ветер оглушительно свистел, заглушая возню жандармов, которые разгребали снег чуть поодаль. Hornblower stamped about beside the coach and flogged himself with his arms to get his circulation back. Чтобы согреться, Хорнблауэр притоптывал и хлопал себя руками. Yet this snow and this icy wind were strangely refreshing. He felt no desire at the moment for the cramped stuffiness of the coach. Однако снег и холодный ветер бодрили, в карету лезть не хотелось. And as he swung his arms an idea came to him, which checked him suddenly in his movements, until, ridiculously afraid of his thoughts being guessed, he went on stamping and swinging more industriously than ever. Он очередной раз взмахнул руками, когда в голове блеснула идея. Он замер с поднятыми руками, потом из нелепого страха, что мысли его прочтут, принялся притоптывать и охлопываться еще более ожесточенно. The blood was running hot under his skin now, as it always did when he was making plans - when he had outmanoeuvred the Natividad, for instance, and when he had saved the Pluto in the storm off Cape Creux. К лицу прихлынула горячая кровь, как всего, когда он продумывал смелое решение - когда сражался с "Нативидадом" или буксировал "Плутон" в шторм у мыса Креус. There had been no hope of escape without the means of transporting a helpless cripple; now, not twenty feet from him, there was the ideal means - the boat which rocked to its moorings at the river bank. Чтобы бежать, нужен способ тащить беспомощного калеку, теперь в двадцати футах от них качалось на воде идеальное средство передвижения - привязанная к колышку лодка. On a night like this it was easy to lose one's way altogether - except in a boat on a river; in a boat one had only to keep shoving off from shore to allow the current to carry one away faster than any horse could travel in these conditions. В такую ночь легко сбиться с пути - но только не на реке, достаточно отталкиваться от берегов, и течение понесет их быстрее скачущей лошади. Even so, the scheme was utterly harebrained. Несмотря на это, план был совершенно отчаянный. For how many days would they be able to preserve their liberty in the heart of France, two able-bodied men and one on a stretcher? Сколько дней они пробудут во Франции на свободе, двое здоровых мужчин и один безногий? They would freeze, starve - possibly even drown. Они замерзнут, умрут от холода, утонут, наконец. But it was a chance, and nothing nearly as good would present itself (as far as Hornblower could judge from his past observations) between now and the time when the firing party at Vincennes would await them. Однако это шанс, иначе им расстрела не избежать. С интересом Хорнблауэр отметил, что теперь, когда он принял решение, горячка пошла на убыль. Hornblower observed with mild interest that his fever was abating as he formed his resolve; and he was sufficiently amused at finding his jaw set in an expression of fierce resolution to allow his features to relax into a grim smile. Он сообразил, что лицо его сведено грозной решимостью, ему стало смешно, и он снова улыбнулся. There was always something laughable to him in being involved in heroics. В качестве героя он всегда казался себе немного комичным. Brown came stamping round the coach and Hornblower addressed him, contriving with great effort to keep his voice low and yet matter-of-fact. Браун топтался возле кареты. Хорнблауэр заговорил, стараясь, чтобы голос его звучал тихо и обыденно. "We're going to escape down the river in that boat, Brown," he said. - Мы убежим в этой лодке, Браун, - сказал он. "Aye, aye, sir," said Brown, with no more excitement in his voice than if Hornblower had been speaking of the cold. Hornblower saw his head in the darkness turn towards the nearly visible figure of Caillard, pacing restlessly in the snow beside the coach. - Есть, сэр, - отвечал Браун таким тоном, словно Хорнблауэр пожаловался на холод, и повернулся к почти невидимому Кайяру - тот мерил шагами снег за каретой. "That man must be silenced," said Hornblower. - Надо заткнуть ему рот, - сказал Хорнблауэр. "Aye, aye, sir." - Есть, сэр. Brown meditated for a second before continuing. - Браун секунду помедлил. "Better let me do that, sir." - Лучше, если это сделаю я, сэр. "Very good." - Очень хорошо. "Now, sir?" - Сейчас, сэр? "Yes." -Да. Brown took two steps towards the unsuspecting figure. Браун сделал два шага к ничего не подозревающему Кайяру. "Here," he said. "Here, you." - Эй, - позвал он, - эй. Caillard turned and faced him, and as he turned he received Brown's fist full on his jaw, in a punch which had all Brown's mighty fourteen stone behind it. Кайяр повернулся и тут же получил мощный удар в челюсть, удар, в который Браун вложил все свои четырнадцать стоунов веса. He dropped in the snow, with Brown leaping upon him like a tiger, Hornblower behind him. Кайяр упал на снег, Браун, как тигр напрыгнул на него сверху, Хорнблауэр был уже рядом. "Tie him up in his cloak," whispered Hornblower. - Завяжи его в плащ, - приказал Хорнблауэр. "Hold on to his throat while I get it unbuttoned. - Держи за горло, пока я расстегну пуговицы. Wait. Жди. Here's his scarf. Вот лента. Tie his head up in that first." Замотай пока голову. The sash of the Legion of Honour was wound round and round the wretched man's head. Лента Почетного Легиона несколько раз обвила голову несчастного. Brown rolled the writhing figure over and with his knee in the small of his back tied his arms behind him with his neckcloth. Браун перевернул извивающееся тело, и, прижимая коленом загривок, связал Кайяру руки шейным платком. Hornblower's handkerchief sufficed for his ankles -Brown strained the knot tight. Носовой платок Хорнблауэра стянул тугим узлом лодыжки. They doubled the man in two and bundled him into his cloak, tying it about him with his swordbelt. Согнув тело вдвое, они обмотали его плащом и связали перевязью. Bush, lying on his stretcher in the darkness of the coach, heard the door open and a heavy load drop upon the floor. Буш, лежа на носилках в темноте, услышал, что дверца открылась и на пол плюхнулось что-то тяжелое. "Mr Bush," said Hornblower - the formal 'Mr' came naturally again now the action had begun again - - Мистер Буш, - сказал Хорнблауэр - формальное "мистер" пришло само собой, как только он начал действовать. "We are going to escape in the boat." - Мы бежим в лодке. "Good luck, sir," said Bush. - Удачи, сэр, - сказал Буш. "You're coming too. - Вы отправляетесь с нами. Brown, take that end of the stretcher. Браун, берись за этот край. Lift. Подымай. Starboard a bit. Право руля. Steady." Так держать. Bush felt himself lifted out of the coach, stretcher and all, and carried down through the snow. Буш вместе с носилками оказался снаружи. Его несли к реке. "Get the boat close in," snapped Hornblower. - Подтащи лодку, - командовал Хорнблауэр. "Cut the moorings. - Обрежь трос. Now, Bush, let's get these blankets round you. Ну, Буш, дайте я закутаю вас в одеяло. Here's my cloak, take it as well. Вот мой плащ, накройтесь им. You'll obey orders, Mr Bush. Делайте, что приказано, мистер Буш. Take the other side, Brown. Берись с другого края, Браун. Lift him into the stern-sheets. Клади на кормовое сиденье. Lower away. Опускай. Bow thwart, Brown. Садись на переднюю банку. Take the oars. Весла. Right. Хорошо. Shove off. Отваливай. Give way." Весла на воду. It was only six minutes from the time when Hornblower had first conceived the idea. С зарождения идеи прошло шесть минут. Now they were free, adrift on the black river, and Caillard was gagged and tied into a bundle on the floor of the coach. Теперь они, свободные, несутся по черной реке, а связанный Кайяр с кляпом во рту валяется на дне кареты. For a fleeting moment Hornblower wondered whether Caillard would suffocate before being discovered, and he found himself quite indifferent in the matter. На какую-то секунду Хорнблауэр задумался, не задохнется ли Кайяр прежде, чем его обнаружат, и тут же понял, что ему это безразлично. Bonaparte's personal aides-de-camp, especially if they were colonels of gendarmerie as well, must expect to run risks while doing the dirty work which their situation would bring them. Личные адъютанты Бонапарта, в особенности если они - полковники жандармерии, должны знать, что их грязная работа сопряжена с определенным риском. Meanwhile he had other things to think about. Хорнблауэру и без Кайяра было о чем подумать. "Easy!" he hissed at Brown. - Суши весла, - сказал он Брауну. "Let the current take her." - Пусть плывет по течению. The night was absolutely black; seated on the stern thwart he could not even see the surface of the water overside. Было темно, хоть глаз выколи - с кормовой банки Хорнблауэр не различал даже поверхность воды. For that matter, he did not know what river it was. Кстати, он не знает, что это за река. But every river runs to the sea. Но все реки впадают в море! The sea! Море! Hornblower writhed in his seat in wild nostalgia at a vivid recollection of sea breezes in the nostrils and the feel of a heaving deck under his feet. При воспоминании о свежем бризе и кренящейся палубе Хорнблауэра охватила жгучая ностальгия, и он заерзал на банке. Mediterranean or Atlantic, he did not know which, but if they had fantastic luck they might reach the sea in this boat by following the river far enough, and the sea was England's and would bear them home, to life instead of death, to freedom instead of imprisonment, to Lady Barbara, to Maria and his child. В Средиземное или в Атлантическое, неизвестно, но если очень повезет, река вынесет их в море, а моря принадлежат Англии. Он доберется до дома, живой, свободный, он увидит леди Барбару, Марию, ребенка. The wind shrieked down on them, driving snow down his neck - thwarts and bottom boards were thick with snow. He felt the boat swing round under the thrust of the wind, which was in his face now instead of on his cheek. Ветер завывал, наталкивал за шиворот снега (банки и дно лодки уже покрывал густой белый слой), разворачивал лодку и дул Хорнблауэру уже не в щеку, а в лицо. "Turn her head to wind, Brown," he ordered, "and pull slowly into it." - Разверни ее носом к ветру, - приказал он Брауну,- и легонько греби. The surest way of allowing the current a free hand with them was to try to neutralize the effect of the wind - a gale like this would soon blow them on shore, or even possibly blow them upstream; in this blackness it was impossible to guess what was happening to them. Чтобы течение несло их быстрее, нужно уравновесить действие ветра, иначе он погонит их к берегу или даже вверх по реке, в такой тьме ничего не разберешь. "Comfortable, Mr Bush?" he asked. - Удобно вам, мистер Буш? - спросил Хорнблауэр. "Aye, aye, sir." -Так точно, сэр. Bush was faintly visible now, for the snow had driven up already against the grey blankets that swathed him and could just be seen from where Hornblower sat, a yard away. Буша было еле видно. Серые одеяла уже занесло снегом. "Would you like to lie down?" - Хотите лечь? "Thank you, sir, but I'd rather sit." - Спасибо, сэр, я лучше посижу. Now that the excitement of the actual escape was over, Hornblower found himself shivering in the keen wind without his cloak. Волнение схлынуло, и Хорнблауэр начал мерзнуть. He was about to tell Brown that he would take one of the sculls when Bush spoke again. Он ухе собирался сказать Брауну, что возьмет весло, когда Буш снова заговорил: "Pardon, sir, but d'you hear anything?" - Простите, сэр, но вы ничего не слышите? Brown rested on his oars, and they sat listening. Браун перестал грести, все трое прислушались. "No," said Hornblower. "Yes, I do, by God!" Underlying the noise of the wind there was a distant monotonous roaring. В шуме ветра угадывался далекий монотонный рев. "H'm," said Hornblower, uneasily. - Хм, - сказал Хорнблауэр встревоженно. The roar was growing perceptibly louder; now it rose several notes in the scale, suddenly, and they could distinguish the sound of running water. Рев нарастал, и внезапно они различили шум бегущей воды. Something appeared in the darkness beside the boat; it was a rock nearly covered, rendered visible in the darkness by the boiling white foam round it. Что-то возникло во тьме совсем рядом с лодкой -то был полускрытый водой камень, различимый лишь по кипению белой пены вокруг. It came and was gone in a flash, the clearest proof of the speed with which the boat was travelling. Он возник и тут же скрылся за кормой, подтверждая, что лодка и впрямь несется стремительно. "Jesus!" said Brown in the bows. - Черт! - выговорил Браун. Now the boat was spinning round, lurching, jolting. Лодка закружилась, задергалась. All the water was white overside, and the bellowing of the rapid was deafening. Вся вода вокруг была белая, стремнина оглушительно ревела. They could do no more than sit and cling to their seat as the boat heaved and jerked. Они сидели, вцепившись в банки, бессильные что-либо сделать. Лодка бешено раскачивалась. Hornblower shook himself free from his dazed helplessness, which seemed to have lasted half an hour and probably lasted no more than a couple of seconds. Хорнблауэр сбросил с себя оцепенение - ему казалось, что оно длилось полчаса, не меньше, хотя, вероятно не прошло и двух секунд. "Give me a scull," he snapped at Brown. - Дай мне весло, - приказал он Брауну. "You fend off port side. I'll take starboard." - Будешь отталкиваться по левому борту, я - по правому. He groped in the darkness, found a scull, and took it from Brown's hand; the boat spun, hesitated, plunged again. Он протянул руку и нашел в темноте весло; лодка повернулась, замедлилась, снова понеслась вперед. All about them was the roar of the rapid. Кругом ревели перекаты. The starboard side of the boat caught on a rock; Hornblower felt icy water deluge his legs as it poured in over the side behind him. Правый борт зацепился за камень, ледяная вода хлынула Хорнблауэру на ноги. But already he was thrusting madly and blindly with his scull against the rock, he felt the boat slip and swing, he thrust so that the swing was accentuated, and next moment they were clear, wallowing sluggishly with the water up to the thwarts. Another rock slid hissing past, but the roar of the fall was already dwindling. Он уже тыкал в камень веслом, яростно, почти вслепую. Лодка повернулась, он толкнул еще. В следующую секунду они миновали камень. Воды налилось по самые банки, лодка лениво раскачивалась. Еще один камень со свистом пронесся мимо, но рев воды уже стихал. "Christ!" said Bush, in a mild tone contrasting oddly with the blasphemy. - Тысяча чертей! - ругнулся Буш почти ласково. "We're through!" - Проскочили! "D'you know if there's a bailer in the boat, Brown?" demanded Hornblower. - Не знаешь, Браун, есть ли в лодке черпак? "Yessir, there was one at my feet when I came on board." - Да, сэр, когда я садился, он был у меня под ногами. "Find it and get this water out. - Отыщи его и вычерпай воду. Give me your other scull." Дай мне другое весло. Brown splashed about in the icy water in a manner piteous to hear as he groped for the floating wooden basin. Жалко было слышать, как Браун ищет в ледяной воде плавающую деревянную плошку. "Got it, sir," he reported, and they heard the regular sound of the water being scooped overside as he began work. - Нашел, сэр, - доложил он, и за борт через равные промежутки времени заплескала вода. In the absence of the distraction of the rapids they were conscious of the wind again now, and Hornblower turned the boat's bows into it and pulled slowly at the sculls. Миновав перекаты, они снова ощутили ветер. Past experience appeared to have demonstrated conclusively that this was the best way to allow the current a free hand to take the boat downstream and away from pursuit. Хорнблауэр развернул лодку носом к нему и легонько налег на весла - предыдущие события показали, что так они действительно помогают течению уносить лодку от погони. Judging by the speed with which the noise of the rapid was left behind the current of this river was very fast indeed - that was only to be expected, too, for all the rain of the past few days must have brought up every river brim full. Судя по тому, как быстро они миновали перекаты, течение стремительное - нечего удивляться, ведь несколько дней шел дождь, и реки вздулись. Hornblower wondered vaguely again what river this was, here in the heart of France. Хорнблауэр рассеянно думал, что же это за река, здесь, в самом сердце Франции. The only one with whose name he was acquainted and which it might possibly be was the Rh?ne, but he felt a suspicion that the Rh?ne was fifty miles or so farther eastward. Из тех, что он знал, подходила одна Рона, но Рона, наверно, миль на пятьдесят восточнее. This river presumably had taken its origin in the gaunt Cevennes whose flanks they had turned in the last two days' journey. Вероятно, река, по которой они идут, берет начало в Севеннских горах, чьи подножия карета огибала последние два дня. In that case it would run northward, and must presumably turn westward to find the sea - it must be the Loire or one of its tributaries. В таком случае она течет на север, а потом, вероятно, поворачивает на запад - возможно, это Луара или ее приток. And the Loire fell into the Bay of Biscay below Nantes, which must be at least four hundred miles away. А Луара впадает в Бискайский залив у Нанта милях в четырехстах отсюда. Hornblower's imagination dallied with the idea of a river four hundred miles long, and with the prospect of descending it from source to mouth in the depth of winter. Хорнблауэр попытался вообразить реку в четыреста миль длинной, и каково оно будет -пройти ее от истоков до устья в середине зимы. A ghostly sound as if from nowhere brought him back to earth again. Неприятный, неизвестно откуда взявшийся звук вернул его на землю. As he tried to identify it it repeated itself more loudly and definitely, and the boat lurched and hesitated. Пока он пытался понять, что же это, звук повторился, на этот раз более отчетливо, лодка дернулась и замедлилась. They were gliding over a bit of rock which providence had submerged to a depth sufficient just to scrape their keel. Они проскребли дном о скрытый под водой камень, торчащий, как нарочно, на такой глубине, чтобы задеть киль. Another rock, foam covered, came boiling past them close overside. It passed them from stern to bow, telling him what he had no means of discovering in any other way in the blackness, that in this reach the river must be running westward, for the wind was in the east and he was pulling into it. Еще один камень, покрытый белой пеной, пронесся совсем рядом, параллельно лодке, подсказав Хорнблауэру то, о чем иначе бы он в темноте не догадался: на этом отрезке река течет на запад, потому что ветер с востока, а он греб против него. "More of those to come yet, sir," said Bush - already they could hear the growing roar of water among rocks. - Сейчас опять начнется, сэр, - сказал Буш. Они уже слышали нарастающий рев воды. "Take a scull and watch the port side, Brown," said Hornblower. - Бери весло и следи за левой стороной, Браун, -сказал Хорнблауэр, вставая. "Aye aye, sir. I've got the boat nearly dry," volunteered Brown, feeling for the scull. - Есть, сэр, - сказал Браун и сообщил, забирая весло: - Я почти все вычерпал. The boat was lurching again now, dancing a little in the madness of the river. Лодка снова закачалась, пританцовывая на стремительной воде. Hornblower felt bow and stern lift successively as they dropped over what felt like a downward step in the water; he reeled as he stood, and the water remaining in the bottom of the boat surged and splashed against his ankles. Нос пошел вверх, потом вниз - они преодолели небольшой порог, Хорнблауэра тряхнуло, вода на дне плескала у щиколоток. The din of the rapid in the darkness round them was tremendous; white water was boiling about them on either side. Перекат ревел оглушительно, по обеим сторонам лодки кипела белая пена. The boat swung and pitched and rolled. Лодка вертелась и раскачивалась. Then something invisible struck the port side amidships with a splintering crash. Что-то с треском ударило в левый борт. Brown tried unavailingly to shove off, and Hornblower swung round and with his added strength forced the boat clear. Браун безуспешно пытался оттолкнуться, Хорнблауэр пришел ему на помощь, и вдвоем они вытолкнули лодку. They plunged and rolled again; Hornblower, feeling in the darkness, found the gunwale stove in, but apparently only the two upper strakes were damaged -chance might have driven that rock through below the water line as easily as it had done above it. Она снова понеслась, качаясь и подпрыгивая. Хорнблауэр в темноте ощупал планширь, но, по-видимому, пострадала лишь пара досок наружной обшивки - легко отделались. Now the keel seemed to have caught; the boat heeled hideously, with Bush and Hornblower falling on their noses, but she freed herself and went on through the roaring water. Теперь зацепило киль - лодка опасно накренилась, Буш и Хорнблауэр упали, но она освободилась сама и понеслась дальше по ревущей стремнине. The noise was dying down again and they were through another rapid. Грохот стихал - перекат остался позади. "Shall I bail again, sir?" asked Brown. - Я вычерпаю, сэр? - предложил Браун. "Yes. -Да. Give me your scull." Передай весло. "Light on the starboard bow, sir!" interjected Bush. - Свет справа по курсу! - вмешался Буш. Hornblower craned over his shoulder. Хорнблауэр оглянулся через плечо. Undoubtedly it was a light, with another close beside it, and another farther on, barely visible in the driving snow. Несомненно, это был огонек, за ним другой, дальше светились еще огни, едва различимые сквозь метель. That must be a village on the river bank, or a town -the town of Nevers, six kilometres, according to the coachman, from where they had embarked. Это прибрежная деревня или город - в последнем случае это Невер, до которого, если верить кучеру, оставалось десять километров. They had come four miles already. Они проделали уже четыре мили. "Silence now!" hissed Hornblower. - Тихо, - прошипел Хорнблауэр. "Brown, stop bailing." - Браун, не вычерпывай пока. With those lights to guide him in the darkness, stable, permanent things in this insane world of infinite indefiniteness, it was marvellous how he felt master of his fate once more. Удивительно, как быстро он вновь почувствовал себя хозяином своей судьбы - стоило увидеть во тьме путеводные огоньки, неподвижные ориентиры в бредовом неустойчивом мире. He knew again which was upstream and which was down - the wind was still blowing downstream. Он опять знал, куда течет река - ветер дул по течению. With a touch of the sculls he turned the boat downstream, wind and current sped her along fast and the lights were gliding by rapidly. Веслами он развернул лодку туда же - ветер и течение понесли ее, огоньки быстро скользили мимо. The snow stung his face - it was hardly likely there would be anyone in the town to observe them on a night like this. Снег бил в лицо - едва ли кто-нибудь выйдет на улицу в такую ночь, чтобы их заметить. Certainly the boat must have come down the river faster than the plodding horses of the gendarmes whom Caillard had sent ahead. И уж конечно, лодка несется быстрее, чем плетутся верховые жандармы, которых отправил в город Кайяр. A new roaring of water caught his ear, different in timbre from the sound of a rapid. До ушей вновь долетел рев воды, но не такой, как у переката. He craned round again to see the bridge before them silhouetted in white against the blackness by reason of the snow driven against the arches. Хорнблауэр обернулся через плечо и увидел мост, белый под снегом на фоне ночной тьмы. He tugged wildly, first at one scull and then at both, heading for the centre of an arch; he felt the bow dip and the stern heave as they approached - the water was banked up above the bridge and rushed down through the arches in a long sleek black slope. Он начал лихорадочно грести, сначала одним веслом, потом двумя, правя в середину пролета. Нос лодки пошел вниз, корма задралась - вода, подпруженная мостом, неслась в пролет, вниз. As they whirled under Hornblower bent to his sculls, to give the boat sufficient way to carry her through the eddies which his seaman's instinct warned him would await them below the piers. Хорнблауэр торопился разогнать лодку, чтоб проскочить водоворот, который, подсказывал ему инстинкт моряка, сразу за мостом. The crown of the arch brushed his head as he pulled -the floods had risen as high as that. Край арки задел склоненную над веслами голову -так высоко поднялась вода. The sound of rushing water echoed strangely under the stonework for a second, and then they were through, with Hornblower tugging madly at the sculls. Под каменным сводом странно отдавалось эхо бегущей воды, но слышали они его не больше секунды - лодку вынесло наружу, и Хорнблауэр что есть силы налегал на весла. One more light on the shore, and then they were in utter blackness again, their sense of direction lost. Мелькнул последний огонек на берегу, и они вновь остались без ориентиров в кромешной тьме. "Christ!" said Bush again, this time with utter solemnity, as Hornblower rested on his sculls. Хорнблауэр перестал грести. - Черт! - сказал Буш, на этот раз с полной серьезностью. The wind shrieked down upon them, blinding them with snow. Ветер ревел, снег слепил. From the bows came a ghostly chuckle. С бака донесся призрачный смешок. "God help sailors," said Brown, "on a night like this." - Храни Господь тех, кто в море в такую ночь, -сказал Браун. "Carry on with the bailing, Brown, and save your jokes for afterwards," snapped Hornblower. - Вычерпывай, Браун, а шутки прибереги на потом, - рявкнул Хорнблауэр. But he giggled, nevertheless, even despite of the faint shock he experienced at hearing the lower deck cracking jokes to a captain and a first Lieutenant. Однако он захихикал, правда, слегка задетый тем, что матросская кость отпускает шуточки в присутствии капитана и первого лейтенанта. His ridiculous habit of laughing insanely in the presence of danger or hardship was already ready to master him, and he giggled now, while he dragged at the oars and fought against the wind - he could tell by the way the blades dragged through the water that the boat was making plenty of leeway. Истерический смех часто нападал на него в трудные или опасные минуты, и теперь он хихикал, налегая на весла и сражаясь с ветром -по тому, как входили в воду лопасти, он чувствовал, что лодку сносит. He only stopped giggling when he realized with a shock that it was hardly more than two hours back that he had first uttered the prayer about God helping sailors on a night like this. Он перестал смеяться только сообразив, что пожелал спасения морякам не более двух часов назад. It seemed like a fortnight ago at least that he had last breathed the leathery stuffiness of the inside of the coach. Казалось, недели две миновали с тех пор, как он дышал спертым воздухом кареты. The boat grated heavily over gravel, caught, freed itself, bumped again, and stuck fast. Лодка заскребла по гальке, застряла, проехала по дну еще немного и замерла. All Hornblower's shoving with the sculls would not get her afloat again. Сколько Хорнблауэр ни толкал веслами, она не трогалась с места. "Nothing to do but shove her off," said Hornblower, laying down his sculls. - Будем выталкивать, - сказал он, кладя весла. He stepped over the side into the freezing water, slipping on the stones, with Brown beside him. Он ступил в ледяную воду, оскользаясь на камнях, рядом заплескал Браун. Between them they ran her out easily, scrambled on board, and Hornblower made haste to seize the sculls and pull her into the wind. Вдвоем они легко столкнули лодку, забрались обратно, и Хорнблауэр торопливо схватил весла, чтобы развернуть ее носом к ветру. Yet a few seconds later they were aground again. Однако через несколько секунд они снова сели на мель. It was the beginning of a nightmare period. Это было началом кошмара. In the darkness Hornblower could not guess whether their difficulties arose from the action of the wind in pushing them against the bank, or from the fact that the river was sweeping round in a great bend here, or whether they had strayed into a side channel with scanty water. В темноте Хорнблауэр не мог понять, из-за чего это происходит - то ли ветер гнал их к берегу, то ли река поворачивала, то ли они заплыли в мелкое боковое русло. However it was, they were continually having to climb out and shove the boat off. Во всяком случае, им раз за разом приходилось вылезать и толкать лодку. They slipped and plunged over the invisible stones; they fell waist deep into unseen pools, they cut themselves and bruised themselves in this mad game of blind man's buff with the treacherous river. Они спотыкались и скользили на невидимых камнях, они проваливались по пояс в невидимые ямы, их било и царапало в этой дикой игре в жмурки с коварной рекой. It was bitterly cold now; the sides of the boat were glazed with ice. Холод пробирал до костей, борта лодки обмерзли. In the midst of his struggles with the boat Hornblower was consumed with anxiety for Bush, bundled up in cloak and blankets in the stern. Внезапно Хорнблауэр испугался за Буша, который, в плаще и одеялах, сидел на корме. "How is it with you, Bush?" he asked. - Как вы там, Буш? - спросил он. "I'm doing well, sir," said Bush. - Отлично, сэр, - отозвался Буш. "Warm enough?" - Не замерзли? "Aye aye, sir. - Ничуть, сэр. I've only one foot to get wet now, you know, sir." Вы же знаете, сэр, я теперь могу промочить только одну ногу. He was probably being deceitfully cheerful, thought Hornblower, standing ankle deep in rushing water and engaged in what seemed to be an endless haul of the boat through invisible shallows. Хорнблауэр, по щиколотку в воде выталкивая лодку с бесконечной невидимой мели, подумал, что Буш, наверно, бодрится через силу. Blankets or no blankets, he must be horribly cold and probably wet as well, and he was a convalescent who ought to have been kept in bed. Даже в одеяле он наверняка окоченел от холода, да и промок, вероятно. А ведь ему надо лежать в постели. Bush might die out here this very night. Буш может умереть в эту же ночь. The boat came free with a run, and Hornblower staggered back waist deep in the chill water. Лодка соскользнула с мели, Хорнблауэр провалился по пояс в ледяную воду. He swung himself in over the swaying gunwale while Brown, who apparently had been completely submerged, came spluttering in over the other side. Он полез через качающийся планширь, Браун, который, похоже, ушел под воду с головой, барахтался с другого борта. Each of them grabbed a scull in their anxiety to have something to do while the wind cut them to the bone. Оказавшись в лодке, оба жадно схватились за весла, торопясь согреться, пока совсем не промерзли на ветру. The current whirled them away. Течение вновь несло лодку. Their next contact with the shore was among trees -willows, Hornblower guessed in the darkness. Следующий раз их прибило к прибрежным деревьям - ивам, догадался Хорнблауэр в темноте. The branches against which they scraped volleyed snow at them, scratched them and whipped them, held the boat fast until by feeling round in the darkness they found the obstruction and lifted it clear. Ветки, за которые они задевали, осыпали снегом, царапали, хлестали по лицам, удерживали лодку -приходилось шарить во тьме, находить и убирать преграду. By the time they were free of the willows Hornblower had almost decided that he would rather have rocks if he could choose and he giggled again, feebly, with his teeth chattering. К тому времени, как они миновали ивы, Хорнблауэр решил, что перекаты лучше, и захихикал, стуча от холода зубами. Naturally, they were among rocks again quickly enough; at this point apparently there was a sort of minor rapid down which the river rolled among rocks and banks of stones. Разумеется, перекаты не заставили себя ждать -скальные берега сблизились, и река, бурля, устремилась через небольшие пороги. Already Hornblower was beginning to form a mental picture of the river - long swift reaches alternating with narrow and rock-encumbered stretches, looped back and forth at the whim of the surrounding country. Хорнблауэр постепенно уяснил себе, что представляет из себя река: долгие быстрые протоки, чередующие с каменистыми стремнинами, разбросанными там и сям в соответствии с особенностями ландшафта. This boat they were in had probably been built close to the spot where they had found her, had been kept there as a ferry boat, probably by farming people, on the clear reach where they had started, and had probably never been more than half a mile from her moorings before. Лодку, вероятно, построили примерно там же, где они ее нашли, и держали для перевоза. Наверно, хозяева ее были крестьяне, и, скорее всего, она редко удалялась от дома больше чем на полмили. Hornblower, shoving off from a rock, decided that the odds were heavily against her ever seeing her moorings again. Хорнблауэр, отталкивая ее от камня, сомневался, чтоб ей пришлось вернуться к берегу. Below the rapid they had a long clear run -Hornblower had no means of judging how long. После перекатов они долго шли спокойно - как долго, Хорнблауэр оценить не мог. Their eyes were quick now to pick out the snow-covered shore when it was a yard or more away, and they kept the boat clear. Они научились различать покрытый снегом берег за ярд или больше и держаться на расстоянии. Every glimpse gave them a chance to guess at the course of the river compared with the direction of the wind, so that they could pull a few lusty strokes without danger of running aground as long as there was no obstructions in mid-channel. Всякий раз берег помогал им определить направление течения относительно ветра, после чего, если в фарватере не было камней, можно было приналечь на весла, не опасаясь, что сядут на мель. In fact, it had almost stopped snowing - Hornblower guessed that what little snow was being flung at them by the wind had been blown from branches or scooped from drifts. Снег почти перестал, и те хлопья, что летели по ветру, очевидно, сдувало с берега. That did not make it any warmer; every part of the boat was coated with ice - the floorboards were slippery with it except where his heels rested while rowing. Теплее не стало: лодка обмерзла уже целиком, доски стали скользкими, только под ступнями оставалась проталина. Ten minutes of this would carry them a mile or more - more for certain. За десять минут они покрыли не меньше мили. He could not guess at all how long they had been travelling, but he could be sure that with the countryside under thick snow they were well ahead of any possible pursuit, and the longer this wonderful rock-free reach endured the safer they would be. Хорнблауэр не знал, сколько времени они в лодке. Но ясно, что пока вся местность покрыта снегом, их не нагонят, а чем длиннее окажется этот замечательный отрезок реки, тем в большей безопасности они будут. He tugged away fiercely, and Brown in the bows responded, stroke for stroke. Он приналег на весло. Браун отвечал гребком на гребок. "Rapids ahead, sir," said Bush at length. - Пороги впереди, - сказал Буш через какое-то время. Resting on his oar Hornblower could hear, far ahead, the familiar roar of water pouring over rocks; the present rate of progress had been too good to last, and soon they would be whirling down among rocks again, pitching and heaving. Перестав грести, Хорнблауэр услышал далеко впереди знакомый шум бегущей по камням воды, предыдущий отрезок пути был слишком хорош, чтобы тянуться долго, сейчас их снова понесет, мотая и раскачивая. "Stand by to fend off on the port side, Brown," he ordered. - Браун, приготовься отталкивать по левому борту, - приказал он. "Aye aye, sir." - Есть, сэр. Hornblower sat on his thwart with his scull poised; the water was sleek and black overside. Хорнблауэр сидел с веслом наготове; вода за бортом была черная и маслянистая. He felt the boat swing round. Лодка вильнула. The current seemed to be carrying her over to one side, and he was content to let her go. Where the main mass of water made its way was likely to be the clearest channel down the rapid. Течение увлекало ее вбок, и Хорнблауэр решил, что это хорошо: там, куда устремляется основная масса воды, больше вероятность проскочить порог. The roar of the fall was very loud now. Грохот усиливался. "By God!" said Hornblower in sudden panic, standing up to peer ahead. Хорнблауэр встал, чтобы взглянуть вперед. - Господи! - выдохнул он. It was too late to save themselves - he had noticed the difference in the sound of the fall only when they were too close to escape. Слишком поздно уловил он разницу в звуке. Here there was no rapid like those they had already descended, not even one much worse. Перед ними были не перекаты, вроде пройденных, но нечто гораздо худшее. Here there was a rough dam across the river - a natural transverse ledge, perhaps, which had caught and retained the rocks rolled down in the bed, or else something of human construction. Перед ними была запруда - возможно, естественная преграда, у которой застревали камни, или некое искусственное сооружение. Hornblower's quick brain turned these hypotheses over even as the boat leaped at the drop. Обо всем этом Хорнблауэр думал, когда их уже вынесло на гребень. Along its whole length water was brimming over the obstruction; at this particular point it surged over in a wide swirl, sleek at the top, and plunging into foaming chaos below. По всей длине вода переливалась через запруду, маслянистая на перегибе, и устремлялась к пенному хаосу внизу. The boat heaved sickeningly over the summit and went down the slope like a bullet. Лодку увлекало в мощную широкую воронку, она ужасающе накренилась и пулей понеслась под уклон. The steep steady wave at the foot was as unyielding as a brick wall as they crashed into it. Вода, в которую они врезались, была плотная, как кирпичная стена. Hornblower found himself strangling under the water, the fall still roaring in his ears, his brain still racing. Водопад еще гремел у Хорнблауэра в ушах, мысли еще неслись лихорадочно, а вода уже сомкнулась над ним. In nightmare helplessness he was scraped over the rocky bottom. Его тащило по каменистому дну, он не мог ничего поделать. The pressure in his lungs began to hurt him. Легкие разрывались. It was agony - agony. Это была смерть. Now he was breathing again - one single gulp of air like fire in his throat as he went under again, and down to the rocks at the bottom until his breast was hurting worse than before. На мгновение голова оказалась над водой - он вдохнул, воздух обжег горло, и тут его снова поволокло вниз, на каменистое дно, грудь разрывалась невыносимо. Then another quick breath - it was as painful to breathe as it was to strangle. Еще глоток воздуха - дышать было больнее, чем задыхаться. Over and down, his ears roaring and his head swimming. На поверхность, опять на дно - голова шла кругом, в ушах гудело. The grinding of the rocks of the river bed over which he was scraped was louder than any clap of thunder he had ever heard. Его тащило по подводным камням с грохотом, какого он не слышал ни в одну грозу. Another gulp of air - it was as if he had been anticipating it, but he had to force himself to make it, for he felt as if it would be easier not to, easier to allow this agony in his breast to consume him. Еще глоток воздуха - он ждал его почти со страхом, но заставил себя вдохнуть - казалось, легче не делать этого, легче сдаться на милость раздирающей грудь боли. Down again, to the roar and torment below the surface. Опять на дно, к грохоту и мучениям. His brain, still working like lightning, guessed how it was with him. Мысли проносились четко и ясно - он понимал, что с ним происходит. He was caught in the swirl below the dam, was being swept downstream on the surface, pushed into the undertow and carried up again along the bottom, to be spewed up and granted a second in which to breathe before being carried round again. Он попал в воронку за плотиной, его выбросило на поверхность дальше по течению, увлекло возвратным потоком, опять потащило на дно, выбросило наружу, подарив возможность вдохнуть, и доволокло обратно. He was ready this time to strike out feebly, no more than three strokes, sideways, at his next breathing space. Теперь он был готов, когда его следующий раз вынесет на поверхность, отплыть вбок - он едва успел сделать несколько движений руками, а его уже вновь дотащило вниз. When he was next.sucked down the pain in his breast was inconceivably greater and blending with that agony was another just as bad of which he now became conscious - the pain of the cold in his limbs. На этот раз боль в груди была еще невыносимее, и к ней прибавилась другая - боль в коченеющих руках и ногах. It called for every scrap of his resolution to force himself to take another breath and to continue his puny effort sideways when the time came for it. Потребовалась вся сила воли, чтоб в следующий раз снова вдохнуть и, жалко барахтаясь, проплыть чуть-чуть вбок. Down again; he was ready to die, willing, anxious to die, now, so that this pain would stop. Его снова потащило вниз, на этот раз он был готов умереть, хотел умереть, лишь бы унялась боль. A bit of board had come into his hand, with nails protruding from one end. That must be a plank from the boat, shattered to fragments and whirling round and round with him, eternally. Под руку попалась сломанная доска с торчащими гвоздями - наверно, останки разбитой лодки раз за разом, бесконечно, крутятся вместе с ним в водовороте. Then his resolution flickered up once more. Тут решимость на мгновение вернулась. He caught a gulp of air as he rose to the surface, striking out for the shore, waiting in apprehension to be dragged down. Его вынесло на поверхность, он глотнул воздуха и поплыл, с ужасом ожидая, когда его снова потащит вниз. Marvellous; he had time for a second breath, and a third. Удивительное дело - он успел вдохнуть второй раз, третий. Now he wanted to live, so heavenly were these painless breaths he was taking. Теперь он хотел жить - так упоительны были эти, не причиняющие боли, вдохи. But he was so tired, and so sleepy. Только он очень устал и очень хотел спать. He got to his feet, fell as the water swept his legs away again from under him, splashed and struggled in mad panic, scrambling through the shallows on his hands and knees. Он встал на дно, упал - ноги не держали -заплескал в испуге, на четвереньках выбираясь из воды. Rising, he took two more steps, before falling with his face in the snow and his feet still trailing in the rushing water. Встав, сделал два шага и повалился лицом в снег, ногами в бушующую воду. He was roused by a human voice bellowing apparently in his ear. Поднял его человеческий голос, звучавший, казалось, в самом ухе. Lifting his head he saw a faint dark figure a yard or two away, bellowing with Brown's voice. Подняв лицо, он увидел еле различимую фигуру в ярде или двух, которая голосом Брауна орала: "Ahoy! -Эй! Cap'n, Cap'n! Капитан! Капитан! Oh, Cap'n!" Эй! Капитан! "I'm here," moaned Hornblower, and Brown came and knelt over him. -Я здесь, - простонал Хорнблауэр. Браун склонился над ним. "Thank God, sir," he said, and then, raising his voice, "The cap'n's here, Mr Bush." - Слава Богу, сэр, - сказал он, потом громче: -Мистер Буш, капитан здесь. "Good!" said a feeble voice five yards away. - Хорошо, - отозвался слабый голос ярдах в пяти. At that Hornblower fought down his nauseating weakness and sat up. Хорнблауэр поборол омерзительную слабость и сел. If Bush were still alive he must be looked after at once. Раз Буш жив, о нем надо позаботиться немедленно. He must be naked and wet, exposed in the snow to this cutting wind. Он раздетый и мокрый сидит на снегу под ледяным ветром. Hornblower reeled to his feet, staggered, clutched Brown's arm, and stood with his brain whirling. Хорнблауэр, пошатываясь, встал и ухватился за Брауна. Перед глазами плыло. "There's a light up there, sir," said Brown, hoarsely. -Там свет, сэр, - хрипло сказал Браун. "I was just goin' to it if you hadn't answered my hail." - Я уж собрался туда идти, если бы вы не откликнулись. "A light?" - Свет? Hornblower passed his hands over his eyes and peered up the bank. Хорнблауэр провел рукой по глазам и поглядел вверх. Undoubtedly it was a light shining faintly, perhaps a hundred yards away. Ярдах в ста действительно мерцал огонек. To go there meant surrender - that was the first reaction of Hornblower's mind. Идти туда значит сдаться - вот первое, о чем он подумал. But to stay here meant death. Остаться здесь значит умереть. Even if by a miracle they could light a fire and survive the night here they would be caught next morning - and Bush would be dead for certain. Даже если они чудом разожгут костер и переживут ночь, их поймают утром - а Буш, безусловно, умрет. There had been a faint chance of life when he planned the escape from the coach, and now it was gone. Когда Хорнблауэр замышлял побег, какие-то шансы у них были, теперь не осталось ни одного. "We'll carry Mr Bush up," he said. - Мистера Буша мы понесем, - сказал он. "Aye aye, sir." - Есть, сэр. They plunged through the snow to where Bush lay. Они побрели по снегу туда, где лежал Буш. "There's a house just up the bank, Bush. -Там на берегу дом. We'll carry you there." Мы понесем вас. Hornblower was puzzled by his ability to think and to speak while he felt so weak; the ability seemed unreal, fictitious. Хорнблауэр удивлялся, как при теперешней слабости может думать и говорить - это казалось фантастическим. "Aye aye, sir." - Есть, сэр. They stooped and lifted him up between them, linking hands under his knees and behind his back. Bush put his arms round their necks; his flannel nightshirt dripped a further stream of water as they lifted him. Они наклонились и подняли Буша, сцепив руки у него под коленями и за спиной; когда они его поднимали, с ночной рубашки потекла вода. Then they started trudging, knee deep in the snow, up the bank towards the distant light. Буш обхватил руками их плечи, и они, по колено в снегу, побрели вверх, к далекому огоньку. They stumbled over obstructions hidden in the snow. Они спотыкались о скрытые под снегом валуны и кочки. They slipped and staggered. Они скользили. Then they slid down a bank and fell, all together, and Bush gave a cry of pain. Один раз они проехались по склону и упали. Буш вскрикнул. "Hurt, sir?" asked Brown. - Ушиблись, сэр? - спросил Браун. "Only jarred my stump. - Только задел культю. Captain, leave me here and send down help from the house." Капитан, оставьте меня здесь и попросите в доме, чтоб вам помогли. Hornblower could still think. Хорнблауэр сохранил способность думать. Without Bush to burden them they might reach the house a little quicker, but he could imagine all the delays that would ensue after they had knocked at the door - the explanations which would have to be made in his halting French, the hesitation and the time wasting before he could get a carrying party started off to find Bush - who meanwhile would be lying wet and naked in the snow. Без Буша они доберутся до дома быстрее, но легко вообразить, что начнется потом: расспросы, его неловкие ответы на ломаном французском, колебания. Тем временем Буш, мокрый и раздетый, будет сидеть на снегу. A quarter of an hour of it would kill Bush, and he might be exposed for twice as long as that. Полчаса-час его убьют, а может пройти и больше. And there was the chance that there would be no one in the house to help carry him. А в доме совсем не обязательно найдутся помощники. "No," said Hornblower cheerfully. - Нет, - сказал Хорнблауэр бодро. "It's only a little way. - Уже немного. Lift, Brown." Подымай, Браун. They reeled along through the snow towards the light. Они, шатаясь, двинулись к огоньку. Bush was a heavy burden - Hornblower's head was swimming with fatigue and his arms felt as if they were being dragged out of their sockets. Нести Буша было тяжело - голова у Хорнблауэра кружилась от усталости, руки, казалось, выдергивались из суставов. Yet somehow within the shell of his fatigue the inner kernel of his brain was still active and restless. Однако под скорлупой усталости мозг работал быстро и неутомимо. "How did you get out of the river?" he asked, his voice sounding flat and unnatural in his ears. - Как вы выбрались из реки? - спросил он, удивляясь звуку собственного голоса. "Current took us to the bank at once, sir," said Bush, faintly surprised. - Течение прибило меня к берегу, - сказал Буш с некоторым удивлением. "I'd only just kicked my blankets off when I touched a rock, and there was Brown beside me hauling me out." - Я только успел сбросить одеяло, как задел о камень, и тут же Браун меня вытащил. "Oh," said Hornblower. - Ясно, - сказал Хорнблауэр. The whim of a river in flood was fantastic; the three of them had been within a yard of each other when they entered the water, and he had been dragged under while the other two had been carried to safety. Причуды реки могут быть совершенно фантастическими: они оказались в воде на расстоянии какого-то ярда, но его утащило на дно, а их благополучно выбросило на берег. They could not guess at his desperate struggle for life, and they would never know of it, for he would never be able to tell them about it. Они не догадываются о его отчаянной борьбе за жизнь, и никогда не узнают - он не сможет им рассказать. He felt for the moment a bitter sense of grievance against them, resulting from his weariness and his weakness. He was breathing heavily, and he felt as if he would give a fortune to lay down his burden and rest for a couple of minutes; but his pride forbade, and they went on through the snow, stumbling over the inequalities below the surface. Дыхание вырывалось тяжело, и казалось - он отдал бы все, лишь бы положить свою ношу на снег и отдохнуть пару минут, но гордость не позволяла, и они брели, спотыкаясь о скрытые под снегом неровности почвы. The light was coming near at last. Огонек приближался. They heard a faint inquiring bark from a dog. Тихо залаяла собака. "Give 'em a hail, Brown," said Hornblower. - Окрикни их, Браун, - сказал Хорнблауэр. "Ahoy!" roared Brown. - Эй, - заорал Браун. "House ahoy!" - Эй, в доме! Instantly two dogs burst into a clamorous barking. Уже две собаки разразились оглушительным лаем. "Ahoy!" yelled Brown again, and they staggered on. - Эй! - снова заорал Браун, и они двинулись дальше. Another light flashed into view from another part of the house. Загорелось еще окно. They seemed to be in some kind of garden now; Hornblower could feel plants crushing under his feet in the snow, and the thorns of a rose tree tore at his trouser leg. Похоже, они были в саду - Хорнблауэр чувствовал, как ломаются под ногами стебли, розовый куст зацепил его за штанину, она порвалась. The dogs were barking furiously. Собаки яростно лаяли. Suddenly a voice came from a dark upper window, Вдруг из темного нижнего окошка раздался голос. "Who is there?" it asked in French. - Кто там? - спросил он по-французски. Hornblower prodded at his weary brain to find words to reply. Хорнблауэр напряг усталые мозги в поисках ответа. "Three men," he said. - Трое, - сказал он. "Wounded." - Раненые. That was the best he could do. Ничего лучшего он не придумал. "Come nearer," said the voice, and they staggered forward, slipped down an unseen incline, and halted in the square of light cast by the big lighted window in the ground floor, Bush in his nightshirt resting in the arms of the bedraggled other two. - Подойдите, - сказал голос. Они прошли вперед, скользя на невидимом уклоне, и остановились в квадрате света из большого окна на первом этаже, двое оборванцев и Буш в ночной рубашке у них на руках. "Who are you?" - Кто вы? "Prisoners of war," said Hornblower. - Военнопленные, - сказал Хорнблауэр. "Wait one moment, if you please," said the voice politely. - Пожалуйста, подождите, - вежливо сказал голос. They stood shuddering in the snow until a door opened near the lighted window, showing a bright rectangle of light and some human silhouettes. Они дрожали на снегу, пока рядом с освещенным окном не открылась дверь. В прямоугольнике света стоял человек. "Come in, gentlemen," said the polite voice. - Входите, господа, - сказал вежливый голос. CHAPTER SEVEN VII The door opened into a stone flagged hall; a tall thin man in a blue coat with a glistening white cravat stood there to welcome them, and at his side was a young woman, her shoulders bare in the lamplight. Дверь открывалась в мощеный каменными плитами холл. На пороге стоял высокий сухопарый господин в синем сюртуке с ослепительно-белым галстуком, а рядом - молодая женщина в декольтированном платье. There were three others, too - maidservants and a butler, Hornblower fancied vaguely, as he advanced into the hall under the burden of Bush's weight. Еще троих - кажется, дворецкого и двух служанок - Хорнблауэр приметил краем глаза, когда, шатаясь под своей ношей, вступил в дом. On a side table the lamplight caught the ivory butts of a pair of pistols, evidently laid there by their host on his deciding that his nocturnal visitors were harmless. На боковом столике поблескивали слоновой костью рукояти двух пистолетов - видимо, хозяин отложил их, сочтя ночных посетителей безобидными. Hornblower and Brown halted again for a moment, ragged and dishevelled and daubed with snow, and water began to trickle at once to the floor from their soaking garments; and Bush was between them, one foot in a grey worsted sock sticking out under the hem of his flannel nightshirt. Хорнблауэр и Браун стояли, ободранные, всклокоченные, запорошенные снегом, с одежды их капала на пол вода, у Буша из-под фланелевой ночной рубашки торчал один серый шерстяной носок. Hornblower's constitutional weakness almost overcame him again and he had to struggle hard to keep himself from giggling as he wondered how these people were explaining to themselves the arrival of a night-shirted cripple out of a snowy night. На Хорнблауэра накатила обычная его слабость, и он еле-еле сдержал нервный смешок, гадая, как эти люди объясняют явление раздетого инвалида из кромешной ночи. At least his host had sufficient self-control to show no surprise. По крайней мере, хозяину хватило выдержки скрыть изумление. "Come in, come in," he said. He put his hand to a door beside him and then withdrew it. - Входите, входите, - сказал он, взялся рукой за дверь, потом передумал. "You will need a better fire than I can offer you in the drawing-room. - В гостиной недостаточно тепло. Felix, show the way to the kitchen - I trust you gentlemen will pardon my receiving you there? Феликс проводи господ на кухню. Надеюсь, вы извините, что я приму вас там? This way, sirs. Сюда, господа. Chairs, Felix, and send the maids away." Стулья, Феликс, и попроси служанок выйти. It was a vast low-ceilinged room, stone-flagged like the hall. Кухня была низкая, с каменным, как и холл, полом. Its grateful warmth was like Paradise; in the hearth glowed the remains of a fire and all round them kitchen utensils winked and glittered. Ее наполняло райское тепло - в очаге поблескивал догорающий огонь, весело вспыхивая на кухонной утвари по разным углам. The woman without a word piled fresh billets of wood upon the fire and set to work with bellows to work up a blaze. Женщина, ничего не говоря, подбросила дров и принялась раздувать огонь мехами. Hornblower noticed the glimmer of her silk dress; her piled up hair was golden, nearly auburn. Ее шелковое платье мерцало, зачесанные наверх золотистые волосы отливали медью. "Cannot Felix do that, Marie, my dear? - Мари, дорогая, может быть, этим займется Феликс? Very well, then. As you will," said their host. Ладно, очень хорошо, как тебе угодно, - сказал хозяин. "Please sit down, gentlemen. - Прошу садиться, господа. Wine, Felix." Вина, Феликс. They lowered Bush into a chair before the fire. Хорнблауэр и Браун опустили Буша на стул перед огнем. He sagged and wavered in his weakness, and they had to support him; their host clucked in sympathy. Он валился от усталости, пришлось его поддерживать. Хозяин сочувственно прищелкнул языком. "Hurry with those glasses, Felix, and then attend to the beds. - Поторопись, Феликс, тебе еще надо приготовить постели. A glass of wine, sir? Бокал вина, сударь? And for you, sir? А вы, сударь? Permit me." Позвольте мне. The woman he had addressed as 'Marie' had risen from her knees, and withdrew silently; the fire was crackling bravely amid its battery of roasting spits and cauldrons. Женщина, которую он назвал Мари, встала с колен и неслышно удалилась. Огонь весело потрескивал под батареей вертелов и котлов. Hornblower was shivering uncontrollably, nevertheless, in his dripping clothes. Однако мокрого до нитки Хорнблауэра колотила дрожь. The glass of wine he drank was of no help to him; the hand he rested on Bush's shoulder shook like a leaf. Его не согрел даже бокал вина: рука, которую он держал у Буша на плече, дрожала, как лист. "You will need dry clothes," said their host. - Вам надо переодеться в сухое, - сказал хозяин. "If you will permit me, I will -" - Если позволите... He was interrupted by the re-entrance of the butler and Marie, both of them with their arms full of clothes and blankets. Вошли дворецкий с Мари, неся одежду и одеяла. "Admirable!" said their host. - Прекрасно! - воскликнул хозяин. "Felix, you will attend these gentlemen. - Феликс, помоги господам. Come, my dear." Идем, дорогая. The butler held a silken nightshirt to the blaze while Hornblower and Brown stripped Bush of his wet clothes and chafed him with a towel. Пока Хорнблауэр и Браун раздевали и насухо вытирали Буша, дворецкий согревал у огня шелковую ночную рубашку. "I thought I should never be warm again," said Bush, when his head came out through the collar of the nightshirt. - Думал, я уже никогда не согреюсь, - сказал Буш, когда голова его появилась над воротом. "And you, sir? - А вы, сэр? You shouldn't have troubled about me. Зря вы обо мне беспокоитесь. Won't you change your clothes now, sir? Может, вы лучше переоденетесь сами? I'm all right." Я себя прекрасно чувствую. "We'll see you comfortable first," said Hornblower. - Сперва мы устроим вас поудобнее, - сказал Хорнблауэр. There was a fierce perverse pleasure in neglecting himself to attend to Bush. Была противоестественная радость в том, чтобы заниматься Бушем, отрешась от себя. "Let me look at that stump of yours." - Ну-ка посмотрим на вашу ногу. The blunt seamed end still appeared extraordinarily healthy. Зашитая культя выглядела на редкость здоровой. There was no obvious heat or inflammation when Hornblower took it in his hand, no sign of pus exuding from the scars. Хорнблауэр потрогал - ни намека на воспаление, из рубцов не сочится гной. Felix found a cloth in which Hornblower bound it up, while Brown wrapped him about in a blanket. Феликс протянул материю для перевязки. Пока Хорнблауэр заматывал обрубок, Браун накинул на Буша одеяло. "Lift him now, Brown. - Подымай, Браун. We'll put him into bed." Мы отнесем его в постель. Outside in the flagged hall they hesitated as to which way to turn, when Marie suddenly appeared from the left hand door. В холле они остановились, не зная, куда идти. Слева открылась дверь и вошла Мари. "In here," she said; her voice was a harsh contralto. - Сюда. - Она говорила резким контральто. "I have had a bed made up on the ground floor for the wounded man. - Раненому я велела постелить на первом этаже. I thought it would be more convenient." Я подумала, так будет удобнее. One maid - a gaunt old woman, rather - had just taken a warming pan from between the sheets; the other was slipping a couple of hot bottles into the bed. Старая служанка только что вынула из постели грелку на длинной рукоятке, другая укладывала под одеяло грелки с горячей водой. Hornblower was impressed by Marie's practical forethought. Хорнблауэра восхитила заботливая предусмотрительность Мари. He tried with poor success to phrase his thanks in French while they lowered Bush into bed, and covered him up. Укладывая Буша в постель, он пытался выразить по-французски свою благодарность. "God, that's good, thank you, sir," said Bush. - Господи, как же хорошо, спасибо, сэр, - сказал Буш. They left him with a candle burning at his bedside -Hornblower was in a perfect panic now to strip off his wet clothes before that roaring kitchen fire. Они оставили ему горящую свечу и вышли. Теперь Хорнблауэр хотел одного - побыстрее снять мокрую одежду перед жарко пышущим очагом. He towelled himself with a warm towel and slipped into a warm woollen shirt; standing with his bare legs toasting before the blaze he drank a second glass of wine. Он вытерся теплым полотенцем и натянул теплую шерстяную сорочку; согревая перед огнем голые ноги, выпил еще вина. Fatigue and cold fell away from him, and he felt exhilarated and lightheaded as a reaction. Усталость и холод отпустили, на смену им пришла восторженная, пьянящая легкость. Felix crouched before him tendering him a pair of trousers, and he stepped into them and suffered Felix to tuck in his shirt tails and button him up - it was the first time since childhood that he had been helped into his trousers, but this evening it seemed perfectly natural. Феликс, согнувшись, держал штаны - Хорнблауэр шагнул в них. Феликс заправил ему сорочку в штаны, застегнул пуговицы. Хорнблауэр не сопротивлялся... Последний раз штаны на него надевали в детстве, но сейчас это казалось как нельзя более естественным. Felix crouched again to put on his socks and shoes, stood to buckle his stock and help him on with waistcoat and coat. Феликс опустился на колени, чтоб надеть ему носки и башмаки, встал, чтоб застегнуть брошку на галстуке, помог с жилетом и сюртуком. "Monsieur le Comte and Madame la Vicomtesse await monsieur in the drawing room," said Felix - it was odd how, without a word of explanation, Felix had ascertained that Brown was of a lower social level. - Мсье граф и мадам виконтесса ждут господина в гостиной, - сказал Феликс. Удивительно, как он без малейшего намека понял, что Браун принадлежит к низшему сословию. The very clothes he had allotted to Brown indicated that. Это было видно даже по той одежде, которую он Брауну принес. "Make yourself comfortable here, Brown," said Hornblower. - Располагайся поудобнее, Браун, - сказал Хорнблауэр. "Aye aye, sir," said Brown, standing at attention with his black hair in a rampant mass - only Hornblower had had an opportunity so far of using a comb. - Есть, сэр, - отозвался Браун, вытягиваясь по стойке "смирно". Черные всклокоченные волосы стояли копной - гребень был один, и причесаться успел только Хорнблауэр. Hornblower stepped in to look at Bush, who was already asleep, snoring faintly at the base of his throat. Он зашел взглянуть на Буша. Тот уже спал, хрипло дыша ртом. He seemed to have suffered no ill effects from his immersion and exposure - his iron frame must have grown accustomed to wet and cold during twenty-five years at sea. Похоже, купание и холод ему не повредили -двадцать пять лет в море закалили его могучее тело. Hornblower blew out the candle and softly closed the door, motioning to the butler to precede him. Хорнблауэр задул свечу, тихонько прикрыл дверь, и сделал дворецкому знак идти вперед. At the drawing room door Felix asked Hornblower his name, and when he announced him Hornblower was oddly relieved to hear him make a sad hash of the pronunciation - it made Felix human again. В дверях гостиной Феликс спросил, как его объявить - со странным удовольствием Хорнблауэр услышал, как Феликс коверкает его имя и фамилию. His host and hostess were seated on either side of the fire at the far end of the room, and the Count rose to meet him. Хоть в этом безупречный дворецкий оказался простым смертным. Хозяева сидели у огня в дальнем конце гостиной. Граф встал. "I regret," he said, "that I did not quite hear the name which my major-domo announced." - Сожалею, - сказал он, - что не расслышал имени, которое назвал мой мажордом. "Captain Horatio Hornblower, of His Britannic Majesty's ship Sutherland," said Hornblower. - Капитан Горацио Хорнблауэр корабля Его Британского Величества "Сатерленд", - сказал Хорнблауэр. "It is the greatest pleasure to meet you, Captain," said the Count, side-stepping the difficulty of pronunciation with the agility to be expected of a representative of the old regime. - Чрезвычайно рад познакомиться, капитан, -сказал граф, избегая трудных в произношении слов с легкостью естественной в представителе старого режима. "I am Lucien Antoine de Ladon, Comte de Gra?ay.' - Меня зовут Люсьен Антуан де Лядон, граф де Грасай. The men exchanged bows. Они обменялись поклонами. "May I present you to my daughter-in-law? - Позвольте представить вас моей невестке. Madame la Vicomtesse de Gra?ay." Мадам виконтесса де Грасай. "Your servant, ma'am," said Hornblower, bowing again, and then felt like a graceless lout because the English formula had risen to his lips by the instinct the action prompted. - Ваш слуга, мэм, - сказал Хорнблауэр, снова кланяясь, и тут же почувствовал себя неотесанным болваном: как только дело дошло до знакомства, английский оборот сам подвернулся на язык. He hurriedly racked his brains for the French equivalent, and ended in a shamefaced mumble of "Enchant?." Он принялся торопливо выискивать французский эквивалент, и, наконец, позорно промямлил "enchante". The Vicomtesse had black eyes in the maddest contrast with her nearly auburn hair. У виконтессы были темные глаза в умопомрачительном контрасте с золотистыми волосами. She was stoutly - one might almost say stockily -built, and was somewhere near thirty years of age, dressed in black silk which left sturdy white shoulders exposed. Лет тридцати на вид, она была крепкого, чуть ли не жилистого сложения, и одета в черное шелковое платье, оставлявшее открытыми белые, сильные плечи. As she curtseyed her eyes met his in complete friendliness. Она сделала реверанс и ласково улыбнулась. "And what is the name of the wounded gentleman whom we have the honour of entertaining?" she asked; even to Hornblower's unaccustomed ear her French had a different quality from the Count's. - А как зовут раненого господина, которого мы имеем честь принимать? - спросила она; даже Хорнблауэр различил, что она говорит по-французски иначе, чем граф. "Bush," said Hornblower, grasping the import of the question with an effort. - Буш, - отвечал Хорнблауэр, с трудом угадывая смысл вопроса. "First Lieutenant of my ship. - Первый лейтенант моего корабля. I have left my servant, Brown, in the kitchen." Слугу, Брауна, я оставил в кухне. "Felix will see that he is comfortable," interposed the Count. - Феликс о нем позаботится, - вмешался граф. "What of yourself, Captain? - Чего бы вы хотели, капитан? Some food? Поесть? A glass of wine?" Бокал вина? "Nothing, thank you," said Hornblower. - Ничего, спасибо, - сказал Хорнблауэр. He felt in no need of food in this mad world, although he had not eaten since noon. В этом безумном мире есть не хотелось, хотя обедал он полдня назад. "Nothing, despite the fatigues of your journey?" - После такого утомительно пути? There could hardly be a more delicate allusion than that to Hornblower's recent arrival through the snow, drenched and battered. Трудно было бы деликатнее намекнуть на то, что Хорнблауэр недавно явился из снежной ночи, мокрый и оборванный. "Nothing, thank you," repeated Hornblower. - Ничего, спасибо, - повторил Хорнблауэр. "Will you not sit down, Captain?" asked the Vicomtesse. - Вы не присядете, капитан? - спросила виконтесса. They all three found themselves chairs. Все трое сели. "You will pardon us, I hope," said the Count, "if we continue to speak French. - Надеюсь, вы извините нас, - сказал граф, - если мы дальше будем говорить по-французски. It is ten years since I last had occasion to speak English, and even then I was a poor scholar, while my daughter-in-law speaks none." Я уже десять лет не имел случая беседовать на английском языке, в котором и прежде был не силен, моя же невестка не знает его совсем. "Bush," said the Vicomtesse. "Brown. - Буш, - повторила виконтесса, - Браун. I can say those names. Это я произнести могу. But your name, Captain, is difficult. Но ваша фамилия, капитан, очень трудная. Orrenblor - I cannot say it." Облор... нет, не могу выговорить. "Bush! - Буш! Orrenblor!" exclaimed the Count, as though reminded of something. Оренблор! - воскликнул граф, словно о чем-то вспомнив. "I suppose you are aware, Captain, of what the French newspapers have been saying about you recently?" - Вероятно, капитан, вы знаете, что в последнее время писали про вас французские газеты? "No," said Hornblower. "I should like to know, very much." - Нет, - сказал Хорнблауэр, - но желал бы знать. "Pardon me, then." - Тогда извините меня. The Count took up a candle and disappeared through a door; he returned quickly enough to save Hornblower from feeling too self-conscious in the silence that ensued. Граф взял свечу и вышел, он вернулся довольно быстро, так что Хорнблауэр не успел окончательно смутиться наступившим молчанием. "Here are recent copies of the Moniteur," said the Count. - Вот последние номера "Монитора", - сказал граф. "I must apologize in advance, Captain, for the statements made in them." - Заранее извиняюсь, капитан, за то, что здесь написано. He passed the newspapers over to Hornblower, indicating various columns in them. Он передал Хорнблауэру газеты, указав несколько столбцов. The first one briefly announced that a dispatch by semaphore just received from Perpignan informed the Ministry of Marine that an English ship of the line had been captured at Rosas. В первом кратко излагалось сообщение, переданное перпиньянской семафорной станцией на имя министра Флота, согласно которому в Росасе захвачено британское военное судно. The next was the amplification. Следующий номер газеты дополнял предыдущий. It proclaimed in triumphant detail that the hundred gun ship Sutherland which had been committing acts of piracy in the Mediterranean had met a well-deserved fate at the hands of the Toulon fleet directed by Admiral Cosmao. Ликованию газетчиков не было конца. Детально расписывало, как тулонская эскадра под руководством адмирала Космао захватила стопушечный корабль "Сатерленд", тем самым положив конец творимым в Средиземном море разбоям. She had been caught unawares and overwhelmed, and had 'pusillanimously hauled down the colours of perfidious Albion under which she had committed so many dastardly crimes.' Застигнутые врасплох англичане "малодушно спустили флаг вероломного Альбиона, под которым совершили столько отвратительных злодеяний". The French public was assured that her resistance had been of the poorest, it being advanced in corroboration that only one French ship had lost a topmast during the cannonade. Французов уверяли, что англичане "практически не оказали сопротивления". Для вящей убедительности сообщалось, что в ходе незначительной перестрелки один французский корабль лишился стеньги. The action took place under the eyes of thousands of the Spanish populace, and would be a salutory lesson to those few among them who, deluded by English lies or seduced by English gold, still cherished notions of resistance to their lawful sovereign King Joseph. Операция прошла на глазах у тысяч простых испанцев, и послужит наглядным уроком для тех немногих, кто, обманутые английской ложью или купленные английским золотом, упорствуют в неповиновении законному королю Жозефу. Another article announced that the infamous Captain Hornblower and his equally wicked lieutenant Bush had surrendered in the Sutherland, the latter being one of the few wounded in the encounter. В другой заметке сообщалось, что на милость победителя "Сатерленд" сдали подлый капитан Хорнблауэр и его равно бесчестный лейтенант Буш (последний в числе немногих получил ранение). All those peace-loving French citizens who had suffered as a result of their piratical depredations could rest assured that a military court would inquire immediately into the crimes these two had committed. Миролюбивые французские граждане, пострадавшие от их пиратских набегов, могут не сомневаться, что названные лица предстанут перед скорым и справедливым судом. Too long had the modern Carthage sent forth her minions to execute her vile plans with impunity! Слишком долго новый Карфаген безнаказанно творил злодеяния руками своих наймитов! Their guilt would soon be demonstrated to a world which would readily discriminate between the truth and the vile lies which the poisoned pens in Canning's pay so persistently poured forth. Мир увидит правду и сумеет отличить ее от лжи, которой без устали потчуют его нанятые Канингом* [Канинг, Джордж (1770-1827) -английский политический деятель и сатирик, основатель журнала "Анти-галл".] продажные писаки. Yet another article declared that as a result of Admiral Cosmao's great victory over the Sutherland at Rosas English naval action on the coasts of Spain had ceased, and the British army of Wellington, so imprudently exposed to the might of the French arms, was already suffering seriously from a shortage of supplies. Еще одна статья объявляла, что в результате выдающейся победы адмирала Космао над "Сатерлендом" остановлены действия британского флота у берегов Испании, вследствие чего британская армия под командованием Веллингтона серьезно страдает от нехватки продовольствия. Having lost one vile accomplice in the person of the detestable Hornblower, perfidious Albion was about to lose another on Wellington's inevitable surrender. Потеряв одно орудие в лице презренного Хорнблауэра, коварный Альбион вскоре лишится и другого в лице Веллингтона, чья капитуляции теперь неизбежна. Hornblower read the smudgy columns in impotent fury. Хорнблауэр читал, задыхаясь от бессильной ярости. 'A hundred gun ship', forsooth, when the Sutherland was only a seventy-four and almost the smallest of her rate in the list! "Стопушечный корабль"! Это при том, что "Сатерленд" со своими семьюдесятью четырьмя пушками был едва ли не самым маленьким из линейных кораблей! ' Resistance of the poorest!' "Почти не оказал сопротивления"! ' One topmast lost!' "Один корабль лишился стеньги"! The Sutherland had beaten three bigger ships into wrecks and had disabled a fourth before surrendering. "Сатерленд" вывел из строя три превосходящие его размерами корабля и серьезно повредил четвертый! ' One of the few wounded!' "Немногие получили ранения"! Two-thirds of the Sutherland's crew had given life or limb, and with his own eyes he had seen the blood running from the scuppers of the French flagship. Две трети команды "Сатерленда" лишились жизни или искалечены, а он своими глазами видел, как из шпигатов французского флагмана лилась кровь! 'English naval action had ceased!' "Действия британского флота остановлены"! There was not a hint that a fortnight after the capture of the Sutherland the whole French squadron had been destroyed in the night attack on Rosas Bay. Ни полслова о том, что после захвата "Сатерленда" вся французская эскадра уничтожена ночной атакой на Росас. His professional honour had been impugned; the circumstantial lies had been well told, too - that subtle touch about only one topmast being lost had every appearance of verisimilitude. Его профессиональная честь замарана. Ложь подана на редкость убедительно - чего стоит одно упоминание о сломанной стеньге! Europe might well believe that he was a poltroon as well as a pirate, and he had not the slightest chance of contradicting what had been said. Европа поверит, что он не только пират, но и трус, а у него нет ни малейшей возможности оправдаться. Even in England such reports must receive a little credit - most of the Moniteur's bulletins, especially the naval ones, were reproduced in the English press. Могут поверить даже в Англии - английские газеты перепечатывают реляции из "Монитора", особенно те, которые касаются флота. Lady Barbara, Maria, his brother captains, must all be wondering at the present moment just how much credence should be given to the Moniteur's statements. Леди Барбара, Мария, его собратья капитаны - все сейчас гадают, насколько правдивы сообщения французской печати. Accustomed as the world might be to Bonaparte's exaggerations people could hardly be expected to realize that in this case everything said - save for the bare statement of his surrender - had been completely untrue. Да, Бонапарт склонен преувеличивать свои успехи, это известно всем, однако людям трудно будет поверить, что эти статьи лгут во всем, кроме самого факта капитуляции. His hands shook a little with the passion that consumed him, and he was conscious of the hot flush in his cheeks as he looked up and met the eyes of the others. Когда Хорнблауэр поднял глаза от газеты, руки у него подрагивали от гнева, щеки горели. It was hard to grope for his few French words while he was so angry. Ярость мешала подбирать французские слова. "He is a liar!" he spluttered at length. - Лжец! - выговорил он наконец. "He dishonours me!" - Он меня опозорил! "He dishonours everyone," said the Count, quietly. - Он опозорил всех, - сказал граф тихо. "But this - but this," said Hornblower, and then gave up the struggle to express himself in French. -Но это... но это... - Хорнблауэр отчаялся выразить свою мысль по-французски. He remembered that while he was in captivity in Rosas he had realized that Bonaparte would publish triumphant bulletins regarding the capture of the Sutherland, and it was only weakness to be enraged by them now that he was confronted by them. Он напомнил себе, что уже в Росасе знал о победных реляциях, которыми разразится Бонапарт. Постыдная слабость - впасть в исступление только из-за того, что увидел их воочию. "Will you forgive me," asked the Count, "if I change the subject and ask you a few personal questions?" - Вы извините меня, мсье, - сказал граф, - если я сменю тему и задам несколько личных вопросов? "Certainly." - Да, конечно. "I presume you have escaped from an escort which was taking you to Paris?" - Я полагаю, вы убежали по пути в Париж? "Yes," said Hornblower. -Да. "Where did you escape?" -Где это было? Hornblower tried to explain that it was at a point where a by-road ran down to the river's edge, six kilometres on the farther side of Nevers. Хорнблауэр попытался объяснить, что это произошло на проселочной дороге у реки, в шести километрах выше Невера. Haltingly, he went on to describe the conditions of his escape, the silencing of Colonel Caillard, and the wild navigation of the river in the darkness. Путаясь в словах, он рассказал, как они туда попали, как связали Кайяра и как в темноте шли по реке на лодке. "That must have been about six o'clock, I presume?" asked the Count. - Я полагаю, это было около шести часов вечера? -спросил граф. "Yes." -Да. "It is only midnight now, and you have come twenty kilometres. - А сейчас полночь, и вы проплыли двадцать километров. There is not the slightest chance of your escort seeking you here for some time. Ваша охрана никак не могла добраться досюда. That is what I wanted to know. Это я и хотел знать. You will be able to sleep in tranquillity to-night, Captain." Сегодня ночью вы можете спать спокойно, капитан. Hornblower realized with a shock that he had long taken it for granted that he would sleep in tranquillity, at least as far as immediate recapture was concerned; the atmosphere of the house had been too friendly for him to feel otherwise. Хорнблауэр с изумлением понял: он и не сомневался, что будет спокойно спать этой ночью - дружественная атмосфера дома не позволяла помыслить об ином. By way of reaction, he began to feel doubts. Теперь, как бы от противного, пробудились сомнения. "Are you going to - to tell the police we are here?" he asked; it was infernally difficult to phrase that sort of thing in a foreign language and avoid offence. -Вы... вы скажете полиции, что мы здесь? -спросил он. Чертовски трудно было сформулировать такого рода вопрос на чужом языке и не обидеть хозяина. "On the contrary," said the Count. "I shall tell them, if they ask me, that you are not here. - Напротив, - отвечал граф, - если меня спросят, я скажу, что вас здесь нет. I hope you will consider yourself among friends in this house, Captain, and that you will make your stay here as long as is convenient to you." Прошу вас, считайте, что вы среди друзей, капитан, и оставайтесь у нас столько, сколько сочтете нужным... "Thank you, sir. - Спасибо, сударь. Thank you very much," stammered Hornblower. Спасибо большое, - пробормотал Хорнблауэр. "I may add," went on the Count, "that circumstances -it is too long a story to tell you - make it quite certain that the authorities will accept my statement that I know nothing of your whereabouts. - Могу добавить, - продолжал граф, - что по причинам, излагать которые было бы слишком долго, власти не усомнятся в моих словах. To say nothing of the fact that I have the honour to be mayor of this commune and so represent the government, even though my adjoint does all the work of the position." Не говоря уже о том, что я имею честь быть здешним мэром, то есть представителем правительства, хотя всю работу и делают мои заместители. Hornblower noticed his wry smile as he used the word 'honour,' and tried to stammer a fitting reply, to which the Count listened politely. Хорнблауэр заметил, что при слове "честь" граф сухо усмехнулся. Он пробормотал что-то соответствующее, граф любезно выслушал. It was amazing, now Hornblower came to think about it, that chance should have led him to a house where he was welcomed and protected, where he might consider himself safe from pursuit, and sleep in peace. Чем дольше Хорнблауэр об этом думал, тем больше удивлялся, что случай вывел его к дому, где их приветили, обогрели и спрятали от погони, к дому, где можно спать спокойно. The thought of sleep made him realize that he was desperately tired, despite his excitement. При мысли о сне он понял, что, несмотря на возбуждение, смертельно устал. The impassive face of the Count, and the friendly face of his daughter-in-law, gave no hint as to whether or not they too were tired; for a moment Hornblower wrestled with the problem which always presents itself the first evening of one's stay in a strange house - whether the guest should suggest going to bed or wait for a hint from his host. По бесстрастному лицу графа и приветливому -его невестки нельзя было угадать, насколько устали они. Какую-то минуту Хорнблауэр мучился проблемой, неизбежно встающей, когда впервые ночуешь в чужом доме - надо ли гостю самому намекнуть, что он хочет лечь, или ждать, пока намекнет хозяин. He made his resolve, and rose to his feet. Он решился и встал. "You are tired," said the Vicomtesse - the first words she had spoken for some time. - Вы утомились, - сказала виконтесса. "Yes," said Hornblower. - Да, - ответил Хорнблауэр. "I will show you your room, sir. - Я покажу вам вашу комнату, сударь. Shall I ring for your servant? Позвать вашего слугу? No?" said the Count. Нет? - спросил граф. Out in the hall, after Hornblower had bowed good night, the Count indicated the pistols still lying on the side table. Хорнблауэр поклонился виконтессе и пожелал спокойной ночи. Они вышли в холл. Указывая на пистолеты, которые все еще лежали на столике, граф вежливо спросил: "Perhaps you would care to have those at your bedside?" he asked politely. - Не хотите ли вы взять их с собой? "You might feel safer?" Быть может, с ними вы будете чувствовать себя безопаснее? Hornblower was tempted, but finally he refused the offer. Предложение звучало соблазнительно, однако Хорнблауэр, подумав, отказался. Two pistols would not suffice to save him from Bonaparte's police should they come for him. Если придет полиция, пистолеты его не спасут. "As you will," said the Count, leading the way with a candle. - Как хотите, - сказал граф и пошел вперед со свечой - Я зарядил их, когда услышал, что вы приближаетесь. "I loaded them when I heard your approach because there was a chance that you were a party of r?fractaires - young men who evade the conscription by hiding in the woods and mountains. Я подумал, что это, возможно, шайка refractaires -молодых людей, уклоняющихся от воинской повинности. Their number has grown considerably since the latest decree anticipating the conscription. Их число значительно выросло после нового декрета о призыве на военную службу. But I quickly realized that no gang meditating mischief would proclaim its proximity with shouts. Однако я быстро понял, что грабители не стали бы оповещать о себе криками. Here is your room, sir. Вот ваша комната, сударь. I hope you will find here everything you require. Надеюсь, вы найдете здесь все необходимое. The clothes you are wearing appear to fit so tolerably that perhaps you will continue to wear them to-morrow? Наряд этот сидит на вас так хорошо, что, возможно, вы наденете его и завтра? Then I shall say good night. Тогда желаю спокойной ночи. I hope you will sleep well." Хорнблауэр нырнул в постель и задвинул полог. The bed was deliciously warm as Hornblower slid into it and closed the curtains. Под одеялом было восхитительно тепло. His thoughts were pleasantly muddled; disturbing memories of the appalling swoop of the little boat down the long black slope of water at the fall, and of his agonized battle for life in the water, were overridden by mental pictures of the Count's long, mobile face and of Caillard bundled in his cloak and dumped down upon the carriage floor. Мысли его приятно мешались; тревожную память о падении с длинного черного водопада, об отчаянной схватке с водоворотом заслонили другие образы: длинное, подвижное лицо графа, замотанный в плащ Кайяр на полу кареты. He did not sleep well, but he could hardly be said to have slept badly. Спокойно Хорнблауэр не спал, но не мог бы сказать, что спал плохо. CHAPTER EIGHT VIII Felix entered the next morning bearing a breakfast tray, and he opened the bed curtains while Hornblower lay dazed in his bed. Хорнблауэр еще дремал, когда Феликс принес завтрак и раздвинул полог над кроватью. Brown followed Felix, and while the latter arranged the tray on the bedside table he applied himself to the task of gathering together the clothes which Hornblower had flung down the night before, trying hard to assume the unobtrusive deference of a gentleman's servant. Следом появился Браун и, пока Феликс устраивал поднос на столике, принялся складывать одежду, которую Хорнблауэр сбросил перед сном. Держался он с невозмутимой почтительностью барского слуги. Hornblower sipped gratefully at the steaming coffee, and bit into the bread; Brown recollected another duty and hurried across to open the bedroom curtains. Хорнблауэр с удовольствием отхлебнул дымящегося кофе, откусил хлеба; Браун вспомнил еще одну обязанность и торопливо отдернул занавеси на окнах. "Gale's pretty nigh dropped, sir," he said. - Шторм улегся, сэр, - доложил он. "I think what wind there's left is backing southerly, and we might have a thaw." - Думаю, ветер стал немного южнее, так что надо ждать оттепели. Through the deep windows of the bedroom Hornblower could see from his bed a wide landscape of dazzling white, falling steeply away down to the river which was black by contrast, appearing like a black crayon mark on white paper. Сквозь глубокий оконный проем Хорнблауэр с постели видел ослепительно белый берег, полого спускающийся к реке, которая чернела, словно выписанная на белом листе бумаги. Trees stood out starkly through the snow where the gale had blown their branches bare; down beside the river the willows there - some of them stood in the flood, with white foam at their feet - were still domed with white. Ветер сдул снег с деревьев, обнажив четкие голые ветви, только стоящие по колено в темной воде ивы венчались нежными куполами. Hornblower fancied he could hear the rushing of water, and was certain that he could hear the regular droning of the fall, the tumbling water at whose foot was just visible over the shoulder of the bank. Хорнблауэру казалось, что он различает журчание воды. Во всяком случае, шум водопада он слышал отчетливо, хотя самого водопада не видел, только завихрение воды у его подножия за изгибом берега. Far beyond the river could be seen the snow-covered roofs of a few small houses. На другом берегу торчали заснеженные крыши деревенских домишек. "I've been in to Mr Bush already, sir," said Brown -Hornblower felt a twinge of remorse at being too interested in the landscape to have a thought to spare for his lieutenant - "and he's all right an' sends you his best respects, sir. - Я заходил к мистеру Бушу, сэр, - сказал Браун. Хорнблауэру стало совестно, что он, увлекшись пейзажем, забыл про своего лейтенанта. - Он чувствует себя хорошо и просил засвидетельствовать вам свое почтение, сэр. I'm goin' to help him shave after I've attended to you, sir." Когда вы закончите одеваться, сэр, я пойду его побрею. "Yes," said Hornblower. - Хорошо, - сказал Хорнблауэр. He felt deliciously languorous. Он чувствовал приятную истому. He wanted to be idle and lazy. Вставать не хотелось. The present was a moment of transition between the miseries and dangers of yesterday and the unknown activities of to-day, and he wanted that moment to be prolonged on and on indefinitely; he wanted time to stand still, the pursuers who were seeking him on the other side of Nevers to be stilled into an enchanted rigidity while he lay here free from danger and responsibility. Сейчас он был на перепутье между ужасным вчера и неизвестным сегодня, и хотел, чтоб эти минуты тянулись вечно: чтоб время остановилось и преследователи застыли, обратившись в неподвижные статуи, пока он нежится в постели, чуждый опасностям и ответственности. The very coffee he had drunk contributed to his ease by relieving his thirst without stimulating him to activity. Даже кофе утолял жажду, но не подстегивал энергию. He sank imperceptibly and delightfully into a vague day-dream; it was hateful of Brown to recall him to wakefulness again by a respectful shuffling of his feet, Нечувствительно Хорнблауэр впал в приятную полудрему, однако неумолимый Браун топтался возле постели, вежливым шарканьем напоминая, что пора вставать. "Right," said Hornblower resigning himself to the inevitable. - Ладно, - сказал Хорнблауэр, покоряясь неизбежному. He kicked off the bedclothes and rose to his feet, the hard world of the matter-of-fact closing round him, and his daydreams vanishing like the cloud-colours of a tropical sunrise. Он сбросил одеяло и встал, суровый обыденный мир сомкнулся вокруг, дремота растаяла, словно краски тропического восхода. As he shaved and washed in the absurdly small basin in the corner, he contemplated grimly the prospect of prolonged conversation in French with his hosts. Бреясь и умываясь из нелепого маленького тазика в углу, он с тоской думал, что придется долго говорить с хозяевами по-французски. He grudged the effort it would involve, and he envied Bush his complete inability to speak any other tongue than English. Утруждаться не хотелось ужасно. Хорошо Бушу, который говорит только по-английски. Having to exert himself to-day loomed as large to his selfwilled mind as the fact that he was doomed to death if he were caught again. Эгоистичный рассудок свое нежелание напрягаться раздувал до размеров трагедии, сопоставимой с реальной угрозой расстрела. He listened absentmindedly to Bush's garrulity when he went in to visit him, and did nothing at all to satisfy his curiosity regarding the house in which they had found shelter, and the intentions of their hosts. Хорнблауэр рассеянно слушал болтовню Буша, и ни словом не удовлетворил его любопытство касательно гостеприимных хозяев или их дальнейших планов. Nor was his mood relieved by his pitying contempt for himself at thus working off his ill temper on his unoffending lieutenant. От этого ему веселее не стало, напротив - теперь вдобавок к плохому настроению он жалел и презирал себя, что отыгрывается на безобидном лейтенанте. He deserted Bush as soon as he decently could and went off in search of his hosts in the drawing room. Высидев, сколько требовали приличия и ни минутой больше, он сбежал от Буша и пошел в гостиную искать хозяев. The Vicomtesse alone was there, and she made him welcome with a smile. Там была одна виконтесса, и она приветствовала его улыбкой. "M. de Gra?ay is at work in his study," she explained. - Мсье де Грасай работает у себя в кабинете, -объяснила она. "You must be content with my entertaining you this morning." - Сегодня утром вам придется довольствоваться моим обществом. To say even the obvious in French was an effort for Hornblower, but he managed to make the suitable reply, which the lady received with a smile. Даже самые простые французские слова требовали от Хорнблауэра усилий, но он кое-как соорудил подходящий ответ, который дама с улыбкой приняла. But conversation did not proceed smoothly, with Hornblower having laboriously to build up his sentences beforehand and to avoid the easy descent into Spanish which was liable to entrap him whenever he began to think in a foreign tongue. Но разговор не клеился: Хорнблауэру приходилось заранее строить предложения и не сбиваться на испанский, который подстерегал его стоило задуматься на иностранном языке. Nevertheless, the opening sentences regarding the storm last night, the snow in the fields, and the flood, elicited for Hornblower one interesting fact - that the river whose roar they could hear was the Loire, four hundred miles or more from its mouth in the Bay of Biscay. Тем не менее, из первых фраз о вчерашней буре, снеге на полях и паводке Хорнблауэр почерпнул любопытный факт: река, чей рев до него доносится - Луара, за четыреста с лишним миль отсюда впадающая в Бискайский залив. A few miles upstream lay the town of Nevers; a little way downstream the large tributary, the Allier, joined the Loire, but there was hardly a house and no village on the river in that direction for twenty miles as far as Pouilly - from whose vineyards had come the wine they had drunk last night. В нескольких милях выше по течению расположен город Невер, чуть ниже в реку впадает большой приток, Алье, но в ту сторону на двадцать миль жилья нет почти до Пуильи, деревни, где вырастили виноград, вино из которого они вчера вечером пили. "The river is only as big as this in winter," said the Vicomtesse. - Река только зимой такая полноводная, - сказала виконтесса. "In summer it dwindles away to almost nothing. - Летом она мелеет. There are places where one can walk across it, from one bank to the other. В некоторых местах ее можно перейти вброд. Then it is blue, and its banks are golden, but now it is black and ugly." Тогда она синяя, а берега золотые, но сейчас она черная и безобразная. "Yes," said Hornblower. - Да, - сказал Хорнблауэр. He felt a peculiar tingling sensation down his thighs and calves as the words recalled his experience of the night before, the swoop over the fall and the mad battle in the flood. Слова ее напомнили ему события предыдущего вечера, падение с водопада и смертельную схватку с потоком, и он ощутил странное покалывание в икрах. He and Bush and Brown might easily all be sodden corpses now, rolling among the rocks at the bottom of the river until the process of corruption should bring them to the surface. Он, Буш и Браун могли бы сейчас окоченевшими трупами катиться по каменистому дну, чтобы позже всплыть, раздувшимися, на поверхность. "I have not thanked you and M. de Gra?ay for your hospitality," he said, picking his words with care. - Я не поблагодарил вас и господина графа за гостеприимство, - сказал Хорнблауэр, тщательно выбирая слова. "It is very kind of the Count." - Мсье де Грасай очень добр. "Kind? - Добр? He is the kindest man in the whole world. Да он добрейший человек в мире. I can't tell you how good he is." Не могу выразить, какой он хороший. There was no doubting the sincerity of the Count's daughter-in-law as she made this speech; her wide humorous mouth parted and her dark eyes glowed. Графская невестка безусловно говорила искренно: ее крупный выразительный рот приоткрылся, темные глаза сияли. "Really?" said Hornblower - the word 'vraiment' slipped naturally from his lips now that some animation had come into the conversation. - Правда? - спросил Хорнблауэр. Теперь, когда разговор оживился, слово "vraiment" само пришло на язык. "Yes, really. - Да, правда. He is good all the way through. Он хороший во всем. He is sweet and kind, by nature and not - not as a result of experience. Он ласковый и добрый от природы, а не... а не потому, что таким его сделала жизнь. He has never said a word to me, not once, not a word, about the disappointment I have caused him." Он мне ни разу ничего не сказал, ни слова о том, как я его разочаровала. "You, madame?" - Вы, мадам? "Yes. -Да. Oh, isn't it obvious? Разве это не видно? I am not a great lady - Marcel should not have married me. Я не знатная дама - Марсель не должен был на мне жениться. My father is a Normandy peasant, on his own land, but a peasant all the same, while the Ladons, Counts of Gra?ay, go back to - to Saint Louis, or before that. Мой отец - крестьянин в Нормандии, у него свой надел, но все равно он крестьянин, а Лядовы, графы де Грасай были при... при Людовике Святом или раньше. Marcel told me how disappointed was the Count at our marriage, but I should never have known of it otherwise - not by word or by action. Марсель сказал мне, что графа разочаровала его женитьба, а иначе бы я и не узнала. Мсье де Грасай не показал мне этого ни словом, ни поступком. Marcel was the eldest son then, because Antoine had been killed at Austerlitz. Марсель был тогда старшим сыном, потому что Антуана убили при Аустерлице. And Marcel is dead, too - he was wounded at Aspern - and I have no son, no child at all, and the Count has never reproached me, never." А теперь умер и Марсель - его ранили при Асперне - а у меня нет сына, вообще нет детей, но граф ни разу не упрекнул меня, ни разу. Hornblower tried to make some kind of sympathetic noise. Хорнблауэр постарался издать сочувственный звук. "And Louis-Marie is dead as well now. - А теперь умер Луи-Мари. He died of fever in Spain. В Испании, от лихорадки. He was the third son, and M. de Gra?ay is the last of the Ladons. Он был третий сын, и теперь мсье де Грасай -последний Лядон. I think it broke his heart, but he has never said a bitter word." Мне кажется, сердце его разбито, но он никогда об этом не говорит. "The three sons are all dead?" said Hornblower. - Все три сына погибли? - сказал Хорнблауэр. "Yes, as I told you. - Да, как я вам рассказала. M. de Gra?ay was an ?migr? - he lived in your town of London with his children for years after the Revolution. Мсье де Грасай был в эмиграции - жил у вас в Лондоне вместе с детьми после революции. And then the boys grew up and they heard of the fame of the Emperor - he was First Consul then - and they all wanted to share in the glory of France. Потом дети его выросли и услышали про Императора - он был тогда Первым Консулом. Они захотели сражаться за славу Франции. It was to please them that the Count took advantage of the amnesty and returned here - this is all that the Revolution has left of his estates. Они радовалось, когда граф воспользовался амнистией и вернулся сюда - это все, что осталось после революции от его поместий. He never went to Paris. What would he have in common with the Emperor? Он ни разу не ездил в Париж - не хотел иметь ничего общего с Императором. But he allowed his sons to join the army, and now they are all dead, Antoine and Marcel and Louis-Marie. Но он позволил сыновьям поступить в армию, и теперь они мертвы, Антуан, и Марсель, и Луи-Мари. Marcel married me when his regiment was billeted in our village, but the others never married. Марсель женился на мне, когда его полк стоял в нашей деревне, а двое других были неженатые. Louis-Marie was only eighteen when he died." Луи-Мари было восемнадцать, когда он умер. "Terrible!" said Hornblower. - Terrible! - сказал Хорнблауэр. The banal words did not express his sense of the pathos of the story, but it was all he could think of. Банальное слово не соответствовало трагическому рассказу, но другого он подобрать не сумел. He understood now the Count's statement of the night before that the authorities would be willing to accept his bare word that he had seen nothing of any escaped prisoners. Теперь стали понятны вчерашние слова графа, что власти поверят ему на слово во всем, что касается беглецов. A great gentleman whose three sons had died in the Imperial service would never be suspected of harbouring fugitives. Знатного вельможу, чьи сыновья погибли за Империю, не заподозрят в укрывательстве военнопленных. "Understand me," went on the Vicomtesse. - Поймите, - продолжала виконтесса. "It is not because he hates the Emperor that he makes you welcome here. - Он приютил вас не из ненависти к Императору. It is because he is kind, because you needed help - I have never known him to deny help to anyone. Просто он добр, а вы чуждаетесь в помощи - не помню, чтоб он хоть раз отказался кому-нибудь помочь. Oh, it is hard to explain, but I think you understand." Трудно объяснить, но, я думаю, вы поняли. "I understand," said Hornblower, gently. - Я понял, - сказал Хорнблауэр мягко. His heart warmed to the Vicomtesse, She might be lonely and unhappy; she was obviously as hard as her peasant upbringing would make her, and yet her first thought was to impress upon this stranger the goodness and virtue of her father-in-law. Он проникался к виконтессе все большей приязнью. Наверно, она одинока и несчастлива, она по-крестьянски сурова, но первым ее движением было рассказать чужаку о доброте и благородстве свекра. With her nearly-red hair and black eyes she was a striking-looking woman, and her skin had a thick creaminess which enhanced her looks; only a slight irregularity of feature and the wideness of her mouth prevented her from being of dazzling beauty. Почти рыжеволосая, темноглазая, она была очень хороша собой, что особенно подчеркивалось белизной кожи; если бы не легкая неправильность черт и не большой рот, ее можно было бы назвать ослепительной красавицей. No wonder the young subaltern in the Hussars -Hornblower took it for granted that the dead Vicomte de Gra?ay had been a subaltern of Hussars - had fallen in love with her during the dreary routine of training, and had insisted on marrying her despite his father's opposition. Не удивительно, что юный гусарский поручик -Хорнблауэр не сомневался, что покойный виконт де Грасай был именно гусарским поручиком -влюбился в нее во время нудных учений и настоял на женитьбе вопреки недовольству отца. Hornblower thought he would not find it hard to fall in love with her himself if he were mad enough to allow such a thing to happen while his life was in the hands of the Count. Хорнблауэр и сам бы легко в нее влюбился, если б рассудок не удерживал от подобного безумия под кровом графа, в чьих руках его жизнь. "And you?" asked the Vicomtesse. - А вы, - спросила виконтесса. "Have you a wife in England? - У вас есть в Англии жена? Children?" Дети? "I have a wife," said Hornblower. - Жена, - сказал Хорнблауэр. Even without the handicap of a foreign language it was difficult to describe Maria to a stranger; he said that she was short and dark, and he said no more. Даже на родном языке он затруднился бы говорить о Марии с незнакомыми, он сказал только, что она маленького роста и волосы у нее темные. Her red hands and dumpy figure, her loyalty to him which cloyed when it did not irritate - he could not venture on a fuller description lest he should betray the fact that he did not love her, and he had never betrayed it yet. Что она полная, что у нее красные руки, что она предана ему до безумия и что его это раздражает -он не смел говорить о ней подробней, боясь обнаружить то, чего еще не обнаруживал ни перед кем - что не любит жену. "So that you have no children either?" asked the Vicomtesse again. - Значит, у вас тоже нет детей? - спросила виконтесса. "Not now," said Hornblower. - Сейчас нет, - ответил Хорнблауэр. This was torment. Это была пытка. He told of how little Horatio and little Maria had died of smallpox in a Southsea lodging, and then with a gulp he went on to say that there was another child due to be born in January next. Он рассказал, как маленький Г орацио и маленькая Мария умерли от оспы в Саутси, и, проглотив ставший в горле ком, добавил, что еще ребенок должен родиться в январе. "Let us hope you will be home with your wife then," said the Vicomtesse. - Будем надеяться, что к тому времени вы вернетесь к жене, - сказала виконтесса. "To-day you will be able to discuss plans of escape with my father-in-law." - Сегодня вы сможете поговорить с моим свекром, как это устроить. As if this new mention of his name had summoned him, the Count came into the room on the tail of this sentence. При последних словах в комнату вошел граф, словно вызванный этим упоминанием. "Forgive my interrupting you," he said, even while he returned Hornblower's bow, "but from my study window I have just seen a gendarme approaching this house from a group which was riding along the river bank. - Извините, что прерываю вас, - сказал он, возвращая Хорнблауэру поклон, - но из окна кабинета я только что видел, как от едущего берегом отряда отделился жандарм и направляется к дому. Would it be troubling you too much, Captain, to ask you to go into Monsieur Bush's room for a time? Я не слишком побеспокою вас просьбой пройти в комнату мсье Буша? I shall send your servant in to you, too, and perhaps then you would be good enough to lock the door. Вашего слугу я пришлю туда же, а вы, если вас не затруднит, запритесь изнутри. I shall interview the gendarme myself, and you will only be detained for a few minutes, I hope." Я сам поговорю с жандармом и не задержу вас больше, чем на несколько минут. A gendarme! Жандарм! Hornblower was out of the room and was crossing over to Bush's door before this long speech was finished, while M. de Gra?ay escorted him thither, unruffled, polite, his words unhurried. Хорнблауэр вылетел из комнаты и оказался у дверей Буша раньше, чем окончилась эта длинная речь. Мсье де Грасай сопровождал его, невозмутимый, вежливый, неторопливый в словах. Bush was sitting up in bed as Hornblower entered, but what he began to say was broken off by Hornblower's abrupt gesture demanding silence. Буш сидел на кровати и уже открыл было рот, но Хорнблауэр махнул рукой, призывая к молчанию. A moment later Brown tapped at the door and was admitted, Hornblower carefully locking the door after him. Через минуту постучал Браун. Хорнблауэр впустил его и тщательно запер дверь. "What is it, sir?" whispered Bush, and Hornblower whispered an explanation, still standing with his hand on the handle, stooping to listen. - Что случилось, сэр? - прошептал Буш. Хорнблауэр шепотом объяснил, не снимая руки с дверной ручки и прислушиваясь. He heard a knocking on the outer door, and the rattling of chains as Felix went to open it. Feverishly he tried to hear the ensuing conversation, but he could not understand it. Он слышал стук во входную дверь, звяканье открываемой цепочки, однако, как ни вслушивался в разговор, ничего разобрать не мог. But the gendarme was speaking with respect, and Felix in the flat passionless tones of the perfect butler. Однако жандарм говорил почтительно, Феликс -ровным бесстрастным голосом образцового дворецкого. He heard the tramp of booted feet and the ring of spurs as the gendarme was led into the hall, and then all the sounds died away with the closing of a door upon them. Потом застучали сапоги, зазвенели шпоры - это жандарма провели в холл. Дальше дверь за ним затворилась и все смолкло. The minutes seemed like hours as he waited. Минуты тянулись часами. Growing aware of his nervousness he forced himself to turn and smile at the others as they sat with their ears cocked, listening. Чувствуя нарастающую нервозность, Хорнблауэр повернулся к остальным - они сидели, навострив уши - и улыбнулся. The wait was too long for them to preserve their tension; soon they relaxed, and grinned at each other, not with hollow mirth as Hornblower's had been at the start. Ждать пришлось долго, постепенно они расслабились и обменялись улыбками - уже не натужными, как сперва Хорнблауэр, а вполне искренними. At last a renewed burst of sound from the hall keyed them up again, and they stayed rigid listening to the penetrating voices. Шум в холле возобновился, они встрепенулись, напряглись. Так они и сидели скованно, вслушиваясь в доносящиеся из-за двери голоса. And then they heard the clash of the outside door shutting, and the voices ceased. Потом стукнула входная дверь, голоса стихли. Still it was a long time before anything more happened - five minutes - ten minutes, and then a tap on the door startled them as though it were a pistol shot. Однако прошло довольно много времени - пять минут, десять минут - прежде чем стук в дверь заставил их вздрогнуть не хуже выстрела. "Can I come in, Captain?" said the Count's voice. - Разрешите войти, капитан? - спросил граф из-за двери. Hurriedly Hornblower unlocked the door to admit him, and even then he had to stand and wait in feverish patience, translating awkwardly while the Count apologized to Bush for intruding upon him, and made polite inquiries about his health and whether he slept well. Хорнблауэр поспешно отпер замок и впустил его. Пришлось стоять и с лихорадочным спокойствием переводить извинения графа: не побеспокоил ли он мсье Буша, как здоровье лейтенанта и хорошо ли он спал. "Tell him I slept nicely, if you please, sir," said Bush. - Пожалуйста, ответьте ему, что я спал отлично, сэр, - сказал Буш. "I am delighted to hear it," said the Count. - Приятно слышать, - сказал граф. "Now in the matter of this gendarme -" Hornblower brought forward a chair for him. He would not allow it to be thought that his impatience overrode his good manners. - Теперь что касается жандарма... Чтобы не подумали, будто он от волнения позабыл про приличия, Хорнблауэр придвинул графу стул. "Thank you, Captain, thank you. - Спасибо, капитан, спасибо. You are sure I will not be intruding if I stay? Вы уверены, что я не обременю вас своим присутствием? That is good of you. Вы очень любезны. The gendarme came to tell me -" Жандарм сказал мне... The narrative was prolonged by the need for interpreting to Bush and Brown. Разговор замедляла необходимость переводить Бушу и Брауну. The gendarme was one of those posted at Nevers; every available man in that town had been turned out shortly before midnight by a furious Colonel Caillard to search for the fugitives. Оказалось, что жандарм из Невера. Перед самой полуночью разъяренный полковник Кайяр поднял на ноги город и всех, кого можно, отправил на поимку беглецов. In the darkness they had been able to do little, but with the coming of the dawn Caillard had begun a systematic search of both banks of the river, seeking for traces of the prisoners and making inquiries at every house and cottage along the banks. В темноте они ничего сделать не могли, но с рассветом Кайяр начал систематически прочесывать оба берега, ища следы пленников и расспрашивая о них в каждом доме. The visit of the gendarme had been merely one of routine - he had come to ask if anything had been seen of three escaped Englishmen, and to give warning that they might be in the vicinity. Сюда жандарм зашел для проформы - спросил, не видели ли беглых англичан, и предупредил, что они могут быть поблизости. He had been perfectly satisfied with the Count's assurance upon the point. Граф заверил, что никого не видел, и жандарм полностью этим удовлетворился. In fact, the gendarme had no expectation of finding the Englishmen alive. Кстати, он и не рассчитывал отыскать англичан живыми. The search had already revealed a blanket, one of those which had been used by the wounded Englishman, lying on the bank down by the Bec d'Allier, which seemed a sure indication that their boat had capsized, in which case, with the river in flood, there could be no doubt that they had been drowned. На берегу возле Бек д'Оль нашли одеяло, одно из тех, которыми укрывался раненый англичанин, из чего заключили, что лодка, скорее всего, перевернулась. Their bodies would be discovered somewhere along the course of the river during the next few days. Если так, беглецы, несомненно, утонули, в ближайшее несколько дней тела их обнаружат ниже по течению. The gendarme appeared to be of the opinion that the boat must have upset somewhere in the first rapid they had encountered, before they had gone a mile, so madly was the river running. Жандарм считал, что лодка перевернулась меньше чем через милю, на первом же перекате, такое бурное было течение. "I hope you will agree with me, Captain, that this information is most satisfactory," added the Count. - Надеюсь, капитан, вы согласны, что эти сведения на редкость благоприятны? - добавил граф. "Satisfactory!" said Hornblower. - Благоприятны! - воскликнул Хорнблауэр. "Could it be better?" - Да лучше и не может быть! If the French should believe them to be dead there would be an end to the pursuit. Если французы сочтут его мертвым, то скоро прекратят поиски. He turned and explained the situation to the others in English, and they endeavoured with nods and smiles to indicate to the Count their gratification. Он повернулся к остальным и разъяснил ситуацию на английском. Буш и Браун поблагодарили графа кивками и улыбками. "Perhaps Bonaparte in Paris will not be satisfied with this bald story," said the Count. - Быть может, Бонапарт в Париже не удовлетворится таким простым объяснением, -сказал граф. "In fact I am sure he will not, and will order a further search. - Я даже уверен, что не удовлетворится и снарядит новые розыски. But it will not trouble us." Однако нас они не побеспокоят. "Thank you, sir," said Hornblower, and the Count made a deprecatory gesture. Хорнблауэр поблагодарил, граф отмахнулся. "It only remains," he said, "to make up our minds about what you gentlemen would find it best to do in the future. - Остается решить, - сказал он, - как вам поступить в будущем. Would it be officious of me to suggest that it might be inadvisable for you to continue your journey while Lieutenant Bush is still unwell?" Не будет ли назойливостью с моей стороны заметить, что, пока лейтенант Буш нездоров, дальнейшее путешествие представляется мне неразумным? "What does he say, sir?" asked Bush - the mention of his name had drawn all eyes on him. - Что он сказал, сэр? - встрепенулся Буш - при звуке его имени все глаза устремились на него. Hornblower explained. Хорнблауэр объяснил. "Tell his lordship, sir," said Bush, "that I can make myself a jury leg in two shakes, an' this time next week I'll be walking as well as he does." - Скажите его милости, сэр, - сказал Буш, - что мне пара пустяков - соорудить себе деревянную ногу, и через неделю я буду ходить не хуже него. "Excellent!" said the Count, when this had been translated and expurgated for him. - Отлично! - сказал граф, когда ему перевели и разъяснили. "And yet I cannot see that the construction of a wooden leg is going to be of much assistance in our problem. - И все же я сомневаюсь, чтоб искусственная нога разрешила ваши трудности. You gentlemen might grow beards, or wear disguises. Вы можете отрастить бороды или сменить платье. It was in my mind that by posing as German officers in the Imperial service you might, during your future journey, provide an excuse for your ignorance of French. Я подумал, что в продолжение пути вы могли бы изображать немецких офицеров на императорской службе, что извинило бы незнание французского. But a missing foot cannot be disguised; for months to come the arrival of a stranger without a foot will recall to the minds of inquisitive police officers the wounded English officer who escaped and was believed to be drowned." Но отсутствие ноги скрыть невозможно. Много месяцев появление одноного иностранца будет напоминать подозрительной полиции о раненом англичанине, который бежал из плена и, по официальной версии, утонул. "Yes," said Hornblower. "Unless we could avoid all contact with police officers." - Да, - сказал Хорнблауэр, - разве что мы сумеем избежать столкновений с полицией. "That is quite impossible," said the Count with decision. - Это невозможно, - уверенно сказал граф. "In this French Empire there are police officers everywhere. - Французская империя кишит полицейскими офицерами. To travel you will need horses certainly, a carriage very probably. In a journey of a hundred leagues horses and a carriage will bring you for certain to the notice of the police. В путешествии вам понадобятся лошади, вероятно, даже карета, проехав сто миль верхом или в карете, вы непременно столкнетесь с полицией. No man can travel ten miles along a road without having his passport examined." На дороге паспорта проверяют едва ли не через каждые десять миль. The Count pulled in perplexity at his chin; the deep parentheses at the corners of his mobile mouth were more marked than ever. Граф задумчиво потянул себя за подбородок; глубокие складки в углах подвижного рта сделались заметнее. "I wish," said Hornblower, "that our boat had not been destroyed last night. - Какая жалость, - сказал Хорнблауэр, - что наша лодка разбита. On the river, perhaps -" Возможно, на реке... The idea came up into his mind fully formed and as it did so his eyes met the Count's. Он понял, как им надо бежать, сразу, во всех подробностях, и поднял на графа глаза. He was conscious afresh of a strange sympathy between him and the Count. Взгляды их встретились - и опять Хорнблауэр ощутил между собой и графом странное понимание. The same idea was forming in the Count's mind, simultaneously - it was not the first time that he had noticed a similar phenomenon. Граф думал в точности о том же самом - это явление Хорнблауэр наблюдал не впервые. "Of course!" said the Count, "the river! - Конечно! - сказал граф. - Река! How foolish of me not to think of it. Как я не подумал! As far as Orleans the river is unnavigable; because of the winter floods the banks are practically deserted save at the towns, and there are few of those, which you could pass at night if necessary, as you did at Nevers." До Орлеана она не судоходна, из-за частых паводков берега малонаселены, города расположены редко, и вы сможете миновать их ночью, как Невер. "Unnavigable, sir?" - Не судоходна, сударь? "There is no commercial traffic. - Торгового сообщения нет. There are fishermen's boats here and there, and there are a few others engaged in dredging sand from the river bed. That is all. Лодками пользуются рыбаки и рабочие, которые вычерпывают со дна песок, больше никто. From Orleans to Nantes Bonaparte has been making efforts to render the river available to barges, but I understand he has had small success. Бонапарт пытался расширить реку от Орлеана до Нанта, чтобы по ней могли ходить баржи, но, насколько мне известно, не преуспел. And above Briare the new lateral canal carries all the traffic, and the river is deserted." За Бриаром суда ходят новым поперечным каналом, так что река заброшена. "But could we descend it, sir?" persisted Hornblower. - Но сможем ли мы по ней спуститься, сударь? -спросил Хорнблауэр. "Oh, yes," said the Count, meditatively. -О да, - отвечал граф задумчиво. "You could do so in summer in a small rowing boat. - Летом, в маленькой гребной лодке. There are many places where it would be difficult, but never dangerous." Во многих местах река будет труднопроходима, но не опасна. "In summer!" exclaimed Hornblower. - Летом! - воскликнул Хорнблауэр. "Why, yes. - Да, конечно. You must wait until the lieutenant here is well, and then you must build your boat - I suppose you sailors can build your own boat? Вам нужно подождать, пока лейтенант поправится, построить лодку - полагаю, моряки могут построить себе лодку? You cannot hope to start for a long time. На это уйдет некоторое время. And then in January the river usually freezes, and in February come the floods, which last until March. В январе река замерзает, в феврале начинается разлив и длится до марта. Nothing could live on the river then - especially as it would be too cold and wet for you. В это время ничто живое не удержится на ее поверхности, не говоря уже о том, что вам было бы холодно и сыро. It seems to be quite necessary that you should give me the pleasure of your company until April, Captain." Похоже, вам придется гостить у нас до апреля, капитан. This was something entirely unexpected, this prospect of waiting for four months the opportunity to start. Это было совершенно неожиданно. Ждать четыре месяца! Hornblower was taken by surprise; he had supposed that a few days, three or four weeks at most, would see them on their way towards England again. Хорнблауэр растерялся. Он думал двинуться к Англии через несколько дней, в крайнем случае -через три-четыре недели. For ten years he had never been as long as four months consecutively in the same place - for that matter during those ten years he had hardly spent four months on shore altogether. За последние десять лет ему не случалось провести в одном месте четыре месяца кряду -кстати, за эти десять лет он и в общей сложности не провел на берегу четырех месяцев. His mind sought unavailingly for alternatives. Он тщетно искал выход. To go by road undoubtedly would involve horses, carriages, contact with all sorts of people. Ехать по дороге - значит связаться с лошадьми, с каретой, встречаться с людьми самого разного толка. He could not hope to bring Bush and Brown successfully through. Он не сможет провезти Буша и Брауна с собой. And if they went by river they obviously would have to wait; in four months Bush could be expected to make a complete recovery, and with the coming of summer they would be able to dispense with the shelter of inns or houses, sleeping on the river bank, avoiding all intercourse with Frenchmen, drifting downstream until they reached the sea. А если спускаться по реке, то, несомненно, надо ждать. За четыре месяца Буш встанет на ноги, летом не придется ночевать в трактирах, спать можно будет на берегу, избегая общения с французами, плыть по течению до самого моря. "If you have fishing rods with you," supplemented the Count, "anyone observing you as you go past the towns will look on you as a fishing party out for the day. - Если взять с собой удочки, - добавил граф, -городские жители сочтут вас отдыхающими любителями рыбной ловли. For some reason which I cannot fully analyse a fresh water fisherman can never be suspected of evil intent - except possibly by the fish." По причинам, которые я не могу вполне уяснить, рыболова невозможно заподозрить в дурных намерениях - разве что по отношению к рыбе. Hornblower nodded. Хорнблауэр кивнул. It was odd that at that very moment he too had been visualizing the boat drifting downstream, with rods out, watched by incurious eyes from the bank. Странно, что за секунду до того он тоже представил, как течение несет лодку с торчащими из нее удочками мимо безразличных обывателей. It was the safest way of crossing France which he could imagine. Более безопасного способа пересечь Францию нельзя и вообразить. And yet - April? И все же апрель?.. His child would be born. Ребенок родится. Lady Barbara might have forgotten that he ever existed. Леди Барбара, возможно, вообще позабудет о его существовании. "It seems monstrous," he said, "that you should be burdened with us all through the winter." - Мне кажется чудовищным обременять вас на протяжении всей зимы, - сказал он. "I assure you, Captain, your presence will give the greatest pleasure both to Madame la Vicomtesse and myself." - Уверяю вас, капитан, и мадам виконтессе, и мне ваше присутствие доставит величайшую радость. He could only yield to circumstances. Оставалось покориться. CHAPTER NINE IX Lieutenant Bush was watching Brown fastening the last strap of his new wooden leg, and Hornblower, from across the room, was watching the pair of them. Лейтенант Буш следил, как Браун пристегивает последним ремешком его новую деревянную ногу, а Хорнблауэр из другого угла комнаты наблюдал за обоими. "'Vast heaving," said Bush. "Belay." - Стой тянуть, - сказал Буш. - Закрепляй. Bush sat on the edge of his bed and moved his leg tentatively. Буш сел на край кровати и на пробу повел ногой. "Good," he said. - Хорошо, - сказал он. "Give me your shoulder. - Подставь-ка плечо. Now, heave and wake the dead." Ну, тяни, чтоб небу стало жарко. Hornblower saw Bush rise and stand; he watched his lieutenant's expression change to one of hurt wonderment as he clung to Brown's burly shoulders. Буш встал, цепляясь за мощное плечо Брауна; Хорнблауэр, следивший за своим лейтенантом, увидел, как на его лице проступило болезненное изумление. "God!" said Bush feebly, "how she heaves!" -Господи! - слабо выговорил Буш. - Палубу-то качает! It was the giddiness only to be expected after weeks of lying and sitting. У него закружилась голова - неудивительно, столько времени пролежать или просидеть! Evidently to Bush the floor was pitching and tossing, and, judging by the movement of his eyes, the walls were circling round him. Очевидно, ему казалось, что пол под ногами вздымается и падает, а, судя по движениям, стены еще и вращались. Brown stood patiently supporting him as Bush confronted this unexpected phenomenon. Браун спокойно стоял, пока Буш осознавал это неожиданное явление. Hornblower saw Bush set his jaw, his expression hardening as he battled with his weakness. Наконец Буш сжал зубы, перебарывая слабость. Лицо его ожесточилось. "Square away," said Bush to Brown. - Прямо руль, - скомандовал он Брауну. "Set a course for the captain." - Курс на капитана. Brown began walking slowly towards Hornblower, Bush clinging to him, the leather-tipped end of the wooden leg falling with a thump on the floor at each effort to take a stride with it - Bush was swinging it too high, while his sound leg sagged at the knee in its weakness. Браун медленно пошел к Хорнблауэру, Буш цеплялся за его плечо, кожаный кружок на конце деревяшки со стуком опускался на пол при каждой попытке сделать шаг - Буш слишком высоко заносил ногу, а другое, здоровое колено подгибалось от слабости. "God!" said Bush again. - Господи! - повторил Буш. "Easy! - Помалу! Easy!" Помалу! Hornblower rose in time to catch him and to lower him into the chair, where Bush sat and gasped. Хорнблауэр успел вскочить, подхватить Буша и опустить его в кресло. Тот тяжело отдувался. His big white face, already unnaturally pale through long confinement, was whiter than ever. Крупное лицо, побледневшее от долгого затворничества, стало совсем белым. Hornblower remembered with a pang the old Bush, burly and self-confident, with a face which might have been rough-hewn from a solid block of wood; the Bush who feared nothing and was prepared for anything. Хорнблауэр с тоской вспомнил прежнего Буша, могучего, уверенного в себе, с лицом, словно вырубленным из цельного куска дерева, тот Буш ничего не страшился и был готов ко всему. This Bush was frightened of his weakness. Теперешний Буш испугался своей слабости. It had not occurred to him that he would have to learn to walk again - and that walking with a wooden leg was another matter still. Ему и в голову не приходило, что придется заново учиться ходить, и что ходить на деревяшке -вообще отдельная история. "Take a rest," said Hornblower, "before you start again." - Отдохните, прежде чем начинать снова, - сказал Хорнблауэр. Desperately anxious as Bush had been to walk, weary as he was of helplessness, there were times during the next few days when Hornblower had to give him active encouragement while he was learning to walk. При том, как Буш устал от своей беспомощности, как рвался он быть деятельным, в следующие несколько недель Хорнблауэру порой приходилось ободрять его в желании двигаться. All the difficulties that arose had been unforeseen by him, and depressed him out of proportion to their importance. Препона вставала за препоной, всякий раз неожиданная, и всякий раз огорчала Буша непропорционально своему масштабу. It was a matter of some days before he mastered his giddiness and weakness, and then as soon as he was able to use the wooden leg effectively they found all manner of things wrong with it. Лишь через несколько дней он превозмог слабость и головокружение, и, как только смог опираться на деревяшку, обнаружил - с ней все решительно не так. It was none too easy to find the most suitable length, and they discovered to their surprise that it was a matter of some importance to set the leather tip at exactly the right angle to the shaft - Brown and Hornblower between them, at a work-table in the stable yard, made and remade that wooden leg half a dozen times. Трудно было подобрать подходящую длину, к тому же выяснилась удивительная вещь - важно расположить кожаный кружок под строго определенным углом к черенку. Браун и Хорнблауэр на верстаке в конюшне раз пять переделывали протез. Bush's bent knee, on which his weight rested when he walked, grew sore and inflamed; they had to pad the kneecap and remake the socket to fit, more than once, while Bush had to take his exercise in small amounts until the skin over his kneecap grew calloused and more accustomed to its new task. Колено, на которое Буш опирался при ходьбе, распухло и воспалилось, пришлось изготовить прокладку для коленной чашечки, не раз и не два переделывать выемку на верхнем конце деревяшки, а Бушу - упражняться помаленьку, чтобы кожа на колене загрубела. And when he fell - which was often - he caused himself frightful agony in his stump, which was hardly healed; with his knee bent at right angles the stump necessarily bore the brunt of practically any fall, and the pain was acute. А когда он падал - это случалось часто - то всякий раз ударялся культей, которой ушибы причиняли невообразимую боль. But teaching Bush to walk was one way of passing the long winter days, while orders from Paris turned out the conscripts from every depot round, and set them searching once more for the missing English prisoners. С другой стороны, эти уроки ходьбы помогали скоротать долгие зимние дни, когда по приказу Бонапарта всех новобранцев со всей округи вновь подняли на поиски канувших как в воду англичан. They came on a day of lashing rain, a dozen shivering boys and a sergeant, wet through, and made only the poorest pretence at searching the house and its stabling - Hornblower and Bush and Brown were safe enough behind the hay in an unobtrusive loft. Они пришли в проливной дождь, десяток дрожащих от холода мальчишек и сержант, мокрые до нитки, и едва сделали вид, будто обыскивают дом и пристройки - Хорнблауэр, Буш и Браун в это время благополучно лежали под сеном на неприметном чердачке. The conscripts were given in the kitchen a better meal by the servants than they had enjoyed for some time, and marched off to prosecute their inquiries elsewhere - every house and village for miles round was at least visited. Рекрутов покормили на кухне по-царски, и они, наевшись досыта впервые за долгое время, отправились искать беглецов в другом месте -осмотрены были все дома и деревни на мили вокруг. After that the next occurrence out of the ordinary was the announcement in Bonaparte's newspapers that the English captain and lieutenant, Hornblower and Bush, had met a well-deserved fate by being drowned in the Loire during an attempt to escape from an escort which was conducting them to their trial; undoubtedly (said the bulletin) this had saved the miscreants from the firing party which awaited them for the purpose of exacting the penalty of their flagrant piracy in the Mediterranean. Следующим событием в однообразной жизни замка де Грасай стало опубликованное бонапартистской печатью сообщение, что английские капитан и лейтенант, Хорнблауэр и Буш, утонули в Луаре при попытке бежать от охраны, которой поручено было отвезти их в суд. Поделом им (замечал бюллетень), смерть спасла негодяев от расстрела, несомненно ожидавшего их за наглые пиратские действия в Средиземном море. Hornblower read the announcement with mixed feelings when the Count showed it to him; not every man has the privilege of reading his own obituary. Хорнблауэр со смешанным чувством прочел сообщение, которое граф ему показал - не всякому выпадает честь увидеть собственный некролог. His first reaction was that it would make their escape considerably easier, seeing that the police would no longer be on the watch for them. Сперва он даже порадовался: теперь, когда полиция их больше не ищет, бежать будет значительно легче. But that feeling of relief was swamped by a wave of other feelings. Но радость была недолгой - ее вытеснили другие чувства. Maria in England would think herself a widow, at this very moment when their child was about to be born. Мария в Англии сочтет себя вдовой в то самое время, когда должен родиться ребенок. What would it mean to her? Как она это перенесет? Hornblower knew, only too acutely, that Maria loved him as dearly as a woman could love a man, although he only admitted it to himself at moments like this. Хорнблауэр знал, знал вопреки желанию, что Мария любит его всем сердцем, любит до безумия. He could not guess what she would do when she believed him dead. Бог весть, как она себя поведет, узнав о его смерти. It would be the end of everything she had lived for. Это станет для нее крушением. And yet she would have a pension, security, a child to cherish. И все же у нее будет пенсия, средства к существованию, дитя, которым утешаться. She might set herself, unconsciously, to make a new life for herself. Быть может, неосознанно, она начнет строить для себя новую жизнь. In a clairvoyant moment Hornblower visualized Maria in deep mourning, her mouth set in prim resignation, the coarse red skin of her cheeks wet with tears, and her red hands nervously clasping and unclasping. Хорнблауэр мысленным взором видел Марию в глубоком трауре, ее обреченное лицо, мокрые от слез красные щеки, обветренные руки сжимаются и разжимаются. She had looked like that the summer day when little Horatio and little Maria bad been buried in their common grave. Такой она была в тот летний день, когда маленького Г орацио и маленькую Марию похоронили в общей могилке. Hornblower shuddered away from the recollection. Хорнблауэр поспешил отделаться от тягостных воспоминаний. Maria would at least be in no need of money; the British press would see that the government did its duty there. По крайней мере, нуждаться Мария не будет -британская пресса позаботится, чтоб правительство выполнило свой долг. He could guess at the sort of articles which would be appearing in reply to this announcement of Bonaparte's, the furious indignation that a British officer should be accused of piracy, the openly expressed suspicions that he had been murdered in cold blood and had not died while attempting to escape, the clamour for reprisals. Он догадывался, какие статьи появятся в ответ на сообщение Бонапарта: яростное негодование, что британского офицера обвинили в пиратстве, нескрываемые подозрения, что он хладнокровно умерщвлен, а не погиб при попытке к бегству, призывы к ответным мерам. To this day a British newspaper seldom discussed Bonaparte without recalling the death of another British naval captain, Wright, who was said to have committed suicide in prison in Paris. До сего дня британская пресса редко писала о Бонапарте, не вспомнив другого британского капитана, Райта, который якобы покончил с собой в парижской тюрьме. Everyone in England believed that Bonaparte had had him murdered - they would believe the same in this case. В Англии были уверены, что Райта убили по приказу Бонапарта - то же подумают и о нем. It was almost amusing that nearly always the most effective attacks on the tyrant were based on actions on his part which were either trivial or innocent. Занятно, что самые действенные нападки на тирана основаны на действиях с его стороны пустячных либо приписанных ему. The British genius for invective and propaganda had long discovered that it paid better to exploit trivialities rather than inveigh broadly against policies and principles; the newspapers would give more space to a condemnation of Bonaparte for causing the death of a single naval officer than to a discussion of the criminal nature of, say, the invasion of Spain, which had resulted in the wanton slaughter of some hundreds of thousands of innocent people. Британский пропагандистский гений давно обнаружил, что легче раздуть пустяк, чем обсуждать общие политические принципы: газеты отведут больше места обвинениям Бонапарта в гибели одного-единственного флотского офицера, чем преступной природе, скажем, вторжения в Испанию, в ходе которого перебиты сотни тысяч невинных людей. And Lady Barbara would read that he was dead, too. Леди Барбара тоже прочтет о его смерти. She would be sorry - Hornblower was prepared to believe that - but how deep her sorrow would be he could not estimate at all. Она опечалится - в это Хорнблауэр готов был поверить, но глубока ли будет ее печаль? The thought called up all the flood of speculations and doubts which lately he had been trying to forget -whether she cared for him at all or not, whether or not her husband had survived his wound, and what he could do in the matter in any event. Эта мысль пробудила к жизни целый поток догадок и сомнений, которые он в последнее время пытался позабыть - вспоминает ли она о нем, пережил ее муж ранение или нет, и на что он, Хорнблауэр, может надеяться при любом исходе. "I am sorry that this announcement seems to cause you so much distress," said the Count, and Hornblower realized that his expression had been anxiously studied during the whole reading. - Мне жаль, что это сообщение так сильно вас огорчило, - сказал граф, и Хорнблауэр понял, что все это время за ним внимательно наблюдали. He had for once been caught off his guard, but he was on guard again at once. He made himself smile. Его захватили врасплох, что с ним случалось редко, но он уже взял себя в руки и выдавил улыбку. "It will make our journey through France a good deal easier," he said. - Это значительно облегчит нам путешествие по Франции, - сказал он. "Yes. -Да. I thought the same as soon as I read it. Я подумал о том же, как только прочитал. I can congratulate you, Captain." Поздравляю вас, капитан. "Thank you," said Hornblower. - Спасибо, - сказал Хорнблауэр. But there was a worried look in the Count's face; he had something more to say and was hesitating to say it. Однако лицо у графа было встревоженное - он хотел что-то сказать и колебался. "What are you thinking about, sir?" asked Hornblower. - О чем вы думаете, сударь? - спросил Хорнблауэр. "Only this - Your position is in one way more dangerous now. - Всего лишь о том, что в некотором смысле ваше положение стало теперь более опасным. You have been pronounced dead by a government which does not admit mistakes - cannot afford to admit them. Вас объявило погибшим правительство, которое не сознается в ошибках - не может себе этого позволить. I am afraid in case I have done you a disservice in so selfishly accepting the pleasure of your company. Боюсь, что оказал вам медвежью услугу, столь эгоистично навязав вам свое гостеприимство. If you are recaptured you will be dead; the government will see that you die without further attention being called to you." Если вас поймают, вы будете мертвы; правительство позаботится, чтоб вы умерли, не привлекая к себе дальнейшего внимания. Hornblower shrugged his shoulders with a carelessness quite unassumed for once. Хорнблауэр с непоказным безразличием пожал плечами. "They were going to shoot me if they caught me. -Так и так бы меня расстреляли. This makes no difference." Разница невелика. He dallied with the notion of a modern government dabbling in secret murder, for a moment was inclined to put it aside as quite impossible, as something one might believe of the Turks or perhaps even of the Sicilians, but not of Bonaparte, and then he realized with a shock that it was not at all impossible, that a man with unlimited power and much at stake, with underlings on whose silence he could rely, could not be expected to risk appearing ridiculous in the eye of his public when a mere murder would save him. Он переваривал сообщение, что современное правительство балуется тайными убийствами, и даже готов был счесть это напраслиной - он бы поверил, скажи ему такое о турках, даже о сицилийцах, но не о Бонапарте. Он немного ужаснулся, поняв, что тут нет ничего невозможного - человек, обладающий безграничной властью и поставивший на карту все, окруженный сатрапами, в чьем молчании уверен, не станет выставлять себя на посмешище, если может обойтись простым убийством. It was a sobering thought, but he made himself smile again, bravely. Мысль была отрезвляющая, но он заставил себя бодро улыбнуться. "You have all the courage characteristic of your nation, Captain," said the Count. - Ответ достойный представителя мужественного народа, - сказал граф. "But this news of your death will reach England. - Однако о вашей смерти узнают в Англии. I fear that Madame Orrenblor will be distressed by it?" Боюсь, мадам Оренблор будет опечалена? "I am afraid she will." - Боюсь, что так. "I could find means of sending a message to England - my bankers can be trusted. - Я бы изыскал способ отправить письмо - моим банкирам можно доверять. But whether it would be advisable is another matter." Другой вопрос, разумно ли это. If it were known in England that he was alive it would be known in France, and a stricter search would be instituted for him. It would be terribly dangerous. Если в Англии узнают, что он жив, узнают и во Франции - его снова начнут искать, на этот раз еще тщательнее. Maria would draw small profit from the knowledge that he was alive if that knowledge were to cause his death. Мало пользы Марии узнать, что он жив, если в результате его убьют. "I think it would not be advisable," said Hornblower. - Я думаю, это было бы неразумно, - сказал Хорнблауэр. There was a strange duality in his mind; the Hornblower for whom he could plan so coolly, and whose chances of life he could estimate so closely, was a puppet of the imagination compared with the living, flesh and blood Hornblower whose face he had shaved that morning. Он ощущал странную двойственность: Хорнблауэр, для которого он так хладнокровно планировал будущее, чьи шансы выжить он оценивал так математически точно, был марионеткой в сравнении с живым Хорнблауэром из плоти и крови, чье лицо он видел в зеркале, бреясь сегодня утром. He knew by experience now that only when a crisis came, when he was swimming for his life in a whirlpool, or walking a quarterdeck in the heat of action, that the two blended together - that was the moment when fear came. Он знал по опыту, что эти двое сливаются лишь в самые опасные минуты - так было, когда он плыл в водовороте, спасая свою жизнь, или ходил по шканцам в разгар боя - и в эти минуты приходит страх. "I hope, Captain," said the Count, "that this news has not disturbed you too much?" - Надеюсь, капитан, - сказал граф, - что новости не слишком вас огорчили? "Not at all, sir," said Hornblower. - Ничуть, сударь, - сказал Хорнблауэр. "I am delighted to hear it. - Чрезвычайно рад слышать. And perhaps you will be good enough to give Madame la Vicomtesse and myself the pleasure of your company again to-night at whist, you and Mr Bush?" Возможно, вы с мистером Бушем не откажете мне и мадам виконтессе в удовольствии видеть вас сегодня вечером за карточным столом? Whist was the regular way of passing the evening. Вист был обычным вечерним времяпровождением. The Count's delight in the game was another bond of sympathy between him and Hornblower. Граф любил игру, и эта общая черта тоже связывала его с Хорнблауэром. He was not a player of the mathematical variety, as was Hornblower. Rather did he rely upon a flair, an instinctive system of tactics. Однако, в отличие от Хорнблауэра, он основывался не на просчете вероятностей, а на чутье, на некой инстинктивной тактической системе. It was marvellous how often his blind leads found his partner's short suit and snatched tricks from the jaws of the inevitable, how often he could decide intuitively upon the winning play when confronted by a dilemma. Удивительно, как он иногда первым же заходом попадал партнеру в короткую масть и забирал у противников верные взятки, как часто в сомнительной ситуации интуитивно угадывал выигрышный ход. There were rare evenings when this faculty would desert him, and when he would sit with a rueful smile losing rubber after rubber to the remorseless precision of his daughter-in-law and Hornblower. Иногда эта способность покидала его, и он сидел весь вечер с горькой усмешкой, проигрывая роббер за роббером безжалостно точным Хорнблауэру и невестке. But usually his uncanny telepathic powers would carry him triumphantly through, to the exasperation of Hornblower if they had been opponents, and to his intense satisfaction if they had been partners -exasperation at the failure of his painstaking calculations, or satisfaction of their complete vindication. Но обыкновенно сверхъестественная способность к телепатии приносила ему победу - это бесило Хорнблауэра, если они были противниками, или донельзя радовало, когда они играли вместе -бесило, что его мучительные расчеты шли прахом, или радовало, что они полностью оправдались. The Vicomtesse was a good well-taught player of no brilliance whose interest in the game, Hornblower suspected, was entirely due to her devotion to her father-in-law. Виконтесса играла грамотно, но без особого блеска, и, как подозревал Хорнблауэр, игрой интересовалась исключительно из любви к свекру. It was Bush to whom these evenings of whist were a genuine penance. Кому вечерний вист был истинным наказанием, так это Бушу. He disliked card games of any sort - even the humble vingt-et-un - and in the supreme refinement of whist he was hopelessly at a loss. Он вообще не любил карточные игры, даже скромное "двадцать одно", а в тонкостях виста терялся совершенно. Hornblower had cured him of some of his worst habits - of asking, for instance, "What are trumps?" halfway through every hand - had insisted on his counting the cards as they fell, on his learning the conventional leads and discards, and by so doing had made of him a player whose presence three good players could just tolerate rather than miss their evening's amusement; but the evenings to him were periods of agonized, hard-breathing concentration, of flustered mistakes and shamefaced apology - misery made no less acute by the fact that conversation was carried on in French in which he could never acquire any facility. Хорнблауэр отучил его самых скверных привычек - например, спрашивать "а козыри кто?" посередь каждой партии, заставил считать вышедшие карты и запомнить, с чего обычно ходят и что сбрасывают, сделав из него партнера, чье присутствие трое искусных игроков могут вытерпеть, чтобы не отказываться от вечернего развлечения. Однако для Буша вечера эти были одной нескончаемой пыткой: он сосредоточенно сопел, ошибался от волнения, мучительно извинялся - страдания еще усиливались тем, что разговор велся на французском, которым Буш так и не смог сносно овладеть. Bush mentally classed together French, whist, and spherical trigonometry as subjects in which he was too old ever to make any further progress, and which he would be content, if he were allowed, to leave entirely to his admired captain. Он мысленно относил французский, вист и сферическую тригонометрию к разряду наук, в которых ему поздно совершенствоваться, и которые, дай ему волю, полностью перепоручил бы своему обожаемому капитану. For Hornblower's French was improving rapidly, thanks to the need for continual use of the language. Ибо Хорнблауэр говорил по-французски все лучше. His defective ear would never allow him to catch the trick of the accent - he would always speak with the tonelessness of the foreigner - but his vocabulary was widening and his grammar growing more certain and he was acquiring a fluency in the idiom which more than once earned him a pretty compliment from his host. Отсутствие слуха мешало ему освоить произношение - он знал, что всегда будет говорить, как иностранец - но словарь расширялся, грамматика улучшалась, а идиомы приходили на ум с легкостью, неоднократно вызывавшей лестные похвалы хозяина. Hornblower's pride was held in check by the astonishing fact that below stairs Brown was rapidly acquiring the same fluency. Гордость Хорнблауэра сдерживало удивительное открытие: Браун в людской быстро приобретал ту же бойкость в разговоре. He was living largely with French people, too - with Felix and his wife the housekeeper, and their daughter Louise the maid, and, living over the stables across the yard, the family of Bertrand, who was Felix's brother and incidentally the coachman; Bertrand's wife was the cook, with two daughters to help her in the kitchen, while one of her young sons was footman under Felix and the other two worked in the stables under their father. Он и общался главным образом с французами - с Феликсом и его женой, ключницей, их дочерью Луизой, горничной, и с семейством Бертрана, которое обитало за конюшней. Бертран был братом Феликса и кучером, его жена - кухаркой, две дочери помогали матери в кухне, а из младших сыновей один был лакеем под началом у Феликса, двое других работали с отцом в конюшне. Hornblower had once ventured to hint to the Count that the presence of himself and the others might well be betrayed to the authorities by one of all these servants, but the Count merely shook his head with a serene confidence that could not be shaken. Хорнблауэр как-то осмелился намекнуть графу, что кто-нибудь из слуг может выдать их присутствие властям, но граф со спокойной уверенностью покачал головой. "They will not betray me," he said, and so intense was his conviction on the point that it carried conviction to Hornblower - and the better he came to know the Count the more obvious it became that no one who knew him well would ever betray him. - Они не выдадут меня, - сказал он с таким убеждением, что Хорнблауэр сразу поверил. Чем ближе он узнавал графа, тем яснее видел - такого человека невозможно предать. And the Count added with a wry smile - А граф добавил с невеселой усмешкой: "You must remember, too, Captain, that here I am the authorities." - Вы, вероятно, забыли, капитан, что я и есть здешняя власть. Hornblower could allow his mind to subside into security and sloth again after that - a sense of security with a fantastic quality about it that savoured of a nightmare. После этого Хорнблауэр вновь погрузился в спокойствие и праздность - спокойствие такого фантастического свойства, что смахивало на кошмарный сон. It was unreal to be mewed for so long within four walls, deprived of the wide horizons and the endless variety of the sea. Он не привык так долго томиться в четырех стенах, ему не хватало безбрежных горизонтов и переменчиво-непостоянного моря. He could spend his mornings tramping up and down the stable yard, as though it were a quarterdeck and as though Bertrand and his sons chattering about their duties were a ship's crew engaged on their morning's deck-washing. За неимением шканцев он по утрам мерил шагами конюшню, где Бертран и его сыновья болтали за работой, словно матросы за мытьем палубы. The smell of the stables and the land winds which came in over the high walls were a poor substitute for the keen freshness of the sea. Запах конюшни и проникающие за высокие стены сухопутные ветры слабо заменяли холодную морскую свежесть. He spent hours in a turret window of the house, with a spyglass which the Count found for him, gazing round the countryside; the desolate vineyards in their winter solitude, the distant towers of Nevers - the ornate Cathedral tower and the graceful turrets of the Gonzaga palace; the rushing black river, its willows half submerged - the ice which came in January and the snow which three times covered the blank slopes that winter were welcome variations of the monotonous landscape; there were the distant hills and the nearby slopes; the trace of the valley of the Loire winding off into the unknown, and of the valley of the Allier coming down to meet it - to a landman's eye the prospect from the turret window would have been delightful, even perhaps in the lashing rain that fell so often, but to a seaman and a prisoner it was revolting. Часами он просиживал у окна в башенке с подзорной трубой, которую отыскал ему граф. Он созерцал опустелые зимние виноградники, далекий Невер - узорный шпиль собора и готические башенки герцогского дворца -стремительную черную реку с полузатопленными ивами - в январе ее сковал лед, и трижды снег засыпал черные склоны; зима привносила в скучный ландшафт желанное разнообразие. Можно было разглядывать далекие холмы и близкие склоны, вьющуюся в неизвестность пойму Луары и бегущую к ней навстречу долину Алье - человеку сухопутному вид с башенки казался бы восхитительным, даже и в частые ливни, но моряку и пленнику внушал отвращение. The indefinable charm of the sea was wanting, and so were the mystery and magic and freedom of the sea. Душа требовала морских неизъяснимых чар, таинственной, волшебной и свободной стихии. Bush and Brown, noting the black bad temper in which Hornblower descended from the turret window after a sitting with his spyglass, wondered why he spent his time in that fashion. Буш и Браун, видя, каким мрачным капитан спускается после сидения у окна, недоумевали, зачем он туда ходит. He wondered why himself, but weakly he could not stop himself from doing so. Он и сам не знал, зачем, но не мог одолеть эту странную тягу. Specially marked was his bad temper when the Count and his daughter-in-law went out riding, returning flushed and healthy and happy after some brisk miles of the freedom for which he craved - he was stupidly jealous, he told himself, angrily, but he was jealous all the same. Особенно подавлен он бывал, когда граф с невесткой уезжали на верховую прогулку и возвращались раскрасневшиеся, счастливые, проскакав несколько миль на свободе, куда он так рвался, он сердито убеждал себя, что завидовать глупо, и все равно завидовал. He was even jealous of the pleasure Bush and Brown took in the building of the new boat. Он завидовал даже той радости, с какой Буш и Браун строили лодку. He was not a man of his hands, and once the design of the boat had been agreed upon - its fifteen feet of length and four feet of beam and its flat bottom, he could contribute nothing towards the work except unskilled labour. Он был неловок и после того, как конструкцию лодки согласовали - пятнадцать футов в длину, шесть в ширину, днище плоское - мог участвовать только в самой черной работе. His subordinates were far more expert with tools than he was, with plane and saw and drill, and characteristically found immense pleasure in working with them. Его подчиненные куда ловчее орудовали рубанком, пилой и сверлом, и, соответственно, получали от работы куда большее удовольствие. Bush's childish delight in finding his hands, softened by a long period of convalescence, forming their distinguishing callouses again, irritated him. Хорнблауэра раздражала детская радость Буша, что его руки, разнежившиеся от долгого безделья, обретают былую грубость. He envied them the simple creative pleasure which they found in watching the boat grow under their hands in the empty loft which they had adopted as a workshop - more still he envied Brown the accuracy of eye he displayed, working with a spokeshave shaping the sculls without any of the apparatus of templates and models and stretched strings which Hornblower would have found necessary. Он завидовал простой радости созидания, с какой подчиненные наблюдали растущую под их руками лодку, и еще больше - точному глазу Брауна, когда тот криволинейным стругом обрабатывал весла без шаблонов, лекал и натянутых бечевок, которые потребовались бы Хорнблауэру. They were black days, all that winter of confinement. То были черные дни, дни долгого зимнего заточения. January came, and with it the date when his child would be born; he was half mad with the uncertainty of it all, with his worry about Maria and the child, with the thought that Barbara would think him dead and would forget him. Пришел январь, а с ним день, когда должен родиться ребенок; неопределенность, тревога за Марию и за ребенка, мысль, что леди Барбара считает его мертвым и скоро забудет, доводили Хорнблауэра почти до умопомешательства. Even the Count's sweetness of temper and unvarying courtesy irritated him as soon as it began to cloy. Его раздражал даже мягкий нрав хозяина, неизменная любезность казалась приторной. He felt he would give a year of his life to hear him make a tart rejoinder to one of Bush's clumsy speeches; the impulse to be rude to the Count, to fire up into a quarrel with him even though - or perhaps because - he owed him his life, was sometimes almost irresistible, and the effort of self-control tried his temper still further. Он отдал бы год жизни, чтоб услышать ехидную колкость в ответ на несвязное бормотание Буша; соблазн нагрубить графу, затеять с ним ссору был почти непреодолимый, вопреки - и даже, может быть, благодаря - сознанию, что граф спас ему жизнь. He was surfeited with the Count's unwearying goodness, even with the odd way in which their thoughts ran so frequently together; it was queer, even uncanny, to see in the Count so often what seemed like reflections of himself in a mirror. Усилия, требовавшиеся, чтобы противостоять соблазну, увеличивали озлобление. Он устал от неизменной доброты графа, даже от того, как временами совпадали их мысли: странным, почти сверхъестественным было видеть в графе как бы свое отражение. It was madder still to remember that he had felt similar ties of sympathy, sometimes with the wickedest man he had ever known - with el Supremo in Central America. Еще более дикой была мысль, что подобная духовная связь возникала у него с одним из величайших злодеев своего времени - с Эль Супремо в Центральной Америке. El Supremo had died for his crime on a scaffold at Panama; Hornblower was worried by the thought that the Count was risking the guillotine at Paris for his friend's sake - it was mad to imagine any parallelism between the careers of el Supremo and the Count, but Hornblower was in a mad mood. Эль Супремо за свои преступления казнен на эшафоте в Панаме, Хорнблауэра частенько тревожила мысль, что граф ради друга рискует гильотиной. Только умоисступленный мог предполагать что-либо общее в судьбе Эль Супремо и графа, но Хорнблауэр был близок к умоисступлению. He was thinking too much and he had too little to do, and his over-active brain was racketing itself to pieces. Он слишком много думал и слишком мало действовал, его неутомимый мозг буйствовал, не находя себе применения. There was insanity in indulging in ridiculous mystic speculations about spiritual relationships between himself and the Count and el Supremo, and he knew it. Безумие - предаваться мистическим спекуляциям о духовном родстве между собой, графом и Эль Супремо, и Хорнблауэр это знал. Only self-control and patience were necessary, he told himself, to come safely through these last few weeks of waiting, but his patience seemed to be coming to an end, and he was so weary of exerting self-control. Он убеждал себя, что требуются лишь спокойствие и выдержка, дабы пережить последние недели, но спокойствие было на исходе, и он устал держать себя в руках. It was the flesh that saved him when his spirit grew weak. Плоть спасла, когда изнемог дух. One afternoon, descending from a long and maddening sitting with his telescope in the turret, he met the Vicomtesse in the upper gallery. She was at her boudoir door, about to enter, and she turned and smiled at him as he approached. Как-то вечером, спускаясь с башни после долгого, исступленного сидения с подзорной трубой, Хорнблауэр встретил виконтессу на верхней галерее, у дверей ее будуара. Она с улыбкой обернулась. His head was whirling; somehow his exasperation and feverishness drove him into holding out both his hands to her, risking a rebuff, risking everything, in his longing for some kind of comfort, something to ease this unbearable strain. Голова у него закружилась. Что-то - тоска, беспокойство - толкнуло его к ней, он протянул руки, рискуя быть осаженным, рискуя всем в попытке обрести участие, хоть немного разрядить невыносимое напряжение. She put her hands in his, smiling still, and at the touch self-possession broke down. It was madness to yield to the torrent of impulses let loose, but madness was somehow sweet. Все так же улыбаясь, она взяла его за руки, и тут он утратил над собой власть. They were inside the room now, and the door was closed. Они были в комнате, дверь закрылась. There was sweet, healthy, satisfying flesh in his arms. Он сжимал нежное, здоровое, цветущее тело. There were no doubts nor uncertainties; no mystic speculations. Now blind instinct could take charge, all the bodily urges of months of celibacy. Тут не было места сомнениям, неопределенности, мистической игре ума, им двигали слепой инстинкт, истомленная многомесячным воздержанием плоть. Her lips were ripe and rich and ready, the breasts which he crushed against him were hillocks of sweetness. Ее губы были упруги и податливы, грудь, которую он прижимал к себе, дышала сладостью. In his nostrils was the faint intoxicating scent of womanhood. Он ощущал слабый, пьянящий аромат женственности. Beyond the boudoir was the bedroom; they were there now and she was yielding to him. За будуаром была спальня; они были там, и Мари не противилась. Just as another man might have given way to drink, might have stupefied his brain in beastly intoxication, so Hornblower numbed his own brain with lust and passion. Как другой упивается вином, притупляет рассудок скотским опьянением, так Хорнблауэр упивался чувственной страстью. He forgot everything, and he cared for nothing, in this mad lapse from self-control. Он забыл все, он ни о чем не думал в этом освобождении от себя самого. And she understood his motives, which was strange, and she did not resent them, which was stranger still. И она понимала его побуждения, что странно, и не обижалась, что еще страннее. As his passion ebbed away, he could see her face again clearly, and her expression was tender and detached and almost maternal. Когда схлынуло бурное желание, и он увидел ее лицо ясно, оно было нежным, отрешенным и почти материнским. She was aware of his unhappiness as she had been aware of his lust for that splendid body of hers. Она знала, что он несчастен, и что его влечет ее цветущее тело. She had given him her body because of his crying need for it, as she might have given a cup of water to a man dying of thirst. И она отдала ему свое тело, потому что он не мог без этого жить, как напоила бы умирающего от жажды. Now she held his head to her breast, and stroked his hair, rocking a little as though he were a child, and murmuring little soothing words to him. Теперь она прижимала его голову к своей груди, гладила его волосы, укачивала, как ребенка, шептала нежные, ласковые слова. A tear fell from her eye on to Hornblower's temple. Слеза скатилась по ее щеке на его затылок. She had come to love this Englishman, but she knew only too well that it was not love which had brought him into her arms. Она полюбила этого англичанина, но знала, что не любовь толкнула его в ее объятия. She knew of the wife and child in England, she guessed at the existence of the other woman whom he loved. Она знала, что в Англии у него жена и ребенок, и догадывалась о существовании другой женщины, которую он любит. It was not the thought of them which brought the tears to her eyes; it was the knowledge that she was not any part of his real life, that this stay of his on the banks of the Loire was as unreal to him as a dream, something to be endured until he could escape again to the sea, into the mad world which to him was sanity, where every day he would encounter peril and discomfort. Не из-за них выступили на ее глазах слезы, а из-за того, что ей нет места в его настоящей жизни, что эта остановка на берегу Луары призрачна для него, как сон, как временная помеха на пути к морю, к безумной жизни, которая для него единственно нормальна, где каждый день приносит тяготы и опасности. These kisses he was giving her meant nothing to him compared with the business of life, which was war -the same war which had killed her young husband, the wasteful, prodigal, beastly business which had peopled Europe with widows and disfigured it with wasted fields and burned villages. Он целует ее, но это ничто в сравнении с делом его жизни - войной, войной, убившей ее юного мужа, бессмысленной, разрушительной, гнусной бойней, которая наполнила Европу вдовами, спалила деревни, вытоптала поля. He was kissing her as a man might pat his dog's head during an exciting business deal. Он целовал ее, как другой за важной деловой беседой треплет по голове собаку. Then Hornblower lifted his face to hers again, and read the tragedy in her eyes. Хорнблауэр поднял лицо и прочел горе в ее глазах. The sight of her tears moved him inexpressibly. Слезы ее тронули его неимоверно. He stroked her cheek. Он погладил ее щеку. "Oh, my dear," he said in English, and then began to try to find French words to express what he wanted to say. - Милая, - сказал он по-английски и тут же стал подбирать французские слова, чтобы выразить свои чувства. Tenderness was welling up within him. Нежность переполняла его. In a blinding moment of relevation he realized the love she bore him, and the motives which had brought her submissively into his arms. Во внезапном прозрении он понял, что она его любит, понял, что толкнуло ее в его объятия. He kissed her mouth, he brushed away the splendid red hair from her pleading eyes. Он целовал ее в губы, он отбрасывал прекрасные рыжие волосы с молящих глаз. Tenderness re-awoke passion; and under his caresses her last reserve broke down. Нежность вновь пробудила страсть, и под его ласками рухнула ее последняя оборона. "I love you!" she sighed, her arms about him. -Я люблю тебя! - выдохнула она, обвивая его руками. She had not meant to admit it, either to him or to herself. Она не хотела сознаваться в этом ни ему, ни себе. She knew that if she gave herself to him with passion he would break her heart in the end, and that he did not love her, not even now, when tenderness had replaced the blind lust in his eyes. Она знала, что если отдаст ему себя целиком, то он разобьет ей сердце, и что он не любит ее, не любит даже сейчас, когда слепое вожделение в его глазах сменилось нежностью. He would break her heart if she allowed herself to love him; for one more second she had that clairvoyance before she let herself sink into the self-deception which she knew in the future she would not believe to be self-deception. Он разобьет ей сердце, если она позволит себе его полюбить, еще одну секунду она сознавала все это ясно, отчетливо, прежде чем поддаться самообольщению, которое со временем, она знала, не захочет признать самообольщением. But the temptation to deceive herself into thinking he loved her was overwhelming. Однако искушение поверить, что он ее любит, было необоримо. She gave herself to him passionately. Она сдалась. CHAPTER TEN Х The affair thus consummated seemed, to Hornblower's mind at least, to clear the air like a thunderstorm. Любовная связь подействовала, на Хорнблауэра по крайней мере, как живительная гроза после душного затишья. He had something more definite to think about now than mystic speculations; there was Marie's loving kindness to soothe him, and for counter-irritant there was the pricking of his conscience regarding his seduction of his host's daughter-in-law under his host's roof. Мистические домыслы улетучились, уступив место более определенным заботам, ласки Мари умиротворяли, а размякнуть не давали укоры совести, напоминавшей, что он соблазнил невестку своего благодетеля под его же кровом. His uneasiness lest the Count's telepathic powers should enable him to guess at the secret he shared with Marie, the fear lest someone should intercept a glance or correctly interpret a gesture, kept his mind healthily active. Опасения, что граф телепатически проникнет в их с Мари тайну, страх, что кто-нибудь перехватит взгляд или правильно истолкует жест - все это держало мозг в здоровом напряжении. And the love-affair while it ran its course brought with it a queer unexpected happiness. Разворачиваясь, роман приносил с собой странную, неожиданную радость. Marie was everything Hornblower could desire as a mistress. Мари, как любовница, обладала всем, о чем он мог мечтать. By marriage she was of a family noble enough to satisfy his liking for lords, and yet the knowledge that she was of peasant birth saved him from feeling any awe on that account. Аристократическая фамилия льстила его стремлению к знати, а крестьянское происхождение избавляло от благоговейного страха. She could be tender and passionate, protective and yielding, practical and romantic; and she loved him so dearly, while at the same time she remained reconciled to his approaching departure and resolute to help it on in every way, that his heart softened towards her more and more with the passage of the days. Она умела быть нежной и страстной, заботливой и покорной, разумной и романтичной; она любила его всем сердцем, но твердо знала, что он ее покинет, и готова была всячески этому помогать. С каждым днем он привязывался к ней все сильнее. That departure suddenly became a much nearer and more likely possibility - by coincidence it seemed to come up over the horizon from the hoped-for into the expected only a day or two after Hornblower's meeting with Marie in the upper gallery. Отъезд близился - по совпадению он из отдаленного превратился в ожидаемый всего лишь через день-два после того, как Хорнблауэр столкнулся с Мари на верхней галерее. The boat was finished, and lay, painted and equipped, in the loft ready for them to use; Brown kept it filled with water from the well and proudly announced that it did not leak a drop. Лодка была закончена. Она лежала, покрашенная и снаряженная, на чердаке, Браун налил в нее воды из колодца и с гордостью объявил, что она не течет. The plans for their journey to the sea were taking definite shape. Планы побега обретали четкость. Fat Jeanne the cook baked biscuit for them -Hornblower came triumphantly into his own then, as the only person in the house who knew how ship's biscuit should be baked, and Jeanne worked under his supervision. Толстая кухарка Жанна пекла сухари - тут Хорнблауэр вновь оказался на высоте, поскольку выяснилось - он единственный в доме знает, как печь флотские сухари, и Жанна трудилась под его руководством. Anxious debate between him and the Count had ended in his deciding against running the risk of buying food while on their way unless compelled; the fifty pounds of biscuit which Jeanne baked for them (there was a locker in the boat in which to store it) would provide the three of them with a pound of bread each day for seventeen days, and there was a sack of potatoes waiting for them, and another of dried peas; and there were long thin Arles sausages -as dry as sticks, and, to Hornblower's mind, not much more digestible, but with the merit of staying eatable for long periods - and some of the dry cod which Hornblower had come to know during his captivity at Ferrol, and a corner of bacon; taken all in all - as Hornblower pointed out to the Count who was inclined to demur - they were going to fare better on their voyage down the Loire than they had often fared in the ships of His Majesty King George. Хорнблауэр с графом сошлись, что неразумно без крайней нужды покупать пищу в дороге; Жанна испекла пятьдесят фунтов сухарей (для них в лодке имелся специальный ящик), то есть по фунту хлеба на человека на семнадцать дней, в кладовой лежали мешок картошки и мешок сухого гороха, длинные тонкие арльские колбаски (сухие, как палки, и, по мнению Хорнблауэра, настолько же съедобные, зато долго непортящиеся), сушеная треска, которую Хорнблауэр впервые попробовал в феррольском плену, копченый окорок - таким образом, указывал Хорнблауэр скептически настроенному графу, путешествуя по Луаре, они будут питаться гораздо лучше, чем на кораблях Его Величества короля Георга. Hornblower, accustomed for so long to sea voyages, never ceased to marvel at the simplicity of planning a river trip thanks to the easy solution of the problem of water supply; overside they would have unlimited fresh water for drinking and washing and bathing -much better water, too, as he told the Count again, than the stinking green stuff, alive with animalculae, doled out at the rate of four pints a head a day, with which people in ships had to be content. Хорнблауэр, привыкший снаряжаться в море, не уставал дивиться, как просто решается на реке проблема с водой: за бортом у них будет неограниченный запас пресной воды для питья и умывания, воды гораздо лучшей - опять-таки заметил он графу - чем вонючая, кишащая зеленой живностью бурда, которую выдают по четыре пинты на брата в день, и которой довольствуются моряки. He could anticipate no trouble until they neared the sea; it was only with their entry into tidal waters that they would be in any danger. Он не предвидел трудностей на пути к морю, опасности начнутся там, где сменяются прилив и отлив. He knew how the French coast swarmed with garrisons and customs officers - as a lieutenant under Pellew he had once landed a spy in the salt marshes of Bourgneuf - and it would be under their noses that they would have to steal a fishing boat and make their way to sea. Он знал, что все побережье напичкано гарнизонами и таможнями - лейтенантом под началом Пелью он как-то высаживал лазутчика на солончаках Бургнефа. Красть рыбачью лодку и выходить в море придется под самым носом неприятеля. Thanks to the Continental system, and the fear of English descents, and precautions against espionage, tidal waters would be watched closely indeed. А прибрежные воды охраняются особо бдительно - для подкрепления Континентальной блокады, из страха перед английскими набегами, для защиты от лазутчиков. But he felt he could only trust to fortune - it was hard to make plans against contingencies which might take any shape whatever, and besides, those dangers were weeks away, and Hornblower's newly contented mind was actually too lazy to devote much thought to them. Но Хорнблауэр предпочитал довериться удаче -трудно было бы предусмотреть все неожиданные повороты, кроме того, от прибрежных опасностей его отделяли несколько недель, и удовлетворенный мозг ленился загадывать так далеко вперед. And as he grew fonder of Marie, too, it grew harder to make plans which would take him away from her. His attachment for her was growing even as strong as that. А чем сильнее Хорнблауэр привязывался к Мари, тем труднее было думать о том, что их разлучит -настолько он прилепился к ней сердцем. It was left to the Count to make the most helpful suggestion of all. Самую полезную мысль высказал не кто иной, как граф. "If you would permit me," he said, one evening, "I would like to tell you of an idea I have for simplifying your passage through Nantes." - Если позволите, - сказал он как-то вечером, - у меня есть соображения, как облегчить ваше пребывание в Нанте. "It would give me pleasure to hear it, sir," said Hornblower - the Count's long-winded politeness was infectious. - Я выслушаю их с величайшим удовольствием, -сказал Хорнблауэр - старомодное вежество графа было заразительно. "Please do not think," said the Count, "that I wish to interfere in any way in the plans you are making, but it occurred to me that your stay on the coast might be made safer if you assumed the role of a high official of the customs service." - Прошу не думать, что я хоть в малой мере посягаю на вмешательство в планы, которые вы вынашиваете, - продолжил граф, - но мне представляется, что вы были бы в гораздо большей безопасности, если бы разыграли роль высокопоставленных таможенных чиновников. "I think it would, sir," said Hornblower, patiently, "but I do not understand how I could do it." - Думаю, да, сударь, - сказал Хорнблауэр терпеливо, - но не представляю, как бы это было возможно. "You would have to announce yourself, if necessary, as a Dutchman," said the Count. - Вы могли бы в случае надобности представиться голландцем, - сказал граф. "Now that Holland is annexed to France and King Louis Bonaparte has fled, it is to be presumed that his employes will join the Imperial service. - Теперь, когда Голландия аннексирована Францией, и король Луи Бонапарт бежал, предполагается, что ее чиновники перейдут на императорскую службу. I think it is extremely likely that, say, a colonel of Dutch douaniers should visit Nantes to learn how to perform his duties - especially as it was over the enforcement of customs regulations that Bonaparte and his brother fell out. Я думаю, покажется самым что ни на есть правдоподобным, если, скажем, полковник голландской таможни посетит Нант для лучшего ознакомления со своими обязанностями, тем более что именно из-за ужесточения таможенных правил Бонапарт и поссорился со своим братом. Your very excellent French would be just what might be expected of a Dutch customs officer, even though -please pardon my frankness - you do not speak quite like a native Frenchman." Ваш великолепный французский будет звучать вполне естественно для голландского офицера, хотя, прошу извинить мою откровенность, вы говорите не как природный француз. "But - but -" stammered Hornblower; it really seemed to him that the Count's customary good sense had deserted him "- it would be difficult, sir -" -Но... но... - пробормотал Хорнблауэр. Ему казалось, что графу изменил обычный здравый смысл. - Это будет трудно... "Difficult?" smiled the Count. - Трудно? - улыбнулся граф. "It might be dangerous, but, if you will forgive my contradicting you so directly, it would hardly be difficult. - Это, возможно, будет опасно, но, если вы извините, что я так прямо вам противоречу, ни в коем случае не трудно. In your English democracy you perhaps have had no opportunity of seeing how much weight an assured manner and a uniform carry with them in a country like this, which has already made the easy descent from an autocracy to a bureaucracy. В демократической Англии вы, вероятно, не имели случая наблюдать, какое уважение мундир и уверенная манера вызывают в стране, только что перешедшей от абсолютной монархии к всевластию чиновников. A colonel of douaniers on the coast can go anywhere, command anything. Таможенный полковник на берегу может идти, куда ему вздумается, приказывать, что его душа пожелает. He never has to account for himself - his uniform does that for him." Ему не надо давать отчета в своих поступках - все сделает за него мундир. "But I have no uniform, sir," said Hornblower, and before the words were out of his mouth he guessed what the Count was going to say. - Но у меня нет мундира, сударь, - начал Хорнблауэр, и, еще не договорив фразы, понял, что ответит граф. "We have half a dozen needlewomen in the house," smiled the Count, "from Marie here to little Christine the cook's daughter. - У нас в доме шесть швей, - улыбнулся тот, - от Мари до маленькой кухаркиной Кристины. It would be odd if between them they could not make uniforms for you and your assistants. Странно, если они все вместе не сумеют изготовить мундиры для вас и ваших спутников. I might add that Mr Bush's wound, which we all so much deplore, will be an actual advantage if you adopt the scheme. Должен добавить, что прискорбное ранение мистера Буша в случае, если вы примете этот план, даст большое преимущество. It is exactly consonant with Bonaparte's methods to provide for an officer wounded in his service by giving him a position in the customs. Очень похоже на Бонапарта пристроить на таможенную службу раненого в боях офицера. Mr Bush's presence with you would add a touch of -shall we say realism? - to the effect produced by your appearance." Присутствие мистера Буша сделает ваше появление - как бы это сказать? - более убедительным. The Count gave a little bow to Bush, in apology for thus alluding to Bush's crippled condition, and Bush returned it awkwardly from his chair in bland ignorance of at least two thirds of what had been said. Граф легонько поклонился Бушу, извиняясь, что упомянул о его увечье, Буш со своего стула неуклюже поклонился в ответ. Из сказанного он понял не больше трети. The value of the suggestion was obvious to Hornblower at once, and for days afterwards the women in the house were at work cutting and stitching and fitting, until the evening came when the three of them paraded before the Count in their neat coats of blue piped with white and red, and their rakish k?pis - it was the making of these which had taxed Marie's ingenuity most, for the k?pi was still at that time an unusual headdress in the French government services. Хорнблауэр сразу сообразил, какие возможности открывает перед ними эта идея. Несколько следующих дней женская половина дома кроила, шила и примеряла, до того самого вечера, когда все трое выстроились перед графом в новых синих мундирах с бело-красным галуном и в залихватских кепи (чтобы изготовить их, Мари пришлось пустить в ход всю свою изобретательность, поскольку кепи лишь недавно вошли в обиход французских служащих). On Hornblower's collar glittered the eight-pointed stars of colonel's rank, and the top of his k?pi bore the gold-lace rosette; as the three of them rotated solemnly before the Count the latter nodded approvingly. На воротнике у Хорнблауэра сверкали восьмиконечные полковничьи звезды, кепи украшала розетка из золотого шнура; все трое медленно поворачивались перед графом, пока тот не кивнул головой одобрительно. "Excellent," he said, and then hesitated. - Превосходно, - сказал он, потом заколебался. "There is only one addition which I can think of to add realism. - Для полного правдоподобия не хватает одного. Excuse me a moment." Извините меня ненадолго. He went off to his study leaving the others looking at each other, but he was back directly with a little leather case in his hand which he proceeded to open. Он вышел из кабинета. Остальные в изумлении переглянулись, но он вернулся почти сразу с маленьким кожаным футляром, который немедля и открыл. Resting on the silk was a glittering cross of white enamel, surmounted by a golden crown and with a gold medallion in the centre. На шелковой подушке лежал сверкающий, инкрустированный эмалью крест, увенчанный золотой короной и с золотым медальоном в центре. "We must pin this on you," he said. - Позвольте приколоть его вам, - сказал граф. "No one reaches colonel's rank without the Legion of Honour." - Нельзя стать полковником, не имея ордена Почетного Легиона. "Father!" said Marie - it was rare that she used the familiar mode of address with him - "that was Louis-Marie's." - Отец! - вскричала Мари - она очень редко обращалась к нему так. - Но это орден Луи-Мари! "I know, my dear, I know. - Знаю, дорогая, знаю. But it may make the difference between Captain Hornblower's success or - or failure." Но речь идет об успехе капитана Хорнблауэра или... или неуспехе. His hands trembled a little, nevertheless, as he pinned the scarlet ribbon to Hornblower's coat. Однако руки его немного дрожали, когда он прикалывал алую ленту Хорнблауэру на сюртук. "Sir - sir, it is too good of you," protested Hornblower. -Сударь... сударь... вы слишком добры, -запротестовал Хорнблауэр. The Count's long, mobile face, as he stood up, was sad, but in a moment he had twisted it into his usual wry smile. Длинное подвижное лицо графа было печально, однако губы на мгновение сложились в обычную невеселую усмешку. "Bonaparte sent it to me," he said, "after - after my son's death in Spain. - Бонапарт прислал мне этот орден, - сказал он, -после... после смерти моего сына в Испании. It was a posthumous award. Это посмертная награда. To me of course it is nothing - the trinkets of the tyrant can never mean anything to a Knight of the Holy Ghost. Конечно, для меня она ничто - погремушки тирана безразличны кавалеру Святого Духа. But because of its sentimental value I should be grateful if you would endeavour to preserve it unharmed and return it to me when the war is over." Но из-за воспоминаний, связанных с этим орденом, я был бы вам благодарен, если бы вы сохранили его в целости и вернули после окончания войны. "I cannot accept it, sir," said Hornblower, bending to unpin it again, but the Count checked him. - Я не могу принять его, сударь, - сказал Хорнблауэр, отстегивая орден, но граф остановил его. "Please, Captain," he said, "wear it, as a favour to me. It would please me if you would." - Прошу вас, капитан, - сказал он, - носите его ради меня. Мне это доставит радость. Хорнблауэр нехотя согласился. More than ever after his reluctant acceptance did Hornblower's conscience prick him at the thought that he had seduced this man's daughter-in-law while enjoying his hospitality, and later in the evening when he found himself alone with the Count in the drawing room the conversation deepened his sense of guilt. Много раз после этого совесть укоряла его, что он соблазнил невестку своего спасителя, а разговор, который произошел у них вечером того же дня с глазу на глаз, еще усилил чувство вины. Они сидели в гостиной. "Now that your stay is drawing to an end, Captain," said the Count, "I know how much I shall miss your presence after you have gone. - Теперь, когда ваше пребывание у нас близится к концу, - сказал граф, - я понимаю, как сильно мне будет вас недоставать. Your company has given me the very greatest pleasure." Ваше общество приносило мне величайшую радость. "I do not think it can compare with the gratitude I feel towards you, sir," said Hornblower. - Не думаю, чтобы она сравнилась с признательностью, которую я к вам испытываю, -сказал Хорнблауэр. The Count waved aside the thanks which Hornblower was endeavouring awkwardly to phrase. Граф отмахнулся от благодарностей, которые Хорнблауэр так неловко попытался выразить. "A little while ago we mentioned the end of the war. - Некоторое время назад мы упомянули окончание войны. Perhaps there will come an end some day, and although I am an old man perhaps I shall live to see it. Возможно, когда-нибудь она кончится, и, хотя я стар, не исключено, что я до этого доживу. Will you remember me then, and this little house beside the Loire?" Вспомните ли вы тогда меня, и этот домик на берегу Луары? "Of course, sir," protested Hornblower. - Конечно, сударь, - сказал Хорнблауэр с чувством. "I could never forget." - Я не смогу забыть. He looked round the familiar drawing room, at the silver candelabra, the old-fashioned Louis Seize furniture, the lean figure of the Count in his blue dress-coat. Он оглядел знакомую гостиную, серебряные канделябры, старинную обстановку в стиле Людовика Шестнадцатого, худощавую фигуру графа в синем фраке. "I could never forget you, sir," repeated Hornblower. - Я никогда не забуду, вас, сударь, - повторил Хорнблауэр. "My three sons were all young when they died," said the Count. - Три моих сына погибли молодыми, - сказал граф. "They were only boys, and perhaps they would not have grown into men I could have been proud of. - Они были еще мальчики, и, возможно, вырасти они, я не мог бы ими гордиться. And already when they went off to serve Bonaparte they looked upon me as an old-fashioned reactionary for whose views they had only the smallest patience -that was only to be expected. Однако, уходя служить Бонапарту, они уже смотрели на меня как на отжившего свой век реакционера, чье мнение можно выслушать и тут же забыть. If they had lived through the wars we might have become better friends later. Возможно, переживи они войну, мы сумели бы поладить. But they did not, and I am the last Ladon. Но их нет, и я последний Лядон. I am a lonely man, Captain, lonely under this present regime, and yet I fear that when Bonaparte falls and the reactionaries return to power I shall be as lonely still. Я одинок, капитан, одинок при нынешнем режиме, но боюсь, когда Бонапарт падет и к власти придут реакционеры, я буду все так же одинок. But I have not been lonely this winter, Captain." Но этой зимой мне не было одиноко, капитан. Hornblower's heart went out to the lean old man with the lined face sitting opposite him in the uncomfortable armchair. Хорнблауэр всей душой тянулся к худощавому пожилому человеку с морщинистым лицом, который сидел напротив него в удобном кресле. "But that is enough about myself, Captain," went on the Count. "I wanted to tell you of the news which has come through - it is all of it important. - Но довольно обо мне, - продолжил граф, - я собирался сообщить вам последние новости, и все очень важные. The salute which we heard fired yesterday was, as we thought, in honour of the birth of an heir to Bonaparte. Вчерашний салют, как мы и полагали, был дан в честь рождения у Бонапарта наследника. There is now a King of Rome, as Bonaparte calls him, to sustain the Imperial throne. Теперь есть король Римский, как называет его Бонапарт, опора имперского трона. Whether it will be any support I am doubtful - there are many Bonapartists who will not, I fancy, be too pleased at the thought of the retention of power indefinitely in a Bonaparte dynasty. Будет ли он и впрямь опорой, сомневаюсь -многие бонапартисты, полагаю, не желали бы сохранения власти в руках исключительно этой династии. And the fall of Holland is undoubted - there was actual fighting between the troops of Louis Bonaparte and those of Napoleon Bonaparte over the question of customs enforcement. А падение Голландии несомненно - произошли настоящие бои между войсками Луи Бонапарта и Наполеона Бонапарта из-за спора об ужесточении таможенных правил. France now extends to the Baltic - Hamburg and Lubeck are French towns like Amsterdam and Leghorn and Trieste." Франция распространилась до Балтики - Гамбург и Любек французские города, подобно Амстердаму, Триесту и Ливорно. Hornblower thought of the cartoons in the English newspapers which had so often compared Bonaparte with the frog who tried to blow himself up as big as an ox. Хорнблауэр вспомнил карикатуры в английских газетах: Бонапарт в виде лягушки, которая раздувается, надеясь превратиться в вола. "I fancy it is symptomatic of weakness," said the Count. - Я считаю это признаком слабости, - сказал граф. "Perhaps you do not agree with me? - Может быть, вы со мной не согласны? You do? Согласны? I am glad to have my suspicions confirmed. Рад, что мои подозрения находят поддержку. More than that; there is going to be war with Russia. Мало того: будет война Россией. Already troops are being transferred to the East, and the details of a new conscription were published at the same time as the proclamation of a King of Rome. Войска уже перебрасывают на восток, и декрет о новом призыве в армию опубликован одновременно с провозглашением короля Римского. There will be more refractories than ever hiding about the country now. Скоро в стране будет разбойничать еще больше уклоняющихся от воинской повинности молодых людей. Perhaps Bonaparte will find he has undertaken a task beyond his strength when he comes to grips with Russia." Возможно, схлестнувшись с Россией, Бонапарт обнаружит, что начал рубить дерево не по себе. "Perhaps so," said Hornblower. - Возможно, так, - сказал Хорнблауэр. He had not a high opinion of Russian military virtues. Сам он был невысокого мнения о русских как о солдатах. "But there is more important news still," said the Count. - А вот еще более важные новости, - продолжил граф. "There has at last been published a bulletin of the Army of Portugal. - Наконец опубликовано сообщение о португальской армии. It was dated from Almeida." Оно передано из Альмейды. It took a second or two for Hornblower to grasp the significance of this comment, and it only dawned upon him gradually, along with the endless implications. Хорнблауэру потребовалась секунда или две, чтобы осознать, что это подразумевает. Постепенно истина забрезжила перед ним вместе со всеми бесконечными следствиями. "It means," said the Count, "that your Wellington has beaten Bonaparte's Mass?na. - Это значит, - сказал граф, - что ваш Веллингтон разбил Массену. That the attempt to conquer Portugal has failed, and that the whole of the affairs of Spain are thrown into flux again. Попытка завоевать Португалию провалилась, и вся испанская кампания вновь в состоянии неопределенности. A running sore has been opened in the side of Bonaparte's empire, which may drain him of his strength - at what cost to poor France one can hardly imagine. На краю империи Бонапарта открылась незаживающая рана, которая тянет из нее силы - а чего это будет стоить бедной Франции, я не берусь даже вообразить. But of course, Captain, you can form a more reliable opinion of the military situation than I can, and I have been presumptuous in commenting on it. Но, конечно, капитан, вы можете более уверенно судить о военной ситуации, и я беру на себя излишнюю смелость, отпуская замечания по этому поводу. Yet you have not the facilities which I have of gauging the moral effect of this news. Однако, в отличие от меня, вы не имеете возможности оценить моральное воздействие этих известий. Wellington has beaten Junot, and Victor, and Soult. Веллингтон разбил Жюно, Виктора и Сульта. Now he has beaten Mass?na, the greatest of them all. Теперь он разбил Массену, величайшего из всех. There is only one man now against whom European opinion can measure him, and that is Bonaparte. It is not well for a tyrant to have rivals in prestige. Лишь одного человека европейское общественное мнение может противопоставить ему как равного, и это Бонапарта, Для тирана плохо иметь соперника во славе. Last year how many years of power would one have given Bonaparte if asked? Сколько лет мы прочили Бонапарту? Twenty? Двадцать? I think so. Думаю, так. Now in 1811 we change our minds. Теперь, в тысяча восемьсот одиннадцатом, мы считаем по-иному. Ten years, we think. Мы думаем, десять. In 1812 we may revise our estimate again, and say five. В тысяча восемьсот двенадцатом мы скажем пять. I myself do not believe the Empire as we know it will endure after 1814 - Empires collapse at a rate increasing in geometrical progression, and it will be your Wellington who will pull this one down." Сам я не верю, что империя, как она есть, просуществует дольше тысяча восемьсот четырнадцатого года - скорость падения империй возрастает в геометрической прогрессии - и эту империю обрушит ваш Веллингтон. "I hope sincerely you are right, sir," said Hornblower. - Искренне надеюсь, что вы правы, сударь, -сказал Хорнблауэр. The Count was not to know how disturbing this mention of Wellington was to his audience; he could not guess that Hornblower was daily tormented by speculations as to whether Wellington's sister was widowed or not, whether Lady Barbara Leighton, n?e Wellesley, ever had a thought to devote to the naval captain who had been reported dead. Граф не знал, какое беспокойство причиняет собеседнику, упоминая о Веллингтоне, не догадывался, что Хорнблауэр каждодневно мучается сомнениями, овдовела ли сестра Веллингтона, вспоминает ли хоть иногда леди Барбара Лейтон урожденная Велели, о флотском капитане, которого считают погибшим. Her brother's triumphs might well occupy her mind to the exclusion of everything else, and Hornblower feared that when at last he should reach England she would be far too great a lady to pay him any attention at all. Успехи брата могут заслонить от нее все остальное и Хорнблауэр опасался, что к его возвращению она будет слишком высокой особой, чтоб обращать на него внимание. The thought irked him. Мысль эта раздражала. He went to bed in a peculiarly sober mood, his mind busy with problems of the most varying nature - from speculations about the approaching fall of the French Empire to calculations regarding the voyage down the Loire which he was about to attempt. Он пошел спать странно отрезвленный, прокручивая в голове множество самых разных мыслей - от возможного крушения французской империи, до того, как организовать побег по Луаре. Lying awake, long after midnight, he heard his bedroom door quietly open and close; he lay rigid, instantly, conscious of a feeling of faint distaste at this reminder of the intrigue which he was conducting under a hospitable roof. Лежа без сна, сильно заполночь, он услышал, как тихо отворяется дверь спальни; он напрягся от неприятного напоминания о постыдной интрижке, которую завел под гостеприимным кровом. Very gently, the curtains of his bed were drawn open, and in the darkness he could see, through half opened eyes, a shadowy ghost bending over him. Тихо-тихо раздвинулся полог над кроватью, и сквозь полуприкрытые глаза он увидел в темноте склонившуюся над ним призрачную фигуру. A gentle hand found his cheek and stroked it; he could no longer sham sleep, and he pretended to wake with a start. Нежная рука нашла его щеку и погладила, он не мог дольше притворяться спящим и сделал вид, что пробудился внезапно. "It is Marie, 'Oratio," said a voice, softly. - Орацио, это Мари, - сказал ласковый голос. "Yes," said Hornblower. - Да, - отвечал Хорнблауэр. He did not know what he should say or do - for that matter he did not know what he wanted. Он не знал, что говорить и что делать - он даже не знал, чего хочет. Mostly he was conscious of Marie's imprudence in thus coming to his room, risking discovery and imperilling everything. Главное, что он сознавал: Мари нельзя было приходить к нему, рискуя, что их разоблачат, рискуя всем. He shut his eyes as though still sleepy, to gain time for consideration; the hand ceased to stroke his cheek. Чтобы выиграть время, он закрыл глаза, будто не до конца проснулся - рука с его щеки убралась. Hornblower waited for a second or two more, and was astonished to hear the slight click of the latch of the door again. Он выждал еще секунду или две, и с изумлением услышал легкое щелканье задвижки. He sat up with a jerk. Он резко сел. Marie had gone, as silently as she had come. Мари ушла так же тихо, как появилась. Hornblower continued to sit up, puzzling over the incident, but he could make nothing of it. Хорнблауэр сидел в растерянности, но поделать ничего не мог. Certainly he was not going to run any risks by going to seek Marie in her room and asking for explanations; he lay down again to think about it, and this time, with its usual capriciousness, sleep surprised him in the midst of his speculations, and he slept soundly until Brown brought him his breakfast coffee. Он не собирался рисковать, идя к Мари за объяснениями, он откинулся на подушку, чтобы все обдумать, и сон, непредсказуемый, как обычно, сморил его на середине размышлений. Он спал крепко и проснулся, только когда Браун принес утренний кофе. It took him half the morning to nerve himself for what he foresaw to be a very uncomfortable interview; it was only then that he tore himself away from a last inspection of the boat, in Bush's and Brown's company, and climbed the stairs to Marie's boudoir and tapped at the door. Пол-утра он набирался духа для разговора, который обещал быть весьма щекотливым, только оторвавшись от последнего осмотра лодки с Брауном и Бушем, он поднялся к будуару Мари и постучал. He entered when she called, and stood there in the room of so many memories - the golden chairs with their oval backs upholstered in pink and white, the windows looking out on the sunlit Loire, and Marie in the window-seat with her needlework. Она сказала "войдите", он вошел и остановился посреди комнаты, которая о стольком напоминала - золотые стулья с овальными спинками и розово-белой обивкой, окна, выходящие на залитую солнцем Луару, Мари с шитьем у окна. "I wanted to say 'good morning'," he said at length, as Marie did nothing to help him out. Она молчала. - Я хотел пожелать вам доброго утра, - сказал он наконец. "Good morning," said Marie. - Доброе утро, - ответила Мари. She bent her head over her needlework - the sunshine through the windows lit her hair gloriously - and spoke with her face concealed. Она склонилась над шитьем - свет из окна озарял ее прекрасные волосы - и говорила, не поднимая глаз: - "We only have to say 'good morning' to-day, and to-morrow we shall say 'goodbye'." "Доброе утро" - сегодня, "прощай" - завтра. "Yes," said Hornblower stupidly. - Да, - сказал Хорнблауэр, не зная, что ответить. "If you loved me," said Marie, "it would be terrible for me to have you go, and to know that for years we should not meet again - perhaps for ever. - Если бы ты меня любил, - сказала Мари, - мне было бы больно тебя отпускать, надолго, может быть, навсегда. But as you do not, then I am glad that you are going back to your wife and your child, and your ships, and your fighting. Но ты меня не любишь, и я рада, что ты возвращаешься к жене и ребенку, к своим кораблям и сражениям. That is what you wanted, and I am pleased that you should have it all." Это то чего ты хочешь, и я рада, что это у тебя будет. "Thank you," said Hornblower. - Спасибо, - сказал Хорнблауэр. Still she did not look up. Она не подняла головы. "You are the sort of man," she went on, "whom women love very easily. - В таких, как ты, женщины легко влюбляются. I do not expect that I shall be the last. Не думаю, что я последняя. I don't think that you will ever love anybody, or know what it is to do so." Не думаю, что ты когда-нибудь кого-нибудь полюбишь или хотя бы поймешь, что это такое. Hornblower could have said nothing in English in reply to these two astonishing statements, and in French he was perfectly helpless. Хорнблауэр и по-английски не нашел бы, что ответить на эти два ошеломляющих заявления, на французском все был совершенно беспомощен. He could only stammer. Он пробормотал нечто невнятное. "Goodbye," said Marie. - Прощайте, - сказала Мари. "Goodbye, madame," said Hornblower, lamely. - Прощайте, мадам, - отвечал Хорнблауэр покорно. His cheeks were burning as he came out into the upper hall, in a condition of mental distress in which humiliation only played a minor part. Щеки его горели, когда он вышел в холл второго этажа, и не столько от унижения. He was thoroughly conscious of having acted despicably, and of having been dismissed without dignity. Он понимал, что вел себя жалко, и что ему указали на дверь. But he was puzzled by the other remarks Marie had made. Но его озадачило в словах Мари другое. It had never occurred to him that women loved him easily. Ему никогда не приходило в голову, что женщины легко в него влюбляются. Maria - it was odd, that similarity of names, Maria and Marie - loved him, he knew; he had found it a little tiresome and disturbing. Мария - какое странное сходство имен, Мария и Мари - Мария любит его, он это знал и находил несколько утомительным. Barbara had offered herself to him, but he had never ventured to believe that she had loved him - and had she not married someone else? Барбара предложила ему себя, но он не осмеливался верить, что она его любит - разве она не вышла за другого? And Marie loved him; Hornblower remembered guiltily an incident of a few days ago, when Marie in his arms had whispered hotly, А Мари его любит. Хорнблауэр виновато вспомнил, как, несколько дней назад, Мари в его объятиях жарко прошептала: "Tell me you love me," and he had answered with facile kindness, "Скажи, что ты меня любишь", и он с не требующей усилий добротой отозвался: "I love you, dear." "Я люблю тебя, милая". "Then I am happy," answered Marie. "Тогда я счастлива" - отвечала Мари. Perhaps it was a good thing that Marie knew now that he was lying, and had made easy his retreat. Хорошо, что Мари знает: он солгал - и не удерживает его. Another woman with a word might have sent him and Bush to prison and death - there were women capable of it. Другая женщина одним словом отправила бы его и Буша в тюрьму - такие есть. And this question of his never loving anyone; surely Marie was wrong about that. А что до того, будто он никого не любил -конечно, Мари ошиблась. She did not know the miseries of longing he had been through on Barbara's account, how much he had desired her and how much he still desired her. Она не знает о мучительном влечении к леди Барбаре, как сильно он ее желал и как сильно желает до сих пор. He hesitated guiltily here, wondering whether his desire would survive gratification. При этой мысли он засомневался, виновато гадая, столь ли сильно это желание, чтобы пережить свое исполнение? That was such an uncomfortable thought that he swerved away from it in a kind of panic. Мысль была настолько неприятна, что он почти в панике поспешил от нее отделаться. If Marie had merely revengefully desired to disturb him she certainly had achieved her object; and if on the other hand she had wanted to win him back to her she was not far from success either. Если Мари мстительно хотела вывести его из равновесия, она своего добилась; с другой стороны, если она хотела его вернуть, то была очень близка к успеху. What with the torments of remorse and his sudden uneasiness about himself Hornblower would have returned to her if she had lifted a finger to him, but she did not. Измученный сожалениями и внезапной тревогой, Хорнблауэр вернулся бы к ней, шевельни она пальцем, но она этого не сделала. At dinner that evening she appeared young and light-hearted, her eyes sparkling and her expression animated, and when the Count lifted his glass for the toast of 'a prosperous voyage home' she joined in with every appearance of enthusiasm. За обедом она была юна и беспечна: глаза ее сияли, лицо светилось. Даже когда граф предложил выпить "за счастливое возвращение на родину", она с жаром подняла бокал. Hornblower was glum beneath his forced gaiety. Хорнблауэр был мрачен под напускной веселостью. Only now, with the prospect of an immediate move ahead of him, had he become aware that there were decided arguments in favour of the limbo of suspended animation in which he had spent the past months. Только сейчас, перед самой дорогой, он понял, что во взвешенном состоянии последних месяцев были свои светлые стороны. To-morrow he was going to leave all this certainty and safety and indifferent negativeness. Завтра он оставит эту определенность, устойчивость, бездумную пустоту. There was physical danger ahead of him; that he could face calmly and with no more than a tightening of the throat, but besides that there was the resolution of all the doubts and uncertainties which had so troubled him. Его ждет физическая опасность, о которой он думал почти спокойно, лишь с легким напряжением в горле - сильнее тревожило грядущее разрешение сомнений и неопределенностей. Hornblower was suddenly aware that he did not so urgently desire his uncertainties to be resolved. Он вдруг понял: он вовсе не хочет, чтоб эти сомнения разрешились. At present he could still hope. Сейчас он может, по крайней мере, надеяться. If Leighton were to declare that Hornblower had fought at Rosas contrary to the spirit of his orders; if the court martial were to decide that the Sutherland had not been fought to the last gasp - and courts martial were chancy affairs; if - if - if. А если надежды его не оправдаются? Если Лейтон объявит, что капитан Хорнблауэр действовал в Росасе вопреки его приказам, если трибунал сочтет, что "Сатерленд" сражался не до последнего - кто знает, чем может обернуться трибунал? - если... если... если... And there was Maria with her cloying sweetness awaiting him, and the misery of longing for Lady Barbara, all in contrast with the smoothness of life here with the Count's unruffled politeness and the stimulus of Marie's healthy animalism. И приторно-нежная Мария, и неутолимое влечение к леди Барбаре - все это так непохоже на здешнюю размеренную жизнь, неизменную предупредительность графа, здоровую чувственность Мари. Hornblower had to force a smile as he lifted his glass. Он улыбался, поднимая бокал, но улыбался вымученно. CHAPTER ELEVEN XI The big green Loire was shrinking to its summer level. Большая зеленая Луара обмелела. Hornblower had seen its floods and its ice come and go, had seen the willows at its banks almost submerged, but now it was back safely in its wide bed, with a hint of golden-brown gravel exposed on either bank. Хорнблауэр видел ее разливы, видел полузатопленные ивы по берегам, теперь она вернулась в русло, обнажив золотисто-бурые галечные отмели. The swift green water was clear now, instead of turbid, and under the blue sky the distant reaches were blue as well, in charming colour contrast with the springtime emerald of the valley and the gold of the banks. Муть осела, быстрая зеленая вода очистилась, стала прозрачной, а вдали под лазурным небом прелестно голубела в изумрудно-зеленой долине, обрамленная золотыми отмелями. The two sleek dun oxen, patient under the yoke, had dragged the travois-sledge down to the water's edge in the first early light of dawn, Brown and Hornblower walking beside to see that the precious boat balanced on it came to no harm, and Bush stumping breathlessly behind them. С первыми проблесками зари два невозмутимых вола подтащили к воде салазки, Браун и Хорнблауэр шли рядом, следя, чтоб не пострадала качающаяся на деревянных полозьях бесценная лодка. За ними выстукивал деревяшкой запыхавшийся Буш. The boat slid gently into the water, and under Bush's supervision the stable hands loaded her with the bags of stores which they had carried down. Лодка легко соскользнула на воду, под руководством Буша конюхи загрузили ее припасами, которые принесли на себе. The faint morning mist still lay in the valley, and wreathed over the surface of the water, awaiting the coming of the sun to drink it up. Легкая утренняя мгла еще лежала в долине и плыла над поверхностью воды, ожидая, пока ее растопит утреннее солнце. It was the best time for departure: the mist would shield them from inquisitive persons who might be unduly curious at the sight of the expedition starting off. Наилучшее время для отплытия: дымка скроет их от любопытствующих, которых, несомненно, удивило бы это зрелище. Up at the house farewells had all been said - the Count as unruffled as ever, as though it were usual for him to rise at five in the morning, and Marie smiling and calm. Все прощальные слова были сказаны еще в доме. Граф, как всегда, держался невозмутимо, словно подняться с постели в пять утра - самое обычное для него дело. Мари спокойно улыбалась. In the stable yard and the kitchen there had been tears; all the women had lamented Brown's going, weeping unashamed and yet laughing through their tears as he laughed and joked in the voluble French which he had acquired, and as he smacked their broad posteriors. На заднем дворе и на кухне лились слезы - все женщины оплакивали отъезд Брауна: рыдали без стеснения и в то же время смеялись сквозь слезы, когда он отпускал шуточки на бойком французском и шлепал их по широким задам. Hornblower wondered how many of them Brown had seduced that winter, and how many Anglo-French children would be born next autumn as a result. Хорнблауэр гадал, скольких Браун соблазнил за зиму, и сколько англо-французских ребятишек родится этой осенью в результате. "Remember your promise to return after the war," the Count had said to Hornblower. - Помните, что вы обещали вернуться после войны, - сказал граф. "Marie will be as delighted to see you as I shall be." - Мы с Мари будем одинаково рады вас видеть His smile had conveyed no hint of a hidden meaning -but how much did he guess, or know? Улыбка его не несла никакого скрытого намека -но догадывается ли он? знает ли он? Hornblower gulped as he remembered. Хорнблауэр, вспомнив, тяжело сглотнул. "Shove off," he rasped. - Отваливай, - сказал он резко. "Brown, take the sculls." - Браун, бери весла. The boat scraped over the gravel, and then floated free as the current took her, dancing away from the little group of stable hands and the stolid oxen, vague already in the mist. Лодка проскребла по гальке и поплыла, подхваченная течением, прочь от кучки конюхов и двух неподвижных волов, уже слабо различимых в тумане. The rowlocks creaked and the boat swayed to Brown's pulls; Hornblower heard the noises, and felt Bush seated in the stern beside him, but for some seconds he saw nothing. Уключины заскрипели, лодка закачалась под взмахами весел, Хорнблауэр слышал звуки, ощущал присутствие Буша у себя за спиной, однако несколько секунд молчал. There was a mist about him far denser than the reality. Туман, застилавший ему глаза, был куда гуще реального. The one mist cleared with the other, as the sun came breaking through, warm on Hornblower's back. Туман в сознании и туман вокруг рассеялись одновременно. Солнце всходило, грея Хорнблауэру спину. High up the bank on the opposite side was the orchard at which Hornblower had often gazed from his window; it was marvellous now under its load of blossom. Плодовые деревья на крутом противоположном берегу, куда Хорнблауэр так часто глядел из окна, были дивно хороши в густом весеннем цвету. Looking back he saw the ch?teau shining in the sun. Оглянувшись, он увидел озаренный солнцем замок. The turrets at the corners had been added, he knew, no more than fifty years ago by a Comte de Gra?ay with a rococo taste for the antique, but they looked genuine enough at a distance. Башенки по углам, он знал, пристроил лет пятьдесят назад граф де Грасай со свойственным эпохе рококо вкусом к старине, но с такого расстояния они казались и впрямь древними. It was like a fairy castle in the pearly light, a dream castle; and already the months he had spent there seemed like a dream too, a dream from which he regretted awakening. В жемчужном утреннем свете замок вставал сказочным замком грез - месяцы, проведенные там, тоже казались грезой, сном, от которого он с сожалением пробуждался. "Mr Bush," he said sharply. - Мистер Буш, - сказал Хорнблауэр резко. "I'll trouble you to get out your rod and make an appearance of fishing. - Потрудитесь достать удочку и сделайте вид, будто ловите рыбу. Take a slower stroke, Brown." Греби помедленнее, Браун. They went drifting on down the noble river, blue in the distance and green overside, clear and transparent, so that they could actually see the bottom passing away below them. Их несла величественная река, голубая вдалеке и зеленая вблизи, чистая и прозрачная, так что они видели дно, над которым скользили. It was only a few minutes before they reached the confluence of the Allier, itself a fine river almost the size of the Loire, and the united stream was majestically wide, a hundred and fifty fathoms at least from bank to bank. Через несколько минут добрались до впадения большого, почти с саму Луару, Алье - дальше объединенная река раскинулась широко, саженей на сто пятьдесят от берега до берега. They were a long musket shot from land, but their position was safer even than that implied, for from the water's edge on either side stretched an extensive no man's land of sand and willow which the periodic floods kept free from human habitations and which was only likely to be visited by fishermen and laundering housewives. Они шли на расстоянии дальнего ружейного выстрела от прибрежных отмелей, однако положение их было куда безопаснее, чем это предполагает, ибо вдоль обоих берегов тянулась широкая ничейная полоса песка, заросшая ивами и затопляемая в разлив, а потому незастроенная -сюда забредали разве что рыболовы, да прачки. The mist had entirely vanished now, and the hot sun bore with all the promise of one of those splendid spring days of central France. Туман рассеялся, солнце пекло, обещая прекрасный весенний день, какими они бывают в Центральной Франции. Hornblower shifted in his seat to make himself more comfortable. Хорнблауэр устроился поудобнее. The hierarchy of this, his new command, was topheavy. На его новом судне наблюдался явный перекос в сторону командного состава. A proportion of one seaman to one lieutenant and one captain was ludicrous. Соотношение один матрос, один лейтенант и один капитан - нечто доселе невиданное. He would have to exercise a great deal of tact to keep them all three satisfied - to see that Brown was not made resentful by having all the work to do and yet that discipline was not endangered by a too democratic division of labour. Придется проявить немалый такт, чтобы все остались довольны - с одной стороны, не взваливать всю работу на Брауна, с другой - не подрывать дисциплину излишне демократическим разделением обязанностей. In a fifteen foot boat it would be difficult to keep up the aloof dignity proper to a captain. В лодке длинной пятнадцать футов сложно сохранять приличествующую капитану важность. "Brown," he said. "I've been very satisfied with you so far. - Браун, - сказал он, - пока я очень тобой доволен. Keep in my good books and I'll see you're properly rewarded when we get back to England. Держись молодцом и дальше, а я уж позабочусь, чтоб в Англии тебя как следует наградили. There'll be a warrant for you as master's mate if you want it." Захочешь, будешь штурманским помощником. "Thank 'ee, sir. - Спасибо, сэр. Thank 'ee very kindly. Спасибо большое. But I'm happy as I am, beggin' your pardon, sir." Но мне и так хорошо, прошу прощения, сэр. He meant he was happy in his rating as a coxswain, but the tone of his voice implied more than that. Может быть, он хотел сказать, что ему хорошо и старшиной, но голос выразил больше. Hornblower looked at him as he sat with his face turned up to the sun, pulling slowly at the sculls. Хорнблауэр глядел на Брауна - тот сидел, подставив лицо солнцу, и медленно греб. There was a blissful smile on his face - the man was marvellously happy. Улыбка его выражала блаженство - этот человек бесконечно счастлив. He had been well-fed and well-housed for months, with plenty of women's society, with light work and no hardship. Он хорошо ел, мягко спал на протяжении нескольких месяцев, женщин было вдоволь, работа необременительна, тягот и лишений никаких. Even now there was a long prospect ahead of him of food better than he had ever known before he entered France, of no harder work than a little gentle rowing, of no need ever to turn out on a blustering night to reef topsails. Ему еще долго предстоит питаться лучше, чем случалось прежде, и лениво грести, не ожидая, что его в ревущей ночи погонят брать рифы на марселях. Twenty years of the lower deck in King George's Navy, Hornblower realized, must make any man form the habit of living only in the present. Двадцать лет на флоте Его Величества короля Г еорга кого угодно научили бы жить сегодняшним днем. To-morrow might bring a flogging, peril, sickness, death; certainly hardship and probably hunger, and all without the opportunity of lifting a finger to ward off any of these, for any lifting of a finger would make them all more certain. Завтра может принести порку, опасности, болезни или смерть, тяготы наверняка и голод возможно, при полном бессилии им противостоять, ибо любая попытка защитить себя сделала бы кару еще более неотвратимой. Twenty years of being at the mercy of the incalculable, and not merely in the major things of life but in the minor ones, must make a fatalist of any man - who survived them. Двадцать лет во власти непредсказуемого не только в главном, но и в мелочах, должны были сделать фаталиста из человека, их пережившего. For a moment Hornblower felt a little twinge of envy of Brown, who would never know the misery of helplessness, or the indignity of indecision. На мгновение Хорнблауэра кольнула легкая зависть к Брауну, не ведающему томительного бессилия или постыдных колебаний. The river channel here was much divided by islands each bordered by a rim of golden gravel; it was Hornblower's business to select what appeared to be the most navigable channel - no easy task. Впереди то и дело вставали островки, окаймленные полосками золотистой гальки -тогда Хорнблауэру предстояло выбрать более судоходную протоку, что оказалось совсем не так просто. Shallows appeared mysteriously right in the centre of what had seemed to be the main stream; over these the clear green water ran faster and faster and shallower and shallower until the bottom of the boat was grating on the pebbles. Мели таинственным образом возникали в самой середине того, что недавно представлялось фарватером, чистая зеленая вода бежала по гальке все стремительнее и быстро мелела, так что лодка начинала скрести днищем гальку. Sometimes the bank would end there with astonishing abruptness, so that one moment they were in six inches of rushing water and the next in six feet of transparent green, but more than once now they found themselves stuck fast, and Brown and Hornblower, trousers rolled to the knee, had to get out and haul the boat a hundred yards over a barely covered bank before finding water deep enough. Иногда мель резко обрывалась, так что секунду назад под ними было шесть дюймов стремительной воды, в следующую - шесть футов прозрачной зеленой, однако не раз и не два лодка застревала, Хорнблауэр и Браун, закатав по колено штаны, вылезали и тащили ее по чуть прикрытой водою гальке футов иногда до ста, прежде чем вода доходила им хотя бы до икр. Hornblower thanked his stars that he had decided on having the boat built flat-bottomed - a keel would have been a hampering nuisance. Хорнблауэр благодарил звезды, что остановил свой выбор на плоскодонке - киль доставил бы им немало неприятных минут. Then they came to a dam, like the one which had brought them disaster in the darkness during their first attempt to navigate the river. Они уперлись в запруду, наподобие той, что едва не погубила их в ночь бегства. It was half natural, half artificial, roughly formed of lumps of rock piled across the river bed, and over it the river poured in fury at a few points. Она была наполовину естественная, наполовину искусственная, груда наваленных поперек реки валунов, в промежутки между которыми с яростным ревом устремлялась вода. "Pull over to the bank there, Brown," snapped Hornblower as his coxswain looked to him for orders. - Греби к берегу, Браун, - скомандовал Хорнблауэр ждавшему приказов старшине. They ran the boat up on to the gravel just above the dam, and Hornblower stepped out and looked downstream. Они вытащили лодку на галечную отмель, Хорнблауэр пошел поглядеть вниз. There was a hundred yards of turbulent water below the dam; they would have to carry everything down. За плотиной он увидел ярдов сто бушующей воды - придется обносить берегом. It took three journeys on the part of Hornblower and Brown to carry all their stores to the point he chose for them to re-enter the river - Bush with his wooden leg could only just manage to stumble over the uneven surface unladen - and then they addressed themselves to the business of transporting the boat. Хорнблауэру с Брауном потребовалось три ходки, чтоб перетащить припасы к месту, от которого Хорнблауэр намеревался тронуться дальше - Буш на деревянной ноге и без груза еле-еле преодолел неровный путь. It was not easy; there was a colossal difference between dragging the boat through shallows even an inch deep only and carrying her bodily. Hornblower contemplated the task glumly for some seconds before plunging at it. He stooped and got his hands underneath. Теперь надо было нести лодку, Хорнблауэр несколько минут мрачно собирался с духом, потом наклонился и ухватил лодку под днище. "Take the other side, Brown. - Берись с другой стороны, Браун. Now - lift." Подымай! Between them they could just raise it; they had hardly staggered a yard with it before all the strength was gone from Hornblower's wrists and fingers and the boat slipped to the ground again. Вдвоем они с трудом оторвали лодку от земли, шатаясь, пронесли ярд, потом руки у Хорнблауэра разжались. He avoided Brown's eye and stooped again, exasperated. Избегая глядеть на Брауна, он в досаде наклонился снова. "Lift!" he said. - Подымай! It was impossible to carry the heavy boat that way. Так нести тяжелую лодку было невозможно. He had no sooner lifted it than he was compelled to drop it again. Не успел Хорнблауэр поднять, как снова выронил. "It's no go, sir," said Brown gently. - Не пойдет, сэр, - мягко заметил Браун. "We'll have to get her upon our backs, sir. - Придется нам нести ее на спинах, сэр. That's the only way." Иначе никак. Hornblower heard the respectful murmur as if from a long distance. Хорнблауэр слышал почтительный шепот как бы издалека. "If you take the bows, beggin' your pardon, sir, I'll look after the stern. - Если бы вы понесли бак, сэр, я бы управился с кормой, если позволите, сэр. Here, sir, lift t'other way round. Берите здесь, сэр, переворачиваем. Hold it, sir, 'till I can get aft. Держите, сэр, пока я подлезу под корму. Right, sir. Так, сэр. Ready. Готово. Lift!" Подымаем! They had the boat up on their backs now, stooping double under the heavy load. Они взвалили лодку на спины, согнувшись в три погибели под ее весом. Hornblower, straining under the lighter bows, thought of Brown carrying the much heavier stern, and he set his teeth and vowed to himself that he would not rest until Brown asked to. Хорнблауэр, державший более легкий нос, вспомнил, что Браун несет более тяжелую корму, и про себя поклялся не просить передышки первым. Within five seconds he was regretting his vow. Через пять секунд он пожалел о своем зароке. His breath was coming with difficulty and there were stabbing pains in his chest. Дышать было трудно, грудь разрывалась. It grew harder and harder to take the trouble to attend to the proper placing of his feet as he stumbled over the uneven surface. С каждым шагом все труднее становилось выбирать путь, он оступался на камнях. Those months in the Ch?teau de Gra?ay had done their work in making him soft and out of condition; for the last few yards of the portage he was conscious of nothing save the overwhelming weight on his neck and shoulders and his difficulty of breathing. За месяцы в замке де Грасай он изнежился, потерял форму, последние ярды он думал лишь о невыносимой тяжести на плечах и загривке, о том, как больно дышать. Then he heard Bush's bluff voice. Он услышал грубовато-добродушный голос Буша. "Right, sir. - Все, сэр. Let me get hold, sir." Дайте я подержу пока, сэр. With the small but welcome help that Bush could afford he was able to disengage himself and lower the boat to the ground; Brown was standing over the stern gasping, and sweeping the sweat off his forehead with his forearm. Благодарный Бушу даже за эту небольшую помощь, Хорнблауэр с трудом выбрался из-под лодки и опустил ее на землю. Браун стоял возле кормы, часто дыша и утирая рукою взмокшее лицо. Hornblower saw him open his mouth to make a remark, presumably regarding the weight of the boat, and then shut it again when he remembered that now he was under discipline again and must only speak when spoken to. Он открыл было рот, намереваясь, наверно, высказаться по поводу веса лодки, и прикусил язык, вспомнив, что он опять человек подневольный, которому дисциплина не позволяет заговаривать первому. And discipline, Hornblower realized, required that he himself should display no sign of weakness before his subordinates - it was bad enough that he should have had to receive advice from Brown as to how to lift the boat. Однако та же дисциплина требовала, чтоб Хорнблауэр не обнаруживал слабости перед подчиненными - скверно уже то, что пришлось принять от Брауна совет, как нести лодку. "Take hold again, Brown, and we'll get her into the water," he said, controlling his breathing with a vast effort. - Берись, Браун, спустим ее на воду, - сказал он, стараясь не задыхаться. They slid the boat in, and heaved the stores on board again. Они столкнули лодку, загрузили припасы. Hornblower's head was swimming with the strain; he thought longingly of his comfortable seat in the stern, and then put the thought from him. У Хорнблауэра от натуги плыло перед глазами -он мечтал удобно устроиться на кормовом сиденье, и тут же отбросил эту мысль. "I'll take the sculls, Brown," he said. - Я возьму весла, Браун, - сказал он. Brown opened and shut his mouth again, but he could not question explicit orders. Браун открыл и снова закрыл рот - он не мог перечить приказу. The boat danced out over the water, with Hornblower at the sculls happy in the rather baseless conviction that he had demonstrated that a captain in the King's Navy was the equal even in physical strength of any mere coxswain, however Herculean his thews. Лодка заплясала на воде, Хорнблауэр греб в приятном заблуждении, что доказал: капитан королевского флота не уступит в физической силе любому старшине, каким бы тот ни был Геркулесом. Once or twice that day shallows caught them out in midstream which they were unable to pass without lightening the boat to a maximum extent. Раз или два лодка садилась на мель посреди фарватера, и ее не удавалось стащить, пока все не вылезали наружу. When Hornblower and Brown, ankle-deep in rushing water, could drag the boat no farther, Bush had to get out too, his wooden leg sinking in the sand despite its broad leather sole, and limp downstream to the edge of the shallows and wait until the others dragged the lightened boat up to him - once he had to stand holding the bag of bread and the roll of bedding before they could tug the boat over the shallows, and on that occasion they had to unstrap his wooden leg, help him in, and then tug the leg free from the sand, so deeply had it sunk. Когда Хорнблауэр и Браун, по щиколотку в воде, больше не могли тащить ее, Буш вылезал, и, увязая в песке деревяшкой, ковылял к краю мели. Один раз ему пришлось стоять, держа мешок с хлебом и скатанные одеяла, пока они тащили лодку. Потом им пришлось отстегнуть протез, усадить Буша в лодку и вытаскивать деревяшку из песка, так глубоко ее засосало. There was another portage to be made that day, fortunately not nearly such a long one as the first; altogether there was quite enough interest in the day's journey to keep them from growing bored. Один раз опять пришлось обносить лодку по берегу, но, к счастью, не так далеко. В целом путешествие было настолько занятным, что ничуть не наскучило. On that big lonely river it was almost like travelling through an uninhabited country. Казалось, они плывут через неоткрытый материк. For the greater part of the day there was hardly a soul in sight. За весь день им не встретилось почти ни души. Once they saw a skiff moored to the bank which was obviously used as a ferry-boat, and once they passed a big wagon ferry - a flat-bottomed scow which was moored so as to swing itself across the river by the force of the current, pendulum-fashion on long mooring ropes. Один раз миновали причаленную к берегу лодочку, вероятно, используемую для перевоза, и другой раз паромную переправу - большую плоскодонку, которая за счет течения должна была ходить от берега к берегу на длинных канатах. Once they passed a small boat engaged in the task of dredging sand for building purposes from the river bed; there were two weather-beaten men on board, hard at work with, small hand dredgers on poles, which they scraped over the bottom and emptied into the boat. Раз они проплыли мимо лодочки, с которой двое обветренных рабочих черпали песок - ручными драгами на длинных палках скребли дно и вываливали песок в лодку. It was a nervous moment as they approached them, Bush and Brown with their ornamental fishing rods out, Hornblower forcing himself to do no more with the sculls than merely keep the boat in midstream. Англичанам пришлось пережить несколько тревожных секунд: Буш и Браун застыли с декоративными удочками в руках, Хорнблауэр уговаривал себя грести не торопясь, только чтоб удерживаться в фарватере. He had thought, as they drifted down, of giving orders to Bush and Brown regarding the instant silencing of the two men if they appeared suspicious, but he checked himself. Он подумал было приказать Брауну и Бушу, чтоб готовы были утихомирить рабочих, если те что-нибудь заподозрят, однако сдержался. He could rely on their acting promptly without warning, and his dignity demanded that he should betray none of the apprehension which he felt. Они будут действовать быстро и без его слов, а проявив излишнее беспокойство, он лишь уронит свое достоинство. But the apprehension was quite baseless. Но беспокоился он зря. There was no curiosity in the glances which the two sand dredgers threw at them, and there was cordiality in their smiles and in their polite Рабочие глядели без любопытства, а поздоровались даже приветливо. "Bonjour, messieurs". - Bonjour, - сказали Хорнблауэр и Браун. "Bonjour," said Hornblower and Brown - Bush had the sense to keep shut the mouth which would instantly have betrayed them, and devoted his attention instead to his rod. Бушу хватило ума не произнести приветствие, которое тут же выдало бы его с головой. Он сделал вид, будто увлечен поплавком. Clearly boats with fishing parties on board were just common enough on the Loire to escape comment; and, besides, the intrinsic innocence of fishing as a pastime shielded them from suspicion, as Hornblower and the Count had agreed long before. Видимо, лодки с рыболовами были на Луаре не в диковинку, мало того, мистическая невинность рыбной ловли как занятия, подмеченная Хорнблауэром и графом уже давно, защищала от любых подозрений. And nobody could ever dream that a small boat in the heart of France was manned by escaped prisoners of war. Никто бы и не помыслил, что маленькая лодочка в центре Франции вмещает беглых военнопленных. The commonest sight of all along the river was the women washing clothes, sometimes singly, sometimes in little groups whose gossiping chatter floated out to them distinctly over the water. Чаще всего они видели женщин - те стирали, иногда по одиночке, иногда компаниями, чья болтовня отчетливо разносилась над рекой. The Englishmen could hear the 'clop clop clop' of the wooden beaters smacking the wet clothes on the boards, and could see the kneeling women sway down and up as they rinsed them in the current; most of the women looked up from their work and gave them a glance as they drifted by, but it was never more than a long glance, and often not as much. Англичане издали слышали "хлоп-хлоп-хлоп" вальков по растянутой на досках мокрой одежде, видели, как женщины, стоя на коленях, полощут белье в реке; большей частью женщины поднимали глаза и провожали их взглядом, но не долго и не всегда. In time of war and upheaval there were so many possible explanations for the women not to know the occupants of the boat that their inability did not trouble them. Во время войны и смуты столько найдется причин, почему женщины могут не знать людей в лодке, что их это и не тревожило. Of the roaring rapids such as had nearly destroyed them once before, they saw nothing; the junction of the Allier, and the cessation of the winter floods, accounted for that. Они не встретили перекатов, вроде тех, на которых чуть не погибли в первую ночь. По-видимому, их и не было после впадения Алье и окончания паводка. The rock-strewn sand bars represented the sites of winter rapids and were far easier to navigate, or rather to circumvent. На месте зимних порогов остались усыпанные камнями песчаные валы, но их было куда проще преодолевать, или, вернее, огибать. In fact, there were no difficulties at all. Вообще, трудностей не было никаких. Even the weather was benign, a lovely clear day of sunshine, comfortably warm, lighting up the changing panorama of gold and blue and green. Погода баловала. День стоял ясный, теплый, солнце освещало меняющуюся сине-зеленую с золотом панораму. Brown basked in it all unashamedly, and the hard-bitten Bush took his ease whenever the peacefulness of it caught him napping; in Bush's stern philosophy mankind - naval mankind at least - was born to sorrow and difficulty and danger, and any variation from such a state of affairs must be viewed with suspicion and not enjoyed too much lest it should have to be paid for at compound interest. Браун млел на солнце без всякого стеснения, и даже закаленный боями Буш расслабился, убаюканный ленивым спокойствием: согласно суровой философии Буша, человечество - по крайней мере, флотское человечество - рождается в мир для скорбей, опасностей и лишений, подарки же судьбы следует принимать с опаской и не радоваться чрез меру, дабы не пришлось потом расплачиваться с процентами. It was too good to be true, this delightful drifting down the river, as morning wore into noon and noon into prolonged and dreamy afternoon, with a delicious lunch to eat of a cold pate (a parting gift from fat Jeanne) and a bottle of wine. Слишком хороша для реальности была эта прогулка по реке, утро, плавно переходящее в полдень, долгое сонное время после полудня с холодным пирогом (прощальным даром толстухи Жанны) и бутылкой вина на обед. The little towns, or rather villages, which they passed were all perched up high on the distant banks beyond the flood limits; Hornblower, who already knew by heart the brief itinerary and table of distances which the Count had made out for him, was aware that the first town with a bridge was at Briare, which they could not reach until late evening. Городки или, вернее, деревни, мимо которых они проходили, лепились на незатопляемых в паводок речных террасах. Хорнблауэр, выучивший назубок табличку городов и расстояний, составленную для него графом, знал, что первый мост впереди будет в Бриаре, и доберутся они туда не раньше вечера. He had intended to wait above the town until nightfall and then to run through in the darkness, but as the day wore on his resolve steadily hardened to push on without waiting. Он намеревался дождаться темноты и миновать город ночью, но время шло, и решение не ждать постепенно крепло. He could not analyse his motives. Он сам не понимал, что им движет. He was aware that it was a very remarkable thing for him to do, to run into danger, even the slightest, when urged neither by the call of duty nor the thirst for distinction. Прежде такого с ним не случалось - идти на риск, пусть даже небольшой, когда к тому не понуждают ни долг, ни желание отличиться. Here the only benefit would be the saving of an hour or two's time. Единственное, что они выиграют, это час или два времени. The Nelsonian tradition to 'lose not an hour' was grained deeply into him, but it was hardly that which influenced him. Нельсоновская традиция "не терять ни часу" глубоко укоренилась в нем, однако сейчас не она гнала его вперед. Partly it was his innate cross-grainedness. Частично это была его строптивость. Everything had gone so supremely well. Все шло просто великолепно. Their escape from their escort had been almost miraculous, the coincidence which had brought them to the Ch?teau de Gra?ay, where alone in all France they could have found safety, was more nearly miraculous still. Их побег от Кайяра граничил с чудом, случай, приведший их в замок де Грасай, единственное место, где они могли укрыться, с еще большим правом мог называться чудесным. Now this voyage down the river bore every promise of easy success. Теперешнее путешествие по реке обещало легкий успех. His instinctive reaction to all this unnatural prosperity was to put himself into the way of trouble - there had been so much trouble in his life that he felt uneasy without it. На эту противоестественную благодать Хорнблауэр инстинктивно откликался желанием самому напроситься на неприятности - в его жизни было столько неприятностей, что без них он чувствовал себя неуютно. But partly he was being driven by devils. Частично же его подзуживал злой дух. He was morose and cantankerous. Он был мрачен и сварлив. Marie was being left behind, and he was regretting that more with every yard that divided them. Мари осталась позади - с каждым разделяющим их ярдом он сожалел об этом все сильнее. He was tormented by the thought of the shameful part he had played, and by memories of the hours they had spent together; sentimentally he was obsessed with longing for her. Он терзался мыслью о своей недостойной роли, с тоской вспоминал проведенные вместе часы, он томился по ней невыносимо. And ahead of him lay England where they thought him dead, where Maria would by now have reconciled herself to her loss and would be doubly and painfully happy with him in consequence, and where Barbara would have forgotten him, and where a court martial to inquire into his conduct awaited him. А впереди Англия, где его считают мертвым, где Мария уже смирилась с утратой и будет вдвойне и мучительно рада его возвращению, где Барбара его позабыла, где ждет трибунал и придется отвечать за свои поступки. He thought grimly that it might be better for everyone if he were dead; he shrank a little from the prospect of returning to England as one might shrink from a cold plunge, or as he shrank from the imminent prospect of danger. Наверно, всем было бы лучше, если б он и вправду погиб, при мысли об Англии он сжимался, как иной сжимается перед прыжком в холодную воду, как сжимался бы он сам перед лицом близкой и неминуемой опасности. That was the ruling motive. Этот-то страх и побуждал его торопиться. He had always forced himself to face danger, to advance bravely to meet it. Он всегда смотрел опасности в лицо, смело шел ей навстречу. He had always gulped down any pill which life had presented to him, knowing that any hesitation would give him a contempt for himself more bitter still. Он готов был без колебаний проглотить любую горькую пилюлю из тех, что преподносит судьба, ибо знал - презрение к себе еще горше. So now he would accept no excuse for delay. Так и теперь, он не принимал оправданий медлить. Briare was in sight now, down at the end of the long wide reach of the river. Its church tower was silhouetted against the evening sky, and its long straggling bridge stood out black against the distant silver of the water. Бриар был уже виден вдалеке, церковный шпиль четко вырисовывался на вечернем небе, длинный изломанный мост над серебристой рекой казался черным. Hornblower at the sculls looked over his shoulder and saw all this; he was aware of his subordinates' eye turned inquiringly upon him. Хорнблауэр обернулся и увидел, что все подчиненные смотрели на него вопросительно. "Take the sculls, Brown," he growled. - Возьми весла, Браун, - бросил он. They changed places silently, and Bush handed over the tiller to him with a puzzled look - he had been well aware of the design to run past bridges only at night. Они поменялись местами, Буш с удивленным видом уступил Хорнблауэру румпель - он знал, что города с мостами они собирались проходить ночью. There were two vast black shapes creeping over the surface of the river down there, barges being warped out of the lateral canal on one side and into the canal of Briare on the other by way of a channel across the river dredged for the purpose. Ниже по течению ползли две черные баржи - их тянули из бокового канала по правому берегу к бриарскому каналу по левому, для этой цели участок русла был углублен. Hornblower stared forward as they approached under the impulse of Brown's steady strokes. Хорнблауэр глядел вперед, лодка быстро продвигалась под сильными взмахами Брауна. A quick examination of the water surface told him which arch of the bridge to select, and he was able to discern the tow-ropes and warps of the barges - there were teams of horses both on the bridge and on the banks, silhouetted clearly against the sky as they tugged at the ropes to drag the bulky barges across the rushing current. Хорнблауэр выбрал пролет и сумел миновать буксирные концы барж - их тянули поперек течения конной тягой, лошади шли по мосту и по берегу, черные на фоне предзакатного неба. Men were looking at them now from the bridge, and there was just sufficient gap left between the barges to enable the boat to slip between without the necessity to stop and make explanations. С моста на лодку смотрели прохожие. Между баржами был промежуток, достаточный, чтоб не останавливаться и не вступать в разговоры. "Pull!" he said to Brown, and the boat went careering headlong down the river. - Греби, - приказал Хорнблауэр, и лодка, наклонясь носом, устремилась вперед. They slid under the bridge with a rush, and neatly rounded the stern of one of the barges; the burly old man at the tiller, with a little grandchild beside him, looked down at them with a dull curiosity as they shotby. Они проскочили под мостом, ловко обогнув корму одной из барж. Кряжистый старик у румпеля и его маленький внук с любопытством следили за проносящейся лодкой. Hornblower waved his hand gaily to the child -excitement was a drug which he craved, which always sent his spirits high - and looked up with a grin at the other men on the bridge and on the banks. Хорнблауэр весело махнул мальчику рукой -волнение всегда приятно пьянило его - и улыбнулся зевакам на мосту. Then they were past, and Briare was left behind. Вскоре те остались позади, как и город Бриар. "Easy enough, sir," commented Bush. - Легко проскочили, сэр, - заметил Буш. "Yes," said Hornblower. - Да, - сказал Хорнблауэр. If they had been travelling by road they certainly would have been stopped for examination of their passports; here on the unnavigable river such a proceeding occurred to no one. Если б они ехали по дороге, их бы остановили и спросили паспорта, на несудоходной реке это никому не пришло в голову. The sun was low now, shining right into his eyes as he looked forward, and it would be dark in less than an hour. Солнце садилось, сияя прямо в глаза, через час должно было стемнеть. Hornblower began to look out for a place where they could be comfortable for the night. Хорнблауэр присматривал место для ночевки. He allowed one long island to slide past them before he saw the ideal spot - a tiny hummock of an island with three willow trees, the green of the central part surrounded by a broad belt of golden brown where the receding river had left the gravel exposed. Он пропустил один длинный остров, потом увидел, что искал - высокий, заросший ивами островок с поляной посередине, окаймленный золотисто-бурой галькой. "We'll run the boat aground over there, Brown," he announced. - Мы пристанем здесь, - объявил он. "Easy. - Шабаш. Pull starboard. Правая на воду. Pull both. Обе на воду. Easy." Шабаш. It was not a very good landing. Пристали они не то чтоб успешно. Hornblower, despite his undoubted ability in handling big ships, had much to learn regarding the behaviour of flat-bottomed boats amid the shoals of a river. Хорнблауэр, несмотря на безусловное умение править большим кораблем, должен был еще учиться и учиться тому, как ведет себя плоскодонка между речных мелей. There was a black eddy, which swung them round; the boat had hardly touched bottom before the current had jerked her free again. Их развернуло встречным течением - лодка едва коснулась днищем гальки, как ее понесло обратно. Brown, tumbling over the bows, was nearly waist deep in water and had to grab the painter and brace himself against the current to check her. Браун, спрыгнув с носа, оказался по пояс в воде и вынужден был, схватив фалинь, с усилием удерживать лодку против течения. The tactful silence which ensued could almost be felt while Brown tugged the boat up to the gravel again -Hornblower, in the midst of his annoyance, was aware of Bush's restless movement and thought of how his first lieutenant would have admonished a midshipman guilty of such a careless piece of work. Вежливое молчание ощущалось почти физически. Браун тащил лодку к берегу. Раздосадованный Хорнблауэр услышал ерзанье Буша и представил взбучку, которая ждала бы допустившего подобную оплошность мичмана. It made him grin to think of Bush bottling up his feelings, and the grin made him forget his annoyance. Он улыбнулся, представив, как его первый лейтенант давит в себе раздражение, и улыбка помогла забыть досаду. He stepped out into the shallow water and helped Brown run the lightened boat farther up the bank, checking Bush when he made to step out too - Bush could never accustom himself to seeing his captain at work while he sat idle. Он вылез на мелководье и помог Брауну тащить полегчавшую лодку к берегу, остановив Буша, который тоже собрался было вылезти - Буш все еще не привык сложа руки смотреть, как трудится капитан. The water was no more than ankle-deep by the time he allowed Bush to disembark; they dragged the boat up as far as she could go and Brown made fast the painter to a peg driven securely into the earth, as a precaution in case any unexpected rise in the water level should float the boat off. Он позволил Бушу вылезти, когда воды осталось по щиколотку - они тащили лодку, сколько могли, потом Браун привязал фалинь к прочно забитому колышку, чтоб ее не унесло внезапным паводком. The sun had set now in the flaming west, and it was fast growing dark. Солнце садилось на пылающем западе, быстро темнело. "Supper," said Hornblower. - Ужин, - сказал Хорнблауэр. "What shall we have?" - Что будем есть? A captain with strict ideas of discipline would merely have announced what they should eat, and would certainly not have called his subordinates into consultation, but Hornblower was too conscious of the top-heavy organization of his present ship's company to be able to maintain appearances to that extent. Строгий ревнитель дисциплины просто объявил бы, что готовить, и не пригласил бы подчиненных к обсуждению, но Хорнблауэр прекрасно осознавал перекосы в команде и не собирался до такой степени сохранять видимость обычного распорядка. Yet Bush and Brown were still oppressed by a life-long experience of subordination and could not bring themselves to proffer advice to their captain; they merely fidgeted and stood silent, leaving it to Hornblower to decree that they should finish off the cold pate with some boiled potatoes. Однако Буш и Браун привыкли повиноваться и не смели советовать капитану, они стояли, молчаливые и смущенные, пока Хорнблауэр не остановил выбор на остатках холодного пирога и вареной картошке. Once the decision was made, Bush proceeded to amplify and interpret his captain's original order, just as a good first lieutenant should. Только распоряжение прозвучало, Буш, как и пристало хорошему первому лейтенанту, стал претворять его в жизнь. "I'll handle the fire here," he said. - Я разведу костер, - сказал он. "There ought to be all the driftwood we need, Brown. - Браун, на берегу должен быть плавник. Yes, an' I'll want some sheer-legs to hang the pan over the fire - cut me three off those trees, there." Да, и мне понадобятся рогатины, чтобы подвесить котелок. Срежь мне три штуки с этого дерева. Bush felt it in his bones that Hornblower was meditating taking part in the preparation of supper, and could not bear the thought. Буш нутром чуял, что Хорнблауэр замыслил поучаствовать в приготовлении ужина, и противился этому всем естеством. He looked up at his captain half appealingly, half defiantly. Он посмотрел на капитана полупросительно, полупредостерегающе. A captain should not merely never be seen doing undignified work, but he should be kept in awful isolation, screened away in the mysterious recesses of his cabin. Капитану не только противопоказано марать руки черной работой, ему еще положено пребывать в гордом одиночестве, затворенному в таинственных недрах своей каюты. Homblower left them to it, and wandered off round the tiny island, looking over at the distant banks and the far houses, fast disappearing in the growing twilight. Хорнблауэр смирился и пошел прогуляться по острову, оглядывая далекие берега и редкие домишки, быстро исчезающие в сумерках. It was a shock to discover that the pleasant green which carpeted most of the island was not the grass he had assumed it to be, but a bank of nettles, knee high already despite the earliness of the season. Он быстро сделал неприятное открытие -заманчивая зелень, которую он издали принял за траву, оказалось крапивой, несмотря на раннюю весну вымахавшей уже по колено. Judging by his language, Brown on the other side had just made the same discovery while seeking fuel with his feet bare. Судя по выражениям, которые употреблял Браун на другом конце острова, тот, выйдя босиком на поиски дров, тоже это обнаружил. Hornblower paced the gravel bank for a space, and on his return it was an idyllic scene which met his eyes. Хорнблауэр некоторое время ходил по галечной отмели, а вернувшись, увидел идиллическую картину. Brown was tending the little fire which flickered under the pot swinging from its tripod, while Bush, his wooden leg sticking stiffly out in front of him, was peeling the last of the potatoes. Браун подбрасывал ветки в пылающий под котелком на треноге костерок, Буш, выставив вперед деревянную ногу, дочищал последнюю картофелину. Apparently Bush had decided that a first lieutenant could share menial work with the sole member of the crew without imperilling discipline. Явно Буш рассудил, что первый лейтенант может без ущерба для дисциплины разделить низменные обязанности с единственным членом команды. They all ate together, wordless but friendly, beside the dying fire; even the chill air of the evening did not cool the feeling of comradeship of which each was conscious in his own particular way. Они ели вместе, молча, по-братски, возле угасающего костерка, даже холодный вечерний ветер не остудил ощущения дружества, которое каждый по-своему испытывал. "Shall I set a watch, sir?" asked Bush, as supper ended. - Выставить вахту, сэр? - спросил Буш, когда они поели. "No," said Hornblower. - Нет, - ответил Хорнблауэр. The minute additional security which would be conferred by one of them staying awake would not compare with the discomfort and inconvenience of everyone losing four hours' sleep each night. Если бодрствовать по очереди, ночлег будет чуть безопаснее, но зато всем троим придется недосыпать по четыре часа каждую ночь - не стоит оно того. Bush and Brown slept in cloak and blanket on the bare soil, probably, Hornblower anticipated, most uncomfortably. Буш и Браун спали в плаще и одеяле на голой земле и, вероятно, в большом неудобстве. For himself there was a mattress of cut nettles cunningly packed under the boat cover which Brown had prepared for him on the most level part of the gravel spit, presumably at a grave cost in stings. Хорнблауэру Браун нарезал и набил в лодочный чехол крапивы, вероятно, сильно при этом нажегшись, а получившийся матрац расстелил на самом ровном участке галечной отмели. He slept on it peacefully, the dew wetting his face and the gibbous moon shining down upon it from the starry sky. Хорнблауэр спал на нем мирно, роса выпала на лицо, ущербный месяц сиял в звездном небе прямо над ним. Vaguely he remembered, in a troubled fashion, the stories of the great leaders of men - Charles XII especially - who shared their men's coarse fare and slept like them on the bare ground. Засыпая, он со смутной тревогой припоминал истории о великих воителях - Карле XII Шведском в особенности - которые делили с солдатами грубую пищу и спали, подобно им, на голой земле. For a second or two he feared he should be doing likewise, and then his common sense overrode his modesty and told him that he did not need to have recourse to theatrical tricks to win the affections of Bush and Brown. Секунду или две он со страхом думал, не должен ли поступить так же, но здравый смысл поборол смущение и подсказал, что Браун и Буш любят его и без театральных жестов. CHAPTER TWELVE XII Those days on the Loire were pleasant, and every day was more pleasant than the one preceding. Эти дни на Луаре были радостны, и каждый следующий день радовал больше предыдущего. For Hornblower there was not merely the passive pleasure of a fortnight's picnic, but there was the far more active one of the comradeliness of it all. Хорнблауэр наслаждался не только и не столько ленивым двухнедельным пикником, сколько деятельным дружеством этих дней. During his ten years as a captain his natural shyness had reinforced the restrictions surrounding his position, and had driven him more and more in upon himself until he had grown unconscious of his aching need for human companionship. Десять лет он служил капитаном, и природная робость, подкрепленная необходимостью держать дистанцию, заставляла его все глубже замыкаться в себе, так что он перестал замечать, как остро нуждается в товариществе. In that small boat, living at close quarters with the others, and where one man's misfortune was everyone's, he came to know happiness. Здесь, в маленькой лодке, где беда одного становилась общей бедой, он познал счастье. His keen insight made him appreciate more than ever the sterling good qualities of Bush, who was secretly fretting over the loss of his foot, and the inactivity to which that loss condemned him, and the doubtfulness of his future as a cripple. Он лучше прежнего оценил, какое сокровище Буш - тот втайне горевал об утрате ноги и вынужденной бездеятельности, тревожась, чего калеке ждать от будущего. "I'll see you posted as captain," said Hornblower, on the only occasion on which Bush hinted at his troubles, "if it's my last act on earth." - Я добьюсь, чтобы вас назначили капитаном, -сказал Хорнблауэр, когда Буш один-единственный раз намекнул ему на свои сомнения, - даже если это будет последнее, что я успею сделать в жизни. He thought he might possibly contrive that, even if disgrace awaited him personally in England. Он думал, что сумеет сдержать обещание, даже если суд признает его виновным. Lady Barbara must still remember Bush and the old days in the Lydia, and must be aware of his good qualities as Hornblower was himself. Леди Барбара должна помнить Буша до "Лидии", она не хуже Хорнблауэра знает о его достоинствах. An appeal to her, properly worded - even from a man broken by court martial - might have an effect, and might set turning the hidden wheels of Government patronage. Призыв к ней, написанный в нужных выражениях - даже от человека, осужденного трибуналом -может возыметь действие и привести в движение скрытый механизм протекции. Bush deserved post rank more than half the captains he knew on the list. Буш заслуживает капитанского звания больше, чем половина знакомых ему капитанов. Then there was Brown with his unfailing cheerfulness. И здесь же был неизменно бодрый Браун. No one could judge better than Hornblower the awkwardness of Brown's position, living in such close proximity to two officers. Никто лучше Хорнблауэра не мог оценить, как трудно Брауну жить в тесной близости с двумя офицерами. But Brown always could find the right mixture of friendliness and deference; he could laugh gaily when he slipped on a rounded stone and sat down in the Loire, and he could smile sympathetically when the same thing happened to Hornblower. Однако Браун всегда находил верное соотношение между дружественностью и почтением. Он от души хохотал, когда поскользнулся на круглом камне и сел с размаху в Луару; сочувственно улыбнулся, когда то же случилось с Хорнблауэром. He busied himself over the jobs of work which had to be done, and never, not even after ten days' routine had established something like a custom, appeared to take it for granted that his officers would do their share. Он брался за любую работу и ни разу, даже спустя десять дней, когда у них сложилось нечто вроде привычного распорядка, не показал, что ждет от офицеров помощи. Hornblower could foresee a great future for Brown, if helped by a little judicious exertion of influence. Хорнблауэр предвидел большое будущее для Брауна при разумной поддержке сверху. He might easily end as a captain, too - Darby and Westcott had started on the lower deck in the same fashion. Он может легко дойти до капитана - Дарби и Весткот тоже начинали на нижней палубе. Even if the court martial broke him Hornblower could do something to help him. Даже если Хорнблауэра осудит трибунал, он сумеет помочь Брауну. Elliott and Bolton at least would not desert him entirely, and would rate Brown as midshipman in their ships if he asked them to with special earnestness. По крайней мере, Болтон и Эллиот не отвернутся от него окончательно и возьмут Брауна мичманом, если их попросить. In making these plans for the future of his friends, Hornblower could bring himself to contemplate the end of the voyage and the inevitable court martial with something like equanimity; for the rest, during those golden days, he was able to avoid all thought of their approaching end. Придумывая, как помочь друзьям, Хорнблауэр убедил себя смириться с окончанием путешествия и неминуемым трибуналом, в остальном же этими золотыми днями он сумел избежать мыслей о том, что будет после их окончания. It was a placid journey through a placid Limbo. То было неомраченное ничем путешествие. He was leaving behind him in the past the shameful memory of his treatment of Marie, and the troubles to come were still in the future; for once in his life he was able to live in the lotus-eating present. Мысли о постыдном обращении с Мари остались в прошлом, неприятности ждали где-то далеко в будущем; в кои-то веки можно было наслаждаться блаженным настоящим. All the manifold little details of the journey helped towards this desirable end - they were so petty and yet temporarily so important. Продвижение вперед наполняли мелкие события -пустяковые сами по себе, они были в данную минуту очень значительны. Selecting a course between the golden sandbanks of the river; stepping out overside to haul the boat over when his judgement was incorrect; finding a lonely island on which to camp at night, and cooking supper when one was found; drifting past the gravel dredgers and the rare fishing parties; avoiding conspicuous behaviour while passing towns; there were always trifles to occupy the mind. Выбрать курс между золотистыми отмелями, вылезать наружу и тащить лодку, если ошибся, найти одинокий островок для ночлега и приготовить ужин, пройти мимо лодок, черпающих песок, или редких рыболовов, миновать город, не возбуждая подозрений - забот хватало. There were the two nights when it rained, and they all slept huddled together under the shelter of a blanket stretched between willow trees - there had been a ridiculous pleasure about waking up to find Bush snoring beside him with a protective arm across him. Две ночи шел дождь, и они спали рядом под натянутым между ив одеялом - забавно, какой радостью было, проснувшись, услышать рядом сопение Буша и обнаружить на себе его заботливую руку. There was the pageantry of the Loire - Gien with its ch?teau-fortress high on its terraces, and Sully with its vast rounded bastions, and Ch?teau-Neuf-sur-Loire, and Jargeau. Пышной процессией проходили виды - Жьен со средневековым замком на высоком обрыве, Сюлли с большими полукруглыми бастионами, Шато-неф-сюр-Луар, Жеранд. Then for miles along the river they were in sight of the gaunt square towers of the cathedral of Orleans -Orleans was one of the few towns with an extensive river front, past which they had to drift unobtrusively and with special care at its difficult bridges. Много миль подряд они видели огромные узорные шпили орлеанского собора - Орлеан оказался одним из немногих городов, раскинувшихся на самом берегу реки, пришлось с особой тщательностью пробираться под его трудными мостами. Orleans was hardly out of sight before they reached Beaugency with its interminable bridges of countless arches and its strange square tower. Только скрылся из глаз Орлеан, как начался Божанси с его бесконечным многоарочным мостом и странной квадратной крепостью. The river was blue and gold and green. Река синела, золотилась и зеленела. The rocks above Nevers were succeeded by the gravel banks of the middle reaches, and now the gravel gave way to sand, golden sand amid the shimmering blue of the river whose water was a clear green overside. Галечные отмели, сменившие в среднем течении перекаты Невера, теперь уступили место золотистым песчаным отмелям посреди искрящейся речной голубизны, зеленой за бортом лодки. All the contrasted greens delighted Hornblower's eyes, the green of the never-ending willows, of the vineyards and the cornfields and the meadows. Разнообразная зелень радовала глаз - зелень нескончаемых ив, виноградников, полей и лугов. They passed Blois, its steeply-humped bridge crowned by the pyramid whose inscription proclaimed the bridge to be the first public work of the infant Louis XV, and Chaumont and Amboise, their lovely ch?teaux towering above the river, and Tours - an extensive water front to sidle past here, too - and Langeais. В Блуа они прошли под горбатым мостом с обелиском и надписью, что мост сей возвел малолетний Людовик XV, миновали Шомон и Амбуаз с высящимися над рекой дворцами, Тур (он, как и Орлеан, раскинулся вдоль самой реки), Ланже. The wild desolation of the island-studded river was punctuated everywhere by towers and ch?teaux and cathedrals on the distant banks. Река и ее многочисленные островки чаще были безлюдны, но в отдалении высились замки, дворцы и церкви. Below Langeais the big placid Vienne entered the river on their left, and appeared to convey some of its own qualities to the united stream, which was now a little slower and more regular in its course, its shallows becoming less and less frequent. За Ланже Луара соединилась с полноводной, медлительной Вьенной. Теперь она стала шире, прямее, мели встречались все реже и реже. After Saumur and the innumerable islands of Les Ponts de C?, the even bigger Maine came in on their right, and finally deprived the wild river of all the characteristics which had endeared it to them. После Сомюра и бесчисленных островов Ле-Пон-де-Се к ней присоединились еще более полноводная Майенна, и река окончательно утратила своеобразие, с которым они успели сродниться. Here it was far deeper and far slower, and for the first time they found the attempt to make the river available for commercial traffic successful here - they had passed numerous traces of wasted work on Bonaparte's part higher up. Она стала глубже, медлительнее, и впервые они увидели успехи в речном сообщении - выше по течению им часто встречались следы неудавшихся прожектов Бонапарта. But below the confluence of the Maine the groynes and dykes had withstood the winter floods and the continual erosion, had piled up long beaches of golden sand on either bank, and had left in the centre a deep channel navigable to barges - they passed several working their way up to Angers from Nantes. За впадением Майенны волнорезы и дамбы уже могли противостоять паводкам и постоянному размыву: вдоль них нанесло золотистого песку, и фарватер был достаточно глубок для барж - лодка миновала не одну на пути из Анже в Нант. Mostly they were being towed by teams of mules, but one or two were taking advantage of a westerly wind to make the ascent under vast gaff-mainsails. Обычно их тянули мулы, но одна-две шли с западным ветром под гафельными гротами. Hornblower stared hungrily at them, for they were the first sails he had seen for months, but he put aside all thought of stealing one. Хорнблауэр жадно смотрел на эти, первые за много месяцев, паруса, но от мысли украсть баржу отказался сразу. A glance at their clumsy lines assured him that it would be more dangerous to put to sea, even for a short distance, in one of those than in the cockleshell boat they had already. Достаточно было взглянуть на неуклюжие обводы, чтоб убедиться - выходить на ней в море будет куда опаснее, чем даже на теперешней их плоскодонке. That westerly wind that brought the barges up brought something else with it, too. Подгонявший баржи западный ветер принес с собой и кое-что еще. Brown, diligently tugging at the sculls as he forced the boat into it, suddenly wrinkled his nose. Браун, усердно налегая на весла, вдруг потянул носом. "Begging your pardon, sir," he said, - Прошу прощения, сэр, - сказал он. "I can smell the sea." - Я чую море. They sniffed at the breeze, all three of them. Они принюхались к ветру, все трое. "By God, you're right, Brown," said Bush. - Господи, ты прав, Браун, - сказал Буш. Hornblower said nothing, but he had smelt the salt as well, and it had brought with it such a wave of mixed feelings as to leave him without words. Хорнблауэр не сказал ничего. Он тоже уловил запах соли, пробудивший бурю смешанных чувств, от которых на время лишился дара речи. And that night after they had camped - there were just as many desolate islands to choose from, despite the changes in the river - Hornblower noticed that the level of the water had risen perceptibly above where it had stood when they beached the boat. Этим вечером на стоянке - пустынных островков, несмотря на изменившийся характер реки, было по-прежнему предостаточно - он заметил, что уровень воды заметно поднялся того, как они вытащили лодку. It was not flood water like the time when after a day of heavy rain their boat had nearly floated during the night; on this evening above Nantes there had been no rain, no sign of it, for three days. То не был паводок, как в ночь после сильного дождя, когда лодку чуть не унесло. Дождей не было уже дня три. Hornblower watched the water creep up at a rate almost perceptible, watched it reach a maximum, dally there for a space, and then begin to sink. Хорнблауэр наблюдал, как вода почти на глазах пребывает, наблюдал, как она дошла до наивысшего уровня, подержалась немного и началась спадать. It was the tide. То был прилив. Down at Paimboeuf at the mouth there was a rise and fall of ten or twelve feet, at Nantes one of four or six; up here he was witnessing the last dying effort of the banked up sea to hold the river back in its course. * Ниже, у Пембефа, перепад между приливом и отливом составляет футов десять-двенадцать, в Нанте - четыре-шесть, здесь Хорнблауэр видел последние усилия зажатого берегами моря обратить реку вспять. There was a strange emotion in the thought. Мысль эта пробудила странные чувства. They had reached tidewater at last, the habitat on which he had spent more than half his life; they had travelled from sea to sea, from the Mediterranean to what was at least technically the Atlantic; this same tide he was witnessing here washed also the shores of England, where were Barbara, and Maria, and his unknown child, and the Lords Commissioners of the Admiralty. Вот он и добрался до приливно-отливных вод, на которых провел больше половины жизни, они проделали путь от моря до моря, от Средиземного до того, что уже можно в некотором роде назвать Атлантикой - прилив, за которым он сейчас следил, накатывает на берега Англии, где живут Барбара, Мария, неведомое дитя и лорды Адмиралтейства. But more than that. It meant that their pleasant picnic on the Loire was over. Мало того, окончился беспечный пикник на Луаре. In tidal water they could not hope to move about with half the freedom they had known inland; strange faces and new arrivals would be scanned with suspicion, and probably the next forty-eight hours or so would determine whether he was to reach England to face a court martial or be recaptured to face a firing squad. В этих водах им уже не двигаться так привольно: незнакомцев будут проверять пристрастно и подозрительно. В следующие сорок восемь часов решится, достигнет ли он Англии, чтобы предстать перед трибуналом, или вновь попадет в плен и будет расстрелян. Hornblower knew that moment the old sensation of excitement, which he called fear to himself - the quickened heart beat, the dampening palms, the tingling in the calves of his legs. Он ощутил признаки волнения, которое называл страхом - сердце забилось чаще, ладони вспотели, по ногам пробежал холодок. He had to brace himself to master these symptoms before returning to the others to tell them of his observations. Пришлось взять себя в руки, прежде чем идти к остальным и сообщить о своих наблюдениях. "High water half an hour back, sir?" repeated Bush in reply. - Наивысший прилив полчаса назад, сэр? -переспросил Буш. "Yes. -Да. "M'm," said Bush. - М-м, - сказал Буш. Brown said nothing, as accorded with his position in life, but his face bore momentarily the same expression of deep cogitation. Браун знал свое место и потому смолчал, однако и его лицо выразило ту же сосредоточенную задумчивость. They were both assimilating the fact, in the manner of seamen. Оба они впитывали услышанное на моряцкий манер. Hornblower knew that from now on, with perhaps a glance at the sun but not necessarily with a glance at the river, they would be able to tell offhand the state of the tide, producing the information without a thought by the aid of a subconscious calculating ability developed during a lifetime at sea. Хорнблауэр знал, что с этой минуты они, взглянув на солнце и даже необязательно на реку, без запинки ответят, в какой стадии прилив, опираясь на приобретенную за долгие годы в море привычку. He could do the same himself - the only difference between them was that he was interested in the phenomenon while they were indifferent to it or unaware of it. Он и сам мог это сделать - разница была в том, что его это явление занимало, их же оставляло равнодушными, если вообще осознавалось. CHAPTER THIRTEEN XIII For their entrance into Nantes Hornblower decided that they must wear their uniforms as officials of the customs service. Перед самым Нантом Хорнблауэр счел, что пора надеть таможенные мундиры. It called for long and anxious thought to reach this decision, a desperately keen balancing of chances. Решение это далось ему после долгих и тревожных раздумий, тщательного просчета вероятностей. If they arrived in civilian clothes they would almost certainly be questioned, and in that case it would be almost impossible to explain their lack of papers and passports, whereas in uniform they might easily not be questioned at all, and if they were a haughty demeanour might still save them. Если они появятся в гражданском, то едва ли избегнут расспросов, и в таком случае наверняка не смогут объяснить отсутствие документов и паспортов, людей в форме могут вообще ни о чем не спросить, а и спросят, выручит надменный уверенный вид. But to pose as a colonel of douaniers would call for histrionic ability on the part of Hornblower, and he mistrusted himself - not his ability, but his nerve. Однако, чтобы изображать таможенника, Хорнблауэру придется до предела напрячь актерские способности, а он опасался за себя - не за умение притворяться, но за нервы. With remorseless self-analysis he told himself that he had played a part for years, posing as a man of rigid imperturbability when he was nothing of the kind, and he asked himself why he could not pose for a few minutes as a man of swaggering and overbearing haughtiness, even under the additional handicap of having to speak French. Он безжалостно напоминал себе, что много лет актерствовал, изображая невозмутимость, совершенно ему чуждую. Неужели он не может несколько минут изображать человека, которого распирает высокомерное чванство, даже если при этом придется говорить по-французски? In the end it was in despite of his doubts that he reached his decision, and put on the neat uniform and pinned the glittering Legion of Honour on his breast. Наконец он решился, наперекор сомнениям, надел новенький мундир и приколол к груди сверкающий орден Почетного Легиона. As always, it was the first moment of departure which tried him most - getting into the sternsheets of the boat and taking the tiller while Brown got out the sculls. Как всегда, особенно тяжело дались первые минуты, когда надо было сесть на кормовое сиденье и взяться за румпель. The tension under which he laboured was such that he knew that, if he allowed it, the hand that rested on the tiller would tremble, and the voice which gave the orders to Brown would quaver. Он был в таком напряжении, что знал - расслабься на секунду, и рука на румпеле начнет дрожать, голос, отдающий Брауну приказы, сорвется. So he carried himself with the unbending rigidity which men were accustomed to see in him, and he spoke with the insensitive harshness he always used in action. Потому он держался суровым и собранным, каким его привыкли видеть в бою, и говорил с обычной для трудных минут резкостью. Under the impulse of Brown's sculls the river glided away behind them, and the city of Nantes came steadily nearer. Браун опустил весла на воду, и река заскользила мимо. Нант приближался. Houses grew thicker and thicker on the banks, and then the river began to break up into several arms; to Hornblower the main channel between the islands was made obvious by the indications of traces of commercial activity along the banks - traces of the past, largely, for Nantes was a dying town, dying of the slow strangulation of the British blockade. Домики по берегам стояли теснее. Потом река начала делиться на рукава. Хорнблауэр угадал главную протоку между островами по следам торговой деятельности на берегах - следам прошлого, ибо Нант умирал в тисках британской блокады. The lounging idlers along the quays, the deserted warehouses, all indicated the dire effects of war upon French commerce. Праздношатающиеся бездельники на набережной, брошенные склады, все подтверждало, что война сгубила французскую торговлю. They passed under a couple of bridges, with the tide running strongly, and left the huge mass of the ducal ch?teau to starboard; Hornblower forced himself to sit with careless ease in the boat, as though neither courting nor avoiding observation; the Legion of Honour clinked as it swung upon his breast. Они прошли под двумя мостами, миновали громаду герцогского замка по правому борту. Хорнблауэр принуждал себя сидеть с беззаботным видом, словно не ищет внимания, но и не избегает его, орден Почетного Легиона на груди качался и позвякивал. A side glance at Bush suddenly gave him enormous comfort and reassurance, for Bush was sitting with a masklike immobility of countenance which told Hornblower that he was nervous too. Искоса взглянув на Буша, Хорнблауэр внезапно испытал дивное, ни с чем несравнимое облегчение. Буш сидел с таким невозмутимо-каменным лицом, что сразу стало ясно - ему в высшей степени не по себе. Bush could go into action and face an enemy's broadside with an honest indifference to danger, but this present situation was trying his nerves severely, sitting watched by a thousand French eyes, and having to rely upon mere inactivity to save himself from death or imprisonment. Буш шел бы в бой или ждал неприятельских бортовых залпов с искренним презрением к опасности, но не мог так же спокойно выдержать взгляды тысяч французских глаз, когда под угрозой смерти и плена надо сидеть сложа руки. The sight was like a tonic to Hornblower. Зрелище это ободрило Хорнблауэра. His cares dropped from him, and he knew the joy and thrill of reckless bravery. Тревоги отпустили, сменившись радостной, бесшабашной отвагой. Beyond the next bridge the maritime port began. За следующим мостом начался морской порт. Here first were the fishing boats - Hornblower looked keenly at them, for he had in mind to steal one of them. Сперва стали попадаться рыбачьи лодки -Хорнблауэр разглядывал их пристально, так как намеревался одну украсть. His experience under Pellew in the blockading squadron years ago was serving him in good stead now, for he knew the ways of those fishing boats. К счастью, он многое узнал об этих лодках, служа под началом у Пелью в блокадной эскадре. They were accustomed to ply their trade among the islands of the Breton coast, catching the pilchards which the French persisted in calling 'sardines', and bringing their catch up the estuary to sell in the market at Nantes. Они промышляли сардин у бретонских островов и везли в Нант продавать. He and Bush and Brown between them could handle one of those boats with ease, and they were seaworthy enough to take them safely out to the blockading squadron, or to England if necessary. Втроем он, Браун и Буш легко смогут управлять такой лодкой, при этом маленькие суденышки достаточно мореходны, чтоб добраться до блокадной эскадры, а, если понадобится, то и до Англии. He was practically certain that he would decide upon such a plan, so that as they rowed by he sharply ordered Brown to pull more slowly, and he turned all his attention upon them. Хорнблауэр был почти уверен, что остановится на этом плане, поэтому велел Брауну грести помедленней, сам же внимательно разглядывал лодки. Below the fishing boats two American ships were lying against the quay, the Stars and Stripes fluttering jauntily in the gentle wind. За рыбачьими суденышками у пристани стояли два американских корабля под звездно-полосатыми флагами. His attention was caught by a dreary clanking of chains - the ships were being emptied of their cargoes by gangs of prisoners, each man staggering bent double under a bag of grain. Внимание Хорнблауэра привлекло унылое звяканье цепей - на разгрузке работали арестанты, каждый, согнувшись вдвое, нес на спине мешок с зерном. That was interesting. Hornblower looked again. Хорнблауэр заинтересовался и взглянул пристальнее. The chain gangs were under the charge of soldiers -Hornblower could see the shakos and the flash of the musket barrels - which gave him an insight into who the poor devils might be. Арестантов охраняли солдаты - он видел кивера и ружейные дула. They were military criminals, deserters, men caught sleeping at their posts, men who had disobeyed an order, all the unfortunates of the armies Bonaparte maintained in every corner of Europe. Он догадался, кто эти бедняги в цепях -дезертиры, солдаты, уснувшие на посту, все мелкие нарушители уставов из всех армий Бонапарта. Their sentences condemned them to 'the galleys' and as the French Navy no longer used galleys in which they could be forced to tug at the oars, they were now employed in all the hard labour of the ports; twice as lieutenant in Pellew's Indefatigable Hornblower had seen picked up small parties of desperate men who had escaped from Nantes in much the same fashion as he himself proposed now to do. Их приговорили "к галерам", но поскольку галер во французском флоте не осталось, то использовали на любых тяжелых работах в порту. Когда Хорнблауэр был лейтенантом у Пелью, "Неустанный" раза два подбирал каторжников, бежавших из Нанта примерно так же, как намеревался бежать он. And then against the quay below the American ships they saw something else, something which caused them to stiffen in their seats. The tricolour here was hoisted above a tattered blue ensign, flaunting a petty triumph. А дальше у пирса, за американскими судами, они увидели нечто такое, от чего как сидели, так и замерли - трехцветный французский флаг кичливо плескал над выцветшим британским. "Witch of Endor, ten-gun cutter," said Bush hoarsely. - "Аэндорская волшебница", десятипушечный тендер, - выговорил Буш хрипло. "A French frigate caught her on a lee shore off Noirmoutier last year. - В прошлом году французский фрегат захватил ее у Нуармутье. By God, isn't it what you'd expect of the French? Господи, кто бы кроме французов додумался? It's eleven months ago and they're still wearing French colours over British." Одиннадцать месяцев прошло, а у нее все еще их флаг над нашим. She was a lovely little ship; even from where they were they could see the perfection of her lines - speed and seaworthiness were written all over her. Кораблик был невероятно хорош - даже отсюда они видели совершенство обводов, на которых, казалось, было написано: ходкость и маневренность. "The Frogs don't seem to have over-sparred her the way you'd expect 'em to," commented Bush. - Лягушатники, похоже, не навесили на нее своих огромных парусов, - продолжил Буш. She was ready for sea, and their expert eyes could estimate the area of the furled mainsail and jib. Корабль был снаряжен к отплытию, и они наметанным глазом оценили площадь свернутых марселя и кливера. The high graceful mast nodded to them, almost imperceptibly, as the cutter rocked minutely beside the quay. Тендер слегка качался у пристани, изящная мачта еле заметно кивала. It was as if a prisoner were appealing to them for aid, and the flapping colours, tricolour over blue ensign, told a tragic story. Казалось - пленница взывает о помощи, в подтверждение скорбной повести встряхивая триколор над синим военно-морским флагом. In a sudden rush of impulse Hornblower put the helm over. Под влиянием порыва Хорнблауэр крутанул румпель. "Lay us alongside the quay, he said to Brown. - Подведи нас к пристани, - приказал он Брауну. A few strokes took them there; the tide had turned some time ago, and they headed against the flood. Достаточно было несколько раз взмахнуть веслами - прилив недавно начался, и они двигались против течения. Brown caught a ring and made the painter fast, and first Hornblower, nimbly, and then Bush, with difficulty, mounted the stone steps to the top of the quay. Браун ухватился за кольцо и быстро закрепил фалинь. Сперва Хорнблауэр, неловко ступая затекшими ногами, потом Буш, с трудом, поднялись по каменным ступенькам на набережную. "Suivez-nous," said Hornblower to Brown, remembering at the last moment to speak French. - Suivez-nous, - сказал Хорнблауэр Брауну, в последний момент вспомнив, что надо говорить по-французски. Hornblower forced himself to hold up his head and walk with a swagger; the pistols in his side pockets bumped reassuringly against his hips, and his sword tapped against his thigh. Он принудил себя высоко держать голову и ступать важно, пистолеты в карманах успокоительно задевали бока, шпага ударяла по ноге. Bush walked beside him, his wooden leg thumping with measured stride on the stone quay. Буш шел сзади, мерно стуча деревяшкой по каменным плитам. A passing group of soldiers saluted the smart uniform, and Hornblower returned the salute nonchalantly, amazed at his new coolness. Идущие мимо солдаты отсалютовали мундиру, Хорнблауэр ответил без тени волнения, удивляясь новообретенному хладнокровию. His heart was beating fast, but ecstatically he knew he was not afraid. Сердце колотилось, но он знал, что не боится, и это было упоительно. It was worth running this risk to experience this feeling of mad bravery. Стоило пойти на риск, чтобы испытать эту беззаветную удаль. They stopped and looked at the Witch of Endor against the quay. Они остановились и поглядели на "Аэндорскую волшебницу". Her decks were not of the dazzling whiteness upon which an English first lieutenant would have insisted, and there was a slovenliness about her standing rigging which was heartbreaking to contemplate. Палубы не сверкали белизной, как у английского первого лейтенанта, стоячий такелаж был натянут с плачевной неряшливостью. A couple of men were moving lackadaisically about the deck under the supervision of a third. Два человека лениво работали на палубе под присмотром третьего. "Anchor watch," muttered Bush. - Якорная вахта, - пробормотал Буш. "Two hands and a master's mate." - Два матроса и штурманский помощник. He spoke without moving his lips, like a naughty boy in school, lest some onlooker should read his words and realize that he was not speaking French. Он говорил, не шевеля губами, как проказливый школьник, чтоб случайный наблюдатель не разглядел по мимике, что слова не французские. "Everyone else on shore, the lubbers," went on Bush. - Остальные прохлаждаются на берегу, -продолжил Буш. Hornblower stood on the quay, the tiny breeze blowing round his ears, soldiers and sailors and civilians walking by, the bustle of the unloading of the American ships noisy in the distance. Хорнблауэр стоял на пристани, ветер свистел в ушах, солдаты, матросы и гражданские проходили мимо, поодаль шумно шла разгрузка американских кораблей. Bush's thoughts were following on the heels of his own. Они с Бушем думали об одном и том же. Bush was aware of the temptation Hornblower was feeling, to steal the Witch of Endor and to sail her to England - Bush would never have thought of it himself, but years of service under his captain made him receptive of ideas, however fantastic. Буш знал, что Хорнблауэра подмывает увести "Аэндорскую волшебницу" и вернуться на ней в Англию - Буш никогда не додумался бы до этого сам. Он, прослужив с Хорнблауэром много лет, готов был ловить на лету его мысли, сколь угодно фантастические. Fantastic was the right word. Фантастические, иначе не скажешь. Those big cutters carried a crew of sixty men, and the gear and tackle were planned accordingly. Большими тендерами управляет команда в пятьдесят человек, тали и тросы на них устроены соответственно. Three men - one a cripple - could not even hope to be able to hoist the big mainsail, although it was just possible that the three of them might handle her under sail in the open sea in fair weather. Трое - из них один калека - не смогут даже поставить большой марсель, хотя вести такой корабль под парусами в хорошую погоду, вероятно, смогли бы. It was that possibility which had given rise to the train of thought, but on the other hand there was all the tricky estuary of the Loire between them and the sea; and the French, Hornblower knew, had removed the buoys and navigation marks for fear of an English raid. Эта возможность и навела Хорнблауэра на мысль. Однако, с другой стороны, между ними и морем коварное устье Луары. Опасаясь англичан, французы убрали все навигационные знаки и буи. Unpiloted they could never hope to find their way through thirty-five miles of shoals without going aground, and besides, there were batteries at Paimboeuf and Saint Nazaire to prohibit unauthorized entrance and exit. Без лоцмана им не миновать растянувшиеся на тридцать пять километров песчаные отмели, а выход из устья сторожат батареи Пембефа и Сен-Назера. The thing was impossible - it was sheer sentimentality to think of it, he told himself, suddenly self-critical again for a moment. Вывести тендер в море невозможно, и думать об этом - только себя тешить. He turned away and strolled up towards the American ships, and watched with interest the wretched chain gangs staggering along the gang planks with their loads of grain. Хорнблауэр повернулся, подошел к американскому судну и стал с интересом наблюдать, как несчастные каторжники, шатаясь, бредут по сходням с мешками на спине. The sight of their misery sickened him; so did the bullying sergeants who strutted about in charge of them. Смотреть на них было больно, на командовавшего ими сержанта - мерзко. Here, if anywhere, he told himself, was to be found the nucleus of that rising against Bonaparte which everyone was expecting. Вот где может вспыхнуть мятеж против Бонапарта, которого ждут не дождутся в Англии. All that was needed was a desperate leader - that would be something worth reporting to the Government when he reached home. Нужен только решительный вожак - об этом стоит доложить правительству, как только они вернутся домой. Farther down the river yet another ship was coming up to the port, her topsails black against the setting sun, as, with the flood behind her, she held her course close hauled to the faint southerly breeze. She was flying the Stars and Stripes - American again. В порт с приливом входило еще одно судно, под развернутыми круто к ветру, черными против солнца парусами и звездно-полосатым флагом. Опять американец. Hornblower experienced the same feeling of exasperated impotence which he had known in the old days of his service under Pellew. Хорнблауэр испытал бессильную досаду, памятную ему по годам службы у Пелью. What was the use of blockading a coast, and enduring all the hardships and perils of that service, if neutral vessels could sail in and out with impunity? Что толку брать берег в блокаду, переносить тяготы и лишения, если нейтральным судам не запретишь беспрепятственно сновать туда-сюда? Their cargoes of wheat were officially noncontraband, but wheat was of as vital importance to Bonaparte as ever was hemp, or pitch, or any other item on the contraband list - the more wheat he could import, the more men he could draft into his armies. Пшеница, которую они везут, официально не считается контрабандой, но Бонапарту нужна ничуть не меньше пеньки, смолы и прочих запрещенных к ввозу товаров - чем больше пшеницы он закупит, тем больше солдат сможет прокормить. Hornblower found himself drifting into the eternal debate as to whether America, when eventually she became weary of the indignities of neutrality, would turn her arms against England or France - she had actually been at war with France for a short time already, and it was much to her interest to help pull down the imperial despotism, but it was doubtful whether she would be able to resist the temptation to twist the British lion's tail. Хорнблауэр почувствовал, что его увлекает к вечному спору: на чью сторону, английскую или французскую, встанет Америка, когда ей прискучит унизительный нейтралитет: она уже повоевала с Францией, и в ее интересах устранить имперский деспотизм, с другой стороны, очень уж велик соблазн прищемить хвост британскому льву. The new arrival, smartly enough handled, was edging in now to the quay. Новый корабль довольно ловко подошел к пристани и, обстенив марсели, погасил скорость. A backed topsail took the way off her, and the warps creaked round the bollards. Перлини заскрипели на швартовых тумбах. Hornblower watched idly, Bush and Brown beside him. Хорнблауэр, стоя бок о бок с Бушем и Брауном, рассеянно наблюдал. As the ship was made fast, a gang plank was thrown to the quay, and a little stout man made ready to walk down it from the ship. С корабля на пристань перекинули сходни, и на них вышел плотный человечек в штатском. He was in civilian clothes, and he had a rosy round face with a ridiculous little black moustache with upturned ends. У него было круглое розовое лицо и смешные, загнутые вверх усы. From his manner of shaking hands with the captain, and from the very broken English which he was speaking, Hornblower guessed him to be the pilot. По тому, как они с капитаном пожимали друг другу руки, по обрывочным фразам, которыми они обменялись, Хорнблауэр угадал лоцмана. The pilot! Лоцман! In that moment a surge of ideas boiled up in Hornblower's mind. В ту же секунду в голове у Хорнблауэра закипела работа. It would be dark in less than an hour, with the moon in its first quarter - already he could see it, just visible in the sky high over the setting sun. Меньше чем через час стемнеет, луна в первой четверти - он уже видел прозрачный серп высоко над садящимся солнцем. A clear night, the tide about to ebb, a gentle breeze, southerly with a touch of east. Ясная ночь, близкий отлив, ветер слабый, южный и чуть-чуть восточный. A pilot available on the one hand, a crew on the other. Лоцман - в двух шагах, команда тоже. Then he hesitated. Тут Хорнблауэр заколебался. The whole scheme was rash to the point of madness -beyond that point. План граничит с безумием, нет, просто безумен. It must be ill-digested, unsound. Это опрометчивость. His mind raced madly through the scheme again, but even as it did so he was carried away by the wave of recklessness. Он вновь прокрутил в голове всю схему, но волна бесшабашности уже увлекала его. There was an intoxication about throwing caution to the winds which he had forgotten since his boyhood. Вернулась забытая с детства радость, когда отбросишь осторожность ко всем чертям. In the tense seconds which were all he had, while the pilot was descending the gang plank and approaching them along the quay, he had formed his resolution. За те секунды, что лоцман спускался по сходням и шел к нему, Хорнблауэр решился. He nudged his two companions, and then stepped forward and intercepted the fat little pilot as he walked briskly past them. Незаметно тронув локтями спутников, он шагнул вперед и обратился к толстенькому французу, который уже собирался пройти мимо. "Monsieur," he said. - Мсье, - сказал он. "I have some questions to ask you. - У меня к вам несколько вопросов. Will you kindly accompany me to my ship for a moment?" Не будете ли вы так любезны проследовать со мной на мое судно? The pilot noted the uniform, the star of the Legion of Honour, the assured manner. Лоцман заметил мундир, звезду Почетного Легиона на груди, уверенную повадку. "Why, certainly," he said. - Да, конечно, - сказал он. His conscience was clear; he was guilty of no more than venal infringements of the Continental system. На совести его, конечно, были грешки против континентальный блокады, но исключительно мелкие. He turned and trotted alongside Hornblower. Он повернулся и затрусил за Хорнблауэром. "You are a newcomer to this port, Colonel, I fancy?" - Если не ошибаюсь, полковник, вы у нас недавно? "I was transferred here yesterday from Amsterdam," answered Hornblower shortly. - Меня вчера перевели сюда из Амстердама, -коротко отвечал Хорнблауэр. Brown was striding along at the pilot's other elbow; Bush was bringing up the rear, gallantly trying to keep pace with them, his wooden leg thumping the pavement. Браун шагал по другую руку от лоцмана; Буш держался в арьергарде, мужественно стараясь не отставать, его деревяшка выстукивала по мостовой. They came up to the Witch of Endor, and made their way up her gang plank to her deck; the officer there looked at them with a little surprise. Они дошли до "Аэндорской волшебницы" и по сходням поднялись на палубу, офицер с любопытством поднял на них глаза. But he knew the pilot, and he knew the customs uniform. Но он знал лоцмана и знал таможенную форму. "I want to examine one of your charts, if you please," said Hornblower. - Мне надо посмотреть у вас карту, - сказал Хорнблауэр. "Will you show us the way to the cabin?" - Вы не проводите нас в каюту? The mate had not a suspicion in the world. Офицер ничего не заподозрил. He signed to his men to go on with their work and led the way down the brief companion to the after cabin. Он велел матросам работать дальше, а сам повел гостей по короткому трапу в кормовую каюту. The mate entered, and politely Hornblower thrust the pilot in next, before him. Он вошел, Хорнблауэр вежливо пропустил лоцмана вперед. It was a tiny cabin, but there was sufficient room to be safe when they were at the farther end. Каюта была маленькая, но поместительная. He stood by the door and brought out his two pistols. Хорнблауэр остановился в дверях и вытащил пистолеты. "If you make a sound," he said, and excitement rippled his lips into a snarl, - Одно слово, - произнес он, скаля от волнения зубы, - и я вас убью. "I will kill you." Они стояли и смотрели на него. They simply stood and stared at him, but at last the pilot opened his mouth to speak - speech was irrepressible with him. Лоцман открыл было рот - так неистребима была в нем потребность говорить. "Silence!" snapped Hornblower. - Молчать! - рявкнул Хорнблауэр. He moved far enough into the room to allow Brown and Bush to enter after him. Он прошел вперед, освобождая Брауну и Бушу место войти. "Tie 'em up," he ordered. - Свяжите их, - приказал он. Belts and handkerchiefs and scarves did the work efficiently enough; soon the two men were gagged and helpless, their hands tied behind them. В ход пошли пояса, носовые и шейные платки, вскоре оба француза лежали на полу связанные, с кляпами во рту. "Under the table with 'em," said Hornblower. - Запихните их под стол, - сказал Хорнблауэр. "Now, be ready for the two hands when I bring 'em down." - Ну, приготовьтесь, сейчас я приведу матросов. He ran up on deck. Он выбежал на палубу. "Here, you two," he snapped. - Эй, вы, - крикнул он. "I've some questions to ask you. - Мне надо вас кое о чем спросить. Come down with me." Спускайтесь. They put down their work and followed him meekly, to the cabin where Hornblower's pistols frightened them into silence. Оставив работу, они покорно пошли за ним в каюту, где два пистолета живо заткнули им глотки. Brown ran on deck for generous supply of line with which to bind them and to make the lashings of the other two more secure yet. Браун приволок с палубы изрядный запас веревок, так что вскоре оба матроса были связаны, а лоцман и штурманский помощник -принайтовлены надежнее прежнего. Then he and Bush - neither of them had spoken as yet since the adventure began - looked to him for further orders. Теперь Буш и Браун - оба с начала операции не произнесли ни слова - посмотрели на Хорнблауэра в ожидании приказов. "Watch 'em," said Hornblower. - Следите за ними, - сказал Хорнблауэр. "I'll be back in five minutes with a crew. - Через пять минут я приведу команду. There'll be one more man at least to make fast." Приготовьтесь, еще по крайней мере одного человека придется связать. He went up to the quay again, and along to where the gangs of galley slaves were assembling, weary after their day's work of unloading. Он вышел на причал и зашагал туда, где собрались после разгрузки усталые каторжники. The ten chained men under the sergeant whom he addressed looked at him with lack-lustre eyes, only wondering faintly what fresh misery this spruce colonel was bringing them. Они потухшими глазами смотрели на него, почти безучастно гадая, что за новые муки готовит им этот лощеный полковник, который разговаривает с их сержантом. "Sergeant," he said. "Bring your party down to my ship. - Отведите этих людей на мой корабль, - сказал он. There is work for them there." - Там надо кое-что сделать. "Yes, Colonel," said the sergeant. - Есть, - отозвался сержант. He rasped an order at the weary men, and they followed Hornblower down the quay. Он отрывисто приказал усталым людям следовать за Хорнблауэром. Their bare feet made no sound, but the chain which ran from waist to waist clashed rhythmically with their stride. Босые ноги ступали бесшумно, но цепь, протянувшаяся от туловища к туловищу, ритмично звякала при ходьбе. "Bring them down on to the deck," said Hornblower. "Now come down into the cabin for your orders." - Проводите их на палубу, - сказал Хорнблауэр, -и спуститесь в каюту за приказами. It was all so easy, thanks to that uniform and star. Все было легко благодаря мундиру и звезде. Hornblower had to try hard not to laugh at the sergeant's bewilderment as they disarmed him and tied him up. Хорнблауэр с трудом сдерживал смех, глядя на ошалелое лицо сержанта, когда того разоружали и связывали. It took no more than a significant gesture with Hornblower's pistol to make the sergeant indicate in which pocket was the key of the prisoners' chain. Довольно было выразительно повести пистолетом, и сержант показал, в каком кармане ключи. "I'll have these men laid out under the table, if you please, Mr Bush," said Hornblower. "All except the pilot. - Пожалуйста, мистер Буш, запихните их всех под стол, - сказал Хорнблауэр, - кроме лоцмана. I want him on deck." Он нужен мне на палубе. The sergeant and the mate and the two hands were laid out, none too gently, and Hornblower went out on deck while the others dragged the pilot after him; it was nearly quite dark now, with only the moon shining. Сержанта, штурманского помощника и двух матросов без церемоний уложили под стол. Хорнблауэр вышел на палубу, следом Буш и Браун выволокли лоцмана. Было уже почти темно, только светила луна. The galley slaves were squatting listlessly on the hatchcoaming. Каторжники сидели на корточках, отрешенно глядя перед собой. Hornblower addressed them quietly. Хорнблауэр тихо обратился к ним. Despite his difficulty with the language, his boiling excitement conveyed itself to them. Несмотря на трудности с языком, волнение его передавалось по воздуху. "I can set you men free," he said. - Я могу вас освободить, - говорил он. "There will be an end of beatings and slavery if you will do what I order. - Вас больше не будут бить и мучить тяжелой работой, если вы сделаете, как я скажу. I am an English officer, and I am going to sail this ship to England. Я - английский офицер, и я поведу этот корабль в Англию. Does anyone not want to come?" Кто из вас этого не хочет? There was a little sigh from the group; it was as if they could not believe they were hearing aright -probably they could not. Ответом был общий удивленный вздох, словно каторжники не верили своим ушам - вероятно, они и впрямь не верили. "In England," went on Hornblower, "you will be rewarded. - В Англии, - продолжал Хорнблауэр, - вы получите награду. There will be a new life awaiting you." Вас ждет новая жизнь. Now at last they were beginning to understand that they had not been brought on board the cutter for further toil, that there really was a chance of freedom. До них начало доходить, что их привели на тендер не для изнурительных трудов и у них есть шанс обрести свободу. "Yes, sir," said a voice. - Да, сударь, - сказал кто-то. "I am going to unfasten your chain," said Hornblower. - Я разомкну цепь, - сказал Хорнблауэр. "Remember this. There is to be no noise. - Никакого шума. Sit still until you are told what to do." Сидите тихо, пока я не прикажу, что делать. He fumbled for the padlock in the dim light, unlocked it and snapped it open - it was pathetic, the automatic gesture with which the first man lifted his arms. Он в темноте нашарил висячий замок, повернул ключ и откинул дужку. He was accustomed to being locked and unlocked daily, like an animal. Несчастный каторжник заученно поднял руки - он привык, что его заковывают и расковывают ежедневно, как зверя. Hornblower set free each man in turn, and the chain clanked on the deck; he stood back with his hands on the butts of his pistols ready in case of trouble, but there was no sign of any. Хорнблауэр освободил всех по очереди, цепь с легким звоном опустилась на палубу. Хорнблауэр отступил, держа пальцы на курках, однако каторжники и не думали сопротивляться. The men stood dazed - the transition from slavery to freedom had taken no more than three minutes. Они стояли огорошенные - переход от рабства к свободе занял не более трех минут. Hornblower felt the movement of the cutter under his feet as the wind swung her; she was bumping gently against the fends-off hung between her and the quay. Тендер под ногами Хорнблауэра поворачивал с переменой ветра, мягко ударяясь о кранцы. A glance over the side confirmed his conclusions -the tide had not yet begun to ebb. Взгляд за борт подтвердил, что отлив еще не начался. There were still some minutes to wait, and he turned to Brown, standing restless aft of the mainmast with the pilot sitting miserably at his feet. Оставалось выждать еще несколько минут, и Хорнблауэр повернулся к Брауну, который в нетерпении стоял за грот-мачтой рядом с понуро сидящим лоцманом. "Brown," he said quietly, "run down to our boat and bring me my parcel of clothes. - Браун, - сказал Хорнблауэр тихо, - сбегай в лодку и принеси сверток с моей одеждой. Run along now - what are you waiting for?" Чего ждешь? Беги. Brown went unhappily. Браун неохотно подчинился. It seemed dreadful to him that his captain should waste precious minutes over recovering his clothes, and should even trouble to think of them. Его ужаснуло, что капитан ради одежды тратит бесценные минуты и вообще помнит о такой ерунде. But Hornblower was not as mad as he might appear. Однако Хорнблауэр был вовсе не так безумен, как представлялось его старшине. They could not start until the tide turned, and Brown might as well be employed fetching clothes as standing fidgeting. Они все равно не могли отплыть до начала отлива, и Брауну, чем изводиться тревогой, можно было с тем же успехом сбегать за мундиром. For once in his life Hornblower had no intention of posing before his subordinates. Раз в жизни Хорнблауэр вовсе не рисовался перед подчиненными. His head was clear despite his excitement. Несмотря на волнение, мыслил он четко. "Thank you," he said, as Brown returned, panting with the canvas bag. - Спасибо, - сказал он запыхавшемуся Брауну, когда тот вернулся с полотняным мешком. "Get me my uniform coat out." - Достань мой форменный сюртук. He stripped off his colonel's tunic and put on the coat which Brown held for him, experiencing a pleasant thrill as his fingers fastened the buttons with their crown and anchor. Он сбросил полковничий мундир. Браун подержал сюртук, Хорнблауэр сунул руки в рукава и застегнулся с приятной дрожью в пальцах касаясь знакомых якорей и корон на пуговицах. The coat was sadly crumpled, and the gold lace bent and broken, but still it was a uniform, even though the last time he had worn it was months ago when they had been capsized in the Loire. Сюртук был, как жеваный, золотой позумент порвался, но это был его мундир, которого он не надевал с тех пор, как потерпел крушение на Луаре. With this coat on his back he could no longer be accused of being a spy, and should their attempt result in failure and recapture it would shelter both himself and his subordinates. Теперь, когда он в мундире, его нельзя назвать шпионом, и, даже если побег не увенчается успехом, мундир защитит и его самого, и подчиненных. Failure and recapture were likely possibilities, as his logical brain told him, but secret murder now was not. Поймать их могут - он не обольщался на этот счет, а вот тайно умертвить - уже нет. The stealing of the cutter would attract sufficient public attention to make that impossible. Похищение тендера наделает шуму, после чего убийство станет невозможным. Already he had bettered his position - he could not be shot as a spy nor be quietly strangled in prison. Он уже выиграл - его не расстреляют, как шпиона, не удавят тайком в тюрьме. If he were recaptured now he could only be tried on the old charge of violation of the laws of war, and Hornblower felt that his recent exploits might win him sufficient public sympathy to make it impolitic for Bonaparte to press even that charge. Если их поймают, то будут судить лишь по старому обвинению в нарушении воинских соглашений, причем весьма вероятно, что после недавних подвигов он предстанет в глазах людей героем, убивать которого Бонапарт сочтет не дипломатичным. It was time for action now. Пора было действовать. He took a belaying pin from the rail, and walked up slowly to the seated pilot, weighing the instrument meditatively in his hand. Он вытащил из борта кофель-нагель и, задумчиво взвешивая на руке увесистое орудие, неторопливо подошел к лоцману. "Monsieur," he said, "I want you to pilot this ship out to sea." - Мсье, - сказал он, - вы поможете нам выйти в море. The pilot goggled up at him in the faint moonlight. Лоцман вытаращился на него в лунном свете. "I cannot," he gabbled. -Я не могу, - прошептал он. "My professional honour - my duty -" - Моя профессиональная честь... Мой долг... Hornblower cut him short with a menacing gesture of the belaying pin. Хорнблауэр угрожающе поднял кофель-нагель. "We are going to start now," he said. - Мы отплываем немедленно, - сказал он. "You can give instructions or not, as you choose. - Вы даете указания, или нет, как хотите. But I tell you this, monsieur. Но вот что, мсье. The moment this ship touches ground, I will beat your head into a paste with this." В ту секунду, когда судно сядет на мель, я вот этим сделаю из вашей головы крошево. Hornblower eyed the white face of the pilot - his moustache was lop-sided and ridiculous now after his rough treatment. Хорнблауэр смотрел на белое лицо француза. Пока того вязали, усы потеряли форму и смотрелись теперь комично. The man's eyes were on the belaying pin with which Hornblower was tapping the palm of his hand, and Hornblower felt a little thrill of triumph. Лоцман не сводил глаз с кофель-нагеля, которым Хорнблауэр постукивал по ладони. Хорнблауэр ощутил победную дрожь. The threat of a pistol bullet through the head would not have been sufficient for this imaginative southerner. Угроза пустить пулю в голову не подействовала бы на впечатлительного южанина достаточно сильно. But the man could picture so clearly the crash of the belaying pin upon his skull, and the savage blows which would beat him to death, that the argument Hornblower had selected was the most effective one. Теперь же тот воображает прикосновение кофель-нагеля к черепу, зверские удары, которыми его забивают до смерти - словом, выбранный Хорнблауэром аргумент оказался наиболее доходчивым. "Yes, monsieur," said the pilot, weakly. - Я согласен, мсье, - слабо выговорил лоцман. "Right," said Hornblower. - Хорошо, - сказал Хорнблауэр. "Brown, lash him to the rail, there. - Браун, привяжи его к поручню, вот здесь. Then we can start. Потом можно отплывать. Mr Bush, will you take the tiller, if you please?" Мистер Буш, встаньте, пожалуйста, к румпелю. The necessary preparations were brief; the convicts were led to the halliards and the ropes put in their hands, ready to haul on the word of command. Приготовления не заняли много времени: каторжников поставили к фалам, вложили им в руки тросы и велели тянуть, когда будет приказ. Hornblower and Brown had so often before had experience in pushing raw crews into their places, thanks to the all-embracing activities of the British press-gangs, and it was good to see that Brown's French, eked out by the force of his example, was sufficient for the occasion. Хорнблауэру и Брауну прежде часто случалось расставлять на палубе новобранцев, доставленных вездесущими британскими вербовщиками; к тому же Браун, беря с Хорнблауэра пример, бойко командовал по-французски. "Cut the warps, sir?" volunteered Brown. - Обрубим швартовые концы? - предложил Буш. "No. Cast them off," snapped Hornblower. - Нет, отдадим, - сказал Хорнблауэр. Cut warps left hanging to the bollards would be a sure proof of a hurried and probably illegal departure; to cast them off meant possibly delaying inquiry and pursuit by a few more minutes, and every minute of delay might be precious in the uncertain future. Обрезанные тросы на швартовых тумбах сразу наведут на мысль о поспешном, и, вероятно, незаконном отбытии, отвязать их значит хоть на несколько минут, но оттянуть преследование, а при теперешней неопределенности даже минуты могут сыграть роль. The first of the ebb was tightening the ropes now, simplifying the business of getting away from the quay. Отлив уже начался, тросы натянулись, так что отойти от пристани не составит труда. To handle the tiny fore-and-aft rigged ship was an operation calling for little either of the judgement or of the brute strength which a big square rigger would demand, and the present circumstances - the wind off the quay and the ebbing tide - made the only precaution necessary that of casting off the stern warp before the bow, as Brown understood as clearly as Hornblower. Косые паруса, в отличие от прямого парусного вооружения, не потребуют от капитана исключительного мастерства, а от команды -исключительных усилий, ветер от пристани и течение требуют одной единственной предосторожности - отцепить носовой швартов прежде кормового. Браун понимал это не хуже Хорнблауэра. It happened in the natural course of events, for Hornblower had to fumble in the dim light to disentangle the clove hitches with which some French sailor had made fast, and Brown had completed his share long before him. Так оно и вышло само собой, поскольку Хорнблауэр нащупывал в темноте и распутывал завязанный каким-то французом выбленочный узел, когда Браун давно покончил со своим. The push of the tide was swinging the cutter away from the quay. Отлив гнал кораблик от пристани. Hornblower, in the uncertain light, had to time his moment for setting sail, making allowance for the unreliability of his crew, the eddy along the quayside, the tide and the wind. Хорнблауэр в полумраке рассчитывал, когда ставить паруса. Надо было учесть неопытность команды, завихрение воды у пристани, отливное течение и ветер. "Hoist away," said Hornblower, and then, to the men, "Tirez." - Пошел фалы, - сказал Хорнблауэр, потом французам: - Tirez. Mainsail and jib rose, to the accompaniment of the creaking of the blocks. The sails flapped, bellied, flapped again. Then they filled, and Bush at the tiller - the cutter steered with a tiller, not a wheel - felt a steady pressure. Под перестук блоков грот и кливер расправились, захлопали, надулись, снова захлопали и, наконец, вновь надулись, так что Буш у румпеля почувствовал устойчивое давление. The cutter was gathering way; she was changing from a dead thing to a live. "Волшебница" набирала скорость: только что она была мертва, и вот, ожила. She heeled the tiniest fraction to the breeze with a subdued creaking of her cordage, and simultaneously Hornblower heard a little musical chuckle from the bows as her forefoot bubbled through the water. Она накренилась под слабым ветром, тихо заскрипел такелаж, из-под форштевня донесся тихий мелодичный смешок запенившейся воды. He picked up the belaying pin again, and in three strides was at the pilot's side, balancing the instrument in his hand. Хорнблауэр снова взял кофель-нагель и в три шага оказался рядом с лоцманом, держа оружие навесу. "To the right, monsieur," gabbled the individual. - Направо, мсье, - выговорил несчастный. "Keep well to the right." - Держите правее. "Port your helm, Mr Bush. - Лево румпель, мистер Буш. We're taking the starboard channel," said Hornblower, and then, translating the further hurried instructions of the pilot. "Meet her! Мы пойдем правым фарватером, - сказал Хорнблауэр, и, переводя торопливые указания лоцмана, продолжил: - Одерживай! Keep her at that!" Так держать! The cutter glided on down the river in the faint moonlight. В слабом лунном свете From the bank of the river she must make a pretty picture - no one would guess that she was not setting forth on some quite legitimate expedition. "Волшебница" скользила по воде. С берега она должна была смотреться великолепно - никто бы и не заподозрил ее в незаконных намерениях. The pilot was saying something else now; Hornblower bent his ear to listen. Лоцман говорил что-то еще. Хорнблауэр наклонился, чтобы лучше слышать. It had regard to the advisability of having a man at work with the lead taking soundings, and Hornblower would not consider it for a moment. Оказалось, тот советует поставить на руслене матроса с лотом, но об этом не могло быть и речи. There were only Brown and himself who could do that, and they both might be wanted at any moment in case it should be necessary for the cutter to go about -moreover, there would be bound to be a muddle about fathoms and metres. Лот способны бросать только Браун или сам Хорнблауэр, а они оба нужны на случай, если придется поворачивать оверштаг - кроме того, обязательно бы вышла неразбериха с метрами и саженями. "No," said Hornblower. "You will have to do your work without that. - Нет, - сказал Хорнблауэр, - вам придется обойтись без этого. And my promise still holds good." И мое обещание остается в силе. He tapped his palm with the belaying pin, and laughed. Он постучал кофель-нагелем по ладони и расхохотался. That laugh surprised him, it was so blood-curdling in its implications. Смех удивил его самого, такой получился кровожадный. Anyone hearing it would be quite sure that Hornblower was determined upon clubbing the pilot to death if they went aground. Слыша этот смех, всякий бы подумал, что, если они сядут на мель, он обязательно размозжит лоцману голову. Hornblower asked himself if he were acting and was puzzled to discover that he could not answer the question. Хорнблауэр спрашивал себя, притворство ли это, и с изумлением обнаружил, что не знает ответа на свой вопрос. He could not picture himself killing a helpless man -and yet he could not be sure. Он не мог вообразить себя убивающим беззащитного человека, однако, кто знает? This fierce, relentless determination that consumed him was something new to him, just as it always was. Неукротимая, безжалостная решимость, которая его обуяла, как всегда, казалась чувством совершенно новым. He was aware of the fact that once he had set his hand to a scheme he never allowed any consideration to stop his carrying it through, but he always looked upon himself as fatalistic or resigned. Всякий раз, начав действовать, он не останавливался ни перед чем, и, тем не менее, упорно считал себя фаталистом, человеком, который плывет по течению. It was always startling to detect in himself qualities which he admired in other men. Всегда удивительно было обнаруживать в себе качества, которыми он восхищался в других. But it was sufficient, and satisfactory, for the moment, to know that the pilot was quite sure that he would be killed in an unpleasant fashion if the cutter should touch ground. Впрочем, главное сейчас, что лоцман уверен: если "Волшебница" сядет на мель, его убьют самым пренеприятным образом. Within half a mile it was necessary to cross to the other side - it was amusing to note how this vast estuary repeated on a grand scale the characteristics of the upper river, where the clear channel serpentined from shore to shore between the sandbanks. Через полмили пришлось сместиться левее -занятно, что широкое устье повторяло в увеличенном масштабе особенности верховьев: фарватер вился от берега к берегу между песчаными отмелями. At the pilot's warning Hornblower got his motley crew together in case it might be necessary to go about, but the precaution was needless. По слову лоцмана Хорнблауэр приготовил горе-команду к возможному повороту оверштаг, но предосторожность оказалась излишней. Closehauled, and with the tide running fast behind her, the cutter glided across, Hornblower and Brown at the sheets, and Bush at the tiller demonstrating once more what an accomplished seaman he was. В бейдевинд тендер скользил поперек отлива, Хорнблауэр и Браун управлялись со шкотами, Буш - с румпелем: он в очередной раз показал себя первоклассным моряком. They steadied her with the wind again over her quarter, Hornblower anxiously testing the direction of the wind and looking up at the ghostly sails. Хорнблауэр прикинул направление ветра, взглянул на призрачные паруса и вновь развернул "Волшебницу" в бакштаг. "Monsieur," pleaded the pilot. "Monsieur, these cords are tight." - Мсье, - взмолился лоцман, - мсье, веревки очень тугие. Hornblower laughed again, horribly. Хорнблауэр вновь страшно расхохотался. "They will serve to keep you awake, then," he said. - Зато не заснете, - сказал он. His instinct had dictated the reply; his reason confirmed it. Ответить так подсказало природное чутье. It would be best to show no hint of weakness towards this man who had it in his power to wreck everything - the more firmly the pilot was convinced of his captor's utter pitilessness the less chance there was of his playing them false. Лучше не делать послаблений человеку, в чьей власти их погубить. Чем безусловнее лоцман убежден в жестокости англичанина, тем меньше вероятность, что он его одурачит. Better that he should endure the pain of tight ligatures than that three men should risk imprisonment and death. Пусть лучше помучается от тугих веревок, чем три человека попадут в плен и будут расстреляны. And suddenly Hornblower remembered the four other men - the sergeant and the mate and the two hands -who lay gagged and bound in the cabin. They must be highly uncomfortable, and probably fairly near to suffocation. It could not be helped. Тут Хорнблауэр вспомнил, что еще четверо -сержант, штурманский помощник и два матроса -лежат в каюте связанные, с кляпами во рту Ничего не поделаешь. No one could be spared for a moment from the deck to go below and attend them. Из англичан ни один не может отвлекаться на пленников. There they must lie until there was no hope of rescue for them. Пусть лежат, пока их освобождение не станет делом невозможным. He found himself feeling sorry for them, and put the feeling aside. Он почувствовал мгновенную жалость к связанным людям внизу, и тут же отбросил ее. Naval history teemed with stories of recaptured prizes, in which the prisoners had succeeded in overpowering weak prize crews. Флотские анналы переполнены историями о трофейных кораблях, где пленные возобладали над немногочисленной командой. He was going to run no risk of that. С ним такого не случится. It was interesting to note how his mouth set itself hard at the thought without his own volition; and it was equally interesting to observe how his reluctance to go home and face the music reacted contrariwise upon his resolution to see this affair through. При этой мысли лицо его помимо воли приобрело жесткое выражение, губы сжались. Он отметил это про себя, как отметил и другое обстоятельство: нежелание возвращаться к прежним проблемам и платить за все не ослабляло, но усиливало решимость довести начатое до конца. He did not want to fail, and the thought that he might be glad of failure because of the postponement of the settlement of his affairs only made him more set in his determination not to fail. Он не хотел проигрывать. Мысль, что провал послужит желанным избавлением от ответственности, только укрепляла его в твердом намерении избежать провала. "I will loosen the cords," he said to the pilot, "when we are off Noirmoutier. - Я ослаблю веревки, - сказал он лоцману, - когда мы минуем Нуармутье. Not before." Не раньше. CHAPTER FOURTEEN XIV They were off Noirmoutier at dawn, with the last dying puff of wind. Нуармутье миновали на исходе ночи, с последними порывами бриза. The grey light found them becalmed and enwreathed in a light haze which drifted in patches over the calm surface of the sea, awaiting the rising of the sun to dissipate it. Серый рассвет принес штиль. Легкая туманная дымка клочьями плыла над морем, чтобы растаять с первыми лучами солнца. Hornblower looked round him as the details became more clear. Хорнблауэр глядел вокруг, видя постепенно проступающие подробности. The galley slaves were all asleep on the foredeck, huddled together for warmth like pigs in a sty, with Brown squatting on the hatch beside them, his chin on his hand. Каторжники спали вповалку, сбившись для тепла в плотную кучу, Браун сидел рядом на корточках, подперев рукой подбородок. Bush still stood at the tiller, betraying no fatigue after his sleepless night; he held the tiller against his hip with his wooden leg braced against a ring bolt. Буш стоял у румпеля, и по нему нельзя было сказать, устал ли он после бессонной ночи; румпель он прижимал к боку, а деревянную ногу для устойчивости продел в рымболт. Against the rail the pilot drooped in his bonds; his face which yesterday had been plump and pink was this morning drawn and grey with pain and fatigue. Лоцман обвис на привязанных к поручню веревках: лицо его, круглое и розовое вчера, осунулось от усталости и боли. With a little shudder of disgust Hornblower cut him loose. Слегка содрогнувшись от отвращения, Хорнблауэр разрезал веревки. "I keep my promise, you see," he said, but the pilot only dropped to the deck, his face distorted with pain, and a minute later he was groaning with the agony of returning circulation. - Я держу обещания, - сказал он, но лоцман только повалился на палубу. Лицо его исказила боль, и через минуту он взвыл: начало восстанавливаться кровообращение. The big mainsail boom came inboard with a clatter as the sail flapped. Грот захлопал и грота-гик со стуком пошел назад. "I can't hold the course, sir," said Bush. - Не могу держать курс, сэр, - сказал Буш. "Very well," said Hornblower. - Очень хорошо, - отозвался Хорнблауэр. He might have expected this. Этого следовало ждать. The gentle night wind which had wafted them down the estuary was just the sort to die away with the dawn, leaving them becalmed. Легкий ночной ветер, который вынес их из устья, на заре должен был улечься. But had it held for another half hour, had they made another couple of miles of progress, they would be far safer. Однако додержись он лишних полчаса, они сделали бы еще пару миль и были бы сейчас в относительной безопасности. There lay Noirmoutier to port, and the mainland astern; through the shredding mist he could make out the gaunt outlines of the semaphore station on the mainland - sixteen years ago he had been second in command of the landing party which Pellew had sent ashore to destroy it. Налево лежал Нуармутье, материк остался за кормой, сквозь рваную дымку проступали исполинские очертания семафорной станции на берегу - когда-то Хорнблауэр по приказу Пелью сжег очень похожую. The islands were all heavily garrisoned now, with big guns mounted, as a consequence of the incessant English raids. С тех времен гарнизоны на островах усилили, подкрепили большими пушками, и все из-за непрекращающихся английских набегов. He scanned the distance which separated them from Noirmoutier, measuring it with his eye - they were out of big gun range, he fancied, but the tide might easily drift them in closer. Хорнблауэр на глаз прикинул расстояние до Нуармутье - пока они были вне досягаемости для больших пушек, но отлив несет их к островам. He even suspected, from what he remembered of the set of the tides, that there was danger of their being drifted into the Bay of Bourgneuf. Мало того, насколько он помнил характер здешних отливных течений, их может вынести в залив Бернеф. "Brown," he called, sharply. - Браун! - резко позвал Хорнблауэр. "Wake those men up. - Разбуди их и пускай гребут. Set them to work with the sweeps." Рядом с каждой пушкой было по уключине, всего шесть с каждого борта. On either side of every gun was a thole for a sweep, six on each side of the ship; Brown shoved his blear-eyed crew into their positions and showed them how to get out the big oars, with the long rope joining the looms. Браун погнал заспанную команду по местам и показал, как укрепить большие весла, связанные за вальки тросом. "One, two, three, pull!" shouted Brown. - Раз, два, взяли! - скомандовал он. The men put their weight on the oars; the blades bubbled ineffectively through the still water. Они налегли на весла, лопасти бесполезно вспенили гладкую воду. "One, two, three, pull! - Раз, два, взяли! One, two, three, pull!" Раз, два, взяли! Brown was all animation, gesticulating, running from man to man beating time with his whole body. Браун так и кипел энергией, он размахивал руками, перебегал от гребца к гребцу, всем телом показывая, как нужно двигаться. Gradually the cutter gathered way, and as she began to move the oar blades began to bite upon the water with more effect. Постепенно тендер набирал скорость. "One, two, three, pull!" - Раз, два, взяли! It did not matter that Brown was counting time in English, for there was no mistaking his meaning, nor the meaning of the convulsive movements of his big body. Браун командовал по-английски, но это было неважно, так выразительно двигалось его мощное тело. "Pull!" - Навались! The galley slaves sought for foothold on the deck as they tugged; Brown's enthusiasm was infectious, so that one or two of them even raised their voices in a cracked cheer as they leaned back. Каторжники уперлись ногами в палубу. Энтузиазм Брауна передался им - кто-то, откидываясь назад с веслом, хрипло выкрикнул "ура!". Now the cutter was perceptibly moving; Bush swung the tiller over, felt the rudder bite, and steadied her on her course again. Тендер заметно продвигался вперед. Буш повернул румпель, убедился, что "Волшебница" слушается руля, и вновь выровнял ее на курсе. She rose and fell over the tiny swell with a clattering of blocks. Под перестук блоков она вздымалась и падала на волнах. Hornblower looked away from the straining men over the oily sea. Хорнблауэр перевел взгляд с гребцов на маслянистое море. If he had been lucky he might have found one of the ships of the blockading squadron close inshore - often they would come right in among the islands to beard Bonaparte. Если б им повезло, они бы встретили недалеко от берега корабль блокадной эскадры - дразня Бонапарта, те нередко подходили к самым островам. But to-day there was no sail in sight. Однако сегодня не видно было ни паруса. He studied the grim outlines of the island for signs of life. Хорнблауэр разглядывал мрачные склоны острова, ища признаки жизни. Even as he looked the gallows-like arms of the semaphore station on the mainland sprang up to attention. Тут исполинская виселица семафора ожила, крылья поползли вверх и застыли, словно по стойке "смирно". They made no further movement, and Hornblower guessed that they were merely announcing the operators' readiness to receive a message from the station further inshore invisible to him - he could guess the purport of the message. Хорнблауэр догадался, что телеграфист сигналит о готовности принять сообщение от невидимой семафорной станции дальше на материке. Он почти наверняка знал, что это будет за сообщение. Then the arms started signalling, moving jerkily against the blue sky, transmitting a brief reply to the interior. Another period of quiescence, and then Hornblower saw the signal arms swing round towards him - previously they had been nearly in profile. Крылья судорожно задвигались в синем небе, передавая короткую ответную фразу, остановились ненадолго, потом повернули к Хорнблауэру - до того он видел их почти в профиль. Automatically he turned towards Noirmoutier, and he saw the tiny speck of the flag at the masthead there dip in acknowledgement. Noirmoutier was ready to receive orders from the land. Он машинально взглянул на Нуармутье. Крошечный флаг пополз вниз по флагштоку и снова поднялся, подтверждая, что сигнал замечен и на острове готовы принять сообщение с берега. Round and round spun the arms of the semaphore; up and down went the flag in acknowledgement of each sentence. Крылья семафора закрутились, после каждой фразы флаг утвердительно шел вниз. Near the foot of the mast appeared a long jet of white smoke, rounding off instantly into a ball, and one after the other four fountains of water leaped from the glassy surface of the sea as a shot skipped over it, the dull report following after. У основания флагштока возник белый дымок, быстро округлившийся в шар; ядро запрыгало над водой, оставив по себе четыре фонтанчика брызг, послышался грохот. The nearest fountain was a full half mile away, so that they were comfortably out of range. До ближайшего фонтанчика было не меньше полумили, так что тендер пока оставался вне досягаемости. "Make those men pull!" roared Hornblower to Brown. - Пусть пошевеливаются, - крикнул Хорнблауэр Брауну. He could guess what would be the next move. Он догадывался, что последует дальше. Under her sweeps the cutter was making less than a mile in the hour, and all day long they would be in danger, unless a breeze came, and his straining eye could see no hint of a breeze on the calm surface of the sea, nor in the vivid blue of the morning sky. На веслах тендер делает меньше мили в час, значит, весь день они будут в опасности, если только не задует ветер. Он напряженно вглядывался в морскую поверхность, в яркую голубизну утреннего неба, но не видел и намека на приближающийся бриз. At any moment boats crowded with men would be putting off towards them - boats whose oars would move them far faster than the cutter's sweeps. С минуты на минуту вдогонку им устремятся лодки, полные вооруженными людьми - а лодки пойдут на веслах куда быстрее тендера. There would be fifty men in each, perhaps a gun mounted in the bows as well. В каждой будет человек по пятьдесят и, вероятно, пушка. Three men with the doubtful aid of a dozen galley slaves could not hope to oppose them. Три человека с сомнительной помощью десятка каторжников не смогут им противостоять. "Yes I can, by God," said Hornblower to himself. - Нет, я смогу, черт побери, - сказал Хорнблауэр себе. As he sprang into action he could see the boats heading out from the tip of the island, tiny dots upon the surface of the sea. Он уже начал действовать, когда из-за острова появились лодки, крохотные черные точки на водной глади. The garrison must have turned out and bundled into the boats immediately on receiving the order from the land. Видимо, гарнизон подняли и посадили на весла сразу, как пришло сообщение с берега. "Pull!" shouted Brown. - Навались! - орал Браун. The sweeps groaned on the tholes, and the cutter lurched under the impulse. Весла стонали в уключинах, тендер раскачивался. Hornblower had cleared away the aftermost six-pounder on the port side. Хорнблауэр снял найтовы с кормовой шестифунтовки левого борта. There was shot in the locker under the rail, but no powder. Ядра он нашел в ящике под ограждением, но пороха там не оказалось. "Keep the men at work, Brown," he said, "and watch the pilot." - Не давай им расслабляться, Браун, - сказал Хорнблауэр, - и присмотри за лоцманом. "Aye aye, sir," said Brown. - Есть, сэр, - отозвался Браун. He stretched out a vast hand and took hold of the pilot's collar, while Hornblower dived into the cabin. Он протянул крепкую ручищу и схватил лоцмана за ворот. Хорнблауэр юркнул в каюту. One of the four prisoners there had writhed and wriggled his way to the foot of the little companion -Hornblower trod on him in his haste. Один из пленников выкатился к основанию трапа - Хорнблауэр в спешке наступил на него. With a curse he dragged him out of the way; as he expected there was a hatchway down into the lazarette. Выругавшись, он оттащил связанное тело с прохода; как он и ожидал, здесь оказался люк в кладовую под ахтерпиком. Hornblower jerked it open and plunged through; it was nearly dark, for the only light was what filtered through the cabin skylight and down the hatchway, and he stumbled and blundered upon the piled-up stores inside. Хорнблауэр рывком открыл люк и нырнул вниз. Там было темно, только немного солнца проникало через световой люк в каюту и дальше через открытый входной люк. Хорнблауэр раза два споткнулся о наваленные на палубе припасы. He steadied himself; whatever the need for haste there was no profit in panic. Он взял себя в руки: торопиться надо, но паниковать ни к чему. He waited for his eyes to grow accustomed to the darkness, while overhead he could hear Brown still bellowing and the sweeps still groaning on the tholes. Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Над головой слышался голос Брауна и скрип весел. Then in the bulkhead before him he saw what he sought, a low doorway with a glass panel, which must indicate the magazine - the gunner would work in there by the light of a lantern shining through. В переборке перед собой Хорнблауэр увидел, что искал: низкую дверь со стеклянным окошком. За ней должен быть пороховой погреб: артиллерист обычно работает при свете фонаря, который горит снаружи. He heaved the piled-up stores out of his way, sweating in his haste and the heat, and wrenched open the door. Обливаясь потом от волнения и усилий, Хорнблауэр раскидал с прохода наваленные припасы и распахнул дверь. Feeling about him in the tiny space, crouching nearly double, his hands fell upon four big hogsheads of gunpowder. Шаря руками в тесном помещении, согнувшись почти вдвое, нащупал четыре пороховых бочонка. He fancied he could feel the grittiness of gunpowder under his feet; any movement on his part might start a spark and blow the cutter to fragments - it was just like the French to be careless with explosives. Под ногами скрипел порох - от любого его движения может возникнуть искра, и весь корабль взлетит на воздух. Похоже на французов - так неосторожно просыпать на палубу взрывчатое вещество. He sighed with relief when his fingers encountered the paper containers of ready charges. Он облегченно вздохнул, нащупав пальцами бумажные оболочки картузов. He had hoped to find them, but there had always been the chance that there were no cartridges available, and he had not been enamoured of the prospect of using a powder-ladle. Он надеялся их найти, но готовых зарядов могло и не оказаться, а ему совсем не улыбалось отмерять порох черпаком. He loaded himself with cartridges and backed out of the tiny magazine to the cabin, and sprang up on deck again, to the clear sunshine. Нагрузившись картузами, он поднялся в каюту, а оттуда на палубу, в ясный солнечный свет. The boats were appreciably nearer, for they were no longer black specks but boats, creeping beetle-like over the surface towards them, three of them, already spaced out in their race to effect a recapture. Преследователи нагоняли: это были уже не черные точки, но действительно лодки. Похожие на жуков, они ползли к тендеру - три лодки, все более и более близкие. Hornblower put down his cartridges upon the deck. Хорнблауэр положил картузы на палубу. His heart was pounding with his exertions and with excitement, and each successive effort that he made to steady himself seemed to grow less successful. Сердце колотилось и от натуги, и от волнения, чем настойчивее он старался взять себя в руки, тем меньше было от этого толку. It was one thing to think and plan and direct, to say "Do this" or "Go there," and it was quite another to have success dependent upon the cunning of his own fingers and the straightness of his own eye. Одно дело - планировать и направлять, говорить "поди туда" или "сделай это", и совсем другое -полагаться на сноровистость пальцев и меткость глаза. His sensations were rather similar to those he experienced when he had drunk a glass of wine too many - he knew clearly enough what he had to do, but his limbs were not quite as ready as usual to obey the orders of his brain. Ощущение было примерно то же, что после лишнего бокала вина - знаешь, что надо делать, но руки и ноги отказываются это выполнять. He rumbled more than once as he rigged the train-tackle of the gun. Основывая наводящие тали пушки, он несколько раз не попадал тросом в огон. That fumbling cured him; he rose from the task shaking his unsteadiness from him like Christian losing his burden of sin. Это привело его в чувство. Он выпрямился другим человеком, стряхивая неуверенность, как стряхнул бремя греха беньяновский Христиан. He was cool now, set completely on the task in hand. Он был теперь спокоен и собран. "Here, you," he said to the pilot. - Эй, иди сюда, - приказал он лоцману. The pilot demurred for a moment, full of fine phrases regarding the impossibility of training a gun upon his fellow countrymen, but a sight of the alteration in Hornblower's expression reduced him to instant humble submission. Тот забормотал было, что не может направлять пушку на соотечественников, но, взглянув на изменившееся лицо Хорнблауэра, тут же покорился. Hornblower was unaware of the relentless ferocity of his glance, being only conscious of a momentary irritation at anyone crossing his will. Хорнблауэр и не знал, что яростно блеснул глазами, он только ощутил мгновенную досаду, что его не послушались сразу. But the pilot had thought that any further delay would lead to Hornblower's killing him, pitilessly - and the pilot may have been right. Лоцман же подумал что, помедли он еще секунду, Хорнблауэр прибьет его на месте - и, возможно, не ошибся. Between them they laid hold of the train-tackle and ran the gun back. Вдвоем они выдвинули пушку, Хорнблауэр вытащил дульную пробку. Hornblower took out the tampion and went round to the breech; he twirled the elevating screw until his eye told him that the gun was at the maximum elevation at which it could be run out. He cocked the lock, and then, crouching over the gun so that the shadow of his body cut off the sunlight, jerked the lanyard. Он вращал подъемный винт, пока не счел, что при большем угле они пушку не выдвинут, взвел затвор и, загораживая собой солнце, дернул вытяжной шнур. The spark was satisfactory. Искра была хорошая. He ripped open a cartridge, poured the powder into the muzzle of the gun, folded the paper into a wad, and rammed the charge home with the flexible rammer. Он разорвал картуз, высыпал порох в дуло, следом запихнул бумагу и дослал бумажный пыж гибким прибойником. A glance towards the boats showed that they were still probably out of range, so that he was not pressed for time. Лодки были еще далеко, так что можно было не торопиться. He devoted a few seconds to turning over the shot in the locker, selecting two or three of the roundest, and then strolled across the deck to the starboard side locker and made a selection from there. Несколько секунд он рылся в ящике, выбирая два-три ядра покруглее, потом подошел к ящику на правом борту и выбрал еще несколько там. For long range work with a six-pounder he did not want shot that bounced about during its passage up the gun and was liable to fly off God-knew-where when it emerged. Ядра, которые стукаются о канал ствола и потом летят, куда им в голову взбредет, не годятся для стрельбы из шестифунтовой пушки на дальнее расстояние. He rammed his eventual selection well down upon the wad - at this elevation there was no need for a second wad - and, ripping open a second cartridge, he primed the breach. Он забил ядро, которое приглянулось ему больше других - второй пыж при таком угле возвышения не требовался - и, разорвав новый картуз, всыпал затравку. "Allons!" he snapped at the pilot, and then ran the gunup. - Allons! - рявкнул он лоцману, и они вдвоем выдвинули пушку. Two men were the barest minimum crew for a six-pounder, but Hornblower's long slight body was capable of exerting extraordinary strength at the behest of his mind. Два человека - минимальный расчет для шестифунтовки, но, подстегиваемое мозгом, длинное худое тело Хорнблауэра обретало порой небывалую силу. With a handspike he trained the gun round aft as far as possible. Правилом он до упора развернул пушку назад. Even so, the gun did not point towards the leading boat, which lay far abaft the beam; the cutter would have to yaw to fire at her. Даже так нельзя было навести ее на ближайшую лодку позади траверза - чтобы стрелять по ней, тендеру придется отклониться от курса. Hornblower straightened himself up in the sunlight. Brown was chanting hoarsely at the galley slaves almost in his ear, and the aftermost sweep had been working right at his elbow, and he had not noticed either, so intent had he been on his task. Хорнблауэр выпрямился. Солнце сияло, ближайшее к корме весло двигалось, чуть не задевая его за локоть, под самым ухом Браун хрипло отсчитывал темп, но Хорнблауэр ничего этого не замечал. For the cutter to yaw meant losing a certain amount of distance; he had to balance that certain loss against the chances of hitting a boat with a six-pounder ball at two thousand yards. Отклониться от курса значит уменьшить разрыв. Требуется оценить, оправдывает ли эту безусловную потерю довольно гипотетическая вероятность с расстояния в двести ярдов поразить лодку шестифунтовым ядром. It would not pay at present; it would be better to wait a little, for the range to shorten, but it was an interesting problem, even though it could have no exact solution in consequence of the presence of an unknown, which was the possibility of the coming of a wind. Пока не оправдывает: надо подождать, чтобы расстояние сократилось, однако задачка любопытная, хотя и не имеет точного решения, поскольку включает неизвестный параметр -вероятность, что поднимется ветер. Of that there was still no sign, long and anxiously though Hornblower stared over the glassy sea. Пока на это было непохоже, как ни искал Хорнблауэр хоть малейших признаков ветра, как ни вглядывался в стеклянную морскую гладь. As he looked round he caught the eye of Bush at the tiller directed anxiously at him - Bush was awaiting the order to yaw. Обернувшись, он поймал на себе напряженный взгляд Буша - тот ждал, когда ему прикажут изменить курс. Hornblower smiled at him and shook his head, resuming his study of the horizon, the distant islands, the unbroken expanse to seaward where lay freedom. Хорнблауэр улыбнулся и покачал головой, подытоживая то, что дали наблюдения за горизонтом, островами, безмятежной поверхностью моря, за которой лежит свобода. A seagull was wheeling overhead, dazzling white against the blue, and crying plaintively. В синем небе над головой кружила и жалобно кричала ослепительно-белая чайка. The cutter was nodding a little in the faint swell. Тендер качался на легкой зыби. "Beggin' you pardon, sir," said Brown in his ear. - Прошу прощения, сэр, - сказал Браун в самое ухо. "Beggin' your pardon, sir - Pull! - Прошу прощения, сэр. Навались! - These men can't go on much longer, sir. Они долго не протянут, сэр. Look at that one over there on the starboard side, sir -Pull!" Гляньте на этого, по правому борту, сэр. Навались! There could be no doubt of it; the men were swaying with fatigue as they reached forward with the long sweeps. Сомневаться не приходилось - гребцов мотало от усталости. Dangling from Brown's hand was a length of knotted cord; clearly he had already been using the most obvious argument to persuade them to work. Браун держал в руке кусок завязанной узлами веревки: очевидно, понуждая их работать, он уже прибег к самому понятному доводу. "Give 'em a bit of a rest, sir, and summat to eat an' drink, an' they'll go on all right, sir. - Им бы чуток отдохнуть, пожевать чего-нибудь, да воды выпить, они еще погребут, сэр. Pull, you bastards! Навались, сукины дети! They haven't had no breakfast, sir, nor no supper yesterday." Они не завтракали, сэр, да и не ужинали вчера. "Very good," said Hornblower. - Очень хорошо, - сказал Хорнблауэр. "You can rest 'em and get 'em fed. - Пусть отдохнут и поедят. Mr Bush! Let her come slowly round." Мистер Буш, поворачивайте помаленьку. He bent over the gun, oblivious at once to the clatter of the released sweeps as the galley slaves ceased work, just as he was oblivious that he himself had not eaten or drunk or slept since yesterday. Он склонился над пушкой, не слыша стука вынимаемых весел, не думая, что сам со вчерашнего дня не ел, не пил и не спал. At the touch of the tiller and with her residual way the cutter turned slowly. Тендер скользил по инерции, медленно поворачиваясь. The black mass of a boat appeared in the V of the dispart sight, and he waved his hand to Bush. В развилке прицела возникла черная лодка. Хорнблауэр махнул Бушу рукой. The boat had disappeared again, and came back into his field of vision as Bush checked the turn with the tiller, but not quite in alignment with the gun. Лодка исчезла из поля зрения, вновь появилась -это Буш румпелем остановил поворот. Hornblower eased the gun round with the handspike until the aim was true, drew himself up, and stepped out of the way of the recoil, lanyard in hand. Хорнблауэр правилом развернул пушку, чтоб лодка оказалась точно в середине прицела, выпрямился и отступил вбок, держа вытяжной шнур. Of necessity, he was far more doubtful of the range than of the direction, and it was vital to observe the fall of the shot. В расстоянии он был уверен куда меньше, чем в направлении, поэтому важно было видеть, куда упадет ядро. He took note of the motion of the cutter on the swell, waited for the climax of the roll, and jerked the lanyard. Он проследил, как качается судно, выждал, пока корма поднимется на волне, и дернул. The gun roared out and recoiled past him; he sprang sideways to get clear of the smoke. Пушка вздрогнула и прокатилась мимо него, он отпрыгнул, чтобы дым не мешал видеть. The four seconds of the flight of the shot seemed to stretch out indefinitely, and then at last he saw the jet of water leap into brief existence, fully two hundred yards short and a hundred yards to the right. Четыре секунды, пока летело ядро, показались вечностью, и вот, наконец, взметнулся фонтанчик. Двести ярдов недолет и сто вправо. That was poor shooting. Никуда не годится. He sponged out the gun and reloaded it, called the pilot to him with an abrupt gesture, and ran the gun out again. Он пробанил и перезарядил пушку, жестом подозвал лоцмана. Они вновь выдвинули. It was necessary, he realized, to get acquainted with the weapon if he wanted to do any fancy shooting with it, so that he made no alteration in elevation, endeavoured to lay the gun exactly as before, and jerked the lanyard at as nearly the same instant of the roll as possible. Хорнблауэр знал, что должен приноровиться к орудию, поэтому не стал менять угол, навел в точности, как прежде, и дернул вытяжной шнур практически при том же крене. This time it appeared that the elevation was correct, for the shot pitched well up to the boat, but it was out to the right again, fifty yards off at least. На этот раз оказалось, что угол возвышения вроде верный - ядро упало дальше лодки, но опять правее, ярдах в пятидесяти, не меньше. It seemed likely that the gun, therefore, had a tendency to throw to the right. Похоже, пушка закашивала вправо. He trained the gun round a trifle to the left, and, still without altering the elevation, fired again. Он чуть-чуть развернул ее влево и, опять-таки не меняя наклона, выстрелил. Too far to the left, and two hundred yards short again. На этот раз получилось далеко влево и ярдов двести недолет. Hornblower told himself that a variation of two hundred yards in the fall of shot from a six-pounder at full elevation was only to be expected, and he knew it to be true, but that was cold comfort to him. Хорнблауэр убеждал себя, что разброс в двести ярдов при стрельбе из шестифунтовой пушки, поднятой на максимальный угол, вполне в порядке вещей. Он знал, что это так, но утешения было мало. The powder varied from charge to charge, the shot were never truly round, quite apart from the variations in atmospheric conditions and in the temperature of the gun. Количество пороха в картузах неодинаково, ядра недостаточно круглые, плюс еще влияют атмосферные условия и температура пушки. He set his teeth, aimed and fired again. Он сжал зубы, прицелился и выстрелил снова. Short, and a trifle to the left. Недолет и немного влево. It was maddening. Ему казалось, что он сойдет с ума. "Breakfast, sir," said Brown at his elbow. - Завтрак, сэр, - сказал Браун совсем рядом. Hornblower turned abruptly, and there was Brown with a tray, bearing a basin of biscuit, a bottle of wine, a jug of water, a pewter mug; the sight made Hornblower realize that he was intensely hungry and thirsty. Хорнблауэр резко обернулся. Браун протягивал на подносе миску с сухарями, бутылку вина, кувшин с водой и кружку. Хорнблауэр внезапно понял, что страшно голоден и хочет пить. "What about you?" asked Hornblower. - А вы? - спросил Хорнблауэр. "We're all right, sir," said Brown. - Мы отлично, сэр, - сказал Браун. The galley slaves were squatting on the deck wolfing bread and drinking water; so was Bush, over by the tiller. Каторжники, сидя на корточках, жадно поглощали хлеб и воду, Буш у румпеля был занят тем же. Hornblower discovered that his tongue and the roof of his mouth were dry as leather - his hands shook as he mixed water with wine and gulped it down. Хорнблауэр ощутил сухость в гортани и на языке, руки дрожали, пока он разбавлял вино и нес кружку ко рту. Beside the cabin skylight lay the four men who had been left in bonds in the cabin. Возле светового люка каюты лежали четверо пленных, которых он оставил связанными. Their hands were free now, although their feet were still bound. Теперь руки их были свободны, хотя на ногах веревки остались. The sergeant and one of the seamen were noticeably pale. Сержант и один из матросов были бледны. "I took the liberty of bringing 'em up, sir," said Brown. - Я позволил себе вытащить их оттуда, сэр, -сказал Браун. "Those two was pretty nigh dead, 'cause o' their gags, sir. But they'll be all right soon, I fancy, sir." It had been thoughtless cruelty to leave them bound, thought Hornblower. But going back in his mind through the events of the night he could not think of any time until now when any attention could have been spared for them. - Эти двое чуть не задохлись от кляпов, но, думаю, скоро очухаются, сэр. Бессмысленной жестокостью было держать их связанными, но разве за прошедшую ночь была хоть минута отвлекаться на пленных? In war there was always plenty of cruelty. Война вообще жестока. "These beggars," said Brown, indicating the galley slaves, "wanted to throw the sojer overboard when they saw 'im, sir." - Эти молодцы, - Браун указал на каторжников, -чуть не выкинули своего солдатика за борт. He grinned widely, as though that were very amusing. Он широко улыбнулся, словно сообщил нечто очень смешное. The remark opened a long vista of thought, regarding the miseries of the life of a galley slave and the brutalities of their guards. Замечание открывало простор для мыслей о тягостной жизни каторжников, о зверском обращении конвоиров. "Yes," said Hornblower, gulping down a morsel of biscuit and drinking again. - Да, - сказал Хорнблауэр, запивая сухарь. "You had better set 'em all to work at the sweeps." - Пусть лучше гребут. "Aye aye, sir. - Есть, сэр. I had the same idea, beggin' your pardon, sir. Я тоже так подумал, сэр. We can have two watches with all these men." Тогда мы сможем сделать две вахты. "Arrange it as you like," said Hornblower, turning back to the gun. - Делайте, что хотите, - сказал Хорнблауэр, поворачиваясь к пушке. The nearest boat was appreciably nearer now; Hornblower judged it advisable to make a small reduction in the elevation, and this time the shot pitched close to the boat, almost among the oars on one side, apparently. Первая лодка заметно приблизилась, Хорнблауэр немного уменьшил угол возвышения. На этот раз ядро упало рядом с лодкой, едва не задев весла. "Beautiful, sir!" said Bush beside the tiller. - Прекрасно, сэр! - воскликнул Буш. Hornblower's skin was prickling with sweat and powder smoke. Кожу щипало от пота и порохового дыма. He took off his gold laced coat, suddenly conscious of the heavy weight of the pistols in the side pockets; he proffered them to Bush, but the latter shook his head and grinned, pointing to the bell-mouthed blunderbuss on the deck beside him. Хорнблауэр снял расшитый золотом сюртук и, почувствовав, какой тот тяжелый, вспомнил про пистолеты в карманах. Он протянул их Бушу, но тот улыбнулся и указал на короткоствольное ружье с раструбом, которое лежало рядом с ним на палубе. That would be a far more efficacious weapon if there was trouble with their motley crew. Если горе-команда взбунтуется, это орудие будет куда более действенным. For an exasperated moment Hornblower wondered what to do with the pistols, and finally laid them handy in the scuppers before sponging out and reloading the gun. Одну томительную секунду Хорнблауэр гадал, что делать с пистолетами, наконец положил их в шпигат и принялся банить пушку. The next shot was a close one, too - apparently the small reduction of range had had a profound effect on the accuracy of the gun. Следующее ядро опять упало близко от лодки -вероятно, незначительное уменьшение в расстоянии сильно повлияло на меткость стрельбы. Hornblower saw the shot pitch close to the bows of the boat; it would be a matter of pure chance at that range if he scored an actual hit, for no gun could be expected to be accurate to fifty yards. Фонтанчик взвился у самого носа лодки. Если он попадет с такого расстояния, то по чистой случайности - любая пушка дает разброс не меньше пятидесяти ярдов. "Sweeps are ready, sir," said Brown. - Гребцы готовы, сэр, - доложил Браун. "Very good. - Очень хорошо. Mr Bush, kindly lay a course so that I can keep that boat under fire." Мистер Буш, пожалуйста, держите так, чтобы я мог стрелять. Brown was a pillar of strength. Браун был по-прежнему на высоте. He had had rigged only the three foremost sweeps on each side, setting six men to work on them. На этот раз он ограничился шестью передними веслами, и гребли, соответственно, только шестеро. The others were herded together forward, ready to relieve the men at work when they were tired - six sweeps would only just give the big cutter steerage way, but continuous slow progress was preferable to an alternation of movement and passivity. Остальных он согнал на бак, чтобы сменять гребцов, когда те устанут. Шесть весел едва обеспечивали минимальную скорость, при которой тендер слушался руля, но медленное неуклонное движение всегда предпочтительнее быстрого с перерывами. What arguments he had used to persuade the four Frenchmen who were not galley slaves to work at the sweeps Hornblower judged it best not to inquire - it was sufficient that they were there, their feet hobbled, straining away at the sweeps while Brown gave them the time, his knotted rope's end dangling from his fist. Хорнблауэр предпочел не выяснять, как Браун убедил четверых пленных взяться за весла -теперь они, по-прежнему со связанными ногами, гребли, откидываясь назад, а Браун расхаживал между гребцами с линьком в руке и отсчитывал темп. The cutter began to creep through the blue water again, the rigging rattling at each tug on the sweeps. Тендер вновь двинулся по синей воде, выстукивая блоками при каждом взмахе весел. To make the chase as long as possible she should have turned her stern to her pursuers, instead of keeping them on her quarter. Чтобы растянуть погоню, надо было бы повернуться к преследователям кормой, а не раковиной, как сейчас. But Hornblower had decided that the chance of scoring a hit with the gun was worth the loss in distance - a decision of whose boldness he was painfully aware and which he had to justify. Но Хорнблауэр счел, что возможность попасть в лодку перевешивает потерю в скорости. Это смелое решение ему предстояло оправдать. He bent over the gun and aimed carefully, and this time the shot flew wide again. Он склонился над пушкой, тщательно прицелился. Опять недолет. Watching the splash from the rail Hornblower felt a surge of exasperation. Он был в отчаянии. For a moment he was tempted to hand the gun over to Bush, for him to try his hand, but he put the temptation aside. Его подмывало поменяться с Бушем местами -пусть выстрелит тот - но он поборол искушение. In the face of stark reality, without allowing false modesty to enter into the debate, he could rely on himself to lay a gun better than Bush could, Если говорить без дураков и не брать в расчет ложную скромность, он стреляет лучше Буша. "Tirez!" he snapped at the pilot, and between them they ran the gun up again. - Tirez! - рявкнул он лоцману, и они вновь выдвинули пушку. The pursuing boats, creeping black over the blue sea, had shown no sign so far of being dismayed by the bombardment to which they were being subjected. Their oars kept steadily at work, and they maintained resolutely a course which would cut the Witch of Endor's a mile or so further on. Обстрел не напугал преследователей. Весла двигались размеренно, лодки шли таким курсом, чтоб через милю отрезать "Аэндорской волшебнице" путь. They were big boats, all three of them, carrying at least a hundred and fifty men between them - only one of them need range alongside to do the business. Лодки большие, в них человек сто пятьдесят, не меньше - чтоб захватить "Волшебницу", достанет и одной. Hornblower fired again and then again, doggedly, fighting down the bitter disappointment at each successive miss. Хорнблауэр выстрелил еще раз и еще, упрямо перебарывая горькую обиду после каждого промаха. The range was little over a thousand yards now, he judged - what he would call in an official report 'long cannon shot.' Расстояние было уже около тысячи ярдов, в официальном донесении он бы написал "дистанция дальнего выстрела". He hated those black boats creeping onward, immune, threatening his life and liberty, just as he hated this cranky gun which would not shoot the same two rounds running. Он ненавидел это лодки, ползущие неуклонно, невредимо, чтоб отнять у него свободу и жизнь, ненавидел разболтанную пушку, неспособную сделать два одинаковых выстрела подряд. The sweat was making his shirt stick to him, and the powder-grains were irritating his skin. Потная рубашка липла к спине, частички пороха разъедали кожу. At the next shot there was no splash; Hornblower could see no sign of its fall anywhere. Он выстрелил еще раз, но всплеска не последовало. Then he saw the leading boat swing half round, and her oars stop moving. Тут первая лодка развернулась под прямым углом, весла ее замерли. "You've hit her, sir," called Bush. - Попали, сэр, - сказал Буш. Next moment the boat straightened on her course again, her oars hard at work. В следующую секунду лодка двинулась прежним курсом, весла снова задвигались. That was disappointing - it had hardly been likely that a ship's long boat could survive a direct hit from a six-pounder ball without injury to her fighting ability, but it was possible, all the same. Хорнблауэр почувствовал жгучую обиду. Трудно представить, чтобы корабельный барказ пережил бы прямое попадание из шестифунтовой пушки, но возможность такая действительно существовала. Hornblower felt for the first time a sense of impending failure. Хорнблауэр впервые почувствовал близость поражения. If the hit he had scored with such difficulty was of no avail, what was the sense in continuing the struggle? Если так трудно давшееся попадание не причинило вреда, какой смысл бороться дальше? Then, doggedly, he bent over the gun again, staring along the sights to allow for the small amount of right hand bias which the gun exhibited. Тем не менее, он упрямо склонился над казенной частью, визируя цель с учетом правой погрешности пушки. Even as he looked he saw the leading boat cease rowing again. Так в прицел он и увидел, что первая лодка вновь перестала грести. She wavered and then swung round, signalling wildly to the other boats. Она дернулась и повернулась, гребцы замахали другим лодкам. Hornblower trained the gun round upon her and fired again and missed, but he could see that she was perceptibly lower in the water. Хорнблауэр направил пушку, выстрелил, промахнулся; однако он видел, что лодка явно глубже осела в воде. The other boats drew up alongside her, evidently to transfer her crew. Две другие подошли к бортам, чтобы забрать команду. "Port a point, Mr Bush!" yelled Hornblower - already the group of boats was out of the field of fire of the gun, and yet was far too tempting a mark to ignore. - Один румб влево, мистер Буш! - заорал Хорнблауэр. Три лодки отстали уже сильно, однако грех было не выстрелить по такой заманчивой цели. The French pilot groaned as he helped to run the gun up, but Hornblower had no time for his patriotic protests. Лоцман всхлипнул, помогая выдвигать пушку, но Хорнблауэру было не до его патриотических чувств. He sighted carefully, and fired. Again there was no sign of a splash - the ball had taken effect, but presumably upon the boat which had already been hit, for immediately afterwards the other two drew away from their water-logged fellow to resume the pursuit. Он прицелился тщательно, выстрелил - снова никакого всплеска. Однако попал он, видимо, в уже разбитую лодку, поскольку две другие вскоре отошли от полузатонувшей товарки и возобновили преследование. Brown was changing over the men at the sweeps -Hornblower remembered now that he had heard him cheering hoarsely when he had scored his hit - and Hornblower found a second in which to admire his masterful handling of the men, prisoners of war and escaping slaves alike. Браун поменял людей на веслах - Хорнблауэр вспомнил, что, когда ядро попало, слышал его хриплое "ура!". Даже сейчас Хорнблауэр нашел время восхититься, как мастерски Браун управляется с людьми, что с пленными, что с беглыми каторжниками. There was time for admiration, but no time for envy. Восхититься, не позавидовать - на последнее времени уже не хватило. The pursuers were changing their tactics - one boat was heading straight at them, while the other, diverging a little, was still heading to intercept them. Преследователи изменили тактику - одна лодка двигалась теперь прямо на них, другая по-прежнему шла наперерез. The reason was soon obvious, for from the bows of the former boat came a puff of smoke, and a cannon-ball raised a splash from the surface of the water on the cutter's quarter and skipped past the stern. Причина вскоре стала понятна: нос первой лодки окутался дымом, ядро плеснуло возле кормы тендера и рикошетом пролетело мимо раковины. Hornblower shrugged his shoulders at that - a three-pounder boat gun, fired from a platform far more unsteady even than the Witch of Endor, could hardly do them any harm at that range, and every shot meant delay in the pursuit. Хорнблауэр пожал плечами - трехфунтовая пушка, стреляя с основания еще более шаткого, чем палуба "Аэндорской волшебницы" вряд ли может причинить вред, а каждый выстрел тормозит продвижение лодки. He trained his gun round upon the intercepting boat, fired, and missed. Он развернул пушку к той, которая двигалась наперерез, выстрелил, промазал. He was already taking aim again before the sound of the second shot from the boat gun reached his ears, and he did not trouble to find out where the ball went. Он еще целил, когда грохот второго выстрела с лодки достиг его ушей, он даже не поднял головы взглянуть, куда упало ядро. His own shot fell close to its target, for the range was shortening and he was growing more experienced with the gun and more imbued with the rhythm of the long Atlantic swell which rocked the Witch of Endor. Сам он на этот раз почти попал - расстояние сократилось, он приноровился к пушке и ритму качавшей "Волшебницу" атлантической зыби. Three times he dropped a shot so close to the boat that the men at the oars must have been wetted by the splashes - each shot deserved to be a hit, he knew, but the incalculable residuum of variables in powder and ball and gun made it a matter of chance just where the ball fell in a circle of fifty yards radius, however well aimed. Три раза ядро зарывалось в воду так близко к лодке, что брызги, наверно, задевали гребцов. Каждый выстрел заслуживал стать попаданием, однако неопределимая погрешность вычислений, связанная с переменным количеством пороха, формой ядра и особенностями пушки, давала разброс в пятьдесят ярдов, как бы хорошо он ни целил. Ten guns properly controlled, and fired together in a broadside, would do the business, but there was no chance of firing ten guns together. Один-два бортовых залпа из десяти умело направленных пушек, и он потопил бы лодку, однако в одиночку с десятью пушками ему не совладать. There was a crash from forward, a fountain of splinters from the base of a stanchion, and a shot scarred the deck diagonally close beside the fore hatchway. Впереди что-то затрещало, от пиллерса полетели щепки. Ядро вспороло палубу наискосок. "No you don't," roared Brown, leaping forward with his rope's end. - Ни с места! - заорал Браун и одним прыжком оказался на баке. "Keep pulling, you bastard!" - Гребите, черти. He jerked the scared galley slave who had dropped his sweep - the shot must have missed him by no more than a yard - back into position. Он за шиворот волок обратно перепуганного каторжника - тот от страха выронил весло. Похоже, ядро пролетело меньше чем в ярде от него. "Pull!" he shouted, standing, magnificent in his superb physique, right in the midst of them, the weary ones lying on the deck, the others sweating at the sweeps, the knotted rope swinging from his hand. - Навались! - заорал Браун. He was like a lion tamer in a cage. Он был великолепен - мощный, с линьком в руке, похожий на укротителя в клетке со львами. Hornblower could see there was no need for him and his pistols, and he bent again, this time with a real twinge of envy, over his gun. Одна вахта в изнеможении лежала на палубе, другая, обливаясь потом, налегала на весла, Хорнблауэр понял, что ни в нем самом, ни в его пистолетах надобности нет, и склонился над пушкой. На этот раз он в самом деле позавидовал Брауну. The boat which was firing at them had not closed in at all - if anything she had fallen a trifle back - but the other one was far nearer by now. Лодка, которая стреляла по ним, не приблизилась - скорее отстала - но другая заметно сократила разрыв. Hornblower could see the individual men in her, the dark heads and the brown shoulders. Хорнблауэр уже различал человеческие фигуры, темные волосы, загорелые плечи. Her oars were still for the moment, and there was some movement in her, as if they were re-arranging the men at the oars. Now she was in motion again, and moving far faster, and heading straight at them. Весла ненадолго замерли, в лодке произошло какое-то движение, потом она вновь двинулась вперед, еще быстрее. Теперь на каждой банке гребли по двое. The officer in charge, having worked up as close as this, had double-banked his oars so as to cover the last, most dangerous zone with a rush, pouring out the carefully conserved energy of his men prodigally in his haste to come alongside. Командир, подойдя близко, решил одним рывком покрыть последний, самый опасный отрезок и бросил на это всю, прежде тщательно сберегаемую энергию подчиненных. Hornblower estimated the rapidly diminishing range, twirled the elevating screw, and fired. Хорнблауэр оценил быстро убывающее расстояние, повернул винт и выстрелил. The shot hit the water ten yards from her bows and must have ricochetted clean over her. Ядро коснулось воды в десяти ярдах от лодки и рикошетом пролетело над ней. He sponged and loaded and rammed - a miss-fire now, he told himself, would be fatal, and he forced himself to go through the routine with all the exactness he had employed before. Он пробанил, зарядил, дослал ядро - сейчас осечка погубила бы все. Он заставил себя проделать уже затверженные движения с прежней тщательностью. The sights of the gun were looking straight at the bows of the boat, it was point blank range. Прицел смотрел точно на лодку. Дальность прямого огня. He jerked the lanyard and sprang instantly to reload without wasting time by seeing where the shot went. Он дернул вытяжной шнур и тут же бросился перезаряжать, не глядя, куда упало ядро. It must have passed close over the heads of the men at the oars, for when he looked along the sights again there she was, still heading straight at him. Похоже, оно пролетело над самыми головами гребцов, потому что в прицел он увидел лодку -она все так же шла на него. A tiny reduction in elevation, and he stepped aside and jerked the lanyard. He was dragging at the train tackles before he could look again. Он чуть уменьшил угол возвышения, отступил в сторону, дернул вытяжной шнур и вновь налег на тали. The bows of the boat had opened like a fan. Когда он поднял-таки голову, то увидел: нос лодки раскрылся веером. In the air above her there was a black dot - a water breaker, presumably, sent flying like a football by the impact of the shot, which had hit clean and square upon her stem at water level. Что-то черное промелькнуло в воздухе - водорез, наверно, мячом взмывший над разбитым прямым попаданием форштевнем. Her bows were lifted a little out of the water, the loose strakes spread wide, and then they came down again and the water surged in, and she was gunwale deep in a flash, her bottom smashed, presumably, as well as her bows, by the passage of the shot. Нос лодки приподнялся над волной, доски разошлись, потом нос погрузился, вода хлынула в пролом, заливая лодку по планширь - видимо, ядро в полете разбило не только нос, но и днище. Brown was cheering again, and Bush was capering as well as he could with a wooden leg while steering, and the little French pilot at his side pulling in his breath with a sharp hissing noise. Браун кричал "ура!", Буш, не выпуская румпеля, пританцовывал на своей деревяшке, кругленький французский лоцман со свистом втянул воздух. There were black dots on the surface of the blue water where men struggled for their lives - it must be bitter cold and they would die quickly, those who could not find support on the shattered hull, but nothing could be done to help them. Already they had more prisoners than they could conveniently handle, and any delay would bring the other boat alongside them. На синей воде шевелились черные точки - это барахтались, спасая свою жизнь, гребцы. Вода холодная, и те, кто не успеет ухватиться за разбитый корпус, потонут, однако подобрать их невозможно - на тендере и так слишком много пленных, да и медлить нельзя, догонит третья лодка. "Keep the men at work!" said Hornblower, harshly, to Brown, and unnecessarily. Then he bent to reload the gun once more. - Пусть гребут! - крикнул Хорнблауэр хрипло и совершенно лишне, прежде чем вновь склониться над пушкой. "What course, sir?" asked Bush, from the tiller. - Какой курс, сэр? - спросил Буш от румпеля. He wanted to know if he should steer so as to allow fire to be opened on the third boat, which had ceased firing now and was pulling hastily towards the wreck. Он хотел знать, не надо ли повернуть, чтоб открыть огонь по последней лодке - та прекратила стрелять и быстро двигалась к пострадавшим. "Keep her as she is," snapped Hornblower. - Держите, как есть, - бросил Хорнблауэр. He knew perfectly well that the boat would not annoy them further; having seen two of her fellows sunk and being of necessity vastly overcrowded she would turn back sooner than maintain the contest. Он знал, что последняя лодка не станет им досаждать. Она перегружена, командир напуган примером товарищей и предпочтет повернуть назад. And so it proved. Так и вышло. After the boat had picked up the survivors they saw her swing round and head towards Noirmoutier, followed by a derisive cheer from Brown. Подобрав уцелевших, лодка развернулась и устремилась к Нуармутье, провожаемая улюлюканьем Брауна. Hornblower could look round him now. Теперь Хорнблауэр мог оглядеться. He walked aft to the taffrail beside Bush - it was curious how much more natural it felt to be there than at the gun - and scanned the horizon. Он прошел к гакаборту, туда, где стоял Буш -удивительно, насколько естественнее он чувствовал себя здесь, чем у пушки. Он взглянул на горизонт. During the fight the cutter had made very decided progress under her sweeps. За время погони тендер далеко ушел на веслах. The mainland was lost in the faint haze; Noirmoutier was already far behind. Берег терялся в туманной дымке, Нуармутье остался далеко позади. But there was still no sign of a breeze. Однако бриз и не думал начинаться. They were still in danger - if darkness should find them where boats could reach them from the islands a night attack would tell a very different story. Они по-прежнему в опасности - если лодки нападут на них в темноте, все будет совсем по-иному. They needed every yard they could gain, and the men must go on slaving at the sweeps all through the day, all through the night too, if necessary. Каждый ярд имеет значение - усталым каторжникам придется грести весь день, а, возможно, и всю ночь. He was conscious now that he ached in every joint after the frantic exertions of serving the gun the whole morning, and he had had a whole night without sleep - so had Bush, so had Brown. Суставы ломило после тяжелой работы с пушкой и бессонной ночи. Кстати, Буш и Браун тоже не спали. He felt that he stank of sweat and smoke, and his skin tingled with powder grains. Он чувствовал, что от него разит потом и порохом, кожу щипала пороховая пыль. He wanted rest, yet automatically he walked over to make the gun secure again, to put the unused cartridges out of harm's way, and to repocket the pistols which he noticed reproaching his carelessness from the scuppers. Он жаждал отдохнуть, но машинально пошел к пушке, закрепил ее, убрал неиспользованные картузы и положил в карман пистолеты, которые, к своему стыду, только что обнаружил в шпигате. CHAPTER FIFTEEN XV At midnight, and not before, a tiny breeze came whispering over the misty surface of the water, at first merely swinging over the big mainsail and setting the rigging chattering, but then breathing more strongly until the sails could catch it and hold it, filling out in the darkness until Hornblower could give the word for the exhausted men at the sweeps to abandon their labour and the cutter could glide on with almost imperceptible motion, so slowly that there was hardly a bubble at her bows, yet even at that faster than the sweeps had moved her. Только в полночь легкий ветерок зашелестел над поверхностью воды. Сперва грот лишь чуть встрепенулся, такелаж задребезжал, но постепенно бриз усилился, паруса наполнились, надулись в темноте, и, наконец, Хорнблауэр разрешил усталым гребцам отложить весла. "Волшебница" скользила незаметно, так медленно, что вода почти не пенилась под водорезом, однако куда быстрее, чем могли бы нести ее весла. Out of the east came that breath of wind, steady even though feeble; Hornblower could feel hardly any pull as he handled the mainsheet, and yet the cutter's big area of canvas was able to carry her graceful hull forward over the invisible surface as though in a dream. С востока налетел порыв, слабый, но устойчивый: Хорнблауэр, выбирая грота-шкот, почти не ощущал противодействия, однако огромный парус гнал изящный кораблик по невидимой глади, словно во сне. It was like a dream indeed - weariness and lack of sleep combined to make it so for Hornblower, who moved about his tasks in a misty unreality which matched the misty darkness of the sea. Это и впрямь походило на сон. Усталость, вторая ночь на ногах - Хорнблауэр двигался в густом нездешнем тумане, подобном мглистости смоляного моря за бортом. The galley slaves and prisoners could lie and sleep -there was no fear of trouble from them at present, when they had spent ten hours out of the last twenty pulling at the sweeps with hands which by nightfall were running with blood, but there was no sleep for him nor for Bush and Brown. Каторжники и пленные спали - о них можно было не беспокоиться. Десять часов из последних двадцати они гребли, и к закату стерли ладони в кровь. Зато они могут спать - в отличие от него, Брауна и Буша. His voice sounded strange and distant in his own ears, like that of a stranger speaking from another room, as he issued his orders; the very hands with which he held the ropes seemed not to belong to him. It was as if there was a cleavage between the brain with which he was trying to think and the body which condescended to obey him. Отдавая команды, Хорнблауэр слышал себя как бы со стороны и не узнавал, словно это кто-то другой, незнакомый, говорит за стеной, даже руки, которыми он держал шкот, казались чужими, будто зазор образовался между мозгом, который старается думать, и телом, которое нехотя, словно из одолжения, подчиняется. Somewhere to the northwest lay the fleet which maintained its unsleeping watch over Brest; he had laid the cutter on a northwesterly course with the wind comfortably on her quarter, and if he could not find the Channel fleet he would round Ushant and sail the cutter to England. Где-то на северо-западе несет неусыпный дозор британская эскадра. Хорнблауэр задал курс норд-вест, в бакштаг. Если он не найдет Ла-Маншский флот, то обогнет Уэссан и доберется до Англии. He knew all this - it made it more like a dream than ever that he could not believe it although he knew it. Он знал это и, как во сне, не верил. The memory of Marie de Gra?ay's upper boudoir, or of his battle for life in the flood-water of the Loire, was far more real to him than this solid little ship whose deck he trod and whose mainsheet he was handling. Воспоминание о будуаре Мари де Грасай, о смертельной схватке с Луарой были куда реальнее, чем прочная палуба под ногами или грота-шкот, который он тянул. Setting a course for Bush to steer was like playing a make-believe game with a child. Он задал Бушу курс, словно играл с ребенком в морские приключения. He told himself desperately that this was not a new phenomenon, that often enough before he had noticed that although he could dispense with one night's sleep without missing it greatly, on the second in succession his imagination began to play tricks with him, but it did not help to clear his mind. Он убеждал себя, что явление это ему знакомо -он и прежде часто замечал, что легко выдерживает одну бессонную ночь, а на вторую воображение начинает шутить с ним шутки -однако осознание этого не помогало рассеять мысленный туман. He came back to Bush at the tiller, when the faint binnacle light made the lieutenant's face just visible in the darkness; Hornblower was even prepared to enter into conversation in exchange for a grasp at reality. Он подошел к Бушу, чье лицо еле-еле различал в свете нактоуза. Чтоб хоть как-то зацепиться за реальность, он готов был даже побеседовать. "Tired, Mr Bush?" he asked. - Устали, мистер Буш? - спросил он. "No, sir. - Нет, сэр. Of course not. Ничуть, сэр. But how is it with you, sir?" А вы, сэр? Bush had served with his captain through too many fights to have an exaggerated idea of his strength. Буш видел капитана во многих сражениях, и не переоценивал его выносливость. "Well enough, thank you." - Неплохо, спасибо. "If this breeze holds, sir," said Bush, realizing that this was one of the rare occasions when he was expected to make small talk with his captain, "we'll be up to the fleet in the morning." - Если ветер подержится, - сказал Буш, осознав, что в кои-то веки капитан приглашает его к разговору, - мы к утру доберемся до эскадры. "I hope so," said Hornblower. - Надеюсь, - сказал Хорнблауэр. "By God, sir," said Bush, "what will they say of this in England?" - Господи, сэр, - сказал Буш. - Представляете, что скажут в Англии? Bush's expression was rapt. Буш ликовал. He was dreaming of fame, of promotion, for his captain as much as for himself. Он грезил о славе, о повышении, равно для себя и для капитана. "In England?" said Hornblower vaguely. - В Англии? - повторил Хорнблауэр отрешенно. He had been too busy to dream any dreams himself, to think about what the British public, sentimental as always, would think of an escaping British captain retaking almost single-handed a captured ship of war and returning in her in triumph. Ему самому недосуг было грезить, воображать, как чувствительная британская публика примет капитана, который в одиночку освободил и привел в Англию плененное судно. And he had seized the Witch of Endor in the first place merely because the opportunity had presented itself, and because it was the most damaging blow he could deal the enemy; since the seizure he had been at first too busy, and latterly too tired, to appreciate the dramatic quality of his action. Он захватил "Аэндорскую волшебницу", потому что подвернулся случай, да еще потому, что хотел нанести врагу чувствительный удар, потом он был сперва слишком занят, потом слишком утомлен, чтоб глядеть на свой поступок со стороны. His distrust of himself, and his perennial pessimism regarding his career, would not allow him to think of himself as dramatically successful. Недоверие к себе, неистребимый пессимизм во всем, что касается собственной карьеры, мешали ему вообразить себя героем дня. The unimaginative Bush could appreciate the potentialities better than he could. Прозаичный Буш видел открывающиеся возможности куда яснее. "Yes, sir," said Bush, eagerly - even with tiller and compass and wind claiming so much of his attention he could be loquacious at this point - "It'll look fine in the Gazette, this recapture of the Witch. - Да, сэр, - сказал Буш. Он внимательно следил за компасом, за ветром и румпелем, но тема была столь захватывающая, что он продолжил с жаром:- Представляете, как "Вестник" напишет про захват "Волшебницы"? Even the Morning Chronicle, sir -" The Morning Chronicle was a thorn in the side of the government, ever ready to decry a victory or make capital of a defeat. Даже и "Морнинг Кроникл", сэр. Hornblower remembered how during the bitter early days of his captivity at Rosas he had worried about what the Morning Chronicle would say regarding his surrender of the Sutherland. "Морнинг Кроникл" вечно норовила подпустить правительству шпильку: поставить под сомнение победу или раздуть поражение. Томясь в Росасе, Хорнблауэр нередко с тревогой думал, что пишет "Морнинг Кроникл" о капитуляции "Сатерленда". He felt sick now, suddenly. На душе сразу стало тоскливо. His mind was active enough now. Мозг очнулся. Most of its vagueness must have been due, he told himself, because he had been refusing in cowardly fashion to contemplate the future. Теперь Хорнблауэр убеждал себя, что в оцепенение впал из-за трусливого нежелания смотреть в глаза будущему. Until this night everything had been uncertain - he might have been recaptured at any moment, but now, as sure as anything could be at sea, he would see England again. До сих пор все было неопределенно - их могли догнать, взять в плен - теперь он точно, настолько точно, насколько это возможно в море, знал, что доберется до Англии. He would have to stand his trial for the loss of the Sutherland, and face a court martial, after eighteen years of service. Его будут судить за сданный "Сатерленд", судить военным судом после восемнадцати лет службы. The court might find him guilty of not having done his utmost in the presence of the enemy, and for that there was only one penalty, death - that Article of War did not end, as others did, with the mitigating words 'or such less penalty -'. Трибунал может счесть, что он не сделал всего возможного перед лицом врага, а за это кара одна - смерть. Byng had been shot fifty years before under that Article of War. Absolved on that account, the wisdom of his actions in command of the Sutherland might still be called into question. Соответствующая статья Свода Законов Военного времени, в отличие от прочих, не заканчивается смягчающими словами "или иному наказанию, по усмотрению трибунала". Пятьдесят лет назад Бинга расстреляли на основании этой самой статьи. He might be found guilty of errors of judgement in hazarding his ship in a battle against quadruple odds, and be punished by anything from dismissal from the service, which would make him an outcast and a beggar, down to a simple reprimand which would merely wreck his career. Можно поставить под сомнение разумность его действий. Быть может, его обвинят в том, что он опрометчиво вступил в бой с многократно превосходящим противником. За это могут уволить со службы, обречь на нищету и всеобщее презрение, а могут ограничиться выговором, то есть всего лишь погубить его карьеру. A court martial was always a hazardous ordeal from which few emerged unscathed - Cochrane, Sydney Smith, half a dozen brilliant captains had suffered damage at the hands of a court martial, and the friendless Captain Hornblower might be the next. Трибунал - непредсказуемое испытание, из которого мало кто выходил невредимым. Кохрейн, Сидни Смит и еще пяток блестящих капитанов были осуждены, никому не нужный капитан Хорнблауэр может оказаться следующим. And a court martial was only one of the ordeals that awaited him. И трибунал - не единственное испытание, которое ему предстоит. The child must be three months old now; until this moment he had never been able to think clearly about the child - boy or girl, healthy or feeble. Ребенку уже больше трех месяцев. До этой минуты он не думал о ребенке всерьез - девочка это или мальчик, здоровый или слабенький. He was torn with anxiety for Maria - and yet, gulping at the pill of reality, he forced himself to admit that he did not want to go back to Maria. Он тревожился о Марии, однако, если быть до конца честным, сознавал - он не хочет возвращаться к Марии. He did not want to. Не хочет. It had been in mad jealousy of the moment, when he heard of Lady Barbara's marriage to Admiral Leighton, that the child had been conceived. Их ребенок был зачат под влиянием дикой, сводящей с ума ревности к леди Барбаре, которая тогда как раз вышла замуж за Лейтона. Maria in England, Marie in France - his conscience was in a turmoil about both of them, and underlying the turmoil was an unregenerate hunger for Lady Barbara which had remained quiescent during his preoccupation but which he knew would grow into an unrelenting ache, an internal cancer, the moment his other troubles ceased, if ever they did. Мария в Англии, Мари во Франции - совесть укоряла за обеих, и вопреки ее укорам исподволь закипало влечение к леди Барбаре, притихшее в водовороте событий, оно обещало перейти в неутолимую боль, раковую опухоль, стоит другим заботам отпустить - если это хоть когда-нибудь произойдет. Bush was still babbling away happily beside him at the tiller. Буш у румпеля заливался соловьем. Hornblower heard the words, and attached no meaning to them. Хорнблауэр слышал слова, и не понимал смысла. "Ha-h'm," he said. - Кхе-хм, - сказал он. "Quite so." - Совершенно верно. He could find no satisfaction in the simple pleasures Bush had been in ecstasy about - the breath of the sea, the feeling of a ship's deck underfoot - not now, not with all these bitter thoughts thronging his mind. Простые радости Буша - дыхание моря, качание палубы под ногами - не трогали Хорнблауэра. В голове теснились горькие мысли. The harshness of his tone checked Bush in the full career of his artless and unwonted chatter, and the lieutenant pulled himself up abruptly. Резкость последней фразы остановила Буша в самый разгар безыскусной и непривычной болтовни. Лейтенант прикусил язык. Hornblower thought it was absurd that Bush should still cherish any affection for him after the cutting cruelty with which he sometimes used him. Хорнблауэр дивился, как Буш любит его, несмотря на все обиды. Bush was like a dog, thought Hornblower bitterly -too cynical for the moment to credit Bush with any perspicacity at all - like a dog, coming fawning to the hand that beat him. Не желая - сейчас, по крайней мере - верить в проницательность своего первого лейтенанта, Хорнблауэр с горечью говорил себе, что Буш, как пес - бежит, виляя хвостом к человеку, который его побил. Hornblower despised himself as he walked forward again to the mainsheet, to a long, long, period of a solitary black hell of his own. Он ненавидел себя, шагая к грота-шкоту, чтоб надолго погрузиться в тот беспросветный ад, который сам для себя создал. There was just the faintest beginning of daylight, the barest pearly softening of the sombreness of night, a greyness instead of a blackness in the haze, when Brown came aft to Hornblower. Только начинало светать, тьма только засеребрилась легчайшим перламутром, черная дымка лишь слегка посерела, когда к Хорнблауэру подошел Браун. "Beggin' your pardon, sir, but I fancy I see the loom of something out there just now. - Прошу прощения, сэр, но мне показалось, там вроде что-то вырисовывается. On the port bow, sir - there, d'you see it, sir?" По левому борту, сэр - вон там видите, сэр? Hornblower strained his eyes through the darkness. Perhaps there was a more solid nucleus to the black mist out there, a tiny something. It came and went as his eyes grew tired. Хорнблауэр вгляделся во тьму и увидел маленький сгусток темноты, который возник на мгновение и тут же исчез - глаза устали всматриваться. "What d'you make of it, Brown?" - Что это по-твоему? "I thought it was a ship, sir, when I first saw it, but in this haze, sir -" - Когда я впервые увидел, мне показалось, что это корабль, но в таком тумане, сэр... There was a faint chance she might be a French ship of war - it was about as likely as to find the king unguarded when leading from a suit of four to an ace. Это может быть французский военный корабль - с такой же степенью вероятности, с какой, заходя из-под туза сам-четвертый, рискуешь напороться на бланкового короля. Much the most likely chance was that she was an English ship of war, and the next most likely that she was a merchantman. Скорее всего, это английское военное судно, или на худой конец купеческое. The safest course was to creep down upon her from the windward, because the cutter, lying nearer the wind than any square-rigged ship could do, could escape if necessary the way she came, trusting to the mist and darkness and surprise to avoid being disabled before she got out of range. Безопаснее всего подойти к нему с подветренной стороны: тендер может идти круче к ветру, чем корабль под прямыми парусами, и в случае чего успеет спастись под покровом тумана, темноты и внезапности. "Mr Bush, I fancy there's a sail to leeward. - Мистер Буш, похоже, под ветром корабль. Put the cutter before the wind and run down to her, if you please. Разверните на фордевинд и держите на этот корабль, пожалуйста. Be ready to go about if I give the word. Приготовьтесь по моей команде повернуть оверштаг. Jib-sheet, Brown." Браун, пошел грота-шкот. Hornblower's head was clear again now, in the face of a possible emergency. В голове мигом прояснилось. He regretted the quickening of his pulse - uncertainty always had that effect. Пульс, правда, участился - неприятно, но в тревожную минуту это случалось всегда. The cutter steadied upon her new course, creeping before the wind over the misty water, mainsail boom far out to port. Тендер выровнялся на новом курсе, и с развернутым влево грота-гиком двинулся по мглистой воде. Hornblower experienced a moment's doubt in case Bush was sailing her by the lee, but he would not allow himself to call a warning - he knew he could trust a sailor of Bush's ability not to risk a gibe in an emergency of this sort. В какую-то секунду Хорнблауэр испугался, что Буш захочет пересечь линию ветра носом, и хотел его упредить, но он сдержался - Буш опытен и не станет рисковать в такую минуту. He strained his eyes through the darkness; the mist was patchy, coming and going as he looked, but that was a ship without any doubt. Хорнблауэр напряженно вглядывался в темноту, над водой плыл туман, но в том, что впереди корабль, сомневаться уже не приходилось. She was under topsails alone - that made it almost certain that she was an English ship of war, one of the fleet which maintained unceasing watch over Brest. Поставлены одни марсели - значит, это почти наверняка английский корабль из тех, что следят за Брестом. Another patch of mist obscured her again, and by the time they had run through it she was appreciably nearer, and dawn was at hand - her sails were faint grey in the growing light. Они вошли в новую полосу тумана, а когда вышли, корабль был гораздо ближе. Брезжил рассвет, паруса слабо серели в предутреннем свете. Now they were close upon her. Они были уже возле корабля. Suddenly the stillness was rent by a hail, high-pitched, penetrating, its purity of quality almost unspoilt by the speaking trumpet - the voice which uttered it was trained in clarity in Atlantic gales. Внезапно тьму разорвал окрик, высокий, пронзительный, почти не искаженный рупором -кричал голос, окрепший в атлантических штормах. "Cutter ahoy! - Эй, на тендере! What cutter's that?" Что за тендер? At the sound of the English speech Hornblower relaxed. При звуке английской речи у Хорнблауэра отлегло от сердца. There was no need now to go about, to claw to windward, to seek shelter in the mist. Он расслабился: нет нужды поворачивать оверштаг, мчаться против ветра, искать убежища в тумане. But on the other hand all the unpleasantness of the future which he had been visualizing were certain now. С другой стороны, прежние смутные тревоги обретают реальность. He swallowed hard, words failing him for the moment. Он тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова. "What cutter's that?" repeated the hail, impatiently. - Что за тендер? - нетерпеливо повторил голос. Unpleasant the future might be; he would fly his colours to the last, and if his career were ending, he would end it with a joke. Пусть будущее мрачно, он не спустит флагов до последнего, и, если его карьере суждено окончится, пусть она окончится шуткой. "His Britannic Majesty's armed cutter Witch of Endor, Captain Horatio Hornblower. - Его Британского Величества вооруженный тендер "Аэндорская волшебница", капитан Горацио Хорнблауэр. What ship's that?" Что за корабль? "Triumph, Captain Sir Thomas Hardy - what did you say that cutter was?" - "Триумф", капитан сэр Томас Харди... как вы сказали? Hornblower grinned to himself. Хорнблауэр рассмеялся про себя. The officer of the watch in the strange sail had begun his reply automatically; it was only after he had stated the names of his ship and captain that it had suddenly dawned upon him that the cutter's statement was quite incredible. Вахтенный офицер начал отвечать машинально и успел назвать корабль и капитана прежде, чем до него дошло: с тендера ответили нечто совершенно невероятное. The Witch of Endor had been a prize to the French for nearly a year, and Captain Horatio Hornblower had been dead six months. "Аэндорская волшебница" захвачена французами больше года назад, капитана Хорнблауэра шесть месяцев как нет в живых. Hornblower repeated what he had said before; both Bush and Brown were chuckling audibly at a joke which appealed to them forcibly indeed. Хорнблауэр повторил еще раз, Буш и Браун громко хихикали - шутка явно пришлась им по вкусу. "Come under my lee, and no tricks, or I'll sink you," hailed the voice. - Подойдите к подветренному борту, и без фокусов, не то я вас потоплю, - крикнул голос. From the cutter they could hear the guns being run out in the Triumph; Hornblower could picture the bustle on board, hands being turned up, the captain being called - Sir Thomas Hardy must be Nelson's late flag captain at Trafalgar, two years Hornblower's senior in the captains' list. С тендера было видно, как на "Триумфе" выдвигали пушки. Легко вообразить, что творится сейчас на борту: будят матросов, зовут капитана - сэр Томас Харди, должно быть, флаг-капитан покойного Нельсона, бывший с ним при Трафальгаре, на два года старше Хорнблауэра в списке капитанов. Hornblower had known him as a lieutenant, although since then their paths had hardly crossed. Хорнблауэр знал его лейтенантом, хотя с тех пор дороги их почти не пересекались. Bush eased the cutter under the stern of the two-decker, and brought her to the wind under her lee. Буш провел тендер под кормой двухпалубника и привел к ветру у другого борта. Dawn was coming up fast now, and they could see the details of the ship, as she lay hove to, rolling in the swell, and a long shuddering sigh burst from Hornblower's breast. Быстро светало, можно было разглядеть корабль во всех подробностях - он лежал в дрейфе, мерно покачиваясь на волнах. У Хорнблауэра вырвался протяжный вздох. The sturdy beauty of the ship, the two yellow streaks along her sides, checkered with black gunports, the pendant at the main, the hands on the deck, the red coats of the marines, the boatswain's voice roaring at dilatory seamen - all the familiar sights and sounds of the Navy in which he had grown up moved him inexpressibly at this moment, the end of his long captivity and flight. Суровая красота корабля, две желтые полосы по бортам, черные пушечные порты, вымпел на грот-мачте, матросы на палубе, красные мундиры пехотинцев, выкрики боцмана, подгоняющего зазевавшихся матросов - знакомые картины и звуки означали конец плену и бегству. The Triumph had launched a boat, which came dancing rapidly over to them, and a young midshipman swung himself dexterously on board, dirk at his hip, arrogant suspicion on his face, four seamen at his back with pistols and cutlasses. С "Триумфа" спустили шлюпку, и она, приплясывая на волнах, побежала к тендеру. Через борт перемахнул молоденький мичман - на боку кортик, лицо заносчивое и недоверчивое, за спиной четверо матросов с пистолетами и абордажными саблями. "What's all this?" demanded the midshipman. - Что все это значит? His glance swept the cutter's deck, observing the sleepy prisoners rubbing their eyes, the wooden-legged civilian at the tiller, the bare-headed man in a King's coat awaiting him. - Мичман оглядел палубу, пленников, которые терли заспанные глаза, одноногого штатского у румпеля и человека в королевском мундире с непокрытой головой. "You call me 'sir'," barked Hornblower, as he had done to midshipmen ever since he became a lieutenant. - Обращайтесь ко мне "сэр", - рявкнул Хорнблауэр, как рявкал на мичманов с тех пор, как сделался лейтенантом. The midshipman eyed the gold laced coat -undoubtedly it was trimmed in the fashion of the coat of a captain of more than three years' seniority, and the man who wore it carried himself as though he expected deference. Мичман посмотрел на мундир с золотым позументом и нашивками - явно перед ним капитан с более чем трехлетним стажем, да и говорит властно. "Yes, sir," said the midshipman, a little abashed. - Да, сэр, - отвечал мичман несколько оторопело, "That is Lieutenant Bush at the tiller. - У румпеля лейтенант Буш. You will remain here with these men under his orders, while I go to interview your captain." Останетесь с матросами в его распоряжении, пока я поговорю с вашим капитаном. "Aye aye, sir," said the midshipman, stiffening to attention. - Есть, сэр, - отозвался мичман, вытягиваясь по стойке "смирно". The boat bore Hornblower to the Triumph's side; the coxswain made the four-finger gesture which indicated the arrival of a captain, but marines and side-boys were not in attendance as Hornblower went up the side - the Navy could not risk wasting her cherished compliments on possible impostors. Шлюпка мигом доставила Хорнблауэра к "Триумфу" Старшина поднял четыре пальца, показывая, что прибыл капитан, но морские пехотинцы и фалрепные не встречали Хорнблауэра у борта - флот не может оказывать почести всяким самозванцам. But Hardy was there on deck, his huge bulk towering over everyone round him; Hornblower saw the expression of his beefy face alter as he saw him. Однако Харди был на палубе - громадный, на голову выше остальных. При виде Хорнблауэра его мясистое лицо осветилось изумлением. "Good God, it's Hornblower all right," said Hardy, striding forward, with his hand outstretched. - Господи, и впрямь Хорнблауэр, - сказал Харди, шагая вперед с протянутой рукой. "Welcome back, sir. - С возвращением, сэр. How do you come here, sir? Как вы здесь оказались, сэр? How did you retake the Witch? Как отбили "Волшебницу"? How -" Как... What Hardy wanted to say was "How have you risen from the grave?" but such a question seemed to savour of impoliteness. Харди хотел сказать "как вернулись с того света?", но такой вопрос припахивал бы невежливостью. Hornblower shook hands, and trod gratefully the quarterdeck of a ship of the line once more. Хорнблауэр пожал протянутую руку и с удовольствием ощутил под ногами шканцы линейного корабля. His heart was too full for speech, or his brain was too numb with fatigue, and he could make no reply to Hardy's questioning. Он не мог говорить, то ли от полноты сердца, то ли просто от усталости, во всяком случае, на вопросы Харди он не ответил. "Come below to my cabin," said Hardy, kindly -phlegmatic though he was, he still could just appreciate the other's difficulty. - Идемте ко мне в каюту, - любезно предложил Харди. Флегматик по натуре, он, тем не менее, способен был понять чужие затруднения. There was more ease in the cabin, sitting on the cushioned locker under the portrait of Nelson that hung on the bulkhead, and with the timbers groaning faintly all round, and the blue sea visible through the great stern window. В каюте, на обитом мягкими подушками рундуке, под портретом Нельсона в переборке, Хорнблауэр немного пришел в себя. Вокруг поскрипывала древесина, за большим кормовым окном колыхалось море. Hornblower told a little of what happened to him - not much, and not in detail; only half a dozen brief sentences, for Hardy was not a man with much use for words. He listened with attention, pulling at his whiskers, and nodding at each point. Он рассказал о себе, вкратце, несколькими сжатыми фразами - Харди, сам немногословный, слушал внимательно, тянул себя за ус и кивал после каждой фразы. "There was a whole Gazette," he remarked, "about the attack in Rosas Bay. - Атаке на Росас был посвящен целый "Вестник",- сказал он. They brought Leighton's body back for burial in St Paul's." - Тело Лейтона привезли в Англию и похоронили в соборе Св. Павла. The cabin swam round Hornblower; Hardy's homely face and magnificent whiskers vanished in a mist. У Хорнблауэра поплыло перед глазами, приветливое лицо и пышные усы Харди скрыл туман. "He was killed, then?" Hornblower asked. -Так он убит? - спросил Хорнблауэр. "He died of his wounds at Gibraltar." - Умер от ран в Гибралтаре. So Barbara was a widow - had been one for six months now. Значит, леди Барбара овдовела - овдовела шесть месяцев назад. "Have you heard anything of my wife?" asked Hornblower. - Вы не слышали о моей жене? - спросил Хорнблауэр. The question was a natural one to Hardy, little use though he himself had for women; and he could see no connexion between it and the preceding conversation. Харди, как ни мало интересовался женщинами, не удивился вопросу и не увидел его связи с предыдущим. "I remember reading that she was awarded a Civil List pension by the government when the news of - of your death arrived." - Я читал, что правительство назначило ей содержание, когда пришло известие о... о вашей смерти. "No other news? - А больше ничего? There was a child coming." Она должна была родить. "None that I know of. - Не знаю. I have been four months in this ship." Мы в море уже четыре месяца. Hornblower's head sunk on his breast. Хорнблауэр опустил голову. The news of Leighton's death added to the confusion of his mind. Весть о гибели Лейтона окончательно выбила его из равновесия. He did not know whether to be pleased or sorry about it. Он не знал, радоваться ему или печалиться. Barbara would be as unattainable to him as ever, and perhaps there would be all the jealous misery to endure of her re-marriage. Леди Барбара по-прежнему для него недоступна, и, возможно, вновь выйдет замуж. "Now," said Hardy. - Ну, - сказал Харди. "Breakfast?" - Позавтракаете? "There's Bush and my coxswain in the cutter," said Hornblower. - Буш и старшина моей гички на тендере, - сказал Хорнблауэр. "I must see that all is well with them first." - Я прежде должен позаботиться о них. CHAPTER SIXTEEN XVI A midshipman came into the cabin as they ate breakfast. Они завтракали, когда в каюту вошел мичман. "The fleet's in sight from the masthead, sir," he reported to Hardy. - С мачты заметили эскадру, сэр, - доложил он, обращаясь к Харди. "Very good." - Очень хорошо. As the midshipman went out again Hardy turned back to Hornblower. Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру. "I must report your arrival to His Lordship." - Я должен доложить о вас его милости. "Is he still in command?" asked Hornblower, startled. - Он еще командует? - изумился Хорнблауэр. It was a surprise to him that the government had left Admiral Lord Gambier in command of the Channel Fleet for three years, despite the disastrous waste of opportunity at the Basque Roads. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Г амбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде* [Джеймс, барон Гамбир (1756-1833) британский адмирал, не отмеченный особыми заслугами, командовал Ла-Маншским флотом в 1809 году, когда лорду Кохрейну было поручено сжечь французскую эскадру на Баскском рейде. Гамбир не оказал помощи в операции. Последующие обвинения Кохрейна заставили Гамбира просить суда, на котором он был оправдан.]. "He hauls down his flag next month," said Hardy, gloomily. Most officers turned gloomy when discussing 'Dismal Jimmy'. - Он спускает флаг в следующем месяце, - мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). "They whitewashed him at the court martial, and had to leave him his full three years." - Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока. A shade of embarrassment appeared in Hardy's expression; he had let slip the mention of a court martial to a man who soon would endure the same ordeal. Тень смущения пробежала по лицу Харди - он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит. "I suppose they had to," said Hornblower, his train of thought following that of his fellow captain as he wondered if there would be any whitewash employed at his trial. - Полагаю, ничего другого не оставалось, -ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана? Hardy broke the embarrassed silence which followed. Харди нарушил неловкое молчание. "Would you care to come on deck with me?" he asked. - Подниметесь со мной на палубу? - спросил он. Over the horizon to leeward was appearing a long line of ships, closehauled. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. They were in rigid, regular line, and as Hornblower watched they went about in succession in perfect order, as if they were chained together. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. The Channel Fleet was at drill - eighteen years of drill at sea had given them their unquestioned superiority over any other fleet in the world. Ла-Маншский флот на маневрах - восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира. "Victory's in the van," said Hardy, handing his glass to Hornblower. - "Виктория" впереди, - сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. "Signal midshipman! I - Сигнальный мичман! ' Triumph to flag. "Триумф" - флагману. Have on board -'." Имею на борту..." Hornblower looked through the glass while Hardy dictated his message. Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. The three-decker with her admiral's flag at the main was leading the long line of ships, the broad stripes on her side glistening in the sunlight. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. She had been Jervis's flagship at St Vincent, Hood's in the Mediterranean, Nelson's at Trafalgar. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Now she was Dismal Jimmy's - a tragedy if ever there was one. Теперь это флагман Тоскливого Джимми - так жестоко шутит судьба. Signal-hoists were soaring up to her yard-arms; Hardy was busy dictating replies. На сигнальном фале "Виктории" распустились флажки. Харди диктовал ответ. "The Admiral is signalling for you to go on board, sir," he said at last, turning back to Hornblower. - Адмирал приглашает вас к себе, сэр, - сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. "I trust you will do me the honour of making use of my barge?" - Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой? The Triumph's barge was painted primrose yellow picked out with black, and so were the oarblades; her crew wore primrose-coloured jumpers with black neckcloths. Гичка "Триумфа" была покрашена лимонно-желтой краской с черной каймой, весла тоже; команда была в лимонных фуфайках с черными шейными платками. As Hornblower took his seat, his hand still tingling with Hardy's handclasp, he reminded himself gloomily that he had never been able to afford to dress his barge's crew in a fancy rig-out; he always felt sore on the point. Хорнблауэр садился на кормовое сиденье - рука еще ныла от крепкого пожатия Харди - и мрачно думал, что никогда не имел средств наряжать команду своей гички. Это было его больное место. Hardy must be a wealthy man with his Trafalgar prize money and his pension as Colonel of Marines. Харди, должно быть, богат - призовые деньги после Трафальгара и пенсион почетного полковника морской пехоты. He contrasted their situations - Hardy, a baronet, moneyed, famous, and he himself poor, undistinguished, and awaiting trial. Лучше не сравнивать. Харди - баронет, богатый, прославленный, он сам - нищий, безвестный, в ожидании суда. They piped the side for him in the Victory, as Admiralty regulations laid down - the marine guard at the present, the side-boys in white gloves to hand him up, the pipes of the boatswain's mates all a-twittering; and there was a captain on the quarterdeck ready to shake hands with him - odd, that was to Hornblower, seeing that soon he would be on trial for his life. На борту "Виктории" его приветствовали честь по чести - морские пехотинцы взяли на караул, фалрепные в белых перчатках козыряли, боцманские дудки заливались свистом, капитан на шканцах с готовностью протянул руку - странно, ведь перед ним человек, которого вскорости будут судить. "I'm Calendar, Captain of the Fleet," he said. -Я - Календер, капитан флота, - сказал он. "His Lordship is below, waiting for you." - Его милость в каюте и ждет вас. He led the way below, extraordinarily affable. Он повел Хорнблауэр вниз, на удивление приветливый. "I was first of the Amazon," he volunteered, "when you were in Indefatigable. - Я был первым на "Амазонке", - напомнил он, -когда вы служили на "Неустанном". Do you remember me?" Помните меня? "Yes," said Hornblower. - Да, - ответил Хорнблауэр. He had not risked a snub by saying so first. Он не сказал этого сам, боясь, что его поставят на место. "I remember you plainly," said Calendar. "I remember hearing what Pellew had to say about you." - Как сейчас помню - Пелью тогда о вас рассказывал. Whatever Pellew said about him would be favourable - he had owed his promotion to Pellew's enthusiastic recommendation - and it was pleasant of Calendar to remind him of it at this crisis of his career. Что бы ни говорил о нем Пелью, это могло быть только хорошее. Именно его горячей поддержке Хорнблауэр был обязан своим повышением. Lord Gambier's cabin was not nearly as ornate as Captain Hardy's had been - the most conspicuous item of furniture therein was the big brass-bound Bible lying on the table. Со стороны Календера очень любезно было заговорить об этом в трудную для Хорнблауэра минуту. Gambier himself, heavy-jowled, gloomy, was sitting by the stern window dictating to a clerk who withdrew on the arrival of the two captains. Лорд Г амбир, в отличие от Харди, не позаботился о пышном убранстве каюты - самым заметным ее украшением была огромная Библия в окованном медью переплете. Сам Гамбир, насупленный, с отвислыми щеками, сидел под большим кормовым окном и диктовал писарю, который при появлении двух капитанов поспешно ретировался. "You can make your report verbally, sir, for the present," said the Admiral. - Доложите пока устно, сэр, - велел адмирал. Hornblower drew a deep breath and made the plunge. Хорнблауэр набрал в грудь воздуха и начал. He sketched out the strategic situation at the moment when he took the Sutherland into action against the French squadron off Rosas. Он вкратце обрисовал стратегическую ситуацию на момент, когда повел "Сатерленд" против французской эскадры у Росаса. Only a sentence or two had to be devoted to the battle itself - these men had fought in battles themselves and could fill in the gaps. Самой битве он уделил лишь одно или два предложения - эти люди сражались сами и легко восполнят пропущенное. He described the whole crippled mass of ships drifting helpless up Rosas Bay to where the guns of the fortress awaited them, and the gunboats creeping out under oars. Он рассказал, как изувеченные корабли дрейфовали в залив Росас, под пушки, и как подошли на веслах канонерские шлюпки. "One hundred and seventeen killed," said Hornblower. - Сто семьдесят человек были убиты, - сказал Хорнблауэр. "One hundred and forty-five wounded, of whom forty-four died before I was removed from Rosas." - Сто сорок пять ранены, из них сорок четыре умерли до того, как я покинул Росас. "My God!" said Calendar. - Господи! - воскликнул Календер. It was not the deaths in hospital which called forth the exclamation - that was a usual proportion - but the total casualty list. Его поразило не число умерших в госпитале -соотношение было вполне обычное - но общее количество потерь. Far more than half the crew of the Sutherland had been put out of action before surrendering. К моменту капитуляции из строя вышло больше половины команды. "Thompson in the Leander lost ninety-two out of three hundred, my lord," he said. - Томсон на "Леандре" потерял девяносто два человека из трехсот, милорд, - продолжил он. Thompson had surrendered the Leander to a French ship of the line off Crete after a defence which had excited the admiration of all England. Томсон сдал "Леандр" французскому линейному кораблю у Крита после обороны, заслужившей восторг всей Англии. "I was aware of it," answered Gambier. - Мне это известно, - сказал Гамбир. "Please go on, Captain." - Пожалуйста, продолжайте, капитан. Hornblower told of how he witnessed the destruction of the French squadron, of how Caillard arrived to take him to Paris, of his escape, first from his escort and then from drowning. Хорнблауэр поведал, как наблюдал за разгромом французской эскадры, как Кайяр повез его в Париж, как он бежал и чуть не утонул. He made only a slight mention of Count de Gra?ay and of his voyage down the Loire - that was not an admiral's business - but he descended to fuller details when he told of his recapture of the Witch of Endor. О замке де Грасай и путешествии по Луаре он упомянул вскользь - это не адмиральского ума дело - зато похищение "Аэндорской волшебницы" описал в красках. Details here were of importance, because in the course of the manifold activities of the British Navy it might easily happen that a knowledge of harbour arrangements at Nantes and of the navigational difficulties of the lower Loire might be useful. Тут подробности были важны, потому что британскому флоту в его разносторонней деятельности, возможно, пригодятся детальные сведения о жизни Нантского порта и навигационных трудностях нижнего течения Луары. "Good God Almighty, man," said Calendar, "how can you be so cold-blooded about it? - Фу ты, Господи, - сказал Календер, - как же вы это преспокойно выкладываете. Weren't you -" Неужели... "Captain Calendar," interrupted Gambier, "I have requested you before not to allude to the Deity in that blasphemous fashion. - Капитан Календер, - перебил его Гамбир, - я уже просил вас не богохульствовать. Any repetition will incur my serious displeasure. Я буду очень недоволен, если это повторится. Kindly continue, Captain Hornblower." Будьте добры, продолжайте, капитан Хорнблауэр. There was only the brush with the boats from Noirmoutier to be described now. Оставалось рассказать только о перестрелке с лодками возле Нуармутье. Hornblower continued, formally, but this time Gambier himself interrupted him. Хорнблауэр продолжил так же официально, однако на этот раз остановил его сам Гамбир. "You say you opened fire with a six-pounder," he said. - Вы упомянули, что открыли огонь из шестифунтовой пушки, - сказал он. "The prisoners were at the sweeps, and the ship had to be steered. - Пленные гребли, и надо было вести корабль. Who laid the gun?" Кто заряжал пушку? "I did, my lord. - Я, милорд. The French pilot helped me." Мне помогал французский лоцман. "M'm. And you frightened 'em off?" - М-м. И вы их отпугнули? Hornblower confessed that he had succeeded in sinking two out of the three boats sent against him. Пришлось Хорнблауэру сознаться, что он потопил две из трех посланных в погоню лодок. Calendar whistled his surprise and admiration, but the hard lines in Gambier's face only set harder still. Календер присвистнул удивленно и восхищенно, Гамбир только сильнее нахмурился. "Yes?" he said. - Да? - сказал он. "And then?" - А потом? "We went on under sweeps until midnight, my lord, and then we picked up a breeze. - До полуночи мы шли на веслах, милорд, потом задул бриз. We sighted Triumph at dawn." На заре мы встретили "Триумф". There was silence in the cabin, only broken by the noises on deck, until Gambier stirred in his chair. В каюте наступило молчание, нарушаемое лишь шумом на палубе. Потом Гамбир шевельнулся. "I trust, Captain," he said, "that you have given thanks to the Almighty for these miraculous preservations of yours. - Полагаю, капитан, - сказал он, - вы не забыли возблагодарить Г оспода за ваше чудесное избавление. In all these adventures I can see the finger of God. Во всем происшедшем усматривается перст Божий. I shall direct my chaplain at prayers this evening to make a special mention of your gratitude and thankfulness." Я поручу капеллану в сегодняшней вечерней молитве особо выразить вашу благодарность. "Yes, my lord." - Да, милорд. "Now you will make your report in writing. - Теперь изложите ваше донесение письменно. You can have it ready by dinner time - I trust you will give me the pleasure of your company at dinner? Подготовьте его к обеду - надеюсь, вы доставите мне удовольствие, отобедав с нами? I will then be able to enclose it in the packet I am about to despatch to Their Lordships." Тогда я смогу вложить ваш рапорт в пакет, который отправляю Их Сиятельствам. "Yes, my lord." - Да, милорд. Gambier was still thinking deeply. Гамбир глубоко задумался. "Witch of Endor can carry the despatches," he said. - "Аэндорская волшебница" может доставить депеши, - сказал он. Like every admiral the world over, his most irritating and continuous problem was how to collect and disseminate information without weakening his main body by detachments; it must have been an immense relief to him to have the cutter drop from the clouds as it were, to carry these despatches. Подобно любому адмиралу в любой точке земного шара, он был вечно одолеваем проблемой - как поддерживать связь, не ослабляя основную эскадру. Неожиданно свалившийся с неба тендер оказался для него подарком судьбы. He went on thinking. Он все еще думал. "I will promote this lieutenant of yours, Bush, into her as Commander," he announced. - Вашего лейтенанта, Буша, я назначу на нее капитан-лейтенантом, - объявил он наконец. Hornblower gave a little gasp. Хорнблауэр даже задохнулся. Promotion to Commander meant almost certain post rank within the year, and it was this power of promotion which constituted the most prized source of patronage an Admiral in command possessed. Если офицера назначают капитан-лейтенантом, это значит, что через год он почти наверняка станет капитаном. Это право повышать в звании и составляло самую ценимую из адмиральских милостей. Bush deserved the step, but it was surprising that Gambier should give it to him - Admirals generally had some favourite lieutenant, or some nephew or some old friend's son awaiting the first vacancy. Буш заслужил эту награду, однако удивительно, что Г амбир решил повысить именно его - у адмирала всегда найдется любимый лейтенант, или племянник, или сын старого друга, который ждет первой вакансии. Hornblower could imagine Bush's delight at the news that he was at last on his way to becoming an admiral himself if he lived long enough. Можно представить, как обрадуется Буш. Вот и он на пути к адмиральскому чину - теперь до собственного флага надо только дожить. But that was not all, by no means all. Однако это не все, далеко не все. Promotion of a captain's first lieutenant was a high compliment to the captain himself. It set the seal of official approval on the captain's proceedings. Произвести первого лейтенанта в следующее звание значит поощрить его капитана. This decision of Gambier's was a public - not merely a private - announcement that Hornblower had acted correctly. Своим решением Г амбир публично - а не просто в личной беседе - признал действия Хорнблауэра правильными. "Thank you, my lord, thank you," said Hornblower. - Спасибо, милорд, спасибо, - сказал Хорнблауэр. "She is your prise, of course," went on Gambier. - Конечно, она - ваш трофей, - продолжил Гамбир. "Government will have to buy her on her arrival." - Правительство купит ее по возвращении в Англию. Hornblower had not thought of that. Об этом Хорнблауэр не подумал. It meant at least a thousand pounds in his pocket. Еще не меньше тысячи фунтов в его кармане. "That coxswain of yours will be in clover," chuckled Calendar. - Вот вашему старшине привалило, - хохотнул Календер. "He'll take all the lower deck's share." - Вся доля нижней палубы достанется ему. That was true, too. Это тоже было верно. Brown would have a quarter of the value of the Witch of Endor for himself. Браун получит четвертую часть платы за "Аэндорскую волшебницу". He could buy a cottage or land and set up in business on his own account if he wished to. Он сможет купить домик с землей или открыть свое дело. "Witch of Endor will wait until your report is ready," announced Gambier. - "Аэндорская волшебница" подождет, пока вы приготовите донесение, - объявил Гамбир. "I will send my secretary in to you. - Я пришлю вам своего секретаря. Captain Calendar will provide you with a cabin and the necessities you lack. Капитан Календер предоставит вам каюту и все необходимое. I hope you will continue to be my guest until I sail for Portsmouth next week. Надеюсь, вы пока погостите у меня - я отплываю в Портсмут на следующей неделе. It would be best, I think." Так, я полагаю, будет удобнее всего. The last words were a delicate allusion to that aspect of the matter which had occupied most of Hornblower's thoughts on his arrival, and which had not as yet been touched upon - the fact that he must undergo court martial for the loss of the Sutherland, and was of necessity under arrest until that time. Последние слова тактично намекали на то, что занимало мысли Хорнблауэра с самого его прибытия на флагман, и чего разговор еще ни разу не коснулся - на предстоящий трибунал по делу о капитуляции "Сатерленда". By old established custom he must be under the supervision of an officer of equal rank while under arrest; there could be no question of sending him home in the Witch of Endor. До суда Хорнблауэр находится под арестом, и, согласно старой традиции, на это время поручается присмотру равного по званию офицера - о том, чтобы отослать его домой на "Аэндорской волшебнице", не может идти и речи. "Yes, my lord," said Hornblower. - Да, милорд, - сказал Хорнблауэр. Despite all Gambier's courtesy and indulgence towards him, despite Calendar's open admiration, he still felt a constriction of the throat and a dryness of the mouth at the thought of that court martial; they were symptoms which persisted even when he tried to settle down and compose his report with the aid of the competent young clergyman who made his appearance in the cabin to which Calendar conducted him. Пусть Гамбир держится с ним любезно, пусть Календер открыто высказывает свое восхищение -при мысли о трибунале у Хорнблауэра комок подступил к горлу и во рту пересохло. Те же симптомы мешали ему диктовать донесение толковому молодому священнику, который вскоре явился в каюту, куда проводил Хорнблауэра Календер. "Arma virumque cano," quoted the Admiral's secretary after the first halting sentences -Hornblower's report naturally began with the battle of Rosas. - "Оружье и мужей пою", - процитировал адмиральский секретарь после первых сбивчивых фраз Хорнблауэра - тот, естественно, начал с битвы у Росаса. "You begin in medias res, sir, as every good epic should." - Вы начинаете in media res, сэр, как пристало хорошему эпическому повествованию. "This is an official report," snapped Hornblower. "It continues the last report I made to Admiral Leighton." - Это официальное донесение, - буркнул Хорнблауэр - и продолжает мой последний рапорт адмиралу Лейтону. His tiny cabin only allowed him to walk three paces each way, and crouching nearly double at that - some unfortunate lieutenant had been turned out to make room for him. Маленькая каюта позволяла сделать три шага вперед, три шага назад, и то согнувшись чуть не вдвое - какого-то несчастного лейтенанта выселили отсюда, чтобы освободить место Хорнблауэру. In a flagship, even in a big three-decker like the Victory, the demand for cabins always greatly exceeded the supply, what with the Admiral, and the Captain of the Fleet, and the flag lieutenant, and the secretary, and the chaplain, and the rest of the staff. На флагмане, даже на большой трехпалубной "Виктории", спрос на каюты всегда превышает предложение - надо разместить адмирала, капитана флота флаг-адъютанта, секретаря, капеллана и остальную свиту. He sat down on the breech of the twelve-pounder beside the cot. Хорнблауэр сел на двенадцатифунтовую пушку возле койки. "Continue, if you please," he ordered. "'Having regard to these conditions, I therefore proceeded -'" - Продолжайте, пожалуйста, - велел он. -Учитывая сложившуюся обстановку, я... It was finished in the end - it was the third time that morning that Hornblower had recounted his adventures, and they had lost all their savour for him now. Наконец Хорнблауэр продиктовал последние слова - в третий раз за это утро он пересказывал свои приключения, и они потеряли в его глазах всякую прелесть. He was dreadfully tired - his head drooped forward at his breast as he squatted on the gun, and then he woke with a snort. Он был измотан до предела - примостившись на пушке, он уронил голову на грудь... и внезапно проснулся. He was actually falling asleep while he sat. Он действительно задремал сидя. "You are tired, sir," said the secretary. - Вы устали, сэр, - сказал секретарь. "Yes." -Да. He forced himself to wake up again. Он заставил себя очнуться. The secretary was looking at him with eyes shining with admiration, positive hero-worship. Секретарь смотрел на него сияющими от восторга глазами, прямо как на героя. It made him feel uncomfortable. От этого Хорнблауэру сделалось неуютно. "If you will just sign this, sir, I will attend to the seal and the superscription." - Если вы подпишите здесь, сэр, я запечатаю и надпишу. The secretary slipped out of the chair and Hornblower took the pen and dashed off his signature to the document on whose evidence he was soon to be tried for his life. Секретарь соскользнул со стула, Хорнблауэр взял перо и подмахнул документ, на основании которого решится его участь. "Thank you, sir," said the secretary, gathering the papers together. - Спасибо, сэр, - сказал секретарь, собирая бумаги. Hornblower had no more attention to spare for him. Хорнблауэру было не до него. He threw himself face downward on to the cot, careless of appearances. Он ничком рухнул на койку, не думая, как это выглядит со стороны. He went rushing giddily down a tremendous slope into blackness - he was snoring before the secretary had reached the door, and he never felt the touch of the blanket with which the secretary returned, five minutes later, tiptoeing up to the cot to spread it over him. Его стремительно повлекло вниз, в темноту - он захрапел раньше, чем секретарь вышел, и не почувствовал касания одеяла, когда пять минут спустя секретарь на цыпочках вернулся его укрыть. CHAPTER SEVENTEEN XVII Something enormously painful was recalling Hornblower to life. Что-то нестерпимо болезненное возвращало Хорнблауэра к жизни. He did not want to return. Он не хотел возвращаться. It was agony to wake up, it was torture to feel unconsciousness slipping away from him. Мучением было просыпаться, пыткой - отпускать ускользающее забытье. He clung to it, tried to recapture it, unavailingly. Remorselessly it eluded him. Хорнблауэр цеплялся за последние остатки сна, тщетно пытаясь удержать, и, наконец, с сожалением отпустил. Somebody was gently shaking his shoulder, and he came back to complete consciousness with a start, and wriggled over to see the Admiral's secretary bending over him. Кто-то мягко тряс его за плечо. Он резко пришел в сознание, заворочался и увидел склонившегося над собой секретаря. "The Admiral will dine within the hour, sir," he said. - Адмирал обедает через час, сэр, - сказал тот. "Captain Calendar thought you might prefer to have a little time in which to prepare." - Капитан Календер подумал, что вам нужно будет время приготовиться. "Yes," grunted Hornblower. - Да, - отвечал Хорнблауэр ворчливо. He fingered instinctively the long stubble on his unshaven chin. Он машинально потрогал щетину на подбородке. "Yes." - Да. The secretary was standing very stiff and still, and Hornblower looked up at him curiously. Секретарь стоял очень скованно, и Хорнблауэр взглянул на него с любопытством. There was an odd, set expression on the secretary's face, and he held a newspaper imperfectly concealed behind his back. У секретаря было странное, напряженное лицо, за спиной он прятал газету. "What's the matter?" demanded Hornblower. - В чем дело? - спросил Хорнблауэр. "It is bad news for you, sir," said the secretary. - Плохие вести для вас, сэр, - сказал секретарь. "What news?" - Какие вести? Hornblower's spirits fell down into the depths of despair. Сердце у него упало. Perhaps Gambier had changed his mind. Может быть, Гамбир передумал. Perhaps he was going to be kept under strict arrest, tried, condemned, and shot. Может быть, его посадят под строгий арест, будут судить, приговорят и расстреляют. Perhaps - Может быть... "I remembered having seen this paragraph in the Morning Chronicle of three months ago, sir," said the secretary. - Я вспомнил, что читал об этом в "Морнинг Кроникл" три месяца назад, сэр, - сказал секретарь. "I showed it to his Lordship, and to Captain Calendar. - Я показал газету его милости и капитану Календеру. They decided it ought to be shown to you as early as possible. Они решили, что вам нужно прочесть как можно скорее. His Lordship says -" Его милость сказал... "What is the paragraph?" demanded Hornblower, holding out his hand for the paper. - Где читать? - спросил Хорнблауэр, протягивая руку за газетой. "It is bad news, sir," repeated the secretary, hesitatingly. - Плохие новости, сэр, - нерешительно повторил секретарь. "Let me see it, damn you." - Показывайте, черт вас побери. The secretary handed over the newspaper, one finger indicating the paragraph. Секретарь протянул газету, пальцем указывая абзац. "The Lord giveth, the Lord taketh away," he said. - Бог дал. Бог взял, - произнес он. "Blessed be the name of the Lord." - Благословенно имя Господне. It was a very short paragraph. Сообщение было кратко. We regret to announce the death in childbed, on the seventh of this month, of Mrs Maria Hornblower, widow of the late Captain Horatio Hornblower, Bonaparte's martyred victim. С прискорбием извещаем, что седьмого числа сего месяца скончалась от родов миссис Мария Хорнблауэр, вдова убитого Бонапартом капитана Горацио Хорнблауэра. The tragedy occurred in Mrs Hornblower's lodgings at Southsea, and we are given to understand that the child, a fine boy, is healthy. Г орестное событие произошло на квартире миссис Хорнблауэр в Саутси, и, как нам сообщили, ребенок, прелестный мальчик, здоров. Hornblower read it twice, and he began on it a third time. Хорнблауэр перечитал дважды и начал читать в третий раз. Maria was dead, Maria the tender, the loving. Мария умерла, Мария, нежная, любящая. "You can find consolation in prayer, sir -" said the secretary, but Hornblower paid no attention to what the secretary said. - Вы найдете утешение в молитве, сэр, - говорил секретарь, но Хорнблауэр его не слышал. He had lost Maria. Марии нет. She had died in childbed, and having regard to the circumstances in which the child had been engendered, he had as good as killed her. Она умерла в родах. Учитывая, в каких обстоятельствах он сделал ей этого ребенка, он все равно что убийца. Maria was dead. Марии нет. There would be no one, no one at all, to welcome him now on his return to England. Никто, решительно никто не встретит его в Англии. Maria would have stood by him during the court martial, and whatever the verdict, she would never have believed him to be at fault. Мария стояла бы рядом на суде и не поверила бы в его вину, каков бы ни был вердикт. Hornblower remembered the tears wetting her coarse red cheeks when she had last put her arms round him to say goodbye. Хорнблауэр вспомнил слезы на ее грубых красных щеках, когда она, прощаясь, обнимала его в последний раз. He had been a little bored by the formality of an affectionate goodbye, then. Тогда его немного утомило это обязательное трогательное прощанье. He was free now - the realization came creeping over him like cold water in a warm bath. Теперь он свободен - осознание настигало его постепенно, как струя холодной воды в горячей ванне. But it was not fair to Maria. Это нечестно! Нечестно по отношению к Марии! He would not have bought his freedom at such a price. Он хотел свободы, но не такой же ценой! She had earned by her own devotion his attention, his kindness, and he would have given them to her uncomplainingly for the rest of his life. Она заслужила его внимание, его доброту, заслужила своей преданностью, и он безропотно лелеял бы ее до конца жизни. He was desperately sorry that she was dead. Сердце его разрывалось от жалости. "His Lordship instructed me, sir," said the secretary, "to inform you of his sympathy in your bereavement. - Его милость просил передать, - сказал секретарь,- что глубоко скорбит о вашей утрате. He told me to say that he would not take it amiss if you decided not to join him and his guests at dinner but sought instead the consolation of religion in your cabin." Он велел сказать, что не сочтет за обиду, если вы не пожелаете присоединиться к нему за обедом, но в тиши каюты обратитесь за утешением к религии. "Yes," said Hornblower. - Да, - сказал Хорнблауэр. "Any help which I can give, sir -" - Если я могу вам быть чем-нибудь полезен, сэр... "None," said Hornblower. - Ничем. He continued to sit on the edge of the cot, his head bowed, and the secretary shuffled his feet. Он сидел на краю койки, уронив голову на грудь. Секретарь переминался с ноги на ногу. "Get out of here," said Hornblower, without lookingup. - Подите прочь, - сказал Хорнблауэр, не поднимая головы. He sat there for some time, but there was no order in his thoughts; his mind was muddled. Он сидел долго, мысли мешались. There was a continuous undercurrent of sadness, a hurt feeling indistinguishable from physical pain, but fatigue and excitement and lack of sleep deprived him of any ability to think clearly. Была печаль, боль почти физическая, но усталость, волнение, недостаток сна мешали мыслить ясно. Finally, with a desperate effort he pulled himself together. Наконец он отчаянным усилием взял себя в руки. He felt as if he was stifling in the stuffy cabin; he hated his stubbly beard and the feelings of dried sweat. Ему казалось, он задыхается в душной каюте, щетина и засохший пот раздражали невыносимо. "Pass the word for my servant," he ordered the sentry at his door. - Позовите моего слугу, - сказал он часовому у дверей. It was good to shave off the filthy beard, to wash his body in cold water, to put on clean linen. Хорошо было сбрить грязную щетину, вымыться в холодной воде, переодеться в чистое. He went up on deck, the clean sea air rushing into his lungs as he breathed. Он вышел наверх, полной грудью вобрал бодрящий морской воздух. It was good, too, to have a deck to pace, up and down, up and down, between the slides of the quarterdeck carronades and the line of ringbolts in the deck, with all the familiar sounds of shipboard life as a kind of lullaby to his tired mind. Хорошо было ходить по палубе, взад-вперед, взад-вперед, между катками шканцевых карронад и рядом рымболтов в палубных досках, слышать привычные корабельные звуки, баюкающие усталый мозг. Up and down he walked, up and down, as he had walked so many hours before, in the Indefatigable, and the Lydia, and the Sutherland. Взад-вперед он ходил, взад-вперед, как ходил когда-то часами, на "Неустанном", на "Лидии", на "Сатерленде". They left him alone; the officers of the watch collected on the other side of the ship and only stared at him unobtrusively, politely concealing their curiosity about this man who had just heard of the death of his wife, who had escaped from a French prison, who was waiting his trial for surrendering his ship - the first captain to strike his colours in a British ship of the line since Captain Ferris in the Hannibal at Algecira. Никто ему не мешал - вахтенные офицеры собрались у другого борта и невзначай постреливали газами на человека, который только что узнал о смерти жены, который бежал из французского плена и теперь ждет трибунала, на капитана, который первый после Ферриса в Альхесирасе сдал неприятелю британский линейный корабль. Up and down he walked, the goodly fatigue closing in upon him again until his mind was stupefied with it, until he found that he could hardly drag one foot past the other. Взад-вперед ходил он, погружаясь в блаженную, отупляющую усталость, пока ноги не сделались совсем ватными. Then he went below to the certainty of sleep and oblivion. Тогда он ушел вниз, зная, что заснет. But even in his sleep tumultuous dreams came to harass him - dreams of Maria, against which he struggled, sweating, knowing that Maria's body was now only a liquid mass of corruption; nightmares of death and imprisonment; and, ever-recurring, dreams of Barbara smiling to him on the farther side of the horrors that encompassed him. Однако спал он тревожно - ему снилась Мария, и он бежал от этого сна, зная, что ее тело разлагается под землей. Ему снились тюрьма и смерть, и, неотступно, за всеми ужасами, далекая, смеющаяся леди Барбара. From one point of view the death of his wife was of benefit to Hornblower during those days of waiting. В некотором роде смерть жены выручила его, подарила предлог оставаться молчаливым и неприступным во все дни ожидания. It provided him with a good excuse for being silent and unapproachable. Without being thought impolite he could find a strip of deck and walk by himself in the sunshine. Не нарушая законов вежливости, он мог ходить по свободному участку палубы под теплыми солнечными лучами. Gambier could walk with the captain of the fleet or the flag captain, little groups of lieutenants and warrant officers could walk together, chatting lightly, but they all kept out of his way; and it was not taken amiss that he should sit silent at the Admiral's dinner table and hold himself aloof at the Admiral's prayer meetings. Г амбир прохаживался с капитаном флота или флаг-капитаном, уоррент-офицеры гуляли по двое, по трое, весело переговариваясь, но все избегали попадаться ему на пути, никто не обижался, что он сидит за обедом мрачнее тучи или держится особняком на адмиральских молитвенных собраниях. Had it not been so he would have been forced to mingle in the busy social life of the flagship, talking to officers who would studiously avoid all reference to the fact that shortly they would be sitting as judges on him at his court martial. В противном случае ему пришлось бы окунуться в бурную светскую жизнь флагмана, говорить с офицерами, которые бы вежливо обходили молчанием предстоящий трибунал. He did not have to join in the eternal technical discussions which went on round him, stoically pretending that the responsibility of having surrendered a British ship of the line sat lightly on his shoulders. Он не хотел вступать в бесконечные разговоры о парусах и тросах, героически делая вид, будто тяжесть сданного "Сатерленда" не давит на его плечи. Despite all the kindness with which he was treated, he felt a pariah. Как ни добры были окружающие, он чувствовал себя изгоем. Calendar could voice open admiration for him, Gambier could treat him with distinction, the young lieutenants could regard him with wide-eyed hero-worship, but they had never hauled down their colours. Пусть Календер открыто восторгается его подвигами, пусть Гамбир держится уважительно, пусть молодые лейтенанты глядят на него круглыми от восхищения глазами - однако ни один из них не спускал флага перед неприятелем. More than once during his long wait Hornblower found himself wishing that a cannonball had killed him on the quarterdeck of the Sutherland. Не раз и не два, гуляя по палубе, Хорнблауэр желал, чтоб его убило ядром на шканцах "Сатерленда". There was no one in the world who cared for him now - the little son in England, in the arms of some unknown foster-mother, might grow up ashamed of the name he bore. Он не нужен ни одной живой душе - маленький сын в Англии, на попечении безвестной кормилицы, возможно, с годами будет стыдиться своего имени. Suspecting, morbidly, that the others would treat him like an outcast if they could, he anticipated them and made an outcast of himself, bitterly proud. Возомнив, что окружающие будут его сторониться, он сам с гордой горечью сторонился окружающих. He went through all that period of black reaction by himself, without companionship, during those last days of Gambier's tenure of command, until Hood came out in the Britannia to take over the command, and, amid the thunder of salutes, the Victory sailed for Portsmouth. Он один, без дружеской поддержки, пережил эти черные дни, на исходе которых Гамбир сдал командование прибывшему на "Британии" Худу, и "Виктория", под грохот салютов, вошла в Портсмутскую гавань. There were headwinds to delay her passage; she had to beat up the Channel for seven long days before at last she glided into Spithead and the cable roared out through the hawse-hole. Ее задержали противные ветра: семь долгих дней лавировала она в Ла-Манше, прежде чем достигла Спитхедского рейда и якорный канат загромыхал через клюз. Hornblower sat in his cabin - he felt no interest in the green hills of the Isle of Wight nor in the busy prospect of Portsmouth. Хорнблауэр сидел в каюте, безразличный к зеленым холмам острова Уайт и людным портсмутским улочкам. The tap which came at his cabin door heralded, he supposed, the arrival of the orders regarding his court martial. В дверь постучали - не иначе как принесли распоряжения касательно трибунала. "Come in!" he said, but it was Bush who entered, stumping along on his wooden leg, his face wreathed in smiles, his arms burdened with packages and parcels. - Войдите! - крикнул он, но вошел Буш, стуча деревянной ногой, расплывшийся в улыбке, с полной охапкой пакетов и свертков. At the sight of that homely face Hornblower's depression evaporated like mist. При виде родного лица тоска мигом улетучилась. He found himself grinning as delightedly as Bush, he wrung his hand over and over again, sat him down in the only chair, offered to send for drinks for him, all trace of self-consciousness and reserve disappearing in the violence of his reaction. Хорнблауэр заулыбался не хуже Буша, он тряс и тряс ему руку, усадил его на единственный стул, предложил послать за выпивкой, от радости позабыв обычные скованность и сдержанность. "Oh, I'm well enough, sir, thank you," said Bush, in reply to Hornblower's questions. - Со мной все отлично, сэр, - сказал Буш на расспросы Хорнблауэра. "And this is the first chance I've had of thanking you for my promotion." - Все не было случая выразить вам свою благодарность. "Don't thank me," said Hornblower, a trace of bitterness creeping back into his voice. - Меня не за что благодарить, - сказал Хорнблауэр. В голосе его вновь проскользнула горечь. "You must thank his Lordship." - Скажите спасибо его милости. "I know who I owe it to, all the same," said Bush, sturdily. - Все равно я знаю, кому обязан, - упрямо отвечал Буш. "They're going to post me as captain this week. - На следующей неделе меня производят в капитаны. They won't give me a ship - not with this leg of mine - but there's the dockyard job at Sheerness waiting for me. Корабля не дадут - куда мне с деревяшкой-то - но обещали место в стирнесском доке. I should never be captain if it weren't for you, sir." Если бы не вы, не бывать мне капитаном. "Rubbish," said Hornblower. - Чушь, - сказал Хорнблауэр. The pathetic gratitude in Bush's voice and expression made him feel uncomfortable. От этой трогательной признательности ему вновь стало не по себе. "And how is it with you, sir?" asked Bush, regarding him with anxious blue eyes. - А вы как, сэр? - спросил Буш, глядя на капитана встревоженными голубыми глазами. Hornblower shrugged his shoulders. Хорнблауэр пожал плечами. "Fit and well," he said. - Здоров и бодр, - отвечал он. "I was sorry to hear about Mrs Hornblower, sir," said Bush. - Я очень огорчился, когда узнал про миссис Хорнблауэр, сэр, - сказал Буш. That was all he needed to say on that subject. They knew each other too well to have to enlarge on it. Больше ничего и не надо было говорить - они слишком хорошо друг друга знали. "I took the liberty, sir," said Bush, hastily, "of bringing you out your letters - there was a good deal waiting for you." - Я взял на себя смелость привезти вам письма, сэр, - Буш торопился сменить тему, - Их скопилась целая куча. "Yes?" said Hornblower. - Да? - сказал Хорнблауэр. "This big package is a sword, I'm sure, sir," said Bush. - В этом большом свертке, полагаю, шпага, сэр. He was cunning enough to think of ways of capturing Hornblower's interest. - Буш знал, что Хорнблауэра заинтересует. "Let's open it, then," said Hornblower, indulgently. - Раз так, давайте развяжем, - милостиво разрешил Хорнблауэр. A sword it was, sure enough, with a gold-mounted scabbard and a gold hilt, and when Hornblower drew it the blue steel blade bore an inscription in gold inlay. Это и впрямь оказалась шпага - в ножнах с золотыми накладками и с золотой рукоятью, витиеватая надпись на стальном лезвии тоже была золотая - шпага ценою в сто гиней, дар Патриотического Фонда за потопленный "Нативидад". It was the sword 'of one hundred guineas' value' which had been presented to him by the Patriotic Fund for his defeat of the Natividad in the Lydia, and which he had left in pawn with Duddingstone the ship's chandler at Plymouth, as a pledge for payment for captain's stores when he was commissioning the Sutherland. "A sight too much writing on this for me," Duddingstone had complained at the time. Эту шпагу Хорнблауэр оставил в бакалейной лавке Дуддингстона под залог, когда снаряжал "Сатерленд". "Понаписали-то, понаписали", -сетовал тогда Дуддингстон. "Let's see what Duddingstone has to say," said Hornblower, tearing open the note enclosed in the package. - Посмотрим, что сообщит нам Дуддингстон, -сказал Хорнблауэр, вскрывая приложенное к свертку письмо. Sir, Сэр, It was with great emotion that I read to-day of your escape from the Corsican's clutches and I cannot find words to express my relief that the reports of your untimely death were unfounded, nor my admiration of your exploits during your last commission. С глубочайшим воодушевлением прочитал, что Вам удалось вырваться из когтей корсиканца, и не нахожу слов, чтоб выразить мое ликование. Сколь счастливы мы все, что весть о Вашей преждевременной кончине не подтвердилась! Сколь восхищены Вашими беспримерными подвигами! I cannot reconcile it with my conscience to retain the sword of an officer so distinguished, and have therefore taken the liberty of forwarding the enclosed to you, hoping that in consequence you will wear it when next you enforce Britannia's dominion of the seas. Совесть не позволяет мне долее удерживать шпагу офицера столь славного, посему отваживаюсь послать вам этот пакет в надежде, что впредь Вы будете утверждать господство Британии над морями с этой шпагой на боку. Your obedient and humble servant to command. J. DUDDINGSTONE. Остаюсь Ваш покорнейший смиреннейший слуга Дж. Дуддингстон. "God bless my soul!" said Hornblower. - Фу ты господи, - сказал Хорнблауэр. He let Bush read the note; Bush was a captain and his equal now, as well as his friend, and there was no disciplinary objection to allowing him to know to what shifts he had been put when commissioning the Sutherland. Он дал Бушу прочитать письмо - Буш теперь капитан и ровня ему, к тому же друг, и может без ущерба для дисциплины узнать, как выкручивался капитан, снаряжаясь в море. Hornblower laughed a little self-consciously when Bush looked up at him after reading the note. Когда Буш прочитал письмо и поднял глаза, Хорнблауэр рассмеялся несколько смущенно. "Our friend Duddingstone," said Hornblower, "must have been very moved to allow a pledge for forty guineas to slip out of his fingers." - Глядите, как растрогался наш друг Дуддингстон,- сказал он, - коли выпускает из рук залог пятидесяти гиней. He spoke cynically to keep the pride out of his voice, but he was genuinely moved. - Он говорил грубовато, пряча гордость, но тронут был по-настоящему. His eyes would have grown moist if he had allowed them. Он еле сдержал слезы. "I'm not surprised, sir," said Bush, fumbling among the newspapers beside him. - Ничего удивительного, сэр, - сказал Буш, перебирая газеты. "Look at this, sir, and at this. - Поглядите только сюда, сэр, и сюда. Here's the Morning Chronicle, and The Times. Это "Морнинг Кроникл", а это "Таймс". I saved them to show you, hoping you'd be interested." Я их отложил для вас, надеялся, вам будет любопытно. Hornblower glanced at the columns indicated; somehow the gist of them seemed to leap out at him without his having to read them. Хорнблауэр проглядел отмеченные столбцы, как-то вышло, что суть он ухватил сразу, не читая. The British press had let itself go thoroughly. Британская пресса не жалела красок. As even Bush had foreseen, the fancy of the British public had been caught by the news that a captain whom they had imagined to be foully done to death by the Corsican tyrant had succeeded in escaping, and not merely in escaping, but in carrying off a British ship of war which had been for months a prize to the Corsican. Как и предвидел Буш, публику захватила весть, что британский капитан, якобы зверски умерщвленный корсиканским тираном, бежал, и не просто бежал, а прихватил с собой британский корабль, давний трофей корсиканца. There were columns in praise of Hornblower's daring and ability. Целые столбы восхваляли дерзновение и талант Хорнблауэра. A passage in The Times caught Hornblower's attention and he read it more carefully. Абзац в "Тайме" привлек его внимание, и он прочитал его от начала до конца. 'Captain Hornblower still has to stand his trial for the loss of the Sutherland, but, as we pointed out in our examination of the news of the battle of Rosas Bay, his conduct was so well advised and his behaviour so exemplary on that occasion, whether he was acting under the orders of the late Admiral Leighton or not, that although the case is still sub judice, we have no hesitation in predicting his speedy reappointment.' Капитану Хорнблауэру предстоит отвечать перед судом за капитуляцию "Сатерленда", но, как мы уже указывали, публикуя отчет о сражении в заливе Росас, он действовал столь продуманно и столь образцово, вне зависимости от того, следовал ли при этом указаниям покойного адмирала Лейтона или нет, что, хотя сейчас он находится под арестом до суда, мы, не колеблясь, предсказываем ему скорое назначение на новый корабль. "Here's what the Anti-Gallican has to say, sir," said Bush. - А вот что пишет "Анти-галл", сэр, - сказал Буш. What the Anti-Gallican had to say was very like what the other newspapers had said; it was beginning to dawn upon Hornblower that he was famous. "Анти-галл" писал в общем то же, что другие газеты; до Хорнблауэра начало доходить, что он знаменит. Ощущение было новое и не то чтобы приятное. He laughed uncomfortably again. Он смущенно рассмеялся. All this was a most curious experience and he was not at all sure that he liked it. Cold-bloodedly he could see the reason for it. Он не обольщался насчет подоплеки всей этой газетной шумихи. Lately there had been no naval officer prominent in the affections of the public - Cochrane had wrecked himself by his intemperate wrath after the Basque Roads, while six years had passed since Hardy had kissed the dying Nelson; Collingwood was dead and Leighton too, for that matter - and the public always demanded an idol. В последнее время не осталось выдающегося морского офицера, которого бы все обожали -Кохрейн сгубил себя скандалом после Баскского рейда, и Харди поцеловал умирающего Нельсона шесть лет назад, Коллингвуд мертв и Лейтон, кстати, тоже - а толпа требует кумира. Like the Israelites in the desert, they were not satisfied with an invisible object for their devotion. Подобно евреям в пустыне, она не хочет поклоняться невидимому. Chance had made him the public's idol, and presumably Government were not sorry, seeing how much it would strengthen their position to have one of their own men suddenly popular. Случай сделал его кумиром толпы, вероятно, к радости правительства, которому всегда на руку внезапная популярность своего человека. But somehow he did not like it; he was not used to fame, he distrusted it, and his ever-present personal modesty made him feel it was all a sham. Но Хорнблауэру это было не по душе - он не привык к славе, не доверял ей, и с обычной своей застенчивостью воспринимал ее как нечто обманчивое. "I hope you're pleased, sir," said Bush, looking wonderingly at the struggle on Hornblower's face. - Надеюсь, вам приятно это читать? - спросил Буш, опасливо наблюдая за сменой выражения на его лице. "Yes. -Да. I suppose I am," said Hornblower. Кажется, да, - сказал Хорнблауэр. "The Navy bought the Witch of Endor yesterday at the Prize Court!" said Bush, searching wildly for news which might delight this odd captain of his. - Вчера морское министерство купило "Аэндорскую волшебницу", - сказал Буш, судорожно придумывая, чем бы ободрить своего непостижимого капитана. "Four thousand pounds was the price, sir. - За четыре тысячи фунтов. And the division of the prize money where the prize has been taken by an incomplete crew is governed by an old regulation - I didn't know about it, sir, until they told me. А деньги за трофей, захваченный неполной командой, делятся по старинному правилу - я и не знал о таком, пока мне не сказали. It was made after that boat's crew from Squirrel, after she foundered, captured the Spanish plate ship in '97. Правило это установили, когда, помните, затонула "Белка", экипаж спасся в шлюпках, и команда одной из шлюпок захватила испанский корабль. В девяносто седьмом это было. Two thirds to you, sir - that's two thousand six hundred pounds. And a thousand to me and four hundred for Brown." Две трети вам, сэр - две тысячи шестьсот фунтов -тысяча мне и четыре сотни Брауну. "H'm," said Hornblower. - Хм, - сказал Хорнблауэр. Two thousand six hundred pounds was a substantial bit of money - a far more concrete reward than the acclamation of a capricious public. Две тысячи шестьсот фунтов - деньги немалые. Куда более ощутимая награда, чем восторги переменчивой толпы. "And there's all these letters and packets, sir," went on Bush, anxious to exploit the propitious moment. - А вот еще письма и пакеты, - продолжил Буш, пользуясь минутой умиротворения. The first dozen letters were all from people unknown to him, writing to congratulate him on his success and escape. Первый десяток писем оказался от людей, Хорнблауэру незнакомых - все поздравляли его с успешным избавлением от плена. Two at least were from madmen, apparently - but on the other hand two were from peers; even Hornblower was a little impressed by the signatures and the coroneted notepaper. По меньшей мере двое из корреспондентов были сумасшедшие, зато двое - пэры Англии. Даже на Хорнблауэра произвели впечатление подписи и почтовая бумага с коронками. Bush was more impressed still when they were passed over to him to read. Буша, которому Хорнблауэр протянул письма, они впечатляли еще больше. "That's very good indeed, sir, isn't it?" he said. - Ведь это очень здорово, сэр, правда? - сказал он. "There are some more here." - А здесь еще. Hornblower's hand shot out and picked one letter out of the mass offered him the moment he saw the handwriting, and then when he had taken it he stood for a second holding it in his hand, hesitating before opening. Хорнблауэр взглянул на кучу писем и выхватил одно - он с первого взгляда узнал почерк. Секунду он держал его в руке, медля открывать. The anxious Bush saw the hardening of his mouth and the waning of the colour in his cheeks; watched him while he read, but Hornblower had regained his self-control and his expression altered no farther. Встревоженный Буш увидел, что губы у капитана сжались и щеки побелели, он наблюдал за чтением, но Хорнблауэр уже взял себя в руки и выражение лица его больше не менялось. London, Лондон 129 Bond Street. 129, Бонд-стрит 3rd June 1811 3 июня 1811 DEAR CAPTAIN HORNBLOWER, It is hard for me to write this letter, so overwhelmed am I with pleasure and surprise at hearing at this moment from the Admiralty that you are free and well. Дорогой капитан Хорнблауэр, Мне трудно писать это письмо, так переполняют меня изумление и радость. Мне только что сообщили из Адмиралтейства, что Вы на свободе. I hasten to let you know that I have your son here in my care. Тороплюсь известить Вас, что Ваш сын находится на моем попечении. When he was left orphaned after the lamented death of your wife I ventured to take charge of him and make myself responsible for his upbringing, while my brothers Lords Wellesley and Wellington consented to act as his godfathers at his baptism, whereat he was consequently given the names Richard Arthur Horatio. Когда он осиротел после прискорбной кончины Вашей супруги, я вызвалась позаботиться о его воспитании. Мои братья, лорды Велели и Веллингтон, согласились стать восприемниками при крещении, в ходе которого он получил имя Ричард Артур Горацио. Richard is a fine healthy boy with a wonderful resemblance to his father and he has already endeared himself greatly to me, to such an extent that I shall be conscious of a great loss when the time comes for you to take him away from me. Ричард - прелестный крепенький мальчуган, и полюбился мне настолько, что очень грустно будет с ним расставаться. Let me assure you that I shall look upon it as a pleasure to continue to have charge of Richard until that time, as I can easily guess that you will be much occupied with affairs on your arrival in England. Посему позвольте заверить вас, что я с радостью буду приглядывать за ним, пока вы уладите свои дела, которых Вам, по возвращении в Англию, предстоит, как я понимаю, великое множество. You will be very welcome should you care to call here to see your son, who grows in intelligence every day. Мы будем счастливы видеть Вас, если вы надумаете навестить сына, который умнеет день ото дня. It will give pleasure not only to Richard, but to Этому порадуется не только Ричард, но и Your firm friend, Ваш верный друг BARBARA LEIGHTON Барбара Лейтон. Hornblower nervously cleared his throat and re-read the letter. Хорнблауэр нервно прочистил горло и перечитал письмо. There was too much crowded in it for him to have any emotion left. Столько сведений обрушилось на него, что чувствам не осталось места. Richard Arthur Horatio Hornblower, with two Wellesleys as godfathers, and growing in intelligence every day. Ричард Артур Горацио, крестник двух Велели, умнеет день ото дня. There would be a great future ahead of him, perhaps. Может быть, его ждет великое будущее. Up to that moment Hornblower had hardly thought about the child - his paternal instincts had hardly been touched by any consideration of a child he had never seen; and they further were warped by memories of the little Horatio who had died of smallpox in his arms so many years ago. До этой минуты Хорнблауэр не думал о ребенке -мысли о сыне, которого он в глаза не видел, не затрагивали его отцовских инстинктов, мало того, мысли эти замутнялись памятью о маленьком Горацио, умершем от оспы в Саутси. But now he felt a great wave of affection for the unknown little brat in London who had managed to endear himself to Barbara. Но сейчас вдруг нахлынула нежность к неведомому мальцу, который где-то в Лондоне и -надо же - сумел полюбиться леди Барбаре. And Barbara had taken him in charge; possibly because, widowed and childless, she had sought for a convenient orphan to adopt - and yet it might be because she still cherished memories of Captain Hornblower, whom at the time she had believed to be dead at Bonaparte's hands. И ведь Барбара взяла его на воспитание. Может быть, бездетная и вдовая, она просто искала подходящего сиротку, и все же, вдруг она сделала это в память о капитане Хорнблауэре, который, как она думала, погиб от рук Бонапарта? He could not bear to think about it any more. Дольше думать об этом было невыносимо. He thrust the letter into his pocket - all the others he had dropped on the deck - and with immobile face he met Bush's gaze again. Сунув письмо в карман - предыдущие он бросал на палубу - Хорнблауэр, не дрогнув ни единым мускулом, встретил взгляд Буша. "There are all these other letters, sir," said Bush, with masterly tact. - Тут еще письма, сэр, - тактично заметил Буш. They were letters from great men and from madmen -one contained an ounce of snuff as a token of some eccentric squire's esteem and regard - but there was only one which caught Hornblower's attention. То были письма от великих мира сего и от сумасшедших. Некий сумасбродный сквайр в знак восхищения и приязни вложил в послание понюшку табака. It was from some Chancery Lane lawyer - the name was unfamiliar - who wrote, it appeared, on hearing from Lady Barbara Leighton that the presumption of Captain Hornblower's death was unfounded. Внимание Хорнблауэра привлекло лишь одно, от поверенного с Ченсери-Лейн - имя Хорнблауэр видел впервые. Узнав, по-видимому от леди Барбары Лейтон, что известие о гибели капитана Хорнблауэра не подтвердилось, поверенный сразу написал ему. Previously he had been acting under the instructions of the Lords Commissioners of the Admiralty to settle Captain Hornblower's estate, and working in conjunction with the Prize Agent at Port Mahon. Прежде он по поручению Лордов Адмиралтейства управлял состоянием капитана Хорнблауэра и осуществлял контакты с призовыми агентами в Маоне. With the consent of the Lord Chancellor, upon the death intestate of Mrs Maria Hornblower, he had been acting as trustee to the heir, Richard Arthur Horatio Hornblower, and had invested for the latter in the Funds the proceeds of the sale of Captain Hornblower's prizes after the deduction of expenses. С согласия лорда канцлера, он по смерти умершей без завещания миссис Марии Хорнблауэр действовал как опекун наследника, Ричарда Артура Г орацио Хорнблауэра, и вложил в государственные ценные бумаги средства от продажи захваченных капитаном Хорнблауэром трофеев за вычетом издержек. As Captain Hornblower would see from the enclosed account, there was the sum of three thousand two hundred and ninety-one pounds six and fourpence invested in the Consolidated Fund, which would naturally revert to him. Как увидит капитан Хорнблауэр из прилагающегося отчета, итог составляет три тысячи сто девяносто один фунт, шесть шиллингов и четыре пенса, вложенных в Объединенный Фонд, которые теперь переходят к самому Хорнблауэру. The lawyer awaited his esteemed instructions. Поверенный почтительнейше ждет его указаний. The enclosed accounts, which Hornblower was about to thrust aside, had among the innumerable six and eightpences and three and fourpences one set of items which caught his eye - they dealt with the funeral expenses of the late Mrs Hornblower, and a grave in the cemetery of the church of St Thomas ? Beckett, and a headstone, and fees for grave-watchers; it was a ghoulish list which made Hornblower's blood run a little colder. Прилагаемый счет, который Хорнблауэр собрался выбросить, помимо бесчисленных шиллингов и восьмипенсовиков содержал графу, на которой Хорнблауэр невольно задержался взглядом -издержки на погребение миссис Хорнблауэр, могилу на кладбище при церкви Св. Фомы Бекета, надгробный камень и плату сторожам. От этого замогильного списка у Хорнблауэра похолодела кровь. It was hateful. Это было ужасно. More than anything else it accentuated his loss of Maria - he would only have to go on deck to see the tower of the church where she lay. Сильнее, чем что-либо иное, список напоминал, что Мария мертва - если бы он поднялся сейчас на палубу, то увидел бы шпиль церкви, возле которой она похоронена. He fought down the depression which threatened to overmaster him once more. Он боролся с тоской, которая грозила вновь подмять его под себя. It was at least a distraction to think about the news in that lawyer's letter, to contemplate the fact that he owned three thousand odd pounds in the Funds. По крайней мере, можно отвлечься на письмо поверенного, порассуждать о том, что теперь у него есть три с лишним тысячи фунтов стерлингов в ценных бумагах. He had forgotten all about those prizes he had made in the Mediterranean before he came under Leighton's command. Он и позабыл про призы, которые захватил в Средиземном море до прибытия Лейтона. Altogether that made his total fortune nearly six thousand pounds - not nearly as large as some captains had contrived to acquire, but handsome enough. Теперь он владел в общей сложности почти шестью тысячами фунтов - не Бог весть какая сумма, иные капитаны сколотили куда большие состояния, но все же весьма приличная. Even on half-pay he would be able to live in comfort now, and educate Richard Arthur Horatio properly, and take his place in a modest way in society. Даже на половинное жалованье он сможет жить в комфорте, дать Ричарду Артуру Г орацио достойное образование, занять свое скромное место в обществе. "The captain's list has changed a lot since we saw it last, sir," said Bush, and he was echoing Hornblower's train of thought rather than breaking into it. - Капитанский список сильно изменился с тех пор, как мы видели его в последний раз, сэр, - сказал Буш, скорее угадывая мысли Хорнблауэра, чем перебивая их. "Have you been studying it?" grinned Hornblower. - Вы его уже штудировали? - улыбнулся Хорнблауэр. "Of course, sir." - Конечно, сэр. Upon the position of their names in that list depended the date of their promotion to flag rank - year by year they would climb it as death or promotion eliminated their seniors, until one day, if they lived long enough, they would find themselves admirals, with admirals' pay and privileges. От положения их имен в списке зависит, когда они станут адмиралами - год за годом они будут карабкаться вверх по мере того, как смерть или повышение устраняет старших, и, если проживут достаточно долго, станут адмиралами, с адмиральским жалованьем и привилегиями. "It's the top half of the list which has changed most, sir," said Bush. - Больше всего изменилась как раз верхняя половина списка, сэр, - сказал Буш. "Leighton was killed, and Ball died at Malta, and Troubridge was lost at sea - in Indian waters, sir - and there's seven or eight others who've gone. - Лейтон убит, Бол умер на Мальте, Трубридж пропал в море - в Тихом океане, сэр - и еще восьмерых не стало. You're more than halfway up now." Вы уже в верхней половине, сэр. Hornblower had held his present rank eleven years, but with each coming year he would mount more slowly, in proportion to the decrease in number of his seniors, and it would be 1825 or so before he could fly his flag. Хорнблауэр прослужил капитаном одиннадцать лет, но с каждым последующим годом он будет взбираться все медленнее, пропорционально тому, как убывает число фамилий наверху. Свой флаг он поднимет в 1825 или около того. Hornblower remembered the Count de Gra?ay's prediction that the war would end in 1814 -promotion would be slower in peace time. Граф де Грасай предсказывал, что война закончится к 1814 - с наступлением мира продвижение вверх замедлится. And Bush was ten years older than he, and only just beginning the climb. А Буш на десять лет старше, и только начал подъем. Probably he would never live to be an admiral, but then Bush was perfectly content with being a captain. Вероятно, адмиралом ему не стать, но Буш, надо думать, удовольствуется и капитанским званием. Clearly his ambition had never soared higher than that; he was fortunate. Явно его амбиции не распространялись на большее. Счастливец. "We're both of us very lucky men, Bush," said Hornblower. - Мы оба - очень счастливые люди, Буш, - сказал Хорнблауэр. "Yes, sir," agreed Bush, and hesitated before going on. "I'm giving evidence at the court martial, sir, but of course you know what my evidence'll be. - Да, сэр, - согласился Буш и, поколебавшись, добавил: - Я буду свидетельствовать перед трибуналом, сэр, но, конечно, вы знаете, что я скажу. They asked me about it at Whitehall, and they told me that what I was going to say agreed with everything they knew. Меня спрашивали в Уайт-холле и сказали, что мои слова соответствуют тому, что им известно. You've nothing to fear from the court martial, sir." Вам не следует бояться трибунала, сэр. CHAPTER EIGHTEEN XVIII Hornblower told himself often during the next twenty-four hours that he had nothing to fear from the court martial, and yet it was nervous work waiting for it - to hear the repeated twitter of pipes and stamping of marines' boots overhead as the compliments were given to the captains and admirals who came on board to try him, to hear silence close down on the ship as the court assembled, and to hear the sullen boom of the court martial gun as the court opened, and the click of the cabin door latch as Calendar came to escort him before his judges. В следующие сорок восемь часов Хорнблауэр часто напоминал себе, что не должен бояться трибунала, однако чуть-чуть трудновато было ждать бестрепетно - слышать повторяющийся пересвист дудок и топот морских пехотинцев над головой, приветствия капитанам и адмиралам, которые поднимались на борт его судить, затем мертвую тишину, наступившую, как только синклит собрался, глухой пушечный раскат, возвестивший о начале трибунала, щелчок открываемой Календером дверной задвижки - это за ним. Hornblower remembered little enough afterwards of the details of the trial - only a few impressions stood out clearly in his memory. Хорнблауэр не мог потом вспомнить подробности - в памяти остались лишь несколько ярких впечатлений. He could always recall the flash and glitter of the gold lace on the coats of the semicircle of officers sitting round the table in the great cabin of the Victory, and the expression on Bush's anxious, honest face as he declared that no captain could have handled a ship with more skill and determination than Hornblower had handled Sutherland at Rosas Bay. Он легко мог вызвать перед мысленным взором блеск золотого позумента на полукружье синих мундиров за столом в большой каюте "Виктории", тревожное, честное лицо Буша, когда тот объявил, что ни один капитан не сумел бы управлять кораблем искуснее и решительнее, чем Хорнблауэр в заливе Росас. It was a neat point which Hornblower's 'friend' - the officer the Admiralty had sent to conduct his defence - made when his question brought out the fact that just before the surrender Bush had been completely incapacitated by the loss of his foot, so that he bore no responsibility whatever for the surrender and had no interest in presenting as good a case as possible. "Товарищ" Хорнблауэра - офицер, которому Адмиралтейство поручило его защищать - ловко задал вопрос, из ответа на который выяснилось, что Буш потерял ногу и был унесен вниз до капитуляции, а, следовательно, не заинтересован выгораживать капитана. There was an officer who read, seemingly for an eternity, long extracts from depositions and official reports, in a spiritless mumble - the greatness of the occasion apparently made him nervous and affected his articulation, much to the annoyance of the President of the Court. Другой офицер, явно подавленный величием момента, сбивчиво и невыразительно читал нескончаемые выдержки из официальных донесений. От волнения у него что-то случилось с дикцией, и временами нельзя было разобрать ни слова. At one point the President actually took the paper from him, and himself read, in his nasal tenor, Admiral Martin's pronouncement that the Sutherland's engagement had certainly made the eventual destruction of the French squadron more easy, and in his opinion was all that had made it possible. Кончилось тем, что раздосадованный председатель вырвал у него из рук документ и гнусавым тенором зачитал утверждение адмирала Мартина, что действия "Сатерленда" облегчили разгром французской эскадры, мало того, по мнению адмирала, предопределили его. There was an awkward moment when a discrepancy was detected between the signal logs of the Pluto and Caligula, but it passed away in smiles when someone reminded the Court that signal midshipmen sometimes made mistakes. Неловкость вызвало обнаружившееся вдруг расхождение между сигнальными журналами "Плутона" и "Калигулы", но ее быстро обратил в шутку кто-то из капитанов, напомнив, что сигнальным мичманам свойственно порой ошибаться. During the adjournment there was an elegant civilian in buff and blue, with a neat silk cravat, who came into Hornblower with a good many questions. В перерыве к Хорнблауэру подошел с расспросами элегантный штатский господин в синем с голубым костюме и с безупречным белым галстуком. Frere, his name was, Hookham Frere - Hornblower had a vague acquaintance with the name. Он представился Фрир, Хукхем Фрир. Хорнблауэр смутно помнил эту фамилию. He was one of the wits who wrote in the Anti-Gallican, a friend of Canning's, who for a time had acted as ambassador to the patriot government of Spain. Фрир был одни из авторов "Анти-галла", другом Канинга и бывшим английским послом при патриотическом правительстве Испании. Hornblower was a little intrigued by the presence of someone deep in cabinet secrets, but he was too preoccupied, waiting for the trial to re-open, to pay much attention to him or to answer his questions in detail. Хорнблауэра слегка заинтриговало присутствие человека, посвященного в министерские тайны, но мысли его были заняты предстоящим заседанием, так что он не смог уделить Фриру должного внимания или подробно ответить на его вопросы. And it was worse when all the evidence had been given, and he was waiting with Calendar while the Court considered its decision. Hornblower knew real fear, then. Еще тягостнее было после выступления свидетелей ждать вердикта. Они сидели с Календером в соседней каюте, и вот тут-то Хорнблауэру стало по-настоящему страшно. It was hard to sit apparently unmoved, while the minutes dragged by, waiting for the summons to the great cabin, to hear what his fate would be. Минуты тянулись за минутами, он сидел с каменным лицом, ожидая вызова, пока рядом решалась его судьба. His heart was beating hard as he went in, and he knew himself to be pale. Сердце колотилось, когда он входил в дверь, и он знал, что бледен. He jerked his head erect to meet his judges' eyes, but the judges in their panoply of blue and gold were veiled in a mist which obscured the whole cabin, so that nothing was visible to Hornblower's eyes save for one little space in the centre - the cleared area in the middle of the table before the President's seat, where lay his sword, the hundred-guinea sword presented by the Patriotic Fund. That was all Hornblower could see - the sword seemed to hang there in space, unsupported. Он вскинул голову и посмотрел судьям в глаза, но сине-золотое великолепие застилал туман, и лишь одно Хорнблауэр видел отчетливо - часть стола перед председательствующим и на столе - шпагу ценою в сто гиней, дар Патриотического Фонда. Только ее Хорнблауэр и видел. And the hilt was towards him; he was not guilty. Шпага, казалось, висела в воздухе - эфесом к нему. Невиновен. "Captain Hornblower," said the President of the Court - that nasal tenor of his had a pleasant tone - "This Court is of the unanimous opinion that your gallant and unprecedented defence of His Majesty's ship Sutherland, against a force so superior, is deserving of every praise the country and this Court can give. - Капитан Хорнблауэр, - сказал председательствующий (гнусавый тенорок звучал ласково), - суд единогласно решил, что мужество, с коим вы повели корабль Его Величества "Сатерленд" против многократно превосходящего противника, заслуживает всяческих похвал страны в целом и собравшихся здесь в частности. Your conduct, together with that of the officers and men under your command, reflects not only the highest honour on you, but on the country at large. Поведение ваше, равно как и офицеров, находившихся под вашим командованием, делает честь не только вам, но и всему нашему Отечеству. You are therefore most honourably acquitted." Посему вы с величайшим почетом оправданы. There was a little confirmatory buzz from the other members of the Court, and a general bustle in the cabin. Остальные судьи одобрительно загудели, в каюте стало шумно. Somebody was buckling the hundred-guinea sword to his waist; someone else was patting his shoulder. Кто-то пристегивал Хорнблауэру стогинеевую шпагу, кто-то хлопал его по плечу. Hookham Frere was there, too, speaking insistently. Хукхем Фрир был здесь и настойчиво требовал внимания. "Congratulations, sir. - Поздравляю, сэр. And now, are you ready to accompany me to London? Вы готовы ехать со мной в Лондон? I have had a post chaise horsed and waiting this last six hours." Почтовая карета запряжена и ждет уже шесть часов. The mists were only clearing slowly; everything was still vague about him as he allowed himself to be led away, to be escorted on deck, to be handed down into the barge alongside. Туман рассеивался медленно, перед глазами еще плыло, когда Хорнблауэр позволил увести себя на палубу и спустить в стоящий у борта катер. Somebody was cheering. Кто-то кричал "ура!". Hundreds of voices were cheering. Сотни голосов кричали "ура!". The Victory's crew had manned the yards and were yelling themselves hoarse. Команда "Виктории" облепила реи и орала до хрипоты. All the other ships at anchor there were cheering him. С других кораблей тоже вопили. This was fame. Это была слава. This was success. Это был успех. Precious few other captains had ever been cheered by all the ships in a fleet like this. Очень немногих капитанов приветствовала вот так вся эскадра. "I would suggest that you take off your hat, sir," said Frere's voice in his ear, "and show how much you appreciate the compliment." - Я посоветовал бы вам снять шляпу, сэр, -раздался в ухе голос Фрира, - дабы показать, как вы тронуты. He took off his hat and sat there in the afternoon sun, awkwardly in the sternsheets of the barge. Хорнблауэр снял шляпу и, немного потерянный, сидел на кормовом сиденье катера под полуденным солнцем. He tried to smile, but he knew his smile to be wooden - he was nearer tears than smiles. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой - он был ближе к слезам. The mists were closing round him again, and the deep-chested bellowing was like the shrill piping of children in his ears. Туман опять сомкнулся вокруг, многоголосый рев казался пронзительным детским писком. The boat rasped against the wall. Шлюпка проскрежетала о пристань. There was more cheering here, as they handed himup. Здесь тоже кричали "ура!". People were thumping him on the shoulder, wringing his hand, while a blaspheming party of marines forced a passage for him to the post chaise with its horses restless amid the din. Гребцы передали Хорнблауэра наверх, его хлопали по плечам, трясли ему руку, морские пехотинцы, чертыхаясь, расчищали им с Фриром дорогу к экипажу, где встревоженные шумом лошади нервно прядали ушами. Then a clatter of hoofs and a grinding of wheels, and they were flying out of the yard, the postillion cracking his whip. Застучали копыта, заскрипели колеса, защелкал бичом форейтор, и они вылетели на дорогу. "A highly satisfactory demonstration of sentiment, on the part of the public and of the armed forces of the Crown," said Frere, mopping his face. - Весьма удовлетворительные изъявления чувств со стороны населения и вооруженных сил Его Величества, - сказал Фрир, утирая с лица пот. Hornblower suddenly remembered something, which made him sit up, tense. Хорнблауэр вдруг вспомнил и резко выпрямился на сиденье. "Stop at the church!" he yelled to the postillion. - Останови у церкви! - закричал он форейтору. "Indeed, sir, and might I ask why you gave that order? - Однако, сэр, позвольте узнать, для чего? I have the express commands of His Royal Highness to escort you to London without losing a moment." Его Королевское Высочество* [В связи с душевной болезнью короля Г еорга III в последние годы его царствования страной управлял принц-регент, старший сын короля и будущий король Георг IV.] велел везти вас прямиком в Лондон. "My wife is buried there," snapped Hornblower. - Здесь похоронена моя жена, - отрезал Хорнблауэр. But the visit to the grave was unsatisfactory - was bound to be with Frere fidgeting and fuming at his elbow, and looking at his watch. Но и на кладбище его не оставили в покое - Фрир следовал по пятам, мялся с ноги на ногу, нервничал, смотрел на часы. Hornblower pulled off his hat and bowed his head by the grave with its carved headstone, but he was too much in a whirl to think clearly. Хорнблауэр снял шляпу и склонил голову перед резным надгробьем, но мысли разбегались. He tried to murmur a prayer - Maria would have liked that, for she was always pained by his free thinking. Он кое-как прочел молитву - Марии бы это понравилось, ее всегда огорчало его вольномыслие. Frere clucked with impatience. Фрир изводился нетерпением. "Come along then," said Hornblower, turning on his heel and leading the way back to the post chaise. - Ладно, идемте, - сказал Хорнблауэр, поворачиваясь на каблуках и направляясь к экипажу. The sun shone gloriously over the countryside as they left the town behind them, lighting up the lovely green of the trees and the majestic rolling Downs. Они выехали из города. Приятно зеленели деревья, дальше расстилались залитые солнцем величественные меловые холмы. Hornblower found himself swallowing hard. У Хорнблауэра к горлу подступил комок. This was the England for which he had fought for eighteen long years, and as he breathed its air and gazed round him he felt that England was worth it. Это Англия, за которую он сражался восемнадцать долгих лет. Вдыхая ее воздух, глядя по сторонам, он понимал: Англия того стоит. "Damned lucky for the Ministry," said Frere, "this escape of yours. - Ваш побег - просто подарок для Кабинета, -сказал Фрир. Something like that was needed. - Нам чертовски не хватало чего-нибудь в этом роде. Even though Wellington's just captured Almeida the mob was growing restive. Хоть Веллингтон и занял недавно Альмейду, толпа ропщет. We had a ministry of all the talents once - now it's a ministry of no talent. Когда-то у нас было самое талантливое правительство, теперь самое бездарное. I can't imagine why Castlereagh and Canning fought that duel. Ума не приложу, чего ради Кестлри с Канингом затеяли эту дуэль. It nearly wrecked us. Она чуть нас не погубила. So did Gambier's affair at the Basque Roads. Потом Гамбир с его Баскским рейдом. Cochrane's been making a thorough nuisance of himself in the House ever since. Потом Кохрейн заварил кашу в Палате Лордов. Has it ever occurred to you that you might enter parliament? А вы не думаете о том, что могли бы пройти в Парламент? Well, it will be time enough to discuss that when you've been to Downing Street. Ладно, об этом мы успеем поговорить на Даунинг-стрит. It's sufficient at present that you've given the mob something to cheer about." Пока довольно и того, что вы дали толпе повод покричать "ура!". Mr Frere seemed to take much for granted - for instance, that Hornblower was wholeheartedly on the government side, and that Hornblower had fought at Rosas Bay and had escaped from France solely to maintain a dozen politicians in office. Мистер Фрир многое считал само собой разумеющимся - например, что Хорнблауэр всем сердцем на стороне правительства и сражался в заливе Росас или бежал из плена исключительно ради кучки дрожащих за свои кресла интриганов. It rather damped Hornblower's spirits. Хорнблауэру стало тоскливо. He sat silent, listening to the rattle of the wheels. Он сидел молча, вслушиваясь в перестук колес. "H.R.H. is none too helpful," said Frere. - От Е. Кэ. Вэ. толку мало, - говорил Фрир. "He didn't turn us out when he assumed the Regency, but he bears us no love - the Regency Bill didn't please him. - Он не прогнал нас, когда стал регентом, но он нас недолюбливает - билль о регентстве ему, понимаете ли, пришелся не по душе* [Билль о регентстве сильно ограничивал права известного дурным поведением принца.]. Remember that, when you see him to-morrow. Помните об этом, когда увидитесь с ним. He likes a bit of flattery, too. И, кстати, он падок на лесть. If you can make him believe that you owe your success to the inspiring examples both of H.R.H. and of Mr Spencer Perceval you will be taking the right line. Если вы внушите ему, что на успехи вас вдохновил пример Е. Кэ. Вэ и мистера Спенсера Персиваля* [Персиваль, Спенсер (1762-1812) -британский премьер-министр.], вы попадете в самое яблочко. What's this? Это что? Horndean?" Хорндин? The postillion drew the horses to a halt outside the inn, and ostlers came running with a fresh pair. Форейтор натянул поводья у трактира, конюхи выбежали со свежими лошадьми. "Sixty miles from London," commented Mr Frere. - Шестьдесят миль от Лондона, - заметил мистер Фрир. "We've just time." - Еле-еле успеваем. The inn servants had been eagerly questioning the postillion, and a knot of loungers - smocked agricultural workers and a travelling tinker - joined them, looking eagerly at Hornblower in his blue and gold. Трактирные слуги наперебой расспрашивали форейтора, кучка зевак - загорелые дочерна селяне и бродячий лудильщик - присоединились к ним, во все глаза таращась на сверкающий мундир Хорнблауэра. Someone else came hastening out of the inn; his red face and silk cravat and leather leggings seemed to indicate him as the local squire. Кто-то выскочил из трактира - судя по красному носу, шелковому галстуку и кожаным гетрам -местный сквайр. "Acquitted, sir?" he asked. - Оправдали, сэр? - спросил он. "Naturally, sir," replied Frere at once. - Само собой, сэр, - мигом отозвался Фрир. "Most honourably acquitted." - Оправдали с величайшим почетом. "Hooray for Hornblower!" yelled the tinker, throwing his hat into the air. -Ура Хорнблауэру! - завопил лудильщик, подкидывая вверх шляпу. The squire waved his arms and stamped with joy, and the farm hands echoed the cheer. Сквайр замахал руками и затопал от радости, селяне подхватили приветственный клич. "Down with Boney!" said Frere. - Долой Бонапарта! - крикнул Фрир. "Drive on." - Поехали. "It is surprising how much interest has been aroused in your case," said Frere a minute later. "Although naturally one would expect it to be greatest along the Portsmouth Road." - Какой искренний интерес к вашей персоне, -сказал Фрир минутой позже, - хотя, естественно, на портсмутской дороге он живее всего. "Yes," said Hornblower. - Да, - сказал Хорнблауэр. "I can remember," said Frere, "when the mob were howling for Wellington to be hanged, drawn, and quartered - that was after the news of Cintra. - Помню, - продолжал Фрир, - как толпа требовала, чтоб Веллингтона повесили, пытали и четвертовали - это после Синтры. I thought we were gone then. Я тогда думал, нам крышка. It was his court of inquiry which saved us as it happened, just as yours is going to do now. Но так обернулось, что нас выручил его трибунал, как теперь ваш. Do you remember Cintra?" Помните Синтру? "I was commanding a frigate in the Pacific at the time," said Hornblower, curtly. - Я командовал тогда фрегатом в Тихом океане, -коротко отвечал Хорнблауэр. He was vaguely irritated - and he was surprised at himself at finding that he neither liked being cheered by tinkers nor flattered by politicians. Он чувствовал легкую досаду. Оказалось что ему равно неприятны восторги лудильщиков и лесть царедворцев. "All the same," said Frere, "it's just as well that Leighton was hit at Rosas. - Все равно к лучшему, что Лейтона ранило в Росасе, - говорил Фрир. Not that I wished him harm, but it drew the teeth of that gang. - Не то чтоб я желал ему зла, но это ослабило их шайку. It would have been them or us otherwise, I fancy. Тут или они, или мы. His friends counted twenty votes on a division. У его дружков на круг выходит двадцать голосов. You know his widow, I've heard?" Я слышал, вы знакомы с его вдовой? "I have that honour." - Имел честь. "A charming woman for those who are partial to that type. - Очаровательная женщина, хотя и на любителя. And most influential as a link between the Wellesley party and her late husband's." Весьма деятельно способствовала союзу своего покойного мужа с родственниками. "Yes," said Hornblower. - Да, - сказал Хорнблауэр. All the pleasure was evaporating from his success. Всякая радость от успеха улетучилась. The radiant afternoon sunshine seemed to have lost its brightness. Даже яркий солнечный свет, казалось, померк. "Petersfield is just over the hill," said Frere. - Питерсфилд вон за тем холмом, - сказал Фрир. "I expect there'll be a crowd there." - Полагаю, вас дожидается целая толпа народу. Frere was right. Фрир угадал. There were twenty or thirty people waiting at the Red Lion, and more came hurrying up, all agog to hear the result of the court martial. Человек двадцать-тридцать толклось у "Красного Льва", еще больше сбежалось узнать, чем же кончился трибунал. There was wild cheering at the news, and Mr Frere took the opportunity to slip in a good word for the government. Услышав радостную весть, все дико завопили, а мистер Фрир не преминул ввернуть словечко в поддержку правительства. "It's the newspapers," grumbled Frere, as they drove on with fresh horses. - Это все газеты, - ворчал Фрир, когда они, сменив лошадей, тронулись дальше. "I wish we could take a lead out of Boney's book and only allow 'em to publish what we think they ought to know. - Жалко, мы не можем поучиться у Бони и пропускать в печать лишь то, что простонародью полезно. Emancipation - Reform - naval policy - the mob wants a finger in every pie nowadays." Католическая эмансипация... реформы... дела флотские... Толпа желает участвовать во всем. Even the marvellous beauty of the Devil's Punch Bowl was lost on Hornblower as they drove past it. Даже дивная красота Дьяволовой чаши, мимо которой они проезжали, оставила Хорнблауэра безучастным. All the savour was gone from life. Жизнь утратила всякую сладость. He was wishing he was still an unnoticed naval captain battling with Atlantic storms. Он мечтал вновь оказаться безвестным капитаном где-нибудь в бурной Атлантике. Every stride the horses were taking was carrying him nearer to Barbara, and yet he was conscious of a sick, vague desire that he was returning to Maria, dull and uninteresting and undisturbing. Каждый удар лошадиных копыт приближал его к Барбаре, а в душе закипало тоскливое, смутное желание вернуться к Марии, скучной, неинтересной, обыденной. The crowd that cheered him at Guildford - market day was just over - stank of sweat and beer. Толпа, приветствовавшая его в Гилфорде - там как раз кончался базарный день - воняла пивом и потом. He was glad that with the approach of evening Frere ceased talking and left him to his thoughts, depressing though they were. Хоть одно утешало - с приближением вечера Фрир умолк и оставил Хорнблауэра с его мыслями, пусть даже и невеселыми. It was growing dark when they changed horses again at Esher. Когда они меняли лошадей в Ишере, уже смеркалось. "It is satisfactory to think that no footpad or highwayman will rob us," laughed Frere. - Приятно сознавать, что мы можем не опасаться грабителей, - улыбнулся Фрир. "We have only to mention the name of the hero of the hour to escape scot free." - Довольно будет герою дня назваться, и разбойники не возьмут с нас ни гроша. No footpad or highwayman interfered with them at all, as it happened. Однако никто на них не напал. Unmolested they crossed the river at Putney and drove on past the more frequent houses and along the dark streets. Карета беспрепятственно проехала по мосту в Путни и двинулась сперва по дороге между все более частыми домами, затем по узким улочкам. "Number Ten Downing Street, postie," said Frere. - Номер десять Даунинг-стрит, приятель, - велел форейтору Фрир. What Hornblower remembered most vividly of the interview that followed was Frere's first sotto voce whisper to Perceval - Из встречи на Даунинг-стрит Хорнблауэр яснее всего запомнил невольно подслушанные слова Фрира - тот, едва войдя, прошептал Персивалю: "He's safe" - which he overheard. "Не подведет". The interview lasted no more than ten minutes, formal on the one side, reserved on the other. Разговор длился не более десяти минут, официальные с одной стороны, сдержанный с другой. The Prime Minister was not in talkative mood apparently - his main wish seemed to be to inspect this man who might perhaps do him an ill turn with the Prince Regent or with the public. Премьер-министр явно было сегодня не разговорчив - по-видимому, он главным образом хотел взглянуть на человека, который может повредить ему в глазах принца-регента или общественности. Hornblower formed no very favourable impression either of his ability or of his personal charm. Хорнблауэр не составил особо приятного впечатления ни о его уме, ни о его личном обаянии. "Pall Mall and the War Office next," said Frere. - Дальше Пэлл-Мэлл, Военное министерство, -сказал Фрир. "God, how we have to work!" - Господи, сколько нам приходится работать! London smelt of horses - it always did, Hornblower remembered, to men fresh from the sea. Лондон пах лошадьми, как всегда для человека, только что вернувшегося из плаванья. The lights of Whitehall seemed astonishingly bright. Окна Уайтхолла ярко светились. At the War Office there was a young Lord to see him, someone whom Hornblower liked at first sight. В Военном министерстве его провели к молодому лорду, который понравился Хорнблауэру с первого взгляда. Palmerston was his name, the Under Secretary of State. Его звали Пальмерстон, он был заместитель министра иностранных дел. He asked a great many intelligent questions regarding the state of opinion in France, the success of the last harvest, the manner of Hornblower's escape. Пальмерстон много и толково расспрашивал о состоянии общественного мнения во Франции, о последнем урожае, о том, как Хорнблауэру удалось бежать. He nodded approvingly when Hornblower hesitated to answer when asked the name of the man who had given him shelter. Он одобрительно кивнул, когда Хорнблауэр замялся, не желая называть человека, у которого они нашли приют. "Quite right," he said. - Совершенно правильно, - сказал Пальмерстон. "You're afraid some damned fool'll blab it out and get him shot. - Вы боитесь, что какой-нибудь кретин проболтается и вашего спасителя расстреляют. Some damned fool probably would. Кретин бы, наверно, и проболтался. I'll ask you for it if ever we need it badly, and you will be able to rely on us then. Я попрошу вас назвать этого человека, если возникнет крайняя нужда, и тогда вы сможете на нас положиться. And what happened to these galley slaves?" А что стало с каторжниками? "The first lieutenant in the Triumph pressed them for the service, my lord." - Первый лейтенант "Триумфа" завербовал их на службу, сэр. "So they've been hands in a King's ship for the last three weeks? - Значит, последние три недели они служат матросами на королевском корабле? I'd rather be a galley slave myself." Я лично выбрал бы каторгу. Hornblower was of the same opinion. Хорнблауэр считал так же. He was glad to find someone in high position with no illusions regarding the hardships of the service. Он порадовался, что хоть один высокопоставленный чиновник не питает иллюзий по поводу прелестей флотской службы. "I'll have them traced and brought home if I can persuade your superiors at the Admiralty to give 'emup. - Я разыщу их и выпишу сюда, если удастся уговорить ваше адмиралтейское начальство. I can find a better use for 'em." Я нашел бы им лучшее применение. A footman brought in a note which Palmerston opened. Лакей принес записку, Пальмерстон развернул и прочел. "His Royal Highness commands your presence," he announced. - Его Королевское Высочество желает вас видеть,- объявил он. "Thank you, Captain. - Спасибо, капитан. I hope I shall again have the pleasure of meeting you shortly. Надеюсь, что буду иметь удовольствие встретиться с вами в самом скором будущем. This discussion of ours has been most profitable. Наша беседа оказалась весьма полезной. And the Luddites have been smashing machinery in the north, and Sam Whitbread has been raising Cain in the House, so that your arrival is most opportune. А луддиты крушат станки на севере, и Сэм Уитбред рвет и мечет в Палате Общин, так что вы явились как нельзя кстати. Good evening, Captain." Всего доброго, сэр. It was those last words which spoilt the whole effect. Последние слова испортили все впечатление. Lord Palmerston planning a new campaign against Bonaparte won Hornblower's respect, but Lord Palmerston echoing Frere's estimate of the political results of Hornblower's return lost it again. Пальмерстон, планирующий новую кампанию против Бонапарта, завоевал уважение Хорнблауэра, Пальмерстон, вторящий Хукхему Фриру, утратил. "What does His Royal Highness want of me?" he asked of Frere, as they went down the stairs together. - Зачем я понадобился Его Королевскому Высочеству? - спросил Хорнблауэр Фрира, когда они вместе спускались по ступеням. "That's to be a surprise for you," replied Frere archly. - Это будет для вас сюрпризом, - игриво отвечал Фрир. "You may even have to wait until to-morrow's levee to find out. - Может быть, вы пробудете в неведении до утреннего приема. It isn't often Prinny's sober enough for business at this time in the evening. Об этот час принцуля редко бывает настолько трезв, чтоб заниматься делами. Probably he's not. Может быть, он уже в стельку! You may find tact necessary in your interview with him." Беседуя с ним, будьте поосторожней. It was only this morning, thought Hornblower, his head whirling, that he had been sitting listening to the evidence at his court martial. У Хорнблауэра голова шла кругом. Он вспомнил, что еще утром выслушивал свидетельские показания на трибунале. So much had already happened to-day. Сколько всего произошло за этот день! He was surfeited with new experiences. Он пресытился новыми впечатлениями. He was sick and depressed. Ему было кисло и муторно. And Lady Barbara and his little son were in Bond Street, not a quarter of a mile away. А леди Барбара и его сын совсем рядом, на Бонд-стрит, в какой-то четверти мили отсюда. "What time is it?" he asked. - Который час? - спросил он. "Ten o'clock. - Десять. Young Pam keeps late hours at the War Office. Молодой Пальмерстончик засиживается в Военном министерстве допоздна. He's a glutton for work." Пчелка наша трудолюбивая. "Oh," said Hornblower. - Ox, - сказал Хорнблауэр. God only knew at what hour he would escape from the palace. Бог весть, когда удастся улизнуть из дворца. He would certainly have to wait until to-morrow before he called at Bond Street. С визитом на Бонд-стрит придется повременить до утра. At the door a coach was waiting, coachmen and footmen in the royal red liveries. У дверей ждал экипаж, кучер и лакей щеголяли красными королевскими ливреями. "Sent by the Lord Chamberlain," explained Frere. - Лорд-гофмейстер прислал, - объяснил Фрир. "Kind of him." - Трогательная забота. He handed Hornblower in through the door and climbed after him. Он подсадил Хорнблауэра и залез сам. "Ever met His Royal Highness?" he went on. - Встречались с Его Королевским Высочеством? "No." - Нет. "But you've been to Court?" - Но при дворе бывали? "I have attended two levees. - Дважды присутствовал на утренних приемах. I was presented to King George in 98." Меня представляли королю Георгу в девяносто восьмом. "Ah! -А! Prinny's not like his father. Принцуля не то что его отец. And you know Clarence, I suppose?" А с Кларенсом* [Герцог Кларенс - третий сын короля Георга III, впоследствии король Вильгельм IV, в молодости служил на флоте; подобно отцу, под конец жизни страдал слабоумием на почве болезни щитовидной железы.] вы, я полагаю, знакомы? "Yes." - Да. The carriage had stopped at a doorway brightly lit with lanterns; the door was opened, and a little group of footmen were awaiting to hand them out. Экипаж остановился у ярко освещенного подъезда, двери распахнулись, лакеи помогли гостям. There was a glittering entrance hall, where somebody in uniform and powder and with a white staff ran his eyes keenly over Hornblower. Вестибюль сверкал огнями, кто-то в ливрее, пудреном парике и с белым жезлом оглядел Хорнблауэра с головы до пят. "Hat under your arm," he whispered. - Шляпу под мышку, - прошептал он. "This way, please." - Сюда, пожалуйста. "Captain Hornblower. Mr Hookham Frere," somebody announced. - Капитан Хорнблауэр, мистер Хукхем Фрир, -объявил кто-то. It was an immense room, dazzling with the light of its candles; a wide expanse of polished floor, and at the far end a group of people bright with gold lace and jewels. Огромный зал ослепил светом свечей. В дальнем конце, широкой паркетной гладью, сверкала золотом и драгоценностями небольшая кучка людей. Somebody came over to them, dressed in naval uniform - it was the Duke of Clarence, pop-eyed and pineapple-headed. Кто-то во флотском мундире шел навстречу -Хорнблауэр узнал шишковатую голову и глаза навыкате герцога Кларенса. "Ah, Hornblower," he said, hand held out, "welcome home." - А, Хорнблауэр, - сказал тот, протягивая руку. -С возвращением вас. Hornblower bowed over the hand. Хорнблауэр склонился над его рукой. "Come and be presented. - Идемте, я вас представлю. This is Captain Hornblower, sir." Это капитан Хорнблауэр, сэр. "Evenin', Captain." - Добрейший вечерок, капитан. Corpulent, handsome, and dissipated, weak and sly, was the sequence of impressions Hornblower received as he made his bow. Тучный красавец, прожигатель жизни, изнеженный, хитрый - вот последовательность впечатлений, которые Хорнблауэр составил, кланяясь принцу-регенту. The thinning curls were obviously dyed; the moist eyes and the ruddy pendulous cheeks seemed to hint that His Royal Highness had dined well, which was more than Hornblower had. Редеющие кудри, похоже, крашены, влажные глаза и красные отвислые щеки - сразу видно, что Его Королевское Высочество плотно отобедали, чего про Хорнблауэра сказать было нельзя. "Everyone's been talkin' about you, Captain, ever since your cutter - what's its name, now? - came in to Portsmouth." - Только о вас и разговору, капитан, с тех пор, как ваш тендер - как его бишь? - вошел в Портсмут. "Indeed, sir?" -Да? Hornblower was standing stiffly at attention. - Хорнблауэр стоял навытяжку. "Yes. -Да. And, damme, so they ought to. И правильно, черт побери. So they ought to, damme, Captain. Правильно, черт побери, говорят. Best piece of work I ever heard of - good as I could have done myself. Здорово вы это провернули, капитан, прямо как если бы я сам взялся. Here, Conyngham, make the presentations." Эй, Конингем, представь. Hornblower bowed to Lady This and Lady That, to Lord Somebody and to Sir John Somebody-else. Хорнблауэр поклонился леди Такой и леди Сякой, лорду Чего-то и лорду Джону Чего-то-еще. Bold eyes and bare arms, exquisite clothes and blue Garter-ribbons, were all the impressions Hornblower received. Дерзкие глаза и голые плечи, изысканные наряды и синие ленты Ордена Подвязки - вот и все, что Хорнблауэр успел разглядеть. He was conscious that the uniform made for him by the Victory's tailor was a bad fit. Он почувствовал, что сшитый на "Триумфе" мундир сидит кое-как. "Now let's get the business done with," said the Prince. - Давайте покончим с делом, - сказал принц. "Call those fellows in." - Зовите этих. Someone was spreading a carpet on the floor, someone else was bearing in a cushion on which something winked and sparkled. Кто-то расстелил на полу ковер, кто-то другой внес подушку - на ней что-то сверкало и переливалось. There was a little procession of three solemn men in red cloaks. Торжественно выступили трое в красных мантиях. Someone dropped on one knee to present the Prince with a sword. Кто-то опустился на одно колено и протянул принцу меч. "Kneel, sir," said Lord Conyngham to Hornblower. - Преклоните колени, сэр, - сказал Хорнблауэру лорд Конингем. He felt the accolade and heard the formal words which dubbed him knight. Хорнблауэр почувствовал прикосновение мечом плашмя и услышал слова, посвящающие его в рыцари. But when he rose, a little dazed, the ceremony was by no means over. Однако, когда он встал, немного оглушенный, церемония отнюдь не закончилась. There was a ribbon to be hung over his shoulder, a star to be pinned on his breast, a red cloak to be draped about him, a vow to be repeated and signatures written. Ему перекинули через плечо ленту, прикололи орден, надели мантию. Он повторил клятву, после чего надо было еще расписаться в книге. He was being invested as a Knight of the Most Honourable Order of the Bath, as someone loudly proclaimed. Кто-то громогласно провозгласил его рыцарем Досточтимейшего Ордена Бани. He was Sir Horatio Hornblower, with a ribbon and star to wear for the rest of his life. Отныне он сэр Горацио Хорнблауэр и до конца жизни будет носить ленту со звездой. At last they took the cloak from his shoulders again and the officials of the order withdrew. Наконец с него сняли мантию, и служители ордена удалились. "Let me be the first to congratulate you, Sir Horatio," said the Duke of Clarence, coming forward, his kindly imbecile face wreathed in smiles. - Позвольте мне поздравить вас первым, сэр Горацио - сказал герцог Кларенс, выходя вперед. Доброе дебильное лицо его лучилось улыбкой. "Thank you, sir," said Hornblower. - Спасибо, сэр, - сказал Хорнблауэр. The broad star thumped his chest as he bowed again. Когда он кланялся, большая орденская звезда легонько ударила его по груди. "My best wishes, Colonel," said the Prince Regent. - Желаю вам всяких благ, полковник, - сказал принц-регент. Hornblower was conscious of all the eyes turned on him at that speech; it was that which warned him that the Prince was not making a slip regarding his rank. При этих словах все взгляды устремились на Хорнблауэра - только по этому он понял, что принц не оговорился. "Sir?" he said, inquiringly, as seemed to be expected of him. - Сэр? - переспросил он, поскольку этого, видимо, от него ждали. "His Royal Highness," explained the Duke, "has been pleased to appoint you one of his Colonels of Marines." - Его Королевское Высочество, - объяснил герцог,- с радостью производит вас в полковники своей морской пехоты. A Colonel of Marines received pay to the amount of twelve hundred pounds a year, and did no duty for it. Полковник морской пехоты получал тысячу двести фунтов в год, не ударяя за это пальцем о палец. It was an appointment given as a reward to successful captains, to be held until they reach flag rank. В этот почетный ранг возводили отличившихся капитанов, и он сохранялся за ними до назначения адмиралами. Six thousand pounds he had already, Hornblower remembered. Now he had twelve hundred a year in addition to his captain's half pay at least. Теперь он будет получать тысячу двести фунтов в дополнение к пусть даже половинному жалованью. He had attained financial security at last, for the first time in his life. Наконец-то он обеспечен - впервые в жизни. He had a title, a ribbon and star. У него есть титул, лента со звездой. He had everything he had ever dreamed of having, in fact. У него есть все, о чем он мечтал. "The poor man's dazed," laughed the Regent loudly, delighted. - Бедняга ошалел, - громко и довольно рассмеялся регент. "I am overwhelmed, sir," said Hornblower, trying to concentrate again on the business in hand. - Я ошеломлен, сэр, - сказал Хорнблауэр, силясь вернуться к происходящему. "I hardly know how to thank your Royal Highness." - Не знаю, как и благодарить Ваше Королевское Высочество. "Thank me by joining us at hazard. - Отблагодарите меня, сыграв с нами в кости. Your arrival interrupted a damned interesting game. Своим появлением вы прервали чертовски интересную игру. Ring that bell, Sir John and let's have some wine. Позвоните в этот колокольчик, сэр Джон, пусть принесут вина. Sit here beside Lady Jane, Captain. Сядьте рядом с леди Джен, капитан. Surely you want to play? Вы ведь сыграете? Yes, I know about you, Hookham. Да, да, я про вас помню, Хукхем. You want to slip away and tell John Walter that I've done my duty. Вы хотите улизнуть и сообщить Джону Уолтеру, что я исполнил свой долг. You might suggest at the same time that he writes one of his damned leaders and has my Civil List raised - I work hard enough for it, God knows. Намекните ему заодно, что мне не худо бы повысить содержание - видит Бог, я довольно для этого тружусь. But I don't see why you should take the captain away. Но я не понимаю, зачем вам забирать капитана. Oh, very well then, damn it. Ну ладно, черт побери. You can go if you want to." Идите, куда хотите. "I didn't imagine," said Frere, when they were safely in the coach again, "that you'd care to play hazard. - Не думал, что вы играете в кости, - сказал Фрир, когда они вырвались из дворца и вновь ехали в экипаже. I wouldn't, not with Prinny, if he were using his own dice. - Я бы не сел, особенно с принцулей, особенно тогда тот играет своим набором костей. Well, how does it feel to be Sir Horatio?" Ну, каково оно, быть сэром Горацио? "Very well," said Hornblower. - Очень хорошо, - сказал Хорнблауэр. He was digesting the Regent's allusion to John Walter. This was the editor of The Times, he knew. Он переваривал то, что регент сказал о Джоне Уолтере, редакторе "Таймс". Все понятно. It was beginning to dawn upon him that his investiture as Knight of the Bath and appointment as Colonel of Marines were useful pieces of news. Presumably their announcement would have some influence politically, too - that was the reason for haste. Вероятно, его посвящение рыцари и производство в полковники морской пехоты - важная новость, чье обнародование будет иметь некий политический эффект. Отсюда и спешка. They would convince doubting people that the government's naval officers were achieving great things - it was almost as much a political move to make him a knight as was Bonaparte's scheme to shoot him for violating the laws of war. The thought took a great deal of the pleasure out of it. Новость убедит маловеров, что флотские офицеры на службе британского правительство совершают великие деяния. В рыцари его посвятили из такого же политического расчета, из какого Бонапарт чуть было не расстрелял. "I took the liberty," said Frere, "of engaging a room for you at the Golden Cross. - Я взял на себя смелость снять вам комнату в "Золотом Кресте", - сообщил Фрир. You'll find them expecting you; I had your baggage sent round. - Вас там ждут. Багаж ваш я уже туда отослал. Shall I stop the coach there? Отвезти вас? Or do you want to visit Fladong's first?" Или прежде заглянете к Фладонгу? Hornblower wanted to be alone; the idea of visiting the naval coffee house to-night - for the first time in five years - had no appeal for him, especially as he felt suddenly self-conscious in his ribbon and star. Хорнблауэр хотел остаться один, мысль посетить флотскую кофейню - впервые за пять лет - ничуть его не манила, тем более что он вдруг застеснялся ленты и звезды. Even at the hotel it was bad enough, with host and boots and chambermaid all unctuously deferential with their "Yes, Sir Horatio" and "No, Sir Horatio", making a procession out of Lighting him up to his room, and fluttering round him to see that he had all he wanted, when all he wanted now was to be left in peace. Даже в гостинице было довольно мерзко: хозяин, лакеи и горничные, вставляя через слово елейно-почтительное "да, сэр Горацио", "нет, сэр Горацио", устроили из проводов его в комнату шествие со свечами, суетились вокруг, выспрашивали, чего бы он желал, когда желал он одного - чтоб его оставили в покое. There was little enough peace for him, all the same, when he climbed into bed. Однако покоя он не обрел даже в постели. Resolutely as he put out of his mind all recollection of the wild doings of the day, he could not stop himself thinking about the fact that to-morrow he would be seeing his son and Lady Barbara. Решительно выбросив из головы все воспоминания этого бурного дня, он не мог отделаться от мысли, что завтра увидит леди Барбару. He spent a restless night. Спал он плохо. CHAPTER NINETEEN XIX "Sir Horatio Hornblower," announced the butler, holding open the door for him. - Сэр Г орацио Хорнблауэр, - объявил дворецкий, распахивая перед ним дверь. Lady Barbara was there; it was a surprise to see her in black - Hornblower had been visualizing her as dressed in the blue gown she had worn when last he had seen her, the grey-blue which matched her eyes. Он не ждал увидеть леди Барбару в черном и немного оторопел - она всегда представлялась ему в голубом платье, как при последней встрече, в серовато-голубом, под цвет глаз. She was in mourning now, of course, for Leighton had been dead less than a year still. Конечно же, она в трауре, ведь со смерти Лейтона не минуло и года. But the black dress suited her well - her skin was creamy white against it. Но и черное ей шло, оттеняя сливочную белизну лица. Hornblower remembered with a strange pang the golden tang of her cheeks in those old days on board the Lydia. Хорнблауэр со странной тоской вспомнил золотистый загар на этих щеках в невозвратные дни "Лидии". "Welcome," she said, her hands outstretched to him. - Здравствуйте, - сказала она, протягивая ему руки. They were smooth and cool and delicious - he remembered their touch of old. Они были гладкие, прохладные и нежные - он еще помнил их прикосновение. "The nurse will bring Richard directly. - Кормилица сейчас принесет Ричарда. Meanwhile, my heartiest congratulations on your success." Пока же позвольте сердечно поздравить вас с вашим успехом. "Thank you," said Hornblower. "I was extremely lucky, ma'am." - Спасибо, - Я исключительно удачлив, мэм. -сказал Хорнблауэр. "The lucky man," said Lady Barbara, "is usually the man who knows how much to leave to chance." - Удачлив, как правило, тот, - сказала леди Барбара, - кто верно оценивает случай. While he digested this statement he stood awkwardly looking at her. Пытаясь переварить услышанное, Хорнблауэр неловко смотрел на нее. Until this moment he had forgotten how Olympian she was, what self-assurance - kindly self-assurance -she had, which raised her to inaccessible heights and made him feel like a loutish schoolboy. Он позабыл, как она божественно-величава, как уверена в себе и неизменно добра, забыл, что рядом с ней чувствуешь себя неотесанным мальчишкой. His knighthood must appear ridiculously unimportant to her, the daughter of an earl, the sister of a marquis and of a viscount who was well on his way towards a dukedom. Что ей его рыцарство - ей, дочери графа, сестре маркиза и виконта, который не сегодня-завтра станет герцогом. He was suddenly acutely conscious of his elbows and hands. Он вдруг понял, что не знает, куда девать руки. His awkwardness only ended with the opening of the door and the entrance of the nurse, plump and rosy in her ribboned cap, the baby held to her shoulder. От замешательства его спасло появление кормилицы, дородной, розовощекой, в чепце с лентами и с ребенком на руках. She dropped a curtsey. Она сделала книксен. "Hullo, son," said Hornblower, gently. - Привет, сын, - сказал Хорнблауэр ласково. He did not seem to have much hair yet, under his little cap, but there were two startling brown eyes looking out at his father; nose and chin and forehead might be as indeterminate as one would expect in a baby, but there was no ignoring those eyes. Волосиков под чепчиком, похоже, еще совсем не наросло, но на отца глядели два пронзительных карих глаза; нос, подбородок и лоб по-младенчески неопределенные, но глаза - глаза, безусловно, его. "Hullo, baby," said Hornblower, gently, again. - Привет, малыш, - ласково повторил Хорнблауэр. He was unconscious of the caress in his voice. Он не знал, что в словах его сквозит нежность. He was speaking to Richard as years before he had spoken to little Horatio and little Maria. Он обращался к Ричарду, как прежде обращался к маленьким Горацио и Марии. He held up his hands to the child. Он протянул к ребенку руки. "Come to your father," he said. - Иди к отцу, - сказал он. Richard made no objections. Ричард не возражал. It was a little shock to Hornblower to feel how tiny and light he was - Hornblower, years ago, had grown used to older children - but the feeling passed immediately. Хорнблауэр никак не думал, что этот комочек окажется таким крошечным и невесомым - он помнил своих детей уже постарше. Однако ощущение быстро прошло. "There, baby, there," said Hornblower. - Ну, малыш, ну, - сказал Хорнблауэр. Richard wriggled in his arms, stretching out his hands to the shining gold fringe of his epaulette. Ричард выворачивался, тянулся ручонкой к сияющему золотому эполету. "Pretty?" asked Hornblower. - Красиво? - спросил Хорнблауэр. "Da!" said Richard, touching the threads of bullion. - Па! - сказал Ричард, трогая золотой шнур. "That's a man!" said Hornblower. - Настоящий мужчина! - сказал Хорнблауэр. His old skill with babies had not deserted him. Он не забыл, как играть с маленькими детьми. Richard gurgled happily in his arms, smiled seraphically as he played with him, kicked his chest with tiny kicks through his dress. Ричард радостно гукал у него в руках, ангельски улыбался, брыкался крошечными, скрытыми под платьицем ножками. That good old trick of bowing the head and pretending to butt Richard in the stomach had its never-failing success. Добрый старый прием - наклонить голову и притвориться, будто сейчас укусит Ричарда в живот - не подвел и на этот раз. Richard gurgled and waved his arms in ecstasy. Ричард самозабвенно булькал и махал ручонками. "What a joke!" said Hornblower. - Как нам смешно! - говорил Хорнблауэр. "Oh, what a joke!" - Ой, как нам смешно! Suddenly remembering, he looked round at Lady Barbara. Он вдруг вспомнил про леди Барбару. She had eyes only for the baby, her serenity strangely exalted, her smile tender. Она смотрела на ребенка просветленно и улыбалась. He thought then that she was moved by her love for the child. Он подумал, что она любит Ричарда и растрогана. Richard noticed her too. Ричард тоже ее заметил. "Goo!" he said, with a jab of an arm in her direction. -Гу! - сказал он, показывая на нее. She came nearer, and Richard reached over his father's shoulder to touch her face. Она подошла. Ричард, вывернувшись, через плечо отца потрогал ее лицо. "He's a fine baby," said Hornblower. - Чудный малыш, - сказал Хорнблауэр. "O' course he's a fine babby," said the wet nurse, reaching for him. - Конечно, чудный, - вмешалась кормилица, забирая у него ребенка. She took it for granted that godlike fathers in glittering uniforms would only condescend to notice their children for ten seconds consecutively, and would need to be instantly relieved of them at the end of that time. Она привыкла, что богоподобные отцы в сверкающих мундирах снисходят до своих детей не больше чем на десять секунд кряду, а затем их надлежит спешно избавить от этой обузы. "He's a saucy one," said the wet nurse, the baby back in her arms. - И пухленький какой, - добавила кормилица, заполучив ребенка обратно. He wriggled there, those big brown eyes of his looking from Hornblower to Barbara. Он брыкался и переводил карие глазки с Хорнблауэра на леди Барбару. "Say 'bye bye'," said the nurse. - Скажи "пока". She held up his wrist and waved his fat fist at them. - Кормилица взяла пухленькую ручонку в свою и помахала. - "Bye bye." "Пока". "Do you think he's like you?" asked Barbara, as the door closed behind the nurse and baby. - Не правда ли, он на вас похож? - спросила Барбара, когда дверь за кормилицей затворилась. "Well -" said Hornblower, with a doubtful grin. - Ну... - с сомнением улыбнулся Хорнблауэр. He had been happy during those few seconds with the baby, happier than he had been for a long long time. Он был счастлив несколько секунд с ребенком, так счастлив, как не был уже долгое, долгое время. The morning up to now had been one of black despondency for him. До сей минуты утро было одним сплошным отчаянием. He had told himself that he had everything heart could desire, and some inner man within him had replied that he wanted none of it. Он получил все, чего желал. Он напоминал себе об этом, а кто-то изнутри отвечал, что не желает ничего. In the morning light his ribbon and star had appeared gaudy gew-gaws. В утреннем свете лента и звезда предстали аляповатыми побрякушками. He never could contrive to feel proud of himself; there was something vaguely ridiculous about the name 'Sir Horatio Hornblower', just as he always felt there was something vaguely ridiculous about himself. Он не умел гордиться собой, он находил что-то нелепое в сочетании "сэр Горацио Хорнблауэр", как всегда находил что-то нелепое в себе самом. He had tried to comfort himself with the thought of all the money he had. Он пытался успокоить себя мыслью о деньгах. There was a life of ease and security before him; he would never again have to pawn his gold-hilted sword, nor feel self-conscious in good society about the pinchbeck buckles on his shoes. Он богат, жизнь его обеспечена. Ему не придется больше закладывать наградную шпагу или стыдится в обществе бронзовых пряжек на башмаках. And yet the prospect was frightening now that it was certain. И все же будущая определенность его пугала. There was something of confinement about it, something reminiscent of these weary weeks in the Ch?teau de Gra?ay - how well he remembered how he fretted there. Unease and insecurity, which had appeared such vast evils when he suffered under them, had something attractive about them now, hard though that was to believe. В ней была какая-то несвобода, какая-то безысходность, что-то, напоминавшее о томительных неделях в замке де Грасай - он помнил, как рвался оттуда на волю. Бедность, такая мучительная прежде, теперь, как ни трудно в это поверить, представлялась почти желанной. He had envied brother captains who had columns about themselves in the newspapers. Он завидовал собратьям, о которых писали в газетах. Surfeit in that way was attained instantaneously, he had discovered. Теперь он узнал, как быстро приедается известность. Bush and Brown would love him neither more nor less on account of what The Times had to say about him; he would scorn the love of those who loved him more - and he had good reason to fear that there would be rivals who would love him less. Бушу или Брауну он не станет любезнее от того, что "Таймс" расточает ему хвалы, тех, кому станет от этого любезнее, сам же будет презирать - и он вполне обоснованно страшился зависти тех, кому любезнее не станет. He had received the adulation of crowds yesterday; that did not heighten his good opinion of crowds, and he was filled with a bitter contempt for the upper circle that rules those crowds. Вчера толпа его превозносила, это не улучшило его мнения о толпе, только добавило горького презрения к сильным мира сего, которые этот толпой управляют. Within him the fighting man and the humanitarian both seethed with discontent. Он был оскорблен как боевой офицер и гуманист. Happiness was a Dead Sea fruit that turned to ashes in the mouth, decided Hornblower, generalizing recklessly from his own particular experience. Счастье - плод Мертвого моря, который во рту обращается горечью и золой. Может быть, Хорнблауэр слишком смело обобщал свой личный жизненный опыт. Prospect, and not possession, was what gave pleasure, and his cross-grainedness would deprive him, now that he had made that discovery, even of the pleasure in prospect. He misdoubted everything so much. Предвкушение, не обладание, вот что дает счастье, и, сделав это открытие, он не мог радоваться и предвкушению. Freedom that could only be bought by Maria's death was not a freedom worth having; honours granted by those that had the granting of them were no honours at all; and no security was really worth the loss of insecurity. Свобода, купленная смертью Марии - не свобода. Почести, дарованные жалкими честолюбцами, не делают чести. Преуспеяние хуже бедности, ибо связывает по рукам и ногам. What life gave with one hand she took back with the other. То, что жизнь дает одной рукой, она отнимает другой. The political career of which he had once dreamed was open to him now, especially with the alliance of the Wellesley faction, but he could see with morbid clarity how often he would hate it; and he had been happy for thirty seconds with his son, and now, more morbidly still, he asked himself cynically if that happiness could endure for thirty years. Путь в политику, предмет давних его мечтаний, открывается для него, особенно с поддержкой влиятельных Велели - но как же часто он будет ненавидеть эту политику! Он провел тридцать счастливых секунд с сыном, но, положа руку на сердце, хватит ли этого счастья на тридцать лет? His eyes met Barbara's again, and he knew she was his for the asking. Он встретился с Барбарой глазами и понял, что она ждет лишь его слова. To those who did not know and understand, who thought there was romance in his life when really it was the most prosaic of lives, that would be a romantic climax. Тот, кто не знает и не понимает, кто думает, что была романтика в его прозаичнейшей из жизней, сочтет, что наступает романтическая развязка. She was smiling at him, and then he saw her lips tremble as she smiled. Барбара по-прежнему улыбалась, но губы ее дрожали. He remembered how Marie had said he was a man whom women loved easily, and he felt uncomfortable at being reminded of her. Он вспомнил: Мари назвала его человеком, в которого женщины легко влюбляются, и при этом напоминании ему стало неприятно. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg